---------------------------------------------------------------
 OCR / spellechecking by Wesha the Leopard, [email protected]
---------------------------------------------------------------


   В таинственный мир бескрайних вод, в беспредельный простор  разгула
стихий,  к  землям,  овеянным  сказками  и  легендами,   к   островам,
огражденным оскалом рифов, в мир неведомых  сил,  подстерегающих  тех,
кто появится здесь, упорно стремился дерзкий человек.
   В лютый шторм на тридцатый день плавания Христофор Колумб,  хмурясь
и прихрамывая, вышел из адмиральской каюты, чтобы подняться на мостик.
Трап проваливался под его ногами. Каравелла взлетала и  падала,  а  ее
движения повторяла в разрывах туч ущербная луна, похожая на  прыгающий
в небе смятый мяч. "Санта Мария" кренилась  на  сорок  пять  градусов.
Волны прокатывались через тольду, нижний ярус между передней и  задней
судовыми надстройками, смывая за борт запасные блоки  и  канаты.  Лишь
прославленная остойчивость судна не давала ему перевернуться.
   Колумб, упрямо расставив  ноги  в  ботфортах,  словно  врос  ими  в
палубу. Его преданный паж де Сельедо, хрупкий, но ловкий, стоял  подле
обожаемого адмирала, готовый выполнить любое его поручение.  Неистовый
ветер рвал с его головы нарядную шляпу с перьями, больно стягивал  под
подбородком шнурок и  свирепо  бросал  в  женственное  лицо  свинцовые
брызги, слетавшие с пенных гребней.
   А  до  начала  шторма  все  в  точности  соответствовало   дневнику
настоящего плавания Христофора Колумба.  Правда,  моряки  не  испытали
священного трепета при виде зеленых морских просторов, покрытых как бы
речной  травой  с  ползающими  по  стеблям  ракообразными   (водоросли
саргассы, давшие имя Саргассова моря этой части  Атлантики).  Но  зато
потом  жуткое  чувство  охватило   добровольных   спутников   Колумба.
Отчаянные смельчаки готовы были от  безотчетного  ужаса  броситься  за
борт, но тот же парализующий страх сковал их движения. И они стояли  с
выпученными,  вылезшими  из  орбит  глазами  и  вздыбленными,   словно
наэлектризованными, волосами...
   Спас положение паж адмирала. Он сбежал по  трапу  на  нижний  ярус,
сумев увлечь за собой и "маэстро" корабля  (шкипера),  силача-великана
Хуана де ла Коста, и "пилота" (штурмана)  темнокожую  Паралесо  Ниньо,
быструю и гибкую, чье прозвище Крошка так подходило к ней.
   Все трое на глазах адмирала  и  потрясенной  команды  пустились  на
тольде в пляс.
   Сто тысяч дьяволов и одна ведьма! Вот это был  танец!..  В  прежние
времена ему  позавидовали  бы  черные  бесовки  африканских  джунглей,
краснокожие воины у победного костра, исполнительницы танца  живота  с
тихоокеанских островов и исступленные фанатики шествия  шахсей-вахсей,
мусульмане-шииты. Всем им было  бы  далеко  до  грузно  притопывающего
гиганта и порхающих  вокруг  него  теней,  одна  из  которых  казалась
воплощением  легкости  и  изящества,  другая  -  знойного   порыва   и
движения.
   Христофор Колумб и сам примкнул бы к танцующим, если  бы  не  нога,
поврежденная при восхождении в Альпах.
   Кроме Колумба, никто не знал, что уши пляшущих  заткнуты  смолой  и
сами они повинуются лишь движениям темной руки Ниньо, бьющей в бубен.
   Остальные моряки, увлеченные этим  заразительным  танцем,  начинали
непроизвольно  двигаться  в  такт  бубну,  постепенно  Пробуждаясь  от
кошмара. В древности  танец  тарантелла  спасал  от  ядовитых  укусов,
ускоряя ток крови; теперь, победив ужас, он уберег команду  от  участи
многих экипажей, покинувших в Бермудском треугольнике свои корабли.
   Христофор Колумб повелел всем заткнуть уши смолой. И  только  тогда
паника,  вызванная  запредельными,  действующими  на  психику  звуками
далекой бури (пять, шесть герц!), улеглась.
   Потом пришел шторм. Закрученный над океаном  исполинский  вихрь,  в
центре которого стояла обманчивая тишина, пронизанная  неслышными,  но
губительными инфразвуками, сдвинулся и задел своим  "ободом"  флотилию
Колумба. Несущийся с непостижимой скоростью воздушный  поток  раскидал
каравеллы. Им предстояло теперь в одиночку сражаться со  взбесившимися
стихиями.
   Рвались стародавние треугольные паруса. Вздымались перед  бушпритом
мраморные горы  с  пенными  гребнями,  касающимися  черных  туч.  Гул,
скрежет, грохот,  казалось,  разламывали  черепа.  Шансы  на  спасение
каравелл были ничтожны, Колумб понимал это. Его товарищам и ему самому
предстояло показать черты характера, достойные "подвига зрелости".
   Повиснув на  вантах  над  ревущими  волнами,  юные  моряки  убирали
паруса.
   Великой традицией молодежи XXV века стало знаменовать вступление  в
жизнь  "подвигом  зрелости".  Его  совершали  и  в  полетах  к  другим
планетам, и на пути к неприступным вершинам,  и  в  лыжных  походах  к
полюсам,  и  на  Великих  Стройках  Тысячелетия.  "Подвигом  зрелости"
считалось и повторение славных деяний предков. И потому спустя  тысячу
лет после  открытия  Америки  горстка  смельчаков  взялась   повторить
плавание Христофора Колумба. На таких же утлых суденышках, без  всяких
средств связи, полагаясь лишь на собственное  мужество.  Примером  для
них служили знаменитые походы ученого-романтика XX века Тура Хейердала
и его товарищей, покоривших на  плоту  и  тростниковых  лодках  Тихий,
Атлантический и Индийский океаны.
   Молодые  энтузиасты  тоже  были  романтиками  и,  ступив  на   борт
сделанных по  древнему  образцу  "Санта  Марии",  "Пинты"  и  "Ниньо",
приняли исторические имена открывателей Нового Света.
   Так, невозмутимый болгарин Христо Колев стал Христофором  Колумбом,
а прелестная полька, восемнадцатилетняя Ванда Сельедская, -  пажом  де
Сельедо. Их друг по альпинизму, добродушный увалень с Балатона  Иштван
Коча превратился в "маэстро" корабля Хуана де ла  Коса.  "Пилотом"  же
"Санта Марии" стала готовая следовать за венгром хоть в пучину морскую
шестнадцатилетняя, огненная по характеру  кубинка  Нинетта  Перелонья,
тонкая и гибкая, как тростинка сахарных плантаций, решившаяся приплыть
на каравелле вместе с другом на Кубу, к родителям. В  списках  экипажа
она значилась под именем Паралесо Ниньо, младшего брата капитана самой
маленькой из каравелл.
   Многие из добровольцев откликнулись на призыв Всеевропейского союза
коммунистической молодежи повторить  открытие  Америки  и  отправились
вместе со своим Колумбом, наэлектризованные "страшными  рассказами"  о
Бермудском  треугольнике,  который  предстояло  пересечь   каравеллам.
Веками исследовались эти  места,  но  оставалась  неизвестной  причина
исчезновения  здесь  кораблей  и  самолетов,  терявших  ориентацию   и
радиосвязь. И невозможно  было  опровергнуть  антинаучную  гипотезу  о
существовании якобы в  здешних  водах  "базы  инопланетян",  способных
переводить самолеты и корабли в некое  высшее  измерение,  откуда  они
порой возвращались с часами, отставшими на десятки минут,  а  чаще  не
возвращались совсем.
   Этой гипотезы с завидным упорством придерживались  Иштван  Коча  и,
естественно, преданная и темпераментная Нинетта.
   - С тобой хоть в  шалаше,  хоть  во  дворце,  хоть  в  инопланетном
зоопарке, - смеялась она.
   - Чтобы на нас глазели  "мозги  на  щупальцах"?  -  очень  серьезно
отвечал Иштван.
   Христо Колев не верил в инопланетян, а вместе  с  ним,  конечно,  и
Ванда Сельедская. Непонятное бегство  людей  с  судов,  оказавшихся  в
Бермудском треугольнике, Христо объяснял  воздействием  инфразвука  на
психику, а потому предложил своим помощникам на всякий случай заткнуть
уши смолой. В глубине души  он  допускал  присутствие  инопланетян  на
Земле, но твердо верил в гуманность высшего  разума.  Нет,  не  станут
пришельцы похищать океанские корабли!..
   Но гораздо опаснее гипотетических злодеев из космоса был крепчавший
шторм. Случись такой ураган на суше, он срывал бы крыши, а то  и  сами
дома с фундаментов, опрокидывал бы поезда, рушил мосты... А в море  он
не нашел другой добычи, кроме трех крохотных каравелл.
   И хрустнули шпангоуты "Санта Марии", ринулась в  трюмы  вода.  Юные
моряки самоотверженно боролись со стихией, вычерпывая воду допотопными
средствами (других они намеренно  не  взяли  с  собой).  Но  каравелла
медленно погружалась. Возникла та ситуация,  когда  шлюпки  становятся
надежнее корабля.
   Новый Колумб понял это, когда грот-мачта, рухнув, проломила верхнюю
надстройку. Каравелла не только лишилась главных парусов, но и  быстро
теряла плавучесть.
   Нужно было принимать решение. Адмирал  и  "маэстро"  переглянулись.
Штурман сразу поняла все.
   - Как?! - возмутилась она. - Отказаться от "подвига зрелости"? Нет,
лучше уж с каравеллой на дно! Или хоть в лапы пришельцам!..
   - Увы! Кабы пришельцы. А тут - океан, - с улыбкой сказал Колумб.  -
В шлюпках - тоже подвиг.
   - Если гости из космоса действительно не захватят нас,  -  серьезно
заметил Иштван.
   - Пусть только попробуют! Пане инопланетяне! -  заносчиво  вскинула
подбородок Ванда. Но потом, вспомнив обязанности  пажа,  скатилась  по
трапу на нижний  ярус  передать  экипажу  приказ  адмирала:  "Спускать
шлюпки".
   Горько выглядел на тольде  остаток  грот-мачты  с  острым  неровным
изломом, уже мокрым  от  волн.  Паж,  промокший  до  нитки,  с  трудом
держался за штормовой канат.
   Заскрипели  блоки,  закачались  шлюпки:  то  над  палубой,  то  над
бездной. Через борта перехлестывали пенные гребни.
   - Земля! Рифы! -  услышала  Ванда,  взобравшись  на  мостик,  голос
"маэстро". Она похолодела.
   - Какие рифы? Какие рифы? Здесь нет острова! Честное слово! Я  сама
замеряла координаты. До Кубы еще далеко, - уверяла Ниньо.
   - Эх ты, штурман-"пилот"! - с  упреком  заметил  Иштван.  -  Должно
быть, ураган занес нас на твою милую Кубу.
   - Какая Куба? Какая Куба?  -  протестовала  Ниньо.  -  Повертите-ка
головой! Земля-то со всех сторон!..
   - Не промокли ли наши мозги?- вмешался Христофор Колумб. -  Похоже,
мы плывем внутри кольцевого острова...
   - Должно быть, уровень океана еще опустился.  Он  здесь  и  так  на
двадцать пять метров ниже, чем в других  местах.  Загадки  Бермудского
треугольника! - отозвался Иштван.
   - И мы, значит, попали... в кратер одного из  вулканов  легендарной
Атлантиды! - почти радостно заключила Ванда.
   Волны заметно утихли. Скалы окружали  каравеллу  сплошным  кольцом,
отгородившим часть океана.
   - Мы в лагуне! - закричала Ниньо. - Спасены!  Вода  тихая,  и  волн
нет! Вы видите?
   - Надо разобраться, крошка, - пробасил Иштван.
   - Опять пане инопланетяне? - с вызовом  обратилась  к  нему  Ванда,
тряхнув промокшими перьями нарядной шляпы.
   - Сто тысяч дьяволов и одна ведьма! - весело вмешался Хри-сто. - Не
будем  кручиниться  от  того,  что  каравелла  спасена.  А   марсовый,
прозевавший землю, не получит награды. Нас принес сюда ураган.
   - Если это Куба или другой остров, то  почему  не  видно  штормовых
волн? - спросил Иштван. - У меня впечатление, что  весь  океан,  кроме
этой лагуны, опускается, и довольно быстро...
   - Да нет же! - воскликнула Ванда. - Не океан опускается,  а  вулкан
поднимается! Вместе с затонувшим материком! Подумайте, какое  счастье!
Мы первыми ступим на Атлантиду!
   - Это не скалы и не вулкан, - сказал Иштван. - Слишком ровный край.
Это что-то искусственное.
   Люди с мостика, да и  все  члены  команды,  изумленно  смотрели  на
невероятный подъем "кратера"  вместе  с  каравеллой  над  поверхностью
океана. Штормовые волны действительно уже не доставали верхней  кромки
образующих кратер "скал". Каравелла  чуть  покачивалась  от  ветра  на
спокойной воде лагуны.
   - Пусть утону я в Балатоне, - проворчал Иштван, - но  эта  чаша,  в
которую мы попали, как муха в блюдце с чаем,  поднялась  над  волнами.
Вероятно, они просто прокатываются под нами.
   - Муха и чайное блюдце? Конечно, пришельцы! Летающие тарелки, пятое
измерение... Пропавшие корабли, самолеты... И все на блюдечках!  И  мы
тоже! - восторженно выкрикивала Ниньо.
   - Вера в чудеса, даже инопланетные, бездумна, - усмехнулся  Христо.
- И как все бездумное, удобна.
   - Какие уж тут удобства!  Это  все  же  не  Балатон,  а  Бермудский
треугольник, - вступился Иштван.
   - Все равно живая я им  в  лапы  не  дамся!  -  заверила  товарищей
Ванда.
   Через несколько минут не осталось сомнения в том, что "лагуна",  на
глади которой неистовый ветер лишь  бороздил  полосы  ряби,  поднялась
выше уровня океана.
   - Сейчас нас прикроют  колпаком,  -  предположил  Иштван,  -  чтобы
лететь в мировое пространство.
   - Проклятые  гуманоиды,  -  сжав  кулачки,  процедила  сквозь  зубы
Ниньо.
   - Вот они, пане инопланетяне, - указала на берег Ванда.
   На его удивительно ровном кольце появились  две  фигуры.  Казалось,
они в скафандрах.
   - Спустить шлюпку! - скомандовал адмирал.
   - Куда же они тащат каравеллу? Мы движемся, движемся вместе с  этим
проклятым блюдцем! - вне себя от волнения говорила Ниньо.
   Иштван успокаивающе сжал ей руку повыше локтя.
   "Маэстро" и штурман остались на каравелле,  а  адмирал  с  пажом  и
гребцами отчалили к берегу. Вскоре стало заметно, что ожидающие шлюпку
существа - одно повыше, другое пониже - одеты  не  в  скафандры,  а  в
плащи с капюшонами.
   -  Что  они  с  нами  сделают,  эти  гуманоиды?  -  поинтересовался
вполголоса Христо.
   - Только бы не угодить в зоопарк, - отозвалась Ванда.
   - Или в музей,  -  подхватил  адмирал.  -  Чем  наши  кораблики  не
экспонаты? Да и мы сами? И  где  "Пинта"  и  "Ниньо"?  Надеюсь  на  их
мореходные качества. Они испытываются в шторм, как и характеры людей.
   Фигуры инопланетян приближались. Меньший  поднял  руку.  Это  могло
быть приветствием.
   - Они добрые!.. Они не похищают, а спасают  нас.  Как  дельфины,  -
обрадовалась Ванда.
   Шлюпка  подошла  к  берегу.  Он  оказался   не   каменистым,   а...
металлическим. Пришлось пройти с десяток метров под  его  неприступной
стеной, пока не обнаружился причал... самый  настоящий,  оборудованный
лестницей, ведущей наверх к ожидающим инопланетянам.
   Сомнений  в  искусственности  кольцевого  сооружения  не  осталось.
Колумб и паж взбежали по звенящим ступеням. Ветер силился сорвать их с
лестницы и сбросить по  ту  сторону  кольца,  в  океан,  где  все  еще
громоздились гигантские валы с седыми верхушками.
   Инопланетяне двинулись навстречу  прибывшим.  Они  передвигались  в
вертикальном положении, на задних конечностях. Передние были свободны,
как и подобает разумным существам, способным  к  труду.  Потом  сквозь
грохот и шум донеслись голоса.
   - Спасательное судно "Лагуна"... Капитан  Воронин.  А  это  главный
конструктор - доктор технических наук Надежда Светланова. Знакомьтесь,
друзья, - говорил высокий "инопланетянин".
   - Как? Вы специально спасали нас? - ужаснулась Ванда.
   - Не совсем так, - заметила  "инопланетянка".  -  Мы  идем  пробным
рейсом из Ленинграда. Финский залив для "Лагуны" мелок,  океан  лучше.
Мы знали, что вы где-то здесь, и  биоаппаратура  приняла  ваш  сигнал.
Нет, нет! Я знаю, что вы его не посылали,  но  общее  биополе  экипажа
"Санта Марии" отражало тревожность ситуации. И мы поспешили на помощь.
Ведь для этого и создавалась "Лагуна"...
   - Вы, значит, подчерпнули нашу каравеллу и всплыли с  ней  вместе?-
спросил адмирал. - Что же это - подводная лодка немыслимых размеров?
   - Не совсем так, -  отозвалась  Надежда  Светланова.  Она  откинула
капюшон, и теперь стало видно  ее  синеглазое,  чуть  усталое  русское
лицо:  с  морщинками  в  углах  глаз,  с  ровными  дугами   бровей   и
ослепительными зубами, обнаженными в улыбке. - "Лагуна" носит свое имя
благодаря огромному  бассейну,  в  котором  поместится  любое  морское
судно. Эта чаша покоится на телескопических мачтах, уходящих  в  глубь
моря.  Они,  в  свою  очередь,  опираются  на  подводные   понтоны   с
двигателями, перемещающими все сооружение. На глубине десятков  метров
нет никакого волнения, даже шторм. Потому и надводная часть испытывает
качки. Ну а поскольку всплывший бассейн уже не соединен с океаном,  то
в лагуне тихо, как в блюдечке.
   - Значит, все-таки блюдце! Летающее блюдце! - подхватила  Ванда.  -
Недаром мы бредили летающими тарелками Бермудского треугольника!
   - Прошу простить, но у нас не летающее блюдце, а плавающее. Хотя  и
над водой,   -   вмешался   капитан   Воронин,   поглаживая   усы.   -
Возвращайтесь-ка, друзья, на судно. Успокойте свой экипаж. Мы доставим
вас прямо на Кубу.
   - На Кубу? - встрепенулся Христо. - Тысяча дьяволов и  две  ведьмы!
Ни в коем случае! Чем ваша  лагуна  не  док!  Плавучий!  Мы  подлатаем
каравеллу, потом вы пустите нас на волю  волн.  Морякам  нечего  качки
бояться. Колумб доплыл до Кубы без посторонней помощи.
   - Да, у вас такой же характер. Вы настоящий  Колумб,  -  улыбнулась
Надежда Светланова.
   Ванда с гордостью посмотрела на адмирала:
   - Мы снова схватимся с паном океаном! - запальчиво произнесла  она,
тряхнув перьями на шляпе.
   - Похвально, - заметил капитан Воронин. -  Только  без  грот-мачты,
прошу прощения, трудновато придется.
   - На то он и подвиг, чтобы быть трудным, - заключил Христо.
   - Красиво и чудесно  вы  задумали,  пани  Надежда,  -  доверительно
говорила Ванда, спускаясь вместе со Светлановой к шлюпке. - Это  же  и
есть научно-техническая революция! Чаша-бассейн над поверхностью моря!
А вместо  бассейна  можно,  наверное,  и  десяток  пассажирских  палуб
поставить! И  никакой  качки!  Почему  бы  не  строить  так  океанские
лайнеры?
   -  Это  моя  мечта,  милый  мой  паж  де  Сельедо.  Начала  вот  со
спасательного судна.  А  там...  -  Она  прищурилась,  заметнее  стали
морщинки у глаз. - А там посмотрим...



