-----------------------------------------------------------------------
Журнал "Химия и жизнь".
OCR & spellcheck by HarryFan, 28 July 2000
-----------------------------------------------------------------------
Научно-фантастическая история на 4 голоса в 13 фрагментах
Мою последнюю встречу с шефом я должен записать. Иначе я не пойму, что
произошло. Почему у меня остался нехороший привкус после этого разговора?
Я шел на встречу с шефом, уверенный, что мне простится отход от
основной темы исследований и мой доклад о чудесах как факторе,
препятствующем прогнозу, будет им, в конце концов, включен в программу
конференции. Я уже мечтал о неделе в уютном загородном пансионате, где так
хорошо в майские дни, пока еще нет наплыва отдыхающих, обсуждать
животрепещущие научные проблемы. Незамеченным мой доклад не пройдет - я
умею поставить проблему остро, так, что она заденет за живое и
недоброжелателей. А потом будут беседы в кулуарах, вечерние прогулки и
споры в гостиничных номерах. А еще сладкое предвкушение похода в сауну,
где над бассейном висит картина, изображающая амура, с веником -
ангела-хранителя банных наслаждений.
Я знал, что шефу не нравится такой поворот прогнозной темы, но что он
откажет мне в докладе, не ожидал. Мой всегдашний советник предупреждал
меня о неизбежной неудаче предстоящей беседы и оказался, как часто с ним
случается, прав. (Он как-то сказал, что пытается мне давать советы, как
Савельич, в то время как я совершаю поступки Петруши Гринева.) Но я уже не
могу отказаться от своей идеи, навеянной размышлениями над поведением
сказочных героев.
Казалось бы, волшебству все доступно. Почему же Кощей не мог
наколдовать себе привлекательную внешность и очаровать Василису
Прекрасную, вместо того чтобы похищать ее колдовскими чарами? Все равно
ведь не устерег - чудо не пригодно для дурных дел. И все же возможность
сотворить чудо требует жертвы. Кощей, по-моему, пожертвовал шансом
превратиться в юного красавца, а потом живописно постареть - как стареют
все добрые волшебники. Иванушка-царевич покорно взял в жены болотную
лягушку, не зная о ждущей его награде. Пытаясь же эту награду сберечь для
себя, он сжег лягушечью шкуру, и пришлось ему брести в тридевятое царство
бороться с Кощеем. Ничто не дается даром даже в сказках.
Предшественник нашего шефа терпимо отнесся бы к тому, чтобы поставить в
план исследование волшебных сказок для создания методов прогнозирования,
понимая пользу подобных изысков для научного реноме нашей фирмы.
Новый шеф требовал исследований, которые гарантировали бы эффектные
практические результаты. Настоящим чудом оказалось то, что нам удалось
сойтись на теме: "О факторах, препятствующих детерминированным прогнозам".
Появилась возможность два года заниматься своей проблематикой, не
отвлекаясь на текущую суету.
Может, и надо было остаться на достигнутой с шефом договоренности? Но я
пошел по другому пути, и тот разворот, который приняло исследование, вывел
его за грань научности. Скажем точнее - поставил на эту грань. В
наблюдаемый эффект вошел человеческий фактор - этические установки. С этим
наука еще не имела хлопот. Этика всегда появлялась, когда речь шла об
использовании сделанного открытия. Реже, когда вопрос стоял об этичности
самого исследования, как в опытах Петруччи с ребенком из пробирки. Тут же
совсем другое, почти невероятное с привычной точки зрения.
Этическая оценка вошла в условия наступления предугадываемого события.
Моральная доброкачественность ситуации оказалась условием возникновения
исследуемого эффекта. Но ведь есть факты, неоспоримые факты. Их надо четко
описать, доложить, поставить под огонь научной критики. А как поставишь,
если доклад отвергается, публикации становятся невозможными? Вот где нужно
чудо, которого я сегодня ожидал от шефа. Но нет тех самых условий, которые
нужны для чуда. Слишком все благополучно и у меня, и у шефа.
Я не помню, по какому поводу я тогда вызывал к себе Игнатова. Видно,
повод был несущественный. Дело было не в нем. Мне требовалось понять,
смогу ли я всерьез использовать этого человека на новой проблематике? Есть
в нем некий дар - цепкость мысли, способность вгрызаться в проблему и не
выпускать ее. У охотничьих собак это называется вязкостью.
