-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Тень императора". М., "Детская литература", 1967.
OCR & spellcheck by HarryFan, 4 October 2000
-----------------------------------------------------------------------
Было около одиннадцати часов утра. Я просматривал у себя дома расчеты
ребят из нашего проектно-конструкторского бюро. Вдруг что-то мелькнуло у
меня позади. Я заметил это в зеркале для бритья и оглянулся. На тахте у
стены возникло нечто призрачное и прозрачное, напоминавшее огромный
мыльный пузырь.
Оно мерцало и вытягивалось, приобретая формы сидевшего на тахте
человека. Он был мутный снаружи и пустой внутри, как куклы на выставке
чехословацкого стекла. Узорный рисунок ковра на стене проступал сквозь
него, металлически поблескивая на месте уплотнявшегося лица.
Я разинул рот и застыл.
Стекловидный человек на тахте уплотнялся и темнел, окрашиваясь
почему-то в защитный цвет. Лицо и руки обретали оттенки человеческой кожи.
Рыжевато блеснули волосы. Только ноги по-прежнему оставались прозрачными.
В этот момент заглянувшая в комнату черная кошка Клякса буквально
прошла сквозь них и остановилась, так и не выйдя из заколдованной зоны.
Человек на тахте, не двигаясь, с ужасом посмотрел на меня. Именно ужас и
мольбу прочитал я в его еще не живом, не человеческом взоре. Но я понял
или меня принудили понять.
- Пшла! - взвизгнул я.
Клякса шарахнулась, вспрыгнув на подоконник. Человек вздохнул. Я
явственно услышал вздох облегчения и радости, словно вздыхающий только что
избежал смертельной опасности. Это был уже не призрак, не стеклянный
фантом, а реальный человек, живой с головы до ног, полностью утративший
свою диковинную прозрачность. Он выглядел тридцатилетним, моим ровесником,
атлетическим красивым парнем с очень правильными чертами лица, какие
встречаешь обычно на рекламных рисунках в американских журналах. Только
одет он был очень странно: в нелепую, травянистого цвета куртку и штаны,
сужающиеся у колен и обтягивающие икры. Вероятно, так одели бы
красноармейца в каком-нибудь голливудском боевике из жизни советских
комиссаров.
- Если бы ты не прогнал это животное, - сказал он, - могла произойти
катастрофа. Распад материи.
Он говорил по-русски чисто и правильно, тщательно выговаривая слова,
как знающий язык иностранец. На лбу у него поблескивал такой же странный,
как и его костюм, сетчатый металлический обруч. Он то исчезал, то
появлялся снова, отражая перебегавшие по нему искорки света.
- Трудно предвидеть подобные случаи даже при абсолютной точности
наводки, - продолжал он, как бы разговаривая сам с собой. - Воздушное
пространство казалось совершенно свободным.
Я молчал, пытаясь сообразить, что же, в сущности, произошло.
Галлюцинация? Но я был психически здоров, никогда не страдал
галлюцинациями, да и в человеке напротив не было ничего иллюзорного. Может
быть, сон? Но я не спал и не дремал, и все вокруг не походило на сон.
Материализация человека из ничего, из света, из воздуха? Невозможно.
Наваждение? Мистика. Чушь!
На секунду мне стало страшно.
- Ты боишься меня? - спросил гость.
Я только пожевал губами: голоса не было.
- Столкновение с непознаваемым, удивление, страх, - задумчиво продолжал
он, - все это мешает общению. Я сниму лишнее.
Он медленно провел рукой в воздухе, и мой страх исчез. Удивление тоже.
Я смотрел на него только с пытливым любопытством.
- Кто вы? - наконец вырвалось у меня. - Каким образом вы возникли?
- Почему "вы"? Ведь я один. У нас так не говорят.
- Где это "у вас"? Ты откуда?
- Из седьмой формации. - Он улыбнулся. - Непонятно?
- Непонятно.