   Каравеллы "Пинта" и "Ниньо" отчаянно боролись со свирепым  штормом,
когда сверхъестественным видением  к  ним  приблизился  фантастический
корабль. Он походил на остров на сваях, приподнятый над водой так, что
штормовые волны свободно прокатывались под его днищем. А над  островом
возвышались мачты "Санта Марии", дрейфующей во внутреннем водоеме.
   С "Санта  Марии"  просигналили  флажками,  что  там  кипит  работа:
заделываются рассевшиеся борта, ликвидируется течь - и  что  каравелла
скоро присоединится к остальным судам флотилии.





---------------------------------------------------------------
 Из коллекции Вадима Еpшова
 http://www.chat.ru/~vgershov
---------------------------------------------------------------

                             Рассказ-гипотеза


   Картина далекого детства навсегда осталась в моей памяти. Высокие холмы
обрываются к воде, как будто  срезанные  гигантским  ножом.  Широкая  река
делает крутой поворот. Берега - дикие, каменистые, угрюмые. Сразу за  ними
- вековая тайга.
   Наша лодка поднимается по Верхней Тунгуске, как здесь зовут Ангару.  На
перекатах только я да рулевой остаемся в лодке. Все остальные, в том числе
и отец, тянут бечеву. Сейчас перекат позади, и  все  сидят  на  веслах.  Я
устроился на носу и  чувствую  себя  капитаном.  Это  гребная  галера.  Мы
отважные корсары и идем открывать новые земли за океаном. Эй, кто  там  на
марсе? Что за остров на горизонте? Плавучий остров? Свистать всех наверх!
   Плоты один за другим показываются  из-за  темной,  закрывающей  полнеба
скалы. Слышится блеяние.
   Капитану понятно все. Это проклятые  рабовладельцы  ограбили  туземцев,
погрузили на плавучий остров их скот, далеко в трюмы спрятали закованных в
цепи невольников. Я  понимаю,  что  именно  сейчас  нас  ждет  благородный
морской подвиг. Смелее, корсары, вперед!
   Тихое-тихое утро. Небо безоблачно. Где-то далеко глухо урчит пройденный
вчера перекат.
   Я проклинаю всплески от наших весел. Ненавистные  рабовладельцы  ничего
не должны заметить. Галера быстро приближается к плавучему  острову.  Ясно
видны овцы и избушка на переднем  плоту.  Но  я-то  знаю,  что  это  рубка
рабовладельца-капитана. Вот он,  бородатый,  в  синей  рубахе,  выходит  и
смотрит на небо. Потягивается, чешет спину, потом зевает и крестит рот.
   Тише, гребцы! Мы должны подойти к противнику незаметно и сразу ринуться
на абордаж. Где-то слева шуршит белка на лиственнице. Если он оглянется...
Тихо-тихо. Еле слышны всплески от весел.
   И вдруг страшный удар. Я втягиваю голову в плечи. Я плачу,  я  забыл  о
корсарах. Плотовщик от неожиданности падает на колени. Рот у него  открыт.
Овцы блеют, шарахаются к самой воде. И тут второй удар, более страшный.  В
избушке порывисто открывается дверь, но  никто  не  показывается  из  нее.
Слева, за тайгой, что-то сверкает, споря с солнцем.
   -  Держись! - еле доносится до меня голос отца.
   Воздух -   густой, тяжелый - толчком обрушивается на меня.  Я  хватаюсь
за борт, кричу. Мне вторит испуганное, исступленное блеяние овец.
   Я вижу, как овцы одна  за  другой  падают  в  воду,  словно  их  кто-то
гигантской ладонью сметает с плота. По реке идет высокий  вал.  Вижу,  как
переламывается пустой уже плот. Бревна  его  встают  торчком.  Нашу  лодку
подбрасывает, словно на перекате. Я  захлебываюсь  и  ловлю  ртом  воздух.
Разжимаются пальцы, и, весь мокрый, я скатываюсь на дно. Там вода и пахнет
рыбой. И сразу становится тихо-тихо...
   Далекое  воспоминание,  страница  из  детского  дневника.   Вот    она,
затрепанная коричневая тетрадка,  помеченная  1908  годом.  В  этом  году,
тридцать восемь лет назад, в двухстах пятидесяти километрах от места,  где
сметены были в воду овцы с плотов,  в  тайгу  упал  страшный  метеорит,  о
котором так много писали и рассказывали в Сибири.
   Зачем  понадобилась  мне  старая  тетрадка?  Почему  завален  мой  стол
статьями и книгами о Тунгусском метеорите?
   Полный полемического задора и дискуссионной злости, беру я лист бумаги.
Да, я готов спорить!
   Рассказ, пожалуй, лучше всего начать с того часа, когда утром 3  апреля
1945 года ко мне в редакцию журнала вошли  два  человека.  Каждый  из  них
положил на мой стол по объемистому конверту.
   Тот, что поставил на пол большой чемодан,  был  гигантского  роста.  Он
сильно сутулился; казалось, будто он что-то рассматривал на полу.  У  него
были крупные, словно рубленые  черты  лица  и  сросшиеся  лохматые  брови,
из-под которых мечтательно смотрели светло-голубые глаза.
   Его спутник сидел на стуле прямо, не касаясь  спинки.  Он  был  строен,
чуть узок в плечах. Роговые очки придавали .его  немного  скуластому  лицу
выражение учености.
   -  В-в-вашему журналу,  -  начал  гигант,  заикаясь  на  букве  "в",  -
несомненно, интересен  научный  спор,  который  будет  разрешен  во  время
этнографической экспедиции Академии наук в район Подкаменной Тунгуски.
   -  Если  научным  спором  можно  назвать  утверждение    и    отрицание
бессмыслицы, - едко заметил человек в очках.
   -  Я просил бы в-в-вас, -- свирепо обернулся к нему первый  посетитель,
- не прерывать меня. В-в-вот два конверта, - он уже говорил со  мной,  как
бы не замечая своего противника, - здесь изложены две гипотезы  по  поводу
странной этнографической загадки.
   -  Не познакомите ли вы меня с сутью спора? - попросил я.
   -  Знаете ли в-в-вы, что на севере Сибири, в-в-восточнее Енисея,  живет
народность эвенки? Люди нашего с вами возраста - конечно, я  не  говорю  о
специалистах - иногда неправильно именуют их тунгусами. Эвенки принадлежат
к  желтой  расе  и  родственны  маньчжурам.  Когда-то  они  были   народом
в-в-воинственных завоевателей, в-в-вторгшимся в Среднюю Азию.  Однако  они
были в-в-вытеснены  оттуда  якутами  и,  отступив  на  север,  укрылись  в
непроходимых  сибирских  лесах.  Правда,  и  якутам   пришлось    уступить
завоеванную ими цветущую страну более сильным завоевателям - монголам -  и
тоже уйти в сибирские леса и тундры, где они стали соседями эвенков...
   -  Сергей Антонович настолько любит этнографию, что никогда не упускает
случая пропагандировать эту  науку,  -  прервал  второй  посетитель.  -  Я
позволю себе сформулировать его мысль: ни эвенки,  ни  якуты  не  являются
коренными жителями Сибири.
   Он говорил подчеркнуто серьезно, но чуть опущенные уголки губ придавали
его рту выражение едва уловимой насмешливости.
   -  И докажу! В-в-вот! Не угодно ли в-в-взглянуть?
   Сергей Антонович, кряхтя, согнулся, раскрыл свой огромный чемодан и,  к
величайшему  моему  изумлению,  извлек   оттуда    какую-то    пожелтевшую
исполинскую кость. Он торжественно положил ее передо мной на стол,  поверх
рукописей.
   -  Что это? - невольно отодвинулся я.
   -  Берцовая кость коренных обитателей Сибири,  -  с  пафосом  возвестил
Сергей Антонович, глядя на меня счастливыми прозрачными глазами.
   -  Коренных  обитателей?  -  Я  с  ужасом  попытался  представить  себе
обладателей таких костей.
   -  Это  берцовая  кость  слона,  -  рассеял  мои  предположения  Сергей
Антонович.
   -  В Сибири? Слоны? Может быть, мамонты? - усомнился я.
   -  Слоны! Эту кость нашел я. В-в-в прошлом  году  я  исколесил  таежные
болота  и  гривы,  лазал  по  неприступным  сопкам  в  поисках   кое-каких
ископаемых и, представьте себе,  наткнулся  на  шестьдесят  пятом  градусе
северной широты и сто четвертом  градусе  восточной  долготы  на  кладбище
слонов. Плоскогорье, как гигантским забором, было отгорожено  хребтами  со
в-в-всех  сторон.  Жаркое  сибирское  солнце  растопило  слой   в-в-вечной
мерзлоты и... В-в-вот, закурите, - протянул он портсигар.
   -  Спасибо, не курю.
   -  Я сам отпилил заготовку для этого портсигара от настоящего слонового
бивня - прямого, а не загнутого, как у мамонта. Три недели я не ел ничего,
кроме пучек. Это растения из семейства зонтичных, из  которых  куда  лучше
делать дудочки, чем съедобные блюда. Я оставил на кладбище слонов  в-в-всю
провизию, лишь бы донести эту кость и часть клыка.
   -  Надо заметить,  что Сергей Антонович самоотверженно нагрузил на себя
эти  любопытные  кости,  помимо  образцов  найденной   им   ценной   руды.
Любитель-этнограф,  любитель-палеонтолог,  он  в добавление ко всему этому
еще и профессионал геолог.
   Гигант взглянул на своего спутника.
   -  Изучение обнаженных геологических слоев привело меня  к  заключению,
что до последнего ледникового периода в-в-в Сибири был жаркий  африканский
климат. Там в-в-водились слоны, тигры...
   -  И естественно, жили африканские  негры,  как  готов  утверждать  наш
почтенный ученый.
   -  Да, я уверен, что племя коренных доледниковых сибиряков существовало
и, может быть, даже имеет потомков, доживших до нашего  времени.  В  глуши
сибирской тайги ходят легенды о неведомой чернокожей женщине...
   -  Есть красочное описание встречи с ней  ангарца-зверобоя  Кулешова, -
сказал спутник Сергея Антоновича, снимая очки, чтобы протереть их платком.
Прищурившись, он посмотрел поверх меня куда-то вдаль. - Благодаря любезной
настойчивости Сергея Антоновича я выучил его наизусть.  Представьте  себе:
рев, грохот и черные  мокрые  камни  среди  белой  пены.  Почти  шаркая  о
нависшие с берегов скалы, меж камней скачет  шитик  -  лодка  с  поднятыми
бортами. Высоким носом шитик зарывается в пену.  В  нем  стоит  чернокожая
женщина. На ней только набедренная повязка. По ветру трепещут, развеваются
длинные рыжие волосы. Кулешов готов был поклясться,  что  она  гигантского
роста. Лица ее он не  рассмотрел.  Охотник  говорил,  что  она  шаманит  у
стариков. Через перекат переправлялась она без одежды,  вероятно  боясь  в
ней утонуть.
   -  Я утверждаю, что это последний  потомок  доледниковых  сибиряков,  -
положил на стол свой огромный кулак Сергей Антонович. - В-в-в этой женщине
сказалась отдаленнейшая наследственность!
   -  Вот любопытный образчик вывода, не основанного ни на каких посылках.
Здравомыслящий человек вряд ли придет к такому заключению.
   -  Я посмотрю,  как  в-в-вы  будете  это  отрицать  там,  на  месте,  -
рассердился Сергей Антонович. - Я твердо решил в-в-взять в-в-вас с  собой,
хоть в-в-вы и кабинетный физик, а  экспедиция  укомплектована.  В-в-возьму
как своего противника и не  дам  вам  заниматься  никакими  электронами  и
нейтронами, пока в-в-вы не сдадитесь и не признаете моей гипотезы!
   Физик улыбнулся.
   -  Мы просим  вас  вскрыть  конверты,  -  обратился  он  ко  мне,  -  и
опубликовать ту гипотезу, о которой мы телеграфируем вам из Вановары, куда
отправляется комплексная экспедиция Академии наук под  начальством  Сергея
Антоновича.
   -  А мне телеграфно сообщите в-в-в В-в-вановару, какой глубокомысленный
бред был запечатан  в-в-в  конверте  этим  почтенным,  в-в-все  отрицающим
ученым, - пробурчал Сергей Антонович.
   Мои враждующие посетители распрощались со мной  и  ушли.  Я  задумался,
глядя на оставленные конверты. Какой странный повод заставил  так  спорить
столь различных специалистов?
   -  Простите, - услышал я негромкий голос.
   Подняв глаза, я увидел перед собой физика. На этот раз его  глаза  были
серьезны, губы крепко сжаты.
   -  Я вернулся предупредить  вас,  что  в  моем  конверте  действительно
изложена одна гипотеза, но она не имеет никакого  отношения  к  чернокожей
женщине, что, безусловно, поразило  бы  милейшего  Сергея  Антоновича,  не
допускающего отвлечения своей экспедиции посторонними вопросами.
   -  О  чем  же  ваша  гипотеза?  -  спросил  я,  заинтересованный.  Дело
становилось все более и более запутанным.
   -  О Тунгусском метеорите.
   -  Который упал близ фактории Вановара в 1908 году?
