---------------------------------------------------------------
     Date: 12 oct 2001
     Изд: Санкт-Петербург, ИЗДАТЕЛЬСТВО "АЗБУКА", Книжный клуб "Терра", 1997
     OCR&Spellcheck: Arch Stanton, 12 jcn 2001
---------------------------------------------------------------







     "Драгоценный друг!"
     Этими словами  начиналось адресованное  мне письмо, под  которым стояла
размашистая  подпись  Вадима  Ромоданова,   человека,  вызывавшего   у  меня
глубочайшую  антипатию. Уверен,  впрочем,  что не  только  у  меня. Не  могу
представить, кому мог бы понравиться этот желчный господин, на узком холеном
лице которого будто раз и  навсегда застыла брезгливая гримаса, а в холодных
рыбьих  глазах  читалось  полное  равнодушие  к страданиям  ближних.  Ходили
упорные  слухи,  что  еще  несколько  лет  назад  этот  тип,   ведущий  ныне
затворнический  образ жизни, предавался самому разнузданному разврату, что в
его  шикарной  квартире  и  на  роскошной  даче  в  престижной Жердяевке  не
прекращались дикие оргии,  по сравнению с  которыми  пиры Калигулы покажутся
детскими шалостями. Туманно намекали то на его связи с мафией, то на занятия
оккультными науками, благодаря чему он умеет навязывать людям свою волю.  По
другим источникам,  еще в  молодости  ему  досталось наследство, должно быть
чрезвычайно  крупное,  ибо,  швыряя денежки направо и налево  в течение трех
десятилетий (исключительно ради  удовлетворения своих прихотей), он так и не
успел промотать капитал. Наплодив множество врагов, Ромоданов в конце концов
поплатился: в него всадили чуть не целую обойму, но каким-то чудом он выжил.
Первая его жена погибла при загадочных обстоятельствах, вторая -- таинственно
исчезла. Смерть, выглядевшая, как правило, нелепой, унесла также многих, кто
имел неосторожность общаться с этим дьяволом во плоти.
     Не знаю, можно ли принимать на веру все перечисленное,  ибо, появившись
в нашем городе относительно недавно, я не был очевидцем трагических и прочих
событий вокруг  Ромоданова,  а здесь всего лишь упомянул некоторые толки. Но
доля истины  в них,  несомненно, есть. По  крайней мере,  умение  Ромоданова
внушать собеседнику свою волю я  однажды испытал  на себе.  Равно как  и его
цинизм.  Каким-то  невероятным образом  он  вызвал  меня  на  откровенность,
прикинулся  сочувствующим, и  лишь  для того, чтобы позднее,  как говорится,
плюнуть в душу. Я прекратил всякие отношение с ним.
     Как же теперь не изумиться этому обращению -- "драгоценный друг"?
     Но самое непостижимое --  факт присутствия письма  на моем столе. Минуту
назад, когда я отлучился на кухню, чтобы заварить кофе,  его не было.  Никто
посторонний войти в квартиру не мог: входная дверь на засове и цепочке, окна
закрыты. Не с потолка же упал этот листок!
     Впрочем, довольно загадок. Почитаем, что пишет Вадим Ромоданов.
     Драгоценный друг!
     Задавшись вопросом о том, какое качество  наиболее  ценимо  в людях, мы
неизбежно  придем к выводу, что имя ему --  порядочность, И это так. Ум может
оказаться коварным, воображение --  извращенным, талант -- больным, мужество --
безрассудным,  сила  --  тупой, идеалы  --  надуманными,  убеждения -- ложными.
Надежда  не  сбудется,  друг  предаст, возлюбленная  обманет.  Все  --  груда
фальшивых монет, среди которых сияет единственный золотой -- порядочность.
     Только порядочный человек внушает доверие. Он никогда не изменит слову.
Он  выполнит свою  миссию при  любых  обстоятельствах, даже если  не  связан
клятвой.  Порядочности  никогда  не   бывает  "чуть-чуть",  "почти"  или  "с
избытком". Либо она есть, либо отсутствует напрочь.
     Драгоценный друг!
     Я  остановил свой выбор на Вас именно потому, что, по моим наблюдениям,
Вы одарены тем самым качеством, о котором я позволил себе здесь порассуждать
-- пускай несколько наивно, зато искренне, а  искренность я ставлю  на второе
место после порядочности.
     Смею  надеяться, что Вы  возьмете на себя труд  исполнить мою последнюю
волю.
     Не стройте  гипотез,  каким образом  сие  послание  оказалось на  Вашем
столе. Немного терпения, и Вам все станет ясно.
     В  нижнем  ящике  Вашего   письменного  стола  Вы  обнаружите  довольно
увесистую  папку.  В  ней  рукопись.  Прочитайте  ее. Догадываюсь,  что  она
покажется Вам более чем странной, наверняка -- неправдоподобной, а по стилю --
неровной.
     Вы узнаете  о  тайне чрезвычайной важности.  Не спешите поделиться ею с
приятелями, ибо... (далее жирно зачеркнуто). В нашем суматошном мире доверие
-- самая  неконвертируемая валюта.  Говорю об этом со знанием  предмета. Есть
могущественные силы, которые... (снова зачеркнуто две строки). Чудо еще, что
мне удалось довести начатое до логического завершения.
     Умоляю,  отложите в сторону  Ваши  дела, какими бы срочными  они Вам ни
представлялись, и уделите внимание исповеди обреченного. Собственно, это еще
и предупреждение. Да Вы и сами это поймете.
     Далее поступайте так, как подскажет Вам Ваша совесть.

     Искренне Ваш -- Вадим Ромоданов.
     Ничего это письмо не прояснило.
     Я  выдвинул нижний ящик  стола  и  остолбенело уставился  на  розоватую
папку, Ромоданов охарактеризовал ее  точно --  довольно увесистая. Килограмма
на полтора. Тесемки  едва сходились.  Здесь  было не менее  пятисот  страниц
машинописного текста.  Встревоженный  и  вместе  с  тем  заинтригованный,  я
пошуршал листами.
     Однако взяться за чтение незамедлительно я не мог. Через час меня ждали
в  издательстве.  Я водворил  нежданный  "гостинец" на  место,  собрал  свой
"дипломат", оделся и вышел из дому.



     По дороге в  издательство мои  мысли  вращались вокруг первой встречи с
Ромодановым.
     Я вообще мало  кого знал  в этом чужом  для меня городе, куда  переехал
около года назад по причинам, которых не хотел бы здесь касаться.
     Мои   скромные  сбережения  подходили   к  концу,  когда  нежданно  мне
улыбнулась  удача: в одном  из  издательств, где  я  показал свои рисунки на
фантастические  темы,   удалось   получить  выгодный  заказ.  Речь   шла  об
иллюстрациях  к  книге  местного  литератора  Вадима  Ромоданова  под весьма
тривиальным названием "В  далеких мирах". Под  стать  заголовку  оказалась и
рукопись  -- очерковый  сборник  о  научных прогнозах в области астрономии  и
космонавтики, местами  написанный весьма  живо  и экспрессивно,  но  большей
частью в суховатой менторской манере.
     Не  мешкая,  я  засел  за  работу,  стараясь  вложить  в  нее всю  свою
изобретательность.
     Я трудился как проклятый, и вскоре эскизы были готовы. Как водится, для
их  обсуждения  в редакцию пригласили  автора. Там  и  произошла  моя первая
встреча  с  Ромодановым.  Я  увидел  хмурого,  желчного  господина   зрелого
возраста, высокого, жилистого, с коротким прямым носом, выступающими скулами
и белесыми бровями. Его импортный костюм в елочку,  светло-голубая рубашка с
молниями  на  накладных  карманах  и безупречный  узел галстука, равно как и
безукоризненно  начищенная кожаная  обувь,  свидетельствовали об  устойчивом
достатке, хорошем вкусе и аккуратности.
     Авторы  --  народ  капризный.  Они  нервничают,  крякают,  кусают  губы,
выискивая у вас тысячу ошибок и давая понять, что их  творения достойны куда
лучшего художнического воплощения.
     Ромоданов листал мои эскизы с таким видом,  словно это  были  квитанции
коммунальных  платежей.  Причем чужие. Затем  он бросил их  веером  на стол,
равнодушно  присовокупив, что возражений  не  имеет, буркнул что-то себе под
нос и удалился, странно глянув на меня.
     Я провел в редакции  еще несколько минут, затем вышел в коридор, где, к
своему  удивлению,  вновь  увидел  Ромоданова.   Он  задумчиво  прохаживался
взад-вперед,  сцепив  руки  за спиной, но, заметив  меня,  тут же устремился
навстречу.
     -- Мне понравились  ваши рисунки... Долг вежливости побудил меня сказать
несколько приятных слов в адрес его книги.
     -- Да бросьте вы! -- поморщился он и снова смерил меня странным взглядом.
-- Не пообедать ли нам?
     У  меня  была с собой  кое-какая наличность, по крайней  мере этого  за
глаза хватило бы  на пару рюмок коньяка  в доступном кафе  либо в баре  Дома
журналистов.
     Но  когда  мы  вышли   из  темноватого  подъезда  на  шумный  проспект,
выяснилось, что  Ромоданов приглашает меня  к себе домой. Подойдя  к дорогой
иномарке, он по-хозяйски распахнул дверцу.
     Ехали недолго. Ромоданов свернул  на  одну из тех престижных улиц,  что
расположены  в  центре  города,  и остановился возле элегантной пятиэтажки с
богатым декором на фасаде.
     Выбравшись на тротуар, мой новый знакомый  скупым жестом пригласил меня
следовать за  ним.  Вот он утопил кнопки кодового замка,  и  мы очутились  в
чистом светлом подъезде, отделанном серым с прожилками мрамором.
     В отличие от серийных "хрущоб", здесь  имелся  лифт (кстати, без единой
похабной  надписи  на стенках), и вскоре мы  входили  в просторную квартиру,
расположенную  на  третьем  этаже  и  будто  сошедшую  с  рекламного ролика.
Идеальный  паркет, изысканные  моющиеся обои нежно-кремовых  тонов,  дорогая
стильная мебель, люстры,  словно  из  царского дворца,  обилие  всевозможной
видеотелерадиотехники, и все -- лучшего  качества... Однако же чувствовалось,
что это жилище холостяка.
     --  Не   возражаете,   если  мы   расположимся  на  кухне?   --  небрежно
поинтересовался Ромоданов. -- Чтобы не таскать туда-сюда тарелки?
     Я не возражал.
     По  своим  размерам  кухня  вполне годилась для проведения  банкетов, а
вытянувшиеся  вдоль   стены  агрегаты  избавляли,   вероятно,  владельца  от
множества бытовых проблем.
     Стол, извините  за банальность, ломился  от яств. На тонкой  фарфоровой
посуде нежились деликатесы, включая черную и красную икру.
     -- Прошу!
     Мы расположились друг против друга на кожаном угловом диване.
     -- Коньяк, водка, джин? -- поинтересовался Ромоданов.
     -- Давайте коньяк.
     Он наполнил крохотные хрустальные рюмочки.
     -- За знакомство!
     -- За все хорошее!
     Выпив, я отставил рюмку.
     И тут что-то началось.
     В глубине бледно-голубых  зрачков Ромоданова будто включились лазеры. Я
почти  физически ощущал,  как некий энергетический  вампир проникает  в  мое
подсознание, шарит по его "полочкам", выискивает нужную информацию.
     Словно из ватного тумана донесся вопрос Ромоданова, похожий на команду:
     -- Вы работаете на Ди-Ар?
     --  Не понял, -- с трудом  пробормотал  я, полагая, что он  имеет  в виду
некое влиятельное в издательском мире лицо.
     -- Бросьте! -- Кажется, это было его любимое словечко.  -- Ведь вы знаете,
как выглядит Эл-Иф?
     -- Почему бы вам  не назвать полное имя вместо  инициалов?  -- спросил я,
внезапно   ощутив   прилив   безграничной   симпатии   к   Ромоданову.   Мне
представилось,  как он  одинок, как страдает  душой,  сколько  разочарований
пережил...  Захотелось  немедленно  утешить   его,  ну,  хотя  бы  искренним
рассказом о собственных злоключениях... Поплакаться в жилетку...
     Краешком  сознания  я  понимал,  что  происходит  что-то  неладное,  но
контролировать ситуацию уже не мог.
     Ромоданов оказался прекрасным слушателем.
     Говорил ли он сам? Не знаю. Моя память  не сохранила ничего конкретного
о его  участии  в нашей "беседе". Я так и не узнал, кто такие Ди-Ар и Эл-Иф.
Как долго продолжалось наше  застолье? Притрагивался  ли я еще  к закускам и
напиткам? Тоже не знаю.
     Когда я мало-мальски пришел в себя, было около двух ночи. Я находился в
своей постели, не имея ни малейшего представления о том,  как же добрался до
нее, хотя  о нетрезвом состоянии и речи не  могло быть. Несмотря на провал в
памяти,  сознание работало удивительно  ясно. Я радовался тому, что приобрел
настоящего друга.
     Но наутро, решив сделать ответный ход и  позвонив Ромоданову, я услышал
ледяное:
     -- Ну как же, помню. И прошу вас никогда больше не набирать этот номер.
     Аппарат отключился.
     Я потерял дар речи, не зная, что  и подумать. Быть  может,  я ненароком
обидел его? Но ведь моей вины  в том  нет. Скорее, обижаться следует мне, за
то что он без моего ведома подверг меня некоему гипнозу.
     Некоторое  время  я  страшно   переживал  по  поводу   этой  загадочной
размолвки,  пока наконец до меня не дошли слухи о Ромоданове, давно уже, как
выяснилось,  циркулирующие по  городу.  Я узнал, что  этот циник,  и  впрямь
обладающий  даром  экстрасенса,  нередко   проводит  ради  забавы  всяческие
эксперименты над доверившимися  ему простаками.  Но пытаться  свести  с  ним
счеты бесполезно, ибо  его тайная  власть  над  чужой  психикой безгранична.
Лучше держаться от этого негодяя подальше.
     Так  я  и поступил,  дав  себе  клятву,  что  лучше  буду голодать, чем
возьмусь когда-либо за очередную рукопись Вадима Ромоданова.
     И  вот  он  обращается  ко  мне --  "драгоценный  друг!"  -- и умоляет  о
помощи...
     * * *
     На сей раз  я пробыл в издательстве  до позднего  вечера,  а вернувшись
домой, сразу же водрузил на плиту чайник.
     Вообще-то я "сова", то есть  ложусь  спать, когда граждане  "жаворонки"
уже чистят перышки. Слава Богу, профессия позволяет.
     Приготовив скромный ужин -- куда мне до Ромоданова с его деликатесами! --
и сварив кофе, я выдвинул нижний ящик стола в тайной надежде,  что розоватая
папка исчезла так же нежданно, как и появилась.
     Но она была на месте.
     Я  развязал  тесемки,  снял сверху сотни полторы  листов и углубился  в
чтение.



     Прошу простить меня за некоторую сумбурность изложения.  Время торопит.
Успеть бы передать суть.
     Итак...
     На  мою беду, встретился мне  в  жизни  кошмарный человек -- благодушный
старичок.
     Как бы покороче начать...
     С детства я бредил фантастикой, читал взахлеб все, что попадало в руки.
Меня ничуть  не смущало, что  этот  жанр ставился  в общественном мнении еще
ниже детективного, а  уж тот и вовсе имел репутацию этаких окололитературных
кроссвордов. Плевать.
     Я бесконечно верил в блестящее будущее фантастики.
     Сие не означает, разумеется, что мне безумно нравилось все прочитанное.
Наоборот.
     Все  эти  многостраничные описания  космических перелетов,  конструкций
кораблей, инопланетных пейзажей, как и  псевдонаучные толкования  загадочных
явлений, нагоняли дикую тоску.
     Еще   большую   зевоту   вызывали   романы,    на   страницах   которых
самоотверженные,  пытливые  и   дерзновенные   земляне  (вдобавок,  по  всем
признакам, однополые) посещали отдаленнейшие  уголки Галактики, находя там в
лучшем случае полуголых дикарей, кровожадных ящеров либо фиолетовую плесень.
Этакие полубоги, уникум бесконечной Вселенной...
     Я имел свою точку зрения на этот круг вопросов. Суть ее в следующем.
     Никаких  сомнений, что Великий Космос насыщен обитаемыми мирами, но -- с
различным  уровнем развития. Земля,  к сожалению, занимает в условном списке
цивилизаций весьма скромное место: где-то  в последней четверти, а возможно,
и в последнем проценте (если не в его тысячной доле).
     Оттого-то  более развитые  инопланетяне игнорируют  нас. Мы им попросту
неинтересны. Мы  не  способны дать  что-либо  межзвездному  сообществу, зато
горазды требовать. (В основном, как и тысячелетия назад, хлеба и зрелищ.) На
кой  черт им такие "собратья  по разуму"?! Неудивительно, что  нас долго еще
будут обходить стороной.
     Такая постановка проблемы  казалась мне настолько очевидной,  что я  не
переставал  поражаться самомнению тех, кто упорно талдычил о какой-то особой
миссии землян.  Какая,  к бесу, миссия!  Давайте прежде  у  себя разберемся,
прежде  чем лезть  с  советами хотя бы к той же фиолетовой плесени, которая,
возможно, устроила на родной планете подлинный рай.
     Постепенно  у меня проклюнулось желание  поведать миру о  своем видении
космических перспектив.
     Как говорят китайцы, путь в тысячу ли начинается с первого шага.
     Я поступил в  инженерно-строительный институт, расположенный в  крупном
промышленном  городе. Осваивать строительную  специальность я  не собирался.
Просто конкурс здесь был пониже, а я нуждался в стартовой площадке. Притом в
городе имелись издательства и редакции, и я рассчитывал, что там меня примут
с распростертыми объятиями, тут же издадут сборник моих рассказов, а далее --
признание, слава,  поездки, выступления,  жизнь  свободного  и  независимого
художника...
     Но  оседлать удачу оказалось не  так просто. Редакции журналов и газет,
куда  я разослал  десяток своих рассказов, составлявших весь мой  творческий
багаж, дружно вернули мне их.
     Вскоре  я  узнал, что  при  клубе  железнодорожников работает  семинар,
который ведет литературовед  Мамалыгин.  Там  в основном и кучкуются местные
начинающие фантасты.
     Мамалыгин  оказался сухим розовым старичком  неопределенного  возраста.
Меня он встретил  ласковой улыбкой и  охотно  зачислил в ряды  семинаристов.
Расспросил  о  том о  сем,  обещал  прочитать  мои рассказы,  но  просил  не
торопить.
     Я быстро сделался активистом объединения: читал чужие рукописи (все  то
же покорение  космических  далей, высокая миссия человека, полная победа над
фиолетовой плесенью  либо же чужаки-агрессоры, война миров, секретное оружие
пришельцев), критиковал, спорил до хрипоты.
     Большинству  семинаристов не очень-то нравилась моя настырность, а одну
пишущую дамочку я даже довел до громких  рыданий, едко высмеяв  ту  стряпню,
которую она пыталась выдать за фантастическое блюдо с пикантным соусом.
     Я  горел  желанием услышать их  мнение о моих вещах,  но  Мамалыгин  не
спешил ставить их на обсуждение. Он будто присматривался  ко мне,  то и дело
кивая  благообразной головой с пушистым венчиком седых  волос и улыбаясь как
родному внуку.
     Никогда не забуду этот день -- 16 мая. Только что  закончилось очередное
занятие. Мамалыгин попросил меня задержаться.
     -- Вот  что,  Вадим...  -- в своей мягкой манере  произнес он,  когда  мы
остались одни. -- Давно собираюсь серьезно побеседовать с вами...
     -- Всегда готов! -- по-пионерски воскликнул я.
     -- Нет-нет. -- Он сделал плавный жест тонкой с розовыми пальцами рукой. --
В другом месте. Вот что... Поедем сейчас ко мне домой. Заодно и поужинаем.
     Надежда  вспыхнула  ослепительно.  Если мэтр приглашает ученика к  себе
домой... Значит, ему понравилось?! В воображении рисовалась глубокомысленная
литературная беседа за письменным столом, лампа под абажуром...
     Жил Мамалыгин  в восемнадцатиэтажной  башне  на проспекте  Космонавтов.
(Кстати, благополучно здравствует он там и поныне).
     Надо  отдать  должное: он угощал меня с  таким непринужденным радушием,
что я не испытывал ни малейшей неловкости.
     Разумеется, я  сгорал  от  нетерпения. Но  спешка была не  в  характере
хозяина. Оставалось ждать заветной минуты.
     Наконец ужин  закончился. Мамалыгин разлил по  чашечкам кофе, придвинул
блюдце с лимоном.
     -- Как я понимаю, вы верите во  множество обитаемых миров? --  неожиданно
спросил он.
     -- Конечно!
     -- Ну  да, -- меланхолично кивнул он.  -- Сейчас многие  верят.  Во всяком
случае, куда больше  народу,  чем пару десятилетий  назад. Худо-бедно, наука
делает свое  дело. Да и хорошая фантастика просвещает дремучие умы. -- Манера
разговаривать  у  него   была  своеобразной:  обращаясь  к  собеседнику,  он
одновременно прислушивался к чему-то в себе.
     --  Но  пока  человечеству  не  грозит контакт  с  инопланетянами, --  со
значением проговорил я.
     -- Вы уверены?
     --  Мы для них -- так,  вроде муравьев. Да,  муравьев. Вот по  лесу  идет
человек.  Муравьи могут вообразить, что  он ищет контакт с ними. А на  самом
деле человек собирает грибы или ягоды. Муравьям, озабоченными лишь тем,  что
происходит в их муравейнике, этого никогда не понять. У нас, землян, сходная
логика.  Мы  фиксируем  случаи  появления  НЛО,  всевозможные аномалии и все
ломаем голову, почему  пришельцы  избегают прямого контакта.  А они попросту
ищут что-то другое.
     -- Муравьи? -- бледно  улыбнулся Мамалыгин. --  Любопытно...  Но ведь есть
ученые, которые как раз и изучают жизнь муравьев.
     -- Но не каждого муравейника!
     -- Однако же ваша аналогия не вполне корректна, --  заметил Мамалыгин.  --
Люди все-таки  не муравьи.  Притом человечество  все же развивается, двигает
вперед науку, расширяет сферу знаний...
     -- Но этого мало.  Нужно выйти на определенный, более высокий уровень, --
стоял на своем я. -- Тогда нами заинтересуются.
     Он забарабанил по столу тонкими розовыми пальцами:
     --  Мне нравится,  Вадим,  что  вы так безоговорочно верите во внеземные
цивилизации. Но уж слишком вы строги к бедному человечеству.  Разумная жизнь
--  в любой форме -- не  может быть  неинтересной. И  если нас обнаружили,  то
наверняка изучают.
     -- Зачем?
     -- Смысл  в том, --  тихо  и серьезно ответил  он,  --  что всякая молодая
цивилизация чем-то похожа на  ребенка. А  за ребенком, особенно энергичным и
беспокойным, нужен присмотр.
     Что-то неуловимо  изменилось в  самой атмосфере комнаты. Я вдруг понял,
что меня пригласили  вовсе не для разбора  моих  рассказов, что наш вроде бы
умозрительный разговор переходит на некие практические рельсы.
     --  Может  быть...  --  пожал  я  плечами.  --  Всякие  там  телеспутники,
инфракамеры, замаскированные объективы, перехват информации...
     --  Разумеется, технических  проблем  для  инопланетян не существует,  --
кивнул Мамалыгин. --  Они без труда могут собрать любую информацию. Но сумеют
ли понять -- вот вопрос!
     Я не нашелся, что ответить, и Мамалыгин заключил:
     --  Они  слишком  далеко  ушли  вперед,  логика  наших  поступков,  наша
психология, побудительные мотивы недоступны их восприятию. А это -- ключ. Без
него никак нельзя.  Даже мы, земляне, попав в другую  страну, доверяем гиду,
живому  толкователю  местных  обычаев,  куда  больше, чем самому  подробному
справочнику,  -- продолжал  Мамалыгин. -- Вадим, вам  не кажется логичным, что
инопланетяне могут  быть крайне заинтересованы в  том, чтобы иметь  на Земле
своих "гидов", или проводников,  или агентов,  --  назовите  их  как  угодно?
Естественно, из числа землян.
     -- По-моему, это невозможно.
     -- Почему? -- удивился он.
     -- Трудно общаться. Разные уровни интеллекта.
     --  Конечно,  подобрать  агентов нелегко,  -- согласился Мамалыгин. -- Они
должны удовлетворять многим  требованиям. И все же такие люди  есть. Те, кто
понимает сущность  проблемы. Это уже немало. Вы, Вадим, по-моему, подошли бы
для подобной роли, -- неожиданно заключил он.
     Хочу подчеркнуть:  у  меня  и  мысли  не возникало о  нелепости  нашего
разговора. Напротив -- было предчувствие чуда.
     А   Мамалыгин  не   сводил   с  меня   глаз  --   молодых,   ярко-синих,
проницательных.
     -- Вы имеете в виду...
     --  Да, -- с царственным спокойствием  кивнул он, -- я предлагаю вам стать
доверенным лицом планеты Диар.
     -- Что-о?
     -- Наблюдение за  Землей  ведет  -- согласно распределению  функций между
Обитаемыми Мирами -- планета Диар. Ее цивилизация старше нашей на шесть тысяч
лет.  Возможности Диара безграничны. Говорю  со знанием дела -- ведь  я служу
этой планете много веков. Да-да, Вадим, у меня библейский возраст, и это при
том,  что я выгляжу моложаво,  не жалуюсь на здоровье, полон  сил и энергии.
Диар подарил мне долголетие. Подарит и  вам,  в числе  многих  других  благ.
Естественно, при условии, что вы не  против сотрудничества. Задания, которые
вы  будете  получать, совершенно необременительны, но вознаграждаются щедро.
Вы забудете, что такое бытовые проблемы. Совесть ваша останется спокойной  --
ведь, служа Диару, вы прежде всего  служите Земле, родной  планете.  И,  кто
знает,  может, лет эдак через  триста, когда обе расы  встретятся,  ваше имя
будет занесено в золотую книгу человечества...
     Я  упивался  словами  Мамалыгина,  веря  ему радостно  и  до  конца.  В
сущности,  последние годы я жил в предчувствии великого перелома в судьбе. И
необыкновенное случилось! Налетело как смерч...
     --  Я понимаю,  что у вас  есть  все основания  считать  мое предложение
неудачным розыгрышем либо старческим маразмом. Однако не торопитесь  судить.
Вам  будут  представлены  исчерпывающие  доказательства.  Немедленно,  прямо
сейчас  вы  сможете  отправиться  на  Диар  и  увидеть планету  собственными
глазами. После мы вернемся к нашей беседе.
     -- Это далеко? -- глупо спросил я.
     -- Сотни световых лет.
     -- Как же...
     --  В ваших рассказах высказывается та  здравая  мысль,  что для великих
цивилизаций расстояний не существует, -- улыбнулся Мамалыгин.
     -- Но... институт... сессия... -- Я плохо соображал, что говорю.
     -- Они  овладели не  только  пространством, но и временем.  --  Мамалыгин
щелкнул  по циферблату. -- По часам  наблюдателя  вы  вернетесь  ровно  через
секунду. Если только вы не против...
     -- Как я могу быть против того, во что верю с детства?!
     -- Вот и отлично.
     Он открыл  ящик серванта, достал оттуда золотистый обруч и протянул его
мне.
     -- Наденьте на голову... Как корону. И не волнуйтесь. Все будет в полном
порядке.
     Золотистый  обруч  излучал тепло.  В  меня вливалась мощная  энергия. Я
чувствовал, как внутри просыпаются необъятные силы.
     -- Готовы? -- спросил Мамалыгин.
     -- Да!
     -- Примите удобную позу и закройте глаза.
     В тот же миг я бесстрашно шагнул в светящуюся бездну...
     Драгоценный друг, мой терпеливый читатель!
     Да, я  побывал  на  необыкновенной,  волшебной планете.  Эл-Иф,  долина
Мисгара, бесподобные  пейзажи Фарри... Воспоминания  об этом Путешествии  до
сих пор живут в моей  памяти.  Я с радостью составил бы подробнейшую хронику
своей  "экскурсии", но... Во-первых, существует табу на подобные откровения,
и я не  смею преступить запретной  черты.  Во-вторых, я опасаюсь уподобиться
авторам тех многостраничных описаний, над коими сам столько потешался. Какие
бы достоверные  детали я ни приводил, все можно  поднять на смех, отнести на
счет выдумки и даже опошлить.
     Не хочу!
     Да и время меня поджимает.
     Скажу только одно:  я  видел рай,  он существует, но  вовсе не похож на
тот, который  пытались смоделировать лучшие умы человечества. Это невозможно
представить. Как  и скопировать. И вот  что  существенно: мое возвращение на
Землю отнюдь не воспринималось как  изгнание  из  рая. Я был заряжен  только
положительными эмоциями.
     И еще. Мне  казалось,  что  я пробыл на  Диаре  около трех месяцев.  Но
Мамалыгин сидел в прежней позе, кофе дымился.
     --  Ну?  --  спросил он. --  Может, ваш разум  противится? Говорите прямо,
Вадим. Никаких проблем. Я просто сотру из вашей  памяти все произошедшее. Вы
вернетесь к прежней жизни как ни в чем не бывало.
     -- Только не это! -- горячо воскликнул я. -- Прежняя жизнь! Чего мне в ней
жалеть?! Он тонко улыбнулся:
     -- Значит, вы согласны стать агентом планеты Диар?
     -- Да!
     --  Я знал, что  вы согласитесь, Вадим.  Вы единственный из  семинара, у
кого  светлая голова... Я был готов  молиться на Мамалыгина. А он смотрел на
меня с отеческой любовью.
     --  Ваши  клетки,  Вадим,  очищены  от шлаков,  хотя, смею полагать, тех
накопилось пока немного. Отныне вы  будете острее ощущать  запахи и звуки...
Высвобождены некоторые резервы вашего организма. Думаю,  этого хватит лет на
сорок. Ну а затем процедура будет повторена с замедлением процесса старения.
Впрочем,  о  старении вы  сейчас вряд  ли задумываетесь,  мой  юный  друг...
Далее...
     Он  протянул  мне жесткий  картонный прямоугольник. Это  была  визитная
карточка. Темно-синяя, с золотым тиснением. Аккуратные буковки  складывались
в мою фамилию, имя и отчество. Ниже располагались адрес и телефон.
     --  Во владение  квартирой вы  можете вступить незамедлительно, -- как  о
чем-то обыденном  возвестил Мамалыгин. --  Две комнаты, застекленная  лоджия,
балкон...  Престижный  район... Думаю, довольно? Во дворе  -- гаражи. Один из
них -- ваш. Найдете по табличке на воротах. В гараже автомобиль, он тоже ваш.
Кремовая "Волга". Ключи от  машины висят в  прихожей. На бронзовом  гвоздике
рядом с вешалкой. А это ключи от квартиры. Держите!
     Сказки  Шехерезады!  Но   я  верил   каждому  слову  --  окончательно  и
бесповоротно.
     --  По  поводу  всевозможных  нудных  формальностей  не   волнуйтесь,  --
продолжал Мамалыгин, протягивая мне объемистый  конверт. -- Квартиру, машину,
обстановку,  средства, а также  дачу в Жердяевке  оставил вам родной дядя по
материнской  линии,  крупный  ученый,  который  души в  вас  не  чаял,  хотя
напряженная  научная  деятельность   сильно  ограничивала   его   стремление
контактировать с  вами. Подробности  вам  знать  не  обязательно. В конверте
копия  его завещания, здесь же ваш  паспорт с новой  пропиской, водительские
права и все такое прочее. Словом,  полный  боекомплект. А это сберегательная
книжка на предъявителя.  Дядя оставил  вам весьма крупную сумму.  Рекомендую
основной  капитал  не  трогать, а  жить  на  проценты, хотя  решать, в конце
концов, вам. А здесь кое-какая  наличность на карманные расходы. -- Мамалыгин
придвинул ко мне несколько пухлых пачек.
     Из неимущего,  скорее, нищего студента я  превращался в принца -- да кой
черт в принца! -- в падишаха!
     -- Вы, разумеется, знаете о том, что обычный  человек, рядовой землянин,
использует  едва  ли десять-двенадцать  процентов возможностей, заложенных в
него  природой,  --  ровным  тоном  продолжал между  тем мой  искуситель. -- К
примеру, мы  донельзя  скверно  владеем  своим  биополем.  Многие вообще  не
подозревают о его существовании. А ведь это такое же врожденное чувство, как
зрение или осязание... -- Тут он выдержал значительную паузу и каким-то особо
торжественным  тоном, будто  посвящая меня в  таинство, возвестил: -- Отныне,
Вадим,  ваше  биополе  освобождено  от  внутренних  пут.  Отныне   вы  почти
всемогущи.  Попросту  говоря, вы можете  диктовать  любому,  кто находится в
радиусе двадцати метров, свою  волю. В течение десяти минут.  Пользуйтесь же
своим новым даром осмотрительно и только в интересах дела.
     Признаться, о биополях, экстрасенсорике и  прочем подобном я  в ту пору
думал  мало. Темы эти являлись чуть ли не государственной  тайной, и никакие
сведения о них, кроме глухих слухов, хождения в народе не имели. Может быть,
поэтому последний  "гостинец" Мамалыгина произвел  на  меня гораздо  меньшее
впечатление, чем квартира, машина и сберкнижка.
     Но, кажется, настал черед задавать вопросы. Да и  наставник мой ждал их
от меня.
     -- Аркадий  Андреевич...  Я получил так много...  Слишком много.  Что же
взамен?
     --  Для начала  привыкайте к  своей новой  роли. Не меняйте  образ жизни
слишком  резко.  Вы  - студент, вот и продолжайте учебу. Образование  вам не
повредит. Заводите новых  друзей, обрастайте связями. Учитесь разбираться  в
людях, в истинных мотивах их поступков...
     -- И это все? -- изумился я.
     --  Почему  же?  Со   временем  получите  задания.  Уверен,  они   будут
несложными.
     -- Со временем -- это когда?
     --  Может, через месяц.  Или  через год. Или  через  пять лет. Куда  вам
торопиться? Теперь у вас впереди -- очень долгая жизнь.
     -- От кого я получу задание? От вас?
     -- Может, от  меня, -- ответил он в своей манере. -- Или от резидента. Или
от специального посланника Диара. По обстоятельствам...
     -- Значит, теперь я должен ждать?
     Мамалыгин улыбнулся затаенной мудрой улыбкой.
     -- Вадим,  вы никому и  ничего не должны.  Агент Диара  и агент-шпион  --
понятия    совершенно    разные.   Живите   жизнью    свободного   человека.
Раскрепоститесь. Избавьтесь от комплексов.
     -- Да, но... -- Я совершенно растерялся.
     --  Если я вам понадоблюсь,  вы знаете,  где  меня найти,  --  проговорил
Мамалыгин. -- Милости прошу. В  любое время. Только позвоните предварительно.
Иногда я бываю в отлучке.
     Похоже, аудиенция подходила к концу. Я вдруг вспомнил, что так ничего и
не услышал  относительно своих  рассказов, но самому заводить о них разговор
(после посещения  Диара!) -- казалось  верхом  глупости. Я уже и сам понимал,
что они ни к  черту не  годятся.  Это было лишь  бледненькое  отражение того
мощного светового потока, в котором мне посчастливилось выкупаться.
     * * *
     Еще  какой-нибудь  час  назад предел моих мечтаний был таков: отдельная
комната, хотя  бы в нашем общежитии, пишущая машинка, стопка чистой бумаги и
немного  свободного времени. Уж тогда я  засел бы за работу и,  как Бальзак,
сутками не  поднимался бы из-за стола. Я создал бы такой вал шедевров, перед
которым не устояли бы никакие редакционные бастионы. Я доказал бы всем...
     Но теперь, когда я получил во сто крат больше, мое воображение рисовало
почему-то совсем другие картины: музыка, женский смех, обнаженные плечи...
     Черт  побери!  За  машинку  я  всегда  успею  засесть.  А  покуда  надо
избавиться от пожиравших меня комплексов, ведь я напичкан ими выше головы, --
тогда,  кстати,  и  творчество получит  новый импульс. Разве не то  же самое
советовал мне Мамалыгин?
     Я шел  по вечерней улице  взвинченный, возбужденный, вольтанутый. Какая
там осмотрительность! Мне хотелось петь и смеяться, дурачиться, чудить.
     Между  тем вдоль  проспекта  вспыхнули фонари,  зажглась  реклама.  Дул
легкий ветерок, воздух был по-весеннему  ласков. Встречные  девушки казались
одна другой краше. Так-так... С чего мне начать?
     Путь мой лежал мимо ресторана "Волна". Это  заведение считалось  лучшим
кабаком в городе. Ходили слухи, что  простому смертному сюда не попасть, что
именно здесь веселится местная элита. Это был другой мир, в некотором смысле
еще более недоступный и далекий, чем Диар.
     Я замедлил шаг. Отчего бы не начать новую жизнь с "Волны"?
     У входа  нервно переминалась  небольшая очередь. Табличка,  висевшая  с
обратной  стороны  стеклянной  двери  на   бронзовой   ручке,  категорически
извещала:  "Извените,  свободных  мест   нет".   Именно  --  "ИзвЕните".  Эти
рестораторы -- неважные грамотеи.
     Я пристроился  к  очереди и некоторое время разглядывал плотные зеленые
шторы, которыми был задрапирован  вестибюль. То,  что они скрывали,  обещало
море  удовольствий.  Немедленно,  сейчас же.  Затем  тайком ощупал  карманы.
Денежки   не   испарились.   Вот   они,   здесь.  Правда,   одет   я  весьма
непритязательно, но стоит ли брать в голову подобные пустяки?
     Возбужденный  приятной  перспективой,  я протоптался в хвосте очереди с
четверть часа. За это время дверь так и не открылась ни разу.
     Хм!
     И  тут  меня  озарило.  Ну  и  осел!  Покорно жду, а надо всего-навсего
пожелать.
     Заприметив в глубине  холла вальяжного усатого швейцара,  я послал  ему
мысленный  приказ. Он  тотчас  встрепенулся,  торопливо прошагал  к  дверям,
откинул планку-засов и подобострастно обратился ко мне:
     --  Проходите, пожалста!  Ого! Биополе работало!  Да  еще  как! Передние
заволновались, но швейцар свою обязанность знал:
     -- Тихо, дамочки! Столик заказан.
     И вот  я впервые  в  "Волне".  Впрочем,  сегодня многое  впервые в моей
жизни.
     Зал поражал кричащей роскошью. Эстрада с белым роялем,  светильники под
старину,  фикусы размером с пальму... Лысые дядьки, веселые толстяки, хмурые
усачи,  задумчивые  донжуаны и -- женщины, женщины, женщины... Боже,  сколько
здесь красавиц! Изнеженных, горячих, не обремененных бытом...
     По меньшей  мере  четверть  мест  была свободна. Во всяком случае,  тех
бедолаг, что изнывали сейчас у входа, удалось  бы разместить без хлопот. Но,
похоже, этот "монастырь" жил по своему уставу.
     Легкость,  с  которой я  сюда проник,  испарила  последние  капли  моей
робости. Заприметив у дальней стены  удобный столик, я направился к нему. На
белоснежной накрахмаленной скатерти  красовалась  табличка "Стол заказан". Я
небрежно  смахнул ее  в кадку с  фикусом  и  вольготно развалился на кожаном
диване.
     Тотчас подлетел официант -- плотно сбитый молодец с холеными усиками.
     Мгновенно оценив мою фактуру, он известил:
     -- Здесь не обслуживаем, стол заказан, --  шаря цепкими глазами в поисках
исчезнувшей   таблички.  Высокомерная  вежливость,  которую  он  подчеркнуто
демонстрировал по  отношению ко мне, могла  быстро перерасти в  элементарное
хамство.
     В моей власти было устроить  великолепный спектакль, но, честно говоря,
хотелось малость осмотреться, а заодно отведать чего-нибудь вкусненького под
коньячок.
     Направив  всю  мощь  своего  биополя  на этого  типа,  я  приказал  ему
воспылать ко мне подобострастной преданностью.
     Тотчас на его круглом лице появилась льстивая улыбка:
     --  Впрочем, для вас мы рады сделать исключение. Сегодня  восхитительная
бастурма. Как поцелуй красавицы... -- Он даже зажмурился. -- Рекомендую!
     Чтобы  гарсон бегал к моему  столу  бойчее,  я  сунул, ему пару крупных
купюр. Бедняга, что называется, офонарел. Суетливо озираясь, он спрятал их в
какой-то потайной карман.
     Забавно было наблюдать, как изогнулся его борцовский стан.
     -- Как тебя зовут, любезный?
     -- Вова.
     -- Вот что, Вова... Тащи заказ, а после исчезни на время.
     -- Как прикажете!
     На  эстраде  появился  квартет музыкантов в  смокингах. Грянула  модная
мелодия. Парочки устремились к свободному кругу.
     Насчет бастурмы  Вовик  не  соврал. Да  и салаты  были  превосходны,  и
коньячок недурен... Кажется, в "Волне" умели угодить почетным клиентам.
     В   голове  приятно  зашумело.  Откинувшись  на   спинку  дивана,  я  с
наслаждением закурил.
     Разглядывая  публику,  я   принялся  анализировать  свое   положение  в
институте. Иного круга общения в ту пору у меня попросту не существовало. Не
брать же в расчет наше хилое литобъединение!
     Если  говорить откровенно...  У  нас подобралась очень  сильная группа.
Сплошные корифеи. Но даже на  этом звездном  фоне выделялись Виталий и Олег.
Притом  они дружили, что увеличивало  их влияние вчетверо. Это были  умницы,
эрудиты, острословы. Словом -- лидеры.
     Я мечтал добиться  их дружбы, стать  для них своим... Они  держались со
мной на равных, как, впрочем, и с другими, но не более.  Я был для них одним
из многих. И это глубоко уязвляло мое самолюбие.
     А  еще  был  красавчик   Лорен,  ну   вылитый  Дориан   Грей.  Девчонки
беззастенчиво пялили на  него глаза и  вешались на шею. Постаралась природа,
вылепила  идеальный  образец.  Рядом  с  Лореном  я  чувствовал  себя  серым
мышонком.
     Я  неистово завидовал  ему. Я  его  ненавидел.  Я  желал ему  всяческих
напастей  и  бед.  Как  мне хотелось  увидеть хотя  бы  тень тревоги  на его
смазливой  роже! Но, похоже, сама фортуна покровительствовала этому броскому
ничтожеству.
     А еще была Жанночка... Меня она  не замечала в упор. Я знал, что ничего
нельзя изменить. Я всегда буду для нее пустым местом.
     Именно эти однокурсники омрачали мою жизнь.
     Теперь  все  менялось.  Поднесен  бинокль, и  далекие  горизонты  стали
неправдоподобно доступными...
     --  Извините...  -- Мои размышления были  прерваны  склонившимся  к моему
плечу Вовчиком. Я даже увидел щербинку на его переднем зубе.
     -- Да, любезный?
     --  У  вас нет  желания разделить  ужин  с  очаровательной дамой?  Очень
рекомендую.
     Хм...  Мне, конечно, доводилось слышать о  ресторанных шлюхах,  которых
подсаживают к  одиноким клиентам  для выкачивания кошелька.  Ну  и что?  Мой
любовный  опыт был  крайне  ограничен и  нуждался  в обогащении.  Чего  ради
тянуть?
     -- Вовка, а  ты уверен, что  твоя протеже и вправду очаровательна? Вдруг
наши вкусы резко разнятся?
     --   Шикарная  девчонка!   Пятый   номер  бюстгальтера,  --   шепнул  он,
осклабившись. --  Я покажу вам ее издали.  Если не глянется  -- заменим, выбор
большой.
     -- Ну, давай. Но -- чтобы никаких сюрпризов. Понял, доктор Айболит?
     -- Шеф! У нас все чисто...
     Вовчик  исчез в  глубине зала, но уже через  пару  минут вынырнул возле
ближайшей колонны. Рядом с ним появилась  молодая женщина в ярком  малиновом
костюме с белой  оторочкой,  сама  не менее яркая  -- белокурая,  фигуристая,
длинноногая. Глубокий вырез открывал налитые сомкнутые груди.
     На  ее броско  накрашенном  скуластом  лице с  чуть  раскосыми голубыми
глазами и пухлыми губами вампира лежал несмываемый налет вульгарности. Шлюха
в  ней  чувствовалась  за  версту.  Но  именно  такая  женщина  --  порочная,
продажная,  умелая -- и нужна была  мне сегодня.  К  черту чувства!  Животная
страсть, похоть, голое тело! Плоть моя уже взбунтовалась.
     Я кивнул.
     Вовчик что-то шепнул девице, та поправила прическу  и двинулась к моему
столику,  глядя,  однако,  куда-то в  сторону. В проходе  она  остановилась,
задумчиво  озираясь,  и,  будто  только  сейчас  заметив   свободное  место,
приблизилась с дежурной улыбкой.
     -- Простите,  у  вас  не  занято? -- Голос у  нее  был хрипловатый: то ли
прокуренный, то ли она подражала популярной эстрадной диве.
     Внезапно я почувствовал себя легко и непринужденно, будто всю жизнь тем
и занимался, что общался с  проститутками. А ведь я покупал женщину впервые.
Никаких моральных мук,  если вас  это интересует, я не испытывал. Если что и
волновало  меня,  так  это  чувство  новизны  и  предвкушение  разнузданного
блаженства, которое обещали формы профессиональной совратительницы.
     -- Садись,  --  кивнул я на  свободное  место  рядом с собой. --  Как тебя
зовут?
     -- Алина. Врет, наверное.
     -- Красивое имя. А я -- Вадим. Что будешь пить, Алина?
     Она молниеносно, но цепко посмотрела на бутылку коньяка,  почти полную,
и ответила:
     -- То же, что и ты. Я наполнил бокалы.
     -- За знакомство! В тебе, Алина, есть что-то от леди Винтер...
     По недоуменной тени, пробежавшей по ее  лицу, несложно было догадаться,
что она  не  читала  даже  Дюма.  Да  ведь я  и  не  собирался  вести  с ней
литературную дискуссию! Мне  не терпелось скорее добраться  до этого гибкого
тела, посмотреть, так ли оно хорошо без костюмчика.
     Она  выпила, держа  рюмку  двумя пальцами и  оттопырив  мизинец.  Затем
призывно улыбнулась мне. Некоторое беспокойство в  глубине ее глаз  исчезло.
Видимо, она успела решить, что я для нее не представляю опасности.
     -- У тебя очень милая улыбка, -- заметил я. Это был последний комплимент,
после которого я собирался перейти в лобовую атаку.
     -- Ты мне тоже нравишься.
     -- Выпьем еще?
     -- Не откажусь. И поужинать не мешает. Ладно, котик?
     --  Послушай, Алина... --  Я  погладил  ее  по руке. Та  была  горячей  и
сильной. -- Давай договоримся  о двух вещах. Во-первых, ты не будешь называть
меня ни котиком, ни зайчиком, ни лапонькой, хорошо?
     -- А как ты хочешь?
     -- Ну... Милый, дорогой, любимый... Настал ее черед веселиться.
     -- Ладно, миленький. Заметано. Так ты угостишь меня ужином?
     -- А это второй вопрос, -- ответил я.
     Она тут же поскучнела, но я поспешил ее успокоить:
     -- Ужин, безусловно, за мной. Но я предлагаю сделать это в другом месте.
     -- В каком?
     -- У меня дома. Наберем  сейчас закусок, какие ты сама выберешь, корзину
шампанского и -- вперед! Согласна?
     Она ответила мне откровенным взглядом.
     -- Тогда и я спрошу, ладно?
     -- Валяй!
     --  Сколько  ты  мне  заплатишь? Учти, я  дорогая женщина. Мужики ко мне
липнут как мухи на мед.
     Я молча достал из кармана одну из пачек, помахал ею в воздухе  и  снова
спрятал.
     "Ночная бабочка" так и затрепыхала крылышками...
     -- Значит, ты меня не обидишь?
     -- Как поработаешь, так и получишь.
     -- Ты хочешь на  пару часиков или на всю ночь? Я, вообще-то, выносливая,
-- похвастала она.
     -- Там будет видно. Может, на целую неделю загудим.
     Наклонившись, она легонько, но  чертовски дразняще  поцеловала  меня  в
щеку, одновременно ее рука легла под скатертью на мою ногу:
     -- Ах ты, шалун...
     Ответить я не успел.
     У стола в позе  Каменного  Гостя застыл какой-то квадратный краснорожий
тип со стриженым затылком и коротким рыжеватым чубчиком. Его светлые  глазки
с белками как у вареной рыбы пылали  неистовой лютостью. Смотрел он мимо нас
с Алиной.
     --  Владимир!  --  рявкнул он  тоном  удельного князька, жаждущего  крови
отступника.
     Несмотря на  шум,  гам,  музыку  и танцы, наш гарсон немедленно  возник
из-за портьеры. Лицо у него было пепельно-бледное.
     -- Почему мой стол занят?!
     Я с интересом ожидал развития событий.
     Вовчик,  который,  как я  уже отмечал, производил впечатление  человека
самоуверенного, от страха готов был напустить в штаны.
     -- Не знаю... -- пролепетал он, дрожа всем  телом.  -- Не понимаю, как это
получилось... Какое-то помутнение нашло... Бес попутал... Ей-Богу!
     Я не спешил на выручку. Спектакль на десерт -- совсем даже неплохо.
     А краснорожий продолжал наливаться бешенством.
     --  Забыл,  кто ты  такой?!  --  шипел  он,  глядя  прямо  перед собой  и
по-прежнему не замечая  нас  с Алиной,  будто  мы были парочкой манекенов. --
Завтра же  вылетишь отсюда к такой-то  матери! Улицу пойдешь  подметать! Ну!
Долго  мне еще ждать?!  -- За его спиной  появились двое накачанных  пижонов,
наверняка знакомых с приемами каратэ.
     Вовчик, чуть не плача, подлетел ко мне и сбивчиво зачастил:
     -- Извините,  пожалуйста, произошла ошибка. Оказывается, этот столик был
заказан. Очень уважаемым клиентом.  Очень! Вы  не согласитесь пересесть?  Мы
живо  организуем  вам  другое  место, еще  удобнее...  И бутылочка  за  счет
ресторана.
     -- С какой стати? -- громко осведомился я. -- Мне и  здесь очень нравится.
А тебе, дорогая?
     Алина молчала.  Краешком глаза я заметил, что  красотка  нервничает  не
хуже моих однокурсниц перед сдачей зачета.
     В этот  момент  краснорожий  сделал вид, будто  только сейчас разглядел
меня -- досадного, невесть откуда залетевшего комара.
     Его поросячьи глазки сомкнулись  в  щелки. Он все  же соизволил одарить
меня, правда, единственным словом:
     -- Выметайся!
     Я принял еще более вольготную позу и  выпустил  в  его сторону  струйку
дыма:
     -- Вы что-то сказали, товарищ?
     Должно  быть,  мое  спокойствие   его  озадачило.   Настолько,  что  он
расщедрился на целую фразу:
     -- Это мой стол!
     Я от души рассмеялся:
     --  Товарищ!   С  каких  это  пор   в  советских  ресторанах  существуют
персональные столы?
     Бедняжка Алина сидела ни жива ни мертва.
     А рядом безостановочно, как попугай, бубнил Вовчик:
     -- Ну  пожалуйста... Очень вас  прошу... Любой  другой столик... За счет
ресторана...
     Амбалы за спиной краснорожего придвинулись ближе. На лице одного из них
--   этакого   героя  латиноамериканских  фильмов   --  появилась   блуждающая
полуулыбка.
     А важный тип, наш Каменный Гость, до которого наконец-то дошло, что над
ним потешаются, сорвался в штопор.
     -- Молокосос! Мальчишка! Ссыкун! -- заорал  он, не  обращая  ни малейшего
внимания на окружающих.  (А за нашей перепалкой уже наблюдало ползала.) -- Да
знаешь ли ты, с кем говоришь?!
     --  Со старым  козлом,  -- ответил  я. Получилось грубовато, но эффектно.
Вдруг он успокоился.
     -- Ладно, недоумок. Ты, значит, еще не поужинал? Отлично! Сейчас из тебя
сделают отбивную и тебе же дадут ее сожрать. Понял?! Ты и твоя стерва!
     Набычившись, он бросился на меня, рискуя перевернуть стол.
     Алина взвизгнула. Вовчик готов был грохнуться в обморок. Смолк оркестр,
замерли танцующие. Теперь уже весь  зал -- до единого человека  -- наблюдал за
перипетиями нашего скандала.
     Импульс  биополя -- и  один из  амбалов,  тот самый  "латиноамериканец",
ухватил своего босса за уши и ткнул багровой физиономией в  большое блюдо  с
салатом. Со стороны могло показаться,  что  парень попросту поскользнулся  и
все произошло случайно. Тем разительнее был эффект.
     Когда краснорожий выпрямился, было на что полюбоваться, скажу я вам.
     Ему  бы  взять  салфетку  да  утереться,  а  он  для  чего-то  принялся
размахивать  руками, вдобавок повернувшись лицом к  залу. Майонез, стекающий
по щекам,  и колечко  лука, повисшее на грушевидном носу, делали его похожим
на клоуна.
     Ресторанная публика, притом  находящаяся в сильном подпитии, --  особая,
не склонная к  сантиментам. Вид оплошавшего краснорожего Приводил на  память
кинокомедии Чарли Чаплина и Макса Линдера, которые в ту пору снова с успехом
шли на экранах. Хохот стоял дикий.
     Наконец  мой противник  позорно бежал  с  поля  боя  --  должно быть,  к
умывальнику. Оба амбала последовали  за ним,  при этом усатый бросил на меня
взгляд, каким палач награждает будущую жертву, сильно насолившую ему.
     Я наслаждался триумфом.
     -- Миленький,  пошли скорее, тут есть второй выход... -- потянула меня за
рукав Алина.
     -- Погоди, дорогая... Давай выпьем. Но она уже нервно поднялась:
     -- Пойдем, миленький...
     Разве я сам хотел не того же?
     Тем более враги повержены. Пора в интимную обстановку.
     У  колонны,  держась  рукой  за  сердце,  страдал  Вовчик. Я сунул  ему
несколько купюр.
     --  Это  за  ужин  и   доставленное  удовольствие.  Не  дрейфь,  Вовчик!
Резервирую этот столик за собой!
     А Алина упорно тащила меня прочь от зала -- по каким-то коридорам, через
кухню, мимо ящиков  и мешков. Похоже, она  прекрасно здесь  ориентировалась.
Наконец мы оказались в тесном дворике. Опять какие-то ящики, затем калитка и
-- боковая улочка, темная и пустынная.
     Мне наскучила эта беготня. Я остановился и привлек Алину к себе.
     -- Погоди, хочу тебя поцеловать... Красотка дрожала как осиновый листок.
     -- Это ужасный человек, -- выдохнула она, пряча губы. -- Напрасно ты так с
ним. Ой, напрасно! "Козла" он тебе не простит. Никогда. Лучше бы тебе уехать
на время.
     -- Ох, как страшно! -- усмехнулся я.
     -- Ты  не  понимаешь... Это же Китель! Да и  Макс -- мерзавец не лучше. --
Она принялась заламывать  свои  пальцы с ярким маникюром: -- Господи! Как мне
не повезло! Надо же было оказаться с тобой именно сегодня! Теперь они и меня
начнут доставать.
     Кажется, она была близка к истерике.
     Я взял ее за плечи и грубо встряхнул:
     -- Ну, хватит! Мне плевать на этого  типа, поняла?! Сожму его как тряпку
и вытру ноги.
     Она посмотрела на меня с каким-то новым выражением:
     -- Ты по правде не боишься?
     -- А ты разве не чувствуешь? Она доверчиво прильнула ко мне:
     -- Чувствую... Ты такой сильный... --  Затем вздохнула, будто преодолевая
что-то  в себе,  и добавила совсем другим -- беспечным -- тоном: -- Ну и пусть!
Обратно уже не воротишь, зачем тогда переживать?
     -- Вот это разумная мысль. За нее стоит поцеловаться.
     Еще через пару минут все ее страхи улетучились окончательно.
     -- А вообще, здорово ты его! Ну и рожа у него была, обхохочешься...
     От  "Волны"  до  моей новой квартиры было  метров  триста. С  проспекта
доносились голоса, звон трамваев. Но здесь, в узеньком  проулке, обрамленном
высокими тополями и  кустами сирени,  было тихо,  темно и безлюдно.  Мы то и
дело  останавливались, чтобы  поцеловаться.  Алина распаляла мое воображение
все сильнее.
     Наконец мы пришли.
     Опускаю описание дома и квартиры, ибо вы, мой драгоценный друг, однажды
были у меня в гостях и должны помнить подробности.
     Замечу только, что, хотя в тот вечер я вошел в доставшуюся мне квартиру
тоже  впервые, как и  Алина, у меня было ощущение, что я все в  ней знаю: то
есть  я  знал, где находятся  выключатели, куда  выходят окна, чем  наполнен
холодильник и так далее.
     Пока я собирал легкую  закуску,  Алина успела заглянуть во все  углы. С
интервалом в три секунды до меня доносились ее восхищенные возгласы:
     -- Ой, какой у тебя хрусталь! Вот это ковер! А это что? Видик! А кассеты
есть? Это родителей квартира?
     -- Моя собственная.
     -- Врешь!
     -- Ну зачем мне врать?
     -- А жена у тебя есть?
     -- Нет.
     -- А любовница?
     --  А  ты,  кажется, из  любопытных,  --  урезонил  ее  я.  Она  нежданно
смутилась:
     -- Извини.  Я просто  хотела  узнать, кто  же у  тебя убирает. Везде так
чисто.
     -- Старуха приходит. С клюкой.
     -- А вот сейчас точно врешь! Небось меняешь любовниц как перчатки...
     Не  дождавшись ответа,  она снова учинила  визг: на сей  раз  по поводу
шкуры  бурого  медведя,  что возлежала  в спальне перед широкой кроватью. Из
оскаленной пасти торчали мощные клыки.
     -- Миленький, а это у тебя откуда?
     --  Подстрелил однажды в  Забайкалье,  --  на  ходу сочинил  я,  входя  в
комнату.
     Я собирался пригласить Алину на кухню -- выпить еще немного и,  наконец,
заняться любовью.
     Но  когда я  увидел, как она,  склонившись, оглаживает  эти  клыки, мне
безумно захотелось овладеть ею немедленно, прямо на этой шкуре.
     -- Ой,  какой ты у меня храбренький! -- пропела она. -- А я, когда увидела
тебя там, в "Волнушке", не знала, что и подумать.  Делаешь шикарный заказ, а
одет хуже задрипанного инженера.
     -- Был когда-то  такой принц  -- Гарун-аль-Рашид. Он любил  переодеться в
простое  платье  и  побродить  среди  своих подданных. --  Я  присел  рядом и
принялся расстегивать ее пуговицы.
     -- Так  ты -- принц?  Ты  и  вправду  принц?  -- Она умело  занялась  моей
одеждой.
     -- Самый натуральный...
     Наконец-то я  справился  с  ее  пуговками  и  начал  освобождать  ее от
костюмчика.
     -- Ой,  какой ты горячий... -- прошептала она. -- Люби меня сильно-сильно,
обещаешь? Ты мне так понравился сегодня...
     Она продолжала еще что-то шептать, но я уже не различал смысла слов. Ее
облик более не воспринимался мною как вульгарный. Скорее, вульгарно вел себя
я, набросившись на нее как изголодавшийся,  переполненный  похотью и спермой
самец.
     Это  была одна из самых чудесных  ночей в моей жизни. Может быть, самая
чудесная...
     Разбудил меня неясный шорох.
     Я разлепил веки.
     За окном занимался бледный рассвет. Накрапывал мелкий дождик.
     Нагая  Алина  стояла возле кресла,  куда вчера сама  же зашвырнула  мою
одежду, и воровато шарила по моим карманам.
     -- Алина!
     Она вздрогнула и как-то жалко, заискивающе улыбнулась:
     --  Я... я просто хотела посмотреть...  то  есть  это упало,  а я хотела
поднять...
     Мое романтическое настроение как ветром сдуло. Все  очарование минувшей
ночи рассеялось бесповоротно.
     Я  нехотя поднялся  и подошел  к  ней, имея огромное желание влепить ей
оплеуху. Она виновато сжалась,  даже ее яблочные  груди сморщились. Я достал
несколько кредиток и налепил ей на плечи, как погоны.
     -- Держи! Пять минут на сборы, и чтобы духу твоего здесь не было!
     -- Но, миленький... -- залепетала она. -- Ничего же не случилось... Ты был
такой ласковый...
     -- Одевайся, не то вылетишь на лестницу в чем мать родила.
     Я отрешенно наблюдал, как она влезает сначала в свои невесомые трусики,
затем в смявшийся костюм. Ее прелести более меня  не  волновали. Просто я не
хотел, чтобы она умыкнула что-нибудь из квартиры.
     Затем  я подумал,  что  стоит  заглянуть  в  ее  сумочку.  И точно: там
покоились две золоченые ложки из моего парадного столового набора.
     Она принялась опять что-то лепетать в свое оправдание, но  я взял ее за
руку, выволок в прихожую и подтолкнул к двери:
     -- Мотай, с попутным ветерком! Она робко посмотрела на меня:
     -- Миленький, а там дождик...
     -- Иди, иди! Не сахарная.
     Она усмехнулась. В дерзких глазах был вызов.
     -- Знаешь что,  миленький? А  пошел ты...  --  И она  загнула  фразу,  от
которой поперхнулся бы и завзятый матерщинник.
     Ее каблучки звонко зацокали по узорчатой плитке,  которой была выложена
лестничная площадка.
     Вот  дурища!  Я  намеревался  провести  с  ней  несколько  дней,  щедро
одарить... Она сама все испортила, шлюха! Ну и пусть катится!
     Я прошел  в комнату и раскрыл створки шкафа. Ого! Гардеробчик-то у меня
завидный!   Я   насчитал   четыре   костюма:  классическую  черную   тройку,
темно-коричневый, светлый  летний и  джинсовый. Кроме  того, я обнаружил три
новые  куртки,  двенадцать  сорочек, шесть пар обуви  и  груду всевозможного
белья -- все прекрасного качества.
     А вообще-то надо поближе познакомиться с доставшимся мне "наследством".
Кажется,  у  меня есть  машина,  которую я  умею  водить, и  дача  где-то  в
престижном курортном пригороде.
     Вот и ключи от машины -- висят  на бронзовом гвоздике возле зеркала, как
и говорил Мамалыгин.
     Через  полчаса  я спустился во  внутренний  двор  нашего  дома -- тихий,
зеленый,  чистый,  без  помоек  и  мусора.  В песочнице  возилось  несколько
малышей. В глубине  тянулись капитальные кирпичные гаражи. На одном из них я
заприметил табличку с номером моей квартиры -- "32".
     Открыв  ворота,  я едва  сдержал возглас восхищения. Не гараж, а  мечта
автолюбителя!   На   полках  вдоль  стен  аккуратно  разложены  инструменты,
запчасти,  метизы... Сбоку  --  канистры, в  углу --  штабель запасной резины,
огненно-красный огнетушитель. А над ремонтной ямой стоит она, нежно-кремовая
красавица "Волга" -- новенькая, сверкающая лаком.
     Ни разу  в  жизни  не доводилось  мне держать в  руках  руль, но сейчас
возникло стойкое ощущение, что  я довольно уверенно владею навыками вождения
и люблю промчаться с ветерком.
     Усевшись на водительское место, я включил зажигание. Мотор работал  как
часы.
     Я вывел "Волгу"  во  двор,  запер двери  гаража,  после чего помчался в
Жердяевку на поиски своей дачи.
     Рука плавно  поворачивала руль, нога  в  меру  нажимала на газ, а глаза
автоматически улавливали,  каким  цветом  горит светофор. Я уверенно  держал
дистанцию, а когда надо, решительно шел на обгон.
     Я  наслаждался  скоростью,  самим процессом  перемещения  по  утреннему
шоссе, хохотал от счастья, вторя пению мотора.
     Но  вот  город  остался позади.  Последние  его  кварталы  укрылись  за
березовой рощей, перешедшей вскоре в густой хвойный лес.
     После  несильного   утреннего   дождя   воздух  был   напоен  ароматами
распускающихся почек, живицы, молодой травы, подземных  соков, которые жадно
пила  вся  растительность.  Промелькнул  мостик через крохотную речушку, чьи
берега покрывали заросли орешника. К  дороге опять подступили березки, а вот
и она -- Жердяевка!
     После  городской  суматохи и  копоти поселок поистине выглядел  райским
уголком. На зеленых улочках царила патриархальная тишина. Лишь  бодрый  стук
дятла  временами  прерывал  ее.  За высокими крашеными  заборами в окружении
зелени расположились особняки и коттеджи.
     Ведомый то ли наитием, то ли  информацией на уровне подсознания,  я без
особых хлопот разыскал нужный тупичок, а в нем -- "унаследованную" дачу.
     Это  был просторный бревенчатый  теремок  в два  этажа  с  пристроенной
верандой. На  макушке  небольшой  башенки, поднимавшейся над правым  крылом,
трепетал на  ветру флюгер в виде задиристого петуха. Двор вполне годился для
мини-стадиона.  В  его  глубине тянулись хозяйственные  пристройки,  а перед
крыльцом цвели свежие клумбы.
     Оставив  машину  перед  запертыми  на  висячий  замок  воротами,   я  с
удовольствием размялся и двинулся к дому.
     Большая  комната гостиничного  типа на первом этаже была обставлена  не
хуже  моей  городской  квартиры.  Особенно  восхитил  меня камин, отделанный
розоватыми плитками мрамора  с узорной литой решеткой. Правда,  это  чувство
несколько поблекло, когда я зашел в помещение, пристроенное  с тыла. Это был
бассейн. Такой домашний крытый бассейн с застекленным фонарем наверху.
     Лестница, ведущая наверх, слегка поскрипывала, не то приветствуя нового
хозяина, не то желая о чем-то поведать.
     На втором этаже я насчитал три спальни и два чулана.
     В  конце коридора  виднелась узкая винтовая  лесенка,  ведущая  куда-то
наверх. Я вспомнил о башенке с флюгером. Со двора она показалась мне обычным
архитектурным украшением. Но, очевидно, внутри тоже имелось помещение.
     Я  поднялся  по  узким  ступенькам  и  оказался перед  низкой  дверцей,
запертой на английский замок. Странно.  Ведь ни  одна другая дверь в доме не
была закрыта.
     Я достал из кармана связку ключей и принялся подбирать подходящий.
     Замок щелкнул, дверь распахнулась.
     Внутри  была комната -- более просторная, чем  можно было ожидать, глядя
на сооружение снизу.
     Посередине стоял стол старинной работы  с выгнутыми дубовыми  ножками и
массивной столешницей, а на  нем  --  пишущая машинка.  Рядом  лежали  стопка
чистой бумаги и папка с копиркой. Впритык к столу был придвинут тяжелый стул
с высокой резной спинкой. На стене  --  так что со стола не  составляло труда
дотянуться рукой -- висело несколько пустых полок.
     В башне  имелось два  окна: одно, широкое, -- выходило в сад, за которым
тянулся лесной массив; второе, круглое, похожее на иллюминатор, смотрело  во
двор.
     Сколько раз,  лежа на  студенческой койке и  тихо страдая оттого, что в
этом  бедламе нельзя  сосредоточиться и  засесть за  рассказ,  просящийся на
бумагу, я мечтал о  такой вот уединенной башне с окном, выходящим в весенний
сад, о башне, где нет ничего лишнего, но есть все необходимое для творческой
работы! Где никто не  врубит шлягер,  от которого тебя  тошнит,  не  заведет
банальной истории об очередной девице, не  пристанет с просьбой растолковать
последнюю лекцию по сопромату.
     И вот передо мной  -- точное  воплощение моей  мечты. Отчего же на  душе
становится  все тревожнее? Почему  шумит  в  висках?  Что за голоса тихонько
шушукаются в пустоте?
     Во дворе промелькнула легкая тень.
     Я опрометью бросился на крыльцо.
     На дорожке,  вымощенной кирпичом, стоял сухонький подтянутый старичок в
выцветшей офицерской рубашке.
     -- Здравия желаИм! -- почтительно воскликнул он.
     -- Добрый день! -- Стоило  мне оказаться на солнечном свету,  как смутные
страхи рассеялись.
     -- Выходит, вы и есть молодой наследник? -- плутовато сощурился он.
     -- Допустим. А вы кем будете?
     Он прокашлялся и бодро отрапортовал:
     --  Разрешите  представиться:  Иван  Васильевич  Пономарец,  собственной
персоной! Сторожил  дом в отсутствие вашего  дядюшки.  А моя  супруга, Фекла
Матвеевна, стряпала, когда он отдыхал от  своих важных занятий. Ваш дядюшка,
царствие ему небесное,  привечал  нас  как  родных. Вот я и решил разузнать,
захотите ли вы, чтобы все оставалось по-старому, или будете искать замену? --
Он махнул рукой через улицу: -- Мы живем неподалеку, у нас свой дом еще с тех
времен,   когда   здесь   деревня   была.   Нас   тут   все   знают,  можете
поинтересоваться, ежели желаете.
     -- Что ж, пусть все остается как при дяде. Он почтительно вытянулся:
     -- Премного благодарны!
     --  Кстати,  почему  вы решили, что  я  --  дядюшкин  наследник?  Может --
обыкновенный жулик? Он хихикнул:
     --  Как можно! По машине сразу  и  признал. Да и по повадке видно. Разве
жулик станет открыто ходить по чужому дому? Притом дядюшка говорил о вас.
     -- Говорил обо мне?
     -- Ну  да! Был-то он вдов, своих детей не имел. И  часто говорил  -- если
вдруг  случится  беда, то завещаю все свое имущество  любимому  племяннику --
Вадиму Федоровичу Ромоданову. Мы вас уже который день поджидаем...
     -- Вы хорошо знали дядю?
     -- Да как сказать... Лет  с полтора десятка будет.  Бывало,  наедет  он,
крикнет с порога: "Васильич, рюмку выпьешь?" Как не выпить? Ну, расспросит о
том  о  сем,  а после  скажет:  "Ладно, Васильич, иди,  мне работать  пора".
Душевный был человек!
     -- И часто он... наезжал?
     -- Да не  сказать чтобы очень.  Все больше  летом. А зимой дом,  считай,
пустовал.
     -- Отчего он умер и как? -- Я направил на старика сильный импульс.
     -- Одному Богу известно, -- вздохнул он.
     -- Постойте, разве вы не присутствовали на похоронах?
     -- Выходит,  так,  --  смутился Пономарец.  -- Помер-то  он,  значит, не в
Жердяевке и даже не в городе, а где-то за границей, в командировке.  Даже не
знаю, в какой  стране. Ведь ваш дядюшка был, значит, из секретного института
и лишнего ничего  не говорил. Но однажды  признался: если умру,  говорит, то
завещаю свое тело для научных  опытов. Так что хоронить нам его не довелось.
-- Он печально вздохнул.
     Было о чем призадуматься.  Я-то после беседы с Мамалыгиным полагал, что
"дядя" -- некое вымышленное лицо, необходимое для правдоподобия моей легенды.
Но вот оказывается, что этот человек существовал на самом деле и исчез в тот
самый момент,  когда мне  предложили  стать  агентом  планеты Диар. Странная
смерть  где-то "за бугром"... Странное завещание относительно своего тела...
Мне подумалось, что ни в квартире, ни здесь, на даче, на мои глаза так и  не
попалось ни одной бумажки, проливающей свет на "дядюшкину" жизнь. А ведь как
ученый он должен был оставить хоры рукописей, архив...
     -- Гости у него бывали?
     -- Вот чего не было -- того не было. Очень он личный покой уважал.
     -- А женщины? Пономарец хихикнул:
     -- Никогда! Однажды я говорю ему: "Хозяин, не пора ли тебе жениться, как
всем  нормальным  людям?" А  он  отвечает: "Я, Васильич, сызмальства к этому
племени интереса не имею. Одна суета!"
     Ужимки старика мне не очень понравились.
     --  Дядя был прекрасным человеком,  --  строго сказал  я.  -- Память о нем
должна оставаться светлой.
     -- Само собой, --  понятливо кивнул он. -- Это я только вам, как  молодому
наследнику... А так -- ни гу-гу, даже соседям.
     Плутоватость старика  была для  меня очевидна.  Может,  стоило  от него
избавиться?  Но  я прикинул,  что со  временем смогу вытянуть  из  него  еще
кое-какую информацию.
     Вслух сказал:
     -- У меня  другие  привычки. Теперь в этом доме  часто будут  появляться
гости. Работы у вас прибавится. Я  согласен доплачивать,  если у  нас  будет
полное взаимопонимание.
     -- Не сумлевайтесь! -- заверил Пономарец,  и  я мог бы поклясться, что он
умышленно коверкает язык. -- Будете очинно довольны!
     -- Рюмочку выпьете?
     --  С  превеликим  удовольствием!  --  крякнул  он. --  Вот  ваш  дядюшка,
бывалоча, наедет да так крикнет с порога...
     -- Это вы уже рассказывали.
     Я  провел его  к машине, достал из  "бардачка" бутылку  и  налил  почти
полный стакан.
     -- Ну,  за  вате  здравие,  молодой  наследник! Он  выпил со  сноровкой,
доказывавшей многолетнюю практику.
     -- Ох, хороша! Забориста!
     -- А что за башенка наверху?
     -- А-а,  с хлюгером... В ней ваш дядюшка любил заниматься своими учеными
трудами. И все больше  по  ночам. Бывалоча, вся Жердяевка  спит, одно только
круглое окно у него  и светится. Я однажды говорю: "И охота тебе, хозяин, на
эту верхотуру  лазить?" А  он отвечает: "У меня,  Васильич,  вдохновение там
появляется"... -- Язык у Пономарца начал заплетаться.
     -- Бассейн в доме работает? -- прервал я его излияния.
     -- В лучшем виде! -- ухарски воскликнул он. -- Насос, подогрев, все как  в
аптеке. Если желаИте поплескаться, я мигом включу.
     -- Мигом не надо. А попозже включите. Возможно, я сегодня еще вернусь. С
гостями.
     -- Хозяи-ин! -- Он покачнулся. -- Встретим в лучшем виде!
     Поручив деду навести в доме и вокруг идеальный порядок, я сел в  машину
и направился на лекции.
