Фантастический рассказ..
     Из журнала "Юный Техник".
     OCR Schreibikus ([email protected])


     На  поляну  обрушиваются  громовые  раскаты:  роботы-монтажники  начали
топать по жести  палуб и  винтовых  лестниц,  спуская на землю контейнеры  с
оборудованием.  Мягко  поплыли ленты транспортеров, вынося на своих рубчатых
резиновых платформах  бухты  кабеля,  затянутые в  надувные  мешки  приборы,
капсулы  с  реагентом,  связки труб и полиэтиленовых лотков. Обшивка корабля
разъезжается,  словно  на застежках-"молниях", и на  траву плавно опускаются
огромные пандусы-лепестки. По ним,  тяжело  грохоча и  слегка подпрыгивая на
клепке, ползут бульдозеры-нивелировщики,  ощетинившиеся серебристыми ножами,
рыхлителями и  крюками корчевателей.  Они скатываются  на  поляну  и тут  же
принимаются расчищать площадки под трубопроводы и сербционные установки.
     Под   опорой  пробегает  неуклюжий  робот-цементировщик.  За  ним,  как
паутинка за пауком, разматывается прозрачный шланг растворопровода.
     Бухает первый взрыв, и в воздух взлетает целая роща салатовых деревьев.
     "Альбатрос" слегка встряхивает...
     "Альбатрос"  --это  звездолет-рудник. Он напичкан  горной  техникой  и,
конечно,  не  так  изящен  и  стремителен, как подпространственные  лайнеры.
Единственное назначение этого  корабля  --  разработать  месторождение,  под
завязку загрузиться концентратом и доставить груз  на транзитную базу, чтобы
через  несколько  месяцев опять  приземлиться  где-нибудь  на  Промаксе  или
Бергони и снова добывать селен, радий или уран.
     Экипаж корабля -- это я и мой сменщик Паша. Не  сказать, что мы приняли
назначение  на "Альбатрос" с радостью. В  астронавигационной школе мы, как и
все, мечтали о далеких созвездиях,  подвигах,  романтике...  Но работа  есть
работа, тем более что и на нашу долю неожиданностей и приключений хватало.
     Сейчас  у  меня  свободное  время:  первое  дежурство  принял  Пашка  и
основательно устроился за  пультом  управления. Расстегнув ворот  рубахи, он
сидит  в  окружении  тысяч кнопок,  лампочек, экранов и в паре с корабельным
компьютером руководит  беспокойным воинством роботов и автоматов. На дисплее
выстраиваются   неоновые    очереди   дополнительных   запросов,   и   Пашка
карандашом-световодом   корректирует  схему  развития  рудника.  Он  щелкает
переключателями и кричит в селектор своим удивительным неунывающим голосом.
     А   внизу  расстилаются   бесконечные   леса,  в   которые   вгрызаются
бульдозеры-мастодонты.
     --  Паш,--  говорю  я  тихо.--  А тебе  не  жалко  эту  красоту?  Пашка
разворачивает  свой  острый "бескомпромиссный" нос,  встряхивает  соломенной
гривой и спрашивает:
     -- Ты это о чем?
     -- Ну посмотри вокруг,-- мямлю  я.-- Здорово-то как! А через пару  дней
не будет ни травы, ни деревьев,  и останется только огромная  черная яма  да
груды слежавшегося песка...
     Пашка смотрит на меня, как на привидение, и говорит:
     -- Ты что,  нездоров? На планете  нет разумной  жизни, так что  красоту
твою все равно оценить  некому. И потом, если тебя это так волнует,  планета
сама за каких-нибудь тридцать-сорок лет затянет  рану и  превратит  карьер в
прекрасное лесное озеро...
     Я поворачиваюсь к выходу из рубки. Все, конечно, так  и есть, а на душе
все равно как-то не так.
     Иду  в библиотеку.  Нет,  читать мне не  хочется. Просто библиотека  --
самое тихое место  на корабле. Сюда не забежит перегревшийся робот-бурильщик
и не придет искать машинное масло тонконогий автоматический перфоратор.
     Полулежу в кресле и  смотрю в окно. Лес уже раскорчеван, почвенный слой
снят, намечены  контуры будущего карьера,  на  бетонных  постаментах замерли
кубы трансформаторных подстанций.
     Сейчас начнется самое интересное.
     В корпусе "Альбатроса" открывается широкая ниша, из ее глубин выползает
чудовищный  агрегат  о  четырех  роботах,  пяти опорах и нескольких десятков
зубчатых ковшей. Это один  из двух наших красавцев-экскаваторов. Размером он
с  хороший  многоквартирный  дом,  но  ведь  и  "Альбатрос"  не  карлик:  от
стабилизатора до носового рассекателя в нем больше пятисот метров!
     Зубастая машина выбирается из ниши, подъезжает к краю и... срывается  с
огромной высоты. У  меня, как всегда, захватывает дух. Кажется, еще секунда,
и  от чудо-экскаватора  останется лишь куча сплющенного  железа, но в нужный
момент  включаются  силовые установки,  и  тысячетонная махина,  зависнув  в
воздухе, плавно опускается на землю. Еще через минуту экскаватор гигантскими
шагами выдвигается на  контур  карьера и приступает  к работе.  Грунт веером
вылетает  из  метателей и образует  высокие  зигзагообразные  стволы.  Земля
мгновенно подсыхает, над кучами стелется плотный молочный туман.
     А  вдали салатовыми  волнами  покачиваются  верхушки деревьев.  Небо --
ярко-синее, с  голубоватым аметистовым  отливом  по краям.  С высоты двухсот
метров можно  разглядеть бирюзовое море и  ветвистую дельту впадающей в него
реки.  Узконосый  зазубренный  вулкан  плюет  в   небо  порциями   курчавого
фиолетового дыма  и зажигает на  склоне  рубиновую ниточку  лавового потока.
Солнц -- два: одно маленькое, колючее, белое,  другое -- оранжевое и сочное,
как спелая хурма.  Двойные тени  оленьими рогами  разбегаются по неровностям
земли.
     Я  уже  бывал  здесь.  Тоже  с Пашей,  года  полтора  назад.  Сейчас  у
"Альбатроса" четвертый рейс, а тогда был второй, и мы были молодыми,  ничего
не понимающими стажерами.  Кажется,  именно тогда  мы  впервые поссорились с
Пашкой.
     -- Слушай,-- сказал я  с  возмущением.--  О чем они там на базе думают?
Мало, что  ли,  пустынных  бесплодных планет  --  копай  себе на  здоровье,,
мрачнее, чем природа создала, уже не сделаешь.
     -- Но тут потрясающе богатые  руды! Причем  планетка --  почти  рядом с
базой...
     В   общем,   наговорили  мы  тогда  друг  другу  глупостей,   месяц  не
разговаривали, но посеяли-таки зерна сомнения, прораставшие в наших мыслях.
     А   планета   действительно   удивительная)   Есть   в   ней   какая-то
необыкновенная  собирательность: здесь  слились воедино  прозрачная прохлада
Марса,  багрянец и фиолет  Венеры,  матовое серебро  Луны,  заостренность  и
четкость  Меркурия  и,  наконец,  голубой  уют  Земли.  А  воздух!..  Сердце
замирает. Задергиваю шторы  и иду к лифту. Восемь часов, что там  ни говори,
это  лишь кажется, что много. Не успеешь оглянуться -- снова твоя смена, вой
и скрежет тысяч механизмов, а отдохнуть так  и не удалось. Но что может быть
лучше прогулки по  лесу? Поэтому я нажимаю  кнопку, и кабина проваливается в
бездонную шахту.
     Оказавшись внизу,  вижу,  что экскаватор  по крышу  зарылся  в землю  и
только воронки  транспортеров тянут на поверхность влажный комковатый грунт.
Это -- бросовая  порода,  но  слой  ее невелик,  и  скоро  в  ковши  попадет
зеленоватый рудоносный песок.
     Нет,  не подумайте,  я предан своему делу. Не меньше Пашки.  Но  иногда
руки опускаются и  начинаешь  испытывать  отвращение к тому,  что делаешь. В
космосе  не так много  красоты, чтобы приносить ее в жертву даже  богатейшим
рудным залежам.
     Подхожу  к  опушке и  останавливаюсь  в  удивлении.  Из  густой,  будто
шелковой травы  вылезли  целые  семейства пухлых  голубых  грибов.  Крепыши!
Полметра  высотой,  один  к одному. Шляпки  отливают синевой,  переходящей в
голубизну  плотной мясистой ножки. На  сковородку  бы  их, с маслом, да  кто
знает, чем кончится подобный эксперимент. Я, например, этих грибов раньше не
замечал. Да  и  что вообще мы  знаем  о  чужих мирах?  Только  сухие  строки
отчетов:  цивилизации   нет,  перспективна   добыча   полезных   ископаемых,
растительный  и  животный мир представлен... А чем дышит планета?  Разве  об
этом прочитаешь в отчетах?  Вот  в ветвях мелькнуло что-то серебристое,  так
ведь без справочника  и не определишь что! А когда определишь, окажется, что
уже  поздно: что-то серебристое  взмахнуло  крыльями и  умчалось  в небесную
синеву. Научиться  использовать чужой мир гораздо легче,  чем научиться  его
понимать.
     Грибы  на ощупь замшевые, податливые. И откуда их столько  вывалило?  А
может, они были и раньше, просто я не обращал на них внимания?
     Вхожу в  лес  и сразу ощущаю  свежую,  настоянную  на  травах прохладу.
Необхватные  глянцевые  стволы свечами поднимаются из подстилки мхов. Каждый
лист окрашен в  два цвета: верхняя часть -- в  зеленый,  нижняя -- в желтый.
Они играют на ветру, словно блесны в водном потоке.
     По  стволам  взбираются  розовые,  похожие  на  змей  лианы.  Одетые  в
красноватую чешую, они, кажется, еще секунда, ожив, поползут.
     На  Земле  такое  теперь  можно  увидеть  лишь   в   заповедниках   или
национальных парках, но там растения будто приглажены, расчесаны, приручены.
За  каждой  травинкой  ухаживают  с  такой  заботой,  что  со  временем  она
превращается в декоративное растение.
     Пашке -- ближе грохочущие механизмы. Есть лес или нет -- ему все равно.
А  может, он просто стыдится признаться? Ведь в свое свободное время он тоже
бродит  по   полям  и   желто-зеленым  рощам.   Что,  если  и  он  чувствует
неправильность происходящего?
     Стена подлеска расступается перед маленьким ручейком, и я, по щиколотки
забравшись в воду, протискиваюсь в темный живой коридор.
     Ручей вливается в  лесное озеро. В  густой, почти  черной воде скользят
быстрые тени. Должно быть, это рыбы.
     Сверяюсь с картой и  обнаруживаю, что нахожусь всего  в получасе ходьбы
от карьера  второй экспедиции.  Во мне просыпается любопытство:  как  сейчас
выглядит то  место, где  мы с Пашей полтора года назад впервые познакомились
со звездной добычей?
     Бегу  по веренице светлых полян,  на ходу сбивая соцветия-погремушки со
стройных стеблей.
     И вот наконец знакомая  стена золотистого кустарника. Я  раздвигаю ее и
замираю в изумлении.
     Карьера нет! Нет,  словно  никогда и не  было. Ни намека на проведенные
горные работы.
     Вместо  вытянутого  языком  провала  передо  мной открывается  широкое,
поросшее  девственным   разнотравьем,   поле.   Исчезли   бетонные  площадки
компрессорных  станций,  траншеи,  трубопроводы,  граненые  хребты  стволов.
Непонятным  образом растворились сваи и опоры. На небольшом  холмике, словно
издеваясь над моей неосведомленностью, вытянулись три голубых гриба.
     Я сверяюсь с картой. Все верно.: карьер должен быть именно  здесь, ведь
космические разработчики никогда не засыпают горные выработки.
     На  расстоянии  пяти  километров   должен   находиться  карьер  третьей
экспедиции, и я  плыву к нему  сквозь травяные  волны.  Шипы и колючки осами
впиваются мне в руки и ноги, ноя продолжаю продираться вперед.
     Коробочки-колоски  лопаются, выпуская на свободу струи темных,  похожих
на кофейные зерна, семян. Иногда ноги попадают в норы или выбоины, и тогда я
валюсь на покрытую упругим ковром землю. Стебли щекочут лицо и шею, оставляя
на коже налет лимонной пыльцы.
     Второго  карьера тоже  нет! Лес отодвинулся  за плавную дугу горизонта.
Впереди бескрайняя волнующая степь. Где-то вдали  угадывается океан. Его  не
видно, но все равно чувствуешь, что он именно там.
     Нет,  я не испуган и даже не  очень удивлен.  Просто у  меня появляется
ощущение, что я чего-то не понимаю.  Не понимаю того,  что, наверное, должен
был бы обязательно понять. Что-то было неправильно с самого начала.
     Пора возвращаться.
     Экскаватора уже  не  видно.  Он ушел  под  землю  и  лишь  выстреливает
потоками влажного песка. Бульдозеры сгребают породу в кучки.
     Отвалы  поднялись до  небес. Они  дымятся,  подсыхая на  солнце.  Белый
карлик  спрятался  за горизонт. Лес  становится  оранжевым.  Воздух  уже  не
пьянит. Он комом застревает в горле.
     Кажется,  грибов  прибавилось.  Они  выстроились,  словно  на   параде,
переливаясь  всеми оттенками  голубого.  Тень скрывает  их  от жгучих  лучей
солнца-хурмы.
     Я  с  силой пинаю  ближайшего  крепыша.  Он лопается,  выпустив  облако
фиолетовых спор. Ветер бросает в лицо невесомую крупу, и я чувствую, как она
проникает в легкие.  Тело начинает чесаться, будто  по нему проводят тысячей
беличьих кисточек. Оболочка гриба съеживается.
     Зачем я это сделал? Сам не пойму. Неужели просто так, по привычке?..
     Хочу  уйти,  но   внутренний  голос  говорит:  "Останься!  Мимо  твоего
понимания проходит что-то важное".
     Оболочка продолжает  сжиматься, пока  совсем не исчезает в траве. Затем
земля  трескается,  и  из  отверстия  показывается  крохотный голубой купол.
Гриб-малютка начинает расти, пока не становится двойником растоптанного мной
крепыша.
     В голове шевельнулась  догадка, но она так невероятна, что я бросаюсь к
ближайшему дереву,  чтобы  проверить ее. Отламываю ветку  и, затаив дыхание,
смотрю, что произойдет.
     Сначала  медленно,  незаметно,  а   затем   все   быстрее   и   быстрее
восстанавливается искалеченная  ветвь. Вот, как в ускоренном  кино, набухает
почка, бежит проворный салатовый побег, выскакивает и разворачивается резной
лист.  Еще  мгновение,  и дерево  стоит  передо  мной  в  своей первозданной
красоте.
     Почему же раньше не замечал я этого чуда? Мало  смотрел  или мало хотел
увидеть? Срывал цветок,  и мне уже не было дела до . обобранного растения? А
оно начинало восстанавливать то, что отобрал у него человек.
     Обхожу стороной шеренгу грибов и бреду к "Альбатросу".
     Паша сидит в кресле и почему-то ничего не кричит в микрофон. Не успеваю
и рта раскрыть, как он оборачивается и сообщает:
     -- Залежь  исчезла!  На  детально  изученном участке  идут  одни пустые
породы.  Ни  одного  миллиграмма  урана!  Руда  исчезла,  как  по  мановению
волшебной палочки.
     --  Так  и  должно было быть,--  отвечаю я  и присаживаюсь в  свободное
кресло.  Раньше я  только  чувствовал,  испытывал  внутреннее  сопротивление
происходящему, теперь же настаиваю на прекращении работ.
     Рассказываю Пашке про пропавшие карьеры, грибы и ветку. Он  вжимается в
кресло, как  будто  услышал  то,  что давно  знал, но  боялся  себе  в  этом
признаться.
     Сворачиваем  работы. Замирает клыкастый  экскаватор, мелеют и  высыхают
отстойники.  Правда,  по   Пашкиному  предложению  мы  для  очистки  совести
рассылаем в разные стороны роботов-бурильщиков. Через  каждые пятьсот метров
они бурят скважины и  берут  пробы. Черными  точками киберы  разбегаются  от
"Альбатроса", постепенно растворяясь в желто-зеленой дымке.
     Сидим  и  просто  смотрим  в  иллюминатор.  Эта  земля  быстро  усвоила
печальный опыт, приобретенный  четыре года назад, когда на теле ее  появился
первый карьер. Усвоила и приняла ответные меры.
     --  Но  ведь здесь же нет разумной жизни! --  переживает Пашка.-- Нет и
никогда не будет по расчетам специалистов!
     -- Паша, а что, если критерий обитаемости планет неверен? Ну и что, что
здесь  никогда  не  появятся  разумные  существа?  Разве  от  этого  планета
становится менее прекрасной?  Это же оазис  в пустыне! Разве  не  достоин он
того, чтобы его сберечь?
     Щелкает  динамик, и  механический голос сообщает, что в  радиусе десяти
километров полезных ископаемых не обнаружено.
     Руды  нет,  значит, не будет  ни концентрата, ни металлов.  А  раз  нет
редких  металлов,  то  и "Альбатросу"  вроде бы  нечего  делать  на  зеленой
планете.
     Демонтаж и загрузка техники проходит так же четко и стремительно, как и
ее развертывание. Пашка хмурится, но я вижу, что  в  душе и он рад,  что нам
больше никогда не придется кромсать эти степи и леса. Это только автоматы не
знают сомнений.
     --  Надо  же,--лукаво улыбается Пашка,--такое  невезение--  попасть  на
планету  с  живой биосферой. Задание завалили.  Хотя...  Любой исследователь
назвал бы такое явление огромной удачей...
     --  Да не живая она,  Павел,-- отвечаю я.-- Просто она другая, не такая
беззащитная,  к  каким  мы  привыкли.  Разве  спрашивает  твоего  разрешения
отрезанная  прядь  волос? Она  просто растет и  все! А здесь--каждое дерево,
каждая травинка знает, что она должна быть именно  тут, а не в другом месте!
Иначе  рассыплется гармония.  Понимаешь, зеленая планета  не  хочет озер,  в
которые превратятся наши карьеры через сорок лет.
     -- Так что же теперь, к черту забросить звездную добычу?
     -- Человечество развивается, ему  необходимы полезные  ископаемые. И мы
будем  их  добывать на  других,  пустынных и  мрачных, планетах. Надо что-то
переменить в наших устаревших представлениях о  выгодности добычи. Возможно,
надо идти на дополнительные затраты ради сохранения красоты.
     "Альбатрос" мелко  дрожит и отрывается от земли. Плазма высовывает свои
извивающиеся  языки,  толкая корабль  вверх, все дальше от моря  волнующихся
трав.
     Не отрываясь, глядим в иллюминатор. Вот она -- пустая глазница карьера.
Уже не такая резкая, она медленно затягивается, выравнивается.
     -- Знаешь,--  поворачиваюсь я к Пашке.-- Это здорово, что  нам попалась
зеленая  планета.   Мы   просто  были  обязаны   ее   встретить.   Она   как
предупредительный  знак:  "Человек!  Даже  в  космосе  неси  свою  Землю  на
ладонях".
     Пашка машинально  смотрит  на свои руки  и  вдруг улыбается. Его ладони
действительно вымазаны в земле.



     Фантастический рассказ.
     Из журнала "Юный Техник".
     OCR Schreibikus ([email protected])


     Это было  необычно,  загадочно и  немного  обидно:  дверь хозяйственной
комнаты  родители закрыли на замок. Маленький Алишер недоумевал: почему мама
с папой закрыли ее?  Прячут  что-то такое,  что видеть ему нельзя? Обидно, а
ведь завтра у него день рождения, могли бы быть к нему повнимательнее...
     И тут же мальчугана осенило. Завтра день его рождения!  Именно в этом и
таится  разгадка, ведь  точно так же  все было и  год назад! Сердце мальчика
радостно забилось: за дверью, конечно, ему был  приготовлен подарок.  Просто
родители не хотят показывать его раньше времени, а потому закрыли дверь.
     Интересно, что там на этот раз? В прошлом году ему подарили одноместную
авиетку с антигравитационным двигателем, которая управлялась  автоматически.
Ух, какая забавная игрушка!  На ней он весь Таджикистан облетал. До Хорога и
озера  Каракуль добирался, а однажды,  на каникулах,  побывал  у самого пика
Коммунизма  на  Памире. Постоянно  летал  из Душанбе в Пенджикент, к  своему
дедушке  Холмату-бобо, самому знаменитому ткачу абра --  шелковых  тканей  с
феерическими узорами,  напоминающими  раскрашенные облака. Все зовут дедушку
устодом -- мастером-виртуозом.
     Любопытство снедало Алишера: каким же будет новый подарок?
     Мальчуган  вздохнул.  Ничего он  не мог с собой поделать.  Эх, была  не
была! Конечно, нехорошо без разрешения заходить в закрытую комнату -- раз ее
закрыли, значит, так надо. Но уж чересчур велик соблазн.
     Дверь закрывалась специальным кодом. Мальчику код был неизвестен, но он
знал,   что   можно   сделать.   Он   подозвал   домашнего   робота.   Робот
запрограммирован на  беспрекословное подчинение  человеку. Робот знает  код,
потому что  он должен  убираться в  хозяйственной  комнате,  даже  если  она
закрыта.
     Щеки Алишера пылали от стыда:  хоть робот и неодушевленный механизм, но
он все равно обманул  его. И родителей тоже,  а это было еще  хуже. Они ведь
могли приказать роботу не открывать комнату,  если об этом  попросит сын, но
не сделали этого. Алишер оказался недостойным их доверия.
     Сознание вины омрачило  настроение  мальчика,  но  тут  створки  дверей
разошлись, скользнув в стены, и он увидел...
     Посреди комнаты  в  полуметре над полом в воздухе висела  голубая сфера
диаметром  метра два,  а на  ее боку были черные  буквы,  стилизованные  под
арабский шрифт: "Библохронокар-1 эй".
     Теперь  он  все  понял! Хронокар  --  это  же  времяход индивидуального
пользования,  иначе  говоря -- машина времени. Он читал о нем. Только что же
означает  непонятная приставка  "Библо..."? Похоже...  похоже вроде на слово
"библиотека". Но как это связывается с машиной времени? Этого мальчик понять
не мог и подумал:
     "Ничего, потом папа все расскажет, объяснит".
     Ах, какие у него  хорошие папа  с мамой! Самые лучшие в мире!  Теперь у
него будет своя собственная  машина времени. Ни у кого в его 3-м  "Б" классе
такой  еще нет.  Но он,  конечно,  всем  друзьям  даст  попутешествовать  по
времени.
     В  памяти  Алишера  всплыл  недавний разговор родителей о  том, что уже
разрабатывается модель  времяхода для детей.  Как  раз в  институте изучения
пространства -- времени,  где  работает  отец. Вот хитрецы!  Знали  же,  что
подарят хронокар, и подготавливали его. То-то  папа тогда поглядывал на него
хитрющими глазами.
     Входной люк времяхода был приоткрыт. "Я лишь погляжу одним глазком, что
там  внутри, и  сразу же выйду",-- успокоил свою совесть мальчик,  прекрасно
зная,  что  на   этом  он,  конечно  же,  не  остановится.  Просто  нет  сил
остановиться, когда перед тобой  машина времени, которая завтра будет твоей.
Днем раньше, днем позже -- какая разница!
     Он вошел в люк. В  кабине  автоматически  включился мягкий свет, а  люк
закрылся. Внутри аппарата было почти пусто: только глубокое  кресло  и пульт
управления перед ним. Стены голы, окрашены в матовый белый цвет.
     Алишер уселся  в  кресло  и стал  разглядывать  многочисленные датчики,
экранчики,  указатели, кнопки, клавиши  и переключатели. Вот  здесь на табло
сегодняшняя дата и время-- 17 апреля 2156 г., 13 час. 29 мин. Рядом такое же
табло, но под ним клавиши с цифрами. Видимо, на них нужно набирать год, день
и время,  в  которое желаешь попасть.  Конечно, только в  прошлое. В будущее
машины  времени пока не ездят. Почему -- этого мальчик  не знал, ведь теорию
пространства -- времени они будут проходить еще не скоро.
     А вот две клавиши с красными предупреждающими надписями:
     Отправление"  и  "Возвращение".  Как  просто! Любой  может пользоваться
времяходом.   Указываешь,  в   какое   время  прошлого   намерен   совершить
путешествие, и нажимаешь вот эту клавишу, а  захотел вернуться --  нажимаешь
вторую. Ничего хитрого нет!
     Удержаться Алишер не смог. Он  успокоил себя тем, что родители вернутся
не скоро: папа обычно работает допоздна в своем научном институте, а мама --
стюардесса пассажирского  космолета "Памир" --  утром улетела на Луну и тоже
будет дома поздно вечером. Он успеет, успеет...
     Число и год он  набрал наугад. Вдавил клавишу "Отправление". Тотчас  же
тихо  загудел мотор, едва заметно завибрировал  пол. Свет погас, и наступила
чернильная темнота. Потом стены хронокара стали светлеть, и, наконец, внутрь
хронокара проник солнечный свет.
     Алишер удивленно и  восторженно  огляделся.  Хронокар  оказался у самых
ворот  крепостных  стен   необычайной  толщины  какого-то  города.  За  ними
виднелись  глинобитные кибитки,  чахлые  садики,  цветные  купола мечетей  и
высокие стройные минареты.
     У  ворот толпились люди с мешками  и котомками. Здесь же были  ослики и
верблюды с поклажей.  На Алишера никто  не обращал внимания, но он знал, что
так и должно быть: хронокар  невидим для людей прошлого. Знал  он и  то, что
человек из  будущего не имеет права вмешиваться в их дела, чтобы не нарушить
невзначай ход  исторического процесса.  Можно только наблюдать. Правда, есть
люди,  которые  подолгу  живут в прошлом,  это -- времяпроходцы,  есть такая
профессия, но они подолгу готовятся, изучают языки, обычай, нравы той эпохи,
и никто в прошлом не подозревает, что они прибыли из будущего.
     У крепостных  ворот  была  давка:  каждый  стремился поскорее попасть в
город, но  прежде следовало заплатить пошлину.  В  эту минуту сборщик пошлин
вел разговор  с мужчиной крепкого сложения, широкоплечего, с короткой черной
бородой и с пронзительными смеющимися глазами.  На поводу мужчина вел серого
осла.  Алишер  прислушался  к его  разговору  со сборщиком  пошлин.  Внешние
микрофоны доносили каждый звук.
     -- Откуда ты  пришел и  зачем? -- задал вопрос сборщик. Веселый бородач
ответил:
     -- Я приехал из Испании, о  пресветлый господин. Здесь, в Бухаре, живут
мои родственники.
     "Я  нахожусь   у  ворот  Бухары",--догадался  Алишер.  Сборщик  почесал
затылок, запустив кургузые пальцы под грязную, засаленную чалму.
     --  Так.  Ты  едешь  в гости к  своим родственникам. Значит,  ты должен
заплатить гостевую пошлину... Пришелец возразил:
     -- Но я еду к своим родственникам не в гости. Я еду по важному делу.
     -- По делу!  -- оживился сборщик пошлин.-- Значит, ты едешь в  гости  и
одновременно по делу! Плати гостевую пошлину, деловую пошлину и пожертвуй на
украшение  мечетей  во  славу  аллаха,  который  сохранил  тебя  в  пути  от
разбойников.
     По лицу бородача пробежала легкая гримаса, словно он готовился ответить
едким  словом,  но  сдержал  себя.  Со  вздохом  развернул пояс  и  отсчитал
требуемую сумму,  после чего у него осталось лишь несколько жалких  медяков.
Но  и  их не пожелал  упускать  наглый сборщик. Глаза  его загорелись алчным
огнем, и он схватил мужчину за руку:
     --  Подожди! А кто же будет платить пошлину  за  твоего ишака? Если  ты
едешь  в  гости  к  родственникам,  значит,  и  твой  ишак  едет в  гости  к
родственникам!
     Бородач бросил  последние монеты бесстыдному  сборщику пошлин,  сел  на
осла и произнес внешне смиренно:
     -- Ты  прав,  о мудрый начальник. У  моего ишака в Бухаре действительно
великое   множество  родственников,  иначе  наш  эмир  с   такими  порядками
давным-давно полетел  бы с трона, а ты, о  почтенный, за свою жадность попал
бы на кол!
     С  последними  словами он пнул  осла пятками  в  брюхо, и тот  с  места
понесся вскачь, взметывая копытами мелкие камушки и комья глины.
     Сборщик пошлин онемел, затем побагровел, налившись кровью. Задыхаясь от
злобы, он приказал  стражникам пуститься в  погоню за  оскорбителем. А тот в
это время уже лихо заворачивал за угол дома в ближайший переулок.
     Присутствующие усмехались в бороды. Слышались восклицания:
     -- Вот ответ, который сделал бы честь самому Ходже Насреддину.
     Алишер вскрикнул: как же  он  не догадался, ведь  это  был именно Ходжа
Насреддин!  Именно с  ним произошла эта история, он читал в книге.  Сомнений
нет,  это он, сеятель раздора и возмутитель спокойствия.  Так вот ты  каков.
Ходжа Насреддин!.. Значит, он существовал на самом деле?
     Успокоившись, мальчуган  решил отправиться дальше в прошлое  и  перевел
время  сразу  на  тысячу  лет назад.  Все  повторилось:  темнота, тихий  гул
моторов, вибрация...
     На этот раз он оказался в помещении старинного дворца, которое освещали
золотые  светильники.  Пол в  помещении  был устлан  пушистыми  коврами.  На
небольшом  возвышении среди груды подушек  восседал  властного вида  мужчина
средних лет  в  богато расшитом золотом халате, а рядом были  две  женщины в
полупрозрачных кофточках и цветастых шароварах.
     Женщина помоложе произнесла:
     -- Сестра, уже наступила  ночь, и  я хочу  услышать  продолжение  твоей
интересной истории, если соблаговолит наш повелитель.
     Обе   повернулись  к  мужчине.   Тот   поощрительно   улыбнулся,  давая
разрешение. Все трое уселись поудобнее, и старшая начала рассказ:
     -- Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд-Аллах морской
     сказал рыбаку: "Когда ты придешь в  это место и не увидишь меня, позови
и скажи: "Где ты, о Абд-Аллах, о морской?" И я сейчас же окажусь подле тебя.
А  ты --  как твое имя?" -- "Мое  имя Абд-Аллах",-- ответил рыбак. И морской
сказал: "Ты Абд-Аллах земной, а я Абд-Аллах морской. Постой здесь, я пойду и
принесу тебе  подарок".--"Слушаюсь и повинуюсь!"--сказал рыбак. И  Абд-Аллах
морской ушел в море...
     "Да  ведь  это  же  Шахразада!  --  воскликнул про  себя Алишер.--  Она
рассказывает сказки царю  Шахрияру.  Об  этом  в  книге "Тысяча и одна ночь"
написано. А с  ней ее сестра... Забыл, как звать ее. Расскажу ребятам --  не
поверят, что я видел саму Шахразаду. Вот удивятся!"
     Еще некоторое время мальчик слушал историю о рыбаке Абд-Аллахе земном и
Абд-Аллахе морском,  но потом  сказка показалась  ему довольно скучной, и он
отправился дальше в глубь времен...
     Было утро. Над  степью  всходило  оранжевое лохматое  солнце.  Слева  и
справа  от хронокара  виднелись  шатры,  древки копий  со стягами,  лохматые
бунчуки.  Вокруг  костров   сидели   вооруженные  люди.  Друг  против  друга
расположены были два вражеских стана.
     В  стане   справа  возникло  оживление,  засуетились,  забегали   люди,
седлались лошади. В толпе слуг появился всадник на могучем скакуне.
     Навстречу ему выехал соперник на такой же рослой лошади. Они  съехались
почти у самого невидимого им хронокара. Противники были достойны друг друга.
Оба  богатырского  вида, в полном воинском убранстве, только  один уже был с
седой бородой, а щеки второго покрывал юношеский румянец.
     Молодой приветливо улыбнулся старому и заговорил стихами:
     Как отдыхал ты ночью, лев могучий?
     Что ты угрюм, как сумрачная туча?
     Скажи мне правду, витязь, каково
     Теперь желанье сердца твоего?
     "Почему  он  говорит стихами?  --  удивился Алишер.--  Неужели так было
принято в те времена?" А юноша продолжал:
     К тебе невольно сердце склонно,
     Кто ты такой, я думаю невольно,--
     Из рода славных ты богатырей?
     О родословной расскажи своей...
     Не ты ли сын богатыря Дастана,
     Рустам великий из Забулистана?
     Нахмурясь, старый богатырь заговорил тоже стихами:
     О славы ищущий, подумай сам:
     Такие речи не пристали нам.
     Вчера мы разошлись и дали слово,
     Что рано утром бой начнем мы снова.
     Зачем напрасно время нам тянуть?
     Молодой  воин  вздохнул. Наверное, не хотел  он  боя,  но  делать  было
нечего. Он легко спрыгнул с могучего коня и пошел на противника, который уже
тоже стоял на земле. Схватка оказалась короткой: молодой  воин ловко ухватил
соперника, поднял и бросил наземь. Победитель придавил его к земле  и  вынул
блестящий кинжал.
     Алишер ахнул.
     В  это время  снова  заговорил старый богатырь. Даже в такой  момент он
изъяснялся стихами:
     Но есть такой закон для мужа чести,--
     Не должен, и во время правой мести,
     Его булатом он разить,
     Хоть и сумел на землю повалить.
     И только за исход второго боя
     Венчается он славою героя.
     И если дважды одолеет он,
     То может убивать.
     Таков закон.
     Эти слова подействовали на молодого, как огонь на воск. Могучий телом и
юный  душой, он, видимо, еще  не  был знаком с хитростью  и  лукавством.  Он
опустил руку  с  кинжалом,  освободил  противника,  даже  помог  ему встать,
очиститься от пыли, оправить одежду и доспехи.
     Догадка мелькнула в сознании мальчика:  эти могучие бойцы -- слонотелый
исполин Рустам и его сын Сухраб! Но они сами еще не  знают имен  друг друга.
Сухраб пытается выяснить имя  своего  соперника,  но тот молчит,  подозревая
какую-либо  хитрость.  Назавтра  они сойдутся в новом  поединке, и хитростью
Рустам убьет Сухраба, убьет своего сына. А когда узнает об этом, то день для
него станет ночью. Он будет рыдать, рвать на себе волосы.
     Но такого не должно  быть, он, Алишер, помешает  сыноубийству, помешает
во  что  бы  то  ни  стало!  Выходить из времяхода  запрещено, но  пусть его
накажут, пусть! Зато он спасет несчастного Сухраба!..
     Мальчик стремительно бросился к выходному люку, распахнул его и прыгнул
наружу.  Но  вместо  залитой  солнцем степи неожиданно оказался  в полумраке
комнаты. И столкнулся с отцом.
     Еще ничего не понимая, Алишер выкрикнул:
     -- Там  Рустам, он  убьет Сухраба! Нужно  ему помешать!  Я  должен  ему
помешать!
     -- Успокойся,  сынок,-- ласково произнес отец,-- ты  дома. А  Рустам  и
Сухраб -- это  сказочные герои. Сказочные! В действительности они никогда не
существовали.
     --  Но  я  их  видел,-- ошеломленно прошептал  Алишер,--  видел,  когда
путешествовал в прошлое.
     -- Ну что  ж,--  сказал отец,--  давай  зайдем  в библохронокар  и  все
выясним.  Нехорошо, конечно,  что ты воспользовался им  без  разрешения,  не
зная, как им управлять. Но это ведь не настоящая машина времени, а только ее
имитация.  Приставка  "библо",  точнее  "библион", в  переводе с  греческого
означает "книга". Так  что, "Библохронокар-1  эй" расшифровывается  примерно
так: машина  для  путешествий во времени  по книжным мирам,  модель  первая,
экспериментальная игрушка. Мы уже сделали несколько опытных образцов в нашем
институте. И одну  из  них я сам собрал для тебя. Только, наверное, зря!  --
Отец строго посмотрел на сына.
     -- Прости меня,  пожалуйста, папа,-- опустил  голову Алишер,-- я больше
не буду. Честное слово!
     -- Что ж, придется простить.-- Отец улыбнулся.-- Как  тебя не простить,
если завтра день твоего рождения. Но посмотрим, что ты видел, путешествуя по
книжному миру. Гляди, мы можем  воспроизвести  заново все  твое путешествие,
оно записано в памяти кибер-мозга библохронокара.
     Мальчик с отцом  еще раз просмотрел сцены  сбора пошлин у ворот Бухары,
Шахразаду в покоях царя Шахрияра и поединок Рустама с Сухрабом...
     -- И вот тут ты  выпрыгнул, побежал спасать Сухраба,-- задумчиво сказал
отец,-- да, иллюзия полная. Похоже на настоящее путешествие в  прошлое, куда
детей  пускать рискованно, что, кстати, подтверждает и случай с тобой. Ты бы
там такого  натворил!..  Но сейчас речь о другом. Я объясню, где ты побывал.
Сначала  попал в  книгу  Леонида Соловьева  "Повесть  о  Ходже  Насреддине".
Наверное, ты узнал его?
     Алишер кивнул.
     --  Потом оказался  в "Тысяче и одной ночи". Кое-какие сказки оттуда ты
уже читал  и  должен  был  догадаться,  кого видишь перед  собой.  Следующей
книгой, также хорошо  знакомой  тебе,  была "Шахнаме"  Абулькасима Фирдоуси.
Должно  быть,  тебя удивило, что они говорят стихами. Верно? Но так написано
великим поэтом.  Ты,  сынок,  побывал  только  в трех  книгах,  а  в  памяти
кибермозга их много тысяч, самых сказочных и фантастических.
     И  путешествие по ним не менее  интересно, чем настоящее путешествие  в
прошлое.  Ты еще успеешь все это  посмотреть. Потерпи. Библохронокар  -- это
своеобразный телевизор, а все события -- это лишь изображения  на внутренней
обшивке  аппарата. Ты поверил в  реальность изображения и отважно ринулся на
помощь  богатырям  Рустаму  и  Сухрабу.--   Отец  улыбнулся.--  Открыл  люк,
выпрыгнул и налетел на меня. Чуть с ног не сбил.
     Алишер покраснел и потупился.
     Отец протянул руку, взъерошил волосы на голове сына и ободрил его:
     -- Но, знаешь, надо признаться: я даже немного рад, что ты ослушался. И
знаешь, почему? Мальчик поднял голову.
     --  Я понял,  что не зря  в твоем  имени есть  слово "шер" --  лев.  Ты
доказал, что  смел, решителен  и,  что самое важное,  имеешь доброе сердце и
всегда готов прийти на  помощь  людям. Будь  всегда  таким,  мой мальчик  --
Али-Лев!



