---------------------------------------------------------------
"Поселок на краю галактики" Москва Наука
OCR: Дмитрий Морозов
---------------------------------------------------------------
Перед вами история, правдивая от первого до последнего слова.
Павел Афанасьевич Гудков имел легковой автомобиль и любил его, а
следовательно, был автолюбителем.
Любовь к автомобилю -- не вздохи и тем более не прогулки, а уход и
своевременная профилактика. По мере загрязнения кузова Павел Афанасьевич мыл
его теплой водой с добавлением автошампуня, причем только мягкой щеткой, не
оставляющей царапин на полированной поверхности. Он с нежностью втирал в
капот, дверцы и крылья восковые мастики, растирал их фланелью до
невероятного блеска и потом, случалось, день-другой не выезжал из гаража --
ведь и невесту под белой фатой не выводят на прогулку по пыльной улице. А
когда наступало заветное время, он вверял машину парням в голубых
комбинезонах, которые совершали таинство технического обслуживания, что есть
высшая форма ухода за автомобилем.
Все перечисленное выше, а высшая форма в особенности, требует средств.
С этим Павел Афанасьевич никак не мог смириться. Как и все мы, он готов был
на подвиг во имя любви, но бремя повседневных забот его угнетало. И надо ли
осуждать его за то, что иногда, проснувшись среди ночи, он долго ворочался,
прикидывая предстоящие траты? Его жена Марина Яковлевна тем временем
безмятежно спала, будто не она минувшим вечером бубнила, что за одно колесо
можно купить пол-литра французских духов (женщины склонны к преувеличениям,
не так ли?) и вообще надоело, а Гудков все считал и считал в уме, во сколько
станет ему бензин.
Если вы думаете, будто Павел Афанасьевич бездумно бросал в пасть своей
машины не такое уж дешевое
горючее, значит, вы просто не знаете Гудкова. С помощью определенных
приспособлений он давно уже перевел свой автомобиль на бензин более дешевой
марки, образно говоря, с белого хлеба на черный, Затем он познакомился с
водителем самосвала, который готов был под покровом тьмы в тихом переулке
делиться с ним горючим. Сделка противозаконная, и все же, переливая бензин
из канистр в бак своего автомобиля, Павел Афанасьевич неизменно испытывал
приятное чувство, которому, однако, не хватало полноты. Вот если бы совсем
без бензина...
Но это, конечно же, пустые мечты. И без специального технического
образования, которого, кстати, у Гудкова не было, ясно, что такое
невозможно. Но отчего бы не представить себе, как взвывает, набирая обороты,
двигатель и машина с пустым баком мчит тебя... Куда? Кто знает, куда могут
умчать мечты! Но и оттуда Гудков быстро спускался на землю: он твердо знал,
что для скорости и комфорта требуется бесцветная жидкость с характерным
запахом и определенной ценой. Он был стихийным материалистом.
На этом месте, после положенной экспозиции, наше повествование подходит
к завязке.
Среди многочисленных слабостей стихийного, ненаучного материализма
следует отметить непоследовательность. На словах такой, с позволения
сказать, материалист не верит ни в черта, ни в дьявола. А коснется дело его
лично, он и заколеблется: может, и вправду что-то такое есть? Лучше уж с
этим самым, если оно есть, не связываться, однако глупо кричать на всех
перекрестках, будто этого самого нет вовсе. И если на всякий случай тихонько
попросить о том, что позарез нужно, разве от кого-нибудь убудет?
Вот в такую минуту Павел Афанасьевич позволил себе непродуманное,
совершенно недопустимое высказывание.
То было весною, когда автолюбители, которых по эту пору матерые
таксисты зовут подснежниками, выпархивают из своих бетонных, кирпичных и
железных гнезд, влекомые солнцем, запахом природы и чистым, без льда и
снега, асфальтом. Уже на закате, вернувшись в гараж на последних каплях
горючего, Павел Афанасьевич сказал неведомо кому неведомо зачем;
"Душу бы отдал за бесплатный бензин. Или чтоб вообще без бензина".
Вот что позволил себе горе-автолюбитель, бросив тем самым тень на
многомиллионную армию своих товарищей по способу передвижения, которые в
большинстве своем с открытым сердцем заправляют принадлежащие им
транспортные средства на бензоколонках, подобных глупостей не произносят и в
голове не держат.
