-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Лицо в толпе". М., "Молодая гвардия", 1985
("Библиотека советской фантастики").
OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Неприметная дверь бесшумно выпустила человека в темноту пологой улочки.
На противоположной ее стороне, левее и ниже по скату булыжной мостовой,
светились окна полуподвальной харчевни. Оттуда тянуло сытным запахом
подлив, в неясном шуме голосов позвякивали стаканы. Косые полосы света
стремглав пересекла кошка: из мрака на человека настороженно глянули ее
фосфорические зрачки.
Выждав с минуту, тот зашагал прочь от харчевни. Где-то за саманными
стенами лениво брехнула собака. Ее призыв был подхвачен, и нестройный лай
долго сопровождал прохожего. Высоко в кипарисах нырял бледный серпик луны.
На перекрестке человек свернул к центру и через полчаса очутился в той
части города, где парад роскошных витрин по обе стороны проспекта то и
дело прерывался угрюмыми фасадами правительственных учреждений и банков.
Здесь, на глазах многочисленных прохожих, в предательском свете фонарей и
ярких мазках рекламы он повел себя странно; Задержавшись у стенда с
афишами, он вытянул из-за пазухи листок бумаги с неясным текстом и, ловко
орудуя клейкой лентой, залепил им обнаженную грудь актрисы. Сделав это, он
засунул руки в карманы и постоял секунду-другую, словно оценивая работу.
Пока он возился и разглядывал, мимо прошло человек пять, и двое из них,
явно заподозрив что-то неладное, ускорили шаг. Но никто не остановил
расклейщика, никто не сказал ему ни слова, будто ничего и не было.
Через квартал все повторилось. Неподалеку вздыхал фонтан, полицейский
на углу дирижировал стадом фыркающих автомобилей, по асфальту дробно
стучали каблучки женщин, на скамейках за живой оградой тлели сигареты, а
человек делал свое дело так, словно считал себя невидимкой.
У решетки сада его настигли торопливые женские шаги. Она прошла мимо,
обдав запахом духов и пудры, мелькнуло ее напряженное, с черными провалами
накрашенных губ лицо, и он услышал срывающийся шепот: "Здесь полно шпиков,
идиот!"
Он благодарно улыбнулся. Женщина стремительно уходила вперед, привычно
и устало поводя бедрами. Скоро ее светлая кофточка растаяла вдали.
Город был его союзником, он знал это и раньше. Все же приятно получить
подтверждение. Даже если оно исходит от проститутки. Особенно если оно
исходит даже от проститутки.
Но среди прохожих, среди пыхающих сигаретами мужчин и мелодично
щебечущих девушек таились, разумеется, и враги. Чей-то пристальный взгляд
рано или поздно приклеится к нему. Рано или поздно. Уж скорей "бы это
случилось...
Он повесил еще три листовки, но ничего не произошло. Ночь или дерзость
укрывали его спасительным плащом? Дневная жара давно спала, но он был мокр
от пота. Сигарета не принесла облегчения. Скрежещущий трамвай выбросил на
повороте сноп искр. Ему безумно захотелось вскочить на подножку и умчаться
в прозрачном, набитом людьми логове вагона куда-нибудь подальше от
роскошных огней центра. Куда-нибудь в порт, где плещется масленистая вода
и где среди штабелей бревен на сухом просоленном песке тень ночи густа,
как забвение.
В конце концов он не герой. Он просто человек, убежденный, что так
надо, и ему страшно. Он жил так мало!
Киоск со светящейся надписью "Воды" привлек его внимание. Надо напиться
- кто знает, что будет потом. Равнодушный, лоснящийся продавец отсчитал
сдачу с трех стаканов. Медяки были мокрыми, их приятно было держать в
разгоряченной ладони.
Очередную листовку он нагло прикрепил у входа в почтамт, где было
многолюдно и где он сразу ощутил волну испуга, сдувшую кучку людей.
Как он выглядит, этот ожидаемый предатель? Молод, стар? Деньги иссушили
его сердце, зависть, страх, фанатичная тупость? Или его поступками
руководит автоматизм службиста? Вряд ли он когда-нибудь его увидит. Их
пути скрестятся в стратосферном мраке и незримо разойдутся, и он не узнает
его при дневном свете, как нельзя узнать пулю, скрытую в безобидном
кусочке свинцовой руды.
