-----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Только обгон". М., "Детская литература", 1985.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 7 June 2001
   -----------------------------------------------------------------------

   Повесть о дружбе, любви и кибернетике




   Те  "Романтики"  разыскать  не  трудно.  На  метро  вы   доезжаете   до
Фрунзенской, поднимаетесь  на  эскалаторе.  Сбиться  невозможно,  на  этой
станции только один выход, через длинный вестибюль с квадратными пилонами.
Справа подземный переход, но вы туда не спускайтесь, берите вдоль  забора,
мимо стендов с афишами. За забором стройка, не  знаю,  что  там  строится,
давно строится, может, уже и построили. Вы идете по проспекту прямо-прямо,
никуда не сворачивая, мимо "Кулинарии" и "Аптеки", мимо рыбного магазина с
ухмыляющимся зеленым карасем. А на углу  следующего  квартала,  не  доходя
"Музыкальных пластинок", и будут эти самые "Романтики".
   Кафе как кафе, в шестидесятых годах такие  понастроили  повсюду.  Стены
обшиты досками "а ля изба", к потолку подвешены чугунные шлемы  и  паруса.
Вероятно,  это  очень  романтично,  но  проходишь  под   этими   символами
приключений поеживаясь, как бы не бахнули на  голову.  Вечером  собирается
молодежь. Топчется, покачивая корпусом под модный шлягер.  Нетанцующие  же
сидят на витрине,  как  экспонаты  в  аквариуме;  прохожие  заглядывают  в
тарелки: что там заказано - дежурные голубцы или цыпленок табака?
   Кафе как кафе и меню как меню. Гастрономия - не тема для литературы.  Я
хочу рассказать вам историю, услышанную  в  тех  "Романтиках".  Отсчитайте
третий столик от входа на витрине. Это место действия.





   Ее звали Ия, Ия Савельевна, а отец называл дочку Ивочкой, по  созвучию,
но очень удачно. Она действительно была похожа на прутик  ивы:  тоненькая,
гибкая, верткая. И язычок у нее  был  верткий,  хлесткий,  словно  прутик.
Небольшая изящная головка с громадными глазищами сидела на удлиненной шее,
лицо было очень подвижное и  мимика  богатая.  Ия  великолепно  изображала
одноклассников, а также, признаемся скрепя сердце,  и  учителей,  особенно
биолога, как он вытягивает губы трубочкой и произносит в нос: "Ню-ссс, что
задано у нассс?" И еще математичку, пышную  даму  с  кудряшками,  которая,
задавая пример потруднее, всегда  говорила:  "Вам  предстоит  мучшительная
операция, дети". А у Ивочки не лежала душа к числам, мучительные  операции
так и не стали для нее целительными.
   Зато она была бессменным старостой драмкружка, все  друзья  единогласно
прочили ее в кинозвезды. Кончив десятилетку (с троечками по  математике  и
физике), Ия подала документы в ГИТИС  на  актерский...  и  провалилась  по
специальности. Ей дали этюд по "Детям Ванюшина":  покинутая  жена  умоляет
мужа не бросать ее, в ногах валяется, целует руки, полы сюртука. Никак  не
могла Ия вжиться в такой образ. Она выросла в нормальной советской  школе,
в своем классе верховодила, была уверена, что  она  полноправный  человек,
ничуть не хуже, а то и получше мальчишек, что дорогу в  жизнь  она  найдет
самостоятельно, без подсказки и посторонней помощи.  Героиню  она  считала
набитой дурой. Если мужик бросает ее -  скатертью  дорога.  Избавилась  от
предателя - и превосходно, как-нибудь проживет. Унижаться Ия не  стала  бы
ни в коем случае. И, вероятно, внутреннее сопротивление чувствовалось в ее
игре. Этюд оценили в четыре с минусом.  Четверка  по  специальности  -  не
проходной балл для театрального института.
   - Это и к лучшему, Ивочка, - сказал бодрясь ее отец. - Годик  посвятишь
мастерству,  не  торопясь  будешь  заниматься  любимым  делом.  Я   и   не
рассчитывал на успех. Какая у тебя подготовка? А со школьной скамьи  сразу
хочешь прыгнуть на сцену.
   И он категорически  возражал,  чтобы  Ия  понесла  документы  в  другой
институт - в библиотечный или историко-архивный.
   - Профессия -  это  на  всю  жизнь,  -  твердил  он.  -  Работа  должна
доставлять удовольствие. Восемь часов скуки ежедневно - это же  проклятие.
Если сцена твое призвание, держись за  нее.  Я  сам  попал  в  институт  с
третьего захода. Мы, чалдоны, медленно раскачиваемся, это у нас в крови.
   - И все ты выдумываешь, папка, про кровь, великий ты утешитель.
   Хороший отец был у Ии, она очень дружила с ним, может быть, потому, что
выросла без матери. Мать ее тоже была медиком, но не психиатром, как отец,
а микробиологом и погибла, заразившись таежным энцефалитом, когда Ия  была
еще в детском саду. Так что матери она почти не  помнила.  А  хозяйство  в
доме у них вела старшая сестра отца, тетя Груша,  Аграфена  Иннокентьевна.
Она кормила, одевала, обшивала девочку,  но  наставницей  быть  не  могла.
Приехав в Москву из  глухого  молоканского  села,  тетя  Груша  так  и  не
оправилась от потрясения. Прожив в столице пятнадцать лет,  она  сохранила
замкнутую настороженность фанатичной сектантки,  истово  соблюдала  посты,
читала только "божественное", из дому выбиралась в магазины, на рынок и  в
молельню, больше никуда. Естественно, тетя Груша не  пользовалась  в  доме
авторитетом, ей даже совещательного голоса не давали, а вот с отцом  можно
было поговорить обо всем: о ролях, о тройках и даже о мальчишках.  И  хотя
Ия, как правило, возражала, отстаивая  свою  независимость  ("Ну  что  ты,
папка, это старина, в наше время так не  принято!"),  но  к  советам  отца
прислушивалась.
   Послушалась и на этот раз, не стала  подавать  в  другие  институты.  И
понеслись дни,  резво  поскакали  недели.  К  удивлению,  даже  и  времени
оказалось не слишком много. Ия вставала  поздно,  часика  два  тратила  на
"оформление"  (ванна,  ресницы,  прическа,  портниха),  потом   занималась
гимнастикой или  вслух  разучивала  роли,  пугая  тетю  Грушу  притворными
рыданиями. Два раза в неделю, по понедельникам и четвергам, ходила на урок
к Инессе Аскольдовне, бывшей  артистке  бывшего  Камерного  театра,  очень
манерной,  очень  накрашенной  даме  с  лиловой  сединой.   "Ивэтта,   моя
несравненная прелесть, на сцене надо держаться с предельной простотой",  -
говорила она ученице. Затем следовала ссылка на какую-то знаменитость, и в
результате  урок  простоты  сводился  к  увлекательным   воспоминаниям   о
театральных сплетнях тридцатилетней давности. А там подходило время обеда,
а там телефонные звонки, а там гурьбой вваливаются мальчишки,  у  них  уже
припасены билеты на  вечер.  После  спектакля  все  вместе  провожают  Ию,
запальчиво осуждая или превознося артистов, долго галдят во дворе, пока из
форточек не начнут ругаться заспанные жильцы первого  этажа.  Если  же  Ию
провожает кто-нибудь один, отделавшись от остальной компании, он медлит  у
подъезда, переминаясь с ноги на ногу,  и  тогда  Ия  замечает  на  лице  у
спутника мрачное выражение  нерешительной  решимости.  Это  он  собирается
поцеловать девушку - не от большой любви, а так, потому  что  думает,  что
она ждет поцелуя, будет разочарована, если они простятся по-товарищески.
   - Спасибо, Виталька (или Валерка, Олежка,  Игорек,  Вадик),  -  говорит
тогда Ия. - Хорошо, что мы с тобой поговорили как следует. Терпеть не могу
мальчишек, которые молчат-молчат целый вечер, а потом лезут  с  поцелуями.
Спасибо, покойной ночи.
   И оба расстаются довольные.
   Так день за днем, суетливая рутина. Ничего  не  происходит,  ничего  не
назревает особенного. Но  Ия  жила  в  каком-то  радостном  напряжении,  в
ожидании чего-то необыкновенного. По утрам просыпалась с  улыбкой,  словно
сегодня день рождения и у постели гора подарков. Чем же  одарит  ее  день,
что войдет в жизнь сегодня? Порывисто кидалась на каждый  звонок,  дверной
или телефонный, и без разочарования вступала в рядовую беседу с  Виталькой
или Валеркой. Приятели приятелями, но дружба - не главное. Главное придет,
если не сегодня, то завтра или послезавтра, но придет обязательно.  И  она
ждала  со  спокойной  уверенностью,  как  будто  радость  была  обещана  и
гарантирована.
   Ию даже не очень огорчало,  что  компания  вокруг  нее  заметно  таяла.
Сначала они держались группой - все неудачники, не попавшие в институт. Но
ребятам надо было определиться в жизни, они и определились: кто  пошел  на
завод, кто в техникум, кто на службу. На работе появились новые  знакомые,
может быть и девушки, даже не  столь  строгие  насчет  поцелуев.  Виталька
уехал из Москвы, Валерка скоропалительно женился, Вадик заявил, что  театр
- это забава, ему надоела охота за лишними билетиками. В общем, к середине
зимы из всей компании остался возле Ии один  только  Сергей,  по  прозвищу
Рыжий.
   Лохмы у Сергея были русые, а вовсе не  рыжие.  Рыжим  его  прозвали  за
круглое лицо и нос картошкой, как у Рыжего на ковре. Он был старше  других
ребят года  на  два,  но  в  армию  его  не  взяли,  потому  что  он  чуть
прихрамывал: правая нога у него была короче сантиметра на два. По  той  же
причине он не мог надеяться на сцену, в кружке был суфлером, и по  той  же
причине не мог танцевать. Вынужденный сидеть на диване  во  время  танцев,
Сергей имел  возможность  только  критиковать  пары.  Он  и  в  драмкружке
считался критиком, и в зрительном зале тоже. Ум у него  был  острый,  глаз
зоркий,    суждения    меткие,    хотя    и    односторонние,    как    бы
раздраженно-обиженные. Как старший и самый начитанный, Сергей  пользовался
непререкаемым авторитетом в компании. Он и  в  самом  деле  знал  и  читал
много,  всякий  раз  приносил  какие-то  сенсационные  новинки  о   генной
инженерии, экзистенциализме, битлах, пульсарах и блуждающей маске.  Однако
знания его как-то пропадали втуне. Сергей работал ночным  дежурным,  через
сутки, с восьми вечера до восьми  утра  сидел  у  телефона.  Выбрал  такую
работу, где читать можно было в служебное  время.  Почему  он  не  учился?
Рыжий утверждал, что учение по программе сковывает мысль. "Я ищу свое "я",
мне нужно "я", а не диплом, - изрекал он. -  Учебники  -  макулатура,  это
перечень старого хлама". "Хлам" было любимое слово  Сергея.  "Дарвинизм  -
старый хлам, на Западе его давно сдали в утиль". "Бальзак -  старый  хлам,
кто теперь читает классиков?" "И Эйнштейн - хлам  со  своим  заплесневелым
детерминизмом, вероятностники разнесли его в пух и прах. Впрочем, и Бор  -
хлам со своими безумными идеями. Вообще наука - хлам, со времен  Шумера  и
Аккада наука не может объяснить человеку человека. Только в искусстве  "я"
находит свое самовыражение. Точнее, могло бы найти,  но  не  нашло.  Может
быть, когда-нибудь найдет кто-нибудь". Сергей намекал, что  найдет  именно
он.
   Папа был великим утешителем, а Сергей - великим сокрушителем. И друг  к
другу они питали искреннюю неприязнь.
   Однажды за ужином - нарочно в присутствии отца Ии - Сергей  завел  свои
наукодробительные речи.
   - Как можно осуждать огульно? - возмутился отец. - Даже если вы  видите
недостатки в  теории,  есть  же  науки  сугубо  практические,  необходимые
настоятельно, медицина например...
   - Разве медицина это наука? - прервал Сергей с подчеркнутой иронией.  -
Это набор устоявшихся приемов. Берутся лечить мое тело, не зная, что и как
написано в генах. Дают лекарство потому, что оно помогает иногда. Если это
наука, что же называть знахарством? Фокусы! Средневековое шарлатанство!
   Папа ничего не ответил, но Ия видела, что он побледнел и  кусает  губы.
Ведь он так  уважал  свою  профессию  -  деревенский  парень,  выходец  из
молоканского села, с великим трудом пробившийся в науку,  не  светило,  но
кандидат наук,  заведующий  отделением  в  столичной  больнице.  Папа  был
взбешен, но считал ниже своего достоинства  вступать  в  пререкания.  Папа
ответил по-своему.
   Часика через полтора, когда разговор  о  науке  давно  забылся,  ребята
старательно  отплясывали  шейк,  а  Сергей,  развалившись  на  диване   со
скучающе-презрительным лицом, уверял Ию, что шейк - старый хлам, на Западе
его давно  сдали  в  утиль,  отец  подошел  как  бы  случайно  к  великому
разрушителю.
   - Между прочим, Сережа, может быть, вас это заинтересует, - сказал  он.
- У нас  в  Зауралье  научились  вылечивать  хромоту  Лечение  длительное,
требует  терпения,  но  результаты   чудодейственные.   Совершенно   новая
методика, противоречит всей прежней хирургии. Распиливают кость,  а  затем
растягивают ее в процессе сращивания. Удлиняют ноги и руки  на  дециметры,
два-три сантиметра - не проблема. Подробности вам не расскажу, это не  моя
специальность.  Но  любопытная  психологическая  деталь:  приезжают   туда
девушки-хромоножки, исцеляются и тут же выходят замуж. Считаются завидными
невестами. Они, бедняжки, с детства  не  избалованы  вниманием,  домовиты,
скромны, привязчивы и добры.
   Впервые Ия увидела, как с лица Сергея сошла  высокомерная  усмешка.  Он
взволновался, стал  расспрашивать,  как  записываться,  где  записываться,
трудно ли попасть, долго ли в  очереди  ждать.  Папа  отвечал  серьезно  и
обстоятельно, без тени улыбки, только в глазах его за  стеклами  очков  Ия
уловила смешливые искорки. Она уже открыла рот, чтобы сказать:  "Стоит  ли
возиться. Рыжик, ведь медицина старый хлам, сплошное  шарлатанство?"  Отец
угадал ее реплику, приложил палец к губам.
   - Здорово ты его поддел, папка, - сказала она, когда гости разошлись.
   - Не люблю пустословия, - пожал плечами доктор. -  "Знахарство,  старый
хлам". А когда пальчик поцарапал, бегом в поликлинику. Мыльный пузырь твой
Сережа. К сожалению, мыльные пузыри  занимают  много  места  и  привлекают
взор. Даже нравятся некоторым, даже любуются ими.
   Ия удивилась его раздражению. Потом догадалась:
   - А,  понимаю,  ты  всех  мальчишек  рассматриваешь  как  потенциальных
женихов. Не бойся, я не приведу к тебе в дом такого зятя. Рыжик мне совсем
не нравится, абсолютно. Но я собираюсь на сцену, я должна  изучать  всякие
жизненные типы.
   Среди "жизненных типов"  был  у  Ии  и  настоящий  взрослый  поклонник,
Маслов, молодой докторант химических наук и старик  по  ее  понятиям,  лет
тридцати восьми - сорока, с  заметной  плешинкой  на  макушке.  Ия  всегда
наблюдала  эту  плешинку,  когда  Маслов   наклонялся,   чтобы   церемонно
поцеловать  ей  руку.  Он  вообще  был  церемонен,  преувеличенно  вежлив,
медоточив,  любил  высокопарные  слова,  отпускал  изысканные  комплименты
насчет внешности Ии, ее  платьев,  прически,  вкуса,  изящества,  отдельно
насчет пальчиков, губок, глазок, щечек. Ия иногда ходила с ним в театр,  и
не без удовольствия. У Маслова никогда ничего не срывалось  ("Все  как  по
Маслову", - язвил Сережа). Билеты доставались заблаговременно, места  были
отменные, не надо было томиться в очередях или ловить "лишний  билетик"  у
выхода из метро. В антракте бывали пирожные или шоколад, если Ия  изволила
согласиться,  затем  следовала  чинная  прогулка  с  обсуждением  туалетов
встречных дам. Попутно Маслов похваливал фигуру и туалет  своей  спутницы.
Ия чувствовала себя манекенщицей в Доме  моделей  или  даже  хуже  того  -
манекеном на витрине с ярлычком: "Невеста-люкс, экстракласс". Принадлежать
к экстра-классу было лестно, быть  манекеном  скучновато,  тем  более  что
Маслов повторялся в выражениях своего восхищения.
   От отца Ия узнала, что Маслов считается дельным и перспективным ученым.
Но о работе своей он никогда не рассказывал, от расспросов уклонялся.
   - Красавица моя, вам это будет  скучно-прескучно,  -  уверял  он.  -  Я
занимаюсь  изучением  длинных-предлинных,  томительно-монотонных  молекул,
увешанных радикалами, унизанных радикалами с  невыразительно-однообразными
названиями, все на "ин". У  меня  совести  не  хватит  говорить  о  них  с
хорошенькой девушкой в театре.
   И переводил разговор на прелестные ручки и глазки.
   Ия так и не поняла, Маслов боится ей наскучить или  скучает  на  работе
сам. Или же, и такое бывает у специалистов, высоко ценит свои  специальные
знания, считает, что другие просто не способны понять его.
   Однажды Ия нарочно свела его со своими сверстниками.  Ребята  встретили
Маслова в штыки, не без тайной ревности, издевались над ним с  откровенной
мальчишеской грубостью, вслух хохотали над замысловатыми комплиментами. Ия
была уверена, что Маслов исчезнет навеки, но он позвонил на  следующей  же
неделе, пригласил Ию не куда-нибудь - в Театр на Таганке.
   - А мне показалось, что вы обижены, - сказала Ия, почти извиняясь.  Она
чувствовала себя немножко виноватой, если не  виноватой,  то  неделикатной
хотя бы.
   - Я не отступаю так легко, - заявил Маслов в ответ. - И в конце  концов
добиваюсь своего.
   "Ну-ну! - подумала Ия. - Самомненьнце, однако! Но на этот раз ты уйдешь
с носом".
   Но все же уважение почувствовала: с характером человек!
   Одно время был у нее еще один  претендент:  младший  лейтенант  Асад  -
маленький, чернявый, с выпуклыми блестящими глазами. Он заговорил с ней  в
вагоне метро, вышел на ее станции и сделал предложение на эскалаторе.  Это
было  первое  предложение  в  ее  жизни,  и  вообще  у   нее   разгорелось
любопытство:  какие  это  типы  делают  предложение  на  эскалаторе  через
четверть часа после знакомства! Она  привела  Асада  домой  и  представила
отцу. Битый час гость рассказывал, сколько у него родни и  какие  у  родни
фруктовые сады у моря, не то у Черного, не то у  Каспийского.  На  том  же
море Асад служил "на флоте", командовал катером. О службе  он  рассказывал
хорошо, с  вдохновением,  с  огнем  в  глазах.  Катер  воспринимал  словно
горячего коня: скачешь на нем с гребня на гребень,  нахлестывая  нагайкой,
все лицо в соленых брызгах, упиваешься ветром, кричишь  в  азарте,  догнал
вражеский линкор, выхватил торпеду из  ножен,  жахнул  по  звонкой  броне,
раскроил пополам от правого борта до левого.
   Асад появлялся несколько раз. И всякий раз Ии казалось, что  она  сидит
на пороховой бочке. Впрочем, "пороховая бочка" - это  литературный  штамп,
Ия никогда не имела дела с порохом, скорее,  ей  представлялось,  что  она
сидит на бочке с бензином с зажженной сигаретой в руках. Чирк  -  и  пламя
кинется с воем ей в лицо. Асад загорался внезапно  и  стремительно,  то  и
дело норовил сгрести ее в объятия. Надо  было  вовремя  заметить  блеск  в
глазах и вызвать из кухни тетю Грушу.
   Забава эта кончилась худо... вульгарно. Гость надавал хозяйке  пощечин,
крича истерически: "Зачем играешь, зачем издеваешься? Я  мужчина,  да?  Ты
женщина, да? Хочешь замуж, иди замуж, предлагал, как человеку.  Не  хочешь
замуж, зачем в дом привела? Я мужчина, да?"
   К счастью, тетя Груша была рядом за дверью и надежно вооружена  половой
щеткой. С помощью щетки она выставила воинственного мужчину.
   - Ты  у  меня  доиграешься,  девочка,  -  говорил  в  тот  вечер  отец,
прикладывая примочку к ее подбитому глазу. - Разве можно приводить  в  дом
кого попало?
   Ия отшучивалась:
   - Наука требует жертв, папка, ты сам говорил это не  раз.  Я  занимаюсь
типологией, исследую типы людей. Такого  экспоната  еще  не  было  в  моей
коллекции. Но, к сожалению, люди раскрываются как следует только в  тесном
общении, с глазу на глаз.
   "С глазу на глаз"... - ворчал отец. - Еще чуть, и оставил бы  тебя  без
глаза.
   Пристыженная и даже немножко напуганная, Ия просидела в тот вечер дома,
прилежно чинила отцовский халат. Но к утру приключение забылось. Утром она
опять проснулась в радостном ожидании:  что-то  ждет  ее  светлое,  что-то
необыкновенно хорошее.