     Фантастический рассказ.
     Из журнала "Юный Техник".
     OCR Schreibikus ([email protected])


     -- Маша-а-а! Машка-а-а!
     -- Это Катька Свиридова,-- подсказал Маше  отчетливый шепот, но она уже
сама узнала голос Свиридовой и остановилась.
     Свиридова улыбалась, отдуваясь  после пробежки. Она была бледной и  так
похудела, что торчали  коленки над белыми гольфами. Наверное, не поправилась
до конца, и Машу это внезапно рассердило: могла бы полежать еще недельку, но
нет, ей обязательно нужно на репетицию. Тоже мне, Джульетта!
     -- Как наши ребята? -- спросила Катя.
     -- Как Вадим Киселев? -- шепотом перевел автофон ее потаенную мысль.
     -- Нормально,--  ответила Маша после  паузы. С тех пор как она получила
автофон, приходилось каждую секунду быть настороже: ведь она слышала и слова
и мысли, а отвечать нужно было только на слова.
     Они дошли до перекрестка и остановились.
     --  Светофор,  наверное, испортился.  Слишком  долго  горит  красный,--
шепотом доложил автофон Катину мысль.
     "Торопится,-- подумала  Маша,-- соскучилась... А  нос  острый и  глазки
маленькие. Что только Вадим в ней нашел? Читает много? Так и я читаю".
     Светофор  был исправен. Красный  свет сменился  желтым, затем загорелся
зеленый. Они перешли улицу.
     -- Сегодня все придут? -- спросила Катя.
     И без автофона Маша понимала, что интересует ее опять же  только Вадим.
Раздражение стало  еще сильнее.  От  автофона  она знала,  что  сама  Вадима
нисколечко  не интересует, и  это  было особенно обидно и, как  ей казалось,
несправедливо.
     Она понимала, что бессильна что-либо изменить, но смириться  с этим  не
могла.  Зная,  что  краснеет,  когда  говорит  неправду, она подошла ближе к
витрине булочной, наклонилась и, будто поправляя ремешок босоножки, сказала,
стараясь, чтобы голос прозвучал безразлично:
     -- А разве тебе не звонила Кузя? Сегодня репетиции не будет. Маша вдруг
почувствовала, что  автофон  выскользнул из нагрудного кармашка кофточки, но
подхватить его  уже  не  успела. Он  негромко звякнул  об асфальт. Это  было
ужасно.  Маша  встала  на  колени,  поддела  непослушную  пластинку ногтями,
потерла о юбку и торопливо осмотрела с обеих сторон. С виду  автофон казался
целым. Она с облегчением  вздохнула и поднялась. Катя  все еще стояла рядом.
Глаза ее блестели.
     --  Значит,  идти  нет  смысла?  -- спросила  она негромко.-- Это  даже
хорошо. У меня тысяча дел!
     Это было  вранье  и  еще  раз вранье, Маша могла в этом поклясться,  но
автофон почему-то молчал.
     Автофон директор держал в руках впервые, хотя прежде видел фотографии в
отчетах. Розовая керамическая  медалька. Легкая, почти  невесомая... И такая
страшная!
     Будь его, директора, воля, изобретатель мог бы долго еще объяснять, что
автофон -- это просто усилитель. Что человек все чувствует сам, а память его
хранит всю информацию буквально с первых часов появления на свет -- все, что
когда-либо видел, слышал, читал. Все до слова, до буквы, звука! Автофон лишь
усиливает неясные ощущения и бессвязные воспоминания, превращает их в точную
информацию. Словом, помогает человеку полностью овладеть тем, что ему  и так
принадлежит.
     Может, это и  верно. Но  лишь  отчасти, думал  директор, слушая  доводы
Короткова.  Хорошо,  конечно,   иметь  при   себе  что-то  вроде   карманной
энциклопедии, готовой при любом затруднении дать точный, взвешенный совет. И
если бы  возможности автофона только этим ограничивались, директор  пожал бы
изобретателю Короткову руку и дал бы на эту  тему любые деньги, даже оторвал
бы  их  от своих  собственных исследований. Но возможности изобретения  были
гораздо шире. Автофон усиливал и чужие мысли. Да, именно так!
     Директор не хотел, чтобы кто-то копался в его мыслях,  и не хотел знать
чужие.  И дело  даже не в том, что  ему  было, что скрывать. Нельзя отнять у
человека  право выбора между  тем, что говорить  и  что  умалчивать.  Нельзя
полностью обнажать  его мысли. Ведь определенная и необходимая закрытость --
часть того,  что делает человека человеком.  И даже будь  все люди абсолютно
чисты, директор был бы против того, чтобы автофон появился на свет.
     Но исход споров  с изобретателем Коротковым уже решил заказ Космоцентра
и заверение его представителей, что использоваться  автофоны будут в космосе
и  только в космосе, причем за  этим будет установлен специальный  контроль,
исключающий любые злоупотребления.
     Этот  разговор   состоялся  вскоре  после  того,  как  при  посадке  на
космодроме в Теплом разбился Волощенко. Автопилот  корабля вышел из строя, и
космонавт изо всех сил спешил вручную сдвинуть  рычаг управления, забыв, что
его  по-прежнему  держит  автомат.  И  некому   было  напомнить,  что  нужно
переключить  управление с автоматики на  ручной  режим, а  когда он  об этом
вспомнил, времени уже не оставалось... Директор хорошо знал Волощенко.
     Перед  тем  как  уйти  в  отряд  космонавтов,  тот  работал  у  него  в
лаборатории.
     -- И куда его? -- спросил  он, подбросив  автофон на ладони.-- В карман
или на шею?
     --  Если  шея не  очень  длинная -- можно в нагрудный карман,-- пошутил
Коротков.
     Он произнес  это скороговоркой, и директор подумал, что  они беседуют с
изобретателем уже минут пятнадцать. Поколебавшись он поднес автофон к уху  и
услышал размеренный шепот:
     -- Как бы сказать повежливей?.. Вот незадача, там люди в коридоре ждут,
а я тут треплюсь... Да он же все слышит!..
     -- Действительно, работает,-- сказал  директор.-- Не  смущайтесь, я  не
обижусь. Дела есть  дела. Все  ведь уже решено. Один  вопрос. Я  вас вызвал,
чтобы узнать: испытания начались?
     Коротков кивнул.
     -- Сегодня второй день.
     Директор не  знал,  кто первый  придумал испытать восемнадцать  готовых
автофонов на детях. Об этом заговорили сразу все.
     Дети  физически  активнее  взрослых!  У  них очень  подвижная  психика!
Гейзеры эмоций, и никаких стрессов! Двойная система  кровоснабжения  сердца!
Месяц  испытаний заменит год проверки даже космосе!  Дети  -- испытатели  "в
квадрате"!..
     Директор  сдался лишь после того, как ученый совет проголосовал за.  Но
месяц  все  же не  дал. Неделю  -- и ни  часа больше. И вот уже  второй день
восемнадцать  девчонок   и  мальчишек  --  дети   сотрудников  института  --
испытывали автофоны.
     И второй день автофоны испытывали их.
     Белый,  с  черными  пятиугольниками мяч бежал чуть  впереди. Митька мог
гнать его так хоть на край света, и никуда бы он не делся.
     -- Справа,-- коротко шепнул автофон. Митька машинально провел  рукой по
груди  и почувствовал  медальку  под  мокрой футболкой. Терять автофон  было
нельзя. Бегать  с  ним, прыгать, ходить на голове  -- можно, даже  нужно. Но
терять -- ни в коем случае.
     Справа, как и подсказал автофон,  бежал Ипполит. Здоровый  лось! С  ним
сталкиваться  ни к чему. Митька  подождал,  когда Ипполит окажется  ближе, и
послал мяч вперед.
     -- Быстрее к воротам,-- посоветовал шепот.
     За шесть  дней Митька убедился, что автофон не ошибается. Поначалу было
даже  странно: вроде фитюлька и фитюлька, но с ним не промахнешься -- почище
рентгена просвечивает, сразу видно -- кругом недруги.
     Впрочем, он и раньше это подозревал. И думал, что причину знает: так уж
устроены люди, казалось ему,  что не любят, когда кто-то "высовывается". Вот
отнеси  он  стерео-  и видеоаппаратуру  на  свалку, раздави  каблуком часы с
телевизором, который привез  из командировки  в подарок отец,  надень вместо
удобных кроссовок кеды, тогда сразу полюбят. Тогда будешь "свой парень".
     Такая точка зрения казалась ему бесспорной, и даже в мыслях к этой теме
он не возвращался, иначе автофон дал бы ему знать,  что не любят его потому,
что он сам никого не любит.
     Митька оказался впереди в самое время. Достаточно было подставить ногу,
и  мяч свернул в ворота. Вратарь подобрал  с  земли палку и начал выкатывать
мячик из коричневой жидкой грязи.
     Кому-то придется отмывать, подумал Митька про мяч. И автофон подсказал:
     -- Хомутову.
     Митька удовлетворенно кивнул. Хомутову не вредно. Таких людей не жалко.
Предатель! Да предатели вообще не люди. Когда в классе обсуждали, кто поедет
в  Крым,  в  молодежный  трудовой  лагерь,  и весь  класс,  вся  эта  шушера
насыпалась на Митьку:  он, мол,  плохой товарищ,  ненадежный  человек  и так
далее. Хомутов, Хомут, с которым он дружил с первого класса, встал и сказал,
что Митька заносчив и на него нельзя положиться. Из класса не взяли двоих --
его и двоечника Ипполита.
     ...Снова началась игра.
     -- Вперед,--  скомандовал автофон, и Митька рванулся вперед, перехватил
мяч  и  ударил. Он сделал это несознательно. Просто злость  искала  выход  и
нашла. Нога повернулась и послала  мяч на  автостраду. Кто-то  громко ахнул,
когда самосвал накрыл мяч. За  ревом мотора хлопка  слышно не было, самосвал
прошел, а на бетоне остался белый блин с черными -пятнами.
     -- Врезать или не врезать? --  шепнул автофон. Митька понял, что сейчас
он транслирует  чьи-то  мысли, затравленно покрутил головой по сторонам и по
лицу  стоящего  рядом  Ипполита понял, что думает он.  Ипполит  крепко  взял
Митьку за  футболку,  притянул  к себе, потряс  и,  шумно  выдохнув  воздух,
спросил:
     -- Нарочно?
     На миг Митьке стало стыдно, но тут же Ипполит добавил:
     -- Вали отсюда, быстро! И злость вернулась.
     --  Да  плевать я на  вас  хотел! -- крикнул Митька, вырвался и пошел с
поля. Он  сделал несколько шагов, когда  автофон  скользнул  с  оборвавшейся
цепочки по животу и звонко ударился о камень.
     Больше он не работал.
     Края  у ящика  были  неровными,  больно резали руки. Сейчас  бы  кого в
помощь, но неудобно просить. Сам ведь сказал, что нетяжело .
     Интересно, сколько он весит, мысленно спросил Слава. Автофон ответил:
     -- Шестьдесят два килограмма.
     Слава  спускался  по  лестнице  спиной вперед  и видел, что ящик  густо
покрыт пылью. Видно, на чердаке он провалялся очень долго. На панели торчали
рыжие от времени головки болтов.
     Они   развернулись  на  лестничной  площадке  и  продолжили  спуск.  По
ступенькам  колотился  упругий  конец кабеля.  Точно  такой  же  ящик  Слава
Коротков где-то видел. Где?
     --  Секция  постоянной  памяти  ЭВМ  серии СБ,--  подсказал  всеведущий
автофон.
     Слава остановился, подставил под ящик колено, перехватил поудобнее руки
и  перевел дух.  Точно! Это--блок памяти машины, такую  он видел  у матери в
институте.  Внутри  полным-полно электроники,  которой нет цены:  логические
микросхемы,  за  которые  можно  выменять   все,  что  угодно,  сверхбыстрые
транзисторы...
     -- Конденсаторы, диоды, ферритовые кольца,-- зашептал автофон.
     Слава  спиной толкнул дверь,  ящик выволокли на  улицу  и  взвалили  на
тележку, прихваченную из школы.
     --  Ну,  все.  Первое  место  наше!  --сказал кто-то, хлопнув  Славу по
плечу.-- Девятый "В" не дотянет.
     Кто  это  говорил --  Слава не  обратил внимание.  Не до того  было. Он
пытался  сообразить,  что  делать. Отдавать  в  металлолом --  глупо.  Такие
сокровища!  Конечно,  там разберутся  и  все,  что  можно  пустить  в  дело,
используют. Но  что ему  за радость, если  кто-то где-то  выдернет из  ящика
детали. К нему-то они не вернутся!
     Выдрать  самому?  Вечерком, скажем, когда на  школьном дворе  никого не
будет?..  Нельзя. Лучше  выволочь за  территорию.  Да, так  и  надо сделать.
Только за вечер не успеть, тем более в темноте. На пустыре ведь нет фонарей.
А затягивать  это дело нельзя. Завтра утром металлолом увезут...  Без ящика,
без шестидесяти двух килограммов.
     Славе Короткову стало стыдно. Нельзя, сказал он себе, нельзя.
     С тех пор как в кармане лежал автофон, Слава не смотрел на часы. Прибор
указывал  время  с  точностью до секунд. Слава мысленно спросил его, который
час, но ответа не услышал...
     Потом,  уже  вытащив детали, он написал в отчете, что автофон ни с того
ни с сего перестал работать и указал точное время, когда это случилось.
     --  Три из восемнадцати. Неплохо,--  сказал  директор  и  посмотрел  на
изобретателя через  стол.-- Тем  более что  два  отказа не  в счет.  Приборы
тонкие, хрупкие...
     Коротков  перестал крутить в  руках  автофон, секунду  смотрел на него,
потом размахнулся  и с  силой,  как  костяшку домино,  ударил о  стол. Затем
толкнул автофон директору.
     Директор поднес автофон к виску и услышал знакомый шепот:
     --  Автофоны  были  испытаны  на устойчивость к  вибрациям. Выдерживают
удары с ускорением до четырехсот "же".
     Получилось...  Директор  разжал  кулак   и  посмотрел  на  керамическую
медальку. Получилась ерунда. Пусть сверхсложные волны, пусть тончайшие поля,
но не  могут  же они, даже сверхтончайшие и сверхсложные, судить о  том, что
хорошо, что плохо, что почетно, а что стыдно!..
     Стыдно...  Директор повторил  про себя  это  слово  и вдруг понял,  что
автофоны ничего и не решали. Они  могли просто  усиливать  стыд хозяев,  как
чувствовали и усиливали многое другое, и это  чувство, возведенное невесть в
какую  степень, могло их  же и  разрушать.  И в  самом  деле, мог  возникать
какой-то паразитный резонанс именно на этой волне. Ведь резонанс мосты  и то
рушит.
     Складно, очень  складно, если удары ни  при чем. Но ведь бывает  и так:
дед бил, бил, баба била, била, а мышка пробежала...
     Директор побарабанил пальцами по столу и спросил:
     -- А что с третьим? Разобрались, почему отказал?
     -- То же, что с первыми двумя,-- ответил Коротков.
     -- Но...--  директор замялся.-- Я читал отчеты... Двое ребят, согласен,
проявили себя не лучшим образом, но ваш Слава...
     -- Мой  Слава солгал в отчете,-- сказал  Коротков.--  Он мне признался,
что вечером того же дня он выволок ящик на  пустырь возле школы, чтобы взять
детали.
     Вот так, подумал директор. Трое из восемнадцати испытаний не выдержали.
Шестнадцать процентов. Много это или мало? А испытания были несложные, жизнь
подбрасывает и не такие.
     --  Будете  дорабатывать?  --  спросил  он вслух и  тут же  решил,  что
дорабатывать  автофоны  он  не  даст,  пусть  соберутся  хоть  десять ученых
советов, но Коротков ответил:
     -- Автофоны? Их-то как раз дорабатывать ни к чему.



     Фантастический рассказ.
     OCR Schreibikus ([email protected])


