---------------------------------------------------------------
     © Copyright Кирилл Бенедиктов
     Date: 03 Dec 2002
---------------------------------------------------------------



     Мите и Наташе - за помощь и поддержку - с благодарностью.



     Гомер все не свете
     Легенды знал.
     И все подходящее из старья
     Он, не церемонясь, перенимал.
     Но с блеском -
     И так же делаю я.

     Редьярд Киплинг

     "Казарменные баллады"





     В два часа ночи в дверь позвонили.
     Роман Сергеевич Лопухин  открыл глаза и  несколько  секунд бессмысленно
смотрел  в темноту,  пытаясь понять,  где  находится источник этого мерзкого
дребезжания. Потом он понял и, скинув одеяло на пол, поднялся.
     Со стороны  двери  доносились уже  скрежещущие  металлические  звуки --
видимо, замок пытались открыть отмычкой.  Роман Сергеевич включил в прихожей
свет и откинул задвижку.
     Дверь тотчас же распахнулась, появились высокие черные фигуры,  запахло
кожей,  заскрипели сапоги. Романа  Сергеевича крепко  взяли за локти и  чуть
завернув  их за  спину,  провели  в  гостиную.  Там его  посадили за большой
круглый  стол  (миллион  лет  назад  за этим  столом  собиралась  вся  семья
Лопухиных), двое в  коже  встали  за спиной,  один, очень  высокий, худой  и
бритый,  сел  напротив  и,  глядя безумными  неподвижными  глазами  прямо  в
переносицу Роману Сергеевичу, спросил:
     -- Ну?
     -- Что -- ну? -- сонным голосом сказал Лопухин: сонливость не отпускала
его, несмотря на  страх; казалось, что все происходящее лишь кошмар, который
рассеется, как ему и положено, с первыми солнечными лучами.
     -- Где  эта  вещь ? --  спросил бритый. Говорил он спокойно,  но пальцы
его, длинные и неестественно подвижные, шевелились на столешнице, как черви.
--  Не  заставляйте  нас устраивать  здесь  обыск, переворачивать все  вверх
дном... Отдайте добром, Роман Сергеевич, все равно возьмем...
     -- Что вы имеете в виду? Я не понимаю вас...
     Бритый чуть наклонил голову. Двое за спиной Романа Сергеевича взяли его
железными пальцами за локти и шею и ударили лицом о столешницу.
     -- Я  имею в  виду  ваш  раритет,  Роман Сергеевич... Артефакт...  Вазу
вашу...
     Сонливость,  наконец,  покинула  Лопухина.  Остался  только   животный,
необъяснимый страх -- будто не лысый эмгебешник смотрел  на него через стол,
а какая-то древняя, чудовищная рептилия  -- таких он встречал в Монголии, на
кладбищах динозавров.
     Рука  собеседника потянулась  вперед,  схватила  Романа  Сергеевича  за
подбородок и рванула на себя. Безумные глаза оказались совсем рядом, и в уши
полился странный свистящий шепот, будто зашуршали потревоженные змеи.
     -- Грааль, Роман Сергеевич, отдайте Грааль по-хорошему ...
     И в  этот  миг Лопухин  узнал  его. Вспомнил  костлявый  желтый череп и
остекленевшие глаза,  заброшенный тувинский  дацан, распростертого на камнях
старого ламу  с  расползающимся красным пятном на  белом джау, и понял,  кто
перед  ним.  Он закричал, тонко и громко,  и тот, кто  говорил  с ним,  тоже
понял, что узнан, встал, переломился над столом и ткнул указательным пальцем
Лопухину  куда-то  в  горло.  Роман  Сергеевич  обмяк  на  стуле, глаза  его
закатились. Бритый отряхнул  руки  и,  брезгливо посмотрев на арестованного,
приказал оперативникам:
     - Ищите везде.
     Он прошел в  библиотеку и принялся вынимать  из шкафов книги. Он  делал
это выборочно, без  какой-либо  системы  и  без видимого интереса. Книги  он
просматривал, тряс над столом и бросал на пол. За то время, что оперативники
обыскивали остальную квартиру, он успел перетрясти половину.
     Роман  Сергеевич  очнулся  около  пяти  утра. Голова  разламывалась  от
невыносимой боли, шея горела так, будто Лопухина только что вынули из петли.
"Укол королевской кобры, -- вспомнил Роман Сергеевич. -- Тибетские штучки...
А ведь лама был прав..."
     Заскрипели  сапоги.  Лопухин закрыл  глаза,  но кто-то встал перед ним,
заслонив свет электрической лампочки, проникавший сквозь веки. Голос бритого
чекиста сказал:
     --  Слушай,  ты, недобиток  дворянский...  Или  ты  сейчас  по-хорошему
расскажешь,  где  прячешь  раритет, или из  тебя это вытрясут  во внутренней
тюрьме  в Лефортово  вместе  с  мозгами... По старой дружбе советую:  колись
сейчас.
     Роман Сергеевич медленно покачал  головой --  каждое движение причиняло
новую  боль.  Потом  зажмурился  еще  крепче,  ожидая  удара.  Но  удара  не
последовало, и тогда он заговорил, по-прежнему не разжимая век:
     --  Нет  и  не  было  у  меня этой  чаши, слышишь,  ты,  Хромой Убийца,
Ангра-майнью, Нирах, Эккему-Похититель, Сет-Бабаи, кто еще?
     --  Достаточно, -- усмехнулся  бритый.  --  По-моему, Роман, ты сошел с
ума. От тебя требуется только сказать, куда ты дел раритет. Иначе -- тюрьма,
попадешь  к  нашим  костоломам  --  сто  раз  захочешь  умереть,  прежде чем
дождешься расстрела... Скажи, Роман...
     -- Я честный человек, -- твердо ответил Лопухин. -- Меня оправдают.
     --  Это  ты  мне  рассказываешь?  --   удивился  бритый.  --   Последыш
белогвардейский, эксплуататор  недорезанный, шпион американский  --  да  кто
тебя оправдает? Слушай меня,  Рома, я могу устроить  так, что ты отделаешься
десятью  годами --  это  минимум,  что  тебе полагается  по  совокупности...
Выйдешь -- еще молодым мужиком будешь... Говори, куда ты дел эту вещь?
     -- Я  держал ее в руках три минуты,  --  сказал  Роман Сергеевич. --  И
оставил ее там, где она и была, в дацане...
     -- Зачем ты мне лжешь,  Роман? -- спокойно спросил бритый.- Ты думаешь,
я не понимаю, почему ты так быстро сбежал тогда из Тувы? Почему прятался  от
меня все эти годы? Или, может быть, ты надеялся, что не осталось свидетелей?
Но я говорил с монахом, ты же знаешь, я умею это делать, и он признался, что
отдал вещь тебе. Он отдал вещь тебе, и ты увез ее!
     В его голосе неожиданно появилось нечто вроде обиды.
     -- Нет, -- прошептал Лопухин.
     -- Мертвые не умеют лгать ! -- высоким голосом крикнул бритый.
     Лопухину  вдруг стало все равно. Боль немного отпустила, и его охватило
бесшабашное и отчаянное чувство свободы. Он открыл глаза и увидел высоко над
собой тяжелый костистый подбородок эмгебешника.
     -- Хромой, -- сказал он. -- Ты искал ее? Не нашел? Ну так ищи дальше.
     Он ожидал,  что чекист снова ударит его,  но тот  просто  отвернулся  и
тяжело  прошагал в  сторону коридора. Оттуда донеслись  нечеткие равнодушные
команды, Лопухин разобрал лишь "ублюдка -- в Лефортово". "Ублюдок -- это я",
-- подумал  он и вновь  провалился  в  прохладную  темноту обморока. Очнулся
Роман уже в машине.
     Тем временем бритый эмгебешник сел в огромный  черный "ЗиС" и  приказал
шоферу ехать на  Лубянку.  В  известном мрачном  здании,  возвышающемся  над
известной мрачной площадью,  он поднялся на шестой этаж и отпер ключом дверь
своего  кабинета. На заваленном бумагами  столе надрывался  телефон.  Бритый
подождал, пока он замолчит, затем снял трубку и распорядился:
     -- Два кофе.
     Он  смахнул все  бумаги со стола на пол, достал из сейфа  толстую папку
синего  цвета и  бросил  на освободившееся  пространство.  Постоял у  сейфа,
задумчиво глядя внутрь. Там, на  обитой красным плюшем полке остались лежать
тяжелый  черный  пистолет с  длинным хищным  стволом  и  странный  череп  из
прозрачного материала --  то ли камня, то  ли стекла,  --  тускло сверкающий
круглыми полированными глазницами.
     В  дверь деликатно постучали. Бритый  рывком  захлопнул дверцу  сейфа и
щелкнул замком.
     Две чашечки горячего, очень крепкого кофе он  выпил двумя  глотками, не
морщась, как будто  это  была вода.  На секретаршу даже  не поднял  глаз, но
тщательно запер дверь, когда та вышла, унося с собой пустой поднос.
     Через час бритый покончил с папкой. Он еще раз просмотрел все страницы,
написал на  последнем, пустом  листе  слово  "Изолирован"  и  странный знак,
напоминающий  звезду. Из коричневого бумажного пакета  он  извлек порыжевшую
йодистую фотографию и положил во внутренний карман френча. Папку снова сунул
в сейф и вышел из кабинета.
     Двумя этажами выше  в другом крыле здания  в кабинете под  номером 8032
спал сном праведника следователь МГБ  Павел Мороз. Он спал в очень неудобной
позе, по-американски закинув ноги на стол, и проснулся сразу  же, как только
дверь  его  кабинета  отворилась. Мгновение он всматривался  в  высившуюся в
дверном проеме худую фигуру, затем узнал и скинул ноги со стола.
     -- А, это ты, Андрей... Заходи.
     Тот, кого он  назвал  Андреем,  прошел  мимо  него и  остановился возле
большого -- в полстены  -- окна , из которого  открывался  прекрасный вид на
город.
     --  Все  спишь, Паша, -- укоризненно  сказал  бритый.- Да еще как-то не
по-нашему...
     -- Да ну, Андрей, ты скажешь,- отмахнулся следователь.- Ночи бессонные,
когда ж еще отсыпаться... Это же только  ты у нас такой  двужильный, вообще,
говорят, не спать можешь... А ноги на стол --  так это по необходимости -- у
нас  же   у  всех   варикозное   расширение  вен,  как  у  парикмахеров   --
профессиональное заболевание... Хорошо вам, волкодавам, все носитесь где-то,
а вот попробуй-ка двадцать четыре часа на ногах около врага народа...
     --  Хватит, --  сказал Андрей.  --  Слушай  меня  внимательно.  Сегодня
вечером  поедешь в Лефортово. Займешься там  Лопухиным  Романом Сергеевичем,
археологом. Вытряхни  из  него все,  узнай, где  находится  это,  -- он,  не
оборачиваясь,  протянул руку за спину,  и оторопевший  Мороз взял из длинных
подвижных  пальцев  старую  фотографию,  на  которой была  изображена  чаша,
стоящая  в каком-то углублении и освещенная  невидимым источником света.  --
Знать,  что  это,  тебе не обязательно.  Он знает, и  это главное.  Он будет
упираться,  нести  всякую чушь. Но это у него.  Или было у него. Ты узнаешь,
где это сейчас. Все ясно?
     -- Но, Андрей, на мне шесть дел сейчас висит. -- Мороз подошел к гостю,
которому не доставал и до плеча,  и  попытался заглянуть ему в лицо. Тот  не
отрываясь  смотрел  на  город.  --  Ты  представляешь, что  со  мной генерал
сделает?
     -- Это  не твоя печаль,  -- сказал бритый. --  С генералом я  поговорю.
Запомни одну  вещь -- это, может  быть, самое важное  дело из всех,  которые
тебе поручали. Не я поручал, а вообще. Сделаешь -- получишь подполковника.
     -- Да ну тебя, -- пробормотал Мороз растерянно. Он вынул из ящика стола
гибкую резиновую дубинку и помахал ею в воздухе. -- Ты посмотри лучше, какие
игрушки наши делать научились. Не хуже немецких...
     Тот,  кого  он называл Андреем, не обернулся.  Он смотрел на засыпанный
снегом город, на золотые купола церквей, блестевших в лучах позднего зимнего
рассвета,  и думал о  том, что вот так же  сверкали золотые шлемы  индейских
воинов  в неверном свете чадящих  смоляных факелов там,  в горах, у цитадели
Кахамарка полтысячелетия тому назад...


























     Телефон зазвонил в двадцать пятый раз.
     Я  выругался и  прошел  в  кухню.  Телефонного  провода на  полметра не
хватало  для  того, чтобы поставить аппарат в лоджии. Конечно, можно было бы
его как-то удлиннить, но, во-первых, я плохо  разбираюсь в таких технических
тонкостях, а во-вторых, мне  просто лень. Зато не лень шастать  через каждые
пять минут в кухню, подумал я не без злорадства, и снял трубку.
     -  Хай,  -- сказал  голос  моего, условно  говоря, приятеля,  а скорее,
просто делового партнера Сашки Косталевского -- он не звонил мне месяца два.
-- Как твои ничего?
     -- Ничего, -- ответил я в тон ему, хотя терпеть не могу этой присказки.
-- Сам-то как?
     -- Кручусь, -- бодро сказал Сашка. -- Слушай, у меня к тебе дело...
     -- Нет, -- отрезал я. --  Нет, только не это. Я в  отпуске сейчас, дела
меня не интересуют...
     -- Кретин! -- радостно завопил нетактичный Сашка.  -- Знал  бы, от чего
отказываешься!... Это ж золотое дно,  охрана грузовиков со стройматериалами,
атас! И не напряжно совсем. Контракт на месяц, контора солидная, десять штук
снимешь, как с куста...
     Я  разозлился. Я не люблю,  когда меня называют кретином, особенно если
это делают такие непришейкобылехвосты, как Сашка.
     -- Косталевич, -- сказал я  проникновенно -- он бесится, когда его  так
называют, -- я же тебе объяснил: я отдыхаю. Никакого вдохновения у  меня эти
твои перевозки не  вызывают. Говорят,  сейчас  Кабан на  мели,  свистни ему,
может, он и побежит... А я пиво пью, -- сообщил я ему, чтобы еще позлить. --
"Туборг" называется.
     -- Ким, -- забормотал он уже не так бодро. --  Ну выгодное  же дело, ну
как ты  не  врубаешься... Я думал, ты сечешь  фишку, а ты... --  он  помычал
нечленораздельно,  может быть,  листал  блокнот с  записями. -- А вот  такое
дело...  Тут армян один  спрашивал, нет ли  мужика  надежного для охраны  на
недельку... Дать ему твой телефон?
     Язык  у  меня  чесался  ответить  в  том  смысле,  что  лучше  бы  ему,
Косталевичу, дать себе в морду, но я сдержался и спокойно повторил:
     -- Нет. Я же  сказал --  я не  работаю. Баксов  у меня достаточно,  еще
недельку  прокантуюсь в  городе  и  двину в  Крым.  А  вот  осенью  позвони,
подумаем.
     -- Осенью ты уже в тираж выйдешь, -- огрызнулся озлобленный Косталевич.
-- Для тебя же стараюсь, контракты выгодные ищу... Есть еще перегон японских
тачек из Владивостока, -- добавил  он  без особого, впрочем, энтузиазма.  --
Четыре штуки чистыми.
     -- Саш, -- сказал я ласково, -- Ты  с рождения такой тупой или это тебя
уже в юности головой об асфальт приложили?
     --  Ну,  как  знаешь,  --  возмущенно  хмыкнула  в  трубке оскорбленная
добродетель. -- Буду нужен, позвонишь.
     -- Позвоню  обязательно, -- заверил я Косталевского  и повесил  трубку.
Совершив   это  несложное  действие,  я  некоторое   время  раздумывал,  что
предпринять  дальше, раз  уж  я  оказался на кухне.  Был  очевидный  соблазн
отключить  аппарат  к  чертовой матери вообще, потому что  как раз  сегодня,
когда   я  в  кои-то  веки  собрался   спокойно  посидеть   на   балконе   в
кресле-качалке,  предаваясь размышлениям  о возвышенном,  телефон  звонил  с
удручающим постоянством с интервалом в пять минут и останавливаться, похоже,
не собирался. Но была, с другой стороны, крохотная вероятность того, что раз
уж  собрались  мне  сегодня  звонить те, кто не объявлялся месяцами а  то  и
годами,  то могла позвонить и Наташа. Может быть, она  прилетела в Москву на
пару  дней,  а  может,  добралась  до  переговорного  пункта  там,  в  своем
Усть-Чукотске.  Я  представил  себе,  как  Наташа  набирает   мой  номер,  и
вслушивается в равнодушные  длинные гудки, и понимает, что  меня  опять  нет
дома, что я  опять  где-то  далеко, что  я  работаю,  и  в конце  концов  ей
становится все  равно -- а  может быть,  даже  немножечко  больно,  -- и она
решает никогда больше  мне не звонить и уходит куда-то в тундру с  бородатым
геологом с  гитарой за плечами... а может, и не  с  гитарой, а с  киркой или
теодолитом,  и  они  идут,  обнявшись,   потихоньку  растворяясь  в  голубом
просторе,  а я сижу у  себя в лоджии, смотрю на вечернее  небо и размышляю о
возвышенном...
     -- Ладно, -- сказал я телефону. -- Живи пока.
     Я  открыл холодильник и достал бутылку "Пепси-колы". Насчет "Туборга" я
Косталевичу не соврал, но то была последняя банка, завалявшаяся у меня еще с
дня  рождения, и  допил я ее как раз  перед  Сашкиным звонком. С  бутылкой я
вернулся  в  лоджию,  сбил  пробку  о  металлическое ограждение  и уселся  в
кресло-качалку.
     Был душный июньский вечер,  и было приятно сидеть  на  свежем  воздухе,
потягивая  ледяную пепси-колу, и слушать, как шуршат тяжелые кроны  деревьев
где-то внизу. Я рассчитывал посидеть так еще с полчасика, а потом приняться,
наконец,  за Хэммета --  "Кровавая  жатва", для  которой я уже месяц не  мог
выкроить время, ждала меня на журнальном столике.
     Зазвонил телефон.
     "Если это не Наташа, -- подумал я, -- я его  отключу". Поставил бутылку
под кресло и решительно шагнул в кухню.
     Это была  не Наташа. Это  был мой бывший однокурсник Димка  Лопухин (не
звонил мне уже года два).
     -- Привет, -- сказал он. -- Не узнал, наверное?
     -- Отчего же, -- любезно ответствовал я. -- Дмитрий Дмитриевич Лопухин,
краса и гордость группы ДМ-1.
     -- Потрясающе,- засмеялся Дмитрий Дмитриевич. -- Как твоя  мужественная
жизнь?
     -- Регулярно, -- сообщил я. Я не люблю этих обязательных формальностей.
Может  быть,  поэтому  большинство  моих  бывших  однокашников  считали меня
человеком несветским.
     -- Рад за тебя, -- сказала гордость группы. -- Ты знаешь, у меня к тебе
дело...
     -- Э, нет, Димочка, -- я старался выдерживать  все тот же любезный тон.
-- Никаких дел до сентября. Это принципиально.- Тут меня осенило,  и я начал
быстренько  прикидывать, какое  же  дело может быть  ко мне у Д.Д. Лопухина,
человека, насколько я помнил, глубоко  благополучного и, в отличие  от меня,
пошедшего по стезе большой науки.
     -- Это не совсем обычное  дело,  -- замялся ДД. -- Но  очень спешное и,
по-моему,  чертовски  интересное...   Кстати  говоря,  Ким,  ты  по-прежнему
интересуешься своими доколумбовыми индейцами?
     -- А что, есть связь? -- автоматически спросил я.
     -- Есть, -- коротко ответил он и замолчал.
     Я мысленно  закряхтел и зачесал в затылке. Д.Д. Лопухин заинтриговал, а
уж  упоминание об индейцах и вовсе походило  на запрещенный прием --  если у
меня  и  остались  какие-нибудь  склонности  к  научным  штудиям  со  времен
Университета, то лишь в этой области. Причем здесь я опускался до оголтелого
фанатства, и ДД это, кажется, знал.
     -- Хорошо, -- сказал я. -- Я с удовольствием тебя выслушаю...
     Тут  я  замялся, потому что  стал соображать,  в какой  же  день  можно
безболезненно уделить часок старому однокурснику, но он опередил меня.
     - Если ты не возражаешь, я подъеду к тебе сейчас. Это удобно? -- быстро
спросил он и повторил: -- Дело очень срочное.
     Мой Хэммет накрылся медным тазом, понял я. И сказал:
     -- Ты помнишь адрес ?
     -- Да, -- обрадовался Лопухин. -- Я подъеду через час, хорошо?
     -- О'кей, -- обреченно отозвался я и повесил трубку.
     Несмотря на внешнюю хамоватость, развившуюся у  меня за последнюю  пару
лет  вращения в  псевдоделовых кругах, я  очень мягкий и подверженный чужому
влиянию человек. Тряпка, одним словом. Дюдя, как ласково  называла меня одна
подруга  из  порта  Находка.  Я  могу  отшить  навязчивого  Косталевича,  но
объяснить интеллигентному Д.Д.  Лопухину, почему я не хотел бы с ним сегодня
встречаться  (да  что там с ним  --  вообще ни с кем, кроме Наташи), я  не в
состоянии. Врать про неотложные дела я не хочу -- не люблю вообще обманывать
людей, а уж по таким мелочам -- тем более. Объяснять про Хэммета  смешно, ДД
подобной  литературы  не  признает,  мне он  почему-то запомнился  задумчиво
сидящим  на самой верхотуре аудитории номер 6 с  изящно потертым томиком "Au
recherches du temps perdu"  Пруста.  И потом,  было все же интересно,  какие
дела могут быть у меня с такими людьми, как Д.Д. Лопухин.
     Он  приехал  ровно  через  час.  Я наблюдал из лоджии, как он аккуратно
паркует  свою  элегантную серую  "девятку"  у  детского  городка,  вылезает,
хлопнув дверцей, тощий, похожий  на журавля в очках,  и движется к подъезду.
Поскольку мне редко доводилось рассматривать его сверху, я удивился, заметив
на голове ДД небольшую плешь. Все-таки лысеть  в  неполные двадцать  семь --
это пижонство.
     До  моего  восьмого  этажа он  добирался минут  десять. Как  это обычно
бывает  у нас в доме, не работал ни один лифт, и бедняге ДД, не  привыкшему,
вероятно, к физическим нагрузкам, пришлось туго. Когда я  открыл  ему дверь,
он  стоически  улыбался,  но  мой опытный глаз  без труда углядел невытертые
капельки пота на мастерски подбритых висках.
     Мы  пожали  друг  другу  руки  и  обменялись  парой  банальных  фраз  о
происшедших с  нами  за  последние два года  изменениях.  Я  не  удержался и
брякнул  что-то  вроде  "а ты, брат,  лысеешь".  Это вызвало  у ДД некоторое
удивление, что,  принимая  во внимание довольно существенную разницу в росте
(180 см у меня и 197 у него) было вполне нормальной реакцией. Он пробормотал
какую-то несуразицу о кислотных дождях и радиационном фоне, а я подумал, что
это, наверное. мозги лезут наружу от усиленного умственного труда, но вслух,
к счастью, не произнес.
     --  Великолепно!  --  воскликнул   ДД,  когда  мы  прошли   в  комнату.
Собственно, он  был у меня только на  новоселье и  видел лишь голые стены да
подушки на полу вместо стульев. -- Сколько воздуха!  Простор! Ты по-прежнему
один живешь?
     Я  кивнул.  За те два года,  что я здесь  живу, у меня  еще ни  разу не
возникало  желания  поселить  в  моей  уютной  квартирке кого-либо  еще.  За
исключением  Наташи --  ну,  да это и не исключение  вовсе,  тем более,  что
селиться здесь не хотела она.
     --  Компьютер? --  удивился ДД,  проходя в дальний  конец комнаты,  где
стоял мой рабочий стол. -- Э-э... какой модели?
     Только дурак  бы не понял, что  он собирался спросить, зачем мне вообще
компьютер, но вовремя спохватился. Я подыграл ему и сделал вид, что я и есть
тот самый дурак.
     -- 386 IBM . Очень неплохая машинка.
     Вопросов по компьютеру больше не последовало. ДД повернулся к стеллажам
и  некоторое время  рыскал взглядом  по  книжным  корешкам,  надеясь  что-то
отыскать.  В конце концов он нашел искомое, и  лицо  его  приобрело довольно
глуповатый  вид  (а  может,   это  мне  от  зависти  показалось:  я   всегда
комплексовал, сравнивая наши с ним интеллектуальные весовые категории).
     -- Да, вот, -- сказал он удовлетворенно. -- Инки.
     У меня там, действительно, была  целая полка с книгами  по доколумбовым
цивилизациям  Америки,  и на  этой полке действительно немало книг по инкам.
Взгляд ДД был столь плотояден, что я на всякий случай сказал:
     -- Не продается.
     -- Неплохая подборочка, а? --  спросил  он лукаво.  Я кивнул,  глядя на
него  с  легким  недоумением.  Тут  он  повернулся  ко  мне  и  с  ловкостью
провинциального фокусника извлек из кармана пиджака  твердую фотографическую
карточку.
     -- Ты можешь определить, что это такое?
     Логической связи в  его  словах  я не заметил,  но  это  было  неважно.
Чертовски приятно, когда с таким вопросом к тебе  обращается  гордость нашей
науки,  действительный  член  Союза   Молодых  Историков   (даже,   кажется,
секретарь),  кандидат  исторических  наук (и,  наверное, в  близком  будущем
доктор),  специалист по истории древнего мира, бывший лучший  студент  курса
Д.Д. Лопухин.
     Я взял фотографию и сказал:
     -- Думать нечего.  Череп из горного хрусталя, предположительно культура
майя, хотя я лично не согласен,  обнаружен американским археологом Хеджессом
в древнем  городе Лубаантуне на полуострове  Юкатан в  Мексике, в  двадцатых
годах,  по-моему...  Выполнен  при помощи  какой-то неизвестной нам техники,
вряд  ли  жившие еще в каменном веке майя могли сами создать  такую штуку...
Ну,  что еще...  Шлифовка  отдельных частей  черепа и  внутренняя  структура
кристалла позволяют использовать  его  как  "волшебный  фонарь" --  если под
череп поместить свечу, то  из  глаз  начинают исходить лучи, проецирующие на
стены изображения.
     Я замолчал  и  посмотрел на ДД. Он довольно улыбался, и  я подумал, что
меня провели на мякине.
     -- Внимательней смотри, -- сказал Лопухин.
     Тут я  уставился  на  фотографию (это  был моментальный  снимок камерой
"Полароид") и увидел,  что череп стоит на каком-то грязном столе, причем под
него подстелена газета "Правда" с жирным пятном на месте  передовицы.  Череп
из Лубаантуна,  насколько мне было известно,  хранился в  Британском  музее.
Представить себе,  что в  этом прославленном учреждении экспонаты содержатся
подобным образом, было свыше моих сил.
     -- Ты меня лечишь? -- спросил я.
     ДД растерялся.
     -- Что?
     Ах ты, Господи, спохватился я, он же и слов-то таких не знает...
     -- Ты меня разыгрываешь?
     -- А... Нет. Я снял это неделю назад в Малаховке.
     --  Ага, -- сказал я, возвращая снимок. --  А книжек из Александрийской
библиотеки ты в Малаховке случаем не видел?
     ДД странно взглянул на меня.
     -- Ким, это очень серьезно.
     --  Да, я понимаю. (на самом деле я ничего не понимал.  Было совершенно
ясно, что Лопухин зачем-то меня разыгрывает, но зачем -- я не  знал  и знать
не  хотел.  Пропал  день,  подумал я  тоскливо. Господи,  ну что же  мне  не
везет-то так?) Хочешь,  я тебе  объясню,  что  это такое? Это  пластмассовая
игрушка  какого-нибудь тайваньского производства.  Или стеклянная пепельница
оригинальной формы. И тебе абсолютно незачем было тратить на нее полароидную
карточку.
     -- Ему шесть тысяч лет, -- твердо сказал Лопухин. -- Если не девять.
     Я засопел, боюсь, довольно угрожающе. Я всегда считал терпение одной из
основных своих добродетелей, но тут, по-моему, случай был клинический.
     --   Дим,   давай-ка   лучше   чего-нибудь   выпьем.  Я  коктейль  могу
приготовить...
     --  Потом.  Поверь мне,  Ким:  это действительно  очень  древний череп.
Двойник  того, из Лубаантуна. И он  действительно  здесь,  в Москве. Неужели
тебя не интересует это хотя бы в чисто теоретическом плане?
     Тут у меня  впервые  шевельнулось  легкое подозрение,  что  он  говорит
серьезно. Да и не стал бы такой солидный мэн как ДД тратить время  на глупые
шутки.
     -- Садись, --  сказал я,  толкая  его в кресло и устраиваясь на краешке
стола -- это моя любимая поза. -- И все подробно рассказывай.
     ДД сложился в кресле почти  пополам и стал похож  на  циркуль,  который
запихнули в готовальню.
     --  Я не  могу тебе всего рассказать, Ким. Я сам почти ничего не  знаю.
Этот череп принадлежал одному знакомому моего деда. До войны они встречались
где-то  в  Туве, дед был там начальником археологической экспедиции.  Там, в
Туве, дед впервые увидел череп и получил доказательства его подлинности.
     -- Какие доказательства?
     --  Не знаю!  Это  сейчас  неважно. Потом,  после войны, деда посадили.
Кажется,  какую-то  роль  в  этом  сыграл  тот его  знакомый...  --  тут  он
остановился  и некоторое время собирался с мыслями.  Мне надоело ждать, и  я
резко сказал:
     -- Дальше!
     -- Дальше...  Не так давно дед случайно узнал, что  тот  человек  жив и
здоров. Ну,  вполне понятно, что он решил его разыскать. В  результате... --
он снова замялся и неопределенно помахал фотографией.
     --  В  результате  ты  нашел  череп  в  Малаховке,  --  закончил  я. --
Прекрасная  история.  Главное, правдоподобная.  Ну, а  я-то здесь  при  чем,
Димочка?
     -- Я хотел бы попросить тебя об  одном  одолжении, Ким, --  выдавил  из
себя ДД и опять надолго замолчал.
     Я благосклонно помахал ногой.
     -- Ну?
     -- Одним словом, это  очень деликатный вопрос, понимаешь, я  не  совсем
уверен, что мое предложение тебе понравится...
     Боже, как  я  не люблю все  эти интеллигентские выверты! ДД,  наверное,
мычал и телился бы  еще час, но тут я слез со стола, подошел к нему вплотную
и сказал:
     -- Короче, Склифосовский.
     Он метнул на меня испуганный взгляд и убитым голосом выговорил:
     -- Ким, мне очень нужен этот череп.
     Я присвистнул. Вот  чего я не ожидал от благородного  ДД, так это того,
что он заявится ко мне с обыкновенной наводкой. O tempora, o mores!
     -- Ну и что? -- спросил я спокойно.
     -- Видишь ли, ты только не обижайся, но ты же прекрасно  понимаешь, что
я категорически не способен  на такого рода мероприятия... У  меня просто не
получится...
     -- А я, по-твоему, способен? Спасибо тебе, родной.
     Выгнать бы его пинками, подумал я злобно. Скотина неблагодарная.
     -- Ким, -- прочитав мои  мысли, вскричала скотина. -- Я  не имел в виду
ничего оскорбительного!  Правда,  я  сам  бы полез  туда,  но  ты же  можешь
вообразить себе, что из этого получится!
     Я вообразил, и мне сразу стало легче.
     -- Ты  понимаешь, что толкаешь меня на  банальную  квартирную кражу? --
любезно осведомился я. -- Мелкую такую, примитивную уголовщину?
     -- Нет, -- ответил ДД сразу же, -- это не кража.
     -- А что?
     -- Возвращение вещи ее законным владельцам.
     -- Вам с дедом?!
     -- Нет.  Не спрашивай меня, ради Бога,  ни о чем! Это сейчас совершенно
неважно!
     -- А на суде это тоже не будет важно?
     Он захлопал глазами.
     -- Ким,  но ведь не  будет никакого суда... С этой стороны  тебе вообще
ничего не грозит.
     --  Очень интересно,  --  сказал  я.  --  Ну  и что  конкретно  от меня
требуется?
     Лопухин облегченно вздохнул.
     --  Я  все подготовил,  -- с этими  словами он вытащил  из  внутреннего
кармана пиджака сложенный вчетверо лист плотной бумаги. -- Вот,  возьми, это
план.
     Я  взял   бумагу  и   развернул.   На   листе   умело  --   сказывалась
археологическая  практика -- был  нанесен план  дачного поселка с подробными
комментариями. Один дом, стоявший на отшибе, был обведен красным кружком.
     -- Череп хранится в этом доме, -- пояснил ДД. -- Где именно, я не знаю.
Твоя задача,  Ким, --  проникнуть в дом  в отсутствие хозяина, найти череп и
унести его с собой.
     -- Одну  минуточку, -- перебил я. -- А почему,  собственно, ты думаешь,
что именно  я  могу выполнить такую работу,  а? У меня что, на лбу написано,
что я специалист по дачным кражам?
     -- Да нет, Ким, ну что ты, -- бормотнул Лопухин смущенно.
     -- Может, тебе кто-нибудь что-нибудь про меня рассказывал? -- вкрадчиво
осведомился я. -- Может, кто-то дал тебе рекомендации?
     -- Да, -- сказал ДД, вздохнув. -- Да, мне рекомендовали тебя.
     -- В качестве мелкого воришки?
     -- Hет, как человека, способного на рискованные дела.
     -- Безумно интересно. И кто же дал мне столь лестную характеристику?
     Это действительно было интересно. Люди, которых я знал по Университету,
как  правило, не  имели представления  о  моей работе, а с теми,  кто был  в
курсе, Лопухин вряд ли мог встретиться на заседании Союза Молодых Историков.
     ДД  поднял на  меня  свои  честные  подслеповатые глаза и  мужественно,
словно партизан на допросе, ответил:
     -- Я не могу назвать тебе его имя.
     Я  улыбнулся циничной  улыбкой выпускника иезуитского колледжа Вальтера
Шелленберга и сказал:
     -- В таком случае говорить нам более не о чем. Хочешь коктейль?
     -- Это непорядочно... меня просили... -- вяло сопротивлялся ДД.
     -- А порядочно предлагать мне такую грязную  работу?  --  рявкнул я. --
Лопухин  съежился,  насколько  вообще  может   съежится  почти  двухметровая
жердина. -- Кто тебе наплел эту чушь?
     --  Кулаков, -- раскололся, наконец, Лопухин.  -- Сашка  Кулаков. Но он
просил...
     Теперь все стало на свои места. Ну разумеется,  Сашка Кулаков, трепач и
сплетник, мажор из мажоров, кошмар нашего курса. Когда-то давным  давно, еще
в  начале  моей  карьеры,  я  сдуру  посодействовал  ему  в  решении  одного
пустякового вопроса (начистил пачку двум лохам из "Чайника") и страдаю с тех
пор неимоверно. Все слухи и легенды, которые ходили  обо мне в  стенах нашей
альма-матер, обязаны своим  появлением именно ему. Периодически он всплывает
на моем горизонте, как воплощенное свидетельство моей юношеской глупости.
     -- Значит, Кулаков,  -- повторил  я.  -- Ну и что же  он  еще про  меня
рассказывал?
     -- Он сказал, что ты работаешь... м-м, ну, словом, за деньги выполняешь
разные деликатные  поручения.  Что ты  известен  в  определенных кругах  как
солдат удачи. Честно  говоря, я  очень удивился,  я ведь совершенно не знал,
что ты делал после распределения, но подумал...
     -- Достаточно, -- перебил я. -- Ладно, Дим, чего уж там. Это правда.
     -- Я понимаю, ты  работаешь  за деньги... --  заторопился  ДД. -- Мы  с
дедом  решили,  что  в  состоянии заплатить  тебе  две  тысячи.  Если  нужно
больше... я, к сожалению, не знаю твоих расценок...
     Довольно жалкое это было зрелище  -- Дмитрий Дмитриевич Лопухин в  роли
моего  нанимателя.  Когда  тщеславие  мое было  полностью  удовлетворено,  я
сказал:
     -- Денег с вас я не возьму.
     -- Ты хочешь сказать, что сделаешь это бесплатно? -- осторожно удивился
Лопухин.
     -- Я не работаю бесплатно, Дима.
     -- Что это  значит? --  он повысил голос,  как  будто уже имел на  меня
какие-то права.
     -- Это значит,  что я отказываюсь, -- объяснил я, отдавая ему листок со
схемой. -- Да,  я действительно  выполняю время от времени разные деликатные
поручения,  но  я не вор. Запомни, Дима  -- я не  вор. И не собираюсь менять
свои принципы.
     Он молчал  и смотрел на  меня глазами обиженного  ребенка.  В  какой-то
момент мне стало  жаль  его, и я уже  совсем  было собрался дать ему телефон
одного  профессионала, но вовремя одумался. В  конце концов, его проблемы --
это его проблемы. Я не благотворительное общество.
     Потом он кашлянул и поднялся из кресла. Я слез со стола  и приготовился
его проводить. Не люблю я так отшивать людей, да уж что поделаешь.
     На  полпути  к  двери  ДД  громоздко  развернулся  и  сказал бесцветным
голосом:
     -- Дед просил тебе  передать... Если ты согласишься, мы можем заплатить
тебе по-другому...
     Я молча прошел в прихожую и щелкнул замком.
     -- Дед  готов отдать тебе  всю  нашу библиотеку по  инкам, -- продолжил
Лопухин, влезая в лакированные туфли.
     Я  пощелкал  язычком  замка,  но уже  скорее автоматически.  Библиотека
Лопухиных   в   студенческие  годы  была  для  меня  предметом   бессильного
вожделения. Такую библиотеку мне, при всех моих заработках, было  не собрать
и за сто  лет. Там был и Прескотт -- тот самый, первый, с  золотым корешком,
--  и Мармонтель, и репринт хроники Сьесы де Леона "Сообщение об инках" 1873
года. Насколько я знал, Лопухин-старший относился к этим книгам примерно так
же, как Атлас -- к яблокам Гесперид. Батюшки, подумал я, и  далась же им эта
пепельница!
     -- Так что подумай, Ким, -- теперь голос  ДД  звучал намного уверенней.
--  План я на  всякий случай оставил  тебе. Надумаешь  --  позвони.  Телефон
прежний.
     Сказал -- и вывалился на лестничную клетку, верста коломенская, скотина
неблагодарная, змей-искуситель.
     Ох, как мне не хотелось ввязываться в эту историю...

     ____________________________________________________________



































     ... Сверкали  золотые  шлемы индейских воинов в неверном свете  чадящих
смоляных факелов. Отсюда, с плоской крыши дворца, было видно, что долина вся
заполнена  туземной армией --  багрово-золотые отблески  покрывали  ее,  как
чешуя покрывает тело дракона. Под огромной южной луной, выплескивающей поток
расплавленного  серебра  с  бархатно-черных  небес,  ворочалось  у  подножия
цитадели  тысячеголовое рассерженное  чудовище.  Ворочалось и  ждало  своего
часа, чтобы открыть огромный зев и проглотить чужаков...
     --  Они стоят уже второй  месяц,  -- глухо  произнес  Писарро.  Стоя  у
обрывающегося в  темноту  края  крыши  -- снизу, из каменного  колодца двора
доносились гулкие бухающие шаги часовых, -- он до рези в глазах всматривался
в мерцающую огнями долину. -- Их там пятьдесят тысяч, если не  больше... Они
не нападают и не уходят. Почему?
     -- Они ждут,  -- ответил  голос  из глубокой лунной  тени,  падающей от
сторожевой башни. -- И будут ждать еще долго.
     --  Ждут,  когда мы  отпустим  их короля,  -- в  голосе Писарро не было
вопросительных интонаций. -- Вот уже третий день, как выкуп заплачен сполна.
Посланцы из их столицы уже интересовались, когда король будет отпущен.
     -- Но ведь ты  же не собираешься отпускать  его, благородный Франсиско?
-- тихо спросил тот, кто держался в тени. Он чуть шагнул вперед, и на тонком
длинном клинке его толедской шпаги заиграл ослепительный серебряный луч.
     -- Если мы его  не отпустим, это  огромное войско сотрет нас в порошок.
--  Писарро положил огромную, исполосованную шрамами руку на  рукоять своего
меча.  -- Кузен Кортес рассказывал мне, как вмешательство Святого Яго спасло
его отряд при Отумбе, но у  него  было  больше людей, и противостояла ему не
закованная в броню армия, а толпа одетых в перья дикарей... Даже Святой  Яго
не спасет нас. Стены Кахамарки крепки, но  и здесь  мы не продержимся больше
суток. Они завалят нас своими трупами, Диего!
     Диего негромко рассмеялся. Смех у него  был скрипучий и неприятный; так
мог бы смеяться крокодил.
     -- А если мы его отпустим, нас не просто сотрут в порошок. С нас живьем
сдерут наши христианские шкуры и  понаделают из них боевых барабанов. Или ты
думаешь, что Атауальпа и вправду решил подарить нам свое золото?
     Писарро вполоборота повернулся к Диего, но ничего не сказал.
     --  Если  мы  покончим  с Атауальпой, мы  обезглавим империю. Армия  не
станет защищать  мертвеца. Вспомни, Франсиско, когда  мы схватили его  здесь
два месяца назад, корпус Руми-Ньяви снялся и ушел на север...
     --  И взамен тут же подошел вдвое больший корпус  с Юга, -- перебил его
Писарро,  -- весь в золотых латах. Ты что, хочешь, чтобы тебя  убили золотым
мечом, а, Диего?
     --  Южане  не  любят  Атауальпу, --  спокойно  возразил  его  невидимый
собеседник. -- А  их король, Уаскар, задушен в тюрьме. Если мы  пообещаем им
вернуть  трон  империи  законному  престолонаследнику,  они  станут   нашими
союзниками.
     -- Кто  будет договариваться с ними? -- брезгливая гримаса появилась на
лице Писарро. -- Эти проклятые язычники понимают только язык меча!
     -- Но с королем же мы договорились, -- хмыкнул Диего. -- И плоды  этого
договора делят сейчас внизу наши крючкотворы... Южане согласятся,  я уверен.
Их  командир, принц Топара, только и мечтает занять  место Атауальпы, --  он
снова хмыкнул. -- Не у нас в подвале, разумеется.
     Вдалеке,  за  исполинской  стеною  снежных  гор,  вспыхнуло  и  погасло
красноватое  пламя,  бросив  тревожный  отблеск  на  каменное  лицо Писарро.
Предводитель конкистадоров стремительно сотворил крестное знамение.
     -- Пресвятая дева, защити своих солдат...
     -- Это вулкан,  -- насмешливо пояснил  Диего. --  Огнедышащая гора, как
Этна на Сицилии, как Везувий...
     Писарро легко повернулся и встал лицом  к  лицу со  своим собеседником.
Высок и крепко сложен был старый конкистадор, но Диего был выше на полголовы
и шире в плечах.
     -- Откуда ты взялся такой умный, Диего?  -- бешено спросил  Писарро. --
Солдаты  болтают, что ты  колдун,  что ты лечишь  самые  страшные раны и  не
боишься  малярии.  Болтают,  что  ты  заговоренный  и  что  стрелы  индейцев
отскакивают от твоей кожи, как от стального доспеха... Что ты умеешь убивать
прикосновением пальца... Меня  никогда не интересовали сплетни, я воин, а не
баба,  но  я  хочу  знать, откуда  тебе  известно  про все эти штучки -- про
огнедышащие  горы, про  то,  что творится в  этом их  Коско,  и про  то, как
называются их  боги... Мой брат Эрнандо рассказывал, как ты вел себя в храме
на берегу океана -- как истинный христианин  в церкви. Может, ты путаешься с
дьяволом,  а, Диего? Может,  ты  не испанец, а  маррано? И если ты  бежал из
Кастилии, спасаясь от Святой Инквизиции, то я напомню тебе, как мы поступаем
с  тайными  дьяволопоклонниками...  Мы  их  вешаем,  Диего,  вешаем высоко и
коротко...
     Диего шагнул  ему навстречу,  и Писарро был вынужден  отступить. Теперь
свет луны падал на лицо Диего, и лицо это было поистине ужасно.
     Абсолютно  голый  череп был у собеседника Писарро и  костлявым -- худое
лицо  с запавшими  щеками и  тонкогубым бледным  ртом. Глаза  у  Диего  были
мертвые и холодные, как у змеи,  и  тяжелый взгляд их  направлен  Писарро  в
переносицу.
     -- Я знаю не только это, благородный Франсиско, -- шепотом сказал он, и
Писарро показалось, что он слышит шипение огромной болотной твари, -- я знаю
еще и то, кто арестовал пятнадцать лет назад в Акле славного конкистадора де
Бальбоа, своего лучшего  друга и брата по крови...  Я знаю, кто  отправил де
Бальбоа на эшафот -- это был  ты, Франсиско, а ведь  за пять лет до этого, в
Дарьене,  вы кровью скрепили вашу дружбу. Я знаю это  и молчу, Франсиско. Но
ведь я могу и заговорить...
     Зловещее костлявое лицо нависло над Писарро.
     -- Я много знаю,  потому что я учился. В Саламанке, потом у мавров -- я
семь  лет  был в  плену в страшном Порт-Саиде... И если ты  будешь разумным,
благородный Франсиско, я помогу  тебе еще не  раз, как помог с этим золотом,
--  Диего постучал тяжелым сапогом  по деревянной  крыше.- Но если...  -- он
замолчал, решив, что и так уже сказано достаточно.
     Некоторое время  Писарро боролся  с собой. Наконец ненависть  погасла в
его глазах, лицо приобрело обычное свое жесткое равнодушное выражение.
     -- Хорошо,  -- сказал он ровно. -- Разговора не  было, Диего. Я поручаю
тебе переговоры с южанами.
     -- Есть, мой капитан! --  четко отозвался Диего, развернулся  и пошел к
квадратному  люку  под  башней.  Около  самого  отверстия  он  повернулся  и
посмотрел на Писарро.
     -- А что  касается твоего брата  Эрнандо...  Прости  меня,  благородный
Франсиско, но он дурак. Смелый воин, не спорю, но дурак. Я предупреждал его,
чтобы он  не совался в святилище, а  он  полез  на самый алтарь, и  вдобавок
разбил их бога... Теперь на нем проклятье Пачакамака, и я ему не завидую...
     -- Сатанинские наваждения не властны над солдатами Девы Марии, -- важно
сказал Писарро.  -- Впрочем,  я  скажу  падре  Вальверде,  чтобы тот  принял
меры...
     Странная усмешка свела  бескровные губы Диего,  но Писарро этого уже не
увидел. Обернувшись, он завороженно считал мерцающие золотые чешуйки на теле
таящегося в долине чудовища. Все-таки оно было слишком огромным, слишком...
     Диего д'Алькантра, первый меч всех земель по эту сторону Дарьена, звеня
подкованными  сапогами,  вышел  на выложенную полированным камнем внутреннюю
площадь  дворца и направился к крылу, в котором размещались  послы из Куско.
Было  время третьей  стражи, но у длинной,  сложенной  из циклопических плит
стены   справа  толпились  солдаты.  Некоторые  взбирались  на  плечи  своих
товарищей и  пытались заглянуть в узкие трапециевидные окна -- там,  внутри,
уже  третий день шла опись  сокровищ, полученных испанцами в обмен  на жизнь
Инки Атауальпы.  Чуть дальше,  у  мрачного вида бронзовых  дверей,  дежурили
шестеро  здоровенных вояк  во  главе с Эрнандо де  Сото  -- это была  охрана
пленного  Инки.  Писарро  боялся,  что  индейцы  попытаются силой освободить
своего повелителя, и заботился об охране Атауальпы больше, чем о сохранности
его  золота. Но  никто  так и не  попытался  спасти Инку на  протяжении двух
месяцев его пленения; гигантская империя  застыла в  параличе, как человек с
перешибленным позвоночником.
     -- Как служба, Эрнандо? -- спросил Диего, останавливаясь перед де Сото.
-- Как дела у короля?
     Де Сото с сумасшедшей скоростью вращал мечом,  разрабатывая кисть -- он
изнывал от  безделья на  этом посту, где никогда ничего не  происходило.  Он
ответил, не отрывая взгляда от сверкающей стали:
     --  Такая  служба  годится  для  свинопасов, Диего.  Я не альгвасил,  а
конкистадор.  Мое дело  рубиться в  честном бою,  а не просиживать штаны под
дверью  проклятого  язычника. Что  говорит  брат  Франсиско,  когда  мы  его
отпустим?
     -- Мы не  отпустим его, Эрнандо, -- жестко сказал  Диего. Бритая голова
его жутко поблескивала в лунном свете.
     --  Порка Мадонна! -- рявкнул де Сото.  --  Брат  Франсиско  дал  этому
чертовому Атабалипе слово дворянина! (Он все еще не мог правильно выговорить
имя  своего  пленника).  Я,  черт  меня  подери,  не  так   уж  люблю  этого
идолопоклонника,  но слово кабальеро  есть  слово кабальеро! Брату Франсиско
придется отпустить Атабалипу, иначе он потеряет меня и мои шпаги!
     Меч взрезал воздух у самого лица Диего. Холодные глаза  рептилии широко
раскрылись,   острые   уши  поползли  вверх.  Неуловимо   быстрым  движением
д'Алькантра выбросил вперед руку и перехватил кисть де Сото. Меч воткнулся в
землю у его ног.
     --   Наш   брат   Франсиско   стал  дворянином   совсем   недавно,   --
невыразительным голосом сказал он,  глядя в изумленные глаза де Сото. -- Его
слово весит мало,  очень  мало...  А золото  Атауальпы  весит  много,  очень
много...  И если ты, Эрнандо, будешь терпелив и не станешь  лезть  не в свои
дела,  тебе перепадет  большая  доля этих сокровищ.  Тебе и твоим шпагам, --
добавил он насмешливо.
     Де  Сото зачарованно смотрел на него. Диего гипнотизировал  его,  будто
огромная  змея,  каких  они  видели  в  джунглях  Горгоны.  Некоторое  время
д'Алькантра молчал, затем спросил отрывистым командирским голосом:
     -- Кто у Атауальпы?
     --   Принцесса  Анна,   --   механически   ответил   де  Сото.   --   И
Филиппильо-толмач.
     -- Аньас, -- поправил  Диего. -- Хорошо. Потом отправишь Филиппильо  ко
мне.
     Он кивнул де  Сото  и прошел в узкий  коридор,  ведущий  к апартаментам
послов. У массивной двери дорогу ему преградили два рослых индейских воина в
золотых доспехах, вооруженные огромными палицами-маканами.
     -- Передайте принцу Топаре, что пришел Диего д'Алькантра, --  сказал он
на кечуа.
     Ни один из  охранников  не двинулся с места, но дверь тут же открылась,
отдернулась  в  сторону почти  прозрачная ткань,  и  Диего,  наклонив бритую
голову, вошел.  В роскошной  резиденции столичного принца, так непохожей  на
спартанское обиталище  северянина  Атауальпы,  было  полутемно.  Курились  в
массивных золотых  чашах  горьковатые  травы из восточных  джунглей,  тихо и
жалобно пела  флейта. На мягких коврах, составлявших  единственную мебель  в
помещении, сидели и лежали в разных позах полтора десятка человек -- молодые
кусканские аристократы из свиты принца и их наложницы.
     В глубине, закутанный в плащ из меха летучих мышей, восседал на циновке
сам принц Топара  -- полный  и вялый юноша с огромными,  оттянутыми до самых
плеч мочками ушей, в которых сверкали золотые диски размером с блюдце. Около
него  примостились  три  девушки  в   коротких,  выше  колен,   рубашках  из
полупрозрачного  материала.  Диего  решительными  шагами  прошел  к  циновке
принца,  наступив  при  этом  на  чье-то  бесчувственное  тело,  и  коротко,
по-военному, кивнул  Топаре.  Принц  благосклонно  помотал  головой и сделал
неопределенный  жест  пухлой  кистью.  Диего  сел перед  ним на мавританский
манер, скрестив ноги.
     --  Рад  сообщить  вам,  принц,  что  дело наше,  кажется, улажено,  --
произнес  он на кечуа,  отпихивая от себя индеанку, пытающуюся  устроиться у
него  на коленях. -- Остаются кое-какие детали, но исход  почти не  вызывает
сомнений. --  Он  говорил на языке инков  бегло, свободно  подбирая слова  и
почти не задумываясь. -- Дело за малым, принц.
     Топара с минуту тупо смотрел на него, потом захихикал.
     --  Супай, -- проговорил  он, чуть  заикаясь. -- Супай, хозяин  Нижнего
Мира...  Ну  зачем  тебе Око Виракочи,  Супай?  Золота дам тебе, больше, чем
заплатил Атауальпа...  О сокровищах Уаскара  слышал? Отдам... Дворец в Юкай,
девочек... Зачем тебе Око Виракочи, Супай?
     -- Это мое  дело, принц, -- твердо  сказал д'Алькантра. -- Мы заключили
договор. Ты станешь Сапа Инкой, я получу Око  Виракочи, и об  этом  никто не
узнает.  Дрова для  костра, последнего  костра северного тирана,  варвара из
Киту, уже готовы. Но огонь не вспыхнет, пока я не получу Око Виракочи.
     Принц Топара запустил толстую пятерню в вырез рубашки одной из девушек.
     -- Я говорил с Великим Жрецом, с  Вильях-Уму, -- пробормотал он. -- Око
Виракочи  -- страшная сила, тайная  власть, главный секрет  империи... Самый
древний  секрет... Если силы тьмы получат его, мир  погибнет.  Ты -- дьявол,
Супай, я не могу отдать Око дьяволу...
     -- Ну, -- подбадривающе сказал Диего. Он усмехался.
     --  Давным-давно Око хранилось в Пачакамаке, -- продолжал Топара. Глаза
его закатились.  -- Потом,  после  войны с чанками, его  привезли в Куско...
ненадолго.  И  уже  с  времен  Уайна  Капака Око  хранил  один жрец,  живший
уединенно в пустыне...
     --  Да, -- сказал Диего. Ноздри его раздувались.  -- Я  же говорил вам,
принц,  что у Ока непременно должен  быть хранитель... Надеюсь, вы помнили и
все остальное...
     --  Никто  не  знал,  где  этот жрец  вырыл  себе  нору,  --  монотонно
рассказывал   принц,  не   обращая  внимания   на  возбуждение,   охватившее
д'Алькантра. -- Я разослал десятки шпионов по всем четырем сторонам света, я
искал  этого  ничтожного  жреца,  как  если  бы   он  был  самим  Виракочей,
вернувшимся с Запада... Позавчера я нашел его.
     Еще одна индеанка подошла к Диего, мягко, как кошка, опустилась рядом с
ним на ковер и положила свою голову ему на бедро. Д'Алькантра крепко взял ее
длинными пальцами за теплое ухо и брезгливо отбросил в сторону.
     -- Он не хотел отдавать Око Виракочи, -- снова  захихикал Топара. -- Он
сказал мне то  же, что  и я  сказал тебе... Силы тьмы не должны владеть Оком
Бога. Иначе  тьма опустится  на мир:  Солнце, Отец наш, в гневе отвернет Лик
свой  от  детей  своих,  и  в  вечной  ночи  люди  станут  подобны   узникам
Санкай-Уаси. Ничего не видя, слепые, они  будут шарить  впотьмах и сделаются
добычей  ягуаров  и   крокодилов.  Тогда  сумрачные   племена  Нижнего  Мира
поднимутся  со дна бездны  и вступят в наши  города... Холодные  воды темных
морей поглотят мир, наступит эпоха Больших Змей, и Супай будет властвовать в
Четырех Странах Света...
     Он замолчал, и из угла его жирного рта потекла вниз зеленая пена. Принц
Топара жевал коку.
     -- И что же вы ответили ему, принц? --  по-прежнему усмехаясь,  спросил
Диего. Самообладание полностью вернулось к нему.
     -- И я  ответил ему, что  он  прав, --  равнодушно ответил  принц. -- А
потом  я  велел своим телохранителям  подвесить его вниз головой между двумя
деревьями и  содрать с него кожу. Я  хорошо  запомнил  твой совет,  Супай...
Когда на нем оставалась ровно половина его шкуры, он отдал нам  Око Бога, --
Топара забулькал.
     -- Где  оно?  -- Диего весь подобрался, как перед  боем. Костлявое лицо
его вытянулось вперед, и он стал похож на рыбу. Длинные пальцы непроизвольно
сгибались и разгибались.
     Принц Топара,  продолжая  хихикать, вытащил откуда-то  из-под пушистого
ковра  небольших  размеров  череп из  горного хрусталя.  В  полумраке  череп
светился ровным голубоватым сиянием, дым от благовоний, плавающий в комнате,
отражался  в  отшлифованных  глазницах,  порождая  туманные,  фантастические
картины...
     --  Вот Око  Виракочи, --  торжественно  произнес  принц, держа руку  с
черепом на отлете. -- Вот твоя награда, Супай. Жаль, что я не знаю, в чем ее
тайная сила...
     Диего  инстинктивно   потянулся   к   голубому   сиянию,   но   Топара,
осклабившись, швырнул череп в темноту за своей спиной -- было слышно, как он
мягко ударился о чье-то тело.
     --  Сделаешь  меня  Сапа  Инкой, -- булькая и  плюясь  зеленой  слюной,
зашептал  принц, приблизив свое лицо к лицу Диего, -- получишь Око Виракочи.
Убей китусского  бастарда, раздави  паука  из северных джунглей, смой с лица
земли позор  нашего рода...  И  ты получишь Око, от  меня, Сапа Инки  Топары
Первого, продавшего  свою душу  хозяину  Нижнего Мира... Слышишь, ты, Супай,
приготовь для  меня местечко получше в  своем Нижнем Мире... Я ведь не смогу
уйти к своему Отцу-Солнцу,  он  не примет Инку,  опустившегося до  сделки  с
Супаем...
     Он что-то еще бормотал и  булькал, но Диего  д'Алькантра уже не  слушал
его.  Он выпрямился во весь свой гигантский рост и пошел к выходу. Лицо  его
было все таким же мертвенно-бледным,  но теперь  эта бледность казалась лишь
защитной маскировкой, скрывающей какую-то дикую, неукротимую энергию. Он уже
совсем  близко от  цели. Расчет оказался верным, старого  Шеми действительно
занесло сюда,  на  край земли,  в страну великих гор и великих воинов... "Он
потеряет  жизнь вместе с оболочкой своего  Ба", --  произнес д'Алькантра  на
языке, которого не понял бы никто из людей, находившихся сейчас в Кахамарке.
-- "Я опять угадал. Я опять оказался прав. Прощай, Шеми!"
     Он  был  уверен  в  успехе,  пусть  бы  даже  успех  зависел  от  таких
ничтожеств,  как Топара. Принц был дураком, обжорой и  эротоманом, но он был
властолюбивым  дураком, обжорой и  эротоманом. Диего д'Алькантра приходилось
пользоваться услугами людишек  и похуже за свою  долгую жизнь. В том числе и
тогда, когда он не был еще ни Диего, ни д'Алькантра.


     Инка  Атауальпа, принявший после  крещения имя  Хуан  де  Атауальпа, по
приговору военного  трибунала под председательством  Франсиско  Писарро  был
задушен гарротой 29 августа 1533 года.
     ____________________________________________________________











     -- Не туда смотришь, -  прошипел мне в ухо  Лопухин.  -- Бери левее,  в
просвет между сиренью. Я снимал именно оттуда.
     --  Если ты такой умный, работай  сам, -- огрызнулся я. Не хватало еще,
чтобы ДД  учил меня, что мне делать. Я  же, в  конце концов, не советую ему,
как лучше расшифровывать его дурацкие митаннийские таблички.
     Он  заткнулся.  Все-таки он  очень боялся, что я брошу  его на произвол
судьбы.
     Мы лежали на горячей плоской крыше  голубятни, торчавшей над яблоневыми
садами  поселка  в  пятидесяти  метрах  от  дома, в котором  ДД  видел  свой
шеститысячелетний череп.
     Обстоятельства  его  открытия так и остались для  меня  тайной,  и  чем
больше  я изучал  в  бинокль  дом,  тем  сильнее  сомневался  в  правдивости
рассказанной им истории.
     Дом выглядел  заброшенным и пустым. Это ощущение усиливали и  маленький
запущенный сад вокруг, и заросшая небрежною травою дорожка, и даже железная,
покрытая  облупившейся зеленой  краской  калитка с огромным  ржавым  замком.
Догнивали у стены какие-то заплесневелые ящики, тускло отсвечивали брошенные
на заполоненных сорняками грядах куски полиэтиленовой пленки. Тлен  был там,
прах и мерзость запустения.
     Я перевел бинокль левее, куда и советовал Лопухин, и наткнулся на окно.
Грязное, засиженное  мухами,  лет десять  не  знавшее  тряпки.  Закрытое  на
шпингалет, разумеется.
     -- Ты здесь его видел? -- спросил я, передавая бинокль ДД.
     -- Да, -- живо откликнулся он, -- именно в этом окне.  Только тогда оно
было растворено и был хорошо виден стол, придвинутый к подоконнику... Вот на
нем-то он и лежал.
     Непохоже  было,  чтобы  окошко   это  вooбще  открывали   за  последнюю
пятилетку, но  я  не  стал делиться с Лопухиным  своими подозрениями. Вместо
этого я спросил:
     -- А ты уверен, что он до сих пор там? Череп, я имею в виду? Может, его
привезли сюда, скажем, показать кому-то, а потом увезли снова?
     Все это, конечно, было говорено-переговорено нами за  последние три дня
уже  раз десять,  и я наперед  знал, что он  ответит.  Он  сказал с  детской
уверенностью:
     -- Ну кто же будет привозить ТАКУЮ ВЕЩЬ на дачу на один день? Это же не
термос и не велосипед даже.
     Я мог бы спросить, кто вообще будет привозить такую вещь на дачу, а тем
более  держать   ее  там,   но  воздержался.  На  все   вопросы,  касающиеся
таинственного  хозяина  дома, ДД давал столь  невразумительные  ответы,  что
поневоле пропадало всякое желание разбираться.
     Я зажмурился и представил себе,  как вылезаю из этого дурацкого дома, в
котором, конечно  же,  нет ничего, кроме пыли  и  мусора,  беру  Лопухина за
грудки и зловещим  голосом спрашиваю, большое  ли  удовольствие он  получил,
глядя, как корячится солидный и занятой человек, поверивший в  эти сказки ХХ
века. Картинка получалась замечательная; беда была в том, что для  подобного
торжественного  финала требовалось сначала  забраться  в дом. "А  если череп
все-таки  там?"  --  в  сотый  раз  спросил  я  сам  себя.  --  "Невероятно,
невозможно, но -- вдруг? Что  мне с ним делать? Если ему действительно шесть
тысяч лет? Брать с собой? Оставить на месте? И смогу ли я его оставить?"
     Может быть, это бзик и  странный комплекс для человека моей  профессии,
но я никогда в жизни не взял чужой вещи,  как бы плохо она ни лежала. В этом
смысле  я   принципиален.  Предложение  ДД   не   понравилось  мне  сразу  и
категорически,  и  лишь  после долгих уговоров я  согласился  посмотреть  --
только посмотреть!  --  на  месте ли эта  дурацкая  штуковина. И то, главным
образом, ради удовлетворения собственного любопытства.
     -- Ладно, -- сказал  я, убирая  бинокль.  -- Рекогносцировка закончена.
Поехали отсюда.
     Лопухин ужом извернул свое длинное тело на раскаленной сковороде крыши.
     -- Как, ты разве не собираешься проникнуть туда сегодня?
     Я сел и потянулся, разминая суставы.
     -- Сегодня -- да. Но не сейчас. Ты слышал когда-нибудь о ворах, лазящих
на чужие дачи среди бела дня?
     -- Но, может быть, стоит поторопиться, пока нет хозяев... -- неуверенно
гнул  свою  линию  ДД. Я посмотрел на  его озабоченное  птичье лицо и весело
сказал:
     --  Просто  удивительно,  уважаемый  Дмитрий  Дмитриевич, сколь пагубно
влияют эмоции даже на самые светлые умы. Ну,  а  если соседи застукают? Если
какой-нибудь  ветеран   у  окошка  от  нечего  делать  шакалит?  А,  неровен
час,"канарейка" проедет -- как отбрехиваться будем?
     -- Какая канарейка? -- спросил он, хлопая глазами.
     --  Машина  такая  желтенькая,  менты в  ней  ездить любят.  Никогда  с
милицией не общались, Дмитрий Дмитриевич?
     Хорошее у меня было настроение --  наверное, оттого,  что  на  дачу эту
лезть нужно было  не прямо сейчас, а вечером. Лопухин, однако, не понял, что
я его подкалываю. Он пожевал губами и сказал важно:
     --  Ну,  почему  же  -- никогда...  У меня  и  майор там знакомый есть,
Лебедев  Владимир Никитич, мы  с  ним довольно  тесно сотрудничали в прошлом
году, когда была эта нашумевшая история с кражей бирманской бронзы...
     Мне стало смешно.
     -- Ну, гражданин начальник, мне с вами и на одной голубятне и то сидеть
неудобно --  вон у вас какие в ментовке кумовья... А мои с ними  отношения в
стишках воспеты: моя милиция меня бережет -- сначала сажает, потом стережет.
Так  что если возьмут нас  здесь, вы, гражданин начальник,  поедете к своему
куму Лебедеву на Петровку чаи гонять с баранками, а  мне мои друзья-менты по
новой почки опускать затеют. Поэтому никуда мы с вами сейчас лезть не будем,
а поедем в  Косино на  карьеры ... Загорать будем, купаться, а  дела все  на
ночь оставим, как настоящим ворам и полагается...
     Выдав этот длинный  и  нехарактерный  для меня  монолог --  пошаливали,
видно, нервишки, -- я встал. Раскаленная жесть громыхала под ногами.
     -- А тебе  что, действительно опускали почки?  -- с невинным  интересом
натуралиста спросил ДД. Я скромно кивнул. Было, что греха таить, было...
     Под  причитания  ДД,  не догадавшегося  захватить  из  дому  плавки  (я
посоветовал ему открыть  в Косино нудистский пляж) мы спустились с голубятни
и прошли по  пыльной улице  к оставленной  в  отдалении  машине. По  пути не
встретилось ни одной живой души, и я  мельком подумал, что ДД,  пожалуй, был
прав   --  поселок   казался  вымершим,  операцию  можно  было  осуществлять
совершенно  открыто. Но  мне  хотелось  максимально оттянуть  это неприятное
мероприятие, и мы отправились в Косино.
     Неподалеку от этих карьеров когда-то давным-давно прошло мое детство --
обычное  детство обычного пацана с обычной московской окраины, но с  тех пор
прошла  уже тысяча лет, и я удивился и  обрадовался, когда оказалось, что  я
многое  здесь помню.  Я даже принялся  пересказывать ДД  отдельные фрагменты
своего  бурного  прошлого, но,  наткнувшись  на  его непонимающий  взгляд  в
середине истории о том, как "вот под той ивой  в  дай Бог памяти восемьдесят
первом году мы  с ребятами выпили на троих три бутылки  водки, а жара стояла
под сорок градусов", заткнулся и более со своими воспоминаниями не лез.
     Народу, конечно, было полно -- ребята и девчонки  со всего Косина, да и
с  Рязанки,  наверное. Мы вылезли из  Димкиной "девятки"  и,  сопровождаемые
заинтересованными  взглядами  присутствующих  на  берегу  дам,  двинулись  к
берегу. Почти у  самой  воды  я углядел небольшой свободный  кусочек песка и
кинул  на него  свои шмотки. Жарко было, и хотелось купаться,  и все было бы
просто замечательно, если  бы не  дурацкая работа,  маячившая передо мною  в
конце  этого прекрасного  летнего  дня.  Я  отогнал печальные  мысли и  стал
смотреть, как долговязая Димкина  фигура  освобождается  от одежды.  Как я и
предполагал, был  он белый, как  яичная  скорлупа,  и  просто  фантастически
тощий. Не человек, а какие-то ходячие сочленения длинных белых трубок.
     -- Мальчик -- парус,  -- громко сказал сзади хрипловатый женский голос.
Лопухин застеснялся и покраснел.
     -- Значит, так, Дмитрий  Дмитриевич, --  сказал я.  -- В  воду идем  по
одному: один купается, другой на берегу стережет вещи. Ясно?
     -- А что, могут увести? -- спросил ДД, застенчиво снимая брюки. Был он,
кстати, в плотных сирийских трусах, и не нужны ему были никакие плавки.
     -- Могут, -- честно ответил я, вспомнив золотое детство.
     Мы кинули монетку: кому первому идти в воду, и выпало, разумеется, ему.
Не  то чтобы я  был такой  уж  невезучий,  но если стоит вопрос  о том, кому
повезет -- мне или кому-то еще, всегда выходит, что кому-то еще.
     Плавал он, надо признать, отлично.  Я  никогда  не понимал,  как  такая
жердина может  не то что плавать, а  просто держаться на поверхности, но все
годы учебы в Университете ДД ходил в числе трех первых пловцов нашего курса.
Это  был,  по-видимому,  единственный уважаемый  им  вид спорта -- во всяком
случае, ни в каких иных атлетических  упражнениях я его заподозрить  не мог.
Вот и сейчас  он, красиво вынося  руки над  водой,  легко  пересек карьер  и
повернул обратно.
     -- Грамотно плывет, -- сказали рядом. Другой голос недовольно буркнул:
     -- Худой, как глиста, а еще чего-то бултыхается...
     Я лениво обернулся. Метрах в  пяти расположилась в тени двух мотоциклов
большая  веселая компания.  Знакомый уже хрипловатый  женский голос возразил
капризно:
     --  Ну,  ты   ска-ажешь   тоже  --   глиста...  Симпатичный  мальчик...
Худенький...
     Симпатичный  мальчик  в  это   время  приближался   ко  мне,  аккуратно
перешагивая через соблазнительно загорелые ножки близлежащих девочек.
     -- Отменная  вода! -- объявил  он. -- Как  хорошо,  что  ты  меня  сюда
привез,  я  еще ни  разу  в  этом  году  не  купался... Но,  --  добавил  он
обеспокоенно, -- ты уверен, что мы сегодня все успеем сделать?
     -- Don't  worry,  -- сказал  я,  пододвигая к  нему  свои  джинсы. -- Я
контролирую ситуацию. Отдыхай и расслабляйся.
     Отплыв метров на тридцать  от  берега, я оглянулся.  ДД расслаблялся на
полную  катушку  -- его умную, но слегка плешивую голову обрамляли  уже  три
симпатичные белокурые головки поменьше. "Плейбой!" -- подумал я с завистью и
нырнул.
     Когда я  вынырнул (точнее, когда закончил нырять --  в  перерывах  я на
берег не смотрел), картина  там несколько изменилась. По-прежнему торчали из
живописного цветничка мокрые  черные вихры  ДД, но весь цветничок уже успели
огородить штакетничком -- тремя коренастыми коричневыми  фигурами. О чем они
там разговаривали,  слышно  не  было, но  догадаться  не  составляло  труда.
Плейбоя пора было выручать, и я поплыл к берегу.
     Девочки, собравшиеся вокруг ДД,  явно предвосхитили мою смелую мысль об
открытии  в Косино нудистского  пляжа. На  здешних берегах они  должны  были
котироваться  неплохо  --  если   только   за  те  десять  лет,  что  я  тут
отсутствовал,  местная  молодежь  не  произвела   какую-нибудь   сексуальную
контрреволюцию. Но и  мальчики у них были не из последних:  неувядающая мода
всех  рабочих окраин -- с  малолетства посещать залы атлетической гимнастики
--   их  явно   не   обошла.  Они   нависали  над   ДД,   грозно   поигрывая
гипертрофированными  мышцами,  но  у  того, как  это  ни  странно,  подобная
демонстрация силы особого трепета  не вызывала.  Когда я  приблизился  к ним
сзади, он продолжал на редкость спокойным тоном им выговаривать:
     --  И, позвольте  вам  заметить,  молодые люди,  что я  отнюдь  не  был
инициатором этого  знакомства.  Барышни сами  подошли  и  попросили  у  меня
сигарету. Так что  на вашем месте я не стал бы так безапелляционно бросаться
обвинениями...
     Молодые люди  угрюмо  молчали.  Пока.  Со стороны  все  это  напоминало
скульптурную   композицию  "Вдохновляемый  музами   Сократ  дает   последние
наставления  своим ученикам", но  в воздухе ощутимо пахло озоном. Я похлопал
одного из учеников по гранитной спине:
     -- В чем дело, ребята? Это мой друг.
     В жизни бы не назвал ДД  своим другом -- и не потому,  что плохо к нему
отношусь,  просто  у   меня  слишком   жесткие   критерии  отбора,   --   но
обстоятельства обязывали. Скульптурная группа распалась. Сократ встал, будто
собравшись уйти, музы отползли на безопасное расстояние, ученики повернулись
ко мне.
     --  Твой припыленный кореш  снимает наших телок, -- сообщил мне ученик,
более прочих напоминавший эллина курчавыми волосами и темным загаром. --  Мы
тут хотели его поучить с легонца,  но уж больно он дохлый. Короче, -- тут он
ткнул меня твердым указательным пальцем в живот, -- короче, если  не  хотите
огрести, садитесь  в  свою тачку и валите отсюда...  И  чтобы  мы  вас здесь
больше не видели... Ясно?
     Я вздохнул. И я был таким же наглым десять лет назад.
     -- Зачем же так грубо, родной? -- спросил я мягко. -- Нам совершенно не
нужны ваши соски, можете забирать их и делать с  ними все, что  хотите... Но
мы сюда приехали отдыхать, и мы будем здесь отдыхать.
     Произнеся последние слова, я резко откачнулся назад и мотнул головой. И
вовремя -- иначе ученик попал бы мне в подбородок. А так он никуда не попал,
потерял равновесие  и шлепнулся на одну из муз, потому что я успел подцепить
его  правую ногу  своей левой  ступней и легонько  ее  подсечь. Нет, что  ни
говорите, бой на песке -- не работа, а сплошное удовольствие.
     ДД, уцелевшие  музы,  да и  весь пляж  вынуждены  были наблюдать, как я
помогаю  упасть  еще  двум  эллинам. Продолжалось  это не более  минуты и  в
серьезную драку, к счастью, не переросло.
     -- Ну  что, пацаны, -- сказал я, принимая позу победителя (руки в боки,
грудь вперед,  нога  попирает  чье-то оброненное  полотенце). -- Успокоились
маненечко?
     -- Ты, сука,  --  проговорил первый ученик севшим от ненависти голосом,
--  да ты  у  меня кровью харкать будешь...  Ты  отсюда не уйдешь, сука... Я
сейчас  Пельменя позову, он тебя  в землю вобьет, сука, по самые  гланды ...
Понял, ты?
     --  Ну-ну,  --  сказал я  поощрительно,  -- попутного  ветра в горбатую
спину... -- тут меня  неожиданно посетило воспоминание о  том,  что я знавал
некогда  одного  парня,  получившего  кличку  Пельмень  за  расплющенный   в
боксерских спаррингах нос.
     -- Это какой же Пельмень? -- спросил я, на всякий случай посматривая за
остальными учениками, -- вот сейчас  оклемаются, увидят, что ноги-руки целы,
и захотят взять реванш. -- Это не Андрюха ли Серов с Зеленодольки?
     -- Точно, -- подтвердил эллин удивленно. -- А ты его откуда знаешь?
     -- А я  с его братом старшим, Леликом, в одном классе учился, -- сказал
я. -- Твой Пельмень еще сявкой был, а Джокера уже вся Рязанка знала.
     Униженный эллин обрадовался возможности спасти свою репутацию.
     -- Так ты Джокер, что ли? -- недоверчиво спросил он. -- Что же ты сразу
не сказал!
     Конечно, ничего про Джокера он в своей жизни не слышал -- я  не склонен
был переоценивать  масштабы  своей  юношеской популярности, -- но  для  него
сейчас  выгодно было  представить дело  так,  будто  овеянное легендами  имя
Джокера известно в этих краях наравне с именем дедушки Ленина.
     -- Мужики, так это же Джокер! -- поспешил он поделиться своим открытием
с товарищами. Товарищи удивленно на меня вылупились. -- Во, блин, на  своего
нарвались... А я -- Зурик, -- представился он и протянул  крепкую коричневую
ладонь... Ты в 776-й учился?
     -- Да, -- подтвердил я.
     -- Я тоже, сейчас вот в технаре на Карачаровском... Слушай, а что это я
тебя на районе ни разу не видел?
     --  А я  уже давным-давно центровой, -- объяснил я.  --  Переехал после
армии.
     ДД  слушал  наш разговор с диковатым  выражением лица  -- он  был похож
сейчас на миссионера в  джунглях. Чтобы ввести его в наш узкий круг, куда не
каждый  попадал, я представил Лопухина как  "клевого  пацана с центров". Это
моментально разрядило обстановку, повеселевшие ученики обменялись с Сократом
рукопожатиями, и музы, уловившие, что гроза прошла стороной, снова вернулись
на боевые позиции. Лопухин кашлянул, сел и принялся  крутить симпатичные, но
пустенькие головки с удвоенной энергией. Пока ДД  компостировал мозги музам,
мы с  пацанами еще раз окунулись и устроились  поближе  к мотоциклам, лениво
играя в "сику" и "буркозла"  -- незабвенные  игры моей юности. В игре мне не
везло,  из  чего  я сделал вывод, что, может  быть, ночная акция  увенчается
успехом: карты для меня -- относительно надежный индикатор.
     День  проскользнул, как пущенный "блинчиком" по воде камушек. Когда  по
песку ощутимо потянуло прохладой, я встал, бросил карты и сказал:
     -- Ладно, ребята, хорошо с вами, но нам пора.
     -- Да куда  ты торопишься,  --  удивился Зурик. -- У нас еще  портвейна
бутылок шесть, посидим как следует, выпьем...  Потом вон к Светке поедем,  у
нее сегодня хата свободная...
     Обычно   я  избегаю  компаний,   где   все  младше   меня,  предпочитая
сверстников, но сегодня я бы с легкой душой согласился на предложение Зурика
-- воспоминания детства обладают удивительной способностью бередить душу.  И
именно сегодня я никак не мог этого сделать.
     -- Нет, -- сказал я. -- Извини, Зурик, и хотелось бы, да не могу... Эй,
Дмитрий Дмитриевич, пора ехать!
     Он  торопливо извинился перед  вконец  забалдевшими  музами,  вскочил и
начал натягивать  на себя одежду, размахивая  руками, как ветряная мельница.
Музы смотрели на него, раскрыв рот.
     -- Пацаны,  -- сказал я, -- хотите, чтобы  вас девочки любили? Изучайте
древнюю историю.
     -- Они  нас и  так любят,  -- хохотнул Зурик и притянул  к себе одну из
нудисток. -- Правда, Светик? Нет, мужики, оставайтесь, не пожалеете...
     Светик,  томно  изогнувшись в его руках,  призывно улыбнулась Лопухину,
обещая, что да, он не пожалеет. ДД,  уже сделавший шаг к машине, обернулся и
посмотрел на нее  с едва  заметной  грустью.  Понравились  они  ему, что ли,
подумал я с ужасом.
     -- Дима, -- спросил я,  когда мы возвращались в Малаховку.- О чем ты им
рассказывал?
     -- О гетерах, -- буркнул он, не отрывая взгляда от дороги. -- О гейшах.
О храмовых проститутках Вавилона. О тантрических жрицах Индии. Обо всем, что
я знаю в этой области.
     -- Да-а, -- протянул я, представив себе храмовых  проституток Вавилона,
в  дни  религиозных  праздников  отдающихся всем  подряд  прямо на  ступенях
зиккуратов. -- Да, это, пожалуй, должно было им понравиться...
     -- У них  очень  ограниченный кругозор, -- совершенно серьезно  пояснил
ДД.  --  Они   не  имеют  представления  о  величайших  событиях  в  истории
человечества... Я, кажется, нашел удачную формулу: для  них  история  -- это
телевизор.
     -- То есть? -- спросил я просто потому, что  он замолчал. Я слушал  его
вполуха, мысли мои были заняты предстоящей операцией.
     -- Для них не существует истории вне их собственного бытия. История для
них  началась  с  их рождением,  что было раньше --  им  неважно. Они  могли
родиться где угодно,  понимаешь? Книг они не  читают... ну, почти что... Вся
информация поступает к ним через телевизор. Телевизор сообщает  им обо всем,
что происходит за пределами их  личного существования, -- то есть о том, что
и составляет  их  историю,  --  ведь  объективно они  все  равно  включены в
исторический процесс... Я не слишком путано излагаю?
     -- Нет, отчего же, -- сказал я. -- А для тебя история -- что?
     Он тихонечко засмеялся.
     -- Для меня история -- книга. Огромная старинная  книга, -- повторил он
мечтательно, --  книга без начала и конца. И сколько ни читай, всегда больше
хочется узнать, что  было в начале, и сильнее и  сильнее становится  желание
заглянуть в конец... А вы о чем разговаривали?
     --  А, -- я махнул рукой, -"Бойцы  вспоминали минувшие дни и битвы, где
вместе рубились они"... Тоже своего рода история.
     -- Ким,  -- спросил он вдруг, -- Ким, ты только не обижайся,  но я могу
полностью рассчитывать на твою честность?
     -- Не понял, -- переспросил я, -- о чем ты?
     --  Ну, если  ты увидишь там череп... ты ведь  не  скажешь  мне, что не
нашел его? Ни при каких обстоятельствах?
     Я присвистнул. ДД не переставал меня удивлять,  и я  нутром чувствовал,
что это еще не конец.
     Я  заставил Лопухина  оставить  машину  на  окраине  поселка,  ближе  к
железной  дороге.  Было  уже  темно,  но мне  все равно  не хотелось,  чтобы
приметная  "девятка"  маячила на  месте преступления.  Наказав  ДД  сидеть в
машине  тихо   и  не  высовываться,  я  взял  с  заднего  сиденья   сумку  с
инструментами  и  вылез,  тихо  прикрыв  дверцу.  Легкой свободной  походкой
абсолютно  честного человека я дошел до забора, ограждающего нужный мне дом.
Скользнул в тень (напротив горело единственное на всей улице обитаемое окно)
и, крадучись, обошел  забор по периметру, прислушиваясь к доносившимся из-за
забора  звукам.  Звуки  были  самые обычные, естественные: кричала  одинокая
лягушка, стрекотали  цикады. В доме никого не  было. Конечно,  хозяева могли
приехать в то время, когда мы купались в Косино. Но в этом случае они прошли
не через калитку: на ней по-прежнему висел ржавый замок.
     Я  перекинул сумку  через шею,  подпрыгнул и ухватился за край калитки.
Подтянулся, перелез через  острые  прутья, венчавшие  ее,  секунду  помедлил
наверху, всматриваясь, куда придется приземляться, и почти  бесшумно -- чуть
звякнули инструменты -- спрыгнул на бетонную дорожку.
     Собственно,  преступление  было  уже  совершено  --  я нарушил  частное
земельное   владение.   Я  посидел   минуту   на  корточках   под   забором,
прислушиваясь,  все  ли  тихо кругом, затем медленно  распрямился  и пошел к
дому.
     Дверь  была,  разумеется,  заперта. Я обошел дом, добросовестно  пробуя
каждое  окно --  не  попадется ли  где  гнилое дерево, --  но  рамы были еще
крепкими. Без  особой надежды взглянув на слуховое окошко -- слишком высоко,
да и стекло придется выдавливать, рама глухая, -- я принялся за работу.
     Конечно, я никакой не взломщик. Я  знаю специалистов, которые открывают
хитрющие  кодовые замки за  время,  требующееся  мне на  то, чтобы почистить
зубы.  Но  в   простых  замках  я   разбираюсь  неплохо,  помогаю  открывать
заклинившие  запоры  всему  нашему подъезду  и  держу дома  небольшой  набор
необходимых инструментов.
     Как я и  предполагал, замок  оказался несложным,  я справился с  ним за
десять минут второй же отмычкой. Тихо (старые петли обычно жутко скрипят, но
тут почему-то все обошлось) приоткрыв дверь, я боком скользнул внутрь.
     В сумке у меня  был фонарик, но  я не  торопился его доставать, пытаясь
привыкнуть к темноте и тишине дома. По-прежнему ничего не было слышно,  но у
меня  внутри  появилось отвратительное, сосущее  чувство близкой  опасности.
Вообще-то я не трус, но к подобным предупреждениям прислушиваюсь.
     Через двадцать минут я окончательно убедился, что тишина вокруг  -- это
все-таки тишина пустого, покинутого  всеми дома, а не  напряженное  молчание
засады.  Глаза мои  уже  довольно  сносно видели в темноте, но искать  череп
все-таки лучше было при свете, и я включил фонарик.
     Находился я в типичном летнем садовом домике, с дешевой старой мебелью,
древним ламповым радиоприемником на лишенном стекол  серванте и неистребимым
запахом сушеных  грибов. Конечно, еще  при наружном обследовании стало ясно,
что внутри тут -- не пещера  Али-Бабы, но теперь надежда найти  в этой нищей
обстановке  шеститысячелетний череп  представлялась особенно  абсурдной. Мне
моментально  полегчало,  чувство  опасности  исчезло.  "Череп,  как  же,  --
пробормотал я,  и для очистки совести полез в сервант. Там оказались пыльные
банки с засахарившимся  вареньем и бутылки  с домашним вином. -- Два черепа,
елки зеленые".
     С первой комнатой я покончил быстро. Искать тут  было особенно негде, и
я перешел во вторую, досадуя на себя за идиотскую добросовестность.
     Во второй стояла узкая монашеская кровать  и  висел  вытертый коврик  с
лебедями.  Другой мебели  здесь  не было, и я, не  теряя  времени, перешел в
третью, через окно которой ДД якобы заснял этот свой якобы череп.
     Стол  действительно стоял около  окна, и  он действительно был застелен
какими-то грязными засаленными газетами, возможно, и "Правдой", но черепа на
нем,  разумеется, не было.  Я огляделся  и  поводил  фонариком  по сторонам.
Похоже, это помещение выполняло функции гостиной. У стены стояли два  старых
жестких  кресла, на стене косо висела  фотография. Я подошел и присмотрелся.
Из-за толстого слоя пыли улыбался веселый  коренастый военный  в неизвестной
мне форме.
     Я пошарил  лучом  в противоположном углу.  Там стоял  шкаф,  высокий  и
монументальный,  как обелиск. Я  застонал и приступил к обыску. В шкафу было
полно старых тряпок, они пахли плесенью и разложением, но я упорно копался в
этом дерьме, пока  окончательно не  удостоверился,  что  черепа там  нет.  Я
потыкал  пальцем в кресла,  вспоминая  незабвенные  "Двенадцать стульев",  и
подумал,  что на  Остапа  Бендера,  пожалуй, не  тяну.  Разве  что  на  Кису
Воробьянинова.
     "И  поделом  тебе, дураку",  --  сказал я  мстительно.  Дом был  пустей
пустого,  и  никакого  черепа  в  нем,  скорей  всего,  никогда  не  бывало.
Направляясь  к  двери,  я  вдруг вспомнил, что не посмотрел  еще  во  второй
комнате под кроватью. Я был  на сто процентов уверен, что там ничего  нет, я
мог поспорить хоть на миллион, утверждая это, но мне хотелось потрясти ДД за
грудки с  чувством абсолютно выполненного  долга. Поэтому я  снова прошел во
вторую комнату,  наклонился к койке, понял, что так я ничего не увижу, встал
на колени и заглянул под кровать, подсвечивая себе фонариком.
     Я  успел  услышать  сдавленное  хриплое  рычание,  почувствовать  полет
огромного тела -- и  на спину мне рухнуло что-то тяжелое и горячее. Огненной
болью полоснуло по затылку и спине, я упал рядом с койкой, пытаясь в падении
перевернуться на бок. В шею мне било раскаленное дыхание гигантского зверя.
     Он, видимо, пытался  добраться до моего горла.  Я вовремя  понял  это и
прижал затылок к лопаткам, хотя это  было безумно неудобно. Затем, пользуясь
относительной  свободой рук,  я нанес ему удар локтем по  ребрам.  Он  глухо
взвыл у меня  над ухом  и  протянул страшными когтями по  моему оголившемуся
боку.
     Я  попытался встать, но он висел  у меня на плечах и не давал подняться
на ноги.  Тогда я рывком  подтянул колени к животу и перекатился через  него
всеми своими восемьюдесятью килограммами. Фонарик  мой валялся на полу, но я
уже  и без всякого фонарика видел, что это  громадная, невообразимо  черная,
как сама  тьма,  собака: чудовищный зверь метрового  роста  и  с  оскаленной
пастью. Стоило  мне подняться на ноги, как он  прыгнул на меня и отбросил  к
стене.  Я ткнул  в  его  жуткую пасть свое  левое  предплечье, надеясь,  что
кожаная  куртка  убережет руку, и взвыл от страшной боли.  Собака повисла на
моей руке, но у меня, к счастью, была еще и вторая, и этой второй я нанес ей
сокрушительный удар по черепу.
     Я,   конечно,   не   Мицуяси   Аяма,   убивавший   быка   кулаком,   но
трехсантиметровые  доски правой  рукой ломаю. Черепная кость  пса была  явно
тоньше, и все же я не убил его. Он  взвыл, отпустил  мою руку и на мгновение
прянул  в сторону,  припадая к  земле,  но  мне  этого  мгновения  оказалось
достаточно. Я одним прыжком вылетел из комнаты и  рванулся к  выходу. Пинком
распахнутая  дверь  громко  хлопнула у  меня  за  спиной,  но мне  уже  было
наплевать.  Я  несся  по  бетонной дорожке к  калитке. Перед  самой калиткой
собака настигла меня.
     На  этот  раз она  вцепилась  мне в  ногу.  Мне показалось, что у  меня
перекушена кость,  и я снова упал. Здоровой ногой я  лягнул собаку в зубы, и
она отскочила, унося с собой здоровенный кусок моего мяса (во всяком случае,
было такое ощущение). Пока я возился, собирая свои разрозненные  конечности,
она прыгнула снова.
     На  этот раз я все хорошо видел. Она летела  на  меня, растопырив лапы,
озаренная стальным светом  луны,  и  черная шерсть ее стояла страшным дыбом.
Глаза у нее были красными, а когти размерами не уступали  лезвию перочинного
ножа.  Я не  стал  ждать, пока она приземлится мне на грудь,  и стремительно
рванулся в сторону. Когда она тяжело плюхнулась рядом со мной, я сцепил руки
и ударил ее локтем в голову.
     Слышно было, как клацнули о бетон огромные челюсти. Собака отключилась.
     Я поднялся  весь дрожа  и, прижимая к себе сумку с инструментами, полез
через забор. Ноги  не  слушались меня, пальцы  соскальзывали, и  я преодолел
препятствие  только  после того,  как мне  почудилось  внизу  знакомое тихое
рычание. Света  в окне  напротив не было. Я огляделся  и быстро поковылял по
пустынной улице туда, где ждал меня в машине Лопухин.
     Он,  конечно, не  выполнил инструкции, вылез из машины и курил  сейчас,
небрежно облокотившись на капот. Мне, впрочем, было уже все равно.
     --  Что с  тобой? -- поразился  он,  издалека  еще рассмотрев, что я не
совсем в порядке. -- Боже, Ким,  да на тебе же живого места нет! -- закричал
он, когда я подошел совсем близко. -- На тебя напали? Там кто-то был,  да? В
доме? А череп, ты нашел череп?
     Когда этот  подонок произнес  слово  "череп",  апатия, охватившая  меня
после   схватки,  моментально   исчезла.   Я   ковыльнул  к  нему,   схватил
окровавленными руками  за отвороты светлого  финского костюма  и  прошипел в
остановившиеся близорукие глаза:
     -- Там ничего нет, понял, ты, придурок  недоношенный? И  никогда ничего
не было, понял? И если  ты, козел, еще раз мне вякнешь про свои дела, я тебя
задушу своими руками! Понял?!
     -- Возьми платок, Ким,  --  сказал он дрожащим голосом, протягивая  мне
белый прямоугольник ткани. -- Ты в крови весь, тебе в больницу надо...
     --  Это тебе  в больницу  надо!  --  рявкнул я, отбрасывая  платок.  --
Дегенерат несчастный...
     Кажется,  я что-то  еще ему кричал и  шипел, но он лишь  послушно кивал
головой  на каждое мое ругательство,  бормотал "Да,  да, конечно, Ким", и  в
конце концов я успокоился. Он спросил:
     -- Тебя домой отвезти или все-таки в больницу?
     --  Пошел ты в задницу со  своей больницей,  --  сказал  я уже тихо. --
Езжай один, видеть тебя не хочу... Я на электричке.
     -- Да ведь  полночь  уже,  -- всполошился он.  -- Да  и не дойдешь  ты,
Ким...
     -- Заткнись, -- сказал я. -- И езжай домой.
     Ковыляя к станции,  я несколько  раз оглядывался и видел позади  ровный
свет фар -- Лопухин медленно ехал следом, боясь,  что я где-нибудь упаду. Но
я не оправдал его надежд.
     Электричка подошла неожиданно  быстро, я ввалился  в  тамбур и повис на
поручне,  потому что не хотел входить  в вагон и пугать пассажиров. Дела мои
были не так плохи,  как мне представлялось во время схватки, но и не слишком
хороши. Левая рука  была прокушена (через куртку) почти до кости, на ноге --
большая кровоточившая  рана.  Судя  по  ощущениям  в спине и  шее,  им  тоже
досталось.  С затылка  медленными  густыми  каплями  капала  кровь  --  там,
кажется,  были  содраны  полоски  кожи.  Ко  всему прочему,  шок  постепенно
проходил, и я почувствовал боль.
     Мутное стекло  отразило бледное, перепачканное кровью лицо с  безумными
глазами. Лицо это прыгало и  дергалось в черном зеркале клубящейся за окнами
электрички ночи, проносящиеся  мимо желтые огни  фонарей полосовали его, как
когти. Некоторое  время я смотрел  на свое отражение,  соображая,  пустят ли
меня  в таком виде в метро,  а потом у меня закружилась  голова, и я  сел на
ступеньки у двери. Тут, как  на грех, случилась остановка, и в тамбур влезла
большая пьяная компания. Минуту они меня не замечали (я сидел к ним спиной),
но затем кто-то сказал, что "эй, надо бы и бомжу с нами выпить", и надо мной
замаячило чье-то знакомое горбоносое лицо.
     -- Э, мужик, хочешь выпить? -- произнесло оно. Я  вяло -- лицевые мышцы
плохо слушались меня -- открыл рот, чтобы послать его вместе с его выпивкой,
но тут вдруг лицо отшатнулось и закричало голосом Зурика:
     -- Пацаны, да это же Джокер!
     Я  тупо кивнул,  подтверждая, что да, именно так  называли меня  многие
геологические  периоды  назад. Вокруг меня что-то лопотали,  суетился Зурик,
открывали  какие-то  бутылки, лили  мне  на рану водку, но я,  уже мало чего
соображая,  только  раскачивался  взад-вперед  и  повторял  механически,  не
разжимая онемевших губ:
     -- Да, я Джокер, я Джокер, Джокер...
     И виделась  мне огромная,  черная, растопырившая  ощетинившиеся когтями
лапы собака, отпечатанная на ослепительно-яркой серебряной монете луны.