   -  Который никогда не падал на землю.
   Не падал  на  землю?!  Перед  моим  мысленным  взором  прошли  плоты  с
торчащими бревнами, овцы в воде, зарево над тайгой.
   -  Вы были на месте падения? - едва сдержался я.
   -  Специальной  экспедиции  туда  нет,  и   я    пользуюсь    случайным
расхождением во взглядах с Сергеем Антоновичем в вопросе о его чернокожей,
чтобы побывать в этом районе. Я хочу установить  там  некоторые  детали  и
тогда пришлю вам телеграмму с просьбой вскрыть конверт.  Вы  поймете,  что
надо будет сделать.
   Все  это  он  говорил  совершенно  безапелляционно,  с  обезоруживающей
убежденностью в тоне.
   -  У меня есть основания пока никому  не  сообщать  о  своей  гипотезе.
Сергея Антоновича я познакомлю с ней по прибытии на место, а  то  он  еще,
чего доброго, откажется взять меня с собой. А теперь прощайте!
   Необычайный доверитель, протянув руку, назвал свою фамилию. Еще  раз  я
был поражен в этот день. Передо мной стоял известный физик-теоретик.
   Я  смотрел  на  закрывшуюся  за  ним  дверь,  пытаясь   осознать    все
происшедшее. История с чернокожей как-то сама собой отодвинулась на второй
план. Меня волновала совершенно новая мысль.
   Метеорита не было?!
   Ну нет, я не сдамся так скоро! О метеорите я  готов  поспорить.  Я  сам
видел зарево катастрофы, и я испытал воздушную волну гигантского взрыва.
   Решение было принято. Я опровергну гипотезу знаменитого физика,  какова
бы она ни была.
   Я  перерыл  свои  архивы.  Все,  что  касалось  Тунгусского  метеорита,
когда-то специально интересовавшего меня, было извлечено.  Вот  запись  из
детского дневника. А вот выдержка из доклада Л. А. Кулика,  сделанного  им
Академии наук в 1939 году:
   "Факт падения тунгусского метеорита около 7 часов  утра  30  июня  1908
года отмечен многочисленными  наблюдателями...  при  ясном  небе  и  тихой
погоде... После падения болида па тайгу над  пей  взвился  к  небу  "столб
огня", а затем раздались  три-четыре  мощных  удара,  слышимых  за  тысячу
километров. Воздушной волной в реках воду гнало "валом", людей и  животных
сбивало с ног, опрокидывало заборы, повреждало постройки, сотрясало  дома,
качало в них висячие предметы".
   Как можно говорить, что метеорита не было, мой уважаемый друг?  Или  вы
считаете заслуживающей доверия лишь свою  проникновенную  интуицию,  а  не
показания многих тысяч людей?
   Так вот вам объективные записи бесчувственных приборов.
   Воздушная волна была дважды зарегистрирована в Лондоне, то есть  обошла
вокруг земного шара два раза. Сейсмические станции  в  Иркутске,  Тбилиси,
Ташкенте и Иене отметили земную волну с эпицентром  в  районе  Подкаменной
Тунгуски.
   Что  вы  можете  противопоставить  этому,  мой  дорогой  ученый  физик?
Воплощенную самонадеянность?
   Я перебирал многочисленные свидетельства очевидцев:
   "Огненный  шар  ярче  солнца...  огненный  столб,  видимый  за    сотни
километров... черные клубы дыма,  превратившиеся  в  тучу  на  безоблачном
небе... стекла, лопнувшие на расстоянии 400 километров..."
   Это показания корреспондентской сети  Иркутской  сейсмической  станции.
Ими нельзя пренебрегать.
   Прочтем дальше: "разметало  чумы...",  "кончало  оленей...",  "ворочало
лес..." -это эвенки.
   "Пахнуло таким жаром, что будто рубашка загорелась..." - это рабочий  в
Вановаре. Даже близ Канска, за 800 километров от места падения,  машинист,
испугавшись грохота, остановил поезд.
   Нет, мой почтенный, но легкомысленный  оппонент,  время,  когда  Л.  А.
Кулику приходилось доказывать факт падения Тунгусского метеорита,  прошло.
С тех пор под руководством Кулика было проведено  несколько  экспедиций  в
район падения. Там были  обнаружены  следы  поразительных  разрушений:  на
площади в восемь тысяч квадратных километров вся тайга сплошь повалена. Вы
сами  увидите  в  районе  гигантского  бурелома,  как  стволы  исполинских
лиственниц лежат, показывая своими вывороченными корнями в одно место -  в
центр феноменальной катастрофы.  Вы  убедитесь,  что  в  радиусе  тридцати
километров не устояло ни одно дерево, а в радиусе  шестидесяти  километров
деревья вырваны на всех возвышенностях. Чтобы вызвать  взрыв  такой  силы,
нужны сотни тысяч тонн сильнейшего взрывчатого вещества.
   Откуда могла появиться такая энергия? Я отвечу вам, мой дорогой ученый,
как вы сами ответили бы школьнику. Метеорит, сохранивший свою  космическую
скорость, ударился о землю,  а  вся  его  кинетическая  энергия  мгновенно
перешла в тепло, что равносильно взрыву.
   Обращу ваше внимание, мой  ученый  противник,  никогда  не  бывавший  в
районе тунгусской катастрофы, что для местных жителей падение метеорита не
представлялось спорным. Старожилы уверяют, что к месту,  где  спустился  с
неба бог огня и грома - ослепительный  Огды,  -  не  приближался  ни  один
местный житель. Оно проклято шаманами. Лишь в первые дни после  катастрофы
эвенки ходили по  бурелому,  разыскивали  обугленные  туши  своих  оленей,
погибшие лабазы с имуществом, видели фонтан воды, бивший  три  дня  из-под
земли. Пожалуй, лучше будет, мой безусловно  заслуживающий  лучшей  участи
оппонент,  если  вы  вместо  гипотезы,  отрицающей   очевидное    явление,
придумаете объяснение этому запоздалому страху местных жителей.
   И наконец, последнее необъясненное явление, свидетельствующее  о  связи
его с каким-то космическим событием.
   Передо мной на столе лежит фотография, сделанная в Наровчате Пензенской
губернии местным учителем. Снимок сделан ночью, через сутки после  падения
метеорита в Сибири. А вот ссылка на находившегося той ночью в  Ташкентской
обсерватории, ныне здравствующего  академика  Фесенкова,  тщетно  ждавшего
темноты для начала своих наблюдений.
   После падения метеорита во всем районе,  от  бассейна  реки  Енисея  до
Атлантического океана, даже в Средней Азии и на Черном море, стояли  белые
ночи, позволявшие читать в полночь. На высоте 83 километров были  замечены
светящиеся серебристые облака неизвестного происхождения.
   Вот вам задача, тщетно жаждущий лавров, дорогой мой оппонент. Объясните
связь этого явления с упавшим метеоритом, а не компрометируйте себя спором
по поводу установленного факта падения болида.
   Словом, я был заражен полемическим  азартом,  и  язвительная  блестящая
статья, громившая неизвестную мне антиметеоритную  гипотезу,  была  уже  в
моей чернильнице. Мне  не  терпелось  узнать  содержание  переданного  мне
конверта.
   Но нетерпение мое, равно как и  полемический  азарт,  было  подвергнуто
большому испытанию.
   С 3 апреля по 14 августа 1945 года я не получал  от  своих  доверителей
никаких известий.
   Сообщение о пресловутой атомной бомбе, сброшенной на  Японию,  отвлекло
меня от всяких мыслей о физике, геологе-этнографе и об  их  гипотезах.  Но
внезапно полученная телеграмма представила мне все  в  новом,  неожиданном
свете:
   "Сравните сейсмические данные сотрясений 30 июня 1908  года  и  второго
американского подарка. Ищу негритянку".
   Сомнений быть не могло. Мой физик имеет в виду атомную бомбу, о которой
услышал по радио.
   Не скрою, я пережил ощущение, будто меня ударили туго набитым мешком по
голове.
   С волнением принялся я изучать подробности взрыва опытной бомбы в штате
Нью-Мексико, когда с места испарившейся стальной  башни  к  небу  поднялся
огненный столб, видимый за многие десятки километров.
   С пристальным вниманием читал я описания  взрывов  бомб  в  Хиросиме  и
Нагасаки, где ослепительный огненный шар газов, раскаленных до температуры
в двадцать миллионов градусов,  взвился  вверх,  оставив  за  собой  столб
пламени, который прожег облака  и  расплылся  по  небу  гигантским  грибом
черного дыма.
   Руки у меня дрожали, когда я сравнивал эти подробности с так  тщательно
подготовленными мной для дискуссии описаниями взрыва в тунгусской тайге.
   Чтобы проверить  себя,  я  побывал  в  Академии  наук,  в  Комитете  по
метеоритам и получил дополнительный материал о "тунгусском  падении".  Там
же я узнал о гибели ученого секретаря по метеоритам Л. А. Кулика.
   Замечательный русский  ученый  в  первые  же  дни  Отечественной  войны
добровольно встал на защиту Родины  с  такой  же  верой  в  победу,  какой
удивлял мир при розысках Тунгусского метеорита.
   Как  жаль,  что  этот  выдающийся  ученый  не  смог   завершить    свои
исследования  сопоставлением  сейсмических  записей  падения  метеорита  и
атомного взрыва!
   Это сопоставление с помощью института Академии наук удалось сделать мне.
   Характерной особенностью сейсмических  записей  тунгусского  сотрясения
была регистрация двух толчков с тем большим расстоянием во времени друг от
друга, чем дальше от места взрыва отстояла  сейсмическая  станция.  Второй
толчок  в  районе  регистрирующей  станции  вызывался  воздушной   волной,
распространявшейся от места взрыва с меньшей скоростью, чем  волны  земной
коры.
   Анализ показаний сейсмографов, отметивших атомный взрыв в  Нагасаки,  с
поражающей точностью воспроизвел картину записей 30 июня 1908 года.
   Неужели же в 1908 году мы имели дело с первым атомным взрывом на земле?
   Передо мной лежал конверт, скрывавший мысли русского  теоретика-физика,
гениально угадавшего атомную реакцию в тунгусской катастрофе. Я  едва  мог
побороть раздражение против ученого, разыскивающего в тайге какую-то рыжую
негритянку вместо опубликования своих идей.
   Я считал колебания излишними и вскрыл конверт.
   Я оказался прав в своих запоздалых догадках. Мой теоретик предвидел все.
   Да, тунгусская катастрофа, во  время  которой  взрывы  были  слышны  за
тысячу километров, катастрофа, вызвавшая небывалые разрушения и  настоящее
землетрясение,  породившая  ослепительный  шар  газов,   раскаленных    до
температуры в десятки миллионов градусов, который  превратился  затем  при
стремительном взлете в огненный столб, видимый за 400  километров,  -  эта
катастрофа могла быть только атомным взрывом.
   Физик предполагал, что  влетевший  в  земную  атмосферу  метеорит,  вес
которого он определял не  в  тысячи  или  сотни  тысяч  тонн,  как  прежде
считали, а максимально в сто килограммов,  был  не  железо-никелевым,  как
обычные металлические метеориты, а  урановым  или  состоял  из  еще  более
тяжелых трансурановых элементов, неизвестных на земле.
   Огромная  температура,  которую  метеорит,  пролетая    через    земную
атмосферу, приобрел, была одним из условий, при  которых  стала  возможной
реакция  атомного  распада.  Метеорит  взорвался,  выделив  свою   атомную
энергию, так и не коснувшись земли. Все его вещество,  в  основной  массе,
мгновенно испарилось, а частично превратилось в  энергию,  равную  энергии
взрыва двухсот тысяч тонн взрывчатого вещества.
   Вот почему не смог найти Л. А. Кулик каких-либо остатков метеорита  или
его воронки. В центре бурелома оказалось лишь болото,  образовавшееся  над
слоем вечной мерзлоты.
   Наконец  и  два  последних  загадочных  момента  тунгусской  катастрофы
объясняла  гипотеза  моего  физика.  Таинственные   серебристые    облака,
освещавшие ночью землю, были остатками радиоактивного вещества  метеорита,
выброшенными силой взрыва  до  слоя  Хевисайда.  Радиоактивный  распад  их
атомов вызывал свечение окружающего воздуха.
   Суеверный страх эвенков, бродивших в первые  дни  после  катастрофы  по
бурелому, вызван "гневом" бога огня и грома, ослепительного Огды. Все, кто
побывал в проклятом месте, погибали  от  страшной  и  непонятной  болезни,
поражавшей язвами внутренние  органы  человека.  Бедные  эвенки  оказались
жертвами  атомного  распада  мельчайших  остатков   вещества    метеорита,
рассыпанных в районе катастрофы.
