---------------------------------------------------------------
     © Copyright Александр Евгеньевич Громовский
     Email: [email protected]
     Date: 15 May 2002
---------------------------------------------------------------

     Коротко об авторе:

     Александр Евгеньевич ГРОМОВСКИЙ сейчас живет и работает
     в Перми. По профессии - художник.

     С 1978 по 1995 жил, существовал, а потом и прозябал в Прибалтике:
     в Таллинне и Вентспилсе. Жил, казалось, в своей стране,
     но однажды проснулся за границей. Как-то вдруг оказался в эмиграции.
     В 1996 году возвратился на Родину - в Россию.

     Дебютировал в журнале "Вокруг света", No12, 1997 год, с рассказом
     "Тайна сэра Моррисона". Печатался в других московских журналах
     и в издательствах своего родного города.


     Несколько слов о романе:

     Первые две части (из четырех) романа "Феникс" писались еще там,
     за "рубежом".
     Попытка опубликовать их в одном из прибалтийских журналов оказалась
     неудачной. Роман был назван "провокационным" и на этом основании
     отвергнут редакцией. Автору посоветовали перенести место действия
     куда-нибудь подальше от Прибалтики, например - в Приднестровье.
     Разумеется, автор не согласился. Потому что никогда там не жил.
     И, кроме того, роман его не о политике, а о любви, о творческих
     поисках, в том числе - поисках своего предназначения в жизни.
     А еще - об иных видах разумных существ и формах бытия.
     Но главным образом - о любви. Без которой никакая жизнь вообще
     невозможна - ни земная, ни внеземная.

     Автор надеется, что в России никаких препятствий для публикации
     романа "Феникс" не будет, кроме, разумеется, коммерческих.

     .......................................

     О структуре романа "Феникс":

     Это сплав трех направлений в современной фантастике:
     Прифронтовая лирика на фоне Конца Света, приключения в
     первобытных джунглях, киберпанк.
     Насколько благородным получился этот сплав, судить вам,
     читателям.

     ..............................................

     Адреса для связи:

     ПЕРМЬ
     Тел.: 65 - 77 - 77
     E-Мail: [email protected]
     С пометкой - "для Громовского А. Е."




     Александр ГРОМОВСКИЙ


     ФЕНИКС

     ( Роман с пространственно-временным сдвигом )





     "Иногда  кажется, что спасение  заключается в  бегстве  назад, иногда в
бегстве вперед".

     Лев Толстой, "Война и мир".







     Часть первая
     ПУТИ ЗЕМНЫЕ



     ТРЮКИ НАД МИРОМ



     Небесные (возвышенные) тела все время будут
     видны глазу...
     М. Нострадамус.


     Из газет:
     "Как  сообщают  средства  массовой  информации  непризнанной республики
Леберли  (Левобережной  Литавии),  с  начала  этого года,  по  свидетельству
многочисленных  очевидцев,  в том числе  и  военных, резко  активизировались
проявления  так  называемого феномена  UFO.  В частности, участились  полеты
неопознанных летающих объектов над  территорией Прибалтики. Так, 22 июня  с.
г., ровно в 4 часа утра (что само по себе уже символично!) со стороны России
над городами Левобережья,  а  затем  и  Правобережья, на  низкой  высоте  со
скоростью 15 тыс. км/час пронеслась эскадрилья самолетов без опознавательных
знаков, треугольной конфигурации, черного цвета, в  количестве 16-ти единиц.
На запросы служб ПВО по принципу "свой-чужой", самолеты не отвечали. Попытки
перехватить  нарушителей воздушного  пространства  самолетами-перехватчиками
ВВС   Литавии  успеха  не  имели.   В  районе   побережья  Балтийского  моря
неопознанные цели бесследно исчезли как визуально, так  и с экранов радаров,
словно их и не было. Этот с оттенком мистики воздушный налет вызвал, однако,
на правом берегу, в столице Литавии Каузинасе, вполне реальную волну паники.
Были  задействованы средства оповещения гражданской обороны. К  счастью, все
обошлось  благополучно,  если  не  считать того,  что  неожиданно  проявился
довольно интенсивный эффект северного  сияния,  которое бушевало  в небе два
последующих дня.
     Россия  категорически  отрицает  свою причастность к  этому  воздушному
инциденту. Впрочем,  некоторые думские  парламентарии без  обиняков говорят,
что  в Литавии может  случится  и не такое, если  она  по-прежнему  с дурным
упорством  будет ущемлять  законные  гражданские  права  оставшегося  на  ее
территории русскоязычного населения.
     Веселое оживление на международном Олимпе вызвало неожиданное заявление
Украины,  что  ее вооруженные  силы не проводили  и не собираются  проводить
военных учений в районе Балтийского моря.

     Между тем не только над Литавией  и ее мятежным отпрыском - Леберли, но
и над многими городами и хуторами других  прибалтийских государств, вышедших
в  свое  время  из  состава   СССР,  происходят   беспрерывные  передвижения
неопознанных  летающих  объектов как  днем,  так и  ночью. Газета  Литавии "
Каузинас-ариес" сообщает, что за короткое время,  с мая  по июнь месяцы, над
зоной так называемого Нордического треугольника пролетело не менее 13  тысяч
неопознанных летающих объектов. Их видели в полете одиночками, парами и даже
целыми флотилиями.

     3 июля в небе над  городом Пьятрукайте целый день было видно гигантское
образование в  виде человеческого глаза. "Глаз" заслонил все небо, вызвав на
территории пяти тысяч квадратных километров самое длительное в истории земли
солнечное затмение. Местные  здравоохранительные органы  зарегистрировали  в
тот  день  резкое  увеличение   числа  самоубийств  и  случаев  психического
помешательства среди жителей города. Ночью "глаз" исчез так же внезапно, как
и  появился.  Любопытно,  что   один  из   наблюдавших  это  явление,  некий
недогражданин  Литавии  Василий  К.,  врач-офтальмолог  по  профессии,  ныне
безработный, попытался  поставить диагноз по радужной оболочке "глаза" и был
удивлен,  когда обнаружил  у  гипотетического обладателя  гигантского органа
зрения хронический цирроз печени.

     Также  за  последнее  время (июнь, июль) участились  случаи бесследного
исчезновения  людей, в  основном  детей  и  женщин,  вследствие контактов  с
экипажами НЛО,  число которых  (контактов близкого рода) приобрело  массовый
характер.  По  сообщениям очевидцев, в рабочих кварталах Левобережья, где  в
основном проживают русские,  с  наступлением  сумерек стали  появляться  так
называемые  "черные  родственники",  которые похищают  детей  до  15-ти лет.
"Работают" они  обычно под видом давно умерших и чудесным образом воскресших
дедушек и  бабушек, или богатых  родственников, приехавших якобы из Америки.
Одеты они всегда, как правило, в черного цвета одежду. "Черные родственники"
подходят   на  улице  к  заигравшемуся  допоздна  подростку,  соответственно
представившись, берут за руку обалдевшего  от счастья мальчика или девочку и
уводят  их в  неизвестном  направлении. Надо ли  говорить, что  все  это еще
больше  накаляет  атмосферу   враждебности   между  русскими  и   литавцами,
вынужденными проживать в одних городах.
     В  начале  этого  года  был  зарегистрирован  случай  попытки похищения
аналогичным способом взрослого  мужчину.  "Я вышел как-то поздно вечером  на
крыльцо  посс...  посмотреть,  как  там  погодка,  а заодно  и  покурить,  -
рассказывает  житель  небольшого  приморского  городка  W.,  что  на  севере
Литавии. - Было холодно.  Шел снег. Смотрю: Из темноты, со стороны пляжа, по
нашему переулку  идет парочка, фонариками освещает себе  дорогу. Подошли  ко
мне. И тут я чуть не помер со страху. Это были мои старики-родители, умершие
10 лет назад. Они сказали мне: "Пойдем  с нами, сынок. Мы  не  можем  больше
ждать". - Я отвечаю: "Нет, мне еще рано  умирать". Они  повернулись и ушли в
сторону леса. Помню, что больше всего меня тогда удивил не тот факт, что они
ожили, а совсем другое... Откуда, думаю, у них фонарики? Какая контора им их
выдала?"
     До  сих пор,  несмотря на  все  принятые  меры, ни полиции Литавии,  ни
милиции Леберли не удалось задержать ни одного "черного родственника".


     На фоне катастрофических успехов в деле борьбы с глобальным потеплением
и с  глобальным  же терроризмом,  сравнимых с  пирровой победой,  повышенная
активность UFO в  Прибалтике  создает для мирового сообщества дополнительные
проблемы, которые надо решать незамедлительно.
     Руководители стран блока НАС (Новый Атлантический  Союз) во главе с США
и Россией,  ответственные за новый мировой порядок,  провели срочные разного
формата многосторонние консультации  и  совещания по  вопросам, относительно
защиты  человечества   от  возможной  агрессии  со  стороны  недружественных
внеземных цивилизаций. По  мнению  президента США, настала  пора  для  самых
решительных действий по установлению международного  контроля  над проблемой
UFO/НЛО.   Первоочередным   шагом  должно   стать   обсуждение  и   принятие
"Космического  закона",  определяющего  ООН  как  полномочного представителя
земной цивилизации. Генсек ООН Альберто Похуэртис подчеркнул,  что главным в
этом  законе должно стать положение,  где запрещалось бы  лидерам  отдельных
государств брать  на себя ответственность в  действиях, которые  могут иметь
катастрофические последствия для мирового сообщества.


     Профессор  Герман  Оберг,  всемирно  известный  специалист   в  области
аэрокосмических исследований, прозванный отцом аэронавтики и ракетостроения,
так отозвался на предложение о принятии "Космического закона":
     -  Ваши   предложения  кажутся  мне  в  данной   ситуации  единственным
логическим шагом... Но я думаю, что первый шаг будет сделан Уранидами".




     ПОСЛЕ ВЕРНИСАЖА


     Мы созданы из того же вещества, что и наши сны.
     И наша маленькая жизнь окружена этими снами.

     Вильям Шекспир


     1

     На перекрестке загорелся  рубиновый глаз светофора. Водитель затормозил
машину и,  в ожидании разрешающего сигнала, опустил голову  на  руки, устало
лежащие на  баранке. Навалилась тишина,  и счетчик застучал  как-то особенно
громко, точно  обнаруженная  мина  с  часовым механизмом. Георг высунулся  в
окошечко двери  в шелестящую ночь и сразу ему на нос упала теплая капля.  Он
вгляделся  во  влажно-черное,  как  китайская  тушь,  небо  -  ни  Луны,  ни
звездочки, ни летящего огонька. Зато  на улице огней было много, но все  они
были какие-то тусклые, сонные. Город спал, как Помпеи перед землетрясением.
     "Для чего  стоять? - вяло подумал  Георг и  откинулся на мягкую  спинку
сидения. - Никого же нет... Кругом ни души..."
     Инга  взяла его  под руку  и  прижалась к  плечу.  От  нее  шло  тепло,
обворожительный  запах  духов  возбуждал  чувственность.  Георг почувствовал
нарастающее   желание   и   вознамерился   сказать   своей  спутнице   нечто
нежно-ласковое, но мысли  увязли в алкогольном смоге от выпитых коктейлей, и
он   счел   за   лучшее   промолчать.  В  таком  состоянии   ничего,   кроме
мычаще-плоского, грубо-вульгарного исторгнуть  из себя невозможно.  Впрочем,
если трезво разобраться, не так уж он и пьян.
     Наконец зажегся желтый свет. Водитель,  как автомат,  поднял  голову  и
схватился  за  рычаг переключения  скоростей.  Загорелся  зеленый,  и машина
тронулась, резко набирая  скорость. Переключив  рычаг на постоянную позицию,
водитель, зевая во всю пасть, вытер лицо рукой и с шумом выдохнул воздух:
     - Фу-ты! Вздремнул немного... Даже сон видел.
     - Неужели? - откликнулся Георг, чтобы не обидеть человека равнодушием.
     -  Ага!.. -  обрадовано  продолжил  водитель, поощренный  вниманием.  -
Приснилось, будто я у себя на родине - Тамбовщине. Иду это я по полю. Кругом
цветы, солнце светит, небо голубое... Короче, благодать. И смотрю, значит, -
тамбовская  баба  лежит...  пардон,  женщина.  Голая.  С  двумя  вот  такими
арбузами... хе-хе-хе... Лежит, значит, на травке, загорает. Я говорю ей: "Не
помешаю?"
     - На  следующем  перекрестке сверните  направо, пожалуйста,  -  сказала
Инга.
     - ...А она мне:  "Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее". Я говорю:  "Мне
особо  разлеживаться  некогда,  ехать надо, сейчас зеленый  дадут. Так  что,
говорю, надо поторопиться..." - " А ты успеешь?" - спрашивает она. "Конечно,
- говорю ей, - мы шофера народ скорый..."
     - А сейчас - налево, - продолжала командовать Инга.
     Шофер замолчал,  переключая  внимание на дорогу. Высунув кончик языка и
удерживая дыхание, вписался в сложный грависто-скрежещущий поворот.
     - Ну  и  как,  успели?  -  усмехаясь,  спросил  Георг, чтобы  несколько
смягчить паузу в разговоре, вызванную вмешательством Инги.
     - А как же! -  весело хохотнул шофер. - Разрезал  один и уплел за милую
душу.  Ничего  арбузец... не очень  сладкий только,  но сочный. Да  и  такой
сойдет, в жару-то...
     - Здесь, пожалуйста, остановитесь, - сказала Инга.
     Машина встала  как вкопанная. Георга бросило вперед так, что он повалил
спинку переднего пустующего сидения.
     - Так  вы  что,  арбуз там ели?  -  сказал он  машинально, вылавливая в
кармане бумажник.
     - Ну да, я же так и говорю, - удивился шофер, - а ты об чем подумал?
     Георг  смущенно вскинул  брови, неопределенно  мотнул головой  и достал
хрустящую купюру.
     - Ну, я пойду, - сказала Инга, - догоняй!..
     Водитель запихал  полученные  деньги в карман кожанки  и  заржал смехом
здорового человека:
     - А  ты, видать, подумал,  что  я  у нее трояк  стал просить  взаймы?..
Ха-ха-ха!..
     Заразительный  животный смех  шофера  поглотила ночь вместе  со звуками
мотора удаляющегося такси.  Слегка покачиваясь, Георг пошел по направлению к
светлому  пятну, которое  по  мере  приближения  обрело очертания  элегантно
одетой молодой  женщины. Благодаря  хорошему освещению, эта женщина довольно
ловко прикрепила на лацкан его куртки планку с какой-то надписью, после чего
энергично взяла под руку.
     - Что это? - спросил Георг, косясь на пластиковый  прямоугольник у себя
на груди.
     - Гостевой пропуск, - ответила Инга, - не снимай его, а то не пустят.
     - Ну  и порядочки у вас тут,  на правом берегу,  - добродушно посетовал
гость.
     - А  у вас, на левом,  по-другому?  - Она неуловимо быстро набрала код,
клацая ноготочками по пружинным кнопкам, и бронированная дверь отворилась.
     - Да, в общем, так же,  - согласился  Георг,  - только  еще с  хамскими
прибамбасами.
     Георга  ввели   в  гулко-мраморный   подъезд   бывшего  элитного   дома
досоветской  постройки. Наши полуночники задержались  у конторки  консьержа,
показав  дежурному свои  пропуска.  Желтый свет  из  маленького  окошка  бил
наотмашь, слепил глаза, но  Георг все же  разглядел  набриолиненный пробор и
цепкие, с собачьим вниманием,  глаза. Привратник  разинул рот,  чтобы задать
какой-то  вопрос, но  Инга сунула ему в окошечко полкроны, и  набриолиненный
цербер передумал издавать звуки и только с шумом выдохнул воздух.
     "У этого ночного консьержа рожа довольно  противная, - подумал Георг, -
по-моему, он любитель подглядывать. И подслушивать..."
     Инга предвосхитила  озабоченность  своего гостя и успокоила его, сказав
насчет консьержа:
     - Не волнуйся, он новенький, еще толком никого не знает...
     Лифт    допотопного   образца,   с   металлической   сеткой,   поглотил
припозднившуюся парочку влюбленных и неторопливо, солидно  гудя, повез их на
седьмое  небо.  Он  и она  стояли  и смотрели в  глаза друг  другу.  Он  был
дальнозорким, не носил очков, хотя следовало бы, и потому вблизи не особенно
отчетливо  видел. И потому с повышенным вниманием смотрел он  на  лицо,  что
было так близко от его собственного, на темные ресницы, опущенные на бледную
кожу  щек,  на  классический нос  и прекрасных  пропорций  рот. Это лицо без
оговорок  можно было  назвать  красивым, в нем  превосходно уравновешивались
одухотворенность и потаенная чувственность.
     Он  снова почувствовал  прилив возбуждения и притянул  женщину к  себе,
взявшись руками за ее мягко-упругую попку. Она обняла его за шею и, наклонив
голову к  левому плечу, подставила свои сочные губы для поцелуя. Георг жадно
припал  к ее отзывчивым устам,  словно  вампир, пытающийся высосать душу  из
податливого  женского существа.  Не знаем, как  там насчет  души, но  порцию
приятного, жарко-коньячного духа он получил.
     "Сдается мне, что женщина эта  -  моя лебединая песнь,  - не без грусти
подумал  Георг  и  не  удержался  от  ерничанья  над  собой:  -  или гусиное
гоготанье, я бы сказал..."
     И еще он подумал,  что нужно  постараться запомнить все происходящее  с
ним  до мельчайших подробностей: нежнейший  атлас внутренней стороны ее губ,
пахнущие ароматным шампунем  локоны темно-каштановых волос, длинные дрожащие
ресницы закрытых глаз...

     Он вдруг вспомнил свою первую девушку. Шестьдесят, кажется, девятый год
шел  тогда. Новогодняя  ночь. Они  встречали его втроем:  он, его  сестра  и
подруга сестры  -  Виолетта. Сестра рано  легла  спать, а  они  с  Виолеткой
целовались, целовались,  целовались, сидя за столиком в  комнате, освещаемой
мерцающим  светом  экрана  телевизора  и  трепетным язычком  пламени  свечи.
Целовались,  целовались,  целовались,  пока   не  загорелась  столешница  от
растаявшей до  конца свечи. Потушив  огонь,  они снова принялись за поцелуи,
пока у Виолетты не лопнула кожа на нижней губе и не пошла кровь. "Ну  вот, -
сказал он, - теперь ты уже не девушка"
     - Ты хочешь взять меня прямо в  лифте? - сказала Инга, переводя дыхание
от затянувшегося поцелуя. - Подожди уж, осталось совсем немного...
     Они вышли из подъемника,  стараясь не грохотать железной дверью. Георг,
смущенный  последней  фразой  Инги,  с  виноватым видом  вертел  головой  по
сторонам, пока  хозяйка  квартиры доставала  из сумочки ключи. Площадка  эта
была необъятных размеров, с какими-то нишами, в коих, надо полагать, раньше,
в невообразимо далеком прошлом, стояли в вазах цветы.
     - Солидный у вас дом, - с уважением в голосе сказал Георг.
     - Да, этот дом  видел  многих  и  многое...  - ответила  Инга,  пытаясь
отыскать  ключи  среди  кладезя   женских  мелочей.  -  Раньше  здесь   жили
состоятельные буржуа, потом, после чистки в августе 1940 года, сюда поселили
работников  горсовета,  после  войны  с немцами  дом  отдали  в  медицинское
ведомство, и здесь поселились врачи...
     - ...вредители, - закончил Георг фразу Инги.
     Она засмеялась, продолжая историю дома: - После врачей...


     Глухой ночью, они  вылезали из черного лимузина с погашенными фарами и,
тихо  переговариваясь, входили  в полутемный  подъезд.  Не клацнув отставшей
кафельной плиткой  пола  и  не пользуясь  лифтом,  тихо поднимались  они  по
ступенькам лестницы. Все в черных  кожанках, в  скрипучих ремнях  портупей и
блестящих  хромовых сапогах, пахнущих  креозотом.  Они останавливались возле
этой,  обитой  дерматином  двери,  и  ночную  настороженную тишину  пронзала
неотвратимо-властная трель звонка, от которого у жильцов обрывалось сердце и
выступал на лбу холодный пот.
     На  несколько  секунд  в квартире  повисала  обморочная  тишина.  Потом
слышались  крадущиеся  шажки  ее  несчастных обитателей,  и  робкий,  тихий,
дрожащий  голос вопрошал: "Кто там?", хотя уже весь дом прекрасно знал - КТО
ТАМ!  "Гражданин Юнкерс здесь проживает?" - спрашивали люди, стоявшие по эту
сторону двери. "А что случилось? -  наивно удивлялись  по ту  сторону двери.
"Открывайте, мы из...  (назывались страшные четыре  буквы)" - "Ой, Боже ж ты
мой!"
     Робко открываемую дверь распахивали властным рывком и, грохоча сапогами
по  паркету,  они  шли  в  глубь  квартиры. "Это какая-то ошибка, мой муж  -
ответственный  работник..."  (называлась  аббревиатура не  менее  уважаемого
учреждения)   -  "Гражданин  Юнкерс?"   -  "Нет,   мы   Юргенсы".  -  "Абрам
Линкольнович?"  -  "Да...  то  есть нет. Я  Абрам  Леопольдович..."  -  "Это
неважно, собирайтесь - поедите с нами". - "Как это не важно, когда на лицо -
явная  ошибка.  Вы  же  все  безбожно  переврали!".  -  "Органы  никогда  не
ошибаются. Следуйте за нами". - "Куда?" -  "В ...!  (произносилось известное
русское ругательство из пяти букв)  И не надо падать в обморок, этот номер у
вас не пройдет. Стоять! Да стой же ты, Господи..."


     - Ну, вот мы и  проснулись. С добрым утречком тебя. - Инга стояла возле
открытой двери и улыбалась, поддерживая его за плечо.
     -  Что? - спросил Георг, разлепляя глаза и отклеиваясь от стены.  - Что
такое? Который час?
     -  Два часа, пять минут пополуночи. Ты  спал, как  слон. Стоя. Ты спал,
прислонившись к стене, а я стояла и смотрела на тебя, как ты спишь, потом ты
вдруг стал падать, будто тебя подстрелили, насилу удержала...
     - Надеюсь,  я слюну не  пускал? Привычка спать стоя у меня еще с армии.
Стоишь, бывало, в наряде...  Ха-ха... Первый  раз  стоял  на  посту: тишина,
вдруг  "калашник"  -  как загремит  по  камням!  Я  ничего  понять  не могу!
Оказывается - задремал,  уронил  автомат. Потом-то  у меня оружие клещами не
выдернули   бы...  Я  и  на  ходу  приспособился  спать.  Теперь  вот  опять
изнежился... - Георг прервал себя сам и приобнял Ингу за талию. - Ты прости,
умаялся я с этой выставкой. Всю предыдущую  ночь готовили экспозицию. Знаешь
ведь как у нас: сначала тянут до последнего, потом начинают гнать...
     - Следуйте, сударь, за мной. Я сейчас вас взбодрю!
     -  Не  сомневаюсь,  -  ответил  Георг  и  вошел  в  огромную  прихожую,
отделанную с удивительным вкусом. - Ваш плащ, миледи.
     - Не  называй меня миледи,  - сказала Инга подозрительно  ровным тоном,
позволяя Георгу раздеть себя, - а то получишь оплеуху.
     - Оригинальная прелюдия... Но все же позволь узнать, почему?
     -  Маленькая семейная тайна. Может быть,  потом как-нибудь  расскажу...
Проходи в гостиную, а я сейчас приготовлю кофе.
     - Не привык я в гостиных сиживать. Большие пространства меня пугают. Мы
все больше на кухоньках привыкли ютиться. Проклятая плебейская привычка.
     - Ну тогда пойдем со мной на кухню.
     Кухня  была  не  менее  великолепной.  Все  сверкало хромом,  никелем и
умопомрачительно  красивым  кафелем.  Одним словом - евродизайн.  Здесь даже
была  стойка  домашнего  бара,  интимно освещаемая  точечными светильниками.
Чувствовалось, что ее хозяйка любит домашний уют. И  эстетического  чутья ей
было не  занимать. Неправда, что богатство  и безвкусица часто шагают рядом.
Деньги развивают вкус к жизни и ко всему остальному.
     - Тебе растворимый или?...
     -  Растворимый,  -  ответил Георг,  усаживаясь  на  высокий,  с  мягким
сидением деревянный стульчик,  стоявший перед стойкой бара. -  Прибалтийские
гурманы предпочитают кофе  в  зернах, свежего  помола, а я  почему-то  люблю
растворимый, гранулированный.  Я  не сноб... А вообще-то,  не поздновато  ли
кофе пить? Не уснешь потом.
     - А  ты  что, спать  сюда пришел? - сказала Инга  с  лукавой улыбкой  и
включила газовую конфорку под  чайником.  Она не зажигала спичку, но газ тем
не менее сам воспламенился, с  шипением выпустил когти голубого огня. Чудеса
техники.
     -  Да нет,  это  я так...  -  ответил гость  на  провокационный  вопрос
хозяйки. - Помню раньше, при коммунизме...  (хозяйка прыснула смешком, гость
улыбнулся),  в  кафе  сидим... Пару  кофейничков  тяпнешь  да пачку  сигарет
засадишь в легкие, домой придешь, ляжешь в постель - и до полночи таращишься
глазами в потолок.
     - Сегодня мы найдем, чем заняться.
     - Ты полагаешь?.. - задал риторический вопрос Георг, притягивая  Ингу к
себе и демонически улыбаясь. - Слушай, а у тебя никто не придет?
     - А кто ко мне должен прийти? - игривым голосом ответила Инга.
     - Ну... я не знаю... ну, предположим, муж там или... - Георг смутился и
стал искать по карманам пачку сигарет.
     - А, этот... Да, муж... объелся груш. А он на работе.
     -  Что эта за работа такая, по ночам. Он у  тебя, случайно, не  киллер?
Слишком ты шикарно живешь.
     - Ну  что ты! Совсем наоборот. Он в органах у меня  служит... А  насчет
обстановки - это я сама заработала. Одна фирма хорошо платила  за мои  вдруг
проявившиеся способности  менеджера. Потом  я  неожиданно  заболела. Сильно,
опасно.  Пришлось  уйти  с работы  и серьезно лечиться. Была в Карлсбаде, на
водах, как  какая-нибудь Анна  Каренина...  кстати, и настроение  тогда было
соответствующее...  Не в  смысле шуры-муры,  а  в  смысле  рельсов... Но,  к
счастью, так  же неожиданно выздоровела, чем удивила всех тамошних докторов.
У  них такое редкое явление называется -  спонтанная  ремиссия: неожиданное,
внезапное самоизлечение...  Теперь  пытаюсь восстановиться на работе, но все
как-то неопределенно... Да еще теперь вот с  гражданством начались проблемы.
Я  ведь  не чистокровная арийка (Инга усмехнулась горько), отец у  меня  был
эстонцем,  мать -  русская.  После  смерти  отца,  мама  со мной  малолетней
переехала  сюда,  здесь у нее  тетка была, а в Эстонии - никого... Так что к
Литавии я,  вроде, никакого отношения не имею. В Бюро по гражданству мне так
и сказали.  А  то,  что  я  прожила  здесь  почти двадцать пять  лет,  их не
колышет... Так что, в данный момент у меня нет ни работы, ни денег - сижу на
иждивении мужа. Отвратительное, мерзкое чувство зависимости.  Тем более  при
таком муже, как мой...
     - Характер работы оставляет специфический отпечаток на душе человека, -
со  знанием  дела заявил  Георг.  - Он  у  тебя  в каких  органах  работает?
Правоохранительных?
     - Да вроде того... Оставим это, скучно.
     - Вот он приедет с проверкой, то-то весело станет.
     -  Он  не  имеет  такой  привычки.  Да  и  не сможет.  У  него  сегодня
спецзадание.
     -  У мужа, значит, спецзадание,  он, значит, сидит  в засаде, -  сказал
Георг, все сильнее прижимая к  себе Ингу, - а его жена по выставкам шляется,
заводит  легкомысленные  знакомства  с какими-то  художниками... Кофе с ними
распивает... А муж  в это время, может  быть, сейчас  отстреливается, кровью
истекает...
     - И  слава Богу,  - ответила Инга полушутя, полусерьезно. - Если бы  он
умер, я бы перекрестилась обеими руками.
     - Что, он тебя так достает? - Георг почти положил Ингу на кухонный стол
и навис над ней.
     - Это не  то слово, ответила  Инга, возбужденно дыша. -  Если бы только
знал, какой он гад!..
     Ее спина наконец коснулась  столешницы. На пол  полетели приготовленные
кофейные  чашки.  Инга  расслабилась  и  раздвинула  ноги.  Георг  скользнул
ладонями по  гладкой  коже  ее бедер, зацепил  пальцами  резинку трусиков  и
потянул их на себя и  кверху. Она поспешно расстегивала ему рубашку и брюки,
а он освобождал ее от блузки и бюстгальтера.
     У  нее  были  не  большие, но  гордо вздернутые груди. Твердые, высокие
соски  стойко  выдерживали натиск ладоней Георга. Он  обнял  Ингу за  плечи,
чтобы тело  ее  не скользило  по  гладкой крышке стола.  Опираясь  на локти,
прильнул к женщине - и глубоко вошел в нее.
     -  О, Боже!  как...  -  простонала  Инга и закрыла глаза.  На  лице  ее
отражалось не то страдание, не то экстаз.
     - Что-то не так? -  сказал  Георг ей  в самое ухо и укусил за  мочку, в
которой  была  вдета   маленькая  сережка   с  бриллиантом.  Ступни  женщины
неожиданно коснулись его бедер, будто она подстегнула его.
     - Наоборот.  Все  прек-рас-но-о-ох! - Ее тело  стало вздрагивать в такт
его движениям, она часто дышала и вскрикивала.
     В  подъезде  вдруг загудел лифт, кто-то  поднимался на этажи. У  Георга
нехорошо сжалось сердце.
     Это  едет ОН, подумал  Георг, со спецзадания. Ведь никогда  не  знаешь,
когда оно закончится. И вот  оно закончилось, и он возвращается домой. Может
быть,  чудом  уцелевший,  так  и  не  поймав  никого.  Голодный  и  злой.  С
пистолетом. С  большим  наградным пистолетом в  подмышечной кобуре. И теперь
ему  нужны  только  две  вещи  на  свете  -  еда  и  женщина.  Чтобы  острее
почувствовать, что он живой. "Если бы ты знал, какой он гад!.."
     -  Не  останавливайся,  прошу  тебя!  -  сказала  Инга  громко,   и  он
почувствовал,  как напряглись ее вагинальные мускулы.  - В этом  деле нельзя
останавливаться...
     Где-то  этажом ниже  хлопнула дверь,  и  все опять погрузилось в ватную
тишину, прерываемую только судорожными вздохами Инги. Ее замечания отбросили
мысли  Георга далеко в прошлое, в пространство  родины, лет  этак  на  30  с
лишним...

     2

     Когда  он  был  еще  совсем  зеленым  сопляком,  даже  восемнадцати  не
исполнилось, и звали его тогда по другому - то Гоша, то  Жорка (так его звал
младший  брат),  случилось   с  ним  одно  событие,  весьма  примечательное,
положившее начало его половой жизни.
     Гоша и еще более соплистый паренек, Толик Репин, по кличке Репа - зашли
как-то поздно вечером в подъезд соседнего дома.  По лестнице спускалась одна
очень  старая, как ему тогда казалось, и очень пьяная  дама в берете, ну и в
пальто, естественно (дело было зимой). Дама неожиданно смело  обняла за  шею
Гошу с  возгласом: "Ой, какой красивый парень!"  После чего она схватила его
под  руку  и  потащила из подъезда.  Знакомый  сопляк  путался под  ногами и
предлагал дружку трахнуть ее вместе. (Впрочем, в те времена такого эвфемизма
как  "трахнуть" еще  не знали, поэтому  он  сказал просто  -  выебать.) Гоша
ответил, что справится сам.
     На улице они крепко целовались. Он уже тогда был высокого роста, и даме
приходилось тянуться  к его  губам, сильно  откинув  голову. Чтобы берет  не
падал  в снег,  она  поддерживала  его  левой рукой,  а  правой  тискала шею
малолетнего своего  кавалера.  Нацеловавшись, она спросила:  "Куда пойдем, к
тебе или ко  мне?" - "У меня - родители...", - хмуро  ответил Гоша. "Значит,
едем ко мне". Дама поймала такси, и они поехали  к ней домой, в Болатово, на
другой конец  города, почти что ночью. Смелая попалась бабенка. Оказавшись в
комфортных  условиях  на заднем  сидении,  она  вновь  склонила  мальчика  к
поцелуям. Шофер тачки, холуйская морда, сидел как каменный, не оборачиваясь.
     У  нее дома  никого не было. Все - сын школьник и  дочь первокурсница -
почему-то отсутствовали.  Усадив гостя в  кресла  гостиной, дама угощала его
кофе,  курила с  ним  наперегонки, ерзала  у  него на  коленях,  наслаждаясь
обществом   молодого   человека,  то   есть  его,   Гоши,  обществом,  и,  с
расчетливостью   скупердяя,   как   можно   дольше  оттягивала   предстоящее
удовольствие.  Она говорила  приятным, низким грудным  голосом: "Не спеши, у
нас с  тобой  вся ночь  впереди".  А  он  все равно спешил, все  рвался  "на
передок", как необстрелянный  доброволец  ВОВ. Все норовил  овладеть  (не  в
мечтах, а в натуре)  взрослой  бабой, хотя  представления  не имел,  как это
делается. В конце концов она сдалась  и постелила на диване. Потом проделала
такой  фокус: зашла  в кладовку (была  такая в  хрущевских  домах  небольшая
комнатка без окон), одетой, а вышла оттуда голой. Его это слегка шокировало.
Он  впервые  видел  голую  женщину   вот  так  близко,  причем,  раздевшуюся
специально для него.
     Когда  он,  наконец,  овладел  этой  странной  дамой  на  ее  одиноком,
полутораспальном диване,  он  удивился, как легко у него все получалось, как
он сразу  уловил нужный  ритм, который она задавала, и  сам, без  подсказки,
догадался, что двигаться надо не  абы как, а в противофазе. Но все  равно  -
она его учила. И охала  от удовольствия,  хотя он ничего  особенного еще  не
сделал,  даже  не  притронулся  к  ее  увядшим  грудям,  просто  механически
двигался,  и все.  Как включенный станок.  Но, казалось,  ей  и  этого  было
достаточно.
     И тут она стала плакать.  То есть всхлипывать, в  голос подвывать,  как
при  рыданиях. Он  удивленно  спросил:  "Что  с  тобой? Ты  плачешь?"  - "Не
останавливайся,  ради  бога!  -  простонала  она,  крепко обнимая руками его
спину. - НИКОГДА не останавливайся в это  время..." - и еще сильнее зарыдала
и задвигалась под ним неистово.
     Дурачок! К ней приближался оргазм, а он  подумал,  что чем-то ее обидел
или сделал больно.  Ведь она  была такой  худенькой,  как девушка, а у него,
несмотря на малолетство, орган этот был уже "ого  какой!", как потом  скажет
другая дама. Ему казалось, что он пронзает ее насквозь. "Тебе не больно?"  -
заботливо вопрошал он. "Нет, - шумно дышала она, - мне хорошо. Боже, как мне
хорошо!  О, теперь  я  знаю,  что значит  -  молодой  парень!  Ты  весь  как
пружина!.." - Она была счастлива.
     Как выяснилось позднее, муж ее ушел к другой, более молодой. И вот дама
мстила своему мужу  тем  же оружием - познавала  молодых. Гоша надеялся, что
свою  месть она начала  с него, с Гоши Колосова. Как бы  там ни было, он был
благодарен  ей  за  то,  что  она  на долгие  годы  вперед  заложила  в него
уверенность в себе  как в мужчине. Георг долго, очень  долго помнил, что  он
бог в постели, что мало кто с ним сравнится  в искусстве довести  женщину до
экстаза. Глупо, как он сейчас понимает. Но зато у него почти никогда не было
проблем с потенцией, если рядом лежала ждущая его женщина.


     Георг кончил с каким-то  истерическим оргазмом, словно Инга была первой
женщиной за  много лет его отшельнической жизни. Возбуждение его  было столь
велико,  что  он  еще  минут пять  трудился  над  всхлипывающим  телом Инги,
пружинно  распластанном на кухонном столе; трудился усердно, без остановок и
задержек,  как его  учила  когда-то женщина из  Болатово,  далекая теперь и,
вероятно, давно умершая, - и  замер только тогда, когда  смолк самый громкий
вскрик-стон Инги, и пока она не открыла уже совершенно трезвые глаза.
     Ух-х!  Ну  мы  даем  копоти,  -  сказала  Инга, тяжело дыша,  полностью
расслабляясь. - Даже муж мой не отведывал на этом столе подобного блюда... А
он был, в свое время, гурман известный.
     -  А  как  насчет других столов?  -  осведомился Георг,  стоя  прямо  и
поглаживая ноги лежащей навзничь  женщины, его птенчик все  еще нежился в ее
теплом гнездышке.
     - И  других столов  тоже не было, хотя не скажу, что  других мужчин  не
было вообще.  Но  в  целом, я женщина  целомудренная.  Только  вот сегодня я
загуляла, сегодня я блуду...
     - Ах, ты моя, целкомудренная блудница! - почти пропел Георг, наклонился
и укусил за еще не утративший твердость сосок Инги.
     - Хулиган, сказала Инга, поднимаясь.
     Она осталась сидеть на столе, и они крепко обнялись.
     - Я не хулиган, - отверг Георг, целуя Ингу в закрытые глаза. - Я просто
старый... потрепанный жизнью художник.
     - Ты старый конь, - поправили его.
     -  Знаем,  знаем  - старый  конь, который не  портит борозды,  но, увы,
глубоко не пашет.
     - Ага - не глубоко! -  вскинулась Инга. -  Глубже  некуда. Все мне  там
разворотил... И всю меня залил. Надо же, из  тебя хлестало, как из лопнувшей
водопроводной  трубы! Уж накопил,  так  накопи-и-ил. Можно  подумать,  ты  с
Рождества не имел женщины...
     -  С  Покрова, с Покрова дня прошлого года.  Или позапрошлого. Точно не
вспомню.
     - Бедненький. Ну  ничего, мы наверстаем упущенное. У  нас  еще вся ночь
впереди. (Георг усмехнулся.) Надеюсь, что это, - она постучала  по  столу, -
был только аперитив?
     - Об  чем речь! Само собой, моя радость,  - похвастался Георг, впрочем,
не без  основания.  Сегодня  он  чувствовал  небывалое вдохновение. Вот  что
значит, молодая любовница!
     -  Зер  гут! -  резюмировала  Инга,  нахватавшаяся  в  Бадене  немецких
словечек.  -  Тогда  будем  пить  кофе. Достань  новые чашки,  а я  схожу  в
ванную... Пусти меня, "мой конь ретивый".
     - Рад  стар-р-раться,  Ваше Величество! - верноподданнически  вытаращив
глаза, заорал Георг.
     - О! Меня уже короновали, - засмеялась Инга, - тогда я приму душ.
     - Погоди-ка, что  это у тебя на плече? - спросил гость, взяв хозяйку за
руку  и  внимательно  рассматривая маленькое  коричневое  пятно, похожее  на
трилистник. - Какое  интересное  у тебя родимое пятно... Словно клеймо фирмы
"Адидас"? - Он засмеялся было, но резко оборвал себя, поняв, что оплошал.
     -  Я  не  знаю,  откуда оно  у  меня  появилось.  Раньше его не было. Я
обнаружила его,  когда загорала на пляже. Думала, просто обожгла на  солнце,
ан  нет... цветочек этот остался... Как  лилия  у  Миледи... С  тех  пор мой
изверг меня так и называет... а меня это ужасно бесит.
     -  Еще раз прости меня, я не знал, - повинился Георг. - Но, в общем-то,
это ведь не смертельно. Подумаешь, родимое пятно! Бывает хуже...
     -  ... но  реже!  -  засмеялись они, уткнувшись  лбами и  носами друг в
друга.
     Она убежала в  ванную, а  Георг выключил чайник, во  всю кипевший, так,
что прекрасный заморский кафель на стене обливался слезами.  Потом он сходил
в туалет, оборвал приличную портянку  пипи-факса и привел  себя  в  порядок.
Полюбовался на  стерильной чистоты финский унитаз, подумал  и застолбил его.
После этого вернулся  в  кухню,  вымыл  руки с  мылом и протер стол тряпкой,
смоченной  в  горячей  воде.  Как  преступник,   уничтожающий  следы  своего
присутствия на месте преступления.
     Больше   делать  было   нечего,  и  он,  закурив  сигарету,  подошел  к
незашторенному окну. Сеял мелкий, как через  сито,  дождичек. Город погружен
был в  кромешный мрак. Только  в  соседнем доме напротив,  этажом выше, ярко
горел свет в  одном окне, очевидно тоже на кухне. И там, тоже у окна, стояла
женщина,  лет  тридцати. Дом был  близко, и Георг отлично ее  видел. Женщина
какое-то время  смотрела на Георга, потом, очевидно смутившись, сделала вид,
будто высматривает кого-то внизу на  земле.  Но кто там мог быть -  в мокрых
кустах, глухой ночью.
     "И давно она тут стоит? - задал себе вопрос Георг и  застыдился. - Боже
ты  мой, она все  видела...  А  мы -  ни свет  не  выключили,  ни  шторы  не
задернули. Устроили шоу на столе, на потеху всем соседям...
     Когда  женщина вновь посмотрела в  его  сторону, Георг  сделал ей  знак
рукой, привлекая внимание, после чего приложил палец к губам.
     - Ты ничего не видела, поняла? - сказал он.
     Та никак не отреагировала, отошла от окна и выключила свет. "Обиделась,
-  подумал он, - решила, что  я зову ее устроить групповуху". -  Ну дела,  я
веду себя, как форменный идиот!
     - С  кем  ты разговариваешь? - поинтересовалась Инга, выходя из ванной.
Она была с мокрыми волосами, в белом махровом халате,  вся такая чистенькая,
хоть сейчас ее снимай в рекламном клипе.
     - Да  с теткой одной, вон из того окна... Только сейчас она ушла спать,
а до этого, по-моему, наблюдала за нами. Ты ее знаешь?
     - Бог с тобой! Откуда? она ведь живет в соседнем доме. А это значит - в
другой галактике. Я из своего-то подъезда не всех жильцов знаю...
     - Но она тебе не подгадит, как ты думаешь?
     -  Брось,  не бери  в  голову, а  бери  в  руки... чашки. Бери чашки  и
расставляй.
     - Я понятия не имею, где  приличные  люди держат  свои чашки. Там,  над
мойкой?
     - Ладно,  я  сама. Ради такого случая принесу  праздничный сервиз. А ты
пока можешь посетить мой душ.
     Он  посетил  ее  душ,  а заодно  и  ванную.  Помещение  было  огромным,
рассчитанным  на стандарты  героической эпохи великанов, а не карликов,  как
сейчас. При желании, здесь могли бы помыться все знакомые жильцы из подъезда
одновременно. Ванная,  как и кухня, блистала  кафелем, никелем,  зеркалами и
всякими красивыми пластмассовыми приспособлениями.  Там даже вились по углам
и спускались вниз зелеными водопадами листьев искусственные цветы, стойкие к
влаге.   Бесчисленные  баночки,   флаконы  и  пузырьки  источали  нежнейшее,
изысканное амбре.  Этому теплому  аромату  хотелось соответствовать,  и он с
удовольствием полез под горячие струи воды.
     Пока он мылся,  вытирался и  примерял женский халат (от халата ее  мужа
он, чистый, брезгливо отказался, а старый халат Инги был слишком мал, но ему
удалось как-то натянуть его  на себя, запахнуть полы  и завязать пояс),  она
сходила  в  гостиную,  принесла  кофейный  сервиз  -  черный  с  золотом,  -
всполоснула его  водой и выставила на стол. Чашки были  тонкими и  хрупкими,
как лепестки  японской  хризантемы. Судя по темному цвету, вкусу, аромату  и
крепости, кофе  был бразильским, высокого  качества и очень дорогой. Это вам
не какой-нибудь дешевый суррогат, который пил Георг последнее время у себя в
мастерской.  Сделав  последний  глоток  горячего  бодрящего  напитка,  Георг
закурил  сигарету.  Он  любил,  если  выдавался  случай,  совмещать эти  два
маленьких удовольствия в одно большое. Он похвалил кофе и замолчал.
     Воцарилось  неловкое  молчание, поскольку они  еще не  достаточно долго
знали  друг друга, чтобы просто  помолчать вместе. Говорить же о выставке, а
тем  более  об искусстве вообще, Георгу не хотелось,  его  тошнило от  всего
этого. Естественно, что их разговор скатился к общей для них теме.
     - А что, твой муж, - сказал Георг с  осторожностью человека, берущего в
руки хрупкую вещь, -  он действительно очень  плохой человек? Может, он тебя
бьет?
     - Ну, как  тебе сказать... - произнесла Инга, держа  сигарету по-женски
кверху огоньком  и  пуская  тонкую  струйку дыма в потолок. -  Раньше он был
интересным  - и как человек, и как мужчина,  - иначе бы я его не полюбила. А
теперь... он просто импотент, и больше  ничего. И это его страшно злит.  Его
злит, что я могу получать удовольствие не только от работы, но и сексуальное
тоже, а  он - нет. Когда  рухнула Империя и погребла под  обломками все  его
идеалы,  он стал циничным. Стал исповедовать  гедонизм.  Коньяк и бабы стали
его любимым  занятием.  Были. Он гулял напропалую, налево  и направо. Потом,
как  бы в  наказание, подцепил какую-то  редкую  болезнь...  этого своего...
органа. Вылечился, но  стал импотентом. Понимаешь, у него в этом  заключался
весь смысл жизни. Теперь остался один коньяк, да и то при нынешних ценах  не
очень-то пошикуешь... Хотя зарабатывает он и сейчас неплохо.
     - Что, в органах сейчас так хорошо платят?
     - Ой, извини,  я тебя чуть-чуть обманула. По старой привычке сказала...
Он работает в  службе безопасности  какой-то  небольшой фирмы.  Заместителем
начальника.  В общем-то, невысокая должность.  Это  с  его-то  тщеславием  и
амбициями!    Раньше   да,   был   сотрудником   госбезопасности,   молодым,
перспективным. Такая карьера намечалась!.. Но в 90-е годы,  когда  запретили
компартию  и  ликвидировали КГБ, литавцы затеяли чистку всего и вся. Ланарда
моего даже ненадолго посадили  в тюрьму,  потом  выпустили, не найдя состава
преступления...  Этим  периодом жизни он  даже гордился одно время. Потом он
понял,  что старый режим не вернется, и стал  резко перестраиваться. Отрекся
от  компартии - три  часа простоял на коленях в Комиссии по Раскаянью (Георг
представил: в углу, на рассыпанном горохе, со спущенными штанами...), набрал
70  баллов,  - вступил  в  Гражданский Легион.  Во  вновь  созданные  органы
безопасности - Плубис  - его, конечно, не приняли. Теперь он набирает баллы,
чтобы стать хотя бы стопроцентным  литавцем. С чистотой крови у  него все  в
порядке, а баллов  "истинности" не хватает. Вот он их  и добирает в Легионе.
Хотя понятно,  что перспективы  у него хилые...  Таким образом, жизнь лишила
его всех радостей. И началось!..
     Инга скривила губы, невесело усмехнулась.
     - Да, он бивал меня изрядно. Когда был особенно зол, и дела  на  работе
шли  плохо:  начальник  его  -  трезвенник,  катит на него  бочку,  грозится
уволить...  Правда,  Ланард и сам в  последнее время  старался меньше  пить,
чтобы не  стать алкоголиком, но все  равно,  даже  в  малом подпитии  бывает
невыносим.  Своими мелкими  придирками, иногда  доходящими  до  абсурда,  он
доводил меня до истерики. Однажды у  меня  даже  случилось нечто  похожее на
гипертонический криз. Это в мои-то годы!
     Рука ее, держащая сигарету, мелко задрожала, и  столбик  пепла осыпался
на пол.
     -  Я приду  с  работы, -  продолжала Инга,  нервно затягиваясь,  - а он
спрашивает  так  ехидно:  "Ну  что,  Миледи,  наеблась?  Получила  кайф?"  Я
отмалчивалась. А потом однажды  не  выдержала  и брякнула: "Да-да, получила!
Если ты не способен, то что же мне теперь,  в монахини записаться?" Я  врала
ему, я два года ни с кем не  была... Я хотела поддеть  его больнее, чтобы он
заткнулся наконец. И поддела на свою голову...
     Георг весь подобрался как перед дракой, Инга продолжала:
     - Сначала он мне врезал  по  печени, потом содрал с  меня всю одежду  и
сказал:  "Значит,  ты  говоришь, что я не могу  доставить тебе удовольствие?
Очень  хорошо.  Сейчас  ты  убедишься  в  обратном.  Я  доставлю тебе  такое
удовольствие, какого ты во век не испытывала". Он привязал меня  к кровати в
позе роженицы,  предварительно сковав  мои руки наручниками. Затем достал из
ящика письменного  стола свой пистолет,  выщелкнул  обойму, показал, что она
полная,  снова вставил ее в  рукоятку и  передернул затвор.  После всех этих
демонстративных манипуляций он поднес  ствол  к  самым  моим глазам  и велел
разглядеть  там мою  смерть.  Потом  он  приказал  мне поцеловать,  пахнущий
порохом и смазкой, ствол. Он совал мне его в рот, чуть зубы не  выбил. Когда
ему надоело, он спустился ниже и стал водить им по грудям. Возле левой груди
рука  его остановилась, и я увидела, как палец его,  лежащий  на курке, стал
белеть. Палец напрягался! Он хотел спустить курок,  но,  слава  Богу, как-то
удержался.  Может быть, ненависть в моих  глазах, а не  мольба, как он  того
желал, заставили его продолжить издевательство.
     Инга взглянула Георгу в глаза.
     -  Если бы ты видел его лицо  в это время. Маска! Маска горгоны Медузы.
Он  повел стволом вниз  по  животу, оставляя  белый  след на  коже,  а потом
наливающийся краснотой...  Когда холодный ствол пистолета провалился в  меня
по самый  его кулак, он,  этот  подонок, захохотал  как бешенный...  В  вас,
уважаемые  сэры, засовывали когда-нибудь  заряженный  "Тульский Токарев"  по
самую рукоятку? Нет? Тогда вы не знаете, что такое настоящий страх!..
     У нее от волнения перехватило дыхание.
     Георг хорошо знал, что из себя представляет пистолет "ТТ" с его длинным
мощным стволом. Старая  боевая машинка. Давно снятый с вооружения, "ТТ", или
"татоша",  -  излюбленное оружие киллеров. Патрон  калибра 7,62, мощная  его
пуля может остановить даже бронемашину.
     Упрямо пригнув голову, Инга продолжила свой кошмарный рассказ:
     -  ...И он  стал насиловать  меня  пистолетом.  Этот  психопат  всерьез
считался с  мнением фрейдистов, что пистолет  -  синоним мужского органа. Он
пообещал, что будет меня насиловать  до тех пор, пока я не кончу. И добавил,
что  притворство  мне  не  поможет,   уж   он-то  знает,   когда  я   кончаю
по-настоящему. Он двигал этой штукой у меня между ног, смотрел мне в глаза и
скалился,  скалился,  сволочь такая. Я  заявила, что ТАК я никогда не кончу.
Тогда он сходил на кухню, выдрал из  навесного шкафа таймер (как будто он не
мог  воспользоваться  будильником), поставил стрелку на 15  минут  и объявил
свой приговор: если  в течение  четверти часа  в комнате не  прозвучит более
приятного звука, чем трель звонка, то он с наслаждением выпустит внутрь меня
всю обойму! И возобновил свою гнусную работу.
     - Я поняла, что, если я не пересилю себя, мне конец. Целых 5 минут я не
проронила ни  звука. Все это время слышалось только его сопение и  чудовищно
громкое тиканье  таймера.  Стрелка на циферблате неумолимо  двигалась назад,
отсчитывая  последние минуты  моей жизни.  Потом  у  меня  потекла  кровь. Я
надеялась, что он сжалится надо мной, но  я ошиблась.  Чем-чем, а кровью его
не  запугаешь.  К крови он привык. Более того, она его даже возбуждала.  Чем
еще можно возбудить импотента? И он совсем озверел.
     -  Тогда  я  пересилила  свое  отвращение  и   боль,  закрыла  глаза  и
представила, что занимаюсь  любовью со своим первым парнем. С ним я потеряла
свою  девственность.  Тогда  мне  тоже  было  больно,  тоже  текла кровь, но
возбуждение постепенно погасило  боль. Я представила, что это он так неумело
действует  своим железным  от  перенапряжения  органом и...  Одновременно  с
трезвоном таймера меня пронзил первый оргазм, как будто меня  ударило током,
долбануло  и  не  отпускало...  Я орала как сумасшедшая,  а  оргазмы  все не
кончались -  резкие, с  протяжкой,  зарождавшиеся, казалось, где-то  аж  под
диафрагмой, отдаваясь  в грудине. Наконец -  последний:  длинный,  затяжной,
шедший из глубины меня, к низу живота, горячим потоком выплеснулся наружу.
     - Я  открыла глаза  и, находясь на грани обморока,  посмотрела на  него
перекошенным взглядом. Он тоже  смотрел  мне  в  глаза и был  серьезен,  как
никогда.  И... жалок. "Какая  ты счастливая",  -  сказал  он, вынул из  меня
пистолет, сунул окровавленный ствол себе в рот и нажал курок.
     -  Ну,  и?..  -  хриплым  голосом  произнес  Георг,  не  чувствуя,  как
догоревшая до фильтра сигарета жжет ему пальцы.
     - А ничего, - спокойно ответила Инга и с размаху загасила свой окурок в
пепельнице. - Пистолет дал осечку. Что-то там заклинило,  он потом отверткой
ковырялся... Мерзавцам всегда везет. Но в тот  момент,  честное  слово,  мне
было его жаль. Даже застрелиться он  не смог по-человечески. Я погладила его
по  голове  и  сказала,  что  он  сегодня  был  бесподобен  и  что  большего
удовольствия, чем сейчас с ним, я не испытывала. Но, сказала я, если  ты еще
раз сотворишь  со мной подобное, я ночью отрублю тебе голову, пока ты будешь
спать.
     - И он больше не прикоснулся к тебе... с тех пор?
     -  Да. Больше он меня  не  трогал.  Но  не потому,  что испугался  моей
угрозы. Он не верил, что я смогу это  сделать, да я  и сама не верю... Но он
как-то сломался после этого, в психическом смысле.
     - А еще,  -  помолчав,  продолжила Инга, - это неудавшееся самоубийство
вселило в него странную,  с примесью  мистики, уверенность, что с ним теперь
ничего  не  может случиться. Что  он заговорен от смертельных случаев. С тех
пор он стал фаталистом, хотя  раньше ни в  какую мистику не верил.  Часто он
рассказывал  мне, что  во время патрульных рейдов Легиона  почти специально,
словно  испытывая  судьбу,  лез  на рожон под пули,  и хоть бы  что!  Смерть
проносилась мимо его. Такая вот история.


     3

     Ровно через минуту Георг разлепил ссохшиеся губы:
     - То,  что ты рассказала, чудовищно! Зачем ты с ним  живешь?  Почему не
разведешься?.. Тем более, что детей от него, как я понял, у тебя не будет.
     Она  посмотрела на него  как  на конченого лоха  и сказала ровным тоном
педагога:
     -  Вопрос,  извини  меня   за  прямоту,  либо  глупого  человека,  либо
одержимого манией свободы. Я надеюсь  на второе, учитывая твою  профессию. Я
же - просто женщина. Никаких пядей во лбу у меня нет. На какие шиши я должна
жить?  Квартира и  та  принадлежит ему. Свою жилплощадь я  потеряла... Когда
мама  умерла, а  я уже была за Ланардом, комнату, где она проживала, отняли.
Вообще всех  жильцов  выселили,  а дом  по  решению суда  отдали наследникам
бывших хозяев. Ну, ты  ведь знаешь, как это сейчас делается... Мы существуем
в реальном мире, мой миленький. Я  не героиня какого-нибудь женского романа,
которая,  после тяжких  испытаний  ее  добродетелей, в  конце концов выходит
замуж за богатого миллионера и живет с ним счастливо до конца дней своих.
     - За  богатого, значит, миллионера, - усмехнулся  Георг, - А  что, есть
разве бедные миллионеры?
     -  Есть, - охотно ответила Инга.  - Это  те, у кого только один миллион
делеберов... или зайчиков... Ко  мне один белорус сватался, наверное,  хотел
здесь закрепиться. Так он предлагал мне именно миллион зайчиков за фиктивный
брак. Когда я ему ответила отказом, он сказал: "Что же мне тепереча делать?"
Я так потом хохотала, чуть не описалась...
     - Ясно.
     - Ничего тебе не ясно.  Я вижу, что ты из  тех людей,  которые  превыше
всего ценят свою личную свободу,  даже готовых к нищете ради нее... Но таких
людей мало. Во всяком случае,  я не из  их  числа. Конечно, я могла бы снова
поискать работу,  но кто  меня  сейчас возьмет? А  если  и  возьмет, то ведь
обязательно,  пока  не  закрепишься  там,  придется  подкладывать  себя  под
какое-нибудь толстое брюхо...
     Георг машинально подтянул мышцы  брюшного пресса,  хотя никогда не имел
проблем, связанных с избыточным весом, оставаясь всегда поджарым.
     - Что же  касается детей... - Инга замолчала,  словно эта  тема для нее
была  особенно болезненной. -  Что  ж,  если  Ланард  сильно  захочет  иметь
ребенка, - а он уже хочет - возьмем кого-нибудь на  воспитание... Впрочем, -
Инга ехидно  улыбнулась, - если ты готов и, главное,  можешь мне предложить,
как  говорится, адекватную  альтернативу, я,  пожалуй, соглашусь... подумать
над ней.
     Она громко  расхохоталась,  немного фальшиво,  на грани нервного срыва.
Георг   проверил  свои   аккуратно   подстриженные  ногти  и  побелевшую  от
растворителей кожу пальцев и сказал:
     - Ну, в общем, я готов.  Также готов  подумать...  до утра. Завтрашнего
дня.
     - Ладно, пошутили и будет, - Инга встала и начала мыть чашки в раковине
мойки. - А потом, почему ты решил, что мне плохо с ним?
     - Помнится, ты говорила что-то о перекрещении двумя руками, нет?
     -  Ну  да,  говорила. А ты разве не знаешь,  что женская  логика  самая
алогичная логика в мире.
     - Ага! Значит, вы сами сознаете, что логика ваша алогична?
     - Ничего я не сознаю. Женщина живет не сознанием, а чувствами.
     -  Ясно-ясно. "Чуйства!"  -  как говаривал  незабвенный Аркадий Райкин.
Страсти-мордасти!
     - А может, я мазохистка?
     - О! - воскликнул Георг, - тут ты не одинока. У кого в жилах течет хоть
капля русской крови - мазохисты. Мы народ-мазохист. Ужасно  любим страдать и
получать от этого удовольствие.  Иначе чем объяснить,  что русский народ всю
жизнь  - год  за годом, век за  веком -  живет так паскудно. Ведь ни  одного
американца, под страхом казни на электрическом стуле, не заставишь так жить!
     - Ну вот, - сказала Инга, ставя мокрые  чашки на стальной поднос,  - мы
уже  и  до  политики  добрались.  Мой  дорогой,  кухня   на  тебя  действует
разлагающе.
     - Прости, дорогая, - проклятая привычка старого диссидента.
     - Ладно, диссидент, хватит трепаться, пошли... спать, то есть жить.




     ДО ТОГО...

     ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА ГЕОРГИЯ КОЛОСОВА


     Человек - это прошлое,
     которого уже нет...

     Анатолий Ким, "Отец лес".


     1 АВГУСТА СЕГО ГОДА

     Сегодня, как  обычно, встал  в девятом часу утра. Позавтракав  и  испив
кофею, как говаривали во времена  графа Льва Николаевича Толстого, вышел  на
лоджию покурить (а  вот за это  он бы  меня  пожурил). День  обещает быть на
редкость  хороший. На  небе  ни  облачка, только  горизонт  затянут  голубой
дымкой,  словно мир не  обратился  еще  окончательно и полностью в состояние
вещественности после своего нового рождения, а еще хранит  там, у горизонта,
области неосязаемые и неприкосновенные. И как побочный продукт  этой  ночной
алхимии -  над междугородной  трассой висит с размытыми краями полоса смога,
словно  некая субстанция  выпала в осадок. Не станем  уточнять, какого  рода
гадость входит в состав этой субстанции, и так  ясно. Впрочем,  за последнее
время дышать стало заметно легче, в экологической, разумеется, смысле. А вот
в смысле  политическом... Хотя, как посмотреть... Когда весь мир  переживает
потрясения: старый миропорядок рушится, а  каким будет  новый,  еще никто не
знает,  -  наше  государство, только  что народившееся  путем  почкования от
Литавии, не может составлять исключения.  Нашу республику под условным  пока
названием Леберли (объявлен конкурс на лучшее название республики)  называют
самопровозглашенной.  Хотелось  бы взглянуть на  государство,  которое бы не
провозглашало самое себя. Все провозглашали  о своей независимости вплоть до
Американских Штатов.
     Ну  и  пусть  их,  зато  многим  жителям Леберли  импонирует,  с  какой
энергичностью наш лидер, президент, генерал-майор Адам Голощеков (имя весьма
символично:  Адам  -  Новый человек),  взялся  выполнять  свой  предвыборный
манифест: "Мы  устроим мир  так: всяк будет потен  и всяк будет  сыт.  Будет
работа, будет что жрать, будет всем чистая, теплая, светлая... Бездельникам,
паразитам  и  музыкантам  вход  воспрещен"1.  Впрочем,  за  рамки
политического  приличия  новая  власть  особенно  не  выходит.  Никто  также
специально  не проводит никаких репрессий в отношении литавцев, волею случая
оказавшихся  на  территории  Леберли.  Новая  власть  считает  их такими  же
гражданами,  как  и  русскоязычное  население,  которые  здесь,  в  Леберли,
составляют 90%.  Но  литавцы все равно бегут на Правый берег, бросая дома, и
там, у себя  в Литавии, отыгрываются  на наших "недогражданах", как  они  их
называют, по полной программе.
     Сейчас,  может быть, литавские власти  жалеют,  что все последние  годы
выживали, выдавливали,  вытесняли, насильно  переселяли русское население на
левый берег,  загоняли в гетто,  издеваясь,  насмехаясь, унижая, создали тем
самым предпосылки к возникновению очага опасного сепаратизма. Рассеянную там
и сям нацию легче было бы контролировать.
     Разумеется,  литавцы  никогда  не  отдадут  за  просто так кусок  своей
территории... Они надеются на военную  помощь Нового Атлантического Союза, а
мы надеемся на Россию, члена того же союза. Щекотливая ситуация. Поэтому НАС
предпочитает не вмешиваться, как, впрочем,  и  Россия. При всех естественных
симпатиях к  новому  русскому государству, она  не  может признать  Леберли,
поскольку   мы  -   повстанческое   государство,   а  повстанцы,  по   новым
международным  законам,  почти  террористы.  Леберли  могут  разбомбить  кто
угодно,  причем  на   законных  основаниях,  имея  в  кармане  мандат   ООН.
Единственное, что может предложить нам Россия, это визу на беспрепятственный
въезд  на  ее  территорию.  Нам предлагают вернуться  на  нашу  историческую
родину. Но никто  не хочет добровольно стать беженцем, чья судьба незавидна,
унизительна... Леберлианцы надеются на чудо. Авось, как-нибудь все утрясется
само    собой,   мы   получим   международное   признание,    независимость,
самостоятельность и ехать никуда не надо будет.
     Такие вот дела.
     Как бы там ни было, но пока все замечательно! Стрижи с писком носятся в
воздухе, словно черные стрелы, выпущенные из лука.

     Продолжаю  читать  "Войну  и мир"  Толстого. Колоссальная  литературная
фреска!   Точнее  -   гигантская   мозаика,   но   удивительной   цельности,
поразительного блеска  и чистоты.  Вот где  кладезь мудрости!  Какой  угодно
мудрости  - житейской, философской. Хоть каждый год перечитывай  эту великую
книгу и всегда  найдешь что-то  новое. Нет, Лев Толстой никогда не устареет.
Потому что он  не плоско однозначный моралист,  он, как  выражаются  господа
ученые, амбивалентен, он действительно - кладезь всего:  великих прозрений и
великих же заблуждений.
     Кстати,  в связи с постоянным ожиданием войны  с Литавией, этот роман у
нас вдруг вновь стал очень популярен.


     4 АВГУСТА

       Вчера весь вечер  на низких высотах, с ужасным  грохотом летали вдоль
реки Неран сверхзвуковые истребители военно-воздушных сил Литавии.
     На  территории завода им. "Ш." кругом висят таблички, извещающие о том,
где должны собираться военнообязанные. В отделе кадров и управлении до 23-00
сидят  дежурные.  Ждут  из  штаба ГО сигнала  учебной  тревоги.  Гражданская
оборона проводит  учения. На случай неожиданных воздушных атак - НЛО или ВВС
Литавии. (Вот жизнь пошла! Сплошной сюрреализм.)
     А,  кроме того, возможны наземные карательные акции со стороны Литавии.
Впрочем,  сухопутных атак мы не  боимся:  что  за армия у них по сравнению с
нашим народным ополчением. Однако литавские коммандос пробраться к нам в тыл
вполне могут, чтобы  арестовать и  выдать международному трибуналу  генерала
Голощекова,  нашего русского  Ясира  Арафата,  как  его  называют  некоторые
шутники (Сам Голощеков любит себя сравнивать с генералом де Голлем).
     Хотя успех  столь самонадеянной вылазки  маловероятен,  но  попытки уже
были и будут. Ведь официальной границы как таковой не существует. Существует
лишь  условная  природная  граница  по  реке Неран,  но  ее не признают сами
литавцы,  ибо для  них  это  равнозначно  признанию  мятежного  государства.
Поэтому утрами, когда опускаются  мосты и оба государства временно сливаются
в призрачном единстве, люди перемещаются с левого берега на правый и обратно
почти  свободно.  Жизнь,  знаете ли, не остановишь. Тем  более, что  столица
Литавии - Каузинас -  оказалась разделенной почти пополам.  На правом берегу
находится их Старый город, на левом - Новый, наш. По большей части 60-х-70-х
годов застройки. Живет здесь преимущественно русский пролетариат. Тут же, на
левом  берегу, находятся большинство заводов. Теперь  левобережный  Каузинас
переименован   в  Непобединск   и  является   фактически   столицей   нового
государства. Впрочем, других городов у нас все равно нет.


     Без особой  волокиты со стороны должностных лиц я  выписываю  временный
пропуск и выхожу  на территорию завода. Рой воспоминаний тотчас  взлетает со
дна моей  памяти,  как  несчетная  стая  галок. На  одном  из таких  заводов
когда-то, в  пору моей  российской  юности, начиналась моя трудовая карьера.
Сначала контролером  ОТК на ферросплавах  (потому  что хорошо  знал  химию),
потом околоначальственные  люди  заметили мой  талант художника и предложили
мне должность оформителя  в том  же цехе. И пошло-поехало! Имея склонность к
перемене мест, я кочевал  из цеха  в цех, с  завода  на завод, совершенствуя
свое мастерство оформителя.  Более  пяти лет я  никогда  не задерживался  на
одном  месте.  Проходило определенное  время, и какой-то бес  толкал меня  в
ребро, и  я бежал к новым людям, к новым впечатлениям. Каждый раз, начиная с
нуля, тем не менее, я как бы поднимался на ступеньку выше в своем мастерстве
художника-оформителя.
     Завод имени "Ш."  (не стану  расшифровывать),  где я  работал со  своим
напарником  Анатолием,  был  моим  последним  заводом.  В ту  пору  мне  уже
перевалило за  тридцать (не  стану уточнять).  Когда началась так называемая
ПЕРЕСТРОЙКА, я вдруг понял, что все  эти годы  прожил не  так, как следовало
бы. Делал не  то,  зачем был рожден на этот свет. Я ушел с завода на вольные
хлеба, в  совершенную неизвестность и занялся чистым искусством, коря себя и
систему "за бесцельно  прожитые  годы"  и упущенное время.  Однако ж занятия
чистым искусством не  часто приносят  обильные плоды, подлинные удачи редки.
Обычно перебиваешься с  коньяка на хлеб, а  посему, приходится подрабатывать
побочными  заработками,  хотя  и  очень  близкими  моему  духу,  а  именно -
преподавательством.  Два раза  в неделю веду студию живописи при  нашем доме
культуры.  Платят гроши, но выжить  можно  (особенно,  если  сумеешь продать
одну-две картины в месяц). Если подходить к делу с размахом предпринимателя,
можно было бы  открыть собственную студию  и  драть деньги  с  состоятельных
родителей. Но у меня нет (и никогда не будет) размаха предпринимателя, да, в
общем-то,  и  желания  размахиваться  тоже  нет. Потому  что  это  очередная
пустышка. Я уже немолод и заниматься буду теперь только искусством.  Хотя бы
я с голоду сдыхал. По мере сил не стану больше думать о материальном, только
о духовном. Духовность, духовность  и  еще раз духовность. Вот такая  теперь
моя жизненная программа!


     Я  тут  заболтался,  мемуарист  долбаный,  и  совсем  забыл,   за  чем,
собственно, пришел  на завод  им. "Ш.",  много лет спустя  после  увольнения
отсюда. Уж, конечно, не затем, чтобы сыграть на струнах души ностальгический
романс.  А  пришел  я  сюда  с  весьма прозаической  целью: чтобы  попросить
плотника Реутова по старой памяти изготовить мне рамы для картин. Подрамники
для холстов я сколачиваю сам, а вот рамы -  это  уже искусство другого рода,
чем мое, тут нужен специалист своего дела.
     Я надеялся, что жив еще старый столяр, мастер золотые руки, по прозвищу
Аще, что  он помнит  меня и сделает  по сходной цене рамы. Они нужны  мне до
зарезу  в  связи  с затеваемой  "ОБМОСХУДОМ"  (Объединение Молодых  и Старых
Художников)  общегородской  выставкой,  в  каковой  мне  любезно  предложили
участвовать.  Боже,  что  я  несу!  Предложили,  как  же!  Все  надо  самому
пробивать, предлагать, напоминать... Но  вот  все уже  пробито,  предложено,
напомнено, и  теперь мне  нужны рамки  для моих "шедевров".  Покупать рамы в
салоне для меня дорого, и  я  прибегну  к услугам этих  шкуродеров только  в
случае самом крайнем.
     И  вот,  лелея  ностальгические  чувства  (все-таки  не  удержался),  я
прохожусь сначала  по коридорам  заводоуправления,  а  потом и по территории
завода. Я  весьма и весьма удивился, когда  обнаружил во многих  местах свои
стенды, которые я когда-то оформлял. Большинство из них хорошо сохранились и
смотрятся довольно  прилично, хотя прошло много  лет. Это меня радовало,  но
одновременно и удручало. Это  означало, что жизнь  завода еле-еле  теплится,
почти  остановилась.   И  теперь  он,  завод,  перевалив  за  порог   нового
тысячелетия, влачит  жалкое существование. А бы выжить. Ему уже  не до новых
веяний дизайна.


     7 АВГУСТА

     Вчера был какой-то  нескончаемо длинный день, поэтому  веду хронику  по
часом.
     С утра  пораньше - опять на завод. В прошлый раз я не  застал Реутова в
цехе.  (Любимый анекдот моего  отца: "Где Рабинович?" -  "Ушел  по цехам". -
"Сам ты  -  поц и хам!") Реутов был на  больничном. Но  сегодня он  уж точно
выйдет.  "Да-да, буду завтра как штык, аще, ты  меня знаешь, я, аще, слов на
ветер  не бросаю... Приноси  чертежи:  с размерами и  со всей трехомудью - я
сделаю".  - "Только,  Николай  Николаевич, пожалуйста,  дерево  должно  быть
абсолютно сухим!" -  "Ты,  аще, меня не учи, у меня материал завсегда сухой,
я,   аще,  из  кримлины  никогда  ничего  не  делаю...  я  тебе  не  Махонек
какой-нибудь..."
     Это я с ним говорил по телефону. И вот Реутов воочию. Я встречаю  его в
столярном  цеху. Боже ж мой, как старик сдал за эти  годы. Кожа да кости! Но
из  глубины  черепной  коробки  смотрят по-прежнему живые, хитроватые глаза.
Хотя теперь они больше похожи на горящие  в нишах огоньки свечей,  которые в
любую минуту может погасить резкий порыв ветра. "Фу!  - шумно дышит  Реутов,
снимая с головы теплую кепку и вытирая потную  лысину полотенцем, похожим на
портянку.  - Загоняли совсем  пенсионера... Вот уйду,  с  кем  они  работать
будут, смены-то нет. Приходят какие-то юнцы со стеклянными глазами  да бабы,
которые отродясь молотка в руках не держали".
     Это он зря женщин принижает. Видел я  раньше, приходя в  столярный цех,
как женщины  сколачивали  ящики  для боеприпасов.  Чудо! С  ОДНОГО удара они
загоняли гвоздь по  самую шляпку. Работали как  роботы-автоматы. Меня  тогда
это очень поразило. Сейчас в  цеху вялотекущая видимость трудового процесса.
Большинство  народа уволено было  еще в 90-е  годы - никому не  нужны  стали
ящики для снарядов, первый цех  закрыли, снаряды выпускать перестали. Теперь
перебиваются случайными заказами. Чем тут  занят  Реутов?  Но он, я  уверен,
вовсе  не завышает  свою  значимость.  Ныне всех трудоспособных  пенсионеров
призвали на  трудовой фронт. Поговаривают, что поскольку, в силу объективных
причин, республика наша  находится во враждебном окружении, Первый цех опять
откроют. Если найдут растасканное оборудование.
     Я вежливо, стараясь не задеть его творческого  самолюбия, объясняю ему,
какими должны быть рамы  - их профиль, размеры и  прочее. Реутов слушает, по
ходу дела высказывает разумные замечание,  делает  толковые поправки.  Когда
вопрос с рамками решен, я тактично интересуюсь его здоровьем и здоровьем его
жены. Реутов с уверенностью заявляет, что еще лет с  пяток протянет на  этом
свете. "Потому что очень уж хочется узнать, чем же закончится это блядство".
А  так все  нормально. Огорчает  его лишь  тупость жены. "Вот же  бабы-дуры.
Опять моя обожгла руку. И кажный раз она это делает, когда надо зажечь сразу
две  конфорки на  газовой плите.  Так она  сначала  зажигает  ближнюю, потом
тянется рукой над пламенем и зажигает дальнюю конфорку. И, конечно, обжигает
себе  руку. Она у нее уже  вся  в волдырях! Я говорю ей, ты, аще, понимаешь,
что делаешь?!  Кто же, аще,  так зажигает? Неужели у тебя аще не хватает ума
сообразить, что сначала надо зажечь дальнюю, а  уж потом  ту, что у тебя под
носом. Нет, она аще не понимает... и кажный раз такая история..."
     Я  со вниманием  выслушиваю  его  старческое  брюзжание, потом  передаю
привет от  своего  бывшего напарника  Анатолия,  который уже тоже,  как и я,
здесь не работает, но который был в большой дружбе с Аще. Собственно,  я для
Реутова  мало что значу. Он возится со мной благодаря  тому, что я - коллега
его товарища.


     11-00. Бегу  в  "Объединение  Х.",  чтобы  утрясти  кое-какие  вопросы,
связанные с организацией выставки.
     Президентша  "ОБМОСХУДА" оказывается в офисе, она на месте, слава Богу.
Толстощекая,  кровь с  молоком баба восседает за  своим огромным,  старинной
работы столом, обложившись бумагами. И здесь бюрократия.
     Увидев меня,  она кокетливо  поправляет мелко завитые бледно-фиолетовые
кудри и  дружелюбно  сверкает  золотыми зубами.  Она  сообщает  мне  сначала
хорошие новости - о том, что ей  удалось добиться снижения арендной платы за
помещение выставочного  зала,  удлинить сроки экспозиции и  прочее в  том же
духе,  что,  в общем-то,  меня мало интересует. Потом  она  сообщает  плохую
новость.
     - Понимаете, - говорит она, не глядя мне в глаза, -  тут возникла такая
ситуэйшн...  Произошли кое-какие изменения, то  есть  расширение...  Короче,
расширился список участников  выставки... и, в связи с этим расширением, нам
придется ужаться.
     - Кому конкретно,  -  спрашиваю я,  пронзительно глядя в  ее бесцветные
глазки-пуговки;  ее  взгляд   отталкивается   от  моего  еще   сильнее,  как
одноименный полюс магнита.
     - Конкретно Вам, - отвечает она и поспешно добавляет, чтобы мне не было
особенно больно, -  ну  еще кой-кому...  В общем, одной секцией Вам придется
пожертвовать.
     - Интересно, - говорю я капризным голосом обиженного ребенка, - из двух
секций  вы  забираете у  меня  одну! Как же я  расположусь?  Ведь вы знаете,
сколько у меня работ...
     -  Георгий Николаевич,  голубчик, ну потеснимся немного. Вы же  знаете,
все  хотят участвовать  в  выставке,  а  места мало... А парень на  редкость
перспективный,  молодой, напористый...  - Она двинула локтем  бумаги,  и они
почти  совсем закрыли большую картонную коробку с конфетами,  лежавшую у нее
на столе. - Я не могла ему отказать.
     - И кто же сей неофит? - спрашиваю я желчно. - Тот, которому сходу дают
целую секцию, в то время, как старым, проверенным временем художникам делают
обрезание.
     - Ну,  Карелин... - говорит она дрогнувшим голосом.  - Вам это имя пока
ни о чем не говорит...
     И вдруг идет в атаку, как танк. Она  устремляет,  наконец, на меня свой
взгляд сразу сделавшийся тяжелым, упрямым. Я затронул ее интимное, личное. А
за свое личное, интимное,  она  любому порвет  пасть. Полные  ее руки плотно
лежат на  сукне  стола, под  дрябловатой  кожей  перекатываются  крепкие еще
мышцы.
     -  О'кей! - говорю  я и  выдаю любимый афоризм моего отца: "Урезать так
урезать, как сказал один японский адмирал, делая себе харакири".
     Чтобы смягчить  мою  боль  от урезания, госпожа Президентша  приглашает
меня на ланч в ресторан "Нева", который располагался на нижнем этаже здания.
     - В отделе культуры выбила талоны на питание в нашем зале. Могу дать на
целую неделю, - сообщает она интимно.
     Я принимаю приглашение на  ланч, но от талонов отказываюсь. Пока у меня
есть деньги.


     13-30. Прибыл в Центральный выставочный зал и работал там как проклятый
до 22-х часов.  Чтобы  размяться, половину обратного  пути к дому  преодолел
пешедралом.  Сплошная облачность накрыла город, как одеялом, и потому раньше
обычного, в половине одиннадцатого,  стал  сгущаться мрак, только на западе,
как надежда  на  завтрашнюю  хорошую  погоду, светилась  ярко-желтая полоска
чистого неба.
     Домой  пришел  около одиннадцати,  когда стало  совсем  темно,  уличное
освещение  опять не работало. Чтобы не разбудить тетку, тихо раздеваюсь, иду
на  кухню, плотно  прикрыв  за  собой  дверь.  По  радио  передают  какой-то
зажигательный фокстрот. Как там у Юлиана Семенова?
     "Он (Штирлиц) включил радио. Передавали легкую музыку. Во время налетов
обычно передавали веселые песенки. Это вошло в обычай: когда здорово били на
фронте или  сильно  долбили  с  воздуха, радио передавало  веселые,  смешные
программы".
     У нас, слава Богу, война еще не разразилась... Но на дамбе стоят танки.


