---------------------------------------------------------------
Изд. "Знание", Москва, 1991 г. С.Ф.Гансовский.
Стальная змея: Сборник научно-фантастических рассказов
Из коллекции Вадима Ершова: http://publ.lib.ru
---------------------------------------------------------------
Рассказ
Сначала на остров высадились люди с маленького катера.
Вода у берега была мутной, ленивой, насыщенной песчинками и пахла
гниющими водорослями. Возле рифов клокотали зеленые волны, а за ними
расстилалась синяя теплая равнина океана, откуда день и ночь дул
устойчивый ветер. Над пляжем росли острые бамбуки, за ними высились
пальмы. Крабы отважно выскакивали из-под камней, бросаясь на мелких
рыбешек, которых волны выносили сотнями на песок.
Люди с катера, их было трое, неторопливо обошли из конца в конец
доступную часть острова, сопровождаемые тревожными, недоверчивыми
взглядами индейцев, - здесь в маленькой деревушке жило несколько индейских
семей.
- Как будто то, что надо, - сказал один из приехавших. - Ближайший
остров в пяти километрах. Пароходных и авиалиний поблизости нет, место
вообще достаточно глухое. Пожалуй, начальству должно понравиться. А
впрочем, черт их знает...
- Лучше нам не найти, - согласился другой. Он повернулся к третьему
высадившемуся с катера, к переводчику. - Идите скажите индейцам, чтоб они
выезжали. Объясните, что это примерно на неделю, а потом они смогут
вернуться.
Переводчик, долговязый, в дымчатых очках, кивнул и побрел к
деревушке, с трудом вытаскивая ноги из песка.
Первый приезжий вынул из полевой сумки аэроснимок острова, карандаш,
линейку и принялся прикидывать:
- Здесь поставим жилой корпус, рядом столовую. Тут отроем окоп, здесь
блиндаж. На этом вот холме они могут поместить свою установку. Расстояние
как раз пятьсот метров от блиндажа.
- А что это за штука будет? - спросил второй.
Первый, не отрывая от карты глаз, пожал плечами:
- Мне-то какое дело? У меня приказ подыскать остров. А у вас -
доставить материалы. На остальное-то нам наплевать, верно? - Он вздохнул и
распечатал пакетик жевательной резинки. - Ну и жарища! Куда это переводчик
запропастился?
Переводчик пришел через полчаса.
- Ничего им не втолкуешь. Не хотят уезжать. Говорят, они всегда тут
жили.
- А вы сказали, что здесь будут военные испытания?
- Думаете, они способны это понять? В их языке и слов таких нету. И
что такое <запретная зона>, до них тоже не доходит.
- Ладно, поехали, - сказал второй. - Остров мы нашли, жителей
предупредили. Когда сюда материалы придут, индейцы уберутся сами.
Они подошли к катеру, столкнули его с помощью моториста в воду и
через десять минут скрылись за горизонтом.
Некоторое время волны болтали этикетку от жевательной резинки возле
самой кромки песка. Подошли индейцы, долго смотрели вслед катеру.
Мальчонка потянулся за серебристой бумажкой. Старший из индейцев, с
обветренным лицом, с могучим мускулистым торсом, прикрикнул на него.
Непонятные эти белые. Никто никогда не делает какого-либо дела
целиком от начала до конца. Сказали - уезжать. А зачем? Долговязый, с
глазами, спрятанными за стеклами, объяснил, что и сам не знает. Каждый
делает только кусочек чего-то большого. А во что эти кусочки потом
складываются, они и думать не думают.
Через двое суток к острову подошла небольшая флотилия. Плоскодонная
баржа доставила на берег бульдозер и экскаватор. Кран жилистой лапой
подавал мешки с бетоном, трубы, балки, оконные рамы, а потом, напрягшись,
осторожно поставил на песок большой, затянутый в брезент предмет, такой
тяжелый, что тот сразу осел в землю сантиметров на десять. Своим ходом
выкатились по мосткам две противотанковые пушки.
Солдаты с помощью машин быстро вырыли окопы. Бульдозер снес рощицу
пальм. Они упали, перепутавшись листьями, непривычно густые, когда их
вершины оказались на песке.
В течение десяти часов на месте рощицы вырос павильон с двойной
крышей, а в песке упрятался блиндаж с бетонированными стенами.
Индейцы видели все это не до конца. В середине дня старший вышел на
берег, долго всматривался в небо, принявшее у горизонта на юге странный
красноватый оттенок. Затем он вернулся к хижинам, что-то сказал мужчинам.
Жители деревни быстро погрузили все свое имущество в две большие лодки и
уехали на другой остров.
Вечером вокруг ящиков, наваленных возле павильона, долго слонялся
верзила с интендантской эмблемой на петлицах. Сверялся со своими записями.
Все должно быть подготовлено к приезду следующей партии, ей ни в чем не
полагалось испытывать нужды. Потому что это были те люди, которым
следовало приезжать на все готовое.
Техник-строитель включил и выключил свет в павильоне, проверил, бежит
ли из крана вода. Экскаватор вырыл еще одну яму, бульдозером столкнули в
нее весь строительный мусор. Потом солдаты подогнали обе машины к воде,
кран перенес их на баржу, военные погрузились в бронекатера, и вся
флотилия отчалила.