     Домой я  вернулся к вечеру. Смутно  вспоминалось,  что с  электрички мы
сошли, кажется, в Перово, и поехали на хату к одной из девиц. Девица эта, на
мое  счастье,  в свободное от основного занятия время работала медсестрой, и
мне довольно толково соорудили  перевязку и промыли царапины. Потом в памяти
был глубокий  черный  провал,  и уже  в три часа дня я обнаружил  себя перед
дверьми приемного  покоя Института имени Склифосовского -- солидного, весьма
уважаемого  мною заведения.  Некоторое  время я колебался,  зайти или нет --
все-таки  чувствовалось, что ночью мы с Зуриком  и его компанией  врезали, и
довольно крепко. Потом, рассудив, что здоровье дороже, я зашел и  направился
прямиком  к  своему  хорошему   знакомому   Вадику  Саганяну,   неоднократно
пользовавшему меня в этих стенах.
     Он возился со мною часа полтора  (он  меня по-своему любит): зашил края
раны, вогнал  в живот и под лопатку слоновью дозу сыворотки против бешенства
и столбняка, и выпроводил, сказав на прощанье:
     --  И  впредь  не  ходите  по  торфяным  болотам ночью, когда  силы зла
властвуют безраздельно!
     В то, что меня покусала собака, он так и не поверил.
     Домой  я  добирался,  постоянно  останавливаясь  от  приступов  боли  и
слабости, исполненный  глубочайшего отвращения к себе  за свою ущербность. К
счастью, оба многострадальных наших лифта работали -- не уверен, что смог бы
одолеть  шестнадцать  лестничных  пролетов  в таком  состоянии.  Я  вышел  и
остановился  перед  дверью  в наш коридор,  ища ключи.  "Сейчас  умоюсь,  --
подумал  я,  --  приготовлю  коктейль  -- и спать. И никаких больше черепов,
никаких  собак, никаких  обезумевших бывших однокурсников,  никакой  работы.
Спать!"
     В  наш   коридорчик  выходят  двери  четырех   квартир.  Одна  из  них,
расположенная по торцу, была полуоткрыта, и в проеме маячил, ковыряя пальцем
в носу,  мой юный  сосед  Пашка. Пашке четыре года, он не по возрасту умен и
образован,  все-все на  свете знает  и  частенько  заходит  ко мне в  гости.
Любимое  его занятие  -- вот  так  вот  торчать  на пороге своей  квартиры и
смотреть, что происходит в нашем коридорчике.  Несмотря на то, что место это
на редкость малособытийное, торчание может продолжаться часами.
     -- Привет,  Пауль,  -- сказал я, пытаясь ему подмигнуть. Он с интересом
меня рассматривал.
     -- Привет, Ким, -- отозвался он. -- На тебя напали ниндзи?
     Вот  она, современная  молодежь.  Я  покачал головой  и вставил  ключ в
замок.
     -- Нет, Пауль, на меня напала стая диких чебурашек.
     -- А-а, -- протянул он  разочарованно. Он  уже знает, что  чебурашек, в
отличие  от  ниндзя, в  мире  не  существует.  В другое  время  я бы  с  ним
непременно  поговорил,  но сейчас  мне больше  всего хотелось спать.  Я лишь
гадал, хватит ли у меня сил приготовить коктейль или же я свалюсь сразу, как
только увижу койку.
     Я закрыл  дверь, скинул  кроссовки, осторожно  стянул с себя  куртку  и
прошлепал в  ванную.  Некоторое время  я пытался умыться, не  залив водой ни
одну из своих многочисленных царапин (частично они  были заклеены пластырем,
частично замазаны йодом, в сочетании с повязкой на ноге и на шее -- зрелище,
безусловно, красочное), потом понял, что  это  невозможно, и умылся, как Бог
на душу положит. Промокнув лицо полотенцем,  я направился в комнату, на ходу
расстегивая  джинсы,  чтобы  приступить  к  завершающей части  своего  плана
(коктейль и сон) в наиболее подходящем для этого виде.
     Уже на  пороге  я почувствовал что-то неладное -- какое-то нарушение  в
стройной гармонии, царящей  в  моей комнате.  Но только  сделав два  шага от
двери, я понял, в чем дело.
     В кресле (не в том,  что стояло около письменного  стола,  а в  другом,
рядом с тахтой) сидел какой-то кошмарный лысый тип, громоздкий  и костлявый,
как арматура с  полуобвалившимися  кусками  бетона.  Я машинально прострелил
взглядом комнату, быстро обернулся -- нет, он  был один. Но и одного его мне
было много.
     --  Что-то поздно  вы сегодня,  Ким,  --  сказал  он  высоким противным
голосом. -- Я вас с утра дожидаюсь.
     Я  безуспешно  высчитывал, кто это и как  он мог  проникнуть  ко мне  в
квартиру. Голова после ночных приключений работала туго. Боцман, что ли, его
прислал, подумал я, за людей своих  рассчитаться? Нет,  непохоже.  Боцман бы
прислал сразу  человек  десять,  да и не стал бы он такие  разборки на  дому
устраивать...
     --  Кто  вы  такой  и  что  здесь  делаете? --  спросил  я, поняв,  что
самостоятельно ни о чем не догадаюсь.
     --  Садитесь, Ким, --  сказал он вместо ответа и широким жестом хозяина
указал на мою тахту. -- Нам нужно поговорить.
     Этим  он  меня  завел.  Я  вообще  свято чту принцип  "мой  дом --  моя
крепость"   и  терпеть   не  могу,   когда  в  моей  квартире  распоряжаются
посторонние. Тем более, посторонние, проникающие в дом в мое отсутствие.
     -- Нет, -- сказал я ровным голосом. -- Говорить мы с вами не будем. Даю
вам  минуту  на  то, чтобы убраться  отсюда по-хорошему. Через минуту  я вас
выкину.
     Я  немного  сомневался, смогу  ли  я его  выкинуть  в  своем теперешнем
состоянии, все-таки  он  был  очень громоздкий и высокий -- это  было видно,
даже  когда он  сидел в кресле.  Но  в то же время он казался  довольно-таки
пожилым -- что-то около пятидесяти, и, хотя такие мужики бывают  еще очень и
очень  крепкими,  реакция  у  них, как  правило,  уже  не  та.  И  потом  он
действительно меня разозлил.
     Минуту  мы  играли  в  молчанку, причем  этот  тип  даже не  удосужился
изобразить  какое-либо  движение --  сидел  себе  в  моем  кресле,  обхватив
огромными лапами острое колено. Через минуту я посмотрел на часы и сказал:
     -- Пеняйте на себя. Я вас предупредил.
     У меня  уже был готов неплохой план действий. Я должен  был сделать два
ленивых  шага  по направлению  к креслу, а потом, одним  прыжком перепрыгнув
через  тахту (позволила бы  только  покусанная нога),  оказаться у  него  за
спиной и намертво зажать его жилистую шею локтевым сгибом левой руки, правой
блокируя контрудары. Подержав его так  пару  минут, можно  было смело волочь
бездыханное тело на лестничную клетку и провожать прощальным пинком под зад.
Жестоко, но эффективно.
     Я  сделал   два  хорошо   рассчитанных  шага   и  прыгнул,  рассчитывая
приземлиться на здоровую ногу. Что произошло дальше, я толком не понял.
     В какую-то долю мгновения лысый хмырь переломился в  кресле и сунул мне
навстречу длинный белый палец.  Палец  этот с  медленным хрустом вошел мне в
левое подреберье, и я рухнул мордой на ковер.
     Где-то внутри  у  меня  разорвалась бомба, перед  глазами  полыхнули  и
завертелись черные и  красные круги, острая пружина  боли пронзила  тело  от
ступней  до макушки и начала безостановочно раскручиваться, хотя я, казалось
бы,  давно достиг болевого порога. К  несчастью, у моего  организма неплохой
запас прочности, поэтому сознания я не потерял  и получил редкую возможность
узнать,  что  чувствует  человек,  внутренности  которого  выжигают  каленым
железом. Пару раз меня выворачивало  наизнанку  и каждый раз мерещилось, что
за  этим последует  облегчение,  но  пружина  разворачивалась все  сильнее и
сильнее. Я сворачивался  и разворачивался клубками, свивался  в  узлы, скреб
пальцами ковер и дрыгал ногами, нечленораздельно мыча. Неяркий закатный свет
жестоко бил  по глазам,  поэтому  я  старался  их  зажмурить;  в  те  редкие
мгновения, когда  они открывались,  я  видел  в бездонной  вышине над  собою
тяжело  покачивающийся  черный  тупорылый  ботинок.  И  тогда  мне  хотелось
плакать.
     Наконец голос надо мной сказал:
     -- Хватит.
     Мне немного полегчало --  совсем немного, так, что я смог открыть глаза
и проглотить  скопившуюся во рту горькую слюну. В бок по-прежнему вгрызались
железные  челюсти.  Я  попробовал  сесть,  привалившись  спиной  к  тахте, и
заплатил  за  это  новым фейерверком боли,  распустившимся где-то  в области
селезенки.
     -- Сво-лочь, -- простонал я.
     Протянулись длинные холодные  пальцы и коснулись моего лба. Я дернулся,
но почувствовал  колющую ледяную вибрацию, сбежавшую по  позвоночнику. Вслед
за этим волны  боли  стали постепенно  затухать, и  минуты через две я вновь
обрел  способность оценивать  ситуацию,  хотя  каждое  движение  по-прежнему
стоило огромных усилий.
     Я сидел на полу и с бессильной ненавистью  смотрел на лысого хмыря, все
так же безмятежно восседающего  в моем кресле. Все было ясно: он меня побил.
Причем  каким-то  непонятным  мне  способом,  фактически  не дав мне и  шагу
сделать.  Нет,  я,  разумеется,  слышал  об  "ударах  замедленной   смерти",
прикосновениях, парализующих нервные центры, и прочей восточной экзотике, но
никогда  не думал,  что нарвусь на специалиста по таким штучкам у себя дома.
Кто же все-таки  его прислал, с отчаянием подумал  я. Император мог у себя в
Ташкенте такого  найти, это  на него похоже, но только  мертв Император, вот
уже полтора  года гниют его  кости в глубоком  безводном  колодце на окраине
Ак-Суу. А больше ни с кем из серьезных людей я вроде не ссорился,  во всяком
случае,  не так,  чтобы подсылать ко мне  этого костолома...  Нет, ничего не
понимаю, подумал я горько, были когда-то мозги, да и те уже все отбили...
     Костяной голос сказал:
     -- Теперь вы в состоянии разговаривать?
     Такая была  в этом вопросе отстраненная бюрократическая холодность, что
я вздрогнул.  Я  не мальчик и получал в этой жизни больше,  чем  бил сам. Но
даже менты, охаживавшие меня своими "демократизаторами", делали это азартно,
со злым хеканьем, матерясь и отплевываясь. Словом --  по-человечески. А  тут
сидело  напротив  меня   в  кресле  костлявое  лысое  чудовище,  только  что
устроившее мне маленькое  гестапо одним касанием пальца,  и  спрашивало меня
неживым официальным голосом безликого клерка,  в состоянии ли я поддерживать
беседу.  Впрочем, выбора у меня не было, повторения пройденного я  не хотел,
и, сдерживаясь, чтобы не взвыть от унижения, я хрипло каркнул:
     -- Валяйте.
     Костлявый  лениво  переменил ногу: теперь в воздухе покачивался  правый
ботинок. Ботинок, готовый  в  любое мгновение  врезаться  мне в  подбородок.
Мысленно я  застонал и представил себе,  как  прыгаю  к  письменному  столу,
вырываю из ящика пистолет  и палю  этому пугалу прямо в его голомозый череп.
Бред, конечно: за те пять минут, что я  буду ползти до стола, пугало сто раз
успеет сделать со мной все,  что захочет. А  желания у него, как я уже успел
убедиться, были весьма неприятного свойства.
     --  Видите ли, Ким, --  сказало  пугало  уже  не  мертвым, а очень даже
участливым, проникновенным голосом, -- рассуждая логически, мне следовало бы
наказать вас гораздо строже. Проще говоря, мне стоило бы вас убить.
     -- За что? -- спросил я, надеясь, что все-таки узнаю, от чьего же имени
он прибыл по мою душу. То, что мы с ним лично никогда раньше не встречались,
было несомненно -- уж такую образину я бы запомнил.
     -- Сегодня ночью, Ким, вы пытались выкрасть принадлежащую мне вещь, а я
не привык спускать  людям даже  гораздо  более мелкие проступки.  Но,  будем
считать, вам повезло. Я оставлю вам жизнь.
     -- Очень вам  признателен, --  ошеломленно  пробормотал  я. "Кто-то  из
Лопухиных проболтался", -- такова  была моя  первая,  не слишком благородная
мысль."Это  --  хозяин  собаки",  -- была следующая  мысль.  В любом  случае
следовало немножко поупираться, чтобы  вытянуть из него побольше информации.
-- Но я ничего не пытался выкрасть у вас сегодня ночью.
     Лысый поморщился.
     -- Это очень  печально,  Ким.  Мало того,  что вы не раскаиваетесь,  вы
отягчаете  свою участь ложью. Никогда не лгите,  Ким!  Хорошо,  допустим,  я
скажу,  что  видел,  как вы около одиннадцати  часов  вечера перелезли через
забор дома  номер 27  по 2-му Садовому проезду, как  выскочили оттуда спустя
час, будто ошпаренный, и отправились к поджидавшему вас около  машины вашему
другу Лопухину.
     --  Ничего  не  знаю,  гражданин  начальник, -- сказал  я  с  отчаянной
наглостью припертого  к стенке  рецидивиста,  --  ошибочка у вас тут  вышла.
Ночью я спал, гражданин начальник, тут вы меня на понт берете...
     -- Сам так во сне расцарапался? -- спросил он равнодушно.
     Я понял, что пора менять тактику.
     -- Вы -- хозяин собаки?
     Вопрос  этот почему-то чрезвычайно развеселил его. Он даже ухмыльнулся,
ощерив крепкие желтые зубы.
     --  Да,  я хозяин собаки. -- подтвердил он  и, помедлив,  добавил: -- В
каком-то смысле.
     Минуту  мы молчали,  потому  что  он  фактически  меня  расколол,  а  я
фактически признался. Я пытался представить, чем  еще  он будет меня пугать,
но тут он снова сменил ноги и сказал:
     -- Итак, я оставляю вам жизнь,  поскольку мне известно, что действовали
вы  не по  своей воле, а будучи наняты  тем  же Лопухиным, или,  точнее, его
дедом.  Но  это  же   обстоятельство  позволяет  мне  сделать  вам   деловое
предложение...
     Вот  чего  я  никак  не  ожидал от лысого  костолома, так  это делового
предложения. День  сюрпризов продолжался.  Я сделал заинтересованное  лицо и
спросил:
     -- Что именно вы хотите мне предложить?
     Он  задумался  --  как будто  не  успел  подготовить  свое  предложение
заранее.  Я терпеливо ждал, пока этот театр кончится, размышляя, когда же  я
смогу, наконец, нормально двигаться. По всему выходило, что позже, чем хмырь
покинет мою квартиру. Чертовски жаль.
     В конце концов хмырь сказал, осторожно подбирая слова:
     --  Дед вашего приятеля Лопухина  хранит у  себя  вещь,  которая ему не
принадлежит. Я собираюсь нанять вас для того,  чтобы вы добыли для меня  эту
вещь. Я выражаюсь достаточно ясно?
     Весь мир сошел с ума, подумал я обреченно.
     -- Это тоже череп?
     --  Нет, это чаша, -- он  как-то странно выговорил слово  "чаша".  -- В
дальнейшем, однако, будем называть это просто "раритет". Вы согласны?
     -- Да называйте, как хотите, -- огрызнулся я. -- Мне-то что?
     --  Я  не  об этом,  --  вмиг помертвевшим голосом  произнес лысый.  --
Согласны ли вы достать для меня эту вещь?
     Пора  было как-то отбрыкиваться, но так осторожно, чтобы не  схлопотать
пальцем в селезенку. Я заныл, прикидываясь идиотом:
     -- Не  понимаю,  почему вы думаете, что я способен на такие вещи... Я и
на дачу-то  полез просто  посмотреть,  не  собирался я там ничего брать... И
вообще моя работа -- охранять, а не воровать, это вам кто угодно подтвердит.
Ну, какой из меня вор, ну, посудите сами...
     -- Достаточно,  --  прервал он  меня.  --  Я в полной мере оценил  ваше
актерское дарование. А теперь позвольте мне объяснить  вам две простые вещи.
Первое: в отличие от Лопухиных, я не переоцениваю ваших  способностей даже в
весьма  деликатной  сфере  взлома.  Я  рассчитываю  на то,  что  вы  сможете
воспользоваться вашим  положением  друга Лопухина-младшего  и  узнаете,  где
спрятан... э-э,  раритет. По причинам, которые вы  знать не обязаны, вам это
сделать будет проще, чем мне. Второе: за работу вам будет заплачено.  Причем
так, как вы и  не  в состоянии себе вообразить. Сколько вам обещали Лопухины
за... м-м, предмет?
     -- Трояк на опохмелку, -- сказал я зло. Больше всего я злился сейчас на
самого себя -- не согласился бы тогда на предложение ДД, загорал бы сейчас в
Крыму, а не на заблеванном ковре под взглядом этой костлявой сволочи.
     -- Я могу предложить вам гораздо больше, -- спокойно сказал он. -- Вот,
ознакомьтесь на досуге, это образец.
     Он презрительно-брезгливым  жестом  швырнул в  меня  чем-то тяжелым.  Я
инстинктивно уклонился  (тут же заныл  бок),  предмет пролетел мимо и  глухо
ударился о ковер за моей спиной. Я не стал смотреть, что это.
     -- Предположим, я откажусь, -- еще больше  злясь на себя за банальность
текста, сказал я. -- Что тогда?
     Он снова ухмыльнулся.
     -- Ну подумайте сами,  Ким. Неужели так сложно еще раз прийти  к вам  в
гости? Не воображаете ли вы, что у человека только одно уязвимое место?
     Он  расцепил  руки и поднялся. Мне казалось, что он должен  обязательно
заскрипеть при этом всеми своими суставами, но он не заскрипел.
     -- Впрочем, я не  тороплю вас, Ким,  -- задумчиво произнес он, глядя на
меня  сверху вниз,  --  теперь  я видел, что росту  в нем под  два метра, по
крайней мере,  был он не ниже ДД. --  У меня в запасе достаточно времени. Во
всяком случае, больше, чем у вас.
     На этой зловещей  ноте  наш разговор  завершился.  Он  легко перешагнул
через вылитые мною на  ковер остатки ночного  пира  и  вышел  из  комнаты. Я
слышал, как хрустит под его  тяжестью  паркет  в прихожей,  затем скрежетнул
замок и хлопнула дверь. Официальный визит каменного гостя закончился.
     Через   полчаса  после  его  ухода   я  обнаружил,  что   могу  встать.
Воспользовавшись открывшимися перспективами, я добрался, цепляясь  за стены,
до  кухни, открыл  бар и, не помышляя более о коктейле, влил  в себя  стакан
коньяка. Стало намного  лучше, и я потащился обратно в комнату,  дабы убрать
все  следы  битвы (или, если быть до конца  безжалостным к  себе,  того, чем
кончилась битва). Это заняло у меня больше часа, но в конечном итоге комната
снова стала такой, какой  она  была до  появления лысого  громилы.  Протирая
напоследок ковер влажной тряпкой, я неожиданно наткнулся на твердый холодный
предмет и догадался, что это, очевидно, и есть та самая штука, с которой мой
вежливый  визитер  рекомендовал  мне ознакомиться  на  досуге. Что  ж,  если
считать уборку квартиры досугом, то сейчас было самое время.
     Это оказалась небольшая, размером  с пол-ладони, статуэтка,  схематично
изображавшая  ламу.  Такого рода  статуэтки здорово умели делать веков шесть
назад  мои  любимые инки.  Правда,  их сохранилось очень  немного,  так  как
большая часть была переплавлена испанцами.
     Я покачал  статуэтку в  руке. Судя  по тяжести и  буро-желтому  оттенку
металла, она  была  сделана  из  чистого  золота.  Я швырнул  ее  на  тахту,
проковылял в кухню и налил себе еще один стакан коньяку. Мне было плохо.
     ____________________________________________________________













     С вечера я  предпринял  кое-какие  меры предосторожности:  заблокировал
дверь  обрезком  железной  трубы,  закрыл  все  форточки,  сунул под подушку
пистолет,  а под  тахту  --  на  всякий  случай  -- нунчаки. Спал  я  чутко,
приготовившись ко всякого  рода  сюрпризам,  и  не слишком  удивился,  когда
обнаружил,  что  сижу  голый  около заливающегося  телефона с  пистолетом  в
отведенной  руке. Ночной морок никак  не хотел отпускать меня,  но я все  же
сообразил, что трубку надо взять, поднес ее к  раскалывающейся голове и тупо
сказал:
     -- Алло!
     В  трубке  были слышны  далекие  шумы  и помехи, что-то потрескивало  и
пищало,  и  я  хотел  уже  буркнуть  "перезвоните,  пожалуйста",  как  вдруг
откуда-то  из-за  этой  шумовой  завесы  пробился  тонкий   знакомый  голос,
безнадежно повторявший:
     -- Алло, алло, алло...
     -- Наташа!  -- заорал я, машинальным жестом  смахивая  со своей  сонной
морды остатки наваждения (при этом  я больно  расшиб себе бровь пистолетом).
-- Наташа, я слышу тебя, говори!
     Несколько секунд трубка пищала, потом слабый Наташин голос сказал:
     -- ...из Новосибирска, у нас тут пересадка...  Я сегодня буду в Москве,
смогу позвонить тебе после двух часов дня... Ты будешь дома?
     -- Да! -- прокричал я в  ответ. -- Конечно, обязательно! Какой  у  тебя
рейс?
     --  Что?  --   переспросила  она,  и  тут  нас  разъединили.  Минуту  я
бессмысленно  вслушивался в короткие гудки,  потом положил трубку и  швырнул
пистолет на раскиданную тахту.
     -- Ох, -- сказал я, с  силой  проводя ладонью по вялому со сна лицу. --
Ну и жизнь пошла...
     Было девять утра  --  время  для  меня довольно-таки раннее. При других
обстоятельствах я бы с удовольствием поспал еще пару часов, но приезд Наташи
делал мои обстоятельства чрезвычайными. Поэтому я кряхтя поднялся и поплелся
в ванную -- приводить себя в чувство.
     Кряхтел я  скорее  для проформы -- боль после  укусов  и побоев, как ни
странно,  почти  прошла,  хотя  ощущение разбитости  в  теле  оставалось.  Я
ненавижу  такое  состояние. Я привык чувствовать  себя  молодым,  здоровым и
сильным,  а не  такой  старой развалиной,  как сейчас.  Но для  того,  чтобы
перестать  быть  старой  развалиной,  мне  следовало, как  минимум,  принять
контрастный душ, а на мне места живого  не было от всех этих повязок, бинтов
и пластырей.
     Поразмыслив немного, я содрал с себя все повязки, рану на  ноге замотал
полиэтиленовым  пакетом и включил воду. Ощущения были своеобразные, я стонал
и  повизгивал,  но через  пятнадцать  минут старая развалина  превратилась в
покрытого шрамами, закаленного в боях ветерана. Я критически  оглядел себя в
зеркале,  налепил  пару  пластырей  на особо неприглядные  царапины, накинул
пушистый пакистанский халат и пошел на кухню варить кофе.
     Душ  сделал меня  человеком, а две чашки кофе --  человеком разумным. Я
позвонил  в  справочную  Аэрофлота и узнал, какие  рейсы  прибывают в первой
половине  дня в Москву из  Якутска через Новосибирск. Рейсов таких было два,
и, проведя несложные подсчеты, я установил, что Наташа прилетает в 13.30.
     За все время нашего с  ней знакомства мне еще ни разу не доводилось  ее
встречать -- она, как правило, звонила мне уже из Москвы. Я представил себе,
как  она удивится и, возможно,  обрадуется, и улыбнулся  широкой  глуповатой
улыбкой. Когда дело касается Наташи, я всегда становлюсь немного глуповатым.
     Я  прикинул, сколько  у  меня  в  запасе  времени.  Времени было совсем
немного. Я вихрем,  так, что  заныла  укушенная нога,  пронесся по квартире,
пытаясь привести ее в тот образцовый порядок, который всю жизнь остается для
меня недостижимым  идеалом, застелил тахту, протер стекло телевизора,  убрал
из  прихожей  лишнюю  обувь,  вынес  мусор  и  перетащил  в  лоджию  немалое
количество  стеклотары, замаскировав  ее  вьетнамской циновкой.  Заглянул  в
холодильник  --  там  было, пожалуй, пустовато, но  на яичницу  с ветчиной и
помидорами --  коронное мое  блюдо  --  компонентов  хватало.  Я  быстренько
пропылесосил ковер, по которому топтался  вчера в  своих ублюдочных ботинках
лысый хмырь, и снова взглянул на часы. До прибытия рейса 1241 оставалось два
с половиной часа.
     В  такие моменты я  остро жалею, что у меня нет машины. Теоретически  я
мог бы ее  купить, зарабатываю  я достаточно, но практически на нее все-таки
нужно  копить  (хотя бы пару  месяцев),  а  это занятие мне противопоказано.
Кроме того, с машиной нужно возиться,  ее надо чинить и вообще понимать, а я
как-никак гуманитарий, хотя и заблудший. Поэтому мне пришлось ловить такси.
     И вот уже  брызнул  в  глаза многократно отраженный  окнами  высоток на
проспекте  нестерпимый  солнечный свет,  и  такси  вонзилось  в  город,  как
раскаленная  игла  в  золотистую  глыбу масла,  и взревела вокруг  июньская,
обезумевшая от жары Москва. Водила, постоянно поправляя сползаюшие со своего
носа темные  очки-капельки, делавшие  его похожим  на  Сильвестра  Сталлоне,
весело болтал о  каких-то пустяках и  совершенно не следил за дорогой. Звали
его  Серегой, он успел расказать мне о своей первой жене, с которой развелся
полгода  назад,   пожаловаться  на  женщин   вообще,  вспомнить  о  какой-то
потрясающей девчонке,  с которой был  знаком еще до армии, после чего беседа
плавно  переключилась  на  близкие  сердцу  любого   мужчины  военные  темы.
Ненароком выяснилось, что мы тянули  лямку  почти  в одних и  тех же местах,
только он был на  год моложе. Мы  обсудили  службу с непременным выяснением,
кого и где старики гоняли больше, но за всем этим трепом я ни на  секунду не
забывал о главном, о том, что впереди -- встреча  с Наташей, а  значит, надо
быть   предельно  собранным,  как   перед  схваткой,  и  готовым   к   любым
неожиданностям,  и  не потерять  голову,  и  не  показаться  смешным,  и  не
сморозить  какую-нибудь  глупость,   и  вообще  быть  неотразимым,  умным  и
уверенным в себе, но главное -- не сморозить какую-нибудь глупость!
     Разумеется, я с того и начал. Я  стоял сбоку от стеклянных  дверей зала
для встречающих,  вращая в руках дурацкий букет вялых, замученных жарой роз,
и  Наташа проскочила мимо, даже не  посмотрев в  мою  сторону.  Я догнал ее,
забежал вперед и, сунув ей розы, сказал:
     -- Ну, ты, родная, совсем ослепла, что ли, своих не узнаешь?
     Подозреваю,  что более  всего  я  в этот  момент  напоминал  радостного
идиота.
     -- Ой, Ким, -- воскликнула Наташа (от неожиданности она пропустила  мою
блестящую приветственную  речь мимо  ушей). --  Привет, как  здорово, что ты
меня решил встретить... Спасибо, розы замечательные... А как ты узнал, каким
рейсом я прилетаю?
     -- Работа  у  нас такая, -- важно ответил я, целуя ее. -- У тебя багажа
много?
     Она засмеялась.
     --  Боишься  надорваться? Узнаю гигантского  ленивца  Кима. Только этот
баул. Ну, пошли на автобус?
     --  Обижаешь, -- я взял ее сумку. -- Мы на автобусах не ездим. Нас ждет
pоллс-pойс.
     Сумка была нетяжелая, отсутствие другого багажа  наводило на мысль, что
визит планировался краткосрочный. Жаль, подумал я.
     Мы вышли из зала ожидания и двинулись к стоянке такси. Сталлоне был тут
как тут, пил газированную  воду из личного  раздвижного  стаканчика. Этим он
мне понравился еще больше.
     -- Сергей, -- позвал я его. -- Мы уже здесь, можно ехать.
     Он обернулся и подавился водой.  Я довольно оскалился  -- мне нравится,
как окружающие реагируют на Наташу.
     -- Ага, -- произнес он, наконец. -- Вот, значит, в чем дело было...
     -- А ты думал, -- гордо сказал я. -- Ну, погнали.
     Обратная  дорогa показалась мне намного более рискованным предприятием,
потому что Сталлоне то и дело смотрел не  на дорогу, а в зеркальце, которое,
в свою очередь, повернул так, что в нем отражалась исключительно Наташа. При
этом  он  непривычно долго  молчал,  и я  даже  заинтересовался,  что же  он
собирается такое выдать, чтобы завоевать расположение своей пассажирки.
     -- С югов вернулись? -- разродился он, наконец.
     -- Что? -- переспросила Наташа, отрываясь от созерцания пейзажа.
     --  Говорю, с югов, наверное,  вернулись?  --  с  готовностью  повторил
Сталлоне. -- Загарчик-то какой фирменный...
     -- Якутский, --  улыбнулась Наташа прямо в зеркальце (машина вильнула).
-- Там днем на солнце до пятидесяти градусов доходит.
     -- Ничего себе, -- удивился  Сталлоне. --  Вы что же,  живете там? Даже
несправедливо как-то... Такая девушка красивая, а живет где-то в тундре...
     -- Работаю, -- поправила Наташа. -- Я геолог.
     Сталлоне тонко улыбнулся и снова поправил очки.
     -- Издеваетесь? -- кротко спросил он. -- А то я геологов не видел...
     Он был, в общем-то,  прав. До встречи  с Наташей у меня было достаточно
стереотипное представление о девушке-геологе: невысокое, коренастое создание
с огрубевшими  чертами обветренного лица, не  выпускающее изо  рта сигарету.
Наташа соответствует этому стереотипу с точностью до наоборот.
     --  Никто  не  верит,  --  пожаловался  я.   --  Все  думают,  что  она
манекенщица.
     Сталлоне восхищенно помотал головой.  По-моему, в горле у него застряли
какие-то слова типа "ну ни фига ж себе", но он сдержался.
     -- И что же вы там  делаете,  в своей Якутии? -- спросил он. --  Нефть,
наверное, ищете? Или золото?
     -- Алмазы, -- снова улыбнулась Наташа. Я взял ее руку в свою.
     --  А вот теперь она обманывает,  -- сказал я.  -- Она ищет мамонтов  в
вечной  мерзлоте.   Огромных,   костлявых  мамонтов,   замерзших   в  глыбах
прозрачного льда, они  растапливают лед  горелкой, мясо  едят сами,  а бивни
продают японцам за валюту. Правда?
     Я заглянул  в ее  смеющиеся глаза. Мне  было хорошо, очень  хорошо. Вот
ради таких мгновений стоит жить, подумал я.
     Серега высадил нас во дворе моего дома, взял точно по счетчику, пожелал
нам приятно  провести  время и уехал, чуть не сбив спокойно пересекавшую наш
уютный  тихий дворик Пашкину бабушку.  Я взял  Наташу  за руку, и  мы  гордо
прошествовали  в   дом  мимо  оккупированной  пенсионерами  нашего  подъезда
лавочки. С большинством из них я в хороших отношениях, поэтому на Наташу они
смотрели вполне доброжелательно.
     -- Вот и занятие старичкам, -- усмехнулась  Наташа, --  обсуждать  твою
новую пассию...
     --  Кто сказал, что новую?  -- вывернулся я из хитрой ловушки.  -- Мы с
тобой уже полтора года знакомы...
     За эти  полтора года, однако,  вряд  ли  набралось две недели, когда мы
были вместе. Обычно Наташа вырывалась из своей  вечной мерзлоты на день-два,
а когда она единственный раз  уходила в  отпуск, я  лежал  в больнице одного
далекого  южного  городка с тяжелым сотрясением мозга,  но  она  об  этом, к
счастью, не знала.
     -- Надолго ты приехала? -- спросил я ее в лифте.  Мы стояли, прижавшись
друг к другу,  я чувствовал ее твердую  маленькую грудь  под  туго натянутой
майкой, и мне  хотелось, чтобы лифт  поднимался до  восьмого этажа не меньше
суток.
     -- Навсегда, -- ответила она хрипловатым голосом и облизнула пересохшие
губы.  Я был настолько заворожен этим зрелищем, что не сразу понял,  что она
мне сказала.
     --  Как  --  навсегда?  -- пробормотал я  ошеломленно.  --  Ты что  же,
уволилась?
     Она согласно прикрыла веки.
     -- Кажется, да...
     Наступает светлая полоса, подумал я, не зря меня били и кусали...
     Пашка по-прежнему торчал на боевом посту. Если бы утром я не видел, что
дверь  его  квартиры заперта,  можно  было бы  подумать,  что он  не покидал
позиции со вчерашнего дня.
     -- Познакомься, --  сказал  я  Наташе. -- Это Пауль, мой  сосед.  Прошу
любить  и жаловать. Пауль, это Наташа.  --  Пашка застеснялся  и отвернулся,
сосредоточенно ковыряя носком сандалии кафельный пол.
     -- Смешной,  --  сказала Наташа,  когда  мы зашли  в квартиру. Тут меня
вдруг осенило, и я бросился обратно в коридор.
     -- Пашка, -- спросил я строго, -- ты здесь вчера долго стоял?
     -- До-олго, -- задумчиво ответил он.
     -- Ты видел человека, который выходил из  моей квартиры после того, как
я вернулся?
     -- Не-а, -- уверенно сказал Пауль.
     -- А ты не видел, никто ко мне не заходил, пока меня не было?
     Он помотал головой -- мой допрос его явно утомлял -- и вдруг спросил:
     -- Ким, а это твоя  любовница? -- последнее слово далось ему с  трудом,
но он мужественно его выговорил.
     Я обалдел.
     --  Что ты, Пауль, -- пробормотал  я, -- что ты,  где ты слов-то  таких
нахватался? Это моя девушка, понял?
     По  выражению лица юного энциклопедиста трудно  было определить, уловил
ли он разницу.
     -- Красивая, -- флегматично сказал он и полез пальцем в нос.
     -- Мне тоже нравится, -- признался я. -- Ты, Пауль, если что, приходи к
нам вечерком чай пить, не стесняйся. Лады?
     -- Лады, -- вяло отозвался он.  Пашка у нас -- любимец всего  подъезда,
и, поскольку он вечно торчит,  как беспризорный, его постоянно зовут в гости
и угощают  конфетами.  От этого он избаловался и постоянно ходит с  какой-то
сыпью.
     Я подмигнул ему и ретировался из коридорчика  в квартиру. Наташа стояла
перед зеркалом и вертела в руках обломок трубы, на который я запирал дверь.
     --  Это что, --  спросила она, -- вроде дубинки для  непрошеных гостей?
Открываешь дверь -- и по башке?
     --  Какие у  тебя фантазии  мрачные,  -- сказал  я смущенно. -- Это  я,
знаешь ли, водопровод  все никак починить не могу -- труба у  меня в  ванной
течет. Все течет и течет...
     -- Ага, -- понимающе отозвалась  она и, легкомысленно помахивая трубой,
прошла в комнату. Я бросился за ней, обнял и заглянул через плечо ей в лицо.
Лицо у нее было недовольное.
     -- Ким, -- сказала она. --  Я  с дороги, я устала и проголодалась. Тебе
не кажется, что ты очень торопишься?
     -- Нет, -- ответил я, -- мне кажется, что я безумно по тебе соскучился.
Мы не виделись почти четыре месяца. Сто шесть дней, я считал. Каждый день из
этих  ста шести я помнил о тебе и хотел быть с тобой. Теперь ты приезжаешь и
говоришь, что я тороплюсь.
     Она засмеялась.
     -- Ты все врешь. У тебя здесь миллион женщин, и  ты не вспомнил обо мне
ни разу.  Каждый  раз ты думаешь  только о  той,  которая с  тобой в  данный
момент. Я ведь достаточно хорошо знаю тебя, Ким...
     Я не люблю оправдываться и не люблю врать. Я развернул ее лицоми к себе
и не без труда сомкнул свои руки у нее на спине.
     -- В Москве четыре миллиона лиц женского пола, -- нудным голосом сказал
я. --  Если отбросить малолетних  и  старух, остается  где-то  миллиона два.
Исходя  из твоей логики, среди моих женщин есть косые, слепые и горбатые, не
говоря уже о парализованных и страдающих болезнью Дауна. С полным основанием
заявляю тебе: это клевета.
     Она отстранилась.
     -- Ты и вправду думаешь, что это смешно?
     Итак,  это  была  не  дежурная подколка.  Просто  она  хотела  выяснить
отношения -- сразу и круто, вполне в ее стиле.
     -- Бог с тобой, -- вздохнул я. -- Я  пытался только объяснить тебе, что
ты не права. Все сто шесть дней я помнил о тебе. Я ждал тебя, я звал тебя, я
хотел тебя.  И вот ты здесь,  и я счастлив,  я  совершенно  ошалел от своего
счастья и  несу какую-то околесицу. Так что не  принимаей мой  бред близко к
сердцу,  родная, а лучше скажи, какой коктейль ты  предпочитаешь в это время
суток? Или, подожди, что же это я, ты же хочешь есть, правда?
     -- Хочу,  -- быстро ответила она и улыбнулась. У меня отлегло от сердца
-- хитрый Ким опять вывернулся из всех расставленных на его пути  силков. --
Яичницу с ветчиной и помидорами. Можно?
     -- Запросто,  -- отозвался  я  и  поцеловал  ее в ухо.  Она  недовольно
дернула головой. --  Ты  пока  развлекайся тут, как  можешь, хочешь,  вон  в
компьютерные  игры поиграй,  там  на дискетках написано, где какие,  хочешь,
мультики посмотри, вон кассета валяется, знаешь, как включать?
     -- Иди  работай,  --  сказала Наташа. --  Я взял под козырек  и  четким
строевым шагом отправился на кухню. Когда я заканчивал обжаривать ветчину --
на  слабом  огне, часто переворачивая, так,  что она оказывалась лишь слегка
подрумяненной с обеих сторон, -- Наташа закричала из комнаты:
     -- Ким, а это что, тоже для водопровода?
     Я бросил ветчину  на  произвол  судьбы и  пошел на  зов.  Наташа стояла
посреди  комнаты  и  целилась в  экран монитора из  моей пушки.  В  утренней
суматохе я так и оставил ее на журнальном столике рядом с тахтой.
     --  Интересно  тут у  тебя,  --  задумчиво  произнесла  Наташа.  --  Он
стреляет?
     -- Еще как, -- подтвердил я. -- Отдай его мне, солнышко.
     Она,  конечно,  не  послушалась и  направила дуло  мне в  грудь.  Очень
неприятное ощущение, должен сказать, даже если знаешь, что пистолет стоит на
предохранителе.
     -- Правда, стреляет? -- спросила она.
     Я терпеливо повторил:
     --  Натуль,  он стреляет.  Если  не  хочешь, чтобы во  мне  была  дырка
размером с апельсин или чтобы сгорела яичница -- отдай его мне.
     -- Фу, какой  ты скучный, -- фыркнула  Наташа,  но пистолет  отдала.  Я
пробурчал  себе под  нос:  "Вот  так-то лучше будет", сунул пушку за  пояс и
пошел на кухню.
     Через пять минут я вкатил в комнату столик на колесиках  и торжественно
объявил:
     -- Кушать подано!
     Смешно,  конечно, но я почему-то  люблю готовить  и красиво сервировать
стол. Мне, наверное, следовало бы пойти в кулинары.
     --  Какой ты умница, Ким!  -- воскликнула Наташа,  глядя на сооруженный
мной  натюрморт.  --  За  тебя и  замуж выходить не  страшно  -- прокормишь.
Правда?
     --  Попробуй сначала, -- самокритично отозвался я.  -- А  потом  уже  и
решишь, страшно или нет.
     На самом деле  я встревожился  --  впервые  за полтора года Наташа сама
заговорила на  тему, которая уже давно волновала меня и, казалось, оставляла
ее совершенно равнодушной.
     Она со скучным  лицом съела половину своей яичницы (у меня кусок не лез
в горло), подняла на  меня  свои чуть раскосые малахитовые  глаза и серьезно
сказала:
     -- Не страшно.
     Я  всегда  предполагал,  что если чудеса совершаются, то именно  так --
просто  и обыденно. Выдержав длительную  паузу -- уголки моих губ уже  почти
соприкасались с ушами, -- я пробормотал:
     -- Тогда -- выходи.
     Уж сколько раз  твердили миру, что нельзя демонстрировать свою слабость
перед женщиной.  Если бы  я  произнес те же  слова  так  же  буднично, в тон
Наташе,  все, возможно, решилось бы в одну  минуту. Но моя дурацкая ухмылка,
фонтанирующая из меня  во все стороны, собачья радость и прочие  характерные
черты обалдевшего от счастья кретина наверняка  навели ее на мысль, что если
подержать  меня в подвешенном состоянии еще некоторое время, хуже не  будет.
Она снова  улыбнулась (за половину такой  улыбки я готов был жарить  яичницу
круглосуточно) и вынесла свой вердикт:
     -- По-моему, ты очень торопишься.
     Тут я не выдержал. В конце концов, у меня тоже есть нервы,  хотя многие
об этом забывают. Хорошо рассчитанным  движением я оттолкнул столик в  угол,
прыгнул к  Наташе и вжал ее  в  кресло.  Некоторое  время она  отбивалась  и
пыталась отговориться тем, что устала с дороги, но я был глух и безжалостен.
Через  час тахта  пребывала в состоянии крайнего разорения,  а мы лежали  на
полу,  в  пушистом  мягком  ковре,  и  не  было у  нас  никаких  сил,  чтобы
перебраться обратно наверх.
     -- У тебя все лицо в яичнице, -- сказала Наташа. -- Варвар.
     --  А у тебя  как  будто  нет, --  огрызнулся  я. Она протянула руку  и
принялась гладить маленькой твердой ладошкой мое лицо.
     -- Зверь,  -- ласково сказала она. -- Зверюга здоровый, тигра... Глупые
игры нашего тигры...
     Я поймал губами ее  руку. Кожа у нее была сухая и чуть  шершавая, пахла
почему-то хвоей.
     --  Наташка,  --  бормотал  я,  целуя  ее  тонкую  загорелую  руку,  --
Наташка-первоклашка, Наташка-барашка, Наташка-дурашка...
     Я не без труда приподнялся на локтях и поцеловал ее в теплый золотистый
живот.
     --  Лежи! -- сердито сказала  она. -- И не продолжай,  с детства слышу,
надоело...
     Я лег  на спину.  Наташа осторожно погладила мою исполосованную собакой
руку.
     -- Откуда у тебя столько шрамов, Ким? Смотри, они совсем свежие...
     Пара  царапин  действительно   разошлась  --  возможно,  Наташка   сама
разодрала их своими ногтями -- и сейчас они медленно сочились кровью.
     -- Собака покусала, -- сказал я. Она не поверила.
     -- Ты когда-нибудь бросишь свою дурацкую работу? -- спросила она.
     -- Конечно, -- заверил я ее. -- Когда-нибудь.
     Я не люблю, когда Наташа начинает говорить о моей работе. Чуть ли  не с
первой нашей встречи она требует, чтобы я  бросил свое ремесло  и занялся бы
чем-нибудь  более благопристойным, а я начинаю жутко психовать. Только этого
сейчас  не  хватало, мрачно  подумал я, но она почему-то  не стала развивать
болезненную тему  дальше.  Просто лежала и  смотрела  в потолок.  Узкий, как
лезвие, луч вечернего солнца пересекал ее лицо от уха к подбородку.
     --  Наташка, --  спросил я осторожно.  --  А  ты  правда  сюда навсегда
приехала?
     Она лениво сощурилась.
     --  Скорее всего... Меня  тут в одну  контору приглашали  на работу,  я
взяла отпуск и решила подумать. Надоело быть провинциалкой задрипанной, хочу
быть москвичкой...
     -- Слушай, москвичка, а не поехать ли нам в Крым? -- Я глядел на нее во
все  глаза,   ожидая   реакции.   --  Недели  на  две,  а?   Лучшие   отели,
комфортабельные теплоходы, Ялта, Коктебель, Феодосия?
     Ресницы ее чуть заметно дрогнули.
     -- Аксеновщина, -- сказала Наташа. -- Когда?
     -- Хоть  сегодня, --  бодро сказал я.  -- Билеты -- не проблема, у меня
свой человек в авиакассах. Номер я могу забронировать прямо отсюда...
     -- Не сегодня, -- прервала меня Наташа. -- И не завтра. У меня в Москве
есть неотложные  дела.  Мне  к  тетке  надо съездить,  к  девчонкам в общагу
обещала заглянуть... Через пару дней, не раньше.
     Это был  миг исполнения желаний.  И, как назло, именно в этот самый миг
пронзительно заверещал входной  звонок.  Кого там еще черт принес, подумал я
грубо и вскочил.
     --  Я их задержу, -- пообещал  я, одеваясь  со скоростью  поднятого  по
тревоге  десантника.  Пробегая в прихожей  мимо  зеркала, стер с  физиономии
наиболее  заметные остатки яичницы  и ястребом  вылетел  в  коридор, готовый
растерзать любого,  включая малолетнего Пашку, буде это он принял пять часов
дня за "вечерок".  Но это был не Пашка. Это  был изрядно поднадоевший мне за
последнее время Дмитрий Дмитриевич Лопухин собственной персоной.
     -- Добрый  день, Ким, -- виновато  поздоровался он. --  Я приношу  свои
извинения за  визит без  предварительного звонка... впрочем,  я  звонил,  но
телефон не  отвечал, я забеспокоился, уж не  попал ли ты в больницу, и решил
заехать  узнать,  что с тобой, может, хоть соседи в курсе...  Знаешь, я ведь
чувствую себя в какой-то мере ответственным за то, что произошло...
     -- Это трогательно, -- сухо сказал я.
     Ох, как  не вовремя  он приперся, не говоря уже о том, что лучше бы ему
вообще  было  забыть  о  моем существовании!  Я облокотился плечом о дверной
косяк,  показывая,  что дальше  коридорчика  его  не пущу.  Он  смутился еще
больше.
     -- Прости, Ким,  с моей стороны было, конечно,  чудовищной глупостью не
предупредить  тебя о возможной  опасности... но я и не подозревал, что такое
может произойти в отсутствие хозяина. Дед мне потом устроил за тебя  хорошую
головомойку, да и поделом мне, дураку... Как ты себя чувствуешь?
     -- Лучше всех, -- ответил я искренне. -- Я, знаешь ли, с детства привык
не обращать внимания на мелкие житейские неприятности.
     Конечно,  мне  следовало выгнать  его вон. Зол я  на  него  был,  да  и
вчерашний визит лысого костолома наводил на мысль, что от семейки  Лопухиных
лучше держаться на расстоянии. Но ДД повезло  -- он застал меня в счастливую
минуту, а счастливый человек не умеет быть решительным. Я стоял и слушал его
извинения, пока мне не стало ясно, что где-то в глубине души я его простил.
     -- Ох, --  говорил он между тем, -- я так тебя подвел, заморочил голову
этим черепом  и ничего  не  сказал  о  главном...  Я и сейчас,  наверное, не
вовремя, просто  хотел  извиниться и передать, что дед  желает  тебя видеть.
Мне, наверное, лучше уйти, да?
     Ну что ему можно было ответить, этому печальному журавлю?
     -- Отчего же, -- сказал я по-прежнему безразличным голосом. -- Проходи.
Только предупреждаю -- у меня гости.
     Я медленно отклеился от стенки и  пропустил  его вперед. Пока  он  меня
охмурял, прошло минут пять -- время, вполне достаточное, чтобы Наташа успела
одеться. Она успела: сидела в кресле, положив ногу на ногу, и на ее  розовых
брючках  и белой маечке не было  ни  единой  морщинки.  Тахта была идеальным
образом  застелена,  и  вообще было похоже, что мы  находимся в мемориальной
квартире-музее имени Кима. У меня отвисла челюсть. У ДД тоже.
     -- Познакомьтесь,  -- без  особого энтузиазма сказал  я. -- Наташа, это
Дима Лопухин, мой бывший однокурсник. Дима, это Наташа.
     --  Очень  приятно,  -- сказала  Наташа,  потому что  однокурсник  Дима
временно онемел. Внезапно он вышел из своего ступора, резко шагнул к креслу,
согнулся пополам  (я  испугался,  не упадет  ли) и,  схватив Наташину  руку,
поцеловал ее. Вид у него при этом был идиотский.
     -- Счастлив  познакомиться  с  вами, Наташа,  --  забормотал он.  -- Я,
признаться, зашел  совершенно случайно,  вижу, что помешал, и  уже ухожу, но
хочу, чтобы вы знали: я  не считаю, что зашел  напрасно. Знакомство с  такой
очаровательной девушкой, как вы, Наташа, делает день прожитым не зря...
     -- Дима, -- протянула Наташа укоризненно. -- Куда же вы уходите? Ничего
вы не помешали,  нечего выдумывать, и  вообще уходить  так  сразу невежливо.
Правда же, Ким, Дима нам совсем не помешал?
     --  Отнюдь, -- откликнулся я. -- Тем более, что у тебя появилась редкая
возможность познакомиться с выдающимся мастером куртуазного красноречия...
     -- С кем, с кем? -- переспросила Наташа.
     ДД застенчиво улыбнулся.
     --  Ким имеет в виду куртуазную риторику. О, это была целая наука,  как
изъясняться  влюбленным  рыцарям. Раннее  средневековье, прекрасная эпоха...
Существовала  куртуазная  литература -- менестрели,  миннезингеры -- поздние
отзвуки  этой поэзии воплотились в Стихах о Прекрасной Даме  Блока. Впрочем,
Ким  шутит,  Наташа, я совершенно ничего не смыслю в куртуазной риторике, то
есть я настолько не специалист в данной области...
     -- А  в чем вы специалист, Дима? -- неожиданно заинтересовалась Наташа.
-- Вы-то, по крайней мере, историк? А то,  по-моему, все друзья  Кима -- или
какие-то бизнесмены, или авантюристы.
     Я пропустил мимо ушей этот булавочный  укол и, примостившись на краешке
письменного  стола,  стал наблюдать, как изворачивается  Лопухин, неожиданно
для себя попавший в столь прекрасную ловушку.
     -- О, -- сказал Лопухин, -- o! Я, конечно,  историк. Но, боюсь, Наташа,
моя  специальность  мало кого сможет заинтересовать:  я  занимаюсь  историей
древнего мира, а конкретно -- царством Митанни...
     -- Потрясающе! -- воскликнула Наташа. --  Я  даже не слышала  никогда о
таком...
     --  Это неудивительно,  -- сказал  я.  -- По-моему,  кроме Димы, о  нем
вообще никто не знает.
     -- Ну почему же, -- смущенно  пробормотал Лопухин. -- Вот Немировский с
успехом им занимается...
     -- Но это же безумно интересно, -- сказала Наташа.  -- Изучать царство,
про  которое никто, кроме  тебя, не знает... Дима, расскажите мне о Митанни,
еще одним посвященным на земле станет больше...
     Я внимательно на нее посмотрел. Непонятно было, притворяется она или ей
и вправду  интересно. Раньше я у нее такого пристального внимания к прошлому
человечества  не  замечал  --  правда,  об  истории  мы  с ней  ни  разу  не
разговаривали.
     --  Дима  --  удивительный  рассказчик, --  сказал  я. --  Недавно  мне
довелось  наблюдать,  как  он рассказывал  довольно  случайной аудитории  об
истории  Вавилона  (ДД  покраснел),  --  зрелище  было  примечательное.  Но,
поскольку  он может  распространяться о  своем  любимом  предмете часами,  я
предлагаю вам занять более непринужденное положение, а сам  пойду приготовлю
коктейли. Нет возражений?
     -- Да, Дима,  вы садитесь, -- подхватила Наташа, изящным жестом хозяйки
указывая на кресло,  -- садитесь и  рассказывайте о вашем царстве Митанни...
Кимчик, а мне, пожалуйста, коктейль  как в  прошлый раз, ну, апельсиновый...
Дима, вы будете?
     Я выслушал,  как ДД, млея, произносит: "С  удовольствием", и, давясь от
смеха, удалился на  кухню. Лопухин был готов, причем с первого же  выстрела.
Ну и Наташка, подумал я, посмотрела и убила, это же уметь надо...
     Все  еще усмехаясь,  я  смешал  два двойных  "Алекзандера",  посмотрел,
понюхал,  достал  из  холодильника  лимон  и   бросил   в  каждый  бокал  по
внушительному ломтю. Для  Наташки  я  налил почти полный бокал апельсинового
сока  и  добавил  туда  пару  чайных  ложек  ликера  из  заветной  испанской
бутылочки. Поставил все это хозяйство на поднос и отправился в комнату.
     В  комнате  царила  идиллия:  Наташка уютно,  по-кошачьи,  свернулась в
кресле и внимала  рассказу ДД  о событиях, потрясавших Древний Восток четыре
тысячи лет тому назад. ДД сопровождал повествование энергичной жестикуляцией
и вообще выглядел очень комично.
     -- Коктейль заказывали?  --  спросил я, прерывая Лопухина  на  середине
захватывающей  истории о  том, как  некоему  царю  с  непроизносимым  именем
придворные  проломили  череп  тяжелой  каменной печатью.  Наташа  очнулась и
взглянула на меня так,  будто я и был тем несчастным самодержцем, воскресшим
и явившимся в московскую квартиру с подносом в руках.
     --  Прошу, -- любезно произнес я, протягивая ей бокал с соком. Лопухину
достался "Алекзандер"  послабее, а себе я взял  тот, что  покрепче. В  конце
концов, я был самый крепкий человек в компании.
     -- Великолепно, -- сказал ДД, выпустив из  губ соломинку. -- Чудесно...
Вы  знаете, Наташа, Ким гениально готовит коктейли. Какие  коктейли он делал
на   новоселье!   Жаль,   вас  тогда  не  было,  коктейли   были  совершенно
незабываемые...
     -- Да, -- подтвердила Наташа, гладя меня по руке. -- Это он умеет.
     Подразумевалось, очевидно, что это -- единственное, что  я умею. Ну что
ж, философски подумал я, не всем же заниматься изучением царства  Митанни. В
конце концов, зачем царству Митанни столько исследователей? Оно ведь одно, а
народу-то вон сколько...
     --  А что,  может быть, это мое  призвание,  -- предположил я.  --  Вот
состарюсь,  уйду на покой, открою  при Университете свой бар, буду стоять за
стойкой,  толстый  такой,  усы  отпущу длинные,  висячие...  Студенты  будут
приходить ко мне отмечать сдачу  экзаменов, а убеленные сединами  профессора
-- спорить  о  проблемах  царства  Митанни. И название надо  будет  выдумать
пофирменнее... ну, что-нибудь вроде "Кир у Кима".
     -- Дурацкое название, -- сказала Наташа.
     -- Не  спорю, -- кивнул я  и  чокнулся  с ее  бокалом. -- Какой хозяин,
такая  и  вывеска.  А  что могут предложить в  качестве альтернативы господа
ученые?
     ДД отмахал уже почти всю свою порцию, и щеки его приятно порозовели. Он
по-птичьи наморщил лоб и выдал:
     --  Ну,  может быть, "Привал Скифа"? Знаете ли вы,  Наташа,  что  греки
называли  "выпивкой по-скифски"? Крепкое, неразбавленное  вино.  Сами  греки
всегда разбавляли вино водой.
     --  Промашечка вышла, -- сказал  я  злорадно. -- Коктейль-то как раз  и
есть разбавленная выпивка. Лучше уж тогда -- "Привал Грека".
     --  Гм,  --  озадаченно пробормотал  ДД.  -- Действительно...  Грека...
Привал Грека... Одиссея, например... Ты куда, Одиссей, от жены, от детей...
     --  В кабак, -- подхватил я. -- Наш мозговой штурм определенно приносит
плоды. А что думают по этому поводу представители естественных наук?
     -- Нам  скучно, -- капризно  сказала  Наташа. -- Тут Дима так интересно
рассказывал  о  древних  митаннийцах, а потом пришел Ким и, как всегда, свел
дело к выпивке... Я так не играю, я хочу веселиться...
     Я едва  успел подумать о том, что мы  с Дмитрием Дмитриевичем наверняка
понимаем слово  "веселиться" по-разному,  как Лопухин взял инициативу в свои
руки.
     --  Ким, у  тебя есть гитара? -- неожиданно решительным голосом спросил
он.
     Я развел руками.
     -- Увы...
     --  Дима, а  вы  еще  и  поете?  --  восхитилась  Наташа.  ДД  смущенно
потупился.
     -- Немного...
     -- Как  здорово, -- протянула Наташа. -- Ким, бессовестный, ну почему у
тебя нет гитары?
     --  Я  немузыкален,  --  со  вздохом ответил я.  --  Мой предел  -- это
исполнение "собачьего вальса" двумя пальцами на детском пианино.
     -- Послушайте, -- оживился вдруг ДД. -- Мы ведь можем поехать ко мне! У
меня есть  гитара, устроим прекрасный музыкальный  вечер... Наташа,  вы ведь
тоже поете?
     -- Чуть-чуть, -- кокетливо сказала  Наташа и посмотрела  на  меня. -- А
как ты, Ким?
     -- Только если очень много выпью, -- честно признался я.
     -- Нет, я не о том... Как ты смотришь на предложение Димы?
     Откровенно   говоря,  на  предложение   Димы   я  смотрел  без  особого
энтузиазма. Но  я  видел, что Наташке хочется куда-то поехать, да и  у  меня
самого  было  такое бесшабашное настроение,  когда  море по колено  и  можно
соглашаться на любые  авантюры, поэтому я лишь неопределенно пожал  плечами,
давая понять, что я не против.
     --  Тогда поехали,  --  провозгласил  Лопухин  и  встал.  --  Машина  у
подъезда, дамы и господа...
     -- Подожди, -- удивился я, -- ты на машине? А как же это?  -- я щелкнул
ногтем по его опустевшему бокалу.
     -- А,  -- беспечно махнул  он  рукой. -- Я  пять лет  езжу без  единого
прокола, со мной вы можете  быть спокойны,  как  матросы,  везущие Цезаря...
Знаете  ли  вы,  Наташа, что  когда  Юлий  Цезарь  однажды  в  шторм плыл на
довольно-таки утлом корабле...
     Я собрал  бокалы и отправился на кухню. Внезапно я понял, почему мне не
хочется  ехать  к  ДД,  --  меня  беспокоила возможная  встреча с его дедом,
который отчего-то вдруг возжелал меня  видеть. Я,  однако, подобным желанием
не горел. Было  у меня ощущение, что  я попал  в  сердцевину  отвратительной
паучьей  сети, в зону  какой-то повышенной  активности, где все, кроме меня,
знали цели  и  правила  игры.  И  не  могу сказать,  что  ощущение  это  мне
нравилось.
     Слушая доносившиеся  из  комнаты звуки  чеканной латинской  речи -- ДД,
видимо, начал  цитировать  Цезаря  в  подлиннике,  --  я  крутил  бокалы  по
полированной  поверхности разделочного стола и соображая,  как вести себя  в
гостях у  Лопухина. Присутствие Наташи,  хотел  того Дмитрий Дмитриевич  или
нет, сильно затрудняло проведение  секретных переговоров. Значит, подумал я,
ежели  сидеть  тихо,  не  отрываться  от  компании  и  порядочно  набраться,
переговоров  можно  избежать.  В  то  же  время,  конечно,  было  бы безумно
интересно узнать, что же все-таки  там  за возня такая  вокруг  этих древних
побрякушек  и каким  образом у  моего лысого приятеля  оказалась натуральная
инкская золотая вещица. Но тут  уж придется твердо  выбирать, сказал я себе:
либо  Наташа  и  Крым,  либо тайны и подзатыльники.  В  конце концов, меньше
знаешь -- крепче спишь.
     Окрыленный этой народной мудростью, я вернулся к обществу. Общество уже
собиралось  уходить,  Лопухин  приплясывал  вокруг  Наташи  (как  могла  бы,
например,  приплясывать Эйфелева  башня) и пытался  накинуть ей что-либо  на
плечи, но поскольку она приехала в маечке, то это ему никак не удавалось.
     --  Натуль, --  сказал  я,  -- возьми  мою  кожанку, вечером  прохладно
будет...
     --  Не  хочу, -- капризно  сказала она.  -- Ты  возьми,  если замерзну,
отдашь.
     Я послушно  натянул кожаную куртку и ощутил, как что-то больно стукнуло
меня по бедру. Я поморщился -- это был кастет, который я постоянно забываю в
кармане, хотя карман от этого отвисает.  Секунду я раздумывал, доставать его
или же не стоит, потом все же решил оставить -- частично  из-за того, что не
хотелось  демонстрировать  его   ДД   и  Наташе,  частично   из-за  смутного
предчувствия, что на вчерашнем визите неприятности мои не кончились.
     Я открыл секретный замок, и мы двинулись в путь.
     __________________________________________________________







     Лопухин  жил в  центре,  причем  не просто  в  центре, а  на Арбате,  в
огромном старинном  доме,  как  и  подобает  представителю истинной  русской
интеллигенции.  Я лично старые  дома не люблю,  мне почему-то кажется, что в
таких домахх на психику обязательно должен давить груз прожитых здесь прежде
жизней.  Но ДД,  видимо,  привык и  не смущался,  а  Наташа  просто пришла в
восторг, и призналась, что именно в таком доме она и мечтала жить всегда.
     Мы поднялись на грохочущем лифте со старомодными деревянными дверями на
пятый   этаж  и   вышли  на  гулкую  лестничную  клетку.  Лопухин   подергал
металлический язычок  звонка, и в глубине квартиры залился чистый серебряный
колокольчик.
     -- Класс, да ?  -- шепнула  Наташа.  Я неохотно  кивнул. За всеми этими
атрибутами  старого доброго прошлого  проглядывало  какое-то настораживающее
пижонство. Все-таки я очень конкретный и современный человек.
     Лопухин позвонил  еще  раз,  но за дверью не  было слышно ни  шагов, ни
каких-либо иных звуков.
     -- Дед,  очевидно, гуляет  с псом,  --  объяснил он и полез в карман за
ключами. Один за другим были открыты  три  замка, после  чего дверь, зловеще
заскрипев, стала  под собственной  тяжестью медленно распахиваться, открывая
темное чрево квартиры. Мы вошли внутрь.
     Там пахло  старыми книгами и хорошим трубочным табаком. Лопухин включил
свет, и под высоченным, метров в  пять,  потолком зажглась пыльная лампочка.
Мы находились в прихожей: по крайней мере, разумно было бы предположить, что
помещение перед  дверью  играет  роль  прихожей,  но  в  эту  так называемую
прихожую могла войти почти вся моя квартира (если не считать кухни).
     --  Раздевайтесь,  -- сказал ДД. --  Обувь не снимайте,  у нас довольно
грязно. Прошу всех в мою келью.
     В  келье,  помимо  запаха  книг  и  табака,  отчетливо  пахло   псиной.
Подстилка,  принадлежащая источнику  запаха,  располагалась  в  трогательной
близости от изголовья низкой Димкиной тахты. Кроме этих  двух спальных мест,
в  келье  имели  место  быть  титанический  письменный  стол  и  уходившие к
недосягаемому потолку книжные полки  темного  дерева. Из  светских атрибутов
наличествовали водруженная на груду  каких-то рукописей и рисунков  гитара и
прикрепленная к  стене над тахтой шпага. В  целом, на мой  взгляд, обиталище
было мрачное и совсем не жилое.
     -- Очень  уютно, -- сказал я,  посчитав, что  пришла  пора  платить  по
счетам: Лопухин ведь хвалил мою  квартиру. -- Только  филина под потолком не
хватает, а так все стильно.
     -- Здорово! -- в  очередной раз воскликнула Наташа (меня это начало уже
потихоньку утомлять). -- Так это здесь вы живете, Дима?
     -- Да, -- сказал Лопухин. -- Вообще-то у нас шесть комнат, но жилых, по
сути, только четыре, да и то две сейчас пустуют. Мама в Ленинграде, у тетки,
мы живем с дедом вдвоем, ну, вот еще и собака...
     Он замолчал, старательно отводя взгляд от Наташи.
     -- А как вы достаете книги с верхних полок? -- спросила она, не замечая
его  смущения.  --  Вам же  должно быть страшно  неудобно, хотя вы  и  очень
высокий...
     --  Лесенка,  --  пояснил  ДД.  --  Есть  специальная  лесенка, но она,
по-моему,  сейчас у  деда  в кабинете... А вас заинтересовала какая-то книга
там, наверху? -- он сделал движение  в направлении  двери, готовый,  видимо,
принести эту лесенку, но Наташа улыбнулась и покачала головой.
     -- Нет, просто интересно  с технической точки зрения... Я же, в отличие
от вас,  естественник. Знаете, впервые вижу  столько книг в одной комнате...
Дима, у вас большая библиотека?
     -- Пятнадцать тысяч томов, -- скромно сказал ДД. -- Четырнадцать  тысяч
восемьсот шестьдесят с чем-то, если быть точным...
     Я  с  тайной болью  ждал,  что  сейчас  вновь  услышу  произнесенное  с
придыханием  "здорово",  но  вместо  этого Наташа внимательно посмотрела  на
окончательно смутившегося Лопухина и задумчиво сказала:
     -- Должно быть,  вы  ужасно  умный  человек, Дима...--  И  тут  Лопухин
отколол странную штуку.  Он поднял  голову, посмотрел  на нас ясным взором и
произнес необычайно твердым голосом:
     -- Нет, Наташа. Я вовсе не такой уж умный. По-моему, я просто дурак.
     Он повернулся  и вышел  из  комнаты. Наташа  недоумевающе посмотрела на
меня. Я поднял брови.
     -- "Кто ты, красавица?"  -- процитировал я. -- "Я -- дочка Бабы Яги.  А
ты кто?"  "А я Иван-дурак, ох, дурак..."  Не  знаю,  Натуль, раньше  за  ним
такого вроде бы не водилось...
     Я взял  ее  за  руку  и  попытался  привлечь  к себе,  но  она капризно
оттолкнулась  ладошками и пошла  вдоль книжных полок, проводя по  переплетам
тонким пальчиком.  Я еще раз пожал плечами и отошел к окну. Поведение Наташи
было мне не совсем понятно, поведение Лопухина -- тоже, но  все эти проблемы
казались несущественными на фоне того, что мне удалось разминуться с дедом.
     Деда ДД  я  видел  один раз  мельком,  лет сто  назад,  на вечеринке  у
Лопухина  по случаю сдачи  нашей  первой  сессии. Тогда он произвел на  меня
неприятное  впечатление, хотя я не  помнил  точно, почему.  Восстановить его
облик   в  памяти  мне  тоже  не  удавалось,   поэтому,  глядя  из  окна  на
прогуливающихся внизу пенсионеров с собачками, я не мог определить, какой из
них является Лопухиным-старшим.
     За  спиной  у  меня заскрипели  половицы --  в  комнату ввалился  ДД  с
подносом  в руках.  На  подносе  стояла бутылка  вина, бокалы и две  большие
зеленые  свечи  в  заплывших  воском  канделябрах.  --  Как  здорово!  --  с
придыханием сказала Наташа. Вот  чего  я не могу  понять в  женщинах,  -- и,
наверное,  не пойму никогда, --  почему  они так часто  стараются  выглядеть
глупее, чем есть на самом деле?
     -- Еще минуточку, -- попросил Лопухин, передавая мне поднос. -- Где-то,
кажется, были конфеты...
     Пока  я  расставлял  принесенное  им хозяйство  на широкой  поверхности
стола,  явились и  конфеты  --  "трюфели"  в граненой  хрустальной  вазочке.
Чиркнула спичка, ДД потянул за витой шнур, и  комната из мрачной и необжитой
тут же  стала  действительно  уютной  и таинственной.  Темнота съела  жуткое
пустое пространство над головой, и свечи очертили  тонкий  размытый  круг на
расстоянии метра от стола.
     Лопухин довольно умело откупорил  бутылку и разлил по бокалам вино. Это
был "Букет Молдавии", редкостный и почти исчезнувший в наше время напиток.
     -- Дима, -- спросила Наташа, -- можно, я заберусь на тахту?
     Прежде  чем  он успел  пробормотать:  "Конечно,  конечно,  разумеется",
Наташа была уже там, свернулась клубочком и почти пропала  в густой  тени. Я
протянул  ей  вино.  Из  тени  появилась  золотистая  рука,  взяла  бокал  и
спряталась снова.
     Лопухин провозгласил:
     -- За встречу!
     Мы выпили. Вино было действительно отменное.
     -- Дима, вы обещали спеть, -- напомнила из темноты Наташа. -- У вас еще
не пропало настроение?
     -- Ничуть,  -- ответил Лопухин,  резво вскакивая  со стула. Кажется, он
снова стал прежним восторженным  лопушком. -- Боюсь,  правда, мой  репертуар
покажется вам малоинтересным. Это ведь, в основном,  полевые археологические
песни, они сочиняются и поются зачастую прямо на раскопах, и тематика у них,
как правило, историческая...
     -- Очень интересно,  --  заявила Наташа.  -- Никогда в жизни такого  не
слышала.
     -- Тогда слушайте, -- улыбнулся Лопухин, взял гитару и начал перебирать
струны, глядя на пламя свечи:

     За Танаисом-рекой, эх, рекой,
     Скифы пьют-гуляют, э-эй,
     Потерял грек покой, грек покой,
     Скифы пьют-гуляют.
     Степь донская широка, широка --
     Все Причерноморье, э-эй,
     Повстречаю грека я, да грека я,
     Во широком поле...

     Это действительно была старая песня евпаторийской  экспедиции, когда-то
давным-давно я  слышал ее, но потом, разумеется, забыл,  и теперь неожиданно
вспомнилась  мне   наша  археологическая  практика   после  первого   курса,
выгоревшие на солнце рыжие развалины Херсонеса, костры на  берегу невидимого
ночного  моря, переборы гитары и  прочая романтическая дребедень, казавшаяся
тогда единственно прекрасной и стоящей штукой в мире.

     Выпью критского вина, эх, вина,
     -- заливался меж тем Лопухин, --
     Не смешав с водою, э-эй,
     Загуляю до утра, до утра
     С гетерой молодою...

     Я представил себе загулявшего с гетерой ДД и улыбнулся в темноте. Затея
с вечером, как ни странно, начинала мне нравится.
     Когда  Лопухин  закончил петь,  я налил каждому по  второй рюмке  вина.
Разумеется, это была никакая не доза для меня, и все же я почувствовал,  что
начинаю испытывать  непонятную тоску  по времени, когда жизнь моя была иной,
чем теперь,  и поймал  себя на том,  что чуть ли не  завидую  ДД.  Это  была
очевидная слабость, и я хлопнул еще рюмочку. Как раз к этому времени Лопухин
добрался  до  некогда любимой  мной  песни  про  орла шестого легиона. Когда
выяснилось, что  орел шестого легиона  все так же  рвется к небесам, бутылка
опустела окончательно.
     В эту минуту  громко хлопнула входная дверь,  по  полу ощутимо потянуло
сквозняком и в коридоре зацокали о паркет твердые когти. В комнату ворвалась
огромная, белая с рыжим собака и лая кинулась к Лопухину.
     Поскольку никто  не предупредил меня о размерах лучшего друга семейства
Лопухиных, а память о чудовище из Малаховки была еще свежа, то я среагировал
на  появление  собаки довольно  своеобразно.  Проще говоря, я  необыкновенно
быстро и ловко вспрыгнул на письменный  стол, ухитрившись при этом  не сбить
ни одной свечи и не опрокинуть ни одного бокала.
     -- Ты что, Ким? -- удивился ДД. -- Это же Дарий, он добрый...
     Добрый Дарий оскалил клыки и заворчал,  напоминая, что собаки не любят,
когда их  боятся. Впрочем, теперь я  его  уже не боялся. Я осторожно слез со
стола и потрепал Дария по холке.
     -- Хороший пес, -- сказал я. -- Только очень резвый.
     --  Никогда  не  думала,  что  ты  боишься  собак,  --  странным  тоном
произнесла в темноте Наташа. -- Что это за порода, Дима?
     -- Московская сторожевая, -- ДД  повалил Дария на пол и стал почесывать
его мягкий  живот. --  Он  молодой совсем,  ему чуть больше  года... Дарька,
Дарька, что же ты гостей так пугаешь...
     -- Дмитрий  Дмитриевич, -- сказал я деревянным голосом,  -- а у  вас не
найдется, случаем, чего-нибудь еще выпить?
     ДД растерянно повертел в руках пустую бутылку.
     -- Да, -- произнес  он  после  короткого  раздумья.  -- Да,  кажется...
Сейчас посмотрю...
     Он встал и вышел. Собака направилась за ним.
     Я обернулся к Наташе.
     -- Послушай, Натуль, я совсем  не  боюсь собак... Просто вышло так, что
на  днях  меня  сильно покусал  один  пес...  ну,  те  царапины,  которые ты
видела... и теперь я... -- тут я замялся.
     Никогда  не  надо  оправдываться.   И   уж   совсем  никогда  не   надо
оправдываться,  запинаясь. Потому  что стоило мне  сделать паузу, как Наташа
тут же сказала:
     -- И теперь ты их боишься. Включая щенков.
     Она протянула руку  и  взяла гитару. Струны  тихонько запели в темноте.
Лица я ее не видел, но голос ее мне не понравился.
     В  результате  я  напился.  Вторая бутылка,  принесенная ДД,  оказалась
хорошим ликерным вином, рюмочку которого обычно цедят весь вечер. Я покончил
с ней за час, заплатив за это невыносимо-сладким привкусом во рту. Поскольку
ДД  главным образом пел, а не пил, а Наташа к своей  рюмке притронулась  раз
или два, можно смело сказать, что бутылку я сделал в одиночку.
     Я сидел, отодвинувшись вместе со  своим стулом в  глухую  тень, почти в
самый  дальний угол Димкиного кабинета, и  меланхолично  перебирал шерсть на
загривке разлегшегося у моих  ног Дария. Как это ни странно, я не чувствовал
к  нему неприязни,  хотя  именно он  был виновником моего  унижения. Это был
большой, хорошо  откормленный и действительно добродушный пес, совершенно не
виноватый в том, что  мне почудился  в нем  страшный лунный зверь  из ночных
кошмаров.  Я не  испытывал  неприязни и  к  Лопухину,  столь  легко и  нагло
завладевшему вниманием моей девушки. Зато я испытывал сильнейшую неприязнь к
самому себе.
     Я слушал, как красиво  поет  ДД,  как  спокойно  и уверенно звучит  его
гитара,  как тихим,  родным  и  печальным  голосом подпевает  ему Наташа,  и
презирал себя. Я  смотрел  на свои руки, на  свои большие, сильные  руки,  и
ненавидел  их.  Эти руки не умели  почти ничего -- они не  умели  перебирать
струны  гитары  и писать умные ученые  труды, они  умели только сжиматься  в
кулаки  и  бить. Только к такой  работе они и были  приспособлены.  Когда-то
давным-давно у меня была возможность выбирать, и я сделал выбор.
     Пальцы, гладившие загривок Дария, сжались и разжались. Минуту пес лежал
неподвижно, а потом я  почувствовал,  как что-то мокрое и шершавое коснулось
моей ладони -- Дарий лизнул мне руку.
     -- Спасибо, дружище, -- шепнул я. -- Ты один меня понимаешь.
     Я потянулся за  бутылкой, посмотреть, не осталось ли еще  какой малости
на донышке, и уронил  свечу. Это был плохой признак, следовало слегка прийти
в форму.
     --  Пойду умоюсь,  -- сообщил я, поднимаясь. ДД  повел грифом гитары  в
сторону, давая мне дорогу.
     -- Давно пора, -- язвительно сказала с тахты Наташа.
     Приговаривая "смейтесь, смейтесь", я выбрался в коридор  и отправился в
ванную.  Ее мне удалось найти не сразу,  так  как сначала я попал в кухню, а
затем  надолго остановился  в  раздумье  перед неплотно  прикрытыми  дверьми
полупрозрачного  стекла, за которыми неразборчиво бубнили что-то  незнакомые
голоса. Сообразив, что  если это и  ванна, то она наверняка занята, я побрел
дальше  и  нашел,  наконец,  искомое  в  конце  длинного  темного  коридора,
загроможденного всяким хламом.
     В ванной  я закрылся изнутри и в течение десяти минут приводил  себя  в
чувство.  Делать  это несложно,  если есть  опыт,  а его как раз у меня было
навалом. Через  десять минут я  до  боли растер  свою  пьяную  морду жестким
полотенцем, взглянул на мир  значительно более трезвыми глазами и поразился,
как это я так быстро сломался с каких-то жалких двух бутылочек винца.
     Причесавшись перед огромным, почерневшим  от старости и влаги зеркалом,
я  тихо, стараясь не  задевать громоздившиеся на дороге баррикады,  вернулся
обратно.  Перед  стеклянными  дверями   я   почему-то  снова  остановился  и
прислушался. На этот раз голоса не бубнили, а говорили довольно отчетливо, и
уж по крайней мере один из них не был мне незнаком!
     Видимо,  я действительно был очень пьян, направляясь  в ванную, если не
смог  сразу  распознать  этот переливающийся из  тональности  в  тональность
изменчивый голос-хамелеон. Он  говорил, и  я даже замер, боясь шевельнуться,
услышав отвратительные вкрадчивые интонации:
     --  Тебе все равно  осталось жить  недолго, Роман... Месяцы, ну, пускай
даже два-три года...  Мелочь даже по вашему счету, а потом -- ничего, вообще
ничего,  понимаешь,  Роман?  Ни  добра,  ни  зла,  ни  всех этих сказок  про
воскресение...  Ночь,  вечная  холодная ночь,  подумай,  Роман,  неужели  не
страшно?
     И незнакомый надтреснутый голос насмешливо ответил:
     -- Не пугай меня, Хромой. Я старый зек, Хромой, и я знаю, что есть вещи
и  пострашнее  смерти. Не  без  твоей  помощи узнал  я  это,  Лысый  Убийца,
похититель детей... И не боюсь я ночи там. Я боюсь ночи здесь, Хромой.
     Послышался неприятный хрустящий звук --  как будто перекусили кость. Я,
цепенея от поднимающегося откуда-то из глубины тошнотворного ужаса, заглянул
в щель между створками двери.
     За дверью  была  большая, заставленная стеллажами  и  книжными  шкафами
комната -- очевидно, кабинет  деда ДД. Сам  Лопухин-старший сидел в  высоком
черном  вольтеровском кресле у  задернутого  тяжелой  шторой окна.  Он сидел
вполоборота  ко мне,  но горевшая  по его правую  руку  настольная лампа  не
давала ему увидеть меня, даже если бы я стоял на пороге.
     Второй человек, находившийся в кабинете, был виден мне только со спины,
но и этого было вполне достаточно, чтобы понять, кто он. Громадная костлявая
фигура,  одетая  на сей раз в какое-то немыслимое черное  кожаное пальто  до
пят,  голомозый  череп.  Зловещие вкрадчивые интонации, перешедшие теперь  в
мерзкий свистящий шепот:
     --  Ты выжил из ума, старик... Я  предлагаю тебе  сделку. Только я могу
подарить тебе еще  одну жизнь в обмен на чашу.  Ну зачем тебе  чаша, старик,
все равно ты не можешь разбудить ее силу...
     -- Ты сказал  "чаша", Хромой? --  неожиданно громко воскликнул Лопухин.
-- С каких это пор ты осмеливаешься называть ее так?
     Черный  силуэт отшатнулся. Но  через секунду приблизился к креслу почти
вплотную, навис над ним, матово поблескивая страшной головой, и зашипел:
     -- Ты стареешь, Роман, ты  с каждым днем  все ближе и ближе к смерти, а
моя сила  все  растет... Тебя  уже совсем мало,  Роман, а меня  все больше и
больше... Вот потому-то я и называю раритет -- чашей...
     Я неслышно отодвинулся от двери. Мой вчерашний визитер снова  находился
со мной  под  одной крышей, но  на  этот раз у меня была куда более выгодная
позиция, чем в  первую нашу встречу.  Разумеется, я  понимал, что устраивать
разборки в чужом, да  к тому же  столь уважаемом доме, нехорошо, но за лысым
был записан  слишком  большой должок,  а такие долги  я не  прощаю. Стараясь
ступать  совершенно  бесшумно,  я проскользнул  в прихожую, постоял секунду,
прислушиваясь  к едва  доносившемуся  из  комнаты ДД пению, затем  нашел  на
вешалке свою куртку и вынул из кармана  кастет. Вчера я уже имел возможность
убедиться в  том, что голыми руками  лысого не  возьмешь. Вырубать его нужно
сразу,  жестко  и  -- главное -- неожиданно. Кто знает, вдруг  он и  вправду
мастер искусства замедленной смерти? Но кто  бы он там ни  был, а мгновенный
удар кастетом в основание черепа уложит любого. Проверено.
     Правда, нужно ухитриться  нанести  удар  действительно мгновенно. Здесь
мне приходилось надеяться только на то, что враг стоял спиной к дверям и был
поглощен  спором с  Лопухиным-старшим.  Смысла  этого спора  я,  правда,  не
уловил,  но разговор у них происходил  явно на повышенных тонах. Стало быть,
существовал небольшой  шанс  на то,  что,  если отворить  дверь тихо  и  без
скрипа, то  они этого  не заметят. А преодолеть  три метра  до  кресла -- не
проблема.
     Я  подкрался  к  двери и  осторожно  заглянул  в комнату. Там ничего не
изменилось, если не считать  того,  что лысый верзила  повернулся к Лопухину
боком и мог краем глаза видеть, как открывается дверь. Это было плохо, но не
смертельно, потому что стоять в таком положении -- почти не видя собеседника
--  ему  явно было неудобно. Я поплевал на палец и начал аккуратно смазывать
дверные петли, прислушиваясь к доносившимся из кабинета обрывкам спора.
     --  Глупец,  --  свистел  лысый,  --  ты  сам  не  понимаешь,  от  чего
отказываешься.  Любой человек в мире  с радостью отдал бы все за возможность
обрести бессмертие -- любой, кроме тебя, дурака с куриными мозгами... А если
ты думаешь, что раритет поможет тебе там...(он произнес несколько непонятных
слов), то ошибаешься... он никогда никому не помогает...
     -- Я ничего не думаю про раритет, -- ответил Лопухин. -- Я знаю только,
что ты все равно  лжешь мне,  ты, Бабаи, Серый  Обманщик,  как лгал ты  Чэнь
Тану, обещая  ему  бессмертие в  обмен на  жизнь несчастного Ли Цюаня... Как
лгал ты самому  Ли Цюаню,  которого  убил  в заводях  Талассы... Да, раритет
никому не помогает, как не помогает никому и Корона с  Камнем, погубившая Ли
Цюаня... Ты же всегда и всем лжешь, Хромой!
     -- Ты  брешешь, как  паршивая  драная  шавка  из  трущоб, -- неожиданно
холодно и величественно произнес  лысый. -- Ты не мог знать судьбу  дерзкого
Ли  Цюаня,  возомнившего  себя Хозяином  Железной Короны, это было  за много
воплощений  до  тебя...  Ты упорствуешь  в своей слепоте и  отказываешься от
бессмертия. Хорошо!
     Он выпрямился  во  весь свой  немалый рост и  повернулся к Лопухину.  Я
надел на руку кастет, подвигал пальцами и взялся за ручку двери.
     -- Но запомни, старик, -- вещь эту можно не только купить, но и отнять.
А отнять ее можно и у мертвого.
     -- Я не  боюсь тебя, Хромой, -- устало сказал Лопухин-старший. -- Но ты
стал очень утомителен в последнее время.
     Дверь открылась уже наполовину. Тот, кого дед ДД называл Хромым, до сих
пор ничего не заметил.
     -- А отнять у меня раритет ты не сможешь, -- продолжал  старик. -- Твоя
сила не безгранична, убийца, ты  не можешь читать чужие мысли... И потом,  я
ведь знаю, чего ты боишься больше всего на свете...
     Черная  фигура  опять  дернулась,  и  я  испугался,  что  лысый  сейчас
обернется. Но взгляд его  по-прежнему  был направлен на  Лопухина,  и я смог
беспрепятственно открыть дверь до конца.
     -- Ты осмелился угрожать мне, Роман, -- просвистел  он, -- и ты  будешь
наказан... --  голос его окреп  и загремел, и в его гулких раскатах я сделал
два неслышных шага вглубь  кабинета. -- Да, ты прав, я не умею читать мысли.
Но  я умею допрашивать мертвых, а мертвые никогда не лгут! Жди Стрелу Мрака,
Роман! Жди Стрелу Мрака!
     И тут  я  прыгнул. Это был хороший прыжок, много  лучше того, что вчера
кончился для меня так плачевно. Я высоко взлетел в воздух и, падая сверху, с
силой опустил тяжелый кастет на голый поблескивающий череп.
     Вообще-то это был убойный удар, решиться на который можно было только с
пьяных глаз,  и, возможно, я впервые в  своей жизни убил бы человека, но все
произошло по-другому. Вместо того, чтобы с размаху налететь на тугую кожаную
спину,  я,  увлекаемый  силой удара,  пролетел  куда  большее  расстояние  и
врезался  в  книжный шкаф.  Кастет разбил  стекло книжной полки,  и на меня,
вспахавшего  подбородком  ковер,   посыпались  острые  осколки,  крупные   и
помельче.  Меня  пронзило мгновенное ощущение раскаяния за дурно выполненный
удар и страх перед неминуемым ответным ударом  противника.  Я не сомневался,
что  если  он  сумел  за  какие-то доли  секунды почувствовать  опасность  и
уклониться, то  нога  его  размозжит  мне  позвоночник  раньше, чем я  успею
перекатиться на спину. Но мгновение  протекло,  удара не последовало,  и  я,
совершив ритуальный  круговой  мах  ногой  (на случай, ежели  его удивленная
физиономия  наклонится  посмотреть,  не  разбил ли я  себе, часом, головку),
перевернулся и сел, прислонившись к стеллажам.
     Лысого моего  противника в комнате не было.  То  есть, теоретически, он
мог,  конечно, в  ужасе  забиться  куда-нибудь под  стол, но  я очень  слабо
представлял  себе,  как  бы  все  это выглядело  на практике  -- при  его-то
габаритах. Были мы в комнате вдвоем с дедом  Дмитрия Дмитриевича, да несся с
оглушительным лаем  по  коридору Дарий, странным образом не почуявший чужого
за весь долгий разговор  в кабинете.  Дед  ДД  сидел в  кресле,  прямой, как
отвес,  закрыв лицо худыми руками с  дряблой,  покрытой пигментными пятнами,
кожей. Медленно, очень медленно он  опустил эти беспомощные старческие руки,
открыл  накрепко  зажмуренные прозрачно-голубые глаза, и когда я увидел  эти
глаза, мне стало стыдно. Невыносимо стыдно.
     -- Извините,  Роман  Сергеевич, -- пробормотал я, пытаясь подняться. От
пережитого шока я даже вспомнил, как его зовут (клянусь, ДД  называл мне его
имя лишь однажды -- все на той же вечеринке на первом курсе!)
     Ворвавшийся  в  комнату  Дарий бросился  к  старику,  положил  мохнатые
передние   лапы  ему  на   колени  и   громко  задышал  ему   в  лицо.  Рука
Лопухина-старшего  машинально потянулась  к лобастой голове  пса, но тут  же
отдернулась,  вцепившись  дрожащими  пальцами  в обивку  кресла.  Во взгляде
старика  постепенно разгоралось любопытство, смешанное  с явной насмешкой. В
эту минуту -- возвращение памяти! -- я вспомнил, почему он так не понравился
мне в единственную нашу встречу десять лет назад -- из-за этой насмешки. Был
я в ту пору чрезвычайно самоуверенным, а на самом деле страшно комплексующим
юнцом,  впервые  попавшим в настоящий дом старой  интеллигенции, и насмешка,
скользившая в острых ледяных глазах Романа Сергеевича Лопухина,  задела меня
тогда чрезвычайно.  А  сейчас  я был  благодарен за нее,  потому  что  и сам
чувствовал,  каким нелепым  и  диким должно показаться мое вторжение  любому
стороннему  наблюдателю, а тем более -- хозяину кабинета.  Слава  Богу,  что
старикана еще не хватил кондратий, подумал я и встал, настороженно оглядывая
комнату.
     --  Того,  кого  вы  ищете,  нет  здесь,  --  раздался  дребезжащий  от
напряжения голос Лопухина. -- Строго говоря, его здесь никогда и не было.
     Я посмотрел  на  него внимательно.  Был он,  конечно, еще  испуган,  но
сумасшедшим не выглядел.
     --  Простите,  --  сказал я,  --  я,  разумеется, не должен  был...  Но
человек, с которым вы тут разговаривали, мой личный враг. И я решил...
     -- И  вы решили, что это достаточное основание для того, чтобы  крушить
чужую мебель, -- язвительно продолжил Лопухин. -- Кстати, вы не поранились?
     --  А?  --  я машинально  взглянул  на окровавленную  руку, по-прежнему
сжимавшую кастет. -- Да пустяки...
     Чувствуя  себя в высшей  степени  неловко, я  промокнул  кровь  носовым
платком,  отер кастет и сунул его  в карман.  Едва  я  успел это сделать,  в
дверях возникла долговязая фигура ДД.
     -- Дед, ты что-нибудь  разбил? -- спросил он, и осекся, увидев меня.  Я
помахал  ему ручкой.  Роман Сергеевич  с видимым усилием  повернул голову  и
сварливо сказал:
     --  Я никогда ничего не разбиваю. Разбивают твои молодые  невоспитанные
друзья, которые даже в  гости  ходят,  как на  войну, с  холодным оружием...
Впрочем, не волнуйся,  у  нас  все  уже  хорошо,  иди,  а мы тут  с  молодым
человеком поговорим...
     ДД, сделав мне страшные глаза, прикрыл стеклянные створки.
     -- Ким, я полагаю? -- спросил старик. Я, криво улыбнувшись, кивнул.
     -- Я  ждал  вас,  -- сообщил он. -- Тем не менее вы  меня удивили, хотя
ваше появление в основном отвечает тому, что рассказал мне о  вас мой  внук.
Вы...э-э...бывший десантник?
     -- Морской пехотинец, -- сказал я.
     -- Ну, это неважно... Так, стало быть, вы уже знаете Хромца?
     -- По-моему, он скорее Лысый.
     Лопухин-старший усмехнулся.
     -- У него  много имен... Хромцом его звали в  тех  краях, где  мы с ним
познакомились. Правда, звали намного раньше...
     -- Знаете, -- перебил  я его, -- это, конечно, безумно интересно, и я с
удовольствием послушаю,  как  и где его звали, но,  может  быть,  сначала вы
объясните мне, куда он делся?
     Роман Сергеевич раздул ноздри.
     -- Сколько  можно повторять,  молодой человек! Он никуда не  делся! Его
здесь не было!
     -- Но с кем-то вы здесь разговаривали? -- нахально спросил я.
     --  Это трудно  объяснить, -- сказал он. --  С известной натяжкой можно
назвать  это изображением. Голограммой, если хотите, хотя,  конечно, принцип
здесь  совсем  другой.  Оккультист,  например,  сказал  бы,  что  это   было
астральное тело. Одним словом, это  был не сам Хромец, а посланный им образ.
Его Тень.
     Я подумал.  Выглядело  это  совершеннейшей  фантастикой,  но не меньшей
фантастикой была  и  давешняя  золотая  фигурка,  и даже проникновение этого
Лысого  Хромца  в  мою  квартиру. Да  и  то,  что  Хромец  каким-то  образом
ускользнул от моего удара, было, мягко говоря, необычно.
     -- Допустим, -- сказал  я. -- Допустим, голограмма. Тогда,  может быть,
вы объясните...
     --  Да,  -- перебил  он неожиданно жестким голосом. --  Да,  объясню. Я
понимаю, что  вы  хотите получить ответы  на множество  вопросов.  Кто такой
Хромец и чего он хочет? Зачем мне  нужен был череп? Что такое раритет? Какие
еще вопросы?
     -- Откуда взялась собака?  --  с готовностью  спросил  я.  --  Откуда у
Хромца инкское золото? И что там произошло с этим Ли Цюанем, и почему Хромец
предлагал вам бессмертие?
     Старик с неудовольствием пожевал губами.
     --  Многие вопросы перекрывают друг  друга,  -- сказал  он.  -- Кое-что
вообще не существенно. Ваши мысли неконкретны, Ким... Но хорошо, я попытаюсь
вам  объяснить --  не все, но по крайней мере основные моменты... Садитесь и
слушайте.
     __________________________________________________________