   Видимо не очень доверяя благоразумию дочери, старый  доктор  решил  сам
пополнить круг ее знакомых.
   - Ивушка, - сказал он однажды, -  тут  у  меня  сидит  один  любопытный
экземпляр для твоей коллекции. Молодой инженер, талантище, как я  понимаю.
Пришел консультироваться. Я его вышлю из кабинета  на  полчасика,  попрошу
подождать в столовой. Ты возьми интервью, может, пригодится.
   "Талантище" был громоздок и велик ростом,  даже  немножко  сутулился  -
вероятно, привык  пригибаться  к  собеседнику.  Черты  лица  у  него  были
крупные: крупный  нос,  крупный  подбородок,  лоб  тоже  крупный,  но  его
прикрывала  неаккуратная   светлая   челка.   А   из-под   челки   глядели
светло-серые, широко раскрытые, как будто раз и навсегда удивленные  глаза
-  у  пятилетних  бывают  такие.  А  толстые  выпяченные  губы   выглядели
обиженными,  по-ребячьи  обиженными,  словно  парень  получил  выговор   и
надулся, не всерьез, напоказ, чтобы взрослые видели обиду.
   "Теленок", - оценила Ия.
   - Ходоров Алексей, - представился "теленок".
   - Вы инженер? - спросила Ия. - А зачем пришли консультироваться к отцу?
   Она уже научилась брать "интервью". Знала, что людей стоит спрашивать о
работе. Если работа их интересует, и о себе расскажут интересное.
   Гость не стал ни отмалчиваться, ни отшучиваться.
   - Есть инженерное правило, - сказал он. - Машину лучше всех знает  тот,
кто ее чинит. Крутить баранку несложно, водить вы научитесь за две недели,
а хорошим механиком не станешь и за два года.  Психику  лучше  всех  знают
психиатры, специалисты по ремонту мозгов.
   - А для чего же все-таки вам, инженеру, знание психики?
   Гость помолчал, как бы подыскивая формулировку  или  же  переводя  свои
мысли на общепонятный язык.
   - Природа едина и слитна, это мы разрезали ее  на  науки.  Разрезали  и
расставили знания по полкам: тут тебе математика, тут биология, а  техника
- в соседнем зале. Но когда берешься за мало-мальски крупную задачу, никак
не ограничишься сведениями с одной полки. Вот мне  пришлось  проектировать
машину для работы на океанском дне. Материал  -  металловедение  и  химия,
конструкция - машиноведение, прочность - сопротивление материалов,  работа
на поверхности - метеорология, среда - океанология, физика  моря,  на  дне
подводная  геология,   тема   исследования   -   гидрология,   ихтиология,
биология... Не вылезаешь  из  библиотеки,  листаешь-листаешь  рефераты  до
одурения, все равно в душе опаска: вдруг упустил? Вот и идешь к знатоку, к
знатоку психологии в данном случае.
   - Необъятное объять нельзя, - поддакнула Ия.
   - Да, я знаю, это Козьма Прутков сказал: "Плюнь в глаза тому, кто хочет
объять необъятное". Но иной раз нужно объять, просто необходимо. Ну вот  и
стараешься. Если не объять, понять хотя бы.
   - Самонадеянный человек вы все-таки. Все объять, все  понять.  А  умные
люди знают, что ничего не знают.
   Она смягчила одно из любимых изречений Рыжего: "Самый  умный  тот,  кто
признает себя дураком".
   - Правильно, - согласился Ходоров. -  Мир  бесконечен,  я  -  ничтожная
пылинка. Но из этой истины можно сделать два вывода:  первый:  испугаться,
смириться, смиренно сложить руки,  признать  свое  бессилие  и  не  делать
ничего. И второй: знать, что до  неба  башню  не  выстроишь,  но  все-таки
строить, свой кирпич добавлять, чтобы  за  тобой  идущие  взобрались  чуть
выше, чтобы их кругозор был чуть шире.
   Привычный и натренированный читатель фантастики,  вероятно,  не  увидит
ничего  примечательного   в   речах   молодого   инженера,   но   Ию   они
заинтересовали, может быть, потому, что в ее маленьком окружении  не  было
таких верхолазов-монтажников, башни до неба строящих. Сверстники ее еще не
приступили к делу, только примеривались, выбирали  по  вкусу,  Сергей  же,
самый авторитетный в их компании,  "искал  себя",  уверяя  при  этом,  что
верхолазы от науки ничего не могут, пыль  в  глаза  пускают,  перетряхивая
старый хлам. Ия подумала: "Может, и  этот  новый  знакомый  пыль  в  глаза
пускает? Надо бы расспросить подробнее".
   И когда  инженер  уходил,  закончив  беседу  с  отцом,  Ия  "совершенно
случайно" оказалась в передней с хозяйственной  сумкой.  И  "случайно"  ей
нужно было пойти в "Дары природы", по направлению к метро. Да, инженер мог
ее проводить. А на пути оказалось кино "Горизонт". Ия, как ни странно, еще
не смотрела новый фильм с Инной Чуриковой. Инженер самоотверженно составил
ей компанию. По дороге и в фойе шел разговор об  атомах  и  бесконечности,
расщеплении наук и их синтезе, о технике и жизни. Ходоров легко  переходил
из  одной  области  в  другую,  пояснял  технические  идеи   литературными
примерами, а литературу - законами математики.
   Ия была подавлена эрудицией нового знакомого,  даже  его  невежество  в
делах сценических не утешало. Правда, он был старше лет на  десять,  успел
накопить знания. Ия, однако, сомневалась, что и через десять лет она будет
так свободно обращаться с точными науками.
   -    Мне    цифры    всегда    казались    такими     невыразительными,
скучными-прескучными, -  призналась  она.  -  У  вас  они  так  осмысленно
выглядят, выпуклые и красочные.
   - Скучно ненужное, - сказал  инженер.  -  А  если  нужно,  берешься  за
скучное, и  оно  сразу  приобретает  интерес,  потому  что  небезразлично,
голосует "за" или "против". Раньше я терпеть  не  мог  медицины.  Болезни,
уродства, стоны, что может быть противнее? И вот, видите, консультируюсь у
врача, расспрашиваю о  психопатах.  Понадобилось,  стало  существенным.  И
поглощен и увлечен.
   Часов в десять  вечера  двое  оказались  у  подъезда,  откуда  вышли  в
половине шестого. Крупные снежинки, как конфетти, кружились в лучах фонаря
и бесшумно таяли во тьме. Ия  сняла  с  руки  варежку,  украшенную  белыми
звездочками, и, подавая руку, подумала, что разговор надо  бы  продолжить.
Главное она все-таки не выяснила. Как Алексей нашел себя?  Искал  долго  и
упорно, сидя по ночам над мудрыми книгами, как  Сережа,  или  же  случайно
встал на рельсы (был поставлен на рельсы?) и покатился? Что  понадобилось,
то и увлекло?
   - Мне было интересно с вами, - сказала она. И  помедлила,  ожидая,  что
спутник  догадается  назначить  свидание.  А  когда  она   свободна?   Еще
сообразить надо.
   Ходоров молчал между тем. Ия подняла  глаза...  и  в  качающемся  свете
фонаря  увидела  знакомое  выражение  нерешительной   решимости.   Инженер
терзался,  гадая,  рассердится  ли  девушка,  если  он  поцелует  ее,  или
рассердится, не дождавшись поцелуя. Гадал, как мальчишка, как Валерка  или
Виталька. Ия все это прочла на его  лице,  и  так  ей  стало  скучно,  так
скучно!
   - Ну до чего же вы все  одинаковые!  -  воскликнула  она.  -  Не  надо,
отойдите на два шага, вы все испортите. Мне было так интересно с вами, как
с умной книгой, которую отложить жалко, оторваться не  хочется,  ждешь  не
дождешься продолжения. А  у  вас  продолжение  такое  стандартное:  сейчас
начнете плести про губки, пальчики, глазки... Ну вот вы, совсем  взрослый,
скажите мне, взрослый человек, неужели ни один мужчина не  может  дружить,
вот именно дружить  с  девушкой?  Иной  раз  так  хочется  посоветоваться,
поговорить откровенно. Брата у меня нет,  папе  не  все  скажешь:  слишком
близко к сердцу примет, а ему волноваться вредно. Лучше  уж  постороннему,
безразличному. Вы, скажем, могли  бы  говорить  со  мной  честно  о  самом
сокровенном?
   - Я постараюсь, - сказал Ходоров послушно. - Давайте попробуем.  Завтра
вечером вы свободны?
   "Завтра? Завтра четверг, урок у Инессы Аскольдовны, пятницу и  выходные
лучше не  занимать.  Понедельник  -  день  тяжелый  и  опять  урок...  Что
остается?"
   - Давайте во вторник на той неделе, - сказала Ия.  -  Только  не  дома,
дома все время телефон. Вы всегда  кончаете  в  пять?  Очень  хорошо.  Тут
недалеко кафе "Романтики", не доходя "Музыкальных пластинок". В шесть  там
еще свободные столики, никто подсаживаться не будет. Два часа  хватит  нам
на разговоры? А в восемь разойдемся, каждый на свое свидание - вы на свое,
я на свое. Там и будете плести о  пальчиках  и  щечках.  А  у  нас  важный
разговор о сути жизни, всерьез и с полной откровенностью.


   Когда мне в "Романтиках"  рассказали  этот  эпизод,  честно  говоря,  я
усомнился в  искренности  Ии.  И,  пересказывая  его,  спрашивал  знакомых
женщин, может ли это быть, чтобы девушка огорчилась из-за того, что к  ней
отнеслись как к девушке, не просто как к человеку.
   Половина женщин ответила: "Конечно,  девчонка  притворялась.  На  самом
деле была рада-радешенька, цену себе набивала".
   А другая половина сказала: "Очень может быть. Весьма  правдоподобно.  У
меня самой был такой случай, когда..."
   Кому верить?
   Я лично думаю, что все зависит от личной судьбы. Чего не хватает, о том
и мечтают. Те, кому не  хватало  любви,  не  представляют,  чтобы  девушка
огорчилась, услышав комплимент. Те же, кому достается внимание в  избытке,
могут и поморщиться. Как женщин их уже оценили, хочется, чтобы  увидели  в
них человека.
   Ии внимания хватало. Маслов ухаживал за ней с  серьезными  намерениями,
Сергей - ревниво и  раздражительно,  Асад  -  с  темпераментной  страстью,
соученики - с мальчишеской неловкостью.
   Еще один неловкий мальчишка? Пожалуйста, не надо!





   Ия без нетерпения ожидала следующей встречи, даже чуть не забыла о ней.
В четверг  у  Инессы  Аскольдовны  было  очень  интересно,  пришли  гости,
ветераны сцены, с умилением вспоминали корифеев, кто  кого  любил,  с  кем
изменял,  как  ссорились,  как  подводили,  подсиживали.  В  субботу  всей
командой ходили в театр, в воскресенье  обсуждали  спектакль.  Сергей,  по
обыкновению, оригинальничал, утверждал, что "Десять дней, которые потрясли
мир" никого не потрясают в наше  время,  вообще  театр  выдыхается,  нужно
искать некий синтез искусства с техникой. Ия  вступилась  за  традиционный
театр, ей было сказано, что она восторженная дурочка.
   - Зачем же ты ходишь к дурочкам? - вскинулась она.
   - А я не ищу ума в девчонках, - заявил Сергей высокомерно.
   - Ну и катись тогда, - сказала хозяйка. - От двери  до  улицы  двадцать
шесть ступенек, пересчитай, пожалуйста.
   Сергей ушел, объявил, что ноги  его  в  этом  доме  не  будет,  его  не
интересуют почитатели старого  хлама.  Не  позвонил  в  понедельник  и  не
позвонил во вторник, хотя до этого договаривался повести Ию на квартиру  к
"гениальнейшему художнику всех времен".  Грозил  пустой  вечер,  и  только
тогда Ия вспомнила о своем "вторичном" знакомом. Может быть,  он  объяснит
ей со всей откровенностью, как это мужчины могут  сидеть  у  девушки  пять
дней в неделю, обсуждать с ней все на  свете  и  считать  глупенькой.  Или
мужчина подобен  токующему  глухарю:  когда  разглагольствует,  ничего  не
слышит? Может глаголить и для глупенькой, только фигурка  имеет  для  него
значение? А если фигурка дает от ворот поворот, немедленно бежит к другой,
еще более глупой? Сам-то Алексей как развлекается от вторника до вторника?
Обещал рассказать откровенно. А Ия решится  без  утайки  рассказывать  обо
всех своих увлечениях, с пятого класса начиная, когда она, сидя на дереве,
объяснилась в любви пионервожатому?
   "Там  будет  видно,  -  решила  она.  -  Первое  слово  дадим  мужчине.
Посмотрим, как он раскроется".
   Ходоров пришел ровно в шесть часов и без цветов.  Решили  же:  ни  тени
ухаживания, деловое обсуждение. В "Романтиках" было еще пустовато, даже  у
окна свободны столики. Выбрали третий от входа. Ия  от  обеда  отказалась,
попросила только мороженого. Алексей не без интереса выбрал порционное  по
меню. После этого полагалось  ожидание:  ждать,  чтобы  официант  подошел,
чтобы принял заказ, чтобы принес салат, хлеб и  минеральную,  чтобы  повар
приготовил порционное... двадцать минут. Ия знала: не для еды  же  идут  в
кафе. Алексей же, видимо, не знал порядка: молчал, то ли не придумал,  как
приступить, то ли не хотел навязываться.
   Ия решительно взяла на себя инициативу:
   - Честно выкладывается самое затаенное. Начинайте.
   - А вы?
   - Я после вас. - Ия положила локти на стол, поглядела с вызовом.
   Алексей поерзал, настраиваясь.
   - Ну что ж, начинаю без предисловия. Есть у меня главное в жизни,  есть
сокровенная мечта. Мечта моя: гармоничный человек.
   Ия была  несколько  сбита  с  толку.  По  ее  представлениям,  главное,
затаенное, сокровенное должно было относиться к области  интимных  чувств.
Она и ждала излияний. Гармоничный человек? Может быть, гармоничная  любовь
имеется в виду?
   - То есть вы  хотите  стать  гармоничным  человеком?  -  спросила  она,
перестраиваясь на ходу.
   - Не совсем так. В школе хотел действительно. Глупый был, честолюбивый,
выделиться стремился. Но толкового не извлек ничего: кто дурака валял, кто
хохмил. Трое написали мне,  что  гармоничный  играет  на  гармошке.  Потом
услышал на уроке физики: в науке все решает  опыт.  Король  Опыт.  Но  как
ставить опыт на людях? Подумал: хорошо бы иметь модель  человека,  на  ней
ставить опыты. Подумал и отложил в долгий ящик. У студента свои заботы, он
сам - подопытная модель. Но вот сейчас уже в НИИ оказались возможности,  и
снова вспомнил я затаенное, затеял строить эту модель.
   - Что значит модель человека?
   - Машина, но видящая, как  человек,  рассуждающая  и  чувствующая,  как
человек.
   - Разве может машина чувствовать?
   Ия усомнилась только  насчет  чувства.  Предыдущее  поколение  спорило:
может  ли  машина  мыслить?  Тогда  популярные  журналы  были  переполнены
статьями о  механическом  мозге,  электрическом  мозге,  машинном  разуме,
машинах-шахматистах,  машинах-переводчиках.  Хотя  Ия  не   интересовалась
наукой, но кое-что о машинном рассудке она  слышала.  Но  не  о  чувствах.
Кроме того, как и полагается  девушке,  чувства  она  ставила  много  выше
разума.
   - А вы можете чувствовать? - ввернул вопрос Алексей.
   - Конечно. Я живое существо.
   - Вот видите, вы живое  существо,  материальное,  состоящее  только  из
атомов, можете чувствовать. Надеюсь,  вы  не  сомневаетесь,  что  состоите
только из атомов?
   Ия хмыкнула неопределенно. Возразить она не решилась, но в глубине души
сомневалась, что состоит  только  из  атомов.  Не  может  быть,  чтобы  из
вульгарного водорода, кислорода, азота и желтой серы состояло ее  обаяние,
изящество, аромат юности, артистичность, волнующая прелесть.
   Алексей заметил недоверие.
   - Я уже привык к скептикам и всем объясняю одно и то же. Тут сбивает  с
толку скачок, разница уровней. Вот поглядите на ту  сторону  через  улицу.
Громадный многоэтажный дом, люди на тротуаре,  как  козявки.  Никому  и  в
голову не придет попробовать прыгнуть на крышу. Но по лестнице даже и  без
лифта поднимется каждый. Природа надстраивала свою биологическую  лестницу
три миллиарда лет, прежде чем добраться до человека. Если  забыть  о  трех
миллиардах лет, результат сногсшибательный.  К  сожалению,  слишком  долго
рассказывать все это.
   - У нас есть время, - сказала Ия самоотверженно. - Как условились -  до
восьми часов.
   Алеша начал... и действительно говорил два часа. Но двухчасовая  лекция
- это добрых пятьдесят страниц, нельзя столько вставить в повесть. К  тому
же мне лично Алеша не  читал  лекцию  в  "Романтиках",  мне  он  нарисовал
таблицу на  бумажной  салфетке,  видимо  отработанную  после  многократных
повторений.


   БИОЛОГИЧЕСКАЯ ЛЕСТНИЦА

   Ступень ....... Задача .... Органы .. Слабости ....... Характерные виды

   1. Генетическая Построить . Молекулы. Не учитываются . Бактерии.
   ............... организм и. ДНК, .... изменения среды. Одноклеточные
   ............... обеспечить. клеточное (времена года
   ............... его функции ядро .... и т.д.)
   2. Гуморальная. То же, но . Гормоны,. Медлительность . Растения.
   (химическая) .. с учетом .. кровь, .. Не годится для . Одноклеточные
   ............... внешней ... сок ..... ловли добычи и
   ............... среды ............... бегства
   3. Программная. Движение .. Нервы, .. Не предусмотрено Беспозвоночные
   (безусловно- .. для ловли . нервные . изменение
   рефлекторная .. добычи и .. узлы .... обстановки,
   ............... бегства ............. новое поведение,
   ..................................... личный опыт
   4. Условно- ... Накопление. Мозг .... Сиюминутность .. Позвоночные
   рефлекторная .. личного ............. и эгоистичность.
   ............... опыта ............... Приятно - больно,
   ..................................... сытно - голодно
   ..................................... сейчас. Опыт не
   ..................................... передается
   ..................................... потомкам. Трудны
   ..................................... коллективные
   ..................................... действия
   5. Сознательная Забота о .. Кора .... Называйте сами . Человек
   ............... будущем. .. головного
   ............... Передача .. мозга
   ............... личного
   ............... опыта.
   ............... Коллективные
   ............... действия

   - А у машин последовательность иная, - добавил Алеша. - Там первые  две
ступени не нужны, ведь мы сами строим машины, не поручаем  им  следить  за
построением  своего  машинного  тела.  Так  что   первой   ступенью   была
программная, а за ней пойдут уже машины движущиеся, и машины говорящие,  и
машины, выбирающие свое движение, а там и чувствующие. Ну и соответственно
надо будет конструировать им блоки - органы для движения,  для  речи,  для
выбора, для чувств и для рассуждения. У людей - органы, у машин - блоки.
   На графике все это было наглядно и понималось быстро,  в  словесном  же
изложении заняло много времени - все время, отведенное для встречи.  Алеша
спохватился без пяти восемь.
   - Что же это я все часы забрал эгоистически. А вы про себя ни полслова.
   - Обо мне в другой раз. Значит, в следующий  вторник,  ровно  в  шесть.
Нет, не провожайте меня, не  надо,  бегите  на  свое  свидание.  А  я  уже
опаздываю на свое.
   На самом деле  никаких  свиданий  у  Ии  не  было.  Но  ей  расхотелось
откровенничать  с  Алешей.  Да  и  неуместно  было  бы  после   лекции   о
биокибернетике. Ия пошла домой, уселась на кушетку, обложилась  подушками,
включила проигрыватель, достала дневник. Особого рода  дневник  она  вела:
записи  о  знакомых  под  заглавием  "Альбом  типов".  Подумав,   заложила
страничку  треугольником,  вывела  на  ней  красивыми  буквами:  "Тип  VI.
Верхолазы".
   И записала:
   "Сегодня я познакомилась с человеком, лезущим вверх по лестнице. За ним
занимательно следить, потому что он в движении: лезет вверх. Как в кино  -
от кадра к кадру маленькое, но изменение. Будем встречаться по  вторникам,
раз в  неделю.  Надеюсь,  что  за  неделю  он  сумеет  подняться  хоть  на
миллиметр. Жалко, если не сумеет, тогда весь интерес пропадет.
   До сих пор мне не встречались такие, явно лезущие вверх. Маслов? Может,
он и лезет, свою диссертацию продвигает, но меня не посвящает, я для  него
- внеслужебное развлечение. Сергей никуда не лезет, это я  понимаю  точно;
он сидит в своем подвале и мрачно вещает, что звезд не  существует  вовсе,
звезды - миф, все разговоры о звездах шарлатанство. Почему он такой  злой?
Может быть, потому, что нога больная, невозможно по лестнице карабкаться?
   А я карабкаюсь куда-нибудь?
   А папа?
   Кажется, нет. У папы иной характер. Папа ужасно скромный. Я  все  слышу
от него рассказы о деревне, где лечили молитвами  и  наговорами,  и  каким
волшебником показался ему хирург в районной больнице. И вот папа сам  стал
доктором, для него это вершина счастья. Он лечит  и  вылечивает  -  одного
больного, другого, третьего... сотого.  Каждое  излечение  -  обособленный
холмик.   Очевидно,   не   всякая   профессия   располагает   к    этакому
последовательному альпинизму".
   Ия поставила точку, закрыла свой "Альбом типов", заперла  на  ключик  в
заветном ящике, а потом все-таки опять вынула, чтобы дописать:
   "Жалко будет, если Алексей разочарует меня. Возможно, выяснится, что он
никуда не лезет, только собирается или воображает. Но  все  равно  я  буду
искать таких верхолазов. Хорошо бы найти много, на все дни недели: Алексей
- товарищ Вторник, кто-то другой - товарищ Среда, товарищ  Четверг  и  так
далее. Буду встречаться со всеми по очереди, сравнивать продвижение".
   А почему Ию взволновал  образ  научной  лестницы?  Это  уже  я,  автор,
спрашиваю. Не потому ли, что она была  дочкой  своего  отца,  который  уже
прошел путь от сектантской деревни до высшего медицинского образования? Но
для него высшее образование было высотой, вершиной восхождения, а для  Ии,
как и для Алеши, пьедесталом.
   И хотя Ия еще не достигла этого пьедестала, мысленно  она  отправлялась
от него.