На всем острове остались только двое: капрал с автоматом и седой
остролицый штатский с впалыми щеками. Капрал побродил вокруг одетой в
брезент глыбы. Охранять ее было вроде не от кого. Он подошел к берегу,
носком ботинка поддел камень. Из-под камня выскочил маленький краб.
Потом они поели вместе со штатским. Тот спросил, как капрала зовут.
Капрал ответил. Штатский осведомился, откуда капрал. Тот ответил. Штатский
спросил, знает ли капрал, что у него под охраной, и капрал сообщил, что не
знает и не интересуется.
Солнце опускалось за горизонт. Штатский прошелся взад-вперед, потом
пересек остров, сел на песок возле густых, как щетка, зарослей молодого
бамбука. Небо окрасилось тысячью переходящих один в другой, непрерывно
меняющихся оттенков ультрамарина и изумруда, у горизонта еще сияла
светящаяся область, а над головой стало темно. К северо-западу над океаном
бушевали грозы, молнии просверкивали среди отчетливо видных полос дождей.
За дождями стояла неожиданно возникшая огромная туча, синяя, косо
поднявшаяся на треть небосклона, может быть, готовящая тайфун. На юг к
зениту протянулась от воды цепочка облаков, подкрашенных кармином снизу и
фиолетовых в верхней части.
Даже неловко было одному-единственному оказаться свидетелем этого
чудовищного по масштабам, неповторимого, подавляющего спектакля света,
цвета и тьмы.
Только здесь, в этом избранном месте изо всей Вселенной!
Только раз за всю бесконечную вечность!
Мужчина в штатском вынул из кармана блокнот, задумался.
<Дорогая Мириам, я устал, начал спать очень плохо. Засыпаю на десять
минут, затем просыпаюсь и помню, о чем думал, когда засыпал. Я веду сам с
собой бесконечные монологи, сознание как бы раздвоилось, и обе стороны
никак не могут примириться. Это мучительно. Победа одной стороны будет
означать поражение другой. А ведь та, вторая, - это тоже я... Впрочем,
поражение все равно неизбежно.
Но начну по порядку и сообщу, что в группу включен наконец Генерал.
(Он у меня идет с большой буквы, потому что это не вообще генерал, а тот
самый, которого я и имел в виду). Долго-долго он маячил где-то за
пределами нашей команды, но его отсутствие ощущалось всеми так отчетливо,
что делалось как бы уже присутствием. Я ждал его как недостающий элемент в
таблице Менделеева, и вот теперь он возник. Генерал не постарел со времени
нашей последней встречи, но как бы <обветеранился>, огрубел и играет роль
этакого старого вояки, у которого, однако, мужества и задора хватит на
десяток молодых. Он меня не узнал, чему я, естественно, не удивился. Ведь
публика такого рода запоминает только тех, от кого зависит продвижение
вперед, а от меня оно в тот момент не зависело. Так или иначе, он здесь. Я
должен был радоваться, но теперь не испытываю никакого подъема.
Почему?
Это такая длинная история! Человек живет, работает и делает важное
дело. (Как делал я в 43 - 45-м годах). У него семья, все нужны ему, и он
нужен всем. Но время идет, и постепенно положение меняется. Перестаешь
служить тому, чему, по твоим понятиям, должен служить. А затем
обрушивается ряд ударов. Выясняется, что вы с женой уже чужие друг другу
люди, и она уходит. Но еще страшнее другое - дети выбирают неверную
дорогу. То есть когда-то она была верной, в те времена, когда ты и сам шел
по ней сознательно. Но теперь дорога ведет в пропасть, к гибели, и дети
проходят ее до конца. Тогда человек спохватывается. Он начинает искать
виновных и находит их. Он хочет осуществить правосудие.
И все это, вместе взятое, - первый этап. А за ним начинается второй.
Пущено в ход большое предприятие, тебе кажется, что оно нужно и разумно.
Приведены в движение люди, материалы, документация, и эта лавина, которой
ты дал начало, катится сама собой. В какой-то миг начинаешь понимать, что
все зря, все неправильно. Но ты уже не волен и не властен. Дело дойдет до
конца, даже если ты понял его бессмысленность.
Вы скажете мне, дорогая Мириам, что они ничего не поймут. Я знаю.
Более того, я уверен, что и мои мальчики желали бы с моей стороны не
мести, которая, в сущности, ничего не изменяет в мире, оставляя в
неприкосновенности условия для новых преступлений, а чего-то другого,
деяния. Я знаю это, но я уже бессилен. Я строю дом, который обречен на
снос, и самым страшным станет для меня тот час, когда будет положена
последняя балка. Когда мне нечего будет больше делать, в жизни и внутри
воцарится ужасная глухая пустота. Конечно, они ничего не поймут. А если
даже и поняли бы, это ни к чему теперь не приведет и ни на чем не
отразится. Но слишком поздно мне это пришло в голову. Драма-то ведь и
состоит в том, что многое начинаешь осознавать ясно лишь тогда, когда уже
невозможно что-нибудь изменить>.