     С желтых  и  плоских,  как  лица степных воинов, берегов медленной реки
Талас поднимались тяжелые клубы  тумана. Скрытые шевелящейся серой  завесой,
шли в тумане затянутые в плотные кожаные  доспехи  низкорослые воины империи
Хань. Скрипели  ремни, глухо позвякивали окованные  бронзой арбалеты,  мерно
топотали по сухой глине тысячи  маленьких  твердых пяток  и  сотни обернутых
паклей  лошадиных копыт. Тихо и неотвратимо  приближалась к  стенам гуннской
крепости Чжичжи-нэ-Архон  -- Железный Кулак Чжичжи -- плосколицая узкоглазая
смерть.
     Крепость возвышалась  в тумане  гигантским  черным наростом  на  ровной
желтой  груди долины. Мерцали огни на четырех высоких башнях по углам крутых
земляных валов --  там, под остроконечными  драконьими крышами, несли  вахту
белые  великаны  из  далекой  страны Лигань.  Три  года  назад  они  помогли
выстроить эту невиданную  в землях Великой Степи цитадель ненавистному всеми
ханьцами   Чжичжи  Хутуусу  --  убийце   императорского  посла,  узурпатору,
проклятью Западной  Границы.  Три года Хутуус  отсиживался  за неприступными
стенами,  тревожа  ханьцев  дерзкими  набегами  своей конницы.  Три года все
попытки покончить с  наглым  шаньюем  разбивались,  как фарфор  о  сталь,  о
панический ужас перед сотней закованных в броню  великанов из Лигани.  И вот
пришло возмездие.
     Возмездие  звалось  господином  Чэнь  Таном.  Это  был  молодой человек
приятной наружности  и  изящного,  хотя и  крепкого,  телосложения. Три года
назад, когда пятьсот пленных усуней вкапывали последние заостренные бревна в
частокол  крепости Чжичжи-нэ-Архон, господин Чэнь Тан  служил младшим писцом
при дворе солнцеподобного  императора Юань-ди. Усердие его было отменным, да
и  способности,  равно  проявляемые  им  в различных  науках  и  искусствах,
выделяли господина Чэнь Тана среди прочих младших писцов Канцелярии Кедровых
Покоев. Увлекался  Чэнь  Тан  еще  и  стрельбою  из лука, памятуя  о  завете
Конфуция,  учившего,  что благородный муж должен  совершенствовать  крепость
тела наряду с твердостью духа.
     Дрожала  до  плеча  оттянутая тетива,  блестели  мелкие  капли пота  на
смуглой тонкой руке младшего писца,  напряглось и сделалось вдохновенным его
лицо. На беду свою  Чэнь Тан посылал стрелы в мишень, укрепленную на  заднем
дворе Павильона  Небесных  Павлинов -- редко посещаемого Юань-ди загородного
императорского дворца. Отдернулась в сторону прозрачная занавеска,  блеснули
в темноте  покоя зеленые глаза прекрасной Ляо Шэ -- некогда любимой, а  ныне
отвергнутой наложницы императора. Пропела в воздухе кедровая стрела и звонко
завибрировала,  поразив мишень в  самую середину.  И,  подобно  этой стреле,
любовь к неизвестному лучнику пронзила сердце Ляо Шэ. Отвергнутой, обиженной
Ляо  Шэ,  гибкой  и страстной  Ляо  Шэ,  смуглобедрой,  зеленоглазой Ляо Шэ,
тигрице из южных джунглей.
     Спустя короткие  пять месяцев связь их  была  раскрыта. Ляо Шэ задушили
шелковым шнурком, Чэнь Тан  был брошен  в  застенок,  ибо за него заступился
двоюродный дядя -- Смотритель Зерновых Амбаров. Два года он просидел в сыром
каменном мешке,  ногтями и зубами сражаясь за кусок  хлеба  и глоток воды  с
озверевшими  разбойниками   и   прочими   ничтожными   людьми,   потерявшими
человеческий  облик.  Два раза он едва избежал  смерти  в  жестоких  драках,
однажды нож громилы-юэчжи прошел в сантиметре от его печени. Чэнь Тан понял,
что не выживет в тюрьме. Может  быть, еще  год, может быть, полтора.  Но это
был лишь вопрос продления существования. А Чэнь Тан очень хотел жить.
     Он написал  прошение  о  переводе  на  дальние рубежи. Он  написал  его
красивым  почерком придворного  каллиграфа, снабдив письмо таким количеством
витиеватых оборотов,  какое только  мог  вспомнить.  Прошение долгие  месяцы
бродило  по кабинетам дворца,  переходя  от чиновника  к чиновнику,  пока не
попало к бывшему начальнику Чэнь Тана, старшему писцу Кедровой Канцелярии.
     Все любили Чэнь Тана до того, как воины императора, надев на него цепи,
повели его  в темницу. Прекрасная Ляо поплатилась лишь  за то, что не сумела
сдержать эту любовь при себе. Старший писец долго раздумывал,  не поплатится
ли  он,  подобно Ляо Шэ,  за хорошее  отношение к молодому  Чэню, но в конце
концов  решил, что заступиться  за парня требует первая из пяти добродетелей
--  человеколюбие, и,  мысленно  попрощавшись  с родной  Канцелярией,  понес
прошение вышестоящему чиновнику, ведавшему тюремным приказом столицы.
     Тысячу раз прав был великий Конфуций, говоря, что человеколюбие (жэнь),
воплощенное  в  долге   (и),  приносит  благородному  мужу  почет  и  славу.
Смотритель  тюрем  не  только  охотно поставил  на  прошении  Чэня резолюцию
"Перевести  на западные  границы  в чине  младшего офицера",  но и  похвалил
старшего  писца  за своевременно проявленную заботу. Ибо положение в империи
было таково, что преступники, пусть даже самые отъявленные головорезы, нужны
были  не в  тюрьмах, где их приходилось кормить за казенный счет, а в армии.
Так бывший господин Чэнь Тан,  бывший  узник  по прозвищу "Касатик  Чэнь", а
ныне  "молодой негодяй Чэнь  Тан" (так официально именовались  отпущенные  в
армию заключенные)  оказался  на крайнем  западном форпосте империи Хань,  в
заброшенном гарнизоне на  границе степного царства Усунь. Почти под  носом у
воинственного Чжичжи  Хутууса, отделенного от разгромленной им несколько лет
назад Усуни лишь Чуйской долиной да безводными песками Муюнкумов.
     Судьба   играет   в  странные   игры.   Рок   владыки  Великой   Степи,
могущественного  победителя  Усуни,  смертельного  врага  царства  Кангюй  и
верного  союзника Парфии воплотился в  неудачливого любовника  императорской
наложницы,  недавнего  узника  столичной  тюрьмы,  красивого  авантюриста  с
щегольскими усиками.  Но никому  не дано знать, каковы правила игр судьбы. И
никто не  знал, и не мог догадаться, что, столкнув на берегах Талассы гуннов
и ханьцев, судьба разыгрывала свой, куда более древний гамбит...
     Чэнь Тан остановил своего коня, обернулся и взмахнул рукой:
     -- Пора!
     Взревели  длинные тибетские  трубы. Дробным  грохотом  прокатился  гром
барабанов.  Зазвенели  цимбалы  и грянули  медные  тарелки.  Под грозный шум
полкового оркестра ханьцы пошли на приступ Чжичжи-нэ-Архон.
     Крепость  проснулась  мгновенно.  Вспыхнули  огни  в  крытых  галереях,
забегали  по земляным  валам коренастые гуннские  воины,  свистнули в  сыром
утреннем воздухе  первые пущенные с башен  стрелы.  Заржали  за  валом  злые
кангюйские кони -- не только из гуннов состоял гарнизон цитадели, были там и
кангюйцы,  и  рыжие  голубоглазые жуны, и  парфянские  военные  инструктора,
присланные Фраатом IV-м  в помощь  своему союзнику  Хутуусу.  Но  главное --
белые  великаны  из  Лигани, сто римских  легионеров,  остатки  Непобедимого
Легиона Красса, разбитого при Каррах, центурия,  выжившая в парфянском плену
и подаренная Фраатом  IV-м шаньюю Восточной Границы -- ибо то, что Запад для
китайцев, для парфян Восток. Центурия, потерявшая всякую надежду увидеть Рим
и  готовая драться  с  кем  угодно  -- с ханьцами,  с  усунями,  с  юэчжи, с
парфянами, с чертями  лысыми -- драться насмерть, потому что иного  им уже в
жизни не оставалось.
     Ханьцы  пошли  на   приступ  сразу  со  всех  сторон.  Впереди  бежали,
прикрываясь тяжелыми деревянными  щитами,  пехотинцы, вооруженные  короткими
мечами.  За заслоном  щитов  двигались грозные  арбалетчики -- ударная  сила
ханьской  армии,  главный  козырь  Чэнь Тана. Арбалеты китайцев били намного
дальше гуннских луков, град коротких тяжелых стрел остановил даже лиганьских
великанов,  вышедших  вчера  из   ворот  крепости  на  равнину,  сомкнувшись
наподобие  рыбьей  чешуи. То  была  знаменитая  римская  "черепаха",  строй,
сминавший  галлов и  иудеев, бриттов и  германцев,  даков  и киликийцев.  Но
арбалеты воинов Срединной Империи остановили черепаху, и она уползла обратно
в  крепость, оставляя за собой липкий  кровавый след. Тогда Чэнь Тан впервые
поверил в свою победу.
     Он двигался  теперь  позади  строя  арбалетчиков,  в  отряде  воинов  с
короткими мечами, задачей которых было добивать раненых. Чэнь Тан был храбр,
но  разумен.  Что толку  скакать  впереди собственной  смерти?  Он сдерживал
своего  коня,  стремясь  ехать  рядом  с  высоким  для  ханьца худым  бритым
человеком,  чье  странное длинное  одеяние  шафранового  цвета  нисколько не
мешало ему прямо держаться в седле.
     -- Не правда  ли, любезный Ли, в  бою есть неизъяснимое очарование?  --
обратился  Чэнь  Тан  к  своему  спутнику,  когда  утыканные  стрелами  щиты
авангарда  атакующих достигли  кромки земляного вала, словно чудовищные ежи,
перебирающиеся через огромную кочку. -- Конечно, мы  люди  цивилизованные, и
нам не  подобает  отдаваться на  волю животных  инстинктов,  однако,  должен
признаться, я хорошо понимаю варваров, в пылу сражения забывающих обо всем и
сражающихся дольше, чем до последнего... Говорят, воины жунов могут рубиться
даже когда им  отсекут голову,  --  недолго, впрочем...  Как  вы  полагаете,
любезный Ли, это правда?
     Собеседник  его  повернул  к  Чэню  нервное  худощавое лицо  с  глубоко
запавшими умными глазами.
     -- Мир полон чудес, достопочтенный Чэнь.  Не мне,  недостойному лекарю,
судить о том, что может, а чего не может быть в мире.
     --  Ха! -- сказал Чэнь. -- Ха! (тут  в  локте от его головы просвистела
гуннская стрела, и  он  чуть попридержал поводья)  Это говорите вы, любезный
Ли, человек, вернувший меня к жизни после  укуса Королевы Песков... Человек,
столь  долго  изучавший  врачебную  премудрость,   что  даже  личный  лекарь
Наместника  Западного  Края преклонился перед  его  познаниями... Вы излишне
скромны, мой  драгоценный  Ли.  Скромность,  безусловно, относится  к  числу
добродетелей,  но  уместна  не всегда  и не  везде...  Кстати,  правда,  что
тибетские колдуны умеют оживлять мертвых?
     --  Не думаю, --  отозвался  Ли.  -- А  нельзя ли  узнать,  досточтимый
господин  Чэнь,  почему  вас,  человека  военного  и далекого  от  всяческой
отвлеченной премудрости, вдруг заинтересовали эти темные слухи?
     Чэнь  Тан  с неудовольствием  поглядел  на  явственно  поредевшую  цепь
арбалетчиков впереди -- многие  уже лезли  на  вал,  расстреливая защитников
крепости  с колена. Стрелы  гуннов по-прежнему  густо  летели в атакующих --
площадки всех четырех квадратных башен были полны лучниками.
     --  Эй, -- закричал Чэнь  Тан, --  эй, вы,  воронье  мясо! Стреляйте по
башням! Используйте  зажигалки, деревянные  головы! Все, все пойдете пить из
Желтого  Источника,  дети  портовой  шлюхи!...  Простите,  любезный  Ли,  мы
отвлеклись... Предлагаю  переместиться  поближе к воротам, да, да, прямо под
стены...  Вы  спрашивали,  почему?  Ну,  во-первых,  я  не  профессиональный
военный, в  юности мечтал стать ученым мужем... О, мечтания юности! А потом,
превосходный Ли, всех нас  время от времени посещают такие мысли, разве нет?
Зачем мы живем? Сколько нам жить?  И что ждет потом? Вот вы, даосы, верите в
Желтый   Источник  для  грешников...  Я,   милый  Ли,  два  года   провел  в
императорской  тюрьме, и уверяю вас: иного ада  быть не может. Что же это за
Желтый Источник, если здесь, на  земле, волею нашего непобедимого  Юань-хоу,
создан ад, равный  ему? Но что же тогда скрывается за темным порогом смерти?
И можно ли миновать этот порог, не перешагивая через него?
     Ли слушал рассеянно. Он машинально перебирал тонкими пальцами небольшие
мешочки  из серого холста,  висевшие у него на поясе. Кроме этих мешочков да
большого заплечного узла,  не  было у него  при  себе ничего  -- ни меча, ни
арбалета.
     --  Странно  слушать  подобные речи,  досточтимый Чэнь, --  ответил  он
нехотя. -- Вот вы штурмуете гнездо ваших врагов из Западных степей, пролагая
себе дорогу к великой  славе.  Вы подняли бунт  против Наместника, приставив
ему к горлу меч  и потребовав отдать вам гарнизон для расправы с шаньюем. Вы
подделали приказ  императора. Ради  чего? Чтобы  тут, под стенами  вражеской
твердыни,  выпытывать у  меня,  что  я  думаю  о жизни  и  смерти? Извольте,
почтенный господин.  Ни жизни,  ни  смерти как  таковых  нет.  Есть иллюзия,
томящая умы и терзающая  сердца. Ведя  войну,  вы усугубляете  зло, усиливая
иллюзию. Вот, извольте взглянуть...
     Пораженный длинной стрелой в горло, под  копыта коня Чэнь Тана свалился
широкоплечий  ханьский  арбалетчик.  Руки его  судорожно  сжимали  окованное
бронзой  ложе,  выгнутое  в  форме  двухголового   дракона.  Ли  внезапно  и
чрезвычайно быстро спрыгнул со своей понурой лошадки.
     -- Как твое имя, воин? -- громко спросил он, наклоняясь к раненому. Тот
прохрипел что-то,  мучительно  скашивая  глаза  к трепещущей  пониже  кадыка
стреле. Ли отрицательно покачал головой.
     -- Имя?
     -- Ван... -- хрипло выдохнул арбалетчик. -- Ван... Мин...
     --  Арбалет  твой  зовется  Нефритовым  Змеем?  --  напряженным голосом
спросил Ли.
     -- Да, -- тут раненый зашипел от боли. -- Стрела... Вытащи...
     Ли стремительно выдернул стрелу. Хлынул  алый фонтан, и голова раненого
откинулась назад на вмиг обмякшей шее. Ли осторожно разжал ему пальцы и взял
из них арбалет.
     --  Позвольте  мне,  досточтимый  господин  Чэнь,  --  обратился  он  к
возвышавшемуся над ним в седле Чэнь Тану, -- отослать это оружие с человеком
в вашу ставку.
     Чэнь пожал плечами.
     --  У меня нет лишних людей.  Почему бы вам,  любезный Ли, не взять его
самому?
     Несколько  мгновений Ли безмолвно  смотрел в веселые  глаза Чэня, затем
закинул арбалет за плечо и легко прыгнул в седло.
     -- Как вы, человек невоенный, с одного взгляда признали это  оружие? --
спросил Чэнь.  -- Или даосы разбираются не только в порошках и снадобьях, но
и в вооружении?
     --  Когда-то, -- по-прежнему нехотя объяснил Ли, -- этот арбалет сделал
мой учитель... Сделал и подарил одному воину...
     -- Этому? -- унизанный перстнем палец изогнулся в направлении трупа.
     -- Нет, -- ответил Ли. -- Но...
     В этот момент ворота крепости распахнулись, открытые изнутри. Штурмовой
отряд ханьцев, перебив защитников  башни,  открыл засовы.  В  образовавшийся
проем,  повинуясь короткой  команде Чэня,  с дикими криками  хлынули  конные
усуни -- свежий, не задействованный еще в битве полк.
     -- Что ж, драгоценнейший Ли, --  сказал Чэнь,  нервно подвигав усиками,
-- пора и нам включаться в сражение. Вы вооружены, я тоже. -- Он воинственно
помахал в  воздухе изогнутым клинком. --  Прошу вас пожаловать за мной в эти
негостеприимные стены.
     С  этими  словами  он  коротким  злым   движением  стукнул  пятками  по
лоснящимся  бокам  своего парфянского жеребца. Тот  заржал,  сделал свечу  и
рванулся в ворота. Ли  на своей печальной  кобылке потрусил следом. Когда он
проезжал  ворота,  с  внутренней стороны вала  сорвался,  бешено  размахивая
руками, залитый кровью гунн. Он упал прямо на  дороге Ли, и тот инстинктивно
попридержал  лошадь.  Сзади,  однако,  напирали  пешие  солдаты,  а  впереди
скакавший ко дворцу шаньюя Чэнь Тан обернулся и громко крикнул:
     -- Любезный Ли, не медлите!
     Ли дернул  поводья, и  его лошадка переступила через неподвижное  тело.
Лицо даоса было печально.
     Битва со стен переместилась на подступы ко дворцу. На валу еще слышался
лязг мечей и стоны  умирающих, но ясно было, что укрепления  Чжичжи-нэ-Архон
пали. Дворец, тем не менее, держался. У широких дверей озверело рубились два
великана  из  Лигани.  Низкорослые  ханьские  солдаты  пытались  достать  их
длинными пиками, но те крошились в щепы под страшными ударами римской стали.
Чэнь Тан на  своем тонконогом  жеребце  что-то  командовал  стоявшим поодаль
четверым арбалетчикам.
     -- Разойтись! -- заорал он во всю глотку. -- Разойтись, воронье мясо!
     Пехотинцы отступили. Лиганьские воины на мгновение замерли у дверей, не
понимая,  что  происходит.  В  следующую  секунду  арбалетчики подняли  свое
оружие, и четыре стрелы поразили  цель. Одному легионеру стрела  вонзилась в
глаз, пробила череп и пригвоздила к деревянной двери. Другому повезло больше
-- стрела попала ему в  плечо, а другая отскочила от груди, оставив глубокую
вмятину  в  стальном  доспехе.  Он  с  ревом  кинулся вперед и  изрубил трех
пехотинцев, прежде чем  подскочивший  сзади солдат снес  ему  голову  кривым
мечом.
     Ли  смотрел   на  эту  сцену  с  непроницаемым   лицом.   Долгие   годы
психофизической подготовки позволяли ему казаться спокойным, однако на самом
деле он испытывал сейчас перемешанное с яростью отвращение.  Оба эти чувства
относились  к господину  Чэнь  Тану,  человеку,  развязавшему эту совершенно
бессмысленную войну  исключительно для  удовлетворения своих личных амбиций,
сделавшему  смерть  и  страдания  других людей средством достижения  цели --
прощения и награды императора.
     Ли жалел, что связался с Чэнь Таном.  "Ах, ах,  -- думал он, -- в конце
концов, в Ктезифон вели и другие пути...  Когда я лечил  этого красавчика  с
сердцем полоза от  укуса  эфы, я думал, что мне удастся уговорить его уйти в
Парфию  с  маленьким  отрядом... Вместо этого он напал  на шаньюя,  союзника
Фраата, устроил эту  бойню... Ван  Мин  мертв, и  Нефритовый  Змей сейчас не
ближе к Ктезифону,  чем  сто лет  назад... Ах, ах, как  отвратительны  порой
бывают люди..."
     Пока   даос   размышлял,   так  ли   уж   необходимо   было   принимать
покровительство Чэнь Тана, ханьцы, окружив дворец плотным кольцом,  засыпали
его  стрелами,  обмотанными  горящей  паклей. Деревянная крыша, высохшая  за
долгое жаркое лето, вспыхнула  в  нескольких  местах сразу. В окнах расцвели
веселые цветы  пламени. Дико  завывая, китайские воины полезли на  стены  по
приставным лестницам, принесенным с башен.
     Раскинув руки, выпал из пылающего окна рослый жун в охваченной пламенем
одежде. Взметнулся сноп искр над рухнувшей  балкой.  Ханьцы, держа  в  зубах
кривые клинки, лезли во дворец, как тараканы, спасающиеся от потопа.
     --  За  мной,  любезный Ли!  -- провозгласил Чэнь  Тан, спешиваясь.  Он
знаком подозвал к себе трех  дюжих солдат, и, поманив даоса рукой, побежал к
дверям.   Лиганец   по-прежнему  висел   на   воротах,   словно   насекомое,
пригвожденное  иголкой  к картону. Чэнь Тан отпихнул его в  сторону и пинком
попробовал распахнуть створки.
     -- Они сражались у закрытых дверей! -- воскликнул он в изумлении.
     "Тебе это кажется странным, мой дорогой Чэнь, -- неожиданно зло подумал
Ли. --  Ты  и представить  себе не можешь, что кто-то способен сражаться, не
оставив себе  пути  к отступлению.  Но вот  она,  перед  тобой  -- настоящая
доблесть. Изменилось ли что-нибудь в тебе, достопочтенный Чэнь?"
     --  Ломайте,  -- приказал Чэнь Тан своим  телохранителям. Один из  них,
медвежьей походкой приблизившись  к двери, низко  нагнулся,  втянул голову в
плечи и с хриплым рыком ударил в ворота всем своим телом. Деревянные створки
дрогнули, но не подались, труп лиганца сорвался и осел у порога.
     Ли молча  наблюдал, как солдаты  пытаются выбить  дверь.  Он  знал, что
достаточно одного,  совсем не сильного,  но  точного движения  --  и  доска,
удерживающая  засов с той стороны  двери, треснет посередине. Он мог нанести
такой удар. Но он предпочитал молчать и не вмешиваться.
     Наконец дверь вылетела из петель и рухнула внутрь. Посыпались искры. Из
недр дворца выполз тяжелый  клуб  черного удушливого  дыма -- видимо, где-то
внутри горела нефть.
     -- Хватит огня! -- пронзительно закричал Чэнь Тан. -- Хватит, довольно!
     Ли молча слез со своей лошаденки. Приказ Чэнь Тана -- повсюду следовать
за  ним,   чтобы   оказать  помощь  в  случае  ранения,  --  был  совершенно
недвусмысленным.   Перед   высоким    порогом,   зацепившись   взглядом   за
привалившегося  к  нему   мертвого   лиганца,  даос  остановился.   Какое-то
неопределенное мрачное предчувствие  шевельнулось на  дне его тренированного
сознания. Что-то похожее  на  тот клуб дыма, на темную  тучу, наползающую на
горизонт, на край ночи...
     -- Ли! -- снова завопил Чэнь Тан. -- Скорее сюда! Скорее!
     В  коридорах  дворца  шел  бой.  Стиснутые  узким  пространством  между
непрочными   стенами,   воины   рубились   отчаянно,  но   неуклюже.  Огонь,
вспыхивавший  то здесь,  то там, пожирал  тела  убитых  и  раненых. Кровавые
отблески  плясали  на  потных  бешеных  лицах.  Звон  стали и  треск  пожара
заглушали до сих пор играющий полковой оркестр.
     Ли вслед за Чэнь  Таном и его телохранителями пробивался  во внутренние
покои. Точнее, пробивался Чэнь Тан и  трое его воинов, даос же  шел за ними,
почти  не  обращая  внимания  на  лезущие  изо  всех   углов  окровавленные,
перекошенные яростью рожи. Несколько раз сталь рассекала воздух рядом с ним,
но  он лишь недовольно поводил головой, будто уклоняясь от надоедливой мухи.
В широком и пустом тронном зале на даоса спрыгнул сверху сидевший на толстой
балке гунн с ножом  в  исполосованной шрамами руке.  Ли непостижимым образом
оказался  на шаг  дальше от  того места,  куда  прыгал  гунн,  и тот остался
лежать, сильно ударившись головой о деревянный пол зала.
     Ли шел по коридорам дворца скользящим легким шагом.  Он был  быстр, как
тень, и неуловим, как тень. Если бы даос захотел, он мог бы пройти через всю
охваченную огнем и убийством крепость, и никто не тронул бы его, попросту не
заметив. Но его удерживало слово, опрометчиво данное Чэнь Тану.
     Чэнь Тан дрался у  дверей покоев  шаньюя. Разобраться в  этой  кровавой
каше было решительно невозможно. Из груды тел вылетали разрубленные пополам,
проткнутые  насквозь, лишившиеся руки или ноги  ханьцы,  жуны, римляне. Чэнь
Тан,  прикрываемый  с флангов  двумя  оставшимися  в  живых телохранителями,
остервенело  работал  своим  длинным кривым  мечом,  пролагая себе дорогу  к
спальне  Чжичжи. Голубая сталь  у него над  головой  выписывала  смертельные
иероглифы, вспыхивая, подобно зарнице, в трепещущем свете горящих стен.
     Внезапно дверь распахнулась настежь, отбросив сражавшихся назад. Кто-то
пронзительно завизжал. За дверью была  бархатная темнота, и  из этой темноты
медленно выдвигалась на свет гигантская, закованная в черную броню фигура.
     -- У-ах! -- закричали в толпе по-кангюйски.  -- У-ах! Это он, он,  Ужас
Чжичжи!
     Толпа  отпрянула.  Пользуясь образовавшимся  замешательством, защитники
покоев зарубили пару потерявших бдительность ханьцев, но не  стали развивать
свой  успех и  отпрыгнули  в  сторону,  давая дорогу Ужасу Чжичжи.  Это  был
двухметровый  негр с  широченными  плечами  и гороподобной грудной  клеткой,
казавшийся  еще более  огромным  на  фоне  маленьких китайцев и  приземистых
степняков.  Имя  его  было  Нам,  и  он попал  в Чжичжи-нэ-Архон  с  другими
ветеранами  разбитого  легиона  Красса. Мало  кто  видел  его  за  пределами
крепости,  но  легенды  о  черном,  как  ночь, злом  демоне,  прислуживающем
Хутуусу,  доходили  даже до императорского двора Юань-ди. Страх  перед Намом
был   столь   велик,  что   ближайшие   к  дверям  ханьцы   опустили   мечи,
беспрепятственно давая  снести себе головы. Нам проделал  это двумя легкими,
почти незаметными движениями. Исполинский меч в его руке казался игрушкой.
     Он медленно двигался от дверей к центру зала, в торжественном и  жутком
молчании  сея  вокруг  себя  смерть.  Ли  поймал  себя  на  том,   что,  как
завороженный,   смотрит   на   сияющие   в  черной  щели  вороненого   шлема
неестественно  желтые  белки глаз негра.  Нам  был  одурманен наркотиком  --
возможно, странным  пятнистым грибом  из далеких  северных лесов, порошок из
которого делал человека свирепым и бесстрашным, а может,  индийским  розовым
семенем, удесетеряющим силы воина. Так или иначе, это не был уже человек  --
это  была  чудовищная  машина  смерти,  движущаяся  со  слепой  уверенностью
заведенного механизма.
     Ли  бросил  быстрый  оценивающий  взгляд  на  сидящего на  полу  гунна,
удивленно глядящего то на свой распоротый живот,  то  на смертоносный  меч в
руках Нама. "Он убивает своих, -- подумал даос. -- Он убивает всех. Он убьет
Чэнь Тана". Чэнь Тан тоже понял это и начал отступать к двери тронного зала.
Оттуда,  однако,  напирали  ханьцы  и  усуни, желавшие поприсутствовать  при
расправе  с  ненавистным шаньюем.  Ловушка захлопнулась. "Проклятая гуннская
лисица, --  думал Чэнь Тан. -- Конечно, все не могло быть так просто...  Все
не могло быть так слишком  просто! Да, я взял  крепость,  но она станет моей
гробницей... Этот  черный демон... Сколько нужно  воинов, чтобы справиться с
ним? Арбалетчики ничего не смогут сделать в таком  тесном покое... А сколько
лиганьцев скрывается в  спальне шаньюя? Горе, горе тебе, младший  писец Чэнь
Тан..."
     И, как когда-то в тюремных драках, Чэнь Тан  мгновенно перекинул себя в
последний градус  бешенства  и  с оглушительным криком "Юань-ди!" ринулся на
врага.  В глазах у него сверкали кровавые  огни. "Безумец, -- успел подумать
даос. -- Я же не смогу вылечить человека, рассеченного пополам..."
     Рубящий удар Чэнь  Тана с легкостью был отражен скользящей сталью Нама.
Клинок китайца отлетел куда-то вбок, его самого закрутило мощной инерционной
волной.  Меч  негра  опустился  и наискось,  от ключицы до  бедра, перерубил
одного из телохранителей Чэнь Тана -- этот достойный воин бросился на помощь
своему  господину прежде, чем успел  осознать, что летит в  жернова мельницы
смерти.  Но Чэнь Тан понимал это хорошо. Он  стоял,  привалившись к какой-то
резной балке, абсолютно  безоружный, и видел, как вращаются эти жернова. Меч
валялся в пяти шагах, рука, державшая  его,  онемела от нечеловеческой  силы
встречного  удара. От  сбившихся в  кучу,  похожих на кроликов  ханьцев  его
отделяло заваленное мертвыми телами пространство длиной в двадцать локтей. А
Ужас  Чжичжи уже  поворачивался, занося  свое оружие  над  головой,  сверкая
черной сталью доспеха, молчаливый и безжалостный, как сама смерть.  Чэнь Тан
видел, как расширились страшные желтые глаза без зрачков.
     Нам заревел. Он ревел во всю мощь своих великанских легких, и Чэнь Тану
показалось, что у него лопаются барабанные  перепонки. В первое мгновение он
подумал,  что  слышит  боевой клич  Нама,  которым  тот  удостоил  его,  как
военачальника  вражеской армии. Но негр продолжал реветь,  высоко запрокинув
голову  в черном шлеме,  и меч в его руке странно заколебался в высшей точке
размаха. Чэнь Тан  молниеносно  прянул  за  балку, и  этот маневр, абсолютно
бесполезный еще секунду назад, спас его. Меч Нама опустился, глубоко вспоров
деревянные доски  пола.  Несколько  мучительно долгих  мгновений негр стоял,
тяжело  опираясь на свой клинок, затем вдруг  прекратил  реветь и с грохотом
рухнул лицом  вниз.  Чэнь Тан, позвоночник  которого  превратился в  ледяной
столб,  с  ужасом увидел, что из тонкой щели между  стальной кирасой и низко
надвинутым шлемом великана торчит узкое лезвие со змееобразной рукоятью.
     -- Ужас Чжичжи  мертв, --  громко сказал  в  потрясенной  тишине чей-то
незнакомый голос, говоривший на ломаном китайском. -- Я убил его и всех, кто
был с шаньюем. Хутуус один, беспомощный, как дитя. Он в своих покоях.
     Чэнь Тан быстро подобрал  свой  меч  и,  с  опаской обойдя поверженного
Нама, подошел к  говорившему.  Это  был  здоровенный  костлявый  легионер  в
легких,  не стесняющих движений, доспехах.  Он  незаметно появился из дверей
спальни шаньюя,  проскользнул  за спиною Нама и, когда тот повернулся, чтобы
убить Чэнь Тана, вонзил свой  кинжал ему в шею. "Так могло быть, -- поправил
себя Чэнь Тан. -- Не исключено, что это еще одна ловушка Хутууса".
     -- Воины, -- приказал он, не оборачиваясь. -- Взять этого.
     Шестеро  ханьцев   осторожно   приблизились  и   полукольцом   окружили
легионера. Мечи их почти касались его груди.
     -- Если бы я хотел причинить вам вред, господин, -- сказал тот, -- я не
стал бы убивать Нама.
     --  Кто видел,  что  этот человек убил демона? -- игнорируя его  слова,
спросил Чэнь Тан. Несколько голосов откликнулись сразу:
     -- Это он, он, господин... Это он ударил черного в шею...
     Чэнь Тан  изучающе посмотрел на пленника. Костлявое лицо, пронзительный
звериный  блеск  глубоко  запавших  глаз...  Легионер  очень  напоминал  ему
кого-то, но вот  кого  -- китаец  не  мог вспомнить.  На миг  промелькнуло в
памяти волчье лицо узника-юэчжи, чуть было не отправившего  его на тот свет,
промелькнуло и тут же исчезло.
     -- Ты лиганец? -- спросил Чэнь Тан.
     Легионер сглотнул.
     -- Да... римлянин.  Мое имя  -- Гай Валерий Флакк, я центурион Восьмого
Непобедимого Легиона Красса...
     --  Меня это  не интересует,  --  сказал Чэнь  Тан.  -- Почему ты  убил
черного демона?
     --  Вы победили, -- тщательно подбирая слова,  проговорил римлянин.  --
Это  было ясно. Шаньюй ранен...  стрела попала ему  в нос.  Он сошел  с ума.
Послал черного, чтобы он убивал всех, кто ему встретится. Я не хотел воевать
с  Хань. Я пленник  в Ань-Си. Долго, уже пятнадцать  лет. Я  решил, что убью
черного, отдам вам шаньюя. Я не люблю гуннов. Я не люблю Ань-Си. Я...
     -- Замолчи, --  приказал Чэнь Тан по-гуннски. И по-китайски, так, чтобы
слышали свои, добавил: -- Мне не нужны предатели. Убейте его.
     Громадный  легионер  сделал  протестующее  движение,  но  шесть  острых
клинков тут же уперлись ему в грудь и живот.
     -- Я не враг, -- быстро заговорил  он по-гуннски. -- Я буду полезным...
Я знаю  одиннадцать  языков, умею  лечить наложением рук...  Не приказывайте
вашим солдатам убивать меня...
     Чэнь Тан тонко улыбнулся.
     -- К моему великому сожалению, -- сказал он на придворном диалекте,  --
у меня есть уже и переводчики, и лекари... Желаю легкой смерти, предатель...
     Он пронаблюдал, как упирающегося лиганьца  тянут  к  выходу,  и  знаком
подозвал стоявшего за спинами солдат даоса.
     -- Еще немного, и вы могли бы оказаться весьма кстати,  любезный Ли. Не
хотите  ли освидетельствовать состояние  здоровья нашего драгоценного  друга
Хутууса?
     Обычно бесстрастный,  Ли  выглядел  сейчас  странно мрачным.  Он угрюмо
кивнул и в  сопровождении Чэнь Тана и  десятка солдат вошел в темную спальню
Чжичжи.
     Здесь повсюду  лежали мертвые тела. В  свете  принесенных  факелов даос
увидел,  что все  это  лиганьские великаны.  Ли медленно  обошел  помещение,
рассматривая трупы. Некоторые  были поражены мечом  или кинжалом, кое у кого
был переломан позвоночник. Всего лиганьцев было семеро.
     У  дальней  стены  покоев  помещалось низкое,  покрытое мягкими шкурами
ложе, на котором, раскинув руки, лежал раненый шаньюй. У изголовья суетился,
собирая  рассыпанные  порошки и коренья,  маленький  человечек,  похожий  на
тибетца,   --  вероятно,  врач.   В   ногах  Хутууса  громоздился   какой-то
бесформенный вздрагивающий  холм  -- оттуда доносился  всхлипывающий плач  и
тихие повизгивания. Ли со все нарастающей  тревогой, причины которой он  сам
не мог понять, смотрел на него.
     -- Огня сюда,  -- скомандовал Чэнь Тан.  Он подошел вплотную к раненому
Чжичжи и смотрел  теперь  на него сверху  вниз,  кривя губы. Подбежал воин с
факелом  и  осветил  темный  шевелящийся  силуэт.  Это  оказалась  женщина с
заплаканным красивым лицом эфталитки, прижимавшая к  себе маленьких детей --
мальчика и девочку -- в нарядных, расшитых серебром одеждах.
     --  Это  твоя  сука  и  твои  щенки,  Хутуус? -- спросил Чэнь  Тан.  Он
находился достаточно близко к шаньюю, чтобы видеть ненависть в его глазах...
бессильную  ненависть.  По жирному,  лоснящемуся  от  лихорадки, лицу Чжичжи
прошла судорога. Он медленно поднял руку, чтобы схватить Чэнь Тана за горло.
Китаец спокойно отодвинулся. Рука упала.
     --  Я могу сделать с ними все, что  угодно, --  продолжал говорить Чэнь
Тан. -- Могу кинуть их собакам. Могу отдать своей солдатне. Могу поставить у
стены и приказать  моим  арбалетчикам  стрелять  им  в руки... в  ноги...  в
живот... Ты понимаешь это, степной пес?
     Шаньюй  открыл  рот,  чтобы ответить,  но  глаза  его  закатились, и он
потерял сознание. Чэнь Тан раздраженно подергал ус.
     -- Но  я не стану делать этого, Хутуус, -- сказал он более для истории,
нежели для бесчувственного, распростертого на ложе  Чжичжи. -- Я  оставлю им
жизнь и отправлю в столицу, ко двору солнцеподобного Юань-ди... Да и тебя я,
как велит мне долг цивилизованного человека, избавлю от страданий...
     Он протянул руку назад. Один из воинов вынул из кожаных ножен и положил
ему в ладонь тяжелый метательный нож.
     -- Я мщу за императорского посла! -- громко  сказал Чэнь Тан и полоснул
по горлу Чжичжи. Раздался неприятный булькающий звук. Китаец отвернулся.
     Ли чувствовал все большее и  большее беспокойство. Волны, родившиеся  в
глубине спокойного озера  его сознания, не только не  улеглись, но напротив,
грозили  перерасти в  настоящий шторм. Даос  попытался  осторожно  прощупать
возможные контуры развития событий. Будущее было темно и мрачно, и  эти мрак
и темнота прямо связаны с покоями шаньюя.
     --  Ты -- девка Хутууса?  -- спросил Чэнь Тан у плачущей женщины. После
взмаха  ножа она перестала плакать,  расширенными от ненависти глазами глядя
на щегольские усики китайца. -- Как тебя зовут, ты, подстилка?
     --  Тенгри  покарает тебя, --  прошептала  женщина. -- Тенгри всех  вас
сожжет своими молниями за смерть нашего отца Хутууса...
     -- Возьмите ее и детей, -- приказал Чэнь Тан. Тут от дверей протиснулся
одноглазый воин и  что-то зашептал  ему на ухо. Видя, что Чэнь Тан отвлекся,
даос быстро  подошел к маленькому  врачу  и тронул его за шею. Тот испуганно
отскочил.
     --  Не  бойся, -- прошептал Ли, --  я  тоже врач, не солдат...  Я спасу
тебя. Ты поможешь мне?
     Маленький тибетец посмотрел на него с плохо скрываемой надеждой.
     -- Конечно,  господин...  Я сделаю все, что ты скажешь...  Воины Чжичжи
захватили меня  на равнине,  мы шли в Усунь за травами... Я не по своей воле
служил Чжичжи, но лечил я его хорошо...
     -- Потом, -- нетерпеливо перебил даос. -- Я дам тебе  тамгу. С  ней  ты
пройдешь через  все посты. Ты должен вынести из дворца вот это, -- он снял с
плеча и протянул тибетцу  арбалет -- тот испуганно отпрянул. -- Не бойся, но
знай  -- в  этом  оружии  есть  сила. Если ты решишь  присвоить его себе, ты
умрешь. Иди в горы, в урочище Четырех Камней.  Жди меня там три дня. Если  я
не приду, иди в Ктезифон. Найди человека по имени Шеми. Он астроном, изучает
звезды... Отдашь ему арбалет и получишь награду... Ты все понял?
     --  Да,  господин, -- в полной  панике пробормотал тибетец.  -- Урочище
Четырех Камней, ждать три дня... Если не...  тогда  в Ктезифон,  к астроному
Шеми... Я все сделаю, господин...
     -- Вот тамга, -- сказал Ли,  вкладывая  ему в ладонь тяжелую  бронзовую
пластину. -- Если спросят, говори,  что тебя послал Ли Цюань, врач господина
Тана.
     -- Хорошо, господин, -- тибетец поклонился и  начал пятиться  к выходу.
-- Я  все, все  сделаю...  --  У выхода он  столкнулся  с рослым кангюйцем и
испуганно ткнул ему под нос  тамгу. --  Вот  тамга, тамга... Господин  велел
пропустить!
     -- Зачем ты отпустил его? -- спросил Чэнь Тан, подходя.  -- Быть может,
он шпион.
     -- Он здесь недавно, --  рассеянно ответил даос, поглядывая на плачущих
детей. -- И он хороший врач.
     Про  себя он  отметил, что  Чэнь  Тан  первый раз назвал  его на  "ты".
"Всегда что-то меняется, -- подумал  он. -- Я явственно чувствую, как что-то
изменилось совсем недавно."
     --  Вот что, любезный  Ли,  --  нетерпеливо проговорил Чэнь  Тан, снова
переходя на привычный тон. -- Стрелок Гоу рассказывает странные  вещи. Будто
бы им не удалось подвергнуть казни того лиганьца...  ну, предателя, убившего
черного демона.  Будто  бы он возвращался к жизни после удара меча  и  после
шелкового шнура... И он говорит, что знает секрет бессмертия.
     Даос отшатнулся от него, будто увидев чудовище. Чэнь Тан с любопытством
наблюдал за его реакцией.
     --  Неожиданное  продолжение  нашей  сегодняшней  беседы,  не  так  ли,
уважаемый  господин врач? Не далее как  час  назад вы пытались уверить меня,
что бессмертие недостижимо. Забавно, что судьба предлагает нам разрешить наш
спор здесь  и сейчас,  в этом поверженном вражеском  гнезде... Эй,  стрелки,
введите предателя...
     -- Не стоит делать  этого, господин  Тан, -- странно  охрипшим  голосом
сказал  Ли.  --  У   вас  сегодня  великий  день,  стоит   ли  омрачать  его
соприкосновением с темной стороной тайного знания?
     -- А, -- перебил его Чэнь Тан, -- так, значит, вы признаете... Но вот и
наш герой.
     Четверо солдат втащили  в  покои  человека,  назвавшегося Гаем Валерием
Флакком. Лицо  его было залито  кровью, на шее  и на груди  виднелись свежие
розовые шрамы. Шлем  с него  сорвали, и Чэнь Тан вздрогнул,  увидев  ровный,
высокий,  как  купол, голый череп, тяжело нависающий над горящими ненавистью
глазами.
     --  Вот,  господин,  -- доложил  шедший  впереди  одноглазый Гоу. -- Мы
пытались  убить его,  как  ты и велел, но дыхание  каждый раз возвращалось к
нему, а раны заживали  быстрее, чем мы успевали вытереть меч. Он, однако, не
сопротивлялся и все настаивал на встрече с тобой.
     Чэнь Тан, не  сводя глаз с пленника, сделал  шаг назад и уселся на ложе
Чжичжи.
     -- Ну, лиганец, -- сказал он, -- ты своего  добился. Я слушаю тебя. Что
ты хотел сказать мне?
     --  Господин, -- с трудом ворочая языком, пробормотал легионер, -- я же
предупреждал   тебя,   что  это  бесполезно...  Давным-давно  я  получил  от
могущественных магов  Запада дар бессмертия... Твои  солдаты могут причинить
мне боль, но они не в силах убить меня...
     -- Ты откроешь мне тайну  дара? -- небрежно спросил Чэнь Тан. -- Я ведь
и вправду могу причинить тебе  очень сильную  боль,  бессмертный...  Как  ты
отнесешься  к тому,  что тебе изо дня в  день будут перепиливать  переносицу
конским волосом,  продетым в уголки глаз?  Не спорю, твоя  кость,  возможно,
будет  каждый  раз  зарастать, но  ведь  и  у  палачей  моих  впереди  много
времени... Подумай, лиганец...
     -- Ты  напрасно пугаешь  меня, господин, --  прерывистым голосом сказал
пленник. -- Я не собираюсь скрывать эту тайну от тебя, хоть ты и обошелся со
мной  жестоко...  Я  ведь не зря помог  тебе захватить  Чжичжи,  перебив его
охрану и  убив Нама... Я и твоих солдат  мог  убить, господин, так же легко,
как убил всех этих... -- он кивнул в направлении мертвых римлян.
     --  Ты  говоришь  неясно,  лиганец, --  возразил Чэнь Тан. --  Если  ты
бессмертен, если  ты мог  в одиночку справиться с семерыми сильными воинами,
почему ты сдался?  И почему  ты готов  отдать мне секрет бессмертия, секрет,
который,  как я  понимаю,  ты  должен бы  был  хранить,  как  самую  великую
драгоценность мира?
     Громадный  легионер выпрямился в руках державших его солдат, и Чэнь Тан
с тревогой увидел, что силы возвращаются к нему с каждой минутой.
     --  Потому,  господин,  --  ответил  Флакк, и голос  его  звучал теперь
уверенно  и ровно, -- что я не хозяин своего бессмертия. Я  уже сказал тебе,
что получил в свое время этот дар от могущественных магов. Эти маги держат в
своих руках ключи от вечной жизни, они  вольны дарить ее людям  или отнимать
по своему усмотрению.
     -- В жизни не слышал более забавной сказки, --  нервно сказал Чэнь Тан.
-- Однако продолжай.
     --  Поэтому  я или кто  другой из  получивших  бессмертие  не  способны
передавать наш дар  другим людям. Но в твоем  окружении, господин, находится
человек -- или, точнее, существо, владеющее Ключом К Вечной Жизни. Я заметил
его еще со стен, ваши лошади скакали рядом...
     --  Прикажите ему замолчать, --  вмешался  даос. --  Он обманывает вас,
господин Тан, я чувствую исходящие от него волны ненависти и лжи.
     Чэнь  Тан взмахом руки  остановил  даоса. Он  внимательно наблюдал, как
смотрят друг на друга эти  двое -- тишайший  врач  Ли и убийца-легионер. И в
какой-то момент внезапно понял, кого так мучительно напоминал ему лиганец.
     Если бы  не кровь, делающая костлявое  лицо римлянина  страшной  маской
дикарей-людоедов  из южных джунглей,  если  бы  не лишний  локоть  росту, не
выдающие  привычку  к тяжелому  мечу  рубящие  движения  рук,  Чэнь  Тан  не
сомневался  бы,  что перед  ним братья.  Возможно,  от  разных  матерей,  но
связанные чем-то большим, чем кровь. Люто ненавидящие друг друга.
     -- Да, --  сказал Флакк. -- Да, господин, ты понял. Это тот, кто выдает
себя за лекаря, колдун по имени Ли Цюань, хранитель Железной Короны.
     Даос  напрягся,  как для  прыжка. По  его худому  желтому лицу  стекали
крупные капли пота.
     -- Эй, --  позвал  его  Чэнь  Тан, -- эй, любезный Ли, это  правда?  Ты
действительно  владеешь  каким-то чудодейственным талисманом? И,  если  этот
человек знает тебя, не может ли так случиться, что и ты также знаешь его?
     Ли усилием воли подавил сковавший горло спазм.
     --  Я  никогда не  видел этого человека,  господин Тан, --  ответил  он
напряженным голосом.  -- Я полагаю,  что  человек этот либо  обманщик,  либо
безумец, каких так много в западных  землях. И я не знаю никакого талисмана,
дарующего бессмертие.
     --  Смотри-ка, --  сказал легионер на  непонятном никому, кроме  даоса,
странном певучем  языке.  --  Итеру  научились  лгать.  Скоро  они  научатся
убивать, а, Младший?
     Ли подавил внезапно пришедшее желание ответить пленнику на том же языке
и, повернувшись к Чэнь Тану, сказал, пожимая плечами:
     -- Видите, он совершенно безумен, как я вам  и  говорил... Мне кажется,
милосерднее  будет еще  раз попытаться  казнить  его. Может быть, попытаться
расстрелять его из арбалетов...
     При  этих  словах  страшная  волчья  гримаса  исказила  костлявое  лицо
легионера. Он рявкнул, рванувшись вперед, к Чэнь Тану:
     --  Вам  достаточно   поглядеть  в  его  заплечный  мешок,  господин...
Талисман,  имеющий  вид  Железной  Короны  с  камнем  Чандамани,  все  время
находится  при нем. Он не  расстается с ним ни  на секунду...  Проверьте мои
слова, господин...
     Даос сорвался с  места. Но в то  же мгновение громадина-легионер, легко
расшвыряв  своих конвоиров, прыгнул к дальней  стене,  где  застыли  в руках
воинов-ханьцев жена  и дети несчастного Чжичжи Хутууса.  Он схватил детей за
тонкие запястья и рывком выхватил из лап стражей.
     -- Стой! -- загремел под потолком  спальни  его полный ненависти голос.
-- Стой, Ли Цюань, или эти дети умрут!
     Он сжал тонкие шейки детей своими огромными ладонями и слегка приподнял
в воздух.  Он был похож на  чудовищного кукольника,  разыгрывающего странное
представление с наряженными в прелестные платьица куклами.
     Чэнь Тан широко раскрытыми глазами смотрел на этот спектакль. Он видел,
как  даос,  непонятным  образом оказавшийся  уже  в  дверях,  остановился  и
обернулся. Видел,  как  торжествующе посмотрел на него лиганец, продолжавший
держать задыхающихся детей над залитым  кровью полом спальни. Затем Чэнь Тан
поднял руку и приказал:
     -- Стрелки! Этого и этого -- на прицел.
     Арбалетчики  повернулись, выполняя приказ. Ли понял, что упустил момент
для  бегства.  Стрелы  арбалетчиков  не  слишком  пугали  его,  но   дети...
корчившиеся в руках Гая Флакка дети... они были слишком высокой ценой.
     -- Ты проиграл,  Младший, --  спокойно сказал лиганец,  ставя  детей на
ноги. -- Отдай Корону.
     Чэнь Тан  кивнул. Одноглазый  Гоу  подошел к даосу и  протянул руку  за
мешком. Ли невольно отстранился.
     -- Я предупреждаю вас, Тан, -- произнес он странным неживым голосом, --
к бессмертию эта вещь не имеет никакого отношения. Я предупреждаю вас также,
что если Корона попадет в руки этого человека, все мы увидим только смерть.
     -- Я не верю вам, драгоценный Ли, -- оборвал  его Чэнь Тан. -- Один раз
вы  уже  обманули меня, сказав, что не знаете  этого человека... Напрасно вы
полагаете, будто я не способен отличить правду от лжи... Давайте Корону.
     --  Дети,  Младший,  дети,  --  напомнил Флакк. Он чуть повернул правую
ладонь, и девочка пронзительно закричала.
     "Я  совершаю ошибку, --  лихорадочно думал  даос.  -- Мне  нельзя  было
жалеть детей. Судьба мира важнее. Почему, почему они выбрали меня?"
     Он  медленно снял  с плеча  холщовый мешок и вытащил из него  небольшой
обруч  кованого  железа  с укрепленным на  выступе-клюве  желтоватым  камнем
неправильной формы. Гоу требовательно протянул руку. Даос обреченно вложил в
нее корону.
     -- Отлично, -- сказал  Чэнь Тан.  Он взвесил корону на руке, повертел и
примерил. Она оказалась впору, клюв с камнем  нависал  чуть выше переносицы.
-- Каким же образом я могу открыть этим ключом двери Вечной Жизни?
     -- Никаким, -- ответил Ли. -- Это ловушка, глупец!
     --  Ты  должен  принести жертву,  --  хрипло  выдохнул  из своего  угла
лиганец. -- Ты должен убить прежнего хозяина Короны, тогда его  дар перейдет
к  тебе...  Только ты можешь  это  сделать, ты,  владеющий  Ключом Рассвета,
Камнем  Чандамани, Короной  Высшей Власти! Маг,  называющий  себя Ли Цюанем,
бессмертен и  неуязвим для  всех, кроме тебя,  господин! Ты можешь  получить
бессмертие, убив его!
     Чэнь Тан сосредоточенно потер бровь.
     -- Ты слышал, любезный Ли? Этот  странный человек  предлагает мне убить
тебя...  Не  скрою,  любезный  Ли,  мне  было  бы жаль расставаться с  таким
приятным собеседником и искусным врачевателем, однако, если человек этот  не
лжет,  то  скоро  мне вообще не  понадобятся  врачеватели...  Можешь  ли  ты
что-нибудь добавить к словам лиганца, мой драгоценный Ли?
     Ли заговорил, тщательно подбирая слова:
     -- Этот человек лжет. Если ты попытаешься убить меня, сила, заключенная
в  Короне,  сожжет тебя. Он  останется единственным  владельцем талисмана, и
спустя  недолгое время земля  содрогнется  от ужаса.  Не бросай  в  пропасть
камня, порождающего лавину, Тан.
     -- Я слышал тебя, -- сказал Чэнь Тан. -- Я должен признать, что задача,
поставленная перед нами  нашим западным другом,  достойна  древних мудрецов.
Конечно, я рискую, совершая убийство с помощью магического талисмана, но,  с
другой стороны,  я не  могу  доверить  эту задачу никому другому,  поскольку
тогда этот другой станет хозяином Короны и обладателем дара бессмертия... И,
честно  говоря,  драгоценный Ли, я сомневаюсь, что  еще  кто-нибудь из  моих
людей  будет  так глупо благороден, что променяет  бессмертие на жизнь  двух
степных щенков... Я выбрал, мой благородный Ли.
     Лысый  легионер тяжело задышал в  своем  углу,  ладони его  еще  крепче
стиснули тонкие детские шейки.  Ли  печально  посмотрел  на поднимающегося с
ложа Чэнь Тана и медленно проговорил:
     --  Такова-то  твоя   благодарность  мне,  Чэнь  Тан.  Я  спас  тебя  в
смертоносных  Муюнкумах,  я лечил  тебя  от лихорадки, я  следовал за  тобой
всюду... И теперь ты платишь мне... чем? Смертью?
     -- Мне  и вправду жаль делать это, -- сказал Чэнь  Тан. -- Но ты же сам
говорил мне, что  у даосов  нет  рецептов  на  все случаи жизни  и  что  они
уславливаются  действовать  одним  способом,  а  в  ходе  дела  прибегают  к
другому... Я оказался хорошим учеником. Прощай.
     Одновременно  с его  последними  словами даос прыгнул к дверям. Но  это
было уже не хорошо продуманное движение тренированного бойца, а рефлекторный
рывок  жертвы,  обреченный на неуспех.  Метательный  нож,  прервавший  жизнь
Чжичжи  Хутууса, тяжело  свистнув  в  воздухе, ударил Ли  под  лопатку. Даос
сделал два торопливых шага и  упал на пороге  спальни. Чэнь  Тан, словно  не
веря в содеянное, приподнялся на цыпочки, чтобы рассмотреть получше.
     -- Я... бессмертен? -- громко спросил он, обращаясь к неподвижному телу
даоса. Воины  с плохо скрываемым ужасом  смотрели  на него.  -- Эй, лиганец,
теперь я бессмертен? -- Он повернулся к легионеру и вдруг  схватился  обеими
руками за голову. -- Эй! Что это! Что такое?!
     Флакк  мрачно наблюдал,  как темный обруч  на голове китайца наливается
темно-багровым пульсирующим светом. Чэнь пытался сорвать  Корону, но она как
будто становилась все меньше и меньше, сжимая его череп раскаленным кольцом.
     -- Лиганец! -- взвизгнул Чэнь, бросаясь к легионеру. -- Сними это!
     Гай Валерий Флакк  отшвырнул  полузадушенных  детей в сторону и сильным
толчком  широкой  ладони  бросил Чэнь Тана  обратно на ложе. Китаец завыл и,
обхватив   голову  руками,  стал  кататься  по  пропитанным  кровью  Хутууса
медвежьим шкурам.  Воины остолбенело  наблюдали  за ним,  даже  арбалетчики,
державшие   на   прицеле  лиганца,  опустили  свое  оружие  и  смотрели   на
извивающееся на ложе вопящее существо.
     Корона  сияла уже  ровным  пурпурным светом. Когда железный обруч  сжег
кожу и стал прожигать кость, римлянин быстро опустился у стены на корточки и
плотно закрыл глаза.
     Даже сквозь сомкнутые веки он увидел ослепительное  сияние, вспыхнувшее
там, где корчился в страшных муках господин Чэнь. Он знал, что это вырвалась
наружу скрытая  сила Камня Чандамани, Ключа Рассвета и что все, видевшие эту
вспышку, ослепли по крайней мере на полчаса.
     Тогда он поднялся, тяжелыми  шагами  прошел к  ложу  и  сорвал корону с
обуглившегося  черепа Чэнь  Тана. Корона  снова  была  холодным  обручем  из
метеоритного железа,  а  камень  выглядел как  непримечательный мутно-желтый
кристалл. Но это была Корона, первое звено в Триаде Итеру.
     Он  пошел  к  дверям,  переступая через  ползающих  по  полу  воинов  и
отталкивая  в сторону  тех,  кто  еще держался на ногах и шарил перед  собою
вытянутыми руками. У трупа Ли Цюаня  он помедлил, борясь  с искушением, но в
конце концов не выдержал и поставил свою ногу на бритый затылок. "Вот и все,
-- подумал он мрачно. -- Я начинаю выигрывать войну".
     За его  спиной женщина с лицом эфталитки, плача, прижимала к себе детей
в  нарядных  одеждах  и  повторяла,  захлебываясь  слезами:  "Молнии  Тенгри
поразили   их...   Молнии  Тенгри  сверкнули  с  небес,  и  не  стало  убийц
Хутууса...Тенгри  не  дал им  уйти  в  свои  степи  живыми... Молнии  Тенгри
сверкнули с небес и сожгли их..."
     Гай  Валерий Флакк  усмехнулся недоброй  усмешкой  победителя,  спрятал
корону в лохмотья и исчез в ночи.
     ________________________________________________________





































     --  Два  вопроса,  -- сказал я. -- Откуда вы все это знаете,  и  в  чем
все-таки состояла тайна Железной Короны ?
     Было уже  черт знает как поздно. Я протрезвел окончательно и чувствовал
какой-то  противный  озноб  --  то  ли от  холода, то ли  от  того,  что мне
наговорил Лопухин-старший. Рассказывать он умел, это бесспорно.
     -- Всю эту историю я услышал в 1940 году,  в Туве от старого настоятеля
полузаброшенного дацана, где хранились два из шести Свитков Итеру. Он считал
себя  четырнадцатым воплощением  Ли Цюаня,  накрепко связанным  кармическими
силами с Хромцом, и ждал его прихода. Я, естественно, не  поверил  ему, хотя
был  сильно заинтересован хранимыми  им свитками. А потом появился Хромец, и
все встало на свои места.
     Тогда он  был  кем-то вроде военного  представителя при нашей миссии  в
Туве,  но я думаю,  что он уже связался  и с  госбезопасностью. Это одна  из
характернейших  его  особенностей  --  во  все  времена,  при  всех  режимах
безошибочно делать ставку на самого сильного и  мгновенно адаптироваться  ко
всем меняющимся условиям... Он был очень обходителен тогда. Приятные манеры,
вкрадчивый   голос.  Иногда  только   сквозило   в  нем   какое-то  странное
полупрезрение, что ли, но я относил  это за счет естественного превосходства
человека военного перед нами, "штафирками"...
     -- Одну  минуту, -- прервал  я его. -- Вы говорите,  что в 40-м он  был
военпредом при нашей миссии. Это  было 50 лет назад.  Сколько же, по-вашему,
ему лет сейчас?
     -- Две с половиной  тысячи, приблизительно,  -- не задумываясь, ответил
Роман Сергеевич. -- Точнее сказать не могу, поскольку перевести Свитки Итеру
до конца не успел...
     Я восхищенно присвистнул. Размах старика начинал мне нравиться.
     -- Не свистите в помещении, молодой человек, -- тут же заворчал  он. --
В  наше  время даже  самые  удивительные  истории  выслушивались  совершенно
спокойно,  а  подобное  выражение   эмоций  есть   проявление   недоверия  к
рассказчику.
     -- Простите, -- сказал  я. --  Вырвалось. Но  тогда  получается, что  в
битве при Талассе участвовал он сам? В натуральном виде?
     -- А вы как думали? -- так же ворчливо поинтересовался старик. -- Итеру
практически бессмертны, а Хромец,  к несчастью, один из них... Так что и при
Талассе сражался он сам, и в Кахамарке побывал он же...
     -- Кстати, -- снова перебил я его, -- а что такое "Итеру"?
     -- Это  шумерское слово.  Означает  оно приблизительно -- "охранители",
"наблюдатели".
     -- А на каком языке был написан манускрипт? -- не унимался я.
     -- Это была билингва, двуязычный документ. Одна  часть  была  исполнена
древним иератическим письмом, другая -- коптским. Я читал по-коптски, как вы
сами понимаете.
     -- Разумеется, -- вежливо сказал я.
     -- Мы  все  время отвлекаемся,  -- раздраженно  заметил  Лопухин. -- Вы
задаете много  ненужных вопросов, молодой человек.  Позвольте, я все же буду
рассказывать о главном...
     Я кивнул.
     -- Итак,  Хромец... Звали  его тогда Андрей Андреевич Резанов,  но это,
видимо, тоже не имеет значения,  поскольку  сейчас у  него наверняка  другое
имя... Я был настолько наивен, что рассказал ему о дацане и о Свитках Итеру,
хотя, признаться, думал, что  военному  это вряд ли  может  быть  интересно.
Однако он тотчас же загорелся  и начал уговаривать меня показать манускрипт.
Это было сопряжено с целым рядом сложностей, но и отказать Резанову мне было
трудно. Представьте себе: боевой офицер, герой Халхин-Гола, весь в орденах и
шрамах, просит вас... Хотя нет, молодой  человек, вряд ли вы это в состоянии
себе представить, у вас совершенно иная система ценностей...  Короче говоря,
я согласился. Слишком поздно узнал я, что ему нужны были  не Свитки Итеру --
их-то он  знал  наизусть, --  а  хранившийся в дацане  драгоценный  предмет,
который ныне он называет раритетом...
     -- Чаша? -- спросил я напрямую.
     Роман Сергеевич вздрогнул.
     --  Чаша,  -- повторил он  как бы с  сомнением.  -- Чаша... -- И  вдруг
совершенно  другим, с нотками  любопытства,  голосом осведомился:  --  А  вы
откуда об этом знаете, молодой человек?
     --  Слышал,  пока  ждал  в коридоре, -- объяснил  я.  -- Не  то чтобы я
подслушивал, но нужно же мне было как-то подготовиться...
     -- Подготовиться, -- передразнил меня Лопухин и вдруг  мелко и противно
захихикал.  -- Ну надо  же было додуматься... Наброситься с кастетом на Тень
Итеру... Представляю, как он развеселился...
     Я попытался представить себе  развеселившегося лысого  мордохвата и  не
смог.
     -- Я же не предполагал, что это Тень,  --  сказал я. -- Думал, что имею
дело с нормальными живыми людьми. И, кстати, если уж на то пошло, не слишком
честно  с  вашей  стороны было вовлекать  меня  в эту историю,  не  объяснив
предварительно, что и как...
     Он  мало-помалу   перестал  смеяться.   Утер  большим  желтым   платком
заслезившиеся глаза.
     --  Да,  да, - произнес он более человеческим тоном.  - Mea  culpa, mea
culpa... Ошибка, еще одна  ошибка,  Ким. Слишком много просчетов, слишком. Я
недооценил противника. Я начал свои действия против него так по-дилетантски,
так  неумело...  Ваша  экспедиция в  Малаховку это  только  подтверждает,  к
сожалению.
     -- Насчет собаки могли бы и предупредить, -- заметил я. -- Но вообще-то
было бы неплохо,  если  бы  вы объяснили мне всю  ситуацию  хотя бы в  общих
чертах...
     -- Это  очень  долгая  история, --  снова начал он,  но  я  не  дал ему
договорить.
     -- Давайте разберемся с ключевыми вопросами. Что это за череп, и почему
вы были так уверены, что он находится в Малаховке?
     --  Это Череп  Смерти,  -- старик  пожевал пепельными губами. -- Череп,
которым  пользовались  древние   майя,  когда  хотели  убить  кого-либо   на
расстоянии.
     У меня было смутное ощущение, что я  когда-то уже слышал нечто похожее,
но перебивать его не стал.
     -- В глубине сельвы стоят огромные пирамиды, сложенные из белого камня.
В толщах  стен, в мрачных подземельях спрятаны маленькие камеры с  каменными
столами.  В  этих камерах,  перед установленными на  столах Черепами Смерти,
индейские жрецы совершали свои  странные обряды, посылая  проклятие и смерть
на  голову  избранной жертвы.  При этом  жертва  могла находиться как угодно
далеко -- Стрела Мрака находила ее везде.
     Я вздрогнул.
     -- Стрела Мрака? Но ведь Хромец...
     Лопухин невесело усмехнулся.
     -- Пообещал ее мне? Да, это  вполне в его силах, но, думаю, живой я ему
нужен все-таки больше, чем мертвый...  Так о чем это мы? Ах,  ну  да,  Череп
Смерти...  Когда-то  их  было  несколько  десятков,  большинство  уничтожили
испанские миссионеры после Конкисты. Но настоящих Черепов, обладающих Силой,
годных не только на то, чтобы нести смерть, было всего три.
     Он пошевелил пальцами, будто считая.
     -- Один  навсегда затерялся  где-то  в болотистых джунглях Конго, очень
давно,  когда еще  существовал  архипелаг,  связывающий Америку с Африкой...
Второй был найден Митчеллом Хеджессом, но тот Череп утратил силу еще раньше,
во времена великих катаклизмов,  сотрясавших землю.  Третий был унесен одним
из Итеру  в  Анды, где хранился в святилищах  инков. В 1533 году он попал  в
лапы Хромца.
     Он потянулся к столу, взял изящную вересковую трубку, с видимым усилием
извлек из бокового  кармана  кисет  и  принялся неторопливо набивать  трубки
табачком. Неторопливость  его меня  несколько раздражала,  тем  более, что в
соседней комнате Лопухин-младший неизвестно чем  занимался  с моей девушкой,
но подгонять старика было неудобно.
     --  Железная Корона,  как  вы  помните, была у  него еще  раньше. Таким
образом, ему оставалось сделать последний, решительный шаг -- получить Чашу.
Если бы он ее получил, цель его была бы достигнута.
     -- Не понимаю, -- сказал я.
     -- Дело  в том, что все три предмета -- Чаша, Корона и Череп -- сами по
себе обладают  некими магическими свойствами. Можно  сказать,  что каждый из
них отмечен  печатью Силы.  Так, хозяин Черепа может посылать  Стрелу Мрака.
Власть Короны, например, так велика, что погубила  уже  не одного владевшего
ею человека.  Чаша...  -- старик помолчал. -- Нет, пожалуй,  Чаша ничего  не
может  дать  непосвященному,   кроме  ни  с   чем   не  сравнимого  ощущения
причастности к  величайшей тайне  Вселенной...  Но  только собранные вместе,
скованные в одну цепь, эти предметы делают владеющего ими хозяином Силы.
     -- Мистикой попахивает, -- безжалостно сказал я. -- Можно описать это в
более конкретных терминах?
     Лопухин снова развеселился. Пыхнул трубочкой.
     --  В более конкретных? Смотря что понимать под конкретикой. Ну,  очень
грубо говоря, действующую Триаду можно сравнить с волшебной палочкой.
     -- С чем, с чем?
     --  Ну,  с  волшебной лампой  Аладдина.  Эта  штука начинает  исполнять
желания.
     Отлично, подумал я. Бессмертный, хромой  и лысый египетский  жрец две с
половиной тысячи лет  рыщет по  всему  свету в  поисках  волшебной  палочки.
Браво, Ким. Ты связался со сказочниками.
     Сказочники, однако, не тычут  своих слушателей пальцами в селезенку, не
натравливают  на  них собак размером с письменный  стол  и не растворяются в
воздухе у них перед носом.
     --  Ладно, --  сказал  я  миролюбиво.  --  Три  штуки,  взятые  вместе,
исполняют  желания. Лысый за ними  охотится. Чаши у него  нет. Он приходит к
вам. Чаша у вас?
     Лопухин крякнул.
     -- Эх-хм, молодой человек, почему вы думаете, что я вам отвечу?
     -- Ага, - сказал я. -- Значит, у вас. И вы, в свою очередь, ищете Череп
и Корону.
     -- С чего вы это взяли?
     -- А вот с  чего. Если бы вам не нужны были Череп и Корона, вы не стали
бы нанимать меня  для взлома в Малаховке. Логично? Если бы вы хотели  только
сохранить Чашу,  вы бы сидели тихо  и  молчали  бы в  тряпочку. Извините, --
спохватился я.
     --  Да поймите  же вы,  -- произнес  он с неизвестно  откуда  взявшейся
запальчивостью,  --  мне вовсе  не нужен был  этот Череп! Совершенно  не был
нужен! Я старый человек, какое желание я могу загадать для  себя? Молодость?
Но  это  смешно, в конце концов...  Мне нужно  было,  чтобы  череп  перестал
существовать вовсе!
     -- Опять не понял, -- сказал я.
     Он  отчаянно  пыхтел  трубкой.  Я с тревогой отметил, что  тихое пение,
доносившееся из соседней комнаты, смолкло.
     --Видите  ли,  Ким,  из  трех  звеньев  цепи  только  Череп   поддается
физическому  уничтожению.  Все-таки  он  был создан человеческими  руками  и
придуман разумом человека. Чаша принципиально неуничтожаема, это неземной и,
боюсь, вообще  не принадлежащий нашему миру  объект. Корону,  говорят, можно
расплавить, но сила не в ней, а в камне Чандамани...
     -- Ну, хорошо... Корона  никогда не имела самостоятельной ценности, это
довольно  заурядное   изделие   из   метеоритного   железа,   изготовленное,
по-видимому, в  Индии  около пятого  века до новой эры.  Но камень,  который
вставили в  нее чуть  позже,  камень  этот был ничем иным,  как  легендарным
Сокровищем Мира, носившим имя Чандамани...
     Лицо его приобрело мечтательное выражение.
     -- Ни о каком другом камне, даже о самом знаменитом из алмазов, не было
сложено  столько легенд,  как  о Чандамани. Молва приписывала  ему  свойство
исполнять желания  -- дальний  отголосок  знаний  о  чудесной  силе  Триады.
Величайшие владыки  мира хвастали, что  владеют камнем,  хотя он был потерян
для людей  со времени  Таласской битвы... За  камень выдавались изумительной
красоты сапфиры и рубины,  а  ведь в действительности он  представляет собой
небольшой, неправильной формы кристалл несколько желтоватого цвета.
     Лопухин озабоченно потер переносицу.
     -- Правда, в ХУI  веке  был известен некий  кристалл  с очень  похожими
свойствами, принадлежавший знаменитому  Моисею  да Леона,  состaвителю книги
"Зогар". Но это скорее всего был другой камень: я как-то не верю в то, что у
Чандамани были  дубликаты... Или в то, что  Хромец выпустил его из рук  хоть
ненадолго.  Нет, камень Чандамани  один,  и  сила  его действительно велика.
Возможно, именно  неземное  происхождение и позволяет ему  будить  неведомые
силы, дремлющие в Чаше. Но эти предметы различны, очень различны...
     Да, камень часто уничтожал  владевших им, но был ли виноват в  этом  он
сам  или его хозяева,  вставшие на  путь  зла?  А  Чаша...  Что  бы  там  ни
утверждали легенды о Граале, Чашу исторгла Ночь.
     Он замолчал так резко, как будто спохватился, что наговорил лишнего.
     -- Камень дает власть,  вот почему все тираны, начиная от  Александра и
кончая Тимуром,  так мечтали завладеть  им...  Камень дает власть  над миром
материи -- благодаря ему Хромец может свободно перемещаться в пространстве и
проходить сквозь любые преграды -- и над миром духов. Вот почему, покончив с
Ли Цюанем и завладев Короной, Хромец стал хозяином собаки.
     -- То есть эта псина -- дух?  -- недоверчиво  спросил я.--  Но для духа
она слишком сильно кусается...
     --  Смотря что  понимать  под  словом "дух",  --  невозмутимо отозвался
Лопухин. -- Если клочок тумана неопределенной формы -- тогда  собака Хромца,
конечно, не дух.  А если иметь в  виду порождение мира  демонов, чудовищ  не
нашей реальности... Да вам, молодой человек, это должно быть знакомо, раз уж
вы увлекаетесь  доколумбовыми цивилизациями...  Собаку Хромца  на самом деле
зовут  Эбих, первый  раз он встретился с  ней  еще когда был учеником  Школы
Итеру в Египте, однако  это совершенно не  относящаяся к делу история. Важно
для нас другое -- как Чашу,  так и Камень  уничтожить нельзя. Конечно, можно
себе представить, что в раскаленной плазме солнечного ядра с ними что-нибудь
произойдет, однако это  область чистой теории и не более. Поэтому для  того,
чтобы разрушить Триаду, нужно разбить Череп Смерти.
     -- Зачем вообще ее  разрушать?  Ну,  исполняет она  себе желания  --  и
пусть. Ну, не хотите молодости, пожелайте золотую ванну. Или "мерседес". Или
лысый этот ваш пусть  что-нибудь пожелает, может,  волосы  у него  вырастут.
Честное слово, Роман Сергеевич, не понимаю...
     Роман Сергеевич посмотрел на  меня,  как смотрит  психиатр на  доброго,
безобидного идиота.
     -- Если Чаша достанется Хромцу, он пожелает отнюдь не новую шевелюру.
     -- А что? -- спросил я устало. Беспредметность разговора меня злила.
     --  Затрудняюсь  ответить.  Я  не  могу себе  представить  масштабов  и
характера возникающих в его нечеловеческом мозгу желаний. Но в  любом случае
это было бы ужасно.
     Он  дососал  свою  трубочку  и  аккуратно  положил  ее  между  крыльями
бронзового дракона, когтями вцепившегося в столешницу.
     --   В  Свитках  Итеру  говорится,  что  за  все  существование  земной
цивилизации  Триада собиралась только дважды. И  оба  раза последствия  были
роковыми.
     -- Интересно, интересно, -- подбодрил я Лопухина. -- История что-нибудь
сохранила?
     --  Последний раз  это произошло около двенадцати  тысяч лет назад,  --
сухо сказал он. -- Погибла Атлантида. После катастрофы, стершей с лица Земли
блестящую цивилизацию того века, запретное знание о силе Триады передавалось
из поколения в  поколение в  замкнутых  кланах уцелевших  жрецов. Я полагаю,
Итеру  были  наследниками  этих  кланов. Каждый  клан  владел одним из  трех
звеньев  цепи.  Раз  в  сто  лет  Итеру  собирались  вместе  и  обменивались
информацией. Но сами Чаша, Череп и Корона хранились в тайниках, разбросанных
по всему свету. Собирать же их вместе было запрещено под угрозой уничтожения
души того, кто нарушит запрет.
     -- Хромец был  когда-то одним  из Xранителей Чаши. Мне так и не удалось
выяснить, почему он решился  преступить  Закон Итеру. Но однажды он возжелал
завладеть всей Триадой и начал свою охоту.
     -- Значит, Чаша была у него с самого начала? -- уточнил я. -- Тогда как
же она оказалась в дацане?
     -- Другие Итеру,  принадлежавшие к  клану Чаши, успели  спрятать ее. --
Старик утер  пот  со лба,  и я с удивлением заметил, что он  волнуется. -- И
спрятали так хорошо, что две тысячи лет потребовалось Хромцу, чтобы отыскать
хоть след  ее...  То на север, в Киммерийские  степи, уводила его  легенда о
Граале,  то  на  южные  острова,  то  на  запад,  в крепости альбигойцев.  В
сказаниях  Чаша  Грааль  наделена  удивительным  свойством  перемещаться   в
пространстве,  а на деле каждый  из Итеру, оказавшись  в какой-либо  стране,
специально распускал всякие басни о Чаше, чтобы сбить  со  следа  Хромца. Но
Хромец  был  настойчив. Одного за другим  выслеживал он Хранителей  и,  не в
силах выпытать у них секрет сокровища, убивал их.
     -- Неувязочка, -- сказал я. -- Они же были бессмертны.
     --  Вы напрасно  стараетесь поймать  меня на лжи, молодой  человек,  --
обиделся  Лопухин.  -- Да, Итеру  были бессмертны, потому  что каждый из них
получал в свое  время дар вечной  жизни  от Чаши. Но бессмертие  это не было
абсолютным, как  не  бывает абсолютной ни одна вещь в нашем мире...  Помните
миф об Ахилле?
     -- Помню, -- кивнул я. -- Волшебные воды Стикса и так далее.
     --  Вот-вот,  -- подхватил старик.  --  Точно так же, как у Ахилла было
одно-единственное  уязвимое  место,  у   всех  Итеру  существовала  какая-то
оговорка его личного бессмертия. Это была своего рода пуповина,  связывавшая
их  с  миром  людей,  потому что став  бессмертными полностью, они  могли бы
неузнаваемо перемениться.
     -- Стоп, -- сказал я. -- Стоп, стоп,  стоп. Что же получается -- Хромец
тоже бессмертен не полностью?
     --  Естественно.  Его  тоже  можно убить, только нужно  знать, как. Все
Итеру  знали уязвимые  места  своих собратьев. Но у Хромца перед  ними  было
огромное преимущество -- он  был охотник,  а  они --  дичь.  Он настигал  их
одного за другим  и  убивал.  Некоторых он  убивал  сам, некоторых -- чужими
руками, используя не представлявших себе его истинных целей негодяев, судьба
которых всегда бывала ужасна... Так он убил Ли  Цюаня, Хранителя короны. Так
он убил Шеми, Хранителя Черепа. Так он убил многих других, пытавшихся встать
у него на пути.
     -- Да, --  задумчиво произнес я, когда он закончил свой рассказ. -- Да,
интересная история вырисовывается...
     Я просто не знал, как можно было еще прореагировать на ту невообразимую
мешанину правды и выдумки, которую вывалил на меня Лопухин. Ясно было только
одно: идет какая-то  крупная возня  вокруг исторических  реликвий,  стоящих,
скорее всего, бешеные деньги. В  игру эту вовлечены крутые ребята из кругов,
где   торгуют  антиквариатом  (золотая   фигурка   ламы  косвенно  об   этом
свидетельствовала). Возможно, на их стороне действует сильный гипнотизер или
суггестолог --  это,  по  крайней мере, было бы самым  разумным  объяснением
появления Тени и  прочих спецэффектов.  И еще  ясно было мне:  кому-то очень
выгодно  напустить вокруг  всей этой игры  побольше  мистического  туману. А
старик Лопухин -- просто милый, слегка выживший из ума романтик.
     Сделав столь неутешительный вывод, я принялся рассматривать в  изобилии
рассыпанные  вокруг осколки  стекла,  избегая встречаться взглядом с Романом
Сергеевичем,  который, казалось, вполне  уже пришел в себя и даже получал от
рассказа немалое удовольствие.
     --  Кстати,  --  удивительно   деловым   голосом   сказал  он,  прервав
затянувшуюся  паузу,  --  я  ведь  до  сих  пор  не  рассчитался  с  вами за
проделанную работу.
     Несколько секунд я недоумевающе  смотрел на него. Потом  вспомнил,  как
нанимал меня ДД, и мне стало смешно.
     --  Не стоит, право. Я очень мило провел время. Кроме того, черепа я не
достал, так что...
     --  Ну  нет, молодой  человек,  --  с  этими  словами  Лопухин,  слегка
покряхтывая, поднялся из кресла и подошел ко мне почти вплотную -- был он на
полголовы выше меня, чем вызвал в моей душе приступ смутного раздражения. --
Мы заключили честный договор, вы выполнили ваши условия, и не ваша вина, что
черепа там не оказалось. Позвольте же мне выполнить мои обязательства.
     И он двинулся к стеллажам. О, это была библиотека! Строгое царство книг
в  старинных шкафах;  тусклое  дерево,  толстые стекла,  черная бронза. Там,
среди  трудов по  истории  всех стран и народов земли, размещались  на  трех
полках книги по доколумбовым цивилизациям древней Америки.
     -- Это -- ваше, молодой человек, -- сказал  он просто, указывая на одну
из полок.
     И тут я понял, что все это  действительно серьезно.  Что ни  за  что на
свете старый  библиофил и собиратель не отдал бы  даже ничтожную часть своих
сокровищ постороннему человеку.  Ни за что на свете -- кроме того, что могло
бы представлять для него еще большую ценность.
     -- Нет, -- я покачал головой. -- Я не возьму этих книг.
     И, видя, что он начнет сейчас меня уговаривать, спросил:
     -- Вы действительно так боитесь, что Чаша попадет в руки Хромца?
     И Лопухин сказал:
     -- Да. Очень.
     -- Мне кажется, я понимаю... -- начал я, но он не дал мне договорить.
     -- Потому-то  я  и  решил  уничтожить череп.  Я всегда  боялся умереть,
оставив  Чашу Хромцу.  Его  расчет прост:  он  бессмертен,  у него  в запасе
вечность,  и  рано  или поздно он обшарит все тайники Земли  и найдет  Чашу.
После  смерти  настоятеля  дацана  я  долгое  время  оставался  единственным
человеком  на планете,  знающим  тайну  Грааля,  и это  знание измучило меня
больше,  чем  лагеря  и  всякого  рода  притеснения,  которые  мне  пришлось
претерпеть.  Не  так  давно я  раскрыл  все  своему  внуку,  потому  что  не
сомневаюсь  в его нравственных качествах и  способности  сделать  правильный
выбор. Но, будучи уверен в его моральной готовности, я боюсь, что...
     Он опять начал мямлить, и я перебил его:
     --  Что, если дело дойдет до  открытого столкновения,  Хромец  попросту
убьет его?
     Старик опустил глаза -- теперь он  стоял  передо  мной, как нашкодивший
школьник-переросток перед строгим учителем.
     --  Подумайте сами,  Ким,  -- еле  слышно произнес  он.  --  Хромец  --
прирожденный убийца, на его счету не одна тысяча  жизней.  Да вы ведь и сами
имели с ним дело, не так ли?
     -- Откуда у вас такие сведения?
     Сухие губы чуть заметно дрогнули.
     -- Ярость, с которой вы на него накинулись...
     Я автоматически  посмотрел на  осколки стекла,  тускло поблескивающие в
свете настольной лампы. Лопухин перехватил мой взгляд и усмехнулся.
     --  Крепко вам досталось? Ну  да ладно, теперь-то вы  по  крайней  мере
знаете, с кем  имеете дело. Конечно,  он  убьет  Диму,  не  моргнув  глазом.
Поэтому мне и пришла в голову мысль найти себе сильного союзника...
     Он помедлил, как бы раздумывая, стоит ли договаривать фразу до конца.
     -- На случай, если Хромец все-таки решит от меня избавиться.
     -- А экспедиция в Малаховку была просто проверкой на вшивость?
     --  Нет...  не  только.  Конечно,  это было  своего  рода  испытание...
достаточно опасное, кстати, поэтому  я и  настаиваю на вознаграждении... Но,
помимо всего прочего, я действительно рассчитывал получить череп.
     Я повернулся  к стеллажам и провел пальцем  по стеклу. Нет, пыльным оно
не было.
     -- Вот что, Роман Сергеевич, -- сказал  я.  -- Череп  я вам  не  добыл,
вознаграждения не  заработал.  Но, поскольку вы так настаиваете, я, пожалуй,
возьму одну книгу -- Прескотта. Только с условием -- вы расскажете мне,  как
к вам попала фотография. Расскажете правду.
     Он с заметным усилием изобразил удивление.
     -- А почему, собственно, вы думаете, что я вам солгал?
     Господи, подумал я, до чего же щепетильны старые интеллигенты!
     --  Ну, не солгали. Тем  более, что рассказывали  мне про фотографию не
вы,  а Дима... Но я был на той крыше, откуда якобы делали снимок. А потом не
поленился залезть в каталоги "Поляроида", чтобы убедиться -- никаких насадок
к этим аппаратам не существует. Вывод напрашивается  сам собой -- фотография
была сделана с близкого расстояния. И не вами.
     Минуту Лопухин молчал, глядя куда-то мне за плечо. Потом сказал:
     -- Берите Прескотта, молодой  человек.  Вы его заслужили. Думаю,  я  не
ошибся, обратившись к вам. Карточку мне прислали.
     -- Кто же, если не секрет?
     --  Не  знаю.  Действительно,  не  знаю.  Недели три назад я обнаружи в
почтовом ящике конверт без обратного адреса. В  нем была та самая карточка и
записка. В записке --  она потом куда-то задевалась -- кроме  адреса не было
ничего. Почерк мне не знаком. Вот и вся история.
     По правде  говоря, новая версия  была  не правдоподобнее старой, но мне
уже надоело разбираться в этих бесконечных полупризнаниях. Я спросил:
     -- Как вы полагаете, кто мог быть отправителем?
     --  Рассуждая  логически,  это мог быть только человек,  посвященный  в
тайну.  Таковых насчитывается три: Хромец, мой внук  Дима и я сам. Последние
два отпадают. Остается только известное нам лицо.
     -- Вы уверены, что тайна неизвестна никому больше?
     Лопухин помялся.
     -- Н-ну, думаю, что нет... Может быть, еще только Мороз... но и он, мне
кажется, не знал даже частицы тайны.
     -- Кто такой Мороз?
     --  Следователь  с Лубянки...  Он допрашивал  меня в пятьдесят  первом.
Уверял,  что  по   приказу  Резанова  --  более   всего   его   интересовало
местонахождение Чаши, но чувствовалось, что он не представляет себе, что это
такое.
     -- И все-таки полностью его исключать я бы не стал. А где он сейчас, вы
не знаете?
     -- Откуда?  -- старик невесело усмехнулся.  -- Сорок лет прошло... да и
потом, не так уж приятно встретиться со своими палачами...
     -- Ну,  ладно, Мороза будем держать  в резерве.  Стойте, а, может быть,
кто-нибудь из  Итеру все-таки выжил? Выжил и пытается теперь помешать Хромцу
завладеть Чашей?
     Сказав это,  я поймал  себя на том,  что первый  раз отнесся  к  басням
старика серьезно. Неужели безумие заразно?
     Лопухин нахмурился.
     --  Нет, Ким, это исключено. В том-то вся и беда, что  все они погибли.
Свитки  Итеру  --  трагический  документ,  составлявшие их уходили  один  за
другим, передавая эстафету остававшимся жить. И однажды настал момент, когда
ушел последний. А  тайна Итеру, сокровище  Итеру осталось в наследство  нам,
простым смертным людям.
     Голос его неожиданно окреп.
     -- Когда-то,  невообразимо давно,  из  глубины  мрачной  бездны  времен
явилось  нечто,  чему  мы  не  можем  дать  подходящего  названия.  Мудрецы,
владевшие  тайными  знаниями  минувших  эпох,  считали, что  это  вообще  не
принадлежит нашему  миру, что оно  пришло  из-за непроницаемой  завесы  Ночи
Брамы,  отделяющей  одну  кальпу  от  другой.  Целая  Вселенная  погибла  во
всеуничтожающем  огне, и тысячу  раз  обновились  и боги,  и сотворенные ими
обитaтели  миллионов  миров,  а это оставалось неизменным. Что наша жизнь  в
сравнении  с  бесконечным  продолжением  ее существования? Что значат имена,
которые мы пытаемся дать ей?
     -- Это вы о Чаше? -- уточнил я.
     -- Чаша... Когда-то ей дали это имя, потому что оно выражало одну из ее
возможных функций -- быть источником силы. Но, быть может, она  не источник,
а дверь между  мирами. А  может -- зеркало. Попытки людей понять ее сущность
бессмысленны и опасны. Бессмысленны, потому что не нам постичь порождение не
нашего  мира. Опасны же  --  потому, что, придя из-за завесы великого Ничто,
мировой ночи,  Чаша  сама несет  в  себе  след тьмы, нечто враждебное свету,
созидающему  нашу Вселенную. Я  не знаю, да  и не хочу  знать,  в чем именно
заключено   зло,  но  прочитанные  мною  свитки  Итеру  говорят,  что  Сила,
порожденная  Чашей  и  выпускаемая  на  волю посредством  Черепа  и  Короны,
поистине ужасна.
     -- Но почему? -- где-то в его словах был  логический прокол, и это меня
злило. --  Если эта штука исполняет желания,  почему  же  последствия должны
быть  такими  страшными?  Можно  же,  в  конце  концов, пожелать чего-нибудь
хорошего, ну, там, чтобы все дети  росли здоровыми и счастливыми,  например.
Разве нет?
     -- Подумайте хотя бы о том, что немедленно исполняющиеся желания -- как
наркотик,  --  медленно  проговорил  Лопухин.  --  Они  вызывают  сильнейшее
привыкание,  и человек,  сам того не подозревая, скатывается  все  глубже  и
глубже в пропасть своих нереализованных мечтаний  и неутоленных  страстей. А
знаете ли вы, молодой человек, где лежит дно темных глубин потаенных желаний
человека?
     Сзади  что-то громко стукнуло. Я развернулся на пятках,  оставив вопрос
старика без ответа. В дверях стоял заспанный ДД.
     -- Все  еще  беседуете,  дед? -- он  зевнул.  --  Знаете, который  час?
Полпятого. Я на кухне сидел-сидел, упал носом в чай, чуть не захлебнулся.
     -- Где Наташа? -- спросил я. ДД пожал худыми плечами.
     -- Спит. Я уложил ее в своей комнате, Дарий охраняет покой ее ложа...
     Я  скрипнул  зубами. Пока  старый сказочник  пудрит мне  мозги, молодой
по-хозяйски укладывает мою девушку спать.
     -- Дмитрий, -- сказал Роман Сергеевич, -- шел бы ты тоже спать.
     -- Я-то пойду, -- успокоил нас ДД.  -- Я, в отличие от некоторых, люблю
и  умею  спать. Но  предупреждаю  --  если вы  не последуете моему  примеру,
завтра, то есть уже сегодня, вы  ни  на что уже годиться не будете.  А мы  с
тобой,  дед,  собирались  подзаняться  Сасанидами, если ты, конечно, еще  не
забыл.
     Перед  моим мысленным  взором  живо  предстала картина: ДД укладывается
спать рядом с Наташей на ложе, которое стережет Дарий. Я сказал:
     -- Роман  Сергеевич,  по-моему,  Дима  прав. Нам  сейчас  действительно
следует хорошенько  выспаться.  Утро вечера мудренее...  авось,  и придумаем
что-нибудь подходящее.
     -- Что ж, -- Лопухин  выглядел  слегка разочарованным,  --  завтра, так
завтра. Хотя... боюсь, что времени у нас осталось не так много, сегодняшенее
происшествие это подтверждает... Но в одном вы правы -- в таком деле решения
следует принимать всегда на светлую голову.
     Я хлопнул отчаянно боровшегося с зевотой ДД по плечу.
     -- Пошли спать, трубадур.
     ДД ссутулился еще больше и, шаркая длинными ногами, побрел в коридор. У
самого порога он обернулся и спросил:
     -- Ну, я надеюсь, дед, ты все ему объяснил?
     --  Почти, -- ответил я за  Лопухина-старшего. И  вдруг вспомнил, о чем
собирался спросить старика по крайней мере весь последний час. -- Да,  Роман
Сергеевич, вы так и не сказали, где уязвимое место Хромца?
     Роман Сергеевич ответил из  дальнего угла комнаты, от низкой кушетки, с
которой он аккуратно снимал рыжий клетчатый плед:
     --  В  свитках Итеру было сказано: "Нить его жизни  порвется, если Змея
ужалит его в Третий Глаз"!
     -- Простите, но что это значит?
     -- Завтра, завтра, молодой  человек, -- ехидно  проговорил Лопухин.  --
Утро вечера мудренее, а сейчас вам следует хорошо выспаться.
     Я хмыкнул. Старик был та еще язва.
     --  Спокойной  ночи,  Роман Сергеевич,  --  сказал я и,  спохватившись,
добавил, -- стекло я уберу завтра.
     --  Нить  его  жизни  порвется, если Змея ужалит  его в Третий Глаз, --
повторял я про себя, пробираясь по темному коридору. -- Черт  бы  побрал всю
эту мистику... Змея... в третий глаз... а почему не в пятый, например?
     Впереди глухо заурчали.
     -- Дарий, -- позвал я. -- Дарий, друг мой, ты ли это?
     Нечто  большое  и теплое положило мне  на плечи  свои  мохнатые лапы. Я
осторожно погладил собаку по спине и почесал за ушами.
     -- Пропусти меня, -- попросил я. Невидимый в темноте Дарий убрал лапы и
мягко отошел в сторону.
     Я ощупью нашел висящую на стене шпагу, опустил  руки пониже и обнаружил
тахту. Наташа спала, естественно, по диагонали, разметавшись во все стороны,
так, что,  хотя места на тахте оставалось достаточно, занять его можно было,
только  разобрав  себя на  части. Я осторожно обнял ее  и перенес поближе  к
стене, вдохнув запах ее волос. Она что-то недовольно забормотала во сне.
     -- Спи,  --  сказал я, -- спи, маленькая. Я не потревожу тебя, я тут, с
краю, и буду спать совсем тихо...
     -- А, -- слабо вздохнула она, -- это опять ты... Я думала, ты ушел...
     С  этими  словами  она отвернулась, лишив меня  возможности  поцеловать
полуоткрытые, мягкие  отo  сна губы. Будь я менее  уставшим и обалдевшим  от
свалившейся на  меня информации,  я бы, наверно,  расстроился  и  лежал бы с
открытыми глазами полночи. Но поскольку я  очень  устал, обалдел, да и время
шло  уже к  рассвету, я еще  раз пробормотал фразу про змею и третий  глаз и
провалился в сон.
