     Мерно вздыхая,  море неторопливо  накатывало  зеленые  волны  на  узкую
каменистую полоску суши у подножия скал. Камни  раскалились и  жгли  ступни.
Волны,  то  и  дело  заливающие камни  и  разбивающиеся о них,  прохлады  не
приносили:  они сами были нагреты  до  температуры  кипятка.  Морской воздух
прокалился  до невозможности,  обжигал  легкие. К  тому же воздуха почему-то
было мало, и временами перед глазами начинали плыть красные круги.
     А место было знакомым: Маккиш  запомнил  его с позапрошлого  года. Чуть
впереди  должен лежать  треугольный плоский камень, на камне есть неглубокая
выемка, в которой, после того, как схлынет  волна, всегда остается  вода.  А
еще  дальше,  шагах  в пятидесяти вдоль берега,  скалы должны  расступиться,
образовав маленькую расщелину с плоским песчаным дном. Тогда,  в позапрошлом
году, в расщелине стояла палатка, в которой он и Маринка провели две недели.
На  рассвете,  когда  Маринка  еще  спала,  он,  шлепая  ластами,  входил  в
прохладную  воду, левой  рукой, той, в  которой  не  было гарпунного  ружья,
опускал  маску  на   лицо   и  отправлялся   добывать  завтрак.  Вода   была
восхитительно свежей. Так что же случилось с морем?
     Маккиш  тряхнул  головой, и  море исчезло. Вокруг  до  самого горизонта
опять  простиралась оранжевая  песчаная  пустыня. Солнце  стояло  в  зените.
Солнце равнодушно смотрело на маленькую фигурку сидящего на песке человека в
скафандре и ниточку оставленных им следов. Ветра здесь почти не было. Дождей
не бывало совсем. Следы могли остаться на десятилетия или даже века.
     Маккиш с  трудом  встал  на  ноги. Море, которое  он только что видел и
чувствовал с такой отчетливостью -- правда, оказалось  оно  не прохладным, а
раскаленным,--  было  непостижимо  далеко отсюда. Значит,  он  видел  мираж.
Путники в  пустыне часто видят миражи.  Только миражи отстоят от них далеко,
возникают где-нибудь у горизонта, а вот он словно бы сам попал в мираж.
     Несколько минут  он  стоял не двигаясь.  Терморегулятор  скафандра пока
работал надежно, палящей наружной жары  Маккиш не ощущал.  Воздуха тоже пока
хватало, дышать полной грудью можно было -- он посмотрел на часы на запястье
скафандра  --  еще  часов  восемь-девять.  Потом  еще часа два-три  он будет
чувствовать, как все меньше и меньше становится воздуха, и каждый вдох будет
даваться все тяжелее. Терморегулятор к тому  времени перестанет  работать --
разрядятся  батареи,  и скафандр  начнет  накаляться... Но пока, пока  можно
дышать полной грудью.
     А  мираж  от  усталости.  И  что  интересно,  любопытный  мираж,  прямо
связанный с  тем, что ждет его в не столь уж отдаленном будущем; круги перед
глазами от недостатка  воздуха и опаляющая  жара. Вот только моря не будет в
этом недалеком будущем...
     Он шел, не останавливаясь, двенадцать часов. А прошел едва третью часть
пути. Дойти он все равно не успеет.
     Маккиш  сверился  с компасом  и  двинулся  дальше.  По песку  идти было
трудно. Почему это в космосе так  много планет, на которых нет ничего, кроме
песка?
     Он  шел,  и  за ним тянулась цепочка  следов,  начинающаяся  далеко  за
горизонтом,  у  неподвижного  корпуса  "Стрелы", воткнувшегося  в  оранжевый
песок.
     В космосе все может случиться, это каждый знает. Каждый  вместе с тем в
глубине  души  убежден,  что  любая неприятная  вещь может  случиться с  кем
угодно, но только не с ним.
     Как  неприятности  случаются  с другими, Маккишу уже  случалось видеть.
Видел он и катастрофы, кончающиеся трагедиями. Однако каждый знает и то, что
экстремальные случаи  -- редкость, большая  редкость.  В космосе,  освоенном
людьми, идет  будничная работа: ведутся исследования на орбитальных станциях
в  разных  системах, в  форпостах,  развернутых на множестве планет, дежурят
разведчики-исследователи,  пилоты  ведут  по  разным  маршрутам  звездолеты,
транспортные корабли, маленькие  космокатера. И у каждого человека в космосе
своя роль, каждый  выполняет свою работу, и  работа  эта  вполне обыденна, и
космос, когда к нему привыкнешь, тоже уже кажется обыденным.
     Вот  так  же, обыденно, без приключений, которые  бывают  столь  редко,
"Стрела"  долетела до системы ТШ-65,  и  Маккиш, как полагалось,  связался с
космодиспетчером  системы,  работавшим  на  одной из планет. А  узнав  голос
диспетчера, обрадовался.
     --  Приветствую  "Стрелу",--  как  полагалось   по  форме,  с  заметным
кавказским выговором сказал диспетчер.
     --  Экипаж "Стрелы"  из одного человека горячо  приветствует диспетчера
Мерогяна!  -- весело сказал Маккиш.-- Армен, ты что, не  узнал? И почему  ты
здесь, за какие такие грехи?
     По понятным причинам диспетчер удивился:
     -- Володя? Почему на "Стреле"? Почему один?
     -- Я из  отпуска возвращаюсь, с Гималаев,-- весело сказал Маккиш. Армен
Мерогян был его товарищем еще по космическим курсам. Он объяснил:,
     -- До ЛЗ-А6 летел с Земли на транспортном. Думал, дальше придется долго
ждать оказии, но начальником космодрома там Паша Гетманов. Словом,  "Стрела"
была свободна,  а  назад  ее  пригонит  Майоров, ему  тоже  в  отпуск  пора,
собирается...
     Маккиш  не  договорил,  потому  что  именно  в  этот  момент  и  пришла
случайность.  Космокатер резко дернулся,  Маккиш услышал грохот.  В  хвосте,
отметил  он машинально. Тут  же что-то  ударило "Стрелу"  еще  раз,  гораздо
сильнее,  и  на мгновение Маккиш даже  потерял сознание. Придя  в  себя,  он
отметил, что приборы  регистрируют  утечку  воздуха, и  облачился в защитный
скафандр.
     Приборы показывали,  что  скорость  космокатера  резко  падала. Правда,
Маккиш  тронул ручки управления, способность  маневрировать  он  не потерял.
Можно,  запросив помощь, дотянуть до  ближайшей  планеты  системы,  лечь  на
орбиту и дожидаться спасательного корабля. Он взялся за верньеры рации и тут
же понял, что делает  это напрасно: удар  произошел в тот  момент,  когда он
держал связь,  и, если она прервалась, значит, вряд ли восстановится. Удар и
резонанс от него повредил  рацию. Основы Маккишу, понятно, пришлось изучать,
но специалистом он не был, на ремонт могло уйти бог знает сколько времени.
     Решение  он  принял мгновенно.  То,  что произошло какое-то  несчастье,
понял, конечно,  и Мерогян.  Но  искать "Стрелу" без ее позывных  неизмеримо
труднее, чем иголку в стоге сена. А запас питания, воды, кислородной смеси в
космокатере  не  рассчитан  на   годы.  Значит,  если  это  возможно,   надо
моментально  садиться  на  ближайшую  планету системы ТШ-65.  Ближайшей  был
Оранжевый Шар. Необитаемой, потому что планета представляла собой пустыню из
оранжевого песка. Но на любой планете, где побывали люди, остаются на всякий
непредвиденный случай пункты,  где есть  запасы питания, воды, кислорода,  а
главное, есть радио.
     Курс  был рассчитан мгновенно,  и Маккиш взялся за ручки управления. На
автоматику  -- она ведь  рассчитана на  исправную машину  --  надеяться было
нельзя,  космокатер  два  часа предстояло вести вручную, постоянно следя  за
приборами, чтобы не сбиться с курса.
     Два часа  спустя "Стрела" неуклюже ткнулась  в песок, взметнув  тяжелое
оранжевое  облако:  как выяснилось уже при спуске, тормозные двигатели  были
повреждены и  плохо смягчили  удар. По  той  же  причине опуститься пришлось
много дальше от  пункта-оазиса, чем Маккиш рассчитывал. Это совсем никуда не
годилось.
     Он  осмотрел  грузовой  отсек  в  хвосте   космокатера.  Там  все  было
разворочено, словно кто-то неизвестный взял гигантских размеров дубину и изо
всех сил треснул по корме. "Столкновение с каким-то космическим булыжником?"
--  машинально  подумал  Маккиш. Защита же  по  какой-то  глупости отказала.
Камень разворотил  обшивку и  угодил  в главный двигатель. А осколки камня и
металла пробили резервуары с кислородной смесью для дыхания внутри корабля и
уничтожили  баллоны для скафандров. Впрочем,  точно все  покажет экспертиза,
подумал Маккиш, экспертиза, которая  будет лет через пять или через сто, что
ему самому будет уже совершенно безразлично.
     Атмосфера здесь не пригодна для дыхания.  В ней есть кислород, его даже
много,   есть   азот,  но   есть  очень   ядовитые  примеси,  и  снять  шлем
скафандра--значит тут же погибнуть. Пункт-оазис
     далеко, а запас кислородной  смеси в баллонах скафандра не рассчитан на
столь длительное путешествие. Радиоаппаратура, которой оснащают космокатера,
тоже,  оказывается,  не   была  приспособлена  для  случаев  столкновений  с
космическими  булыжниками. Это  Маккиш понял сразу, едва вернулся  в  кабину
управления  и отвинтил радиопанель. И сделать он ничего не мог,  это он тоже
понял.
     Маккиш пошел в  шлюз, открыл двери и спрыгнул на  оранжевый песок. Ноги
глубоко ушли в него.
     Оранжевый    Шар   был    совершенно   неинтересной   планетой.   Самой
примечательной  его  особенностью  можно  было  бы,  пожалуй,  назвать  лишь
необыкновенную скорость вращения: сутки здесь занимали всего пять часов. Что
еще?  Маккиш припомнил:  Оранжевый Шар  -- это  не  настоящее название, есть
другое,  официальное, оно-то и  занесено во  все космические справочники. Но
кто-то однажды  дал это название, более меткое,  и  оно прижилось. Оранжевый
Шар, как и другие планеты системы, двадцать лет назад исследовала экспедиция
Левина.  На двух из семи планет системы велись разработки недр, другие  были
пусты. Но на  каждой остались  пункты-оазисы со всевозможными  запасами.  На
Оранжевом Шаре  их  было  четыре, и ближайший был расположен примерно  в ста
пятидесяти километрах от места посадки "Стрелы".
     Маккиш   обошел  вокруг  увязшего  в  оранжевом  песке,   искалеченного
космокатера. Он попрощался со "Стрелой", как прощаются с верным товарищем, с
которым прожито много и который погиб на твоих глазах.
     По компасу  Маккиш определил  направление. Идти  было бессмысленно,  но
что-то надо было делать, и он шел, стараясь думать о чем-нибудь постороннем,
никак не связанном с запасом кислородной смеси и заброшенным среди песчаного
безмолвия пунктом-оазисом.
     На  "Аяксе"  сейчас  обычные  рабочие  будни.  Звезда,  вокруг  которой
обращается станция,  и вся планетная  система оказались  интересными, работа
идет уже  почти год, и Маринка  сейчас,  наверное... Нет, об этом  лучше  не
думать.
     Отпуск в Гималаях... Совсем  недавно это было: рассвет высоко  в горах,
что  приходит  на вершины  намного  раньше,  чем к  подножию  гор: утренний,
свежий, ни с чем не сравнимый воздух... Нет, о Гималаях тоже надо забыть.
     Переставляя  ноги,  Маккиш  стал читать  про  себя  стихи. Он  знал  их
множество, и современных поэтов, и старых. Стихи помогали идти.
     Через  два  часа Маккиша настигла короткая ночь. Но и в  кромешной тьме
можно было идти, не снижая скорости и  только поглядывая время от времени на
светящийся  циферблат  компаса.  Планета  была  пустой,   не  обо  что  было
споткнуться. Но короткая ночь быстро ушла вперед, солнце за спиной -- звезда
ТШ-65 -- стремительно ползло вверх.
     Потом  прошел  еще один  день, и  снова была ночь.  Голода и  усталости
Маккиш пока  не чувствовал. Он шел как  автомат, как  машина, созданная лишь
для того, чтобы мерно переставлять ноги.
     Через  два  часа  после   того,  как  он   видел  горячее  море,  через
четырнадцать часов после того, как ушел от разбитой "Стрелы", Маккиш  упал в
песок и понял, что дальше он не пойдет.
     Он лежал лицом вниз и опять,  как тогда, после посадки, прислушивался к
себе.
     Силы ушли не от жажды: в скафандре был аварийный запас воды, достаточно
только  найти  губами трубочку. И не от голода: запас  жидкой пищи тоже был,
правда,  теперь  он кончился.  И даже  не от  усталости, потому  что в конце
концов  тренированный,  сильный  человек   может  идти,  не  останавливаясь,
четырнадцать  часов  подряд.  Скорее  силы  ушли от  однообразия  того,  что
происходило. И от бессмысленности происходящего.
     Он ведь не дойдет, дойти невозможно.
     Но  едва  только в мозгу вспыхнуло  это  слово НЕВОЗМОЖНО, Маккиш  стал
подниматься. Это  оказалось очень  нелегко. О песок нельзя  было  опереться,
ладони проваливались в него. Тогда  Маккиш  перевернулся на спину, несколько
секунд лежал неподвижно, потом огромным усилием поднял голову, тело и сел. В
ушах звенело, и перед глазами плыли красные круги. От потери сил, потому что
воздуха должно было хватить еще часов на шесть-семь.
     Медленно, боясь сделать малейшее неверное движение, чтобы не упасть, он
встал.
     Стоять было трудно. Что-то  неодолимо снова тянуло вниз. Когда по моему
следу  пройдет кто-то  другой, подумал Маккиш, он поймет, что здесь  я упал,
лежал, потом с трудом встал, постоял немного и пошел дальше.
     Он сделал первый шаг и  снова чуть не упал. Потом сделал второй шаг. Он
безмерно устал именно физически, надо  себе в этом признаться. Но  лежать он
не будет, потому что это -- конец. Идти -- тоже конец, но совсем другой.
     Маккиш пошел.
     Оказывается, человек может найти в себе  силы  и тогда,  когда не может
даже  пошевелиться; оказывается,  даже после  самого последнего  шага  можно
сделать еще  один, потом  еще...  У  человеческих сил  есть в  конце  концов
предел. Только и за этим пределом остается еще что-то...
     Человек  с огромным  усилием делал  каждый новый шаг, иногда  падал  на
колени, иногда  подолгу лежал не двигаясь,  иногда  полз, но  снова вставал,
смотрел на компас  и  делал новый  шаг. В  воспаленном, измученном его мозгу
теперь  проносились лихорадочные,  странные  видения.  Временами  перед  ним
возникали  снежные вершины Гималаев. Однажды он долго лежал на берегу моря и
никак не мог дотянуться рукой  до воды. Потом  человек  увидел  перед  собой
какой-то большой камень странной сферической формы и пошел к нему, зная, что
камень  сейчас тоже исчезнет, как  исчезали прежде  другие  видения, и снова
останется только  один этот однообразный,  сводящий с ума оранжевый цвет; и,
наткнувшись на камень, человек упал.
     Maккиш пришел в  себя от боли. Ныло колено.  Теперь идти будет труднее,
это было  первое,  о  чем  он  подумал.  По барабанным перепонкам словно бил
гигантский  молот. Он лежал у подножия темного камня, вернее, большой скалы.
Снова, в который уже раз, сделав над собой усилие, Маккиш встал.
     Несколько минут  он  смотрел на камень, тупо  пытаясь понять, какие при
этом испытывает чувства. Удивление, понял он наконец. Потому что скала имела
идеальную сферическую форму, как будто ее специально кто-то обрабатывал.
     Как она могла попасть на Оранжевый Шар?
     Вдобавок на  той поверхности камня, что была  обращена к  нему,  Маккиш
увидел глубоко врезанные  письмена -- они словно горели, ярко выделяясь даже
в прямых лучах чужого  солнца,--и не сразу  понял, что  они  не похожи ни на
один из земных алфавитов.
     С усилием он  попытался сосредоточиться. Посмотрел на компас, на  часы.
От направления на пункт-оазис  он  порядочно отклонился. Запаса  кислородной
смеси оставалось только на три часа. В ушах продолжал стучать молот.
     Маккиш  внимательно  присмотрелся к письменам.  Потом  он обошел вокруг
скалы и вернулся на прежнее место. Он оглянулся:
     справа была еще одна такая же скала,  слева  другая. Тогда  он зачем-то
тронул письмена рукой.
     И отступил от  неожиданности,  потому что часть камня с письменами ушла
внутрь, открыв  проход. Дверь была  прямоугольной формы, такой же, как двери
на Земле!
     И  сразу  же ушла  куда-то усталость,  и голова  снова стала ясной, как
будто не было за  плечами почти двадцати  часов изнурительного пути, который
кому-то другому  мог показаться  бессмысленным. Все!  Вот теперь смысла идти
дальше действительно не было. Был смысл остаться.
     Он скоро погибнет, это ясно.
     Но  его  след  приведет  сюда других людей, потому что  "Стрелу"  будут
искать  и  рано  или  поздно  найдут. А  он  станет  первым  человеком,  кто
приподнимет тайну чужой жизни, проникнет в нее хоть немного...
     Маккиш  огляделся. "Скал", которые, очевидно, были  зданиями, оказалось
немного--всего  шесть или семь. Значит, название  "город"  вряд ли подходит,
назовем это так -- селение разумных существ.
     Он  усмехнулся. Он снова чувствовал себя бодрым, полным сил.  Наверное,
это  были самые  скрытые возможности  организма. Найдя  губами внутри  шлема
трубочку, Маккиш допил остатки воды и вошел внутрь "скалы".
     Если здесь и жили когда-то разумные существа, то было это давно. Маккиш
стоял посредине сферического помещения, по периметру которого на  небольшой,
сантиметров пятьдесят, высоте тянулось нечто напоминающее длинный и круглый,
разрывающийся только дверью диван.
     В центре сферы  был  круглый  стол, на нем  лежали  какие-то  предметы,
похожие на яркие разноцветные кубики. Еще в этом камне-доме был высокий, под
потолок, серебристого цвета цилиндр с ребристой поверхностью.
     У Маккиша было много вопросов. Но ему надо было спешить, ему  надо было
успеть осмотреть и другие скалы.
     Внутри  соседней  мерцающие огни  осветили  картину  несколько иную. По
сферическим стенам шли стеллажи;  на  них  стояли  разнообразные предметы, в
которых угадывались непонятного пока назначения приборы.
     Третья скала... За дверью  Маккиш остановился, и ему показалось, что он
все  понял.  Теперь  он был в самой настоящей химической  лаборатории, среди
столов с сосудами для реактивов, химической посудой. Что все это?
     Здания,  найденные им,  принадлежали  не коренным обитателям Оранжевого
Шара, которых, конечно, никогда не было. Просто здесь, на планете,  работала
когда-то исследовательская станция неизвестных разумных существ,  похожая на
разведывательные  форпосты  землян. Станция,  по каким-то причинам покинутая
когда-то. И если в первом было жилое помещение, а может быть, кают-компания,
во втором -- склад, то в третьем неизвестные братья  по разуму вели когда-то
химические  исследования.  В  других  зданиях,  очевидно,   какие-то  другие
лаборатории.
     А почему химическая лаборатория чужих существ  так  поразительно похожа
на земные лаборатории?
     Но  в этом, если подумать,  нет неожиданности. Все во Вселенной состоит
из  одинаковых  элементов,  а  значит,   химики  любой   цивилизации  должны
пользоваться и сходными приемами  работы, и сходными реактивами,  и сходными
установками.
     Маккиш   медленно   двинулся    среди   столов.   Какими    были   они,
существа-химики, которые когда-то  работали  здесь? Откуда прилетели? Почему
бросили работу так внезапно?
     Наверное, если судить по  размерам посуды  и ее форме, они  были на нас
похожи, решил Маккиш.  Трудно  представить, в самом деле, чтобы какой-нибудь
разумный осьминог...
     Его  взгляд  упал  на  одну  из  установок.   Холодильная  лабораторная
установка,  судя по  всему. Понятно:  она  должна  быть  в любой  химической
лаборатории. А еще в хорошей химической лаборатории должен быть...
     Маккиш внимательно  стал осматривать  химическую лабораторию, и,  когда
нашел то, что искал, у него забрезжила надежда. Сдаваться было рано, сдаться
никогда не поздно.  Если компрессором  сжать  воздух, а  потом его охладить,
воздух, как известно, станет жидким.  Если начать испарять полученный жидкий
воздух, сначала начнет испаряться  азот, потом кислород. Все это, понятно, в
самых общих чертах, на  деле все сложнее. А как  испаряются ядовитые примеси
атмосферы  Оранжевого Шара?  Ну это можно узнать опытным путем, ведь он же в
химической  лаборатории. Запасы  энергии, необходимой для питания установок,
видимо, еще не истощились: горят же ведь эти мерцающие огни на потолке. Надо
во всем разобраться... Только бы хватило времени!
     Он взглянул на часы и впервые почувствовал, что дышать стало труднее.
     Около часа Маккиш  лихорадочно разбирался  в  схеме компрессора,  искал
источник  питания,  ставил аналитические опыты и, наконец, готовил установку
для переработки  ядовитого  воздуха  Оранжевого  Шара  в кислородную  смесь,
которой можно дышать. Потом, когда установка заработала, он сел прямо на пол
и стал ждать, стараясь поменьше двигаться, чтобы как  можно дольше растянуть
то  немногое, что оставалось еще  в баллонах скафандра. Секундная стрелка на
часах,   похоже,  едва   двигалась.  У   него   перед  глазами   уже   плыли
багрово-фиолетовые круги, в  ушах стоял  непрерывный тяжелый  звон, когда он
снял  один  из  баллонов  скафандра  и  зарядил его  с  помощью  компрессора
приготовленной смесью кислорода и азота.
     Это  не земной воздух,  но  им можно какое-то время  дышать.  Он сменил
второй  баллон.  И вдохнул  полной  грудью,  чувствуя, как воздух до  отказа
наполняет легкие.
     Он встал, и  его шатнуло. Он сразу почувствовал невероятную усталость и
невероятный голод. Но теперь воздуха ему хватит, чтобы дойти до оазиса; и он
дойдет,  хотя  идти ему еще часов  пятнадцать. Голод  и жажду он  победит на
пути, раз победил самое страшное.
     Там, в  оазисе,  он вызовет  по  радио  помощь и позволит  себе немного
отдохнуть,--  ровно столько, сколько надо, чтобы  восстановить силы. И тогда
снова, с запасом продуктов,  воды и "настоящего" воздуха, вернется  сюда. Не
торопясь обследует все, что оставили после себя неведомые братья.
     Маккиш с наслаждением представил, как он будет здесь работать часов так
через сорок...
     А  пока в  путь. Он сверил  направление по  компасу,  бросил^ последний
взгляд на скалы и пошел к оазису.



     Фантастическая юмореска..
     Из журнала "Юный Техник".
     OCR Schreibikus ([email protected])


     Я летел  над маленькой речушкой на высоте в полметра. В последнее время
я вообще предпочитаю  передвигаться над речкой. Во-первых, здесь  нет ветра,
мешающего спокойному полету; от него  хорошо  защищают деревья  на  берегах.
Во-вторых, я не люблю высоты,  а над речкой можно не подниматься высоко и не
бояться при этом, что налетишь на какой-нибудь куст. И в-третьих, сюда почти
не ходят люди, и редко кто нарушает мое одиночество.
     Скорость  моего  полета примерно  равнялась  легкому  бегу,  и поэтому,
повторяя крутой  поворот реки,  я не успел заметить лодку и больно  ударился
ногами о ее нос.
     В лодке сидели  два мальчика  лет по четырнадцати-пятнадцати. Тот,  что
работал веслами, был худ и  высок, его  огромная рыжая  шевелюра наверняка с
начала лета не видела расчески. Про себя я тут же назвал его Рыжиком. Второй
-- почти полная противоположность: меднокожий крепыш среднего роста. Одет он
был в изрядно выгоревшую тельняшку, и я окрестил его Морячком. Морячок сидел
на корме и правил рулем.
     Рыжик греб довольно энергично, и от этого удар получился весомый.
     -- Смотреть  надо! --  закричал Рыжик  Морячку.-- Сел за руль,  так  не
зевай!..--Он внезапно  умолк, увидев, что Морячок, не  обращая  внимания  на
крики друга, удивленно и  настороженно смотрит мимо него. Рыжик  обернулся и
тоже удивился. Еще бы: висит человек над водой и потирает ушибленные ноги.
     -- Больно? -- спросил Морячок.
     -- Терпимо,-- ответил я.
     -- Да вы присаживайтесь,-- предложил мне Рыжик.
     --  Спасибо.--  Я  сел  на  скамейку,  отодвинув  в  сторону  различные
принадлежности для рыбной ловли.-- А  вы зря сюда  приплыли.  Рыбки-то здесь
нету, не ловится.
     -- Одна  уже поймалась,-- ехидно  сказал Морячок, оценивающе  глядя  на
меня.-- Ладно, давайте знакомиться. Я -- Женя. Его Славой зовут. А вас как?
     -- Волшебник,--  представился я и как  можно степеннее  огладил  руками
свой черный халат с большими белыми звездами. Мальчики заулыбались.
     -- Вы нас за маленьких-то не считайте,-- сказал Слава-Рыжик.
     -- Как будто мы ничего не читали,-- добавил Женя-Морячок.
     -- Откройтесь,-- предложил  Слава.-- Только  нам. Честно, мы никому  не
расскажем.
     -- В чем? -- улыбнулся я.-- В чем мне открыться?
     -- Ну-у...-- обиделся Женя.-- Встречаем тут брата, значит, по...
     -- Позвольте,-- прервал я его,-- какого это, интересно, брата? Мы вроде
не родственники.
     -- По разуму,  конечно!  --  громко закончил Слава.--  Давно  на Земле?
Откуда прибыли?
     -- На Земле я вот уже несколько тысяч лет живу,-- ответил я.-- Коренной
житель. Сказки-то вы читаете?
     -- Не-а,-- мотнул головой Слава.
     -- Мы больше  фантастику,-- сказал  Женя.-- Мы понимаем...-- Он глубоко
вздохнул.-- Земляне не созрели для контакта.
     --  Ребята!  -- возмутился  я, поняв, что мне  не верят.-- Волшебник я!
Земной!
     -- Да-да-да,-- протянул Женя.
     -- Ясно-ясно,-- добавил Слава.-- У вас хорошая конспирация.
     --  Я сейчас  докажу вам,-- твердо сказал я. Я  превратился в  большого
черного кота и для верности пару раз истошно мяукнул.
     -- Ну как, впечатляет? -- спросил я, когда снова принял свой облик.
     -- Перевоплощение,-- уныло сказал Женя.
     -- В фантастике давно встречается,-- подтвердил Слава.
     -- Хорошо. Смотрите!
     Я встал и поднялся в воздух метров на тридцать. Сделав над речкой круг,
я вернулся на скамейку:
     -- Вот. Волшебная сила.
     -- Антигравитация,-- медленно произнес Женя.
     -- Мы про это уже читали,--сказал Слава.
     Я на мгновение задумался: чем удивить ребят?
     --  Вон дерево  сухое,--  показал  я  на берег,--  видите?  Я  мысленно
приказал дереву загореться. Огонь быстро охватил
     ветви, а я успел заметить, что мальчики чуть-чуть заинтересовались.
     Приказав огню погаснуть, я ждал оценки.
     -- Пирокинез,-- сказал Женя.-- Так из какой вы системы?
     --  Сириус?  Альфа Центавра? Альдебаран? -- подхватил Слава. Я исчез  и
тут же  появился  на  другом повороте  речки. Потом снова  исчез и возник на
привычной уже скамейке.
     -- Телепортация,-- объяснил Женя.
     -- Мгновенное перемещение,-- перевел Слава.-- Старо и знакомо.
     -- Погоду только не трогайте,-- предупредил меня Женя.-- А то напустите
дождя, сохни потом часа три.
     Я лихорадочно  соображал, как же  убедить ребят. Уйти просто так мне не
давала честь: волшебник я или нет?! Оставался последний шанс.
     -- Хоп!..-- И я протянул мальчишкам дюжину книжек из  серии "Библиотека
советской фантастики".-- Дарю! Я увидел, как загорелись радостью их глаза.
     -- Да, на это способен только волшебник,-- сказал Слава.
     -- И только настоящий,-- добавил Женя.
     Но я еще  не  разучился читать мысли. Из благодарности  за  книжки  они
сделали вид, что поверили  мне. Ну  а  я в ответ сделал вид, что поверил им.
Что ж, и это не худший вариант для прощания.
     Я встал, помахал им рукой и полетел дальше.




     Фантастический рассказ.
     OCR Schreibikus ([email protected])