Стальной шарик карандашика бежал по бумаге... Коридоры и кабинеты
военного министерства, бесчисленные совещания на уровне <секретно>,
<сверхсекретно> и <секретно в высочайшей степени>, частные переговоры,
полуофициальные встречи с нужными людьми, официальные с ненужными, и
вообще, все то, чем занимался последние годы человек в штатском, ложилось
на бумагу неровными, быстрыми строчками.
<...Наконец сделано, комиссия прибывает завтра. Все так засекречено,
что нам даже не разрешается называть друг друга по имени. Ни одна душа в
мире не знает проекта в целом, и если б мы все вдруг исчезли с лица земли,
пожалуй, никто не сумел бы отыскать концов.
Сейчас я думаю, как чувствовали бы себя члены комиссии, если б знали,
что их ожидает на острове>.
Седой мужчина в штатском аккуратно сложил листки из блокнота и сунул
их в карман. Отправлять их ему было некуда, никакой Мириам не
существовало. Он записывал то, что думал, просто из потребности как-то
сохранять для себя собственные душевные движения. Последнее время ему
начало казаться, что у него не осталось в мире вообще больше никаких
других ценностей.
Он закурил и посмотрел вверх. Небо было темным, но не черным, темнота
- не загораживающей, а проницаемой, мягкой, зовущей взгляд вдаль.
Мужчина поднялся, пошел в павильон, разделся в отведенной ему
комнате, взял из чемодана ласты и акваланг. Ему хотелось посмотреть, какие
течения у южного берега острова.
Он вернулся на пляж. Ветер стих, волны почти не было. Издалека
доносился шелест морской зыби на рифах, резко, по-ночному пахли цветы.
Мужчина вошел в воду. Она сначала обожгла его холодом, но тело быстро
привыкло к изменившейся температуре. Он надел маску, повернул вентиль
баллончика со сжатым воздухом.
Еще несколько шагов, и он погрузился с головой. Тьма сомкнулась. Но
она была тоже живой, проницаемой, пронизанной там и здесь огоньками -
созвездиями и галактиками светящихся живых существ. Мужчина включил
фонарик. Разноцветными лучами что-то вдруг вспыхнуло совсем рядом, мужчина
отшатнулся, но затем губы его под резиновой маской сложились в улыбку. То
была всего лишь рыбка анчоус, серая и тусклая на суше, на прилавке, и
такая сияющая, искрящаяся здесь, в своей стихии.
За первой гостьей, привлеченной светом фонаря, последовала вторая,
затем третья. Они кружились возле человека подобно праздничным огням
фейерверка, делаясь то синими, то зелеными, то красными.
Мужчина начал различать теперь и взвешенные в воде частицы твердых
веществ. Откуда-то появились длинные красные черви, затем еще рыбы, и
через несколько мгновений все вокруг него уже кишело жизнью. Он двинулся в
сторону, ведя желтым лучом по неровному дну. Песок шевелился у него под
ногами, моллюски сидели в своих вороночках, вдыхая кислород, а из
маленькой пещеры вдруг глянули два круглых загадочных глаза.
И человек забыл на миг, зачем он прибыл на остров...
А наутро пришел катер с членами комиссии и артиллеристами.
- Да, интересно, - сказал генерал. Отодвинувшись от стенки окопа, он
тыльной стороной кисти стряхнул с мундира сыроватый песок и усмехнулся. -
Если так дальше пойдет, эта штука всем нам, военным, подпишет приказ об
отставке, а?
Полковник с выпяченной челюстью заглянул генералу в глаза и охотно
рассмеялся.
- Причем еще до пенсионного возраста.
В окопе произошло движение. Люди отряхивались, поправляли мундиры.
Толстый майор снял фуражку, платком вытер вспотевший затылок и лысину. Он
повернулся к изобретателю.
- А как все же машина действует? В чем главный принцип?
Изобретатель взглянул на майора, собираясь ответить, но в тот момент
в разговор вмешался капитан.
- Ну в чем? По-моему, нам объяснили достаточно ясно. - Ему было
стыдно за несообразительного майора. - Принцип в том, что борьба
происходит не в сфере действий, а в сфере намерений, если я правильно все
понял. Ведь если кто-нибудь из нас хочет уничтожить танк, он сначала
обязательно думает об этом, верно? Вот, скажем, я артиллерист и сижу на
месте нашего капрала у пушки. Прежде чем выстрелить, я должен навести
орудие, а затем нажать рычаг спускового устройства. В этот момент у меня в
мозгу возникает особая Е-волна, или волна действия. Вот на нее-то и
реагирует блок, смонтированный внутри танка. Включает соответствующее реле
и дает танку команду передвинуться.
- Ну пусть, - настаивал майор. - А почему тогда танк не двигается
просто от мыслей? Вот я, например, в этот момент думаю, что хорошо бы
попасть ему снарядом прямо в башню. Там, где он сейчас стоит. Я думаю, но
танк не двигается. Однако нам ведь говорили, что мы все будем в поле
действия машины, в поле действия этого устройства. Весь остров.
Изобретатель чуть заметно пожал плечами.