     Я стоял  на  берегу  неглубокого,  выложенного  белым  камнем  водоема,
посреди которого  бил родник. Вокруг  колыхалось  непроницаемое зеленое море
растительности, и я  знал, что  место это называется Сады Тот-Амон. И еще  я
знал, что зовется оно также  "Обиталище смерти", но  почему  -- вспомнить не
мог.
     Потом  зеленая стена по другую сторону озера  раздвинулась,  и я увидел
высокого,  одетого  в  странную  шафрановую  тогу  человека,  лицо  которого
закрывала  маска  птицы.  Он  наклонил  длинный  изогнутый  клюв  и   сделал
повелительный  знак  рукой. Я  пошел к нему через озеро, удивляясь тому, что
совершенно не поднимаю брызг --  вода расступалась, едва  подрагивая, словно
прозрачная желеобразная масса.
     Человек в маске повернулся и исчез за зеленым  занавесом. Я бросился за
ним, понимая, что если упущу его в этом живом лабиринте, то останусь в садах
навсегда. Гибкие  ветви оплели  меня, прямо  в  лицо распахивались  огромные
невиданные цветы, под ногами предательски дрожала покоившаяся  на гигантских
водяных   цистернах  тонкая  подушка  земли.   Наконец,   сад   стремительно
расступился, и я  оказался на залитой  солнцем поляне,  покрытой удивительно
ровной и низкой травой. "Словно теннисный корт", -- подумал я.
     Человек в маске стоял посреди поляны, наклонившись над столом из белого
камня. Его тога  с шевелящимися складками скрывала от меня то, что стояло на
столе,  но  когда  он  сделал  шаг  в сторону,  я  не  удивился.  За  спиной
птицеголового мерцал страшными кругами глазниц Череп Смерти.
     Я  сделал  шаг к столу,  но  птицеголовый предостерегающе  поднял руку.
Медленным, словно бы вынужденным движением, он поднял тонкую кисть и сдвинул
носатую маску на лоб. И я отшатнулся -- лица у него не было.
     Была   гладкая,  ровная,   белая   поверхность,  выпуклая   как   яйцо.
"Ноппэрапон", -- вспомнил я слово, обозначавшее  японских оборотней без лиц,
и  хотел  уже выкрикнуть  его,  но  не  успел.  Белая  полусфера под  маской
загорелась разноцветными огнями,  она становилась то золотой,  то черной, то
голубой, то оранжевой, и я, как завороженный, смотрел  на это жуткое подобие
лица, не имея сил оторваться. Сияющий овал запульсировал, наливаясь багровым
светом,  и вспыхнули глаза Черепа Смерти, и я увидел, что не  маска уже  над
переливчатым  лицом-нелицом,  а  Железная  Корона  с  камнем.  А еще я успел
увидеть,  что  фигура в желтой тоге теряет  свои четкие очертания, оплывая и
превращаясь  в извивающееся тело кошмарной рептилии,  а затем багровый нарыв
лица приблизился, и странный шипящий голос  выдохнул: "Ты!", и вошел мне под
ребра  железный  суставчатый  палец, бросивший  меня в бездну боли  и мрака.
Перед  глазами  мелькнули  очертания громадной  уступчатой  пирамиды,  толпы
коленопреклоненных  людей, не  смеющих поднять головы, и  взрезающий  темный
бархат южного неба огненный нож кометы, и с полной уверенностью в том, что я
присутствую при светопреставлении, я проснулся.
     В  комнате  был  полумрак,  но  из  щели  между   тяжелыми  фиолетовыми
портьерами  бил  ослепительный  тонкий  луч  июньского  солнца. Бил прямо по
глазам,  отчего мне,  вероятно,  и привиделась  комета  и прочие ужасы. Я  с
трудом перенес  тяжелую  голову влево  и  убедился, что  Наташи  рядом  нет.
Интересно, кричал ли я во сне, подумал я деловито.
     Впрочем, если я  и кричал, то это  явно никого не взволновало.  Старика
Лопухина  поблизости не  оказалось, а Наташа и ДД  преспокойно  пили чай  на
кухне, причем трубадур и менестрель  читал моей  даме стихи  (хорошо еще, не
свои):
     И дракон прочел, наклоняя
     Взоры к смертному в первый раз:
     "Есть, владыка, нить золотая,
     Что связует тебя и нас.
     Много лет я провел во мраке,
     Постигая смысл бытия,
     Видишь, знаю святые знаки,
     Что хранит твоя чешуя.
     Отблеск их от солнца до меди
     Изучал я ночью и днем,
     Я следил, как во сне ты бредил,
     Переменным горя огнем.
     И я знаю, что заповедней
     Этих сфер, и крестов, и чаш,
     Пробудившись в свой день последний,
     Нам ты знанье свое отдашь".
     Он сделал паузу, чтобы перехватить воздуха, и я продолжил, радуясь, что
хоть что-то могу еще откопать в замусоренных кладовых моей памяти:
     Зарожденье, преображенье
     И ужасный конец миров
     Ты за ревностное служенье
     От своих не скроешь жрецов.
     Звякнула   чашечка.  Наташа  и  ДД  одновременно  повернули   головы  и
уставились на  меня,  как  на какое-нибудь кентервильское привидение. Боюсь,
что  выглядел я  не лучше: опухшая  со  сна морда, мятая рубашка, щетина.  Я
поклонился и сказал:
     -- Доброе утро.
     --  Я  и  не  знала,  что ты  любишь  Гумилева,  --  проигнорировав мое
приветствие, сказала Наташа. -- Чаю хочешь?
     -- Хочу, -- я выдвинул табурет и сел.
     -- Выспался? -- ДД весело подмигнул Наташе. -- Что снилось?
     -- Да так,  -- сказал  я хмуро.  -- Цветомузыка  всякая. Мне  покрепче,
пожалуйста.
     --  Сахар, варенье? --  любезно осведомился ДД, пододвигая  мне и то, и
другое. При этом он опрокинул сахар в варенье и  жизнерадостно заржал. -- До
чего же я неловок нынче утром, -- объявил он и обмакнул в варенье свой левый
манжет.
     --  Дима,  ты  невозможен,   --  пропела  Наташа  тоном,  который   мне
чрезвычайно не понравился. -- Замой рукав немедленно.
     ДД, кряхтя, повиновался,  после чего пострадавший  манжет был заботливо
завернут и застегнут на пуговицу.  Я следил  за этими семейными разборками с
сардонической ухмылкой старого холостяка. Будь что будет, решил я, я остаюсь
нем и бесстрастен, как скала.
     -- А  где дедушка? -- поинтересовался я минут  через  пять напряженного
молчания. -- Роман Сергеевич, я имею в виду? Спит еще?
     -- Ты представляешь, который  час?  -- спросил ДД  и, не дожидаясь моей
реакции,  ответил  сам себе. --  Полчетвертого.  -- При этих словах он снова
почему-то расхохотался. Смех у  него был хоть  и не такой противный,  как  у
старикана, но слуха тоже не ласкал.
     --  Не совсем понимаю,  --  сказал я  вежливо.  --  Что может  помешать
немолодому уже  вообще-то человеку отдыхать  после бессонной  и  в некотором
роде наполненной событиями ночи до четырех часов дня?
     ДД перестал смеяться и уронил ложечку на пол.
     -- Дед  уже два часа  как  в  редакции. У него  там готовится к  печати
книжка  о  доисламских  религиях  Средней  Азии,  с  утра  ему  позвонили  и
потребовали быть... Он спит по четыре часа в сутки уже двадцать лет.
     -- Не то, что некоторые, -- в голосе Наташи был яд.
     "И чего она все время привязывается ко мне?" --  с  неожиданной  обидой
подумал я, но вслух сказал:
     -- И  когда  же  он  вернется? Мы,  помнится,  собирались обсудить план
совместных действий...
     Боже,  подумал  я, что  я  несу, какие совместные действия, нас же Крым
ждет...
     --  Он должен позвонить,  -- ответствовал ДД.  --  Но, думаю, не раньше
шести.
     -- В таком случае, может быть, я заскочу  вечером? -- настроение у меня
как-то сразу улучшилось. -- А сейчас мы, наверно, пойдем, да, Наташ? Надо же
еще собраться...
     Наташа   повернула  голову.  По  ее  глазам  я   понял,  что  вчерашняя
договоренность слегка подзабылась.
     -- Зачем? -- спросила она.
     --  Ну,  Крым,  --  промямлил я,  неизвестно почему  смущаясь.  --  Ну,
помнишь...
     -- Ах, это, -- с облегчением сказала Наташа. -- Я еще не решила.
     -- Ребята, какой Крым, -- радостно встрял ДД. -- Поехали на Валдай, там
чудные места и совершенно пустынно... Будем, как Робинзоны...
     А ты  бы заткнулся лучше, оглобля недоделанная,  яростно прошипел я про
себя. Вслух я сказал:
     -- Слушай, миннезингер,  у тебя свои представления о комфорте, у нас --
свои. Наташа и так год из палатки не вылезала,  кайфа от твоего Валдая ей не
будет. Наташ, если  мы едем, то гостиницу мне лучше всего забронировать  уже
сегодня. Пятизвездочный отель все-таки, валюта...
     Здесь я допустил ошибку, давить было нельзя, с Наташей это не проходит,
но  замечание  насчет  комфорта  явно  попало  в цель.  Результат  получился
нулевой. Наташа сделала вид, что не расслышала, и лениво проговорила:
     -- Дима пригласил меня сегодня в музей народов Востока, поедешь с нами?
     Ах,  с  нами,  подумал  я,  внезапно успокаиваясь. Ледяное  безразличие
поднялось откуда-то из глубины и затопило сердце. Нет,  ребята, подумал я, с
вами я никуда не поеду.
     Я поглядел на часы и соорудил озабоченную гримасу.
     -- Нет, не получится. Жалко,  конечно,  сто лет  не был, но  не могу...
Дела еще  надо кое-какие доделать перед отъездом,  и так  вчера  целый  день
выпал (краем глаза я отметил, как у Наташи дрогнули губы)... Так что спасибо
за приглашение, я пойду...
     Я медленно встал,  медленно задвинул табурет.  Где-то  в глубине души я
надеялся  на  то, что Наташа  скажет  сейчас  что-нибудь  вроде:  "Ладно,  я
пошутила,  заказывай номер",  но было уже  ясно,  что  этот гейм я проиграл.
Менестрель и Робинзон Дмитрий  Дмитриевич  Лопухин увел  у меня мою девушку.
Поманил и повел за  собой, как крысолов из Гаммельна доверчивого  ребенка. И
куда -- не на дискотеку, не в ресторан, а  в музей народов Востока. О, brave
new world!
     Я сделал два мучительных шага к  двери,  и с каждым шагом искра надежды
затухала все больше. На пороге я не выдержал и обернулся:
     -- Во сколько тебя  ждать? -- спросил я с жалкой улыбкой. Зеленые глаза
равнодушно блеснули мне навстречу.
     -- Ну, ты ведь все равно заедешь вечером? Тогда и поговорим.
     Дома я первым делом скинул с себя мокрую от пота майку и джинсы и залез
под ледяной душ. Жутко заныло подреберье, в прокушенной руке тугими толчками
запульсировала медленная  боль. Я проделал ряд  дыхательных  упражнений,  но
они, как и следовало ожидать, не  помогли. Дзен-буддисты утверждают, что для
того,  чтобы обрести контроль над телом, нужно  достичь безмятежности  духа.
Они правы.
     Бормоча  какие-то  отрывочные  ругательства  в  адрес обоих  Лопухиных,
лысого костолома  и  себя  самого,  я растерся жестким полотенцем, прошел  в
комнату  и, усевшись  на  специальной  циновке в  углу,  попытался  заняться
медитацией.  Естественно, ничего не получилось, и от  этого я разозлился еще
больше.  Оставалось  еще  одно  средство  -- тысячу раз  начертить  иероглиф
"великое", но  тут я  вовремя вспомнил, что все-таки отношусь  к европейцам,
плюнул на все эти восточные штучки, перешел из комнаты в кухню и смешал себе
коктейль "Красный лев".
     Это довольно  крепкая штука, и действовать она начинает почти сразу же,
особенно если не тянуть ее через соломинку, а  опрокидывать залпом,  что я и
сделал. Я быстренько  соорудил себе  второй коктейль, выудил из холодильника
случайно  оказавшийся там апельсин, закусил и почувствовал себя много лучше.
Затем перетащил  бутылки, шейкер и  лед в комнату,  сунул  в видеомагнитофон
первую попавшуюся кассету и удобно устроился в кресле.
     Оказалось, что я  поставил "Самоволку"  -- один из самых  своих любимых
фильмов с любимым своим актером  Ван Даммом.  Пока по экрану ползли титры, я
приготовил себе третьего  "льва" и прикинул,  хватит ли  у меня спиртного  в
баре, если, скажем, пить до утра. От открывшихся перспектив захватило дух.
     Потом я представил себе ДД и Наташу, чинно прогуливающихся по пустынным
залам   музея,  и  неожиданно   развеселился.  Интересно,   сколько   Наташе
понадобится времени,  чтиобы  понять, что ДД  -- просто  зануда и пустозвон?
Нет, но каков подлец! -- воскликнул я вслух.
     -- Shit!  -- поддержал меня  с  экрана Ван  Дамм. Он только что красиво
расправился с  каким-то лос-анжелесским блатным  и теперь принялся за  толпу
его дружков.
     -- Молодец, Жан-Клод! -- сказал я, салютуя ему бокалом.
     Мысли, как  большие  белые овцы, лениво  бродили по  зеленым  пастбищам
мозга. Одна овца, отбившаяся от стада, разбухла, превращаясь  в бесформенный
кусок  ваты, а потом  приняла  вид прекрасной  аметистовой чаши, наполненной
темно-янтарной жидкостью. Я подумал,  не выманить ли  в самом деле у старика
Лопухина секрет  местонахождения  Чаши и  не продать ли  этот секрет  лысому
Хромцу? В конце  концов, не все ли равно,  бил  ли он меня под  ребра или не
бил? Мало  ли кто  меня бил в этой  жизни... Зато золота  из него при умелом
обращении можно выжать столько, что хватит не только мне, но и моим пока еще
не существующим потомкам. А за собаку и на ребра рассчитаемся попозже... Тут
мне почему-то стало  страшно, вниз по позвоночнику прошла холодная  волна. Я
увидел  черное небо без  звезд, небо,  в  котором  крутились, сталкиваясь  с
глухим  треском,  словно шары в  биллиарде,  огромные каменные шары, небо, в
котором не осталось  ни  проблеска  света,  ни  крупицы тепла,  вздрогнул  и
очнулся.
     В кухне звонил телефон.  Звонил  с  надрывом, словно  предвещая близкую
беду.  Я  остановил  преближающегося  к ослепительной  красотке Ван Дамма  и
выполз из кресла.
     Звонила одна дура, которая видела меня пару раз почти год назад и с тех
пор считала, что имеет право беспокоить меня в любое время суток. Я довольно
вежливо  объяснил ей,  почему  ко мне  сейчас нельзя приехать (куча проблем,
родственники гостят, ты застала  меня буквально на пороге, убегаю по страшно
важным  делам,  нужное подчеркнуть), и,  пообещав  обязательно  позвонить на
следующей неделе, повесил трубку. Помутнение окончательно прошло.
     -- Нет, -- сказал я вслух. -- Нет, так не пойдет. Нечего ввязываться во
все это дерьмо. Уеду в Крым, и хватит с меня...
     Я  забрал  аппарат с собой в комнату, и, снова заняв позицию  в кресле,
набрал   телефон   одного  своего  приятеля,  который  держит   в  ялтинском
"Интуристе" небольшой видеобар. Мы  слегка  потрепались  о всяких  пустяках,
после чего  я спросил,  насколько  реально  получить  сейчас хороший  номер.
Выяснилось, что  именно  сейчас это  мало  реально,  потому  что  у  них там
проходит то ли  конференция, то ли фестиваль, и в отеле  полно  иностранцев.
Однако  дней через  пять  мероприятие заканчивается, и  тогда  он (приятель)
гарантирует тот  же "люкс", в  котором  я  останавливался два  года  назад с
очаровательной длинноногой  азиаткой, имени  которой  он,  к  сожалению,  не
помнит.
     -- Отлично, -- сказал я, -- значит, дней через пять. Я еще позвоню. Ну,
бывай.
     Я побарабанил  пальцами  по подлокотнику  кресла. На  экране  Ван Дамму
крушила ребра патологическая личность по кличке Атилла.
     -- Не везет нам с тобой, брат, -- грустно сказал я Жан-Клоду.
     Пять дней. Пять дней торчать в плавящейся от жары Москве и глядеть, как
ДД охмуряет  Наташу. Пять  дней  жить с ощущением,  что где-то рядом  бродит
лысый костолом, которому  в любой момент может  показаться,  что пришла пора
платить по счетам. Пять дней неизвестности.
     Четвертый  коктейль  был просто необходим. Я выпил его  залпом,  как  и
первый,  похрустел  льдом и  закусил  пряником.  Ван  Дамм одолел,  наконец,
Атиллу.  Я подумал о  том, что, возможно, зря  не позволил приехать давешней
дуре, она бы сейчас, пожалуй, пришлась кстати.
     Зазвонил телефон. Я снял трубку и сказал:
     -- Резиденция Красного Льва.
     В ответ ухо ожег голос ДД:
     -- Ким, приезжай, ради Бога, несчастье, Ким...
     -- С кем? --  гаркнул я,  выскакивая  из кресла. При этом  споткнулся о
телефонный шнур, упал и опрокинул столик.
     -- Черт, -- огрызнулся я, пытаясь свободной рукой поставить вертикально
бутылки -- по счастью, уже почти опустевшие. -- Что случилось, с кем?
     --  Дед,  --  почти  простонал  в  трубку  ДД.  -- Дед, Ким...  Скорее,
приезжай, пожалуйста...
     -- Через двадцать минут буду, -- крикнул я и швырнул трубку на рычаг. В
голове билась  сумасшедшая мысль: "Допрыгался!" Я поднял  столик, подобрал с
пола бокал и рассыпавшиеся пряники.
     -- Несчастье, -- тупо повторил я. -- Несчастье...
     Внезапно я ощутил, насколько все же пьян. Бросил взгляд на часы -- было
только девять вечера. Что же там могло произойти?
     Минуту я соображал, брать с собой пистолет или нет.  Потом в мою пьяную
башку не без труда пробилась мысль  о том,  что  если это несчастный случай,
то,  возможно, там  будет милиция,  а значит, лучше не светиться. Поняв, что
больше ничего я все равно не  придумаю, я натянул шорты, майку и выскочил на
улицу.
     Такси  я  поймал сразу же,  опустил стекло  и попросил водилу  ехать  с
максимальной скоростью.  В  результате  к  дому  Лопухина я  подходил  почти
трезвым, хотя ни один инспектор ГАИ этого бы не признал.
     Кнопка  лифта   горела  тревожным  багровым   светом,  напомнившем  мне
пульсирующий овал страшного  лица  из моего  сегодняшнего  сна.  Лифт торчал
где-то  высоко,  и  я  бросился  вверх  по   лестнице,  старательно  выдыхая
алкогольные пары.
     Лифт  стоял  на  пятом  этаже,  и дверь  его  была распахнута. Квартира
Лопухина  была  открыта, в  прихожей  мелькали  белые пятна  халатов.  Пахло
карболкой,   ночной  бедой,   страхом.  Я   прошел   мимо  двух  врачей   из
реанимационной бригады, уклонился от летевшей  навстречу медсестры и вошел в
кабинет. Роман Сергеевич Лопухин лежал  на наспех накрытой простыней  тахте.
Склонившийся над ним полный розовощекий врач что-то делал с его левой рукой.
ДД, как  нахохлившийся журавль, ходил в некотором отдалении, бросая на врача
быстрые взгляды. Я подошел вплотную и взял его за рукав.
     -- Что с ним? -- и, видя, что он не слышит  меня, а может  быть, даже и
не видит, дернул за руку и встряхнул. -- Что с ним, Дима?
     -- Инсульт,  --  пробормотал ДД.  -- Ты приехал,  Ким, спасибо... Врачи
говорят, инсульт...
     -- Отойдите и не мешайте, -- сказал розовощекий неожиданно злым высоким
голосом. -- Немедленно.
     ДД  шагнул  вглубь  кабинета,  увлекая  меня  за  собой.  Механически я
взглянул на пол у стеллажей -- стекла уже убрали.
     -- Дед приехал из издательства, веселый такой, бодрый, -- глотая слова,
рассказывал ДД. --  Спросил, где ты...  Я сказал, что ты заедешь вечером, он
обрадовался, объяснил, что не сказал тебе чего-то самого важного... Потом мы
поужинали, и он пошел к себе в кабинет... Сюда... А потом...
     --  Я сказал --  выйдите из комнаты! -- рявкнул  врач, не оборачиваясь.
Тут я понял, что ДД говорит очень громко, почти крича, будто боясь, что я не
расслышу. При крике  врача  худое лицо его исказилось, и мне показалось, что
он сейчас заплачет.
     -- Пошли, -- сказал я.
     Мы вышли  в  коридор.  Мимо, толкая  перед  собой  какой-то  раздвижной
столик, прошла одна из медсестер. Дверь в кабинет закрылась.
     -- Потом мы услышали шум, как будто  что-то упало...  Я  крикнул: "Дед,
это у тебя?", а он не ответил...  Тогда мы прибежали и увидели, что он стоит
на коленях около шкафа и пытается подняться... Знаешь, цепляется пальцами за
полки,  пальцы соскальзывают,  а  он все пытается  встать...  Наташа  тут же
вызвала  "скорую", а я никак  не мог понять,  можно ли его уложить, -- так и
стоял с ним  полчаса... Он  все говорил что-то, но так  неразборчиво, понять
нельзя было совсем ничего, а потом он потерял сознание... Врач сказал -- это
инсульт, все обойдется, как ты думаешь, Ким?
     --  Да,  конечно,  --   сказал  я  и  потряс  его  за  плечо  --  жест,
долженствующий обозначать сочувствие. -- Естественно. Где Наташа?
     -- На кухне, -- быстро ответил ДД. -- Кипятит воду... Позвать?
     -- Нет... Постой здесь.
     Я решительно  открыл  дверь кабинета и  шагнул внутрь,  столкнувшись  с
мягким животом  розовощекого врача. Он  вытеснил меня  обратно в коридор  и,
обращаясь к бригаде, крикнул:
     -- Все, мужики, поехали!
     -- Все  в  порядке? --  робко  спросил ДД,  вытягивая  шею. Розовощекий
мрачно посмотрел на него и сказал:
     -- Мы, во всяком случае, больше  здесь не нужны... Я  там написал  все,
что надо, бумага на столе...
     -- То есть? -- ДД стал ощутимо ниже ростом. -- Вы хотите сказать...
     --  Он  умер,  -- отрывисто бросил розовощекий.  --  Романюк,  прекрати
копаться, поехали...
     Я  молча  переводил  взгляд с  розовощекого  на  ДД.  Вдруг  ДД  как-то
по-заячьи взвизгнул и ринулся в кабинет.
     -- Дед! -- кричал он. -- Дед, не умирай, дед!!!
     -- Инсульт? -- спросил я и взял розовощекого за отворот халата.
     -- Не  знаю! --  выкрикнул он,  стараясь отцепить мои пальцы. -- Скорее
всего, инсульт плюс черепно-мозговая травма при падении... Позвонки, однако,
не смещены... Я все написал в заключении, отпустите меня в конце концов.
     Я  разжал пальцы. Белые  халаты суетились в  прихожей,  пахло аптекой и
смертью. Я повернулся и вошел в темный кабинет.
     Роман Сергеевич Лопухин лежал, высоко запрокинув седую  голову, и  руки
его беспомощно свисали по  обеим сторонам  тахты.  На туго обтянутом  желтой
сухой  кожей  лбу  четко  выделялось темно-фиолетовое, почти  черное  пятно,
имевшее форму черепа с неестественно крупными овальными глазами.
     -- Стрела мрака, -- прошептал я.
     ДД  плакал, стоя  на коленях перед тахтой.  Его длинное нескладное тело
как-то странно подергивалось, он елозил коленями по вощеному паркетному полу
и прижимал к губам сухую ладонь старика.
     -- Дед, -- всхлипывал он, -- ну как же, дед, как же ты так, дед...
     Я склонился над телом. Отпечаток черепа был совершенно отчетлив, он как
бы  выдавался  из  лобной  кости, будто  выдавленный изнутри  каким-то тупым
орудием.
     -- Стрела мрака, -- повторил я.
     -- Дед рассказал тебе, да? -- всхлипнул ДД. -- Он успел рассказать тебе
про  заклятие  стрелы? Это Хромец, он  решил  все-таки покончить с  дедом...
Боже, Боже,  ну  почему...  Дед... Ким... ты видишь,  это  Хромец,  это  его
стрела, Ким...
     -- Вижу, -- сказал я.
     В эту минуту я поверил  во  все, что  рассказал  мне Роман Сергеевич. Я
поверил в то, что лысому моему врагу действительно  больше двух тысяч лет, и
в то, что три реликвии, собранные вместе, действительно исполняют желания. В
то, что Тень Итеру  была именно Тенью, и в то, что все Итеру давно мертвы, а
значит, тайна Чаши стала теперь тайной людей. И я сказал:
     -- Вставай, Димка.
     Мне пришлось  поддержать  его, потому  что  он был  близок к обмороку и
шатался. Я вывел его в коридор и довел до кухни. Наташа курила, отвернувшись
к темному окну, и видно было, что ей страшно.
     -- Ну что? -- спросила  она, не поздоровавшись со мной. --  Врачи ушли?
Все нормально?
     --  Роман Сергеевич умер,  Наташа, -- сказал я, усаживая ДД на табурет.
-- Ничего нельзя было сделать.
     Наташа побледнела, и я испугался, что она тоже хлопнется в обморок.
     -- Есть в этом доме коньяк или нет?! -- закричал я громовым голосом. --
Ты что, не видишь, он сейчас вырубится?
     -- В шкафчике, -- дрожащим голосом пролепетал ДД.
     -- Достань, -- крикнул я Наташе. -- И стакан.
     Я  налил  полстакана  коньяку  и  влил  в  рот ДД.  Он  закашлялся,  но
проглотил.
     -- Теперь ты, -- я протянул стакан Наташе.
     -- Я не люблю коньяк, -- пробормотала она.
     -- Пей!  --  крикнул  я. Она опрокинула стакан залпом, будто всю  жизнь
только тем  и занималась. Я пить не  стал, рассудив, что  мне  и так хватит.
Пока  эти двое приходили в  себя,  я поставил  на  плиту чайник и  сполоснул
имевшуюся в мойке посуду. Дрожь в руках потихоньку проходила.
     -- Ну  вот что,  ребята,  -- сказал  я, когда выражение глаз  ДД  стало
более-менее осмысленным (Наташа пришла в себя раньше).  -- Боюсь, что все мы
оказались в чрезвычайно неприятном положении.
     -- Ты удивительно тактичен, Ким, -- заметила Наташа.
     -- Помолчи,  --  сказал я. -- Дима,  ты должен это понимать  лучше всех
нас. Ты рассказывал что-нибудь Наташе?
     -- Нет, --  ДД помотал  головой.  -- Ничего... Рассказывать  мог только
дед, у нас был уговор... Можно мне еще коньяка?
     Я  налил  ему  на два пальца  коньяка, и он выпил, судорожно дернув при
этом острым кадыком.
     -- Значит,  всей полнотой  информации обладаешь ты, я  знаю  кое-что, а
Наташа -- вообще ничего... -- Тут мне пришло в голову, что Наташе бы лучше и
не знать всей этой истории, и я сказал:
     -- По-моему, Наташе нужно ехать домой.
     К моему немалому удивлению, ДД тут же согласился.
     -- Да, Наташа, тебе действительно лучше уехать... Я тебя отвезу...
     -- До ближайшего перекрестка, -- сказал я. -- Посмотри на себя, родной.
Ты машину-то откроешь?
     -- Тогда  возьмем  такси, --  ДД  сделал неопределенный жест  рукой. --
Деньги у меня есть...
     Молчал бы уж, подумал я злобно. Деньги у него есть.
     Наташа сказала:
     -- Никуда я не поеду. Лучше рассказывайте все, что знаете.
     -- Нет, -- ответил я твердо, но Лопухин уже растаял под ее взглядом, из
него уже  можно  было вить  веревки,  и он, избегая  смотреть  мне  в глаза,
проговорил:
     -- А может быть, и правда, лучше все ей рассказать?
     Подкаблучник хренов, подумал я.
     -- Это небезопасно для ее жизни. Тебе мало деда?
     ДД поднял на меня удивительно трезвые глаза.
     -- А  тебе не  кажется, что  Хромцу все равно, знает она что-нибудь или
нет? Она была здесь -- этого достаточно.
     Он был прав, и это было паскуднее всего. Я выругался.
     -- Ким... -- вяло возмутилась Наташа.
     -- Ладно, -- вздохнул я. -- Рассказывай.
     И  ДД  рассказал.  Во  второй  раз  история эта  воспринималась  как-то
правдоподобнее, но  Наташа слышала ее впервые, да и к тому же ей не пришлось
столкнуться лицом к лицу с лысым костоломом. Пока ДД рассказывал, она выпила
вторые полстакана коньяка, но видно было, что не поверила.
     -- Ребята, это какая-то сказка, -- заключила она. -- По-моему, вы  меня
дурите. Ну-ка, рассказывайте все как есть на самом деле.
     Я взбеленился.
     -- Ах,  сказки?! Ну так пойди и  посмотри, --  заорал я,  показывая  на
дверь.  -- Сходи,  глянь, что там у его  деда на  лбу! Там череп, понимаешь,
маленький такой черепок Смерти! Пойди да взгляни!
     Наташа в ужасе посмотрела  на меня, и я увидел,  что в уголке ее левого
глаза набухает слеза.
     --  Понимаешь,  --  я  подсел  к  ней  и  обнял  за  плечи,  --  в  это
действительно трудно,  невозможно поверить. Так не бывает, да, я согласен, я
сам не мог  представить себе такое... Но когда вчера, здесь, я столкнулся  с
Тенью Хромца, когда я прошел сквозь нее, как  сквозь сгусток тумана, а потом
увидел  этот  отпечаток... на лбу... не  остается ничего другого,  кроме как
принять это за истину, понимаешь?
     -- Ты... ты видел Тень Хромца? -- клацая зубами, спросил ДД.  -- Здесь,
у нас?
     --  Да, --  огрызнулся я. -- Здесь, у вас... В кабинете... Это на нее я
бросился  с кастетом и  разбил стекло.  А ты  думал, я показывал твоему деду
самурайский танец "Легче январского снега"?
     ДД покраснел.
     -- Черт бы  меня побрал, -- сказал он в сердцах.  -- Я ведь даже  забыл
спросить у него утром, что же это было...
     Он посмотрел на Наташу и покраснел еще больше.
     Убью скотину, подумал я.
     --  Это был  Хромец,  --  объяснил  я. -- Точнее, его Тень.  Он угрожал
твоему деду, пугал его Стрелой Мрака. Перед этим он, видимо,  очередной  раз
пытался договориться насчет Чаши, и  твой дед ему отказал. Договорить он  не
успел, потому что я набросился на него, и...
     -- А что дед? -- быстро спросил ДД. -- Как он на это прореагировал?
     Я на мгновение задумался, вспоминая.
     --  Ну, он не испугался.  Сказал, что живой он Хромцу нужен больше, чем
мертвый. Но я не понял, что он имел в виду.
     ДД длинными  пальцами  вытянул  из  наташиной пачки  сигарету, зажег  и
неумело затянулся.
     -- Это значило, что дед полагал, будто его жизнь -- залог тайны Чаши. А
Хромец решил по-другому. А из этого  следуют два равновероятных вывода: либо
он узнал, где находится  Чаша, либо задумал вытрясти это из меня... Наверно,
он полагает, что со мной это будет легче, чем с дедом.
     Наверно, согласился я с ним про себя.
     -- А ты знаешь, где спрятана Чаша?
     ДД  кивнул. На короткий момент я ощутил прилив сатанинского  торжества:
тайна Чаши  была у меня в  руках, и  я  мог отдать ее лысому костолому  хоть
даром,  отплатив  ДД разом за  все. Но  потом  я вспомнил запрокинутое  лицо
Романа Сергеевича, и все встало на свои места.
     -- Когда ты узнал об этом? -- спросил я осторожно.
     -- Две  недели назад... Я  ведь тоже поначалу  сомневался во всей  этой
истории, -- ДД потыкал окурком в пепельницу. -- А потом...
     -- Кто-нибудь еще в курсе дела?
     -- Нет, -- ДД покачал головой. -- Это совершенно  точно.  Теперь, после
того, как дед... -- плечи его вздрогнули.
     -- Прекрати! -- приказал я.
     -- После того, как дед... в общем, теперь я единственный, кто знает.
     Наташа обняла его и погладила по голове.
     -- Димочка, ну, успокойся, пожалуйста... Не надо плакать, ладно?
     --  Я  единственный,  кто  знает,  где  спрятан  Грааль,  -- выговорил,
наконец,  ДД. Зубы  его стучали.  -- И если Хромец убьет  меня, ему придется
долго искать Чашу вслепую.
     Я  встал  и  отошел к окну, стараясь  не смотреть, как Наташа  вытирает
своим платочком его блестящие от слез щеки. Ненавижу плачущих мужиков.
     -- Твой дед по этому поводу говорил, что у Хромца перед  нами есть одно
большое  преимущество.  Он бессмертен,  а значит, времени  у него  в  запасе
навалом. Он потратил две тысячи лет на поиски Чаши и Короны, и вряд ли с ним
что-то случится, если  он  еще пару  веков  порыскает по  Москве, разыскивая
Чашу. С другой стороны, убив тебя, он  уберет последнего свидетеля,  который
что-то достоверно знает о Граале. И  в  своих дальнейших  изысканиях  он, по
крайней мере, не будет натыкаться на сопротивление. Или я не прав?
     Некоторое время ДД жалобно сопел. Потом шмыгнул носом и сказал:
     -- Не знаю. Может быть...
     -- А по-моему,  Ким прав, -- неожиданно сказала  Наташа.  -- Чем больше
народу знает тайну, тем труднее этому вашему... Хромцу вести охоту в тишине.
Если отдать Чашу куда-нибудь в Алмазный Фонд, он, мне кажется, вообще до нее
никогда не доберется.
     -- Ты  думаешь, ему  проще было  выцарапать Череп  из  тайных  святилищ
инков? --  спросил  ДД. -- Но у  него действительно вечность в запасе, и  он
может дожидаться удобного  момента...  Нет,  единственно  верная  тактика --
спрятать Чашу так, чтобы он не нашел ее никогда.
     -- А это  невозможно,  ты же сам говорил! --  Наташа даже  отодвинулась
вместе с табуреткой. -- И потом, что ты предлагаешь, сидеть и ждать, пока он
убьет тебя просто так, от злости?
     Я   бросил  еще  один  взгляд  во   двор  и,  не  заметив   там  ничего
подозрительного, отошел от окна.
     -- Ребята, -- сказал я. -- На самом деле есть один единственный способ.
Твой  дед,  Дима, хотел  завладеть Черепом, чтобы  уничтожить его  и разбить
Триаду.  Но и это не выход, потому что,  имея в распоряжении вечность, можно
либо найти еще один Череп,  либо создать новый. Выход только один  -- Хромца
нужно убить.
     Мало  кто  задумывался   над   глубинным  смыслом  пословицы  "В   доме
повешенного не  говорят  о веревке".  ДД отшатнулся  и  чуть  не свалился  с
табурета, зеленые глаза Наташи потемнели.
     --  Да,  --  повторил я.  -- Убить.  И если  до  сегодняшнего дня я еще
сомневался  в  необходимости  такого шага,  то  теперь...  -- я запнулся, --
теперь это очевидно. Я не  знаю, чем грозит человечеству захват Хромцом всей
Триады, но твой  дед,  Дима,  боялся  этого  и  просил  меня  помочь  ему не
допустить такого  исхода.  Поэтому  я  полагаю, что мы  должны быть готовы к
защите Чаши с оружием в руках. И Хромец должен знать об этом.
     -- Чтобы перебить нас всех поодиночке, -- мрачно заключил ДД.
     --  Мне надо знать, как  насылается Заклятие Стрелы,  -- сказал  я.  --
Роман Сергеевич что-то объяснял мне про древних майя, но я мало что понял.
     -- Я знаю не больше твоего, Ким, -- откликнулся ДД. -- Там используется
какая-то чисто магическая техника... по-моему, нужно изображение человека...
ну,  жертвы...  или  хотя бы  фигурка...  Потом концентрируется энергия, да,
точно, дед  говорил, что  это  требует больших  затрат  Силы... Потом жертва
отражается в глазницах, глаза загораются... и все, Стрела Мрака пущена.
     -- То есть это не оружие массового поражения, -- уточнил я.
     -- Конечно,  нет. Иначе конкистадоры погибли  бы  раньше, чем успели бы
высадиться  на  побережье  Юкатана... Это изысканное,  избирательное  оружие
династической вражды.
     -- А изображение обязательно? -- спросила Наташа.
     ДД потер переносицу.
     -- Не помню...  Нет, правда, не  помню. Дед ведь говорил... господи, ну
почему я никогда его не слушал...
     Опять начинается, подумал я.
     -- В  таком случае, бояться нам  нечего. Вряд ли он  перебьет нас всех,
зная, что мы в любой момент можем передать тайну Чаши еще кому-нибудь.
     -- Ким, --  сказал ДД медленно, -- я,  честно говоря, очень сомневаюсь,
что  мы  передадим тайну Чаши  еще кому-либо.  Извини меня,  но  я  вынужден
напомнить, что из нас троих единственный человек, знающий ее местоположение,
-- это я сам.
     Он так вызывающе на меня смотрел, что мне стало смешно.
     -- Ладно, -- сказал я. -- Наташ, собирайся, поехали домой.
     ДД захлопал глазами.
     -- Я никогда не работаю на таких условиях, -- пояснил я. -- Мне  всегда
сообщают всю необходимую информацию.
     -- Работаешь? -- переспросила Наташа. -- Ким, ты о чем?
     -- О  своей  работе, -- любезно  пояснил  я.  --  Ты,  по-моему, всегда
интересовалась, в чем  заключается моя работа.  Так  вот,  гляди. Эта  милая
семейка (тут  я подавился, но, к счастью,  никто ничего не  заметил)  наняла
меня для одного щекотливого мероприятия, связанного с Чашей. Вчера твой дед,
-- я кивнул ДД, --  дал мне  понять, что он хочет, чтобы я участвовал в игре
на вашей  стороне. Честно говоря, я не горел желанием влезать в эту историю,
но,  если  уж я влез, то  извольте давать мне всю  информацию целиком. Ясно,
Дмитрий Дмитриевич?
     Возможно, ДД и попался бы на это, но Наташа опередила его.
     -- Не хочешь --  уходи,  --  сказала она ледяным  тоном. --  Тоже  мне,
специалист...
     Интересно, что  это  с ней сегодня? --  успел подумать  я,  прежде  чем
осознал то, что я говорю. А говорил я следующее:
     -- А тебе я вообще посоветовал бы заткнуться и молчать в тряпочку. Если
уж встряла в настоящую крутую разборку, где взаправду  убивают, то имей хотя
бы совесть не вмешиваться в дела, в которых ты не сечешь...
     -- Не смей кричать на женщину! -- гаркнул ДД и встал.
     -- Да, --  сказал я, сбавляя тон. -- Только драки нам еще и не хватало.
Извини, Наташа.
     ДД,  красный  и пыхтящий как паровоз, сел  и попытался прижать Наташу к
себе. Она отстранилась.
     --  И вообще, --  стараясь  не смотреть ни  на меня, ни на ДД,  сказала
Наташа, -- по-моему, это дело милиции.
     --  Глубокая  мысль,  --  похвалил  я.  --  Тем  более, что  у  Дмитрия
Дмитриевича там  и знакомые имеются. Вот, например, гражданин майор Лебедев,
Владимир Никитич, если не ошибаюсь?
     -- Ну у тебя и память, -- хмыкнул ДД.
     -- Да вот только беда,  Натуля,  лет  через  десять-пятнадцать Владимир
Никитич уйдет в отставку, а наш хромой приятель за это время карьеру сделает
в  органах,  ему  не  впервой,  он  при  Берии  в госбезопасности  служил...
Понимаешь, Наташа, мы с ним по разным правилам играем... Совсем по разным...
     -- Неужели нет никакого выхода? -- тихо спросила Наташа.
     На этот раз я промолчал. ДД ответил за меня.
     -- Разве что Ким действительно его убьет.
     -- А ты сможешь? -- Наташа смотрела на меня, как на марсианина.
     -- Не знаю, -- буркнул  я. Не то,  чтобы я сомневался, по силам  ли мне
перешагнуть  психологический барьер  --  в конце концов,  людей  мне  раньше
убивать действительно не приходилось. Но наш  враг был бессмертен. А убивать
бессмертного -- занятие незавидное.
     --  Дед  говорил,  что Хромца  можно  убить...  Но  нужно  точно  знать
условие...  В Свитках Итеру было  сказано, что он  может погибнуть  от укуса
змеи в третий глаз...
     -- Интересно, что здесь  имеется  в виду,  -- перебил я ДД. --  Мы что,
должны запустить к нему в  спальню  пару гадюк? И  потом, что это  за третий
глаз?
     ДД постучал костяшкой согнутого пальца себе по лбу выше переносицы.
     -- В восточной традиции это центр особой ментальной силы и интуитивного
прозрения, одна из семи чакр... Во всяком случае, расположен он вот здесь.
     Я потер переносицу.
     -- Какой змее придет в голову жалить человека в такое неудобное место?
     Внезапно Наташа истерически расхохоталась.
     -- Ребята, вам  не кажется, что  мы все сошли с ума? Человек умер, а мы
тут обсуждаем всякую муру!.. О-о, что же с нами случилось?
     -- Это не мура, Наташа, -- сказал ДД  строго и спокойно. -- Из-за этого
погиб мой дед.
     Некоторое  время  мы  молчали,  ожидая, когда Наташа успокоится.  Потом
Лопухин сказал:
     -- Я не вполне уверен, что текст Свитка надо толковать так буквально...
Возможно,  это  метафора.  Кстати, дед тоже так думал, хотя и  говорил,  что
Хромец панически боится змей...
     Внезапно он  поднялся и вышел  из  кухни. Я рванулся  было  за  ним, но
вернулся и опустился перед Наташей на корточки.
     -- Я очень не хотел влезать в эту историю, малыш, -- сказал я, гладя ее
руку.  -- А тебя тем более  не хотел  впутывать. Эх, не надо нам  было  сюда
приезжать...
     --  Наоборот,  --  возразила  Наташа  почти спокойным  голосом. -- Диме
сейчас очень нужна  наша  помощь,  он же совсем  один остался... Ты поможешь
ему, Ким?
     -- Постараюсь, -- фыркнул я. -- Если он не будет делать глупостей...
     -- Вот, -- раздался с  порога голос ДД, -- это дед называл  "Нефритовым
Змеем".
     Я развернулся к нему, по-прежнему сидя на корточках. Но то, что Лопухин
держал  в руках,  было  столь  поразительно, что я присвистнул  и вскочил на
ноги.
     -- Ну-ка, дай посмотреть, -- сказал я.
     Это  был арбалет, средних  размеров и очень необычной  формы. Дуга была
выполнена в виде  чешуйчатого дракона с двумя  головами, ложе  заканчивалось
третьей. Оружие было  тяжелым, и  вначале мне  показалось, что  оно  целиком
отлито из  металла. Но нет -- приглядевшись, я понял, что оно изготовлено из
темного дерева, обшитого сверху пластинками зеленой бронзы.
     -- Из таких  арбалетов  воины  Чэнь Тэна  расстреливали  легионеров  на
берегах Талассы, --  пояснил  Лопухин. -- Возможно, такой же арбалет висел и
за спиной Ли Цюаня, только он не успел им воспользоваться. Дед привез его из
Тувы,  из  дацана,  где хранились  Свитки  Итеру...  Он,  конечно, был очень
старый, и его пришлось основательно подреставрировать...  но бьет он хорошо,
я пробовал.
     --  Ты  считаешь, что Хромца  можно убить  только  из  этой рогатки? --
спросил  я  недоверчиво.  Арбалет  мне понравился, я  люблю  такие  красивые
пижонские штучки, но он, казалось, скорее мог бы стать украшением коллекции,
чем боевым оружием. ДД смутился.
     -- Он носит  имя "Нефритовый  Змей", -- повторил он упрямо. -- А  еще к
нему прилагается стрела, которая зовется Жало.
     Лопухин развязал тесемки зеленого брезентового чехла из-под спиннинга и
извлек оттуда стрелу.  Стрела  была вполне современная  -- тяжелая  короткая
спица из серебристого  металла,  может  быть,  титана.  На конце  ее, прочно
схваченный  металлическими  кольцами,   крепко  сидел  наконечник  длиной  с
указательный палец, искусно выточенный из полупрозрачного желтоватио-черного
камня. Острие его было раздвоено и действительно напоминало жало.
     --  Старое  древко,  разумеется,  давно  рассыпалось,  --  ДД  погладил
блестящий металл.  -- Но  наконечник настоящий, древний, он тоже  хранился в
дацане... Дед считал, что именно Жало должно поразить Хромца в точку, на два
пальца отстоящую от переносицы.
     -- Очень может быть, -- сказал я. -- Но я не умею стрелять из арбалета.
     -- Это достаточно несложно, -- неожиданно умелыми движениями пальцев ДД
отвинчивал наконечник вместе с крепежными лапками. -- Сейчас я покажу  тебе,
как надо...
     Он осторожно опустил наконечник на стол и положил обезглавленную стрелу
на ложе. После этого укрепил тетиву и с видимым усилием взвел рычаг.
     -- Европейские арбалеты удобнее, -- пыхтя пожаловался он, -- там вместо
рычага -- колесико...
     --  Ну, и в кого ты собираешься стрелять?  -- спросил я. --  В одиноких
пьяных прохожих?
     -- Можно попробовать в коридоре,  --  неуверенно  отозвался Лопухин. --
Все равно стрела без наконечника, ну, отлетит в крайнем случае.
     --  Пойдем,  посмотрим,  --  сказал я притихшей  Наташе.  --  Интересно
все-таки.
     Конечно, вряд ли мы  выбрали подходящее время для подобных развлечений,
но  и  ДД, и Наташу надо было чем-то отвлечь.  Мы вышли  в прихожую,  откуда
открывался  вид на  относительно  незагроможденный  скелет  коридора  длиной
метров десять. Лопухин отошел к самой двери, прижал ложе  арбалета к правому
плечу и прицелился в календарь, висевший на противоположной стене.
     -- Вижу я плохо, -- предупредил он, --  поэтому могу и промахнуться. Но
делается все именно так...
     Палец  его  медленно  заскользил  к  причудливо  изогнутому  спусковому
крючку. Я внимательно следил за его манипуляциями. Излишне внимательно.
     -- Тень! -- закричала изо всех сил Наташа, показывая на дверь кабинета.
     Я развернулся к ней, на долю секунды опередив Лопухина, и успел увидеть
бесформенный громадный  силуэт,  чернильным  пятном расползавшийся  на  фоне
стеклянных дверей  кабинета, где лежало тело  Романа Сергеевича. В следующий
миг  ДД,  тоже  развернувшись,  спустил курок,  и  тяжелая  стрела,  ухнув в
воздухе,  вонзилась в  притолоку  над дверью,  где  только  что  извивалась,
растворяясь в воздухе, чудовищная фигура. Но Тень уже исчезла.
     -- Хорошо стреляешь, -- с трудом выговорил я.
     Не без  опаски  я приблизился к дверям кабинета  и  попытался выдернуть
стрелу. Это удалось мне лишь после  того, как я приволок из  глубин коридора
какой-то ящик и встал на него -- древко вошло в притолоку сантиметра на три.
     -- Что это было? -- неестественным голосом спросила сзади Наташа.
     -- Ты же сама ответила, -- отозвался ДД. -- Это была Тень. Тень Хромца.
     Наташа подошла ко мне и притронулась к моему плечу.
     -- Да, Ким? Это действительно была Тень?
     -- Не знаю, -- сказал  я, польщенный, что она обратилась именно ко мне.
-- Не уверен. Может быть, нам показалось...
     -- Всем троим? -- спросил Лопухин.
     --  Может  быть, абажур в комнате качнулся, -- стоял я на своем.  -- Во
всяком  случае, это совсем не похоже на ту  Тень, которую  я видел вчера. Ту
просто нельзя было отличить от человека. А это так, нервишки пошаливают...
     Повисла напряженная, гнетущая тишина. Я повертел в руках стрелу.
     -- Схожу, посмотрю, все ли там в порядке, -- произнес я и, понимая, что
опять сморозил  глупость,  сделал  шаг к  двери  кабинета. Взялся за гладкую
бронзовую ручку и начал поворачивать.  В следующий момент я отчетливо понял,
что не хочу открывать дверь и заходить в комнату.
     В кабинете горел свет.
     Тихий,  приглушенный  свет  настольной лампы  -- той самой  лампы,  что
освещалa вчера наше бесславное побоище с Тенью лысого урода. В этом свете не
было бы  абсолютно ничего страшного, если бы я не  помнил, что, вытолкав  из
кабинета  ДД,  я  автоматически щелкнул  выключателем на стене,  и в комнате
стало  темно.  Если  бы  я  не  помнил  темных  дверей кабинета,  на которые
оглянулся, когда мы шли на кухню.
     Я повернул ставшую холодной и скользкой ручку до упора и слегка толкнул
дверь.  В ноздрях  у  меня  защипало  -- воздух  в  комнате,  казалось,  был
перенасыщен  озоном, в нем чувствовалось  потрескивающее напряжение,  словно
под линией высоковольтных  передач.  Я  сделал  два  очень  коротких  шага и
остановился.
     Голова Романа Сергеевича свешивалась с кушетки.
     Я заставил  себя приблизиться. Было такое  ощущение,  что  тело старика
наполовину  сползло на пол. Одна из его худых  длинных рук пальцами касалась
паркета. Страшный фиолетовый отпечаток по-прежнему выделялся на сухой желтой
коже, обтягивающей лоб старика.  Но появилось и кое-что другое, что было, на
мой взгляд, похуже всяких фиолетовых пятен.
     Глаза  старика  были  широко  раскрыты.  В  них  застыл  непередаваемый
словами, невыносимый ужас. Эти глаза видели  что-то такое,  от чего хотелось
умереть,  превратиться  в  пыль,  исчезнуть...   Но  я  твердо  помнил,  что
розовощекий врач  закрыл Роману  Сергеевичу глаза перед  тем,  как уехать со
своей реанимационной бригадой.
     Дрожащими руками я осторожно взял голову Романа Сергеевича и  с уcилием
--  мешали закаменевшие  мышцы шеи --  переложил ее  обратно на  подушку. От
явственного следа на накрахмаленной наволочке до края тахты было сантиметров
тридцать.  Я  попытался  уверить  себя,  что  это ДД в  панике  задел  своей
нескладной  рукой подушку и сдвинул голову  старика  на край.  Бесполезно. Я
слишком  хорошо натренировал себя на фиксирование мельчайших  деталей, чтобы
не помнить, как  лежал Лопухин-старший, когда мы выходили из кабинета. Затем
я подумал, что, быть может, розовощекий ошибся, и Роман Сергеевич не был еще
мертв  некоторое время  после  отъезда "Скорой".  Но  я своими глазами видел
застывшее, отмеченное  печатью смерти  лицо, безжизненно упавшие руки, видел
то, что несомненно и бесповоротно указывает на наступление смерти.
     Все  еще  содрогаясь,  я положил  ладонь на  глаза Романа  Сергеевича и
опустил ему веки. Потом  прикрыл ему  лицо  простыней,  испытав  болезненное
облегчение,  когда черный  отпечаток оказался спрятан под толстым  полотном.
Сзади скрипнула дверь, и я обернулся, чувствуя, как исчезает пол под ногами.
     Но  это  был ДД. Он  вошел и  тут же потянул носом воздух.  Откуда этот
странный запах озона? Что произошло в  этой  комнате, пока  мы пили коньяк и
обсуждали ненужные вопросы?
     -- Все нормально, -- сказал  я, делая шаг навстречу ДД и отсекая его от
кушетки.  -- Просто мы забыли закрыть  твоему деду лицо,  и  я  сделал  это.
Пойдем, Дима, здесь нет никаких следов Тени...
     -- Запах, -- произнес ДД странным голосом. -- Ты чувствуешь запах, Ким?
     -- Ну, -- неуверенно ответил я. -- Ну, пахнет чем-то...  В чем дело-то,
Дима?
     --  Факелы  Аннунаков,  --  непонятно  пробормотал  он. --  Мне это  не
нравится... Совсем не нравится, Ким!
     -- Ладно,  --  сказал я, крепко беря его под руку. -- Пошли к Наташе. В
конце концов, непорядочно так надолго оставлять девушку одну...
     Я  напряженно соображал,  заметил ли кто-нибудь  кроме меня  изменения,
произошедшие с комнатой. Наташа была  все время в кухне  и  не видела вообще
ничего -- в том числе и света, сначала погасшего, а затем загадочным образом
включившегося. Лопухин видел, как я выключал  свет, но едва ли запомнил это.
Он не видел свисавшего с кушетки тела старика и бросающего в дрожь выражения
его открытых глаз. Зато он  почувствовал запах, и  это почему-то сильно  его
взволновало. "Узнать, почему", -- автоматически отметил я.  И, наконец,  все
мы  видели  Тень за  дверями  кабинета. Теперь  я был  абсолютно уверен, что
Хромец приходил  вновь  и что-то делал с телом  Романа  Сергеевича,  но  вот
что...
     В этот момент ДД вырвал свою руку из моих тисков и, задев по пути худым
плечом Наташу, двинулся, шатаясь, в глубину коридора. У поворота на кухню он
наткнулся на стену и бессильно привалился к ней.
     -- Все, -- простонал он, -- все бесполезно.
     -- Ты что? -- я схватил его за плечо. -- Что ты, Димка? Что бесполезно?
     --  Все... Бороться  бесполезно...  Прятать Чашу... Ким, неужели  ты не
понимаешь, он неизмеримо сильнее нас! Он может проникать к нам в дома, может
подслушивать наши разговоры, может  убивать нас на  расстоянии...  И у  него
впереди -- тысячелетия, а у нас только короткая человеческая жизнь...
     Он снова готов был  расплакаться. Я сделал два коротких шага и оказался
прямо  перед ним.  Отвел правую  руку  и влепил  ему  довольно-таки  сильную
пощечину. Не скажу, чтобы я сделал это с сожалением.
     Он дернулся и уставился на меня удивленными близорукими глазами. Мало я
тебе дал, мерзавец, подумал я сладострастно.
     -- Ты  порешь чушь, Дима, -- четко проговорил я. -- Преимущества Хромца
не настолько велики. Да, он может являться к нам в виде Тени, но он не может
присутствовать при разговоре, будучи невидимым.  Мысли он тоже, очевидно, не
читает,  иначе ему не пришлось бы допытываться у твоего  деда,  где спрятана
Чаша. Убить нас  он  может, но  на это  уйдет огромное количество  его Силы,
которая, скорее всего, нужна ему  для других целей (про то, что Хромец может
превосходно  расправляться с  людьми  без всяких там мистических  штучек,  я
предпочел умолчать). И, наконец, главное наше преимущество  -- мы знаем, где
спрятана Чаша, а Хромец этого не знает. А стало быть, мы можем диктовать ему
свои условия, и вообще, наше положение не так плохо, как кажется, --  тут  я
снова вспомнил Романа Сергеевича и примолк.
     --  Правда, Дима, -- поддержала меня Наташа, --  наверняка что-то можно
придумать.
     Лопухин  опустился на пол, сложившись,  как  шарнирная  конструкция, --
торчком торчали острые колени.
     -- Я не уверен, -- начал он слабым  голосом и осекся. -- Я  не уверен в
том, что Хромец не знает, где спрятана Чаша.
     -- Почему? -- спросил я.
     --  Потому что  я не  знаю,  что  сказал  ему  дед,  --  голос  ДД  был
неестественно спокоен, и  это не понравилось мне больше, чем все его крики и
слезы. --  Потому  что я  все время пытаюсь понять, что  могло заставить его
убить деда -- деда, который  был хранителем Чаши. Потому что  ответ  на этот
вопрос может быть только один -- дед отдал ему тайну Чаши.
     -- Дима,  что ты говоришь!  -- возмутилась Наташа. -- Как  твой дед мог
рассказать что-нибудь этому... монстру?
     -- Не понимаю твоей логики, -- холодно сказал я. -- С какой стати Роман
Сергеевич  отдал бы своему  заклятому врагу секрет, который  он оберегал всю
жизнь?  Из-за  которого сидел в  лагере. По-моему,  Дима, ты плохо думаешь о
своем деде... Ни за что в жизни...
     ДД поднял на меня полные слез глаза.
     -- Да,  -- ответил он все тем же жутковато-спокойным голосом. -- Да, ни
за что в жизни. Но не после смерти.
     Я  почувствовал, как  холодная  молния пронзила мой  позвоночник. В уши
снова  полился  зловещий  змеиный  шепот: "Мертвые  не лгут, Роман...  ты же
знаешь, что  я  умею допрашивать  мертвых...", и я понял, что делал Хромец в
кабинете Лопухина-старшего.
     -- Факелы Аннунаков, --  продолжал между  тем ДД.  -- Я понял  это, как
только вошел  в  комнату...  Электричество, атмосферное  электричество... Им
пользовались  в  Вавилоне  жрецы  подземных  богов,  -- Аннунаков  --  чтобы
возвращать  жизнь в мертвые тела. Электричество и черная магия... У них были
специальные  батареи,  с  их  помощью можно  было гальванизировать  трупы, к
которым  на время возвращалась жизнь. Такие тела были полностью лишены воли,
они  делали все, что бы им ни  приказали. И они  отвечали на все вопросы, --
память  их  человеческого  существования  оставалась  нетронутой.  Потому-то
Хромец и убил деда... Он  знал,  что дед не сможет сопротивляться  ему после
смерти. И теперь он знает, где спрятана Чаша... Знает все...
     --  Прекрати!  -- рявкнул  я,  увидев, как побелела Наташа. -- Прекрати
немедленно! Все это чушь, Дима! Если бы Хромец мог вытворять такие штуки, он
узнал бы о том, где спрятана Чаша, еще у первых Итеру!
     Глаза, подумал я, вспомни о глазах!
     ДД  не  слушал  меня.  Он, словно  тряпичная кукла,  склонил голову  на
колени, но на этот раз не заплакал -- просто сидел, спрятав глаза, как будто
смотреть на нас ему было противно.
     -- А я...  --  глухо пробормотал он. --  Я  в  это  время...  мы в  это
время...
     Он не договорил.
     Наташа рывком склонилась над ним, подняла его голову и прошептала:
     -- Где спрятана Чаша, Дима? Куда твой дед ее спрятал?
     И произошло невероятное -- ДД улыбнулся. Не усмехнулся кривой и горькой
усмешкой,  а  улыбнулся  искренней  улыбкой  человека,  которому  есть  чему
порадоваться в этой жизни.
     -- Там, куда Хромец никогда не сунется,  -- сказал он твердо.  -- Среди
тех, кого он боится  больше всего  на  свете. Чаша находится в террариуме, в
секторе ядовитых змей.
     __________________________________________________





     Утром следующего дня я предпринял кое-какие действия. Не скажу, чтобы я
делал это с большим желанием, но  ситуация не предусматривала такой роскоши,
как выбор.
     Для  начала я  открыл  свою  записную  книжку на  странице,  исписанной
залезающими друг на друга,  размашистыми и просто неудобочитаемыми  цифрами.
Кое-где страница была испачкана пятнами темно-фиолетовой жидкости -- судя по
слабому запаху, портвейна. Здесь были  записаны телефоны компании, с которой
мы с ДД познакомились во время незабываемого набега на Малаховку.
     Довольно  скоро  я вычислил  местонахождение  Зурика.  Он  оказался  на
квартире все той же медсестрички Светы, пребывая в состоянии, которое сам же
охарактеризовал   как  "похмелье   средней  тяжести".  На  мое   предложение
встретиться   и  поговорить   он  откликнулся  неожиданно   охотно,  выразив
сожаление, что я  не позвонил  вчера, когда у них  там был классный кипеж, и
попросив привезти чего-нибудь подлечиться.
     Было пятнадцать минут  одиннадцатого. Часа за полтора до этого мы с  ДД
наконец-то  уложили  спать  Наташу,  заставив  ее  проглотить  две  таблетки
элениума, а сами удалились на кухню для обсуждения дальнейших действий.
     Ночное возбуждение уже прошло, и я с  немалым изумлением обнаружил, что
у меня дрожат руки. ДД выглядел человеком, навсегда потерявшим уверенность в
себе и в жизни.  Состояние для принятия решений  было  самое что  ни на есть
подходящее.
     --  Самое разумное,  что мы можем предпринять в данных обстоятельствах,
-- сказал я,  -- это бросить всю эту мистику к чертовой бабушке  и смотаться
как можно дальше отсюда.
     -- Этот вариант не рассматривается, -- ответил ДД.
     --  Пойми, -- сказал  я,  -- я  тоже  готов  допустить, что,  если Чаша
попадет к этому идиоту, ничего хорошего в  результате не  получится. Но  что
именно произойдет -- неизвестно, а вот если мы будем продолжать играть в эти
игры, нас попросту убьют.
     -- Или мы убьем его, -- возразил он упрямо.
     --  Из  этого драндулета? Да, я,  пожалуй, взялся  бы, если бы не  было
Наташи и тебя. Но в тройную мишень очень трудно промахнуться, поверь.  Я  не
хочу подставлять  под  удар тебя, а особенно  Наташу.  Поэтому  я  предлагаю
оставить  все,  как есть,  а самим отправляться  в Крым. Впрочем,  возможно,
будет лучше, если мы разделимся и поедем в разные места, -- добавил я не без
тайного умысла.
     -- Нет, -- повторил ДД. -- Этот вариант не рассматривается. Дед умер не
для того, чтобы мы прятались, как зайцы...
     -- А почему ты так уверен, что Хромец узнал, где спрятана Чаша? Это же,
в конце концов, только предположения...
     --  Ты заходил в комнату,  -- мрачно сказал  Лопухин.  -- Ты видел, что
произошло с дедом. Ведь так?
     -- А ты откуда знаешь? -- огрызнулся я. -- Ты-то зашел позже...
     -- В щель было видно, как  ты поправлял  голову...  Лица я не видел, но
этого было вполне  достаточно. Когда жрецы Аннунаков допрашивали  мертвых  с
помощью электричества  и магии,  то трупы совершали конвульсивные  движения,
дергались, иногда даже  вставали... У  фон-Юнцта  все это подробно  описано,
есть даже две гравюры, очень впечатляющие... . Да, Хромец допрашивал деда, в
этом я уверен.
     Я  вновь  вспомнил широко раскрытые глаза  старика  и почувствовал, как
холодная волна стремительно скатывается вниз по позвоночнику.
     -- Тогда почему он не узнал, где спрятана Чаша, у кого-нибудь из Итеру?
У того же Ли Цюаня, например?
     ДД сосредоточенно вертел в руках вилку.
     -- Понимаешь, -- ответил он, наконец, -- возможность вернуть  видимость
жизни в  мертвое  тело,  насколько я понимаю, предоставляется не  всегда.  И
особенно важна  тут способность человека... ну,  то есть умершего  человека,
сопротивляться  насилию над его душой... астральным телом, Ка, называй,  как
хочешь.  Обычный человек не может сопротивляться  магу, это ему не по силам.
Вот  я, например,  не  могу  сломать  эту вилку,  -- он  совершил  несколько
титанических усилий,  но  лишь  слегка  погнул металл.  -- А  ты,  например,
можешь.
     Он передал вилку мне и я, чуть поднапрягшись, переломил ее пополам.  ДД
обрадовался.
     --  Ну, так вот и  Итеру. Они  ведь тоже  были  магами,  очень сильными
магами,  и их наверняка  не  так-то  просто было вернуть в  их мертвые тела.
Служители  культа вуду могут превращать других  людей в  зомби, но что-то  я
никогда не слышал, чтобы в зомби превратили самого такого колдуна...
     -- Допустим, -- неохотно согласился я. -- Ну и что из этого следует?
     --  Ментальный контроль,  --  не  слушая  меня,  продолжал Лопухин.  --
Главное  здесь -- ментальный контроль.  Мы  не  Итеру, мы не обладаем  такой
тренированной психикой, как они. Ни я, ни ты, ни мой дед ничего не смогли бы
противопоставить  Хромцу. Вот почему, нисколько не желая обидеть деда, я все
же считаю, что он открыл Хромцу тайну Чаши.
     -- Но ты же сам уверял нас, что Хромец ни за  какие коврижки не сунется
в террариум,  -- возразил я, прекрасно зная, что он мне на это ответит. И он
ответил:
     --  А что  помешает ему нанять какого-нибудь  змеелова  и выкрасть Чашу
чужими  руками?  Теперь, когда он  знает, где она  спрятана, дело  только  в
подборе подходящей кандидатуры.
     "И я  даже знаю, кто рассматривался в качестве такой  кандидатуры",  --
хотел добавить я, но вовремя сдержался.
     -- А если в дело вмешаемся мы, то ничто не помешает ему устранить нас и
забрать  Чашу уже отсюда.  Или же, если мы  успеем перепрятать ее, допросить
наши трупы...
     --  Да,  -- не  стал  спорить  ДД. --  Такая  опасность,  к  сожалению,
существует.  Однако,  несмотря  ни на  что, я,  как  хранитель  Чаши, считаю
необходимым забрать ее из террариума,  пока Хромец  не добрался туда. Дальше
будет видно, а  пока  нужно  пойти  и забрать  ее. Если  хочешь,  можешь  не
принимать в этом участия, Ким, я думаю, даже дед не стал бы осуждать тебя...
     Я  поймал себя на мысли о том, что мне ужасно  хочется  воспользоваться
последним  предложением  Лопухина.  И  я  бы,  ни  секунды  не  задумываясь,
воспользовался бы им, если бы не Наташа. Но Наташа спала в соседней комнате,
и Хромец  наверняка учитывал ее, расставляя  фигуры  для  своей  дьявольской
партии. Я тихо выругался, достал записную книжку и пошел звонить Зурику...
     Зурик  сидел  на  крохотной  Светкиной  кухоньке, занимая  своим  телом
половину  ее объема  и со страдальческим видом  ковырял  вилкой  в тарелке с
растекшимся холодцом. На столе, подоконнике и,  частично,  полу громоздились
пустые  стеклянные  гильзы  расстрелянных  вчера  боеприпасов.   В  раковине
возвышалась титаническая  гора грязной  посуды, да и вообще следы вчерашнего
кипежа были заметны всюду, куда только не падал взгляд.
     -- Здорово, Джокер,  -- приветствовал  меня Зурик, делая слабую попытку
привстать  из-за стола, чтобы подать мне  руку. --  Ты извини, тут  бардак у
нас... -- Он скривился и снова сел. -- Привез чего-нибудь?
     --  Естественно, -- сказал я, вынимая из  сумки запаянную в  прозрачный
полиэтилен упаковку немецкого баночного пива. -- Лечись на здоровье.
     -- О!  --  Зурик с неожиданной  энергией  подался ко  мне,  отчего  его
черно-желтый  спортивный  костюм подозрительно затрещал  в плечах. -- Ну, ты
мужик, Джокер! Пиво в банках! Отлично!
     Он  богатырским  движением  разорвал  упаковку   и  вытащил  запотевший
серебристый цилиндрик. Отодрал крышечку.
     -- Ох, -- выдохнул он, ставя на стол пустую банку, -- вот она, жизнь-то
наша! Здорово, что приехал, Джокер. Есть будешь?
     -- Да нет, -- сказал я. -- Я вообще-то ненадолго. Мне помощь нужна.
     Зурик, не глядя  на меня, расправлялся со второй банкой.  Выпил и снова
ковырнул вилкой холодец.
     -- Что нужно-то? -- неожиданно хмуро спросил он.
     -- Ничего  сложного.  Сможешь найти  за  пару часов  двух-трех  крепких
ребят?
     -- Полрайона таких, -- ответил Зурик по-прежнему хмуро.
     -- Я позвоню тебе днем, --  продолжал я. -- Скажу, куда надо подъехать.
Вообще-то это будет зоопарк.
     -- Слона, что ли, красть собрался? -- хмыкнул он.
     -- Типа того. Помнишь парня, с которым я был на карьерах?
     -- Длинного-то? --  Зурик  подумал и  взял еще одну банку.  -- Помню. И
Светка его до сих пор вспоминает.
     --  Он там будет. С девчонкой.  Сможете пройти  за ними так,  чтобы они
ничего не заметили?
     --  Джокер, -- сказал Зурик тоскливо, -- я в  эти игры не играю. Ментам
не стучу. Следить ни за кем не собираюсь... За пиво -- спасибо.
     -- Дурак, --  беззлобно сказал я. --  Следить  ни за  кем не надо. Надо
охранять.
     -- От кого? -- вяло поинтересовался Зурик.
     --  Не знаю,  -- признался я.  --  Знаю, что  в  зоопарке они  будут  в
опасности. Возможно, к ним попробуют прицепиться. Если так -- отбейте их. Во
всех других случаях старайтесь, чтобы они вас  не заметили.  Проводите их до
моего дома, потом позвоните мне. Все. Сможешь?
     Зурик подумал.
     -- А что это ты пиво-то  не пьешь? -- вдруг спросил он. -- Ты пей, пей,
а то я сейчас все выглотаю... Сушняк у меня.
     Я взял одну банку и выжидательно повертел в руках.
     -- Поверь мне,  Зурик, это действительно мне  очень  нужно. Я  бы и сам
справился, но буду  занят в другом месте. А  что касается вознаграждения, то
цену можешь назначать сам.
     Зурик поморщился.
     --  Я бы, Джокер, с  тебя  вообще ничего не  взял, сам  понимаешь... Но
ребята любят пиво. Как насчет по две кати на рыло?
     --  Без  базара, --  сказал  я, испытывая  сильное облегчение. --  Так,
значит, договорились?
     -- Ментовка точно  не завязана? -- Зурик смотрел на меня так испытующе,
что мне стало смешно: как будто он мог что-нибудь прочитать по моим глазам.
     -- Абсолютно, -- подтвердил я. -- Веришь?
     -- Я тебя знаю, Джокер, -- ответил он. -- Когда ты позвонишь?
     -- Часа через два, максимум -- три. Будьте наготове. Да, если они вдруг
разделятся...  ну, поедут  разными  дорогами,  вы должны  будете разделиться
тоже. И я прошу тебя, Зурик -- иди за девушкой.
     -- Расслабься, -- сказал Зурик. -- Со мной не сдохнет.
     Из Перово я электричкой добрался до Трех Вокзалов, доехал по кольцу  до
Краснопресненской и, выйдя на поверхность, направился в зоопарк. Был уже час
дня.
     В зоопарке я несколько раз прошелся по  Новой территории, поглядывая на
унылое  желтоватое  строение террариума  и  ведущие к нему  подходы.  Честно
говоря, старое здание, сделанное в виде  горы с пещерой, нравилось мне  куда
больше, может быть, потому, что я видел его пару раз в глубоком  детстве, но
это,  имевшее  вполне  казенный  вид,  лучше подходило для моих  сегодняшних
целей. Завершив рекогносцировку, я  отправился обратно  на Старую территорию
и, подойдя  к хозяйственным постройкам с грозной табличкой "ПОСТОРОННИМ ВХОД
ВОСПРЕЩЕН", зашел в  неказистый сарайчик. Там было полутемно и пахло мышами.
У  маленького  окна  стоял  грубо  сколоченный  стол,  вдоль  стены тянулась
массивная  скамья, в  углу  были свалены  какие-то проволочные мотки и куски
жести. В сарайчике никого не было.
     -- Тебе кого? -- спросил сзади низкий недружелюбный голос. Я обернулся.
На  пороге, заслоняя солнечный свет, стоял  низкорослый и коренастый мужик в
темно-синем халате уборщика. В руках у него был какой-то деревянный ящик.
     --   Вас,  --  сказал  я   и  шагнул  к  нему,  вытаскивая  из  кармана
удостоверение.   В  свое  время  я  понаделал  таких  удостоверений  великое
множество и могу теперь представляться сотрудником по крайней мере  двадцати
различных организаций, среди которых есть и очень  солидные.  На этот  раз я
выбрал  удостоверение  корреспондента  газеты "Московский комсомолец". --  Я
журналист, мне поручено написать очерк о работе простых служащих Московского
зоопарка. Читаете нашу газету?
     -- Читаю, -- неодобрительно ответил мужик. --  Чего про  нас писать-то?
Ну, дерьмо скребем. Больше писать и нечего.
     -- Простите, -- я улыбнулся как можно шире, -- как вас зовут?
     -- Иван Михалыч,  --  буркнул мужик.  --  Скребем дерьмо, и  все.  Чего
писать-то?
     -- Иван Михалыч, у меня к вам будет одна просьба... Мой редактор хочет,
чтобы я денек поработал  в качестве уборщика,  помахал, так сказать, метлой.
Как вы думаете, мы могли бы  договориться, например, с вашим начальством? Да
даже пары часов вечером хватило бы за глаза. А вы бы пораньше  ушли с работы
и... -- тут я еще раз заговорщически улыбнулся и вытащил из сумки увенчанное
винтовой пробкой горлышко "Столичной".
     --  А  зачем,  это, с  начальством  договариваться?  --  спросил  мужик
моментально  изменившимся  тоном.  В  глазах  начало  разгораться  выражение
неподдельного интереса.  --  Начальство, оно, знаешь...  У него своих  делов
хватает. Это  мы  здесь  дерьмо скребем,  а  они, знаешь,  того...  Так,  ты
говоришь, вечерком?
     -- Ага, -- подтвердил я. -- Часов так в пять или чуть попозже. Годится?
     -- Можно и пораньше, -- с готовностью предложил Иван Михалыч. -- А если
спросит кто, говори, свояк мой, Михалыч, скажи, вместо себя поставил...
     -- Отлично, -- сказал я, извлекая  бутылку. -- Но раньше не  получится,
мне  еще  в  редакцию успеть  надо.  А  такой  вот  вопрос,  Михалыч:  здесь
инструмент какой-нибудь будет? Ну, там, метлы всякие, лопаты?
     --  А  как же,  -- гордо  ответил  Михалыч, --  и метлы, и  лопаты, все
чин-чинарем. Приходи, введу тебя, так сказать, в курс...
     -- Как полагаете, Михалыч, --  я уже вполне комфортно чувствовал себя в
роли   нахального    молодого    репортера,    появилась    даже   некоторая
профессиональная развязность, -- принести вечером еще такую красавицу?
     Михалыч с нежностью поглядел на бутылку.
     -- О чем речь, -- произнес он после короткого раздумья и щелкнул ногтем
по стеклу. -- Тащи, конечно, все одно выпьем.
     -- Все, -- сказал я, -- что называется, вопросов больше не имею. -- Тут
я  бросил  обеспокоенный  взгляд на часы. -- Ах,  черт, опаздываю  уже...  А
скажите, Михалыч, нет ли здесь поблизости  выхода за территорию? А то пока я
до главного входа добираться буду, полчаса пройдет...
     Прежде чем ответить, Михалыч долго разглядывал бутылку.
     -- Есть  одна калиточка, -- ответил он, наконец.  -- Но только, парень,
если сболтнешь кому, что я тебя через нее вывел...
     -- Понял, Михалыч, -- бодро откликнулся я. -- Военная тайна.
     -- Распустились, --  бормотал он, ведя меня к высоким, затянутым мелкой
сеткой клеткам с  грифами  и  стервятниками,  -- ох, распустились... Военная
тайна для них  шуточки... Да ты знаешь,  парень, что раньше  за  разглашение
военной тайны делали?
     --  Знаю, Иван Михалыч, --  смиренно отозвался  я. -- Никому не  скажу,
будьте уверены.
     Калитка, совершенно незаметная со стороны прогулочных дорожек, выводила
в заросший высокой травой  и густым колючим кустарником  овраг. Замок на ней
был,  как  я  заметил, самый  простенький  и  открывался  практически  любой
отмычкой.  Я еще  раз поблагодарил  Михалыча,  подтвердил обещание  принести
вечером вторую бутылку и спустился в  овраг, над  которым  нависали мрачного
вида старинные дома. Проплутав среди колючих зарослей почти двадцать  минут,
я все же выбрался на пустынную  улочку  где-то в районе Большой  Грузинской,
дошел пешком до Белорусского вокзала, поймал такси и поехал в "Мэйхоа".
     "Мэйхоа"  --  маленький  китайский  ресторанчик на  Красносельской. Мне
часто  приходится бывать  здесь, поскольку  люди моей профессии  традиционно
заключают контракты с клиентами  именно в этом месте. Существуют, конечно, и
другие заведения,  "Джалтаранг",  например,  но там, на  мой взгляд, слишком
шумно. В "Мэйхоа" же всегда тихо, тихо было  там и сейчас, в полупустом днем
зале  слышались  лишь  приглушенные  разговоры  склонившихся   над   низкими
столиками людей, да шуршали время  от времени бамбуковые завеси  над входом,
пропуская нового посетителя.
     Я с  порога оглядел зал и  вернулся в холл. Бросил в  автомат монетку и
набрал номер ДД.
     Трубку сняла Наташа.
     -- Привет, -- сказал я, -- какие новости?
     --  Приехала  Димина мама, -- сообщила Наташа, -- из Питера... Я ей тут
помогаю, потому что Дима уехал в час куда-то по делам, связанным с Чашей...
     -- Стоп, -- сказал я. --  Слушай меня внимательно: сейчас ты извинишься
перед мамой  и поедешь ко мне. Выйдешь  из дому,  дойдешь до  Калининского и
возьмешь такси. Ни  в  коем случае не садись в первую остановившуюся машину.
Лучше всего -- в третью. Скажешь шоферу, чтобы вез тебя на Красносельскую, к
ресторану "Мэйхоа". Там я тебя встречу. Все ясно?
     -- Но, Ким,  -- запротестовала Наташа, -- я же не могу так просто взять
и уехать! Здесь очень много работы, Димина мама одна не справится...
     -- Это не обсуждается, -- оборвал я ее. -- Я не хочу тебя пугать, но от
этого зависит наша жизнь.  Жизнь  нас троих, -- пояснил я,  вслушиваясь в ее
испуганное дыхание.
     -- Хорошо, -- ответила она после минутной паузы. -- Хорошо, я приеду.
     Я повесил трубку на рычаг  и  посмотрел на часы. Было два часа двадцать
минут. Наташа должна была подъехать сюда никак не раньше, чем через полчаса.
У  меня оставалось  вполне  достаточно  времени,  чтобы спуститься  в бар  и
пропустить стаканчик аперитива.
     Я заказал двойной джин-тоник, перекинулся ничего не значащими фразами с
тремя  знакомыми ребятами  у  стойки и  ушел в  темный угол  обдумывать план
действий. Собственно  говоря, вчерне  он  сложился у меня еще утром, но были
кое-какие детали, над которыми следовало поработать.
     Так,  например,  я некоторое время раздумывал, не  прибегнуть ли мне  к
помощи грима. У меня  есть одна  приятельница, обучающаяся  на третьем курсе
ВГИКа  и  подрабатывающая  на   киностудии,  которая  держит  у  себя   дома
восхитительный запас всевозможных аксессуаров для перевоплощения. Пару раз я
уже  пользовался  ее услугами, и  грим, наложенный ею,  никогда не  подводил
меня,  но, поразмыслив хорошенько, я решил не  использовать этот вариант. Он
требовал  немалого  времени,  и  я  боялся,  что  не  успею   закончить  все
приготовления  прежде,  чем ДД войдет  в террариум.  С  другой стороны,  еще
Честертон заметил,  что нет лучшей  шапки-невидимки,  чем  форменная одежда,
которую люди видят  изо дня в день; правда, он имел в виду почтальонов, но я
полагал,  что  синий халат уборщика и  бейсболка с длинным  козырьком скроют
меня не хуже. Оставалось  только рассчитать всю операцию по минутам, и этому
я посвятил  остаток  времени,  исписав малопонятными  постороннему  человеку
обозначениями две фирменные салфетки.
     Без  десяти  три  я  поднялся  наверх,  вышел  на  улицу  и  огляделся,
высматривая Наташу. Наташи  не было, и  я  принялся выхаживать по  тротуару,
незаметно  поглядывая  по  сторонам.  Ровно  в  три  из  дверей ресторанчика
появилась  компания из двух  девиц и  трех южного вида парней. Девиц я знал,
причем с одной из них у меня  около года назад было нечто, похожее на роман.
Мы поцеловались, причем южане предприняли попытку испепелить меня взглядами,
а я искренне порадовался, что Наташа еще не приехала.
     Она  появилась  в семь  минут четвертого,  приехав  не на такси,  а  на
довольно-таки пижонской  "девятке"  цвета  "мокрый  асфальт".  Доехала  она,
насколько я мог догадаться, бесплатно, однако шофер "девятки" долго не хотел
выпускать ее из машины, перегнувшись к ней через сиденье и сопровождая  свою
речь оживленной артикуляцией. Я подошел и постучал в стекло.
     -- Выпусти девушку, -- сказал я строго.
     Он испуганно взглянул на меня и без звука открыл заднюю дверцу.  Наташа
вышла, произнесла: "До свидания", и он укатил.
     --  Телефончик  просил?  --  поинтересовался  я, подводя  ее  к  дверям
"Мэйхоа".
     --  Приглашал  к  себе,  -- произнесла  Наташа  таким  тоном,  будто ей
предложили  поработать в  квартале  "красных фонарей"  в Гамбурге.  --  Нет,
все-таки ваша Москва -- жуткий вертеп.
     Мы спустились по ступенькам и вошли в уютный полутемный зал.
     --  Выбирай  столик, -- сказал я. --  Полагаю, пока я буду давать  тебе
инструкции, мы успеем быстренько перекусить.
     -- Да  я, вобщем, не голодна, -- вяло попыталась возразить Наташа, но я
не стал ее слушать.
     -- Очень рекомендую свинину под  кисло-сладким  соусом, -- я  развернул
меню. -- А я, пожалуй, возьму трепангов.
     Когда  миниатюрная  китаянка,  приняв  заказ,  удалилась  на  кухню,  я
перегнулся через столик и спросил:
     -- Ты не знаешь, как там дела у Димы?
     -- Нет, -- ответила она слегка встревоженно. -- Он не  звонил... А что,
ты думаешь, с ним может что-нибудь случиться?
     -- Вряд ли, -- сказал я. -- То-есть, если он будет действовать так, как
мы договорились утром,  то  ничего не случится. Если  же он  решит сыграть в
одиночку...  трудно  сказать.   Никогда  не  знаешь,  чего   ждать  от  этих
дилетантов.
     -- Он очень умный, -- с едва заметным вызовом сказала она.
     Я кивнул.
     -- Тот человек,  который  противостоит  нам,  тоже далеко не  дурак.  Я
вообще  был  против  того,  чтобы трогать эту  дурацкую Чашу, но переубедить
Димку  было невозможно... Однако, раз уж я играю  с  ним  в эту  игру,  то и
диктовать условия тоже буду я. Одним словом, сейчас я расскажу тебе, что вам
следует делать. Ты выслушаешь все очень внимательно  и не  перебивая. Ты все
запомнишь и расскажешь Димке.  Ты наверняка захочешь  пойти с ним, и я  могу
только еще раз попросить тебя не впутываться в эту  историю. Так будет лучше
и для тебя, и для нас.
     -- Поздно, -- Наташа посмотрела мне прямо в глаза, и что-то в выражении
ее  лица заставило меня отвести  взгляд. -- Я пойду  с ним. А ты, что же, не
пойдешь?
     -- Слушай, -- повторил я. -- Слушай меня очень внимательно.
     Я быстро и сжато  объяснил  ей  суть своего  плана.  Несколько  раз она
скептически  морщилась, но терпела  и  не перебивала.  Кое  о чем  я  ей  не
рассказал -- мне было совершенно ни к чему, чтобы она и ДД знали все.
     Официантка принесла заказ. Я знаком  призвал  Наташу к молчанию и  пару
минут  рассказывал   ей  о  достоинствах  знаменитого  кисло-сладкого  соуса
по-кантонски. Потом сказал:
     -- Теперь повтори.
     Она недовольно поджала губы -- ей никогда не нравилось, когда я пытался
ею командовать, но повторила.
     -- Только на метро, никаких машин... С  собой взять большой пластиковый
пакет...  не  оглядываться...  на  тебя  внимания не  обращать,  пока  ты не
подойдешь сам и  не заговоришь...  к  тебе  ехать разными маршрутами с двумя
пересадками как минимум...
     Я одобрительно улыбнулся.
     -- Правильно. Из тебя получилась бы неплохая Мата Хари.
     Наташа фыркнула.
     -- И ты полагаешь, вся эта джеймсбондовщина нам пригодится?
     -- Может быть, да,  а может быть, нет, -- ответил  я меланхолически. --
Если нет,  вы,  в  лучшем случае, получите прекрасную возможность посмеяться
надо мной и над моей шпиономанией. Если да, то мы просто останемся живы.
     -- Ты  все же полагаешь, что это настолько опасно? -- в ее глазах вновь
появилась  обеспокоенность,  и  я  с  горечью  подумал,  что  волнуется  она
наверняка не за меня.
     -- Да, -- сказал я, -- именно так я и полагаю.
     В этот момент бамбуковые портьеры с шелестом разошлись, и по ступенькам
в зал спустился пружинящей походкой преуспевающего бизнесмена туго затянутый
в дхинсовый  костюм молодой человек с пухлыми, покрытыми апельсиновым пушком
щеками -- Сашка Косталевский собственной персоной.
     Секунду я еще надеялся,  что  он  зашел  в "Мэйхоа" просто так, отвести
душу  -- в  наших кругах  он был известен  как  гурман. Но секунда прошла, и
Сашка навис над нашим  столиком, поблескивая  идеальными  зубами и  круглыми
стеклышками очков.  --  Здорово,  старик, --  произнес  он  таким  радостным
голосом, будто мы с ним были лучшими друзьями. -- О, да ты с дамой!
     -- Привет,  Косталевич,  --  буркнул  я. -- Наташа, познакомься  -- это
Саша. Косталевич, это Наташа.
     Удивительно, но Сашка никак не отреагировал на оскорбительное прозвище,
произнесенное целых два  раза.  Он еще ослепительнее  улыбнулся и  поцеловал
Наташе руку. Как с цепи сорвались, подумал я  зло. К счастью, Косталевич был
не из тех, кто способен понравиться моей девушке.
     --  С  вашего  позволения,  я  присяду?  --  осведомился он,  придвигая
свободный стул почти к Наташиным коленям.  Голос его становился все медовее,
и это меня насторожило. Обычно  Сашка в  меру хамоват, что  для человека его
профессии   понятно   и   простительно.   Стать   предельно   вежливым   эту
акулу-посредника   могли   заставить   только   совершенно    фантастические
комиссионные, маячившие  где-то на  узком его горизонте. А  комиссионные для
Сашки  означали  работу  для  меня, и  чем  больше  они  были,  тем  труднее
становилось от него отвязаться. Я вздохнул и приготовился дать ему достойный
отпор.
     -- Какая в Москве отвратительная погода  этим летом! -- говорил меж тем
Косталевич. -- Жара, пыль, грязь... Все умные люди давно уже свалили к морю.
Между  прочим,  Козырь  с  Лялькой отправились  в  круиз  по  Адриатике. Вы,
мадмуазель, никогда  не  были  в круизе  по Адриатике?  А вокруг Европы?  Я,
впрочем,  тоже.  Крутишься,  крутишься,  жизнь  проходит  мимо,  а  ты,  как
проклятый, все делаешь бабки, бабки... А! -- он махнул рукой.
     --  Саша, -- сказал  я, --  если  ты пришел, чтобы агитировать  нас  за
поездку к морю, то должен тебя обрадовать: мы уже и так собираемся в Крым.
     Я украдкой поглядел на Наташу, но на челе ее бесстрастном не отразилось
ничего. Я продолжил:
     --   Причем   очень  скоро.   Завтра-послезавтра.  Буквально  сидим  на
чемоданах.
     --  Крым? Чудесно!  -- воскликнул Косталевич, и  я  решил,  что  ошибся
насчет работы. Но тут он наклонился к моему уху и прошипел:
     -- Ким, ты мне нужен на пару слов.
     Он  был неудержим, как  баллистическая ракета. Не успел  я сказать свое
знаменитое твердое "Нет", как он уже положил свою  пухлую ладонь на Наташино
колено и, заговорщически подмигнув ей, попросил:
     -- Я украду Кима на минуточку, ладно?
     Наташа удивленно  посмотрела на свою коленку и кивнула. Как всегда, все
решили  за меня. Я  поднялся  и двинулся  за Косталевичем, который  довольно
резво бежал к выходу.
     -- Выйдем на улицу, -- бросил он мне через плечо, -- там и побазарим.
     Мы вышли. Сашка прислонился спиной к двери и достал пачку "Мальборо".
     -- Я не курю, -- сказал я холодно.
     --  Молоток,  -- одобрительно произнес он. --  Здоровье, старик,  всего
дороже.
     --  В  чем дело? --  спросил я. Он замялся,  похлопал себя по карманам,
выудил зажигалку, прикурил. Весь он был какой-то  суетливый и несобранный. Я
терпеливо смотрел, как он копается.
     -- Короче, -- наконец, родил  он.  -- Звонил мне тут один мужик. Насчет
тебя.
     -- Ну, -- сказал я.
     -- Ну, --  сказал  Косталевич.  --  Звонит, значит, мне этот  мужик,  и
говорит... -- тут он глубоко затянулся.
     -- Косталевич, -- произнес я угрожающим тоном, -- у меня мало времени.
     -- Говорит, значит, --  тут он как-то просительно заглянул мне в глаза.
Вообще он был настолько не похож на прежнего Сашку, что я даже  удивился. --
Говорит, что  у  тебя есть какая-то  коллекционная вещь,  которую он  у тебя
хочет купить. Сечешь?
     -- Не-а, -- сказал я. -- Не секу.
     -- Ну, вещь у тебя есть... Он так сказал. Ведь есть?
     Я  почувствовал  неприятное, похожее на страх ощущение.  Будто в темном
лесу громко хрустнула ветка.
     -- Что именно, он не уточнил?
     -- Он сказал,  ты знаешь.  Он сказал, что вы с  ним о ней уже говорили.
Так вот... он хочет у тебя ее купить.
     -- Все? -- спросил я.
     --  Нет.  Он  предлагает  тебе  за нее  совершенно  сумасшедшие  бабки.
Совершенно. Я просто не знаю,  что за штука может стоить такую кучу бабок. Я
про такое вообще  никогда не слышал. Нет, старик, ты пойми, я знаю, что есть
люди... Разные люди, короче... Но... Что это за вещь, а, Ким?
     -- Сколько? -- спросил я.
     -- Лимон, -- Косталевич сглотнул слюну. -- Лимон, ты понял?
     -- Твои, стало быть, десять процентов? Сто штук?
     -- Ну, как обычно... -- бормотнул он.  -- Губы у него были полуоткрыты,
как у  девушки, ожидающей поцелуя, и влажно поблескивали. Ах,  как  хотелось
ему огрести сто тысяч -- и ни за  что, просто за разговор с  отличным парнем
по имени Ким!
     -- Он как-нибудь назвался?
     -- Да. Его зовут Роман Сергеевич, он коллекционер...
     --  Как? -- я чуть  не подпрыгнул. Лысый убийца взял себе имя Лопухина,
он прикидывался жертвой, он словно бы воровал одежду у мертвеца!
     --  Роман Сергеевич, -- повторил  Косталевский. --  Ты его знаешь?  Ну,
конечно, он говорил, что вы с ним уже встречались...
     --  Он  не  объяснил  тебе, почему  он предпочитает  действовать  через
посредника?
     -- Нет, просто сказал, что так будет лучше для всех троих. И ты знаешь,
я с ним согласен, -- он заискивающе улыбнулся. -- Ну как, Ким, ты не против?
     -- Он оставил тебе свои координаты?
     Косталевич недоуменно уставился на меня.
     -- Нет, разумеется. Он сам будет звонить мне -- ну, как обычно...
     -- Слушай, -- я приложил  титанические  усилия к тому, чтобы голос  мой
звучал  почти  ласково.  --  Сдается  мне, что эту  штуку  можно  продать  и
повыгоднее...
     -- Повыгоднее? -- обалдело повторил Сашка. -- Еще? -- уточнил он.
     Я поразмышлял секунд двадцать.
     --  Вот что, Косталевич, -- сказал я. --  Если этот мужик позвонит еще,
постарайся затянуть время. Ну, скажи, что я  обдумываю  его предложение, или
еще что-нибудь в этом роде. Ну, ты же это умеешь.
     -- А  зачем? -- дверь за спиной Сашки стала открываться, и он отскочил,
упруго, как джинсовый  теннисный  мячик.  --  Что  мы  с  этого поимеем?  Ты
думаешь, он поднимет цену?
     -- У тебя  есть еще выходы на коллекционеров? Крупных коллекционеров, а
не всякой шушеры?
     Он задумался.
     -- Ну,  положим,  это я  найду...  Но ты  что же, всерьез  думаешь, что
кто-нибудь даст за твою штуковину больше лимона?
     --  Что  я  думаю,  это мое личное дело, -- сказал я. -- А твое дело --
найти  мне коллекционера.  Чем больше  денег  мне  отвалят,  тем  больше  ты
получишь. Разве нет?
     --  А если этот... ну, Роман Сергеевич...  передумает? --  взволнованно
спросил Сашка. Видно, такая перспектива снилась ему в страшных снах.
     -- Не передумает, -- сказал я твердо. -- Он -- не передумает.
     Я  взялся  за ручку двери и потянул ее на себя. Косталевич схватил меня
за плечо.
     -- Но ты будешь продавать эту вещь, Ким?
     --  Ты, главное, ищи, -- сказал я. -- Начинай прямо сейчас. -- И шагнул
через порог...
     -- Тебя  не было двадцать минут,  -- объявила Наташа. --  Чай уже успел
остыть. А что это за тип?
     --  Так,  --  неопределенно  ответил  я. --  Гешефтмахер.  Он  тебе  не
понравился?
     Наташа фыркнула.
     --  Нет,  --  и  добавила  после  короткой  паузы:  -- Именно так  я  и
представляла себе твоих коллег по работе.
     -- Ты нашла  замечательное слово, --  сказал  я рассеянно.  -- Коллега.
Сашка Косталевич -- мой коллега. Точно подмечено.
     Я  автоматически  взял с  фарфорового  блюдца  тонкостенную  чашечку  и
отхлебнул теплого  чаю. Дьявол, подумал я. Лысый дьявол.  Нет дьявола, кроме
дьявола, и Косталевич -- пророк его.
     -- Что-нибудь случилось? -- спросила Наташа.
     Я посмотрел  на нее.  Она сидела так  близко,  такая  красивая и  такая
чужая.
     -- Случилось, -- сказал я. -- Мне предложили продать Чашу.
     -- Этот?...
     -- Сашка --  посредник, --  объяснил  я.  -- Он  ничего не знает. Когда
клиент не  хочет  сам контактировать с человеком, которого  нанимает, или не
знает, кого  нанять, он действует через посредника. Так вот в  данном случае
на Сашку вышел Хромец.
     Некоторое время я с удовольствием наблюдал, как темнеют Наташины  глаза
и сужаются и без того узкие зрачки.
     -- Ты уверен?
     -- Да. Он назвался Романом Сергеевичем. Хорошо хоть, фамилию не назвал.
     --  О, Господи, -- неожиданно Наташа перегнулась через  столик и  взяла
мои руки своими холодными ладошками. -- Мне страшно, Ким.
     --  Брось, -- сказал я. -- Это как раз не страшно. Во-первых, мы знаем,
что  Чаши у него еще нет. Стало быть, даже если  он узнал, где она спрятана,
террариум оказался ему не  по зубам, по крайней мере, пока.  Во-вторых, если
он  действует  через  посредника, это значит, что  он боится. Понимаешь?  Он
догадался, что мы нащупали его слабое место, и  испугался. А испугать  врага
--  это уже наполовину победить. --  Я снова бросил взгляд на часы. Было уже
пять  минут  пятого. Если  мы не  успеем провернуть  операцию  до  того, как
дневная  толпа зевак, заполняющая  зоопарк, рассосется, за успех предприятия
можно будет смело  давать не больше ломаного  гроша.  Я отставил  чашечку  и
сказал:
     -- Сейчас ты позвонишь Диме. Если он дома,  узнаешь, на какое  время он
договорился в  террариуме.  Если он еще не пришел, спросишь, не передавал ли
он чего-нибудь по телефону. Я поднимусь через две минуты.
     Боковым зрением я уловил, как Косталевич, бросив на меня подозрительный
взгляд, спускается в  бар в компании  с каким-то потенциальным клиентом. Это
меня устраивало --  я очень  не  хотел, чтобы  он  слышал, как Наташа  будет
говорить по телефону.
     --  Хорошо, -- Наташа  посмотрела  по  сторонам в поисках официантки  и
встала. -- Я жду тебя наверху.
     Я следил, как она поднимается по лестнице в холл -- грациозная походка,
загорелые длинные  ноги,  туго  обтянутые  мини-юбкой слегка  покачивающиеся
бедра. Половина зала смотрела туда же, и меня пронзило  странное, похожее на
боль, ощущение. Через секунду оно прошло.
     Я расплатился с незаметно подошедшей официанткой и  поднялся.  На самом
деле я выторговал эти  две минуты для  того, чтобы немного  прийти в себя от
шока, в который повергло меня сообщение Косталевича,  и сообразить, в  какой
степени оно нарушает  мои планы. С одной стороны, то, что Хромец по-прежнему
надеялся подкупить  меня, вроде бы  снимало  опасность  появления  на  сцене
третьих лиц,  о которых мы с ДД толковали нынче утром. С  другой, это вполне
могло  оказаться довольно  примитивной  ловушкой,  призванной  ослабить  мою
бдительность. В этом  случае вмешательство каких-нибудь громил, посылающих в
нокаут  ДД  и отнимающих  у  него Чашу  где-нибудь  на  выходе из  зоопарка,
казалось почти  неизбежным. Сам  я,  например,  не стал  бы питать на  месте
Хромца особых иллюзий насчет сотрудничества с  Кимом,  особенно  после того,
как  упомянутый Ким пытался проломить небезызвестную лысую башку. Впрочем, у
Хромца могли быть свои резоны.
     Решив, таким образом, ничего не менять в своих первоначальных планах, я
поднялся в  холл.  Наташа сидела в  уютном  мягком  кресле под  огромным,  в
полстены зеркалом, и листала какой-то журнал.
     -- Все в порядке, --  сообщила она, когда  я присел на валик кресла. --
Дима уже дома, он  обо всем договорился. В принципе  туда можно  ехать  хоть
сейчас, но я сказала ему, чтобы он дождался меня.
     -- Умница,  -- сказал я. -- Держи  деньги, к  Диме поедешь на такси. Но
оттуда -- только на метро!
     Она отмахнулась.
     -- Я помню... И не надо, у меня есть свои деньги. А ты сейчас куда?
     Я вздохнул.
     --  Домой. А потом -- в зоопарк. Думаю,  что  буду там раньше вас, но в
любом случае, пока я не появлюсь, ничего не предпринимайте. Договорились?
     Мы вышли на улицу, и я начал ловить такси.  Первое я забраковал, просто
потому, что не хотел нарушать золотое правило спасающихся от  преследования:
никогда  не  садиться  в  первую  остановившуюся  машину. Во  второй  машине
водителем  оказалась женщина, и я с легким сердцем отправил Наташу на Арбат.
Затем я снова зашел в "Мэйхоа" и позвонил Зурику.
     --  Все в  сборе, -- доложил он. --  Часа два уже сидим...  У тебя  все
нормально?
     --  Да, -- ответил я. -- Боевая готовность  номер  один.  Через час они
будут у зоопарка.
     -- Понял, -- Зурик кашлянул. -- Девка-то хоть ничего?
     -- Увидишь, -- сухо сказал я. -- Ну, до связи.
     Путь от "Мэйхоа" до  дома  и оттуда до зоопарка  был  проделан минут за
сорок.  Когда я подходил к сарайчику  Михалыча, в руках у меня  был огромный
роскошный кофр,  который я в свое время привез из Югославии. В кофре не было
ничего,  за  исключением обещанной  уборщику  второй  бутылки "Столичной"  и
зеленой бейсболки  с  надписью "FARMERS OF KENTUCKY". В кармане у меня мирно
покоилась  отмычка,  которой  я надеялся  не в столь уж  отдаленном  будущем
отворить тайную калитку, выводящюю с территории зоопарка.
     --   Здорово,   парень,   --  сурово  приветствовал  меня  Михалыч,  --
задерживаешься  ты что-то... Я уж тут договорился, с кем надо, мол свояк  за
меня  немного  метлой  помашет,  а тебя  все  нет  да  нет. Смотри,  парень,
дисциплина -- она на любой работе важна.
     --  Ясно, Иван Михалыч,  --  я старался говорить  весело, хотя излишняя
активность уборщика мне не понравилась. -- Ну, как договорились, -- и извлек
из кофра  бутылку и отдал  ему. Он принял  ее как должное, но ворчать все же
перестал.
     --  Вот смотри, -- сказал он,  -- все  твое хозяйство. Халат, рукавицы,
скребок вон железный, метла, ведро... Короче, все что нужно...  Убирать тебе
не очень много осталось, я  почитай что  все уже и сделал...  Но, конечно, к
птицам можешь зайти, гадят они сильно, потом у  зубра сейчас пустая вольера,
тоже надо марафет навести, и опилок бы подсыпать не мешало...
     -- Сделаем,  -- заверил я его, натягивая грязноватый халат. -- А опилки
где брать?
     --  За сараем  их  целая  куча...  Бери, сколько влезет...  -- он  едва
заметно покачнулся. -- Ты мне вот что  скажи,  парень: тебя с этой дурой, --
он потряс бутылку, -- ждать, или ты на работе не пьешь?
     -- На работе не пью, -- легко подтвердил я. Меня совершенно не радовала
перспектива возвращаться к  поджидающему меня Михалычу. -- Вы просто скажите
мне, куда потом инструмент девать.
     -- Здесь и оставь, -- тоже явно обрадовавшись ответил Михалыч. -- Я все
равно вечером зайду, проверю, что и как. Ну, значит,  если  все  понял,  дуй
работай.
     -- Уже ушел, -- я  надел  бейсболку и засунул  пустой  кофр глубоко под
скамью. -- Это пусть тут пока полежит, ладно?
     Я  подхватил ведро  и метлу и  вышел  из сарая. За  сараем я  обнаружил
большой кусок полиэтиленовой пленки, набрал  в него опилок  и засунул ведро.
Завершив   эти   несложные   приготовления,  я   направился  к   террариуму.
Приближалась решающая фаза операции, ее эндшпиль.
     У  террариума  толпилась шумная галдящая толпа  детей, наблюдающих, как
надувают газом  разноцветные воздушные шарики.  Я  протолкался  сквозь  этот
живой заслон и, по-хозяйски раздвигая плечом образовавшуюся в дверях пробку,
вошел внутрь.
     Вправо уходил длинный коридор,  одна  из стен которого была застеклена.
За ней находились демонстрирующиеся в террариуме земноводные --  насколько я
помнил свое детство,  раньше  здесь были даже вараны, но проверить  это было
нелегко.  Весь коридор был забит медленно  продвигающимися вдоль  стеклянной
стены  детьми   и   взрослыми,  сплотившимися   в   монолитную   колонну.  С
противоположной стороны находились лестница и перегораживающий ее легкий щит
с надписью: "ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА". Я  поставил ведро  и метлу под лестницу,
уселся на подоконник  так, чтобы видеть  происходящее в коридоре, и принялся
ждать.
     Они  появились  минут  через десять. ДД был в  строгом темно-коричневом
костюме  и  при  галстуке.  Он возвышался над толпою детей,  словно скорбный
Гулливер  над  шумными  и беспокойными лилипутами.  В  руках  у  Наташи  был
скромный,  но со вкусом подобранный букетик из пяти гвоздик. Я  понял,  что,
несмотря на все превратности судьбы, ДД продолжает борьбу.
     Они  сразу  же  свернули направо и  прошли мимо,  не  обратив  на  меня
никакого  внимания.  Расчет  мой  оказался точен,  и,  мысленно  вынеся себе
благодарность  от  лица   верховного  главнокомандования,  я  неслышно  стал
подниматься за ними на второй этаж.
     --  А кто это  разрешил вам  сюда  заходить?  --  спросил я официальным
голосом, когда мы достигли лестничной площадки. ДД испуганно обернулся.
     -- Мы,  собственно,  к  Пирожниковой... -- начал он  и  осекся. -- Ким?
Почему ты в халате?
     -- Конспирируюсь, -- ответил я хмуро. --  Вы, я вижу, тоже, -- я кивнул
на букетик. -- Остроумно придумано.
     ДД посмотрел на меня с немым укором.
     -- Здорово, Ким,  --  протянула Наташа с искренним одобрением.  -- Тебя
просто не узнать... Ты прямо как рожден быть дворником...
     -- Уборщиком, -- поправил я. -- Ладно, к делу. Дима, доложи обстановку.
     -- Значит так,  рассказываю вкратце, тем более, что Наташа  кое-что уже
знает...  Я  был  у одной  милой  тетушки, знакомой  деда  еще  с  56-го,  с
реабилитанса... Она долгое время  была сотрудницей  террариума,  к ней-то за
помощью и обратился дед, когда решил спрятать Чашу...
     Я вздохнул.
     --  Выходит, что о  Чаше, кроме  тебя и деда, знал  еще  кто-то? Да уж,
строго секретная информация, нечего сказать...
     --  Нет,  -- замотал головой ДД. -- Дед был абсолютно  в ней уверен, но
тайны все  же  не раскрыл. Она до сих пор полагает, что речь шла  о рукописи
книги... ну, в  те времена  иные рукописи были опаснее спрятанных  сокровищ.
Все эти годы Чаша хранилась в вольере  с королевской коброй...  в  одной  из
деталей  ландшафта.  Было два коротких периода  -- один  раз  умерла  старая
кобра, и вольера  временно  пустовала, а потом террариум переносили на Новую
территорию  --  когда  Чаша  оставалась  практически без  охраны,  но  Ольга
Даниловна...та самая тетушка... относила ее к себе домой  и  там помещала  к
своим змеям.
     -- Забавная, наверно, старушка, -- задумчиво произнесла Наташа.
     -- Она замечательный человек! -- с жаром воскликнул ДД. -- А змей любит
какой-то  трогательной, беззаветной  любовью,  как иные старушки  кошек  или
собачек...
     --  Не  отвлекайся,  --  сказал я. --  Лучше  объясни,  как  она  могла
принимать Чашу за рукопись.
     -- Ну, она же находится в портфеле, -- пожал плечами ДД. -- А  на ощупь
это, очевидно, не совсем легко различить.
     -- Ты хочешь сказать, она ни разу не заглянула в портфель?
     -- Ким, ну это же  железные  старики, люди, прошедшие лагеря, ссылки...
Если товарищ не разрешал раскрывать портфель -- портфель не раскрывался.
     -- Ага, -- сказал я. -- Все понял. Продолжай, пожалуйста.
     Тут мимо нас прошли,  оживленно о  чем-то беседуя, две женщины  в белых
халатах -- очевидно, сотрудницы террариума. Они с интересом нас оглядели, но
мой наряд уборщика, очевидно,  успокоил их, потому что они не стали задавать
никаких вопросов и скрылись в конце коридора.
     --  ...  Когда  же  она ушла на пенсию, секрет перешел  к  одной из  ее
учениц, научной сотруднице террариума, к которой мы сейчас и направляемся.
     Я застонал.
     -- Еще кто-то в курсе?
     -- Не беспокойся, -- снисходительно усмехнулся ДД, -- Надежда Яковлевна
--  тоже  кремень-женщина.  Она старая  диссидентка, участвовала  в движении
подписантов, КГБ ее не раз трясло. Никому  и  ни о чем она бы не рассказала,
можешь быть уверен...
     --  КГБ  ее  трясло, --  от возмущения  я начал заикаться -- терпеть не
могу, когда любители начинают  с умным видом рассуждать о профессионалах. --
Во-первых, КГБ не "оно", а "он". Во-вторых, ты понимаешь, что если бы Хромец
хоть  немного бы почесался  и выявил  все послелагерные связи твоего деда, а
потом прошелся бы по этим связям, то со своими костоломскими ухватками он не
потратил бы много времени,  чтобы узнать, где  находится  Чаша... Пусть даже
они все думали, что  это рукопись книги... Фантастическое  разгильдяйство...
-- тут я запнулся,  потому что одна из женщин, прошедших мимо нас две минуты
назад,  возвращалась  обратно  и на этот  раз  рассматривала  нашу  компанию
излишне внимательно. Впрочем, и теперь обошлось без расспросов.
     -- Я  вообще не понимаю, почему он так долго  тянул, -- сказала Наташа.
-- С момента освобождения Романа Сергеевича прошло тридцать пять лет... а он
спохватился только сейчас.
     --   Кстати,   --   я  закончил   обследование  сектора  между   будкой
"Металлоремонта" и углом ограды  и пришел к выводу, что лысый поблизости все
же не обретается, -- а где твой дед прятал Чашу до ареста?
     У ДД слегка затрясся подбородок.
     -- Дед мне рассказывал... Это было, в общем, даже смешно -- ОН НИГДЕ ЕЕ
НЕ  ПРЯТАЛ!  Просто отдал  какому-то своему  знакомому,  который  работал  в
серпентарии -- тот поставил ее к  медянке  -- как украшение. Потом знакомого
тоже  забрали,  причем  раньше, чем  деда.  Видимо, поэтому  следователи  не
потянули  за  эту  ниточку... А  когда  дед вернулся из  лагеря, он заглянул
как-то в серпентарий, каким-то образом открыл  вольеру и просто забрал Чашу.
Змей он вообще не боялся, никаких...
     --  Змеи,  --  повторил  я, -- змеи...  Опять  змеи. Так, может быть, в
пророчестве имелась в виду  все-таки  настоящая змея, а  не стрела от твоего
драндулета?
     -- Слушайте,  -- сказала Наташа сердито,  --  мы долго будем торчать на
этой дурацкой лестнице? Может, мы все-таки пойдем за Чашей?
     Я одобрительно посмотрел на нее и скомандовал:
     -- Вперед, славные рыцари Грааля!
     Идти оказалось недалеко. Мы прошли  полкоридора  и  остановились  перед
дверью, которую украшала  табличка с  надписью:  "Пирожникова  Н.Я.  Старший
научный сотрудник".
     --  Подождите  здесь,  -- строго сказал ДД  и, постучав изящно согнутым
пальцем по двери, толкнул ее ладонью. На секунду стала видна тесная комнатка
и наполовину скрытая  конторкой миниатюрная женщина в очках,  а затем  дверь
закрылась  за  узкой  и  длинной спиной наследника  двухтысячелетней  тайны.
Наташа вертела в руках букет.
     -- Неудобно как-то,  -- пожаловалась  она вдруг. --  Принимать цветы от
человека, у которого  только что случилось  такое  горе... Как  ты считаешь,
Ким?
     -- Не знаю, -- буркнул я. -- Я бы просто не стал дарить.
     --  Но  все  же красиво...  Смотри,  белая, желтоватая, розовая,  алая,
бордовая... у него хороший вкус.
     -- Да, -- сказал я. -- Это у него есть.
     Интересно,   подумал  я,  что  этот   краснобай   плетет  сейчас   Н.Я.
Пирожниковой?  Рассказывает,  какие  мы  хорошие,  старинные  друзья  Романа
Сергеевича? И как старик нас любил и привечал?
     Дверь распахнулась.
     -- Заходите, -- сказал ДД. -- Я вас представлю.
     Церемония представления,  однако, затянулась, так как  Н.Я. Пирожникова
говорила  по телефону. Причем  говорила  явно  со  своей  бывшей наставницей
Ольгой Даниловной.
     -- Да, Ольга Даниловна, --  суховатым тоном соглашалась  она с трубкой,
-- я поняла, Ольга Даниловна... Ну, разумеется,  если вы ручаетесь... Да,  и
насчет  друзей тоже...  Я все понимаю,  уверяю  вас. Не беспокойтесь,  Ольга
Даниловна. Всего доброго.
     Последние  слова  она  произнесла  совершенно  официально.   Пока   она
выслушивала указания  Ольги  Даниловны, я как  следует  ее рассмотрел.  Было
Пирожниковой Н.Я. лет сорок  пять, у  нее была маленькая  изящная фигурка  и
скуластое татарское лицо с явно злыми карими  глазами. Волосы она закалывала
сзади в пучок, что, на мой взгляд, ей не шло.
     Она  резким  движением положила трубку на рычаг и смерила нас с Наташей
недоброжелательным взглядом. Я послал ей самую застенчивую  из своих улыбок,
но это не помогло.
     --  Здравствуйте,   молодые   люди,   --   сказала   она   наконец.  Мы
поздоровались,  причем  я так оживленно  тряс головой, будто наше знакомство
было моей затаенной мечтой последние года три. -- Дима рассказал мне о вас.
     Она  вышла  из-за своей  конторки  и,  стремительно пройдя  мимо  меня,
растворила маленький стенной шкаф. Накинула на плечи белый халат и вернулась
к  столу. Движения  у  нее были порывистые,  и вообще  она произвела на меня
впечатление нервной  особы.  Раньше я  полагал, что со змеями могут работать
лишь чрезвычайно уравновешенные люди.
     -- Вы должны отдавать себе отчет, -- продолжала она, застегивая пуговки
халата, -- что ни в каких  иных обстоятельствах я  не пошла бы  на раскрытие
нашего  профессионального секрета людям  со  стороны... Но  Ольга  Даниловна
ввела меня в  курс дела, и я вынуждена отдать вам то, что хранилось в стенах
нашего террариума более тридцати лет...
     Она сделала паузу, выдвинула  ящик стола  и достала оттуда, к огромному
моему изумлению, зубило и здоровенный молоток.
     --  Но вы  должны понимать, какую  ответственность  берете на себя,  --
грозно  сообщила  она,  помахивая  зубилом.  Стоявший  поблизости  ДД   даже
отодвинулся.  -- Разумеется,  времена изменились,  но это  не означает,  что
можно впадать в эйфорию...
     Она молниеносно пересекла комнатку и распахнула дверь.
     -- Прошу! -- приказала Надежда Яковлевна.  Мы вышли  в коридорчик,  где
она торжественно вручила  инструменты  Лопухину, и,  сообщив,  что  ей нужно
закрыть террариум, дематериализовалась.
     -- Крутая тетка, --  сказал я, когда она скрылась из глаз. -- По-моему,
ей и змей-то никаких не надо...
     Дмитрий  Дмитриевич  рассеянно  смотрел  на  орудия  труда,  неожиданно
оказавшиеся в его руках.  Сочетание костюма,  молотка  и зубила  делало  его
неотразимым и загадочным.
     -- Боюсь я, ребята, -- сообщил он молотку и зубилу --  на нас с Наташей
он даже не взглянул.  -- Столько лет  эта штуковина лежала тут, под надежным
прикрытием... А теперь я... то-есть мы... -- он запнулся и недоговорил.
     -- Поздно пить боржоми, -- сказал я грубовато. --  Идея была целиком  и
полностью твоя,  я вообще был  против того, чтобы трогать Чашу...  И  сейчас
против, если это  тебя интересует... Но наследник -- ты, тебе и было решать.
Ты решил, а обратной дороги, извини, нет.
     -- Послушайте, -- вступила  в разговор Наташа, --  а что, если выкинуть
эту Чашу  в море? Ну, куда-нибудь очень  глубоко, так  глубоко,  что никаким
водолазам не  достать? Море-то  огромное, этот  ваш  Хромец  до конца времен
будет искать...
     -- Натуля, -- закричал я  совершенно неожиданно  для себя, -- ты гений!
Ты прелесть, Наташка!
     В этот момент я  совершенно отчетливо  представил себе картину:  густой
туман над  бескрайним  утренним  морем, плеск  волн  о борт лодки,  хлопанье
паруса  или  визг уключин, и медленно погружающаяся в  непроницаемые глубины
драгоценная Чаша. Выход был  элементарным, и я не  мог понять, почему за все
тысячелетия, что прошли со дня сокрытия Грааля, никто до нас не додумался.
     Наташа улыбнулась  мне, совсем  как раньше, больше глазами, чем губами,
но в это время заговорил ДД, и наваждение рассеялось.
     --  Давным-давно  тиран Самоса  Поликрат, которому  всегда  баснословно
везло, решил испытать  свою судьбу. Он снял с  руки драгоценный  перстень  и
швырнул со скалы в  море... А на следующий день его  повар  нашел перстень в
желудке только что выловленной рыбы. Это очень страшная легенда.
     Мы удивленно посмотрели на него.
     --  Есть вещи, отмеченные печатью рока. Нельзя пойти наперекор  судьбе,
древние  это отлично понимали. Если бы можно  было сокрыть Чашу  в  глубинах
океана,  это сделали бы  еще первые Итеру. Но, во-первых,  у  Чаши есть своя
воля,  непонятная  нам... и  в  один  прекрасный день  она  может вернуться.
Во-вторых, у  Чаши  обязательно должен быть хранитель -- один или несколько.
Есть еще и в-третьих... но это вы поймете сами.
     -- И все же я считаю, что это был бы лучший  выход, -- упрямо заявил я.
-- По  крайней  мере,  это  избавило  бы  человечество  от  хлопот на  очень
длительное время. Нас в первую очередь, -- добавил я, глядя на Наташу.
     --  А  может быть,  Дима и прав, --  задумчиво сказала  она. --  Как-то
трусливо  получается:  выкинул  -- и  дело  с концом.  Может быть, ее  можно
использовать для каких-то благородных целей?
     Ей никто не ответил, потому что в этот момент рядом с нами образовалось
маленькое турбулентное завихрение, и мы  вновь оказались в приятном обществе
стремительной Надежды Яковлевны.
     -- Ну, все, --  выдохнула  она. -- Я  закрыла здание, пойдемте, молодые
люди.
     -- В гости к кобре? -- игриво спросил я. Она не ответила.
     Кобра  безжизненно лежала  на  полусгнившем куске бревна  над небольшим
водоемчиком, в котором полоскалась  бесцветная тонкая оболочка -- ее  старая
кожа.  Вольерчик  у кобры был  обставлен  со  вкусом, и,  видимо, должен был
напоминать  ей родные  места  Северной  Индии, откуда  она  происходила. Там
имелась  довольно  натуральная скала, упоминавшийся водоем и спутанные космы
кустов и трав, обозначающих джунгли. Нас кобра приняла за очередных  зевак и
не  сочла нужным  даже рассмотреть  --  веки ее  были  опущены, словно серые
защитные щитки на огневых щелях невиданной боевой машины.
     -- Стойте здесь, -- скомандовала Пирожникова и  исчезла. Объявилась она
через  несколько минут,  отворив расположенную  как  раз  напротив  толстого
обзорного стекла  неприметную  дверцу  вольеры.  Она  была вооружена длинной
палкой с петлей на  конце и странного вида мешком, и я  догадался, что кобре
сейчас придется туго.
     Палка  стремительно  опустилась, веки-щитки дрогнули,  но  было поздно.
Кобра взмыла вверх, бешено извиваясь, описала длинную дугу и исчезла в мешке
Пирожниковой.  Даже не удостоив нас взглядом, Надежда  Яковлевна скрылась за
дверцей.
     -- Идите за мной, -- приказала она, появившись  снова, но уже без мешка
и  без палки. Мы пошли. Впереди шагал ДД, косивший то ли  под скульптора, то
ли  под  каменотеса, за ним  шла  Наташа,  а  я  замыкал шествие, то  и дело
оборачиваясь и проверяя коридор.
     Внутри вольеры  оказалось  очень  душно  и  влажно, от воды  поднимался
гнилостный сладкий запах. Пирожникова в своем белом халате легко,  как лань,
переступила  по  скользким камням и остановилась перед большим, бесформенным
куском скалы.
     -- Видите трещину? -- спросила она у покорно следовавшего за ней ДД. --
Бейте в нее зубилом, там скреплено цементом, так что все очень несложно.
     Бедняга ДД близоруко  склонился  над  камнем, кое-как всунул в  трещину
зубило и пару раз очень удачно ударил молотком. На третий раз он  попал себе
по пальцам. Это было даже не смешно.
     Я  подошел и отобрал у  него  инструменты.  Пирожникова  неодобрительно
покосилась на меня, но промолчала. "То-то", -- злорадно подумал я.
     Скала  производила впечатление  вполне  натуральной. Тем не  менее  это
все-таки были два разных камня,  видимо, выдолбленные изнутри и  соединенные
так искусно, что  я,  например, не обнаружил бы шва.  Но  теперь,  зная, что
углубление  на влажной  поверхности, заполненное какой-то зеленой  тиной, --
трещина, по которой нужно долбить, я справился с работой за пять минут. Пара
отлетевших  цементных крошек  попали  мне  в  глаз,  и,  пока я вынимал  их,
Пирожникова вместе  с ДД  оттащили одну половинку камня от другой. Раскрылся
черный сырой провал, в  глубине которого лежал какой-то обернутый в целлофан
предмет.
     -- Там нет змей? -- спросил я, не  особенно надеясь получить  ответ. Но
Надежда Яковлевна неожиданно хмуро ответила "не знаю" и засунула в отверстие
отломанный  в ближайших джунглях  прутик.  Реакции  не  последовало, и  она,
опустившись  на  колени, извлекла из глубин фальшивой скалы огромный  черный
портфель, заключенный  в целлофановый  мешок. Честно говоря, я  обрадовался,
что это сделала  она. Даже  после проверки  прутиком мне как-то не  хотелось
соваться в это пахнущее гнилью  отверстие. Да и  вообще  в этом  гадюшнике я
чувствовал себя немного неуютно.
     --  Держите,  -- она протянула  портфель ДД и тот  бережно  принял его,
прижав мокрый и грязный целлофан к отворотам  своего прекрасного костюма. --
Помните: ваш дед  придавал огромное значение безопасности этой рукописи. Еще
раз примите мои соболезнования.
     -- Спасибо, -- поблагодарил Лопухин. -- Я очень благодарен вам, Надежда
Яковлевна. Мы все... очень благодарны.
     Я  сдержанно кивнул. Чем-то  эта женщина  мне нравилась, и это удивляло
меня.
     --  Вот,  --  смущаясь,  произнесла  Наташа,  протягивая   Пирожниковой
злополучные  гвоздики, -- вот,  возьмите, пожалуйста... Вы, правда,  так нас
выручили, спасибо вам большое...
     Мне показалось, что Пирожникова на секунду тоже смутилась.
     -- Нет, --  отрубила она  по  прошествии этого незначительного  отрезка
времени,  снова становясь самой собой.  -- Цветы совершенно  ни к чему. Они,
очевидно, были подарены  вам молодым человеком, -- взгляд  ее  проницательно
остановился на Димке, -- так пусть у вас и остаются. Уверяю вас, я делаю все
это исключительно из уважения к Ольге Даниловне. Пойдемте, я провожу вас.
     Когда мы подошли к лестнице, ведущей на второй этаж, я сказал:
     -- Минуточку.
     Надежда Яковлевна  остановилась  и  удивленно  посмотрела  на  меня.  Я
наклонился и вынул стоявшие под лестницей ведро и швабру.
     --  А  вы,  молодой  человек,  являетесь  сотрудником  зоопарка?  --  с
сомнением  в  голосе произнесла Пирожникова, впервые  проявив  хоть какой-то
интерес к моей личности.
     -- Временно, -- вежливо ответил я, извлекая мешок с опилками. -- Крайне
временно, если можно так выразиться.
     Я взял из рук ДД портфель  и с  некоторым усилием затолкал его в ведро.
Затем перевернул  мешок и высыпал сверху  гору  опилок,  совершенно скрывшую
портфель от постороннего глаза.
     --  Надежда Яковлевна, -- сказал я,  закончив эти манипуляции, -- я был
бы  вам  чрезвычайно  признателен,  если  бы  вы  показали  мне,  где у  вас
расположен служебный вход, и позволили бы через него выйти.
     -- Вы уверены, что это необходимо? -- бесстрастно спросила она.
     ДД кашлянул.
     -- Да, Надежда Яковлевна, так будет лучше.
     -- Ну что ж, -- Пирожникова внимательно посмотрела на него. -- Я выведу
вас.
     -- Как договорились, -- сказал я, оборачиваясь. -- Точно по инструкции.
     Через две минуты  я, с ведром  и  шваброй в руках, вышел из неприметной
дверки на  задний  двор террариума  и двинулся, насвистывая,  по  территории
извилистым, одному ему понятным маршрутом уборщика зоопарка.
     По  пути я  пару раз проверился, но слежки за собой не  обнаружил. Один
раз в поле  моего зрения попали  пробирающиеся к выходу ДД и Наташа -- они о
чем-то ожесточенно спорили  и ругались, как и было предусмотрено в сценарии.
Было в сценарии и еще кое-что, о чем они не догадывались: метрах в десяти за
ними шли, раздвигая мощными плечами толпу,  двое крепких парней  в свободных
цветастых  рубашках  --  друзья  Зурика.  Сам Зурик, а  также еще  один  его
приятель, двигались  чуть  позади,  время  от  времени зорко  поглядывая  по
сторонам.  Я прекрасно отдавал себе  отчет, что против  Хромца с его знанием
тайных и явных способов убийства эти четверо не выстояли бы, как  не выстоял
бы,  наверное,  вообще никто  другой,  но весь расчет у меня  был на то, что
Хромец не станет лезть  в  драку  сам. То,  что  он  вышел  на  Косталевича,
недвусмысленно  свидетельствовало  в  пользу   его   маниакального   желания
обтяпывать  все свои дела чужими руками. А вот если бы он  додумался  нанять
кого-нибудь еще  и попробовать напустить  на ДД и Наташу каких-нибудь мелких
рэкетиров,  то Зурик  с компанией пришлись бы  чрезвычайно кстати. Рассудив,
что я обезопасил остальных  участников концессии как только мог, я свернул к
хозяйственным постройкам и вошел в полумрак сарая.
     Михалыча на  месте не было. Я поставил ведро на скамью и извлек из него
портфель, безобразно замусорив все кругом опилками. Из-под скамьи  я  достал
свой  кофр и переложил портфель туда,  автоматически отметив, что кофр после
этого придется вымыть. Затем я стянул с себя синий халат уборщика и, положив
в карман пятьдесят рублей, аккуратно повесил его на гвоздик.
     Я покинул территорию  зоопарка  через  калитку,  любезно указанную  мне
Михалычем, прошел уже знакомой дорогой и оказался дома спустя  полчаса после
выхода из террариума.
     Дома  я  первым делом  сварил  себе кофе  и  принялся ждать возвращения
остальных  рыцарей  Чаши.  Согласно сценарию,  на  кольце  они  должны  были
"поругаться" и поехать в разные стороны. За каждым из  них последовали бы по
двое ребят Зурика. И тем, и другим пришлось бы слегка попотеть, перебегая из
вагона в вагон  и заскакивая в поезд  перед самыми захлопывающимися дверями,
но в итоге ДД и Наташа должны были  встретиться у меня дома, уверенные,  что
не  привели  за  собой  хвост. Конечно,  рано  или  поздно  Хромец все равно
догадался бы, что Чаша у нас... но так мы получали выигрыш во времени, а это
было самое большее, что я мог сделать для ДД. Впрочем, для ДД ли? Этого я не
знал.
     Я сидел и  ждал, борясь с сильным желанием посмотреть, что же находится
в портфеле. Желание это достигло апогея, когда в прихожей раздался звонок, и
я, сунув на всякий случай в задний карман пистолет,  пошел открывать.. Вид у
ДД был встревоженный.
     -- Ким, -- сказал он с порога, -- по-моему, за мной шли какие-то  люди.
Мне, кажется, удалось  от них оторваться, но боюсь, что вся наша конспирация
раскрыта.
     -- Успокойся  и проходи в  комнату, -- приказал я.  --  Все  нормально,
ситуация под контролем.
     Только мы зашли в квартиру, на кухне заверещал телефон.
     -- Салют,  Джокер, -- сбивчиво заговорил в трубку незнакомый мне грубый
голос. -- Все путем, твой друган  доставлен. Бабы еще нет, но, как появится,
Зурик тебе перезвонит.
     -- Все понял, -- сказал я. -- Отлично, спасибо, мужики.
     -- Я тут принял кое-какие  меры предосторожности, --  объяснил я ДД. --
Те люди, что шли за тобой... они на самом деле тебя страховали. Молодец, что
заметил.
     ДД шумно вздохнул. Взъерошенные волосы делали его похожим на невероятно
вытянувшегося птенца дрозда.
     -- А я думал, Хромец... Как ты-то добрался, Ким? -- спохватился  он. --
Как Чаша?
     -- Как Чаша, не знаю, портфель я не открывал. А сам сверток  в порядке,
лежит у меня в кофре.
     -- Господи, -- несколько нервно произнес  Лопухин,  -- господи, неужели
тот самый Грааль...
     -- Кофе хочешь?  -- спросил я,  и в эту минуту в дверь позвонили снова.
ДД дернулся и побледнел. "Долго он так не протянет, --  с сожалением подумал
я. -- Нервы на пределе".
     Но  оказалось, что нервы на пределе были не у одного ДД. Когда я открыл
дверь  в наш коридорчик и, увидев, что на лестничной  площадке стоит Наташа,
сделал шаг по направлению к ней, сзади громко сказали:
     -- Паф! Ты убит, Ким!
     Прежде  чем  я понял,  кто находится за моей  спиной, прошла  вечность.
Когда  эта вечность все  же истекла, я  громко  выдохнул  распирающий легкие
воздух,  утер пот со лба и засунул обратно  в задний карман пистолет, только
что  смотревший в  голову  малолетнего Пашки,  торчавшему  на  пороге  своей
квартиры  с  неизменным  скучающим видом. При  виде  пистолета  он несколько
оживился.
     -- Это ты так играешь, Ким? -- спросил он.
     В руках  у него тоже  был пистолет, только пластмассовый.  При мысли  о
том, что могло  бы  произойти, если бы нервы  мои  оказались все же  чуточку
послабей, меня замутило.
     --  Да, -- сказал я  зло и пошел  открывать. -- В  охоту  на  маленьких
мальчиков, -- добавил я через плечо.
     -- Рад тебя видеть,  -- поприветствовал я Наташу, закрывая за ней дверь
коридорчика. -- Как добралась?
     -- Нормально, -- Наташа в  отличие  от ДД  выглядела  так, будто ее две
минуты назад высадили из шикарного лимузина. -- Дима вернулся?
     -- Привет, Наташа, -- сказал Пашка, лишив меня возможности ответить. --
А мы с Кимом играем.
     -- Привет,  Пашка, -- Наташа наклонилась  к  нему, заглянула в глаза  и
сжала маленькую ручку мальчика в своей. -- Неужели ты меня запомнил?
     -- Конечно, --  с  достоинством  отвечал  Пашка, --  я  таких  красивых
навсегда запоминаю... А я к вам приходил вечером, а вас не было уже...
     -- Прости, брат, -- сказал я, -- это все вот этот длинный виноват, -- я
показал  на ДД, вышедшего  из  квартиры  посмотреть,  почему  мы  здесь  так
замешкались. -- Увел нас к себе в гости, видишь ли...
     Пауль с неодобрением посмотрел на Лопухина.
     --  А у меня живот потом болел, -- сообщил он в пространство. -- Потому
что я клубники немытой налопался...
     В квартире снова зазвонил телефон, и я ринулся внутрь, оставив компанию
обсуждать последствия поедания немытой клубники. Звонил Зурик.
     -- Ну что, Джокер, -- спросил он,  не  тратя времени на приветствия, --
девчонка у тебя?
     -- Да, -- сказал я, -- все в порядке, только что зашла.
     --  Мы довели  ее  до подъезда,  --  сообщил он.  -- Внутрь заходить не
стали,  там были  какие-то старухи... Все вроде было чисто, никто за нами не
вязался.
     -- Ну и хорошо, -- сказал я с искренним облегчением. -- Спасибо, Зурик,
с меня бутылка.
     -- На рыло, -- уточнил он. Мы посмеялись.
     Когда  я повесил  трубку  и  обернулся, Пашка  стоял в  прихожей  между
Наташей и ДД и держал Наташу за палец.
     -- Ким, -- спросил он, -- а что это у тебя в большой сумочке?
     -- А  вам не кажется,  юноша, что вы чересчур любопытны? --  ответил  я
вопросом  на  вопрос  и,  взяв  его  за  худенькие  плечи,  начал  осторожно
подталкивать обратно к двери. --  И вообще,  фельдмаршал, вам пора  к маме и
папе, а у нас сейчас дела...
     Фельдмаршал  бросил пистолет,  захныкал и еще крепче вцепился в Наташин
палец.
     -- Это грязный шантаж, Пауль, -- строго произнес я.
     ДД вдруг весело хмыкнул.
     -- А, все равно  это  уже никакая не  тайна! Сейчас  ты такое  увидишь,
малыш...
     -- Я не малыш, -- сказал Пауль сердито. -- Я мальчик Пашка.
     -- Мальчик Пашка? -- переспросила Наташа. -- Ты любишь  сказки, мальчик
Пашка?
     Он подозрительно взглянул на нее.
     --  Я  люблю  фильмы  по  видику,  --  заявил он. -- Про ниндзей, и про
пришельцев из  космоса тоже. Мы с  Кимом смотрим. И еще  эротику, -- добавил
он, вспомнив слово, которое читал у меня  в каталоге видеокассет -- при всех
моих недостатках я все-таки далек от растления малолетних.
     -- Ладно врать-то, -- вздохнул я. -- Эротику он любит... Дима, помоги.
     Вдвоем мы  с ДД извлекли из кофра пакет  с портфелем и  положили его на
расстеленные газеты. Я разрезал целлофан и попытался открыть замки портфеля.
Они основательно заржавели и не поддавались.
     -- Там,  внутри, -- сказала Наташа, вновь наклоняясь к Пашке, --  лежит
вещь из сказки. Поэтому я тебя и спросила.
     -- Сказки,  -- фыркнул Пашка,  --  сказки  --  это  для малышей, так не
бывает... Я фантастику люблю.
     -- Ну, фантастика, -- легко согласилась Наташа. -- Ты лучше смотри.
     Мне надоело возиться  с  замками, и я  разрезал ножом кожаные ремни,  к
которым они  крепились. Наташа склонилась над моим плечом и тепло задышала в
ухо.  Я  не без содрогания сунул руку в портфель  и  обнаружил  там  обычный
газетный сверток. Тяжелый, надо заметить.
     Теперь и ДД, сложившись чуть ли не в трое,  навис над портфелем. Только
Пашка  вел себя  спокойно и сдержанно -- впрочем,  он  был маленький  и  все
прекрасно видел и так.
     -- Предлагаю последний раз  подумать,  -- неожиданно  охрипшим  голосом
сказал я,  --  берем мы на  себя эту  ответственность или  нет. Если нет, то
лучше, по-моему, и не доставать...
     -- Не  тяни, -- требовательно  произнесла Наташа, --  доставай  скорее.
Ужасно интересно, на что же она все-таки похожа...
     Я вытащил сверток и размотал газеты. В руках у меня оказалась небольшая
-- не выше сорока сантиметров -- странных очертаний чаша.
     Честно говоря,  она оказалась совсем не  такой, как я ожидал. Она  была
сделана  из какого-то  невзрачного темно-серого камня, кое-где вспыхивавшего
слюдяными  блестками.  Я не  уверен,  можно  ли было применять  к  ней слово
"сделано",  потому  что более всего  она напоминала  кусок породы,  которому
игрой воды и ветра было придано случайное сходство с творением рук человека.
Потом я понял, в чем  дело: Чаша была, безусловно, артефактом, произведением
искусства, но искусства, абсолютно  чуждого нам. Возможно,  руки, высекавшие
ее, вовсе не были руками. Впрочем, не знаю.
     У нее была массивная ножка со странной  вогнутой подставкой, похожей на
перевернутый  гриб. Края самой чаши, рассеченные грубыми  темными полосками,
немного  изгибались   наружу,   подобно  лепесткам  цветка.   Больше  ничего
примечательного в ней не было.
     --  Да,  --  разочарованно произнесла  Наташа,  --  так вот  ты  какой,
северный олень...
     -- Что? -- встрепенулся  завороженно глядевший на Чашу ДД. -- Извини, я
не расслышал.
     -- Старая хохма, --  объяснил я.  --  Да, это, конечно,  не  ваза эпохи
Мин...
     ДД снисходительно посмотрел на нас.
     --  Дед говорил, что сущность ее очень  глубоко скрыта... Возьми  ее  в
руки, Наташа!
     Наташа  неуверенно  приняла из  его рук  Грааль и минуту держала  перед
собой,  будто  прикидывая,  сколько  в  нем  килограммовв.  Потом она  вдруг
вскрикнула  и  уронила Чашу на пол. Я инстинктивно бросился ее ловить, но не
успел. Грааль с тяжелым стуком грохнулся о паркет и откатился  в комнату. ДД
спокойно наклонился и поднял его.
     -- По нему паровым молотом можно бить, --  сообщил он, -- ему все равно
ничего не будет. Почувствовала, Наташа?
     Странная гримаса болезненного блаженства скользнула по его худому лицу.
     Наташа кивнула и тщательно вытерла ладони`об юбку.
     -- Противно, -- сказала она. -- Я больше к ней не прикоснусь.
     Я протянул руку и взял Чашу.
     С полминуты я  ничего не чувствовал -- только шершавый холодный камень.
Потом я ощутил, как под моими пальцами шевельнулось что-то живое. Я услышал,
как Чаша пульсирует у меня в руках.
     На  короткое, слишком короткое мгновение я испытал неописуемое ощущение
космического,  неограниченного  могущества,  сконцентрированного  в  Граале.
Потом все прошло. Я осторожно поставил Чашу на столик.
     --  А можно я?... -- спросил Пауль, и, не дожидаясь разрешения,  крепко
ухватился за бугорчатую ножку. Секунд через двадцать он отдернул руку.
     -- Она щекотится, -- пожаловался он, -- как фанта...
     -- Ну, и что мы с ней будем делать? -- спросил я.
     Теперь от Чаши  было трудно отвести глаза.  Она  уже совсем не казалась
мне уродливой.  Нет,  это была  Красота -- просто какая-то иная, неизвестная
нам  Красота. И она  была  древняя, очень древняя. Каким-то  образом я понял
это, пока  держал  ее  в руках.  Она была старше  нашей цивилизации,  старше
нашего  мира,  старше  миллиардов  звезд, сияющих нам  из  глубин неба. "Она
пришла из-за занавеса Ночи", -- сказал Роман Сергеевич Лопухин. В эти минуты
я готов был ему поверить.
     Внезапно я ощутил,  что  мне будет  очень тяжело  расстаться  с  Чашей.
Ощущение могущества, которое она дарила... Мне хотелось испытывать его снова
и снова. Я машинально потянулся к Граалю.
     -- Давайте хоть цветы в нее поставим, -- предложила Наташа. -- А то они
завяли совсем...
     Прежде чем я успел открыть рот,  ДД взял со столика Чашу и ушел с ней в
кухню. Оттуда донесся шум воды.
     --  Вы с ума  сошли, -- сказал я Наташе. ДД вернулся  и сунул  в Грааль
гвоздики.  Они  больше чем  наполовину  высовывались  за  края Чаши,  но  не
ломались и не падали.
     -- Ты сошел с ума, -- повторил я. -- Ставить цветы... в это?
     -- Цветам надо ножки обрезать, --  заявила Наташа.  -- Ким, у тебя есть
бритва?
     -- Какая бритва?! Вы что, не понимаете -- это же Чаша!
     ДД добродушно засмеялся.
     --  Что,  зацепило? Это  коварная  штука,  Ким. Дед говорил, главное --
стараться не обращать на нее внимания, принимать, как есть. Подожди немного,
ты увидишь -- чары ослабнут.
     Я хмыкнул, взял  Чашу  и цветы и  пошел  отрезать кончики. Вода  в Чаше
приобрела странный золотистый цвет, ножки гвоздик причудливо преломлялись  в
ней.
     --  Ким,  -- потянул  меня  за рубашку Пауль, проследовавший за  мной в
ванную, -- а этот, длинный... он кто?
     -- Ученый, археолог... -- буркнул я, расправляясь с очередным цветком.
     -- Вроде Индианы Джонса?
     Я от души рассмеялся.
     --  Ну,  ты скажешь тоже, старик...  Он  вроде  профессора  из "Назад в
будущее", только занимается раскопками. Понял?
     -- Не-а, -- равнодушно признался Пашка. -- А эту штуку он выкопал?
     -- Выкопал, -- подтвердил я. -- Но лучше бы не выкапывал.
     Я  торжественно  пронес Чашу с гвоздиками  в комнату и  поставил  ее на
низкий столик между креслами. Получилось очень красиво.
     -- Ну что, -- сказал я,  -- господа компаньоны?  По  сто грамм за успех
нашего безнадежного дела?
     --  Нет  уж,  --  заявила  Наташа, поднимаясь.  --  Хватит  с меня этих
бесконечных выпивок.  В  конце концов, я уже третий день торчу в Москве, а к
тетке еще не заглянула. Так что вы как хотите, а я поехала.
     -- Я провожу тебя, -- подскочил ДД, но я скомандовал "Сядь!", и он сел.
     -- Никто и никуда  отсюда не уедет, по крайней мере пока мы не выясним,
что  нам дальше делать с  этим сокровищем. Вы неплохо устроились: забрали из
тайника  Чашу,  отдали ее мне и  разбежались, кто  куда,  так, что ли? --  Я
приложил  максимум  усилий  к  тому, чтобы в  голосе  моем  звенело побольше
металла. -- Нет уж, милые мои, персональной  ответственности за ваш, Дмитрий
Дмитриевич, раритет я нести не собираюсь.
     Тонкое лицо Дмитрия Дмитриевича побледнело.
     --  Да,  разумеется,  Ким, мы  все втроем должны решить,  что  делать с
Чашей. Однако, если ты не хочешь участвовать в этом дальше...
     -- Не пори чушь, -- оборвал я. -- Просто ситуация изменилась.
     -- Естественно, -- он  посмотрел  на меня, как на дурака.  -- Ведь Чаша
теперь у нас.
     -- Дело не в этом, -- терпеливо сказал я,  удивившись  тому, что Наташа
не  рассказала  ему  о предложении Косталевского. --  Боюсь, что  Хромец уже
знает о том, что  Грааль у нас. Или, по крайней  мере, догадывается. Сегодня
он предложил мне продать Чашу ему. И назначил цену.
     Я коротко рассказал о  разговоре  в  "Мэйхоа".  Реакция  Лопухина  была
неожиданной.
     -- Но ты же не будешь продавать ему Чашу, правда? -- спросил он, как-то
затравленно оглядевшись по сторонам. -- Или ты решил...
     --  Заманить вас  сюда  и  отдать в  руки Хромца, -- закончил я. -- Да,
Дима, интуиция не подвела тебя и на этот раз.
     Наташа скорчила недовольную гримаску.
     -- Ой,  Димуля, ты такой милый! Ты что  же, всерьез  думаешь,  что  Ким
может отдать Чашу убийце твоего деда?
     "Спасибо, родная", -- подумал я и флегматично уточнил:
     -- Не отдать, а продать. За миллион.
     -- Извини, Ким, -- ДД виновато улыбнулся. -- Правда, прости. Я уже  сам
не соображаю, что говорю...
     -- Почему  же, -- любезно возразил я. -- Вполне  хорошо соображаешь.  Я
действительно предлагаю  продать Чашу, как того и  добивался  Хромец.  Но не
ему.
     -- Это становится  интересным,  -- глаза Наташи моментально похолодели.
-- Кому же, если не секрет? Президенту США?
     -- В Москве  есть несколько крупных  коллекционеров,  -- объяснил я. --
Они в принципе могут купить наш  раритет за  очень большие деньги, поскольку
каждому ясно, что истинная ее  цена исчисляется  совершенно  астрономической
суммой.  Это ведь  не  просто раритет, это  уникум. А отдать за  Чашу  такие
деньги  сможет только человек, уверенный  в том, что в его  силах обеспечить
подобному  приобретению  надлежащую  охрану. Я не хочу сказать, что ее будут
сторожить  автоматчики с овчарками,  но Хромцу,  во всяком  случае, придется
сильно попотеть, чтобы выцарапать ее оттуда...
     -- Ты думаешь, это его остановит? -- в голосе ДД была злость.
     --  А ты думаешь, его остановим мы? Я  не хочу, чтобы мы  взваливали на
себя такую  ответственность,  понятно?  Я не хочу  всю  жизнь  трястись, как
сегодня в зоопарке! Я не...
     -- Ким, -- сказала Наташа, -- но ты же обещал...
     Это меня взбесило.
     --  Во-первых,  я  никому  ничего  не обещал! Мне  с  самого  начала не
нравилась вся  эта затея с террариумом! Я пошел  туда только потому, что без
меня вы потеряли бы и Чашу, и свои жизни, еще не  выйдя из зоопарка! Но если
уж я пошел у вас на поводу один раз, то это не значит, что я буду делать это
вечно.  Чаша  --  наш   смертный   приговор,  неужели  неясно?  Если  кто-то
обязательно должен быть хранителем Чаши, то пусть это будем по крайней  мере
не мы! В конце  концов, Роман Сергеевич  просил меня помочь уберечь Чашу  от
Хромца и ни словом не обмолвился насчет того, чтобы  я хранил  ее у себя под
подушкой! А что такое это мое предложение, как не помощь в сокрытии Чаши?
     Пашка, о существовании которого я успел забыть, тихонько захныкал.
     -- Ким, -- жалобным голосом протянул он, -- а можно мы видик посмотрим?
     -- Все понятно, -- сказал ДД и встал. -- Ты испугался. Это естественно.
Я забираю Чашу и освобождаю тебя от ответственности. Спасибо, Ким.
     Он потянулся к Граалю. Я перехватил  его длинную руку и толчком швырнул
обратно в кресло.
     -- Катись  в задницу со  своим благородством! -- заорал я. --  Хватит с
меня смертей! Я не отдам тебе Чашу, Дима! Я сам решу, что с ней делать.
     Он побледнел еще сильнее. Наташа шагнула ко мне, глаза ее потемнели.
     --  Ты не можешь...  --  произнесла  она  с  угрозой.  Я заставил  себя
усмехнуться.
     --  Могу!  Я не хочу  рисковать твоей  жизнью  из-за  какой-то  древней
хреновины! Мне наплевать,  что за тайны в ней скрыты, но я не позволю делать
из тебя пешку в чужой игре! Я испугался не за себя, пойми это! Я хочу только
отдать  Чашу  кому-нибудь  другому,  и я  готов сделать это  сам, без вашего
ведома, потому что, если Хромец сунется за этим ко мне, я убью его!
     И в этот момент раздался телефонный звонок.
     Наташа вздрогнула.  Пальцы  ДД  сжали  подлокотники  кресла.  Маленький
Пашка,  воспользовавшись  всеобщим  замешательством,  включил, наконец, свой
видик.
     -- Выключи, -- приказал я и на негнущихся ногах прошел в прихожую.
     Больше всего я боялся  услышать в  трубке  знакомое  зловещее шипение и
потому подносил ее к уху осторожно, словно готовую  ужалить змею. Незнакомый
энергичный голос сказал:
     -- Кима, пожалуйста.
     -- Ким у телефона, -- ответил я.
     -- Меня зовут  Олег,  --  сообщил  голос.  --  Я представляю  человека,
интересующегося  антиквариатом. Мне  хотелось бы встретиться  с  вами, чтобы
обговорить  вопрос об  имеющейся  у вас коллекционной  вещи.  Вы ведь хотели
что-то продать, я не ошибаюсь?
     Я  взглянул  на  часы.  Было  пятнадцать  минут  девятого.  Разговор  с
Косталевичем состоялся не  многим  более четырех  часов назад. Оперативность
этих людей -- кто бы они ни были -- выглядела совершенно фантастической.
     Я промедлил с ответом достаточно долго, чтобы он спросил:
     -- Вы меня слышите?
     -- Слышу, -- сказал я. -- Кого конкретно вы представляете?
     -- Этот вопрос я предпочел бы обсудить  позже. Скажем, после заключения
принципиальной договоренности.
     Я  подумал.  Хромец,  разумеется,  мог   действовать  через  нескольких
посредников,  но  мне  почему-то  казалось,  что такая  суетливость  ему  не
свойственна.
     -- Ладно, -- согласился я. -- Где мы встретимся?
     --  Завтра  в пятнадцать  ноль-ноль,  ресторан  "Джалтаранг",  открытая
терраса,  --  по-военному  четко   доложил  Олег.   --  Я   буду   в   сером
костюме-тройке,  белой  рубашке  и  красном  галстуке,  в  руках  --  журнал
"Пентхауз". Устраивает?
     --  Четырнадцать  ноль-ноль,  --  сказал  я.  --  И  не  "Пентхауз",  а
"Плейбой".
     Он коротко хохотнул.
     -- Договорились. До завтра, Ким.
     Я положил трубку и вернулся к веселым гостям.
     Они,  похоже,  о чем-то  крупно поспорили. Наташа сидела  с  закушенной
губой,  закинув одну  красивую ногу  на другую,  и смотрела  не  на ДД,  а в
беззвучно  полыхающий   взрывами   и   выстрелами  экран.   ДД,  красный   и
взъерошенный,  возвышался  в кресле, как  монумент оскорбленной добродетели.
Пашка с раскрытым ртом  наблюдал  за прихотливыми перипетиями сюжета  фильма
"Большой переполох  в Маленьком  Китае" --  в  двадцать  пятый  раз.  Грааль
по-прежнему стоял на столике, гвоздики в нем ожили и стали как будто больше.
     -- Ну вот, -- сказал я, входя. -- Спешу вас обрадовать: на Чашу нашлись
первые покупатели.
     Никто из них даже не повернулся.  Хотя нет, вру, друг мой Паулюс бросил
на  меня  восторженный  взгляд, удостоверился, что я уже не разговариваю  по
телефону, и спросил ангельским голосом:
     -- Ким, а можно, я теперь звук включу?...
     __________________________________________________


