     В автобусе я сидел с левого борта, и  мне ни черта  не было  видно, что
происходит  с  противоположной   стороны.  На  асфальте  у  меня  под  окном
просматривались сухие  комья  грязи  и  след  от  гусеничных  траков. Прошел
солдат, озабоченный чем-то, по-моему, дал какие-то указания нашему водителю.
Потом  мы  поехали.  Медленно.  Пассажиры, те,  которые  стояли  и не  могли
разгадывать кроссворды, вертели головами, всматривались в сумерки за окнами,
где двигались какие-то механизмы и рычали моторы. Кто-то  сказал: "Танки". Я
тоже  вертел головой, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь из происходящего на
встречной полосе дороги, но тщетно. Кроме света фар, ничего не разобрал.
     Высокий  молодой  человек,  вопросительным  знаком   торчавший  посреди
салона, сжимая под  мышкой  коробки с видеокассетами, сказал  своей подруге,
такой же тоненькой  и гибкой, что-то о президенте Голощекове в  том  смысле,
что бравый генерал-майор, наш  Адамчик,  так же быстро разберется с зелеными
человечками,  как он разобрался с литавцами. Парочка рассмеялась, как обычно
смеется беззаботная  молодежь.  И тут до меня  дошло, что все ожидают нового
налета  НЛО,  маскирующихся  под самолеты. А может, это самолеты маскируются
под НЛО? Я подумал с горькой усмешкой, что вся  наша теперешняя жизнь отдает
каким-то фарсом с клиповой насыщенностью:  с неба давит очередная волна НЛО,
с  запада угрожают литавцы,  а  внутри  - ультраправый  генерал  с амбициями
фюрера  пытается "эллинизировать" кусок территории,  который ему достался во
время  дележа  имущества  сильных мира сего...  Сериал какой-то унылый, мать
его..."
     "Кажись, начинается..."  - сказал мужик, сидящий напротив меня с книгой
Адама Голощекова "Пора".
     "Ничего не начинается, - возразила толстая баба, закрывая книгу того же
Голощекова, "Послание  к литавцам", и  запихивая ее в сумку, подстать  своей
комплекции, - хватит панику-то пороть!"
     Они сцепились,  как кошка  с  собакой.  Остальные  пассажиры  увлеченно
разгадывали  кроссворды. Не  перестаю удивляться:  как  все-таки быстро наше
некогда  самое  читающее  в  мире  общество трансформировалось  в  общество,
разгадывающее кроссворды.
     И только  парочка  китайцев на  задних местах  сидела тихо-тихо. Они не
вмешивались  в  распри европейцев. На  их плоских  лицах  играла  загадочная
полуулыбка,  будто они знали  такое, о чем мы, европейцы, не догадываемся, а
когда поймем, то станет слишком поздно и ничего изменить уже будет нельзя.
     Когда наш автобус  подъезжал к Бульвару им. Голощекова, я их увидел. По
краю дамбы  стояли  танки. Или  похожие  на  них бронированные  чудовища  на
гусеничном ходу. Штук  пять, наверное.  Видимость из-за тусклых фонарей была
отвратной. Они  стояли компактной  группой. Один  из  них  двигался,  пятясь
задом, уплотнял группу.
     "А  танки-то зенитные", - подумал я. Из  башни последней машины торчали
два тонких  ствола,  задранные кверху.  Мужик перестал  лаяться  с женщиной,
посмотрел в окно и сказал  уверенным голосом ветерана войны и знатока боевой
техники: "Самоходные зенитные установки "Шилка" и ракетная - "Ястреб-2". Эти
как шмальнут - мало не покажется..."
     Мне  подумалось,  что  бронетехника  занимает  позицию   для  отражения
воздушного налета. Это  место, на мой взгляд,  было  весьма удобным.  Справа
машины  были прикрыты склоном дамбы,  слева -  шла высокая стена деревьев. И
между тем - прекрасный обзор.  Очень  удобная позиция для  противовоздушного
комплекса.
     На бульваре  стоял военный регулировщик, движение машин было скованным.
Какое-то  время  параллельным  курсом  с  нами  катил  по  рельсам новенький
"гладиолус", весь разрисованный  рекламой  на мотоциклетную тему.  На задней
площадке  моновагонна, хорошо  видимая  в  ярком  аквариумном  свете, стояла
девушка или молодая  женщина, очень  красивая. Паниковский был бы в экстазе.
Положив руки на горизонтальную оконную штангу, она смотрела на мир грустными
глазами.
     Я загадал, если она взглянет  на меня, хотя  бы мельком, то мои картины
на  выставке ожидает  успех. Однако чУдная  фемина  смотрела на  "мерседес",
который  вклинился  между  моим  автобусом  и ее трамваем.  "Ну взгляни  же,
взгляни на  меня!"  -  умолял я "чудное виденье", "гения чистой  красоты". Я
взывал к ней мысленно, телепатировал, надрывая мозг, едва сдерживаясь, чтобы
не ударить  кулаком по глуховатому стеклу. Но все мои  усилия были тщетны. И
лишь когда мы  разъезжались - она направо, я  прямо,  -  и проклятый  "мерс"
газанул вперед, женщина подняла на меня глаза. Наши взгляды встретились лишь
на мгновенье  и тут  же разошлись навеки.  И уже (но все  же ликуя!) я видел
удаляющуюся, аэродинамически зализанную корму "гладиолуса".

     На кухне я обнаруживаю свой ужин, как всегда стоящим верхом на чайнике,
чтобы  долго не  остывал. Тарелка, прикрытая другой. Теткиными  заботами  он
стоит таким вот  образом уже  четыре часа. Так что  и чайник остыл и тарелка
едва  теплится.  Подогреваю  чайник,  а  ужин  ем  холодным.  После  трапезы
принимаюсь читать  Достоевского, тут  же прямо на  кухне. Не  ляжешь ведь  с
полным желудком, а хорошая литература способствует нормальному пищеварению.

     В 01-00  ложусь  спать.  Долго  не могу заснуть, наконец,  погружаюсь в
дремоту... Выстрел! Просыпаюсь. Нет,  кажется, хлопнула  дверца  автомобиля.
Сволочи! Дремлю.  Опять просыпаюсь -  хохочет  какая-то  компания,  конечно,
пьяная. Проходят под окнами, горланя  песню не в лад. Паразиты! Погружаюсь в
сон...
     "...тиять, на  право!"  - говорит за окном голос, усиленный  динамиком.
Просыпаюсь. Кому  он командовал "на право"? и кто это говорил? Едут какие-то
машины... потом - тишина.

     02-40. Просыпаюсь от треска. Вскакиваю,  смотрю в  окно, вглядываюсь  в
гиперборейскую ночь - на горизонте полыхает зарево. Столб дыма, подсвеченный
снизу алым пламенем, ввинчивается в  небо и  сливается с  низкими  облаками.
Разыскиваю  свой  армейский  8-кратный  бинокль,  смотрю  сквозь  искажающее
реальность стекло  окна. В глубине нашей территории,  там, где пашни и лес -
то  ли  в районе  Пяртус,  то ли  в Надкиманси  -  горит  дом. Сильно горит,
страшно.  Рвется  раскаленный шифер.  В  ночной  тиши треск слышен  на много
километров. Дом горит долго, возможно даже не один...
     Попутно  замечаю  еще одного наблюдателя. Или  наблюдателей. В звездном
провале  между  тучами,  на  большой  высоте,  появился  чудесный корабль  -
пепельно-серебристый,  удлиненный, как  цеппелин, с включенными  габаритными
огнями и двумя  белыми  прожекторами на носу и  корме. Слегка  накренясь, он
летел медленно  и совершенно бесшумно. Таинственный, как "Наутилус" капитана
Немо. Чуждый заботам и горестям этого мира.
     Пока я пытался поймать его окулярами, он  уж нырнул в глубины небесного
океана.
     Из своей комнаты выходит  тетка - заспанная,  в  белой  ночной  рубахе.
"Ужас,  как  я боюсь этих пожаров",  - говорит  тетя Эмма,  глядя в  окно. К
счастью,  для себя, она не застала "цеппелин", иначе б ей добавился еще один
повод для страха.
     А еще она боится грома.  Не молний,  а именно грома. Раскатистый грохот
ей напоминает о пережитых ужасах бомбежки немцами Тополскитиса, где она жила
девочкой. Я успокаиваю и выпроваживаю тетю.
     Ложусь, поворачиваюсь на правый бок, лицом к стене, закрываюсь одеялом.
"Провались все на свете!.. дадут сегодня мне уснуть или нет?"


     9 АВГУСТА


     Из-за  угла  дома, подобно  мотоциклу  о двух  колесах,  завалившись на
вираже, вылетел довоенный  "мерседес" и  помчался за  трамваем.  Я стоял  на
задней площадке "гладиолуса" и  хорошо  видел хищную  пасть  черной  машины.
Обернулся. Смотрю: в вагоне  кроме  меня находятся еще человек пять-шесть. Я
расстегнул пальто и достал  автомат, старый  добрый "шмайсер",  тяжелый,  но
удобный в деле. Направив его  в  спины пассажирам, я крикнул:  "Все  на пол,
живо!", люди легли, из машины пока никто не стрелял. Дулом автомата давлю на
стекло  вагона,  оно лопается  и  осыпается  на убегающие шпалы. Пружиня  на
полусогнутых ногах, ударяю длинной очередью по ветровому стеклу "мерседеса".
Машина запетляла  и ощетинилась  стволами. Тут  уж броситься на пол пришлось
мне. В то же  мгновение засвистели пули, зазвенели стекла в окнах трамвая, а
в корпусе его появились сквозные дыры, через которые ворвались внутрь прямые
штыри света. Я медленно сполз по ступеням к  самой двери, и, упершись ногами
в косяк двери, чуть-чуть приоткрыл ее. Образовалась щель, в которую ворвался
ветер и уличная пыль. Щуря глаза, я выдергиваю кольцо из лимонки и бросаю ее
на  асфальт перпендикулярно движению трамвая. Мне очень хотелось посмотреть,
что из  этого выйдет, но высовываться  было  нельзя. Когда отгремел взрыв, я
обернулся.  Люди по-прежнему  лежали на пыльном  полу,  прижавшись  лицами к
рейкам. На коленках я выбрался из дверного проема, сжал автомат и вскочил на
ноги. Не  глядя, нажал курок и от души  полил улицу свинцовым дождем, и лишь
потом увидел, что "мерседеса"  уже не  было. Пустое шоссе фиолетовой  лентой
разматывалось вдаль, ускользало прочь с безупречной гладкостью.

     Когда рассказываешь, всегда кажется длинно. А  между тем сновидение это
длилось всего несколько секунд. Вставать не хочется,  я лежу,  по всегдашней
привычке закинув  руку  за  голову,  и смотрю  в ясное  голубое  небо.  Окно
открыто, ветер колышет  штору,  вуаль тюлевой  занавески  и  доносит снаружи
удивительно чистый воздух и  уличный шум давно проснувшегося города. Слышно,
как проезжают  машины, тысячезмейно шипит  компрессор, и время от времени то
длинными,  то  короткими  сериями  грохочет  перфоратор. Рабочие  где-то  по
соседству вскрывают асфальт. Кто  знает,  "из какого сора рождаются  стихи",
тот  не может  не  знать, из какого мусора  повседневного  бытия стихия  сна
творит свои иллюзии, подумалось мне. И что характерно, никогда не снится то,
что ты больше всего жаждешь увидеть,  но  обязательно  какая-нибудь дрянь...
Нет, не прав Фрейд, настаивая  на том, что ВСЕ сновидения есть  ни что иное,
как исполнение желаний. Почему мне не приснилась та девушка из трамвая? Ведь
могла  же  она быть там,  в  числе пассажиров моего сна. Нет  же,  наоборот:
приснилась   идиотская  дуэль   с  не   менее   идиотским  мотоциклоподобным
двухколесным "мерседесом".

     На часах  9-20.  Пора вставать. Тетка  уже ушла куда-то.  Любит она все
хозяйственные  вопросы  решать с  утра.  Завтрак  привычно  дожидается меня,
греясь на горячем чайнике. Закрытая тарелка запотела.  На завтрак обычно  мы
едим  кашу -  чаще  овсяную  или манную. Сегодня овсяная. Поливаю ее  сверху
вареньем, ем, запивая чаем без сахара. Таков ритуал.
     За  завтраком  слушаю  по  транзисторному  приемнику   "Голос  России",
транслируемый   специально   на  Прибалтику.  Первым   делом  помянули  нашу
республику.  Все  ту же больную для себя тему муссируют: признавать нас  или
погодить,  посмотреть,  как  дело обернется. В интонациях  ведущего, однако,
чувствуется явная симпатия к нашему народу.  Еще бы, как ни крути, а Леберли
-  новое  русское государство.  Более  русское,  чем  сама  Россия.  Но  для
соблюдения объективности пожурили слегка Голощекова за не соблюдение им прав
человека в  полном объеме,  сообщили, что  мы, перенимая не самое лучшее  из
опыта    китайских   товарищей,   вчера    снова    расстреляли    несколько
чиновников-коррупционеров.
     Мне понравился ответ Голощекова на эти обвинения.  Противникам смертной
казни генерал ответил: "Сначала отмените убийства, тогда мы отменим смертную
казнь".

     Потом выступила польская писательница имярек, бывшая узница  концлагеря
"Ostenjugendverbandlager".  "Остенюгендфербандлагерь" -  "Восточный  детский
лагерь",  в  Польше.  "Концентрационный  лагерь" и  "детский"  -  такие  вот
словосочетания. Уму не постижимо!
     Писательница:  "Мы   потеряли  целое  поколение,  которое  должно  было
продолжить наше дело..."
     Удивительно современные слова, думаю я, затягиваясь сигаретой. Я  курю,
слушаю радио и смотрю в окно, во двор, где в песочнице играют дети, сидят на
лавочках взрослые  и бегают собаки. Где  нет  еще никакой  войны, но которая
может прийти сюда в любую минуту.
     "...над детьми от 3 до 11, 14 лет проводились медицинские эксперименты.
Многие погибли, многие остались калеками  на всю жизнь...  Его  (фашистского
врача-садиста)  чрезвычайно интересовали  близнецы.  Он собирал их  по  всем
лагерям,  всех возрастов. Их свозили в клинику при "Ostenjugendverbandlager"
для опытов. "Врача" занимала  проблема  воспроизводства  потомства немецкими
женщинами  для  нужд  рейха.  Германии нужны  были  солдаты  - такую  задачу
поставил перед нацией фюрер.
     Оставшийся  в  живых  "детский  материал", предстояло  германизировать,
вложить в их головы рабскую покорность и заставить работать.
     Если   спросить    наших    детей:    знают   ли    они,   что    такое
"Ostenjugendverbandlager"? То  они,  дети,  конечно,  ответят - нет.  И  это
хорошо.  Пусть  не знают. Но мы,  взрослые, должны знать  об  этом.  Знать и
помнить. Чтобы история не повторилась".


     10-00.  Иду в свою мастерскую.  В 11 часов приходит Галина.  Как всегда
стремительна в движениях, распространяющих изысканный запах заморских духов.
Галина говорит,  что она сегодня торопится, поэтому пробудет у  меня  только
два часа. Одним глотком выпивает чашку горячего чая и  начинает раздеваться.
Меня всегда восхищает,  с какой скоростью она это  делает. Она была мастером
по скоростному раздеванию. Впрочем, как и по одеванию. Профессионалка!
     Пока  я ставлю мольберт  на рабочее место, укрепляю подрамник и готовлю
краски, она,  в чем мать родила, устраивается на диване.  Стараясь  не сбить
складки   шелкового   покрывала,  она   улеглась,   коротко   взвизгнув,  от
соприкосновения с холодным материалом драпировки.
     Я беру в руку палочку сангины, смотрю на "модель".
     - Ну что ты вся скукожилась?  -  говорю  я  недовольным тоном.  - Прими
позу.
     - Холодно! - жалуется она.
     -  На  улице  лето,  а  ей  холодно.  -  Я  направляюсь  в  кладовку за
рефлектором.
     Установив металлическую тарелку рефлектора на пол и включив его в сеть,
я направляю поток инфракрасных лучей на свою гусиннокожую модель.
     - Кайф! - выдыхает она, расслабляясь и принимая рабочую позу.
     - Ты этак разоришь меня, - полушутя, полусерьезно ворчу я, имея в  виду
то,   что  рефлектор   жрал   электроэнергию   с  чудовищной   ненасытностью
полтергейста.
     - Ладно, ладно, не  скупердяйничай,  - парирует она,  нежась  в потоках
теплого воздуха.
     - Нечего экономить на здоровье трудящихся.
     - Да уж, много на вас заработаешь, особенно когда тебя  ужимают со всех
сторон...
     - На тебя что, наезжают? - интересуется она, отбрасывая рукой блестящий
каскад своих длинных и густых волос с  благородным оттенком красного дерева.
Такие  волосы  -  признак  хорошей  породы.  Как  говорил  Лермонтов  устами
Печорина: порода в женщине, как и у лошади, многое значит.
     Я  вкратце обрисовываю ситуацию с выставкой и  сообщаю,  что портретами
мне, очевидно, придется пожертвовать.
     - А телевидение будет на презентации? - деловито интересуется Галина.
     - Я, думаю, что будет, - отвечаю я, как можно более безразличным тоном,
смешивая краски на палитре в поисках нужного оттенка.
     - Тогда я  этого тебе  никогда не прощу! -  обижается Галина и надувает
губки.
     Я  хотел  было  направить  ее праведный  гнев на  истинного  виновника,
вернее, виновницу - на нашу  Президентшу с ее необоримым либидо, истощившего
и подорвавшего  силы двух ее  мужей  и  троих  любовников, - но благоразумно
передумал  и принял огонь на  себя. Чтобы оправдаться  и принизить  значение
потерь, взываю я к ее гражданским чувствам:
     -  Вот уж  не  думал,  что  ты так  тщеславна... Хорошо-хорошо...  -  Я
поспешно  беру  свои слова обратно,  видя,  что она готова  взорваться,  как
граната,  у которой выдернули чеку. -  Обещаю, что твой портрет я выставлю в
любом случае.
     -  То-то же, - отвечает  она, расплываясь в  улыбке и цветя как майская
роза. - Пойми, Георг, это вовсе не тщеславие. Это стартовый  капитал. Важно,
чтоб тебя заметили... а там  уж  дело  техники... - и Галина поводит изящной
своей ручкой и точеной ножкой так технично, что у любого менеджера, я думаю,
поднялась бы температура.
     - Вот! - вскрикиваю я, - пусть нога лежит в таком  положении. Так более
выразительно.
     - Но тогда будет видна... - беспокоится моя модель.
     -  Ну и что, нам нечего скрывать от народа.  Более того, как оказалось,
именно  этого  и  желает  народ,  -  успокаиваю  я,  беру  сангину  и быстро
набрасываю контур нового положения ноги и то, что открылось взору.

     Наши  личные отношения  с  Галиной  давно  перешли  в стадию "холодного
ядерного  синтеза". Иногда, очень и очень редко, мы позволяем себе вспомнить
старое...   вернее,  она  позволяет  мне.   Но  в  основном  наши  отношения
ограничиваются  чисто  деловыми  контактами.  Она  молода.  У  нее прекрасно
сложенное тело, и мне оно время от времени бывает крайне необходимо. Это  не
цинизм. Потому что она нужна мне совсем для других целей. Тут меня, пожалуй,
поймет только художник.
     Целый час  мы  молча работаем.  Она на диване, я  за мольбертом.  И еще
неизвестно, кому из нас тяжелее. Позирование - это вам не хухры-мухры, это -
тяжелый  труд и  очень часто неблагодарный.  А  порой, понимаемый превратно.
Таков взгляд обывателя.
     По ассоциации вспоминаю свои первый опыт работы с живой натурой.
     Это  было в начале 70-х, когда  я учился в студии  Смолко. Этот  Смолко
частенько  позволял  себе  приходить  на занятия  с нами  в  нетрезвом  виде
(впрочем, держался пристойно) и мало  что давал нам в теоретическом плане. В
основном  мы  учились  друг  у  друга.  Это  была  хорошая  школа.  Из  всех
наставлений  моего Учителя я помню только одну фразу: "Надо искать... ищите,
ищите..." - и  неопределенное  движение  руками.  И  мы икали.  Ведь  мы  не
обладали  гением Пикассо, который, по его собственному заявлению, никогда не
искал, а только находил.
     Когда  перешли к живой натуре,  Смолко нам дал еще один  дельный совет:
"Вы должны почувствовать  модель... ее объем... Если надо,  можете подойти и
потрогать   ее  руками...   Вы  должны  ощутить  скульптуру  формы,  фактуру
материала: кожи, мышц... их мягкость или твердость... степень упругости..."
     Очень   многие  вставали,   подходили  к  девушке-натурщице  и   совсем
нехудожественно трогали ее за разные места, в основном за грудь, и, кажется,
переусердствовали. В конце концов, она не  выдержала и заявила: она пришла в
художественную студию, а не в  бордель,  она  пришла позировать, а не затем,
чтобы ее лапали!
     Студиозы,  пристыженные, расползлись  по углам  и  спрятались  за  свои
мольберты.  Смолко вытер  свою  вспотевшую  лысину и принес даме  извинения.
Несмотря  на  реверансы  Смолко, девица эта,  кажется, отмантулила  еще один
сеанс  и  больше не пришла. С  великим  трудом  Учитель  наш  откопал другую
девицу. Эта позволяла делать с  собой  многое.  Она с таким жаром отдавалась
работе, что  вскоре забеременела  от  одного особо проворного  студиоза. Но,
даже  будучи в  "интересном положении",  она  продолжала  позировать. Смолко
утверждал: "Натура должна быть разнообразной".
     Среди  студийцев мои  живописные  работа  особо  не  выделялись.  Я  не
бездарь, однако ж, и особым талантом не  блистал. А вот в жанре портрете был
первым среди учеников студии. Они больше напирали на технику  - штриховка  и
прочая, и, как советовал Смолко, искали пропорции, не стремясь к тому, чтобы
была непременная схожесть рисунка с натурой. Они рисовали человека вообще. Я
же  старался максимально уловить  именно  индивидуальное  сходство, отразить
конкретного человека. В  результате,  именно мои портреты в  высокой степени
походили на натуру, по признанию самих же  натурщиков. Слово их было, хотя и
непрофессиональным, но достаточно веским.


     Ровно в один час пополудни мы заканчиваем сеанс. На сегодня достаточно.
Поработали хорошо, хотя и мало. Впрочем, как посмотреть... Говорят, Сезанн в
день накладывал на холст 5-6 мазков. Байки для идиотов!
     Я завинчиваю тюбики с  краской, отмываю кисти, сливаю грязный керосин в
грязную  баночку  и  закручиваю  пузырек со  скипидаром.  Запах  керосина  и
смолистый дух  "Пинена" давно уже оттеснил Галкины зефиры и  распространился
по всей мастерской.
     Пока  я  проделываю  все  эти  привычные  и,  надо  сказать,  радостные
операции, Галина подходит ко  мне уже полностью одетая и даже с накрашенными
губами, чего я не позволял ей делать, пока она позировала. Она целует меня в
щеку   как  любимого  папочку  и  упархивает  из  квартиры  до   следующего,
обусловленного договором, дня.


     10 АВГУСТА

     Как  стремительно прокручивается любительская кинопленка  нашей  жизни.
Вот ползешь ты на четвереньках, вся жизнь впереди.  Вот школьник,  студент -
планов  "громадье"...  Вот семьянин - жена, дети,  карьера...  Оглянуться не
успеешь, как мелькнет слово "конец".
     К чему я об этом? А ни к чему. Просто настроение паршивое.
     Подобный (шопенгауэрский) релятивистский скептицизм последнее время все
чаще накатывает на меня.


     13 АВГУСТА

     Завтра  открытие выставки и сегодня шли  последние  приготовления.  И я
решаюсь вступить  в  бой. А  какого черта,  думаю,  я должен  уступать!  Это
взыграла упрямая часть  моего характера,  унаследованная от матери-болгарки.
Пользуясь отсутствием протеже госпожи Президентши, я вешаю свои три портрета
на одну из стенок  его  секции (его, видите ли,  секции!). Я не могу  лепить
портреты  впритык к  пейзажам,  в обнимку  с  графикой.  Это  графику  можно
расположить  кучно  и ничего она  от этого  не потеряет.  А большим полотнам
нужен  воздух,  особенно  портретам.  Если  госпожа   Президентша  этого  не
понимает,  то... Впрочем, все она распрекрасно понимает. Просто у  нее такой
характер. Но у меня тоже, знаете ли,  есть характер. Хватит мальчишке и двух
третей секции. У меня в его годы и этого не было.
     Я вспомнил  прошлогоднюю выставку (в которой я не участвовал). Змеились
кабели по полу,  пылали юпитеры жарким светом, телерепортеры  с камерами  на
плечах   многозначительно  двигались  в  пространстве   выставочного   зала.
Тусовалась  публика:  не  то  бомонд, не то  богема. И  девочки-натурщицы  с
восторженными  лицами,  с  пылающими  щечками,  в  экстравагантных  нарядах,
порхали по залу от полотна к полотну, охотно позировали и давали интервью на
фоне своих портретных двойников  - возлежащих на диванах, сидящих в креслах,
и прочая. Девочки были счастливы!
     Я буду последней свиньей, если позволю лишить моих девочек-натурщиц вот
такого простительного, столь нужного им  счастья. Галина, Наташа, Алена, вас
увидит публика. Завтра. Или я умру, защищая вас!
     То  же  самое я  сказал  прямо  в глаза  г-же  Президентше,  когда  она
появилась в 2 часа пополудни в сопровождении своего нового фаворита.
     Фаворит,  как  ни  странно, не  стал  взбрыкивать  копытами  и вел себя
тактично,  этично и  где-то  даже  поэтично.  Мне снова  стало  стыдно,  и я
унизился  до  того, что стал  просить  у бородатого юнца прощение.  Но  г-жа
Президентша, своей  невоздержанностью ни в чем,  помогла мне сохранить лицо.
Она чуть не подожгла  меня гневным взглядом, я познал упругость ее  грудей и
угловатость характера,  когда ее мощное  тело  теснило меня к  стене.  Но  я
стоял, как один  из 38-ми панфиловцев под  Москвой, и она, г-жа Президентша,
отступила от моих позиций, как битый Гудериан.
     Веселый  и  злой,  я  бродил   по  залу,  охраняя  свои  картины,  пока
Президентша не укатила восвояси на своем  подержанном "Рено" модели 88 года.
Потом я  успокоился и даже  помог парню развесить его  картины на оставшемся
пространстве ЕГО секции. Это даже  интересно, думал я, сопоставить, а точнее
сказать,   противопоставить   мои  реалистические  портреты  с  его  как  бы
портретами, выполненными в стиле арт-садизма. Контраст получился убойный.
     С  удивлением и  даже  порой  с  завистью смотрел я  на  полотна  этого
Карелина. Надо обладать поистине изощренной фантазией, чтобы сотворить такое
с   прекрасными  телами   женщин.   Классических  пропорций   для   него  не
существовало:   угловато-шипастые,   треугольно-кубические  женщины-монстры,
распятые на его полотнах в виде цыпленка табака, вызывали противоречивые, но
сильные чувства.  Я  бы подобное  написать не  смог, даже если бы  и  сильно
захотел. Он - человек нового времени, новых идей, и этим мне он интересен. Я
не против модернизма, я  даже где-то за него. (Обожаю импрессионистов, люблю
усатого Сальвадора  Дали,  но  не люблю Пикассо.)  Но  у  меня есть  сильное
подозрение, что  главная цель иного модерниста весьма  далека от  искусства.
Его  полотно  -  это  скорее  дубина, которой он  ударяет по  голове бедного
зрителя. Ударить как следует по башке, и тем самым обратить на себя внимание
-  вот  его цель.  Стало быть, он  не любит  искусство,  а часто вообще  его
презирает, он любит себя в искусстве.
     Искусство, конечно, должно развиваться.  (Хотя в  последнее время я все
отчетливее сознаю всю никчемность понятия  "прогресс в  искусстве") Никто не
знает, в какую сторону выльется это развитие. Значит,  надо пробовать везде.
Именно поэтому я  не против модернизма. Но и для  нас, реалистов, по  мнению
некоторых,  отживающих  свой  век, я хотел бы оставить  место в  современном
искусстве, чтобы  новаторы помнили, с чего  люди  начинали.  Нас  тоже  надо
понять,  мы  не  можем себя переделать.  Парень, кажется,  понимает  меня  и
относится ко мне  уважительно и с  опаской,  как  к динозавру,  не успевшему
вымереть вовремя. Я рад этому (рад первому, но не второму).
     Все это хорошо, плохо другое: накрылась моя "персоналка", обещанная мне
Президентшей. Ну  да ладно. Будем  искать  меценатов. Итак,  завтра открытие
выставки.  И ни  Президентша,  ни  даже  вторжение пришельцев из  космоса не
смогут этому помешать!



     СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ

     Япония зимнего дня счастливее летнего.
     (отрывок из звукового сна Георгия К.)

     1

     Завыла сирена, и на этом истерическом фоне раздался взволнованный голос
девушки-диктора:   "Внимание,   граждане!   Воздушная   тревога!   Воздушная
тревога!.." Ее молодой звонкий голос, который,  казалось, сейчас сорвется на
плачь, совсем не был похож на  тусклый тембр местного диктора Барабанова или
на   зловеще-торжественный   баритон   Левитана.   Это   был   живой   голос
неравнодушного человека бойскаутского  еще возраста, все принимающего близко
к  сердцу.  Я  представил, что  одета она  в  белую  блузку с тонким  черным
галстуком  и в  черную  же  юбку. Я "видел",  как  она горбится  над рогатым
микрофоном,  расставив  слегка локти. Узкие ее  ладони  со  слабыми  нежными
пальцами как бы пытаются нас укрыть от грозной опасности, о которой она  нас
предупреждает,  и, чувствуя  свое  бессилие, она  почти  плакала  и  кричала
злобному врагу:  "Проклятый Пифон! Ты поплатишься  за это! Граждане,  милые!
Воздушная тревога! Воздушная тревога!.."

     И  тут Георг проснулся. Машинально  подумал: "Причем здесь Пифон?"  Над
городом прокатывался апокалипсический  вой сирен  гражданской  обороны.  Они
надрывались, как иерихонские  трубы в  день  Страшного Суда.  А, может быть,
этот  день  уже  наступил?!  Репродуктор  скучным голосом Барабанова объявил
воздушную тревогу и замолчал. Сон стал явью. Или явь стала сном.
     Та, кто спала рядом с ним, тоже  проснулась и таращилась  воспаленными,
дикими глазами по сторонам.
     - Что случилось? - трагическим, срывающимся до  шепота голосом  сказала
она. - Боже, какой у тебя ужасный вид!
     - Давай, быстро собирайся!  -  крикнул Георг, лихорадочно  натягивая на
себя помятую одежду. - Еду, воду, теплые вещи...
     Она  плохо  "врубалась" в  обстановку.  С обреченным  видом  прошлепала
босыми ступнями  из своей шикарной спальни через коридор на кухню, рассыпала
консервы из холодильника, опрокинула на пол бидон с  отфильтрованной  водой,
села в лужу с голыми ногами и заревела.
     -  Успокойся,  - сказал  Георг  ласковым  голосом,  -  вытри слезы,  мы
останемся здесь. Пусть будет то, что будет.
     Он взял ее на руки и отнес на кровать.
     - Мне мокро, - сказала она в интонации плачущей девочки.
     -  Конечно, ты  же  сидела в  луже. - Георг снял с нее  сырые трусики и
разделся сам.
     - Как тебя зовут? - спросил он.
     - Инга, ты что забыл?  -  ответила она  и протянула  к нему руки. - Иди
сюда...
     Они соединились  в  одно целое, и поганый внешний  мир для них перестал
существовать.  Она  вздрагивала,  прижимая  Георга  к  себе,  щедро   дарила
атласно-нежные,  истерически-горячие   поцелуи.  И  после  того,  когда  они
достигли нирваны, Георг отделился от своей половины и ушел в другой мир, мир
сна...

     "...Когда  я   там  оказался,  все  были  в  смятении   от  ужаса,   от
всепоглощающего чувства обреченности.  Все  говорили о Всадниках.  Наконец я
заметил  его. "Всадник! Всадник! -  закричали люди. И я увидел на  горизонте
серый  силуэт  гиганта  на таком же  гигантском коне. Всадник поднял копье и
замахнулся им...
     Люди, и я вместе с ними, скованные животным  страхом, стояли в каком-то
котловане,   надеясь   укрыться  в   нем  от  вездесущих  посланцев  смерти.
Эфемерность такой защиты для всех была  очевидной, поэтому хотелось зарыться
в землю, подобно  кроту, замереть, исчезнуть. Но всякие ухищрения маскировки
были  бесполезны. Мир изменился.  Изменился  внезапно. И навсегда.  Люди это
поняли,  но  продолжали  делать   по  привычке  то,  что  всегда  делали   в
определенной  ситуации.  Стереотип мышления,  стереотип поведения. Если тебе
угрожает опасность,  нужно прятаться -  и все прятались. Но от Всадников  НЕ
СПРЯЧЕШЬСЯ! Кто-то  сказал об  этом мне, но  я и  сам уже это осознал.  Душу
охватило то  мерзейшее состояние  безнадежности, в  которое человек впадает,
когда  он целиком  находится  во  власти  безжалостной, всепроницающей силы,
движимой непостижимой, запредельной логикой - холодной и твердой, как алмаз.
От них не убежишь. И сопротивление бессмысленно. Все бессмысленно...
     Дома шатались, казалось, кто-то с нечеловеческой силой старался вырвать
их из земли. Фундамент  вспарывал асфальт  и землю, двигался  как гигантский
плуг, летели кирпичи, стекла...
     Я увидел вдруг  совсем близко  чудовищных размеров голову  всадника. Он
наклонился,  навис над  домом, застыл,  находясь в другом  временном  ритме.
Худое,  вернее, вытянутое лицо, длинный нос,  огненные  глаза. На голове его
был седой парик с косой и буклями у висков.  В одной руке он держал копье, в
другой  -  железную маску. Всадник!  И  хотя он был  недвижим, я теперь знал
точно: бежать бесполезно, как от собственной тени. Куда бы ты ни убежал, где
бы ты ни скрылся, он настигнет тебя всюду. Рано или поздно..."

     -  Да очнись  же ты, - стучала Инга своим  кулачком  по плечу Георга. -
Истукан!
     Георг  приподнялся  на одной  руке, и сейчас же  Инга отвалила  его как
могильную плиту и выскочила  из постельного  склепа,  пропитанного тлением и
развратом.
     Теперь уже она  быстро  одевалась, а  Георг  пытался сообразить,  в чем
дело. А дело было  "швах".  Дом дрожал и, казалось, сейчас развалится.  Небо
полыхало огнем, кругом грохотало,  то  и дело накатывали  низкие  звуки,  от
которых закладывало уши. На кухне со звоном осыпались стекла.
     В  комнате,  где они лихорадочно натягивали  сопротивляющиеся шмотки, с
треском  разорвались обои,  и  на  стене  черной змеей  метнулась  ветвистая
трещина. Посыпалась штукатурка. Упала люстра, обдав их осколками хрустальных
подвесок. Алые отблески  огня плясали на еще уцелевших стеклах  супермодного
мебельного  гарнитура.  Дорогие  сервизы мелко  тряслись  и стучали,  словно
человеческие зубы от страха.
     Дуф-дуф-дуф!  -  злобно рявкали зенитки,  дум!  дум! дум! - вторили  им
разрывающиеся в вышине снаряды. Бесшумно, ирреально пронеслась над крышей их
дома в сторону центра стая светящихся эллипсов. Землетрясение усилилось.
     Они  выскочили  на  лестницу  и   понеслись  по  ней  вниз,  не  рискуя
пользоваться лифтом.  На  улице творился  бедлам. Крики, стенания и "скрежет
зубовный".  Георг  увлек  Ингу  на  осевую  линию  дороги,   чтобы  избежать
возможного погребения под обломками зданий,  которым случай повелит рухнуть.
Мутненький  рассвет, пытавшийся пробиться сквозь дым  пожарищ, обессилил,  и
сумерки вновь стали сгущаться.
     На  перекрестке  улицы Вая и проспекта Молодежи - местного "Бродвея"  -
очень  низко, на  высоте  12-ти этажного  дома висел дискообразный  аппарат.
Купол его  мерцал голубым  призрачным светом,  под темным  плоским  днищем с
выступающими тремя полусферами  горели несколько прожекторов, которые шарили
своими узкими разноцветными лучами в поисках неизвестно чего.
     Они попытались  свернуть  в какой-то проулок,  но оттуда, из-за плоской
крыши   универсама,   точно   привидение,   поднялся   в   воздух  и  завис,
разворачиваясь    на    месте,    непривычно   длинный   военный    вертолет
Военно-Воздушных  Сил   Литавии   "Ми-24",   советского  еще   производства,
прозванный    "крокодилом".    "Голова"    этого    чудовища,   расписанного
пятнисто-полосатой  защитной  окраской, была  усеяна  бородавками пулеметных
гнезд. Под короткими крыльями щетинились острыми головками ракеты повышенной
мощности и круглились бока установок реактивного огня.
     Довольно грозно, устрашающе это выглядело, но в сравнении с неприятелем
- каменный век. Этим оружием их вряд ли возьмешь.
     Однако  Георг, кажется, поспешил  в оценке боевых  возможностей землян.
Блестящий стальной вихрь винта  медленно  и осторожно  втаскивал  "стрекозу"
между  двумя 14-ти  этажными небоскребами, выдвигая боевую  машину  на линию
огня. В условиях города пространство для маневра было  сильно ограничено, но
это  имело  и  свои  плюсы.  В случае крайней опасности,  можно укрыться  за
каким-нибудь  зданием.  Те  же  здание  помогут  вам  скрытно  подобраться и
неожиданно напасть на врага.
     Инга дергала  Георга  за  одежду,  кричала, спрашивая, какого черта они
здесь  торчат. Георг  отвечал, что лучше  переждать бой,  сидя под  разбитым
грузовиком.  Не  мог  же  он сказать  ей  правду, что ему важно  знать исход
воздушного боя. Женщины этого не понимают.
     Вертолет, с посвистом лопастей винта и воем турбин,  маневрировал между
домами, то  выплывая из  их  поля  зрения, то вновь появляясь. Вдруг носовой
отсек у него открылся  и  оттуда  выдвинулось дуло какой-то пушки.  Наконец,
заложив крутой  вираж,  воздушная машина  помчалась в атаку.  Пролетая  мимо
коридора, образованного многоэтажками, пушка вертолета выпустила узкий, едва
видимый   фиолетовый  луч,  который  с  треском  и   грохотом,  словно  удар
великанского бича,  распорол воздух и  полоснул вражеский аппарат,  зависший
над перекрестком. "Блюдце"  на атаку ответить не  успело, так  как  вертолет
сразу  же  скрылся  за домами. НЛО  ярко  вспыхнул своим  внутренним светом,
рассыпая голубые искры, затем светимость его  несколько померкла,  он нервно
задергался, покосился  и,  как пьяный человек, потерявший контроль над своим
телом,  заскользил в  сторону  одного  из  зданий. Пытаясь  выровнять  крен,
"блюдце" начисто срезало бортом несколько балконов. Вниз на землю посыпались
кирпичи, рамы, стекла, цветочные ящики и прочий хлам. Очевидно, повреждения,
полученные  аппаратом, были очень  серьезными.  "Блюдце", едва ли  не падая,
приземлилось на  крышу  летнего  кафе и  погребла  его под  собой.  Свечение
аппарата медленно угасло, точно некое чудовище испустило дух.
     -  Так  его! - заорал Георг,  весь  переполненный чувством  гордости  и
патриотизма  за  принадлежность  свою  к  земной расе.  -  Получай,  фашист,
гранату!
     Инга его  восторга не разделяла и потащила Георга туда, где по чутью ее
интуиции могло быть менее  опасно. И вовремя. Потому что сдохшее было блюдце
вдруг опять  ожило,  как злодей  в боевике. Зажглись  огни, хотя  и  тускло.
Подняв  облако  пыли,  аппарат  медленно  восстал  над  развалинами,  завис,
держась,  казалось  из  последних  сил, как  смертельно  раненое  животное в
последнем  яростном порыве. "Ну, сейчас  он нам даст просраться!..", подумал
Георг,  оглядываясь через  плечо  и  прибавляя  хода. Но  блюдце  передумало
драться. Как-то скособочившись и  словно бы даже прихрамывая, поплыло оно по
воздуху, с трудом набирая высоту. Враг убрался с поля боя. Вертолет не  стал
его ни преследовать, ни добивать. Земляне просто показали свою силу и волю к
победе.
     Хотя паника уже  пошла на убыль, но  земля еще нет-нет да вздрагивала и
где-то в районе ратуши  что-то  сильно горело. Отчаянно сигналя,  туда ехали
пожарные  машины. Люди разбегались в разные  стороны, как тараканы на кухне,
застигнутые врасплох  внезапно вспыхнувшим  светом.  Высокие,  светловолосые
полицейские,  одетые  в  черные  мундиры,  всем  своим  обликом  похожие  на
эсэсовцев, пытались навести хоть какое-то  подобие порядка: направляли людей
в менее опасные места, в основном, в ближайшее бомбоубежище,  а  кого-то - в
больницу. Полицейским помогали молодые ребята -  добровольцы из Нордического
Легиона. В отличие от профессионалов порядка, на  испачканных, почти детских
лицах легионеров были написаны смятение и плохо скрываемый страх.
     Инга  и  Георг держали  направление  в  сторону  набережной реки Неран,
разделяющей город на две враждующие части.
     Они пробежали мимо закрытого магазина, где с заднего хода, не смотря на
ранний  час,  какие-то люди не  то выгружали,  не то  загружали  в  "Газель"
объемистые и,  видимо, тяжелые  мешки.  Мужики приостановили работу, недобро
глядя вслед убегающим. Георг на ходу  поймал подругу за руку, потом обнял за
плечо,  прикрывая  левый  ее  фланг   сильной  мужской  ладонью.  Когда  они
торопливым   полубегом,    полушагом   проскочили   мимо   мертвого   здания
государственного банка, Георг машинально, против  желания, поднял  голову  и
посмотрел на пыльное окно, бывшее во втором этаже справа.
     Пройдя скорым шагом еще два квартала, они миновали католическую церковь
Зеевы  с  ее знаменитыми  цветными  витражами  на  узких окнах,  музыкальное
училище и  автошколу для слепых. Тут они свернули в сторону узенького сквера
и  сразу оказались в оазисе тишины  и спокойствия. Здесь они перешли на шаг,
переводя дыхание. Это была  уже фактически набережная, далеко уходящая в обе
стороны. Они остановились у парапета.  Отсюда открывалась широкая  панорама:
медленно  текущая  черная  река,  а за  ней  -  крутые  уступы  Левобережья,
полускрытые утренним туманом.


     2

     Примерно  на середине реки  Восточный мост был разведен.  Разъединенные
части торчали на фоне бледно-жемчужного неба как две  гротескные ладони двух
спорящих великанов, жестом показывающих друг другу - "знать тебя не желаю".
     - Пешком на ту сторону не пройти, - вздохнул Георг. - Надо ждать, когда
опустят мосты. Если их сегодня вообще опустят... Черт!
     - Можно перебраться на лодке,  - сказала  Инга.  -  Пойдем к переправе.
Где-то здесь есть причал...
     Она  увлекла  за  собой своего  спутника.  Вскоре  отыскался  проход  в
чугунной решетке и по каменным стертым ступеням они спустились к  старому, с
прогнившими  досками  пирсу.  Плясала,  корчилась луна на  воде,  совсем  уж
побледневшая, пришептывала  река, пресно пахло осокой, тронутой  предосенним
тлением.
     Словно  бы нарочно  их  ожидала лодка,  вернее,  шлюпка, еще  точнее  -
крутобокий ялик. Выкрашен  он был сверху и  внутри белой краской, а днище по
ватерлинию -  красным суриком. В ялике возился его хозяин, шуршал брезентом,
что-то  там  укладывая.  Рядом на досках причала,  верным другом и сторожем,
сидел  черный пес,  средних размеров  дворняжка.  При появлении чужаков, пес
навострил уши, встал и принял выжидательно-оборонительную позицию.
     -  Хелло,  капитан!  -  по-литавски  окликнул  лодочника  Георг.  -  Не
переправите ли нас на тот берег?
     Пес, скаля зубы,  зарычал. Человек  же оставался безмолвен. На  нем был
надет черный клеенчатый дождевик с надвинутым  на лоб  капюшоном,  так,  что
лица не было видно. Деревянным совком с бортиками он вычерпывал со дна лодки
воду и выливал ее за борт.
     - Мы бы заплатили... - сказал Георг, переходя на русский.
     Лодочник разогнулся, откинул с головы капюшон и посмотрел на просителя.
Взгляд речного волка  был суров и читался  в нем невысказанный укор,  словно
Георг в чем-то перед ним провинился.
     -  Говорю, заплатили бы... - смущенный яростным  взглядом,  пробормотал
Георг и почувствовал поднимающуюся злость. - Сколько вы берете?..
     Лодочник молчал, свирепо глядя то на мужчину, то на женщину, неизвестно
откуда взявшихся.
     - Ладно,  - с фальшивой бравадой сказал Георг, - раз вам денег не надо,
поищем другого переправщика...
     Лодочник вдруг раскрыл рот, похожий на щель в бревне, и зарычал не хуже
своего пса, который, кстати, в отличие от хозяина, давно успокоился. Рычание
перешло в гротескное  воронье карканье.  Черный кончик языка высунулся между
синих губ. Этот  ужасный язык был обрезан, был  тупым, как лоб  миниатюрного
кашалота. Георг  вдруг понял, что у переправщика отрезан  язык  и  он бы рад
говорить,  да  не  может. Моментально гнев сменился  на  жалость  к  старику
(впрочем, еще довольно крепкому).
     Немой переправщик  сошел на  причал и указал на свое суденышко довольно
странным жестом,  каковым древние римляне отправляли побежденных гладиаторов
на тот  свет -  отогнутый большой  палец  направлен  вниз, остальные  пальцы
согнуты  в  кулак.  Но  Георг догадался, что им  разрешается  занять места в
лодке.  Он  поднял  ногу  и ступил на мокрые  пайолы, устилавшие  дно ялика.
Деревянная скорлупка сразу накренилась, закачалась на воде. Георг, удерживая
равновесие, помог  Инге. Она вскочила  грациозно, но сразу же вынуждена была
вцепиться в своего спутника обеими руками. Женщины и вода - плохо сочетаемые
стихии.  Недаром  моряки не любят женского  присутствия на корабле и считают
это дурным знаком. Но лодочник смотрел на Ингу доброжелательно.
     Парочка  пробралась на  корму и там уселась  на банку  - узкую  скамью.
Георг обнял Ингу - так было удобнее. И приятнее. По ассоциации Георг мельком
вспомнил, как он пятилетним пацаненком первый раз  ступил в отцову лодку,  и
как она зашаталась, отчего он, малыш, от страха сразу написал в штанишки. Он
быстро сел  на банку, весь сжавшись в комок, крепко стиснув колени. Но когда
отец, отчаливая, неловко махнул веслом и обдал его ниже пояса ледяной водой,
-  расслабился. Банка была мокрой, и штанишки все намокли. Теперь его позора
никто не смог бы увидеть.
     Пассажиры эгоистично ожидали, что сразу же и отчалят, но переправщик  и
не  думал двигаться  с места. Он  поглядывал на берег,  явно кого-то ожидая.
Георг догадался: следует дождаться еще хотя  бы  парочку  клиентов.  Уж если
делать рейс,  так  с полной загрузкой. Чтобы не  скучать, старик  вытащил из
кармана дождевика  квадратную пол-литровую бутылку  темного  стекла, так что
характер и количество жидкости  в  ней невозможно было определить.  Отвинтив
пробку  и  приложив  горлышко  к  губам,  произвел  обстоятельный  глоток  с
отчетливо слышным бульканьем.
     Георг сейчас тоже не отказался  бы от глотка  спиртного,  но  только из
другой бутылки, а не  той,  чье горлышко  облизал  обрезанный кончик черного
языка. Старику, видно, сделали операцию на языке. Подобный случай Георгу был
известен.  Томилин - молодой инженер с завода  им. "Ш" - споткнулся, упал  и
прикусил язык. Часть языка ему отрезали, но гангрену  остановить не удалось.
Инженер умер, совсем молодой парень. А все потому,  говорили цеховые мужики,
что был трезвенником. Проспиртованный язык никакая зараза не возьмет.
     Пока  Георг  хаотично  бродил  мыслями  по  временам  и  пространствам,
чувствуя теплое тело подруги, к причалу подошли как раз еще двое пассажиров.
Женщина   средних   лет,  тугощекая,  румяная,   и  мальчик  юный,  по  виду
первоклассник:  голова  редькой  книзу  и в очках.  Женщина  укрывала голову
цветастым платком, мальчик держал подмышкой книгу. Кроме тощего пластикового
пакета, багажа они не имели. И это было хорошо. Потому  что, когда эта тетка
с мальчиком залезла в лодку, хилое плавсредство сильно просело под ее весом.
Ватерлиния оказалась  под водой. И, если еще сядет  лодочник,  наверняка,  с
собакой...
     Переправщик  отвязал  грохочущую железную  цепь от  столба, сел в ялик,
оттолкнулся ногой от причала.  Собака  резво скакнула  за  ним  и уселась на
носовой треугольной  банке. Ялик  медленно тронулся, покачиваясь  на  легкой
волне.  Георг  взглянул,  насколько  опустилась  лодка с  полной  загрузкой,
оказалось,  что хозяин и его  пес  ничего не весили. Основная тяжесть, таким
образом, приходилась  на  тетку в  платке. Наверное,  много грешила  за свою
жизнь.
     Старик медленно опустил седалище свое  на центральную  банку, омочил  в
воде весла. Заскрипели уключины, весла взлетели и опустились, загребая воду.
Ялик резво стал набирать  скорость, идя прямо, не виляя  и  не отклоняясь от
курса.  Старик  был  сильным  и  опытным лодочником. Все,  кроме  лодочника,
неотрывно смотрели вперед, на другой берег, не смея оглянуться назад, словно
исполняя  некий  строгий  ритуал. Молча слушали они  всплески весел и  мерно
журчащую струю за кормой лодки.
     На реке  было гораздо прохладнее, чем  на берегу. От воды веяло ледяным
холодом. И когда они вошли  в полосу тумана, стало  еще и сыро. На Инге были
надеты короткая шерстяная  юбка  и  пушистая разноцветная кофточка. Но Георг
видел,  что она слегка  дрожит. Он  снял  с себя кожаную  куртку, давно  уже
принявшую форму  его  тела  и сидевшую на нем как влитая, и  накрыл ею плечи
подруги.  Сейчас же  промозглый холод воткнул ему под  левую  лопатку острое
лезвие. Георг выпрямился, прикладывая ладонь к пояснице. Инга сняла куртку и
заставила своего  рыцаря  надеть ее  обратно. Тогда  рыцарь  распахнул  полу
куртки пошире и взял подругу под крыло. Обоим стало тепло.
     -  Хочешь, угадаю,  о  чем ты думаешь? -  прошептала  вдруг Инга на ухо
Георгу. - Будто все это было во сне... Да?
     Он  отрешенно взглянул  на свою спутницу. И словно бы очнулся. Увидел в
этой молодой женщине нечто новое, которое вчера он не заметил,  а теперь это
открылось   ему.   У   нее  были   хорошо  очерченные  брови,  карие  глаза,
гармонирующие с цветом волос -  темно-каштановых, - классический нос, всегда
немного  улыбающийся рот; даже  сейчас,  когда  она отвернулась  и глядит на
воду, в темную, пугающую глубину.
     Георг вовсе  ни о каких снах не думал, а  размышлял  о  самой что ни на
есть жизни  и ее гримасах,  о  том, как все хлипко и ненадежно и  как случай
играет с человеком. Захочет - и  человек  останется жить, а нет - и  человек
умрет. Вторая жена георгова отца, Зинаида, когда еще была девочкой, на такой
вот переправе чудом осталась в живых.  Лодка была  перегружена, и ее высадил
лодочник, да еще довольно грубо,  она даже обиделась. И  тем сильней была ее
обида, когда вместо нее  посадили какого-то инвалида на костылях... Лодка на
середине реки перевернулась, и все утонули в ледяной воде, дело было весной.
Только лодочник спасся, уцепившись за борт. А  Зинаида уж  точно бы пошла ко
дну,  не умея плавать. Так Провидение ее спасло. И  обида ее переменилась на
благодарность лодочнику, который потом умер от воспаления легких.
     - Вся жизнь наша - сон, - ответил Георг, кладя ладонь на ингину  теплую
коленку, туго обтянутую полупрозрачным черным нейлоном.
     - Чей сон? - Она сдвинула ноги, прижав его пальцы.
     - Того, Кто Спит.
     - А если Он проснется?..
     - Наступит Конец Света.
     - Перестань, лодочник увидит.
     Перевозчик  греб,  разгибаясь  и  сгибаясь,   как  неутомимый  шатунный
механизм. Под надвинутым на  лоб капюшоном густилась тьма, даже глаз не было
видно, как на контрастной картине.
     Другая  парочка,  обосновавшаяся  на носовой банке,  вела  себя  иначе.
Мальчик  как  сел,  так  сразу  же открыл  свою книгу,  положил  ее себе  на
коленочки  и  углубился  в  чтение.  Женщина  предалась  женским  думам. Ига
заговорила  с  женщиной  через  голову  лодочника,  совершавшую  маятниковые
движения.  Беседовали,  они, очевидно,  о детях, потому  что тетка погладила
своего по голове, говоря: "Он у меня шибко умный. Все читает, читает... хотя
в школу пойдем только нынче".
     Мальчик  уворачивался  головой,  как  самостоятельный кот, не  терпящий
ласки.  Обложка  его  книги  цветом напоминала  плитку  шоколада,  а  пухлый
желтоватый блок страниц - начинку. Георг почувствовал голод и  подумал: "Я в
его годы конфеты лопал, а не книжки читал..."
     - Хочу шоколадку, - сказал малолетний вундеркинд, отрываясь от книги.
     - Ты уже одну съел, когда шли сюда, - ответила женщина.
     - Еще хочу.
     - Жопка слипнется.
     - Нет, не слипнется...
     Они заспорили: слипнется или нет.
     Почитай нам  какую-нибудь сказку, -  сказал Георг пацану, чтобы отвлечь
их от бессмысленной перебранки.
     - Ой, вы знаете, он ведь у меня сказок не читает, - пожаловалась тетка,
поправляя  платок и, казалось, сейчас заплачет, но вдруг рассмеялась: Он все
этих  читает...   Шопер...  гар...  Шопенгалтера   что  ли...  Вот  не  могу
выговорить.
     - Шопенгауэра? - подсказала Инга
     - Ага, - обрадовалась женщина, - все вот таких... Прям, я  удивляюсь, и
в кого он  такой пошел:  ни  в  мать ни  в отца  -  в проезжего  купца,  как
грится...
     Ингу разобрало любопытство, и она стала просить мальчика почитать.
     - Ну-ка, давай читай вслух, - приказала женщина своему  отпрыску, - и с
выражением.
     -  "Бардо Тедол".  Тибетская  книга мертвых", - огласил  название книги
мальчик.
     Георг и Инга оторопело переглянулись.  А тот стал читать текст, сначала
нехотя, потом все более и более увлекаясь:
     - "...Допустим, вы скончались от обжорства или погибли при бомбежке, не
важно, главное, что вы мертвы. Поймите это и не ропщите. Осознайте сей факт.
Вы умерли. Иными словами,  врезали дуба, отбросили коньки. Перво-наперво, не
паникуйте.  Скажите себе: "все  хорошо!" Иначе вами овладеет  страх, который
увлечет  вас в  долину  кармических  миражей  и низвергнитесь  вы  в область
страданий..."
     - Прости,  мальчик, - прервал  чтеца  Георг. - Там что, буквально так и
написано - "при бомбежке"...и еще слово "коньки"?..
     - Иероглифы "тутань"  и  "гоого"  имеют  широкий  спектр  толкований, -
ответил  мальчик,  презрительно  глядя  поверх  книги  на вопрошавшего. -  Я
адаптирую текст к нашей повседневной обстановке. Чтоб вам было понятнее...
     - А-а... - сказал Георг. - Хорошо, продолжай.
     - "Итак, вы почили в бозе и вступили  в первую область Царство Мертвых,
называемую Чикай Бардо. В этих местах сознание еще парит  в привычных местах
своей деятельности, привычной географии  - всего  привычного, что составляло
при жизни умирающего..."
     -  Что это  там блестит? - воскликнула Инга, указывая рукой  чуть левее
курса лодки. Туман слегка рассеялся, и на том берегу, куда они направлялись,
вспыхнула  звезда. Осветила их и ослепила так, что приходилось зажмуриваться
или  отворачиваться. Даже  равнодушный  ко  всему лодочник высунул  свой нос
из-под  капюшона, взглянул в ту сторону,  но сейчас же нос  его, как  крыса,
юркнул обратно в тень, лодочник отвернулся и стал грести энергичнее.
     - Это блеск  Предвечного  Света, Просветленной Яви,  Первое, что  видит
умерший,  переступив  Порог... - ответил за всех умный мальчик,  сунув палец
между страниц полузакрытой книги.
     - Это прожектор пограничного блок-поста, - сказал Георг трезвым мужским
голосом  и  менее  уверенно  добавил:  -  Надеюсь,  они  не  станут  по  нам
стрелять...
     На   блок-посту   действительно  передумали   стрелять,  подняли  столб
голубовато-белого света в  небо, где  он  почти растворился  в просветленном
воздушном пространстве.  К  лучу  с  блок-поста  с  какого-то  другого места
добавились еще парочка,  и  они  вместе  начали бродить по  небу,  окрашивая
облака в  серебристый  цвет. Ничего  интересного  дальше  не последовало,  и
мальчик продолжил чтение:
     -   "...Тут   и  звуки  самые  разные  могут   наполнить  грохотом  уже
несуществующие уши,  и, кроме  света,  удивительно  острые лучи пронзительно
вспыхнут миражами. Это стихии нашего тела показывают свою основу, свою суть.
Сверкающие  и  пролетающие  мимо  видения,  миражи -  суть мысли  и  чувства
умирающего..."
     Над  ними  с ревом пронесся громадный  американский военно-транспортный
самолет. Весь в огнях, он летел низко, ниже  белесых туч, видимо, заходил на
посадку в Норд-Сарог, где базировались военно-воздушные  силы международного
контингента КЕЙФОР.  Пятнисто-зеленую тушу воздушного левиафана сопровождали
два звена истребителей новой серии "стелс" - угольно-черные, дельтовидные, с
острыми  углами,  непривычных  очертаний,  словно  объекты  футуристического
фильма. Прожектора на левом берегу тотчас погасли.
     Когда ревущая громадина уже пролетела километра четыре, превратившись в
точку на  горизонте, мальчик, беззвучно разевавший рот,  как выброшенная  на
берег рыба, вновь обрел дар речи:
     -  "...Не  распознав  Света  Предвечности  мы  можем встретить  Часовых
Вечности. Явиться  они  могут  в  любом  привычном  вам обличье. Покорись  и
порадуйся  проводнику. Обратись  к  нему  с  мольбой,  и  откроется  Великая
Тропа..."
     - В последние годы мы живем в нереальном мире, - сказала Инга, глядя на
проплывающие мимо быки и стальные балки моста, слегка размытые расстоянием и
туманом. - А что, если мы хотим невозможного или просто несуществующего?!
     Георг   неотрывно   смотрел  на  другой  берег   реки.  Он  внимательно
разглядывал приближающиеся темные холмы.
     - Мое предложение остается в силе. Можешь перебраться в мою хижину...
     Инга махнула рукой:
     - Да я же не об этом...
     -   "...Как  учит   северный   буддизм,   посредством  Великой   Прямой
Вертикальной  Тропы можно сразу  освободиться,  даже достигнуть  Блаженства,
вообще не ступая в пространства Бардо, не  тяготясь длинной дорогой обычного
пути, пересекающего бесчисленные равнины и теснины кармических  миражей. Эта
вероятность подстилает  всю суть учения Бардо целиком. Вера - это первый шаг
на Тайном Пути.  Ибо Вера - есть путь и одновременно правило,  как идти, ибо
сказано, если ты совершенно уверен, что ты на верном пути, - ты потерял его.
Поэтому  следом за  первым шагом - второй шаг: Озарение. Ибо  лишь  Озарение
страхует нас  от  потери почвы  под  ногами  на истинном пути.  С  Озарением
приходит Несомненность. А когда достигнута Исчерпанность  Стремления,  тогда
приходит  Свобода. Успех на  этом  Тайном  Пути всецело зависит  от развития
души..."2
     -  Господи... Георг,  скажи ему, чтобы  перестал читать, - расплакалась
Инга. - Я не могу это слушать! Мне страшно!


     3

     Первое, что увидели они  на безлюдном левом берегу, едва причалив, была
полосатая будка речного сторожа. Потревоженный  неурочной суетой, сей  страж
вышел, опираясь  на  костыль,  в  промозглую сырость тревожного утра.  Зябко
кутаясь  в потертую офицерскую  плащ-палатку, изобразил  на помятом, желтом,
плохо выбритом лице недовольную гримасу.
     - Кто такие?
     - Беженцы, - ответила ему прибывшая четверка людей.
     - Пароль?..
     - "Слава Леберли!" - за всех сказал Георг, сказал первое,  что пришло в
голову.
     Сторож, согласуясь с правилами игры, для порядка выдержал паузу, строго
насупив брови, и вынес вердикт:
     - Ответ правильный. Проходите.
     По каменистым уступам, по какой-то козьей тропе,  стали они карабкаться
наверх. Сторож  вернул  свою  задницу  к  жаровне  с  тлеющими углями. Георг
слышал, как он накручивает ручку полевого телефона и кричит в  трубку: "Але!
Але!.."
     К блок-посту они вышли с заранее поднятыми руками. Из-за бетонных глыб,
нагроможденных в высоту,  высунулся  предупрежденный  сторожем  милиционер и
велел всем остановиться. Потом приказал Георгу: "Иди сюда".
     Георг подошел и остановился так, чтобы видеть и свою группу и постовых.
Милиционер, который его позвал, стоял возле импровизированной бетонной стены
и, расставив ноги, справлял малую нужду. Рядом с ним справлял нужду еще один
милиционер. Георг ждал,  когда  стражи  выссутся, испытывая  острое  чувство
унижения.  А  те, не спеша журча струями по бетону,  весело  продолжали свой
разговор  между собой, начатый еще в помещении блок-поста.  Там вообще  было
весело,  горел  яркий  свет,  слышались  мужские  пьяные  голоса  и  веселые
повизгивания девиц.
     Наконец они закончили свой  физиологический  процесс, потрясли членами,
заправились. Сразу же занялись задержанным.
     - Откуда здесь оказались? - спросил первый милиционер, подойдя вплотную
и быстро, ловко так, обыскал Георга, вернее прощупал, словно погладил. Очень
мягкий обыск  произвел.  За  это  Георг  даже  простил ему свое унизительное
ожидание.
     -  С  того  берега, - чистосердечно признавался задержанный, - лодочник
перевез нас... Спасаемся от бомбежки...
     - Документики покажь, - потребовал милиционер.
     - Вообще-то я местный, свой... - говорил Георга, протягивая бумаги.
     -  Свой,  говоришь...  -  пробормотал милиционер, разглядывая печати  и
фотографию Георга и сравнивая ее с оригиналом.
     Второй милиционер поманил к себе оставшуюся группу беженцев. Те подошли
и  стали перед его  настороженным взором. Первый  милиционер  сразу  потерял
интерес  к  Георгу, вернул  ему  документы и  воззрился на  Ингу.  Его  руки
потянулись  к ней.  "Если он коснется ее груди своими вонючими  лапами..." -
подумал Георг, бледнея, и докончил фразу не словами,  а яркими образами:  он
срывает с плеча милиционера небрежно висящий АКМ. Две коротки очереди, враги
падают, конвульсивно дергаясь под пулями. Потом длинная очередь  по сияющему
окну... И -  гранату  туда,  где  визжат голоса  и  бьются  падающие на  пол
бутылки. Хер-р-р-рак!!! И все разлетается к чертовой матери...
     Георг шумно перевел дух. Нет, на самом деле будет все не так, все будет
проделано крайне неловко, ведь он морально не готов убивать людей... А потом
с ним расправятся. Очень больно и очень жестоко. И в конце - смерть.
     - Скажите, пожалуйста, -  сказал Георг, отвлекая милиционера от Инги, -
что за заварушка случилась?
     - А хрен его  знает. Тарелочки гребаные опять  поналетели...  -  сказал
живой милиционер,  и,  так и не притронувшись к вожделенным  женским формам,
махнул рукой: - Ладно, топайте отсюда по-скорому...
     Женщина  в  платке  вытащила  пальцы  из  ушей  мальчика,  которыми она
перекрывала  слух  ребенку,  пока говорили взрослые  дяди,  рассыпалась пред
стражами в любезности. "Звините,  ребятки,  - говорила она,  - звините,  что
потревожили... Но там такое творилось..."
     - Так им и надо, паразитам, - сказал первый страж, похохатывая.
     -  Верно, - согласился  второй, - пускай этих блядских буржуев потрясет
маленько, а то больно гордые стали...
     И, смеясь, они удалились к своим оставленным боевым друзьям и подругам.

     С  благосклонного  разрешения представителей  власти,  группа  беженцев
взошла на самый верхний ярус набережной и  углубилась на территорию Леберли.
Георг, можно сказать, был у себя  дома. Куда направятся женщина с мальчиком,
его  как-то не  заботило, но,  прощаясь с  ними, Георг  счел нужным  сказать
ребенку, державшему свою чудовищную книгу подмышкой.
     - Ты читал о приключениях Буратино?
     - Нет, - сказал мальчик.
     -  Я  так и думал. Почитай. Гораздо интереснее и полезнее, чем эта твоя
буддийская ахинея.
     -  А  вы знаете, что такое "Лепидодендрология"? - задал вопрос мальчик,
без запинки произнеся последнее слово.
     Георг смущенно поднял плечи и отрицательно покачал головой.
     - Я так и думал, - не без  ехидства сделал  вывод  пацан. -  Это раздел
ботаники.  Почитайте,   наверняка  вам   пригодится,  когда  начнутся   ваши
приключения.
     - Какие еще приключения?
     - Кармические.
     - А-а, ты опять за свое...
     Георг понял, что форма сознания  этого ребенка уже отлита и затвердела.
Перевоспитывать его поздно.
     - Звините нас, - говорила тетка, прощаясь,  и уже в  отдалении слышался
ее  голос:  "Вот   отдеру  тебя  ремнем,  будешь  знать,  как  со  взрослыми
разговаривать..."
     -  Ну что, идем ко мне? - сказал Георг  преувеличенно  бодрым  голосом,
чтобы затушевать смущение. Он вопросительно взглянул на подругу, и бледность
ее лица поразила его.
     - А куда?
     - На вторую вышку...
     - С ума сойти, слишком далеко. Я устала.
     -  Хорошо,  давай присядем на  лавочку -  отдохнем,  дождемся, пока  не
пойдет транспорт.
     - Нет. Переждем у моей подруги. Она тут рядом живет.
     Перспектива  для  Георга  была мало прельстительна, но более разумна: в
такой час сидеть на набережной - опасно.

     Они вошли почти в  такой же сквер, что и  на правом берегу, только этот
был  шире и  не  так ухожен. В  одном месте уже  бесполезно горел  фонарь  и
бледный его свет был особенно унылый. Проходя через  его тусклую ауру, туман
обращался в бисер дождя.
     По   безмолвным  аллеям,  меж  древних  стволов  кленов  и  лиственниц,
двигались  они,  как тени. Инга старалась не стучать каблучками  по бетонным
плиткам.  Художник  даже в эту  минуту  примечал краски кленовых  листьев на
палитре мокрой дорожки.
     В одном месте  на  набережной стоял танк, замаскированный под  памятник
танку.  Инга и  Георг  с  опаской  обошли  его  стороной,  продираясь  через
жасминовую заросль и цепкие ветки акаций.
     Наша парочка  перебежала  улицу,  через всю ширину  которой  протянулся
надутый  узким  парусом  транспарант. "Любовь - это орудие совершенствования
расы" было написано  на нем за подписью Голощекова, хотя это  была цитата из
П. Успенского. И вот с левой стороны уже потянулась длинная чугунная ограда,
за которой виднелся Успенский собор Русской Православной  Церкви, чьи купола
были неумело укрыты маскировочной сетью. Возле расписных врат стоял  молодой
поп  в  черной рясе и в черной  же джинсовой курточке.  С тревогой он озирал
немилостивые  небеса.  Инга  на  ходу перекрестилась,  чем несколько удивила
Георга. "Ты разве православная? - спросил он, но ответа не получил. Инга шла
молча,  глядя  через  ограду,  за  которой  теперь  виднелись  деревянные  и
металлические  кресты,  каменные  надгробья  и другие памятники,  увенчанные
увядшими венками. Это было старое русское кладбище.
     Георг  оглянулся, выискивая глазами  знакомый памятник одному человеку,
но понял, что он остался  позади. Тот человек лежит почти  у  самого входа в
Успенскую  церковь  под овальным могильным  камнем, с  высоким  каменным  же
крестом, покосившимся  от времени.  На  могильном камне вырезано: "Статскиiй
совьтникъ, Александръ Федоровичъ КЕРМИКЪ, бывшiй  управляющимъ Каузинасскаго
государственнаго банка".

     Последние годы Георг завел привычку: по весне, каждое 9-е мая, вместе с
колонной  русскоязычных  демонстрантов  посещать этот старый  некрополь  при
Успенской церкви. Пройдя скорбной  кипарисовой  аллеей,  сначала  побыть  на
митинге  у подножия  монумента  "Скорбящая  мать",  где  похоронены  русские
солдаты,  павшие  во  время  освобождение  Каузинаса  от  немецко-фашистских
захватчиков;  после чего  обязательно минут  пяток постоять у могилы бывшего
управляющим банка. Даже попытался как-то раз выправить тяжелый крест, но это
оказалось выше человеческих сил, во всяком случае, выше его, Георга, сил.
     Причина притягательности могилы Кермика для Георга была ему понятна, не
стоит  ничего искать  здесь  таинственно-магического.  Просто  младший  брат
Георга, Андрей, тоже служил в этом банке, но уже в наше время,  естественно.
Служил инкассатором. И как-то в один препакостный ноябрьский вечерок взял да
и покончил  все счеты  со своей жизнью,  причем сделал  это именно в  здании
банка.  И что  позорнее  всего -  в туалете. Эту  деталь  Георг  никогда  не
упоминал,  если доводилось сообщать  знакомым о  смерти брата,  а,  бывая  в
правобережном Каузинасе, проходя  мимо здания банка, старался не смотреть на
пыльное, никогда не мытое окно ЭТОЙ КОМНАТЫ.  Оно было одно такое среди ряда
чистых  окон второго этажа. И эта  грязь ложилась единственным темным пятном
на светлый образ брата.
     Андрей  не  оставил никакой предсмертной записки,  где  объяснялись  бы
мотивы, побудившие его сделать ЭТО.  С тех пор  минуло более десятка лет, но
для матери  Андрея поступок сына так и остался  навсегда необъяснимым. Георг
же   полагал,  что   знает  причину,  вернее  совокупность  причин.  Они  на
поверхности:   всевозрастающая  тяга  к  алкоголю,  вечная  нехватка  денег,
настойчивые требования жены, дать семье как можно больше средств к достойной
жизни, надвигающаяся  старость (ему уже  было 28!),  а он всегда  хотел быть
молодым.  И,  конечно,  неудовлетворенные амбиции. Время  уходит, а  он  все
бегает  с пистолетиком,  красуется  в джинсовом костюмчике (этакий  ковбой!)
перед девочками-кассирами.  Но то, что было хорошо и здорово в молодые годы,
теперь вызывало лишь глухое раздражение. Кое-кто - и  таких  немало - в  его
годы уже получили  солидные должности: кто - управляющего, кто - зама, кто -
зав. отделом, на худой конец, - начальника смены; а он все тот же мальчик на
побегушках. Стыдно, горько и обидно.
     А главное, нет  любви! Любви с большой буквы, о которой он  мечтал... о
которой  тайно  писал  стихи... И уже  ясно просматривается финишная прямая:
лысина  в  30  лет,  семейные  скандалы,  становящиеся   день  ото  дня  все
истеричнее, и осознание  полной  своей  несостоятельности. В  самом  широком
смысле этого  слова  (Служба  в ракетных войсках не  проходит бесследно  для
мужского  организма).  Сам  Андрей  свои неурядицы  сводил  к  одному:  "Они
зажимают меня по  национальному признаку, расисты поганые...", говорил он  в
пьяном виде, и просил у тетки Эммы одолжить ему немного денег.
     Могилу Андрея Георг посещал  редко.  Она находилась в  30 километрах от
города,  за рекой Калмой, на Северном кладбище. И потому так повелось: раз в
год посещал расположенное близко от  левобережного центра  города  успенское
кладбище с праздничной  толпой русскоязычных  демонстрантов. Георг  мысленно
беседовал с бывшим управляющим государственного банка, почитая его как бы за
начальника  своего бедного  брата.  Может  быть,  думалось Георгу,  они  ТАМ
встречаются...  Так уж  вы,  ваше  высокоблагородие,  не  сочтите  за  труд,
передайте  привет  от  меня моему братцу...  В  счастливое время вы  умерли,
господин статский советник, в конце 90-х годов XIX века. За сто с лишним лет
до нас, не увидев ни революций,  ни  войн, ни  прочих прелестей социализма и
постперестроечной  мерзости запущения.  Вам  повезло...  В жизни  главное  -
вовремя умереть!

     Помаячила и  растворились во  мгле ушедших эпох  бледная  тень Кермика,
ненадолго  воскрешенная мыслью Георга, пока он шел с  подругой вдоль  ограды
русского погоста. Скорбная же тень брата всегда сопровождала  его, как  своя
собственная. От этого призрака никуда не денешься. Некий укор совести всегда
будет колоть душу, тяжелым крестом довлеть над ним. Вероятно, ему можно было
как-то помочь? Главной  своей  виной  Георг считал то, что именно  он сманил
брата, позвал  в  эту чужую страну,  когда  брат,  будучи  в  армии,  с  ним
переписывался. Возможно, ДОМА этого бы с ним не случилось...
     Вскоре  с удобной песчаной тропинки Инге понадобилось свернуть в  места
нехоженые,  на  диковатый  пустырь.  Поддерживая  друг  друга, они пошли  по
осклизлой,  размытой от  дождя глине, имевшей сверху какой-то зеленый налет,
похожий на тину. Впереди  маячил характерный  для левобережья пейзаж:  не то
стройка, не то развалины.
     Наконец они  вышли к  жилому строению, окруженному деревьями. Очередное
привидение: очаровательный уголок, кусочек старого мира, осколок серебряного
века.



     ДОМ

     Что за странный дом,
     Что за люди в нем....
     Образа и те перекошены...