   - Я ничего не понимаю в технике и не могу судить вас, -  сказала  Ия  в
следующий вторник.  -  Я  просто  поверила,  верю,  что  можно  сделать  и
говорящую машину, и даже,  допустим,  чувствующую.  Но  зачем  это  нужно?
Чувствующая машина - это же противоестественно.
   - Я и сам не сразу понял, что нужно, - сказал Алеша. - Понял, когда  мы
испытывали самодвижущуюся машину, автомат ПА-24. Это было два  года  назад
на Тихом океане.
   Но про океанские приключения ходоровской машины мне рассказывал  другой
человек (мир тесен!) - геолог Сошин, Юрий Сергеевич.
   Сошин был замечательной личностью в своем  роде,  я  ему  посвятил  две
книги, и еще материала осталось на две. Представитель самой романтичной из
наземных профессий, он презирал самое слово "романтика".  Жизнь  его  была
сложена  из  приключений,  кое-как  сцементированных   зимними   отчетными
месяцами  (камеральной  обработкой),  но  Сошин  уверял,  что  в   хорошей
экспедиции приключений не бывает  никаких.  "Приключения  от  глупости,  -
говорил он. - Лодку перевернул на пороге - вот приключение. Но если  лодку
перевернул,  коллекцию  утопил,  какой  же  смысл  в  экспедиции?"  Задача
профессии его была самая вдохновенная - видеть сквозь землю,  угадать  под
непрозрачными толщами драгоценные клады. Но Сошин  вносил  во  вдохновение
методичность бухгалтера. Все  у  него  было  продумано  и  расписано:  как
собираться в дорогу, что брать с собой и как укладывать, как ходить,  "как
тратить силы  и  как  беречь,  на  что  смотреть,  что  игнорировать,  как
записывать, как обсуждать, как терпеть и  как  гореть,  как  зажигаться  и
зажигать других, как придерживать и планировать  вдохновение.  И  все  это
изображалось на графиках, все излагалось афоризмами в  суворовском  стиле,
например таких: "Вперед идти или возвращаться? Усталость  всегда  голосует
за возвращение. Конечно, идя вперед, может быть, ты и не  найдешь  ничего,
но вернувшись, не найдешь наверняка".
   Не могу  сказать,  что  Сошин  был  влюблен  в  геологию.  Влюбленность
подразумевает волнение, порыв, вспышку страстей. Сошин же был предан своей
науке бесстрастно, верен неукоснительно, пожизненно и ежечасно, на работе,
дома, на пляже и в театре. Он даже возмущался, если его  собеседники  (или
собеседницы) протестовали против разговоров о геологии на отдыхе.  Неужели
кому-то интереснее моды и разводы?
   И вот этот философ и методист геологического вдохновения был прислан  к
Ходорову в качестве консультанта. Естественно, ведь подводные-то  автоматы
с самого начала предназначались для исследования океанского дна.
   Очередная усовершенствованная модель ПА-24 испытывалась в Тихом океане,
поскольку здесь рекордные  глубины  по  соседству  с  сушей,  каких-нибудь
двести километров от Курильских вулканов до таинственной  щели  Тускароры.
Именно поэтому Алеша оказался на Курильских островах и сюда  же  прилетели
его консультанты, в их числе и Сошин.
   Картинно описывал мне Сошин природу Курил. Островную дугу он  сравнивал
с челюстью великана, который захотел выпить море и не  сумел,  окаменел  с
разверстой пастью.  Каждый  остров  -  зуб  (ничего  себе  зубики!),  иные
раскрошились от  старости,  у  иных  пустое  дупло  (кратер),  заполненное
соленой водой. И вот стоит среди вод это полукольцо  с  черными  отвесными
стенами,  стоит  наперекор  пенным  валам.  А  вулканы!  Клокочущая  гора,
содрогающаяся, как кипящий чайник на огне, фонтаны ошпаривающего пара  над
трещинами, сотни шипящих фонтанов. И клубы бурого дыма над  вершинами,  по
ночам освещенные зловещим пламенем изнутри. Но тут же рядом мягкие зеленые
холмы, волнующиеся заросли  бамбука,  пологий  берег.  И  машина  мчит  по
мокрому песку, давя хрустящие раковины в  лужах,  а  из  белесого  тумана,
цвета  чая  с  молоком,  выкатываются  могучие  валы,  шелково-серые   или
свинцовые с мыльной пеной на гривах. Выкатившись, замирают на секунду, как
бы примериваются для удара и вдруг с яростным грохотом  рушатся  на  сушу,
загребают гальку, с ворчливым рокотом волочат в туман.
   Перед лицом этой стихии такой беспомощной  выглядела  горсточка  людей,
что-то затевающих на пляже, такой  несерьезной  -  решетчатая  конструкция
ПА-24, похожая на каркас разобранного для ремонта "козлика". Первая  мысль
была: неужели эта жиденькая машина предназначена для  покорения  рекордных
глубин океана? Несолидно! Легкомысленно!
   А между тем несолидная  решетчатость  машины  была  задумана  нарочито.
Более того, сквозная прозрачность  была  главным  козырем  Ходорова.  Ведь
почему проникновение в глубины так трудно  для  человека?  Потому  что  мы
дышим воздухом, нам необходимо кусок атмосферы таскать с собой,  сохранять
под водой этот воздушный пузырь,  несмотря  на  чудовищное  давление:  100
атмосфер на глубине  километра,  1000  и  более  атмосфер  на  самом  дне.
Давление как в паровом  котле,  как  в  турбине  высоких  параметров.  Вот
техника и городила стальные панцири, словно для паровых котлов  и  турбин:
жесткие  водолазные  скафандры,  жесткие  подводные   лодки,   броненосные
батисферы, батистаты, гидростаты.  И  все  для  того,  чтобы  давление  не
расплющило запаянную банку с воздухом, где сидит и дышит человек.
   Но машина-то не дышит. Ей не  нужен  воздух  и  не  нужен  панцирь  для
воздуха. Никаких подводных пузырей, пусть все ее детали находятся в  воде.
Печатные  схемы,  сети  и  блоки  можно  впрессовать  в  пластины,  металл
изолировать  от  воды  стеклом  или  пластиком.  И  проблемы  давления  не
существует: все получается легким, плоским, пластинчатым или решетчатым.
   И  кажется  непрочным  человеческому   взору,   привыкшему   надежность
связывать с массивностью, монолитностью.
   Сам Алеша тоже показался несолидным при первом знакомстве.  Вот  какими
словами описывал его Сошин:
   "Худой,  высокий,  похож  на  непомерно  вытянувшегося  подростка.  Лет
двадцать восемь было ему тогда, для начальника экспедиции маловато.  Глаза
светлые, близорукие, немножко  неуверенные;  толстые,  добрые,  выпяченные
губы. У начальника губы должны быть поуже, ему приходится зубы стискивать.
Ходоров  был  похож  не  на  взрослого  инженера,  а  на   многообещающего
вундеркинда, из тех, что забирают все премии на школьных  олимпиадах  и  с
первого курса пишут научные работы.  Поддавшись  просьбам  профессоров,  я
иногда брал таких в экспедицию и с ужасом убеждался, что все  теории,  они
знают наизусть, в уме перемножают трехзначные числа, но  дров  для  костра
наколоть не умеют, ужа не отличают от  гадюки,  не  удосужились  научиться
плавать, пуговицы пришивать, портянки  заворачивать.  А  лето  коротко,  и
предпочтительнее не тратить время на изучение этих разделов геологии".
   "Одним словом, я бы этого  Ходорова  не  взял  в  свою  партию"  -  так
заключил Сошин.
   Вероятно,  неорганизованность  больше  всего  возмущала  Сошина,  этого
великого  бухгалтера  озарения.  Алеша   действительно   был   прескверным
организатором - не в том были его достоинства. Ия поняла это позже.
   Алеша был шахматист по складу ума, шахматный  комбинатор.  Со  школьной
скамьи его увлекала игра с числами, из чисел он выкладывал чудеса. И призы
забирал на олимпиадах,  и  научные  работы  писал  с  первого  курса,  как
догадался Сошин, и сразу из института  попал  в  конструкторское  бюро,  а
через  год  стал  начальником  группы,  притом  ведущей  -  группы  общего
программирования автоматов. В голове его  легко  создавались  великолепные
композиции  из  чисел,   формул,   блоков,   емкостей   и   сопротивлений,
механических пешек и фигур.  Но  если  какая-нибудь  биологическая  фигура
(слесарь-механик или дежурный электрик)  работала  с  ленцой,  композитору
легче  было  самому  сбегать  на  склад,   чем   исправлять   качественную
неполноценность этой фигуры.
   Наконец, уже во втором часу, с опозданием на полдня, был дан старт.
   Лязгая гусеницами по камням, машина  двинулась  к  ближайшей  бухточке.
Люди провожали ее, крича и махая платками,  хотя  махать  было  некому,  в
решетке никто не сидел. Внезапно Сошин заметил, что на пути машины  торчит
острая ребристая плита, как раз  под  самый  клиренс,  вот-вот  напорется,
забуксует. Кинулся оттолкнуть. Куда там!  Плита  и  не  шевельнулась.  Но,
демонстрируя свои таланты,  машина  сама  обошла  препятствие.  Не  доходя
метров пяти, взяла в сторону, объехала плиту и вывернула на прежний курс.
   Берег  сравнительно  круто  спускался  к  воде,  но  машина  и  тут  не
сплоховала. Немножко притормозила, взяла  чуть  наискось,  мягко  съехала,
увлекая за собой мокрую гальку. И вот уже гусеницы шлепают по воде,  струи
заливают ступицы. Мотор не заглохнет ли? Нет, уже и ребристый  вал  покрыт
водой, лопатки взбивают пену. Словно робкий купальщик,  машина  постепенно
погружается по "колени", по "пояс", по  "грудь".  С  полминуты  еще  режет
волну острым носом, а там и нос нырнул, волны переплескивают  через  него.
Некоторое время еще скользит над водой антенна, словно перископ  подводной
лодки.  Скользит,  скользит  и  погрузилась.  Неспокойное   море   стирает
треугольный след. Что там происходит сейчас под этой блестящей колышущейся
поверхностью? Хорошо бы увидеть.
   В том-то и дело, что можно было видеть.
   Ходоров пригласил гостей в смотровую. Открыл дверь, обыкновенную дверь,
обитую войлоком, а за ней оказался подводный мир.
   В смотровой было несколько экранов: передний большой, два  маленьких  у
самого пола, боковые - справа и слева, один на потолке и  еще  задний.  Ни
единого окна, одни только экраны: внизу видно дно, сбоку и наверху - вода.
И так как изображение проплывало  с  переднего  экрана  через  боковые  на
задний, создавалась полная иллюзия передвижения. Даже укачивало  немножко,
поскольку, пробираясь между подводных скал, машина то зарывалась носом, то
переваливалась с боку на бок. Одна  из  зрительниц,  особенно  склонная  к
морской болезни, выбежала бледная, прижимая платок ко рту.
   Отчасти даже хорошо было, что  старт  запоздал.  Утренний  туман  успел
рассеяться,  и   экраны   светились   радостным   золотистым   светом.   В
золотисто-зеленой воде расплывчатыми тенями  проплывали  скалы.  Над  ними
шевелились водоросли, словно волосы, вставшие дыбом.  Развевались  зеленые
ленты морской капусты, волновался красный и бурый мох. Мелькали похожие на
астры актинии, белые, розовые и кремовые морские лилии с пятью  лепестками
вокруг  хищного  рта.  Глаза  не  успевали  все  охватить,  все  заметить.
"Смотрите, смотрите!" - слышалось то и дело. Вот стайка рыбок  разлетелась
брызгами, уступая машине дорогу. Рядом хищник, проголодался, распялил рот,
всосал ближайшую. Пронесся толчками  маленький  кальмар  -  живая  ракета,
изобретенная природой. Выталкивая воду, вытягивал щупальца  в  струнку,  а
исчерпав инерцию, сжимался в комок. А вот оранжевая  офиура,  словно  пять
змеек, сросшихся головами. Смотрите, смотрите!
   Безжалостно давя хрупкие раковины,  машина  переваливала  через  скалы,
лавировала, обходя одинокие рифы,  прибавляя  скорость,  всплывала,  чтобы
преодолеть каменный барьер или расщелину. Она прокладывала  путь  с  такой
уверенностью, будто за рулем в  ней  сидел  опытный  водитель,  много  лет
проработавший  на  подводных  трассах.  И  зрители  после  каждого  броска
невольно  начинали   аплодировать.   Кому?   Сегодняшнему   имениннику   -
конструктору этой смышленой машины.
   Именинник между тем стоял в углу, прислонившись к стене и скрестив руки
на груди, как капитан  Немо.  Вероятно,  поза  его  должна  была  выражать
хладнокровие, но хладнокровия не получилось. Мысленно он сидел в машине, и
это выражалось на его лице. Если на нижних экранчиках проползал полосатый,
разрисованный рябью песочек, Алеша облегченно улыбался, морщины на лбу его
разглаживались.  Когда  появлялись  камни,  он  хмурился,  выражение  лица
становилось горестным. А когда машина застревала, Алеша  весь  напрягался,
даже наклонялся, словно плечом хотел подтолкнуть, приналечь.
   Можно было понять его. Он чувствовал себя как  тренер,  выпустивший  на
стадион ученика и вынужденный надеяться,  только  надеяться,  что  молодой
спортсмен не подведет. Чувствовал себя как моделист, отправивший  в  полет
модель. Пока была у  тебя  в  руках,  ты  был  хозяином,  мог  подправить,
переделать. Ты ее создавал, ты породил... но теперь она в воздухе,  летит.
И помочь ты уже не в силах. Милая, не подведи!
   Километры за  километрами  от  берега,  метры,  десятки,  сотни  метров
вглубь. Светящиеся цифры на табло  оповещали,  что  машина  побивает  один
рекорд за другим. Далеко позади остались рекорды ныряльщиков за  жемчугом,
рекорды аквалангистов, рекорды водолазов в  жестких  костюмах.  Не  только
цифры - самый цвет воды сообщал о глубине.  Золотистая  зелень  мелководья
сменилась темной, густо-малахитовой, потом  зелень  пропиталась  сумраком,
уступила место прозрачной  синеве  вечернего  неба.  И  как  полагается  к
вечеру,  синева  мрачнела,  лиловела,  чернела.  На  двухсотметровой   еще
виднелись черные силуэты водорослей. Впрочем, попадая  в  луч  прожектора,
они неожиданно оказывались красными. И рыб много было красных,  и  морских
звезд. Красные лучи не доходили сюда с поверхности, красный цвет был здесь
защитным.
   Ниже вечерняя синева сменилась угольной чернотой запертого погреба.  Но
как  только  машина  останавливалась,  тьма  оживала.  Подвижные   цветные
созвездия окружали машину. Вот подводная Кассиопея - рыба с пятью голубыми
пятнами в виде буквы "М". Другая с  желтыми  точечками  на  боку,  как  бы
далекий океанский лайнер. Вот светящаяся  пасть  на  маленьком  вертящемся
тельце, светятся глаза, светятся плавники. А  вот  порыв  огненной  вьюги,
снопы искр, метеорный поток... креветки всего лишь.
   Двое  суток  продолжалось  путешествие.  Не  без  приключений,  не  без
волнений. Не раз  бывало,  что  цифры,  бодро  скачущие  на  табло,  вдруг
застывали, и береговые пассажиры подводного корабля, Сошин  среди  них,  с
надеждой смотрели на Алешу: "Неужели кончилось странствие? Неужели  тупик?
И больше не увидим ничего? И помочь никак нельзя?"
   Чем мог помочь Алеша? Послать приказ? Но не всякий приказ машина  могла
выполнить.
   Однако о приключениях машины со слов Сошина я  написал  целую  повесть.
Она  так  и   называлась:   "Приключения   машины,   или   Наш   подводный
корреспондент". Желающие могут познакомиться со всеми подробностями по той
повести. Здесь же я не хочу  приводить  ее  полностью.  Опасаюсь,  как  бы
читатели не забыли, что нам нужно еще вернуться когда-нибудь к Ии  в  кафе
"Романтики".
   Итак, на третий день спуска (а для Ии это был второй вторник) на  табло
появилось пятизначное число - единица с пятью  нулями,  -  глубина  десять
тысяч метров! Пятизначное число встретили аплодисментами,  поздравлениями,
объятиями. У Алеши остались синяки на плечах: каждый хлопал что есть силы.
   Глубина десять километров, машина на дне Курильской впадины. Скачка  по
скалам кончилась, свет прожекторов  упирается  в  непроглядную  муть.  Под
гусеницами не то слякоть, не то кофейная гуща. В сущности, даже  дном  это
можно назвать только условно; скорее, не  дно,  а  уровень  более  плотной
мути.  Из  нее,  как  обломанные  зубья,  торчат   полузанесенные   скалы,
свалившиеся с откоса.
   - Алексей Дмитриевич, мы не завязнем в этой грязи?
   Зрители уже не отделяют себя  от  машины.  Им  кажется,  что  они  сами
путешествуют в глубинах.
   - Не бойтесь, это предусмотрено. Мы так и ждали.
   Но вот из желтоватой мглы выдвигается серая  тень.  Подходит  вплотную,
становится   определеннее.   Машина   останавливается   перед    отвесными
базальтовыми   столбами.   Этакий   каменный   шпунт,   забитый   в   дно.
Противоположный край глубоководной пропасти - начало океанского ложа.
   Если бы океан внезапно высох, удивительная картина предстала  бы  перед
глазами людей. Они увидели бы узкую пятикилометровую долину, почти ущелье,
занесенное красноватым илом, и с  обеих  сторон  его  горные  массивы,  не
хребты, а каменные стены. На востоке стена высотой в три-четыре километра,
почти отвесная, серо-черная, угрюмая. На западе стена полосатая,  пестрая,
разбитая трещинами, украшенная причудливыми утесами. Полнеба заслонила  бы
та стена, и где-то на горизонте в голубом мареве на 11-километровой высоте
еле виднелись бы конусы курильских вулканов с дымками на некоторых.
   Виднелись бы! Но океан не высох. Прозрачная чистая  океанская  вода  не
так уж прозрачна на самом деле. На глубину  в  десять  километров  она  не
пропускает ни единого луча. Подводное ущелье было  заполнено  черной,  как
смола, жидкостью, и не было возможности полюбоваться его суровой красотой.





   "Горячо поздравляем  замечательным  успехом.  Желаем  новых  творческих
достижений. Начальник ОКБ Волков".
   Через час вторая телеграмма из того же ОКБ, за той же подписью.
   "Сообщите точный срок выхода машины на берег".
   И третья через два часа:
   "Молнируйте точный срок выхода машины,  возможность  повторного  рейса.
Встречайте комиссию регистрации рекорда".
   - Да где же мы разместим комиссию? - спросила радистка,  вручая  депешу
Алеше. - У нас же палатки!
   Алеша даже побледнел, перечитывая. Но не палатки смущали  его.  Беда  в
том, что связь с машиной была утеряна четверть часа назад.
   Виноват был, пожалуй, не  Алеша.  Виноват  был,  скорее,  Сошин  с  его
геологической философией:  "Если  пойдешь  дальше,  неведомо,  найдешь  ли
новое, но если вернешься, нового не найдешь наверняка".
   Сошин был особенно настойчив, может быть, потому, что на  Курилы  попал
после большого разочарования.
   Началось-то очень заманчиво. Ранней весной с Камчатки пришло  известие:
"Открыта алмазная трубка. Новое месторождение. На Камчатке вторая Якутия!"
Областные геологи пришли в волнение, все силы бросили на  алмазы,  вызвали
консультантов из Москвы, Сошина первого.  В  конце  июня,  бросив  начатую
экспедицию, он с Памира прилетел в Алмазную падь.
   И скоро понял, что никакой трубки нет.
   Конечно, нарочитого обмана не  было.  Была  неопытность,  торопливость,
страстное желание сделать открытие. В общем, кто  хочет  видеть  сны,  тот
видит.  Доказательства  подменили   энтузиазмом,   выхлопотали   средства,
привлекли  "силы",  и   "силам"   пришлось   обоснованно   убеждать,   что
месторождения нет. Как ни странно, опровергать в науке не менее трудоемко,
чем находить. Ведь открыть достаточно один раз в одном месте,  а  отрицать
надо везде. И открыватели при этом обижаются, упрямятся, требуют  проверки
и перепроверки, указывают  другое  место,  третье,  четвертое,  спорят  со
скептиками, честят их ретроградами и предельщиками.
   Есть  люди,  которые  с  удовольствием  закрывают  чужие  открытия,   с
удовольствием  поучают  зарвавшихся  энтузиастов,  ощущая  при  этом  свое
превосходство. Сошин не принадлежал к числу этих снисходительных менторов,
он предпочитал делать открытия сам.  Лето,  потраченное  на  опровержение,
казалось ему утомительным и бессмысленным. Ну, оказался он прав,  но  чему
радоваться? Алмазов-то нет.
   И вот, сидя в экранной, пока Алеша  с  волнением  следил  за  действием
машины, а океанологи любовались созвездиями подводного мира  и  спорили  о
видах, семействах и классах,  Сошин  ловил  свое:  сведения  о  минералах,
обнажениях и залеганиях, прикидывал, какие ископаемые стоит искать здесь.
   Ступени спуска,  уступы,  по  которым  шагала  машина,  напоминали  ему
молодые горы, такие, как Альпы или Гималаи. Горы могучие, грозные,  но  не
слишком щедрые  на  ископаемые.  Дело  в  том,  что  они  образовались  из
массивных толщ осадочных пород, таких, как песчаники и  известняки,  пород
широко распространенных и не слишком ценных поэтому. Толщи  эти  надвинуты
одна на другую,  редкостные  глубинные  минералы  похоронены  под  ними  в
глубине. Бурить наугад многокилометровые скважины, да еще  под  водой,  не
имеет смысла.
   И сама щель с ее рекордными  глубинами  не  заинтересовала  Сошина.  Не
увидел  он  намека  на  практическую  пользу  и   там.   Другое   дело   -
противоположный склон с базальтовыми столбами. Сошину почудилось  сходство
с тектоническими глыбами Африки, Южной Америки, Индии,  Восточной  Сибири.
Склон обещал такие же ископаемые, как в  Южной  Африке,  Бразилии,  Индии,
Якутии... Точнее, не обещал, но давал надежду найти. Алмазы, в частности.
   С этим рассуждением Сошин и приступил к Алеше.
   Родственные души поняли друг  друга.  Вчерашний  успех  был  для  обоих
вчерашним делом, волновало, что же дальше. Рекордная глубина взята,  а  за
ней что? Сошину захотелось присоединить кибернетику к геологии, а Алеше  -
геологию к кибернетике.
   И он охотно разложил перед Сошиным карту океанского дна.
   - Прошу вас, Юрий Сергеевич, проинструктируйте машину, как и где искать
ваши алмазы. Но учтите:  она  действует  автоматически,  не  понимая,  что
делает.  Представьте  себе,  что   у   вас   очень   старательный,   очень
исполнительный, точный, неутомимый, но ничего не соображающий помощник.
   - Терпеть не могу исполнительных идиотов, - проворчал Сошин.  -  Всегда
старался избавляться от них.
   - Тогда попробуйте мне объяснить, а  я  уже  переведу  на  идиотический
язык.
   Сошин начал рассказывать:
   - Чтобы найти породы, мы, геологи, стараемся уяснить их  происхождение.
Прежде всего - образуются ли они в осадках или в застывающей лаве?  Алмазы
являются  на  поверхность  вместе  с  самыми  глубинными   породами.   Они
находятся, возможно, и образуются  в  жерлах  особенных  вулканов,  в  так
называемых трубках. Трубки эти обычно заполнены кимберлитом, синей глиной.
   Выслушав лекцию (на самом деле она была гораздо длиннее), Алеша сказал:
   - Попробуем сформулировать задачу. Итак, вы  предлагаете  подняться  на
плато восточнее впадины и там искать трубки. Как они ищутся?
   - Вулканы образуются на разломах,  обычно  в  зонах  растяжения.  Нужно
после краевого поднятия искать прогиб, в нем перегиб.
   - Перегиб машина найдет, это я запрограммирую. А что искать в прогибе?
   - Выходы древних пород.
   - Как их отличить - древние? На машине нет геологических часов. И  были
бы, анализ занял бы слишком много времени.
   - Древние породы - глубинные.  Они  отличаются  обилием  магния,  малым
содержанием кремния.
   - Опять-таки нет приборов для качественного анализа.
   Сошин задумался.
   - Есть еще одна примета: магнетизм. В трубках он в десятки раз сильнее,
чем в окружающих породах.
   - Это подойдет, - решил Алеша. - Магнитное поле мы регистрируем,  можем
увязать его с управлением.
   И тут же начал заполнять печатный бланк:

   ПРИКАЗ N...

   от 29 августа 19... года подводному автомату ПА-24

   Ориентир ..................... Действие

   Немедленно ................... Двигаться на восток
   .............................. Преодолевать препятствия, всплывая
   Переход со спуска на подъем .. Движение на северо-восток
   Магнитная аномалия ........... Взятие проб

   Затем была вызвана радистка с толстым томом  кодов  под  мышкой.  Слова
"ориентир", "немедленно", "движение", "северо-восток"  были  превращены  в
условные комбинации точек. Ленту с точками передали радистке, и  понеслись
во   мрак,   в   непроглядные   глубины    категорические    распоряжения:
"приостановить", "приступить", "ориентир - немедленно"...
   А через два часа на экране появился свет.
   Он появился сразу, как только машина выбралась  из  подводного  ущелья.
Береговые наблюдатели не придали ему значения, решили, что бледное  сияние
исходит от самого экрана. Но свечение становилось все  ярче  и  постепенно
меняло цвет: сероватый невыразительный оттенок сменился фиолетовым,  потом
синим, потом голубоватым. Так как вода слабее поглощает  фиолетовые  лучи,
голубизна означала приближение к источнику света.
   Что же там светится в глубине? Огромное  скопление  креветок?  Едва  ли
такое большое. Радиоактивные минералы? Хорошо  бы  открыть  месторождение,
еще интереснее, чем алмазное.
   Таинственный свет мерцал примерно так, как мерцает телевизионный экран.
Никакой закономерности установить не удалось. Кто-то  уже  заговорил,  что
только живое существо может подавать  такие  неправильные  сигналы.  Потом
стало ясно, что свет исходит из определенного  места,  примерно  по  курсу
машины. Постепенно обрисовалось светящееся ядро и  размытый  ореол  вокруг
него. В нижней части ореола был вырезан темный конус, как бы силуэт горы.
   - Вулкан? - предположил Алеша.
   Минут  через  десять  сомнения  уже  не  было.  Действительно,  вулкан.
Извержение, но подводное. О подводных извержениях знали давно, но  впервые
геологам  доводилось  наблюдать  его  воочию.  Наземные  вулканы  способны
выбрасывать  пар  и  пепел  на  высоту  в  десятки  километров,   даже   в
стратосферу. Но многокилометровый  столб  воды,  конечно,  никакой  вулкан
пробить не мог. Зверь рычал с зажатой пастью. Пепел расплывался под  водой
тяжелой грозовой тучей, раскаленная  лава,  вырвавшись  из  недр,  тут  же
меркла, на мгновение освещая струи  пузырей.  Гора  мерцала,  словно  маяк
ночью.
   Вероятно, до кратера оставалось километра три, не больше, но,  поглощая
свет,  вода  скрадывала  расстояния.  К   тому   же   лава   казалась   не
огненно-красной, как на суше, а мертвенно-зеленой. Вулкан все еще выглядел
смутным пятном, какая-нибудь ничтожная креветка, вспыхнув,  могла  затмить
его.
   Внезапно Алеша ринулся к двери, опрокидывая стулья,  с  порога  крикнул
радистке:
   - Срочно  изменение  программы:  "Ориентир  -  немедленно.  Действие  -
отложить прежнюю программу. Поворот на 180 градусов.  Курс  -  юго-запад".
Скорее, срочно, иначе машина врежется в лаву.
   Прошла томительная минута, прежде чем радистка зашифровала и  отстучала
приказ. За это время грозная  опасность  придвинулась  вплотную.  Половину
экрана затянуло кипящее облако. Лава била уже где-то рядом.
   Приказ дошел все-таки. Машина начала поворачивать.  Туман  переместился
на боковой экран. Ковыляя по буграм  застывшей  лавы  (изображение  так  и
прыгало, зрителям казалось, что  их  жестоко  трясет  на  ухабах),  машина
развернулась и начала спуск с опасной горы. Правый  экран  застлали  клубы
пара. Лава стекала где-то рядом.
   Но почему-то и на переднем экране появился туман. Как понять?  Обгоняет
лава, что ли? Не забежит ли вперед, перережет дорогу, окружит даже?  Алеша
заколебался: не  отвернуть  ли  левее?  Но  это  отнимет  время,  скорость
снизится, лава обгонит наверняка.
   А это  что  еще?  Впереди  тьма,  ничего  не  видно.  И  цифры  глубины
стремительно  растут.  Очевидно,  уступ,  прыжок  с   трамплина.   Минута,
другая... Когда же пологое дно? Не пропасть ли? Муть какая-то  поднимается
снизу. Пар или  взбаламученный  ил?  Неужели  машина  угодила  в  побочный
кратер?
   Туман все гуще. Громадные пузыри. Яркая вспышка... и...
   Бегут  по  всем  экранам  косые  линии,  так  хорошо  знакомые  каждому
телезрителю. Приемник работает, но изображения нет.
   В таких случаях вывешивают табличку: "Перерыв по техническим причинам".
   Но всем было ясно, что причины на этот раз вулканические.