     Перед  тем,  как выйти на повисшую над Чистыми Прудами открытую террасу
"Джалтаранга",  я проверился  -- помедлил минуту  у стеклянной стены, изучая
сидевших  за ажурными  белыми столиками.  Лысого  не  было -- правда,  я  не
сомневался, что сам он сюда не заявится, но и остальные посетители ресторана
особых подозрений не вызывали. Группа индусов, две толстые тетки с огромными
золотыми перстнями на красных пальцах... У самого края террасы расположились
знакомые  ребята  из "Националя",  а в углу,  отгороженный от них  компанией
девиц  в  супер-мини,  одиноко  сидел  человек  в  стального цвета  костюме,
рассеянно   листавший  "Плeйбой".   Я   не  заметил,   чтобы  он   с  кем-то
переглядывался  и  вообще проявлял беспокойство.  Это  мне  понравилось,  и,
проверив на всякий случай висевший в кобуре под мышкой  пистолет, я вышел на
террасу.
     -- Добрый день, -- сказал я, подходя. -- Олег, если не ошибаюсь?
     Он поднял голову и посмотрел на меня. В  лице у  него было что-то рысье
--  густые  брови  над слегка  раскосыми ореховыми  глазами,  резкие  скулы,
жесткая линия губ. Мне  он сразу показался смутно знакомым, и в конце концов
я  понял,  почему:  был  он  похож  на  поэта  Брюсова,  если  только  можно
представить себе Брюсова с глазами профессионального убийцы.
     --  Ким? -- спросил  он, глядя на  меня этими страшноватыми глазами. --
Присаживайтесь. Вы молодец -- страховались, прежде чем войти. Это похвально.
     Я  терпеть  не  могу,  когда  со мной начинают  разговаривать в  этаком
покровительственном тоне,  но, во-первых,  он казался  старше меня -- на вид
ему  было лет тридцать -- тридцать пять, а во-вторых, удивительно  было  то,
что он заметил, как я проверяюсь. Я ведь тоже не мальчик, надо заметить.
     -- Я не страховался, --  соврал я. -- Просто смотрел, где вы сидите. Не
люблю, знаете ли, вертеть головой, как сова, -- глупо выглядишь.
     Он кивнул.  Отложил журнал и накрыл  его ладонью, на которой не хватало
мизинца.
     -- К делу, -- сказал Олег. -- Вы уже, очевидно, поняли, что я  действую
не по собственной инициативе.
     -- Вы посредник?
     -- Нет, -- он слегка  поморщился, от чего загорелая жесткая кожа на его
лице  пошла  твердыми  складками.  -- Я  --  доверенное лицо  того человека,
которого заинтересовало сообщение о том, что вы продаете некую вещь.
     -- Откуда вы знаете о том, что я что-то продаю? -- спросил я.
     Его ответ был выдержан в лучших традициях европейской дипломатии.
     --  Мне не  кажется,  что  эта информация может повлиять  на ход  наших
дальнейших переговоров.
     Подошел  официант и забрал  стоявшую перед Олегом пустую чашечку из-под
кофе.
     -- Повторите заказ, -- распорядился Олег. -- Вы будете кофе?
     -- Я буду есть, -- сказал я. В волнениях и хлопотах первой половины дня
я  не  успел  не  то  что  пообедать,   а  даже  и  позавтракать,  и  теперь
действительно чувствовал жуткий голод.
     -- Баранину, пожалуйста. Кофе. И что-нибудь на сладкое.
     Олег удивленно посмотрел на меня. За  это время я успел обдумать, что я
ему отвечу.
     -- Видите  ли, -- как бы в раздумье произнес я, когда  официант отошел,
--  вы,  очевидно,  не вполне  информированы  о  моих обстоятельствах. Вещь,
владельцем  которой  я  являюсь, обладает исключительной  ценностью.  Строго
говоря, она бесценна.
     Я на секунду остановился, потому что меня вновь посетило воспоминание о
том  невыразимом ощущении могущества, которое я испытал, впервые взяв в руки
Чашу. Олег терпеливо ждал.
     -- Но существуют люди, которые хотят эту вещь получить. Любой ценой. Вы
понимаете, что в подобных условиях значит -- любой ценой?
     Он молча кивнул.
     -- Так вот, я хотел бы четко знать,  кто желает приобрести эту вещь. Но
пока...
     --  Я  смогу  сказать  вам  это только  по  достижении  предварительной
договоренности, -- перебил Олег.
     --  Пока мне нужно знать  только,  откуда  вы или тот,  кого  вы  здесь
представляете,  получили  информацию  об  этой вещи. От вашего ответа  будет
зависеть, станем мы разговаривать дальше или нет.
     -- Ну что  ж, -- сказал  он, --  я думаю, что  могу сообщить  вам  это.
Известный вам Саша Косталевский вчера вечером предлагал в Клубе некую сделку
на совершенно фантастическую сумму одному коллекционеру...
     -- Этот коллекционер -- ваш патрон?
     --  Этот  коллекционер отказался --  сумма,  повторяю,  была  абсолютно
нереальной. Но информация пошла дальше...
     "Быстро же она пришла по назначению", -- мельком подумал я, разглядывая
начинающее темнеть небо над "Джалтарангом".
     -- Ваш патрон готов приобрести у меня эту вещь за названную сумму?
     -- Человек,  которого  я представляю, готов  обсудить  с  вами  условия
подобной сделки.
     -- Прежде  чем  я дам  вам ответ, --  сказал я, -- я  хотел бы узнать о
вашем патроне одну вещь... Его имя не Роман Сергеевич Лопухин?
     -- Нет, -- сказал Олег совершенно равнодушно. -- Это все?
     -- Да, -- кивнул я. Мысли разбегались, и я вдруг запаниковал. Это могла
быть  чрезвычайно  хитрая   ловушка,   подстроенная  Хромцом,   а  мог  быть
чрезвычайно удачный шанс избавиться от Чаши, но я не в состоянии был понять,
как  же именно  обстояло дело.  К  счастью, появившийся  официант  несколько
облегчил  мою  задачу.  Я  набросился  на  дымящуюся  баранину,  лихорадочно
прокручивая в голове варианты выбора.
     --  Ну  так что же, -- спросил  Олег, дождавшись, пока  я расправлюсь с
первым куском мяса. -- Мы будем обсуждать вашу проблему?
     И тут я решился. Я вытер губы куском лепешки и сказал:
     -- Будем.
     --  Тогда  мы  должны  выяснить  следующие  вопросы.  Что  за  вещь  вы
предлагаете на продажу? Какую цену вы за нее хотите?  И когда вы собираетесь
осуществить сделку?
     Я внезапно почувствовал облегчение. В конце концов, я уже больше ничего
не решал.
     --  Это чаша,  -- сообщил  я, примеряясь ко второму куску  баранины. --
Известная в традиции как Грааль. По христианской легенде, в нее была собрана
кровь распятого на кресте Спасителя, но на самом деле она намного древнее.
     -- Подождите, -- сказал Олег. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака
небольшой блокнотик и элегантный "Паркер". -- Как вы говорите -- Грааль?
     -- Да, -- подтвердил я. -- С двумя "а".
     Он аккуратно записывал. Мне стало смешно.
     -- Эта вещь -- уникум. Это значит, что подобных ей не существует в мире
вообще.
     Олег уважительно взглянул на меня. Примерно так я смотрел бы на физика,
если бы тот пытался всучить мне синхрофазотрон.
     -- Ее возраст -- более пяти тысяч лет. Точнее я затрудняюсь определить,
но то, что больше -- несомненно.
     В ореховых глазах впервые мелькнуло сомнение.
     -- А разве тогда делали... такие вещи?  Это  же каменный век, по-моему,
дикость...
     --  Делали, -- успокоил  я  его. -- Вы  записывайте, ваш  патрон должен
разбираться в таких вещах.
     Он хмыкнул и записал. Я добил, наконец, баранину.  Во рту полыхал пожар
-- блюда в "Джалтаранге" острее острого.
     -- Все? -- спросил он.
     -- Пожалуй, да, -- сказал я. -- Вам нужно что-нибудь еще?
     -- Неплохо было бы взглянуть на саму вещь.
     Я снова кивнул и полез за фотографиями в  карман куртки. Он моментально
напрягся,  собрался, лицо застыло, мне  даже показалось, что  на ушах нервно
подрагивают пушистые  рысьи  кисточки.  Я  достал  фотографии и  положил  на
глянцевую обложку "Плейбоя".
     Вчера, после того как мне все же удалось убедить ДД и Наташу в том, что
от Чаши необходимо избавиться, и чем скорее, тем лучше, было принято решение
сделать  несколько  фотоснимков  Чаши --  в  качестве  рекламы  для  будущих
покупателей. Мы  делали их в тягостном молчании, потому что ценой одержанной
мною победы оказалось переменившееся отношение  ко мне остальных  участников
триумвирата. Кроме того, ДД и Наташа поссорились еще и между собой, но из-за
чего -- мне так и не удалось выяснить. Когда мы извели на Чашу целую кассету
для  "Поляроида", присутствующий  при  этом  Пашка,  по своему  обыкновению,
захныкал  и  потребовал, чтобы его  сняли  тоже.  Понаблюдав,  как  медленно
проступают  из  серой пустоты снимка черты  его лица,  он  пришел в безумный
восторг  и  захотел сфотографировать нас. Все согласились, по-моему,  только
потому,  что ударяться  в  амбицию  перед  ребенком  было  попросту глупо. В
результате на  свет явился  групповой  портрет  благородных  рыцарей Святого
Грааля:  Наташа, с отсутствующим видом  глядящая куда-то мимо объектива, ДД,
похожий на  злого Дон Кихота после  очередной встречи с мельницами, и  некто
Ким, изображающий неандертальца, которому только что врезал дубиной по башке
другой неандерталец. Олегу я, разумеется, эти снимки не показал.
     Олег  протянул искалеченную руку и взял одну из карточек.  Посмотрел  и
взял другую. Отложил. На губах его появилась полупрезрительная усмешка.
     Девочки  за  соседним  столиком  заинтересованно   поглядывали  в  нашу
сторону.  Две  из  них  были очень  даже приличными, и в другое  время  я бы
непременно  воспользовался их  интересом, но,  увы, сейчас у меня  были иные
заботы. Я улыбнулся девочкам и, сохраняя ту же улыбку, повернулся к Олегу.
     --  Сколько  вы хотите за  эту вещь? --  спросил он, собирая фотографии
аккуратной стопочкой.
     -- Полтора миллиона, -- сказал я, удивляясь собственной наглости. Сумму
мы, правда, оговорили еще вчера, но  я до последнего сомневался,  смогу ли я
спокойно назвать такую цифру. -- Долларов.
     -- Вы, надеюсь, понимаете, что я не могу  вам ничего ответить сразу, --
Олег отставил чашечку  и положил  на стол обе руки.  Костяшки пальцев у него
были  плоские  и  белые,  как  у  любого  человека,  серьезно  занимающегося
рукопашным  боем.  --  Я  должен  буду  передать  ваши  условия  и  показать
фотографии своему, как  вы выражаетесь,  патрону. Поэтому я хотел бы узнать,
когда именно вы предполагаете провести сделку?
     Я улыбнулся. Кажется, Грааль действительно удастся спихнуть.
     -- В ваших интересах сделать это как можно быстрее. Те, другие...  ваши
конкуренты... могут  пойти  на крайние меры в любое  время.  Кстати,  вам бы
стоило предупредить вашего  патрона  о том, что опасность, которой в  данный
момент подвергаюсь я, будет угрожать и ему, если  он станет владельцем Чаши.
За теми людьми -- серьезная сила.
     -- У нас достаточно возможностей обезопасить себя, -- сказал  Олег. Его
руки сжались в кулаки. -- Запомните это: мы не боимся ничьих угроз.
     -- Я вам не угрожаю,  -- сказал я равнодушно. -- Я просто предупреждаю.
Поэтому,  чем раньше  вы примете  решение, тем  лучше. Мой  телефон  дал вам
Косталевский?
     Он слегка расслабился и убрал руки со стола.
     --  Неужели  вы  полагаете,  Ким,  что  у  нас  нет  иных  возможностей
определить ваши координаты?
     На  секунду  я  усомнился  --  в  интонации  его  фразы  было   что-то,
напомнившее мне  Хромца,  --  но заставил себя  успокоиться.  Просто это был
крутой вышибала на службе  у  крутых дельцов. За внешним лоском  и  хорошими
манерами  прятался обыкновенный гангстер. Знакомый и  достаточно  неприятный
типаж.
     -- Хорошо, -- сказал я и  поднялся, поправляя на плече ремень сумки. --
В таком случае я буду ждать вашего звонка.
     Я  положил  на  тарелку  сотенную бумажку и пошел к выходу. Не успел  я
миновать девиц, загородивших  своими ослепительными ножками все пространство
между столиками, как он меня окликнул.
     -- Ким, еще один вопрос.
     Я  вернулся,  сопровождаемый  неодобрительными  взглядами  девиц.  Олег
задумчиво вертел в руках мою сотню.
     --  Ким,  я, естественно, понимаю, что вы не носите эту вещь с собой...
-- Я кивнул. -- Но мне все же хотелось бы знать, в течение какого времени вы
могли бы доставить ее нам... в случае, если соглашение будет достигнуто?
     -- Быстро, -- сказал я. -- Очень быстро. Эта вещь в Москве.
     Повернулся и  пошел,  придерживая на  плече  тяжелую кожаную сумку. При
каждом шаге Чаша больно била меня по бедру.
     Когда я вернулся домой, пошел дождь -- первый дождь за две жаркие сухие
недели.  Я  разделся,  накинул  халат  и   занял  свою   любимую  позицию  в
кресле-качалке, установленном в лоджии,  наблюдая,  как  из надвигающихся  с
востока туч бьют по городским крышам косые сильные струи ливня.
     Я чувствовал себя очень усталым. Чаша находилась у меня только сутки, а
я уже  вымотался так основательно, будто сторожил ее целый год. Я представил
себе,   что  должен  был  чувствовать  Лопухин-старший  на  протяжении  всех
послевоенных лет, и подумал, что эта ноша не по мне. Конечно, старик неплохо
придумал  --  оставил Грааль  на  хранение  змеям, которых,  по его  словам,
панически боялся Хромец,  -- но ведь все  это  были только более  или  менее
оттягивающие  развязку  ухищрения. Рано  или поздно лысый костолом все равно
узнал  бы, где спрятана Чаша,  и тогда никакие змеи его не остановили  бы...
Тут я подумал, что охранники таинственного коллекционера тем более не смогут
его  остановить, но  эта  мысль меня  почему-то не встревожила.  Я  не хотел
играть  в  эти игры, я  хотел выбраться из  ловушки, в  которую загнала меня
судьба,  хотел переложить свалившуюся на меня ответственность на чужие плечи
-- не  важно,  чьи. Может  быть,  это  было  не очень  красиво,  зато  очень
по-человечески. Как  Иона, отказавшийся пойти в  Ниневию,  подумал я  вдруг.
Вечный  вопрос,  возникающий  у вознесенных  помимо своей  воли  на  гребень
судьбы: "почему я?".  Иона тоже задавал его  своему богу. И что ответил Ионе
бог?...
     Глухо ударил  гром.  Я  закрыл глаза,  вдыхая запах озона. Так я сидел,
полностью расслабившись, освобождая тело от изнуряющего напряжения последних
дней, когда раздался звонок в дверь.
     Меня  подбросило в кресле. С того момента, как я остался один на один с
Чашей, я  все время жил в  ожидании визита лысого хмыря. И все же я оказался
не готов.
     Я вышел  в  прихожую  и закинул сумку с Чашей  на  антресоли. Достал из
кобуры  пистолет  и сунул его в карман халата --  так,  чтобы в  случае чего
можно было стрелять прямо через ткань. Встав сбоку от двери, открыл замок.
     Раздался второй звонок --  стало  быть, звонивший  все еще находился на
лестничной площадке,  если не принимать во внимание, что  гостей могло  быть
двое. Я прыгнул в коридорчик, так, чтобы избежать удара затаившегося у двери
противника.
     Но в коридорчике никого не было -- даже вездесущего Пашки. А за стеклом
двери, отделяющей наш коридор от лестничной площадки, стояла Наташа.
     -- Звонить надо  предварительно, -- буркнул я, впуская ее в квартиру --
на  этот раз мы  обошлись без  приветственных поцелуев в щечку.  --  Ты меня
напугала.
     --  Извини,  --  сказала она, скидывая насквозь вымокшую  куртку.  -- Я
звонила от  тетки,  но  у тебя никто  не  брал  трубку. А  потом пошел такой
дождь...
     -- Ты  мокрая вся, -- перебил я  ее,  дотрагиваясь до прядки  волос над
ухом. -- Переоденься, у меня есть теплый халат.
     -- Ерунда, -- сказала Наташа. -- Вовсе я не мокрая.
     Однако я молча принес  из комнаты пушистый  канареечного цвета  халат и
так же молча втолкнул ее в ванную. С тех пор, как наши отношения изменились,
мне стало гораздо легче с ней общаться.
     Пока Наташа принимала душ, я выбрал на кухне кастрюлю побольше и бухнул
туда бутылку "Гареджи" и кучу всяких  пряностей. По правилам, туда надо было
добавить еще и меду, но я его не люблю и потому дома не держу.
     -- Что ты там звенишь? -- крикнула из ванной Наташа. Шелест воды затих.
-- Я не хочу есть, я поела у тетки...
     -- Глинтвейн варю, -- крикнул я в ответ. -- Ты любишь глинтвейн?
     -- Обожаю, -- донеслось из  ванной. Я невесело усмехнулся. Все было как
когда-то, в старые добрые времена... До начала событий.
     Наташа вышла из ванной совершенно домашней девочкой.
     -- У тебя есть фен? -- спросила она.
     -- Да, -- ответил я. -- В шкафу, на второй полке.
     Мы,  наверное, могли бы жить вместе, подумал я. И я даже мог бы бросить
свою работу, хотя это и нелегко. И  в дождливые вечера я варил бы глинтвейн,
а Наташа сушила бы волосы перед зеркалом...
     Я  выключил газ и  слил напиток  в  большой  хрустальный кувшин, тут же
заискрившийся багряным.
     --  Как  насчет орехового  пирога?  --  закричал  я, пытаясь  перекрыть
монотонное гудение фена. -- Или ты предпочитаешь шоколад?
     -- Я предпочитаю и то, и другое, -- донеслось в ответ. -- Спасибо, Ким,
ты такой гостеприимный...
     В другой раз это бы меня задело. Сейчас  -- нет. Я  сервировал столик и
вкатил  его в  комнату. Включил бра и поставил на  проигрыватель пластинку с
медленными  композициями  "Scorpions".  Сделал  музыку  еле  слышной,  обвел
комнату глазами  и  усмехнулся  --  стандартная обстановка  для  соблазнения
наивных семнадцатилетних девочек. Все выдержано в приглушенных, мягких тонах
-- за исключением темного экрана окна, за которым бушевал дождь и вспыхивали
иногда короткие злые молнии.
     Появилась Наташа с блестящими, рассыпанными по плечам волосами.
     -- Красиво, -- произнесла она с непонятной  интонацией. -- К сожалению,
у меня мало времени...
     -- В дождь я  тебя все равно никуда не отпущу, -- сказал я спокойно. --
Поэтому садись и пей, пока глинтвейн горячий. Закончится -- сварю еще.
     Она  пожала  плечами и забралась  с ногами в  кресло. Я  сел напротив и
разлил напиток по массивным хрустальным бокалам.
     --  Твое  здоровье, -- я поднял бокал  и немного подержал  на  свету. С
каждой  минутой  я  все больше  и  больше  убеждался,  что  могу не  бояться
показаться ей смешным, могу  не бояться сказать какую-нибудь глупость. Время
страхов прошло.
     Наташа машинально кивнула и отпила из бокала.  Я  молчал, глядя на нее.
Мне  слишком  многое  хотелось  сказать  ей, поэтому я  решил, что  не скажу
ничего.
     Она не выдержала первой.
     -- Ты разговаривал с теми людьми?
     -- Да, -- я сделал большой глоток, чувствуя, как глинтвейн  гладит меня
изнутри мягкой горячей ладонью. -- Разговаривал.
     -- Они... согласились?
     -- Я передал им  наши условия. Они их обдумывают.  Такие дела с ходу не
делаются, видишь ли.
     -- Значит, они могут отказаться?
     -- Теоретически -- могут, --  согласился я. --  Но я не думаю,  что они
упустят такой шанс.
     -- Что же это за  люди? -- тихо спросила она,  ставя бокал на  столик и
глубже запахивая пушистые отвороты халата.
     -- Точно я не знаю,  --  на самом деле, вопрос о том, кем были  хозяева
рысьеглазого, не  давал мне покоя весь  день. -- Думаю, дельцы, занимающиеся
торговлей антиквариатом. Возможно, переправкой  его за рубеж. Вряд ли просто
коллекционеры.
     -- А  ты  не  боишься, что им легче тебя... убить,  чем заплатить такие
деньги?
     -- Это  зависит от их  солидности, --  я вспомнил  лицо  Олега,  и меня
слегка  передернуло.   --   Вообще  это  не  исключено,  хотя,  конечно,   я
подстрахуюсь, как смогу. Но такова моя работа.
     -- Послушай, -- сказала Наташа раздраженно, -- сколько  я тебя знаю, ты
тычешь мне в  нос  своей  работой,  будто  ты... ну, не знаю,  космонавт или
разведчик. Извини, но ты же просто наемник. И гордиться этим... стыдно.
     Я усмехнулся и долил себе в стакан глинтвейна.
     -- Конечно, -- сказал я. -- Я наемник. Я человек без принципов. Я служу
тем, кто мне платит. Если мне платят  достаточно -- я рискую здоровьем, если
платят  больше --  жизнью. В данном случае я рискую  жизнью за сто пятьдесят
тысяч.
     -- В том-то  и  беда, -- проговорила Наташа  с  горечью.  -- Если бы ты
делал то, что  делаешь, ради своего  друга... или в память о его деде... или
ради блага человечества, в конце концов... а не за деньги...
     -- Не смеши меня, -- сказал  я сухо.  -- Ради  блага человечества  я  и
комара на стенке не прихлопну. А что касается моих принципов...
     Я не хотел ей этого говорить. Видит Бог, не хотел.
     --  За  день до твоего  приезда  Хромец  был  у  меня. Он предложил мне
узнать, где  Роман  Сергеевич прячет  Чашу, и сообщить ему. Он заплатил  мне
задаток -- золотом.
     Я поднялся  с  кресла, выдвинул  ящик стола и  достал  оттуда статуэтку
ламы. Положил ее Наташе на колени.
     -- Боже мой, -- растерянно выдохнула она,  --  какая она тяжелая... Это
же, наверное, стоит кучу денег...
     -- Ты очень точно выразилась. Именно кучу. Причем намного большую кучу,
чем ты в состоянии себе вообразить, так как этой штучке по крайней мере пять
веков. Это к вопросу о принципах.
     Зазвонил  телефон.  Я  вышел  из   комнаты,  обрадовавшись  возможности
прервать этот разговор, -- терпеть не могу проповедей о благородстве.
     --  Ким? -- зарокотал в  трубке незнакомый вальяжный голос. -- Ким, это
Валентинов,  Константин Юрьевич Валентинов,  вы сегодня  беседовали  с  моим
человеком, Олегом... Ким, вы меня слышите?
     -- Да, -- сказал я, -- слышу.
     --  Олег мне все передал,  -- урчал голос, -- и показал снимочки... да,
любопытные,  надо признать... м-м, неужели действительно третье  тысячелетие
до Эр.Ха.?
     -- Раньше, -- ответил я. -- Много раньше.
     -- Трудно поверить, -- добродушно  отозвался голос, -- трудно поверить,
Ким...  Но  любопытно, все  равно  чрезвычайно  любопытно... Ну  что  ж,  я,
пожалуй,  буду с вами  разговаривать... м-м...  Когда вы будете в  состоянии
показать вашу вещицу?
     Я посмотрел на часы. Было двадцать минут восьмого.
     -- Хоть  сегодня, -- сказал  я.  -- Вопрос в  другом:  когда вы сможете
заплатить деньги?
     -- Гх-м, какой вы, голубчик, скорый... Такие деньги... но  надо же  еще
посмотреть, стоит ли вещь того... вы же должны отдавать себе отчет, Ким...
     -- Вот что,  -- прервал  я  его  мурлыканье,  --  я  уже говорил вашему
человеку -- у меня очень мало времени.  Если мы не договоримся, я, вероятно,
уеду  из  Москвы и  ни вам, ни  другим заинтересованным в артефакте людям не
удастся меня найти. Поэтому я настаиваю на самых сжатых сроках.
     --  Ну что ж, -- голос  в трубке  заметно отвердел, -- в таком случае я
предлагаю вам продемонстрировать вашу  вещь завтра, в  присутствии эксперта.
Если  это  действительно   та   вещь...   хоть   это  и   звучит  совершенно
неправдоподобно... мы поговорим о деньгах. Вас это устраивает?
     -- Да, -- сказал я. -- Только вот что: без глупостей.  Вы, я и эксперт.
О  моей  поездке  будут  знать  многие  серьезные  люди,   так  что  никаких
костоломов, никаких фокусов. Это непременное условие.
     --  Обижаете, голубчик, -- зафыркал голос,  --  какие костоломы, мы  --
солидная искусствоведческая организация... это вас Олег так напугал, что ли?
     -- Меня не  интересует специфика  вашей работы. Но переговоры мы  будем
вести втроем: вы, я и эксперт. Понятно?
     -- Постарайтесь обойтись без хамства, Ким... Итак,  завтра. Я пришлю за
вами Олега.
     -- Я и сам прекрасно доберусь, -- заверил я его. -- Где мы встретимся?
     -- Я пришлю за вами Олега, -- с нажимом произнес голос. -- Можете ехать
на своей  машине за машиной Олега. Я ведь тоже  должен принять  определенные
меры предосторожности, не так ли?
     -- Ладно, -- сказал я. -- Пусть  ваш Олег подъедет к "Джалтарангу", где
мы сегодня встречались... Как и сегодня, в четырнадцать ноль-ноль.
     -- Слишком  рано. Я не успею договориться с экспертом.  В шесть вечера,
согласны?
     Я подумал.
     -- Да. И еще раз повторяю: без глупостей.
     -- Я не страдаю склерозом! -- рявкнул голос, и в трубке запищали гудки.
     -- Это они? -- спросила Наташа, когда я вошел в комнату.
     -- Они, --  ответил я. -- Некто Константин Юрьевич Валентинов, человек,
готовый выложить полтора миллиона баксов за раритет Лопухина...
     -- Принеси  мне сигареты, пожалуйста,  -- попросила Наташа.  --  Они  в
сумочке, я бросила ее на зеркало...
     Я принес ей пачку "Моre", поднес зажигалку и наполнил опустевший бокал.
     -- За то, чтобы сделка прошла успешно! --  провозгласил  я. -- Если все
будет так, как  должно быть,  завтра мы освободимся от  этого груза, а Димка
станет миллионером. Смешно: Димка -- миллионер!
     Наташа отставила  бокал  и,  прищурившись, посмотрела  на  меня  сквозь
сигаретный дым.
     --  Я часто  думаю, --  сказала  она,  --  почему  ты  так изменился за
последние  дни. Ты стал злым,  раздражительным,  неуверенным в  себе...  Мне
кажется, я поняла.
     -- Интересно.
     -- Это из-за него. Ты комплексуешь.  Ты не можешь  простить ему, что он
образованнее  тебя,  мягче, воспитаннее...  умнее, наконец...  и  не  можешь
сдержать  своих  чувств. А  он,  между  прочим,  понимает  это,  видит...  и
страдает.
     -- Жалко, -- сказал я. -- Жалко его. До слез.
     -- И ты постоянно давишь на  него... Вчера ты заставил его отдать  тебе
эту  Чашу.  Да  ты  представляешь  себе, что  она  значит для него, особенно
теперь, когда он потерял деда?
     --  Ты пришла  специально,  чтобы получить  Чашу  назад?  --  спросил я
холодно. -- Сама пришла или это он тебя послал?
     Наташа вспыхнула и опустила ноги на пол.
     -- Сиди! --  приказал я. -- Насчет  Чаши я уже все объяснил. Мы приняли
решение  не для того, чтобы  менять его по чьей-то прихоти. Что же  касается
Димки... ты можешь говорить  все, что угодно. Тебе все равно не удастся меня
разозлить.
     Она медленно улыбнулась.
     -- Но это же видно невооруженным глазом... Ты же завидуешь ему...
     -- Ты опять ошибаешься, -- спокойно сказал я.  -- У меня нет причин ему
завидовать.
     -- Но я...
     -- Не  перебивай!  Я в  этой жизни  защищен  лучше, неужели  ты еще  не
поняла? Другое дело,  что,  если  бы не вся эта история  с Чашей,  я  вообще
предпочел бы с ним не общаться.
     --  Вот   видишь!   --  торжествующе  сказала  она.  --   Все-таки   ты
комплексуешь...
     -- Нет, -- возразил я. -- Просто мне не нравятся люди, которые уводят у
меня моих девушек.
     Это   был   тонко  рассчитанный  удар,  и  я  надеялся,  что  тщательно
замаскированная  отравленная игла  попадет в цель.  Несколько секунд  висело
растерянное молчание, затем Наташа сказала вызывающе:
     --  Видишь ли, я слишком  ценю собственную свободу, чтобы  считать себя
чьей-то девушкой...
     -- В таком случае и беспокоиться тебе не о чем, -- улыбнулся я. -- Ведь
наши взаимоотношения с ДД тебя никак не должны волновать.
     Она молчала, потрясенная моим  коварством. Я поднял бокал и отсалютовал
ей:
     -- За свободу!
     И опять, спасая положение, зазвонил телефон.
     На сей раз это был Сашка Косталевский.
     -- Алло, -- закричал  он в  трубку, --  алло, Ким, это  ты? Целый  день
пытаюсь до тебя дозвониться, а ты все  где-то лазаешь... Тут вот что, насчет
нашего дела... Я говорил с кучей  народа, ну, с коллекционерами,  это дохлый
номер, абсолютно, они все смеются, когда слышат о миллионе... А этот Лопухин
звонил  снова,  он  очень  торопится,  Ким,  ну  ты  что,  совсем  придурок,
отказываться от  таких бабок?!  Ну,  я не  понимаю, никто же больше тебе  не
предложит, ясный перец, я спрашивал у крутых людей... А этот Лопухин, видно,
совсем крэйзи, ну, шиз, наверное, конченый, если дает лимон за твою штуку...
Так  давай быстренько ему это впарим,  пока  он  не выздоровел,  а?  Решать,
конечно, тебе, но я бы советовал соглашаться не раздумывая.  Он позвонит мне
завтра утром, что ему сказать?
     -- Не хочу тебя огорчать, Саша, -- раздельно произнес я, -- но боюсь, я
уже договорился относительно этой вещи. Причем больше, чем за лимон.
     -- Не  верти вола,  старик, --  жалобно  сказал Косталевский.  -- Кому?
Больше, чем за лимон? Но я же спрашивал... Кто?
     --  Этого  я тебе,  к  сожалению,  сообщить  не  могу.  Сам  знаешь  --
коммерческая  тайна.  И не переживай так  --  ну, обломилось, ну, с  кем  не
бывает... А Лопухину этому передай...
     -- Что? -- убитым голосом спросил Сашка.
     --  Чтобы шел в задницу, --  с удовольствием сказал я. Честно говоря, я
хотел  передать  лысому  более экспрессивное  пожелание, но из комнаты,  где
находилась  Наташа, все было отлично слышно. -- Можешь также  объяснить ему,
что  никакой вещи, которую он хотел бы купить, у меня нет и никогда не было.
Так что пусть не расстраивается.
     -- Так как же,  -- теперь в Сашкином  голосе слышалось злое недоумение.
-- Значит,  у тебя ничего нет? А что  ж ты мне мозги вправляешь  про то, что
договорился? Или все-таки есть?
     -- С первым  апреля, -- сказал  я. -- Извини, что вовремя не поздравил,
замотался, знаешь... Будь здоров, старик.
     Когда  я  вернулся в  комнату,  Наташа  стояла у  незашторенного окна и
смотрела на дождь.  Я  подошел и стал рядом. С  письменного стола глядела на
нас давешняя "поляроидная"  карточка -- три унылых лица на веселом глянцевом
фоне. Так мы стояли довольно долго.
     -- Это опять был тот человек? -- спросила она, наконец.
     -- Хромец  волнуется,  -- ответил  я.  --  Он  не намерен больше ждать.
Странно, не понимаю его -- он же бессмертный, что ему -- веком больше, веком
меньше... И Косталевича жалко -- потерял свои законные сто тысяч.
     --  Завтра  -- похороны,  -- сказала  Наташа.  Я промолчал.  По  стеклу
стекали широкие, искажавшие наши отражения, струи дождя.
     -- Страшно, -- Наташа поежилась и плотнее запахнулась в халат. -- С тех
пор, как появилась эта Чаша... нет, раньше, когда умер дедушка Димы... стало
так страшно... холодно...
     -- Потерпи до завтра, -- сказал я. -- Завтра все кончится.
     -- А если они тебя убьют? -- спросила она, не поворачивая головы.
     --  Во-первых,  едва ли у них это получится. А во-вторых,  даже если  и
так... по  крайней мере,  Чаша  не достанется  Хромцу. Уж эти  ребята ее так
просто не отдадут. Переправят куда-нибудь в Японию --  и ищи ее по новой....
А ты успокоишься, узнав, что я отдал жизнь во благо человечества.
     -- Дурак, -- сказала Наташа, но таким тоном, что я не обиделся.
     Я  внимательно  посмотрел  на  нее,  потом   обнял  за  плечи.  Она  не
шевельнулась.
     -- Я думал, тебе уже все равно, -- сказал я. -- Извини.
     Минуту или две мы молчали.
     -- Понимаешь, Ким, все очень сложно...
     -- Ага, -- отозвался я. -- Понимаю.
     -- Я не знаю. До сих пор не знаю наверняка...
     Я промолчал.
     -- Я не люблю, когда меня заставляют против моей воли!
     -- Кто ж любит, -- сказал я.
     -- Ким... ты очень на меня обиделся?
     Я осторожно провел пальцами по ее волосам.
     -- Что ты, Натуля... Чем ты могла меня обидеть? Это я, возможно...
     -- Только  не надо притворяться, -- тихо попросила она. -- Ты вел себя,
как ребенок. Это меня разозлило.
     Я подумал.
     -- Я, наверное, люблю тебя, -- сказал  я. -- Никому этого не говорил, с
тех  пор, как  мне  исполнилось шестнадцать...  Вот  поэтому-то  все  так  и
выходит...
     За окном громыхнуло. Наташа полуобернулась и притронулась сухими губами
к моей щеке.
     -- Ты сказал страшную вещь, Ким. Я так надеялась, что ты все-таки этого
не скажешь...
     -- Почему? -- тупо спросил я.
     --   Теперь  ты  просто  не  оставил  мне  выбора...  Прости,   --  она
высвободилась и пошла к двери.
     -- Постой, -- сказал я. -- Там дождь... Я не пущу тебя!
     Она все шла к двери,  и  я представил себе,  как она выходит на  улицу,
ловит такси и уезжает -- к ДД, к тетке -- неважно, уезжает и оставляет  меня
одного   в   моей   пустой  квартире,  еще  более  несчастного,  еще   более
раздавленного и жалкого, чем час  назад. Это был конец, и я отчетливо понял,
что произойдет, когда за Наташей захлопнется дверь. И в эту секунду раздался
оглушительный стук.
     Кто-то изо всех сил барабанил по кожаной обивке и по деревянному косяку
двери,  отчаянно стремясь  ворваться в квартиру.  Я прыгнул вперед,  схватил
Наташу за плечо, отбросил ее назад в комнату и, вытащив пистолет, прижался к
стене сбоку от двери.
     -- Кто там? --  Ответа не последовало, но удары  обрушились  на косяк с
новой силой.  Я почувствовал, как  стекает по спине холодная липкая  струйка
пота, и открыл замок.
     На пороге стоял  Пашка,  с упоением  молотивший  по деревяшке найденным
где-то ржавым болтом величиной с хороший подберезовик.
     -- А, Ким, -- сказал он, не прекращая своего увлекательного занятия, --
привет. Я в гости пришел.
     Я отобрал у него  болт и молча, но очень сильно зашвырнул его  в темный
угол нашего коридорчика.  Он испугался  -- в  таком состоянии  он, по-моему,
никогда еще меня не видел.
     -- Иди домой, -- глухо сказал я. -- Иди домой, я сказал!
     В  это  время,  как  нельзя  более кстати,  распахнулась дверь Пашкиной
квартиры  и в  коридорчик  выглянула  Пашкина  бабушка.  Я  молча  развернул
малолетнего  диверсанта   на  сто  восемьдесят  градусов   и  подтолкнул   в
направлении  к  родному  дому.  Затем  закрыл дверь,  чувствуя,  как  бешено
колотится сердце.
     Наташа  подошла  ко  мне  сзади  и  обняла  за  пояс. Я  высвободился и
повернулся к ней  --  страх медленно уходил из ее глаз, и теперь в них  была
только боль.
     -- Ким, ты понимаешь, что если тебя завтра убьют...
     Господи, подумал я, Господи Боже милосердный, неужели такое возможно?
     --  Нет,  --  сказал я и взял ее руки  в  свои. --  Нет,  меня не убьют
завтра... Это я тебе обещаю.
     А потом, когда мы лежали рядом обнявшись и я смотрел, как она дышит  во
сне, бесшумно  и  ровно, и любовался ее  подрагивающими  длинными ресницами,
тьму  за  окном  располосовал чудовищный  ослепительно-белый  разряд,  и  на
мгновение  все в  комнате, залитой бело-голубым электрическим светом,  стало
мертвым и  страшным. И Наташа застонала, не просыпаясь, и  я  замер над ней,
парализованный ужасом, потому что услышал за раскатившимися ударами грома --
тяжелые, размеренные, неотвратимые шаги судьбы.
     _______________________________________________________





     -- Мать твою так и еще раз так ! -- сказал таксист, сворачивая вслед за
черным БМВ Олега  на подозрительно  расплывшуюся  от дождя дорогу, уводившую
вглубь елового леса. -- Мы ж здесь завязнем на раз...
     -- Спокойно, - сказал я. -- Раз он проедет, значит, и мы проедем.
     -- Ага, - хмыкнул таксист. -- У него подвеска знаешь, какая ?
     В  этот  момент  мы выскочили  на неожиданно приличную бетонку, которая
здесь, посреди  леса, смотрелась странно.  Шофера  это  удивило, меня  -- не
очень.
     Олег впереди посигналил габаритами и сбросил скорость.
     -- Подъезжаем, -- пояснил я шоферу. -- Будьте осторожней.
     -- Ага, -- снова буркнул он.
     Я расстегнул куртку -- теперь пистолет можно было  выхватить  из кобуры
практически мгновенно. Крепче сжал лежавшую у меня на коленях сумку с Чашей.
     -- Помните,  о  чем я вас  предупреждал. При нападении или любой другой
опасности -- сразу сигнальте.
     -- Угу, -- ответил таксист.
     Он мне нравился. Стокилограммовый квадратный дядька с головой безрогого
микенского быка и золотыми зубами. Мне  рекомендовал его  один мой приятель,
долгое время  специализировавшийся на охране ценных грузов, а затем  ушедший
на  повышение  в  личные  телохранители какого-то  крупного  фирмача. По его
словам, таксист бывал в переделках, и, по моему, так оно и было. Я прикинул,
сколько понадобится человек, чтобы  с  ним справиться, и  решил, что за тылы
можно не волноваться.
     -- Если увидите,  что я бегу, заводите мотор сейчас же. Откройте дверцу
и разворачивайтесь -- я впрыгну на ходу.
     -- Не бэ, -- сказал он снисходительно, -- сделаем.
     Бетонка  уткнулась  в  металлический,  крашенный  зеленым  забор.  Олег
посигналил,  и цельнометаллические ворота  медленно  сдвинулись  в  сторону,
открывая двухэтажный, солидных размеров дом из красного кирпича.
     -- Остановитесь перед воротами, -- распорядился я. -- И можете сразу же
разворачиваться.
     "БМВ"  подъехал   вплотную   к  дому   и   остановился   перед   черным
прямоугольником  полуподземного гаража. Олег вылез и  раскрыл  зонт. Помахал
нам рукой.
     --  Во  двор  не  заезжайте, -- предупредил я.  --  Ни в  коем  случае.
Счастливо.
     Зонта у меня с собой не было, а если  б  и  был, я не стал  бы занимать
свободную  руку. Бросать зонт, чтобы  выхватить  пистолет,  -- такая роскошь
вполне могла стоить жизни.
     --  Подстраховываетесь? -- спросил Олег, кивая на  мокнущее за воротами
такси. -- Что ж, разумно...
     Он пошел вперед мягкой  пружинящей походкой хищника. Был  он  на голову
выше  меня  и  килограммов  на  десять  потяжелее.  Четкая военная  выправка
наводила на  мысль  о  том,  что совсем недавно Олег тянул  службу  в  рядах
спецназа или десанта.
     Мы взошли по ступенькам к тяжелой дубовой двери с глазком, и Олег нажал
неприметную кнопку звонка. Дверь отворилась сразу же.
     На  пороге  стоял   молодой   человек  примерно  моих  лет,  одетый   в
"адидасовский"  спортивный костюм.  То,  что  он  не хозяин,  а  гард,  было
написано у него на  лице, о  том же свидетельствовали его гипертрофированные
грудные  мышцы и  резиновая дубинка,  которую он  рассеянно  вертел в руках.
Расклад становился угрожающим, и я замер на ступеньках, как вкопанный.
     -- Ну, проходите, Ким, -- сказал Олег, оборачиваясь. -- Вас ждут.
     -- Это  я вижу, -- ответил  я. -- Можете передать вашему патрону, что я
не войду в дом, пока он не начнет выполнять условия нашего договора.
     -- Вы о чем? -- недоуменно спросил Олег. -- Ах, это вы про Сергея... Не
беспокойтесь,  он  просто   сторожит  первый  этаж,  при  вашей   беседе  он
присутствовать не будет. Как и я, впрочем, -- добавил он, улыбаясь.
     Но мне было не до улыбок.
     --  Пусть отойдет  в  глубину  комнаты, -- скомандовал я. --  Вы, Олег,
идите за ним.
     Олег пожал плечами.
     -- Отойди, Сережа, -- распорядился он и прошел в дом. Я шагнул следом.
     Мы  оказались  в просторной  гостиной, выдержанной в золотистых  тонах.
Посреди комнаты стоял покрытый парчовой скатертью овальный стол, вокруг него
располагались шесть  мягких кресел  с высокими спинками. Гард,  неприязненно
глядя  на меня, стоял  за самым дальним из них. Дубинку он положил  на стол.
Что-то все больно просто, -- подумал я.
     -- Куда дальше?
     Олег, стоявший со скрещенными  на груди руками у противоположной стены,
усмехнулся и мотнул головой в сторону ближайшей ко мне двери.
     -- Идите до конца, поднимитесь на  второй этаж и войдите в третью дверь
направо. Мы с  Сергеем останемся здесь.  Да, кстати,  оружие, я полагаю, при
вас имеется? -- он протянул руку.
     -- Обойдетесь, -- зло сказал я и толкнул дверь плечом.
     За дверью оказался короткий коридор, обитый панелями под красное дерево
(а может, и самим красным деревом, судить не берусь). Я прошел по  нему, как
и было  сказано, до конца и уперся в узкую  каменную лестницу, на которой не
смогли  бы разминуться  два человека.  Рядом с лестницей, к  моему  немалому
удивлению,  обнаружился лифт,  наличие которого в двухэтажном доме выглядело
явным излишеством. Я проигнорировал  его, взошел  по лестнице  и очутился  в
просторной курительной комнате, из которой действительно было три выхода.
     Дом начинал меня  подавлять.  Я легко мог себе представить, что у  него
есть еще парочка подземных этажей (что, кстати, оправдывало бы существование
лифта),   в    одном   из    которых    расположилась   уютная   тюрьма   со
звукоизолированными пыточными камерами. Хуже всего было то, что, кроме Олега
и  Сергея,  в доме вполне  могла  затаиться  целая  армия костоломов. Строго
говоря, не исключалось, что они поджидают меня за третьей дверью направо.
     Я глубоко вздохнул и постучал в дверь.
     --  Входите, входите, Ким,  -- зарокотал за дверью знакомый баритон. --
Не заперто.
     Я  медленно  отворил дверь.  Никаких костоломов  за ней, слава Богу, не
обнаружилось.  Был  там  большой  кабинет,  с  камином,   шкурами  и  прочей
аристократической дребеденью, огромный,  в пол-стены аквариум с единственной
плавающей  в нем страшноватой рыбой-телескопом, гигантский  стол, на котором
вполне мог заниматься строевой  подготовкой  целый взвод пехоты, а за столом
-- чудовищных размеров мужчина.
     Он  был  невероятно,  неописуемо  толст. Раздутые  окорока  рук  розово
высвечивали из отворотов богатырского  парчового халата. Живот, напоминавший
аппарат братьев Монгольфье, подпирал  титаническую столешницу.  Ног его я не
видел, но, надо думать, они тоже были покрупнее, чем, например, мои.
     Однако  интереснее  всего  была голова. Неправильной,  почти конической
формы, увенчанная редкими пучками сальных волос, она, как утес, вырастала из
плавно  перетекавших в  короткую  жирную  шею  студенистых  брылей  щек.  На
огромном  бесформенном  носу  кривовато  сидели  старомодные очки  в тяжелой
роговой  оправе, и это  была единственная деталь,  роднившая его с привычным
обликом   Homo  Sapiens'а.  Не  будь  очков,  хозяин   кабинета  казался  бы
инопланетянином.
     В  те  полминуты,  которые  я  столбом  стоял  на  пороге,  переваривая
увиденное,  меня можно было  брать голыми руками.  Я  даже  не сразу заметил
сидевшего по правую руку от жирного исполина человечка, облик которого, хотя
и был менее фантастическим, тоже навевал мысли о кунсткамере. Человечек  был
тощ, мал ростом, и чрезвычайно напоминал Дуремара из фильма про Буратино, но
Дуремара до крайности  истощенного и замученного  суровой жизнью. Вообще эта
парочка  смотрелась  как классическая  иллюстрация  к  рассказу  "Толстый  и
тонкий",  и  будь  я  не  так  озабочен  судьбой  Грааля,  я  бы,  наверное,
рассмеялся. А так я лишь удивленно поднял  брови и шагнул в кабинет,  плотно
затворив за собою дверь.
     -- Здравствуйте, Ким, -- пророкотала гора плоти.
     -- Добрый вечер, --  вежливо  ответил я, подходя  к столу. Исполин снял
очки и, превратившись в  совершеннейшего  марсианина, принялся  протирать их
тряпочкой.  Дуремар  подозрительно  следил   за  всеми  моими  перемещениями
маленькими, злыми, как у хорька, глазками.
     Я пододвинул оказавшийся поблизости массивный деревянный стул с высокой
спинкой,  и  уселся, закинув ногу за ногу. Сумку с Граалем я положил на край
столешницы.
     --  Значит,  вы  утверждаете,  что  являетесь  обладателем  Грааля?  --
добродушно  поинтересовался толстяк. -- Того самого  Грааля,  который искали
сначала рыцари  Круглого Стола, затем якобы нашли катары, а  совсем  недавно
вроде бы спрятали в Альпах  нацисты?  Знаете эту  версию, мой мальчик?  Ведь
тысячи  людей  во  всем мире,  знатоки  пропавших  сокровищ,  профессионалы,
считают,  что  Грааль   был  спрятан  эсэсовской  айнзатцкомандой  где-то  в
окрестностях  горы  Хохфайлер незадолго  до  падения Третьего  Рейха! Как вы
докажете, что ваш раритет и есть подлинный Грааль?
     Он широко улыбнулся. Зрелище было, замечу в скобках, отталкивающее.
     --  Я  не стану  ничего доказывать, -- сказал я. -- Я привез эту вещь и
могу вам ее продемонстрировать. А вы, я надеюсь, разберетесь сами.
     Дуремар  скорчил презрительную гримаску. Он, вероятно, и был тем  самым
экспертом, в чью задачу входило определение подлинности раритета Лопухина.
     Я расстегнул молнию сумки и вытащил  Чашу.  Осторожно поставил ее перед
толстяком.
     Чаша приятно грела пальцы.  Ни  разу  больше мне  не  удалось  испытать
такого  же  ощущения безграничной мощи, которым  она одарила меня  в  момент
моего  первого прикосновения  к ней, и  все равно  держать  в  руках ее было
наслаждением. Я не  хотел с ней расставаться, но  еще меньше  я хотел  вновь
встретиться с лысым убийцей.
     Человек-гора не  стал брать  ее  в  руки.  Он наклонил свою  коническую
голову  и  внимательно ощупал взглядом все  выступы, бугорки  и изгибы Чаши.
Осмотр длился минуты три, и за это время Дуремар даже не пошевелился в своем
кресле.
     -- Забавно, -- изрек  наконец толстяк.  Он  откинулся на  спинку своего
дубового сиденья и довольно потер огромные подушкообразные ладони. --  Очень
забавно, Ким. Вы это, случаем, не сами сделали?
     -- Сам, -- сказал я. -- Ночами, на токарном станке.
     Он расхохотался. Шмыгнул громадным носом.
     --  Как, бишь,  вы определяете ее  возраст? Пять тысяч лет? Это что же,
шумеры, что ли?
     -- Не знаю, -- я покачал головой. -- Может быть, шумеры. А может быть и
нет. Она очень древняя.
     -- Ну-с, -- хмыкнул  Валентинов, -- вы уж, юноша, не  обижайтесь, ежели
мы  с  Михаилом  Львовичем вас  несколько разочаруем...  Вот,  кстати, прошу
любить  и  жаловать, Михаил  Львович,  крупнейший  специалист  в  стране  по
антикам... и по Востоку тоже не из последних, так, Михаил Львович?
     Михаил Львович  Дуремар важно наклонил  головку, над  которой,  похоже,
успели потрудиться эквадорские индейцы-хиваро, известные также как "охотники
за черепами". Я лучезарно улыбнулся ему.
     --  Так  что уж  если он скажет, что это у вас  подделка, --  продолжил
толстяк, -- значит, так оно и есть, юноша... Стало быть, вас обманули. Жаль,
конечно, будет, но что уж тут поделаешь...
     -- Вы посмотрите сначала, -- посоветовал я. -- Тогда и поговорим.
     -- Ну что ж, -- не стал спорить человек-гора. -- Посмотрим.
     Он выпростал из парчовых складок халата толстенную, как бревно,  лапу и
схватил Грааль за ножку. Протянул Чашу Дуремару, но на полпути остановился и
с изумлением на нее уставился.
     -- О! -- сказал он. -- Ого!
     Я усмехнулся. Он бережно обхватил Грааль второй лапой и нежно погладил.
На блиноподобном лице его было крупными буквами написано слово "кайф".
     Через минуту все кончилось.
     --  Это что,  --  строго  спросил  толстяк,  вращая Чашу  в  руках.  --
Какой-нибудь фокус?
     Я пожал плечами.
     -- Это ее свойство. Необъяснимое, я думаю.
     --  Посмотрите, Михаил  Львович,  -- сказал он,  отдавая, наконец, Чашу
Дуремару. Тот осторожно принял  ее и  поднес почти к  самому кончику острого
носа. Прошло несколько секунд, и выражение его лица странно изменилось.
     --  Эк-хм, -- кашлянул он,  и это  был первый звук,  который я от  него
услышал. -- Кх-гм, гм...
     --  Скажите,  э-э,  Ким, -- вопросил Валентинов,  -- а  эта...  штучка,
случайно, не радиоактивна?
     Как  ни  странно,  такая  простая  мысль почему-то  не приходила мне  в
голову. Я,  однако, не  стал  показывать  свою  неосведомленность  и  твердо
сказал:
     -- Нет.
     Это  его удовлетворило.  Он  сложил  на  колышащемся студне живота свои
бесформенные руки и обратил благосклонный взгляд в сторону Дуремара. Дуремар
же  с  головой  ушел в изучение  Чаши: пальчики  его суетливо  бегали по  ее
поверхности, он  что-то  пыхтел  себе  под  нос  и  вообще  выглядел страшно
заинтригованным.
     -- Ну  что? -- участливо обратился к нему человек-гора. -- Что скажете,
Михаил Львович?
     Михаил   Львович  сказал  "хм-гм",  потом  поднял   на  меня  маленькие
слезящиеся глазки и поджал губы.
     -- Эта  вещь, --  произнес  он голосом,  сухим,  как  осенний  лист, --
требует длительной экспертизы.
     Толстяк шумно вздохнул.
     -- Видите, -- развел  он руками, -- длительной экспертизы, мой мальчик!
Так что, я полагаю, мы сейчас составим расписку, вы оставите вашу вещь здесь
на предмет изучения, а мы вам сообщим, как только будет получен результат...
     Я поднялся и вырвал Грааль из лапок Дуремара.
     -- В таком случае я вынужден удалиться, -- сказал я. -- Всего хорошего,
господа.
     -- Эй! -- протестующе воскликнул Валентинов.
     Я обернулся.
     --  Подождите,  юноша...  Не  будьте  таким  импульсивным... Не  хотите
расписку  -- что  ж,  ваше  право... Михаил Львович,  сколько  времени может
занять экспертиза?
     Дуремар перегнулся к нему через  стол и зашептал  что-то в расплющенное
мясистое ухо.
     --  Ну  вот,  --  снова  вздохнул  человек-гора,   --  Михаил   Львович
утверждает,  что  мог  бы  составить   предварительное   суждение   часа  за
полтора-два.  Вы, конечно, можете подождать в доме, мой мальчик... На первом
этаже есть неплохой бар, в подвале -- сауна с бассейном...
     -- Вся ваша экспертиза должна проходить на моих глазах, -- сказал я. --
Иначе сделка не состоится.
     Они переглянулись, и Дуремар едва заметно пожал плечами. Гигант кивнул.
     -- Как вам будет угодно. Хотите кофе? Может быть, виски?
     "С клофелином", -- мрачно подумал я. Вслух сказал:
     -- Нет, благодарю вас. Экспертиза будет проходить здесь?
     -- В библиотеке, -- проскрипел Дуремар.
     Мы  перешли в  библиотеку. Хозяин,  несмотря  на свои  габариты  и вес,
составлявший, по моим  прикидкам, около двух  центнеров, двигался достаточно
легко,  что делало его  похожим  на резинового  слона,  надутого  гелием.  В
библиотеке он, пыхтя, влез  в солидных размеров вращающееся  кресло и указал
мне  на  стоявшую у  стены  козетку. Я  поблагодарил,  но  уселся  на  стул,
передвинув его так, чтобы он загораживал единственную в помещении дверь.
     Пока  Дуремар готовился  к  работе, устанавливая  лампу и  обкладываясь
какими-то фолиантами, я, недоумевая, рассматривал библиотеку. Весь этот дом,
как и сам его хозяин, были для меня одной большой загадкой. Кем был огромный
урод,    готовый    заплатить    полтора    миллиона   за   древнюю    чашу?
Безумцем-коллекционером?  Но откуда  у коллекционера такие  деньги? Барыгой,
сплавляющим   антиквариат   "за   бугор"?   Но   откуда   у   барыги   такой
аристократический  замок  и  такая  профессорская  библиотека?  Или  же  мой
многомясый клиент был неким симбиозом этих двух типов, фантастическим, как и
его внешность? Что касается Дуремара, то тут все обстояло намного проще -- я
узнал  его.  Когда  я  был  студентом  и  добросовестно  посещал  не  только
полагающиеся  по   программе  лекции   и   семинары,   но   и  разнообразные
факультативы, мне пару раз случалось забредать в тихую темную аудиторию, где
будущие  искусствоведы  просматривали  цветные   слайды,  изучая   памятники
культуры давно ушедших  эпох.  Слайды демонстрировал,  комментируя их  сухим
скрипучим голосом, доцент кафедры искусствоведения Лев  Михайлович Шмигайло.
То, что Валентинов,  который, кстати говоря, наверняка  был не Валентиновым,
упорно называл его Михаилом Львовичем, меня не слишком смущало.
     Шмигайло-Дуремар  увлекся  и  работал  вовсю.  Иногда  он  выборматывал
какие-то нечленораздельные слова, очевидно, свидетельствующие о  его крайнем
возбуждении.  Лже-Валентинов  благодушно  поглядывал на него  поверх  яркого
иллюстрированного  журнальчика -- по-моему,  порнографического. Я пристально
наблюдал  за обоими,  гадая, насколько  велики  мои шансы выбраться из этого
уютного местечка живым и невредимым.
     Минут через сорок, в течение которых мы с толстяком не перемолвились ни
одной фразой, а доцент  Шмигайло произнес членораздельно единственное  слово
"меандр",  в  дверь  постучали. Стук  раздался  прямо  над моим  ухом,  и  я
несколько напрягся.
     -- Что такое? -- загрохотал толстяк. -- Кто там? Мы заняты!
     --  Это Олег, -- донесся из-за  двери голос рысьеглазого. -- Вам звонят
из Берна, Константин Юрьевич...
     -- Подождут! -- рявкнул Валентинов. -- Я занят!
     -- Это срочно, -- настаивал Олег. -- У Шульца крупные неприятности...
     -- Ладно, -- буркнул человек-гора и поднялся. -- Дайте пройти, юноша...
     Я встал,  осторожно отодвинул  стул  и  отошел вглубь комнаты.  Дуремар
остался у меня за спиной, но этого можно было не бояться.
     Огромный  человек   проплыл   мимо   меня,  обдав   запахом   какого-то
приторно-сладкого одеколона. Дверь растворилась, и он вышел.  Я скосил глаза
на  доцента.  Тот продолжал работать,  не  обращая внимания  на происходящие
вокруг перестановки.
     Я  подумал, что, возможно, удаление толстяка было частью хитрого плана.
Теперь, когда в комнате не осталось никого, кроме нас с доцентом, сюда можно
было врываться и при желании даже устраивать пальбу. С другой  стороны,  это
было бы  необъяснимым мальчишеством со стороны Валентинова -- сегодня утром,
когда он вновь позвонил мне, чтобы подтвердить нашу договоренность, я назвал
ему   три   фамилии,  которые  должны  были  заставить  его   призадуматься.
Покровительство этих людей было определенной гарантией того, что я вернусь в
Москву по крайней мере живым, и хотя на самом  деле я успел связаться лишь с
одним из тех, кого назвал Валентинову, блеф был серьезный. Блефуя так, можно
выиграть. Можно, однако, и проиграть, мрачно подумал я.
     Я  прошелся  по комнате,  похрустел суставами, затем бросил  взгляд  на
валявшийся на  столе журнальчик. Он назывался "Gay Club", и на  обложке  его
был изображен обнаженный мальчик, играющий с мячом.
     Толстяк отсутствовал минут десять. Когда он вошел, я вновь припер дверь
стулом и принялся разглядывать альбом Обри Бердслея,  не переставая время от
времени поглядывать за  своими  подопечными. Прошло еще полчаса.  Валентинов
отложил "Gay Club" и взялся  за пухлый каталог "Сотбис". Я изучил Бердслея и
переключился на  томик стихов Ли Бо. Дуремар  вытащил откуда-то чемоданчик с
колбами и реактивами.
     Время тянулось медленно, как в старой китайской пытке.
     Еще через час Дуремар сложил в чемоданчик  все свои причиндалы, убрал в
аккуратный черный футляр небольшой микроскоп  и с  тяжелым вздохом  поставил
Чашу перед толстяком.
     -- Ну-с, Михаил Львович? -- Валентинов небрежно бросил каталог рядом  с
Граалем. -- Каково же будет ваше просвещенное мнение?
     -- Похоже, вещь  подлинная,  --  нехотя  проскрипел  Шмигайло.  --  Все
остальные соображения я хотел бы высказать вам лично.
     -- В таком случае я подожду в кабинете, -- улыбнулся я.
     Валентинов благосклонно кивнул. Уже  открывая дверь,  я сделал вид, что
только что вспомнил об очень важной вещи, вернулся и забрал Чашу со стола.
     -- Она побудет со мной, -- любезно объяснил я.
     В  кабинете  никого не было.  Я  постоял около  потрескивающего камина,
пощелкал   пальцами  по   толстому  стеклу   аквариума,   пугая   пучеглазую
рыбу-телескоп, подошел к  окну и  внимательно  изучил открывающийся из  него
вид. Окно выходило на двор и лес  за ним,  и видно  было, как подрагивают за
пеленой дождя габаритные огни моего такси за оградой дома.
     За моей  спиной  распахнулась дверь. Я моментально обернулся. На пороге
стоял улыбающийся толстяк.
     --  Ну  что  ж,   мой  мальчик,  поздравляю!  Ваша  вещь  действительно
подлинник.
     --  Спасибо за поздравление,  --  вежливо ответил я. --  Но то, что она
подлинник, я знал еще до того, как пришел к вам.
     -- Ну, ну, это ведь уже не так важно, -- бодро заявил он, потирая руки.
-- А любопытно  было бы узнать,  юноша,  каково  все-таки происхождение этой
вещицы? Грааль это или  не Грааль, сейчас,  понятно, никто с уверенностью не
скажет, но вещь,  безусловно, древняя, это и Михаил  Львович подтверждает...
Так откуда она у вас?
     --  Полагаю,  это не  так  уж  важно, -- заметил я  в тон.  --  Скажем,
досталась в наследство... До этого она много веков хранилась в забытом Богом
ламаистском храме где-то в Центральной Азии.
     Он вдруг необычайно оживился.
     -- Ах-х, в Азии... Значит, правда то, что катары, спасаясь от карателей
Де Монфора, унесли ее  на восток... Люди  Гиммлера  искали ее в замках Южной
Франции, а  она лежала в  каком-то  грязном  капище на  Востоке...  Хваленое
"Анненербе"! --  хмыкнул  он  и  вдруг  осекся.  --  Однако  же все  это  не
существенно, юноша. Поговорим о цене.
     -- Поговорим, -- согласился я.
     Он прошествовал к своему креслу. Дверь в бибилотеку осталась закрытой.
     -- Цена,  которую вы  заломили, юноша, совершенно нереальна,  -- сказал
он.
     -- Для кого как, -- дипломатично возразил я.
     -- Для  любого нормального человека, --  отрезал толстяк.  -- Да,  вещь
подлинная, да, возможно, это шумеры, но цена  ей -- не полтора миллиона,  а,
максимум, тысяч двести.
     Я улыбнулся и провел пальцем по краю Чаши.
     -- Вам, очевидно,  небезынтересно будет узнать, что не далее, как вчера
человек, предлагавший  мне  за  нее  миллион, позвонил  и предложил  удвоить
цену... Пожалуй, я приму его предложение.
     Лицо огромного человека побагровело.
     -- Это примитивный шантаж, юноша! Никто не в состоянии дать за эту вещь
больше,  чем она стоит в действительности! И  если я, профессионал  в  своем
деле,  говорю  вам, что она стоит двести --  ну,  максимум  двести пятьдесят
тысяч, то значит, так оно и есть!
     --  Жаль, -- сказал я. --  Жаль,  что мы  не нашли общего языка. Вы,  я
заметил, просматривали каталог  "Сотбис"... Так  вот, будучи профессионалом,
вы не можете не знать, что на аукционе Сотбис легендарный Грааль стоил бы не
один миллион --  фунтов  стерлингов, разумеется. А  сколько могла бы дать за
него  небезызвестная  галерея  Гугенхейма,  например,  я вообще  затрудняюсь
предположить...
     Он фыркнул.
     --  Почему  же, в таком  случае, вы сами  не попытаетесь предложить ваш
раритет этим  организациям, юноша?  Или вы полагаете,  что мне  это  сделать
легче? И даже  если допустить на мгновение, что это так, неужели вы  всерьез
предполагаете, что какой-либо  солидный аукцион  выставит  на торги вещь, не
имеющую сопроводительных документов? А что я могу написать в таком документе
-- сначала  использовалась  в кишлаке  Большие  Ишаки в  качестве тазика для
кизяка,  а  потом была выкрадена оттуда мелким шантажистом по  имени Ким? А,
юноша?
     Я снял со стола сумку и запихал в нее Чашу.
     --  Действительно, жаль. Вы должны понимать,  что шанс, подобный этому,
выпадает раз в жизни.
     Я  медленно поднялся, взял сумку и боком, держа в поле зрения толстяка,
двинулся к  двери.  У  меня  не  было  сомнений  относительно его  решимости
оставить Чашу  себе -- вот только способы, которыми он мог это сделать, были
различны.
     -- Стойте, -- хрипло сказал он, когда я почти добрался до двери.
     Я остановился и посмотрел на него. Отвисшая нижняя губа его дрожала.
     --  В  ваших  рассуждениях  есть  рациональное зерно, юноша...  Знатоки
мирового антиквариата могут высоко оценить эту вещь... Но -- могут! Гарантий
тут  быть  не может.  Вы же сами  говорили --  это уникум. Такие раритеты не
проходят по каталогам...
     -- Бросьте,  -- перебил я. -- Грааль -- это же вам  не  авангардистская
картина, которая может понравиться, а может не понравиться. Грааль -- это, в
сущности, бесценная реликвия. Десять миллионов баксов -- это наверняка.
     -- И все равно,  -- он  сунул  руку  в  карман  халата,  и я  внутренне
напрягся. --  Все равно, полтора миллиона -- это слишком много. -- Он извлек
из кармана огромный, как  простыня, платок  и утер взмокшее лицо.  -- Я несу
большие  убытки.  Переправка через границу.  Прикрытие... В конце концов, вы
знаете, сколько стоит консультация Михаила Львовича?
     --  Догадываюсь,  --  небрежно  бросил  я.   --   Шмигайло  --  хороший
специалист.
     Это  его добило.  Он замер с  платком в руке, а я перебросил  сумку  на
другое плечо и взялся за ручку двери.
     --  Но  это,  согласитесь,  ваши  проблемы.  Всего доброго,  Константин
Юрьевич.
     -- Ну, хорошо! -- крикнул он мне вслед. -- Вернитесь, юноша!
     Я с сожалением отпустил дверную ручку и вернулся к столу.
     --  Так   что,  Константин  Юрьевич,  --  спросил  я  и  подмигнул.  --
Договорились?
     -- Вы, юноша, разбойник, -- вздохнул он. -- Гангстер. Полтора миллиона!
Это же сумасшедшие деньги!
     -- Но десять миллионов еще более сумасшедшие деньги, -- заметил я.
     -- Вы полагаете, я держу такие суммы дома? -- осведомился он.
     -- Честно говоря, меня это не интересует, -- сказал я холодно.  -- Могу
лишь повторить  то,  что  уже говорил вам вчера,  --  я очень  ограничен  во
времени.  Не  исключено,  что  те  люди  могут  пойти  на  крайние меры  уже
сегодня...
     Он поднялся из-за стола и навис надо мной, грозный, как туча.
     -- Подождите здесь! -- рявкнул он.
     Дверь  с  шумом   захлопнулась  за  ним.  Доцент  Шмигайло  высунул  из
библиотеки  свою  засушенную головку,  покрутил  крысьим  носом  и спрятался
обратно. Я автоматически проверил пистолет. Наступал решающий момент игры.
     На то, чтобы собрать полтора миллиона зеленых, ему потребовалось десять
минут  -- в  два раза  меньше времени,  чем  мне, чтобы пересчитать  деньги.
Семьдесят  упаковок по сто стодолларовых  купюр  в каждой  и  сто шестьдесят
пачек с пятидесятидолларовыми банкнотами -- такую кучу денег я видел  первый
раз в жизни.
     Я  проверил,  плотно  ли  запечатаны пачки,  надорвал  одну  из  них  и
посмотрел, не "кукла" ли это. Все было в порядке.
     -- Не волнуйтесь, юноша,  -- недовольно прогудел Валентинов.  -- Мы  не
жулики!
     -- Похвально, -- ответил я ему любимым словом Олега. Свалил все пачки в
сумку,  бросил  сверху тряпку,  в  которую была завернута Чаша, и  застегнул
молнию. -- Поздравляю с приобретением Грааля.
     Прежде  чем отдать  ему Чашу, я  на мгновение  задержал ее в руках. Мне
показалось,  что  я слышу  какой-то  слабый импульс,  дальний  отголосок той
вселенской мощи, что затопила меня два дня назад в прихожей моей квартиры.
     -- Прощай, -- сказал я Чаше и вручил ее толстяку.
     Он  тут же потянулся к ней своими  жирными лапами и схватил так крепко,
будто  она  могла  раствориться в воздухе.  Рот  его расплылся  в чудовищной
ухмылке, глаза за толстыми линзами подернулись маслянистой пленкой.
     Я   вдруг  почувствовал,   как  у  меня   бешено  заколотилось  сердце,
закружилась голова. Каким-то образом это было связано с  Чашей,  и несколько
мгновений я боролся с сумасшедшим желанием вырвать у него Грааль и бежать из
этого дома, куда глаза глядят. Потом дурнота прошла, и я очнулся.
     -- Еще  раз предупреждаю, -- сказал  я. --  За  Чашей охотятся.  Будьте
внимательны, принимайте все меры предосторожности...
     -- До свидания, мой мальчик,  -- прогудел толстяк, поворачиваясь ко мне
необъятной спиной.
     Я шел к двери с чувством, что совершаю непоправимую ошибку. На пороге я
еще  раз обернулся,  чтобы последний раз  взглянуть на Грааль, но Валентинов
по-прежнему стоял ко мне спиной, и я ничего не увидел. Я вздохнул и вышел из
кабинета.
     В курительной, закинув ногу за ногу, сидел Олег,  и на  коленях  у него
лежал длинноствольный пистолет с черной шишкой глушителя.
     Я  остановился. Весь вечер я  ожидал этого  и в  конце концов  оказался
совершенно не готов, как  часто  бывает, когда речь заходит о  действительно
серьезных вещах.
     --  Поговорили?  --  спросил  он,  улыбаясь  жесткой,  скрывающей  зубы
улыбкой.
     Я  сделал  слабое   движение   правой   рукой  --  невинное   движение,
позволяющее, однако, проследить за реакцией партнера.
     -- Не надо лишних  жестов, --  сказал Олег.  Он не шелохнулся, но я был
уверен: стоит мне сделать что-нибудь по-настоящему угрожающее -- сунуть руку
под куртку, например -- и пистолет моментально нацелится мне между глаз. Или
в живот, что, кстати, тоже не слишком приятно.
     -- Значит, мы не договорились, -- сказал я, опуская руку. -- Жаль.
     Скрипнула позади дверь -- не та, из которой я вышел, а другая,  ведущая
направо. Я чуть повернул голову и увидел Сергея -- он стоял метрах в трех от
меня, сжимая в здоровенном кулаке неразлучную резиновую дубинку.
     Что-то в  этой картинке логически не состыковывалось. Олег с  пушкой...
гард  с  дубинкой...  и  я  с сумкой,  набитой деньгами.  А  в  кабинете  --
Валентинов с Граалем, Валентинов,  который заранее  был предупрежден о  том,
что  о моем визите сюда знают весьма и весьма могущественные люди... Неужели
он разгадал мой блеф? Нет, подумал я с бессильной злобой, или меня надо было
кончать  раньше,  или  нечего  пытаться отобрать  назад  честно заработанные
деньги!
     -- Забери у него оружие, -- приказал Олег.
     Гард подошел ко мне сзади и быстро обыскал. Вытащил из кобуры  пистолет
и снова отошел на три метра.
     -- Хорошая пукалка,  -- заметил он почти уважительно. -- "Вальтер"! Где
отсосал?
     -- В "Детском мире" купил, -- хмуро ответил я.
     -- Стрельба  нам  здесь ни к чему, правда,  Ким?  -- улыбнулся Олег. --
Хозяин не любит шума, да и мебель ценная... Вам, кстати, не тяжело? Плечо не
болит?
     Сергей сделал шаг ко мне и протянул руку. Я нехотя снял с плеча  сумку,
испытывая сильное желание заехать этой сумкой по его квадратной физиономии.
     --  Ну, что?  --  продолжал  ухмыляться  Олег. -- Так  лучше?  Тогда --
вперед.
     Я   не  люблю  разговаривать  в  подобных   ситуациях   --  предпочитаю
действовать. Но здесь действовать было невозможно -- во всяком случае, я еще
не видел, каким путем мне  удастся вырваться из-под опеки двух милых молодых
людей. Поэтому я сказал:
     -- Вашему патрону придется ответить за эту самодеятельность.
     Прозвучало это достаточно жалко. Олег прищурился.
     -- Вперед, я сказал, -- повторил он.
     Я пожал  плечами и пошел к лестнице. Олег двигался в  нескольких  шагах
позади, держа пистолет  у бедра, как и подобает специалисту.  Гард, обе руки
которого  были теперь заняты сумкой и  дубинкой, замыкал нашу  торжественную
процессию.
     Лестница  была слишком узкой, чтобы развернуться. Да и  вообще они вели
меня по всем правилам, надо отдать им должное. "Что ж, по крайней мере, Чаша
в надежных руках" -- подумал я.
     В гостиной, к моему изумлению,  сидела девушка.  Я плохо рассмотрел  ее
лицо, так как был в этот  момент занят несколько иными проблемами, но у меня
создалось  впечатление, что, увидев нас, она жутко удивилась. Она попыталась
встать,  но Олег махнул  рукой (я увидел, как  дернулась его тень,  ползущая
впереди меня), и она снова опустилась в кресло.
     -- Добрый вечер, -- поздоровался я. Она автоматически кивнула.
     -- Я, к сожалению, не могу уделить  вам должного внимания, -- продолжал
я. -- Видите ли, обстоятельства, в которых я оказался...
     -- Вперед, -- прошипел у меня за спиной Олег. -- Быстро!
     Я улыбнулся девушке  и пошел дальше. "Сейчас они меня убьют, -- подумал
я тоскливо. -- Выведут во двор и шлепнут где-нибудь у сортира..."
     -- Открой дверь, -- приказал Олег.  --  И  не вздумай бежать -- стреляю
сразу.
     Я  вышел под  дождь. До земли было метра два --  двенадцать ступенек, я
запомнил это, когда поднимался в дом.
     -- Спускайся, -- донеслось сзади. -- Медленно.
     Ступеньки были  скользкими. Я взялся одной рукой за перила,  соображая,
успею ли я перенести в прыжке  свое тело в темноту до того, как Олег спустит
курок. Сомнительно -- я все-таки имел дело с профессионалом.
     Я  шагнул с последней  ступеньки и  оказался на мокрой  земле.  Наверху
приоткрылось окно -- возможно, Валентинов отворил его, чтобы посмотреть, как
меня будут выводить в расход.
     Что-то тяжелое ударило меня в  спину. Я  машинально упал  лицом вперед,
успев в последнюю секунду  поставить в упор руки. Чавкнула брызнувшая мне  в
лицо жидкая грязь, и я увидел рядом с собою свою сумку.
     --  Расслабься, -- весело крикнул  сверху  Олег. -- Мы просто  немножко
пошутили.
     Я скрипнул  зубами и встал. Поднял сумку, расстегнул -- она по-прежнему
была битком набита деньгами.
     -- Не забудь пушку, Ким!
     "Вальтер", тускло сверкнув в падавшей из двери полоске света, шмякнулся
к моим ногам. Я поднял  его,  выщелкнул обойму -- патронов, естественно,  не
было.
     --  В следующий раз  будете вести  себя  вежливее, -- пророкотал сверху
густой голос Валентинова. -- Надеюсь, вы хорошо усвоите этот маленький урок,
юноша...
     Я сплюнул и пошел к воротам. Ботинки разъезжались по жидкой грязи, ноги
дрожали.  Около ворот я остановился,  чтобы  немного  успокоиться. Джинсы  и
куртка были  в мокрой земле.  Я  отломил у какого-то  куста ветку  с густыми
листьями и вытер наиболее грязные пятна.
     -- Ведь чуть не шлепнули, сволочи! -- сказал я вслух.
     Я вспомнил улыбку Олега, и меня замутило. Ситуации, когда тебя бьют,  а
ты  не можешь дать сдачи, в моей работе не так  уж редко встречаются, но это
не означает, что я к ним привык. Каждое новое унижение -- это унижение.
     -- Дерьмо, -- сказал я и пошел к машине.
     Таксист  был начеку. Он так и не подумал разворачиваться, и, как только
я вышел за ворота, ослепил меня фарами. Я прикрыл глаза рукой.
     -- Все путем? -- спросил он, когда я упал на  сиденье. -- Что-то  ты уж
больно грязный.
     -- А у них там не убирают, -- объяснил я. -- Поехали, все нормально.
     Тяжелые  еловые  лапы хлопали по  крыше  машины,  желтоватый  свет  фар
выхватывал  из  темноты  какие-то  прогалины,  поваленные  деревья,  заросли
папоротников, все  остальное  тонуло в густом мраке  и казалось враждебным и
грозным.  Медленный  ленивый  дождь  стучал  по  стеклам,  лениво  двигались
"дворники", бурчал что-то  под нос  шофер, в  машине было тепло и  уютно.  Я
сидел, прижимая к себе сумку,  в которой  лежало полтора миллиона,  и думал,
что все,  наконец,  завершено. Чаша  более  не принадлежит  ДД, и надо  мной
отныне  не  будет висеть  страшный  груз ответственности, взваленный на  мои
плечи стариком  Лопухиным.  Круг  разорван, и нить моей  судьбы вырвалась из
сотканного не для  нее узора.  Можно отдохнуть, подумал я,  наконец-то можно
отдохнуть... Расслабься,  сказал Олег, и  он  был прав.  Я разделался с этой
историей, продал Чашу, спас  ДД от  фамильного проклятия и  честно заработал
сто пятьдесят  тысяч. Десять процентов от  сделки, обычный тариф посредника.
Конечно, я рисковал жизнью, конечно, меня чуть  не  убили и надо  мною вволю
поиздевались, но ДД об этом никогда не узнает. Сто пятьдесят тысяч, в  конце
концов, неплохие деньги за три часа ожидания смерти и десять минут унижения.
Но главное -- главное, я освободился от Чаши.
     На   Арбате  я  расплатился   с  таксистом,  скинув  ему   сотню  сверх
договоренности, и  попросил подождать меня минут десять -- засиживаться у ДД
я не собирался.  Лифт не  работал.  Я  прыжками влетел  на пятый  этаж  и до
предела вдавил кнопку звонка.
     Дверь открыла  мать ДД. Она была облачена в вечерний халат,  и  взгляд,
которым она меня наградила, лишь с очень большой натяжкой можно было назвать
благожелательным.
     -- Простите, Дима дома?
     Она  посмотрела  на часы. Посмотрел на часы и  я. Была половина второго
ночи.
     -- Нет,  -- сказала она.  -- Он звонил пару  часов назад, справлялся  о
вас. Ничего больше сказать вам не могу.
     --  Извините, --  пробормотал  я,  инстинктивно подаваясь назад.  Дверь
передо мною захлопнулась. Минуту я смотрел на  нее с бессмысленной усмешкой,
потом повернулся и пошел вниз по лестнице.
     Такси  с  ревом  пронеслось  по  пустынной ночной  Москве  и  оглушающе
заскрежетало тормозами  в моем тихом дворике.  Я вылез  из  машины и пожелал
таксисту доброй ночи.
     Дом уже спал. Под самой крышей, на  двенадцатом этаже, розоватым светом
мерцало  окно: возможно, там  сидели на кухне за маленьким  столиком молодые
муж и жена и говорили о том, что надо бы, наверное, завести ребенка. А может
быть, сидел одинокий  старик, а  перед ним стояла кружка с  остывшим чаем  и
дымилась  в пепельнице папироса... Я  постоял, глядя на это окно, дожидаясь,
пока затихнет в густой темноте ночи мотор такси, и вошел в подъезд.
     ДД  сидел  на ступеньках лестницы  перед лифтом.  Он  выглядел так, как
может выглядеть человек, из которого вытащили все внутренности и кости -- не
человек,  а пустая  оболочка.  Лицо без лица,  ноппэрапон. На  мгновение мне
стало  так страшно, что захотелось прыгнуть  обратно в  лифт и нажать кнопку
первого этажа.
     Я сделал шаг вперед  и остановился перед ним. Дверцы лифта с обреченным
стуком захлопнулись у меня за  спиной. Он поднял пустые остановившиеся глаза
и посмотрел на меня.
     -- Хромец забрал Наташу, -- сказал он.
     А ведь я знал, мелькнула у меня дикая мысль. Знал, что так будет, еще с
того момента,  когда  отдал Чашу и почувствовал  эту  подкатывающую  к горлу
дурноту... И потом, в машине, когда думал о том, как все хорошо закончилось.
Потому что это не могло хорошо закончиться. Не могло.
     -- Мы были на похоронах, -- он говорил быстро,  как будто боялся, что я
его  прерву и он  не  успеет все рассказать, --  я стоял у  самой могилы,  а
Наташа с краю, ее оттеснили...  Подъехала машина, я слышал  шум двигателя...
Ведь никто, кроме тебя, его же не видел, Ким... Потом мне сказали, что к ней
подошел высокий мужчина в форме,  показал документы и  повел к машине. Когда
деда  опустили  в  могилу...  там  еще  веревка  зацепилась, долго  не могли
снять... я  стал ее искать, но они уже уехали. А потом... потом  он позвонил
мне домой.
     Голос  его стал совсем тонким, но лицо  по-прежнему было застывшим, как
гипсовый слепок.
     --  Он  потребовал,  чтобы  мы отдали ему  Чашу. Тогда он вернет Наташу
целой и невредимой. А если нет... если нет...
     Внезапно  я  почувствовал,  какой  тяжелой стала  сумка. Кожаный ремень
давил на плечо, грозя проломить ключицу. Я  дернул плечом и сбросил сумку на
пол.
     -- Ты же сможешь взять Чашу назад? -- спросил он, и в его лице  впервые
что-то дрогнуло. -- Ты ведь сможешь это сделать, да, Ким? Почему ты молчишь,
Ким? Почему ты молчишь?
     Я взял  его левой рукой за рубашку и рывком поставил на ноги.  Лицо  ДД
висело где-то надо мной и было по-прежнему отрешенным и застывшим. Я  ударил
его коротким прямым ударом в солнечное сплетение, и увидел, как в его глазах
появилась боль. Он судорожно всхлипнул  и выбросил вперед правую руку, попав
мне по губам.
     Я почувствовал на языке привкус крови и улыбнулся -- первый раз за этот
долгий вечер.
     Сложенными  в  замок  руками я  нанес ему  сильный  удар по подбородку.
Голова ДД мотнулась  назад,  как у  китайского болванчика,  очки  улетели  в
пролет лестницы и рассыпались там шуршащим звоном.  Я не  дал ему обрушиться
на ступеньки, схватил за руку, рванул на себя и встречным  ударом разбил ему
нос. Он тонко взвизгнул и закрылся руками.
     Несколько  секунд  я   смотрел   на  его  большие   ладони   с   нелепо
растопыренными тонкими  пальцами  пианиста, на вытекающие из-под них струйки
крови,  потом  отпустил его и  сел на ступеньки. Он возился  где-то  за моей
спиной,  всхлипывая  и скуля, но  мне  уже  было все  равно. Пришла  ночь, и
посмотрела мне в глаза, и  поглотила меня. Я сидел на грязной, заплеванной и
забрызганной кровью лестнице и смотрел в лицо Ночи.
     _______________________________________________________















