Вадим Деркач. Возвращение

---------------------------------------------------------------
© Copyright Вадим Деркач
Email: [email protected]
WWW: http://www.bakupages.com
---------------------------------------------------------------
N.J.

То, что жить ему оставалось немного, было понятно с самого начала. У
меня хорошо наметанный глаз на покойников. Нехорошо, конечно, говорить
подобным образом, но истина есть истина. Опыт у меня в этом деле огромный,
ведь я... дайте подумать. Значит у нас сейчас... А я начал работать в... Да,
вот и получается немного немало почти двадцать лет медбратом. Сперва было ох
как трудно. Я за каждого так переживал, будто он мне родной, но потом все
изменилось. У меня появилось удивительное ощущение, что я близок к чему-то
тайному, возможно даже сверхъестественному. Как же иначе, если на моих
глазах вершился промысел божий. Кто-то умирал в страшных муках, кто-то
вопреки всем прогнозам жил и даже выздоравливал. Тогда и теперь, по утрам,
я, как почтенный Харон по волнам Стикса, одних везу в здание печали, стоящее
неподалеку, а проще говоря, в покойницкую, других же отправляю в больничные
палаты, навстречу новой жизни, новым болезням и часто - страданиям. Может
быть нескромно, но я, бывает, чувствую себя швейцаром у врат божьих. Не
хочу, чтобы кто-то подумал, что нашим врачам безразлично происходящие и все
происходит по их полному попущению. Нет, они воспринимают смерть как личного
врага, но, как любит говорить наш Главный Хирург: 'У меня всего лишь
скальпель, а у нее - коса...' Горькие слова, но тем выше наша радость, когда
смерть отступает. Магия происходящего и есть причина того, что я верен своей
профессии. Интуиция редко меня подводит. Город у нас небольшой, меня многие
знают и, случается, родные тяжело больного, попавшего в наше хирургическое
отделение, когда врачи уже бессильны, спрашивают мое мнение о его состоянии.
Конечно, я не всегда говорю правду. В этом мой грех. Грех жалости. Но когда
я думаю над этим, то прихожу к возможно сомнительному выводу, что именно
способность грешить, то есть сознательно делать то, что нехорошо, отличает
нас от животных. В этом случае единственный путь спасения - противопоставить
грехам добродетели. Да, я уверен, что жалость от дьявола, милосердие же
угодно господу. Но я только пытаюсь быть милосердным с теми, кого жалею. Я
только пытаюсь... В тот день я не мог не жалеть того молодого человека. Уже
сказано, что с самого начала было понятно, что жить ему оставалось немного.
Привезла его скорая помощь поздним субботним вечером в сопровождении
милицейской машины. Из неохотного и сбивчивого объяснения знакомого
водителя, я только смог выяснить, что нашли его в парке, у озера. Немолодой
уже врач скорой помощи был явно растерян - факт непонятный, ведь закаленней
и привычней к крови людей не найти. А крови, действительно, было много -
весь правый бок пострадавшего был изорван. По желтому цвету некрасивого, но
правильного лица, искаженного болью и страданием, было ясно, что затронута
печень или желчный пузырь. Известно, что в подобных случаях большое значение
имеет время, и именно поэтому я был немало удивлен растерянности, даже можно
сказать, медлительности бригады скорой помощи. Это стало заметно и дежурному
хирургу. Свое мнение о происходящем он выразил сочно и настолько ясно,
насколько позволяют возможности нашего языка, а вы, думаю, знаете их
размеры... Но когда пострадавшего положили на стол и наш хирург приступил к
осмотру раны, его движения стали вдруг неуверенными, даже несколько
нескладными. 'Черт!' - только громко выдохнул он. Ассистирующая медсестра
повернулась и испуганно посмотрела на меня. Что-то здесь было не так. Я
вышел на улицу. Врач скорой помощи нервно курил, облокотившись на капот
машины. 'Скажи, что это наш светила так взволновался, когда начал
оперировать твоего клиента?'- спросил я у него. Врач швырнул сигарету на
асфальт, яростно затушил ее каблуком и ответил вопросом на вопрос: 'Ты видел
когда-нибудь, чтобы человек жил без печени?' Не дожидаясь пока я осмыслю
сказанное, он сел в машину и уехал. 'Ну что? Он выживет?'- спросил меня,
истомившийся от ожидания капитан милиции. 'Нет',- коротко ответил я и
поинтересовался: 'Как это произошло?' 'Извини, служебная тайна',- важно
проговорил капитан, но, опустив глаза, тихо добавил: 'Ты же знаешь, у нас