Впрочем, не будем излишне суровы. Может быть, он эту глупость сказал
просто так, не подумав, или же, к примеру, в шутку. Может быть, к тому его
побудили обстоятельства? Достоверно известно, что, доставив свою жену Марину
Яковлевну в Телеграфный переулок, к подъезду дома, где они жили вместе не
первый год, Гудков выехал на Чистопрудный бульвар и за минуту добрался до
его конца. Лебеди уже собирались на покой возле своей крашеной будки в
середине пруда, но Павел Афанасьевич, уважая правила дорожного движения, не
вертел головой по сторонам и прудом нисколько не интересовался. Он включил
левую мигалку, по трамвайным путям проехал вдоль чугунной бульварной ограды,
развернулся и мимо бывшего кинотеатра "Колизей" добрался до Большого
Харитоньевского. Там, чуть в глубине, за свежими зданиями светлого кирпича,
странно выглядевшими в этом старом переулке, находился его, Павла
Афанасьевича, кооперативный гараж. Ежели напрямую через бульвар--два шага от
дома. А на машине -- эвон какой крюк, полбульвара объедешь, пока доберешься
до гаража, а бензин -- он не казенный и не дареный.
Мысль эта не покидала его, когда, заперев машину в боксе, Гудков
сунулся к соседу по гаражу. Сосед оказался на месте. Они выпили совсем
понемногу, даже в бутылке еще осталось пальца на три, не меньше, и
поговорили о распредвалах, которые после наварки почти так же хороши, как
новые, но вдвое дешевле. Павел Афанасьевич вернулся к себе, достал из
багажника канистру и воронку, дабы перелить драгоценную влагу в бензобак,
вспомнил крюк от Телеграфного до Харитоньевского вокруг Чистых прудов -- и
тут произнес роковые слова.
"...Или чтоб вообще без бензина",-- произнес Гудков и осекся, потому
что почувствовал на себе чей-то взгляд.
За сетчатыми воротцами стоял незнакомый человек. Он был высок, худощав
и длиннонос, волосы черные,
на висках с проседью. Одет в приличный костюм, но башмаки не в тон, а
галстук вообще ниже всякой критики. Более всего незнакомец походил на
танцора, вышедшего на пенсию, не старого и достаточно еще бодрого, чтобы,
оставшись не у дел, искать выход своей энергии. "Страховой агент,-- подумал
Гудков.-- Нет, скорее пожарный. Сейчас врежет за слив бензина".
-- Гудков Павел Афанасьевич? -- осведомился незнакомец, пристально
глядя на канистру.
-- Он самый,-- быстро ответил Гудков.-- Но канистра, пардон, пустая,--
еще быстрее соврал он.
-- А если б и полная,-- воскликнул длинноносый,-- что за беда!
"Не пожарный,-- подумал Павел Афанасьевич.-- Значит, все же страховой
агент"
-- Машина застрахована.
-- Вот и славно,-- сказал незнакомец.-- Незастрахованные не
обслуживаем. Позвольте войти?
И, не дожидаясь разрешения, он вошел внутрь, положил подержанный
портфель на багажник, что заставило Гудкова поморщиться, извлек из портфеля
скоросшиватель, из него -- тощую пачечку бумаг под скрепкой и, сверяясь с
бумажками, принялся задавать вопросы, на которые сам и отвечал с
комментариями:
-- ВАЗ-2103, приличная модель, хотя и не новинка, но старая любовь не
ржавеет, не так ли? Цвет "рубин", смотрится хорошо и немаркий, мыть удобно,
капот подымите, сверим номер двигателя, спасибо, совпадает, государственный
номерной знак 76--54, очень удобно, цифры по убывающей, легко запомнить,
тормозная система в порядке, проверять не будем, бензинчик, конечно,
уцененный, так сказать, не в соответствии с инструкциями
завода-изготовителя, но это не мое дело.
Договорив фразу, длинноносый выхватил из кармана красный карандаш,
поставил им жирный плюс против фамилии Гудкова и сказал удовлетворенно:
-- Так что ж, дорогой Павел Афанасьевич, будем заключать договор?
Все время, пока незнакомец изучал автомобиль, Гудков вырабатывал
позицию. Он не знал, как держаться дальше -- строго или заигрывающе. Но
теперь, услыхав слово "договор", за которым неизбежно крылись канцелярские
хлопоты, обязанности сторон, а может быть, и выплаты, Гудков вспылил:
-- Какой еще договор? Знать ничего не желаю. До свиданья, гражданин.
Теперь уже взвился незнакомец:
-- Ну, Павел Афанасьевич, так дела не делают. Вы у меня не один, другие
клиенты ждут; может быть, нервничают, а я тут трачу время впустую. Давайте
письменный отказ от вызова, мне отчитываться нужно.
-- Какой еще вызов? -- закричал Гудков, наступая на гостя.-- Не вызывал
я вас, будьте здоровы, адье.
-- Вы по-французски на меня не кричите,-- строго ответил незнакомец.--
У нас все протоколируется. Насчет бензина изволили интересоваться? Вот,
записано:
"Распивая с соседом по гаражу бутылку портвейна "Кавказ"..."
-- "Иверия",-- уточнил Гудков.