Но пока все было спокойно. Недреманное око охранки, казалось, ослепло.
Завтра по городу, вероятно, поползут слухи. На виду у всех... В двух
шагах от полиции... Да, да, листовки! Недаром, недаром они осмелели...
Значит, что-то колеблется... Значит... Тсс!
Что ж, и это неплохо. Но пора бы уже быть развязке. Сколько можно ждать
неизбежного, терзать себя надеждой, которую он сам должен был исключить?
Новую листовку он укрепить не успел. Внезапно, заслоняя собой мир, из
темноты выскочила машина. Замерла у бровки, как припаянная. Луч прожектора
распял его с поднятыми руками, в которых была зажата готовая к наклейке
бумага!
Он рванулся, когда его схватили. Удар дубинкой был быстр и точен. Два
вскрика слились воедино. Охранник выронил дубинку и, схватившись за
голову, осел на тротуар.
Никто ничего не понял, но реакция на заминку была молниеносной. Новый
удар был нанесен кулаком и с такой силой, что-в глазах схваченного
потемнело. Но и тот, кто ударил, тоже скорчился от боли.
Все смешалось в стонущую кучу.
Эти события не были доложены, начальству ввиду их нелепости, а также
растерянности участников операции. Они доставили оглушенного преступника в
камеру, но сами были оглушены случившимся не меньше. Вполне очухались они
лишь в баре за выпивкой. Но попытки сообразить, что к чему, завели их в
такие дебри абсурда, что для равновесия потребовалась новая бутылка.
Один из пострадавших охранников уверял, что схваченный шибанул его
электрической искрой, которая вылетела у него прямо из глаз. Второй
божился, что видел парящего человека с дубинкой: человек и дубинка были
полупрозрачными, но удары он наносил метко. Третий заявил, что ничего
такого он не заметил, а только случилась какая-то чертовщина: факт тот,
что оба его приятеля, врезав преступнику, ни с того ни с сего сами
повалились на асфальт, и ему пришлось волочить их в машину. "Крепко же вы
наддали", - покачал головой посторонний охранник. Все-трое ужасно
возмутились и стали объяснять все по новой, но поскольку выпито было уже
достаточно, то из их уст полезла такая чепуха, которой уже никто не
поверил. Тем не менее по управлению быстро разнесся зловещий слушок о
призраке с электрическими глазами.
Виновник переполоха был тем временем доставлен к дежурному следователю,
который, позевывая, корпел над бумагами. Охранник - затянутая в мундир,
привычно потеющая туша - восседал напротив. За дверью слышался треск
пишущей машинки. Затем он смолк, и установилась такая тишина, будто здание
переместилось в какое-то иное, могильное измерение.
Следователь наконец оторвался от бумаг, закурил и, послав дым в
потолок, взглянул на арестованного. Следователю было лет под пятьдесят;
взгляд его выражал интереса к жертве не больше, чем обручальное кольцо на
пальце.
- Имя, фамилия?
Охранник, покачивая ногой, любовался бликами на кончике сапога.
- Имя, фамилия?
Арестованный молчал.
- Можем и помочь разговориться. Можем и помочь... Имя?
- Роукар.
- Полностью, полностью.
- Хватит и этого.
Ничего не ответив, следователь медленно зевнул. В сузившихся глазах
блеснул белок.
- А вы не стройте из себя... - еще раз зевнув, он пошевелил пальцами. -
Повторяю...
- С вашего разрешения я сяду.
- Вы уже сидите. У нас. Так что не советую...
Роукар двинулся к стулу. Выражение лица следователя не изменилось, но
охранник был начеку: с развальцой встал, неторопливо сгреб Роукара за
шиворот, ухмыльнулся...
- Дурак, обожжешься! - воскликнул тот, бледнея.
Охранник разглядывал, его, словно вещь. Он выбирал, куда ударить, а
выбрав, нанес мгновенный скользящий удар по губам, который в управлении
назывался "закуской".
И точно бомба взорвалась меж ними. Они отлетели друг от друга с
одинаковым криком, с одинаково искаженными лицами, только по подбородку
охранника не стекала кровь.
- Это что такое, сержант? - в голосе следователя скрежетнуло какое-то
колесико. - Если вы вывихнули палец, то, во-первых, это не делает вам
чести, а во-вторых...