     * * *
     Мой  родной  институт   располагался   тоже   за  городом,   только   с
противоположной -- северной --  стороны. Шесть корпусов -- из них три общежития
-- выстроились  елочкой  в  довольно-таки унылой местности.  Тогда была  мода
возводить вузгородки  на  отшибе, словно какие-то вредоносные объекты. Сразу
же  за  объездной  дорожкой  тянулись  колхозные  поля,   которые  регулярно
обрабатывались ядохимикатами. Когда  оттуда дул ветерок, в аудиториях -- даже
при закрытых окнах -- стояли отнюдь не жердяевские запахи.
     Я припарковал  свою  "Волгу" на общей стоянке. Обычно  здесь съезжались
дюжины  две-три "Москвичей" и "Запорожцев", принадлежавших преподавателям  и
студентам из имущих семей. На нашем курсе машиной не владел никто.
     Я  уже   выбрался  из  салона,   когда  со  стороны   города  показался
переполненный "Икарус". Допыхтев  до остановки, он распахнул двери, выпустив
из своих недр едва не полфакультета.
     А вот и наши корифеи  -- Виталий  и Олег. Оба долговязые, но спортивные.
Виталий  темный,  Олег светлый. Идут, отчаянно о чем-то споря. Должно  быть,
спорили и  в  автобусе, не обращая  внимания на давку.  Интересно,  если  их
высадить на необитаемый остров, долго ли продлится эта дружба?
     -- Привет, старики!
     Оба остановились, удрученно глядя на меня.
     -- Вадик, мы тебе сочувствуем. От всей души, -- сказал Виталий.
     Олег солидарно кивнул.
     -- Сочувствуете? -- сощурился я. -- А что за беда стряслась? Меня сняли со
стипендии за прогулы? Или влепили выговор по комсомольской линии?
     Они удивленно переглянулись.
     -- Ну как же... -- осторожно  проговорил  Виталий.  -- Умер  твой  близкий
родственник... Или мы что-то напутали?
     Вот те раз! Надо же было сунуться к ним с сияющей рожей! Но я и понятия
не  имел,  что  слух  о  кончине моего  дорогого дядюшки  успел  так  широко
распространиться. Четко работают диарцы! Как же выкрутиться? Я выдал первое,
что пришло в голову:
     -- Все так, к сожалению... Мой славный дядя... Понимаете, он был большим
оригиналом, верил в  переселение душ и перед  смертью завещал вспоминать его
только с улыбкой...
     Они  опять  переглянулись,  синхронно  похлопали меня с двух  сторон по
плечам и двинулись дальше.
     Конечно, мне ничего не стоило воздействовать на этих гордецов биополем,
вызвав у них прилив дружеского чувства ко мне. Но я не хотел легкой  победы.
Ребята, я сделаю так, что вы сами попроситесь в мою компанию.
     И тут я увидел Лорена.
     Вот на ком я отыграюсь сегодня! Коварный план сложился сам собой.
     -- Привет, старина! -- крикнул я ему.
     -- А-а, ты... -- Он кивнул и тут же забыл о моем существовании.
     Биополе  я пока  держал  в  резерве. Для  начала пустим  в  ход  оружие
попроще.
     -- Как насчет того, чтобы малость  развеяться? -- бросил я ему в спину. --
Есть тачка, свободная хата  и  холодильник, набитый  жратвой  и выпивкой. Но
решать надо быстро.
     Купить его оказалось проще, чем я думал.
     --  Дело! -- Наконец-то в его глазах я заметил искорку интереса ко мне. --
Я смотрю,  ты малый  не  промах.  А тебе  не кажется,  что свободная  хата и
выпивка лучше всего сочетаются с аппетитными телками?
     Он даже  не  поинтересовался, откуда у меня такие возможности.  Привык,
сволочь, все получать готовым.
     --  Я потому  к  тебе и обратился,  старина.  Думаю, в  твоей  коллекции
найдется что-нибудь подходящее? Он самодовольно улыбнулся:
     -- Я погляжу, ты мудр.
     -- Так что предложишь?
     -- Хм! Есть Томочка из "Интуриста". Подруг у нее --  море. На любой вкус.
Мы это дельце  живо обтяпаем.  -- Приятная перспектива зажгла его. -- Ты каких
больше любишь -- малышек, длинных, тощих, пухленьких?
     -- Не важно. Как получится.
     --  Зачем "как получится",  если есть выбор? -- Он задумался. -- Вообще-то
замечено,  что  каждый  тянется  к   партнеру-антиподу.  --  Он  смерил  меня
оценивающим взглядом:  -- Ты, например, худой и замкнутый, значит, мечтаешь о
веселой и разбитной красотке, этаком сладком пончике, верно?
     -- Если  следовать твоей  логике, то ты  с  твоей  ангельской рожицей  и
легкомысленным нравом мечтаешь о добропорядочной старой деве, -- нашелся я.
     Он даже растерялся:
     -- Парень, а ты бо-ольшой философ...
     -- Ладно, хватит трепаться, -- одернул  я его. (Я уже мог  позволить себе
это!) -- Говори, куда ехать?
     -- К ближайшему телефону.
     Когда мы прошли к моей "Волге"  и я по-хозяйски открыл дверцу, глаза  у
Лорена полезли на лоб.
     -- У тебя тачка? Вот эта самая?
     -- А ты думал, мы поедем на велосипеде? Садись!
     -- Послушай-ка... А она точно твоя?  Понимаешь, я  не люблю сомнительных
приключений.
     -- Не  дрейфь!  Богатый  дядька дал дуба  и  оставил мне наследство. Вот
права.
     -- Эх, мне бы  такого дядьку! -- искренне позавидовал Лорен, разваливаясь
на сиденье и закуривая. Я высадил его возле телефонной будки.
     -- Будет  тебе телка экстра-класса, -- сообщил он через пару минут. -- Жми
к "Интуристу".
     * * *
     От парадного  входа по широким  ступеням  величественной походкой к нам
приближались  две женщины той породы, о  которой я мечтал,  прогоняя  Алину:
ухоженные, элегантные, с изысканными манерами.
     Черненькая  мне  понравилась  больше:  чуть  вздернутая   верхняя  губа
придавала  ей живость и неповторимый шарм. Однако же  я сразу понял, что это
подруга Лорена.  Но и шатенка была хороша, несмотря на  некоторую холодность
во взоре.
     Обе были старше нас лет на семь, но это только добавляло пикантности.
     Последовал ритуал знакомства.
     -- Тамара! Валя! А это -- мой лучший друг Вадим!
     Ого! Быстро же я стал его лучшим другом!
     Красавицы сняли с себя  легкие плащи,  оставшись в облегающих  коротких
платьях.  В тот год  в моду  входили глубокие декольте.  Обе  наши  спутницы
отдали надлежащую дань этому течению, так что сомнений по поводу зрелости их
форм не возникало.
     Лорен и Тамара устроились на заднем сиденье, Валя села рядом  со  мной.
Возможно,  я  ошибся  насчет ее холодности,  ибо она  уже  дважды  ободряюще
улыбнулась   мне.   Ободряюще   и   вместе  с   тем  снисходительно.   Затем
демонстративно поправила платье, край которого все равно на добрую ладонь не
доставал  до  ее  круглых  загорелых  коленей.  Не  могу  сказать, что  Валя
околдовала меня. Возможно,  это оттого, что  половину  моих  мыслей  занимал
Лорен. Но смотреть на ее прелести, зная, что она доступна в той же мере, что
и Алина, было приятно.
     -- Вадим! Вперед! -- кинул клич Лорен.
     Не успели мы проехать и  сотни метров, как на  заднем  сиденье началась
кутерьма.  В  зеркальце я видел, как сладкая парочка  принялась обниматься и
целоваться взасос,  рука Лорена скользнула под  юбку  любовницы.  Послышался
томительный стон.
     Внезапно Лорен резко отпрянул от нее.
     -- Нет! -- воскликнул  он. -- Надо потерпеть. Потому что  еще немного, и я
захочу заняться любовью прямо здесь.
     -- Почему бы и нет? -- поддразнила она, то ли в шутку, то ли всерьез. -- В
мчащемся автомобиле -- это было бы оригинально...
     -- Так-то оно так, -- согласился Лорен.  --  Только я боюсь, что наш  друг
Вадик  переволнуется и опрокинет  тачку. А я пока не собираюсь на тот  свет,
крошка. Даже в твоих объятиях.
     Я,  конечно,  не  ханжа, но эти  речи, эта свобода нравов,  признаться,
поначалу меня смутили. Но тут я подумал, что меня, скорее всего, испытывают.
Попадусь на удочку -- стану предметом язвительных насмешек.
     --  Да? --  удивилась Тамара,  будто  продолжая  игру.  -- Он  что,  такой
нервный?
     -- Он вообще-то скромняга, -- в той же манере  ответил Лорен.  -- Краснеет
при  виде красивых женщин и теряет  дар речи.  Ему нравится одна девчонка из
нашей группы, Жанночка,  но  он  никак не  решится  пригласить  ее  на рюмку
крюшона.  А с той переспала  уже  половина факультета, включая  наших мудрых
наставников.  И что ты думаешь? Даже наставники,  опытнейшие мужи, не смогли
довести ее до оргазма!
     -- А ты откуда знаешь?! -- вспылила вдруг  Тамара, и, кажется, всерьез. --
Ты тоже с ней спал, да?!
     --  Упаси Бог, крошка,  -- весьма  натурально ужаснулся  Лорен.  -- Это же
шутка,  ты  не  поняла? Я просто хотел раззадорить  Вадима.  Он,  видишь ли,
парень трудной  судьбы. Босоногое  детство, общага... Перебивался, бедный, с
хлеба на воду. И вдруг здорово подфартило -- его  дядька скопытился и оставил
ему целое состояние. Эй, крошка, ну-ка, улыбнись!
     Тамара молча смотрела за окошко.
     Обидчивая штучка! Вот и хорошо. Мне это на руку.
     -- Вы и вправду краснеете  при  виде красивых  женщин? --  томно спросила
Валя, щуря  зеленоватые глаза. Она сидела вполоборота, опершись правой рукой
на  подлокотник, а  левую вытянув  вдоль спинки  моего сиденья. Картина была
впечатляющей.
     -- Разве вы не знаете Лорена? Это известное трепло!
     --  Обижаешь, парень, --  отозвался Лорен не  без  досады. Кажется, он не
ожидал от меня столь независимого тона.
     --  По-моему, Лорен  сегодня  шутит не  очень  удачно, -- поддержала меня
Валя.  --  Правда?  -- и, будто  невзначай, слегка  коснулась ноготками  моего
колена. -- Кстати, куда мы движемся?
     -- В Жердяевку, на мою дачу.
     -- В Жердяевку?! Ты слышишь, Тома?! -- Она повернулась к подруге.
     -- Дай мне сигарету, -- отозвалась наконец та.
     Я молча открыл "бардачок".  Внутри лежало несколько пачек  американских
сигарет. В ту пору их можно было купить только в "Березке".
     -- О! -- Валя удостоила меня еще одним откровенным взглядом.
     --  Может,  музыку?  --  Я  включил  магнитофон. Полилась мелодия модного
французского оркестра под управлением Мориа.
     Мои пассажиры притихли.
     Глянув  в  зеркальце, я  увидел трогательную картину:  Лорен  и  Тамара
прижались друг к дружке, закрыв глаза, тихие, как голубки.
     Ну, посмотрим...
     Промелькнул мостик перед въездом в Жердяевку.
     Еще немного, и мы добрались до места.
     Опять начались  восторги, ахи,  охи; Валечка  поглядывала на  меня  все
пристальнее.
     Я провел гостей по дому и двору, показав  им все, кроме башенки. Особое
восхищение  вызвал  бассейн, до краев наполненный  прозрачной голубой водой.
(Я-то полагал, что  после утреннего угощения мой  сторож пьяненько  спит,  и
подивился расторопности  Пономарца.  Расстарался  же!  Притом  в  шкафчике я
обнаружил стопку чистых, свежевыглаженных простыней.)
     Выходя, я слышал, как Валя шепнула подруге:
     -- Вот живет парнишка, а? Это тебе не Лорена подкармливать.
     Наши прелестницы тут же заявили, что сядут за стол лишь после того, как
окунутся хотя бы разок.
     Я предупредил, что накрывать будем на веранде, и пожелал им порезвиться
от души.
     Некоторое время Лорен наблюдал,  как  я выставляю на  стол деликатесы и
бутылки, затем спросил, не скрывая удивления:
     -- Парень, кем же был твой дядя?
     -- Шпионом, -- ухмыльнулся я.
     -- Я в шпионы бы  пошел, пусть меня научат, -- продекламировал Лорен. -- А
ты?
     -- А я уже пошел.
     -- Слушай, похлопочи за меня, а? -- шутливо взмолился он.
     -- Могу, если откровенно ответишь на один вопрос...
     -- Насчет Жанны, что ли? -- ухмыльнулся он.
     -- Ты лично платил когда-нибудь женщинам?
     -- Я?  -- Он чуть  не  задохнулся  от  возмущения, но тут же самодовольно
заявил: -- И зачем? --  и  вскинул голову, как бы предоставляя мне возможность
полюбоваться его лицом античного бога.
     То  ли разговор в  машине  его чем-то  уколол,  то  ли  мое неожиданное
богатство   раззадорило,   но   он   вдруг   разоткровенничался,   заговорив
назидательно-поучающим тоном:
     -- Есть ведь, парень, и другая сторона медали.  Существуют  в  этом мире
женщины, у которых водятся деньжата. И не только всякие там богатые старухи.
Уверяю тебя. И им  тоже  хочется кой-чего  для души.  И они не  скупятся  на
расходы. А ведь красивых мужчин мало. -- Он снова вскинул голову. --  А  меня,
как видишь, природа не обделила, за что  я весьма ей благодарен. Знаешь, как
они  кидаются на меня? Знаешь, что позволяют? Как будто последний день живут
на свете. Состарюсь -- обязательно напишу мемуары, вот тогда мир  узнает, кто
такой Лорен! -- Он выдержал паузу. -- Если бы я захотел, у меня уже давно было
бы  все.  Куда  там  твоему  дяде! Но я не тороплюсь.  Еще  годика три  -- до
окончания  института  --  попасусь   в  свое  удовольствие,   а  там  займусь
обеспечением будущего...
     -- Тамара тоже делает тебе подарки?
     -- Нет,  парень.  Это тот  редкий случай, когда  сошлись  крайности.  Мы
наслаждаемся  друг другом и пока что взаимно  счастливы. -- Он  оглянулся  на
дверь: -- Уговор! О  моих  похождениях  на стороне -- ни  слова, ни намека.  --
Затем снова  принял расслабленную позу.  --  А вот тебе,  парень,  стоило  бы
сделать  Валечке достойный подарок. Не обижайся, но разница в классе  все же
чувствуется.  Только  без грубостей. Очень  тактично. Мы ведь цивилизованные
люди и должны все делать красиво... Кстати, в какой келье приземлиться нам с
царицей Тамарой?
     Я без раздумий указал на дверь рядом с лестницей.
     -- А вот и мы, -- послышался мелодичный голосок Тамары. -- Не соскучились?
     Обе  женщины появились  на  веранде  -- разрумянившиеся  и  посвежевшие,
повязавшись простынями на манер древнеримских туник. Зрелище было волнующим.
     -- Ого, как нас встречают!
     -- Ну-с! С легким паром! -- Лорен вскочил с кресла и схватил бутылку.
     -- Мы же не из бани, -- рассмеялась Тамара.
     --  Кстати,  --  вмешался  я,  --  тут  у меня  на довольствие  взята одна
старушенция. Стряпает божественно. Может, закажем шашлыки?
     -- Прекрасная идея. -- Улыбка Вали обещала все!
     -- На вечер, -- решительно заявила Тамара. -- Надо же немного  отдохнуть с
дороги... -- Она призывно посмотрела на Лорена.
     Тот чувствовал себя как в родной стихии.
     -- Коньячок? Водочка? Ром?  С  чего  начнем, милые дамы?  Тебе, Томочка,
сухого, как всегда?
     -- Коньяк! -- капризно потребовала красавица.
     -- Мне тоже, -- вторя подруге, сказала Валя.
     -- Чего хочет женщина, того хочет Бог,  -- напыщенно заметил Лорен, легко
и непринужденно входя в роль тамады.
     Бокалы наполнились.
     -- Первый тост -- за любовь! -- воскликнула Тамара.
     --  Нет,  царица моей  души!  --  мягко  возразил Лорен.  -- Первый бокал,
дорогие  друзья,  мы  поднимаем  за  святого  человека,  благодаря  которому
оказалась  возможной сегодняшняя  встреча.  Я  имею  в  виду благороднейшего
дядюшку нашего  общего  друга  Вадима.  Подумайте сами,  насколько счастливо
сложились  обстоятельства,  что  Вадику выпала честь  быть  единственным его
наследником! А  если бы  дядюшка  был женат?! Расхаживала бы  сейчас по этим
чудесным коврам какая-нибудь  старая карга, уныло ворча и ругая молодежь  за
безнравственность. Бр-р-р! Я  уверен, --  патетически воскликнул  он,  --  что
дядина  душа  взирает  в  этот  момент  на нас  с небес  и  радуется  нашему
трогательному согласию.  Так отдадим же должное его светлой памяти!  Пусть и
ему нальют ангелы и он выпьет вместе с нами. За дядю!
     Второй  тост,  не  заставивший себя ждать,  был, разумеется, за любовь.
Третий -- за благополучие этого дома.
     Вскоре мои гости захорошели, чему я был рад. Сам я пил глоточками.
     Постепенно общий разговор за столом становился все более откровенным.
     -- Танцуют все! -- возвестил Лорен и, включив магнитофон, выдернул Тамару
из-за стола.
     Я, естественно, пригласил Валю.
     "Туники" наших прелестниц оказались с секретом.  Они так ловко повязали
простынки,   что   при   резких   движениях    края   расходились,   обнажая
соблазнительную полоску тела от самого плеча.
     Лорен и Тамара вновь принялись целоваться.
     Валя на миг, будто  случайно, прижалась  ко мне, так что  сквозь тонкую
ткань  я  ощутил  ее твердые  соски, и  тут же  легко отстранилась. Но  я не
торопился  воспылать. Не из-за  ее прелестей я организовал это  мероприятие.
Впрочем, и любовные утехи никуда от меня не денутся.
     Лорен,  не отрываясь  от губ  Тамары, уводил ее  все  дальше и  дальше.
Наконец они оказались у заветной двери и скрылись за ней.
     Ну, пора!
     Я направил на Лорена мощный импульс биополя.
     -- Вадим, что с тобой? -- недоуменно спросила Валя.
     -- Все в порядке.
     -- Ты какой-то... вялый...
     -- Извини... Сейчас пройдет. Кстати, как ты относишься к подаркам?
     -- Положительно. -- На ее губах появилась улыбка.
     Я  подвел  ее к серванту. В  одном  из  отделений хранилась  шкатулка с
"дядиными" драгоценностями. Не знаю уж, как они у него оказались, коли он не
интересовался женщинами. Выбрав изящные сережки  с бриллиантами,  я протянул
их Вале:
     -- Тебе нравится?
     -- О Боже!
     Зеленые  глаза  красавицы вспыхнули  огнем, мне даже показалось, что ее
ухоженные наманикюренные ногти превращаются в коготки, когда она тянулась за
подарком.
     -- Они твои.
     -- Милый! --  Теперь в  ее голосе было столько искренней нежности!  --  Ты
меня хочешь?
     -- Конечно.
     -- Куда идти?
     Я молча кивнул на лестницу.
     Поднимаясь,  она небрежно,  с величавой бесстыдностью,  сбросила с себя
простыню.
     Затем,  взяв меня  за  руку, ввела в  комнату  и подтолкнула к постели,
шепча:
     -- Ложись... Нет, не так... Я умею быть благодарной...
     Безусловно,  ей удалось  бы  вскружить  мне голову, если бы часть моего
сознания  -- даже  в  самые сладострастные моменты -- не  была  направлена  на
Лорена.  Я  так  неистово  ненавидел  этого ангелоподобного  пошляка,  этого
эгоистичного хамелеона,  что  не смог  в  полной  мере  оценить умелые ласки
Валентины. Наверное, поэтому мне вдруг подумалось, что вчера с Алиной,  этой
дешевой проституткой, я испытал более острые ощущения.
     Я поднялся.
     -- Ты куда? -- удивилась она.
     -- Пойду распоряжусь насчет шашлыка. Ты не против?
     -- Конечно, нет. А после мы повторим, да?
     -- Обязательно.
     --  Будешь возвращаться,  захвати  мое платье и  трусишки.  -- Она сладко
потянулась на постели.
     Натянув брюки, я, насвистывая, спустился вниз, в гостиную.
     Лорен  сидел в  кресле, кутаясь в простыню, и  нервно курил. Вид у него
был растерянный. Я бы даже сказал, пришибленный.
     -- Старичок,  я иду  заказывать шашлычок, -- невольно срифмовал я, садясь
напротив. -- Информируй свою царицу Тамару.
     Он провел ладонью по лицу, не слыша меня.
     -- Ч-черт, кажется, я перебрал. Ну и забористый у тебя коньяк!
     Я весело пожал плечами:
     -- По тебе не скажешь, что ты перебрал. Выглядишь как огурчик!
     -- Дьявольщина... -- пробормотал он. -- Такое со мной впервые.
     Я сделал вид, что не расслышал.
     -- Слушай, давай вмажем еще по рюмашке? За прекрасных дам и их страстных
кавалеров!
     -- Попозже... -- Он встал и снова скрылся за дверьми спальни,  где, как я
знал наверняка, закончился только первый акт драмы.
     Я с наслаждением закурил. Какое счастье -- видеть посрамление врага!
     Из-за  закрытой  двери  глухо  доносился  раздраженный  голос  Тамары --
сладкая музыка для меня.
     Я прошел  в  бассейную,  разыскал  в шкафчике вещи Валентины и поднялся
наверх.  Мое биополе  по-прежнему  было  направлено  на Лорена. Эту  пьесу я
намеревался довести до конца.
     Валентина, все  еще обнаженная, сидела перед зеркалом, разглядывая свое
отражение.
     При моем  появлении  она  повернула ко мне  сияющее  лицо и провела  по
мочкам своих ушей, где уже красовались подаренные сережки.
     -- Вадик, ну скажи, что теперь я стала еще красивее!
     --  Ты восхитительна. -- Я протянул  ей  одежду. Она  повесила платье  на
спинку кровати и, покачиваясь на стуле, призывно посмотрела на меня:
     -- Хочешь еще?
     Откровенно говоря, я не отказался  бы. Но вот-вот  должен  был начаться
заключительный акт то ли драмы, то ли комедии, и я, как  автор, не хотел его
пропустить.
     -- Хочу, но нас ждут внизу.
     --  А-а...  наши  влюбленные... --  Она  неспешно  принялась  расправлять
платье.  --  Послушай,  мой  благоверный  на  следующей  неделе  уматывает  в
командировку. Я смогу оставаться у тебя на ночь. Хочешь?
     -- Конечно.
     Мы спустились вниз как раз к финальной сцене.
     Дверь спальни резко распахнулась. Оттуда выскочила Тамара, закутанная в
простыню и злая  как  мегера. Она  взяла со столика  сигарету, поднесла ее к
губам, но тут же отшвырнула далеко в сторону.
     -- Шашлычок уже маринуется, -- радостно сообщил я.
     Тамара не ответила. Взрыв назревал.
     Появился Лорен. Он пытался улыбаться, но это получалось  скверно.  Взяв
сигарету, он долго чиркал зажигалкой.
     -- Друзья! --  воскликнул я. -- Не пора ли нам продолжить? Лорен, наливай!
Он тяжко вздохнул:
     -- Что-то я сегодня не в форме...
     -- Надо  меньше  таскаться  по  бабам,  если имеешь  дело  с  порядочной
женщиной! -- сорвалась Тамара. -- Тогда всегда будешь в форме!
     Валя  удивленно  вскинула  голову.  Все   еще  поглощенная  созерцанием
сережек, она проглядела перемену в поведении приятелей.
     -- Это я-то таскаюсь?!  -- вспылил  Лорен. -- Да  я уже полгода ни на кого
другого не смотрю! Скоро совсем евнухом заделаюсь.
     -- Полгода?! -- яростно выкрикнула  Тамара.  -- Думаешь, не  знаю, что  ты
регулярно трахаешься с Валькой?! За дурочку меня держите?!
     -- Тамара, как тебе  не  совестно... -- сощурилась Валентина, великолепно
разыгрывая искреннее возмущение.
     -- Заткнись, сучка!
     -- Ну, знаешь,  милая...  Придержала бы  язычок. На  самой клейма  негде
ставить.
     Да-а... Блестящей получилась концовка. Я, признаться, и  не надеялся на
подобное. Как автор, я мысленно аплодировал себе.
     -- Твари! -- бушевала Тамара, впадая в транс. -- Они еще меня же упрекают,
б...и!  Да  пошла  ты  подальше,  любимая подруга!  А  ты,  красавчик,  хрен
моржовый, займись, пока  не поздно, своим стерженьком! Что-то он стал у тебя
слишком  мягким! И не вздумай  мне  больше  звонить! -- Она раздраженно пнула
стул и опрометью бросилась к бассейну.
     За одежкой, надо полагать.
     -- Лорен! --  Я посмотрел на опозорившегося бонвивана. -- Беги  за ней, не
дай Бог, утопится.
     Мрачнее тучи, он проследовал за любовницей (бывшей?).
     Валя подошла ко мне и легким движением взъерошила мои волосы.
     -- Тамара -- истеричка. Да и фантазерка к тому же. Все, что она сказала о
нас  с  Лореном,  --   выдумка.  --  Ее  чистые  глаза  излучали  трогательную
невинность.  --  Завтра  сама  прибежит  извиняться. Но мне  ее  заскоки  уже
осточертели. Знаешь, Вадик, а пусть  они оба проваливают  ко всем  чертям со
своей любовью! Хочешь, останусь на ночь? Дома будет  скандал, но я останусь.
Хочешь?
     Нет, я уже не хотел.  Я призвал биополе, возбудив у Валентины страстное
желание позаботиться о несчастной подруге.
     В комнату вновь ворвалась Тамара и решительно остановилась возле меня.
     -- Отвезите меня в город!
     --  Томочка, я  бы  с удовольствием, но  дальше первого поста ГАИ мне не
уехать.
     Она едва не испепелила меня ненавидящим взглядом.
     -- Вы тут все  заодно! -- Ее  губы  прыгали.  -- Дай  Бог,  чтобы этот дом
сгорел! Чтоб он провалился сквозь землю! Чтобы его разорвало!
     Она  круто развернулась на каблучках и  быстро выбежала, громко хлопнув
дверью.
     -- Валя! -- Я  пристально  посмотрел на  недавнюю партнершу. -- Ее  нельзя
оставлять одну. Видишь, в каком она состоянии? Вот деньги на такси.
     -- Кажется, ты прав. -- Она взяла деньги, горячо  поцеловала меня в губы,
затем сунула в руку бумажку: -- Мой телефон. Позвони, когда захочешь.
     -- С удовольствием, милая.
     Когда она вышла, я смял бумажку и бросил в пепельницу.
     Лорен сидел будто пришибленный мешком.
     -- Не переживай, -- философски изрек я. -- Завтра помиритесь.
     -- Да при чем здесь Тамара! -- воскликнул он. -- Первый раз со мной такое,
понимаешь?!
     -- Послушай, Лорен, не делай трагедии из пустяка.
     -- Хороши пустяки!
     -- Плюнь!  Сейчас  выпьем,  закусим...  Или вот  что... Давай  пригласим
других дам? Попробуешь еще разок. Вдруг получится?
     Он посмотрел  на  меня как  на привидение,  поднялся  и  вдоль стеночки
скользнул к выходу.
     --  Старичок,  теперь  ты  знаешь,  где  можно  славно  повеселиться,  --
напутствовал я его. -- Приходи в любое время. Один или с девицами. Всегда рад
тебя видеть.
     Лорен вдруг  сиганул,  как  заяц,  в открытую дверь, а там  его  и след
простыл.
     Я вышел  во  двор  и  устроился  на  лавочке под разлапистыми  соснами.
Хорошо!
     Калитка медленно открылась.
     На кирпичную дорожку  ступила румяная  и полная благообразная  старуха,
этакая бабушка-сказочница, бабушка-няня, закутанная в три платка.
     -- Здравствуйте, Вадим Федорович! Мой дед передал, что вы велели прийти.
     Ага, вот она какая, Фекла Матвеевна!
     -- Не велел, Фекла Матвеевна, а просил.
     -- Наверное,  хотите,  чтобы  я  приготовила  ужин,  --  продолжала  она,
улыбаясь.
     -- Я хочу, Фекла  Матвеевна, -- ответил я, -- чтобы  вы  посидели немножко
рядом со мной и рассказали про моего дядюшку.
     -- Да уж не  знаю, чего и рассказывать, -- развела она руками,  однако на
скамеечку села. От нее пахло топленым молоком и свежим хлебом.
     -- Что он был за человек?
     -- Человек как человек. Приличный. Вежливый. Порядок в доме любил.
     -- Вы приходили убирать в башенке?
     -- Это  на  верхотуре? А как же! Там-то  он и  писал  свои бумаги.  Ночи
напролет.
     -- Писал или печатал на машинке?
     -- Никаких машинок я у него не видала. Рукой он писал. Шариковой ручкой.
А вот что да зачем -- врать не буду. Свои бумаги он всегда держал под замком.
Ничего на столе не оставлял. А хоть бы  и  оставлял -- мне без разницы. Я его
каракули еле-еле разбирала. Да и сама не шибко грамотная.
     -- Про какие каракули вы говорите?
     -- Ну как же... Он сидел в своей башенке когда до шести  утра,  когда до
семи, а после укладывался на  боковую. А мне, значит, оставлял  записку, что
приготовить на обед да что по дому сделать.  Вот и гадала иной раз по целому
часу, что он там такое написал: то ли винегрет  просит, то  ли  виноград.  А
перепутаешь, он сердится.  А разве я  виноватая? Сколько раз просила:  "Юрий
Михайлович, да напиши ты разборчивей, я и не напутаю". А он: "Ладно, ладно".
А  сам  -- опять  по-старому. Нет,  хороший  человек  был  ваш  дядюшка, грех
жаловаться, вот только почерк имел совсем скверный.
     -- У вас остались эти записки?
     -- Зачем они мне? -- простодушно удивилась она.  -- Прочитаю -- да в печку.
Не люблю, когда в доме собирается сор. -- Тут она снова посмотрела на меня: --
Так приготовить вам ужин?
     У меня вдруг разыгрался аппетит.
     -- А не состряпаете ли пельмени, а, Фекла Матвеевна?
     -- Это  можно,  --  покладисто кивнула она. --  Пельмени  у меня  как  раз
фирменное блюдо. Ваш дядюшка  уважал их без памяти. Бывало, по две  сотни за
раз откушает. Вам  какие -- сибирские, уральские? С маслицем, с уксусом? Или,
может, обожаете со сметанкой?
     -- На ваше усмотрение, Фекла Матвеевна.
     -- Не сомневайтесь, -- по-домашнему улыбнулась она.  -- Жить будете  как у
Христа за пазухой.
     * * *
     Над Жердяевкой быстро сгущались сумерки.
     Я  остался один в этом огромном  доме.  Медовый  запах  весенней зелени
проникал в раскрытые окна. Тишина  была полной, лишь иногда где-то в стороне
стучала электричка. Двор,  обсаженный  по  периметру  кустами  и  деревьями,
казался изолированным от всего мира.
     Иногда в недрах дома скрипела половица или ступенька, и тогда казалось,
что это дядя -- или его призрак -- бродит по бывшим своим владениям.
     Неожиданно я вспомнил, что у меня и вправду был дядя -- Юрий  Михайлович
-- сводный брат моей матери. Но они с детства росли в разных семьях и даже не
переписывались -- связь была утрачена. Лишь однажды по какому-то случаю у нас
дома возник разговор о  мамином  брате, и моя память, оказывается, сохранила
его имя. Надо будет съездить к матери да расспросить о нем поподробнее.
     Я поднялся в  башенку  и, включив  свет,  расположился  за столом перед
пишущей машинкой. Неважно, откуда она взялась. Хотя -- тоже вопрос. Вставил в
каретку чистый лист бумаги.  Печатать я не  умел, но надеялся овладеть  этим
навыком.
     Совсем недавно у меня возник  сюжет нового  рассказа.  Несколько первых
абзацев уже отшлифовались в сознании.
     Я принялся печатать одним пальцем:
     Наш  спасательный крейсер  "Гепард" достиг  планеты Скалистая Пустошь в
звездной системе Амальбара. За последние полгода здесь бесследно исчезли два
коммерческих звездолета. Пропажу первого  еще можно было списать на  роковую
случайность. Но когда в том же секторе при тех же загадочных обстоятельствах
сгинул второй  корабль, стало ясно, что дело нечисто.  Потому-то к Скалистой
Пустоши и был направлен "Гепард"...
     Замысел рассказа казался  мне оригинальным, но  ведь  произошло столько
событий! Я стал агентом планеты Диар! Может, я --  единственный из фантастов,
пусть даже и начинающих, кто контактирует  с внеземным  разумом. Не лучше ли
мне  подождать, пока  эти  контакты  оформятся определеннее?  Наверняка  мое
творчество получит невиданный импульс. Я совершу прорыв  в  избранном жанре.
Говорил же кто-то из великих, что плод должен  созреть.  Куда мне торопиться
теперь, когда мне обещана  долгая  и спокойная жизнь?  Пусть зелень нальется
сладким соком.
     А пока... Разве мало в  жизни других радостей? Задал же я сегодня перцу
Лорену,  перессорил близких подруг, которые поначалу собирались поднять меня
на смех, -- чем не наслаждение? А завтра затею новую кутерьму...
     Я встал  из-за  стола и отправился в постель,  пожалев, что  не оставил
Валентину  на  ночь.  Находиться  одному  в  темном  уединенном   доме  было
жутковато...
     * * *
     Поднялся  я ранним утром. Живой и  невредимый,  несмотря  на  странные,
полукошмарные сны.  Завтракать после вчерашней обжираловки  не  хотелось.  Я
поплескался в бассейне, вспоминая  гримасу  Лорена, с которой тот сбежал  со
двора. Хорошо! Одевшись, выпил чашку кофе и вывел машину за ворота.
     После  недолгих  колебаний  решил  заскочить  домой,  чтобы  облачиться
посногсшибательнее, --  сегодня на  очереди  стояла  Жанна. Мне не  терпелось
удостовериться,  так ли она доступна, как распинался о том Лорен, оплошавший
любовник.
     Асфальт  летел  под  колеса, свежий ветерок приятно обдувал лицо, жизнь
обещала радости, удачи, блаженство...
     Я и не заметил, как домчался до дому.
     Я -уже подходил к подъезду, когда за  густым кустарником,  которым была
обсажена дорожка, послышался подозрительный шум.
     Передо мной появилась... Алина.
     Вид  у  нее был  великолепный: прическа взлохмачена, под  правым глазом
синяк; платье на  боку разорвано. Дрожа  то ли от  страха, то ли от утренней
прохлады, она бросилась ко мне.
     -- Миленький, у тебя машина? Вот как здорово! Давай  отъедем подальше, я
должна  рассказать  тебе  кое-что интересное.  Я  здесь  полночи  караулила,
замерзла, как бездомная кошка...
     Не очень-то  мне  хотелось  вступать  в беседу  с этой девицей, но  она
выглядела такой жалкой и напуганной,  что  спровадить ее, не  выслушав, я не
мог.
     Я кивнул на "Волгу":
     -- Ладно, садись. Но имей в виду -- времени у меня мало. Говори только по
делу. Твои фокусы больше не пройдут.
     Она судорожно всхлипнула.
     Сразу  же  за  домом  был  тихий  тупичок, туда я  и  свернул.  Мне  не
улыбалось,  что   кто-нибудь  из  соседей  увидит  меня  в  обществе  шлюхи,
получившей, очевидно, на орехи, о чем я ее, кстати, и предупреждал.
     -- Выкладывай.
     -- Ты не представляешь, что со мной было! --  затараторила она. -- Прихожу
вечером  домой, а меня  уже  ждут. Видишь,  что  они  со  мной  сделали? Все
добивались, кто ты такой да где живешь. Чуть пальцы не сломали. Но я тебя не
выдала.  Сказала,  что  ехали  в  машине и  дорогу  я  не запомнила. Они  не
поверили, грозились... А потом я убежала, -- Алина разревелась.
     Я, признаться, ничего не понял. Но ее надрывные завывания раздражали.
     -- Утрись! -- Я протянул ей чистый носовой платок. -- А теперь расскажи то
же самое, но нормальным человеческим языком. Кто тебя избил?
     -- Громилы Кителя.
     -- А кто такой Китель?
     -- Да  ты  что, Вадик?! Ну,  тот тип из  "Волнушки". Которого перемазали
салатом.
     Ах, тот самый... Краснорожий с чубчиком...
     -- Почему -- Китель? Это кличка? Он что -- уголовник?
     Она даже обиделась:
     --  Скажешь  тоже,  уголовник!  Вовсе  даже  нет.   Большой   начальник!
Заведующий  торговой базой. Вот. Это его так прозвали  -- Китель, а настоящая
фамилия -- Когтев Константин Петрович.
     -- Нелогично. Если он большой делец, то и прозвать должны были Когтем, а
не каким-то там задрипанным Кителем.
     -- Откуда мне знать! Просто раньше он ходил в кителе, так и прилипло.
     --  Ну  ладно.  Отставим  филологические  изыски.  Чего он  хочет,  этот
Коготь-Китель?
     --  Господи!  -- опять  запричитала  она.  --  Я  ведь  предупреждала,  он
отомстит!
     -- Не  понимаю,  чего  ты мучаешься? Расскажи  этим  придуркам все,  что
знаешь. С любыми подробностями. Я не обижусь.
     Ее глаза страшно округлились.
     -- Как ты можешь шутить?! Он ведь убьет тебя. Понимаешь, убьет!
     -- Алина, все, -- устало сказал я. -- У меня нет времени на  пустяки.  Иди
домой. Прими душ  и передохни перед очередной вылазкой за клиентурой.  А мне
пора.
     Она как клещ вцепилась в мой рукав.
     -- Миленький, у тебя ведь есть  деньжата? Давай махнем на море,  а?  Там
сейчас солнце, фрукты,  все веселятся, загорают... Снимем отдельную комнату.
Там он нас не найдет. А я буду тебя любить. Сильно-сильно.
     Я чуть  не расхохотался ей в лицо.  Так вот в чем  дело! Она  придумала
дрянную пьеску  в надежде, что я  обеспечу  ей вояж к  теплому берегу. Синее
море, белый пароход. Бедная дурочка!
     -- Иди, Алина. -- Я открыл дверцу с ее стороны.
     -- Да куда же мне идти?! -- воскликнула она, заламывая руки. -- Теперь мне
все равно  не будет  житья в этом городе! Он и  мне ни  за  что  не простит,
потому что я была с тобой и видела его позор. Даже не так Китель, как Макс!
     -- Вот уж не думал, что ты такая пугливая, -- вздохнул я. -- Клянусь, дело
выеденного яйца не стоит. Но сейчас мне нужно  в  институт. Так что операция
"Защита" откладывается до вечера.
     -- Миленький, мне до вечера и спрятаться негде. Они уже ищут нас с тобой
по всему городу.
     -- Алина! Во-первых, успокойся. Я могу тебя спрятать в надежном месте на
два-три  дня.  А  во-вторых, выберу время, чтобы заняться  этими пройдохами.
Гарантирую -- вскоре ты сможешь спокойно  вернуться к своему  бизнесу.  Никто
тебя и пальцем не тронет. Кстати, где мне разыскать Кителя?
     -- Говорю же -- он заведует торговой базой.
     -- Какой именно? Их много.
     -- Не знаю точно.
     -- Проблема.
     -- По вечерам он часто бывает в "Волнушке", -- вспомнила Алина.
     -- Чудесно. Я  сделаю так, что у него навсегда пропадет  желание грозить
мне и моим знакомым. Он  -- круглый дурак, если задумал устроить мне пакость.
Считай, его карьера в нашем городе подошла к концу.
     Ее взгляд стал чуточку осмысленнее.
     -- Почему-то я тебе верю...
     Я дал задний ход, выводя машину из тупичка.
     -- Куда ты меня везешь?
     --  Пока на  вокзал. Там  найдем такси,  и я все  объясню. Я вырулил  на
проспект и перестроился в левый ряд. Алина вертела шеей как марионетка.
     -- Так я и знала?! -- воскликнула она, обнаруживая панический страх.
     -- Что еще?
     -- Машина Макса! Они нашли нас! Вот чертовщина, еще и Макс какой-то!
     -- Кто такой Макс?
     -- Его главный прихлебай.  Порядочный  подонок. Это  он разукрасил меня.
Животное! Теперь они нас достанут! Мы пропали! --  Самообладание окончательно
покинуло ее.
     Я глянул в зеркальце. Сзади шел плотный поток машин.
     -- Какая его?
     -- Зеленые "Жигули".
     Я присмотрелся внимательнее.
     -- Усатый пижон в темных очках на сытой роже -- это и есть Макс?
     -- Да...
     Кажется,  именно Макс ткнул  вчера своего  босса носом в салат. Значит,
вознамерился заслужить прощение? В машине сидели еще двое амбалов. Вид у них
был довольно свирепый.
     Я позволил "Жигулям" вплотную приблизиться к нам и сосредоточился.
     Импульс биополя послан!
     Автомобиль  тут  же  вильнул   и,  вылетев  на  тротуар,  свободный  от
пешеходов,  врезался  правым  крылом  в бетонную тумбу.  Конечно,  я  мог бы
устроить им аварию покрупнее, но не хотелось крови и  переломанных костей. А
они теперь призадумаются.
     Не знаю уж, какие выводы  сделала Алина,  но она бросилась мне на  шею,
перекрывая обзор.
     -- Миленький, ты просто чудо! Я отстранил ее.
     --  Если будешь выражать эмоции подобным образом,  мы угодим  в переплет
похлеще, чем Макс с приятелями.
     Все же  я  не мог отказать себе в удовольствии сделать разворот,  чтобы
проехать мимо разбившихся "Жигулей". Трое громил уже выбрались на тротуар  и
почесывали  помятые бока,  кривясь  и нехорошо ругаясь.  У обочины  тормозил
"уазик"  гаишников. Я  посигналил и сделал  Максу  ручкой. Пламенный  привет
Кителю!
     В  свою  очередь  Макс  погрозил  мне кулаком.  Похоже,  меня он  узнал
мгновенно.
     На  привокзальной  площади  я  припарковал  машину  на  стоянке,  затем
пристроил на коленях блокнот и нацарапал записку:
     "Иван Васильевич! Фекла Матвеевна!
     Подательнице  сего  оказать  радушный  прием. Устроить удобный  ночлег,
поить и кормить вдоволь. Но и приглядывать за ней -- ибо оной дамочке присуща
нездоровая  любовь  к  чужим  вещам.  Заберу  ее  лично через  два-три  дня.
Возможно,   несколько  позднее,   в   зависимости  от  того,  как   сложатся
обстоятельства.
     С приветом, Вадим Ромоданов.
     P. S. Купите ей новое платье и белье".
     Записку я старался писать каллиграфически, помятуя  о сетованиях  Феклы
Матвеевны относительно почерка моего дядюшки.
     Вкратце  объяснил  Алине,  что ее ожидает  и как  следует  себя  вести,
оказавшись в Жердяевке.
     Первый  затормозивший  таксист  мне не  прнравился  -- слишком блудливые
глаза для такой  пассажирки.  Зато второй  был  в  самый раз  --  добродушный
пожилой  простак с повадками закоренелого  семьянина. Я  объяснил ему,  куда
ехать,  заплатил  вдвое,  ему же вручил записку с просьбой передать  лично в
руки Пономарцов, и махнул Алине:
     -- Карета подана!
     Она крепко взяла меня за руку.
     -- Ты и вправду не боишься?
     -- Нет. Чего и тебе желаю.
     -- Ты и вправду все можешь?
     -- Все, что душа пожелает.
     -- А ты скоро меня заберешь?
     -- Как только, так сразу.
     -- А  вспоминать  будешь, хоть  иногда? Хотите верьте,  хотите  нет: она
смотрела на меня влюбленными глазами.
     * * *
     С этими нежданными заморочками я едва успел к первому звонку.
     Большая  покатая аудитория, в  которой сейчас собрался весь наш поток --
четыре группы, -- глухо гудела.
     Ближе к кафедре -- как раз по центру  --  расположились оба  наши гения --
Виталий и Олег. Вокруг кучковались корифеи помельче.
     Жанночки  сегодня  не  было.  Она  --  не  самая  прилежная  студентка и
частенько пропускает лекции.
     Сбоку,  возле  прохода, в позе  роденовского "Мыслителя"  сидел  Лорен.
Похоже, его до сих пор пожирали тайные страхи.
     Вот  хлопнула дверь, и  в аудитории  установилась  мертвая  тишина.  На
кафедру  взошел  профессор  Ермолин   --  гроза   не  только   хвостистов   и
прогульщиков,   но  и  "быстрых   разумом   невтонов".   Ермолин   вел  курс
начертательной  геометрии и  был  твердо убежден,  что ни  один студент не в
состоянии постичь сию науку в совершенстве. Высшая оценка, которую он иногда
применял, -- "весьма хорошо".
     На  вид  Ермолин был добродушным стариканом с благообразной улыбкой. Но
стоило  кому-нибудь  громко  кашлянуть,  как  он  оборачивался,  внимательно
смотрел на нарушителя и  изрекал: "Молодой  человек!  Если  вам  неинтересен
данный  многотрудный  предмет,  прошу совершить  променад".  Все знали,  что
память  у  старика  отменная,  и попавший на заметку автоматически недоберет
балла на экзамене. Поэтому на его лекциях стояла полная тишина.
     Голова у Ермолина  была совершенно лысая, на  самой макушке сидел некий
убор,  который  он не снимал ни зимой, ни  летом.  Наши остряки прозвали сей
убор ермолкой, хотя на самом деле это была обыкновенная цветная тюбетейка. О
ней ходили легенды. Рассказывали, что много лет назад один студент-бедолага,
доведенный до отчаяния придирками профессора (тогда доцента), обрушил на его
темечко   мощный  удар  циркулем.  С  той  поры  на  голове  Ермолина  зияет
безобразная  рана,  которую он вынужден  скрывать  ермолкой, особенно  после
того,  как  совершенно облысел. Существовали  разные  варианты этой легенды:
бил,  мол,   не  двоечник,  а  отличник,  которому  тот  завалил  повышенную
стипендию; бил не циркулем, а графином; и так далее, и тому подобное. Но все
сводилось к  одному:  на голове у  Ермолина страшная рана  и оттого он носит
ермолку. Никто ни разу не видел его обнаженной головы.
     Итак, лекция  началась. Народ принялся строчить конспекты и срисовывать
проекции. Один Лорен задумчиво смотрел в окно.
     И  тут  меня  посетила  забавная  идея. Я  вырвал из тетради  листок  и
написал: "Спорим, что через десять минут профессор снимет ермолку?"
     Записка поплыла по  рядам и достигла адресатов -- Виталия и Олега. Задал
же я им задачку!
     Выждав положенный срок, я сосредоточился на Ермолине.
     Профессор  как  раз  стоял  спиной к  аудитории,  вычерчивая  на  доске
очередную проекцию. Вот его левая рука потянулась к затылку и...
     Эффект был потрясающим! Голова профессора оказалась совершенно гладкой.
Как колено. И -- никакой раны.
     Вся  аудитория ахнула как  один человек. По-моему, даже стекла  в окнах
задребезжали.
     Ермолин надел тюбетейку и недоуменно обернулся:
     -- Что случилось, друзья? Я ошибся?
     Ответом   было  гробовое   молчание.   Рухнула  студенческая   легенда,
десятилетиями любовно передаваемая из поколения в поколение.
     После лекций я направился в общежитие.  Надо бы забрать кое-какие вещи,
главным образом рукописи, которые хранились в тумбочке.
     Кроме того, поскольку весть  о моем наследстве распространилась широко,
не  помешает  помянуть моего  любимого  дядюшку.  Пусть ребята видят,  что я
остаюсь славным малым, своим в доску.
     Вот и она, моя 521-я комната.
     Тут же нашлись добровольные гонцы, резво побежавшие по магазинам.
     Вскоре скромный товарищеский обед перерос в грандиозный ужин, а далее --
в  ночной кутеж.  Набилась  полная  комната.  Про дядю  забыли быстро. Гонцы
только и успевали сновать до магазина и обратно.
     Напился я в стельку.
     Позже  мне  рассказывали,  что,  спустившись  на  третий этаж,  я долго
колотил  в дверь  Жанны, выкрикивая: "Жанна! Выходи за  меня замуж!  Выходи,
Ж-ж-жанна! Поедем в Ж-ж-жердяевку!"
     К счастью или несчастью, она не ночевала в общежитии.
     А вот мне стоило бы немедленно завалиться спать. Но я решил ехать домой
-- и баста!
     После долгих уговоров меня шумной гурьбой проводили до машины.
     Мотор  послушно завелся.  Ну, поехали! Чего  мне опасаться?  Инспектора
ГАИ? Да я в секунду внушу ему, что не пил ни капли.
     В  этот поздний час шоссе было  абсолютно  свободно, я  гнал и гнал. Но
когда  на  одном из  поворотов машину занесло  и она промчалась впритирку  с
дубом-великаном,  мне оставалось  только поблагодарить судьбу. Для водителей
существуют  и другие неприятности, кроме инспекторов ГАИ. Дереву не внушишь,
что ты не пил.
     Мне хватило ума снизить скорость. До дому добрался благополучно, однако
поставить машину  в гараж уже не оставалось сил. Ну и хрен с  ней! Украдут --
куплю другую, еще лучше.
     Ввалившись  в темную прихожую,  я потянулся к  выключателю,  но тут мои
ноздри  наполнились  едкой  массой.  Сознание  помрачилось,  я  провалился в
бездну.
     * * *
     Где-то далеко-далеко,  за  тысячью закрытых  дверей, чуть слышно звонил
колокол.  Затем  двери  --  с  дальнего  конца  --  начали  распахиваться  все
стремительней. И вот невыносимой силы звук, способный  разорвать  барабанные
перепонки, накрыл меня своими чудовищными волнами.
     Я слабо вскрикнул и... очнулся. Стояла полная тишина.
     Было  ощущение,  что  я нахожусь  в какой-то  тесной  и темной  норе со
спертым воздухом.
     Некоторое время я лежал неподвижно, пытаясь собраться с мыслями.
     Мы здорово поддали в 521-й... До дому я добрался... Вошел в квартиру...
Кажется,  свалился  в  прихожей...  Но почему  такой  кромешный  мрак?  Надо
включить свет...
     Я попытался встать, но не тут-то было.
     Внезапно мне открылась страшная истина: мои руки  и ноги привязаны -- по
отдельности --  к  каким-то  опорам, на  глазах -- плотная повязка,  наползшая
краем на губы, отчего и дышится так трудно.
     А может, я все еще сплю и меня душат пьяные кошмары?
     Раздался отвратительный скрежет, будто по струнам провели рашпилем.
     Чей-то голос произнес:
     -- Кажись, очухался... Второй:
     -- Приведи в норму.
     В следующую секунду на меня обрушилась ледяная Ниагара.
     --  Ну  что, баламут, теперь  ты  убедился,  каково шутить с  почтенными
людьми?  --  раздался рядом  громовой голос.  Очень  знакомый.  Где-то  я его
слышал. И совсем недавно. Но где?
     Однако  зачем гадать? Кем бы ни был этот  человек,  сейчас я пошлю  ему
мысленный приказ наклониться,  снять  с  моих  глаз эту дурацкую  повязку  и
освободить от пут.
     Вот сейчас он подчинится, сейчас... Но вместо этого мой невидимый  враг
торжествующе продолжал:
     --  Когда машина с моими парнями долбанулась  в тумбу,  я  раскусил тебя
окончательно.  Я  на  все сто понял, кто ты таков. Ты  -- гипнотизер!  Честно
говоря, никогда не верил в эти штучки, но теперь вижу, что зря.
     Китель! Это Китель!  Мне  мгновенно  вспомнились предостережения Алины.
Этот человек оказался гораздо опаснее, чем  я предполагал. Но что творится с
моим биополем?! Лихорадочно я принялся посылать новые сигналы.
     "Сними повязку! Отвяжи! Упади на колени! Моли о пощаде!"
     Но он продолжал:
     -- Ты  оказался  большим  пронырой.  Я тебя  недооценил,  признаю. Но на
всякий  хитрый болт  есть  своя  гайка. И  уж  я закручу  ее  до  упора,  не
сомневайся.
     Биополе не действовало! Я лишился чудесного дара!
     Но почему, почему?!
     Мне  вспомнились  жуткие  истории  о том, на какую  мучительную  смерть
обрекают  бандиты  провинившихся, и,  не стану кривить  душой,  я  готов был
обмочиться.
     --  Однако  тебе   повезло,  приятель.  Жизнь  столкнула  тебя  с  умным
человеком. Цени и помни! Будь  я примитивным дегенератом, вроде Макса, давно
бы велел своим ребятам  для начала выколоть  твои паршивые  гляделки, вот  и
конец   гипнозу,   ха-ха-ха!   Что-то  не   приходилось   слышать  о  слепых
гипнотизерах. Но я даю тебе шанс выкрутиться.  Я  готов забыть об  обиде при
условии, что ты будешь работать на меня.
     Я не понимал смысл слов. Мысли были об одном: биополе не действует, я в
руках гнусной шайки!
     --  Чего молчишь?!  -- взревел вдруг  Китель. -- Я  не собираюсь  с  тобой
цацкаться! Макс!
     Макс?  Тот  самый, чью  машину  я  направил на  тумбу?  Усатый  крепыш,
избивший Алину, переполненный ненавистью ко мне...
     Грубая рука схватила меня...
     Я закричал от острой  боли. Кажется,  эта двуногая  тварь отрезала  мне
ухо. Я чувствовал, как по шее стекает теплая струйка крови.
     -- Эге, а ты, оказывается, слабак, -- как бы удивляясь, хмыкнул Китель. --
Чего орать-то по пустякам?  Подумаешь, отрезали тебе мочку. Да и  то не всю.
Так,  кусочек... Никто и не заметит, а до свадьбы заживет.  Зато  теперь  ты
должен понять, что имеешь дело с серьезными людьми. И  если тебя спрашивают,
нужно вежливо отвечать. Макс, залепи ранку!
     Мною овладело  позорное желание молить его о  пощаде, пасть на  колени,
целовать  его  руки,  ботинки... Боясь  еще пуще  разозлить этого  страшного
человека, я пробормотал:
     -- Мне надо подумать... Я устал... Ухо горело.
     -- Ладно, я человек покладистый, -- неожиданно возвестил  Китель. -- Когда
меня  просят  по-хорошему, всегда иду на уступки. Похоже,  тебе, приятель, и
вправду надо  малость оклематься.  Ну-ка,  Макс, влей  в него  для  бодрости
глоток. Да смотри, чтобы не захлебнулся. Так, хорошо...  Думай, приятель! Но
не воображай, что тебе удастся провести нас. Я  разных хитрецов перевидал на
веку немало. Потому все предусмотрел. Для  тебя приготовлен  один подарочек.
Какой  -- скоро узнаешь.  Через  полчаса  я  вернусь,  и  если  снова  будешь
кобениться, то отрезанный кусочек станет самой крупной  частью из  того, что
от тебя останется. Понял?!
     Головорезы ушли.
     Итак, я выиграл  полчаса, но  какая мне в  том радость? Ожидание  пытки
лишь нагнетает страх.
     Эх, если бы действовало биополе...
     Я принялся  осыпать себя горькими упреками за  собственное легкомыслие.
Как бездарно я распорядился поистине  безграничными  возможностями!  Пьянки,
пошлые  утехи... Я подвел Мамалыгина, напрочь дискредитировал себя  в глазах
инопланетян...
     О, если бы они пришли мне на помощь! Клянусь, я переродился бы духовно!
На всей Земле не нашлось бы человека более осмотрительного и трезвого. Я вел
бы достойную жизнь, полную трудов и  забот, а мои нравственность  и выдержка
служили бы примером для окружающих.
     Но что же делать?!
     Мамалыгин!  -- вдруг  ослепительно вспыхнуло  в  сознании. Надо каким-то
образом  информировать  о моей  беде Мамалыгина, а  уж он-то вырвет  меня из
кошмарного плена. Да, но как достучаться до него?!
     Ничего путного за эти полчаса я не придумал, но сама мысль о Мамалыгине
несколько укрепила мой дух. Появилась смутная надежда. Я не знал, чего хочет
от меня  Китель,  но  интуитивно  понимал:  сейчас  главное -- тянуть  время,
соглашаться на все его требования, а там -- поглядим.
     Но какая сволочь этот Макс! Хотя мои глаза были завязаны, я чувствовал,
что гнусное задание своего хозяина он выполняет  с наслаждением. Законченный
садист! Возможно, для  меня он более опасен, чем Китель. Тому  я для чего-то
нужен, а Макс  яро ненавидит меня -- всеми фибрами своей темной животной души
-- и при случае медленно размажет по стенке. Кайфуя при этом...
     Опять шаги...
     -- Оклемался?
     -- Скажите внятно, чего вы от меня  хотите?  --  ответил я вполне твердым
тоном.
     -- Чего я хочу? -- хмыкнул Китель. -- А вот чего!  Есть люди, которые меня
не  очень-то  любят.  Но  мне  эти  люди нужны,  и я желаю,  чтобы  они меня
полюбили.  Есть у меня враги. От них я хочу избавиться.  Ты --  гипнотизер. И
очень умелый. Я это сам видел. Вот и послужи мне. Теперь все понял?
     -- В общем, да, -- выдавил я.
     -- Уже лучше!  Думаю, мы сработаемся. Со мной все срабатывались, кто мне
нужен. Начнем сегодня же.
     -- Сегодня так сегодня.
     --  Макс!  -- позвал он, и я непроизвольно сжался, не зная,  какой  новой
гадости ожидать.
     Но на  сей раз  ничего  страшного не произошло.  Просто  на  моем горле
защелкнулось нечто вроде большого металлического браслета.
     -- Еще одно наставление, и  с тебя снимут повязку, -- сказал Китель. -- Но
постарайся крепко запомнить все, что услышишь. Это в твоих  интересах.  Тебе
на шею надели обруч с внутренним замком. Этот обруч мне привезли издалека...
Дороговатая штука, но полезная.  Умные люди изобрели, чтобы сбивать спесь  с
несговорчивых  упрямцев. Это радиоуправляемая бомба.  С  внутренней  стороны
идет тоненькая прорезь. Стоит передать сигнал, как  происходит взрыв, тихий,
неслышный, но голову срезает,  как бритвой. Вот сядешь  жрать, а  твоя башка
тебе же упадет в тарелку, понял? Ха-ха-ха! -- Похоже, черный юмор не был чужд
этому проходимцу.
     -- Зачем же тратить на меня такую редкую вещь?
     -- Слушай  дальше. В надежном месте сидит  мой  верный  человек, у  него
радиопередатчик и единственный  ключ от  обруча. А  теперь  навостри уши  до
предела.  Сейчас мы тебя развяжем. Но  если начнешь хитрить, гипнотизировать
меня  или  Макса, словом,  если хоть  что-то  будет  не так, мой человек при
малейшем подозрении врубает сигнал, и ты остаешься без башки. Понял?
     --   А  если  ваш  человек  напутает?  Или  просто  захочет  поиграть  с
передатчиком? Напьется, наконец?
     -- Не дрейфь! Это железный человек! И не  глупее нас с тобой.  Все будет
зависеть  только от твоего  поведения. Если  ты себе не  враг --  делай,  что
говорят.
     -- Не очень понятно, какие инструкции имеет ваш железный человек?
     -- Инструкция у него очень простая: если я соглашаюсь  снять этот обруч,
значит, ты меня загипнотизировал, и он сразу жмет кнопку.
     -- Но  тогда  выходит,  что  я на всю  жизнь  обручен с этой штуковиной!
Китель рассмеялся:
     -- Не лезь вперед батьки в пекло. Есть еще другая инструкция. Но про нее
--  в  свой черед. Снимем с тебя  обруч, когда придет время.  Если заслужишь,
конечно.
     Я  снова  ощутил  грубые  прикосновения.  Держу  пари,  что   это  Макс
освобождает  меня от пут. Я медленно разлепил веки  и приподнялся со  своего
ложа -- жесткой кушетки.
     Я находился  в  мрачном  помещении  без  окон.  Цементный пол, бетонные
стены, по которым  сочилась  влага... Настоящий  склеп!  Над  низкой  дверью
тускло горела лампа, освещавшая две отвратительнейшие хари.
     Признаться,  я плохо помнил своих мучителей по первой встрече, и сейчас
присмотрелся к ним внимательнее.
     Китель  -- он  стоял враскорячку  в  двух шагах  от меня  -- был плотный,
багровый мужчина лет пятидесяти с большим грушеобразным носом. Его рыжеватый
чубчик,  по мальчишески  зачесанный  на низкий  лоб, придавал  ему несколько
комичный  вид.  Но  выражение  маленьких  васильковых  глаз не располагало к
шуткам.  Жаль, что я понял это слишком поздно. Вопреки прозвищу, на нем  был
дорогой,  хотя и несколько  мешковатый  костюм, светлая  сорочка и  черный в
косую  красную  полоску галстук.  Весь  его  облик излучал мощную  жизненную
энергию.
     Макс был строен  и мускулист, наверняка его реакции  могла позавидовать
пантера.   Его   физиономию   провинциального   ловеласа  искажала  гримаса,
вызванная,   как  легко   было  догадаться,  огромным  желанием   немедленно
расправиться со  мной.  Казалось, под  его холеными усиками вот-вот появятся
клыки, которыми он  примется рвать мою  плоть. Я даже чуял его специфический
запах -- запах непримиримого  врага. На лбу у Макса вздулась  солидная шишка,
правую щеку и  подбородок украшали царапины -- по всей  видимости,  результат
вчерашней аварии.
     Я  почувствовал  себя в  роли  героя известного рассказа Джека  Лондона
"Потерявший лицо",  который  прилагает  невероятные усилия лишь затем, чтобы
найти легкую смерть, которая избавила бы его от ужасных пыток.
     И одновременно появилась уверенность, что я выкручусь. Время, мне нужно
время.
     -- А если я  не сумею угодить вам? --  начал я торг. -- Ведь получается не
всегда.
     --  Останешься без  кочана,  -- лаконично отчеканил  Китель и добавил:  --
Макс, дай ему зеркало!
     Глухо ворча, тот протянул мне круглое зеркальце.
     Трепеща,  я заглянул в  него,  страшась увидеть обезображенное лицо. Но
нет  --  ухо  было цело,  за исключением нижней части мочки. Но  сколь  велик
ущерб, судить было трудно --  они неумело залепили ранку уродливо  скомканной
полоской лейкопластыря, который стал коричневым от запекшейся крови.
     Будто прочитав мои мысли, Китель известил:
     -- Ты не обижайся на  нас из-за уха. Надо было проверить -- ты дьявол или
все же из плоти. Не журись! Еще благодарить будешь. Но смотри: начнешь врать
-- тут коту и крышка!
     --  Врать я не собираюсь,  но  поймите, и вправду  не всегда получается.
Китель грозно сдвинул брови:
     -- Приятель, по-моему, тебя уже понесло...
     -- Сволочь! --  не сдержался Макс и стиснул кулаки. -- Тогда, в  кабаке, а
после  на  проспекте  у  тебя  все  получилось  в лучшем  виде.  Чего  туфту
толкаешь?! Фраер дешевый!
     -- Погоди, Макс, не суйся,  -- приструнил подручного  Китель. -- Я все  же
думаю, мы столкуемся. Верно, Вадим?
     Наступил ответственнейший момент. Именно сейчас я должен  был направить
разговор в новое русло.
     -- Давайте говорить в открытую. -- Я напустил на себя деловитость.
     -- А как же иначе!
     -- Я никакой не гипнотизер, -- решительно заявил я.
     -- Чего-о? -- сразу же набычился Китель.
     -- Я воздействую на окружающих своим биополем.  Природа дала  мне  такое
свойство. Краснорожий поморщился:
     -- Биополе, гипноз -- мне все это до лампочки. Что в лоб, что по лбу. Я в
этих вещах не  разбираюсь.  Да и не хочу.  Ты должен выполнять мои указания.
Четко  и  точно.  Чтобы  был результат.  А  как  ты его  добился -- биополем,
гипнозом, чертом, хреном -- мне плевать!
     -- И  все  же вам  придется вникнуть в  некоторые детали,  -- заметил я с
уверенностью обреченного. В сущности, я пускался  в путь по лезвию бритвы, и
малейшая  оплошность становилась  роковой.  -- Если вам  важен результат,  то
знайте,  что  биополе  имеет  свои   особенности.  И  требует  обстоятельной
подготовки.
     --  Не  морочь  мне голову! --  вскипел Китель. -- Надоело слушать  пустой
треп! Так и водишь по воде вилами! Говори толком, что надо!
     -- Мне нужна ассистентка. Ассистентка, от которой мое биополе заряжается
энергией.
     -- Так тебе баба нужна? -- тупо уставился он на меня.
     -- Ассистентка, -- с вызовом повторил я.
     -- Ну, этого добра  хватает! -- с видимым облегчением  хохотнул Китель. --
Так бы и  говорил сразу, без  всяких  киселей. Какая тебе:  худая -- толстая,
блондинка -- брюнетка?
     Как  ни драматична  была  ситуация, но мне  невольно вспомнился  Лорен,
предлагавший аналогичный выбор.
     --  Не говорите пошлостей, -- ответил я с такой суровостью, что мой ушлый
собеседник  на  миг  смутился. -- Речь  идет именно  об ассистентке,  которая
обладает  способностью  аккумулировать  во  мне  биополе с  последующей  его
регенерацией  и трансформацией, имеющих целью  векторную  направленность  на
конкретный объект... -- (Побольше туману!) -- Редкая женщина умеет это.
     --  Тарабарщина! -- шумно выдохнул  он.  --  Приятель, какой же ты зануда!
Интересно, гипнотизеры  все такие?  Можешь сказать одним словом --  кто  тебе
нужен?
     -- Алина.
     -- Какая еще Алина? -- Главарь повернулся к Максу.
     -- Та самая шлюха из "Волны", -- ухмыльнулся подручный.
     -- А-а... -- Китель подозрительно уставился на меня, еще заметнее выпятив
отвислую губу.
     -- Вы  не  желаете выслушивать подробности, но  смысл  всего  в том, что
Алина -- единственная, в  чьем присутствии  работает  мое биополе.  Без нее я
беспомощнее младенца.
     Китель задумчиво чесал затылок.
     -- Хозяин, любить этого фраера у меня  нет причин, -- неожиданно вмешался
Макс, -- будь моя воля, сейчас же сделал  бы его жмуриком.  Но, кажись, он не
заливает. Оба раза эта потаскушка была с ним.
     -- Я говорю правду! -- пылко воскликнул я. -- Работать  со мной  в  паре --
исключительно трудное занятие для женщины. Бывшая  партнерша не  выдержала и
попросту  сбежала.  Я  долго болтался  без дела  и  лишь недавно  по  чистой
случайности  нашел Алину. Как ассистентка она  безупречна.  Я  только-только
принялся обхаживать ее, но тут появились вы и спутали мои карты.
     Похоже, мое объяснение не  рассеяло  сомнений Кителя.  Он  так наморщил
низкий лоб, что чубчик налез ему на брови.
     И вновь мне на помощь пришел Макс:
     --  Хозяин,  по-моему,  так оно и есть.  Эту шалаву я  знаю  лет пять. А
вообще-то в "Волне" она  пасется с  пеленок. С ней развлекались  многие наши
ребята. Спроси кого хочешь.
     -- Вот я и спрашиваю тебя. -- Тон Кителя был очень серьезный.
     -- А чего меня спрашивать? -- пожал тот плечами. -- Само собой, и я с  ней
кувыркался.  Гладкая  стерва!  Такое  вытворяет в  постели... --  С  гадливой
ухмылкой он  привел  некоторые подробности и заключил:  --  С характером,  но
глупа как пробка.
     Гнусные откровения Макса вызвали у  меня примерно такую же реакцию, что
и слова Лорена о Жанне. Не правда ли, сколько странных параллелей!
     Китель снова долго чесал затылок.
     -- Значит, тебе нужна Алина? Я спокойно выдержал его взгляд.
     --  Да, но при  обязательном  условии: никакого насилия. Если  вы  и  ее
начнете стращать да вешать дурацкие обручи на шею, толку не  будет. Никакого
взаимодействия  полей  не  возникнет.  Это   аксиома.  Повторяю:   одна   из
составляющих  формулы  успеха  заключается в  нормальных  условиях  быта для
действующей  пары: экстрасенса, то  есть меня,  и ассистентки, известной вам
Алины.
     Китель повернулся к Максу:
     -- Ты вроде болтал, что она сбежала?
     -- Да, -- неохотно признался тот. -- Пришлось поговорить с  ней крутовато.
Вот она и дала деру.
     -- Бить женщину по лицу у тебя называется поговорить? -- не сдержался я.
     --  Шалаву! -- заорал тот.  --  Ты  же и помог  ей удрать,  падло! Хозяин,
голову наотрез, фраер знает, где потаскуха!
     -- Знаешь, где она? -- Китель просветил меня рентгеновским взглядом.
     -- Знаю.
     Мой ответ ему понравился.
     -- Где же?
     -- В надежном месте. Я напишу ей записку. Но  дело это деликатное. Пусть
за ней поедет человек, умеющий разговаривать с женщинами.
     Китель опять надолго задумался.
     --  Ладно! -- решительно хлопнул в ладоши. -- Пиши записку, гипнотизер! Да
смотри, без хитростей! Тебе же они и вылезут боком, если что не так.
     Тут  же  в их присутствии я написал  записку, смысл которой сводился  к
тому,  что я прошу  ее, Алину,  прибыть в  условленное  место  с  человеком,
передавшим это послание.
     Китель долго изучал каждую буковку и, похоже, остался доволен.
     --  Еще одна просьба, -- обратился я к новому "рабовладельцу". -- Пусть ее
привезут сразу  ко мне.  Я сам введу ее в курс дела. Так лучше. Боюсь,  если
она сначала увидит вас, в особенности Макса, то надолго впадет в истерику.
     -- Это можно, -- сразу же согласился Китель.
     Он еще раз предупредил меня  об  ответственности,  пообещал,  что скоро
меня накормят, и вышел вместе со своим холуем.
     Дверь с обратной стороны закрылась на засов.
     Оставшись  в  одиночестве,  я  прилег  на  кушетку  и занялся  анализом
ситуации.
     Итак, крохотный плацдарм отвоеван.
     Но сомнения не  покидали меня.  В сущности, все весьма туманно. Захочет
ли Алина помочь мне? Пойдет ли  на  огромный риск?  Кто  я  для нее? Один из
бесконечной череды  мужиков,  к тому  же  нахамивший  ей  и обвинивший ее  в
воровстве. Правда,  я  чем-то приглянулся  ей. Тот  ее прощальный взгляд  на
привокзальной площади до сих  пор стоит перед глазами. Но ведь я играл перед
ней  роль  этакого  супермена, сказочного принца, и  играл удачно.  Как  она
поступит, увидев меня побежденным и униженным?
     Вскоре  началось какое-то  движение.  Два  дюжих молодца  втащили в мой
мрачный склеп раскладной диван, два кресла, столик. Даже палас расстелили на
цементном полу.
     Следом появился обед.  Китель  соизволил прислать мне  жареную  курицу,
мясное ассорти, овощной салат и бутылку коньяка.
     Но приступить к трапезе я не успел.
     Лязгнул засов, вошла Алина.
     Пребывание в Жердяевке  явно пошло ей на пользу.  Она посвежела,  синяк
под  глазом  был  почти  незаметен  (наверняка Фекла  Матвеевна  приготовила
какую-то  особую примочку),  а  новое  зеленое  платье,  элегантное,  но  не
вызывающее, вносило в ее облик некую утонченность, которой ранее не было и в
помине.
     Осознав внезапно, что я нахожусь здесь в качестве пленника, она  издала
мучительный стон.
     У  меня возникло  опасение, как бы она сгоряча  не  ляпнула  что-нибудь
такое,  чего  уже не поправить.  (Хотя  нас  оставили  наедине, но в наличии
соглядатаев я не сомневался.)
     Я быстро  подбежал к ней,  нежно обнял,  поцеловал  и сказал как  можно
спокойнее:
     -- Здравствуй,  Алина,  дорогая моя помощница!  Успокойся и  выслушай не
перебивая. Все будет хорошо, хотя нас и ждут небольшие испытания.
     Она смотрела на меня как зачарованная.
     --  Алина,  я  уверен,  что  через  несколько  дней  мы  с тобой  сможем
осуществить нашу мечту и вместе выбраться на море. Клянусь! А ты знаешь, что
свои  обещания я выполняю, -- добавил я  многозначительно. -- Но ты должна мне
помочь. Своей энергией, так надо. Я понимаю, разумеется,  что здесь не Сочи,
но твоя жертва будет вознаграждена. Очень щедро. Ты не пожалеешь...
     И  тут   мне   вспомнилась   идея,   сформулированная,   кажется,   еще
непревзойденным  мастером  жанра Г.  К. Честертоном:  то, что  надо спрятать
понадежнее, помещают на  самое видное место (ручаюсь  только за смысл).  Нас
подслушивают? Отлично! Отчего  бы не сказать об этом  вслух,  сохраняя самое
простодушное  выражение  лица? Конечно,  Алина, эта непосредственная натура,
совершенно не понимает правил моей игры и, кажется,  не умеет  читать  между
строк, но неужели ее женское сердце не екнет в нужном месте?
     -- Алина, прошу  разделить  со  мной скромное угощение,  -- я  показал на
накрытый стол. -- Выпьем по рюмочке и спокойно обсудим ситуацию.
     -- Как хочешь... -- прошептала она.
     --  Ты  сегодня такая  красивая... --  Наконец-то я  взял  верный тон.  --
Пройдись немного по паласу, я тобой полюбуюсь. И это новое платье... Оно так
тебе к лицу!
     Мы расположились за столом. Место для каждого из нас я наметил заранее.
Собственно, мы сидели рядом, спиной к двери.