-- Виноват, вечно путаю. Впрочем, Иверия тоже где-то на Кавказе, если,
конечно, верить Страбону. Лично я ему верю, а вы? Я не настаиваю на
немедленном ответе, это вопрос серьезный, он требует размышления... Что вы
на меня так смотрите, дорогой Павел Афанасьевич?
-- Вы упомянули бензин. Хватит об Иверии.
-- Ценю прямоту и умение держать тему,-- при этих словах незнакомец
слегка поклонился.-- Сам всегда отвлекаюсь, за что и наказан судьбою, бит не
раз.
-- Вот и не отвлекайтесь,-- сказал Гудков.-- О каком бензине речь?
-- Вы каким заправляетесь -- А-76? Значит, и речь о нем.
Разговор становился все более интересным.
-- С этого бы и начинали, гражданин. Где и по скольку можно брать? И
как часто? Если по случаю, мне неинтересно. Кстати, почем у вас?
-- О память человеческая! -- гражданин простер руки ввысь... Вы же сами
сказали, что хотите бесплатно,-- добавил он обычным тоном и опустил руки.--
Ну, если говорить строго, то бесплатно не бывает. Однако взамен вы
предлагали свою душу, я уже и в проект договора внес.
Тут Павел Афанасьевич вспомнил отчетливо свое не продуманное до конца
заявление и подивился, как оно могло стать достоянием постороннего. Не
исключено,
что этот тип просто проходил мимо и подслушал. Шляется тут по переулку,
ищет простачков.
-- Вы случайно не Мефистофелем будете? -- съязвил Гудков.
И тут незнакомец в первый раз смутился:
-- Куда мне... Я внештатно, на договорах. Гарантированный минимум плюс
процент с реализации. Это практикуется, ничего незаконного. Не я первый, не
я последний. Что и говорить, хотелось бы больше уверенности в завтрашнем
дне, но, увы, штаты укомплектованы. Мотаюсь, как мальчишка.
Павел Афанасьевич не пожалел его.
-- Позвольте ознакомиться с договором,-- сказал он строго и напялил
очки.
Длинноносый опять раскрыл портфель, порылся в бумагах, вытащил пухлую
книжечку с отрывными листками, из которой он отодрал привычным жестом два
верхних, и проложил их синей копиркой. Павел Афанасьевич взял листки и,
подойдя к лампочке, стал читать типографский текст, не очень ровно
оттиснутый на скверной бумаге: "Мы, нижеподписавшиеся... именуемые в
дальнейшем... марка автомобиля... зарегистрирован в ГАИ (прочерк) района
(прочерк) области... подпись и дата..." Все графы были уже заполнены
остроугольными, словно готическими, буквами.
Тут бы Гудкову возмутиться, сказать незнакомцу все, что он думает о
розыгрышах, скомкать дурацкие листки и выбросить... А бесплатный бензин?
Переводя взгляд с незнакомца на бумаги и обратно, Павел Афанасьевич сказал
запинаясь:
-- Значит, вы... по поручению... этого... диавола? Так и произнес
по-старинному, откуда только взялось? Глупость какая-то.
-- Я уже объяснял вам, дорогой Павел Афанасьевич. К чему
терминологические споры? -- Незнакомец обрел привычную уверенность.--
Считайте, что по поручению вышестоящих организаций. И хватит об этом.
Подписываете или нет? Право слово, другие ждут. -- Я в общем не против,
гражданин,-- все еще робко проговорил Гудков.-- Как к вам все-таки
обращаться?
-- Что за формальности, милейший клиент! Тут у нас с вами полная
свобода выбора. Зовите меня... скажем... Иннокентий Генрихович. Да,
Иннокентий Генрихович. По-моему, хорошо. Вас устраивает?
- Да, Иннокентий Генрихович,-- согласился Гудков,-- Меня только
смущает, как будем рассчитываться...
-- О чем вы это -- неужто о душе? Пустяки, пустяки совершенные, не
беспокойтесь. .Мы души набираем по мере освобождения.
И, увидев недоумение на лице Гудкова, Иннокентий Генрихович пояснил
снисходительно:
-- Такова сложившаяся практика. Нормативных актов на этот случай нет.
По мере освобождения от бренной оболочки.
Гудков понял и поежился.
-- Меня, признаться, больше волнует другое,-- продолжал Иннокентий
Генрихович.-- Как нашей фирме с вами рассчитываться? Проще говоря, каким
образом вы намерены пополнять запасы горючего?
Павел Афанасьевич оценил такт собеседника и тоже перешел на деловой
тон:
-- Нельзя ли заправляться на колонке у набережной? У меня там знакомая,
совершенно верный человек.
-- Бесплатно заправляться?
-- А как же еще?
-- Ай-ай-ай, что вы говорите! Во-первых, знаю я эту дамочку, ее никто
не заставит отпустить задаром хоть грамм бензина. А потом, подумайте сами!
-- это ж уголовно наказуемое деяние, предусмотренное статьей... Сейчас
посмотрю, какой именно, память подводит.-- И он расстегнул портфель.