     В клубе проводилась "Неделя увлечений", и Малькольм демонстрировал свою
коллекцию марок.
     --  Например, вот эти треугольники,-- рассказывал он.--  Их цена  точно
никому  не.  известна, поскольку они  никогда не  продавались серией. Но это
наиболее  редкий и  интересный полный набор из всех  известных филателистам.
Они...
     -- У меня однажды  была  серия марок, даже более редкая и интересная,--
перебив его, меланхолично произнес Мерчисон Моркс.
     Моркс,  невысокий человек,  обычно сидит у  камина  и молча смотрит  на
угли, покуривая свою трубку.
     --  Серия  марок более  редкая,  чем мои  треугольники? --  недоверчиво
спросил Малькольм.
     -- Сейчас нет,-- покачал головой Моркс, мягко поправляя его,-- но была.
     --  Ага! --  воскликнул  Малькольм презрительно.-- Надо  понимать,  они
сгорели? Или украдены?
     --  Нет,--вздохнул Моркс.--Я их  использовал. Для почтовых отправлений.
До того, как понял, насколько они уникальны. И они" стоили мне моего лучшего
друга.
     -- Жизни?
     Моркс пожал плечами. На  его лице  появилось выражение  давней  печали,
словно в памяти он вновь  переживал  все  еще хранящую в себе  боль страницу
прошлого.
     -- Я не знаю,-- ответил он.-- В самом деле не знаю. Может  быть, нет. Я
искренне надеюсь, что Гарри Норрис -- так звали моего друга--сейчас в десять
раз  счастливее,  чем каждый из здесь присутствующих. Когда я думаю, что мог
бы быть с ним, если бы  не моя нерешительность... Лучше  я  расскажу вам эту
историю целиком,-- добавил он увереннее.-- Тогда вы все поймете.
     Сам я не филателист,--начал он, вежливо  кивнув в сторону Малькольма.--
Но мой отец  собирал марки. Он и оставил мне свою  коллекцию. Коллекция была
не особенно значительная:  он больше  увлекался  красотой  марок,  нежели их
редкостью  или  ценностью. Некоторые  марки  из  коллекции,  особенно  марки
тропических  стран, изображающие  экзотических  птиц  и  зверей,  мне  очень
нравились. А одну серию из пяти марок знатоки считали поддельной.
     Эти пять марок действительно заметно отличались от  всех, что я до того
видел, и даже не были помещены отцом в альбом. Они просто лежали в конверте.
     Поддельные  или нет, марки были  красивые и  интересные, все  с разными
номиналами: десять центов,  пятьдесят,  один доллар, три доллара и пять. Все
негашеные, в отличном состоянии -- так, по-моему, говорят, Малькольм?  --  и
самых  веселых цветов:  яркокрасная  с  ультрамарином, изумрудная  с желтым,
оранжевая с лазурью, шоколадная с цветом слоновой кости и черная с золотом.
     И  все  они  были  большие --  раза  в  четыре  больше,  чем теперешние
авиапочтовые марки.  Сюжеты  на  них отличались живостью  и  достоверностью.
Особенно на трехдолларовой с туземной девушкой, несущей на  голове корзину с
фруктами...
     Однако  я  опережаю  события.  Короче,  решив,  что  это  действительно
подделки, я спрятал марки в стол и забыл о них.
     Нашел я их  снова совершенно случайно,  когда копался в столе в поисках
конверта,  чтобы отправить только что написанное  моему лучшему  другу Гарри
Моррису письмо. В то время Гарри жил в Бостоне.
     Так  случилось, что  единственным конвертом,  который  я смог отыскать,
оказался тот,  где  хранились марки  отца. Я высыпал  их на  стол,  надписал
конверт и, запечатав письмо, наконец обратил внимание на эти странные марки.
     Я уже сказал,  что  они  были большие и прямоугольные,  размером скорее
похожие  на  багажную наклейку, чем на  обычную  почтовую  марку.  И  вообще
выглядели они  необычно. Поверху  на каждой марке  шла броская надпись: "Эль
Дорадо". По обеим сторонам приблизительно в середине -- номинал, а внизу еще
одна строчка:
     "Скоростная почта".
     Что-то такое о мифической стране с таким названием я уже слышал. Может,
теперь так называется какое-нибудь из маленьких государств или  княжеств? Но
до того момента я об этом особенно не задумывался.
     Надо  сказать,  что  сюжеты  на  марках  были  не  совсем  обычные.  На
десятицентовой,  например, изображался стоящий единорог с  поднятой головой.
Его спиральный рог целился в небо, грива развевалась по ветру, и вся картина
дышала правдоподобием. Глядя на нее, легко было поверить, что художник писал
единорога с натуры. Хотя, разумеется, все знают, что таких единорогов нет.
     На  пятидесятицентовой  марке, держа на весу  трезубец,  по  пенящемуся
прибою  мчался в  упряжке из двух  дельфинов  Нептун.  И  все  было  так  же
реалистично, как и на первой марке.
     Долларовая миниатюра изображала человека, играющего на дудочке, рядом с
греческого стиля храмом.
     А на трехдолларовой была девушка. Туземная девушка  на фоне тропических
цветов,  лет, я  бы сказал, шестнадцати. На голове она, как это умеют делать
туземцы, держала большое плоское блюдо с горой всевозможных фруктов.
     Я долго не мог оторвать от нее взгляда, прежде чем перейти к  последней
марке серии  --  с номиналом  в  пять долларов.  Эта марка  по  сравнению  с
остальными  выглядела не столь впечатляюще  --  на  ней изображалась  просто
карта с несколькими маленькими островами, разбросанными по водному простору,
обозначенному аккуратными  буквами:  "Море  Эль Дорадо".  Я решил,  что  эти
острова  и  есть страна  Эль  Дорадо,  а маленькая  точка  на самом крупном,
отмеченная словом "Нирвана",-- столица государства.
     Потом у меня возникла идея. Племянник Гарри собирал марки,
     и  я решил  шутки ради наклеить на  конверт  одну из этих  эльдорадских
подделок.
     Я  облизал  десятицентовую  эльдорадскую марку,  прилепил  ее  на  углу
конверта и пошел искать обычные марки, чтобы наклеить рядом.
     Поиски увели  меня в спальню,  где я наконец обнаружил нужные  марки  в
бумажнике, оставленном в пиджаке.  Уходя, я положил письмо на виду на  своем
столе.
     Но когда я вернулся в библиотеку, письма на месте не оказалось.
     Надо  ли  говорить,  как  меня  это  удивило?  Ему  просто  негде  было
потеряться. Никто  не  мог  его  взять.  Окно оставалось  открытым,  но  оно
выходило на улицу на высоте двадцать первого этажа, и влезть туда тоже никто
не  мог.  Ветра, который  мог  бы  сдунуть  письмо на пол,  также не было. Я
проверил. Я осмотрел все вокруг, удивляясь чем дальше тем больше.
     Но тут, когда я уже почти сдался, зазвонил телефон. Звонил Гарри Норрис
из  Бостона.  Голос его,  когда  он  произносил  слова  приветствия,  звучал
несколько натянуто. И вскоре я узнал почему.
     Тремя  минутами раньше, когда он как раз собирался  лечь спать, письмо,
которое  я уже счел пропавшим, влетело к нему в окно, зависло на мгновение в
воздухе под его взглядом и упало на пол.
     Около полудня  Гарри Норрис  приехал в Нью-Йорк. По телефону я пообещал
ему, объяснив предварительно  про эльдорадскую марку,  не трогать остальные,
только убрать их в надежное место.
     Очевидно,  в том,  что произошло, повинна была марка. Каким-то  образом
она перенесла письмо из моей  библиотеки  к ногам  Морриса  примерно за  три
минуты. Подобное, конечно, поражает воображение.
     Гарри протянул  мне  конверт, и  я  тут же увидел,  что марка оказалась
погашенной. Рядом стоял четкий бледно-фиолетовый штемпель. На круглом, как у
нас, штемпеле значилось: "Эль Дорадо", и в центре круга, где обычно ставится
дата гашения, стояло просто "четверг".
     -- Сегодня четверг,-- заметил Гарри.-- Ты наклеил марку после полуночи?
     -- Сразу после,--  сказал  я.-- Странно, что эти эльдорадцы не  придают
значения часам и минутам, а?
     --  Это  только  доказывает,  что  они  живут  в тропической  стране,--
предположил Гарри.-- В тропиках  время почти  ничего  не значит. Но я имел в
виду другое. Отметка "четверг" свидетельствует, что Эль Дорадо в Центральной
Америке, как ты и  предполагал. Если ' бы эта страна находилась в Индии  или
еще  где-нибудь  на  востоке,  в штемпеле  была  бы "среда", согласен? Из-за
разницы во времени.
     -- Или пятница?--спросил я неуверенно, поскольку не особенно разбираюсь
в  этих  вещах.-- В  любом  случае  мы  можем  легко  узнать.  Нужно  только
посмотреть в атласе. Как я раньше не догадался?
     --  Конечно,-- просиял Гарри.-- Где он у тебя?  Оказалось, что атласа у
меня  в доме  нет, даже маленького. Пришлось нам позвонить в один из книжных
магазинов  на  окраине города и заказать  на  дом  последнее издание  самого
большого атласа, что у них есть. Ожидая доставки, мы снова осмотрели конверт
и принялись рассуждать о том, каким образом письмо могло быть доставлено.
     -- Скоростная  почта!  -- воскликнул Гарри.-- Еще бы1 Да авиапочта ей в
подметки  не годится. Слушай! Если за время, прошедшее от того,  как ты  его
хватился, до момента,  когда  оно упало у моих ног, письмо пропутешествовало
не просто отсюда  до Бостона, а сначала побывало в Центральной Америке, было
погашено,  отмечено  и  только потом попало  в  Бостон,  тогда  его  средняя
скорость будет...
     Мы сделали  приблизительный  расчет и получили  что-то около двух тысяч
миль в минуту. Тут мы посмотрели друг на друга.
     -- Бог мой! -- наконец проговорил.  Гарри.-- Эль Дорадо, может быть,  и
тропическая страна, но здесь  они определенно нашли что-то новое. Интересно,
почему мы никогда раньше об этом не слышали?
     -- Может, это держится  в тайне? -- предположил я.-- Хотя едва ли такое
возможно:  марки  пробыли у  меня уже несколько лет, а  до этого они были  у
отца.
     --  Что-то здесь не так,-- мрачно констатировал Гарри.--  Где остальные
марки, про которые ты говорил? Думаю, пока мы  ждем атлас, можно проделать с
ними кое-какие эксперименты.
     Я принес  неиспользованные марки и передал их ему. Надо упомянуть,  что
Гарри, помимо всего прочего,  был неплохим художником,  и при  виде чудесной
работы на марках он восхищенно присвистнул. Затем он внимательно  обследовал
каждую миниатюру, но, как я и думал, трехдолларовая  особенно привлекла  его
внимание. Та самая, где была изображена туземная девушка, помните?
     --  Господи,--  громко сказал Гарри.--  Какая красота!  Гарри  застыл в
задумчивом молчании.
     --  Я  думаю,--  наконец  сказал  он,  поднимая  глаза,--  нам  следует
использовать одну из марок и отправить что-нибудь еще.
     Почему  это не пришло мне в голову  раньше, я просто не представляю, но
когда Гарри высказал  свое предложение, оно сразу  показалось  мне разумным.
Единственное, что оставалось решить, это что послать и кому.
     Вопрос задержал  нас всего  на несколько минут. У нас не было никого, с
кем  бы мы хотели в данный момент делиться тайной. А послать что-нибудь друг
другу оказалось невозможным, поскольку мы оба находились в одном месте.
     -- Придумал! -- воскликнул  Гарри.-- Мы пошлем что-нибудь - прямо в Эль
Дорадо!
     Я  согласился, но как случилось, что мы  решили  отправить не письмо, а
Томаса,  моего сиамского  кота,  я, право,  уже  и не помню.  Возможно,  это
казалось нам славной шуткой.
     Томас  спал  под  диваном.  Я  отыскал  картонную  коробку   подходящих
размеров, и мы наделали в ней дырочек для воздуха.
     --  Теперь,--  произнес  задумчиво  Гарри,--  стоит  вопрос,  куда  его
адресовать?
     Он взял ручку  и быстро написал на коробке:  "Мистеру Генри Смиту, 711,
авеню Елисейских Полей,  Нирвана, Эль Дорадо". Ниже  он добавил: "Обращаться
осторожно!"
     -- Но...-- начал было я. Гарри меня перебил:
     -- Конечно, я не  знаю никаких адресов там. Я его выдумал. Но ведь люди
в почтовом ведомстве этого не знают, правильно?
     -- А  что будет, если...--  опять начал я, и снова он  ответил, даже не
успел выслушать вопроса:
     -- Посылка попадет в отдел недоставленной корреспонденции, я полагаю,--
сказал  он.--   И  о  коте  наверняка  позаботятся.  Марки  создали  у  меня
впечатление, что у них там не особенно тяжелая жизнь.
     Вопросов  у  меня  не осталось, поэтому  Гарри  взял марку номиналом  в
пятьдесят центов, лизнул ее и плотно  приклеил к коробке. Затем убрал руку и
сделал шаг назад в мою сторону.
     Мы внимательно следили за посылкой.
     Какое-то время прошло,  и ничего не случилось.  Но затем, когда на лице
Гарри Норриса уже стало появляться разочарование, коробка с Томасом медленно
поднялась  в  воздухе,  повернулась,  словно  стрелка  компаса,  и,  набирая
скорость, поплыла к открытому окну.  У самого  окна коробка двигалась уже со
скоростью беговой лошади. Когда она вылетела на улицу, мы бросились к окну и
увидели, как она,  поднимаясь,  движется на запад над линией домов. А  затем
прямо на наших глазах очертания ее  начали таять, и  через мгновение коробка
пропала из вида.
     Но посылка быстро вернулась.
     Она повисела  некоторое  время  возле окна, затем медленно  двинулась в
комнату, совершила  небольшой разворот и  легко  опустилась на стол,  откуда
отбыла меньше двух  минут назад. Мы с Гарри бросились к коробке и уставились
на нее выпученными от удивления глазами.
     Потому что на посылке стоял штемпель и  почтовая отметка, так  же как и
на письме. А в углу  большими фиолетовыми  буквами  кто-то написал: "Возврат
отправителю. По указанному адресу получатель не проживает".
     -- Ну  и  дела,-- выговорил наконец Гарри.  Не очень  содержательно, но
больше  в тот момент нам  ничего не  приходило  в голову.  Затем из  коробки
донесся голос Томаса.
     Я  разрезал  веревки  и снял  крышку.  Томас  выпрыгнул  из  коробки  с
живостью, которую не демонстрировал  уже  долгие  годы.  Вывод был очевиден:
короткое  путешествие в  Эль Дорадо не только не повредило ему, а, напротив,
похоже, изменило его к лучшему.
     Гарри Норрис удивленно вертел коробку в руках.
     --   Что  самое  странное,--  заметил   он,--  так  это  то,   что  там
действительно  есть адрес: "711 по авеню Елисейских  Полей". Клянусь,  я его
выдумал.
     --  Более  того,-- напомнил  я,-- посылка вернулась, хотя  мы  даже  не
указали обратного адреса.
     -- Действительно,--согласился Гарри.--Они знали, куда ее вернуть.
     Он задумался на минуту и поставил коробку на стол.
     -- Я начинаю думать,-- произнес он со  странным выражением лица,--  что
это далеко не  все. Тут  скрыто  нечто гораздо  большее. И  подозреваю,  что
правда гораздо интереснее, чем мы предполагаем. А что касается Эль Дорадо, у
меня есть теория...
     Но  он так и  не закончил про свою теорию,  потому  что в  этот  момент
трехдолларовая марка  шоколадного со слоновой костью  цвета  снова привлекла
его внимание.
     -- Боже мой! -- прошептал он, разговаривая скорее с самим собой, чем со
мной --  иногда это  с  ним случалось.-- Она  прекрасна!  Небесное существо!
Такую  девушку я  мечтал найти всю жизнь. Чтобы встретиться  с ней, я  отдал
бы... Отдал бы почти все на свете...
     -- Боюсь, для этого придется отправиться в  Эль Дорадо,-- предложил я в
шутку, и Гарри вздрогнул.
     -- В  самом  деле! Я действительно  готов пойти на  это.  Слушай! Марки
свидетельствуют, что  Эль Дорадо  удивительная  страна. Что, если нам вместе
нанести туда визит? Нас обоих здесь ничто не держит, и...
     -- Хорошо. Мы отправимся первым же кораблем. Но когда мы туда прибудем,
как мы найдем девушку?
     --  С помощью  логики,--  парировал  Гарри.--  Исключительно с  помощью
логики. Девушка позировала художнику, так? И главный  почтмейстер Эль Дорадо
должен знать,  кто художник, так? Мы отправимся прямо к нему. Он поможет нам
разыскать художника. Художник скажет нам имя и адрес девушки. Что может быть
проще?  И знаешь что,-- тут его осенила новая мысль,--  я отправлюсь  в  Эль
Дорадо почтой!
     Я  был несколько  ошарашен,  пока  до  меня  не  дошло,  насколько  это
гениально и просто.  Гарри тут  же заметил, что  Томас перенес путешествие и
вернулся без вреда для себя, а если кот выжил, то и человек сможет.
     Единственное, что  нам оставалось, это выбрать адрес. Было, бы довольно
глупо отправиться туда только для того, чтобы  нас бесславно вернули обратно
из-за неправильно указанного адреса.
     -- Это я тоже понимаю,-- сказал Гарри, когда  я  поделился с ним своими
сомнениями.--  Первым,  кого   я  собираюсь   там  повидать,  будет  главный
почтмейстер.  Уж  он-то  точно  существует. Почту, адресованную  ему,  будет
доставить легче всего. Так почему бы не убить одним выстрелом двух  зайцев и
не отправить себя прямо ему? Теперь к делу. У нас осталось три марки в сумме
на девять долларов. Этого должно хватить.  Я чуть легче, а ты, я смотрю,  за
последнее время набрал вес. Мне  хватит четырех долларов -- один и три. Пять
остаются тебе. А адрес мы напишем на бирках и привяжем их к запястью. У тебя
есть  багажные бирки?.. Ага, вот нашел пару в столе.  Давай ручку и чернила.
Пожалуй, это подойдет...
     Он надписал бирки и протянул их мне. На обеих был совершенно одинаковый
текст: "Главному почтмейстеру. Нирвана. Эль Дорадо. Обращаться осторожно!"
     -- А теперь,-- сказал он,-- мы привяжем ее на руку... Но тут я струсил.
Не  смог  справиться  с  собой.  Несмотря  на  восхитительные   перспективы,
обрисованные  моим  другом,  идея  отправки  самого  себя  почтой  в  полную
неизвестность  подобно  тому,  как  я отправил Томаса, насторожила  меня.  Я
сказал, что присоединюсь к нему позже. Первым же  самолетом или пароходом. И
встречусь с ним в главном отеле города. Гарри был разочарован, но нетерпение
помешало ему уговорить меня.
     -- Ну хорошо,-- сказал он.-- Если  по  каким-то  причинам ты не сможешь
добраться пароходом или самолетом, ты воспользуешься последней маркой?
     Я твердо пообещал. Он протянул правую руку, и я  привязал  к ней бирку.
Затем  он  взял долларовую  марку,  облизал  ее  и прилепил  к  бирке.  Взял
трехдолларовую, и в этот момент зазвонил дверной звонок.
     --  Через  минуту,-- сказал  Гарри,-- или  меньше  я  окажусь  в  самой
прекрасной стране, которую только может вообразить себе человек.
     -- Подожди  секунду,-- крикнул я, бросившись открывать  дверь. Не знаю,
услышал он меня или нет. Когда я  отвернулся, он как  раз подносил  к  губам
вторую марку, и больше я его не видел.
     Когда я вернулся  в комнату с пакетом в  руках -- приходил посыльный из
книжного магазина с заказанным атласом,-- Гарри уже не было.
     Томас сидел, приподняв голову, и смотрел в сторону окна. Занавески  все
еще колыхались. Я подбежал к подоконнику, но Гарри исчез из вида.
     Я решил,  что  он  наклеил  вторую марку, не  заметив,  как я  вышел из
комнаты.  Мне представлялось,  как в этот самый  момент он опускается на пол
перед ошарашенным главным почтмейстером.
     Потом я  подумал, что не мешает  все-таки узнать, где находится это Эль
Дорадо.  Сняв с  присланного тома  оберточную  бумагу,  я  принялся  листать
страницы  атласа.  Пролистав до конца,  я  долго  сидел молча, поглядывая на
стол, где лежали бирка с .адресом и непогашенная марка. И наконец решился.
     Я  встал, принес саквояж  Гарри. К счастью, было лето, и он захватил  в
основном легкую одежду. К ней я добавил из своих вещей то, что, решил, может
ему понадобиться. Затем расстегнул ремни, прицепил к саквояжу бирку, добавив
над адресом  имя: "Гарри Моррис", и наклеил  на нее последнюю эльдорадовскую
марку.
     Через мгновение  саквояж поднялся в воздух, подплыл  к окну  и, набирая
скорость, скрылся вдали.
     Я надеялся, что он  окажется на  месте еще до  того, как  Гарри покинет
кабинет главного почтмейстера, и, может быть, Гарри пришлет мне открытку или
письмо с сообщением о получении. Но он не прислал. Очевидно, не смог...
     Моркс  замолчал,  словно  закончил свой рассказ.  Никем  не  замеченный
Малькольм отошел от  группы слушателей за несколько минут до этого и  теперь
вернулся с огромным атласом в руках.
     -- Вот, значит, что случилось с  твоей  редкой серией!--произнес  он  с
плохо скрываемым  сарказмом.-- Очень интересно  и  увлекательно. Однако я бы
хотел прояснить один момент. Ты говорил, марки выпущены  в  Эль  Дорадо? Так
вот я только что посмотрел атлас, и такого государства на свете нет!
     Моркс взглянул на него совершенно спокойно.
     --  Я знаю,-- сказал он.--  Именно  поэтому, просмотрев в тот день свой
атлас, я  не сдержал обещания, данного  Гарри Моррису,  и не  воспользовался
маркой,  чтобы  присоединиться к нему.  Теперь  жалею. Однако, наверно,  нет
смысла сожалеть о том, что  я сделал или  не  сделал. Я  просто  не мог.  По
правде говоря, у меня сдали нервы, когда я убедился, что Эль  Дорадо нет. На
Земле, я имею в виду.
     Он умолк и покачал головой.
     --  Как  бы  мне  хотелось  узнать, где  мой  отец  взял  эти  марки,--
пробормотал  он  едва  слышно, словно разговаривая  с самим собой,  и  снова
погрузился в задумчивость.
     Перевел с английского А. КОРЖЕНЕВСКИИ
     Рисунок О. ТАРАСЕНКО
     0x01 graphic
     







     Сборник "Практичное изобретение" библиотеки Зарубежной фантастики, 1974
     OCR: Благовест Иванов -

     Первым  пришел  Хаскелл,  филолог,  специализировавшийся по  английской
литературе елизаветинского периода. Профессором  он  стал всего месяц назад,
но уже  отращивал  волосы, курил трубку, носил  костюм  из твида и  принимал
рассеянный вид, как полагалось  по роли. Трубка постоянно  гасла. Раскуривая
ее с громким чмоканьем и сипением, он сказал:
     - Хэлло, Фэйрбенк, я не рано?
     - Как раз вовремя, - ответилхозяин. - Остальные что-то запаздывают, но,
наверное, сейчас прибудут.
     Помогая Хаскеллу снять пальто, он спросил:
     - Что будешь пить?
     - Ирландскую, пожалуйста. Разбавьте чуть-чуть,  но  без льда, - ответил
тот, неумело пыхтя трубкой.
     Заслуженному профессору Маркусу Фэйрбенку, вдовцу, давно уже отошедшему
от дел, минуло семьдесят, он был на  добрых тридцать лет  старше Хаскелла  и
поэтому не обращал внимания на его причуды.
     - Присаживайся, я приготовлю питье.
     Вскоре  собрались  почти  все.  Вейсс,  композитор, живший  неподалеку,
Грейнер, историк, и  Темпл,  художник, который  был  глух как  пень. Все они
занимались преподавательской деятельностью, но ни на ком, кроме Хаскелла, не
лежал такой  налет  академизма.  Темпл  скорей  походил  на  мясника, и  это
сходство еще  больше усиливалось из-за  пальцев, испачканных чем-то красным.
Вейсс был похож на  стареющего актера  - любимца публики, а Грейнер выглядел
вечно недовольным брюзгой, каким он и был на  самом деле. Все они в минувшем
году присутствовалина похоронах жены Фэйрбенка.
     - Будет кто-нибудь еще? - спросил Темпл, наливая себе пива.
     - Только Мак, - ответил Фэйрбенк.
     - Билл Макдермот?! - воскликнул Вейсс. - Я его не видел целую вечность.
Он задолжал мне пятерку. Я, пожалуй, выпью виски, Маркус.
     Преподобный  Уильям  Макдермот  появился  две  минуты  спустя,  чопорно
извинившись,  сказал,  что  выпьет  джина,  и с мрачным  видом отсчитал пять
бумажек в протянутую руку весело ухмылявшегося Вейсса.
     -  Ты  выиграл  пари,  старый  пират.  "Богему"  действительно  написал
Леонкавалло.  Я проверил. Получи свои презренные  деньги,  но я еще подловлю
тебя, помяни мое слово.
     Повернувшись к Фэйрбенку, священник спросил:
     - В чем дело, Маркус? Какого черта ты нас всех тут собрал?
     - Я собрал вас для того, чтоб вы были свидетелями,- ответил Фэйрбенк. -
Вы будете присутствовать при историческом  событии. Вот твой мартини, Мак. А
теперь, друзья, не пройдете ли вы со мной?
     С напитками в руках гости Фэйрбенка гуськом последовали  за хозяином по
узкой лестнице,  ведущей  в подвал, оборудованный  под мастерскую.  Фэйрбенк
щелкнул выключателем. Перед большим, накрытым не то чехлом, не то покрывалом
предметом полукругом стояло несколько стульев. Преподобный Мак спросил:
     - Что это за штука? Гроб?
     - Или пианино? - добавил Вейсс. Фэйрбенк улыбнулся композитору.
     - Ты почти угадал. Садитесь.
     Рассаживаясь,  они  обратили  внимание   на   стену  позади   накрытого
покрывалом  предмета.  В   нее  с  большим  искусством  был   вделан  экран,
напоминавший телевизионный.
     Грейнер пробурчал:
     - Надеюсь, ты притащил нас сюда не для того, чтобы смотреть телевизор?
     - Это  не телевизор,  - успокоил его  Фэйрбенк. - Я использовал принцип
катода, но на этом сходство кончается.
     - Я  сгораю от  нетерпения, -  сказал  Хаскелл.  Фэйрбенк  встал  перед
экраном и по многолетней привычке лекторским тоном начал:
     - Дорогие друзья! То, что  вы сейчас увидите,- он обернулся к экрану, -
есть результат адского десятилетнего труда. ..
     - Прости, Маркус, - прервал его Темпл, - я не понял последней фразы, ты
повернулся ко мне спиной.
     Фэйрбенк встал к нему лицом и,  четко выговаривая слова,  чтобы  глухой
художник мог читать по губам, повторил:
     -  Я  сказал, что  перед вами  результат  адского десятилетнего  труда.
Адского не только потому, что  много времени  я шел по ложному пути - а  это
означает   прекрасные   идеи,   рухнувшие   под   напором  упрямых   фактов,
исследования, то  и  дело прерывавшиеся  из-за  недостатка средств, неудачи,
следовавшие  одна  за другой,  -  но и  потому, что сейчас  здесь нет Телмы,
делившей со мной  горести  и  радости  этого  изнурительного  труда,  его...
жертвы, которая по заслугам должна была бы разделить этот триумф.
     Он на  минуту  запнулся, охваченный  воспоминаниями, затем, взявшись за
угол покрывала, окутывавшего загадочный предмет, сказал:
     -  Вы  первые,  кто видит, -  и, рывком  сдернув покрывало, закончил: -
световой орган Фэйрбенка!
     Взорам гостей предстал любопытный инструмент. На первый взгляд он ничем
не  отличался  от  обычного электрического концертного  органа  -  орех  под
красное дерево, - который можно свободно купить в любом магазине музыкальных
инструментов.  Но при  более пристальном рассмотрении можно было заметить  в
нем некоторые  отличия  от  обыкновенного  органа.  У  основания  извивались
толстые  черные провода-змеи.  Педали были  сняты. Один из регистров целиком
заменен множеством выключателей  и  всевозможных транзисторов.  Надписи  над
клапанами  и  рычагами  исчезли. На  рычагах  -  переключателях  гармоник  -
виднелись обозначения тысяч,  миллионов и миллиардов, "медленная вибрация" и
"частая вибрация" были заменены на  "медленная смена изображения" и "быстрая
смена изображения", "басы низкие" превратились в "общий план", а "флейты"  в
"крупный план",  "арфы"  стали  "остановкой  изображения". Вместо  "банджо",
"маримба", "гитара" и других стояли какие-то колючие закорючки, а магическое
сокращение  "беск" -  бесконечность  - было  коряво нацарапано  над тем, что
когда-то  было "переключателем диапазонов". И наконец,  ко всему  этому  был
присоединен экран.
     - Черт побери! - пробурчал Вейсс. - Ты что, хочешь сказать, что еще раз
изобрел  световой   орган?  На  экран  во  время   исполнения   музыкального
произведения  проецируют  разные  цвета? Скрябин  говорил об этом много  лет
назад, но даже у него ничего не вышло.
     Фэйрбенк покачал головой.
     - Ничего  подобного.  Хотя  за основу  взят  действительно  подержанный
электроорган.  Но это  лишь потому,  что  конструкция  его как  нельзя лучше
удовлетворяет нашей цели. Скамья для  сидения, обширное место  для приборной
панели, переключатели в удобных местах и легко переделываются. Но этот орган
не играет, он молчит.
     Профессор  щелкнул выключателем слева от клавиатуры. Под  ногами гостей
зазвучал басовитый гул и слегка за вибрировал пол.
     - Я бы этого не сказал, - заметил Грейнер.
     - Это домашний генератор, - пояснил Фэйрбенк.
     - Но как вы можете... - начал Хаскелл.
     - Смотрите, - прервал его хозяин. - Смотрите, на экран.
     Он  нажал  несколько  кнопок,  покрутил  один  из  дисков,  затем  взял
молчаливый "аккорд"  из  трех черных  клавиш.  Экран запульсировал.  Сначала
чисто белым цветом, затем огненно-красным, темно-синим, золотисто-желтым,  и
наконец все смешалось в пляске.
     - Абстрактное искусство? - спросил Темпл.
     Цвета  разделились, снова смешались, и  неожиданно  появилась картинка.
Это было очень  размытое движущееся изображение самого Фэйрбенка  и его пяти
друзей. С напитками в руках они сидели перед органом. Профессор тронул диск,
и изображение стало четким.
     -  Домашнее  телевидение,  -  хмыкнул  Грейнер, оглядываясь  в  поисках
скрытой телекамеры.
     - Подождите, - Сказал преподобный Мак. - Это мы, верно,  и комната эта,
но не сейчас. Смотрите, орган еще закрыт покрывалом. Это то, что происходило
здесь пять минут назад!
     На  экране  Фэйрбенк,  произнося  неслышные   слова,  срывал  с  органа
покрывало.
     -  Ну  и  что? -  возразил Грейнер. -  Видеомагнитофон.  Прокручивается
сделанная запись,
     - Нет, -  ответил Фэйрбенк. -  Повторяю,  я пригласил  вас  сюда не для
того,  чтобы  смотреть  телевизор,  пусть   домашний,  видеозапись  или  еще
что-нибудь в этом роде. Пожалуйста, прошу внимания.
     Он нажал другой клапан и осторожно потянул один из рычагов. Изображение
мигнуло, исчезло и вновь появилось. На этот раз на экране была белая дверь.
     - Так это же входная дверь вашего дома, - сказал Хаскелл.
     Грейнер вздохнул:
     - Я все же не вижу...
     Фэйрбенк   щелкнул   выключателем  "общий   план".   Изображение  Двери
отодвинулось,  на экране появился дом целиком. Он стоял  один,  вокруг  были
пустые участки.
     -  Да это шесть-семь лет  назад! - воскликнул Вейсс. -  Тогда еще здесь
никто не построился!
     -  Верно, -  кивнул преподобный Мак.  - Маркус первым  во всем квартале
построил свой дом.
     - Кино, - буркнул Грейпер. - Любительское кино. Фэйрбенк улыбнулся.
     - Именно зная  твой скепсис, я и позвал тебя,  Грейнер. Хаскелл, Вейсс,
Темпл и Мак - романтики. Они захотят поверить.  Их легко облапошить, но если
мне удастся убедить тебя, если я не оставлю у тебя никаких сомнений, тогда я
буду знать, что световой орган можно показывать всему миру.
     Он  устроился  поудобнее на скамье, и его руки  забегали  по клавишам и
кнопкам. На экране поплыли непонятные абстрактные изображения.
     -  Проблема управления еще полностью не решена, - заметил  Фэйрбенк.  -
Почти половина изображений - случайные, наудачу, и только, вторая половина -
то, что я хочу получить. Но я надеюсь, что решу эту задачу, если доживу.
     На экране постепенно возникла другая картина.
     - Ага, - сказал Фэйрбенк. - То, что надо.
     Зрители увидели толпу.  Мелькали солдаты в синих  мундирах. Все слушали
человека, стоящего  на заднем плане  - долговязого,  с  бородкой, в высокой,
похожей на печную трубу шляпе.
     -  Ну,  как, Грейнер, - спросил  Фэйрбенк, - во время Гражданской войны
было кино? Да еще цветное? А?
     -  Очень  занятно,   -  ответил  Грейнер.   -  Кусок  из  какого-нибудь
голливудского исторического  фильма Рэймон да  Масси,  Генри  Фонда или  еще
кого-нибудь.
     -  Да? Но ведь этот период истории - твоя специальность. Ты -  эксперт,
признанный авторитет. Стены твоего кабинета увешаны фотографиями, сделанными
Мэтью  Брэди.  Из  всех  нас  именно  ты, и  никто другой,  можешь  отличить
загримированного актера от...
     Он дотронулся  до кнопки  "крупный  план".  Экран  заполнило печальное,
бородатое лицо. Грейнер медленно приподнялся и едва слышно произнес:
     -  Господи  боже,  Фэйрбенк!  Это не  актер,  не подделка. Это же... Он
что-то говорит! Звук, дай же звук, черт побери!
     Темпл впился глазами в  губы человека на экране и как бы прочел: "Сорок
семь лет назад..."
     Фэйрбенк щелкнул выключателем. Изображение исчезло.
     - Постой! - крикнул Грейнер. - Я хочу еще посмотреть!
     - Ты увидишь все это,- сказал Фэйрбенк.- Столько раз, сколько захочешь.
Общий  план,  крупный  план,  ускоренная  или  замедленная  съемка   и  даже
стоп-кадр. Жаль,  конечно,  что нет звука,  но это уже следующий  этап. Пока
достаточно и того, что удалось решить проблему света.
     Фэйрбенк теперь повернулся ко всем.
     -  Что  такое  свет?  Волны различной  длины, перемещающиеся с огромной
скоростью  -  сто восемьдесят  шесть  тысяч миль в  секунду. Это знает любой
школьник. Но  что  же происходит со  светом?  Куда он девается? Исчезает как
дым? Превращается во что-то иное? Или же просто...  продолжает перемещаться?
Да, именно так.
     - Элементарно, дорогой Ватсон, - ухмыльнулся преподобный Мак.
     - Не сомневаюсь. Но позвольте мне остановиться кое  на чем, не таком уж
элементарном,  чего  не знает  любой  школьник,  чего не  знал  и о  чем  не
подозревал никто до тех пор, пока мы с Телмой не сделали этого открытия.
     Там,  высоко  вверху,  за тысячи миль от поверхности  земли  существует
странное явление,  о котором вы, наверное, слышали  даже не будучи физиками,
как я. Пояса  Ван Аллена. Их природа, их свойства и  качества -  об  этом мы
имеем туманное представление. Но одно из свойств мне известно,- это ловушка,
ловушка  света. Свет, ушедший с нашей планеты, а значит и изображение  всего
на  ней  происходящего, схвачен там лишь на мгновение, перед тем как уйти  и
кануть в  глубины космоса. И именно в этот  момент  свет, изображения как бы
навсегда записываются или копируются  заряженными  радиоактивными  частицами
поясов Ван  Аллепа.  Учтите, джентльмены, записано  все,  что когда-то  было
видимым.
     -  Вот  ключ,  -  кивнул  он  в  сторону  органа,  - который  открывает
сокровищницу  поясов Ван  Аллена. Орган, который доносит  до вас  не музыку,
а... историю... предысторию, играет величественную и  безграничную  симфонию
прошлого.
     В  подвале  воцарилась  тишина, нарушаемая только  гудением генератора.
Наконец преподобный Мак спросил:
     - Как далеко в прошлое ты можешь заглянуть?
     - В те времена, когда  уже были пояса. В сущности,  можно увидеть самое
начало. Вот например...
     Он повозился с переключателями и кнопками. На экране появились все, кто
был сейчас в подвале, но одетые в черное. Они находились в комнате наверху.
     - Так это же день похорон Телмы! - воскликнул преподобный Мак.
     Фэйрбенк кивнул.
     -  Но  это  не  то,  что я хотел вам показать.  Аппарат  явно стремится
воспроизводить  события, имевшие место  здесь в  недавнем прошлом. Именно  в
этом  доме. Чтобы это  преодолеть, нужно больше работать с машиной, особенно
если хочешь увидеть очень далекое прошлое. Ага! Смотрите!
     На экране проплывали  влажные непроходимые  джунгли, поднимались густые
испарения,  кое-где  даже  били  струйки  пара.  Среди  зарослей  показалась
огромная  голова, похожая  на голову ящерицы, за  ней длинная  змеиная  шея,
позволявшая  животному  легко  доставать высокие  зеленые  побеги  деревьев.
Голова  и  шея   принадлежали  гигантскому  туловищу  на   слоновьих  ногах,
заканчивавшемуся длинным хвостом, который тянулся по земле.
     - У бронтозавра на завтрак салат, - улыбнулся Фэйрбенк.
     Изображение заколебалось, затуманилось и исчезло.
     - Еще одна проблема - устойчивость, - пробормотал ученый. - Изображение
может произвольно появляться и исчезать.
     -  Фэйрбенк, как  вы  думаете, Шекспира можно  уви деть?  Например, его
репетиции в "Глобусе"?
     - Я  его видел, - ответил профессор. - Увидишь и ты. Ты, Вейсс, увидишь
Баха, а  ты,  Темпл, - Микеланджело,  расписывающего Сикстинскую капеллу. Не
какого-нибудь  модерниста,  а  Микеланджело. Но  не  сегодня. Прибор  быстро
перегревается, и его придется выключить. Завтра...
     - Маркус, подожди, - преподобный Мак умоляюще взглянул на  Фэйрбенка. -
Пока ты еще не выключил аппарат, не мог ли бы ты показать...
     Фэйрбенк   заколебался,  потом  ответил:   "Конечно"  и   повернулся  к
клавиатуре.  Через несколько секунд на экране появилось  четкое изображение.
Они увидели валявшиеся на  земле черепа, толпу людей под мрачным небом,  три
пыточных  столба  в  виде  буквы  "Т". Фэйрбенк взялся за  переключатель,  и
средний столб медленно приблизился. Все молчали. Преподобный Мак, пораженный
и потрясенный, опустился на колени, его губы тряслись: "Мой бог",- прошептал
он. Изображение запрыгало и пропало.
     Преподобный  Мак  поднялся  с  колен. Принужденно откашлялся и произнес
тоном, несколько не вязавшимся с только что пережитыми им эмоциями:
     - По-моему, Маркус,  здесь возникает некая  нравственная проблема. Этот
орган, это великое чудо, может показать нам все, что когда-либо случалось на
Земле?
     Фэйрбепк кивнул,
     - Он может заглянуть даже в закрытое помещение?
     - Да. Свет проникает всюду, его не удержишь.
     - Ты можешь,  например, показать  нам, как Джордж Вашингтон ухаживал за
Мартой?
     - Без труда.
     -  Тогда ты должен спросить  себя,  Маркус, имеешь ли ты, мы или кто-то
другой  право  видеть Джорджа и  Марту  в  любой момент  их  жизни. Фэйрбенк
нахмурился.
     - Кажется, я  понимаю,  куда  ты клонишь, Мак, но...  Священник перебил
его:
     - Сейчас мы много слышим и читаем  о вмешательство в личную жизнь. Если
этот орган попадет  в грязные руки, не будет  ли он использован  для  самого
грубого вмешательства в  личную жизнь,  какое только можно себе представить?
Бесстыжее подглядывание за великими людьми и за простыми смертными, живыми и
мертвыми, заглядывание в их спальни и ванные комнаты?
     - Вы кое в чем правы, святой отец, - начал Хас келл, - но даже...
     - Кстати, о ванных комнатах, - вмешался Вейсс, указывая на экран.
     Все  подняли  глаза.  Фэйрбенк  забыл  выключить  орган,  и  на  экране
появилась  ванная  комната в  доме Фэйрбенка. В ванне спокойно  сидела седая
женщина - Телма Фэйрбенк.
     - Выключи, Маркус, - мягко сказал преподобный Мак.
     Фэйрбенк шагнул к органу.
     - Постой, - Грейнер схватил профессора за руку. - Это  надо посмотреть.
Хаскелл взорвался:
     - Послушайте, Грейнер, что вы за человек...
     - Помолчите и смотрите. Вы что, не помните, от чего умерла Телма?
     На  экране  в  комнату  вошел  Фэйрбенк  и  остановился  возле  ванной.
Охваченные ужасом,  гости смотрели,  как он погрузил голову жены под  воду и
держал  ее  там,  пока  на воде  не  перестали  появляться пузырьки воздуха.
Женщина не  сопротнвлялась.  Казалось,  прошла  вечность. Фэйрбенк на экране
выпрямился и отвернулся от ванной.
     Экран потемнел.
     Живой Фэйрбенк дрожал крупной дрожью, в ужасе пятясь от органа.
     Первым пришел в себя преподобный Мак:
     - Да простит тебя господь, Маркус,
     Из горла Темпла вырвался лишь хриплый вопль:
     - Почему?
     Фэйрбенк  стал  как-то  меньше ростом,  он  стоял  посередине  подвала,
подавленный, уничтоженный,  среди пораженных друзей,  на  лицах которых было
написано презрение и осуждение.
     Вейсс повторил вопрос Темпла:
     - Почему ты это сделал, Маркус? Несколько секунд царило молчание .
     - Это все  из-за денег, понимаете?  - Голос ученого был еле слышен.- Мы
были  уже так близки к  завершению  нашей работы...  к нашему  успеху...  но
кончились  деньги. Мы  не  могли ждать,  мне было  почти семьдесят, Телме  -
шестьдесят  пять,  мы  не могли позволить себе  роскошь ожидания.  Тогда она
вспомнила о своей страховке. Двадцать тысяч долларов!  Более чем достаточно,
чтобы закончить  работу.  Она сказала:  "Я  уже стара, Маркус.  Позволь  мне
сделать  это.  Ради  тебя,  ради  нас,  ради  нашей  работы".  Но  я не  мог
согласиться.
     Фэйрбенк повернулся к священнику:
     - Ну хоть ты-то понимаешь, почему я не мог позволить ей сделать это, а?
Ведь, по-вашему, самоубийство -  смертный грех! Тогда грех на  себя взял я и
совершил убийство.
     Он закрыл лицо руками, его сухонькое тело сотрясали конвульсии. Наконец
он  отнял  руки  от  лица,  бормоча что  то  непонятное.  Он  звал  дьявола.
Повернувшись к священнику, он спросил, как выглядит дьявол. Он  указывал  на
орган, и голос  его вдруг  поднялся до визга. Он кричал, что дьявол похож на
это, на  машину  с  ее  проводами,  шкалами  и переключателями,  что  дьявол
смеется, показывая ему свои  зубы - клавиши... что  это он соблазнил его, во
имя святой Науки... что он заставляет придумывать благородные оправдания для
свершения грязных поступков... даже убийства.
     Потом, выкрикивая что-то нечленораздельное, словно  безумный,  Фэйрбенк
набросился на орган.
     - Дьявол! - кричал он. - Будь ты проклят! Будь проклят!
     С  исказившимся  лицом  он   рвал  провода,   разбивал  лампы,  вырывал
соединения.
     - Маркус! - крикнул священник.
     -  Не  надо,  не ломайте! - бросился вперед Хаскелл. Но в  этот  момент
вслед  за ослепительной вспышкой пока  зался сноп  ярких искр, на  мгновение
всех просто ослепило; едко запахло горелой резиной. Фэйрбенк был мертв.
     Позднее,  когда ушла  полиция, пятеро друзей,  потрясен  ные,  сидели в
ближайшем баре. Преподобный Мак осипшим голосом спросил Хаскелла:
     - Ваш друг Шекспир что-то говорил на эту тему, не так ли?
     - Гм? - Хаскелл пытался раскурить свою потухшую трубку.
     - Убийстване скрыть, - процитировалсвященник.
     - А-а, да, - зачмокал Хаскелл.  - Я понял вас, но  это неточная цитата.
На самом  деле Шекспир сказал  так: "Убийство  выдает себя без слов, хоть  и
молчит".