     В. Высоцкий


     1

     Дом находился в глубине обширного двора, обнесенного старинной  оградой
- снизу каменной, сверху чугунной. Внутри, вдоль ограды, высились деревья, и
никакие-нибудь там дурные тополя, а благородные липы. Особняк в два этажа по
виду  был старинным,  дореволюционной постройки,  с фальшивыми  колоннами по
фасаду. За свою долгую жизнь этот дом тоже видывал многое. В советскую эпоху
кому-то показалось, что  высокие полуовальные  сверху  окна слишком  велики.
Проемы заложили кирпичом  и  вставили  рамы по тогдашнему стандарту, от чего
казалось, будто дом близоруко прищуривается.
     За темными стеклами колебались огни свечей.
     Они взошли на низкое скрипучее крыльцо, на котором некогда, быть может,
топтался  какой-нибудь титулярный  советник,  не  решаясь тронуть  бронзовую
ручку  дверного молотка.  Ручка  позеленела от  времени, "это  уже был  труп
ручки,  но  когда-то она  несомненно  щегольски блестела  на солнце, радуясь
жизни". Вещи, как люди, стареют и умирают.
     Инга  толкнула   незапертую  дверь.  Коридор.  Тьма  египетская.  Потом
блуждающие огни  приплыли из  глубины дома. Кто-то  нес подсвечник  с  тремя
горящими свечами. "Ах,  Инга!  Как  я рада!..  - чмок, чмок. - А я вас еще в
окно увидела..." - "Марго, это - Георг, он художник... Маргарита Евграфовна,
моя  подруга..." - "Очень рад встрече..." - "Для меня большая честь, принять
человека художественного дарования! Не смущайтесь... Однако пойдемте же... Я
приношу   свои   извинения  за   темноту.  Представьте,  у  нас  отключилась
электроэнергия. Я звоню в электрическую компанию и предъявляю  им претензии,
а они отвечают - война. Я говорю им: меня не  касается - война там у вас или
мир. Я исправно плачу по счетам, извольте и вы выполнять свои обязательства.
Скажите,  я  не  права?"  - "Безусловно, вы  правы, мадам,  это  неслыханное
безобразие". - "Вы очень милы, ну пойдемте же, я вас представлю гостям..." -
"Ни  в  коем  случае!  Не  люблю  китайских   церемоний,  желаю   оставаться
инкогнито...". - "Ну, как знаете, прошу..."
     И они двинулись по темному коридору  в круге неверного света. Под руки,
расставленные  на всякий случай,  все время лезли чьи-то  плащи, висевшие на
вешалках  вдоль  стены, под  ногами  иногда  звякали пустые  бутылки.  Георг
наступил на что-то мягкое, показавшееся крысой, гадливо отдернул ногу и чуть
не упал. Однако в метущемся  пламени свечей он успел разглядеть, что это был
всего  лишь домашний шлепанец.  Георга поддержали и направили в  ту сторону,
откуда  пахло спиртным,  пряным  дымком  американских  сигарет  и  слышалась
русская речь.
     Георга за руки ввели в комнаты. Наконец-то можно было расслабиться и не
беспокоиться за свой лоб  или получить травму ноги.  В разных местах большой
гостиной стояли антикварные канделябры с зажженными свечами. Отблески живого
огня придавали лицам собравшихся здесь  людей  некую  волнующую,  магическую
недосказанность.  Публика  была  самая  разношерстная.  Мужчины в  добротных
костюмах от местных  именитых портных.  Дамы  полусвета  в  туалетах, весьма
приятных  для  глаз, сияли бриллиантами и  красотой.  И  тут  же  находилась
парочка не разбери какого пола в джинсово-металлическом прикиде панков.
     Большинство  расположились на диванах или  в креслах,  и  еще  какие-то
странного  вида  типы  обезьяньей походкой  слонялись по  углам. Богема,  не
богема...  или  нувориши?  Черт его  знает,  что  их связывает  вместе?  Все
перемешалось   в   этом   собрании,   безусловно   претендующим   называться
благородным.  Прямо-таки салон Анны  Шерер, не иначе.  Эта Марго  с  любовью
изображала некую grande  precieuse -  хозяйку светского  салона, как говорят
французы,  "царящую  в  золоченой гостиной и  блеском  ума  чарующую поэтов,
вельмож, паломников".
     У дальней стены гостиной стоял большой раздвижной стол с расположенными
вокруг него стульями с высокими спинками. На столе красовалась разнообразная
закуска  и выпивка,  наверняка привезенная контрабандой из России. За столом
сидела  только  одна  персона  -  женщина  солидных  габаритов.  Волосы  ее,
крашенные перекисью  водорода,  были  коротко острижены  и мелко  завиты.  С
энтузиазмом людей, любящих хорошо поесть, она поглощала разнообразную снедь,
хищно  поблескивая  золотой  фиксой.  Другие  люди, как  уже  было  сказано,
предпочитали более комфортные, интимные  места, чему  способствовало наличие
возле  диванов одного, а иногда  и  двух журнальных столиков,  которые могли
использоваться,  и  использовались как  трапезные.  Кстати  о  еде, в  столь
неопределенный час суток, даже Остап Бендер, наверное, не смог бы определить
- поздний ли это ужин или ранний завтрак.
     Невольно  оказавшись в центре  внимания,  Георг ощутил себя  человеком,
пришедшим в  баню, у которой раздевалка - через  дорогу. По  своей природной
нелюбви к  обязательной, шумной  и фальшиво-любезной процедуре представления
новичка  хозяевам квартиры и  гостям,  он мечтал  сейчас только  об  одном -
скользнуть на диванный уголок в  наиболее темной части гостиной. Вот хотя бы
туда, где  на  мощной  тумбе, закрытый вышитой скатеркой,  покоился огромный
допотопный  телевизор.  На его  плоской  крыше,  игнорируя светскую  суетню,
дремал жирный черный котяра, свесившийся хвост делил мертвый экран пополам.
     Гость с облегчением вздохнул, когда Инга сказала:
     -  Мы посплетничаем с Марго, так что я оставлю тебя минут на десять,  а
ты посиди пока...
     -  Да,  располагайтесь,  голубчик,  где вам  будет удобно,  - хозяйским
жестом Марго обвела комнату рукой.
     Георг устремился к выбранному месту, ступая по мягкому ковру. Тут он на
секунду замешкался,  решая вопрос: снимают здесь обувь или нет? Но,  увидев,
что все сидят  в  обуви по европейскому  обычаю, быстро  пошел к  выбранному
месту, слегка пригибаясь,  как будто пробирался по рядам  в  полутемном зале
кинематографа. К счастью, никто не  обратил на него внимания, за исключением
субъекта, что оказался рядом. Это был  крепкого  сложения, некогда  красивый
мужчина неопределенных лет, со светлыми волосами, которые слегка курчавились
возле  шеи -  признак  физической силы.  У  него  были холодные, нордические
глаза, крепкий  подбородок, но довольно вялый рот, словно перезрелая малина.
Прибалтийская бородка  с пшеничными  усами,  несомненно предмет  его  особой
гордости, обрамляла неестественно красные губы.
     На  лице бородача была написана тайна, может быть даже государственная.
Бывают,  знаете ли,  такие люди с  загадочным  выражением  лица,  словно  им
известно нечто  такое,  о чем все остальное человечество узнает  лишь спустя
столетия,  когда рассекретят некие архивы.  Или в самом примитивном варианте
такие люди прячут скелет в шкафу.
     Вот и хорошо, подумал Георг,  по крайней мере, такие типы в большинстве
своем - молчуны и философы. "Давно знаком  с  ней?" - неожиданно подал голос
бородач и кивнул головой в сторону двери,  через  которую удалилась  Инга  с
хозяйкой дома. Он говорил тонким, надтреснутым голосом,  с тембром, никак не
характерным для  его комплекции. "С  кем?" -  вскинулся гость. "С Ингой",  -
уточнил  бородач. Георг  ответил, что недавно. "Ну и  как она,  как баба?" -
"Мне нравится", - ответил Георг, чувствуя нарастающее  в себе раздражение  и
неловкость  от обсуждаемой темы. Все-таки  расспросов  избежать  не удалось,
молчун оказался болтуном. Да еще и фамильярным.
     "Она всем нравится,  -  сказал бородач, криво,  с ленцой, ухмыляясь.  -
Только не обольщайся  на ее счет. Непостоянна.  Сегодня  у  ней одно на уме,
завтра - другое, а послезавтра вообще несусветное что-нибудь выкинет. К тому
же, она совершенно не разбирается в людях".
     "Откуда  вы это знаете?" - В голосе Георга прозвучала обида и вызов  за
эту явно двусмысленную характеристику. "Ну, мне ли не  знать своей жены...",
-  он налил  себе в рюмку коньяку,  смачно  выпил и потянулся к закуске. Под
тонкой тканью рукава его дорогого костюма перекатился напряженный бицепс.
     Так...  только этого  мне не  хватало, подумал Георг,  холодея.  Дрянь,
провокаторша... На кой ляд она притащила меня сюда?!
     Он не стал прятать глаза и прямо посмотрел в пьяное лицо ЕЕ мужа ("Если
бы  ты  знал,  какой он гад!") и  сказал спокойным голосом: "Это  у вас мода
такая  -  знакомить  любовника  с  мужем?"  -  "Как  тебе  сказать...  давно
устоявшийся модус вивенди, - ответил тот, вкусно закусывая. - Заметь, я веду
себя цивилизованно..."
     Он  говорил   это  в  небрежно-ленивой  манере,  с  улыбочкой,  которая
создавала впечатление, что он либо презирает вас,  либо  просто  высмеивает.
Губы его лоснились от жира. Георг  представил,  как эти пухлые  красные губы
целуют Ингу, и его замутило.
     -  Что-то я не расслышал твоего  имени... -  сказал муж Инги,  возвысив
голос.
     - Мы с вами уже на ты?
     - А разве нет, о названный брат мой по общей постели?
     Грузным корпусом он вторгся в личное пространство Георга и выжидательно
приподнял бровь.  От  него пахнуло,  кроме спиртного,  дорогим одеколоном  и
натуральной кожей с легким запахом креозота, хотя ничего кожаного  на нем не
было, кроме начищенных до блеска черных туфель.
     Георг  хотел было послать  непрошеного собеседника куда подальше, чтобы
он  там  поучился  вежливости.  Но, во-первых,  у  бородача  довольно  нагло
оттопыривался  борт  пиджака, что  свидетельствовало  о  наличии  у  него  в
перепревшей   подмышечной  кобуре  "Тульского  Токарева".  ТОГО   САМОГО!  А
во-вторых, как ни крути, а  Георг крепко перед ним виноват. Каким  бы плохим
ни  был бородач,  но он -  законный  муж Инги. Стало  быть, имеет  право  на
сатисфакцию,  хотя  бы в  виде ответов на свои  вопросы. Георг  сквозь  зубы
буркнул свое имя.
     - А позвольте полюбопытствовать, о Вашей национальной принадлежности? -
подчеркнул бородач и машинально вытер нос жестом известного лидера известной
в России партии и помахал из стороны в сторону  указательным пальцем  у себя
перед глазами, будто разгоняя чертиков. Несомненно, у него была легкая форма
синдрома Туретта.
     Конечно, подумал Георг, теперь это самый важный вопрос,  вопрос жизни и
смерти.
     - По отцу и по паспорту я - русский, а по  матери - болгарин, - ответил
Георг,  вынужденный  пуститься  в  объяснения. - Славянин в  общем, но  себя
считаю русским.
     - Каким же ветром вас занесло в мою Прибалтику?
     - Сюда приехал...  как бы это сказать... в поисках европейской свободы.
Мода  такая была в семидесятых - жить в Прибалтике. Почти что заграница! Так
и прожил здесь двадцать с лишним лет...
     -  Неплохо бы вам сейчас завести моду  - жить  в России... - сказал муж
Инги, доставая из кармана пачку сигарет "Винстон". - А почему такое странное
имя для русского - Георг?
     - Вовсе не странное.  Европейский вариант имени Георгий. Здешние друзья
так стали меня звать, вот и привык...
     - Я неплохо разбираюсь  в  психологии  своих соотечественников. - Одним
резким движением он  выбил сигарету из синего цвета пачки. - Друзья здесь ни
причем. Пытались мимикрировать?..
     Бородач прикуривал, ехидно улыбаясь этой своей гаденькой улыбочкой.
     - А может, вы русский шпион? Из России?..
     - Ну,  знаете ли... - прыснул невеселым  смешком Георг.  -  Я  ведь  не
спрашиваю  вас,  что  делает  почти стопроцентный  литавец в  обществе "этих
проклятых русских оккупантов".
     - "Почти", - с сарказмом повторил бородач. - Вы, я вижу, обо мне хорошо
осведомлены.
     Георг прикусил язык. Вот такие мелкие проколы с головой выдают ваш круг
общения  и  темы  разговоров.  Так  опытный разведчик собирает информацию  о
противнике.
     Муж  Инги глубоко затянулся сигаретой и  продолжил разговор, неожиданно
перейдя на  официальный тон,  к  которому, очевидно,  имел  привычку, отчего
любопытство его приобрело казенный оттенок,  а беседа  стала больше походить
на допрос.
     - Стало  быть,  Георг...  Помню,  помню такое  имя... А  фамилия  ваша,
случайно, не Колосов?
     -  Так  точно,  -  почему-то  по-армейски  ответил Георг, чувствуя себя
подследственным, и  задал  наивный вопрос  подследственного: -  А  откуда вы
знаете?
     - Мы внимательно читаем  прессу, - ответил бородач и не стал  уточнять,
кто  такие  "мы".  -  Ведь  это  ваша  статейка  была  напечатана  в  газете
"Комсомолец  Прибалтики" за  89-й,  кажется,  год. Вы там  призывали  снести
памятник  вождю мирового пролетариата в  Каузинасе и на освободившееся место
водрузить статую Сальвадору Дали - якобы основателю сюрреализма.
     - Почему "якобы", он действительно...
     - Да хрен с ним... статейка-то ваша или нет?
     - Ну, моя... - ответил Георг, упрямо наклоняя голову.
     -  Молодец. Смелый  парень,  -  сказал  бородач,  съезжая с официальной
колеи, но подтекст остался не ясен: то ли он одобряет, то ли порицает.
     Георг решился, наконец,  спросить бывшего кагэбешника, с какой целью он
ворошит  угасшие  уголья,  какого  рожна  ему, бородачу,  надо...  но  вдруг
расфокусировал  взгляд  и  через  голову  этого  надоедливого  типа  и через
открытую дверь в смежную  комнату увидел там стоящий у стены гроб, обтянутый
черной  материей с  белыми рюшками.  У них,  оказывается,  похороны, подумал
Георг, а я... Я тут, как пятое колесо в телеге...
     Но поведение гостей вовсе  не напоминало поведения людей,  пекущихся об
уважении  к  памяти  покойного.  Сквозь  туман  сигаретного  дыма  слышались
чивиканье  поцелуев, которым  предавалась  джинсовая пара. В противоположном
углу гостиной кто-то  ржал, как  ишак: "и-а-иа-ха-ха-ха!" Тренькала  гитара.
Человек с  лошадиным лицом  и  соответствующими зубами  играл и очень плохим
голосом  пел что-то - то ли из раннего Розенбаума, то ли из позднего Галича.
"А может, хозяйка чудит, - предположил Георг, - спит в этом  гробу, как Сара
Бернар..."
     Из комнаты с  гробом доносились весьма двусмысленные звуки: прерывистое
дыхание,  громкий шепот, возня какая-то. "Ну, скоро ты?.." - спросил женский
голос недовольным тоном. В ответ раздалось уханье, похожее на совиное.
     - Может быть, вас  интересует  один вопрос?  - произнес Ланард  на  ухо
Георгу так, что тот от неожиданности вздрогнул.
     - К-какой вопрос?
     -  Зачем  я  копаюсь  в  старом,  никому уже  не  нужном  дерьме, вроде
памятника Ленину?..
     - Ну так зачем же вы копаетесь? - раздраженно спросил Георг.
     - Тогда, в 89-м, в Москве, вами всерьез заинтересовались, я имею в виду
КГБ СССР. Ваше  предложение наделало много  шуму, подняло волну читательских
откликов самого противоречивого толка. Стоило вам только шевельнуть пальцем,
и  вы могли  бы возглавить общественное движение. Но вы вякнули и замолчали.
Однако  на  Старой площади переполошились. Ведь  вы замахнулись  на их самое
святое...  Они  ведь  там  не  знали,  что  вы  просто балабол. Они там  все
принимали всерьез, потому что глупей их надо было еще  поискать на  улице...
Ретрограды  из ЦК  КПСС до судорог боялись всех вдруг оттаявших диссидентов,
всех этих немытых писателей, припадочных художников, обкуренных  музыкантов,
а  пуще  всего  -  певцов... Ну так  вот.  В наше управление на  вас  пришла
ориентировка, а мне поручили это дело разрабатывать.
     Ланард, вновь переживая прошлое, весь словно бы засветился изнутри, так
преображается верующий, прикоснувшись к святым мощам.
     - Был  поставлен  вопрос  о вашей ликвидации. И вопрос этот был решен в
положительном аспекте...
     Георг весь взмок, словно оказался в сауне.
     - Угадайте, кому поручили исполнить приказ о ликвидации?..
     - Судя по вашей довольной физиономии - вам... верно?
     - Угу.  -  Муж  Инги  победоносно  взглянул на  конфидента. После  чего
затушил  докуренную сигарету в пепельнице, словно раздавил гадкое насекомое.
- Ну, потом  начались события,  которые всем нам хорошо  известны... Кстати,
Игорю Талькову в этом отношении повезло значительно меньше...  Ведь он жил в
метрополии и, в отличие от вас, продолжал петь. И еще как петь!.. Н-да... Но
самое забавное в этой истории не это.
     Ланард  выдержал  драматическую  паузу, как  в  телевизионной  игре  на
миллион,  паузу,  от  которой  можно было  упасть в  обморок  от  недостатка
кислорода.
     -  Самое  забавное  здесь то,  что приказ  о  вашей ликвидации  не  был
отменен.
     Георг весь замерз, словно голый вышел на мороз.
     - Это какой-то  идиотизм... махровый вздор! -  Художник от возмущения с
трудом  подбирал слова.  -  Уже нет той страны, которая  отдавала преступные
приказы, и уже не существует той организации, их исполнявшей!..
     - Но я-то еще существую! -  злобно прошипел Ланард. - Или вы полагаете,
что слово офицера, офицерская честь уже ничего не значат?!
     - Послушайте, вы нездоровы...
     - Но заметьте, веду себя цивилизованно.
     - Мне действительно повезло, - сказал Георг.
     В  комнатке с  гробом  кто-то  ухал все  громче и  громче  и,  наконец,
замолчал  после долгого  протяжного  стона. Заскрипели  пружины  кровати, из
комнаты  вышла и направилась в ванную тощая рыжая девица в одной комбинации,
надетой на голое тело.
     Притончик еще тот, подумал Георг, сгорая от стыда. Сборище психопатов и
развратником. Он встал  с дивана, выискивая  глазами Ингу, с намерением дать
понять  ей,  что уходит. "Мужней жены" нигде  видно не было, и он вновь один
пересек гостиную, стараясь  ни на кого не  глядеть и держать  голову  прямо.
Тут, возле двери, ведущей в коридор, они его и поймали.
     Марго и Инга  схватили  гостя под локотки с  двух сторон и, несмотря на
неудовольствие,  выражаемое  им,  потащили  его   к  столу.  Их  энергичными
стараниями он был посажен за стол, после чего они стали усиленно его кормить
и поить. А, черт с ними, все равно идти  рано, подумал Георг, когда тепло от
выпитых  подряд  двух  рюмок  водки  разлилось  по телу. Горячая  нога  Инги
прижалась к его ноге, и ему стало совсем хорошо.
     Из комнаты с гробом вышел, пошатываясь,  некий типус лет сорока отроду,
с брюшком. Он был небрит и неопрятен. Весь его наряд состоял из черной майки
с  фотопортретом  Че  Гевары   и   легкомысленных  трусов   типа  "бермуды",
спускавшихся ниже колен. Огладив брюшко и пегие  свои волосы,  тип уселся за
стол, к счастью, за противоположный от Георга край.
     - А, Кодя!  проснулся, филин ты  наш!.. -  заржал  человек  с лошадиным
лицом, бросая  гитару,  музыкально  загудевшую  от  удара.  - Ты  всегда так
ухаешь?
     -  Нет... - тряхнул  пегими патлами новый персонаж  этого  паноптикума,
наливая себе  в рюмку  прозрачной  жидкости  из импортной бутылки,  - только
когда...  воспаряю  на крыльях любви...  хы-гы-гы...  глоп-глоп... уф! -  Он
шумными глотками  выпил рюмку и с  урчащим мяуканьем отправил в  рот сочный,
отливающий жемчужным блеском кусок семги.
     - Вот погоди, узнает про  эти твои воспарения разлюбезная твоя  Лариса,
она те крылышки-то обкорнает... - шутливо пригрозил гитарист длинным  кривым
пальцем.
     -  У!  мегера...  - поморщился  тип и тоже погрозил  пальцем -  толстой
волосатой сосиской. - Ты смотри... ты человек божий или хрен в рогоже?..
     - Ну  ты,  беспарточный... - заржал гитарист,  опять  хватая гитару,  и
дребезжаще брякнул басовой струной в до-мажорной тональности.
     Рыжая девица вышла  из ванной, вновь продефилировала под носом у гостей
в своей  черной комбинации, скрылась в  гробовой комнате,  через малое время
вышла оттуда  и  уселась  на диване  против стола. Она посмотрела  на Георга
пристальным  птичьим  взглядом.  Левый  уголок  ее  тонкогубого  рта  то  ли
презрительно,  то  ли  иронически  приподнялся  и  стал  подрагивать.  Рыжая
закурила  черную  сигарету  "More" и  весьма демонстративно закинула ногу на
ногу (довольно-таки стройную). Георг спокойно оглядел ее  с тем  же вызовом,
отметил, что рыжая надела трусики, но бюстгальтер не нашла или вообще его не
носила,  по  причине  почти  полного  отсутствия  бюста. Поглядев на  девицу
вторично,  Георг понял, что ошибся:  на  рыжей  была надета не комбинация, а
новомодное платье, которое,  впрочем, ничем от нижнего  белья не отличалось.
"Рыжие бабы блудливы как козы", - изрек он про себя избитую истину. Чтобы не
нарваться  на вполне  вероятный хамский выпад со стороны  тонкогубой или  на
столь же возможный адюльтер, Георг запретил себе смотреть в ее сторону.
     Оплывшие свечи заменили на новые, и в гостиной прибавилось свету.  Ярко
заблестели серебро и хрусталь посуды. Некий лощеный молодой человек в черном
смокинге с белым  галстуком и с полотенцем, перекинутом через руку, вынес из
кухни  огромное стальное  блюдо, на  котором  громоздилось  нечто на  первый
взгляд   мало   аппетитное.  Гости  завизжали  от  восторга,   когда   блюдо
приземлилось в  центре  стола.  Оказывается, это  были великолепные, целиком
сваренные в котле, огромные, устрашающего вида дальневосточные крабы,  все в
каких-то  шипах,  крючках  и  пупырышках.  Людская  стая,  что находилась  в
комнате, урча, набросилась на бедных крабов и стала с хрустом выворачивать и
отрывать их многочисленные ноги и клешни.

     2

     Океанских крабов  запивали  баночным  пивом. Покончив с  деликатесом  и
выпивкой, некоторые из гостей отдыхали  за чашкой кофе. Таким образом, можно
считать, что поздний ужин плавно перетек в ранний завтрак. Георг перекочевал
от стола на один из  диванов, подальше  от  ингиного мужа, с его  ущемленной
офицерской  честью,  и поближе  к самой  Инге.  Временно, по закону семерки,
общество  распалось  на группки.  Женщины  стали судачить  о том,  удался ли
благотворительный  бал в пользу детей-сирот,  который  намедни давала первая
леди государства -  Ева  Голощекова.  "Крендельков  рассказывал,  - говорила
молодая  красивая дама с  бриллиантовыми  серьгами, -  собрался  весь  свет:
магнаты  Миллер-Мельницкий, заводчик Пуповой  - в кармане  золото, на  морде
нахальство,  живет  en  grand   -  на   широкую  ногу...   От  новых  дворян
присутствовал граф Ложкомойников." - "Этот Крендельков - моветон, - вставила
Марго  с обидой в  голосе, -  человек дурного  тона. Ведет себя  неприлично,
форменная  свинья.  Изображает  из  себя фрондера.  Приволок  свою, довольно
гадкую статейку о нашем президенте и просил дать о ней отзыв, я отказала ему
от  дома".  -  "Да, он бестактен. Не  имеет  в душе внутреннего  цензора". -
"Нынче этого недостаточно,  -  сказал  кто-то из  мужчин.  -  При теперешней
ситуации, у каждого пищущего  в душе должна быть внутренняя Лубянка". - "Ах,
перестаньте о  политике... Аделина, голубушка, скажите: чем на бале  угощали
публику?" - "Порция икры, говорят, стоила 2 орла".
     -  Ого!   -   громко  воскликнул  мужчина  с  длинными  патриотическими
бакенбардами на щеках и значком члена дворянского общества на лацкане фрака.
-  И  куда же пошла  такая  прорва денег?  - спросил он, доставая из кармана
сигару и освобождая ее из целлофановой обертки. - Известно: сиротский карман
- дырявый...
     - Это вы  верно подметили, - подхватил тему  другой господин,  с хитрым
лисьем лицом, по виду бывший военный. - Я уже давно в отставке, и от  нечего
делать устроился коммерческим директором в один такой дом. Вы бы видели, чем
кормят бедных воспитанников! То, чем их кормят, ни одна английская свинья не
станет есть!
     - В каком смысле -  английская свинья? -  поинтересовался бакенбардист,
доставая из кармана маленькие позолоченные щипчики и делая сигаре обрезание.
     -  В прямом, - ответил коммерческий директор, немного подумал и добавил
- ...и в переносном.
     -  Ага...  -  промычал господин  с баками, раскуривая  сигару  с мокрым
причмокиванием.  Он взял  газету  со  столика, раскрыл  ее и, пуская голубые
клубы  дыма,   с  многозначительным  видом   стал   разглядывать   рекламные
объявления, потом углубился в отдел новостей.
     В другом кружке обсуждались сплетни о Голощекове:
     - Знающие люди  рассказывают, что у  него в спальне висит в рамочке под
стеклом изречение: "Помни о Цезаре".
     - Не ведаю насчет таблички, но  в спальне своей он никогда не ночует...
Это факт известный.
     -  Говорят,  что  генерал, боясь  покушений, никогда не  спит  на одном
месте,  и  даже на одном  диване, - рассказывал человек в  очках с  толстыми
стеклами,  похожими  на  донышки  стаканов.  -  Его интендант  уже  замаялся
покупать ему диваны.
     -  ...Он такой величавый!..  - донесся голосок дамы, самой юной из всех
собравшихся. - И вместе с тем прост... Ну совсем простой...
     - Он душка! -  согласилась  женщина постарше с  тонким бледным  лицом и
ярким бутоном губ.
     - И потом в нем замечаешь то, что сразу бросается в глаза.
     - Вы имеете в виду...
     - Хорошее воспитание.
     - А-а-а!
     - Ну, и прочие чисто мужские достоинства: сила, благородство...
     - Я вот про достоинства-то сразу и подумала.
     -  ...Да  нет же, господа, я  знаю наверное:  на конкурс гимна  Леберли
выдвинуты  марш "Прощание славянки"  и песня  из репертуара Наташи Королевой
"Маленькая страна", - доказывал все тот же господин в очках с очень толстыми
стеклами, отчего  его  маленькие кротовьи глазки казались  большими шариками
козьего помета.

     Из третьего кружка доносился голос дамы  с фиксой:  "...на день геолога
собрались  мы у  графини Д. Пришла ее подруга, Максимович..." - "Не дочка ли
профессора  Максимовича?  Всегда  одета  и  причесана  комильфо..."  -  "Она
самая...  Ну,  чинно  сидим за  столом, Максимович  всем и  каждому говорит,
указывая на Ильичева, - "Он  мой".  Уж по  десятому разу  так-то  говорит. А
Ильичев знай болтает с соседкой. Внимания  не обращает на  Максимович. Тогда
она взяла  бутылку шампанского, да ка-а-к  даст!  этой  бутылкой  по  черепу
Ильичеву... У того -  шок!  Кровь, шампанское,  осколки  стекла - все это на
голове смешалось, течет..."
     - Кошмар! - воскликнула красивая дама, которую звали Аделина. - Обидеть
такого милого человека, как Ильичев...
     -  Говорят, он  короткое время  был министром каких-то  ужасных  дел, -
добавила другая дама, - но не потянул, слишком мягок оказался...
     - Но какова Максимович! - обрадовано воскликнул кто-то.
     - Вот тебе и дочка профессора! Культурная, образованная... - с  ехидным
смешком откоментировал коммерческий директор.
     - Но  что самое  удивительное,  - живо, и тоже со смехом,  откликнулась
рассказчица,  - я даже не предполагала, - как легко  разлетелась на  осколки
бутылка, ведь у нее такое стекло толстенное... Удивительно, право!
     Георг и Инга посмотрели в глаза друг другу и улыбнулись.
     Человек с сигарой, читавший газету, швырнул листы обратно на столик.
     - Что пишут? - поинтересовался коммерческий директор сиротского дома.
     -  Будто не  знаете,  -  раздраженно  сказал  бакенбардист  и  запыхтел
сигарой, весь окутавшись дымовой завесой, словно обиженный осьминог. - С тех
пор  как ввели цензуру, газеты пишут только про летающие блюдца,  черт бы их
всех побрал! Вообще, это безобразие: имеем такие мощные СМИ, а не знаем, что
происходит в стране и мире - живем слухами и сплетнями, как в доисторические
времена!.. Господа, кто-нибудь знает хоть что-то о положении в России?
     -  Положение, как  всегда, аховое,  - высунувшись из  кухни,  отозвался
человек во фраке, подававший крабов.
     - Ах, Россия! - закатив  глазки, воскликнула благородная Аделина. - Как
я скучаю по ее просторам!
     В   дальнем   углу   заговорили:   "Свояченица   приехала  из   Сибири,
рассказывает, эскимосы и чукчи  уже  закончили  постройку Ледяной Стены".  -
"Что  ни  говорите,  а  Великая  Эскимосская  Стена - это  алкогольный  бред
национального самосознания северных народов".
     - Многострадальная  страна, -  посочувствовал кто-то. -  Еще на юге  не
отгремели грозы, как на севере уже сгущаются тучи...
     - Они  недовольны  китайскими эмигрантами,  -  сказала  Марго,  жеманно
обмахиваясь    костяным    веером,   доставшимся    ей   в   наследство   от
прабабушки-дворянки. - Ну как им объяснишь, что  у русских с китайцами общие
геополитические интересы...  и  вообще...  всегда  была  дружба  навек. Они,
чукчи, не понимают даже самого  слова - "геополитический",  думают,  что это
нечто вроде геологической партии: придут,  напакостят и уедут на вездеходах.
А после них ягель не растет на том месте лет десять...
     - А вы видели, какой у них флаг?  - спросил у общества ингин муж и  сам
ответил:  -  Флаг   объединенных  народов  Севера:  на  синем  фоне  большая
восьмилучевая звезда. Подразумевается Полярная.
     -  Говорят,  полки  "Большой  Медведицы"  и  "Малой  Медведицы"  готовы
выступить  хоть завтра, - с видом сведущего человека сообщил бакенбардист. -
А  что  вы хотите,  у них  мощная долларовая подпитка. Аляска  под боком,  а
Москва черт знает где... И денег ни у кого нет. И вообще... поди-ка пробейся
к ним через ледяные торосы...
     -  Да хоть бы и пробились... -  с  вызовом сказал коммерческий директор
сиротского дома, бывший военный. - У нас нет  опыта ведения войны в условиях
вечной мерзлоты. Это говорю вам я,  подполковник в отставке, между прочим...
Окопы там не выроешь. Вот и будешь стоять в тундре, как этот на морозе...  А
знаете  ли  вы, что  такое  нартовые  тачанки летучих  оленьих  полков?  Это
скоростной яростный натиск меха и огня!
     -  Воля  ваша,  но  это  уже  оперетка  какая-то,  -  горько рассмеялся
бакенбардист, член дворянского общества. - Идеи  панчукчизма нежизнеспособны
в  силу отсутствия  исторических предпосылок. Нет,  дети снега и  льда  нам,
русским, не страшны. Они защищают лишь свои пастбища...
     -...  и лежбища,  - громко  сказал Георг, чем несколько сбил с толка  и
смутил бакенбардиста.
     -  Да вот именно, и лежбища...  - подтвердил тот, поймав свою улетающую
мысль  за хвост. - На  большее  они не претендуют. К тому  же они христиане.
Главная опасность надвигается с противоположной части света...
     -  Верно,  -  сказал  молодой  белобрысый  мужчина с  красными  глазами
альбиноса, со значком "Общества анонимных друзей президента" на груди.

     - Георг, - обратилась к своему новому гостю хозяйка салона, недовольная
тем, что опять заговорили о политике, - хороши ли ваши  картины? Господа, он
художник... Мне так хотелось бы их увидеть!
     - Приходите на выставку в ЦВЗ, кое-что  увидите, - весьма  сухо ответил
Георг, ежась под направленными на него взглядами.
     - О, так у вас выставка? Персональная?
     - К  сожалению, нет... Это  очень  трудно устроить. Нужны связи,  нужны
деньги...
     - Вот  что, голубчик мой, вы как-нибудь  на  днях  со мной свяжитесь, я
попытаюсь  вам  помочь,  -  покровительственным  тоном произнесла  Марго,  и
неизвестно откуда  достав, протянула  Георгу глянцевую  картонку. - Вот  моя
визитка.
     -   Премного  благодарны,  -   грубоватым  голосом  нигилиста  Базарова
ответствовал художник.
     -  А вы какой жанр  предпочитаете? -  продолжала спрашивать хозяйка, не
обращая внимание на тон собеседника, занеся  его,  как человека искусства, в
разряд людей, которым прощается многое.
     - Он во  всех жанрах  себя пробует,  - ответила за художника Инга, - и,
надо сказать, довольно удачно.
     - Инга, перестань, - сказал Георг, поморщившись.
     - Вот  это правильно! - воскликнул пожилой человек в форме министерства
народного образования, по виду директор гимназии. - Художник  должен владеть
всеми жанрами. А то ввели какую-то  узкую специализацию: баталист, маринист,
пейзажист,  анималист  и  прочее... А я считаю, если ты художник, то  должен
уметь рисовать все. Иначе, какой же ты художник?
     -  Господа,  - поднимая  рюмку,  провозгласил патлатый  в "бермудах", -
предлагаю выпить за нового члена нашего кружка.
     - Позвольте с вами выпить, - сказал патлатый Георгу.
     Не  вставая и не приближаясь друг к другу, они  чопорно выпили, как два
английских джентльмена.
     -  А  как  же боевое крещение? -  поинтересовался альбинос, и  кроличьи
глаза его полыхнули изнутри багровым зловещим отблеском.
     -  Позже, - сказала Марго, -  еще не время...  Скажите,  Георг, вас  не
тянет в Россию?
     -  Пожалуй... -  рассматривая потолок, ответил художник.  -  Сейчас мне
хочется домой  так же  сильно, как раньше хотелось  в Сингапур. Была у  меня
такая мечта - уехать в Сингапур.
     -  Почему именно  в Сингапур, - засмеялась хозяйка дома. -  Почему не в
Лиссабон,  не в Амстердам, не  в Париж, наконец?  Как  художнику вам было бы
полезно там пожить. Или вы там уже были?
     - Да нет, нигде я не был: ни в Париже, ни в Амстердаме... Но особенно я
не  был в  Сингапуре.  Именно  потому  и  хотелось пожить там.  Говорят, это
чудесный сплав запада и востока...
     Долго молчавший гитарист, вдруг ударил по струнам  своего инструмента и
запел тонким голосом под Вертинского, утрированно грассируя:

     В бананово-лимонном Сингапур-р-р-ре, пур-р-р-ре...
     В жар-р-рком субтр-р-ропическом р-р-раю...


     3

     От  третьей  рюмки  водки  невыспавшийся Георг  захмелел  и  дальнейший
разговор  в гостиной воспринимался  им  как некий фон, как  голоса из другой
комнаты, не мешающие его полудреме.
     Кто-то  говорил, что  ввиду общего врага из  космоса, Леберли и Литавии
следует забыть  свои разногласия  и  общими  усилиями...  Говорил,  кажется,
Ланард,   этот  страж,  охраняющий  воздушный   замок,  в  котором  заточена
принцесса.  "Превратим  межпланетную  войну  в  освободительную!  -  гаркнул
молодой голос ему в пику. - Расширим ланкяйский коридор!" "Майкл! Господа! -
вклинилось  контральто Марго, - соблюдайте политкорректность. В моем  салоне
нет ни грека, ни иудея..."
     Георг приоткрыл глаза и понял, что провокационный лозунг бросил молодой
человек в одеждах металлиста.
     Муж Инги  поиграл своими  красными губами и сказал, что присутствующие,
наверное, заметили,  что он ведет себя  цивилизованно и что он  лично ничего
против  русских не имеет, "вы же знаете меня много лет", главная угроза идет
не  от  наций  как  таковых и даже  не из  космоса... Главная  угроза  - это
Интернациональный Союз  Рыжих. И дальше он завел  набившую  оскомину  бодягу
насчет  рыжей   угрозы.  Дескать,  во  всем  виноваты  рыжие,  они  повсюду,
расплодились как крысы, они поддерживают друг друга... Необходимо обнаружить
их  Штаб-квартиру и уничтожить  с  помощью сил  ООН.  Потому что  именно  из
штаб-квартиры  по  всему миру  разносятся сигналы, как и что  должен  делать
каждый  рыжий на своем месте.  Это они  довели величайшую державу в  мире до
либеральной импотенции, а потом - и до распада;  рыжие-де совсем  обнаглели,
не  дают  ему,   курчаво-белокурому,  истинному  литавскому  арийцу,  занять
подобающее  место в обществе.  Они,  эти рыжие,  захватили все  мало-мальски
престижные посты. Куда ни плюнь - попадешь в начальника, и  каждый начальник
- обязательно рыжий.
     -  Даже  наша  Машка,  -  курчаво-белокурый  посмотрел  на  тонкогубую,
указывая на нее ленинским жестом руки,  - хотя я против нее лично ничего  не
имею.  Она  мне где-то даже нравится,  но  факт  есть  факт, даже  она, и то
пролезла на тепленькое  местечко - в секретарши  к самому мэру. Да  и мэр-то
наш, скажу по секрету,  тоже скрытый рыжий... А возьмите моего начальника...
или вашего председателей земской управы  и пробирной  палаты... или  хотя бы
прокурора, не говоря уже о товарище прокурора...
     Рыжеволосая   откинулась  на   спинку  дивана  и   довольно   беззлобно
рассмеялась, потом подняла ногу и, указывая вытянутой стопой на  бородатого,
сказала: - Завидуешь, расист проклятый... ха-ха-ха!.. Зави-и-идуешь.
     Георг не мог терпеть от  распиравшей  его изнутри фразы Инги  и брякнул
вслух, громко, словно его наконец вырвало:
     - Если бы вы знали, какой он гад!
     -  Кто гад? -  грозным  фальцетом  спросил муж Инги,  наливаясь  дурной
кровью, и его пиджак расстегнулся сам собой.
     Все  смотрели на Георга, а  ему вдруг  сразу стало легче,  как будто он
только что исповедался и очистил душу. И он просто, даже шутя ответил:
     -  Товарищ  прокурора... бывший.  - И, сделав  совершенно  пьяное лицо,
прикрыл глаза.
     Инга  облегченно  вздохнула,  а  все  остальные,  ожидавшие  от новичка
чего-то умного, разочарованно отвернулись. "Готов, - сказал кто-то, - быстро
же он  набрался". Курчаво-белокурый  бородач, видя  невменяемость  любовника
жены, успокоился и продолжил свое выступление, сказав, что ничего плохого не
может сообщить про бывшего товарища прокурора Леберли, это  его не касается,
ему и нынешний -  до этой  самой...  и что он, бородач,  никому  не завидует
вовсе... Но мы... Мы слишком мягкотелы,  сокрушался он,  вместо того, что бы
бороться  с мифическими  UFO  и  кукольными театрами,  нужно  железной рукой
поставить рыжих  на подобающее им место. Он потряс  перед  слушателями своим
твердым кулаком  с редкими светлыми волосками,  и все поняли, где  находится
подобающее место рыжих.
     - Одобряю вашу решительность, - опять высказался альбинос.
     - Гиперкомпенсация, дорогие вы мои,  это все гиперкомпенсация! - сказал
Патлатый, по виду большой спорщик.
     Он  налил себе стаканчик  водки, выпил его, закусил соплистым грибком и
продолжил:
     - Ты, братуха,  элементарно из-за деревьев не видишь леса. То, о чем ты
говоришь, есть нормальная защитная  реакция  индивида  или  даже целого вида
особей в условиях враждебного окружения.
     - Надоели. Хочу танцевать, - заявила рыжая Машка.
     - Погоди, старуха, - сказал Патлатый, - дай я кончу.
     - Ну скоро ты?.. - простонала Машка знакомым голосом.
     - Щас... Э-э, мы проводили опыты с крысами...
     - Твой завлаб тоже рыжий, - вставил не без ехидства Ланард.
     -  Примерно полтора  часа назад,  - совершенно  трезвым  голосом сказал
Георг, - мы  с  Ингой были свидетелями, как мифическое  летающее блюдце было
сбито мифическим лучом, выпущенным с борта вертолета ВВС Литавии.
     Все застыли, открыв рты. "Это  был "луч Анферова"", - машинально сказал
Патлатый и  чуть ли не рукой заткнул себе рот, многозначительно  взглянув на
Ланарда.  Георгу  показалось,  что  их связывают узы  более  крепкие, нежели
просто дружба, более цепкие, как крючки долларовых значков.
     -  Что за луч такой? - живо заинтересовался бывший военный и понял, что
дал маху, продемонстрировав некомпетентность, быстро поправился:
     - Это которое с инфракрасным прицелом? Знаю, знаю...
     - Про  какого Анферова идет речь? - полюбопытствовал директор гимназии.
- Про российского академика? Нобелевского лауреата по физике?..
     - Ну  вас к черту с  вашим  занудством,  политиканы проклятые! - взвыла
рыжая Машка.  -  Давайте  лучше  танцевать!  Мы  должны отпраздновать  такую
победу!
     Она  врубила магнитолу, и дом затрясся от  ритмического топота десятков
ног.  По  своей привычке к  уединению, Георг хотел было  уползти куда-нибудь
подальше, однако рыжая бесцеремонно сгребла его худыми, но сильными руками и
заставила  танцевать с  собой. От рыжей остро пахло разгоряченной  самкой. А
может, она просто плохо помылась. Чувствуя себя клоуном в этой свистопляске,
художник   коварно  обманул   партнершу:  станцевав  только  первую   фигуру
rock-cadril'и, во время одного из поворотов подсунул ей типуса в бермудах, а
сам  по  касательной переместился  из центра  вакханалии  и разгула на более
спокойную периферию,  приземлился  на стул,  стоящий  возле  стены  рядом  с
большим фикусом, который рос в кадке. Решил, что хорошо замаскировался.

     4

     Все отплясывали лихо. Георг, нахохлившись,  сидел над полупустой рюмкой
и  безучастно  следил  за  тщетными  попытками плодовой  мушки  выбраться из
водочного озера. То ли с фикуса, то ли с горки бананов, громоздящихся в вазе
на столе, занесло ее ненароком к нему в бокал.
     Чьи-то  проворные руки  скользнули  по  его плечам, и  какая-то женщина
голосом  Инги прокричала ему в ухо: "Что ты сидишь, как на похоронах. Пойдем
танцевать!" Георг отрицательно помотал головой, и его  оставили в покое.  Он
не  любил раздельные танцы. Какой тогда смысл в партнере? Для  кучи?  Весьма
сомнительное удовольствие. И вообще, разве это танцы... Где поэзия движения,
искусство ритма и пластики? Никакого отношения к трясущимся и скачущим людям
это не имеет.
     Мошка  в  рюмке  перестала  сопротивляться  чуждой  стихии  и  замерла.
"Окосела,  ядрена вошь... -  подумал Георг.  -  Вот жизнь:  пей - не хочу!..
Давай,  давай...  борись,  сопротивляйся, а  то помрешь... Не  хочешь? А  ты
прояви  силу воли.  У  тебя есть  сила  воли?  Нет?  Жаль...  Сдохнешь ведь.
Уповаешь на чудо? Ладно, так и быть, будет тебе чудо".
     Георг наклонил рюмку и осторожно слил водку в грязную салатницу. Пустую
рюмку с мошкой  поставил в бочку с  фикусом. "Возвращайся в  Эдем. Ползи  на
древо... Там тебе будет хорошо..."
     Георг без закуски выпил еще пару рюмок водки, и его поволокло куда-то в
сторону.  Он уткнулся  лбом  в  стену,  потом открыл глаза и оглядел  убогую
комнату. Ольга сидела за столом и делала уроки. "Где мать?" - спросил Георг,
снимая промокший от дождя плащ. "Не знаю, - ответила Ольга, болтая ногами. -
Денисюк, помоги мне решить задачу".
     Если она называла его этой выдуманной ею фамилией, значит, ее одолевало
фривольное настроение,  и она бы  с удовольствием предпочла  урокам  беготню
сломя голову по комнате или по длинному общественному коридору.
     "Учись думать самостоятельно", - дал не очень оригинальный совет Георг.
"Я  не могу..." - "А ты - через не могу". - "Не хочу", - Ольга подперла щеку
кулачком и уставилась в зеркало трюмо,  через  него  сверля глазами вредного
Денисюка.  "Ну, тогда будешь  всю жизнь работать уборщицей. Или маляром, как
твоя мама. Будешь ходить в  грязной спецовке..."  - "Не буду...", - отвечала
она, упрямо надувши губы. "Ладно, потом помогу...", - пообещал Денисюк.
     Георг вышел в  коридор. Он  тормознул соседку,  шедшую  с  кастрюлей на
общую  кухню.  "Ты Ленку видела?" Соседка  была в своем  обычном  полупьяном
состоянии. "А черт ее знает, - пожала она своим могучим плечом. - Может, она
у  Лешки  с четвертого этажа?" Георг поднялся на  четвертый  этаж общежития,
отыскал нужную ему комнату, постучал и, не дождавшись ответа, толкнул дверь.
В нос ударил противнейший табачно-водочный дух. В комнате были трое: старуха
- мать Лешки, сам Лешка,  с пропитой рожей, весь в синяках, и Лена.  Старуха
лежала на кровати, сынок ее, алкогольно-неудовлетворенный, бродил в тоске по
комнате,  а  Лена,  скрючившись,  в невменяемом состоянии,  - на  полу.  Она
дрожала  от холода, одетая в какую-то  грязную  тельняшку.  "Что с  ней?"  -
спросил Георг. "Ничего, - ответил Лешка,  засовывая руки, испещренные синими
узорами бездарных наколок, в дырявые карманы. - Пьяная, вишь..."
     "Лена, вставай", - сказал Георг, тряся  ее за плечо. Лена  не отвечала,
плечи ее мелко дрожали.  Георг взял Лешку за отворот грязной рубахи и сказал
злым шепотом: "Я тебя предупреждал, чтобы ты, гнида, не спаивал ее?" - "А ты
кто  такой?" - нагло отвечал Лешка. "Я ее  муж,  понял?" -  Георг  с  трудом
сдерживался, чтобы не врезать по  мерзкой роже. "Таких  мужей  у нее было до
х...я и  больше, - с  вызовом  сказал алкаш, -  отпусти рубаху... ты!" Георг
оттолкнул от себя пьяного и брезгливо вытер руку о брюки. Потом, не глядя на
кровать, сказал: "Что ж вы,  Клавдия Степановна,  допускаете такое..." -  "А
что я, - ответила пьяная старуха. - Я за всеми блядями не услежу".
     Ну зачем мне это  нужно, подумал Георг, глядя на трясущиеся плечи своей
сожительницы.  Он с  трудом  поднял  ее обмякшее,  тяжелое тело и положил на
раскладушку, сверху бросил какое-то рваное одеяло.
     Вернувшись  домой, Георг  достал из бумажника  почти все деньги,  какие
получил на  заводе  за шабашку,  отдал их Ольге и сказал:  "Поезжай к тетке,
отдай ей деньги. Я, думаю, до зарплаты вам  хватит. Матери  денег не давай -
пропьет..."  - "Но... но..." - кивая  головой,  повторяла Ольга, переняв эту
привычку у Георга, она уже привыкла к нему, она уже копировала его...
     "...Вернется  твоя  бабушка,  пусть  забирает  тебя  и  Ленку  к  себе.
Поезжайте к ней в Комсомольск-на-Амуре, будете  там под присмотром,  а иначе
здесь  пропадете...  Это  очень  кстати,  что  твоя  бабушка  прикатила  нас
проведать. Пусть вот полюбуется, как мы тут живем..."
     Ольга, красивая  девочка,  лет  9-ти,  но уже  высокая  - вся  в  отца,
которого ни одна  милиция не  может отыскать вот уже сколько лет -  спокойно
смотрела на Георга и  уже не возражала. Это раньше она плакала, не отпускала
его, и  он,  жалея ее, уступал - оставался, но теперь видно смирилась с тем,
что настоящего отца у нее так и не будет...

     Георг  обнаружил себя танцующим с Ингой. Их щеки  соприкасались. Мягкие
гибкие руки женщины обнимали его за шею. Динамики магнитолы изливали из себя
какую-то слезливо-сладостную мелодию. Георг держал в объятиях стройное  тело
партнерши, осторожно переступал ногами и старался  не сбиться  с ритма.  Ему
было хорошо с ней. И потому, он желал невозможного, - чтобы танец никогда не
кончался. Он поцеловал подругу в мочку уха, потом прошептал:
     - Послушай, Инга, может быть, это прозвучит банально и не вовремя, но я
хочу сказать  тебе...  что очень люблю тебя...  и хочу,  чтобы ты стала моей
женой.
     - А чем тебе плохо  так... - ответила Инга с  нарочитой  вульгарностью,
чтобы  скрыть  волнение,  но,  быстро поняв,  что  взяла  неправильный  тон,
поцеловала Георга в щеку и прошептала: "Прости".
     - Понимаешь,-  сказал  Георг, - надоело собирать  крохи с чужого стола,
урывать чужое счастье. Хочу своего, законного... Понимаешь?
     -  Понимаю,  -  ответила она и  прижалась к  нему  всем телом.  - Я все
отлично понимаю, но...
     - Я помню наш разговор, вчера  на  кухне... Если ты сомневаешься насчет
денег, то обещаю - буду работать как проклятый, но тебя обеспечу.
     - Господи! Да не в этом же дело... Дело вовсе  не в  этом. Просто он не
даст мне развода. Никогда. В этом деле он ревностный католик.
     - Ну кого сейчас этим всерьез напугаешь? В конце концов, есть суд.
     - Хо-го! Знаешь,  какая это волокита  при нынешней нелюбви Голощекова к
разводам. Ты ведь в курсе его высказывания: "Распад государства начинается с
распада семьи".
     - Какое ему дело до семьи соседнего государства?
     -  Голощеков  последнее  время  делает  вежливые  реверансы  в  сторону
правительства Литавии. В надежде, что они признают  Леберли... И потом, даже
если бы я сумела убедить  суд, что желаю развестись именно с целью в будущем
иметь детей...  ты представляешь,  сколько стоит сейчас развод?.. Прости, ты
можешь  подумать,  что  я  слишком   меркантильна...  но  сумма   за  развод
действительно берется просто несуразная. У меня нет таких денег.
     - Ну о чем ты говоришь, - поморщился Георг. - Словно речь идет о выкупе
тебя из рабства. Неужели мы не найдем каких-то паршивых денег?
     - Где же ты их найдешь? Они на дороге не валяются.
     - Ну, ты хотя бы любишь меня?
     Молчание Инги было  столь долгим и тягостным для него,  что он уже и не
надеялся услышать ответ, но ответ прозвучал: - Кажется, да...
     Музыка выдохлась, и гости расползлись по местам. Георг  сел с Ингой  на
диване, тесно, бедро к бедру, ощущая, как от нее  идут теплые женские  токи.
Они крепко сцепили ладони. Георг воровато окинул взглядом гостиную в поисках
мужа-рогоносца и, не найдя его  рогов, успокоился. Не было также гитариста и
альбиноса - значит, все они ушли курить на кухню.
     Откуда-то появилась хозяйка,  вошла  своей  порывистой  походкой, тесно
переставляя ноги, звонко-гулко похлопала в ладоши, привлекая к себе внимание
и подражая конферансье, возгласила:  "Внимание, внимание! А сейчас состоится
гипнотический сеанс. Глубокое погружение  в будущее! Сегодня у меня в гостях
знаменитый маг, гипнотизер и астролог Грацениус Парадис. Маэстро, прошу!"
     Маэстро величаво проявился из мрака прихожей, его встретили худосочными
аплодисментами.  Одет  он  был  в  черную  мантию,  смахивающую  на  сутану,
испещренную не то рунами, не то допотопными буквами,  возможно,  из алфавита
атлантов. Черная же квадратная  шапочка  с кисточкой, дополнявшая его наряд,
делала маэстро похожим на самозванного профессора Оксфордского университета.
Можно  было  не  сомневаться,  что  эклектика в  одежде  "мага"  в  точности
соответствовала  эклектике его  мыслей. Безгубый рот  и  горбоносый  профиль
выдавали в нем еще и фанатика. Поражали, однако, его глаза. Они были разного
цвета, один голубой, другой коричневый, и каждый жил собственной жизнью, как
у хамелеона. Для гипнотизера, подумал Георг, это большой минус.
     Маэстро не стал долго  интриговать  публику, выпил пару  рюмок  водки и
приступил  к сеансу.  Движением  фокусника он вытащил из складок  мантии два
пустых  совершенно одинаковых флакончика  и объявил, что  в  одном  пузырьке
когда-то был керосин,  а  в другом - духи. "Кто желает  определить запахи? -
сказал  он,  обращаясь  в основном к  дамам.  - Предупреждаю:  флаконы чисто
вымыты, но  слабый запах все равно остался". Пожелали многие.  Дама с фиксой
схватила флакончики и поднесла их к  своим  чувствительными ноздрями. Вращая
глазами и двигая  лиловыми бровями, она втягивала  в себя  воздух из склянок
довольно долго, потом объявила, что они ничем не пахнут, а если и пахнут, то
глазными каплями. Другие участники эксперимента  тоже потерпели фиаско. Лишь
одна  женщина  с томными  коровьими  глазами  робко сообщила,  что, кажется,
сумела  различить запахи.  "Вот в этом  пузыречке,  по-моему, были  духи, не
скажу какие, но вообще-то похожи на "Подарочные"... вроде бы...".
     - Браво! - обрадовано  воскликнул маэстро.  - Блестяще  угадано.  Вы  и
станете объектом опыта. Господа, притушите свечи, начинаем!
     Георг знал  этот трюк с пузырьками. Тест на внушаемость. Гурманка  была
права - в пузырьках, скорее всего, раньше были глазные капли. Но гипнотизеру
не  нужна истина,  ему нужна вера.  Не верь носу  своему,  верь словам моим,
говорил его напыщенный вид.
     Маэстро   уже   раскачивал   перед   глазами   подопытной   хрустальный
многогранный   шарик,  подвешенный   на   серебряной   цепочке.   Подопытная
расширенными  зрачками  ловила  магическое  сверкание  фальшивого брильянта,
мертвой хваткой сжав подлокотники кресла.
     -  Расслабьтесь,  -  скомандовал   гипнотизер,  покосившимся  огородным
пугалом нависая  над пациенткой. - Вам хочется  спать, ваши  веки наливаются
свинцом, вы чувствуете тепло, исходящее от моей руки. Когда я возложу вам на
голову свою ладонь, у вас закроются глаза...
     В  салоне бетонной  плитой нависла напряженная тишина. Слышно было, как
потрескивают горящие свечи в канделябре.
     - Когда я сосчитаю до десяти, вы заснете, - давал инструкции гипнотизер
своей жертве.  - Расслабьте мышцы,  дышите ровнее и  глубже. Начинаю отсчет:
Айн, цвай, драй...
     Внезапно  нервную тишину разрывает  шум.  Что-то  тяжелое с грохотом  и
мявом обрушивается за  телевизор. Все вскакивают  с мест.  "Доннерветтер!" -
ругается маэстро и оборачивается  в поисках виновника помех,  светлый  глаза
его сканирует испуганные лица, темный глаз исследует пол. Из-под тумбы,  где
стоял    телевизор,   выполз   котяра    и,    блеснув   зеленым   фосфором,
испуганно-обиженными глазами уставился на гипнотизера.
     - Ах, ты  мой маленький! - плаксивым голосом протянула хозяйка  дома. -
Бедненький, заснул и  грохнулся с телевизора?.. Ну,  иди к мамочке...  ух ты
мой лапушка, жопоньку ударил, больно, да?
     - Мау, - жалостливым  голоском  с интеллигентским акцентом ответил кот,
жмурясь  под ласкающей  рукой хозяйки; она  трижды крепко  целует  его между
ушей.
     Все расслабляются и смеются.  Сеанс продолжается.  Однако пациентка,  в
отличие от кота, оказавшегося более внушаемым, никак не могла заснуть. Тогда
маэстро пошел на крайние меры.
     - Спать! - гаркнул он так, что все опять вздрогнули
     Звонким шлепком он ударяет ладонью в лоб пациентке.
     -  Ах! - судорожно всхлипывает подопытная барышня и мгновенно впадает в
глубокий транс.
     Маэстро облегчено выдыхает  и демонстрирует  всем собравшимся  восковую
гибкость  конечностей  подопытной.   Потом  устанавливает  с  ней  рапорт  и
сообщает,  что  она  сейчас  находится  в  недалеком  будущем  и  вопрошает:
"Оглянитесь вокруг и сообщите нам, что вы наблюдаете?"
     -  Я  -  в   каком-то  дворце,  -  вещает  глухим  придушенным  голосом
путешественница в будущее. - Все очень красиво. Я одета в золотой комбинезон
и золотые сапожки...
     - Что вы еще видите, - нетерпеливо спрашивает гипнотизер.
     - Еще я вижу накладные карманы, фестончики... и рюшечки...
     - Не надо про костюм, - сердится маэстро. - Выгляните в окно на улицу и
скажите нам, что вы там видите?
     - Там темно... - дрожащим голосом докладывает контактерша.
     - Так... - хмурится гипнотизер, стараясь удержать в кучке разбегающийся
взгляд.
     "Приехали" - сказал  кто-то тихим  голосом.  Все нетерпеливо ерзают  на
своих местах.  Шепоток  шелестит,  перепархивает легким  мотыльком  по углам
комнаты. "А кто виноват?" - "Опять вы  за свое: кто, кто? Дед Пихто. Срал да
упал,   говорят   -  пихнули.  Все  виноваты.  Глушим  водку  как  очумелые,
бездельничаем, за что ни возьмемся, ничего не  можем довести  до конца.  При
первых же трудностях бежим назад..."  - "Но все же мы великая нация. Говорят
к  тому же об известном  нравственном подъему, которого  уже  достигло  наше
общество". - "Ой, я умоляю вас, не делайте мне смешно!"
     - Напрягите зрение, - командует  гипнотизер своему агенту, чье сознание
находилось   в   будущем,   -  не   видите  ли  вы   хотя  бы  какого-нибудь
обнадеживающего огонька?
     - Вижу! - радостно докладывает агент, словно матрос с мачты корабля при
виде земли. - Луну вижу... Ой, как светло стало! Пожалуй, я выйду на балкон,
оттуда лучше обозревать окрестности.
     Пациентка шевелит ногами, оставаясь сидеть в кресле. "Ну?!" - рычат все
нетерпеливо.
     - Там внизу  стоит  молодой человек... - хихикает контактерша и жеманно
поводит плечиком, - с гитарой... и шпагой...
     - Что еще там видно?
     - У него костюм с кружевами... и сапоги с этими, как их? С ботфортами!
     - Просто ботфорты, - поправляет гипнотизер.
     - Ну да, я и говорю... А еще с ним много  мальчиков в шляпах с перьями.
Все довольно милы и хорошо воспитаны. Боже! они поют мне серенаду!
     -  Отставить веселье! - командует  маэстро и вновь вопрошает: -  Здания
хоть какие-нибудь видны?
     - Да, - отвечает контактерша с угасающей улыбкой на бледных устах. - Но
оно почему-то стоит косо.
     "Ясно, - говорит директор гимназии, - она  видит башню, что  в Пизе". -
"Где-где?", интересуется кто-то.
     - В Пизе! - орет на  всю комнату  Патлатый. - Туги на ухо,  что ли? Уши
надо мыть керосином.
     Контактерша вздрагивает и выходит из транса без разрешения маэстро. Тот
недоволен таким своеволием пациентки, но держится бодро.
     - Ну что ж, господа,  - говорит он, нервно вытирая руки о складки своей
мантии и вращая глазами в противоположных направлениях, - будем считать, что
опыт по перемещению  во времени прошел успешно... Правда,  не  без некоторых
накладок... Вместо будущего, мы, кажется, попали  в средневековую Европу, но
в следующий раз, я уверен...
     "Спасибо, спасибо!"  -  закричали  все, бия в  ладони  шумно.  "Бурные,
продолжительные аплодисменты, переходящие в авиацию", - усмехнувшись, сказал
про себя Георг любимую фразу своего деда.
     -  А  теперь, господа, -  вскричала Марго, которая как истинная хозяйка
дома не  могла  допустить,  чтобы  благородное  собрание  хотя бы на  минуту
заскучало. Игра, господа, финальная игра! "Слабое звено!"
     Взрыв  энтузиазма  потряс  гостиную.   Тип   в  джинсовом  рванье   так
залихватски  свистнул,  что  бедный  кот, все  время  искавший  тихих  мест,
подпрыгнул и, вздыбя шерсть на загривке, удрал на кухню.
     - Сегодняшний этап игры называется "Карусель смерти".
     Пока  хозяйка дома делала  объявление Георг,  глядя на ее тонкие  губы,
легко представил Марго в садомазохистской кожаной сбруе, с хлыстом в руке.
     Словно  прочтя его  мысли,  Марго криво  ему улыбнулась и  мелко семеня
ногами, как гейша, подошла к месту уединения влюбленной  парочки. Жеманничая
перед Георгом, попыталась увести Ингу.
     - Надеюсь, вы, как мужчина, - сказала она Георгу, поблескивая  лукавыми
глазками, - не откажетесь с нами играть.
     -  Ну  конечно...  -  ответил  Георг и подумал,  что  эта  Марго, с  ее
сексуальной манерой  быстро и тесно  переставлять ноги,  - весьма  пикантная
особа,  по внешности и  фигуре подходит под разряд  тех женщин, которых одна
знакомая художница называла "постельными".
     Инга незаметно сжала ему руку и прошептала одними губами: "Не играй".
     - Я уже  дал  слово, - буркнул Георг,  чувствуя,  как в  душе нарастает
беспокойство и раздражительность.
     - Ну, как знаешь... - заключила Инга и пошла к дивану.
     - Ох!  - воскликнул альбинос,  - прошу прощения,  господа, опаздываю на
заседание политсовета "Общества...".
     - Господа! Никто никуда не уходит до конца игры, - обнародовал известие
бывший военный. - Альберт, ты что, правила забыл?
     Альбинос стал похож  на человека,  которого  посадили  голым  задом  на
раскаленную сковороду.  Белая  его кожа  покрылась красными  пятнами. Адским
усилием воли он вернул лицу спокойствие.
     -  Что ж,  - сказал  он,  лишь  слегка заикаясь, -  надеюсь,  они  меня
подождут.  Марго, пойду, что-нибудь  почитаю  у  вас в  кабинете.  Не выношу
дыма...
     -  Хорошо,  голубчик,  -  любезно ответила  хозяйка дома  и  указала на
джинсового панка. - Майкл составит вам компанию.
     -  О'кей,  "мама",  -  отсалютовал  панк-рокер,  с кожаным  шуршанием и
металлическим  звоном,  вставая  с  пола.  Он  совсем  не  по-братски  обнял
Альберта, и они довольно не дружно направились в кабинет.
     -  Эй!  -  вскричала  вслед им  девица  в цепях и заклепках. -  Меня-то
забыли!
     - Бикса, за мной! - скомандовал панк-рокер.

     5

     Стол  между тем  подготовили к игре, перетащив  его в центр гостиной  и
убрав с  него все  лишнее, то есть практически  все.  Потом были  поставлены
маленькие хрустальные рюмки по числу присутствующих мужчин, и,  наконец, под
всеобщие  аплодисменты в центр композиции водрузили  шикарную бутылку  водки
"Распутiнъ" с безумным ликом знаменитого старца на этикетке.
     Хозяйка дома, будучи выбранной ведущей в этой игре, виляя  бедрами, как
истинная постельная женщина, порывисто прошлась  по  комнате, остановилась в
центре  гостиной  и  после  небольшой  драматической паузы  объявила: "Прошу
дорогих  гостей разойтись  по  комнатам:  женщины - в  petit  salon, в малую
гостиную,  мужчины  -  в мой  кабинет, или  лучше  в столовую,  если  будите
дымить".
     Георг прошел вместе с мужской компанией  в столовую, она  же кухня. Все
сейчас же дружно  закурили, кривя рты, пускали струи дыма кверху  вследствие
тесноты, хотя кухня-столовая была очень большой по сравнению  со стандартной
и, возможно, раньше вовсе кухней не  была. Ехидно улыбаясь, как-то бочком  к
Георгу подошел муж Инги.
     - Не боитесь, что фортуна на этот раз повернется  к вам задом? - сказал
он, стряхивая пепел на пол, устеленный футуристической расцветки линолеумом.
     -  Не  вполне понимаю,  на что  вы намекаете,  -  сквозь зубы  процедил
художник.
     -  Расслабьтесь,   приятель  и  смените  прокладку.   Надеюсь,  вы   по
достоинству оценили мою шутку на  счет вашей ликвидации?..  Ха-ха-ха...  Это
моя маленькая месть. Заметьте, кстати, что я веду себя цивилизовано.
     Георг  манерно   преклонил  голову,  в  знак  того,  что  он   признает
благородство своего  визави, и  отвернулся  от  неприятного лица, глянул  на
собравшихся. Человек, выносивший к столу крабов, сейчас весь как-то лоснился
- то  ли от  пота,  то  ли от полуистерического  возбуждения. Он нетерпеливо
подскакивал  на  месте и преувеличенно  громко  хохотал, рассказывая анекдот
человеку с лошадиным лицом. Последний и тут не расставался с гитарой. Слушал
он брызгавшего слюной  собеседника в пол-уха  и, задумчиво  склонив  голову,
длинными костлявыми пальцами перебирал струны. Остальные солидно молчали.
     Георг заприметил  бронзовую  пепельницу в виде  человеческого  черепа с
отрезанной макушкой, взял ее, поставил на подоконник. Потом открыл форточку,
и струи дыма устремились наружу.  "Бедный Юрик",  -  сказал Ланард и опустил
кончик  сигареты в  пустоту металлического  черепа. Не  брезгуя замараться и
терпя боль, он медленно шевелил ногтем и  подушечкой пальца по огоньку, пока
с  него не упал весь пепел. Так стряхивают пепел садисты и люди, не боящиеся
замарать руки  в  грязи,  - подумал Георг и  взглянул на  "официанта", чтобы
проверить свою наблюдательность. Многое  можно сказать о человеке, наблюдая,
как он стряхивает пепел. Субъект  с повадками официанта,  несмотря  на  свою
внешнюю нервозность, стряхивал пепел аккуратно, стуча выпрямленным пальчиком
вдоль  сигареты.  Хорошо  воспитан, женственен,  артистичен -  сделал  вывод
наблюдатель. Сам Георг имел  привычку  стряхивать пепел решительным  щелчком
так, что  иногда сбивал огонек. Значит, о  нем  можно было сказать, что он -
человек волевой, решительный, но иногда склонен к импульсивным, необдуманным
поступкам. Верны или ошибочны любительские психологические штудии Георга, мы
не знаем и спорить не будем.
     На  снежно-белой  вершине  холодильника,  стоявшего возле  окна,  подле
горшка с комнатным  цветком, сидел старый знакомый, недружелюбно  поглядывая
исподлобья на ворвавшуюся компанию. "Кыс-кыс-кыс", - сказал Георг и погладил
кота по большой черной голове. Кот норовил уклониться от  непрошеной ласки и
нервно стучал хвостом. Не выдержав фамильярности, гордое  животное спрыгнуло
на доску подоконника, декорированную под мрамор.
     Муж Инги грубо взял за шкирку любимца хозяйки, отодрал от подоконника и
подвесил беднягу в воздухе.
     - У, какую пузень  нажрал, боров! - сказал он, трогая живот кота другой
рукой.  - Жируешь, курва, на  хозяйских-то дармовых  харчах и в ус не дуешь,
сукин ты кот... Ну-ка, покажи,  есть ли у тебя яйца, или тебя  кастрировали?
Ага, есть... О какие! А что тогда тут лежишь? Бабу ищи...
     -  Ланард,  перестань  мучить животное, - проворчал  гитарист;  оттянул
басовую  струну и отпустил ее как тугую тетиву  лука:  "бум-м-м-м", загудела
струна.
     - Моа-аяв! - вякнул "боров" и крутанулся, чтобы мазнуть когтистой лапой
обидчика,  но  Ланард  оказался  проворнее  -  вовремя  отбросил  кота.  Тот
шмякнулся  на  пол, на  четыре  точки, и  умчался к "мамочке", задрав  хвост
трубой.
     Бородач посмотрел на свои руки и вытер их о полы пиджака.
     - Линяет, сволочь, - сказал он брезгливо, потом как бы вспомнив что-то,
ударил себя ладонью по лбу и шагнул к гитаристу.
     - Федор! - сказал он, доставая из внутреннего кармана пиджака  бумажник
и  вынимая  из  него  приличную  пачку  денег  в  гигиенической  пластиковой
упаковке. Это были литавские кроны.
     "Вот  что у него там топорщилось, - сказал  про себя Георг, - совсем не
то, что я думал..."
     - Вот, Федя... Федор Дмитриевич... Самое время, думаю, расплатиться...
     Гитарист  отрицательно  покачал   головой,   не  отрываясь   от  своего
инструмента. Гуигнгнм с конскими ноздрями, как сказал бы Джойс.
     - Чудак, возьми,  -  настаивал Ланард,  - здесь на 30  процентов больше
обещанного первоначально, с учетом инфляции...
     -  Я не продаюсь, - разлепил  наконец губы гуигнгнм. - Отдай  Никодиму,
ему нужнее... на Машку истратит...
     - Если  ты  боишься насчет этого... то стерильность  гарантирую. Только
вчера снял со счета.
     При слове  "стерильность" гитарист скорчил гримасу, будто  его  тошнит.
Георг  смотрел  на них  и  по  какому-то  странному  наитию  понимал то, что
рационалист и  логик не  в состоянии  был воспринять. "Лошадиное лицо" скоро
умрет,  думал Георг,  с таким  потусторонним  лицом  долго не  живут. Ему ли
бояться какой-то денежной чумы, когда он уже и так отмечен печатью смерти.
     Раздался мелодичный  звон  колокольчика. На  пороге возникла  хозяйка и
позвала всех к столу. Заиграла громкая музыка,  и мужчины, выстраиваясь друг
за  другом, двинулись в большую  гостиную. Не  останавливаясь,  они замкнули
кольцо вокруг игорного стола, на котором стояли все те же хрустальные рюмки,
но теперь уже  наполненные  до  краев  водкой. Женщины  стояли  возле стен и
хлопали в ладоши. Игроки прошли один круг, потом другой. "Что за хоровод они
тут затеяли?"  - раздражительно и  недоуменно подумал Георг. Музыка внезапно
оборвалась на  полутакте, и все замерли  как  вкопанные.  Затем  повернулись
лицом к столу, и каждый  сел на стул, возле которого он остановился.  Георг,
как новичок, везде запаздывал. Наконец и он  присоединился к  компании и так
же, как и все мужчины, поднял рюмку с водкой,  стоявшую перед ним. Все опять
разом  встали,  вскинули рюмки и прокричали:  "Фортуна!", после  чего  влили
водку в открытые рты и сели.
     Малопьющий Георг хотел было  направиться к столу с закусками, но сверху
кто-то  надавил  на  его  плечо.  Пришлось остаться на месте.  Игроки сидели
молча, выпучив глаза  друг на друга. Георг, как мог, несколько раз сглотнул,
убирая изо  рта противный водочный привкус. Он взглянул на Ингу,  стоявшую в
полумраке. Она смотрела на него, нервно сжав руки, в глазах ее застыл ужас.
     Вдруг  гитара  с музыкальным  грохотом  упала  на  пол,  а вслед за ней
свалился и гитарист.  С противоположного конца стола Георг мог видеть только
неестественно согнутую руку и оскаленные в зверской  усмешке лошадиные зубы.
"Кончено",  -  сказал альбинос,  прикоснувшись  пальцами  к  сонной  артерии
выбывшего игрока.  Все засуетились. Гитариста подняли,  положили  на  диван,
застеленный уже кем-то полиэтиленовой пленкой. Потом усопшего разоблачили из
одежды,  обмыли  губкой  его  тощее  тело  с  выпирающими  ребрами  и  стали
напяливать  на  него черный костюм.  Из  маленькой  комнаты принесли гроб  и
водрузили его на стол, за которым  только что происходила игра под названием
"Карусель  смерти".  Человеку с  лошадиным  лицом  не  повезло. Это  к  нему
своевольная Фортуна  повернулась задом. Он  оказался самым  слабым звеном  в
этом собрании.
     Альбинос, который, как  оказалось,  был врачом, нервными штрихами  стал
писать  протокол,  свидетельствовавший  о  внезапной кончине  от  сердечного
приступа Федора такого-то - человека и музыканта.
     Георг тихо  встал и на ватных ногах направился к выходу. Комната и гроб
с  покойником  поплыли у него перед  глазами.  Атмосфера  в помещении  вдруг
напрочь  лишилась кислорода,  и  ему казалось,  что  если сию минуту  он  не
вдохнет свежего ветра, то в этом безумном  доме еще одним трупом пребудет. В
темноте коридора он как слепой котенок  тыкался по  стенам, силясь  отыскать
выключатель или  запоры  двери,  все равно  что,  лишь  бы  вырваться отсюда
побыстрей.
     Ему помогли. Некто гибкий и  стремительный, гоня  перед  собой  ударную
волну приторно  сладких  духов, слегка  задел  его  бедром,  и зажегся свет.
Оказывается,  свет  был,  может, и  вовсе  не  выключался.  Георг  близоруко
сощурился от нестерпимого  блеска хрустального бра,  висевшего на  стене,  и
увидел  перед собой  Марго - хозяйку  этого  сумасшедшего  дома,  постельную
женщину,   маленькую,   глупую   похотливую  сучку,  с   куриными   мозгами,
любительницу забав, достойных курятника.
     - Ах! Георг, голубчик, что же  это... вы, разве, уходите? - закудахтала
она,  чувственно дыша. -  Покидаете нас? Жаль,  жаль, очень жаль... - Вам не
понравилось?  Видите  ли, здесь нельзя судить предвзято...  Это  ни  в  коем
случае   не  надо  рассматривать  как  жертвоприношение,   скорее,  как  акт
добровольного,  героического  самопожертвования...  чтобы  отвести  беду  от
других. Вы понимаете? Вы  должны понимать. Ведь вы художник, интеллектуал, а
не  какой-нибудь  там  заскорузлый  обыватель.  Это  свежее   веяние  нового
тысячелетия...  Вселенская  гекатомба...  А,   кроме  всего,  эта  игра  так
возбуждает... -  призналась хозяйка  и декольте ее платья само собой поехало
вниз.  - Острота  восприятия  жизни  возрастает  неимоверно. Душевный подъем
здесь  сопоставим  с  наркотическим  воздействием.  После   этого  у  мужчин
наступает такая потенция... Я надеялась,  что вы останетесь...  - произнесла
она, глотая сухую слюну, постельно улыбаясь, с лицом пастельных тонов.
     "Цирцея, - мысленно прорычал Георг,  пытаясь открыть замок. - Занимайся
свинством со своими свиньями, заколдованными тобой".
     - Останьтесь, вы нас очень  обяжете... Видите ли,  нам нужен  художник.
Необходимо впечатать имя в траурную ленту. У нас уже все приготовлено: лак и
золотая пудра...
     Георг  непроизвольно  поднял  руку, чтобы  заткнуть  тухлый  фонтан  ее
красноречия.  К горлу  подступила  волна  острой ненависти  к этому  пауку в
женском обличии. "Впечатал  бы я тебе!..", - подумал он. Но рука опустилась,
обмякли мышцы: разве возможно одной хлесткой затрещиной выбить из нее всю ту
гадость и мерзость, что накопила она за свою жизнь.
     Другие руки коснулись его, и мягкий голос Инги сказал: "Пойдем, приляг,
ты  устал..."  Георг  наотмашь   ударил  по  этим  рукам,  показавшимся  ему
по-змеиному холодными, тянущими  его в смердящую клоаку,  и  пошел к выходу.
Тут раздался звонок в дверь. Хозяйка открыла ее, и на порог вступили двое.
     - Хозяюшка, катафалк  заказывали? -  спросил один  из  них, сконфуженно
вертя в руках фуражку либерал-демократа. Другой держал металлический венок с
искусственными цветами  и черной  муаровой лентой, где  отблескивали золотом
слова с незаполненными пропусками: "Дорогому... незабвенному... от друзей".
     - Да-да, - торопливо ответила  Марго и просительно-повелительным жестом
пригласила похоронщиков войти в комнаты.
     - Отпевание  на дому  заказывали?  - пробасил новый  глас,  и  в черной
сутане  священник шагнул за порог.  Им  оказался давешний  молодой  поп, что
стоял  возле  церкви. На нем поверх  сутаны  была  надета все  та  же черная
джинсовая курточка, в руках его раскачивалось походное кадило.
     Георг, нечаянно скинув с вешалки из рогов лося чей-то дождевик, кое-как
протиснулся  между  пришедшими  и  вывалился  на  крыльцо. Упершись руками в
штакетник  палисадника,  он  стоял  возле  куста  сирени  и  глубоко  вдыхал
прохладный  воздух.  Потом,  обретя  способность  двигаться, оттолкнулся  от
заборчика и,  пройдя по  дорожке  двора мимо  похоронного автобуса,  вышел в
переулок.



     БОИ МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ

     1

     Георг  посмотрел  на часы,  было  около полудня. Полдня  кануло,  как в
прорву, а  он  и не  заметил. Он шел,  казалось, без  цели и направления, но
вскоре  осознал, что ноги сами  несут  его  в  мастерскую. Он  бежал  в свой
привычный,  спокойный мир, если только, конечно, тот уцелел. Он бежал в свое
убежище. "Лемминги, лемминги, - думал он. - Они как лемминги..."
     Возле одного  из  старых  двухэтажных домов - кирпичный низ, деревянный
верх  - Георг  вынужден был задержаться, чтобы завязать развязавшийся шнурок
кроссовки. Скрипнула дверь в центре фасада, и на улицу выглянула девочка лет
12-ти  с  выгоревшими  на  солнце   волосами.  Она  была  одета  в  какой-то
бесцветный,  давно не стиранный, весь замызганный плащ. Ноги ее, как почти у
всех  подростков, были худы, поцарапаны и  не мыты. Даже  за два шага от нее
пахло курятником.
     - Дяденька, можно вас на  минуточку, - сказала она, зыркая по сторонам,
как при переходе улицы. - Вы не могли бы помочь?..
     - А в чем дело? - Георг затянул шнурок и выпрямился.
     - Тут помочь нужно... - повторила девочка  и  скрылась в дверях с видом
побитой собаки.
     Георг неохотно зашел  в грязный  полутемный подъезд,  готовый  к  любым
неожиданностям,  и  увидел светлое  пятно плаща, маячившее возле  деревянных
перил лестницы,  ведущей на 2-й этаж. Когда он подошел к девочке, та, отведя
глаза в сторону и книзу, попросила  закурить. Он вгляделся в  ее лицо. Юная,
но уже  с чертами, отмеченными пороками. Георг полез в карман за сигаретами.
Вообще-то,  сначала  он  хотел возмутиться, потом  сказать  ей  какую-нибудь
глупость о вреде курения  для малолетних, но в конце концов осознал, что все
семена  разумного,  доброго,  вечного давно  упали  на каменистую почву и не
дадут никаких всходов, и, значит, бессмысленно сотрясать воздух словесами.
     Она всунула грязные свои пальцы в протянутую пачку и выпотрошила оттуда
сигарету,  при  этом девочка  перестала  держать полы  своего  плаща  и  они
разошлись в стороны. Девочка была голой. Там, где у женщины обычно виднеется
треугольник  волос,  у  нее  ничего не  было, лишь тонкая  розоватая полоска
по-детски  припухлых  половых  губ.  Теперь  девочка гипнотизировала глазами
Георга, и плащ ее раскрывался все шире.
     - Хорошо  бы  еще спичек... - произнесла  она  каким-то севшим голосом,
все-таки новое для нее ремесло еще  не стало привычным, она еще волновалась,
стыдилась, быть может.
     "Ольге  сейчас  примерно  столько же... - подумал Георг, поднося  огонь
зажигалки к дрожащему кончику направленной на него сигареты. - Лилия панели.
Маленькая  девочка  с глазами волчицы. Раньше она  загорала бы  в пионерском
лагере... Кто виноват?"
     - Я много не возьму, - торопливо сказала девочка, нервно выпуская дым в
заплеванный,   закопченный  потолок,  -  всего  20  делеберов...  или  пачку
американских сигарет...
     Георг повернулся, чтобы выйти вон.
     - Что, тебе  жалко?! - взвизгнула она ему в спину. - Дешевле тебе никто
не даст!..
     С  улицы зашел грузный  мужчина  и  закрыл  дверь  подъезда  на длинный
изогнутый крючок. Сверху послышался  жалобный скрип деревянных ступенек.  По
лестнице спускалась толстая баба с пропитым лицом, в грязном, драном халате.
     - Что тут происходит, - спросила она низким прокуренным голосом, - кого
насилуют?
     Увидев Георга, женщина заорала:  - Ах ты паскудник! Ты что тут делаешь,
тварь ты этакая?! Василий, ну-ка держи его!
     Зашедший с улицы мужик,  раскорячил руки, похожие на грабли, и пошел на
Георга,  сверкая  остатками  золотых зубов.  Георг сунул руку  в карман  для
понта,  Василий  сразу  остановился,  весь  напрягся,  и  возле  рукава  его
засаленного пиджака что-то зловеще замерцало.
     - Сколько я вам должен? - миролюбиво спросил Георг.
     - Вот  это другое  дело, - сказала баба, перестав  орать, а ее напарник
расслабился. - Двадцатку пожалел, теперь все отдашь...
     Георг вынул из кармана бумажник и бросил его на пол, чуть левее себя.
     - Часы пусть снимает, -  приказала женщина, свесившись с лестницы, и ее
рыхлые груди растеклись по перилам.
     -  Да-да и часы тоже, - повторил Василий и от себя добавил: - а то сдам
тебя щас ребятам из  "Домкомобороны".  - Он повернулся плечом, показывая  на
рукаве скрученную повязку бойца  домового  комитета самообороны. -  Они  без
лишних  рассусоливаний  вздернут  тебя  на  перекладине как  насильника.  Но
сначала мы тебе кое-что отрежем...
     Мужик засмеялся хрюкающим смехом и нетерпеливо переступил ногами. Георг
сделал  вид, что  расстегивает ремешок часов,  очень  надеясь, что  мужик не
удержится и, потеряв бдительность,  начнет  мародерствовать. Расчет оказался
верен.
     Мужик нагнулся за кошельком.  Георг сразу ударил ногой ему в селезенку.
Мужик громко выдохнул и согнулся до пола.  Георг  хотел добавить ему левой в
переносицу,  чтобы   сразу  отключить   противника,   но  почему-то  пожалел
вымогателя и лишь не больно - подошвой - толкнул его  в плечо. Мужик отлетел
под лестницу, успев,  однако, сцапать бумажник.  Документов в нем не было, и
Георг  решил за  лучшее,  оставив  псам  кость,  побыстрее сматывать  отсюда
удочки. Конечно же, не через парадное, где можно было напороться на патруль.
Уходить  лучше  через  двор. Он  повернулся и  устремился к запасной  двери,
ведущей во двор дома. Однако девочка вцепилась в его одежду как дикая кошка,
и стала орать благим матом. Георг с трудом оторвал от себя ее тонкие  цепкие
руки  и  отбросил  этого  дурно  пахнувшего  зверька в  объятия  подбежавшей
женщины.
     Он вышиб запертую  на хлипкую задвижку дверь  и, пролетев над  порогом,
быстро захлопнул ее. Крики мгновенно захлебнулись. Возле зловонной помойки с
нечистотами он с разбега переметнул через забор свое еще  послушное тело,  с
треском  обрушился  в  какие-то  заросли,  страшась  напороться  животом  на
какой-нибудь железный прут,  но приземлился  довольно удачно и рванул другим
двором на параллельную улицу.
     Из  подворотни  он  вышел  спокойным  деловым  шагом  местного  жителя,
отягощенного  житейскими  нуждами.  И  сразу  же  налетел  на  патруль.  Его
остановили, и он мысленно  похвалил себя за самообладание и выдержку, за то,
что  не заметался  и не побежал от них,  за что мог запросто получить гроздь
свинца в спину.  Машинально  подавая свой  "аусвайс"  представителям военных
властей  и чутко  прислушиваясь, не доносятся  ли крики из соседнего  двора,
Георг пропустил мимо ушей вопрос командира патруля.
     -  Простите, что вы  сказали? - спросил Георг и  отметил про себя,  что
голос его звучит уж слишком спокойно, а стало быть, неестественно.
     -  Ты что,  глухой? - с  насморочным прононсом сказал офицер,  одетый в
полевую  форму,   сверля   Георга   своими  близко  посаженными  глазами   и
одновременно  изучая  документы.  -  В  эту  сторону  движение  пешеходов  и
транспорта перекрыто. Давай обратно...
     -  Но  у  меня  там  мастерская...  -  уже  уверенным  тоном  лояльного
гражданина произнес Георг.
     - Что  за мастерская?-  подозрительно сощурив левый глаз, спросил  этот
низкорослый  властелин и  бросил беглый  взгляд на волосы гражданина.  -  По
производству чего?..
     - По производству картин, -  язвительным тоном ответил гражданин.  -  Я
художник.
     -  А-а...  художник,  - разочарованно протянул офицер, и  его  казенная
физиономия презрительно перекосилась.
     Патрульные   проверили  паспорт,   корешок-приложение   об   этнической
принадлежности, вкладыш о  леберлийском гражданстве, справку об уплате  всех
налогов,  членский  билет  "ОБМОСХУДА"  -  Объединение   Молодых   и  Старых
Художников. Все было в порядке.
     Георг забрал свои документы и попросил разрешения продолжить путь.
     - Почему не носите профессиональный значок?
     - Я свободный художник...
     - Вот и наденьте значок свободного художника. Порядка не знаете?
     - Хорошо, как только приду в мастерскую, так сразу и надену...
     -  Какая, к  черту  мастерская! - повысил голос офицер,  уперев руку  в
грудь дураку-аборигену. - Там стреляют,  вам понятно? Могут убить. Давайте -
домой, домой идите. Быстро, быстро...
     Он  говорил  тоном,  каким  обычно объясняются военные при исполнении с
тупыми штатскими. Двое его подчиненных топтались рядом.
     Один - солдат срочной службы, в  каске, бронежилете, стоял,  безучастно
положа  усталые руки на короткоствольный автомат. Другой, более  подвижный -
ополченец  из  Казачьего Войска,  одетый  в этот  их  опереточно-маскарадный
костюм, в папахе и с шашкой на боку. Винтовку казак держал за спиной стволом
вниз.  Чтобы одним резким движением  пустить ее в дело. Если, конечно, она у
него выстрелит.
     Не слушая никаких возражений офицер загнал Георга обратно в подворотню.