-- Не надо,-- твердо сказал Павел Афанасьевич.-Ваше предложение?
-- Есть варианты. Могу предложить небольшую скважину на Аравийском
полуострове или плавучую платформу в Северном море, нефтеперегонную
установочку литров на двадцать в сутки впишем в договор. Все, что перегнали,
ваше, но без права продажи. Идет?
-- Не идет! -- рассердился Гудков. Он живо представил себе, сколько
будет возни с документами каждый раз, когда надо будет заправляться, и
вообще неизвестно, какая там нефть, может, клапана прогорят.-- Не идет!
-- Полноте, будет вам волноваться,-- успокаивал его Иннокентий
Генрихович.-- Придумаем что-нибудь другое.
-- А нельзя ли как-нибудь вообще без бензина?
-- Как-нибудь можно, - передразнил искуситель. И добавил строго, будто
отрезал: -- Только ездить нельзя. Двигатель внутреннего сгорания работает на
бензине.
-- Но я думал, вы можете и так, чтобы...
-- Как это так? Законы природы никому обойти не дано. Ваш великий
соотечественник сказал: "Все перемены, в натуре встречающиеся, такого суть
состояния, что сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится
к другому. Сей всеобщий естественный закон простирается и в самые правила
движения".
Странно, что Иннокентий Генрихович прибег к старинной формулировке М.
В. Ломоносова. Неужто он не знал современной трактовки закона сохранения?
Мог бы, наверное, заглянуть в энциклопедию, поглядеть, что думает по сему
поводу нынешняя физика... А вдруг был у него свой, особый умысел? Во всяком
случае, завершив цитату, Иннокентий Генрихович пристально посмотрел на
Гудкова и с усмешкой спросил:
-- Вы полагаете, он правила движения упомянул просто так?
-- Кто он?
-- Неважно. Переходим от теории к практике. Какой у вас расход бензина?
-- По городу -- одиннадцать литров. С половиной. На трассе -- ну, может
быть, девять.
-- С ума сойти! Это же столько денег вылетает в выхлопную трубу! Так и
по миру недолго пойти. Теперь я вас понимаю, Павел Афанасьевич, тут не то
что душу, а последние штаны заложишь.
Разговор принял знакомый оборот.
-- Я уже и свечи менял, и жиклеры продул, и зажигание выставил,--
доверительно сообщил Гудков.
-- А поплавок регулировали?
-- Спрашиваете! И холостые обороты. А она жрет и жрет.
Гудкову искренне было жаль себя.
-- Как мне жаль вас! -- поддакнул Иннокентий Генрихович.-- Но мы
поможем вашему горю.
Гудков понял, что теперь он хозяин положения.
-- Только поскорее,-- сказал он сурово.-- Иначе никакого договора.
Чтобы всегда полный бак, и баста.
Гость был очевидным образом смущен. Вот как важно правильно себя
поставить в нужную минуту!
-- Если вы не возражаете, Павел Афанасьевич, мы запишем, что условия
подачи бензина -- нет, в более общем виде, условия подачи энергоносителя
относятся к компетенции исполнителя, причем заказчик или его правопреемники
получают энергию для движения транспортного средства, минуя стадию заправки,
вплоть до полного исчерпания ресурса названного средства. Не возражаете?
-- Лады,-- буркнул Гудков. И как только он произнес это
труднообъяснимое слово, так сразу в квитанционных листках, в графе "особые
условия", появились эти самые "правопреемники" и "минуя стадию заправки".
-- Лады,-- подтвердил Иннокентий Генрихович.-- Тогда не сочтите за труд
поставить свою подпись здесь и здесь.
Смутное воспоминание, должно быть навеянное читанным в далеком детстве,
кольнуло Павла Афанасьевича, и он поспешно спрятал руку за спину, как делал
обычно, когда приходилось сдавать кровь на анализ.
Иннокентий Генрихович расхохотался:
-- Вы решили, что расписываться будем кровью, как в мрачные годы
средневековья? Такие случаи, не скрою, бывали, но только из-за технической
отсталости. Жутко представить: ни шариковых ручек, ни фломастеров. Вы
когда-нибудь таскали с собой флакон с чернилами? Только и думаешь, как бы не
расплескать. Поди тут сосредоточь мысли на клиенте... Вот вам перо, Павел
Афанасьевич, прошу.
Гудков положил листки на капот, посмотрел подозрительно на перьевую
ручку ученического типа, которая конечно же царапает бумагу и раскидывает
чернильные брызги, и подсунул под листки портфель гостя.
-- Не хитрите,-- предупредил Иннокентий Генрихович.-- Никаких
закорючек, подпись как в сберкассе. Вот так, спасибо, это мне, это вам,
остальное вас не касается, потому что, заметьте себе на будущее, мы держим
за правило, что клиент всегда прав.