     Я разлил коньяк и с тонкой иронией заметил:
     --  Дорогая  Алина!   Никогда  прежде  мне  не  приходилось  общаться  с
очаровательной   женщиной  в  ситуации,  когда  за   нами   подсматривают  и
подслушивают. Уверен, тут есть и записывающая аппаратура...
     Она вскинула на меня изумленные глаза.
     Кажется, дошло...
     -- Но я  вполне понимаю нашего хозяина, -- продолжал я. -- Сам поступил бы
точно так  на  его месте. Осторожность и осмотрительность: без этого никуда.
Доверяй, но проверяй, как говаривал один великий человек. Ну  и ладно. Пусть
контролируют. Лишь  бы это  не повредило  концентрации  моего  биополя... За
любовь, Алина!
     Мы выпили и соединили губы, еще хранящие вкус напитка.  Я придвинулся к
Алине теснее, прижав ногой ее ступню к полу, и понес какую-то совершеннейшую
околесицу  насчет психоэнергетики и биоаналитики, отчего, по моим прикидкам,
у подслушивающего Кителя минуты через три должны были завянуть уши.
     Я же разом убил двух  зайцев. Во-первых,  предупредил Алину. Во-вторых,
дал знать Кителю, что раскусил его уловку.  Это как минимум ослабит внимание
соглядатаев.  Они невольно  придут к мысли,  что я не осмелюсь на  их глазах
грести под себя. А мне только того и надо.
     А за нашими ласками  пусть наблюдают сколько угодно, если им интересно.
После  второго тоста я начал  целовать  Алину  откровеннее.  Долгими-долгими
поцелуями.  Припал к  ее маленькому уху,  лаская  мочку  языком.  Она  томно
застонала, полузакрыв глаза.  Нет, милая, сейчас это ни к чему! Не отрываясь
от ее уха, я одновременно нажал на ее ступню и прошептал:  "Когда нажму еще,
слушай внимательнее и запоминай, поняла?"
     Тут же резко отстранился:
     -- Нет, детка, ты меня слишком распаляешь. Давай потерпим до вечера, -- и
пристально посмотрел ей в глаза.
     Я безудержно молол  вздор, вспоминал десятки знакомых --  существующих и
вымышленных,  затем  в  вольной интерпретации  поведал  историю  посрамления
Лорена.  Моя  болтовня  преследовала четкую цель.  Мне нужен был  безбрежный
поток  имен,  адресов  и  событий,  чтобы в  подходящий  момент  естественно
втолкнуть в  него ценную информацию, которая, возможно,  спасет мою жизнь. И
вот, когда мы приступили к курице, я заметил, как бы между прочим:
     --  Жестковатая  цыпа.  Я  думал, у  нашего  хозяина  повара  пошустрее.
Помнишь,  каких  божественных  цыплят  мы  ели  у старика  Мамалыгина?  --  и
чувствительно нажал на ее стопу.
     -- Мамалыгина? -- сощурившись, переспросила она.
     --  Ну  да,  того самого боровичка, что живет на проспекте Космонавтов в
доме-башне, -- я снова  подал тайный сигнал.  --  Он  еще  начал приударять за
тобой, старый прощелыга! И, кажется, не без успеха. Сознаешься?
     Наконец-то и Алина включилась в игру.
     --  Ничего подобного!  -- надула она губки.  -- Вечно ты выдумываешь! Если
человек выдал пару комплиментов, это еще не значит, что он начал волочиться.
     --  Пару  комплиментов?!   --  фыркнул  я.  --  Ты  это   называешь  парой
комплиментов? Думаешь, я слепой? Нет, милая! Зрение у меня  как у орла, и на
память я  пока  не жалуюсь. А дело было  так. Я  вышел  на  балкон покурить.
Тормознулся  там, просто  смотрел  на вечерний город с двенадцатого этажа, --
еще  один сигнал. -- Но  балконная  дверь-то  была открыта, и  в  стекле  все
отражалось. Ты думаешь, я не видел, как он гладил твои колени?
     -- Колени! Ну, миленький... Почаще смотри в балконную дверь, еще и не то
начнет мерещиться.  Да ты просто хватил лишнего в тот вечер.  Он гладил свою
кошку!
     Умница, она поняла!
     Однако теперь надо  было  срочно вводить в разговор другие имена, чтобы
Кителю не втемяшился в башку мой  Мамалыгин.  Цитата из Штирлица  о том, что
запоминается последняя фраза, имела широкое хождение уже тогда.
     -- Кошку? Хороша кошка! -- Я сделал вид, что потихоньку прихожу в ярость.
-- Ну, ладно. А Олег? Что вы гладили вместе с Олегом? Твои трусики?
     Алина тоже не полезла за словом в карман.
     Мы весьма натурально разыграли сцену бурной ссоры влюбленных,  при этом
я  разразился такими неистовыми проклятиями  в  адрес мифического соперника,
что всякий  наблюдавший за  нами должен был начисто забыть про какого-то там
старикашку Мамалыгина, любителя женских коленок.
     Наконец я подал Алине знак, что пора кончать комедию.
     Последовала финальная сцена примирения.
     А следом и  зритель пожаловал, правда  в единственном числе.  Китель  --
собственной персоной  -- посетил  нашу  темницу, превратившуюся  на  время  в
театр, чтобы засвидетельствовать свое восхищение нашими талантами.
     -- Ну, голуби, столковались? -- Судя по его масленой роже, он наблюдал за
спектаклем с самого начала.
     -- Вашими молитвами, -- буркнул я. Алина напряженно затихла.
     -- Я спрашиваю: ты готов? -- Он ткнул в меня корявым пальцем.
     --  К  сожалению,  нет,  --  отрезал я.  --  Поле совсем слабое. Я даже не
чувствую  характерного  покалывания  в кончиках пальцев,  а это наивернейший
признак.
     Он недовольно поморщился:
     -- Так какого  рожна тебе еще надо?! Я выполнил все твои  пожелания, все
до одного. А  ты юлишь и юлишь, как та вошь. Последний  раз  спрашиваю: чего
еще не хватает? Подумай хорошенько, прежде чем ответить, потому что я больше
не потерплю никакой волынки!
     Потакать его раздражению не стоило, и я кратко резюмировал:
     --   Моя  ассистентка  пережила   сильный  стресс,  и   это  мешает   ей
сосредоточиться. Она до сих пор не может успокоиться. Вините своих олухов во
главе   с   придурковатым   Максом.   Этот  грубиян  серьезно   разрушил  ее
психологическую гармонию...
     --  В  общем, так!  -- перебил  Китель. -- Завтра  -- крайний срок.  Или мы
завтра  едем  к  нужному  человеку  или...  сам  понимаешь.  Никаких   твоих
объяснений  слушать больше  не намерен. Что-то здесь жареным  запахло.  А  я
рисковать не хочу. Я рискую там, где владею ситуацией.
     -- В  данном  случае  вы не рискуете  ничем, -- возразил  я. -- Абсолютно.
Рискую я. И мне хотелось бы свести этот риск до минимума. Только и всего.
     Китель уставился на меня, прищурив левый глаз:
     -- Итак, твое последнее слово.
     Он снова  загнал  меня  в  угол! Поистине, Китель  обладал способностью
читать  чужие  мысли! Я-то предполагал, что эту  ночь  мы  проведем вдвоем с
Алиной и в любовной кутерьме я успею шепнуть ей на ушко еще несколько нужных
слов,  в том числе номер квартиры Мамалыгина.  Я не сомневался, что выторгую
себе -- для поправки здоровья -- еще хотя бы два-три дня.  Но Китель, по сути,
выдвигает ультиматум. Значит, передо мной -- один-единственный выход.
     -- Завтра сделаем  по-вашему, -- вздохнув,  согласился я. -- Пусть  так. И
все  же  я  должен  усилить   свое  биополе.  Только  в  этом  случае  можно
рассчитывать  на  успех.  Тем  более  что  требуется  совсем  немногое:  моя
ассистентка  должна напитаться  положительными эмоциями. Отвезите ее в город
прямо сейчас, и пусть она расслабится, как сочтет нужным. Как видите, ничего
хитрого.  Но  и  вы  не хитрите, не  шпионьте  за ней.  Повторяю,  ей  нужна
полноценная  психическая  разрядка. Пусть вытворяет что угодно. Это  в ваших
интересах. Завтра днем она вернется, я заряжусь от нее энергией, и мы тут же
поедем куда скажете.
     Китель долго  молчал, прокручивая  в своем  изощренном  мозгу  какие-то
варианты. Затем тяжело уставился на Алину:
     -- А если эта киска захочет удрать?
     -- Зачем? -- Она нервно пожала плечами.
     -- А зачем ты удирала от Макса?
     -- Этот скот бил меня! Китель хмыкнул:
     --  Ладно!  Сейчас  тебя   отвезут  в  город.  Завтра  будешь  ждать  на
условленном  месте.  В  полдень.  Опоздаешь  хоть  на  минуту,  твой  дружок
останется без башки, а там и с тобой  приключится неприятная история. Из-под
земли достанем!
     Алина побледнела, но ответила твердо:
     -- Я не опоздаю.
     Мы расцеловались, и Китель увел ее с собой.
     Не  сомневаюсь,  что  мафиози не оставят  ее без присмотра. Так что же?
Если она все  сделает по-умному,  риска  никакого. Она  навестит знакомых, в
числе  прочих  зайдет  к Мамалыгину.  Может,  ей  старички больше  нравятся?
Надеюсь, поиски  не  окажутся долгими -- в  доме-башне на  каждом этаже всего
четыре квартиры. Даже  если Китель  вздумает навести  справки,  то  скромный
литератор, к ОБХСС да прокуратуре не имеющий ни малейшего касательства, вряд
ли вызовет у него подозрения.
     Нет, все должно пройти гладко.
     И  тут меня как током шибануло. Господи, да ведь главного я ей так и не
сказал! Про  обруч! И  она не спросила, приняв, должно быть, его за  одну из
тех модных железок, которыми в ту пору увешивали себя многие мои ровесники.
     И выходит, что  дамоклов меч по-прежнему висит надо мной. А  Мамалыгин,
не зная о том, может так размахнуться, что и помогать будет некому.
     Я провел кошмарную ночь. Да еще ранка разболелась...
     Но  вот  лязгнул  засов. Вошел  какой-то  хмырь, принес  воду,  бритву,
металлический таз.  После  утреннего туалета  мне  подали весьма  калорийный
завтрак, но есть я не мог. Воображение рисовало одну и ту же картину: резкий
щелчок, острый удар по мышцам, мгновенная боль и -- сознание  проваливается в
бездну, душа отлетает от обезглавленного тела Вадима Ромоданова.
     Около десяти появился Китель, непривычно торжественный и взволнованный.
     -- Чего такой бледный?
     -- Волнуюсь... -- через силу пробормотал я. -- И болит...
     --  Я  тоже волнуюсь, -- признался он. -- Ты мне очень нужен, приятель. Не
дури, и все будет  хорошо.  Это я тебе  обещаю. А я умею держать слово. А от
боли вот тебе таблетки. Глотни пару штук, станет легче.
     Тип, приносивший завтрак, обработал мою ранку, аккуратно наложил свежий
пластырь.  Таблетки  сняли боль. Мне помогли  облачиться  в  новый костюм, а
зловещий обруч замаскировали цветным  шейным платком, да  так ловко,  что он
был совершенно незаметен.
     Я посмотрел на себя в зеркало: молодой респектабельный джентльмен.
     По мере приближения заветного часа Китель нервничал  все сильнее. Ходил
из угла в угол, набычившись, ссутулив плечи и сцепив за спиной сильные руки,
--  ни  дать ни взять  этакий  Минотавр  в своем  лабиринте  перед  отчаянной
схваткой.
     Наконец в каморку просунулась чья-то лохматая голова:
     -- Привезли!
     Китель шумно выдохнул:
     -- Пора! Ну, с Богом!
     Я  не  ошибся,  предполагая,  что меня содержат  в подвале. По  крутой,
выщербленной лестнице мы поднялись наверх и оказались на захламленном дворе,
буйно заросшем бурьяном. Яркий солнечный свет,  которого  я был лишен  более
суток, слепил глаза. Свежий воздух пьянил.
     Напротив приземистого  бетонного  бункера, из которого  мы  только  что
выбрались,  тянулось полуразрушенное  кирпичное  здание  барачного  типа,  в
стороне  ржавело несколько раскуроченных тракторов. Вокруг покосившегося, но
высокого забора, обтянутого поверху колючей проволокой,  задумчиво  шумели о
чем-то стройные сосны. Местность была явно загородной.
     Перед  распахнутыми  металлическими  воротами  стояли   две  "Волги"  --
молочная и салатовая. Рядом переминались с ноги  на ногу полдюжины подручных
Кителя. Среди них -- Макс.
     В салоне одной  из машин я разглядел пышную прическу Алины. Но черты ее
лица искажались сияющим на солнце  стеклом, и я  тщетно  силился  разгадать,
какую весточку она принесла.
     -- Готов? -- хрипло спросил Китель.
     --  Да... --  кивнул я.  --  Остается  выполнить  последнюю  формальность:
перенять энергию  у Алины. Этот процесс я  совершу на ваших глазах, но прошу
ничем не отвлекать моего внимания. Ваши люди должны отойти подальше. И пусть
воздержатся от комментариев, если не хотите испортить дело с первого шага.
     Как ни странно, Китель воспринял мое требование очень серьезно. Тут  же
отдал распоряжение, и приближенные гуськом потянулись за ворота. Сам  Китель
отступил к бараку.
     Я остановился в центре двора, сделав Алине знак. Хлопнула дверца. Алина
выбралась  из  машины. Мне сразу не  понравились ее затуманенные  глаза,  ее
сомкнутые узкой полоской губы.
     Мы сошлись лицом к лицу.
     Растопырив ладони, я соединил  их с ладошками Алины, прижался лбом к ее
лбу. Пусть  эти подонки  думают,  что  я  колдун. Дистанция, на  которой они
находились,  позволяла  нам  с  Алиной переговариваться  шепотом без  особой
опаски.
     -- Ну?
     -- Его нет...
     Вот этого-то я не ожидал!
     --  Я заходила  несколько  раз.  Днем, вечером. Соседка сказала, что  он
уехал  с чемоданом. Я все равно зашла ночью, потом еще несколько раз с утра.
Его нет. -- В ее огромных глазах застыли слезы. -- Миленький, что же будет?
     А ничего  уже не будет. Конечная  станция. Просьба  освободить  вагоны.
Самое большее через час Китель убедится, что я водил его за нос. Представляю
его ярость!  Меня  ничто  уже  не спасет. Похоже,  не пощадят  и  Алину, мою
"ассистентку". Бедная бабочка!
     Я трепетно поцеловал ее в румяную щеку.
     -- Прости меня, Алина. Она отшатнулась:
     -- Почему ты так целуешь?
     -- Как?
     -- Как мертвую.
     -- Тебе показалось, милая...
     Я обвел взглядом сосны, небо, причудливые разводы облаков...  Неужели я
вижу это в последний раз?!
     -- Эй, у вас готово? -- нетерпеливо крикнул Китель. Отнекиваться не имело
смысла.
     -- Порядок...
     --  Тогда  по  машинам!  Ты,  гипнотизер, садись  в белую, а  девка --  в
салатовую.
     Приспешники  в  свою  очередь  тоже  двинулись  из-за ворот  к машинам.
Впереди шел Макс: наглый, самоуверенный, безжалостный. Его глаза -- острые, с
желтоватыми белками  --  светились радостью: казалось, он заранее знал о моем
предстоящем крушении и предвкушал зверскую расправу.
     Все  мои переживания минувшей ночи, крах надежд, позор и унижение, боль
и обида сошлись на этом двуногом.
     Сволочь,  с  холодной  яростью подумал я.  Торжествуй, скотина,  блести
золотыми зубами,  поглаживай свои холеные усики! Твое счастье, что я утратил
свой дар. Уж я не  пожалел бы на тебя энергии! Ты  у меня поплясал бы! Землю
бы носом рыл! Ну!
     И тут...
     Встав на четвереньки, Макс принялся проводить по пыли длинные бороздки.
Носом.  Зрелище  было  настолько  же  отвратительное,  как  и забавное.  Вся
компания, за исключением Кителя, развеселилась.
     Ослепительный  фейерверк  вспыхнул  перед моим, внутренним взором.  Что
это?! Значит, мое  биополе действует? Оно восстановилось?! Я не понимал, что
случилось,  но  факт  не подлежал сомнению.  Я  снова  обрел тайную  власть,
способность диктовать свою волю!
     Китель осуждающе заметил:
     -- Ну и шутки у тебя!
     -- Должен же я проверить, -- нагло улыбнулся я.
     -- Ты -- некультурный человек, -- покачал головой Китель. -- Работать нужно
красиво. А ты -- одного  майонезом перемазал, второму  нос поцарапал... Тьфу!
Срамота!  Про эстетику слыхал? -- Но, кажется, в глубине души он был доволен,
сделав вывод, что я играю честно.
     Зато Макс впал в бешенство.
     Размазывая по лицу грязь, он ринулся на меня.
     -- Назад! -- грозно осадил его Китель. -- Знай свое место!
     Ворча, как побитый пес, тот повиновался. Но я ничуть не сомневался, что
отныне возглавил список его личных врагов. Ну и плевать!
     Нам  с  Алиной  завязали  глаза повязками из плотной черной ткани.  Вся
группа расселась  по  машинам, и вот  мы тронулись  в  путь, навстречу новым
приключениям.
     Ехали минут  двадцать.  Полпути автомобиль двигался  без  остановок, из
чего  можно было  заключить,  что  мы катили по какой-то загородной  дороге,
затем начались светофоры, гул  городского транспорта. Еще немного, и "Волга"
замерла. С меня сняли повязку.
     Мы находились на центральной площади: безбрежность  асфальта, монумент,
помпезные серые  здания, клумбы,  автостоянка, забитая служебными "Волгами",
среди которых выделялись приземистые черные "ЗИЛы".
     -- Значит, так, -- пыхтя, повернулся  ко мне Китель.  -- Сейчас  пойдем  к
одному  большому  человеку.  Очень  большому.  И  очень   нужному.  Но  вот,
понимаешь, какая беда: не любит он меня. По правде говоря, я хотел бы, чтобы
он стал моим преданным другом. Если это очень трудно, я не настаиваю. Но вот
эту  бумаженцию, --  он достал  из черной кожаной папки  какой-то  документ и
показал мне, -- должен подписать не глядя. Ты понял?  Считай, это первое твое
испытание. Выдержишь -- дальше будет легче.
     -- Сначала  мне  нужно увидеть  этого человека,  -- уклончиво ответил  я,
придерживаясь заранее намеченной тактики.  Пусть  Китель думает, что  каждая
акция требует тщательной подготовки.
     -- Девка нам с собой нужна?
     -- Обязательно!
     -- Хорошо! Айда! И не забывай о  своем положении. --  Он многозначительно
показал на обруч.
     --  У  вас скверная  привычка  пугать сотрудников,  вместо того чтобы их
вдохновить,  --  не удержался  я  от укола,  отыгрывая  очко за  его недавнюю
нотацию о "красивой" работе.
     Мы  выбрались на асфальт, из второй машины выпорхнула  Алина, бросив на
меня вопросительный взгляд, полный тревоги.
     Я  ободряюще  улыбнулся (теперь  я  мог  себе это позволить без  всякой
натяжки), мол, выше голову, мы снова на коне.
     Китель повел нас к  респектабельному  парадному  подъезду с  множеством
золотисто-пурпурных вывесок у входа.
     Мы миновали милицейский пост, где Китель предъявил какие-то, пропуска с
красной  косой  полосой, поднялись на  третий  этаж, прошли  по  длиннейшему
коридору,  устланному идеально вычищенной  ковровой  дорожкой, и оказались в
просторной приемной, где при желании можно было играть в футбол.
     За  внушительным  полированным  столом,  напоминающим пульт  управления
энергосистемой (десяток разноцветных  телефонов, селектор, компьютер, бывший
тогда в новинку), сидела хрупкая самоуверенная шатенка с  гладким фарфоровым
лицом.
     --  Здравствуйте,  Зиночка! --  рассыпался мелким  бесом  Китель.  -- Петр
Поликарпович  у  себя?  Мне  только  на  минутку... Важный  вопрос...  --  Он
откровенно заискивал.
     Хм! Непривычная роль для нахрапистого деляги.
     --  Петр Поликарпович занят,  --  ответила секретарша хорошо поставленным
голосом. -- Не велено никого пускать.
     -- А если... -- заикнулся Китель.
     -- Никого!
     Китель  потерянно  посмотрел  на  меня.  Я  направил  на Зиночку  волны
биополя. Она мило улыбнулась, поднялась из-за стола и заговорщицки шепнула:
     --  Я  попробую. Может, для вас он сделает  исключение. Иногда  он такой
чуткий...
     Я  подмигнул Кителю. Следом за Зиночкой мы устремились к кабинету, куда
вели двойные дубовые двери.
     Китель почти  дружески сжал  мой  локоть,  давая  знать, что оценил мои
способности.
     В огромном кабинете  за необъятным столом сидел худенький большеголовый
человек в строгом синем костюме.
     При  нашем  появлении он  грозно зыркнул очами.  Но  было  уже  поздно.
Истосковавшись по экспериментам, я обрушил на него оглушительный импульс.
     Хозяин кабинета  быстренько выбежал  из-за  стола  -- росту  в  "большом
человеке" оказалось  метр  с  шапкой  -- и помчался  мимо Зиночки  к  Кителю,
раскрыв объятья.
     --  Кого я вижу!  Друг  мой сердечный,  вы  ли это?  -- Приподнявшись  на
цыпочках, он облапал Кителя и поцеловал взасос.
     Тот едва не задохнулся. А Петр Поликарпович влепил ему еще пару горячих
поцелуев, после  чего потащил к столу с  такой энергией, что Кителю пришлось
даже упираться.
     Ошалевшая  Зиночка тихонько, как  в  трансе,  вышла из кабинета, плотно
прикрыв за собой обе двери.
     Не  менее ошалевшим выглядел и Китель.  Столь бурного проявления чувств
он явно не ожидал.
     Алина хихикнула. Мне тоже было весело.
     --  Ну, рассказывай,  как живешь?  -- заинтересованно вопрошал  между тем
Петр Поликарпович, продолжая обнимать Кителя за плечи. --  Почему не заходил?
Я уже  соскучился. Все дела да дела. А отвести душу не с кем. -- И  он звонко
чмокнул Кителя в щеку.
     Алина снова хихикнула.
     Петр Поликарпович строго посмотрел на нас.
     -- Кто это?
     --  Мои помощники,  --  туманно пояснил  Китель. Он  только-только  начал
приходить в себя. -- Да ты не обращай на них внимания. Они ребята смирные.
     --  Ладно,  пусть  посидят! --  Петр  Поликарпович  тут же утратил всякий
интерес к нам и снова одарил Кителя пламенным поцелуем. Тому приходилось уже
уворачиваться.
     Воспользовавшись моментом, я нашептал Алине  номер телефона Мамалыгина,
а затем детально растолковал, какую именно информацию она должна передать.
     -- Так  это  бомба! -- громко воскликнула  она, притрагиваясь пальчиком к
обручу. -- Бедненький...
     -- Тише, милая. -- Я покосился на "друзей". К счастью, им было не до нас.
     --  Ну,  рассказывай! -- настойчиво  требовал  "большой человек". -- Какие
заботы гложут? Чем могу помочь? Друг ты мой сердечный...
     Китель быстренько достал из папки заветную бумажку.
     --  Можешь,  Петр  Поликарпович,  очень  даже  можешь.  Подпиши,  сделай
милость! Тот заглянул в текст.
     -- Стройматериалы? Ты же  знаешь наши  фонды. А тут такие цифры... Но...
никому не подписал бы, а тебе --  с превеликим удовольствием, потому как знаю
тебя,  твою  чистую и честную душу. -- Он  витиевато  расписался в уголке.  --
Держи! -- Последовал еще один поцелуй.
     Китель  принялся  торопливо  прятать бумагу, как бы  не веря,  что дело
сладилось.
     -- Спасибо,  Петр Поликарпович! Век не забуду. Не  стану тебе мешать, ты
ведь человек государственный...
     -- Заходи в любой момент! -- пылко ответил  тот.  -- Моя  дверь всегда для
тебя открыта. Мой дом  -- твой дом. Приходи,  друг, пролей бальзам  на  душу,
порадуй сердце!
     Он  с  почетом  проводил  нас  до  выхода  и  перед  порогом еще трижды
облобызал очумелого Кителя.
     В приемной  какой-то  вальяжный тип  канючил  возле стола  неприступной
секретарши:
     -- Зиночка, ну пожалуйста... Вопрос жизни и смерти...
     -- Не принимает! -- стойко оборонялась она.
     При  нашем появлении на ее  бесстрастном кукольном  личике промелькнуло
новое выражение: испуга, смешанного с любопытством.
     -- Спасибо за содействие, Зиночка.  -- Китель прижал  руку к сердцу. --  С
меня причитается...
     Она машинально  кивнула, уставясь на него как  на чародея. Не  на  того
смотрела...
     На лестнице Китель долго утирался платком.
     -- Что-то ты чересчур зарядился... Но -- хвалю, хвалю... Ловко это у тебя
выходит, ай да гипноз, ай  да наука! -- Он выудил  из черной папки документ и
уставился на него взглядом пирата, раздобывшего карту с координатами острова
сокровищ и все еще не верящего в свою удачу. Полюбовавшись, бережно спрятал.
-- Хвалю!  --  Похлопал он меня по  плечу.  --  Сейчас заедем еще в одно место.
Задача примерно такая же. Только, знаешь, -- он состроил гримасу, -- давай без
этих поцелуев, понял? Я же не гомик какой-нибудь. Чистая срамота!
     Против отмены поцелуев я не возражал, но решительно воспротивился тому,
чтобы браться сегодня  еще за  одно задание,  не  желая  обнаруживать  перед
обнаглевшим хапугой легкость моих побед.
     --  Вся моя энергия  растрачена.  Алина тоже  пустая. Не  забывайте, что
пришлось воздействовать и на Зиночку. А до нее -- на Макса.
     --  Хорошо... -- согласился Китель.  Удачный визит к  Петру Поликарповичу
сделал  его более покладистым. -- Сколько тебе надо,  чтобы  восстановить эту
самую энергию?
     -- Неделя! -- нахально потребовал я.
     Он вдруг крепко схватил меня за больное ухо.
     -- Не хитри! -- Кажется, я  переоценил его  благодушие. -- Машину с Максом
ты долбанул через день после  ресторана. Какая,  к дьяволу, неделя! Даю тебе
сутки. И чтобы без фокусов!
     -- Я не хитрю, -- обиделся я. -- Просто хочу действовать наверняка. Макс --
это  так, баловство, детские шалости. А вы-то требуете серьезных дел. Да еще
с большими людьми. А на тех и заряд нужен помощнее.
     Короче, дополнительный  день  я  выторговал. Эх,  знать  бы, надолго ли
уехал Мамалыгин! Впрочем, теперь ситуация изменилась, и не  исключено, что я
сумею  выкрутиться  сам.  А  это  куда  заманчивее.  С  Мамалыгиным-то  надо
объясняться.
     Когда  мы  вернулись   к  машине,   злобная   харя  Макса  выдала   его
разочарование. Видимо, он полагал,  что  из этого здания меня вынесут ногами
вперед. Я понял, что ради мести  он  пойдет  на любую авантюру. Даже нарушит
запрет хозяина. Чрезвычайно опасный тип...
     Мне снова  завязали  глаза.  Пользуясь  тем,  что  Китель сидел ко  мне
спиной, я напустил  туману на охранявшего меня мордоворота, и тот, затягивая
повязку,  слегка задрал ее. Образовалась узкая щелочка, через которую я  мог
незаметно наблюдать за дорогой.
     Мы попетляли по городскому центру, затем  пересекли район новостроек  и
выехали на Восточное  шоссе.  На  тринадцатом километре  "Волга" свернула на
заброшенную  лесную  дорогу.  Еще  несколько  километров,  и  мы  въехали  в
уединенный двор, откуда началось наше путешествие. Так вот где находится моя
темница!
     До чего же  не хочется вновь очутиться в  затхлом бункере!  А что  если
мягко нажать на Кителя?
     Кажется, получилось. Мафиози беспечно повел нас с Алиной к бараку.
     Я  уже  отмечал, что  снаружи  это  строение  выглядело полуразрушенной
хибарой.
     Но, войдя внутрь, мы ахнули.
     Коридор был отделан не хуже, чем в солидном офисе.
     Китель открыл одну из дверей. Мы увидели прилично обставленную комнату:
мягкая мебель, ковры, телевизор, магнитофон, холодильник...
     -- Ну что, уютное гнездышко? Я же говорил, что со мной можно иметь дело.
Только служи верой и правдой.  -- Он открыл холодильник, набитый продуктами и
бутылками: -- Это заморить червячка. А горячее вам принесут.
     -- То есть у нас новоселье? -- уточнил я.
     -- Ха-ха! То ли  еще будет! -- Он открыл узенькую  боковую дверь. -- Здесь
санузел.  Совмещенный. Ванной  нет, но душ имеется. Ничего, ребятки,  будете
паиньками, заживете по-человечески...
     Мне стоило трудов утаить усмешку.
     Между  тем Алина,  подойдя  к  окну,  отдернула тяжелую  гардину.  Окно
выходило на зады участка и было забрано прочной решеткой.
     --  А  по  двору  можно  погулять?  --  поинтересовался  я.  --  Местность
уединенная,  в доме полно охраны...  Притом не дурак же  я, чтобы сбегать  с
этим гнусным заморским ошейником!
     --   Остынь,  приятель!   Сказано:  всему  свое  время.  Он   достал  из
холодильника  бутылку  марочного коньяка, а из серванта  --  три  хрустальных
бокала.
     --  Давайте   обмоем   удачу!   Эх,   завидую  вам:  молодые,  красивые,
свободные... А у меня каждая секунда на счету. Кручусь, как та  белка...  Да
еще ты, гипнотизер, с твоим упрямством, столько времени отнял!
     --  Позволю себе,  однако, заметить,  --  тонко  ввернул я,  -- что  вы не
слишком огорчены сегодняшней потерей времени.
     -- Ха-ха! -- залился тот булькающим смехом. -- А ты, приятель, не лезешь в
карман  за словом, а? Ну, будем! -- Он выпил, вернее, влил в себя, не глотая,
содержимое бокала, затем глянул  на часы:  -- О,  мне пора! Через пять  минут
отчаливаю. Говори, гипнотизер, что делать с твоей ассистенткой...
     Еще по дороге у  меня сложился новый план, диаметрально противоположный
тому, который я нашептывал Алине на ушко в кабинете "большого человека".
     --  Для  начала  неплохо  бы  пообедать.  Алина  останется  со  мной.  В
дальнейшем  можно  обойтись  без  ее отлучек,  если вы  выполните  одну  мою
просьбу.
     -- Говори, пока я добрый.
     -- Нельзя ли убрать подальше Макса? Он раздражает и меня, и Алину, а это
отнимает часть энергии.
     --  Макса? Пожалуйста! Считай,  его  уже здесь  нет.  -- В голосе  Кителя
проскользнуло  пренебрежение,  из  чего  я  заключил, что хозяин  невысокого
мнения о своем холуе.
     С души свалилась огромная булыга.
     -- Захотите пообедать или чего другого, нажмите вот эту  кнопку. Человек
все принесет. Но  помни, гипнотизер, тебе  ни в коем разе  переступать порог
нельзя. Иначе... -- Он провел рукой по горлу.
     Едва за Кителем защелкнулся замок, как Алина прильнула ко мне.
     -- Миленький, а как же Мамалыгин?
     -- Забудь о нем.
     Да, я  решил отказаться  от помощи Мамалыгина. Зачем  она, если биополе
восстановилось?  Выкручусь  сам.  Окажу  Кителю  еще  пару  услуг,  подобных
сегодняшней, он воспылает ко мне доверием, станет уступчивее и снимет с меня
ненавистный  обруч.  А  уж тогда  я  что-нибудь придумаю.  Макса  рядом нет,
остальные  менее опасны.  Я вернусь к  прежней жизни  и сохраню  свое реноме
перед инопланетянами,  ибо они так и не узнают об  этом постыдном инциденте.
Даже  здорово, что  Алина не  застала старика! Сама судьба  позаботилась  об
этом.
     Алина  не  стала  утомлять  меня расспросами.  Похоже, она беспредельно
уверовала в мою силу.
     -- Миленький, я так соскучилась! Люби меня сейчас! Пойдем под душ!
     Тут  и  мною  овладело  острое,  почти   звериное  желание.  Опасность,
подслушивание, обруч теперь не казались препятствиями к акту любви, напротив
-- соблазнительной приправой,  которой я еще не пробовал  и которая разжигала
аппетит.
     В  несколько  приемов избавившись от  одежды, мы буквально вломились  в
тесную кабину и здесь набросились друг на  друга с такой неистовостью, что я
и впрямь потерял голову.
     Около девяти нежданно пожаловал Китель.
     -- Решил поужинать вместе с вами, голуби.
     Молчаливый служка быстро накрыл на стол.
     Ужин подали  отменный: свиные  отбивные величиной с  подошву, картофель
фри, соус из шампиньонов, не было недостатка и в холодных закусках.
     Китель цвел. Видимо,  бумага, подписанная Петром Поликарповичем, сулила
ему неслыханный доход.
     Он  выпил полбутылки коньяку,  и  у него  развязался язык. Мы  услышали
немало любопытных историй из жизни  торговой мафии, хлесткие  характеристики
отцов города. Кстати, как литератор могу засвидетельствовать: рассказчик  он
был отменный.
     -- Держитесь за папу Кителя, голубки, -- то и дело повторял он. -- Со мной
не пропадете.  Пристрою  вас  к  стоящему делу.  Хватит фокусами заниматься.
Помяните мое  слово:  лет через  десять-пятнадцать эта  система лопнет,  вот
тогда-то мы, настоящие  купцы,  развернемся во  всю  силу.  Не  нужно  будет
таиться да кланяться всякой шушере. Этот Петр Поликарпович  сам  будет ждать
меня под  дверью как собачонка. В открытую  заживем! На выходные -- в  Париж,
зимой -- в  жаркие  страны... Это тебе  не в "Волне" щи  хлебать! -- Он слегка
похлопал Алину по плечу. -- Все от вас зависит, голубки,  только от вас. Иные
ждут  крупного везения -- болваны! Умный человек сам организует свое везение.
Кем я был в твоем возрасте? -- Он ткнул меня пальцем в грудь. --  А никем! Но,
по счастью, встретился  мне человек, который открыл передо мной всю мудрость
жизни и повел  за  собой.  А сейчас я сам хозяин! А  вот ты, Вадька,  никто.
Мудило!  Не обижайся уж.  Служи мне честно, и я выведу тебя в  люди.  Далеко
можешь пойти!
     Пользуясь его настроением, я закинул удочку:
     -- Константин Петрович, нельзя ли снять обруч? Спать мешает.
     Он развел руками:
     -- Не могу, приятель! Хотел бы, да не могу. Тебе же хуже выйдет. Потерпи
малость. Недолго уже осталось.
     -- Сколько это -- недолго?
     -- От тебя зависит. Может, завтра и  снимем...  Он  поднялся, пыхтя  как
паровоз:
     --  Ладно, голуби, отдыхайте. Запасайтесь энергией. Значит, встречаемся,
как договорились... Бывайте!
     ...Всю  ночь Алина  не  давала мне  сомкнуть  глаз. Начав  с  душа,  мы
перебрались  на  диван,  с  него  на  стол,  оттуда -- на  подоконник...  Она
проявляла такую неистощимость и ненасытность,  словно  предчувствовала,  что
это наша последняя ночь. Что ж, в определенном смысле она оказалась права...
Впрочем, не буду забегать вперед.
     * * *
     И вот мы  готовимся к новой  поездке. Действующие  лица  те  же,  кроме
Макса.
     В центре  двора мы  с Алиной совершаем  безобидный и бесполезный ритуал
"передачи энергии".  Садимся в машины. Опять повязки, езда,  смачные реплики
Кителя...
     Очередной   нашей  жертвой   стал  начальник  железнодорожной  станции,
который,  как  выяснилось, недооценивал  Кителя и  не  выделял  ему  нужного
количества  вагонов.  Это  был  расплывшийся, но  все еще  могучий  мужчина,
похожий  на  борца,  покинувшего  арену,  но  хранящего ей верность.  Черная
железнодорожная форма едва сходилась на его животе.
     Китель запретил мне "поцелуи", и все же, будучи в озорном настроении, я
решил похохмить.
     Во время  доверительной  беседы начальник  то  и  дело сдувал со своего
кителя пылинки, оглаживал  его  и поминутно  повторял:  "Ха-а-роший  китель!
Ха-ароший! Ах,  какой  у нас  славный  кителек!" Именно  с  такой интонацией
владельцы собак и кошек гладят своих любимцев.
     Бумага тем  не  менее была  подписана.  Однако Китель  смотрел  на меня
как-то странно. Неужто обиделся?
     Пожалуй, я перегнул палку. К чему эти эскапады? Хоть прощения проси.
     Мы вернулись к машинам.
     Некоторое время Китель сидел молча, затем сказал, не оборачиваясь:
     -- Выйдите все, кроме гипнотизера.
     Водитель Нечитайло --  широколицый  улыбчивый мужичок в кожанке -- и  мой
охранник Серый --  долговязый парень  с  челочкой "под Кителя" -- оставили нас
одних.
     Я ожидал упреков.
     Но Китель сказал совсем другое:
     --  Молодец! Все было нормально. Но по-моему, энергии сейчас ты потратил
негусто? Думаю, еще на разок осталось?
     Желая его умаслить, я кивнул:
     -- Да.
     -- Вот и хорошо...
     Он надолго задумался, затем проговорил с расстановкой:
     -- Вижу, залучать друзей ты умеешь. Два больших человека меня  полюбили.
Есть еще парочка кандидатур, но думаю, с ними потерпит. А теперь пришла пора
заняться врагами.
     -- Они  вас тоже полюбят, -- с наивной беспечностью заверил я. --  От всей
души и от чистого сердца.
     -- Враг не может полюбить, -- отчеканил Китель, -- Врага надо уничтожить.
     У меня  мурашки пробежали по  коже. Только сейчас до меня дошло, что он
загодя приготовил ловушку и я попал в нее, как кролик.
     -- Я покажу тебе одного человека, -- продолжал Китель, буравя меня острым
взглядом. -- Он должен отбросить копыта. Сегодня.
     -- Лучше давайте я сделаю из него вашего друга! -- взмолился я.
     -- В задницу таких друзей!
     -- Но зачем вам брать грех на душу?! Китель хрипло рассмеялся:
     -- На мне греха не будет. Грех ляжет на тебя. Ведь это ты  замочишь его.
-- От так крепко взял меня за грудки, что рубашка затрещала по швам. -- Да-да!
-- продолжал он  свистящим полушепотом. -- Я  хочу, чтобы  его кровь  была  на
тебе. Это повяжет  нас крепче любой бомбы.  Вот тогда-то мы и снимем  обруч.
Тогда он уже не понадобится. -- Он как клещ  вцепился в мое плечо.  -- У  тебя
будет  все:  деньги, власть,  девчонки... Я  же говорил  вчера: приближаются
новые времена. А я редко  ошибаюсь.  Ты -- способный парень, но  без  царя  в
голове, ты не имеешь цели в жизни. Я дам  тебе цель. Мы  нужны друг другу. Я
буду твоим поводырем, а ты -- моим орудием. Мы  скрепим наш союз кровью, и он
будет нерушим.  Не переживай! Работы не много  -- моих врагов  всего трое. Но
все они -- твои.
     Я вырвался из его рук и забился в дальний угол.
     -- Я ошибся! Во мне больше нет энергии!
     Китель, перегнувшись,  схватил  меня за  шкирку  одной  рукой и с силой
притянул к себе. Его глаза излучали бесовский огонь.
     --  А  ты все  же  надеешься  обвести меня вокруг пальца!  Я вижу.  Чую!
Играешь с огнем, приятель! Улизнуть  не удастся! Ты --  мой. Навсегда. Понял?
Не хочешь уговорами,  заставлю силой. Ты  замочишь этого ублюдка сегодня же,
сейчас,  клянусь  хлебом,  а  я приготовлю кой-какие  документики и спрячу в
надежное место.  Будешь дальше хитрить да кобениться -- документики пойдут по
назначению,  лягут на милицейские столы.  А там  свои гении,  их гипнозом не
прошибешь. Так-то, приятель! Не хочешь  со мной, я тебя сломаю -- для науки --
руками государства.  Дошло?! Покуда я тебе не верю ни на грош,  ни на кончик
пальца, ни на волосок, понял? Я поверю только после первой крови.
     Какой  же  я  олух!  Упустил  последний  шанс,  решив  выкрутиться  без
содействия Мамалыгина. И вот -- расплата.
     -- Слушай внимательно, -- сощурившись, продолжал Китель. --  Я не случайно
отослал своих. Об этом пока знают двое: ты и я. Не будешь ослом,  никто и не
догадается.  Дело  совсем простое... -- Он  посмотрел на часы.  -- Ровно через
тридцать четыре минуты  этот  хрен поедет  к своей шалаве. У него  такая  же
молочная "Волга". Номер я тебе назову. Знаешь перекресток возле центрального
рынка? Там  постоянно гоняют рефрижераторы. Тебе надо проделать  примерно то
же  самое,  что  ты вытворил с "Жигулями" Макса. Небольшой  поворот  руля, и
"волжанка" аккуратно  влетает под рефрижератор. Может, управление  отказало.
Или. тормоза подвели. Ну, чего молчишь?
     -- Я не могу... -- пролепетал я. -- У меня не получится...
     -- Получится, да еще  как! -- уверенно заявил он. -- Не трусь, гипнотизер!
Хочешь,  сделаю маленькую  поблажку?  Поедем  туда  на одной машине. Возьмем
только твою бабу и Серого, нельзя же совсем без охраны...
     -- Я не могу... -- Меня словно заклинило.
     -- Хватит  дурака валять! Думаешь, я тебя  на невинную овечку натравляю?
Да  это  подлец, каких  поискать! -- Он  снова глянул  на  часы.  --  Осталось
тридцать две минуты, а ехать нам четверть часа,  да еще запас нужен. Некогда
рассусоливать!  В путь! И попробуй только сдрейфить! До ужина не доживешь! --
Он высунулся в окошко и заорал: -- Нечитайло!
     Тотчас подбежал водитель в кожанке.
     -- Тащи сюда бабу и Серого! Едем! Через минуту весь экипаж был в сборе.
     -- К Центральному рынку! -- скомандовал Китель.
     "Волга" с ревом сорвалась с места.
     Вот  так  и  бывает:  когда  нужно принять важное  решение, времени  на
раздумья нет.
     Что мне делать?
     Выполнить приказ мафиози -- значит навсегда остаться в его власти. Отказ
равносилен лишению головы.
     Я  готов был выбрать  второе. Лучше мгновенная  смерть, чем пожизненное
рабство.
     Стоп!
     У меня все же есть шанс. Крохотный, призрачный, но есть.
     По дороге к рынку мы  будем проезжать неподалеку от дома-башни,  и если
Мамалыгин уже  вернулся... Я  смогу продержать Кителя десять  минут  в  зоне
действия своего биополя. Что будет дальше -- не хотелось думать.
     Ну! Сейчас или никогда!
     Я нашел руку Алины и крепко сжал ее. Она ответила мне чутким пожатием.
     Пора!
     Я сконцентрировал волю.
     Тотчас Китель повернулся к водителю:
     -- Давай направо!
     -- Чего? -- обомлел тот.
     -- Направо!
     -- Вы же сказали  -- Центральный рынок... -- с обиженной гримасой напомнил
Нечитайло.
     -- Я сказал -- проспект Космонавтов! -- рявкнул зав-базой.
     --  Выходит,  я не  расслышал, -- пробурчал водитель. -- Не  то поехал  бы
другой  дорогой.  Тут  же  одностороннее  движение,  сами  видите. А  теперь
придется делать крюк.
     -- Да хоть петлю!  Хватит болтать!  -- рассвирепел Китель.  -- Делай,  что
тебе сказано!
     -- Всегда я у вас виноват... -- не сдавался настырный Нечитайло.
     -- Заткнись!
     Я ни на миг не ослаблял контроля над сознанием Кителя.
     Вот наконец и дом-башня.
     -- Тормози у подъезда! -- приказал Китель. "Волга" замерла у обочины.
     --  Мы зайдем ненадолго к одному хмырю, -- лениво бросил Китель.  -- Ждите
здесь.
     Подъезд, лифт, двенадцатый этаж, площадка.
     Мое биополе работало уже более пяти минут.
     Я позвонил.
     Ну, судьба!
     За дверью стояла тишина. Текли  томительные секунды. Я не убирал пальца
с  кнопки, понимая, что проиграл. Удача против меня. Еще три-четыре минуты --
вот все, что мне оставалось. В какой это сказке персонаж чувствовал, что его
голова отделяется от туловища?
     И тут дверь бесшумно распахнулась.
     За  порогом  стоял Мамалыгин --  в  банном  махровом халате  и резиновых
шлепанцах,  с  мокрыми  прядками  волос. Глаза  за  толстыми  линзами  очков
выражали высшую степень удивления.
     Я  покачнулся. Силы оставляли меня, но  боковым зрением я  все же успел
заметить, как  безучастный  доселе  Китель  опрометью  бросился к  лестнице.
Должно быть, мое биополе снова исчезло.
     Хуже всего, что Мамалыгин не видел Кителя.
     По стеночке я медленно сполз на пол, шепча:
     -- Верните его... Иначе я погиб...
     Очнувшись,  я  обнаружил,  что  лежу   на  кожаном  диване  в  кабинете
Мамалыгина,  напротив -- в кресле -- с осоловелым видом сидит Китель, а хозяин
озабоченно расхаживает вокруг письменного стола.
     -- Что случилось, Вадим?
     --  Обруч... --  Я  быстро распутал  шейный  платок, обнажив  ненавистный
ошейник. -- Это бомба... может взорваться в любую секунду... Я погиб!
     --   Спокойно!  --   Мамалыгин  достал  откуда-то   серебристый  предмет,
напоминающий  утолщенный карандаш,  и провел  им по  обручу.  Тот  сразу  же
обуглился,  хотя никакого  жара не было  и в помине. Мамалыгин переломил его
легко, как сухарь, и бросил обломки на стол.
     -- Как он оказался на тебе?
     Сбивчиво,  перескакивая с пятого на  десятое, я  поведал о случившемся.
Разумеется,  без постыдных для меня подробностей. Дескать, на меня напали  в
темноте, оглушили, а затем, надев этот обруч, принялись шантажировать.
     Мамалыгин слушал внимательно, но наводящих вопросов не задавал.
     --   Понятно...   --   Выдвинув  ящик   стола,  он  достал   обыкновенный
электрический фонарик и, отрегулировав какой-то рычажок на корпусе, направил
невидимый луч на лоб дремлющего Кителя.
     -- Ты знаешь этого человека? -- поинтересовался он.
     -- Это главарь шайки похитителей, -- обтекаемо ответил я.
     -- Это некто Когтев Константин  Петрович,  по  прозвищу  Китель, --  тихо
поправил Мамалыгин, впрочем, безо всякого стремления уличить меня во лжи.  --
Один  из  четырех  крупных  подпольных  воротил города. На  будущее старайся
избегать с ним конфликтов. -- Он продолжал обводить голову того фонариком.
     -- Что вы делаете? -- спросил я.
     -- Блокирую память. Когда он очнется, то забудет все, связанное с тобой.
Кстати, вы пришли сюда вдвоем?
     -- Нет, у подъезда стоит машина, в ней еще трое.
     -- Они участвуют в этой истории?
     -- Да.
     -- Ну-ка, пошли... -- Мамалыгин двинулся к балкону.
     Я  поплелся следом, подумав внезапно о том, что сейчас навсегда исчезну
из памяти Алины. Я вспомнил ее ласки, горячее  тело,  восторженный взгляд...
На миг  захотелось  упросить Мамалыгина  не вмешиваться в  память  Алины. Но
малодушие взяло верх. Зачем мне женщина,  видевшая мой позор?  И  многого ли
стоят  ее  слова  о любви? Должно быть,  она говорит их каждому  либо  через
одного. А  ко мне она приклеилась с  единственной целью: поживиться. Все это
фальшь. Город битком набит подобными Алинами. У нас с ней  было две  хорошие
ночи, и довольно. Прощай, Алина! Извини, но ты -- не мой идеал.
     Мамалыгин перегнулся через перила, подзывая меня к себе:
     -- Эта?
     -- Она самая. Молочная "Волга".
     Хмыкнув, он навел на машину луч фонарика.
     Через минуту мы вернулись в комнату.
     Китель по-прежнему сидел в кресле в позе истукана.
     Мамалыгин распростер перед  его лицом ладони, совершая плавные, как  бы
охватывающие движения, и резко опустил руки.
     Китель  тотчас  встрепенулся и  уставился на  нас  как  баран  на новые
ворота. Моя персона не вызвала у него никакого интереса.
     -- Где я? -- недоуменно спросил он. -- Кто вы такие?
     --  Случайные  попутчики, -- мягко пояснил Мамалыгин. -- Вы  поднимались в
лифте  и  лишились сознания.  Пришлось оказать посильную помощь. Как вы себя
сейчас чувствуете? Вам нужно носить  с собой валидол. В вашем возрасте шутки
с сердцем плохи.
     --  Точно.  -- Тот помассировал  грудь.  -- И  вправду  --  отпустило.  Ну,
спасибо! Это управление железной дороги?
     -- Вовсе даже нет. Жилой дом на проспекте Космонавтов.
     -- Ни хрена себе! -- присвистнул Китель. -- А какого черта я здесь делаю?
     -- О том, вероятно, нужно спросить у вас. Китель потер свой бычий лоб.
     --  Что значит текучка! Скоро  собственное имя забудешь.  -- Он достал из
верхнего кармана  пиджака  визитную  карточку и  протянул ее  Мамалыгину.  --
Позвоните  в  ближайшие  дни,  я вас  отблагодарю...  Когтев  умеет  помнить
хорошее! -- К нему вернулась привычная самоуверенность.
     --  Весьма вам  признательны,  -- вежливо  кивнул  Мамалыгин.  --  Найдете
дорогу?
     --  Это я-то?!  Еще бы!  Он встал  и,  громко  ступая, вышел.  Мамалыгин
проводил его до дверей и вернулся в кабинет.
     Я  невольно напрягся,  ожидая дотошных  расспросов,  а затем и  крепкой
взбучки, возможно, даже изгнания из рая.
     Но и намека на недовольство не было в его взгляде. Наоборот, он смотрел
сочувственно.
     --  Ты все-таки пострадал... Не переживай.  Сейчас восстановим твое ухо.
Даже шрама не останется.
     Он извлек  из ящика стола еще один компактный чудо-аппарат,  похожий на
небольшую резиновую грушу.
     Легкое  жужжание,  приятное покалывание  в  мочке  и -- ранки  будто  не
бывало. Мое ухо приобрело первоначальную природную форму.
     Я не уставал дивиться богатству необычного арсенала Мамалыгина. Вот кто
поистине всемогущий человек!
     -- Среди твоих похитителей, чью память мы еще не заблокировали, остались
опасные люди? -- спросил он.
     Я сразу же вспомнил Макса  и того второго, неизвестного мне "железного"
человека. Беда в том, что я его не знал.
     -- К сожалению, да, -- вздохнул я. -- По меньшей мере двое.
     -- Тогда держи блокиратор. -- Мамалыгин протянул мне "волшебный" фонарик.
     -- Как им пользоваться? -- Я повертел в руках чудесный подарок.
     -- Очень просто. Он уже настроен  на твою волну. Включаешь эту  кнопку и
наводишь луч на верхнюю часть головы объекта. Продолжительность облучения не
менее тридцати  секунд.  Дальность --  до  ста метров.  Луч стирает,  вернее,
запирает,  блокирует  связанную  с  тобой  информацию,  которая  хранится  в
сознании твоего оппонента.  Подчеркиваю, речь идет только  о тебе.  Если,  к
примеру, твой противник  видел тебя верхом на слоне, то после облучения тебя
он забудет, но слона -- нет. Понимаешь?
     --  Ага, -- кивнул  я, прикидывая, что  вспомнит  Макс после знакомства с
блокиратором. Значит, меня  он  забудет,  а вот  Алину  будет помнить и  при
случае... Да, но ведь Алина уже не помнит обо мне. Круг замыкался.
     -- Ну? Сошлось? -- улыбнулся Мамалыгин, словно прочитав мои  мысли. -- Еще
вопросы есть?
     -- Да...
     -- Пожалуйста.
     -- Знаете, Аркадий Андреевич, был момент, когда мое биополе исчезло.
     --  Биополе не может исчезнуть, -- покачал головой Мамалыгин. -- Но иногда
оно  не проявляется. Тут две основные причину. Первая: большая доза алкоголя
или наркотиков. Вторая: страх. Чтобы управлять биополем, нужна  ясная голова
и твердая воля. Если, скажем,  птица засомневается, умеет ли она летать, то,
скорее всего, упадет и разобьется. Никогда  не теряй головы, мой  мальчик, --
вот лучший совет, какой я могу тебе дать.
     --  Понятно... -- пробормотал я, вспоминая то гаденькое чувство,  которое
охватило меня в подвале Кителя, когда он не откликался на мои команды.
     От  Мамалыгина я уходил переполненный  противоречивыми  чувствами. Было
больно  и  стыдно  за  глупые проделки, за  пошлые развлечения,  за то, что,
обладая гигантскими возможностями, я  принялся  растрачивать их по пустякам.
Из-за  собственного  легкомыслия  я едва  не  оказался  в  вечном  полоне  у
безжалостного и кровожадного негодяя!
     Но была и окрыленность.  Теперь я  знал, что мне  делать.  Литературная
работа,  учеба, умные друзья, интересные  люди, театр,  спорт -- как  богат и
красочен мир, когда ты ведешь здоровый образ жизни! Это мой выбор, и никогда
более я не отступлю от столбовой дороги ни на шаг.



     Я неловко перевернул  очередной листок рукописи  Вадима Ромоданова,  он
соскользнул  со  стопки  и,  кувыркнувшись,  улегся  на  пол.  Волей-неволей
пришлось подниматься с кресла. Вот  и кстати. Чтение несколько утомило меня.
Надо  бы  чуть размяться, сварить  кофе,  придвинуть  поближе  пепельницу  --
словом, устроиться поудобнее.
     Не могу сказать, что к этому  моменту рукопись  всецело захватила меня.
Притом  постепенно   крепло  убеждение,  что  я  стал  жертвой  литературной
мистификации.
     Очевидно, Вадиму  Ромоданову  осточертели собственные научно-популярные
очерки и он решил испытать  свои силы в  ином жанре, выбрав  меня в качестве
первого читателя. Все говорило бы в  пользу подобной версии, если бы не одно
обстоятельство: я по-прежнему не мог объяснить, каким  образом  письмо,  а с
ним и рукопись оказались в моей комнате.
     Желание   рассеять   туман  и   было,  собственно,   главной  причиной,
побуждающей продолжить чтение.
     Но,  должен  признаться,  тут  присутствовал и  чисто  профессиональный
интерес: в повести  завязывались  некоторые  узелочки, о развязке которых  я
пока  не  догадывался,  и оттого  было любопытно,  насколько  выпукло  автор
расставит все точки над "i", сумеет ли гармонично соблюсти законы жанра, все
ли ружья, которыми он густо оснастил страницы  своего сочинения, выстрелят в
финале.
     Одновременно я размышлял о самом Вадиме Ромоданове. Если правы  те, кто
утверждает,  будто по любому  произведению  можно  с  полной определенностью
судить о характере автора, то многие ремарки господина Ромоданова выставляли
его в довольно-таки неприглядном свете. Это была не то чтобы противоречивая,
а,  скорее,  безнравственная  личность,  человек,  не  имеющий  ни  малейших
моральных  устоев, способный из пустой  прихоти  на  самый  низкий поступок,
несмотря на все свои пространные рассуждения о порядочности. Примеров тому я
обнаружил предостаточно.
     Тут-то и заключалось наиболее уязвимое место повествования.
     Дело  в  том,   что,  будучи  любителем  и,  смею  надеяться,  знатоком
фантастики,  я, как  и Вадим  Ромоданов,  охотно допускаю  мысль о множестве
населенных миров, о  различных  уровнях  цивилизаций, о  контактах тайных  и
явных и всем  таком  прочем.  Не вызывает особых возражений и фигура агента,
работающего  на  иную,  более   высокоразвитую  цивилизацию.  Но  как  можно
поверить,  что могучий  разум выберет на эту должность  человека  совершенно
безответственного, эгоистичного и порочного?! Да еще наделит его уникальными
дарованиями  при полной  бесконтрольности! Дай такому волю, он  со  временем
затмит не только  примитивного  хапугу  Кителя,  но  и  куда  более зловещих
персонажей истории.
     Кстати, с  Кителем тоже явная натяжка, избитая литературная схема: если
торговый  начальник  --  значит,  обязательно жулик,  причем непременно глава
подпольного  синдиката,  "кровожадный  и   безжалостный   негодяй"  (цитирую
Ромоданова). Как  будто жуликов  нет  среди представителей других  уважаемых
профессий!
     Кофе вскипел.  Я, как обычно, растворил две ложечки  сахара, после чего
вернулся к рукописи.



     Прошла  всего  неделя после  моего  освобождения,  а  я уже  не мог без
усмешки  вспоминать свои недавние благочестивые намерения.  Какого черта!  Я
получил урок. Я его усвоил. Но не  для того же, чтобы вести монашеский образ
жизни! Я не  испытал еще и сотой доли доступных мне наслаждений. Добровольно
отказываться от них -- верх кретинизма.
     Впрочем,  в тот,  первый,  вечер  в  голове моей  бродили  иные,  более
смиренные мысли.
     Подойдя к  подъезду  моего дома и не обнаружив перед ним оставленной  в
роковую ночь "Волги", я не удивился. Угнали-таки машину! Может, Макс или кто
другой из команды Кителя. Бог с ней, с тачкой! Куплю новую. А вот рукописей,
которые  лежали  на  заднем  сиденье,  теперь  не вернешь.  Пропал  весь мой
творческий  багаж, все, наработанное с  той поры, когда я впервые  ощутил  в
себе  Призвание.  Кое-что  удастся,  пожалуй, восстановить по памяти, а  вот
дневники, выписки, наброски утрачены навсегда.
     Я поднялся на свой этаж, достал ключи.
     -- Кхе-кхе! -- раздалось за спиной громовое покрякивание.
     Я обернулся.
     В дверном проеме  соседней квартиры стоял мужчина в спортивном трико  и
белой  майке, которая, казалось, вот-вот треснет  под  напором могучих мышц.
Этакий русский  медведь,  Иван Поддубный на  пенсии.  На  его румяных  щеках
играла благодушная улыбка.
     -- Здорово, сосед! -- Его бас был слышен, вероятно, вдоль всей улицы.
     -- Здравствуйте, -- ответил я.
     -- Ты, стало быть, Вадим?  -- утвердительно  поинтересовался он.  -- А я --
дядя Миша.
     -- Очень приятно!
     -- Что  же  ты,  Вадим, бросаешь машину  где  попало?  -- продолжал он. --
Угнать ведь могут. Народ ушлый!
     -- Кажется, уже угнали, -- вздохнул я.
     -- Как бы не  так! -- лукаво  подмигнул он.  -- Скажи мне спасибо.  Вижу --
соседская  машина стоит  без присмотра. Ночь  стоит, день  стоит.  Я звонил,
стучал, никто не открывает.  Ну, думаю, племянник весь в своего дядюшку. Тот
такой же рассеянный был. Умчится по делам, когда  на неделю, когда и поболе,
а  машину бросит. Бывало, что и с ключами... Так что я загнал ее во двор,  --
заключил нежданный собеседник.
     -- Вот спасибо! -- Я едва не задохнулся от радости.
     -- Стоит у гаража, -- победно улыбаясь, известил дядя Миша. -- Двор у нас,
слава  Богу, тихий, спокойный.  Оттуда не  уведут...  --  Славное лицо у дяди
Миши! -- Только ты уж на будущее будь повнимательнее, -- добавил он.
     --  Обязательно... Еще раз --  огромное вам  спасибо,  дядя Миша!  Может,
зайдете на пару минут? Как насчет рюмочки коньяка?
     -- Не пью и не  курю,  --  с молодецким вызовом ответил он, не  отвергая,
впрочем, предложения в  целом. Его  вид мог  бы  послужить отличной рекламой
здорового образа  жизни. Чем не  пример  для подражания? Берись за ум, Вадим
Ромоданов, будешь таким же бодрым и уравновешенным.
     -- Тогда чашечку кофе?
     -- Кофе на ночь вреден. -- Улыбка стала еще шире.
     -- А как насчет кваску?
     -- Это можно, -- кивнул он, выходя наконец на площадку.
     Открывая дверь, я внезапно подумал о том, что в квартире, не исключено,
царит полный разгром. Но, к моему удивлению, ничего не было тронуто.
     Мы прошли на кухню.
     Я открыл холодильник, разыскал на нижней полке бутылку кваса.
     Мельком  глянув  в окно, увидел в густеющих  сумерках знакомый силуэт у
гаража. Вот она, моя красавица! Ай да дядя Миша! Вот так услужил!
     Чтобы  составить  компанию  соседу,  я  и себе налил квасу. Не  пора ли
полностью перейти на  подобные напитки? Вымету из квартиры весь алкоголь как
сор! Да здравствует трезвость!
     -- Я хоть и на пенсии, а без дела не  сижу, -- рассказывал между тем дядя
Миша.  --  Меня  тут  каждая  собака  знает.  Машину ли  починить, сантехнику
отладить,  электричество --  все  могу.  Просто  так,  по-соседски.  Так что,
возникнет  какая нужда,  милости  просим, обращайся без  всякого.  Эх, хорош
квасок! Ядреный! Люблю!
     -- Стало быть, вы хорошо знали моего дядюшку?
     --  Юрия Михайловича? Как  не  знать!  Сколько  лет  на  одной  площадке
прожили!
     -- Наверное, часто заходили к нему в гости?
     -- Этого  не скажу, -- покачал  головой дядя Миша.  -- Очень замкнутый был
человек. Все сам да сам. Ученый! Голова! Спросишь его о чем-нибудь, ответит,
а так, чтобы первым заговорить,  -- никогда. Вот только...  -- Он задумался. --
Как раз перед его последней командировкой случилось... Я возился в гараже, а
он третий  справа от твоего,  слышу, Юрий  Михайлович свою  "Волгу" выводит.
Вдруг  заходит  ко мне.  "Михайло",  -- говорит. Это он  меня  так называл  --
"Михайло",  вроде как  под Ломоносова.  Так  вот. "Михайло, --  говорит,  -- я
уезжаю  далеко и  надолго..."  И вид у  него, понимаешь, какой-то опущенный.
"Что-то, -- говорит, -- Михайло, сердчишко стало барахлить в  последнее время.
Если  что  случится,  то знай,  что  все  свое имущество я  завещаю любимому
племяннику  Вадиму  Ромоданову.  Прошу   тебя  по-соседски,  поддержи  парня
морально, помоги, если надо..." После вздохнул как-то странно, махнул рукой,
вяло так махнул и  вышел. Я кричу вслед: "Не беспокойся,  Юра!", -- а он и не
слышит уже. Сел и уехал. Так и не довелось больше поговорить. А через неделю
узнаем:  умер Юрий  Михайлович в чужой  стороне, на каком-то ученом  съезде,
прямо в зале заседания, от разрыва сердца. Такие вот дела.
     -- Как вы об этом узнали? -- с жаром спросил я.
     -- Нотариус  приходил. Я-то сам не видел:  как раз за картошкой ездил на
рынок.  А  дома жена была, Маша. Вот  ей  он  и  сообщил,  что, значит, Юрий
Михайлович приказал Долго жить, а все его имущество переходит племяннику.
     Мы  потолковали еще немного,  но  ничего существенно  нового о  любимом
дядюшке я не узнал.  Складывалось впечатление,  что этот  человек  оставался
загадкой даже для  соседа, жившего с ним рядом, через стенку,  на протяжении
многих лет.
     Когда дядя  Миша  ушел, я спустился  во двор. Поставил  машину в гараж,
забрал рукописи и вернулся домой.
     Полночи я сидел за столом, разбирая и сортируя архив.
     Несмотря на мое творческое младенчество, бумаг набралось предостаточно.
Во-первых, еще лет с четырнадцати, когда я впервые ощутил в себе потребность
писать, я более-менее  регулярно вел дневник.  Кроме того, записывал  меткие
фразы  и  реплики,  подслушанные  диалоги,  хохмы,  сценки,  собирал  редкие
пословицы и поговорки.
     Когда мне в голову приходил очередной сюжет, я вкратце записывал его на
первом  подвернувшемся  клочке бумаги. Постепенно таких  набросков набралась
целая  папка. О некоторых сюжетах я забыл,  зато  другие ветвились, роились,
углублялись, обрастали плотью. Но в целом эта папка еще ждала своего часа.
     Была у  меня  начата и первая повесть -- "Молодые  Миры",  а также  цикл
рассказов. "Одиссея космического  "волка""  со сквозным  персонажем -- бывшим
пилотом   звездолета   Аристархом  Парамоновым,   любителем  порисоваться  и
прихвастнуть.
     Да, не густо...
     Хотя  как  посмотреть. Ведь  все это я написал по  строчке, по  абзацу,
урывками,   тайком,  в  отсутствие   мало-мальски  пригодных   условий   для
творчества. К тому же я был молод и впереди меня ждала целая вечность.
     Некоторое  время я перекладывал папки с места на место, не  зная, какой
отдать предпочтение.
     Наконец, оставил для работы "Одиссею космического "волка"", а остальные
отнес в кабинет, разместить в книжном шкафу. Ну вот!
     Завтра вечером засяду за своего Аристарха...
     * * *
     ...С утра я отправился в институт. Первая пара начиналась в 8.30. Я был
полон энтузиазма и рвения к учебе. Хватит лодырничать! Сессия на носу!
     Когда я  подходил к факультету,  меня поразило  странное  ощущение: как
будто  я отсутствовал  вечность. Войду  сейчас  внутрь, и окажется,  что мои
однокурсники давно уже защитили диплом и стали солидными людьми...
     Теперь, после  того  как я  побывал в руках Кителя, многое виделось мне
почему-то в ином свете.
     * * *
     После лекций я поехал в Жердяевку.
     По двору важно расхаживал бравый Пономарец.
     -- Здравия желаИм! -- лихо откозырял он, комично вытянувшись в струнку.
     -- Здравствуй, Васильич, -- ответил я. -- Рюмочку выпьешь?
     -- С превеликим удовольствием! Мы прошли на веранду.
     -- Как дела? -- поинтересовался я, наливая ему стакан.
     -- Лучше не бывает! -- вскинулся он. -- Девицу  обиходили, как ты, хозяин,
велел, одели,  накормили. Ох, и хороша девка! Одно слово --  персик! У  тебя,
хозяин,  губа  не дура.  Я  так думаю,  ты хорошенько  попасся,  а?  --  и он
подмигнул.
     --  Васильич,  не болтай лишнего!  -- строго потребовал я.  -- Кто за  ней
приезжал?
     -- Какой-то мужик.
     -- Каков он из себя?
     --  Такой плюгавенький, плешивенький, а  глазки быстрые-быстрые. Передал
записку от тебя, мы все в аккурат исполнили. Или что не так?
     -- Все так...
     Хм!  Плюгавенький,  плешивенький... Нет, такого  человека  в  окружении
Кителя я не знал.
     Пономарец мастерски осушил стакан и сразу же окосел.
     -- Какие будут указания, хозяин? -- пропел он.
     -- Пусть Фекла  Матвеевна приготовит  обед. Да и  ужин, пожалуй. Заночую
сегодня в Жердяевке.
     -- БуИт исполнено!
     Пока  Фекла Матвеевна  стряпала,  я зубрил  конспекты.  После  довольно
плотного обеда завалился спать и проснулся около полуночи.
     Поднялся  в башенку  с  набросками "Космического "волка"" и просидел за
столом  почти   до  шести  утра.  Работалось   легко.  Я   завершил  начерно
двенадцатистраничный рассказ. За  одну ночь! Таких  темпов  у  меня  еще  не
бывало. Если так пойдет и дальше, то к Новому году я подготовлю  свою первую
книжку.
     * * *
     Наутро все городские газеты вышли с сенсационной информацией об  аресте
ответственного работника торговли Когтева  К. П.  Сообщалось, что, используя
поддельные   визы   на  заявках,   Когтев   сумел  получить  крупную  партию
пиломатериалов и вагоны для их вывоза в одну  из  безлесных южных республик.
Приводилась  умопомрачительная сумма  преступной  сделки.  Вместе с Когтевым
арестована группа должностных лиц из его окружения.
     Я почувствовал, как целая гора свалилась с сердца.
     Однако же  меня беспокоил  Макс. Скажу откровенно,  я побаивался  этого
типа.  Что-то подсказывало, что его  фанатичная ненависть принесет  мне  еще
немало неприятностей. Но теперь получалось, что  Макса либо тоже арестовали,
либо он дал  деру. В любом  случае ему сейчас не до меня. Пусть на время, но
он исчезает из моей жизни.
     * * *
     Позади -- еще один учебный день.
     Я приехал в Жердяевку,  прокручивая в голове распорядок  до утра: обед,
подготовка  к  экзаменам, ужин, сон, затем  ночное бдение над  приключениями
Аристарха Парамонова.
     Поначалу  все  шло  строго  по  плану.  После  обеда  --  грибной  суп и
вкусйейшие  голубцы  --  я  несколько  часов  подряд  добросовестно  разбирал
проекции  по  начерталке,  затем  поужинал котлетами с фасолью  и  прилег на
диване. Едва моя голова коснулась подушки, как наступил глубокий сон.
     ...Длинноногая загорелая красавица  с  пшеничными  волосами в невесомом
полупрозрачном одеянии появилась  у  моего  изголовья. Отбросив одеяло,  она
принялась умело массировать мои мышцы легкими, почти неощутимыми движениями.
Нега разлилась по всему телу, плоть моя восстала.
     Я проснулся,  будто  меня  кто-то  толкнул  изнутри.  В  комнате  царил
полумрак. Никакой красавицы  не было и в  помине. Несколько  минут  я  лежал
неподвижно, все еще очарованный магией сна.
     На  что я  трачу  свое  время, свое драгоценное время, пришла в  голову
коварная мысль.  Зачем зубрить  все  эти  формулы, которые не пригодятся мне
никогда в  жизни?! Разве  мне трудно  внушить любому преподавателю,  что мои
знания безупречны?
     Какого  дьявола я, при моих-то возможностях, соблюдаю  воздержание, как
столетний старец? Как  глупо, что  в  моей  записной  книжке  нет  двух-трех
десятков телефонов красоток всех типов, каждая из которых охотно откликнется
на зов! Алину я потерял, Валечку не найти, Жанна по-прежнему чужая...
     Я посмотрел на часы.
     Половина десятого. Всего лишь? Ресторанная жизнь только-только набирает
обороты. Через полчаса  я буду в городе. Только не в "Волну". К  черту  этот
дерьмовый  кабак!  Но  почему  бы  не заглянуть в  "Интурист"?  Попасть туда
невероятно трудно,  но для меня-то это не проблема. А именно  в  "Интуристе"
гуляет золотая молодежь.
     А рассказ? -- пискнул внутри тоненький голосок. Ну что --  рассказ? Вчера
я  уже  написал  один. Гнать вал тоже  нельзя. Замысел нужно  выносить,  как
младенца.
     Нет, я имею  полное право немного расслабиться. Я его  заслужил. Китель
арестован, его бандиты, включая Макса, вероятно, тоже. Почему бы не отметить
это событие?
     Я рывком вскочил и бросился к бассейну. Через десять минут, взбодренный
и принаряженный, жаждущий новых приключений, я уже был во дворе.
     На лавочке под соснами сидел Пономарец.
     Завидев меня, резво вскочил:
     --  Хозяин, послушай,  что  я  удумал!  А  не  завести  ли  нам собачку?
Бульдога, а? Или овчарку? Лишний сторож не помешает.
     --  На  твое усмотрение,  Васильич.  Я  не против. Присматривай  тут. Я,
скорее всего, переночую в городе.
     -- Гуляем, хозяин? -- ухарски подмигнул неисправимый плут.
     * * *
     Гостиница "Интурист" полукругом охватывала центральный городской сквер.
Шестнадцать   этажей  стекла   и   бетона,   мраморные  ступени,   бронзовые
светильники. По  слухам, кроме основного ресторана, здесь имелось еще четыре
бара, два кафе, пивной зал и по буфету на каждом этаже. Простор!
     Экскурсии  я совершать не стал, ибо, заглянув в первый же бар, увидел у
стойки  именно такую  женщину,  которая  явилась мне  во  сне:  длинноногую,
загорелую, с копной пшеничных волос, перехваченных алой лентой.
     Я  без обиняков  предложил  ей поехать  ко  мне в  гости,  показав  для
убедительности пачку банкнот.
     Напились мы  до чертиков,  затем полночи  отплясывали  голыми  какой-то
дикарский танец  под орущий магнитофон,  занимаясь  в перерывах тем, что моя
новая партнерша называла эротическим массажем.
     С этого дня я будто с цепи сорвался.
     Прошла какая-то  неделя, а я  уже знал вдоль и  поперек  все  городские
рестораны, где обслуга испытывала ко мне глубочайшее почтение. Каждую ночь у
меня была новая женщина, иногда две.
     Кроме  того,  периодически  я   набирал  компанию  из  числа  студентов
факультета,  тормозил  какой-нибудь  "рафик"  или  автобус,  и  мы  ехали  в
Жердяевку, где вечеринка продолжалась до утра. Чтобы попасть в компанию, мне
льстили, передо мной заискивали. Одних я приближал, других подвергал опале и
ежедневно тасовал эту колоду.
     В институт  я ходил  лишь затем, чтобы  собрать  очередную команду  для
предстоящей оргии. Лекции я послал подальше, а конспекты выбросил в мусорный
бак. Девчонки сами вешались мне на шею.
     Была ли среди них Жанна?
     Она сама приехала в Жердяевку, сама вошла в мою спальню.