- Хочешь проще? Изволь: из будущего. Из будущего этой планеты.
Я молча поискал глазами вокруг него.
- Что ты ищешь?
- Машину времени.
Он засмеялся. Звонко, по-детски, как смеются у нас на земле.
- Нет никакой машины. Все осталось там. Огромный комплекс аппаратуры.
Очень сложной. Даже громоздкой, излишне громоздкой, как говорят наши
ученые. Но мы только начинаем преодолевать время. Только первые шаги и
гигантские трудности. Мне пришлось преодолеть четыреста танов. Думаешь,
это легко?
- А что такое тан? - спросил я робко.
- Единица сопротивления времени.
Я все еще плохо понимал его. Необычность случившегося подавляла. Мне
хотелось задать тысячу вопросов, но я не мог задать ни одного. Они
буквально толпились в сознании, создавая суматоху и давку. Наконец
вырвался один, далеко не самый нужный.
- У вас по-русски говорят?
- Нет. Я изучил ваш язык перед опытом.
- В каком веке?
Он улыбнулся моему нетерпению и не без лукавства даже помедлил с
ответом. Он знал, чем поразить меня, этот молодой человек из неведомых
временных далей.
- По-вашему? В двадцать четвертом.
- А по-вашему? - чуть не закричал я, вспомнив заинтриговавшую меня
"седьмую формацию".
- У нас другая система отсчета, - сказал он.
- Формации?
- Да. Мы считаем формации в развитии коммунистического общества. По
тому основному, самому главному, что отличает их. Единый язык, новая
психика, отмирание государства, переделка планеты...
- А седьмая? - перебил я.
- Время. Мы учимся управлять временем, как одной из форм движения
материи.
Я с трудом проглотил слюну, слова застревали в горле. Только мысль тупо
долбила мозг: "Неужели все это возможно?" Реальность с трудом постижимого
чуда требовала ясности размышлений. А ясности не было. Я машинально
скользнул взглядом по комнате: все было на своих местах. Все, как прежде.
Только у меня на диване сидело Чудо.
Вот оно встало, потянулось, присело, выбросило и опустило руки,
точь-в-точь как я, делающий разминку под радиомузыку; зевнуло совсем
по-человечески и подошло к окну. Испуганная Клякса фыркнула и скрылась под
столом.
- Смешной зверек, - сказал человек из будущего, - никогда таких не
видел. Даже в зоариях.
- Разве у вас нет кошек? - удивился я.
- У нас вообще нет домашних животных.
- И собак?
Он промолчал, глядя на улицу, а его далекий мир вдруг показался мне
чуточку обедненным. Ни пушистой Кляксы, ни разговорчивого попугая Мишки,
ни барбоса Тимура у меня в том мире бы не было. Малость скучновато.
- Почему дома напротив стоят рядом, как стена? - вдруг спросил он.
- Улица, - сказал я.
- А за домами?
- Тоже улица.
- У нас дома в лесу... - проговорил он задумчиво. - Есть города,
плавающие в океане. Есть летающие... Но улиц нет.
Он все еще смотрел в окно.
- Маленькие - это автомобили, а большие - автобусы? - спросил он, не
оборачиваясь. - Я знаю о них. И движение одноярусное, - усмехнулся он.
- А у вас многоярусное?
- Мы отказались от него лет двести тому назад. Передвигаемся в каплях.
Я не понял.
- Их прозвали так из-за капельной формы. Впрочем, она меняется в
зависимости от движения, горизонтального или вертикального. Их очень
много. Они висят в воздухе в ожидании седоков. Правильно я говорю?
Теперь я улыбнулся снисходительно и тут же представил себе лес, полный
цветных воздушных шаров. Красиво? Не знаю. Что-то вроде парка культуры или
ярмарки в пригороде.
Он улыбнулся, видимо уловив мою мысль.
- Они прозрачны, почти невидимы, - пояснил он. - Подзываются и
управляются мысленным приказанием. Гравитация, - прибавил он, обернувшись.