Последние слова Иннокентий Генрихович произносил, пятясь к выходу из
бокса и на ходу раскланиваясь. Он исчез как-то плавно и незаметно, словно и
не было его тут никогда.
Гудков стоял возле автомобиля цвета "рубин", и в руках его был второй
экземпляр договора, скрепленный навеки буквами Г-у-д-к-о-в.
-- Мамочка, что я наделал,-- прошептал в ужасе Павел Афанасьевич.--
Продал душу ни за понюшку табака.
Непонятно, однако, причем тут табак. Гудков не курил и табака не нюхал,
а душу он продал за бензин, то есть -- в более общем виде -- за
энергоноситель. Но продал, это факт.
Вот так мы иногда упускаем человека.
В выходные дни Павел Афанасьевич любил поваляться подольше. Иной раз и
"Утренняя почта" по телевизору пройдет, а Гудков все еще в кровати, даже
лень встать и звук убавить. Но в то утро, после визита странного субъекта,
Гудков поднялся на рассвете без будильника, быстро оделся, плеснул на лицо
две-три пригоршни воды и бросился к выходной двери. Стараясь не громыхать,
открыл два замка, снял цепочку, отодвинул щеколду и помчался к гаражу. В
мгновенье ока перескочил бульвар, свернул у желтого кирпичного здания и,
наискосок пересекая двор, через считанные секунды оказался у зеленых
гаражных ворот, возле которых в своей будке дремал сторож. "Привет,
папаша!"--бросил ему по обыкновению Павел Афанасьевич. Тот проснулся и
проводил раннего посетителя непонимающим взглядом.
Гудков чуть приоткрыл переднюю дверцу, осторожно просунул в
образовавшуюся щель руку и, нащупав в потайном месте переключатель, вырубил
противоугонную сигнализацию. После этого он сел на водительское место и
принялся отключать и снимать разнообразные секретки, принципа действия
которых нам с вами знать не положено. Закончив эту рутинную процедуру, Павел
Афанасьевич вставил ключ в замок зажигания, преодолел внутреннее волнение и
повернул ключ до упора.
Мотор завелся с пол-оборота. В считанные секунды он набрал силу и мягко
заурчал. Холеный и сытый мотор. Холеный, сытый и довольный жизнью.
Теперь -- главное. Вчера Гудков покинул гараж, так и не перелив
содержимого канистры в бензобак, и теперь указатель топлива должен стоять на
нуле. Гудков бросил искоса взгляд на указатель, потом уставился на него,
потом пощелкал пальцем и мягко постучал по стеклу кулаком. Стрелка твердо
стояла на цифре 1. Значит, бак полон.
"Ну, дает!" -- подумал Павел Афанасьевич, заглушил мотор и выбрался из
машины. Нетронутая канистра стояла у заднего колеса, там, где он ее вчера
оставил. Крышка бензобака заперта на ключ. Отомкнув ее, Павел Афанасьевич
заподозрил, что бак залит не доверху. Он сунул внутрь палец и вынул его
сухим. Впрочем, если бензин не по горлышко, так и должно быть.
Гудков принес лампу-переноску и посветил в бак. Ничего. Померещилось
даже, будто в глубине мелькнуло дно, но через горловину много не разглядишь.
Гудков снял с полки алюминиевую проволоку, отмотал с метр, распрямил и
опустил в бак до самого дна. Потом вынул проволоку и тщательным образом
осмотрел ее.
Проволока была совершенно сухая.
Павел Афанасьевич бросился к приборной панели и включил зажигание.
Стрелка ожила, поползла вправо и уткнулась в единицу. Павел Афанасьевич
захохотал.
Сторож, прибежавший на шум, застал его за странным занятием: Гудков
собирал в кучу канистры, воронки, шланги и другие деликатные приспособления,
облегчающие перелив жидкости из сосуда в сосуд.
-- Продаю чохом, папаша,-- весело сказал он и пнул ногой
двадцатилитровую посудину.-- Не купишь?
Сторож ушел досыпать.
На улицах родного города Павел Афанасьевич всегда вел себя
благоразумно. Он не превышал скорость, резко не тормозил и соблюдал
дистанцию -- словом, не делал ничего такого, что могло бы нанести ущерб
автомобилю. Но в то памятное утро Гудков изменил своей водительской манере.
Впрочем, на бульварном кольце еще не было ни пешеходов, ни инспекторов ГАИ,
которые могли бы засвидетельствовать странные пассажи, проделываемые на
проезжей части автомобилем No 76-54 цвета "рубин". Нет, это были не
дилетантские выверты провинциального лихача. Происходившее напоминало не то
погоню в мультфильме, не то ралли Монте-Карло.