     ХРАМ МЕРТВЫХ БОГОВ

     Кедровый  шест,  казавшийся  медным  в  лучах  растекавшегося  по  краю
горизонта  огромного  солнца,  бесшумно  пронзал  бурую,  шевелящуюся  шкуру
болота. Маленькая  круглая лодка, сшитая из дубленых бычьих шкур,  натянутых
на легкий  каркас,  скользила  по маслянистой  жиже,  покрывавшей бескрайнюю
безжизненную  равнину. Кое-где из  трясины  поднимались заросшие непролазным
кустарником островки,  земля на  которых  колыхалась  и  проседала, дрожа на
непрочной подушке из переплетенных  корней. Местами встречались черные стены
камышовых джунглей  -- за этими стенами,  на  пространствах, где можно  было
спрятать не  один  великий  город,  подобный Вавилону,  жили  только  птицы,
гнездившиеся там  многотысячными  колониями.  Любой человек, углубившийся  в
камышовую страну хотя бы на пятьдесят локтей, не мог вернуться оттуда иначе,
чем  божьим промыслом. Там  не было никаких ориентиров; там  не было  вообще
ничего, кроме черно-зеленых шелестящих стеблей и  одинаковых  узких проток с
жирно  поблескивающей   водой,   проток,   пересекавшихся   и  расходившихся
чудовищной  паутиной,  запутавшись  в  которой,  человек  быстро  умирал  от
истощения  или страха и становился  добычей безымянных болотных падальщиков.
Это были  Топи Лагаша  --  грандиозный  отстойник Месопотамии,  южным  своим
языком лизавший белый прибрежный  песок  Персидского залива.  В самом центре
Топей  двигалась круглая  лодка  из шкур -- единственный  транспорт  здешних
мест, -- управляемая человеком в одежде воина.
     Человек  этот  был  высок  и  худ.  Кожаная куртка  с  нашитыми  на нее
бронзовыми  пластинками  плотно  облегала  широкие  костлявые  плечи.  Руки,
сжимавшие  шест,  были  перетянуты  узлами  мышц.  На  поясе висел  короткий
железный   меч,  испещренный  странными  полузвериными  символами.   Кожаные
короткие штаны  с бахромой вытерлись от  бессчетных ночевок  на голой земле.
Такая  одежда могла  принадлежать  только воину  --  наемнику из  гарнизонов
Птолемаиды или Антиохии, да мало ли еще откуда  --  после  невероятных побед
Александра Великого,  сковавшего мир стальною  цепью  своих крепостей, воины
были повсюду, и  повсюду они  были примерно  одинаковы. Но  лицо человека  в
лодке принадлежало не наемнику.
     У наемников  не бывает  такого крутого  лба,  переходящего в сферически
гладкую  поверхность абсолютно голого  черепа. Не бывает  такого  застывшего
высокомерного выражения лица, таящего  в себе силу превосходства не меча,  а
разума.  Не  бывает  таких глаз.  Это было лицо  человека,  для  которого не
существует тайн, лицо человека, неподвластного соблазнам низменных страстей,
человека, обособившегося от суеты и прелестей мира. Лицо жреца.
     И он был спокоен, абсолютно спокоен и непроницаем  для страха. Он знал,
что  достаточно  ошибиться один раз,  и он  никогда уже не выберется из этих
мертвых топей. Но он знал также, что не ошибется.
     Он  ориентировался по солнцу,  а ночью --  по  звездам.  Он внимательно
смотрел, куда  летят  закрывающие небо птичьи стаи,  поднимающиеся из глубин
камышовой  страны.  Он  не  упускал из виду  ни  медленное  течение  воды  в
протоках,  ни разницу  в оттенках листьев кустарника на редких островках. Но
более всего  он полагался на слабый, однако  вполне различимый  зов, который
шел к нему из глубины топей, из самого сердца болот.
     С каждым днем пути зов становился все сильнее. Можно уже было явственно
услышать  низкий  глухой  голос,  повторявший  одну-единственную  растянутую
гласную -- нечто  вроде  очень  тягучего "а-а-а" --  и  не умолкавший  ни на
секунду.  Голос  этот  звучал  только у  него в голове, и выносить  его было
тяжело. Порой  ему  начинало казаться, что вся бурая равнина  вокруг  издает
протяжный и бесконечный стон,  и тогда он закрывал глаза. Но  все же это был
единственный надежный ориентир, и ему приходилось терпеть.
     К тому  времени,  когда солнце окончательно  скрылось  за  плоской, как
стол, линией горизонта, круглая  лодка  уже не первый  час  скользила  вдоль
черной  камышовой  стены.  Зов  стал почти невыносимым,  и  ясно  было,  что
источник его находится  где-то  в глубине  камышовых  джунглей.  Прошло  еще
полчаса, и стена распахнулась, разрубленная пополам широким клинком протоки,
на смолистых водах которой жирно мерцали крупные южные звезды.
     Человек  в одежде воина  отложил свой  шест. Лодка  послушно замерла  у
самого  разверстого  зева  камышовой  страны.  Было  очень тихо;  размеренно
плескались  тяжелые  черные  волны  и покрикивала  жалобно  вдалеке  большая
болотная птица.
     Человек протянул руку и  поднял со  дна  лодки небольшой кожаный мешок.
Оттуда он вытащил пару  лепешек, завернутых в виноградные листья, и съел их.
Затем  откупорил  затейливой  формы глиняный  кувшинчик  и  сделал несколько
глотков. Потом принял какое-то снадобье.
     Лодка едва заметно покачивалась на дышащем теле болота. Человек сидел и
ждал, несмотря на то, что голос в его голове пел, не переставая. Потом из-за
плеча его заструилось мерцающее серебряное сияние, и он оглянулся.
     Там, в небе,  которое в южных широтах выглядит черной  ямой, провалом в
другие миры,  тяжелая, как медный  шар, висела чудовищная бело-красная луна.
Ее свет зажег тусклую воду  протоки, и, казалось, вся Топь  Лагаша, влекомая
лунным  пожаром,  выпятится  огромным  маслянистым горбом, словно допотопный
зверь, разбуженный неосторожным прикосновением. И тогда вновь взлетел  шест,
казавшийся  на  этот  раз  выкованным из  серебра,  и  лодка заскользила  по
пылающей холодным огнем протоке вглубь камышовой страны.
     В  самом сердце Топей Лагаша, окруженный бескрайними полями  тростника,
возвышался  конический  холм,  самый  большой  остров  в этой  части  болот.
Когда-то  он был намного выше, и  его можно было  увидеть  издалека.  Но  за
долгие-долгие годы,  в течение которых болото  надвигалось на процветавшие в
древности  земли  Лагаша,  холм ушел  глубоко  в черную трясину, и теперь на
поверхности  была только  его верхушка.  Он имел  сотню локтей в диаметре  и
двадцать локтей в  высоту. Почти весь кустарник на нем был вырублен,  но  на
южной оконечности острова стояла сплетенная из  ивовых ветвей хижина,  перед
которой горел маленький костерок.  У костра, скрестив тощие коричневые ноги,
сидел  неопрятный,  заросший  седым  волосом  старик в  грязной  набедренной
повязке.  Он держал  над огнем глиняную чашку с  каким-то  варевом, время от
времени поднося ее к лицу и вдыхая густой пар.
     Шуршали  заросли  тростника.  Шипел костер. Тугие волны  накатывались с
равнодушным упорством  на черный песок острова. Поднялась и  разгорелась над
болотами  гигантская  недобрая луна. Старик прислушался. Ему показалось, что
далеко,  за полями  одинаковых  тоскливо  шелестящих  стеблей  он  различает
равномерный плеск -- с таким звуком могла бы продвигаться по трясине круглая
болотная лодка.
     Тогда  он  выпрямился  и плеснул остаток  содержимого  чашки в  костер.
Вспыхнуло ярко-синее пламя, мгновенно поднявшееся до неба. Раздался странный
свистящий стон, словно из пронзенной груди дракона, а потом сверкающая синяя
колонна, вставшая  над островом,  опала  и съежилась  до маленьких  язычков,
пляшущих там, куда попали капли вязкой жидкости. Из хижины за спиной старика
появилась легкая гибкая тень и проворно скользнула рядом с ним на землю.
     -- Что-то случилось, учитель? -- спросил мягкий переливчатый голос.
     Старик скосил  глаза. Это  была Эми, вторая и  последняя  обитательница
острова. Двадцать лет назад... а может быть, и тридцать,  и сорок  -- трудно
высчитать  время,  живя  между  двумя  мирами,  -- он вызвал ее  из небытия,
приказав  исполнять все его повеления. За эти годы она ничуть не изменилась,
оставаясь все той же пятнадцатилетней смуглой девчонкой с зелеными глазами и
смешно, не по-здешнему, вздернутым носиком.
     Почему она выбрала именно такой облик, старик не знал; лично ему всегда
больше нравились черноволосые тяжелобедрые  шемитки, но Эми явилась такой, и
он постепенно привык. С  ней можно было разговаривать, она многого не знала,
и  он  учил ее,  удивляясь,  какое  удовольствие  получает  от  этого  давно
заброшенного  занятия.  Вообще она  была  прекрасной рабыней, да к  тому  же
посвященной  во все секреты Иштар,  и  старику приходилось прилагать немалые
усилия, чтобы не забывать время от времени  обновлять  контур пентаграммы --
магического знака, сдерживавшего ее демоническую сущность. Эми была демоном,
суккубом,  одним  из  существ,  обитавших  на темной  Изнанке  Мира.  Старик
старался помнить  об  этом, как и о том, что случилось  однажды,  много  лет
назад,  когда он, выпив  сока  хаомы и погрузившись в многодневный  глубокий
сон, пропустил время обновления пентаграммы...
     -- Случилось, учитель? -- нежно прошептала Эми.
     -- Да, -- ответил старик хриплым, каркающим голосом. -- Он идет к нам.
     -- Нирах?
     -- Да, -- сказал старик. -- Человек из пустыни. Он уже близко.
     Они замолчали, вслушиваясь в дыхание  ночи. Эми сидела  на корточках, и
луна играла на блестящей смуглой коже ее круглых коленей. Когда-то старик не
мог  смотреть на эти колени  без  вожделения... но с тех пор прошло  слишком
много лет.
     Внезапно  тишина, повисшая над камышовой страной, раскололась. С жутким
шумом, гортанными криками  и хлопаньем  крыльев взмыла в  неподвижный воздух
огромная колония птиц, устроившаяся спать в зарослях  неподалеку от острова.
Словно плащом  гиганта накрыли небо,  на  минуту  погасив  даже  луну. Стало
холодно и  тревожно, а когда птицы, собравшись в стаю, изогнутой линией ушли
на  юг, вновь открыв пылающий  лик  луны, старик и девушка  увидели  высокую
черную фигуру, скользящую к ним  по расплавленной дорожке серебряного света.
Круглая плоскодонка зашуршала по песку, и фигура сошла на  берег, отбросив в
сторону длинный шест. Старик, кряхтя, поднялся навстречу гостю.
     --  Приветствую  тебя,  учитель,  -- громко сказал  прибывший глубоким,
полным скрытых оттенков голосом.
     Он  подошел  к костру, и стало видно,  что он  почти  вдвое превосходит
старика  ростом  и  шириной  плеч. По-прежнему  сидевшая  на  корточках  Эми
сжалась,  когда на нее упала огромная тень гостя.  Старик поднял  левую руку
ладонью вверх.
     -- И тебя приветствую, Нирах. Давно ты не навещал меня.
     -- Да, учитель. Я проходил последний круг посвящения...
     Старик прервал его взмахом ладони.
     -- Позже. Садись к огню. Ты голоден?
     Темный  взгляд,  сверкнувший из-под костлявого лба, уперся в переносицу
старика.
     -- Благодарю, учитель, я принял пищу.
     -- Ты  устал? --  продолжал допытываться старик.  --  Не поспишь  ли  с
дороги? Может быть, хочешь Эми?
     Что-то похожее на улыбку промелькнуло на бесстрастном лице гостя.
     --  Ты  же  знаешь,  учитель:  Итеру, прошедший  все круги  посвящения,
становится свободным от желаний...
     Старик хмыкнул. Подобрал с земли сухую веточку и бросил в костер.
     -- Ты стал  нетерпелив,  Нирах, сын мой... Я предлагаю тебе отдохнуть и
успокоиться. В твоих глазах явно читается жадное нетерпение, это слабость. А
слабым нельзя спускаться в Храм.
     Гость  опустился  на  корточки у  огня  и  прикрыл веки.  Мышцы на  его
костлявом лице напряглись.
     --  Я два  месяца добирался сюда из Александрии. Я носил одежду воина и
жил  как  воин...  Я спал в  солдатских палатках и  в шалашах пастухов...  Я
дрался  с наемниками  и  убивал диких  зверей... Я  пил  соленую воду  и  ел
плесневелый хлеб...  Когда я увидел  твой сигнал, мне показалось, что сердце
выскочит из моей груди... А теперь ты говоришь мне, чтобы я успокоился!
     Старик рассмеялся неприятным клокочущим смехом.
     -- Какой ты,  к чертям, Итеру! Хвалишься тем,  что не хочешь девку, а с
возбуждением своим  ничего поделать  не можешь!  Что с того, что возбуждение
это  вызвано  не бедрами  Эми,  а лоном Эрешкигаль? Чем девка отличается  от
богини? Ничем --  для воистину мудрого.  А ты  уподобился тому  богачу,  что
завидует лишней  мере  золота  в закромах  у соседа,  и  считает  себя  выше
крестьянина, вздыхающего о миске бобов на столе старосты!
     Он протянул руку и неожиданно схватил гостя за ухо.
     -- Для тебя  не должно  быть разницы между водой болота и водой океана!
Между  городской стеной и стеной мира!  Между смертью одного и гибелью всех!
Ты понял, несчастный?
     Нирах терпеливо мотал головой, только узлы мышц  на его лице вздувались
и опадали. Когда старик закончил свою экзекуцию, он сказал:
     -- Я понял, учитель. Я был глуп. Мне действительно следует успокоиться.
Но сегодня ночь полнолуния, и я боюсь, что, пропустив ее, я не смогу войти в
Храм до следующей полной луны...
     -- В этом не было бы ничего страшного, -- возразил старик  сварливо. --
Мне не очень-то весело на острове, и ты составил бы мне неплохую компанию...
Во всяком случае, было бы кого таскать за уши... Ты что, слышишь голос?
     Нирах молча кивнул и коснулся пальцем сверкающего под луной черепа.
     --  Голос,  --  по-прежнему ворчливо  говорил  старик, шаря  узловатыми
пальцами в складках набедренной  повязки, -- голос... Да неужели Мертвые так
хотят видеть тебя, Нирах? Неужели они тоже стали нетерпеливы?
     Нирах  почувствовал  знакомую  пульсацию  в  уголках  висков  и  быстро
взглянул на  старика. Тот, занятый поисками,  ничего не  заметил, но Нираху,
вошедшему  в состояние повышенного восприятия --  "хара" на языке  Итеру, --
оказалось  достаточно  мгновения,  чтобы  понять,  какие  чувства  обуревают
учителя.  Учитель  боялся.  Он  смертельно боялся  решиться  на  то, к  чему
готовился много лет -- готовился сам и готовил его, Нираха. И в то же  время
старик хотел увидеть, что получится из выношенного ими великого плана.
     -- Учитель, -- начал Нирах, -- я не...
     Старик  вытащил откуда-то  из-за пояса каменный  флакончик  и  протянул
через костер гостю.
     -- На, -- сказал он. -- Выпей.
     Длинные  подвижные пальцы сомкнулись  вокруг  флакона. Нирах  осторожно
откупорил сосуд и понюхал.
     --  Эфедра,   --  произнес  он  задумчиво,  --  трава  Пта...  какие-то
коренья... что еще?
     --  Пей! --  рявкнул старик. Нирах  бесстрастно поднес флакон к губам и
сделал глоток. Глаза его заблестели.
     -- Ложись на землю! -- приказал учитель. -- Эми, сними с него доспехи.
     Легкая, как тень, девушка проворно освободила гостя от куртки и штанов.
Нирах растянулся на земле, подставив лицо серебряному свету.
     Старик  отдал Эми  несколько коротких  распоряжений и встал у  Нираха в
головах. Девушка принесла из хижины несколько горшочков с краской, поставила
рядом  с гостем и опустилась на  колени. Под монотонные  причитания учителя,
читавшего  древние  заклинания,  Эми  окунула тонкие  пальчики  в  горшок  с
кроваво-красной субстанцией и принялась осторожно выписывать на закованном в
непробиваемую мышечную броню теле Нираха защитные знаки.
     Часом  позже гость поднялся с земли. Он был полностью обнажен,  и с ног
до  головы покрыт узорами  и  надписями.  Старик  закончил  читать  и  стоял
неподвижно.   Луна   тяжело  висела   над   самой  верхушкой  холма.   Время
остановилось.
     -- Я готов, Учитель! -- торжественно сказал Нирах.
     Старик закряхтел и почесал под мышкой.
     -- Ты по-прежнему слышишь Голос? -- со странной интонацией спросил он.
     -- Голос сильнее, чем когда-либо, Учитель. Мертвые зовут меня.
     -- Ты помнишь путь, который прошел?
     -- Я не помню ничего, кроме пути, Учитель.
     -- Ты готов принести жертву?
     -- Я сам и есть моя жертва, Учитель.
     Старик закрыл глаза. Он отчетливо вспомнил тот далекий  день много  лет
назад, когда  изможденный, худой  как палка юнец полуживым выполз  на черный
песок острова. Как выяснилось позже, он две недели плутал в дебрях камышовой
страны,  пока  случайно  не наткнулся на  убежище  старика. Случайно? Теперь
старик не был уверен в этом...
     Тогда  он подошел к  чужаку --  первому человеку,  попавшему  на остров
после того, как старик поселился здесь, -- и занес над его худой  шеей ногу,
обутую в деревянную  сандалию.  Старик в те годы был еще  крепок и без труда
справился бы с похожим на  груду  костей пришельцем.  Но тот открыл огромный
черный рот и на последнем  дыхании  вымолвил: "Погоди, Нингишзида..."  После
чего потерял сознание и пребывал между нижним и средним мирами пять дней.
     Старик готовил  снадобья и заставлял Эми отпаивать  незнакомца  отваром
целебных  трав.  Он отгонял  от  юноши мелких, но зловредных  духов болот  и
возжигал священные костры. К исходу пятого дня  скелетоподобный юнец  открыл
глаза и увидел над собою сверкающее лезвие ножа. И услышал вопрос:
     -- Откуда ты знаешь, кто я?
     Нингишзида было тайное имя  старика. Оно  означало "Прислужник  Далекой
Земли" и  передавалось по наследству в клане жрецов древнего культа мертвых.
Но  никто  во всем мире не мог знать  об  этом  имени. Никто,  кроме учителя
старика,  который отправился в  Далекую Землю еще тогда, когда  не были  еще
зачаты даже родители странного доходяги из болот. Ибо Далекая Земля означает
Страну  Мертвых, и те,  кто уходит туда,  обратно не  возвращаются.  Поэтому
старик оставил щенку жизнь. Оставил, чтобы узнать, какой тропкой выбралась в
мир людей тайна, принадлежащая Мертвым.
     И щенок  рассказал.  Он  торопливо  хлебал  вкусный бульон  из болотных
курочек, приправленный пряными кореньями, проливая жирные капли на обтянутую
коричневой  кожей  грудь,  рвал   зубами  испеченные  Эми  белые  лепешки  и
рассказывал. Сначала старик не поверил ему, как не верил никому в этом мире,
но потом,  введя выздоравливающего в гипнотический транс,  приказал говорить
правду -- и услышал ту же историю. Тогда он поверил окончательно, тем более,
что Итеру действительно не умели лгать.
     Щенок  принадлежал  к  древнему  и   могущественному  клану   Итеру  --
жрецов-хранителей,  осколку  одного  из тех  культов, которые  во  множестве
возникали во дни молодости мира. Сколько их было -- не  знал никто, но число
было невелико. Старик кое-что слышал об Итеру, но, пожалуй,  не более  того,
что  они действительно существуют.  По  словам гостя, в  Сераписе, откуда он
прибыл,  настоящих  Итеру  было  всего  девять,  из  них  только  двое  были
Хранителями Пурпурной Ступени, или Бессмертными.
     Высшие  иерархи  Итеру  приобщались  к  бессмертию посредством  некоего
священного  сосуда,  укрытого в  тщательно охраняемом тайнике. Гость не  мог
объяснить, что это  за сосуд  и где его прячут; неясна ему  была и процедура
обретения вечной жизни. Но он  точно знал,  что  самые старые иерархи помнят
времена до  возвышения первых фараонов, и что дар бессмертия  дается  только
тем, кто проходит Девять Ступеней Посвящения. А таких во все века было мало,
очень мало...
     Сам он прошел три ступени. Это был всего лишь уровень младшего ученика,
едва допущенного  к  некоторым секретам  ордена, но старик быстро понял, что
его  юный  гость владеет  приемами,  сделавшими бы  честь любому хвастливому
вавилонскому  магу.  Кроме  того, он  жадно впитывал всю информацию, которую
только  мог   получить,  не  гнушаясь  даже  обрывками  смутных   слухов   и
подслушиванием разговоров.  Так он узнал о сосуде бессмертия и  о  блаженном
жребии прошедших все  степени посвящения.  Узнал и  решил,  что завоюет этот
жребий любой ценой.
     Но  чем больше  он думал об этом,  тем  слабее  становилась его надежда
стать  единственным  Избранным.  Ведь  в  конечном  итоге  курс  должен  был
закончить один  ученик.  Или, что более вероятно, мог не закончить никто  --
испытания  были тяжелыми, и из нескольких предыдущих поколений воспитанников
ни один так и не смог пройти их до конца.
     И, чем слабее становилась  надежда, тем ярче разгоралось  в нем желание
получить дар бессмертия. Ярче и  ярче, как  лесной пожар, пылало оно, сжирая
защитные барьеры, поставленные наставниками Итеру...
     Однажды, роясь  в  богатой библиотеке Школы в Сераписе, он наткнулся на
полуистлевший  папирус,  в  котором рассказывалось  о  стоявшем на  равнинах
Лагаша Храме Мертвых,  древнем еще в те времена, когда жил писец, записавший
эту  легенду, и о  его служителях, ведущих  свой род от  первых  шумеров.  В
книгах Итеру  были описаны сотни культов и тысячи богов, но именно рассказ о
Храме Мертвых безраздельно завладел умом юноши. Он не мог объяснить, почему.
Он, стремящийся к бессмертию, засыпал на  холодном каменном полу своей кельи
и видел  во сне громоздящийся над темной равниной зловещий силуэт зиккурата.
Видел пылающую луну над ним. Видел туманные лица облаченных в черные  одежды
жрецов. Слышал  странный далекий голос, идущий как  бы из-под земли, тянущий
нескончаемую унылую песню.
     После  завершения третьего круга  посвящения все ученики  должны  были,
следуя многовековой традиции, уйти из стен Школы в поисках  своего  Учителя.
Да, конечно, в Школе у них были наставники, но законы Итеру  требовали еще и
личного  выбора. Многие  возвращались  в  Школу, обогащенные  новым знанием;
некоторые  становились неспособны  к дальнейшему совершенствованию;  иные не
возвращались  вовсе. Но гость старика  твердо знал, что вернется; точно  так
же, как знал, где найдет своего Учителя.
     В одну из глухих январских ночей он проснулся в своей келье, потому что
почувствовал чье-то  незримое присутствие. Будто дыхание  холодного  воздуха
обожгло  ему  щеку,  и, проснувшись,  он  увидел, как  сгущается тьма в углу
помещения. И увидел тень.
     Он не  мог рассказать старику, кем была эта тень. В Стране Мертвых лица
размыты, а имена стерты.  Но тень пела  ему, и он внимал, не смея шевельнуть
пальцем.  И он  услышал,  что приходят последние  дни  Храма в Топях Лагаша,
потому что  хранитель  его, Нингишзида, стар,  а ученика у  него нет. И  еще
услышал он, что путь к  дару Вечной Жизни может быть указан ему там, в Храме
Мертвых Богов.
     Пришел   рассвет  и  застал  его  в  полуразрушенном   склепе   посреди
заброшенного  кладбища на  далекой окраине  Сераписа. В  руке он сжимал  шею
дохлой  собаки, а перед ним лежал желтый  оскалившийся череп. Он  не помнил,
как пришел  туда, не помнил, как убил собаку и ее кровью измазал себе  лицо.
Но это было неважно. Он узнал путь. И еще он узнал тайное имя Нингишзиды.
     Он  не знал  только, что за  тысячелетия, прошедшие с тех  пор, как был
написан  папирус,  зиккурат,  затопленный  болотами Лагаша  почти  по  самую
верхушку, затерялся среди  бескрайних  полей камышовой страны. Но он искал и
искал, пробиваясь сквозь  топи, и в конце концов был вознагражден. Теперь он
лежал  в хижине  старика,  беспомощный, как  дитя,  а Нингишзида  размышлял,
заколоть ли его ножом или отдать на растерзание Эми.
     --  Зачем ты хотел видеть  меня? -- спросил он, так ничего и  не решив.
Гость удивился.
     -- Значит,  вы так ничего  и не поняли? Я хочу  стать вашим учеником. Я
знаю,  род служителей Храма  прервался.  Ваш  учитель  отыскал вас где-то на
востоке, в Эламе,  а у вас, похоже, не так уж много  народу  под рукой...  Я
буду учиться у вас. Я хочу стать человеком Мертвых Богов.
     -- Зачем  тебе это? -- еще раз спросил старик. --  Мертвые Боги мертвы.
Давным-давно они были побеждены и заключены в страшные тюрьмы нижнего  мира.
Они ничего  не могут здесь, на поверхности. Они способны только  копить свою
злобу  и ненависть  и когда-нибудь они захлебнутся в ней... Я служу им много
лет и успел возненавидеть их так же, как ненавидят они сами все живое. Да ты
даже  в святилище к  ним не войдешь, раздавленный их темной  волей...  Зачем
тебе это?
     -- Они  нужны мне,  чтобы обрести бессмертие, --  ответил пришелец.  --
Итеру,  мои  наставники, не  почитают богов. Они агностики, и их  боги -- не
сущности, а символы. Я же хочу опереться  на пусть скованную, но силу, пусть
темную, но  власть. Мертвые Боги  помогут мне пройти все испытания  и  стать
единственным Итеру, владеющим мощью верхнего и нижнего миров. А я... я нужен
им, потому что я -- единственный человек, который может освободить их.
     Нингишзида  ударил его ладонью по  лицу. Голова на худой шее откинулась
назад, но почерневшие губы разошлись в улыбке.
     -- Это сделка, просто  сделка...  Ты научишь меня секретам своей черной
магии.  Я  получу  оружие,  которое  позволит  мне  легко  одолеть всех моих
соперников  на  пути к бессмертию. А когда  я получу бессмертие, я  уничтожу
остальных Итеру и освобожу Мертвых Богов.
     -- Как? -- каркнул старик. Пальцы его плотно сомкнулись вокруг костяной
рукояти ножа.
     -- Знай же, о Нингишзида, хранитель Врат, что Мертвые Боги были некогда
лишены  силы  и  заключены в  подземные  узилища посредством трех магических
предметов. Не спрашивай,  что это за предметы и в чем состоит их волшебство.
Я не знаю этого, как не знает  никто из  тех, кто не дошел до высшей ступени
Посвящения. Но  я знаю,  что предметами  этими  владеют  Итеру,  и потаенное
хранение их является главной задачей нашего ордена. Они хорошо укрыты... они
надежно  спрятаны от глаз непосвященных...  но когда  я стану Бессмертным...
когда я стану единственным Бессмертным, я завладею этими талисманами и верну
Мертвым Богам их  славу.  Это  честная сделка, и я не  вижу, почему бы тебе,
Нингишзида, не присоединиться к столь выгодному предприятию.
     Гость выговорился и обессиленно упал на тростниковую циновку.  Он лежал
неподвижно,  сомкнув  тяжелые   веки,  и  худая   шея  его  была  совершенно
беззащитна.  Старик еще раз посмотрел на нож в своей руке... на острый кадык
пришельца... перевел взгляд на темный провал ворот Храма... и разжал пальцы.
     Он принял предложение.
     Он  назвал  гостя  Нирахом.  По  древним  заветам, все  Хранители  Врат
получали имена демонов нижнего мира. Нирах был богом-гадюкой, скользящим меж
камней.  Старое  свое  имя пришелец  сообщить отказался, а  Нингишзида  и не
настаивал.
     Нирах  провел  на  острове три  года. Старик учил его забытой шумерской
магии, составлению пентаграмм и  защитных  заклинаний.  Он называл ему имена
стражей  Подземной  Страны  и  рассказывал  об  уловках,  которые  позволяют
беспрепятственно проходить сквозь их заслоны. Он показал ему наводящие  ужас
приемы   запрещенного    искусства   оживления   мертвых   тел   посредством
электролитовых  батарей или атмосферных разрядов  --  Факелов Аннунаков.  Но
более всего он обучал Нираха искусству лжи.
     Итеру не могли лгать. Воспитание, которое они получали с самого раннего
возраста,  усиленное гипнотическим  воздействием  их наставников,  делало их
неспособными к любому искажению реальности. Они могли не отвечать на вопросы
-- и молчать даже под  чудовищными пытками  --  но не  лгать.  А Нираху  для
выполнения его честолюбивого плана было  просто  необходимо научиться этому.
Сначала  для  того, чтобы  скрыть правду  о  своем обучении -- любого Итеру,
уличенного в контактах с адептами  черной магии,  тут же выгоняли из ордена,
предварительно  лишив  памяти  -- а  затем для того,  чтобы  приготовиться к
захвату  трех  талисманов.  И  старик  учил его лжи.  Он  бился, прикладывая
страшные  усилия,  ломая  защиту,  поставленную  в  мозгу  Нираха, выискивая
изощренные  лазейки для  зажатого в жестких рамках сознания  юноши. Наконец,
ему  удалось это,  и,  когда однажды Нирах,  проведя  ночь  с  Эми,  сообщил
старику,  что  разбирал  клинописные  таблички  в  западном  приделе  Храма,
Нингишзида, хоть  и избил его до полусмерти плетеной тростниковой  палкой, в
душе  вознес хвалу  Мертвым  Богам. Ему  удалось  почти  невозможное  --  из
совершенной  этической машины, какой  был Нирах,  Нингишзида с успехом лепил
демона. Временами он чувствовал себя Творцом и посылал насмешливые проклятья
далеким  наставникам  юноши.  Но иногда, просыпаясь  ночью,  чуял  исходящую
из-под земли черную волю тех, кто тысячелетиями ждал своего часа, и понимал,
что не его, Нингишзиды,  ничтожными усилиями, а этой  черной волей и лепится
новый облик Нираха. Тогда он не мог заснуть уже до зари, ворочаясь с боку на
бок и  тревожно размышляя,  какую  жертву потребуют Мертвые за столь дерзкую
сделку.  За  эти  три года он  привязался к юноше, как к  родному сыну, и не
хотел, чтобы следы его навеки  затерялись в пыли и  прахе  Далекой Земли. Но
время  шло, и  однажды Нирах  покинул камышовую страну, чтобы вернуться  уже
настоящим Итеру. Прошло почти двадцать лет, и этот день настал.
     Теперь он  стоял перед стариком, закованный в двойную  броню светлых  и
темных  сил, удивительное существо, воспитанное  одновременно  Раем и  Адом,
сочетавшее непреклонное мужество и ледяное  спокойствие Итеру  с неукротимым
злым пламенем  служителя подземных богов, и  луна играла на его  испещренном
заклинаниями  могучем теле. "Он подобен Гильгамешу, --  с  трепетом  подумал
Нингишзида,   --  Гильгамешу,  также  искавшему  дар  бессмертия  за  Водами
Смерти...  Да  будут благосклонны  к нему подземные  боги...", -- и  тут  же
одернул себя.  Нельзя ожидать благосклонности  от  Мертвых Богов. Можно лишь
надеяться, что  они найдут  для  Нираха  подходящее  место  в  паутине своих
ядовитых замыслов. Место, которое, по крайней мере, сохранит ему жизнь.
     -- Иди,  -- сказал старик, кивая на поросший  бурой остролистой  травой
бугор Храма. --  Иди, и да сопутствует тебе твоя звезда. Не забывай о Ждущих
за Порогом; и Спрашивающих во Тьме не забудь также. Помни, что узок мост над
Бездной Судеб, и не каждый пройдет по нему, приближаясь к лику Эрешкигаль...
Не страшись Гадюки и Скорпиона -- первый бог хранит тебя, второй -- меня. Но
в  Кровавой Тьме  у Черного  Престола Нергала  могут гнездиться чудовища,  о
которых даже я ничего  не знаю; и их  ты должен избегнуть, потому что у тебя
нет заклинаний против них.  И,  если  Мертвые  отпустят тебя, не  выходи  из
Храма, не омыв тело водой из железного сосуда, что стоит в восточном приделе
и накрыт узорным покровом; иначе прах Далекой Земли будет жечь твое тело под
солнечными лучами... Иди, о Нирах. Я молюсь за тебя Мертвым.
     Нингишзида  и  Эми,  не  дыша,  смотрели,  как  высокая  фигура  Нираха
приближается  к полуобвалившемуся порталу  Храма, как Нирах наклоняет бритую
голову и исчезает в проеме... Внезапно лунный свет ярко заиграл на стершейся
резьбе  портала,  и  им  показалось,  будто   Врата  занавешены   блистающей
серебряной кольчугой. Но мгновенье прошло,  и провал  Врат вновь стал таким,
каким был всегда -- черным беззубым отверстием огромного рта.
     -- Он вернется,  учитель? -- робко спросила Эми. Нингишзида  недовольно
посмотрел  на нее.  Для суккуба,  пусть  даже прирученного и  обезвреженного
пентаграммой, она была чересчур нежна  и привязчива. Старик подозревал,  что
после  той ночи, окончившейся жестокой поркой  для Нираха, Эми  испытывает к
Итеру нечто  большее, чем  просто  привязанность, но  никак  не  мог понять,
нравится это ему или нет. В конце концов,  если к Нираху он относился, как к
сыну,  то  об  Эми  все  чаще  и чаще  стал думать,  как  о  дочери.  Иногда
вспоминалось ему, или виделось во сне, как много лет назад в далекой-далекой
стране  он  играл  со своею дочуркой,  которую ему так и не довелось увидеть
дожившей до возраста Эми. Унес ли ее черный ветер приползшего с востока мора
или убили пришедшие с севера  бородатые воины, он  не помнил.  Но, когда  он
смотрел, как Эми играет в прибрежном песке  или плетет фигурки из тростника,
ему начинало казаться, что это и есть та самая маленькая девочка, которую он
некогда забыл, вступив на тропу Прислужника Далекой Земли.
     -- Если будет на  то воля Мертвых Богов, -- сказал  он неожиданно сухо.
Эми испуганно посмотрела на него, но больше  спрашивать не решилась.  Вдвоем
они  вернулись  в  хижину,  и  там  девушка  растерла   Нингишзиду  отваром,
возвращающим  суставам гибкость  и  подвижность. Когда  луна  растворилась в
начинающем яростно голубеть небе, старик уснул.
     Нирах  не вышел  из  Храма ни  этим  днем,  ни  следующей  ночью, ни  в
прошедшие после того еще пять дней. К  исходу недели Нингишзида,  нацепив на
себя  с  десяток   защитных   амулетов  и  беспрерывно  бормоча  заклинания,
отправился   в  недра   зиккурата.  Он  не  был  там  уже   несколько   лет:
необременительные обязанности Прислужника практически  исчерпывались уборкой
во  внешних помещениях  Храма да  воскурением  благовоний  на  низких черных
алтарях.  Но  теперь   старику   пришлось,  откинув  тяжелый  полог,  сшитый
неизвестно чьими руками из неизвестной  материи, спуститься  по нескончаемой
лестнице,  стершиеся  каменные  ступени которой уводили глубоко  под  землю,
туда, где  намного  ниже  уровня топей  лежало главное  святилище  Храма. Он
спускался  медленно, зажигая  масляные лампы,  вырубленные в стенах,  иногда
добавляя в них масло,  потому  что огни, которые  зажег  здесь  Нирах, давно
потухли. Он преодолел тридцать три пролета, зигзагами уходившие все глубже и
глубже и, наконец, ободрав  худые  бока  об  обвалившуюся кирпичную  кладку,
вошел в святилище. Здесь  было сыро;  сочащаяся из стен и капающая с потолка
вода образовала на полу  глубокие лужи,  а  на  стенах чудовищными  мертвыми
цветами  цвела селитра.  Плесень дышала в углах, и гигантские грибы тянули к
кирпичному своду свои бледные тела, но посередине зала был  круг диаметром в
двадцать локтей,  черный и абсолютно  сухой; и в этом  круге, перед  алтарем
Повелителя   Подземной   Страны  Нергала,  сидел  Нирах.  Он  был  абсолютно
неподвижен, и туго натянутая на его ребрах кожа делала его похожим на мумию.
Но он все же был жив, потому  что временами спина его вздрагивала и по всему
телу пробегали судороги.
     Нингишзида попытался приблизиться к нему, но, не дойдя нескольких шагов
до круга, услышал слабое потрескивание  и ощутил,  как в  кожу его вонзаются
миллионы маленьких иголочек. Тогда он отступил в  страхе и сидел на ступенях
лестницы до тех  пор, пока не начало  коптить  и потрескивать пламя в нижних
светильниках. Тени удлинились  и зазмеились по стенам святилища;  и из нор в
темных углах показались и поползли к Нингишзиде безымянные твари с огромными
белыми глазами, и Нингишзида бежал в страхе, потому  что стал стар  и боялся
гнева  владык  нижнего  мира. И,  выбравшись  на  свет  из дверей  Храма, он
подумал, что Нираха взяли к себе Мертвые Боги и что он никогда уже не выйдет
из черного круга.
     Но  Нирах вышел. Он появился в  ночь следующего полнолуния, и, когда он
встал,  покачиваясь,  на  пороге зиккурата, то показался  старику  и девушке
бесплотной  тенью, лунным призраком, летающим над болотами и пугающим людей.
Но он был жив, только невероятно исхудал за те дни, что провел в подземелье,
и  тело его покрывали ужасные шрамы, большей  частью зажившие, и левая  нога
его была изуродована чьими-то  огромными челюстями. Он прошел мимо старика и
вошел  в  посеребренную  луной воду у  кромки песка;  и вода стекала  по его
худому телу, но то  была вода  из железного  кувшина  под узорным  покровом,
которой  он очистился от дыханья  Подземной Страны. А  потом он погрузился в
воду по горло и  стал жадно  пить; и  он  пил, как  слон в засуху. Бока  его
ходили ходуном, он заглатывал вместе с водой мелких жучков и  мальков рыбы и
неоднократно извергал выпитое. Наконец он напился и вышел на берег, припадая
на левую ногу; и старик  и девушка впервые  увидели, что он хром. Он упал на
песок  и  проспал  двое  суток  подряд,  а  когда  проснулся,  то  отшвырнул
приготовленные Эми снадобья, потому что они не были нужны ему больше.
     -- Я уже не тот юнец, что умирал некогда в твоей хижине, Нингишзида, --
промолвил он, и это были первые слова, которые старик услышал от него  после
его возвращения. -- Я не  нуждаюсь в лекарствах. Подземный  огонь выжег  мне
внутренности, Нингишзида,  и я  не человек больше. Я  еще не испил из Сосуда
Бессмертия, а перемены, произошедшие со мной, уже чудеснее,  чем  ты  можешь
себе вообразить,  старик. Ибо  я  сошел  в  нижний  мир,  и  говорил  с  его
властителями, и вернулся живым.
     Нингишзида  со страхом  смотрел на своего преображенного  ученика.  Тот
сидел на своей циновке и говорил, не меняя интонаций своего голоса; но голос
этот  не  был голосом прежнего Нираха.  Гром  подземных барабанов слышался в
нем, и вой флейт, сделанных из костей мертвецов, и хохот ужасных демонов. Но
Нирах говорил, и Нингишзида не смел прервать его.
     --  Я  спустился по лестницам  зиккурата,  что  некогда  воздвигли твои
предки, о Нингишзида, зиккурата,  что ушел  глубоко в  лоно  земли  и  укрыт
бездонной топью от лучей небесных  богов. Я воссел  перед алтарем Нергала, и
закрыл глаза,  и отправил  своего  двойника  Ка  в путешествие в Страну  Без
Возврата.  Ибо  щель, в которую может  проникнуть двойник, находится там,  у
самого алтаря.
     И я прошел Черными Вратами, и не испугался Ждущих  у Порога, потому что
был  защищен.  И  шестеро Спрашивающих во Тьме  напрасно тянули ко мне  свои
щупальца, ибо я знал  ответы на их вопросы. Это ты научил меня, как отвечать
им, Нингишзида, и я благодарен тебе, но теперь моя мудрость больше твоей. И,
миновав Стражей, я прошел по тонкому, как волос Эми, мосту над Бездной Судеб
и ни разу не обернулся  назад. И демоны, живущие в бездне, напрасно разевали
свои жадные пасти, потому что я перешел мост и припал к ногам Эрешкигаль.  И
я принес ей дары, как ты и учил меня, о Нингишзида. И Эрешкигаль, в память о
зле, причиненном ей некогда Нергалом, Повелителем Подземной Страны, дала мне
три ключа от трех ворот,  за которыми на Черном Троне  восседает Нергал. И я
открыл врата, и победил тех, кто стережет проход, но в Кровавой  Мгле  перед
троном  Нергала  был схвачен  неведомыми  чудовищами и  принесен перед  лицо
Властителя  Мертвых и брошен  ниц. И услышал  я голос, что звал  меня из-под
земли все эти годы, и голос был страшен и невыразимо печален.  И я говорил с
ним.
     -- Говорил с Нергалом? -- ахнул старик. Нирах поднял лицо, и Нингишзида
отпрянул в испуге --  не лицо  это было, а  каменная  маска, и казалось, что
маска  эта  сдерживает  бушующий под  ней  адский  пламень.  Словно  не мозг
находился за огромным высоким лбом Нираха, а гнездо шевелящихся змей.
     -- С Нергалом? -- передразнил он. -- Да твой Нергал не больше, чем пыль
с  сандалий тех, кто спит в  глубине  мрачной бездны нижнего мира. Ибо после
того, как я говорил с Нергалом и  не убоялся его, я был пропущен дальше. И я
шел  по пустынным полям подземной страны, и долог был  мой путь. И увидел  я
Энмешарру, господина  всех законов, правящих миром, который  в  незапамятные
времена установил  их,  а затем отдал младшим богам. И он  спит,  огромный и
бесформенный, как туча,  а  проснется лишь перед концом  времен.  И видел  я
иных,  непохожих ни  на одно обитающее в  нашем мире существо,  и  говорил с
ними. И было  открыто мне, о  Нингишзида, что три талисмана Итеру есть Чаша,
или  Сосуд  Бессмертия, Камень, вставленный  в  корону,  и Череп, посылающий
смерть. И они есть ключи трех миров: Чаша -- верхнего, Камень -- от нашего и
Череп -- от страны Мертвых. А еще мне было открыто,  что,  собранные вместе,
талисманы   эти   могут   осуществлять   любые   желания   человека,  но   в
действительности они  были созданы  для  того, чтобы  сломать замки и  стены
узилища,  в котором заключена Ночь. Ибо,  когда я  достиг  пределов  Дальней
Земли, я увидел стену, за которой лежит Обиталище Ночи.
     Нингишзида  сделал знак, отгоняющий демонов.  Лицо его посерело. Он все
больше убеждался, что не  Нирах говорит с ним сейчас, а некто, заключенный в
его оболочку.
     -- Не бойся,  старик! -- увидев его трепет, сказал  Нирах и рассмеялся.
--  Я все тот  же ученик, которого ты так часто таскал за уши и  бил палкой.
Моя человеческая сущность изменилась, но я не утратил память. Больше того, я
приобрел то, чем не  владеет ни один человек,  рожденный под солнцем. Ведь я
видел Ночь, Нингишзида, я видел ее со стены в Стране Мертвых!
     Лицо его вдруг неуловимо переменилось -- уже не  каменной маской  стало
оно,  а  живым человеческим ликом,  замершим в  скорбной  гримасе.  В глазах
Нираха  Нингишзида заметил  смертельную тоску  и  муку,  и  это испугало его
больше, чем все превращения, произошедшие с учеником до того.
     --  Ночь,  --  почти  простонал  Нирах.  --  Ночь,  она прекрасна,  она
совершенна. Понимаешь, Нингишзида -- она совершенна! В ней есть все, и все в
ней  начато и закончено, и  нет в  ней  никакого  движения.  Знаешь  ли  ты,
Нингишзида, как мерзко устроено  царство  богов света? Есть жизнь, но есть и
страна  Мертвых, и  мы  всю  жизнь  тщимся  избегнуть  ее врат,  помышляя  о
бессмертии,  и  тем  горше  конечное  страдание,  потому  что,  кроме Итеру,
владеющих Даром Ночи, никто не может остановиться перед последним порогом. А
Ночь сама --  бессмертие, ибо  в ней нет жизни и  нет пределов. Не объяснить
словами  великолепие Ночи,  не описать строгую  форму кристаллов, излучающих
черный свет... И я узнал, Нингишзида, что некогда Ночь была  заперта в самом
дальнем  и  мрачном  узилище  подземного  мира, и вместе с  ней были скованы
Мертвые  Боги,  которые  есть не  более, чем ничтожные  слуги ее. И мне было
сказано, что тот, кто соберет вместе  три талисмана Итеру,  откроет двери ее
тюрьмы и выпустит Ночь на волю. И даже Мертвые Боги преклонятся перед ним, и
он навеки станет Королем Ночи, и будет править бесконечно, потому что в Ночи
нет времени.  И я поклялся, что соберу  талисманы и стану Королем Ночи, и  я
стоял на  стене, а Ночь всколыхнулась  в  своем  Обиталище,  и поднялась,  и
коснулась меня.
     Он  вздрогнул,  как  будто ожегшись раскаленным  железом. И  Нингишзида
вздрогнул вместе  с ним, и смотрел  на  него, не в  силах оторвать взгляд от
чудовищных шрамов.
     --  И  я  вернулся,  и  моя дорога была  тяжела.  И  Нергал, Повелитель
Мертвых, пропустил меня через  свои  владения в мир людей, потому что на мне
было  благословение Ночи.  Но он потребовал  от  меня жертву  за то, что  я,
единственный  из смертных,  прошел  обратным  путем.  И из  Кровавой Мглы  у
подножия его трона выскочила огромная собака Эбих и перекусила мне ногу  так
легко, как если бы то была кость болотной птицы. Но я поднял ее  над головой
и швырнул о землю, и одолел ее. И Эрешкигаль,  что не  любит  Нергала, силой
отобравшего у  нее скипетр  нижнего мира, наложила  на мои  раны  исцеляющий
бальзам,  и  нога срослась,  но я остался  хром, ибо  это  есть  моя  жертва
Повелителю Мертвых. А  собака Эбих, по решению Мертвых Богов, будет дана мне
в услужение, лишь только я завладею Ключом Рассвета. С тем я покинул Дальние
Земли  и пришел в себя на полу  в глухом подземелье зиккурата. Я вернулся из
Страны без Возврата, Нингишзида! Я ли не достоин носить имя Короля Ночи?
     В ужасе  смотрел  на него Нингишзида. Каждой клеткой  своей  высушенной
жестоким  месопотамским  солнцем  кожи  он ощущал рядом  с собой присутствие
чего-то невыразимо  страшного, чуждого  и враждебного  всему  раскинувшемуся
вокруг  островка  огромному  миру. Сам служитель  черного культа, он  увидел
тьму,  еще более ужасную, чем  та,  которой он поклонялся всю свою жизнь. Но
Нирах  не смотрел на  него. Он глядел на темный силуэт Храма и повисшую  над
ним кровавую луну. Потом встал и, бесшумно,  как огромная  камышовая  кошка,
устремился обратно в святилище.
     Нингишзида понял,  что  произошло  непоправимое. Равновесие,  тщательно
сберегаемое  сотни  лет,  нарушилось.   Тьма  исторгла  из  себя  чудовищное
порождение,  грозящее уничтожить мировой  порядок. И он, Нингишзида,  своими
руками  подготовил это появление,  он,  он, ничтожный жрец забытого  культа,
стал повивальной бабкой, принявшей жуткие роды!
     Пересохшими от страха  губами он забормотал Заклинание. Эти сокровенные
слова  передавались  от учителя к ученику  на  протяжении поколений,  но  за
тысячелетия, что  существовал культ,  никто  так и  не  воспользовался  ими.
Заклинание разрешалось произносить  только в минуты наивысшей опасности, ибо
то была просьба к Мертвым богам забрать к себе то, что они послали на землю.
И просьба такая могла быть произнесена лишь раз.
     Каждый,  кто хотел стать человеком  Мертвых Богов, годами  тренировался
для  того, чтобы без запинки  повторить сложные формулы в несколько  секунд.
Нингишзида  произнес  Заклинание вполголоса,  не меняя  выражения  лица.  Со
стороны могло показаться,  что заинтересованный слушатель повторяет про себя
наиболее полюбившиеся ему моменты рассказа, чтобы лучше их запомнить. Но  он
еще не успел закончить, когда на него упала искаженная огромной луной черная
тень Нираха.
     И Нирах рассмеялся, и ужасен был его смех. Но Нингишзида не дрогнул. Он
поднял глаза и спокойно  договорил  Заклинание, глядя в нечеловеческие глаза
того, кто некогда был его учеником.
     -- Зачем тебе  это, старик?  --  спокойным  монотонным голосом  спросил
Нирах,  внезапно  оборвав  смех. --  Не в твоих силах бросить вызов Ночи,  а
Мертвые  Боги, которых ты  призываешь, не более, как ничтожные слуги  Ее. Ты
хорошо  начал,  Нингишзида, но  испугался  и  отступил  перед  самым  важным
испытанием. Тебе никогда не войти в царство Ночи, старик, в мое царство!
     Он поднял  руку, и лунный  свет заструился по  ней,  облекая в  подобие
тонкого сверкающего доспеха.
     -- Ты учил меня, и ты старался  быть  добрым ко мне.  Я не трону  тебя,
старик.  Но  я не оставляю  свидетелей.  Поэтому данной мне властью  я  стер
сейчас пентаграмму, которую ты хранил в течение многих лет в тайном  убежище
Храма.  Ты уйдешь  к Нергалу, старик, но провожатый в Дальние Земли будет  у
тебя не из худших.
     -- Эми! --  громовым голосом воскликнул он, и гибкая маленькая фигурка,
повинуясь  его зову,  немедленно возникла из  мрака. Нингишзида  отпрянул  в
ужасе. Да,  это  была Эми, его любимая Эми, но что с ней стало,  боги, какое
страшное  перевоплощение  произошло  с нежной  пятнадцатилетней  девочкой! В
глазах играли кровавые  отблески  зависшей над островом луны,  мелкие острые
зубы жадно блестели за призывно полуоткрытыми губами. Маленькие острые груди
напряглись,  как  в  момент наибольшего  возбуждения,  скрюченные  пальцы  с
длинными   красными  ногтями  беспокойно  хватали   воздух.   Эми   медленно
приближалась к старику, но что-то все еще мешало ей разорвать последние путы
и броситься на него,  подобно  бешеному волку, мертвой  хваткой  вцепиться в
горло и пить горячую пьянящую кровь... И вновь рассмеялся Нирах.
     -- Эми! Я отдаю его тебе властью Ночи! Он твой, твой до последней капли
крови. В следующее полнолуние собака Эбих покинет Храм, и тогда ты свободна.
Свободна навсегда!
     -- Нет, Эми, -- прошептал старик, но шепот его утонул в хохоте Нираха.
     Дикий, нечеловеческий крик, как в вате, увяз в мягком сумраке болот. Не
обернувшись, Нирах  направился  к тому месту,  где  его ждала  лодка. Полным
честолюбивых планов ступил он на эту землю. Ступил еще человеком.  Теперь же
это было остро заточенное орудие, направленное в грудь Высших Итеру.
     ---------------------------------------------------------------------























     За триста метров  до ворот я  съехал с бетонки и поставил "девятку"  ДД
под огромную разлапистую ель, на всякий  случай  замаскировав капот ветками.
Дверцу  запирать я не стал  -- возможность угона была  невелика,  а  уносить
ноги, возможно,  пришлось бы  быстро. Отойдя на десять шагов, я обернулся --
тонированные стекла тускловато поблескивали сквозь лапник, но, в общем, если
не приглядываться, машина в глаза не бросалась.  Я поправил на плече  сумку,
вышел на бетонку и зашагал к дому.
     Ворота  были,  как и следовало ожидать, закрыты, и никакого звонка я на
них не  обнаружил. Поэтому  я после недолгого  раздумья  постучал по металлу
носком  ботинка -- звук  получился глухой и  гулкий,  как удар  в  громадный
старый колокол. Ботинки у меня были с секретом -- носки и задники были обиты
тонкими полосками стали, обтянутыми  сверху кожей, так что с виду  они ничем
не отличались от обыкновенных. В свое время эти кастеты для ног обошлись мне
совсем  недешево,  но  жизнь  показала,  что  это  было  разумное  помещение
капитала.
     Сбоку от ворот  приоткрылась калитка. За  ней, поставив  левую ногу  на
высокий  железный  порог,   стоял  обрюзгший  краснолицый  мужик  с  глазами
обозлившегося на весь  мир алкоголика,  держа  на коротком  толстом  поводке
приземистого мрачного добермана. Доберман мне совсем не понравился.
     -- Ну, чего надо? -- спросил мужик после минутного молчания.
     -- С хозяином поговорить, -- ответил я. Он то ли не расслышал, то ли не
понял -- в зависимости от того, какую часть его  мозга алкоголь  превратил в
кладбище нейронов.
     -- Чего? -- переспросил он, чуть отпуская поводок с доберманом.
     -- Хозяина позови! -- рявкнул я. Мужик крупно зевнул.
     -- Погодь маненько, -- сказал он и захлопнул калитку. Загремел засов. Я
услышал, как за воротами хлопнула деревянная дверь, и минуту спустя забубнил
пропитый  голос. Очевидно, между  домом и  будкой  сторожа  была  телефонная
связь.
     Пока  красномордый  докладывал о моем  визите, я ходил  вдоль забора  и
пытался успокоиться. Это давалось  мне с большим трудом,  хотя  со вчерашней
ночи я  искал  и находил тысячи аргументов в пользу того,  что все окончится
хорошо. Хромцу нет резона  причинять Наташе  вред, убеждал я  себя, это  его
единственный козырь в борьбе за Чашу,  и он не может допустить, чтобы с  ней
что-то случилось. Но  нечто в глубине сознания наполняло меня ядом отчаянья,
рисуя страшные, непередаваемые словами картины. И еще я боялся, что опоздаю,
что Валентинова не будет на даче,  что он  уже отправил Чашу в Берн или  еще
куда, откуда там звонил ему неизвестный мне Шульц.
     Загремел металл. Калитка отворилась, и  на дорогу вышел Олег. Был он на
этот раз не  в цивильном,  а  в  точно  подогнанной к его  спортивной фигуре
пятнисто-зеленой камуфлированной форме.
     Пистолета я  при  нем  не  заметил,  из  чего,  однако,  еще  ничего не
следовало.
     -- Привет, -- сказал он мрачно,  и  я не без  злорадства увидел на  его
рысьем лице до боли знакомые  синие тени в глубоких впадинах под глазами  --
видимо,  вчера  они с  Серегой  неслабо  приняли, отмечая  удачную шутку над
старым раздолбаем Кимом. -- Какие проблемы?
     --  Салют,  -- отозвался я.  --  Мне  нужно срочно  поговорить  с твоим
патроном. Насчет вчерашней покупки. Это очень срочно и очень важно.
     Олег сплюнул -- не пренебрежительно, а так, от избытка слюны во рту.
     -- Не о чем разговаривать. Он не намерен больше с тобой встречаться.
     Я  ждал этого. И у меня в запасе был хитрый  ход  -- ход,  единственная
хитрость которого  заключалась  в  том,  что он  позволял мне  проникнуть за
забор. Только туда. Но мне больше ничего и не надо было.
     -- Передай  своему патрону, --  сказал я, -- что я  готов вернуть часть
денег.
     -- Вот как? А с какой это радости?
     --  Обстоятельства   изменились,  --  хмуро   ответил  я.  --   У  меня
неприятности,  и я  хотел  кое о чем попросить его... В конце концов, это не
твое  дело. Но передай  ему еще  вот что: у меня  есть один предмет, который
также может его заинтересовать.
     --  Что  за  предмет?  --  по-прежнему сумрачно спросил рысьеглазый.  Я
вытащил  бумажник и извлек  из него  поляроидную  карточку,  на которой была
запечaтлена  статуэтка  ламы,  уплаченная  мне некогда в виде  аванса.  Олег
недоуменно посмотрел на нее.
     -- Это инки, -- пояснил я. -- Пятнадцатый век. Золото.
     Он  удивился. Конечно, он мне не поверил,  но, во всяком  случае, я его
заинтриговал.
     -- Подожди здесь, -- приказал он и исчез за калиткой.
     Опять приглушенно  забубнили голоса. От вчерашней обманчивой открытости
дома -- открытости западни -- не  осталось и следа. Теперь это была крепость
--  ощетинившаяся  пушками,   выставившая   караулы,  охраняющая  трусливого
недоверчивого полководца.
     -- Пошли,  -- бросил Олег,  снова  отворяя калитку.  Я, нагнув  голову,
шагнул в проем, ожидая удара сбоку по затылку либо какой-нибудь иной гадости
в духе господина  Валентинова. Ничего, однако,  не  произошло. Красномордый,
поигрывая цепью добермана, сидел на  ступеньках своей будки, Олег стоял чуть
поодаль, всем своим видом давая понять, что пропускает меня вперед.
     -- Кстати, -- спросил он, когда мы шли к дому, -- где твоя тачка?
     -- Заправляется на бензоколонке, -- соврал я. -- Скоро приедет. А что?
     Он  не  ответил.  Около лестницы, ведущей  на крыльцо --  той самой, по
которой вчера  вечером я спускался под дулом пистолета, -- он тронул меня за
рукав, и я остановился.
     -- Оружие, -- сказал Олег и протянул руку.
     -- Нету, -- ответил я и улыбнулся, глядя в его сузившиеся рысьи глаза.
     -- Подними руки, -- скомандовал Олег.
     Я  пожал плечами и  поднял руки.  С  утра парило, и я  надел рубашку  с
коротким  рукавом, так что трюк  с  руками был излишним.  Тем не  менее Олег
тщательно обыскал меня -- с нулевым, естественно, результатом.
     -- Открой сумку.
     Я потянул замок молнии. Сумка была доверху набита деньгами.
     -- Что это?
     -- Деньги, -- сказал я. -- Что же еще?
     Пистолет  был  в  сумке,  на  самом  дне, прикрепленный  к  коже  двумя
полосками скотча.  Но  я рассчитывал,  что Олег вряд ли  потребует  от  меня
вынимать деньги прямо во дворе.
     --  Хорошо, -- проворчал он, несколько смущенный  тем, что я принес все
деньги обратно. -- Пошли наверх, только без фокусов.
     -- Я не Кио, -- буркнул я.
     Рыба-телескоп по-прежнему плавала за толстым  стеклом аквариума, тараща
огромные  страшные  глаза.  За  разложенным   посередине  кабинета  складным
ломберным  столиком  сидели  Валентинов,  доцент  Шмигайло  и  гард  Сергей.
Четвертое, небрежно отодвинутое кресло, пустовало -- в нем, очевидно, совсем
недавно сидел  Олег. Перед  каждым из  присутствующих лежали  рубашкой вверх
игральные карты, а перед доцентом еще  и листок бумаги с карандашом, из чего
я заключил, что воротилы  подпольного бизнеса вкупе со своими цепными  псами
мирно  расписывали  пулю. Слава Богу,  облегченно подумал я,  они все здесь,
значит, и Чаша наверняка еще в доме.
     --  Добрый день,  -- сказал  я, входя  (Олег стоял в двух шагах за моей
спиной). -- Прошу меня извинить, но у меня к вам, Константин Юрьевич, весьма
срочное и конфиденциальное дело.
     Валентинов рассеянно  посмотрел  на меня  из-за  своих огромных  очков.
Казалось,  он совсем не вникает  в то, что я  говорю, а просто досадует, что
его оторвали от интересной игры.
     Потом он щелкнул  пальцами, и  гард тут же вскочил с кресла. Валентинов
повел очками в сторону,  и  Сергей  плавно переместился за мое  левое плечо.
Теперь они оба страховали меня сзади -- Олег справа, Сергей слева.
     -- Дело конфиденциальное, Константин Юрьевич, -- повторил я.
     Он боится, подумал я. Он до смерти напуган, он воображает, что я явился
отомстить за вчерашнее унижение,  тварь,  и  даже не считает нужным скрывать
это. Сволочь, огромная, жирная сволочь.
     --  Или говорите  здесь, Ким, -- равнодушно произнес  он, -- здесь, при
всех, или выметайтесь вон.
     --  Хорошо, -- сказал я. --  Только пусть ваши мальчики не  дышат мне в
затылок, ей-Богу, противно.
     Огромное плоское лицо исказила недовольная гримаса. Олег отошел и встал
у самой двери, перегородив проход. Сергей даже и не подумал шелохнуться.
     -- Короче, юноша, в чем дело?
     -- Я пришел, чтобы аннулировать нашу  вчерашнюю сделку, -- сказал я. --
Я принес назад деньги и хочу забрать Чашу.
     Несколько секунд он недоуменно смотрел на меня. Потом расхохотался так,
что очки запрыгали на его мясистом бесформенном носу.
     --   Ну   и  остряк  же  вы,  молодой  человек,  --  сварливо   заметил
Дуремар-Шмигайло, глядя, однако, не  на  меня,  а на  колышащийся от  хохота
Валентинова шаткий ломберный столик. Я проигнорировал его замечание.
     Гора плоти, наконец, отсмеялась и перестала трястись. Я терпеливо ждал.
     -- Михаил Львович совершенно  верно изволил выразиться  --  вы  остряк,
юноша!  -- Валентинов  извлек из  кармана  своего парчового халата  давешний
огромный платок  и  оглушительно высморкался.  --  Это  же  надо  придумать:
являться в приличный  дом  с такими заявлениями, да еще высказанными в такой
наглой форме! Побойтесь Бога, юноша!
     -- Из этого  приличного дома, -- заметил  я,  -- меня вчера вывели  под
дулом пистолета, хотя никаких поводов я для подобного обращения не давал. И,
если у вас принято так  шутить, то я не понимаю вашего удивления. Я, однако,
не шучу.
     Я  сделал шаг к ломберному столику (Сергей, как тень,  двинулся за мной
следом) и высыпал на  него содержимое сумки. Пистолет, естественно,  остался
внутри.
     --  Здесь  все  ваши  деньги,  -- сказал я. -- Можете пересчитать,  все
упаковки  целы.  Я, конечно, отдаю себе отчет  в  том,  что поступать так не
принято, однако выхода у меня нет. Я хочу немедленно получить Чашу.
     Валентинов, наконец, осознал, что я говорю  серьезно.  Он повернулся ко
мне и неторопливым жестом снял очки. У него были непропорционально маленькие
для такой туши колючие глазки.
     -- Вот что,  --  медленно произнес он.  --  Ты мне  надоел, пацан.  Мне
надоело  возиться с тобой и выслушивать твои дурацкие байки.  Тебе не  нужны
деньги --  я тебя упрашивать  не  собираюсь. Но Чашу ты назад не получишь. А
теперь -- убирайся.
     В  комнате  повисла оглушительная  тишина,  и  мне  показалось,  что  я
услышал, как хрустнули суставы у изготовившегося  к драке Олега, по-прежнему
подпиравшего дверь в десяти шагах от меня.
     -- Я не люблю повторять дважды, -- сказал я, -- но, когда имеешь дело с
дебилами,  приходится быть терпеливым.  Без  Чаши  я не уйду. Если  ее нет в
доме, позвоните, я подожду. --  Тут я поднял левую руку на уровень  груди и,
повернув  ее тыльной  стороной ладони кверху,  поглядел на часы.  --  Сейчас
12.15. Не позднее четырнадцати ноль-ноль Чаша должна быть у меня.
     -- Сережа, -- попросил Валентинов, -- помоги гостю выйти...
     Сережа с облегчением  вздохнул и  сделал  шаг ко мне, намереваясь взять
меня сзади  за локти. Но я  все еще  смотрел на  часы, и не потому, что меня
интересовало, сколько секунд им потребуется, чтобы вышвырнуть меня вон.
     Я  развернулся, чувствуя пружинящую гибкость  своего тела, и ударил его
ребром  ладони  по  гортани.  Удар  получился  четкий,  словно  в спортзале.
Раздался неприятный чавкающий звук, и гарда отбросило назад.
     Олег уже летел ко мне через комнату.
     Я ушел в сторону, избегая  фронтального столкновения, и сбоку нанес ему
довольно чувствительный удар  в печень. Поскольку такие финты были для него,
что  горох об  стену, он не  остановился и,  разворачиваясь,  врезал мне  по
челюсти. Если бы я не отклонил назад корпус, это был бы нокаут.
     Я отскочил назад, опрокинув  столик. Олег споткнулся об  осевшую на пол
могучую тушу гарда и на секунду потерял равновесие. Мне этого хватило.
     Я  подпрыгнул  и влепил  ему  удар  ногой с разворота в  скулу.  Вообще
говоря, я не очень люблю этот удар. Он слишком киношный, а  в реальной жизни
существуют более  простые и  эффективные приемы. Но в данных обстоятельствах
мне хотелось произвести впечатление на Валентинова и Дуремара.
     Олег  пролетел  три  метра до стены с  аквариумом  и врезался спиной  в
стекло. Раздался звон, потоком хлынула вода, рыба-телескоп жалко забилась на
полу, судорожно хлопая плавниками. Человек в камуфлированной армейской форме
лежал посреди всего этого разгрома,  не шевелясь,  -- похоже,  он пребывал в
глубокой отключке, что и  не  удивительно, принимая во внимание  секрет моих
ботинок.
     Валентинов,   колыхаясь,   как   огромный  кусок  желе,   бочком-бочком
пробирался к письменному столу. Шмигайло вжался в спинку кресла,  совершенно
отвалив нижнюю челюсть, что делало его похожим на испуганного дауна. Деньги,
рассыпавшиеся  при падении столика, лежали  на полу  вперемешку с картами, к
ним уже  подбирались  первые  веселые  струйки  воды из  бывшего  аквариума.
Бардак, одним словом, был жуткий.
     Я сунул руку в сумку и вытащил пистолет.
     -- Вернитесь и сядьте в кресло, -- приказал я толстяку.
     Он остановился и посмотрел на  пистолет. На мгновение его блинообразное
лицо словно бы собралось в гармошку, и я даже испугался, что он заплачет. Но
он не заплакал, а молча вернулся в кресло.
     -- Очень рекомендую не делать лишних движений, -- сказал я.
     Я наклонился  над хрипевшим  гардом.  Лицо его  уже налилось нездоровой
синевой, глаза  вываливались из  орбит. Я  приподнял  его голову и  несильно
ударил основанием ладони сзади по шее. Он поперхнулся и со свистом  втянул в
себя воздух.
     Пока он приходил в себя, я связал  ему руки его же ремнем. Пистолет при
этои  пришлось положить  на  пол, но я был  уверен, что парочка в креслах не
шевельнется. Так оно и случилось.
     Потом я проделал ту же процедуру с Олегом, заодно кинув рыбу-телескоп в
оставшееся  на  месте  аквариума  довольно  приличное озерцо.  Валентинов  и
Дуремар молча наблюдали за моими манипуляциями.
     Наконец я закончил и повернулся к ним.
     -- Чаша, -- сказал я.
     -- Нет, -- хрипло отозвался Валентинов. Он тяжело дышал, что со стороны
выглядело так, будто вздувается и опадает огромный  багрово-парчовый пузырь.
--  Это  невозможно.  Чаши нет  в  доме.  Даже я уже не могу вернуть ее.  Вы
напрасно затеяли всю эту бойню, юноша...
     Он волновался и то и дело  глотал  слова. Все же я  здорово их напугал,
подумал я мельком.
     Я обошел их со спины и уселся на краешек письменного стола.
     -- У меня  нет  ни времени,  ни желания устраивать с вами  дискуссии. Я
хочу  получить Чашу. В  качестве  компенсации  за причиненный  вам ущерб  я,
помимо возвращения полученной  вчера  от  вас  суммы,  готов  предложить вот
что...
     Я вынул из кармашка сумки небольшой сверток и протянул его Валентинову.
     -- Что это? -- спросил он, опасливо косясь на сверток.
     -- Разверните, -- посоветовал я. -- Не бойтесь.
     Он подумал с минуту, затем протянул сверток Дуремару. Доцент, полностью
потерявший способность рассуждать, машинально развернул бумагу, и  на колени
ему выпала золотая фигурка ламы.
     -- Инки? -- слабым голосом спросил он.
     -- Да.  Не знаю, сколько такая штучка будет стоить на аукционе  Сотбис,
но наверняка немало. Это я предлагаю в качестве возмещения.
     Валентинов протянул безобразную руку  и схватил  фигурку.  Поднес ее  к
глазам, почмокал губами.
     --  Это  хорошая  сделка,  --  сказал  я. --  Соглашайтесь,  Константин
Юрьевич. Я знаю, что Чаша в доме. Во дворе нет следов протекторов колес, а в
то, что  за  ней  прилетали  на  вертолете,  я  не верю.  Верните  Чашу,  не
заставляйте меня учинять здесь полный разгром...
     Я задумчиво посмотрел на  огромную вазу с  павлинами, стоявшую  в  углу
кабинета.
     --  Красивая  вещь,  -- похвалил  я.  -- Не эпоха  Мин,  разумеется, но
определенно старше ста лет. Я прав?
     Пистолет в моей руке перестал смотреть в  безбрежный живот хозяина дома
и переместился в направлении вазы.
     --  Вы  должны меня понять,  -- продолжал я,  -- я оказался в ситуации,
когда не останавливаются ни  перед чем. Если бы я был уверен, что свою жизнь
вы цените дороже этих безделушек, я начал бы с вас.
     --  Чаши нет в доме,  -- упрямо повторил  он. -- А вы, конечно,  можете
сейчас воспользоваться своим  временным  преимуществом, но за  вашу жизнь  в
этом случае я лично не дал бы и копейки...
     Чаша  крепко  зацепила его,  подумал  я.  Он  держал  ее  в  руках,  он
чувствовал пьянящее  ощущение всемогущества... Теперь он не отдаст  ее  даже
под угрозой смерти.
     Я слез со стола, подошел вплотную к огромной туше и рукояткой пистолета
ударил Валентинова  по лицу. Впечатление было такое, что я ударил по тарелке
со студнем.
     -- Кретин, -- прохрипел он. -- Ты ничего не получишь, щенок...
     Я  быстро  обернулся  и,  протянув  руку,  выхватил  из кресла  доцента
Шмигайло. Он в ужасе  зажмурился,  ожидая удара, но я не  стал  его бить.  Я
отволок его к письменному столу и бросил поперек, нависнув над его тщедушным
тельцем засушенного кузнечика с пистолетом в руке.
     --  Слушай,  ты, -- прошипел я ему в лицо, -- или ты  скажешь мне, куда
твой толстый друг спрятал Чашу, или я буду гасить о тебя  сигареты... Понял,
ты, мразь?
     Он мелко задрожал, ботинки его при этом дробно стучали по столу.
     -- Я  буду тушить  их  у тебя за ухом,  там, где  самая  чувствительная
кожа... И  мне  не  будет  тебя жалко,  потому что  из-за вашего  идиотского
упрямства и вашей скотской жадности может погибнуть моя девушка...
     Я  не  был уверен,  смогу ли  я проделать то, о чем только  что  сказал
Дуремару.  Но Чаша по-прежнему  была у  них  в руках, а Наташа была  в руках
Хромца. Я взял с  письменного стола  открытую  пачку "Мальборо" и зажигалку,
дрожащими пальцами поднес ко рту сигарету и закурил.
     Шмигайло  тонко завизжал. Я медленно отнял руку с сигаретой ото рта  и,
зафиксировав  его трепыхающееся тельце правой рукой, стал медленно подносить
уголек сигареты к его лицу.
     -- Я скажу!  -- пискнул полузадушенный Дуремар,  завороженно  глядя  на
приближающуюся к нему сигарету. -- Чаша в библиотеке, в сейфе...
     -- Код! --  рявкнул я, не останавливая руку. Он забился еще сильней, но
я держал его крепко.
     -- Нет никакого кода! Он на ключ его запер, а ключ у него в кармане...
     Тяжелый предмет рассек воздух  в сантиметре от моей головы и  со стуком
врезался в стену. Валентинов решил пожертвовать ламой.
     -- Ключ! -- заорал я, прыгая к нему. -- Ключ, скотина!
     Передо  мною  тяжело колыхалось  блинообразное лицо, и  я  уже не видел
ничего, кроме этого лица,  и тряс  Валентинова  за отвороты  его  роскошного
халата, и выкрикивал какие-то страшные слова. А потом  я  почувствовал,  как
горячая потная рука нащупала мою и всунула в нее отрезвляюще-холодный металл
ключа. И я понял, что выиграл.
     -- Встать! -- крикнул я, ткнув дуло пистолета ему в висок. Он поднялся,
чуть не опрокинув при этом громадное  кресло.  Ноги его ходили  ходуном, как
сейсмоустойчивые небоскребы во время землетрясения.
     -- И ты тоже! -- приказал я доценту. -- В библиотеку оба, быстро!
     Они подчинились. Я прошел  за ними и усадил в кресла так, чтобы держать
обоих в поле зрения.
     -- Где сейф?
     -- Вон тот шкафчик под бюстом Нерона, -- пролепетал Дуремар.
     -- Сука, -- негромко сказал Валентинов. -- Сука ты драная, а не доцент.
     Я аккуратно снял бюст и приподнял циновку, которой  был накрыт шкафчик.
Это  действительно  оказался  сейф,  даже,  скорее,   не  сейф,   а   просто
бронированный ящик, потому что никакого шифрового  замка не было и в помине.
Я вставил ключ в скважину и повернул.
     Где-то под потолком взвыла сирена.
     --  Тебе хана, парень, -- удовлетворенно произнес Валентинов.  -- Через
пять минут здесь будет спецгруппа с собаками.
     Я не ответил -- был занят тем, что вынимал Чашу из сейфа. Когда  я клал
ее в сумку, она чуть кольнула мне руку, и я хмуро улыбнулся.
     -- Прощайте, господа, -- сказал я и вышел из библиотеки.
     Дверь  я  закрыл  на  давно запримеченную  мной  парадную кавалерийскую
шашку,  висевшую  над  письменным  столом.  Конечно,  такому  исполину,  как
Валентинов, было не  так уж сложно ее  сломать,  но мне хотелось сделать ему
напоследок маленькую  гадость. Под  оглушительный вой сирены  я прошел через
кабинет,  бегло осмотрев по пути охрану. Олег по-прежнему валялся в глубокой
отключке,  а Сергей, напротив,  уже  вполне  пришел в  себя и яростно дергал
руками, пытаясь освободиться. Я быстро ударил его  рукояткой пистолета между
третьим и четвертым шейными  позвонками -- эта  нехитрая  процедура вырубает
человека лучше любого наркоза -- и вышел из комнаты.
     Сирена выла и  стонала по всем  углам  дома.  Я не слишком-то поверил в
прибытие  спецгруппы с  собаками, но этот истошный вой действовал на  нервы.
Поэтому, увидев  у лестницы, ведущей  на  первый этаж,  давешнюю  девушку, я
инстинктивно отпрянул.
     -- Что вы делаете? -- спросила она, надвигаясь на меня. Более банальный
вопрос  ей  бы  удалось задать, только  если бы она  поинтересовалась, кто я
такой. Я поднял пистолет и навел на нее.
     -- Родная, у меня мало времени. Поговорим в другой раз.
     Она удивленно посмотрела на пистолет.
     -- Чего вы от меня хотите?
     На  этот раз мне  удалось рассмотреть  ее  поподробнее. Она была вполне
симпатичной высокой брюнеткой. Лицо ее показалось мне смутно знакомым,  но в
тот момент я не понял, почему.
     -- Пошли вниз, -- сказал я. -- Все вопросы -- по дороге.
     --  Где  все?  --  спросила   она,  послушно  поворачиваясь  и  начиная
спускаться по узкой лестнице.
     -- Наверху, -- ответил я коротко.
     -- С ними все в порядке?
     -- Почти.
     -- А...
     -- Все живы.
     Мы прошли  через  коридорчик.  Я все время  сдерживал  себя,  чтобы  не
побежать,  сломя  голову, к  спрятанной  в лесу  машине.  Сирена по-прежнему
ревела.
     -- С Олегом все нормально? -- спросила она, когда мы вошли в гостиную.
     -- Да, -- автоматически ответил я. -- Побудь пока здесь, пожалуйста, --
я сунул пистолет за пояс и  показал ей на одно из кресел. Она пожала плечами
и уселась.
     Я   быстро  пошел   к  двери,   прикидывая,  как  лучше  разобраться  с
красномордым и  его собакой. Стрелять не хотелось, но и  Tiercampf мне после
малаховских приключений несколько прискучил. Соображая, где безопасней всего
перемахнуть через забор, не приближаясь к воротам, я взялся за ручку двери и
вдруг понял, почему лицо девушки, оставшейся за моей спиной, показалось  мне
знакомым.
     Она  сидела на террасе  "Джалтаранга" в компании еще троих девиц, когда
мы с Олегом вели переговоры о продаже Чаши. Она его страховала!
     Я грохнулся на пол за четверть секунды до того, как пуля ее пистолета с
тяжелым стуком влепилась в толстую входную дверь.
     Она  сидела   в  кресле  и  сжимала   в  руках   здоровенный  блестящий
"Смит-Вессон". Где  она его  держала раньше -- ума  не приложу. В  вестернах
героини вытаскивали такие пушки из своих корсетов, но, признаюсь, при беглом
осмотре,  состоявшемся перед лестницей, я  не заметил в  ее фигуре особенных
излишков.
     -- Спокойно, родная, --  сказал я, быстро перекатываясь на  метр левее.
-- Положи свою игрушку на стол, иначе я поцарапаю твою шикарную попку.
     Если  бы  она  стояла,  то  чья именно  попка  имела бы  больше  шансов
пострадать, я бы утверждать не решился. Но она сидела, а я лежал на полу под
надежным прикрытием громадного дубового стола.  Я  услышал, как она с досады
сильно швырнула "Смит-Вессон" на столешницу.
     -- Теперь встань и отойди  в угол комнаты, -- приказал я. -- Учти, ты у
меня на прицеле.
     Предоставляя  ей известную свободу маневра, я надеялся,  что  у нее  не
хватит  ума,  чтобы  сообразить,  что  я  вижу  только  нижнюю  половину  ее
великолепного  тела, а  также коварства, чтобы тихонечко  взять пистолет  со
стола. Я увидел, как выпрямились ее длинные ножки, так понравившиеся мне еще
в "Джалтаранге", как удаляются от меня изящные черные туфельки, и решил, что
пора вставать. Я вскочил, на всякий случай придвинув к себе кресло с высокой
спинкой.
     Она  стояла  в  углу, опустив длинные ресницы  на  действительно  очень
красивые глаза.
     -- Извини, родная, -- я  вдруг почувствовал к ней странную симпатию  --
тем  более странную, что минуту назад  она  чуть не раскроила мне череп.  --
Жизнь -- суровая штука.
     С  этими словами  я крутанул барабан "Смит-Вессона"  и выщелкнул оттуда
все патроны.  Может быть, у  нее в  трусиках  были спрятаны еще три запасные
обоймы и одна пулеметная лента, но я в этом что-то сомневался.
     -- Прощай, солнышко, -- сказал я, высыпая патроны в карман.
     Сирена вдруг замолчала.  Я,  не  теряя  времени, выскочил  на крыльцо и
увидел красномордого с  доберманом. Они медленно, как бы раздумывая, а стоит
ли  это  делать, приближались  к дому, причем  создавалось впечатление,  что
красномордый идет лишь постольку, поскольку его тащит собака.
     Я на  всякий  случай выстрелил в воздух, и,  когда  они остановились  в
нерешительности, прыгнул  за перила  и довольно  быстро побежал к  ограде. У
красномордого оставался выбор:  отпустить добермана с цепи, или сделать вид,
что  я добежал до забора быстрее, чем он сумел разжать  руку. По неизвестным
мне причинам он  выбрал  второй  вариант.  Может быть, он состоял в обществе
защиты животных, а возможно, мне наконец-то начало везти...
     ...Прошло  уже  шестнадцать часов с  того момента,  как Хромец  похитил
Наташу...
     Пока  я ездил выбивать Чашу  из  лап антикварной  мафии,  ДД безвылазно
сидел у себя  дома  и  ждал звонка.  Ожидание  его измучило: когда открылась
дверь, мне показалось, что он похудел еще килограммов  на десять. Нездоровая
бледность  его  лица  немного  оттенялась  темно-фиолетовыми  следами  моего
вчерашнего  рукоприкладства, унылые  плети  рук свисали из чересчур  широких
рукавов рубашки-сафари.
     --  Здорово,  --  сказал  я хрипло, --  дай  чего-нибудь  выпить, горло
пересохло...
     --  Ты принес? -- спросил  ДД, инстинктивно отшатываясь вглубь прихожей
-- я  ворвался к нему  домой чересчур резко. Я кивнул. Он изобразил  на лице
слабое подобие улыбки и побежал в кухню.
     Я скинул  с плеча сумку и  принялся стаскивать изрядно поднадоевшие мне
тяжелые ботинки.  Мимоходом  я  задел  носком левого  ботинка  о косточку на
правой ноге и скривился от боли.
     -- Тяжело было? -- участливо спросил ДД, появляясь  со стаканом в руке.
Я снова кивнул и опрокинул стакан себе в глотку. Это был морс.
     -- Я просил выпить, -- сказал я хмуро. -- У тебя есть коньяк?
     -- Кажется, -- пролепетал он. -- А где Чаша?
     -- Коньяк,  -- сказал  я.  Он  исчез. Я посмотрел на себя  в полутемное
зеркало. Даже при выключенной лампочке было видно, что железные кулаки Олега
причинили моей мужественной  физиономии  немалый  ущерб. Как это должно было
смотреться при солнечном свете, думать не хотелось.
     -- Коньяка уже  не осталось, -- виновато  произнес  ДД,  протягивая мне
полстакана прозрачной жидкости. -- Есть водка.
     Я  повторил трюк со  стаканом. ДД снова ошибся  -- это была не водка, а
спирт,  разведенный меньше,  чем  вполовину -- видимо,  то,  что осталось от
поминок. Я крякнул.
     -- Где она? -- повторил ДД. Я кивнул на сумку.
     Он стремительно сложился втрое, с треском рванул молнию и вытащил Чашу.
Минуту он смотрел на нее, не поднимаясь с коленей, затем медленно встал.
     -- Ты вернул ее, -- произнес он торжественно. -- Ты все-таки вернул ее,
Ким...
     --  Хромец  не объявлялся?  -- спросил  я, наконец,  о том, о чем хотел
крикнуть ему еще с порога, и о чем боялся спрашивать даже сейчас. Он покачал
головой.
     -- Он сказал, что позвонит в четыре.
     Я посмотрел на часы. Было двадцать минут четвертого.
     -- Слушай, -- сказал я, -- нам нужно все обсудить. На экспромты времени
не будет, мы должны рассчитать ситуацию до секунды.
     -- Что ты имеешь в виду, Ким? -- испуганно спросил он.
     -- Где арбалет?
     -- Что?
     Он смотрел на меня огромными глазами ребенка, увидевшего в лесу волка.
     -- Нефритовый Змей, -- терпеливо объяснил я. -- Где он?
     -- Ты собираешься стрелять в Хромца?
     --  Нет, хочу убить Горбачева.  Я застрелю его,  как только он отпустит
Наташу.
     ДД снова покачал головой.
     -- Это слишком  опасно,  Ким...  Он  может заподозрить  неладное и... и
что-нибудь сделает с Наташей.
     Я вздохнул. За последние сутки сосуд моего терпения порядком опустел.
     --  Вот  поэтому я и  хочу, чтобы мы все продумали  заранее. Все должно
пройти гладко, без малейшего риска.
     Он по-прежнему недоверчиво смотрел на меня.
     -- Мы должны настоять на том, чтобы Грааль был передан из рук в руки --
в обмен на  Наташу. Ты скажешь ему, что будешь один.  Обмен,  скорее  всего,
состоится  где-нибудь в безлюдном  месте  -- мне просто  нужно будет получше
замаскироваться.
     --  Как?  -- спросил  ДД  без особой надежды.  Чашу он все еще держал в
руках.
     -- Пошли на кухню, -- сказал я. -- Там и поговорим.
     Дарий  огромной  бело-рыжей  тенью неслышно  вышел  из кабинета  Романа
Сергеевича и, мягко ступая, пошел за нами.
     -- Ким, -- бормотал ДД, -- я же говорил тебе, он предупреждал, чтобы мы
ничего такого не предпринимали... Разве ты не понимаешь...
     -- Заткнись, --  сказал  я. -- И слушай. Ты  будешь  выполнять  все мои
приказы.  Никакой самодеятельности, никаких рассуждений. Как  в армии. Ты --
дилетант. Я -- профессионал. Понятно?
     Взгляд его мне не понравился.
     -- Хорошо, -- он пожал худыми плечами. -- Договорились.
     -- Тащи арбалет, -- сказал я.
     Пока  он ходил за арбалетом, я рассеянно гладил Дария и прикидывал, как
и  где  мне  лучше  всего  спрятаться.  Если бы Хромец назвал место  встречи
заранее, я успел  бы там  окопаться,  но на такой  вариант рассчитывать было
нечего.  Он объявит свои условия  в  самый  последний  момент, и решать  все
придется  прямо на  месте.  Можно было бы,  допустим, спрятаться в  багажник
машины ДД, но я не был уверен, смогу  ли я,  выскочив из багажника, быстро и
точно прицелиться и выстрелить из нового для меня оружия.
     -- Послушай,  -- сказал я,  когда ДД  вернулся в кухню,  -- а  твой дед
случайно  не   рассказывал  тебе,  как  бессмертные  реагируют  на   обычное
огнестрельное оружие?
     ДД вздохнул.
     --  Никак не  реагируют.  Он  ведь  пытался убить Хромца в  Туве, когда
понял, кто он такой... Весь свой "вальтер" в него разрядил...
     -- Ну? -- спросил я.
     -- Ну и тот остался жив, ты же сам видел...
     --  Я не про  то...  Ты представляешь себе, что происходит с человеком,
когда в него попадает пуля?
     -- Приблизительно, -- ответил ДД. Я усмехнулся.
     -- Происходит вот  что: пуля, выпущенная из пистолета  большого калибра
-- например, 9,45,  как  у  меня, и  с  небольшого  расстояния,  отбрасывает
человека назад с силой,  равной примерно удару железным ломом. Я это к тому,
что даже если выстрел не убьет Хромца, то отшвырнуть его он должен, особенно
если  выпустить в него весь барабан. А пока он  будет  собирать  свои старые
кости, к  нему  можно будет подойти с  арбалетом вплотную и засадить  стрелу
между глаз.
     -- И кто будет стрелять? -- спросил ДД с сомнением.
     -- Я, -- успокоил я его. -- Твоя задача -- отвлечь его и отвести Наташу
с линии огня. Вот так, например.
     Я  поставил на  ребро  спичечный  коробок  и  разложил  по столу четыре
спички.
     -- Допустим, это  машина. Здесь  будет Хромец. Здесь  --  ты. Я, скорее
всего,  буду лежать  в  машине, на заднем сиденье. Ты отдаешь Чашу и  быстро
отходишь с Наташей вот сюда. Понял? А дальше уже -- моя работа.
     -- Может быть, лучше упасть на землю? -- предложил он.
     -- Хорошо,  -- сказал я. -- Падай. Но не раньше, чем будешь уверен, что
это действительно Наташа, а не очередная его заморочка.
     Он захлопал глазами.
     -- А такое может быть?
     -- Может, -- жестко ответил я. -- Вспомни Тень. Вспомни собаку.
     При слове "собака" Дарий заурчал и положил мне лапу на колено.
     Грянул  телефон.  Я  вскочил, но Дарий помешал мне, и ДД схватил трубку
первым.
     --  Алло,  --  сказал он  напряженным голосом.  Потом, прикрыв  ладонью
мембрану,  махнул  мне  рукой и отрицательно  затряс  головой.  -- Да, Игорь
Александрович... Да, это Дима. Да, я вас внимательно слушаю...
     Я  вернулся  в кресло,  машинально  взглянув на  часы. Было без  десяти
четыре.
     --  Хорошо, Игорь Александрович, -- продолжал бубнить ДД. -- Конечно. Я
понял. Да, разумеется...
     -- Дай карандаш! -- прошептал он мне, снова загораживая мембрану рукой.
Я, не глядя, взял лежавшую на подоконнике авторучку и протянул ему.
     --  Записываю, -- сказал ДД. -- Да, понятно... Направо... Хорошо. Да, я
все записал. Что? Да, конечно.
     Я  послал  ему выразительный взгляд и  постучал  пальцем по  циферблату
часов. Он этого не заметил.
     --  До свидания, Игорь Александрович, -- произнес он деревянным голосом
и повесил трубку.
     -- Трепаться будешь, когда все кончится, -- сказал я. -- Кто это был?
     Он отмахнулся.
     --  Знакомый деда.  --  ДД  вырвал лист из блокнота, пробежал  глазами,
аккуратно сложил вчетверо и сунул в карман рубашки. -- Из издательства.
     Он поднялся и подошел к окну. Отдернул занавеску.
     -- Не светись, -- прикрикнул я. Он  послушно  отодвинулся. -- И вот еще
что: к телефону буду подходить я. Понятно?
     --  Хорошо,  -- легко  согласился ДД.  --  Послушай,  Ким...  Ты  тогда
подежурь у телефона. -- Он виновато скосил глаза на дверь. -- Мне надо...
     -- Да, -- сказал я сухо.
     Лучше всего  коротать  ожидание, занимаясь  каким-то важным  и  сложным
делом.  Я положил на  колени  арбалет и  принялся за его детальное изучение.
Конструкция Нефритового  Змея  была,  в общем, не сложной,  но  я не  совсем
понимал, как  эту громоздкую и тяжелую штуку можно  быстро привести в боевую
готовность.  Единственным выходом было тащить его  с собой  уже в заряженном
состоянии  и   рассчитывать  на  один-единственный  выстрел  --  собственно,
наконечник-то все  равно был  один.  В случае  неудачи  Нефритовый  Змей еще
годился на то, чтобы им можно было стукнуть противника по черепу.
     Я  положил стрелу  в  ложбинку,  укрепил  тетиву, потянул на себя тугой
рычаг...
     Стукнула дверь в кухню, щелкнул замок.
     Я вскочил. ДД в кухне не было. Чаши тоже.
     -- Эй, -- закричал я, бросаясь к двери, -- эй, Димка, в чем дело?
     Я ударил в дверь плечом и отлетел  обратно.  Высокая, крепкая дверь  из
толстого дерева даже не шелохнулась.
     -- Ким, -- сказал за дверью виноватый голос. -- Ты  не вышибешь ее, это
бесполезно...
     Я перевел дыхание.
     -- Послушай, -- я постарался говорить как можно спокойнее, -- послушай,
Дима, открой дверь... У нас мало времени, Хромец может позвонить с минуты на
минуту...
     -- Он уже звонил, -- сказал ДД.
     Кретин,  подумал  я  с  бессильной  злостью. Фантастический,  небывалый
дурак! "Игорь Александрович!" "Я записываю!" Урод.
     -- Он сказал, что,  если я буду  не один, он убьет Наташу.  Убьет сразу
же, еще до обмена... Извини, Ким.
     -- Ты что, не мог дать трубку мне? -- рявкнул я.
     -- Он же звонил еще раньше, -- по-прежнему виноватым  голосом  объяснил
ДД.  -- Пока  тебя  не было... Ты прости, что  я тебя обманывал, но я  очень
боюсь за Наташу...
     --  Придурок,  -- сказал  я.  --  Он  же убьет вас  обоих! Выпусти меня
немедленно, иначе все пропало...
     Несколько секунд мне казалось, что произойдет невероятное, и он откроет
дверь. Но он и не подумал этого делать.
     -- Нет, --  возразил ДД убежденно.  -- Зачем ему  это?  Ему нужна Чаша,
Чаша, и ничего больше. Я уже все решил. Я отдам ему Грааль. Наташа...
     --  Это  моя девушка!  -- крикнул  я, удивившись собственному  хриплому
голосу. -- Ты не имеешь права!
     -- Имею, -- сказал ДД. -- Я люблю ее.
     Все бесполезно, подумал я. Мне не убедить его.
     -- Открой дверь, скотина! -- заорал я, дергая  ручку. Толку от этого не
было никакого. -- Открой дверь, или я не знаю, что здесь устрою!
     Он смущенно кашлянул.
     --   Извини,  Ким...  Мне  очень  неудобно  так  поступать...  Но   это
единственный выход. Если ты поедешь со мной, Наташа умрет...
     Я развернулся на  каблуках и ударил ногой в замок. Дверь заскрипела, но
не поддалась,  ногу  пронзила боль.  Черт  бы побрал эти старые  постройки с
запасом прочности на триста лет вперед...
     -- Я еще и на засов закрыл, --  сообщил ДД. -- У тебя ничего не выйдет.
Пожалуйста, подожди два  часа... Тебе все равно не выбраться! Мы вернемся, и
тогда можешь меня даже убить...
     Мне показалось, что он уходит.
     -- Дима!  -- заорал я, что  есть силы, --  Дима, скажи хотя бы, куда он
велел тебе ехать!
     -- Извини, -- повторил  он. -- Лучше я не буду тебе ничего говорить  --
вдруг ты все же выберешься отсюда...
     -- Предатель, -- удивленно сказал я.
     -- Ким, -- сказал ДД, --  я  хочу, чтобы ты знал... Я очень  благодарен
тебе за  все,  что ты сделал  для меня и  для деда.  Ты  -- прекрасный друг,
Ким... Еще раз -- прости.
     -- Я ненавижу тебя! -- заорал я. -- Я доберусь до тебя и убью, слышишь,
проклятый ублюдок?!
     Хлопнула  еще одна  дверь --  в прихожей. Я  вновь ударил в дверь  всем
телом. Бесполезно.
     Можно выбить замок выстрелом из пистолета, но что  делать с засовчиком?
Я  прекрасно  помнил  эту  внушительную  полоску вороненой  стали  --  такие
засовчики были укреплены на всех дверях в квартире ДД.
     Я взглянул на часы. Было пять минут пятого. Мы приедем  через два часа,
сказал ДД. Значит, до встречи осталось не больше часа. Разумно предположить,
что встреча назначена на пять.
     Я потер  виски.  Если  бы точно  знать, какое место  Хромец выбрал  для
обмена!
     В   коридоре  послышались  какие-то  звуки.  Я  бросился   к   двери  и
остановился, услышав тихое поскуливание Дария.
     -- Что, собака, -- сказал я, -- бросил нас твой хозяин...
     ДД попросил  у меня карандаш,  вспомнил я. Я дал ему ручку, и он что-то
записал в блокноте. Потом вырвал листок и засунул в карман...
     Я  кинулся  к  блокноту.  На чистом белом  листе  были видны отчетливые
следы,  выдавленные стержнем авторучки. Нервничая, ДД слишком сильно нажимал
на стержень, а вырвать второй листок, конечно же, не догадался. Классическая
ошибка дилетанта.
     Я с  трудом  проглотил  застрявший  в  горле  комок  и  вырвал лист  из
блокнота. Наклонно поставил его к падавшему из окна свету.
     Следы были достаточно отчетливы, но  почерк у ДД был ужасный.  Впрочем,
кое-что  разобрать  удалось  сразу. 43-й километр, например. Однако километр
чего? Я долго всматривался в  витиеватые закорючки,  пока не разобрал что-то
похожее на "кзн к ж" -- речь, скорее всего, шла о Казанской железной дороге.
Это было уже кое-что. Дальше шел ряд  неразборчивых знаков, но я помнил, что
ДД  переспросил  у  "Игоря   Александровича",  поворачивать  ли  направо,  и
утвердительно ответил на какой-то вопрос -- очевидно, все ли он понял. Итак,
от 43-го километра Казанки  направо, пять часов -- теперь я был  уверен, что
знаю  если и  не  все,  то  самое  основное.  Оставалось выбраться  из  этой
проклятой западни.
     Есть старый проверенный способ, как выйти из запертой  снаружи квартиры
--  вызвать  пожарных  и  дождаться,  пока  они сломают  дверь.  Но  на  это
требовалось  время, а  его-то как  раз  у меня и  не было. Нужно было искать
другие пути. Я подошел к окну и с треском растворил его. Пятый этаж старого,
дореволюционной постройки дома -- примерно седьмой наших стандартных блочных
коробок. Слишком высоко.
     Я посмотрел налево. Метрах в  двух к  стене  прилепился небольшой и  не
слишком надежный  на вид балкончик -- я не мог вспомнить, в какую  из комнат
огромной квартиры  ведет  его  дверь. Два  метра... совсем рядом,  и  все же
добраться до балкончика можно было разве что по воздуху.
     По воздуху...  Я быстро огляделся. Зрительная  память подсказывала мне,
что где-то на кухне я видел предмет, имеющий отношение к поставленной передо
мною  задаче.  Спустя несколько секунд  я  обнаружил  его. Это была  толстая
бельевая веревка, натянутая под высоким потолком кухни.
     Бормоча   себе   под   нос:   "Только   не   торопиться...   только  не
торопиться...",  я залез на стол и снял веревку  с крюков.  Она была  длиной
метров  восемь  и  до  земли  по ней  спуститься было  бы не  просто. Но  до
балкончика она бы долетела.
     Я крепко привязал к концу веревки тяжелый нож и примотал к нему тонкую,
но  прочную  нитку (катушка таких  ниток  всегда лежит у  меня  в кармане --
старая армейская привычка).  Высунулся из  окна  и кинул  веревку в  сторону
балкона.
     С  третьего раза я  попал. Нож перевалился за невысокую и подозрительно
ржавую  на вид ограду и  выскочил между прутьями.  Я подергал предварительно
стравленной  ниткой и, убедившись, что  нож  движется  в нужном направлении,
подтащил конец веревки к себе.
     В  кухне  я  обмотал   веревку  вокруг  чугунной  батареи,  выглядевшей
достаточно  солидно, чтобы  не  разломиться  под моим  весом, и закрепил  ее
надежным морским узлом. Между кухней и балкончиком возник небольшой навесной
мостик.
     Я проверил, стоит ли  на  предохранителе пистолет, поглубже засунул его
за пояс и полез в окно.
     Как  только под ногами исчезла  опора, мир сразу изменился, сжавшись до
окна,  веревки  и балкончика впереди.  Я перехватил руками веревку. Ноги мои
болтались в завораживающей пустоте.
     Ржавые перильца балкончика скрипнули. Я почувствовал, как проваливается
сердце,  дыхание  мое  перехватило,  и с хриплым нечленораздельным криком  я
рывком  бросил  свое  тело вперед.  Прут ограды  лопнул  с  глухим  коротким
треском, веревка сорвалась, и  я ощутил, как ноги мои уходят  под балкончик,
туда,  где для них не было никакой опоры. Но пальцы уже вцепились в камень и
тянули меня вверх, перебрасывая через покореженные перила. Я был на балконе.
     Толку  от  этого,  правда,  было  немного.  Я  выиграл  только  свободу
перемещения  по  квартире,   но  входная  дверь   все  равно  была  заперта.
Путешествовать по  другим балкончикам мне не хотелось,  времени оставалось в
обрез  --  на   бегство  из  кухни  я  потратил  десять  драгоценных  минут.
Повозившись с входной  дверью, я  определил, что  ДД запер ее только на один
замок  -- остальные  два,  впрочем, можно  было  открыть изнутри. Я  отогнал
Дария,  царапавшего когтями  дверь,  приставил  пистолет  к  замку  и  нажал
спусковой крючок.  Раздался  оглушительный грохот, замок выбило  с мясом,  и
дверь медленно и словно бы нехотя распахнулась.
     Минута ушла у  меня на то, чтобы затолкать  обратно в  квартиру Дария и
закрыть дверь на задвижку  изнутри -- я сделал  это, просунув руку в дыру от
замка. Любой желающий  мог так же свободно ее и  открыть, но я надеялся, что
собака до этого  все-таки  не  додумается. На  моих  часах было  шестнадцать
двадцать две, когда я выскочил во двор дома ДД, озираясь в поисках такси.
     Переулки, отходящие от Старого Арбата в сторону Остpоженки, не назовешь
особенно  людными и  оживленными.  Шанс  поймать тачку  был лишь  на крупных
улицах, и я, перепрыгивая через низкие штакетники и топча клумбы, побежал по
направлению к Кропоткинской.
     И тут мне неожиданно повезло.
     --  Ким!  --  заорал  знакомый  пьяный   голос,  когда  я  выскочил  на
Кропоткинскую улицу перед музеем Пушкина. -- Кимчик! Старый ты разгвоздяй!
     Я скосил глаза  --  у  ресторана "Кропоткинская, 36" жались  элегантные
иномарки.  Дверцы одной из них, серо-зеленого "рено", были распахнуты, около
нее стояли три парня и девушка. Один из парней,  в пижонском белом костюме и
зеркальных темных очках, остервенело махал мне рукой.
     -- Сюда ползи! -- орал он. -- Давай-давай, Кимуля!
     Это  был  Сашка Кулаков,  мой  злой  гений, мажор  из  мажоров,  трепло
несравненное, фантастическое, человек, продавший меня ДД со всеми потрохами.
     -- Сашка! -- завопил я и бросился к нему.
     Мы обнялись, и  он  полез  ко  мне  целоваться.  От него  пахло дорогим
коньяком и -- почему-то -- женскими духами. Я зашептал ему в ухо:
     -- Сашуль,  мне срочно нужна тачка, очень срочно, понял? Я  одолжу твою
"реношку", вечером верну, подгоню прямо к подъезду, идет?
     --  О чем  речь, Кимчик,  -- с готовностью  запыхтел он,  но,  когда  я
оттолкнул его и полез  в машину,  пришел в себя. -- Э, ты чего? -- заорал он
мне в спину.
     За  рулем  сидела  девушка.  Я редко веду себя невежливо по отношению к
прекрасному полу, но тут обстоятельства оказались  выше  приличий. Я толкнул
ее плечом, и  она, ойкнув, вывалилась из распахнутой дверцы машины. Надеюсь,
она не ушиблась.
     Кулаков,  наконец,  сообразил,  что я угоняю  его  тачку. Это  открытие
заставило его вцепиться мне в спину, и несколько секунд производить яростные
попытки  по извлечению  меня из  кожаных  недр "рено". Потом я изловчился  и
лягнул  его  своим хитрым  ботинком  между ног. Друзья, обалдевшие не меньше
его, приняли вмиг обмякшее тело, а я, перебравшись  на  водительское кресло,
повернул ключ, ударил по педали газа и резко сбросил сцепление. Машина мягко
прыгнула вперед и выехала на тротуар. Я описал красивую петлю  перед дверями
ресторана и, выскочив на Кропоткинскую, рванул в сторону бассейна "Москва".
     Не  могу  сказать, что  виртуозно вожу  машину, но после того, как  мне
удалось  проскочить от центра до  Рязанского проспекта за пятнадцать  минут,
ухитрившись  только  слегка   поцарапать  левый  борт,  я  сильно  вырос   в
собственных глазах. Гнал я с  постоянной скоростью  120, и, если  до Таганки
сзади еще раздавались редкие  свистки, то, пролетая Рязанкой, я в  очередной
раз  убедился,  что   здешние  гаишники  на   редкость   ненаблюдательны   и
флегматичны.
     Честно говоря, я не помнил, идет  ли трасса, по которой мы не так давно
ездили с ДД  в  Малаховку, параллельно железной  дороге  до  сорок  третьего
километра. Поэтому я два раза съезжал с шоссе на уходившие влево щебенки, на
чем  потерял  еще  минут  шесть.  Тем  не менее было  ровно 17.00,  когда  я
проскочил мимо неприметной платформы с надписью "43-й километр".
     Направо  от  шоссе  уходила  проселочная  дорога, исчезавшая за плотной
стеной  леса. Я сбросил скорость до 90 и свернул  на проселок. "Рено"  мягко
качало на пыльных ухабах. Держа левой рукой руль, я правой полез под майку и
вытащил   пистолет.   Легким   движением   большого   пальца   снял  его   с
предохранителя.
     Дорога нырнула в лес.
     Я нажал кнопку, и левое боковое стекло с легким жужжанием  опустилось в
дверцу. Я  напряженно всматривался  в пролетающий  за окном пейзаж, стремясь
отыскать среди зелени серое пятно машины ДД.
     Время: 17.05.
     Еще через три минуты лес оборвался, открылась равнина с рассыпанными по
ней игрушечными домиками и серыми коробками  элеваторов. Вряд ли Хромец стал
бы  назначать  встречу  в  такой   отлично  просматривающейся  местности.  Я
развернулся и поехал обратно.
     Никаких следов машины. Никаких следов ДД. Никаких следов Наташи.
     Я остановил машину и достал из кармана листок.
     43-й километр кзн к ж... какие-то закорючки... направо...
     Я вгляделся в нечеткие следы с такой силой, что заболели глаза.
     Что это за закорючки?
     "П"... это  точно... дальше не  понять, кажется,  "р",  значит,  п...р,
дальше  опять  что-то  непонятное, а  потом  совершенно  отчетливое  "з"  и,
кажется, "у". П...р...зу? Если  предположить, что после "п" и "р" одинаковая
закорючка, то это, скорее  всего,  гласная.  "А"? Вряд ли. "Е"? Пере...зу? А
если это не "у", а "д"? Переезду? К переезду? И направо?
     Я  резко  развернул "Рено", подняв  высокую стену пыли. Через минуту  я
увидел этот  переезд --  рядом с ним стояла вереница автомобилей,  ожидавших
прохода ползущего медленно, словно гусеница, длинного грузового состава.
     Время: 17.15.
     Товарняк, наконец, прошел. Вереница нехотя двинулась вперед.
     Вот и дорога, незаметная лесная дорога, уводящая вправо от переезда.
     Время: 17.18.
     Я выжал 100.
     Впереди мелькнуло серое пятно.
     "Девятка"  ДД  стояла  у  обочины, съехав передними  колесами  в кювет.
Дверца со стороны сиденья водителя была распахнута.
     Я ударил по тормозам и вывалился из машины, перекатившись через голову.
     Стояла  летняя лесная тишина -- пение  птиц,  скрип старых стволов, шум
крон.
     Я поднялся и пошел к машине ДД, сжимая в правой руке пистолет.
     В "девятке" не было никого. Ни ДД, ни Наташи.
     Я обошел ее. ДД лежал  в придорожной канаве, неестественно подломив под
себя  левую  ногу и  обхватив руками затылок. Цветастая  рубаха-сафари  была
располосована на спине. Я присел около него на корточки.
     На маленькой  плеши,  так удивившей меня в первую нашу встречу, темнело
кровавое пятно.  Он  пытался закрыть его руками,  а  может, ему просто  было
очень больно, и он хотел  дотянуться до  источника боли, и пальцы  его  тоже
были перемазаны  кровью.  Я очень  осторожно приподнял  его  и,  придерживая
голову, перевернул.
     Веки  ДД  дрогнули.  На  секунду стали  видны  глаза -- озера  боли  на
разбитом  лице --  а  потом  веки снова упали. Он издал  странный булькающий
звук, и из уголка его рта потекла тоненькая красная струйка.
     -- Спокойно, Дима, -- сказал я, -- спокойно. Все в порядке, я здесь.
     Я перетащил его в "рено" и уложил на  заднее сиденье,  поместив ему под
голову круглую подушку с вышитым  на  ней пузатым чертенком. Затем я обшарил
кусты  около  канавы  -- Чаши там, разумеется,  не оказалось, но  на влажной
после  вчерашнего дождя земле  я  обнаружил тяжелые следы армейских ботинок.
Рядом с ними были видны  не такие отчетливые отпечатки огромных четырехпалых
лап.
     -- Наташа! -- закричал я, рискуя сорвать голос. -- Наташа!
     Никто не отозвался. Лес молчал, хотя птицы продолжали щебетать, деревья
скрипеть, а ветер -- шуршать в кронах.
     Я отогнал "девятку" вглубь леса и вернулся к "рено". ДД был еще жив, во
всяком случае, очень слабый нитевидный  пульс у  него  прощупывался. Я сунул
пистолет в "бардачок" и поехал обратно в Москву.