отродясь ничего такого не было'. Да, я не помнил за свою долгую жизнь
случая, когда бы находили человека с вырванной печенью. Я вернулся в
операционную и, как оказалось, вовремя - хирург мыл руки. 'Забирай',-
буркнул он мне. Я подошел к столу, и хотел было накинуть простыню на лицо,
но медсестра остановила меня. 'Не узнаю тебя. Как же ты на живого
человека?!'. И, правда, похоже, парень все еще был жив. 'Травма
несовместимая с жизнью, а он жив. Феномен',- растерянно сказал врач, когда
мы провозили каталку мимо. Так неизвестный стал единственным пациентом
нашего реанимационного отделения. Я говорю 'неизвестный', потому что по
причине отсутствия документов и каких-либо явных примет, мы ничего не знали
о нем тогда. Знаем ли мы сейчас больше? Так вот, в ту ночь я был охвачен
необъяснимым беспокойством. Что-то заставляло меня снова и снова
возвращаться в палату. Молодой человек лежал очень тихо. Он изредка почти
неслышно постанывал, иногда тело его начинала сотрясать дрожь, что было
вполне понятно по причине недееспособности печени, то есть я хотел сказать
ее полного отсутствия. Вопреки всему он жил. К утру мне стало казаться, что
он чувствует себя даже несколько лучше. Желтизна сошла с лица, дыхание стало
ровным и спокойным. Могло создаться впечатление, что этот человек просто
хорошо и сладко спит. Я не врач, но прекрасно понимал, что такого быть не
могло. Никогда. Но было... Когда ранним утром дежурный хирург вошел в палату
и бросил взгляд на ночного пациента, он сказал, грустно улыбнувшись: 'Смерть
делает людей прекрасными'. Как бы в ответ на это, 'покойник' пошевелился и
открыл глаза. 'Где я?'- спросил он, разомкнув слипшиеся губы. 'На стол'-
скомандовал врач, и это ему далось куда труднее. Но мне не пришлось
трудиться. Наш странный больной легко поднялся, твердо встал на ноги и
сладко потянулся. Только теперь я заметил, как хорошо сложено его тело. 'Я
должен идти. Снимите с меня бинты'- попросил он. То, что мы увидели после
того, как срезали окровавленные повязки могло любого повергнуть в состояние
шока. Мы ничего не увидели. То есть совершенно ничего! Ужасной раны просто
не существовало. Наш несчастный хирург был на грани потери сознания, когда
его дрожащая рука нащупала целую и невредимую печень. 'Теперь я могу
идти?',- спросил незнакомец. Хирург посмотрел на него затравлено и мотнул
головой. 'Нет,- пробормотал он Вы можете быть выписаны только в понедельник.
Я не могу отпустить вас...'. Наш гость, другое определение мне трудно
подобрать, не стал возражать. Он лег обратно на кровать и почти моментально
заснул. Я не знаю, что происходило в течение всего воскресного дня, потому
что моя смена закончилась. Я вернулся домой, легко позавтракал и как обычно
лег спать. Мне снился странный сон. Я долго плутал в его переплетениях,
пытаясь отыскать что-то несущественное, пока не увидел птицу, сжимающую в
страшных когтях младенца. Картина так испугала меня, что я проснулся,
скорчившись от ужаса и отвращения. Однако, я не испытал привычного чувства
облегчения. Неожиданно пришло осознание того, что мне должно быть в
больнице. Сейчас... Я привык доверять внутреннему голосу, поэтому не стал
медлить.
Когда я вошел, в отделение стояла тишина обычная для этого часа.
Дежурных медсестер не было видно. Я тихо подошел к реанимационной палате.
Сквозь приоткрытую дверь доносились негромкие голоса. Говорили двое. Женский
голос мне был неизвестен. '... Да, я счастлив! Счастлив видеть тебя! -
говорил наш странный пациент, - неужели ты не понимаешь это?! Я спасен тобой
от горького однообразия прописных истин, от прокисшей морали этого
изношенного мира. Выродились дети Девкалиона. Нет более радости на земле...'
Нежный, завораживающий голос отвечал: 'Не будь претенциозным... да и не будь
таким занудливым. Вспомни наших владык. Они были такими великими, выражались
так высокопарно, считали свое мнение самым верным и неизменно мудрым. А сами
то... сами млели от похоти и грешных желаний. Ты что? Лучше?' Пауза,
наступившая после этого вопроса, показалась мне слишком долгой. Достаточно
долгой, чтобы подумать о том, хорошо ли я поступаю, тайно присутствуя здесь,
но мужчина вдруг заговорил и, следуя его голосу, я забыл о сомнениях. 'Ты не
понимаешь... Как жаль, что ты не понимаешь. Я говорю с тобой тысячи лет.