     2

     Вокруг было тихо, и Георг решил переждать в этом чужом дворе. Он уселся
на старую автомобильную покрышку, в  которой была земля и росли хилые цветы,
и закурил.  Где-то действительно начали стрелять, даже, кажется, из тяжелого
пулемета.  Потом  несколько раз  грохнуло и  дребезжащее  эхо прокатилось по
кварталам.  Это  уже  била  пушка. "С  кем они  воюют?  - подумал  он.  -  С
пришельцами?  Кавалерийская  атака  на  танки...  с  пращей  против Голиафа.
Впрочем, Давид-то как раз и победил. Мои бы слова да богу в душу..."
     Когда иссякло терпение, Георг встал, прошел в подворотню и выглянул  на
улицу. Безмолвие  и  безлюдье.  Отлично,  подумал  он  и  быстро  зашагал  в
запретную  сторону.  На  следующем  квартале  его  настиг  крытый  грузовик,
принадлежащий  миротворческим  силам  КЕЙФОР.  Пришлось  вновь   прикинуться
аборигеном,  бесцельно  стоящим возле  своего  дома.  Кейфоровский  грузовик
промчался мимо и, громыхнув на колдобине асфальта, скрылся из виду.
     Ему  еще неоднократно  приходилось  пробираться дворами, чтобы избежать
встречи  с патрулями  самообороны.  В отличие от  военных -  эти были такими
отъявленными суками, что с  ними лучше не  связываться. Наконец, в очередной
раз преодолев забор (мальчишкой  он столько не лазил по заборам, как в  этот
чертов  день),  он  оказался  на улице Орхидей, вблизи  перекрестка с другой
улицей.
     Оказалось, что  произошедшая  на  рассвете  воздушная  стычка  военного
вертолета с  НЛО, имеет  продолжение. Подбитая тарелочка  далеко не улетела,
дотянула до левого берега, где и совершила вынужденную  посадку. Теперь  вот
она лежит почти на перекрестке, весьма плачевного вида, не подавая признаков
жизни. Вокруг  нее, там  и  сям,  прятались  десантники  в бронежилетах,  не
решаясь атаковать  противника, который, естественно,  так просто в  руки  не
дастся  и будет  защищаться  всеми  возможными  средствами.  Оставалось лишь
только строить предположения, какими могут быть эти средства.
     Георга шуганули с одного места,  с другого, наконец,  он примостился за
старыми  бетонными  блоками,  предназначавшимися  для  какого-то  подземного
строительства - то ли газового коллектора, то ли канализационного. Для этого
улицу Орхидей намечалось перекрыть, но в  связи с Большим Событием (открытое
явление инопланетян), всем как-то стало не до ремонта.
     - Садись,  садись, -  миролюбиво пригласил его солдат, занимавший здесь
позицию, - располагайся... это надолго.
     Солдат  говорил  по-русски,  значит,  был  из  российского  контингента
международных сил.
     - Закурим. - Он протянул шикарную желтоватую пачку "Сamel'a".
     - Спасибо, у меня есть, - ответил Георг, доставая мятую пачку "Родопи".
     Воин,  мокрый от пота и грязный от пыли, сдвинул каску в  маскировочным
чехле  на затылок, выдернул сигарету и, оторвав  фильтр, прикурил,  заслоняя
ладонями  огонек спички,  хотя никакого  ветра  не было. Скаля белые зубы на
чумазом лице, он блаженно расслабился. Дал прикурить гражданскому лицу.
     Георг  припал  к  огоньку,  затянулся, вдохнув вместе с  дымом  сложный
аромат войны: запах дыма, солдатского пота и одеколона.
     - Благодарю... - сказал он, обратно усаживаясь на свое место  и, кивнув
на  сигаретную пачку,  небрежно торчавшую  уже  из  кармана военной жилетки,
заметил: - Богато живете...
     - Не  жалуемся... - совсем размягчился  воин. - Полтора косаря  зеленью
платят, можно служить...
     Видно  было,  что служивый  сильно  загнул,  хорошо,  если  он получает
половину этой суммы.
     - Вы откуда? - полюбопытствовал  Георг,  глядя  на маячивший  перед ним
крылатый значок "Сокол Путина".
     -  2-я воздушно-десантная бригада  N-ского  летучего  полка,  -  весело
ответил парень,  устраиваясь поудобнее и вытягивая ноги, обутые в грубоватые
ботинки  с высокой шнуровкой. - Имеем задание: взять языка... Ха! Во дела! -
"сокол" длинной струйкой сквозь зубы  цыкнул слюной на кучу песка, побив все
мировые  рекорды  дальности по плевкам.  - Прямо Герберт  Уэллс  какой-то...
Войну миров читали?
     Георг кивнул, удивляясь, что подобный  вопрос задал не  он, выросший на
книгах классиков, а этот паренек. Кто в наше  время из молодых  людей читает
Герберта Уэллса и Жюля Верна?
     - Ну и что вы, батя, обо  всем этом думаете? - продолжил словоохотливый
десантник.
     - Что  я об этом думаю?.. Сейчас я  думаю,  а  не  сочтут ли  пришельцы
подключение международных  сил  к Событиям  провокацией...  началом  военных
действий против них, пришедших, возможно, с миром?..
     -  Это  вряд ли... хотя... А что же нам делать? Целоваться с ними,  что
ли?  Они  вон  постепенно переходят к активным  действиям. Провели  разведку
боем. Применили какое-то сейсмическое оружие... Чего от них ждать завтра? На
мирный  визит это не похоже.  Вот вы, я вижу, человек как бы интеллигентный,
умудренный опытом, вы можете мне  сказать, что  происходит?  Хотя бы в  виде
предположения.
     Георг отлично понимал настроение солдата, желающего знать,  за что он -
молодой, красивый, может быть, завтра положит свою жизнь, как говориться, на
алтарь  Отечества.  А дома  ждут его  невеста,  мама и отложенные на будущее
дела.  Впрочем, за ЧТО воевать, солдат знает хорошо - именно за  невесту, за
мать,  за  отложенную  на  потом  жизнь.   Нет,  воин  хочет  знать,  какова
вероятность того, что он все это потеряет?
     - Я  тоже полагаю, что мы  имеем право  на  ответные действия, - сказал
Георг, стараясь, чтобы голос его звучал уверенно. - Тем более, что мы у себя
дома,  на  родной  планете.  Если  наши ответные  меры  не  будут  превышать
вынужденной  обороны,  то  может, худшего  и  не  случится. Их  замыслы  нам
неизвестны, это точно... А потому, возможны ложные истолкования. Сегодняшнее
утреннее землетрясение  могло быть вызвано естественными  причинами.  Здесь,
говорят, карстовые пустоты кругом.
     - Так-то оно так, - скептически ответил солдат, - да только всяко может
быть...
     - Я думаю, пришельцы, скорее всего, вообще не планируют никакой войны с
человечеством. Есть веские основания предполагать,  что они  изучают  нас не
одну тысячу лет.  Зачем им  объявлять  нам  войну сейчас, когда могли бы это
сделать  раньше,  в  условиях  куда более благоприятных для  себя. Нет,  тут
что-то другое...
     - Так-то оно так, - тем же манером сказал солдат, - да только политика,
тем более космическая, - дело  тонкое, хрен поймешь: когда можно нападать, а
когда надо обождать...
     - Вообще война  -  дикарский способ  ведения политики, -  чувствуя себя
сконфуженно,  высказался  Георг, потому что  намекал на весьма сомнительный,
затасканный  тезис.  - Вряд ли такая политика характерна для  высокоразвитых
существ, которые совершают  межзвездные  путешествия.  Возможно, как раз все
наоборот:  они встревожены националистической шизофренией, которая усилилась
в последнее время на Земле. Пытаются каким-то образом нас усмирить.
     - Галактический КЕЙФОР! - хохотнул солдат.
     Он  снял каску, взъерошил пятерней слипшиеся русые волосы и снова надел
стальной головной убор. Полуденное солнце вовсю припекало.
     - И долго вы тут будете загорать? - поинтересовался Георг.
     - Да вот ждем подкрепление бронетехникой. Обещали россиян прислать, они
тут поблизости кайфуют,  в Тополскитисе. Да  французы  заартачились... у них
там из-за этого свара.  Вот и приходится загорать, пока  они там  разберутся
меж собой.
     - Ну, как там, в России-матушке?.. Что  делается, как живется? Мы  тут,
признаться, не вполне информированы...
     - Когда уезжал в  армию,  все  вроде бы нормально было. Отчизна крепнет
день ото дня. С нашим президентом, мы как за каменной стеной!
     - Я смотрю, вы все там его обожаете?
     -  Крутой парень!  -  похвалил президента солдат.  - В смысле  классный
мужик! Не то, что те старые пердуны были...
     - Да,  - кивнул  головой Георг.  -  У  него и  фамилия символичная  для
России... Ну, а как у вас с демократией?
     - С демократией,  папаша,  все  в порядке,  -  удовлетворенно  произнес
десантник. - С ней конкретно разобрались...  Извините, а вы сами-то по нации
кто  будите: литавец, русский  или...?  -  Солдат взглянул на георговы почти
сросшиеся на переносице брови.
     Георг ответил.
     - Жить, вообще-то, надо на родине, - вынес вердикт солдат и отвел глаза
в сторону...
     - Не так все это просто...
     - Да не-е... я ж не в укор, я ж понимаю... - стал оправдываться солдат.
- Вообще-то, если по честному, мне хотелось бы жить в Бразилии. Говорят, там
круглый год карнавал, и все дешево. Врут, наверное?
     - Наверное... - ответил Георг устало. - А может, и не врут...


     3

     Послышался  рокот  дизеля и на  площадь,  клацая по  булыжной  мостовой
треками гусениц, выкатился легкий российский  танк "Рысь" новой модификации,
приземистый и очень маневренный.
     - Вот  и наши приехали! -  оживился  солдат, указывая на бронированного
зверя,   бока  которого  были  испещрены  пятнами  маскировочной  окраски  и
надписями КЕЙФОР. - Сейчас начнем, а то засиделись уж... Ну-ка,  батя, давай
- в тыл, - скомандовал защитник Отечества, занимая боевую позицию.
     Мини-танк резко затормозил и остановился, покачиваясь на амортизаторах.
Тонко  запел поворотный механизм  лепешки-башни. Длинный  тонкий ствол пушки
указал на позицию, где  сидели  Георг  с  солдатом, и замер. Потом  качнулся
вниз-вверх. Казалось,  вытянутый хобот чудовища  принюхивается, выискивая по
запаху неприятеля.
     - Нет,  кажись,  это не наши,  - сказал солдат с недоумением и закричал
срывающимся голосом: - Ложись!
     Они упали  на  разрытую мостовую,  тщетно пытаясь  зарыться в  землю, и
сейчас  же оглушающе-звонко грохнул выстрел.  Танк окутался голубовато-белым
облаком  дыма,  из  которого хмуро  выглянул  черный зрачок  ствола.  Снаряд
горячим вихрем пронесся над их головами и разорвался совсем рядом, осыпав их
комьями земли, щебенкой  и  битым кирпичом. Стоящий  в  штабелях кирпич  для
кладки коллектора разнесло в пух  и  прах. От  грохота взрыва Георг временно
оглох.
     - Бежим! - скомандовал солдат и больно толкнул Георга ногой.
     Они  вскочили,  ветром-поземкой  перелетели  через  пустынную  улицу  и
метнулись под арку ближнего углового дома, сзади опять звонко грохнуло.
     Сворачивая за спасительную стенку,  Георг успел  увидеть, как их только
что уютное  местечко взлетело  на  воздух. Бдах! - эхо ударилось  в  дома  и
понеслось по кварталам. Осколки бетона изрешетили стены ближайших зданий, со
звоном посыпались стекла окон, выбитые  ударной волной. Белое облако взрыва,
резко пахнущее  синтетической  взрывчаткой, понесло  порывом  ветра наискось
через улицу.
     - Вот же падла! - с чувством сказал солдат. - По своим шмаляет!  Ну,  я
ему щас, иуде, задам...
     Он достал из подсумка небольшой, с конической головкой снаряд и вставил
его в подствольный гранатомет. Обозленный воин на карачках быстро подбежал к
выходу из-под арки, лег на  землю  и  осторожно  высунул наружу  востренький
носик.
     -   Ага...  -  сам   себе  сказал  десантник  и  выдвинул  вперед  свой
"панцерфауст". - Щас... погоди, погоди...
     Он прицелился, прищуривая левый глаз, кривя открытым ртом, и выстрелил.
     Георг  в  это  время тоже рискнул  выглянуть  на улицу. Снаряд  солдата
разорвался под  гусеницей  танка,  и тот  закрутился на месте, разматывая по
булыжнику длинную металлическую ленту траков.
     Танк, в  общем-то,  не пострадал, если не считать разбитой  гусеницы, и
все же у него вдруг открылись все люки и оттуда,  из жаркого, гудящего нутра
боевой  машины,  как  черти,  которым  припекло,  полезли танкисты в  черных
комбинезонах. С поднятыми над головой руками, они быстро прыгали на землю и,
пригибаясь и что-то крича по-русски, побежали к цепи укрывшихся десантников.
Зычный голос командира штурмового  отряда, усиленный мегафоном, рявкнул: "Не
стрелять!", и  танкисты, зигзагами перебегавшие улицу, невредимыми  достигли
первой линии заграждений.
     "Лейтенант, какого х...я! Вы что, окосели!" - услышал Георг  взбешенный
голос командира  десантников,  донесшийся  оттуда,  потом  звуки заглохли  -
десантники   и  танкисты  скрылись  за  баррикадой,  наспех  сооруженной  из
подручных материалов.
     Видимо,  там разобрались, что произошла  досадная ошибка, а может быть,
что  скорее  всего,  поняли  -  противник  применяет  нечто, дезорганизующее
действия   нападающих,   и   потому   тянуть   с   атакой   дольше   чревато
непредсказуемыми последствиями.
     Раздались отрывистые  команды, и первая цепь отряда перешла  к активным
действиям. Они обстреляли  из  гранатометов  НЛО  и, едва  затихли  разрывы,
вторая цепь пошла на захват. Они бежали, низко пригибаясь к земле, используя
попадающиеся  по  дороге  естественные   препятствия  в  качестве  временных
укрытий. Потом залегли,  образовав новую  линию прикрытия, и  тогда  в атаку
пошла предыдущая цепь. Ребята работали красиво и слаженно.
     После обстрела,  в корпусе поверженного НЛО образовались многочисленные
пробоины. И это было странно. На  такую удачу никто  особо  не  рассчитывал,
потому мы ждали  подкрепления. Как говорится, когда все идет слишком хорошо,
- тоже нехорошо.  Но думать о странном  везении  было некогда. Теперь задача
такая:  как можно  быстрей  закрепить  успех -  занять  слепую  зону  вокруг
аппарата, конечно, если таковая зона у него имеется.
     Один за  другим  бравые  ребята  в  громоздких  бронежилетах  ныряли  в
пробоины, исчезали  из глаз, бесстрашно,  или,  превозмогая страх, бросались
навстречу неведомой опасности. После  того,  как группа захвата  скрылась  в
недрах пришельца, а  их оставшиеся товарищи заняли боевые позиции возле дыр,
задрав стволы автоматов кверху, над площадью нависла нервно-гнетущая тишина,
готовая в любую секунду взорваться криками, стрельбой и еще черт знает чем.
     Все  ждали этого момента, но  все  же  содрогнулись,  когда  из  самого
большого   проема  вывалилась  группа  десантников,  тащившая  двух  существ
нечеловеческого  облика.  Существа эти были ростом  метра  полтора, казались
бесполыми, с тонкими руками и ногами.  Меж длинных четырех пальцев с когтями
замечались  лягушачьи перепонки.  Головы  пришельцы имели  непропорционально
крупные,  с  большими  выпуклыми, как  у жаб, глазами. Зеленовато-серая кожа
тускло отсвечивала.  Одеты они  были  в  просторные  комбинезоны, отливающие
серебристо-зеркальным  блеском.  Существа яростно сопротивлялись, царапались
длинными  черными и, по-видимому,  острыми, когтями. Дюжие  парни  тащили их
довольно  грубо, не стесняясь  в выражениях, высказывая по пути все, что они
думают об этих лягушкообразных тварях.
     На   каком-то   расстоянии  от   родного  корабля,   пленные   внезапно
отключились,  словно оборвалась некая жизненно  важная связующая  нить.  Они
перестали  биться  в  руках  землян, головы их поникли, конечности безвольно
повисли. И пришлось их тащить на  руках. Теперь они больше походили на детей
-  больных  и  беззащитных, нежели  на  грозных  коварных агрессоров.  Когда
пришельцев донесли до армейского грузовика  с брезентовым верхом,  произошла
штука,  озадачившая  всех.  Комбинезоны  инопланетян  как-то  повяли  (точно
растения без полива), потеряли блеск, а затем и вовсе исчезли неуловимым для
сознания  землян  образом, словно  испарились. С  телами  пленных  произошли
схожие  метаморфозы. Их кожа так  же потеряла свой блеск,  цвет и фактуру. В
конце  концов  выяснилось,  что  десантники  держат  в  руках  грубо  сшитые
матерчатые куклы.  Гнилой материал разрывался под  пальцами,  и  на мостовую
посыпалось то, чем набиты были эти куклы - сырые опилки!
     Это  был  какой-то  бред.  Виданное   ли  дело,  чтобы  живые  существа
превращались  в   неодушевленные   предметы.  Всех  присутствующих  охватило
недоумение, граничащее  с  паникой.  В  довершение  ко всему  сама "тарелка"
бесшумно развалилась  в прах, словно трухлявый  пень.  Ветер подхватывал эту
сероватую пыль и разносил по округе.
     Итак, результатом многочасовой операции, где были задействованы десятки
и сотни людей и  современная боевая техника, оказался  полный, круглый ноль.
Конечно, можно было считать, что одержана безусловная  победа,  но явственно
ощущалась и горечь поражения. Задание-то - взять "языка" - не выполнено.
     За не имением более  объекта конфликта, десантники спешно погрузились в
машины  и  покинули поле боя. Остались лишь  незадачливые танкисты, которые,
переругиваясь  друг  с другом,  принялись  за  ремонт своего  бронированного
друга.




     ТЕТЯ ЭММА И ДЯДЯ СЕРЖ

     Мой дядя самых честных правил,
     А тетя тоже хоть куда!
     Народный фольклор.

     1

     Лишь к двум часам дня Георг добрался  до своего микрорайона. Желудок, с
его повышенной кислотностью, настоятельно требовал домашней пищи - например,
борща.  Георг  решил  сначала  зайти домой,  пообедать  как следует,  заодно
проведать тетю Эмму, все ли в порядке, отдохнуть, почитать, а уж потом, буде
такое настроение, идти в мастерскую.
     Тетка  была  дома.  Сидела  в  своем  любимом кресле,  мотала  какие-то
бесконечные клубки и смотрела свой телевизор. Показывали дневной сериал. Это
была теткина  личная жизнь, которой она  очень дорожила.  Тетя Эмма - в меру
полноватая, постаревшая женщина  постбальзаковского возраста. Свои года  она
скрывала, надеясь еще раз (в третий) выйти замуж; а, может, она запамятовала
свой точный возраст. Потому что в пору молодости  мятежной, сбежав  из дома,
из  Брянска,  и приехав  на Урал,  где жила  семья  Колосовых,  наоборот,  -
прибавила  себе  годы, чтобы ее приняли на работу  официанткой. Отец  Георга
доводился Эмме старшим двоюродным братом. И хотя в барачной комнате места  и
так  не хватало, Николай  Колосов приютил Эмму, соорудив для нее палати  под
потолком. Вскоре она вышла замуж за  токаря Ивана с  большим кадыком (верная
примета  пьяницы)  и  переехала  к  нему  жить.  В  соседний  барак,  только
двухэтажный.  Детей  у них  не  было, и красивая, приметная официантка  Эмма
вскоре  влюбилась  в барабанщика  из  оркестра. Он  называл  себя Сержем  на
французский манер, тогда была  мода  на звучные заграничные имена.  Иваны не
котировались,  и бедный токарь исчез в волнах житейского моря, оказавшись за
кормой лодки. Лодки по имени "Эмма".
     Серж  полностью  оправдал  все   ее  надежды.  Увез  ее  в   загадочную
Прибалтику, славящуюся  своими шикарными ресторанами и вольными нравами. Они
счастливо  прожили  вместе долгие  годы. Вспоминая  угарную молодость, тетка
горько-сладостно  улыбалась. Она  нахваталась от  Сержа словечек  из  сленга
музыкантов, типа: "лабать",  "чувак",  "чувиха", "срулять" и тэдэ,  и, когда
разговаривала с Георгом, часто  их употребляла. Глаза ее при этом вспыхивали
молодым огнем,  живительной страстью, весь  вид ее  говорил: видал, какая  я
свойская чувиха!
     Георг  частенько  приезжал к ним в гости во время отпуска. Серж все так
же был красив, как Жан Маре, на вид солиден, но с ухватками этакого плейбоя,
вечного мальчика, с узким лбом  великолепного остолопа. С  зачесанными назад
черными волнистыми волосами, лоснящимися от репейного масла. Дядя Серж очень
хорошо  относился к  Георгу,  с  удовольствием  показывал город, приехавшему
родственнику из  далекого уральского  захолустья. Вообще, Георга  он  считал
чуть ли не  своим сыном.  Своих-то детей у  них не было. Тетя Эмма оказалась
бесплодной.
     Как-то курили они с ним, стоя на  балконе.  Дядя Серж ковырял спичкой в
ухе, последнее время он завел такую привычку. Георг спросил об этом. "Да вот
засело что-то в ухе, никак достать не могу, свербит, мешает слушать, давит".
Как художник художника уральский гость понимал: для  музыканта слух  - самое
главное. Через малое время это "что-то" выросло в  злокачественную опухоль в
мозгу.  Дядю Сержа положили  в больницу.  Узнав, что дядя  при смерти, Георг
срочно вылетел в Прибалтику. Тогда  это было  просто и дешево. Стояло лето и
совсем не хотелось думать  о смерти. Но как только Георг  увидел дядю Сержа,
сразу понял  - он  уже не жилец. Кожа у него стала  серой, дряблой, словно у
глубокого старика. На  всем его облике, как говорят в таких  случаях, лежала
печать смерти. Печать, заверенная консилиумом врачей.
     Они пошли в  больничный сад. Было  тепло, светило солнце. Георг угостил
Сержа пачкой американской жвачки сверх того, что они принесли с теткой. Дядя
Серж очень  любил  жвачку. Двигая челюстями, он улыбался, подмигивал Георгу,
говорил:
     - Док мне обещал, что  все будет о'кей!  Он свой  чувак, я его сто  лет
знаю, классный специалист, обещал по блату сделать операцию...
     Георг,  который  знал о роковом диагнозе, изображал на лице энтузиазм и
веру в светлое будущее Дяди Сержа.
     - Мой случай не такой  уж и трудный, верно?  - подбадривал себя дядя. -
Че, у меня рак что ли?.. рак-срак...
     И  тут  тетка  сделала  несусветную  глупость,  от  которой Георг  весь
похолодел. Она быстро  наступила  Георгу на  ногу, чтобы  он  молчал  насчет
диагноза. Он по-настоящему на нее разозлился - ведь Серж увидит этот жест! И
все поймет! Неужели  тетка  считает Георга тупицей, набитым дураком, который
не знает, как себя вести в подобных случаях.
     Но больной,  казалось, ничего  не заметил.  Вероятно,  его подсознание,
стоящее на страже рассудка, в своей тайной мастерской вырезало  этот кусочек
реальности и склеило пленку так,  как будто ничего не произошло. Но Георг до
сих пор не может простить тетке ту глупейшую выходку.
     Дяде Сержу сделали операцию и быстро выписали домой, чтобы не вешать на
больницу смертельный случай. Спустя два дня Серж скончался, в возрасте 55-ти
лет.
     Эмма  продала ударную  установку мужа и  на эти  деньги его похоронила.
Скучала  она, живя  одна,  вдали от  всех родственников.  Одни - в  Брянске,
другие  -  на Урале. Тетка  соблазнила  Георга  европейской жизнью. Каузинас
все-таки  столица,   хоть  и  маленькая.  Здесь  живут  культурные  люди,  с
европейским кругозором.  В  Москве  все  схвачено  -  не  пробиться, Урал  -
захолустье,  а в Прибалтике творческая  атмосфера более раскрепощенная. Если
Георг  хочет  чего-нибудь  достичь на  поприще  искусства, лучшего  места не
сыскать. И ей,  тетке Эмме, будет не так одиноко. А квартира у  нее большая,
двухкомнатная...


     Пока  Георг умывался,  переодевался в  домашнее,  сериал закончился,  и
постаревшая   женщина   поспешила  на  кухню,  чтобы  подать  обед  любимому
племяннику. Георг сел за стол, придвинул  к  себе тарелку  горячего,  вкусно
пахнущего борща. Торопливо стал есть.
     - Не хапай так, обожжешься, -  сделала всегдашнее свое замечание тетка,
намазывая  на  хлеб  бело-розовую  массу  - тертый хрен с морковью  -  очень
толстым слоем, так, как любил ее племянник.
     - Очень вкусный  борщец, - сказал племянник, - именно  такой, о каком я
думал, когда шел домой.
     - Положи сметаны - еще вкуснее будет.
     - Нет, не хочу.
     - Странный ты человек: не ешь сметаны, - каждый раз удивлялась тетка.
     -  Я  съем  ее,  но отдельно, -  как  всегда отвечал племянник. - Когда
сметана в борще, то никакого вкуса уже не ощущается, кроме сметанного.
     На сладкое была малина с молоком.
     - Подави ягоды, - посоветовала тетя Эмма.
     - Хорошо, только подожду. Пусть червячки вылезут. Дадим им шанс.
     После  обеда, когда он  мыл посуду,  тетка  ругала его за то, что он не
позвонил и  не доложил ей о своем местонахождении. В Старом городе творилось
Бог   знает   что.  Просто  "светопредставление".  Она,   тетя   Эмма,   вся
испереживалась.
     - И, наконец, побрейся, а то зарос как чеченец.


     Тетя  Эмма  временно иссякла  и смолкла,  было  видно,  что она  чем-то
озабочена, может  быть, даже  слегка огорчена. Вероятно,  в ее  личной жизни
произошел очередной излом.
     - О Господи... - тяжко вздохнула она.
     -  Что опять случилось? - равнодушно спросил Георг,  вытирая полотенцем
руки.
     Вместо ответа тетка выложила на стол письмо.
     - Откуда?
     - Из России... От Марии. Пишет, что приболела, домой тебя зовет...
     Георг  взял  распечатанный  конверт,  вытащил  письмо  и  стал  читать.
Знакомые мамины полуграмотные каракули. Каждый абзац начинался с его полного
имени  -  "Георгий...".  Это   выглядело  непривычно,   казалось   странным,
отчужденность какая-то возникала. Лучше бы она называла его детским именем -
Гоша. Неужто  расстояние  и годы охладили их  отношения? Но, оказалось,  это
было не так. Мать по-прежнему любила своего  сына и  звала домой. Просто она
не знала, как обращаться к сыну, который давно уже  не мальчик, которого она
давно не видела и который уже состарился на чужбине. Его нынешнего имени она
не слышала никогда.
     Георг читал, и мамины слезы обжигали ему края век, и в сотый раз он дал
себе  клятву: как только уладит  все  дела, немедленно отправится в  Россию.
Вернется домой. Навсегда.
     - ...Он  такой клевый чувак, веселый, на  баяне  играет. У него  высшее
образование,  военным хирургом  был, полковник... Теперь в отставке.  Жена у
него  давно умерла... Вот,  предлагает мне  сойтись с ним...  Ты  как на это
смотришь? Георг, ты меня слышишь?
     - Как его зовут?
     - Я же тебе уже сказала. Его зовут Василий Семенович. Он такой кле...
     - Тетя Эмма, я рад за вас!
     - Я его, конечно, не люблю, как  Сержа... Такие мужчины, каким  был мой
Серж, больше уже не рождаются...
     - Тетя, не всегда любовь - главное. Личный доктор тоже неплохо...
     - Жить мы будем у меня, а его комнату будем сдавать. Или ты можешь туда
переселиться. Только не подумай, что я тебя прогоняю...
     -  Что  вы, тетя  Эмма, я  могу пока  пожить в мастерской. Зачем я буду
лишать вас дохода.
     - Ты у меня умница, самый любимый мой племянник.  Дай я тебя поцелую!..
- Тетка оглушительно  чмокнула его  в щеку,  и  после умиления вытерла двумя
пальцами свой растолстевший крупнопористый нос. - Ой! я ведь еще одно письмо
получила, от  Любки  из Брянска. Если бы  ты знал,  до  чего же они все  там
жадные. Такие жадные! Дом делили, так чуть друг дружку не поубивали...
     Георг  стоически  выдержал  испытание  рассказом  о  Любке из  Брянска,
поблагодарил тетку за вкусный обед и попросил разрешения удалиться.
     Он лег на диван в  своей комнате,  взял с полки, висевшей  у изголовья,
второй том "Войны и мира" Толстого  и стал  читать. Через десять минут глаза
его закрылись сами собой, книга съехала набок, и Георг провалился в сон, как
в колодец.

     2

     Проснулся он  около шести вечера.  Взглянул на часы и слегка огорчился:
сегодня он явно, откровенно сачкует. Даже чай в 5 часов пропустил, что с ним
случалось  крайне  редко. Вот  что  значит, таскаться  с  чужими  женами  по
блатхатам.  Сразу же строго  размеренная жизнь  летит  к  едрене-фене.  Чаю,
однако,  он все  же  выпьет. Пусть  не в  пять, а в шесть  часов.  Он же  не
какой-нибудь  там  англичанин,  который,  что  бы  ни  случилось  -  будь-то
землетрясение, война или конец  света - ровно в 5 часов пьет свой чай. "Файв
о'клок". Не снимая цилиндра с головы. Святое дело!

     В  половине  седьмого   Георг,   гладко  выбритый,  ладно  причесанный,
благоухающий одеколоном,  вышел из  дома. "Куда ты,  скоро ужин!", - сказала
тетя  ему перед его уходом. "Ужин - не нужен, - ответил он. - У меня сегодня
пост". - "Не  говори глупостей, какой  пост, у тебя  желудок..." - "Ладно, у
себя что-нибудь перекушу и, возможно, там заночую". -  "Поздно  не ходи".  -
"О' кей!"
     Когда он в прихожей  надевал  обувь, к  нему  вышла  тетя Эмма.  Горько
глянула на его старенькие  кроссовки: она уже отчаялась заставить племянника
купить  новые.  Но  зато  в  другом она  решила  быть  твердой.  Голосом, не
принимающим возражений, она сказала:
     - В понедельник...
     -  Во вторник,  - звякая обувной ложкой,  поправил ее племянник, с ходу
догадавшись, о чем она будет говорить.
     - Во  вторник,  -  приняла  коррекцию  тетя, - возьмешь  у  меня кроны,
сколько  надо -  скажи, поедешь  в Старый город и купи себе  черные и  синие
джинсы. Это, - она  указала на георговы тертые и штопанные черные джинсы,  -
уже нельзя носить. До того они у тебя позорные,  мне от  Марии будет стыдно.
Скажет, что я за тобой плохо смотрела...
     - Хорошо, согласился  племянник, - съезжу в Старый город, а потом -  на
наш рынок,  выберу  и куплю одни черные  джинсы, синие у меня висят уже  сто
лет, я их почти не носил.
     - Они тоже скоро протрутся, купи в запас.
     -  Уж если брать синие, то лучше  я возьму в  "секонд хэнде" настоящие,
фирменные... и раза в два дешевле.
     - Зачем тебе это?! Ничего не надо  брать ни в  каком... "хенде хохе"...
Кто-то  носил,  а ты будешь  после  него одевать... -  Тетя  Эмма изобразила
брезгливую гримасу.
     - "Хенде хохе"? - рассмеялся Георг и рассмешил тетю.
     Малообразованная,  она  часто,  не  будучи  в  состоянии  повторить  за
племянником какие-то его слова и выражения, коверкала их. Но иногда, вот как
сейчас, у нее получалась забавная игра слов. Горькая и точная.
     Сардонически веселые, в хорошем настроении они расстались.



     ИСКАНИЯ

     ...возраст, когда распутство выдохшись,
     начинает искать себе бога.
     Джеймс Джойс.


     1

     Мастерская  у него  была  на  параллельной  улице. Надо  только перейти
соседний двор довоенного  дома, а там уж рукой  подать. Ему здорово повезло,
что он имеет мастерскую в пяти минутах ходьбы от теткиной квартиры.
     Он прошел  через  старый  двор,  густо  усеянный  пролетариями,  всегда
находящимися в той  или иной  степени опьянения. Их многочисленные  дети, по
большей части  чумазые и горластые, как дети пролетариев, всех стран, играли
тут же.
     Перейдя тихую улицу,  он  оказался уже  в  другом микрорайоне, впрочем,
оставаясь  во  все том же русском  гетто.  Гигантское  полотнище  с  поясным
портретом генерал-президента Адама  Голощекова,  висевшее  на  растяжках  на
торце новой  высотки,  трепеща под ветром, издавало звук,  похожий на шумные
аплодисменты ликующей толпы. Плакат был оформлен просто и доходчиво. Широкая
мозолистая ладонь  профессионального  военного приложена к седеющему виску в
приветственном жесте. Лаковый козырек форменной фуражки  забралом прикрывает
узкий  медный  лоб. Металлическая добротность  лица, строгий взгляд, который
так обожает плебс. И лаконичный лозунг, брошенный новым вождем  на партийном
съезде славянских арийцев, ставший девизом страны: "Эллинизируем Леберли!"
     В  киоске, который  расположился  в  бывшей  трансформаторной будке, он
купил демократический батон с тмином.  Ну  вот и знакомая,  желтого  кирпича
пятиэтажка,  здесь и находилась его мастерская. Собственно, это была комната
18-ти  кв. метров, входившая  в  состав  трехкомнатной  квартиры,  купленная
Георгом еще в доперестроичные времена по счастливому стечению обстоятельств.
Времена менялись, иногда  менялись и  жильцы в квартире,  а Георг  оставался
ответственным квартиросъемщиком.
     Другую  комнату  таких  же  размеров  занимала  женщина  средних лет  с
девочкой-школьницей  и папой No 2. Несмотря на то, что  частенько оба ходили
под градусом, в  отношении Георга  вели  себя вполне  корректно.  В  третьей
комнате  - самой  крошечной,  метров  девяти  -  ютилась  молодая  семья,  с
малолетним ребенком. Они вселились недавно, из каких-то общежитий. В надежде
получить  более  приличное место  под  солнцем,  они  усиленно  плодились  и
размножались.  Второй ребенок  у них появится, судя  по  всему, месяца через
два.  И  Георгу,  постоянно  проживавшему с теткой в двухкомнатной квартире,
было  почему-то ужасно неловко оттого, что он один занимает такую  громадную
площадь, да и  то не для жилья,  а для весьма сомнительного, с точки  зрения
соседей, ремесла.  Сосед  из мини-комнаты  - молодой  парень, работавший  на
неработающем  заводе - как-то  предлагал ему  обменяться комнатами  и обещал
доплату,  но  Георг,  испытывая  неловкость  за   свою  жестокость,  вежливо
отказался.  На девяти  метрах с мольбертами  не  развернуться  - это ясно, а
доплата будет смехотворна. Этот малый  даже  не представляет,  сколько стоит
сейчас один  метр  жилой  площади. Господи,  да откуда у этого незадачливого
работяги могут быть деньги!
     И  вообще, почему он,  художник, должен испытывать стыд, разве он, черт
побери, ответственен  за  всю эту бардачную систему?  Однако  стыдно все  же
было. И через  два  месяца,  когда укоряющий  взор соседа  станет еще  более
откровенным и  в нем  засветится ясный огонь  пролетарского гнева,  придется
отсюда съезжать на другую квартиру.
     "Все одно  к одному,  -  подумал  Георг, - продам  мастерскую и на  эти
деньги уеду домой. Боже, как мне все здесь опротивело..."
     Георг  поднялся  по грязной лестнице  на свой  четвертый  этаж, проходя
сквозь незримый  слоеный  пирог  запахов: кошаче-собачий  внизу  и  далее  -
чесночно-клеевой. Во  всяком  случае, вверху отвратительно  пахло  столярным
клеем. "Суп они из него  варят, что ли?" - проворчал  Георг, доставая ключи.
Он открыл  входную  дверь и бочком  протиснулся в коридор. Пошире распахнуть
дверь мешала стоящая поперек дороги детская коляска. В воздухе витал стойкий
запах пеленок,  кои густой гирляндой  висели тут  же. Судя по  разгоряченным
возгласам,  доносившимся из мини-комнаты, соседи принимали  гостей, по  всей
видимости, родственников.
     В  комнате  Георга было  жарко.  Желтые горячие  лучи  солнца  насквозь
простреливали комнату через большое окно  с  пыльными стеклами. "Ох,  ты йог
твою   мать!"   -  придушенно   вскрикнули  за  стенкой,  где  располагалась
мини-комната,  и  на  пол  обрушилось  некое  тяжелое  тело,  возможно  даже
человекообразное. "Борьбу они что ли  затеяли?  - подумал  Георг. -  Как они
только там умещаются?"
     Он  сел  в большое кожаное кресло, которое  только одно  занимало целый
квадратный  метр  полезной  площади.  Кресло  было  старинным, начала  века,
некогда купленное Георгом в комиссионке совсем задешево.
     Георг  оглядел комнату теплым взором. Стены,  увешанные его  картинами,
полки с любимыми книгами, с красками, кистями, карандашами и еще Бог весть с
чем,   составляли  тот  дорогой,  милый  сердцу  фон,   который  вдохновлял,
умиротворял, нашептывал слова  утешения. Это был его, Георга, отдельный мир,
особая реальность. Он  любил эту  хрупкую скорлупу, начиненную странными, по
мнению  некоторых, фантазиями. Может быть, им руководит неосознанное желание
спрятаться  в этом  мире  иллюзий  от  холодной,  жестокой  реальности  мира
внешнего.  Что  ж, законное, естественное,  изначальное  стремление человека
иметь  свое   убежище,  свою  личную   территорию,  свое  личное   жизненное
пространство, куда допускаются лишь самые близкие по духу люди.
     Сможет ли Инга войти в этот мир, не внеся дисгармонии, не разрушив его?
Очень важный вопрос для него. От этого зависит его будущее...
     "Боже!  - недовольно поморщился  Георг. - Какая  патетическая  херня!..
Будущность! Важный  вопрос! А подоплекой-то всего лежит мелкое эгоистическое
желание  жить спокойно, без проблем, без треволнений, которые, собственно, и
составляют смысл жизни большинства людей, каковые заботы, если быть до конца
честным, и есть жизнь. Конечно, можно с лицом мученика выдавать свои картины
за  живых детей. Но они никогда не  засмеются,  не описаются,  не  отчебучат
чего-нибудь этакого, не принесут двойку из школы, они будут безмолвно висеть
в твоей мастерской или  у кого-нибудь в доме, теша твое самолюбие, они, быть
может, даже надолго переживут тебя. А потом вдруг исчезнут, словно ничего  и
не было. А дети, из плоти и крови, пойдут в века и поколения. Так что решай.
Гены у тебя, вроде бы, здоровые, пора размножаться".
     Но  ведь  и это тоже херня, продолжал думать Георг.  Такой  вариант уже
реализован. Его брат Андрей женился сразу  после армии, все как  положено. И
вот, ступив на топкое  место семейного быта, где все  зыбко и неопределенно,
он восемь лет  погружался в шипящее,  чмокающее болото  все глубже, перестал
писать  стихи,  запил,  наконец,  весь  без  возврата  ушел  в  это  дерьмо,
погрузившись  в  него  по  маковку,  пока  собственноручно  не прервал  свои
страдания. Отпрыск,  ради которого  все это  затевалось, дочь, к 14-ти годам
прошла в  русском гетто огонь, воду, медные трубы и коллективные одноразовые
шприцы. Так стоило ли огород городить?
     Вот  и выходит, что картины хоть  и не живые дети, зато не предадут, не
обманут  надежд, за  них не будет  стыдно. "Тут одно хорошо, -  утешал  себя
художник, -  поскольку у меня  нет детей,  меня  ни в  чем упрекнуть нельзя,
кроме разве того, что у меня нет детей".
     Он,   конечно,   не  был   сознательным   сторонником   св.  Августина,
проповедовавшего    безбрачие,    но    соглашался     с    мнением    князя
Болконского-младшего, который говорил Пьеру  Безухову, что жениться надо как
можно позже, ни  на что не способным стариком,  чтоб  не пропало в тебе  все
значительное, великое...
     Но, сказать по чести, такая жизненная позиция Георгу  казалась довольно
подленькой. И одновременно - такой соблазнительной...
     А все потому, что требования,  предъявляемые друг  к другу, у  мужчин и
женщин сильно отличаются. Женщины  от  мужчин требуют всего,  а  мужчины  от
женщин требуют только одного.
     Оттого так трудна для мужчин проблема выбора.  Вечный деятельный покой,
вот что тебе нужно, сделал вывод Георг.
     За стеной заиграла пластинка и запела голосом великой певицы:

     "Знаю, милый, знаю, что с тобой.
     Потерял, себя ты потерял.
     Ты покинул берег свой родной,
     А к другому так и не пристал..."

     Удивительно, какой емкий, точный смысл заключен  в  этих простых словах
песни. Это же про нас. Стоящих на расшарагу...
     Он встал с мягкого кресла. Проходя мимо каскада полок и лаская взглядом
корешки книг, он встретился с глазами прапрадеда. Старинная фотография конца
девятнадцатого  века,  выцветшая  желтовато-коричневая  сепия,  хранилась  в
семейном  архиве  отца  как  величайшая  редкость.  Георг  привез  ее  сюда,
возвратясь из  очередной побывки  на  родине.  Прапрадед  Макар  на ней  был
отображен столетним седобородым старцем с георгиевскими крестами на груди.
     Георг  сел  в  свое  рабочее  вращающееся  кресло,  облокотился о стол,
невольно принимая позу человека,  изображенного  на фото, и  стал смотреть в
далекое прошлое. Его  охватило странное чувство,  будто он  смотрит на  свое
отражение,  и  видит, каким  он  будет через  пятьдесят  лет. Если, конечно,
доживет.  Впрочем,  Георг с самого детства верил в свой долгий  полет. И все
же, в  облике далекого предка  было  что-то чужое, непонятное,  необъяснимое
словами.
     Станичный  атаман Макар Колосов  с  покойным достоинством  восседает на
крепком, красивом  стуле, левая  рука  опирается  на  край  стола.  На столе
громоздятся  книги, стоит горшок  с высоким комнатным  растением с  длинными
узкими листьями. За спиной прапрадеда - большое окно. Оттуда бьет яркий свет
потустороннего  мира,  так что детали заднего  плана утопали, растворяясь  в
некой солнечно-мистической белизне. Этот, гарсиамаркесский мистический свет,
подобный  тому,  что   освещал  бессмертного  старца  Мелькиадиса,  особенно
интриговал Георга. Что там, за окном?
     Предок в упор смотрел на своего далекого потомка, словно бы вопрошая, в
ладу ли с совестью живешь? все ли ты сделал для своего государства?  Макар -
истинный воин,  честно  воевавший  за Веру, Царя  и  Отечество,  имел  права
спрашивать. Вот что было главным в этом образе - уверенность!  Уверенность в
правоте своей жизни. Уверенность, что  не напрасно ее прожил. Он твердо, без
колебаний,  был уверен,  что Бог  есть,  что Россия  -  самая могущественная
страна в мире...
     Георгу особо  похвастаться было  нечем:  ни твердой  верой в  Бога,  ни
определенностью  жизненной позиции, ни ратными подвигами, ни даже потомками;
и он  стыдливо  отвернулся,  подошел  к  мольберту,  на  котором  стояла его
последняя  картина, почти  законченная. Почти,  потому  что над картиной,  в
принципе,  можно работать до  бесконечности.  Пока не испортишь  ее.  Если в
скульптуре надо  отсечь все лишнее, то в живописи, где идет не отсекание,  а
прибавление, наслоение мазков, главное - вовремя остановиться.

     2

     В  последние годы  уходящего века  в творческой  вселенной  Георга  шла
борьба двух, а может  быть,  и нескольких направлений. В графике он воплощал
образы  если  не  абстрактные, то очень  близкие сюрреализму. В  работах  же
маслом он отдавал предпочтение  старой школе реалистической живописи. Однако
Георг не любил дежурных бездушных  пейзажей  или другой  крайности - грязных
выплесков  подсознания. В  картине,  считал он,  обязательно  должна  биться
мысль, озаряемая высокими идеями.  Идеями добра, красоты, гармонии, образами
невысказанных  желаний,  не  воплотившейся  мечты.  Очень желательно,  чтобы
картины твои излучали добрую энергию.
     В своих  работах он,  скорее, был  склонен к  символизму. Ибо вся  наша
жизнь  - символ. Впрочем, он старался не  обзывать  свою  творческую  манеру
каким-нибудь "измом". Георгу хотелось через реализм, имея его  в основе, как
фундамент, выйти на какие-то новые рубежи. Но вот на какие именно рубежи, он
не представлял.  Однако трудно добиться  впечатляющих  результатов, когда не
знаешь, чего ты собственно хочешь... Не  то чтобы он разуверился в реализме,
но все чаще накатывало на него черная полоса творческой неудовлетворенности.
Он чувствовал себя лошадью, скованной упряжью, ведомой педантичным возницей,
требовавшего неукоснительного соблюдения правил уличного  движения.  Но  как
хотелось, Боже! как хотелось сбросить с себя эту надоевшую  упряжь и вольным
скакуном мчаться по бескрайней степи, презрев все правила движения.


     - Зря я приехал сюда,  в  Прибалтику,  со своим реализмом,  - жаловался
Георг. - Они не воспринимают серьезно мои работы.
     - В чем же дело,  - говорил  его знакомый,  художник С***. - Перейди на
авангард.   Многие   художники   прошли   путь   от   строго   реализма   до
абстракционизма:  Пикассо,   Сальвадор  Дали...  ну  и   многие  другие,  из
современных -  Шерстюк...  да несть  им  числа.  Я  понимаю тебя. Само время
требует  новых форм.  Я прошел  через  это  еще  десять лет назад  и  теперь
прекрасно себя чувствую. А ведь был близок к самоубийству...
     Сказанное  было  правдой.  Георг помнил  старые  работы  С***  -  серию
портретов в  стиле соцреализма:  мрачные  краски, тяжелые, грубые мазки.  Во
всем этом  чувствовалась какая-то кондовость  беспросветная.  И  вдруг  С***
выставил  полотна,  поразившие всех,  в том числе и  Георга,  наполненностью
светом, смелыми цветовыми решениями, нестандартностью образов. Новую  манеру
С*** нельзя было  с определенностью  зачислить в какой-то  ряд известных уже
течений.  Абстракт  не  абстракт,  от  реализма  остались  лишь  основы,  но
добротные.  Нечто,  созвучное  узорам  камня. А нужно  ли вообще  определять
полочку  для  таланта. А С*** был, несомненно, талантлив. Он сумел вырваться
на тот самый простор, о котором грезил Георг.
     - Попробуй себя в авангарде, - посоветовал С***.
     -  Не  знаю... - удрученно  ответил Георг. -  Ты понимаешь,  я  не могу
заставить себя рисовать  НЕПРАВИЛЬНО. А точнее сказать,  не умею. Боже! если
бы ты знал, как я иногда завидую примитивистам.
     - Еще бы, наивным многие завидуют. Чистый талант, не скованный никакими
канонами... А вообще-то, то, что ты называешь неправильностью, вовсе таковой
не является.  И вообще, что есть правильность? Тебе нравится автопортрет Ван
Гога?
     -  "Им восхищаюсь,  не доходя до идолопоклонства",  -  щегольнул  Георг
цитаткой из "Улисса".
     -  Прелестно! Но  разве он сделан по классическим законам  Леонардо? И,
тем  не менее,  это  настоящее искусство.  Вспомни, что говорил  Гете:  если
художник нарисует,  например, мопса в точности, каков  он есть, то будут два
мопса,  а  искусства  не  будет.  Ты слишком  прямолинеен, тебе  не  хватает
поэтичности. Учись у тех же примитивистов. И не  отчаивайся. Больше работай,
меньше кисни, возьми и мажь...
     - Легко сказать - мажь. Смеешься, да? Это ведь  только обыватель думает
-  мажет, мол. А на самом  деле -  ни  хрена подобного! Я пробовал "мазать",
так, эксперимента ради, ведь делают же люди, почему я не могу? И  ты знаешь,
мне стыдно стало, у меня НИЧЕГО  НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ! В картине абсолютно не  было
души... По-видимому, я не умею абстрактно мыслить. Очевидно, я  могу мыслить
только конкретно. Реалистическими образами. Даже моя графика в стиле "сюрр",
по  сути, не что иное, как калейдоскоп реалистических  образов,  механически
связанных. А вот  переплавить их, синтезировать в нечто надреалистическое, я
не могу, хоть убейся! А может быть, я бездарен? Скажи мне, С***, я бездарен?
Только честно, по гамбургскому счету.
     - Может,  и  бездарен, - безжалостно  сказал С***, - а может, и  нет...
Между  прочим, великий Бунин в  конце жизни пережил  нечто  подобное.  Ругал
молодых,   неопытных   литераторов-модернистов,   в   тайне   им    завидуя.
Представляешь? Живой  классик,  гений,  нобелевский  лауреат!  - а  соплякам
позавидовал, грозился  написать что-нибудь этакое, модернистское,  заведомую
бессмыслицу,  чтобы потом посмеяться над  критиками,  которые  его  творение
примут всерьез. Но не смог. Честно признался - не могу.
     - Бунин, однако, был слишком стар, чтобы переделать  себя,  - продолжил
С***,  глядя на  Георга  умными глазами, - а  у тебя  еще не все потеряно. Я
видел твои работы и некоторые мне понравились. Например, твоя "Речная нимфа"
и "Вечный  покой". Так вот, в "Нимфе" ты  уже  ступил на  порог того мира, о
котором ты так мечтаешь.  Еще шаг в  этом  направлении и ты достигнешь цели.
Вернее,  выйдешь  на  нужную  тебе  дорогу.  Поднимешься  на  новый  уровень
восприятия реальности...  Я тебе посоветую сходить в церковь  и  помолиться.
Помогает. Во всяком случае, мне здорово помогло. Я словно заново родился.
     - Ты веришь в Бога?
     - Верю, - сказал С***, поглаживая свою  густую  черную бороду с первыми
проблесками седины.
     "А ведь он действительно верит, - подумал Георг. - Вот и объяснение его
чудесной  метаморфозы.  Он  нашел своего  Бога,  а  я  нет.  Он, безусловно,
конформист, но есть в его конформизме, что-то хорошее, доброе".
     - Ты знаешь, - сказал Георг,  - здесь я попадаю в аналогичную ситуацию,
что и в творчестве.  Не могу себя заставить...  в данном случае  - заставить
себя  перекрестить  лоб. Бываю иногда  в церкви  из любопытства... или возле
нее... но вот чтобы стать лицом к  храму и на глазах у всех перекреститься -
не  могу. Раз позавидовал  одному  парню.  Не  калека, не убогий -  молодой,
здоровый парень, и даже не из тех, что приезжает в церковь на "мерседесах" -
эти везде впереди -  в  КПСС, в  капитализм, к Богу...  Нет, это был простой
рабочий парень. Он как-то ПРИВЫЧНО  подошел  к воротам храма, сдернул кепку,
быстро и  уверенно  осенил себя крестом, поклонился и направился к  ступеням
церкви с  видом  человека,  который не чувствует себя  здесь лишним... И вот
тогда я ему позавидовал.  Но последовать его примеру  я не сумел. Даже дома,
когда  один...  у  меня  ведь иконы  есть, я  их сам писал... тоже  не  могу
перекреститься... Почему-то мне неловко.  Будто  я делаю  что-то  постыдное,
изменяю каким-то принципам. Ведь нас учили: не будь конформистом.
     - Это не конформизм. Просто до сих пор мы  блуждали в потемках, выдавая
их за  яркий  свет. Ходили не теми дорогами.  Но когда мы, наконец,  находим
настоящую  дорогу... - помнишь?.. дорогу, ведущую к Храму,  - тогда тебе уже
никогда не придется изменять самому себе.
     Через год после этого разговора Георг узнал, что С*** умер.
     Как же так, недоумевал Георг, ведь ему было всего немногим за  тридцать
пять лет...  Наверное, никакая метаморфоза сознания даром не  дается. За все
надо  платить, да  еще по самой  дорогой цене.  Как  Грибоедов, про которого
рассказывали,  что  он будто  бы продал  душу дьяволу или каким-то восточным
мудрецам,  обещавшим даровать ему талант,  в  обмен на жизнь.  После  сделки
Грибоедов написал свою бессмертную комедию, счастливо женился на молоденькой
красавице, но вскоре был разорван на куски толпой невежественных фанатиков.
     С*** душу не продавал, просто  поверил в Бога.  Оказывается, любая вера
требует жертв.

     А старый художник Гурий (на  самом деле он Юрий)  Никандров, расчесывая
пятерней густую, совершенно белую бороду, сказал:
     - Русский народ,  если  ты  пишешь  для  русского народа, в большинстве
своем,  исключая педерастов с косичками, никогда  не признавал и не признает
никакого авангардизма.  Русскому духу  приятен  и понятен только  прямой как
палка реализм.
     И непонятно было  - иронизирует  старый  художник или говорит серьезно.
Сам Никандров писал исключительно лики святых в  стиле старой  Строгановской
школы,  называя  себя не  художником,  а  изографом,  как  звались  на  Руси
иконописцы. Гурий  не ел мяса, не курил; но в каждое полнолуние напивался до
поросячьего визга и шел, как он говорил,  "фестивалить", то есть изгонять из
себя беса, ночь он  проводил в вытрезвителе, спеленатый мокрыми  простынями,
или в "обезьяннике" полицейского участка, если куролесил в Литавии.
     -  А вообще-то  нынешнюю твою  духовную антиномию,  период колебаний  и
сомнений, через  которые обязательно  должны пройти все художники, можно еще
назвать кризисом  провинциального сознания, - сказал Гурий,  хлебая горячий,
крепкий, почти чифирный чай. - Ты сейчас проходишь этап, который здесь давно
прошли, а Запад прошел его  еще раньше.  Но вот парадокс! Идущий сзади может
оказаться впереди! Потому  что все повторяется. Люди  вновь придут к старому
доброму реализму, потому  что красота в конечном счете все равно победит. И,
как говорил Мамин-Сибиряк, спасет мир.
     - Достоевский, - вежливо поправил Георг.
     -  Ну  да,  Достоевский, -  засмеялся  Гурий. -  Это  я  твою  эрудицию
проверял.  А  ежели тебя интересует мое мнение,  тода скажу так: сиди  и  не
рыпайся туда-сюда  напрасно. Больше  работай  в своем  русле. А когда  сзади
накатит волна неонеоклассицизма, ты будешь на ее гребне.
     - На каком гребне,  Гурий! Выходит,  мы  тупо ходим  по кругу. Выходит,
прав  Шпенглер,  говоря  о  закате  Западной  цивилизации  и  полном  упадке
искусства к 2000 - 2050 годам. Неужели и вправду ничего  нового уже  создать
невозможно,  и мы  обречены снова и снова повторяться,  пока окончательно не
деградируем?!
     -  Меня  не  колышет  твоя  Западная  ублюдочная культура  бутербродов,
конвейерного искусства и космополитического сознания. Пусть  они  провалятся
хоть в тартарары. Да здравствует Вечная Россия, храни ее Господь!
     - Какая Россия? Ты забыл, где мы живем?
     - Россия - понятие не географическое и не политическое, а  мистическое,
запомни это  раз и навсегда. В трансцендентальных пространствах она едина  и
неделима. Всегда была и будет, и исчезнуть не может.
     Длинные  сальные  его волосы  разметались по шишковатому лбу,  в глазах
заплясали  фанатические  отблески, и  этим  Гурий напомнил  Георгу одиозного
петербургского старца.

     -  Уж  не  хочешь  ли  ты  прошибить дырку  в  потолке?  открыть  новое
направление   в    искусстве?   -    ехидно   улыбаясь,    говорил   близкий
приятель-художник, ушедший в рекламу.
     - А почему бы и нет? - отвечал Георг дерзко.
     -  Зря  стараешься,  старик,  мы  искалечены  соцреализмом,  мы -  люди
конченые, слишком  стары, чтобы внести новую струю в этот вонючий свинарник.
Вот я  -  бросил  к  чертовой  матери все  эти  детские забавы  "подземного"
искусства  и  работаю  теперь  исключительно  ради  денег.  Страховая  фирма
"Альгер" гарантирует вам процветание  и успех!  Я за процветание. Понимаешь,
старик, мне до зарезу нужно процветание...
     - До зарезу кого? - спросил Георг.
     - Не  понял?.. - ответил приятель, глядя тускло блестевшими  глазами. -
Да ладно тебе, праведник  нашелся... Тебе, холостому, бездетному, с теткиной
поддержкой,  хорошо иронизировать.  А у меня  жена и двое  детей.  И вообще,
скучно все...
     Это  верно. Сидя в его мастерской, Георга охватывала смертельная скука,
дремотная  лень, нападала  тягучая  зевота. И тогда  Георг уходил  от  этого
мертвого  для  творчества  человека   и,  выйдя  на  улицу  из  прокуренного
помещения,  чувствовал,  как  свежий  воздух  вливает  в  него  новые  силы,
прогоняет  дремоту  сознания,  будоражит  воображение  и  появляется  острое
желание работать, работать, работать!

     3

     Георг оглядел критическим взглядом установленный на мольберте подрамник
с  холстом,  и  теплая  волна  удовлетворения  от  хорошо  сделанной  работы
прокатилась по  телу,  согрела  сердце, словно некий ангел взял  гармоничный
аккорд на  струнах его  души.  Это  ни  в коем  случае  не самовлюбленность.
Восторженность  быстро  пройдет,  Георг  это  знал,  и  часто бывал  к  себе
безжалостным, но он так же знал, что уж если удача пришла, то незримая связь
картины с его сердцем, ощущение тепла, исходящее от нее, останется надолго.
     -  Неужели  мне  удалось?..  -  глядя  на  изображение,  робко  подумал
художник, словно боялся своей едва ли  не крамольной мыслью,  как  сломанной
веткой всполошить пугливую птицу.
     После  долгого  и  придирчивого  разглядывания картины  Георг пришел  к
заключению,  что  один  участок  ее  все-таки требует  небольшой  доработки,
немного  он диссонирует  с остальной частью  полотна. Надо сделать последнее
усилие, последний рывок перед финишем.
     "Попробуем методом лессировки пригасить эту прямолинейность..."
     Георг отвинтил тюбик с цинковыми белилами, выдавил белую змейку  краски
на палитру, добавил "пинена". Затем  тонкими полупрозрачными  мазками  кисти
нанес  слой  на  исправляемую   часть  изображения.  Вот  так  будет  лучше.
Прищурившись,  оглядел  результат. "Ну все,  хватит.  Финал.  Больше  я тебе
трогать картину не дам".
     Он взял тонкую колонковую кисть с обрезанным  кончиком, вывел краской в
самом темном углу полотна свою подпись и дату.
     Когда  по  окончании  работы  Георг  промывал  кисточки в  керосине,  в
коридоре  зазвонил  телефон. Резко, требовательно. Это могла  быть  Инга, но
могли  звонить   и  соседям.  Телефон-то   общий.  Георг   подавил   в  себе
инстинктивное  желание все бросить  и  бежать  к трубке.  Он  спокойно довел
процедуру  до конца  - обтер тряпкой  кисти,  убедился,  что волос  сухой  и
поставил  колонок  в маленькую  вазу,  а щетинную  сунул в  вазу  с большими
кистями.  Затем так же тщательно  вытер руки чистой  тряпкой. И  лишь  после
того, когда стало ясно, что пьянствующие соседи  к  телефону не подойдут, он
вышел в коридор и снял с рычага трубку. Что-то подсказало ему, что звонок, к
сожалению, все-таки не от Инги, и  потому он отозвался  холодным официальным
тоном:
     - Георгий Колосов слушает.
     -  Привет  художнику! -  голос в  трубке был веселый, с очень  знакомой
хрипотцой. - Это я, Анатолий.
     - А,  здорово! - неподдельно оживился Георг, он был рад слышать старого
товарища по бывшей работе. - Сто лет тебя не видел... Ну, как жизнь?
     - Да потихоньку... Я же теперь  пенсионер. А какая жизнь  у пенсионера:
дом - дача, дача - дом.
     - Ты как узнал этот телефон?
     -  Тетка  твоя  сказала...   Я,  собственно,  почему  звоню...  Ты  уже
собираешься?
     - Куда?
     Анатолий хмыкнул и сказал:
     - Ты разве не получил повестку от военкомата?
     - Нет, - ответил Георг, предчувствуя приближение очередного погонщика с
уздой. - Ну, вообще-то я не заглядывал в почтовый ящик. А что такое?
     - Тут такое дело... - голос товарища приобрел озабоченный тон, всегда у
него возникающий,  когда  предстояла  очередная  обязаловка. Георг  мысленно
"увидел"  Анатолия,  скребущего затылок. - В связи с частичной мобилизацией,
всех художников-оформителей, даже бывших,  направляют в штаб ГО. Каждый день
берут по несколько человек, собственно, на одну ночь. Карты рисовать...
     - Ладно хоть не на рытье окопов. А что за мобилизация такая, в связи  с
чем?
     - А ты что, не слыхал? - удивился Анатолий. - Так включи  радио. Приказ
Генерал-Президента:  в  связи  с  выборами  в  Совет  Старейшин,  а  так  же
провокационными   вылазками  НЛО   и   вероятностью  всемирного  потопа   от
глобального потепления в республике  вводится полувоенное  положение. Войска
получили приказ о боевой готовности No 2.
     -  Слушай,  им что,  мало  девочек-художниц,  что  они  нас,  стариков,
трогают? У меня вообще, например, уже давно белый билет.
     - У девочек нет допуска. Работать-то будем с секретными картами. А мы с
тобой  давали соответствующую подписку... Давай,  поехали вместе, а то потом
все равно придется идти, но только уже одному. Поедем? Как говорится: раньше
сядем - раньше выйдем.
     - Ладно, уговорил, - сказал Георг,  явственно ощущая  на теле,  как еще
одна узда наложена и ремни затянуты.
     - Тогда возьми свои фломастеры, там вообще-то дают, но хреновые. Возьми
перья, что еще? Короче,  все  необходимое... Обязательно - паспорт и военный
билет. Минут через пятнадцать я за тобой заеду.
     - Твоя старушка еще на ходу?
     -   Скрипит   помаленьку.   Даже   заставили   пройти   мобилизационную
регистрацию... Ну давай, будь готов!
     - Усегда готов, шеф! - сказал Георг голосом незабвенного  Лелика. - Жду
в двадцать нуль-нуль.
     И  повесил  трубку.  После  чего собрал  все документы  и  орудия труда
художника-оформителя. Давненько  он  не  вкалывал  на  этой  стезе.  Ничего,
вспомнит.



     СТАРЫЙ ДРУГ

     1

     -  Ну,  здорово,  здорово, -  оживленно сказал  Георг,  с удовольствием
пожимая  сухую  и  шершавую,  как  неструганая  доска,  ладонь  приятеля.  -
Давненько мы не виделись.
     - Привет! - радостно отозвался Анатолий. Он всегда был жизнерадостным и
словоохотливым.
     Но уже через пару секунд, когда они прошли в комнату  Георга, при ярком
свете   стало   заметно,   что   прошедшие   годы   сильно   подорвали   его
жизнерадостность.  Он  постарел.  Его морщинистую шею тщетно  пытался скрыть
воротничок рубашки,  застегнутый на верхнюю пуговицу. Привычка старика! Лицо
поблекло, пожелтело и несколько вытянулось за счет того, что убавились щеки.
А  раньше оно было  круглым, румяным.  Часто улыбающийся  рот  с полноватыми
губами  открывал  взгляду  собеседника  большие  крепкие зубы,  прокопченные
никотином.
     -  Молока будешь пить?  -  обратился  Георг к  товарищу, который первым
делом стал  разглядывать картины, развешанные по стенам. - Я знаю, ты любишь
его.
     - Не  откажусь,  - отозвался Анатолий,  придирчивым  взглядом  сканируя
полотно картины "Корабль "Мария" во время шторма".
     -  Это  копия  Айвазовского,   -  сказал  Георг,  расставляя  на  столе
фарфоровые кружки и хлеб в плетеной  вазе. - Это я учился писать волны...  А
вот те марины, что  внизу, - мои: "Неизвестные  берега",  "Закат в  океане",
"Лунная ночь 2" и другие.
     - Вижу... - промычал Анатолий. - Да... хорошо...
     - А вот там - обрати внимание - акварель и графика.
     Потом Георг  показал несколько  полотен  с изображениями живой  натуры,
каковые портреты стояли  в углу, повернутые лицевой стороной к стене. "Э, да
ты - многостаночник", - выдавил из себя  Анатолий удивленно.  - А ты подрос,
подрос... в смысле творчества, даже очень. Я и не ожидал такого...
     - Ну так... - развел руками Георг, - у меня  - ни жены, ни детей. Никто
не мешает работать, расти над собой.
     Хозяин  мастерской слегка волновался, ожидая  товарищеского вердикта  о
своем творчестве, и когда получил лестные отзывы, откупоренное тщеславие так
и поперло из него, как пена из только что открытой бутылки с пивом.
     -  Тут  у меня  далеко не все, - сказал  он  ликующим голосом, - лучшие
работы сейчас выставлены в ЦВЗ. На выставку-то ходил?
     -  Пойти-то я пошел, да меня  туда не  пустили. - Анаталий хохотнул.  -
Можно сказать,  влип  в  историю. Все  вдруг оцепили, всех разогнали.  Машин
понаехало,  все  иномарки  и  среди  них  броневик  Голощекова.  Вышел Он из
броневичка, поприветствовал собравшуюся охрану, думая, что это народ, и - на
крыльцо, и - в  зал. Между прочим, Адам-то, оказывается,  совсем  небольшого
роста.  На  вид  такой   обыкновенный...  Но   чувствуется  в  нем  какая-то
первобытная мощь...
     Друг  замолчал, стоя  над  последней  картиной  Георга.  На лице  гостя
появилось то знакомое выражение грусти и  досады, которое  характерно только
для художников, вообще для человека искусства. Это  было лицо Сальери. Новая
теплая волна блаженства разлилась по жилам хозяина мастерской.
     -  Да-а-а, - протянул  товарищ. - Впечатляет.  Монументально... Слушай,
это   уже  тянет   на  новое  направление   в   живописи...   Что-то   вроде
архетипического реализма.
     - Ты думаешь?..
     Георг, с  пылающим лицом,  достал  из  холодильника  банку  с  молоком,
принялся разливать его по кружкам. Плотная  жирная пленка нехотя разорвалась
и плюхнулась на дно кружки, потом хлынула белая ледяная струя.
     - Молочко холо-о-о-дненькое! - чуть ли не пропел Георг. - Самый раз - в
жару... Иди садись.
     Гостеприимный  хозяин  нарезал  ломтями  свежайший  батон,  намазал  их
клубничным вареньем - густым, ароматным. Солнечная ягода была не крупной, но
сладкой.  Он  сам  ее  собирал   на  знойном  склоне  мыса  Пенядле,   возле
заброшенного хутора.
     "Ну  вот,  значит...  -  с  трудом  продолжил Анатолий,  принимаясь  за
угощение.  -  Меня  не  пустили,   а  кто   был  там   из  художников  потом
рассказывал... Никола Шабалин рассказывал, знаешь его?" - "Шабалина? Нет". -
"Он все в технике  пастели работает". - "А-а, ну-ну, - вспомнил Георг. - Да,
пейзажики  у  него  просто  замечательные...  только  он,  по-моему,  сильно
поддает, жаль  будет, если сопьется... Ну и что, Голощекову  понравились его
работы?"  -  "Кажется,  не очень, Адам оказался  приверженцем  классического
реализма.  Никола  сказал, что он похвалил ТЕБЯ. Вот, говорит,  с  кого надо
брать пример".
     - Киздешь! - Георг от удивления даже отодвинулся вместе со стулом.
     -  Точно,  точно.   Хвалил.   Особенно  ему   твои  обнаженные   натуры
понравились.  Тонко,  говорит,  сделано,  как  живые!  Там еще  хохма вышла.
Голощеков стоит  возле секции, где твои  картины,  и спрашивает: "Кто  автор
этих работ?" Вперед кидается какой-то малый...
     - Карелин, наверное, - догадался Георг.
     -  Не знаю, может быть, короче, он показывает свои картины. Адам на них
покосился  и ждет, пока тебя  найдут, а тебя нет, тогда Адам говорит  этому:
"Скромней  надо быть, молодой человек, хорошо,  что я  либерал,  а  то бы ты
нарвался..." Охрана оттеснила этого Карелина, кулаком под ребра сунули...
     Анатолий опять захохотал в своей привычной манере - по-детски  задорно.
Отсмеявшись, сказал:
     - Теперь  ты  пойдешь  в  гору.  Тебя заметили.  Теперь государственную
мастерскую  дадут,  учеников,  заказы  посыплются... и  вообще  -  известным
станешь.
     - На хер мне госмастерская. У меня своя есть. И ученики есть...
     - Ну и дурень. Видал мастерские напротив драмтеатра? Хоромы! Окна в три
сажени... Станешь  придворным  художником,  как  Надбалдян,  будешь портреты
Голощекова писать, его супруги, ее любимой овчарки...
     - "Ужо  тебе!" - зарычал  Георг.  -  Не желаю  жить под  пятой  Медного
всадника!
     - Но он же и сказал: "без денег нет свободы".
     -  Весьма пакостный, двусмысленный  тезис, эти  великие -  всегда  себе
противоречили. В том их величие. Нет,  не стану я ломать себя ради заработка
и весьма  сомнительной  славы. Я дал себе  зарок: никакого ремесленничества.
Рисовать  только то,  о  чем  просит  душа.  Денег,  конечно,  от  этого  не
прибавится... Но я беру пример с  Рембрандта, который говорил: "Моя кисть не
виляет  подобно  собачьему  хвосту".  Были, были  заманчивые  предложения  -
мастачить копии, сулили хорошие "мани". Но ведь ты знаешь: для художника это
равносильно смерти.
     - Да, вольному-то хорошо... - не вполне уверенно согласился Анатолий.
     - Еще бы,  - подхватил Георг, - я когда ушел с завода - в  самом начале
перестройки,  -  только тогда начал жить по-настоящему. Ни тебе парторга, ни
тебе Денисова с его идиотскими сводками и соцобязательствами...
     - Да! - воскликнул  Анатолий и  весело хохотнул.  -  Денисов-то  помер!
Одного дня не дотянул до 85-ти лет.
     -  Вот как...  -  Георг тоже  почему-то улыбнулся, правда,  с некоторой
грустью, вспоминая инженера по соцсоревнованию, с которым частенько ругался.
- Успокоился-таки мужик...
     - Уж он попил нашей с тобой кровушки!
     - Ну что ж, о мертвых - только  хорошее. Он честно выполнял  свой долг,
царство ему небесное.
     Они пили холодное  молоко,  исподволь разглядывая друг  друга, делились
последними новостями из своей жизни и вспоминали кое-что из былого. Анатолий
осторожно  откусывал  плотную  подрумяненную  корочку  батона, словно  боясь
сломать зубы. Заметив удивленный взгляд товарища, он засмеялся  и с заметной
шепелявостью пояснил:
     - Представляешь, год  не курил,  бросал,  так  зубы стали шататься. Вот
ерунда какая... Ну я плюнул и опять начал.
     - Да, иногда так бывает... - ответил Георг и подумал, что его старинный
товарищ по работе, несомненно, страдавший авитаминозом, держится молодцом.
     Потеряв  жену, не  ударился в пессимизм,  не запил, а  вот даже  курить
пытался бросить. Это с его-то привычкой - не выпускать "беломорину" изо рта.
Он  добрый, хороший  человек. Звезд с неба никогда не хватал,  а теперь уж и
подавно. Он заземленный человек. Он  честно трудился на благо родины. Растил
детей.  И  неплохих  детей  вырастил,  надо сказать.  Сын  окончил институт,
организовал  какую-то  фирму,  звал  отца  подработать немного, но  Анатолий
отказался,  здоровье  не позволяет. Дочь теперь  готовится  к  поступлению в
институт. Тяжело ему было. Но Бог смилостивился над ним.
     - Я слышал, ты женился вторично? - сказал Георг.
     -  Да...  - ответил  Анатолий,  и  глаза  его  потеплели, -  мне  очень
повезло... И детей у нее нет. Я  ведь,  ты знаешь, совершенно  не  могу быть
один... Когда Руфа погибла, я чуть с ума не сошел... Я точно осиротел.
     Георг вспомнил бойкую жену товарища, работавшую главным бухгалтером  на
том же заводе. По большому счету, она была главой семьи. Привычка руководить
дает себя знать во всем. Даже Георг ее побаивался, неловко себя чувствовал в
ее  присутствии, как чувствует себя  простой  человек в присутствии большого
начальника.
     Анатолий  долго  не  открывал рта для разговора,  словно почтил  память
погибшей  жены  минутой молчания, потом встал.  Так  же молча, они  вышли из
комнаты Георга.