Павел Афанасьевич направлял машину к Кировским воротам, разгонялся до
бешеной скорости и тормозил у памятника Грибоедову, оглашая окрестности
скрипом и визгом. Он вписывался в рискованный поворот у памятника,
оставляя справа станцию метро, машину бросало на трамвайных путях, заносило
вправо, но Павел Афанасьевич, выравнивая ее резким рывком руля, вылетал из
поворота, едва не задевая тротуар, и вновь вжимал педаль газа в пол. Он
выписывал виражи, врывался, почти не снижая скорости, в узкие окрестные
переулки и с жутким ревом подавал задним ходом.
На каждый его сумасшедший посыл машина, словно добронравная лошадь,
отвечала полным послушанием. Она прибавляла ровно столько, сколько требовал
хозяин, разве что чуть меньше, с поправкой на благоразумие, и сбавляла тоже
точка в точку, ну разве что капельку больше, для пущей их с хозяином
безопасности.
Упиваясь властью над автомобилем, Павел Афанасьевич и не заметил, как
миновал бульвары и выехал на набережную. Отмахав изрядно, чуть ли не до
речного порта, он затормозил и вышел из машины размять ноги. Открывая дверь,
бросил взгляд на указатель топлива -- стрелка по-прежнему твердо указывала
на единицу. "Ну, Иннокентий Генрихович,-- сам себе сказал Гудков,--ну,
молодец! Без обману". Прохаживаясь по тротуару взад-вперед, он прислушивался
к ровному гулу двигателя. Первый раз за долгую автолюбительскую жизнь Гудков
оставил мотор включенным. Со стороны звук казался чужим.
Марина Яковлевна ждала его к завтраку. По субботам они часто ездили за
покупками, но никогда им не удавалось выбраться до обеденного перерыва. А
Марина Яковлевна была уверена (и не без оснований), что лучшие товары
выносят с утра пораньше, когда лентяи спят.
-- Рванем к кольцевой, до нового универмага,-- предложил Павел
Афанасьевич.-- Успеем до открытия.
-- Еще чего,-- сказала жена.-- На край света. Бензин дармовой, что ли?
Гудков только ухмыльнулся. Вот оно, женское чутье:
сразу в точку попала.
В новом универмаге действительно были кое-какие заслуживающие внимания
вещи, по соседству в продовольственном оказались недурные наборы с копченой
колбасой; словом, поездка была успешной во всех отношениях.
По возвращении Марина Яковлевна принялась хлопотать с обедом, а Павел
Афанасьевич отогнал машину в гараж. На сей раз, объезжая пруд, он нисколько
не злился и даже слегка притормозил на повороте, чтобы поглядеть на лебедей,
гордо выклянчивавших съестное у прохожих. "Дармоеды",-- ласково подумал
Гудков, сворачивая в Харитоньевский. В гараже он заглянул в бак. Как и
прежде, бак был совершенно пуст, но стрелка все так же не отлипала от
единицы.
Радостное настроение не испортила Гудкову и мелкая неприятность,
которая при иных обстоятельствах вызвала бы горькую досаду: новенькие
меховые накидки на передних сиденьях слишком уж быстро истрепались и
пожухли. Павел Афанасьевич провел по ним пальцем -- и не скажешь, что новые.
-- Вот дрянь какую делают,-- сказал он вслух.-- В былые времена овчине
сносу не было.
-- Не скажите,-- возразил сосед, тот самый, с которым они давеча пили
"Кавказ", нет, простите, "Иверию", Страбон же про Кавказ не писал,-- Не
скажите. Это вам экземпляры такие попались. Я еще до вашего покупал, а у
меня как новенькие.
-- Не беда,-- примирительно сказал Гудков.-- Другие куплю.
Тут он был в корне неправ. Преждевременный износ, а тем более порча
или, не приведись такое, утрата -- это всегда бедствие. А поодиночке
неприятности не ходят, их только спусти с поводка.
Следующая пришла назавтра.
Воскресенье выдалось солнечным и теплым. Обыкновенно, чтобы не жечь зря
горючее, Павел Афанасьевич с Мариной Яковлевной далеко за город не уезжали.
Отыскав место в шеренге машин у обочины, они брели через редкий лесок к
речке, плавать в которой можно только у запруды, и лежали час-другой на
грязноватом берегу. На сей раз они отмахали половину области и по сносному
проселку добрались до берега тихого озера с темной, бархатной водой. И там,
не поверите, кроме их автомобиля было еще два, ну от силы три, да и те по
виду не городские.
Обратно ехали в сумерках. Утомленная непривычно долгим отдыхом, Марина
Яковлевна склонила голову на плечо Павла Афанасьевича. Он с удовольствием
поглядывал на ее пышные волосы, лишь немного под крашенные перекисью, и
маленькое ухо с золотой серьгой в виде сердечка и с тем же приятным чувством
переводил взгляд на приборную доску с застывшей намертво, словно в карауле,
стрелкой. Двигатель жужжал как пчела, шины шуршали, и в приоткрытое окно
врывался с разбойничьим свистом бодрящий лесной воздух.