Я сам - не ученый по складу, то есть, конечно, кое-что в науке сделал,
но это скорее необходимый экзамен на профессиональную квалификацию. Я
руководитель, или, как сейчас модно говорить, - менеджер. Считается, что
наукой может руководить только настоящий ученый. Не согласен. Правда в
другом - руководитель науки должен хорошо понимать, что такое ученый.
Ученого делает постоянная напряженность мысли. Думают все, но у одних
мысль течет вялой струйкой, уходит в пустые мечтания, а у других она, как
упругая пружина. Ученый держит в голове проблему и крутит, крутит ее. Я
так не умею. Игнатову никогда не достаточно того, что он уже узнал. Вот
почему он был мне тогда нужен.
Мы занимаемся социальной кибернетикой. Тут надо чувствовать специфику -
это не просто многомерная задача, тут свои степени свободы. Я знал, что
Игнатов эти сюжеты давно в себе прокручивал, хоть результатов и не
выдавал. Имело смысл его на этот след пустить. Хоть он прогнозную тематику
и не очень уважал, но пусть в параллель с основной группой поразмыслит. Я
к этому хотел его незаметно подвести. Пока неопределенность прогноза
удается как-то объяснить неполнотой исходной информации. Но не в ней
загвоздка, на нее все не спишешь.
На Игнатова я крепко надеялся. Он чудом считает, что я его идею принял.
А для меня как подарок судьбы выпал, когда он мне про эту идею начал
рассказывать. Как это он тогда мне объяснял? Наука становится наукой,
когда открывает универсальные запреты - вроде законов сохранения энергии,
материи, заряда и тому подобные штуки. Прогноз пока не наука - там все
возможно. А должен быть закон сохранения неожиданности, неизбежность
такого, что в ожидаемую картину не укладывается, - чуда, одним словом.
Прогноз не может предсказать все, что будет, потому что чудо неизбежно.
Чудо - это не сверхъестественное событие, конечно. Оно просто не
описывается в доступных наличному знанию причинных связях. Дело не в
непознаваемости. Просто мы еще не осознали, что знание о будущем
качественно другое, чем знание настоящего. Мы не можем получить портрет
будущих событий. Вместо этого получается пучок возможных сценариев с
точками ветвления, где следует ожидать непредвиденного. Вот это мне
Игнатов и начал вдалбливать, как только я его за стол усадил. Как будто
заранее знал, зачем я его, на самом-то деле, звал.
Шеф слушал меня как человека дела, довольно точно усвоив, что я ему мог
бы дать для прогностики. Но для меня прогностика нужна была только как
повод обкатать идеи, бродившие во мне много лет. Не знаю даже с чего
начать. Может быть, с юношеских увлечений. Мне казалось, что истинно
полюбить можно только красавицу. Но красавицы либо не замечали меня, либо
в процессе моих ухаживаний безнадежно дурнели. А другие находили дурнушек,
которые чудом расцветали от их любви. Это чудо было мне не по силам, я не
был способен превратить царевну-лягушку в Василису Прекрасную. Наверное,
потому, что не умел ждать чудесного превращения, не умел жертвовать собой
ради счастья бедной лягушки. Понял я это только много позже. Тем
красавицам моей юности не хватало бескорыстия в моем любовании ими. Я не
был для них тем, от кого они могли ждать чудес первой необходимости.
Я убежден в том, что социальную кибернетику, которой мы занимаемся в
нашей фирме, нельзя развивать серьезно, не включив в нее понятие чуда.
Прогностика - это только частный случай.
Чудо - оно, конечно, непредсказуемо по своей редкости. Но что какое-то
чудо произойдет в определенных условиях, часто можно сказать довольно
уверенно. Значит, в этих условиях гарантированно не выполняются прогнозы.
Конечно, это все только прикидка идеи, но сама идея стоит того, чтобы за
нее взяться.
Ключевую мысль, так понравившуюся шефу, я подслушал в разговоре двух
сослуживцев о том, что "Спартак" должен был непременно выиграть последний
матч с "Жальгирисом", но произошло чудо, и прогноз не оправдался. Вот чего
мне не хватало для кристаллизации идеи - сочетания слов "чудо и прогноз",
превратившее в отчетливый лозунг долго вынашиваемую мысль. С этим уже
можно было штурмовать шефа.