- Конечно, в этом случае танк непрерывно получал бы команды и
непрерывно двигался бы. Но я же вам объяснял, что устройство реагирует
именно на Е-волну, а не на нормальные альфа-ритмы. Но Е-волна возникает в
мозгу только в момент перехода к действию. Выражаясь более научно, она
реагирует на тот заряд, который возникает в коре лобных долей, начинаясь
от условного стимула и продолжаясь до появления безусловного.
- Черт! Я все-таки тоже не понимаю, - вмешался полковник с выпяченной
челюстью. - Но почему танк уходит именно с того места, куда попадает
снаряд из орудия? Ведь я-то могу думать, что снаряд попадет в одно место,
а практически он попадает в другое. Что же служит сигналом для машины
внутри танка - действительный полет снаряда или мое желание?
- Для этого есть блок расчетного устройства, - ответил изобретатель.
- Прежде чем ваш артиллерист начинает стрелять, он снимает с приборов
данные: расстояние до цели, скорость движения цели, направление. Он
снимает их, какой-то миг они держатся у него в голове, затем он передает
их на считающее устройство своей пушки. Но моя машина в танке тоже
получает все эти расчеты, тоже определяет траекторию снаряда и
соответственно уходит с предполагаемого места его падения. То есть когда
вы прицеливаетесь в танк и производите выстрел, вы тем самым даете команду
машине увести танк как раз с того самого места, куда должен попасть
снаряд. Одним словом, главное, что мешает попасть в танк, - это то, что вы
хотите в него попасть.
- Гм, - начал генерал. Он чувствовал, что разговор слишком долго
обходится без его участия. - Гм... И тем не менее я думаю, что это еще не
совершенное оружие.
- Когда будет создано с о в е р ш е н н о е оружие, - холодно
сказал изобретатель, - нужда в профессиональных военных исчезнет.
На миг все умолкли, потом полковник рассмеялся.
- К этому, кажется, и идет. - Он заглянул в глаза своему начальнику.
- Как вы думаете, генерал?.. Все делают машины. Нам остается лишь получать
жалованье.
Генерал улыбнулся и кивнул. Затем лицо его стало суровым.
- Ну прекрасно. Продолжим. Майор, дайте ребятам команду на пост,
пусть открывают огонь.
Он подпустил в голос порцию хорошо рассчитанной официальности,
смешанной с горловой хрипотцой независимого вояки-командира и отца своих
солдат. При этом он подумал, что никакая машина не смогла бы отмерить эти
две дозы с такой точностью.
Испытания продолжались. Танк-мишень с усиленной броней и укороченной
пушкой стоял на месте до самого момента выстрела. Затем, чуть опережая
вспышку дульного пламени из блиндажа, гусеницы приходили в движение, танк
прыгал в сторону, снаряд рвался сзади, впереди или сбоку, осколки горохом
стучали по броне, и машина опять застывала, как огромный серый камень. По
распоряжению генерала танк стали обстреливать из двух орудий сразу. Земля
на полигоне поднялась тучей, танк скрылся в ней, но потом, когда пыль и
песок осели, он снова оказался невредимым, спокойно и равнодушно ожидающим
следующих выстрелов.
К двум часам пополудни все уже устали от жары и неудобного стояния в
окопе.
- Ну отлично, - сказал генерал. - Это все была оборона. Теперь как
насчет наступления? Отдайте танку приказ, чтоб он начал обстрел блиндажа.
- Пожалуйста, - ответил изобретатель. - Одну минуту.
Он один был невоенным здесь, выделялся среди других помятым штатским
костюмом, с небрежно, не в тон подобранной рубашкой и фразами вроде <С
удовольствием... Сию минуту>. Он подошел к прибору, напоминающему
небольшой радиоприемник, открыл верхнюю стенку, посмотрел что-то там,
взялся за ручку настройки.
- Но приказа <начать обстрел> я не могу отдать машине. Зря она
обстреливать не будет. Поскольку люди не боятся. Танк вступит в бой, когда
получит сигнал страха. И будет в дальнейшем руководствоваться этими
сигналами. Так включать?
Он посмотрел на генерала. Его голубые глаза светились.
- Давайте, давайте, - сказал генерал. Он глянул на часы. - Пусть танк
немного постреляет, а потом пойдем обедать.
Изобретатель повернул ручку. В приборе что-то пискнуло и оборвалось.
- Готово.
Все смотрели на танк. На полигоне было тихо.
- Ну? - сказал полковник с челюстью. - Что-то заело, да?
Изобретатель живо повернулся к нему:
- Нет, все в порядке. Ничуть не заело. Но машине нужен сигнал. Она не
стреляет сейчас, потому что это было бы безрезультатно. Она не расходует
боеприпасы бесцельно, как это часто случается с вашими специалистами.
Солдаты в укрытии, и снаряд в них не попадет. Необходимо, чтоб они ощущали
себя уязвимыми и боялись, что танк их уничтожит. Одним словом, опять-таки
нужна Е-волна. Но на сей раз Е-волна страха. Как только кто-нибудь станет
бояться машины, она сразу откроет огонь. Принцип тут в том, что жертва,
если можно так выразиться, должна руководить палачом.