- Слушайте, вы, олухи! - яростно заговорил Роукар. - Я все равно сяду,
а вы попробуйте меня тронуть, попробуйте, если вам не жалко своих шкур!
Он сел, с вызовом глядя на следователя. Тот коротко моргнул.
- Ну-ка, сержант...
Этого можно было и не говорить. Багровый от бешенства охранник уже
подступал к Роукару. Мелькнул свинцовый кулак.
Стул вместе с Роукаром треснулся о стенку и разлетелся. Охранника же
развернуло по оси. Мгновение он стоял с выпученными глазами, затем, мыча,
сложился пополам и рухнул, тараня стол. Все звуки, однако, покрыл визг
следователя - безумный, истошный визг потрясения и боли.
Полковник, в чьей власти находилась охранка, любил работать по ночам. В
эти часы мир более спокоен, чем днем. Нет суматошного обилия красок,
звуков, движений, мрак несет в себе упорядоченность, все лишнее спит, свет
ламп строг и надежен, поскольку всецело подконтролен человеческой власти.
Когда полковнику в конце концов доложили о том, что произошло, он
ничему не поверил, но заинтересовался. Доведенный до истерики следователь,
который, как известно, обладал чувствительностью бетономешалки, - такая
история заслуживала внимания. Любое расстройство порядка было вызовом тех
сил, с которыми полковник не уставал бороться, как гидростроитель борется
с малейшим признаком течи в им возведенной плотине. Это была бесконечная,
но необходимая работа, которая давно уже стала функциональным стержнем
существования полковника и скрепой всей его власти.
Арестованного доставили в кабинет. Кинув взгляд, полковник испытал
нечто вроде разочарования. Бледное, расквашенное кулаками лицо
двадцатилетнего юнца, расширенные от напряжения зрачки, темная в них
ненависть - все это было настолько знакомо, что полковник наперед знал,
какие из сотни раз слышанных слов будут сказаны, каким голосом и когда. Из
романтиков, сразу определил полковник. "С ума они, что ли, там
посходили..." - подумал он, неторопливо раскуривая сигару.
- Сядь, - кивнул он арестованному.
Роукара толкнули в кресло, которое мягко и обволакивающе приняло его в
свои объятия. Кресло, как и все в кабинете, играло свою роль, хотя сам
полковник ничего в антураже не придумывал, да и никто вообще ничего не
придумывал, все как-то само собой образовалось из веками накопленного
опыта. Посетитель тонул в мягком и низком кресле, а стол возвышался над
ним, словно пьедестал, что делало фигуру хозяина особо величественной.
Величие это усугубляла полковничья форма, золото погон, батарея телефонов
у локтя, обстановка кабинета, где любой предмет, будь то шкаф с рядами
массивных томов в золотом тиснении или дубовые створки двери, выглядел
солидно, прочно и официально.
Полковник не торопился, ибо знал гнетущую силу ожидания. Сам по себе
этот человечек у подножия его стола не вызывал в нем интереса. Нелепые
обстоятельства, которые с ним были связаны, - да. Но не он сам. Ни один
сотрудник охранки не мог бы работать плодотворно, если бы видел в своей
жертве личность. Даже ненависть тут была помехой. Полковник, как и его
подчиненные, делал дело, работал с живым материалом, и эмоции здесь были
не более уместны, чем при нарезке гаек или укладке кирпичей.
- До чего же стандартные приемы! - внезапно проговорил арестованный. -
Мне надоела ваша тупость, и, чтобы вы скорей уяснили ситуацию, вот моя
рука. Коснитесь ее кончиком сигары.
Жест, казалось, не был замечен. Полковник молча, без выражения смотрел
на Роукара. Текли долгие, немые секунды. И случилось то, что должно было
случиться: пальцы арестованного мелко задрожали.
Тогда полковник поднес к раскрытой ладони сигару. Медленно прицелился -
и вдруг стряхнул в ладонь пепел.
Рука дернулась. Полковник неторопливо рассмеялся, видя, как исказилось
лицо Роукара.
- Вот так, - сказал он спокойно. - Теперь еще один маленький урок.
Он подал знак. Два статуеподобных охранника сделали шаг к креслу,
одинаково щелкнув чем-то металлическим.
- Будем разговаривать просто или как?
- Нет, - ответ был едва слышим. - Не будем.