Разговор наш начался с какого-то малосущественного вопроса, который я
тут же забыл навсегда. Шеф схватился за мою идею теоретического
обоснования принципов прогностики. И не зря. Я сам точно знаю, что идея
хороша. Но, Боже мой, есть же на свете вещи более важные, чем выполнение
директорских поручений ради блага его карьеры! (И моей, впрочем, тоже. Это
же тесно связано.)
С точки зрения развития успеха сейчас самое время было бы создать
научную теорию прогностики. На это меня все время настраивал мудрый
Савельич. Но мне интересно совсем не это, а то, как возможны чудеса!
Почему совершает чудеса самоотверженная материнская любовь? Почему чудеса
могли совершать христианские мученики? Потому что настоящее чудо строится
на сознательной жертве, на отказе от житейского успеха ради осмысленного и
осознанного страдания. Вот где настоящая проблема.
Ну, зачем Игнатову надо было разбираться в том, когда возможно чудо?
Это же не наука, а мракобесие какое-то. Многое можно ученому простить,
только не отступление от науки. Он мог бы мне хоть в этом поверить.
Все-таки я какой-никакой, но ученый. Я только на одном настаиваю - не
выходите из рамок - вот здесь наука и творчество, а там, дальше,
начинается всякое ненужное баловство, за которое бить следует и как
следует.
Додумался он, конечно, до любопытного вывода, что чудеса возникают,
когда человек идет на сознательную жертву ради чего-то высшего. Звучит
красиво. Но нельзя же такое выносить на серьезную научную конференцию.
Выпустить Игнатова с этим номером - это уже не сознательная жертва ради
истины, а сознательное безумие.
Что шеф Игнатова с докладом не выпустит, я заранее предвидел. Мы с ним
на этот счет пари держали. Теперь он меня поведет в рюмочную через дорогу.
Но что Георгий без благословения шефа сам пойдет выступать с докладом - в
это я бы ни за что не поверил.
Впрочем, я мог бы держать с Игнатовым пари на еще один поход в
рюмочную: даром ему такое выступление не могло пройти. Когда в перекуре
между заседаниями ученого совета я стал рассказывать шефу свои
впечатления, тот сделал вид, что ничего об этом еще не слышал. Слышал,
конечно. Не мог он не послать туда своих людей.
Словом, последствия начали разворачиваться со скоростью кинофильма.
Обвинения сменялись каждый день и обрастали все новыми подробностями,
многократно усиливаемыми в кипевших слухах и сплетнях. Ничтожность реально
предъявленных обвинений не мешала сыпаться всем мыслимым карам. Выговор за
доклад по незавершенной научной работе. Снятие с должности заведующего
группой. Запрет выступать перед молодыми специалистами и аспирантами.
Вывод из редколлегии научного журнала. Игнатов вовремя решился подать
заявление об очередном отпуске, который он неожиданно получил без всяких
проволочек.
Я четко осознавал, что пора отправляться туда, где море и сосны. Иначе
можно было сорваться. Друзья прожужжали все уши о том, что, дескать, там,
куда я направляюсь, дожди и холода. Мне остро захотелось простейшего чуда
- чтобы на аэродроме нас встретило яркое солнышко. Я не удивился, когда
оказалось не только солнечно, но и тепло. Захотелось крепкого кофе. В
буфете было тихо, пассажиры толпились только у остановки автобуса.
Табличка, извещавшая о цене чашки черного кофе, освежала душу. Мир
становился добрым, а счастье - безоблачным.
На этом безоблачном фоне время от времени вспыхивали еще болезненные
воспоминания о происшедшем. Все оно ощущалось как нелепое недоразумение.
Ведь не так мало я сделал, чтобы не заслужить право на любопытство.
Собственно, мое неуемное любопытство и было основой всех моих предыдущих
удач. Я никогда не замыкался в узкой проблематике, но искал выходы в
другие области. Когда эту способность хотят похвалить, ее называют
методологическим мышлением и приводят примеры из жизни великих ученых,
интересовавшихся далекими областями знания. Но меня шеф не захотел
похвалить, и его формулировки были достаточно железобетонными. Ими как бы
перечеркивалось все сделанное мною ранее, хотя все это выросло из того же
неуемного любопытства.
Море было довольно холодным, и чтобы войти в воду, требовалось
внутреннее сосредоточение. Но затем море становилось частью собственного
тела, и не хотелось расставаться с волной, а волна не хотела отпускать. В
этом было счастье, выше которого не бывает. Ритм набегающих волн
превращался в ритм строчек, которые постепенно прорезались в сознании:
Сколь счастлив ты, тебе и не понять.