     Ее первые слова, обращенные ко мне:
     -- Мне нравится одна кожаная куртка...
     -- Считай, что она твоя.
     -- А если добавить туфли?
     -- Туфли, а к ним сумочку и пояс. И кое-что на мелкие расходы.
     Она  кивнула, затем молча  разделась  и вытянулась  на  кровати  поверх
одеяла.
     -- Ну?
     Груди  у  нее  и  вправду  были великолепные,  талия  -- осиная, но  мне
почему-то  захотелось,  чтобы  она  оделась  и ушла.  Что-то  перегорело.  И
одновременно я не хотел ее отпускать. Ведь я мечтал о ней два года!
     Это была наша первая и последняя близость.
     * * *
     А  между  тем   наступила   летняя   сессия.   Первым  экзаменом   была
начертательная геометрия. Всю группу лихорадило.
     Я  спокойно уселся  перед Ермолиным, напряг  биополе и в  течение  трех
минут уверенным тоном рассказывал ему, чем отличается ермолка от  тюбетейки,
колпака,  а также фески. При этом вместо  проекций я бодро рисовал перед ним
чертиков.
     Ермолин просиял:
     --  Молодой  человек!  Впервые  в  своей  практике  лицезрею   студиоза,
владеющего столь обширными познаниями по данному многотрудному предмету! -- и
жирно вывел в ведомости "отлично".
     Надо было видеть физиономии Виталия и  Олега,  когда они узнали о  моем
успехе! Сами-то они едва вытянули на "хорошо".
     А  по  институту  пошла гулять  новая легенда о  Парне, Сдавшем  Самому
Ермолину На Отлично.
     Примерно так же я общался с другими экзаменаторами.
     Зато мои дружки  по  кутежам тряслись от страха, как  осиновые листики.
Застолья,  танцы, купания при луне сейчас  аукнулись.  Никогда еще в истории
факультета урожай "бананов" не  был столь обилен. Бедняга  декан хватался за
голову после каждого экзамена.
     Конечно,  кое-кого  я  мог  бы   взять  под  опеку.   Но  я  не  хотел.
Принципиальна.  Пусть каждый отвечает за  себя. К тому  же эта компания  мне
наскучила.  Все повторялось. Одни и те  же лица,  одни и те  же  подначки  и
хохмы...  Я уже  не говорю о том, что  я оплачивал  все удовольствия,  а они
воспринимали это  как должное. Этакие  новые  римляне:  "хлеба и  зрелищ!" К
черту!
     Нет,  решено  бесповоротно!  Прощай, институт! Летом  буду поступать  в
университет, на филфак.
     В этот же период расстроились мои отношения с дядей Мишей.
     На следующее утро после той, первой,  ночи, когда я снял в  "Интуристе"
длинноногую красавицу, раздался звонок в дверь.
     Мы с красоткой только-только продрали глаза.
     Я набросил халат и пошел открывать.
     На площадке стоял дядя Миша.
     --  Привет, Вадим. -- Он улыбался, но несколько натянуто. -- Что-то у тебя
сегодня шумно было очень. Маша всю ночь глаз не сомкнула.
     -- Извините, такого больше не повторится.
     --  Ладно,   Вадим,  извини,  если   что  не  так,  и  пойми  правильно,
по-соседски.
     Обещание, данное дяде Мише, мгновенно вылетело у меня из головы. В этот
же вечер  я  привел  домой стройную  брюнетку, и  все  повторилось.  Мы  так
разошлись, что  бегали друг  за  другом,  сбивая стулья. Да еще для  чего-то
стучали в стенку, за которой обитали мои соседи.
     На следующее утро дядя Миша выглядел более сурово.
     -- Вадим, --  улыбки на его румяном лице уже  не  было, да и сам  румянец
наполовину исчез,  -- я  все понимаю,  дело молодое, но и ты нас пойми: мы  --
старики, ночью нам нужен покой.
     Я  обещал  исправиться,  а через день  привел  к себе целую  орду, и мы
устроили такой бедлам, что стены ходили ходуном.
     Дядя Миша перестал со мной здороваться.
     Зато с Пономарцами обходилось без  проблем.  Фекла Матвеевна оставалась
улыбчивой, успевая готовить на всю компанию, после чего  уходила домой. Иван
же Васильевич  вился вокруг  вьюном.  Его  гонишь в дверь, он  лезет в окно.
Хлопнув пару стаканов, он довольно лихо исполнял чечетку, чем немало веселил
народ.  Любил  он  заглянуть  в бассейн, особенно  когда  разомлевшие девицы
сбрасывали с  себя  последнее.  Глазки его масляно  блестели.  Мужик  он был
шумный, суетливый, но не вредный. Мы ладили.
     * * *
     Как-то раз, когда в своей квартире я устроил вместе с двумя близняшками
самую разнузданную оргию, раздался телефонный звонок.
     -- Вадим? Здравствуй! Жду  тебя послезавтра, в шесть вечера, --  раздался
торжественный голос.
     Сначала  я  даже  не  понял,  кто  звонит,  и  собирался  было  послать
непрошенного абонента к чертям собачьим, но тут он добавил:
     -- Чего молчишь? Прибывает гость... Оттуда... Ты понял?
     Мамалыгин! Это он!  Сообщает о скором прибытии посланца Диара, который,
вероятно, снимет с меня стружку, спросит за все...
     -- Да, понял, очень рад, буду... -- пролепетал я.
     -- Вот и хорошо. Приходи обязательно, есть  важный  разговор,  -- туманно
заключил Мамалыгин и повесил трубку.
     Мое блаженное настроение улетучилось. Прогнав разобиженных близняшек, я
отправился в ванную, где долго держал голову под струей холодной воды.
     Значит,  дождался?  Вот уж  зададут  мне  перцу!  От  Диара  невозможно
что-либо  скрыть. Они все видят, все знают. Другое дело,  что им  не  всегда
ясны наши побуждения.  Но я столько всего натворил, что расплата  неизбежна.
Не исключено, что послезавтра у меня отнимут эту квартиру, дачу в Жердяевке,
автомобиль... Лишат биополя, блокиратора... Я стану тем, кем и был, -- нищим,
вечно  полуголодным студентом. Внезапно я ощутил, как больно  мне терять все
это.
     Можно ли что-то исправить?
     Надо чистосердечно раскаяться,  молить  о прощении, объяснить, что весь
этот кавардак  был  с  моей  стороны  всего  лишь неудачной попыткой  как-то
разнообразить  жизнь,  познать ее изнанку. Я понял, что  пошел  по неверному
пути! Я  торжественно отрекаюсь от  него.  Начиная с этой минуты  не будет в
нашем городе  более скромного, добросовестного и трудолюбивого парня, чем я.
Только не прогоняйте меня. Пощадите!
     В  течение двух дней я истово замаливал свои грехи, осознавая в глубине
души смехотворность запоздалого раскаяния.
     * * *
     Наступил назначенный час.
     Ровно  в  шесть  я звонил  в  дверь  квартиры  Мамалыгина.  Пальцы  мои
подрагивали, зуб не  попадал  на  зуб,  но это  было  ничто  по сравнению  с
внутренней дрожью.
     Дверь открыл Мамалыгин.
     -- А-а...  Вадик! Ну,  здравствуй!  Заходи,  тебя ждут.  --  Тон его  был
любезным, однако я не строил иллюзий.
     Мы прошли в комнату.
     За столом, накрытым для чаепития, сидел он, мой судия.
     Должен отметить, что я до сих пор не знаю, какова же истинная внешность
обитателей Диара. Не исключаю, что постоянной формы у них вообще нет. Диарцы
обладают способностью  придавать себе любую наружность,  причем мгновенно, --
от фантастического существа до легкого облачка.
     Гость  был  мужчиной средних  лет с приятным  интеллигентным лицом. Его
коротко подстриженные волосы серебрила благородная седина.
     Встав, он крепко пожал мою руку:
     -- Добрый вечер, Вадим! Рад  с вами  познакомиться. Меня можете называть
Иваном Ивановичем. Прошу, -- он указал на стул напротив себя.
     Произношение у него было безукоризненное -- дикторская категория.
     Хм! Непохоже, что меня собираются песочить и драить.
     Мамалыгин принялся разливать из самовара чай.
     --  Как  вы вживаетесь  в  новую  роль?  --  спросил  Гость.  Сердце  мое
оборвалось. Неужели начинается?
     -- Нормально.
     -- Психика не страдает?
     -- Н-нет.
     -- Обычно мы  не трогаем новых сотрудников год-два, -- продолжал Гость. --
Но сейчас случай особый. Вся наша агентурная сеть на  Земле будет подключена
к выполнению  важнейшего  задания. --  Он  говорил с  исключительным  тактом,
словно опасаясь ненароком задеть мое самолюбие.
     Именно его тон убедил меня, что мои опасения оказались напрасными.
     --  Сделаю все, что смогу! -- с энтузиазмом,  какой увидишь разве  что  в
фильмах про разведчиков, воскликнул я.
     -- В таком случае  наберитесь терпения и выслушайте одну историю. -- Иван
Иванович на  секунду  задумался.  --  Летать  к иным мирам  мы  начали  более
шестидесяти  веков назад.  На  ядерном  корабле путешествие  длилось годами.
Поначалу  экипажи  комплектовались  исключительно  из  мужчин.   Разумеется,
основную часть  пути  они  проводили  в  анабиозной камере, но  исследование
далеких планет растягивалось на долгие месяцы...
     Около  пяти тысяч  лет  тому назад  одна из экспедиций  достигла Земли.
Приняв образ аборигенов, наши парни занялись сбором  информации. В ходе этой
работы... -- тут он, по-моему, смутился, -- некоторые члены экипажа вступили в
интимную  связь  с земными женщинами.  Продолжалось  это  довольно  долго. И
активно...
     Я  живо  представил себе эту  картину,  и мне стало весело. А не дураки
были древние диарцы и порезвились небось на полную катушку!
     --  Нравы  на  Диаре  в  ту пору  были крайне  суровые,  можно  сказать,
пуританские,  --  продолжал  Иван  Иванович. --  Проступок  экипажа однозначно
приравняли бы к преступлению, и потому по возвращении путешественники скрыли
этот факт. Возможно,  их  тайна умерла бы вместе  с ними,  если  бы один  из
членов команды не написал того, что на вашем языке именуется доносом. Да-да,
когда-то  и на  Диаре писали доносы... Провинившихся ждала жестокая кара. Но
власти,  скрупулезно все  взвесив, решили, видимо, не создавать прецедента и
не  предали  дело огласке.  Донос  был отправлен на  дальнюю полку секретных
архивов. Просто чудо,  что его не уничтожили...  И  вот  совсем недавно один
историк обнаружил этот древний документ. С той поры, как был открыт  Тоннель
Трех Миров, это, пожалуй, самая большая сенсация. Итак, резюме: среди землян
есть потомки диарцев, то есть люди, в чьих  жилах течет кровь наших предков.
Моральный долг Диара -- установить их  личности. Именно в этом и  заключается
то  важное  задание, о  котором  я  имел  честь  сообщить вам в начале нашей
беседы.   Мамалыгин  невозмутимо  отхлебывал  чай.   Видимо,  они  с  Иваном
Ивановичем успели подробно все обсудить задолго до моего прихода.
     -- Но простите... -- Я не знал  толком, что говорить. -- Продолжительность
человеческой жизни мала.  За пятьдесят веков от тех,  кого вы  хотите найти,
даже косточек не осталось.
     -- Это мы  понимаем, -- кивнул Иван Иванович. -- Речь идет, разумеется, об
отдаленных потомках  тех...  тех...  Кстати,  мы уж  пользуемся  специальным
термином, -- "диз". Это сокращение от "диароземлянин". По нашим прикидкам, их
должно быть порядка пятидесяти  тысяч. С учетом всех перипетий вашей истории
-- войн, стихийных бедствий, мора, голода, миграций и так далее.
     -- Как же их искать?
     Иван  Иванович  снял  с руки массивные  золотые  часы  с  металлическим
браслетом и протянул их мне:
     --   Сюда   вмонтирован  высокочувствительный  прибор,  реагирующий   на
генетический код. Если вблизи находится диз, прибор легким гулом извещает об
этом. К сожалению, более  эффективной методики  пока не  существует.  Многое
будет зависеть от случайности, от удачи.
     Я  осмотрел подарок со всех сторон: часы как часы. Только кроме обычных
стрелок есть еще одна, золотистая, дублирующая секундную, но неподвижная...
     -- Полагаю, организация  вашей работы должна быть следующей, -- продолжал
Иван  Иванович.  -- Вам  придется постоянно  бывать  в  местах  значительного
скопления людей.  Сигнал  сообщит о наличии  объекта,  а  золотистая стрелка
укажет  направление.  По мере  приближения  к  объекту  тональность  сигнала
меняется. Вы легко разберетесь.
     -- Понятно. А на каком расстоянии действует прибор?
     --  Все  зависит от степени "разбавленности"  первичного кода.  Но  даже
самое слабое его проявление улавливается в радиусе до сотни метров.
     -- Прекрасно. А что делать дальше? Ну, когда я обнаружу диза?
     Мамалыгин по-прежнему молча чаевничал.
     --  Вы должны собрать о нем максимально полную информацию  и передать ее
Аркадию Андреевичу,  --  Гость показал  на  Мамалыгина. -- Постарайтесь  также
уточнить, от кого именно диз унаследовал свои гены -- от отца или  от матери,
затем  проследите  всю  родословную  объекта и,  естественно,  проверьте  на
реакцию всех выявленных родственников. Любой успех будет поощряться.
     -- Как быстро я должен выполнить задание? -- уточнил я.
     -- Вы ни в чем  не  ограничены. Особенно  во  времени.  Действуйте,  как
считаете нужным. Лишь бы был результат.
     --  Я найду их!  Обязательно! --  с чувством воскликнул  я. --  Завтра  же
обойду весь наш институт и общежития, а затем пройдусь по всем другим вузам.
     -- Хорошая инициатива, -- поощрительно  улыбнулся Иван  Иванович. -- Желаю
вам, Вадим, удачного поиска.
     Вот и все! Ни скучных нотаций, ни грозной выволочки. Ни слова о Кителе,
о  моих пьянках и развлечениях.  А я-то боялся...  Да Диару в высшей степени
наплевать, как я провожу свободное время. Был бы результат...
     Я размечтался.
     Не пожалею сил, но разыщу сотню-другую дизов.
     Ха! А  эти  ребятки,  древние диарцы, похоже,  славно  покуролесили. Не
хуже, чем я в последний период. Пятьдесят тысяч потомков! Сколько  же народу
было  в  экипаже?  Интересно,  они  отметились  только  на  Земле?  Или  еще
куда-нибудь заглянули по пути?
     Как на крыльях примчался я домой. Завтра впрягусь в работу! Обойду весь
город! Найду!
     А  сегодня...  Два  дня   вынужденного  воздержания  иссушили  меня.  Я
чувствовал себя заплесневелым сухарем.
     Не прошло  и  часа, как  обнаженные  близняшки сидели  на моих коленях,
музыка гремела,  шампанское лилось рекой. Дядя Миша глухо стучал в стенку, а
мы шумели еще пуще.
     * * *
     Спал я не более  двух  часов, но с утра рьяно взялся  за дело.  Сначала
обошел  все  этажи  нашего  факультета,  затем  трех  соседних,  заглянул  в
общежития... Но прибор молчал. Мои радужные надежды дали маленькую трещинку.
Дело оказалось более кропотливым, чем я предполагал. Я уже не чуял под собой
ног, а результат оставался нулевым.
     Но я не отчаивался. Упрямства мне не занимать.
     Мои вечера  и ночи проходили  в  приятных  удовольствиях,  но  все  дни
напролет  я добросовестно  и  усердно  толкался по  городу, крутясь в  самых
людных  местах.   Обошел  все   крупные  универмаги  и   гастрономы,  рынки,
кинотеатры,  гостиницы,  стадионы,  парки,   обшарил  километровые  очереди,
давился в  часы  пик  в общественном  транспорте,  дежурил на  вокзале  и  в
аэропорту, у проходных заводов и  фабрик. Теперь город казался  мне огромным
муравейником, полным хаоса и суеты. Я напрягал слух, стараясь не проворонить
долгожданный сигнал. Но прибор по-прежнему молчал. Я даже тряс его над ухом:
не испортился ли? Никакого эффекта.
     Затем я сделал простой расчет.
     Принял  для  удобства,  что  численность  населения  Земли  равна  пяти
миллиардам. Иван Иванович  говорил о  пятидесяти тысячах дизов. Значит, один
диз приходится примерно  на сто тысяч простых смертных. В нашем городе  чуть
больше миллиона жителей. Следовательно, я могу рассчитывать на десять дизов.
Вот  тебе  и   толпа!  Да-да,   не   густо...   Притом  дизы   необязательно
распространены  повсюду равномерно. Может, все  они обитают  в Африке? Или в
Таиланде. Может, в нашем городе их нет вообще. Ни одного...
     Я  уже  готов  был  совсем пасть  духом, но  тут  одна  из моих "ночных
бабочек", сама того не ведая, подарила мне блестящую идею. Демонстрируя свой
загар, она  принялась  рассказывать о  море, с  берегов которого  только что
вернулась. Поскольку язычок у нее был подвешен что надо,  я зримо представил
себе чарующую  картину:  теплое  море,  солнце  и бескрайний  пляж,  набитый
телами...
     Черт побери! Вот где собираются огромные массы народу, причем из разных
уголков страны!  Вот  где имеется реальный шанс найти дизов! К тому же сам я
никогда не видел моря. Мне вдруг страстно захотелось понежиться на песочке в
полосе прибоя.
     Решено! Еду! Немедленно! К чертовой матери институт!
     Я бросился было звонить Мамалыгину, но вовремя спохватился.
     А вдруг он велит  мне остаться? Вдруг скажет, что дизов я должен искать
только в нашем городе или регионе?
     Но, с другой стороны, сам Иван Иванович предоставил  мне полную свободу
действий. Говорил же он: "Вы ни в чем не ограничены..."
     * * *
     Я влюбился  в море сразу  же,  едва  увидел  его из  иллюминатора  ИЛа,
пролетевшего над цепью заснеженных гор.
     Море... Оказывается,  не только на Диаре,  но и на  Земле  есть уголки,
способные потрясти.  Буйство  цветущей  природы, пиршество  красок,  снежные
вершины на фоне чистой голубизны... А  женщины! Притягательные, как никогда,
с  порочным   блеском  глаз  и  зовущими  губами,  в  ярких   нарядах,  лишь
подчеркивающих их прелести...
     Надо ли говорить,  что все мои благие намерения были тотчас похоронены!
Увы, я напрочь забыл о бедных дизах  и, чтобы не  отвлекаться, сунул подарок
Ивана Ивановича в чемодан.
     Колесо  закрутилось еще быстрее, достигнув бешеного темпа: шум  прибоя,
южные звезды, кипарисы и пальмы,  рестораны, шашлыки, фрукты, "Цинандали"  и
"Гурджаани", катера, пикники, бессонные ночи и женщины, женщины, женщины...
     Я вытворял  все,  что  подсказывала  мне  моя  разгоряченная  фантазия.
Сопровождаемый разбухающей с  каждым днем свитой прихлебателей, я кочевал из
одного  ресторана  в  другой, снимал роскошные  особняки,  сорил  деньгами и
подарками.  Спал  я  только  днем,  урывками, во  время переезда  из  одного
курортного  городка в другой. А  с наступлением темноты начиналась очередная
разнузданная   вакханалия.   У   некоего   профессионального,   но   излишне
самоуверенного шулера  я выиграл в покер целое состояние, после чего беднягу
хватил удар. Если мне нравилась  женщина,  ничто не могло послужить причиной
для  отказа от  ее  совращения. Я  видел,  как плакал столичный  генерал,  у
которого я -- из минутного каприза -- отбил любовницу. Некий черноусый джигит,
которого  я задел, полез  было в драку,  но я заставил его кричать с эстрады
петухом, чем навеки унизил  в  собственных глазах. Говорили,  что он пытался
застрелиться.
     Чем более вызывающе я себя вел, тем жарче меня  любили прелестницы, тем
раболепнее почитала свита.
     Кстати, мое биополе не изменяло  мне даже при изрядных дозах спиртного.
В этом смысле я оказался куда как крепким парнем.
     Как-то в полночь  я  велел вынести на берег моря ванну  и  наполнить ее
шампанским. Затем устроил дикий конкурс: обнаженные дамы должны были драться
между собой за право окунуться в нее. Победительнице полагался крупный приз.
Нашлось немало желающих.
     Тотчас   подыскали   подходящую  площадку,   и  гладиаторское  сражение
закипело.
     Зрители, сделавшие ставки, громко кричали, подбадривая своих избранниц.
Безумие охватило всех.
     В черном бархатном небе висела полная луна, неестественно огромная, как
будто к Земле приблизилась планета  Диар, чтобы выполнить некую таинственную
миссию.  Море, освещенное  ею,  казалось затаившимся союзником  инопланетян,
ждущим своего часа.
     Я стоял прислонившись  спиной к обшитому деревянными рейками павильону,
куда на  ночь запирали  лежаки. Мое внимание было приковано к тонкой, гибкой
шатенке, стриженной под мальчика. Красотка  владела приемами каратэ и  имела
все шансы стать победительницей конкурса. Как только это случится, я овладею
ею прямо в ванне...
     Я  предвкушал  желанное  сладострастие, как  вдруг рейка справа от меня
разлетелась  в щепки. Не  успел я опомниться, как другую рейку --  теперь уже
слева -- постигла та же участь.
     Я ничком бросился на гальку,  мгновенно послав команду стрелявшему  -- а
это  несомненно были  выстрелы  --  приблизиться ко мне. Но никто не подошел.
Очевидно, расстояние превышало критическое.
     Я отполз в  густую тень и огляделся. Стрелок явно не принадлежал к моей
свите. Эти  дармоеды все были  на виду,  все  передо мной. Стреляли,  скорее
всего, из зарослей высокого камыша, темная масса которого  тянулась метрах в
тридцати от  нашей импровизированной арены. Разумеется,  покушавшегося уже и
след простыл, иначе он давно добил бы меня третьим выстрелом.
     Но почему  он  промахнулся?  Расстояние  было  ничтожным, я представлял
отличную цель. Или... это не промах? Предостережение... Проверка на испуг...
Кто-то затеял охоту на меня.
     Крики  стали громче  (эти  болваны  по-прежнему  не замечали, что -у их
благодетеля едва  не вышибли мозги). Узкобедрая шатенка все-таки  победила и
плюхнулась в ванну, призывно  и бесстыдно раскинувшись в ней. Но мое желание
уже пропало.
     Впервые  за  эти дни  я  подумал о  том,  что восстановил  против  себя
множество  людей, обзавелся ярыми врагами.  Обиженный генерал  и продувшийся
шулер  --  это  так, семечки.  Оскорбленный кавказец  -- серьезнее. Но главная
опасность исходила  от женщин.  Ведь каждую  я осыпал цветами  и  подарками,
клялся  в любви, обещал достать луну  с неба,  но лишь стоило  моему  семени
излиться в нее, как я терял к даме всякий интерес и холодно выпроваживал ее.
А  ведь  далеко  не  все  из  них  были  легкомысленными  особами.  В  числе
соблазненных и  покинутых было немало сильных и независимых  натур. Таким не
подходит роль обманутой простушки. Они умеют мстить и не откладывают  дела в
долгий ящик.
     Открывшаяся мне истина мгновенно отрезвила меня. Пуля -- это пострашнее,
чем  приснопамятный  обруч  Кителя.  Выпущенную  пулю  не  заговоришь.  Как,
впрочем, и нож из-за угла, и яд в  бокале, и внезапно  отказавшие тормоза...
Да мало ли  существует способов устранить человека, демонстративно ставящего
себя выше других!
     Только сейчас я осознал,  какому смертельному риску подвергался все это
время.
     Нет,  приятель, хочешь жить долго,  как Мамалыгин,  --  решительно меняй
привычки.  Долой всякую  рисовку,  позерство и  пижонство! Долой  безделие и
тунеядство!  Пора  браться  за ум. Пора  стать  серьезным мужчиной. Ведь ты,
дружище, деградируешь на глазах,  бессмысленно  прожигаешь дни.  Вот уже три
месяца,  как ты  стал агентом Диара,  получив все необходимое для творческой
работы, но за весь этот период написан один маленький рассказ.
     Ты  убаюкивал  себя  мыслью, что  изучаешь  жизнь. Себе-то не  ври!  Ты
всего-навсего  удовлетворял  свои  эгоистические  желания.  А сделал  ли  ты
кому-нибудь добро? Утешил несчастного? Помог слабому?  Сострадал? Нет, нет и
нет.
     Ты  только  тешил свою  плоть и дошел уже  до  той стадии,  что потерял
остроту ощущений, утратил способность радоваться простым вещам. Еще немного,
и твоя душа омертвеет... Ты у края пропасти. Опомнись!
     Драгоценный мой читатель!
     Догадываюсь,  с  какой  усмешкой ты  читаешь  эти  слова.  Опять,  мол,
показное раскаяние, за которым последует новый виток разнузданности.
     Ничуть! На сей раз это была речь не мальчика, но мужа.
     Никем  не замеченный,  я  тихонько  пробрался  к санаторию  и  попросил
вахтера из местных найти мне машину, пообещав щедро заплатить.  Тот позвонил
одному из приятелей, и вскоре я был в адлерском аэропорту.
     * * *
     Первым,  кого  я увидел,  подходя к дому,  был  дядя  Миша. Он как  раз
выходил из подъезда. Судя по наряду --  трико и, безрукавка, -- он направлялся
в гараж.
     Вот  подходящий  случай загладить  свою  вину перед  хорошим человеком,
подумал я.
     Но пока я собирался с мыслями, он молча прошел мимо.
     Броситься за ним вслед?
     А  не поступить  ли мне  проще?  Облучу  дядю Мишу блокиратором,  и  он
забудет  все дурное. А  когда мы заведем  знакомство по  новой, я не дам ему
повода для обид.
     Едва я вошел в комнату, как затрезвонил телефон.
     -- Вадик? -- послышался игривый голос. -- Это Марина. Куда ты  пропал? Две
недели не могу дозвониться...
     -- Ездил на море.
     -- Ну и как? -- продолжала  она с прежней интонацией. -- Не простудил свой
бегунок?
     -- Точно пока не знаю. Как раз собираюсь к врачу.
     -- Нет, ты серьезно?! -- всполошилась она.
     -- Абсолютно. Делюсь с тобой как с близким человеком.
     -- Извини, мне надо бежать по делам. Я тебе перезвоню. Пока!
     Усмехнувшись, я повесил трубку. Что ж, найден предлог, чтобы избавиться
от опостылевшего окружения. "Морская" болезнь! Полундра!
     Пройдя в  кабинет, я  выглянул  в  окно,  выходящее во двор.  Дядя Миша
возился со своим стареньким "Москвичом". Я взял блокиратор и, нацелив его на
могучего  старика,  включил  луч. Минут  через пять тоже  вышел  во  двор  и
принялся открывать гараж.
     -- Кхе-кхе! -- раздалось за спиной громовое покрякивание.
     Я  обернулся. Ну  да, дядя  Миша, собственной персоной.  На его румяных
щеках играла благодушная улыбка.
     --  Ты, стало быть, Вадим? -- утвердительно поинтересовался  он.  -- А я --
дядя Миша.
     -- Очень приятно.
     Между нами состоялся диалог, тот же, что и при первом знакомстве. Как и
тогда, мы прониклись взаимной симпатией. И никаких обид.
     Вечером я нанес видит Мамалыгину.
     -- А, Вадим! Как дела? Много дизов нашел?
     -- Ни одного, Аркадий Андреевич!
     --  Что так? --  нахмурился он. Кажется, впервые за  весь  период  нашего
знакомства.
     Я рассказал о своих мытарствах  и вроде бы невзначай ввернул, что ездил
на море, разумеется, с той же целью.
     -- Может, их и вовсе нет в городе?
     -- Есть, --  уверенно заявил он. -- Надо искать. И поактивней. Не только в
людных местах. Дизом может оказаться ночной сторож. Или инвалид, прикованный
к постели. Мало ли... Чем еще занимаешься?
     -- Вообще-то хочу поменять профиль учебы. К строительству меня совсем не
тянет. Это  был случайный вариант.  Есть  идея поступить в  университет,  на
филфак.
     -- Поступить в  университет...  -- покачал он  головой. -- А какое сегодня
число?
     -- Кажется, девятнадцатое августа.
     --  Ну? Разве  не  знаешь, что  вступительные  экзамены начались первого
числа?
     Мне оставалось только обреченно развести руками. Девятнадцатое августа!
Да  с  такими  загулами собственное имя  забудешь  и,  ей-Богу,  проснувшись
однажды поутру, с удивлением узнаешь, что завтра Новый год!
     -- Но ты вполне успеваешь подать заявление на вечернее отделение. Или на
заочное. Через год сможешь перевестись на дневное.
     Это и впрямь был дельный совет.
     -- Ищи дизов, Вадим, -- напомнил он на прощание.
     На улице давно  стемнело. Накрапывал мелкий дождик. В  мокром  асфальте
отражались желтые фонари. Редкие | прохожие торопились под крышу.
     Я задумчиво  вышагивал по  тротуару.  Дождя я не боялся,  напротив,  он
навевал  на  меня  мечтательное,  даже  романтическое настроение  с оттенком
легкой грусти. Я размышлял о том, что по-настоящему так  ничего и не добился
в жизни. Одни  только планы. Одни надежды, как и три месяца  назад, и год, и
пять  лет тому.  Мое  творчество остается на  уровне  претензий, у  меня нет
истинного друга,  которому  можно открыть душу,  в  моей  судьбе  так  и  не
появилось женщины, к которой я испытывал бы  глубокие чувства... Что толку в
долголетии, если каждый  день  уходит в никуда? Неужели  и полвека  спустя я
буду точно так же идти один под холодным дождем и грустить о несбывшемся?
     Я  настолько  погрузился  в  самоанализ, что  не  сразу  понял,  откуда
раздается это  негромкое, но  настойчивое бибиканье. Но  через  секунду меня
огорошило: сигнал подавал молчавший так долго подарок "Ивана Ивановича".
     Рывком я поднес часы к  глазам.  Золотистая стрелка слегка подрагивала,
прямехонько указывая на  стеклянный, задрапированный зелеными шторами  фасад
ресторана  "Волна", возле которого я очутился неведомым образом, будто  ноги
сами привели меня сюда.
     После того памятного вечера, давшего  толчок длинной цепочке событий, я
избегал этого  заведения,  а вернувшись  с  моря, вообще  зарекся  бывать  в
ресторанах. Но тут-то случай особый. Там, в зале,  находился диз. Этот успех
перечеркивал многие мои прегрешения. Может,  с этой минуты и начнется  новый
отсчет моей жизни...
     Окрыленный, я устремился вперед.
     У закрытой двери,  как  и  следовало  ожидать,  толпились  парочки,  но
швейцар, заарканенный моим биополем, любезно пропустил меня в холл:
     -- Тихо, дамочки! Столик заказан. --  Затем одному мне: -- Милости просим,
уважаемый! Сегодня замечательная бастурма...
     Я нетерпеливо  прошел в зал.  Полумрак,  разомлевшая  публика,  музыка,
сбившиеся с ног официанты...  Сигналы усиливались. Колонны заслоняли от меня
часть столиков.  Лавируя между ними, я продвигался  к дальнему углу. Сигналы
сливались в сплошной гул. Я обогнул последнюю колонну... Теперь прибор гудел
ровно, золотистая стрелка застопорилась.
     Это -- диз?!
     Передо мной сидела Алина.
     * * *
     Почему-то я  даже не удивился. Из подсознания никогда  не выветривалась
мысль, что мы с ней еще встретимся.
     Она  изменила  прическу,  подстриглась,  загорела -- может, и ей удалось
побывать на море? На ней было то самое платье, которое по моему распоряжению
подобрала ей Фекла Матвеевна. Выглядела Алина весьма недурно.
     -- Здравствуй, Алина! -- сказал я.
     Она недовольно сощурилась и надула губки:
     -- Ошибаетесь, я вас не знаю.
     Странно было слышать эти слова, видеть  неприязненный  взгляд, хотя я и
помнил,  что Мамалыгин стер все воспоминания обо  мне из ее бедовой головки.
Ах, как она смотрела на меня на привокзальной площади!
     Между тем подал  голос ее спутник  --  золотозубый вальяжный мужчина лет
сорока в дорогом импортном костюме.
     --  Послушайте, приятель!  Вам  не  кажется, что вы здесь лишний? --  Его
холодный прищуренный взгляд не предвещал ничего доброго.
     --  Это   как  посмотреть,  --   приветливо  улыбнулся  я,   посылая  ему
чувствительный импульс.
     Он тут же просиял и дружелюбно выдвинул из-за стола соседнее кресло.
     --  Извините  меня  за  резкость. Я вижу,  вы вполне  приличный человек.
Отчего бы вам не присесть за наш столик? Здесь очень удобно.
     -- С удовольствием, -- ответил я, располагаясь ближе к Алине. -- Что может
быть приятнее общения с хорошим человеком?
     -- Вот это верно!
     -- Зачем ты его пригласил? -- обратилась она к спутнику.
     -- Уймись! -- коротко бросил он. -- Не видишь, человек хочет отдохнуть.
     Она фыркнула и уткнулась в свою тарелку.
     Конечно, я  мог бы настроить  в свою пользу и Алину. Но это от  меня не
убежит. А пока мне хотелось проверить, действительно  ли я стал ей абсолютно
чужим. Было и другое побуждение -- смутное, затаенное. Неужели мне не удастся
добиться  ее  симпатии  обычными  человеческими   средствами?   Однажды  это
получилось очень даже неплохо.
     Тем временем золотозубый наполнил  коньяком свободную рюмку и придвинул
ее ко мне:
     -- Пока не приняли ваш заказ... Сделайте одолжение. Давайте вздрогнем за
знакомство!
     -- Нет возражений.
     -- Меня зовут Леонид. -- Он склонил крупную голову.
     -- Вадим.
     Мы  чокнулись и  выпили.  Алина сидела  опустив глаза.  Наш тост она не
поддержала.  В   ней   бродили  какие-то  вулканические  силы,  которые  она
сдерживала с трудом.
     -- Мне кажется, я где-то вас  видел, -- сощурился Леонид. -- Вы не в  ЦУМе
работаете?
     -- Нет, по строительной части...
     --  А я -- заместитель директора обувного  магазина. Того, что на площади
Мира. Вам нужна хорошая обувь? Мы всегда держим в подсобке для нужных людей.
Загляните на днях ко мне, подберем из последних поступлений.
     -- Вы очень любезны. Подошел официант.
     Чтобы не оставаться в долгу,  а заодно произвести выгодное впечатление,
я сделал дорогой  и обильный  заказ.  Но в Алину будто бес вселился. Леонид,
кивнув ей, снова обратился ко мне:
     --  Я так  понял,  что  вы  ее знаете?  --  Его  тон при  этом  оставался
добродушным.
     -- Говорю ж тебе, что вижу его в первый раз! -- со злостью отрезала она.
     Нагнетать обстановку я пока не хотел, а потому ответил дипломатично:
     -- Произошла ошибка. Прошу меня простить. Дело в том, что ваша спутница,
Леонид, как  две капли  воды похожа на мою  знакомую,  которую, по странному
стечению обстоятельств, тоже зовут Алиной. Мудрено ли тут обознаться?
     Леонид спокойно слопал мою  туфту, но на красотку она  не произвела  ни
малейшего впечатления.
     --  Так  нечего было  и  лезть!  Неужели вам не  ясно, что  вас здесь не
ждали?!
     --  Эй,  перестань!  --  резко  оборвал  ее  Леонид. --  Ишь,  взяла  моду
огрызаться! Вадим -- мой друг, заруби это себе на носу!
     Она яростно скомкала салфетку.
     Я обвел взглядом зал, задержавшись на том самом столике, за которым три
месяца  назад  мы познакомились с  Алиной. Какой  она  была тогда послушной!
Постой-ка!  Меня она "забыла", но Кителя-то помнить должна. Не  подойти ли с
другого конца?
     Официант принес мой заказ.
     Я взял бутылку, потянулся к бокалу  Алины, но она резко  сорвала его со
стола. Вздохнув, я налил Леониду и как бы невзначай поинтересовался:
     -- Вы, наверное, знаете Когтева?
     Краешком глаза заметил, как вздрогнула Алина.
     --  Константина Петровича?  Конечно!  В деловом  мире его  все  знали, --
ответил Леонид.
     --  Что-то  давненько его не видать. Да и  за его  персональным столиком
какие-то другие люди... Очень странно!
     -- Когтеву теперь не до ресторанов.
     -- А что случилось? -- удивился я.
     -- Разве вы ничего не слышали? -- в свою очередь удивился он.
     --  Нет,  --  простодушно  признался  я.  --  Только  что  вернулся  из-за
границы...
     --  Так  слушайте,  --  словоохотливо  начал  Леонид.  И, склонившись над
столом,  зашептал: -- Ходят слухи,  что он хитростью выманил у  больших людей
разрешение  на  вывоз  фондовых  материалов.  Получил,  ну  и,  естественно,
запустил в оборот. Только этот  орешек  оказался ему не по зубам. Кому-то он
страшно  не потрафил, вот  и напустили на  него  обэхаэсэс, -- при  последнем
слове Леонид готов был перекреститься, как суеверная старушка при упоминании
черта. -- А тут  и  его  враги  подключились. Компромат,  разумеется,  нашли.
Кто-то  из  больших  людей  лично  санкционировал   эту  проверку.  Так  что
откупиться  было никак  нельзя.  Он  слишком  рискнул,  не ожидал,  что  так
повернется. Ну, завели дело, передали материалы в суд. Процесс  шел недолго.
Двенадцать  лет с конфискацией! Кто бы  мог подумать!  Могущественнейший был
человек!  Я, например,  себя уважаю и  всякие  ходы-выходы знаю,  но,  скажу
откровенно, ему и  в подметки не гожусь. А теперь... Конец  Когтеву! За этим
столиком  ему еще  не скоро  придется посидеть. Если вообще придется. Не дай
Бог никому! -- И он залпом осушил бокал.
     --  Ты  бы  придержал  язык! -- неожиданно вспылила Алина. --  Неужели  не
видишь, что он вынюхивает?
     -- Алина, вы несправедливы ко мне, -- улыбнулся я.
     --  Ой-ой!  --  скривилась она. --  Нашел кому  баки заливать!  Да я  тебя
насквозь вижу!
     -- Перестань! -- прикрикнул на нее Леонид. -- Заткнись со своими советами,
дура!
     Она обиженно замолчала, а он опять улыбнулся мне и хвастливо заметил:
     -- Я стукачей и прочую шушеру  за версту чую. А вы -- человек порядочный.
Я это сразу понял. Вы -- наш.
     Мы выпили за людей, умеющих крутиться, и за то, чтобы в один прекрасный
день ОБХСС с полном составе отправили на пенсию.
     Затем обменялись визитками, и  Леонид повторил приглашение посетить его
магазин.  Я  уже  давно снял биополе, но,  похоже,  Леонид воспылал  ко  мне
дружескими чувствами.
     Зато эта стерва Алина так  и кипела  злобой.  Я  чувствовал, что  она с
наслаждением  запустила бы  в  меня  тарелкой. Она  кусала губы,  дерзила  и
поминутно награждала меня  взглядами,  полными  откровенной  ненависти. Надо
было предпринимать что-то радикальное.
     Тем временем веселье в зале достигло  апогея. Дым висел коромыслом,  со
всех  сторон доносился  нетрезвый  смех, на  танцевальном пятачке  творилось
что-то  невообразимое.  И  только  за  нашим  столиком  медленно,  но  верно
собиралась гроза.
     --  Разрешите  пригласить вашу  даму на танец? -- вежливо  обратился я  к
Леониду.
     -- О чем речь, дорогой! Конечно!
     -- Я не хочу! -- с вызовом ответила она.
     -- Э, брось ломаться, -- процедил Леонид. -- Сделай приятное нашему другу.
Тебя не убудет.
     Она  поднялась  с каменным лицом  и молча  направилась к  эстраде,  я --
следом. Когда моя рука легка ей на талию, она передернулась.
     -- Мне показалось, что  ваш спутник не слишком  ценит вашу красоту. --  Я
решил  проторить  дорожку к ее  сердцу  древним  испытанным способом -- через
комплименты.
     -- Вам-то какое дело?! -- дерзко бросила она. -- Свалились на нашу голову,
испортили настроение, напакостили, а теперь еще чего-то хотите!
     -- Прошу простить,  если что-то не так. Я готов немедленно искупить свою
вину.
     -- Вы легко этого добьетесь, если смотаетесь куда-нибудь подальше. Прямо
сейчас.
     И  это  говорит  женщина, горячо  шептавшая  мне  "миленький..."  и  не
скупившаяся на ласки! Притом по доброй воле!
     Мне вдруг страстно захотелось вернуть ее былое расположение.
     --  А  что если  нам исчезнуть  отсюда  вместе? Вы мне очень  нравитесь,
Алина. --  Ход немножко рискованный, но  я  был готов подкрепить его в нужный
момент биополем.
     -- А ты мне -- нет! -- в сердцах воскликнула она.
     -- Отчего же?
     -- Рожа у тебя слишком постная, меня от  нее тошнит. Ну чего привязался,
прощелыга?!
     На нас начали оглядываться.
     Постепенно и мое терпение таяло.  Ах ты, шлюха, подумал я. Кому ты пыль
в глаза пускаешь?!
     -- Сколько он обещал заплатить?
     -- Да  как  ты смеешь,  подонок! Придержи  свой грязный  язык!  От  него
смердит!
     -- Алина, не ломай комедию. Я все про тебя знаю.
     -- Что  ты знаешь, что?  -- Она остановилась,  прекратив нервный танец  и
уперев руки в бока.
     -- Например,  твою  таксу.  Хочешь, заплачу в  десять  раз  больше? Я  --
выгодный клиент.
     -- Погоди-ка! -- Она откинула голову назад. -- Я с тобой сама рассчитаюсь.
Получи на бедность! -- И звонкая пощечина отпечаталась на моей щеке.
     От неожиданности я  "потерял  лицо", забыв на минуту о  биополе. Вокруг
послышались смешки, одобрительные возгласы.  Танцующие расступились, а затем
снова сомкнулись, скрыв от меня Алину.
     Девчонка  исчезла,  а  я  стоял как  отвергнутый,  вызывающий  насмешки
истукан.  Глупейшая  ситуация!  В  некотором  смысле  я  оказался в  том  же
пикантном  положении,  что   и  некогда  Китель.  Позор!  Я  унижен  дешевой
потаскушкой!
     Я бросился на улицу.
     Тварь! Подлая продажная девка! Я хотел сделать ей приятное, избавить от
докучливого клиента, предложить помощь. И вот -- благодарность.
     По-прежнему накрапывал дождь. От мокрой листвы веяло свежестью. В окнах
гас свет. Город засыпал.
     Постепенно я успокоился.
     Ладно, я все равно приручу ее. Завтра она запоет другие песни. Тоже мне
-- святая мадонна!
     Постой-ка, но ведь она  -- диз! (Или диза?) Я должен немедленно сообщить
о своем открытии Мамалыгину. И что тогда?
     Вдруг  диарцы  возьмут  ее  под  свою  опеку? Тоже  дадут все,  включая
биополе?  В   этом  случае  я  потеряю  Алину   навсегда.  Нет,  ее   нельзя
"раскрывать".  По  крайней  мере  до  той поры,  пока я  не добьюсь  от  нее
взаимности. Только не  надо пороть горячку! Сначала все взвесим, обмозгуем и
лишь затем возьмемся за дело.
     Нелепейший выдался вечерок!
     Все, что мне оставалось, это отправиться восвояси.
     Мелкий дождик все же основательно промочил меня. Дома я с удовольствием
принял горячую ванну, переоделся и уселся перед телевизором с чашечкой кофе.
Но не успел сделать первый глоток, как раздался телефонный звонок.
     Я снял трубку:
     -- Слушаю.
     -- Это  ты?  --  послышался  чей-то До  удивления знакомый голос.  Но чей
именно -- сразу  сообразить не получилось.  Столько  народу перебывало в моих
компашках!
     -- Кто говорит?
     -- Сейчас узнаешь, вшивый гипнотизер...
     Да, я узнал, и по моей спине пробежал холодок.
     -- Макс?
     --  Он самый. Не ожидал? Ка-азел! Тебе  удалось выкрутиться, как ужу, ты
большой  проныра,  ты  свалил Кителя и  упек его на нары,  но  меня-то ты не
проведешь.  Я  тебя сразу  раскусил и  знаю,  чем тебя  взять.  Готовь белые
тапочки, падла!
     -- На море ты стрелял?
     -- Ха-ха! А ты перетрусил, а,  гипнотизер?  Признайся, напустил в штаны?
Пулю ты  не  обманешь.  А вот поиметь ее  между  рогов  можешь! Это  я  тебе
гарантирую! Понял, ты?!
     Он уже кричал в каком-то  диком исступлении, словно забыв о цели своего
звонка и желая одного -- как можно скорее выплеснуть накопившийся яд.
     Что ж! Пусть парнишка  выговорится до  конца, авось  невольно  даст мне
хоть какую-нибудь  зацепку. (Сейчас я бравирую, но, признаться, в тот момент
мне было жутковато.)
     -- Ты пытался улизнуть, ты подколодная змеюка! -- продолжал орать Макс. --
Не  на тех нарвался! Пока ты ошивался по курортам,  мы не  трогали Алину. Но
сейчас твоя девка, твоя ассистенточка в надежном месте, понял, гад?! Плакало
твое биополе...
     Внезапно  голос умолк,  но шорохи в трубке  не прекращались.  Очевидно,
кто-то, находящийся рядом с Максом, прикрыл микрофон рукой, недовольный тем,
как протекает беседа.
     Алина! Значит, эти мерзавцы похитили ее?
     В секунду я осознал, в какой страшной беде  оказалась девушка -- и снова
по моей вине.
     Ее могут пытать, требуя каких-то  сведений обо мне,  а что  ей сказать,
кроме  того,  что  сегодня  в "Волне" она влепила мне пощечину?  Но  кто  ей
поверит?!
     Мое  недавнее  ожесточение  против  Алины рассеялось бесповоротно. Надо
выручать глупышку.
     Я постучал ногтем по микрофону:
     -- Эй, Макс! Уснул, что ли?
     На сей раз он ответил сдержаннее:
     -- Думаю, ты хорошо понял?
     -- Я-то понял.  А теперь слушай меня  внимательно. -- Я старался говорить
сдержанно, но  твердо. -- Вы совершили  очередную глупость. Наш союз с Алиной
давно  распался. Если вы следили за мной  на  море,  то  сами должны  знать.
Сейчас у  меня  другая ассистентка.  А с Алиной  вышла  неприятность  --  она
перенапряглась  и потеряла  память. Если сомневаешься, пойди в  "Волну", сто
человек тебе  расскажут,  как  два  часа  назад  она  влепила  мне оплеуху и
обзывала по-всякому. Лучше отпустите девчонку. Вам от  нее не будет никакого
проку.
     На том конце опять возникла заминка. Видимо, бандиты совещались.
     -- Посмотрим... Но Алина -- дело десятое. Речь идет о тебе, гипнотизер. --
Макс громко шмыгнул носом.
     -- Утри сопли, старина.
     -- Ты поделишься с нами! --  рявкнул Макс. -- Китель сгорел, и мы остались
на мели. А у тебя водятся деньжата. Не знаю, как ты их печешь, но они у тебя
есть. Я  видел,  как ты  швыряешь тысячи  направо и  налево.  Навостри  уши,
гипнотизер!  Нас тут трое  решительных парней,  и  мы поклялись  прихлопнуть
тебя, как пьяного таракана, если вздумаешь вилять. В милицию не  обращайся --
это тебя не спасет. Хочешь жить -- плати! Понял?
     -- Куда уж понятнее! С этого  и следовало начинать.  Жаль, что Китель не
успел  до  нар научить тебя культурному обращению. Но у тебя-то все впереди,
да, Макс?
     -- Скот! Я с тобой по-своему потолкую!
     -- Сколько вы хотите?
     -- Сто тысяч! --  (Напомню, что в  те времена "Жигули" стоили  около семи
тысяч.)  -- Даем тебе день, чтобы собрать деньги. Завтра  в  это же  время  я
позвоню  и скажу, куда принести пакет. Учти, забирать его будет  посторонний
человек. Подставной, он ничего о нас не знает. Раскручивать его бесполезно.
     -- Хорошо, --  согласился  я. -- Вы получите деньги, но  при условии,  что
отпустите Алину.
     -- А-а... -- ухмыльнулся он. -- Она тебе все-таки нужна... Снова  крутишь,
падла! Ну, жди звонка! -- И он повесил трубку.
     Я устроился в глубоком кресле и закурил.
     Мой  случайный  каприз потянул  за  собой  какую-то  бесконечную  ленту
нелепых  событий.  Надо оборвать ее  раз и  навсегда. Я должен добраться  до
Макса  и  облучить  его блокиратором.  Пока  этот  подонок помнит  обо  мне,
спокойной жизни у меня не будет.
     Хотя дело не только в Максе.  Первую  скрипку играет наверняка  не этот
красавчик  с   его  куриными  мозгами.  Испытать  мою  реакцию  на  выстрел,
установить слежку,  похитить Алину, разработать план шантажа...  Нет, тут не
Макс. Тут другой карусельщик, посмышленее... "Надежный человек" Кителя -- вот
кто это такой. Тот самый неизвестный, кто держал  руку на кнопке, покуда мою
шею холодил  проклятый обруч. Это противник  тем  более серьезный, что я  ни
разу его не видел и даже не знаю его имени. А не он ли ездил к Пономарцам за
Алиной? Маленький, плюгавенький, с быстрыми глазами...
     Притом Макс все же  проговорился -- "нас тут  трое  решительных парней".
Кто третий? Тоже загадка.
     Деньги  я,  конечно,  приготовлю.  Пока  буду их  передавать,  попробую
раскрутить курьера.  Возможно, тот что-то знает... А дальше -- действовать по
обстоятельствам.
     Интересно, где они  прячут Алину? Образ легкомысленной красотки  словно
воочию предстал передо  мной. А  что? Если я  самолично вырву ее из лап этих
ублюдков,  то,   пожалуй,  она  снова  увидит  во   мне  сказочного  принца,
всемогущего  покровителя и снова  отдаст  мне свое  сердце.  Мне  до безумия
захотелось  зажечь любовный огонь  в ее глазах. Что  ж, нет худа без  добра.
Макс,  сам  того  не ведая, предоставил мне отличный шанс. Но  сыграть  надо
ювелирно.
     * * *
     На следующий  день я  долго гонял по  городу  --  по  самым пустынным  и
просматриваемым улицам. Затем  часа  полтора  толкался  в ЦУМе с его обилием
зеркал. Но слежки так и не заметил.
     С  наступлением  сумерек я не отходил от  телефона. Обещанный звонок не
заставил себя ждать.
     Макс, как всегда, был исключительно вежлив.
     -- Что, паскуда, приготовил денежки?
     -- Давай-ка я еще раз послушаю твой вопрос?
     -- Приготовил то, о чем тебя просили? -- неохотно повторил он.
     -- Так-то лучше. Приготовил.
     -- В чем они у тебя?
     -- В "дипломате".
     -- Смотри, если не будет хватать хотя бы рубля...
     -- Специально для тебя добавлю еще на успокоительные капли.
     Макс хмыкнул:
     -- Ладно. Слушай внимательно. Сиди у телефона. Тебе позвонят еще  раз. В
какое  время  --  не знаю.  Разговора  не будет. Просто звонок. После него ты
сразу садишься в  свою "волжанку" и жмешь к железнодорожному путепроводу  на
кольцевой  бетонке.  Справа  тянется территория  комбината  стройматериалов.
Сворачивай и  езжай вдоль  насыпи.  Увидишь штабель  плит.  Ставь "дипломат"
рядом  и уматывай подобру-поздорову.  Да смотри -- приведешь хвост --  за твою
жизнь и ломаного гроша никто не даст.
     И тут я провел свою игру.
     -- А  почем  я знаю, что  не  получу пулю в  спину? Какие ты можешь дать
гарантии?
     -- Мое честное слово, -- издевательски заявил он.
     -- Железная гарантия!
     -- Другой не заслужил. Надо было меньше выпендриваться. Слишком подлая у
тебя натура.
     Забавно, как он отозвался о моей натуре, не правда ли?
     -- Хорошо, а как с Алиной?
     -- Будут деньги, будет и девка! Тут я запустил особо коварный шар.
     -- Деваться некуда, я вынужден  принять ваши условия. Вы приперли меня к
стенке. Но после этого вы оставите меня в покое? Не будете требовать еще?
     Он засопел  как простуженный бык. Только сейчас до него дошло,  что они
продешевили,   что  из  меня,  человека,  так   легко,   без  препирательств
согласившегося на их условия, можно вытянуть куда больше.
     Я наслаждался его молчанием.
     -- Успокойся, нам не надо  лишнего, -- выдохнул он  наконец. -- Наш девиз:
живи сам и давай жить другим. Мы  не разбойники. Мы нормальные деловые люди.
Но  помни, гипнотизер: хвост  -- твоя смерть. Жди  звонка. --  Этой лаконичной
фразой Макс завершил разговор.
     Что ж! Буду ждать.
     Закинув ногу на ногу, я блаженно закурил.
     Нетрудно представить, какая жаркая  словесная баталия разгорится сейчас
среди  шантажистов. Стотысячный выкуп  ими, разумеется, назначен  наугад,  и
даже подразумевалась готовность  скостить  эту сумму, взмолись я о том. А  я
возьми да и  согласись. Вот тут-то их  мозговые  извилины и зачесались.  Они
должны прийти  к  выводу,  что я -- та самая курица, что несет  золотые яйца.
Зачем  же  ее  резать?  Теперь  можно быть уверенным, что  меня  не навернут
дубиной по затылку. А видимо, именно такой вариант и замышлялся поначалу.
     Я   неплохо  знал  то  место,   куда  меня   завлекали.   На  комбинате
промстройматериалов наша группа проходила  производственную  практику  после
первого курса.
     Предприятие располагалось на пригорке,  ограниченном  с  одной  стороны
кольцевой дорогой, с другой  -- железной, а  с задворков -- городской свалкой.
Территория комбината была тесновата, и  зачастую готовую  продукцию -- плиты,
блоки,  панели,  столбы,  арки,  консоли -- складывали  за  оградой  --  вдоль
железной  дороги.  Днем  здесь все  кипело --  пылили  грузовики, надрывались
краны, грохотали  составы... Но  ночью  трудно  было  найти  более  глухое и
зловещее место. Поблизости -- ни жилья, ни иных производств. Немногочисленная
охрана коротала дежурства в двух сторожках с узкими, как бойницы, окошками.
     Идеальный   уголок,   чтобы   инсценировать   несчастный   случай   или
самоубийство, подложив труп под ближайший товарняк.
     Я приготовил блокиратор.  Замечательная  штука!  Очень  удобно,  что он
походит на электрический фонарик. Это не вызовет подозрений, особенно ночью.
     * * *
     Звонок  раздался в половине второго  ночи. Я  сорвал  трубку. Молчание.
Затем отбой, короткие гудки. Ну, пора!
     Через  двадцать минут я  подъехал к путепроводу,  свернул направо и  по
извилистой, разбитой дороге  поднялся  на пригорок. Вот  и плиты, освещенные
прожекторами, установленными на высоких  мачтах  внутри  комбината.  Тишина,
лишь   издалека,  со   стороны  свалки,  доносится  собачий  вой.   Впрочем,
поговаривают, что там  есть и постоянные  обитатели  --  несчастные бомжи. Не
использует ли Макс и К° одного из них в качестве курьера?
     Никого. Но ведь кто-то должен прийти за "дипломатом"!
     Я  бродил по закоулкам, куда в эту пору не рискнул бы  ступить ни  один
нормальный человек, и посылал мысленный сигнал:
     "Выйди из укрытия! Подойди ко мне!"
     Никого.
     Мошенники оказались хитрее.
     Я поставил "дипломат" на условленное место и вернулся к машине. Покидал
я этот пустынный уголок с немалым облегчением. Береженого Бог бережет.
     Разумеется,  я  и в мыслях не держал,  что в  обмен  на "дипломат"  мне
немедленно предложат Алину в  праздничной упаковке. Даже  пересчитав деньги,
они ее не отпустят. Аппетит приходит во время еды.
     Что  ж,  тем лучше.  Спасти женщину,  внеся за  нее  выкуп,  -- поступок
по-своему благородный,  вполне достойный ее  признательности.  Но  предстать
перед ней в роли отважного рыцаря с возгласом: "Мадам, вы свободны!" -- разве
не романтичнее? Я добьюсь, чтобы Алина снова полюбила меня!
     Вернувшись  домой,  я устроился у  телефона, в полной уверенности,  что
вскоре Макс напомнит о себе.
     И точно. Под утро раздался звонок.
     --  Гипнотизер? "Дипломат"  получили.  Нормально. --  Голос  у  него  был
умиротворенный.
     -- Вы обещали вернуть Алину.
     --  Обещали...  Сначала  надо  кое-что  проверить.  Вдруг  твои  бумажки
меченые?
     -- Не мели ерунды!
     --  Я дело  говорю. Проверим. Если  нормально,  получишь свою  красотку.
Может быть...
     -- Что значит -- "может быть"?
     -- Завтра жди звонка. Покедова, гипнотизер!
     Итак, первый тайм остался за моими противниками.
     Что же делать? Как вычислить их логово?
     Я перебирал варианты -- один  нелепее другого,  пока совершенно случайно
не  вспомнил о недавнем ресторанном Знакомом. Леонид! Он хорошо знал Кителя.
Наверняка располагает  сведениями и  о  Максе.  Правда, после  моей  ссоры с
Алиной он может держать на меня обиду. А на что биополе?
     * * *
     В обувной магазин на площади Мира я приехал к открытию.
     Кабинет Леонида  Николаевича, как мне подсказали,  находился на  первом
этаже.
     Подойдя к дверям, я дал мысленную установку, постучал и нажал на ручку.
     Леонид сидел за куцым письменным столом, вороша кипу накладных. Завидев
меня, блеснул золотом зубов.
     --  О-о,  друг!  Сколько  зим  сколько лет! Я пожал  его руку  и  уселся
напротив.
     -- Тесновато у тебя.
     -- В тесноте, да не в обиде,  -- подмигнул он и наклонился  ко мне  через
стол: -- Получили австрийские туфли. Писк сезона! Коричневые, отличная  кожа,
пряжки -- представляешь? Какой у тебя размер?
     -- Спасибо, Леонид, с обувью у меня проблем нет. Он страшно огорчился.
     -- Чем же тебе помочь?
     -- Ищу одного человечка...
     -- Кого?
     -- Макса.
     Он искренне удивился:
     -- Кто такой Макс?
     --  Человек  Кителя.  Высокий,  плотный, с  черными  усиками  и  наглыми
зенками. Леонид развел руками:
     -- Извини, друг! Полный пролет. Кителя я, конечно, знал, но его людей...
     -- Что же делать? К кому посоветуешь обратиться? Леонид прищурил  глаз и
надолго задумался.
     Наконец его румяное лицо просветлело:
     -- Вадим, дружище! А водило? Персональный шофер  Когтева? Наверняка он в
курсе дел, даром, что ли, возил его столько лет.
     Мысль  была  здравой. Странно  даже,  что  она  не пришла  мне в голову
самому. Я живо  вспомнил  улыбчивого,  несколько  инфантильного  водителя  в
кожаной куртке. Вспомнилось даже,  что Китель называл его Нечитайло, а Макс,
напротив,  -- Читарем.  Стоило  где-нибудь остановиться, как Нечитайло-Читарь
немедленно  брал  в  руки  газету  и читал  все  подряд  -- от  передовицы до
спортивной хроники. Вот какая ерунда застряла в памяти!
     Подумал я и о том, что Нечитайле меня не узнать, ведь Мамалыгин облучил
его блокиратором вместе с Алиной.
     -- Да, но где его искать?
     -- Там же, на базе. По-моему, он возит нового хозяина.
     Ладно, отправимся на поиски Нечитайлы, но прежде...
     Я незаметно  достал блокиратор и  под столом  направил  его  на  своего
собеседника.
     Тот закрыл глаза.
     Когда через минуту его веки поднялись, он смотрел на меня с удивлением:
     -- Товарищ, вы по какому вопросу?
     -- Слышал, вам австрийские туфли завезли. Коричневые, с пряжкой...
     Плутоватые глаза Леонида округлились.
     -- Това-арищ... Вас дезинформировали. Товар из Западной Европы мы вообще
не получаем. Я поднялся:
     -- В таком случае извините. До свидания.
     * * *
     Мне повезло. Молочная  "Волга" стояла перед конторой  базы.  За  рулем,
уткнувшись в  газету, сидел он -- Нечитайло-Читарь в своей  потертой  кожаной
куртке, несмотря на жаркий день.
     Я послал ему мысленный приказ воспылать ко мне безграничной симпатией.
     Он тут же отложил газету и распахнул передо мной заднюю дверцу.
     -- Как новый хозяин? -- спросил я, усаживаясь поудобнее.
     -- Э-э, -- кисло скривился Нечитайло. -- Слабак! До Кителя ему далеко.
     -- Да, -- согласился я. -- Китель был личностью.
     -- Человек, -- уважительно изрек Нечитайло.
     -- Сам жил и другим давал жить, -- продолжал я свой панегирик.
     -- Точно! -- горячо подхватил тот.
     -- Максу, например...
     -- Макс -- свинья! -- резко отрубил Нечитайло.
     --  Вот  это  правильно. Кстати,  за  ним  должок.  Надо бы  получить...
Поможешь -- сам не останешься без навара.
     -- Э-э, получить с Макса -- дохлый номер! -- присвистнул мой собеседник. --
Я как-то давал ему взаймы, так, не поверишь, полгода выколачивал обратно.
     -- И все же попробую. Где его найти?
     -- А хрен его знает! -- пожал плечами Нечитайло. -- Давно его не видал.
     -- Может, знает тот, кому Китель доверял больше других?
     -- Саныч, что ли? -- простодушно переспросил Нечитайло.
     -- Он такой невысокий, лысоватый, с быстрыми глазами...
     -- Саныч! Кто же еще?!
     -- Саныч -- дружок Макса?
     -- Ну, Саныч -- не дружок. Саныч сам себе голова.
     -- Он работает на нового хозяина?
     -- Новый хозяин -- мелкая рыбешка. Чего с ним работать?
     -- Отвезешь меня к Санычу?
     -- Раз плюнуть. Только куда везти: на квартиру или на Лесную Дачу?
     -- Давай на Лесную Дачу. -- Я целиком положился на интуицию.
     -- Мне-то что. Поехали... Только не такой Макс человек, чтобы расстаться
с  денежками. Прижимистый,  гад! Китель  еще  держал его в кулаке. А сейчас,
думаю, Макс совсем скурвился.
     В  этот  момент на крыльцо вышел пузатый  господин  в  роговых  очках и
уверенной  походкой  двинулся  к нам.  Новый  хозяин, понял  я. Заметив, что
водитель в машине не один, он скорчил недовольную гримасу.
     -- Поехали! -- жестко приказал я.
     "Волга" рванулась с места под самым носом  у  пузатого господина, обдав
того клубами пыли. Он разинул рот, да так и застыл.
     Когда машина выехала на шоссе, я снял воздействие. Надо поберечь силы.
     По  инерции  Нечитайло  послушно гнал  вперед  пару  минут.  Но вот  он
оглянулся на меня разок-другой...
     -- Эй! -- В его голосе было безмерное удивление. -- Кто вы такой?
     --  Ну как же? --  Я ответил ему  кристально чистым взором. -- Лучший друг
твоего хозяина.
     -- Да? А куда мы едем?
     -- На Лесную Дачу.
     -- Хозяин велел?
     -- Конечно!
     Нечитайло запустил  левую ладонь  в шевелюру и  некоторое время  упорно
ерошил ее.
     -- Когда он это говорил? Я рассмеялся:
     -- Дружище Нечитайло! Обалдел ты, что ли?
     Он умолк, но вид у него оставался ошарашенным.
     Попетляв  по   городу,  "Волга"  вырвалась   на  Восточное  шоссе.   На
тринадцатом километре  Нечитайло свернул на грунтовую дорогу ведущую в глубь
леса.
     Вот оно  что! Мы едем  в то  самое логово, где  Китель  держал  меня  в
заточении. Лесная Дача -- надо запомнить.
     За окошком мелькали  замшелые сосновые стволы, буйные заросли шиповника
и  дикой малины. Ни одной встречной  машины.  Да и грибников не видать, хотя
сезон в разгаре. Настоящая глухомань.
     Лес  расступился.  Показался  высокий  покосившийся  забор, разобранные
тракторы,  полуразрушенный  кирпичный,  барак  с  заколоченными окнами.  Ну,
здравствуй, Лесная Дача!
     Я собрал волю в кулак.
     -- Когда-то здесь был тарный заводик нашей базы, -- доверительно объяснил
несколько оклемавшийся  Нечитайло. -- Потом  открыли новый  цех, в городе,  а
этот вроде как ликвидировали. Здесь уже лет десять никто не работает. Хозяин
для  отвода   глаз   держал  старую  технику,   а  вообще-то  тут  он  любил
расслабляться.  Подальше  от   посторонних.  Мне  как:  подождать  вас?  Или
останетесь?
     Машина въехала в открытые ворота.
     Из-за угла барака вышел сердитый паренек с хорошо развитыми плечами. Он
энергично жевал резинку. Пиджак у него подозрительно оттопыривался.
     -- Это Саныч? -- на всякий случай спросил я. Нечитайло даже хохотнул:
     -- Что вы! Это  Харитоша.  Так, шестерка...  Харитон  приблизился, держа
руку под полой пиджака и продолжая методично жевать.
     -- А-а, Читарь...  Каким  ветром  занесло? Кого  привез?  --  Он  в  упор
разглядывал меня.
     -- Своего, -- бросил тот.
     -- Что значит -- своего? Ты-то давно вышел из игры.
     Пора было  действовать. Я дал Харитоше мысленную  установку.  Тот сразу
подобрел, открыл дверцу и развалился на заднем сиденье.
     -- Уф! -- выдохнул он. -- Приятно видеть хороших людей.
     -- Что  у тебя за поясом?  -- спросил  я. --  Дай-ка  сюда! Он  безропотно
протянул мне пистолет. Я сунул его в "бардачок" и приступил к расспросам:
     -- Кто еще в доме?
     -- Макс. Он магнитофон гоняет, а я -- сторожи!
     -- А кого сторожить-то?
     --  Девчонку, дьявол  ее  побери! Не  дай  Бог сбежит,  Саныч нам головы
поотрывает.
     -- А где он сам, Саныч?
     -- Поехал  в город.  Говорит:  а вдруг  денежки меченые? Хочет проверить
через одного фраера. Если того заметут, значит, дело нечисто.
     -- Давно он уехал?
     -- С утра. Скоро уж должен вернуться.
     -- Понятно...
     Надо было спешить. Я имел дело с решительными  людьми, которые ни перед
чем не остановятся. Я кивнул в сторону барака:
     -- Пошли.
     Он пожал плечами и покорно выбрался наружу.
     У порога я приказал:
     -- Стой здесь. И не двигайся с места, что бы там ни случилось. Понял?
     -- Так точно! -- Он вытянулся в струнку.
     Я вошел внутрь. В "предбаннике" царил полумрак, стоял удушливый, гнилой
запах. Я  открыл  вторую дверь и оказался в знакомом  коридоре.  Еще недавно
сверкающий чистотой, он был завален мусором. Вот что значит дом без хозяина.
Одна  из дверей  была приоткрыта,  из-за  нее доносилась  громкая  ритмичная
музыка.
     Я осторожно  подошел ближе. Та самая комната,  в которой  мы  с  Алиной
провели чудесную  ночь... Алина!  Я спасу тебя!  Через  несколько  минут  ты
будешь со мной, и в твоем сердце проснется былое чувство ко мне.
     Крепко сжимая блокиратор, я рывком распахнул дверь.
     Макс  сидел, развалясь,  на  кожаном  диване  и,  закинув ногу на ногу,
Покачивался в  такт оглушительным аккордам. Разумеется,  он  не  мог ожидать
моего появления, но  столь велика  была  его ненависть ко мне,  так прочно я
вошел в  его мысли и  чувства, что ему  хватило ровно  одной  секунды, чтобы
оценить ситуацию. Как пантера метнулся он к столу, на котором лежал пистолет
с глушителем. Допусти я ничтожное промедление, он вышел бы победителем. Но и
я неплохо подготовился к встрече.
     -- Назад, Макс! Сядь! Успокойся!
     Он повиновался, рыча как затравленный зверь.
     --  А  теперь ляг! -- продолжал я.  -- Закрой глаза!  Ты хочешь спать!  Ты
устал,  Макс!  Сейчас  ты уснешь,  и  тебе  приснится,  как славно  было  бы
прокутить те денежки, которых вашей шайке уж не видать.
     Через несколько секунд он захрапел.
     У меня возникло сильнейшее желание огреть его блокиратором по башке, но
я  сдержался и  лишь  облучил  спящего негодяя.  Основательно.  Может,  даже
больше, чем следовало.  Намного больше. Но мне так хотелось, чтобы он  забыл
все подчистую.  Чтобы на тех  самых  полочках его  дремучего подсознания,  о
которых  толковал Мамалыгин,  оказался огромный  заржавленный замок,  а ключ
потерялся бы навсегда.
     Харитоша исправно нес караульную службу.
     -- Где девушка?
     -- В подвале.
     -- Ключ у тебя?
     -- Там засов.
     -- Открывай!
     Мы подошли к бункеру.
     Он отбросил тяжелую железку.
     Из темноты пахнуло  плесенью.  Мерзавцы, в каких условиях  они содержат
ее! А ведь получили обещанный выкуп...
     -- Приведи ее сюда. Только нежно.
     Мое  воображение  нарисовало  эффектную  картину.  Появляется  Алина  в
сопровождении громилы. Я отсылаю его назад, облучив блокиратором, закладываю
дверь засовом и объявляю Алине, что она свободна. Потом везу ее в Жердяевку,
она приводит себя в порядок, и мы закатываем пир горой! Она моя!
     Снизу  послышался  сдавленный  крик,  зазвенели  и покатились  какие-то
банки. Ну и грубиян этот Харитоша!
     Ну вот, кажется, поднимаются.
     Я  сосредоточил биополе  на  Харитоне,  приказав  ему  остановиться  на
верхней ступеньке.
     И  в этот  момент  из  затхлой  темноты  выскочила Алина.  Растрепанные
волосы, плотно сжатые губы и  пылающие глаза делали ее  похожей на фурию.  В
руках она держала здоровенное полено.
     Не успел я опомниться, как она обрушила его на меня с диким воплем:
     -- Получи и ты, постная рожа! Уклонился я недостаточно резво.
     Тем временем Алина успела выбежать из ворот и броситься в лес.
     -- Стой! -- приказал я ей, но было поздно. На таком расстоянии биополе не
действовало.
     Глубокое отчаяние охватило меня. Роль благородного избавителя оказалась
бездарно  проваленной.  Я  даже  не  понимал, как  это случилось,  в чем моя
ошибка. Стопроцентный успех  обернулся сокрушительным  поражением. Очевидно,
Алина  вообразила, что именно я  --  главарь шайки,  которая  похитила  ее  и
заключила  в этот зловонный подвал. Никакие объяснения уже не  помогут. Все,
что  мне остается, это снова  стереть память Алины обо мне и  заново,  уже в
третий раз, добиваться ее благосклонности.
     Раздосадованный нелепым  поворотом событий,  Я спустился в  подвал, тот
самый, где Китель одарил меня обручем. И здесь она провела две ночи?!
     Харитоша  сидел на полу, постанывая и держась за голову. Я приказал ему
крепко спать, тем более что в его, положении  сон -- лучшее лекарство. Он тут
же захрапел, а я обработал его блокиратором.
     Ладно,  нет  худа  без  добра.  Алину  я  позорно упустил, зато  банде,
кажется, конец. Макс для меня уже не опасен. Остается  загадочный Саныч. Что
ж, дождусь... Мне есть о чем его расспросить, да и деньги не мешает вернуть.
А уж после пущу в ход блокиратор.
     Я  поднялся  наверх. Голубое  небо,  тишина, смолистые сосны, в высокой
траве стрекочут кузнечики. Идиллия!
     Нечитайло высунул голову в окошко:
     -- Долго еще? Хозяин осерчает.
     -- Не волнуйся, друг. Скоро поедем.
     Заметив  в  глубине  двора  колодец, я решил напиться --  меня давно уже
мучила жажда.
     Вытянув наверх ведро с водой, я наклонился над ним.  Вода была студеной
и удивительно вкусной.
     И тут что-то произошло.
     Напротив ворот резко скрипнули тормоза.
     Я  увидел  зеленый "Москвич",  окутанный  облачком  пыли.  Услышать его
приближение помешало звяканье колодезной цепи. Роковая случайность.
     Из  окошка "Москвича"  высунулась  рука в  перчатке, держащая пистолет.
Щелкнул выстрел. Второй щелчок, и ведро в моих руках дернулось, из возникших
дырок брызнули струйки.
     Я  ничком бросился на  землю,  хоронясь  за бетонными кольцами колодца.
Раздалось еще два выстрела, затем мотор взревел, и "Москвич" умчался.
     Все произошло  так стремительно,  что я ничего  не мог исправить.  Да и
расстояние от колодца до ворот превышало двадцать метров. Саныч --  а это мог
быть  только  он  -- благополучно улизнул. Ноль  два. В  пользу  соперника. Я
проклинал  собственную  беспечность.  Упущен  вернейший шанс  нейтрализовать
"железного" врага. Впрочем, еще не все потеряно. В погоню!
     Нечитайло  сидел,  неестественно  запрокинув  голову.  Кровь  тоненькой
струйкой стекала на актуальную передовицу. Пуля угодила ему в левый висок.
     В горячке я совсем уж собрался вытащить  беднягу Нечитайлу  из машины и
устремиться  в  погоню за  Санычем,  но  тут  увидел, что  один из  баллонов
прострелен. Саныч все предусмотрел. Он и вправду -- голова.
     Успокойся,  приказал  я  себе. Поразмысли хорошенько  и найди наилучшее
решение.
     Итак, что мы имеем? Один  труп, служебную "Волгу" с пулевыми пробоинами
и двух спящих бандитов, которые прежде были связаны с убитым...