   Поиски ничего не дали. Вспомогательное судно трижды  обошло  вулкан  по
контуру (теперь его нетрудно было найти с помощью эхолота), но не нащупало
крупных металлических предметов в глубине.  Плыли  час  за  часом,  и  все
дальше уплывали надежды. Алеша уныло сидел в каюте над листом  с  грустным
заголовком:
   "Объяснительная записка о причинах аварии опытной машины ПА-24".
   - Ты эту ерунду порви, - убеждал  Сошин.  -  Ты  пиши  о  перспективах.
Машина у тебя  замечательная.  Подводную  геологию  она  ставит  на  новую
ступень. Я предложу тебе сотни важных  маршрутов.  Хочешь,  нанесу  их  на
карту сейчас же?
   - Меня не спросят о маршрутах на комиссии,  -  вздыхал  Алеша.  -  Меня
спросят, кто отвечает за убытки.
   - А ты объясни, что это не убытки, это издержки, расходы на  испытания.
Хочешь, я выступлю на твоей комиссии?
   - Вы для нашего Волкова не авторитет. Волков спросит,  по  какой  графе
списывать расходы.
   - Подумаешь, Волков! Нет зверя  страшнее  Волкова!  Найдем  на  него  и
Медведева, и Львова, и таких Китовых - заскулит  твой  Волков  с  поджатым
хвостом. Графа отчетности! Если Волков твой  не  понимает  государственной
пользы, ему объяснят... вправят мозги.
   Алеша вздыхал горестно. Он не хотел искать Китовых и не хотел вправлять
мозги Волкову.  Он  хотел  совершенствовать  машину,  стоять  у  кульмана,
нажимать клавиши арифмометра, в чертежах и цифрах искать истину.
   Примерно через неделю,  оставив  бесполезные  поиски,  он  вернулся  на
береговую базу. Все здесь было  по-прежнему;  неумолчно  грохотал  прибой,
соленые брызги умывали прибрежные скалы. На камне Алеша увидел капли олова
и чуть не прослезился. На них  было  грустно  смотреть,  как  на  ненужную
склянку из-под лекарства у постели умершего. Человек ушел, жизнь  кончена,
а склянка стоит.
   На  базе  незачем   было   задерживаться.   Алеша   отдал   необходимые
распоряжения - материалы сложить, на сараи повесить замки, - а сам  в  тот
же день отправился на аэродром.  Снова  машина  помчала  его  по  пляжу  с
уплотненным волнами песком,  давя  раковины,  разбрызгивая  соленые  лужи.
Поплыли мимо детали курильского  пейзажа:  пологие  холмы,  гибкие  рощицы
бамбука, мысы, рыбачьи избушки,  сети  на  кольях.  А  что  это  там  люди
сгрудились, смотрят из-под руки на  море?  Что  там  ворочается  темное  в
волнах? Туша кита, что ли? Нет, гораздо меньше, и угловатое притом.
   - Стой! - крикнул Алеша  водителю  и  ринулся  вниз  с  откоса,  падая,
обдирая колени и локти.
   Да, это была она. Из волн выбиралась исчезнувшая машина ПА-24.  Зеленые
ленты водорослей вились на ее каркасе, повсюду  налипли  мшанки,  какие-то
пестрые черви прижились в глазах-экранах, лопасти были погнуты, один экран
треснул. Но все же она вернулась, заслуженная путешественница.
   Как она вернулась, что произошло с  ней?  Об  этом  можно  было  только
гадать. Спросите кошку, пропадавшую две недели,  кто  поцарапал  ей  глаз.
Внимательно осматривая машину, Алеша нашел  следы  ожогов.  Очевидно,  она
провалилась все-таки в горячую  лаву,  при  этом  экраны  были  попорчены,
антенна сорвана, связь утеряна. Но  двигатель  уцелел,  остались  датчики,
измерительные приборы, блоки  управления,  машинная  память.  Отчитываться
машина перестала, но программу выполнять продолжала. Шла  на  юго-запад  и
юго-восток зигзагами, отмечала перегибы и  магнитные  аномалии,  бурила  и
наполняла пробами заготовленные цилиндры. А потом, как ей и было задано  с
самого начала, вернулась назад и вышла на берег  почти  у  самой  базы,  с
ошибкой в два-три километра.
   Алеша кинулся к приборам - смотреть, целы ли записи.  Сошин  же  первым
долгом распечатал один из цилиндров. Там оказался... нет, не алмаз, алмазы
не так легко найти даже в трубках. Но Сошин увидел кимберлит, синюю глину,
ту самую породу, в которой встречаются алмазы.
   Где находилась  эта  трубка,  где  машина  нашла  ее,  так  и  осталось
неизвестным. Спросите кошку, где она поймала птичку, спросите, где стянула
кусок сала. Тащит откуда-то!
   Победителей не судят. Комиссия по расследованию причин аварии так и  не
была создана. Волков сказал:
   - Дайте  мне,  Алексей  Дмитриевич,  списки  отличившихся,  рабочих  не
забудьте.
   Сам подал список на премию, сам вписал туда Алешу на  первое  место.  И
сказал при этом, похлопывая по плечу:
   -  Теперь   разворачивайтесь   вовсю.   Министерство   геологии   хочет
организовать  серийное  производство.  Наше  дело  -  довести  до  рабочих
чертежей.
   Алеша обрадовался:
   -  Прекрасно.  Но  сначала  нужно  доработать  кое-что.  Автомат   пока
неполноценный, как бы немой. Мы его посылаем на разведку, а он не способен
отчитаться. Попробуем разработать другую систему - автомат рассказывающий.
Кроме того, нашему самостоятельности не хватает. Все  по  указке,  все  по
указке. Нужно, чтобы он рассуждал, как человек, сам мог принимать  решения
в опасные секунды.
   О том, что автомат, рассуждающий, как человек,  должен  и  чувствовать,
как человек, Алеша тогда не  подумал.  Это  он  понял  позже,  в  процессе
проектирования.





   История приключений машины в океане  заполнила  два  вторника  целиком,
второй и третий.
   Какое впечатление произвел рассказ на Ию?
   А у вас какое впечатление, читательницы? Что сказали бы вы,  проведя  с
Алешей три вечера в "Романтиках"?
   Ия не все поняла, многое показалось ей скучным. Но ведь она следила  не
только за сутью. Больше ее интересовал рассказчик - о  чем  он  говорит  и
как.
   Ей понравилось, что Алеша делает дело.  Это  выгодно  отличало  его  от
скептика Сергея. Сергей был остер, язвителен, на всех  смотрел  свысока  и
потому казался выше всех. Казался, пока не попробовал свысока взглянуть на
Ию. И тогда задетая  девушка  спросила:  "А  с  какой  стати  он  смеется?
Собственно говоря, какие у него заслуги, что он сделал  особенного?  Сидит
со своим сарказмом, скрестив руки, на ночном дежурстве".
   Новый же знакомый делал дело. И большое. Несмотря на свое невежество  в
технике, Ия поняла: Алеше поручено  то,  что  молодым  инженерам  поручают
редко. Видимо,  он  был  незаурядным  конструктором.  И  отец  назвал  его
талантищем.  По-видимому,  такого  же  мнения  был  и  Сошин   -   философ
геологического вдохновения  -  и  даже  сверхосторожный,  сверхрасчетливый
Волков. Все ждали от Алеши особенного.
   Новое знакомство импонировало и льстило девушке. Приятно было ходить  в
кафе с человеком, которого все считают особенным.  Приятно,  что  он  ищет
твое одобрение, тратит время, чтобы перед тобой отчитываться, именно  тебя
посвящает в самые затаенные мечты, надстраивает лестницу, чтобы тебя взять
с собой, с тобой первой заглянуть за горизонт... хотя бы и машинный.
   Алеша лез выше всех... и вместе с тем проявлял скромность,  Ия  оценила
это.  О  триумфах  и  наградах  он  совсем   не   говорил,   зато   охотно
распространялся о затруднениях, своих собственных ошибках, посмеивался над
собой: "Заблудился в мозговых извилинах". Но  милая  скромность  в  оценке
итогов  сочеталась  у  него  с  самой  беспардонной  самоуверенностью.  Он
признавал, что сделал мало, но ни секунды не сомневался, что может сделать
все, лишь бы взяться по-настоящему. Сегодняшнее положение видел отчетливо,
как на чертеже, перспективы - в радужном мареве.
   "Бухгалтер сегодняшнего дня, менестрель  будущего",  -  написала  Ия  в
своем "Альбоме типов".
   Но  в  общем,  Алеша  понравился  ей.  "Не  слишком  ли  понравился?  -
спрашивала она себя в том же "Альбоме". -  Артистка  должна  быть  зоркой,
должна видеть не только свет, но и тень. А  обещает  много,  выполнит  ли?
Хвастовство или самообман? Будь наблюдательной, Ия!"
   И  решено  было  наблюдения  продолжить,  пожертвовать  изучению  Алеши
вторники.
   На следующий вторник она спросила напрямик:
   - Вы мне хотели рассказать  про  свою  лестницу,  Алеша.  Та  подводная
машина  -  на  лестнице?  Где  -  у  подножия  или  на  самой  вершине?  А
разговаривающая где?
   - Подводная где-то в середине лестницы, - ответил Алеша. - Для машин  -
в середине, но для меня-то в начале. Для меня это первая ступень...
   Говорилось уже, что Алеша, как и все студенты на планете,  строил  свою
личную лестницу не от самого грунта. Добрые профессора и доценты, взяв его
за ручку, за каких-нибудь пять лет подняли на  уровень  высших  достижений
человечества, на ту ступень, на которой находилась кибернетика в последней
четверти XX века. Но дальше Алеша взбирался сам... И  теперь,  как  добрый
профессор, сам мог взять за ручку Ию и поставить  ее  рядом  с  собой,  на
ступень своих собственных достижений, поднять туда, куда забрался с  таким
трудом.
   А дальше приходилось уже рассказывать про труды.
   Где-то на другом конце  города  стоял  решетчатый,  внешне  похожий  на
подводную машину механический несмышленыш,  и  его  учили,  именно  сейчас
учили (по вторникам тоже) разговаривать.
   Уроки языка начались, к удивлению Ии, не со слов и не с грамматики, а с
видения, с узнавания. Прежде чем разговаривать, как человек, машина должна
была научиться видеть, как человек.
   У нее были глаза - два  телевизионных  экрана,  чувствительные,  как  и
человеческие глаза, к  трем  цветам:  красному,  зеленому  и  фиолетовому,
особенно отзывчивые к зеленому, в подражание нашим глазам.
   Два  экрана  -  матовые,  стекловидные,   прямоугольные,   внешне   два
телевизора. Но чтобы видеть по-человечески, работать они должны  были  как
глаз, не как телевизор. Там читающий  луч  скользит  от  рамки  до  рамки,
прочерчивая строки подряд, беспристрастно и равнодушно,  как  бы  штрихует
поле зрения, ничего не выделяя. Человеческий же глаз - Ия узнала  об  этом
только от Алеши -  как  бы  рисует  сам,  несколько  раз  обводит  силуэт,
повторно прочерчивает самые темные и самые светлые пятна, изучает все, что
выделяется из фона, по одноцветному и гладкому скользит бегло. Обводя лицо
прохожего, мы сличаем контуры его с  мозговыми  записями  памяти:  "Что-то
очень знакомое. Где мы видели  такие  черты?  Ах,  да  это  же  знаменитый
артист! Вчера видели в кино".
   Следовательно, машине, в отличие от обыкновенного телевизора, надо было
еще придать программу и механизмы прорисовки контуров,  да  еще  память  с
каталогом образов, да еще увязать эти образы со словами, да  еще  добавить
магнитную ленту с записями слов и микрофон для их произнесения.
   И как же ликовала группа Ходорова, когда все эти  устройства  сработали
одновременно и, глядя на карточку с жирно  начерченным  квадратом,  машина
выговорила: "Квадрат!"
   Первое правильное слово!
   Младенец сказал бы "мама"!
   Затем  последовали  круг,  крест,  точка,  линия,  треугольник.   После
геометрических фигур - столы, шкафы,  книги,  лампы  и  великое  множество
картинок  с  домиками,  деревьями,  людьми,  животными,  птицами.   Машина
запоминала их с одного  раза,  опознавала  картинки  безупречно,  в  любом
порядке, от начала к концу, от конца к началу. Ни один человек не сумел бы
запомнить столько предметов зараз.  В  первые  дни  долговременная  память
наполнялась молниеносно. Темп ограничивала не машина, а люди  -  помощницы
Алексея: не успевали подбирать и показывать новые  карточки,  не  успевали
произносить названия предметов, проверять, заносить  в  каталог  выученные
слова.
   Хуже пошло на следующей неделе (уже после четвертого  вторника),  когда
машина от картинок перешла к узнаванию подлинных  вещей.  Тут  она  делала
немало ошибок. Но и об ошибках Алеша рассказывал с  восторгом,  считая  их
"очень поучительными".
   Познакомившись  с  миром  по  рисункам,  машина  путалась  с  размерами
настоящих предметов. Лопухи назвала бананами, огородную грядку -  хребтом,
мусорную кучу - горой, телеграфный столб - стеблем. А  когда  ей  показали
луну на небе, безапелляционно объявила,  что  это  ломтик  сыра.  Впрочем,
гоголевский сумасшедший тоже утверждал, что "луну  делают  в  Гамбурге  из
сыра, и прескверно делают притом".
   Машина худо разбиралась и там, где требовалось по детали узнать  целое.
Ногу или руку называла сразу, но, когда  ей  показали  ступню,  не  сумела
догадаться, что это тоже нога (правда, англичане и немцы ступню  ногой  не
считают). Алешу - своего духовного отца - научилась  узнавать  быстро,  но
встала в тупик, когда он закрыл половину лица, ответила:  "Это  незнакомый
предмет".
   Еще  труднее  давалась  ей  классификация.  Стол  она  упорно  называла
животным, видимо затвердив, что животные  -  это  четвероногие.  Долго  не
отличала мужчин от женщин. Но тут, возможно,  учителя  были  виноваты.  Не
учтя капризов моды, Алеша объяснил, что мужчины  стригут  волосы  коротко,
ходят в брюках, а женщины - в юбках. А мода того года как раз  и  породила
долгогривых юношей и девушек в цветистых брюках с кружевами на щиколотках.
Вот машина и запуталась, как та наивная девчушка, которая спрашивала,  как
отличают мальчиков от девочек на купанье, когда на них нет ни  юбочек,  ни
штанишек.
   Алеша  обо  всем  этом  рассказывал  с  увлечением,  даже  с   каким-то
умилением, радуясь и успехам и ошибкам машины. Ошибки  ему  даже  казались
полезнее, указывали на упущенные тонкости. Ия же твердила одно:
   - Все-таки машина остается машиной. Не узнала самого близкого знакомого
по половине лица! Никакой  младенец,  самый  крошечный,  не  ошибется  так
глупо.
   - А вы понаблюдайте младенцев, - сказал Алеша, ничуть не обидевшись.  -
Сравните восьмимесячных, годовалых, двухгодовалых. Ведь они тоже  начинают
с нуля - с абсолютнейшего. Мы, взрослые, забываем всю  меру  их  незнания.
Машина где-то на этом уровне. Попробуйте уточнить.
   Ии  легко  было  выполнить  совет.  Она  жила  в  многолюдном  квартале
новостроек. Младенцы любого калибра дремали, гулькали или хныкали в садике
под окнами, и любая соседка охотно поручала ей свое чадо, чтобы сбегать  в
магазин на углу, посмотреть, что завезли туда. У Ии  был  громадный  выбор
подопытных кроликов под голубыми и розовыми одеяльцами.
   Проявляя  холодную  жестокость,  Ия   напугала,   откровенно   напугала
семимесячную девчушку злобной гримасой. Та заревела протестующе. Ия,  сама
чуть не плача от сочувствия, взяла обиженную  на  руки.  Девочка  затихла,
только головкой вертела. Озиралась в поисках страшного лица, прижимаясь  к
теплой надежной груди. Лицо, грудь и чужая  тетя  не  сливались  у  нее  в
единое целое.
   В другой раз, собрав двухгодовалых детишек, Ия устроила им экзамен.
   - Что это? - спросила она, указывая на луну.
   - Теп, - сказал самый бойкий ("Хлеб" на его детском языке).
   То есть луна показалась ему похожей на хлеб. О том, что ломти не вешают
на небо, он еще не знал.
   С трехлетним, самым сообразительным из компании,  Ия  пошла  гулять  по
набережной. Возможно, парнишка  впервые  увидел  реку,  мосты,  самоходные
баржи, речные трамваи. Он был потрясен, увлечен, захвачен.
   - Хоцю гулять там, где ловно (ровно), - потребовал  он,  потянувшись  к
лестнице.
   Откуда он мог знать, трехлетний, что люди не могут ходить по воде,  как
посуху.
   Но этот уже знал, что ломоть, висящий  наверху,  называется  луной.  На
вопрос: "Где небо?" - показал пальчиком вверх. И поинтересовался:
   - На даце (даче) тоже небо?
   И машину спросили про небо. Та ответила скучнее:
   - Небо - это верхняя часть карточек.
   Увы, с миром она знакомилась по картинкам. Дети, даже самые  комнатные,
все-таки сначала видят комнату, а потом уже книжки с картинками.
   Усвоив  существительные,  названия  предметов,  машина  начала  изучать
прилагательные, прежде всего цветовые.
   Абрикосовый, агатовый, аквамариновый, алебастровый, алый,  аметистовый,
апельсиновый, багровый, белый,  бирюзовый,  бордовый,  брусничный,  бурый,
васильковый,  вишневый,   голубой   (голубиный),   гороховый,   горчичный,
гранатный, желтый и т.д. Не стоит приводить  здесь  все  слова  вплоть  до
буквы "я".  Машине  разрешалось  и  самой  определять  оттенки  с  помощью
суффикса  "овый".  Немедленно  она  предложила  "наташевый"  цвет  -  цвет
загорелых рук и "алешевый" - голубовато-зеленовато-серый - цвет  Алешиного
рабочего халата.
   Машине сообщили также профессиональные названия из  жаргона  художников
(кобальт, кармин, ультрамарин, кадмий, охра светлая, красная, сепия, сиена
жженая),  цвета  текстильные  (мов,  электрик,  сомон,  гри-перль),  масти
лошадей (буланая, вороная, гнедая, игреневая, караковая, пегая,  саврасая,
сивая,  соловая,  чалая,  чубарая)  и  цвет  волос:  блондинки,  брюнетки,
шатенки, светло- и темно-русые, рыжие, седые, крашенные хной, басмой и под
седину, в сиреневый и голубой цвет. Машина все это запомнила  быстро,  но,
стремясь к точному определению оттенков, долго  еще  путала,  какие  слова
полагается употреблять. Описания у нее получались примерно такие:
   "Наташа приехала в русом автобусе. Наташа  -  женщина  саврасой  масти,
кожа у нее наташевая, глаза алешевые, платье  -  кадмий  желтый,  носки  -
брюнетки, туфли киноварные".
   Когда слова были приведены в порядок, машина отправилась сдавать первый
экзамен в Музей изобразительных искусств, что на Волхонке, против  зимнего
бассейна.
   В ассирийском дворике  машина  обратила  внимание  на  крылатых  быков.
Безошибочно определила цвет изразцов. В итальянском зале осмотрела  конные
статуи кондотьеров, сказала при этом:
   - Люди и лошади оливково-зеленой масти.
   Долго  стояла  перед  копией  Давида,  забросившего  пращу  на   плечо;
высказалась:
   - Человек-гигант из белого материала, твердый, неподвижный, машина,  не
умеющая говорить.
   Растущая толпа свидетелей аплодисментами отмечала все удачи  и  неудачи
кибернетического  младенца.   Затем   через   готический   портал   машина
проследовала  в  картинную  галерею  и  там  опозорилась  на  глазах   уже
покоренной, уже сочувствующей публики.
   - В деревянной раме  натянуто  полотно.  На  нем  пятна  неопределенной
формы, - заявила она перед первой картиной.
   - Неопознанный предмет, - глядя на аппетитный фламандский натюрморт.
   - Неопознанный предмет, неопознанный, неопознанный... -  твердила  она,
переходя от  полотна  к  полотну.  Иногда  добавляла:  -  Наложена  краска
картинового цвета.
   "Картиновый" произносила по буквам, как бы знакомя со словом, созданным
самостоятельно.
   Веселый смех сменился снисходительными усмешками. Зрители  расходились,
пожимая плечами, разочарованные,  но  и  довольные  тем,  что  лишний  раз
убедились в превосходстве человеческого, своего собственного разума.
   -  "Пятна  неопределенной  формы".  Высказалась  тоже!  Каких   малышей
приводят и те узнают, где дядя, где тетя.
   Пристыженный Алеша, прервав испытание, погрузил машину в  "темно-русый"
автобус.
   А  дома,  в  родной  лаборатории,  машина  обрела  прежнее  мастерство,
безошибочно определяла цвета на репродукциях тех же картин.
   Где же дефект?
   - Что такое картиновый цвет? - догадался спросить  Алеша.  -  Назови  в
этой комнате предмет картинового цвета.
   - Не вижу, - сказала машина.
   Света, Марина и Наташа привезли  из  своих  домов  все  картины,  какие
нашлись. Но ни на эстампах, ни на гравюрах, ни на акварелях, ни на  этюдах
знакомых художников картинового цвета не  нашлось.  Всю  неделю  возились,
предлагая машине всевозможные литографии. В понедельник  Алеша  попробовал
показать машине спектр. И вот тут картиновый цвет обнаружился. Он оказался
в дальнем ультрафиолете, за пределами человеческого зрения. Глаза  машины,
в отличие от человеческих, воспринимали эти  лучи.  И  как  выяснилось  на
другой  день,  именно  этот  участок  отражало  потемневшее  масло  старых
полотен.   Все   они   казались   машине    одинаково    ультрафиолетовыми
(картиновыми).
   И вечером, это был уже шестой вторник, Алеша с удовольствием докладывал
Ии, что тайна картинового цвета раскрыта. Суть  в  том,  что  у  машины  и
человека по-разному устроены глаза, не  совсем  точно  совпадает  цветовое
видение.
   Ия пожала плечами:
   - Не понимаю, Алеша, чему ты радуешься? (К  шестому  вторнику  они  уже
перешли на "ты", перешли  как  старые  знакомые.  Условились  же:  никакой
любви, ни поцелуев, ни флирта.) Не понимаю,  чему  радоваться.  Ты  сделал
неудачные глаза, не человеческие, лишний раз  подтвердил,  что  машина  не
похожа на человека, не может служить моделью.  До  цели  еще  дальше,  чем
думали. Неделя ушла впустую, на поиски маленькой ошибки.
   Пожалуй, Ия была не совсем тактична на этот раз. Но тут сказалась некая
психологическая тонкость. К шестому вторнику выяснилось, что Алеша  ее  не
обманывал. Он действительно занимался интересным  делом  и  продвигался  в
своем интересном деле: лез вверх по лестнице. Ия  чувствовала  себя  такой
пустой, такой бессодержательной рядом  с  ним.  Так  боялась,  как  бы  не
скатиться к преклонению. Во имя самоуважения, во имя самоутверждения, ради
душевной независимости она должна была найти  в  Алеше  хоть  какой-нибудь
недостаток. И  вот  явный  недостаток:  любовь  к  ремонту  ради  ремонта.
Средства заслоняют цель.
   Кольнув, Ия опасливо смотрела  из-под  ресниц,  готовая  защищать  свое
право на критику или же извиняться, если  очень  обидела.  Алеша  даже  не
заметил укола.
   - Ивочка, конечно, я радуюсь задержкам. Задержка - это же  превосходно.
Все великие открытия начинаются с неудач.  Пока  все  идет  гладко,  мысль
скользит, задуматься не о чем. Зацепились,  зашли  в  тупик  -  вот  когда
начинаешь голову ломать. Машинные глаза отличаются от человеческих? Да это
великолепно! Значит, мы получим иное видение мира, видение номер два.  Как
бы с двух сторон смотрим на мир. Да я нарочно буду делать теперь машины  с
разными  глазами,  разноглазо  исследовать  минералы,   почвы,   растения,
животных, картины, ткани - все на свете. Картиновый цвет старого  масла  -
это уже маленькое открытие. Может быть, в результате можно  будет  создать
нетемнеющее масло для художников. А может быть, у рака  есть  какой-нибудь
раковый цвет, а у холеры - холерный, у растущих детей -  ярко-ростовой,  у
плохо  растущих  -  бледно-ростовой.  Завтра  же   начну   подбирать   все
бракованные глаза из кладовки. И Волкову подам заявку на сотню  вариантов.
Он обрадуется: изучение мира разными глазами - это  уже  синица  в  руках.
Картиновый цвет - махонькое открытие, но и о нем  можно  рапортовать.  Сто
вариантов, тысяча вариантов, варианты зрения, варианты  видения,  варианты
слуха, обоняния... на десяток лет хватит исследований.
   Ия закусила губу,  чтобы  скрыть  довольную  улыбку.  Молодец  девушка!
Правильно определила главный недостаток Алеши. Он все  время  упускает  из
виду цель. Возможно, это оборотная сторона широкого кругозора. Везде видит
интересное и забывает главное. Обещал модель образцового человека будущего
и вот готов променять его на сотню вариантов ущербности.
   Ия высказала все это.
   - Ты как ребенок, - сказала  она.  -  Хватаешься  за  новую  игрушку  и
забываешь, куда шел и зачем.
   Алеша надулся, даже губы  распустил  обиженно.  Действительно,  большой
ребенок.
   - Конечно, "модификация интервала спектра видимости" - такое звучит  не
слишком понятно. Профану трудно оценить значение  подобного  открытия.  Но
образованный опытный специалист...
   Тут подошла очередь Ии обижаться.
   - Да, я не специалист, - сказала она. - Я малограмотная дурочка.  Может
быть, тебе не стоит тратить свои драгоценные часы, популярно объясняя  мне
свои специальные достижения.
   Наступило  принужденное  молчание.  Алеша  яростно  жевал  шницель,  Ия
крутила соломинкой в стакане и размышляла, не надо ли  ей  оскорбиться  на
"профана", подняться и уйти. Внезапно Алеша поднял голову, улыбаясь широко
и простодушно.
   -  Ты  умница,  Иютия,  -  объявил  он.  -  Ты  умница,  а  я   остолоп
увлекающийся. И все ты объяснила правильно. Когда лезешь в гору,  кругозор
все шире, столько видишь всяких  увлекательных  лощинок,  долинок,  рощиц,
утесов! Но все камни рассматривать - ста жизней не хватит. Ты права,  надо
карабкаться дальше. Ты следи, чтобы я карабкался не отвлекаясь, ладно?  Ну
и все. Дай лапку, друг-девушка.
   Ия охотно протянула руку. Она была так довольна, просто счастлива,  что
в их содружестве и для нее нашлась  роль.  Не  просто  выслушивать,  но  и
следить, следить, чтобы не отвлекался.
   "Следить и направлять!" Вписав эти слова в отчет о шестом вторнике,  Ия
отложила ручку в сторону и задумалась с мечтательной улыбкой. Хорошо, если
есть у тебя человек, за которым стоит следить.  Вот  пройдут  года,  Алеша
будет лезть и лезть со ступеньки на ступеньку, все вверх и  вверх.  Успехи
его будут расти, и слава  будет  расти,  станет  он  ученым  со  всемирным
именем, будет книги писать, потом о  нем  напишут  книги.  И  может  быть,
припомнят тогда, что всю жизнь, каждый свой шаг он  обсуждал  с  маленькой
скромной женщиной,  следившей,  чтобы  "талантище"  не  разбазаривал  свой
талант на пустяки.
   Всю жизнь? Но разве Ия собирается всю жизнь  прожить  возле  Алеши?  Да
ничего  подобного!  Они  просто   друзья,   хорошие   друзья,   совершенно
равнодушные, друзья по вторникам.
   И девушка приписала торопливо:
   "Надо активнее  искать  объекты  для  среды,  четверга  и  прочих  дней
недели".