Гудков отлучился от машины буквально на минуту, уже после того как
загнал ее в бокс. Он поделился с соседом воскресными впечатлениями,
отказался от остатков портвейна -- не хотелось после свежего воздуха, да и
смотреть уже было не на что, вернулся к себе, чтобы совершить на прощанье
противоугонный ритуал, и обнаружил пропажу.
Неизвестные злоумышленники похитили замечательные резиновые коврики с
приподнятыми, как у ванночки, бортами, коврики, которые так надежно защищают
пол автомобиля от грязи и влаги. Добро бы они продавались в каждом
автомагазине, ан нет -- их делают в ограниченном количестве на одном весьма
отдаленном заводе и достать их может только истинный автолюбитель, то есть
любящий свой автомобиль человек.
Но это было не все. Новенькие покрышки, украшенные глубоким и
прекрасным, как восточный орнамент, протектором, тоже исчезли. Вместо них на
всех четырех колесах стояли безобразные, грубо стертые шины со смутным
намеком на рисунок. Они оскорбляли взгляд своей плешивостью, жалкой и
неровной. Им место разве что на расхлябанном "запорожце" с вечно ломающейся
передней подвеской, старом и всегда плохо покрашенном,-- словом,
по-народному, на "горбатом". Но не на ухоженном автомобиле цвета "рубин"!
Павел Афанасьевич задохнулся от гнева. Когда дыхание вернулось, он
бросился к сторожу. Сторож посторонних не видел и не пропускал.
-- Если соврал,-- кричал на него Гудков,-- голову оторву! В суд подам!
-- Видали таких,-- сказал сторож и пошел к своей будке.
Павел Афанасьевич вызвал милицию. Составили протокол. Недоумение вызвал
тот факт, что преступники сумели поменять за минуту все четыре колеса и
заодно умыкнули коврики. Участковый выразил мнение, что работали человек
пять, все профессионалы.
За окрестными гаражами установили наблюдение, но случаи не повторялись.
Следствие топталось на месте. ГУДКОВ перестал выезжать на машине, так как на
лысой резине ездить боялся, а новую не покупал в надежде, что отыщется
старая.
Через неделю созвали общее собрание членов-пайщиков гаражного
кооператива. Оно прошло организованно, велся протокол, кворум --
единственный раз за многие годы - был полный, решение заняло три страницы
машинописи. Но Павлу Афанасьевичу все это не принесло удовлетворения, потому
что никакой протокол, даже призывающий повысить бдительность перед лицом
преступников, не может заменить ковриков и покрышек.
О каждой из бед, валившихся одна за другой на Павла Афанасьевича, можно
говорить долго и обстоятельно. Но достойное ли занятие смаковать чужие
несчастья? И Марине Яковлевне, и Павлу Афанасьевичу не чужда склонность к
современной литературе, они почитывают, чаще перед сном, журналы, а то и
сборники рассказов. Вдруг попадутся им на глаза эти записки и напомнят о
том, что хочется забыть поскорее,-- хорошо ли будет? Гуманно ли?
Обо всем, что было дальше, скажем совсем коротко, взяв за образец
упомянутый выше протокол.
Гудков купил за полцены вполне крепкие на вид, но уже однажды
наваренные покрышки и продолжал ездить время от времени на автомобиле.
Вторая договаривающаяся сторона в точности выполняла принятые обязательства,
на горючее Павел Афанасьевич не тратил ни копейки, но удовольствия от
поездок получал все меньше и меньше, потому что порчи и пропажи сыпались
одна за другой. Стерлись до конца овчинные чехлы, от них остались
безобразные бурые ошметки. Прохудилась, будто истлела от безмерной ветхости
коричневая обивка кресел, и приходилось сидеть на выпирающих жестких
пружинах, чуть прикрытых грязноватым синтетическим волосом. Сгинули неведомо
куда блестящие молдинги, так приятно повторявшие тонкие изгибы кузова, а
вслед за ними исчез приемник и рассыпались часы. Не прекращались и мелкие
пропажи: то умыкнут кепку Павла Афанасьевича, то унесут сумочку Марины
Яковлевны. Газеты исчезали ежедневно, в перчаточницу ничего нельзя
было доложить, а когда по дороге с работы растворился в воздухе с боем
добытый белужий балык, Павел Афанасьевич заплакал. Он был один в машине,
минуту назад промасленный сверток лежал в пластиковом мешке на соседнем
сиденье, и вот балыка не было, и так все это надоело, что Гудков остановился
и долго вытирал глаза платком и отсмаркивался.
На следующее утро, прибыв на работу, Павел Афанасьевич привычно подошел
к большому зеркалу у гардероба и обнаружил, что воротничок рубашки непомерно
велик. Он затянул потуже узел галстука, отошел шага на два и осмотрел себя в
зеркале с головы до ног. Костюм, еще вчера сидевший как влитой, висел
мешком.