- А у вас еще не освоили воздуха?
- Почему? - обиделся я за свой век. - У нас и самолеты есть и
вертолеты.
- Самолеты... - о чем-то вспомнив, повторил он, - знаю. Они прилетают
звеньями. По ночам. А как вы затемняетесь?
Я опять ничего не понял.
- Зачем?
- Освещенное окно может быть ориентиром для воздушных бомбардировщиков.
- Ты перепутал время, - засмеялся я. - Война окончилась двадцать лет
назад.
Он побледнел, именно побледнел, как чем-то очень напуганный человек.
- Окончилась... - пробормотал он. - Значит, у вас послевоенный период?
- Именно.
Мне показалось, что он даже зашатался от горя. Оно было написано у него
на лице, видимо не умевшем скрывать эмоций. Потом я услышал шепот:
- Ошибка в наводке... Я так боялся этого. Какие-нибудь пять-шесть танов
- и катастрофа!
- Почему катастрофа? - удивился я. - Ты жив и можешь еще вернуться. Да
разве так важны в этих масштабах какие-нибудь двадцать лет?
- Ты не знаешь, кто я. Я ресурректор.
Для меня это прозвучало столь же бессмысленно, как если бы он сказал:
ретактор, ремиттер или релектор.
- Я воскрешаю образы прошлого. Звуковые совмещаются со зрительными.
Разновидность историографии. - В его голосе звучало почти отчаяние. - Для
этого мне и нужна была ваша последняя война.
- Разве последняя? - обрадовался я.
- К сожалению, последняя. Иначе не пришлось бы лезть в такую
историческую глубь.
Он рассуждал явно эгоистически. Но мне было жаль его, перебравшего или
недобравшего нескольких танов и напрасно проделавшего свой магеллановский
пробег по истории.
Напрасно ли?
Мне пришла в голову одна идея.
- Не огорчайся, - сказал я утешительно, - ты увидишь войну. Ту самую.
Полностью и сейчас. В трех остановках от нас идет двухсерийная кинохроника
"Великая Отечественная война".
Теперь уже он спрашивал робко и уважительно:
- Что значит "в трех остановках"?
- Ну, на автобусе.
- А что такое двухсерийная?
- На три часа удовольствия.
- А кинохроника?
- Тоже воскрешение образов прошлого. И звуковые тоже совмещаются со
зрительными.
Мой век брал реванш.
- Только костюмчик некондиционный, - сказал я, критически осматривая
его "голливудское" одеяние. - Для маскарада разве.
- Что, что? - не понял он.
- Вот что, - уточнил я, доставая из шкафа свои старые сандалии и
джинсы.
- Мы старались в точности воспроизвести вашу военную форму, - пояснил
он, но, встретив мой смеющийся взгляд, понял, что "ресуррекция" не
удалась.
Надо отдать ему справедливость: он не канителился. Свой нелепый костюм
он стянул почти мгновенно, и тот буквально растаял у него между пальцами.
Без костюма он выглядел загорелым штангистом-перворазрядником, облаченным
в загадочную комбинацию из плавок и майки чересчур выразительных, на мой
взгляд, тонов. Ее мы решили оставить: упрятанная до половины в джинсы, она
превращалась в импортную вестсайдку вполне европейской расцветки. Обруч на
голове, с которым он не захотел расстаться, прикрыли вышитой тюбетейкой.
Мой гость из будущего радовался от души, разглядывая себя в зеркале. Я
радовался меньше: эмоции нашего века сдержаннее. Парень, однако, легко мог
сойти за иностранца, побывавшего в магазине сувениров. Оставалось лишь
узнать его имя. Произнесенное с каким-то немыслимым придыханием, гортанно,
оно звучало, как Прэнс или Принс. Я поискал подходящее по созвучию и
сказал:
- Ну, будешь Принцем. А я Олег. Пошли.