   О недостатках Алеши Ия неожиданно услышала и с другой стороны.
   Каждый вторник в еженедельном отчете она неизменно  слышала  жалобы  на
директора  ОКБ.  Алеша  затеял  опыт,  Алеша  выдвинул  идею,  а   Волков,
уговаривая, убеждая, возмущаясь, стучит кулаком по столу  или,  похлопывая
по плечу, твердит: "Не допущу самодеятельности. Мы подрядчики, у заказчика
не было  таких  требований,  выдерживайте  параметры...  Не  допускаю,  не
разрешаю!" Ни один вторник не обходился без сетований  на  Волкова.  И  Ия
возненавидела директора ОКБ заочно, непримиримее, чем  Алеша,  безжалостно
желала ему приобрести диабет и выйти на пенсию досрочно.
   И как же она взволновалась, когда (мир тесен!) ей довелось  встретиться
с этим Волковым лицом к лицу.
   Это произошло на приеме по поводу диссертации Маслова. Верный поклонник
Ии защитил, и очень удачно, только один черный шар - блестящая  победа.  У
оппонентов замечания  были  микроскопические,  о  терминах  и  оформлении;
выступающие требовали немедленного опубликования, уверяли, что  у  Маслова
готовая монография. Конечно, победителю очень хотелось,  чтобы  Ия  своими
ушами слышала похвалы, на прием  был  приглашен  папа  и  с  дочкой,  хотя
диссертант, естественно, не мог посадить ее рядом с  собой.  Рядом  сидели
руководители и оппоненты.  Как  полагается,  произносились  речи  в  честь
оппонентов, рецензентов, диссертации, диссертанта, милых женщин,  красивых
девушек, а громче всех, длиннее всех и витиеватее всех  выступал  сидевший
против  Ии  развеселый  и  добродушный  толстячок  лет  сорока   пяти,   с
залысинками, этакий весельчак, рубаха-парень, свой в доску. А  в  перерыве
между жарким и тортами он пустился в  пляс,  вскрикивал,  хлопал  себя  по
подметкам и икрам, притоптывал перед Ией, приглашая ее. Девушка  не  стала
чиниться, прошлась павой, помахивая платочком. Потом толстяк танцевал  еще
лезгинку, зажав столовый нож в зубах. И вдруг Ия слышит, что  фамилия  его
Волков, он начальник ОКБ, сто двадцать научных сотрудников  в  подчинении,
крупный инженер...
   - А это очень трудно - быть  начальником  ОКБ?  -  спросила  его  Ия  с
наивной бесцеремонностью, разрешенной красивым девушкам.
   К ее удовольствию, Волков не отшутился, не  ответил  в  стиле  Маслова:
"Вам, девушка, это скучно". Польщенный  вниманием  молоденькой  партнерши,
Волков охотно пустился в объяснения:
   - Я вам все расскажу, все разъясню как на  ладони.  И  если  пойдете  в
инженеры, зарубите это на своем коротеньком носике, потому что в учебниках
самое главное  не  написано.  В  учебниках  ученые  профессора  пишут  про
технику, а самое главное на свете - это ладить с  людьми.  Люди,  девочка,
хотят  быть  довольны.  Наверху  тебя  слушают,  когда   довольны.   Внизу
слушаются, если довольны. А довольны, когда идет хорошая зарплата и к  ней
премия в каждом квартале. Премию же дают, как известно, за  перевыполнение
плана на три процента, на пять или на десять. На тридцать перевыполнять не
стоит, тридцать настораживают, вызывают подозрение: план не занижен ли?
   Выполняется же план не в мастерских, не в лабораториях и не в цехах. На
самом деле план выполняется, когда он составляется, и это уж  моя  забота,
чтобы составить план выполнимый, чтобы  задания  были  реальные,  и  лучше
много мелких заданий: если и сорвутся два-три - не беда. И  всегда  ты  на
виду, часто рапортуешь об успехах, тебя не забывают. А чтобы  выполнять  с
гарантией, нужно иметь - и это тоже моя забота - самые  лучшие  материалы,
самое лучшее оборудование и лучшие кадры. Кадры, девочка, кадры!  Кадры  я
подбираю сам, и только  по  деловым  качествам.  Для  меня  не  существует
записочек от друзей, телефонных просьб, сладких улыбок и красивых  глазок.
Проси у меня прибор, проси провода, полупроводники - одолжу. Олуха мне  не
навяжешь. Если есть штатная  единица,  я  не  тороплюсь  замещать,  загодя
высматриваю человека. И какие у меня наладчики,  какие  монтажники,  какие
модельщики! Художники! Ювелиры! Дютьков, дядя Ваня, к примеру.  Я  его  на
выставке заприметил, увел из-под носа у замминистра. Ему же цены нет: если
бы имел право платить пятьсот,  платил  бы,  платил  бы  больше,  чем  сам
получаю,  и  выгода  была   бы   государству,   потому   что   он   десять
новичков-губошлепов заменяет  один.  А  научные  сотрудники!  Вот  Ходоров
Алексей. (Ия даже вздрогнула.) Он еще студентом был, диплом писал -  я  на
него нацелился. Его на кафедру прочили - я в министерство ходил,  отбил  с
трудом. Зато имею продукцию. Сенсация каждый год. Не патент, не вариант, а
новая идея. Сенсация! Конечно, хлопот с ним, потому что сумбур  в  голове,
каша идей, за все хватается, сил своих оценить не может. И  придерживаешь.
Не придержишь - увязнет в бесплодной теории.
   Ия была смущена: "Как же так? Человек неглупый,  приятный  даже,  Алешу
ценит, хвалит, гордится... и ставит палки в колеса".
   - Надо ли всегда придерживать? - спросила  она.  -  Время-то  теряется,
люди простаивают. Успели бы подняться на две-три ступени вверх.
   Волков прищурился, зорко присматриваясь к девушке, посерьезнел:
   - Две-три ступеньки? Вы,  часом,  не  знакомая  Ходорова?  Любимый  его
разговор  про  ступеньки.  Так  вот  скажу  вам,  девушка,  и   это   тоже
запоминайте: был такой ученый, видный ученый, он изрек, что  наука  -  это
способ удовлетворять свое любопытство за счет государства. То ли  в  шутку
сказал, то ли всерьез, не ведаю, но вещи такие допускать нельзя. А Ходоров
ваш ("Ваш?") из той же породы. Он спортсмен, у него  азарт,  соревнование,
рекорды личные,  ему  надо  по  лестнице  залезть  выше  всех...  за  счет
государства. А я от государства приставлен  распоряжаться  государственным
счетом, вот я и примериваюсь, какая польза от этого ходоровского  рекорда.
И не всегда вижу пользу... не всегда.
   И в "Альбоме типов" появилось рассуждение.
   "Выходит, не одна истина в науке, - писала Ия. - Есть правда спортивная
- нужны рекорды. Есть правда практическая - польза  от  затрат.  Даже  две
пользы - сегодняшняя и послезавтрашняя. Как сочетать все? Как не  забывать
все? Наверное, оправдание Алеши в будущей пользе. И надо, чтобы он  помнил
о ней, чтобы деревья сегодняшних рекордов не заслоняли ему дальний лес".
   Но все это произошло позже, после десятого и одиннадцатого вторника,  а
пока шло обучение машины описательному языку.
   Вскоре  Ия  знала,  как  оно  организовано  практически.  Прежде  всего
составлялся список слов. Эту несложную работу выполняла лаборантка  Света,
выбирая по алфавиту прилагательные из  "Толкового  словаря"  по  алфавиту.
Начали,  как   выше   рассказывалось,   с   группы   цвета:   абрикосовый,
апельсиновый, багровый, белый, бирюзовый... И на все  оттенки  подбирались
образцы, их надо было показать, записать, проверить, спросить по порядку и
вразбивку, устранить путаницу, еще объяснить как-то разницу  между  белым,
белесым, беловатым,  белеющим...  Сто  слов  за  рабочий  день  запоминала
машина. Нет, это была не синекура!
   Изучив  цвета,  машина  принялась  за  формы.  Пошли  списки   слов   с
окончаниями на "истый",  "овый",  "атый",  "натый",  "ватый",  "образный",
"подобный"...
   Бугристый,  ветвистый,  волнистый,  волокнистый;  носатый,   хвостатый,
рогатый,  бородатый,   блинчатый,   пластинчатый,   зубчатый,   трубчатый;
Г-образный,    Т-образный,    П-образный,    безобразный;    дельтовидный,
стреловидный,   страховидный,   невидный;   мужеподобный,    женоподобный,
бесподобный...
   И  на  все  это  были  заготовлены  образцы:  бугристого,   ветвистого,
волнистого и прочих. А как изобразить бесподобное? Долго спорили, так и не
придумали.
   После форм подошла очередь запахов. Тут, к удовольствию  Светы,  работы
со словарем не было. В нашем языке почти нет  прилагательных,  описывающих
запахи обобщенно, независимо. Мы говорим  "запах  лимона",  "запах  хвои",
"запах помойки", увязывая аромат или вонь с конкретным источником. Описать
невозможно, можно только запомнить, в лучшем случае  сравнить.  У  люизита
запах горького миндаля, фосген пахнет  прелым  снегом,  иприт  -  редькой,
редька - видимо, ипритом.  Приходилось  приносить  в  лабораторию  лимоны,
сосновые ветки, помойные ведра. Девушки зажимали  носы,  а  Наташа  звучно
произносила по обязанности: "Запах гниющего мусора".
   Небогат у людей и словарь вкуса:  кислый,  горький,  соленый,  сладкий,
пресный,  безвкусный  -  вот  и  все.  Лингвистика  тут  явно  отстает  от
гастрономии. Но поскольку машина питалась электрическим током,  в  рот  не
брала ничего, эта глава обучения пропускалась. Так  что  Свете,  Марине  и
Наташе не пришлось  превращаться  в  поварих,  чтобы  знакомить  машину  с
десятью тысячами блюд из "Книги о  вкусной  и  здоровой  пище"  или  же  с
экзотическими австралийскими тортами из кокосовых  орехов  и  французскими
улитками в виноградных листьях.
   Звуки. Вот тут пришлось потрудиться. Язык богат звуковыми словами,  сам
основан на звуках, щедр на звукоподражательные слова и  в  особенности  на
описание звуков речи.
   Надо было объяснить машине, что  такое  ахать,  бахать,  охать,  ухать,
ворковать,  ворчать,  галдеть,   гаркать,   гикать,   гласить,   голосить,
глаголить,  гнусавить,  горланить,  граммофонить,  грассировать,  греметь,
громыхать, грохотать, гудеть, гундосить...
   Слишком сложно было  бы,  прослушивая  ленты  и  пластинки,  выискивать
соответствующие звуки. Помощницы Алеши сами устроили  студию  звукозаписи:
галдели, гаркали, гоготали, гудели, гундосили хором. Машина выслушивала их
- в натуре и в записи - потом определяла: "Это гвалт. Это гам. Это гомон".
   Сам Алеша не отличал гам от гомона.
   Краски для нас  обычно  ассоциируются  с  предметами,  поэтому  столько
прилагательных в словаре цвета: вишневый - цвет вишни,  малиновый  -  цвет
малины, оранжевый - цвет апельсина, коричневый -  цвет  корицы.  Звуки  же
оповещают о движении, ближе связаны с глаголами, а не с  существительными.
И естественно, на  уроках  звука  машину  знакомили  с  действиями.  После
любительской звукозаписи гама, гвалта и гомона потребовались  любительские
фильмы: "Наташа ходит", "Наташа бегает, прыгает, возит,  шаркает,  стучит,
молотит, ломает,  рвет".  Вот  тут  Ия  завидовала  откровенно,  с  трудом
удерживалась от критики. Будущая артистка возмущалась в ней, она  считала,
что  Алеша  неудачно  выбрал  исполнительницу.  Право   же,   Наташа   так
неестественно стучала, так ненатурально молотила, прыгала так  неуклюже  и
скованно!  Ия  пилила  и  сверлила  бы  куда  выразительнее.  Вообще   она
некиногенична, эта бесцветная Наташа.
   Ия даже намекнула, что  вот  хорошо  бы  ввести  в  лабораторию  умелую
имитаторшу. Если нельзя пригласить опытную артистку со сцены,  взять  хотя
бы  начинающую.  Увы,  артистка  не  полагалась  Алеше   по   штату.   Три
универсальных лаборантки: и чтобы галдеть, и чтобы шаркать ногами, и чтобы
помойные ведра приносить.
   Но все-таки кое-что и от Ии перешло к  машине.  Внешность  у  нее  была
машинная,  голос  Наташин,  а  имя  от  Ии.   Называлась   она:   "Опытная
интеллектуальная машина N_I",  сокращенно:  "Ия-машина".  Ия  поняла,  что
Алеша нарочно превратил свое детище в ее тезку.  По  вторникам  Ия-девушка
слушает, как обучается Ия-машина.
   Три  месяца  продолжалось  это   обучение.   При   своей   механической
безотказной памяти машина вобрала за три  месяца  примерно  столько  слов,
сколько ребенок вбирает за три года - от двух  до  пяти.  Где-то  в  самом
конце  мая,  накопив  изрядный  запас  существительных,  прилагательных  и
глаголов, машина отправилась осматривать мир. Куда? Куда ведут пятилетнего
ребенка прежде всего для знакомства с миром? В зоопарк, конечно. В зоопарк
повез и Алеша свою ученицу. И в ближайший  вторник  после  этого  (вторник
одиннадцатый)  Ия  получила  копию  ученического  сочинения  своей  тезки,
отпечатанную на наклеенных ленточках.

   "КАК Я БЫЛА В ЗООЛОГИЧЕСКОМ САДУ

   Мы поехали впятером на светло-русом автобусе: я ("Вежливость не  успели
привить, еще не объяснили, что  "я"  -  последняя  буква  в  алфавите",  -
заметил Алеша), Марина, Наташа, Алеша и электрик Дежурный. Ехали по улице.
Улица - это продолговатое ущелье между домов. В ущелье мчатся  автомашины:
грузовые, самые большие - с прицепами, средние -  пассажирские,  на  самых
маленьких люди сидят верхом, как зеленый всадник на зеленом коне в  музее.
Эти машины громко трещат (имеются в виду мотоциклы). Все автомобили яркого
цвета:      антрацитово-черные,      небесно-голубые,      индигово-синие,
вишнево-красные, кирпичные, кремовые (машина обстоятельно перечисляла  все
встреченные расцветки,  как  будто  ей  доставляло  удовольствие  щеголять
свежеприобретенными знаниями).
   Зоопарк - это сад, обнесенный высокой оградой.  Над  входом  решетчатая
арка с выпуклыми буквами. Я прочла: "ЗООПАРК". Я - машина, умеющая читать,
я знаю все буквы. В алфавите всего тридцать две буквы, а я могу считать от
минус бесконечности до плюс бесконечности.
   Сразу за входом находится жидкая  поверхность  небесно-голубого  цвета,
которая называется озеро. На нем птицы, но не летучие, а плавучие. Птиц  я
опознала  потому,  что  на  них  не  волосы,  а  перья.  У  плавучих  птиц
чайникообразная форма, тело овальное, обтекаемое и длинная гибкая шея. Шею
они вытягивают, опускают в воду и со дна достают свой  обед.  После  обеда
сытые отдыхают на берегу. Они спят, стоя на одной ноге,  другую  греют  на
животе, а нос тоже греют, засунув под мышку..."

   Далее рассказывалось про слоновью горку, бегемота,  про  обезьян  ("Это
человекоподобные животные", -  точно  отметила  машина).  Кенгуру  привлек
внимание: "Животное ушастое, двуногое, с карманом  на  животе.  Хвост  как
третья нога  -  крепкий,  большеватый,  у  основания  толстоватый,  кончик
островатый.  Мордочка  оленевидная,  уши  коровоподобные,  мех  на   спине
оранжеватый,  на  животе  беловатый.  Глаза   мариноподобные..."   ("Какая
клевета!" - кричала Марина-лаборантка, заливаясь румянцем.)
   Алеша ликовал: "Сказочный темп развития!  За  месяц  вышли  на  уровень
пятилетнего ребенка!"
   Ия смолчала. Про себя решила  проверить,  пятилетний  ли  это  уровень.
Правда, машина объявила, что умеет читать, знает все  буквы,  но  зато  не
сумела правильно  назвать  мотоцикл.  Какой  городской  мальчик  не  знает
мотоцикла в пять лет?!
   Среди соседских детишек  Ия  нашла  и  пятилетнего.  Выпросила  его  на
воскресенье, повела в зоопарк. Это оказалось очень любопытно для нее.  Она
уже забыла, какой сама была в  пять  лет,  потеряла  свежесть  восприятия.
Училась у своего спутника удивляться, училась наблюдательности.  Мальчонка
подмечал сотни деталей, которые она, взрослая, пропускала мимо внимания.
   На обратном пути и еще три  дня  паренек  говорил  только  о  зоопарке.
Рассказывал он,  пожалуй,  примитивнее  машины,  меньше  слов  употреблял.
Прилагательные игнорировал вообще, оттенки красок и не поминал,  обходился
существительными и глаголами.
   - А она как нырнет, клювом роет в иле, а лапы к пузу  прижимает!  А  он
как захлопает крыльями, хлопает, а взлететь не может! А орел как посмотрит
одним глазом! А фламинго  голову  сунул  под  крыло  и  спит.  А  они  как
запрыгают! А она как кинется!
   Слов не хватало, и мальчик дополнял их пантомимой. Как  лев  прыгал  на
решетку за мясом, мягко крался, как тигр, как орел смотрел  на  мир  одним
глазом, даже пробовал стоять на одной ноге, засунув нос под мышку.
   - Конечно, дети должны подражать, - сказал отец Ии. -  Словами  не  все
объяснишь. Вообще подражание  -  древнее  открытие  природы,  дословесное,
дочеловеческое. Все бессловесные звереныши учатся, подражая. Как же  иначе
приобрести условные  рефлексы  родителей?  Только  подражанием.  Обезьяны,
самые смышленые из животных, подражают больше всех. И маленькие  человечки
унаследовали эту склонность.
   - Папка, это так интересно наблюдать!  Почему  ты  не  рассказывал  мне
раньше про психологию детишек и зверюшек?
   Отец помолчал.
   - Инесса Аскольдовна звонила, -  заметил  он,  как  бы  меняя  тему.  -
Спрашивала, здорова ли ты. Ты уже три недели не ходила.
   Да, Ия запустила уроки сценического  мастерства.  Почему-то  ей  скучно
стало у старой артистки. Раз не пошла, другой...
   - Папка, ты меня извини, но я что-то  разочаровалась.  Не  хочу  у  нее
заниматься,  не  вижу  пользы.  Время  теряешь.  Сплетни  про  знаменитых,
ломанье. И вообще боюсь, что я не буду артисткой. Наверное, я  неправильно
поняла свой интерес к людям. Я вовсе не хочу их изображать, мне  важнее  в
психологии разобраться, понять мотивы поведения.
   Отец расцвел, даже покраснел от удовольствия.
   - Доченька, если бы ты пошла по моей дороге...
   - Нет, папка, это не по мне. Ты не обижайся, ты же все понимаешь. Я  не
хочу быть среди убогих, среди твоих психов. Это слабые  люди,  несчастные,
не лучшие люди. А мне хочется быть среди сильных, настоящих,  таких,  кого
нельзя не уважать. И учиться у  них.  И  потом  самой  воспитывать  таких,
которых нельзя  не  уважать.  Психология  меня  интересует,  но  здоровая,
крепкая, перспективная. Вот с детишками я вожусь охотно. Может  быть,  мне
надо идти в педагогический? Я еще подумаю, время есть до первого  августа.
Ты не волнуйся, я не буду бездельничать. В крайнем случае пойду в  детский
сад воспитательницей. Там трудно, и там нужны люди всегда.
   - Ну что ж, Ивочка, тебе виднее. Год в детском саду - не  пропащий  год
для девушки. Учись воспитывать чужих детей, своих воспитаешь лучше.
   - Ох, папка, и  куда  ты  загадываешь?  Кто  говорит  о  детях?  Я  еще
специальность не выбрала.
   - Не знаю, как насчет специальности,  а  замуж  выходят  все.  Нечаянно
как-то получается. Знакомятся, встречаются раз в неделю, потом влюбляются,
решают жить вместе...
   - Ну уж это глупости, папка. Понимаю, на что  ты  намекаешь.  У  нас  с
Алешкой просто дружба. Ну да, он содержательный человек, с ним  интересно.
Пожалуй, даже он самый интересный из моих знакомых. Но  уверяю  тебя,  это
просто дружба.
   - Да, конечно, всегда так бывает: сначала  самый  интересный,  потом  -
единственный интересный.