Руки охранников сошлись на затылке Роукара.
Вскрикнули все четверо. Четыре белых лица смотрели друг на друга, но на
одном из них, кроме боли, было еще торжество.
Первым пришел в себя полковник.
- Вон... Охрана - вон!
Крохотная заминка; утратившие статуеподобность охранники недружно
повернулись через плечо, и кабинет опустел.
- Благоразумно, - сказал арестованный. - К чему лишние свидетели
начальственной беспомощности?
Из ящика стола полковник рывком выхватил пистолет.
- Поговорим, - сказал он с угрозой.
- Если я того захочу, - уточнил арестованный.
- Я пристрелю вас!
- А вы не думаете, полковник, что это еще более опасно, чем насилие?
Полковник порывисто затянулся сигарой. Взгляд его шарил по лицу
противника. Теперь он видел в арестованном достойного противника, стало
быть, личность, которую надлежало раскусить.
- Сигару? - неожиданно предложил он.
- Нет. Чем скорей мы расстанемся, тем лучше будет для нас обоих.
Полковник кивнул.
- Я реалист, - сказал он негромко. - Обстановка изменилась, это мне
ясно. Что же из этого следует?
- Уже лучше, - сказал Роукар. - Итак, для начала небольшая лекция...
Он оглядел помещение и улыбнулся, насколько это позволяли разбитые губы
и взвинченные нервы.
- Лекция в охранке... Забавно! Ладно. Усвойте вот что. Любому
физическому или умственному действию предшествует свой нервный импульс.
Акту насилия - тоже. Организм испускает электромагнитные колебания...
Нечто вроде беззвучного крика, ясно? Способ, к которому мы прибегли, вам
знать излишне. Но смысл его вот в чем. Мой организм настроен теперь таким
образом, что он улавливает чужой импульс насилия. При этом нервные системы
палача и жертвы замыкаются, точно лампочки в цепи. Если за импульсом не
следует действия, то ничего не происходит, подобно тому, как не зажигаются
лампочки, если не нажат выключатель. Но коль скоро за мысленной командой
следует удар... Мое тело пронизывает боль, и точно такая же пронизывает
ваше! И неважно, что послужило причиной боли - ваш собственный кулак или
сапог вашего подчиненного. Палач и жертва скованы одной цепью настолько,
что теоретически все должны чувствовать одинаково. Но практически общей
становится только боль, поскольку это самое сильное ощущение. Как же так,
спрашиваете вы. Арестованного отдубасили, его тело болит, а я не чувствую
этого, хотя должен почувствовать, если сказанное им правда. Секрет прост:
я могу ослабить или усилить возникшую меж нами связь. Вот я ее усиливаю.
Как теперь?
Лицо полковника мучительно напряглось. На лбу выступили бисеринки нота,
руки непроизвольно сжались. Секунду-другую шеф охранки и арестованный
молча смотрели друг другу в отуманенные болью зрачки.
- Третий закон Ньютона, - торжествующе проговорил Роукар. - Сила
действия равна силе противодействия. Теперь этот закон будет
осуществляться между людьми так же явно, как в физике! Когда еще жертва
могла той же мерой немедленно отвечать палачу на пытку пыткой? Терпите...
Все, с насилием покончено!
- Нет власти без насилия, - полковник разомкнул побелевшие губы. -
Уничтожая власть, вы рушите закон, порядок, само общество...
- Ваше общество! - звеняще воскликнул Роукар. - Вы... вы просто
дорвавшийся до власти гангстер, вам ли говорить о законе!
Он вскочил, задыхаясь, подошел к распахнутом-у окну. В душном мраке
спал, ворочался и во сне терзаемый обыденными заботами город. Вот так же
люди, должно быть, спали, когда у них под боком испытывался первый паровой
движок. Когда к самолету подвозили первую атомную бомбу...
Роукар вздохнул. В груди привычно толкнулась тяжесть тайно, в
подпольной лаборатории вшитого импульсатора, который улавливал,
сортировал, усиливал, возвращал сигналы своей и чужой нервной ткани. Знать
о ней полковнику не следовало, иначе его, Роукара, тут же распотрошили бы
под наркозом. Другое дело завтра, когда вся эта нечисть сгинет. Тогда, не
боясь обыска, каждый сможет носить импульсатор просто в кармане, и уже
никто никому не посмеет причинить боль. С насилием будет покончено.