     Фантастический рассказ.
     Из журнала "Юный Техник".
     OCR Schreibikus ([email protected])


     Жил-был пастух в деревне. Конечно,  скажешь  ты, в деревне.  Где же еще
жить пастуху? Не в городе же. Правильно. Хотя и не совсем.
     Летом  пастух  покидал  свой  маленький  дом  на тихой вишневой  улице,
сбегающей к лугу,  и  перебирался в  березовую  рощу. Роща, стояла и стоит у
реки, и там, среди берез, пастух построил себе летнее жилище. Это был шалаш,
поднятый  над землей на  четырех  высоких, метра  в два,  стойках. У  шалаша
имелось как  бы  два  этажа. На  нижнем  отдыхал  пастух, а на верхнем,  под
камышовой крышей, хранилась его скромная провизия. Картофель, капуста,  лук,
а также кринки с молоком и хлеб, которым пастух запасался в деревне впрок. У
подножия шалаша  было кострище, где пастух,  когда хотелось, готовил на огне
еду.
     Каждое утро, еще до  петухов, пастух шел в  деревню и собирал по дворам
хозяйских коров. На целый день он выводил их  на выпас,  а к вечеру пригонял
обратно пыльным душистым проселком.
     -- Спасибо! -- сердечно  благодарили  пастуха женщины  и старухи, а  он
только улыбался в ответ, да и то не губами, а своими синими-синими глазами.
     Женщины  знали, что пастух никогда  не возьмет угощения, словно это ему
вовсе и не надо. Пастух был молчаливый, красивый и молодой.
     И  в школе, когда учился, он  был  молчаливым и тихим  мальчишкой. Всем
ребячьим  забавам  он предпочитал рыбалку  на пескарей  и красноперок. А еще
любил забрести  в луг, где у какой-нибудь одинокой копны сена, куда пролетом
заглядывали лишь пчелы да бабочки, мог часами читать книгу.
     Его  родители умерли  рано,  он  остался совсем один  и  после восьмого
класса попросился в пастухи.
     С той поры минуло немало лет, а он все оставался пастухом. Но он был не
совсем обычный пастух. Он сочинял стихи. Сначала он слагал их для себя, и об
этом никто не знал и не  догадывался. Но однажды он переложил их на бумагу и
послал в  город.  Вскоре  из города  приехал  в  деревню  человек,  зашел  к
председателю колхоза и попросил о встрече с  одним сельчанином. Председатель
удивился  --  зачем  вдруг  в  столице  кому-то  понадобился их  скромный  и
молчаливый пастух. Аль натворил что?
     Еще  больше удивился  городской  человек.  Как  оказалось,  он  был  из
книжного издательства и ожидал увидеть перед собой сельского учителя или еще
кого-то, кого угодно, только не пастуха. Но пришел пастух. Пришел как был --
в пыли, с кнутом, а глаза синие-синие.
     Я  не был при  том  разговоре, не знаю, но рассказывают, что человек из
города спросил пастуха:
     -- Это ваши стихи?
     -- Да, -- просто ответил пастух.
     Гость еще больше удивился и произнес:
     -- Это очень хорошие стихи.
     -- Не знаю, -- сказал пастух. -- Какие уж получаются.
     -- Мы хотим издать их книжкой, -- сказал городской человек.
     -- Пожалуйста, -- согласился пастух. -- Как  хотите. Горожанин уехал  к
себе, а пастух пошел пасти буренок. Вскоре вышла книга  пастушьих стихов. Их
повсюду хвалили, а потом вдруг взяли и начали переводить и печатать в разных
других странах на разных других языках.
     Никто не верил, что их написал обыкновенный пастух с синими глазами.
     В стихах он путешествовал в далекие  страны и в  звездные  галактики  и
даже куда-то дальше -- туда, где никто никогда не бывал из людей, живущих на
Земле;  рассказывал и о березах, рядом с которыми  жил, и всем казалось, что
это их собственные  березы, характер  и  каждое  пятнышко  на стволе которых
хорошо  знакомо; а то и просто  описывал,  что  переживает его душа, и людям
казалось, что именно так переживают и они сами, и после чтения его стихов на
душе у каждого становилось светлее и  легче. Точно проходился по  ней свежий
березовый ветерок...
     Потом вышла вторая книга и третья.
     В деревню нагрянули корреспонденты, очень хотели поговорить с пастухом,
взять интервью и сфотографировать, но он этого не захотел  и сказал, что ему
надо пасти свое стадо и без него коровы закручинятся и разбегутся.
     Корреспонденты уехали ни с чем.
     Приезжал в деревню и старый красивый  седой человек, всемирно известный
поэт.  Он направился от председателя  один прямо в березовую рощу к пастуху,
там долго беседовал с ним, а вернувшись, только и сказал председателю:
     -- Не согласился. Удивительный... Не согласился! А что?..
     Сел на черную быструю машину и уехал.
     Деревня стала  знаменитой, но пастух по-прежнему пас как  ни в  чем  не
бывало  свое  стадо,  а  холодные  вьюжные  зимы  проводил  в  отчем домишке
по-прежнему одиноко и замкнуто...
     Однажды  на  пороге лета, когда ночи еще прохладны,  а  росы  жгучи, он
долго не мог заснуть в своем шалаше над землей. Все  ворочался  под теплой и
мягкой овчинкой, еще дедовой, а перед глазами его ясно раскрывалась какая-то
далекая планета, маленькая, как четвертинка земного шара, который  он  часто
видел  в своих  мыслях  весь  от  края  до края -- со всеми  его океанами  и
материками,   горами  и  реками,  пустынями  и   саваннами,   со  всеми  его
разноязычными людьми, которые протягивают друг  другу руки  и никак не могут
дотянуться.
     Так  вот,  на  той неведомой  маленькой планете  текли прямо,  точно по
земным  меридианам, серебристые, как слюда, реки,  кроны деревьев  в  густых
богатых  лесах  были  синими,  как  небо  над  Землей,  а  трава  вымахивала
оранжевая, точно  кожура  привычных землянам апельсинов. Цветы  же вырастали
огромные,  как  арбузы,  с  лепестками,  которые переливались  всеми цветами
земной радуги  с немыслимым  множеством  оттенков.  Их запах  был  крепок  и
терпок, как  ни у одного из имевшихся на  земле благовоний. Если бы тебя или
меня  направили  на планету-малютку,  мы бы  при  встрече  с  этими  цветами
обязательно расчихались...
     Были там  и  города. Дома в них  строились круглыми  и разноцветными, и
сверху могло показаться, что  на сине-оранжевую  эту землю просто опустились
после   какой-то   праздничной  спортивной   манифестации   десятки,   сотни
преогромных воздушных шаров. Эти города были легки и праздничны на вид, а по
их улицам сновали белые машины, которые  питались энергией светила, похожего
на знакомое всем солнце. Машины двигались бесшумно, не касаясь дороги, а при
желании могли  подняться высоко вверх, к облакам, или, оказавшись на  берегу
слюдяной реки, запросто переплыть ее под водой.
     Но какие же, какие же там, на маленькой этой планете, жители?
     Стихи и образы обычно рождались у пастуха легко, словно выдох. А сейчас
он  никак  не мог увидеть людей маленькой планеты; вернее, он даже почему-то
боялся увидеть их...
     Пастух проснулся от чьего-то легкого  прикосновения.  Он открыл глаза и
различил  перед собой лицо красивой большеглазой  девушки. В звездном ночном
мерцании оно показалось  ему серебристым, и тут же  он вдруг заметил, что на
лбу девушки  золотится  крошечная, но яркая  звездочка. Такая  же  красивая,
только, конечно, гораздо крупнее,  неожиданно подумал он, есть у его буренки
Машки.
     Кто это? Может быть, это сон?
     У  девушки гладкие черные волосы на  прямой пробор, на ней голубоватый,
облегающий стройную фигуру костюм.
     --  Ты  ведь  здешний пастух? -- спросила  она пастуха, не  пошевельнув
губами. Только звездочка на лбу, кажется, загорелась в этот миг чуть ярче.
     Нет, это не сон.
     -- Да, -- сказал он,  -- я здешний пастух. И он выбрался из-под овчины,
поеживаясь  от предрассветной прохлады. Нехорошо  все-таки привечать  гостью
лежа в постели.
     -- Наверное, ты издалека? -- спросил он.
     -- Да, -- ответила она, и звездочка снова подмигнула ему.
     -- Может быть, ты хочешь подкрепиться? У меня есть молоко.
     -- Хорошо  бы,  -- ответила  девушка  с  удивлением. Пастух  привстал и
достал из-под крыши кринку с молоком.
     -- Холодноватое, правда. Но, знаешь,  свежее, с  вечерней  дойки. Ты не
боишься простудить горло?
     --  Простудить   горло?  --   переспросила  она,  и  звездочка,  мигнув
непониманием, тотчас  погасла, а затем мигнула опять, уже как-то весело:  --
Нет, не боюсь.
     Она взяла  кринку  в  руки, которые были такими же серебристыми,  как и
лицо. Она сделала несколько глотков, потом отвела кринку ото рта.
     -- Это очень вкусно. Спасибо.
     --  Чего  же  ты так мало?  --  • удивился он. -- Пей на здоровье.
Чего-чего, а молока у меня хватает.
     Девушка сделала еще несколько глотков.
     -- Молоко, -- сказала она. -- Вкусно.
     -- Может быть, ты хочешь погулять? Хотя еще рано...
     -- Нет, не рано, -- возразила она. -- Пойдем.
     Он  спустил  вниз  лестничку,  удивившись  вдруг  тому,  как же  гостья
поднялась к нему наверх.
     Они  --  сначала он, а потом она -- слезли  на землю. Когда  она делала
последний  шаг с лестницы, он подал ей руку. Серебристая ладонь девушки была
теплой, гладкой, почти невесомой.
     Приближался рассвет, но сквозь прозрачные кроны берез  проглядывало еще
темное ночное небо с множеством медленно, незаметно тающих звезд.
     Девушка шла такой легкой походкой, что могло показаться,  будто она  не
касается земли, не задевает ни единой травинки.
     -- Вот мои березы, -- рассказывал  он. -- Не смотри, что все они похожи
друг  на дружку. Это  только снаружи -- прямые  и белые. А  так... Вот  эта,
видишь, высокая, худенькая,  а  соку по весне дает  -- только банки  успевай
подставлять. И сок сладкий, душистый. Пьешь -- не  напьешься. А эта, видишь,
толстушка... Кажется, бочку сока накачать можно. Куда  там! По капле  цедит.
Куркулиха зову ее. Обижается. А норова не  меняет. Каждый год -- по капле да
по капле. И сок тяжеловатый, с горчинкой.
     -- Куркулиха? -- переспросила она. -- Смешное слово!..
     --  Да  какое  там  смешное,  --  улыбнулся  пастух.  --  Обыкновенное.
Жадноватая,  значит,  прижимистая.  Все себе  да  себе...  А вот эту березу,
видишь, она чуть склоненная,  как бы к земле  тянется, любят соловьи. Хочешь
послушать  пение,  приходи  вечером  сюда.  Обязательно  самый  переливчатый
заглянет! И такие коленца отломит  -- закачаешься. А ты стой,  не бойся, что
вспугнешь соловья, что он улетит... Защиту, что ли,  в дереве чует? Не знаю.
Секрет...
     Вскоре пастух и  девушка  вышли  к  реке в том  месте,  где  она делала
крутой, как локоть, изгиб. На темной воде у  противоположного  берега белели
лилии и можно было различить  густые заросли камыша. Было тихо. Пахло речной
водой и тиной.
     -- Река?! -- радостно мигнула звездочка.
     -- Река-а, -- отозвался пастух.
     --  Красивая река,  -- сказала  девушка,  --  но кривая. Я другие знаю.
Прямые, как твои березы.
     --  Да  какая  ж  она кривая?! --  обижаясь  за свою речушку, отозвался
пастух. -- Это у нее изгиб  здесь.  Если  стать птицей и подняться вверх над
рекой,  то он будет  краше,  чем шея лебединая. А рыбы в реке  сколько!  Во,
слышь, плещется! К заре!
     --  Рыбы?  -- звездочка опять  мигнула  непониманием,  а  большие глаза
девушки вдруг насторожились.
     -- Что это такое?
     -- Как бы тебе сказать... Мы, люди, на  земле хозяева, самые мы главные
на  земле. А рыба  --  она  молчаливая  хозяйка  воды.  Только  человек  это
забывает, думает, что везде он верховодит.
     Пастух взглянул на девушку -- поняла ли? И добавил с лукавой улыбкой:
     -- Тебе  бы они  понравились. Рыбы  добрые  и  красивые,  а чешуя, кожа
рыбья, у  них серебристая --  играет,  переливается... Сейчас на земле много
рек пустых, мертвых, даже лягушек не осталось -- доверховодился человек. А в
нашей всякая  есть рыбеха. И щука, и лещ, и  язь, и  окунь, и красноперка...
Может, утречком, на самой зорьке, только коров соберу, порыбачим?
     -- Может быть, -- ответила девушка и нежно взяла его ладонь в свою.  --
А много у тебя коров? Он вздохнул.
     -- -- С  каждым  годом все меньше. Нынче вот двадцать две пасу. Есть  и
еще  одна.  Но  прихворнула  что-то.  Ласка ее кличут.  И  точно  -- норовом
ласковая, тихая, послушная.
     Пастух вдруг осекся, взглянул на гостью.
     -- Ну и разболтался я! Может, устала? Отдохнуть хочешь?
     -- Что это -- раз-бол-тал-ся?
     -- Значит, говорю и говорю и говорю. Без остановки. Без умолку. '
     --  А-а, -- она  улыбнулась.  -- Это  не  опасно. А отдохнуть хочу. Они
повернули обратно.
     -- Ты извини за нескромный вопрос... Но откуда ты, красавица
     серебристая?
     --  О, -- она  запнулась.  --  Я...  из  далекого  далека. У  нас  реки
прямые-прямые и все текут только в одну сторону, хотя раньше,  давным-давно,
как и  у  вас, каждая имела свой  характер и в них тоже водились  молчаливые
рыбы, но с  красной чешуей. А кроны деревьев у нас синие... Я -- разведчица,
хотя ты не должен об этом знать, -- неожиданно закончила она.
     -- Это не опасно, --  вспомнив ее  слова, сказал пастух с улыбкой,  как
будто бы ее рассказ был для него никакой не новостью.
     -- Ты думаешь? -- серьезно спросила она.
     -- Да, -- твердо сказал он. -- Вот мы и пришли. Он установил лестничку,
и  они  забрались  в  шалаш. Прежде чем отдыхать, пастух  предложил  девушке
молока и хлеба. Ей очень понравился хлеб, обыкновенный -- серый, кирпичиком,
уже даже  чуть зачерствевший; она  сказала,  что в жизни ничего  вкуснее  не
пробовала. Затем он предложил ей свою овчину, хотя она отказывалась, говоря,
что костюм у нее с подогревом, не замерзнет.
     -- Подогрев  подогревом, --  возразил он, -- а ничего  нет лучше мягкой
овчины. Поверь мне!
     Она промолчала, только звездочка мигнула как-то ласково и грустно.
     --  Ну  пока! -- попрощался  он, залезая  на  "второй"  этаж, под самую
крышу. -- Как говорится,  до  скорого! Не  проспать бы! Вот-вот заря. Соберу
коров, пойдем порыбачим. Увидишь, как хорошо. Да, а зовут-то тебя как?
     -- Яа, -- сказала она.
     -- Яа. Красивое имя. Надо же -- Яа. Яа! Чудно!.. А годков тебе
     сколько?
     -- Годков?
     -- Ну, лет. Сколько ты живешь?
     -- Мне семьдесят пять наших весен.
     -- Семьдесят пять... Да-а... А можно еще один нескромный вопрос, хоть и
так уж замучил тебя?
     -- Ну что ты, совсем нет. Мне хорошо с тобой.
     --  Яа, как так, ты говоришь, а без голоса, только звездочка мигает, но
я все понимаю? И ты понимаешь мой язык. Девушка опустила глаза.
     --  У  нас  была  речь, --  сказала в  задумчивости, а, может,  ему так
показалось.  -- И знаешь, даже похожа на вашу. Мама моей мамы, рассказывают,
была чудесная певунья. А сейчас каждому младенцу производится трансплантация
специального  устройства. Это  теперь легко,  безболезненно  почти --  наука
может все. Вырастая, каждый беззвучно передает свою мысль другому и понимает
любой язык. Ученые считают, что это хорошо. Меньше энергозатрат, исключается
шум. Комфортно...
     Яа поднесла  ладони  к вискам  --  звездочка  померкла совсем.  Девушка
вздохнула, добавляя:
     -- Только дети в наших городах не смеются...
     -- Поди ты, -- удивился пастух, -- не смеются... А птицы, птицы поют?
     -- Поют. Только все реже  и глуше, --  ответила  Яа. --  Пока  никто не
знает почему.
     -- Да-а,  --  сказал  пастух. -- Ну, отдыхай, Яа...  На  зорьке  хорошо
спится.
     Едва  он расположился на настиле под крышей, как  его тотчас неизвестно
почему сморил сон, и он спал очень крепко, а  когда проснулся, то понял, что
едва-едва не проспал. Он позвал гостью;
     -- Яа, подъем, Яа!
     Никто не откликнулся, не пошевельнулся. Он спустился  вниз. Девушки  не
было. Только на  овчинке, мерно пульсируя, золотилась  звездочка. Она лежала
на  лоскутке какой-то  бирюзовой, как море, материи,  такой  же,  как  море,
живой, переливчатой...
     Через  несколько дней в печати  промелькнуло, как  сенсация, сообщение,
что  благодаря  бдительности  космической  разведки  Земли  сорвана  попытка
смертоносного нападения пришельцев.  Атака вот-вот  должна была начаться, но
затем  завоеватели вдруг  отступили  от своего  плана  и  улетели  к  другим
галактикам.   Успех   целиком   приписывался   нашим   славным   космическим
разведчикам. И верно, они сработали сверхоперативно.
     ...Вот и все. Жил, значит,  и  был пастух. Он и сейчас живет. И,  может
быть,  именно   в  эти   минуты  слагает  свои  стихи,   если,  конечно,  не
присматривает за стадом. Буренки ведь они такие -- глаз да глаз нужен.
     О  странной черноволосой  девушке,  чья  походка  легка, как дуновение,
пастух написал удивительное  стихотворение, которое полюбилось  всем жителям
Земли.  Правда, все они думают,  что это необыкновенная, но земная  девушка,
явившаяся воображению поэта.
     Звездочка Яа  была с  пастухом  постоянно,  а однажды в зимний короткий
день  вдруг вспыхнула ярко-ярко и погасла. Остался один бирюзовый  лоскуток,
но вскоре и он померк. А пастух  все равно ждет, что Яа заглянет к нему и он
угостит ее парным молоком и поведет порыбачить.

     После того, как в октябрьском номере "Юного техника"  за 1986 год вышел
рассказ -"Пастух и девушка", я получил письма, в которых читатели просят его
продолжить.  Напомню  содержание. Наш земной, но  не  совсем обычный пастух,
пастух-поэт, встречается с молодой инопланетянкой Яа, которая общается с ним
не при помощи устной речи,  а  посредством  вживленного  еще в  младенчестве
приемно-передающего  устройства.  Пастух знакомит девушку  с  лесом,  рекой,
угощает молоком, приглашает на рыбалку. Девушке хорошо с пастухом. На ночлег
Яа остается в его шалаше, а незадолго до рассвета уходит...
     И все же  "вернулась ли Яа  к пастуху и что с  ними  было  дальше"? Это
интересует,  например,  Дмитрия  Лысикова  из  Нижнего  Тагила  и  Владимира
Савченко из Тбилиси.

         Я не удержался и дописал историю. Вот ее журнальный вариант.
         Автор

         Несостоявшаяся операция
     Яа проснулась  рано  --  минута  в  минуту по  заданной ночью  команде.
Близился  рассвет, и  она могла видеть сквозь щель в  занавеске на маленьком
окошке, как тихо гасли звезды. Нужно было спешить, но Яа думала о пастухе.
     Она  захотела  увидеть  его и поднялась, едва не ударившись  головой  о
настил, на  котором  спал  пастух.  Сквозь  лаз  она  увидела,  что его  сон
безмятежен.
     Яа  не  спешила покидать шалаш  и человека с чистыми синими глазами. Ей
очень захотелось что-то оставить пастуху на память.
     Из  кармашка куртки  она достала маленький  лоскуток материи, вытканный
когда-то мамой из  редкостных  микробиоорганизмов. Лоскуток  был  бирюзового
цвета и переливался точно живой.
     Еще раз взглянув на пастуха, Яа присела на корточки и положила лоскуток
на овчину, которой укрывалась во сне. Затем решительным, но мягким движением
коснулась лба, извлекла мерцающую звездочку. Что еще есть у нее? Ничего.
     Теперь  впереди  немота.  Конечно, она  поймет тех, кто  встретит ее на
борту космодома, а вот ответить сможет, лишь прибегнув к письму.
     Но она приняла решение. Все. Прощай, пастух!
     Если бы он видел сейчас Яа, то решил, что это большая птица, похожая на
девушку, выпорхнула из гнезда и мягко опустилась на землю.
     Когда  Яа  вышла  к реке, краешек неба на  востоке стал бледно-розовым.
Пахло осокой, тиной, всплескивала рыба.  "Он звал на рыбалку,  -- улыбнулась
Яа. -- Конечно, я сломала  бы удочку. Ведь я никогда не ловила рыбу... Но он
бы научил..."
     Ее космокатер  стоял под огромным раскидистым деревом со стволом в  три
обхвата. В  предрассветной  мгле  оно казалось загадочным, таинственным.  Яа
отключила систему защиты, и серебристый космокатер стал видим.  Он  вошла  в
кабину, проверила системы двигателя и наведения на космодом. Все в порядке!
     Катер был простым  и надежным. Она сначала отвела его к лужайке у самой
реки, а  затем нажала  кнопку старта. Катер взмыл  ввысь, оставляя за  собой
тонкую  струю  огня.  След исчезал  быстро --  топливо было  экономичным,  а
двигатель бесшумным.
     В иллюминатор  Яа  видела чуть поблескивающую змейку  реки,  с  которой
познакомил  ее пастух, видела темный остров леса, а сама пыталась  во что бы
то ни стало разыскать, различить на убегающей чужой  планете уютный шалаш на
столбах среди маленькой  поляны. Но  взгляд выхватывал что-то другое.  Земля
удалялась все быстрей и  быстрей, и Яа с горечью подумала,  что совсем скоро
пастух проснется и, конечно, удивится, что ее уже нет, а потом погонит стадо
пастись  на луг,  но вскоре позабудет о ночной встрече. Она давным-давно,  с
самого детства не плакала, а теперь на  глаза навернулись  слезы. Яа  еще не
понимала до конца, что же с ней произошло.
     На родной планете у нее был жених Иэрг. Сызмальства они жили в соседних
дворах и даже закончили вместе, правда, в разных группах,  двенадцать низших
ступеней.  Затем  поступили в высшую. Но их  знакомство  было  как  у многих
мальчишек и  девчонок, которые едва здороваются друг  с другом. Яа обучалась
математической логике,  Иэрг  --  архитектуре.  Космоплавание было  лишь  ее
увлечением, но она оказалась способной,  и пять весен назад Яа рекомендовали
в межзвездную экспедицию.  Там она проявила себя  с лучшей стороны. Когда Яа
исполнилось  двадцать две  весны, кибер выбрал  ей  жениха.  Им  оказался...
молодой архитектор Иэрг. Возражать было не принято --  ведь браки свершаются
на кибернесах.
     При первой встрече Иэрг совсем не понравился Яа. Уж очень  сильно хотел
угодить ей, беспрестанно  улыбался,  льстил,  называл  небесной красавицей и
звездочкой судьбы. Яа знала, что есть девушки намного красивее, -- зачем  же
обманывать?
     Кибер, однако, безошибочно вычислил, что дети Яа и  Иэрга по интеллекту
будут отвечать самым высоким требованиям. В порядке было и с родословными --
они  отлично  накладывались  одна  на другую. Хм!  Кибер подсчитал, что даже
ростом  Яа  и  Иэрг абсолютно  под стать  друг  другу. Во  всем редкостное и
счастливое сочетание!
     После первого  свидания  Яа  была удручена,  но  затем решила,  что  на
поведении Иэрга сказалось волнение  -- мужчины  в  таких случаях редко умеют
совладать  с   собой!   А   так  он  очень  симпатичный  парень,  увлекается
коллекционированием звездной пыли.
     Сейчас, по возвращению домой, они с Иэргом станут мужем и женой.
     Яа посмотрела в иллюминатор. Земля маленьким голубым шаром плыла  внизу
среди безграничного и тесного космического мира.
     Сиреневым   огнем  мигнула  раз,  второй,  третий  лампочка  на  панели
управления.  Вот-вот  гавань  космодома.  Яа  не  почувствовала,  как  катер
припарковался.
     У люка ее  приветствовал Нэм  -- помощник  руководителя  экспедиции. Он
сразу заметил изменения в облике Яа.
     -- Что случилось, Яа? Ты не давала о себе знать. Тебя пленили чужаки?
     Но ведь она "онемела", а  Нэм, наверное, еще не понял этого. Она  взяла
его за руку, ощутив, что  ее ладонь на несколько десятых градуса теплее, чем
ладонь соплеменника. Это почувствовал и Нэм, осознав теперь и все остальное.
     На механической  лестнице они поднялись в приемный холл,  где автомедик
произвел  послеполетную биообработку  Яа.  Затем, ступая по мягкой  дорожке,
источающей аромат лесов, прошли к комнате руководителя.
     Яа была  рада, что  по пути им  не встретился  никто. Такие  деликатные
люди, как Нэм,  стали редкостью  даже в космосе. Среди молодых их почти нет.
Всех  интересует, какой ты специалист  и на  что  ты  способен, но никого --
какой ты  человек и что  у тебя на душе. Уже давно  ясно, что  душа --  твое
личное дело, так считала и Яа, а тут что-то вдруг изменилось.
     Руководитель  экспедиции  Ион  полулежал в кресле и  занимался  любимым
занятием -- чтением математического манускрипта древних.
     Он  легко поднялся  -- никто  не поверил  бы,  что  Иону шла  девяносто
седьмая весна.
     -- Яа, -- улыбнулся  он, -- я ужасно рад тебя видеть! Девочка  моя, где
же ты запропастилась? Подвела  связь? У  них,  конечно, запущенная  планета,
много помех, но...
     Только  теперь  Ион заметил, что безмолвствует  такая  живая, трепетная
звезда Яа. Да ее просто нет!
     Ион обнял девушку и  почувствовал, как она  вздрагивает в давно забытом
на их планете сильном волнении и необычно тепла, почти горяча.
     --  Нэм, вы  свободны!  -- сказал он помощнику,  а Яа пригласил сесть в
кресло.
     -- Ты здорова, моя девочка?
     Яа кивнула. Ион достал несколько листов бумаги и самопис.
     -- Что произошло? Расскажи, Яа.
     "Ион, я вас прошу не приступать к выполнению задания, --  писала Яа. --
Конечно,  если  мы  попросим у землян  несколько земных детей и  постараемся
создать для  них у себя все условия,  мы, возможно,  дадим  очень интересный
материал  для науки и первый такой эксперимент будет проведен. Но, Ион, люди
земли,  по-моему,  другие,  я боюсь за их  несмышленышей-детей. Я прошу вас,
Ион,  не делайте этого! Давайте  что-нибудь придумаем,  я знаю, вы мудрый. И
еще одна просьба:  не торопитесь, разговаривая со мной. Я не  успеваю понять
вас. Спасибо!"
     Прочитав записку, руководитель погрузился в раздумье.
     Он  знал,  что срыв  задания  может грозить отстранением от руководства
космоэкспедициями  минимум на пять весен. А он  очень любил  свою  работу, к
тому же  уже немолод. Да и  особых видимых причин не было.  И так  ясно, что
земляне -- другие. Да-а... Но Яа, Яа, умница, аналитик, и вдруг такое!..
     -- Девочка моя, я понял тебя, -- обратился он к Яа. -- Но что случилось
с  тобой? Ты так  и не ответила. А ведь я, по-моему,  не должен еще утратить
твое доверие...
     После паузы Яа взяла самопис.
     "Дорогой Ион, со мной все хорошо. И, конечно, я вам доверяю всецело. Но
сейчас я бы хотела отдохнуть".
     --  Ну-ну,  Яа,  --  всегда  сдержанный  Ион  взмахнул  рукой.  --  Как
говорится, на лбу написано, что далеко не все хорошо!
     Яа улыбнулась.
     -- Девочка моя, я не наивен. Ответь -- ты только вела наблюдения?
     "Нет, я  вступила  в прямой контакт. Извините, --  написала Яа, а потом
добавила: -- Я понимаю, меня снимут с космоэкспедиций. По заслугам. Об одном
прошу: не надо брать с собой их детей".
     Ион вдруг весело мигнул звездочкой:
     -- Слушай, Яа, мне надоело так общаться с тобой) Я соскучился по твоему
огоньку)  Наш медик совсем не  плох. Ему  по силам произвести трансплантацию
прямо на борту. Давай провернем) Вернешься как ни в чем не бывало...
     Яа взяла самопис.
     "Мне нравится ваше  "слушай",  уважаемый Ион.  Как  будто  мы с вами  и
впрямь разговариваем  в голос. Обидно, что  "слушай" -- это лишь лексический
атавизм,  что мы утратили речь. Но это к слову... Что касается операции,  то
мне не хочется делать ее на борту... Я бы сейчас отдохнула. Можно?"
     -- Хорошо, я провожу тебя. Ответь только, пожалуйста, кто те
     земляне, с которыми ты вошла в контакт?
     "Это человек, который занимается тем, что пасет стадо животных,  дающих
продукт по имени "молоко". Он очень вкусный, совсем не то что наши таблетки,
кремы и пасты".
     -- Этот человек очень старый? -- лукаво спросил Ион. "Нет,  он молодой,
светловолосый, синеглазый  и добрый. Он встретил меня так, словно мы знакомы
десять тысяч весен и не виделись всего несколько дней".
     --  Спасибо,  Яа, --  сказал Ион.  --  Я  вижу,  ты  все-таки  немножко
доверяешь мне.
     Проводив Яа до ее каюты. Ион вызвал Нэма.
     -- Мы работаем вместе очень  долго, -- сказал  руководитель. -- Я  верю
тебе и не привык обманывать... Мы прекращаем экспедицию  и  возвращаемся. Ты
понял, Нэм?
     -- Да, руководитель. Могу только сообщить, что автомедик не обнаружил у
Яа очевидных внутрибиологических отклонений, как и опасных бацилл. Видно, ей
попался на  Земле чистый  уголок... Вам,  наверное,  нужно  это  знать. Ведь
комиссия изучит все данные...
     --  Да,  Нэм.  Спасибо тебе,  --  сказал Ион, а  помолчав, добавил:  --
По-моему, у Яа болезнь поопаснее любого вируса...
     -- Что же? -- как всегда хладнокровно спросил Нэм.
     -- Это, кажется, любовь...
     -- Любовь? -- переспросил Нэм. -- Какой-то редкий космический грибок?
     -- Нет, -- сказал Ион. --  Это было и у  нас. Это  когда  глупое сердце
становится  сильнее  разума  и  начинает командовать.  Ты  все  понимаешь, а
совладать  с собой не  можешь. Сердце ведет тебя и ведет... По крайней мере,
так говорится в старинных книгах...
     -- Жаль бедняжку Яа! -- заметил Нэм. -- Она была большая умница...
     -- Не будем  говорить "была".  Пусть  придет  в  себя. Может  быть, все
испарится, как сон.
     -- Тогда,  возможно,  останемся  на  орбите,  выждем  какое-то  время и
проведем операцию? Взвесьте еще раз...
     --  Нет, Нэм. Я,  конечно,  знаю о возможных  последствиях. Но я хорошо
знаю  и  Яа, дочь моего  друга.  Опасаюсь, проведение  операции  ухудшит  ее
состояние. Мне бы не хотелось...
     Яа еще спала,  когда  космодом  снялся с орбиты  и  взял курс в сторону
родной планеты. Яа снился  сон,  в котором  пастух  от всей души смеялся над
тем,  как  она, неумеха, вытаскивала из  реки серебристую плотвицу,  неловко
дергая  удочкой.  А  Яа смотрела на пастуха,  и  ей хотелось, чтобы  он  все
смеялся и смеялся, и они ловили рыбу в чистой реке.
     Яа уже долго-долго, с самого детства, не снились цветные сны.