     Кто-нибудь  видел меня  рядом с Нечитайло? Новый  завбазой... Нет,  его
негодующий взор был устремлен на водителя.
     Алина!
     План сложился быстро. Оставалось -- действовать.
     Тело  Нечитайло  я затащил  за колодец, рядом поставил  пробитое пулями
ведро. Затем  заменил колесо, после чего смоченным  платком тщательно протер
все поверхности, где мог оставить отпечатки своих пальцев.
     На "Волге" я доехал до первой телефонной будки и набрал ноль два.
     -- Алло!  Милиция? Записывайте.  Убийство на Лесной Даче, бывшем  тарном
заводе.  Если поторопитесь,  можете  взять подозреваемых горяченькими. Некие
Макс и Харитон. Главарь по прозвищу Саныч, которого они хорошо знают, бежал.
Кто говорит? Свидетель обвинения. Успехов вам!
     Теперь Максу с Харитошей  не выкрутиться.  Через них обязательно выйдут
на Саныча. Вот и пусть разбираются.
     А все ниточки, ведущие ко мне, оборваны.
     Остается Алина.
     Второй  вариант романа  с ней  не  заладился. Что  ж, начнем  с чистого
листа.  Мне,  литератору,  не  привыкать переписывать  начало  произведения.
Надеюсь,  на  этот  раз выйдет  удачнее.  А  если что не  так,  воспользуюсь
биополем. Она полюбит меня.  Пылко и горячо. Да, начнем сначала. Но прежде --
уничтожим старые черновики.
     * * *
     Вечером, как и ожидалось, я  обнаружил Алину в "Волне". На сей  раз она
веселилась  в компании азиатских торговцев. Хохотала,  кокетничала,  строила
глазки. Как будто и не было заточения в мрачном подвале. Вот дрянь!
     Ярость душила меня. Кого она предпочла мне!
     Я осторожно приблизился  к ее столику,  стараясь держаться за колонной.
Затем мысленно приказал ей выйти  в  холл. Она вспорхнула, поигрывая крутыми
ягодицами.
     Я еще раз  окинул взглядом ее  ладную фигуру,  словно  прощаясь с  ней,
нынешней, и решительно направил на ее затылок блокиратор.
     Вот Алина  обернулась.  Ее взгляд с этакой порочной  ленцой  равнодушно
скользнул   по  мне,   она  вскинула  голову   и  своей  дразнящей  походкой
прошествовала мимо.
     Алина Третья.
     Ну ничего! Отгуляй сегодня, потешься!
     А завтра, милая, мы начнем сначала. Но, клянусь,  отныне наши отношения
будут развиваться исключительно по моему сценарию!
     * * *
     С   раннего  утра   город  наполнился  самыми  невероятными  слухами  о
происшествии на Лесной Даче. Рассказывали всякие небылицы. То о сбежавшей из
тюрьмы банде,  то о  заезжих  убийцах, проигравших  кому-то  в  карты дюжину
горожан.
     "Вечерка" сообщила, что арестованы двое подозреваемых,  фамилии которых
в интересах следствия до  поры не подлежат разглашению. Но я-то понял, о ком
речь!
     Если Саныч еще не удрал, то теперь сделает это непременно. Он убедился,
каково шутить со мной.
     Во второй половине  дня я заглянул в "Волну" и заказал, не поскупившись
на расходы, отдельный столик на  вечер. Затем разыскал Вовчика, того  самого
официанта, который когда-то познакомил  меня с Алиной. Прежде чем подойти  к
нему, я облучил этого живчика блокиратором, дабы избежать идиотских вопросов
с его стороны. Пусть все будет как в первый раз.
     -- Вова, привет!  Алина  еще в твоей обойме? Он оценивающе посмотрел  на
меня и надолго задумался.
     Я сунул ему несколько крупных купюр.
     Он сразу же расслабился и доверительно шепнул:
     -- Есть кое-кто посвежее. Линдочка. Высший класс!
     -- Мне нужна Алина.
     -- Сделаем!
     --  Вот-вот. Но  смотри, чтобы  без осечки. Отбрей от нее всех клиентов.
Заинтригуй моей персоной, но туманно. Дескать, очень щедрый клиент. Я  приду
к семи. Если не подведешь, получишь еще столько же.
     -- Можете не сомневаться!
     -- Смотри же!
     Ни  на  одно свидание  я не  собирался  с  такой тщательностью. Зашел в
парикмахерскую.  Отутюжил светлый летний костюм  и сорочку, начистил  туфли,
долго выбирал галстук...
     Минуты тянулись еле-еле.
     В  "Волне" я  появился в  половине седьмого,  проследил  за сервировкой
стола. Мне не понравились бокалы, и я велел их заменить.
     Непривычный трепет охватил мою душу.
     Наконец  я увидел ее. Она вошла в зал, огляделась  и уверенной походкой
направилась  к моему столику.  Сегодня на ней  была  короткая черная юбка  и
смелая,  но  простенькая  кофточка. Выглядела  она как старшеклассница перед
выпускным балом.
     -- Простите, у вас не занято? Я поднялся:
     -- Буду счастлив разделить ужин с такой очаровательной дамой.
     Показавшийся  у  эстрады  Вовчик подмигнул  мне. Я  ответил ему  легким
кивком: все в порядке.
     Но так ли это? Я чувствовал странную скованность,  меня одолевало давно
забытое  косноязычие.  Я не сводил с Алины глаз, зная, что  сегодня ее  тело
будет  принадлежать мне.  Но этого  было уже мало.  Меня  охватило  безумное
желание покорить ее душу...
     * * *
     Следующие  семь  лет  прошли относительно спокойно. Ничто не предвещало
страшной развязки.
     (Как  я  ни  тороплюсь,  мне  все  же  придется  в  нескольких  абзацах
обрисовать события этого периода.)
     Если  говорить  о  внешней  стороне  моей  жизни,   то   она  вроде  бы
представляется спаянной цепью удач и достижений.
     Я получил диплом, закончив филфак университета.
     Вышло две мои очерковые  книжки, после чего  меня  без  особых мытарств
приняли  в  Союз  писателей,  где  я  стал,  кажется,  самым  молодым членом
городской организации за всю историю ее существования.
     Я обрел настоящего друга.
     Продолжая работать  на Диар,  я  нашел два десятка дизов, выполнил  ряд
других заданий, за что удостоился чести еще раз побывать на планете.
     Наконец,  я  стал  семейным  человеком.  Да-да,  после  той  встречи  в
ресторане я предложил Алине выйти за меня замуж, и она охотно согласилась.
     Неплохой букет?
     Но не было мне покоя.
     Почему?
     Начну с Алины.
     Я и сам поразился, когда понял, как дорога мне эта женщина. Ради нее  я
был готов на все. Я не уставал повторять ей все ласковые слова, какие только
существуют в  русском  языке. Я носил ее на  руках. Я осыпал ее  подарками и
цветами, купил на ее имя дом в престижном районе, "Жигули" последней модели,
выполнял малейшие капризы.
     Увы! Я  так и не добился того, чтобы  она смотрела  на меня влюбленными
глазами.  В  ее  бесстыжих  синих  зрачках  читались  равнодушие,  насмешка,
неприязнь, раздражение, вызов, дерзость,  иногда  -- подобие нежности, --  все
что угодно, но только не любовь.
     Та, первая, Алина исчезла без следа, вторая была браком, а из третьей я
так  и  не  сумел  вылепить  желанной модели. Пигмалион  из  меня  получился
неважный.
     Поначалу, правда,  казалось, что мои  тайные  надежды сбудутся  и Алина
ответит  мне  взаимностью. Но прошло  совсем  немного времени, и я убедился,
какое это лживое и неблагодарное существо, насколько глубоко порок  проник в
ее душу. Она была готова спариваться с кем  угодно,  всегда  и везде, в  том
числе и на  нашем семейном ложе. Незаметно я уподобился  расхожему персонажу
популярных анекдотов об обманутых мужьях. Я думал, что такое может произойти
с кем угодно, но только не со мной. Уж я-то не дам наставить себе рога!
     Святая простота! Я был обманут  самым пошлым образом. И  кем? Женщиной,
которую я вызволил  из трясины,  избавил от  необходимости  торговать  своим
телом,  женщиной,  которой  обеспечил   будущее.  Я   полагал,   что  только
неблагоприятные  обстоятельства  заставляли ее идти на  панель.  Ничуть! Она
сама стремилась к плотским утехам -- по склонности натуры.
     Я не мог понять, в чем дело. Ведь я сам был любовником не из последних.
Я  пытался  воздействовать  на  нее  биополем.  Страсть вспыхивала в ней, но
только  на те самые десять минут. Притом необходимость держать под контролем
ее  подсознание  во  время  любовной схватки действовала на меня  угнетающе,
мучительно, я терял остроту ощущений. У меня начали развиваться комплексы.
     Да,  это было кино. После того как в  первый  раз я уличил ее в измене,
последовала бурная сцена, разрыв.
     Но я  вытерпел всего неделю.  Я  не мог без нее. Я простил  все, находя
тысячи причин для ее оправдания.
     Алина  приняла  меня   с   распростертыми   объятиями.  Казалось,   мир
восстановлен.
     Какой там! Стоило мне  отлучиться  в Жердяевку, как  все повторилось. Я
застукал ее  в  постели с сантехником, который  пришел  отрегулировать новый
смеситель. На сантехнике я,  конечно, отыгрался, но Алине  опять все сошло с
рук. Теперь ссоры и примирения мелькали с калейдоскопической быстротой.
     Иногда я  умышленно исчезал из города на два-три дня. Пусть  насытится,
похотливая тварь,  если не может иначе. Должна же  когда-нибудь иссякнуть ее
эротическая энергия!
     Но она, похоже, была неисчерпаема.
     Я  пытался избавиться от любовного дурмана  и найти забвение в объятьях
других  женщин.  Не  помогало.  Меня неудержимо тянуло к Алине.  Не  было ни
счастья, ни покоя.  Не  было  и  надежды.  Не  она, а  я оказался в  ловушке
необузданной страсти.
     Возможно, я нашел бы в себе силы порвать с ней, если бы не воспоминания
о тех двух ночах, которые мы провели в период  нашего первого знакомства.  Я
знал, что в ее  душе есть и  нежность, и ласка, и сострадание, но пути в тот
заповедник были заказаны. Это-то меня и мучило больше всего.
     А  может,  в  Алине проявилась  наследственность  того  диарца, который
когда-то дал жизнь ее далекому предку? Быть может,  именно благодаря диарцам
на Земле существуют донжуаны и мессалины, думал я иногда. Этакие неудержимые
сексуальные гиганты.
     Кстати, тайну  Алины я тщательно скрывал  от Мамалыгина. Он  так  и  не
узнал, что она --  диз. Никто не узнал. Я будто предчувствовал,  что, передав
информацию, лишусь Алины навсегда.
     Разумеется,    я   провел    осторожную    разведку,    "прощупав"   ее
немногочисленных  родственников.  Материнская  линия  отпала   сразу  же.  А
отцовской не было вовсе, ибо  мамаша, которая, к слову сказать, тоже провела
весьма бурную молодость, так и не вспомнила, кто был отцом ее дочери, хотя я
"просветил" ее чердак насквозь. Вот и гадай, чья тут наследственность.
     Стоит упомянуть, что Алина была одержима еще одной страстью -- к мелкому
воровству.  Я выдавал  ей  любые суммы по первому  же требованию,  но стоило
оставить на  видном  месте  даже рубль, как тот  немедленно исчезал,  причем
Алина беззастенчиво отрицала свою причастность к пропаже, хотя несколько раз
я ловил ее с поличным.
     Мания -- иначе не скажешь. Но не врожденная, а наработанная.
     Так протекала  моя  семейная жизнь. Семь лет, а?  Впрочем, довольно  об
Алине.
     Теперь о дизах, тем более что я частично коснулся этой темы.
     Я обнаружил их около двух десятков, а если  быть  точным -- восемнадцать
особей,   не   считая   Алины,   чем   чрезвычайно   порадовал   Мамалыгина.
Чувствовалось, что к этому делу у него есть свой, особый интерес.
     К моему тайному удовлетворению, все дизы оказались весьма затрапезными,
ничем не примечательными личностями. Строго говоря, сначала я нашел двоих, а
список расширился за счет родственников.
     Первым по списку шел рядовой инженер из захудалой строительной конторы.
Его внешность удивительно точно гармонировала с фамилией --  Ошметкин.  Серое
затюканное  существо,  примирившееся   с  унылым   существованием   и  вечно
озабоченное  одной  и  той же  проблемой: у кого бы перехватить до зарплаты.
Жена Ошметкина  ни  малейшего отношения  к дизам не  имела, а вот их сынишка
двенадцати лет и дочь десяти, если верить прибору, вкупе  с папашей являлись
отдаленными потомками неугомонных диарцев.
     Следующий  диз  вывел  меня  на  целую орду  своих  родичей. Но это был
типчик!  Я обнаружил  его в  пивбаре, неподалеку от Центрального рынка, мимо
которого как-то проезжал. Часы вдруг загудели, я остановился и отправился на
поиски.
     Золотистая  стрелка  привела меня  в  заплеванную,  пропахшую  потом  и
кислятиной пивнушку, битком набитую помятой, похмеляющейся публикой, большей
частью с городского дна.
     Пришлось  немало  потолкаться,  прежде  чем  я  вычислил  красноносого,
бомжеватого вида старика в серой засаленной куртке, который ходил от столика
к столику, допивая из оставленных кружек и собирая из пепельниц  более-менее
пригодные  окурки.  В  его карманах  гулял ветер, щеки покрывала трехдневная
щетина, но держался  он с подчеркнутой независимостью,  зло парируя подначки
таких же, как он, приятелей.
     Общение с ним не сулило радостных минут. Но долг обязывал.
     Я  внушил  ему  мысль  обратиться  ко  мне с  просьбой  дать  закурить.
Разговорились.  Звали  оборванца  Захаром  Сапожниковым,  но   он   запросто
откликался и на прозвище Сапог.
     Оказалось, что живет Сапог рядом.
     -- Выпьем за знакомство? -- предложил я.
     -- Ну, угости. -- Он показал сточенные почерневшие зубы.
     С бутылкой водки мы отправились к нему домой.
     Это  была убогая коммуналка -- обшарпанная, зловонная, как  пивнушка, из
которой мы ушли, с наэлектризованной атмосферой нескончаемых скандалов.
     Все  имущество  Сапога  заключалось  в   железной  кровати,  кочковатом
матрасе, пропитанном то ли высохшим пивом, то ли мочой, и трех ящиках -- один
использовался в качестве стола, два других -- как табуретки.
     Хлопнув стакан, старик  окончательно  окосел и готов был  поведать  что
угодно.
     Вскоре я знал, что  у  него есть  сын, отбывающий срок  за  вооруженный
грабеж, и два младших брательника,  живущих  в деревне, которых он не  видал
уже лет двадцать -- живы ли?
     А далеко  ли  деревня,  спросил  я, полагая, что  она -- на  другом краю
России.   Нет.  Оказалось,  что   родимая   деревенька  Сапога  находится  в
восьмидесяти километрах от города. Отчего же не  встречаетесь? Некогда. Да и
денег на проезд нет. Такая вот неразрешимая проблема.
     Я,  придумав  какой-то  повод,  предложил  навестить его  родичей  хоть
завтра, пообещав прихватить выпивку и закуску.
     Назавтра мы отправились в путь.
     Брательники Сапога, к счастью, здравствовали.
     Это были такие же опустившиеся личности.
     Двор, заросший бурьяном и чертополохом, полузаброшенный огород, темная,
вросшая в землю изба, пропитанная все теми же дурными запахами...
     Застолье закончилось тем, что  брательники,  а также вся многочисленная
их  родня сцепились  в пьяной драке. Если бы не мое  биополе, досталось бы и
мне на орехи. Физиономия Сапога украсилась лиловым синяком под правым глазом
и  широкой ссадиной на  левой скуле. Вдобавок он  лишился двух зубов. Думаю,
последних.
     Зато мои  часы  гудели не переставая.  Золотистая стрелка  металась  по
кругу, словно не ведая, на кого указывать.
     В деревне  я  обнаружил аж тринадцать дизов!  Таким  образом,  с учетом
самого  Сапога,  его отпрыска,  томящегося  за решеткой,  а также  семейства
Ошметкиных, моя коллекция возросла до восемнадцати персон.
     Принимай, Диар, своих сынов и дочерей!
     Я составил анкету на каждого и передал сведения Мамалыгину.
     После этой поездки  мои представления  об особых качествах дизов отпали
сами собой.
     Но следующий обнаруженный мною диз -- молодой ученый Федор Пабышев -- был
действительно неординарной личностью.
     Он стал самым близким моим другом. С ним связана моя первая публикация.
И он же, вернее, память о нем -- моя постоянная незатихающая боль...
     О Федоре я должен рассказать подробнее.
     Все началось  с редакции одного из журналов -- "Молодая  смена",  куда я
давно уже похаживал, пытаясь пристроить цикл  своих рассказов о "космическом
волке" Аристархе Парамонове.
     Редактору рассказы понравились, он обещал давать их по одному, но сроки
откладывались  от  номера к  номеру. Даже мое биополе не помогало. Устав  от
бесконечной волынки, я однажды потребовал разъяснений.
     -- А  хочешь опубликоваться  в  следующем  номере?  -- загадочно  спросил
редактор.
     -- Еще бы!
     -- Напиши  хороший  очерк. Прозу и стихи в  редакцию несут чемоданами. А
очерки  почему-то  никто  не пишет. Брезгуют!  Даю  тебе  отличную  тему!  В
Институте  сплавов  недавно  создана  лаборатория  по  "проблемам порошковой
металлургии. Работают в ней в основном молодые ребята. На энтузиазме. Напиши
страниц пятнадцать-двадцать. Получится -- сразу отправим в набор. Слово!
     Прямиком из редакции я отправился в Институт сплавов.
     Руководителем лаборатории оказался молодой человек года  на два  старше
меня -- худощавый, смуглый, брызжущий энергией. Звали его  Федором Пабышевым.
Своей увлеченностью он  невольно вызвал в моей памяти образ Виталия и Олега,
моих когдатошних институтских кумиров.
     Выслушав  меня, он весело  вскинул  лобастую  голову с  копной  черных,
артистически взъерошенных волос:
     -- Идея заманчивая! Но... Вы что-нибудь знаете о порошковой металлургии?
     -- Нет, -- честно признался я. -- Но я два года учился в техническом вузе,
так что, надеюсь, разобраться смогу.
     --  Попробуйте.  Популяризировать идею нужно.  Тем более что  порошковая
металлургия  --  такое  же  древнее   творение  человека,  как  и  египетские
пирамиды...
     В течение двух  часов он рассказывал мне  о возможностях этого метода в
ракетостроении,   авиации,   автомобильной   промышленности,   о   том,  что
металлический   порошок   легко  сплавляется   с  размельченной   керамикой,
пластмассой  и стеклом, рождая сказочные  комбинации и открывая  необозримые
перспективы. Дешево, выгодно, экологично! Безотходное производство!
     Словом,  именно  порошковая  металлургия,  а  не какие-то там утопии  --
светлое будущее человечества.
     Поведал  он  и  о  том,  что  финансируется лаборатория  крайне скудно,
отношение к ней со стороны руководства снисходительное, как к  некой забаве.
Он  не жаловался.  В его голосе звучал веселый задор, желание вытянуть дело,
одолев все преграды.
     Расстались мы проникнувшись взаимной симпатией.
     (Я  еще  не знал, что  он  -- диз, поскольку в тот раз  на мне  не  было
часов-прибора.)
     Чтобы  не  ударить лицом в грязь,  я отправился  на  следующий  день  в
библиотеку, набрал литературы по  порошковой металлургии и в течение  недели
добросовестно штудировал ее, делая многочисленные выписки.
     Еще неделю я работал  над  очерком,  затем явился к Пабышеву  с готовым
экземпляром.
     Читать он начал со скептической миной, которая быстро разгладилась.
     --  Недурно! Не  знаю,  как с литературной точки зрения,  но проблему вы
ухватили за жабры.
     Редактор выполнил свое обещание, и через месяц я держал в руках журнал,
где на пятьдесят  восьмой  странице черным по белому была крупно набрана моя
фамилия. Первая публикация, дурманящий  запах  типографской краски, приятное
кружение в голове -- все это описано не раз.
     Я  решил  достойно  отметить   свой  первый  успех.   Фекла   Матвеевна
приготовила  пельмени,  напекла  пирогов, на которые  я пригласил  редактора
журнала и героя  моего очерка. Тогда-то  я с изумлением обнаружил, что Федор
Пабышев, помимо  всего прочего, еще  и диз. И снова, как в случае с  Алиной,
какая-то сила удерживала меня от того, чтобы передать информацию Мамалыгину.
     Симпатия, возникшая еще при первой встрече, быстро переросла в дружбу.
     Федор был колючим, ершистым человеком.
     Он не признавал никаких авторитетов. Не из зависти или зловредности. Из
желания докопаться до сути.
     Старик  Ньютон  был неправ, утверждал  он.  Что  такое гравитация?  Нет
никакой  гравитации, хотя на этом  понятии строится вся классическая физика.
Гравитоны -- такая же выдумка, как теплород. Искусственная конструкция, чтобы
втиснуть конкретные  факты в некую рамку. Природа тяготения совершенно иная!
И старик Эйнштейн был неправ. Ну, в некоторых вещах. Скорость света  не есть
предельная величина в природе.
     Выяснилось   также,  что   Федор   временами   почитывает   фантастику,
безжалостно вышучивая содержащиеся в ней псевдонаучные идеи. Тут мы зачастую
схлестывались  всерьез, споря до хрипоты.  Я  доказывал,  что  та  или  иная
научная проблема в фантастическом романе -- всего лишь предпосылка, повод для
обрисовки чисто человеческих отношений. Он же требовал полной достоверности,
ссылаясь на пример Жюля Верна, многие идеи которого  осуществились. Я кричал
в запальчивости, что осуществилось далеко  не все, полет  из пушки  на  Луну
вообще  невозможен,  и  что если  Жюля Верна еще читают,  то  вовсе не из-за
технических описаний  в его  романах.  В  ответ он  предлагал  мне  написать
интересную  книгу  о  будущем  порошковой металлургии,  обещая  предоставить
фактический материал.
     Федор будоражил меня, не давал закиснуть.
     С  его легкой руки  я  обратился к другим  научным идеям;  написал  еще
несколько очерков, часть которых  дала  "Молодая смена", а часть -- городские
газеты.  Постепенно  публикаций   набралось  на  книжечку.  Я  отправился  с
рукописью  в издательство, где меня встретили весьма радушно. Оказалось, что
и здесь  та же ситуация, что в журнале: стихи и проза поступают вагонами,  а
добротных  очерков  нет.  (Сейчас  этот  повышенный интерес к очеркам трудно
понять,  но  в  те  времена издательствам  вменялось  в  обязанность  строго
соблюдать жанровое разнообразие.)
     Словом, через пару лет вышла моя  книжка (сто восемь страниц) с очерком
о порошковой металлургии.
     Еще  через  пару лет поспела вторая книжка. Тоже очерковая.  В перерыве
между  ними в  "Молодой  смене" вышли два моих ранних рассказа об  Аристархе
Парамонове --  "Укрощение таранозавра" и "Большие Королевские гонки". Словом,
я сделался маститым литератором.
     Благодаря  хлопотам Мамалыгина меня  приняли  в  Союз писателей. Я стал
похаживать на собрания, выступал на обсуждениях и в дискуссиях, примелькался
и вскоре был избран в совет по работе с молодыми авторами. Теперь уж не меня
учили -- я сам учил писать.
     Однако  увлечение очерками  не прошло бесследно. У меня вдруг перестали
получаться рассказы. Чего-то им недоставало.
     Не писалась и моя первая  большая повесть "Молодые  Миры". Бывали ночи,
когда я до  рассвета сидел в башенке с флюгером, вымучивая страничку-другую,
а  после рвал  написанное, чувствуя,  что абзацы  не складываются  в  целое.
Диалоги  героев  постоянно  сбивались на обсуждение  научных  проблем. Федор
меня, что ли, сглазил?
     Наконец,  я решил,  что  у меня нормальный творческий кризис и на время
надо прекратить перевод бумаги.
     После Федора  новых  дизов я не  нашел. Может,  их  и не было больше  в
городе?
     Изредко Диар  подкидывал другие  задания. Получал я их от Мамалыгина, и
все они отличались предельной простотой, бесившей меня.
     Однажды я спросил его напрямую:
     -- Аркадий Андреевич, почему Диар не дает нам настоящей работы?
     -- Ты недоволен?
     -- Я не понимаю.
     -- Чего?
     -- Очень многого.
     -- Например?
     --  Слишком   щедрое   вознаграждение...  Мамалыгин  характерным  жестом
погладил розовую лысинку.
     --  Милый  мой...  Ну  откуда  ты  знаешь?  Быть может,  наша информация
представляет для них небывалый интерес.  И напротив -- вознаграждение кажется
слишком скромным. Не забывай, у них иная шкала ценностей...
     -- Но я способен на большее.
     -- Не торопись, Вадим, твое время еще впереди.  Как творческие дела? Над
чем работаешь сейчас?
     Я уже  заметил  за  ним  эту  привычку:  стоило мне  обострить  вопросы
относительно  своей   агентурной  деятельности,  как   Мамалыгин  немедленно
переводил разговор на литературные  темы. Поначалу  мне это даже льстило, но
со  временем стало раздражать. Куда охотнее  я обсудил бы  с ним не тонкости
литературного  процесса  и  не достоинства той  или  иной  рукописи,  а нашу
невнятную службу чужой  планете. Но Мамалыгин уходил от прямого ответа. И не
потому, что не  знал  его. Я чувствовал,  что  он знает гораздо  больше, чем
говорит мне, что он очень заинтересован, а со мной попросту валяет дурака. А
на  самом деле ему  известно все: и про убийство Нечитайло, и про то, что  я
скрываю  от него Алину и Федора, и про прочие мои прегрешения. Он выжидает с
какой-то целью...
     Пару  раз, когда Мамалыгин  поворачивался  ко  мне  спиной,  я  пытался
проникнуть  в его  подсознание, до предела напрягая  свое  биополе.  Усилия,
разумеется, были тщетными. Я увязал в густом клубящемся тумане, из  которого
доносилось   снисходительно-добродушное  хихиканье.  Защита  Мамалыгина  был
непробиваемой, его биополе -- в сто  крат мощнее моего. При желании он мог бы
смять меня, как бумажный стаканчик.
     Иногда  мне  казалось,  что при каждом  моем визите он прокачивает  мое
подсознание насквозь, считывая все мои тайные помыслы. Но тогда почему я  не
слышу  упреков и призывов  к  совести?  И вообще, кто скрывается  за  маской
тихонького розового старичка?
     Я пытался  взяться  за дело с  другого  конца, решив выяснить, кто  еще
навещает   скромного   литературоведа.  Напротив   дома-башни,  в  скверике,
располагалось   уютное   кафе   "Золотые   купола",   из   которого   хорошо
просматривались  интересующий  меня  подъезд  и  балкон  Мамалыгина,  откуда
когда-то он облучил блокиратором экипаж молочной "Волги".
     Долгие часы  провел я  за  угловым столиком,  потягивая  сухое  вино  и
фиксируя  всех, кто заходил  в  дом,  но  никаких плодов  эта  моя затея  не
принесла.
     Тогда я вознамерился проследить за самим Мамалыгиным. Казалось, чего уж
проще! Ходил он не  торопясь и никогда не оглядывался. Но  и тут меня ожидал
крах.   Мамалыгин   внезапно  исчезал  из-под   самого   моего  носа.  Будто
улетучивался. Вот вроде бы только что мелькнула в толпе его розовая  макушка
-- и уже нет человека.
     Я не приблизился к разгадке ни на шаг.
     А между тем приближалась буря.
     Однако, прежде  чем  вернуться к тому дню, когда в  мой дом постучалась
беда, я еще ненадолго отвлеку ваше внимание, рассказав в двух словах о своих
родственниках. Как вы позднее убедитесь, без этого не обойтись.
     Моя  матушка  -- Татьяна Николаевна -- и младшая сестренка Людмила жили в
среднестатистическом районном городе  в семистах километрах  отсюда.  Отец --
Федор Григорьевич -- умер, когда я учился в десятом классе.
     Моя мама  -- чрезвычайно добрая, отзывчивая и мягкая по  натуре женщина.
Но  у  нее  есть принципы,  от  которых  она,  думаю,  не отступит  никогда.
Воспитанная на лозунгах "Рабы -- не мы", "Холуи отменены  в семнадцатом году"
и им подобных, она свято чтит Государство, смутный,  но величественный образ
которого,  как  мне кажется,  заменяет  ей  Бога.  Она  убеждена,  что  ради
Государства каждый должен жертвовать самым дорогим, включая жизнь.
     Если  бы  я только  заикнулся, что  получил  богатое  наследство,  она,
несомненно, ответила бы:
     -- Вадик, жить надо только на Честно Заработанные Деньги, чтобы не  было
стыдно перед людьми.  Тебе  не кажется, что будет достойнее,  если  ты сдашь
свое наследство Государству? А оно само выделит тебе все необходимое.
     Моя бедная, добрая мама...
     Я не стал сообщать ей о резкой перемене  в судьбе. Она так и продолжала
считать, что я учусь на строителя и обитаю в общежитии, тем более что письма
я  переадресовал на Главпочтамт, до востребования.  Я знал, что она  с  моей
сестренкой  живут очень скромно, но помочь им  крупной  суммой не мог,  хотя
денег было  некуда девать, -- это породило бы со  стороны матушки недоуменные
вопросы и целый рой треволнений.
     И лишь когда вышла  моя первая книжка, я с легким сердцем выполнил свой
сыновний  долг. Ибо в  представлении матушки люди,  которые издают книжки  в
Государственных  типографиях,  приобщены  и  допущены  к  святыням и  устоям
Государства. Оно,  Государство, знает, кому  и сколько  нужно платить.  Если
платит  кому-то  много,  значит,  так  нужно  для  Государства.  Это  Честно
Заработанные  Деньги.  (Знать бы моей совестливой матушке, что за один визит
Алины в Институт красоты я плачу вдвое больше, чем получил за свои очерки.)
     На побывку я приехал вместе с Алиной.
     Моя драгоценная супруга резко не понравилась матери. При Алине она вела
себя сдержанно, но смотрела мимо, а мне сказала наедине:
     -- Вадик, не  могу тебя поздравить с  выбором жены.  Ты не будешь  с ней
счастлив. Она тебя не  любит. Я  не хочу вмешиваться в твою личную жизнь, но
сказать тебе правду -- мой материнский долг.
     Да ведь это я и сам знал.
     Пользуясь  случаем, я попытался навести справки о сводном брате матери,
моем дорогом дядюшке.
     Мама поджала  губы,  как если бы я задал  неприличный вопрос.  Наконец,
после долгой паузы ответила:
     --  Твой дед, царствие ему небесное, бросил нас с твоей бабушкой в самое
тяжелое  время.  Такие,  как  он,  легко  предают  и  близкого  человека,  и
Государство.  К тому же он не брезговал Нечестно Заработанными Деньгами. Мне
стыдно, что я его дочь!  -- Ее глаза  гневно блеснули. Она не простила до сих
пор. -- А про его новую семью ничего не знаю. Да и знать не хочу.
     Что касается  моей  сестренки Людмилы,  то за те два  года,  что мы  не
виделись,  она  превратилась  в симпатичную  восемнадцатилетнюю брюнетку.  Я
приехал с  надеждой устроить ее  судьбу, может быть, забрать с собой, купить
ей квартиру. Уж  Людмилка не стала  бы  морочить  мне голову рассуждениями о
благе Государства.  Увы, я опоздал.  Или  она поторопилась? У моей  Людмилы,
которую я в  мыслях видел все  еще играющей в  классики, заметно, округлился
животик. Малышка была  уже  на седьмом месяце. А где жених? А жених оказался
подлецом  -- из тех, кто без зазрения совести предаст и близкого  человека, и
Государство. Все та же песня...
     Я как  мог  приободрил Людмилу, тайком  от матери дал  ей еще  денег  и
поклялся сделать все от меня зависящее для нее и будущего ребенка.
     Через  два  с   небольшим  месяца   после  моего  возвращения  принесли
телеграмму. У Людмилы родился сын, весом три шестьсот, назвали  Анатолием. У
меня появился племянник.
     Запомните это.
     А я перехожу к описанию роковых событий.
     * * *
     ...Как-то раз я скучал в  одиночестве в нашей городской квартире. Алина
недавно  уехала в свой дом, где  хранился ее основной  гардероб. Вечером  мы
собирались в театр.
     Она, моя милая,  в  последнее время  явно начала дрейфовать  в  сторону
идеала. Уже дней десять у нас не  было  скандалов  и ссор, а  все ночи Алина
проводила со мной, ласкаясь и мурлыкая, и даже несколько раз вполне искренне
назвала  меня  "миленький"...  По вечерам она  не тащила  меня  в кабак,  не
требовала  устроить грандиозную  пирушку  для ее  дружков  и  приятельниц, а
подсаживалась  ко  мне,  склонив  голову  к  моему  плечу. Под  звуки  тихой
мелодичной музыки мы  потягивали легкое сухое вино и  улыбались  друг другу.
Что еще нужно для полного счастья? А сегодня она согласилась пойти со мной в
театр -- небывалый случай!
     Неужели она перебесилась?
     В дверь позвонили.
     Я набросил халат и пошел открывать.
     На лестничной площадке стоял невысокий худощавый  мужчина средних лет с
блестящей  и  смуглой, будто  отполированной  лысиной,  окруженной  венчиком
рыжеватых волос. Его выразительные, необыкновенно живые карие глаза смотрели
с  тревожным ожиданием. На тонких губах застыла  виноватая улыбка.  В правой
руке он держал потертый "дипломат".
     В  том,  что я вижу этого  человека впервые, не  возникало  ни малейших
сомнений, и все-таки в глубинах памяти зашевелился некий смутный образ.
     --   Здравствуйте,  Вадим  Федорович!  --  мягко  произнес  незнакомец  и
почтительно склонил голову.
     Я кивнул в ответ, по-прежнему теряясь в догадках.
     -- Разрешите представиться, --  продолжал между  тем  незнакомец.  -- Меня
зовут Виктором  Александровичем. Фамилия простая -- Балашов. Впрочем, есть  у
меня и прозвище, которое, вероятно, вам хорошо известно. Я -- Саныч.
     Я невольно отступил в глубь прихожей. Семь лет прошло с той поры, когда
он стрелял в меня во дворе Лесной  Дачи. Я полагал, что он навсегда исчез из
моей  жизни. Но вот  он  стоит  передо мной --  загадочный  Саныч,  "железный
человек" Кителя, фантом-невидимка,  мой  давний враг, залегший на дно  и для
чего-то явившийся в мой дом. Единственный, чью память  о неприятных для меня
событиях я не стер.
     --  Что вам угодно? -- холодно спросил я, готовый в любой момент обрушить
на нежданного гостя мощную волну биополя.
     Саныч прижал руку к сердцу:
     --  Вадим Федорович!  Я пришел как друг. Умоляю, пожертвуйте  мне десять
минут! Выслушайте!  Не  спешите с выводами!  Если  мои слова  вас не убедят,
поступайте как сочтете нужным. Отдаю  себя  в полное ваше  распоряжение. -- В
его глазах светился недюжинный ум, но ум  изощренный, созданный для плетения
интриг.
     Несмотря на смиренный  тон, я не  спешил доверять  ему. На миг мне даже
показалось,  что  мое  горло  перехватывает  стальной  обруч  с прорезью,  а
источник сигнала на взрыв по-прежнему находится в руках Саныча. Понадобилось
усилие воли, чтобы избавиться от наваждения.
     -- Проходите, -- кивнул я,  пропуская его и контролируя каждый его шаг. --
Десять минут для вас я найду. Но не более того. Я очень тороплюсь.
     Надо немедленно взять блокиратор. Облучу его так же основательно, как в
свое время Макса. Саныч должен забыть о моем существовании раз и навсегда.
     -- Поэтому-то я здесь... -- пробормотал он и принялся развязывать шнурки.
     Я бросил ему тапочки и,  пока он переобувался, быстро прошел в кабинет.
Блокиратора  на привычном  месте не оказалось. Странно... Неужели я  оставил
его в Жердяевке? На сердце стало тревожно.
     Саныч покорно ждал меня в прихожей.
     --  Прошу.  -- Я  провел его в кабинет и  показал на диван, а сам  сел  в
кресло напротив, собравшись внутренне в пружину.
     Саныч раскрыл на своих острых коленках "дипломат", повернув его ко мне.
     Я увидел пачки денег в банковской упаковке.
     -- Вы пришли купить что-нибудь?
     -- Прежде всего, Вадим Федорович, разрешите  мне вернуть ваши  деньги, --
проговорил он  с видом кающегося грешника. -- Было страшной  глупостью с моей
стороны пойти на  эту  неумную авантюру. Я редко ошибаюсь, но это была такая
ошибка, которой я до сих пор  не могу себе простить. А простите ли вы меня --
не знаю.
     Хм! А  я уже  и забыл  про тот  выкуп. Однако  же какая демонстративная
покорность! Если только этот плут не задумал новую хитрость.
     -- Неужели те самые? -- хмыкнул я, кивая на содержимое "дипломата".
     -- "Дипломат" тот самый,  а деньги, конечно, нет, -- смущенно ответил он.
Но по поводу общей суммы не сомневайтесь. Все точно. Как в аптеке.
     -- Как  в аптеке... А вам не кажется,  любезный, что я  вправе требовать
проценты?  Все  же семь лет  прошло. Да  и  за моральный ущерб с вас кое-что
причитается.
     Он подался ко мне всем своим субтильным телом:
     -- Вы совершенно правы!
     Меня охватила злость. Я заорал на него:
     --  Вы с вашей мерзкой бандой испортили мне  полжизни!  Из-за  вас все у
меня  пошло  наперекосяк!  Понимаете или нет? А  сейчас вы  хотите, чтобы за
ворох этих вонючих бумажек я простил вас?! А покой вы мне можете вернуть?!
     Он стойко выдержал мой напор.
     -- Может, и смогу...
     Несколько успокоившись, я поинтересовался:
     -- Кстати, кто забрал деньги в ту ночь?
     -- Сторож. Он наблюдал за вами из  окна сторожки и, как только вы  ушли,
взял "дипломат".
     -- Он тоже был в вашей банде?
     --  Нет.  Мы  просто  объяснили  ему,  что  ночью  привезут  товар, надо
позаботиться. За три бутылки водки он согласился.
     -- Ладно... Деньги оставьте на диване. Вместе с "дипломатом".
     --  Как  прикажете.  --  Саныч  защелкнул замки,  подвинул  "дипломат"  к
боковому валику, а сам проникновенно посмотрел на меня.
     Почему же он пришел, этот прожженный тип со смышлеными глазами?
     -- Что вы еще имеете сообщить?
     -- Очень многое!  --  горячо воскликнул он. -- Но прежде, уважаемый  Вадим
Федорович,  разрешите   сказать  вам,  что  я  искренне   восхищаюсь  вашими
талантами.  С  той самой минуты, когда я впервые осознал  ваш  замечательный
дар, я понял, что вы -- великий человек, служить которому -- огромное счастье.
     -- Знаете, Саныч,  или как вас  там... -- не выдержал я, взбешенный  этой
смесью показной  учтивости, завуалированной  наглости и откровенной лести. --
Врите, да не  завирайтесь! Я имел  возможность наблюдать  ваше  восхищение в
действии. Вы попросту  промахнулись. Если  бы  тогда, на Лесной  Даче,  пуля
прошла чуть правее, меня отвезли бы в морг вместе с беднягой Нечитайло и вам
не пришлось бы сейчас  расточать дешевые комплименты.  Только не лгите,  что
опять хотели меня испытать. Тогда, на море, -- да, тогда  вы меня испытывали.
Вы и эта скотина Макс. Но на Лесной Даче вы метили мне прямо в голову. Точно
метили. Меня спасло  ведро  с  водой.  Так  что  ступайте  с вашим искренним
восхищением в задницу!
     Его подвижная физиономия исказилась страдальческой гримасой:
     --  Вадим Федорович,  я  знаю,  что не заслужил вашего доверия. И все же
попробуйте понять...  Клянусь, я не  хотел  вашей смерти! К  тому моменту  я
осознал, что  совершил дикую глупость и что ее надо немедленно исправлять. У
меня сложился новый план. Я собирался идти к вам с повинной, но вы опередили
меня,  чего я никак не  предполагал.  Я был уверен, что на Лесной Даче  мы в
полной  безопасности  и  время  еще  терпит. А когда  вернулся  из города  и
неожиданно увидел во дворе чужую машину, то страшно перепугался.
     -- Чего вы там мелете?! -- поморщился я. -- Какая,  к черту, чужая машина?
Не станете же вы утверждать, что не узнали Нечитайлу? Того самого Нечитайлу,
с которым вы не раз ездили по своим грязным делишкам.
     --  Хлебом  клянусь!  --  экспрессивно  воскликнул он, глядя мне прямо  в
глаза.  --  Я  неглупый  человек,  уверяю  вас,  Вадим  Федорович,  но  страх
совершенно парализует мой рассудок. Я видел -- чужая машина, чужие люди, надо
спасаться,  и действовал  как  в бреду.  Это не я стрелял, Вадим  Федорович.
Стрелял  мой  страх. Я  не  сумел  совладать  с  ним.  И  поэтому  не  устаю
благодарить судьбу за промах.
     Страх...  Мне  тоже   знакома  его  парализующая  сила.  Первые  минуты
пребывания в плену у Кителя, торжествующий Макс  с окровавленным куском уха,
взрывающийся на горле обруч до сих пор являются мне в ночных кошмарах.
     -- Ну  и где  же вас носило семь лет?  Почему объявились именно сегодня?
Тянули срок?
     --  Бог миловал!  --  Он  мгновенно  вытянул руку  и постучал  костяшками
пальцев по деревянной столешнице. -- В разное время неприятностей  с милицией
у меня хватало,  но осужден не  был ни  разу.  Перед  законом  я чист, Вадим
Федорович. Имейте это в виду.
     -- На кой черт мне это нужно!
     --  Как знать... -- опять загадкой  ответил он и продолжал: --  После того
случая мне пришлось  бежать. Обосновался в другом городе. Залег  на дно. Вот
тут-то, извините, ваши  денежки и пригодились. Окольными путями узнавал, как
идет следствие по известному вам делу. Я был счастлив, когда выяснилось, что
вы  не только  не пострадали,  но и  даже  в  свидетелях не числитесь. Я был
восхищен  той ловкостью, с  какой вы избежали ненужной огласки. -- (А умел он
льстить, мерзавец.)  --  Именно тогда  я  до  конца  осознал  всю мощь вашего
таланта, достойного преклонения.  Но  вернуться в город я не  мог, ведь меня
искали. Макс и Харитон рассказали все. Я проходил  как соучастник  убийства.
Но затем  у следствия возникла  другая версия,  и обвинение было предъявлено
только тем двоим. Я остался в стороне.
     -- Вы ловкий пройдоха, Саныч!
     -- В тот раз мне просто повезло.
     -- А сколько получили они?
     -- Макс -- десять, Харитоша -- восемь.
     -- Хм! Меньше Кителя?
     -- Да, ведь Китель совершил преступление против государства.
     -- Однако! -- Послушала бы его моя  матушка! Прищурившись, я посмотрел на
Саныча:
     -- А  вам  не жалко своих  приятелей? Все  же они угодили за  решетку по
вашей вине.
     --  Они  получили  свое! --  В его мягкой интонации промелькнули  жесткие
нотки. -- За ними много  чего есть  другого, особенно за Максом.  Если  между
нами, он свободно тянет на вышку.
     -- Убийство?
     -- Много  чего, --  потупясь, отвечал Саныч.  --  Я тысячу  раз говорил: в
делах нужны деликатность и культура, тонкий подход. Тупая жестокость к добру
не  приведет.  За   нее  рано  или  поздно  придется   платить.  Вот  они  и
расплачиваются. Это справедливо.
     --  Вы,  Саныч,  прямо-таки  невинная  овечка.  А  Нечитайло-то на вашей
совести.
     --  Нечитайлу жалко, --  горестно  вздохнул Саныч.  --  Положительный  был
человек.   Хозяйственный.  Семьянин.  И  механик  хороший.  Не  чета  разной
шантрапе. Я очень его  уважал. И  не желал ему  зла.  Да,  видать, такая ему
выпала судьбина.
     -- Должно быть, сейчас он переворачивается в гробу. От умиления.
     Саныч, потупясь, проглотил шпильку.
     -- Ваши десять минут истекли, -- напомнил я.
     -- Заканчиваю, -- встрепенулся он. -- К тому  времени, когда все улеглось,
мои  траты сравнялись  с моей наличностью. Я мечтал  засвидетельствовать вам
свое  глубочайшее  уважение,  но являться с  пустыми  руками  было стыдно...
Прошло  несколько лет, прежде чем я собрал необходимую  сумму. Но идти к вам
только с деньгами?  Только со  словами восхищения,  которые вы,  конечно же,
посчитаете ложными? -- Он поморщился,  как от  зубной боли.  --  Я понял,  что
обязан оказать вам услугу, такую важную, чтобы  вы безоговорочно оценили мою
преданность. Находясь  в  тени,  но поблизости  от  вас, я ждал  подходящего
случая  и наконец  дождался.  Сегодня  я с  лихвой  уплачу проценты  на весь
капитал, которым временно попользовался.
     -- Вы ошиблись, милейший, я не ростовщик. -- Мой тон был холоден как лед.
-- Пожалуй, и я сделал ошибку, пустив вас  в дом. Ничего принципиально нового
вы мне  не сообщили.  Извольте выйти вон! И благодарите  Бога, что мне  лень
звонить в милицию.
     -- Еще полминуты! --  взмолился Саныч, заламывая свои тонкие  пальцы. -- У
французов есть  меткая поговорка:  "Ищите женщину".  Мне не  раз  доводилось
убеждаться в  ее  мудрости.  Решив оказать  вам достойную  вас услугу, но не
зная, как приступить  к делу, я обратил внимание на женщину, которая все эти
годы  была рядом с вами. Я  сразу же  понял, что она, к сожалению,  не ценит
вас. Зная немного о ее прошлом, я предположил, что она может стать серьезным
источником опасности для вас и нанести удар в спину. Увы, я не ошибся.
     Лучше  бы он не говорил этого!  Значит, он следил еще и за Алиной? Этот
чертов  соглядатай  посмел  сунуть  свой длинный  и  тонкий,  будто навсегда
сдавленный невидимой прищепкой, нос в мою личную жизнь?!
     Ну и что он собирается мне выложить? Что у нее есть  любовники, которых
она  принимает  в уютном  гнездышке,  приобретенном на  мои деньги? Что  она
ласкает этих подонков жарче, чем меня? И он взялся открыть мне глаза на это?
Ду-урак!
     Ах, будь со мной блокиратор!
     Но тут  Саныч,  выдержав  мой раздосадованный  взгляд,  произнес четыре
слова:
     -- Женщина знает вашу тайну.
     -- Что-о? -- Я невольно вздрогнул.
     -- Она знает вашу тайну, -- твердо повторил он.
     -- Не пойму, о какой тайне вы толкуете?
     -- Она знает о некоем удивительном фонарике.
     У меня невольно  перехватило дыхание. Алине известно про блокиратор? Да
не  может  быть! Каких  только  мер  предосторожности  я  не принимал, чтобы
уберечь его  от чужого глаза!. Я хранил его среди своих рукописей, к которым
Алина испытывала полнейшее равнодушие.  Это-то  и казалось надежной защитой.
Но с другой стороны, ее неискоренимая привычка тайком шарить по углам...
     Однако откровенничать с Санычем я не собирался.
     -- Ваши слова для меня -- загадка.
     --  Вам  виднее,  -- понятливо отозвался  он.  -- Лично я не желаю  знать,
какими способами вы  вершите свои чудеса. Я  дошел до границы дозволенного и
почтительно остановился у нее. Дальше -- запретная зона. Это не мое дело, и я
уже забыл о своих  словах. Но женщина знает. Она решилась переступить черту:
завладеть  вашим  имуществом,  а  вас убить. Это  должно  случиться  сегодня
вечером. Вот почему я осмелился побеспокоить вас.
     Я закурил, глубоко затянувшись, затем встал, молча прошелся по комнате,
постоял у окна, вернулся к креслу и вновь сел.
     -- Почему я должен верить этому бреду? Сам я уже поверил. Безоговорочно.
     -- Судите сами... -- Саныч запустил руку в карман пиджака и извлек оттуда
кассету в полиэтиленовом пакетике.  -- Для экономии  времени я переписал сюда
лишь несколько фраз  из  длинного разговора.  У  вас  ведь есть  магнитофон?
Поставьте и послушайте.
     Оставалось внять его совету.
     Послышалось шипение, затем голос Алины:
     -- Миленький,  это  верняк.  -- ("Миленький"  она  произнесла  с  тем  же
придыханием, что и в наши лучшие времена.) --  Надо только решиться,  пока он
ничего  не заподозрил. Он ушлый -- может догадаться. Тебе  и делать-то ничего
не надо. Порошок я насыплю сама, вот он, я уже достала. Я ты зароешь ночью.
     -- Не так-то это  просто,  --  отвечал  мужской  голос,  заставивший меня
обомлеть.  Федор? Федор!!! -- Не в саду же зарывать. Будут искать, он человек
известный...
     Федор...
     --  Не  переживай,  я все продумала, уже  и  место  присмотрела. Ни одна
собака не догадается. Засунем в багажник  и  отвезем в лес. Я пущу слух, что
он  надолго уехал,  а там -- ищи-свищи. Зато у нас  с тобой все будет хорошо.
Заживем открыто, как муж с женой. Надоело прятаться, слушать его крики! Меня
тошнит от него, больше не могу!
     -- Не мешало бы еще разок все основательно взвесить.
     -- Чего тянуть, миленький? Вот послушай. Завтра  мы идем с  ним в театр.
Про  то, кроме нас, не знает ни одна душа. В половине седьмого он заедет  за
мной.  Я  предложу выпить по рюмке  коньяка. Он не откажется.  Вот  и  пусть
выпьет в последний  раз в жизни.  Порошок действует хорошо.  Я проверила  на
соседской кошке. А  тебе надо заранее спрятаться в дальней спаленке.  Или  в
гараже.
     -- Ах, Алина, в страшное дело ты меня втягиваешь...
     -- Уже испугался?
     -- Суть не в испуге. Раз идея родилась, ее надо реализовать. Мне  самому
противен  этот надутый  индюк,  воображающий,  что он все  может купить.  Но
иногда мне кажется, что он умеет читать чужие мысли...
     -- Ха-ха!  -- весело воскликнула она.  -- Он  хитрый, но  и  я  не дура. Я
открыла его  тайну. У  него есть фонарик,  которым он просвечивает мозги.  И
люди делают все, что он захочет.
     -- Алина, что за сказки.
     --  Никакие не сказки!  Вот  этот фонарик, смотри! Пусть поищет... А без
него  он --  никто. А еще  я узнала  шифр его  сейфа. Он набирает  год  моего
рождения. Вот растяпа! Вчера я,  не будь дурой, послала его за шампанским, а
сама заглянула  в этот сейф.  Денежек больше, чем  в  Сбербанке. Нам с тобой
хватит до конца жизни. Лишь бы ты любил меня всегда...
     -- Я обожаю тебя, моя крошка... А зарывать его не надо.
     -- А как же?
     -- Очень просто. На что, по-твоему, существует химия?
     Послышалось ее  характерное мурлыканье, видимо,  она полезла к  нему  с
ласками.
     Шипение. Запись кончилась. Саныч сидел, деликатно уставясь в пол.
     Так вот куда запропастился блокиратор! Эх, Алина... Была ты дурой, ею и
осталась.
     Откровения  Алины  не   очень-то  подействовали  на  меня.  Но  двойное
предательство лучшего друга потрясло меня. То есть я мог бы  закрыть  глаза,
узнав, что он раз-другой переспал с Алиной. Кто  же добровольно откажется от
лакомого кусочка? Но он посмел влюбить ее в себя, а теперь собирается отнять
ее у меня навсегда. Вместе с моей жизнью.
     Кровь моя словно бы превратилась в ядовитую желчь, в ушах шумело, будто
я стремительно мчался сквозь бесконечный тоннель.
     Однако же Саныч не должен видеть моего смятения.
     -- Эту сценку, милейший, по силам разыграть двум плохоньким актеришкам.
     Саныч посмотрел на меня с укоризной:
     -- Вы ведь узнали голоса.
     -- В нашей городской филармонии нет недостатка в имитаторах. За скромную
плату они прокукарекают за кого угодно.
     Саныч умоляюще сложил ладони перед собой:
     --  Вы мне все  еще не  доверяете, Вадим Федорович,  а  ведь  я пришел с
открытым  сердцем. Какой  мне  смысл подделывать  пленку? Тем более я принес
только крошечный кусочек записи, а вообще-то накопилась целая гора кассет. Я
передам их вам по первому вашему требованию. Или сожгу. Как пожелаете.
     -- Ты и мои разговоры записывал, мерзавец?! -- сорвался я на грубость.
     -- Понимаю ваше внутреннее состояние, Вадим Федорович, -- ответил он, как
бы извиняя мою вспышку. -- Но не волнуйтесь, ни одного вашего слова  нигде не
зафиксировано.
     -- Где и когда ты поставил жучки?
     -- Жучков нет.
     -- А как же?
     -- Специальный прибор. Записывает с улицы разговор в доме  по колебаниям
оконного стекла.
     -- Где ты достал такую штуковину?
     -- Достать можно все, если поставить цель.
     -- Кто работал вместе с тобой?
     -- Я  один,  клянусь! --  Он выразительно  посмотрел  на  часы:  --  Вадим
Федорович, времени остается все меньше. Вам надо  решить, что делать с этими
двумя.
     -- Давай-ка для начала послушаем твой вариант. Ты ведь уже все продумал,
верно? А, змей-искуситель? Он не стал открещиваться.
     -- На  вашем месте, Вадим Федорович, я  поехал бы к  Алине в условленное
время, прикидываясь  простаком. Делал бы  все,  что она пожелает, но скрытно
следил бы за ней. А когда она подсыплет яд, схватил бы ее за руку.
     -- Прекрасно! План хоть куда! Но что делать дальше? Так и стоять, сжимая
ее кисть?
     Он не отводил от меня своих быстрых глаз.
     -- Вы ведь не заинтересованы в огласке?
     -- Допустим...
     -- Тогда позвольте мне быть рядом. После того как  вы вынесете приговор,
я выполню всю черную работу. Такое прощать нельзя.
     Я окинул взором его тщедушную фигурку:
     -- А что ты можешь?
     -- Все! Только прикажите. А главное -- я умею молчать.
     -- Саныч,  -- сказал я  после долгой  паузы. --  Ты  просил у меня  десять
минут, а сам мозолишь мне глаза целых полчаса. Ты мне  надоел. Проваливай, и
немедленно!
     Он поднялся, послушный, как примерный школьник.
     -- Весь вечер --  до закрытия -- я  буду в "Волне", чтобы  терпеливо ждать
ваших указаний. Вадим Федорович,  умоляю, проявите  твердость!  Сегодня  это
необходимо.
     Выпроводив "железного человека", я принялся одеваться к театру. Во  мне
копился тяжелый заряд. Взрыв, если он грянет, разнесет все в клочья! Так  ты
открыла мою тайну, милая? Как бы тебе не ошибиться!
     Я набрал номер ее телефона.
     -- Добрый вечер, дорогая!
     -- Это ты, котик? -- Голосок у нее был встревоженный. -- Куда задевался? Я
уже вся изошлась, не случилось ли чего.
     Каково, а?
     -- Все в порядке. Через десять минут выезжаю.
     -- Давай,  я уже готова. Только закончу макияж. Ну, была не была. Дам ей
все-таки шанс одуматься, спасти свою пропащую душу.
     -- Послушай, Алина... Мне показалось, что ты  без особого  желания идешь
на спектакль.  Зачем  такая жертва? Хочешь --  оставайся дома.  А  я схожу  с
кем-нибудь из приятелей.
     -- Да  ты  что,  зайка! Как  же  можно не  идти, если я  давно собираюсь
показаться в новом платье, -- мгновенно нашлась она.
     -- Будь по-твоему, -- ответил я и повесил трубку.
     * * *
     Еще перед нашей свадьбой Алина заговорила о желании иметь домик на свое
имя. Ей, видите ли, недоставало моей просторной квартиры и дачи в Жердяевке.
Вернее, она  всегда мечтала  о  собственном домике, где чувствовала бы  себя
полновластной  хозяйкой.  "Миленький,  ну  сделай мне приятное, ну  что тебе
стоит, ты же можешь..."  Плюс сияющие глазки, плюс нежные ласки. Разумеется,
я не устоял.
     В  центральной  части  города,  между  двумя  шумными  проспектами,  но
несколько в глубине раскинулся престижный квартал, застроенный еще в прошлом
веке  добротными частными домами.  Жили  здесь  исключительно  состоятельные
люди.
     Именно в этом районе Алина и присмотрела себе домишко на шесть комнат с
застекленной  верандой, который  как  раз  выставлялся  на продажу.  Я долго
отнекивался. Дело не в скупости -- что для меня деньги, -- я опасался, что это
приобретение как-то  отдалит нас друг  от друга. Но Алина  клялась,  что дом
будет стоять закрытым, что она будет заглядывать сюда  раз  в месяц лишь для
того, чтобы  вытереть  пыль,  что  он  нужен  ей  как воплощение детской еще
мечты...
     В конце концов я оплатил покупку.
     И -- началось.
     Ей сразу же не понравилась планировка помещений. К тому  же ей хотелось
бы надстроить второй этаж. За верандой надо устроить  крытый бассейн, как  в
Жердяевке.  Или  еще лучше. С  ультрафиолетовыми лампами.  Чтобы  можно было
загорать  зимой. К  бассейну  должна  вести крытая галерея.  Старые  сараи --
настоящие  развалюхи. Портят  вид двора. Гараж --  простая  железная коробка.
Надо все переделать и  заменить. Притом сад  страшно запущен. Повсюду растет
крапива. Без садовника никак нельзя. Ну, и еще тысяча разных "нужно".
     За минувшие  семь лет я вложил в этот сволочной  дом с участком столько
средств, что на них можно было построить современную пятиэтажку.
     Все  желания  Алины  исполнялись  незамедлительно.  Дом  превратился  в
средних размеров палаццо с массой пристроек, лабиринтом переходов и лесенок,
десятком  спален для  гостей... Фасад, перед  которым запестрели причудливые
клумбы,  был  облицован плитками  розового мрамора, над  гранитным  крыльцом
сооружен  навес  с  ажурными  чугунными  столбиками,  а  с  тыльной  стороны
появились и бассейн  (конечно  же,  лучше, чем в  Жердяевке),  и  солярий, и
танцевальная веранда...
     Само   собой,  у  нее  и  в  мыслях  не  было   держать  свое  владение
законсервированным.  Не успел я опомниться,  как  она  перебралась по новому
адресу со всем  своим  барахлом,  и иногда  я неделями  не  мог вытащить  ее
оттуда.
     Ежедневные  пирушки до утра, сомнительные гости, вино рекой,  а после --
любовные  утехи  в  многочисленных  комнатах,  планировка которых  была  так
запутана, что я до сих пор не сумел бы в ней разобраться. Думаю, не случайно
она лично руководила сооружением этого лабиринта. В  каждой спальне  имелось
два выхода, в самом доме --  три или четыре, и ей  ничего  не стоило избежать
облавы, задумай я такую  акцию. Впрочем,  скорее всего, она и не подумала бы
скрываться от моего гнева. Послала бы подальше -- и привет!
     Для  ведения   немалого   хозяйства   она   пригласила  свою  давнишнюю
приятельницу, некую Дарью, длинную и сухую, как жердь, женщину средних лет с
неприветливым,  вечно  настороженным  лицом.  Кажется,  прежде  она работала
буфетчицей  в  гостинице  "Мир",  расположенной  на той  же  площади,  что и
приснопамятная "Волна". Должно быть, поставляла моей единственной клиентуру.
     Дарья, в свою очередь, привела кухарку, уборщицу  и садовника,  который
исполнял обязанности  сторожа. Вся эта разбитная компания  души не  чаяла  в
Алине, на меня же смотрела как На назойливого комара, которого, к сожалению,
нельзя прихлопнуть. Точно так же  относились ко мне бесчисленные гости Алины
-- шумные, наглые,  проглотистые... А ведь вся эта пестрая шушера,  эта свора
ничтожеств жировала за мой счет!
     Я всей душой  ненавидел  этот треклятый  дом,  к  которому  Алина  была
привязана  куда   крепче,  чем  ко   мне.  Я  очень  надеялся,  что  однажды
разверзнется  земля  и поглотит это гнездо разврата  или  же  небесный огонь
сожжет его дотла.
     День проходил за днем -- все оставалось по-старому.
     Я терпеливо ждал.
     И вот -- дождался.
     * * *
     Приверженность   литературному  ремеслу   имеет   ту  особенность,  что
более-менее  регулярно пишущий человек то  и дело ставит самого себя в центр
задуманного  повествования.  Ясно,  как  со  стороны,  я  увидел   ситуацию:
банальнейший,  сотни  раз описанный любовный  треугольник.  Правда,  не  без
нюансов.   Можно   дотянуть   эту  историю  до   трагедии,  впрочем,  весьма
тривиальной, а  можно  свести к фарсу,  что предпочтительнее.  Заморочил мне
голову  этот Саныч: тайна, приговор, никакой  пощады... Чего он, собственно,
добивается? Чего лезет в душу?
     Скользкий тип!
     Облучу-ка я  его блокиратором, от греха подальше. И Федора тоже.  Друг,
называется.  Занимался бы лучше металлическим порошком  и  оставил  в  покое
ядовитый.
     А  перед Алиной поставлю  ультиматум: хочет,  чтобы я ее простил, пусть
откажется  от этого  дома. Незачем мужу  и  жене  иметь  разные  жилплощади.
Нагулялась. Довольно.
     Ох, и потешимся сейчас, думал я, открывая ворота гаража.
     Вечер выдался ветренный.
     Пока я возился с замком, налетел такой шквал, что мой галстук вытянулся
в горизонтальную струну.
     Ветер гудел вдоль улиц.
     Мужчины придерживали шляпы, женщины  -- подолы, все  жались к стенкам; в
воздухе неслись, словно попавшие в аэродинамическую трубу, сорванные листья,
лепестки, обрывки газет, всякий сор;  вот затрещало и рухнуло  старое дерево
на противоположной стороне дороги. Ого! Никак надвигается ураган.
     Я включил сигнал поворота и свернул в тихий  проулок,  где  обитала моя
милая, моя погубительница. Я, кажется,  употребил определение "тихий"? Черта
с два! Верхушки деревьев  исполняли  не то половецкие  пляски, не то  брейк,
заборы  трещали  вроде  несмазанных  шестерен,  провода  гудели,  как  сотня
соловьев-разбойников.
     Может, вы  думаете, что  с моей стороны  это литературщина,  нагнетание
страхов? Какие страхи! Я-то ехал, чтобы разыграть комедию.
     А ветер крепчал с каждой минутой.
     * * *
     Когда я въехал в  ненавистный  мне двор, ветер успел спрессовать воздух
до сумеречной субстанции, хотя  в  это время суток солнце обычно  еще высоко
стоит над горизонтом.  В соседних  домах  зажглись  окна,  но  этот выглядел
темным и -- что странно -- необитаемым.
     Буквально сбиваемый  с ног яростными  порывами, я добежал  до  дверей и
впрыгнул в прихожую.
     Дверь, ведущая  в  гостиную,  была распахнута настежь. На диване  перед
журнальным столиком сидела Алина. Весь ее наряд состоял  из узких  кружевных
трусиков и золоченых туфелек.
     -- Ну, Алина... -- недоуменно пробормотал я. -- Мы же опоздаем.
     -- Не  хочу никуда ехать в такую погоду. --  Она капризно надула губки. --
Дурацкий ветер!
     -- Зачем же было дергать меня?
     -- А может,  я  хочу побыть  с  тобой?  -- Она  приподняла  правую  ногу,
грациозно покачала  ею  и  рывком  послала в  мою  сторону туфельку.  Следом
полетела вторая. -- Миленький, ты не хочешь поцеловать свою киску?
     Ее  зовущий взгляд  парализовал все  мои  помыслы. Уплывающим  краешком
сознания я понимал весь ее расчет, но ничего не мог противопоставить ему.
     Через секунду я был у ее ног.
     --  Ой, щекотно! -- игриво поежилась она. --  Давай сначала немного выпьем
для разогрева.
     -- С удовольствием. А где твоя сумрачная Дарья?
     -- Я ее отпустила.
     -- А эта кухарка с блудливыми глазами?
     -- Ушла по делам.
     -- А садовник, похожий на евнуха?
     -- Дала ему денег и велела не приходить до вечера. -- Она обвила  мою шею
руками, прижимаясь к моей щеке. -- Миленький, я же  знаю,  что ты не  любишь,
когда другие смотрят. Вот и спровадила всех. Мы одни. Понимаешь, совсем одни
во всем доме.
     -- Редкий случай...
     Она куснула меня за мочку уха, жарко нашептывая:
     -- Давай  сегодня  устроим  свой театр...  Эротический... -- Затем  резко
отстранилась, дразняще хохоча: -- Только не спеши... Сначала выпьем.
     Да,  она  знала,  чем  меня взять.  Я находился  в  состоянии, когда из
человека  можно   вить  веревки.  Предупреждение   Саныча   казалось  бредом
сумасшедшего.
     На  столике  стояли  бутылка  коньяка,  два узких бокала  и  вазочка  с
конфетами.
     Пока я разливал напиток, она вытянулась на диване в позе одалиски.
     -- Миленький, принеси лимонного сока. На кухне, в холодильнике.
     -- Все, что пожелаешь, дорогая...
     Оказывается,  остатки  разума  я  сохранил.  Я  уже упоминал,  что  она
понаделала в  доме массу дублирующих дверей. Сейчас это пригодилось. С кухни
я прошел на веранду и, крадучись, заглянул через окно в гостиную.
     Не меняя позы, Алина взяла из  вазочки одну из конфет,  развернула ее и
поднесла  к  моему  бокалу.  Из  обертки невесомой струйкой  посыпался белый
порошок.
     И  все  равно  я не  верил.  Может, это какое-то любовное  средство? Но
здравый смысл отвоевал себе крохотный плацдарм.
     -- Ми-иленьки-ий... -- пропела Алина. -- Где ты? Твоя Алина соскучилась. Я
уже был на кухне.
     -- Иду, моя прелесть!
     Когда  я вернулся в комнату, она возлежала в  прежней  позе, держа свой
бокал у пухлых губ.
     Невольно я замер в центре гостиной, не решаясь приблизиться к ней.
     Она поощрительно улыбнулась и поманила меня пальчиком:
     -- Ну же, котик...
     -- Сейчас.
     -- Чего ты так смотришь?
     -- Любуюсь... Какая ты красивая!
     -- Скажешь тоже! -- счастливо хохотнула она.  -- Я уже старуха. А, считай,
еще и не жила.
     -- Это ты не жила?! -- Столь вызывающей наглости я ожидал меньше всего.
     -- Конечно! -- прощебетала она, оглаживая свой живот. -- Сплошные заботы --
какая это жизнь?
     -- Какие же такие особенные у тебя заботы? Купаешься в роскоши, ни в чем
не знаешь отказа, живешь как в сказке. Другие лопнули бы от зависти.
     -- Чему завидовать, миленький? Золотая клетка -- все равно клетка.
     -- Ну, спасибо за откровенность!
     Уф! Наконец-то я протрезвел.
     Тут,  видимо,  и до нее дошло, что  разговор  несколько  отклонился  от
сценария.
     Она села, дразняще покачивая слегка заостренными коленями.
     -- Хватит  кукситься, зайка! Давай выпьем, а после я  тебя сама раздену.
Ты  хочешь?  Хочешь,  а?  Ну  не  злись,   дурашка.  Я   буду  любить  тебя,
сильно-сильно.
     Но  мое "литературное"  настроение  уже  улетучилось. Его  место заняла
беспросветная злоба.
     Эх,  Алина,  Алина... Свою-то  рюмочку  она  держит  крепко,  чтобы  не
перепутать ненароком.
     -- Вот твой сок.
     Я достал из серванта хрустальные стаканы и наполнил их.
     Она  нетерпеливо  наблюдала  за  моими  манипуляциями.  В  комнате  уже
потемнело  настолько, что предметы теряли  свои очертания. Ветер  за стенами
выл, будто на похоронах.
     -- Включить свет?
     -- Не надо, -- поморщилась она. -- Так приятнее.
     --  Тогда за  тобой тост,  --  я  взял бокал с  отравой.  Она  облегченно
перевела дыхание.
     -- Давай выпьем за нас с тобой. Все же у нас  были хорошие минуты. --  По
части оригинальности тостов она  была  не мастер, хотя выслушала их за  свою
шальную жизнь великое множество.
     -- Почему же -- были? -- удивился я. -- Разве только что ты не обещала  мне
ночь любви?
     -- Обещала, -- ответила она с легкой досадой, будто начиная догадываться,
что дело не клеится.  -- И  ты  ее  получишь, если перестанешь тянуть кота за
хвост.
     -- Но ты же сама просила не торопиться, -- упорствовал я.
     -- Всего должно быть в меру, котик. Пей же!
     -- За нас! -- Я  поднес бокал  к  губам и тут же поставил его на  столик,
заметив, как хищно блеснули ее глаза.
     -- Почему ты не пьешь? --  Она  явно теряла выдержку. -- Разве не  знаешь,
что после тоста нельзя ставить обратно. Плохая примета.
     -- Извини,  дорогая, что-то сердце кольнуло. Я, пожалуй, выйду на свежий
воздух.
     -- Выпей, вот и полегчает.  --  Она  была готова влить в меня эту гадость
силой. Если бы могла.
     -- Погоди минутку.
     -- Да куда же ты пойдешь? Там такое творится!
     --  Ничего,  я  постою  на крылечке. А ты пока накинь халатик, по-моему,
похолодало.
     Она едва не  запустила в меня бутылкой, но сдержалась, приняв,  видимо,
мою игру за чистую монету.
     На улице  и вправду  творилось  что-то  невообразимое.  Деревья сердито
скрипели,   как   некстати  разбуженные  великаны.  Где-то   гремела   плохо
прилаженная железная  крыша.  С соседнего дома сорвало несколько  черепиц. Я
понятия не имел, кто живет за этими  толстыми  стенами. Престижный  квартал!
Здесь не принято делиться радостями и заботами.  Никто не вмешивался  в дела
соседа, даже если тот лез в петлю. Полный суверенитет!
     Я оглядел двор, прикидывая, где  же он прячется. В доме? В  одной из ее
потайных  спален?  Не исключено.  Но  вовсе  не  обязательно.  Мое  внимание
привлекли  незапертые ворота гаража, построенного Алиной  в  расчете на  три
автомобиля. Аппетиты у  нее  отменные.  Такая не  пропадет. Если  только  не
свернет себе шею.
     Воспользовавшись разгулом стихии, я не таясь подошел к гаражу и потянул
створку на себя.
     -- Алина, ты? -- донесся из темноты знакомый голос.
     Что ж, пора призвать  на помощь  биополе. Не то запросто можно получить
монтировкой по кумполу. Поняв, что разоблачены,  они в порыве отчаяния могут
пойти на что угодно.
     Я послал  Федору мысленную команду  выйти  наружу и покаяться.  Тут  же
внутри  грохнулась  какая-то  канистра,  затем из мрака  появился мой лучший
друг, вынашивавший планы спроваживания меня на тот свет.
     -- Привет! -- сказал он, неловко усмехаясь. -- А я думал, ты уже покойник.
Но раз так, я очень, очень рад.
     Я  заглянул ему в глаза. В них была покорность судьбе, но не страх и не
раскаяние.
     -- Федор, почему ты решился на это? Чем я тебя обидел?
     -- Стоит ли об этом толковать, Вадим?
     -- Стоит. Еще как стоит! Ведь я считал тебя единственным другом.
     -- Твоя беда,  Вадим,  в том, что ты  только требуешь  --  дружбы, любви,
участия, а сам ничего не даешь взамен.
     -- Это неправда! Разве я мало сделал тебе добра?
     -- Ты его для себя делал.
     -- Даже если так, это  не повод, чтобы убивать  меня как бешеного пса! --
заорал я, чувствуя, как из моих глаз текут слезы.
     -- Я раскаиваюсь, Вадим. И прошу только об одном: прости ее.
     -- А о себе ты не просишь?
     -- Я проиграл. Твой шах и мат.
     -- Но это же она тебя подбила, я знаю!
     -- Она потрясающая женщина, Вадим. Я был счастлив с ней. Но она немножко
ведьма.  Я не устоял перед искушением.  Я должен  был отговорить  ее, но  не
устоял сам. За это прости. Если можешь.
     -- Вы давно вместе?
     -- Разреши не отвечать на этот вопрос.
     -- Она тебя любит?
     -- Если то, что было,  -- не  любовь, тогда я не  знаю, что называют этим
словом.
     -- Федька, какой же ты дурак! Она и тебе точно так же наставила бы рога.
Или вообще отшвырнула бы, как использованный презерватив.
     -- Не говори пошлостей, Вадим.
     -- Ладно,  пошли в дом. Нечего тебе сидеть в темном  гараже. Надеюсь, не
откажешься выпить за мое чудесное спасение?
     --  С  удовольствием,  Вадим.  Я действительно рад,  как ни странно  это
звучит.
     -- Вот и хорошо.
     -- А погода-то расшалилась... -- задумчиво проговорил он.
     -- Если бы только погода, -- парировал я.
     Алина  все так  же сидела на  диване.  У нее был вид  затравленной,  но
сохранившей силы тигрицы.
     При появлении Федора она попыталась вскочить, но я и  ей послал сигнал.
(К  тому периоду я  научился более  виртуозно  владеть  своим  даром  и умел
держать под контролем одновременно двух-трех человек.)
     --  Дорогая,  посмотри, какой  приятный  сюрприз! -- воскликнул я.  --  Не
убоясь скверной погоды, наш друг решил навестить  нас.  Выпьем же  за верную
дружбу  и  любовь!  Но  сначала  очень  прошу надеть  что-нибудь на  себя. И
хорошенько запомни на будущее:  даже перед самыми  близкими друзьями дома ты
должна представать только в одежде.