     ___________________________________________


























     --  Перелом четвертого позвонка, --  сказал  Вадик  Саганян, выходя  из
операционной  и  стаскивая  окровавленные  перчатки с  изящных маленьких рук
карточного шулера.  --  Череп пробит в  двух местах.  Перелом ключицы и куча
глубоких порезов на спине, но это, впрочем, уже несерьезно. Вообще-то люди с
таким диагнозом долго не живут, но этот, может быть, еще и выкарабкается.
     -- Какие шансы? -- спросил я. Он поморщился.
     -- Десять из ста.  Прилично. Черт,  хотел бы  я поглядеть на того,  кто
дотянулся до четвертого позвонка этой каланчи...
     -- Такая же каланча, -- сказал я. -- А когда станет  ясно, выберется он
или нет?
     Вадик пожал узкими плечами.
     -- К утру, возможно... Может быть, завтра к  вечеру... Вообще,  Ким, ты
мне надоел. Ты создаешь мне столько проблем, что я в конце концов на минутку
забуду о старике Гиппократе и прирежу тебя на  операционном  столе... Понял,
придурок?
     Вадик -- один из очень немногих людей, которым я могу простить подобное
обращение.  Я подождал, пока он  вытащит из  кармана  мятую пачку  "Пегаса",
ткнул его пальцем в живот и сказал:
     -- Это твоя работа, доктор Менгеле. Тебе за нее бабки платят.
     -- Бабки,  -- скривился Саганян. -- Если  бы мне  платили за  то, что я
зашиваю, столько, сколько тебе за то, что ты режешь...
     --  За мной бутылка  коньяка, -- пробормотал я, чувствуя, что  не  могу
больше  поддерживать  этот  веселый  разговор. -- Спасибо, добрый доктор,  я
побегу...
     --  Э,  --  крикнул мне  вдогонку  Вадик,  --  только французского!  Я,
конечно,  патриот   своей  родины,  но   пусть  армянский  коньяк  пьют  мои
пациенты...
     Я вышел на Колхозную площадь. Было уже  совсем темно, золотые огни  фар
рябили в  глазах, как огромный сумасшедший калейдоскоп. Я зашел в телефонную
будку и набрал номер  ДД. Насчитал  двадцать гудков, представляя, как воет в
огромной пустой квартире Дарий, и повесил трубку. Позвонил Наташиной тетке.
     Тетка проинформировала меня о том, что  Наташа была у нее последний раз
позавчера  днем,  то есть  как  раз  до  своего  прихода ко  мне.  Я вежливо
поблагодарил  и  попросил,  чтобы Наташа  обязательно позвонила  Киму, если,
конечно, появится. Тетка обещала.
     Я подумал, кому еще можно позвонить. Звонить было некому.
     Потом  я  отогнал  "рено"  к дому  Сашки Кулакова.  Делал  я это  чисто
автоматически, точно так же, как и  вытирал кровь с дорогой кожи сиденья, --
небольшое  бурое  пятно там все же осталось.  На улице  Алексея  Толстого  я
припарковал  машину  около  угла  кремовой  башни  и  позвонил  Кулакову  из
автомата.  Протрезвевший  Сашка обложил  меня отборнейшим матом,  но мне уже
было все равно. Я повесил трубку и, засунув руки в карманы, двинулся вниз по
темной пустой улице.
     Следующие  два часа я занимался спасением машины ДД.  В кромешной тьме,
упавшей на платформу "43-й километр", я  с большим трудом отыскал нужный мне
проселок  и  чуть  не  выбил  глаз веткой, разыскивая спрятанную  "девятку".
Машина, к моему немалому удивлению, оказалась совершенно нетронутой -- то ли
на  нее  никто  не  успел наткнуться,  то ли ни у  кого  не хватило фантазии
представить  себе,  что  новенькая  "девятка"  может стоять  в  лесу  совсем
бесхозной.  Я  зажег  в салоне свет  и несколько  минут  неподвижно сидел  в
машине, тупо глядя  в непроглядный  мрак за  стеклом. Из  темноты  прилетело
какое-то крупное насекомое, натолкнулось  на  лобовое  стекло и  поползло по
нему,  деловито перебирая  тонкими ножками. Когда оно скрылось  из  глаз,  я
включил габариты и завел мотор.
     Cтояла душная июньская ночь. По дороге, обгоняя  меня, неслись к Москве
автомобили   --  небольшие,  компактные,   полутемные  островки  комфорта  и
безопасности;  и такие  же  островки  мчались  мне  навстречу, слепя ближним
светом.  Я ехал  медленно,  невидящими  глазами  следя за дорогой.  На  меня
обрушилось давящее ощущение одиночества.
     Всю дорогу  я  убеждал  себя,  что Наташа уже сидит либо у ДД,  либо  у
тетки,  и злился, что  не отдал  ей второй ключ  от своей квартиры. На  моих
часах  было  полвторого  ночи,  когда  я  поднялся  на пятый этаж  дома  ДД.
По-прежнему  темнела рваная дыра на месте выбитого мною замка  и глухо рычал
за дверью Дарий,  отпугивая непрошеных  гостей. Меня он,  впрочем, узнал, и,
когда я открыл защелку, кинулся меня облизывать. Я быстро осмотрел квартиру,
позвал: "Наташа!" и, не получив ответа, повел выгуливать пса.
     Трудно  объяснить, почему я продолжал выполнять  эти будничные действия
так спокойно, как если бы вообще  ничего не  произошло.  Я ходил вокруг дома
ДД, посматривая на весело рыщущего в  кустах  Дария (и что после  этого  все
разговоры о сверхчувственной связи между  собаками и их хозяевами? Треп!), и
твердил себе, что с Наташей все в полном порядке. Эта фраза, как заклинание,
блокировала прочие мысли и не давала подумать ни о чем другом. Я представлял
себе, как  Наташа появляется у тетки, у девчонок  в общаге, у каких-то своих
мифических  друзей-геологов   и   рассказывает   им   о  своих   невероятных
приключениях. Пару раз я  даже слабо  улыбнулся. Потом передо  мной  всплыла
другая картина: Наташа, чудовищно измученная, в изодранной  одежде, сидит на
ступеньках  лестницы, как  ДД  вчера,  и ждет моего  возвращения. Я свистнул
Дария, вновь запер его в квартире, постаравшись на скорую руку замаскировать
пролом в двери, сел в машину и поехал к себе.
     На лестничной  площадке никого не было. В коридорчике -- тоже. На двери
в  квартиру  не  было приколото  никакой  записки.  Впервые,  войдя  в  свою
собственную квартиру,  я почувствовал леденящий, тоскливый неуют  и пожалел,
что не завел автоответчик.
     На  часах начало  четвертого. Предпринимать  какие-то шаги было слишком
поздно, да и к тому же я не  знал, какие. Оставалось  только ждать. Я открыл
бар, налил  себе стакан коньяку, выпил и лег спать. Отключился я сразу, едва
закрыл глаза, и снов в эту ночь не видел.
     Разбудил меня звонок  в дверь. Я прыгнул с кровати, метнулся в прихожую
и выскочил в коридорчик, не озаботившись даже тем, что из одежды на мне были
только плавки.
     -- Привет, Ким, -- сказал маленький мальчик Пашка. -- Ты опять играешь?
     --   Привет,   Пауль,   --  отозвался  я,  наконец,   подавив  в   себе
непроизвольное желание  взять его  за ухо  и  выкинуть  в  мусоропровод.  --
Времени-то сколько?
     --  Десять, -- вздохнул  он.  --  Мама  с  папой на  работе, а бабулька
дрыхнет...
     Причины,  по которым это прелестное дитя не посещает детского сада, для
меня навеки останутся загадкой. Я сказал:
     --  Пауль, я чертовски занят. Ты  извини,  дружище,  но  лучше заходи в
какой-нибудь другой раз. Хорошо?
     Глаза его сузились.
     -- Всегда ты так, Ким... С тобой играть стало неинтересно, ты все время
говоришь --  в  другой раз.  А я только  хотел тихонечко  посидеть  и  видик
посмотреть, и все. А ты...
     Я представил  себе муку  ожидания,  нервную  дрожь,  вызываемую  каждым
телефонным звонком, подумал  о том, что, в конце  концов, Пашку  можно будет
выставить в любую минуту, и сказал:
     -- Ладно уж, фельдмаршал.  Заходите. Только так: мне могут позвонить, и
я должен буду быстро уйти. Тогда уж без обид, договорились?
     -- О'кей, -- солидно ответил Пашка и шмыгнул в комнату.
     Он с разбегу плюхнулся  на колени перед  шкафчиком, где  стоят  у  меня
видеокассеты, и зашарил в них, выбирая, что же посмотреть на этот раз. Пашка
пересмотрел практически  все мои фильмы, кроме, может  быть, "Калигулы" и "9
1/2  недель",  а  поскольку  я своей видеотекой  не  занимаюсь, то  дилемма,
стоящая перед ним, обычно сводится к выбору  между фильмом, который он видел
уже три раза, и фильмом, который он видел только дважды.
     -- Ну-с, фельдмаршал, что будем смотреть?
     Он  пыхтел,  как  ослик  старины  Буридана,  разрывающийся между  двумя
копнами сена. Я хладнокровно наблюдал за его мучениями. Наконец он решился и
сказал:
     -- Мультики, там, где про розовую пантеру!
     Я  хмыкнул и поставил кассету. Пауль залез с ногами в кресло  и победно
посмотрел на меня.
     -- Что будем пить? -- спросил я.
     Это ритуал. Он потер переносицу (жест,  от которого я избавился полгода
назад) и глубокомысленно изрек:
     -- Коктейль-оранж.
     Это значит -- апельсиновый сок.  Я прошел на кухню, налил ему в высокий
стакан апельсинового сока и  бросил два куска  льда. Подумал немного и налил
себе то же самое.
     -- Прошу  вас,  сэр, --  сказал  я, протягивая  ему бокал. Он  внезапно
улыбнулся  совершенно  нормальной детской улыбкой и  неразборчиво  пробурчал
что-то вроде "спасибо". Иногда мне кажется, что если бы у меня был сын, то я
хотел бы, чтобы он был похож на Пашку.
     Я отхлебнул большой глоток сока, вынес телефон на кухню и набрал  номер
Наташкиной тетки.  Номер не отвечал, и я  с некоторым  опозданием сообразил,
что тетка, очевидно, ушла на работу.
     На  всякий случай я позвонил  ДД, но,  как  и следовало ожидать,  Дарий
трубку не снял.
     Я  вернулся в комнату, сел  в  кресло и,  сжимая в руке бокал, заставил
себя смотреть на развеселые приключения розовой пантеры.
     В 10.45 зазвонил телефон. Я рванулся к нему и расплескал остаток сока.
     -- Алло,  -- сказал в трубке смутно знакомый женский  голос. - Ким, это
ты?
     -- Алло! -- заорал я. -- Наташа! Наташа, я тебя слушаю, где ты?
     В  трубке  замолчали. Потом  раздалось  покашливание  и  тот  же  голос
обиженно проговорил:
     -- Я не Наташа. Это Настя, Ким, я  звонила тебе два  дня назад, ты  был
занят...
     -- Я и сейчас занят, Настя, -- зло рявкнул я и бросил трубку.
     -- Дура, -- бормотал я, возвращаясь в комнату, -- дура несчастная...
     -- Ким, -- спросил Пауль, высовываясь из кресла. -- А где Наташа?
     -- Хотел бы я знать, -- буркнул я, успокаиваясь. -- Смотри вон мультики
лучше...
     Но Пашку не так-то просто сбить с мысли.
     -- Она от тебя ушла? -- спросил он.
     -- Пашка, я тебя убью, -- пригрозил я. -- Смотри видик и молчи.
     Но он уже вылез из кресла.
     -- Ушла, да?
     Я встал, молча взял его  за подмышки и вынес в прихожую. Пока я возился
с замком, он заплакал -- даже, скорее, не заплакал, а тихонечко завыл, и мне
неожиданно стало жаль его и досадно за себя. Я сел на корточки и сказал ему:
     -- Она не ушла, Пашка. Ее украли.
     Он  моментально  перестал выть. Сузившиеся  обиженные  глаза  удивленно
расширились. Пашка жадно сглотнул.
     -- Пришельцы?
     -- Нет, --  сказал я, остро  чувствуя  абсурдность происходящего.  - Не
пришельцы.
     Минут  за десять я все  ему  рассказал. Упрощенно,  разумеется, опуская
многие детали и вообще стараясь, чтобы вся эта история выглядела сказкой. Он
завороженно  слушал, напрочь  забыв  о скачущей в соседней  комнате  розовой
пантере.
     --   И  он  ее  не  отпустил?  --   спросил  Пашка,  когда  я  закончил
рассказывать. Я покачал головой.
     -- Не знаю, Пауль. Я нашел только Диму...  ну, Индиану Джонса. Надеюсь,
что он отпустил Наташу, -- ну зачем она ему? Ему же Чаша была нужна...
     -- Ким, -- сказал Пашка, -- ты говорил, он бессмертный?
     Я уныло кивнул. Пашка поскреб переносицу.
     -- А  помнишь, в фильме "Большой переполох в маленьком Китае" тоже были
бессмертные?
     Я машинально кивнул.
     -- И им для бессмертия нужна была кровь зеленоглазой девушки. Я смотрел
-- у Наташи глаза зеленые...
     -- Что? -- заорал я, вскакивая. -- Что ты сказал?
     Он испугался и снова захныкал. Я схватил его за маленькие ручки.
     -- Подожди, не реви, я не сержусь... Что ты сказал про бессмертных?
     --  Ну,  ты  не помнишь,  что  ли,  Ким,  -- хныкал Пашка, --  там  был
волшебник,  в таком зале  со статуями... Ему, чтобы не  умереть, нужна  была
кровь  девушки  с  зелеными  глазами, а у  той девушки как  раз  глаза  были
зеленые, в аэропорту... Ну, мы же вместе смотрели, Ким...
     -- Стоп, -- сказал я. -- Я все вспомнил.
     Есть такая  болезненная  медицинская процедура -- продувание кислородом
всей  системы ухо-горло-носа. Струя  газа бьет в  нос и выходит из ушей. Это
очень неприятно, но ощущение после такое, будто кислородом продули мозги, --
настолько хорошо  и четко они начинают соображать. Так вот, после слов Пашки
я почувствовал примерно то же самое.
     Я  представил  себе   Наташу,  распластанную  на  каком-нибудь  ужасном
жертвеннике, возвышающегося над ней костлявого лысого хмыря с огромным ножом
в руке и вспыхивающие багровым светом глазницы хрустального Черепа. Кровавые
жертвоприношения,  непременный атрибут всей этой пресловутой черной магии. И
как же я сразу не догадался!
     Скорее всего, было уже поздно.  С того  момента, как Хромец заполучил в
свои руки  Чашу, прошло  уже  шестнадцать  часов -- странно, что мир  еще не
провалился в тартарары. Но судьбы мира меня сейчас занимали мало.
     --  Все, Пашка, -- сказал я.  -- Ты молодец,  я об этом не подумал.  Но
извини, брат, мне нужно сообразить, как ее спасти.
     -- Конечно! -- отозвался он без особого энтузиазма. -- О чем речь!
     -- Мультики досмотрим в  другой  раз,  --  пообещал я и вытурил  его из
квартиры. Не успел  я, однако,  закрыть  замок, как  он  забарабанил в дверь
ногами и руками.
     -- Ким, -- выпалил он, когда я открыл ему, -- я вот что... Я... Давай я
тебе помогу. Мы вместе поймаем этого волшебника... давай, а?
     Я заставил себя улыбнуться.
     -- Нет, Паулюс. Я это сделаю один. А тебе потом все расскажу, идет?
     Он сник.
     -- Только не забудь  -- волшебника  так просто не победишь! Должна быть
какая-то  хитрость,  --  буркнул он  и  поплелся к себе домой, теребя  синюю
матроску.
     Я вернулся в  комнату  и выключил  видео.  Походил немного взад-вперед,
приводя в порядок разбегающиеся мысли. Сделал стойку на руках.
     Наташа была в  беде. То, о  чем я все время  догадывался и в чем боялся
себе признаться -- что Хромец похитил ее не только в целях шантажа, -- стало
ясным после одной-единственной фразы моего маленького соседа. Если бы у меня
хватило мужества предположить это с самого начала, шестнадцать часов не были
бы потеряны так бездарно. А ведь  за шестнадцать  часов могло произойти все,
что угодно...
     Довольно быстро я  восстановил всю картину борьбы, разгоревшейся вокруг
Чаши, -- собственно, я мог бы, наверное, сделать это гораздо раньше, если бы
не был  так  зациклен  на  чисто  силовых  действиях и побольше  работал  бы
головой.  Картина  выглядела вовсе не  такой  уж запутанной, -- может  быть,
правда, лишь после того, как встали на свое место последние части загадочной
головоломки, а произошло это меньше суток назад.
     Хромец, очевидно, долгое время  думал, что  Романа  Сергеевича Лопухина
нет в живых. Иначе очень трудно было объяснить его сорокалетнее молчание. Но
как бы то ни было, рано или поздно он узнал о том, что давняя его жертва все
еще жива и по-прежнему обладает тайной Чаши.
     В этой ситуации у него  было несколько возможных вариантов действия. Он
мог  прийти  к старику Лопухину  и  напугать  его до полусмерти.  Мог  долго
следить  за  ним и определить, где он прячет Чашу (но мог и  не определить).
Мог просто попытаться купить ее -- правда, учитывая характер  их отношений в
прошлом, не думаю, что это был реальный вариант.
     Однако Хромец не  знал точно,  что произошло  с  Лопухиным за последние
сорок лет. По-прежнему ли он был хранителем Грааля или передал тайну кому-то
еще? И если передал, то кому? И Хромец решил спровоцировать старика.
     С этой целью он послал  ему снимок Черепа  Смерти. Расчет,  видимо, был
такой: если  Чаша по-прежнему у Лопухина, он  должен  клюнуть на  приманку и
попытаться добыть Череп. Если нет, то он, скорее всего,  передаст информацию
о Черепе настоящему хранителю Чаши.
     Старик Лопухин, действительно клюнув на этот дешевый трюк (а  может, он
и вправду до  смерти  боялся  того, что Хромец получит  весь комплект в свои
руки?), посвятил в  дело внука. С  точки зрения  Хромца  это  означало,  что
гипотетических хранителей  стало  двое:  кто  именно  из  Лопухиных обладает
ключом к тайне, он не знал.
     Затем  ситуация  еще более  осложнилась,  поскольку ДД впутал в историю
меня. Хромца  это, по-видимому, взбесило (хранителей стало трое), и он решил
покончить  со  мной,  натравив на меня  свою адскую  собаку -- других причин
появления чудовища в абсолютно пустом доме я не вижу.  Я, однако, отбился, и
тут  Хромец, сообразив,  что я просто наемник, решил  меня перевербовать. Но
сделать это  он умудрился так топорно, что достиг абсолютно противоположного
результата.  Сейчас я,  правда,  начал  сомневаться  в том,  не была  ли эта
топорность просчитана им заранее.
     Следующим  шагом  Хромца был  визит  к Роману Сергеевичу. Он, очевидно,
хотел испугать его  так, чтобы старик  посвятил  в свою  тайну меня.  (То ли
Хромец действительно считал меня патологически продажным типом, то ли он уже
написал  партитуру  для  трех  голосов.  Вполне   возможно,  что  он   сразу
разрабатывал два параллельных плана). К этому моменту он был уже уверен, что
по крайней мере кто-то из нас двоих -- или я, или  ДД -- знают тайну Грааля.
Роман  Сергеевич при таком раскладе был  не нужен, и  Хромец выпустил Стрелу
Мрака,  а затем  произвел устрашающий допрос мертвого тела.  Игра его была в
том,  что  мы  запаникуем, и, надо сказать, он рассчитал  точно. Мы, точнее,
главным  образом,  ДД,  действительно  запаниковали.  К  тому  же  на  сцене
появилась Наташа.
     И вот  тут-то Хромец  увидел свой беспроигрышный вариант.  Он вышел  на
Косталевского и  предложил купить Чашу за миллион. То ли  сумма была слишком
значительна, то ли я был слишком глуп, но я  ему поверил. То  есть, конечно,
по  инерции я продолжал  опасаться  неожиданного нападения,  попытки  отбить
Грааль силой и так далее, но заподозрить Хромца в каком-то более  изощренном
коварстве я не сумел. И напрасно, поскольку к этому моменту мы все  уже были
послушными  марионетками  в  руках  искусного кукловода. Мы  испугались, что
после смерти Роман Сергеевич выдал Хромцу  тайну Грааля, и сами извлекли его
из единственно надежного места,  которое лысый  убийца мог искать еще тысячу
лет. Мы вообразили себя конспираторами, способными сохранить Чашу лучше, чем
это  пятьдесят  лет  делал  умудренный  жизнью и  страшным  тюремным  опытом
человек. После  этого оставалось  только создать нам такие условия, чтобы мы
сами принесли  Чашу  Хромцу.  И такие  условия были нам созданы. Усыпив  мою
бдительность дурацким предложением о покупке Грааля, Хромец дождался, пока я
покину город,  и похитил Наташу.  Обработать ДД, видимо, оказалось несложно:
его требовалось только убедить в том, что  мое вмешательство убьет Наташу, а
остальное он сделал сам. Заперев меня в кухне,  он подставил себя и дал уйти
Хромцу.
     О том,  что случилось с Наташей из-за  его предательства, мне думать не
хотелось. В результате  Хромец обыграл нас  по всем позициям. Чаша,  Череп и
Корона  оказались у  него  в  руках, ДД валялся в  Склифе с  неопределенными
шансами на выживание, Наташа исчезла, Роман Сергеевич был мертв. Но я-то был
жив, и это было единственное уязвимое место в защите Хромца. Хотя, если он и
вправду владел тремя  магическими  предметами,  никакой я для  него  был  не
противник.  Ему  достаточно  было  только захотеть,  и  от меня осталось  бы
меньше, чем от комара,  прихлопнутого газетой. Возникало два вопроса: почему
он  не  убил  меня раньше  и почему он не  делает этого теперь?  Я  перебрал
возможные варианты ответов и пришел к выводу, что раньше  я  был ему нужен в
качестве подсадной утки,  а теперь ему  попросту не до меня.  Можно ли  было
надеяться,  что  он  не вспомнит  обо мне  и  впредь? Сомнительно, но больше
надеяться было не на что.
     Кроме того, получалось, что по каким-то непонятным причинам Хромец меня
боялся. Может быть, конечно,  я принимал  желаемое  за действительное, и  он
искусно  разделил нас с  ДД  для  того, чтобы затратить минимум усилий,  но,
по-моему, дело здесь  было не  только  в этом.  В конце  концов, я оставался
единственным  человеком,  знающим  его ахиллесову пяту. Но,  даже зная,  как
одолеть своего  врага, я по-прежнему не представлял, как до него  добраться.
Вся наша  с  ним игра  была боем с  тенью:  он появлялся неизвестно  откуда,
наносил удар  и растворялся во тьме. Вообще его возможности были для меня до
конца не ясны: он очень быстро вычислил, где я живу (правда,  может быть, он
попросту шпионил за  ДД), проник  ко мне в квартиру, не повредив замка,  все
время держал под контролем наши передвижения по городу так, что я ни разу не
заподозрил наблюдения... О  таких фокусах, как превращение в  Тень или вызов
адской собаки Эбиха я уже не говорю -- эти вещи лежали за гранью реальности.
Ясно было  одно: я не знал, где он находится сейчас, и, очевидно, не мог это
выяснить,  не  имея про  своего  противника самой  элементарной  информации.
Например,  как его  зовут: Лопухин-старший упоминал,  что  в пятидесятых  он
носил имя  Андрея Андреевича Резанова, но  вряд  ли его и сейчас  так звали.
Положение было пиковое,  и еще более оно усугублялось тем, что на раздумья у
меня  времени  уже не осталось. Я  сел к столу,  включил  компьютер и набрал
слово "Хромец". Чуть ниже я вывел  список имен --  Р.С.Лопухин, Д.Д.Лопухин,
Наташа, я  сам.  Подумал  и внес  в  список Косталевича. Эти люди  прямо или
косвенно соприкасались с Хромцом.  Трое из  них ничего не могли сообщить, от
Косталевского,  скорее  всего,  проку  тоже  не будет,  так как  Хромец  сам
связывался с ним по телефону. Можно было, конечно, поразмышлять над тем, где
он взял номер  его  телефона,  но на отработку этого  следа ушло бы  слишком
много времени. Я  машинально стучал по  клавишам, восстанавливая  хронологию
всей этой истории. Дойдя до своего визита на дачу, я остановился и несколько
минут  глядел  в   помаргивающее  искусственным  светом  равнодушное  стекло
дисплея...
     До  этого мне следовало  додуматься с самого  начала. Дача в  Малаховке
была каким-то образом связана  с Хромцом. Возможно, это была его собственная
дача, хотя в этом  я, по  правде  говоря, сомневался. Но выбрал  он  ее  для
своего  эксперимента  наверняка   неспроста.  В   любом   случае,  это  была
единственная  зацепка.  Я  не  мог  больше  сидеть  и  ждать,  позвонит  мне
кто-нибудь  или  нет.  Я  выключил  компьютер,  достал  из  шкафа  кобуру  с
перевязью,  которую   ношу  только  в  исключительных  случаях,  сунул  туда
пистолет, надел куртку, заглянул в кошелек и вышел из квартиры.
     Последние сутки  я раскатывал  на чужих  машинах  и,  похоже,  привык к
этому.  Во всяком случае,  выехав на проспект, я ни на секунду не озаботился
тем, что при мне нет ни техпаспорта, ни прав. Я был обеспокоен только одним:
тем,  что арбалет,  называемый  Нефритовым  Змеем, со вчерашнего  дня  лежит
совершенно беспризорный в квартире у ДД, а в квартиру эту, если, конечно, не
обращать внимания  на Дария,  войти  легче  легкого. Поэтому первым делом  я
поехал на Арбат. Дарий встретил меня как старого друга, положил тяжелые лапы
на плечи и долго  смотрел на меня своими большими  слезящимися глазами. Судя
по  всему,  квартиру  он  стерег  исправно,  но,  по  большому счету, с этой
бесхозностью надо  было  кончать. Я  отыскал  в записной  книжке у  телефона
ленинградский номер матери ДД и заставил себя позвонить ей.
     Заставлял я себя, однако, зря: на том конце  провода трубку не брали. Я
с  облегчением  решил,  что позвоню в другой раз, взял  спокойно лежавший на
кухне  арбалет, закрыл  окно  и  балконную дверь  и  собрался уходить. Дарий
заскулил. Я  внимательно  посмотрел на  него.  Огромный,  умный пес, тяжелые
лапы, тяжелая лобастая голова, наверняка стальная хватка... Я решился.
     -- Пойдем, Дарий, -- скомандовал я. -- Пошли. Гулять.
     Пес бешено завертел хвостом и  бросился на меня. Я кое-как отпихнул его
и,  открыв дверь, выпустил на площадку. Арбалет я закинул  за спину, чехол с
единственной  стрелой держал в  руках и чувствовал себя при этом  совершенно
по-идиотски. Повстречавшиеся мне во дворе девочки-старшеклассницы посмотрели
на меня как на полоумного,  а после того, как я выдавил из себя что-то вроде
улыбки, и вовсе  поспешили скрыться в подъезде. Мне, однако, было не до них.
В  машине я положил Нефритового Змея на заднее сиденье и накрыл его какой-то
тряпкой. Дарий примостился рядышком.
     В  Малаховке я  без  труда  нашел улицу,  по  которой брел неделю назад
(всего неделю? Или уже  неделю?!) весь  в крови, и остановил машину напротив
кирпичного  дома. Дом  по-прежнему  выглядел  совершенно необитаемым,  и  на
калитке, как и раньше,  висел здоровенный ржавый замок. Зато в доме напротив
дверь  была распахнута настежь, и  в глубине  сада в  плетеном кресле  сидел
толстяк в белой сетчатой майке. Ноги он держал в неглубоком тазике с водой и
вообще он  был  мало  похож на  усердного  огородника. Я толкнул  деревянную
калитку, прошел по дорожке в сад, остановился перед креслом и сказал "добрый
день".
     -- Добрый, -- согласился толстяк.
     --  Коммунальная служба, --  представился  я, помахав  у него под носом
одним из своих самых фантастических удостоверений. Он вяло кивнул.
     --  Вот, интересуюсь  состоянием дома N 37, --  деловито объяснил я. --
Хозяев нет, понимаете ли, участок запущен, коммуникации не в порядке...
     Толстяк зевнул, обнаружив гнилые черные зубы.
     -- Так хозяин  уже  года  три как не  ездит,  -- произнес  он,  одолев,
наконец, зевоту. -- Болеет он, Пал Саныч наш...
     -- Это какой Пал Саныч? -- спросил я строго. -- Болезнь болезнью, а  за
коммунальные услуги платить все должны.
     -- К председателю, -- махнул рукой толстяк. -- Все эти вопросы с ним...
А Пал  Саныч -- человек аккуратный,  он если должен заплатить, то  заплатит,
можно не сомневаться...
     -- Фамилия его как? -- спросил я снова.
     Толстяк моргнул.
     -- Мороз его фамилия... Пал Саныч Мороз, полковник в  отставке. Человек
военный, аккуратный.
     Мне  остро захотелось  дать самому себе в морду. "Мороз, следователь  с
Лубянки... В пятьдесят  первом он допрашивал  меня по  приказу  Розанова..."
Роман Сергеевич сказал это тогда тихим сомневающимся голосом, не подозревая,
что дает мне в руки ключ, которым можно было  бы давным давно растворить все
двери, если бы не моя патологическая глупость.
     Ладно, подумал я, лучше поздно, чем никогда.
     -- Председатель ваш где? -- спросил я.
     -- Через  два дома направо,  -- толстяк снова зевнул.  -- Дом номер 33.
Звать его Федор Кузьмич, фамилия его Торобов...
     -- Привет от коммунальной службы, -- сказал я и покинул сад.
     Федор  Кузьмич   Торобов  оказался  маленьким  сухощавым  человечком  с
загорелой лысиной  и острыми глазками грызуна. Одного взгляда  на  него было
достаточно,  чтобы  понять: это еще  тот жук, и никакими  детскими  фокусами
вроде удостоверения санитара санэпидстанции  его не проймешь. Поэтому я,  не
представляясь, сказал:
     -- Мне нужен домашний адрес Павла Александровича Мороза.
     Острые глазки проткнули меня в  области грудной клетки, кольнули в лицо
и уставились в сторону. Высокий тонкий голос сказал:
     -- А документики у тебя имеются?
     Я не торопясь  вынул  из  нагрудного кармана  новую  сотенную  бумажку,
свернул в трубочку и, легонько щелкнув пальцем, отправил ее в путешествие по
зеленой скатерти. Цепкая лапка выпустила розовую  в белых горохах  чашку  со
слабым чаем и дернулась. Бумажка исчезла.
     -- Котельническая набережная, высотка, подъезд Д, квартира 83.
     -- Это точно? --  спросил  я, несколько сбитый с  толку  таким  быстрым
ответом.
     Торобов поморщился.
     -- Проверь, -- бросил он. -- Книга на комоде.
     Я  повернулся  и  взял  с  комода   старомодный  гроссбух  в  мраморном
переплете. На букву "М" действительно  значился Мороз Павел Александрович, и
адрес у него в точности совпадал с  названным председателем. Был  там еще  и
телефон, который я автоматически запомнил.
     -- Спасибо, -- сказал я, -- все правильно.
     -- Жизня, парень, -- непонятно отозвался Торобов.
     Я  многозначительно  кивнул и вышел,  чувствуя,  как раскаленные  спицы
пронзают меня между лопаток...
     -- В Москву, -- сообщил я Дарию, садясь в машину. Дарий не возражал.
     Высотка   на   Котельнической   зубчатым   контуром   впечатывалась   в
ярко-голубое небо. Дом-город, дом-замок со своими кинотеатрами, магазинами и
внутренними  садиками  нависал   над  пропахшей  бензином  серой   рекой.  Я
припарковал машину  на  набережной,  запер  Дария  в салоне  и пошел  искать
подъезд "Д".  Внутри  дом  был еще мрачнее,  чем  снаружи.  Из  полутемного,
сыроватого,  огромного,  как  пещера,  холла  разбегались  двери,  лестницы,
незаметные коридоры. Я справился у вахтерши, на каком этаже 83-я квартира, и
вызвал лифт.  Кабина,  грохоча,  вознеслась  на  восьмой этаж; металлическая
дверь  с  лязгом захлопнулась  за  спиной.  Казалось,  я  попал  в  странный
загробный   мир   дряхлеющей  помпезной  архитектуры,   старых   механизмов,
вырубленных в  толще камня нор, заменяющих  человеческое  жилье. Я позвонил.
Дверь открыла женщина лет сорока с усталым невыразительным лицом, облаченная
в какую-то серую одежду --  выглядела  она точно  так, как  должен выглядеть
человек, живущий внутри дома-горы. Я сказал:
     -- Добрый день, я по поводу распределения гуманитарной  помощи... Здесь
проживает Павел Александрович Мороз?
     Мне с огромным трудом удавалось говорить спокойно. Внутри у меня громко
тикал будильник, отсчитывая время.
     -- Здравствуйте, -- сказала женщина  довольно равнодушно. -- Да, здесь,
но папа болен... К нам уже приходили из собеса.
     -- Это не наша епархия, -- я заставил себя улыбнуться. -- Мы -- комитет
защиты прав пожилых людей... Павел Александрович в больнице?
     -- Нет, его выписали три недели назад. Проходите.
     Я  переступил  порог и неожиданно  оказался  в  большой, почти  круглой
прихожей с  высоким  -- метра  четыре --  потолком.  Женщина пододвинула мне
тапочки со смешными помпонами и отошла на пару шагов.
     --  Его нет смысла  больше держать в больнице, --  сказала она. --  Все
равно ему уже ничем  не поможешь. Сестра приходит, делает уколы, а так... --
Она махнула  рукой. -- Пока молод, редко задумываешься над тем, каким  будет
конец жизни...
     Я сочувственно кивнул. Потом спросил:
     -- А можно его повидать?
     Она  заколебалась. Мне  пришлось прибавить в  выражении  своих глаз еще
немного сочувствия и понимания, и тогда она, наконец, сказала:
     --  Очень  недолго,  прошу  вас...  Вы   сами  увидите  --  ему  трудно
разговаривать.
     Она повернулась и пошла по  полутемному  коридору. Я последовал за ней.
На  пороге узкой, как  пенал,  затемненной комнаты я остановился, потому что
почувствовал запах -- резкий больничный запах близкой смерти. Так же пахло и
в квартире ДД в ночь, когда Стрела Мрака настигла Романа  Сергеевича. Только
здесь к нему  примешивался еще и несильный, но  ощутимый запах разложения --
разложения живой еще человеческой плоти.
     -- Проходите,  -- чуть настойчивее  повторила женщина  в  сером.  -- Не
бойтесь, так всегда пахнет в помещениях, где находятся тяжело больные...
     Я пожал плечами и вошел.
     На  железной  солдатской койке, укрытый грубым суконным  одеялом, лежал
высохший желтый старик с неопрятными,  свалявшимися серо-седоватыми волосами
и  кустистыми  серыми  бровями. Левый  глаз  старика был ровно закрыт  белой
пленкой катаракты, но правый следил за мной неотрывно и настороженно.
     -- Здравствуйте, Павел Александрович, -- сказал я.
     Бывший следователь госбезопасности  не ответил. Я увидел, что справа от
него на желтоватой наволочке лежит черная коробка какого-то аппарата.
     --  Папа, это  насчет  гуманитарной  помощи,  --  пояснила женщина.  --
Молодой  человек,  наверно,  хочет  удостовериться,  что  ты  у  нас,  а  не
где-нибудь в доме престарелых...
     Старик на  постели открыл рот, и черный прибор заговорил. -- Иди, Лида,
-- прожужжал неживой голос. -- Иди...
     -- Но, папа...
     Здоровый  глаз старика  медленно  закрылся.  Женщина вышла,  прикрыв за
собой дверь.
     Мы остались вдвоем в душной темной комнате,  пропитанной запахом смерти
и страха. Мороз  не задавал  никаких  вопросов, возможно, экономил  силы.  Я
заставил себя  сделать два шага к его койке и уселся  на деревянный табурет,
задев ногой желтый эмалированный тазик.
     --  Павел Александрович,  --  сказал я, --  я  не  насчет  гуманитарной
помощи... Я пришел, чтобы поговорить с вами об Андрее Андреевиче Резанове.
     -- Резанов умер, -- мертвым голосом ответил аппарат на подушке.
     -- Он жив, -- возразил я. -- Может быть,  его теперь  зовут не Резанов.
Но он жив, и он нисколько не изменился по сравнению с 1951 годом...
     Старик  молчал,  и  только  его  черный  внимательный  глаз  беспокойно
наблюдал за мной из-под серой неопрятной брови.
     -- Мне известно, что он был вашим начальником, тогда, в 1951, -- сказал
я.  -- Мне  известно, что по его  приказу вы допрашивали археолога Лопухина,
пытаясь выяснить, где он прячет чашу Грааль. Я знаю, что  он использовал для
своих  целей вашу дачу в  Малаховке  и делал это совсем  недавно. Мне нужно,
чтобы вы навели меня на его след. Мне нужно отыскать Резанова -- срочно. И я
не уйду отсюда, пока не узнаю, где он прячется.
     -- Резанов умер, -- прогудел черный ящичек.
     Старик закрыл правый глаз. Я встал с табурета, подошел к двери и всунул
между ручкой и косяком старомодную трость.
     --  Вот что,  -- сказал я, вновь подходя к койке. -- У меня  очень мало
времени. Если  ты будешь упрямиться, ты, старая гнида, палач, я придушу тебя
раньше, чем  кто-нибудь из  твоих домашних успеет  заподозрить  неладное. Ты
меня  понял, Мороз? Мне  очень  не  хочется  этого делать, но  я сделаю это,
потому что ты не оставляешь мне другого выхода... Где Резанов?
     Худая рука, вся в пятнах  экземы, выпросталась из-под одеяла и поползла
по стене к черной кнопке звонка. В  трех  сантиметрах от кнопки я перехватил
руку и без особых усилий уложил ее на одеяло.
     -- Тебе не удастся выбраться, старик, -- медленно произнес я. -- Я убью
тебя, если ты не скажешь, где прячется Резанов.  Он мне нужен, ты понимаешь?
Он нужен мне во что бы то ни стало...
     -- Убей меня, -- сказал черный ящик.
     Я  замолчал.  Невозможно  было   понять,  блефует  он  или  нет,  --  у
металлического голоса не было интонаций.
     -- Я  устал,  -- равнодушно жужжал Мороз. -- Уже год  они  не  дают мне
умереть. Я мучаюсь. Выхода нет. Убей меня.
     Я схватил его за худые плечи и яростно затряс.
     -- Тварь,  --  зашипел  я ему в  лицо, -- проклятая  дохлая  тварь, где
Резанов? Где твой хозяин, сволочь?
     Голова старика дергалась, изо рта шло какое-то бессмысленное клокотание
вперемешку со зловонным  запахом. Я  не сразу сообразил, что он говорит,  --
настолько не гармонировал безжизненный и бесстрастный голос черного аппарата
с дрожащим в моих руках бывшим следователем с Лубянки.
     -- Зачем тебе Резанов?  --  повторил  мертвый  голос.  Я отпустил плечи
старика, и он упал на койку безвольно, как тряпочная игрушка.
     -- У него моя девушка, -- сказал я. -- Я все равно найду его и убью, но
если вы поможете мне, я сделаю это раньше и, может быть, успею ее спасти.
     --  Ты  не  сможешь,  --  произнес  голос  так же  бесстрастно.  --  Он
бессмертен.
     Я поразился.
     -- Откуда ты... откуда вы это знаете? -- Рот старика открылся, из ящика
донеслись отвратительные скрежещущие звуки -- Мороз смеялся.
     -- Я  офицер  госбезопасности,  --  сказал  он.  -- Мы  не были  тупыми
костоломами, как думают теперешние щенки... Мы были профессионалами...
     Я  нажал  в кармане пленку диктофона и, плюнув  на запах,  пододвинулся
поближе.
     --  Когда был расстрелян  Берия, --  продолжал бубнить аппарат жестяным
голосом,  --  Резанова  арестовали... Он был правой  рукой Кобулова, второго
человека в органах. Его тоже должны были расстрелять, но не расстреляли...
     Мороз замолчал, жадно ловя ртом воздух.
     -- Я был переброшен в Читу  и вернулся в Москву только  после того, как
дали  под  зад Хрущу... В конце шестидесятых я случайно увидел  Резанова  на
улице. Он действительно не изменился с тех пор... Абсолютно.
     Еще одна судорожная передышка.
     -- Я  не стал  подходить к  нему. Еще  до 53-го  года я  собрал на него
большой  материал  --  на случай, если  он решит от меня избавиться. Он ведь
поручал мне очень ответственные задания тогда... Х-х-х...
     Я терпеливо следил, как  он  сгибается  над  тазиком,  как трясутся его
плечи и мотаются неопрятные седые космы на яйцевидной голове. Руина, подумал
я. Гниющая заживо, дурно пахнущая, жалкая руина.
     --  Уже тогда  я знал, что с  ним не все так просто... Это был страшный
человек, но страшных людей было много. Он был совершенно непонятен... У него
не было желаний. Не было страстей. Он не интересовался женщинами. Пил, но не
пьянел. Не играл в карты или на бегах... Это был человек без жизни.
     -- И без смерти, -- сказал я.
     -- Верно...  И  без  смерти. Но тогда я  этого еще не знал. Это я понял
позже, в восьмидесятом...
     -- В восьмидесятом?
     -- Тогда он сам пришел ко мне. Назвал мне свое новое имя.
     -- Какое?
     -- Неважно, -- жужжал ящик, -- сейчас оно у него все равно другое... Но
я не ожидал, что он придет ко мне. А он пришел. И напомнил про договор.
     --  Что  за  договор?  --  быстро  спросил  я,  посматривая  на  дверь.
Говорливость старика начала меня утомлять.
     --  Договор  с  дьяволом,  -- ответил механический голос. -- Потому что
Резанов -- не человек. Он дьявол.
     Сухие желтые пальцы с силой сжали край суконного покрывала.
     -- За это время я стал стариком. Я потерял  все  свои  мускулы,  я стал
развалиной и  начал пить йод по утрам... А Резанов остался таким, каким был,
-- сильным, хищным, опасным. Тут-то я и догадался, что он бессмертен.
     -- Зачем он к вам пришел?
     -- Чаша, -- проскрежетал Мороз. -- Он по-прежнему искал Чашу. Он хотел,
чтобы  я  помог ему отыскать того археолога...  Лопухина. Это было непросто,
после   лагеря  Лопухин  тоже  поменял  фамилию,  долгое   время  он  жил  в
Ленинграде... Но в восемьдесят четвертом я нашел его...
     В восемьдесят четвертом? Почему же он так медлил? --  подумал я.  Зачем
ему  потребовалось  ждать  целых  семь лет,  если  он  все знал еще  в 84-м?
Конечно, бессмертные могут и не торопиться, но не до такой же степени.
     --  Я  нашел Лопухина, -- повторил Мороз. -- Но  к этому моменту  я уже
знал, зачем Резанов ищет Чашу, и не хотел, чтобы она ему досталась...
     -- Откуда? -- жестко спросил я.
     --  Х-х-х...  Долго  объяснять. У  офицера в отставке  много времени...
После  той  встречи  с  Резановым,  ну,  на  улице,  я  поднял  свои  старые
материалы... Мне стало интересно. Я начал читать.
     Он  задохнулся  и  скосил страдальческий  глаз  на стоящий  на тумбочке
пузырек  с  белыми  горошинами.  Я схватил  пузырек, вытряхнул  оттуда  пару
горошин и, пересиливая брезгливость, положил их на черный распухший язык.
     --  Я прочел много книг... Еще в молодости я прекрасно знал немецкий. В
одной немецкой  книге я прочел легенду  о чаше Грааль и злом  демоне Нирахе,
рыщущем по всему свету в поисках этой Чаши... Чем больше я читал, тем больше
убеждался: Резанов -- дьявол. А я был слугой дьявола.
     Мороз  замолчал и прикрыл  единственный здоровый  глаз.  Я посмотрел на
часы -- мы разговаривали уже пятнадцать минут.
     -- Павел Александрович, -- сказал  я,  --  у меня  очень мало  времени.
Резанов получил Чашу. Он в  любой момент может отправить нас всех к черту на
рога... Где он скрывается?
     Минуту он не отвечал. За эту минуту я мысленно три раза разорвал его на
куски. Потом он заговорил.
     -- Не в  любой момент...  Только в ночь полнолуния. Чаша Грааль  отдает
свою  силу только в ночь, когда полная луна светит над ней... над человеком,
который владеет всеми тремя сокровищами сразу.
     -- Вы и про сокровища знаете, -- сказал я устало.
     -- Знаю, --  прохрипел он.  -- Кое-что из  книг, кое-что  из материалов
слежки за Резановым.  В МГБ следили  все за каждым, только так система могла
работать нормально. Череп, Корона, Чаша: три ключа к Силе...  Короче говоря,
я сбежал. Я не отдал ему Лопухина и вернулся в Читу. Там я заболел.
     Шевельнулась желтая рука.
     -- Дочь перевезла  меня  обратно  в Москву, и Резанов  пришел ко мне  в
больницу. Он  сказал, что болезнь  -- это кара,  которой  он подверг меня за
неподчинение. Он пообещал, что  вылечит меня, если я отдам ему археолога.  Я
сделал это. Он обманул меня. Болезнь не прошла. Я попаду в ад.
     Он  снова  засмеялся   --  черный  ящик  разразился  очередной  порцией
раздражающих уши звуков.
     -- Я, слуга Дьявола, хотел встать  на сторону Бога... Так не бывает. Он
получит  Чашу. Звезды остановятся  в небе, и  Луна догонит Солнце. Опустится
ночь, последняя, бесконечная ночь...
     --  Он уже получил Чашу, --  напомнил я.  -- Но если я успею  найти его
раньше, чем он примется за исполнение своих желаний, я убью его.
     -- Его нельзя убить, -- сказал мертвый голос.
     -- Можно, -- огрызнулся я. -- Я  единственный  человек, который  знает,
как  это сделать. Мне сказал об  этом старик Лопухин, археолог.  Но  Резанов
убил Лопухина.
     -- Ты не сможешь, -- повторил Мороз. -- Но попробовать стоит.
     Он вцепился руками в края койки и нечеловеческим усилием поднял голову.
     -- Тогда, в восьмидесятом, я проследил за ним. Я еще мог это сделать...
Как я и думал, он жил под землей...
     -- Почему вы так думали?
     --  Злые демоны не любят света. В его кабинете на Лубянке  шторы всегда
были  задернуты,  дома --  тоже...  В  51-м  он  снимал крохотную комнатку в
полуподвале, хотя мог бы  жить в огромной квартире.  А в 80-м я довел его до
объекта "66".
     -- А что такое объект "66"?
     --  Секретная  подземная база  МГБ.  Во  время  войны  там  размещались
лаборатории, где работали ученые-иностранцы... Там пять или  шесть подземных
ярусов,  даже я точно не  знаю. После  ареста  Берии объект опечатали, а при
Серове всю документацию по нему уничтожили. Резанов поселился именно там...
     -- Каким же образом, если объект был опечатан?
     --   Теперь  это  просто  заброшенный  дом  посреди   леса,  --  голос,
доносившийся из аппарата, оставался  таким же ровным, но по лицу Мороза было
видно, что он  говорит из последних сил. --  Резанов нашел старый  подземный
ход,  ведущий в нижние ярусы... Я не  смог проследовать за ним  под землю --
побоялся,  что он  обнаружит  меня  и  убьет.  Но я видел,  как он скрылся в
развалинах, и ход я  там тоже видел... Это в  лесах, к западу от Истринского
водохранилища,  объект  "66"  находится  ровно  в  10  километрах от деревни
Лопотово, между 4-м и 12-м шоссе...
     -- Вы уверены,  что он сейчас там? --  я  почувствовал,  что мой  голос
дрожит.
     -- Нет, -- отрезал старик,  --  ни  в чем нельзя быть уверенным,  когда
имеешь  дело с дьяволом... Он, как призрак, появляется то там, то здесь. Два
дня назад он приходил сюда, ко мне, ночью. Он прошел сквозь дверь, как будто
ее не было. Он  сказал, что  почти достиг  своей цели. Я  спросил, значит ли
это, что он получил Чашу.  Он засмеялся и ответил, что Чаша все  равно что у
него в руках.  И добавил, что это благодаря мне...  Я попросил его, чтобы он
спас меня, но он сказал, что я заслужил свое наказание. Тогда я попросил его
убить  меня. А  он снова  засмеялся и  ответил,  что ему все  равно, буду  я
умирать еще неделю или еще год. В этом  вся разница, сказал он, ты умрешь, а
я -- нет. Я бессмертен.
     Тонкие пальцы обхватили мое запястье.
     -- Найди  его, парень,  -- жужжал  жестяной  голос. -- Найди его и если
сможешь убить --  убей. А если не сможешь, передай, что  Павел  Мороз, слуга
дьявола, проклял его перед смертью... Убей меня, парень...
     -- Насчет полнолуния, -- сказал  я, освобождая руку, --  это правда или
только легенда?
     -- Так было написано в  книге... А теперь сделай  же то,  чем ты грозил
мне, болван. Только сделай это быстро... Я ведь тварь, сволочь, палач.
     -- Извините,  --  сказал  я поднимаясь. -- Боюсь, я не смогу вас убить.
Прощайте...
     -- Стой!  -- взвыл  черный  ящик. Я  снова зацепился ногой  за тазик  и
остановился.
     -- Подземный ход, болван... Он начинается в подвале: там, у левой стены
из пола торчат три скобы. Та, что посередине, -- крышка  люка. Он должен был
быть залит  бетоном,  но на  самом деле  прекрасно открывается... Дальше  --
лестница.
     -- Спасибо, -- сказал я искренне. -- И простите меня.
     Я выскочил из комнаты, как угорелый. От тошнотворного запаха кругом шла
голова и подкашивались ноги. Откуда-то выскочила серая женщина и набросилась
на меня едва ли не с кулаками.
     -- Как вы могли! -- шипела она. -- Я же предупреждала вас... папе очень
тяжело  разговаривать...  Вы  бессовестный,  бесцеремонный,  наглый  молодой
человек!
     Я  отодвинул ее  рукой  и  прошел  в  прихожую.  Там  я  остановился  и
обернулся.
     -- Вот что, -- сказал я, перекрикивая ее возмущенные причитания, -- где
у вас телефон?
     --  Что?  --  переспросила  она и  задохнулась. -- Ну,  это уже хамство
высшей пробы... Мало того, что вы приходите без звонка...
     -- Заткнитесь! -- рявкнул я. -- Где телефон, быстро?!
     Она обмерла  и, видимо, не в силах произнести ни слова, показала рукой.
Я прошел в комнату, набрал "09" и узнал нужный номер.
     -- Планетарий, -- сказал ленивый женский голос, когда я набрал номер во
второй раз.
     -- Скажите, пожалуйста, -- скороговоркой произнес я (время! время!), --
когда у нас ожидается ближайшее полнолуние?
     -- Что? -- оживился голос на том конце провода.
     --  Ну, полнолуние, -- в  отчаянье  повторил  я, --  ночь,  когда  луна
круглая... Самое ближайшее, когда?
     -- Минуточку, -- сказал голос. Зашуршали бумаги. Серая женщина смотрела
на меня из прихожей с любопытством и опаской, как на буйно помешанного.
     -- Вот,  -- в трубке довольно хихикнули, -- вы очень вовремя позвонили.
Ближайшее полнолуние  ожидается сегодня ночью. Кроме того, сегодня ожидается
неполное лунное затмение. Если у вас есть телескоп...
     Я швырнул  трубку на рычаг. На часах было восемнадцать сорок. До машины
я  добрался  за  полторы минуты. Дарий перелез  на переднее сиденье  и спал,
положив большую голову на кресло водителя. Мне пришлось его побеспокоить.
     -- Извини, дружище, -- сказал я.
     Улица была почти пуста. Я выжал педаль газа, и машина, взревев, рванула
по залитой вечерним солнцем набережной, вспугнув прохаживающихся по парапету
голубей.  Красный шар солнца грузно висел  над  золочеными трубами МОГЭСа --
слишком  низко.  Но  я  не  мог  остановить  солнце. Пока  я гнал машину  по
Ленинградскому шоссе, оно продолжало неотвратимо опускаться на запад.
     Слева  мелькнули белые распахнутые страницы комплекса "Лебедь",  справа
пронеслись мосты окружной... Солнце падало.  Поворот на Шереметьево... Поток
красивых  иностранных  машин,  далекий  гул самолетных  двигателей...  После
Шереметьево  я  притормозил  у   обочины  и  посмотрел  на  карту.  Лопотово
находилось километрах в сорока  к  северо-западу, поворот  на 12-е шоссе был
ближе  километров на пять... Пятнадцать минут, если идти со скоростью "100".
Но если остановят гаишники? Терять время на разбирательства?
     Я посмотрел на часы. Двигаясь со скоростью "90", я должен был добраться
к объекту  "66"  к  20.15.  А  еще  нужно было  обнаружить  Хромца  где-то в
подземных катакомбах -- если он действительно скрывался там, где Мороз засек
его в 80-м году.
     Я  впервые понял, насколько  меня могли подвести сведения,  которые дал
умирающий старик в доме, похожем на склеп... С 80-го года прошло одиннадцать
лет,  и  нет  ни  одного  шанса,  что  Хромец  по-прежнему  живет  в  старых
подземельях МГБ к северу от Москвы, тем более, что ДД он назначил встречу на
южном направлении. Но  выбора у меня не  было,  и, чтобы узнать, повезет мне
или нет, оставалось  всего несколько часов. Четыре часа до полуночи. Но ведь
луна могла появиться  и раньше... Я длинно  и со  вкусом  выругался  и нажал
педаль газа.
     К северо-западу от Истры тянулись  поля,  над  которыми  уже  колыхался
призрачный туман. Солнце  наполовину растеклось по краю горизонта, напоминая
яичный желток. По левую руку километрах в трех  от дороги чернел лес. К нему
через поле  уходила  плохо асфальтированная, вся  в  рытвинах  и колдобинах,
серая  лента --  12-е  шоссе. Я свернул  на него.  Вдалеке беззвучно, тускло
отсвечивая  лоснящимися  спинами,  шло  стадо.  Сзади  по проселку  тащился,
поднимая  клубы  пыли,  белый "Жигуленок".  Спокойно и  мирно  было  в  этих
благословенных подмосковных лесах за несколько часов до конца света.
     Я  поехал  медленнее, боясь ошибиться в определении  нужного мне места.
Если  за лесом 12-е шоссе  пересечется с еще одной дорогой  -- 4-м шоссе, --
стало быть, этот  лес и  скрывает  в  себе таинственный объект "66". Если же
нет...
     Это был  тот самый лес. Он широким клином врезался  в поле  между двумя
дорогами и расширялся к  северо-западу.  Я отмерил по  карте  расстояние. 10
километров  на запад от Лопотова,  между 4-м и  12-м шоссе...  Скорее всего,
речь  шла  о широком фланге леса, подступавшем прямо к 4-му шоссе. Я свернул
на грунтовку. Вглубь леса уходила усыпанная густой хвоей дорога, по которой,
казалось,  давно никто не  ездил. Дорога,  ведущая  к  объекту  "66".  Белый
"Жигуль"  пропылил мимо и скрылся за  поворотом.  Стало очень тихо, и в этой
тишине я крутанул баранку и направил машину под своды леса.
     Дом я увидел минут через пятнадцать, когда  уже потерял всякую надежду.
Точнее, сначала  я  увидел  ограду  -- повалившуюся,  рассыпавшуюся  кусками
бетона, торчавшую  ржавым скелетом  арматуры.  Сквозь растрескавшиеся  плиты
проросли деревья, дорога, некогда подходившая к высоким черным воротам, была
завалена  упавшими  стволами.  За  остатками  ограды  и частоколом  деревьев
угрюмым  серым  остовом высился  дом. Я  остановил машину  около  поваленной
сосны,  преграждавшей  путь  к воротам.  Конечно,  можно было  попробовать и
проехать,  но я  не хотел,  чтобы шум  мотора услышали  в  доме.  Я вылез из
салона, выпустил Дария -- он первым делом подбежал к сосне и поднял ногу, --
вытащил арбалет  и чехол  со стрелой, достал  из бардачка фонарик,  проверил
пистолет  и закрыл дверцу. Было очень тихо.  В стремительно темнеющем небе с
шумом  качались  кроны  деревьев.  Из развалин  не  доносилось  ни  звука. Я
поправил  на плече ужасно мешающий тяжелый  арбалет  и, осторожно переступая
через валяющиеся в траве бетонные блоки, пошел к дому.
     От дома осталось три стены  и рваная, будто пережившая бомбежку, крыша.
Дом  был   когда-то  трехэтажным,   но  теперь  перекрытия   между   этажами
провалились, из стен торчали какие-то гнутые прутья, на уровне второго этажа
легкий  ветерок трепал гулко  вздрагивающий  лист  жести.  Все  пространство
первого  этажа было  бесповоротно  загажено. На стенах тут  и  там виднелись
рисунки  углем и всякие  дурацкие надписи. Между обломками располагалось как
минимум три кострища, под прикрытием рухнувшей стены уютно устроился грязный
полосатый  матрас. Руины, похоже, использовались подростками  из близлежащих
сел в качестве своеобразного клуба.
     Здесь  никого  нет,  подумал я неожиданно спокойно. Хромец  по-прежнему
недосягаем,  он  прячется  неизвестно где  и ждет  своего часа.  И ждать ему
осталось недолго: через час, максимум полтора, солнце скроется окончательно,
и  тусклая луна, уже появившаяся в восточной части  неба,  будет разгораться
все ярче, и чем ярче будет она, тем больше будет наливаться Силой Чаша...
     Подвал,  подумал  я.  Мороз  говорил, что  подземный  ход  начинается в
подвале.
     -- Дарий, -- скомандовал я. -- Ищи подвал!
     Пес  посмотрел на меня и  отбежал  в  сторону.  Он обогнул  кострище, в
центре  которого красовалась сделанная из пустой бутылки  "розочка", и исчез
за  полуобвалившейся  стеной.  Я  направился следом. Там  действительно была
дверь  -- металлическая,  покрытая  облупившейся  зеленой краской  дверь,  к
которой вели три  искрошившиеся кирпичные  ступеньки.  На двери был  выведен
пульверизатором  жирный  черный "пацифик"  и написано "Леха -- козел". Дарий
сидел на верхней ступеньке и внимательно изучал надпись.
     -- Молодец, -- сказал я тихо и потрепал его по шерстяной голове.
     Я вынул из  кобуры пистолет и левой рукой  несильно нажал на дверь. Она
поддалась. Пахнуло сыростью и вонью. Арбалет  зацепился  за гвоздь, торчащий
из косяка. Я шепотом выругался, сделал шаг назад и отцепил  его. Перспектива
блуждания в  темноте с этой громоздкой  и неудобной штукой радовала меня все
меньше и меньше.  Дарий проскользнул вперед и исчез в темноте. Поколебавшись
секунду,  я  зажег фонарик  и, держа  его в левой руке, а пистолет в правой,
начал спускаться по ступенькам.
     Как ни странно, загажена была только небольшая часть огромного  подвала
--  предбанник у  двери.  Дальше  было сравнительно чисто,  блестели в свете
фонарика осколки разбитого стекла, пол покрывала  мелкая цементная крошка. В
темноте, нависавшей над маленьким островком электрического света, укрывались
какие-то громоздкие предметы,  тяжелые тупые углы, закругления труб.  Где-то
монотонно  капала  вода.  Я  посветил  фонариком во все  стороны,  определяя
приблизительные размеры помещения и, стараясь не хрустеть цементной крошкой,
двинулся к левой стене.
     Там, у  небольшого, выложенного плиткой пустого бассейна, действительно
торчали  три   ржавые,   влажно  блестящие  в  луче   фонаря  скобы.  Каждая
располагалась в центре круглой платформы,  края которой были залиты бетоном.
Вокруг средней скобы круг был черен и отчетлив. Это была крышка люка и, судя
по отсутствию на ее краях каменного крошева, ее  поднимали совсем недавно. Я
почувствовал, как останавливается сердце.
     Дарий  заворчал. Я  аккуратно снял с плеча арбалет  и положил  на  пол.
Сунул  пистолет  в  кобуру и взялся за черную,  мокрую на ощупь  скобу. Круг
медленно повернулся. Я  без  особой натуги  приподнял его. В лицо мне ударил
сухой теплый  воздух --  внизу, очевидно, работала вентиляционная система. Я
приподнял край люка  еще  сантиметров на двадцать  и остановился.  Мне стало
страшно.
     Я  не буду объяснять, чего именно  я испугался. Несколько минут я сидел
на корточках,  трясся  от  страха и не  мог заставить  себя открыть шахту до
конца. Потом, кряхтя, встал и поднял крышку люка. Ожидая всего, чего угодно,
я пересилил себя, перегнулся через край шахты и посветил вниз фонариком. Там
оказалась  привинченная к металлической обшивке стены лестница, спускающаяся
в неглубокий -- метра  три  -- колодец. Я мог  различить блестящий  (видимо,
тоже металлический) пол, но больше не  было  видно ничего. Я прошептал Дарию
"Подожди здесь" и полез в шахту.
     Лезть пришлось, держась  лицом к стене,  и несколько секунд я испытывал
мучительное ощущение ожидания удара в спину. Однако ничего не произошло, и я
мягко  соскочил  с  последней  ступеньки  на  пол подземного  коридора.  Луч
фонарика ощупал стены,  на которых змеились кабели в толстой оплетке, низкий
потолок  с  бледными  трубками  люминесцентных ламп, уходящий  под небольшим
наклоном вниз туннель. Никаких следов Хромца. Никаких следов Наташи.
     Я снова полез наверх, не вылезая из люка, высунул руки, поймал Дария за
теплые шерстяные бока и  потянул упирающегося пса к отверстию.  Он пребольно
саданул  когтистой лапой  по шее и  по затылку, но мне,  выдержавшему  когти
инфернальной собаки Хромца, это было что семечки. Я, пыхтя, взвалил пса себе
на плечи и с трудом спустился по лестнице, придерживая его одной рукой.
     -- Вот, -- сказал я, ставя его  на пол. Он по-прежнему глухо ворчал. --
Вот здесь мы и будем искать Наташу. Помнишь Наташу? И человека, который убил
твоего хозяина, тоже будем искать.
     Дарий  сделал  несколько   неуверенных   шагов  в  глубину  туннеля   и
остановился.
     -- Что, брат,  -- я говорил не столько с ним, сколько с самим собой, --
страшно?  Ну,  брось,  подумаешь,  подземелье... Зато у нас секретное оружие
есть.
     Я выругался. Арбалет  остался  наверху, у люка. Там же, на краю пустого
кафельного  бассейна, лежала  в  чехле стрела с наконечником по  имени "Жало
Змеи".
     -- Подожди минуту,  -- сказал я псу и снова полез наверх. Поднимаясь, я
посветил фонариком  на  часы.  21.05.  Не  успеть,  подумал я.  Ни за что не
успеть.
     Я  вылез  из люка, подобрал арбалет, забросил его за спину и  пристроил
так,  чтобы он  не цеплялся  за края шахты,  когда я  полезу  обратно. Затем
наклонился, чтобы подобрать  чехол со стрелой. Из шахты донесся лай Дария. Я
выпрямился  и  почувствовал,  как  в  спину  мне  уперлось  что-то  твердое.
Арматура,  подумал я, и тут же вспомнил, что никакой  арматуры здесь  нет  и
быть  не  может -- я внимательно осмотрел  место, прежде  чем  открыть  люк.
Твердый  предмет  шевельнулся,  и  тут я  окончательно  понял,  что  это  не
арматура. Это был ствол пистолета.