Первую трудность удалось преодолеть не без риска: он не умел переходить
улицу. У них, оказывается, не бывает несчастных случаев: все движущееся
обходит и пропускает пешеходов, а правил уличного движения совсем нет. У
нас же его пришлось легонько переводить за руку, как слепого.
К счастью, в автобусе оказалось много свободных мест. Я пропустил его к
окну и сел рядом. Он тут же прильнул к стеклу, чуть не выдавив его: они не
знали стекол - повсюду стекло заменял уплотненный воздух, не пропускавший
пыли и мягко пружинивший, когда вы с ним соприкасались. Не знали они и
денег: мои два пятачка, опущенные в кассу у двери, вызвали у него усмешку.
С такой же усмешкой оглядывал он и пассажиров на остановках, и обгонявшие
нас автомобили.
- Какова максимальная скорость такой машины на открытой дороге? - вдруг
спросил он.
- В час? - переспросил я. - Километров сто двадцать.
Он засмеялся так громко, что впереди оглянулись. Я обиделся.
- А пятьсот лет назад ездили на дровнях и розвальнях, - процедил я
сквозь зубы.
Он принял это как факт, не заметив моего раздражения, и дружелюбно
продолжил:
- Мы говорим о скорости только в локальных поездках - на каплях. На
спидах ее практически не ощущаешь - так она велика.
Я не успел спросить его о "спидах" - меня перебил парень, проходивший к
выходу. Должно быть, он слышал наш разговор и тихо спросил:
- Вы о фантастике? Говорят, журнал такой будет. Не знаете когда?
- Не о фантастике, - сказал я так же тихо, - мы о действительности. Вот
этот товарищ у окна прибыл к нам из будущего. Из двадцать четвертого века.
Парень ошалело посмотрел на меня, потом на Принца и рассердился:
- Я вас по правде спрашиваю, а вы разыгрываете. Дурачков ищешь.
- Почему он не поверил? - спросил Принц.
Я вздохнул.
- Боюсь, что никто не поверит.
Второй опыт мы проделали в фойе кинотеатра. Принц не привлекал особого
внимания. Подумаешь, спортсмен в тюбетейке! Ну, красивый парень, и все.
Только необыкновенная рубашка его вызывала зависть у ребят помоложе.
Здесь же в фойе я нашел знакомых девушек с физфака - синеглазую
сибирячку Галю и ее неизменного адъютанта Риту. У Гали откровенно припухли
веки - плакала.
- Какими судьбами?! - демонстративно обрадовался я.
- Нечего радоваться, - отрезала Рита. - Галка статистику завалила.
Пузаков сегодня не в духе.
- На чем засыпалась?
- Фотоны, - всхлипнула Галка, - распределение Бозе - Эйнштейна.
- Что значит "засыпалась"? - спросил Принц.
Все шло как по рельсам. Он начинал не сговариваясь, и я без улыбки
наставительно пояснил:
- Не сдала экзамена, провалилась. Очень трудная тема.
- Пожалуй, - неожиданно согласился Принц, - для вашего уровня, конечно.
Одни выводы Мак-Лоя о гравитонах - это третья степень запоминаемости.
Только тут его заметили девушки. Не экстравагантная рубашка с
тюбетейкой привлекли их внимание - серьезность тона. А смысла никто не
понял.
- Какой век? - спросил я невинно.
- Лет триста назад, - подумал вслух Принц, - может быть, немного позже.
Мак-Лой работал с Гримальди. Двадцать первый, должно быть.
Я лукаво взглянул на девушек.
- Вы больны? - холодно осведомилась Рита. - Бредите?
- Что значит "бредить"?.. У меня бедный словарь.
- Вы иностранец?
- Ты ошиблась, Риточка, - бесстрастно вмешался я, - это человек из
двадцать четвертого века. Гость из грядущего.
В глазах Риты я не прочел ничего, кроме злости. В словах тоже.