     2

     Старый-престарый "запорожец" верно поджидал их во дворе. Как оказалось,
- под охраной  бойца  домового комитета обороны.  Сегодня  дежурил  сосед  с
третьего этажа. Как обычно, наряженный в зловещего вида  полувоенный костюм,
с красной повязкой на рукаве, вкупе вызывавших слишком очевидные ассоциации,
он  ходил  вокруг неизвестной, подозрительной машины, осматривал  ее со всех
сторон.  Георг так и не смог запомнить имя этого низкорослого типа с усиками
а-ля Гитлер. Однажды сей  инфернальный воин предложил  Георгу вступить в РОС
(Русский  Освободительный  Союз) и сразу  потребовал  сделать  вступительный
взнос в размере 20 крон. Георг спросил, почему именно в кронах, разве имярек
не патриот? Вербовщик вполне здраво ответил, что патриотизм здесь ни причем,
надо считаться с экономическими реалиями.
     Как истинный художник,  Георг был одиночка, не любил всяческие сборища,
которые так обожают болваны, взыскующие вождей.
     Когда  Георг  отказал ему, он обиделся  и, кажется,  занес  его  в свой
черный список.
     На    приветствие   Георга   сосед   процедил    сквозь   зубы   что-то
нечленораздельное  и,  может,  даже  нецензурное,  направился   по  обычному
маршруту вокруг дома.
     Они сели на низкие продавленные сидения. Железный ветеран завелся сразу
и  довольно  резво   помчался  к  выезду   на  улицу,  стрекоча  двухтактным
двигателем.  Анатолий  был  занят  управлением:  они  как  раз  выезжали  на
оживленную  трассу,  и Георг,  глядя  на  дорогу,  по  ассоциации  припомнил
подробности гибели Руфины.
     Погибла она совершенно нелепо (если вообще кто-то погибает  "лепо")  во
время какой-то демонстрации. И  вовсе в ней она не участвовала, а  проезжала
мимо на директорском лимузине. Спешила в аэропорт, на  самолет, вылетавший в
Москву. Обычное дело - командировка в Главк.
     Машина  увязла  в  потоке  неистово  оравших демонстрантов, требовавших
возврата советской  власти, права на  труд,  низкие  цены.  Портреты усатого
вождя и лозунги, порченные молью, колыхались над их разгоряченными головами.
К сожалению  и  ужасу, рядом с  машиной оказались не относительно безопасные
домохозяйки, а та пьяная деклассированная сволочь, в основном мужского пола,
что всегда оказывается на острие  любого эксцесса,  едва чуть-чуть  запахнет
погромом. Озверевшая толпа охотно приняла пассажиров машины за новых буржуа.
Лимузин дружно  перевернули  и,  когда потек  бензин из бака, кто-то  бросил
спичку...
     Шофер чудом спасся  и  сумел спасти  дочку Руфины,  провожавшую мать. А
сама Руфина погибла страшной смертью.
     В сущности, если вдуматься, какие подчас мелочи коренным образом влияют
на нашу судьбу. Эти случайные, ничтожные  мелочи  гирьками падают на  ту или
иную сторону весов нашей жизни.
     Случайность первая - трагическая: самолет вылетал днем, а если  бы рейс
был вечерним,  Анатолий отвез бы жену  на своей колымаге,  которую бы  никто
пальцем  не  тронул. Возьми  Руфина такси  и  тоже  наверняка  ничего бы  не
случилось.  А ведь  она  так  и  хотела  поступить.  Но  оказался  свободным
директорский автомобиль. А  сам директор - человек любезный: "Бери, поезжай,
время торопит". Поехали.
     Вторая случайность - счастливая, спасшая  жизнь  водителю.  Дочь Руфины
увязалась проводить  мать:  "Два квартальчика, мама"  (как  чувствовала, что
больше  ее  не  увидит). Не  будь  девочки,  водитель  все равно бы  не спас
главного  бухгалтера - 80 килограмм  живого (еще)  веса из окна не вытащишь,
особенно  когда тебя лупят цепью  (у  пролетариата ничего не осталось, кроме
цепей) по голове, - но погиб бы сам, толпа разорвала бы его. Однако на руках
у него был ребенок. Он спасал ребенка, а ребенок, в свою очередь, спасал его
самого.  Вид  окровавленного  лица  девочки,  беспомощно  лежащей  на  руках
окровавленного человека, на миг отрезвил толпу, кто-то опомнился и ужаснулся
содеянному.  Эти  мгновения и спасли водителю  и  девочке жизнь. Их засосала
человеческая  масса,  и  вскоре  им  уже  ничего  не  угрожало  в  окружении
воинственно настроенных,  но  не  потерявших  разум  домохозяек. Те проявили
заботу  о  раненых. Среди  скопившихся  машин очень  кстати оказалась машина
"скорой помощи". Раны были перевязаны, и пострадавших отправили в больницу.
     Случайность, случайность... Судьба играет в кости. Каждое наше решение,
даже,  казалось  бы, совершенно несущественное - возможный  шаг  в пропасть,
либо шаг к вершине.

     3

     Посреди   одного   из  кварталов  в  центре  города  они   застряли   в
автомобильной пробке.
     - Обычное дело в это время,  -  сказал опытный Анатолий, откидываясь на
сидении.
     Георг высунул голову в окошко и оглядел длинную вереницу машин, стоящих
впереди в два ряда. Движение  было односторонним,  и  водители других машин,
маневрируя,  переезжая  в  более   короткий   ряд,   тоже  вытягивали   шеи,
высматривали, что творится на перекрестке,  а может,  и дальше  его, гадали,
какая  чертова  колымага  тормозит движение.  Вскоре  колонна  тронулась  со
скоростью хромой черепахи.
     Не дотянув до перекрестка метров двадцати, машина Анатолия  опять  была
вынуждена остановиться.  Светофор не работал,  в перекрестии улиц, в центре,
махал  руками  и  жезлом  милицейский  регулировщик.  Георг   с  недоумением
вглядывался  в   низкорослую  фигуру,  одетую  в  форму  мышиного  цвета,  и
чувствовал какую-то несообразность в ситуации. Что-то странное было в облике
этого регулировщика, а вот что именно - сразу и не въедешь.
     Дирижер перекрестка  повернулся в профиль, утер  рукавом свой маленький
носик  и  взмахнул жезлом.  Анатолий врубил скорость и газанул.  Однако,  не
успела его машина  разогнаться, как регулировщик  уж  снова повернулся к ним
своим толстым, отвислым как у женщины, задом.
     -  Сволота! -  Анатолий  ударил по тормозам,  машина, взвизгнув шинами,
застыла у самого перекрестка. - Что ж он творит?!
     Георг  чуть ли не по пояс высунулся в окно, пытаясь понять непонятное в
регулировщике, и  вдруг все постепенно встало на свои места. На оттопыренные
уши орудовца наезжала милицейская фуражка, но уж очень маленькая какая-то. А
погоны! Погоны были из не обшитого материей картона.  Да и форма, теперь это
ясно было  видно - больше напоминала маскарадный костюм. Самошитка! И только
белая портупея и жезл были настоящими.
     Лжерегулировщик повернулся  на 180  градусов  и стал к ним лицом. Георг
чуть  не задохнулся от смеха. На перекрестке стоял  мужичек за тридцать  - у
этой  породы  людей  возраст определить трудно.  Круглое,  толстощекое лицо,
слюнявый рот, маленькие красноватые слезящиеся глазки "дауна". Леся!
     Георг вспомнил, что  когда работал на  заводе, то часто встречал в этом
районе этого типчика, тогда еще совсем пацана. И всегда тот одет был в форму
солдата Советской Армии. Аккуратно сшитая, очевидно, заботливой мамашей, эта
форма сидела на нем, как седло на корове. Из игрушечной кобуры торчала ручка
деревянного пистолетика.
     И  вот  теперь  этот  дурачок  заделался милиционером. Дурак  дурак,  а
конъюнктуру чует.
     -  Кто  это  такой?!   -  зарычал  Анатолий,  уже   совершенно  понимая
абсурдность ситуации.
     -   Это   местный   дурачок,   -   ответил   Георг  и,   махнув   рукой
псевдорегулировщику, крикнул: - Эй, ты что тут делаешь? А ну, брысь отсюда!
     Дурачок в форме игнорировал выпад какого-то там пассажира, задрипанного
"жопарожца",  но все же слегка заволновался.  Его повороты  и  движения  рук
стали хаотичны  и непредсказуемы.  Перекрещивающиеся колонны машин судорожно
задергались, как будто барахлил некий конвейер.
     Столпившиеся пешеходы  стали роптать. Они, так же  как  и водители,  не
могли преодолеть этот чертов перекресток. "Граждане,  неужели  вы не видите,
что это идиот!" - крикнул некто, наиболее догадливый, обладающий гражданским
мужеством человек.
     "Да что вы такое говорите! -  возмутилась какая-то законопослушная дама
с седыми кудряшками, выкрашенными фиолетовыми  чернилами. - Как же он  может
быть идиотом,  если  на  нем  - форма?!" - "А что, разве у нас нет идиотов в
форме?  -  горячился  толстый,  лысоватый  гражданин  с авоськой,  в которой
раздраженно  звякали  пустые  бутылки  из-под кефира. -  Да,  Господи!..  Да
сколько угодно! Ведь говорят же: форменный идиот. По-моему, это как раз  тот
случай..."
     "Вы совершенно правы, - поддержал  лысоватого гражданина взлохмаченный,
как Капица, молодой человек, по виду - непризнанный гений. - На работе я все
время с ними сталкиваюсь".
     "Этот  случай  не трудный, - сказал гражданин  в  очках, профессорского
вида,  - Здесь по его физиономии можно догадаться, что  перед нами кретин. А
как быть, если лицо  с виду умное, а сам он дурак?.. А в руках его власть...
И  не  малая. Тогда  как?..  Вот  вы, типичный,  так сказать,  представитель
народа,  что  вы  думаете  по  этому  поводу?  А,  гражданин?..  Господин!..
Товарищ!" - "Да оставьте вы  его в покое, он глухонемой, да  к тому же еще и
нетрезв".
     "Да гнать его надо в т'ги  шеи, а  не  г'ассуждать!  - гаркнул какой-то
нетерпеливый тип в шляпе.
     "...Хотя  с другой  стороны, -  продолжал "профессор",  - если он здесь
находится на законном, так сказать,  основании..." - "Что вы имеете в виду?"
-  "Видите  ли,  все, что  вызвано  общественной  необходимостью,  не  может
оцениваться в обычных нравственных  категориях, ведь если речь идет о пользе
целого общества..."
     "Да бг'осте вы мне сказать!" - отмахнулся тип в шляпе.
     - Виляет, сволочь, - сказал Анатолий.
     -  Да,  такой обоснует все, что  угодно...  -  охотно отозвался Георг и
вдруг подумал, что  теперь  ему  нет  нужды унижаться  перед Марго,  просить
похлопотать  об  устройстве персональной выставки. Стоит только позвонить  в
ЦЗЛ и назвать фамилию - все в миг устроится. Но,  скорее всего, даже звонить
не придется: сами  предложат.  Теперь я  в фаворе  у диктатора! Противно, но
вместе с тем приятно, как тайный порок...
     В самый разгар дебатов Леся неожиданно сошел со сцены и бочком,  словно
краб,   засеменил  прочь  с  перекрестка.  Оглянувшись,  он  прибавил  ходу,
заработал  во  всю  малую силу своих коротеньких  кривоватых ножек, обутых в
маленькие ботиночки.
     С  другого  конца  улицы,  со  стороны  общественного  туалета,   бежал
настоящий регулировщик. Милиционер на ходу застегивал китель, а другой рукой
нахлобучивал на голову форменную фуражку. Тоже настоящую.  Видно, прихватило
человека. Что ж, бывает. Ничто человеческое и милиции не чуждо.
     Законный дирижер уличного движения, наконец, занял свое место и твердой
рукой  стал  исправлять  ситуацию.  В результате его  умелых действий пробка
быстро  рассосалась, и городская  артерия  вновь  запульсировала в привычном
ритме.



     "ТУПОГРАФИЯ" И МОЛОЧНЫЕ РЕКИ

     1

     В  полуподвальном  помещении   штаба  ГО  было  тесно.   Большую  часть
пространства комнат занимали громадные столы  с разложенными на них картами.
Со    всех    сторон    этих    столов   над   картами   склонялись   головы
художников-оформителей.  Цветными   фломастерами  они  старательно  выводили
замысловатые цветные линии  и  рисовали еще  более непонятные значки.  Среди
присутствующих  оформителей никого знакомых Георгу  не оказалось. Да и какие
могут быть знакомые среди этой братии теперь, когда  прошло столько времени.
Старые товарищи частью спились, частью вымерли. Короче  говоря, иных уж нет,
а те далече. Один Анатолий и остался у него товарищем по старому ремеслу.
     Вскоре и Георг  с Анатолием получили персональные  задания и свою часть
стола  для  работы.   Карты  были  строго  секретными,  поэтому  сначала   с
новоприбывших  взяли  подписку  (какую  по  счету?)  о  неразглашении  всего
увиденного.
     Георгу досталось задание не  столько трудное,  сколь нудное.  На  одной
карте требовалось нанести маршруты эвакуации и рассредоточения населения, на
другой  -  обозначить  зону  затопления. Выводя  линию  зоны  затопления  по
100-метровой отметке, Георг отыскал свой квартал и с удовольствием убедился,
что   его  микрорайон,  расположенный   на  высотке,   не  пострадает,  если
потенциальному противнику - кто бы он ни был  -  придет  в  голову разрушить
защитную  дамбу  Неранского водохранилища. Однако, подумал он, большая часть
Непобединска, расположенная в низине, будет полностью сметена с  лика земли.
На  каких  же хрупких  опорах держится наше существование. Чтобы  уничтожить
город,  его  даже  бомбить  не  надо.  Достаточно  нанести точечный удар  по
плотине, все остальное сделает вырвавшаяся на свободу стихия...

     Гигантская стена воды,  злотворная Ниагара с кажущейся медлительностью,
но  совершенно неотвратимая обрушилась в русло реки и на прилегающие  земли.
Водная пыль достигла неба, и над  местом катастрофы повисли  веселые радуги.
Море,  сотворенное  человеком, двинулось  на  человека. Природа  веселилась:
"Горе,  горе,  живущим  на земле!.."  Миллиарды тонн воды устремились  вдоль
русла  реки  со  скоростью курьерского  поезда,  сметая  на  своем пути  все
препятствия. Десятки заводов  и предприятий взлетели на воздух и погрузились
в пучину вод. С апокалиптическим грохотом, разогнавшись на прямом участке от
рухнувшей плотины до изгиба реки,  откуда начинался центр города, гигантский
водяной  кулак ударил  по  жилым  кварталам левобережья с чудовищной  силой.
Стометровая цунами  снесла  в мгновение  ока двухсот восьмидесятилетний труд
людей, некогда населявших уничтоженный теперь город.

     "Веселитесь небеса и обитающие на них!
     Горе живущим на земле...
     потому что к вам сошел диавол в сильной
     ярости..."

     Боже! вдруг ужаснулся Георг, стоя на высоком  мысу,  а ведь вода сметет
не только наш город, но и десятки  городов и селений,  расположенных ниже по
течению.  Вот  уж  действительно  будет горе  так  горе!  Георг почувствовал
гнетущую апатию и бессильно упал на каменистую  почву.  Господи, подумал он,
кого  мы  спасем  этими  крестиками-ноликами, нанесенными на карту.  Детский
сад...


     2

     -  Не спать, господа, не  спать!  -  хлопая  в ладоши  и пробегая мимо,
вскричал один из работников штаба. - На том свете отдохнем.
     Все оживились, всколыхнулись, демонстрируя очередной приступ усердия.
     Работу  оформителей  курировали  старички-пенсионеры,  бывшие  военные.
Несмотря  на очевидную  усталость,  о  чем свидетельствовали их  красные  от
бессонницы глаза, - они не утратили своего ветеранского задора. Работали они
не  покладая рук, а также  ног и  не жалея  поясницы; с плоскими  армейскими
шутками-прибаутками,  и этим поддерживали в штабе атмосферу  деловитости. От
их  энтузиазма,   заквашенного   на  великих   достижениях  прошлого  нашего
Отечества,  даже  явно  бессмысленная  работа  представлялась  не  такой  уж
бессмысленной. Напротив,  временами  казалось, что все  заняты крайне важным
делом. Даже Георг,  с  его  приобретенным  с годами скептицизмом, поверил  в
значимость своего задания. И, стерев с лица  липкую паутину сна, он опять  с
головой окунулся в работу.
     Нанося на одну из карт-километровок очередной маршрут эвакуации и рисуя
значки,  обозначающие  места складирования  продовольствия  и  медикаментов,
Георг  обнаружил  знакомые очертания берега реки Кайвы  и озера Ярвеек, куда
она  впадала. Здесь  он  бывал  не  раз,  ездили с заводчанами  по грибы.  С
высокого берега  открывалась величественная ширь озера. Под вольными ветрами
на  серебре  вод ходила  рябь, словно  шевелилась чешуя на  теле гигантского
змея.  На  той  стороне  залива  вековой еловый лес  спускался к самой воде,
разглядывая свое темное отражение. На этом берегу, взбираясь  по кручи, рос,
ширился  дачный  поселок  Сенджа.  "Наша  Швейцария"  -  сказала,   улыбаясь
искусственной белозубой улыбкой, престарелая дачница, весьма интеллигентного
вида,  копавшаяся в  огороде. Да, согласился  Георг, думая, однако, совсем о
другой стороне. Эти деревянные дачи,  и  елки, и лодка на озере казались ему
более русскими, чем сама Россия, особенно ценились, как что-то запретное.
     Поселок,  однако, на  карте почему-то отмечен  не был.  Георг продолжил
свои исследования и обнаружил, что названия  близлежащих  населенных пунктов
были  беспардонно  перевраны  и  расположение  их  явно  не  соответствовало
истинному расположению тамошних  хуторов и поселков. Вот, к примеру, что это
за населенный пункт - "Манино"?  Отродясь тут  не  было никакого "Манино". А
вот какие-то "Клопы" в пяти  километрах севернее мифического "Манино", когда
здесь должны быть населенные пункты Тагнекс и Асахле. А  что у нас находится
в трех километрах южнее? Болото. Какое-то " ...гийское", первый слог затерт,
не  разобрать,  но  название явно  не литавское.  Вот  те раз!.. Тут же  все
литавские   хутора   стояли...   Ведь   что   такое,   по   сути,   Леберли?
Город-государство.  Даже  полгорода.   А  вокруг  литавские  хутора.  Своего
сельского хозяйства у нас практически нет, если не считать за оное заводские
подсобные хозяйства и так называемые "мичуринские сады", это, чисто русское,
порождение  садоводства  и  огородничества.  Основная  масса  продовольствия
поступает из России (потому что цены более низкие) по так называемой "дороге
жизни". Узкий коридор, соединяющий Леберли  с Россией,  проложен через земли
литавских фермеров.
     Может быть,  это уже территория России? - пришла  удивленная мысль. Или
какая-то   неизвестная   земля?   Terra   incognita!   Странно...  А  может,
действительно, все поменялось, за два года,  когда последний раз был в  этих
местах Георг. Литавцы ушли, бросив хутора, из ненависти к "оккупантам". Хотя
в  данном случае кавычки, наверное,  уже не  уместны. Леберли расширяет свое
жизненное  пространство,  это  очевидно. И, стало быть, войны  с Литавией не
избежать.
     Георг  поймал за  полу  пиджака  пробегавшего мимо старичка-куратора  и
указал ему на это явное несоответствие. Старичок склонился над картой, обдав
Георга запахом пота и дешевенького одеколона. Вникнув в суть дела,  старичок
бодрым голосом сказал с явным белорусским акцентом:
     -  Усе верно. Так и  должно  быть. Ввиду  секретности, местоположение и
названия  населенных  пунктов  специально  изменены.  У  командиров  отрядов
имеются  другие  карты.  Потом,  по  ходу  дела,  они  будут  соответственно
корректировать маршрут.
     Георг приуныл. Видя это, старичок подбодрил его:
     -  Так надо, понимаешь? Ты делай, как  говорят, и  ни о  чем  не думай.
Нехай начальство думает, а наше дело - исполнять.
     Георг  понимающе кивнул  и  вновь  принялся  за работу: проводить линии
секретных маршрутов к  несуществующим деревням. Старичок же, урвав свободную
минутку, впервые  за последние несколько часов опустился на старинный диван,
обитый  потрескавшимся  дерматином.   К   нему  присоединился  его  коллега,
возрастом чуть помоложе. Он примостился на валике дивана и закурил.
     - Покури, Егорыч, - сказал  коллега  помоложе,  -  а  то  ты сегодня не
разгибался.
     Старичок махнул рукой и погладил усталые свои ноги.
     - И то верно, - согласился он, -  малость  посидеть надо,  а то цельный
день на ногах, как заведенный...
     В это  время из личного  своего кабинета вышел упитанного  вида  майор.
Лицо его  было  красным - то ли  от  духоты  помещения, то  ли  от хорошего,
высококалорийного  ужина, который  ему  принес  его  денщик.  Начальственный
грозный взгляд  обежал  комнату.  Все  молча работали,  как мышки-норушки. И
только те  двое штабных так не  кстати устроились отдыхать.  Закон подлости!
Увидев  бездельничающих кураторов, майор сейчас же  подошел  к ним вплотную,
громко бухая по полу  своими сапогами. Толстое брюхо,  перехваченное широким
офицерским  ремнем,  нависло  над худенькими  старичками.  Глаза  начальника
постепенно наливались кровью. Казалось, от возмущения он не может выговорить
ни слова.
     Георг,  найдя  ситуацию  забавной,  откинулся  на спинку  стула,  чтобы
свободнее наблюдать за сценой под  названием: "Праведный начальственный гнев
обрушивается  на головы  нерадивых  подчиненных".  Онемевший майор, взглядом
приказывал кураторам встать  по стойке смирно,  хотя старички-пенсионеры, по
всей видимости, вовсе не обязаны были это  делать. Коллега с папиросочкой не
выдержал пытки взглядом, беззвучного гневного напора и робко поднялся, пряча
в  рукав  окурок,  как  провинившийся  школьник.  Егорыч   подавил   в  себе
аналогичное желание и  продолжал сидеть в позе  кучера,  устало опустив руки
между коленями. Несмотря на покорность, проявленную коллегой с папиросочкой,
тот  все  же получил  свою  порцию  нагоняя.  Майора наконец  прорвало, и он
гаркнул, багровея:
     - Почему здесь курим?!
     Робкого  десятка  старичок  попятился  в  коридор, а белорус  продолжал
сидеть, искоса поглядывая на блестящие сапоги начальства.
     - Ну, чего сидим?.. - Майор уже посинел от злости.
     - Да  ведь цельный же день бегали... - проговорил упрямец, и унылая его
физиономия стала совершенно несчастной. - Ноги так и гудут...
     Майор запыхтел как паровоз,  взбрыкнул ногами  и  рысью сделал  круг по
комнате. От его сапог и портупеи пахнуло креозотом.
     -  Почему  обрезки валяются?! - блестящим носком сапога майор указал на
узкие бело-зеленые полоски бумаги, оставшейся после  склейки карт в  большой
формат.  -  Все  аккуратно  собрать  в  мешок  и  сдать  мне  под  расписку.
Шевелитесь, шевелитесь!
     Наконец старичок-куратор кряхтя встал  с дивана и принялся  собирать  с
полу обрезки секретных карт, чтобы, не дай Бог,  подлый  враг  не сделал  бы
этого за него и, склеив пятимиллиметровые полоски, не разгадал бы хитроумные
планы национальной обороны.
     Майор для острастки сделал по комнате еще один круг, сверкнул глазами и
скрылся в своем кабинете, с грохотом затворив за собой тяжелую, обитую кожей
дверь. Старичок тоже удалился, в подсобку за мешком.
     Анатолий  засипел,  словно кран, лишенный воды, - это он  так смеялся -
бросил на стол очки.
     -  Вот  это начальник! - сказал он, отсмеявшись  и вытирая  слезы двумя
кулаками, как это обычно делают дети. - Зверь!.. А этот - "ноги гудут"... ну
умора...
     Он  снова  засипел,  потом  достал  пачку  "Беломора"  и позвал  Георга
перекурить.

     3

     В штабе ГО они  проработали всю ночь. Под утро Георг почувствовал,  что
переутомился, когда  минут  десять пытался  провести  линию.  Только это  он
нацелится, как  вдруг  происходит  какой-то неуловимо быстрый наплыв, и  все
приходилось  начинать  сначала. Он  разозлился,  взял  себя  в руки,  напряг
внимание и... начертил три линии вместо одной. Пришлось пойти покурить, хотя
голова и так раскалывалась, а в горле стоял противный привкус от переизбытка
никотина в организме.
     В 6-00 их освободили от каторги. К тому времени практически и так никто
не работал. Вся оформительская  братия  сошлась  в одном  углу  и  принялась
допивать  спирт,  выданный  для  оживления засохших фломастеров.  Лишь Георг
упорно  старался  добить  свою  последнюю  карту. Имел  он  такую  привычку:
доводить дело до конца.
     - Колос! - позвал Анатолий. - Кончай ты эту бодягу, иди быстрей сюда, а
то они все сейчас выпьют.
     - Ну и на здоровье, - отмахнулся Георг. - Я не хочу.
     - Не  теряйте времени зря, молодой человек,  - сказал подошедший к нему
старичок-куратор. - Мы за вас тут все закончим.
     Старичка  изрядно пошатывало,  то  ли  от  выпитого спирта,  то  ли  от
усталости.  Скорее, от того и другого вместе. Глаза его были безумны. Георгу
стало стыдно, но соблазн был слишком велик, и он подчинился. И еще ему очень
польстило обращение - "молодой человек". Давно уж - ох, как  давно!  - никто
его так не называл.
     Потом они сходили  к майору, тоже  не  смыкавшему  глаз,  отметились  в
журнале  и получили  пропуска "на два гражданских  лица  и одно транспортное
средство", поскольку комендантский час еще не закончился.


     4

     Несмотря на утреннюю прохладу,  царившую в салоне машины,  Георг сразу,
как  только упал на  скрипучее сидение, погрузился в тяжелый тревожный  сон.
Сознание его то  внезапно выплывало  на зыбкую  поверхность реальности, куда
тут же вплетались нелепые, вязкие какие-то видения.
     Вдруг  равномерное,  потряхивающее  движение  прекратилось.  Автомобиль
остановился. Георг сразу проснулся и сел прямо.
     - Что, приехали? - спросил он товарища, вытирая слюну с уголка рта.
     - Да  нет  еще...  -  отозвался  Анатолий,  высматривая  дорогу  сквозь
запотевшее  ветровое стекло. -  Впереди  какое-то оцепление,  так  что  сопи
дальше.
     -  А я уже выспался. Всего несколько  минут, а голова ясная, как пустой
бокал.
     - И так же звенит? - усмехнулся Анатолий и протянул другу "беломорину".
- Ладно, перекур.
     - Спасибо. У меня свои. Я привык - с фильтром...
     - А я  не могу с фильтром, ничего не чувствую. Мне надо, чтобы пробрало
до самого турсун-заде.
     -  Проверка  документов,  что  ли? - сделал предположение Георг и  стал
рукой протирать окно. - Ни хрена не видно...
     - По-моему, хуже,  - буркнул Анатолий и,  двинув локтем дверцу  кабины,
вышел наружу.
     Что может быть  хуже  проверки документов, весело подумал Георг и  тоже
ступил на асфальт размяться и глотнуть кислорода. Небо было ясное, глубокое,
бездонное,  темно-голубое на западе  и розовато-искристое  на востоке. Сунув
руки в  карманы, зябко поеживаясь  от прохладного утреннего ветерка, они  не
спеша  пошли  по  дороге  к  перекрестку.  Там,  впереди, кучковался  народ,
загораживая движение (и чего  ему, народу, не спится?). Впрочем, машин  не в
пример было меньше. Раз, два - и обчелся.
     Дорогу,  на  которой  они  стояли,  пересекала  улица,  спускавшаяся  в
направлении реки Неран, главной реки города, и по этой улице, перекрывая все
движение,  текла молочно-белая густая  жидкость. Медленно  текла  она, точно
лава. Но в отличие от лавы, никакого жара  не излучала. Просто текла  этакая
густая, двухметровой ширины речка,  как  будто  так и  должно быть. Со  всех
сторон к  этой речке подбегали люди с пустой посудой - кто с бидоном, кто со
стеклянной банкой, набирали жидкость и спешили обратно, домой, по-видимому.
     - Что  за притча? -  озабоченно  сказал Анатолий и  привычным движением
поскреб затылок, потом пригладил растрепавшиеся волосы вокруг лысины.
     - Да вот,  говорят,  что  это,  вроде  бы,  сгущенка,  -  с готовностью
отозвался пожилой мужчина, слишком легко одетый для прохладного утра. На нем
были  только майка, трусы да сандалии, надетые на босую ногу. Зато на голову
мужчина нахлобучил громадных размеров, вязанную  из  пушистого мохера кепку.
Его мучила  тяжелая одышка, но страсть  к просвещению народа была сильней. -
Вы  не  верите?  Я  тоже сначала не  поверил... пых-пых... пока сосед мой не
попробовал.  Клянется,  что...  пых-пых...   настоящее  сгущенное  молоко!..
пых-пых...
     Анатолий   с  сомнением  поджал  губы  и  усмехнулся,  чем  еще  больше
раззадорил  человека в кепи. Георг, стараясь  чтобы его не толкнули в вязкую
жидкость, повел взглядом  вниз  по  течению.  Странная  речка пересекала еще
несколько улиц  и терялась  в дымке начинающегося дня. "Небось, уже в  Неран
льется", -  подумал он  и перевел взгляд  в противоположную сторону.  Яркое,
низко  стоящее  солнце  слепило  глаза.  Прикрывшись  ладонью,  Георг увидел
довольно   близко,  примерно   в  полуквартале  вверх   по  улице,  источник
чудо-речки. Посредине  дороги,  раскорячившись  и подломив  одну  из четырех
посадочных   ног,   громоздился   бочкообразный  аппарат,   явно   неземного
происхождения;  весь  какой-то  нелепый,  точно  модернистская  скульптурная
композиция. Одним боком он касался дороги,  и в этом боку  виднелась большая
звездообразная трещина.  Из  нее-то и выливалась судорожными  толчками белая
жидкость, видом и, возможно вкусом, похожая на сгущенное молоко.
     - ...А еще, - продолжал человек  в вязаной кепке, обращаясь уже ко всем
присутствующим, - не слыхали? Вчера сообщили по телевизору... пых-пых... что
в Бяйде...  пых-пых...  из городской  колонки  вдруг...  пых-пых...  потекла
водка. Ей-богу! Говорят, градусов 45-50.  Вы бы видели, что  там началось! -
словоохотливый гражданин закатил глаза и совсем захрипел, словно вожделенная
жидкость уже  попала ему в горло. -  Пришлось  ОМОН вызывать... хр-пых-хр...
охр-рану  ставить, пост  вводить...  пых-хр...  кор-роче,  зону  устраивать,
понимаете... пых-пых...
     - Да  ладно врать-то, - сказал кто-то обиженным голосом.  -  Получается
как у Высоцкого:  "... откопали две коньячные струи...", сплетни все это.  И
не бывает пятидесятиградусной водки, по ГОСТУ она должна быть 40.
     - Госты-шмосты, - передразнил человек в кепке и ткнул пальцем в небо. -
Они там не скупятся на градусы, знают - чем  больше градусов, тем для народа
лучше.
     - Кого вы имеете в виду? - поинтересовался оппонент.
     - Да уж ясно - "кого"... Сплетни, сплетни... А это что, по-вашему? Ведь
факт же, что молоко! Гляди сам - течет!
     - А ты пробовал? - подзадоривал другой скептик.
     - Надо  будет,  попробую,  - отозвался энтузиаст, однако с  дегустацией
явно не спешил.
     Георг присел на  корточки  возле  текущей жидкости, достал  из  кармана
карандаш и сунул его в  массу. Вытащив  карандаш обратно,  он понюхал нехотя
капающую жидкость. Пахло приятно. Свежим продуктом, с едва уловимым ароматом
каких-то  луговых трав.  Конечно,  не все  съедобно, что  приятно пахнет,  и
потому  пришлось подавить в себе инстинктивный импульс, заставлявший лизнуть
жидкость.
     -  Вообще-то,  действительно похожа на сгущенку,  - подтвердил Георг  и
бросил карандаш обратно  в  массу. Карандаш поплыл,  увлекаемый  течением  и
вскоре исчез, поглощенный вязкой субстанцией.
     Тут  подъехал  бэтээр,  утробно  рыча двигателем,  как  голодный  тигр.
Откинулись люки,  и солдаты с автоматами, в бронежилетах выскочили из боевой
машины и принялись  разгонять толпу. Один  из военных  с  погонами капитана,
казавшийся чрезмерно толстым из-за надетого  бронежилета, поднес  мегафон  к
своим усам, постепенно переходившим в  монархические  бакенбарды,  и гаркнул
так, что с ближайших деревьев разлетелись голуби:
     - А  ну-ка, давайте назад!  Все назад!  Очистили перекресток... И  - по
домам, быстро! Быстро! Комендантский час еще не кончился... - капитан слегка
приседал, вертел головой, всматриваясь в  толпу и выискивая, очевидно, особо
злостного нарушителя, и, узрев-таки его, побежал неуклюжей рысью вперед.
     - Брось ведро! Ты, идиот,  тебе говорят, брось ведро! - от натуги  лицо
его сделалось красным,  усы встали  дыбом. - Граждане,  жидкость  может быть
ядовитой! Те, кто попытаются унести ее домой, будут оштрафованы за нарушение
санитарно-эпидемиологического режима!!!
     Предпоследнее длинное и без запинки произнесенное слово, пугающее своей
грозной  многозначительностью,  возымело действие на  некоторых граждан. Они
побросали свою посуду с  неземным молочком и опечаленные потянулись  к своим
жилищам.  Остальные  тоже   последовали  их  примеру.  Толпа  рассасывалась,
огрызаясь, но не теряя достоинства.
     Однако   кое-кто,   несмотря  на  запрет,  все  же  пытался   протащить
контрабанду.  В  основном  это  были люди,  находившиеся на  противоположной
стороне улицы. Чудо-речка уже разлилась вширь метров на шесть, и нарушители,
находясь на другом ее берегу, сделали вид,  что команды усатого капитана  их
не касаются. Но далеко они уйти не успели. Туда подкатил танк-разведчик, без
пушки, с тщательно загерметизированной башней.
     Из  танка  вылезли устрашающего вида  существа. Одеты они были в желтые
противорадиационные комбинезоны. На  ногах -  здоровенные резиновые  сапоги.
Прибывшие  напоминали  слонов,  это сходство  усиливали  надетые  на  голову
старинные противогазы, гофрированные хоботы которых скрывались  в подсумках,
висевших через плечо. На шеях у них болтались тяжеленные дозиметры.
     Слоноподобные  существа  разделились  на  две   группы.  Часть  из  них
задержала оробевших нарушителей,  на предмет изъятия  сомнительной жидкости,
вторая группа  потопала  к  "молочной реке", уже  издали  направляя  на  нее
рогатые  щупы,  которые несли  в  руках.  Проведя дозиметрический  контроль,
существа сняли противогазы и оказались вполне симпатичными молодыми людьми.
     Капитан нетерпеливо прокричал через реку в мегафон:
     - Алло! Дозиметристы! Ну что там у вас?!
     - Нормально! - ответил один  из них, запихивая противогаз в подсумок. -
Радиоактивность отсутствует.
     Капитан облегченно вздохнул и тихо добавил уже практически для  себя: -
Слово теперь за санэпидстанцией.
     -  Ладно,  гребем  отсюда, -  сказал  Георг,  кивнув  головой в сторону
машины.
     - В  объезд  придется ехать, -  недовольным  тоном ответил Анатолий.  -
Блин! Такого круголя давать...
     -  Ха! - усмехнулся  Георг. - Живем,  как  в  сказке. Уже молочные реки
потекли. Того и гляди - кисельные берега появятся. Ешь - не хочу...
     -  Ох,  и  дурак  же народ,  -  полушутя, полусерьезно сказал Анатолий,
усаживаясь за  баранку, - жрут всякую гадость, какую только не найдут... Она
же вполне может  оказаться ядовитой! Может быть, это у них топливо такое, а?
Как ты думаешь?
     -  Вполне  возможно,  -  ответил  Георг,  улыбаясь.  -  Высокооктановая
космическая  сгущенка!  Да...  смех  смехом,  но ты знаешь, я  нисколько  не
удивлюсь,  если  эта  жидкость  окажется  натуральным сгущенным  молоком.  В
последнее время у меня создалось такое впечатление, что ОНИ зачем-то дурачат
нас...  Сделают  что-нибудь  этакое...  идиотское...  и  наблюдают,  как  мы
отреагируем на это.
     -  Выходит, что они сами свой же аппарат грохнули? - сказал Анатолий, -
Сомневаюсь...
     Он завел  двигатель,  заскрежетал  рычагом  переключения передач и  дал
задний ход. Они развернулись на дороге и поехали в объезд.
     - Сомневаешься? - спросил  Георг,  -  Ладно, пусть мы его подбили,  тем
более, что имеем уже в это кой-какой опыт. Про луч Анферова слыхал? Нет? Так
вот у нас, кажется, есть оружие против них.
     - Это хорошо, - обрадовался товарищ.
     - Хорошо-то оно хорошо... Но что мы о них знаем? Их  действия во многом
алогичны.  Но самое неприятное - они наглеют с каждым днем.  Теперь их можно
видеть в любое  время суток, когда бы ни взглянул на небо. - Георг высунулся
в окно и оглядел небеса, быстро затягивающиеся  тучами. Как назло, тарелочки
отсутствовали. -  Ладно,  сегодня  они разбежались. Впрочем, к  вечеру опять
появятся.  Спрашивается,  что  они  высматривают?  Патрулируют?  Готовятся к
массированному удару?
     - Ой, не дай Бог!.. - тяжко вздохнул Анатолий.
     Едва  они отъехали  с полквартала, влил дождь, словно  открылись  шлюзы
небесные.  Вмиг все исчезло:  дома  и улица  - растворилось в  мутной  мгле.
Казалось, этот дождь, похожий  на  библейский  потоп,  пытался смыть с  лица
земли несчастный город.
     - Во дает, во дает! - воскликнул Анатолий,  приспуская окно и высовывая
нос наружу, сейчас  же его лицо  покрылось  мелкими каплями. - Вот льет, так
льет! Откуда только что и взялось? Где ж ты был, зараза, все  лето. У меня в
огороде вся  картошка  сгорела. Ведь такая сушь  была,  такая сушь...  -  он
вернул на место стекло и вытер рукавом лицо.
     -  Боюсь я  за  дочку. - Анатолий сунул в  рот папиросу  и, держа одной
рукой баранку, другой  пытался зажечь спичку. Видя  его безуспешные попытки,
Георг достал зажигалку и поднес огонек другу.
     -  Угу, -  кивнул тот в знак благодарности, сладко затянулся и выпустил
дым через широкие волосатые ноздри. - У нее ведь сейчас как раз тот возраст,
когда им  кажется, что все  самое интересное происходит на улице и именно  в
сумерках...  А у  "черных  родственников", говорят,  в  сумерки самая работа
начинается...
     Он  включил  сигнал  поворота  и  вырулил  на  соседнюю  улицу.  Машина
затряслась, задребезжала стеклами, переезжая трамвайные рельсы. Когда тряска
кончилась и шум установился на привычном уровне, он продолжил:
     - Про "черных родственников" слыхал?
     - По-моему, очередная брехня. Все это делается  с  единственной целью -
поднять тираж желтой прессы. Обыватель обожает пощекотать себя ужасом.
     Дождь кончился так  же внезапно, как и начался. Ангел, ответственный за
полив, решительно закрутил кран небесного душа.
     У перекрестка  они затормозили,  пропуская колонну  военных грузовиков,
кузова которых  были  покрыты  брезентом  и наглухо зашнурованы. В авангарде
шла,  мягко покачиваясь  на  хороших  амортизаторах,  милицейская  "TOYOTA",
голубая мигалка нервно проблескивала  на мокрой крыше. Видя, что колонне нет
конца,  Анатолий  дернул на себя "ручник" и  отпустил  педаль тормоза. Потом
боком откинулся на спинку сидения, чтобы быть лицом к собеседнику, и сказал:
     - Так  вот,  вчера пришла ко мне  Руфа  - я  был  в  гараже, возился  с
карбюратором, и было уже часов  11 вечера -  заходит, значит, она и говорит:
"Мне нужна  моя дочь". Тон  у нее был приказным. После  смерти она стала еще
круче характером. Я отвечаю ей: "Зачем тебе МОЯ дочь, ты же умерла..." Тогда
она поняла, что вроде как не права и стала жаловаться на тоску и скуку, мол,
соскучилась  по  дочке.  Тебе,  говорит, я уже не  нужна,  а  с дочкой  хочу
поговорить. И фонариком мне в лицо светит. А  холодом от нее несет, жуть!  У
меня аж сердце зашлось. Зуб на зуб не попадает.
     - Вот интересно, почему она к тебе пришла, а не сразу к дочери?
     -  Да черт его знает... Может, тут  связь  есть какая-то с машиной. Она
погибла в машине. А машина-то - в гараже. Вот она и пришла в гараж...
     - Вообще-то ты верно подметил, - похвалил друга Георг,  - возможно, так
и есть. Конечно, я в этом ничего не разбираюсь... - а кто разбирается?! - но
кое-что  читал... Призраки, назовем  их  так по  старой  доброй  традиции, и
вправду  тяготеют  к  месту  своей  гибели. К людям и  объектам, связанным с
обстоятельствами их смерти.
     - Хотел бы я знать: откуда у призрака фонарик? Это же полнейший бред!
     Анатолий   сбросил  ручной  тормоз  и  резко   врубил  скорость,  когда
замызганная колонна  наконец пронеслась  мимо, оставив после себя  в воздухе
стойкий черно-синий смог и завесу грязной водяной пыли.
     - Ну и чем дело кончилось? - поинтересовался Георг.
     -  А  ничем,  -  ответил  Анатолий, приспустил  стекло  и с отвращением
выбросил наружу окурок. - Она исчезла. Выключила фонарик - и пропала, как во
сне, когда неожиданно  меняется  действие... Я сломя голову бросился  домой,
даже  гараж  не  закрыл.  Пока ехал в трамвае, думал - все пропало,  заберет
дочку... Захожу в квартиру - она сидит, телевизор смотрит.
     - Кто?
     -  Да  дочь же... Теперь ей  наказал строго-настрого: кто  бы под каким
видом ни пришел - дверь не открывать!  Случай чего, зови, говорю, соседей. А
она же меня еще и высмеяла.
     -  Да,  с  детьми  -  большие хлопоты,  -  сказал  Георг, зевая.  -  Но
бездетному жить  - еще  хуже.  К  сожалению, начинаешь  понимать это слишком
поздно. Сначала дети тебе мешают гулять - шляться по бабам. Потом они мешают
твоему творческому  процессу. Картины  -  вот мои дети, говорил  я  себе. Но
картины  уходят от  тебя или  остаются  висеть на стенах, но ты  все так  же
одинок. И с каждым годом одиночество делается все невыносимее...
     - Жениться тебя надо, вот что.
     - На  ком  жениться-то? Я ж нигде не  бываю. А кадрить на улице  или  в
транспорте -  вроде  бы, не  те  года...  Сейчас я постигаю  искусство  быть
дедушкой. Мать письмо прислала, пишет: мой племянник родил сына. Но странное
дело, не чувствую я себя дедушкой, и все тут! Я молод - душой и телом! Я все
еще   в   поиске.  Наверное,  у  меня  жизненный  резерв  очень   большой...
тьфу-тьфу-тьфу... не сглазить бы...
     - Вот и прекрасно, ищи, кто ищет...
     - Ты  как  мой Учитель из художественной  студии. "Ищите, ищите...",  -
говаривал он, приобняв молоденькую студийку за плечико.
     Георг  помолчал, потом  добавил  почти  против  воли, так как не  хотел
трепаться:
     - Впрочем, завел  я на  днях  одну интрижку,  не  знаю,  как далеко она
зайдет... Но дама мне понравилась... только уж больно много препятствий вижу
я  в этой  связи...  мне вообще  не  везет  с подругами жизни:  все от  меня
сбегают. Я как  синяя борода, только наоборот. Тот убивал своих жен, а я  их
отпугиваю. Одна сбежала от меня сначала в  Крым,  потом уехала на БАМ, там и
осталась,  работать художником  в  автоколонне. Медноволосая  Надежда. Много
позже  писала:  имею, говорит,  два мотоцикла, заботливого мужа... Другая, с
дочкой, укатила аж в на край  света, в Комсомольск-на-Амуре.  От этой вообще
ни слуху  ни  духу.  Как-то  они сейчас живут? БАМ умер  -  вот тебе  и  два
мотоцикла, поди, голодают? Дальний Восток тоже из катаклизмов  не вылезает -
природных,  энергетических,  политических...  И   вообще,  они,  может,  уже
русский-то  язык забыли,  японский  разучивают. Теперь  мы все  проживаем  в
разных государствах! Вот жизнь пошла... Хотя, сказать  честно, никого мне из
них не жалко, кроме Ольги. Может, я эгоист?
     - С творческими людьми очень трудно  жить, они  все злостные эгоисты, -
философски заметил Анатолий.
     - А ты творческий человек? - с дружеской подначкой спросил Георг.
     - Я не эгоист, - честно признался товарищ.

     Через полчаса два  товарища-художника расстались. Думали, что на время,
оказалось - навсегда. Впрочем... жизнь -  штука многовариантная. Авось,  они
еще и встретятся. Если не на этом свете, так на том.



     ГОРОД-МИРАЖ

     "Наши истерические больные страдают
     воспоминаниями".
     З. Фрейд.

     1

     Георг проспал как под наркозом до трех часов дня. Когда очнулся, голова
была  ясной,  тело легким,  и только  в икроножных мышцах чувствовалась  еще
застойная  тяжесть,  но  и  та  вскоре  рассосалась, едва  он несколько  раз
прошелся  по комнате, одеваясь и приводя себя в порядок.  Тети Эммы  дома не
было. Куда это она усвистала? Может, на свидание к бывшему военному хирургу?
Ну да ладно.
     Первым  делом он позвонил  в  арт-салон магазина "у Нюры", где выставил
недавно для продажи  сентиментальный морской пейзажик,  верняковый  в смысле
продажи, тем более что цену запросил небольшую.
     - Здравствуйте, -  сказал  он в трубку  кухонного  телефона, когда  ему
ответил женский голос.  -  Это вам звонит Георгий Колосов.  Ну, как  там мой
"парусник"? Все плывет еще... или уже уплыл? Что за "парусник"? Ну, помните,
я  картину  сдавал... она еще вам очень  понравилась... Название?..  "Лунная
ночь в океане". Там, знаете, парусник... Хорошо, я подожду.
     Георг положил  на  холодильник трубку,  налил себе  чая и  стал  делать
бутерброд  с  сыром,  чутко  прислушиваясь к  телефону,  и  когда  в  трубке
послышались квакающие звуки, снова подхватил ее и прижал к уху.
     - Вы меня слышите? Алло!  Алло! -  голос женщины был  механическим, без
человеческого интонирования.
     - Да-да! - поспешно ответил он.
     - Могу вас обрадовать, - сказал голос, оживая и как бы набирая обороты,
- ваша картина продалась. Бухгалтер  у нас пробудет до четырех часов,  потом
уедет  в  банк. Если  поспешите, может  быть, еще  сегодня  сможете получить
деньги.
     - Большое Вам Спасибо! - с чувством сказал Георг, ловя себя на том, что
пытается  галантно  поклониться  телефону.  -  Я  постараюсь  успеть...   До
свидания!
     Он  положил  трубку  и  перекусил со  скоростью  голодной  утки.  Потом
почистил зубы и  критически оглядел себя в зеркале, висевшем над  раковиной.
Высокий  лоб,  глубоко  запавшие  от  недосыпания  последних  дней  глаза  -
зеленоватые, словно бы выцветшие, нос,  казалось, стал еще больше; на впалых
щеках, пролегли  складки  заядлого  курильщика (хотя теперь  его таковым  не
назовешь:  он довольно-таки  существенно  сократил  количество  выкуриваемых
сигарет), только четко очерченный рот  и волевой подбородок не огорчили его.
В общем, старость  еще не сильно обезобразила его лицо, бывшее некогда очень
даже  привлекательным и  мужественным.  Привлекательности с тех славных  пор
стало меньше,  а мужественности в облике, пожалуй, прибавилось. Удивительно,
волосы  хоть и поредели, но были  почти без  седины. Вот что  значит порода,
переданная  предками-долгожителями.  Еще  можно  погусарить...  лет  этак  с
десяток. А там видно будет...
     -  Значит,  "продалась",  -  вслух подумал  Георг.  -  Это у них  такой
профессиональный термин... Ну, ладно.
     Он  взял  расческу  и старательно  причесал остатки  былой  роскоши  на
голове. После чего вышел  в прихожую и  вновь взялся  за телефон, моля Бога,
чтобы Инга оказалась дома, одна,  без  мужа. У Всевышнего сегодня, очевидно,
было  хорошее настроение,  потому  что  молитва  смертного  была  принята  к
немедленному исполнению. Как только кончились  напевы электронного набора  и
их линии соединились, Инга моментально откликнулась. Голос ее был бесконечно
печальным. У Георга сразу перехватило горло, а на глазах навернулись слезы.
     - Здравствуй, пичуга! Это  я...  - он  проглотил острый комок.  -  Хочу
сказать тебе,  что был не прав. Прости  меня,  если сможешь... Мне,  честное
слово, очень стыдно...
     - Не оправдывайся, не надо, я сама виновата.
     - Что Ланард говорит?.. Ну, в смысле, не обижает?...
     - Да нет, ведет себя вполне цивилизовано, по его любимому выражению.
     - Ну, а как там твой дом, не рухнул?
     - И с домом все в порядке. Трещины замажем и опять будем жить.
     Она рассмеялась, и Георг поспешил воспользоваться ее настроением.
     - Знаешь, Инга, мы должны встретиться. Чем скорее, тем лучше.
     - Я тоже так думаю, ответила она после выматывающей нервы паузы.
     Ее  голос явно повеселел, и у Георга стало спокойно на  душе, словно  у
космонавта  в ракете, вышедшей  на орбиту:  кончились перегрузки и  началась
невесомость. Он сказал с энтузиазмом:
     - Давай встретимся у кафе "Ройал", бывшее кафе "Дружба", скажем, часика
в четыре... Идет?
     - Это где?
     - В центре... У НАС в центре. Там  еще рядом  недостроенный кинотеатр и
гостиница "Неран", такой стеклянный небоскреб...
     -  А,  знаю, знаю!.. Хорошо, я буду там, но, возможно, опоздаю минут на
двадцать, сам  понимаешь,  мне ведь надо через мост  переехать, а там всякое
может быть... Подождешь?
     - Двадцать минут - не двадцать лет. Я  тебя ждал всю жизнь... Значит, в
4-20 у  кафе?  До  встречи!  -  Георг  бросил  трубку на  рычаг  и  помчался
переодеваться.
     Джинсы  - долой!  Только  классический  костюм. И  никаких кроссовок. К
классическому  костюму  необходимы  классические туфли.  Из  старых запасов.
Вполне  умеренные  каблуки.  Вот черт,  давненько  он их  не надевал,  точно
колодки,  совсем  отвык.  Ну  ладно,  расходятся. Он  повертел  классический
галстук так и эдак, но не смог  уговорить  себя надеть его. С  ним он  будет
чувствовать себя  неуютно.  Примерно,  как  Штирлиц в эсэсовском  мундире  в
начале своей  незримой битвы  с  третьим  рейхом. (Хотя, надо признать,  что
мундир СС на нем смотрелся великолепно.)
     Георг еще успел побриться  наскороту. Через 15 минут после звонка Инге,
он уже мчался галопом по лестнице.

     2

     Уютный подвальчик магазина "У Нюры" встретил его уже  привычным сложным
запахом  дорогих  одеколонов  и  пестротой заморских  шмоток,  в основном из
Финляндии, переправленных транзитом  через  правый берег.  Но были вещи и из
России, произведенные в Турции. О  Аллах! Турция  стала законодателем моды в
России.
     Среди  картин,  выставленных  на  продажу,  как  и  следовало  ожидать,
"Парусника" не было. Георг прошел к столу  приема, за  которым сидел молодой
человек и читал  книгу. Выслушав посетителя,  молодой человек широким жестом
направил клиента к продавщице и вновь уткнулся в книгу.
     Георг   выложил   на   прилавок   паспорт    и    сообщил   молоденькой
девушке-продавщице цель своего визита.
     - Поговорите с  ним,  - она указала наманикюренным  перстом на полного,
относительно молодого  мужчину сангвинической наружности, с  остатками рыжих
кудрей вокруг лысины. Красная  его физиономия была потной.  Он стоял посреди
торгового  зала и довольно экспансивно что-то втолковывал некоему коротышке,
обремененному огромным портфелем, который доставал  нижней своей частью чуть
ли не до земли.
     Третья попытка художника привлечь  к себе внимание  оказалась успешной.
Сангвиник  без сожалений бросил  своего собеседника, сказал  Георгу: "Сейчас
поглядим" и, с проворностью ищейки, устремился вдоль периметра стен, а также
стал  обегать колонны,  на  которых тоже были развешаны произведения местных
живописцев. Безуспешно тычась  во все углы  близорукими глазами,  заведующий
все больше  краснел и потел, наконец, нашел то,  что  искал: вбитый в  стену
пустой гвоздь, на котором ничего не висело.  Заведующий секунду другую  тупо
созерцал  злополучное  место, потом сказал:  "А  тут почему  пусто?  Ну, все
ясно...".
     Георг,  которому надоело  хвостиком  бегать  за  сангвиником  по  залу,
осмелился открыть рот:
     - Мне сообщили, что ее продали.
     - Не продали мы  ее, - ответил  заведующий,  утирая лицо платком.  - Вы
сколько за нее хотели, три?
     Георга разбирал смех, но,  понимая, что обстоятельства требуют от  него
проявления   совсем   противоположных   чувств,   он  придал   своему   лицу
скорбно-сочувствующее выражение и кивнул головой: "три".
     -  Выдай  ему  три  "орла",  -  сказал  заведующий   продавщице  и,  не
попрощавшись, удалился через подсобное помещение к себе в офис.
     Девушка открыла кассу, отсчитала из общей выручки три большие хрустящие
банкноты - литавские кроны - и отдала их Георгу.
     -  Не повезло вам, - тихо произнес он  почти виноватым голосом, свернул
вражескую валюту и сунул ее в верхний карман пиджака.
     Девушка вымученно улыбнулась  улыбкой Джоконды. Хороший был магазинчик,
подумал он, без оглядки направляясь к выходу. Жаль, что теперь путь сюда ему
заказан. Людей, приносящих  несчастья, не любят. Ну и черт  с ними, в городе
полно арт-салонов. А навязываться кому-то всегда было противно его натуре.
     Поднимаясь  по лестнице из  подвальчика, Георг тормознул,  заметив, как
открылась  дверь подсобного помещения  и высунулась  распаренная  физиономия
заведующего. Теперь он был  в  очках с толстыми стеклами, отчего  глазки его
стали  маленькими-маленькими   и   злыми-презлыми.  "Володенька,  -   сказал
заведующий  молодому человеку, читавшему  книгу, -  зайди, родной,  сюда..."
Володенька закрыл  книгу,  сунув туда  палец,  нехотя вылез из-за  стола  и,
почтительно сутулясь, пошел "на ковер".
     "Сейчас он тебе  даст вздрючки,  - с веселым злорадством подумал Георг,
затворяя за собой тяжелую дверь магазина. - И правильно сделает. Это тебе не
старый режим. У нас  хоть  и уродливый,  но все-таки  тоже  капитализм. Тебя
поставили бдить, так бди".
     Преодолев еще  один марш  закрученной лестницы, он вышел на  улицу и не
спеша зашагал по центру города, пребывая в очень хорошем настроении.


     В средоточии делового  квартала, на  углу улиц  революционеров  Леппе и
Ленина,  он  остановился,  чтобы  переждать  поток  транспорта.  Здесь  было
многомашинно и многолюдно. Над зданием администрации республики, охраняемого
бронетехникой и зенитными комплексами,  гордо реял флаг республики Леберли -
красное  полотнище с  черными гиперборейскими грифонами,  поддерживающими  с
двух  сторон белую книгу,  с  малопонятным  символом  на обложке.  Вероятно,
имелась  в   виду   программная   книга   генерал-президента   Голощекова  -
"Окончательное освобождение".
     Здания  центра сохранились в точности такими, какими они были построены
в ХIХ  веке, когда город Каузинас шагнул на левый берег, разве что некоторые
богатые  фирмы  и  приватизированные магазины перекрасили  фасады,  обновили
двери и вставили зеркальные витрины. Впрочем, зеркальные витрины и тогда уже
не  были  в  диковинку.  И уж точно дома  красили не по-теперешнему  - фасад
намалярят,  а  боковины  грязные.  Нет, уж  если  вы  взялись за  дело,  так
извольте,  судари вы  мои,  обновить здание  со всех сторон.  Но где им  это
понять. Культура низов.  Георг помнил, как  в детстве, в бараке у  них  жила
девица Татьяна.  На свидания бегала в босоножках, ноги голые, губы накрасит,
а пятки грязные.
     Впрочем, Бог с ними, с задниками. При большевиках и этого не было.
     В   одном   из  старинных   подновленных  домов,   на  первом  этаже  и
располагалось  кафе "Ройал",  или  просто  "Рояль", как  стал  называть  его
простой  люд.  В  больших, доходящих почти  до  земли,  окнах  с зеркальными
стеклами были  вставлены цветные витражи, непременным элементом которых была
замысловатая  корона, то ли Российской империи, то ли какой-то  Утопической.
Массивная, черного цвета  входная дверь  из натурального дерева имела весьма
солидный  вид.  Над  входом повесили огромный  фонарь, очевидно,  для пущего
антуража. Только  вот стекла фонаря были почему-то красного цвета. Наверное,
хотели, чтобы  покрасивее  было, напрочь  забыв при  этом,  какие  заведения
оснащались этаким атрибутом - красным фонарем.
     С этим кафе у Георга связан целый пласт воспоминаний, бережно хранимый,
как  альбом  со  старыми фотографиями. Он давно  сюда не заглядывал  и  даже
сейчас не решался войти, словно боясь застать врасплох свое прошлое.
     Боже! как здесь  раньше  хорошо было: шумно, весело, дымно.  Молодежное
кафе. Модное место. Собирались студенты, местная интеллигенция, ну и рабочие
парни  заходили.   Тогда  еще   не  было  такого   бесстыдного   деления  по
национальному признаку. Еще жили идеи интернационализма, особенно  здесь, на
левом  берегу. Литавцы и  русские вперемежку сидели за столиками и не всегда
поймешь, "кто есть ху", как говаривал  Горби.  Пили кофе кофейниками и жутко
дымили  сигаретами.  Прожорливый автомат глотал пятаки и  выдавал мелодию за
мелодией.  Вначале  это  была  хилая  советская  эстрада,  позже   разрешили
польскую. И это уже был предел дозволенного. Но они были счастливы, несмотря
ни на какие ограничения.
     Автомат съедал очередной пятак и вновь с хрипом, с натугой играл и пел:
"...О мами! О мами-мами блю, о мами блю...". И еще: "Ты и я, и ночь. Я и ты,
и  наша ночь!  Ты  и я, я и  ты,  и  наша  ночь!.." Песня глупая, но за душу
хватала сильно...

     Георг  повернулся  в сторону близкого перекрестка,  посмотрел  на часы,
висящие на столбе. Времени  до  прихода Инги оставалось предостаточно, чтобы
не торчать  здесь истуканом,  а  с чувством  и  остановками  прогуляться  по
исторической части города.
     Идя  по панели тротуара, выложенного вручную,  разглядывая дугообразные
узоры из камня, он вспоминал, как вживался в эту страну, как врастал корнями
в  ее негостеприимную  почву. И как  постепенно она приняла  его, обволокла,
точно сосновая смола обволакивает муравья,  затвердела,  и  он  оказался уже
внутри этой  стеклянной массы, стал частью  ее вместе с сосновыми  иголками,
камушками, вместе со всем мусором жизни.  И вот теперь, чтобы  выбраться  из
этого кусочка  янтаря,  по большей части  теплого и уютного,  и начать новую
жизнь, новую жизнь в  России, нужно  было разбить его. Согласитесь, дело это
вовсе не легкое.
     Думать о будущем было страшно, и он привычно скользнул в прошлое.

     3

     Когда  он вспоминал  идиллическую, братскую атмосферу кафе "Дружба", он
невольно  приукрашивал действительное  положение дел. И тогда с национальным
вопросом не  все было гладко.  В особенности  это касалось правобережья, где
русских проживало мало.  Просто Георг в силу эгоизма  жителя  метрополии  не
придавал этому должного значения, он понятия  не  имел, о чем думает местный
житель. А  они, оказывается, думали об  этом все время.  Они только и  ждали
случая   "освободиться  от  оккупации".  А   он,  молодой,   прекраснодушный
"оккупант",  только  что  приехавший  в  Прибалтику,  наоборот,  был  пленен
скромной красотой этого края Империи. С раннего утра он отправлялся  в самой
центр Старого города, в  средневековые его кварталы, ходил по узким  мощеным
улочкам, впитывал как губка красоту, оригинальную архитектуру зданий,  дышал
каменной  древностью. И не переставал удивляться, обилию  в этой, в общем-то
северной стране, цветочных магазинов.
     Он  совершал длительные рейды по барам, кафе и ресторанам,  спускался в
уютные подвальчики, с кирпичными сводами, прокопченными  балками, с цветными
витражами  узких окон,  чьи  подоконники  облиты  были  застывшими  слезами,
пролитыми многими поколениями свечей. Как необычны, причудливо-красивы  были
эти разноцветные стеариновые водопады, незаметно глазу стекавшие по стене до
самого пола.
     Сидя  за  стойкой с каким-нибудь  коктейлем,  он наблюдал  происходящее
вокруг  себя.  Его  завораживали  малопонятная  атмосфера  почти   западного
общества,  журчание нерусской, чужой речи. Чужой,  но не чуждой. Более того,
чувствуя себя одиноко (он тогда еще никого здесь не  знал),  молодой русский
провинциал  жаждал стать  одним  из  них.  Таким  же  литавцем, как  вот эти
симпатичные люди. Хотелось  говорить на  их языке, думать, как они.  Он даже
как бы тяготился своей русскостью.  Но в этом не было ничего предательского,
нехорошего.
     Немного  разбираясь  в психологии, он  понимал, что  в  нем  заработала
защитная  программа,  заложенная  природой. Кто слишком выделяется  на общем
фоне, тот  рискует погибнуть. Вот программа и  нашептывала ему: стань таким,
как все,  слейся с  фоном. Прав был проницательный  Ланард, когда  говорил о
социальной мимикрии.
     Конечно, внешне он мог слиться с  фоном, и временно  стать одним из. Но
первое, произнесенное им слово на русском языке, выдавало его с головой. Так
и случалось каждый раз, хотя с  официантами  он общался чуть ли не  жестами,
лишь бы  не выказывать  своей национальной принадлежности. Один раз ему даже
удалось выдержать роль аборигена почти до конца. Он уже выходил, но завернул
в туалет. Стены  были облицованы  траурным кафелем. Георг уже успел заметить
пристрастие прибалтов к черному цвету.
     Следом вошел светловолосый парень и, взглянув на Георга, что-то веселое
сказал по-литавски. Вот  тут  ему пришлось открывать рот и каркать на родном
языке:  "Простите, я не  понимаю..." Лицо  парня  потеряло  приветливость  и
приобрело  натянутое выражение вежливости. Он  перешел на русский и спросил:
"Вот,  как  ви  считайте...   как  ви  относитэсь...  ну  вот...  литавцы  и
русские?.."
     Парень  только наметил  направление  возможной дискуссии. Георг ответил
равнодушным  голосом:  "Мня это  как-то  совершенно  не волнует".  Выйдя  из
туалета, он  чувствовал себя неловко, словно плюнул парню в лицо. Было это в
глубоко имперское время. Но он все-таки сумел понять: ИХ ЭТО ВОЛНУЕТ ВСЕГДА!
     Но именно с момента прозрения вместо сочувствия в душе Георга нарастало
раздражение. Так вот,  значит, вы какие, думал он. Мы к вам со всей душой, а
вы к нам  со всей жопой,  только и мечтаете о своей маленькой отчизне, вам и
дела нет  до всей огромной страны,  вы так, да? эгоисты проклятые...  Может,
кому-то  покажутся наивными его гневные филиппики,  но душевные  переживание
человека не могут быть наивными.
     Он  изменил  тактику  поведения.   Теперь  он  демонстративно   говорил
по-русски - в магазине, в кафе, в транспорте. Ему вежливо отвечали. Никто не
хамил, не  отворачивался с  презрением. И  это  при том, что многие  русские
женщины,   побывавшие  в  Прибалтике,  часто  жаловались:  дескать,  местные
продавцы на их вопросы не отвечают, не понимая, что во многом виноваты сами.
Георг тоже не ответил бы этим растрепанным бабам с сумками, ошалело бегавшим
по  магазинам. Георг  подавал  себя  таким, каков он есть.  Он - русский,  и
точка.  Не  нравится?  перетерпете.  Но  имя свое он  все-таки  урезал.  Его
раздражало, когда уже появившиеся друзья начинали произносить его имя,  беря
разгон от ратуши, для мягкости заворачивая  языком согласные, да  так  и  не
доезжали до конца.

     Он  исколесил  всю  Прибалтику по их  прекрасным  дорогам,  похожим  на
немецкие автобаны. Был, и не раз, в Риге, Таллинне и других крупных городах.
Побывал и  в  маленьких, игрушечных городках,  часто очень отдаленных, таких
как Вентспилс, дальше которого было только море.
     Лежа в  постели, в каком-нибудь  крохотном  отеле, приятно ощущая,  как
усталость  обратно вытекает через  ноги,  вслушиваясь сквозь открытое окно в
чужую ночь, в отзывчивую  каменную тишину, откуда доносились то эхо одиноких
шагов,  то  вдруг  пьяный  вопль:  "Йога-а-ан!.."  -  и   рассыпалась  дробь
непонятного говора, думал про себя: "Заразы, говорят как фашисты".
     Но за  некоторые качества национального характера он испытывал уважение
к  прибалтам.  За их  спокойную  рассудительность,  за  истинно  нордическую
сдержанность.  Например,  стоя  в  автобусе, удивлялся  непривычной  тишине,
царившей в салоне, словно  пассажиры сговорились играть в молчанку. Невольно
сравнивал он эту культурную тишину с  громогласной вакханалией краснодарских
автобусов,  когда  грудастые  и  толстозадые  бабищи  с  узлами,  корзинами,
сумками,  с  пьяными  мужьями,  с  визжащими детьми  и  молодыми  поросятами
штурмовали салон на остановках.

     Постепенно он познавал искусство жить в чужой стране.
     Были и учителя. В Таллинне, его мимолетный сосед по отелю, рассказывал:
"Эстонки, чтоб ты  знал,  очень  алчные. Если  ты в  первый день  знакомства
потратил на нее в ресторане меньше пятидесяти рублей,  она тебе ни за что не
даст..."
     (Тогда пятьдесят рублей - это были  большие  деньги.  За  пятерку можно
было козырем посидеть в кафе,  за десятку - в ресторане. А за двадцатку тебя
на руках вынесет метрдотель и посадит в такси...)
     Потом у него были разной протяженности  любовные романы и с эстонкой, и
с латышкой...  И здесь, в  Литавии, а затем и в Леберли, тоже были  женщины.
Нет, это не стоит воспринимать как нечто грязное, недостойное  упоминания  в
приличном  обществе.  Это  были  приличные,  европейские  отношения,  иногда
довольно красивые.
     Но  правда  и  то,  что  он  меньше  всего  думал  о  женитьбе,  заводя
знакомства.
     Итак,  он  жил. Порой, выйдя  из столовой, где обычно  обедал и где ему
особенно  нравились  взбитые сливки с шоколадной крошкой  и  то,  что кисель
подавали в тарелках,  как и положено,  и  надо было его хлебать ложкой, - он
застывал на  маленькой  площади, куда выходили  несколько улиц  треугольными
клиньями, говорил себе: "Вот уже год я живу здесь. Чудно!"

     Вскоре  он  освоил литавский  язык, с его мягкостью,  а то  неожиданной
жесткостью,  придыханием  и  растяжкой,  и  перестал  совершенно  испытывать
комплекс неполноценности, как, впрочем, и чувство  имперского превосходства.
И  наконец-то сам  стал немного проникаться  их любовью к уютной,  маленькой
родине и, собираясь в отпуск, домой, он уже загодя испытывал боязнь к дурной
бесконечности огромного пространства России.
     Приезжая домой, он говорил по-русски с акцентом, которого не замечал, и
удивлялся, когда  мама, смеясь, делала ему замечание: "Ты стал говорить, как
немец".  (Немцев она не любила еще  со времен оккупации. Девочкой она жила в
Крыму. Потом товарищ  Сталин  всех болгар,  греков,  армян  и представителей
других "народов-предателей" выслал на Урал.)
     Георг так привык к  укладу жизни в Прибалтике, что перестал замечать ее
особенности по сравнению с жизнью в России. И был однажды неприятно удивлен,
когда по переезде границы (тогда условной), в Ленинграде, зайдя в  гостиницу
"Московская", был встречен дикими возгласами: "Куда?! Это что такое?!" Георг
застыл  посреди  вестибюля,  не  понимая,  что  от  него  хотят.  "Сигарета!
Немедленно уберите  сигарету!" - указали  ему.  Он все  понял, произнес: "О!
Узнаю  Россию..."  -   "Что  значит  "узнаю  Россию?"   -  гневно  вопрошала
администраторша. - У нас не курят в помещении".
     Заядлые  курильщики и  кофеманы, прибалты пьют кофе и  курят  везде, за
исключением общественного городского транспорта.
     Из  гостиницы  он  ушел ни с чем, чего в  Прибалтике не случалось с ним
никогда...

     Георг  свернул  на тихую улочку, которую  в  этом городе  любил  больше
всего. Наверное, потому что она чем-то напоминала ему  улицу родного города,
улицу его отрочества.  Где  он,  розовощекий эфеб - юноша  вступающий в пору
зрелости, в том числе и половой, - прожил очень важный, наиболее интенсивный
в творческом отношении отрезок жизни.
     Там и  сям,  в  соседних  кварталах выделялись,  подпирая  небо,  новые
высотки,  выстроенные  в  стиле  "техно",  похожие  на  стартовые  комплексы
"Шатлл", - а здесь все осталось по-старому.
     По  правой руке потянулся  длиннющий  старинный (набоковский)  забор  с
пятнами  граффитти. Цоемания докатилась и сюда. На заборе белой краской было
написано: "Улица Виктора Цоя",  ну и  прочие изречения  из цитатника фанатов
группы "Кино", как то: "Он  любил ночь", "Смерть стоит  того, чтобы жить", и
прочая.  Кто-то  из старичков-злопыхателей  не  удержался  и  красным  мелом
дописал свое: "Он любит день", и подпись - "Иосиф Кобзон".
     Впрочем,  видно было, что  культ  Цоя  давно  пошел  на  убыль. Надписи
потускнели  и   больше   не  обновлялись  повзрослевшими   фанатами.  И  уже
представители новой  генерации  рок-движения заявляют  о себе во весь голос.
Правда, декларации  их по  большей части состоят  из  коротких трехбуквенных
слов: "ЛОХ", "РОК", "КАЛ", "RAP".  Причем,  если в  детстве Георга это  было
одно  единственное  словечко (на  "х"), то  словарный запас нынешней  молоди
значительно  расширился, в  том  числе и  за  счет слов англоязычных.  Такое
смешение   языков    говорило   о    том,    что    городская    цивилизация
космополитизируется,  а,  значит,  неизбежно катится к закату.  И все-таки в
этой  краткости просматривается  некая  концептуальность. Мы  бы  в  детстве
написали просто: "говно", а они пишут  "кал". Согласитесь, есть тут какая-то
своя эстетика.
     Некончающийся забор  все-таки закончился, и тут Георгу вдруг привиделся
его старый двухэтажный  дом.  Это  походило на сон, на морок,  на  загробную
грезу. Удивленный, он даже пересек пустынную улицу и вошел во двор.
     Задрав голову,  взглянул на окна бывшей своей квартиры, располагавшейся
на  верхнем  этаже,   пытаясь  там   разглядеть  светлое  прошлое.   Большое
трехстворчатое  окно  их с  сестрой  комнаты теперь  было  забрано  решеткой
(словно  мечту  посадили  в  тюрьму).  Потом  шли  два простых окна  комнаты
родителей  и  младшего брата, замыкали  анфиладу  комнат окна  кухни,  очень
большой по нынешним меркам.
     В своей комнате Георгий был хозяином, а сестра квартирантом. Она больше
обитала в  комнате родителей или на кухне, или на  улице. Сюда заходила лишь
ночевать.  А Георгий часами высиживал в кресле, дедовской работы, за столом,
который сделал отец, и рисовал: карандашами, акварелью, иногда тушью...
     Георгий погладил теплый  ствол клена. Помнится,  это был хилый  прутик,
росший возле дома. А теперь он вымахал выше крыши.
     В  глубине  двора  стоял знакомый  деревянный  флигель,  на  деревянное
крыльцо которого часто  выходил  встречать зарю старый чекист на  пенсии. На
крыльце имелась узкая лавочка, но чекист не любил на ней сидеть, потому  что
тогда  приходилось  бы смотреть,  да  еще с близкого  расстояния, на  глухую
кирпичную стену, разделявшую  соседствующие  дворы. А старый чекист не любил
созерцать  стенку, это право он предоставлял своим подопечным. Вот почему он
выносил  из своей трехкомнатной  квартиры стул,  садился лицом  к востоку и,
глядя  поверх  покосившихся   сараев,   принадлежащих  местным  пролетариям,
встречал алую зарю наступающего утра
     На  вопрос  Георгия, почему он, старый  чекист, в такую рань  выполз на
крыльцо, старый чекист ответил: "Это для тебя, сони, 10 часов утра - рано, а
я встаю в 6 часов, а то и в  пять, чтобы встретить солнышко". - "А зачем его
встречать, дедушка?- спрашивал наивный Георгий. - Оно и так само встанет". -
"Когда доживешь до моих лет, тогда поймешь..." - отвечал седовласый  чекист,
тяжело опираясь трясущимися  худыми  руками  на  загнутую крюком ручку своей
трости.
     Георгию  эта  ручка  почему-то напоминала склоненную  голову  человека,
которому так  отполировали затылок, что он уже  давно ни на кого и ни на что
не ропщет  и которому позволено  только одно  - быть стойкой опорой  для рук
чекиста.
     В правой части  двора находился все тот же маленький палисадник. Только
теперь вместо  деревянного  столика были клумбы  с жирной землей, на которой
густо  росли  багряные   георгины.  Это  очень  кстати,  подумал  влюбленный
художник.  Он придерживался того  мнения, что дарить купленные цветы женщине
вовсе не романтично, банально, пошло. Настоящий мужчина их добывает с риском
для жизни, как древний охотник. Таковы древние правила ухаживания.
     Понимая,  что совершает  преступление, он не  удержался и  сорвал одним
махом сразу пять стеблей, усыпанных яркими цветами.
     Сейчас  же  с  натужным  рыданием  открылась дверь во флигеле  и наружу
высунулась легендарная трость, а потом и голова старика. Зеленоватая плесень
покрывала его впалые  щеки, а лысину  - белые пятна  лишаев. Георга аж мороз
продрал  по коже от страха. Пока  старик стряхивал паутину со своей  личины,
набирал воздуха в дырявые легкие и вспоминал бранные слова, чтобы дать отпор
непрошеному гостю, Георг проворно ретировался на улицу.
     Он хотел вернуться к кафе тем же маршрутом, но оказалось, что туда путь
отрезан.  На  парадное  крыльцо  соседнего  дома,   возле  которого  дремали
припаркованные машины,  вышел  мужчина  с брюшком,  и стал играть цепочкой с
ключами. Мужчина очень подозрительно уставился на Георга.
     "Ухожу-ухожу,   -  пробормотал   приблудный   художник  и,   не   теряя
достоинства, медленно двинулся  вниз  по  направлению  к местному "Бродвею".
Напоследок  он оглянулся. Крыша его старого дома, теперь  покрытая новенькой
нержавейкой,  ослепительно  ярко  блестела  на солнце. И  Георг с удивлением
понял, что это вовсе не его дом, как он мог так плениться хитрой подменой. И
старик  совсем  другой. Тот чекист  вовремя умер в шикарном госпитале обкома
КПСС  для ветеранов партии.  А  юный  мечтатель давно  превратился в старого
брюзгу, заплутавшего в чужих кварталах, в поисках утраченного времени.
     Чтобы  замкнуть кольцо путешествия,  ему  теперь надо было идти кружным
путем. О, этот кружной путь!
     Георг взглянул на часы. "Е-мое! Уже - 4-30!"
     Он бросился бежать. Он опаздывал.


     3

     Запыхавшись, Георг подбежал  ко входу в кафе. И все же он опоздал. Инга
стояла у дверей, одиноко оглядываясь по сторонам, и уже, кажется, собиралась
уходить.
     - Опаздываете, маэстро! - сказала она нарочито  строгим голосом,  но не
доиграла роли до конца,  улыбка тронула ее перламутровые губы, когда увидела
она цветы. - Привет!.. Это мне?
     -  Здравствуй,  дорогая! -  ответил Георг, тяжело  дыша и  вручая букет
своей возлюбленной.
     -  Ой-ей-ей,  какая прелесть! -  Она погрузила  лицо  в  цветы,  словно
припала к роднику. - Спасибо.
     - Прошу великодушно простить меня. Случайно  перепутал остановки, сошел
на станции "Детство", а враги отрезали дорогу. Пришлось бежать в обход.
     -  Загадками  изъясняешься? -  сказала  Инга, склонив  голову к  плечу.
Что-то случилось?
     - Можешь меня поздравить. Сегодня  украли мою картину  из салона  мадам
Нюры.
     - Да ты что! О Боже! Как же это... а деньги?
     - Что  деньги  -  тлен. Впрочем,  с  деньгами  все в порядке.  -  Георг
похлопал ладонью по  карману. -  Главное,  что  украли мою картину... Словно
работу  какого-нибудь Ван  Гога  или другой  знаменитости. Надеюсь,  что она
попала в руки настоящего любителя искусства.
     - Ты так радуешься, просто странно...
     - По-моему, лучшего признания таланта художника быть не может. Кое-кто,
узнай он об этом происшествии со мной, лопнул  бы от зависти. Ведь многие их
картины даром никому не нужны!
     - Хвастаешься? - глаза Инги искрились.
     - Ну, разве что  чуть-чуть, -  засмущался Георг.  - Себя не похвалишь -
сто лет будешь ходить оплеванным.
     -  Странные вы  люди -  художники... Ну  что,  мы так и будем  стоять у
входа?
     - Пардон!  -  воскликнул  художник  и  с  силой  хозяина  жизни  рывком
распахнул  тяжелую дверь. - Войдем же,  любимая,  и воздадим должное Бахусу!
Отметим сие торжественное событие!..  Боже! я  совсем забыл сказать тебе: ты
просто потрясающе выглядишь!
     - Наконец-то ты заметил мое новое платье...