     ____________________________________


























     Знакомый, очень знакомый голос сказал тихо:
     -- Не дергайся, падла, стреляю сразу, понял ?
     Я и не  думал дергаться.  Я стоял прямо, как  истукан,  и по  моему лбу
медленно стекали  струйки  пота.  Я  опоздал,  окончательно  и  бесповоротно
опоздал.
     Ствол пистолета, уткнувшийся  мне  между  лопаток,  чуть шевельнулся. Я
напряг  мышцы,  но  ствол  тут  же  прижался   сильнее.  Голос  рысьеглазого
профессионала скомандовал:
     -- Стой тихо. Серега, осторожно обойди его слева и обшмонай.
     В кромешной  тьме слева от меня переместилась громоздкая тень.  Затем в
лицо ударил  свет  сильного  фонаря,  и  я зажмурился. Чьи-то  руки привычно
охлопали  меня  от  шеи  до  щиколоток  и  вытащили  из кобуры  пистолет.  Я
по-прежнему ничего не видел.
     -- Руки вперед, -- скомандовал другой голос, хриплый и низкий.
     Я  послушно  вытянул  вперед  руки.  Рыпаться  в  такой  ситуации  было
бесполезно -- слишком грамотно они меня взяли.
     Щелкнули  наручники,  и луч фонаря скользнул куда-то  вбок, оставив мои
глаза в покое. Я заморгал как сова.
     -- Готово, -- произнес низкий голос.
     Пистолет переместился чуть ниже, сильная рука взяла меня за воротник  и
развернула на 180 градусов. Невидимый в темноте  арбалет, судя по всему, при
этом  больно саданул рысьеглазого, потому что он крякнул и тихо выматерился.
При других обстоятельствах это, возможно, меня бы позабавило, но сейчас было
не  до веселья.  Пистолет по-прежнему упирался мне в спину,  сбоку светил на
меня фонариком человек,  у которого была моя пушка, и я  подозревал, что это
был гард с дачи господина Валентинова.
     -- Вперед, -- приказал рысьеглазый. -- Пошел, быстро.
     Слепо переставляя ноги, я побрел по направлению к выходу, вытянув перед
собой  скованные  руки. Гард светил  своим фонариком  главным образом мне  в
спину, и я совершенно не видел, что у меня под ногами. Один раз я споткнулся
и полетел носом в землю, но Олег успел подхватить меня за шиворот.
     -- Свети ему, -- коротко распорядился он.
     Луч фонаря  выскользнул из-за  моего плеча и заплясал  на  захламленных
ступенях лестницы. Мы поднялись  на поверхность,  и там меня вновь  взяли за
воротник и развернули лицом к стене.
     Я стоял, привыкая  к тусклому сумеречному свету. Краем глаза я заметил,
что  из дверного  проема показалась могучая  фигура гарда. Больше из подвала
никто не появлялся, следовательно, за мной шли только двое.
     Я в отчаянье сплюнул! Неописуемая глупость --  угодить в ловушку в двух
шагах  от  цели. Если  бы  я  не  забыл  арбалет у колодца, им  пришлось  бы
спускаться  в шахту,  а там их неминуемо  учуял бы Дарий,  и  кто знает, как
обернулись бы  дела,  начнись перестрелка... Но дело  было  сделано, точнее,
провалено,  и  оставалось  лишь лихорадочно  соображать, как  выпутаться  из
создавшейся ситуации живым и спасти Наташу.
     -- Ну, пошли, сука, -- сказал за спиной голос охранника, и чья-то рука,
развернув  меня за плечи, толкнула на  груду щебня. Я упал  и тут же получил
ботинком под ребра.
     -- Вставай, нечего валяться!
     Я выплюнул песок и встал на колени. Затем попытался подняться на  ноги,
но от сильного удара ногой в спину не удержался и вновь свалился на щебенку.
     -- Что ты, мать  твою, падаешь! -- рявкнул хриплый голос. Затем другой,
глуховатый и суровый, сказал:
     -- Кончай. Подними его.
     Но я уже перекатился на спину и встал на ноги, сомкнув скованные руки в
замок,  чтобы  хотя бы раз въехать  ими  по морде тому  из них, кто подойдет
первым. Они  стояли метрах в  пяти,  у  полуобвалившейся стены.  Впереди  --
ухмыляющийся гард; в  руке он сжимал неизменную  дубинку, за  поясом торчала
рукоятка моего пистолета. За ним, широко расставив ноги,  стоял облаченный в
камуфлированный комбинезон рысьеглазый. На груди у него висел тяжелый прибор
ночного видения; ствол "Макарова", который  он держал в правой руке, смотрел
в землю. Лицо его было задумчиво.
     -- Ну, вот  мы и снова вместе, -- произнес  он  мрачно. -- Ты, наверно,
думал, что  больше нас не  увидишь? Что мы привыкли  сносить такие  плюхи от
такой дешевки, как  ты, и молчать в тряпочку? Наверно, думаешь, что ты очень
крутой парень?
     Он посмотрел на гарда. Гард шагнул  ко мне  и сделал выпад дубинкой.  Я
быстро поднял руки и блокировал его, приняв удар цепочкой от наручников.  Но
он тут же нанес мне болезненный толчок в печень, от которого я увернуться не
успел, а когда я уже сворачивался клубком, огрел меня дубинкой по шее. Между
ключицей  и ухом все  как  будто залило кипящим  свинцом,  я услышал громкий
противный звон и на  какое-то  время отключился. Потом сознание вернулось, и
первым, что я увидел, было  каменное лицо гарда, присевшего рядом со мной на
корточки. Я боднул  его головой, но, очевидно,  недостаточно сильно,  потому
что он  только  отшатнулся, а затем врезал мне по скуле  рукояткой моего  же
пистолета.
     -- Теперь  ты  понял? --  донесся откуда-то издалека голос рысьеглазого
профессионала. --  Такое не сходит  с  рук, сынок.  За  хамское отношение  к
старшим надо расплачиваться.
     Я пожевал разбитыми губами и выплюнул сгусток крови.
     -- Вы ехали за мной в такую даль, чтобы побеседовать на темы морали?
     -- Конечно, нет,  -- рысьеглазый говорил  неторопливо, с  ленцой, и вот
эта его неторопливость  парадоксальным образом злила меня  больше  всего. --
Нас интересует Чаша. А это так, небольшой урок вежливости.
     Я подтянул руки к животу и с некоторым трудом сел. Немедленно подскочил
гард и пнул меня ногой в бок.
     -- Куда ты девал Чашу?!
     На секунду  мне  показалось, что  я вижу выход. Появилась  надежда, или
только  слабая тень  надежды.  Я справился с  полоснувшей  по ребрам болью и
прохрипел:
     -- Кретины... Вы все испортили... Чаша в подземелье...
     Они быстро переглянулись -- видимо, этот вариант ими обсуждался.
     --  Где ты там ее  спрятал? -- гард снова угрожающе подошел ко  мне. --
Только не вздумай врать!
     Я проглотил слюну. Надо было как-то объяснить им, в чем дело. В то, что
произошло в действительности, они, без сомнения, все равно не поверили бы.
     --  Это сделал не  я... Там, в подземелье, прячется человек...  Чаша  у
него.
     Гард схватил меня за отворот куртки и легко, словно куклу,  поставил на
ноги.
     -- Я же предупреждал тебя -- не надо лечить нам мозги, сука!
     Он ударил меня коленом в  живот. Я успел напрячь пресс, и получилось не
так больно, но  сказать,  что я  зажмурился от  удовольствия, тоже  было  бы
неправдой.
     -- Ты, тварь, где Чаша?
     --  Я  предупреждал вас  -- за  ней охотятся.  Этот человек похитил мою
девушку  и пообещал отпустить ее, если мы отдадим ему Чашу. Чашу он получил,
а девушка вместе с ним в подземельях.
     -- Что  значит  "мы"? --  спокойно спросил  рысьеглазый. -- На кого  ты
работаешь?
     --  Был  еще  один  человек...   Он  теперь  в  Склифе,   со  сломанным
позвоночником -- этот сделал тот, в подземелье...
     -- А, длинный, -- неожиданно  оживился рысьеглазый, и я  понял, что они
следили за нами. -- Ты работал на него?
     -- Ну, в  общем,  да, --  сказал я угрюмо. В  каком-то смысле это так и
было.
     -- Ты уверен, что тот, у кого находится Чаша, сейчас внизу?
     -- Олег, ты что, веришь ему? -- не выдержал гард. -- Ты что, не видишь,
он же все врет! Он прекрасно знает, где Чаша, только тянет время. Переломать
ему кости -- тут же все скажет!
     Он  вопросительно взглянул на рысьеглазого. Тот ответил ему  задумчивым
взором.
     -- Да, -- сказал я, -- я  знаю,  где Чаша.  Она внизу,  в подземелье. И
если мы не успеем до нее добраться до наступления темноты, нам всем придется
очень и очень плохо.
     -- Это почему еще? -- подозрительно спросил Олег.
     --  Потому  что,  --  огрызнулся  я.  -- Тот  человек  внизу  всех  нас
уничтожит.
     -- Ну, это еще вопрос.
     -- Олег!  -- взорвался гард. --  Он же нас дурит как детей!  Он  хочет,
чтобы мы спустились в подземелье, а там у него, может,братва со стволами  на
каждом углу. Пусть скажет, куда он спрятал Чашу, и все.
     -- Болван, -- заорал я, -- я уже все сказал!
     Он  бросился  ко  мне  с  явным  намерением  размазать  по  стенке,  но
рысьеглазый  неожиданно  выставил  вперед руку, и  гард остановился,  словно
налетев на железный шлагбаум.
     -- Нет, -- усмехнулся Олег, -- это было бы слишком просто.
     Несколько  секунд  мы  молча  и  неотрывно  смотрели  друг на друга.  Я
ненавидел  его,  и все же в  этот  момент рысьеглазый  был моим единственным
шансом спасти Наташу.  Все это --  ненависть,  мольбу, надежду --  он мог бы
прочесть в моих  глазах, если бы  умел  читать по глазам.  Наконец, он отвел
взгляд.
     -- Я  не очень  тебе верю, -- сказал он  глуховато. -- Скорее всего, ты
задумал очередную подлянку. Но я не дам тебе снова обмануть нас.
     Он отошел на пару шагов и поднял пистолет.
     --  Мы  втроем  сейчас спустимся  в подземелье.  Ты  пойдешь первым.  В
наручниках. Если там будет засада, ты тут же  получишь пулю в затылок.  Если
попытаешься  бежать  -- то же самое. Если  там  действительно  прячется  тот
человек, о котором ты говоришь, будешь с ним разговаривать. Все это  время в
спину тебе будут смотреть два пистолета. Ты понял?
     Я покачал головой.
     --  Так  не пойдет.  Во-первых, я сам точно не знаю, где  он находится.
Во-вторых, идти  туда  в наручниках --  самоубийство.  Я не  прошу, чтобы вы
вернули мне пистолет, но без арбалета там делать нечего.
     -- Падла, -- зарычал гард, -- тебе еще арбалет дать?  А хрена  с маслом
тебе не дать?!
     --  Тихо, Сергей, -- оборвал  его  рысьеглазый. -- Арбалет  мы тебе  не
дадим, а вдруг ты мастер по стрельбе из этой  фиговины? И наручники тоже  не
снимем --  а то еще завалишься в  какую-нибудь нору, ищи тебя потом. Выбор у
тебя такой: либо идешь и показываешь дорогу,  либо  мы здесь выколачиваем из
тебя, куда ты спрятал Чашу. Ну?
     Я посмотрел на часы. 21.45.
     --  Хорошо. Только арбалет вам все равно придется взять с собой. Говорю
же вам; это единственное оружие, которое против него хоть чего-то стоит.
     -- Почему, интересно знать?
     Объяснять им, что Хромца не возьмет ни пуля, ни нож  было бесполезно. Я
сказал:
     -- Арбалет  убивает  бесшумно.  Если он  услышит  хоть что-нибудь, хоть
щелчок предохранителя, моя девушка погибнет.
     -- Да мне на твою биксу.., -- презрительно прервал меня гард и сплюнул.
Я посмотрел на него.
     -- Зря ты так. Браслеты же на мне не всю жизнь будут.
     -- Олег, -- почти простонал он, -- я сейчас ему яйца вырву!
     --  Потом, -- бросил рысьеглазый. -- Насчет арбалета он, может, и прав.
Сергей, возьмешь его.
     Олег секунду подумал, потом сунул "макарова" в кобуру на поясе, одернул
кобинезон.
     -- Этот человек внизу вооружен?
     -- Да. И вообще -- это убийца, настоящий матерый убийца.
     Он хмыкнул,  бросил Сергею "ждите здесь" и пошел к выходу, перепрыгивая
через обломки внутренних перегородок дома. Я сделал два шага за ним.
     -- Стоять! -- заорал гард.
     -- Тебя не спросил, -- огрызнулся я.
     Он подошел  и ударил меня  дубинкой между лопаток. Мне это,  откровенно
говоря, начало  уже приедаться, но было очень любопытно, куда же  направился
рысьеглазый. Поэтому я в два прыжка преодолел расстояние до двери и выглянул
наружу. Тут  он настиг  меня и свалил  на  землю,  довольно технично проведя
подсечку.  Несколько  секунд  он ожесточенно  пинал  меня, вкладывая  в  это
занятие всю душу, а я размышлял о том, стоит ли подобное времяпрепровождение
полученной мной  информации. Увидел  я следующее: за  оградой стоял давешний
белый   "Жигуленок".   За   рулем  сидела   девушка,  палившая   в  меня  из
коллекционного  Смит-и-Вессона.  Сейчас  она,   надо  думать,   с  интересом
наблюдала, как Сергей использует меня в качестве дежурной макивары.
     -- Серега! -- рявкнул от машины рысьеглазый. -- Прекратить!
     Как  ни странно, гард  послушался. Я приподнялся и сел. Олег уже  шел к
дому, в руках у него был маленький компактный  АКС. Он шагал легко,  держа в
руках  маленькую  вороненую  тридцатизарядную  смерть,  затянутый   в   свой
пятнистый комбинезон,  собранный, готовый на все. За его спиной, за зубчатой
кромкой деревьев, наливался расплавленным серебром круглый диск Луны.
     -- Пошли, -- скомандовал он. -- Сергей, веди его.
     -- Фонарик хотя бы дайте, --  сказал  я, осторожно переступая с ноги на
ногу.  Тело  болело, но кости вроде бы все были целы. Олег молча отцепил  от
пояса и  подал мне плоский черный прямоугольник -- это был мощный "симменс",
работающий  от аккумулятора. Держать его в скованных наручниками  руках было
неудобно, но все же это было лучше, чем ничего.
     Мы вновь спустились в  подвал  и добрались до  открытого люка шахты, из
которой  доносился  душераздирающий  вой  Дария. Я  поводил  лучом фонаря --
стрела  целая  и невредимая лежала  на крышке люка. Гард нагнулся и подобрал
ее.
     -- Ты лезь первым, -- обратился к нему Олег, -- будешь его страховать.
     -- Собака, -- неуверенно произнес гард. Олег толкнул меня локтем.
     -- Прикажи псу, чтобы не тронул Сергея.
     Больше  всего мне,  естественно, хотелось,  чтобы Дарий  разодрал обоих
моих спутников на мелкие кусочки, но под дулом автомата  выпендриваться было
неразумно, и я скомандовал:
     -- Спокойно, Дарий, свои.
     Услышав  мой  голос, пес радостно залаял и снова принялся бросаться  на
стену  колодца.  Сергей,  повозившись  с  ремнем  арбалета,  полез в  шахту.
Некоторое время  было  слышно, как он  отпихивался  от  знакомящегося  с ним
Дария, потом сдавленный голос произнес:
     -- Все в порядке, пусть спускается.
     --  Без глупостей,  -- еще раз  предупредил Олег и  отошел от  колодца,
нацелив  на  меня  короткий ствол автомата. Я опустился  на  колени и спиной
полез в шахту, судорожно хватаясь скованными руками за металлические ступени
лестницы.  Спуск  занял минуты три, зато в конце пути  мне был оказан теплый
душевный прием.
     -- Спускаешься как мешок с  дерьмом,  --  объявил Сергей и,  по  своему
обыкновению,  хотел сопроводить  эти  слова  действием.  Прыгавший  вокруг и
норовивший  вымыть  мне языком лицо Дарий  грозно  заворчал, чем  без  труда
убедил его отказаться от первоначального намерения. Я же с легким торжеством
подумал, что не больно-то он теперь сможет распускать свои поганые руки.
     Олег  слетел по лесенке молниеносно,  как настоящий морпех. С последних
трех ступенек он спрыгнул, его высокие  десантные ботинки мягко спружинили о
металлический пол,  и в  то же мгновение  он легко  развернулся на каблуках,
нацелив автомат в темную глубину коридора.
     -- Здесь должно быть освещение, -- сказал он негромко. - Сергей, поищи.
     -- А если он рядом? -- спросил  я,  хотя сильно  сомневался  в  этом. К
моему немалому удивлению, рысьеглазый счел нужным ответить:
     -- Нет, если бы он был поблизости, то убил бы собаку.
     Сергей нашел выключатель,  и  коридор осветился очень тусклым, дрожащим
светом старинных  люминесцентных  ламп. Они  горели  через  одну,  но  и  их
мощности  хватало,  чтобы  различить  мрачный,  уходящий  вниз   туннель   с
металлическим,  потемневшим  от времени полом  и без  каких  бы  то ни  было
признаков дверей по бокам.
     -- Что это  за подземелья?  -- негромко спросил  Олег.  Он оглядывался,
изучая змеящиеся вдоль стен кабели в толстой черной оплетке.
     --  Секретная   база   МГБ,  --   ответил   я,   --   После   войны  ее
законсервировали.
     -- Не  свисти, --  оборвал меня гард. --  База  МГБ в  таком занюханном
месте... Ты все время врешь, сука, думаешь, я не вижу?
     --  Где-то здесь работает  генератор, -- сказал  рысьеглазый, не слушая
нас. -- Свет, и откуда-то поступает свежий воздух.
     -- Ладно, -- решил  он наконец, -- пошли.  Ты,  --  он подтолкнул  меня
вперед, -- идешь первым. И помни: чуть что, первая пуля твоя.
     Я присвистнул. Дарий выскочил из-за спины сжимавшего мою пушку  гарда и
весело потрусил впереди меня. Мы двинулись вниз по коридору.
     Прямой  отрезок туннеля  тянулся метров на пятьдесят. Затем  освещенный
участок заканчивался, и коридор резко заворачивал вправо.
     --  Стой, --  приказал Олег,  когда  мы  дошли  до поворота. -  Сергей,
проверь свет.
     Он, наверно, боится, что я брошусь в этот темный туннель и затаюсь там,
подумал я с нервной усмешкой. Если бы он знал, что мне эти катакомбы внушают
страх  куда больший, чем  ему, потому  что  я  представляю себе, какой  ужас
гнездится там, во тьме...
     Заморгали, зашелестели под потолком лампы. Пол по-прежнему уходил вниз,
но потолок  стал  ниже  и  изогнулся наподобие свода. Похоже  было,  что  мы
находимся внутри гигантских размеров трубы.
     --  Может,  это  канализация?  --  спросил  гард  каким-то  неуверенным
голосом. Рысьеглазый  не ответил. Я злорадно  подумал,  что по крайней  мере
один из них начинает трусить.
     Наши  шаги  гулко  отдавались  от  обшитых  металлом  стен.  Эти  стены
напомнили мне что-то очень знакомое, казалось, что я уже  видел не так давно
нечто  подобное,  но воспоминание  ускользнуло, тем  более, что  мысли  были
сконцентрированы  совсем  на другом.  Внутри серого  металлического  колодца
стояла  тишина  --  гнетущая мертвая  тишина глухого  подземелья.  Шипели  и
потрескивали лампы, гудел пол под нашими ногами, но все это были лишь робкие
попытки  поколебать  власть  тишины,  установившуюся  здесь  с  незапамятных
времен. Я попытался представить себе, как по этим коридорам шагали затянутые
в  форму   офицеры  госбезопасности,   как   тащили  по  этим  серым  плитам
окровавленные   тела   подвергшихся   пыткам    заключенных,    как   весело
переговаривались  здесь  после  рабочего  дня  следователи,  попивая чай  из
стаканов в  серебряных  подстаканниках,  -- попытался и  не смог.  Казалось,
объект "66" с самого начала был такой вот безмолвной и мрачной крепостью.
     -- Дверь,  -- прошептал сзади рысьеглазый. Я  присмотрелся  - слева  из
одинаковых квадратных листов обшивки чуть выступил вытянутый прямоугольник с
незаметной  выемкой вместо ручки. Если  бы не Олег, я, возможно, так бы и не
увидел его,  и  я  в  очередной  раз  оценил  подготовку своего  противника.
Внезапно оба  моих конвоира оказались по бокам от меня и прижались к стене у
двери, держа оружие наготове. Я вопросительно посмотрел на Олега.
     -- Открывай, -- произнес он одними губами.
     -- Я пожал плечами и попытался засунуть кисть правой руки в выемку. Там
действительно было что-то  вроде  ручки  --  подвижная пластина, за  которую
можно было зацепиться пальцами, но сейчас она  была  блокирована. Я подергал
ее -- дверь не поддавалась.
     -- Замка нет, -- просвистел гард. -- Закрыто изнутри.
     -- Нет,  --  сказал Олег. -- Это централизованная  система  блокировки.
Где-то здесь есть командный пункт.
     Хромец там,  подумал я. На командном пункте. Он сидит  там, как  паук в
центре паутины, и ждет своего часа. И возможно, ждет нас или  даже следит за
нами,  если где-нибудь в этих подземельях  работают кинокамеры. Хотя вряд ли
во время войны была такая аппаратура.
     -- Пошли,  -- толкнул меня в  спину Олег. Я сделал шаг вперед, и в этот
момент Сергей сказал напряженным голосом:
     -- Погоди, там впереди что-то есть... Смотри, собака...
     Дарий  остановился метрах  в  десяти от  нас,  там,  где  коридор снова
заворачивал. Мы прошли уже метров двести или даже больше и,  похоже,  метров
на пятнадцать углубились под землю. Следующее колено туннеля, скорее  всего,
уходило вниз  еще  круче, потому что  Дарий  делал время от времени странное
движение лапой -- он то поднимал ее, то пытался поставить куда-то вперед, но
все  время отдергивал. Мы  осторожно приблизились. То есть я один сделал  бы
это  еще  осторожнее,  но  эти  два  болвана  настойчиво  подталкивали  меня
пистолетами в спину.  За  поворотом  было  темно.  Дарий, не обращая  на нас
внимания, продолжал странные движения лапой и нервно ворчал.
     -- Свет! -- прошипел рысьеглазый.
     Но  еще до  того, как  гард  нашарил на  стене  выключатель, я  включил
"симменс" и направил сильный луч вперед, во тьму коридора.
     -- Мать твою! -- выдохнул Олег.
     В луче "симменса" оказался труп огромной -- размером с большую кошку --
крысы.  Именно  ее и  пытался  тронуть  лапой  Дарий.  Крыса была  чудовищно
изуродована  --  голова  отгрызена и лежала  отдельно,  живот располосован и
выпотрошен, одна  из лап обглодана до кости. Крыса лежала в небольшой лужице
темной крови,  и, судя  по  тому, что лужица эта не успела  загустеть, битва
произошла здесь совсем недавно.
     Гард, наконец, щелкнул выключателем.
     На   этот  раз  под  неожиданно   ушедшим   вверх   потолком   зажглась
одна-единственная  круглая  лампа. Коридор заканчивался у глубокой  шахты, в
которую  вела металлическая лестница. Шахта  казалась бездонной -- белый шар
лампы  висел  прямо над ее центром,  освещая  только три верхних  яруса.  От
каждого  яруса  в  разные  стороны расходились  три коридора. Все  они  были
абсолютно темными.
     Изувеченная крыса  валялась на пороге  лесницы, уводившей  вниз.  Шахта
была обнесена довольно хлипким на вид металлическим ограждением, на стержнях
которого кое-где темнели следы крови.
     -- Ох, елки-моталки, -- выдохнул гард. -- Ну и лошадь...
     По удлинившейся тени  на  стене  я понял, что рысьеглазый, стоявший  за
моим левым плечом, поднял автомат.
     -- А говорили, что крысы-мутанты -- фуфло, -- буркнул он. -- Интересно,
кто же это ее так?
     -- Свои  такие же, -- ответил Сергей не слишком  уверенным  голосом. --
Или еще побольше.
     -- Или еще кто-нибудь, -- сказал я.
     -- А ты вообще  молчи,  сука!  --  взорвался гард  и  врезал мне  между
лопаток рукояткой пистолета (впрочем, не так сильно,  как раньше). -- Привел
нас сюда, а теперь еще и уссывается, гадина!
     --  Тихо! --  шепотом рявкнул Олег. -- Не  знаю, кто ее так  уделал, но
надо быть готовым ко всему. Ты, -- он ткнул меня дулом АКСа, -- как думаешь,
где он может прятаться?
     -- Не знаю, --  хмуро ответил я. -- Я вообще  не предполагал, что здесь
такие коммуникации под землей. Ты что-то говорил про  командный пункт. Может
быть, он там. Но где это, я не знаю.
     --  Внизу,  --  сказал Олег, подумав.  -- Это место похоже на  ракетную
базу, а на них КП всегда располагаются в глубине, в  самом надежном бункере.
Если эту базу законсервировали на случай  войны,  то понятно, почему  до сих
пор работают генератор и вентиляция. Ладно, надо спускаться.
     -- Фиг с  два,  --  фыркнул  вдруг  гард. --  Я никуда не пойду.  Пусть
скажет, где Чаша, и все.
     -- Охотно, -- отозвался я. -- Чаша внизу.
     -- Пошли, -- повторил Олег. -- Она, скорее всего, действительно внизу.
     -- Сговорились?  -- спросил Сергей с нехорошей усмешкой. Он отодвигался
все дальше и дальше от шахты, стараясь  не смотреть на труп  крысы. -- Я  не
пойду вниз, ясно?  Я останусь здесь и буду вас прикрывать. А ты, если веришь
этому ублюдку, спускайся с ним хоть в преисподнюю. Понятно?
     -- Сергей, -- произнес рысьеглазый удивленно, -- ты что?
     --  А то, -- огрызнулся он. -- Ежу ясно, что ничего здесь нет и не было
никогда. Он тянет время, неужели не видно? Потом он скажет,  что  ошибся или
пошутил,  мы   вылезем,  а   на  поверхности  нас  встретят  его  дружки   с
автоматами...
     -- С огнеметами, -- сказал я. Олег сделал шаг навстречу гарду.
     -- Если он это  скажет, то останется здесь навсегда. И он это знает. Ты
что, не понимаешь, что ему так же нужна Чаша, как  и нам? Мы играем сейчас в
одну игру, и не стоит выходить из команды до конца матча...
     -- Я останусь здесь! -- взвизгнул  Сергей. Он пятился к выходу,  сжимая
пистолет в левой руке, а правой  нашаривая на стене выключатель. В следующую
секунду Олег  пнул  ногой крысу, и она, кувыркаясь, полетела  гарду  в лицо.
Рука с  пистолетом дернулась,  грохнул  выстрел. Крысу разорвало на куски, а
Олег,  оказавшись рядом, отбил  пистолет в сторону  и саданул  ему коленом в
пах.
     Через мгновение он уже обернулся ко мне с нацеленным мне в живот АКСом.
Я замер в двух шагах от него с занесенными над головой руками.
     -- Не успеешь, -- хрипло сказал он. -- Отойди к стенке и стой спокойно.
     Он отобрал  у Сергея мою  пушку и засунул себе за пояс. Похлопал его по
щекам, предусмотрительно  зайдя  со  спины  так, чтобы держать  меня в  поле
зрения.
     -- Сволочь, -- просипел гард, хватаясь руками  за ушибленное  место. --
Какая же ты сволочь, капитан...
     -- Не хуже тебя, -- огрызнулся рысьеглазый. -- Только ты лижешь задницу
своему жирному педику и получаешь бабки исключительно за это. А я работаю по
найму  и  получаю столько,  насколько  выполняю задание. Именно поэтому я  и
пойду сейчас вниз. А ты, трусливая скотина, пойдешь со мной.
     -- Так ты, значит, тоже свободный художник, Олег? -- спросил я.
     -- Заткнись, -- отрезал  он. -- То, что я врезал Сереге, еще не значит,
что  я  сниму с  тебя  браслеты.  Мне  нужна Чаша, понятно?  Больше меня  не
интересует ничего, и ты в том числе...
     -- Можешь забрать Чашу, когда  мы до нее доберемся, -- сказал я. -- Мне
нужна моя девушка.
     Он поднял голову и посмотрел мне в глаза.
     -- Если  ты не врешь, -- задумчиво проговорил  он,  -- у тебя, пожалуй,
есть шанс выбраться отсюда живым.
     -- Слава Богу, -- я  подошел  к  ограде и  заглянул вниз. Из шахты  дул
теплый,  пропитанный  запахом  машинного  масла  ветер. -- Я уж боялся,  что
останусь здесь навсегда.
     -- Хватит болтать, -- оборвал рысьеглазый, помогая подняться Сергею. --
Пошли.
     Сергей,  у  которого из  оружия остались только арбалет и дубинка,  зло
покосился на него. Мы  начали спускаться:  вначале  Дарий, затем я,  за мной
гард  и,   наконец,  Олег  с  АКСом.  Грохотали  металлические  ступени.  Мы
спускались, оставляя  позади  ярус за ярусом,  и  свет  от горевшего  далеко
вверху белого фонаря  становился  все  слабее и  слабее.  Вокруг  постепенно
сгущалась тьма,  и вместе  с тьмой появилось  ощущение какой-то неотвратимой
опасности, скрывавшейся во мраке. И чувствовал это не только я.
     -- Долго еще? -- еле  слышно  спросил  гард,  когда мы  миновали шестой
ярус. Олег не ответил.
     --  Так долго еще?  -- прошипел  Сергей, пытаясь сделать  вид, будто  с
самого начала обращался ко мне.
     -- До конца, -- глухо ответил я и сам поразился тому, как прозвучал мой
голос. И в этот момент мы достигли дна шахты.
     Здесь  был почти полный мрак. Лампа над  головой превратилась в тусклую
белую горошину. Мы стояли на дне  стометрового  колодца, и темнота давила на
нас, как давит толща воды на обитателей океанских глубин.
     --  Включи  фонарь,  --   скомандовал  Олег.  Мы  проделали  это  почти
одновременно, и два острых луча прорезали завесу тьмы.
     Сорок  лет назад здесь, наверно, был пост охраны. Слева от лестницы  из
стены  выдвигался  массивный  бронированный  куб  будки часового  с  толстым
мутноватым  стеклом.  Правее  был  выход  --  единственный  выход  из  этого
металлического стакана, когда-то  перегороженный турникетом. Теперь турникет
был  наполовину  утоплен в  щели  приземистой тумбы,  отдаленно напоминавшей
автоматы метрополитена. За турникетом начинался еще один туннель,  ведущий в
непроглядную тьму.
     --  Вперед, -- приказал Олег. Я  неуверенно  шагнул к турникету.  Дарий
почему-то  не торопился  занять свое  место во главе  отряда, и мне пришлось
самому проверять, работает ли система охраны. Глазок  фотоэлемента блеснул в
луче  фонаря, но автомат не  отреагировал. Я  прошел несколько шагов  вглубь
туннеля  и  посветил  на  пол.  На  пыльных  металлических плитах  отчетливо
виднелись следы огромных ног в ботинках на ребристой подошве.
     -- Он тут, -- сказал я хрипло. -- Мы почти рядом.
     --  Да, КП где-то здесь,  -- тихо подтвердил  Олег.  --  Иди  медленно,
запомни: одно неверное движение -- и смерть.
     -- Спасибо за напоминание, -- хмыкнул я, и  в  это время луч "симменса"
выхватил из мрака кусок тяжелой серой стены, перегораживающей туннель.
     -- Абзац, -- Сергей сплюнул на пол. -- Приехали, мужики.
     Мы  с Олегом водили фонарями по серой  стене,  высвечивая тусклые листы
обшивки.  Я пригляделся -- огромные следы обрывались  у  самой стены,  будто
человек прошел сквозь нее. А в метре  от пола, прямо над полосой  исчезающих
следов, в металл было ввинчено массивное рулевое колесо.
     -- Это не стена, -- Олег посветил на колесо фонарем. -- Это дверь.
     Он подошел к стене и осторожно постучал по ней согнутым пальцем.
     --  Свинец,  --  произнес  он, не оборачиваясь.  --  Толстая  свинцовая
плита...
     И в этот  момент  я  вспомнил, что  мне  напоминали подземные  коридоры
объекта  "66". Эти  металлические  листы я уже  видел  -  вчера, в Склифе, в
рентген-кабинете,  куда  гонял меня Вадик  за снимками черепа  ДД. Это  была
защитная  обшивка,  не  пропускающая  жесткое  излучение.  И еще  я вспомнил
разорванную крысу на верхней ступеньке лестницы.
     -- Крыса-мутант, -- вырвалось у меня.
     Олег медленно отступил от стены и обернулся к нам.
     -- Ты, -- ствол автомата дернулся в направлении Сергея, - крути колесо.
Ты, -- взмах в мою сторону, -- помогай ему.
     -- Не сходи с ума, Олег, -- взмолился гард.  -- Там же радиация. Отсюда
сваливать надо, чем скорее, тем лучше...
     -- Крути баранку! -- рявкнул рысьеглазый. -- И ты тоже, быстро!
     Лицо его застыло, в  глазах блестел  отсвет моего фонаря. Я решил,  что
пора попробовать перевербовать его себе в союзники.
     -- Эй, -- сказал  я,  -- сними браслеты, и я  открою тебе эту дверь. Не
бойся, нападать я не стану. Мне нужна только моя девушка, а все остальное --
ваше.
     -- Делай,  что сказано! -- прошипел он.  --  А будешь болтать, получишь
пулю в лоб, ясно?
     Я пожал плечами  и взялся за  колесо. Оно было тяжелым,  и  крутить его
было очень неудобно, поэтому,  пока ко мне не присоединился Сергей, дело шло
туго.  Гард все же был очень здоровым парнем -- он ухватился за колесо,  и я
увидел, как вздулись под широкими рукавами его черной майки немалые бицепсы.
А еще я  увидел, как  побагровело  от  натуги его лицо  и потемнел отчетливо
различимый рубец на шее под левым ухом - след от моего удара.
     Мы  сопели  и  вполголоса  ругались,  пытаясь сдвинуть  этот  проклятый
штурвал, и, наконец, колесо поддалось  и повернулось против часовой стрелки.
Тяжелая  свинцовая дверь,  скользя  на  невидимых  шарнирах, стала  медленно
сдвигаться  вглубь коридора.  Приоткрылась  щель шириною в полметра,  оттуда
пахнуло  сухим  теплым   воздухом,   послышался  отдаленный  гул  работающих
механизмов...
     -- Отвали, -- зло бросил гард и, оттолкнув меня плечом, налег на колесо
всем своим  весом. Дверь неожиданно легко заскользила вперед. Гард выругался
и перестал ее толкать. Он выпрямился  на пороге, расправив плечи  и разминая
затекшие ноги.
     -- Ложись! -- крикнул вдруг Олег.
     Чем   меня  не  обидел  Бог,  так  это  хорошей  реакцией.  Практически
одновременно с  его криком я грохнулся на металлический пол и  перекатился к
стене. Треснула  короткая очередь  из  АКСа. За  несколько секунд  падения я
успел увидеть, как из темного зева разкрывшегося туннеля  вылетело  какое-то
бесформенное  огромное  тело,  как  оно ударило в грудь  стоявшему на пороге
гарду и как они оба покатились по полу, но почему-то не  в  нашу  сторону, а
обратно,  в  темноту. Очередь,  видимо,  прошла высоко,  и  пули  ударили  в
потолок. Раздался  звон битого  стекла.  Я  приподнялся на  локтях,  пытаясь
различить  хоть  что-нибудь  в  кромешном  мраке, царившем  в  туннеле.  Мой
"симменс" упал и светил в стену, а фонарь Олега,  похоже, не достигал  лучом
места схватки.
     Потом я  скорее почувствовал,  чем услышал, какое-то  движение  справа.
Олег, вжавшись в серую стену туннеля, бесшумно продвигался к открытой двери.
Он крался мягким кошачьим  шагом, и казалось, что это не человек, а какой-то
фантастический обитатель здешних подземелий, всю жизнь проживший в кромешной
тьме.
     Из  открытой двери доносились  странные,  отвратительные  звуки  -  там
что-то  чавкало,  рычало, стонало  и хлюпало, один  раз полузадушенный голос
гарда прокричал: "Помогите!", и снова его заглушило кошмарное чавканье. Я  с
трудом заставил себя подняться  на  ноги, подобрать "симменс" и, пробравшись
вдоль стены, осветить фонарем разыгравшуюся во мраке схватку.
     Сначала я увидел ноги гарда. Они дергались и колотили по полу, залитому
чем-то темным  и  блестящим. Потом я увидел то,  что лежало на  этих  ногах,
придавив Сергея своей тяжестью, и отпрянул назад.
     Гладкое,  перекатывающееся  в  свете  фонаря  тугими  узлами  мускулов,
длинное  тело  зверя.  Плоская  голова с прижатыми  ушами, приникшая к горлу
несчастного гарда. Длинный и толстый хвост.
     Готов  поклясться,  что  это была она -- собака из заброшенного дома  в
Малаховке, адский Эбих.  Но сейчас она была раза в два  крупнее и напоминала
скорее тигра.
     Стоявший в  двух  шагах от меня  Олег  бессильно  выматерился. Он водил
АКСом то вверх, то вниз, но понятно  было, что выстрелить он не сможет. Пули
прошьют тело собаки и достигнут  Сергея. Но и стоять так, ожидая пока собака
разделается с ним, тоже было не лучшим выходом.
     В  эту  секунду  клубок  из  сцепившихся тел покатился по  полу,  и  мы
услышали крик  --  полный  смертельного ужаса нечеловеческий  крик того, кто
мгновение назад был еще Сергеем. Он  не успел замереть, захлебнувшись глухим
хлюпаньем, а собака уже выпрямилась над распростертым телом и обернула к нам
страшную, окровавленную морду.
     Олег  вздернул  ствол  АКСа  и  нажал на  курок. Собака поднялась,  и я
увидел, как пули рвут ее тело -- мощные удлиненные пули со смещенным центром
тяжести. В  следующую секунду  расстрелянное  в упор  чудовище  ринулось  на
рысьеглазого.
     Навстречу  ему вылетело  тугое,  как обернутая в меховую шкуру пружина,
тело Дария. Обе  собаки --  адская и  земная  -- сшиблись в воздухе и тяжело
рухнули на пол в полуметре от нас.
     --  Не  стреляй! --  заорал  я, бросаясь  к ним.  Собака  Хромца  опять
оказалась  сверху,  она  рвала  своими  мощными   челюстями  горло  Дария  и
полосовала  ему бока острыми как  бритва когтями. Я  упал на нее и попытался
просунуть цепочку от  наручников под толстым  мускулистым горлом. Ей удалось
укусить меня за  левую кисть,  и я взвыл от страшной  боли;  на секунду  мне
показалось,  что ее клыки выделяют яд. Затем я все же протащил цепочку у нее
под нижней челюстью и,  сомкнув браслеты на крутом  загривке,  начал душить.
Дарию удалось выбраться из-под огромной туши, и он с молчаливым ожесточением
вцепился ей  в живот.  Я  душил  ее  изо  всех  сил, собака  хрипела;  Дарий
вгрызался ей во  внутренности; она была прошита десятком пуль, и все же  она
продолжала  сопротивляться  с силой и злостью раненого  тигра.  Эта безумная
схватка  продолжалась  бесконечно долго,  а  потом  рядом  со  мной  грохнул
одиночный  выстрел,  гигантское  тело  в  последний  раз  напряглось,  и все
закончилось.
     Я поднял голову и увидел разможженный череп собаки.
     -- Вставай, -- произнес  надо мной голос рысьеглазого. -- Я добил ее...
Проклятая тварь...
     Я  поднялся,  скользя  в крови  мертвого монстра. Дарий  тоже попытался
встать,  но лапы не слушались его.  Правый бок был  разодран, оттуда обильно
сочилась кровь.
     -- Собака дальше  идти не сможет,  -- сказал  я, почувствовав, как враз
пересохло горло. -- Надо оттащить ее к стене.
     -- Наплевать на собаку! --  рявкнул Олег.  -- Бери фонарь и иди вперед,
быстро!
     -- Сними наручники, -- попросил я. Он усмехнулся -- скупо, зло.
     -- Перебьешься. Вперед!
     Я нагнулся и поднял фонарь. Потянулся за арбалетом.
     -- Оставь! --  скомандовал Олег и  дернул стволом автомата. -- Мы и так
уже нашумели, беззвучного нападения не получится. Ну, шевелись, живо!
     --  Слушай, --  сказал я,  -- кретин,  ты  же нам  ни одного  шанса  не
оставляешь...
     --  Мой шанс  -- это ты,  -- отрубил  рысьеглазый. -- Будешь вести себя
разумно -- выживешь. Будешь дурить -- сдохнешь. Двигай!
     Я   пожал  плечами  и   пошел  вглубь  туннеля.  Впереди  была  тьма  и
неизвестность, позади --  тьма и автомат в руках Олега. И где-то  здесь была
еще Наташа,  а  высоко  над нами, над толщей земли и бетона, над лесом,  над
прозрачной  кисеей  атмосферы,  наливалась  кроваво-красным полная  луна  --
источник магической силы Чаши Грааль.
     -- Стой, -- прошипел вдруг  за моим плечом Олег. Я остановился и замер.
В  окружавшем  нас  мраке  что-то  двигалось,  что-то  далекое  и,  по  всей
видимости,  большое  --  из глубины  коридора  прилетело  и  достигло  наших
разгоряченных   лиц  слабое   дуновение  ветерка,   вызванное   перемещением
невидимого тела.
     --  Выключи фонарь,  -- прошептал  рысьеглазый. Я  надавил  пальцем  на
скользящую планку, и конус желтоватого света, бивший на десять шагов вперед,
исчез. За спиной послышалось шуршание  ремней. Секунду поразмыслив, я понял,
что Олег поднес к глазам прибор ночного видения.
     Момент был  исключительно  удобный  --  автомат  рысьеглазый  наверняка
закинул за спину, а руки его были заняты  инфракрасным биноклем. Я  запросто
мог ударить его стальным браслетом в висок, тем  более, что смотрел  он явно
не  на меня. Но я продолжал стоять у  стены и вслушиваться в зловещую тишину
вокруг. Может быть, в  этот момент мне просто стало  страшно, и я не захотел
оставаться один на один  с тем, что  надвигалось на нас из  глубины туннеля.
Может быть, я  не  смог  заставить  себя  нанести  столь предательский  удар
исподтишка. Так или иначе, я не сделал ничего.
     -- Ну?  -- спросил я, когда молчание Олега стало просто невыносимым. --
Что там?
     Еще секунд двадцать он не отвечал, затем хриплым шепотом отозвался:
     -- Хрен его знает... Мелькают какие-то пятна...
     В это  время уже явственно  слышен  был  шум -- шум приближения чего-то
огромного. Похоже было, что это нечто заполнило собой весь туннель. Мне ярко
представился  некий  чудовищный червь, слепой  и  белый,  ползущий  к нам по
гладким  металлическим  плитам коридора.  Олегу, скорее  всего,  привиделось
нечто похожее, потому что в его голосе был страх. Он крикнул:
     -- Оно совсем близко!
     Его руки швырнули меня на пол, и я услышал, как сам он грохнулся сзади.
В этот момент нас накрыло. Все вокруг заполнилось шумом, и я вдруг отчетливо
понял его природу --  это был шум хлопанья тысяч и тысяч крыльев. Гигантская
стая каких-то существ проходила над нами, не издавая никаких  других звуков,
кроме  этого неживого хлопания,  и  это было  так  жутко,  что  на несколько
мгновений я  потерял способность дышать. Потом я  почувствовал, как одно  из
существ запуталось у меня в волосах  и завозилось там,  пытаясь вырваться  и
царапая  кожу  острыми  маленькими  когтями.   Холодный  кожистые  перепонки
опустились и  накрыли мое лицо; я задохнулся от  отвращения и, изо всей силы
мотнув шеей, ударил головой о стену. Существо пискнуло и  разжало когти, и я
почувствовал,  что мое лицо свободно. Хлопанье длилось еще минуту или две, а
потом все  стало  замирать  в  направлении центральной шахты.  Я услышал как
выругался Олег, и увидел вспыхнувший за спиной луч света.
     --   Охренеть  можно,  --   выдохнул  рысьеглазый,  переведя   луч   на
раздавленное тельце, валявшееся на полу. -- Летучие мыши! Но сколько!
     -- Кто-то их вспугнул,  --  сказал  я. -- Там, в глубине... Он  сидит и
ждет.
     Рысьеглазый кивнул -- я скорее угадал, чем увидел это.
     -- Недолго ему осталось ждать, -- сказал он.
     Интересно,   подумал  я,  как  бессмертные  реагируют   на  очередь  из
Калашникова? Ну, допустим, убить Хромца из автомата нельзя, но хоть какой-то
ущерб ему нанести  можно?  В  конце концов,  даже  если он регенерирует  как
амеба, то  на  заживание  рваных ран  от  пуль со смещенным центром  тяжести
требуется время. Знать бы еще, какое...
     Мы пробирались по коридору, то  и дело поскальзываясь на свежем помете.
В лицо все сильнее дул  теплый воздух --  там, впереди, угадывалось какое-то
открытое  пространство.  Логически рассуждая, высокое  и обширное, поскольку
должна же была такая масса летучих мышей где-то гнездиться. И по мере нашего
приближения  к этому  месту идти  становилось  все тяжелее и  тяжелее  -- мы
словно рвали невидимую паутину, затягивающую туннель все гуще. Внезапно меня
охватило неподдающееся контролю желание развернуться и броситься со всех ног
обратно.  Возможно,  я  бы  так и сделал,  если бы  не уткнувшийся мне между
лопаток ствол автомата. Затем я почувствовал ужас. Не страх, не подрагивание
в  коленках или что-нибудь  еще в этом  роде  --  ужас,  древний,  как ночь,
поднялся из глубин моего сознания, грозя разорвать мое сердце. Я ощутил, как
немеют мои лицевые мускулы.
     -- Тот-Амон, -- сказал Олег негромко, и ужас отступил.
     -- Что? -- ошалело спросил я, оборачиваясь. Рысьеглазый не ответил. Его
лицо, застывшее как гипсовый слепок, было лицом робота, и я понял, что он не
произнес  ни  слова.  Он не мог произнести  ни  слова, он так  же боролся  с
ужасом, как и  я, только его методы борьбы  были другими. И еще я понял, что
ничего не означавшее для меня словосочетание "Тот-Амон" произнес я сам.
     --  Тот-Амон, --  снова  пробормотал  я, будто  вспоминая что-то  давно
забытое. -- Сады страха...
     Под  ногами  мягко  и  упруго  заколыхалась  насыпанная  над  глубокими
известняковыми   цистернами  почва.  Цистерна...  в  них  обитали   странные
безглазые  существа,  которым иногда  бросали  рабов, колодцы, ведущие вниз,
скрывались  где-то здесь, в буйной растительности, среди пальм и  роз  Садов
Страха...
     Вспыхнул свет. Он  хлестнул по глазам,  как плеть,  и я временно ослеп.
Растерянно пытаясь  справиться  с  мельканием  желтых  и  красных  пятен,  я
почувствовал, что  меня снова толкают на  пол, услышал  короткую  автоматную
очередь  и  звон  разбившегося на  миллионы осколков огромного  стекла. Сады
Тот-Амона исчезли,  я лежал  на металлическом полу  туннеля, а рядом со мной
лежал  рысьеглазый, уперев магазин  автомата  в неровный  шов плиты. Коридор
заканчивался  метрах  в десяти от нас, а дальше смутно  угадывалось во  тьме
какое-то громадное помещение или пещера. Оттуда ударил в нас луч гигантского
прожектора, уничтоженного Олегом, и  где-то  там, впереди и вверху, медленно
одна  за другой загорались потрескивающие синие лампы. Помещение становилось
видно все лучше. Это был гигантский зал, стены которого уходили вверх метров
на  двадцать. Глубину  его определить  было  пока  трудно: лампы загорались,
главным  образом,  перед  входом  и  под  потолком,  а  дальняя  часть  зала
по-прежнему оставалась затемненной.  Прожектор, скалящийся осколками фонаря,
висел  на  двух  черных  паучьих кронштейнах посредине зала. А  под  ним  на
громоздком металлическом кубе непонятного  назначения переливался отблесками
синего пламени Череп Смерти.
     И я понял, что мы достигли Конца Пути.
     -- Что это? -- спросил  Олег,  не  поворачивая  головы. Я не ответил. Я
смотрел  в пустые  глазницы хрустального Черепа,  зачарованный исходившим от
него свечением. Это  был  он, Череп Смерти, Око Виракочи,  Хрустальный Ужас,
вещь более древняя,  чем  все вещи нашего мира, исключая, быть может,  Чашу,
вещь,  с  которой  началась  для  меня эта  история  и которой она,  по всей
видимости, должна была завершиться. Наконец,  я заставил себя  оторваться от
завораживающего  взгляда  этой  мертвой  призрачной головы и поискал глазами
Чашу. Чаши  нигде не было, не видно было также и Железной Короны с Камнем, о
которой я знал только со слов Лопухина-старшего.
     Вспыхнула, потрескивая, последняя  лампа. Гудели  невидимые генераторы,
равномерно  выдыхая  нам в  лицо сухой теплый воздух.  Густая  тяжелая пыль,
гонимая  этим  искусственным  ветром,  невысокими  волнами  перемещалась  по
ровному  полу,  по  зачехленным  пультам  и панелям  каких-то приборов.  Зал
казался мертвым, но кто-то  прятался в нем -- кто-то, включивший прожектор и
лампы. И этот кто-то видел нас, а мы его -- нет.
     -- Что будем делать? -- спросил я рысьеглазого. На этот раз  не ответил
он,  и я  подумал, что зря  все-таки  не воспользовался  своим  единственным
шансом  тогда, в  туннеле,  когда  руки  его  были заняты  прибором  ночного
видения. Олег напряженно вглядывался в пугающую пустоту  зала, и его автомат
еле заметно перемещался вправо -- туда, где между корпусами двух зачехленных
машин темнел глубокий черный провал.
     Внезапно  он трудноуловимым движением перекатился на  спину и снова  на
живот, оказавшись под прикрытием противоположной стены. Теперь нас разделяло
четыре метра  пустого  пространства. Олег бросил еще  один  взгляд на черный
провал и перевел автомат на меня.
     -- Встать! -- тихо, но отчетливо скомандовал он.
     Я  почувствовал острую,  неожиданно  щемящую  обиду.  Странно  было  бы
ожидать  чего-то  другого  от человека, который  всю дорогу держал  тебя под
прицелом, и все  же где-то в глубине души я до конца надеялся,  что мы будем
сражаться  вместе.  Но  Олег не  хотел драться вместе  со мной. Он предпочел
выставить  меня  вперед как приманку и мишень,  чтобы выманить Хромца из его
убежища.  На секунду  мне захотелось демонстративно встать и пойти  обратно,
чтобы получить пулю в спину. Потом я вспомнил о Наташе.
     -- Сука, -- ответил я так же тихо и поднялся.
     Я шел по коридору к  порогу зала, сжимая в  скованных руках бесполезный
теперь фонарик. Впереди щерил свои кристаллические зубы Череп Смерти,  сзади
смотрел мне в спину зрачок АКСа. Шаги гулко отдавались в гигантской раковине
распахнувшегося   надо   мной   пространства   --   прятаться  теперь   было
бессмысленно.
     Я  сделал  несколько  шагов по  направлению  к металлическому кубу. Мои
ботинки оставляли в пыли глубокие следы, но набегавшие пылевые волны тут  же
заносили их. Пять  шагов... десять... хрустели  под ногами осколки стекла...
пятнадцать...  куб  был совсем близко. Теперь я хорошо видел Череп --  он не
светился собственным светом, его  бесчисленные  отшлифованные грани отражали
свет горевших под потолком ламп.
     -- Остановись, -- сказал чей-то голос.
     Я  замер -- мне показалось, что  это  произнес  Череп. И только секунду
спустя я понял, что голос доносился откуда-то сбоку.
     Несколько  очень длинных, очень  страшных  мгновений  в зале было тихо.
Где-то  под  потолком  поскрипывали,  раскачиваясь,  кронштейны  прожектора.
Скалился Череп.
     -- Возвращайтесь, --  предложил голос, когда эти мгновения истекли.  --
Вы  не в силах  изменить  то, что предначертано. Щепка  не может  остановить
поток.
     Это был  все тот же голос, он все так же мастерски  менял интонации, --
сейчас  он был отрешенным и  величественным, -- но это  все  равно был голос
человека, которого я ненавидел всеми силами своей души. Голос Хромца.
     -- Я  дарю вам жизнь, хотя вы ее и не заслужили.  Я дам вам уйти, чтобы
вы могли встретить Приход Ночи... Ибо Ночь близка.
     Я, наконец, пришел в себя и обрел дар речи.
     -- Ты, козел, -- заорал я во всю глотку, -- отдай мою девушку!
     Его  ровный,  бесстрастный  голос  перекрыл мой крик  --  он  продолжал
говорить,  как ни в чем не бывало, и я почему-то подумал, что он читает речь
по бумажке.
     --  Смертные!  --  пророкотал  Хромец. --  Возвращайтесь  туда,  откуда
пришли! Я могу стереть вас в пыль, могу  ввергнуть в огненные бездны... Но я
добр. Я отпускаю вас, чтобы вы увидели исполнение мечты,  которой более двух
тысяч лет, и предначертания, которое старше вашего мира... Идите!
     Когда он сказал "идите", я, наконец, установил источник звука -- им был
небольшой динамик, вмонтированный в стену за неясными громадами  машин слева
от меня. Окончательно убедившись, что самого Хромца поблизости нет, я шагнул
вперед и протянул скованные руки, чтобы взять Череп.
     Казалось  бы,  эта  история  должна  была  бы  отучить  меня удивляться
чему-либо. И  все-таки я  совершенно обалдел, когда Хромец  появился  в пяти
метрах  передо мной по ту сторону  металлического  куба. Он возник на пустом
месте,  словно соткался  из воздуха.  Властным  движением  он поднял руку --
колыхнулись   тяжелые  складки  странного  золотистого  одеяния,   --  и   я
остановился. Не от удивления, как в первый раз, а от того, что не мог больше
пошевелить ни ногой, ни рукой.
     -- А,  Ким, -- произнес он уже совершенно другим, обычным и, я бы  даже
сказал, усталым голосом. -- Опять вы... Я ведь предупреждал вас, по-хорошему
предупреждал... Чего ради вы сунулись в эти норы?
     Я попытался  пошевельнуть губами -- не получалось. Было такое ощущение,
как  будто мышцы лица скованы заморозкой, вроде той, что применяют дантисты.
Только тут в меня заморозки вогнали литра три.
     -- Наташа, -- сипло выдохнул я одним горлом.
     -- Наташа?  -- переспросил он,  удивленно подняв  брови. --  А, это  та
самая девица, которую вы все никак не могли поделить с  внуком археолога? Да
бросьте вы, Ким, в самом деле... Речь идет о вселенском могуществе, об играх
богов, а вы про какую-то девку...
     -- Где?  --  хотел  спросить  я, но из  горла  вырвалось  что-то  вроде
рычания. Он улыбнулся -- жуткой, мертвенной улыбкой скелета.
     -- Что-то я плохо слышу вас, Ким...
     И в эту секунду рысьеглазый сзади рявкнул:
     -- Ложись!
     Нечеловеческим усилием я напряг парализованные мышцы и рванулся вперед.
Никакого движения у  меня не  получилось,  но я потерял равновесие  и  начал
медленно валиться в направлении куба. Я слышал,  как  над самой моей головой
свирепо прожужжала выпущенная Олегом короткая очередь, а потом металлический
пол стремительно  придвинулся и врезал мне по  морде. Стало очень  больно, я
закрыл глаза и  шмыгнул разбитым носом, а когда сделал  это, понял, что могу
двигаться. Я выплюнул  выбитый зуб и  поднялся.  Сзади гремели шаги  --  это
подходил Олег, держа автомат дулом к земле.
     -- Ну вот и все, коллега, -- весело сказал он, хлопая меня по плечу. --
А ты боялся...
     Я огляделся. Хромец лежал там, куда его  отбросила очередь из автомата,
--  на  кожухе  какой-то  громоздкой  машины.  Золотистая  тога,  облегавшая
огромное тело,  в нескольких местах  была залита темной кровью. Пули вошли в
него наискосок -- от левого бока до правой ключицы, разорвав грудную клетку.
Он был мертв. Несомненно и однозначно мертв.
     --  Готов, --  безо всякого  сожаления произнес  Олег, обходя куб. -- А
нечего подставляться, дурик лысый...
     Я  по-прежнему  стоял  столбом. Я  никак не  мог поверить,  что с  моим
страшным  врагом,  с эти  бессмертным монстром  будет  покончено так легко и
быстро. Но Олег не знал, что Хромец бессмертен...
     -- Где же Чаша? -- бормотал он, подходя к трупу. -- Чаша, она же должна
быть у этого подонка...
     -- Вы совершенно правы, --  любезно отозвался мягкий, вкрадчивый голос.
-- Чаша у меня.
     Олег медленно  обернулся. Я увидел его лицо: ни страха, ни удивления не
было в его глазах. Там блестела сталь -- холодная, безжалостная сталь.
     Сам я не мог заставить себя обернуться. Мне почему-то казалось, что там
я увижу  что-то  неописуемо  страшное.  Однако я  ошибся  --  самое страшное
происходило за  спиной рысьеглазого.  Прошитое  пулями  тело  Хромца  начало
медленно  таять.  Оно  съеживалось, будто  его  поливали невидимой кислотой,
издавая шуршащие звуки, и скоро  исчезло совсем.  Тогда  я отступил на шаг и
тоже обернулся. На пороге зала стоял Хромец.
     Он  был и похож, и  непохож на своего  исчезнувшего двойника, сдувшуюся
куклу,  растворившуюся тень, или как там еще назывался этот фантом.  Он стал
выше  ростом --  по-моему,  в нем  уже было  больше  двух метров.  Складками
ниспадало  на  пол  точно  такое  же  золотистое  одеяние,  но  на этот  раз
перетянутое  красным поясом с бахромой.  За  поясом что-то блестело, но я не
мог  разобрать, что именно. И еще -- на голове  у него была Железная Корона.
Простая  полоска  темного   металла,  в  центре  которой  тускло  отсвечивал
желтоватый камешек. Волшебный  камень  Чандамани, надо думать.  До него было
метров пятнадцать.  Это если считать  от  меня,  Олег находился еще  дальше,
метрах в пяти, за кубом,  на котором беззвучно зиял пустыми глазницами Череп
Смерти. Я переводил взгляд с одного на другого и проклинал судьбу за то, что
на мне так не вовремя оказались железные браслеты.
     -- Отдайте Чашу, -- хрипло сказал Олег.
     --  Вам? -- осведомился Хромец  по-прежнему  любезно. -- Ни за  что. И,
поверьте,  это  вовсе  не от  пренебрежения к вам лично. Даже  если  бы  сам
Нергал, повелитель нижнего мира, явился бы сейчас за этой маленькой вещицей,
я бы и ему ответил то же самое. Чаша моя. Я  искал  ее  две тысячи лет. Вам,
юноша, этого не понять.
     --  Да что вы  говорите, -- удивился Олег. Он  медленно  выходил  из-за
куба, и автомат в его руке по-прежнему смотрел дулом в землю.  -- Две тысячи
лет? Ай-яй-яй, как долго...
     Ясно  было, что  он согласится с  чем  угодно, лишь бы отвлечь Хромца и
выиграть  пространство для  маневра.  Надо  было уходить с линии огня,  и  я
незаметно шагнул вправо, под прикрытие огромного металлического шкафа.
     -- Брось свою пукалку, --  сказал  вдруг  Хромец с классической блатной
интонацией. -- Все равно выстрелить не успеешь, афганец хренов...
     И  тут  Олег,  находившийся уже  посередине  прохода, вскинул  руку  --
маленький автомат вздернул свое хищное рыльце -- и выстрелил.
     Но, на мгновение опередив его, рука Хромца метнулась к поясу, и что-то,
блеснув  в неверном свете  ламп, со  свистом рассекло воздух. Очередь ушла в
сторону,  глухо пробарабанив  по бронированному шкафу,  за который  я  успел
отпрянуть, и в следующую секунду Олег выронил автомат.
     Он  поднял  руку,  и  я  увидел,  что  в  его ладони торчит,  пробив ее
насквозь, металлическая звездочка странной конфигурации. Такие звездочки  --
сюрикэны    --    были   излюбленным    оружием    средневековых    японских
лазутчиков-ниндзя...
     Из-за шкафа мне  было не  разглядеть,  какие  действия предпринимает  в
своем  углу  Хромец.  Но  я  увидел,  как  здоровая рука  капитана  спецназа
скользнула  к голенищу  высокого  сапога  и метнула  через  весь  зал тонкую
стальную полоску. Продолжая двигаться со скоростью  раненого  леопарда, Олег
нагнулся, чтобы подхватить  автомат,  и тут  налетевший от дверей золотистый
вихрь отбросил его назад и сбил с ног.
     Посередине зала  будто  забилась в странном  танце  гигантская  золотая
бабочка.  Я завороженно смотрел, как движется размытая, будто при ускоренной
съемке, фигура Хромца, как взлетают тяжелые  одежды, как пытается  подняться
Олег  и как новые удары  отбрасывают его на пол...  Потом я повернулся  -- и
побежал к выходу.
     Вся надежда была на  то, что капитан продержится еще минут пять. За это
время  я  добрался  бы до  тела Сергея,  освободился  от  наручников  и взял
арбалет.  О  том,  что  я  буду  делать  потом и  сколько  еще  времени  мне
понадобится,  чтобы добраться  до Хромца, я  не думал.  Главным было вернуть
арбалет.
     Я  вырвался в коридор и замер, будто натолкнувшись  на невидимую стену.
Навстречу  мне из темной  глубины  тоннеля  брел, неуклюже переваливаясь  на
непослушных лапах,  огромный  пес с разодранным боком. В  зубах у  него было
крепко зажато ложе Нефритового змея, а  чехол  с Жалом, привязанный шелковым
шнуром, волочился позади.  В десяти  шагах  от  меня пес поднял голову,  и я
увидел в его глазах слезы.
     Он тяжело, словно ему подбили сразу все четыре лапы, упал на землю, и я
бросился к нему. Из-под мощных  желтых  клыков выступила красная  пена, и на
окованном металлом ложе была кровь. Бока собаки быстро вздымались и опадали,
лапы беспомощно скребли по металлическим плитам.
     -- Дарий, --  ласково позвал  я, проводя скованными  руками по  большой
лобастой голове. -- Дарий, дружище...  Спасибо тебе, слышишь?  И не  умирай,
теперь-то я уже скоро...
     Непослушными руками я вытряхнул из чехла стрелу, навинтил на нее Жало и
попытался зарядить арбалет. Это получилось у меня с пятого или шестого раза,
и стало ясно, что если выстрелить в наручниках я, может быть, и смогу, то уж
попасть  -- никогда.  Секунду я колебался:  не вернуться ли  туда, где лежал
труп гарда, но затем за моей спиной раздался короткий раздирающий душу крик,
и я понял, что времени уже не осталось.
     Поднявшись  с  колен, я  положил  Нефритового Змея на  согнутую в локте
правую руку  и,  придерживая его согнутой левой, пошел обратно в зал. Больше
всего я боялся случайно задеть спусковой крючок скованными руками и потерять
единственную стрелу. Мысли о том, насколько нелепо я выгляжу, в тот момент в
голову не приходили. И слава Богу.
     Я  прошел  уже  метров десять  в  глубину  зала, когда  из-за горбатого
зачехленного механизма, находившегося за кубом, показалась высокая костлявая
фигура. Лысый череп мертвенно блестел  в свете синих ламп. Хромец выдвинулся
на середину прохода, и я увидел, что руки его в крови.
     Он сделал несколько шагов  по направлению  ко  мне  и остановился перед
металлическим кубом. Расстояние между  нами по-прежнему было слишком велико,
и я понял, что ни за что не попаду в него. Я сказал:
     -- Я пришел, чтобы убить тебя, лысая тварь.
     Он  открыл  рот, и  я  вновь услышал его  голос  -- но на этот раз  мне
почудилась в нем нотка страха. Он сказал:
     -- Меня нельзя убить. Я бессмертен.
     -- Если только змея не ужалит тебя в третий глаз, -- перебил я и сделал
еще шаг ему навстречу. -- Вот  он у меня в руках, Нефритовый Змей, и вот его
Жало. Я убью тебя.
     -- Щенок, -- прошипел он, -- я давно ждал, когда ты покажешь зубы... О,
как  горько будет твое  разочарование, когда ты узнаешь,  что ошибался... Не
тот это  Змей и не  то Жало -- вреда они мне причинить не могут. Тебя  же, о
смертный, ждет страшная судьба...
     -- Не  заговаривай мне зубы, --  снова перебил его я. --  Палец мой  на
спусковом крючке -- достаточно доли секунды, чтобы покончить с тобой. И если
я пока не  стреляю,  то лишь  потому, что ты  еще  не ответил,  где  Наташа.
Отвечай, скотина, и я, возможно, оставлю тебе жизнь.
     Он расхохотался, но  глаза его  по-прежнему,  не  отрываясь и не мигая,
смотрели  мне  в  переносицу. К  счастью,  я  слишком  ненавидел его,  чтобы
отступить перед этим взглядом.
     --  Возможно? О,  да,  ты всегда был дерзким, щенок.  Тот, кого звали в
Иуну Кеми,  тоже  был дерзким, и где он  теперь? Спроси о нем слепых чудовищ
известняковых  пещер Тот-Амона,  они живут долго, хоть и обречены на  вечную
тьму... Ты предлагаешь  мне жизнь в обмен на девчонку?  Да  что ты  знаешь о
жизни,  смертный? Жизнь твоя кончится,  не успев начаться, и знаешь ты о ней
не больше, чем муравей  о пустыне.  Нет, смертный, я  не  боюсь тебя и твоих
жалких  угроз. Ты не  получишь свою девку и не убьешь меня. Тебе  это не  по
силам...
     Он  замолчал  и некоторое  время  тяжело смотрел на меня  исподлобья. Я
почувствовал,  как немеет мой  палец  на  спусковом  крючке, как  наливаются
чугуном  руки  и  неудержимо клонится  вниз Нефритовый Змей. И когда  я  уже
совсем  было  опустил арбалет, то понял, что Хромец  действительно боится, и
эта мысль вернула мне  силы. Я  взглянул в его мертвые глаза и усмехнулся --
первый раз за весь день.
     -- Стой,  -- уже  менее  уверенно  сказал он, когда наше противостояние
взглядов  закончилось. --  Я  не  принимаю твоей  сделки,  но предлагаю тебе
свою... Выслушай меня, смертный.
     -- Я  не намерен тебя слушать, старый болван, -- я  крепко прижал  ложе
арбалета к плечу и прицелился. -- Или ты скажешь мне, где Наташа, или...
     -- Хорошо!  -- рявкнул Хромец. --  Я скажу, но  сначала выслушай... Мне
нужна твоя помощь!
     Если  бы он заявил,  что  отправил  Наташу домой  на ковре-самолете, я,
наверное, поверил бы ему больше. Поэтому я воспользовался его растерянностью
и продвинулся вперед еще на пару шагов.
     -- Я  мог бы тысячу раз убить тебя, и там,  на  поверхности, и здесь, в
подземельях  Нергала, где сила моя возрастает многократно... Я мог бы прийти
к тебе в дом и уничтожить тебя спящего, я мог бы послать к тебе духов ада, и
они  разорвали  бы  тебя  на куски, я  мог бы  проткнуть  твою фигурку перед
Черепом  Смерти,  и  ты  умер  бы,  как  умер  старик-археолог,  в  страшных
мучениях... Но я не тронул тебя.
     Наверое, нужно  было  его как-то поблагодарить, но мне,  честное слово,
было не  до этого. Я сделал  еще шаг вперед,  и расстояние между  нами стало
вполне  приемлемым для точного выстрела из арбалета - правда, без наручников
на запястьях.
     -  Я  ждал, когда  ты придешь сюда, -  сказал он. - Я хотел,  чтобы  ты
пришел.  Хотел и  боялся,  но  хотел все-таки  больше. Игра,  начавшаяся две
тысячи лет назад, завершается. Согласись, что без противников играть скучно.
     Мы уже встречались с тобой, Ким, очень давно, в Городе Столбов, Иуну...
Тогда ты был совсем другим, хотя звали тебя похоже - Кеми... Ты был мастером
мечного боя и стрелком из лука. И наемником.
     (Вообще-то я уже не первый раз слышал эти сказки - когда-то у меня была
подружка-астролог, утверждавшая, что в прошлой жизни я жил в джунглях Африки
и был  негритянкой. Поэтому  откровения  Хромца  я  воспринял  спокойно и не
преминул продвинуться еще немного вперед).
     -  Итеру  выбрали Кеми  как оружие против  меня, - продолжал между  тем
Хромец. -  Они  не  могли  убивать  сами...  предпочитали действовать чужими
руками...  как  и  сейчас. Старик  Лопухин  тоже ведь  послал тебя, Ким, мой
мальчик... Ничего не переменилось за две тысячи лет.
     Кеми  было сказано, что он должен поразить меня в точку, на  два пальца
отстоящую от  переносицы. Ему  дали  стрелу -  Жало Змеи. И  ему  заплатили,
заплатили несметными сокровищами, но он не успел ими воспользоваться.
     Голос его окреп и загрохотал под потолком подземного зала.
     - Я убил его, Ким! Это оказалось несложно! Я похитил его возлюбленную и
предложил ему  прийти за  ней в сады Тот-Амон, одному и без оружия. И, когда
он пришел, девушка ударила его ножом в спину, потому  что к тому времени она
была  уже  мертва,  а в  ее теле сидел суккуб, подчинявшийся  мне! Но  Итеру
оказались хитрее,  чем  я  думал. Пока  я  разбирался  со своим  неудачливым
убийцей, они выкрали у  меня Чашу. И  мне пришлось искать  ее,  долго, очень
долго, искать повсюду...
     Я искал ее  две тысячи лет!  И везде я встречал одних и тех же людишек.
Ли  Цюань  возродился  в  Чоодур-ооле,  старом ламе  из  тувинского  дацана,
отдавшем  Чашу  археологу... Мороз  был  со мною  в перуанском походе, когда
отряды Писарро грабили империю инков... Старик Лопухин... его внук... многие
другие...  сколько  раз  я  встречал  их под  разными  обличьями  и  разными
именами... Итеру учили, что время циклично. Что было,  то  будет, что будет,
всплывет  из  глубин прошедшего. Вселенная -  механический  ящик с заводными
куклами. Одни и те же люди  играют одни и те же роли. Бесконечное  вращение,
змея, кусающая себя за хвост... Итеру были рыцарями Вечной Шарманки.
     Чаша -  ключ  от ворот мира. Владеющий ее силой может  разомкнуть круг.
Время изменит свой ход,  и в мир вернется Ночь. Конец циклов. Заводные куклы
разбираются  и  сдаются  в металлолом,  механический  ящик убирают в  чулан.
Представление окончено. Вот что есть приход Ночи.
     И ты  можешь  помочь мне,  Ким.  Ты, мой  вечный  противник,  ты,  кого
бессмертные  кукольники, не спросясь,  отправили в бесконечную погоню сквозь
века, ты, бессчетное число  раз пытавшийся  убить меня и погибавший  сам, ты
можешь помочь мне в исполнении предначертанного. И, если ты поможешь мне, ты
будешь вознагражден.
     --  То  же  ты  обещал  Чэнь  Тану,  --  сказал  я,  прилаживая арбалет
поудобней.  -- И  старику  Лопухину. Мы  зря теряем  время...  Последний раз
спрашиваю: где Наташа?
     Он не ответил, и я  тут же понял, что  время мы теряли все-таки не зря.
Потому   что   откуда-то  из-под  металлического  куба  вверх  ударил  столб
прозрачного  пламени,  а в  руках  у  Хромца  оказалась переливающаяся всеми
цветами радуги  Чаша  -- я  с  трудом узнал в ее странных  очертаниях бывший
невзрачный Грааль.
     -- Полночь!  --  загрохотал  под сводами зала нечеловеческий  голос. --
Полночь, смертный! Ты проиграл -- могущество Вселенной принадлежит мне!
     Я вздохнул и нажал крючок.  Нефритовый  Змей  дернулся у  меня в руках,
запела тетива, и тяжелая толстая стрела с коротким свистом  пролетела высоко
над левым плечом Хромца. Она не причинила ему никакого вреда, но он в страхе
заслонился обеими руками,  и Чашу со звоном  выбило из  его пальцев. Секунду
Хромец стоял  неподвижно,  потом опустил  руки и  засмеялся. На этот  раз он
смеялся тихо, словно сам  не верил, что  остался жив, и у меня от  этого его
тихого смеха мороз прошел по коже. Я тоже не успел еще осознать, что упустил
свой единственный шанс, что теперь впереди у меня только смерть -- более или
менее  мучительная,  вот  и  вся разница, -- просто стоял и смотрел, как  он
смеется. Потом я выпустил арбалет из внезапно занывших рук, и он с  грохотом
упал на пол.
     --  А  я боялся, -- проговорил Хромец,  совладав наконец с жутким своим
смехом. -- Очень боялся, Ким. И этой штуки -- ее ведь тоже успел умыкнуть из
дацана старый Лопухин, -- и стрелы, и особенно  тебя... Да,  тебя, Кеми, Сын
Змеи...  Ты ведь родился в год Змея,  смертный, и  тогда,  в Иуну, и теперь,
спустя  две тысячи  сто  пятьдесят лет...  Потому-то я  и не мог  убить тебя
сразу:  боялся,  боялся, как  никого  из людишек за  все эти долгие,  долгие
годы...  Но теперь все: у  Змеи нет больше Жала. Ты не опасен больше, Ким, и
жить тебе осталось недолго. Или, напротив, долго... это надо обдумать. Я мог
бы  продлить твою жизнь на столетия, столетия медленных и страшных страданий
в самых темных подземельях  Нижнего  Мира...  Что ты скажешь  о  том,  чтобы
послужить кладовой  яиц для  сколопендр? Или  о  том,  чтобы  твое  сознание
поместили  в мозг гигантского  червя?  Впрочем, с тебя,  возможно, хватит  и
столетнего  погружения  в  бездонные топи Амара... и все это время ты будешь
знать, что в моих силах уничтожить  не только твое  тело, но и твою  душу...
Бессмертную душу, Ким, мой мальчик...
     Он поднял голову и выпрямился  во весь  свой огромный рост.  В лице его
был темный огонь, и камень светился в кольце Железной Короны,  словно третий
глаз.
     --  А  перед  тем,  как я обрушу  на тебя свою  кару, ты узнаешь, какой
смерти заслужила твоя девка.
     "Он убил  Наташу", --  успел подумать я, и  это было все,  что  я успел
подумать.   В  следующее  мгновение  я  прыгнул   вперед,  словно  собираясь
преодолеть те десять  метров, что  нас  разделяли.  Какую-то  секунду Хромец
колебался -- встретить меня ударом или подобрать прежде Чашу. В конце концов
он сделал выбор и быстро, словно  огромная змея,  устремился к Чаше,  но его
промедления мне оказалось достаточно. Я упал на колени перед кубом и схватил
выроненный  рысьеглазым  автомат.  Мы  выпрямились  одновременно:  я  --   с
автоматом в скованных руках и Хромец с Чашей Грааль. А потом из Чаши ударила
вертикально  вверх  нестерпимо  белая  молния,  глаза  Хрустального  Черепа,
стоявшего  на кубе,  вспыхнули ослепительными  сверкающими точками,  и время
остановилось...
     То  есть оно не  то чтобы остановилось вовсе, оно как бы раскололось на
сотни  текущих с разной скоростью  времен, и в одном его слое  мы  с Хромцом
стояли  друг против друга, парализованные странным напряжением, заставлявшим
хрустеть суставы  и  наливаться  кровью  глаза, а в другом я медленно  летел
через зал, видя перед собой на глазах увеличивающееся черное пятно автомата,
в третьем падал навзничь рысьеглазый капитан, а Хромец вынимал из его живота
окровавленную  руку, в четвертом  неслась сквозь звездные  просторы мертвая,
лишенная атмосферы планета, в пятом с быстротою мультфильма возводились сами
собой гигантские пирамиды и рушились, рассыпаясь в пыль, циклопические стены
крепостей,  в  шестом  был только безбрежный океан  под  равнодушными серыми
небесами,  а  в  седьмом  люди в белоснежных тогах  недвижно  стояли  вокруг
распростертого   на   земле  бронзовокожего  юноши  с  кинжалом   под  левой
лопаткой... Времена  множились и дробились, они  падали на меня сверху,  как
падает  снежный  сугроб с еловых  ветвей  на  неосторожно тронувшего  зимнее
дерево путника -- мягко и в то же время  оглушая. Они проходили сквозь меня:
столетия, холодные как  лед,  и раскаленные, как пыточные щипцы,  соленые от
морских ветров  и пахнущие хвоей, словно  прогретые солнцем июльские дни, до
отвращения  чужие  и до  боли  близкие...  Они расходились  концентрическими
кругами, захватывая  странные дальние земли и лежащие  за морями острова,  и
межзвездные просторы,  и  радужные  миры  за  границей  великой  пустоты,  и
крохотные бусинки неродившихся еще солнц, исток света и завесу  ночи... А  в
центре, как в яблочке бесконечной мишени,  неизменно  был глубокий подземный
зал  и  застывшие  в  безмолвной  схватке  фигуры. И  я  понял,  что  Триада
заработала, и мы  с  Хромцом оба оказались в  поле  ее действия,  скованные,
словно  наручниками,  нашей всепоглощающей обоюдной ненавистью. А значит то,
чего так боялся старик Лопухин, все же произошло.

     Я попытался двинуться с места, и у меня это неожиданно получилось, но в
то же мгновение я испытал обжигающе-болезненное чувство раздвоения сознания.
Полутемный подземный зал стремительно отдалился и потерял четкие очертания -
теперь  он воспринимался  как сон  или галлюцинация. Место  же,  в котором я
обрел  способность двигаться,  было  реальным  до рези в  глазах.  Это  была
огромная   сфера,   идеально   гладкая   и   безупречно   белая,   абсолютно
самодостаточная и абсолютно замкнутая. Шарик на елке богов. Воздух здесь был
холодным и разряженным, как на вершинах высоких гор, и колол  легкие тонкими
алмазными иглами. Почему-то хотелось плакать.
     Я  был здесь  не  один. Шагах в двадцати  стоял  спиною ко мне  высокий
худощавый человек  в  выцветшей  гимнастерке,  перетянутой  широким  кожаным
ремнем. На ремне висела расстегнутая кобура.
     Он обернулся,  и я  увидел, что это Роман Сергеевич  Лопухин - молодой,
загорелый, коротко стриженный, сильный  и ловкий.  Таким он, наверное, был в
Туве, во время  своего первого столкновения с Хромцом. Я всегда  представлял
Романа Сергеевича  в молодости похожим на ДД, и почему-то не задумывался над
тем,  как же,  собственно, ему  удалось  тогда одержать пусть временную,  но
победу над  бессмертным убийцей, и вырвать из его рук драгоценный Грааль. Но
такому человеку это было по силам. Он улыбнулся и сделал шаг мне навстречу.
     (На далекой  периферии моего сознания,  в призрачной глубине подземного
зала,   гигантская  фигура  в  золотом  тяжелом  одеянии   медленно,  словно
преодолевая  сопротивление воздуха, воздела к потолку  костлявые руки, и  на
кончиках  длинных шевелящихся  пальцев  зажглись колючие фиолетовые огоньки.
Запахло озоном. Аннунаки подняли свои факелы).
     - Приветствую тебя, Ким, - сказал Роман Сергеевич Лопухин.
     - Вы... не умерли? - спросил я, понимая, что сказал глупость. И он тоже
это понял.
     - Умер, - ответил он просто. - Но это не имеет значения.
     - А Наташа? - спросил я.
     Он  чуть нахмурился, словно пытаясь вспомнить,  о ком  идет речь, потом
пожал плечами.
     - Не знаю.
     - Где мы? - спросил я.
     - Вне времени, - сказал он.
     Я  замолчал.  Задавать  дальнейшие вопросы  казалось  бессмысленным.  Я
чувствовал,  что теряю  драгоценные  секунды, что там,  в  моем далеком сне,
происходит  что-то  намного  более  важное, а я нахожусь  неизвестно  где  и
разговариваю с мертвецом.
     - Там ты не можешь сражаться с ним, - сказал Роман Сергеевич Лопухин. -
Но ты можешь желать.
     (Хромец -  если это был он - чертил в воздухе какие-то  знаки, и воздух
шипел и плавился под его пальцами.  Зал за  его спиной  расплывался,  словно
мираж,  пространство  колебалось,  раздираемое  изнутри непонятной силой,  а
сияние Чаши Грааль становилось все нестерпимее).
     - Раз  уж так получилось,  ты должен попробовать.  Постарайся доказать,
что твои желания сильнее. В конце концов, Итеру старались быть свободными от
желаний. Может быть, в этом и была их слабость.
     - Им все время приходилось бороться с самими собой, - сказал Лопухин. -
Знать, что  ты  можешь положить  конец  бессмысленной, бесконечной  пьесе...
пьесе, которую  защищаешь  не  потому, что она тебе нравится, а потому,  что
тебе  поручено  ее  защищать...  это  выдержит  не всякий.  Наверняка многие
боролись  с  соблазном  покончить  с  бесконечностью  раз и навсегда. Хромец
просто сломался первым.
     - Вы его оправдываете? - спросил я.
     - Он боится,  - сказал  Лопухин.  - Он две тысячи лет  искал  сокровища
Итеру. Наверняка у него было много времени, чтобы все  обдумать. Может быть,
если бы вся Триада сразу  оказалась бы в его власти, еще тогда, в Египте, он
не колебался бы ни секунды. Но  вот Чаша в его руках.  Он, как паук, сидит в
подземелье и ждет. Чего?
     - Полнолуния.
     - Чепуха. Он ждет тебя.
     (Воздух в подземелье сгустился и словно бы потемнел. Но посередине зала
светился радужный конус, в центре  которого находилась Чаша, и мы с  Хромцом
были окутаны разноцветным сиянием. Я изо  всех сил пытался вернуться  в зал,
вырваться из  обжигающей  сознание реальности  белой  сферы, вновь  вдохнуть
жизнь в нелепый застывший манекен с автоматом в руках,  и мысленно потянулся
к Чаше, потому что только она могла помочь мне вернуться. И Чаша ответила).
     - Он  ждет  кого-нибудь, кто мог бы остановить его. Сам он остановиться
уже не  может, да и  не  хочет  - те,  кто  им  управляет,  слишком  глубоко
вгрызлись  в  его мозг и  душу. Но то, что  осталось в нем  от человека, его
земное "Я",  отчаянно  боится  предстоящего  ему  свершения. Он не  может ни
остановиться, ни отказаться, но он может дождаться  последнего поединка. Вот
почему он не уничтожил тебя, Ким.
     - Что я могу сделать? - спросил я и не узнал своего голоса. Было трудно
дышать. Белоснежный цвет  окружавшей  нас  сферы потемнел, на ее поверхности
появились какие-то грязноватые разводы.
     - Иди и  сразись  с ним, - сказал  тот,  кто разговаривал со мной.  Его
голос тоже изменился, в  нем  появились механические  интонации, напомнившие
мне черный ящичек у постели Мороза. - Сконцентрируйся на  своих  желаниях. У
тебя есть шанс. Используй его.
     (Я почувствовал,  что меня неудержимо  тянет к Чаше, втягивает  в Чашу,
что Чаша растворяет меня в себе, как кипяток растворяет сахар, я исчезал и в
то же время  воплощался  в раскаленном потоке вселенского могущества.  Я был
расплавленным  металлом, и  Чаша  ковала  из меня  клинок.  Хромец тоже  был
клинком, черным и сверкающим, его блеск завораживал, он взлетал и опускался,
высекая  в  воздухе  огненные руны,  и  пространство  разваливалось под  его
ударами, как перерубленное  пополам тело противника,  а  в разверзшейся щели
клубилось,   дышало,  вздымалось  бездонное,   поглощающее  свет,  вечное  и
непредставимое - это Ночь шла за своим Королем).
     - Может  быть,  вечность  не так  плоха,  как  о ней  думают, -  сказал
металлический голос. - Иди и сражайся, морпех, и удачи тебе.
     Белая сфера погасла, закружился и повалил тяжелый мокрый снег, он падал
во всех  мирах, и  во всех мирах стояли друг напротив друга двое смертельных
врагов, разделяемые янтарным светом Грааля.

     И желания  наши  столкнулись над сияющей Чашей и зазвенели,  как звенят
скрестившиеся  клинки. Хромец  был  сильнее,  и сила  его  была  подкреплена
камнем,  по-прежнему  сверкавшим в Железной  Короне.  И я  почувствовал, что
видение вселенского могущества ускользает от меня, и меня  самого загоняют к
краю бездны, за  которой ночь подняла  уже свои  закрывающие небо штандарты.
Тогда,  балансируя на грани  Ночи  я  вновь вспомнил  о  Наташе, и  рванулся
вперед.  И  сила Хромца поддалась, и он отступил на шаг. И вновь скрестились
клинки, и я на мгновение -- растянувшееся, быть может, на годы -- заглянул в
самые  темные  тайники обреченной  души  своего  врага. Я увидел там тьму  и
звериную жажду обладания магической мощью Триады, и звериный страх смерти, и
торжественное преклонение перед Ночью, под  которой он явно  понимал  что-то
большее, чем тот клубящийся мрак,  что  кипел  в  бездне  за моею  спиной. И
безысходную  тоску, застилавшую  все,  тоску, от которой  не  было спасения,
которая  была оборотной  стороной  бессмертия и изнанкой железной воли,  две
тысячи лет  гнавшей моего врага по дорогам его судьбы.  Тоска эта была столь
безмерна,  что, поняв ее глубину, я  на мгновение заколебался и приостановил
натиск.  И тотчас  же  ледяные  пальцы сжали мне  горло, и вновь под  ногами
разверзлась  Ночь.  Острый и  блестящий  клинок взлетел  над  моей  головой,
громовой  смех раскатился под пустым небом. И  уже понимая, что  проиграл, я
последним усилием истончившейся воли вернулся в мир, где замерли друг против
друга две неподвижные фигуры и где скалился, разделяя нас, Хрустальный Череп
Смерти мертвыми своими глазами. Вернулся и нажал спусковой крючок автомата.
     Очередь  вдребезги разнесла Хрустальный Череп и захлебнулась  до  того,
как  я  успел поднять руку с автоматом выше, на уровень  груди Хромца. Но  в
брызнувших мириадами  огней  осколках  разлетевшегося  Черепа  я увидел, как
высокий мужчина в тяжелых золотых одеждах вновь выронил Чашу, поднял руки ко
лбу  и  медленно, словно подрытая под основание  башня, повалился  назад.  Я
пощелкал спусковым  крючком, отшвырнул бесполезный  теперь автомат и  сделал
неуверенный  шаг  по направлению  к  поверженному  противнику. Если  это был
очередной трюк Хромца, жить мне оставалось недолго.
     За эту длинную ночь я уже видел, как выглядит мертвый бессмертный, и не
особенно  удивился. На этот раз не было ни темной крови, ни рваных ран. Была
громоздкая,  сразу  ставшая  бесформенной фигура высокого человека  с  голым
блестящим черепом.  Череп этот паучьими  лапами охватывала  тонкая  железная
корона, а в центре ее, там, где прежде  был камень, зияло отверстие. И там в
кости была неглубокая вмятина -- только и всего.
     Я наклонился и  присел  перед телом Хромца на корточки. Осторожно  взял
его руку -- она была очень тяжелая и холодная, как замерзшее дерево. Потом я
потянулся и, стараясь не прикасаться к отполированному черепу, снял Железную
Корону. Вмятина тут же стала похожа на приоткрывшийся третий глаз.
     Затем я тщательно обшарил все пространство вокруг в  поисках камня. Его
нигде не оказалось,  зато  я  набрал целую  коллекцию  кусочков Хрустального
Черепа. За все время моих поисков Хромец не подал ни единого признака жизни,
оставаясь все таким же холодным и твердым. А Дарий был еще теплым, и Олег --
у него  в животе была открытая рана  в два кулака шириной, а он  еще пытался
ползти, прежде чем умер. Мне не хотелось оставлять их рядом с Хромцом в этом
отвратительном подземелье,  и я решил, что  обязательно вернусь сюда за ними
--  когда  разберусь с  делами на поверхности. Я закрыл им глаза, подобрал с
пола Чашу -- она вновь стала тусклой и невзрачной -- и пошел к выходу.

     _________________________________________________________





















     Было уже три часа ночи,  когда  я  вылез на  поверхность  из  развалин,
скрывавших  вход  в  гигантские  подземелья  объекта  "66".  Прибор  ночного
видения,   который  я  прихватил  с  собой,  оказался  не   нужен:  огромная
красноватая  луна  еще  ярко сияла в  небе,  в  ее электрическом свете  была
отчетливо видна белая машина, уткнувшаяся носом в завал, и облокотившаяся на
капот девушка. Она курила, посматривая на разрушенный дом. В  руке у нее был
пистолет.
     Стараясь  держаться  в лунной тени, я осторожно и медленно обошел  ее с
правой стороны. Пару раз под ногами громко  хрустели ветки; я останавливался
и  замирал на  несколько невыносимо долгих минут. Весь  этот обходной маневр
занял у  меня  не  менeе  получаса -- девушка  успела  вернуться  в  машину,
посидела  немного за рулем, но потом снова выбралась наружу  и  закурила еще
одну  сигарету.  Пока  она прикуривала, я подкрался к ней сзади и ткнул  под
лопатку дулом своего "бульдога".
     Она закричала.  Кричала она громко  и довольно-таки  визгливо,  и  пока
лесное эхо с  удовольствием подхватывало  испуганный крик,  я  отобрал у нее
оружие. Пистолет она, как и следовало ожидать, переложила  в левую руку -- в
правой была зажигалка. Я засунул его в задний карман джинсов --  на этот раз
это был не "Смит-и-Вессон", а обыкновенный "Макаров" -- и сказал:
     -- А ну, тихо!
     Она  сделала  попытку  рвануться  в  сторону леса  --  женщины в  таких
ситуациях вообще ведут себя предельно глупо, -- но я поймал ее за руку и как
следует тряхнул.
     -- Садись в машину, -- приказал я. -- И заткнись.
     Она села за руль. То, как покорно она все это проделала, навело меня на
мысль, что в машине должно быть еще какое-то оружие. Я пошарил в бардачке --
там  оказался газовый пистолет - штука вообще-то несерьезная,  но достаточно
неприятная, если  стрелять в упор. За неимением свободных карманов, я просто
выкинул его в окошко.
     -- Что с ними? -- спросила  девушка. Глаза ее блестели, видно было, что
еще немного, и она снова закричит.
     -- Мертвы, -- неохотно сказал я. -- Их убил не я, но они мертвы.
     -- Нет,  -- протянула она странным,  дрожащим от напряжения голосом, --
нет, ты  меня  не обманешь, подонок... Нет, они  живы, и Олег жив, просто ты
сбежал от них... Правда же, они живы? Ты же сбежал от них? А они там, внизу,
и с ними все в порядке, да?
     -- Сходи да посмотри, -- отозвался я.
     Она  зарыдала. Склонила  голову на руль, длинные темные волосы упали на
лицо, и я увидел, как затряслись плечи под черной кожаной курткой. Утешить я
ее ничем не мог -- оставалось только сидеть и ждать, пока она успокоится.
     Теперь, когда все кончилось, я мог спокойно уехать отсюда. Девушка была
безоружна, да  и  преследовать меня  она  вряд  ли  решилась  бы. Но мне  не
хотелось  оставлять  ее  одну  рядом с  этими  мрачными  руинами,  оставлять
дожидаться тех, кто никогда уже не выйдет из-под земли.
     -- Ну, -- спросил я, грубовато встряхивая ее за плечи, - пришла в себя?
Сопли-то утри... Вот, молодец... Спокойно, спокойно... Ну, хватит, все!
     -- Что там было? -- голос ее глухо звучал из-за завесы волос.
     -- Смерть. Поехали отсюда.
     Она замотала головой:
     -- Никуда я не поеду.
     -- Послушай, --  я  все  еще  держал свою  руку у  нее на плече. -- Они
действительно погибли... им  ничем не поможешь... Если  хочешь, ты привезешь
потом сюда кого-нибудь из людей своего шефа, пусть  они сами спустятся вниз.
Это очень глубоко под землей, тебе туда не  надо  ходить. Я -- правда --  не
убивал их,  они все время  держали меня в  наручниках,  ты же  видишь, -- на
запястьях  была  содрана  кожа,  но она  не  смотрела  на  мои  руки.  --  Я
предупреждал их об опасности, но они не поверили.
     -- Олег.., -- то ли спросила, то ли просто всхлипнула девушка.
     --  Он  дрался,  --   сказал  я,  понимая,  что  это  звучит  несколько
высокопарно, но не находя ничего лучшего. -- Он был настоящим бойцом.
     -- С кем?
     -- Этого человека уже нет.
     -- Олег убил его?
     Я подумал. Правде она все равно бы не поверила.
     -- Да.
     -- И сам?..
     -- Да.
     Она  неожиданно   повернулась  и  уткнулась  головой  мне  в  плечо.  Я
по-прежнему неловко обнимал ее. Так прошло минут пять.
     -- Поехали, -- мягко повторил я, -- мне нужно в  Москву.  У  меня здесь
рядом машина, ты поедешь следом, договорились?
     -- Мы ей шины пропороли, -- едва слышно проговорила девушка.
     Я выругался.  Она  подняла голову и посмотрела на меня -- лицо ее  было
перепачкано тушью для ресниц.
     -- Извини, -- пробормотал я.
     Она улыбнулась -- жалко, неуверенно.
     -- Как тебя зовут?
     -- Лиза, -- она шмыгнула носом. -- А тебя?
     -- Ким. Заводи мотор, Лиза. Поехали обратно.
     -- Но ребята...
     -- Потом. Поехали.
     Она  неуверенно  протянула  руку, щелкнула  ключом  в  замке зажигания,
включила  фары.  Заурчал  мотор, "жигуленок" начал  осторожно  отползать  от
барьера поваленных деревьев.
     -- Смотри на пень какой не налети, -- ворчливо сказал я.
     Мелькнула в свете фар  несчастная димина "девятка". Заблестели  могучие
стволы сосен, распахнулись черные щели  тьмы между  ними.  С  сухим шелестом
застучали по дну машины мелкие камешки дороги.
     Возвращаться всегда легко. Но я не возвращался. Моя  дорога закончилась
там, в подземелье.
     Светила  над  лесом круглая  алебастровая  луна.  Все  прошло,  и  ночь
отступит в  свой черед,  и  луна  растворится в светлеющем небе,  чтобы дать
место Cолнцу. Только вот цена, которую пришлось уплатить за это...
     Я вдруг  почувствовал, что устал -- так, как не  уставал  еще ни разу в
жизни, --  и  понял, что  не  могу  больше этой  усталости сопротивляться. Я
подумал о  том, что  сейчас засну -- засну  легко и быстро, и  за призрачной
стеной сна забуду мрачные черные подземелья и последние слова Хромца, и что,
может быть, боль пройдет -- хотя бы на час.
     -- Вот что, -- сказал я, -- Лиза... Я сейчас, наверно, усну...  я устал
очень... Ты,  пожалуйста, подкинь  меня к  Склифосовскому  -- ну, знаешь, за
Колхозной... И разбуди там,  ладно? Пистолет  твой у меня  в заднем кармане,
поэтому,  если захочешь его взять, тебе придется  меня переворачивать.  Или,
может, давай я тебе его сразу отдам?
     Она  повернула  голову  -- точеный носик,  припухлые губы, мягкая линия
подбородка. Посмотрела на меня.
     -- Перебьюсь. Спи.
     И я  уснул -- вырубился мгновенно,  не успев даже подумать,  что будет,
если она решит завезти меня сначала на дачу  господина  Валентинова.  Просто
что-то внутри  меня  щелкнуло, упала  завеса тьмы, и напряжение, сковывавшее
тело, исчезло. А потом я почувствовал чье-то  прикосновение  и очнулся. Было
уже  почти  совсем  светло,  машина  стояла  на  широком  бетонном  пандусе,
примыкавшем к новому зданию Склифа. Лиза провела пальцами по моей щеке.
     -- Приехали, Ким.
     -- Да, -- пробормотал я. -- Спасибо. Спасибо, Лиза...
     Она отняла свою руку от моего  лица.  Полезла в карман  за  сигаретами.
Предложила мне -- я отказался -- и закурила сама.
     -- Можно вопрос?
     -- Можно,  -- сказал я. Мне очень не хотелось вылезать из машины. Здесь
было тепло, здесь было надежное замкнутое пространство, в котором можно было
укрыться от  мира, как  в  материнской утробе. А снаружи, за перегородкой из
стекла и  металла, ждал мир, едва не прекративший свое существование, но так
и  не узнавший  этого, а потому по-прежнему  жестокий; мир, в  котором лежал
глубоко под  землей мертвый пес Дарий и умирал в больнице его хозяин, мир, в
котором надо было каждый час драться за свою жизнь  и нельзя было прощать...
Мир, лишенный любви и света... навсегда лишенный любви и света... Но об этом
думать было нельзя, и я перестал об этом думать.
     -- Ким, -- спросила Лиза. -- А ты вообще кто?
     Я усмехнулся.
     -- Кто? Не знаю... Так, просто...
     -- Нет, я имею в  виду  --  в этой истории... Ну,  с Чашей... Это же не
твоя вещь, правда? Ребята говорили, ты вроде наемник?
     -- Точно, -- сказал я. -- Наемник. Как и Олег. Как Cергей. Как и ты...
     -- Нет, -- она покачала головой. -- Я -- не то. Я его дочь.
     -- Чья дочь? -- тупо спросил я.
     -- Папы своего. Константина Юрьевича.
     -- Ого, -- сказал я. -- Ну и дурак же он у тебя...
     Я  хотел добавить,  что  будь  я на  месте  Валентинова,  я  никогда не
позволил  бы  дочери  заниматься грязными  и  опасными делами,  для  которых
существуют  наемники вроде нас  с рысьеглазым, но понял,  что не смогу найти
слов. Не мог я сидеть с ней в машине и разговаривать, и из машины выйти тоже
не мог себя заставить... Я потянулся к замку и открыл дверцу.
     -- Эй, -- окликнула она меня, -- а зачем тебе сюда?
     Я  вылез из  машины,  оперся  на  дверцу  и  заглянул  в салон. Там был
полумрак, и я не смог разглядеть ее лицо.
     -- Здесь лежит мой друг, -- сказал я. -- Хранитель Чаши.
     Я  сделал два шага прочь от машины, потом вернулся, вынул из кармана ПМ
и бросил на переднее сиденье.
     -- Твоя игрушка. Пока.
     И пошел, не оборачиваясь, к стеклянным дверям.
     Вадик Саганян был на боевом посту.  Он сидел  за  своим рабочим столом,
пил кофе из огромной  керамической  кружки  и  забавлял какими-то очередными
байками  двух  юных девиц в белых  халатиках  - надо полагать, практиканток.
Все-таки для своей профессии он удивительно жизнерадостный тип.
     -- Имбецил! -- заорал он, увидев меня  (девицы испуганно отпрянули). --
Где ты пропадаешь, недоумок?  Все уже  с ног сбились, его  разыскивая,  а он
является спустя  сутки, как  ни  в чем  не  бывало! И  это называется  "буду
неотлучно дежурить у постели больного друга"? Паршивец! По каким притонам ты
болтался на сей раз?
     -- Тихо, -- сказал  я. -- Тихо, Саганян.  Я  устал. Дай мне чего-нибудь
выпить.
     Я,  не глядя, пододвинул к себе ногой стул  и обвалился на него. Девицы
таращились на меня так,  будто  я был шестиголовым пришельцем с Альдебарана.
Саганян медленно закрыл округлившийся в безмолвном возмущении рот и встал.
     -- Выпить? -- повторил он со странной интонацией. -- Да ты  из меня всю
кровь уже выпил, придурок... Мамаши какие-то сумасшедшие  объявляются,  бабы
дикие..,  --  он подошел к сейфу,  открыл его  и  извлек колбу с  бесцветной
жидкостью. -- Спирт медицинский, неразбавленный... Будешь?
     -- Буду. Как Лопухин?
     --  Лучше всех! -- рявкнул он. --  Ты пропустил страшный кризис, твоего
дружка три часа откачивали в реанимации... Теперь он вполне в норме, но если
ты  когда-нибудь скажешь ему, что принял  в нем хоть каплю  участия, а он не
расквасит тебе морду, твою наглую морду...
     -- Заткнись, -- перебил я. -- И дай, наконец, выпить.
     Хоть  ДД  жив, подумал  я,  но облегчения не испытал.  Саганян,  удачно
маскирующийся под оскорбленную добродетель,  подал мне чашку со  спиртом.  Я
взял ее, чувствуя, как трясутся руки.
     Скрипнула позади дверь.
     --  А  вот  и  те,  кто  действительно  принимал в  больном  участие, -
патетически провозгласил Вадик. -- Сидели у койки, гоняли медсестер и прочий
медперсонал, меняли судно...
     Я обернулся, и чашка  выпала у  меня из рук -- пальцы перестали держать
ее, она грохнулась об пол и разбилась.
     -- Спирт! -- воскликнул Саганян.
     А  я  медленно,  преодолевая  страшное сопротивление  давящего  на меня
воздуха, поднялся со стула.
     -- Привет, Ким, -- сказала Наташа.
     -- Да, -- сказал я. -- То есть, привет. Доброе утро.
     -- Где это ты пропадал? -- спросила она. --  Я была у тебя  дома, Пашка
пытался мне что-то объяснить,  но я ничего не поняла...  Какой-то  маленький
Китай, что это?
     -- Потом, --  непослушными губами прошептал  я.  --  Давай... в коридор
выйдем.
     -- Сэр! --  крикнул  Саганян. --  А кто  будет убирать? Спирт, положим,
испарится, но осколки?
     -- Я уберу, -- заверил его я, взял Наташу за локоть и вытащил за двери.
     -- Ты живая?
     -- Нет, -- она недовольно освободилась от моего  захвата, --  я уже три
дня как разлагаюсь в фамильном склепе...
     Конечно, она была живая. Самая обыкновенная  живая девчонка в джинсах и
желтой маечке,  с самой обыкновенной копной  ореховых  волос,  спадавших  на
плечи,  с  самыми  обыкновенными   зелеными  глазами   в  мелкую  коричневую
крапинку... Самая прекрасная девушка на свете...
     -  А  Хромец? - спросил я,  хотя  и не хотел этого спрашивать.  - Разве
он...
     И остановился, потому что не смог заставить себя произнести эти слова.
     --  Он завез меня в какие-то дебри и  выкинул  там посреди болота.., --
Наташа брезгливо  сморщила носик.  -- Любая другая там бы  и осталась, но  я
ведь геолог...  Короче,  через день  я  была в  Москве,  зато  в каком виде!
Конечно, ни к тебе, ни к Димке я такой страшной  явиться не могла, поехала к
девчонкам  в общагу и  привела себя в порядок... А  потом  начался  какой-то
кошмар: звоню тебе -- никто не отвечает,  звоню Диме -- тоже...  Приезжаю  к
нему, вижу  вывороченный  замок, разгром, нахожу записку: "Дима  в Институте
Склифосовского".  Ужас!  Звоню  его  маме, еду сюда, к нему не пускают,  он,
видите ли, в состоянии клинической смерти... Еду к тебе, нарываюсь на Пашку,
он  вообще  начинает рассказывать  какие-то  сказки... Потом здесь  сижу как
приклеенная, армянин этот твой  пристает со своими дурацкими шуточками. Тебе
не кажется, что это больше, чем может вынести нормальная девушка за неполные
трое суток?
     -- Больше, -- согласился я. -- Значит, с тобой все в порядке?
     -- Если  ты называешь это "все в порядке", то да, со  мной все о'кей. Я
прекрасно  отдохнула и  замечательно себя  чувствую. Вот, значит,  что такое
отдых в твоем понимании: похищения, лысые маньяки, искалеченные друзья...
     -- Наташка, -- беспомощно сказал я, -- да не заводись ты...
     -- Не заводись? А ты представляешь, сколько я за это время натерпелась?
Этот   упырь  лысый...  знаешь,  я   же  все  время  боялась,  что  он  меня
изнасилует...
     -- Но ничего же не было? -- быстро спросил я.
     --  А если бы  было?  Что бы ты сказал?  Не волнуйся,  Наташа,  в жизни
всякое случается? И пообещал  бы мне,  что  при встрече  набьешь его поганую
рожу?
     -- Я убил его, -- сказал я.
     Она запнулась. Зачем-то поправила рукой челку.
     --  Молодец,  -- произнесла  она  неуверенно.  --  Давно  пора  было...
Подожди... Как это? По-настоящему убил?
     Я кивнул. Теперь  все  события этой ночи казались просто  сном -- очень
ярким, страшным, но все же сном.
     -- А как.., -- Наташа смотрела на  меня широко раскрытыми глазами,  и я
видел в них страх и уважение, -- а как это у тебя получилось?
     -- Не  знаю, -- ответил я.  -- Взяло  да  и получилось. Не все ли равно
теперь, как?
     Я протянул к  ней руки и обнял  за плечи.  В этот момент дверь  за моей
спиной распахнулась, и гортанный голос Саганяна спросил:
     -- Не наворковались, голубочки? Ким, у меня сейчас пятиминутка, это как
минимум на час, так я просто хотел напомнить, что теперь с тебя два коньяка.
     -- Ящик! -- рявкнул я. -- Только исчезни!
     -- Жестокосердия позорный  образец, -- прокоментировал Саганян, и дверь
закрылась. Я попытался привлечь Наташу к себе, но она отстранилась.
     -- Ким, -- тихо произнесла она, -- и что теперь будет?
     Я пожал плечами.
     -- Все. Теперь будет все. Проклятия больше не существует. Мы свободны.
     Она отступила на шаг.
     -- Но ты же... ты же убил того человека... Это же преступление, Ким...
     -- Послушай, -- сказал я терпеливо. -- Я сам толком не понимаю, как мне
удалось это  сделать. Физически я его  и пальцем не  тронул.  Ну, то есть  я
стрелял в него и не  попал. Но потом я  разбил Череп, разрушил Триаду, и вот
это-то, мне кажется, его  и погубило.  Помнишь, в пророчестве  было сказано,
что Хромец погибнет, если только змея ужалит  его в третий глаз? Так  вот, у
него на этом месте,  --  я постучал  себя по лбу, -- был камень, вделанный в
корону,  а после того, как  я  разбил  Череп, он  исчез... Я  думаю, он  или
взорвался, или просто с силой ударил его в  лоб -- во всяком  случае, Хромец
умер. Я понимаю,  что все  это очень сложно объяснить, но  там  было столько
всего необъяснимого.
     -- А Димка? -- спросила она. -- С ним что случилось?
     -- Димка... Он один поехал на встречу с Хромцом, повез ему Чашу в обмен
на твою  жизнь.  Запер  меня в квартире, а  сам поехал,  даже Дария не взял.
Дурак, прости Господи...
     -- Он смелый, -- сказала Наташа. -- Настоящий рыцарь.
     -- Тебе видней... Как он?
     -- Ничего, сейчас уже лучше. В сознании, даже улыбается иногда.
     -- К нему можно?
     -- Вообще-то он уснул. Вот когда проснется...
     -- В таком случае я  поеду домой, -- решительно сказал  я.  -- Мне тоже
необходимо  отдохнуть и  привести себя  в  порядок..,  --  тут  я запнулся и
посмотрел на Наташу.
     -- Да, конечно, -- кивнула она. -- Конечно, поезжай... Устал, наверное?
     -- А  ты? -- спросил я, понимая, что  уж этого-то делать не стоило ни в
коем  случае.  Не спрашивать надо было, а  брать за  руку и вести за  собой.
Домой, в  Крым,  в  церковь  венчаться...  Это  было  утро  моей  победы,  а
победители не спрашивают,  они действуют. Все это  я подумал и спросил. -- А
ты... разве ты со мной не поедешь?
     Наташа улыбнулась --  кротко  и чуть  виновато, --  и  у  меня заболело
сердце.
     -- А как же Дима, Ким?
     И снова у меня был шанс все исправить -- сказать, что с Димой останется
его мама, что за него головой  отвечает  Саганян,  да мало ли что можно было
сказать  и увести свою  девушку за собой.  Но  вместо всего этого я довольно
глупым образом поскреб переносицу и сочувственным голосом произнес:
     -- Да, действительно, как же Дима... Ну ладно, до встречи.
     Повернулся и пошел по длинному зеленому коридору, понимая, что совершил
самую страшную  ошибку в  своей  жизни. Что утро моей самой  большой  победы
закончилось сокрушительным поражением. Что я сам, своими руками разрушаю то,
что  никогда уже  не  восстановится. Понимая это, я  дошел до холла и вызвал
лифт. Постоял на пороге -- еще не поздно было вернуться -- и вошел в кабину.
     Выйдя  на улицу,  я обнаружил,  что мир  вновь стал цветным и объемным.
Раннее июньское солнце загоралось в серебристых окошках Склифа.  Я с треском
застегнул  молнию  на куртке, сунул  руки в карманы и  зашагал  по чистой  и
пустынной утренней улице.
     -- Эй, рейнджер, -- окликнули меня сзади.
     Я оглянулся. За мной вдоль кромки тротуара медленно полз давешний белый
"жигуленок".
     -- Садись,  подвезу,  -- сказала Лиза,  высовываясь из  окна. Я покачал
головой.
     -- Зачем ты меня ждала?
     -- Поговорить надо. Как друг-то твой?
     --  Лучше  всех,  --  повторил  я характеристику  Саганяна.  --  О  чем
разговаривать будем, Елизавета Константиновна?
     Она заглушила мотор,  вылезла из машины и  картинно оперлась на дверцу.
Закурила.
     -- Слушай,  Ким,  -- лениво произнесла  она,  --  папаша с  меня голову
снимет за все эти дела... Знаешь, как он на Чашу запал? И что я ему скажу?
     Я с интересом посмотрел на нее.
     -- Может, ты  поговоришь  с  ним,  а?  Расскажешь,  как дело было,  ну,
объяснишь  там про  все... Я тебя быстренько довезу и обратно, а? Я бы сразу
сообразила, но ты понимаешь, так все круто завертелось... Ну как, едем?
     Я продолжал молча  разглядывать ее.  Высокая, красивая, успевшая хорошо
накраситься,  уверенная в себе.  Как  будто не было и  этой  ночи, и  смерти
Олега... Лиза поймала мой взгляд и улыбнулась.
     -- Нет, -- сказал я. -- К папе твоему я не поеду. -- Улыбка ее погасла.
-- Но выручить тебя попробую.
     Какого черта,  подумал я,  я же  ничем не  рискую. Череп  уничтожен,  а
значит,  Триада  разрушена, и механизм, исполняющий желания, уже  никогда не
будет включен. А без этого Чаша - просто  безумно древний раритет. И безумно
дорогой к тому же.
     -- Передай своему папе,  что  я готов  возобновить переговоры о продаже
Чаши. Только на этот раз цена будет выше. Значительно выше.
     -- Так Чаша у тебя? -- задохнулась Лиза. Теперь улыбнулся я.
     -- Насколько я знаю твоего папу, он согласится.
     Надеюсь, ДД тоже не  будет против,  подумал  я. Не знаю, как  он, а я с
детства мечтал быть миллионером.
     -- Подонок,  -- с чувством сказала Лиза,  выплюнув сигарету,  и  села в
машину. Белый "жигуленок" натужно  взревел мотором,  пронесся  мимо  меня  и
скрылся в конце улицы. Я усмехнулся и пошел вслед за ним.
     Мне  было легко -- первый  раз за  долгое-долгое время. Мне  не было ни
хорошо, ни плохо, ни весело, ни  грустно, я  не чувствовал ни  гордости,  ни
разочарования,  только небывалую  легкость. Все вокруг казалось  удивительно
чистым и прозрачным, и летнее утро было таким ласковым, таким теплым, что не
хотелось  ни  о чем  думать...  Хотелось  идти  и идти  по  пустынной  улице
просыпающегося города, зная, что впереди  будет жаркий солнечный  день, а за
ним придет мягкий  ленивый вечер и нежная ночь, и так будет  повторяться еще
много-много раз, пока не кончится лето...
     -- Ким! -- крикнули сзади. -- Подожди, Ким!
     Я  остановился   и  медленно   обернулся.   От   гигантского,  горящего
бесчисленными стеклами  окон  здания Склифа бежала ко мне по залитой солнцем
улице тоненькая фигурка в желтой маечке и синих джинсах.
     Между нами  было метров двести, и я не видел ее  лица. Я  знал, что она
сердится,  что она  собирается отругать  меня  за  то,  что  веду  себя  как
капризная девчонка и даже  не даю себе труда дослушать ее  до конца. Я знал,
что  не  стану оправдываться, а буду только держать  ее  за руку и глуповато
улыбаться. Знал даже, что теперь она останется со мной навсегда.
     Но то, чего я не знал, тревожило меня сильнее. Там, в подземелье, когда
мы с Хромцом оказались внутри очерченного Триадой круга, я  просто  не успел
сообразить, что  мои  желания  тоже  будут  исполняться.  Я ничего  не успел
загадать,  да и не  стал  бы,  наверное,  помня  о  предостережении  старика
Лопухина. Но когда  мы схватились у самого края тьмы... когда  спали завесы,
скрывавшие  истинную  нашу сущность, и  мы  с Хромцом стали двумя  клинками,
звенящими в пустоте... не вырвалось ли наружу мое единственное, ни на миг не
покидавшее меня  желание? Не  оно  ли в конечном  счете убило бессмертного и
безымянного  Слугу Ночи?  Были ли приведены  в движение неведомые и  грозные
силы, дремавшие в  глубине Чаши, Черепа  и Короны? Изменился ли мир от того,
что я, сам того не понимая, воспользовался мощью Триады и загадал желание? И
было ли это желание исполнено?
     Я  смотрел  на бегущую ко  мне Наташу и  понимал, что  никогда не смогу
найти ответа  на все  эти  вопросы.  Никогда не  узнаю,  что направляет путь
спешащей ко  мне зеленоглазой девушки: волшебство Триады или иная, еще более
непостижимая тайна Вселенной...
     Я  поправил  оттягивающую мне  плечо  сумку  с  Чашей  Грааль и побежал
навстречу.





     Лето  на  Кипре   хорошо  только   в  рекламе  туристических  агентств.
Сорокоградусная жара и влажность русской  бани -  специально для оригиналов,
предпочитающих  горячую  водку  и потных  женщин. Но  ночью, когда с горного
хребта Троодос веет прохладным,  напоенным сосновым ароматом  ветром, дышать
здесь можно.
     Была ночь, и мы сидели на террасе  маленького отеля в  Латчи - рыбацкой
деревушке,  расположенной в  пяти километрах от знаменитых купален Афродиты.
Хейзингер, естественно, пил  скотч,  а  я вертел  в  руках высокий  бокал  с
мартини. С некоторых пор я стал равнодушен к крепким напиткам.
     - Мехмет Великий, -  сказал Хейзингер, - послал  сюда огромную эскадру.
Турецкие галеоны, битком набитые головорезами с ятаганами за поясом, подошли
к  острову  и  взяли византийцев  в полукольцо.  Отступать  они могли только
вглубь  острова,   но  там   бесчинствовали   банды   местных   разбойников,
подстрекаемых венецианцами. Византийцам оставалось сдаться или умереть.
     Он  замолчал,  чтобы приложиться к  фляжке  со  скотчем.  Как настоящий
морской волк, Хейзингер пил исключительно из фляжки.
     - У нас существует поговорка: из двух зол выбирают меньшее, - сказал я.
- Что предпочли византийцы?
     - Мы, англичане, говорим, что из двух зол и выбирать нечего. Византийцы
предпочли  смерть. Они взорвали крепость,  уничтожив арсенал и сокровищницу.
Огонь  перекинулся на  запертый  в  бухте  небольшой византийский флот. Черт
возьми, эти славянские парни умирали, как морские пехотинцы с "Биркенхеда"!
     -  Там  были  не  только  славяне,  -  заметил  я,  так  как   историк,
проснувшийся, наконец, во  мне, требовал  соблюдения справедливости.  -  Там
были греки, армяне, албанцы...
     - К черту  подробности!  -  рявкнул Хейзингер.  - Они  были  настоящими
солдатами,  вот  что  главное!  Когда гибель  византийского  флота  казалась
неминуемой, из  бухты на турецкую  эскадру  ринулись два брандера. Небольшие
суденышки,  битком  набитые  порохом  -  как  чертовы  камикадзе, устроившие
американцам Армагеддон в Перл-Харбор.
     Хейзингер был  англичанином, британцем до  мозга  костей,  влюбленным в
море и парусные суда. Где-то на побережье Шотландии у него  была собственная
верфь, на которой строились  красавицы яхты класса F&F -  Fast and Fun. Одна
такая яхта, четырнадцатиметровая "Инфанта", покачивалась  на мелкой волне  у
пирса пятизвездочного яхт-клуба  "Империал". Старый  морской  волк Хейзингер
любил комфорт.  Роскошный  яхт-клуб  -  не чета  скромному  семейному  отелю
"Аристид",  который считается трехзвездочным только  потому, что  двоюродный
брат  самого  Аристида занимает  какой-то  пост  в  министерстве  туризма  в
Никосии.  Зато  в  "Империале" нет своего  дайвинг-центра  -  по непонятным,
кстати, для меня причинам. Когда два года назад я решил  обосноваться в этих
местах, нерасторопность хозяев "Империала" меня очень удивила. Я поселился у
Аристида, подружился с  ним, и как-то в разговоре  предложил идею небольшого
совместного  бизнеса. Территория его - оборудование мое - постояльцам  отеля
скидка  -   доходы  пополам.   Добро   пожаловать  в  таинственные   глубины
Средиземного моря, дайвинг-центр "Посейдонис" ждет вас!
     - Турки  испугались,  -  сообщил  Хейзингер,  раскуривая трубку. -  Они
разомкнули кольцо, маленькие суда бросились  под прикрытие скал, где и  были
уничтожены огнем береговой артиллерии. Но брандеры целились в галеоны.
     Ночь была  прекрасна.  Огромная,  желтая, как  сыр,  луна  плавилась  в
глубоком, фиолетово-черном небе  Cредиземноморья. Громко  стрекотали цикады,
между крупными  овалами лимонов,  свисавших  прямо  на террасу, проносились,
блестя шоколадными крыльями, ночные бабочки размером с небольшую  тарелку. В
двадцати метрах от нас лениво дышало невидимое море.
     -  Естественно, все  внимание  осаждавших переключилось  на эти набитые
порохом торпеды. Пока  турки маневрировали,  пытаясь  избежать катастрофы, в
образовавшуюся брешь проскользнула быстроходная фелука. Ходовые данные у нее
были  получше, чем у турецких перехватчиков, да к  тому же неуклюжие галеры,
составлявшие внешнее  кольцо  осады,  не  были  приспособлены для погони  за
маленьким быстроходным судном. Короче говоря, хранителю сокровищницы удалось
выскочить из мешка с самыми ценными реликвиями византийцев.
     Я потянулся к вазе с подтаявшим льдом и кинул в бокал несколько крупных
осколков.  Взболтал, следуя золотому  правилу агента 007 -  мартини  следует
взбалтывать, но ни  в  коем случае не  размешивать.  Пригубил. Тонкая горечь
напитка приятно холодила небо.
     - Они вырвались - единственные из всего гарнизона. Оставшихся на берегу
уничтожил  высадившийся  с  кораблей  турецкий  десант. Правда,  турки  тоже
понесли значительные  потери -  один  галеон затонул при взрыве  брандера, а
спасшихся  в   кораблекрушении  добили   прятавшиеся  за   скалами   стрелки
византийцев. Но владычеству Востока на Кипре пришел конец.
     Хейзингер достал из сумки небольшой тубус, развинтил и извлек  на  свет
карту -  современную  копию  старого  портолана, на  котором  были со  всеми
подробностями изображены изрезанные  бухтами  берега Кипра. Расстелил ее  на
белой пластиковой столешнице.
     - Вот здесь, -  узловатый, весь в рыжей щетине палец припечатал карту в
двух сантиметрах от  выступающего  далеко в море полуострова Акамас. - Здесь
фелука византийцев попала в шторм и потонула вместе с командой и грузом.
     - Не повезло им,  -  сказал  я, наклоняясь  над  картой. -  Ведь  почти
выбрались...
     - В  живых остался только один монах. Его Божьим попущением выкинуло на
песок черепашьего пляжа, а те  места и поныне необитаемы. Так что он избежал
плена и через несколько лет вернулся в Константинополь. Звали его Марк.
     Хейзингер, как фокусник  кролика,  вытащил  из тубуса свернутые в рулон
бумаги - это оказалась ксерокопия  рукописного текста,  написанного, по всей
видимости, на латыни, с подстрочным  английским переводом.  Нацепил  на  нос
круглые очки в тонкой стальной оправе и невыразительным голосом стал читать:
     "В лето  5343 от сотворения мира и в четвертый год правления Императора
Исаака  Ангела,  я,  слуга  Господа  нашего  Марк  Паралий,  решил  доверить
пергаменту тайну, которая неизвестна теперь  более никому  из живущих. Велик
Бог, и неисповедимы пути Его... бла-бла-бла, а вот уже интереснее: так погиб
оплот  Византии в Средиземном море, и все  сокровища, собранные за века, что
владычествовала она в этих водах,  поглотила пучина... Достойнейший Афанасий
Логофет, хранитель сокровищницы, вывез из осажденной крепости  девять ящиков
с золотом, шкатулку отборных сапфиров, происходящих, как говорят, из далекой
Индийской земли,  электроновый саркофаг с мощами царя египетского,  а  также
диковинный   механизм,  изготовленный,  говорят,  еще  до   потопа,  в  виде
человеческой головы, искусно вырезанной из цельного куска хрусталя... Голова
крепилась  на  своего рода  треножнике белого  металла, под которым в особом
углублении зажигалась свеча. Тогда глаза  головы оживали и в них  можно было
увидеть туманные картины, а иногда и ясные образы грядущего. Были  там также
удивительные приспособления из страны  Великого Хана, что далеко на востоке,
в  виде плавающего по маленькому  озеру ртути человечка с вытянутой рукой; и
куда бы  ни  поворачивали  его,  человечек  указывал  все время  на Северную
звезду.  Были  часы, отмечавшие  каждый  истекший  час  громким  свистом,  и
устройства, высчитывавшие курс корабля очень точно. Были там и тонкие шелка,
и  уродливые фигуры драгоценного  черного дерева, привезенные  из  неведомых
глубин Африки. Ожерелья были, перстни и золотые пояса. Все это лежит ныне на
дне морском, в полулиге  от мыса, называемого Мысом Осла, и я скорблю о том,
что сокровища, по праву принадлежащие  Византии, никогда не станут  радовать
взгляд Императора, но радуюсь и возношу хвалы Господу  нашему, за то, что не
дал  он попасть им в  руки богомерзких Османов. Да славится имя Господа Бога
нашего во веки веков, аминь".
     Он дочитал, аккуратно сложил листочки вместе и спрятал в тубус.
     - Уникальность этого корабля  заключается в том,  что никто и никогда о
нем не слышал. Рукопись Марка  хранилась  в  библиотеке  какого-то монастыря
вплоть до Первой мировой войны. Мой прадед, который в 1914 г. был британским
военным советником  в Константинополе, вывез  ее  на острова  вместе с кучей
других бумаг,  разбираться в которых  не было  охоты  ни у  него,  ни  у его
наследников. Лет  пять назад  моя сестра  решила  продать  кое-какие  трофеи
прадеда с аукциона, и один из экспертов, прочитав рукопись, сообщил мне, что
в ней  содержатся сведения  о затонувших сокровищах византийцев. Видите  ли,
Ким, почти все потонувшие суда,  на которых можно хоть что-нибудь  отыскать,
хорошо известны  профессионалам.  В  первую очередь это касается  Карибского
моря,   где  лежат  золотые  галеоны,  но  и  воды  старушки-Европы  изучены
достаточно  неплохо.  Поэтому  найти корабль, подобный этому  -  он  широким
жестом указал на невидимое море у меня за спиной - большая, если не сказать,
немыслимая удача!
     - Cheers, - сказал я, салютуя ему бокалом.
     -  Я  готов  заключить с  вами договор,  -  объявил  Хейзингер.  -  Мне
понадобитесь  вы сами и  два  ваших  инструктора.  Оборудование,  которое  я
указывал в письме - надеюсь, оно готово ?
     -  Да,  все  находится  вон  в той  пристроечке  за  лимонной  рощей. С
лебедками пришлось повозиться - на  побережье их нет, но я выписал две штуки
из Лимассола. Впрочем, пока  судно не обнаружено, оплачивать заказ смысла не
имеет,  не так ли?  С инструкторами  будете рассчитываться  сами, потому что
официально  я дал  им двухнедельный  отпуск. Да, кстати,  не забудьте завтра
нанести визит Аристиду - иначе он обидится.
     -  Я заеду к нему в час, - буркнул Хейзингер. - Вернемся к договору. Вы
и ваши люди попытаетесь  обнаружить византийскую фелуку в том месте, которое
указано на карте. Глубины  там не  слишком большие, метров тридцать-тридцать
пять. Для опытных аквалангистов не должно представлять труда.
     - Вы когда-нибудь погружались на тридцать метров? - спросил я. - Ладно,
это риторический вопрос. Допустим, мы находим фелуку.
     -  На  этом  этапе операции  вы  ныряете с борта "Инфанты". Когда судно
будет  обнаружено, я фрахтую в Пафосе старое рыболовецкий сейнер, на котором
можно установить лебедки. Вы перегружаете все, что находите внизу в корзины,
потом мы поднимаем это наверх. Технически не очень сложно.
     Очевидно  было,  что Хейзингер  никогда в жизни не  только не  нырял на
тридцатиметровую глубину, но и не имел понятия о подводной археологии. Я мог
бы объяснить  ему, в чем конкретно он ошибается, но  по целому  ряду  причин
предпочитал до поры не разочаровывать его.
     - Я предполагаю провести  основные работы  за два сезона. Ваш гонорар в
любом случае покроет расходы  на  эксплуатацию оборудования и  отсутствие  в
центре двух инструкторов. Что же касается приза...
     Призом мы  с самого  начала условились  называть  то, что  хранилось на
борту затонувшего судна. С самого начала - то есть с марта этого года, когда
Хейзингер  откликнулся на мое послание. Я написал Хейзингеру, что  слышал  о
его интересе к подводной археологии Кипра от доктора Стефаниоса, постоянного
клиента  моего  компаньона  Аристида. По образованию я историк,  писал я,  с
некоторым  опытом археологических  раскопок, а  вот  теперь  профессионально
занимаюсь дайвингом.  И  - какое совпадение - именно на Кипре. Почему бы нам
не объединить наши усилия?
     Хейзингер откликнулся сразу.  Первый  ответ  был довольно формальным  -
дорогой сэр,  весьма признателен  за интерес, который Вы  проявили, и т.д. и
т.п., без каких бы то ни было конкретных предложений. Потом я  узнал, что он
проверял, действительно ли  я разговаривал  со Стефаниосом  -  Хейзингер был
подозрителен,   как   контрразведчик   на  пенсии.   Но   все,   разумеется,
подтвердилось.  У  меня  не  было  ни  малейшего  желания  обманывать своего
будущего партнера по мелочам.
     Другое дело, что, прежде чем написать Хейзингеру и даже  встретиться со
Стефаниосом, я побывал в Лондоне и провел там весьма познавательную беседу с
неким Криспином Веймаусом - тем самым экспертом, который оценивал наследство
Хейзингера-прадедушки.  Как  я нашел эксперта? Будь  я помоложе, обязательно
придумал бы  какую-нибудь леденящую кровь историю. На самом  деле  все вышло
проще некуда -  написал стандартный  текст: специалист по истории  майя ищет
сведения об артефактах, напоминающих известный череп из Лубаантуна (описание
и  фотография прилагается)  - и разослал  по  электронной  почте. Через пару
месяцев,  роясь  в  мусорной  куче  ответов  от разнообразных  охотников  за
привидениями  и  эмиссаров  Дзеты  Ретикули, я обнаружил  довольно  толковое
письмо  мистера  Веймауса.   Да,  описание  черепа  (о  котором  он,  будучи
сотрудником Британского музея, имеет некоторое представление) в значительной
степени совпадает с одним весьма  старинным текстом, принадлежащим  частному
коллекционеру. Имя он, по вполне понятным причинам, назвать не может...
     Из  Лондона  я, однако,  вернулся,  уже  зная,  что интересующего  меня
джентльмена зовут Виллем Хейзингер. Всегда  забавно видеть, как  люди меняют
свои принципы,  глядя  на страницы чековой книжки. Еще несколько недель ушло
на  сбор  сведений о  клиенте,  тут  как  раз  пригодился  доктор Стефаниос,
которого удалось аккуратно навести  на  разговор об интересующемся подводной
археологией англичанине. Ну а потом я сел писать письмо Хейзингеру.
     И вот теперь мы, наконец, были готовы заключить сделку.
     - Тридцать процентов всего найденного - ваша доля, - сказал  Хейзингер.
- Плюс гонорар, выплачиваемый независимо от успеха предприятия. Полагаю, так
будет справедливо.
     На  секунду  мне  показалось,  что   где-то  в  огромном  пустом  зале,
непостижимым  образом помещавшимся у меня в голове, раздался гулкий зловещий
смех и чей-то знакомый голос загремел: "Да  что  ты знаешь о справедливости,
смертный?". Я помотал головой, отгоняя галлюцинацию.
     - По рукам, Виллем.
     - Отлично, -  сказал Хейзингер, и потряс  опустевшей фляжкой. - Еще  по
одной?
     - Хотите перепить русского? - хмыкнул я. - Ну что ж, давайте.
     Хоть я и потерял интерес  к крепким напиткам,  это не  означает, что  я
стал трезвенником.  Собственно  говоря,  теперь  я могу  выпить  значительно
больше,  чем раньше, и, что самое приятное, без всякого ущерба для здоровья.
А  о  том,  что  такое  похмелье,   вспоминаю  только  читая  художественную
литературу...
     Хейзингер, впрочем, об  этом не  догадывался. Мужик  он,  конечно,  был
крепкий,  но со мной ему соревноваться не  стоило.  На рассвете  я  погрузил
полубесчувственное тело старого морского волка в свой раздолбанный "Судзуки"
и перевез в "Империал", строго-настрого наказав портье поставить в изголовье
его кровати пару бутылок пива. Тубус с картой я повесил Хейзингеру на  шею и
теперь он болтался у него за спиной, словно диковинное ружье.
     Возвращаясь к  машине, я с удивлением  понял,  что не чувствую никакого
удовлетворения. Это было странно -  комбинация, которую я  долго и тщательно
готовил, складывалась именно так, как задумывалось, все шло строго по плану,
а радости от этого не было никакой. Годы поиска вслепую  остались позади,  я
точно знал, где и что  нужно искать - и не испытывал по этому поводу никаких
чувств. Я  поймал себя на мысли, что  завидую Хейзингеру  - он,  по  крайней
мере, мог на радостях напиться. А я вот не мог.
     Утро,  несмотря  ни  на  что,  было  великолепным.  Я  завел  мотор  и,
неожиданно  для  себя,  развернул джип  в  сторону  купален  Афродиты.  Там,
километрах в двух от грота, где  богиня любви, по преданию, чудесным образом
возвращала  себе утраченную девственность, есть маленькая  живописная бухта.
Она  укрыта от посторонних глаз высокими и довольно мрачными на вид скалами,
а дорога, ведущая к  воде, перегорожена  сплетенными  из  толстой  проволоки
воротами. Ворота я нашел, расчищая авгиевы конюшни Аристида.
     Я открыл ворота, загнал джип в тень скалы и, сбрасывая на ходу джинсы и
футболку, пошел к  воде. Вода была холодной - она нагревается только часам к
одиннадцати -  но  я  такую как раз люблю.  Дно,  покрытое  чистейшим  белым
песком,  полого  переходило в таинственный сад камней, прячущихся в глубокой
тени. Метрах в пятидесяти от берега я нырнул.
     Мягко заложило уши. Я с силой работал  ногами, уходя почти  вертикально
вниз. На  глубине десяти  метров начались плантации  водорослей, в их лениво
шевелящихся зарослях сновали серебристые рыбы. Я попытался схватить  одну из
них рукой - рыба, как обычно, оказалась быстрее.
     Минуты через полторы  мучительно захотелось сделать вдох.  Я  боролся с
этим  желанием, неторопливо  скользя над своими  подводными владениями.  Еще
через  тридцать секунд судорожный спазм,  сжимавший горло, исчез. Можно было
подумать,  что  кто-то всунул мне в рот загубник  шланга  и я сделал большой
глоток чистого кислорода. Только никакого загубника, естественно, не было.
     Просто я мог не дышать под водой. И, наверное, мог не дышать в космосе.
И еще, вероятно, не горел в огне.
     Прикоснувшийся   к   Чаше  получал  в  дар   ощущение   беспредельного,
божественного могущества -  испытываемое только  один раз, это чувство могло
потом измучить человека, как мучают  нас воспоминания  о  давно прошедшей  и
самой прекрасной любви. Но те, кто сумел разбудить силы, дремавшие в глубине
древнего артефакта, получали несравненно больше.
     Когда-то старик Лопухин сказал мне, что Чаша на самом деле не похожа на
то, что видят в ней люди, а имя это дано ей, поскольку выражает лишь одну из
ее возможных  функций -  быть  источником силы. Но  я,  молодой и глупый, не
обратил на эти слова никакого внимания. Возможно, если бы я относился к Чаше
по-другому,  ее  дары  тоже были  бы иными. Но я видел  перед  собой  только
Грааль, Чашу, дающую бессмертие. Что же еще она могла мне дать?
     Я до сих  пор не знаю границ  своего  бессмертия.  И, честно говоря, не
очень хочу устанавливать их  опытным путем. Меня вполне устраивает то, что я
выжил после пяти пуль, которые всадил в меня посланный Валентиновым  киллер.
Кстати, именно после этого небольшого недоразумения я окончательно передумал
продавать ему Чашу.
     С ДД мы довольно быстро пришли к соглашению. Чаша формально принадлежит
ему, но хранится у меня. Он и не подумал возражать - по-моему, все пережитые
летом 1991  года волнения навсегда  отбили у него  охоту к приключениям. Лет
пять назад я  присутствовал на защите  его  докторской диссертации.  ДД  был
умопомрачительно   элегантен   и  невыносимо  солиден,   всем  своим   видом
свидетельствуя, что с исполнением желаний у него все в порядке.
     Мое  желание, разумеется, тоже  исполнилось. Мы  с Наташей замечательно
прожили вместе два года, а потом на удивление  спокойно  расстались.  Сейчас
она  где-то в Канаде, продолжает заниматься своей  вечной мерзлотой  в более
комфортных условиях.  Что  касается  меня,  то я  всегда  предпочитал  южные
широты.
     У меня было много времени на то, чтобы  все обдумать. Мне кажется, что,
если бы  я более серьезно подготовился  к  встрече  с  теми  силами, которые
проникают в наш мир через двери, подобные Чаше, я  сумел  бы использовать их
лучше. Королевская печать годится не только на то, чтобы колоть ей орехи.
     "Знаете  ли  вы, где лежит темное  дно  потаенных  желаний человека?" -
спросил меня  когда-то  старик Лопухин.  Я до сих  пор  не уверен,  что знаю
ответ,  хотя это  почти наверняка  именно  то место, которое Хромец  называл
обиталищем Ночи.  Я понимаю его -  он нырял, и ни разу  не  достигал дна,  а
значит, не находил успокоения. Надеюсь, мне повезет больше.
     Лопухин  говорил  о трех Черепах  Смерти.  Один,  утративший  силу, был
найден  в Лубаантуне. Второй  я уничтожил в подземельях объекта 66.  Третий,
как полагают, затерялся где-то в бескрайних болотах Западной Африки.
     Но,  может  быть,  и  не  затерялся. Какой-то похожий череп  искали  на
Ближнем  Востоке  нацисты. Что-то  скрывалось  на дне  Средиземного моря,  в
полулиге от  мыса  Осла,  как  поведал  мне  сегодня  ночью  Хейзингер. И  я
намеревался добраться до затонувших сокровищ византийцев, чего бы мне это ни
стоило.
     Мне,  наконец,  надоела  зеленая  полутьма придонных  слоев,  и я  стал
медленно  подниматься к  поверхности. Медленно -  потому что даже обретенные
мной  способности не защищают от декомпрессии. Знаете, глухой  бессмертный -
зрелище достаточно жалкое.
     Когда мы с  Хейзингером найдем череп, я полагаю, что  смогу распознать,
сохранил ли  он свою Силу. Если  это  то, что  мне  нужно, Хейзингер получит
значительно  больше,  чем  семьдесят процентов  от стоимости  приза. В конце
концов, к деньгам я всегда относился легко.
     Если  же  Череп  византийцев  окажется  пустышкой...  Что  ж,  придется
посетить Африку. Тем  более,  что  остается  еще  неизвестно куда  пропавший
камень Чандамани, который,  как говорят  легенды, сам выбирает свои пути. Но
если у меня получится... Тогда можно будет предпринять вторую попытку.
     В нескольких  метрах от поверхности вода была прозрачной и  сверкающей,
как   изумруд.  Я   испытал   мгновенное  ощущение   невероятного   счастья,
скользнувшего  по  глади  сознания, как тень  от крыла  стремительной птицы.
Потом меня вытолкнуло  из воды, и  я ненадолго ослеп от льющихся с небосвода
солнечных лучей.  Солнце взошло уже достаточно высоко, видимо, я пробыл  под
водой  не  менее получаса.  До  берега было километра  два, и  плыть обратно
совершенно не хотелось. Я лег на спину  и  позволил волнам нести себя  туда,
куда они катились со своей вечной и бессмысленной энергией. Времени у меня в
запасе было достаточно.


















Популярность: 1, Last-modified: Tue, 03 Dec 2002 20:18:50 GmT