Тебе даны песок, сосна и море.
Гроза, как занавес в морском просторе,
И ласковых касаний благодать.
Общения затейливую нить
Ты связываешь в мудрые узоры.
Тебе открыта тайна разговора,
Способного людей объединить.
Не зная счастья, счастлив ты стократ.
Лови же перелетные минуты.
Еще Земля тверда и горы круты,
А ты еще живешь с собою в лад.
Счастливые мгновения летят,
И чаша приготовлена цикуты.
Последняя строчка мне казалась чистой метафорой, естественным
обращением к мысли о смерти перед лицом неумирающей Природы. Без
мысленного обращения к смерти нет действительного ощущения жизни -
бесконечной ценности той самой минуты, в которой ты сейчас живешь. Жить
надо здесь и теперь, ощущая иную размерность бытия. Кажется, будто можно
жить как бы начерно, пробовать варианты. А вариантов нет, есть одна жизнь
- скоротечная и прекрасная. В ней ничего нельзя перечеркнуть, сделать
небывшим. Разучившись думать о смерти, теряешь способность ощущать биение
жизни - ее удивительной неповторимости здесь и сейчас.
С моря я обычно возвращался через местное кладбище, где
предусмотрительные вдовы заранее давали выбить свои имена рядом с именами
усопших мужей, оставляя незаполненными лишь две последние цифры,
полагающихся на могильном надгробии дат. Сами же ходили ухаживать за
цветами на места будущего совместного упокоения.
Цветы нельзя только рассматривать. Их надо вдыхать. Я наклонился к
цветку и зажал тремя пальцами хрупкий стебелек. Стебелек не выдержал и
надломился. Поникшая чашечка беспомощно повисла. Я ощутил себя убийцей и
страстно захотел, чтобы случившегося не было совсем. Я разжал пальцы.
Стебелек с цветком на конце упруго качался под легким морским ветром.
Осторожным касанием я прошелся пальцами по стебельку, ощущая каждое его
сочленение. Коснуться самого цветка я не решился. Кажется, он цел - с души
моей свалился тяжелый камень. Я пошарил рукой в траве, отыскивая другие
стебельки и боясь ощутить ладонью острие сломанного мной растения. Но ни
совесть, ни ладонь уколов не ощущали. Зелень была податливо мягкой. Только
через несколько минут я сумел удивиться чуду исцеления цветка. Впрочем,
сломанное растение могло сразу затеряться среди других и отказаться от
попытки отомстить мне уколом. И все же я был уверен, что чудо совершилось.
А собственно, почему бы и нет? Я сознательно жертвовал собой за истину, за
то, чтобы донести до людей плоды мыслей. Это и есть условие возможности
чуда. А то, что чудо произошло, когда я его не ждал, но только очень
хотел, вполне соответствует природе вещей. Оставить происшествие в себе?
Или я обязан описать, запротоколировать этот факт вместе с чудесным
явлением солнечной погоды и отсутствия очереди за кофе в аэропорту?
Честность исследователя требует, чтобы факты были предъявлены. Но есть
опасность вызвать новую лавину неприятностей...
Отчет Игнатова, представленный им после отпуска, шеф дал мне на отзыв.
Шеф хорошо знает, что мы с Игнатовым вместе в рюмочную не раз ходили. Так
что я - гарантия непредвзятого суждения. Написать рецензию - дело техники,
хоть на самого Ньютона напишу: "В этой работе И.Ньютон вводит
малообоснованную гипотезу о законе всемирного тяготения, которая уже была
неудачно применена Гуком к теории падения тел. Однако за счет остроумного
применения математического аппарата автору удается дать правдоподобный
вывод соотношений, предложенных ранее И.Кеплером. Хотя это и не проясняет
физический смысл последних, все же их удается описать в рамках единой
математической модели. Публиковать работу пока преждевременно, но
депонирование рукописи было бы полезно после необходимой редакционной
обработки (см. замечания на полях). Автору целесообразно поработать в
данном направлении, в частности, найти конкретные практические приложения
своих результатов к проблеме освоения космического пространства.
Целесообразно также сделать выводы более обозримыми за счет использования
дифференциального и интегрального исчисления, предложенного известным
немецким ученым Лейбницем". Так-то, товарищ И.Ньютон.