- Уф-ф, - вздохнул майор. - Может быть, мы тогда все-таки сначала
пойдем пообедаем? - Он был самый полный здесь и больше других мучился от
голода.
- Ладно, - согласился генерал. - Пообедаем, а затем приступим к
дальнейшему. Вообще-то, вещь перспективная.
Идти до павильона с двойной крышей было далеко. Члены комиссии
растянулись на добрых сто метров. Последним шли изобретатель и генерал с
полковником.
- Послушайте, - сказал генерал, когда изобретатель остановился, чтобы
завязать шнурок на ботинке. - А вы ее выключили, вашу машину?
Штатский поднял к нему бледное лицо с капельками пота на висках.
- Она не выключается. У нее нет такого устройства.
- Как нет? - спросил полковник с выпяченной челюстью.
- Так. Я не предусмотрел.
- А когда же она кончит работать?
- Никогда. Это же самозаряжающийся автомат. Получает энергию от
солнечных лучей. Если кончатся снаряды, будет давить противника
гусеницами. Но и снарядов довольно много.
- Весело, - сказал генерал. - А как же мы ее будем увозить отсюда,
если танк начнет отстреливаться? Как мы к нему подойдем?
- Мы его и не увезем, - ответил изобретатель. У него никак не
ладилось со шнурком. - Он нас всех уничтожит.
Двое помолчали, глядя на штатского.
- Ну пойдемте, полковник, - сказал генерал.
Они отошли на несколько шагов, и генерал пожал плечами:
- Черт их разберет, этих штатских. Остроумие ученого идиота? <Он нас
всех уничтожит>... К сожалению, без них теперь не обойдешься.
- В том-то и беда, - поддакнул полковник.
Выпили соки, разнесенные вестовым генерала, и поговорили о погоде и о
гольфе. Генерал высказался в пользу тенниса. Несмотря на свои пятьдесят
два года, он обладал отличным пищеварением, превосходным здоровьем и почти
каждый миг жизни - даже в ходе самых серьезных заседаний в министерстве -
ощущал свое тело, крепкое, налитое, все еще жадное на движения и на пищу.
Съели картофельный суп и поговорили об альпинизме. Генерал пожалел,
что в наше время молодые офицеры уделяют мало внимания благородному
конному спорту. Разговаривая, он тоже постоянно ощущал свое тело, вспомнил
о том, как месяца три назад у него начала побаливать поясница и как по
совету своего врача он, добавив несколько упражнений в утреннюю зарядку,
излечился от этой боли.
Съели второе и припомнили, где и как кого кормили в различных дальних
поездках, командировках и компаниях. Генерал рассказал, как одно время
было трудно со снабжением в Конго и как все время было легко со снабжением
во Вьетнаме. Он единственный из присутствующих был участником военных
операций в обеих странах, и несмотря на то что военные действия
трактовались им прежде всего с гастрономической точки зрения, его
выслушали в строгом молчании.
Изобретатель в течение всего обеда молчал, скатывая пальцами на столе
хлебные шарики. Когда кофе был выпит и члены комиссии закурили, он взял
ложечку и постучал ею по чашке.
Все повернулись к нему.
- Попрошу минуту внимания. - Он подался вперед. - Я хотел бы сообщить
вам, что параллельно с испытанием самозащищающегося танка я решил на этот
раз провести еще один небольшой опыт. Так сказать, изучение реакций у
людей, безусловно обреченных на смерть. Несколько слов о причинах,
побудивших меня предпринять это скромное исследование. Дело в том, что все
вы здесь являетесь военными и, если можно так выразиться, профессионально
связаны с убийством. Вот вы, например, генерал, планировали операцию
<Убийца> и операцию <Петля> в одной <банановой> республике. И еще
несколько им подобных. Кстати, именно в этой стране у меня погиб второй
сын.
- Я выражаю вам свое сочувствие, - сказал генерал.
Штатский отмахнулся.
- Благодарю вас... Итак, вы планируете войны, но они предстают перед
вами в несколько опосредствованном виде, не правда ли? На карте - в
качестве планов, приказов, смет. Такое-то количество пропавших без вести,
такое-то - раненых, такое-то - убитых. Одним словом, слишком абстрактно.
Так вот, я поставил своей задачей дать вам почувствовать, что это такое -
лежать в окопе с пулей в животе или ощущать горящий на спине напалм. Это
будет завершением вашего образования. Позволит вам хоть один раз довести
начатое дело до логического конца.
Он встал, отбросил стул.
- Итак, имейте в виду, что машина не выключена. Теперь старайтесь не
испугаться. Помните, что танк реагирует на Е-волну страха.
И поспешно вышел из столовой.
Зазвонил телефон. Капитан - самый младший здесь по званию, блондин с
вьющимися волосами - автоматически потянулся к аппарату.
- Капитан у телефона.
Всем был слышен голос сержанта-артиллериста в трубке.
- Извините, мы уже можем выйти, сэр? То есть мы уже выходим, но
выключена ли эта штука?
- Можете, - сказал капитан. - Пообедайте, и чтоб через полчаса быть
на месте.
Он положил трубку на рычаг, тупо уставился на нее, затем губы у него
шевельнулись, испуг мелькнул в глазах, и он схватил трубку опять.