- Я всегда думала, что ты трепло, Олег. Только мы не та аудитория.
Охмуряйте первокурсниц.
- Но ведь это правда, - сказал Принц. - Почему вы не верите? Я могу
рассказать многое о нашем мире.
Он произнес это так задушевно и просто, что Галя, до сих пор почти не
слушавшая, подарила ему долгий и внимательный взгляд. Но Рита похолодела
еще больше.
- Я не интересуюсь детскими сказками. И фантастики не люблю. Играйте с
мальчишками.
В этот момент открыли двери в зрительный зал. Рита, не оглядываясь,
увлекла Галю вперед. Принц кинулся было за ними, но я задержал его:
- Сядем отдельно. Они будут нам мешать, а тебе надо сосредоточиться.
Будет много впечатлений.
Принц с ироническим любопытством разглядывал зал, кресла, экран, но с
первых же кадров фильма замер, чуть сдвинув свой обруч на лбу.
- Мешает? - посочувствовал я.
- Нет, я включил запоминающее устройство. Оно воспроизведет потом все
увиденное.
Мы почти не разговаривали. Он смотрел молча, но так взволнованно и
тревожно, словно происходившее на экране было частью его дела и его жизни.
Он, не стесняясь, вытирал слезы, вскрикивал, радовался и хмурился. Это был
идеальный зритель, о каком только могли мечтать наши кинематографисты.
Зверства гитлеровских убийц вызвали у него приступ удушья; я поддержал
его, испугавшись, что он упадет в обморок, но он слабо улыбнулся и
прошептал:
- Не беспокойся. Сейчас пройдет.
Я то и дело отрывался от экрана, стараясь подстеречь любую его реакцию.
Лицо его искажалось при виде выжженных деревень и разрушенных городов и
словно светилось изнутри, когда на экране возникали счастливые толпы
людей, встречающих советских танкистов. Он три раза коснулся лба: когда
говорил Гитлер, сдавался Паулюс и подписывался акт о безоговорочной
капитуляции Германии. Три раза он что-то повернул или поправил в обруче.
- Зачем? - поинтересовался я.
- Вторичное воспроизведение. Я хочу показать это во всех ракурсах.
Когда кончился фильм, Принц долго сидел, закрыв глаза, и я не утерпел,
чтобы не спросить:
- Ну как, понравилось?
Он вздрогнул.
- Не то слово. Я не каннибал. Но я удовлетворен: я видел последнюю
войну человечества. Я не увидел бы ее так, даже если бы они не ошиблись в
наводке. Что можно увидеть за несколько часов? Какой-нибудь эпизод, не
больше.
Я вспомнил его нелепый костюм и усмехнулся про себя. Он мог ничего не
увидеть, кроме комендантской гауптвахты, куда бы отвел его первый
встречный патруль.
- Теперь я покажу все это у нас, - мечтательно прибавил он.
- Восстановишь фильм?
- Не понимаю.
- Покажешь все это так, как видел на экране.
- Неизмеримо лучше, - улыбнулся он. - Я покажу это так, как оно было в
действительности.
Он опять поднялся надо мной, как джинн из волшебной сказки. Я ощутил
пафос дистанции в четыреста лет. Пропала всякая охота смеяться и шутить.
Выходившая толпа разделила нас. Я потерял его и, уже беспокоясь, сновал
между выходящими, то и дело оглядываясь. Принца не было.
- Разыскиваешь? - Кто-то тронул меня за рукав. - Сбежала твоя
тюбетейка.
Я оглянулся и чуть не сшиб Риту.
- Ты его видела?
- Он с Галкой ушел.
- Как - ушел?
- Как уходят? Рядышком. Я и моргнуть не успела, как они убежали.
Я обомлел.
- Да ты понимаешь, что произошло?! - почти закричал я. - Он же
пропадет! Он же улицу переходить не умеет. Его надо найти, пока не
случилось чего-нибудь.