     Она  молча  выполнила мое распоряжение,  набросив  коротенький  розовый
халатик, который, впрочем, мало что скрывал.
     -- Я смотрю, милая, ты уже  выпила,  -- иронично уточнил я. -- Ну,  посиди
немного, помечтай, а мы с Федькой хлопнем по рюмашке.
     Я усадил  лучшего друга семьи в кресло, затем достал из серванта третью
рюмку, наполнил ее и, поставив рядом с отравленной, несколько раз поменял их
местами, так что уже нельзя было разобрать, где какая.
     -- Кстати или некстати, мне вспомнилась одна любопытная история, -- начал
я  самым задушевным тоном. -- В прошлом веке один крупный ученый-химик, может
даже  Менделеев, рассорился  с недругом, и дело у них дошло  до дуэли. Выбор
оружия  был за ученым. Он взял  два бокала  с вином и в одном растворил  яд,
после  чего   предложил  противнику   выпить  из   любого,   зарезервировав,
разумеется,   второй  за  собой.  И,  знаете,  недруг  спасовал.  Трусоватым
оказался. А химик отстоял свою честь.
     -- Я слышал об этом, -- подтвердил Федор. --  Но тоже  не помню, Менделеев
там отличился или кто другой.
     -- А  слабо повторить эксперимент? --  Я насмешливо  посмотрел на него. --
Предположим, в одной из этих рюмок яд. Кто первый? Бросаем жребий?
     -- Рискнем, -- безучастно ответил Федор.
     Лицо  Алины  исказилось. Я вдруг впервые  увидел,  какой она  станет  в
старости.  Терпи, терпи, детка. Мне тоже пришлось несладко,  когда  я слушал
вашу милую болтовню на кассете.
     --  Минутку,  где-то здесь  у  нас  были кости. -- Я встал и  вынул  ящик
серванта.
     И тут за моей спиной что-то произошло.
     Молниеносно, будто боясь передумать, Федор схватил обе  рюмки и  залпом
осушил их. Помешать ему я не успел.
     Клянусь, я не давал ему такой установки! Я намеревался постращать  его,
поставить   перед   кошмарным   выбором,   дабы  он  тоже   испытал  чувства
приговоренного  к  смерти. Далее  я разрядил бы  ситуацию.  Но он  не  вынес
неизвестности. Не хватило силы духа.
     С минуту он сидел спокойно, будто прислушиваясь к чему-то в себе, затем
глаза его полезли из орбит, руки  метнулись к горлу, он захрипел и рухнул на
ковер, катаясь по нему и корчась от боли.
     Что мне  оставалось?  Я  снял с  Алины биополе,  представив  ей  полную
свободу действий.
     Она молнией метнулась к любовнику, бьющемуся в агонии.
     --  Феденька!  Любимый!  Зачем ты это сделал?! --  Она схватила  со стола
большую бутылку с соком и попыталась влить жидкость ему в рот. -- Пей! Ну пей
же! Тебя должно вырвать!
     Но было уже поздно. Его зубы намертво сжались, на губах выступила пена,
лицо посинело.
     Вот мерзавцы,  подумал я. Чем они, интересно,  разжились? Мышьяком? Или
чем-нибудь  еще  примитивнее? Есть  ведь очень эффективные,  можно  сказать,
гуманные яды, которые убивают мгновенно. Человек  оказывается по  ту сторону
бытия без театральной показухи. Неужели трудно было постараться?
     А  ведь если бы не Саныч, сейчас я вот так катался бы  перед ними.  Под
бурное ликование. И никакое биополе не помогло бы.
     Наконец он угомонился. Навсегда.
     Алина, рыдая как волчица, припала  к нему, и  это продолжалось довольно
долго. Но вот она поднялась. Вид  ее был ужасен: растрепанная,  обезумевшая,
чудовищно некрасивая, воистину старая ведьма, она наступала на меня.
     -- Негодяй!  Какой  же ты  негодяй!  Подлый шакал!  Убийца!  Как я  тебя
ненавижу!
     -- Очень мило с твоей  стороны награждать меня комплиментами, которых  я
не  заслуживаю. --  Я попытался ее образумить.  --  Только не забывай об одном
пустячке. Это дьявольское пойло вы приготовили для меня. Ты и твой паскудный
любовник.
     Она схватила со стола тяжелую мраморную пепельницу и швырнула ее  мне в
голову.
     Я едва успел увернуться.
     Она  выскочила  из  комнаты, но через  секунду вновь ворвалась  в нее с
огромным тесаком для рубки мяса. Ну и мегера!
     Пришлось опять пустить в ход биополе.
     Примерно через полчаса она несколько затихла, твердя, как попугай, одну
фразу:
     -- Ты разбил мою жизнь! Ты разбил мою жизнь... Я поморщился:
     -- Не говори банальностей.
     -- Ты разбил мою  жизнь! Боже!  Как счастливо я жила до встречи с тобой!
Как ты омерзителен!
     Неподражаемая женская логика!
     Я заговорил рассудительно, стараясь втолковать ей очевидные факты.
     --  Дорогая, на  тебя я  не в  обиде. Я знаю, что ты  поддалась уговорам
этого мерзавца. Что ж, свое он получил. Причем, заметь, в честном поединке.
     -- Врешь! -- вновь заорала она. -- Я знаю, что ты  умеешь заставлять. Ты и
меня заставлял хотеть тебя в постели. У-у, тварь!
     -- Я люблю тебя, Алина.
     -- Да я плюю на твою любовь!
     --  Алина,  не затягивай спектакль. Хорошо, что на улице  такой  ветер и
никто  не  слышит твоих  воплей.  А  если  приедет милиция?  Попробуй  потом
доказать,  что  это не ты его отравила. Все!  Хватит. Сейчас  я пришлю  сюда
одного человечка, он  ликвидирует все следы. А ты  будь умницей и веди  себя
благоразумно.  Серьезный разговор у нас с тобой еще впереди. Что же касается
украденного  тобой  фонарика, то ты  здорово  ошиблась. Он для других целей.
Верни-ка мне его.
     Значит,  она  меня  ненавидит,  думал  я,  выруливая  по   центральному
проспекту к "Волне".  Ненавидит  уже по второму кругу. Каких только усилий я
ни прилагал, чтобы завоевать ее  любвеобильное сердце, --  и все вхолостую. А
мерзавец  Федька  взял  ее  с  потрохами.  Без  всякого биополя.  Такой  вот
парадокс. Как ему это удалось, черт побери?! Что я делал не так?
     * * *
     Саныч ждал  меня, коротая время  за бутылочкой "Пепси-колы". Кажется, к
алкоголю он  был равнодушен. Я сделал ему знак. Мы сошлись в укромном уголке
вестибюля.
     -- В одном  приличном  доме  только что произошел  несчастный случай,  --
вздохнул я. -- Некий молодой, но  подающий  большие надежды  ученый отравился
чем-то. Может,  маринованными грибками. Или колбасой. Надо  бы устроить так,
чтобы нашу добрую знакомую никто не изводил глупыми расспросами.
     -- Сделаем, -- кивнул Саныч.
     -- Можешь взять мою машину.
     -- Не  надо. --  Он деликатно отстранил мою руку. -- Вы  должны оставаться
вне подозрений. Я все сделаю, а  вы  садитесь за мой столик. В зале уже есть
пять-шесть человек, которые  подтвердят, что  вы провели  здесь весь  вечер.
Потанцуйте еще с двумя-тремя дамами, закажите в их честь музыку -- пусть  вас
запомнят и другие.
     Я проникновенно посмотрел в его смышленые глаза.
     -- Саныч...
     -- Весь внимание.
     -- Не вздумай тронуть  Алину  хоть пальцем.  Как бы она ни бесновалась и
что бы ни вытворяла.
     -- Ни словом, ни взглядом! -- поклялся он.
     -- Сколько тебе потребуется времени?
     -- Думаю, часа за полтора управлюсь.
     -- Ну, иди. Я буду ждать.
     Он исчез -- тихий, незаметный и быстрый.
     Я расположился  за маленьким --  на две персоны -- столиком. На  скатерти
стоял второй прибор -- для меня, рядом открытая, но непочатая бутылка коньяка
--   тоже  для  меня.  Блюдечко  с  нарезанным  лимоном,   соленые  орешки...
Оказывается, этот шустрый малый изучил и мои вкусы.
     Хм,  надеюсь,  в  "Волне"  напитки еще  не разбавляют ядом? Я придвинул
большой  фужер для шампанского, наполнил его на две  трети коньяком и осушил
не отрываясь.
     Какая же ты дура, Алинка...  Как хорошо мы могли бы жить! Разве я прошу
у  тебя  невозможного? Только немного ласки. Какой бесчувственной надо быть,
чтобы отказать в такой малости! Но сегодня ты получила хорошую встряску. Дай
Бог,  чтобы  она  пошла тебе на  пользу! Завтра  я попытаюсь объяснить  тебе
кое-что. Но если ты опять начнешь своевольничать, берегись!
     Я налил себе вторую  порцию, но выпить  не  успел. В вестибюле появился
вездесущий Саныч. Или вездесущий дьявол? А ведь  не прошло и четверти  часа,
как  мы расстались.  Его  физиономия  мне  жутко  не  понравилась.  Тоскливо
защемило внутри.
     Как  мышка  он проскользнул  в  зал и  сел напротив,  наклонившись  над
столом.
     -- Ну?
     -- Она присоединилась к нему.
     --  Твоя работа,  негодяй?!  -- воскликнул я,  излишне,  пожалуй, громко.
Несколько сытых рож повернулось в нашу сторону.
     -- Тише...  --  прошептал он одними губами. -- Ее уже не вернуть.  Когда я
приехал, все было кончено. Разве я посмел бы ослушаться?
     Я направил на него всю мощь моего биополя, но пройдоха не лгал.
     Какого рожна я оставил ее одну, пришла мне в голову простая мысль.
     -- Я вернулся, чтобы посоветоваться,  --  продолжал Саныч. --  Могу увезти
обоих,  но  лучший  выход --  это устроить взрыв газа. Момент  благоприятный.
Ветер как с цепи сорвался. На  улице никого. Пожар разгорится в минуту. Если
только вам не нужен этот дом.
     Долгое время я не мог сообразить, о чем же он толкует.
     -- Надо торопиться, -- настойчиво долдонил Саныч. -- Упаси Бог, кто-нибудь
заглянет. Будут проблемы.
     --  Да,  -- согласился  я. -- Это разумное предложение. Дом  мне не нужен.
Трижды проклятый дом. Гори он синим пламенем!
     -- Понял.
     Я до хруста сжал его ладонь.
     -- Сделай так, чтобы все сгорело  дотла. Огонь  должен быть неукротимым.
Чтобы даже земля прогорела под ним до самого ада.
     -- Не сомневайтесь, -- и он исчез.
     Я снова выпил и обвел глазами зал.
     Вон за тем столиком  мы с ней  познакомились в первый раз. Она полюбила
меня, но я ею  пренебрег.  А  за тем столиком  состоялось второе знакомство.
Тогда я желал ее любви, но она возненавидела меня. Значит, никогда больше  я
не услышу  ее хрипловатого голоса, который сводил меня с ума,  не увижу, как
струятся  по  смуглым  плечам  ее  пшеничные  волосы,  как  она  изгибается,
стаскивая через голову платье...  Неужели она не понимала, что я уже простил
ей эту дурацкую попытку  отравления, что  я  заранее простил все то, что она
только собиралась учудить против меня? Зачем, Алина? Зачем?!  Ты  же видела,
как мучительно умирать...
     Я потянулся к бутылке, но она была пуста.
     -- Девушка, еще коньяк! -- крикнул я официантке.
     Упокой ее душу, Господи!
     Осушив в очередной раз фужер, я увидел напротив себя Саныча. Он смотрел
на меня взглядом верного пса, хозяин которого теряет рассудок.
     -- Ну что, змей горыныч, говори!
     -- Сейчас там огонь выше деревьев. Я поднялся.
     -- Вы куда, Вадим Федорович?
     -- Хочу видеть это.
     -- Вам нельзя.
     -- Плевать!
     Бросив на скатерть ворох купюр, я вышел из "Волны". Ветер набросился на
меня с такой яростью, будто Алина перед смертью поручила ему расправиться со
мной.  А мне  уже было все  равно. Перейдя площадь, я уселся в машину, завел
мотор и помчался к ней, то и дело сбиваясь на встречную полосу.  Мимо  меня,
тревожно ревя сиренами, пронеслись две пожарные машины. Не  составляло труда
догадаться, куда они направлялись.
     Тихой улочки было  не узнать.  Куда подевалась кастовая замкнутость  ее
обитателей! Все -- от мала до велика --  высыпали наружу. И было отчего. Саныч
поработал  на  славу.  Море  огня  уже  охватило добрых полквартала, а ветер
продолжал неистово раздувать его. Достойная тризна  по  моей любимой! Думаю,
зарево могли наблюдать даже в Жердяевке.
     Пожарные  машины  прибывали  одна  за  другой.  Боевые расчеты  отважно
вступали  в  схватку сразу с двумя  стихиями  -- воздушной и  огненной,  пена
хлестала  из  раструбов как бешеная, но пользы от этого  было не много. Речь
могла идти только о том, чтобы отсечь от огненного вала уцелевшие постройки.
     Вот и все.  Сгорела  твоя  золотая клетка,  Алина. Окончен  твой  путь.
Окончена и продолжительная, мучительно трудная глава моей жизни.
     А  пламя  все  гудело, превращая  в пепелище уютный городской  уголок и
выжигая космические пространства в моей душе.
     * * *
     Всю  ночь  я  пил, потеряв  счет  бутылкам,  но  не  хмелел.  Напротив,
становился только трезвее и все детальнее объяснял Алине, что всему виной ее
черная неблагодарность.
     То ли утром, то ли уже следующим вечером пришел Саныч. Я даже не помню,
открывал ли ему дверь.  Но отлично  помню  возникшее  у меня  ощущение,  что
отныне с этим человеком будет крепко спаяна моя судьба.
     Я налил ему стакан до краев.
     -- Пей! Помянем ее бессмертную душу! Он дипломатично пригубил.
     -- Понимаю... Вы были очень привязаны к этой женщине...
     -- Что ты понимаешь!
     Саныч сложил перед собой руки и заговорил голосом, полным сострадания:
     --  Вадим  Федорович,  у  вас  светлая голова.  Вы понимаете, что  такое
неизбежность. То, что случилось, -- это неизбежность.  Вы не хотели ее ухода,
но раз она ушла, значит, надо примириться  с утратой.  Примириться и  начать
новую жизнь.  Боль в  вашей  душе утихнет. Вы  еще молоды  и  полны сил.  Вы
обязательно встретите достойную вас спутницу.
     --  Не мотай  душу,  дьявол!  -- крикнул  я,  горя  желанием  испытать на
прочность его лысину. -- Зачем ты пришел?!
     -- Я подумал, что вам одиноко...
     -- Не смей мне врать!
     --  Еще я  подумал,  -- ровным тоном продолжал он, -- что вы не откажетесь
выслушать  мое  деловое предложение.  Но,  кажется, --  он  невольно задержал
взгляд на батарее бутылок -- пустых и полных, -- я не ко времени.
     --  Нет,  говори сейчас! -- потребовал  я. -- Никогда еще  у меня не  было
более ясной  головы. А вот тебе другой возможности может не представиться, --
и я с кривой ухмылкой выложил на стол блокиратор.
     Саныч побледнел, но выдержки  не потерял.  Этот воробышек, надо  отдать
ему  должное, умел  быть  мужественным, несмотря  на  давешнее  признание  в
страхе.
     -- Не делайте этого, Вадим Федорович!
     -- Чего? -- продолжал ухмыляться я.
     -- Того, что вы сделали с Кителем и Максом.
     -- Откуда ты знаешь, что я собираюсь проделать то же самое с тобой?
     -- А разве нет? -- Он поднял  на меня ясные глаза. -- Но не торопитесь,  и
вы  получите  верного --  не  говорю  друга, я недостоин  вашей дружбы, --  но
помощника. Я ведь знаю, как вы одиноки.
     Некоторое время я колебался. Затем убрал блокиратор. Ладно, никуда этот
Саныч от меня не денется.
     -- Говори же!
     Он решительно вскинул голову:
     -- Простите меня, Вадим Федорович, но, наблюдая за вами, я сделал вывод,
что вы  глубоко неудовлетворены  своей жизнью. Я  пытался постигнуть причину
этого  неудовольствия. Как мне показалось,  она  в  том,  что вы не находите
достойного применения своим поистине выдающимся талантам.  Тот великий  дар,
которым наградила  вас природа, вы переводите на пустяки.  У вас  нет цели в
жизни.
     -- А ты,  однако,  порядочный  наглец, --  усмехнулся я, стараясь  скрыть
охватившее меня смятение.  Этот с  виду деликатный и даже  робкий  человечек
бесцеремонно добрался до  самой больной, глубоко  запрятанной струны в  моей
душе.
     -- Поставьте  перед собой  цель, -- продолжал он.  --  Идите к ней смело и
напористо. Держите руку на пульсе событий. Окружите себя надежными и верными
помощниками, которые будут  в  поте  лица служить  вашим интересам. Сделайте
это, и к вам вернется радость.
     -- Ну и какую же цель ты для меня наметил?
     -- Выбор должны сделать вы. Я только предлагаю.
     -- Так предлагай.
     -- Власть!  Я  говорю  не  о  той власти, когда  вы заставляете  другого
человека  кричать петухом.  Я  говорю  о  тайной  власти, которую вы  можете
приобрести над  горсткой людей,  заправляющих делами в нашем городе. Все они
повязаны между собой. Я  понял это, когда  работал на  Кителя. Но Китель был
лишь одним из них. А вы можете встать над всеми.
     -- Каким же образом?
     -- Выведав их пороки.
     -- Ты закончил?
     -- Нет еще.
     -- Ну, заканчивай. -- Я влил в себя очередную порцию.
     -- Там, где власть, там и золото. -- В  голосе Саныча зазвенел металл.  --
Впереди  нас ждут трудные испытания. Сегодня  многие умные  люди справедливо
полагают, что вскоре наступит время большой смуты, когда пошатнутся устои.
     --  Скажите,  какой  пророк! -- воскликнул  я, подливая  себе из бутылки.
Чертов коньяк! В нем совсем нет градусов.
     --  Поэтому самые дальновидные уже готовятся к  черным дням, -- донеся из
глубин космоса голос Саныча. -- Превращают капиталы в золото,  драгоценности,
редкие  иконы, картины...  Есть  очень богатые люди.  К их  рукам  прибились
немалые сокровища. Понятно, что они не держат их на виду.
     -- И правильно делают.
     --  Мне  известны  некоторые   из   этих  людей.  --  Одержимый  желанием
выговориться, Саныч  уже не следил за моей реакцией. -- Через них можно выйти
на остальных. Вопрос в том, где же их  тайники. По  доброй воле они этого не
скажут.  Не  скажут даже  под  пыткой,  ибо  обладание  золотом  удесятеряет
стойкость. Но ваш чудесный дар отыщет все тропинки, откроет все замки. Вадим
Федорович! Вы  не представляете, как много золота осело  в нашем городе!  По
сравнению с ним всякие пиратские клады --  мелочь на карманные расходы. Можно
разбогатеть быстро. Очень быстро.
     -- А ты, любезный, корыстолюбив, как я погляжу. Наверное, в детстве тебе
не давали денег на мороженое. Он не слышал меня.
     --  Я знаю двух-трех надежных ребят. Больше и не надо. Всю черную работу
мы возьмем на себя.  Вы  будете в  стороне, вне всяких подозрений.  Половина
всей добычи -- ваша личная доля.
     -- Всего лишь?
     -- Простите, я оговорился. Я  не должен ставить никаких условий. Еще раз
-- простите.  Вы сами будете распределять прибыль. Как сочтете нужным. К делу
можно  приступить хоть  сегодня... --  Тут он снова бросил взгляд  на батарею
бутылок, и в его карих глазах появилось сомнение.
     -- Так вот для чего я тебе нужен...
     -- Быть может, я вам нужнее, -- смиренно ответил Саныч. -- Не сомневайтесь
во  мне.  Я доказал вам свою преданность  и сделаю это еще тысячу раз.  Если
потребуется, жизнь отдам за вас, хозяин.
     -- Почему я должен тебе доверять? Предавший однажды, предаст  опять. Это
старая, веками  проверенная  истина. Ведь ты  предал своего  прежнего босса,
Кителя, а?
     --  Я  не  предавал  его,  -- побледнев,  твердо  отчеканил Саныч,  качая
головой. -- Я служил ему верой и правдой, хотя многое в нем мне не нравилось.
Он  был  примитивен и  заносчив.  Слишком  уповал  на  свое  положение, хотя
настоящей, большой, властью не обладал. Считал  себя машинистом, а ехал-то в
прицепном  вагоне.  Чересчур  далеко высунулся  из  окна, вот  ему  и снесло
полчерепа. Да  что  говорить, хозяин! Китель -- не акула. Так, средняя щучка.
Но пока я работал на него, я был верным помощником.
     -- "Железным" человечком?
     --  Да, так он меня называл.  Моей вины  в его беде  нет. Скорее, это он
подвел меня, оставив у  разбитого  корыта. Совесть моя чиста, и мне не в чем
себя упрекнуть.
     -- Хм... Я вижу, ты  большой прохвост. Притом  с претензиями. Зачем тебе
вообще нужен хозяин? С твоей изворотливостью ты и сам всюду пролезешь.
     --  Бог  не  дал мне  способности  стоять  во  главе  дела, --  вздохнув,
проговорил Саныч. -- Я  --  вечно второй. Я  могу  быть  правой  рукой  любого
президента,  императора, султана, хана, генерального  секретаря... Но  стать
первым не могу даже в захудалом  колхозе. Я всегда мечтал о хозяине, которым
можно гордиться.  Кителю я служил  честно, но  гордиться им не  мог.  В этом
отношении вы  -- идеал.  С вами я по доброй  поле пойду до самого конца. Вы --
моя судьба. Я понял это в тот момент, когда стрелял в вас на Лесной Даче.
     -- Ты закончил?
     -- Главное я сказал. О деталях можно говорить бесконечно.
     -- Убирайся!  -- приказал я. -- Ты мне надоел.  Хотя постой...  Давно хочу
тебя спросить...
     -- Да? -- Он подался ко мне.
     -- Тот обруч... Он действительно мог взорваться?
     -- Да.
     -- А кнопка была у тебя?
     -- Да.
     -- Ты нажал бы ее?
     -- Да... -- чуть слышно ответил он.
     -- Что ж,  по крайней мере,  откровенно. Проваливай!  Оставшись один,  я
откупорил очередную бутылку.
     Дьявол,  подумал я.  Он  сущий  дьявол, этот Саныч. Он проник в  мысли,
которые я тщательно прятал даже от самого себя.
     Что мне золото? Плевал я на него! Но живое дело, которое требует полной
отдачи,  мне   необходимо   позарез.  Я  должен  иметь  цель  --  пусть  даже
недостижимую.  Иначе я попросту сопьюсь. Правда, у меня есть литература. Но,
как выяснилось, она не завладела  всем моим существом. Мне нужно еще что-то.
Диарцы не понимают этого,  не понимают, что мне  скучно искать дизов, скучно
объяснять,  почему в нашей земной жизни столько  идиотизма. Им, небожителям,
надо бы дать мне такое  задание,  чтобы я выматывался до чертиков в очах, до
звона в нервной системе. Напрасно они балуют своих агентов, ох, напрасно. Да
и какой я, в сущности, агент? Так, пешка.
     Дело, мне требуется огромное дело!
     Впрочем, и о золоте стоит подумать.
     В  один прекрасный  день  моя волшебная сказка закончится. Может  быть,
очень скоро. Диарцы дали мне все, но они же могут все и забрать. Я давно уже
промотал большую часть основного капитала. Я много натворил такого, чего они
не простят.  Фактически  по моей вине погибли  два диза.  Да и других грехов
немало. Стоит им только осерчать, и все мое благополучие лопнет, как мыльный
пузырь. Как  мне тогда существовать? На жалкие гонорары? Но я-то давно отвык
от образа жизни рядового обывателя.
     Саныч  прав.  Надо  вернуть  способность  наслаждаться  жизнью,  видеть
множество красок, а не только черную.
     Власть? Отчего бы не вкусить и с этого древа?



     Далее несколько абзацев в  рукописи Ромоданова были жирно зачеркнуты, и
я решил воспользоваться заминкой, чтобы устроить маленький перерыв, а заодно
снова сварить кофе.
     Надо сказать,  что многолетнее сотрудничество с  издательствами развило
во мне профессиональное  качество: если уж я  брался за какую-либо рукопись,
то  читал  ее  непременно  в один присест -- будь в ней  хоть тысяча страниц.
Выпью кофе, разомнусь, суну голову под кран -- и шпарю дальше.
     Вот и сейчас я упорно продирался сквозь  фантазии Ромоданова во  многом
благодаря давней привычке.
     Местами  сюжет  захватывал  меня,  и  тогда  воображение  автоматически
рисовало возможные иллюстрации к той или иной сцене.
     Одновременно  я  видел  очевидные  просчеты  рукописи,  ее -- как  мягко
выражаются в издательствах -- шероховатости. Но следом я вспоминал, что читаю
не  литературное произведение, а исповедь реального, знакомого мне человека,
и невольно ловил себя на  мысли, что моя глухая антипатия к автору неуклонно
возрастает.
     Хоть убей: не верил я в его искренность! Ромоданов пытался обелить себя
в собственных глазах, -- только и всего. Чуть не на каждой странице твердил о
своей  честности  и  порядочности,  не  замечая,  что  мохнатые  уши  торчат
отовсюду. Его двуличие и душевная черствость были очевидны.
     Чего стоила одна история с Федором, поданная с изощренной хитростью! Ну
никак я не могу поверить, что увлеченный большим делом молодой ученый, каким
Федор показан вначале, пойдет на страшное преступление! Тут какой-то провал,
недосказанность.  Все  наверняка было иначе. Ромоданов застал своего друга с
Алиной и, воспользовавшись  биополем,  безжалостно  расправился с обоими.  А
теперь пытается выдать себя за жертву.
     А его отношения с Алиной? Он поминутно распинается о своем якобы святом
чувстве, стремится доказать, что окружил любимую женщину лаской и нежностью,
а сам  то  и  дело проговаривается,  называя  ее  шлюхой, стервой, тварью...
Хороша  нежность! И  на  какую же  взаимность он  уповал? Женское сердце  не
обманешь.
     Он становится в  позу моралиста,  осуждая Алину за легкомысленный образ
жизни, свои же безобразные оргии, видимо, считает нормой.
     Исключительно по  вине Ромоданова  погибает  бедный Нечитайло,  но даже
словечка раскаяния не находит наш герой.
     Нет на его счету  ни  одного  доброго  дела, вот  разве что материально
помог  своей  матушке,  о  которой,  сам   того  не  замечая,  отзывается  с
недопустимой язвительностью.
     Наконец,  как  расценить  жалкие  попытки  оправдать  свое   творческое
бессилие?  То,  видите ли,  у  него  отдельной  комнаты не было,  то  злодей
Мамалыгин сбил с панталыку,  то в редакциях  не  пожелали оценить... Как же,
читал я  его очерки, помню...  А чего мучиться-то?  Старая истина: можешь не
писать -- не пиши.
     Совсем  уж  невнятно  рассказывает  Ромоданов  о своей  так  называемой
агентурной работе. Не знаю, не знаю...
     А вот и кофе готов.
     Читаю дальше.



     Если ваша  молодая и красивая  жена  погибает  вместе с  любовником, то
приготовьтесь к тому, что вы окажетесь под подозрением.
     Следователь,  который вел  это  дело, поначалу смотрел на меня  волком.
Кажется, мое алиби ничуть  его не убеждало, хотя, как и  обещал Саныч, целая
куча народу (самый активный -- официант Вовчик) клятвенно заверяла, что в тот
злополучный вечер я неотлучно бражничал за ресторанным столиком.
     Впрочем, в  этом-то  следователь и  не  сомневался.  Он  полагал, что я
воспользовался  услугами наемного убийцы. К  счастью, Саныч  оказался ловким
исполнителем и не оставил никаких следов.
     Когда  же  начались   допросы  свидетелей   --  бывших  собутыльников  и
любовников Алины, настроение следователя стало быстро меняться в мою пользу.
Выяснилось,  что  Алина  с  распростертыми объятьями  принимала проституток,
наркоманов, подозрительных типов с уголовным прошлым. Тут и я подлил масла в
огонь, заявив, что в доме имелись значительные ценности.
     Возникла весьма правдоподобная версия: кто-то из  ее постоянных  гостей
дал наводку, а  грабитель (или  целая шайка)  расправился с  хозяйкой  и  ее
очередным любовником,  случайно оказавшимся  в  этот момент  в доме.  В  мою
пользу говорил и тот  факт,  что сама Алина отпустила накануне всю прислугу.
Свидетели подтвердили, что я знал о многочисленных изменах Алины, но никогда
не делал из этого трагедии. Да и ее прошлое сыграло роль.
     Словом, поиск ушел далеко в сторону и меня оставили в покое.
     На  второй  день  после  несчастья  я  похоронил мою  любимую  (хотя  и
хоронить-то было нечего), завалив могилу цветами и устроив пышные поминки.
     В тот же  день родственники хоронили Федора. Обе процессии всретились у
кладбищенских  ворот,  где  разыгралась  безобразная сцена.  Мать  Федора  в
истерике набросилась  на  меня, осыпая  безумными упреками в том смысле, что
следи я строже  за своей женой, ничего такого  не случилось бы.  Я, конечно,
мог бы привести контраргументы, но промолчал. Горе совершенно помутило разум
бедной женщины.
     Лучшему  в  городе  скульптору  я отвез  целую  кипу фотографий  Алины,
заказав выполнить по ним бронзовый памятник в полный рост.
     Деньги, которые мне вернул Саныч, я раздал нищим.
     Оформив  надлежащие документы,  я  стал вполне  официально  именоваться
вдовцом. Вдовец... Слово-то какое!
     А тем временем город  залечивал раны, нанесенные ему в  тот сумасшедший
вечер.   Как    выяснилось,   ураганный   ветер   разметал   целый   поселок
самозастройщиков на одной  из окраин,  повалил великое множество деревьев  и
столбов и даже опрокинул два подъемных крана.
     Что же касается пожара,  то он полностью уничтожил полторы дюжины домов
вместе  с  хозпостройками и садами.  Было выжжено полквартала. Я побывал  на
пепелище.  От  великолепного  палаццо  Алины  с  его  роскошной  обстановкой
остались  лишь  растрескавшиеся  почерневшие  стены да  большая  куча  золы.
Сожженные  деревья  напоминали  пейзаж  из  фантастического  боевика.  Конец
проклятому дому!
     Пожар, похоже, был  на руку отцам города. Они давно уже точили  зуб  на
этот тихий квартал в центре. Тотчас было объявлено, что  на месте выгоревших
участков   поднимется    крупнейший    концертно-развлекательный   комплекс.
Погорельцы принялись  протестовать, я же испытал облегчение.  Скоро исчезнет
всякая память о доме, который принес мне столько страданий.
     Все бы ничего, но с  некоторых пор  меня стала навещать  Алина. Вернее,
несколько  Алин.  Стоило провалиться  в  сон,  как  они входили в  комнату и
располагались вокруг кровати.
     Первая Алина  смотрела  на меня влюбленными  глазами и  жарко  шептала:
"Миленький...",  вторая,  разгоряченная  гневом, упершись кулачками  в бока,
обещала:    "Сейчас    получишь    от    меня    на   бедность!",    третья,
равнодушно-холодная,   усмехалась:   "Зайка,   мне  опять  нужны   денежки",
четвертая,  страшная,  как  старая  ведьма,  размахивала  тесаком:  "Как  ты
омерзителен! Ненавижу! Ненавижу!"... А еще была и пятая, и шестая...
     Иногда появлялась целая толпа Алин, и я жадно искал в ней ту, первую, и
лишь найдя, успокаивался. Но первая приходила  не всегда.  Хуже всего, когда
возникала одна только четвертая с ее тесаком. Я почти  физически ощущал, как
острая сталь проникает в мое горло, и просыпался в холодном поту. Но  другой
раз  пробуждение не  наступало  очень долго,  и  ночные  кошмары  бесконечно
терзали меня. Я стал бояться засыпать ночью и  старался отсыпаться  днем. Но
даже если  я бодрствовал ночью, то в самый глухой ее  час сознание все равно
отключалось  ненадолго  и  Алины  представали  передо  мной  во  всем  своем
многообразии.
     Все  чаще за  ними смутной тенью маячил  Федор. Он  улыбался, показывая
ровные  зубы: "Металлический порошок  -- будущее  человечества!" А  из-за его
спины паскудно  ухмылялся  Мамалыгин:  "Мышьячку с Диара не  желаете? Высший
сорт!"
     Однако нет худа без добра.
     Меня опять неудержимо потянуло к бумаге.
     Я написал несколько рассказов в духе "Береники" и "Мореллы" Эдгара По.
     А затем будто прорвало некую плотину, и сюжеты хлынули потоком (большей
частью  почему-то  мистические).  Лишь   успевай   записывать.  С  радостным
изумлением  я  открыл  для  себя, что  центром  рассказа может  стать  любой
предмет,  случайно услышанная фраза,  давнее воспоминание  и  даже  газетная
строка.
     Например,  на моем  столе стояла  пепельница -- подарок  Алины. Это была
дешевая  аляповатая  поделка в  форме  головы  дьявола -- с  мефистофелевским
носом,  рожками, козлиной  бородкой  и  сардонической  ухмылкой  тонких губ.
Однажды  Алина  выкрасила ее  зрачки и губы  алым лаком для  ногтей,  отчего
голова нежданно приобрела жутковатую выразительность, будто в ней пробудился
дух  преисподней.  Иногда,  особенно  в  сумерках,  мне  казалось,  что  она
внимательно  наблюдает за мной, фиксируя все мои переживания и потешаясь над
ними. И копит злобу, дожидаясь заветного часа... Рассказ я так  и озаглавил:
"Дьявольская пепельница".
     На второй  сюжет  натолкнула  оранжевая  настольная  лампа.  Сам  собой
сложился рассказ о  литераторе,  который  годами работал по ночам  при свете
старой лампы. Но вот ему подарили другую, более изящную,  и литератор  убрал
старушку  на шкаф, не подозревая, что в той живет ранимая душа. Почувствовав
себя оскорбленной,  оранжевая  лампа готовит утонченную месть... Я настолько
вжился в образ обиженной  лампы, что порой мне чудилось, будто она беззвучно
подкрадывается ко мне в темноте, норовя захлестнуть шнур вокруг моего горла.
     В  "Вечерке"  в  рубрике  криминальных  новостей  я  вычитал  небольшую
информацию  о  банде,  которая  убила  двух водителей  рефрижератора,  чтобы
завладеть ценным  грузом. Тотчас возник замысел рассказа  "Рефрижератор" -- о
том, как огромный грузовик мстит бандитам.
     И еще десятка два подобных вещиц положил я на бумагу.
     Получилась  довольно  объемистая  рукопись,  которой  я  гордился,  ибо
полагал,  что  мне удалось взглянуть на  привычные  явления  и  предметы под
свежим углом.
     Но, кажется, я забежал далеко вперед. Вас, вероятно, в  большей степени
занимают не мои литературные изыски, а развитие отношений с Санычем.
     Сейчас перейду к  ним, но прежде одна важная  деталь, о которой я забыл
упомянуть.
     На похоронах  Алины присутствовал Мамалыгин.  Когда гроб  с  ее  прахом
опускали  в могилу, у него было такое же  выражение лица, что и у ребенка, у
которого  отняли  любимую  игрушку. Он посочувствовал мне,  но ни  о чем  не
расспрашивал. Убежденность, что  он знает все, крепла во мне с  каждым днем.
Но почему он молчит? Ждет чего-то? Чего?
     Теперь о Саныче.
     * * *
     В любом  мало-мальски  крупном городе есть улица Полевая, расположенная
обычно в самом захудалом районе.
     Возможно,   вам   известно,   что  в   нашем  городе  Полевая   огибает
взлетно-посадочные полосы аэропорта, затем петляет между глухих стен складов
и заборов автобаз и незаметно растворяется среди полей пригородного совхоза.
Впрочем, есть  на ней небольшие  обитаемые  анклавы:  то тут  то там увидишь
два-три частных  дома, невесть как затесавшихся  в промышленную среду.  Днем
здесь пыльно и шумно: проносятся самосвалы и фургоны, грохочут краны... Но с
наступлением темноты всякая жизнь на Полевой замирает, ни одного таксиста не
заманишь  сюда ни за  какие деньги. Полевая  держит негласное первенство  по
убийствам, грабежам и разборкам.
     Саныч владел небольшим  домиком в три комнаты в  самом  что  ни на есть
глухом   закутке   этой  неприглядной   улицы.  Слева  тянулась   территория
"Вторчермета",  над которой  днями  напролет  стоял скрежет и лязг  металла,
справа  --  испытательный  полигон  какого-то  института,  где  проверяли  на
прочность балки и сваи, с тылу проходила железная дорога.
     Однако такое  местоположение имело и свои преимущества. Подойти  к дому
незамеченным было невозможно даже ночью, поскольку прожекторы  "Вторчермета"
освещали пространство перед ним.
     Жил  Саныч  бобылем и  потребности имел  самые  скромные.  Он не курил,
практически не пил, в еде соблюдал умеренность.  Похоже, не тянуло  его  и к
женщинам.  Обстановка  в  доме  была  спартанской,  чистота  повсюду  царила
идеальная.
     Одна из комнат  напоминала  гостиничный  номер  --  здесь стояли  четыре
кровати, чтобы при случае было где расположиться всей командой.
     А команда Саныча состояла  из трех накачанных парней решительного вида,
которые имели свое жилье в городе, но могли собраться по первому зову.
     * * *
     Первой нашей  жертвой  стал  директор  швейной  фабрики.  По  сведениям
Саныча,  он давно  уже  организовал подпольный цех,  выпускающий "импортные"
джинсы, и поставил дело на широкую ногу.
     Все было разыграно как по нотам.
     Явившись к  директору в кабинет, я представился литератором, собирающим
материал  о передовиках производства. Нельзя ли  рекомендовать кого-либо  из
отличившихся швейников?
     Едва он  втянулся в  беседу, как  я  задействовал биополе, велев  моему
визави выложить всю подноготную  о  зарытых  сокровищах, коли таковые у него
имеются.
     Впав в  транс,  директор  поведал,  что зарыл две банки  с золотишком и
алмазами  на  задах двора своего дальнего  родственника, живущего в одной из
окрестных деревенек.
     Далее  я осведомился, кто  из его  сообщников  и  клиентов  может иметь
аналогичные захоронки.
     Он назвал четверых.
     В кармане у меня был диктофон.
     Выведав  все, что нужно, я обработал его  блокиратором,  после  чего мы
вернулись к разговору  о  передовиках  производства.  Записав  для виду пару
фамилий, я откланялся, пообещав позвонить на днях.
     В  тот же вечер Саныч с  командой совершили увлекательное путешествие в
указанную деревню,  откуда привезли два трехлитровых баллона: один был набит
золотыми  николаевскими десятками, второй заполнял  так называемый ювелирный
лом  --  золотые  колечки,  браслеты,  серьги,  часы...  В  нем же  находился
небольшой коробок с несколькими десятками бриллиантов.
     Себе  я  забрал  шестьдесят  процентов  найденного,   предложив  Санычу
удовлетвориться  двадцатью пятью, а своим  орлам раздать по пять. Возражений
не последовало.
     Но вскоре после того, как кандидатуры Саныча были выпотрошены, а в дело
пошли  типы, обнаруженные  мною,  я  поднял  свою долю  до  семидесяти  пяти
процентов. И снова -- никаких  возражений, ибо благосостояние нашей команды --
каждого ее  члена  -- росло как на дрожжах.  Надеюсь,  не нужно пояснять, что
общался я исключительно с Санычем,  оставаясь для других загадочным Мистером
Икс.
     Действовали мы  всегда  по  одной и  той  же  схеме.  Иногда  возникали
забавные  коллизии, и я  не мог удержаться  от  того,  чтобы  параллельно  с
изъятием клада не сыграть веселую шутку.
     ...Отправился    я    как-то    "раскручивать"    директора    местного
масложиркомбината,   некоего  Балтабаева.  Это  был   невероятный  болтун  и
паталогический хвастун, который ради красного словца не пожалел бы не только
родного отца. Ходили  упорные слухи, что где-то он прячет свой бюст, отлитый
из чистого золота.  Невероятно, но  Балтабаев туманными намеками поддерживал
эту версию, полагая, вероятно, что она придает ему вес в обществе.
     Я воздействовал на него биополем. И что же? Вранье! Развесистая клюква!
Жареная  газетная  утка! Не было никакого бюста. Правда, золотишко  имелось.
(Возможно, его  даже хватило бы на пару отливок.) Все оно  находилось в виде
монет,  колец,  всяческих  ювелирных  поделок.  Впрочем,  был еще  мешочек --
килограмма  на  полтора --  золотого  песка.  Не знаю  уж, где  Балтабаев его
раздобыл.  Реки и  ручьи в  наших краях никогда не считались  золотоносными.
Имелся  и второй мешочек -- с  двумя сотнями алмазов, но довольно мелких. Мне
даже показалось, что они искусственные, и я отдал их Санычу.
     Балтабаев,   несомненно,   был  убежден,   что   схоронил   свой   клад
сверхнадежно. Еще бы: тайник он устроил в стене глубокого колодца, а колодец
тот находился в пригородном поселке, где круглогодично снимал дачу один  его
доверенный человечек. -
     Поскольку колодец находился на виду -- в центре двора, пришлось пойти на
маленькую хитрость. Выяснив, что человечек  Балтабаева (ничего  не  знавший,
между  прочим, о кладе) по вечерам  любит чаевничать, один  из  наших парней
незаметно проник в дом и подсыпал тому в чайник клофелинчику. Вскоре чаевник
отключился. Орлы Саныча  спустились  в  колодец, нашли захоронку и почистили
ее, но тару оставили на  месте, набив  ее  захваченными с собой  черепками и
всяким мусором -- такова была моя прихоть.
     Наутро  я позвонил  разудалому директору, придав  голосу ехидно-грозную
интонацию:
     -- Балтабаев, ты?
     -- Да-а... -- протянул он. -- Кто говорит?
     --  Дьявол!  --  рявкнул я.  --  С тобой говорит дьявол!  Из  ада!  Понял,
хапуга?!
     -- Эй, что за шуточки? Сейчас вызову милицию!
     -- Милиция тебе не поможет!  --  продолжал я стращать бедолагу. -- За твои
прегрешения, за твое мздоимство и бессовестное  воровство я превращаю все то
золото, что ты спрятал в колодце, в черепки и сор!
     С того конца провода донеслось громкое мычание.
     -- А  для тебя, Балтабаев, я приготовил хорошенькое место в преисподней.
Раскаленная сковорода уже ждет твою жирную задницу!  Милости  просим!  --  и,
смеясь, повесил трубку.
     На следующий день я не поленился еще  раз съездить на  масложиркомбинат
специально для того,  чтобы полюбоваться лунообразной пачкой Балтабаева. Да,
это  было  зрелище! Кожа  на  его  щеках,  позеленевших  и  небритых, висела
складками,  как  будто  он  потерял за  минувшие  сутки половину веса.  Куда
подевался его несносный апломб! В глазах читалось дикое смятение, граничащее
с тихим  помешательством. Говорят, с той  поры он стал заикаться и не  может
вылечиться по сей день.
     За все это время у нас случилась единственная осечка.
     Директор городского  Дома  культуры, попутно  промышлявший перепродажей
левого товара  наших цеховиков, оказался столь косноязычным,  что  за десять
минут так и не сумел внятно объяснить мне, где же хранит свою мошну.
     -- Увидишь такую хреновину, -- вещал он, разводя руками, -- а за ней будет
штуковина с загогулиной, шагай от нее десять шагов  на вторую хреновину... --
И так без конца.
     И это была отнюдь  не хитрость -- мое биополе напрочь нейтрализовало это
качество, -- просто бедняга имел ограниченный запас слов.
     Разумеется, мне  не  составляло особого  труда  придумать  способ,  как
все-таки "расколоть" его, но я решил, что ситуация настолько анекдотическая,
что пусть этот краснобай гуляет. Тем более что  объем его сокровищ не  стоил
серьезных усилий.
     Итак, наш бизнес наладился. Колесо завертелось.
     Парадокс, но теперь пришлось подумать о собственном тайнике.
     Не помню, писал ли я, что на даче в Жердяевке имелся просторный и сухой
подвал.
     Я нанял рабочих, которые хорошенько забетонировали два крайних чулана в
нем, усилив  бетон арматурой  и  тремя  рядами  металлической  сетки.  Затем
пригласил   специалиста   по   стальным  дверям   и  сейфам.  Он   установил
бронированные   двери-щиты  с  кодовыми  замками,  как   в  крупных  банках.
Разумеется,  после  окончания  работ  я  воспользовался блокиратором,  чтобы
избавить память этих людей от ненужных подробностей.
     Повышенную  активность в этот  период проявлял  дед Пономарец. Он  юлой
крутился рядом  и  как  бы  невзначай, ненароком,  пытался  проскользнуть  в
подвал.  Пришлось применить  старое надежное средство:  только изрядная доля
выпивки избавляла старика от излишнего любопытства.
     Вход в подвал я тоже  переделал. Раньше он находился в прихожей, теперь
же я  велел  устроить его  в одной из  комнат,  причем таким образом,  чтобы
подвал соединялся с башенкой.
     В первом  отделении  своего  тайника  я  хранил  материальные ценности.
Приятно было иной раз  зайти в эту каморку и постоять четверть часа, любуясь
тусклым  блеском золота.  Через  некоторое  время  мои  запасы,  которые  на
протяжении  многих лет  одни люди  выманивали  у других,  были сопоставимы с
легендарными пиратскими кладами. Притом что дело только раскручивалось.
     Во второй каморке я устроил фонотеку.  Здесь хранились магнитные записи
с  откровениями городских тузов, где они закладывали  друг дружку. Коллекция
росла.  Она  содержала сотни и тысячи имен.  Тут обосновались  и прожорливые
акулы, и ухватистые  сомы, и разбойные  щуки, и колючие  ерши. Хватало также
крокодилов, удавов,  шакалов, гиен  и подколодных  гадюк. Имелось  несколько
редких экземпляров тигров и барсов.  В изобилии водились  подпольные крысы и
мышки всех мастей. Такой вот зоопарк. И все эти особы  были в моей власти, я
знал  их  тайны,  располагал  компроматом,  способным  повлиять  на  передел
завоеванной территории и расстановку сил.
     К примеру,  строгий  Петр Поликарпович, дружбы с которым  так домогался
Китель,  взяток не  брал,  но  не в силу кристальной честности, а по причине
трусоватой  натуры.  Каждый  день его  одолевало  искушение, но одновременно
перед  внутренним  взором  представала сцена  позорного разоблачения,  и  он
пасовал. Мало кто знал, что эту важную персону можно  купить за ничтожнейшую
подачку, лишь бы она не попахивала взяткой.
     А вот железнодорожный начальник беззастенчиво  хапал  направо и налево.
Ларчик   открывался   просто:  в   белокаменной   тот  имел  могущественного
покровителя.
     Да,  моя  фонотека  воистину была  богатством куда  более  ценным,  чем
золото, -- настоящая энциклопедия человеческих пороков.
     Изучая ее, я все отчетливее видел механизм общественного устройства, по
крайней мере в наших весях.
     Давно  ли он, этот механизм, казался мне  хаотичным набором шестеренок?
Святая простота! Наше пресловутое разгильдяйство,  наша  неразбериха -- ловко
состряпанный миф.  Не было никакого хаоса. Вакуума не существовало. Все было
схвачено, притерто  и  застолблено.  Все  разрабатывалось,  каждая  нефтяная
скважина имела владельца. Каждая  золотая  жилочка кормила своего старателя.
Рука мыла  руку, а ниточки тянулись куда-то за пределы области.  И дальше. И
еще дальше.
     Хотя я и оговорился, что моя коллекция включала сотни имен, но много ли
это для  города  с более чем миллионным  населением? Жалкая  доля  процента.
Однако  эта кучка решала  все. Чужих в этот тесный круг допускали с огромным
скрипом, а после долго приглядывались -- не вышло ли ошибки...
     Полагаю, у  вас  уже готов вопрос:  неужто  среди городской верхушки не
нашлось ни одного порядочного и честного человека?
     Драгоценный  друг!  Да   ведь  я   искал  совсем  других  людей!  Были,
безусловно,  и порядочные,  и  честные. Как  не быть?!  Но  я-то  в  них  не
нуждался...
     Кстати,  среди  городской  верхушки  я  не  обнаружил  ни единого диза.
Впрочем, меня это  уже не интересовало.  Я их и не искал. Вообще, моя работа
как агента Диара практически прекратилась. Новых заданий я давно не получал,
а Мамалыгину звонил от случая к случаю. Да и он не обременял меня звонками.
     Однажды поздним вечером я сидел у себя дома в ожидании Саныча.
     Накануне я "раскрутил" директора городского кладбища, который наваривал
хорошую  деньгу на  погребальных  услугах,  да  еще  ссужал  ее в  рост  под
грабительские проценты.  Тайник  он  устроил непосредственно  в  собственном
хозяйстве.
     Дорога ближняя, работы немного. Саныч давно должен был вернуться. Но он
не появлялся.
     Я посмотрел на часы.
     Ого! Скоро полночь. Куда же запропастились эти черти?
     Спустившись вниз, я завел "Волгу" и помчался к центральному кладбищу.
     * * *
     Когда  я подъехал  к  кладбищенским воротам, было без нескольких  минут
двенадцать.  Вдоль  дороги, опоясывавшей  ограду, горели  редкие  фонари. Но
внутри  царил  непроглядный  мрак.  Воздействовав  биополем  на  сторожа,  я
беспрепятственно проник на территорию этого пристанища усопших.
     Десяток шагов -- и тьма окутала меня со всех сторон.
     Несмотря  на увлечение  фантастикой  и мистикой, я не  верю в чертей  и
привидения, в оживших мертвецов и барабашек, в переселение душ и зомби.
     Но когда  из  абсолютного мрака  до меня  донесся чуть  слышный женский
шепот  "Вади-и-им...",  сердце  мое запрыгало  у горла,  а  ноги приросли  к
дорожке.
     И тут же  передо  мной  появилась Алина в золотистых одеяниях,  с медью
волос, струящихся на ветру.
     Прошла страшная секунда.
     Конечно  же,  это  была  не Алина, а только ее  бронзовое изваяние,  на
которое  сквозь  просвет  в  ветвях  деревьев упал лунный луч. А  за шепот я
принял шелест листвы.
     Итак, все объяснилось по законам физики,  однако никакая сила в мире не
заставила бы меня сделать хотя бы шаг вперед. Каждой клеточкой я ощущал, что
едва поравняюсь с памятником, как на моем горле сомкнутся бронзовые пальцы.
     А  ведь чуть  дальше, там,  где тьма  еще плотнее,  наверняка  сидит на
гранитной  плите обгоревший как  головешка Федор,  зорко вглядываясь пустыми
глазницами  в темноту. "Вадим,  ты  не представляешь, сколько в человеческом
организме железа! Я только здесь понял! Подойди,  я сотру  тебя в порошок, и
мы будем квиты!"
     Они опять сговорились!
     Я   невольно  отступил  назад.  Нет,  не  могу!  Пропади  пропадом  эта
захоронка!
     Я вышел за ограду, сел  в машину и помчался  на Полевую, которая в этот
ночной час почти не отличалась от кладбища.
     В  домике Саныча  светились  два окна.  Но его  старенького "Москвича",
который он обычно ставил перед крыльцом, не было.
     Прихватив блокиратор, я двинулся через двор.
     На  полпути  у  меня  возникло  ощущение,  что  в   тени  сарая  кто-то
скрывается. Я напряг биополе.
     На дорожке,  ярко  освещенной  вторчерметовскими  прожекторами,  возник
крепко сбитый парень по  кличке Белый, один  из волонтеров Саныча. (Меня он,
разумеется, не знал.)
     -- Что случилось? -- спросил я, подавляя его волю.
     -- Кажись, влипли,  --  косноязычно выдал Белый. -- У  нас был уговор, что
встречаемся здесь в десять. Приезжаем.  В доме темнота. Заходим. Саныч лежит
на полу возле дивана в луже крови. Много  натекло.  Похоже, ударили  финкой.
Думаем, Санычу хана. Но еще дышал.
     Я с трудом воспринимал услышанное.
     -- Где он сейчас?
     --  В центральной больнице. Мы  и отвезли.  Сдали  в  приемный  покой  и
смылись.  Но  после  стали  соображать.  Пальчики  Саныча,   думаем,  ментам
известны. Так что на эту хату  они вот-вот выйдут. А тут разные опасные вещи
хранятся...  Ну,  пистолеты,  и  все такое  прочее.  Кому забрать? Кинули на
спичках -- выпало мне. -- Он посмотрел на часы: --  Времени много прошло,  надо
рвать когти. Менты вот-вот налетят.
     -- Кто напал на Саныча?
     -- А хрен его знает! Окно со стороны сада раскрыто. Следы -- к железке. А
там  -- на гравий.  Не  видать. Да и электрички  бегают  часто.  Вскочил  -- и
привет!
     -- Ты все забрал, что надо?
     -- Да.
     -- А где машина?
     -- Стоит за полигоном.
     --  Ну,  иди.  И забудь все, что  сейчас  было.  Когда  он повернулся, я
хорошенько облучил его блокиратором. Теперь он обо мне и не вспомнит.
     * * *
     Центральная больница находилась в глубине обширного парка.
     У  дежурного  врача -- молодого человека в роговых очках -- я узнал,  что
Саныч лежит в двенадцатой палате на третьем этаже.
     В коридоре дорогу мне преградила дежурная медсестра, похожая на строгую
учительницу начальных классов.
     -- Как вы сюда попали?! -- со священным трепетом воскликнула она.
     --  По  лестнице,  -- усмехнулся  я и  "впрыснул"  ей  оглушительную дозу
положительных эмоций. -- Мне нужно увидеть Балашова.
     -- Вообще-то это не положено, -- вздохнула она. -- Но знаете, он буквально
выкарабкался из могилы. Не вижу ничего дурного, если вы издали посмотрите на
своего друга. Он ведь ваш друг?
     -- Да, -- кивнул я.
     -- Только недолго. И постарайтесь не шуметь.
     -- Как прикажете.
     Саныч лежал  на  спине, укрытый  до подбородка  простыней,  под которую
убегала резиновая трубка. "Саныч..." -- мысленно позвал я.
     -- Хозяин... -- прошептал он. "Только одно слово: кто тебя?"
     -- Макс... Но ты не  волнуйся... я тебя...  уберег... "Спасибо, Саныч. А
теперь -- спи". Макс!
     Дело  принимало  скверный оборот.  Избавив  память  медсестры,  а затем
дежурного врача от ненужных воспоминаний, я покинул больницу.
     * * *
     Всю ночь я не сомкнул глаз, размышляя о случившемся.
     Значит,  Макс,  которого  я полностью  списал  было  со  счетов,  снова
замаячил  в  моей  судьбе?  Что  произошло  между ним и  Санычем?  Многое ли
известно Максу о делах команды? И где он сейчас?
     Я  не смогу ответить на эти вопросы прежде, чем  Саныч не окрепнет и не
расскажет во всех подробностях о стычке в домике на Полевой.
     Теперь же надо подумать о другом.
     Возможно, уже завтра к Санычу пожалует следователь.
     В сообразительности Саныча я уверен на все сто.
     Но  если попадется дотошный  следователь, то накопать он  может  много.
Например,  пальчики  Макса.  Наверняка этот болван  в изобилии  оставил их в
доме. Очень длинную цепочку можно вытянуть за эту ниточку...
     Когда-то Саныч,  так, на всякий пожарный, дал мне телефоны своих орлов.
Отыскав их, я позвонил Белому:
     После серии длинных гудков трубку сняли.
     --  Кто  говорит?  -- раздался настороженный  голос, по которому я  узнал
своего недавнего собеседника.
     -- Слушай внимательно, Белый. Это хозяин.
     -- Чего-чего?
     -- Не перебивай. Саныч выкарабкался.  Будет жить. Но сам понимаешь, если
у него начнутся неприятности, то доберутся и до тебя. До всех вас.
     -- Ну?
     --  Немедленно, прямо сейчас жми на  Полевую и  хорошенько поработай там
тряпкой. Я имею в виду отпечатки. Да смотри, чтобы никто тебя не засек.
     -- А вдруг там уже менты?
     -- Они еще не раскачались.
     -- Ладно... Лужу тоже вытереть?
     -- Ее оставь. Действуй!
     * * *
     Саныч  шел  на   поправку,  но  так  умело  имитировал  бессознательное
состояние, что врачи целую неделю не допускали к нему следователя.
     Зато у нас состоялся важный разговор.
     Вот о чем поведал Саныч:
     --  Хозяин, я знал,  что как только Макс  освободится, то тут же разыщет
меня и потребует долю.  Я  готовился к встрече. Извини, что ничего не сказал
тебе.  Думал, обойдется тихо-мирно. Дам ему денег, и он умотает  куда-нибудь
подальше...
     Макс  пришел со стороны железной  дороги за  двадцать  минут до приезда
моих парней. Его губы улыбались, но глаза смотрели недобро.
     "Привет, Саныч! --  сказал он, возникая из темноты. -- Ловко ты нас тогда
подставил. На  то  ты  и Саныч! Так огрел  по башке, что  до сих пор не могу
вспомнить, какого же  фраера мы  тогда  раскалывали.  Десять  лет оттянул от
звонка  до  звонка.  А ты тем временем  пивком баловался, курочек щупал,  а,
Саныч? На наши  общие денежки,  между прочим". --  "Не  имело смысла садиться
всем, -- ответил  я как можно спокойнее.  -- А твою  долю  я сохранил.  Можешь
получить хоть завтра". --  "Сохранил долю, говоришь? -- усмехнулся он.  --  Так
ведь и проценты наросли". -- "Получишь  вместе с процентами". Вдруг он извлек
из рукава финку и принялся играть  ею  передо мной. "Нет, Саныч,  этого  мне
мало". -- "Чего же ты хочешь?" -- "Войти в дело". -- "Нет у меня никакого дела.
Так, перебиваюсь  по пустякам". Тут Макс развеселился и долго хохотал. Вдруг
резко  оборвал  смех  и приставил нож  к моему  горлу. "Хитришь, паскуда! За
фраера держишь?! Я ведь не сразу к тебе пришел. Присматривался к твоей хате,
видел, как  ты со своими шестерками шастаешь туда-сюда по ночам".  -- "Ты  не
так понял". Подобного я от него не ожидал. Мне казалось, он возьмет  деньги,
скажет  на прощание пару ласковых слов и умотает. Но  Макс изменился  за эти
годы. Стал хитрее. И еще  злей.  -- "В общем, так: или ты прямо сейчас ведешь
меня к своему хозяину, или..." Он слегка кольнул меня лезвием в плечо. В его
глазах появилось безумие, приступов которого я всегда опасался,  имея с  ним
дело. "Нет  у меня никакого хозяина". -- "Брось,  Саныч! Я-то тебя  знаю! Без
хозяина ты  работать  не можешь".  Вот  тут-то он  был прав. Некоторое время
разговор  продолжался в таком  же духе. Я  пытался образумить его, перенести
встречу на завтра, но  он не шел ни на какие уступки и с каждым моим ответом
сатанел все  больше. Я тайком глянул на часы,  вот-вот должны были подъехать
мои ребята. Макс перехватил мой  взгляд. "Гостей  поджидаешь?" -- "Поздно уже
для  гостей",  --  ответил  я,  и в этот момент с  дороги  свернула  машина и
зарулила  во двор.  Не будь  этого  совпадения,  возможно,  мне  удалось  бы
постепенно  утихомирить его.  Но когда  свет фар заметался по комнате, Макса
охватило безумие. Не думаю, что он собирался меня  убивать. Я был ему нужен.
Скорее, все произошло неожиданно  и для него самого. Блеснула финка -- дальше
ничего не помню.
     Саныч поднял на меня глаза, полные тревоги:
     --  Хозяин,  это опасный человек! Он  затаился и ждет. Как  только  меня
выпишут, он появится снова. Подстеречь его трудно. Он, как голодная пантера,
прыгнет  из темноты  в  самый  неожиданный момент. Он может уволочь  меня  в
какую-нибудь  дыру  и пытать.  Он  сумасшедший!  -- Тревога  в  глазах Саныча
сменилась страхом. -- Помоги мне, хозяин! Спаси! Он и сюда может прийти!
     -- Спокойно,  Саныч. --  Я  сжал  его узкую, слабую  ладонь. --  Придумаем
что-нибудь. Поправляйся пока. Версию для следователя ты уже сочинил?
     -- А что тут сочинять? Готовился ко сну, услышал шум за стеной, вышел во
вторую комнату, вдруг -- удар. Потерял сознание...
     -- У следователя может возникнуть вопрос: кто отвез тебя  в больницу? Из
уединенного домика?
     -- А  я  сумел доползти  до дороги. Дальше  ничего  не  помню. Наверное,
какой-то хороший человек проезжал мимо.
     --  Ладно. За неимением лучшего сойдет и  это. Выше нос, Саныч! Мы такой
соорудим капкан, что наша пантера сломает хребет.
     * * *
     Поразмыслив, я решил,  что нет никаких оснований скрывать от других мое
знакомство с Санычем. В результате получил повестку от следователя.
     На беседе я объяснил, что как литератор, пишущий на научные темы, давно
интересуюсь   проблемой   утилизации  отходов.   Известно  ли  вам,  товарищ
следователь,  что  металлолом можно перерабатывать  в порошок, а из  того, в
свою очередь, изготавливать нужные народному хозяйству детали? Исключительно
перспективное  направление!  Кстати,  вы  не читали  моих  статей?  Вот  вам
книжечка,  могу  надписать. Разрабатывая тему,  я  случайно  познакомился  с
Балашовым,   живущим  возле  "Вторчермета".  Весьма  положительный  человек.
Спокойный,  выдержанный.  Безумно  жаль,  что  он  стал  жертвой  разбойного
нападения. О круге его общения ничего не знаю. Нет, никаких догадок не имею.
Вы  спрашиваете,  где я  находился в ту  ночь?  На  своей даче, в Жердяевке.
Супруги Пономарцы могут подтвердить.
     Теперь я бывал у Саныча не таясь.
     Сделал  приличные  подарки  лечащему  врачу,  медсестрам  и  нянечкам в
надежде,  что  они  удвоят внимание к  больному.  Носил  передачи,  попросил
подыскать опытную сиделку, пообещав щедро приплачивать ей.
     От  идеи нанять охранника я отказался. Нет, не станет  Макс нападать на
Саныча в больнице.  Слишком опасно. Притом Саныч ему  необходим как источник
информации.   Макс  затаился  и   терпеливо  ждет  выписки   своего  бывшего
подельника. Пусть ждет...
     Словом,  в эти  дни  Саныч  стал значить  для  меня гораздо больше, чем
просто исполнительный помощник.
     -- Саныч, расскажи что-нибудь о себе, -- попросил однажды я.
     -- Что именно, хозяин?
     --  Как  ты  дошел  до жизни такой?  По натуре  тебе надо бы  служить  в
какой-нибудь солидной  конторе,  сочинять  хитроумные  отписки,  подсиживать
глуповатых  начальников,  а по вечерам возвращаться  в лоно семьи, где  тебя
будут  ждать покой и  душевное  тепло, вкусный  ужин, тапочки и кресло перед
телевизором.
     -- Наверное, ты прав, хозяин, -- задумчиво ответил он. -- Может, так оно и
вышло бы, но... Детство у меня было несладкое. Папаша здорово прикладывался,
поколачивал  маму,  да  и мне  доставалось на орехи. Но  больше, чем пьяного
отца,  я  боялся  Витьку  Прушникова  по  прозвищу  Пруш,  заводилу  местных
хулиганов. Впрочем, боялся  я всех этих грубых  и нахрапистых парней, потому
как был  слабенький и  безответный. Они же,  чувствуя  мой страх, издевались
надо мной с особой изощренностью. Каждое  возвращение из школы -- а жили мы в
перенаселенном бараке в самой грязной и бедной  части города -- было для меня
пыткой.
     Помню,  однажды они  вываляли  меня  в  зловонной  луже.  Как  раз  был
праздник,  накануне мама всю ночь штопала и утюжила мой единственный костюм,
чтобы я выглядел понаряднее, а эти  подонки все испохабили. Да еще дома отец
задал мне трепку.
     Я забился в какой-то угол, дрожа от обиды и заливаясь горючими слезами.
Как же мне жить дальше, думал  я. Мне всего тринадцать лет, и конца издевкам
не предвидится. Я не  смогу  больше терпеть. И вдруг я понял, как избавиться
от издевок. Надо  оказать какую-нибудь  услугу Витьке  Прушу,  такую важную,
чтобы он взял меня под свое покровительство.  Тогда  ни один из его  босяков
меня  и  пальцем  не  тронет.  Но   что  предложить?  Больше  всего   Витьку
интересовали деньги.  Его  компания  отбирала мелочь у  пацанов,  обшаривала
карманы пьяных, но на более серьезные дела пока не решалась.
     А что, если...
     Отец, а он  работал строителем в СМУ, не  раз матерился  дома по поводу
того, что деньги в контору привозят двадцать восьмого числа, а зарплату дают
только  после  первого,  чтобы,  значит, в завершающие, ударные, дни  месяца
никто не напивался. Держат их в задрипанном сейфе, который под силу  открыть
даже младенцу. Не дай Бог, сокрушался  папаша, какой-нибудь ворюга пронюхает
-- останешься без копейки.
     Свое  родное  СМУ   он  обычно  называл  ЧМУ  или  ЧМО,   мехколонну  --
механизированную колонну, где работал до этого, -- смехколонной, наш  барак --
естественно,  бардаком. Мир,  по его  понятиям, состоял  из  множества  ЧМУ,
смехколонн и бардаков.
     Папашино  СМУ  находилось  неподалеку  от  нашего жилища,  в  глухой  и
уединенной местности. После праздников я отправился туда, вроде бы в поисках
отца, а сам внимательно осмотрел территорию,  расположение комнат в конторе,
возможные подходы... Мой визит ни у кого не вызвал подозрений.
     Саныч вздохнул.
     --  Взяли мы эти  денежки.  Я, хоть и был  пацан,  придумал такой ловкий
план, что  обошлось  без последствий. Пруш меня зауважал и приблизил. Больше
меня не обижали. А колесо покатилось, пока не довезло меня до Кителя. У него
на  службе я был, считай,  двенадцать лет. Ну,  а  дальнейшее тебе,  хозяин,
известно...
     -- Ты был женат?
     -- Нет.
     -- Почему?
     -- Жизнь у меня беспокойная. Не хочу, чтобы мои близкие страдали так же,
как в детстве страдал я. -- Он доверчиво посмотрел мне в глаза. -- Но с тобой,
хозяин, я впервые почувствовал себя человеком.
     --  Знаешь  что, Саныч... -- Я поправил  его одеяло. --  Не  называй  меня
хозяином. Слишком уж раболепно.
     -- А как же?
     -- Ну, раз ты -- Саныч, то я, давай договоримся, буду Федорыч.
     -- Идет. -- Он мягко улыбнулся.
     В этот момент в палату вошла та самая сиделка,  которую по моей просьбе
подыскали для персонального ухода за Санычем.
     Это была крупная, приятной полноты  женщина с приветливым лицом, чем-то
напоминающая кустодиевских красавиц.
     -- Виктор  Александрович, пора обедать, --  пропела она.  --  А вам, Вадим
Федорович, надо уходить. И так долго пробыли. Больному нужен покой.
     Я присмотрелся к ней внимательнее.  Ясные, чистые глаза,  плавная линия
пухлого  подбородка, милая, этакая домашняя улыбка... Халатик  так и  трещал
под  напором  плоти. А не пригласить ли мне  ее в Жердяевку и не посмотреть,
какова же она без халата?  Но не сейчас. Сначала  пусть она поставит на ноги
Саныча.
     -- Как вас величают? -- спросил я.
     -- Вика, -- ответила она, вдруг вспыхнув. Румянец делал ее еще краше.
     -- Виктория -- значит, победа, -- улыбнулся я  ей. --  Мне  нравится, Вика,
как вы работаете. Оставайтесь такой. А засим -- выполняю ваше распоряжение. --
Я поднялся. -- До свидания!
     -- До свидания, -- пропела она.
     -- До свидания, Федорыч!
     Признаться,  я полагал,  что  пробудил  в сердце  пышнотелой  красавицы
интерес к  своей персоне. Но  уже  на выходе  из  палаты, случайно глянув  в
висевшее на стене  зеркало,  увидел, что  Виктория  нежно  поглаживает  руку
Саныча.
     Ого! Да никак здесь роман! Ай да Саныч! Ай да скромник! Ладно,  уступаю
ему без боя. На мой век хватит других красоток.
     Проходя  по коридору, я представил себе  их  рядом: сухой, как  спичка,
Саныч и крупная сочная ягода -- Вика-ежевика. Забавно!
     * * *
     Я еще не знал, что сделаю с Максом.
     Но для начала решил осмотреть тылы домика на  Полевой, откуда прокрался
этот мерзавец.
     Впритык  к   забору  тянулась  двухпутная   железная  дорога  с  весьма
интенсивным  движением. Здесь ходили не  только  товарняки, но и  скорые,  и
электрички.
     Я сразу же понял,  с какой легкостью Макс мог наблюдать за присутствием
Саныча.  Достаточно было сесть в  любую вечернюю электричку  и посмотреть из
окна, горит ли в домике свет.
     Метрах  в   трехстах   находилась   платформа  "Полевая",   чрезвычайно
оживленная днем и совершенно пустынная с наступлением сумерек. Ознакомившись
с расписанием, я убедился, что  в  тот злополучный вечер Макс приехал именно
на электричке. Видимо, и в дальнейшем он будет пользоваться ею.
     За железной дорогой раскинулась территория  мясокомбината, периодически
наводящего  зловоние на  всю  округу.  Трехметровый бетонный  забор  поверху
обтягивала  колючая  проволока.  Под  ним  буйно  разросся  бурьян  --   выше
человеческого   роста.   Идеальное   место  для   засады,   откуда   отлично
просматривается освещенная рядом  фонарей платформа.  Да и  горящие всю ночь
прожекторы "Вторчермета" и мясокомбината -- мои союзники.
     В противоположной  от  платформы стороне железная дорога круто  огибала
нефтебазу. Помнится,  Саныч  рассказывал как-то,  что это  место  облюбовано
самоубийцами.  Чуть  не  каждый  месяц какой-нибудь  несчастный  сводил  тут
последние счеты с жизнью. Были и случайные жертвы,  особенно после авансов и
получек. Масса пьяного народу перетекала через рельсы именно на этом опасном
закруглении, будто не ведая, что тормозной путь у поезда, тем более скорого,
-- больше километра.
     Так что же мне делать с Максом?
     Но сначала надо его выманить из норы.
     * * *
     Я  не хотел ни  в малейшей  степени  рисковать Санычем, единственным на
сегодняшний день человеком, который хоть что-то затронул в моей душе.
     Вскоре сложился план.
     В  нашем  драматическом театре на вторых ролях служил  актер по фамилии
Струйкин,  обликом  несколько  напоминающий Саныча. Ну а полное сходство мог
придать грим.
     Актер  был  сильно  пьющий, с  вечно пустым  карманом, поэтому  на  мое
предложение  согласился без раздумий. Естественно, дело я ему представил как
невинный розыгрыш.
     И  вот в  домике  на  Полевой загорелся свет.  (Саныча я тайно отвез  в
Жердяевку.)
     Моя задача  сильно  облегчалась  тем,  что  после  наступления  темноты
проходило  всего четыре  электрички, и  мне не было  нужды подолгу торчать в
бурьяне.  Я  прослеживал  отъезд  очередного поезда,  а после возвращался  в
домик, коротая время за  беседой с  лже-Санычем, знавшим массу любопытнейших
театральных историй. Перед проходом каждой электрички он степенно расхаживал
-- в качестве приманки -- по двору, освещенному вторчерметовским прожектором.
     Почему я не  дожидался  Макса  непосредственно в доме? Терпение,  скоро
узнаете.
     Макс появился  на  третий  вечер  предпоследней электричкой  в 23.15. К
этому  моменту  район Полевой прочно  погрузился в  дрему. Лишь  собачий лай
изредка нарушал глубокую тишину.
     Макс был единственным, кто сошел на платформу. Сбежав по ступенькам, он
быстро и бесшумно, как пантера, двинулся в мою сторону.
     Что ж,  он сам  выбрал свою судьбу! Этот убийца и садист не оставил мне
иной  возможности. Пора раз и навсегда  оборвать цепочку злодеяний, которыми
унизан путь этого мерзавца.
     Через четыре минуты должен был пройти скорый. Теперь понимаете,  почему
я не мог поджидать его в доме? Я не успел бы.
     Когда Макс приблизился на  достаточное  расстояние, я послал ему мощный
мысленный приказ.
     Он с ходу остановился, будто налетел на невидимую преграду.
     Оглядевшись на всякий случай, я покинул свою засаду.
     -- Макс, куда топаешь?
     -- Надо развязать язык одному сучонку, -- ответил он с закрытыми глазами.
     -- Что ты  собираешься с ним сделать? В его  правой руке блеснула финка.
Очевидно, та самая. Я так и не понял, откуда она появилась.
     -- За ним должок.
     -- Он ведь предлагал тебе деньги?
     -- Собачье  дерьмо! Дешевка! Мелочью хочет  откупиться. А я за него срок
мотал. Или он  сведет меня  с  хозяином, или я вырежу его сердце.  Поглядим,
зашьют ли его во второй раз.
     Где-то далеко-далеко послышался перестук колес.
     Продолжать беседу не имело смысла.
     --  Макс,  становись  на  шпалы,  на второй  путь,  и топай  вперед.  Да
поторапливайся!
     Он подчинился.
     Я  шел за ним сбоку по  извилистой гаревой тропинке, строго контролируя
дистанцию.