   Какими блестящими и тонкими казались теперь соображения  моего  физика!
Ведь именно с этим явлением столкнулись японцы  в  Нагасаки  после  взрыва
атомной  бомбы.  Распад  оставшихся  атомов  мог  продолжаться  в  течение
полутора-двух месяцев.
   Очередной номер журнала со статьей физика был уже сверстан и  направлен
в типографию, когда я получил от него телеграмму из Вановары:
   "Гипотеза неверна. Уничтожьте рукопись. Видел чернокожую. Возвращаюсь".
   Я был вне себя от изумления.  Теперь я снова не  хотел  верить  физику.
Постороннему  человеку  трудно было бы себе представить,  до чего мне было
жаль расстаться с гипотезой об атомном взрыве метеорита!  Я не  мог...  не
мог заставить себя позвонить в типографию.
   Но как же быть? Какие опровержения мог найти физик на месте катастрофы?
   Принесли еще одну телеграмму - опять из Вановары. Трясущимися  пальцами
развернул я бланк:
   "Последний  отпрыск  доледниковых    чернокожих    сибиряков    найден.
Публикуйте".
   С недоумением разглядывал я  телеграмму  Сергея  Антоновича.  Какое  же
влияние могла оказать доледниковая негритянка на гипотезу атомного взрыва?
   Наконец я  сообразил,  что  все  равно  ничего  понять  не  смогу.  Мне
казалось, что тут надо иметь воображение по меньшей мере помешанного.
   Махнув рукой на все догадки, я вскрыл конверт Сергея Антоновича и  стал
прикидывать,  сможет  ли  его  статья  заменить  по  объему  другую,   уже
заверстанную в очередной номер журнала.
   Я так увлекся этим профессиональным занятием, что не заметил, как дверь
ко мне открылась и в комнату вошел бородатый человек  в  грязных  сапогах,
оставлявших  следы  на  паркете.  Расстегнув  меховую  куртку    и    сняв
шапку-ушанку, он протянул мне руку, как старому знакомому.
   Выжидательно посмотрев на незнакомца, я вежливо поздоровался и... вдруг
узнал его.
   Борода! Отсутствующие очки! Однако как же мог он так скоро оказаться  в
Москве? Ведь я только что получил его телеграмму!
   Я взял в руки телеграфный бланк и посмотрел на  дату  отправления:  ну,
конечно... задержка.
   -  Рукопись... - тяжело дыша,  видимо  от  быстрой  ходьбы,  проговорил
физик. - Я спешил с аэродрома...
   -  Журнал еще в типографии, - ответил я. - Но где же ваши очки?
   Физик махнул рукой.
   -  Они разбились.
   Он  молча  уселся  в  кресло,  вытащил  из  кармана   кисет,    свернул
загрубевшими коричневыми пальцами цигарку и достал кремень с трутом.
   Я протянул ему электрическую зажигалку. Посетитель смущенно улыбнулся.
   -  Одичал, - односложно сказал он, прикуривая.
   Мы  сидели  молча  друг  против    друга.    Я    рассматривал    моего
преобразившегося ученого. Он казался теперь шире в плечах. Здоровый  загар
и окладистая курчавая бородка  делали  его  похожим  на  доброго  молодца.
Затягиваясь крепкой махоркой, он мечтательно смотрел в угол.  По-видимому,
мыслями он был далеко.
   -  Рассказывать? - односложно спросил он.
   -  Конечно же!
   -  Вы знаете, - он посмотрел на меня и вдруг,  близоруко  прищурившись,
превратился в уже знакомого мне теоретика-физика, - до сих пор  я  никогда
не спал в лесу, а болото видел только из окна вагона. Я не выносил комаров
и поэтому избегал ездить на дачу. Ванну я принимал два раза в неделю, - он
сбросил пепел на пол, потом усмехнулся и виновато  посмотрел  на  меня.  -
Словом, одичал, - совсем непоследовательно добавил он.
   Мы помолчали.
   -  Вас, вероятно, интересует, зачем же, собственно, я  ездил  на  место
тунгусской катастрофы, что там искал? Я начну  с  пейзажа  тайги  в  месте
бурелома. Представьте себе: в центре  катастрофы,  вокруг  болота,  прежде
считавшегося основным кратером, где, казалось  бы,  действие  взрыва  было
страшнее всего, лес остался на корню. Деревья, поваленные всюду в  радиусе
тридцати километров, там не лежат,  а  стоят.  Из  земли  торчат  огромные
палки, между которыми уже пророс молодняк... Это бывшие деревья, корни  их
давно мертвы, на них нет коры, она обгорела, обвалилась. Все ветви срезаны
чудовищным вихрем, а на месте каждого сучка - уголек. Телеграфные столбы -
вот на что походят эти деревья. Они могли устоять только под  вертикальным
ураганом, под ураганом, упавшим сверху.
   Мой посетитель сильно затянулся и с  видимым  наслаждением  выпустил  в
потолок густой клуб дыма. Я не прерывал его молчанья.
   -  Именно эта картина и нужна была  мне,  -  продолжал  он,  с  видимым
трудом отрываясь от своих мыслей. - Почему устоял этот мертвый лес? Только
потому, что деревья в том месте были перпендикулярны к взрывной  волне.  А
это могло быть лишь  в  том  случае,  если  взрыв  произошел  над  землей!
Раскаленные до  температуры  в  сотни  тысяч  градусов  газы,  пролетев  с
огромной скоростью, срезали  ветви,  ожгли  деревья  и  создали  за  собой
разряжение. Холодный воздух, устремившийся следом, загасил пожар.
   -  Так, значит, взрыв все же произошел? - почти обрадовался я.
   -  Да, на высоте пяти километров над землей. Я  подсчитал  эту  высоту,
исходя из размеров площади мертвого леса, оставшегося  на  корню.  Простая
геометрическая задача.
   -  Никакого взрыва, кроме атомного, не могло произойти,  если  метеорит
не коснулся земли. Теперь я готов защищать вашу гипотезу даже  против  вас
самого! - с жаром воскликнул я.
   -  Это интересно, - сказал физик. - Научная дуэль? Защищайтесь!
   И вот мы приступили  к  довольно  странной  дискуссии.  Физик  все-таки
оказался моим оппонентом, но... мы поменялись с ним ролями.
   -  Отчего же мог произойти мгновенный взрыв метеорита? - спросил физик,
затягиваясь махрой.
   -  Надо полагать, что он был из изотопа  урана  с  атомным  весом  235,
способного к так называемой "цепной реакции".
   -  Правильно. Или изотоп урана, или плутоний.  Теперь  опишите  картину
цепной реакции, и вы сразу увидите слабость защищаемой вами гипотезы.
   -  Охотно  вам  отвечу.  Если  атомы  изотопа   урана    бомбардировать
нейтронами, электрически не заряженными элементарными частицами  вещества,
то при попадании нейтрона ядро будет делиться на  две  части,  высвобождая
огромную энергию и выбрасывая, кроме того, три нейтрона, которые разбивают
соседние атомы, в свою очередь выбрасывающие  по  три  нейтрона.  Вот  вам
картина непрерывной цепной реакции, которая не прекратится, пока все атомы
урана не распадутся.
   -  Совершенно правильно. Но ответьте, что требуется для начала  атомной
реакции?
   -  Разбить первый атом, попасть нейтроном в первое ядро.
   -  Вот именно. Но здесь-то и кроется ловушка.  Вы  знаете,  как  далеко
друг от друга расположены атомы? Расстояния между ними подобны расстояниям
между  планетами,  если  приравнять  величину  планет  и  атомных    ядер.
Попробуйте  попасть  несущейся  кометой,  какой  можно  себе   представить
нейтрон, в одну из планет - в ядро. Физики подсчитали, через  какую  толщу
урана надо пропустить нейтрон, чтобы по  теории  вероятности  он  попал  в
атомное ядро. У некоторых получилось, что для начала  цепной  реакции  так
называемая критическая масса урана должна быть не менее восьмидесяти тонн.
   -  Неправда! Вы прибегаете к нечестным приемам. Так думали прежде.  Для
начала атомной реакции достаточно, чтобы урана было только один килограмм.
   -  Согласен, - улыбнулся физик. - Вы бьете меня моим же оружием, но  вы
не разгадали еще моего  коварства.  Да,  действительно,  в  полукилограмме
урана цепная реакция под влиянием потока нейтронов начаться  не  может,  в
килограмме урана она начнется обязательно. Что же из  этого  следует?  Как
будто ужо ясно, что падавший метеорит должен был иметь изотопа  урана  235
не менее килограмма.
   -  Совершенно верно.
   -  Но, с другой стороны, нужны летящие нейтроны. Скажите мне, отчего же
началась реакция? Откуда взялись потоки нейтронов?
   -  А космические лучи? В них ведь встречаются летящие нейтроны?
   -  Вы подготовлены, безусловно подготовлены, - усмехнулся физик.  -  Но
ведь такой поток нейтронов существовал и за пределами атмосферы. Почему же
метеорит не взорвался там?
   -  Решающую роль здесь  должна  играть  скорость  нейтронов.  Ведь  при
большой скорости нейтроны могут не причинить  ядру  вреда,  подобно  пуле,
пробивающей доску, но не роняющей ее.
   -  Замечательно верно, - ударил физик кулаком по столу.  -  Для  начала
цепной реакции летящие нейтроны надо притормозить.
   -  Если на изменение скорости нейтронов повлияла  высокая  температура,
нагревание метеорита при прохождении им атмосферы...
   -  Попались!  -  закричал  физик,  вскакивая.  -  Вы  разбиты,  дорогой
оппонент! Нам уже приходится делать допущения. "Если"! Никаких  "если"!  Я
не знаю, как сделали американцы свою атомную бомбу, но мы  с  вами  сейчас
невольно разобрали весь ее "механизм". Да, самое трудное, что  американцам
пришлось сделать, - это  затормозить  нейтроны.  И  в  этом  они  вряд  ли
обошлись без тяжелой воды.
   -  Верно, американцы действительно применили тяжелую воду. Как, однако,
вы были хорошо осведомлены, находясь в тайге!
   -  Я был осведомлен не в тайге, а до тайги. Я ведь теоретик.  Теоретики
должны видеть решение задачи за много лет вперед, за много  лет  до  того,
как она будет решена практиками, эмпириками.  Так  вот,  в  нашем  с  вами
метеорите  трудно  себе  представить   наличие    тормозящих    элементов,
включающихся в нужный момент. Ведь в американской атомной бомбе  они  были
сделаны искусственно.
   -  Так что же вы искали в тунгусской тайге, если до отъезда туда знали,
что атомного взрыва произойти не могло? - вскочил я, готовый броситься  на
физика, с такой убийственной холодностью опровергавшего самого себя.
   -  Я искал то, что  могло  быть  там  до  катастрофы.  Для  этого  я  с
миноискателем в  руках  исходил  немало  километров,  в  кровь  искусанный
проклятым гнусом.
   -  С миноискателем?
   Я уставился на физика и несколько мгновений молчал соображая.
   -  Что же, найденное там изменило ваши взгляды? - почти закричал  я.  ~
Неужели вы подозреваете, что взрыв был подготовлен  искусственно,  что  мы
имели дело с атомной бомбой?
   -  Нет, - спокойно возразил физик. - Этот атомный взрыв не  был  вызван
бомбой.
   -  Я сдаюсь. Я больше не могу. Значит, все не  верно...  Вы  ничего  не
нашли?
   -  Да, в течение полутора месяцев пребывания в  районе  бурелома  я  не
нашел ни метеоритного кратера, ни осколков метеорита или  его  следов,  ни
каких-либо металлических предметов, которые могли быть там до взрыва.  Это
и не мудрено. Взрывом даже деревья вдавливало в торф на четыре метра. Но...
   -  Что "но"? Не мучайте... Рассказывайте, что же вы нашли?
   -  Не прерывайте. Я расскажу вам все по порядку.
   -  Я сдаюсь. Я уже не оппонент, но  лишь  слушатель.  Разрешите  только
записывать.
   -  Как я уже вам сказал, поиски с миноискателем не дали мне ничего. Так
как экспедиция только начинала работу, то я вынужден был после  поисков  в
районе бурелома отправиться вместе с Сергеем Антоновичем, по нашему с  ним
уговору, разыскивать его дурацкую  чернокожую  женщину,  жившую  где-то  в
тайге. Конечно,  я  тогда  не  думал,  что  она  сможет  опровергнуть  мою
первоначальную гипотезу. Мы достали проводников-эвенков  и  верхом  на  их
оленях двинулись в путь.
   -  Атомный взрыв и чернокожая! Какая связь? - простонал я.
   -  Вы обещали не прерывать.
   -  Но должна же быть у вас, ученых, логика. Ну хорошо, молчу.
   -  Около двух месяцев гонялись мы без устали за  последней  из  племени
чернокожих сибиряков. Мы узнали, что она была жива и чуть ли  не  шаманила
где-то. Мы добрались  до  нее,  наконец,  в  стойбище,  около  местечка  с
удивительно звучным названием "Таимба", неожиданным и для русского  и  для