- Эй, сержант! Кто там есть! Эй! - Он кричал так громко, что вены у
него на шее набухли. - Эй, сержант!
Он опустил трубку и растерянно посмотрел на присутствующих.
- Пожалуй, этим нельзя выходить, раз такое дело. А? - Он вскочил и
выбежал из павильона.
Остальные тоже встали.
Солнце заливало остров отчаянной жаркой белизной. Все как бы плыло в
голубоватом мареве, в отблесках океанской равнины. По песку от блиндажа
шагали две фигурки.
- Эй, сержант! - закричал капитан. - Эй, опасность! - Он замахал
руками в тщетной надежде, что артиллеристы поймут эти знаки как приказ
вернуться в блиндаж.
- Минутку, - сказал полковник. У него отвисла челюсть. - А мы?
Генерал с салфеткой в руке посмотрел на него. Он побледнел, и эта
бледность как бы передалась всем. Полковник вдруг сорвался с места и,
согнувшись, с быстротой, почти непостижимой, бросился к зарослям бамбука.
А в следующий момент раздался резкий свист. Сверкнуло пламя, звук
выстрела и грохот разрыва слились в одно. Горьковато, напоминая войну,
беду, несчастье, пахнуло пороховым дымом.
Полковник, раненный осколками, сидел в окопе, сжавшись, и
прислушивался к рычанию танка неподалеку.
Полковника трясло. Он всхлипывал, и слезы катились по его худощавому
лицу с мужественной челюстью. Он плакал не от боли. Обе раны были
несерьезны и перестали мучить сразу после первого шока. От обиды и
переполнявшей ненависти. Ему было сорок лет, он ни разу в жизни не
совершил ничего предосудительного. Всегда слушал указания начальства,
никогда не пытался внести в мир что-нибудь новое, свое. Он был безупречен
со своей точки зрения, и вдруг оказалось, что руководители предали его.
Танк, предназначавшийся для других, гнался теперь за ним.
Его трясло от злобы и обиды. Первым из членов комиссии, стоявших у
входа в павильон, он сообразил, что случилось, и как зверь, не рассуждая,
бросился в заросли. Полковник слышал взрыв позади, слышал, как два снаряда
ударили по артиллеристам, которые тоже, видимо, испугались. Он видел из
кустарников, как одиночный снаряд вдребезги разбил и утопил катер у берега
вместе с сидевшим там мотористом, который при первой же тревоге стал
поспешно заводить двигатель.
А потом машина начала охоту за ним.
Полковник непрерывно двигался, прыгая из ямы в яму, и несколько раз
ему удалось ускользнуть от прямых попаданий. Потом он сообразил, что надо
попытаться попасть в мертвую зону - туда, где наклон орудия не позволит
машине достать его выстрелом. Ему удалось приблизиться к танку, и он
спрыгнул в окоп. Танк был теперь метрах в тридцати от него и не стрелял
более - серая глыба на фоне неба.
Полковник знал - машина не стреляет лишь потому, что он понимает, что
в него нельзя попасть. В том-то и заключалась дьявольская сила изобретения
- жертва должна была командовать палачом.
Полковник закусил губу и выглянул из-за бруствера. Танк стоял
неподалеку, спокойный, равнодушный. Люк для танкистов был заварен. И фары,
помещающиеся обычно под башней по обеим сторонам люка, тоже были сняты.
Это неживое существо не нуждалось в том, чтоб видеть дорогу перед собой -
его вели мысли и страхи тех, за кем он охотился.
Низколобый, приплюснутый, серый, танк ждал...
Полковник всхлипнул еще несколько раз. Здесь он находился в
сравнительной безопасности, и ему злорадно подумалось, что лишь его одного
осенило бежать не от машины, а к ней... Потом он вяло сказал себе, что
генерал и все другие просто не успели сообразить, куда бежать. Их снесло
первым выстрелом.
Он оглянулся в сторону разрушенного павильона, затем снова посмотрел
на танк, и вдруг в голову ему пришла мысль о гусеницах. Ведь изобретатель
говорил, что танк может использовать и это.
И тотчас танк зарычал, гусеницы послушно пришли в движение, и машина
рванулась вперед.
Полковник упал на дно окопа. Танк приблизился, рыча, гусеницы
показались над бруствером, смяли его и легли на противоположный край
окопа. Брюхо машины было теперь как раз над головой полковника. Он сжался,
стараясь сделаться как можно меньше, и затем с облегчением подумал: <Не
достанет>.
И тотчас мотор умолк.
<А если он начнет вертеться?> - спросил себя полковник.
Мотор взревел, гусеницы двинулись, и танк стал вертеться над окопом,
стараясь разрушить его. Но стенки окопа были достаточно прочны, укреплены
балками, и полковник с облегчением сказал себе, что из этого ничего не
выйдет. Он не успел додумать эту мысль до конца, как мотор выключился и
танк остановился.
Ужасно! Полковник скрипнул зубами.