     Когда  мы приблизились к  опасному  закруглению,  о котором я упоминал,
скорый был совсем рядом, хотя его и закрывали цистерны нефтебазы.
     Ну, пора!
     Я   бросился  в   густые  заросли   бурьяна,  которого   и  здесь  было
предостаточно.
     Локомотив  вырвался  из-за   поворота.  Мощный  прожектор,  похожий  на
удивленный  глаз циклопа, высветил  поджарую фигуру Макса,  стоявшего  между
рельсов. Раздался протяжный гудок.
     Должно быть, я непроизвольно ослабил контроль.
     Макс вдруг встрепенулся, словно  выходя из транса и обретая способность
здраво рассуждать.
     На миг я заколебался, пораженный чудовищностью своего замысла.
     Макс рванулся было  в сторону, но я,  собрав волю  в кулак, послал  ему
последнюю команду.
     В следующую секунду локомотив подмял  его  под себя. Надрывно завизжали
тормоза.
     Пригибаясь, я  бросился к  забору нефтебазы,  вдоль  которого  тянулась
тропинка, выводящая на Полевую, и через несколько минут вошел во двор Саныча
с другой стороны.
     Состав  стоял напротив.  Он  полностью  прошел через  то  самое  место.
Хлопали  двери,  тревожно переговаривались  проводники. Несколько  человек с
фонарем пробежали к хвосту.
     Помнится, я где-то читал, что на счету каждого машиниста, в среднем, до
десяти  человеческих  жизней. Им не привыкать. Издержки профессии. Тем более
что поворот, где все произошло,  давно уже пользуется у них  дурной  славой.
Очередной самоубийца. Только и всего.
     Струйкин стоял неподалеку.
     -- Что там случилось? -- кивнул он на замерший поезд.
     -- Кто его знает? -- Я пожал плечами. -- Вероятно, встречного ждут.
     -- А-а...
     -- Знаешь, дорогой, поехали-ка в город.
     -- А как же розыгрыш?
     -- Не состоится. Тот человек уехал. Навсегда.
     -- А мой гонорар?
     -- Получишь сию минуту.
     Я подвез актера до театрального общежития, где он обитал, и, покуда тот
шел к подъезду, облучил его блокиратором.
     * * *
     Я  рассказал  Санычу,  что  ночью  кто-то  опять  попал  под  поезд  на
злополучном повороте. Судя по найденной финке -- это Макс.
     Саныч ничего не ответил, но его взгляд, полный трепетной благодарности,
был красноречив.
     Когда мы уже ехали по Полевой,  он, смущаясь, как мальчишка, признался,
что  они  с   Викой  решили  расписаться.  Похоже,  он  рассчитывал  на  мое
благословение. И получил его.
     Я предложил ему поменять адрес. Этот домик засвечен, а кроме того, мало
подходит в качестве семейного  очага. Отчего бы не  купить  более  приличное
жилье?  Например,  в  Жердяевке. Там  тихо  и зелено, ни  лязга металла,  ни
самосвалов  со  щебенкой.  Да  и  легализоваться  стоило  бы  основательней.
Только-только вышел  закон  об индивидуальном  частном  предпринимательстве.
Надо  пораскинуть   мозгами  и   организовать  какой-нибудь  кооператив  для
прикрытия.  Что  же касается наших пиратских  рейдов,  то готовить  их нужно
более тщательно. Чтобы комар носа  не  подточил. Выждем еще два-три  месяца,
чтобы  никому в голову не  пришла мысль связать перерыв  в  "работе"  с  его
пребыванием  в  больнице,  и  продолжим  наше благородное  дело.  Тем  более
кандидатур хватает.
     В скором времени Саныч  стал моим соседом. Через  две улицы он приобрел
коттедж -- не такой, конечно,  просторный, как  у меня, и не такой роскошный,
какой  был  у  Алины,  но  вполне,  приятный,  чтобы  свить  в нем  семейное
гнездышко.
     Свадьбу  сыграли   в   узком  кругу.  Кроме  меня,  четы  Пономарцов  и
трех-четырех соседей, присутствовали,  в основном, родственники Вики -- такие
же милые, симпатичные и простодушные люди.
     Зажила новая  семейная пара душа в душу. Я поразился, каким галантным и
заботливым мужем оказался Саныч. Свою дражайшую половину он готов был носить
на руках,  несмотря на некоторый избыток ее веса. Каждую свободную минуту он
что-то приколачивал,  прилаживал или  красил,  и вскоре  их  дом  засиял как
народная игрушка.
     Нередко я захаживал к ним  на чашку чая и, признаться, не раз испытывал
внезапный приступ зависти, замечая, с какой нежностью Вика обхаживает своего
благоверного. Господи, почему же в моей жизни не было ничего похожего?
     Между тем раны  Саныча зарубцевались, и мы решили, что пора вернуться к
доходному промыслу. (Естественно, о тайной стороне жизни своего супруга Вика
не догадывалась. Для нее  он был заместителем директора кооператива "Старт",
выпускающего  кожаные   ремешки  и   мундштуки  из  отходов,  получаемых   с
мясокомбината. В общем, современные "Рога и копыта".)
     Саныч  разыскал своих  орлов,  выплатил им  компенсацию  за вынужденный
простой,  поблагодарил,  что не  бросили его  на  Полевой,  и  колесо  опять
завертелось.
     Первым  делом  взяли-таки тайник на  кладбище.  Обошлось  без мистики и
привидений. Нервы у Саныча оказались покрепче моих.
     Теперь  мы  действовали  более  осторожно.  Сначала  вдвоем  с  Санычем
подробно обговаривали план операции, затем несколько дней он вел наблюдение,
и,  если  не  возникало  ни  малейших  подозрений, команда  отправлялась  за
очередной захоронкой.
     Содержимое моей каморки росло как на дрожжах, пополнялась и фонотека.
     Но  счастья не было. Не  было  и  удовольствия от  прожитого дня.  Так,
рутина, хотя и с блеском золота.
     Алина перестала являться мне в снах.  Как и Федор. Зато начал приходить
Макс.  Он  стоял  между  рельсов, почему-то  в  жаркой  пустыне под  белесым
солнцем.  Рельсы сходились  у горизонта, откуда на огромной  скорости  несся
локомотив. Вот он наезжает  на Макса и... обтекает его, будто на киноэкране.
А Макс стоит, поигрывая  финкой  и ухмыляясь: "Я все равно доберусь до тебя,
гипнотизер! Ох, доберусь! Попомнишь!"
     Я просыпался в холодном  поту,  почти уверенный, что Макс где-то рядом.
Но это были только сны.
     Все чаще  по ночам  я  поднимался  в башенку и принимался за  очередной
рассказ.  Мистика,  детектив, фантастика, триллер  --  идеи переполняли меня.
Сюжет легко ложился на бумагу. Но вот  какая загвоздка! Стоило мне поставить
последнюю  точку,  как  я  терял  всякий  интерес  к  написанному. Черновики
копились  в ящиках  стола и  на полках. Но  у меня не возникало желания даже
перепечатать готовый текст. Я утратил некие мускулы честолюбия.
     Дед  Пономарец  заметно  осунулся,  но  на вопрос: "Васильич,  хлопнешь
рюмашку?" неизменно вытягивался в струнку: "Всегда готов!"
     Фекла  Матвеевна тоже  состарилась, но ее  пельмени  и  бифштексы  были
такими же превосходными.
     Мой городской сосед,  дядя Миша, открыл у себя в гараже автомастерскую.
Руки  у  него  были золотые,  и владельцы "Волг",  "Москвичей",  "Жигулей" и
"Запорожцев"  съезжались  со  всего  города,  так  что  наш тихий  двор стал
напоминать своеобразный таксопарк.
     Через  восемь месяцев после выписки  Саныча из больницы у  Вики родился
славный бутуз на четыре кило. Назвали его Антоном. Что ж, значит, Саныч и на
больничной койке не терял времени даром.
     Связь  с  Мамалыгиным  оставалась  эпизодической.  Новых  дизов  я   не
обнаружил, про старых забыл, заданий с Диара не получал.
     Правда, был один случай, весьма странный.
     Как-то раз Мамалыгин пригласил меня к себе и вручил несколько бусинок --
синеватых, размером чуть больше горошины.
     --  Вадим,  в окрестностях города, неподалеку  от  деревеньки Мартынове,
археологи раскапывают  древний  курган.  Сегодня утром там обнаружили  кости
доисторического  человека.  Тебе надо посетить их  лагерь, якобы  по  поводу
подготовки статьи, и незаметно подбросить эти бусинки.
     -- Хорошо, -- пожал я плечами.
     -- Сделай это завтра.
     Я кивнул, но, выйдя от старичка, тут же забыл о них.
     Назавтра Мамалыгин позвонил:
     -- Был у археологов?
     -- Конечно, все в порядке, -- соврал я, досадуя на собственную память.
     -- Это очень важно, Вадим, -- с нажимом произнес Мамалыгин.
     Закончив  разговор, я принялся искать эти дурацкие бусинки, но их будто
корова  языком  слизала. Наконец я  припомнил, что сунул их  в  пустую пачку
сигарет, чтобы  не потерялись, а ту скорее всего машинально выбросил. Где их
теперь найдешь! Впрочем, бусинки  были  самые  обыкновенные, таких  полно  в
любой галантерейной лавке. Я купил похожие и поехал к археологам.
     Через два дня Мамалыгин снова позвонил.  Куда подевалось его всегдашнее
благодушие! Он был даже не раздосадован -- взбешен.
     -- Ты обманул меня, Вадим! Это  подло!  Гнусно!  Где  бусинки, которые я
тебе дал?! Пришлось сказать правду.
     -- Надо бы тебя примерно проучить! -- закричал он и бросил трубку.
     Признаться, никакого чувства  вины я не испытывал. Пропади он пропадом,
этот старикашка со своими бусинками!
     С того дня мы не встречались очень долго.
     Последние три года были, наверное, самыми спокойными в моей жизни, хотя
страну сотрясали немыслимые прежде катаклизмы. Но  я сторонился политических
бурь. Я  стоял над схваткой,  поскольку мог соблюсти свои интересы при любом
режиме.  Я жил не ведая ни страстей, ни  желаний. Но не  отпускало ощущение,
что в чем-то мне еще предстоит разобраться. В чем?
     Как-то раз, беседуя с Санычем, я нежданно для себя вспомнил:
     -- А ведь скоро и Китель выйдет на свободу.
     Саныч ответил мне мягкой и грустной улыбкой:
     -- Не волнуйся, Федорыч. Я навел справки. Китель -- опущенный. Больше  он
не опасен.
     Я молча кивнул.
     Конечно  же,  Китель не  опасен. По крайней мере,  для меня. В  тот раз
Мамалыгин от души облучил его блокиратором. На веки вечные.
     Знать бы нам обоим, как мы заблуждались...
     * * *
     Новый виток моей судьбы, вместивший столько неожиданных  событий, берет
отсчет от того дня, когда я вернулся с похорон моей матушки.
     Она  была  еще  крепкой,  совсем  не  старой  женщиной,  редко  болела,
управлялась  по  хозяйству,  но  ее  бедное  сердце  не  выдержало  крушения
Государства. Рухнуло то, чему она благоговейно поклонялась сызмальства,  что
считала справедливым, истинным и незыблемым.
     Должен  сознаться,  что при жизни я  мало  баловал ее  вниманием.  Увы,
таковы  многие  из нас. Но  в эту скорбную минуту постарался исполнить  свой
последний сыновний долг  надлежащим  образом.  Принял на себя  все  хлопоты,
справил поминки, заказал памятник и, естественно, все оплатил...
     Оставалось устроить судьбу  сестры  Людмилы и  ее сынишки Толика, моего
племянника, о котором вы еще услышите, и в весьма необычном контексте.
     Людмила  по-прежнему  была  одинока.  Что-то  не заладилось в ее личной
жизни. Вообще, с ней приключилась какая-то странная метаморфоза. Я помнил ее
восторженной  девчонкой,  страстной  любительницей сентиментальных фильмов и
мороженого пломбир. Затем эта непонятная беременность... Замкнутость...
     Теперь   передо   мной  была   законченная   мужененавистница,   этакая
современная амазонка, недовольная даже тем, что у нее сын, а не дочь.
     Притом,  как  выяснилось,  она  внимательно  следила  за  политическими
событиями  (вот  уж  чего  ожидал  от  нее   меньше  всего!)  и  имела  свое
безапеляционное суждение по всем вопросам.
     В отличие  от  матушки, которая само слово "Государство" произносила со
священным   трепетом,  Людмила  выговаривала   "это  государство"  с   таким
презрением, словно речь  шла о чем-то низком  и недостойном. Все было плохо,
все требовалось разрушить и перекроить.
     Я только диву давался, когда же она успела превратиться в антипод нашей
доброй  мамы,  откуда  эта  злоба  и  ненависть  во  вчерашней  благонравной
девчонке.
     Но перевоспитывать ее я не собирался, а лишь спросил, какие у нее планы
на будущее. Она ответила, что хотела  бы вместе с подругами открыть кафе, но
не имеет средств на вступительный  пай, поскольку при прежней власти в "этом
государстве"  уделом  народа  была  нищета.  Последнюю  половину  фразы  она
произнесла  с  клокочущим  гневом,  а вот  упоминание о  подругах  содержало
столько ласки,  что я поневоле  подумал, а не стала ли моя  милая  сестричка
лесбияночкой. Впрочем, это ее личные проблемы.
     Я дал ей денег.  Сверх  того, что она  просила. И обещал  дать еще, как
только потребуется.  Она  кивнула  с натянутой  улыбкой, показавшей мне, как
сильно мы отдалились друг от друга.
     Зато Толик рос молодцом. Не по  годам развитый  и смышленый,  он твердо
заявил,  что  хочет  быть   банкиром  и  намерен  поступать  после  школы  в
финансовый. Но еще не выбрал в какой.
     --  Замечательная  идея, -- поддержал его я.  --  Приезжай  ко  мне  летом
погостить. И вообще, навещай почаще. А поступить можно в нашем  городе. Жить
будешь у меня. Помогу, чем только сумею.
     -- Спасибо, дядя Вадик, -- серьезно ответил он.
     На том и порешили.
     Домой я вернулся в тоскливом, даже смятенном настроении. Что ни говори,
смерть матушки означала некую  черту, которую я  незримо переступил. Тяжесть
давила на сердце, не хватало воздуха. Оставаться в комнате было невозможно.
     Я оделся и вышел на улицу.
     Погода  стояла  отвратительная. Нудный  дождь,  колючий  ветер,  рваные
облака,  несущиеся  через  лунный диск...  Напиться, что ли? А толку? Водкой
этот камень не размоешь. Почему же мне так скверно?
     Я медленно брел по темному бульвару. Ни одного прохожего. Редкие машины
шуршали по мокрому асфальту. Далеко впереди светились огни гостиницы "Мир" и
ресторана "Волна".
     Рядом остановилось такси.
     Из  него  выпорхнула  влюбленная парочка.  Молодой  человек склонился к
окошку водителя, а девушка огляделась и решительно направилась ко мне, держа
что-то на вытянутой ладони.
     -- Простите, вы не могли бы разменять?
     Занятый своими мыслями, я не сразу понял ее просьбу.
     -- У водителя нет сдачи, -- пояснила она нежным голоском.
     Девушка была тонкая, стройная, с короткой стрижкой.
     Я кивнул и полез в карман за кошельком.
     В тот  момент, когда я опустил голову, какое-то  едкое облачко брызнуло
мне  в  лицо.  Гостиница  "Мир"  почему-то  стала  заваливаться  набок.  Это
последнее, что я запомнил.
     * * *
     Пробуждение  было тягостным. Страшно раскалывалась голова. Я  лежал  на
чем-то  жестком,  мои руки  и ноги были разведены в  стороны и  привязаны по
отдельности. Вот, значит, как!  Я снова пленник. Кто же меня вычислил? Где я
дал  пенку?  Надо  же быть  таким  олухом,  чтобы попасться  на  дешевенький
приемчик! Ловко меня провела эта смазливая малышка!
     Однако нечто подобное со мной уже случалось... Ну  да ладно, не впервой
выпутываться из критической ситуации.
     Сбоку  послышался  кашляющий смех.  Я  повернул голову и... не  поверил
собственным глазам, увидев торжествующего Кителя.
     В первую секунду я его даже  не узнал -- не потому, что он  состарился и
обрюзг, просто я давно вычеркнул его из своей памяти. Оказалось -- рано.
     Но самое удивительное заключалось в том, что Китель тоже был пленником:
наручники приковывали его к металлическому кольцу в бетонной стене.
     Похоже,  однако, что собственное положение его не расстраивало.  На его
землистом лице блуждало выражение злорадной мстительности.
     А  напрасно  Саныч  утверждал,  что  Китель больше  не опасен.  Судя по
безумному блеску  его поросячьих глазок,  он еще  способен натворить  немало
бед.
     Не без содрогания  узнал я  и  место  действия:  да, это был  тот самый
подвал на Лесной Даче, ставший кошмаром моей жизни! Сомнений никаких!
     Смутное  предчувствие  кольнуло  меня:  с  этого  подвала начались  мои
злоключения, здесь же они и завершатся. Это -- рок.
     Однако  же  не  будем  забывать  о  главном правиле: никогда  не терять
головы.
     Китель резко оборвал смех.
     -- Посмотри на меня, гипнотизер! --  прохрипел  он. -- Хорошо выгляжу? Как
на  картинке,  а? Это  по твоей  милости  я  провел лучшие  годы  за колючей
проволокой. Из-за  тебя терпел унижения и потерял здоровье. Потерял все, что
имел: свободу, имущество, жену... Ты раздавил меня как дождевого червяка, но
торжествуешь рано. У меня остается последнее счастье в  жизни: увидеть,  как
ты подыхаешь, и, клянусь  памятью жены, я увижу это! -- Его глаза все сильнее
разгорались нездоровым демоническим огнем. Передо мной был сумасшедший.
     Он помнит! -- вдруг  осенило меня.  Он помнит обо  мне все! Но  ведь это
невозможно!  Блокиратор начисто стер из его памяти все,  что касалось  меня.
Каким  образом к нему  вернулись давние воспоминания? Что-то  здесь было  не
так...
     А он продолжал, то и дело захлебываясь кашлем и звеня наручниками:
     -- Да, мне осталась месть. Ух, как я  истомился в  зоне! Но зато сегодня
утешусь  досыта.  А  ловко я  все устроил, а,  гипнотизер? Последнюю копейку
пустил  в  дело  и не  прогадал. Ты  здесь,  на Лесной  Даче...  Тепленький,
смирный... Ха-ха! Ну,  пробуй свое  хваленое биополе,  пробуй! Хрен  тебе  в
глотку!  Я специально велел  приковать себя к  стене, чтобы не  поддаться на
твои чары, когда ты  пустишь их  в ход. Я знаю, что надолго тебя не  хватит.
Знаю! Я увижу, как ты мучаешься, а мне этого очень хочется, приятель! Да, ты
хитер  и изворотлив, но на этот  раз тебе  не выкрутиться.  Впрочем, рискни,
вдруг получится. -- Он опять надрывно рассмеялся.
     Ответить я не успел.
     Раздалось отвратительное визжание, заставившее меня насторожиться.
     Я приподнял, насколько мог, затылок,  упершись подбородком  в грудь,  и
увидел кошмарное зрелище.
     В  пространстве между моими  щиколотками  бешено вращалась  циркулярная
пила. Я же был накрепко привязан к некоему верстаку, медленно наезжавшему на
чудовищный диск с зубьями. Линия разреза должна была пройти от моего паха до
темечка.
     --  Понял?! --  в  экстазе  заорал  Китель.  --  Дошло?!  Ха-ха!  Я  велел
отрегулировать  ее  на  самый малый ход! Хочу, чтобы ты помучился  подольше,
гнусный гипнотизер!
     -- Постой,  Константин Петрович!  -- взмолился я,  изо  всех  сил пытаясь
сохранить самообладание. -- Раз  уж я в твоей  власти, то куда спешить? Давай
поговорим по-мужски. Вдруг выяснится, что не я главный виновник твоих бед?
     -- Ты! Ты! --  исступленно заорал он. -- Ты заслужил более лютую казнь, да
есть  опаска,  что выскользнешь. Сделаем  просто, но  надежно. Я сам развезу
твои останки по разным местам. Уж тогда сам дьявол тебя не воскресит.
     Зубья,  сливавшиеся  в  светлую полоску,  приближались,  достигнув  уже
уровня моих колен.
     Китель приплясывал как каннибал, готовившийся освежевать жертву.
     Но самое страшное заключалось в  том, что  я отчетливо понимал:  на сей
раз  биополе  меня  не  выручит. Китель  и впрямь  все  предусмотрел,  вновь
использовав  оправдавший  себя  вариант  с  "железным"  человеком.   Станком
управлял кто-то находящийся наверху, вне подвала и  зоны моего влияния.  Кто
же это может быть?
     В приступе отчаяния я послал наверх мысленную команду. Никакой реакции.
Пила  приближалась. Мне оставалось  одно:  переключиться на  Кителя, который
находился рядом.
     Тот  тотчас  прекратил  свой  ритуальный  танец  и  плачуще  заголосил,
порываясь к выходу:
     -- Инночка! Алексей! Хватит! Довольно! Остановите пилу! Я не могу на это
смотреть!
     Пила наползала -- острозубый хищник.
     Крики  Кителя остались  без  ответа.  Это  и  понятно. Он,  несомненно,
предупредил, чтобы на них не обращали внимания.
     --  О, я подлец! О, негодяй! -- выл Китель. Крупные слезы стекали по  его
бугристым щекам.  -- Друг мой! -- Он подался ко  мне,  насколько это позволяли
оковы. -- Как мне спасти вас?! Как избавить от жестокой смерти?!
     А пила  приближалась. Из положения лежа трудно было судить, сколь велик
зазор между ней и моей плотью. Но, несомненно, счет уже шел на миллиметры.
     Что  мне оставалось?  Лишь обратить свое биополе на собственные нервные
клетки, чтобы, по крайней мере, не страдать от боли.
     Едва я сделал это, как Китель вновь злобно завопил:
     -- Месть! Месть! Ты подохнешь, как вонючий шакал!
     Да, он увидит мою смерть...
     Но зачем эти неприличные вопли?
     Я закрыл глаза.
     И тут что-то произошло.
     Сверху  послышался  шум,  кто-то  ураганом ворвался  в  затхлый подвал.
Короткий звук, похожий на резкий удар, и -- тишина.
     Я открыл глаза.
     В подвале воцарился мрак, пила умолкла.
     Затем  по  моему лицу скользнул  луч фонарика, и  такой знакомый  голос
ласково выговорил:
     -- Федорыч, ну что же ты?
     -- Саныч?!
     -- Я... -- Он принялся ловко разрезать ремни лезвием топора.
     Наконец я смог подняться.
     -- Почему темно?
     -- Пришлось перерубить кабель топором. Не то опоздал бы.
     -- А топор откуда?
     -- Прихватил на всякий пожарный.
     -- Запасливый ты человек, Саныч.
     -- Стараюсь.
     -- Я этого не забуду.
     -- Так ведь долг платежом красен.
     Вдруг от стены донесся вкрадчивый голос Кителя:
     -- Саныч? Никак это ты?
     -- Я, Константин Петрович, -- сдержанно ответил он, продолжая освобождать
от пут мои ноги.
     -- Постой, Саныч! -- воскликнул Китель. -- Не развязывай его, не надо. Это
тот самый прохвост, из-за которого мы погорели. Лучше помоги прикончить его,
а  после  закрутим новое  дело. Помнишь, как  хорошо  мы жили? У  меня  есть
отличная идея... -- Его одолел приступ надсадного кашля.
     --  Лечиться тебе  надо, Константин  Петрович,  --  хмуро ответил  Саныч,
разрезая последнюю петлю. -- Все в порядке, хозяин? Не поранился?
     -- Ты называешь его хозяином? -- опешил Китель. -- Иуда! Забыл, чем обязан
мне?
     -- Я тоже немало поработал  на  тебя, -- спокойно ответил Саныч.  -- И все
свои долги погасил. Какие претензии, Константин Петрович? Уймись! Твой поезд
ушел.
     -- Э, нет... -- прохрипел Китель. -- Рано ты меня списываешь. Я еще наведу
шороху в этом городишке!
     -- Не бахвалься, Константин  Петрович, -- вздохнул  Саныч и, протянув мне
что-то мягкое, шепнул: -- Надень маску, Федорыч. Сейчас приведем остальных.
     С этими словами он выбежал наверх.
     Хоть в подвале царил жуткий мрак, я решил внять совету Саныча и напялил
черную маску, закрывавшую все лицо, кроме глаз.
     Но вот в дверном проеме  появился тусклый свет. Вошел Саныч с факелом в
высоко поднятой  руке, за  ним странная процессия из  пятерых фигур, две  из
которых поигрывали автоматами.
     Трое остальных были пленниками: стройная девушка  с короткой стрижкой и
два молодых парня. Их поставили  к стене рядом с  Кителем. Колышащееся пламя
факела освещало их напряженные лица.
     Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
     Затем Саныч приступил к допросу:
     -- Кто такой? -- подошел он к более высокому парню.
     --  Родственник... Родственник Константина... Петровича... --  пролепетал
бедняга. -- Но я ничего не знаю! Я был за баранкой!
     -- Ты? -- Саныч подошел ко второму.
     --  Тоже  родственник...  -- ответил  тот,  стуча  зубами  от  страха.  --
Дальний... Очень дальний...
     -- Ты? -- Настал черед девушки.
     -- Пошел  вон,  болван! --  звонко отчеканила она  и вполоборота вскинула
голову.
     Ну да, именно этот голос просил  меня накануне разменять несуществующую
банкноту. Теперь я узнал и одного  из парней, игравшего  роль влюбленного. А
третий, очевидно, был водителем того самого такси.
     --  Саныч...  --  заискивающе  пролепетал  Китель.  --  Ведь  это Инночка!
Доченька моя... Ты ведь  не  забыл,  как нянчился с нею,  как она тянулась к
тебе своими ручонками?
     -- Смотри,  как выросла! -- удивился Саныч. -- Ей-Богу,  не узнал! Богатой
будет.
     -- Ей  уже  двадцать,  Саныч, --  вкрадчиво  продолжал  Китель.  -- Совсем
взрослой  стала.   Красавица!  И  такая  умница!  А  я-то  ее  помню  только
восьмилетней девчушкой... Инночка! -- ласково  обратился он к дочери. -- Ты не
узнала Саныча? А помнишь, как мы его называли? Наш верный Саныч...
     Никто  не проронил ни слова. Лишь факел  трещал в  тишине подземелья да
ветер завывал наверху.
     Китель снова  дернулся в своих  оковах, затем  повернулся ко мне лицом,
искаженным жалкой гримасой:
     -- Послушайте-ка! Да-да, вы,  которого он  назвал  хозяином! Я обращаюсь
именно к  вам!  Видите ли,  уважаемый, это моя  дочь.  Младшенькая.  Она  не
испытывает к вам ненависти. Я всего лишь попросил  ее помочь... Сглупил... --
Тон Кителя стал унизительно-жалостливым, и это не было  рисовкой. -- Она ни в
чем  не провинилась  перед вами.  Отпустите  ее.  Прошу.  Она уедет  далеко,
исчезнет,  растворится... Ну будьте  же  мужчиной, пощадите  ее!  А  я, если
хотите, буду служить вам верой и правдой.  Мне уже все равно. Руки ваши буду
целовать... Ноги...  Умоляю... -- Превозмогая очередной приступ кашля, он пал
на колени и пополз ко мне, насколько позволяла, длина, его оков.
     Размагниченные примером  главаря, оба  других  незадачливых  похитителя
тоже  рухнули на колени, моля о  пощаде  и в один голос проклиная тот день и
час, когда согласились на эту авантюру.
     -- Папа, встань! Не унижайся перед всякой мразью! -- прозвучал все тот же
звонкий голос.
     Я не уловил в нем даже нотки страха.
     Хм! Ишь, какая смелая!
     Взяв  из рук  Саныча  факел, я  подошел к  ней  ближе.  Изящная девичья
фигурка, тонкие черты лица,  не  имеющие  ни  малейшего  сходства с топорной
рожей Кителя. В сравнении с раболепными позами мужчин облик девушки  излучал
одухотворенность.
     Недовольная настойчивым вниманием  с моей стороны, она опустила голову,
но ее дух не был сломлен.
     Я  не  понимал,  что  случилось.  В  моей   душе  вспыхнул  праздничный
фейерверк. Ленивая кровь, которую, казалось, уже ничто не разгонит, пришла в
вихревое  движение.  Опять, как в  студенческие  годы,  захотелось  чудить и
куролесить, но лишь затем, чтобы эта гордячка хоть мельком взглянула на меня
с благосклонным интересом.
     -- Хозяин...  --  Саныч потянул меня за рукав и заговорщицки прошептал: --
Выйдем на минуту...
     Мы поднялись наверх и прошли на середину двора.
     Да, это была она, Лесная Дача.
     У заметно обветшавшего барака стояло то самое такси, что  обогнало меня
на бульваре.  Сквозь  тучи светила луна, черная масса  леса  шумела о чем-то
своем.
     Сколько же лет я здесь не был?
     Эх, лучше и не считать...
     -- Саныч,  а  ты  оказался  плохим пророком, -- усмехнулся я. --  Помнишь,
твердил как попугай: Китель не опасен, Китель не опасен... Ну и?
     -- Да ведь и на старуху бывает проруха, -- виновато вздохнул он.
     -- Как ты оказался здесь?
     -- Бог надоумил, -- серьезно ответил он.  -- Все же я решил присмотреть за
Кителем  в  первые дни  по  возвращении. Приставил  толкового  парнишку.  Он
передал,  что  ночью  Китель рванул  куда-то  по  Восточному  шоссе. Я сразу
вспомнил о  Лесной  Даче.  Какого рожна ему  там  делать?  На  сердце  стало
неспокойно.  А тут еще тебя нет и нет с похорон... Мало ли чего? Вот и решил
проверить.
     -- На всякий пожарный?
     --  Именно!  Эх,  Федорыч!  Видать, в  рубашке  ты родился.  Еще бы  две
секунды...
     Когда он произнес "в рубашке родился", я почему-то подумал про девушку,
которая  стоит сейчас у  стены под дулами  автоматов, а  факел  освещает  ее
гордый профиль.
     -- Надо что-то делать, -- продолжал между тем Саныч.
     -- Ты о чем?
     Он кивнул в сторону подвала.
     -- Что предлагаешь?
     -- Поставить крест, -- тихо,  но  внятно  заключил он, -- а после  завалим
буреломом и камнями. Никто вовек не сыщет.
     --  И  это  ты говоришь о  своем бывшем боссе?  О  его родственниках?  --
изумился я, думая только о девушке.
     -- Но как же быть?! -- В голосе  Саныча прорвались мучительные нотки. -- Я
не хотел  их  трогать.  Сами  напросились.  Я вообще не понимаю,  как  же он
осмелился? Но  раз так --  надо действовать жестко. Отпустить --  значит самим
жить  с  оглядкой и каждую  минуту  ждать  пули из-за  угла. Надо  решаться,
хозяин. Сейчас. Другого такого случая не  будет. Да ты  не переживай! Мы все
сделаем сами. Там на  дороге стоят  две наши тачки. Садись в мой "Москвич" и
поезжай домой. А мы тут все зачистим.
     Эта жестокость, выраженная в мягкой, почти  деликатной форме,  ужаснула
меня.
     -- Послушай,  Саныч...  --  заговорил я,  вглядываясь в его  зрачки,  где
отражался бледный свет луны. --  А если  бы,  скажем, ты опоздал? Если бы они
сделали свое дело? Переметнулся бы к Кителю? Завалил бы буреломом меня?
     Саныч резко отпрянул:
     -- Федорыч! Зачем обижаешь?
     -- Ты не ответил.
     --  Хорошо, отвечу! --  воскликнул  он с  таким  видом, словно  собирался
исповедоваться. -- Я рассказывал  тебе, Федорыч,  кое-что  о своем детстве. О
вечно пьяном папашке, о моей безответной маме, о нашей  убогой и бесприютной
жизни. Еще тогда у меня  появилась мечта... Уютный домик с зеленой лужайкой,
где я чувствовал бы себя хозяином, машина, красивые и удобные вещи... Верная
и любящая  жена...  И чтобы не думать  о завтрашнем дне,  чтобы моим детям и
внукам хватило того, что я оставлю, чтобы  не пришлось им мучиться  так, как
довелось мне. Чтобы в моем кругу меня  уважали  и слово мое ценили. Только и
всего. Разве я  желал невозможного?  -- Он проникновенно посмотрел на меня. --
Федорыч, благодаря  тебе моя мечта сбылась. С тобой я добился  всего,  о чем
мечтал. Спроси  меня сейчас  Господь: "Балашов,  раб  мой, проси у меня чего
хочешь, все исполню за твои прежние страдания", я отвечу: "Спасибо, Господь,
дай мне немного здоровья,  чтобы увидеть  своих внуков. А там можно и в твои
сады". Признаться, я не подозревал в Саныче такой набожности.
     --  Значит,  на  Господни  сады  рассчитываешь?  А  не боишься,  что  Он
предназначил тебе раскаленную сковородку?
     -- За что? Разве я мало настрадался душой?
     -- А грехи?
     -- Какие?
     -- Не ты ли собираешься казнить этих несчастных? Саныч вздохнул:
     -- Кто  не грешен, Федорыч?  Не  для себя  стараюсь. Не для себя  иду на
новую муку. Ради близких своих, ради тебя...
     Я не смог сдержать ироничной усмешки:
     -- Однако же забавная логика... Нет, Саныч, я не хочу, чтобы  ты  грешил
ради меня. Думаю, вполне можно обойтись без жертв.
     Тонкая фигурка девушки все время стояла перед моими глазами.
     Нежданно Саныч цепко схватил меня за руку:
     -- Хозяин! Нельзя их отпускать!
     -- Почему, черт побери?! Они полностью деморализованы.
     --   Пойдем   на  это  --  быть  беде,  --   продолжал  он  с  непривычной
напористостью.
     -- Какие у тебя основания так думать?
     -- Я предчувствую.
     --  Знаешь, Саныч... -- Я начал сердиться. -- У тебя уже были предчувствия
по поводу Кителя.  Диаметрально противоположные.  Все!  Довольно  ходить  по
кругу.  Сделаешь в точности так, как  я скажу.  Пошли! --  И, повернувшись, я
направился к подвалу.
     Сзади семенил Саныч. До меня донеслось его тихое бормотание:
     -- Мне конец... Эта чертовка уничтожит меня...
     За  время нашего отсутствия  ситуация  в подвале внешне  не изменилась.
Трещал  факел, пленники кучкой сбились у стены, парни Саныча  держали их  на
мушке.  Но  что-то  подсказывало,  что   какой-то  разговор  тут  состоялся.
Возможно, Китель хотел  подкупить "бойцов" или  пытался  их застращать,  но,
очевидно,  получил резкий, даже насмешливый  отпор. Сейчас он выглядел  тем,
кем  и  был  на  самом деле,  --  старой  развалиной.  Звериная тоска, полная
покорность судьбе читались в его оловянных зрачках.
     Когда мы вошли, он даже не посмотрел в нашу сторону, уверенный, видимо,
что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
     Девушка тоже  не  изменила позы. Распрямив плечи  и вскинув голову, она
смотрела в темноту потолка. Ни дать ни взять, пламенная революционерка перед
казнью.
     Лишь  два  молодых  придурка,  так  и  не  поднявшиеся  с колен,  вновь
принялись слезно молить о пощаде.
     -- Заткнитесь! -- цыкнул на  них  Саныч,  и  они враз испуганно  умолкли,
словно захлебнувшись собственной слюной.
     Встав в позу грозного судии, я принялся вершить свой суд:
     -- Вина  ваша  велика.  Вы  заслужили  самое  суровое  наказание.  И это
справедливо.
     Казалось, даже факел перестал трещать.
     -- Но... Я  не мстителен. Я  милую вас, хотя и ставлю при этом несколько
обязательных  условий.  Вы  оба, -- я поочередно указал на  молодых  людей, --
подробно  напишете  о  своем участии в  этой подлой вылазке. Ваши  показания
будут  храниться в  надежном месте.  Затем  вы должны  навсегда исчезнуть из
этого города. Навсегда! И попробуйте только сделать вид,  что  плохо поняли!
Кара будет суровой! Запомните раз и навсегда.
     Оба, не осмеливаясь поверить  в свое спасение, поползли ко мне, пытаясь
целовать мою обувь.
     --  Уведите  их  отсюда!  --  приказал  я  спутникам Саныча.  --  Они  так
отвратительны, что я могу передумать.
     Саныч тихо продублировал мою команду.
     В  подвале мы остались вчетвером: с одной стороны я и Саныч, с другой --
Китель и его дочь. Я подошел к Кителю:
     -- Слушай, старик! Ты -- главный виновник. Ты -- организатор этой глупой и
бессмысленной затеи. Но я освобождаю тебя прямо сейчас. Однако же, поскольку
веры тебе нет, я должен убедиться, что моя мягкость пошла тебе на пользу...
     С этими словами я перешел к девушке:
     --  Вам,  Инна,  некоторое  время  придется  пожить  в другом  месте.  В
качестве, скажем  так, почетной  заложницы. Не волнуйтесь. Никто не  посмеет
вас обидеть. Вы  даже сможете переговариваться с отцом по телефону, а иногда
и видеться. И если ваше раскаяние будет искренним, я отпущу вас. Согласны на
такой вариант?
     -- Да!  --  твердо  ответила  она.  --  Если вы не причините вреда папе, я
согласна.
     -- Вот и чудесно. А ты, старик, что скажешь?
     Китель смотрел  умоляюще.  Не  было  никаких  сомнений,  что  его  воля
сломлена окончательно. Добита и раздавлена. И этот-то  тип какие-то  полчаса
назад пытался восторжествовать надо мной?!
     --  Молодой господин!  --  залепетал  он.  --  Давайте  сделаем  наоборот.
Возьмите  заложником меня, а Инночку отпустите. Ну что вам стоит? Неужели вы
ее опасаетесь? Ее, совсем еще девчонку, которая и мухи не обидит?
     --  Нет! -- резко оборвал я.  -- С тобой, старик,  мне  все ясно, а  вот с
твоей дочкой я еще должен разобраться.
     Мои слова он истолковал по-своему и снова принялся ныть:
     --  Разве  у  вас  мало  женщин,  молодой  господин? Бог накажет вас  за
Инночку...
     -- Хватит!  -- в сердцах воскликнул я. -- Ты меня с кем-то путаешь. Я ведь
дал слово, что не будет никакого насилия над ее волей. А я свое слово держу,
ты знаешь. Просто  я должен убедиться, что впредь вы  не  пуститесь на новую
авантюру. Дошло?
     -- Пусть так... -- прохрипел он.
     --  Значит,  решено! -- Я повернулся к Санычу: --  Отвяжи старика! Он  уже
забодал меня звоном своих браслетов.
     Китель и вправду едва держался на  ногах. Его освобожденная рука плетью
повисла вдоль туловища.
     Я подозвал Саныча к себе и тихо отдал последние распоряжения:
     -- Я поеду с  девушкой в твоем "Москвиче" впереди, ты с  парнями следом,
но позднее. Заодно прихватишь этих подонков.
     Наконец-то мы снова на свежем воздухе!
     Во дворе я еще раз осмотрелся.
     Территория, несомненно, по-прежнему числилась на балансе торговой базы,
но   пришла  в   полное  запустение.  Проклятое  место!  Неужели  оно  будет
преследовать меня до конца моих дней?!
     --  Саныч!  -- Я  отвел  его  в  сторонку.  -- Хорошо бы взорвать все  это
хозяйство  к  чертовой матери! Чтобы осталась  одна огромная груда  щебня. И
чтобы в этот подвал не осталось лазейки даже для мыши. Ты понял?
     -- Все сделаем, Федорыч!
     -- Но чтобы лес не пострадал.
     -- Не волнуйся. Сработаем ювелирно.
     -- Проследи,  чтобы  парни уехали сегодня же.  Если надо, купи им билеты
куда-нибудь до Магадана и дай на дорогу денег.
     -- Ладно, -- вздохнул он.
     -- Кителя отвези в его берлогу. Позже скажешь мне адрес.
     -- Считай, что он уже у тебя в кармане.
     -- Ну, действуй!
     Я подошел к девушке:
     -- Пойдемте!
     Она молча повиновалась.
     "Москвич" Саныча  стоял у ворот. Я усадил  ее на  переднее сиденье, сам
сел за руль и включил зажигание.
     Машина помчалась к городу.
     Инна смотрела прямо перед собой,  ее губы были упрямо  сжаты. Девушка с
характером!
     Я надеялся, что Инна начнет задавать мне вопросы или оправдываться,  но
ничуть  не  бывало. А  напрасно она молчит! Она даже не  подозревала,  какая
неслыханная  щедрость пробудилась  во  мне. Я  охотно выполнил  бы любую  ее
просьбу. Собственно, Китель и оба его подручных были  обязаны жизнью  именно
ей. Не будь ее, я предоставил  бы Санычу полную свободу действий. Жаль,  что
она этого не понимает.  А могла бы оценить мое великодушие.  И поблагодарить
за него.
     Но  почему,  черт  побери, Китель  вспомнил  обо  мне? Загадка!  Может,
заскочить к Мамалыгину и расспросить его без всяких экивоков? Но знает ли он
ответ? А если знает,  то скажет ли? Я же чувствую, с каким неудовольствием и
даже  раздражением он взирает на  меня  после того случая  с бусинками.  Как
скульптор на неудачное творение. Или автор на бездарный рассказ...
     Постой-ка! А зачем мне Мамалыгин? Я ведь могу раскрутить Кителя. Я  мог
давно  это сделать, если  бы излишнее волнение не помутило мой разум. Китель
признается, когда и при каких обстоятельствах он впервые вспомнил обо мне, а
уж выводы я обмозгую сам.
     Искушение было столь  велико,  что  я  совсем  уж  собрался  развернуть
машину, но передумал. Никуда он от меня не уйдет.
     * * *
     Пока мы добрались до Жердяевки, начало светать.
     Я не сомневался, что  по двору вышагивает дед Пономарец в своем военном
картузе,  что  при  нашем  появлении он  гаркнет  "Здравия  желаим", а после
подмигнет мне: "У тебя губа не дура, хозяин! Ишь, какую дамочку привез! Одно
слово -- персик!"
     К моему удивлению, во дворе на  лавочке сидел неизвестный  мне  мужчина
средних  лет. Когда мы с Инной вышли из "Москвича",  он поднялся: кряжистый,
большерукий, с простецкой физиономией.
     Я вопросительно посмотрел на него.
     Меня ожидало новое потрясение.
     Оказывается, пока я ездил хоронить матушку,  скончался Иван Васильевич,
а следом за ним -- через два Дня -- преставилась и Фекла Матвеевна.
     Незнакомец, поджидавший меня, был их сыном по имени Степан.
     -- Мы с моей хозяйкой Анной живем  на Севере, -- рассказывал  он, заметно
окая. --  Вдруг получаем  телеграмму: папаша  помер. Прилетели вдвоем, только
успели  похоронить,  тут  и  мамаша  померла.  Такие  вот  пирожки.  Значит,
родительский  дом  теперь наш. Погоревали  мы с  Аннушкой,  а  после  решили
перебираться сюда.  На вечное жительство.  До конца своих  дней, значит. Она
поехала дом продавать вместе с обстановкой, не  везти же сюда всякое барахло
самолетом.  Ничего,  она  баба  хваткая, управится,  а  я,  значит,  остался
хозяйство  в порядок привести...  -- В его голосе нет-нет да и проскальзывали
нечаянные   нотки  радости.  Вот,   дескать,  как  повезло,  можно  спокойно
перебраться в теплые  края на  все готовое. -- Мамаша успела рассказать,  что
они с отцом вроде как вели ваше хозяйство. Если вы не против, мы их заменим.
Сам я  человек  мастеровой  -- и плотником  могу,  и  по  столярной  части, и
подмазать,  и подкрасить, а моя Аннушка  готовит так, что пальчики оближешь,
особенно  по  рыбным блюдам мастерица, а уж такая чистюля  -- равных нет.  Не
прогадаете, хозяин.
     Я глянул  на  него внимательнее, и аж мороз  продрал  по  коже: на меня
смотрели  глаза Пономарца-старшего.  Но  наваждение  тут  же рассеялось. Все
правильно: это же его сын!
     -- Степан, -- сказал я. -- Прими мои  соболезнования.  То,  что случилось,
ужасно. Мне будет  их не  хватать. После покажешь, где их могилы. Памятники,
ограду -- это я беру на себя. Что  же касается твоего предложения, вернемся к
нему позже. Сейчас я занят.
     -- Понятно, -- хмыкнул он, бросив взгляд на Инну, и, черт побери, я готов
был поклясться, что сейчас услышу: "Одно слово -- персик!" Но более он ничего
не сказал и двинулся к калитке.
     -- Постой-ка!  -- остановил я  его.  -- Возможно,  ты  мне  и понадобишься
сегодня. Будь дома.
     -- Само собой, -- кивнул он. -- Дел невпроворот. Веранду хочу перестроить.
Вот справим девять дней -- и начну.
     -- Рюмочку выпьешь?
     -- Непьющий! --  с  гордостью заявил он. --  Правда,  на поминках пришлось
пригубить, да тут уж грех отказываться. Что люди скажут? Вот еще девять дней
будем справлять -- опять глотну немного этой отравы. А так -- ни-ни.
     -- Ну хорошо, ступай.
     Он ушел, а  я повел Инну в дом, размышляя, говорил  ли когда-нибудь дед
Пономарец о своем сынке с  Севера. Нет, не помню. Может, и говорил,  да я не
обратил внимания. Впрочем, хватит об этом.
     Я провел девушку по всем комнатам первого этажа.
     --  Инна,  я  полагаю,   мы  вдоволь  наигрались  в  молчанку?   Давайте
побеседуем.
     -- О чем?
     -- Как вам эта хижина?
     -- Дом как дом.
     -- Однако же он несколько  уютнее того подвала, куда вы  меня  затащили,
согласны?
     -- Какая разница, где быть пленником?
     --  О, разница  огромная, и вскоре вы убедитесь в этом. Я  провел  ее на
веранду и открыл дверцу бара.
     -- Выпьете что-нибудь? А я тем временем приготовлю закуску.
     -- Можно, я лучше посплю?
     -- О, извините! Конечно! -- Только сейчас до меня дошло, что, несмотря на
все свое мужество, она едва  держится на ногах.  -- Пойдемте,  я  покажу  вам
комнату.
     Она зарделась:
     -- Нельзя  ли сначала  принять душ?  И переодеться во  что-нибудь,  если
можно...
     Я   проводил  ее  к  бассейну,  который,  кажется,  произвел   на   нее
впечатление.
     -- Пожалуйста, плещитесь  сколько душе угодно. Из одежды могу предложить
только махровый халат. В ее взгляде была настороженность.
     -- Не волнуйтесь, я  не  собираюсь за вами  подглядывать.  Не имею такой
склонности. Я вообще уйду из дома. Полчаса вам хватит?
     -- Вполне.
     -- Надеюсь, вы помните о нашем уговоре и не станете удирать.
     -- Я всегда держу слово.
     -- Рад  слышать!  Значит,  сделаем так.  Когда  освежитесь, напишите  на
бумажке  свои размеры,  я попрошу знакомую даму купить  вам все необходимое.
Тем временем Степан вас посторожит. На всякий случай.
     -- Я -- пленница... -- прошептала она.
     --  Послушайте, милая пленница!  -- усмехнулся я. -- Перестаньте играть  в
кукольный  театр.  Весь дом в  вашем распоряжении, кроме  подвала и башенки.
Можете  пользоваться  телефоном,  но   честно  предупреждаю,   что  разговор
записывается  и  в случае каких-либо двусмысленностей  пострадает ваш горячо
любимый  папаша.  Расположиться  можете  наверху.  Выбирайте любую  комнату.
Встретимся  после того,  как вы отдохнете. Тогда  и  потолкуем. У  меня есть
несколько  интересных  вопросов.  Хотелось  бы   услышать  ваш  ответ.   Ну,
счастливо!
     Первым   делом  я  отправился  к  Степану.  Он  поведал  мне  некоторые
подробности похорон своих родителей,  затем принялся пространно рассказывать
о  том, как  они  с  Аннушкой  мечтали перебраться  поближе к солнцу. И  вот
привалило наследство!
     Мог ли я осуждать его за эту даже не скрываемую радость? Разве я сам не
ликовал,  получив  наследство  дядюшки,   которого,  кстати  сказать,  я  не
вспоминаю уже много лет?
     -- Степан, я беру вас  с женой на службу,  --  прервал я  его излияния. --
Условия те же.
     -- Будем стараться, хозяин. Не пожалеете.
     -- Вот тебе первое задание. В моем доме спит  девушка. Нужно покараулить
ее сон, ясно? Но только снаружи.
     -- А кто она вам? -- бесцеремонно спросил он.
     --  Степан, если хочешь работать у меня,  то приучись не задавать лишних
вопросов.
     -- Да разве  он лишний? -- удивился Пономарец-младший. -- Если, к примеру,
она  вам  родня  или  хорошая знакомая  --  это  одно,  а  если  какая-нибудь
профурсетка, то может и спереть чего, а спрос-то с меня.
     -- Это хорошая знакомая, -- терпеливо разъяснил я.
     -- Ну вот видите, хозяин! Спросил-то я, выходит, правильно, а?
     --  Правильно, успокойся. Но  все же постарайся спрашивать меня пореже и
делай так, как я говорю. Аида!
     На столе в  гостиной я  нашел листок с ее записями,  не читая,  сунул в
карман и, дав Степану последние наставления, направился к Балашовым.
     Вика  готовила  завтрак.  Саныч, по  ее  словам,  всю  ночь работал  на
отгрузке товара, вернулся  недавно и завалился спать.  Измотался бедненький.
Не бережет себя. А ведь рана по-настоящему еще не зажила.
     -- Пусть отсыпается, -- кивнул я. -- У меня дело к тебе, Вика.
     -- Пожалуйста. -- Она мягко улыбнулась. -- Хотите оладий со сметаной?
     --  Спасибо,  не хочу. Вот тебе  деньги,  вот женские размеры. В  смысле
одежды.  Купи,  пожалуйста,  все  необходимое.  От  платья  до...  ну,  сама
понимаешь.
     Она вспыхнула.
     -- Хорошо, Вадим Федорович. Мне нетрудно.
     -- Это для моей гостьи.  Она стройная, брюнетка. Так что сообрази насчет
расцветки. Бери только хорошие  вещи. А когда купишь, отнеси  ко мне. Там во
дворе  сидит  такой  большерукий  мужичок  по имени Степан,  скажешь,  чтобы
передал по назначению. Договорились? Спасибо, Вика.
     Попрощавшись с ней, я помчался  в город. Утренняя  прохлада врывалась в
окошко.
     Я смотрел  на дорогу,  но видел Инну --  ее серые  глаза,  упрямо сжатые
губы,  вьющиеся от  природы  темные  волосы. Инна... Замечательное имя!  Оно
чем-то  созвучно другому дорогому для меня имени -- Алина. И в их облике есть
нечто сходное, хотя они принадлежат к разным женским типам. Что же? Загадка!
Да, та загадка, которая делает женщину волнующей и желанной. Я не  знаю, как
сложатся  мои отношения  с Инной. Но, клянусь, я не  повторю ошибки. Никаких
биополей. Я добьюсь ее расположения иными средствами.
     Господи, неужели произошло чудо и я снова влюбился?
     * * *
     Поначалу  у  меня  было намерение  заехать  к Кителю и раскрутить  его.
Правда, я не знал адреса. Но ведь можно позвонить Санычу.
     Однако на въезде в город я почувствовал, что клюю носом.
     Надо бы вздремнуть пару часиков. Такая ночь  позади!  Дома я  прилег на
диван, а когда снова открыл глаза, часы показывали пять вечера.  Ничего себе
вздремнул!  Китель  подождет.  Я  переоделся, спустился  вниз и  помчался  в
Жердяевку.
     * * *
     Вика постаралась.
     На  Инне  был  элегантный  костюм  цвета  морской  волны,  замечательно
гармонировавший  с  ее  смуглой кожей  и  черными  вьющимися волосами. Я  не
испытывал  нужды  думать о том, красива ли она. Я  только чувствовал,  что в
присутствии этой женщины мне хочется быть значительнее, умнее, интереснее.
     Но в ее глазах стоял ледяной холод. Во мне она видела врага.
     Ее  не  возьмешь   расхожими   комплиментами.   Нужно   что-то  другое.
Искренность? Попробуем.
     Мы сели за накрытый  мною стол. Судя по состоянию холодильника, Инна до
сих пор не притронулась к еде.
     -- Как отдыхалось?
     -- Благодарю вас.
     --  Степан сказал, что  вы  проснулись довольно рано.  Но  следов  обеда
почему-то не заметно.
     -- Я привыкла хозяйничать только в своем доме.
     -- Пусть так.  Но от приглашения поужинать  вы, надеюсь,  не откажетесь?
Она промолчала.
     -- Что будете пить?
     -- Немного шампанского.
     --  Отлично!   --   Я  наполнил  бокалы.  --   Давайте,  Инна,  выпьем  за
взаимопонимание.
     -- Избавьте меня,  пожалуйста, от  лицемерных  тостов.  Я  отставил свой
бокал.
     --  Обожаю,  когда женщина немного задирается, но не кажется ли вам, что
вы переигрываете?
     -- По-моему, это вы ведете какую-то игру.
     -- Да, черт побери! -- не выдержал я. -- Игру, которую вы мне навязали!  --
Тут  меня прорвало. -- Послушайте! Что вы  о себе воображаете?! У вас  нет ни
малейшей причины для этой киношной суровости. Вы жаждали моей смерти и, если
бы не  счастливый случай, расправились бы  со мной  самым жестоким способом.
Вы,  такая  утонченная  молодая  женщина,  готовы были  обагрить руки,  ваши
хорошенькие музыкальные пальчики, кровью  человека, которого увидели впервые
в  жизни.  Но,  заметьте,  я даже  не  сержусь. И  не  злоупотребляю  своими
возможностями. Мне ничего  не стоило шепнуть парням пару слов, и вы навсегда
остались бы в том долбаном подвале. В конце концов, я мог попросту сдать вас
в милицию, и вы провели  бы восемь-десять лет -- самых лучших  лет жизни  -- в
живописных местах,  откуда прибыл недавно ваш драгоценный папаша.  То есть я
хочу  сказать, что  имею  право  на более  благосклонное  отношение с  вашей
стороны, вы не находите?
     Мой монолог  был выслушан с возрастающим негодованием. Лед стремительно
таял.
     -- О  чем  вы  говорите?!  --  разрумянившись,  воскликнула  она.  --  Это
невероятно! Убийство? Да за кого вы нас принимаете?! -- Ее голосок  звенел от
возмущения.
     Тут уж я рассвирепел:
     --  Милая девушка, не держите меня за дурачка! В  свое время ваш  папаша
пытался  укокошить меня  более изощренным  способом.  Только кишка оказалась
тонка. Хотите, расскажу?
     --  Перестаньте оскорблять  моего  отца, вы, негодяй! -- Она была  готова
запустить в меня тарелкой.
     -- Ах так! Значит, это была шутка? Этакая невинная детская шалость?
     Она первой взяла себя в руки и заговорила спокойнее:
     --  Вам не надо  притворяться. Я  знаю  все.  Папа --  святой человек. Он
пострадал невинно. Из-за вас. Это вы его оклеветали. Он все потерял. Наш дом
конфисковали, описали все имущество. Думаете, я ничего не помню? Если хотите
знать...  Когда  папа  вернулся  из  заключения и рассказал  всю  правду, мы
решили, что вы обязаны возместить нашей семье,  вернее,  ее остаткам хотя бы
часть утраченного. Это справедливо.
     -- Да знаете ли вы, -- заорал я, -- что  еще секунда, и я был бы  распилен
пополам! Зубья уже захватили мою одежду!
     -- Благодарите за это своего Саныча! -- отрезала она. -- Он налетел на нас
со своими головорезами, сбил с ног и  связал, не дав слова  вымолвить. Иначе
мы давно отключили бы пилу.
     -- Ага, значит, виноват Саныч?
     -- Он и  вас погубит,  -- убежденно произнесла она.  -- Разве можно верить
предателю? Ее серые глаза метали молнии.
     --  Оставим Саныча  в  покое  и  вернемся к  нашим  баранам. Значит,  вы
утверждаете, что намеревались отключить пилу?
     -- Клянусь вам!
     -- Минутку! Если я  правильно понял, ваш план был таков:  попугать  меня
этой вертушкой и выманить энную сумму?
     -- Папа  говорил, что  вы владеете гипнозом, но не можете влиять на тех,
кто  находится  вне  подвала.  Сам  он остался внизу,  чтобы  поставить наши
условия. Он  сказал,  что как  только начнет  вас громко хвалить, значит, вы
пустили в ход гипноз.
     -- Какие ловкачи! Пилу-то откуда притащили?
     -- На нее мы истратили последние сбережения.
     -- Поумнее не могли придумать?
     --   Могли.   Но   не  было   денег.  --   Это   было   сказано  с  такой
непосредственностью, что я содрогнулся.
     -- И на что же вы рассчитывали?
     --  На  ваш  инстинкт  самосохранения.  Вы  поймете,  что  проиграли,  и
согласитесь вернуть  нам то, что в свое время отобрали у отца.  Просто мы не
могли предположить, что Саныч работает на вас.
     -- Мудрый  план,  что  и  говорить! Но вот  какая загвоздка: ваш  папаша
почему-то забыл спросить меня  о деньгах. У него  было одно желание: увидеть
мою смерть.
     -- Это невозможно! Тем более что ход пилы контролировали мы.
     Она говорила с такой категоричностью, что поневоле я засомневался.
     Может,  и так.  Им не было смысла распиливать меня пополам, по  крайней
мере  до  получения  выкупа.  А  Китель   попросту  сумасшедший.  Но  теперь
получается,  что именно Саныч  едва  не  погубил  меня, пускай  и  невольно.
Любопытный расклад...
     --  Допустим,  все так  и  обстояло, --  сощурился  я.  --  Но  откуда эта
патологическая ненависть ко мне? Я имею в виду лично вас.
     -- Вы сломали нашу жизнь... -- тихо и вместе с тем грустно ответила она.
     -- А вот это -- абсолютное заблуждение, -- возразил я. -- У вашего дорогого
родителя,  извините  за  резкость,  сдвиг  по фазе. Смешались в  кучу  кони,
люди... Он меня с кем-то спутал.
     -- У папы ясная голова, -- упрямилась она.
     -- Инна, вы же умная девушка. Ну, перепроверьте  информацию. Расспросите
старых знакомых отца, друзей семьи, тех, кто помнит суд. Какое предъявлялось
обвинение? Что  утверждали  свидетели?  Нет, совсем  другие люди сделали  из
вашего отца стрелочника.
     -- Но все началось с вас...
     -- С меня? Ну нет! Напротив -- именно ваш  родитель уже  пытался  однажды
шантажировать  меня.  В том  же  подвале  он  держал меня заложником. Стоило
огромных  усилий и нервов вырваться из  западни.  Но  я  сумел  и  тем самым
расстроил его  планы.  Вот почему он  зол на меня. В  остальном  же...  Не я
отдавал вашего отца под суд. Не я приложил руку к его злоключениям. Пусть он
получше пороется  в памяти. А вообще,  не в  его положении вынашивать  планы
мести.  Пока он тосковал  за колючей  проволокой,  многое изменилось. Другие
люди  держат сейчас рычаги. Надо это понять. И принять как должное. Прежнего
влияния ему уже не обрести. Его деловая песенка спета.
     Она задумчиво опустила голову. Кажется, мои стрелы угодили в яблочко.
     -- Сколько вам лет? -- спросил я.
     -- Двадцать один...
     -- Вы замужем?
     -- Нет.
     -- Любимый человек у вас есть?
     -- Нет.
     -- Кто этот тип, который изображал вашего жениха?
     -- Я его презираю.
     -- Чем вы занимаетесь?
     -- Уже ничем...
     -- Как я понял, средств у вас нет?
     -- Вы не ошиблись.
     -- И что же вы собираетесь делать?
     --  Что-нибудь придумаем.  Есть люди, которые могут дать  отцу  в  долг.
Начнем свое дело, а там посмотрим.
     --  Не обманывайте себя.  Если вашему отцу и дадут  денег,  то только  в
качестве милостыни. Он -- отработанный пар, поймите это.
     Она склонилась над столом еще ниже.
     Возникла долгая пауза.
     Наконец я прервал ее:
     --  Инна, у меня есть  предложение.  Вы --  умная И отважная  женщина. Но
поставили  не на ту лошадку. Переходите  в  мою  команду. Вашему папаше тоже
кое-что  перепадет.  Разумеется,  при условии,  что  он  угомонится.  Вам же
гарантирую хороший дом, автомобиль, средства...
     Она вскинула тонко очерченные брови:
     -- То есть я должна стать вашей наложницей?
     -- Я не ставил вопрос так.
     -- Но подразумевали.
     -- Отнюдь.
     -- Чего же вы потребуете от меня?
     -- Довольно деликатной работы, которую можно окрестить, ну, предположим,
финансовой  разведкой.  У  вас получится.  Дело интересное,  живое,  в  меру
рискованное и оплачивается по высшей шкале.
     Она пристально посмотрела на меня:
     -- Папа рассказывал, что вы владеете гипнозом, это правда?
     -- В некотором смысле да.
     -- Значит, вы можете подчинить своей воле и меня?
     -- Могу, но не стану этого делать.
     -- Почему?
     -- Потому что мне надоело общаться с  зомби. Я  хочу, чтобы вы сами,  по
доброй воле переменили свое отношение ко мне.
     -- Я должна посоветоваться с папой.
     -- А по-моему, вы не нуждаетесь ни в чьих советах.
     -- Может  быть... Но сейчас я действительно  не  готова ответить на ваше
предложение.
     --  Понимаю и не тороплю. Давайте все-таки приступим  к  обеду. Хотя его
правильнее назвать ужином.
     Она  кивнула и, будто преодолев  в себе некую  преграду, набросилась на
закуски. Да и у меня пробудился зверский аппетит.
     Некоторое время в гостиной слышался лишь стук столовых приборов.
     Перед горячим я налил ей еще шампанского и продолжил расспросы:
     -- Вы единственная дочь в семье?
     --  Есть еще старший  брат. Он  --  ученый-физик.  Но... ему  всегда было
стыдно, что отец  работает в  торговле.  А когда случилось это несчастье, то
переехал в другой город и даже ни  разу не написал. Вообще, нас предали все.
Раньше  был  хлебосольный, гостеприимный  дом.  Веселье,  музыка, интересные
люди... Сейчас это кажется сказкой.
     Поведение моей собеседницы заметно изменилось. Она более не походила на
взъерошенную кошку. В голосе начали проскальзывать доверительные  нотки.  Но
ее улыбки я не видел по-прежнему. Даже грустной.
     -- Ваш дом и имущество были конфискованы. Где же вы жили? И как?
     -- У  отца  хватило  дальновидности  в благополучные  времена приобрести
небольшую  квартиру на имя дальнего родственника. В нее мы и  переселились с
мамой. Мама  не выдержала позора и нужды и  через пять лет умерла. Мне тогда
было четырнадцать... Если бы не папина двоюродная сестра... -- Она замолчала.
     Вот старый  козел, подумал  я про Кителя. Наверняка держал квартиру для
любовных утех.
     -- Значит, сейчас ваш отец находится именно там?
     -- По-видимому.
     -- Адрес?
     -- Зачем вам? -- снова насторожилась она.
     --  Хочу  потолковать с ним тоже. Инна,  какие тайны? Я могу спросить  у
Саныча.
     При упоминании этого имени тень брезгливости пробежала по ее лицу.
     -- Пожалуйста! --  Она назвала адрес.  Это был  тихий и  зеленый  квартал
неподалеку от ЦУМа. Я снова наполнил бокалы.
     --  Инна,  если  ваш  отец  проявит  здравомыслие,  то  обещаю завтра же
предоставить  вам  полную свободу. Вне зависимости от того, примете  вы  мое
предложение или нет.
     -- Благодарю вас.
     Наш поздний обед подходил к концу.
     -- Кстати, вот телефон. Можете позвонить отцу и  подготовить его к нашей
беседе.  Слушать  я  не  буду. И, конечно,  никаких записей  не  ведется.  Я
пошутил.
     -- Что ж, воспользуюсь этой возможностью.
     -- А затем можно прогуляться. Погода изумительная.
     -- Извините, но я хотела бы побыть одна. Я вздохнул:
     -- Как пожелаете.
     * * *
     Не спалось.
     Я поднялся в  башенку,  расположился  за  своим писательским  столом  и
раскрыл  папку,   на  которой   печатными  буквами  было  крупно  начертано:
"ПАУТИНА".
     Так назывался большой,  даже, пожалуй, огромный роман, который я  начал
еще в прошлом году.
     В отличие от рассказов,  которые я  последовательно  доводил от первого
абзаца до последнего,  "Паутина" создавалась из отдельных фрагментов. У меня
уже было набросано несколько десятков кусков,  разработано три-четыре дюжины
характеров,  но  каким образом  сплавить  все это в единое целое,  я пока не
видел.  Главная  ось  моей будущей  эпопеи  терялась  в  калейдоскопе лиц  и
событий.
     И  вдруг  я  узрел ее,  эту  ось. Я словно  бы воспарил над  плоскостью
собранного  материала  и  с набранной высоты  различал,  что и  где  следует
расположить.
     Одновременно    я   понимал,   почему   именно   сейчас   удалось   это
головокружительное парение, это ощущение легкости в овладении сложной темой.
     Причиной была женщина, которая спала  сейчас через две стенки от  меня,
женщина, до которой я еще не дотронулся и пальцем.
     Я не испытывал ни  похоти, ни разнузданного желания немедленно овладеть
ее телом.
     Мне хорошо работалось, хорошо было знать, что она здесь, рядом.
     Господи, подумал я. Если бы эта женщина была со мной с самого начала, я
горы бы свернул.
     Она может уйти из моей жизни,  может  отвергнуть меня, но просто знать,
что она существует, -- хорошо.
     Я писал страницу за  страницей, чувствуя, что  каждое  слово ложится на
место,  что ничего  не  нужно править,  за окошком  шумел  ветер, раскачивая
сосны, с темного неба смотрела звезда, -- как хорошо, думал я.
     * * *
     Утром, когда я выводил машину из гаража, принесли почту.
     Я пробежал по  диагонали нашу главную городскую газету -- "Время" -- и на
четвертой  странице  споткнулся  о   заметку,  озаглавленную  "Бессмысленная
акция". Речь  шла о  том,  что какие-то неизвестные самым варварским образом
разгромили  небольшое  пригородное  хозяйство  торговой базы, известное  как
Лесная  Дача. Будто  направленный смерч  прошелся по постройкам,  от которых
осталась  груда  щебня  и  строительного  мусора.  При  этом  использовались
взрывчатые вещества. Акция тем  более  бессмысленная,  что на Лесной Даче не
имелось ничего сколько-нибудь ценного, -- и так далее.
     Я свернул газету и бросил ее на заднее сиденье.
     Молодец Саныч!
     Проклятое место уничтожено навсегда!
     * * *
     Китель был дома.
     Открыв дверь  и увидав меня, он страшно переполошился. Отступая в глубь
квартиры, повторял, как попугай:
     -- Что с Инночкой? Что с Инночкой?
     -- Не волнуйся, старик, она в порядке. Передает тебе привет.
     Он смотрел недоверчиво.
     -- Для чего вы приехали?
     -- Поговорить.
     -- О чем?
     -- А разве не о чем?
     Квартира  была   однокомнатной.  Вся   обстановка  --  диван,   кровать,
рассыпающиеся  стулья, шкаф с перекошенной дверцей, ну и прочее  барахло.  К
тому  же, находясь в последние дни в одиночестве,  Китель успел порядком все
захламить. Пыль, груда немытой посуды, батарея бутылок из-под  самой дешевой
водки, которой отравилось немало бедных горожан...
     Под  стать  квартире выглядел и сам Китель. Сейчас, при  дневном свете,
было особенно заметно,  как он  сдал. Это уже не тот вальяжный тип,  что мог
закатить  скандал  в ресторане  из-за  занятого  столика.  Трясущиеся  руки,
блуждающий  взгляд,  неуверенность  во   всем  облике...  Видимо,  он  отдал
последние силы неудавшейся акции и сейчас полностью смирился с окончательным
поражением.
     Мне  вдруг вспомнилось, как Китель поучал нас с  Алиной, как предрекал,
что грядут новые времена. Что ж, новые времена наступили, но места в  них не
нашлось именно Кителю.
     Однако сейчас  меня интересовало другое. Что случилось  с  его памятью?
Быть может, все дело во  времени?  За двенадцать лет  блокировка ослабла и в
конце концов рухнула?
     Я выбрал самый крепкий стул и расположился на нем.
     Китель принялся кашлять.
     Я выкурил полсигареты, а он все кашлял и кашлял.
     Казалось, этому не будет конца. Внезапно я догадался:
     -- Вы больны?
     -- Да... -- с трудом прохрипел он.  -- Жить мне осталось недолго... Но это
между нами. Инночка ничего не должна знать.
     -- От меня она не узнает.
     Он выудил откуда-то початую  бутылку, налил себе  в  грязный стакан  и,
робея, спросил:
     -- Будете?
     Я лишь усмехнулся.
     Он жадно выпил и облизал губы.
     -- Так о чем будем говорить? Я поднял на него глаза.
     Он съежился, предчувствуя насильственный допрос, и простонал:
     -- Нет... нет... Господи, когда же вы оставите меня в покое!
     -- Что делать, если мне нужно знать истину? Я сосредоточил волю.
     Китель судорожно дернулся и замер в нелепой позе в своем драном кресле.
     --  Когда  вы  впервые  вспомнили обо  мне? Он  молчал,  глядя  на  меня
выпученными глазами, как на оживший кошмар. Я усилил импульс:
     -- Отвечайте! Ни слова.
     Его  полная неподвижность,  ошалелый взгляд  и вывалившийся  посиневший
язык подтверждали, что дело неладно. Я снял воздействие.
     -- Константин Петрович! Вы меня слышите?
     Двигались лишь его зрачки, похожие на две мелкие оловянные монетки.
     Я поднял его руку, она тяжело упала.  Лишь глаза, полные боли  и немого
укора, следили за мной, но уже будто из другого мира.
     Я бросился к телефону и набрал ноль-три.
     -- "Скорая"! Человеку плохо!  Чего?  Возраст?  -- Я  продиктовал  данные,
затем  назвал  адрес  и собирался вернуться к  бедняге, чтобы уложить его на
постель, когда зазвонил телефон.
     Я машинально снял трубку:
     -- Слушаю.
     -- Это вы? -- раздался взволнованный  голос Инны. -- Все-таки не утерпели?
У меня почему-то тревожно на душе. Пригласите, пожалуйста, папу.
     Я оказался в глупейшем положении. Но и хитрить не имело смысла.
     --  Инна,  -- я  старался  говорить как можно  ровнее, --  вам  необходимо
одеться.  А  Степан тем  временем  пусть найдет  машину.  Пригласите  его  к
аппарату.
     -- Что случилось?
     -- Приезжайте. Буду ждать вас здесь.
     -- Ради Бога, что случилось?!
     -- Боюсь,  у нас неприятные новости. Ваш отец.  Кажется,  у  него острый
сердечный  приступ.  Я  вызвал  "скорую".  Сейчас попробую  сделать  массаж.
Давайте закончим разговор, чтобы не терять времени.
     На миг возникла  томительная  пауза.  Затем она произнесла уже знакомым
мне ледяным тоном:
     -- Вы все-таки убили его! А я вам почти поверила... -- Трубку бросили.
     Надо  же  такому  случиться,  чтобы кондрашка  хватил старикана  именно
сейчас!
     Снова затрезвонил телефон.
     На этот раз звонил Степан:
     -- Хозяин, барышню отпускать, что ли? Или брешет, что вы велели?
     --  Немедленно  найди  машину! Отправь нашу  гостью в город и дай ей еще
денег. Из тех, что я оставил на хозяйство.
     -- Сделаем, коли так...
     -- Все! Действуй!
     "Скорая"  приехала  через  двадцать минут,  в течение которых  я тщетно
пытался вернуть Кителя в нормальное состояние.
     -- Инсульт! -- уверенно констатировал молодой врач и сочувствующе покачал
головой.
     Несчастного Кителя увезли.
     Минуту спустя появилась Инна, отрешенная и недоступная.
     -- Где папа?!
     -- Инна... -- Я попытался взять ее  за руку. Она отшатнулась от меня, как
от палача.
     -- Где он?!
     -- В Центральной.
     -- Едем туда!
     В машине я сказал:
     -- Инна, я должен объяснить, как все произошло. Дело в том, что...
     -- Не надо!
     --  Нет,  черт   побери,  вам   придется   выслушать!  Ваши   обвинения,
прозвучавшие  по  телефону,  столь же  нелепы,  сколь  и чудовищны.  Поймите
простую вещь: если бы я желал устранить вашего отца, то сделал бы это чужими
руками,  обеспечив  себе надежное  алиби. Уж  перед  вами раскрываться бы не
стал. Мне не страшен ваш отец. Я не желал ему зла. Неужели не ясно?
     -- Зачем вы поехали к нему? -- с дрожью в голосе спросила она. -- Вам мало
тех унижений, которые вы заставили его испытать?
     -- Инна, мы идем по второму кругу.
     -- Зачем вы поехали к нему?  -- Я уже  заметил за ней эту манеру:  упрямо
повторять вопрос, на который ей хочется услышать ответ.
     -- С  единственной целью --  предложить  сотрудничество, -- нашелся я. -- О
чем, кстати, вчера мы  с вами  подробно беседовали. Беда случилась нежданно:
инсульт разбил  его прямо на  моих глазах. Это еще счастье,  что  я оказался
рядом  и вызвал "скорую". А если бы он был  один? Представляете? Вдобавок он
много пил. Видимо, это и сыграло решающую роль.
     -- Он запил, потому что вы разлучили нас, -- парировала она.
     Опять я виноват!
     -- Однако, судя по количеству пустых бутылок...
     -- Боже, о  каких  пустяках  мы  говорим!  --  перебила она.  --  Какие-то
оправдания, объяснения, а он в эту минуту, может быть, умирает!