эвенкийского языка.  Привел  нас  туда  эвенк,  Илья  Потапович  Лючеткан,
когда-то  служивший  проводником  самому  Кулику,  несмотря  на  шаманские
запреты.  Это  был  глубокий  старик  с  коричневым  морщинистым  лицом  и
настолько узкими глазами, что они казались почти всегда закрытыми.
   "Шаманша   - непонятный  человек,  -  говорил  он,  поглаживая    голый
подбородок. - Сорок или меньше лет назад  она  пришла  в  род  Хурхангырь.
Порченая была".
   Мы знали, что порчеными  эвенки  называют  одинаково  и  контуженных  и
безумных.
   "Говорить не  могла, -  продолжал  Илья  Потапович,  -  кричала.  Много
кричала. Ничего не помнила. Умела лечить.  Одними  глазами  умела  лечить.
Стала шаманшей. Много лет ни с кем не говорила. Непонятный человек. Черный
человек. Не наш человек, но  шаман...  шаман...  Здесь  еще  много  старых
эвенков. Русского царя давно нет. Купца, что у эвенков мех отбирал,  давно
нет, а у них все еще шаман есть.  Другие  эвенки  давно  шамана  прогнали.
Учителя взяли. Лесную газету писать будем. А здесь все еще  шаманша  есть.
Зачем ее смотреть? Лучше охотничью артель покажу. Так вам говорю, бае".
   Сергей Антонович всячески допытывался, из  какого  рода  сама  шаманша,
надеясь узнать ее родословную. Но удалось нам установить только то, что до
появления ее в роде Хурхангырь о ней никто ничего не знал.  Возможно,  что
языка и памяти она лишилась во время метеоритной катастрофы,  по-видимому,
окончательно не справившись от этого и до наших дней.
   Лючеткан говорил:
   "Эвенков при царе заставили креститься,  а  они  шаманов  оставили,  не
хотели  царя  слушаться.  Все  черной  гагаре,  рыбе  тайменю  да  медведю
поклонялись. А теперь шаманов прогнали".
   Он же рассказал нам, что у черной шаманши были свои странные обряды.
   Она шаманила ранним утром, когда восходит утренняя звезда.
   Лючеткан разбудил нас с Сергеем Антоновичем. Мы тихо встали и вышли  из
чума. Рассыпанные в небе звезды казались мне  осколками  какой-то  атомной
катастрофы вселенной.
   В тайге нет опушек или полян. В тайге есть только болото.
   Конический чум шаманши стоял у самой топи.  Сплошная  стена  лиственниц
отступала, и были видны более низкие звезды.
   Лючеткан остановил нас.
   "Здесь стоять надо, бае".
   Мы видели, как из чума вышла высокая, статная фигура, а следом  за  ней
три эвенкийские старушки, казавшиеся  совсем  маленькими  по  сравнению  с
шаманшей. Процессия гуськом двинулась по топкому болоту.
   "Бери шесты, бае. Провалишься - держать будет.  Стороной  пойдем,  если
смотреть хочешь и смеяться хочешь".
   Словно канатоходцы, с шестами наперевес, шли мы по живому,  вздыхающему
под ногами болоту, а  кочки  справа  и  слева  шевелились,  будто  готовые
прыгнуть. Даже кусты и молодые деревья раскачивались, цеплялись  за  шесты
и, казалось, старались заслонить путь.
   Мы повернули за поросль молодняка и остановились. Над черной уступчатой
линией леса, окруженная маленьким ореолом, сияла утренняя звезда.
   Шаманша и ее спутницы стояли посредине болота с поднятыми руками. Потом
я услышал низкую длинную ноту. И словно в  ответ  ей,  прозвучало  далекое
лесное эхо, повторившее ноту на какой-то многооктавной высоте. Потом  эхо,
звуча уже громче, продолжило странную, неясную мелодию. Я понял,  что  это
пела она, шаманша.
   Так начался этот непередаваемый дуэт голоса с лесным эхом, причем часто
они  звучали  одновременно,  сливаясь  в  непонятной,  но   околдовывающей
гармонии.
   Песня кончилась. Я не хотел, не мог двигаться.
   "Это  доисторическая  песнь.  Моя  гипотеза  о    доледниковых    людях
в-в-верна", - восторженно прошептал Сергей Антонович.
   Днем  мы  сидели  в  чуме  шаманши.  Нас  привел  туда  Илья   Иванович
Хурхангырь, сморщенный старик без единого волоска на лице. Даже  ресниц  и
бровей не было у лесного жителя, не знающего пыли.
   На  шаманше  была  сильно  поношенная  эвенкийская  парка,   украшенная
цветными тряпочками и ленточками. Глаза ее были скрыты надвинутой  на  лоб
меховой шапкой, а нос и рот закутаны драной шалью, словно от мороза.
   Мы сидели в темном чуме на полу, на вонючих шкурах.
   -  Зачем пришел? Больной? - спросила шаманша низким бархатным  голосом.
И я сразу вспомнил утреннюю песнь на болоте.
   Подчиняясь безотчетному порыву, я пододвинулся к чернокожей  шаманше  и
сказал ей:
   "Слушай, бае шаманша. Ты слышала про Москву? Там много каменных  чумов.
Мы там построили большой шитик. Этот шитик летать может.  Лучше  птиц,  до
самых звезд летать может, - я показал рукой вверх. - Я вернусь в Москву, а
потом полечу в этом шитике на небо. На утреннюю звезду полечу, которой  ты
песни поешь".
   Шаманша наклонилась ко мне. Кажется, понимала.
   "Полечу на шитике на небо, - горячо продолжал я. - Хочешь, возьму  тебя
с собой, на утреннюю звезду?"
   Шаманша смотрела на меня совсем синими испуганными глазами.
   В чуме  стояла  мертвая  тишина.  Чье-то  напряженно-внимательное  лицо
смотрело на меня из темноты. Вдруг я увидел, как  шаманша  стала  медленно
оседать, потом скорчилась и упала на шкуру. Вцепившись в нее  зубами,  она
стала кататься по земле. Из ее горла вырывались клокочущие звуки -  не  то
рыдания, не то непонятные, неведомые слова.
   "Ай, бае, бае, - закричал  тонким  голосом  старик  Хунхангырь,  -  что
наделал, бае!.. Нехорошо делал, бае. Очень нехорошо...  Иди,  скорей  иди,
бае, отсюда. Священный звезда, а ты говорил - плохо..."
   "Разве можно задевать их в-в-верования? Что в-в-вы наделали?" -  злобно
шептал Сергей Антонович.
   Мы поспешно вышли из чума. С непривычной быстротой бросился Лючеткан за
оленями.
   Я не знаю более миролюбивых,  кротких  людей,  чем  эвенкийские  лесные
охотники, но сейчас я не узнавал их. Мы уезжали из  стойбища,  провожаемые
угрюмыми, враждебными взглядами.
   "В-в-вы сорвали этнографическую экспедицию Академии наук", -  с  трудом
выговорил Сергей Антонович, придержав своего оленя, чтобы  поравняться  со
мной.
   "Гипотеза ваша не  верна",  -  буркнул  я  и  ударил  каблуками  своего
рогатого коня.
   Мы поссорились с  Сергеем  Антоновичем  и  все  три  дня,  прошедшие  в
ожидании гидроплана из Красноярска, не разговаривали с ним ни разу.
   Один только Лючеткан был доволен.
   "Молодец, бае, - смеялся он, и глаза его превращались в две  поперечные
морщины на коричневом лице. - Хорошо показал, что шаманша только  порченый
человек. В эвенкийскую лесную газету писать буду. Пускай все  лесные  люди
знают!"
   Странные мысли бродили  у  меня  в  голове.  Прилетевший  гидроплан  от
быстрого течения уже подрагивал на  чалках.  Уже  шитик  доставил  меня  к
самолету, но я все не мог  оторвать  взгляда  от  противоположного  берега
Подкаменной Тунгуски.
   За обрывистой, будто  топором  срезанной  скалой  река  как  бы  нехотя
поворачивала  направо,  туда...  к  местам  атомной  катастрофы.  Но    на
противоположном  берегу   ничего    нельзя    было    разглядеть,    кроме
раскачивающихся  верхушек  уже  пожелтевших  и  покрытых  ранним    снегом
лиственниц.
   Вдруг  я  заметил  над  обрывом  подпрыгивающую  фигуру.    Послышались
выстрелы. Какой-то человек, а рядом с ним сохатый!
   Эвенк на лосе!
   Ни минуты не колеблясь, я сел в  шитик,  чтобы  плыть  на  ту  сторону.
Неожиданно в лодку тяжело спрыгнул грузный Сергей Антонович. Ангарец налег
на весла. Эвенк перестал стрелять и стал спускаться к реке.
   Шитик с разбегу почти наполовину выскочил на камни.
   "Бае, бае! - закричал эвенк, - Скорей, бае! Времени бирда  хок.  Совсем
нету. Шаманша помирает. Велела тебя привести. Что-то говорить хочет".
   Впервые со времени нашей ссоры с Сергеем Антоновичем мы посмотрели друг
на друга.
   Через минуту лось мчал нас по первому снегу, между обрывистым берегом и
золотисто-серой стеной тайги.
   Когда-то я слышал, что лоси бегают со скоростью восьмидесяти километров
в час. Но  ощущать  это  самому,  судорожно  держась  за  сани,  чтобы  не
вылететь...  Видеть  проносящиеся,  слитые  в  мутную  стену   пожелтевшие
лиственницы... Щуриться от летящего в глаза снега... Нет, я  не  могу  вам
передать  ощущения  этой  необыкновенной    гонки    по    тайге!    Эвенк
неистовствовал. Он погонял сохатого диким криком и  свистом.  Комья  снега
били в лицо, словно была пурга. От ураганного ветра прихватывало то  одну,
то другую щеку.
   Вот и стойбище. Я протираю запорошенные глаза. Очки  разбиты  во  время
дикой гонки.
   Толпа эвенков ждет нас. Впереди старик Хурхангырь.
   "Скорее, скорей, бае! Времени совсем мало!" -  По  щекам  его  одна  за
другой катятся крупные слезы.
   Бежим к чуму. Женщины расступаются перед нами.
   В чуме светло. Трещат смолистые факелы. Посредине на  каком-то  подобии
стола или высокого ложа распростерто чье-то тело.
   Невольно я вздрогнул и схватил Сергея Антоновича за руку. Окаменевшая в
предсмертном величии, перед нами, почти не  прикрытая,  лежала  прекрасная
статуя, словно отлитая из чугуна.  Незнакомые  пропорции  смолисто-черного
лица были неожиданны и ни с чем не сравнимы.  Да  и  сравнишь  ли  красоту
скалы из дикого черного камня с величественной красотой греческого храма!
   Мужественная энергия и затаенная горечь  создали  изгиб  этих  с  болью
сжатых женственных губ. В напряженном усилии поднялись у тонкой переносицы
строгие брови. Странные выпуклости надбровных дуг  делали  застывшее  лицо
чужим, незнакомым, никогда но встречавшимся.
   Рассыпанные по плечам волосы отливали одновременно и медью и серебром.
   "Неужели умерла?"
   Сергей Антонович наклонился, стал слушать сердце.
   "Не бьется", - испуганно сказал он.
   Ресницы черной богини вздрогнули. Сергей Антонович отскочил.
   "У нее сердце в-в-в правой стороне!" - прошептал 011.
   Вокруг стояли склонившиеся старухи. Одна из них подошла к нам.
   "Бае, она уже не  будет  говорить.  Помирать  будет.  Передать  велела.
Лететь па утреннюю звезду будешь, обязательно с собой возьми..."
   Старушка заплакала.
   Черная статуя лежала неподвижно, словно и в самом деле была  отлита  из
чугуна.
   Мы тихо вышли из чума. Надо было уезжать. Ледостав  мог  сковать  реку,
гидроплану - не подняться в воздух. Ну вот... и я здесь.
   Физик кончил. Он встал и, видимо в волнении, прошелся по комнате.
   -  Она умерла? - нерешительно спросил я.
   -  Я вернусь, обязательно  вернусь  еще  раз  в  тайгу,  -  сказал  мой
посетитель, - и, может быть... увижу ее.
   К его гипотезе об атомном взрыве метеорита мы  уже  дописали  несколько
фраз, когда в комнату вошел тоже обросший бородой Сергей Антонович.
   -  Опубликовали мою гипотезу  о  чернокожей?  -  спросил  он,  даже  не
здороваясь от волнения.
   Вместо ответа я протянул ему страницу, на которой я  начал  писать  под
диктовку физика.  Ошеломленный  Сергей  Антонович  несколько  минут  сидел
молча, не выпуская из рук бумажки.  Потом  встал,  попросил  у  меня  свою
статью и методически разорвал ее на аккуратные мелкие кусочки.
   Я еще  раз  перечитал  добавление  к  гипотезе  физика:  "Не  исключена
возможность, что взрыв произошел не в урановом метеорите, а в межпланетном
корабле,  использовавшем  атомную  энергию.  Приземлившиеся  в   верховьях
Подкаменной Тунгуски  путешественники  могли  разойтись  для  обследования
окружающей  тайги,  когда  с  их  кораблем  произошла  какая-то    авария.
Подброшенный на высоту пяти километров, он  взорвался.  При  этом  реакция
постепенного выделения  атомной  энергии  перешла  в  реакцию  мгновенного
распада урана или другого радиоактивного топлива, имевшегося на корабле  в
количестве, достаточном для его возвращения на неизвестную планету".