         След на траве
     --  Ласка,  ну, Ласка!  Куда же ты? --  кричал  пастух  вслед  буренке,
метнувшейся к обрыву над рекой. Догнав ее, потрепал по загривку:
     -- Ласка,  хорошая  ты моя...  Ласка болела, Ласке было плохо...  Ну да
ничего, ничего... Погуляем, травку пощиплем, водицы попьем...
     Ласка перешла на привычный  неторопливый шаг.  Стадо лениво тянулось  к
лугу возле старого дуба.
     Пастух  вновь   вспомнил  о  событиях  ночи.  "Почему  же  Яа  даже  не
попрощалась?"  -- в  который раз спрашивал  он себя.  Конечно, эта девушка с
прохладной  серебристой кожей и  мерцающей  звездочкой появилась  не за тем,
чтобы  просто познакомиться с ним. Как это она сказала: "Я -- разведчица!" А
разведывают обычно у противника, врага.
     Пастух, однако, сердцем чувствовал, что  Яа можно верить и нельзя ждать
от  нее  зла.  Хотя было в поведении Яа  и много  непонятного. Но она ведь с
другой планеты другой галактики!
     Загадка Тунгусского метеорита  и острова  Пасхи, какие-то  удивительные
наскальные  надписи,  не  поддающиеся расшифровке,  и  странный аэродром или
космодром в Южной Америке, чей  возраст трудно  установить... Еще мальчишкой
пастух читал и слышал  об этом.  И  с  той поры ему так и не  ясно до конца,
прилетали или  нет на Землю  другие люди?  Почему снова не напомнят о  себе?
Может  быть, каким-то неведомым, но  добрым законом  мироздания  недопустима
встреча  различных  межзвездных   цивилизаций?  Может  быть,  это  залог  их
сохранения? Может быть, так предопределено, чтобы более развитая цивилизация
не попыталась поработить, перестроить на свой лад более слабую?
     Пастух,  правда,  верил,  что  в  далеком  далеке,  среди  бесчисленных
галактик, есть планеты, похожие на  нашу,  а на планетах живут люди, похожие
на нас. Ночное появление Яа лишь подтвердило это.
     А вот  ушла  она нехорошо,  нет,  нехорошо!  Не  по-русски!  Сейчас  бы
добрались  до луга, пустили бы коров пастись,  а  сами на  бережок -- удочки
закидывать...  Эх,  это  он,  тютя-матютя,  во  всем  виноват!  Конечно,  Яа
испугалась, что днем  на  рыбалке  ее кто-то увидит. Шутка ли!  Серебристая,
волосы, что смоль, а во  лбу, как  говорится, звезда горит... Не знает ведь,
что места кругом тихие-претихие, днем с огнем никого не сыщешь -- люди редко
сюда заглядывают, разве что осенью по грибы.
     Как же это он не предусмотрел?!
     А может, она  спешила? Но все  равно могла хоть на минутку разбудить --
неужели бы он не понял, стал задавать лишние вопросы?..
     Странно другое.  Уходя,  Яа  оставила ему  свою  звездочку  и  какой-то
удивительный  переливчатый  лоскуток. Это не  шутка!  Ведь  звездочка --  не
простое украшение, не  бирюлька. Это язык Яа,  ее связь  с  другими.  Теперь
звездочка пульсировала мерно  и  грустно в  укромном  уголке под крышей  его
шалаша.
     Незаметно  пастух пригнал  стадо на  луг. Могучий дуб со стволом  в три
обхвата, словно случайно  выбежавший  из лесной чащобы, был виден  издалека.
Однако  местечко  дуб выбрал отличное. Земля тут была особой -- травы  росли
сочные, их очень любили коровы, а цветы с этого луга долго не вяли.
     Пастух дал  животным волю пастись, а сам прилег на траву  неподалеку от
дуба.  Вдруг  почти  прямо  перед  собой  он увидел  черное выжженное  пятно
диаметром  около  полуметра.  По  краям оно было  очень ровным,  как если бы
кто-то обронил на траву раскаленную круглую металлическую  болванку. Это  не
кострище!  Костер оставляет после  себя  головешки  и березовый, сосновый, в
зависимости от дров, запах. Чуть смолянистое пятно не имело никакого запаха.
     Спустя полчаса его разморило на солнцепеке, и он задремал.
     Пастух  очнулся, услышав мычание. Поднял  голову -- над ним  склонилась
Ласка. Она смотрела добрыми  вишнево-коричневыми глазами, точно упрекая: как
же  это  ты уснул,  друг сердечный? Нас-то  на кого бросил?  Тут  же  пастух
услышал,  что  его  окликнули  по  имени.  Он  узнал голос  Веньки  Теплова,
деревенского паренька, восьмиклассника.
     Венька шел вдоль  берега со стороны  села вместе  с человеком  в темном
костюме.  Пастух  помахал  Веньке  рукой, а потом  встал и  побрел навстречу
гостям.  Венька был  паренек  застенчивый и  молчаливый.  Учился он неважно,
едва-едва  на  тройки, силой не  отличался,  одноклассники, и  мальчишки,  и
девчонки, чуть посмеивались над ним, что случается, когда одни люди не могут
понять Других. Только пастух знал тайную Венькину страсть -- астрономию. Еще
третьеклассником Венька раздобыл  где-то учебник  по астрономии и мог часами
напролет рассматривать картинки планет.
     Зимой  он  почти  каждый вечер проводил  у пастуха,  тихонько  сидел  с
книжкой  на  просторном  самодельном  стуле,  поджав  ноги.  Изредка  Венька
прерывал чтение -- и свое, и пастуха -- одним и тем же обращением:
     -- Хочу спросить...
     Пастух кивал  головой,  произносил "ну-ну",  и Венька  задавал  вопрос.
Ясное дело,  про звезды,  летательные аппараты, следы  пришельцев. Время  от
времени Венька произносил: "Да, Сергей Королев рано умер" -- и горько-горько
вздыхал.  Открытку с портретом Королева он неизменно носил с собой в кармане
куртки.
     За  последнее время Венька  вытянулся  и сейчас  показался  пастуху еще
более подросшим, хотя они не виделись от силы дней десять.
     -- Вот, -- сказал Венька,  когда поздоровались,  -- товарищ из области.
Поговорить хочет. Председатель послал.
     Товарищ из области взмок  от жары и вытирал  платочком пот со  лба. Ему
было  лет  тридцать.  За чуть дымчатыми  стеклами очков скрывались маленькие
колючие глазенки, смотревшиеся немного странно на круглом розовом лице.
     -- Вы  бы  пиджачок-то скинули! -- предложил  пастух. --  А  то угореть
недолго. Солнце вон как шпарит!
     -- Да ничего,  не беспокойтесь, -- скороговоркой проговорил гость. -- У
меня к вам два-три вопроса.
     -- О  чем речь!.. А  ты, Веня,  -- обратился  пастух  к  мальчишке,  --
присмотри-ка, будь другом, за стадом...
     Пастух  и человек  из  областного центра спустились  на  песчаный берег
реки.
     -- Вы, говорят, давно в этих краях, -- издалека начал приезжий.
     -- Сызмальства.
     -- Хорошо, наверное, знаете окрестности?
     --  Да уж как знаю, так и знаю, -- осторожно сказал пастух.  Ему  стало
скучно и захотелось, чтобы разговор закончился быстрее.
     --  Ночью  ничего  особенно не  заметили в  атмосфере  или в окружающей
среде? -- спросил гость.
     -- Как  же не  заметил -- заметил!  Что  было,  что было --  страсть!..
Может,  присядем? Вот сюда, сюда -- на  кочки. Садитесь, не бойтесь -- лучше
всякого кресла...
     Гость быстро сел, спросил нетерпеливо:
     -- И что же, что заметили?
     -- Давненько не было таких звездных ночей. Летом самые звездные ночи --
самые  тихие. Покой  наступает повсюду, и звезды как бы  приближаются к нам.
Честное  слово, закури наш  председатель свой  курительный табак "Особенный"
шестого  класса  за шестьдесят  копеек пачка  --  самые  бы  дальние  звезды
задохнулись.
     Губы приезжего непроизвольно дернулись.
     -- Извините, но  космическую разведку интересуют другие признаки. Может
быть, вы слышали подозрительный шум или видели сияние?
     -- Шум? Нет. Говорю же -- тишь да гладь. И звезды красивые.
     -- Больше ничего?
     -- Ну как же ничего?  Рассвет  наступил ранний и теплый, горизонт горел
золотом на востоке -- к хорошей погоде. А вот клева, видно, не будет.
     -- Ясно, -- остановил пастуха человек из области. -- Спасибо.
     Дополнительно  ничего не сообщите? По существу? Пастух пожал плечами: а
разве  он не  по  существу? Приезжий поднялся с кочки,  еще раз поблагодарил
пастуха.
     Они вернулись на луг. Пастух кликнул Веньку.
     -- Извините,  если что не  так, -- сказал, прощаясь,  пастух.  Приезжий
кивнул, вытер пот со лба, поправил галстук:
     -- Пойдем, мальчик. Покажешь обратную дорогу.
     Они двинулись к селу. "Что за странный гость? -- думал пастух, глядя им
вслед. -- Разве скажешь такому штырю всю правду?" Но ему стало не по себе --
лгать всегда неприятно.
     Приближался полдень, становилось  жарче, и  пастух решил спрятаться под
кроной старого дуба. Скоро к нему подошла Ласка и улеглась рядом,  головой к
пастуху. Вид  у коровы  был  умиротворенный  и  сытый.  На  душе  у  пастуха
полегчало. Но спустя какое-то время он  почувствовал беспричинную тревогу, и
ему  почудилось,  что  девушка Яа  зовет  его  или  прощается с  ним  живым,
человеческим  голосом,  как обыкновенная  земная женщина. Он поднял  голову,
стараясь  что-то  разглядеть  в  небе. Пронизанное солнцем, оно  было  столь
ярким, что слепило глаза. Пастух даже чихнул.
     Вернувшись  в шалаш, он сразу бросился к звездочке. "А вдруг человек из
области решил осмотреть  шалаш?" -- неожиданно пронзила мысль. Но  звездочка
была на месте. Она пульсировала так же мерно, как  и утром. Только, кажется,
немножко поблекла.

         Немота.
     Сильный дождь  хлестал  в  окно.  Он и разбудил ее. Открыв глаза, Яа не
сразу  осознала,  где  она.  Но  буквально  через несколько  мгновений  ясно
вспомнила, как они приземлились в космогавани "Элба-4", как на борт поднялся
санитар и провел ее к медицинскому махолету, как прощался с ней руководитель
экспедиции,  добрый,  осунувшийся  за  последние дни  Ион. Поглаживая  ее по
голове, он неустанно твердил: "Все будет  хорошо. Только ты не упрямься, моя
девочка. Трансплантация нужна... Я навещу тебя через пару дней..."
     Затем  махолет   приземлился   во  дворе  госпиталя.  Яа  поместили   в
восстановительной  палате,  куда  постоянно  подавался  доставляемый  с  гор
целительный воздух...
     Дождь стучал  и  стучал.  Это был хороший,  увлажняющий  и  плодородный
дождь. К утру его остановят. Но он напомнил Яа  пастуха, и девушка с грустью
подумала, что даже не знает, утро  или  вечер сейчас на Земле  и  что делает
пастух. Наверное,  пасет свое  стадо и ни о чем не думает.  Ей вдруг  сильно
захотелось, чтобы пастух вспомнил о  ней.  Хотя  бы разок, один-единственный
разочек...
     На  другое утро к  Яа пришел главный медик.  Он был в розовом халате --
под цвет  ее  палаты, где  все  также было нежно-розовой окраски: и стены, и
шкафчики, к кровать, и белье, и шторы, все-все. Главный медик придвинул к ее
кровати розовый стульчик, сел и деловито спросил:
     -- Яа, почему вы  отказываетесь от операции? Я воспринимаю это лишь как
девичий  каприз. Не  более. Давайте условимся о времени операции. Вы  будете
готовы завтра?.. Ах, да! -- спохватился  главный медик  и достал из шкафчика
бумагу и самопис. "Я бы не  хотела спешить", -- коротко написала Яа. Главней
медик вскочил со стула, сверкнул на Яа своей звездочкой:
     -- Как это не  хотела! Ваше состояние  на контроле  Центра. Вы  хотите,
чтобы  у госпиталя, у  меня, у  вашего руководителя Иона были  неприятности?
Такого еще не бывало! Она не хотела бы! Как так?!
     Главный медик взволнованно заходил по комнате. "Нет, -- усмехнулась про
себя Яа, -- медики все же странные люди. Чуть что -- моментально вскипают. А
все твердят -- аутотренинг, спокойствие..."
     Она жестом пригласила  главного медика сесть  на место, написала ответ:
"Конечно, я  не  хочу никаких неприятностей... Хотите, я напишу в Центр, что
прошу подождать с операцией? Извините меня, поймите..."
     Главный медик прочел записку, как-то смешно взмахнул руками, поднялся и
вышел из палаты, не прощаясь.
     Яа была даже рада, что ее оставили в покое, хотя  вскоре  на душе стало
грустно.  Думала о том, что ее никто не навестит  -- ни мама, ни  папа.  Они
погибли десять весен назад во  время развлекательно-экскурсионной поездки на
звезду "Зэлла", где  можно наблюдать  едкостное  явление цветных  светящихся
туманов -- сказочный сон наяву! Сестер и братьев у Яа не было. Самым близким
человеком был Ион -- Друг отца.
     Только  сейчас Яа  поймала  себя на мысли,  что до  сих пор ни разу  не
вспомнила  об  Иэрге.  От  него  пока  никаких  вестей.  Может  быть,  он  в
командировке или на архитектурном симпозиуме?
     Удивительно,  но ей совсем не хотелось видеть Иэрга, она даже не знала,
расскажет  ли  ему  о  миссии на  Земле  и  о  знакомстве  с  пастухом.  Она
представила красивое, точеное лицо Иэрга, его правильные слова:
     --  Как,  Яа, ты нарушила инструкцию о статусе невидимости?  Вступила в
прямой контакт с чужим без совета с руководителем? Это безрассудство! Я тебя
осуждаю, Яа. Ты поступила очень плохо!..
     Но всегда ли правильные слова отражают истину?
     Интересно, подумала затем Яа, разве бывает так, чтобы чужие оказывались
ближе и понятнее,  чем свои? И разве должно быть, чтобы далекий инопланетный
человек казался роднее того,  кто станет через несколько дней твоим мужем? И
почему  она  не  может  забыть  о  каком-то  пастухе  --  человеке,  занятом
примитивным трудом? И это она --  дочь цивилизации  куда более развитой, чем
земная?  И почему в ней крепнет странное желание -- отказаться от операции и
принять немоту  во имя  трудной,  почти  недостижимой  цели, о  которой  она
впервые задумалась на борту космодома? Затем ей стало немного страшно, и она
подумала:  "Неужели  все это не  пройдет, и это не болезнь и не наваждение?"
Перед ней открывалась  дорога в совершенно иной  мир, и она не знала, что ее
ждет...
     Два раза в  замедленном импульсе  вспыхнула над розовой дверью  розовая
лампочка -- сигнал, что сейчас  по разрешению медика появится  гость. Кто бы
это мог быть?
     В палату вошел Ион, и Яа очень обрадовалась ему. Ион увидел  это по  ее
глазам.  Он  выглядел  посвежевшим,  отдохнувшим  --  не   то  что  в  конце
экспедиции. Яа  быстро  написала  записку: "Дорогой  Ион, я очень-очень рада
видеть Вас.  Я боялась,  что  зайдет  Иэрг, а это Вы. Я вижу Вас и вспоминаю
папу.  Спасибо.  Вы принесли  замечательные листья. Они зеленые и напоминают
те, что я видела на Земле. Таких мне никто никогда не дарил".
     Сдержанный Ион улыбнулся:
     --  Девочка моя, я специально попросил доставить эти  листья  дереби из
горного леса  в  гряде  Улу,  как ты знаешь, довольно далекой. Какая изящная
зубчатость  окантовки!  Какая  загадочность  в  паутине  прожилок  на каждом
листочке! Я читаю их как книгу! К тому же листья долго  не  скручиваются, не
вянут, а погибают в одну ночь -- просто на зависть нам!
     Про  себя  Ион подумал,  что, делая заказ, он забыл, что  листья дереби
имеют не обычный синий,  а  зеленый цвет -- и  правда, как  на той  чертовой
Земле.
     Яа уже  писала  записку:  "Ион, я  разделяю  Ваш  восторг,  но  все  же
расскажите, как делали какова степень неприятностей, которые я принесла Вам?
Только говорите как есть, хорошо?"
     Ион удивился:
     -- Ты как-то изменилась, Яа, повзрослела, что  ли... Что касается меня,
то я на время отстранен от звания руководителя космоэкспедиций. Мне сказали,
что наш полет долго готовили не для того, чтобы так бездарно завалить... Но,
по правде сказать,  меня  больше интересует твое состояние, моя  девочка.  О
себе не беспокоюсь. В конце концов осуществлю мечту -- проведу остаток весен
в путешествиях.
     "У меня все хорошо, --  написала Яа. -- Розовый цвет очень успокаивает.
Главный медик очень симпатичный и потешно мечется по комнате... Все хорошо".
     Ион взял ее за руку.
     --  Только мне  не говори, что не  соглашаешься на операцию потому, что
крайне приятно несколько дней отдохнуть в  розовом будуаре и покапризничать.
Ты  что-то  задумала. Уж я-то  знаю твоего отца -- ты вся  в него.  Такая же
упрямая. Старого Иона не проведешь!
     Яа с благодарной улыбкой  взглянула на него,  потом  запиской попросила
достать  из  шкафа  ее  куртку. Из потайного  кармашка  вынула  записывающее
устройство -- обычное походное, круглое и плоское, как пуговица. Яа включила
его.  Чей-то голос  зазвучал мягко  и приятно,  но  первых слов  Ион не  мог
понять,  так как  трудно  сразу произвести  перенастройку на язык. Когда это
произошло,  Ион понял,  что слышит запись  разговора  Яа  с  тем  человеком,
который пасет животных.
     "Вот мои  березы, --  говорил пастух. -- Не смотри, что  все они похожи
друг  на  дружку. Это только снаружи --  прямые  и  белые. А так... Вот эта,
видишь,  высокая, худенькая, а соку  по  весне дает --  только банки успевай
подставлять. И сок  сладкий,  душистый. Пьешь  не напьешься. А эта,  видишь,
толстушка..."
     После паузы Ион сказал:
     --  По-моему,  я   понял   тебя...   Это  невероятно...   Я  хочу  тебя
предостеречь...  Расскажу  историю,  которую   узнал   незадолго  до   нашей
экспедиции на Землю.
     Так вот,  по  заказу той службы Центра, что нас посылала на Землю, семь
весен назад один наш малыш был оставлен на  ночь  в  роще у  гряды Улу,  где
обитает  стадо  обезов  -- редких человекоподобных  существ. Может быть,  ты
слышала  и  запись  их  общения  между собой -- они  резко, гортанно кричат.
Ребенок  был  подобран  обезами.  Эти пещерные  существа очень осторожны, их
редко  удается наблюдать даже  специалистам.  Малыш  исчез  из  поля  зрения
надолго.  Лишь   спустя   несколько  весен  трое  смельчаков-зоологов  после
двухнедельной охоты хитростью отлучили малыша от стада...
     Ион помолчал, потом продолжил рассказ:
     --  Накануне  нашей экспедиции  я ездил в Улу. Среди  зоологов есть мой
друг. Он показал мне того малыша. Так,  без задней мысли, как  экзотику. Его
держат в клетке.  Это не человек и не обез. И теперь ему не жить ни  там, ни
тут... Иногда  он как будто ни с того ни с сего резко и одновременно жалобно
вскрикивает. Звездочка  на его лбу просто засохла,  превратившись в какую-то
нашлепку. Жуть! Лечение невозможно. Он ушел от нас, но не пристал и к ним...
Да,  Яа,  ни там, ни  тут...  Наверное, теперь  ты поймешь,  что  еще  стало
причиной, когда  я без  особых  колебаний  согласился на твое предложение не
просить у людей Земли их детей. Но  сейчас  я вижу  в  этой истории и второй
смысл. Это касается тебя...
     Яа погладила руку Иона, написала: "Спасибо  Вам. Вы всегда беспокоитесь
обо мне как о дочери. И Вы так мудры..."
     Вечером Яа получила письмо от Иэрга.
     "Милая Яа!  --  писал  он.  --  Мне  рассказали  о  твоем  поведении  в
экспедиции, а также о  том, что ты проявляешь сейчас необъяснимое упрямство,
отказываешься от трансплантации,  тем самым  выступая против общепринятых  и
прекрасных  вещей  и  норм  поведения.  Ты  бросаешь  всем  нам  вызов.  Это
неправильно.  Я не понимаю тебя,  осуждаю и  не  хотел бы видеть до тех пор,
пока  ты  не сделаешь операцию. Это  важно  для всех  нас. С самыми  добрыми
пожеланиями -- твой законный жених Иэрг".
     "Ах-ах! -- подумала Яа. -- "Для всех нас" -- какая трогательная забота.
Лучше хотя бы из вежливости обрадовался, что я вернулась живою..."
     К ночи  снова  был  вызван дождь --  наступил  сезон  полива, но  ветер
повернул в другую сторону,  и струи дождя не бились в окно Яа. В наступившей
тишине она еще сильнее ощутила всю тягостность немоты и одиночества. Хотя бы
Ион  вышел на связь и  не оставлял  ее надолго  одну.  Что с ней? Почему она
стала так чувствительна и сентиментальна? Это  как дурной тон. Раньше такого
не случалось.

         Выговор председателя
     Октябрь  наступил мягкий,  солнечный.  Лежебоке или  соне могло и вовсе
показаться, что до зимы далеко. К полудню становилось  так тепло, что иногда
над лугом у реки порхали робкие бабочки.
     Пастух, хоть и перекочевал уже в деревенский дом и не  выгонял стадо на
выпас, поднимался по привычке ни свет ни заря. На  рассвете чувствовалось --
тепло  истаивает  на  глазах.  Солнце вставало раз  за разом все позднее,  в
ложбинах стлался  туман, который был густ и прохладен, как будто проказливые
мальчишки растворили в воздухе молочное мороженое.
     Пастух любил в эту пору ходить по грибы, он знал очень удачливые места,
но нынче грибов было так много, особенно маленьких  черношапочных груздей  и
ярких  мухоморов,  что даже  не требовалось  забираться  в чащу. Однажды ему
попался  красноголовик, иначе  говоря --  подосиновик  на крепкой, как ствол
березы, ножке. А ведь он считается исчезнувшим. Пастух, однако, верил в силу
и  неутомимость земли, как и в то, что наступит время, когда на нее вернется
многое из утраченного. Ведь возвратились  же в реки,  стоило  только на деле
захотеть людям, очень многие рыбы.
     Прохладным октябрьским утром,  едва пастух, вернувшись из лесу, выложил
грибы из лукошка в таз, он услышал, что  возле дома застучал  и замолк мотор
вездеходного мотоэлектротракторишки.
     Обычно он работал бесшумно, как швейная машинка, но тут, видно,  что-то
случилось, а запчастей на складе не оказалось. Пастух вышел на крыльцо.
     --  Эй, пастух! -- крикнула ему  секретарь  правления  колхоза, девушка
веселая   и   разбитная.  --  Тебя  председатель  зовет.  Подвезти  или  сам
доберешься?
     -- Доберусь, не беспокойся! -- отозвался пастух.
     -- Как знаешь! --  засмеялась девушка.  -- А то бы  подбросила! Мне как
раз по пути!
     --  Спасибо, я  сам, -- сказал  пастух. -- Да и грибы разобрать  нужно.
Целое лукошко собрал.
     -- Была  охота! В магазине готовые продаются. Шампиньоны.  Как будто не
знаешь.
     Девушка  завела  мотор  и махнула  на прощание рукой,  потом  заглушила
двигатель.
     --  Ты бы,  пастух,  поставил наконец  телефон.  А  то  один без  связи
остался.
     -- Мне и без телефона хорошо. У меня своя связь.
     -- Ну-ну, -- засмеялась девушка снова. -- Связист ты наш ненаглядный!
     И она резко тронула с места.
     Пастух вернулся в  дом, разобрал грибы, спустил их  в  погреб,  а затем
быстро собрался.  Он знал нрав председателя -- тот терпеть не мог болтунов и
опаздывающих.
     Поднимаясь  по  лестнице  в  кабинет  председателя, пастух  понял,  что
колхозный  голова  давно  на  месте:  пахло   его   любимым   табаком  сорта
"Особенный". Когда председателя спрашивали, где он достает этакую дрянь, тот
односложно  и  загадочно  отвечал:  "Из  старых  запасов" -- и  гладил лысую
голову,  довольно хмыкая. Запасам было, наверное, лет сто. Кто-то из  бывших
колхозных   курильщиков  разведал,  что  такой  сорт  табака   выпускался  в
семидесятых или восьмидесятых годах прошлого, XX века.
     Председатель восседал за  огромным  столом,  изучая какие-то  бумаги. В
уголке его  рта застыла большая трубка. Что она большая, было  видно даже на
фоне добродушного и просторного председателева лица.
     -- О, пастух! Садись, друг любезный. Жду тебя. Молодец, шустро прибыл!
     --  А что,  бывали  случаи?  --  с  ехидцей  спросил пастух, зная,  что
председатель не любит поддакивателей, чем он сильно нравился пастуху.
     --  Нет-нет.  Шучу. Ты у нас не опаздываешь, птичка  ранняя...  Кстати,
друг любезный, Ласка твоя любимая, говорят, опять захворала?
     -- Это правда, -- огорченно сказал пастух. -- Уж и не знаю, что делать.
Беда. И то с хозяйкой делали, и это -- не помогает пока. Но ничего, поднимем
на ноги. Ласка у.нас существо нежное, но стойкое.
     -- Ладно, думай, -- рубанул председатель рукой воздух и пыхнул трубкой.
-- Я-то по другому поводу вызвал. Тут, понимаешь, получил я на днях нагоняй.
Да что там нагоняй -- разнос настоящий!
     Пастух удивленно взглянул на председателя. Тот продолжал:
     -- Был  я в районе, и там мне рассказали,  что летом с тобой встречался
сотрудник  космической разведки и ты его, между нами  говоря,  обвел  вокруг
пальца. Мне-то,  конечно, сказали иначе --  дезинформировал. То  есть сказал
якобы, что какой-то  конкретной  ночью ничего  подозрительного не видел и не
слышал. Но выяснилось, что специальные приборы -- их показания, правда, были
расшифрованы позже -- говорят о другом.
     -- О чем о другом? -- спросил пастух, как бы ничего не понимая.
     -- Ну, что  в  нашем  районе  находились  инородные  космические  тела.
Зафиксированы  отклонения в  магнитном  поле, а на лугу,  недалеко от  твоей
сторожки,, возле старого  дуба,  обнаружены  продукты  горения  неизвестного
топлива.
     -- И что же?
     --  И  то.  Все вокруг тебя крутится.  Вокруг избушки  твоей на  курьих
ножках. Пастух молчал, загадочно улыбаясь.
     -- Что молчишь? Дезинформировал или не дезинформировал? Пастух сказал:
     -- Не дезинформировал.
     -- А что же тогда? -- пыхнул трубкой председатель.
     --  Обвел вокруг пальца,  --  с  улыбкой  ответил пастух.  Председатель
вскочил с кресла, колобком выкатился в центр кабинета.
     -- Я так и думал! Знаю тебя, друг любезный!  -- Председатель заходил по
комнате, потирая руки. Пастух оставался спокоен.
     --  Хорошо,  что  я  так  им  и сказал,  что не  мог  ты, простая душа,
дезинформировать. Если бы,  сказал я, пастух что-нибудь видел  -- не стал бы
юлить... Знал я, знал заранее, что покрыть тебя нужно!.. Поэт-стихотворец!..
Ночами ему не спится! Муза к нему прилетает!..
     Голос председателя гремел весенним громом.
     -- Ну  и  что? --  остановился  он  напротив пастуха.  --  И как  ты  с
пришельцами общался? Стишата свои небось читал? Пастух молчал.
     --  Ну,  скажи,   скажи,  друг   любезный.  Мне-то  скажи,  --   пыхтел
председатель трубкой.
     -- Хорошо общался, -- ответил пастух. -- Вежливо. Сказал, что хозяйство
наше передовое.
     -- Ага, -- прервал его  председатель.  --  Говори-балакай. Так я тебе и
поверил... Я тебе не звездная разведка и не космометеопрогноз!
     Он махнул рукой:
     --  Ладно,  иди. Жду  от  тебя  к Октябрьским  праздникам  оду в  честь
передовиков. Вон  как люди-то работают! У соседей, смотришь, и  там химия, и
тут речку отравили. А у нас -- и чистота, и хозяйство с прибылью!
     -- Да, округу нашу вы бережете! За то любим и ценим, -- сказал пастух.
     --   Ладно,  говори-балакай,  стихотворец!  --  зашумел   председатель,
улыбаясь. --  О черт, пора трубку  выбить!  Заходи  просто  так, скучаю  без
тебя!..
     По дороге домой пастух перебирал в памяти  детали разговора. Смотри-ка,
доискалась  космическая  разведка  --  не прошло  и  года! Но  председатель,
спасибо ему, выручил. Словно сердцем почувствовал, что ничего важного пастух
не сообщил  бы косморазведчикам. Не рассказывать  же было  про встречу с Яа.
Про  их  ночную  прогулку:  беседу  у  берез,  про  молоко.  Тут  бы  и  сам
председатель  его  не поддержал. "Как  Яа? Какая Яа?.. Мало тебе  красавиц в
колхозе? До сих пор холостым ходишь. Вон, например, секретарша у меня -- чем
не  невеста?  С высшим филологическим образованием. И компьютер  освоила.  И
машину водит... Свободный художник!"
     Трудно даже представить шквал его ругательств...
     Иногда пастуху казалось, что случившееся той летней ночью было не с ним
вовсе,  а пригрезилось.  Но ведь совсем не обман -- маленькая звездочка, что
мерцает на  лоскутке  живой  переливчатой  материи. Он положил  эти памятные
вещицы на  стол  в тесноватой  комнатке на чердаке, где  зимой читал долгими
часами и писал стихи. Пастух в последнее время все чаще вспоминал  Яа, и ему
казалось,  что  серебристая   девушка  с  далекой  планеты  была  не   очень
счастливой. Он думал даже, что  она была, как и он, совсем-совсем одинока. А
одинокий человек на  чужой планете должен осознавать себя в тысячу раз более
одиноким,  и  только  если  понять это,  можно  понять и  его. Наверное,  он
немножко  понял  Яа,  хотя  тогда  тем  более  странно,  что  она  ушла,  не
попрощавшись.  Ведь  если  ты  понял  кого-то,  он  должен  обязательно  это
почувствовать. Обидно,  что очень часто мы не понимаем даже тех, кто рядом с
нами,  даже  близких.   Смотрим  и   не  видим,  считаем,  что  все   у  них
презамечательно, и скупимся всякий раз на ободряющее, доброе слово, а людям,
оказывается, плохо  и  одиноко, и для  поддержки им нужно совсем немножко --
одно сердечное словечко. Но где, где оно?..
     Стыдно  признаться  даже  себе  самому,   но   порой   пастух  мысленно
разговаривал с Яа:  то жаловался  на  коровьи хворобы, то рассказывал, какой
красивой выдалась в этом  году осень и какую изумительную  паутину выткали в
лесу  работяги-пауки,   то  сообщал,  что  в  газетах  информируют  о  новых
космических рейсах в  пределах нашей Галактики... Пока нашей, Яа...  Хотя --
пока или не пока -- он ведь даже не знает, откуда Яа...
     Пастух усмехнулся. Расскажи  он  подобное председателю,  тот  наверняка
сказал бы:  "Пойди-ка, друг любезный, хорошенько выспись. Работать, работать
надо, а не витать в облаках..."
     Дома пастух повозился с часок в  огороде,  потом поднялся в комнату под
крышей. Лоскуток бирюзовой материи переливался все также весело, точно живая
морская волна, а вот звездочка... звездочка погасла. Она смотрела на пастуха
как ослепший глаз.