     КАФЕ "НОСТАЛЬГИЯ"

     1

     Они оказались в маленьком холле, где располагалась раздевалка, закрытая
по случаю лета.  Вымыли руки, над  раковиной, причесались, глядя в настенное
зеркало, и прошли в полупустой зал.
     Здесь все изменись. Сильно. Что называется, полная  перемена декораций.
Спартанская  простота  дизайна  конца 60-х и непритязательные интерьеры 70 -
80-х  годов  сменились  кричащим  шиком  и  излишней  роскошью 90-х,  обычно
свойственной  всем  эпохам  периода  упадка.  Той  роскошью,  что  подавляет
новичков, заставляя их деревянно сидеть на кончике  стула, робко  поглядывая
по сторонам.
     Георг,  не  бывший  здесь  черт  знает  с  каких  времен,  инстинктивно
направился в сторону  всегдашнего  своего места. Где-то там,  за  решетчатым
стеллажом,   на  полках  которого  громоздились   горшки  с   растениями,  у
предпоследнего окна, недалеко от музыкального  ящика, стоял ЕГО стол. С того
места  весь зал был как на ладони, а тебя, укрытого стеллажом, видели только
избранные. Но здесь  все  стало  по-другому.  Все старое, привычное, родное:
музыкальный  автомат,  стеллаж и  многое другое  выброшено  было  на  свалку
истории.
     Он усадил подругу и  сел сам, спиной к зашторенному окну. Инга положила
цветы поперек стола. Тут же возник официант, как чертик из коробочки. Только
что   его  не  было,  и   вот  он  есть.   Стоит,  приняв  полупочтительную,
полупрезрительную позу, нервно теребит блокнотик. Эта двусмысленность  в его
позе  сразу  исчезнет  и  приобретет   вполне   определенную  направленность
(по-хамски пренебрежительную или лакейски угодливую, смотря  по  тому, каким
будет заказ клиента).
     - Что  будем  заказывать?  - легкий  реверанс  гибким станом  в сторону
стола.
     - Вот что... -  сказал Георг, закрывая глянцевую книжечку меню,  потому
что все равно ничего не мог прочесть  без очков. - Вы, пожалуйста, зачитайте
нам списочек, а мы выберем, хорошо?
     Официант   закатил  выпуклые   глаза   под  потолок   и  стал   шпарить
скороговоркой, словно читал меню с листа:
     -  Из первых  блюд  имеются:  стерляжья  уха,  сборная  солянка  "Слава
КПСС!"... - Георг сделал знак  рукой  - пропустить.  -  ...Из  горячих  блюд
имеются:  антрекоты -  антрекоты надо  подождать,  -  шашлык  на  ребрышках,
телячье контр-филе, ромштекс по-монастырски,  ростбиф с кровью и без, свиные
отбивные с косточкой, гамбургеры...
     -  Хам-бур-херов нам  не  надобно, а  возьмем  мы, пожалуй...  -  Георг
задумался и вопросительно глянул на Ингу.
     Она выбрала телячье филе.
     - А мне ростбиф, - заказал Георг, - только, пожалуйста, без крови.
     -  Слушаюсь,  -  тоном  расторопного   адъютанта  командующего  ответил
официант и деловито осведомился у дамы: - Филе с белым перцем или с черным?
     - Без разницы, - ответила клиентка.
     -  Из холодных закусок имеются...  -  продолжил  свою  арию официант, -
имеются: икра  черная, икра красная, лососина копченая, язык говяжий, балык,
ветчина английская, шампиньоны с крабами, креветки, омары из Сингапура...
     - Простите, - поднял палец клиент, - откуда, вы сказали, омары?
     - Из Сингапура... а что?
     - Ничего-ничего, продолжайте, пожалуйста.
     - Из рыбных блюд: осетрина  по-купечески, севрюжина с хреном...  Все из
России, - на всякий случай уточнил официант.
     - Немного красной  икры, немного копченой  лососины, - сказал Георг,  -
Бутылку шампанского, какой-нибудь тоник... Да! и плитку шоколада.
     - Шампанское - только  французское,  другого еще не подвезли  - сказал,
как отрезал паренек с полотенцем через руку.
     - Сойдет.
     - Водка, коньяк, виски, ликеры желаете?
     - "Старый Каузинас" есть?.. Двести грамм, пожалуйста.
     - Фрукты какие  прикажите  подать? Правда,  выбор  небольшой:  ананасы,
бананы, да  яблоки. Сами знаете - прежних-то поставщиков  разогнали, а новые
еще не совсем вошли в курс дела...
     -  Шампанское с ананасами  употребляли только недорезанные большевиками
буржуи, - засмеялся Георг, - а мы люди простые, согласны и на яблоки.
     Инга молча  кивнула  головой,  а потом  попросила  официанта как-нибудь
пристроить ее цветы.
     Официант ответил,  что  не  извольте, мол,  беспокоиться, все записал и
чинно удалился. Инга придвинулась ближе и сказала, улыбаясь:
     - Мы  не  буржуи, говоришь? А  сам  французское шампанское заказываешь.
Наверняка, у них есть "Советское шампанское" или Крымское, "Князь Голицын".
     - Да  ладно. Гулять так гулять. У меня сегодня удачный день - деньги за
картину получил. Как никак - три "орла" все-таки дали, думаю, хватит. А если
нет  -  брошу живопись к чертовой матери  и  пойду торговать с  лотка.  Если
какой-то паршивый ужин в кабаке ценится выше искусства!..
     - Ничего  ты  не бросишь,  - опять засмеялась Инга, -  кто  творчеством
заболел,  тот  до  конца  жизни  обречен  корпеть  над  столом,  мольбертом,
верстаком или над чем вы там корпите.
     - Ты права, я обречен.
     Георг  взял ее руку в свои, погладил по ладони. Он отвлекся на  минуту,
оглядывая зал, по-прежнему полупустой в этот час. Дневные клиенты, отобедав,
разошлись,  вечерние завсегдатаи еще не явились  и, очевидно, не появятся, в
связи с надвигающимся комендантским часом. Если не считать скромного дядечку
в очках, по-заячьи уплетавшего зеленые листья салата в своем дальнем уголке,
почти у  двери, была еще только одна компания. Зато гуляли они во всю  ширь,
занимая  весь  огромный  центральный  стол,  предназначавшийся  обычно   для
банкета.
     Одного взгляда  было достаточно, чтобы  определить - перед вами хозяева
жизни сей: рэкетиры и проститутки. Плечистые,  как на подбор, парни все были
одеты  в  свою  любимую униформу  -  кожанки,  пестрые  спортивные  костюмы,
кроссовки  гигантских размеров.  Несколько  раз  они снисходительно  бросали
косые взгляды  в  сторону  Инги. Проститутки,  скорее раздетые,  чем одетые,
естественно, посматривали нагловатыми глазками на Георга.
     Вот  же времена  пошли,  с горечью  думал он, простому  человеку теперь
никуда  нельзя  зайти,  посидеть,  отдохнуть без  того,  чтобы не  встретить
этих... Эту  волчью  породу.  Нет, против  женщин он  ничего не имел. Каждый
зарабатывает  на  жизнь как  может.  Женщина продает  свое  тело  за деньги,
рискует своим  здоровьем, терпит унижения - это, безусловно, плохая и весьма
сомнительная в  нравственном отношении, но  все  же работа. Их можно понять,
пожалеть и простить, как пожалел Господь блудницу. Но этих волков в кожанках
Георг на дух переносить  не мог.  Они же ничего не  могут и не умеют делать,
только избивать, грабить, насиловать и убивать. Они, как чума, обрушившая на
родные  дома.  Они  хуже  чумы. От любой  чумы, в конце концов,  можно найти
лекарство.  Какими же  химикатами  вывести  эту чуму? Они  ударили  по  щеке
Отечество,  и уже  многие  спешат подставить другую  щеку.  Сколько  же  это
унижение  будет  продолжаться?..  Когда же Адам  сдержит  свои  предвыборные
обещания - очистить город от этих тварей? Или  все не так просто, как думают
наивные граждане? Подхватить заразу очень легко, вылечиться трудно.


     2

     - Эй, ты где? - окликнула его Инга.
     - Здесь я, дорогая, здесь, - ответил Георг и постарался придать  своему
лицу  веселое  выражение, но, по-видимому, это ему никогда  не  удавалось  в
достаточной мере - и раньше, и особенно в последние годы.
     - Отчего у тебя такой грустный вид?
     Этот вопрос, кажется, написан был  у  него на лбу. Все женщины, которых
он знал близко, задавали его. И он уже автоматически отвечал:
     - Не  обращай внимания. Таково,  очевидно, анатомическое строение моего
лица. И тут уж ничего не поделаешь. Знаешь, есть люди, у которых рот до ушей
и уголки губ загнуты  кверху.  Сама природа повелела им  быть комиками.  А у
меня - все наоборот.
     - Я поняла тебя. Ты трагик в жизни, но комик в душе.
     - А ведь  верно. Это ты здорово подметила! Страсть  как люблю анекдоты,
всякие  хохмы  и  приколы.  Вот  дежурный  анекдот  моего  отца.  Посетитель
спрашивает  официанта: "Что у  вас на десерт?"  Официант отвечает:  "Ромовая
баба".  Посетитель  тогда  говорит:  "Мне, пожалуйста,  ром  отдельно,  бабу
отдельно".
     Появился официант  с бутылкой шампанского, профессионально  ее открыл с
умеренным  хлопком, наполнил бокалы,  поставил  бутылку в центр стола, зажег
свечи и удалился. Инга подняла свой бокал и сказала:
     - Хочу  нарушить традицию и  выпить  первый  тост  за  тебя,  за рыцаря
печального образа!
     -  О, это  такая честь. Я не стою того. Из всех  его  характерных черт,
разве что худоба мне соответствует. Безрассудной храбростью не обладаю, увы!
Потому что слишком эгоистичен и тщеславен. Это, наверное, мои главные грехи.
Очевидно, каждый бы хотел быть праведником, но не каждому это дано.
     -  Не  было  бы  грешников, не  было  бы и спасения.  Терпеть  не  могу
праведников! -  воскликнула Инга, подставляя пустой бокал для  новой  порции
шампанского. - И словечка этого не выношу. Я тебя люблю именно за то, что ты
грешен. Я сама грешница, вот и выбираю, что ближе моей душе...
     - Ты вправду меня любишь? Мне ведь скоро полтинник отвалится...
     -  Это  ничего, лишь  бы  что-нибудь  другое не отвалилось...  Шучу.  А
вообще-то,  я из тех женщин, которым нравятся зрелые мужчины. Такие вот, как
ты: мужественного вида, умные... талантливые!
     - Слушай, я сейчас провалюсь сквозь землю... - Георг в смущении  закрыл
лицо бокалом и опрокинул в себя шипяще-ледяной хмельной напиток.
     - Не проваливайся, не надо. Не то ты многое  потеряешь...  Я когда тебя
увидела  в  первый  раз, тогда,  на выставке, сразу сказала  себе: Почему бы
этому симпатичному мужчине не стать моим...
     - Значит, ты из тех женщин, которые сами выбирают? А мне  казалось, что
инициатором знакомства был я.
     - Господи, выбирают все женщины! Только делают это боле тонко,  чем вы.
Было бы глупо, пускать такое  ответственное дело  на самотек, надеясь только
на мужчину.
     - Мне  здорово повезло, что ты  выбрала  именно  меня,  ведь  там  были
художники  и  помоложе.  Я благодарен  судьбе... и тебе  лично. Именно  твоя
любовь  мне нужна сейчас, как никогда. Я тоже тебя люблю. И еще я  благодарю
тебя за то, что ты поможешь мне вылечиться от одной ужасной болезни...
     - От какой еще болезни? - вскинула длинные ресницы Инга.
     -  От  ностальгии...  Хотя, если разобраться: моя тоска  по родине лишь
своеобразная гипертрофия тоски  по  утраченному  детству.  Хочется  домой, в
1955-й год, к деду  на печку... Бывало, заберемся туда с сестрой, там тепло,
пахло  пылью,  нагретыми кирпичами,  сушеными  травами;  сидим  и смотрим  в
окошко, сквозь морозные узоры. За окошком виднелось широкое поле, занесенное
снегом, ослепительно белое. И, если это было воскресение, по этому полю, как
по скатерти, скользили далекие фигурки лыжников,  направлявшиеся  к близкому
лесу...
     Георг словно очнулся.
     -  Я понимаю, -  сказал он  смущенно, - это первые признаки наступающей
старости. Порой эти  приступы бывают сладостны  и  желанны, но чаще приносят
лишь ненужные страдания и запоздалые сожаления.
     -  Пойми и прими  как  факт тройственную формулу  человеческого  бытия:
невозвратимость,  несбыточность,  неизбежность.  Прошлое   прошло,   будущее
туманно, если оно вообще наступит. У нас есть только  настоящее. Hic et nuns
- "здесь и сейчас". И этим будем жить.
     -  Женщинам  легче постигнуть эту мудрость.  Потому  что  женщина живет
настоящим,  "hic et nuns", как ты говоришь, а мужчина - прошлым... стареющий
мужчина.
     - Вообще-то, жить прошлым не  так плохо, - пожалев художника,  пошла на
попятную Инга. - Иногда приятные воспоминания,  особенно детства, лечат душу
лучше всякого бальзама... Хуже всего жить будущим. Все откладывать на потом.
Для примера, сравни лозунг  еврейства - "все очень хорошо" и лозунг русского
- "все будет хорошо". Чувствуешь разницу?
     - У тебя ума палата.
     -  Как-никак я окончила  три  курса историко-философского  факультета в
Каузинасском университете.
     - А почему бросила?
     - Ланард заставил. Говорит: "Слишком для меня умная будешь".
     - Крепко же он тебя держал.
     Георг  замолчал,  наблюдая,  как  его  женщина  мелкими  глотками  пьет
шампанское из широкого хрустального бокала.
     - Почему ты так странно на меня смотришь?
     - Это прозвучит банально, - смущенно  ответил Георг, - но я все пытаюсь
решить  одну  загадку моей памяти, будто силюсь подковырнуть тяжелый гладкий
предмет. Еще немного, и мне откроется... Я абсолютно уверен, что где-то тебя
видел  раньше. И вроде бы недавно, и одновременно словно бы очень давно.  То
ли наяву, то ли во сне...
     - Вероятно, мы встречались в предыдущей жизни.
     - Нет,  здесь что-то другое, без тумана метемпсихоза. Впрочем, все  это
пустяки. Главное, что мы встретились.  Для  меня, быть может, это  последний
подарок судьбы. Последний поезд в нормальную жизнь.
     Тут  явился официант, и  стол,  как  по волшебству,  украсился цветами,
напитками, закусками  и горячими блюдами. Инга и Георг принялись  за еду. Но
перед  этим  он  тяпнул  рюмочку  "Старого  Каузинаса",  шоколадного  цвета,
разбавив его  тоником  до  приемлемых градусов.  Водку  Георг  не любил  ( в
отличие  от  брата) и  это  был  единственный  крепкий  напиток,  ароматный,
вкусный, который он полюбил в Прибалтике.
     - Ну, как ликерчик, нравится? - спросила Инга, разрезая мясо на тарелке
заученными движениями выпускницы института благородных девиц.
     -  Божественная амброзия, -  ответил  Георг на  выдохе севшим голосом и
затолкал в рот половину бутерброда с икрой.
     - Может, выпьешь со мной, - сказал он, прожевавшись. - Я закажу еще.
     - Нет, спасибо, я крепких напитков не употребляю.

     Они молча ели свой ужин, потом Георг обратился к подруге с вопросом:
     - Скажи мне, пожалуйста,  Инга,  что думает современный философ о такой
категории, как вера?
     - Ты меня спрашиваешь?
     - Ну, ты же у нас историк, философ - я университетов не кончал.
     -  Неверующих людей нет, как сказал один вороватый пастор  из известной
советской комедии, - ответила Инга, отломив кусочек шоколада и бросая его  в
бокал с  шампанским.  Шоколад,  несмотря на обилие пузырьков, поддерживавших
его, опустился на дно. - Просто одни верят, что пить вредно, а другие верят,
что алкоголь благотворно расширяет сосуды.
     Они посмеялись. Георг достал сигарету и прикурил от горящей свечи.
     - Никогда  не прикуривай  от свечей, -  сделала внушение Инга.  -  Душа
сгорит.
     - Уй, какие страсти! - воскликнул он и выпустил дым в потолок.
     Понаблюдав, как дым расползается причудливой туманностью, расслаивается
тонкими нитями, спросил серьезно:
     - Ну, хорошо, а все-таки... веришь ли ты в Судьбу?
     Подруга искоса на него взглянула, промокнула губы салфеткой и ответила:
     - Редкая женщина не верит в судьбу...
     - Редкая  птица долетит  до  середины Нерана, не  отравившись ядовитыми
выбросами  из  заводских  труб  Непобединска, а  если и  долетит... Все  это
шуточки, а если серьезно... У меня такое чувство, что встреча с тобой как-то
по-особому  изменит  всю  мою  жизнь.  Очень  странное  предчувствие,  почти
мистическое.  Никогда  у меня  такого  не  было, ни с одной  женщиной. Можно
сказать, ты для меня - роковая женщина.
     Инга  протянула  гибкую  руку с тонкими аристократическими пальцами,  с
узкими,  ярко  накрашенными ногтями,  открыла сумочку  и  достала  зеленую с
золотом пачку сигарет "Данхил". Георг поспешно вынул из кармана зажигалку, и
когда губы Инги обняли белый фильтр, преподнес даме огонек.
     -  Мерси... - кивнула Инга, и заговорила,  по-женски  часто затягиваясь
сигаретой:
     - Я понимаю, что ты хочешь услышать от меня... Дай мне подумать. Завтра
утром я приму окончательное решение. Согласен?
     - Завтра, завтра...  - Георг покачал  головой.  -  Сама-то,  по  какому
лозунгу живешь?
     -  Я  же  не еврейка,  - рассмеялась Инга.  - И  потом, мое  "завтра" -
бытовое.
     - Хорошо, подождем, - вздохнул Георг.
     Он бросил в пепельницу сигарету, докуренную до фильтра.
     Инга, как бы с трудом  что-то отогнав от себя, ослепительно улыбнулась,
и тень, легшая было на ее лицо, мгновенно улетучилась:
     - Во что я точно верю, так это в хиромантию. Если хочешь, могу прочесть
твою индивидуальную судьбу.
     -   Не  знал,  что   ты  умеешь  гадать,   поостерегся   бы   с   тобой
откровенничать...
     - Да, меня научила  этому моя тетка из Молдавии. Давай руку... любую...
Впрочем, для точного прогноза, лучше - обе.
     Ваза с цветами мешала, и Георг переставил ее на соседний пустой столик.
Инга развернула его ладони, как книгу, и стала читать по ней:
     - У-у-у, какая у тебя длинная линия жизни! И кольца на запястье говорят
о том же.
     - Я буду жить до ста одного года.
     - Кто это тебе сказал?
     -  Я сам  так  решил. Еще в пятнадцатилетнем  возрасте. Между прочим, у
меня в роду  много долгожителей, а один  предок, Макар, прожил  аж 124 года!
Казак. Из терских казаков. Станичный атаман, в переводе на  армейское звание
- приравнивается к генералу. Полный георгиевский кавалер. С Шамилем  воевал.
То есть, против него... в тогдашней Чечне. Как настоящий вояка, невесту себе
добыл  в  бою... Самолично  пленил какого-то  Мурзу -  князя!  - и  все  его
семейство.  Поселил  их  в  своей  станице.  Этот Мурза  Тазус  злющим  был,
вспыльчивым, как все горцы. Раз чья-то свинья залезла к нему в огород. Князь
в гневе схватил вилы, метнул их в грязное животное - насквозь прошиб!.. Ну и
вот,  Макар женился на  его дочери. Княжне. Стало быть, у меня в роду  еще и
кавказские  предки имеются,  акромя болгарских и русских. Кровь диких горцев
пенится в моих жилах!..
     - Вот, значит  как...  Этот ручеек от  бурного "Терека" чеченской крови
дает себя знать. То-то,  я смотрю и думаю, откуда у тебя этот профиль, почти
греческий?
     -  Это,  возможно, еще  и от  турков,  - ответил Георг.  -  Мать моя  -
болгарка, хотя и обрусевшая, а болгары так же  долго  были под  турками, как
русские под татарами. А  где  турки, там и греки. Турки выкорчевывали греков
из Малой Азии долго... Боже! сколько крови пролито! Сколько крови намешано в
каждом из нас, если начать  разбираться. Какая  уж тут  чистота расы...  Вот
так, моя дорогая.
     - Ясно. А  ждет тебя, мой  горный орел,  казак удалой, путь не близкий.
Как говорится,  дальняя дорога. Настолько дальняя, что  я даже конца  ей  не
вижу. И это странно... Ладно, смотрим дальше. Линия судьбы очень извилистая.
Трудная у тебя судьба...
     - А казенный дом, с решетками на окнах, там не просматривается?
     - Ну, об этом  сказать наверное  трудно...  Решетчатые  линии  на бугре
Юпитера, вот здесь, на указательном пальце, служат признаком сангвинического
характера.  А  маленький  крестик  в  четырехугольнике...  не  волнуйся,  не
волнуйся... указывает на благочестивую, честную и верующую душу.
     - Это про меня? Или про какого-нибудь херо... херувима?
     -  Про тебя, а то про кого же... Сейчас посмотрим Венерин  бугор. Четко
выраженные линии, целых  четыре, указывают на успех у женщин. (Георг расцвел
как майская роза.) А вот  маленький островок  на головной линии указывает на
раздоры между родственниками и на упрямство.
     - Истинная правда. Слушай, ты настоящий гений хиромантии!
     - А вот неприятное сообщение: квадрат,  видишь этот маленький, на бугре
Луны сигнализирует об опасности для жизни... от близкого человека.
     -  Близкого, близкого...  -  озабоченно  пробормотал  Георг,  внутренне
сосредоточившись. - У меня много близких, но никто мне зла не желает.
     -  Не знаю,  - пожала  плечом Инга. - Может, муж мой тебя пристрелит, а
может, тетка твоя перекормит до смерти...
     -  Если  мы действительно  близкие люди, - со  всей серьезностью заявил
Георг, - то тогда мне не страшны никакие опасности... Ладно, глаголь дальше.
     - Да,  собственно,  я  затрудняюсь  сказать тебе еще что-либо... Я ведь
так... по верхам. Детальный анализ  я не  в состоянии сделать. Ну... то, что
желудок у тебя слабый, это ты и сам знаешь...
     -  А  про  таланты ты  там  ничего  не  видишь? - сказал Георг  упавшим
голосом.
     - Про таланты?.. Тут столько линий, разве их  все  запомнишь.  Я же  не
профессионалка. Так что извини, все что знала, - сказала...
     - Ну и Бог с ним, и на том спасибо, - вздохнул Георг и опять закурил  с
огорчения.

     4

     Когда все было съедено и выпито, они засобирались домой.
     - Где же наш кормилец? - сказала Инга, оглядывая зал. - Позови его.
     Их официант обнаружился посреди  зала.  Он обслуживал центральный стол.
Как  раз принес еще одну  бутылку шампанского в дополнение к  многочисленным
ликерам и коньякам, уже украшавшим их застолье.
     -  По-русски  это будет  довольно  трудно сделать,  -  сказал Георг.  -
Кричать:  "официант!" неудобно,  а как-то  по-другому  у  нас, вроде бы,  не
принято  называть.  Ибо  помни  заповедь,  оставшуюся  еще с  большевистских
времен: не называй официанта человеком, это унижает его достоинство.
     - Хороший афоризм, - улыбнулась Инга.
     - Это жизнь, -  ответил  Георг, затягиваясь сигаретой. - Как-то,  давно
это  было, еще  в России,  сидим  мы в  "Каме", и  кто-то  из  нас  окликнул
официанта: "Человек!" Тот сильно обиделся и сказал сурово: "Еще раз назовете
меня человеком, обслуживать не буду".
     Инга  засмеялась  и  посоветовала  использовать  французское  словечко,
звучащее более мягко: гарсон, или немецкое - кельнер.
     - Может быть, это не обидит его?
     - А в старину  у нас говорили -  "любезный" или  "голубчик",  -  сказал
Георг,  бесполезно  махая  рукой согбенной  спине  официанта.  -  Только  не
очень-то он похож  на голубчика и любезностью не блещет.  Пройдоха  - точное
ему имя.
     Официант, словно услыхав свое настоящее имя, быстро подошел  к их столу
и, не  считая (что было  очень дурным  признаком), произнес цифру  счета, от
которой  сердце  у Георга оборвалось  и горячей  котлетой  упало в  живот, а
кончики пальцев похолодели.
     - С вас четыре "орла", - прозвучало, как обвинительный приговор суда.
     Георг,  чувствуя,  как лицо  его  медленно  наливается краской  стыда и
гнева, тихо, но твердо сказал:
     - Дайте мне счет на  бумажке, - он постучал ногтем по  столу.  - Только
крупно и разборчиво. С подробным описанием всего нами выпитого и съеденного.
     - Минуточку, - бросил официант и ушел за кулису.
     Вернулся  он  с  несчастным выражением  на  физиономии и  с  огромными,
доисторическими  счетами  в  руках. Откуда он  только  выкопал  этот  реликт
застойных времен. Нигде в мире, даже в России, уже не пользуются деревянными
счетами. Георг подозревал, что их здесь используют  вовсе не  как прибор для
счета, а  как  орудие пытки.  Официант  специально не  взял  калькулятор  из
садистских соображений.
     Перегнав костяшки на одну сторону,  кормилец  и поилец  стал считать  -
громко,  с треском. Компания рэкетиров весело  наблюдала  за представлением,
комментируя его едкими, обидными словечками.
     "Что  ж  ты унижаешь-то меня  так?  - со все возрастающей злостью думал
Георг, чувствуя, как  пульсирует на виске жилка. - Ведь я же не унижал тебя,
сволочь ты этакая!"
     - Пожалуйста, - сказал официант и протянул листочек с расчетом.
     Георг  глянул  с расстояния  вытянутой  руки,  сосредотачивая взгляд на
корявых буквах и цифрах. Все было правильно. Впрочем, нет, не все.
     - Объясните,- обратился озабоченный клиент,  указывая пальцем в  уголок
листа, где было нацарапано: "+ 1 б", - что такое "плюс одна бэ"?
     - Плюс  одна  бутылка, ответил  официант, держа руки  скрещенными возле
гульфика  своих брюк, словно футболист в ожидании  штрафного удара. - Итого,
значит, две бутылки шампанского...
     - Но мы заказывали ОДНУ  бутылку, - произнес Георг, пронзительно сверля
противника глазами, только что искры не сыпались. - Где вторая?
     -  Вторую  бутылку  заказали  ребята... за ваш счет,  - кивнул  головой
несчастный гарсон в сторону банкетного стола.
     - Я добавлю, - сказала Инга, поспешно открывая свою сумочку.
     -  Сиди спокойно, -  поймав ее  за руку,  ответил Георг  и, не глядя на
сконфуженного официанта, задал ему  вопрос:  -  Значит так... Сколько  будет
"минус одна бэ"?
     - Три "орла", - честно ответил официант, - но...
     - Вот тебе три "орла"  за  НАШ ужин, - Георг выложил из кармана пиджака
на стол деньги, - а это  тебе на  чай или кофе без сахара...  (сверху  легла
смятая бумажка мелкого достоинства в леберах) и считай, что легко отделался.
     Официант сгреб деньги и рысью поскакал к центральному столу.
     - За твоей  спиной стоит ширма, - сказал Георг, поглаживая руку Инги. -
За ней -  выход во двор. Пройдешь через этот черный ход на улицу и подождешь
меня там.
     - Нет, - решительно ответила Инга. - Только вместе.
     - За меня не бойся, я прорвусь... Иди, не огорчай меня.
     - Нет, - упрямо повторила она, наклоняя голову.
     - Ну хорошо, - сказал Георг.
     Он встал с места, помог подняться Инге.  Она крепко взяла его под руку,
и они твердым шагом  направились к  выходу. Один из подонков встал и ленивой
походочкой  вышел в холл и занял сторожевой  пост у парадной двери. Другой -
выехал вместе с  креслом на середину прохода, преграждая дорогу идущей паре.
Он нагло  развалился на сидении и, мерзко ухмыляясь,  сказал остановившемуся
Георгу:
     - Папаша,  ты чем-то  не доволен, а? У  тебя  есть какие-то  претензии?
Платить не хочешь,  да? Денежек  жалко, да?  - фальшиво  сочувствующим тоном
спрашивал он. -  Что ж ты  идешь в кабак, а бабки с собой  не берешь? Или  у
тебя их нет? Тогда сидел бы дома, а не искал бы на старую жопу приключений.
     Он  заржал  взахлеб,  но  тут  же  согнал  гримасу  радости  со  своего
злодейского лица.
     -  Или  у  тебя все-таки  есть деньги?  - опять продолжал  он, с кривой
улыбочкой на тонких губах. - Ну,  конечно, есть. Просто ты жадный.  Ты  ведь
жадный? Ну, что  молчишь? Язык проглотил или в штаны навалил от страха? (все
его "подельники" заржали, как жеребцы на выгоне.) Не бойся, бить  не станем,
мы  сегодня  добрые...  Нашего  шефа  сегодня зарегистрировали кандидатом  в
депутаты,  а  мы  его  агитбригада  (взрыв  хохота).  Так  что, голосуйте за
Мокрухина,  вот  такой мужик!  Ладно, идите,  денежки  свои  только сюда вот
положите... Своих  кандидатов народ обязан любить  и конкретно поддерживать.
Значит,  вынимай капусту,  всю,  какая  есть...  и ее  колечко... Колечко-то
золотое? А, мамзель?..
     Инга побледнела и еще сильнее сжала руку Георга.
     - Все сюда на стол положите,  - спокойно продолжал рэкетир, - и  можете
спокойненько пиздовать домой. Усек, ты?!.
     "Боже мой! - подумал  Георг. -  Боимся  космического вторжения, прихода
Антихриста. Какие там, к черту, зеленые человечки, когда настоящие пришельцы
уже здесь, вот же  они -  слуги  Антихриста. Они  уже раскатали  козлоногому
ковровую дорожку к трону и ждут его прихода..."
     Инга  сняла кольцо  с пальца  и хотела положить  его на стол, но  Георг
забрал кольцо и сунул  руку в карман, повернулся и, когда его губы коснулись
ее волос  возле  уха,  шепнул:  "Иди  к зеркалу, причешись, - и совсем  тихо
добавил: - В зал не выглядывай..."
     Она перешагнула через вытянутые ноги парня.
     - Ух, какие ножки! Так бы и съел их... - прогавкал бандит, промахиваясь
и хватая загребущей лапой воздух.
     Инга  быстро пошла к  раздевалке, скрылась  за  углом стены.  Никто  из
компании не задержал ее, и у Георга с груди упала одна из тяжелых гирь.
     - Ну, давай доставай, доставай, что у тебя там, в кармане?
     - В  каком кармане?  - спросил Георг, отпуская золотое кольцо,  которое
тут же упало в глубь, и нащупал другое - стальное.
     - В котором ты руку держишь, - подсказал терпеливый рэкетир.
     -  Слушай,  отец,  -  вмешался  другой,  менее  терпеливый,  от взгляда
которого веяло жутким холодом (Георг не был сторонником известной теории, но
в данном случае Чезаре  Ламброзо был прав), - давай скоренько, по-мирному...
А то  ведь  мы сейчас  твою телку разложим на этом столе и будем  трахать ее
хором  во все дыхательные  и  пихательные дырки одновременно,  а  ты  будешь
смотреть и пускать слюни... А потом мы тебя...
     Георг продел указательный палец в кольцо, вынул руку из кармана и подал
парню то, что держал в ладони. Парень машинально взял протянутое,  но увидев
тускло отблескивающие грани гранаты, отбросил ее (вместе с  рукой Георга) от
себя,  как  ядовитое  насекомое.  Граната глухо  ударилась  об  край  стола,
отскочила и повисла смертельным  брильянтом на согнутом пальце  Георга.  Все
вздрогнули,  замерев  в напряженных  позах.  Георг, крепко  держа  за кольцо
побелевшим от напряжения пальцем и, придав своим  глазам  лихорадочный блеск
фанатика, сказал:
     - Вот  что, ребятки, мы - боевики  партии Лимонова, а это  наш мандат -
лимонка.  Так что,  не стойте у нас  на дороге, если не  хотите, чтобы  ваши
кишки и яйца болтались на этих люстрах.
     - Да ты знаешь, ты, с кем связываешься?.. - заерепенился жуткий тип, он
подтянул рукава куртки, оголяя бездарные наколки. - Ты, падла!..
     Георг решительно взялся за гранату другой  рукой. Одна  из  проституток
вышла из оцепенения и с коротким взвизгом шлепнулась, как жаба, со стула  на
пол. Руки парней метнулись под куртки.
     - Оставьте вы  его  в  покое, идиоты! - не  громко,  но  внятно  сказал
скромный, худенький дядя  из своего  уголка. Все повернулись к его  столику.
Дядечка, похожий на  бухгалтера, попивал "Боржоми" и тихо перебирал листочки
в  папочке, что-то  подсчитывая на карманном  калькуляторе,  словно  готовил
годовой балансовый отчет.
     - Но, босс...
     - Закрой хлебало, Тетерев-Косач,  когда я говорю... Только хая мне  тут
не хватало. И потом, я не выношу запаха паленой шерсти.
     Георг  сжал  в ладони гранату  и сунул ее в карман, потом повернулся  и
размашистым шагом  пошел в  вестибюль. За  углом, у  зеркала,  стояла Инга и
пристально,   не   мигая,   смотрела   на  свое   отражение,  словно  хотела
загипнотизировать самое себя. Георг  с  трудом  оторвал ее руки от раковины,
обнял за плечи и повел к  выходу. Амбал, стоящий на  стреме, как вышколенный
швейцар, отворил им дверь.



     ВЕЧЕР КИТАЙСКОЙ ПОЭЗИИ


     Когда они шли по вечерней улице - пыльной и в этот час малолюдной, Инга
спросила:
     - Как тебе удалось уйти?..
     - А я им пропуск показал, - судорожно усмехнулся Георг.
     - Какой еще пропуск?
     -  Пропуск  в  ад.  -  И  он продемонстрировал ей "пропуск",  почти  не
разжимая ладони и так, чтобы не увидели прохожие. - Действует безотказно.
     У нее расширились глаза от испуга, удивления и восторга.
     - Настоящая?!
     - Конечно, нет, учебная.
     - А если бы не поверили?
     - Сомневающихся еще пока не встречал, - ответил он и подумал, что  один
сомневающийся  сегодня  нашелся-таки,  этот  ламброзовский  тип,  эта  тупая
скотина, обнаглевшая от своей безнаказанности. И если бы не  благоразумие их
шефа, кафе пришлось бы закрывать на ремонт.  И надолго. Только сам Георг  об
этом не узнал бы  уже никогда. Бог свидетель, он  выполнил бы угрозу, потому
что ненавидел всю уголовную сволочь, которая есть на свете.
     Да, он боялся и ненавидел, но никогда бы не сдался. Ненависть  и страх.
Страх и ненависть  к ним он испытывал всегда, даже когда этого не осознавал.
Даже во сне его противниками и преследователями  были уголовники,  словно он
был  не  простым  художником,  далеким  от  всей  этой мерзости, а отставным
комиссаром  полиции.  По-видимому,  это передалось ему через гены отца, и не
только отца, но и деда, служившего одно время милиционером в Ялте. Два таких
сильных чувства обязательно должны были передаваться через гены.
     А отец его по горло нахлебался этих ощущений, едучи из немецкого лагеря
в советский, и в тех "телячьих" вагонах был  ограблен  уголовниками, обобран
до  нитки,   и  на   зоне  терпел   поборы  и  притеснения.  И  уяснил  себе
крепко-накрепко  волчий их  закон  жизни: никакой  помощи  и взаимовыручки в
быту! Человек человеку - волк. Каждый  сам за себя  - таков закон.  И только
для грабежей и убийств они сбиваются в стаю.
     Если  ты,   из   альтруистских   соображений,   помог   кому-либо,   то
автоматически  становишься  шестеркой того,  кому  помог, а то  и  для  всей
остальной кодлы.  А  он-то, маленький  Георгий, частенько недоумевал, почему
это  папаня  один корячится,  спихивает тяжелую  лодку на воду,  когда стоит
только кликнуть вон  тех кругломордых мужиков, сидящих без дела (к  тому же,
они хорошие знакомые и наверняка помогут охотно), - как  все вместе,  дружно
лодку  спихнут на  воду, точно  перышко.  Но  нет  же,  нельзя!  Папаша  был
закаленным зэком.
     Конечно,  сознанию Георга был чужд этот асоциальный закон волчьей стаи,
и  он  никогда  его не  соблюдал и презирал  тех,  кто  ему  следует,  делая
снисхождение лишь для своего  отца, но  те упомянутые  два острых чувства не
раз,  по-видимому,  сыграли свою спасительную  роль в его жизни. Многие, ох,
многие из его знакомых и малознакомых попали в железные клещи и безжалостные
жернова  тюрем  и  лагерей  по  самым примитивным  обвинениям  - спекуляция,
воровство, кража, разбой. И сгинули там. Или вернулись оттуда нравственными,
а  часто  и  физическими калеками.  Но Георгий  сумел  избежать всего  этого
благодаря своему ангелу хранителю, который сидел в его генах. Но есть предел
человеческому терпению...
     "Я бы сделал это", - повторил он про себя, до  боли стискивая ребристую
рубашку гранаты.
     - Мрази поганые, такой вечер загубили, - глухо сказал он.
     -  Не  огорчайся, милый,  - ответила  Инга, прижимаясь к его плечу, - я
утешу тебя, мой герой, мой рыцарь, мой защитник.
     - Пожалуйста, птичка, перестань. Не люблю я громких слов.
     -  Ладно,  прости   за  высокопарную  тираду.  Я  просто  хотела   тебя
подбодрить.
     Георг насупился и сжал зубы. Как же, герой - кверху дырой, думал он. До
сих пор поджилки  трясутся и рубашка  прилипла  к спине от холодного пота. И
все-таки  он победил свой страх и впредь намерен побеждать. Молодец, что как
ни  торопился,  а  все же прихватил  с  собой  это оружие  отчаяния.  Оружие
террористов  и  политических фанатиков.  Но  именно оно  -  то  единственное
оружие, которого еще боятся эти беспредельщики.
     - Ой! - воскликнула Инга,  останавливаясь,  - Я забыла цветы... там, на
столике.
     - Да ладно,  -  махнул  рукой Георг. - Пусть  их положат  на могилы тех
гадов.
     - Жалко, сказала Инга.
     - Кого жалко?
     - Цветы, разумеется.
     Двинулись дальше,  заговорив  о  цветах. Выяснилось, что ее  любимые  -
маргаритки и гладиолусы.
     -  Вот! - широко  улыбнулся Георг. - Наконец вспомнил!  Вспомнил, где я
тебя  раньше видел,  еще до знакомства... Ты ехала в "гладиолусе" на  задней
площадке,  стояла  у окна.  А  я сидел в автобусе, и ты взглянула на  меня в
последний миг, когда мы уже разъезжались.
     - Когда это было?
     - Седьмого августа, что ли?..
     - Извини, не припомню.
     - Просто ты была  чем-то расстроена.  Лицо  у тебя было грустное.  Нет,
все-таки я убежден - наша встреча запланирована Высшей инстанцией.
     - Чудак. Все-то у тебя символично да мистично. А между тем жизнь бывает
такой пресной, такой гадкой...


     Вечерело.  Все меньше  людей  попадалось  им  по дороге  и  все  больше
встречались бродячие собаки. На одного такого пса они чуть было не налетели,
почему-то  не заметив его,  хотя пес  стоял посреди  тротуара. Собака  резко
дернула головой в их сторону. Георг инстинктивно отпрянул в противоположную,
увлекая за собой Ингу. К счастью, собака  не была бешеной, хотя имела жуткий
вид,  только что вылезшего из помойки хищника. Они сейчас  тоже, как и люди,
стали опасны. Сбиваются в  стаи и отлавливают кошек, жрать-то нечего. И  уже
были случаи нападения на прохожих.
     Шерсть  у хищника на загривке торчала  дыбом, в  остальных местах  была
грязной, свалявшейся. Собака медленно  пошла за ними, припадая на одну лапу.
Георг остро пожалел ее. Вряд ли она доживет до утра со своей хромотой.
     Сегодня ночью, когда на дома опустится тьма, и со всех ближайших свалок
и кладбищ в город войдут одичавшие  и озверелые от голода ее сородичи, - она
примет  свой  последний бой,  короткий  и  яростный.  И  когда  она  упадет,
обессилив,  ее разорвут  на куски  и сожрут.  Таков  их закон: каждый сам за
себя, и все на одного.
     Сами того не  ожидая,  они вышли  на набережную  Нерана. Облокотясь  на
чугунные перила,  наблюдали  они, как  догорает день. Впрочем, до настоящего
заката было еще рановато, все-таки лето. Плыли, отражаясь в глубоких  водах,
рассеянные  облака. Вечер лишь слегка притронулся к восточной части неба,  а
западная часть сверкала точно алмаз.  На  правом берегу, за  вуалью воздуха,
виднелись кварталы Старого города, его башни, шпили и флюгера. За городом до
самого горизонта темнел, зеленел и золотился сосновый бор.
     А  здесь,  у   парапета,   плескалась,  блестела  светлой  рябью  вода,
подгоняемая течением и порывами ветра. В свежем вечернем воздухе ясен каждый
звук. Свистящий шелест  шин доносился с Нового  моста.  Цветные коробочки на
колесах, поблескивая стеклами, неслись навстречу друг  другу с одного берега
на другой, словно не было границ, не  было раздора, как будто на  всей земле
установился мир и покой.  Пыхтел буксир, гоня перед своим тупым рылом буруны
воды. Провожая суденышко взглядом, Георг по наитию стал читать стихи:

     Быстроходная наша речка Бянь.
     Я в дорогу рано собрался.
     По теченью ялик мой плывет.
     Да к тому ж и расправил паруса.

     Я дремлю, и кажется сквозь сон,
     Будто стерлись грани и следы -
     Где конец сияющих небес?
     Где начало блещущей воды?

     -  Прелесть! - воскликнула Инга, радостно  сверкая  белыми зубами. -  Я
этого поэта тоже знаю.
     - А я не знаю, как его имя. У меня на имена память дырявая...
     - Его  звали  Хань Цзюй. И  жил он около 1140  года.  Нашей эры. Но все
равно очень давно. А ведь ни одно слово не устарело, правда?
     - Вот что значит - настоящее искусство!
     - Настоящее искусство вечно, - согласилась Инга и сказала: - Теперь моя
очередь. Только они не рифмованы по-русски:

     Вы уехали в город на том берегу,
     Чтобы построить славы дворец.
     Я осталась, ничтожная, здесь, на скале,
     Вслед смотрю текущим волнам.

     Эти волны, в них слезы печали моей,
     В них любовь моя, в них мой взгляд,
     Если в них отразится тот дивный дворец,
     Я не стану больше рыдать.3

     - Да-а-а, - протянул Георг и внимательно взглянул на подругу. - Хорошая
аллегория на наши отношения.
     - Ты так думаешь?

     От пристани отвалил громадный трехпалубный теплоход "Адам Голощеков", и
грянула   из   динамиков  песнь   разлуки   -   марш  "Прощание   славянки".
"Пароход-человек"  медленно, по широкой  дуге, развернулся  и поплыл вниз по
течению в счастливый круиз по Балтийскому морю.
     - Ты заметила, как русские люди любят генералов?
     - Потому что команды выполнять легче, чем думать самостоятельно...
     - Ты права, мы народ-воин, язык  команд нам более привычен.  А главное,
случай чего, ты, вроде, как и не виноват. Исполнял приказы.
     Кстати, о генералах, - Инга полуобернулась,  глядя исподлобья  и лукаво
улыбаясь. - Говорят, Голощеков тебя хвалил?
     - Кто говорит?
     - Ланард. Он прочитал об этом в вашей газете. В "Славянской правде".
     - Вот как... Он действительно внимательно читает прессу.
     - Ну вот, теперь ты на коне...
     - Да не на коне я, - раздраженно ответил Георг, - а на коньке-горбунке.
Который может скакнуть неизвестно куда. Все зыбко, эфемерно. Завтра,  может,
никакой  Леберли  не  будет.  И  генерал  Голощеков  исчезнет.  Зарежет  его
какой-нибудь Брут...
     - Ты тщеславен. Алчешь мировой славы?
     - Да  нет,  теперь  мне  бы  хватило и  российской... Когда-то я мечтал
вернуться домой  известным художником, въехать, так сказать, на  пресловутом
белом коне.
     - Кое-кто въезжал в город на осле, и ничего - по сей день знаменит.
     - Ну, ты скажешь!
     Когда отзвучал звонкий смех Инги, после паузы, Георг сказал  то, о  чем
собирался сказать еще в кафе:
     - Если серьезно, то я собираюсь  въехать в  Россию на поезде. В Россию,
моя дорогая, надо въезжать на поезде, долго-долго ехать по  ее  просторам...
Короче говоря,  я хочу вернуться домой. Тетка намекает, да и вообще... Пора.
Меня там мама ждет.
     И как в прорубь, как в ледяную воду нырнул, выпалил:
     - Вот  что:  поедем со  мной.  Начнем новую  жизнь... Может  быть,  там
удастся построить тот "дивный дворец", который здесь не сложился... Поедем?!
     Инга долго молчала, о чем-то напряженно думая.
     -  Можно,  я  все-таки подумаю. До  утра?  -  попросила  она, вымученно
улыбаясь.
     - Конечно, конечно... Время терпит... не горит ведь...
     - Не могу понять, почему люди так ненавидят друг друга?
     - В каком смысле?..
     -  Иногда я молюсь: пусть  пришельцы из  космоса расселят  все нации по
планетам. Чтобы никто никому не мешал...
     - Это  иллюзия.  Всегда  люди  делились  и кучковались.  Исчезнут  одни
объекты  для  ненависти, появятся  другие. Не будет евреев, арабов,  негров,
станут ненавидеть  лысых или  рыжих. Твой муж  их уже ненавидит... Потом еще
придумают  что-нибудь.   Этому  нет  конца.   На  каждое   учение  возникает
контручение, на каждую догму - своя ересь. Так устроены люди.
     - Так что же делать?
     - Не знаю. А  может, это как  раз и  защищает нас от  унификации, и,  в
конечном счете,  от  диктатуры.  Но  за  это  мы  платим  раздорами.  За все
приходится платить.
     - А иногда и расплачиваться...
     -  Вот что, милая моя,  такие  сложные  философские вопросы лучше всего
решать лежа. Так учили древние. Ву компроме?
     Обнявшись, они направились  от набережной  обратно  в затихающий город.
Возле  Кафедрального  собора им  повстречались  двое  пьяных  представителей
народа-воина.  Пути их  были неисповедимы. Они  зигзагообразно  двигались по
тротуару,  то сталкиваясь  плечами,  то  разбегались  в стороны.  В одну  из
наиболее  широких  амплитуд  этих колебаний,  художник  с подругой-философом
проскочили между пьяными  бугаями, как  корабль  Аргонавтов между  Сциллой и
Харибдой. И  вовремя.  Через мгновение  тела  с глухим  треском  сомкнулись.
Только головы сбрякали, как два недоспелых арбуза.
     - Побежали!  - позвала  Инга и устремилась к остановке, куда  выруливал
из-за угла  дребезжащий,  изрыгающий  сизый  перегар  отработанной  солярки,
автобус-гармошка.
     Георг, в два огромных прыжка, догнал Ингу, схватил ее за руку и взял на
буксир. И  тут  на середине пути он понял, что  переоценил свои силы. А ведь
дистанция  плевая. Раньше он ее преодолел бы  в момент,  вихрем. В молодости
среди сверстников ему равных  не было в беге,  а теперь...  Да что  там  - в
молодости,  еще  недавно  он  был  в хорошей  форме. Но эти  бессонные  ночи
подорвали его  здоровье. От выпитого шампанского и  пары рюмок ликера - даже
от  такой  малости  - в  ногах разлилась какая-то  расслабленность. И сердце
билось неровно. Ай-яй-яй, какой позор!
     Георг напрягся,  жестоко подгоняя  себя,  сломал свою  вялость  и сумел
войти в нужный ритм бега. Воробьи и голуби  испуганно  выпархивали из-под их
ног. Дробный стук  их каблуков в виде эха отражался от стен домов, множился,
накладывался  друг  на  друга, резонировал:  трак-тррак-ттрррак!!!  Какая-то
женщина открыла окно на первом этаже, высунула голову в бигудях, и спросила,
куда это они бегут, и не началась  ли спешная  эвакуация? Одинокий встречный
прохожий  в  выцветшем  плаще-крылатке,  надетом  на   голое  тело,  ответил
самаритянке: "Успокойся, женщина, время еще не пришло".
     Водитель сжалился над ними, медленно  ехал вдоль тротуара,  не закрывая
двери. Запыхавшиеся и благодарные Георг и Инга с шумом ввалились в автобус и
рухнули на сиденья. Успели.  Автобус был последним. Через 20 минут начинался
комендантский час. Час Быка. Время темных сил.





     Часть вторая
     ПУТИ НЕБЕСНЫЕ
     

     Знаете, я положительно убежден,  что вам суждено сыграть  важную роль в
этой странной истории... или, вернее,  в  этих  двух  историях! Не знаю еще,
какие нити их связывают, но какая-то  связь существует, - это несомненно. Вы
оказались  ПРИЧАСТНЫ  к первой;  не  будет  ничего  УДИВИТЕЛЬНОГО,  если  вы
окажетесь причастны и ко второй.

     Жюль Верн.


     ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

     Георг   проснулся  с  петухами.  Это   его  ручные   электронные   часы
прокукарекали, а в промежутках между  затихающими  воплями красивый  женский
голос объявлял: "Девять часов ровно". И так продолжалось целую минуту. Когда
часы  умолкли и  наступила тишина, он открыл  глаза. Первое, что хотел бы он
увидеть в свете нового дня - это лицо Инги. Отныне они будут вместе до конца
дней  своих. Никто  и ничего  их  теперь  не  разлучит. Он протянул руку. Он
повернул голову. Инги не было.  Ее место на  постели успело остыть - значит,
она  уже  давно  встала.  Георг  накинул  на  себя  старенький  свой  халат,
подпоясался  и а ля  Бальзак вышел  в общий коридор.  В  общественной ванной
шумели трубы, стало быть, кто-то там мылся. Георг прошлепал босыми ногами на
кухню. Она  была  пуста  -  ни Инги, ни аборигенов. Впрочем, в  девять  утра
аборигенам  полагалось  быть  на  работе,  кроме  жены  соседа из  маленькой
комнаты.
     Он  поставил чайник на газ и  вернулся в коридор. "Инга,  ты здесь?"  -
крикнул он и постучал костяшкой пальца по двери. Ему никто не ответил. И тут
он обратил внимание, что дверь в ванную заперта с его стороны и там не горит
свет.  Щелкнув  задвижкой,  он  распахнул  обшарпанную  дверь.  Пусто. Трубы
шумели,  но где-то  за стенкой или на нижнем этаже. Георг постучал к соседке
мини-комнаты. Но и  там  царило  гробовое молчание. Детская  коляска, всегда
торчавшая на дороге  у входной  двери, тоже исчезла. Значит,  молодая мамаша
пошла выгуливать свое дитя.
     Проходя обратно в кухню, он, ни на что не  надеясь, торкнулся ко вторым
соседям и,  конечно  же, напрасно. "Ну ладно,  - процедил он сквозь зубы,  -
позавтракаем в творческом одиночестве. Тем более, что нам не привыкать..."
     Он ополоснул  лицо  под кухонным краном, тем  временем  закипел чайник.
Есть  не  хотелось,  да и не  было  ничего есть,  и он только  попил  чаю  с
сухарями. Потом вымыл чашку,  сходил в ванную:  принял душ и  почистил зубы;
оделся  и  обулся в домашние  сандалии,  и  только  после  этих  необходимых
процедур -  закурил первую  утреннюю сигарету.  Делать  это необходимо сидя,
расслабившись. Помните, совет женщинам?  Если вам  не  удалось  отбиться  от
насильника - расслабьтесь и получите удовольствие. Так и здесь. Если вы не в
силах противостоять  дурной привычке - расслабьтесь и  получите кайф. Курить
нужно  вдумчиво, ни в  коем случае не впопыхах, не  на  ходу  или, занимаясь
делом.
     Георг всегда придерживался этим полезным правилам, ставшими привычками,
которые, в конце концов, превращаются в черты характера. И потому внешне  он
был  совершенно  спокоен. Его  мужественное лицо не дрогнуло,  не исказилось
гримасой боли. Зато сердце будто  кто-то сжал невидимой шершавой рукой. Если
я когда-нибудь умру, подумал он, то наверняка от сердечного приступа.
     Получив удовольствие от курения, он загасил окурок, бросил его  в общую
пепельницу  - пол-литровую стеклянную банку, чье  прозрачное  брюхо  на  две
трети  было  заполнено окаменевшими чибариками - и  пошел  к  телефону,  как
приговоренный на эшафот. Не без дрожи в душе  и теле набрал номер  домашнего
телефона Инги.
     - Да, - отозвался мужской голос так быстро, словно дежурный учреждения.
     -  Здравствуйте...  - сказал Георг,  мучительно пытаясь вспомнить,  как
зовут мужа его любовницы.
     Понял, что ни за  что не  вспомнит,  но не растерялся, не разозлился  и
даже  где-то  проникся состраданием к несчастному,  но  чрезвычайно опасному
рогоносцу.  Даже нашел  (без прежнего  цинизма) ситуацию  комичной.  Как  во
французском фильме - любовник  звонит обманутому  мужу, чтобы договориться о
встрече с его женой. Наконец, он представился, и, конечно, его узнали.
     - Простите, Инга дома? Нет? А где она может быть?
     - Поищи ее возле себя, - посоветовал голос.
     - Но ее нет!.. - глупо ответил любовник.
     - А я тебя предупреждал, помнишь? Чему же ты удивляешься?
     Теперь  голос рогоносца стал спокоен  и как-то отвлечен, казалось, руки
его  были  заняты каким-то привычным делом,  а  трубку он держит, прижав  ее
плечом  к  уху.  Говорит,  а  сам  работает,  скажем,  чистит  свою  любимую
сексуально-убийственную машинку, разложив разобранные  части на промасленной
газете.  Как все  порядочные люди чистят по утрам зубы, так муж  Инги, может
быть,  чистит  свой пистолет  -  ведь,  по  большому счету,  это  его  зубы,
помогающие  ему  жить  в  этом  мире.  Зубы  и  еще  иногда  -  член.  Такой
универсальный предмет необходимо держать в надлежащей чистоте и порядке.
     Георг буркнул благодарность за проявленную к любовнику жены любезность,
бросил  трубку  и вытер  ладонью взмокший  лоб. Полез  в  карман за платком,
пальцы его наткнулись на острые грани твердой картонки. Он вытащил глянцевый
прямоугольник - визитка Марго! Как раз то, что нужно: фамилия,  имя, адрес и
телефон  -  наличествовали  все  координаты  хозяйки  светского  (скотского)
салона, где  побывали они с Ингой. Как хорошо, что он не  выбросил карточку.
Георг быстро набрал номер и весь обратился в слух.
     - Хэллоу! - дохнул ему в ухо жеманный голосок.
     - Простите, Маргарита Евграфовна?.. Вас беспокоит  Георг...  друг Инги.
Может, помните?..
     -  О!  Георг! Ну как же, как  же... И хочу  вам заметить, что художники
никого не беспокоят, это их беспокоят. Так что, я всецело к вашим услугам, -
ответила она голосом попечительного друга.
     "Всецело",  повторил   про  себя  Георг   и  представил,   как   далеко
распространяется ее готовность к услугам людям искусства. На его озабоченный
вопрос, последовал столь же озабоченный ответ: "Инги у нас нет".
     -  Я обеспокоен,  Маргарита  Евграфовна, ведь  и домой  к себе  она  не
приходила... Куда она могла пойти?
     - Право, даже ума не приложу...
     Марго, скрипя  трубкой, усилено  размышляла, куда  может  направиться с
утра пораньше молодая, нигде не работающая женщина.
     - Ну  хотя бы в виде предположения, сейчас меня устроят любые сведения,
только не неизвестность.
     -  Вы   знаете...  -  произнесла  наконец  подруга  Инги,  и  голос  ее
неподдельно дрогнул, - кажется, я догадываюсь, куда  она могла  направиться,
но боюсь даже об этом говорить, вдруг я ошибаюсь.
     - Я готов ко всему...
     - Вы что-нибудь слышали об обществе "Новый Иерусалим"?
     - Нет, - ответил Георг и стал шарить руками в поисках сигарет.
     - Лет пять тому  назад, - продолжала Марго, справившись  с волнением  и
переходя на деловой тон, - они появились как маленький кружок,  неформальное
общество, которое позже стало разрастаться в общественное движение. Это были
"зеленые", старые хиппи, любители русской старины, ну  и в таком роде. Потом
общество частью раскололось на  фракции, частью  обзавелось  филиалами. Одни
принялись восстанавливать храмы, другие пытались создавать коммуны,  русские
кибуцы. А третьи и четвертые ударились в мистику и коммерцию. Эти  последние
создали  свои  общество,  не   помню   уж  какое...  Там  собирались  всякие
экстрасенсы,  аномальщики и,  в  частности, контактеры...  Вам понятен  этот
термин?
     - Понятен, - излишне резко отозвался Георг. - Продолжайте, пожалуйста.
     - Так  вот, недавно на базе этих обществ возникла довольно своеобразная
дистрибьюторская  фирма  под  названием  "Переселение  инкорпорейтед".   Как
следует из проспектов этой фирмы,  контактеры, находящиеся у них на  службе,
установили   связь  с  пришельцами.   И  якобы  пришельцы  предоставили   им
эксклюзивное  право быть посредниками между некой звездной расой и землянами
в деле  переселения  последних  на  другие,  более  счастливые миры.  Короче
говоря,   "Переселение   инкорпорейтед"   продает   билеты   на   звездолеты
пришельцев...
     -  Бред  какой-то, -  пробормотал  Георг,  ему хотелось  сесть,  но  он
вынужден был стоять перед коридорным аппаратом. Он  оперся спиной  о стену и
незаметно  стал  съезжать  вниз,  пока  не  наткнулся  на  обувной  ящик.  -
Совершеннейший  бред,  - повторил  он громко.  - Нет,  нет, это  я не вам...
Просто  действительность  стала  настолько  сюрреалистичной,  что   все  это
невозможно воспринимать всерьез.
     -  Когда  происходит  перелом  эпох,  говорить  о   здравом  смысле  не
приходится,   -  спокойно   заявила   Маргарита   Евграфовна  и  невозмутимо
продолжила:  - Но,  в принципе, ничего непостижимого для ума тут нет. Просто
людям  предлагается альтернатива  -  переселиться  в иные миры. Естественно,
речь идет о так называемых "лишних"  людях, не  нашедших  себе применение на
Родине. Вспомните переселенцев в Новый Свет.  Перед ними открылись блестящие
перспективы.  Одним  словом, началось  заселение космоса землянами, только и
всего. Конечно,  человеку  косному  это понять трудно...  Но  вы-то  человек
образованный, передовой...
     - Понятно, - сказал Георг, - "...в погоне за светом и пространством..."
     - Что вы сказали?
     - Я цитирую  Циолковского. Он прав. Не вечно же нам жить в колыбели. Но
почему вы уверены, что Инга воспользовалась услугами этой фирмы?
     - Потому  что  я  видела  у  нее билет на  звездолет. Билет как  билет,
довольно шикарно отпечатанный на мелованной бумаге, цветной, по качеству  не
уступает ведущим авиакомпаниям мира. Все четко  и ясно указано: рейс, место:
верхняя палуба, первый класс.  Кстати, за этот билет она выложила  все  свои
драгоценности,  а  их у  нее  было  немало.  Одно  время  она  очень  хорошо
зарабатывала. И от матери ей перешло по наследству кое что из золотых вещей.
     -  Вам   не   кажется,  Маргарита  Евграфовна,   что  эта  "Переселение
инкорпорейтед"  попросту  обирает  доверчивых  граждан?  -  процедил  Георг,
вздувшиеся  желваки  так и  распирали  его щеки.  - Сто процентов,  что  это
очередная мошенническая  организация  на  подобие "МММ"  или "Русского  Дома
Селенга", если не похлеще.
     - Ну что вы, ведь многие воспользовались ее услугами, я сама этих людей
лично знала.
     -  А может  быть, их где-нибудь кончают  на пустыре... или  в  потайной
газовой  камере  приватизированного крематория? Я, знаете  ли, читал о нечто
подобном в одном фантастическом романе.
     -  Это не фантазии, все по-честному. Никто  ни  кого не убивает. Как вы
могли такое  подумать?  Людей  действительно  отправляют на  другие  планеты
согласно желанию клиента. Если  хотите  знать, у меня очень хороший знакомый
работает в этой фирме. Весьма  порядочный человек. Я ему верю, как себе.  Он
никогда бы не стал работать на корпорацию убийц.
     С вами  все  ясно, сделал  вывод  Георг. Он  бы  нисколько  не удивился
сведениям, что Марго  является  внештатным  сотрудником "Переселение  Inc.".
Может, она и  Инге,  как  подруге, устроила  протекцию.  У  них  там,  поди,
очередь. Очередь на  тот свет. Вообще, это в духе  Марго, насколько он успел
разобраться в этой приторной дамочке. Этакое  жертвоприношение на вселенском
уровне. Космическая  гекатомба.  Подумаешь - избавятся от лишних людей, зато
как возбуждает!..
     - А почему же  она мне ничего не сказала?  Мы  вчера с  ней  так хорошо
посидели в кафе... И после было все замечательно. Заночевала у меня... Она и
словом не обмолвилась  о своем якобы переселении. Нет, я решительно этого не
понимаю.
     - Очевидно, она до последнего момента взвешивала  все "про" и "контра".
И,  к сожалению, в конце концов перетянула не ваша чаша, - ответила  Марго с
язвительными интонациями в голосе.
     - А вы не в курсе, на какой час назначен этот... отлет?
     - Точно не скажу, но кажется, что где-то часов в 12 утра.
     -  Значит,  в  полдень?  Понятно!..   А  место!   Место,  откуда  будет
происходить отлет? Это аэродром? - закричал в трубку Георг, глядя на часы.
     - Да, это аэродром, только малый, который в Айкунайсе.
     - Это точно!? Айкунайский аэродром? Он же заброшен...
     - Совершенно точно, - подтвердила Марго. - Именно поэтому.
     -  Пожалуйста,  продиктуйте,  если помните, хоть какие-то данные из  ее
билета...  -  попросил  Георг,   точным  движением  выхватывая  из  верхнего
наружного кармана куртки цанговый карандаш, как ковбой выхватывает пистолет.
- Секундочку, я запишу...
     Он прижал плечом трубку  к уху, перевернул визитку Марго и, приложив ее
к стене, торопливо стал записывать на тыльной стороне то, что ему диктовали.
     Марго  хотела что-то еще сказать своим противным  липучим  голосом,  но
Георг  уже бросил трубку. "В двенадцать часов..." - твердил он,  лихорадочно
обуваясь и  рассовывая по карманам портмоне с последними  деньгами и разного
рода мелочи, необходимые каждому курящему мужчине, покидающему дом  на целый
день.  Не забыта была и граната, блестяще зарекомендовавшая себя в деле. Кто
сейчас выходит на улицу без гранаты? Тем более, когда едешь выручать любимую
из  беды. Он бережно опустил ее  в  карман и  проверил - хорошо  ли  она там
устроилась.
     Этот железный смертоносный плод Георг приобрел на металлическом рынке в
94-м году у  одного ушлого мужика, приехавшего из  Калининграда.  Состоялась
бартерная  сделка:  граната "Ф-1"  -  "лимонка"  против двух  блоков сигарет
"Bond". Никто не остался в обиде. У  них там с сигаретами было туго, то есть
они  дорогими были. А в  русском гетто,  где жил Георг,  невиданными темпами
расцветал бандитизм, и того, кто не имел гранаты, просто не уважали.
     Когда малый джентльменский набор был взят в дорогу, до  полудня  у него
оставалось  еще масса  времени:  почти два с  половиной часа.  Для человека,
едущего в аэропорт на самолет с билетом в кармане - запас вполне достаточен.
Для человека же, решившего отговорить любимую от безумного поступка, времени
катастрофически не хватало. К тому же любимую еще следовало разыскать.
     Он запер входную дверь и бросился  вниз по лестнице, рискованно летя на
подрезанных  крыльях своей любви. В самом низу, на выходе из подъезда, Георг
мельком приметил  сгорбленную  спину какого-то бродяги  в замызганном плаще,
стоящего под  лестницей. Бродяга отворачивал небритую рожу, но  дело свое не
прерывал.  "Совсем уж обнаглели,  ублюдки! -  мысленно  возмутился Георг.  -
Средь бела дня ссут в подъезде, как же не быть разрухе!..". Но связываться с
бомжом не было времени.



     ПОГОНЯ

     Путешествие в тысячу миль начинается
     с одного шага.
     Гуань - Цзы

     На  полпути  к  автобусной  остановке Георг  тормознул  левака. Бежевая
"Нива"  на  вид была  в хорошем рабочем состоянии.  Как раз  то,  что нужно.
"Нива"  - отличная машина для езды по  сельской  пересеченной местности.  По
айкунайским окололесным проселкам  только на  таком вездеходе и  можно  было
проехать, особенно после последней серии дождей.
     Георг придал своему лицу доброжелательный вид, открыл дверцу со стороны
пассажира  и  наполовину погрузился в табачно-музыкальную  атмосферу салона.
Говорить надо решительным, императивным тоном,  приказал себе Георг, никаких
просящих  ноток  в  голосе  не  должно  быть. Главное,  психологически верно
подобрать фразу...
     -  Слушай, кореш,  ПОДБРОСЬ до Айкунайса, - отчеканил  Георг и  добавил
вдохновенно: - Плачу зеркальными!
     На  лице Георга  было написано: "Только откажи, сука,  убью!" Но больше
всего   он  надеялся  на  лукавое  словечко  "подбрось",  хитро  маскирующее
дальность расстояния,  кажущейся  простотой  действия. Подбросить  -  значит
произвести действие быстрое, необременительное.
     Водитель "Нивы" -  плюгавенький мужеченка  неопределенного  возраста  с
бабьим  лицом  оценивающим  взглядом  обвел  -  сверху  до  низу  -   фигуру
предполагаемого клиента. Покрасневшей  рукой, с обветренной, шершавой кожей,
вынул изо рта сигарету без фильтра и бросил независимым тоном: "Садись".
     Георг мысленно  возликовал и  проворно  плюхнулся на  переднее сиденье.
Какое слово из его психологически выстроенной фразы подействовало на водилу,
он  не  знал.  Не  последнюю роль,  должно  быть,  сыграла загадочная фраза,
сказанная  в  конце.  Какого  достоинства должна  быть  купюра,  чтобы стать
"зеркальной", Георг  тоже  не знал.  Эту фразу  он слыхал  давно, еще в 70-е
годы, от одного разбитного парня. Этот пацан тормознул такси, в котором ехал
Георг:  "Шеф,  подбрось туда-то  и  туда-то, плачу зеркальными".  У  таксера
заблестели глазки,  и  он взял  попутчика.  С  попутчиком  были две  девицы.
Блатняга крикнул им: "Эй, мочалки! К ноге!  Прыгайте в тачку".  "Мочалки"  с
хохотом  запрыгнули в такси и с такой веселой  компанией они поехали дальше.
Из такси  Георг  вышел  раньше и  потому,  к  сожалению,  так  и  не  увидал
"зеркальные"  разбитного  парня.  Но  фраза,   прозвучавшая   так  эффектно,
запомнилась ему навсегда.
     Они уже  сворачивали  на Южную  дамбу,  соединяющую его район с центром
города, а Георг так и не  сумел определить однозначно половую принадлежность
водителя.  Полноватые  ноги,  туго  обтянутые  старенькими  джинсами,  своей
стройностью больше  походили  на женские. Ничего мужского  в  них  не  было.
Особенно это подчеркивалось округлостью коленок. Однако старенькая олимпийка
красно-синего цветов других  округлостей не выявляла.  Грудь  водителя  была
плоской. Или  казалась таковой.  Впрочем, куртка большего размера много чего
не выявляет. Лицо было несколько грубоватое, но с  женскими мелкими чертами.
Однако  волосы  стрижены  в несомненно  мужском  стиле. Может быть, это ОНО,
подумал  Георг  и  сильно смутился. Он совершенно не  представлял  себе, как
следует  общаться  с  оно.   У  человека  выработан  определенный  стереотип
поведения  со  своим  полом  и  с  полом   противоположным.  И   применяются
соответствующие стереотипы автоматически, сообразуясь с обстоятельствами. Но
стереотипа  поведения  со  средним полом у большинства  людей попросту  нет.
"Андрогин, мать его...  ее за ногу", - мысленно выругался  Георг  и подумал,
что неплохо бы, однако, и о цене договориться. Зеркальными-то оно,  конечно,
хорошо, но в  конце  концов нужно определить конкретную  сумму.  "Полста,  я
думаю, хватит.  Потому что  большего у меня все равно  нет. Нынче  я опять -
"голый Вася"".
     "Андрогин" молчал,  как лишенный человеческого любопытства  автомат и с
автоматической же  четкостью  вел машину. Многое о человеке скажут его руки,
обычно именно по рукам легко определить  пол человека, если тот маскируется.
Но руки водителя  были такими  же  двусмысленными, как и он  сам. На  первый
взгляд это были слишком аккуратные мужские руки, но если  присмотреться, то,
пожалуй, можно принять их за грубые женские, испорченные шоферской работой.
     Вот же  незадача, продолжал огорчаться  Георг, сидим,  как истуканы: ни
пофлиртовать  с  ним  как с женщиной нельзя,  ни поговорить  за жизнь  как с
мужчиной. Однако он все же поймал  себя на том, что думает  об "андрогине" в
мужском роде. А как же  еще можно думать, если он... она  тщательно скрывает
все  женское  в   себе  и  выпячивает  мужское.  Стало  быть,  она  -   если
предположить, что это женщина - хочет быть мужчиной. Значит, обращение к ней
как  к  мужчине  вызовет  у  нее,  скорее  всего,  положительную  реакцию, а
принимать   ее   за   женщину,   означает   -  вызвать  явную   или   тайную
недоброжелательность. Логично? Логично.
     Итак,  половой вопрос  был  решен окончательно в пользу мужчины.  Если,
конечно, со  стороны водителя не поступят протесты.  Впрочем, если они будут
обращаться  друг  к другу на "вы", то никаких  проблем вообще не  возникнет.
Теперь  нужно договориться о цене, и  будет полный порядок. Георг озабоченно
взглянул  на  часы. Но  без очков  совершенно ничего не было видно, лезть за
ними в карман - целое дело.  Тогда он  нажал  правую треугольную кнопочку на
корпусе  часов,  и  по салону прокатился  музыкальный  удар  гонга, и чистый
женский  голосок  произнес: "Девять  часов  сорок пя-а-ть  минут!"  водитель
машинально  проверил  свои  часы  и что-то в  них  подправил.  Это  свойство
человека - верить голосу из динамика больше,  чем показанию стрелок, - Георг
подметил с тех пор, как приобрел свои говорящие часы.
     - До полдвенадцатого  успеем? - спросил Георг у водителя, видя, что тот
хоть как-то реагирует на его присутствие.
     - На  мах, - ответил водитель  по-мужски кратко и смачно, и опять же  в
какой-то усредненной голосовой тональности.
     -  Ну  и  хорошо,  -  довольным  голосом  произнес  пассажир,  принимая
спокойную позу.
     -  А что  вещички-то  не  прихватили  с  собой?  -  наконец-то  проявил
любопытство "андрогин".
     - Какие вещички? - Пассажир поднял брови в недоумении.
     -  Ну,  мы  же на  аэродром  едем, я  так  понимаю? - проявил  водитель
удивительную прозорливость.
     - А как вы догадались? - искренне удивился Георг.
     Водитель осклабился в гримасе-улыбке:
     - Это уже  моя  пятая  поездка  туда за последние полтора-два дня. Люди
бегут,  как  крысы с тонущего  "Титаника".  Вы  тоже драпаете от  Всемирного
потопа?
     - А что, ожидается Всемирный  потоп? - саркастически осведомился Георг.
- Лично я слыхал, будто нас пытаются завоевать пришельцы.
     - А  вот  они  нас скопом и  утопят, как  котят,  чтобы лишний  раз  не
возиться с каждым по отдельности.
     - Ну что ж, раз такое дело, вряд ли  стоит осуждать людей за стремление
к безопасности. Рыба ищет, где глубже, человек - где лучше. А лучше там, где
безопаснее. К тому же, надо ж где-то продолжать человеческий род, верно?
     - Верно. Да я и не осуждаю никого. Пусть летят, куда желают.
     - А  вам разве не страшно? - спросил Георг, наблюдая, как приближается,
растет,  вздымается кверху, попирая золоченым шпилем небеса,  Зороастрийский
храм  - пирамидальная конструкция, составленная из деревянных треугольников,
обтянутых полиэтиленовой пленкой.
     Подобные  храмы сейчас растут как грибы; считается, что  они благодатно
воздействуют  на окружающую  среду,  облагораживая ауру, простирающуюся  над
Леберли,  защищая ее от происков  врагов, понижают уровень  мирового океана,
спасают  от сглаза,  порчи  и  прочих  напастей, от  которых не  спасает  ни
продажное православие, ни ханжеский католицизм.
     - А чего бояться, - с  натужным энтузиазмом отозвался  водитель. - Живы
будем - хрен помрем. Что на роду  написано, то и будет. Не нами положено, не
нам изменить... Хотя... вру, конечно... Боязно... но и драпать не собираюсь.
     - Вы фаталист, - сказал Георг, машинально причислив водителя к мужскому
роду.
     - Да,  я фаталист,  - гордо ответил  водитель,  безмерно радуясь ошибке
пассажира.
     Они  миновали площадь перед языческим  храмом и  самое  нелепое  здание
храма (Жрецы-иерофанты  в  длинных  странных одеждах  с  вышитыми индейскими
драконами,  звездами,  солнцами, треугольниками,  переплетающимися кругами и
другими знаками Зороастрийской мудрости заманивали  прохожих, дабы приобщить
их  к  таинствам  новой государственной религии.  Среди  пожилого  населения
желающих было немного, а вот молодежь, падкая до экзотики,  легко покупалась
на заманчивые  посулы протагонистов) -  и  свернули налево, влились  в поток
автомобилей, едущих в  сторону Айкунайса.  Дорога  была забита  почти сплошь
грузовым   транспортом.   В   воздухе   висел  тяжелый   смог   от  выхлопов
многочисленных дизельных моторов тяжелых  машин.  Их легковушка  чувствовала
себя неуютно,  зажатая между рычащими  мастодонтами,  как моська среди стада
слонов. Так, во  всяком  случае, казалось  Георгу. Часто человек, иногда сам
того не замечая, переносит свои личные ощущения  на неодушевленные предметы.
Извечное стремление разумной  материи оживить материю косную. Может быть,  в
этом и  есть  смысл деятельности Мирового  Разума?  Оживить всю вселенную! А
косная  материя  сопротивляется.  В  свою очередь норовит  разумную  материю
обратно  превратить   в  неразумную,  мертвую:   кометами  швыряется,  водой
заливает...  Вот такая получается борьба противоположностей.  Одним  словом,
жизнь.
     - Вы, значит, тоже решили поискать счастья на других звездах? - спросил
"андрогин", пребывая в хорошем настроении.
     - Я, видите ли, ищу свою подругу... - помолчав, ответил Георг.
     Он  сам  не  знал,  для  чего  открывает душу  перед  первым  встречным
человеком.  Право  же, поездки располагают к  откровениям.  Тоже,  наверное,
какой-то вселенский закон.
     -  Понятно. Значит, подружка дала  деру... Вы вот что,  как отыщите ее,
так перво-наперво  хорошенько начистите ей харю,  - поучал  водитель с видом
человека, дающего совет барину, как проучить  беглого крепостного. - Они это
любят. Бабы без пиздюлей, как без пряников, - жить не могут.
     - Да я, знаете ли, как-то не привык бить женщину.
     -  Это предрассудок,  -  категорически заверил водитель. -  Я вот  свою
держу в  ежовых рукавицах. Раз в неделю  обязательно  лупцую ее. Не  сильно,
конечно, сильно-то я и  зашибить могу. Так,  для  профилактики. Чтобы знала,
кто в доме хозяин.
     Георг с новым интересом воззрился на водителя. "Неужели он  и в  правду
мужчина?  Или  все-таки  лесбо?  -  подумал  он,  и мысли  его скользнули  в
нескромную область, вместе со взглядом. - Интересно, как она  выполняет свои
супружеские  обязанности? С  помощью языка или искусственного пениса? Есть в
этом все-таки что-то ненормальное..."
     Он   быстро  отвел  взгляд   от  промежности  водителя,  которая  имела
несомненно женский вид, и вперился глазами в дорогу.  Ай-яй-яй! Нехорошо так
думать.  Но  ведь  мысль за хвост  не схватишь.  Ее очень  трудно удержать в
рамках  приличия.  А,  впрочем,  что  тут  такого неприличного? Если человек
счастлив, разве так  уж важно - как и с кем он живет?  Если уж на  то пошло,
некоторые элементы старой  морали есть  не  что  иное,  как половой  расизм.
Почему протез ноги или  руки -  это прилично, морально  и гуманно. А  протез
члена - неприлично и аморально, почему?
     - ...она,  квашня,  деньги  зарабатывать не умеет  - пусть дома  сидит,
хозяйством  занимается, - продолжал распинаться водитель.  -  А  я  работаю,
обеспечиваю семью. Имею я права на уважение?
     -  Безусловно, - подтвердил его права Георг. - Но хозяйство  вести тоже
дело не легкое.
     - А я и не спорю. Каждому  свое. Один деньги зарабатывает, другой борщи
варит, белье стирает. Такое  их, бабское, дело. Но распускать  их нельзя. Не
то на голову сядут и ножки свесят. Я правильно говорю?
     - Совершенно с вами согласен, - ответил  Георг. -  Мудрое распределение
ролей. Кстати о деньгах, сколько я вам буду должен?
     - Вы, я вижу, человек хороший, понимающий. Это с виду вы смурной, а так
ничего  -  душевный.  Поэтому,  как с  хорошего человека,  я  возьму  с  вас
по-божески. При социализме, я бы вас, может быть, вообще бесплатно довез. Но
теперь капитализм.  Человек  человеку -  тамбовский волк. - Водитель показал
прокуренные, но крепкие зубы. - Да и детей кормить надо. У меня их двое.
     -  Я располагаю суммой в пол-орла,  - сказал Георг, чувствуя себя очень
скверно из-за  своей бедности. - Это  все, что у меня осталось.  Вас устроит
такой гонорар?
     -  Отчего не устроит, очень даже  устроит, - улыбнулся  водитель. - Это
даже  больше на что  я  мог рассчитывать. Сейчас конкуренция большая.  Я  не
повезу - другой повезет. Но вот задаром вас точно никто не повезет. Назад-то
как  думаете возвращаться? Да еще с подругой... Мы давайте  так сделаем. Как
приедем, - вы отправитесь на поиски своей пассии, а я вас подожду.
     - Дай  Бог здоровья  и процветания вашей семье! - сердечно поблагодарил
Георг. - Но, право же, не стоит беспокоиться...
     -  Да какое там беспокойство!  Мне все  равно  придется  обратно  ехать
порожняком.  Вряд  ли  я  там клиентуру найду.  А  так  хоть помогу хорошему
человеку. И на подругу вашу  заодно  погляжу. Стоит ли она таких  хлопот или
нет?
     - Она стоит, - уверенно ответил Георг.
     - Красивая? - с легким оттенком зависти спросил отец семейства.
     - О да! - вскинув голову, воскликнул пассажир.
     - Вы, наверное, художник или писатель?
     -  Почему вы  так решили? -  опять удивился  пассажир  проницательности
водителя.
     - А все деятели искусства любят исключительно красивых женщин.
     - Ну, этот тезис весьма спорный.
     - Да  что  уж  тут  спорного,  чувство красоты у вас в крови. А  потом,
только они любят употреблять слово "гонорар",  имея в виду деньги. Как-то  я
вез двоих, так они только о гонорариях и говорили про меж собой: кто сколько
огреб или собирается огрести. Но вы, я вижу, не такой. Не обижаетесь?
     - Нет, не  обижаюсь.  Хотя  гонорар и гонорея - очень актуальные темы в
среде людей искусства. А насчет профессии вы правы - я художник.
     - Художников я уважаю, - довольным голосом сказал водитель,  - и всегда
им завидую. Как это они могут так нарисовать, что не отличишь от настоящего.
Правда, это не каждому художнику удается. Другой  так  намажет,  сам черт не
разберет. Народу это непонятно.  А  вы кто? Этот... как  его?..  ну, который
рисует как в жизни...
     - Реалист.
     - Во-во! Реалист или...
     - Я реалист, - ответил художник, не испытывая при этом никакой гордости
от своей близости к народу.
     -  Я сразу  же  так и подумал, -  уважительно  сказал  водитель.  - Те,
другие, люди несерьезные, я им не доверяю.
     Господи,  только бы  он не начал  рассуждать об искусстве!" - взмолился
Георг, и,  чтобы отвлечь водителя, обратил  его внимание на  дорогу, забитую
уже  одними  легковушками. Трасса для  тяжелого транспорта ушла в сторону, а
они свернули налево, на грунтовую дорогу.
     - Как вам кажется, мы правильно едем?
     - Не беспокойтесь... Простите, как вас зовут?
     -  Георгий...  -  Он хотел произнести  имя  с  отчеством, но передумал,
боясь, что водитель сочтет это за снобистское желание дистанцироваться.
     -  Победоносец? Ну, с таким именем мы везде прорвемся. Не беспокойтесь,
Георгий,  мы  идем  правильным  курсом.  Сейчас  спустимся с  горы,  проедем
санаторий "Подснежник", а потом еще раз - в гору и через поля, вдоль леса...
а там уж  и  аэродром.  Проверено  - мин  нет!  -  захохотал хриплым  смехом
водитель и, протянув руку, представился. - А меня зовут Владленом.
     - Очень приятно, - отозвался Георг,  пожимая  шершавую,  небольшую,  но
очень твердую ладонь Владлена.
     Они  ухнули с  горы  вниз  с большой  скоростью, даже на  секунду Георг
почувствовал значительное  облегчение  веса  тела,  как при  невесомости.  В
низине "Нива" пошла зигзагами. Шофер выбирал наиболее крепкие участки дороги
в смысле проходимости и довольно эффективно  и эффектно маневрировал, быстро
и точно вращая баранку и во  время  переключая рычаг коробки передач. "Нива"
так же легко, без одышки, пошла в гору - два ведущих моста делали свое дело.
     На  грунтовке  скопление  машин  увеличивалось.  Где была  возможность,
Владлен  решительно шел на  обгон.  "Боже, как  мне повезло", - думал Георг,
провожая  взглядом   красную  иномарку  с  низкой  посадкой,  застрявшую  на
раскисшей дороге. Да, господа, здесь вам не автобан и не  фривей... Желающих
попасть  на  аэродром было немало. В составе колонны переселенцев их  "Нива"
пересекала обширные просторы неизвестно чьих полей, где созревал овес, тесно
переплетясь   с  сорняками.  Синие   глазки  васильков  весело   подмигивали
проезжающим, выглядывая из светлой  массы колосящегося  злака. "Куда бежите,
дураки!  -  кричали  васильки.  -  Здесь  так  хорошо!  Где  родился, там  и
пригодился".
     У Георга защемило сердце  от родного,  близкого к российскому, пейзажа.
Чем-то он напоминал картину Шишкина "Рожь", знакомую  каждому школьнику 60-х
годов. Репродукция этой картины в свое время украшала учебник "Родная речь".
И  даже  редкие  сосны,  стоящие  на бугре, подчеркивали  сходство.  Никакие
крикливые пальмы не сравнятся с этой неброской красотой.
     Раньше, еще до  переворота мира,  Георг любил отдыхать летом на  Черном
море - в Крыму, на родине матери, или на Кавказском побережье, но еще больше
любил, возвратясь осенью домой, бродить по родному лесу, расцвеченному всеми
цветами осени, и чувствовать простор полей, настоящий  русский простор,  где
нет этой зажатости пространства между горами и морем. Особенно  приятны были
прогулки если выдавалась золотая осень. Глубокая синь неба и золото листвы -
бери и переноси на  холст! И вряд ли лучше  придумаешь картины, чем та,  что
уже существует в природе.
     Боже мой, подумал Георг, ну  что мы за  уроды такие, почему мы не можем
жить в гармонии  с природой?  Без  воплей магнитофона,  без  водки, без этих
ужасных оранжевых выбросов в атмосферу всякой дряни. Почему? Хорошо бы стать
этой  сосной и стоять в поле, стоять... и думать о вечном... Или вообще ни о
чем не  думать,  а  просто  созерцать мир... Но  ведь  не  дадут вам  покоя.
Постараются вас втянуть в какую-нибудь драчку - за  социализм, за коммунизм,
за  капитализм,  за фашизм,  за  нацию,  религию...  И  это у них называется
жизнью...