Навсегда!
- У вас есть выбор, - Роукар обернулся к полковнику. - Или вы, вся ваша
шайка грабителей и тупиц немедленно удерет с чемоданами, или на вас
двинутся мои, тем же вооруженные товарищи. Тогда боль, которую вы,
сопротивляясь, нам причините, убьет вас самих! Мы против ненужных жертв,
хотя за свободу готовы отдать свою жизнь. Я вас предупредил: убирайтесь!
Пламенный голос Роукара умолк. Ответом было молчание. Лицо полковника,
чья воля наводила ужас из всю страну, застыло восковой маской. Жгучее,
нетерпеливое любопытство пересилило в Роукаре боль, волнение, смертельную
усталость. Насилие существует столько, сколько существует мир. Каким же,
каким будет его последнее слово?
Роукар даже освободил полковника от боли. Но тот, мешком осев в кресле,
продолжал молчать, как вещь, которую забыли унести из кабинета. Словно и
не было под его рукой кнопок, которые в мгновение ока могли привести в
движение головорезов, авиацию, танки.
"Вот, значит, как! - торжествуя и в то же время разочарованно подумал
Роукар. - Обыкновенный безмозглый динозавр в западне..."
- Даю на размышление три минуты, - сказал он презрительно и снова
повернулся к окну.
Оттуда уже тянуло освежительным холодком, за громадами зданий пылала
заря. В саду оглушительно пели птицы. Город спал, не подозревая, что
происходит, не видя худого, измученного, избитого юношу с вдохновенным
лицом мученика и спасителя, который в эту минуту явственно слышал шелест
новой, уже приоткрытой страницы истории.
А полковник, подобно боксеру, который копит силу в нокдауне, тем
временем быстро и холодно выверял свою новую диспозицию. Этот
страстотерпец-романтик его больше не интересовал. Полковник сразу выделил
главную для себя опасность. Она была не в угрозе сковать его цепью
страдание и смерти, поскольку любое воздействие (он знал это и без ученых)
ослабевает с расстоянием (вывод: схваткой надо руководить издали, а прочих
совластителей предупреждать не следует - открывается соблазнительный шанс
чужими руками устранить соперников). Главная опасность была и не в том,
что на улицы выйдет столь необыкновенно вооруженная (проклятая наука!)
группка ребячливых гениев. Кричи не кричи о взаимоуязвимости, человек
прежде всего верит личному опыту, следовательно, солдаты скосят мятежников
прежде, чем падут сами, а уцелевшие что-то сообразят. Но вот что
действительно было страшно: детонация! Выступление этих головастых
младенцев, странная гибель солдат, весть о роковой уязвимости тех, кто
карает, - все это вместе взятое и даже просто сам факт жертвенной отваги
романтиков с сединами или без легко мог поджечь скрытое недовольство. А
дело, когда поднимаются массы, всегда принимает плохой оборот...
Нет более наивных и более опасных людей, чем бескорыстные, слепые к
жизни фанатики идеи! - раздраженно мелькнуло в мыслях полковника, но он
тут же приструнил отвлекающие эмоции. И стремительно продумал выгоду
безболезненно усыпляющих пуль и газов, прикинул, как скоро он сумеет
вооружить ими кого надо. Сделав расчет, он немедленно нажал кнопку,
коротко глянул на часы. Из отпущенных ему на размышление минут истекло
только две. До начала его собственных действий оставалось еще несколько
секунд, и полковник мельком обследовал дальнюю перспективу: надо срочно
пополнить штат теми, кто любит одновременно причинять и испытывать боль...
Да разве средства энергичного воздействия исчерпываются физическими?
Нет, что бы там ни напридумали ученые, будущность его, как властителя,
от них не зависела.
Роукар не заметил движения полковника. В его измученном сознании ярко
вспыхивали картины уже близкого будущего, когда успехи нейротехники свяжут
людей узами столь тесной общности, что любое злоумышленное горе,
бумерангом возвращаясь к виновникам, заставит всех заботиться о счастье
каждого. На лицо Роукара пал первый луч всходящего солнца, и он, вскинув
скованные руки, готов был ликующе обнять весь очищенный светом мир.
Популярность: 1, Last-modified: Tue, 19 Sep 2000 16:20:04 GmT