--------------------------------------------------------------------------
   Сканиpовал:   Еpшов В.Г. 05/08/98.
   Дата последней редакции: 06/08/98.



---------------------------------------------------------------
     OCR: Андрей из Архангельска ([email protected])
---------------------------------------------------------------


                            Я дарю вам этот холст. У меня на родине
                            принято дарить то, что понравилось гостю.

     Солнце нещадно палило.
     Я шел к лесу. Густая зеленая стена манила прохладой.
     Голова кружилась от медвяных запахов.  В хлебах,  колыхавшихся по
обе стороны, маячили васильки.
     Лес был  смешанный.  Ели  тянули  вниз  мохнатые лапы,  заботливо
прикрывая себя до самой земли.  Рядом,  будто  беззвучно,  тряслись  в
неуемном  хохоте  жизнерадостные  и  легкомысленные осины.  А поодаль,
казалось, хмуро и осуждающе мыслили дубы.
     При ходьбе в чаще появлялись и пропадали березки.  Словно девушки
в  белых  платьях  играли  там  в   прятки.   Синеокие,   светлокосье,
смешливые... Возьмут за руку и утащат в свой хоровод, чтобы снова стал
молодым...
     Великий Гете    семидесяти    четырех   лет   создал   знаменитую
Марианбадскую  элегию  -  тайную  песню  о  своей  взаимной  любви   с
девятнадцатилетней Ульрих, легкой, восторженной, белокурой...
     И тут я увидел... свою девятнадцатилетнюю!..
     Профиль как  с  камеи!  Тяжелый  узел  волос на затылке вороненой
сталью блестит на солнце.  Стрельчатые  ресницы,  устремленные  вперед
вместе с нацеленным взглядом.
     Я опешил. Остановился.
     Можно понять  Фауста,  продавшего  за молодость душу дьяволу!  Не
себя ли вспомнил Гете,  создавая своего бессмертного  доктора?  Спустя
семь лет после нежной и горькой,  как запах черемухи, вспышки чувств к
кроткой девушке!
     Девушка сидела перед мольбертом.
     Оглянулась и отнюдь не кротко, а насмешливо взглянула на меня.
     Должно быть,  лицо  мое  было уморительным,  когда я рассматривал
изображение на холсте.
     Прохладный лес  только  что манил к себе густой зеленой тенью,  а
здесь... он пылал!
     Огненный смерч  перелетал  с  дерева  на  дерево.  Высокие стволы
взвивались факелами. Дым стелился по земле, и сквозь него просвечивали
злые  языки  пламени,  подкрадываясь  по  иссохшей  траве  к очередной
зеленой жертве.
     - Что это?  - изумленно спросил я,  забыв "закон гор" и все слова
приветствия.
     - Стихия!   -  ответила  художница,  пожав  обнаженными  покатыми
плечами, мечтой ваятелей. И вытерла кисточку тряпкой.
     - Простите,  -  начал  я.  - Понимаю,  непосвященным полработы не
показывают.  Но,  может быть, вы сделаете мне исключение? - И я назвал
себя.
     Она улыбнулась:
     - Фантаст должен понять меня.
     - В чем?
     - В желании увидеть то, чего нет.
     - В игре воображения?
     - Если хотите,  то так.  Кстати,  это уже не половина работы. Это
законченный этюд.
     - Законченный?  Он  никогда не закончится!  - запротестовал я.  -
Деревья в нем сгорают! Я слышу их треск. Ваш холст говорит! Кричит!
     - В самом деле?
     - Клянусь самой Фантазией!
     - В таком случае он ваш.
     - Что?
     - Я дарю вам этот холст.  У меня на родине принято дарить то, что
понравилось гостю.
     - Я ваш гость?
     - Конечно.  Это мой дом!  Здесь все мое:  лес, поле, воздух! И вы
пришли ко мне.  А я,  Тамара Неидзе из Тбилиси, студентка. И я приду к
вам, чтобы узнать, что расскажет вам мой холст. Приду, если позволите,
с ребятами, которым обязана тем, что написала на холсте. Идет?
     Она говорила с очаровательным кавказским акцентом,  выделяя слова
и тем придавая им особую весомость. Мне ничего не осталось делать, как
принять княжеский дар.
     - Беру,  княжна! Да пылает ваш талант, как этот изображенный вами
пожар!
     И я шел из лесу с колдовским подарком под мышкой.
     Медвяные запахи или что-то еще окончательно вскружили мне голову.
Ай да Гете!
     Правда, придется платить.  К счастью,  не дьяволу, а моей будущей
гостье платить рассказом ее говорящего холста!
     Придет ли она одна? Или с провожатыми, как обещала?

     И вот я сижу перед натянутым на раму полотном.  Мне кажется,  что
от него пышет жаром. До боли жаль горящее дерево. Глупо, но я поставил
рядом с собой ведро воды.
     Вообще-то полезно было бы окатиться с головы до ног!
     Кто не смотрел как зачарованный на живое пламя костра?  Для  меня
на картине огонь, перелетавший с дерева на дерево, был таким же живым,
жадным, жгучим. И попадавшие в его раскаленные лапы стволы извивались,
как  от боли,  корчились,  загорались с треском,  с пальбой,  рассыпая
снопы искр,  от  каждой  из  которых  где-то  вспыхивал  новый  язычок
пламени,  разбухал,  наливался  алой  краской  и превращался в ревущий
факел с черной дымящейся шапкой.
     И все это смешивалось, сливалось, шипело, стонало, грохотало.
     А перед тем...
     Хромой начал   свой  путь  наверняка  в  десяти  километрах  ниже
Хабаровского моста через Амур,  близ устья полугорной  речки  Тунгуски
(не путать с Подкаменной Тунгуской,  в которую превращается в низовьях
Ангара!).
     Он начал   свой   путь  там,  где  у  села  Ново-Каменка  высится
базальтовый холм "Пагода Дьявола".  Черная борода "Каменного Пришельца
из дальних мест" свисала, извиваясь твердыми струями.
     Перед засухой последний  дождь  тайги  застал  Хромого  именно  у
камнепада,   превратившегося  на  час  в  черный  кипящий  "смолопад",
ниспадающий с крыши "Пагоды".
     Неспешной походкой  опытного  искателя женьшенй отправился Хромой
на север, уклоняясь к востоку.
     Если бы  кто-нибудь  заглянул  в его котомку,  то удивился бы при
виде человекоподобных корней целебного растения,  до зарослей которого
путник далеко еще не дошел.
     Велика слава банчуя,  велико  суеверное  преклонение  перед  ним.
Хромой, конечно, прекрасно знал, что лишь после того, как в изумрудной
зелени на смену ароматным цветам появятся сплюснутые,  с  бороздкой  в
центре темно-красные печечки-ягоды, можно выкапывать корень.
     Однако не  встретилось  на  пути  странного   искателя   женьшеня
изумрудной зелени, зато попались дикие, долго цветущие золотые пуговки
пижмы,  похожие на маленькие солнцелюбивые подсолнухи.  Встретились  и
прямые  высокие  деревья  с  бархатной корой.  Ажурная крона на высоте
семиэтажного дома позволила Хромому,  запрокинув голову,  полюбоваться
через  нее  летящими  облаками,  а  о  бархат  коры  ему  было приятно
потереться щекой.
     Хромой все  знал  об  этом  дереве,  даже  сказку о том,  что оно
приносит черный жемчуг и  расцвело  когда-то  в  саду  рыбака,  тщетно
искавшего  на  дне моря черный жемчуг,  чтобы его отваром спасти дочь.
Черный жемчуг с дерева в его саду спас больную.
     Но черный  жемчуг  мог  принести  владельцу  несметное богатство.
Больных,  готовых все отдать за целительное средство,  много,  ой  как
много!  Если  умело разводить "жемчуг" и ловко торговать,  то будешь с
большой прибылью!  Да и  не  только  черным  жемчугом  заниматься  или
женьшенем,  но  и  пробкой,  и  другими  целебными  травами!  "Эх!  Не
раскинулись в тайге "плантации растущего золота"  с  именем  (а  не  с
прозвищем Хромого) на вывеске о трех кедровых столбах!.."
     Встречались Хромому  на  пути  и  сосны-книги,  на  коре  которых
неведомыми  письменами  начертаны якобы судьбы людей.  Но едва ли смог
прочесть свою судьбу Хромой по изогнутым линиям, тянущимся по тонкому,
как  бумага,  слою  коры на кривых соснах.  Никак не разобраться ему в
таинственных знаках, полукружьях, точках, овалах и прямых углах.
     Неукротимая сила   влекла   Хромого   вперед.  Некогда  ему  было
размышлять о своей горькой судьбе,  пусть даже записанной здесь  злыми
духами! О прошлом же своем он и читать бы не стал!
     Отец -  властный  бородач  с  ниспадающим  на  глаза  чубом.   Из
уссурийских  казаков.  Набожный,  сулил  он  сыну  миллионы  с таежных
плантаций, посылая учиться в Харбин. Помощник грамотный нужен был ему!
А  сам  он,  подавшись  сначала  к атаману Семенову,  а потом к барону
Унгерну,  принял вместе с ним "желтую веру",  может быть,  потому, что
напоминала она ему всегда желанный желтый металл?  Да сложил он где-то
там свою чубатую голову.
     На плантациях отца с сыном,  как они замышляли, должны были гнуть
спину пришлые беспаспортные людишки. Теперь их в тайге не осталось. Но
если  б  мог  Хромой  прочесть  свою судьбу по загадочным знакам вещих
сосен,  то понял бы,  что есть в тайге послушный забросившим его  сюда
заокеанским хозяевам несостоявшийся владелец...
     Хромой шел и шел,  бездумно,  безучастно  ко  всему  окружающему,
двигался как запрограммированный автомат.
     И лишь спустя многие недели ходьбы, изнемогая вместе с окружающей
тайгой от жары, пройдя несчетные распадки, обойдя лесистые сопки, стал
он вынимать из  котомки  и  бросать  в  высохшую  траву  металлические
пластинки.  Воровски  оглядывался  и,  по-тигриному мягко ступая,  шел
дальше и дальше в таежную глухомань.
     Впереди должна  была  встретиться  Великая  Просека,  пробитая  в
вековом  лесу  энтузиастами,  стремящимися   обжить   таежную   глушь,
проложить через нее стальные полосы пути.
     Казалось поначалу, что Хромой шел к этим людям, но звериным своим
чутьем,  что-то почуяв, круто свернул он на восток и зашагал к океану,
хоть и было до него еще море лесов.
     Стояла редкая  для  этих мест жара.  Иссохшая трава шуршала.  Пот
застилал прищуренные и уже отупевшие глаза Хромого. Но он, припадая на
левую  ногу,  все  шел  и шел,  оставляя за собой след из разбросанных
пластин.  Силы уже оставляли Хромого, но его гнал теперь, помимо чужой
злой воли, еще и собственный Страх.
     На давно пройденном им распадке лежала в траве пластинка, похожая
на  отстрелянную  гильзу.  Олень,  чутко  поводя  великолепной рогатой
головой,  нечаянно  наступил  на  нее  и  сразу  же  отскочил,  почуяв
недоброе.  Задымилась  под его копытом сухая трава,  а пластинка ожила
под жгучими лучами солнца, свернулась и воспламенилась.
     Загорелась трава.   Легкий  ветерок  раздул  огонь  и  погнал  по
распадку  к  ближнему  дереву.  Дым  окутал  листву,  а  потом  дерево
загорелось,  сначала у корня,  а потом жадные языки взвились к ветвям.
Еще миг - и в смолистый факел  превратилась  нарядная  черная  береза,
какой не встретишь ни в каком другом уголке земного шара!
     Крепчал ветер,  раздувая пожар.  Скоро огненная стена  двинулась,
гоня перед собой перепуганного оленя.
     Бушующее пламя губило  вековые  исполины.  Гибли  сосны,  погибал
пахучий  кедрач.  Огонь приближался к заветной Просеке Молодых,  грозя
баракам, первым строениям и деревянным мостам новой дороги.
     Казалось, ничто  не  остановит  жаркого  вала  и  огненная стихия
сметет все, что дерзко возвели здесь люди.

     Часть поднялась по тревоге. Поднялась в прямом смысле - в воздух!
И  не  тихоходные  вертолеты,  а  быстрые  самолеты в хвост друг другу
вереницей полетели над тайгой, сберегая минуты, секунды...
     В одном  из  них  как  на подбор сидели тридцать три богатыря и с
ними дядька Черномор,  которого звали сержантом Спартаком.  Носил  он,
как и все,  тельняшку,  форму поверх нее и берет десантника. Азиатский
разрез глаз как-то не вязался у  него  с  выпуклыми,  четкими  чертами
лица,  доставшимися  от  отца,  когда-то  механика  полярной станции в
тундре, а потом видного инженера. Мать же его из оленеводческого стана
пошла вслед за любимым в большие города с многоэтажными чумами.
     А рядом со Спартаком сидел его друг Остап, маленький, верткий. Он
не  дослужился  до  сержантского звания из-за озорной своей сущности и
несметного числа нарядов, выполнявшихся им вне очереди.
     - Эх,  траншеекопатель  зря  не  взяли!  Клевое  бы дело было!  -
вертелся на идущей вдоль фюзеляжа скамье Остап.  - Я бы подсуетился  и
на парашюте его спустил прямо хоть в очко нужника.
     - Твой канавокопатель от слова "копаться" происходит. А нам время
дорого, - степенно возразил Спартак.
     - Так и я про брызги!  Канаву бы пропахать!  Или на худой конец -
полосу.  Испокон  веков  так  делали.  А тут без всякой техники летим.
Вроде нагишом.
     - Хватит тебе в зебры играть.
     - А что?  Они вроде нас - полосатые!  Правда,  полосы у  них  под
прутики растущие, а у нас - под морские волны.
     - Так то у моряков!
     - А  у  нас  вроде от тайги!  - и Остап кивнул на иллюминатор.  -
Мо-оре! Как в песне!
     И он запел про крыло самолета и зеленое море тайги.
     Ребята подхватили.