- Псих! - фыркнула Рита. - Подобрал младенца. У него плечики, кстати,
пошире твоих.
Я даже сплюнул в сердцах. Какой смысл было что-либо объяснять этой
бескрылой девице?
- Куда они могли поехать?
- А я знаю? Куда-нибудь на природу, соловьев слушать. В Нескучный или
на выставку.
Но я уже мчался к автобусу. Два битых часа я колесил по Москве от парка
к парку, расспрашивал десятки гуляющих парочек, но никто не мог сообщить
мне что-либо утешительное о радужной вестсайдке на чугунных плечах. Я
звонил поочередно во все отделения милиции, справлялся у дежурного по
городу - и всюду безрезультатно. Принц исчез, буквально растворился в
сиреневой московской дымке, похищенный сибирячкой с заплаканными глазами,
а может быть, и пропал в непостижимых глубинах времени.
...Оказалось, что не пропал.
Я стоял на знакомом углу и раздумывал, не пойти ли мне пообедать. В
этот момент я и услышал знакомый шепот:
- Подожди меня. Пообедаем вместе.
Я даже оглянулся, убежденный, впрочем, что никого не увижу. Так и
оказалось. Шепот звучал где-то во мне, а я мысленно отвечал:
- Где ты пропадал? Я по всей Москве за тобой гонялся.
- Гуляли.
- Она поверила?
- Не знаю.
- Как ты нашел меня?
- По настройке. Биолокация.
- А где находишься?
- У Курского вокзала. Только я не знаю, что такое вокзал.
- Станция, откуда идут поезда.
- Поезда?
- Ну, спиды. Что-то вроде. В разные города, в разные страны. Понял?
- Почти.
- Тогда спроси, где останавливаются троллейбусы "Б" или "10". Я буду
тебя ждать на площади Маяковского. Найдешь?
- Конечно, по настройке найду. Жди.
Он вышел из троллейбуса, почти не отличимый от других пассажиров, даже
рубашка его словно потускнела и слилась с пейзажем.
- Хорошая девочка, - сказал он без предисловий. - Совсем как наши.
Очень похожа.
Он произнес это печально и тихо, словно вспомнил уже что-то утраченное.
- О чем ты говорил с ней?
- О разном. О городах над морем, о каплях в полете, об утренних зорях
на Венере.
- Ты был на Венере?
- Где я только не был!
- Она смеялась, конечно?
- Нет. Она называла меня сказочником, даже поэтом.
- Значит, все-таки не поверила?
Он не ответил.
В столовой пахло щами и шашлыком. Мест не было. Над столами клубился
дым.
- Странный запах, - сказал Принц, втягивая носом воздух.
- Придется преодолеть, - посочувствовал я. - Впереди еще более трудное
испытание: зеленые щи и биточки по-казацки. Недолгое счастье
путешественника во времени.
Мы пробирались между столиков, как на базаре. Никто не обращал на нас
никакого внимания. Принц сиял. Я знал, что он уже включил запоминающее
устройство, и знал почему. Столовая его покорила.
За столиком Красницкого, моего коллеги из проектного бюро, освободилось
два места. Мы приземлились. Красницкий не проявил при этом ни удивления,
ни радости. Он молча доедал остатки котлет.
- Что это? - спросил Принц, рассматривая его тарелку.
- Почки миньер, соус пикан, - сказал Красницкий. - Фирменное блюдо.
- Я ни одного слова не понял, - признался Принц.
- А что, - осведомился Красницкий, - в Средней Азии это называют иначе?
- Он не из Средней Азии, - сказал я. - Он из двадцать четвертого века.
Красницкий даже не пошевельнулся.
- Визит к питекантропам! - хмыкнул он. - Стоило ли ехать в такую даль,
чтобы полакомиться биточками?
- А что такое биточки? - спросил Принц.
- Натуральный эквивалент олимпийской амброзии. У вас что-нибудь знают
об Олимпе?
- Нет, - сказал Принц.