   После экскурсии в зоопарк в биографии машины (или у машин не биография,
а что-то другое, технография скажем)... в техно- или  биографии  произошел
перелом. Только что машину на плечах вносили в  зоопарк,  а  через  неделю
послали с поручением в лес. Для пятилетнего малыша  это  было  бы  слишком
самостоятельное задание.
   Но не только у машин - и у животных этапы  развития  не  такие,  как  у
человека. Маленький человек чуть ли не самое беспомощное из живых существ:
не ходит, не стоит, только и умеет -  сосать.  Цыпленок  -  тот  сам  себе
устраивает роды, клювом разбивая скорлупу; кенгуренок, цепляясь за шерсть,
сам ползет в сумку; ягненок стоит на ногах, через день-два  самостоятельно
удирает от волка. Зато, правда, человек с  первой  минуты  видит  свет,  а
щенята и котята прозревают  не  в  первую  неделю.  У  каждого  вида  своя
последовательность  развития,  у  вида  "Ия-машина"  -  своя.   Ходить   и
действовать она могла задолго до того, как выучила первое слово. Программа
действий была отработана еще  на  ее  немой  прабабушке,  той,  что  нашла
кимберлит на дне  океана.  Алеша  мог  просто  вставить  готовые  блоки  в
рассказывающую машину, как бы наследственные гены ходьбы и поиска.
   Но после этого вступил он в темный  лес  неизведанного  -  таинственную
область чувств.  Машине  понадобилось  самое  первое  и,  вероятно,  самое
древнее чувство - ощущение голода.
   Ия сомневалась:
   - И машина будет голодной, а потом - сытой?
   - Будет! - уверял Алеша.
   - И она будет чувствовать, именно чувствовать голод?
   Алеша долго объяснял, что такое чувство, что такое ощущение, что  такое
раздражимость и  раздражение,  сначала  объяснял  с  апломбом,  потом  сам
запутался в дебрях определений. В конце концов признался честно:
   - Мы долго спорили, так и не пришли  к  единому  мнению.  Машина  будет
действовать  так,  как  будто  она  чувствует  голод.  Но  будет  ли   она
чувствовать, мы не уверены.
   "Как будто" само по себе потребовало сложных  приспособлений.  Ведь  на
самом-то деле машина питалась электричеством от батарей и заряжалась раз в
месяц, то есть целый месяц она была как бы сытой. Чтобы имитировать голод,
Алеша поставил на батареи  ограничитель,  так  что  ток  поступал  в  сеть
порционно, только после успешного выполнения задания, как  бы  в  награду.
Так дрессированный тюлень получает  кусочек  рыбы  после  каждого  номера.
Чтобы заработать свои киловатт-часы,  машина  должна  была  что-то  найти:
минерал, растение, бумагу, банку; найденное  положить  в  ящичек  -  набор
ящичков был у нее на спине - и переместить этот ящик в пустой "живот". Там
замыкался контакт, и ток поступал в электрическую сеть.  Провода  здесь  -
аналогия кровеносных сосудов.
   И что же изобрела машина первым долгом? Очковтирательство.  Обнаружила,
что контакты замыкает  не  находка,  а  ящик,  заполненный  или  пустой  -
одинаково. Быстро переставила все ящики со спины в пустое брюхо и  явилась
в лабораторию сытая, как бы сытая.
   - Помню, во время войны, в тяжелые  годы,  мы  наливались  чаем.  Целый
чайник вольешь в себя, в желудке булькает. Вроде бы сыт,  а  питательности
никакой, - припомнил отец  Ии,  выслушав  рассказ  о  фокусе,  придуманном
машиной.
   Алеше пришлось переделать схему, вмонтировать добавочные  фотоэлементы,
так чтобы  пустой  ящик  не  замыкал  контактов...  чтобы  пустой  чай  не
обманывал брюхо.
   В  очередной  понедельник,  накануне  тринадцатого   вторника,   машина
получила проверочное задание: пойти в лес, собрать коллекцию цветов.  Было
дано при этом разъяснение: цветком считается  растение  незеленого  цвета,
растение надо вырвать с корнями  или  срезать  у  самой  почвы.  Заполнять
ящички одинаковыми цветами запрещалось.  Машине  был  выдан  электрический
аванс на два часа работы, остальное она должна была заработать в лесу.
   День был погожий, солнечный и прохладный, какие выдаются в  Подмосковье
при северном ветре. Машину вывели на пустырь  позади  забора,  на  изрытый
ямами пустырь, вывели, включили и  проводили  глазами  до  синеющей  вдали
опушки.
   Волноваться  пришлось  недолго.  Уже  через  час  с  небольшим   машина
показалась снова. Пыля гусеницами,  она  деловито  спешила  к  воротам  по
прямой, не останавливаясь, чтобы срезать  еще  один  цветочек,  -  видимо,
заполнила все свои емкости. Подлетела к воротам,  резко  затормозила,  как
молодой уверенный и рисующийся уверенностью шофер, разом выдвинула напоказ
все свои ящички, малые и большие: дескать, полюбуйтесь, какой я молодец.
   Чего там только не было в ящичках! Полный набор полевых цветов:  нежные
лесные  фиалки,  иван-да-марья  в  желтой   юбочке   и   лиловом   жилете,
наивно-голубые незабудки, пронзительно-желтая сурепка, ромашки:  "любит  -
не любит - плюнет - поцелует", сладковатая "кашка" - клевер белый,  клевер
красный, - мягковолокнистый чертополох, полупрозрачный шарик одуванчика  и
отдельно одуванчики желтые, еще не отцветшие, беленькие чашечки земляники,
колокольчики, пахучие зонтики болиголова, а  в  основном  лютики,  лютики,
лютики, - чуть побольше, чуть поменьше, с двумя цветочками на стебельке, с
тремя цветочками на стебельке. И  кроме  цветов,  машина  представила  еще
листья,  желтоватые  и  бурые,  засохшие,  подходившие   под   определение
"растение незеленого цвета", был подберезовик с изъеденной улиткой  ножкой
и небольшой белый гриб, налитой, тугой  и  самоуверенный,  была  тополиная
вата, березовые сережки, голубое яйцо какой-то пташки вместе с травянистым
гнездом, гусеница, свернувшаяся колечком, затоптанная  папиросная  коробка
(машина  слишком  широко  трактовала  определение:  "Собирать   незеленое,
вросшее корнями в грунт") и  венец  всего  -  живой  ежик!  Оказавшись  на
солнышке, еж осмелел, высунул  свою  свинячью  мордочку,  растопырил  уши,
уткнулся носом в лужицу, набрал  в  ноздри  воды,  поперхнулся  и  тут  же
наморщил лоб, готовый мгновенно натянуть колючую защиту на глаза.
   - Фу! - сказал Алеша, как глупой собаке говорят, когда она принесет  не
ту палку. Он выбросил на землю ежа, гусеницу, яйцо и папиросную коробку: -
Это фу, и это фу, и это фу. Фу, это не цветы. - Хотя, в сущности, он и сам
был виноват: неточно определил, что такое цветы. - А эти цветы одинаковые.
- Он разложил на земле набор лютиков...
   - И представь себе, она возражала,  -  рассказывал  Ии  Алеша,  разводя
руками. - У нее, видишь ли, своя концепция была насчет  одинаковости.  Она
показывала различия в форме лепестков,  размере  листочков,  в  количестве
цветков  и  листочков.  Пришлось  прочесть  ей  лекцию,   что   совершенно
одинаковых предметов не бывает. Название подразумевает  вид,  тип,  группу
более или менее сходных предметов. Вот эти желтенькие цветочки с  четырьмя
лепестками - лютики. Нужен один лютик, остальные - фу!
   С  чревом,  опустошенным  на  три  четверти,   проголодавшаяся   машина
вынуждена была повернуть назад в лес.
   На этот раз она не вернулась ни через  час,  ни  через  два.  ("Видимо,
перебрала распространенные виды цветов, новые найти трудновато",  -  думал
Алеша.) Но время шло, беспокойство возрастало. К концу  рабочего  дня  все
ходоровцы отправились в лес на поиски.
   Кое-где машина оставила следы: рубцы на сырой  глине,  полосы  примятой
травы. Впрочем, неопытные следопыты не очень отличали сегодняшние следы от
вчерашних. Зато вскоре услышали молву о подвигах машины.
   Все встречные женщины хором убеждали не ходить  сегодня  в  лес,  лучше
вернуться засветло.
   -  Там  шайка  грабителей,  -  уверяли  они.  -   Убивают,   раздевают,
насильничают. Одна из нашей деревни шла с цветами на станцию,  в  истерике
домой прибежала. Налетели на машине, сбили, чуть не раздавили...
   Услышав про цветы, Алеша насторожился.
   Потерпевшую удалось разыскать. Она охотно  рассказала,  -  в  двадцатый
раз, наверное, - как она шла по дорожке через березняк,  нагнулась  грибок
подобрать, аккуратный такой подосиновичек, а корзину с  цветами  поставила
рядом ("туточки"). И как раз в эту самую секундочку - трах-тарарах!  -  не
козлик, не мотоцикл, что-то непонятное как наскочит сзади, как  наподдаст,
и  верзила  этакий  как  спрыгнет,  как  толканет!..  (Насчет  верзилы   у
рассказчицы не было никаких сомнений.) Но только и она не дура, завизжала,
как зарезанная, народ на шоссейке услышал, голоса какие-то зазвенели.  Так
что бандит струсил, подхватил корзину и удрал на своем мотоцикле -  только
гарью пахнуло. Да и разронял все с перепугу, зря букеты разорил.
   "Проштрафились,   -   подумал   Алеша.   -   Голод   запрограммировали,
сдерживающих инстинктов не дали.  Придется  объяснять  теперь,  что  такое
право личной собственности".
   Полчаса спустя на пустынной просеке с глубокими разъезженными  колеями,
в глянцевитой грязи  перед  лужами  рубцы  виднелись  очень  четко;  Алешу
остановил бородатый объездчик, трусивший на неоседланной лошади.
   - Ты не видал  здесь,  товарищ  дорогой,  чудаковатую  машину,  навроде
танкетки-самоделки? - спросил бородач сердито.
   - Не видал, - ответил Алеша уклончиво. - А что за машина?
   - Да уж не знаю, что за машина и какой бес в ней сидит. Не похоже,  что
взрослый водитель,  озорует  хуже  всякого  мальчишки.  Влезли  ко  мне  в
лесничество, забор повалили, цветы  порвали,  не  столько  порвали,  сколь
помяли, георгины у меня там на грядке, гладиолусы, еще кое-что по  мелочи.
Главное, парник загублен. Огурцы у меня там были в цвету. И  всего-то  два
цветка сорвано, а пленка вся исполосована в ленты. Легко  ли  ее  склеить,
пленку, двадцать квадратов. Возился сколько!
   Алеша даже закряхтел.
   - Вы, товарищ, не мотайтесь зря, - сказал он. - Вы возьмите-ка с  собой
вот эту девушку, покажите ей, что к чему,  и  составьте  акт  об  убытках,
только по-честному, без сочинительства. Акт составьте на Ходорова  Алексея
Дмитриевича, старшего научного сотрудника ОКБ. Это его машина, пусть он за
все и заплатит из собственного кармана.
   - Да я лишнего не стребую, - загудел бородач,  успокаиваясь.  -  Пленку
жалко, располосовали на ленты. Пускай ваш Ходоров выпишет  мне  пленку,  и
дело с концом. И не к  чему  акты  сочинять,  разводить  писанину.  Да  вы
зайдите сами, товарищ, поглядите  своими  глазами.  И  скажите,  чтобы  не
доверяли там машину мальчишкам.
   От лесничества  след  вел  в  чащу.  Предприимчивая  машина  продолжала
пополнять коллекцию. Двойной отпечаток гусениц  ломился  через  худосочный
осинник, на влажной почве машина  как  бы  наметила  рубчатые  рельсы.  За
осинником в сырой низине бугрились голубые шапки незабудок, каждая кочка -
голубой букет. Но незабудки уже имелись в коллекции.
   - И главное, не отзывается, - бормотал Алеша, в десятый раз  настраивая
радиоприемник.
   Опять след  выбрался  на  заброшенную,  заросшую  мелколесьем  просеку.
Просека сменилась трухлявой гатью через болото. Уже вечерело, над  болотом
повисал  туман.  Казалось,  воздух  уплотняется  на   глазах:   становится
непрозрачным над каждым оконцем бурой воды, усаженным тугими кувшинками.
   "А ведь кувшинки должны были соблазнить машину. Наверное,  она  полезла
за ними", - подумал Алеша.
   И действительно, тут она и нашлась, увязшая по самые глаза.  Завязла  и
билась-билась, пока не израсходовала всю энергию. А  когда  израсходовала,
даже SOS послать не смогла.


   Все это происходило в понедельник, накануне тринадцатого вторника.  Так
уж повелось  в  ОКБ  у  Алеши:  испытания  проводились  по  понедельникам,
выявлялись какие-нибудь неполадки, затем всю  неделю  они  устранялись,  в
следующий понедельник проходила проверка  нового  приспособления  и  после
этого Алеше было что порассказать в "Романтиках".
   - Значит, с чистым городом дело не пошло, - подвел он итог на этот раз.
- Голодная машина не знает удержу, лезет очертя голову, вредит  вокруг:  и
себе вредит,  и  всем  вокруг  вредит.  Хулиган  получился.  Впрочем,  это
неточное   определение.   В   хулигане   сидит   садист,    наслаждающийся
мучительством.  А  у  нас  просто   бесшабашный   малец,   не   признающий
человеческих законов. Человеческих и природных. Теперь будем учить правила
поведения.
   - Воспитывать вежливость?
   - Нет, за неделю не воспитаешь.  Да  и  не  тот  уровень,  у  нас  пока
звериный. Дрессировать будем. Сделаем страх и сделаем боль.


   В последующие дни машине делали "больно".
   Боль конструировали, как и голод, по аналогии с животным миром. У живых
существ боль - это предупреждение  о  возможной  поломке.  По  всему  телу
рассеяны  чувствительные  клетки,  которые  сообщают  организму  о  всяком
непорядке  -  непомерном   давлении,   непомерной   нагрузке,   перегреве,
переохлаждении, о посторонних предметах, о ненужных химических  веществах,
даже о ненужной пище ("Живот болит!").
   Стало быть, пришлось на всех деталях  и  важных  узлах  машины  ставить
датчики-предохранители,    датчики     напряжения,     механического     и
электрического,  датчики  температурные,  датчики  кислотные  и  щелочные.
Задолго до разрушения, с надлежащим запасом  прочности,  датчики  включали
тормозной сигнал, и машина не своим голосом (Наташиным) вопила:
   - Ой, больно!
   - А тебе на самом деле больно? - допытывался Алеша.
   Но машина не могла объяснить, она не знала, что такое "на самом деле".
   Боль - предупреждение о повреждении  -  возникла  у  самых  примитивных
животных,  как  только  появилось  самостоятельное  движение,  возможность
уклоняться от опасности.
   У высших же животных, имеющих глаза, нос,  уши  и  центральный  нервный
штаб, к болевому предупреждению добавилось еще  одно,  предварительное,  -
страх называется. Боль - началось повреждение, страх - будет больно.
   Машину предстояло научить и страху.
   Ее учили бояться  поездов,  троллейбусов  и  автомобилей,  уступать  им
дорогу, пересекать улицу только при зеленом свете; ее учили бояться  людей
в лесу, уступать им дорогу, ни в коем случае  не  приближаться  (чтобы  не
было новых нападений  на  торговок  с  корзинами  цветов).  Учили  бояться
заборов, плетней  и  колючей  проволоки.  Учили  бояться  крутых  склонов,
грязных луж, топкой почвы; надо  же  было  избежать  новых  приключений  в
болотах. Учили бояться высокой скорости, угрожавшей  перегревом,  и  узких
дорожек, где можно было заклиниться между стволами.
   Рельсы, люди, заборы, кручи, чащи, болота стали "страшно".
   - Ой, страшно! - пищала машина Наташиным голосом.
   Алеша с увлечением рассказывал, как это натурально получается у машины.
Подходит к шаткому мостику и мнется.  "Ой,  страшно!"  -  этаким  жеманным
голоском. "Ой, страшно!" - у светофора.
   - Бедняжка, а мне жалко ее,  -  заметила  Ия.  -  Неужели  нельзя  было
обойтись без этих "страшно" и "больно"? Сказали бы просто: этого нельзя  и
того нельзя.
   - Это было бы проще всего, - возразил Алеша. - Дай  инструкцию  на  все
случаи жизни, ничего и выбирать не надо. Но, увы, инструкции не  предвидят
непредвиденного.  В  меняющемся   мире   невозможно   выжить   на   основе
наследственных наставлений. Природа поняла это еще на уровне рыб  и  ввела
условные рефлексы в добавление к безусловным, личный опыт и личную  память
в добавление к памяти тела. Мы думаем, что  наша  машина  подобна  собаке,
посланной в лес с поручением. Хозяин приказал ей найти, но не  знает,  где
искать. И не знает, что его собака встретит на пути.  Пусть  остерегается.
Пусть убегает, когда в нее кидают камни. Пусть ей будет больно.  Больно  -
это маленький выкуп во избежание большого вреда. Страх - еще меньший выкуп
во избежание большой боли. Мы приучаем машину к осторожности.
   И вот осторожная машина отправилась в лес с очередным заданием:  грибов
набрать к обеду.
   -  Столько  тысяч  в  тебя  всадили,  хоть  бы  на  трешку  пользы,   -
напутствовали ее механики.
   Но пользы не было и на пятак. Уже  через  десять  минут  пришел  сигнал
бедствия: "Ой, больно!" Кинулись на помощь. Машина была целехонька. Стояла
в густой траве в двух шагах от опушки.
   - Впереди лужа. Топко. Трясина, - объяснила она.
   Видимо, датчики ступиц, чувствительные к влажности, восприняли росу как
предвестник опасного болота.
   Алеша вывел машину на сухую дорожку. Покинул. Через  пять  минут  снова
SOS.
   - Впереди незнакомые люди, - доложила машина.  -  Они  идут  навстречу.
Поворачиваю в гараж.
   - Обойди за деревьями.
   - За деревьями болото. Поворачиваю. Догоню вас.
   Дождались беглянку, проводили ее еще раз до опушки, наказали без грибов
не возвращаться. Ждали два часа. Опять донеслось:
   - Спасите! Страшно!
   Машина стояла шагах в двадцати от того места, где ее оставили. Стояла с
потухшими  глазами  перед  первой  же  канавой.  Тока   почти   не   было.
Электрический аванс она израсходовала, добавки не заработала, не найдя  ни
единого гриба.
   - В лесу плохое освещение, - заявила машина. - Ожидается болото с неба.
   - Даже смешно, - сказала Ия, выслушав отчет. - Был  озорной  мальчишка,
сорви-голова, стала  трусливая  девчонка,  которая  темного  леса  боится.
Сменили характер за две недели.
   Алеша задумался.
   - Какой же  характер  дать  машине?  Наверное,  что-то  среднее  нужно,
какая-то пропорция страха и голода, золотая середина. Но как ее определить
- золотую  середину?  Знаешь  что.  Ивушка,  ты  спроси  отца.  Может,  он
подскажет какое-нибудь правило, зоологическое или психологическое.