     А в переднем  салоне  самолета  спор  шел  на  несравненно  более
высоком уровне.
     Знаменитый лесовед   профессор   Знатьев,   огромный,    заросший
полуседой  бородой,  с  буйными  глазами  навыкате,  стучал по столику
тяжеленным кулачищем:
     - Продолжаю  утверждать,  генерал  Хренов,  что  задуманный  вами
эксперимент - авантюра! Вы легкомысленно пренебрегаете Великим Опытом!
Вот так.
     Молодой генерал-майор инженерных войск,  невысокий, голубоглазый,
по  сравнению  со  своим  свирепым  собеседником  казался  сжавшимся в
комочек.
     - Позвольте  уточнить,  -  спокойно  возразил  он.  - Под Великим
Опытом вы имеете в виду традиционные методы тушения лесных пожаров?
     - Да,  да,  да!  Традиционные,  то  есть  многократно проверенные
удачным применением. Оправдавшие себя! Таковы противопожарные просеки,
канавы,  схожие  с вашими противотанковыми рвами,  наконец,  встречные
пожары,  не  оставляющие  огненному  валу  древесины  для  возгорания.
Бесспорно,  для этого требуется труд тысяч и тысяч людей. Но потому мы
и обратились к вам,  военным, располагающим людскими резервами, что не
ради  проведения  вами в горящей тайге сомнительных фокусов.  Руководя
таким обреченным делом, вы, дорогой мой генерал, лишь скомпрометируете
славное  имя  Героя  Великой  Отечественной  войны  генерал-полковника
Хренова,  взломавшего своими инженерными войсками  линию  Маннергейма,
сорвав   тем   последующие   попытки   захвата  немцами  Ленинграда  с
Карельского перешейка. Мы в блокаду вашего деда ой как вспоминали!
     - Аркадий  Федорович  мне  дед  лишь по военной специальности,  к
сожалению. Кстати, всегда славился новаторством.
     - И Великим Опытом.
     - Позвольте тогда уточнить это понятие с помощью одного сонета.
     - Сонета? Так их о любви пишут!
     - Не только. Эта форма вмещает любую мысль.
     - Извольте, читайте. Генерал и стихи! В первый раз слышу!
     Молодой генерал чуть заметно улыбнулся и прочел:

                     Сверкнет порой находка века,
                     Как в черном небе метеор.
                     Но редко славят человека.
                     Слышней, увы, сомнений хор.
                     "Жрецы науки" осторожны,
                     "Великий Опыт" - их глаза:
                     "Открыть такое невозможно!
                     Немыслима зимой гроза!"
                     Запретов сети, что сплетает
                     Преградою "науки знать",
                     Тому, кто сам изобретает,
                     Эйнштейн советовал не знать.
                     Наука к Истине ведет,
                     Но движется "спиной вперед"!

     - Ну,  знаете  ли!  Я  усматриваю  в  этом  переход  на личности!
Извольте иметь в виду,  что  моя  фамилия  происходит  не  от  чьей-то
"знатности",  а  от  древнего  русского слова "знатье"!  Я из лесников
вышел. По-настоящему меня и звать-то "Знатьев"!
     - Что вы,  профессор!  Я имел в виду науку! И вполне уважительно!
Разве прогресс возможен без взгляда назад?
     - Так отчего вы бросаетесь в атаку без оглядки?
     - Атакующему оглядываться не положено, коль скоро приказ об атаке
отдан.  Но вам,  Иван Степанович,  оглянуться будет естественно, когда
вернетесь с самолетами на базу.
     - Да   вы  что,  генерал!  Думаете,  я  полетел  с  вами  слушать
генеральские сонеты над тайгой?  Дудки!  Я спрыгну  вместе  с  вами  и
вашими ребятами, чтобы посмотреть провал вашей затеи. И успеть принять
действенные меры через филиал Академии наук. Рация у вас будет?
     - Обязательно  спустим на парашюте.  А вы,  профессор,  позвольте
уточнить, с парашютом прыгали?
     - Не приходилось.
     - Так ведь нужны тренировки.
     - А  зачем?  Ведь  во  время  первой  тренировки  мне бы пришлось
прыгать в первый раз?  Так я лучше впервые спрыгну по  делу,  чем  без
дела, а лишь в предвидении его.
     - Тогда наденете парашют с  автоматикой.  А  то  занесет  невесть
куда.  Падать будете,  как и все десантники, в затяжном прыжке. Эхолот
даст команду на заданной высоте.  Парашют раскроется  сам  собой.  Вот
только, может быть, с дерева придется слезать. Сумеете?
     - Я,  молодой человек, уже сказал вам, что из лесников вышел. Лес
люблю и знаю не только снизу. Мальчишкой гнезда разорял. Позже изучал.
Ученые  до  преклонных  лет  сохраняют  такие  навыки,  как,   скажем,
скалолазание. Деревья полегче альпинизма.
     - Восхищен вами, профессор!
     - И вы хороший парень,  генерал.  Мне жаль быть свидетелем вашего
провала.
     - Почему же непременно провала?
     - У вас ничего не выйдет потому, что выйти не может никогда!
     Из кабины пилотов вышел штурман и что-то доложил генералу.
     Тот встал:
     - Сигнал,  как  условлено!  -  И  стал  надевать нечто похожее на
рюкзак. Потом помог так же облачиться и профессору.
     Он смотрел на усмехающегося ученого и думал,  что поставил сейчас
на карту всю свою будущую жизнь.
     - Разжалуют вас, батенька, непременно разжалуют. В подполковники,
- словно отвечая на его мысли, ворчал Знатьев.
     - Позвольте уточнить, профессор. Генерал-полковник Хренов в конце
войны появился здесь в погонах подполковника.
     - Разжаловали? Не может быть!
     - Нет,  не разжаловали.  Прибыл,  так сказать, "инкогнито". Чтобы
высший  командный  состав  не  примелькался  на Дальнем Востоке раньше
времени. И надел он генеральскую форму снова только тогда, когда стали
громить Квантунскую армию.
     - Не знал,  не знал, - бормотал профессор, расправляя богатырские
плечи. - Умно сделано. Ну? Когда прыгать?

     Радиосигнал прозвучал во всех отсеках самолета.
     Десантники повскакали с мест.  Спартак  распахнул  дверь,  и  его
ребята выстроились за ним в очередь.
     В проеме двери виднелось зеленое море, о котором только что пели,
но   подернутое  сейчас  дымкой  не  то  поднявшегося  тумана,  не  то
спустившегося облака. Но это был дым пожарища.
     Парашюты с  автоматикой.  Затяжной  прыжок всем знаком.  Придется
лишь над самыми кронами деревьев чуть поуправлять парашютом.  Ну,  это
дело  привычное!
     Спартак видел неподалеку от себя под удлиненным  куполом  Остапа,
который  подмигивал  другу,  подтягивая  стропы,  чтобы сесть на землю
поближе к нему.
     Рядом в  воздухе летели и генерал Хренов с профессором Знатьевым.
Глядя на своего оппонента,  совершавшего свой первый затяжной  прыжок,
генерал  думал,  что  и он,  по существу,  пошел сегодня в свой первый
затяжной прыжок в огонь.  Но сколько лет предшествовало тому!  Сколько
теоретических  расчетов,  выкладок,  учтенных  мелочей!  Давно  Хренов
готовился к такому возможному дню.  И вот теперь  идет  на  встречу  с
огненной стихией.  Будет ли все,  как он рассчитал? Удастся ли дерзкий
замысел,  который должен сберечь Стране несчетные гектары сохраненного
леса,  многотрудные  усилия  тысяч  и  тысяч оторванных от своего дела
людей?  Или не удастся его  замысел  потому,  что  "не  может  удастся
никогда"?  Хорошо,  что он не знал об этом, как советовал Эйнштейн, не
то не решился бы предложить  свой  план  военному  совету,  предложить
заблаговременно, едва началась в тайге жара?
     Генерал опустился на  землю  между  двумя  черными  березами.  На
третьей в листве барахтался профессор Знатьев.
     Ему удалось отстегнуть пояс. Оставив парашют "украшением" дерева,
старый лесовед довольно проворно спустился на землю.
     - Что же? Начинать? - спросил он, отдуваясь.
     - Уже начали, - отозвался генерал.

     Десантники оказались  на  земле  цепочкой,  как  и  в  очереди на
самолете,  только расстояние между бойцами  было  больше.  Но  они  не
бежали построиться, а сразу приступили к делу.
     Профессор придирчиво наблюдал за людьми. Они подбегали к деревьям
и надевали на них заранее приготовленные пояса со взрывчаткой,  притом
с расчетливым наклоном,  чтобы при  взрыве  дерево  валилось  не  куда
придется,   а  строго  по  направлению  намеченной  просеки.  Все  это
тщательно отрабатывалось самим Хреновым.
     Знатьев хозяйским  шагом  лесника  шел  между  деревьями  и зорко
поглядывал, чтобы не пропустили какое дерево, словно это не он убеждал
генерала в неизбежности провала.  Впрочем, он действительно был в этом
уверен.  Не бывало еще такого!  Как  это  у  него  сказано  в  сонете?
"Немыслима зимой гроза"?  То есть "небывалое явление"?  Впрочем, науке
известны зимние грозы,  известны!  Так что...  Только непохоже,  чтобы
удалось здесь устроить такое небывалое явление,  вроде "зимней грозы"!
Непохоже!..  Не может этого получиться.  С первого  раза,  по  крайней
мере!
     Знатьев поймал себя на том,  что допускает возможность удачи,  но
не  с  первого раза.  И сам сразу утешил себя,  что при таежном пожаре
времени для повторных попыток не будет!  Так что в конечном  счете  он
прав!
     Десантники в  беретах,  в   одних   тельняшках   мелькали   между
деревьями,  соединяя  между собой саперным проводом опоясанные стволы.
Таких  отрядов,  как  у  Спартака,  высадилось  с  парашютами  великое
множество, растянулись они на многие километры и опоясали взрывчаткой,
наверное, немало десятков тысяч деревьев.
     Потом разом  (по  радиокоманде)  отошли  в  глубь  леса  к  своим
аккуратно сложенным курткам, оделись, одернулись, построились.
     Старый лесник  давно  уже приметил здоровенный ствол,  за которым
можно надежно спрятаться. Именно к этому старому кедру "в три обхвата"
и потянул профессора генерал Хренов.
     Там, оказывается,  уже наладили КП,  вырыли углубление, где сидел
связист  с  рацией.  Генерал  пригласил  Знатьева спуститься туда.  Но
профессор не хотел прятаться, он желал видеть все своими глазами.
     И он  увидел.  Увидел,  как беззвучно дрогнули шеренги опоясанных
деревьев.  Потом прокатился гром "зимней  грозы"  летом,  как  подумал
профессор.  Зеленые  шеренги  повалились  все  вместе,  как деревянные
солдатики,  когда на них сильно дунешь.  Падали,  смешиваясь  кронами,
сцепляясь ветвями. И когда вершины их коснулись земли, то разом вверх,
как поднятые ноги танцовщиц,  подскочили стволы,  отрезанные  от  пней
взрывчатыми поясами.
     И сразу все смолкло. Казалось, что после грома отказал слух.
     Лес широкой полосой,  словно скошенный единым взмахом исполинской
косы, лежал поверженный, устлав собой широкую зеленую просеку.
     Просека была.  Профессор должен был это признать. Но для преграды
огненному валу этого было мало!  Уж это-то старый специалист по лесным
пожарам  отлично  знал.  Лежащие на земле деревья так же горят,  как и
стоящие на корню.  По-настоящему все их нужно бы  теперь  оттащить,  а
посередине  просеки  вырыть  ров.  Тогда  это походило бы на дело.  Но
тракторов и землеройных машин нет!
     Над вновь  возникшей  просекой  на бреющем полете пошли самолеты.
Знатьев,  ожидая бомбежки,  по старой ленинградской  привычке  (времен
блокады)   упал   на   землю.  Потом  встал,  отряхиваясь  и  виновато
оглядываясь.
     С самолетов сыпались бомбы или мины, но не взрывались.
     Никто не бежал в укрытие,  а подхватывали  сброшенные  снаряды  и
закапывали их под стволы поваленных деревьев.
     - Иван Степанович!  - обратился к ученому Хренов.  - Теперь будет
самое   опасное   -   направленные   взрывы.   Прошу   в  укрытие.  На
строительствах они,  как вы знаете,  творят чудеса.  В  мгновение  ока
насыпают   плотины,   поворачивают   русла   рек.  А  у  нас  подобные
направленные взрывы перебросят поваленные стволы  к  краям  просеки  и
заодно проложат противопожарные траншеи.
     Про направленные взрывы профессор  слышал  немало,  но,  запустив
руку в бороду, проворчал:
     - Все  равно  тебя  разжалуют,  генерал,  в   майоры...   или   в
лейтенанты...
     - Может быть, в рядовые? - улыбнулся генерал-майор.
     - Или разжалуют или пожалуют,  - продолжал профессор. - А деревья
ты ловко уложил,  как ветровалом.  Только в районе тунгусского  взрыва
1908  года  такое видел в тридцатых годах в экспедиции Кулика.  Но там
они все лежали веером.
     - Взрыв  там  был  не  направленный,  а произошедший над землей в
воздухе, на высоте до десяти километров, позвольте уточнить, - заметил
генерал.
     - Только до сих пор докопаться не могут,  что там  взорвалось,  -
ворчал Знатьев. - Надо бы кого-нибудь разжаловать. Надо!..
     И снова спрятались в неприглядном  убежище  под  могучим  кедром.
Десантников Спартак и другие командиры отвели подальше в лес.
     И грянул гром.  Мины направленных взрывов взрывались под лежащими
стволами  линиями,  попарно:  сначала  ближние к краям,  потом ближе к
середине и, наконец, зарытые по оси просеки.
     Удары грома  следовали один за другим,  словно запоздавшие за все
летние месяцы грозы разом теперь в неимоверной  спешке  обрушились  на
тайгу.   Или   обрушились  в  небе  невидимые  горы  и  гулкие  скалы,
подпрыгивая, громыхали по склонам.
     - Зимой надо было, зимой! - крикнул в ухо генералу Знатьев.
     - Почему зимой? - удивился генерал. - Ведь пожар-то летний.
     - Эх  ты!  А  еще сонеты сочиняешь.  А кто про "немыслимые зимние
грозы" писал?
     - Ах так!  - облегченно вздохнул генерал и стал выбираться из-под
кедра, помогая профессору.
     - Я сам, сам, - ворчал тот в бороду. - Посмотреть надобно!
     Посмотреть было на что!
     После того  как  рванули цепи направленных взрывов,  сваленные до
того деревья взлетели в воздух  и  вместе  с  тучами  вырванной  земли
рухнули на тайгу. Земля стала дыбом. Воздух стал черным, непрозрачным.
А линии продолжали рваться одна за другой.  И новые стволы  с  кронами
взлетали в черный воздух и ударялись,  как о забор, в стену оставшихся
на корню деревьев.  Некоторые из них не выдерживали удара и валились в
глубь тайги.
     Сама же просека,  усыпанная черными комьями  земли,  походила  на
вспаханное  узкое  поле  с  змеистыми траншеями,  в которых взрывались
направленные мины.  Не осталось на черной  полосе  и  жухлой  от  жары
травы.  По обе же стороны просеки стены стоящих на корню деревьев были
как бы подперты завалами  из  штабелей  свежесрубленных  деревьев,  не
очищенных от ветвей.
     - Ну,  брат,  - разглаживая  усы,  сказал  Знатьев,  обращаясь  к
Хренову.  -  Верно я сказал.  Я всегда верно говорю.  Разжалуют тебя в
лейтенанты. Так и будет.
     - Как так? - удивился Хренов.
     - Вот чудак!  Все ему  разжевать  надобно!  В  генерал-лейгенанты
разжалуют. Понял?
     Хренов улыбнулся:
     - Вы же говорили в подполковники.
     - Ишь чего захотел!  Сразу до деда добраться!  Так ведь не бывает
генерал-подполковников. Только генерал-полковники!
     - Мне  и  лейтенанта  хватит,  лишь  бы   огонь   остановить,   -
отшучивался Хренов
     - И ведь без единой пилы,  - восхищался профессор.  - И топоры не
стучали!  И трелевочных тракторов не было!  Чисто сработано! Только не
зазнавайся.  Знай,  дуракам да новичкам всегда везет.  С первого  раза
получается. А во второй раз непременно что-нибудь помешает. Не выйдет!
     - Вы же говорили, не выйдет никогда.
     - Так то ж не я - Чехов! "Письмо к ученому coседу". Зло написано.
Тебе бы так сонеты писать. Про тех же "жрецов науки"!
     - Я постараюсь.
     - Да уж постарался,  вижу. Ты скажи мне, Вася, сколько тебе минут
на операцию понадобилось.
     - По расчету,  Иван Степанович,  двадцать две. На деле - двадцать
пять. Все-таки три минуты опоздания есть.
     - Вот видишь!  - назидательно произнес профессор. - А лесорубам с
бензопилами,  с  тракторами  и прочей техникой - по плану двадцать два
дня. А на деле - весь летний сезон. Вот так.
     Перебрасываясь словами,  профессор  и  генерал  перебрались через
ближний завал и вышли на Новую Просеку.