     ... Я хотел идти дальше, но  не смог  двинуться с места. Так бывает  во
сне.  Невидимые  силы одолевают тебя, берут  в  плен, обездвиживают, и ты не
можешь вырваться. Тогда я начал расти: в глубь, в землю и вверх, - в небеса.
Ноги  мои  проникали  в  грунт,  укоренялись  там.   Я  стал  забывать  свою
человеческую  природу.  Тело  мое одеревенело, перестало  гнуться.  В густой
шапке волос гулял высотный ветер. Я взглянул вниз - земля была далеко, трава
оплела  мои  узловатые щиколотки.  В  траве  бегали муравьи  - огромные,  по
полтора  сантиметра величиной. Многие из них кусались и пребольно. Но уйти я
не мог, при всем желании. Впрочем, и желаний-то у меня особых не было, кроме
желания, чтобы меня оставили  в  покое.  Наконец  меня  приняли  за своего и
перестали трогать.  Какое неповторимое ощущение  стал  я  испытывать. Словно
скинул   с  плеч  тяжелую  ношу.  Освободившись  от  груза  мелочных  забот,
страстишек и мечтаний,  скинув обременительную  одежду,  я вступил  в страну
молчания. Я стал смотреть на яркое Солнце и постепенно меня охватило чувство
покоя  и  освобождения.  Именно то чувство, которое мистики Тибета  называют
"пиам пар  жаг па", что означает - сглаживать, выравнивать, то есть усмирять
все эмоции, вздымающие волны в сознании.
     Я  стоял в тесном единении со  своими молчаливыми братьями-деревьями на
высоком угоре, на  самом  краю мира, и можно было надеяться, что уж здесь-то
тебя никто не  достанет. Ветер по-прежнему шумел в моей  голове. Мысли текли
ровно. Только было непонятно, какой частью тела я думаю. Может быть, кроной?
Но то, что я по привычке называю головой, вовсе таковой  не является. Это же
просто скопище веток. Это уж, скорее,  волосы, а где же моя голова? А может,
я мыслю  туловищем? Вздор! Скажи еще - корнями... и  тут я пришел  к выводу,
что  никакого обособленного  "я"  не  существует  вообще.  Но  где  же тогда
обиталище  сознания  и  духа? Такой  вопрос наскоком  не решишь.  Тогда  мое
временное "я"  стало  размышлять  над другой  проблемой:  отчего ветер дует?
Может быть,  оттого, что  деревья качаются? Важный философская  дилемма: что
движется - ветер или ветки?
     На несколько мгновений  процесс мышления прервался. Темная пузатая туча
проглотила Светило,  стало холодно и  неуютно. Туча, однако, не смогла долго
удерживать огненный шар и выплюнуло его обратно. И тогда свет великой истины
озарил мою крону. Не предметы движутся: ни ветер  и  ни ветки  - находится в
движении сознание!
     И  как  только   эта  истина  стала  доступна   моему  временному  "я",
остановилось самое время.
     Казалось,  так будет вечно, но внезапно появились  другие существа. Они
были гораздо крупнее муравьев и, как  позже выяснилось, намного опаснее. Они
двигались с  непостижимой  для меня  скоростью.  Смешно  дергали  головами и
специализированными отростками на теле, которые служат им для передвижения и
хватания всего, что плохо лежит. И стоит. Как я, например.
     Чтобы понять мотивы их поведения,  я переместил свое  временное "эго" в
тело одного из пришельцев, и увидел бывшего себя глазами  русского мужика по
имени  Ермолай. Дерево было стройным и высоким. "А что, Трофим, - сказал  я,
переступая уставшими ногами, обутыми в лапти, - много ль таких красавцев нам
придется положить,  штобы  пролег здесь  красивый прошпект?"  - "Достаточное
количество, - классической фразой  ответил Трофим, пытаясь поймать проворную
блоху на своем теле. - Почитай многие тыщы..."
     К нам  подошел десятник с  остальными  хлопцами и  сказал: "Хватит лясы
точить,  мужики,  пора  работу  зачинать. Отседова  вот  и  пойдет  просека,
согласно  прожекту...  А  прожект  сей  подписан  самой Екатериной  Великой!
Осознаете  ли  вы, лапотники,  какая  нам  честь  оказана? Здесь  новый град
заложон будет!"
     Чтобы  испытать  всю полноту жизни,  Великий  закон повелел  мне  вновь
вернуться в покинутую форму. Угол зрения тотчас  изменился. Я вновь  смотрел
на пришельцев свысока и потешался, как смешно они дергаются. Вскоре, однако,
мне стало не до смеха, когда  они  принялись за меня. У  них  была двуручная
пила с железными зубьями. Эти зубья воткнулись в мою чувствительную плоть, и
пришельцы деловито начали меня  пилить.  Острые зубы безжалостно рвали  кожу
мою. Ужасная боль пронзила  все мое существо  - от  ступней до затылка.  Они
пилили мои ноги,  а я кричал  от  боли, но  крик мой не был слышен. Вот  что
самое ужасное, друзья мои, - никем не слышимый крик души!
     Тогда я обратился к  Богу.  Боже! Зачем  я  так страдаю? Здесь допущена
какая-то чудовищная  ошибка. Я вовсе не желал становиться на пути Прогресса.
Разве  я виноват, что кто-то нанес на  карте линию  будущего прошпекта и что
линия сея будет проходить через меня!  Как хоть она будет  называться, чтобы
знать, за что  страдаю?  "Торговой"?  А  потом "Сибирской"? А потом  - улица
"Карла Маркса"? А потом... Спасибо Господи, теперь я знаю, за что отдаю Тебе
свою душу!
     Силы покидали  меня, уже  темнело  в глазах и замирал мой  мыслительный
процесс. И когда они вынули пилу  из моего  тела и толкнули меня жердью, как
ненужную падаль,  я  стал падать,  теряя сознание. Мои друзья  хотели помочь
мне, пытаясь  удержать мертвеющее  мое тело, но лишь  поломали  свои хрупкие
руки. С ужасным  грохотом рухнул я на землю. В последний момент перед ударом
я попытался прихватить с собой в небытие  одного  из своих обидчиков, но  не
тут-то  было  -  слишком  они увертливы.  И  тогда  я  понял:  их  ничем  не
остановишь. И это была последняя мысль в моей кудрявой башке...



     ПРОРЫВ

     Влюбленные не должны расставаться.
     Мэри Шелли (Годвин)


     Георг вздрогнул и открыл глаза.
     -  Просыпайтесь, милорд!  -  сказал веселым голосом  водитель. Мы уже в
виду неприятельских позиций.
     - Разве я  заснул? - произнес Георг, зевая и садясь  в кресле прямо.  -
Пытался медитировать, но в машине трудно сосредоточится - укачивает.
     - Это у вас  на  нервной  почве,  -  авторитетно заявил  Владлен. - Так
бывает,  когда с женщинами свяжешься... Вот глядите - звездолеты! Который из
них вам нужен?
     Вопрос  растерянно повис в воздухе. Они  ехали по открытому  полю, и на
том  конце  обширного природного стола, покрытого бурой  скатертью  высохшей
травы, стояли  гигантские посудины -  целый сервиз! - космические  корабли в
виде тарелок,  поставленных одна на  другую, как обычно делала тетка Георга,
накрывая  кашу или  другое  кушанье,  чтоб оно не  остыло.  Впрочем,  не все
корабли  имели  классическую "тарелочную"  внешность, выделялись аппараты  и
других  конструкций:  в  виде  шара,  а  некоторые  можно  было  принять  за
дирижабли...  Очертания   чудо-кораблей  были   слегка   размыты  дальностью
расстояния  и  все  равно   размеры  их  поражали  воображение.  Космические
дирижабли покоились на многочисленных опорах,  казавшимися слишком хлипкими,
чтобы надежно удерживать столь чудовищную массу, несомненно, - металла. Бока
звездолетов  тускло отблескивали на солнце. Внизу,  под  опорами, копошились
люди-муравьи. Ползали неторопливо машины-жуки.  В небе с опаской кружили три
вертолета-стрекозы.  Вертолеты (скорее всего ооновские)  были  военными,  но
приказа атаковать, очевидно, не имели. Издали это напоминало сценки из жизни
насекомых, и суть этой жизни была страшной.
     Их  "Нива"  проехала  мимо  разбитого, брошенного, с  пятнами ржавчины,
бэтээра  - с распахнутыми люками и обгорелыми  шинами.  Покореженный пулемет
мертвым зрачком  уставился в землю. Бронированное чудовище сдохло, очевидно,
в тот весенний день, когда летающие блюдца в первый раз попытались захватить
этот, старый, еще построенный немцами, аэродром, а леберлийцы пытались этому
помешать, имея на него свои виды.
     В  трехстах метрах от  ближайшего  звездолета (казалось, облако присело
отдохнуть)  их остановил леберлийский милицейский  кордон. Дальше  следовало
идти  пешком.  Цепь  милицейских  машин  с включенными цветными мигалками на
крышах,    имела   не   менее   сюрреалистический    вид,   чем   окружающая
действительность.  Но присутствие  милиции хоть  как-то  сдерживало  людей и
вносило в этот бедлам относительный порядок. А людей было очень много и  все
они   были  возбуждены  и   агрессивно  настроены.   Там   и  сям   змеились
многочисленные хвосты очередей.  Таких очередей Георг  не видел, пожалуй, со
времен табачного бунта, Лигачевского полусухого  закона и  всеобщей нехватки
продуктов питания. Те  времена давно минули,  но бывшие  советские  граждане
быстро вспомнили  все прелести тесного единения: единая  цель, единый порыв,
единая злость. Полное равенство и отсутствие индивидуального сознания.
     - Вы  бы  лучше  остались  в  машине,  -  сказал Георг  Владлену, вдруг
обнаружившемуся под локтем. - Зачем вам тут толкаться.
     - Ничего, я тоже пройдусь, разомну ноги, - ответил водитель, заталкивая
что-то  за  пояс  ремня  и  закрывая это  что-то олимпийкой  на  выпуск.  Он
по-мужски   -   локтями   -  поддернул   штаны  и  пошел  к   ближайшему   -
тарелкообразному - кораблю, на два шага отставая от Георга, словно прикрывая
его тыл.
     Георг достал из кармана куртки слегка  помятую визитку Марго с выпиской
данных из "билета"  Инги.  "Рейс 015, Гамма Водолея,  палуба No2, каюта 328,
место 1216", -  с трудом  прочел он свои каракули, еще не до конца осознавая
реальности происходящего. Ему  все  еще  казалось, что  это  какая-то  игра,
спектакль или съемки фильма, и сейчас вот-вот  объявят, что съемки закончены
и массовка может  быть свободна. Но спектакль все не кончался, и  он, Георг,
вынужден  был   продолжать   играть   свою   роль   серьезно   и   со   всей
ответственностью.
     Чем  ближе  они  подходили  к  толпе,  тем  с  большей  силой  волнение
охватывало  их и меньше становилось  самостоятельных  мыслей в голове. Георг
сделал несколько неудачных попыток узнать номер рейса - никто ему не ответил
толком. Тысячеголовое чудовище  толпы заглатывало его постепенно,  ломая  об
колено его индивидуальную волю, присоединяя к  этим копошащимся существам, в
коих превратились люди. Не разумом руководствовались  они, но лишь животными
инстинктами.
     Его  грубо  толкали со  всех сторон,  крыли  матом, а он еще кое о  чем
пытался  спрашивать,  не  слыша собственного голоса.  Он  наступил на кем-то
потерянные  очки, и ему показалось, что вместе  со сломанными  стеклами,  он
втоптал в землю чью-то жизнь. Его зажали с боков и  понесли.  Из  совершенно
нелепого в данный момент озорства,  Георг  поджал  ноги и к своему удивлению
обнаружил, что ничего не изменилось, - он по-прежнему продолжал  двигаться в
тесном единении  с толпой.  На  секунду  натиск тел  ослаб  перед  очередным
напором, и ему пришлось  встать  на ноги. Чтобы не задохнуться, уткнувшись в
чью-нибудь спину, Георг резким движением  корпуса развернулся и стал боком к
движению. Толпа  вновь  надавила,  но  уже на плечи, грудь была свободной  -
можно  было  дышать.   Его  вновь   поволокло  к  невидимой   ему  цели.  Он
автоматически перебирал ногами, двигаясь боком, точно краб.
     Рядом  с ним, на расстоянии вытянутой руки,  в  током же  положении был
зажат  относительно  молодой,  небольшого   роста  мужичонка.  У  него  было
толстощекое,  красное  от натуги лицо,  сплошь  заросшее  недельной щетиной.
Мужичок  был почему-то в  облезлой зимней шапке и  демисезонном пальто, тоже
ужасно грязном. Мешковатые черные замызганные штаны, должно быть, сползшие с
пояса, гармошкой  накрывали старенькие ботинки. Ноги мужичонки  не доставали
до земли - он передвигался тем же способом, что  и Георг  минуту  назад.  Но
видно было, что двигался он  таким образом вовсе не из озорства, а по нужде.
Правая рука его была  поднята и неестественно согнута наподобие гусиной шеи.
Лицо его  (правильнее назвать - мурло) было  серьезным, ему явно  было не до
озорства.
     Георг вспомнил,  что неоднократно  видел этого бомжеватого вида  мужика
раньше. Тот часто побирался возле центрального гастронома, а потом, вероятно
в свой "обеденный перерыв", на втором этаже в кафетерии пил кофе с пирожным.
В кафетерии в  это время собиралось много шарамыжек. Но в  отличие от многих
мнимых инвалидов-побирушек, мужик этот и в самом деле имел увечность. Он был
из тех инвалидов, кого за глаза, а  то и не скрываясь, называют "шлеп-нога".
Правая рука его и одна нога были частично парализованы.
     Шлеп-нога  сосредоточенным  взглядом  смотрел   на  Георга  и,  стиснув
коричневые  осколки  зубов, тяжело выдыхал воздух  через  нос. Ни стона,  ни
крика не выдавила пока что толпа из  его груди. "Устоит ли он на своих хилых
ногах, когда  людская масса перестанет его поддерживать?"  - подумал Георг и
протянул руку.
     -  Держи! - крикнул он шлеп-ноге, но дотянуться до него  не смог, а тот
не в силах был пошевелить своими слабыми конечностями.
     Толпа напирала, и Георгу понадобилось согнуть в  локтях руки  и напрячь
их  так,  чтобы людская  Сцилла  и Харибда  совсем не  раздавила  его. Шутки
кончились, резко  запахло  свежими  человеческими экскрементами.  Он  бросил
взгляд  на  сползшие штаны  мужичонки и  подумал, что это, наверное, из него
выдавили говно.  Георг брезгливо подался назад, в сторону от запаха, и попал
в  другой  гольфстрим  человеческих  тел.  Он  ударился головой  обо  что-то
железное, и тотчас его притиснули к какой-то шершавой стенке, распластали на
холодной  округлой  поверхности.  Георг понял, что  это был борт звездолета,
точнее,  часть конструкции  днища, которая  достигала почти  до земли. Ноги,
скользя по  траве,  ушли под днище. Там спасение. Но пока он туда заберется,
из него выдавят все кишки.
     - А-а-а!  - закричал он, напрягая руки,  ноги и все  тело, чтобы отжать
себя от стенки, и ему это удалось. Он, откинув голову, лег спиной на  чьи-то
тела, подтянул ноги повыше к груди и оттолкнулся чудовищным напряжением сил,
чувствуя, как опасно напряглись связки спины. - А! Ходынка, мать твою ети!
     Он толчками стал продвигаться вправо,  туда, где, казалось, было меньше
народа. Кто-то вцепился в его руку и стал выдергивать его из водоворота тел.
Еще раз  трахнувшись лбом о борт корабля, так, что, очевидно, вскочит шишка,
Георг  упал на четвереньки. Прополз еще метр и тут ему вновь помогли, чьи-то
цепкие, сильные  руки,  схватив за  подмышки,  окончательно вырвали  его  из
толпы.
     В мутном  поле зрения Георг увидел, что за руку  его держит  Владлен, с
мокрым от пота лбом, изрядно попорченной прической и ссадиной на подбородке,
медленно наливающейся кровью.
     -  Как вы,  шеф,  в  порядке?  - заботливо спросил  верный его спутник,
помогая изрядно помятому Георгу усесться на траву.
     У  того  шумело в голове от удара, но постепенно сознание прояснилось и
даже вернулось чувство юмора.
     - Эта шишка, - сказал он, поглаживая рукой  горячую на ощупь выпуклость
на лбу,  -  может служить весьма веским аргументом  в пользу  материальности
НЛО.
     - Боюсь, что скептиков,  не верящих в НЛО, теперь уже  не  осталось,  -
заметил  Владлен.  -  Как и  времени для  дискуссий...  Уже пятнадцать минут
двенадцатого.
     -  Черт подери! - Георг вскочил  на ноги, как ужаленный. - Скорее, надо
узнать  у  кого-нибудь, который из кораблей  летит  рейсом  015... до  Гаммы
Водолея.
     Название  звезды  Георг выдавил  из  себя  через  силу  и  с  некоторым
смущением.  Непривычно было  пока  говорить  вот так о звездах  как о  месте
прибытия  пассажиров,  словно  речь  шла  о  тривиальном  рейсе  до  Адлера.
Очевидно, надо привыкать.  Ведь когда-то и авиаперелет в соседний город тоже
был делом необычным и удивительным.
     Владлен взял на себя труд проверить два дальних корабля, а Георг должен
был узнать о маршруте звездолета, уже успевшего его приласкать.
     -  Только  постарайтесь  не  лезть в толпу,  -  посоветовал неожиданный
помощник и зашагал по пыльной траве широким мужским шагом в  сторону дальних
"дирижаблей".
     Георг, с опаской уже  ученого человека,  обогнул толпу  и приблизился к
входному  люку  корабля с  другой  стороны.  Здесь было спокойнее.  Какой-то
инвалид с деревянным протезом ноги, с бандитской рожей, похожей на Сильвера,
сидя  на траве,  самозабвенно  играл на  гармонике  слезно-возвышенный  марш
"Прощание  славянки".  Что  он  тут делает?  Кого  провожает?  Или  надеется
получить милостыню? Впрочем,  тут-то как раз  и должны подать  -  щедро,  от
души, на долгую память.
     "Славянка"  еще  больше встревожила душу.  Георг  прошел вперед сколько
можно  было.  Но  все  равно  до врат,  ведущих в рай, было далековато.  Люк
корабля был огромен. При желании, туда можно  было заехать на "КАМАЗе",  тем
боле, что широкий язык наклонного трапа позволял это сделать без труда. Да и
всю  эту  толпу можно было в  короткое время запихнуть  через входной проем,
границы которого четко обозначались, сияя голубым мертвенным светом, если бы
люди соблюдали хотя бы минимум дисциплинированности. Но, как всегда бывает у
русских, собственная бестолковость, невоздержанность и сохранившаяся у нас в
генах  со времен 1-й гражданской войны боязнь  опоздать, потерять место  или
вообще не  попасть на спасительный транспорт  (а  ведь  другого  не  будет),
приводили к тому, что культурные (с виду) люди превращались в стадо баранов,
причем, баранов обезумевших, потерявших вожака. Все  это предвидели служащие
компании "Переселение Inc.". Поэтому  люк  и трап  были огорожены  высокими,
сваренными из  толстых  железных прутьев, решетками десятиметровой длинны. В
общих чертах  это была  П-образная сварная конструкция с  воротами. Учитывая
особенности  национального  характера  пассажиров,  верх  также  был  закрыт
решеткой.  В распахнутые ворота и ломились пассажиры, словно за спиной у них
уже  разверзался ад.  Прорвавшиеся  счастливчики, поправляя  остатки  одежд,
весело улыбаясь - кто прихрамывая, кто бегом, а кто уже спокойным шагом - по
решетчатому коридору направлялись к трапу,  предъявляли чудом  сохранившиеся
билеты двум мордоворотам, стоявшим в  проеме люка, и, взглянув последний раз
на родной  пейзаж: небо, солнце,  облака - уходили в полутень тамбура, чтобы
исчезнуть с глаз долой навсегда.
     Георг подошел  к  загону с одной  из боковых сторон,  где было поменьше
народу, взялся руками за рифленые прутья сантиметровой толщины и обратился к
охраннику, стоявшему в середине загона  в ленивой  позе надсмотрщика. На нем
был  надет камуфляжный  костюм с зеленовато-коричневыми пятнами, на голове -
черный  берет,  на  ногах -  ботинки с высокой шнуровкой. Он  стоял спиной к
Георгу,  покачиваясь с пятки на носок, полный уверенности в собственной силе
и значимости. К поясу его была пристегнута дубинка.
     - Послушай,  зема, куда  отправляется этот корабль?  -  спросил  Георг,
пользуясь солдатским жаргонным словечком, в надежде облегчить контакт с хомо
милитарис. Это сработало.
     "Зема"  лениво  повернул  голову,  окинув  по диагонали нехилую  фигуру
Георга небрежным  взглядом  -  и отвернулся. Но все  же  ответил,  почти  не
разжимая губ: "На Водолей".  Георг заволновался. Сунул  разгоряченную голову
между  прутьями,  но остановленный холодным несгибаемым металлом, шарахнулся
назад. Его  вновь  охватил стадный инстинкт.  Ему  нужно  немедленно попасть
туда, за  решетку! Какое-то  чувство сродни обездоленности, несправедливости
терзало  душу.  Почему  у  всех  есть билеты,  а  у него  нет?  Жуткий страх
опоздать, остаться ни с чем вновь придал ему силы (но не разума), и он опять
бросился на проклятые решетки.
     - На какое  время назначен отлет? Вы  не  знаете?  - закричал он, снова
обращаясь к тому же охраннику. - Эй, послушайте!..
     Но  прежнего контакта уже не было. Намек на солдатскую солидарность был
затоптан толпой, задавлен ее криками. Рядом с ним к решеткам прилипли люди с
такими же безумными  глазами.  Они тоже  что-то  кричали, должно быть,  тоже
очень важное для них, но никто ничего не слышал или не желал слышать.
     Охранник разозлился, снял с пояса дубинку и, подойдя к решетке,  провел
резиновым концом по прутьям.  Прутья  загрохотали. По пальцам кое-кому  тоже
досталось.
     - А ну, отошли от  ограды! - заорал  охранник, он распалялся и  от него
все сильнее пахло креозотом. - Вставайте в очередь, идиоты!
     Кто-то  схватил  Георга  за  шиворот  и  оттащил  от  ограды,  действуя
деликатно, но настойчиво. Георг  возмутился,  но  тут же остыл, увидев перед
собой Владлена.
     -  Я  все разузнал, - стал отчитываться добровольный помощник.  - Одних
баранов везут на Альдебаран, других еще куда-то, а нужный вам рейс...
     - Я знаю, устало оборвал его Георг. - Вот он, наш корабль.
     - И  я  еще  кое-что узнал,  - не глядя в глаза собеседнику,  продолжил
помощник.  -  Тут один мужик  авторитетного вида  сказал,  что  ни на  какие
планеты их не  отправляют, то есть, может быть, на какую-нибудь да отправят,
но только совсем для других целей...
     Георг  с   силой  схватил  Владлена  за  грудки,  но  почувствовав  под
костяшками согнутых пальцев немужскую мягкость, смущенно разжал руки.
     - Для каких целей?! - выкрикнул он, задыхаясь от гнева.
     -  Мужик  сказал:  для   медицинских  опытов,  -  неуверенно  пробурчал
"андрогин", пряча свои голубые, довольно-таки симпатичные, глаза и натягивая
задравшуюся куртку вниз. - Якобы, пришельцам необходим какой-то человеческий
материал, этот... как его... генетический, во! Может, врет, мужик-то?..
     -  Генетический  материал,   -  повторил  Георг,  грызя  ногти  и  тупо
уставившись в  землю. -  Что же нам  делать, Влад? Нужно как-то  вытащить ее
оттуда!
     Владлен, приведя свои одежды в порядок, задумался. Георг, шаря по толпе
глазами,  несколько раз  крикнул:  "Инга!",  но никто не отозвался и даже не
взглянул  в  его  сторону.  Тогда  он сорвался  с  места  и  побежал к  двум
милицейским машинам, стоявшим в отдалении.
     - К  ментам  решили обратиться? - спрашивал помощник,  едва поспевая за
сумасшедшим художником.  - Авторитетно заявляю: дохлый номер. Они и  пальцем
не  шевельнут. Такой народ  собачий, его надо знать... А  уж я их знаю... Да
они же куплены на корню этой фирмой! Вы же еще и в дураках останетесь...
     У  Георга  не было  шоферской  ненависти  и предубеждения  в  отношении
милиции.  В  целом  (не считая  некоторых  мелочей) он  всегда  был лояльным
гражданином,  и так  же, как Остап Бендер, чтил  закон,  а сверх того  свято
верил, что милиция специально  создана,  чтобы  защищать интересы граждан. И
эту   уверенность  в  нем  было  трудно  разрушить,  несмотря  на  некоторые
отрицательные примеры из своего и чужого опыта.
     Милиционеры  выслушали  его сбивчивое  устное заявление и  посоветовали
успокоиться, взять себя в руки,  мужаться  и  вообще понять, что  милиция не
господь Бог, что силы противостоящие ей, милиции, совершенно запредельные, а
они здесь с рассвета и еще даже не обедали.
     - Но послушайте,  - горячился Георг, напирая на самолюбие  молоденького
милиционера,  - вы же -  ВЛАСТЬ! На  ваших глазах творится  беззаконие, а вы
спокойненько   наблюдаете...   вместо  того,   чтобы  арестовать   подонков,
отправляющих людей на заклание!..
     - Кого  мы, по-вашему,  должны арестовать? - поинтересовался белобрысый
милиционер постарше возрастом и званием. - Пришельцев?  Так их голыми руками
не возьмешь.
     - И вооруженными  тоже... - поддакнул  третий страж  порядка, этот  был
совсем  предпенсионного  возраста,  но   звание  имел  всего  лишь  старшего
лейтенанта. - Даже ооновцы сюда не суются.
     - К  тому  же,  - продолжил белобрысый  с  погонами  капитана,  вытирая
платочком пот со лба и с внутренней  стороны своей  фуражки, - похоже, что в
этих  кораблях  нет никаких  пришельцев.  Да  и не  корабли это. Видел я  их
корабли... (Лицо белобрысого капитана исказила  такая гримаса,  что Георг не
сомневался  - этот  видел.) а  это так -  баржи...  для  перевозки  людского
поголовья. По-видимому, управляется автоматически или дистанционно с орбиты,
где находятся  у  них настоящие корабли.  У них там целый флот.  А что может
Земля    противопоставить    боевому    космическому   флоту?   Свои   хилые
военно-космические силы? К тому же во многом существующие на бумаге...
     -  Ну  хорошо, - не сдавался Георг,  -  пришельцы нам  не по  зубам, но
сотрудники   этой  поганой  фирмы  "Переселение  Inc."   находятся  в  нашей
юрисдикции, уж их-то вы можете задержать и тем самым пресечь...
     -  Агентство "Переселение..." имеет лицензию на  свою  деятельность,  -
терпеливо  объяснял  старший  милиционер,   -  в  их  действиях  нет  ничего
противозаконного. Доказательств  о проведении запрещенных  экспериментов над
людьми  у  вас,  как я  понимаю, нет. Ваши  обвинения  основаны на  слухах и
домыслах.  И вообще... - белобрысый  натянул на лоб фуражку и стал похож  на
"эсэсовца", - этих людей (он кивнул на толпу) уже не остановишь.
     -  Вы когда-нибудь  видели, хотя бы  по телевизору, как идут  на нерест
косяки горбуши  или лосося? -  осведомился третий  милиционер у  возмутителя
спокойствия и, не дожидаясь ответа, с видом знатока продолжил: - А  я видел,
у нас на Дрогаче. Собственными руками их ловил...  Они прут вверх по течению
без  остановки,  по  мелководью,  по  камням,  преодолевают  даже  небольшие
водопады.  Ни зверь, ни  человек-браконьер не пугает их;  обессилив,  многие
умирают, но  в целом косяк не  остановить. Почему? Потому что в них работает
программа, заложенная природой. Они ДОЛЖНЫ отложить икру в верховьях реки, а
после - хоть трава не расти - почти все погибают.
     -  Ну и к чему эти  ваши  сравнения  из ихтиологии? - прорычал Георг, с
несколько поубавившимся темпераментом. - Какое  это имеет  отношение к нашей
проблеме?
     - Прямое, - сказал белобрысый. - Эти люди меченные.
     - Как меченные? Кем? - Георг обращался то к одному, то к другому стражу
порядка.
     -  Как  именно  их  метили,  можно  догадываться,   -  ответил  младший
лейтенант,  и   персиковые  его  щеки  тронула  женственная  розоватость,  -
возможно, с помощью лазерного луча,  пущенного с орбиты...  Но  вот  кто  их
метил, тут вы сами стройте  догадки. Вы  что, газет  не читаете? Об этом уже
сколько лет пишут.
     Интеллигентный  начитанный  милиционер рассказал, что время от  времени
люди -  чаще всего  летом,  когда  тело  обнажено,  - обнаруживали  на  теле
небольшие участки кожи как  бы чем-то обожженные,  причем обожженный участок
имел  форму рисунка  типа пиктограммы.  У  кого-то это был трилистник, как у
фирмы "Адидас", у кого-то фигурка неведомого существа или нечто подобное...
     Метка! -  мысль об этом обожгла мозг  Георга, как настоящее раскаленное
клеймо, он вспомнил трилистник на предплечье Инги.  У него затряслись ноги и
руки.
     - Поймите, -  продолжал  втолковывать молоденький милиционер, - ОНИ уже
давно метили нас, подбирая  людей по  каким-то своим параметрам. Очевидно, с
помощью этих пиктограмм  в человека закладывалась  тайная программа.  И  вот
теперь она заработала... Вы думаете мы сидим сложа руки?  Ни фига. Агентство
Безопасности  Республики   проверила  людей,   покупающих  билеты   в  фирме
"Переселение..."  -  почти  все  они  были  меченные.  Мало  того, меченными
оказались  все  сотрудники  фирмы.  Вплоть  до  ее  основательницы  -  некой
Маргариты Евграфовны Тамадовской.
     - Марго!  - подпрыгнул поникший было Георг и подумал: "Вот, значит, что
их связывало... Лицемерка, сучка... боится она, видите ли, за Ингу..."
     -  Вы  тоже  знакомы  с  ней?  -  поинтересовался  многоопытный  третий
милиционер, подозрительно глядя на жалобщика. - Вы, может быть, тоже...
     -  Да  чист  я,  чист! - закричал Георг,  сдергивая  с  себя  куртку  и
закатывая рукава рубашки.
     -  Да верим  мы  вам, верим... А теперь прикиньте, нужны ли нам  люди с
тайной программой поведения?
     - Они теперь  чужая собственность,  -  разъяснял молодой милиционер.  -
Причем снабженная ногами и руками. Они пойдут туда, куда им прикажут. Сейчас
им приказали переселиться, и слава Богу! Человечеству и так забот хватает, а
если  среди нас будут  тусоваться  кем-то  зомбированные люди...  В условиях
военного  времени  мы  обязаны  были  бы изолировать их  в  концентрационные
лагеря...
     - Ладно, лейтенант, - сказал  старший милиционер недовольным голосом, -
вы, кажется, говорите лишнее...
     Лейтенант покраснел еще больше и ретировался в машину.
     -  Я  понимаю  вас,  -  сочувственно   произнес  белобрысый  начальник,
приобнимая Георга за плечо. - Но вы должны вникнуть в ситуацию. Они уже, что
называется, отрезанный  ломоть... Чем  скорее вы забудете ее, тем лучше  для
вашей же психики.  Вам еще повезло, что она вам всего лишь подруга... ну-ну,
не сердитесь... Конечно, тяжело, но не смертельно... а другие потеряли таким
вот образом сестру или  брата... Вон тот мужчина, со шляпой в руке,  видите?
Он проводил дочь...
     - Капитан! - с мольбой в голосе воскликнул Георг. -  Вы, судя по всему,
человек  сердечный,  чуткий...  Помогите   мне,  пожалуйста,  проникнуть  на
корабль!
     -  Мужчина,  поймите,  -  смущенный комплиментами,  ответил  белобрысый
капитан,  еще больше натягивая козырек  на глаза, - это невозможно. То  есть
проникнуть на корабль мы, конечно, можем. Это не такая уж большая  проблема.
И, может быть,  мы даже успеем отыскать вашу мадам, но вывести с корабля вам
ее не  удастся. Ее придется тащить  силой. И я не  уверен, чья  сила одержит
верх  - наша или ее. Но даже если вы доставите ее домой, в чем я сомневаюсь,
вам  придется  посадить ее под замок или даже  привязать к койке, иначе  она
сбежит на следующий рейс. Завтра повторится то же самое. Поймите, не станете
же вы жить с бомбой в одной комнате?
     Георг сквозь ткань куртки придавил рукой гранату и ничего не ответил.
     - Когда работает программа - человек  невменяем. Он сумасшедший, исходя
из современных  медицинских воззрений... Правда,  я в психиатрии ни хрена не
понимаю, но зато специалисты убедились в этом на собственном горьком опыте.
     Белобрысый, глядя в землю и ковыряя травянистую  кочку  носком ботинка,
понизив голос продолжил:
     -  Скажу  вам  по секрету,  сотрудники  АБРа  пытались помешать  группе
меченных попасть на аэродром, изолировав  их от  внешнего мира... Так они  у
них там все разнесли в пух и прах.  Итог эксперимента: один сотрудник погиб,
трое ранены, четверо задержанных  погибли от нервного истощения и физических
увечий, остальные ушли.
     - Вот так-то, дорогой  гражданин, обстоят дела, подвел итог милиционер,
на удивление благорасположенный к Георгу. - Пока  что они хреновые.  Но есть
надежда, что пришельцы, собрав свой  урожай,  оставят  нас в покое. Конечно,
это бьет по нашему самолюбию, но приходится терпеть.
     С  противоположного  конца  поля,   где  стояли  "дирижабли",   донесся
протяжный  звук сирены,  неприятно колыхнувший сердце.  На одном из кораблей
вспыхнули,  тревожно мигая, все бортовые огни. Потом что-то ярко засветилось
зеленым нестерпимым светом, и белое  кольцеобразное  облако,  расширяясь  на
четыре  стороны  света,  стремительно  понеслось прочь  от корабля,  гонимое
невидимыми  вихрями. Тугая горячая волна ударила в грудь, спину, в бок - кто
как  стоял -  и  умчалась  дальше, к  кромке  леса.  "Дирижабль"  бесшумно и
величаво поднялся  над  землей  огромной  тучей. Гигантская тень побежала по
полю   вслед   за   рассеявшимся   облаком.   Никаких   раскаленных   струй,
поддерживающих  и  разгонявших  аппарат,  видно  не было,  но тем  не  менее
корабль, легко преодолевая  земное притяжение, со все возрастающей скоростью
понесся в зенит,  уменьшился до  блестящей звезды, а потом и вовсе пропал  в
слепяще-синей бездне неба.
     Оцепенение людей тотчас прошло, и они с  удвоенной яростью бросились на
штурм ворот.
     - Ну, нам пора... - произнес белобрысый капитан милиции. - Честь имею.
     Он  козырнул  и  пошел к  своим,  открыл  дверцу  машины, сел боком  на
сидение, свесив ноги  на землю, взял с приборной  доски  микрофон  с  черным
витым  проводом.  В  салоне  милицейской  машины захрипела  рация.  Раздался
далекий, искаженный  помехами  голос, монотонно повторявший чьи-то позывные:
""Заратустра", я - "Балтийский-6..." "Заратустра", ответьте "Балтийскому-6",
на связи..." Таинственный "Заратустра" не отвечал.
     Георг  пошел  обратно  к кораблю. Сзади  доносился  голос  милицейского
капитана: ""Балтийский-6", я - "Тайфун-1", прием!.."
     -   Инга   не  может  быть   сумасшедшей,  -  упрямо   произнес  Георг,
останавливаясь невдалеке от ворот, где шла битва за место под чужим солнцем.
-  Она принадлежала к редкому типу женщин с четким логическим мышлением. Она
поймет... Если ей все объяснить - она непременно поймет.
     - Послушайте, Георгий, -  тактичным  тоном  напомнил о себе Владлен.  -
Надо уходить отсюда. По-видимому, скоро здесь станет слишком ураганно.
     Георг  и  думать  забыл о  своем  спутнике, настолько  он был  подавлен
свалившимися на него событиями и открывшейся страшной правдой.
     - Да-да, - сказал он, не оборачиваясь, - ты  поезжай, а я здесь  побуду
еще  немного...  Спасибо тебе.  - Он достал из кармана деньги и  протянул их
шоферу.
     - Я с друзей денег не беру, - ответил тот. Отступая на шаг.
     - А я не тебе даю, а твоим детишкам. - Георг подошел к Владлену и силой
всучил купюру ему в руку.
     -  Ну, если детишкам, тогда ладно... - смущенно ответил  новый  друг  и
спрятал деньги в карман олимпийки. - Но только я вас здесь не оставлю.

     Толпа заметно поредела. И, как ни  странно, наконец-то организовалась в
более  или  менее  упорядоченную  очередь. Наведению порядка  способствовала
возросшая активность охранников. Отчаявшиеся люди умоляли их навести жесткий
порядок, усмирить хулиганов и выбросить из очереди безбилетников.  Репрессии
были  применены.  Двух  злостных безбилетников  действительно  выбросили  из
очереди  на манер того, как это сделали с незабвенным Паниковским сотрудники
исполкома города Арбатова,  когда  тот  нарушил конвенцию  сынов  лейтенанта
Шмидта.  Охранникам  помогли сотрудники милиции, выполняя приказ белобрысого
капитана.  Исполнив свой  долг  до  конца, стражи порядка  сели в  машину  и
уехали.  Кордон  тоже снимался. Теперь уже  все  милицейские  машины  спешно
покидали поле, за  ними дымились  пыльные шлейфы. Здесь была очень  сухая  и
пыльная трава. Наверное,  потому, что ничего не укрывало ее от палящих лучей
солнца.
     -  Сколько  у нас осталось времени? - Георг  взглянул на часы, было без
семнадцати минут  двенадцать. -  Какие  будут  предложения,  рядовой Владлен
Батькович?
     -  Ефимович я... Папаня мой, Ефим, когда  еще был жив,  всегда говорил,
что главный вход  рассчитан для  дураков, а  умные люди ходят  исключительно
через заднее крыльцо. Правда, он жил в эпоху всеобщего дефицита, но,  может,
в данном случае это сработает?
     - Твой отец  был так же  умен, как Остап Бендер, но еще  раньше об этом
сказано в Библии: "Широкие врата ведут в  ад, идите вратами узкими". Значит,
поищем узкие врата... Ты не знаешь, где  у звездолетов обычно бывает  заднее
крыльцо?
     - У вас юмор висельника,  но мне это нравится:  с  веселым человеком  и
помереть не страшно.
     - Ни  о каком умирании  и  речи быть не  может. Мне предсказана  долгая
жизнь. Так что - все будет о'кей!
     Они долго бежали вокруг корабля и, наконец, оказались с противоположной
стороны.  Запыхавшись,  они  остановились  и  оглядели  обшивку  на  предмет
каких-нибудь дверей или чего-нибудь подобного. И  действительно, их ожидания
оправдались. Очень скоро зоркие глаза Владлена обнаружили небольшой овальный
люк, потом еще несколько таких же.  По-видимому, это были аварийные люки. Но
все они были задраены наглухо.
     - У меня имеется  с собой монтировка, - заявил  Владлен, доставая из-за
пояса любимую шоферами железяку, - но вряд ли она нам поможет.
     В огорчении он  двинул  торцом монтировки в  предполагаемый замок люка,
тот глухо звякнул.
     - Зараза, - выругался помощник и присел на корточки возле люка.
     - У  меня  есть кое-что помощнее монтировки, - прошептал Георг, вынимая
из кармана свою заветную гранату.
     - Ух  ты! - вздрогнул Владлен и опрокинулся на спину.  -  Ну  вы даете,
шеф. Как Шварценеггер, ей-богу! У него тоже в каждом кармане по гранате.
     - К  сожалению, у меня только  одна. Берег  на  крайний  случай.  Будем
считать, что он наступил.
     Георг  осмотрел  люк. Середина его  была  на  уровне головы  на  слегка
наклонной  части конструкции, идущей от  днища.  Никакой ручки  или  чего-то
подобного  там не было. Вообще никаких выступающих частей, на  которые можно
было бы положить  гранату, не наблюдалось. Лишь в верхней части овала имелся
ряд технологических  отверстий, примерно, восьмимиллиметрового  диаметра.  В
эти дырочки  не пролазил  и палец. Но кое-что туда могло пролезть, например,
карандаш.  Чего-чего,  а карандаш или даже  два всегда  имелись  у кармане у
художника. Но этого было мало.
     - Срочно нужен провод,  хотя бы  полметра, - поставил задачу шеф своему
помощнику. - Любой!
     Они  озабоченно огляделись.  Метрах в пятидесяти от  них одиноко стояла
брошенная  легковушка, приехавшая  уже  после  снятия кордона. Не  дожидаясь
дальнейших  указаний,  Влад кинулся к этой машине  с  завидной  спринтерской
скоростью. Георг отыскал в  своих карманах карандаш и примерил его, проходит
ли он сквозь  отверстия. Карандаш входил  свободно, но только  до  половины,
дальше не пускала  конструктивная особенность люка.  Георг  обломал карандаш
напополам и нетерпеливо оглянулся назад.
     Владлен  пытался  монтировкой  вскрыть  машину,  как консервную  банку.
Какой-то  педант, приехавший  на ней,  прежде чем  навсегда покинуть  Землю,
тщательно  запер свою собственность.  Владлен  вышиб боковое стекло и влез в
салон  через  окно.   Георг  смотрел   на  часы,  на   мигающее   двоеточие,
отсчитывающее  убегающие секунды, а Влад  что-то крушил  в  чужом  салоне  и
вырывал с  мясом.  Наконец  он  прибежал  обратно, держа в  руках два  куска
провода  в  зеленой изоляции. Наверное, это  были части  какой-то  проводки,
впрочем, в этом Георг совсем не разбирался.
     Он схватил  принесенные провода.  Отложил,  который  был подлиннее, а к
короткому стал привязывать обломок карандаша. Другим концом этого же провода
в несколько витков  опоясал гранату (провод был гибким и прочным) и  завязал
узлом.  Проводок утопился  в бороздки между ячейками рубашки гранаты и сидел
там довольно хорошо. Держа гранату  в  одной руке, другой рукой он протиснул
карандаш и тянувшуюся за ним часть провода в отверстие внешней части обшивки
люка. Карандаш провалился в дырочку.  Георг  потянул провод назад,  карандаш
надежно заякорился внутри, став поперек отверстия. Граната могла висеть, что
и требовалось.
     Взяв отложенный длинный провод, Георг привязал его к кольцу.
     - Разбежались! - крикнул он, выпрямляя усики шплинта.
     Когда Влад  отбежал на безопасное  расстояние и  спрятался за  машиной,
Георг  взялся за  конец провода, осторожно натягивая  его,  отходя как можно
дальше (и все-таки недалеко, а жаль...), выдернул кольцо из гранаты.
     "Девять,  восемь,  семь!..  -  мысленно  отсчитывал  он  время  запала,
огромными прыжками убегая  от  адской машинки. За две секунды до  взрыва  он
сделал  последний  отчаянный прыжок  и  приземлился уже  на  руки,  живот  и
напряженные носки ног. Вжался телом в землю, втянув голову в плечи и царапая
щеку колючей травой, прикрыл затылок ладонями.
     Рвануло славно, аж уши заложило от грохота. Горячий вихрь ударной волны
пронесся над головой вместе с невидимыми  глазу смертельными осколками. Едва
эхо взрыва  успело откатиться в поле,  они уже бежали к люку.  Выбранные ими
узкие врата  были изрядно помяты  взрывом и вдавлены  во  внутрь  неведомого
тамбура, куда они так стремились попасть. Но  полностью крышка люка так и не
открылась. Запирающее  устройство  было выворочено  из гнезда,  но какими-то
уцелевшими отростками еще крепко держалось в стенке, играя роль своеобразной
дверной цепочки, препятствующей полному отворению двери.
     Владлен  вновь применил свой  универсальный инструмент  -  со скрежетом
выдирал остатки крепления замка, словно дантист, вырывающий упрямый коренной
зуб.
     Когда Георг увидел, что конструкция держится исключительно на самолюбии
конструкторов,  он отстранил Владлена и одним ударом ноги в дверь (так,  что
огнем полыхнула боль в колене) выбил крепления. Покореженный люк распахнулся
в полутемный узкий лаз, озаряемый красными вспышками света.
     Они нырнули в  нервную  муть,  таинственный сумрак корабля.  Проскочили
небольшое помещение, типа тамбура, выпрыгнули в  какой-то коридор и побежали
по  нему  что  было  силы.  Потому что впереди  с потолка медленно (но очень
быстро) опускалась металлическая перегородка. По-видимому, система контроля,
обнаружив  разгерметизацию корпуса,  дала команду исполнительным  механизмам
изолировать поврежденный участок.
     Владлен  бежал  впереди  и  первым, упав на четвереньки,  неловко  стал
перебираться на другую сторону. При этом слишком высоко задрал задницу, так,
что  смыкающаяся плита коснулась ее.  Влад  истерически вскрикнул  (все-таки
женщина есть женщина) и  ящерицей метнулся на другую сторону.  Долей секунды
позже Георг бросил свое тело под этот страшный нож. Он скользнул по гладкому
полу на  спине,  но сделал это с  солдатской смекалкой. Не так, как Владлен,
протискивавший через опасную  зону  сначала голову,  задницу, потом ноги,  а
развернул свое тело параллельно опускающейся переборки и поэтому практически
мгновенно бревнышком перекатился через роковой рубеж.  Тут  же  за ним плита
сомкнулась с полом, с лязгом вошла в щель в полу, вдвинулась туда вглубь еще
на несколько  вершков. Лязгнули замки,  запирающие  перегородку. (В какое-то
одно жуткое  мгновение Георг видел  их  страшные стальные  зубы подсвеченные
снизу, из глубины щели.)
     - Ты как, в порядке? - тяжело дыша, спросил Георг.
     - Ага, - выдохнул Владлен.
     - Ужас! - Георг вытер пот со лба. - Ничего страшнее этой половой щели с
зубами я не видел в жизни.
     Напарник его истерически  хохотнул.  Они  перевели дух, но залеживаться
было некогда. Они вскочили и бесшумными тенями понеслись в неведомое.



     ОБРЫВ

     Земля голубая, как апельсин...
     Поль Элюар

     Впереди  послышался топот ног бегущих  людей. Наши спасатели нырнули  в
боковой коридор,  почти не освещенный, и замерли, распластавшись по стенкам.
Мимо  них промчались два охранника  в камуфляжной  форме.  Очевидно, охрана,
встревоженная взрывом,  отрядила  людей  на  предмет  выяснения  обстановки.
Поскольку Георг со товарищем не знали схемы расположения помещений корабля и
бежали  куда  ноги несут  и  подсказывает интуиция,  то в  принципе  не было
большой  разницы,  по  какому  коридору  двигаться  дальше.  Узкий и  темный
коридор, где  они скрывались, был не хуже  и не лучше других. И, выждав  для
верности  еще  немного,   они   побежали  в   перпендикулярном   направлении
относительно своего первоначального маршрута.
     - Надо искать лестницу либо лифт, чтобы подняться на верхний уровень, -
соизмеряя дыхание с ритмом бега, поставил задачу Георг, ставший по умолчанию
командиром их  маленькой  группы захвата,  и  добавил  на  всякий случай:  -
Запомни, Влад:  каюта  328-я,  место забыл какое, но  там  увидим...  Спрячь
монтировку, но держи ее под рукой.
     Владлен на  бегу  запихал  железяку  в рукав олимпийки,  придерживая ее
выпирающий конец рукой.
     Ему  хорошо,  подумал  Георг, он  вооружен, сам  же  Георг, оставшись с
голыми  руками, чувствовал  себя  неуверенно.  Что ни говори, а мужчина  без
оружия, как без штанов.
     Они  оказались  в   замкнутом   элипсообразном  помещении,  мрачноватой
темно-фиолетовой окраски. Вдоль стен имелись многочисленные округлые ниши. В
основаниях ниш четко выделялись ярко-желтые кругляши метрового диаметра.
     - Это походит на лифты? - посоветовался Георг  с напарником и ступил на
желтую платформу.
     - Вроде, да, - ответил Владлен. - Во всяком случае, на клозеты точно не
походит - были бы дырки в полу.
     Георг осмотрел вделанную в стенку маленькую  панель с пятью клавишами и
нажал вторую,  если считать сверху. Тотчас из стены вышла полукруглая трубка
из прозрачного материала и отделила Георга от напарника. Ему показалось, что
Владлен  внезапно  провалился вниз  и только потом понял, что все происходит
наоборот - это он на платформе летит кверху.
     Быстро пронеслись перед его глазами три горизонта - темные и освещенные
нижние этажи судна - на верхнем  уровне лифт остановился. Ограждающая трубка
по дуге закатилась в стену, открывая проход. Георг не успел и шага сделать в
новом помещении, как столкнулся с  человеком чуть ниже себя ростом, в очках,
с  большими залысинами на  выпуклом  лбу,  но  довольно  молодым,  одетым  в
песочного  цвета униформу.  Судя по внешнему виду, человек больше походил на
интеллектуала, чем на тупого охранника. Да и костюмчик на нем был явно не от
"Саланга",   магазина    военного   обмундирования,   а   напоминал   что-то
летно-техническое.
     -  В чем дело?  Вы кто? Простите, вы как  здесь оказались? - засыпал он
вопросами Георга, строгим  тоном человека,  который  сам никогда не нарушает
инструкций и другим не позволит это сделать ни при каких условиях.
     -  Видите ли... Я  ищу  каюту номер 328,  - Георг с ходу  вошел в  роль
бестолкового  пассажира. -  У  вас тут  такой лабиринт,  что сам  черт  ногу
сломит. Вы мне не подскажите?..
     - Покажите-ка  мне ваш билет,  - потребовал летно-технический  человек,
тоном поездного контролера.
     - Где-то ведь он у меня был. - Бестолковый пассажир принялся бестолково
шарить по карманам. - Вы знаете, кажется, я его потерял...
     Интеллектуал  поправил  очки   интеллигентным  жестом  и  произнес  без
снисхождения суровым тоном:
     - А я подозреваю, что его у вас никогда и не было.
     -  Ну тебе  же  говорят:  человек потерял билет, - сказал  Владлен, как
привидение  появляясь  из противоположной  стены и одним махом  становясь за
спиной у бдительного служаки. - Людям надо верить...  А вот оборачиваться не
советую, буду стрелять без объявления войны.
     Тупой   конец    универсальной    монтировки   уперся   в   позвоночник
летно-техническому человеку  и тот вытянулся в струнку и застыл, как статуя.
А Владлен продолжал нагнетать страху, говоря убийственно спокойным тоном:
     - Даю  справку: скорострельность  этой  штуки -  тысяча  двести  пуль в
минуту.  А  пульки у меня  все разрывные. Представляете, что они  сделают  с
вашими внутренностями?
     -  Кто вы  такие?  Террористы?  Контрразведка?  -  делал  предположения
человек с корабля. - Чего вы хотите? Мы уже прошли досмотр судна, все бумаги
у нас в порядке...
     - А мы  в этом не сомневаемся, - ответил Георг миролюбивым голосом. - У
таких, как ты и  ваших хозяев, бумаги всегда в порядке... Но мы сейчас здесь
по другому поводу. Нам нужна каюта 328, - сменяя тон, прорычал Георг. - Веди
нас туда быстрее и будь изобретателен при встрече с коллегами. Если они тебе
не поверят, это будет твоей последней ошибкой в жизни.
     - Пш-шел! - Влад с силой ударил  человека коленом под зад,  чем  придал
ему  довольно  резкое  ускорение.  Георг  догнал  пленника  и по-приятельски
зашагал рядом. Владлен с "автоматом" замыкал группу.
     - Я не знаю, что говорить? - пожаловался интеллектуал.
     - Что ж ты такой тупой? - съязвил Владлен, - а еще очки носишь.
     - Мы твои давние кореша по роддому  - не разлей-вода, - поучал Георг. -
Ты без нас жить не можешь: ни на Земле, ни в космосе... Усек?
     - Я-то усек,  а  вы, мне  кажется, не понимаете, во что вмешиваетесь, -
сказал пленный. - Кто вы все-таки такие, черт побери!
     - Мы  -  патриоты! - рявкнул  Владлен  под  ухо конвоируемому. - А ты -
подлый предатель из пятой колонны. Устраивает тебя такой расклад?
     - Боже! - взмолился человек, - какая тарабарщина... Нам  направо. Каюты
первого класса там.
     Они повернули направо и пошли по коридору, напоминающему гостиничный, с
рядами  дверей по обе стороны, только интерьер был более  чем  спартанский -
голый металл без каких-либо намеков на украшательство. Баржа и есть, подумал
Георг.  Если это каюты  первого класса, то какими же  должны быть  помещения
третьего класса?

     Георг  представил  большой  зал  с  металлическими  стенами  в   грубых
заклепках. Тусклый свет, чемоданы вперемежку с потными человеческими телами,
плач  детей...  "Коленька,  Коленька!  -  кричит  женщина   с  растрепанными
волосами, - господа, вы не видели мальчика в пальтишке сереньком?..
     Нет, одернул себя Георг, тут он перебрал. На посадке не было пассажиров
с детьми.  Молодые были, много молодых обоего пола. Были и пожилые, но детей
не было. Ну что ж, хоть какая-то гуманность.

     Он шел вдоль шеренги стальных дверей и машинально считывал номера кают,
намалеванные   мелом  довольно   небрежным   почерком.  Отвратным  почерком,
бесчеловечным. Как на "телячьих" вагонах, в которых немцы увозили в Германию
военнопленных. "322",  "324",  "326",  -  номера  с этой  стороны  все  были
четными. - "328". Стоп!
     Георг  рванул ручку  на себя. Железная дверь с  овальными углами  легко
отворилась. На  секунду  Георгу показалось,  что  он заглянул в  купе вагона
"СВ". В купе было четыре мягких спальных  места. Теплым светом горел плоский
потолочный  светильник,  стены  были  обшиты  пластиком  удачно  имитирующим
дерево. Наконец-то хоть какая-то человечность в интерьере.
     Вошедшего встретили в штыки  три пары человеческих глаз - двое мужчин и
одна  женщина  занимали  нижние полки.  Еще неубранные чемоданы загораживали
проход в купе.
     -  Простите, -  сказал  Георг предельно вежливым  тоном. - Тут  с  вами
должна была ехать женщина...
     - Лететь,  дорогой,  лететь!  - поправил  вошедшего  один  из  мужчин с
замечательным кавказским носом.
     Это был маленького роста лысый  брюнет,  то есть он когда-то безусловно
был  брюнетом,  но  до   сего  дня  в  целости  сохранились  у  него  только
великолепного черного цвета густые брови. Мужчина усиленно потел, но пиджака
очень дорогого костюма не снимал.
     -  Да-да,  лететь,  - согласился  Георг. - Так вот, женщина... молодая,
красивая шатенка с...  - Он с ужасом осознал, что совершенно не помнит цвета
ее глаз. - Зовут - Инга, фамилия...
     - Нет, не видели! - вскричала женщина не терпящим возражений голосом. -
Мы тут  уже  полчаса сидим, и никакие шатенки  здесь не появлялись. Мы  сами
красивые,  -   захохотала  она,  ее   спутники   льстиво   поддержали   свою
предводительницу.
     Тут женщина увидела за спиной Георга  человека  в форме  и обратилась к
нему с требованием.
     - Послушайте,  вы, кажется, из обслуживающего персонала?  Мы  хотели бы
узнать: почему не работает вентиляция? Сил нет терпеть такую духоту. У моего
мужа  - сердце! -  Пассажирка  указала  брильянтовым  перстом в пространство
между мужчинами, так, что  было не понятно,  кого она имеет  в виду:  лысого
брюнета  или   сумрачного   вида  мужчину  лет  55-ти  с  обвисшими  щеками,
протиравшего очки  и  близоруко  щурившегося.  Наверное, все-таки  лысый  ей
больше подходит по возрасту и темпераменту, подумал Георг.
     Владлен ткнул пленника железякой в бок и тот  заговорил, как заведенная
кукла:
     - Вентиляция  будет включена, как  только взлетим  и  выйдем за пределы
атмосферы.
     Георг попятился, тесня  спиной заложника, захлопнул  дверь и метнулся к
соседней  каюте. Там  находились четыре человека. Инги среди них не было. Он
распахнул двери уже двенадцатого купе подряд - Инги нигде не было!
     К  летно-техническому человеку  подошел гражданин в синем тренировочном
костюме (униформа российского пассажира).
     - Простите, товарищ проводник, хотелось бы узнать насчет чая. Когда его
будут разносить?
     - Я не знаю,  - уныло выдавил  из себя "проводник".  - Идите  к себе  в
каюту. По коридорам пассажирам ходить запрещено до особого распоряжения.
     - Как  это  вы  не знаете? А кто знает?  - возмутился пассажир,  сверля
"проводника"  маленькими злыми глазками, на  лысине у него  крупными каплями
блестел пот.  -  Бардак, честное  слово!.. И так во всем. Некомпетентность -
наш бич... Тогда скажите хотя бы, как пройти в туалет?
     - Товарищ,  - задушевно сказал Владлен, - зачем вам туалет, если вы еще
чаю не пили?
     - Вы мне, пожалуйста, тут не острите,  -  ответил пассажир,  в типичной
тональности  тертого  бюрократа.  -  Я  сам  никогда не  острю и  другим  не
позволяю! Ишь, понимаешь, завели моду...
     Подбежал Георг, оттолкнул пассажира.
     - Эй! Что вы себе позволяете? Хамство какое. Бардак, честное слово... -
пассажир удалился на поиски персонала посмышленее.
     - Послушайте, - Георг схватил за плечи человека в форме. - Она не может
быть где-нибудь на другой палубе классом ниже?
     - Кто - она? - тупо спросил интеллектуал.
     - Женщина из 328-й каюты! - заорал Георг, брызгая слюной в лицо подлому
предателю из пятой колонны.
     Тот с достоинством мученика утерся и безапелляционно заявил:
     - Это совершенно исключено.
     - В третьем классе? В общем вагоне...  тьфу...  помещении или что там у
вас!?
     - Да нет же, нет!
     - Георгий, может,  она  опаздывает? - высказал догадку Владлен. - Вы же
знаете женщин...
     - Смеетесь, - состроил гримасу человек в форме. - Они здесь  толклись с
семи утра, как только дали сигнал...
     - А противиться сигналу можно? - еще раз с надеждой спросил Георг.
     - Теоретически - да, практически - нет.
     - Что значит - теоретически?
     - По  закону  больших  чисел может случиться все, что угодно.  Молекулы
воздуха возьмут да и соберутся в одной  половине комнаты, и вы  задохнетесь,
находясь  в другой,  безвоздушной  половине... Закона, который  бы  запрещал
подобное явление, нет. Теоретически такое чудо может произойти, а в жизни не
произойдет  никогда.  В  нашем  случае  вероятность  аномалии  на  несколько
порядков   выше,   но   все  равно   на   практике   равняется   ноль  целых
ноль-ноль-ноль... короче, один шанс на миллион.
     - Что это за шанс? - Георг впился рукой в плечо допрашиваемому. - В чем
он может выражаться?
     - Ну-у, возможен  сбой программы в связи с какими-либо непредсказуемыми
аномалиями самого  организма  реципиента - человека, принимающего сигнал. Но
именно это и считается маловероятным.
     - А волю вы уже ни во что не ставите?
     -  Воля, воля...  - пробормотал  представитель  пятой колонны  с  таким
видом,  словно пытался  вспомнить, что  означает это слово.  -  Воле Высшего
Разума никто не может противиться.
     - Ну и дерьмо же ты! - сквозь стиснутые зубы произнес Владлен. - У меня
руки так и чешутся врезать тебе по сопатке.
     - Да в чем  проблема-то! - заорал презренный наймит, взбешенный хамским
отношением к своей персоне  - Не  хотите лететь,  никто вас здесь не держит,
можете идти на все четыре стороны! Вам была нужна девушка? Так вы убедились,
что  ее здесь  нет. Радуйтесь. Насколько я смог  понять  ваши  намерения, вы
разыскиваете ее, чтобы снять с корабля... из  патриотических  соображений...
Да ладно, ладно... не пихайтесь...  Вопрос, кажется, решен, так  что же  вам
еще надобно?
     - А может быть,  она в медотсеке?  - высказал  последнюю догадку Георг,
подпадая под  давление все более нарастающей неопределенности. - При посадке
были жертвы?
     - Ну вряд ли это  можно назвать жертвами,  коего кого помяли... слегка.
Но  заявляю  со всей  ответственностью  -  ничего серьезного  ни  с  кем  не
случилось. А что  касается медотсека  как  такового,  то его  на судне  нет.
Имеются аптечки. Для полета этого вполне достаточно.
     - Для полета куда? - сказал Георг, сузив глаза, и играя желваками. - На
тот свет?
     - Да перестаньте вы повторять  досужие  вымыслы  невежественной  толпы.
Людей перемещают для заселения новых  площадей, согласно Генеральному Плану,
не нами с вами составленного. - И человек в униформе благоговейно воздел очи
горе.
     - Ты еще расскажи про намолоты с гектара, - вставил шпильку Владлен.
     - Послушайте, - Георг сжал  руку человека  в униформе.  - Людей клеймят
как скот, грузят на баржи и отправляют  неизвестно куда,  это что - политика
Высшего Разума?!
     -  Когда оперируют миллиардами лет и миллиардами душ, какой-то  процент
физических потерь неизбежен. Так что же говорить о потерях морального плана,
о  попрании чьей-то  индивидуальной воли.  К  тому  же Высший  Разум  всегда
действует  через посредников: это могут быть  высшие  иерархи космоса,  либо
существа рангом пониже,  и даже  люди могут быть посредниками.  И у  каждого
посредника  свои представления о морали  и  гуманности. Отсюда  погрешности.
Если  у  вас есть  претензии, то предъявите  их  ответственным  исполнителям
акции, а я - всего лишь ничтожный винтик в этой машине.
     - И где же находятся эти ответственные исполнители?
     - На  первом уровне судна. Здесь  - обратный отсчет. Первый  уровень на
самом  верху.  Там оборудовано  нечто вроде  рубки. Их  двое, впрочем, я  не
уверен...  Они наше непосредственное начальство  в этом рейсе.  Только  хочу
предупредить, чтобы вы были с ними повежливее.  Они не  любят критики в свой
адрес  и  могут  сделать  с вами все, что угодно. Им  неведомы  человеческие
понятия  добра  и зла. Они выше  этого. Для  них важно сохранение вида, а не
индивида.
     - Кто они такие? - спросил Георг, насупившись.
     - Джентри.
     - Мне это слово ничего не говорит.
     - Мне, к сожалению, тоже. Мой вам совет: не надо ничего выяснять. Идите
домой и приготовьтесь к самому худшему.
     - Что вы имеете в виду? - сказал Георг угрожающе.
     - Женщина, которую вы  ищите, наверняка мертва. Не надо хватать меня за
ворот... Раз  она  не явилась по сигналу, стало быть  с ней случилось  нечто
экстраординарное,  и  она не может двигаться.  Вариант: возможно, попала под
машину...
     - Пойдемте отсюда, Георгий, - сказал тихим голосом Владлен, - может, не
так уж страшен черт, как малюет его этот ублюдок.
     Они отпустили пленника и направились к лифтам. Внизу было до странности
тихо.  Очевидно уже улеглась  посадочная суматоха,  и пассажиры заняли  свои
места, согласно купленным билетам.  Коридоры были пусты  и полутемны, горели
только  дежурные  светильники. Наши спасатели шли, ориентируясь на указатели
со стрелками. "На выход"  - гласили они яркими желтыми  буквами, написанными
на русском языке.
     Коридор с наклонными  стенами, вдоль которых тянулись трубы и  какие-то
кабели, вывел их прямо к тамбуру с  огромными воротами. Метровыми буквами на
воротах было написано  -  "ВЫХОД". Но ворота были наглухо  заперты.  Георг и
Владлен  по  очереди  и  вместе пытались крутить какие-то колеса и  вентили,
безуспешно  дергали  различные  рычаги,  нажимали  кнопки  на  панели  возле
тамбура. Но механизмы, приводящие в движение ворота, оставались мертвы.
     Владлен  попытался просунуть конец монтировки  в  горизонтальный  зазор
между  двумя сомкнувшимися плитами  выхода,  чтобы  раздвинуть  их,  но  его
попытки были равносильны стремлению сдвинуть с места гору.
     - Эй вы! - закричал Георг, а Владлен стал бить монтировкой по железу. -
Выпустите нас!
     Эхо  прокатилось  по  коридору,  и  опять  наступила   мертвая  тишина.
Казалось, судно было необитаемым. Владлен  снова принялся стучать по трубам.
Адский  грохот наполнил космическую баржу, который поднял  бы  и мертвого из
могилы.
     Наконец  откуда-то   издалека  послышался  топот  ног   бегущих  людей.
Появились охранники. Раздались голоса: "Кто такие?" - "Так это же, наверное,
те самые, что взорвали аварийный выход". - "Хватай их, ребята!"
     Их схватили, вывернули руки за спину, обыскали карманы и прочие места в
одежде и  на теле.  У  Георга  нашли  визитную карточку. Самый  смышленый из
охранников прочел визитку, шевеля губами, потом сказал:
     -  Так  вы  от  Маргариты  Евграфовны...  Что  ж сразу-то  не  сказали?
Отпустите их, - распорядился старший охранник.
     Их  освободили  из довольно-таки  не  братских  объятий.  Владлену даже
вернули его оружие.
     - Ну что, мужики, мест не  хватило? Сейчас что-нибудь подыщем, - сказал
старший  охранник,  похожий на хорошо сколоченный шкаф типа "Гей, славяне!",
как сказали бы Ильф и Петров. - Слышь, Василий, подыщи  им конурку с мягкими
сидениями. Если придется кого-то утихомирить - утихомирь.
     - Да  нет же, ребята, вы не поняли, - стал объяснять Георг.  - Не нужны
нам места, нам нужно выйти наружу. Срочно.
     Охранники заржали, как стадо сытых лошадей. Один выкрикнул сквозь смех:
"Ой,  ребята,  остановите  ракету,  я  сойду!" Все  заржали  пуще  прежнего.
Отсмеявшись, "хорошо сколоченный шкаф" сказал:
     - Сожалею,  братан, но  ничем помочь  не могу. Туда  уже  нельзя, -  он
указал толстым волосатым пальцем на тамбурные наружные двери. - Там космос.
     - Я не верю вам! - яростно выкрикнул Георг.
     - Ну это легко доказать, - спокойно ответил охранник.
     Он  подошел  к  стене,  нажал  какую-то   кнопку   рядом  с   маленьким
телеэкраном. Экран засветился и стал показывать сплошную темноту.
     - Ну и что это значит? - сказал Георг, недоверчиво косясь на  экран.  -
Он  же у вас не  работает. Чернота какая-то.  Если мы в космосе,  то где  же
звезды?
     - Кто у нас спец по звездам? - спросил старший охранник у своих горилл.
- Где Феликс?
     "Здесь  я!",  -  донесся  чей-то  голос  из  глубины  коридора. Гориллы
расступились, пропуская молодого человека с торчащими, как локаторы, ушами и
носом, напоминающим банан.  На нем была такая  же униформа песочного  цвета,
что и у давешнего знакомца с верхней палубы.
     - Феликс Осианович, объясните по-быстрому господину все про звезды...
     Краснея ушами, спец объяснил:
     - Разрешающая способность простой телекамеры не улавливает света звезд.
Вы  что,  никогда  не видели телерепортажей с орбиты?  Там тоже небо  всегда
черное, без звезд.  Ну хорошо.  Поищем  более  яркий объект,  чем  звезды...
Вообще-то эта камера вовсе не предназначена  для астрономических наблюдений,
а лишь для охранных целей... но попробуем.
     Феликс  Осианович,   подойдя  к  настенному  пульту,  взялся  рукой  за
стерженек  с черной головкой  и отклонил его в одну сторону, потом в другую.
Очевидно, он дистанционно управлял камерой, прикрепленной снаружи. На экране
возникло  изображение  ярко  освещенной  части  конструкции  корабля.  Потом
изображение  сдвинулось еще  в одном  направлении,  и вдруг  экран заполнило
голубое  сияние  удивительной  чистоты.  Георг,  как  художник,  это оценил.
Голубой  шар сместился  и стал в центре экрана. Шар имел размытые очертания,
но все же можно  было различить и другие оттенки цветов - зеленоватые  и еле
заметное оранжевое пятно. Присмотревшись, Георг узнал очертания Африканского
континента, перевернутого "вверх ногами". Вскоре детали изображения стерлись
- шар удалялся! Да еще с какой скоростью!
     - Боже правый! - У Георга ослабели колени, и,  чувствуя сосущую пустоту
под ложечкой и какую-то общую неустойчивость, он опустился на пол.
     Владлен  истерически  закричал и  метнул  монтировку  в  экран, который
взорвался, рассыпая искры.
     - Слушайте,  мужики,  - сказал  старший охранник,  теряя терпение, - вы
постоянно  что-нибудь  взрываете у нас  на судне. Вы создаете нам  проблемы.
Придется, наверное, вас связать.
     Владлен уткнулся локтями в какие-то трубы, закрыл лицо руками и зарыдал
в голос.
     - Мои детки, бедные детки мои! - рыдал он по-бабьи, хлюпая носом. - Кто
их будет кормить-пои-и-ить...
     -  Вы  че,  мужики,  -  недоуменно  задирая  брови,  пробасил  один  из
охранников. - Эй, кончай выть, баба ты что ли?
     - Да  вроде бы... - задумчиво произнес  старший,  царапая  ногтем  свой
мощный подбородок. - Только нам тут истерик не хватало.
     Георг  встал  с  пола,  подошел к товарищу по несчастью, тронул его  за
руку.
     - Брось, Влад, возьми себя в руки, будь мужчиной...
     -  Как  же  она  может стать  мужчиной,  ежели она  женщина?  - резонно
подметил один из охранников, ехидно хихикая.
     - Оставь меня! - вырвал руку Владлен. - Уйди!  Это все  из-за  твоей...
сучки. Не стоит она того, чтобы из-за нее...
     Георг грубо схватил приятеля за ворот куртки.
     - Не смей так  говорить о ней... ты!... - Он  готов  был уже произнести
вслух  ужасное оскорбление,  после которого примирение  стало бы невозможно,
но, к счастью, сдержался. - Если ты  не играл в благородство, а в самом деле
благороден, так оставайся  таким до конца. Ничего нельзя  делать наполовину!
Надо всегда идти до конца! Ты забыл, что  друг познается в беде? Беда только
началась, а ты уже раскис. Я  был о тебе  лучшего мнения. Прости, что втянул
тебя в такую историю... Но я тебя предупреждал.
     - Ладно, чего уж теперь - ответил вдруг Владлен, вытирая слезы и сопли.
- Все, я больше не плачу. Я взял себя в руки. Где моя монтировка?
     - Нет, братан, - сказал подстриженный наголо, самый маленький охранник,
но с грубыми руками, достававшими почти до пола. - монтировку мы тебе больше
не дадим, а то, пожалуй, ты окончательно сокрушишь наш корабль.
     -  Ладно,  мужики  и бабы,  - подвел  итог  инциденту старший.  - Идите
отдыхайте, когда  сядем,  мы вас  оповестим  первыми. Вася,  проводи  господ
пассажиров.
     Георг поднял руку, останавливая басистого охранника по имени Вася:
     - Минутку. До  встречи с  вами мы разговаривали с одним человеком...  в
очках, залысины,  одет -  в  летно-техническую форму,  как у  этого молодого
человека...
     - А-а... - понимающе  протянул лопоухий спец. - Так это был Леонтий. Он
действительно из технического персонала, как и я. Ну и что?
     -  Он сказал, что мы можем побеседовать с хозяевами судна. Вы разрешите
нам подняться наверх, в рубку?
     - Нет, вы точно чокнутые! - хохотнул начальник охраны. - Кто же с  НИМИ
общается по собственной воле?
     - Меня лично туда калачом не заманишь, - с содрогание в голосе произнес
коротышка-охранник, втягивая голову в плечи и становясь похожим на кубик.
     -  Ну, если  вы желаете... - сказал техник с горящими,  точно с мороза,
ушами, - И Леонтий не против, то пожалуйста. Лифты там.
     -  Спасибо,  мы знаем, -  ответил Георг и  твердым шагом  направился  в
нужном  направлении. За  ним,  волоча ноги,  поплелся верный его оруженосец.
Правда, оружие у него на всякий случай конфисковали.