   Шестнадцатый вторник.
   - Папа говорит, что нужна  борьба.  И  страх  полезен  зверю,  и  голод
полезен. Но пусть они сталкиваются, меряются  силами,  так  чтобы  сильный
голод подавлял бы слабый страх, а сильный страх заглушал бы голод.
   Алеша отодвинул тарелку.  В  отличие  от  зверей,  у  человека  сильный
интерес заглушал голод.
   - Меряются силами - это понятно, - сказал  он.  -  Вопрос  в  том,  как
измерять силу, в каких единицах выражать, как  назвать  единицы  страха  и
голода? Всю неделю обсуждаем. Вообще-то в науке принято именовать  единицы
в честь ученых: вольт, ампер, ньютон, фарада. Но проголодался  на  семь  с
половиной дарвинов и струсил на четыре менделя - это же оскорбление памяти
ученых. Кто-то предложил волчеры и зайцеры - звучит как-то не по-людски. Я
думаю,  что  надо  бы  измерять  голод   процентами,   просто   процентами
израсходованной энергии. Но где проценты в страхе?
   - Папа тоже говорил насчет  процентов.  И  еще  велел  передать:  пусть
учтут, что проценты неравнозначны. Первые проценты  голода  слабее  первых
процентов страха. Сидеть в норе безопаснее, не стоит  выбираться  из  нее,
рыскать и рисковать из-за пятипроцентной мелкой  закуски.  Тут  на  помощь
страху приходит лень. Лень тормозит активность,  глушит  аппетит.  Но  вот
желудок пуст, голод проснулся, лень подавлена. Зверь выбрался из  берлоги.
И чем сильнее голод, тем больше активность, больше смелость;  страх  почти
забыт.
   - Понимаю, - сказал Алеша.  -  Тут  разные  кривые.  Активность  растет
круче, чем голод. Это все можно изобразить на схеме. - Он вынул  шариковую
ручку, написал на бумажной салфетке "0%", отметил голод легкий, умеренный,
сильный, неудержимый, потянул кривую  активного  поиска  от  нуля  до  ста
процентов...
   - Не до ста, - поправила Ия. - Папа сказал: если зверь  найдет  добычу,
он наедается впрок, на двести процентов, чтобы зря не  разгуливать  потом,
не подвергать себя риску лишний раз. И чтобы лишнюю  энергию  не  тратить.
Тут его опять одолевает лень, лежит себе в берлоге и переваривает. Но  вот
что папа велел тебе напомнить: стопроцентной растраты сил тоже  не  бывает
никогда. Когда остается пять процентов или три,  активность  прекращается,
падает до нуля. Это уже не лень, а апатия. Но и  безнадежная  апатия  тоже
полезна животному. Уж если, потратив почти все силы,  оно  не  нашло  еды,
лучше  не  бегать  понапрасну,  положиться   на   авось.   Авось   времена
переменятся,  еда  сама  свалится  невесть  откуда.  Выжидать  лучше,  чем
выложить все без остатка.
   Алеша, пощелкивая цветными стерженьками, все это изображал на салфетке.
   - Очень и очень любопытно! - приговаривал  он.  -  Значит,  тут  кривая
круто забирает вверх, на ней острый пик и  резкое  падение.  Но  зачем  же
сдаваться раньше времени, если есть  еще  пять  процентов  энергии?  Я  бы
боролся до последней капли крови.
   - Папа  говорит,  что  это  по  Дарвину  так  получается.  Что  полезно
животному, то и отражается в его поведении. Бороться до последнего вздоха,
как ни странно, не всегда полезно. И при страхе, как  при  голоде,  борьба
идет не до конца. В панике  зверь  проявляет  чудеса  ловкости,  быстроты,
выкладывает все  резервы.  Но,  пойманный,  замирает.  Когда  лев  схватит
антилопу, она впадает в шок. Если бы трепыхалась, хищник прикончил бы ее в
одно мгновение. И  тут  остается  последняя  надежда  -  на  авось.  Авось
что-нибудь помешает льву, он бросит добычу, не дотащив до логова.  И  люди
унаследовали это отключение. Когда Ливингстона сцапал лев, человек впал  в
транс  -  все  видел,  ничего  не  чувствовал.  И  спасся...  Льва  успели
застрелить.
   - Ия, ты гений! - сказал  Алеша.  -  Мы  все  искали  простоту,  прямую
однозначность, а тут кругом психологические противоречия. Спасибо, Ивочка.
Ты молодец, быть тебе великим ученым.
   - Это не я, это папа все объяснил.
   - Все равно: он объяснил, а ты изложила. У  тебя  удивительная  ясность
ума. Давай прояснять дальше. Можно  я  сяду  рядом,  а  то  тебе  неудобно
смотреть на график вверх ногами.
   Алеша перебрался на другую сторону стола, неуклюже задел  Ию  коленкой,
мазнул челкой по щеке и поспешно отодвинулся, краснея...
   - Итак, гм-гм, существует четыре стадии активности:  ленивая  раскачка,
энергичный поиск, яростный напор, безнадежная апатия.
   - По-моему, машине апатия ни к чему.
   - Нет, пожалуй, и  апатия  небесполезна.  Если  горючее  на  исходе,  а
вырваться не удается, незачем тратить зря киловатт-часы. Надо оставить ток
хотя бы на позывные: "Спасите, завязла!" Помнишь, когда машина провалилась
в болото, она SOS не подавала, самоуверенно рвалась, пока все аккумуляторы
не сели. Если бы радировала о помощи, мы бы ее куда быстрее нашли.
   - Папа говорил еще, что разная бывает апатия. Есть апатия бессилия - от
безнадежности или от голода. И есть  еще  апатия  от  сытости  -  эта  для
экономии добытой пищи, чтобы силы зря  не  расходовать.  Лев  -  тот  спит
восемнадцать часов в сутки. Спит, поест и опять спит. Скука какая! Я бы  с
тоски пропала.
   -  Ну,  лень  мы  машине  программировать  не  будем.  Ей  незачем  ток
экономить. Пусть заряжается и приступает к делу сразу же. А  вот  скука...
Зачем  она?  Будильник  своего  рода  для  сытого  существа.  Голод   тоже
будильник, но для голодного. А сытое зачем же  тревожить?  Только  что  мы
говорили: вылезать из норы небезопасно и неэкономно.
   - Надо же размяться, побегать, а то опухнешь от  безделья,  -  вставила
Ия.
   - Да, опухнешь.  Опухнешь  -  вот  причина.  Надо  размяться,  поиграть
немножко. Детеныши - те играют, чтобы  научиться.  Играют  котята,  играют
лисята, играют ребята. Прячутся, ловят,  подкрадываются,  удирают.  Малыши
учатся играя. А взрослые звери? Зачем жестокий  кот  играет  с  мышкой,  -
отпускает и цапает, отпускает  и  цапает?  Что  за  садизм,  извращение  у
животного? Может быть, тренируется, отрабатывает хватку, быстроту реакции?
Значит, игра - это тренировка. Зверь сыт, наелся впрок, переварил, накопил
запас энергии, можно потратить часть и  на  тренировку.  Может,  и  машину
научить игре? Пусть себе упражняется по ночам.
   - А сама по себе она не играет?  -  спросила  Ия.  -  Если  ей  приятно
работать в лесу, вероятно, ей и играть в поиски приятно.
   Алексей застыл с широко открытыми глазами.
   - Ия, ты гений. Нет, честное слово, без всяких шуток.  Вот  что  значит
свежий взгляд со стороны. Мы два месяца спорим: больно машине или  как  бы
больно? Приятно или как бы приятно?  Ты  права:  если  ей  на  самом  деле
приятно искать, она будет играть в поиски. И это  можно  проверить.  Прямо
сейчас, сегодня вечером. Ия, можно я позвоню  тебе  поутру?  Раз  в  жизни
нарушим правило, поговорим не во вторник. По телефону же. По телефону не в
счет.
   Ия колебалась не больше одной секунды.
   - Ну нет, условие есть условие, - сказала она.  -  Кто  же  играет  без
правил? Тура ходит по прямой, слон - по диагонали. Ни  один  шахматист  не
позволит себе попросить: "Разрешите один разочек двинуть туру ходом коня".
Нет, от вторника до вторника я о тебе не думаю и думать не  хочу,  у  меня
другое в голове.
   - А я всю неделю  думаю  о  вторнике,  слова  подбираю  для  недельного
отчета, - протянул Алеша плаксиво, но настаивать не посмел, вздохнул уныло
и опустил глаза.
   Ия торжествовала. Все-таки приятно, когда тебя так слушают, так  ценят,
так  подчиняются.  И  кто?  Ведущий  конструктор  ОКБ,  крупный   мужчина,
плечистый, басистый, с этакими кулачищами. Как двинет - кости  переломает.
Но слушается. Водишь его, словно слона на веревочке. Жутковато, но лестно.
   А кончился этот день плохо, ссорой, почти серьезной. И причина-то  была
глупейшая: самый древний из споров. Наверное, еще Адам с Евой решали  его,
не  могли  решить;  наверное,  их  лохматые  предки  лопотали  о  том  же,
зацепившись за ветки хвостами.
   - Ну хорошо, - сказал Алеша, надувшись. - Если  у  тебя  голова  другим
занята,  не  буду  отрывать.  Пойдем  дальше.  Допустим,  ординаты  голода
положительны, страха - отрицательны; из голода  вычитаем  страх,  получаем
направление действия. Нападение или бегство. Но ведь  кривые-то  разные  у
разных животных, у разных людей тоже.  Какой  же  характер  придать  нашей
машине - мужской или женский? Отчаянный или осторожный?
   - Смотря для чего. Женский, если ты хотел сделать  модель  гармоничного
человека. Ты не забыл о модели?
   - Ты считаешь, что женщина гармоничнее?
   -  Безусловно.  Женщина  мягче,  чувствительнее,  культурнее,   добрее,
гуманнее. Женщина  человечнее.  А  человечность  недаром  так  называется.
Видимо, это главная черта человека.
   - Вот тебе и на! Трусость - это тоже признак гармонии?
   - При чем тут трусость?
   - Ты сама сказала в прошлый раз, что машина стала похожа  на  трусливую
девчонку. "Был озорной мальчишка-сорванец, стала трусливая девчонка".  Это
твои слова.
   - Не придирайся к словам.  Я  имела  в  виду  чувство  ответственности,
разумно-умеренную осторожность.
   - Далеко уедешь с твоей разумной осторожностью. Едва ли  Колумб  доплыл
бы до Америки, а Амундсен открыл бы полюс с твоей разумной  осторожностью.
И был бы Гагарин осторожным, воздержался бы от полета в космос.
   - А Валентина Терешкова? А Софья Перовская? А Волконская и Трубецкая? А
Жанна д'Арк? Исключения? Ты хочешь сказать, что я не исключение? Так зачем
же ты заурядной трусливой девчонке рассказываешь  то,  что  она  не  может
понять? Зачем? Советуйся со своим  отважным  Волковым,  води  его  сюда  в
"Романтики" хоть каждый день.





   Прав оказался  отец  в  конечном  итоге:  самый  интересный  из  друзей
постепенно стал единственно  интересным.  Только  с  ним  встречалась  Ия,
только о нем и думала (вопреки  своим  собственным  заявлениям).  Все  дни
недели заслонил вторник.
   Маслова Ия отшила. Объявила ему с невежливой прямотой, что ей скучно  с
людьми старшего поколения. Нарочно хотела  обидеть  резкостью,  но  Маслов
только поклонился изысканно, поцеловал ей руку и сказал, что люди старшего
поколения умеют быть терпеливыми. Прибавил, прощаясь,  что  назойливым  не
будет, позвонит через месяц-другой, справится, как дела,  как  настроение,
может, и окажется полезным.
   Рыжий ушел сам, по собственной  инициативе.  Сказал,  что  ему  надоело
слушать каждый день одно и то же, про того  же  технаря.  Обыденный  серый
технарь, технарь как технарь, занят винтиками и шпунтиками, считать умеет,
думать и не пробовал. И сама Ия с ним опустилась: не читает, не мыслит, не
чувствует, не ищет нравственные начала. Ему, Сергею, скучно тратить  время
с обывательницей.
   Изредка появлялись на горизонте новые знакомые.  Являлись  и  исчезали,
даже не попадая в опись типов. Не годились они  в  герои  вакантных  сред,
четвергов и пятниц. Не выдерживали никакого сравнения со вторником.
   Один содержательный вечер в неделю - шесть дней ожидания. Но  скуки  не
было. Ия читала, читала серьезные книги по биологии, зоологии, психологии,
педагогике, даже по технологии  материалов.  Читала  главным  образом  для
того, чтобы понимать Алешу, грамотно отвечать ему, грамотно давать советы,
направлять, когда заносит в сторону. Пусть направляет она, искренний друг,
а не хитроватый, себе на уме, Волков.
   И  ждала  вторника.   Не   заполненный   в   прошлом   вторник,   самый
невыразительный  день  недели,  сделался  наиглавнейшим,  как   прожектор,
освещал все прочие дни. Предыдущий вторник светил в спину, предстоящий - в
лицо, словно фонари на автостраде. Целую неделю Ия вспоминала слова Алеши,
перебирала их, взвешивала, сортировала, думала о том, что сказала  сама  и
что скажет в следующий раз, размышляла об  Алеше,  о  его  достоинствах  и
недостатках. Пожалуй, больше о недостатках  -  о  том,  что  ей  предстоит
исправлять.
   Вот, например, неуважение к женской гуманности - важный недостаток?
   - Папа, Алеша говорит, что голод -  это  мужское  чувство,  а  страх  -
типично женское. Это верно? Что ты скажешь как психолог?
   - Скажу, что это явное упрощение. Каждому  животному  -  ведь  мы  и  в
прошлый раз говорили о животных - нужен и голод и страх.  И  нужна  борьба
двух чувств, чтобы большой страх парализовал малый голод, а большой  голод
побеждал бы страх. Решает мера, все дело  в  мере.  Но  мера-то  у  разных
существ разная. У  каждого  вида  своя  кривая.  Это  толково  твой  Алеша
изобразил на графике.
   - И вовсе он не мой! - поспешно вставила Ия.
   - Я говорю - изобразил толково. Но кривые различны.  У  хищника  крутая
кривая голода и  пологая  -  страха.  У  травоядных  наоборот:  постоянный
умеренный аппетит к жвачке и острые пики страха. Да и внутри  вида  разной
формы кривые у детенышей и взрослых, молодых и старых, самцов и самок. Кто
слабее, тот и боязливее. То же перешло по наследству к людям, к мужчинам и
женщинам. Сильный мужчина - активный добытчик, ему больше  нужен  голод  -
стимул действий. Женщина при детях, ей приходится терпеливо  сидеть  дома,
чуть не сказал "в норе",  добытчика  дожидаться,  потомство  охранять.  Ей
природа выдала меньше аппетита, больше опасливости, страха, грубо говоря.
   - Толково ты объясняешь, папка, а все  равно  обижаешь.  Это  у  вас  с
Алешкой единый фронт мужского зазнайства. Вы герои, а  мы  -  трусишки,  и
вините природу. Да я, если  хочешь,  куда  смелее  Алексея.  Он  со  своим
начальством спорить боится.
   - Девочка, я сказал,  опасливые,  осторожные,  а  не  трусливые.  Вы  и
обязаны быть осторожными, чтобы сберечь потомство, сохранить его физически
и генетически. Вам дана великая обязанность и  право  направлять  развитие
человечества.  Как  направлять?  Стоящих  отцов   выбирая   для   будущего
поколения.
   - "Направлять, выбирать"! А где же тут любовь, папка?
   - Любовь и есть выбор. Выбираешь  того,  кто  заслуживает  быть  отцом,
прообраз для собственного сына.
   - А как же говорят про любовь с первого взгляда?
   - Не знаю, девочка. Думаю, что с первого  взгляда  бывает  не  у  всех.
Зависит, какие требования у  сердца  главные.  Если  по  сердцу  красивый,
сильный, ловкий - это сразу видно,  с  первого  взгляда  понятно.  А  если
сердцу важнее добрый,  заботливый,  принципиальный,  чистый,  талантливый,
смелый - этого сразу не разглядишь. В нашей безопасной  и  благоустроенной
жизни еще случай нужен,  чтобы  проявить  смелость,  время,  чтобы  талант
показать.
   - А мне, папочка, какой нужен - смелый или талантливый?
   - Спроси свое сердце. Но мне кажется, ты сама  сильная,  тебе  каменная
стена не нужна, чтобы за спиной мужа от жизни прятаться. Ты  из  тех,  кто
всматривается. У тебя любовь будет расти постепенно.


   "Значит, я из тех, у кого любовь растет постепенно, - думала  Ия,  сидя
над отчетом о шестнадцатом вторнике. - Я к Алешке совсем равнодушна  была.
Он чужой был, только любопытство возбуждал, а потом стал самым хорошим  на
свете. Для других он может быть  и  скучным,  неуверенным,  нерешительным,
никудышным  даже,  а  для  меня  -  все  равно  самый  наилучший.   Инесса
Аскольдовна плечами пожимает: "Боже мой, рохля такой! Всю весну  ходит  на
свидания, не поцеловал ни разу. Разве это  мужчина?"  Соседка  сказала  во
дворе: "Ты с ним наплачешься. Мой такой  же.  На  работе  горит,  с  доски
Почета не снимают, а дома гвоздя не вобьет. Только ужинает  и  ночует.  На
все дела я одна и одна: подай, прибери,  купи,  еще  и  деньги  раздобудь.
Эгоист самовлюбленный". А другая добавила: "Сухарь какой-то, скукота  тебе
с ним. Все про ученость да про ученость, а когда же живое слово?"
   А мне не скучно. У нас дело общее. Ощущение такое, будто ребенок у  нас
машинный, модель ребенка, сообща воспитываем, лепим характер. И  я  ничуть
не обманываюсь в Алешке, знаю все его слабости наперечет, но все равно  он
самый милый. Он мой. Мой дом всех милей, потому что  я  в  нем  живу.  Мой
человек всех милей: я его для себя  выбрала.  Если  верить  папе,  выбрала
сердцем и, значит, люблю.
   Все это Ия думала про себя, а в тетради написала только два слова: "Да,
люблю!"
   "Люблю! Мир насыщен и  многозначителен.  Люблю!  Грудь  налита  горячей
радостью. Люблю! Жизнь переполнена до края, нет ни  малейшей  щелочки  для
тоски и скуки. Я люблю,  я  готова  делиться  ликованием,  всех  на  свете
утешать и  подбадривать,  раздавать  прохожим  цветы  на  улице,  покупать
игрушки ребятам. Я люблю, я нашла смысл и назначение. Я люблю,  ничего  не
нужно сверх того, нечего прибавить".
   Прав был старик  отец.  Ия  была  сильным  человеком.  "Да,  люблю!"  -
написала она. Не "я любима"!


   Семнадцатый вторник.
   - Играет! - объявил Алеша, радостно улыбаясь. - Она  играет  по  ночам.
Значит, чувствует. Вот видишь, взобрались мы по лестнице почти  до  самого
верха, - заключил он. - Получилась машина с чувствами. А ты не верила, что
получится.
   - Ну а любовь? - напомнила Ия.
   Не   могла   не   напомнить.   Самым   главным,   почти   единственным,
всезатмевающим чувством была для нее любовь.  Говоря  о  чувствах,  она  и
подразумевала любовь. Нет любви - стало  быть,  все  равно  бесчувственная
железяка.
   Алеша посерьезнел.
   - Мы уже размышляли  о  любви.  Но  любовь  -  это  другая  ступень  на
лестнице, даже другой этаж. Голод, боль, страх, скука - это  мои  чувства,
они эгоистичны, это чувства для  себя.  Сытый  голодного  не  разумеет,  и
"гвоздь в моем сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете", и "каждый умирает в
одиночку". Больно мне, тошно мне,  скучно  мне,  весело  мне.  Но  любовь,
материнская прежде всего, - первое социальное чувство. Мне  больно,  когда
другому больно. Я думаю,  что  в  этом  направлении  и  будет  развиваться
человек.  Природа  сделала  только  первый  шаг,  чуть-чуть  отступила  от
эгоизма. Любовь к ребенку - не к своему, к девушке  -  не  к  своей.  Наши
потомки распространят чувства на  друзей,  товарищей,  на  всех  людей  на
свете. Пусть никто не чувствует себя сытым, если вокруг голодают. Пусть не
веселится, если за стенкой плачут.
   Ия  не  очень  прислушивалась.  Она  задумалась  о  потомках,  о  своих
собственных потомках, как она будет воспитывать у них чуткий  общественный
слух на чужие несчастья. Ей представились  кудрявые  бутузы,  глазастые  и
толстогубые, с наивно-удивленным вопросительным взглядом, как у Алеши. Как
у Алеши? Разве она хочет, чтобы ее дети были похожи на  него?  Так  далеко
зашла в мечтах? Ну да, зашла, да, хочет. Любит и хочет. А он?
   И ей захотелось задать вопрос. Не словами, конечно.  Какая  же  девушка
спрашивает словами? Есть много способов спросить молча.
   Ия положила на стол свою загорелую лапку. Как бы случайно забыла  ее  в
непосредственной близости от Алешиной длани,  разлапистой,  с  обкусанными
ногтями и желтыми следами ожогов на плоских  пальцах.  Алеша  поперхнулся,
опять заговорил о чем-то, а длань между тем начала подкрадываться к лапке,
миллиметр за миллиметром, с показной нечаянностью. Но Ия видела все уловки
длани, даже не глядя ощущала. Какое-то  особое  поле  возникло  вокруг  их
столика, полупрозрачной перегородкой  отделило  внешний  мир.  Все  краски
снаружи  потускнели,  затуманились,  все  звуки  отодвинулись,  слились  в
глуховатый ритмичный гул: гал-гал-гал...  А  внутри  поля  напряжение  все
возрастало, словно ткань натягивалась до отказа. И вот пушок прикоснулся к
пушку, короткое замыкание; искры  посыпались  из  мизинца  в  мизинец.  Ия
замерла, зажмурилась на  секунду.  Секунду  блаженной  слабости  позволила
себе. Но...
   - Сэр (самым строгим тоном), кажется, вы нарушаете  договор.  Вы  пошло
ухаживаете. Уберите руку тотчас же. Что стоят ваши  слова  насчет  дружбы,
дружбы, чистейшей дружбы? Право, вас следует наказать.  Следующий  вторник
мы пропустим вам в назидание. Кстати, мне пора готовиться к экзаменам.
   И напряжение исчезло. Словно выключателем щелкнули.
   Но как Алеша испугался! Даже  побледнел,  даже  заикаться  стал.  Начал
извиняться, уверять, что никакого ухаживания не было, ничего такого он  не
имел в виду. Понес что-то несусветное, будто встреча с Ией необходима  для
ритмичной  работы  ОКБ,  все   подгоняется   ко   вторничному   отчету   в
"Романтиках", даже  сама  машина  привыкла  к  испытаниям  в  понедельник;
пропущенная  встреча  сорвет  выполнение  месячного  плана.   Неделя   без
"Романтиков" пропащая, все равно как  прогул.  Ия  обязана  простить  его,
просто обязана, в интересах графика пожертвовать собой, прийти хотя бы  на
полчаса.
   В конце концов  Ия  милостиво  согласилась  не  принимать  во  внимание
нескромность Алешиного мизинца.
   Что ж, объяснение не состоялось, но объяснение состоялось. Ия любила  и
была любима. Слова о любви, правда, не были произнесены вслух, но Ия могла
и подождать. Даже намеренно отложила, отодвинула слова в будущее.  Счастье
придет, пока что можно посмаковать его  приближение.  Право  же,  ожидание
счастья не хуже самого счастья.
   Прекрасный был вечер, может быть, лучший в жизни.
   К сожалению, единственный, неповторимый, не повторившийся.