Каждый день я говорю тебе одно и тоже. Одно и тоже... и ты мне отвечаешь
одно и тоже. Я говорю тебе о своей любви, о своей радости и своем
волнении... Ты же отвечаешь мне так, будто я уличный кобель ищущий суку... А
бывает, что не отвечаешь... Тогда я говорю сам с собой, встречаю отражение
своих слов и тону в них словно слепой щенок в ведре кухарки. Я захлебываюсь
в помоях пустоты, хватаюсь за соломинку твоего взгляда, но встречаю лишь
холод стекла, равнодушный полет бровей и напускную иронию незначащих
звуков...' Судорожный вздох женщины прервал поток слов. 'Подожди... я... не
надо так, - пробормотала она, - Я никогда не хотела сделать тебе больно.
Нет. Я просто... просто я не знаю, как быть с тобой. Ты весь не принадлежишь
мне и не можешь принадлежать...' 'Я не вещь, чтобы мною владеть. Не смей
смахивать с меня пыль. Тебя больше заботит моя грязь, чем моя душа. Да, тебе
легче думать нечисто обо мне. Но скажи почему? Почему ты не оставишь меня?
Все кто начал эту историю уже мертвы или забыты. Почему бы тебе не завершить
этот путь и не дать мне подохнуть в вечной тоске. Я знаю... тебе льстит...
тебе льстит моя любовь. Бедная, бедная девочка... Ты не перенесла искушения
любовью. Грех честолюбия объял тебя. Бедная девочка, это моя вина. Это я,
помнящий мир темных богов, живущий так долго и нудно, пытался найти в тебе
то, что потерял когда-то - радость жизни и теплоту понимания... Прости меня,
что я дал тебе только радость владения... Прости. Я наказан, и черная бездна
печали поселилась в моем сердце. Мрачная бездна сомнения... Но... Любимая,
посмотри, может быть еще не поздно, и звезды все еще составляют путь - ясный
и чистый, ведь чем непроглядней мрак, тем ярче огонь...' 'Нет',- кратко,
словно щелчок прозвучал ответ. Это слово было сказано как-то странно. В нем
не было ни категоричности, ни сомнения, в нем было только слово 'Нет'.
'Хорошо, - устало сказал мужчина, - верши свое дело...' Непонятные звуки
чего-то рвущегося донеслись до меня. Потом тихий вскрик, протяжный стон...
Это было знакомо. Я широко распахнул дверь и шагнул в палату, но опоздал.
Мужчина одиноко лежал на полу в луже крови. Его полные муки мутнеющие глаза
смотрели в открытое окно. Я прикрыл зияющую рану простыней и спросил: 'Что
же ты друг, Прометей?' Человек улыбнулся, и совсем не физическая боль
вспыхнула в его взгляде, прежде чем он потух. Тысячи лет воля богов терзала
его тело, тысячи лет терзал он себя любовью. Тысячи лет... Зачем? Я помню,
как Распятый любовью разрушил Олимп и прогнал богов к людям. Никто не курил
им больше фимиам, никто не восторгался их красотой и мудростью. Кто-то умер,
не выдержав забвения, кто-то приспособил свои умения к людскому
существованию и даже сумел быть успешным, но забыл себя и других. Со смертью
богов умирают их проклятья. И вот ты, Прометей... Ты не позволил освободить
себя, и каждый день принимал муку физическую и страдал болью духовной. Так
ты оставался самим собой. Боль не позволяла тебе забыть. Хитрый, старый
Прометей - единственный из богов, помнящий свое рождение. Ты умен, но ты
устал. Я вижу, как ты устал. Что же ты, брат, Прометей? Я не испытываю к
тебе жалость теперь, нет... Но милосердие... Кто будет к тебе милосердным?
Кто освободит тебя от тяжести построений твоего ума и даст тебе покой? Твоя
история не может иметь завершения, потому что терзающий, томим равнодушием,
а ты ведом презрением к бесчувствию. Но есть друзья...
Я взял со столика скальпель. Мне нравится этот изящный инструмент.
Взгляни, кокой ровный надрез он сделал на твоей груди. Несколько простых
движений и твое страстное сердце бьется под моей холодной рукой. Слишком
много крови, но не долго, совсем недолго... Дымящее сердце Прометея -
больное страстью и мудрое любовью, - Я, Харон, обрекаю тебя на забвение.
Никто не вспомнит о тебе... Никто кроме меня. Прощай.
Я швырнул сердце в окно, но стрела пронзила темнеющее пространство
неба. Орлиный клекот оглушил меня, и огромное тело на мгновение заслонило
мир. На небе уже появились первые звезды. Они сияли робко и тускло. Среди
них летела птица. В когтях она сжимала нечто ослепительно сверкающее, ведь
чем непроглядней мрак, тем ярче огонь.