     ДЖЕНТРИ

     1

     Лифт стремительно  доставил их на  первый горизонт  судна.  Может быть,
вверху была  еще  одна палуба, нулевая,  но  сие им было  неведомо.  Земляне
ступили на мягкий ковер, ворс которого имитировал траву английского  газона.
Удивительно! Они попали как бы в другой мир. Сладко пахло  луговыми травами.
Духоты  нижних помещений здесь не было  и в  помине. Интерьер этажа  поражал
роскошью  и  вместе  с тем удивительной  простотой.  Эта была  простата, что
сродни гениальности. Стены  искусно  были  расписаны растительными  узорами,
нигде не повторяющимися. Георг отметил, что работал очень хороший флорист.
     - А хозяева-то живут нехило, - высказал он свое мнение вслух. - Даже на
временных, склепанных наспех посудинах. Ни в чем не желают себе отказывать.
     - Кругом  дискриминация, - поддакнул Владлен, клокоча праведным гневом,
в котором явственно проскальзывали нотки  просыпающейся классовой ненависти.
- Аристократы чертовы. Тоже мне, братья по разуму.
     Они шли по хорошо  освещенному коридору, точно по залу Эрмитажа, потому
что  по  обе  стороны  шпалерой на  стенах  располагались  большие  панно  с
изображенными  на  них сценами исторических  битв  народов.  Лишь  несколько
картин  Георг идентифицировал почти на 100% с известными ему событиями. Это:
легендарные сражения из Махабхараты -  битва братьев Пандавов  с презренными
кауравами; бой,  в котором великий земной воин  Арджуна уничтожает  летающий
город  асуров.  Затем  следовало  полулегендарное  взятие  и сожжение  Трои,
сменившиеся историческими сценами разрушения Карфагена, разрушения варварами
Рима. Впечатляющими были сцены крестовых походов, Ледовое побоище, битва при
Ватерлоо, Бородинское сражение, Цусимский  бой,  воздушная  война за Англию,
Перл  Харбор,  гигантское  танковое  сражение  на  Курской  дуге,  битва  за
Сталинград.  Остальные  изображения  можно было  соотнести  с  историческими
событиями весьма приблизительно. Поражала своей  эпической силой грандиозное
сражение  в космическом  пространстве в  близи  какой-то  полосатой планеты,
подозрительно похожей на  Сатурн с его знаменитыми кольцами. Тысячи и тысячи
аппаратов с биологическим дизайном  с  одной стороны  и  с явным  уклоном  в
конструктивизм - с другой, громили друг друга  импульсными зарядами, сжигали
лучами  и прочими  смертоносными способами. Горели люди, горел металл, горел
космос. Боже! что это - сцены прошлых или грядущих битв?
     - Жалко, что нет "Военного совета в Филях", - сказал Владлен. - Это моя
любимая картина. И еще "Аленушка"... и "Грачи прилетели" этого, как его?..
     - Саврасова, - подсказал Георг. - Хороший был художник. Все его любили,
потому он и умер под забором. Мы тоже прилетели... Куда теперь?
     Коридор  закончился, и надо было думать, куда двигаться дальше. И вдруг
обнаружился еще один проход, ранее не замеченный ими. Вход был без  дверей -
в виде арки, располагался от них по правую руку. Они миновали арку и вошли в
сумрак нового  помещения, дальние  углы которого пропадали  то  ли  в  неком
тумане,  то ли  черт  знает  в  какой субстанции. Субстанция слабо светилась
фиолетовым мистическим светом. Другого освещения  не  было  и  это придавало
окружающему  пространству  жутковатую   ирреальность,  знакомую  по  фильмам
ужасов. В общем-то, дешевый трюк,  если вдуматься,  но подобные  сценические
эффекты действует на нервы безотказно. Очевидно, что сделано это специально,
со знанием  психологии человека  и  с единственной целью - нагнать страху на
нежелательных  посетителей  и  своих  земных рабов.  И  надо  признать,  что
хозяевам корабля это удалось.
     Незваные  гости невольно приготовились  к самому худшему. Но  ничего не
происходило и это еще больше терзало нервы. Очень скоро, к своему огорчению,
они обнаружили,  что  заблудились.  Казалось,  со  всех сторон  их  окружает
необъятное пространство. Теперь они даже не могли вспомнить, где  у них тыл,
где  фронт. Враг применил коварную тактику полной дезориентации  противника.
"Эй!" - крикнул Георг, но эхо быстро захлебнулось, утонув в ползущем тумане.
Его  фиолетовые  облака  медленно  взлетали  из-под  ног  при  каждом  шаге.
Казалось,  что ты  идешь по  дну  моря, взметая донный ил. Луговыми  травами
здесь  уже  не пахло,  а  пахло,  наоборот,  плесенью и явственно  ощущалась
повышенная  влажность.  У  Георга   заныло   плечо.   В  каком-то   странном
предчувствии  сжалось  сердце,  и он  сказал тихим  голосом,  боясь нарушить
жуткую тишину: "Я  не удивлюсь,  если сейчас мертвые восстанут  из  гробов и
придут к  нам засвидетельствовать свое почтение". - "Бога ради, не надо меня
пугать, - попросил Владлен, - мне  и так  страшно... Уж, скорее, наоборот...
может, здесь  они как раз  и  режут  свои жертвы...  Чувствуете,  как пахнет
какими-то химикалиями..."
     Вдруг (это всегда происходит вдруг) вдали появился и  стал приближаться
голубоватый  свет.  Кто-то  шел  к  ним,  освещая  себе дорогу электрическим
фонариком.  Луч  света иногда  устремлялся  к невидимому  потолку,  то вновь
опускался долу.
     - Ну вот, кажется, один уже идет, - пытался пошутить Георг, но преуспел
в  противоположном.  Владлен уже  явственно  задрожал  от  страха. Но  когда
человек приблизился (а  это  был человек  или  как бы  человек),  все  опять
поменялось местами. Владлен, видя, что  не монстр вышел к ним навстречу, что
это просто еще  один техник за работой - расслабился. Зато Георга встряхнула
волна животного  ужаса.  Потом  вспыхнула братская  любовь и почти  подавила
первобытный страх.
     Человек подошел почти вплотную, направив луч фонарика себе и гостям под
ноги.  Туман,  стелящийся  по  полу, ярко  вспыхнул,  заискрился.  Освещения
оказалось достаточно, чтобы у Георга улетучились последние сомнения. Да, это
был его брат - Андрей.
     Ему по-прежнему  было на вид  28 лет, хотя в начале этого  года Георг с
родственниками отметили  40-летний юбилей со дня его  рождения.  Но мертвые,
как говорится, не стареют.
     -  Андрей...  братуха... -  шептал Георг,  не зная, что  нужно делать в
подобной ситуации: сжать чудом воскресшего брата  в объятиях  или бежать  от
него без оглядки.
     Родственные чувства  взяли  верх,  и он рванулся навстречу к Андрею, но
тот  повернул фонарик и луч от него  упругой пружиной уперся в грудь Георгу,
не  давая  возможности  приблизиться.  Андрей   и  при  жизни-то  не   любил
сентиментальных проявлений души, а  после смерти и вовсе стал холоден. Георг
сразу это почувствовал, успокоился, вытер с лица непрошеные слезы.
     - Слушай, Андрей, но разве такое возможно? - недоуменно спросил Георг и
отметил, что с удовольствием произносит имя младшего брата и готов повторять
его  снова  и  снова,  лишь бы  брат не исчез,  как  это бывает во  сне,  не
растворился снова в небытии.
     - Как видишь... - ответил Андрей и улыбнулся своей знакомой насмешливой
полуулыбкой, которая  иногда так раздражала  Георга, а  теперь  стала  вдруг
такой притягательной и желанной.
     - Это что, реинкарнация? - чувствуя себя глупо, спросил старший брат.
     - В некотором  смысле, да, -  загадочно  ответил  Андрей  и  перешел  к
выполнению своей миссии. - Следуйте за мной.
     Они пошли цепочкой друг за другом, словно по Дантову Аду, и проводник у
них  был  подходящим к  этой  потусторонней,  невыразимой реальности.  Перед
взором Георга маячил затылок, с детства знакомый. Он поймал себя на том, что
пытается разглядеть над головой брата если не нимб или ангельское сияние, то
хотя бы какой-нибудь  ореол,  но  ничего такого  не увидел. Воскресший  брат
походил на обыкновенного человека, даже одежда на нем была та самая, которую
он носил  при жизни.  Потертая кожаная  куртка  с глухим воротником, джинсы,
замшевые туфли. Это было странно. Георг хорошо помнил, как эту куртку вместе
с другими вещами привезли из  морга в  узле. Мать  и сестра Георга, разбирая
узел,  плакали... Теперь  эта  куртка  весит  в шкафу у  жены  Андрея, если,
конечно, она ее не продала...
     - Слушай, Андрей, а твоей Танюшке  уже шестнадцать исполнилось.  Совсем
большая девка выросла...
     - Я знаю, - бросил Андрей через плечо.
     - Вот как... Да...  еще двенадцать лет назад Лидия рассказывала, что ты
якобы  явился к ней как раз перед сорокадневными поминками. Стоял в дверях и
смотрел. И  ей совсем не  было страшно. Словно так и должно быть: муж пришел
навестить жену. Это все так и было?
     - Да, я приходил попрощаться.
     -  Мог бы и нас навестить. Мать  все глаза выплакала,  чуть не ослепла.
Сколько лет прошло, а она никак не может смириться с потерей... Недавно я от
нее письмо получил. Ты знаешь, в последнее время она все больше утверждается
в мысли о том, что ты не... ну, в общем, не умер, а сидишь  в тюрьме, и дали
тебе двадцать лет. Очень огорчается, что  вряд ли  доживет  до конца  твоего
срока. Пишет, что единственное ее утешение на старости  лет стали сериалы...
Я как это прочитал, чуть  не взвыл: какой же я  подлец, думаю,  бросил мать,
уехал черт знает куда...
     "А теперь, - подумал он, - с моим исчезновением у нее вообще потеряется
всякий  смысл в жизни. Второго  удара она не  переживет. Скажут - пропал без
вести. Ужас!.."
     Владлен шел за Георгом,  ухватившись сзади за его  куртку. Было слышно,
как стучали зубы напарника.
     "...А с другой  стороны, - развивал тему Георг, - поскольку тело мое не
будет найдено,  может,  это даст ей какую-то надежду, и  она станет ждать. А
значит  -  жить.  Никто  в  мире не  умеет  ждать  так,  как  матери.  Будет
выглядывать  за шторку  окна подслеповатыми  глазами: не идет  ли ее сыночек
блудный? И так  будет день за днем,  год за  годом, тоскливо  и однообразно,
пока  смерть не прервет  ее  душевные  страдания. Боже! пожалей хоть Ты  мою
бедную несчастную маму".
     - Что такое "сериал"? - неожиданно спросил Андрей.
     - Ты  разве не знаешь?.. Хотя конечно...  тебя  долго  не  было.  Здесь
порядком все изменилось... Сериал -  это такая телевизионная душещипательная
пурга    без   конца    и   края...   преимущественно    латиноамериканского
производства... Да! Мы разбирали твои бумаги... Нашли твои стихи, написанные
от руки. И армейского периода и до. Я их перепечатал на машинке. Хотел потом
переплести   в  виде   книжечки,   сделать  обложку...  вставить  туда  твои
иллюстрации  к стихам.  Короче, все  чин чином... и приурочить это к  твоему
десятилетнему  юбилею  со  дня...  смерти.  Но все руки не  доходили,  ты уж
прости...
     -  Пустое это...  -  равнодушно ответил  младший  брат. - Не  стоило  и
стараться.
     - Андрей, я все могу понять, даже реинкарнацию, но мне непонятно одно -
как ты  оказался на этом корабле?.. Да еще среди его хозяев, этих - джентри.
Вот что, Андрей, поедем домой, на родину, вот мама обрадуется... Ну что тебя
держит здесь? Тут  не чисто... Ты  должен меня слушать,  я  все-таки старший
брат...
     Их проводник издал смешок, от которого волосы на голове зашевелились.
     - Андрей! - Георг рванулся вперед, волоча за собой Владлена.  - Андрей,
куда ты исчез?!

     2

     Вокруг них клубился туман  -  подвижный, изменчивый,  пугающий.  Андрей
исчез как видение. Может, он и был всего лишь призраком?
     - Это был твой брат? - прошептал Владлен.
     - Да, младший.  Он... погиб 12  лет тому назад. Черт! Он не  может быть
моим братом.  Мертвые  не возвращаются! Как  ОНИ могли  меня так провести...
Меня, который никогда не верил в эту чушь!
     - Но кто же он в таком случае?
     - "Черный  родственник"! мне следовало бы об этом  догадаться раньше. И
я, как малек, попался на их удочку.  Расчувствовался, болван... Вот, значит,
где им выдают  электрические фонарики.  Кстати,  фонарик-то не  простой. Это
что-то защитное. Его лучом можно остановить слона. Или убить...
     - Я тоже что-то  слышал про них, -  откликнулся Владлен. - Куда же  нас
завел  этот  "родственничек"?  Знаешь,  давай поищем  лифты.  Прямо  сейчас:
повернемся на  180 градусов - и пойдем обратно.  Даст Бог, кривая выведет. А
то больно здесь жутко, чисто склеп какой-то... Ой!
     Прямо им в глаза ударил слепящий  голубой свет. Заслоняясь руками,  они
пытались  разглядеть источник  света  и возможной  опасности. Наконец, когда
глаза адаптировались, они сумели различить, что  освещает их десяток фонарей
типа  театральных,  расположенных  квадратом,  на  вертикально  поставленном
каркасе. В прочем, все эти конструктивные особенности могут быть всего  лишь
игрой  воображения,   пытающегося  адаптировать  не  виданное  ранее  с  уже
известным.  Из потока света появилась  фигура  человека,  роста  невеликого,
сложения  если  не  хилого, то  довольно хрупкого  по  сравнению  с  рядовым
землянином. Человек  приближался - черная аппликация на  ярком фоне. Контуры
слегка размыты, вроде как бы даже раздваивающиеся.
     Свет фонарей внезапно стал более мягок,  перестал резать глаза, и тогда
осветилась полностью приближающаяся фигура, вернее, три  фигуры.  Теперь  их
было  трое:  один впереди,  другие  чуть  сзади,  как  бы  охраняя  первого.
Охраняющие  были заметно выше ростом, типично земного облика. Все были одеты
в  черную униформу,  покроем похожую на  мундиры военно-морских  сил Запада.
Главный  имел украшения типа  серебряных аксельбантов. На правой стороне его
мундира  пламенела  пурпурная  восьмиконечная звезда. Может  быть,  это была
какая-то награда типа ордена за боевые заслуги. Они  так же тщеславны, как и
люди,  подумалось   Георгу,   значит,   что  бы  там   ни   говорили   о  их
сверхчеловечности,  ни  что человеческое  им  не  чуждо. Значит,  есть точки
соприкосновения. Это вселяло надежду.
     - Послушайте, - сказал Георг, выступая вперед и беря на себя инициативу
переговоров. - Давайте поговорим без этих мистических выкрутасов.
     Главный поднял руку.  Орден его полыхнул угрожающим  огнем. Значит, это
все-таки не орден, а оружие, с тоской подумал парламентер.
     -  Ни  шагу  дальше, ни слова  больше без  моего разрешения, - произнес
чуждый  голос  под  черепной коробкой  Георга. -  Что  ты  хочешь?  Разрешаю
говорить.
     - Верните корабль с  людьми на  Землю!  - потребовал Георг, бледнея  от
собственной дерзости.
     - Это невозможно. Задавайте другие вопросы. Не много.
     - Кто вы?
     - Не твое дело! - резко ответил человек с аксельбантами, которого Георг
мысленно назвал "полковником".
     Хорошенький диалог получается, подумал Георг, разглядывая "полковника".
     На  вид  ему было лет  60,  или 160 -  все зависело  от точки зрения на
молодость  и  красоту.  Тип лица -  восточный.  Кожа  имела  темно-оливковый
оттенок. Глаза слегка раскосые, мудрые, но в  них отсутствовала человеческая
теплота.
     - Для каких целей перевозятся люди?
     - С целью создания новой космической расы.
     - Расскажите это вашей галактической бабушке, - дерзнул перечить Георг,
предчувствуя провал переговоров и потому пускаясь во все тяжкие.
     Грозный  джентри  дернулся,  как  от  удара. Лицо его исказила  гримаса
отнюдь не дружественная. Казалось, сейчас вырвется молния из сверкающих глаз
высокого иерарха космоса и  испепелит наглого землянина. Но внезапно, словно
кто-то  дернул  за некую скрытую веревочку: джентри как  бы переменился, его
ротовая щель сложилась в подобие улыбки.
     Случилось     чудо.      Неожиданно      немногословный     "полковник"
разоткровенничался, словно получил  неслышимый приказ вести себя повежливее.
Но откровение  это было не словесным, вернее, не голосовым -  "полковник" не
произнес ни слова, - а телепатическим. Это было словесно-образное послание в
свернутом  виде, которое, попадая к  вам в мозг,  разворачивается там во всю
ширь, круша ваши прежние представления о мире и о вашем месте в этом мире. И
тогда Георг и Владлен поняли следующее.

     3

     С незапамятных времен Логос,  Божественная Высшая Сущность,  сеет жизнь
на  пригодных  для этих целей  небесных телах, которые он сам же и породил в
первоначальном  акте  Творения  (под кодовым  названием  "Большой Ба-бах!").
Одним  из объектов  такого  воздействия стала  Земля. Миллиарды лет назад по
средствам  метеоритов сюда были заброшены  семена жизни,  споры,  в  которых
содержались  цепочки  ДНК.  Когда  на   планете  установились  благоприятные
условия, эти семена дали всходы. Бурный всплеск жизни породил богатую флору,
а затем и фауну.
     Еще  раньше зародилась  жизни  на  планетах соседней  звездной  системе
Центавра.
     Родным  солнцем  джентри была звезда, которую мы называем Проксима, что
значит, Ближайшая. Проксима Центавра - тусклый красный карлик. Вот почему на
Земле джентри вели преимущественно ночной образ жизни.
     Солнечную систему они начали осваивать в давние времена, когда человека
еще не существовало как разумного вида. Именно джентри, собственно говоря, и
возвысили один из видов обезьян до мыслящего  существа. С помощью селекции и
генной  инженерии из  ныне  вымершего  вида  обезьян был  выведен  вид  хомо
сапиенс. Джентри нужны были разумные слуги, помощники, работники. В качестве
таковых они создали и использовали новую породу существ.
     Когда  сверхраса Центавра вступила в  Галактическое Сообщество, ей было
указано  на  недопустимость  использования  в  колониальных  мирах  разумных
существ в качестве рабов. Пришлось джентри даровать человеку вольную. Так на
одном  небесном  теле стали параллельно развиваться две разумные космические
расы.  Одна вела  дневной  образ  жизни, другая -  ночной. Дневная раса была
дикой,  звероподобной,  некультурной. Колонисты с Проксимы,  тонко  телесные
полуэфирные разумные существа, напротив, находились на очень высокой ступени
развития.
     Пищей для джентри служили овощи,  пресные  лепешки, сладкие  печенья  и
свежее  мясо без соли (сейчас они отказались от употребления мяса, полностью
перейдя на  вегетарианскую диету), для питья используют исключительно чистую
родниковую или талую воду из высокогорных родников. В основном они обитали в
Ирландии, на севере  Италии и некоторых других странах Европы.  (Впрочем, ни
перечисленных  названий,  ни  самих  стран  в  те  далекие  времена  еще  не
существовало.)  Для  них  был  характерен кочевой  образ  жизни, максимально
приближенный  к  природе.  Они  не любят  жары  и яркого солнца,  поэтому  с
наступлением  лета  откочевывали в северные  районы.  Табор  сворачивал свой
нехитрый  скарб и  уходил в  небо. Полуэфирные  тела  джентри  позволяют  им
перемещаться по воздуху, но для дальних перелетов  они использовали семейные
суда. Эти чудесные корабли, с мачтами и парусами,  плыли по  воздуху, как по
воде, наводя на людей суеверный трепет.
     Между собой джентри общаются  в основном телепатически.  Их скупая речь
состоит из свистящих  звуков  и  применяется  лишь  в случаях  эмоциональных
всплесков - восхищения, радости, горя.
     При общении с  людьми  они часто используют свое умение изменять облик,
что  при хорошем  знании местных языков и  обычаев,  позволяет  им незаметно
проникать  в людскую среду. Их философия - философия кочевников: "движение -
есть  общий  закон жизни",  они считают: ничто не  умирает, все  развивается
циклически, периодически  обновляясь  и совершенствуясь,  переходя из  одной
формы в  другую. Эти постулаты,  заимствованные  человеком  у  бывших  своих
хозяев, легли в основу индийской религиозной доктрины о реинкарнации.
     Прибывшие со звезды  Проксима  были столь могущественны  по сравнению с
хомо, что именовали себя джентри. Что приблизительно можно перевести  как  -
высшая раса.
     Джентри занимают промежуточное звено в космической  иерархии,  находясь
между грубо телесным человеком  и  сверхцивилизацией Духов.  Они с легкостью
могли  бы уничтожить  человечество  как излишнюю, докучливую, весьма опасную
породу, но боятся возмездия со  стороны Высшей Сущности, Высшего  Разума или
Бога - назовите, как хотите,  - которой (которому) подчиняется все созданные
этой Сущностью разумные и неразумные существа во Вселенной.
     Народ  джентри  можно отнести  к  тому же  классу  существ,  о  которых
издревле слагались потрясающие воображение человека различные легенды, это -
гномы,  эльфы,  гоблины, карригены, лепрошены,  сильфы и  прочие,  вплоть до
элементалей, которые  весьма  зловредны  и,  вследствие  своего примитивного
уровня развития, занимают низшую ступень в иерархии эфироподобных существ.
     Джентри в целом - высокообразованный, культурный народ. Однако общество
у  них строго  кастовое. Раньше в  основном  это  были земледельцы и пастухи
(теперь,  с   производством  искусственной   пищи,  надобность   в  подобных
профессиях отпала, но  хранители этих  знаний живут). Весьма почитаема каста
ученых-мудрецов. Основа и опора общества - каста рабочих. Но  особым почетом
в обществе джентри считается  аристократический класс  военных. Из его среды
обычно выдвигается очередной глава табора, Кормчий, выбираемый  сроком на 99
лет.
     Однако  в законные  права  на  власть Кормчий  вступает  лишь когда его
кандидатуру утвердят на Общем Слете, который  проводится раз в четыре  года.
Верховодят Слетом Семь Великих Сестер, это они утверждают кормчих  и  вообще
руководят  жизнью  всей Колонии, рассосредоточенной  по Земле.  А на вершине
этой пирамиды господствует  Праматерь. Таинственная, почти  бессмертная  она
инвольтирует на всех и на каждого в отдельности, от нее исходит сила  жизни.
И  смерти. Именно поэтому  ее тщательно берегут и охраняют. Где находится ее
резиденция,  никто не  знает, кроме Великих Сестер, которые ей прислуживают.
Праматерь непорочна. Размножается по средством партагенеза. Раз в тысячу лет
от нее отпочковывается  Дочка, которая  автоматически становится Праматерью.
Поскольку  две  Праматери не могут  существовать на  одной территории, Дочка
вынуждена переселяться с излишком народа  в иные  места обитания. Раньше это
были другие земли, позднее - другие звездные системы.


     По мере становления человеческого общества и его экспансии во все новые
и  новые земли, конфликты  людей с джентри становились все острей. Случались
даже  тяжелые  сражения, давние  отголоски  которых сохранились в ирландском
фольклоре. Джентри,  как  пришлым чужакам, в конце концов, пришлось  уйти  в
тень  человеческой цивилизации, чтобы молодому  птенцу хомо  ничто не мешало
развиваться. Иногда они помогают людям, иногда вредят, преследуя свои,  узко
расовые  цели.  Они построили форпосты на  вершинах  недоступных гор,  где в
хорошо  оборудованных  подземных жилищах  продолжают  исследования,  а также
хранят знания,  накопленные за  миллионы  лет  своего развития.  Иногда  они
похищают  людей, для  проведения над ними опытов,  иногда перемещают "сквозь
время" для тех же целей.
     Джентри давно  овладели  секретами магических  технологий. Их  летающие
корабли  не  требовали  никакого  топлива (в  человеческом  понимании  этого
слова). Древние летописи относят этих таинственных  существ к представителям
"секретной федерации".
     Но  в целом они лояльны к сверхрасе хомо сапиенс. К этому их  обязывает
долг  опекунства.  Высшие  Космические Иерархи заинтересовались  любопытным,
многообещающим  гибридом, существом  со  звериной  сущностью,  но  с  искрой
Божьего  разума  в  башке,  и  повелело  джентри  присматривать за ним.  Как
оказалось,  новый  вид  имеет  уникальную приспособляемость.  Он  выживает и
размножается   в  условиях  частичной  и  полной  изоляции,   что  является,
безусловно,  смертельным  для  других  галактических  рас,  как  то:  гувов,
тринтийцев, свентонов,  хогро-торго  и  других. Человек уникален тем, что не
умеет  читать мыслей, то есть не  наделен способностью к телепатии,  за  это
природа в виде компенсации наделила его интуицией и  неограниченной духовной
свободой - свойствами мозга, в общем-то, неведомые для народа джентри.

     4

     Передавая информацию  о  человеческой  так называемой свободе  воли,  о
личностном восприятии жизни и  смерти  (когда человек  умирает, ему кажется,
что вместе с ним гибнет Вселенная),  "полковник" презрительно улыбался (если
это  можно  было  назвать  улыбкой),  но Георг интуитивно  уловил,  что  под
гримасой презрения джентри скрывается плохо замаскированная зависть.
     Действительно, насколько  Георг  смог  постичь полученную информацию  о
социальной структуре народа джентри, а стало быть,  и других космических рас
подобного вида, они есть  не  что  иное, как  высокоорганизованные  муравьи,
объединенные  общим  нейроцентром.  Имея  коллективный  разум, они  не знают
междоусобиц. Они  могущественны  в своей согласованности и  целесообразности
действий. Но в этом могуществе была своя ахиллесова пята.
     Если нанести точечный удар по их коллективному  мозгу, спрятанному  под
бронированным  колпаком  где-нибудь  на  дне  океана или в  космосе, или под
землей, -  то  вся  их цивилизация будет  мгновенно уничтожена.  В  этом  их
коренное  отличие от землян,  которые,  будучи даже частично  уничтоженными,
частично рассеянными по планете, все равно сохраняют свою жизнеспособность и
успешно  продолжают  борьбу за выживание. Мало  того,  еще  находят силы для
ответных действий.
     Вот  почему,  сделал вывод Георг,  они  с  такой  опаской  относятся  к
военному арсеналу  человечества. Несомненно,  они бы постарались  уничтожить
нас, как  потенциально  опасного противника, если бы Высший Разум не наложил
вето на такие действия.
     Человек для джентри  вместе с тем был объектом интересных исследований.
Эта загадочная особь  для джентри была непонятна своим подчас иррациональным
поведением,  пренебрежительным  отношением  к  логике, тяге  к  абсурду  как
эстетической  категории,  жаждой личной  наживы, к  сексу,  не преследующему
целей  деторождения,  к  авторскому  праву  и  все,  что  с  ним  связано  -
индивидуальная слава, почести и прочая, и прочая...
     Уважение  к  правам личности,  как и сами права личности, очевидно, им,
старшим братьям по разуму, тоже неведомы.
     Георг  сделал запрос: зачем все-таки понадобилось Высшему  Разуму взять
под защиту и опеку  столь дерзкого, агрессивного и неконтролируемого отрока,
каким  является  новая земная раса? В  чем, так сказать,  сверхзадача  этого
опыта?  В   конце  концов,   уязвимость  ментальных   цивилизаций  с  лихвой
перекрывается их распространенностью во Вселенной.
     В ответ Георг получил подернутый туманом  недосказанности, но, по сути,
пугающий ответ:
     Из  глубин   Вселенной  надвигается  враг  такой   интеллектуальной   и
физической мощи, что только рассеянное  по личностям  сознание новых  землян
сможет эффективно ему противостоять. "Кто этот враг, сие нам неведомо, но он
грядет", - высказался словесно джентри.
     Георг прочел в глазах "полковника" ничем не прикрытую ревность к  новым
землянам как к  любимчику Мирового Разума. Лицо джентри сморщилось от обиды,
как лицо младенца, готового  заплакать. Георг был удивлен  столь интенсивным
проявлениям эмоций у существ холодных и рациональных.
     Не  о  нем ли,  об этом  Вселенском Чудовище,  повествует Библия. Может
быть,  не  имея возможности  обратиться к человечеству  как к целому, Высший
Разум через избранных им, так называемых пророков,  обращается  к миллиардам
человеческим существам на личностном уровне, используя для этого "священные"
книги. Библия, Коран и прочие "святые" писания воистину  глас Божий, то есть
глас Высшего Разума.
     Может  быть, продолжал думать  Георг,  потому что над обитаемыми мирами
нависла  угроза  духовного  и физического  порабощения со стороны неведомого
Дракона,   Высший   Разум   в  спешном   порядке  и  занялся  разведением  и
рассредоточением по  планетам  уникального  разумного  существа,  именуемого
человеком.  Индивидуума  в  высшем   смысле  слова,  яркая  индивидуальность
которого   подчас  ему  же   самому  мешает  жить   спокойно.  Но  она   же,
индивидуальность,  явится  залогом  победы в  грядущих  вселенских  битвах с
Мировым Змием. А он, Змий, уже, вероятно, готовит почву, укрепляет фундамент
для  строительства  на  нем  своего  Здания  Власти.  Псевдоколлективистские
лжеучения, как отравленные  жало, уже  внедряются и  будет  еще внедряться в
тело человеческой  культуры  с  целью  унифицировать человеческое  сознание,
обезличить его и, в итоге, окончательно его поработить.
     Впрочем, Змий, скорее всего тут  ни  причем. Просто Разум  предпочитает
развиваться по шаблону, так  хорошо зарекомендовавшему  себя в деле создания
высокоэффективных космических  цивилизаций.  Вот он и подсказывает  сознанию
идейки типа коммунистического псевдобратства, где Вождь, он же Отец  Народов
- суррогат коллективного мозга нации, а отдельная личность есть не более чем
винтик.
     Так  было, но  так уже не  будет. Человек ступит на  сцену  Космической
Истории и с его приходом  начнется (собственно, уже начался) новый этап  ее,
Истории, развития. Маленький  Давид - человек - победит Голиафа-Дракона, так
сказано в  Библии. Ибо  Мировой Разум  предвидит Будущее, если  не  сам  его
творит.
     Тут Георгу пришла в голову интересная мысль, достаточно безумная, чтобы
быть истинной,  о  том, что пресловутый Мировой  Разум, быть может, сам же и
породил  Чудовище.  Как  средство от скуки.  И  как  противоядие  от раковой
опухоли  застоя,   каковыми   опухолями,   быть  может,   страдают  с   виду
благополучные  космические  цивилизации,  а  на  самом  деле  давно  ставшие
импотентами  в самом широком смысле этого слова. Воистину, неисповедимы пути
твои, Господи, и дела твои! Аминь.



     БЕЗДНА

     Георг вынырнул  из контакта  и  ухватился за  реальность,  как человек,
чудом выплывший из  стремнины,  несшей его к водопаду,  где бы он и  сгинул.
Пагубен  для  человеческого  сознания телепатический контакт,  ибо разрушает
индивидуальную целостность восприятия мира. Все равно, как если бы человеку,
с его ограниченным полем зрения, вдруг подключили фасеточные глаза стрекозы.
И это  еще  слабо  сказано.  Перед  глазами  до сих  пор мелькали  фрагменты
мыслеобразов, как  стекляшки калейдоскопа. Чьих мыслеобразов? Своих, джентри
или   Мирового  Разума,  использовавшего  "полковника"  в   качестве  живого
передатчика?  Возможно,  от  этой  раздвоенности  восприятия,  этого  сеанса
шизофрении раскалывалась  голова  и тошнило. А может, просто от  переизбытка
информации. С ним уже такое  бывало,  когда он любопытным  юношей, приехав с
родителями  в  Москву  к  родственникам  отца,  к дяде Владимиру и тете  Ие,
отправился  с  ними в Третьяковскую галерею. Обойдя  всего два  зала,  юному
Георгу  стало плохо  от колоссального  впечатления, полученного  созерцанием
полотен  великих  мастеров. Поход  закончился  сидением  на  ступенях  храма
искусств  в предобморочным  состоянии:  с бледным лицом, тошнотой,  головной
болью.  Разумеется,  он,  как  все  творчески  одаренные люди,  был  излишне
впечатлительным, что называется  без ограничителя, который спасает обывателя
(вот  почему он, обыватель,  так часто равнодушен).  Но, судя по  плачевному
состоянию Владлена, ему  тоже пришлось  перенести  шок. Если бы Георг  знал,
сколь болезнен  телепатический контакт,  то ни за что не позволил бы джентри
воспользоваться привычным для  него способом  общения - только аудиоконтакт!
Это  заметка на  будущее. Впрочем, в будущем  он  не желал бы  иметь  ничего
общего с общественными высокоорганизованными насекомыми.

     -  А они  не  очень-то  вежливы,  -  сказал Владлен, массируя  виски  и
болезненно морщась, - ушли, даже не  попрощавшись. Ну  и ладно, спасибо, что
хоть купе нам предоставили.
     Георг огляделся  и  вдруг  осознал,  что и  в  самом  деле находится  в
четырехместном "купе". Для двоих - это было излишней роскошью.
     - Ты не заметил, как они нас сюда  доставили? - полюбопытствовал Георг,
инспектируя взглядом помещение.
     - Это  было  похоже  на  перемену кадров  в  кино, - ответил  напарник,
устраиваясь на мягком диванчике. - Только что, вроде, мы  стояли  перед ним,
как перед прокурором. Потом сразу бац! - и мы уже в камере.
     -  Чудеса  древних  цивилизаций. Накачали нас информацией,  аж  из ушей
прет,  -  пробурчал  Георг  и  тоже  стал  устраиваться  возле  столика, что
находился  между диванчиками. - А вежливости ты  от них не жди. Насколько  я
сообразил,  понятия  личности  у них  отсутствует или весьма условно. Они  и
нас-то, наверное, воспринимают как  мобильный  ощущающий  орган  Супермозга.
Отсюда  и соответствующее обращение.  Ведь не станешь  же  ты  обращаться  к
чьей-то  руке  или  ноге:  уважаемая  рука или  уважаемая  нога!..  -  Георг
хохотнул.  -  Подобного обращения сподобился  только "глубокоуважаемый шкаф"
Антона Павловича Чехова.
     - Послушай, - сказал Владлен,  - я  в этом ни  черта  не  разбираюсь, я
только  понял одно,  что  они  обещали доставить  нас  обратно на Землю, как
только  эта  летающая посудина  сядет  на планету,  и  эти  чертовы  джентри
выполнят  свою миссию. Лично мне так  было заявлено. Как  думаешь, им  можно
верить?
     -  Полагаю, что  можно...  Меня, правда, смущает то обстоятельство, что
ничего подобного этому обещанию лично я не уловил.
     -  Ты о  чем  думал,  когда они  тебе внушали  всю эту  хрень о Мировом
Разуме?
     - Да, собственно, именно о нем, Мировом Разуме, и думал... - растерянно
ответил Георг и отметил, что они теперь  стойко  (а он и не заметил) перешли
на "ты".
     -  А я думал только  о детях и телеграфировал  этому косоглазому только
одно: когда вы доставите нас обратно домой?
     - Понятно,  - ответил Георг,  - "Каждому свое"... А "полковник", словно
Цезарь, - мыслил в два потока!
     - Какой полковник? А-а, этот... А я назвал его - "штум-бан-фюрер".
     -  Да, есть  в нем что-то от штурмбанфюрера.  Но  мы, кажется,  немного
ошиблись в  отношении пришельцев. Ни такие уж они изверги, как нам казалось.
Впрочем, еще не вечер, как говорится... Фашисты тоже, перед тем, как пустить
эшелон евреев в газовую камеру, угощали их кофе, патефон заводили... А потом
-  пожалуйте в душ, господа евреи, одежду сложите  в  общую  кучу,  мы потом
разберем...
     - Георгий, у  тебя  привычка  -  так  приободрить  человека,  чтобы  он
обделался со страху.
     - Да ты  что,  я  оптимист,  хотя и  умеренный. Это я  пошутил. А  если
серьезно,  то мы  с  тобой тоже  выполнили  важную  миссию: от  имени  всего
человечества и  от  себя  лично вступили в дипломатический  контакт  с  иным
разумом, чего  не  удалось  до сих  пор дипломатам ООН.  Встреча  прошла, не
скажу, что  в  теплой,  не  скажу,  что  в  дружеской,  но, несомненно,  - в
обстановке. Смею надеяться, что этот контакт кое-что повернул в их мозгах, в
их Мозге. Может, угол зрения на человека у него сменился  хотя бы чуть-чуть.
И стал менее высокомерным.
     -  Это  заметно  хотя  бы  по  тому, что они  предоставили  нашим телам
удивительно мягкие лежанки, -  смеясь, заключил Владлен,  сбросил обувь  и с
удовольствием  растянулся  на  диванчике.  - Можно  вздремнуть минут 600  до
посадки...
     - Поспать и я не откажусь,  -  ответил  Георг, последнее время никак не
могу выспаться по-человечески. Но перед сном неплохо бы чего-нибудь поесть.
     Он  оглядел  столик  и  обнаружил  на нем  четыре пластиковые  баночки,
наподобие тех,  в которых продается йогурт. На баночках  из белой пластмассы
имелись этикетки. На двух этикетках изображены  были коровы, разбредшиеся на
зеленом  лугу  и жующие сочную траву на фоне невысоких гор; на двух других -
водопад, низвергающий свои хрустальные воды в голубую бездну.
     -  Садись за стол,  Владлен, я тут, кажется,  обед обнаружил, - объявил
Георг и с треском отделил баночки друг от друга, разломав соединение верхних
крышек. - Это твоя пайка, это моя...  хлеба, правда, нет, но, я думаю, и так
обойдемся.
     - Может, это  тушенка,  - предположил Владлен,  разглядывая  этикетку с
коровой.
     -  Сейчас глянем, -  Георг сдернул  фольгу, закрывавшую  верх баночки и
увидел густую молочного цвета жидкость, пахнущую тонким цветочным  ароматом.
-  Сгущенка?.. - произнес он разочарованно и стал искать ложечки, не пальцем
же есть.
     Ложечки отыскались  в обеденном  комплекте  и даже  салфетки  не забыли
рачительные хозяева  судна. Или о еде позаботилась фирма "Переселение инк."?
В таком случае она  могла бы раскошелиться на что-нибудь более существенное,
учитывая  те огромные деньги,  которые  фирма  получила с  переселяющихся. А
кстати,  на  чьих счетах осели  эти бабки? Кто ими  воспользуется, если  все
сотрудники  фирмы  меченные  и тоже переселились в мир  иной? А  вот все ли?
Возможно, сплавили  шестерок, а тузы, такие  как  Марго, оставлены для более
важной работы на Земле. Может быть, в них заложена другая программа. Марго -
резидент джентри, космическая Мата  Хари,  усмехнулся Георг, прислушиваясь к
вкусовым  ощущениям  пищи  богов.  На   вкус  "сгущенка"  очень   напоминала
аналогичный же продукт  земного производства, только не была столь сладка. И
еще чувствовалось, что  белая масса  была до предела  насыщена  витаминами и
микроэлементами, необходимыми человеку. Сила так и вливалась в тело с каждой
ложкой этого чудесного концентрата. "Сгущенка" пахла неведомыми травами...
     Знакомый запах, подумал Георг, выскребая остатки  питательной  смеси со
стенок стаканчика. Тут он  вспомнил.  Это  же тот самый продукт,  что щедрой
рекой растекался  по улице в то  утро, когда они с Анатолием возвращались на
машине из  штаба  ГО!  Георг с любопытством  взглянул  на Владлена. Тот  без
претензий  уплетал  "сгущенку"  и  даже  вылизал остатки  языком, оставив на
верхней губе белую полоску "усов".
     - Ну как тебе космическая пища? - осторожно спросил Георг у напарника.
     - Классный нектар! - довольным тоном  ответил Влад, утирая рот и пальцы
рук салфеткой.
     Вот  и рассеялась еще одна тайна пришельцев. И ничего  идиотского в ней
не было. Просто потерпел аварию или была сбита ретивой командой ПВО летающая
бочка со "сгущенкой", предназначавшаяся для рациона питания переселенцев.
     В другой баночке  оказалась чистая ключевая  вода. Вот таким  был обед:
скромным  и  питательным. Георг почувствовал, что сыт  по  горло, а  желудок
между  тем совершенно  не обременен.  Очень  полезное качество  такой  пищи.
Пригодилась бы и в быту, не только в полете. Язвенникам, например... Да мало
ли кому.  Кришнаиты были бы в восторге.  Но Георг не  кришнаит и очень скоро
ему  захочется  обычного  мяса, пусть не столь полезного, зато вкусного. Его
тело любило мясо.
     Он распростерся на  мягкой  лежанке  и  вдруг обнаружил, что  его тело,
налившееся чудесной силой, захотело плоти. Его тело намекнуло разуму, что на
соседнем диване, между прочим, лежит  женщина,  которая только  притворяется
мужчиной, а  на  самом деле...  Разум проигнорировал плотские намеки.  Разум
скорбел  о потере любимой, но тешил  себя надеждой  на чудо. Может быть, она
жива?
     -  Слушай, Владлен, - сказал Георг, лежа  на  своем  диване  и  глядя в
потолок,  где  под прозрачными  плитками пластика  теплился  мягкий янтарный
свет, как раз для отдыха. - А ты знаешь, сколько времени понадобится,  чтобы
долететь хотя бы до ближайшей звезды?
     - Понятия не имею...  -  ответил тот, уткнувшись  носом в стенку, потом
перевернулся на спину  и с шоферской смекалкой сказал: - А вообще-то, смотря
с какой скоростью лететь.
     - Если лететь со  скоростью  света,  - сказал  Георг,  приподнимаясь на
локте,  - что  невозможно из-за  увеличения  до бесконечности  всех  величин
корабля, то до ближайшей звезды - Альфы Центавра - мы доберемся примерно  за
четыре  года по земному времени, то  есть  на Земле пройдет  четыре года. На
корабле, согласно релятивистскому эффекту, этот срок значительно сократится,
не  знаю на сколько, но,  думаю,  что не  намного.  Вряд ли эта баржа сможет
развить субсветовую  скорость. Если  только это  не  замаскированный  дворец
Цирцеи, где время течет медленно -  день за год. Я не знаю, сколько парсеков
составляет расстояние от Земли до Гаммы Водолея, но, по-видимому, лететь нам
придется очень и очень долго. Всю нашу оставшуюся жизнь.
     - Не может этого быть, - сказал Владлен, ворочаясь на своем диване. Мне
четко  сообщили  - прибудем  к  утру. Они  еще особо подчеркнули, что  важно
прибыть на  планету к раннему утру, когда только занимается заря. Заря новой
жизни,  сказал  джентри.  Это,  говорит,  явится своеобразным  символом  для
переселенцев...
     -  Что?!  -  Георг вскочил  и  сел.  -  К  какому еще  утру? К утру  по
корабельному  времени  или к утру на  планете?  Ты что,  разве не  понимаешь
разницы!
     -  Тьфу, черт! - тоже приподнялся Владлен с совершенно обалделым видом.
-  Как  это  я  не подумал.  Утро  и  утро... Но все-таки у  меня  сложилось
впечатление, что речь  идет о быстром прибытии. Я это  чувствовал.  Он же со
мной не языком говорил, а картинки показывал. Как в кино.
     - Хорошенькое будет кино, если мы в этом склепе  проведем всю жизнь.  -
Георг медленно улегся и постарался уснуть.
     Напарник тоже долго лежал молча, потом спросил с надеждой в голосе:
     -  Георгий, может,  ты  ошибаешься? Ты все-таки художник, а  не этот...
астроном. Откуда ты знаешь про все эти суп... световые скорости и всякие там
эффекты?
     - Откуда? -  отозвался Георг и усмехнулся. - Хм! Да я даже лекцию читал
по астрономии...
     - Про что лекция-то?
     Георг повернулся  на  спину,  заложил руки за голову  по своей  обычной
привычке.
     -  Видишь  ли, если  бы не моя полная  неспособность  к математике,  я,
наверное бы, пошел в астрономы.  Этим увлечением я обязан своему папане.  Он
любил астрономию, даже пятерку по ней имел в аттестате, я, кстати, тоже...


     Моей настольной книгой с раннего, чуть ли не ползункового возраста была
книга Перельмана "Занимательная астрономия". Когда я еще не умел  читать,  я
ее  просто листал, разглядывая картинки. Осилив  грамоту, стал  изучать свою
книгу,  как  ревностный  христианин  читает  Библию.  С   каждым  годом  она
становилась мне  все понятнее,  но  таинственная  притягательная сила ее  не
ослабевала. Позже я стал  срисовывать с книги лунные кратеры, разные графики
и диаграммы,  как  то:  строение  и сравнительные  размеры планет  Солнечной
системы,  сколько  весил бы человек  на различных  планетах и  прочая. Потом
принялся за чертежи ракет. И вот, дошло до того, что однажды я прочитал свою
первую - она же и последняя - лекцию по астрономии.
     Напротив   нашего  дома,   когда   я  жил   еще  на  Урале,  в   городе
Серпо-Молотове, и было мне 15 лет, располагалась детская площадка. Формально
она принадлежала школе, в которой учились  дети  с отставанием в  умственном
развитии.  Короче, УО,  как говорил еще Иван Семенов. УО-школа  находилась в
конце квартала, а  здесь  у  них был своего рода летний  пионерский лагерь в
городе. Но бывало, что  не только пацаны  собирались здесь со всех окрестных
домов,   но   и  взрослые,  в   основном  пенсионеры,  послушать   лекцию  о
международном положении, которое, как всегда в ту эпоху, было напряженным. В
общем,  отдыхали все, кому некуда было податься, даже  иногда  сами  хозяева
площадки - уошники.
     Однажды их, УО, руководительница прознала о моем увлечении астрономией.
Как прознала, не ведаю. Впрочем, мы, всей  улицей ошивались на этой площадке
с  утра до вечера, так что  узнать  увлечения мальчишек, не составляло труда
для  опытного педагога. В те  годы  мы не прятались  по подвалам, не  нюхали
клей... В те  годы  каждый  из нас чем-нибудь увлекался дельным. Юрка  Конев
занимался спортом, Саня Тимкин, по  прозвищу химик, соответственно увлекался
химией,  формулы  так  и  отскакивали  от  его  зубов.  Потом  мы  увлеклись
самолетным и  ракетным моделизмом. И  как  общее увлечение  середины века  -
радиоконструирование.
     Короче,   предложила   она   мне   прочесть  лекцию  по  астрономии   и
космонавтике. Космонавтика  тогда была царицей прикладных наук. Вот  так, не
больше  и   не  меньше   -  лекцию.  Мне,  пятнадцатилетнему  мальчишке.  Я,
естественно, согласился и побежал домой приуготовляться к сей важной миссии.
Собственно, готовиться  тут особо  и не было  нужды. Я  знал азы  астрономии
назубок, а большего им, УО-школьникам, и не надо. Я извлек из своей заветной
коричневой папки давнишний чертеж какой-то кривобокой ракеты с двигателем на
жидком топливе - тоже, знаешь, азы  ракетостроения -  и  побежал  обратно на
площадку.
     Начинался прекрасный  летний день, никого из приятелей  еще во дворе не
было,  кроме  моих  слушателей.  Они  сидели  на  лавочках  вокруг  большого
деревянного стола с изрезанной нашими ножами столешницей. Было их человек до
десяти,  все как близнецы-братья-сестры: круглые мордочки, тугие шелушащиеся
щеки,   слюнявые  рты,  растянутые  вечной  счастливой  улыбкой,   маленькие
поросячьи  глазки с красноватыми веками почти  без  ресниц. Они были на одно
лицо.
     Я выразил сомнения, поймут ли  они содержание моей лекции. Учительница,
сидевшая с ними, ответила, что они понятливые. Ну, хорошо, сказал я и уселся
во  главе стола. Поскольку это было мое первое публичное выступление,  я все
безбожно перепутал: весьма непоследовательно начал с того, чем  следовало бы
заканчивать. Не  забыв упомянуть  о достижениях  советской  космонавтики,  я
добросовестно  стал  объяснять им принцип  реактивного движения и устройство
ракеты: от двигателя с соплом и далее к бакам с  топливом и  окислителем. "А
вот это, - говорил я, - кабина космонавта, выше  находится парашютный отсек,
это - головной обтекатель. Вот такова схема ракеты".
     Потом  я  углубился в  историю  и  сказал несколько  слов о  зарождении
астрономии  и  становлении  ее как науки.  Тут  учительница  перебила меня и
продемонстрировала мне методы работы с детьми вообще и УО в частности.
     Главным  в  этом  методе  было  умение  правильно  поставить  вопрос  и
постараться очень просто на него ответить.  Несколько таких вопросов-ответов
составляют блок информации, которую легко усвоить и запомнить.
     "Скажи нам,  пожалуйста,  - обратилась учительница ко мне,  -  для чего
нужна эта наука - астрономия?"  Она хотела знать утилитарную ценность науки,
которую я боготворил и считал самоценной. Интуитивно я  чувствовал громадную
пользу для  человечества  от этой древнейшей науки о звездном небе,  но ясно
выразить свои мысли  не  мог.  И  я брякнул первое,  что  пришло в голову  и
сорвалось с языка.
     Я сказал: "Ну вот взять,  например, Солнце, оно  ведь не  будет светить
вечно. Когда-нибудь,  через миллиарды лет, оно  погаснет. И это тоже изучает
астрономия".
     Учительница   сказала   громко:   "Итак,  дети,  повторяйте   за  мной!
Астроно-о-о-мия... нужна-а... для того..." - "...нужна-а-а для того-о...", -
хором  повторили  дети.  "...ЧТОБЫ   ЗНА-АТЬ,  КОГДА-А-А....  ПОГА-А-СНЕТ...
СО-О-ЛНЦЕ-Е..."
     "... когда-а-а...  пога-а-снет... Со-о-олнце-е-е...",  -  хором пропели
голоса.
     Я был шокирован. У меня в глазах день померк, точно действительно гасло
солнце. Я  остолбенело смотрел  на  этих  бодреньких  ребятишек  с  красными
слезящимися глазками,  с  маленькими лобиками на  одинаковых  физиономиях  с
коротко  стриженными волосами,  на  толстенькие  их тела с болтающимися  под
лавкой ножками, и думал... Нет, я не  думал. Я мысленно стонал: "Ну  нет же,
черт  побери!  Ведь это  же  не главное...  Ерунда все  это...  Ну  как  мне
объяснить им, ей... что такое АСТРОНОМИЯ?!! А потом я понял, что...

     - Ты что? - спросил Георг, услышав как зарыдал его спутник.
     - Деток жа-алко-о-о! -  ответил сквозь рев  Владлен и стал сморкаться в
салфетку. - Как они там без меня?!
     Георг хотел  было  спросить,  чьих,  собственно, детей  воспитывал  его
товарищ  по несчастью  - своих,  от первого  брака (если он был)  или взял с
готовым "приданным".  Скорее, последнее. Потом передумал. Не нужны ему чужие
заботы, так никаких нервов не хватит. У него своих проблем хватает...

     Он  уже проваливался в темный колодец сна,  когда Владлен  тихо сказал,
как бы  оправдываясь: А может, оба утра как-нибудь да  совпадут.  Ведь у них
техника - не нам чета!  Это на наших таратайках лететь нужно  годы и годы, а
для них это - раз плюнуть. Как ты думаешь, а?
     - Дай-то Бог, - ответил Георг из колодца и отпустил  канат, связывающий
его с реальностью.


     СОН

     Где был вчера камень, там нынче яма.
     Лермонтов, "Герой нашего времени"


     Георг стоял у обочины, а они все шли и шли по высушенной жарким солнцем
дороге, поднимая пыль до  неба. Колонна растянулась до  самого горизонта. Их
было много:  тысячи  и тысячи,  в  потрепанном обмундировании, многие  - без
сапог.  Лица  солдат  были  усталыми, губы потрескались,  глаза  потухли. На
обозах, на носилках везли и несли раненых. Но покалеченных было столько, что
на   всех  носилок  не  хватало,  и  тогда   бедолаг  несли  на  развернутых
плащ-палатках или просто на плечах и руках товарищей.
     От  колонны отделился и подошел,  прихрамывая, штаб-ротмистр,  попросил
табачку.   Георг  отдал   пачку   сигарет,   чтобы   хватило  всей   братии.
"Благодарствуем, - прошипел воин, едва шевеля губами, покрытыми струпьями  и
пыльно-черной  коркой. - Хороший табачок, - сказал он, садясь  на пригорок и
жадно затягиваясь. - Еще, поди, довоенные... Давненько я цивильных не курил,
у нас все махра да махра..." Он попытался улыбнуться.  Корка на нижней  губе
лопнула,  на  подбородок  потекла алая струйка крови.  Они еще живы, подумал
Георг, у них еще есть кровь, а на вид будто мертвы.
     - До Рифейских гор далеко? - спросил штаб-ротмистр окрепшим голосом.
     - Верст  300 с гаком, -  подумав, ответил  Георг. - А вы, значит, так и
будите отступать аж до Рифейских гор?
     -  А что  делать? - нахмурился офицер. - Теснит Змей проклятый, продыху
не дает. Мы уже потеряли двенадцать легионов, а битва еще только началась...
     - А как же союзники?
     - А  что  союзники... Они тоже  несут огромные потери. Транспорт  с  их
провиантом подбили,  а  нашу  пищу  они  есть  не  могут  - мрут  как  мухи.
Полковника ихнего убило, а без него  они как воины копья  ломаного не стоят.
Спасибо  наши  кирасиры  вовремя подошли,  а  то бы  в  живых-то  никого  не
осталось...  Каких орлов  положили!  Из всего  кирасирского  полка почитай с
десяток молодцов осталось...
     Затряслась земля - это  промчалась конница. Кони тяжелые, рослые,  да и
воины подстать - высокие, торсы закованы в  стальную броню, перья на побитых
шлемах гордо развевались на ветру. Последней пронеслась лошадь без всадника,
точно  призрак, белая  грива колыхалось, длинная, как знамя,  глаза сверкали
звездами первой величины.
     Э-эх,  ребятушки! - штаб-ротмистр притронулся  к своей фуражке, отдавая
честь, потом смахнул с глаз набежавшую слезу.
     Молча они смотрели, как 12-й уланский, драгуны и 8-й  гусарский уходили
на восток, где  небо еще было светлым. На юго-западе же  все  было поглощено
мглой, озаряемой временами далекими вспышками не то молний, не то разрывами.
Оттуда, из этого темного фронта, доносились отдаленные раскаты. Словно некие
великаны ворочали и  кидали  гигантские  каменные  валуны, и те сталкивались
друг с другом.
     -  Кстати, об ИХ продовольствии... - сказал Георг. -  Вот возьмите, это
сгущенка и родниковая вода.
     Штаб-ротмистр  истово благодарил,  снял  фуражку  и  набил  ее  доверху
пластмассовыми  стаканчиками.  Первым делом,  проткнув пальцем фольгу,  стал
торопливо хлебать воду.
     Прошел отряд арбалетчиков, за ними, семеня короткими ножками, поспешали
карлики-бомбисты в смешных своих колпаках и белых гетрах.
     -  Вон, гляди, как раз  ихнего полковника везут,  - воин вытер  рукавом
подбородок и указал грязным пальцем на колонну.
     Мимо  проплыла   повозка  на  магической  подвеске.   Лицо   полковника
напоминало лакированную  маску из темно-коричневого дерева. В районе глазниц
виднелись  тонкие  длинные  раскосые полоски:  веки  без  ресниц  смежились,
навсегда укрыв мудрые глаза джентри. Черный мундир его  покрылся слоем серой
дорожной  пыли.  Один  конец  аксельбанта  был  оторван,  серебряный  шнурок
свесился с носилок и  болтался в воздухе. Сухонькие муравьиные лапки джентри
были сложены  на  груди  по  христианскому  обычаю. Четверо  рослых эльфа  в
мундирах с золотыми  шевронами и  с  зажженными фонарями  в руках составляли
почетный эскорт покойному.
     - Хороший был  че...  эльф,  - сказал  штаб-ротмистр,  крестясь.  -  Не
человек, но душу имел. Солдаты его любили. Строгий  был, но  справедливый. И
труса  не праздновал.  Когда пятая колонна  противника прорвала их редут, он
лично  возглавил атаку  и  погиб,  как  герой.  Ядро насквозь  прошибло  его
хитиновый панцирь,  но  он еще два часа  после  этого  продолжал командовать
войсками.  Умирая, так сказал  мне: ребята, говорит,  человеки,  на вас  вся
надежа...
     -  Я знал его, -  тихо молвил Георг,  провожая  взглядом повозку, потом
вновь повернулся  к офицеру. - У меня к вам  вопрос...  У этого полковника в
адъютантах служил мой брат - Андрей. Может, слыхали о нем? Меня тревожит его
судьба: жив ли он, мертв?
     - Кажись, пропал без вести,  ответил штаб-ротмистр, кряхтя  и  разминая
больную ногу. -  Но наверное сказать не могу.  Архивы-то сгорели,  вместе  с
полковыми бумагами. Там такое чертово пекло было... Ну ничего, - пробормотал
воин,  со  стоном  вставая  на  ноги,  -  все  одно  мы  Поганому  хребет-то
переломаем,  дай  срок.  Нам бы  только Давыда  сыскать,  тогда  и  Воинство
Небесное не понадобится.
     - Какого еще Давыда?
     -  Да, сказывают, только он знает, как одолеть  Голиафа.  Видать, шибко
толковый мужик... нам бы его в командующие.
     - Ротмистр,  вы  разве не  знаете,  что  битва  Давида и Голиафа -  это
аллегория? Давид  - это  Ум и Воля.  В  нашем случае -  воля к победе, и эти
качества нигде, кроме в себе самом, отыскать невозможно.
     -  Аллегория, говоришь,  -  хмыкнул  офицер, почесывая влажные от  пота
волосы. -  Ну  тогда  еще не все потеряно.  Ума и воли нам  не занимать. Вот
только  дойдем  до  Рифейских гор,  укрепимся  там - приказ есть приказ -  и
зададим  жару Змею Поганому. Значит,  верст 300, говоришь?  А  по моей карте
должно быть около пятидесяти. Что за притча!
     -  Врут  ваши  карты, выбросите  их,  -  посоветовал  Георг,  испытывая
неловкость перед воином.
     - То-то я смотрю...  должно уж предгорье начаться, ежели по карте-то, а
вокруг все поле и поле... Я бы этим картографам руки оборвал. Третьего  дня,
согласно  маршруту,  должны  были  выйти  на   старую  римскую  дорогу,  виа
милитарис...  Мы сунулись  эскадроном, а  там болота да  топи.  Я Вертлявого
своего потерял. Это коняга мой, замечательный  жеребец был...  Стали мостить
гати, но все одно обозы наши завязли, пушки на дно пошли... Ну ничего, - еще
раз проговорил офицер и желваки на его скулах напряглись. - Мы еще отомстим.
В конце концов,  наша возьмет. Бонапарта бивали, Гитлера-собаку  побили, Бог
даст  и  Третьего Антихриста разобьем. Тем более, что  ты  говоришь  - Давид
завсегда с нами.  Ну, бывай! А  насчет брата  скажу одно  - верь. Пропал без
вести, это еще не значит - убит. Верь!..
     Рев дизеля  заглушил  слова  воина.  Лязгая  гусеницами,  мимо  прополз
тяжелый  танк  Т-52. С десяток телег поездом  волочилось сзади,  привязанные
тросом к его корпусу. Железный зверь рычал мотором, изрыгая в горячий воздух
сизые струи выхлопных газов.
     Штаб-ротмистр  помахал кому-то рукой.  Из  потрепанной шеренги выскочил
бойкий паренек в звании портупей-юнкера, подбежал, четко козырнул.
     - Слушаю, вашбродь!
     - Ну-ка, юнкер, помоги... - сказал собеседник Георга и вскинул руку.
     Юнкер с готовностью подставил плечо старшему товарищу.
     - Прощай, мил человек! - прохрипел раненый офицер.
     - Храни вас Бог, - ответил Георг.
     Бойкий паренек и штаб-ротмистр - сильно хромая, придерживая  под мышкой
картуз  с баночками, -  побежали к  одной из  телег с вихляющими деревянными
колесами, раненый неловко запрыгнул  на нее, руки  товарищей подхватили его.
Караван удалялся, а солдаты все шли и шли и не было им числа...
     У Георга  защемило сердце от боли, и тут из соседней деревни  заголосил
петух. "Выспался", - сказал  кто-то из солдат и  все засмеялись, несмотря на
усталость.  Красивая медсестра, шедшая  среди  раненых,  посмотрела на  свои
часики  и сказала чистым  голосом: "Девять часов  ровно". И  опять заголосил
петух. И тогда Георг проснулся.


     - Где это мы, в курятнике? - сказал Владлен, продирая глаза.
     Он,   как  и  Георг,   уснул   не  раздеваясь,  хотя   все   постельные
принадлежности  в  купе  имелись.  Часы,  оставленные  Георгом  на  столике,
неистово  кукарекали,  аж  в ушах  свербело.  Хозяин часов  поднялся,  нажал
кнопочку - выключил крикливую электронику. Будильник заткнулся и сразу стало
слышно, как  топают ноги где-то наверху, где-то  сбоку и внизу. Везде. Сотни
пар ног шаркали по пластику пола, проходя мимо  их купе, стучали по железным
ступеням.  Где-то  волокли  нечто  тяжелое,  и  оно  грохотало по ступеням и
поручням.   Надсадно   гудели   грузовые   подъемники.   Георг   и   Владлен
прислушивались к таким желанным шумам, боясь поверить своему счастью.
     В дверь резко постучали костяшками пальцев.
     "Да! Открыто!" - гаркнули они одновременно.
     Дверь распахнулась и в купе заглянула сначала кудрявая головка девушки,
а потом и сама девушка, одетая в форму бортпроводницы  галактического флота.
Так, во всяком случае, определил Георг.
     - Господа пассажиры, - сказала она торопливо, - мы уже прибыли к пункту
назначения, пожалуйте на выход.
     - Мадемуазель! - крикнул Георг, выпархивая из купе вслед за Владленом и
проводницей;  в  коридоре  он  остановил  кудрявую вопросом: -  Нас  обещали
вернуть на Землю. Вы в курсе, когда будет обратный рейс?
     - Ой, вы  знаете,  я  не  знаю... - очень понятно  и  знакомо  ответила
кудрявая. - Вы проходите, пожалуйста, на улицу, там сейчас  митинг начнется.
Будет присутствовать все начальство, с ними и решите ваши проблемы.
     В  одной  руке  проводница  держала металлический  совок,  в  другой  -
разлохмаченный веник, и этим веником она демонстративно стала выметать пол у
ног Георга. Волей-неволей пассажирам пришлось выметаться из  коридора. Георг
и  Владлен  направились к  выходу  со слегка  поколебленной  уверенностью  и
влились в нестройные ряды переселенцев, спешащих к выходу. На этот раз давки
не было. Все было чинно, благородно. Большая  часть  пассажиров уже покинула
борт корабля.  Остались  лишь  те,  кто всегда имеет  обыкновение плестись в
хвосте событий. Среди опоздавших, как это ни странно,  оказалась и вчерашняя
знакомая  дама  из  купе Инги. Она  важно шествовала  по коридору,  выставив
вперед  свою тяжелую  грудь,  зажав пухлой рукой маленькую  сумочку. Впереди
нее,  нагруженный какими-то тюками, мелкой рысью  семенил унылый  субъект  в
очках. Вернее, без  очков уже, и потому натыкался он на  все выступы и углы.
Позади всех волокся предполагаемый муж дамы - лысый брюнет. Он опять потел и
отдувался. Два чемодана, связанные веревкой за ручки  и  переброшенные через
плечо, колотили  мужчину в  грудь и спину. Третий  и  четвертый чемоданы  не
позволяли бедняге вытереть трудовой пот с лица.  Непохоже  было,  чтобы этот
человек  имел  сердечную  недостаточность,  как об  этом сообщала  его жена.
Очевидно, она умела врать также рефлекторно, как и дышала.
     - Додик, шевели ножками  резвее, -  бросила она человеку  с чемоданами,
полуобернувшись. - Из-за тебя  мы  вечно  опаздываем. Сейчас расхватают  все
такси, и мы опять останемся с твоим носом.
     Встретившись у выхода с Георгом, дама обворожительно улыбнулась.
     - Доброе утро, нашли свою красавицу? -  поздоровалась она и  скользнула
взглядом по фигуре  Георга, будто  намеревалась  своим взглядом срезать  все
пуговицы с его костюма.
     - К сожалению, нет, - ответил Георг, вымученно улыбнувшись и машинально
проверяя, на месте ли его брюки.
     Он галантно пропустил даму вперед себя.
     - Не беда, -  ответила  та  и  кокетливо  поправила прическу,  -  здесь
достаточно  интересных  женщин... Додик, догоняй! А то  потеряешь  жену... -
крикнула  дама уже не оборачиваясь, оставляя  после себя ароматный привет от
Франции.



     УТРО НОВОГО ДНЯ

     Медленно  ступая  по  гулкому   металлу,  они  спустились  по  широкому
наклонному трапу  и вошли  в  розовое  утро нового  мира.  Ноги по щиколотку
утонули в высокой траве. Странная это была трава - стебелек к стебельку, как
ворс  ковра. Казалось,  что  идешь  по  пружинисто-мягкому паласу. И  только
присмотревшись  внимательно,  можно  было понять,  что  странный  покров  не
является  травой.  Это  был  мох.  Великанский  мох,  изумительного зеленого
оттенка.  Зеленый  цвет  господствовал  повсюду.  Они высадились  на зеленую
планету!
     Обширную поляну, в центре которой  стояла их космическая баржа, зеленым
кольцом  охватывал лес  стройных деревьев -  толстых, как  баобабы,  и очень
высоких, с  развесистыми  кронами, напоминающие пальмовые. Правда,  сходство
это  было весьма отдаленным. Такое  поспешное, грубое сравнение продиктовано
стремлением   отождествить  неведомое  с  чем-то  знакомым.  Ближе  к   лесу
пальмообразных  деревьев поляна утопала  в папоротниковых зарослях,  высотой
достигавших  в  рост  человека. Как-то непроизвольно  вспоминалось  детство,
прогулки  по лесам, по веселым его  полянам  - ярким, солнечным  и тенистым,
заросшим папоротником.
     Высокое   чистое  небо   в   зените  тоже  имело  зеленоватый  оттенок,
сгущавшийся  в сторону предполагаемого запада. А на  предполагаемом  востоке
нежной  зефирной  розовостью  занималась  заря.  Над  горизонтом  поднимался
искаженный рефракцией огромный малиново-лимонный диск солнца. Чужого солнца!
Несмотря на ранний час, жар восходящего светила уже начинал ощущаться.
     - Вот и совпали оба утра! - воскликнул Владлен. - Как и было обещано...
Красотища какая, а! А воздух - густой, хоть ломтями режь!
     - Да, - ответил Георг, - похоже на рай до грехопадения.
     Он  расширил  ноздри,  глубоко  вдохнул,  в  буквальном  смысле  слова,
неземной  аромат - тонкую смесь  незнакомых  запахов. Это  не  была тяжелая,
вызывающая  аллергию ударная смесь цветущего  земного леса. Напротив, запахи
были шелковисто нежными, ненавязчивыми. И явно не  цветочного происхождения.
Это удивляло.  На Земле  такая поляна  пестрела  бы  цветами. Впрочем, может
быть, сезон  цветов  уже  закончился?  Но  ведь даже осенью можно  встретить
поздние цветы.  А тут, к  тому же, осенью и не  пахнет. Тут,  судя по всему,
климат тропический или, по крайней мере, - субтропический.
     И еще один факт отметил Георг. В лесу стояла странная тишина. Но так не
бывает.  Обычно  щебечут птицы...  Вот оно что!  В  лесу не  было птиц. Ни в
воздухе,  ни  на деревьях,  нигде. Их не было  - этих непоседливых пернатых,
чьим гомоном, трелями, свистом обычно наполнен земной лес.
     Видовая  скудость флоры и фауны, очевидно, объяснялась молодостью этого
мира. Георг оглядел еще раз этот тихий и, наверняка безлюдный, зеленый мир и
ему  захотелось  пожить  здесь какое-то  время,  насладиться  одиночеством и
тишиной,  весьма способствующим творчеству. Но об  этом  мечтала его душа, а
умом  он хорошо  понимал,  что  никакого  покоя  он здесь  не найдет.  Будет
изнуряющая тело работа.
     Очень скоро  застучат  топоры,  зазвенят  пилы, упадут  первые деревья;
загудят,  зарычат  моторы  машин  и  тракторов  и  другой  техники,  которую
доставили вместе с переселенцами. И начнется Новая Великая Стройка. А он уже
не в  тех летах, когда  легок на подъем и полон энтузиазма покорить природу.
Он уже не  хочет  ничего и никого покорять.  Все, что ему нужно - это тишина
мастерской. Молодой мир - для молодых. Здесь ему нет места.
     Между тем,  церемония началась. Переселенцы  сгрудились  плотной толпой
возле корабля.  Нижний конец  трапа  медленно  поднялся и замер  параллельно
земле, образовав ровную площадку. Теперь на  трап не смог бы запрыгнуть даже
самый ловкий землянин.  Ну, разве  что, кто-нибудь  его  подсадит.  На  эту,
возвышающуюся  над  толпой  площадку,  как  на  трибуну,  вышел  живехонький
"полковник" со своими телохранителями. Позади всех, в самом проеме огромного
люка, поигрывая фонариком, стоял Андрей.  Георг  напряг зрение,  всмотрелся.
Да,  вне  всяких  сомнений, это  был он,  его брат.  "Полковник" ждал, когда
умолкнет  толпа, и подтянутся разбредшиеся по поляне  отдельные человеческие
особи. Пурпурная звезда на его груди горела  ярко, несмотря на дневной свет.
Глаза джентри наглухо скрывали черные очки-консервы.
     Георг с Владленом  стали  пробираться  поближе к  трапу. Как только они
увидели, что  путь к  возвращению затруднен, их души  охватило волнение:  не
собираются ли  их бросить  здесь вместе со  всеми. Стоявшая  впереди женщина
подняла руку, привлекая внимание "полковника". Это была все та же особа, уже
знакомая Георгу. Она, как всегда, была активна и желала быть первой.
     - Скажите, уважаемый! - вскричала  она  зычным голосом. -  Далеко ли до
города? И какой транспорт ходит отсюда?
     "Полковник" поднял руку, - и все  смолкли.  Он  открыл  свой  маленький
ротик, вовсе не предназначенный для ораторства. Все ожидали  услышать  нечто
похожее на  птичий щебет,  но  голос джентри,  очевидно, усиленный потайными
микрофонами,  неожиданно  мощной  волной   прокатился  над  толпой.   Низкий
спокойный голос, но хорошо слышимый за полкилометра:
     "Постарайтесь понять то, что мы вам скажем. Здесь  нет транспорта и нет
дорог... И городов тоже нет..."
     Все стали многозначительно переглядываться друг с другом.
     "...Вам  самим  придется  проложить  на  этой земле дороги  и  возвести
города. Отныне эта земля принадлежит вам. Взгляните на  окружающий  вас мир.
Он чист и прекрасен, и он безраздельно ваш. Постарайтесь не превратить его в
свинарник. Плодитесь и  размножайтесь  во  славу Разума и Добра. Любите друг
друга  и уважайте законы, которые мы вам дадим. Сначала вам будет трудно, но
вы  справитесь.  Среди вас  есть люди всех  специальностей: врачи, инженеры,
строители, землепашцы, металлурги, кузнецы, ткачи, ученые, учителя..."
     -  А бухгалтеры  нужны?  -  выкрикнул кто-то  и  другой робкий  голосок
добавил: - И библиотекари?
     -  Говно  будете выносить с  фермы,  -  сказал какой-то  остряк.  Толпа
развеселилась.
     "И бухгалтеры-счетоводы нужны будут в первую очередь, и библиотекари...
- загрохотал голос  джентри. - Мы привезли с  собой огромное количество книг
по всем отраслям человеческих знаний. Берегите и  преумножайте эту бесценную
мудрость.  И летописцы  вам  понадобятся.  С  первого дня  вы  должны начать
летопись истории Новой Земли..."
     Георг  вдруг  остро  осознал, что он оказался  причастен  к величайшему
историческому событию, равного которому трудно  что-либо сопоставить. Людям,
здесь собравшимся, предстоит стать родоначальниками новой звездной  расы. Их
имена  занесут  в  летописи,  дети и  внуки приукрасят  дела их и обожествят
образы их.  Появится еще один эпос, может  быть, столь же  величественный  и
нетленный,   как  Махабхарата,   Ригведа,   Старшая  и  Младшая   Эдда...  С
благоговейным   трепетом   далекие  потомки  будут   прикасаться  к  хрупким
манускриптам с  древними письменами, понятными  только узким специалистам по
мертвым языкам.
     У  Георга  вдруг взыграло тщеславие:  хорошо  бы среди былинных  героев
эпоса  значилось  и  его имя. Здесь  он  станет первым  художником, воистину
Первым! Ох, велик соблазн!  Недаром же Цезарь  говорил: "Лучше быть первым в
деревне, чем вторым в городе". А что? Разве он так уж стар?  Его дед и бабка
приехали в чужой для них город Серпо-Молотов,  будучи на пять,  а  то и семь
лет старше  теперешнего возраста Георга.  В  50-м  году будущих отца и  мать
Георга  освободили   от  сталинской   каторги  и   разрешили   поселиться  в
Серпо-Молотове. Николай Колосов вызвал своих родителей.  Всей семьей строили
дом, обжились...
     Но  быстро угас  огонь  честолюбивых помыслов:  вспомнилась престарелая
мать, Инга... жива ли она? Нет, ему домой надо, домой!
     -  Позвольте!  -  опять  закричала   знакомая   дама.  -   Мы   так  не
договаривались! Нам это  место разрисовали как курорт. А здесь, оказывается,
нет даже приличной  гостиницы. И,  я подозреваю,  даже неприличной гостиницы
нет. Кругом дремучий лес! Куда вы нас завезли?!. Додик, собирай чемоданы, мы
едем обратно.
     Георг  и  Владлен  моментально   присоединились  к  стихийно  возникшей
оппозиции, надеясь, что создав  мятежную  коалицию,  они перетянут  на  свою
сторону  всех недовольных, которые, несомненно, появились в нестройных рядах
переселенцев. Но  их никто  не поддержал. Тогда вперед  вышел Владлен с тем,
чтобы  напомнить  "полковнику" о данном им  обещании.  Говорить приходилось,
высоко задирая голову, что не способствовало укреплению чувства собственного
достоинства.
     -  Вы же лично дали  мне слово,  что  вернете  нас на  Землю! -  сказал
Владлен максимально требовательным  голосом,  но продолжал себя  чувствовать
попираемой ногами букашкой.
     "Полковник"  недовольно  скривил  тонкий рот,  словно ему в  лицо попал
оскорбительный плевок, потом заставил себя саркастически улыбнуться.
     - Я ЛИЧНО, ничего подобного сказать вам  не мог, - без всякой жалости в
холодных  глазах  прокаркал  джентри.  -  Вероятно,  Ваше болезненное личное
сознание породило утешительные образы.
     У Владлена на глаза набежали слезы. Он стал машинально ощупывать себя в
поисках монтировки. Георг оценил расстояние до  платформы-трибуны, ее высоту
над землей, свои силы. Однако, несмотря на злость, он не потерял способность
трезво  мыслить,  понял, что дурным  наскоком, с  голыми  руками площадку не
возьмешь,  а только опозоришься. "Полковник", очевидно, прочел мысли Георга,
но  не только  не отодвинулся  к  середине  площадки, но, наоборот,  подошел
ближе, к самому краю. Тем самым,  демонстрируя всем, что  он держит ситуацию
под  контролем.  Его  звезда  на  фоне   черного   мундира  горела  кровавым
пульсирующем светом, словно планета Марс на фоне космического пространства.
     - Вот  что, господа переселенцы, - сказал джентри спокойным голосом, но
громко. - Сейчас мы расставим все точки над "i".  Во-первых, за время нашего
полета на Земле прошло 50 лет. Это к вопросу о возвращении...
     Георга,  как и многих  других, это сообщение  словно обухом  ударило по
голове.  В  один краткий миг он представил себе, как мама  ждала  последнего
сына  долгие  годы,  но так  и  не  дождалась,  умерла,  и даже тело ее  уже
обратилось  в  прах.  Отболело  бедное  сердце,   все  уже  позади,  впереди
вечность... Но ведь болело же, болело!  И в этом его  вина.  И если даже  он
когда-нибудь  вернется, то застанет совершенно чуждый  ему век  и непонятный
мир, где  давно  будут мертвы все  его  родственники  и  знакомые. Проклятый
релятивистский эффект! Раньше об этом  он читал только  в книгах и думать не
думал,  что  пресловутый  эйнштейновский  парадокс  близнецов  коснется  его
самого. Впрочем, именно  потому "полковником" и были произнесены эти роковые
слова, чтобы каждый понял  - Рубикон перейден, мосты сожжены, и нет возврата
назад.
     -  ...А  во-вторых,  -  так   же  спокойно  продолжал  оратор  (за  это
спокойствие его  хотелось  убить), -  все вы  болели неизлечимыми  недугами,
неизлечимыми для  человеческой медицины, и каждый из вас должен был умереть.
После того, как мы вас выявили, ваши организмы были перепрограммированы - не
на смерть, а на жизнь. Более того, ваш организм полностью  кондиционирован к
существованию на этой планете. Так что считайте, что вы умерли и возродились
для новой жизни...
     Кто-то стал роптать.
     - За все надо платить, - веско добавил джентри.
     -  Но  мы-то  вам   ни   чем  не  обязаны!  -  резонно  возразил  Георг
"полковнику". - Мы на корабль попали случайно...
     Джентри  даже не взглянул на докучливого человечишку,  но  под  черепом
Георга тяжелыми камнями загрохотали слова: "А вас никто сюда не звал. Молите
Создателя,  что  к вам  проявили  милосердие.  Мы  могли  бы выбросить вас в
открытый космос как террористов".
     - Ясно, - сказал Георг, отошел от площадки и с раздражением сунул в рот
сигарету, трясущимися руками щелкнул зажигалкой, прикурил.
     Это  был  первый огонь,  добытый человеком  на  этой  планете. На  лице
"полковника" вновь отразилось неудовольствие, но он продолжил свою речь:
     - И последнее.  Меня зовут  Хумет, звание - командор. Мое  Командование
назначило меня Верховным наместником этой  земли.  Я буду вести вас по жизни
первые  сто лет, пока вновь создаваемое  общество не станет стабильным.  Моя
кандидатура обсуждению не подлежит. Попытки сместить меня  с должности будут
пресекаться  самым  жестоким  образом.  Сейчас  вы  разделитесь  на  отряды,
численностью в  среднем по 30 человек. Каждый  отряд есть строительно-боевая
единица.  Назначение  отряда:  вести  строительные  работы,  а также  боевые
действия,  если в таковых возникнет необходимость. Такое разделение людей  -
временная необходимость,  с  целью  эффективного  управления.  На  семьях  -
существующих  и  будущих  -  это  никак  не  отразится.   Будут  учтены  все
пожелания...
     - Вот уж не думал, что на старости лет придется служить в  стройбате, -
переживая горечь поражения, с сарказмом сказал Георг.
     - А я, к  сожалению, нигде не служил, - уныло сказал Владлен. - Как  ты
думаешь, отряды будут разделены по половым признакам?
     - Полагаю,  что да...  в  основном, -  ответил  Георг  и с  сочувствием
взглянул на нового своего товарища.
     - Нам бы надо держаться вместе, - сказал тот, отводя глаза в сторону. -
Жутко не хочется попасть в бабский отряд.
     По всей поляне вдруг волной прокатился шипящий звук. Словно исполинское
чудовище испустило дух. Но все быстро  объяснилось: сработали пневматические
механизмы шлюзовых камер корабля. Медленно открылись широкие  пасти грузовых
люков, выдвинулись тяжелые трапы, и из необъятной утробы космического парома
с  ревом поперла  техника.  Выкатывались  колесные  и  гусеничные  трактора,
экскаваторы, с  поджатыми стальными  загребущими  ковшами; три боевые машины
пехоты,   ощетинившиеся   орудиями   убийств.  Выполз   тяжелый   гусеничный
бронетранспортер. Замыкали шествие вездеходы, и несколько  легких машин типа
"джип"  военного  образца  с  открытым  верхом.  Выгрузили  также  различные
материалы,  а  из  отдельного грузового  отсека - три  малых вертолета  типа
"Стрекоза"!
     Вот куда  пошли денежки  от продажи билетов, сказал себе Георг. А он-то
представлял фирмачей  обманщиками  и рвачами. Тут,  пожалуй,  и  спонсорские
вливания были. Ибо все это стоит сумасшедших денег. И  никакими билетами  их
не окупишь. К тому же, надо полагать, джентри помогли не только транспортом,
но и кое-каким оборудованием.
     Итак,  вопреки  своей  воле, он  все-таки  стал  участником  эпохальных
событий.


     ЭТО ЕЩЕ НЕ КОНЕЦ,
     ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

     ...............................................................

     (c) Александр ГРОМОВСКИЙ, "Феникс", роман.

     Вентспилс, 1995-1996 - Пермь, 2001
     ......................................................................................

     Примечания автора:

     (сноски)

     1 Цитата из Набокова.
     2 текст Е. Цветкова.
     3 Перевод А. Арго.
     4 Цитата из "Улисса" Джеймса Джойса.
     5 Цитата из "Гамлета"
     ....................................................................................

     (c) Александр Евгеньевич ГРОМОВСКИЙ.
     Роман "Феникс" с иллюстрациями автора.


     Охраняется законом РФ об авторском праве.
     Публикация в печати отдельных глав и произведения в целом без  согласия
автора запрещена. Нарушители закона будут преследоваться в судебном порядке.


     Адреса для связи:

     E-Мail: [email protected]
     С пометкой - "для Громовского А. Е."


Популярность: 1, Last-modified: Tue, 14 May 2002 21:32:43 GmT