   В среду днем отцу стало худо на работе.
   Закружилась голова, полки и  папки  с  историями  болезней  поплыли  по
часовой стрелке снизу  влево  и  наверх,  никак  не  хотели  остановиться,
улечься на свое место. Доктор присел на порог, чуть отдышался,  сам  дошел
до кабинета  директора,  поехал  домой  на  трамвае  зачем-то,  привык  не
облегчать жизнь, а заставлять себя вытерпеть. И зря. Дома он упал на  пол,
пришлось звать соседей, чтобы положить его на  кровать.  У  него  отнялись
рука и нога, вся  правая  половина  тела.  Врач  из  поликлиники  произнес
страшное слово "инсульт", удар - по-старинному.
   Несколько дней прошли как в угаре. Дверь  в  квартиру  не  закрывалась.
Медицинские сестры сменяли врачей,  врачи  -  сестер.  Наскоро  занимая  у
соседей десятки и  четвертные  "до  завтра",  Ия  моталась  по  больницам,
разыскивала каких-то знаменитых профессоров-целителей,  которые  будто  бы
могли помочь. Профессора, поддавшись мольбам, приезжали, говорили все одно
и то же: кровоизлияние в мозг,  покой,  покой,  покой,  не  тревожить,  не
волновать,  не  трогать,  не  ворочать.  Если  ночью   не   станет   хуже,
непосредственная  опасность  минует.  Некоторые  прописывали  какое-нибудь
особенное лекарство, которое  можно  было  достать  только  через  союзное
министерство. Ия добывала особые лекарства, капала  обыкновенные,  ставила
грелки к ногам,  приносила  из  аптеки  кислород  в  подушках  и  банки  с
пиявками, мыла дряблую кожу  за  шеей,  чтобы  разборчивые  кровопийцы  не
отказались присосаться, и опять мчалась  в  паническом  ужасе  уговаривать
какую-нибудь знаменитость, страшась, что сделано не все возможное,  где-то
таится спасительное средство, кому-то известен спасительный рецепт.
   Непосредственная  опасность  все  же  миновала.  В  воскресенье   врачи
сказали, что отец будет жить. Восстановятся ли речь  и  движения,  сказать
пока трудно. Может, и восстановятся постепенно.  Месяца  через  три  будет
яснее... будем надеяться на лучшее.
   Ия поспала, кажется, в первый раз за всю неделю,  немножко  прибралась,
выкинула грязные бинты с бурыми пятнами, вымыла пол, заказала  тете  Груне
диетическое меню. И тут встал вульгарный вопрос: деньги.
   До сих пор Ия знала только один способ добычи денег: прийти  к  отцу  в
кабинет вечерком, потереться носом о пиджак, промурлыкать жалобно: "Папка,
ты будешь меня презирать, но мне ужасно хочется новые туфли.  Лаковые  так
надоели! И вообще они вышли из моды. Сейчас носят на высоком  каблуке.  Не
могу же я быть хуже всех".
   И отец, ласково взъерошив  волосы  дочке,  со  снисходительным  вздохом
отодвигал правый ящик стола: "Ох и кокетка ты у меня!"
   Но сейчас спрашивать не  приходилось.  Отец  лежал  недвижно,  какой-то
незнакомый, беспомощный, с искривленным  ртом,  сам  с  жалобной  надеждой
глядел на дочку, что-то силился вымолвить половиной рта.
   Ия без спроса полезла в правый ящик,  денег  там  не  оказалось.  Нашла
только сберкнижку, на счету  не  слишком  много:  семьдесят  два  рубля  с
копейками. И на те в сберкассе запросили  доверенность.  Отец  расписаться
все равно не мог. Ия побежала  за  пособием  к  нему  на  работу.  Там  ее
направили в кассу взаимопомощи, но председателя кассы не было,  он  только
что ушел  в  отпуск.  Соседки  по  дому,  те,  что  одалживали  десятки  и
четвертные, посоветовали Ии снести старые вещи в  скупку.  Что-то  удалось
продать - даже  на  отдачу  долгов  не  хватило  бы.  Что-то  Ия  сдала  в
комиссионный, ей велели справиться через две недели. Усталая от очередей в
душных коридорчиках магазинов, Ия возвращалась домой в самую жару.  И  тут
вспомнила, что сегодня вторник. Переодеться успеет ли?
   Алеша уже дожидался в "Романтиках", сидел за  третьим  столиком.  Увидя
Ию, привстал с нетерпением. Поздоровался  с  обиженно  надутыми  губами  и
сияющими глазами. Ия опаздывала, но пришла  все-таки.  У  него  был  ворох
новостей, он торопился выложить.  Произошло  чудо.  Волков  сотворил  чудо
нечаянно. На очередное испытание он привел  авторитетную  комиссию.  Алеша
привык к комиссиям, даже имена-отчества не мог запомнить.  А  оказывается,
там был один товарищ примечательный... в общем, из тех, чью фамилию узнают
из некролога, читая, что ушел некто, дважды герой и четырежды лауреат.
   "Ваши машины на Ио  хорошо  бы  послать",  -  сказал  этот  "дважды"  и
"четырежды".
   - Друг-девушка, ты помнишь, что такое Ио?
   У Ии в  голове  вертелось  что-то  мифологическое.  Ио  -  возлюбленная
Юпитера, ревнивая жена превратила ее в корову.  А  ради  Европы  -  другой
возлюбленной - легкомысленный бог сам превратился в быка. Еще Леда была, к
этой он явился в образе лебедя, а к Данае - золотым дождем.
   - Стыдись, девушка, одна любовь у  тебя  в  голове.  Я  про  астрономию
говорю. Ио и Европа -  спутники  Юпитера.  Ио  вроде  нашей  луны,  только
вулканы страшнейшие и орбита примерно такая же и  тоже  обращена  к  своей
планете одной стороной. В общем, астрономы с давних  пор  целятся  на  Ио,
считают, что именно там должна  быть  главная  база  йовографии,  то  есть
юпитероведения. На Ио надо жить и оттуда пикировать на Юпитер.
   Но все это пока не для людей. Полет туда четыре года и  обратно  четыре
года. На пути опасный пояс астероидов. Вокруг Юпитера  радиационные  пояса
похуже  земного.  Облучение  смертоносно.  Сила  тяжести  на  Ио   лунная,
облегченная,  расслабляющая,  на  Юпитере  -  трехкратная  перегрузка.   И
двадцатикратная при выходе из пикирования. И газовая толща с  давлением  в
тысячи и  сотни  тысяч  атмосфер.  И  сто  пятьдесят  градусов  мороза  на
поверхности, а в недрах, вероятно, сотни тысяч, если не миллионы.
   Но смертоносное для  людей  может  быть  для  машин  безвредно  и  даже
незаметно.
   Ия  слушала  невнимательно,  со  смешанным  чувством   снисходительного
неодобрения. Ио, превращенная в корову! Ио,  превращенная  в  базу!  Какие
детские забавы! Как это  все  наивно,  как  мелко  по  сравнению  с  миром
взрослых, где пиявки не присасываются, сберкассы  не  признают  подписи  и
профессора, пойманные за рукав в коридоре,  полагают,  что  речь  едва  ли
восстановится полностью.  Ия  даже  обиделась  сначала,  почему  Алеша  не
спросил, как она поживает,  как  поживает  отец.  Но  потом  отошла,  сама
оправдала Алешу, вспомнила, как в первые вторники он предлагал  ставить  и
ее еженедельные отчеты, а она уклонилась, небрежно  сказала:  "У  меня  не
бывает ничего примечательного". Тогда  ей  казалось,  что  от  нее  нечего
взять, пусть Алеша наполняет ее жизнь содержанием. А потом получилось, что
донором стала она: от нее шли утешения, поддержка, наставления,  поправки,
советы... даже советы отца. И вот Алеша привык получать и  не  спрашивать.
Даже не спросил об отце сегодня.
   Напомнить? Но Ия медлила. Алеша был так весел, так  приподнято  бодр...
Ию утешала его эгоистическая жизнерадостность. Она  отдыхала  душой  возле
него. Так взрослые отдыхают, глядя на беспечные игры малышей. Алеша ликует
- стало быть, не все в жизни безрадостно. И не будем  торопиться,  ввергая
этого большого младенца  в  нудный  мир  рецептов  "цито"  и  незаверенных
доверенностей. Будни сами по себе, праздник сам по себе. Быть может,  речь
и восстановится постепенно.
   И вдруг Алеша, взглянув на часы, заторопился:
   - Ах, черт возьми, сорок пять минут до поезда! Ну, я так рад, так  рад,
что ты пришла, все-таки я успел тебе рассказать в общих  чертах.  Подробно
напишу с полигона, постараюсь подгадать так, чтобы ты получила  письмо  во
вторник ровно в шесть.
   Он все еще был в игре, соблюдал договорные условия.
   - Постой, почему письмо? Ты не приедешь во вторник?
   - Да ты не слышишь ничего! Чем у тебя голова занята?  Я  же  битый  час
рассказываю, что меня приглашают работать на космос. И я  согласился...  И
еду на дальний полигон, сегодня еду,  поезд  через  сорок  пять  минут.  Я
пошел, Ивочка, бегу стремглав. Салют, дружище!
   Строго соблюдая правила игры, он даже не  попытался  поцеловать  ее  на
прощание... дружески.
   А Ия осталась - главой семейства, главой в восемнадцать  лет,  с  двумя
беспомощными иждивенцами на руках.
   Ведь тетя Груня тоже была беспомощным  иждивенцем.  Она  знала  уборку,
кухню, окрестные магазины, знала, где дают, что и почем, могла  в  крайнем
случае  дойти  до  Усачевского  рынка,  выбрать  продукты  посвежее,  даже
поторговаться, зажимая деньги в кулаке.  Но  ко  всему  прочему  миру  она
относилась с опасливым недоверием. Даже ночные дежурства  ей  нельзя  было
поручить. Она путала аптекарские склянки, могла вообще  вылить  лекарства,
потому что не  верила  в  греховную  науку,  больше  уповала  на  молитвы.
Молиться  она  не  ленилась,  могла  и  всю  ночь  простоять  на  коленях,
уговаривая бога пощадить, помиловать неразумного брата. Бог  представлялся
ей суровым, мрачно-обидчивым... Она искренне считала, что это бог  наказал
брата параличом за неуважение к дедовским запретам,  жалела  брата,  но  в
душе не очень была  уверена,  что  имеет  основания  просить  о  смягчении
приговора.
   Итак, тетя Груня взяла на себя кухню и бога, а с внешним миром Ия  была
одна лицом к лицу.
   Доверенность она оформила в конце концов, справку от врача  представила
в сберкассу и деньги получила - семьдесят два рубля с копейками. Но в  тот
же день пришел агент по страховке. Оказалось, что отец  застраховал  себя,
но на случай смерти,  а  не  от  болезни  и  срочно-срочно  нужно  вносить
квартальный взнос, а иначе все пропадет.  Ия  подумала-подумала  и  отдала
деньги.
   На следующий день - новое волнение. Пришла повестка:  дом  назначен  на
снос.  Жильцам  предлагают  в  двухнедельный  срок  выбрать  квартиру  для
переселения. Выбрать квартиру? Ия не решалась без отца. Что она понимает в
районах, этажах, как соберется, что возьмет с собой,  что  бросит?  И  как
сложиться без отца, как  перевозить  больного?  Можно  ли  ему  переезжать
вообще? Можно ли жить в  суете  переезда?  Ия  спросила  районного  врача,
нельзя ли поместить отца в больницу временно. Та сказала, что это  трудно,
больницы неохотно берут хроников, тянут. И  вообще  дома  ему  лучше,  две
сиделки при одном  человеке  -  такого  в  больнице  не  будет.  Можно  ли
перевозить? Нет, не стоит, надо отложить, добиться отсрочки. Добиться? Где
добиться? Кого просить? Ведь дом предназначен на снос.
   Переезжать или не переезжать? И куда? И когда?
   В эту пору и появился Маслов.
   Он пришел  незаметно,  мягкий  и  настойчивый,  и  все  пошло  "как  по
Маслову". Председатель кассы взаимопомощи сам принес на дом  безвозмездную
ссуду. Какой-то неведомый сослуживец вернул отцу  давнишний  долг.  Честно
говоря, Ия подозревала, что сослуживец этот изобретен Масловым. Выяснились
сроки сноса - второй квартал  будущего  года,  горячку  пороли  зря,  срок
назначили с запасом, хватало времени для неторопливого выбора. За  ордером
Маслов поехал сам, объяснил,  кому  надлежало,  что  речь  идет  о  видном
ученом, тяжело больном, нуждающемся в особых  условиях,  привез  ордер  на
прекрасную квартиру неподалеку, на фрунзенской  набережной,  с  окнами  на
Москву-реку и Нескучный сад. Ии  самой  захотелось  переезжать  как  можно
скорее.
   В первое время Ию тяготило вмешательство Маслова. Она невольно боялась,
что  тут  же  будет  предъявлен  счет:  принимаешь  услуги,   принимай   и
ухаживание. Но Маслов проявил деликатность, он не навязывался, ни разу  ни
единым намеком не обмолвился о своих чувствах. Но постепенно, настойчиво и
незаметно стал своим человеком в доме. И вот уже тетя Груня  советуется  с
ним, что готовить больному, и врач ему, а  не  молоденькой  девчонке  дает
инструкции, и отец  с  надеждой  смотрит  на  гостя  живым  левым  глазом,
улыбается спокойно, если Маслов в комнате, беспокойно  косится  на  дверь,
если  незнакомый  пришел  без   Маслова.   Непослушными   губами   силится
выговорить: "Мма... Ммасс..." Все чаще Ия думает, что отец был бы доволен,
даже благодарен ей, если бы она ввела Маслова в семью.
   От Алеши между тем приходили письма по  вторникам,  раз  в  неделю,  во
второй половине дня. Оказывается, он не поленился, специально  написал  на
почту, чтобы его письма клали в почтовый ящик около шести  вечера.  Письма
большей частью были коротенькие,  торопливо-шутливые,  чувствовалось,  что
Алеша  не  без  труда  соблюдает  Недельное   обязательство,   обеспечивая
псевдовторник, спохватывается где-то в субботу вечером,  после  испытаний,
расчетов, добавочных докладных и  деловых  встреч.  За  все  время  пришло
только одно обстоятельное письмо, писанное на промежуточном аэродроме, где
Алеша застрял из-за нелетной погоды.
   "Друг-девушка!
   Здравствуй! И прими письменный эрзац-вторник.
   Друг-девушка, ты можешь быть довольна  мной,  я  не  разбрасываюсь,  не
отклоняюсь, не перескакиваю с темы на тему, с океанского дна в космос,  но
прямым путем иду к намеченной и тобой утвержденной теме.
   Будет модель человека... и даже  модель  общества,  группы,  во  всяком
случае.
   Дело в том, что для экспедиции на Юпитер одной машиной  не  обойдешься.
На Ио придется создать группу, притом неоднородную. Там потребуются:
   машины-строители для сооружения базы и радиостанции;
   транспортные машины - эти будут доставлять исследователей на  Юпитер  и
поджидать их на спутничной орбите;
   исследователи-иоволазы - ныряльщики в глубины Юпитера;
   ремонтные машины, обслуживающие строителей, шоферов и иоволазов;
   стационары-вычислители для обработки добытых фактов и пересылки  их  на
Землю по радио, и одна из них - машина-командир,  координирующая  всю  эту
деятельность, ибо с Земли командовать практически нельзя,  радиосигнал  на
Ио идет минут сорок, а то и больше. Полтора часа от привета до ответа.  Не
покоординируешь.
   Нужны машины самостоятельные и разные.  Разные  -  подчеркиваю  трижды.
Бесчувственным нужна была бы разная программа, а  нашим  -  чувствующим  -
разные характеры.
   Например, строителям и  ремонтникам  нужно  повышенное  чувство  скуки,
пусть работают не покладая рычагов по двадцать четыре часа в сутки.
   Транспортникам, наоборот, скука  вредна.  Ведь  им  придется  терпеливо
ждать на орбите, терпеливо преодолевать пустыни космических просторов.
   Исследователям нужен голод, точнее, острая  жажда  открытий  и  минимум
осторожности. Нужна  отвага,  и  даже  самоотверженная.  Вероятно,  многим
придется идти на верную гибель, нырять без надежды на возвращение, лишь бы
добыть новые факты, хотя бы по радио о них доложить.
   А стационарным машинам, координатору в  том  числе,  отчаянность  ни  к
чему. Им по чину рассудительность, расчетливость, разумная осторожность.
   Разные! Все разные!
   Ивушка,  друг-девушка,  я  твержу  это  слово  "разные",  "разные",   я
подчеркиваю "все разные", потому что тут зерно истины. Ни на минуту  я  не
забывал, что наши машины в идеале - модель человека. Помнишь, мы  с  тобой
спорили,  кто  гармоничнее,  мужчина  или  женщина?  И  вот   ответ:   оба
гармоничны, потому что дисгармоничны. Гармония в  сочетании  неодинаковых.
До-ре-ми-фа-соль-ля-си - равноправные  ноты  в  мелодии.  "До"  не  должно
зазнаваться, считая себя первым и  единственным,  мотив  не  построишь  на
одной  ноте.  Симфония  -  в  гармоничном  сочетании  нот,  команда  -   в
гармоничном  сочетании  характеров.  Семья  -  в   гармоничном   сочетании
характеров,   мужского    и    женского,    неодинаковых,    неодинаковых,
неодинаковых...
   Ведь мы с тобой тоже гармоничная команда, аккорд из двух  нот.  Правда,
друг-девушка?"
   Ия перечитывала письма Алеши с раздражением и  умилением.  Они  умиляли
ее, как милые воспоминания далекого  беззаботного  детства,  и  раздражали
своим детским беззаботным эгоизмом, болтовней о  пустяках,  невниманием  к
подлинной  жизни.  Машины-ныряльщики,  машины-проверяльщики,   Юпитер   со
спутниками, тысячи  атмосфер,  тысячи  градусов  -  кому  это  нужно  все?
Миллионы лет люди жили, не ведая про Ио, - ни холодно  ни  жарко  от  этой
чужой Луны. Бирюльки все эти откровения  Алеши.  Подумаешь,  достижение  -
модель гармоничной команды! Пусть наведет гармонию в живой команде из трех
личностей. Все разные, и все беспомощные: парализованный  старик,  темная,
ничего   не    понимающая,    напуганная    жизнью    бабка-сектантка    и
восемнадцатилетняя  девчонка  без  заработка  и  специальности   с   двумя
иждивенцами на руках. Вот где проблема.
   Ия чувствовала, что Алеша уходит от нее в  прошлое,  в  ее  собственное
детство, которое кончилось в тот момент, когда она увидела хрипящего  отца
на полу и побежала за соседями, чтобы взгромоздить его на кровать.  С  тех
пор реальностью стала  тумбочка  с  лекарствами,  а  Алеша  -  романтичным
воспоминанием. Алеша уплывал в дымку,  а  в  реальной  жизни  был  Маслов,
необходимый, надежный, всепроникающий, всеобволакивающий.
   И тогда Ия решила написать письмо, сказать  ясно,  что  для  нее  время
игрушек прошло, началась взрослая жизнь,  пора  решать,  как  ее  строить:
вместе или врозь?
   Девушки-читательницы, не пишите вы писем, не надейтесь выяснить чувства
на почтовой бумаге. Это я, автор, говорю вам на основе  своего  авторского
опыта. Слова многозначны, их можно толковать так и этак. А суть выражается
улыбкой, выражением глаз, прикосновением.  Мизинцем  в  свое  время  Алеша
выразил свою любовь, мизинчиком Ия показала, что  ждет  объяснения.  Но  в
конверт она не могла же вложить мизинчика.
   И не могла, будучи нормальной девушкой, так и написать  всеми  буквами:
"Поиграли - и довольно, давай поженимся". Так в  мире  не  принято.  Юноши
могут предлагать себя прямо - девушки обязаны ставить вопрос  косвенно.  В
"Романтиках" Ия и спрашивала косвенно,  положив  руку  на  стол,  -  Алеша
ответил нескромным  мизинцем.  Ия  еще  переспросила,  предложив  отменить
ближайшее свидание. Алеша ответил откровенным испугом.  Видимо,  и  сейчас
надо было спрашивать так, чтобы испуг был ответом.
   Ия  написала,  что  для  нее  пришла  пора  решений.   Юность   позади,
романтические забавы кончились. Ей сделал предложение солидный  деликатный
человек, который давно ее любит. (Тут Ия забежала вперед,  на  самом  деле
Маслов повторил свое предложение только через месяц.) Надо  полагать,  что
этот человек сделает  ее  счастливой,  и  отцу  он  очень  нравится,  отец
чувствовал бы себя спокойно  с  таким  зятем.  Конечно,  брак  накладывает
обязанности. Мужу неприятно будет, если тайком или с его ведома она  будет
еженедельно встречаться и даже переписываться с молодым  мужчиной.  Ей  не
хотелось бы никакой недоговоренности в  семье,  никакой  тени  подозрений.
Увы, им придется прекратить встречи в "Романтиках".  Пусть  это  останется
приятным воспоминанием юности.
   Как должен был ответить Алеша?  Как  мог  ответить  Алеша,  тот  самый,
который впал в панику из-за одного-единственного пропущенного вторника? Ия
не сомневалась, что он примчится с первым же самолетом спасать любовь.
   И перехитрила себя. Алеша понял  письмо  буквально,  поверил  в  каждое
слово. Пришел в отчаяние и ярость. Ночь провел на  берегу  лесного  озера,
глядя  в  зловеще-черные  воды.  Нет,  топиться   не   собирался.   Просто
мрачно-беспросветная  чернота  отвечала  мрачной   беспросветности   души.
Кажется, Алеша скрежетал зубами и даже всхлипывал. Кусал  губы,  сдерживая
слезы. Стыдился слез. Плакать не хотелось даже в непроглядной тьме.  Утром
накатал четырнадцать страниц  отчаянных  и  еще  четырнадцать  гневных,  с
яростными проклятьями. Но бросил в мусорный ящик - не в почтовый. Какие  у
него  могли  быть  претензии,  в  сущности?  Условились  же   не   любить.
Условились, что раз в неделю он отчитывается,  она  выслушивает.  Невинная
детская игра. А теперь детство кончилось, повзрослевшая женщина устраивает
свою жизнь. Судьбу устраивает, а он путается под ногами, глупый  романтик,
поверивший в чистую дружбу.
   И Алеша ответил коротко. Написал, что желает Ии счастья -  и  не  будет
мешать счастью. О вторниках всегда будет - вспоминать  с  удовольствием  и
благодарностью. Обиды  нет  и  не  может  быть  никакой.  Они  встречались
по-дружески, а личная жизнь шла своим чередом. Он никогда не спрашивал  Ию
о ее увлечениях и не рассказывал о своих. Сейчас у  него  тоже  увлечение,
видимо   серьезное.   Интересная   женщина,   культурная,    образованная,
талантливый астроном. Может быть, к зиме они поженятся.  Вот  смешно  было
бы, если бы обе пары встретились в Доме бракосочетаний. И  все  выдумывал,
все врал бессовестно, врал из самых лучших побуждений. Вообразил,  что  Ия
мучится, чувствует себя чем-то обязанной, решил помочь ей освободиться  от
обязанностей. Думал, что ей  легче  будет  распоряжаться  собой,  если  он
внушит, что сам к ней равнодушен.
   И еще написал, что их дружба - дело естественное. Ему рассказывали, что
у  хевсуров,  жителей  горной  Грузии,  есть  похожий   обычай.   Там   из
хозяйственных соображений принято было сыновей женить пораньше,  а  невест
подбирать не слишком молоденьких, чтобы в дом входила  крепкая  работница,
ломовая лошадка. Естественно, чувства в этих расчетах не было. Но юношам и
девушкам разрешалось до свадьбы выбрать себе друга по влечению. Этот выбор
даже отмечали подобием  обручения,  и  побратимы  ночь  проводили  вместе.
Только не раздевались, и обнаженный меч лежал между ними.
   "Очевидно, это естественно, - заключил Алеша. - Есть возраст дружбы,  и
есть возраст любви. Кончилась наша хевсурская дружба. Но я  рад,  что  она
была у нас. Прощай, друг-девушка".
   И это нелепое письмо он кинул в почтовый ящик.
   Ия не ответила. Больше писем не было. И вторников не было.





   Эту историю выслушал я в кафе "Романтики", сидя за столиком у окна  под
тяжеловесной бригантиной и  чугунным  витязем.  Я  уже  говорил,  что  эти
"Романтики"  разыскать  нетрудно.   Нужно   доехать   до   станции   метро
"Фрунзенская", не переходя проспекта, завернуть направо, миновать зеленого
карася на вывеске, полуфабрикаты и туфли, а там,  не  доходя  до  магазина
пластинок, будет кафе на углу. Вот как раз я  и  шел  за  пластинками,  по
дороге меня захватил дождь, зонтика я  не  взял,  а  столики  за  витриной
выглядели так заманчиво. Но везде сидели парочки, мешать им не хотелось. Я
подсел к одинокому мужчине. Потом уж разглядел его: серые глаза навыкате и
пухлые, словно надутые губы. Странное выражение: смесь взрослой пытливости
и  обиженного  детства.  Словно  человек  задает  вопросы  беспрерывно   и
недоволен, когда от него отмахиваются: дескать, "вырастешь - узнаешь"  или
"много будешь знать - скоро состаришься".
   Я  немножко  продрог  под  дождем,  потребовал  целый  кофейник,  чтобы
согреться, естественно, предложил чашечку соседу.  Мы  поговорили  о  меню
"Романтиков", слово за слово, он сказал, что  бывает  здесь  частенько  по
вторникам, за этим самым столиком.  "Почему  за  этим?"  -  спросил  я.  И
услышал изложенную выше  историю.  Конечно,  не  со  всеми  подробностями.
Кое-что я узнал позже, кое-что домыслил. Отличить легко. То, что неудачно,
- это я домыслил.
   - Ну и где теперь Ия? - спросил я.
   - Ия на Ио, - ответил он быстро. - Простите за привычный каламбур. Имею
в  виду,  что  на  Ио  главная   Интеллектуальная   машина,   стационарная
машина-матка,  сборщик  сведений,  хранитель  сведений  и   распорядитель,
диспетчер проворных разведчиков. Но все это вписывается наилучшим  образом
в мою  лестницу  -  в  лестницу,  ведущую  к  моделированию  человеческого
поведения. Ведь последние машины-то наши связаны  по  радио.  Радиосигналы
поступают в их эмоциональные блоки, они воспринимают  чужой  страх  и  все
кидаются на помощь,  они  воспринимают  чужую  удачу  и  все  кидаются  на
плодотворную разработку. Как вы считаете, ведь и нам, людям, полезна  была
бы такая связь? Мы бы ощущали общий страх,  общую  боль,  общую  заботу  и
общую радость, и общее ликование тоже. Ведь если бы я... в  свое  время...
если бы тогда я... если бы не был глух к боли Ии, все было бы иначе у нас,
как следует, не то, что сейчас...
   - Я вас и  спрашивал  про  Ию,  -  сказал  я,  не  про  Ию-машину,  про
Ию-девушку.
   - А девушку я с той поры...
   И тут  он  осекся.  Замер  с  открытым  ртом,  не  договорив  фразы.  Я
обернулся, проследив его взгляд.
   По проходу шла невысокая молодая женщина в  строгом  темном  костюме  с
белым воротничком. У нее было  резко  очерченное,  немного  усталое  лицо,
узкие сжатые губы,  подчеркнутые  помадой,  чуть  прищуренные  глаза.  Она
осматривалась несколько настороженно и замкнуто. И вдруг...
   Словно свет озарил  ее  изнутри,  лицо  потеплело,  заиграло  румянцем.
Поплыли уголки рта, глаза заискрились. Так  бывает  в  лесу  после  дождя,
когда солнце пробьется сквозь тучи и мокрая зелень разом вспыхнет россыпью
самоцветов. Впрочем, этого словами не расскажешь.  Вы  меня  поняли,  если
хоть раз смотрели в глаза влюбленной женщине. А если не смотрели ни  разу,
несчастнейший вы человек.
   Алексей поднялся, улыбаясь широко и растерянно.  Взялся  за  мой  стул,
чтобы предложить его, забыл, что на нем сидит кто-то.
   И я удалился на цыпочках. Шепотом спросил счет. Мог бы и кричать на все
кафе, Алексей ничего не заметил бы.
   Дождь уже кончился. Последние капли стекали по стеклу,  кривя  лица  за
витриной. Когда я проходил мимо, двое сидели молча,  уставившись  друг  на
друга. Женщина порылась в сумочке и,  ничего  не  вынув,  забыла  руку  на
столе. Мужчина положил рядом свою разлапистую длань.

Популярность: 1, Last-modified: Sun, 18 Nov 2001 14:50:26 GmT