     На противоположном завале собрались десантники вокруг Спартака  и
Остапа.
     - В  любом  деле  изюминка  -  перекур.  Может,  изменишь   себе,
закуришь?
     - В лесу?  Ты что?  Очумел?  - с деланным ужасом, смеясь глазами,
воскликнул Спартак. - Еще пожару наделаешь. Да и спичек нету.
     - Ладно.  Я подожду,  - покорно согласился Остап.  - Вот подойдет
пожар  к  просеке,  я у него огонь и займу прикурить.  Сатана огневой,
поди, сговорчивей тебя будет!
     Дружный хохот покрыл его озорные слова.  А Спартак достал газовую
зажигалку и дал другу прикурить:
     - Я ж говорю,  спичек нет.  А вон и генерал наш с гостем места на
трибуне занимают.
     - Места хватит.  Да и смотреть - загляденье!  Клево!  - отозвался
Остап,  показывая рукой на рваные черные траншеи и обугленные  пеньки,
тянущиеся  редкой  щетиной до завалов,  где из-за переплетенных веток,
припорошенных черной землей,  стволов почти и не видно было. - И гарью
как следует пахнет. А начала все нет!

     И вот... началось.
     Десантники по всей длине Новой Просеки, генерал с профессором как
завороженные смотрели на появившихся на грани леса оленей.  Пятнистые,
они  сливались  с  таежной  зеленью,  не  решаясь  перебраться   через
древесные завалы. Чуяли близость людей. Но огонь сзади подпирал.
     Разом, как по чьей-то  команде,  на  просеку  высыпало  множество
рыжих   белок.  Быстрыми  огоньками  переметнули  они  через  траншеи,
взлетели на завал,  на котором сидели десантники,  и исчезли в плотной
зелени.
     Но одна из белок отстала,  ковыляя  и  таща  обессиленный  хвост,
оставляя за собой на черной земле длинную бороздку.
     - Подраненная, - заметил Спартак.
     - Так я сейчас!  Помогу ей,  мигом!  - крикнул Остап и кинулся на
просеку.
     Рыжий комочек метнулся от него. Но Остап ловко упал, вытянул руки
и умудрился схватить белку. Но тотчас вскочил, истошно крича. Подранок
же мчался, забыв о собственной боли.
     Но Остап не забыл. Вернулся, тряся окровавленной правой кистью:
     - Укусила, безмозглая! Словно девка нецелованная!
     Укус был    серьезным,    кровь    текла    ручьем.     Появилась
девушка-санинструктор.  Сумка  с красным крестом через плечо.  Сделала
пострадавшему перевязку по всем правилам полевой медицины и ни разу не
улыбнулась  Остапу,  когда  тот  грозил  всему  нецелованному кусачему
племени. Ребята подтрунивали над ним, а Спартак мрачно заметил:
     - Подвел ты меня. Думал, операция без потерь прошла, а ты...
     На просеку выскочили зайцы.
     Раздалось улюлюканье и крики:
     - А ну, заяц, погоди!
     - Остап! Лови!
     Зайцы опешили от  криков,  заметались,  словно  путали  следы  на
черной вспаханной земле,  потом помчались все разом,  как спущенная со
свор стая собак, и исчезли в завалах.
     И только после этого на просеку выскочили олени. Рогатые самцы, а
за ними  ланки  с  оленятами.  Они  бесстрашно,  казалось,  бежали  на
десантников.  На  самом же деле,  обезумев от страха и удушливой гари,
наполнявшей воздух. Десантники посторонились, чтобы дать стаду пройти.
Изящно взяв барьер из поваленных стволов, пятнистые животные слились с
таежной зеленью.
     Немного в  стороне через просеку ковылял миша в опаленной местами
шубе.
     - Михайло Потапыч! Милости просим! - кричал Остап.
     - Уймись ты, подранок, - цыкнул на него Спартак.
     Но Остап заорал еще громче:
     - Хлопцы, зырьте! Наш, в тельняшке!
     - Тише ты, дурило! Спугнешь, не поймаешь!
     - Иди бери голыми руками,  как бельчонка,  - слышалось  с  разных
сторон.
     - Его нельзя.  Он в Красную  книгу  записан.  Никак,  уссурийский
тигр, - отозвался за Остапа Спартак.
     Никто не испугался могучего  зверя.  Легко  перескочил  он  через
завал,  вильнув  полосатым  хвостом,  и  вышел на просеку,  осторожно,
по-кошачьи грациозно ставя лапы  на  черную  землю,  словно  боясь  их
запачкать.   Величественно   продефилировал   он   мимо   десантников,
совершенно игнорируя их присутствие.
     - Ишь зазнался, полосатый! Тельняшка-то твоя как у зебры!
     Тигр не понял, не оскорбился и не оглянулся.
     - Сдается  мне,  что есть еще один зверь,  записанный в Книгу,  -
заметил Спартак.
     - В Красную?
     - Нет,  скорее в Черную.  Только не  знаю,  где  его  найти,  как
следствию помочь.
     - Сам найдется, - заверил Остап. - Подсуетится, подсуетится, да к
нам и выйдет о двух ногах, как миленький.
     - Как  бельчонок  подраненный.  Ты  его   и   возьмешь   здоровой
рученькой, - послышались голоса десантников.
     - Ладно вам, пустобрехи. Вас бы так кусанула.
     Но никто  "о  двух  ногах" не вышел на Новую Просеку,  не оставил
следов на черной полосе,  которые так тщательно изучают на границе  ее
стражи в зеленых фуражках.
     Хромой был где-то далеко.

     Генерал обходил отряды.
     Спартак выскочил перед ним, приложив руку к берету:
     - Разрешите доложить, товарищ генерал. Задание выполнено.
     - Потерь нет? - спросил Хренов.
     - Есть один раненый.
     - Что? Укрылся плохо? Комом или веткой задело?
     - Никак нет, товарищ генерал. Бельчонок укусил.
     - Ладно, не тигр, - улыбнулся генерал.
     Едва Хренов обошел свои отряды, как подоспел Огонь.
     С шипением,  с дымовой завесой, как бы посланной с ветром вперед,
шел Огонь в атаку на дерзких людишек, издали душа их гарью.
     И затрещали   в  тайге  залпы  невидимых  ружей,  заухали  взрывы
лопающихся стволов,  взвивались огненные фонтаны, как от разорвавшихся
снарядов.  Стихия  огня рванулась вперед и налетела...  на пустоту.  И
замерла,  кружась  в  ярости  на  месте.   Хотела   захватить   завалы
поверженных   деревьев,   но,   присыпанные   землей,  они  не  желали
загораться.  Побежали было, как по бикфордовым шнурам, струйки дыма по
оставшимся кое-где линиям жухлой травы,  но скоро сникли,  зачадили. И
тогда в бессильной злобе  огненная  стихия  попыталась  опалить  лютым
жаром  людям  лица,  задушить  отравленной  гарью и дымом этих дерзких
ребят в тельняшках. Но те только посмеивались, отплевывались и чихали.
Чихали на Огонь!
     И не смогла пройти Огненная  Злость  через  преграду  Заботы,  не
прорвалась к Великой таежной стройке.
     И в  полном  уже  бешенстве  бессилия  ринулся  пожар  вместе   с
переменившимся  ветром  на восток,  словно хотел отомстить обманувшему
его Хромому. Но догнал ли?

     Тамара пришла ко  мне  на  дачу,  как  обещала,  со  Спартаком  и
Остапом, получившими внеочередные отпуска.
     Остап, знакомясь,  уверял  меня,  что  он  специалист  по   всему
внеочередному (может быть, он имел в виду наряды?) и необыкновенному.
     - Вот Тамара-то у  нас!  Она  необыкновенная!  Вы  зажмурьтесь  и
подумайте.  "Идзе"!  Так обыкновенная грузинская фамилия кончается. Но
Тамара-то ведь не ИДЗЕ! Клево?  Потому и пожар у  нее  на  холсте  как
заправский. Обжечься можно.
     - Мы сравним,  - сказал я. - Этот камин у себя в комнате я сложил
сам. Мы разожжем дрова. Сейчас найду спички.
     - Не надо,  - остановил меня Спартак. - Там, на таежном пожарище,
нашли   обугленные   человеческие   кости   и  котомку  с  несгораемым
контейнером.
     - В нем что-нибудь было?
     - Да.  Томик Игоря Северянина.  "Королева играла  в  башне  замка
Шопена".  Еще корни женьшеня и вот это. - И он протянул мне пластинку.
- Кладите под дрова и ударьте ее поленом.
     Я так и сделал. Пластинка съежилась, как живая, и воспламенилась.
Дрова разгорелись.
     - Теперь рассказывайте, - приказала мне "княжна" Неидзе.
     И я рассказал им все, что услышал" от "говорящего холста".
     - Услышал от холста? - спросила Тамаре, когда я кончил. - Значит,
и про Спартака и Остапа это он вам наговорил?  Нет, я ведь сама что-то
там вспоминала о них. Но вот про Хромого!..
     - Откуда вы узнали, что он хромой? - спросил Спартак.
     - А это не так? - осведомился я.
     - Дело в том, что среди обугленных костей сохранился великолепный
заграничный  протез.  Так что лады тут у вас.  И про генерала нашего и
про профессора тоже похоже,  - как  бы  вслух  думал  Спартак.  -  Ну,
тридцать три богатыря - это для краски...
     - А  сам,  то  есть  генерал  Хренов,  он  не  придет   сюда?   -
забеспокоился Остап.
     - Да ты что? Он же с частью остался. Ему внеочередной не положен!
     - Нет, почему же, - возразил я, - генерал-полковник Хренов вполне
может прийти.  Он ко  мне  заходит.  Соседи.  Рассказывал  и  о  своем
однофамильце молодом.
     - Вот потому все как по правде, - заключил Спартак.
     - А  вот и неправда!  Поймал я его,  поймал фантаста!  - закричал
Остап. - Как там у вас сказано? Припадал на левую ногу?
     - Да, кажется, я сказал - на левую.
     - А вот и неверно!  Протез-то нашли с правой ноги!  Эге! Не клево
это у вас! - И Остап поднял палец.
     - Я не виноват,  - усмехнулся я. - Это же холст! Когда речь шла о
припадавшем   на   какую-то   ногу   Хромом,   я   мог   находиться  с
противоположной стороны полотна. И все становилось зеркальным.
     - А  вы мне нравитесь,  - сказала художница.  - Я нарисую вам еще
что-нибудь. И вы будете рассказывать. Мне.
     Я был счастлив.
     Остап улыбался. Спартак нахмурился.

Популярность: 1, Last-modified: Wed, 07 Nov 2001 15:13:43 GmT