Было тихо, как будто остров уже совсем вымер. Полковник пощупал
плечи. Кровотечение остановилось, рана не болела. Жара усиливалась. Не
хватало воздуха, пот катился по лбу полковника, спина взмокла. Лежа, он
видел, как постепенно меняет цвет и вроде как бы сгущается небо. Оно
становилось синее и одновременно чуть краснело.
Полковник стал размышлять, иногда прерывая свои мысли судорожными
всхлипываниями. <Ну хорошо. Вот он лежит теперь. Но как долго можно
выдержать это? На военной базе, откуда они прибыли, вероятно, хватятся
через какое-то время. Но не скоро. Вся операция так засекречена, что никто
толком и не знает, где они и когда должны вернуться. Комиссия вообще не
подчинена командующему этой ближайшей базы. Он будет сначала связываться с
министерством в столице, начнутся переговоры, поиски нужных людей, полетят
радиограммы, и, может быть, недели через две сюда прибудут катера... Через
две недели! А ему и двух суток не выдержать без пищи и воды.
И даже если он выдержит. Что тогда?.. Вот пришла помощь, люди
высадились, ходят по острову. Пока еще они не понимают, в чем дело, пока
не боятся танка, им ничто не грозит... Вот к нему подошел человек. Он,
полковник, сообщает, что танк держит его здесь в окопе. Человек
моментально пугается, в тот же миг танк начинает пальбу и расстреливает
всех приехавших.
Но можно сделать иначе. Ничего не говорить про танк, а просто
приказать, чтоб ему дали в окоп рацию. А затем с ее помощью связаться с
базой, объяснить, в чем дело. Но конечно, приехавшие все равно почувствуют
что-то неладное. Они бросят его и смоются>.
<Нет, - сказал он себе, - это не выход. Уже не говоря о том, что
прихода катеров ему ни за что не дождаться>.
Он еще раз с ненавистью подумал о генерале - уж с тем-то, наверное,
все кончено. И поделом. Нельзя же быть такой шляпой.
Полковник посмотрел на днище танка над ним. Эх, если бы была граната!
Танк вдруг ожил, мотор включился.
Но ведь нет гранаты.
Мотор выключился.
Проклятье!.. А что, если вылезти из окопа позади машины и пробраться
к башне? Полковник стал на четвереньки, осторожно приподнял голову. Только
бы танк не отъехал и не развернулся!
Двигатель сразу зарычал, танк отъехал и, лязгая, развернулся.
Полковник застонал и сел на дно окопа. Безвыходно.
Он посмотрел на машину. А что, если она сейчас отъедет, оставит между
ним и собой достаточное расстояние и тогда произведет выстрел? Окоп-то
ведь не спасет. Он подумал об этом и тотчас схватился за голову. Нельзя
было об этом думать! Нельзя, потому что танк вздрогнул, взревел и задним
ходом, грохоча, покатил прочь. В том-то все и дело было, в том-то и весь
ужас, что машина делала как раз то, чего ты боишься, чего не хочешь, чтоб
она делала.
Придерживая рукой плечо, полковник вскочил. Он знал, что вопрос жизни
для него - не отставать. В ту самую минуту, когда он поймет, что танк уже
может стрелять по нему и испугается, машина выстрелит.
Танк наращивал скорость, и полковник побежал за ним. Все годы его
комфортабельной жизни, все годы занятий спортом должны были вложиться в
этот бег.
Танк пошел быстрее, прибавил скорость, потому что полковник подумал,
что ведь он может и прибавить...
Толстого майора и генерального вестового разорвало в клочья первым же
выстрелом.
Капитан, ему было всего двадцать девять лет, получил несколько
тяжелых ран сразу. Но страха он не испытывал, и это исключило возможность
новых выстрелов по нему. Он лежал на песке, исходя кровью, придавленный
упавшей крышей павильона. Он думал только о жене и о своих двух девочках.
С поразившей его самого ясностью он рассчитал, какова будет пенсия семье:
для этого следовало учесть и срок службы, и звание, и род войск, и даже
обстоятельства гибели - в полевых или не полевых условиях. Пенсия
получалась достаточная, это успокоило его. Затем ему пришло в голову, что
даже хорошо, что испытания не удались. Если бы такая штука вошла в мир, в
конце концов могло бы дойти и до его девочек.
<Уж лучше я>, - подумал облегченно и с последними проблесками мысли
сказал себе, что где-то в самом начале пошел, вероятно, не той дорогой. В
глазах у него поплыли радужные круги, обескровленный мозг уже ощущал
недостаток кислорода, и капитан заснул навсегда.
А генерал умирал медленно. Первым его ощущением после шока была боль.
Он даже не понимал, куда ранен, боль пронизывала все тело. Как и
полковник, он резко ощутил несправедливость случившегося. Ведь он же был
не из той касты, не из тех, кого надо было и можно было убивать.
Затем боль ушла, но вместо нее явились бессилие и какая-то ужаснувшая
его муторность. Она все росла, и генерал даже чуть приподнял голову, чтоб
приказать этому прекратиться.
Он приподнял голову и увидел изобретателя, который присел возле него
на корточки. Лицо этого человека было спокойно и как всегда равнодушно. Он
протянул руку и положил что-то на грудь генералу.