Вот и сейчас я отметил наличие в работе Г.Игнатова интересного общего
принципа, на основе которого можно было бы создать общую математическую
модель маловероятных явлений, хотя в работе нет ни общей теоретической
концепции, воплощенной в развитых математических конструкциях, ни
серьезных практических применений. Нуждается в доработке. Было бы полезно
привлечь опытных специалистов. Следует выяснить патентоспособность
основных идей, прежде чем ставить вопрос о публикации.
Разумеется, я писал этот отзыв из лучших чувств к старому другу.
Публикация его последних идей погубила бы его окончательно. Ему необходимо
как можно скорее признать свои заблуждения и объяснить их приличным
способом. Ну, скажем, неконтролируемым любопытством ко всему тому, что
стоит вне научной парадигмы. Тут не может быть никаких претензий: уже все
знают, что оставаться внутри старой парадигмы - это плохо, хотя и вылезать
из нее не очень рекомендуется. Я Георгию настоятельно советовал: поскорее
докажи всем, что ты не верблюд. А он в ответ мне с эдакой блудливой
улыбочкой: боюсь переусердствовать в отречении от верблюдства и тем
незаслуженно оскорбить это благородное животное. Пусть уж лучше считают
меня верблюдом. Ничего себе придумал жизненный принцип!
Мой преданный Савельич на сей раз сработал хорошо. Было очевидно, что
отзыв разгромный. Но именно поэтому высветились положительные стороны
моего отчета, его реальное содержание. Когда шеф прочитал это
хитросплетение, до него дошло, что здесь есть нечто, над чем стоит
поработать. О публикациях я и не мечтал. Публиковать это нельзя и долго
будет нельзя. А то вся проблема превратится в сенсацию, каких уже на нашей
памяти было немало. Не в публикации смак, а в возможности работать, в том,
чтобы мимо не пройти. Шеф, как крупная личность, это усек с ходу. Мне
сначала его референт по секрету позвонила, чтобы первой сообщить об
успехе. Оказывается, уже заготовлен приказ о создании лаборатории, которую
дают мне. Подумать только: после нелепых мучений в итоге своя лаборатория,
желанная тематика и все прочее, что прилагается.
Мой друг Игнатов попытался и невинность соблюсти, и капитал приобрести.
Можно подумать, что он один среди нас такой честный и может не считаться с
правилами игры в науке. Как будто ему одному диалектический материализм не
писан. Я ему все время талдычил: "Плюнь, батюшка, и поцелуй злодею ручку,
скажи, что чудо это только неудачная метафора, а на деле речь идет о
свободе как осознанной необходимости". Мы ведь живем по правилу - думай
себе что хочешь, но выражайся как принято. А он с этим не считается и
ставит себя в положение, когда он не только для начальства неприемлем, но
и своим мешает. Не гони волну, Георгий, тебя первого захлестнет!
Почему-то особенно мучительно переживаешь не просто неудачу, а
несостоявшийся почти гарантированный успех. Так и начинаешь прокручивать в
уме: где сделана ошибка, что надо было сделать не так, кто тебе подножку
подставил. Как говорится, знал бы где падать - соломки бы подстелил. А
если подумать, так нельзя было подстелить. Тогда уже был бы не ты, а
кто-то другой, хоть и похожий. Самое страшное - это испугаться и отречься
от самого себя. Такой ценой я бы мог купить расположение шефа, но не мог я
на это пойти... Когда шеф понял, что поддерживать меня чревато для него
неприятными объяснениями, он сразу забыл, что по делу я ему был нужен.
Начальству всегда есть что терять, и тут у них спасительный инстинкт
незамедлительно срабатывает, иначе они не только на своем месте не
удержались бы, но и на это место не попали. Они на дух не переносят тех,
кто не хочет превратиться в им подобного.
Да, была у меня мысль использовать Игнатова на работе. Да слишком это
рискованно, даже если его идея чего-нибудь стоит. Николай Богданович из
"Небесной канцелярии" мне эту попытку возвратить (да еще и повысить)
Игнатова не простит. Это мне стало ясно после вчерашнего звонка, хотя он
об Игнатове и не заговаривал. Но не так же я глуп, чтобы не понимать
простейших намеков. Придется с Игнатовым расстаться навсегда. В институте
для него теперь места нет. По крайней мере, для теоретических
исследований. Слишком это одиозная фигура. Теперь он становится жертвой за
то, что он сам считает истиной. Он это делает сознательно, что открывает
перед ним полную возможность творить какие угодно чудеса. Дирекция за них
ответственности не несет.