Вечером Гудков встал на весы и обнаружил трехкилограммовую потерю. На
другой день он сбросил столько же. К концу недели его нельзя было узнать.
Заподозрив самое худшее, Марина Яковлевна повела его к врачу. Гудкова
обследовали, но ничего страшного не нашли, разве что нервное переутомление.
Пока они ездили в клинику и обратно, Марина Яковлевна похудела на килограмм,
что, впрочем, ее только обрадовало. Павлу Афанасьевичу дали больничный лист.
Целыми днями Гудков валялся на диване, косясь на телевизор и
раздумывая, не включить ли его. В гараж не хотелось. От забот Марины
Яковлевны и хорошего питания к нему стали возвращаться силы. Костюм снова
сидел на нем как положено, а рубашка застегивалась с некоторым трудом, Павел
Афанасьевич начал выходить на бульвар. Гулял он обычно вокруг пруда, шел не
торопясь, чтобы не потерять набранное, часто садился на скамейки; а когда
встречал знакомых, то незаметно втягивал живот, уже круглившийся под
пиджаком.
Вот так, втянув живот, он прошел однажды мимо сторожа у ворот гаража,
молча кивнул и подошел к своему боксу. Постоял, поцокал языком, покачал
головой.
Машина стояла изможденная и выпотрошенная. Он обошел ее от заднего
бампера до переднего; впрочем, передний еще раньше исчез при неясных
обстоятельствах. Павел Афанасьевич горестно вздохнул, и тут в его голове
всплыла фраза, даже обрывок фразы, произнесенной этим странным типом... как
его... Иннокентием Генриховичем. Он сказал: "Сколько чего у одного тела
отнимется..."
У него, у Гудкова, от тела отнялось. От ковриков и от балыка так
отнялось, что и следов не осталось. И к чему же все это присовокупилось?
"Думай, Гудков,-- думал Гудков.-- Машина-то ездила. А бензина в ней не было.
С чего же она, спрашивается, ездила? С того и ездила, что отымалось. Как
педаль газа нажмешь, так и пошло отыматься. Всеобщий естественный закон,
пропади он пропадом!"
И опять проявил непоследовательность стихийного материализма: куда же
он пропадет, если он естественный закон?
...В тот же день Павел Афанасьевич отогнал автомобиль в дальний конец
невзрачной улицы, на площадку, где собираются отдельные автолюбители, и не
торгуясь продал первому покупателю. Марина Яковлевна не упрекнула его ни
словом, хотя и догадывалась, что за машину даже в таком состоянии можно было
взять и побольше. Но Павел Афанасьевич не желал торговаться, лишь бы
поскорее сплавить машину этому, как там его по договору,-- правопреемнику.
Гудков уже не любил свой автомобиль, и следовательно, не был более
автолюбителем.
Дальнейшая его судьба никому не интересна.
Дальнейшая судьба машины, принадлежащей ранее Павлу Афанасьевичу
Гудкову, прослеживается с трудом. Автомобиль, которому не надо горючего,
напоказ не выставляют, тем более если он ни с того ни с сего сжирает то
резиновые коврики, то сумочку вашей дамы.
Поговаривают, что потрепанной машиной цвета "рубин" владел одно время
публицист с безупречной репутацией, но, после того как исчез путевой
блокнот, которым можно было кормиться полгода, он продал ее спортивному
врачу, а тот, потеряв по пути на работу весь инструмент и дюжину коробочек с
непонятными, но очень яркими таблетками, отдал ее по дешевке своему
подопечному, тяжелоатлету. Тот стал сгонять на автомобиле свой вес,
опустился на две категории и поставил дюжину мировых рекордов.
Но все это слухи. Может, было так, может, по-другому. А вот что
незыблемо, так это законы природы. Предупреждал же Иннокентий Генрихович,
нет чтобы
прислушаться. Кстати, где он сам и где второй экземпляр памятного нам
договора?
Эвон, чего захотели! И первый-то экземпляр неизвестно где. Гудков
клянется, что оставил его в машине под сиденьем. Должно быть, там и
валяется. Кто станет шарить по полу в такой развалюхе? Разве что рубль
уронят, но лично мы ни разу в машинах рублей не находили. Это крайне редкий
случай.
Последний раз автомобиль Гудкова видели на Каширском шоссе, у клиники
Института здоровой пищи. Время от времени из корпуса выходил под присмотром
врача тучный гражданин, садился за руль и делал несколько кругов по двору.
Помогало ему или нет, честно говоря, не знаем, но на машину жалко было
смотреть. Пациенты ее не любили. Они не были автолюбителями.
А вы, когда вам лечат зубы, любите бормашину?
Популярность: 1, Last-modified: Wed, 16 May 2001 20:07:17 GmT