- Медаль, - сказал он. - Медаль <За заслуги>, которой был посмертно
награжден мой сын в шестьдесят пятом году. Вы сами вручили ее мне.
Медаль давила, как гора. Генерал не понимал слов изобретателя, он
просто чувствовал, что не может, ну просто не может так дальше, потому что
с каждой секундой все росла и уже совершенно нестерпимой делалась эта
муторность. Генерал ни разу в жизни не был ранен, ни разу его даже не
оперировали. Он не знал, что примерно так, ужасаясь и страдая, умерли те
тысячи людей, смерть которых он планировал прежде, и примерно так должны
были бы умереть, согласно его новым проектам, миллионы.
Изобретатель некоторое время смотрел на умирающего генерала, затем
поднялся, разыскал в развалинах павильона свой чемодан, вынул ласты и
побрел к берегу. Он слышал рев танка где-то вдалеке, но не оборачивался.
Собственное существование было ему безразлично. Он ощущал внутри ужасную
пустоту. Пустоту, которую можно чувствовать, когда сделал уже решительно
все, что еще в жизни собирался сделать...
Полковник гнался за танком. Тот все увеличивал скорость, и настал
миг, когда полковник понял, что теперь уже все равно - не хватало воздуха,
легкие жгло пожаром, а сердце так стучало в грудной клетке, что удары
отзывались по всему телу.
Он прошагал, шатаясь, еще десяток метров и остановился. Пусть!
И танк тоже остановился. Это было как чудо.
Жажда жизни тотчас снова вспыхнула в сознании полковника, придав ему
новые силы. Он пошел было вперед, а затем остановился, сообразив, что,
поскольку здесь поблизости нет никакого укрытия, танк может попросту
раздавить его гусеницами. Он застонал в отчаянии, стараясь отогнать эту
мысль, вытравить ее из мозга. Он затряс головой, зажмурил глаза и услышал,
как зарычал двигатель внутри ожившей стальной глыбы...
Изобретатель плыл, мерно выбрасывая вперед руки. У него была мысль
добраться до соседнего острова. О том, что будет дальше, он как-то и не
задумывался. Он все еще был наполнен бесконечными дебатами в накуренных
кабинетах, резолюциями всевозможных инстанций, указаниями, сметами,
планами. В его ушах все еще звучали сегодняшние выстрелы и стоны
умирающих.
Но постепенно это уходило.
Волны, журча, обтекали его. Опуская голову, он видел полосы
солнечного света. Они колебались в такт движению пенных гребней прибоя,
яркие у поверхности и гаснущие внизу. Стайки макрелей невесомо парили под
ним, затем вдруг поворачивали все разом, как будто заранее сговорившись,
сосчитав до трех, и исчезали в том общем жемчужно-зеленоватом сиянии,
которым был пронизан у поверхности ток вод.
Важно, неторопливо двигались медузы, похожие на яркие, с оборками
старинные зонтики. Какая-то река - странная серебристая полоса, движущаяся
во всех своих частях сразу, - струилась в океане, в стороне. Человек
подплыл к ней и замер. То были рыбы, не известные ему, крупные. Их были
тысячи, а может быть, и сотни тысяч. Они возникали из синего мрака, снизу
светящиеся, сверкающие неповторимыми оттенками фиолетового и палевого,
возникали ряд за рядом бесчисленные, бесшумные, сосредоточенные,
поворачивали в одном и том же месте и уходили опять в бездонную глубь.
Какие тысячи километров они уже прошли, двигаясь, быть может, от поросших
лесом берегов Африки или с другой стороны - от саргассовых водорослей,
через пиратские моря мимо Антильских островов, Гаити и Пуэрто-Рико? Куда
они стремятся теперь и почему именно эту точку избрали для поворота?
Зачем они так щедро прекрасны в изобилии своего светящегося хода?
Изобретателю подумалось, что хотя уже нет в живых его детей, но ведь
есть еще и другие дети. Любопытные глаза, глаза, которым так хотелось бы
увидеть чудеса морей, лесов и городов... Может быть, еще есть для чего
жить?
Он вдруг подумал, достаточно ли отплыл от острова. Не достанет ли его
выстрелом собственная машина?
Изобретатель поднял голову, и в ту же секунду пронзительный свист
ввинтился в воздух.
За ночь на острове поработали над трупами муравьи и крабы. С
наступлением дневной жары они исчезли, а на следующую ночь опять принялись
за дело так споро, что к утру на песке остались лишь белые кости.
Постепенно собирался тайфун, он ударил на третьи сутки после гибели
комиссии. Первыми же порывами ветра унесло остатки павильона - строители
поставили его на открытом месте, а не в низине, как индейцы свои хижины.
Гнулись пальмы, бешеный ветер передвигал дюны. Потом тайфун унесся к
берегам материка, пальмы выпрямились, и от всего, что привезли военные,
остался лишь танк, полузасыпанный песком.
Вернулись жители деревни. Пока не наскучило, дети лазили на странную
тяжелую глыбу, внутри которой, притаившись, механический мозг ожидал, чтоб
пробудиться, импульсов ненависти и страха.
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 03/07/2000
Популярность: 1, Last-modified: Mon, 28 Nov 2005 05:17:10 GmT