Когда к нам в НК пришло описание "казуса Игнатова", я оказался в
неожиданном затруднении. Мы - инстанция достаточно высокая, чтобы иметь не
только право, но и обязанность направить события по правильному руслу.
Некоторые шутники переводят аббревиатуру НК - как "Небесная канцелярия",
хотя означает она просто Научный Комитет по отбору перспективных
исследований. К нам в обязательном порядке поступают все отвергнутые
проекты. Приходится разбираться не только в их сути (это обычно вполне
разумно делается в низших инстанциях), но и в личности автора. Проект
может быть нереальным, но работа над ним окажется полезной, если она
органична для одаренного автора.
Игнатову пришла в голову идея, что в социальной кибернетике четкость
описания моделей - не главное и даже порой мешающее качество. Важнее
другое: действие, которое получает высокую оценку, становится образцом для
других. Человек не только действует, но и предъявляет свои действия на
оценку по этическим критериям. Эта оценка не может не менять эффективность
действий, потому что действия не только влекут конкретный результат, но и
становятся образцом для подражания. Если образец положительно оценен, то
ему гораздо больше подражают. Высокоморальное действие становится слишком
сильным образцом и потому приводит к непредсказуемым последствиям. Люди
умело предсказывают только то, что связано с конкретным результатом
действия, а не с его влиянием на общество как образца. В этом
принципиальная трудность прогностики. Приобретение определенным действием
статуса образца резко увеличивает уровень его влияния на происходящие
события, которые становятся непредсказуемыми. Он проник в область знания,
которой классическая наука не смела интересоваться. Главное - привлечь его
к серьезному делу, и тогда он из мечтателя превратится в полезного члена
общества. Человек мечтал о межзвездных полетах, о проникновении в тайны
материи, а в конце концов из него получается дельный оружейный мастер...
Получится ли такая метаморфоза с Игнатовым? Разумного решения я пока не
видел. Вопрос стоял о чистом выборе: "да или нет". Я нащупал в кармане
пятак. Положив его на большой и средний пальцы правой руки, я щелкнул.
Пятак взлетел и завис в воздухе.
Можно ли было отнести и это чудо на счет Игнатова, я так и не решил. Во
всяком случае оно лишило меня морального комфорта. "Черт знает, что тут
делать?" - промелькнуло в голове. И как бы в ответ на этот невысказанный
вопрос Николай Богданович, докладывавший мне бумаги по этому делу,
задумчиво произнес: "Директор, сознательно взявший к себе под начало
Игнатова, оказался бы настоящим мучеником и шел бы непрерывно на жертвы".
Мгновения было достаточно, чтобы оценить эту реплику. Красным карандашом я
почти рефлекторно писал обтекаемые слова нужной резолюции, которой суждено
будет превратиться в строчки приказов, распоряжений, плановых бумаг и
прочей канцелярской чертовщины, посредством которой НК влияет на ход
событий.
Я вошел в свой кабинет так, как будто не в первый раз сажусь в
руководящее кресло. На вызов явилась секретарша с папкой бумаг на подпись.
"Что тут существенного?" - спросил я ее. Это был тест на профессиональную
пригодность. Ей не полагается судить о том, что существенно, но она должна
знать и докладывать, что требует срочных действий. Вместо этого она,
слегка покраснев, стала объяснять, что некий Жора Игнатюк давно
интересуется реакцией на его предложения по прогнозным исследованиям.
Секретарша явно принимала близко к сердцу дела Игнатюка. Ох, и принесет
же мне хлопот этот Жора, - подумал я сокрушенно. Он из тех, кто генерирует
больше идей, чем способно освоить любое начальство. Мне же надо было
суметь реализовать некоторые старые идеи - о чуде как факторе
непредсказуемости, о законе сохранения неожиданности, об условиях
выполнимости чудес и разные другие, связанные с этими. Надо было браться
за серьезную монографию, так сказать, работать на "нетленку", а то время
уйдет. Предложения Игнатюка вряд ли будут мне кстати.
Рука автоматически стала выписывать на докладной записке "Пока вопрос
ставить несвоевременно". Но что-то внутри меня помешало ограничиться этой
начальнической резолюцией. Все равно, хочешь - не хочешь, с Жориными
идеями мне придется разбираться. Слегка помедлив, я приписал к
первоначальной резолюции: "Следует подготовить обсуждение на семинаре". И
подписался: "Г.Игнатьев".
Популярность: 1, Last-modified: Fri, 28 Jul 2000 13:50:13 GmT