         "Одумайся, Яа!"
     Махолет  поднялся с госпитальной аэроплощадки и взял курс на гряду Улу.
Собственно, слово "махолет" осталось в обороте с тех давних времен,  когда и
хлеб  был   хлебом,  то   есть  когда  его   выпекали  и  подавали  на  стол
подрумяненным,  с  душистой  розовой  мякотью, а  не загоняли  концентрат  в
малюсенький тюбик, которого с лихвой хватало на неделю.
     Так и махолет  был лишен теперь каких бы то  ни было лопастей, крыльев,
стабилизатора. Это был комфортабельный обтекаемый катер, формой напоминавший
чуть  вытянутую   сливу  и  окрашенный   так  же,   как  обычная   слива,  в
серебристо-пепельный цвет.
     Но Яа любила махолеты. И такие небольшие, прогулочные, на каком  летела
сейчас к  гряде Улу. И  крейсерские, которые  брали по пятьсот пассажиров. В
последнее  время  их  стали  делать  более  тихоходными.   В   полете  можно
рассмотреть землю -- реки, горы, поля, и даже  услышать гул  двигателей: его
усилили по просьбе  пассажиров,  чтобы иллюзия полета и возможных опасностей
была   полнее.  Кроме  того,   авиапассажирам  раздавались  всеми  позабытые
замороженные фрукты в хрустящих стаканчиках и цветочные леденцы на палочках.
Дети  ради этого  просились в  воздушные рейсы, топая  ногами на родителей и
одурманенно сверкая звездочками, готовые на все.
     Пилот махолета, на котором вылетела Яа, оказался далеко не молодым. Его
черные  волосы  стали  почти  полностью  голубыми,  лицо  бороздили морщины,
серебристая кожа выцвела, посерела. Но он  оставался по-юношески подтянутым,
темно-фиолетовые глаза смотрели озорно. Вел он махолет мастерски,  и  Яа, не
отрываясь, смотрела сквозь прозрачное днище на проплывавшую внизу землю. Чем
дальше на юг уносил их махолет, тем насыщеннее красками становилась она. Вот
проплыли гигантские поляны оргусов -- необычных цветов, растущих лишь здесь.
Их бутоны были ничем не примечательны на вид, но  когда оргусы распускались,
то   сорванным  цветком  можно   было  легко  закрыть  все  лицо.   Лепестки
переливались, искрились, словно изваянные из горного стекла, хотя были очень
нежны и каждый оргус жил лишь один день.
     Много раз Яа видела эту картину, но восхищалась ею и теперь, хотя вдруг
ясно  ощутила  всю   ее  экзотичность,  которая,  продлись  зрелище  дольше,
наверное, надоела бы. Но ведь не случайно оргусы отцветают быстро!
     Цветочный  оазис сменила сплошная --  от горизонта до горизонта -- зона
лесов. Привольной  синей лентой  они, казалось, опоясали всю землю,  навевая
покой и умиротворенность.
     Полет увлек Яа.
     "Эх,  Ион,   Ион!  Друг,   спаситель!"  --  по-доброму  вспоминала  она
руководителя. Яа сразу разгадала потаенный смысл затеи с ее отправкой в Улу.
Ион  хотел, чтобы в дороге  и  там,  среди  горных  отрогов, возле  быстрых,
норовистых горных речушек  и водопадов, пронзительной ночной тишины, она еще
раз оценила красоту, единственность и неповторимость  родной планеты.  Земля
лечит. Не  с тех ли  стародавних  времен, когда  к ране  прикладывали землю,
сохранилось это выражение?
     Ион надеялся, что  в Улу Яа отрешится от  пережитого,  успокоится, ведь
никакого психологического  шока, как показали исследования, не  было.  Кроме
того,  понимала   Яа,  ему  не   хотелось,  чтобы  перипетии  с  его  личной
профессиональной судьбой лишний раз волновали ее.
     Что  же до Иэрга, то, если вдуматься,  у Яа, пожалуй, не было оснований
считать  его поведение  из рук  вон выходящим. Ведь  это  она  не  выполнила
задание в космической экспедиции, она приняла сан звездной  немой и  сейчас,
бросая вызов согражданам,  добровольно  обрекает себя  на дальнейшую немоту.
Как  должен поступить он? Ведь контакт с отверженной упрямицей мог повредить
удачно начавшейся карьере. И потом, может быть, своим резким неприятием Иэрг
просто  подталкивал  ее  к операции,  чтобы  она стала как  все?  Как знать?
Наверное, не все так просто. Надо ли спешить его осуждать? Хотя прозревающим
сердцем Яа  чувствовала: Иэрг больше думает не о ней, а о себе. Разве это не
предательство?
     Ее размышления  прервал пилот. Увидев, что Яа задумалась,  он тронул ее
за локоть и глазами указал направо. Внизу в глубокой котловине лежало озеро,
совершенно круглое, как  если бы один великан обвел гигантским циркулем круг
в горных кряжах,  а другой не менее великий великан  аккуратно  выбил  среди
громад круглейшую из самых круглых лунок. Но двум педантам-великанам, видно,
и  этого  показалось  мало  --  они  разбросали  по  дну семена удивительных
растений и только  потом накачали из глубоких  недр чистейшую воду. Растения
прижились,  размножились,  и теперь  озеро  виделось  при  пролете  над  ним
подсвеченным изнутри пунцово-фиолетовым фонарем. Название озера --  Сиэн-мэ,
что значит "Вечная загадка". Нигде на планете не было фиолетовых озер, и все
попытки раскрыть его тайну были пока безуспешными.
     Вскоре горная гряда стала сходить на нет, местность  становилась  более
лесистой  --  показалась  Дин-бэн, Большая  дорога.  О ней знал  каждый. Она
опоясывала планету  гигантским обручем с севера на юг, тогда как Дин-бэн-два
проходила с востока на запад. Трассы то  бежали широкой лентой среди полей и
лесов, то уходили  в тоннели, то выбегали к морям,  где их продолжением были
скоростные  паромы.  Особенно впечатляли  участки  дороги, один  из  которых
видели сейчас пилот и Яа. Дин-бэн взметнулась среди сопок  на высоких сваях,
укрытая от непогоды прозрачной сферической крышей. Пилот и Яа различали, как
молниями сновали  навстречу друг  другу  белые, серебристые  и синие машины,
управляемые  системами,  которые  даже на  самой большой  скорости исключали
аварию, а разреженный воздух  в тоннелях позволял выжать максимум. Дин-бэн и
Дин-бэн-два были главными и любимыми магистралями планеты. У тех, кто улетал
в космические экспедиции,  была  в ходу  присказка:  "Быстрей бы на  Дин..."
Пилот взглянул на нее:
     --  Я  вижу,  вам  понравилось  путешествие.  Уверен,  Улу вас  тоже не
разочарует.  Я преклоняюсь перед  вкусом Иона. По  мне для  отдыха нет места
лучше, чем Улу. Конечно, для тех, кто не помешан на  исследованиях глубинных
морских впадин. Да  и  полет на другие звезды, хоть  на саму  "Зеллу",  тоже
хуже...
     Он не знал, что у "Зеллы" погибли ее отец и мать. Она улыбнулась.
     -- Вы знаете,  Яа, -- застенчиво мигнул звездочкой пилот, -- я украдкой
наблюдал за вами... У вас удивительная  улыбка. Я встречаю такие все реже...
Не  знаю,  как  это  передать.  Она  идет  изнутри, это не маска, не  пустая
любезность... Вас поразила немота, а я  вам завидую... И потом, вы спокойны,
хотя должны  быть  как на иголках,  ведь  вы как бы вне общества... Я говорю
понятно? Яа кивнула и коснулась ладошкой его руки.
     -- О, нам пора садиться, -- сказал  пилот. Махолет мягко приземлился на
площадке   среди    небольшой   горной   долины.   Их   поджидал   один   из
смельчаков-зоологов, друзей Иона.
     -- Ион передал мне, что желательно вас не тревожить, -- сказал он после
знакомства. --  Мы приготовили уютный домик на краю  лагеря, у горной тропы.
Вам  никто  не  будет  докучать.  Живите,  сколько  душе  угодно.  Там  есть
прекрасная стена "Пятнашки". Наверное, Ион рассказывал?..
     Пешком они дошли до ее нового жилища. Пилот и ученый попрощались с ней,
выразив надежду, что она не станет затворницей.
     "Какие все-таки  другие люди  вдали от центров! -- думала  Яа. --  Этот
периферийный  пилот!  Этот  зоолог! Они видят  меня,  а не мои  функции. Они
говорят  то,  что  думают,  а  не  то,  что умно  и беспрекословно... Ум так
скучен..."
     Она приняла освежающий душ, подкрепилась порцией редчайшего  деликатеса
-- цветочной пыльцы, настоянной на соке горной оливы, и прилегла отдохнуть.
     Когда Яа  проснулась,  надвигались  сумерки. Она немножко  понежилась в
постели, а затем вдруг почувствовала жгучее желание поиграть в "Пятнашки".
     Стена  помещалась  в пристройке к дому, в строении, которое своим видом
напоминало большой стеклянный короб, а не шар, как  было принято на планете.
Собственно, название "стена" не являлось точным. Это скорее была лестница  с
убегающими вверх  широкими  ступенями. Но это  были не  обычные  ступени,  а
своего рода клавиши. Вертикальные же ребра ступеней представляли собой экран
-- они изготовлялись из специального флюоресцирующего стеклопластика. Вверху
лестницы  помещалось устройство, которое улавливало  и конденсировало особые
лучи Большого светила.
     Суть игры заключалась в том, что, ступая с клавиши на  клавишу, человек
постепенно   добивался   от   "стены"    музыкального   звучания,    которое
сопровождалось радужной  игрой  цвета на экранах. В мерцании  огней  человек
словно  становился  частью цветомузыкальной  какофонии. Секрет  заключался в
том, что  "стена" загадочным  образом  отражала в музыке душевное  состояние
человека.
     "Пятнашки"  любили все  -- и взрослые, и,  конечно, дети.  В  последнее
время на игру поднялся настоящий "бум", словно у людей было все и не хватало
именно этого...
     Сначала Яа с  осторожностью ступала по клавишам нижнего регистра. Потом
ее потянуло выше. Крепнувшая, плывущая мелодия зазвучала  высоко и  грустно.
На нее откликнулись зеленый  и желтый цвета экрана во  всех оттенках, иногда
примешивался  фиолетовый.  В  бликах  света  Яа  металась  по  клавишам  как
желто-зеленый лучик или трепетный зеленый росток,  росток с  другой планеты.
Если  бы  сейчас  Ион  или  его  друзья увидели Яа, они были  бы удивлены  и
мелодией, необычно напевной, и гаммой пульсирующего  света. Ион заметил бы и
изменения  в лице девушки --  черты его стали задумчивее, мягче. Но  Яа была
обращена  внутрь  себя и, конечно, никому бы  не призналась,  что  думает  о
далеком простом и бесхитростном человеке, пасущем коров у реки.
     Когда игра усладила, но и утомила  Яа, она остановилась, вышла на улицу
и ступила на  горную тропу, находясь еще  во власти игры. И  стена не  могла
успокоиться, затухая, вспыхивала то зелеными, то желтыми всполохами.
     Наступил вечер, но темнота  пока не сгустилась, воздух был чист и свеж.
Тропа,  то ныряя  вниз,  то поднимаясь,  шла  вдоль горного склона,  а слева
журчал  прячущийся в камнях ручей.  За  поворотом  взору открылась среди гор
живописная долина. Ручей тут  обернулся  крохотным озером. Озеро было сверху
ярко освещено. На водопой пришли клетчатый длинношеий кежер, который, сделав
глоток  воды, поднимал маленькую голову на шее-кране  и  смешно вертел ею из
стороны в  сторону,  пять или шесть  пушистых,  розовых и быстроногих зомов,
которые то и дело норовили боднуть друг друга маленькими синими рожками и не
стеснялись задираться  к  кежеру.  Эти мне зомы! Им  все  нипочем! Не  сразу
заметила Яа маленькую длиннохвостую и остроносую алису, которая устроилась в
ногах у кежера,  время  от времени  бросая осуждающий взгляд -на  шаловливых
зомов. Но  откуда свет7 Серебрилась вода, каждый камешек  на  дне
был как на ладони.
     Ах, вот что) Это зоологи использовали дедовский способ -- светильник на
воздушном  шаре.  И,  конечно,  Яа  не  знала,  что звери долго  привыкали к
освещению,  побаивались: кто же опустил с неба ночное светило? Потом  оно им
даже  понравилось,  а  красавец кежер  всегда  чувствовал  близость людей  и
начинал задаваться -- крутил головой и весело фыркал, наклоняясь к воде.
     Яа долго наблюдала за зверями...
     Вернувшись в дом, она не захотела ни читать, ни смотреть живые объемные
картины -- здесь была целая картотека о жизни животных. Ей хотелось спать, и
она заснула  легко и спокойно. Ей приснился сон: она, пастух и мама  пьют из
кринок молоко  под  большим деревом, а отец на зеленом лугу  кнутом  сгоняет
коров.
     Утром  по   видеосвязи   она   соединилась   с   зоологами  и  запиской
поблагодарила их  за уют, вкусные гостинцы и великолепное зрелище у водепоя.
Она извинилась, что не сможет пока  навещать их. Ну  что же, ответил старший
зоолог, нет так нет, отдыхайте...
     После завтрака Яа ушла в горы, а затем, вернувшись, немного  поиграла в
"Пятнашки"  и снова отправилась в горы, и так повторялось пять раз на дню. К
вечеру девушка бывала совершенно утомленной, и никто не смог бы сказать, что
она отдыхает, оградив себя от беспокойств.
     Прошло несколько дней, и  при очередной связи зоологи заметили ей, что,
очевидно, она чересчур увлекается игрой "Пятнашки", почти не отдыхает,  хотя
выражение их лиц говорило: она просто измождена!
     Спустя  несколько дней Яа выглядела чуть посвежее, и ученые пошутили --
замечания мужчин иногда все же действуют. Яа улыбнулась...
     Минуло много дней. Как-то забавный маленький кибер притащил ей письмо и
не отдавал, пока Яа не сыграла на стене мелодию модного танца. Видно, кибера
науськали  зоологи.   Тявкнув  "спасибо"  металлическим  голосом  на  старом
звуковом языке, он убежал.
     Письмо  было  от  Иэрга. "Мне грустно сознавать, что ты безответственно
относишься к идее нашего брачного союза, когда-то одобренной нами обоими. Но
я все еще жду и надеюсь, у нас прекрасная  программа на  будущее -- я  вновь
проверил ее на машине. Одумайся, Яа! Очень прошу тебя".
     Письмо на этом не кончалось,  может быть, дальше  были новости из жизни
Центра, но Яа не захотела продолжить  чтение. У нее другая программа, пусть,
возможно, и не такая прекрасная. Всезнающий кибер скорее всего назвал  бы ее
полным сумасбродством... Однажды вечером зоологи вызвали ее на связь.
     -- Милая Яа,  -- просил старший. -- С вами жаждет  побеседовать Ион. Не
заглянете ли к нам?
     О, как она соскучилась  по Иону! У  нее сердце  рвалось вон, когда была
нажата кнопка связи и на экране появилось объемное изображение  улыбающегося
Иона, немножко постаревшего за это, видно, нелегкое для него время.
     -- Яа, девочка  моя,  страшно  рад тебя видеть!  Кажется,  прошла целая
вечность. Вижу, горный воздух тебе на пользу. А почему я не замечаю блокнота
для записей? Или  ты собираешься только слушать? Или в Улу  ты позабыла  обо
всем на свете?
     -- Нет, -- сказала Яа, точно боясь своего голоса, зазвучавшего на людях
впервые. --  Блокнот  не  понадобится.  Я  страшно соскучилась за  вами и...
говорю об этом в полный голос.
     Ион сжал руками перильца кресла. На лбу выступили капельки пота.
     --  Как? --  недоуменно  мигнул он звездочкой. --  Невероятно, что  это
удалось!  Я предполагал... Но в такие короткие сроки...  Эх,  сердце, глупое
сердце!.. Яа, девочка моя!

         Даже если река подо льдом
     -- Венька,  а  Венька!  -- позвал  зачитавшегося  мальчишку пастух.  --
Отвлекись!.. Дров принести надо. Сходи, пока картошку чищу.
     Венька без всякой  охоты  оторвал глаза  от книги, поправил очки и лишь
потом вышел из-за стола, снял с вешалки шапку, нахлобучил на голову.
     --  Смотри,  какой  герой! Кожух,  кожух надень!  --  крикнул вслед ему
пастух.
     -- Надену, -- буркнул Венька.
     На   крыльце  остановился,   застегнул  пуговицы   --  к   ночи  крепко
подмораживало.
     Звезды  проступали  ясно.  Одни  казались  очень далекими, другие  были
ближе, одни мерцали ярким  желтым светом, другие светили блекло, а некоторые
ты видел  будто через  запотевшее  красноватое стекло.  Венька давно заметил
это,  правда,   пастух   подсказал.   Но   только   сегодня,   штудируя  том
астрономической энциклопедии на букву М,  он  узнал,  что секрет ясности или
неясности ночных светил во многом объясняется наличием межзвездной пыли.
     Мальчишки  в  их классе  считают,  что пыль  -- это  ерунда, давно пора
соорудить  космический пылесос и раз и навсегда  покончить  со всякой пылью.
Хм, не так это просто, хотя в межзвездном газе пыли всего лишь один процент.
Процент-то  процент,  но она  поглощает свет,  и поэтому мы почти не видим в
направлении на Млечный  Путь тех звезд, которые расположены  довольно близко
-- в  каких-то 3 -- 4 тысячах световых  лет  от нас. Да  и зачем,  рассуждал
теперь  Венька, пыль эту сосать? Проку-то много  ли! И,  опять же, нарушение
естественной гармонии.
     Сзади Веньку шибануло дверью.
     -- О, -- раздался  голос пастуха. -- Давно не виделись! Я уж думал,  на
тебя волки напали, помочь решил им твои косточки обглодать, а ты жив-здоров.
Ничто тебя не берет!
     -- Звезды, -- указал Венька  на небо.  -- Млечный Путь.  И пыли сегодня
мало.
     -- Да, Млечный Путь, -- согласился пастух. -- И погода не пыльная.
     -- Все бы тебе, пастух, шутить, -- обиделся Венька.
     -- А как же!.. Скажи  лучше, дрова  где?  Кто картошку  жареную на сале
заказывал?
     Венька,  вздохнув, спустился с  крыльца и побрел к сараю. Дров он решил
набрать побольше, складывал их на руки, но как только поленница вырастала до
подбородка,  строение  рушилось  словно  карточный   домик.  Наконец  Венька
выстроил более-менее приличную  поленницу.  Надо идти,  иначе пастух оставит
его без картошки или заставит декламировать стихи жившего чуть не триста лет
назад  поэта  Тредиаковского. А  у  того лексика  -- язык сломать  можно! Но
пастух любит старинные стихи, а больше других -- Пушкина. Веньке Пушкин тоже
очень нравится, однако предвидеть космическую эру  он все же не смог. Пастух
на это говорит, что космос -- дело астрономии  и других наук, дело же поэзии
-- душа, чей космос вечен, бесконечен и безмерен.
     Венька  поскользнулся, дрова  посыпались вниз.  Венька нагнулся,  чтобы
собрать  их, а тут соскочили очки,  и он стал шарить  руками по заиндевевшей
дорожке. Вот они) Хорошо, уцелели. Собрал дрова,  поднялся на крыльцо, ногой
открыл дверь.
     -- Ну,  как там Млечный  Путь? --  спросил его пастух, когда он вошел в
комнату. -- Бежит?
     -- Бежит, -- веселее сказал  Венька - -- уже пахло жареной картошкой  и
очки на месте,  скоро можно продолжить чтение. Они  подбросили в печку дров,
Венька взглянул на пастуха.
     -- Хочу спросить, -- начал с обычного захода.
     -- Ну, ну, давай, не стесняйся.
     --  Ты  только не  обижайся,  пастух,  но мы сегодня спорили  о  тебе в
классе.  Этот  рыжий Игорь все шумел, как  пустое ведро:  нашли мне поэта --
пастуха нашего! Да  он стихи  свои  из всеми забытых книг сдирает! А  сам --
деревенщина,  коровам  хвосты  крутит...  Кое-кто   его  поддержал.  Почему,
дескать, если он поэт,  то все в деревне да в деревне. Поле, речка,  лес. Ни
поездок, ни путешествий. И так всю жизнь...
     Пастух улыбнулся синими своими глазами.
     -- Эх, Игорь, Игорь.  Добрая  ему  корова Ласка молоко дает,  а  сам он
почему-то зол да и, наверное, не  очень  умен...  Уж если поэт --  так сразу
небожитель? Или по крайней мере столичный житель. Знаешь, как Пушкин писал?
     Пока  не  требует  поэта К  священной  жертве Аполлон,  То  среди  всех
презренных света, Быть может, всех презренней он.
     Поэзия, Венька, это не слова и строчки,  а состояние души, ее озарение,
которое иногда  дает  возможность  проникнуть глубоко  в  сердце  и  помыслы
человека. Только  оно  и может  оживить  слова. И  от географии поэзия  мало
зависит. Ей нужны мир, человек, мир человека, человек в мире, а это везде. И
в  городе,  и  в селе, и в  космосе.  Везде, где люди. Красивые слова каждый
знает,  хотя  всякое  слово  красиво.  Рифмовать  научили даже  ЭВМ.  А  вот
поэтическая строка -- редкость... Ой, Венька, кажется, картошка горит!
     Но  картошка не  подгорела, она удалась на  славу. Когда сели  за стол,
Венька взял из тарелки соленый огурец и сказал:
     -- Хочу спросить.
     -- Ну-ну, давай.
     --  Недавно я прочитал твои новые стихи. Два  особенно запомнились. Про
планету, где  леса  сини, реки  серебристы, дома круглы  как шары, где  люди
безъязыки, а  дети  не  смеются. И  про девушку  Яа,  чья походка легка, как
дуновение  ветерка.  Она  хочет  петь,  а  не  может,  хочет  любить,  а  не
разрешается. Ты назвал стихи  фантастическими... Мне кажется, пастух, что ты
был на этой планете, а Яа -- никакая не выдумка. Ты очень лукавый, я знаю...
     -- Хм,  -- сказал пастух.  --  Конечно, я был на той планете,  и  Яа --
совсем не выдумка. Я был везде и видел все, о чем пишу.
     Пастух был  серьезен. Только  с Венькой  он  мог быть  таким,  а обычно
оставался, как был,  пастух пастухом -- молчаливым, красивым, молодым. Вдруг
он вскричал:
     --  Эх,  Венька,  я  совсем забыл  про  кислое  молоко. Недавно вычитал
дедовский рецепт -- соленые огурцы в кислом молоке. Ну-ка, давай в погреб!
     Они  прошли  в сени. Пастух поднял  крышку  погреба, Венька по лестнице
соскользнул  вниз и,  пока искал банку  с  молоком, чуть не расколол одну из
соседних. Она звонко звякнула.
     -- Надо гостей ждать, -- заметил наверху пастух. Вернулись за стол.
     -- Хочу спросить, -- начал Венька.
     -- Ну-ну,  --  сказал пастух.  -- Дай только  блюдо сооружу. Он нарезал
соленые огурцы в большую тарелку  с кислым молоком.  Зачерпнули  деревянными
ложками.
     -- Да-а, -- сказал пастух. -- Ничего!
     -- Вкуснятина! -- причмокнул Венька.
     -- Так что ты хотел спросить?
     --  Я  про  черную дыру, --  чуть не поперхнулся  Венька. -- Понимаешь,
пастух,  я читаю об этом где только  можно,  но не могу толком  представить.
Закрою  глаза, но никак  не вижу, какая она.  Вроде ясно, что дыра эта может
появиться  в  результате сильнейшего  сжатия какой-то массы. При  этом  поле
тяготения  вырастает  так,  что  не  выпускает  ни  свет,  ни  любое  другое
излучение,  ни сигнал, ни  тело. Что-то вроде огромной всасывающей воронки в
бездне  космоса.  Это  представляю...  Но  дальше-то  что? Что с  той сжатой
массой? Ведь была звезда или планета.  Может быть, даже с  людьми? Страх!  И
особенно страшно, что  если попадешь в такой колодец,  будь ты хоть на самом
наилучшем корабле, назад не вернешься!
     Пастух не сразу ответил.
     -- Да, чудеса... А видишь, Венька, ничто нас так не страшит, как уход в
безвестность, в никуда. Однако  стоит представить, что встретишься в  черной
дыре с  живым  существом,  хоть  с собачонкой звездной, уже не  так страшно.
Нужно,  чтобы  кто-то рядом был, пока живешь.  Так  устроен человек. К добру
тянется, к общению, одному ему никак...
     -- Наверное, -- согласился Венька.
     В этот момент они услышали стук в дверь.
     -- Кто бы? -- спросил пастух.
     --   За  мной,  видимо,  брата  послали.  Десять  скоро.  Пастух  пошел
открывать. Распахнув дверь, впотьмах не сразу узнал гостя. Рука нашла кнопку
выключателя, вспыхнул свет.
     -- Яа?.. Боже мой, ты совсем налегке! В такой мороз! Ты не замерзла?
     --  Ты забыл, что  у меня костюм  с подогревом, -- сказала Яа по-русски
красивым мелодичным голосом.
     -- Заходи же, быстрее! -- Пастух даже не удивился. -- Заходи!.. Венька,
Яа вернулась! Я же говорил, кто-то придет!
     Венька оторопело смотрел на девушку в легком облегающем  фигуру голубом
костюме. Как можно вернуться из стихотворения? Да еще в таком  виде? Это все
равно что из черной дыры.
     -- Венька, мигом чашку для чая!
     -- Ты обещал порыбачить, -- вдруг сказала Яа, точно тот давний разговор
состоялся вчера. -- А река подо льдом. Я видела.
     -- Мы устроим подледный лов. Это ничуть не хуже!.. Но при чем рыбалка?!
Главное -- ты вернулась! Я знал... Я так ждал тебя!..
     Вот и все. Они встретились. А разве могло  быть  иначе,  ведь они очень
этого хотели.



     Фантастический рассказ..
     Из журнала "Юный Техник".
      OCR Schreibikus ([email protected])



         1. Ожидание.
     На прогулочной площадке детского сада к  вечеру поубавилось маленького,
непоседливого  народа.  Детей  бойко  разбирали  родители; хотя  сад  и  был
"пятидневка", почти никто не выдерживал полную неделю. Скучали.
     Вот  и  Димку  бабушка забрала. За Толькой  приходит папа. Саша  тяжело
вздыхает.  Он  готов  отдать  свои  лучшие  игрушки,  только  бы мама пришла
поскорей.
     Ах,  эти встречи детей и  родителей!  В эти  минуты ясно видны незримые
мосты между маленьким  и большим сердцем. Все неприятности  дня рядом с этой
встречей  выглядят  для  родителей  комариными  укусами:   личико  ребятенка
излучает высший восторг, ласковый свет и чистую радость.
     И  трудно им  заметить, что рядом стоят другие дети, с другими глазами.
Тоскливыми, печальными, ждущими своей встречи. Но выпадают они им пореже. Не
поровну. Выходит разбаланс.  Тут уж как кому на роду написано. Как будто две
футбольные команды. Одна -- заведомых счастливчиков-победителей. И другая --
проигравших.
     В этой невеселой  команде и был Саша Шамаев -- черноглазый,  задумчивый
пятилетка на пятидневке.
     Вообще-то он  уже привык, не  переживает. Уж тем более не  завидует. Но
иногда подкатит... Тогда  он  отойдет в укромный  уголок за беседкой и  тихо
поплачет.  Понюхает мамин платок. Вытрет им  слезы, и вроде полегче  станет.
Идет отбывать пятидневку дальше.
     Когда же мама придет? Почему задерживается? Он с таким  трудом  добился
обещания, что  она заберет его на день раньше, и вот до сих пор нет и нет. А
почему, Сашка, конечно, не знал.
     Тяжело одной  растить ребенка. Сашка  в то утро как с цепи сорвался  --
ревет  и  ревет. Пришлось соврать, что заберет.  Хотя знала, не придет. Ведь
две работы.  Машинисткой  днем,  а  вечером  --  уборщицей.  Пока  все этажи
вымоешь, домой придешь и сразу спать.