- Что же вы знаете? - Красницкий спросил с иронией, но Принц сделал
вид, что ее не заметил.
- Многое, - улыбнулся он. - Например, как приготовить напиток, который
заменит мне ваш обед.
Он протянул над бокалом Пальцы, чуть тронул что-то похожее на ручные
часы, и бокал наполнился мутной бесцветной жидкостью. На наших глазах она
загустела и вспенилась.
- Химия или фокус? - спросил Красницкий.
- Пожалуй, химия, - подумав, ответил Принц. - Молекулы агалии и
воздух-катализатор.
- Занятно, - сказал Красницкий и встал. - Может быть, вы умеете и
недуги исцелять? У меня, например, чертовски болит голова.
- Прими пирамидон, - сказал я.
- Не надо, - опять улыбнулся Принц, - у него уже не болит голова.
Красницкий, шагнувший к выходу, остановился.
- Кажется, и вправду не болит. - Он поморгал глазами. - Откуда сие
чудо, Олег?
- Ты знаешь.
- Я знаю только, что у Кио появился соперник.
Принц грустно допивал свою розовую пену.
- И этот не поверил, - вздохнул он.
Я молча пожал плечами.
- Только теперь я понял, - продолжал он, - как легкомысленна была эта
затея... И как мало еще знают о прошлом у нас, в седьмой формации! И как
многим я обязан тебе за этот чудесный день! У меня щемит сердце, когда я
вспоминаю о Гале. Мне было нелегко расстаться с ней, но еще труднее с
тобой. Я надеюсь, что мне позволят вернуться к вам, поэтому вот, возьми...
- Он протянул мне что-то сверкнувшее на свету.
Это был крохотный синий кристалл странной формы, чистый и теплый. Может
быть, его согрело тепло Принца, а может быть, это была его собственная,
скрытая в нем теплота. От этого он казался почти мягким, живым.
- Разве уже пора расставаться. Принц?
- Пора. Я ведь не хозяин своего времени. Меня зовут... Отодвинься, -
прибавил он и странно напрягся, словно уже слышал и ощущал что-то
неслышное и неощутимое для меня.
Я отодвинулся. На миг мне показалось, что его окутал синеватый туман.
Лицо потускнело и стало бесцветным, словно туман растворил и смыл все
краски с кожи, бровей и губ. Только глаза еще светились, и я услышал уже
совсем далекий шепот:
- Жди.
Он стал снова похож на стеклянную куклу и с каждой секундой становился
прозрачнее. Сквозь него уже ясно виднелись герань на подоконнике и
коричневая обивка стула. Столики кругом были пусты, и я не знаю, кто видел
все это, но кто-то определенно видел.
- Мамочки! - взвизгнула подошедшая сзади официантка. - Что это с ним?
У нее дрожали губы.
- Трюк, - сказал я сквозь зубы. - Элементарный эстрадный фокус, - и
прошел мимо растаявшего в воздухе Принца, от которого не осталось даже
тюбетейки.
Мой месячный календарь подходит к концу. Чудес больше нет. О встрече с
Принцем я никому не рассказываю - опыт показал, что так лучше.
А синий кристалл лежит у меня в ящике письменного стола в дерматиновой
коробочке от часов. Он по-прежнему незамутненно чист и сохраняет ту же
знакомую теплоту. Я показывал его многим специалистам - кристаллографам,
оптикам, химикам, но никто не смог определить его вещество и
происхождение. Источник внутренней его теплоты также оставался загадкой.
Мне предлагали лабораторные исследования его физических свойств и
химического состава, но я не рискнул. Кристалл был не мой, а _его_
ориентир.
Иногда я вынимаю его и долго держу в руке, ощущая привычную теплоту, и
порой мне даже кажется, что я вижу самого Принца.
Но я знаю, что это только игра воображения.
Популярность: 2, Last-modified: Wed, 04 Oct 2000 21:45:10 GmT