         2. За оградой
     Воспитательница  Раиса  Михайловна  целый  день  говорила по  телефону.
Видно, у нее были какие-то важные дела. Жизнь была посвободнее, чем  обычно,
и Сашка даже  не заметил, как оказался  за оградой  родного детсада. Калитка
открыта, манит,  зовет. Это  здесь,  на "площадке молодняка",  все  знакомо,
облазено, проползано, а там неизвестное, интересное.
     Сад  находился  на  окраине. Асфальтовые щупальца города-гиганта еще не
дотянулись до  этих мест,  еще  не покрыли  своим наждачным, твердым  плащом
землю. Лебеда,  крапива, репейник  росли  густо, высоко,  как дремучий лес в
сказках.  За этим  лесом  проходила  автострада.  С голодным  ревом  по  ней
проносились разномастные, разноцветные машины с черными клубящимися хвостами
от выхлопных газов.
     Саша  вышагивал  по  узенькой  тропинке,  стараясь не  окрапивиться, не
уколоться среди пышных растений. Хотелось поближе посмотреть на чернохвостых
машинодраконов.  Неожиданно  переменился ветер.  До  автострады  было  всего
ничего, когда волна  бензина, выхлопных  газов, пыли окутала его с  головой.
Саша даже присел на корточки и обхватил голову руками, чтобы не задохнуться.
     Тут-то  он  и  увидел  в  зарослях крапивы  небольшой газетный сверток.
Бумага пожелтела под дождем и солнцем, растрепалась. Сверток лежал кряжисто,
непоколебимо.  В нем явно было  что-то весомое.  Кусок  газеты с одного бока
трепал ветер.
     Саша  осторожно  потянул находку к  себе. И  вдруг --  укус.  Ой, ожгла
крапива! Да больно как. Пока тер,  дул  и  чесал ужаленное запястье, заметил
палочку. С ее помощью он и извлек из кусачей крапивы странный предмет.

         3. Голоса
     Он был похож на кубик Рубика. Весь в разноцветных квадратных кнопках. И
в  то же  время  напоминал маленький  магнитофончик,  которые большие ребята
носят на груди и слушают  в  наушниках. Однажды,  когда Саша гулял во дворе,
высокий  парень  дал  ему  послушать.  Там  была   музыка.  Сашка  замер  от
удовольствия.  Потом парень снял с его головы маленькие тепленькие наушники.
Спросил,  подмигивая:   "Хорошая   штука?"  --   "Ага",--  отозвался   Саша.
"Подрастешь -- достанешь. Плейер называется".
     Эта  коробочка была похожа на плейер. Но меньше,  ярче,  цветее.  И  не
такая  уж тяжелая.  Спокойно  помещалась в карманы  детской  курточки. Можно
спрятать, чтобы тетя Рая не отобрала.
     Нажимать  или  не  нажимать? Саша вспомнил, как  парень включал музыку.
Поколебавшись, он тоже надавил красную пуговку-кнопку.
     -- Здравствуй, мой хороший,-- отчетливо раздался мамин голос.
     От  удивления  Саша чуть  не выронил  находку  из рук.  Если бы это был
чей-то другой голос, он бы выронил. Но мамин не мог.
     -- Ты меня прости,-- продолжал плейер,--  так случилось, но  я не смогу
тебя забрать сегодня. Много дел. Не успею. Потерпи до завтра.
     -- А ты кто? -- растерянно спросил Сашка.
     --  Устройство: корректор-выправитель судеб отдельных индивидуумов. Так
сразу тебе и  не  понять. Проще  говоря, помогаю маленьким  детям,  когда им
совсем  грустно.  Настраиваюсь  на  их  желания и материализуюсь  во  всякие
предметы и явления.
     -- А тебя у меня не отнимут?
     -- Если ты меня  спрячешь в карман, то  никто не узнает,  что  я у тебя
есть.  Давай-ка прячь  меня в карман и беги в свою группу, Раиса  Михайловна
тебя обыскалась. Хочет тебя наказать. Ишь разошлась! Обещает и ремнем!
     --  Слушай, голос, а ты  не волк из сказки про семерых козлят? Тот тоже
говорил голосом мамы-козы, а потом съел всех козлят.
     -- Саша, а ты сообразительный, наблюдательный мальчик!
     -- Нет, не очень,  я скорее  пугливый.  Страшно  мне стало. Вон ты  как
говоришь маминым голосом и словами. Еще меня будешь ругать за что-нибудь!
     -- Не трусь! Это я в роль вошел. Ну, в образ мамы. Я же слышу, как тебя
тетя Рая костит почем зря. Мне,  как  матери, это обидно. Подожди-ка,  у нее
настроение  изменилось.  Теперь  она  молит бога,  чтобы  ты  отыскался.  Ты
потерялся в ее дежурство, значит, ей отвечать. Сейчас  она только и мечтает,
чтобы ты объявился. Наказывать не будет. Можно спокойно выходить.

         4. Превращения
     Думать долго нечего. Похоже, коробочка, говорит правильно. Саша положил
ее в карман и побежал на зов тети Раи. Ее  фигура в белом распахнутом халате
металась  на  другом конце  крапивно-репейной  "тайги".  "Шамаев,  голубчик,
откликнись. Ау-у-у!"
     Встреча была бурной. Большие, сильные руки схватили, подняли, прижали к
груди...
     Следующим утром Саша первым делом проверил,  на месте ли необыкновенная
находка. Все было в порядке. Целехонькая  лежала в кармане.  После  завтрака
ребята разбрелись играть.
     Закадычный приятель Саши непоседливый Сережка Дубов, с которым они были
в ссоре, первым позвал его  играть в "пожарников". Сказать нет,  не объяснив
почему,  было бы  нехорошо. Тем  более  что  Серега первым  преодолел  себя,
подошел...
     -- Вот гляди, чего нашел.
     -- Что это?
     -- Голоса разные, как в магнитофоне.
     -- Дай поиграть.
     Саша, поколебавшись, медленно протянул коробочку другу. Тот повертел ее
в  руках. Сказал разочарованно: "Вот если бы это был пистолет". Ткнул в одну
из  желтых кнопок. И вдруг коробочка  окуталась теплым белым дымком, а когда
дым рассеялся,  в руках у Сереги был игрушечный  пугач, о котором  он только
что мечтал.  Озираясь по сторонам, приятели  отбежали  в  дальний угол,  где
никого не было. И вместе нажали на курок.
     Звук выстрела напугал  ребят. Мимо сада проезжала машина, так что вроде
бы никто больше  ничего не слышал. Только маленький Миша Лыков в этот момент
заплакал. Тут же они подумали, что попались с поличным. Но Раиса  Михайловна
была занята. Разговаривала с подружкой и отвлеклась только на миг.
     -- Саша, Сережа!
     Ребята так и замерли. Неужели все-таки услышала?
     -- Подойдите к Мишеньке, успокойте его.
     От сердца отлегло. Это пожалуйста. Утешить  Мишу было непросто. Обычные
средства  не  помогали.  Решили показать пистолет.  Плач продолжался,  но на
полтона  ниже. А вот  и протянулись  ручонки. Скрепя сердце,  отдали.  Мишка
случайно нажал на голубоватую  кнопку на пистолете. Снова появился  дым, и в
руках  у Мишки был уже не  пугач, а  примитивный  плюшевый  заяц с  голубыми
глазами.
     --  Мой заяц! -- счастливо  воскликнул  Мишка и  прижал  игрушку к себе
обеими руками. Рев прекратился.
     -- Дети, обедать. Быстренько  руки мыть,-- тут  же раздался озабоченный
голос воспитательницы.
     Обед развел всех по разным сто
     лам. Мишка  зажал  зайца между ног, в руке  --  ложка, в  другой  хлеб.
Толком есть-то  не умеет. Наверное,  думал Саша,  суп льется  вниз, заливает
чистую "шкурку" и на ней появляются и расплываются суповые пятна...

         5. Обратно
     Саша и Сергей думали, как вернуть чудесную вещь, но в тихий час подойти
к  Мишке  было невозможно: Раиса  Михайловна не уходила  из  спальни. Решили
после  полдника.  Но  только ребята съели булочку  с молоком,  как  за Мишей
пришла бабушка, да еще принесла  ему красное яблоко. Он так обрадовался, что
заяц тут же был брошен.
     Даже поверхностный осмотр показал, что чудесная вещь в заячьей оболочке
и в самом деле основательно залита супом, соусом от подливки и даже молоком.
Но  гораздо  больше  беспокоило  другое:  как  вернуть, превратить  зайца  в
первоначальную  коробочку с кнопками? От расстройства Саша стукнул по синему
пятну плюшевой  игрушки:  "Эх,  такую штуку загубили". И в этот самый момент
заяц покрылся дымком, а когда дым  рассеялся, в руках Саши был пугач. Он его
внимательно  осмотрел.  Количество маленьких  цветных пятнышек на  пистолете
было такое же, как на  кубике.  И на  зайце были  пятнышки!.. Возвращение  в
исходную форму произошло через тот же синий цвет. Случайно открыв это,  Саша
вспомнил, что при пистолетном превращении Сергей нажимал на желтый  цвет. Он
попробовал. Все  подтвердилось. Окутав его руки легким дымным  "полотенцем",
необыкновенная  вещь предстала в своем первоначальном  виде. Значит, находка
могла превращаться в то, что ты пожелаешь!
     Восторг  открытия был омрачен. За  Серегой  пришли. И он, забыв все  на
свете, бросился в папины объятия. Но огорчиться толком Саша не успел. За ним
тоже пришли. Долгожданная  мама. Он со всех  ног  бросился  к  ней. Взлетел.
Обхватил шею руками.
     --  Здравствуй,  мой  славный!--сказала  мама.--Не  плачь,  пожалуйста.
Извини, что  я  не могла тебя забрать, как обещала.  Ну  ничего, скоро у нас
будут перемены. Вот придешь домой, увидишь.

         6. "Волга"
     Дома действительно  ждал сюрприз. На  диване сидел дядя  средних лет  с
пушистыми усами и прической ежиком. Саша тут же кое-что смекнул.
     -- А я знаю, кто ты такой, дядя.
     -- Кто? -- удивленным голосом спросил гость.
     -- Мамин друг.
     -- Правильно.  А зовут  меня  Николай Петрович.  Можно  дядя Коля.  Как
поживаешь, Саша!
     -- Ничего,-- ответил Сашка.-- Вот смотри, какая у меня штука есть!
     --  Кубик Рубина,-- сказал Николай Петрович.-- Я его  не  могу собрать.
Пойдем-ка лучше с тобой погуляем, пока мама нам ужин готовит.
     Они вышли на улицу. Николай Петрович в задумчивости крутил кубик, думая
о чем-то своем,  далеком. Конечно,  так продолжалось недолго.  Чудесная вещь
сработала, окутала мужчину  и мальчика дымом-туманом. Когда же он рассеялся,
рядом с  тротуаром на  проезжей части  стояла  новенькая сверкающая легковая
машина "Волга". Видимо, о ней мечтал Николай Петрович. В дверцу машины  были
воткнуты серебристые ключи.
     -- Царский подарок,-- сказал Николай Петрович,-- как  в  фантастике или
сказке. Только подумал, раз и на Кавказ! Ну что, попробуем проехать?
     Машина  завелась  легко, плавно  набрала ход.  Сделала кружок почета  с
ветерком по ближайшим улицам  и переулкам. Саше хотелось, чтобы  его увидели
Серега, Миша,  тетя  Рая. Вот какой у  него почти  папа с  почти машиной. Но
разглядеть счастливого мальчика  было невозможно. Он утонул  в мягком заднем
сиденье. Из окошка торчал один хохолок. На переднем сиденье Николай Петрович
не разрешил: "Не положено детям впереди, ГАИ остановит".
     Машину припарковали у подъезда. Счастливые побежали на ужин.

         7. Поворот
     За празднично накрытым столом Николай Петрович объявил:
     -- Сегодня чудесный  день! Во-первых,  теперь мы всегда будем вместе. А
во-вторых, Александр, ты оказался владельцем просто замечательной игрушки.
     Саша сказал:
     -- Дядя Коля, можно я принесу свою игрушку сюда, домой.
     -- Ха-ха-ха, она такая "легкая",  малыш,  что  ты ее можешь принести  и
показать маме?
     -- Не  успел  радующийся дядя Коля прожевать  кусочек  мяса,  как  Саша
вернулся и  положил кубик на стол между  сахарницей  и сковородой  с жареной
картошкой. Николай  Петрович побледнел. Вскочил,  подбежал  к  окну,  и  тут
только до него дошел окончательный смысл возвращения кубика домой.
     Мама  все еще  ничего  не  понимала. Недоумевающе  смотрела на то,  что
происходит. Молчание нарушил Саша.
     -- Мама, помнишь, ты мне обещала котеночка достать живого, да все никак
случая подходящего не было. Вот сейчас случай представится. Смотри!
     Он нажал на кнопку. Снова появился  легкий  дымок, как от сигареты, что
закурил  удрученный  Николай Петрович, и на  столе завозился  очаровательный
дымчатый, полосатенький котенок. Он замяукал, выгибая спинку.
     Теперь изумилась мама:
     -- Это что такое? Кто тебе разрешил принести кота в этой коробке?! Да и
как ты его туда запихал? Что за фокусы?

         8. Котеночек
     Саша смотрел  исподлобья.  Он прижимал котенка к себе, всем своим видом
показывая, что  не  отдаст  и пяди хвоста своей реализовавшейся мечты, пусть
так неудачно, пусть вразрез с пожеланиями взрослых.  Николай Петрович горячо
шептал что-то маме на ухо. Изредка до Саши доносилось:
     -- Садовый участок... Дом с флигелем... Машина... Мама постепенно стала
что-то понимать. Кажется,  соглашалась.  И  вот  двое взрослых требовательно
потянулись к дымчатому Сашиному сокровищу, явно собираясь его отобрать.
     То  ли  испуганный  их  видом мальчик придавил  хвост  котенку,  то  ли
сработали  какие-то  неизвестные  законы,  управляющие  работой таинственной
находки,  но   болезненное   мяуканье  перешло   в   человеческий  голос   с
металлическими нотками:
     -- Не трогайте мальчика! Аллергии на шерсть животных у него нет и у вас
тоже.  Дружба   с  меньшими  братьями  делает  детей  добрыми,  отзывчивыми,
терпимыми.
     --  Да  кто же  ты  такой,  оборотень, чтобы  нам, людям, указывать? --
растерянно, но вместе с тем и возмущенно сказал Николай Петрович.
     -- В некотором смысле вы правы,--  сказал  котенок,-- я -- оборотень. А
если точнее, то корректор-выправитель  неблагополучных  человеческих  судеб.
Высокоразвитая цивилизация решила помочь менее высокоразвитой.  Создан новый
тип  "зерен"  разумного,  доброго,  вечного  --  как говорят ваши  классики,
самонаводящиеся, самонастраивающиеся системы. Они разбросаны  по всей Земле.
Я одна из таких систем,  нацеленная на помощь не  очень  счастливым детям. Я
реагирую на помыслы и поступки. Если  маленькое существо нуждается в помощи,
я автоматически  включаюсь.  Вот  и сейчас ребенок  нуждается в  помощи. Вас
обоих нужно
     поставить на место!
     И после этих слов котенок  стал наливаться, расти  и менять окраску. На
узенькой  площадке  кухни  вдруг  возник  уссурийский  тигр  с  желто-черной
полосатой  шкурой и голодным взглядом. Он оскалился, обнажив сахарные клыки,
и зарычал.
     Взрослые замерли. Саше  тоже стало не  по  себе,  потому  что  он вдруг
оказался  верхом  на тигре и  судорожно вцепился в  его уши.  Видимо, хищная
оболочка  чудесного   аппарата   уловила  испуг   ребенка  и   снова  плавно
превратилась в котенка. Невинного, слабенького, нежного.
     Николай Петрович начал нервно чихать. Из  маминых глаз хлынули горячие,
крупные слезы.
     -- Сашенька, мое солнышко, что это за эксперименты? Мне страшно!
     Саша  не выдержал. Он бросился к маме на шею, стал обнимать, целовать и
лепетать все то, что лежало на душе:
     -- Котеночек, превращалка, пугач, заяц, "Волга", тигр -- добрый. Ничего
плохого не сделали мне, а только хорошее. Мамочка, не выгоняй котика!
     Это  был решающий аргумент. Взрослые, посмотрев друг на друга, без слов
согласно кивнули головами.

         9. Ночь
     Саша  спал  вместе  с  котенком.  Оба свернулись  клубочком.  Клубок  в
клубочке. Ночью мама с Николаем  Петровичем несколько раз подходили к ним на
цыпочках.  Но  всякий  раз  в  невинном  мурлыканье  им,  видимо,  слышались
отдаленные страшные раскаты тигриного рыка.
     Мама жалостливо смотрела на сына, а Николай Петрович жарко шептал ей на
ухо:
     --   Ну,  почему  ребенку   такое  счастье.  Он  и  не  знает,  как  им
распорядиться. Мы-то знаем лучше.
     А  Саше тем временем снился  грустный сон. Он увидел  маму с  огромными
сумками,  а рядом с ней дядю Колю. Вместо  того чтобы  помочь, он размахивал
руками и возмущался. Он требовал отобрать у Саши его необыкновенную вещь, но
мама решительно качала головой.
     Утром, когда  Саша проснулся, шел дождь. Комната,  где жили мать и сын,
находилась на  последнем этаже  пятиэтажного  блочного  дома, сделанного  на
скорую руку, впопыхах.  Жильцы мечтали о капитальном ремонте. Особенно ждали
его те, кто жил  на последних этажах. Крыша протекала. Потолок был в потеках
и пятнах.
     Во  сне  Саша  случайно  превратил  котенка  в его  исходную  форму  --
разноцветный кубик -- и теперь задумчиво крутил его в руках.
     --  А может  ли  кубик превратиться  в  хороший дом?..-- вслух  подумал
малыш.

         10. Цель
     Неожиданно внимание Саши стал привлекать спор,  становившийся все более
громким. Спор шел за шкафом, который делил комнату на две половинки.
     -- Жаль, что  ты воспитала  такого  своенравного, эгоистического  сына,
который не думает об окружающих,-- сказал Николай Петрович.
     -- Какой есть! А не нравится, можешь уходить!
     Послышались громкие шаги. Потом хлопнула дверь.
     Через пять минут Саша услышал глухие мамины  рыдания. Так обычно  было,
когда она плакала в подушку.
     Босиком, в трусах  и майке он прибежал,  стал утешать,  гладить волосы,
целовать  в мокрые от слез  глаза.  Но это мало помогало. Чем же утешить? Он
побежал назад, к своему кубику, и  задумался. А затем  нажал красную кнопку,
но вместо  задуманного  исполнения  желания  раздался низкий гипнотизирующий
голос, похожий на голос мудрого удава Као из мультфильма про Маугли.
     --  Подумай  хорошенько,  дружок, прежде  чем  переведешь меня  в новую
оболочку. Это будет последнее превращение. Ты навсегда потеряешь меня.
     Саша послушно подумал. После этого вновь нажал  красную  кнопку. Тумана
никакого на этот раз не было. Чудесная вещь на глазах размякла, растеклась в
небольшую лужицу, которая быстро испарилась.
     Саша  терпеливо  ждал.  Превращалка  не обманула.  Через  десять  минут
раздался звонок. С гулко бьющимся сердцем Саша прислушался. Вот мама встала.
Дверь  обычно  шла  открывать  именно  она.  Саша  был  маленький  и не  мог
дотянуться  до  замка.  Она   долго  возилась.  Саша  не  выдержал,  выбежал
посмотреть. Когда она открыла, на пороге стоял дядя Коля. Но какой-то новый,
совсем другой. Он весь светился добротой и виноватостью. В руках у него были
цветы, сумки с продуктами и игрушками.
     -- Я  должен сказать,-- начал он,-- что  был не прав. Только  я  вышел,
меня как молнией  ударила мысль об этом.  Как же я  буду без тебя, без Саши?
Чем ближе я к вам подходил, тем мне было легче, лучше...

         x x x
     Саша стал счастливым. Каждый вечер за  ним в детский сад приходит папа.
А на вопрос Сережки Дубова, где твоя превращалка, он кивал на папу Николая и
с улыбкой говорил:
     -- Вон она!



     Фантастический рассказ.
     Из журнала "Юный Техник".
     OCR Schreibikus ([email protected])


     Холодным октябрьским вечером, закончив работу, Сэм Вудфорд быстро шел к
дому,  оставляя  за собой густой шлейф  табачного дыма.  В  бодрящем воздухе
сверкали  уличные  фонари,  и  ветер  гонял  по  мостовой  сухие  листья.  В
предвкушении приятного спокойного вечера Сэм еще больше ускорил шаг.
     Вдруг на  дорогу выскочило  глазастое чудище и  закричало  мальчишеским
голосом:
     -- Конфеты, мистер!  Конфеты или жизнь! Сэм  попытался сделать вид, что
очень напуган, и вынул изо рта трубку.
     -- Ну, ты меня испугал! Ты ведь монстр с третьей луны Юпитера, так?
     -- Не бойтесь, мистер Вудфорд,  это я, Джо,-- ответило чудовище, снимая
с  головы  длинноносую зубастую  маску,  под  которой  оказалось улыбающееся
мальчишеское лицо, усыпанное веснушками.
     -- Вот это да! -- сказал Сэм, разыгрывая удивление.-- У меня
     нет с собой сладостей, Джо, но ты обязательно заходи к нам, да не один,
а с друзьями, сегодня  вечером. Думаю,  миссис Вудфорд приготовит что-нибудь
особенное.
     -- О! -- обрадовался Джо.-- Обязательно. До вечера, мистер Вудфорд!
     Посмеиваясь,  Сэм  посмотрел  вслед  убегающему  мальчишке  и  двинулся
дальше. "Может быть, вечер вовсе не будет  таким уж спокойным. В такой вечер
по улицам бродят гоблины, а эльфы и феи и прочие сказочные существа звонят в
двери и требуют гостинцев",-- подумал он и еще раз усмехнулся.
     Высоко в небе сверкнул метеорит. Или ведьма на горящем помеле? А может,
корабль пришельцев  из  другого  мира?  Или какой-нибудь  огненный  призрак,
воскресший накануне традиционного праздника  с карнавалом, где каждый  может
вообразить себя  кем  угодно. Правда,  обычно наряжаются только мальчишки  и
девчонки...
     Он поспешил домой, где жена уже  ждала его с приготовленным ужином. Они
поели, и Сэм решил посидеть с  газетой в  своем  любимом кресле в  гостиной.
Нашествие ребятни  начнется  позже,  так что еще  есть  время  отдохнуть.  В
комнате было тепло, стены дома надежно отгораживали холодную ночь за окнами,
и  Сэм  почувствовал,  как  постепенно  им  овладевает  состояние  сонливого
благодушия.
     Но тут позвонили в дверь.
     Резкий звук звонка напрочь прогнал сон, и Сэм Вудфорд расстроился из-за
того,  что  ему  неожиданно помешали. Он  закрыл глаза и  пошуршал  газетой,
словно  надеялся, что  этот  ритуал заставит звонок  замолчать. Не  чувствуя
никакого желания вставать, он пошевелил пальцами ног в мягких шлепанцах.
     Из  кухни доносился шум  льющейся  воды и звяканье тарелок. Сэм  открыл
глаза  и  попытался  сосредоточиться  на  недочитанной  статье  о  последних
достижениях  национальной программы  исследования  космоса,  но мысли упорно
возвращались к незваному визитеру за дверью. Невольно он затаил дыхание.
     В дверь снова позвонили.
     -- Кора!  -- крикнул  он.--  Кто-то пришел.  На кухне еще раз  звякнули
тарелки.
     -- Открой  сам, пожалуйста, Сэм. Я  тут  занята. "Вряд ли  это  дети,--
подумал Сэм.-- Еще рано, всего четверть седьмого. Хотя, может  быть, это уже
пришел  Джо,  переполненный  мальчишеским энтузиазмом  и не понимая,  что  у
старшего  поколения есть  дела поважнее,  чем  бегать и  открывать  дверь  в
неурочное время".
     Опять зазвенел звонок, на этот раз более настойчиво.
     -- Сэм! -- крикнула из кухни жена.
     -- Иду, иду. Сейчас открою.
     Он вздохнул, отбросил газету, с неохотой поднялся из  мягкого кресла и,
пройдя через гостиную в прихожую, рывком открыл дверь.  На пороге, моргая от
неожиданно  яркого  света,  падающего  из  дверного  проема,  стоял  молодой
человек. По крайней мере лет
     на двенадцать старше Джо, короткая стрижка, костюм, чем-то напоминающий
одежду елизаветинских времен, неуверенная улыбка на лице.
     -- Здравствуйте,--  произнес  он  звонко.-- Я  марсианин.  Сэм  немного
подумал и спросил:
     -- Не слишком ли вам много лет для этого? Молодой человек смутился.
     -- Марсиане  бывают разных  возрастов. До ста шестидесяти лет бывают. А
мне тридцать.
     -- Я имею в виду,--  терпеливо  объяснил Сэм,-- что вы, по-моему, вышли
из возраста, когда играют в карнавальные игры.
     -- Игры? -- гость удивленно нахмурился.-- Может быть, вы не поняли? Я с
Марса!
     --  Ну,  разумеется,--  ответил Сэм.--  А я  с  планеты  Венера.  Лучше
побыстрее говорите, что вам надо, и я пойду дочитывать газету.
     --  Вы мне  не верите?! --  с удивлением и  болью  в  голосе воскликнул
молодой человек.
     -- Да куда уж там! -- Сэм думал о своем удобном кресле и,  мечтая снова
в нем оказаться, старался  разговаривать  доброжелательным тоном.--  Я очень
ценю  шутки,  особенно  в карнавальную  ночь,  но что-то  вы  не  похожи  на
человека, который  просто ради шутки будет бегать от дома к дому и звонить в
двери. Вы что, швабры продаете? Или журналы?
     -- Ничего я не продаю,-- с  отчаянием произнес  гость.--  Я прилетел  в
ракете  с  Марса.  Ракета сгорела в вашей  атмосфере. Я сам  едва  спасся  и
спустился на парашюте недалеко отсюда. Выбрал ваш дом наугад и позвонил.
     -- На Марсе, конечно, тоже есть дверные звонки?
     --  Конечно.  Двери-то  у нас  есть.  Почему  же  у нас не  должно быть
звонков?
     Сэм покачал головой.
     --  Неубедительно,  парень.  Ты  газеты  читаешь?  Наши  автоматические
станции передали, что климат на Марсе здорово отличается от земного. Если бы
там были обитатели -- а их там нет,-- то они бы тоже от нас отличались. А ты
больше похож на землянина, чем  я.  Кроме  того, ты слишком  хорошо говоришь
по-английски.
     -- Но  я говорю по-марсиански,-- ответил молодой  человек с отчаянием в
голосе.-- Только говорю мысленно, и вы меня понимаете.
     --  И  что  это  все  всегда  прикидываются,  будто  они  с  Марса?  --
раздраженно  поинтересовался Сэм.--  Почему  бы для  разнообразия не выбрать
Венеру?
     -- Ха! -- молодой  человек уверенно отмахнулся рукой.--  Все знают, что
на Венере нет жизни.
     -- Ну  хорошо, ты  марсианин,-- сказал  Сэм, пожимая  плечами.--  Добро
пожаловать  на Землю.  А  сейчас, если ты не  возражаешь... Молодой  человек
внезапно забеспокоился.
     -- Я только сейчас подумал... А что, если мне никто не поверит? Я  ведь
не  могу доказать,  что я  с  другой планеты. Все доказательства  остались в
ракете.
     --  Просто  придется  подождать,  пока  за  тобой  не  прилетит  другая
ракета,-- ответил Сэм.-- Или жди,  когда земляне запустят  на  Марс свою.  А
пока ты запросто сойдешь за... одного из нас,-- добавил он, усмехнувшись.
     -- Спасибо за совет,-- ответил гость удрученно.-- Большое спасибо.
     --  Да не за что,-- добродушно  сказал  Сэм.-- Можешь попробовать вон в
том крайнем  доме. Феллоу  помешан на летающих тарелках.  Это  будет хорошая
шутка!
     Молодой человек кивнул неуверенно и сошел с крыльца в темноту.
     -- Никак не ожидал такого приема,-- печально произнес он.
     -- Ничего, привыкнешь,-- ответил Сэм ему вслед, закрыл дверь и вздохнул
с   облегчением.   Потом  невольно  улыбнулся.  Может  быть,  не   следовало
разговаривать с ним так строго: в конце концов, эта ночь и предназначена для
подобных  розыгрышей. Он  пожал  плечами, уселся в  свое любимое кресло  и с
удовлетворением развернул газету.
     --  Кто там был, дорогой? -- поинтересовалась Кора, входя  в комнату.--
Надеюсь, это не дети? У меня еще не готово угощение.
     --  Какой-то  парень  прикидывается  марсианином,--   ответил  Сэм,  не
поднимая глаз.
     -- Тебе нужно было меня позвать,-- заинтересовалась  Кора.--  Я никогда
не видела марсиан.
     -- И никто  их  не видел. Потому что их нет.  И  кроме того, костюм его
отнюдь не  говорил о  богатстве  воображения: ни  тебе щупалец, ни  страшных
глазищ, ни смертоносного лучемета...
     --  Сэм,--  произнесла Кора  задумчиво.-- Представляешь,  как  было  бы
забавно, если бы кто-нибудь с другой  планеты действительно прилетел, а  ему
бы никто не поверил?
     Сэм усмехнулся.
     -- Опять фантастику читала? -- добродушно-ироничным тоном спросил он.
     -- Каюсь, виновата,--  со смехом признала Кора и, вздохнув, добавила.--
Ладно, снова пойду на кухню.
     Сэм Вудфорд уселся поудобнее и положил  ноги  на скамейку с подушечкой.
Из кухни снова донесся привычный шум воды и звон посуды.
     Он дочитал статью об освоении космоса и удовлетворенно кивнул. Все идет
хорошо. Когда-нибудь действительно долетят до  Венеры и Марса и  разберутся,
как там на самом деле. Ну а потом появятся торговые ракеты, пассажирские...
     Он откинулся назад, прикрыл глаза и стал мечтать.
     Путешествия на другие планеты... Это  будет  замечательно.  Он бы много
дал,  чтобы  оказаться  пассажиром на  одной  из  ракет.  Сэму  не  хотелось
признавать этого  даже перед  Корой,  которая понимала  его лучше, чем  были
способны понимать  другие земляне,  но иногда так  мучила  тоска  по  родным
местам...
     Было бы неплохо снова повидать Венеру!

Популярность: 3, Last-modified: Thu, 12 Sep 2002 11:14:33 GmT