     "Может быть",  на мой  взгляд, следовало опустить, но я не стал вносить
поправку.  Вот  уж не  думал,  что  моя  спутница являет  собой классический
образец любящей дочери!
     --  Инна,  если есть  хоть  малейший  шанс,  мы  отобьем  вашего  отца у
костлявой. Это  я вам обещаю!  Выше  голову!  И перестаньте  катить на  меня
разные бочки. Ей-Богу, не заслужил.
     К  великому  моему  облегчению,  выяснилось,  что  Китель  жив,  хотя и
находится в критическом состоянии.
     Начиная  с этой минуты все мои помыслы,  вся энергия были направлены на
борьбу   за   спасение  вчерашнего  врага.   Никогда  ранее,  даже  в  самой
запредельной  фантазии, я  и  представить  не  мог,  что  когда-нибудь  буду
заниматься этим с полной отдачей, забыв про отдых и сон.
     Я и вправду сделал все возможное и невозможное.
     Пустив в ход  биополе, угрозы, лесть, связи,  деньги, я добился,  чтобы
Кителя поместили в отдельную палату,  где поставили  также койку  для Инны --
она непременно желала находиться рядом с умирающим отцом. Через Вику я нашел
двух лучших сиделок, вменив им в обязанность ухаживать не только за Кителем,
но  и   за  Инной  и  регулярно  передавать  мне   информацию.   Я  доставал
наидефицитнейшие  лекарства,  привлек  первейших медицинских светил  города,
выписал профессора из Москвы.
     На  Инну было страшно смотреть. И без  того тоненькая, она  стала почти
прозрачной. Ела ли она?  Спала? Боюсь, что нет. Часами сидела она неподвижно
возле отца, держа того за руку, будто вливая в него собственные силы.
     Если  бы  это помогало, клянусь,  я  сам взял бы Кителя за вторую руку,
лишь бы сгладить страдания Инны.
     Впервые  в жизни я понял,  что разделять страдания  любимого человека --
тоже счастье, пусть и горькое.
     Как-то под вечер третьего дня  лечащий  врач,  удивительно  похожий  на
Бармалея из старого мультфильма, заметив меня в коридоре, взял под локоток и
отвел в сторонку.
     --  Мужайтесь,  мой  усталый  друг,  --  пророкотал  он,  принимая  меня,
очевидно,  за  родственника  больного  (а  кто  еще  прикладывал бы  столько
усилий?). -- Надежды терять не будем, но надо готовиться к худшему. Суть не в
инсульте.  Мы  значительно сгладили бы  его последствия  в течение ближайших
месяцев, форма, к счастью, не самая тяжелая. Но, увы, он поражен  и  другим,
более коварным, неизлечимым пока  недугом -- вы понимаете, что я имею в виду,
--  и  жить  ему осталось  считанные  дни. Может,  часы... Он  пережил  некую
эмоциональную  встряску,  которая резко усилила развитие болезни. Медицина в
данном случае бессильна. Хотя опять-таки помните: надежда умирает последней.
--  Он вздохнул. -- Но советую, не  теряя времени, готовиться, -- вы понимаете,
что я имею в виду...
     Я перевел  дыхание.  Этот диагноз фактически  снимал с  меня  моральную
ответственность  за  случившееся. Не  считая невнятной реплики  относительно
эмоциональной встряски. Теперь я не сомневался, что Китель хотел именно моей
смерти.  Он знал,  что  неизлечимо  болен,  и возжаждал прихватить  меня  за
компанию в лучший из миров. Но я все равно не держал против него зла. Только
за то, что он дал жизнь Инне, я готов был отпустить ему все грехи.
     Несмотря на недвусмысленное предупреждение врача, я не ослаблял усилий.
(Инне, само собой, я и словечком не обмолвился.)
     Китель, безусловно, стал одним из наиболее примечательных пациентов  за
всю историю существования больницы. Чуть не  половина медперсонала вертелась
вокруг него.
     Но костлявую суетой не обманешь.
     Китель умер на следующий день. Как говорится, приобщился к большинству.
     И снова мне пришлось крутиться, как той белке.
     Подкуп  за  приличное место  на  кладбище, гробовщики,  могилокопатели,
венки,  ленточки, нищие,  отпевание, ритуал,  горсть  земли,  поминки...  По
крайней мере, душа Кителя должна была найти успокоение -- похороны получились
пышные. Дай Бог каждому...
     Но меня беспокоило, что Инна,  от которой остались одни глаза, никак не
выходила из транса.
     Когда приглашенные  разошлись, я  провел ее в спальню и насильно усадил
на кровать.
     -- Вот теперь  я  по-настоящему одна, -- прошептала она.  -- Одна на  всем
белом свете...
     -- Позвольте быть рядом  с вами, -- смиренно молвил я, сжимая ее узкую  и
прохладную ладошку. Она не слышала меня.
     -- Вернуться в пустую квартиру, где все это случилось -- сначала с мамой,
потом с отцом... За что? Почему именно мне?
     -- Послушайте, Инна... -- сбивчиво продолжал я, страшась,  что она сейчас
встанет и навсегда исчезнет из моей жизни. -- У меня есть свободная квартира.
Уютная, в центре города. Поживите пока в ней. А там что-нибудь придумаем. Не
надо постоянно ходить  по замкнутому кругу.  Выпейте это,  --  я  протянул ей
заранее приготовленный бокал.
     -- Что вы мне даете? -- капризно поморщилась она.
     -- То, в чем вы сейчас нуждаетесь больше всего.
     В бокале было снотворное.
     Она послушно выпила.
     Я снял с нее туфли, помог улечься и аккуратно укрыл одеялом.
     Через три секунды она крепко уснула.
     Некоторое  время  я сидел в ее ногах, грезя наяву.  Я посмотрел  на  ее
осунувшееся, но такое родное лицо,  на завитки волос,  казавшихся еще темнее
на белоснежности постельного белья. На изгиб тонкой руки, которую она успела
примостить  под щеку, и вдруг почувствовал,  как на мои глаза наворачиваются
слезы.  Как  мне  жить  дальше,  если  она  откажется  быть  рядом? И  какое
немыслимое счастье -- видеть ее, брать за руку, говорить нежные слова...
     Я  снова поправил одеяло,  хотя в том не было  нужды,  и отправился  на
веранду.
     За поминальным  столом остался лишь  Саныч.  Не заметив  меня, он  взял
бутылку водки,  налил полную рюмку и  выпил залпом. Небывалый  случай,  но я
ничему уже не удивлялся.
     Саныч здорово  помог  мне,  взяв  на  себя  часть погребальных  хлопот.
Видимо, и  ему было в диковинку  расходовать столько энергии  ради усопшего,
которого совсем недавно он собирался попросту забросать валежником.
     Я молча обогнул стол и сел напротив.
     -- Знаешь,  хозяин,  выходит,  судьба  покровительствует  нам,  -- сказал
Саныч, наливая  мне и себе. --  Заботой меньше. Ладно, я его прощаю. Китель --
это, понимаешь... -- Он был изрядно пьян.
     -- Саныч,  топай  помалу домой  и отдохни.  Собственно,  нам  всем  надо
хорошенько отдохнуть. Саныч криво усмехнулся:
     -- Отдыха у нас теперь не предвидится.
     -- Ты о чем?
     -- Бойся женщину, --  прошептал он, наклоняясь ко мне. -- Чует мое сердце,
она погубит нас.
     -- Нас?
     -- Сначала меня, а после тебя, -- с торжественной обреченностью возвестил
он. -- Я хорошо знал всю семейку. Мать была добрейшим человеком, а про Кителя
тебе  объяснять не  нужно.  А  вот  доченька  внешностью  пошла  в  мать,  а
характером -- в папашу. Только Кителю до нее далеко...
     --  Вот  именно -- далеко. Сейчас, должно  быть,  он  держит ответ  перед
дьяволом.
     Саныч посмотрел мне прямо в глаза:
     -- Дьявол -- она!
     Меня неприятно резанули его слова.
     -- Чего ты мелешь? Сколько ей было лет, когда упекли Кителя?
     -- Девять или чуть больше.
     -- Ну? Ты не видел ее двенадцать лет. Что ты можешь о ней знать?
     -- Я видел ее в подвале и понял все!
     -- Что -- все?
     -- Она погубит нас, Федорыч. Всех.  И Вику. И Антошку... -- Он вдруг упал
грудью на стол и зарыдал.
     -- Саныч, уймись! Ты пьян!
     Он поднял на меня красные глаза:
     -- Да, пьян! Но голова у меня ясная. Говорю тебе, хозяин: нам всем хана!
Ну зачем ты удержал меня тогда?! Ох и пожалеешь! Да поздно будет.
     К предсказаниям Саныча я отнесся так,  как они того заслуживали: пьяный
бред! В сущности  говоря, Саныч при всей его решимости -- трусоватый малый, а
тут еще поддал лишку.
     -- Саныч, я вас помирю. Ты еще посмеешься над своими страхами.
     Он  посмотрел  на  меня как  на судью,  выносящего  заведомо  ошибочный
приговор. Его воля была парализована.
     Мне не оставалось ничего другого, как отправить его восвояси.
     После чего я прилег на диван и мгновенно уснул.
     И  снилось  мне, что  Инна  погубила  меня. Но не пулей, не ядом  и  не
кинжалом. А тем, что отвергла все мои предложения. Вот этого я боялся больше
всего.
     * * *
     Проснулся  я с ощущением бодрости во всем теле, хотя  проспал  каких-то
четыре часа.
     В доме стояла тишина. За окнами -- тихая звездная ночь.
     Я прошел в бассейн и  долго плавал, ныряя и отфыркиваясь. Усталости как
ни бывало. Я смыл с себя груз этих тяжких дней.
     Инна, вероятно, еще спит.
     Пойти взглянуть на нее одним глазком?
     На  цыпочках,  с бьющимся  сердцем, я прокрался  к  ее спальне и слегка
приоткрыл дверь.
     Инна  стояла в халатике перед зеркалом, спиной  ко мне, но, несомненно,
заметила мое отражение.
     Поколебавшись, я вошел в комнату.
     -- Добрый вечер... Вернее, доброй ночи... Я думал, вы проспите до утра.
     --  Я вообще  мало  сплю. --  Ее голос  обрел  привычную  звонкость.  Она
наклонилась к зеркалу: -- Боже, какая я страшная!
     -- Инна... Вы прекрасны... Вы изумительны... Но вот  что я  подумал... --
Мысли  мои  путались. -- Полагаю, вам следует немного развеяться.  Перемените
обстановку. Я достану любую путевку. Скажите только куда?
     --  Вадим  Федорович...  -- Она  по-прежнему  стояла спиной  ко  мне,  не
поворачивая даже головы.
     -- Никогда  не называйте меня по  отчеству. Просто Вадим, сделайте такую
милость.
     --   Хорошо...  Вадим,  не   считайте   меня  сентиментальной  дурочкой,
договорились?
     Внутри у меня включилась помпа, разгоняя кровь мощными толчками.
     Я выпалил:
     -- Инна, будьте моей женой!
     Никакой реакции. Но хотя бы не рассмеялась -- и то хорошо.
     -- Только  не  торопитесь отказать! -- в отчаянии взмолился  я. -- Вы ни в
чем не будете знать отказа. Я богатый человек, Инна.  Очень богатый.  Обещаю
также ни в чем не ограничивать вашу свободу. Кроме того...
     -- Молчи! -- Она обращалась к моему отражению.
     Краткий  миг,  а  может,  целую вечность  в комнате  стояла напряженная
тишина.
     Замерло движение планет.
     Вдруг я понял, что халатика на  ней  уже нет. Нет  ничего, кроме тонкой
золотой цепочки  на  высокой  шее.  Но  я  не  осмеливался поверить. Богатое
воображение нередко рождает галлюцинации.
     -- Иди ко мне, -- сказала она моему отражению.
     И я устремился на зов.
     ...Подробности того, что произошло между нами в ту  ночь, предназначены
только для глубинных тайников моего сердца...
     Когда я  опомнился, за окнами  занималась  бледная  заря. Горячие волны
нежности и благодарности переполняли меня. Я нашел руку Инны  и  прижался  к
ней губами.
     -- Радость  моя,  теперь  ты согласна  стать моей  женой?  Теперь ты  не
откажешь?
     --  Женой...  --  нараспев повторила она,  будто испытывая  это слово  на
прочность.  --  Боюсь, милый, я не гожусь  для  этой роли. Готовить, стирать,
убирать, бегать по магазинам? Это отвратительно!
     -- Нет-нет! На  днях приедет Аннушка, жена Степана, они возьмут на  себя
все бытовые проблемы. А для городской квартиры тоже подыщем домработницу.
     -- Что же остается? Постель?
     -- Разве нам было плохо?
     Она приподнялась на локте -- тонкая, но удивительно сильная и гибкая.
     -- Если я тебе нужна только для постели, то нам лучше расстаться. Сразу.
     -- Но почему, почему?!
     -- Очень скоро это войдет в привычку и потеряет всю прелесть.
     -- Чего же ты хочешь?
     -- Обещай, что будешь делить со мной не только постель.
     --  Конечно!  -- воскликнул я. -- Все, что у меня  есть, -- твое! С этой же
секунды!
     -- Ты не  так  понял.  -- Она  провела  пальчиком  по  моей  щеке.  --  Не
имущество,  нет. Я имею в виду твои  дела, твои  замыслы. Я хочу все знать о
них. Не считай меня, пожалуйста, наивной девчонкой. Даже папа говорил, что у
меня мертвая деловая хватка.  Я хочу проверить себя. Хочу  попробовать. Хочу
иметь собственное дело.  Хочу быть хозяйкой своей судьбы. -- Каждое ее "хочу"
звучало все жарче и заставляло меня думать о другом.
     Я пытался было привлечь ее к себе, но она уклонилась:
     -- Подожди, Вадик. Ты не ответил.
     -- Ты все получишь... Все...  И все узнаешь... Она тут же  прижалась  ко
мне.
     -- Ты такой доверчивый!
     -- Это плохо?
     --  Конечно!  Вдруг  на моем  месте  оказалась бы вымогательница?  А  ты
бросаешься такими словами -- бери все...
     -- На твоем месте не может оказаться никто другой.
     -- Тебе нужна сильная и умная жена, а не раскрашенная кукла.
     -- Сильная, умная и всегда желанная. Я ужасно рад, что нашел ее.
     --  Ты не ошибся, милый. Вот увидишь. И  еще: пока мы  вместе, я не буду
тебе изменять. Но и ты обещай.
     -- Изменять тебе? Не враг же я собственному счастью! В тот день о  делах
мы более не говорили.
     * * *
     Свадьбу  мы  решили  сыграть  через  год,  о  чем  объявили  ближайшему
окружению незамедлительно.
     Но прежде чем показаться с Инной на людях, я предпринял две акции.
     Во-первых,  сбагрил  из   города   подручных   Саныча,   которые  в  ту
судьбоносную ночь держали мою суженую под прицелами автоматов.  Мне вовсе не
улыбалось,  что, увидев однажды  нас  с  Инной  на пару,  они начнут строить
разные домыслы.
     Я  велел  Санычу  передать  каждому из  них  по  отдельности,  что  они
засветились,  а  потому  должны  мгновенно  раствориться   где-нибудь  среди
необъятных просторов бывшей империи. Хозяин, мол, жалует их за верную службу
порядочной суммой, достаточной, чтобы начать на новом месте  самостоятельное
дело, но при одном непременном условии -- в  наш  город они  более ни  ногой.
Предложение было охотно принято. Я  отстегнул из своих запасников обещанное,
и уже назавтра Саныч доложил мне, что об этих парнишках можно забыть.
     Одновременно я помирил Инну и Саныча.
     Собрав  их за  одним столом, я поставил между ними бокал красного вина,
накрытый куском черного хлеба с солью.
     -- Переломите хлеб и отпейте из этого бокала, а после пожмите друг другу
руки и поклянитесь,  что не  держите  в  душе зла. Забудьте старые обиды. Мы
нужны друг другу. Пусть же в наших отношениях царят мир и согласие.
     --  Да разве  я ссорился?  -- смущенно пробормотал  Саныч. -- Наоборот,  я
всегда  ценил  и  уважал  Инну  Константиновну.  А если в  чем провинился  --
простите, -- он сложил руки на груди.
     Который день он пребывал  не в своей тарелке. Выражение обреченности не
сходило с  его физиономии с той  самой минуты, когда он  узнал о нашем с ней
сближении. Несмотря на изворотливый и гибкий ум, он так и не смог справиться
со своими надуманными страхами.
     Но  я  не  собирался  потакать  его  комплексам,  которые казались  мне
попросту смехотворными.
     -- Вот и отлично! Что скажешь ты, милая?
     --  Мне не в чем винить Саныча, -- сдержанно  проронила она. --  Поэтому и
прощать его не  за что. Он стремился хорошо исполнить свою работу -- только и
всего.  Притом тогда он  не узнал  меня. Да если бы и узнал -- какая разница?
Саныч -- верный помощник, --  произнесла она бесстрастным тоном, в котором мое
чуткое ухо не уловило ни  малейшей двусмысленности.  Инна перевела взгляд на
меня: -- Если же тебе хочется узнать, сержусь ли  я на Саныча сейчас, то могу
ответить искренне: нет. Я не против нашего сотрудничества.
     --  Дорогие мои,  вы  даже  не представляете,  как порадовали меня своей
уступчивостью, --  растрогался я. -- Нас ждут великие дела.  Недосуг увязать в
искусственных проблемах. Выполните мою просьбу, и поставим на этом крест.
     Они церемонно исполнили ритуал.
     На черном хлебе они поклялись стать если не друзьями, то соратниками.
     * * *
     Я выполнил все обещания, данные Инне.
     Через несколько дней в Жердяевке  появилась Аннушка -- высокая, худая, с
суровым, как  у истовой  монашки,  выражением  лица. Тем не менее она охотно
согласилась   вести   наше   хозяйство,   полностью  оправдав   превосходные
характеристики мужа.
     Без  особых  хлопот  удалось  найти  и  экономку  для  нашей  городской
квартиры.
     Я  рассказал  Инне,  как  мы потрошили подпольных толстосумов,  а после
повел ее  в  подвал и  открыл обе  камеры.  Вид  золотой  казны  заставил ее
побледнеть,  зато  фонотека  вызвала   неописуемый  восторг.  Можно  ли   ей
прослушать записи?  Конечно! Мы же  договаривались, что между  нами не будет
никаких тайн.
     Я  наивно полагал,  что,  по крайней мере  в первые дни, Инна  займется
активной  комплектацией своего  гардероба,  но  ошибся.  Главным ее занятием
стало прослушивание фонотеки.
     Часами  сидела  она в кресле, вслушиваясь в откровения городских бонз и
тузов.  Иногда,  после  какого-нибудь   особо   разоблачительного   диалога,
принималась  учащенно дышать и покусывать губы, как  в момент сладострастия.
Она  не  вела никаких записей,  но, похоже,  каждая фраза  ложилась в нужную
ячейку ее молодой памяти.  Она  забывала  про  сон  и  еду,  и  нередко  мне
приходилось насильно выключать магнитофон.
     Прокрутив  наконец последнюю кассету,  Инна как бы в шутку заявила, что
мы с Санычем  --  попросту  мелкие жулики. Располагая  возможностями, которые
могут  вознести  на самый верх пирамиды,  мы довольствуемся крохами  пирога,
радуемся случайному зернышку, вместо того чтобы  собирать в закрома обильный
урожай.
     --  Что  ты  предлагаешь?  --  спросил  я,  несколько  обескураженный  ее
выводами.
     И тут она  развернула  передо мной  такие  перспективы, что я лишь диву
дался:  в  этой  очаровательной  женской  головке  давно уже  сформировались
поистине наполеоновские планы.
     Оказывается,  ни я, ни тем более  Саныч  не  желали понять одну простую
истину:  наступили новые  времена. Только законченный  идиот  будет  держать
сегодня свои богатства в подвалах да колодцах. Общество переходит к рыночным
отношениям, когда  деньги делают деньги.  Торговые операции,  вроде той,  за
которую  пострадал ее  несчастный  отец, скоро станут нормой. (Между прочим,
надо добиваться  полной реабилитации отца, ушлые  адвокаты живо докажут, что
он  понес  наказание  за политические расхождения с прежним  режимом.)  Надо
вкладывать, вкладывать и вкладывать,  пока существует вакуум, пока городская
элита чешет затылки, взвешивая и прикидывая, что к чему...
     Захватывать  свободные  ниши...  Особенно  в  торговле  и  общественном
питании, где деньги крутятся очень быстро... Искать союзников... Выводить из
игры возможных конкурентов...
     Надо создавать совместные предприятия с иностранцами... Через эти фирмы
мы  сможем  перевести  часть  средств за  границу  и  вложить  их в  местный
бизнес...  Стать  владельцами  крупных предприятий и  недвижимости...  У нас
будут  личные  самолеты, яхты,  дома  во всех  знаменитых столицах...  И так
далее, и так далее.
     Но  начать  придется  здесь, утверждала  она.  С моими  талантами  дело
выгорит. Фонотека откроет  нам  все двери, позволит собрать все  необходимые
подписи,  а  золото, которое надо немедленно  обратить  в  валюту,  послужит
начальным капиталом. Через год  мы его удесятерим. Если работать не покладая
рук,  поменьше спать  и бездельничать,  идти к  цели напролом, то у нас есть
реальный  шанс  пробиться  в  круг  богатейших  людей мира, стать  истинными
хозяевами жизни.
     Надо,  разумеется, подумать о сильной службе  безопасности. Вот  тут  и
пригодится Саныч. Пусть  подберет  надежную  команду.  Да не  из  уголовного
сброда, а из гэбистов и оперативников, которых сейчас увольняют пачками.
     А охоту за тайниками пора заканчивать.  Во-первых,  скоро  не останется
никаких  тайников.  Быть богатым становится модно. Другие тоже не  дураки  и
вот-вот поймут,  что накопления выгоднее  вкладывать в дело,  чем держать  в
кубышке. А во-вторых, все это так мелко и примитивно...
     Ошарашила меня моя милая.  Но как было  не согласиться с ней? Она сжато
сформулировала то, что я и  сам  давно чувствовал, но  не вводил  в практику
лишь по причине своей природной лени.
     А  вот в  моей любимой энергия (и не только  деловая) фонтанировала без
перебоев.  Вообще-то я знал немало  людей, которые могли  изложить подробный
план  переустройства  мира  так  эмоционально,  что  казалось,  завтра  же и
приступят. Но  дальше разговоров дело никогда не шло. Я даже придумал термин
для этих говорунов: кипучие лентяи.
     Инна не из их числа.
     Заручившись  моей  поддержкой,  она тут  же включилась в работу.  Через
считанные недели мы были владельцами трех фирм и еще  доброй дюжины --  через
подставных лиц, включая супругов Пономарцов. И это -- только начало.
     Инна успевала все.
     Дом  в  Жердяевке,   которым  я  совсем  недавно  пытался  поразить  ее
воображение,   она   назвала  большой  деревенской   халупой  и   предложила
перестроить его  в  современную виллу, где  можно было бы устраивать приемы,
собирая  городской бомонд.  Разумеется, надо  облагородить  и  весь участок:
устроить газоны, розарий, клумбы, привести в порядок сад, поставить гараж на
несколько  автомобилей, заменить забор... Кстати, справятся  ли Пономарцы  с
возросшими требованиями? Не подыскать ли опытного садовника?
     Слушая ее, я невольно вспоминал Алину, то и дело тянувшую с меня деньги
на украшательство своего палаццо.  Но  Алина тяготела  к  показной, кричащей
роскоши,  художественный  вкус  у  нее  отсутствовал напрочь. Все же то, что
предлагала Инна,  было разумно и  функционально, проникнуто элегантностью  и
утонченным  изыском. Я  согласился,  оговорив  одно  условие: башенка должна
сохраниться в первозданном виде. Инна не возражала.
     Как  бы между делом она  обновила  и свой, и мой гардероб,  доказав при
этом,  что  великолепно разбирается в современной  моде,  а  главное,  умеет
выбрать индивидуальный стиль.
     По  утрам  она  обязательно  занималась  гимнастикой,  побудив  и  меня
присоединиться к ней. Через день  мы совершали пробежки вокруг Жердяевки, по
вечерам плавали в озере. Под ее мягкой опекой через месяц-полтора я приобрел
прекрасную спортивную  форму, избавившись от излишнего  --  хотя и  не  столь
заметного -- веса. Инну  отличала умеренность  в  еде  и полное равнодушие  к
табаку  и  спиртному,  хотя   иногда  она  с   удовольствием  могла   выпить
бокал-другой  шампанского  или  хорошего  сухого вина. Великолепный  пример,
почему  бы  ему   не   последовать?  При  этом  Инна  не  была  деспотом   и
снисходительно относилась к моим маленьким слабостям.
     Единственное,  что  я  утаил  от  Инны,  --  это Диар.  И вовсе не из-за
каких-то  там принципов. Я  резонно  полагал,  что  у Инны могут  возникнуть
серьезные опасения относительно моего психического здоровья.
     Ибо  она,  моя  возлюбленная, была необыкновенно далека  от космических
теорий, проблем  инопланетных  контактов и идеи множества  населенных миров.
Может  быть  даже,  она  полагала, что Вселенная  вращается вокруг Земли, на
которой ей хотелось бы занять лучшее место под  солнцем. Только в таком виде
она воспринимала модель мироздания. Никакие  диарцы, никакие  альдебаранцы и
прочие марсиане не втискивались в нее.
     Впрочем,  даже если бы я  и решился  на  откровенность, вряд  ли у меня
что-нибудь  получилось бы. Ведь уже дважды я пытался  открыть душу -- сначала
Федору, затем Санычу. Но едва первая фраза готовилась сорваться с моих  уст,
как нежданный скачок давления ввергал меня в предобморочное состояние, перед
глазами плыли разноцветные  круги, мысли  путались.  Срабатывал заложенный в
меня запрет? Да, очевидно. Поэтому вскоре я оставил подобные поползновения.
     Впрочем, равнодушие Инны к проблемам Космоса волновало меня мало.
     Куда огорчительнее было ее равнодушие к моей литературной деятельности.
     Поначалу я  с немалой  гордостью продемонстрировал ей свои  книги.  Она
спросила, сколько мне заплатили, а услышав ответ, изумленно округлила глаза.
Нет, она не против  книг.  Но  раз за это так мало  платят, то стоит ли этим
заниматься?  Любое дело должно кормить.  В противном случае  это не дело,  а
хобби, увлечение, забава. Конечно, это неплохо -- иметь увлечение. Но сейчас,
когда  мы наметили  грандиозную  программу, надо ли распылять силы? Впрочем,
решать тебе, милый. Поступай, как сочтешь нужным.
     Н-да...  А  я-то собирался прочитать  ей свои рассказы...  Послушать ее
мнение... Жаль! Хотя  какие могут быть претензии? Бог дает  каждому человеку
только один  талант. Инне Он дал талант  бизнесмена. Огромный  талант.  Куда
крупнее моего литературного. Надо  принимать ее  такой, какая она есть. Если
равнодушие к печатному слову -- недостаток (спорное утверждение!), то я люблю
ее и за этот недостаток тоже.
     И   все   же   ее   отношение   несколько   подкосило   мою  творческую
продуктивность.  После  того подъема,  когда  я  на  одном  дыхании  написал
несколько  глав "Паутины",  рассчитывая в таком  же темпе  довести сюжет  до
эпилога, наступил спад. Роман  я отложил до лучших времен. Ничего. Успеется.
Тем более что теперь у меня не было свободных ночей.
     Меня переполняло счастье.  В  сущности, я ведь был однолюбом. Встреть я
Инну в молодости, стань  она моей первой любовью, не было  бы длинной череды
женщин,  прошедших через  мою  постель  и  стершихся из памяти  без  всякого
блокиратора, а на  Алину  я  и  не взглянул  бы.  (Хотя, должен  признаться,
потаенный уголок моей души навсегда принадлежал этому  коварному созданию, и
в редкие минуты меланхолии я вспоминал о ней с просветленной нежностью.)
     Отношения Инны  с Санычем внешне складывались вполне нормально. Правда,
говорила  она  с  ним  несколько  свысока,  как  с  проштрафившейся  некогда
прислугой, но это угадывалось только  по интонациям, да Саныч притом сам дал
слабинку. Ни разу она не пыталась опорочить  его в моих глазах, выпятить его
промашки.
     Зато  изменилось  мое  отношение  к  Санычу.  Еще недавно я был  самого
высокого мнения о его деловой хватке и  активности.  Но по сравнению с Инной
он   выглядел   жалким  недоучкой.  Значит,  все   эти  годы  я  заблуждался
относительно  его  истинных  способностей?  Саныч  отдалился   от  меня,  но
по-прежнему пользовался полным моим доверием. Я знал, что этот человек, если
надо, умрет за меня.
     С его стороны я  также не слышал более ни одного выпада против Инны. Но
иногда я ловил его встревоженный взгляд, и становилось ясно, что Саныч так и
не избавился от своего страха, а лишь понадежнее упрятал его внутри.
     Не без  досады я понял, что Саныч обеими ногами увяз в прошедшей эпохе.
Когда  я  предложил  ему  вкладывать  свое  золото   в  дело,  расписав  все
преимущества формулы "деньги делают деньги", он виновато вздохнул и ответил,
что я, безусловно, прав, однако ему уже поздно (да и боязно как-то) гоняться
за журавлиными косяками, он согласен крепко держать свою синицу и, если я не
очень настаиваю, хотел  бы сохранить  свою долю в  неприкосновенности. Пусть
достанется сынишке. Вот вырастет тот и найдет ей применение.
     -- Дурак ты, Саныч, -- беззлобно констатировал я.
     Он покорно кивнул.
     Когда я рассказал о нашей беседе Инне, она посмеялась.
     * * *
     К моему удивлению, Инна как-то сразу сдружилась с Викой.
     Вика,  конечно, милая  и  приятная женщина,  но совершенно  домашняя  и
заурядная. Она, как и моя бедная матушка, убеждена, что  жить надо на Честно
Заработанные Деньги.  Узнай  она,  на какие  средства  существует их  семья,
произойдет великая  трагедия,  ибо  Саныч по-прежнему  играет роль  Честного
Коммерсанта. Вообще, по мнению Вики, наш российский бизнес это не  что иное,
как  спекуляция  и  обман  Честных  Людей.  Один  только  Саныч   никого  не
обманывает, потому что сам Честный.
     И вот эта простушка становится  подругой Инны,  которая с удовольствием
ведет  с  ней  какие-то  беседы,   причем  отнюдь  не  дискуссионные.   Вика
рассказывает  о  больных,  которых  выхаживала,  о  том,  сколько  картошки,
уродилось на  их грядке в прошлом  году, как она  пыталась похудеть, а  Инна
слушает со всем вниманием. Удивительно!
     Привязалась моя жена и к Антону, в  котором родители души не чаяли. Это
славный  мальчуган  --  глазастый,  смышленый,  разговорчивый.   Всякий  раз,
направляясь к Вике, Инна  прихватывала для него какой-нибудь подарок. Есть у
них и свои маленькие тайны.
     Я  всячески поддерживал  симпатию  Инны  к Вике и Антону в надежде, что
постепенно она перейдет и на Саныча и из их отношений исчезнет едва уловимая
ледяная корочка.
     Время от времени  я  устраивал  пикники,  походы  за  грибами, рыбалку,
шашлыки на природе -- все  с той же целью -- сдружить наши семьи, поскольку из
всех знакомых Балашовы были мне наиболее приятны.
     Иногда  мы  забывались и  у кого-нибудь  вырывалась неосторожная фраза,
вызывавшая у Вики гармошку морщинок на лбу. Саныч  принимался выкручиваться,
а я думал о  том, насколько все-таки лучше  иметь  жену-единомышленницу,  от
которой ничего не надо скрывать, и от души жалел Саныча.
     Глядя на  то,  как Инна балует Антона,  я предложил  ей завести  своего
ребенка.
     -- Нет, милый, -- решительно возразила она. -- Мое время еще не подошло.
     -- Но тебе уже двадцать три, -- напомнил  я. -- Когда же и рожать, если не
в этом возрасте?
     --  Милый,  ты  гениальный  экстрасенс,  но  недостаточно хорошо  знаешь
женщин, -- улыбнулась она. -- Надо, чтобы проснулись материнские чувства.
     -- Рожай, вот они и проснутся.
     --  Не  будем  торопиться.  Но  обещаю: если  со  мной это  случится,  я
немедленно дам тебе знать.
     --  Ловлю  тебя  на  слове.  А  вот  мои  отцовские  чувства  проснулись
давным-давно. И напоминают о себе всякий раз, когда ты лежишь рядом.
     Инна не давала мне ни малейшего повода для ревности.
     Во-первых, мы повсюду бывали вместе, не расставаясь практически круглые
сутки  и при этом не надоедая друг другу. За себя, по крайней мере, ручаюсь.
Но  я мог бы поклясться, что Инна не  изменяла мне и  в  помыслах. Окольными
путями до меня доходили слухи, что в наших кругах  она пользуется репутацией
верной жены. Чего еще?
     Однако должен сознаться,  что порой мною  овладевало  искушение напрячь
биополе  и прощупать ее подсознание. Но я гнал,  гнал  от  себя эту коварную
мысль. Уступив  ей, я рисковал разбить  драгоценный сосуд. Однажды  подобное
уже случилось. Довольно с меня экспериментов.
     Между  тем планы Инны осуществлялись пункт  за пунктом  с  удивительной
точностью. Мой потайной сейф опустел, все было вложено в дело, и уже потекла
обратная река доходов.
     Мы проникали повсюду.
     В  городе  как  грибы  после  дождя  появлялись  акционерные  общества,
совместные  предприятия, банки. В  правлении каждого  из них числились  наши
люди. Пришлось задействовать всех родственников -- дальних и близких -- и даже
вернуть из Магадана тех самых наймитов Кителя: все же проверенный народ.
     Мы  уверенно выходили  за  границы  области,  расширяли сферу  влияния.
Поездки в Москву,  Прибалтику, на Кавказ... Круизы,  фуршеты, презентации...
Состоятельные и  влиятельные иностранцы, которых безошибочно вычисляла Инна,
а я дожимал...
     Ответные визиты в Париж, Рим,  Лондон... Сказочный отдых  на Канарах...
Наша первая "забугорная" вилла в окрестностях Малаги...
     Много интересного, занимательного, волнующего и опасного происходило  с
нами, но все же это тема отдельного повествования, лежащего вне  рамок  моей
исповеди  --  томительного  стона  измученной   души.  Еще  раз  извините  за
банальность.
     Миновало несколько  лет. Это  был самый  счастливый  период моей жизни.
Если бы еще Инна  проявляла хоть чуточку  интереса  к моему творчеству, ни о
чем больше не оставалось бы  и  мечтать. Впрочем,  разве не я сам виноват  в
этом,  не  раз спрашивал  я себя. Напиши, дружок, сильный  роман,  о котором
заговорят,  роман,  достойный внимания твоей возлюбленной,  вот  и добьешься
желаемого. Что  ж, ради  нее я сделаю и  это. В  лепешку  расшибусь, выверну
мозги наизнанку, совершу литподвиг,  но докажу. В ту  пору, несмотря  на все
потери, я еще твердо верил в свою путеводную звезду.
     Ничто  не предвещало  страшных  событий,  которые,  подобно  внезапному
смерчу, разметали мои хрупкие надежды.
     * * *
     С чего же все началось?
     Как обычно, с пустяка.
     Время от времени  меня охватывал  книжный зуд.  Я  любил потолкаться по
книжным   магазинам  и  лавочкам,  полистать  новинки,  порыться  в  залежах
букинистических отделов.
     Как-то  раз,  оказавшись в "Современной  книге",  я  настолько увлекся,
изучая витрины,  что не сразу обратил  внимание  на характерные сигналы, что
давно уже настойчиво подавал мой хронометр-дизоискатель.
     Но прежде, чем я сообразил, что  к чему, кто-то осторожно потрогал меня
за рукав.
     Я обернулся.
     Рядом стоял  приличного вида пожилой  мужчина в  коричневой вельветовой
куртке и шляпе того же цвета.
     Несомненно, он-то и был дизом,
     --  Здравствуйте,  Вадим Федорович! -- Мужчина почтительно приподнял край
шляпы.
     -- День добрый... Однако...
     -- Захар Сапожников, -- отрекомендовался он и улыбнулся: -- Вспомнили?
     Да,  фамилию  я вспомнил. Но  разве можно  было узнать  в этом  румяном
здоровячке   того  спившегося   старика,  что   облизывал  пивные  кружки  в
задрипанной забегаловке?!
     Я уставился на него,  как на восьмое  чудо света. Неужто и впрямь Захар
Сапожников, Сапог?!
     Моложавая  внешность,  чисто  выбритые  щеки,  ясный  взгляд...  Свежая
сорочка... А главное -- он покупал книги! Передав продавцу чек, он получил от
него две пухленькие брошюры и переложил их в левую руку.
     -- Рад видеть вас в добром здравии, Захар, -- ответил я. -- А что не сразу
признал -- извините. Вы так изменились...
     Он заулыбался.
     Мы отошли в сторонку -- к окну.
     --  Разрешите взглянуть на ваши приобретения, -- попросил я,  собираясь с
мыслями.
     Он протянул мне покупки.
     Первая книга называлась  "Теплица на  дачном участке",  вторая -- "Имена
Рюриковичей".
     --  Взял участок в  садоводстве, --  пояснил Захар, в свою очередь изучая
меня. -- Вот теплицу надумал ставить.  Помидоры, болгарский  перец  и  прочая
петрушка. А  эта -- про Рюриковичей -- для души. Все  хочу докопаться,  откуда
мы, русские люди, пошли и где наши корни.
     -- Так-так. Очень интересно.
     -- Не ожидали? -- понимающе усмехнулся он.
     -- Признаться, удивлен. По-хорошему.
     И тут он поведал мне историю, суть которой сводилась к тому, что спустя
месяц  после нашей поездки  в деревню брательники принялись копать новую яму
для сортира  на задах огорода  и обнаружили  кувшин,  полный  золотых монет.
(Слово "брательники" было, кажется, единственным,  сохранившимся в его  речи
от прежнего лексикона.) Клад после долгих споров сдали государству, а премию
разделили честно, по-братски. Нормально получилось.
     Деревенские   брательники  поставили  новый  дом,  наладили  хозяйство,
обзавелись автотранспортом,  а Захар продал свою  каморку и купил  приличную
однокомнатную квартиру. Само собой, обставил ее, оделся-обулся. Пить бросил.
Как и  брательники. Поначалу, правда, возникла у  них мыслишка  погудеть как
следует на дармовые доходы. Но вовремя спохватились.
     --  Жаль было такие деньжищи пропивать, --  своеобразно  прокомментировал
Захар эту метаморфозу.  -- Может, и не случайно они нам достались. Может, Бог
того хотел.
     Теперь  брательники --  уважаемые люди, крепкие хозяева.  Хотя, конечно,
многие завидуют. Кстати,  вся деревня  поголовно перерыла свои  огороды.  Но
другого клада не нашлось.
     --  Может, зайдете?  -- пригласил Захар. -- Я тут  недалеко  живу. С женой
познакомлю. У меня и водочка хорошая найдется. Специально  для гостей держу.
Но сам пить не буду, вы уж не серчайте.
     -- Спасибо, Захар, как-нибудь в другой  раз. А телефончик  твой запишу с
удовольствием.
     -- Эх, Вадим Федорович! А ведь с вас все началось.  Мы  с  брательниками
как ни сойдемся вместе, обязательно вас вспоминаем...
     Эта нечаянная встреча заставила меня крепко призадуматься.
     Сбросив информацию  о дизах Мамалыгину, я  более  не  интересовался  их
судьбой. Выходит, зря. Интереснейшие  коллизии возникают!  Недаром же  "Иван
Иванович"  намекал, что Диар  несет моральную  ответственность  перед  этими
людьми.  Вряд ли кувшинчик  с  золотом оказался на  нужном  месте  по чистой
случайности.  Как  там изрек Захар? "Может, Бог  того  хотел..." Того  хотел
Диар!  Каким  же  образом  столь  важное  обстоятельство  прошло  мимо моего
внимания? Лишь собственное легкомыслие тому причиной.
     Мною овладела смутная тревога. Нужно срочно проверить эту версию!
     Вернувшись  домой,  я принялся  лихорадочно шарить по столам и  ящикам,
разыскивая  старые  записи.  Все  было разрознено и перепутано.  И  все  же,
приложив немало усилий, я восстановил полный список обнаруженных мною дизов.
В нашем  городе и  окрестностях таких  набиралось тридцать семь. Я отпечатал
два экземпляра и проставил против каждой фамилии соответствующую дату.
     Затем,  сгорая  от  нетерпения,  вызвал  Саныча и  вручил  ему  один из
экземпляров списка.
     --  Саныч, срочно  собери  самую  подробную  информацию об  этих  людях,
особенно  за   период   от  указанной  здесь  даты.   Меня  интересует  все:
материальное  и  семейное   положение,  продвижение   по  службе,  состояние
здоровья, круг  общения, личная жизнь, слухи,  сплетни  и так  далее, понял?
Действовать  оперативно,  но  скрытно.  Информацию  передавай  мне  по  мере
поступления. Это очень важно.
     -- Сделаем, Федорыч.
     Первые сведения он принес  уже на  следующий  день. Далее они поступали
непрерывным потоком.
     Однако верный мой помощник не мог скрыть своего изумления.
     -- Федорыч,  ты  ничего  не  напутал? -- вопрошал он, почесывая  плешивое
темечко. -- Скучный народ. Мелочь. Сплошные лохи. Полный провал. Только время
зря потеряли...
     Но я читал поступающие сводки как увлекательнейший детектив.
     Все дизы, практически все,  познали успех. Что правда, никто из них  не
имел тех благ, которыми располагал я, и  все же... Тенденция была  очевидна.
Бездомные  получили квартиры,  рядовые  продвинулись  по службе, неудачникам
улыбнулась фортуна.  Это в  наше-то  время, на  фоне общего  падения  уровня
жизни!
     Одни,  вроде  бывшего  алкаша Сапога,  нашли  клад,  другие  выиграли в
лотерею,  на  третьих  свалилось  нежданное  наследство,  четвертые  затеяли
удачное предприятие...
     Ничтожный инженеришка Ошметкин стал начальником крупного отдела и, судя
по отзывам, имел виды на скорое повышение.
     Но  особенно   удивительно  сложилась  судьба  некоего  Сарафанова   из
"Вторчермета", которого я обнаружил, навещая Саныча еще на Полевой.
     Оказывается,  некая  организация  сдала  вместе с  прочим  металлоломом
старый сейф, который  долгие годы, кажется еще с предвоенной поры, пылился в
подсобке.  Сейф   был  закрыт,  ключи  утеряны  и,  по  единодушному  мнению
коллектива,  внутри  не  содержалось  ничего,  кроме, возможно,  пожелтевших
канцелярских папок. Так его и сдали под горячую руку.
     Сарафанов самолично выудил сейф из общей массы и кликнул автогенщика.
     И что же?
     В  сейфе находились картины известнейших мастеров и древние пергаменты,
загадочно исчезнувшие после  знаменитого ограбления городского  музея  еще в
1938 году! Каких только версий не гуляло по поводу их пропажи! Где только их
не искали! А  они все эти годы находились в жалкой конторе  рядом с  музеем.
Сенсация! Находка века!
     Говорят, сам Президент поздравил Сарафанова и его товарищей.
     Шуму было предостаточно.
     Собственно,  краешком уха  я тоже слышал об  этом  событии, вот  только
никак не связывал его с Сарафановым.
     А это он, диз, постарался. Тоже случайность?
     Но водопад счастливых перемен для семейства Сара-фановых продолжался.
     Для  подтверждения  подлинности  обнаруженных  раритетов в  город  были
приглашены  известные  эксперты, в  том  числе  зарубежные.  Некий  шведский
специалист, пожелавший познакомиться с Сарафановыми, в конце концов оказался
у  того в  гостях и здесь с  первого  взгляда влюбился  в его дочь, скромную
russkuju красавицу  Татьяну. Сейчас у  Танюшки  вилла на берегу Ботнического
залива и  крошечный бэби от эксперта с  мировым именем.  А папаша Сарафанов,
ставший орденоносцем и  бригадиром, вместе с  дражайшей  половиной,  ставшей
важной  дамой  своего  микрорайона, ежегодно наезжают  в  Скандинавию,  дабы
проведать новую шведскую семью.
     Вроде бы  и придраться не к  чему.  Ничего сверхъестественного. Никакой
мистики.
     Но я  чувствовал  здесь твердую руку Диара. Чужая планета упорно тащила
свою когорту сквозь мутную толщу быта к неким вершинам.
     Значит ли  это, что дизы постоянно  находятся  под незримой опекой? Что
они и их потомки постепенно займут  все  ключевые посты в городе, стране, на
планете? Тихая колонизация...
     Я решил немедленно устроить проверку.
     В качестве "лакмусовой бумажки" выбрал все того же Ошметкина.
     Саныч был проинструктирован самым тщательным образом.
     -- Послушай, Саныч...  Не  спрашивай ни о  чем,  но проникнись важностью
задания.  Сделай это  лично для меня. Речь идет  об Ошметкине  из известного
тебе  списка.  Я  хочу,  чтобы он  был  раздавлен  морально.  Пусть  на него
одновременно  обрушится  тысяча  несчастий.  Организуй  ему  неприятности на
работе:  порочащий слух,  исчезновение оперативных  документов... В квартире
устрой пожар, ты это умеешь. Но  так, чтобы не  выглядело поджогом. Короткое
замыкание или что-нибудь в таком же роде. Только смотри,  без жертв,  понял?
Найди какую-нибудь красотку.  И заплати ей как  следует. Пусть затащит его в
постель. А твоя  задача  -- сфотографировать их  голыми и  подбросить  снимки
жене. Ну что тебя учить? Дальше... -- Я перечислял и перечислял.
     Удар будет несокрушимым. А мы посмотрим, сумеет ли Диар защитить своего
выдвиженца. Или это просто мои фантазии...
     -- Э... -- Саныч переминался с ноги на ногу.
     -- Что не ясно?
     --  Не  пойму,  Федорыч, чем  тебе насолил  этот  Ошмет-кин?  Я его  сам
раскручивал.  Обыкновенный  серый  мышонок. Какая-то мелочь  на  сберкнижке.
Чистый  зарплатник.  В лапу не берет, да никто и  не предлагает --  должность
такая. Ты уверен, что им надо заняться?
     -- Не рассуждать! -- нежданно для самого себя рявкнул  я.  -- Делай, как я
говорю! Два дня сроку! Ошалевший Саныч попятился.
     --  Постой-ка! Вот  еще что... Каждую акцию готовь  очень  тщательно, но
если что-то сорвется, попыток не повторяй.  Доложишь,  что и  как.  Иди! Жду
через два дня.
     В эти два дня я не находил себе места. А  когда Саныч наконец появился,
по одному его виду я почуял неладное.
     -- Говори...
     Он смущенно развел руками:
     -- Извини, Федорыч, никогда такого не было, прямо чертовщина какая-то...
Я подключил лучших ребят, но -- жуткая невезуха.
     -- Давай без предисловий. Факты, факты!
     -- Пожар  не  получился по чистой  случайности, вздохнул Саныч. -- Мы все
подготовили по высшему разряду. Должно было коротнуть от холодильника, когда
все разойдутся. Но  как  бы  знать, что  именно  в  этот  день электричество
отключат до самого вечера? А  повторы ты сам запретил. Как вышел первый блин
комом, так оно и покатилось  дальше. По бабьей линии мы залучили Матильду из
"Волны".  Но  едва  она собралась  на  охоту, как  ее  замели в  милицию  по
какому-то  старому делу... --  Извиняющимся  тоном он  перечислял последующие
промашки, будто  не догадываясь, какая могучая волна раздражения вскипает  в
моей груди.
     Впервые  Саныч   не  угодил   мне.   Я   надеялся,   что   он   рассеет
неопределеннрсть, поможет мне обрести покой, а он несет какую-то чепуху.
     А может, он врет?  Пытался же он увильнуть от этого задания, ясно давая
понять, что считает его второстепенным.
     Почувствовав, видимо, мое настроение, Саныч виновато промямлил:
     -- Федорыч, может, попробовать еще разок? Я досадливо махнул рукой:
     -- Исчезни...
     Он ушел понурясь.
     Так  что же уберегло Ошметкина?  Покровительство Диара? Или  халатность
Саныча? Как теперь разобраться? Самому, что ли, браться за  дело,  коли  нет
рядом толковых помощников?
     Я  по-прежнему пребывал  в  прескверном  настроении,  когда  в  комнату
впорхнула вернувшаяся из города Инна.
     -- Милый, поздравь, я подписала важный договор.
     -- Поздравляю, -- буркнул я.
     Бросив на меня мимолетный взгляд, она подошла и села рядом.
     -- А  почему так вяло? Что-нибудь случилось? Не в силах сладить с глухим
раздражением, я желчно воскликнул:
     -- Похоже, Саныч стареет! Я поручил ему простенькое дельце, а он завалил
его.
     Она многозначительно промолчала.
     Внезапно мне захотелось услышать из ее уст колкость в адрес Саныча.
     -- Или я ошибаюсь? Почему ты молчишь?
     -- А  что  я должна ответить? Ты же сам запретил мне критиковать  нашего
Саныча. -- Слово "нашего" она произнесла с неподражаемым сарказмом.
     -- Не помню такого запрета, но если он был, я его отменяю.
     -- То есть отныне принцип гласности распространяется и на Саныча?
     -- Отныне и во веки веков!
     -- Ладно... Так вот, если тебя интересует  мое мнение: я не уверена, что
Саныч  стареет.  Да ты посмотри на него --  он полон сил и  энергии, такой же
живчик, каким был всегда.
     -- Ого!  Никак ты решила взять его под свою защиту? Она подняла  на меня
выразительные серые глаза, которые умели быть очень жесткими.
     --  Что  ж,  пришла  пора серьезно  поговорить  о Саныче. Ты  сам  этого
захотел... Не пожалеешь?
     -- Я же сам этого захотел. Ты права.
     Она ласково провела ладонью по моему затылку:
     -- Милый, позволь заметить, что твоя доверчивость не знает границ. Ты не
замечаешь очевидного.
     --  Будь добра, говори конкретнее. Ее легкая  рука  продолжала осторожно
массировать мой затылок, снимая боль.
     -- Хорошо. Твой Саныч выходит  из-под  контроля. Ему осточертело быть на
вторых  ролях.  Он  почувствовал силу  и мечтает  стать наконец  независимым
хозяином.  Ты, вернее,  мы  с тобой  стоим на  его пути. Значит,  ему  нужно
избавиться от нас. Вот мое мнение, если оно тебе интересно.
     Я коротко хохотнул.
     --  Ну-у,  дорогая, ты  преувеличиваешь.  Его душа  передо мной  как  на
ладони. Я читаю в ней не хуже, чем в открытой книге. И если бы там мелькнуло
хоть  что-то подозрительное...  Саныч  -- вечно  второй.  Это его  врожденный
комплекс. Вроде аппендикса.
     -- Ты уверен?
     -- Да он сам признавался.
     -- Ах сам! Ну тогда конечно...
     Что-то пугающее было в ее нарочитой язвительности.
     -- Милая, извини, но я  плохо тебя понимаю.  Инна придвинулась ближе, не
отводя от меня глаз, выражение которых сделалось тревожным.
     -- Вадик, я знаю, что у  тебя дар, что  ты  умеешь  оказывать влияние на
людей, подчинять своей воле... Но скажи,  когда в последний раз ты  проверял
Саныча?
     --  В  этом не было необходимости, -- пробормотал  я, понимая, что говорю
глупость.
     -- Разве?
     -- Он боится меня, -- отчего-то упрямился я.
     -- Страх живет бок о бок с ненавистью.
     -- Это уж слишком!
     --  Отчего  же?  Неужели  тебе  неизвестно,  что  благодетеля  ненавидят
сильнее, чем врага?
     -- Прекрасный афоризм!
     -- Но, к сожалению, довольно затертый, да?
     -- Как и всякий другой.
     Инна сбросила туфли,  забралась с ногами  на  диван и прижалась ко мне,
склонив голову на плечо.
     -- Саныч сильно переменился в последнее время, согласен?
     А  ведь  Инна  права...  Абсолютно   права,  надо  отдать  должное   ее
наблюдательному  уму.  В  Саныче  уже  не  было  прежнего  подобострастия  и
раболепия. Того маленького человечка", что становился передо  мной на колени
и благоговейно целовал руку, более не существовало. Саныч нередко пускался в
спор, а то и открыто перечил мне. Наглядный пример -- последнее задание.
     Однако главные аргументы моей жены-разумницы были впереди.
     -- Ты не удивлен,  что он скрывал от тебя своих  людей,  когда  объезжал
тайники? Его команда подчинялась только ему, так ведь?
     --  Но я сам  настаивал  на  этом! --  воскликнул  я. -- Зачем мне  лишние
свидетели?!
     -- А он воспользовался твоей покладистостью.  Я согласна -- не было нужды
рисоваться  перед  этими  мальчиками. Но  держать  их  в  кулаке,  заставить
понимать,  кто настоящий  хозяин,  --  это  твоя  святая  обязанность.  А  ты
передоверил ее Санычу. А уж он не промах  -- держал парней в ежовых рукавицах
и только успевал снимать пенку.
     -- Инна, стоит ли толковать о пройденном этапе? Кстати,  что за пенку ты
имеешь в виду?
     Она вздохнула, будто еще раз поражаясь моей наивности.
     -- Ты уверен, что он привозил тебе все золото?
     На  миг я окаменел. Никогда мне  и  в голову  не приходило  подозревать
Саныча в обмане. Но после слов Инны я готов был допустить все что угодно.
     -- А я не уверена, -- продолжала она. -- Держу  пари, что  лучшую  долю он
сразу забирал себе, а перед тобой ломал комедию.
     -- Мне это проверить проще простого, -- пробормотал я.
     -- Вот и проверь, -- кивнула Инна. --  Лучше поздно, чем никогда. Ручаюсь,
тебе откроется  много интересного, и  тогда ты  поймешь  наконец,  кто такой
Саныч.
     -- Если он и вправду обманывал меня... -- Я запнулся.
     -- Что тогда?
     -- Ему  не  поздоровится,  --  неопределенно  заключил я.  Она  порывисто
прижалась ко мне:
     -- Милый, я знаю, что ты сильный. Но умоляю, поменьше доверяй людям. Они
такие скоты!  Недаром  же  Саныч отказался  вкладывать золото в  наше  дело.
Заставь его показать свой тайник. Его доля тебе известна. Если там больше...
Ну чего объяснять? А в том,  что  там  намного  больше, я не сомневаюсь.  Ты
получишь доказательства и поймешь, что я была права с самого начала, а вовсе
не наговаривала на твоего любимчика.
     Тяжелая пелена застила мне глаза.
     Неужто  этот  прохиндей, этот прожженный плут  с внешностью  кристально
честного малого держал меня  за деревенского дурачка?  Ну,  Саныч, если  моя
драгоценная жена права, берегись!
     --  Пусть он  при  нас достанет  свою  захоронку, -- доносился из  глубин
космоса  голос  Инны. -- Только мы  втроем. Пересчитаем  вместе. И  пусть  он
держит ответ.
     --  Он ответит, -- с угрозой пообещал я. -- Ответит за все! Я заставлю его
сказать, почему он так поступил.
     -- Почему -- понятно без объяснений. Я недоуменно посмотрел  на нее. Инна
взяла мое лицо в свои ладони:
     -- Милый... Как  же  ты не понимаешь?! Ведь  у  него растет сын!  Горячо
любимый сын!
     Одной  фразой она рассеяла все мои сомнения (которых, впрочем, почти не
оставалось). Что тут Доказывать?
     Любовь  Саныча  к  сынишке, вообще  к  семье носила  гипертрофированный
характер. Я знал, что ради своих близких Саныч не пожалеет жизни, и не видел
в том  ничего предосудительного. Напротив,  меня это умиляло. Да я и  сам  с
симпатией   относился  к  мальчишке.  Но  сейчас  отцовские  чувства  Саныча
представлялись мне миной замедленного действия, направленной против  меня. Я
понял простую  истину: то  место, которое раньше я занимал  в сердце Саныча,
безраздельно занято его  семьей.  А  я? Я даже не вытеснен, я  стал досадной
помехой, этакой занозой, которую надо вырвать, а еще лучше уничтожить.
     Какой же я глупец! И какая умница Инна! Она в два счета раскусила этого
скользкого типа. Действительно, разве можно верить предателю?!
     -- Что предлагаешь? -- спросил я ее и как жену, и как сообщницу.
     -- Ты сам должен решить, Вадик.
     -- Ладно, не будем пороть горячку. Мне  надо  успокоиться  и как следует
все обмозговать.
     -- Только не тяни. Как бы не припоздниться.
     -- Не волнуйся, милая. Никуда он теперь от меня не денется.
     * * *
     Саныч явился наутро.
     У него был вид человека, желающего загладить свою вину.
     Хитрец!
     Рассыпаясь  в  витиеватых  комплиментах,  он  принялся  выведывать,  не
согласимся  ли  мы  с  Инной  посетить вечерком  его  скромную  обитель,  на
задворках  которой  задымится  мангал,  распространяя  аромат  великолепного
шашлыка,  который  он  уже  замариновал  в  белом  вине  с  добавлением всех
необходимых специй.
     Знает, подлец, что мы обожаем шашлык его приготовления.
     -- Надеюсь, ты еще не собираешься нас отравить? -- пошутил я.
     Саныч вытаращил глаза:
     -- Федорыч! Если я когда-нибудь и отравлю тебя, то только своей глубокой
преданностью, которая, к  сожалению, как я заметил,  вызывает у  тебя легкую
тошноту.
     -- Ладно, старый плутишка. Не паясничай. Мы придем.
     * * *
     И вот мы сидим в его саду под душистой яблоней.
     Шашлык,  как  всегда,  получился отменный.  Не  знаю  уж,  как это  ему
удается.  Я много  раз  брал у него  и  рецепты, и  консультации,  но только
переводил  продукт. А Саныч  нанижет  сочные  куски на  шпажки,  выложит  на
мангал,  дунет на  угли,  помашет  картонкой  с  одной  стороны,  с  другой,
перевернет раз и  два, сбрызнет из особой бутылочки, где  в  уксусе  плавают
огненные дольки жгучего перца, -- и готово: хоть ты трижды сыт по горло, а не
устоишь.
     Женщины ушли в дом, мы с Санычем остались за столом вдвоем.
     Нынче  мне  удалось  основательно  подпоить  его.   Саныч  крепился  из
последних сил, язык  заплетался. Еще рюмка-другая, и  он попросту свалится с
копыт.
     Интересно  иной раз понаблюдать за пьяным человеком,  для  которого это
состояние -- редкость.
     -- Послушай-ка, Саныч... -- заговорил я. Он пытался держать голову прямо,
но она то и дело клонилась то в одну, то в другую сторону.
     --  Я  никогда не интересовался твоей  бывшей  командой, а  теперь вдруг
припекло. Сколько у тебя было парней? Я имею в виду, сколько их всего прошло
через твою кухню?
     Он воздвиг над столом кулак и принялся по одному разгибать пальцы:
     -- Раз, два, три, четыре... Но -- тсс! Чтобы Вика не услыхала.
     -- Она не слышит. Где эти парни? Он глуповато заулыбался:
     -- Ты же знаешь,  Федорыч, двоих мы отправили. Ну, тех,  которые  видели
твою благоверную там... там... словом, понимаешь где.
     -- Кто двое других?
     -- Мы  же от них тоже отказались. У нас теперь легальный  бизнес, верно?
Хотя бардака в десять раз больше.
     -- И все-таки, кто те двое?
     -- Они тебе нужны?
     -- Иначе не спрашивал бы.
     -- Хорошо! --  Он  отодвинул  тарелки, расправил перед собой  салфетку  и
принялся быстро писать, морща лоб.
     --  Вот, --  протянул  мне короткий список. Я сложил салфетку вчетверо  и
спрятал в нагрудный карман рубашки.
     -- Зачем тебе, Федорыч? Хочешь опять... золотишко... а?
     -- Там видно будет.
     В это время из-за угла дома выбежал Антон, которому недавно исполнилось
шесть лет.
     --  Папа!  --  закричал он. -- Мама  велела передать, чтобы  ты  больше не
зюзюкал.
     -- Хорошо, сынок, -- подобрался Саныч, даже будто чуть трезвея. -- А ты ей
передай, чтобы  она не беспокоилась, потому что мы не зюзюкаем, а беседуем с
дядей Вадимом на разные важные темы.
     -- А что такое зюзюкать, папа?
     Саныч некоторое время сидел с закрытыми глазами, затем нашелся:
     -- А вот это, сынок, пусть тебе мама и объяснит. А мы с дядей Вадимом не
знаем  таких  слов. Может быть  даже,  они не совсем хорошие. Лучше бы  тебе
никогда их не произносить. Ты меня понял?
     -- Понял, папа! Я скажу, -- и он умчался.
     --  Нет,  Федорыч, ты только послушай, каким  словам она  учит малыша, --
принялся возмущаться Саныч, но с какой-то затаенной нежностью.
     Сама возможность чуть-чуть, самую малость поерничать с женой  под сенью
собственного дома относительно  методов воспитания своего ребенка доставляла
ему огромную радость.
     -- Славный у тебя сынишка!
     -- Федорыч, я так рад, что он тебе нравится!
     -- Надо бы позаботиться о его будущем...
     -- Конечно! Я думаю об этом со  дня рождения Антошки. Еще когда он был в
материнском чреве... Еще когда его и в проекте не было...
     -- Ну и что ты надумал?
     Упившийся Саныч не замечал моей иронии.
     -- Ему уже шесть, не успеешь оглянуться, пора в  школу. Хочу репетиторов
нанять. Пусть он будет лучшим учеником с первого класса.
     -- Толково... А дальше?
     -- Ничего не пожалею, но воспитаю его человеком.  Слава Богу,  наступили
новые  времена.  Вот  выучится,  откопаю  свое золотишко  --  для  него  ведь
берегу... Хочу увидеть его настоящим хозяином.
     Вот как! Впервые в  моем присутствии Саныч  употребил термин  "хозяин",
имея в виду другого человека. А я для него уже не хозяин. Просто Федорыч.
     --  Довольно, -- кивнул я. --  Можешь рассчитывать и на мое золото. А что?
Пусть парнишка богатеет.
     --  Спасибо,  Федорыч!  -- Саныч принял мою  издевку за чистую  монету. --
Давай вздрогнем за это! Святое дело!
     -- Давай!
     Саныч наполнил рюмки, заодно полив и скатерть.
     -- За то, чтобы у Антошки была настоящая  жизнь, не такая паскудная, как
у нас...
     Лучше бы  он  этого не  говорил! Я  мог простить ему обман,  украденное
золото,  проваленное задание, но ведь  сейчас,  сам  того не ведая, он выдал
свое истинное отношение ко мне  --  он попросту  перечеркнул мою  судьбу, как
некую несуразность. Этого я ему не прощу!
     -- Прекрасный тост! -- Я приподнял свою рюмку. --  Но  вот какая заковыка:
едва  Антон станет  богатым деловым  человеком,  как тут же найдется  другой
Саныч, который обложит его данью, наступит на горло и не даст продыху.
     -- А это уж дудки! -- вскинулся Саныч. -- Да я такую охрану организую, что
ни одна сволочь не  посмеет сунуться.  Пусть  зарабатывает денежки  себе  на
здоровье.
     -- Чудесная перспектива! Значит -- все отдаем Антону? А что  же останется
нам?
     --  Эх,  Федорыч,  мало  ли других  удовольствий?  Будем смотреть разные
страны, плавать на теплоходах, купаться в теплых морях...
     -- Идиллия... Ну, довольно слов! Поехали! Только до дна!
     Саныч  опрокинул  в себя стопку,  тут  же  ткнулся лицом в  скатерть  и
захрапел.
     Я   с  нескрываемой   ненавистью  посмотрел  на  его  блестящую,  будто
отполированную, лысину.
     Так вот, значит, какую судьбу пророчишь ты мне, друг Саныч!  Теплоходы,
южные моря...  Кстати,  не  худший  вариант.  А  то  застрелишь,  гад, подло
застрелишь с  деликатной улыбочкой, чтобы потрафить своему щенку! Фактически
ты уже списал меня. Не рановато ли, Саныч? Но как же легко ты раскрылся! Мне
даже не пришлось пытать тебя биополем.
     * * *
     Из гостей  мы  вернулись  довольно рано  -- по  причине  полной отключки
Саныча.
     Во дворе на лавочке сидел Степан. При нашем появлении он резво  вскочил
и гаркнул на всю округу:
     -- Здравия желаИм!
     Странно,  но  с течением времени  в нем все заметнее прорезаются  черты
Пономарца-старшего.   Степенность   уступает   место  легкой  развязанности,
меняются  голос и  походка,  опять  же  эти словечки, характерные  для Ивана
Васильевича... А главное -- глаза. Не могу отделаться  от ощущения, что в нем
живут глаза  умершего старика. Похожие метаморфозы произошли  и  с Аннушкой.
Она уже не напоминает мне суровую монашку. Аннушка несколько округлилась, на
щеках  появился  румянец, а  улыбается она точь-в-точь как  Фекла Матвеевна.
Быть может, это следствие перемены климата и обстановки?
     -- Какие будут указания, хозяйка?
     Даже в  моем  присутствии Степан первым делом обращался к Инне. Что же,
наверное, так и должно быть. Дом ведет она.
     -- Ступай к себе, Степан. Сегодня ты нам не нужен.
     -- Ясненько! -- В его зрачках вспыхнули блудливые огоньки: дескать, знаю,
почему прогоняете. Повернувшись, он засеменил к калитке.
     А  мы направились в бассейн, разделись, сгорая от нетерпения, и прямо в
воде занялись любовью.
     Потом  мы сидели рядышком на мраморных ступеньках, и я рассказывал Инне
о своей беседе  с  Санычем. Поначалу, умиротворенный  ее ласками, я  говорил
спокойно, но постепенно гнев снова овладел мною.
     -- Дорогая, ты была абсолютно права, -- заключил я. -- Для Саныча я  более
не авторитет.
     -- Женское  сердце не обманешь, милый, -- ответила она. -- Кстати, ты взял
у него список?
     -- Да. Там, в рубашке.
     -- Подумать только! Любому из них он может поручить расправиться с нами.
     -- Думаю, до этого не дойдет.
     -- Отчего же? Он проспится и обязательно вспомнит, что наболтал лишнего,
что  ты его раскусил. Милый, не  благодушествуй, умоляю!  Он не оставил  нам
выбора. Надо действовать решительно. И немедленно.
     Я  встал, взял  сигареты  и зажигалку, закурил, обошел бассейн кругом и
снова сел рядом с Инной.
     -- Я не собираюсь тянуть. Эта неблагодарная свинья получит  по заслугам!
Завтра же!
     -- Может, ты поделишься со мной своими планами?
     -- Конечно, моя радость. Завтра у него деловая встреча в городе. Из дома
он должен выехать  в семь  утра. В это время на  выезде  из Жердяевки дорога
совершенно пустынна. Перехвачу его и заманю в лес. Там заставлю сказать, где
он прячет золото. А после сотру его память. Считай, что с Санычем покончено.
-- Передо  мной  встали его сливовые влажные глаза: "За то,  чтобы  у Антошки
была  хорошая жизнь, не  такая  паскудная,  как  у  нас!"  Ах  ты, ничтожный
стрекозел! Но как же больно ты меня куснул! Вот только Вику жалко...
     Некоторое время  Инна молча  смотрела  в  голубую  воду.  Затем,  резко
повернувшись, опрокинула меня на спину и уселась сверху.
     -- Милый, возьми меня сейчас... Я так тебя хочу! Никогда еще она не была
такой страстной.
     * * *
     Без  четверти  семь  мы  с  Инной  сидели  в  нашем  новом  темно-синем
"мустанге",  который   я  загнал   в  придорожные   кусты.  Отсюда   отлично
проглядывался выезд из Жердяевки на шоссе. В багажнике лежали  лопата, кирка
и складная лесенка. Прихватили мы и фонарик.  Это Инна вовремя вспомнила  об
инструментах,  которые  могли понадобиться,  чтобы  добраться  до  захоронки
Саныча. Она, моя милая, никогда не упускала ни одной мелочи.
     День обещал быть  великолепным. Прозрачное осеннее  небо казалось таким
глубоким,  что  чуть напрягись,  и  увидишь  далекую  планету  Диар.  Первая
желтизна лишь краешком тронула листву. В лесу звонко перекликались пичуги.
     Через мостик переехал кофейного  цвета "Жигуль", который Саныч приобрел
в  прошлом году.  Несмотря на широкий выбор, мой помощник по инерции отдавал
предпочтение отечественным маркам.
     Когда автомобиль был в сотне метров, я нажал на газ. "Мустанг" перекрыл
дорогу.
     Саныч затормозил.
     -- Федорыч? Инна? -- Вид у него был помятый, похоже, он все еще боролся с
тошнотой и потому  не мог сразу  оценить  ситуацию. Но в глазах уже появился
тревожный блеск.
     Чует кошка, чье сало съела!
     -- Что случилось?!
     --   Не  волнуйся,  Саныч,  все  в  порядке,   --  ответил  я  как  можно
непринужденнее. -- Возникла одна маленькая проблема. Надо поговорить. Поезжай
за нами.
     -- Хорошо.
     По едва приметной  колее я свернул в лес,  не спуская глаз с "Жигулей".
Если  тому вздумается удрать, я  мгновенно воздействую  биополем.  Но покуда
Саныч послушно следовал за нами.
     Я остановился в зарослях орешника. Ну вот. Теперь с дороги нас никто не
увидит.
     Мы  сошлись   у   подножия   могучей  сосны,  чьи  переплетенные  корни
проглядывали из-под слежавшейся хвои то тут, то там. Не так ли переплелись и
наши судьбы, подумал я.
     На Саныча было жалко смотреть. Предчувствие большой  беды ясно читалось
на его пергаментной физиономии.
     -- Что, Саныч, трещит голова с похмелья? Вдруг он бухнулся на колени:
     -- Хозяин, в чем я провинился?
     Вспомнил все-таки, сволочь, кто твой  истинный хозяин, подумал я. Жаль,
что поздновато.
     --  Ладно, незачем  тянуть.  Признавайся  по-хорошему,  много  золотишка
прикарманил?
     Судорога пробежала по его субтильной фигуре.
     --  Хозяин! -- Он схватил меня за руку. -- Это она тебя научила?! Она?! Не
верь ей!
     Инна брезгливо ударила его по щеке:
     -- Придержи свой грязный язык, Саныч!
     -- Ты не ответил, -- продолжал я, одновременно мягко отстраняя жену.
     -- Чист  я  перед  тобой,  хозяин! Чист! Хлебом клянусь! Антошкой своим!
Всем святым!
     -- Тихо-тихо, не горячись. Чист так чист. Тем более незачем волноваться.
Мы просто проверим твою долю, а после спокойно разойдемся по домам.
     Саныч поднял на Инну полные страдания глаза.
     -- Я знал, что однажды ты сделаешь это.
     -- Ты сам себя наказал, -- сурово ответила она.
     -- Оставь моим хотя бы половину! -- взмолился он, обращаясь только к ней.
     -- Ты, кажется, вздумал диктовать условия?
     -- Ну треть!
     -- Гнусный мерзавец!
     --  Ну хоть  что-нибудь! Им же не на что будет жить! -- Его поза выражала
полную покорность судьбе. Он состарился на глазах.
     -- Саныч, хватит нудить, -- вмешался я. -- Сам скажешь, где тайник, или...
Ты ведь знаешь мои возможности.
     -- Я скажу, -- молвил он одними губами, тупо глядя перед собой.
     -- Так говори.
     -- Я спрятал... Долгая пауза.
     -- Ну?
     --  Я  спрятал  его...  -- Он словно  набирал воздуха  перед  решительным
прыжком в пустоту.
     -- Зануда!
     -- На Лесной Даче, -- и он сжался, как проколотый воздушный шар.
     Едва  прозвучали  эти  слова, как мои давние, вроде  бы напрочь забытые
предчувствия  вырвались из небытия. С Лесной Дачи начались  мои приключения,
ею они и закончатся. Это судьба. Рок.
     Одновременно я заметил торжествующий блеск  в глазах Инны, но не придал
этому значения.
     -- А ведь, помнится, я велел тебе взорвать ее.
     -- Я и взорвал. Все. Кроме...  подвала. Я решил, что там  самое надежное
место  для тайника. Никто  не  сунется. Бункер уничтожен,  но лаз остался. Я
прикрыл его металлическим листом и забросал валежником.
     --  Это лишний раз доказывает, какой  ты лживый человек, --  поучительным
тоном изрек я. -- Вини в своих несчастьях только себя.
     -- Только  в  этом и  виноват! Только в  этом! -- Он сложил  перед  собой
ладони.
     -- Милый, пора ехать, -- Инна потянула меня за рукав.
     Весь ее облик дышал таким возбуждением, что если бы не Саныч, я овладел
бы  ею  прямо сейчас, на этой  упругой  хвое, между голыми  корневищами. Но,
похоже, Инну переполняли другие желания.
     "Жигули"  Саныча мы  оставили  здесь же,  в зарослях.  Расположились  в
"мустанге": мы с Инной впереди, Саныч сзади. В зеркальце я хорошо видел его.
Попробуй он бунтовать,  утихомирю  в  тот  же миг. Но, кажется,  Саныч  и не
помышлял о сопротивлении.
     Я  повел  машину  к месту, одно упоминание  о  котором вызывало  у меня
нервную дрожь.
     * * *
     Лесной Дачи более не существовало.
     От барака, пристроек и забора осталась высокая груда  мусора,  заросшая
вездесущим  бурьяном. Лес  молчаливо  наступал  на  чужеродную территорию. В
двух-трех местах  укоренились  пушистые  елочки.  Кстати,  несколько  елочек
поднялось  и на  ведущей  сюда колее,  доказывая, что по  ней  не  ездили по
крайней  мере  последние  два-три  года.  В  густой траве  шуршала  какая-то
живность.
     Из всех  сооружений  уцелел  лишь  колодец,  тот  самый,  за которым  я
хоронился когда-то от пуль Саныча.
     Бедняга подвел нас к большой куче валежника и принялся разбрасывать ее.
     Мы с Инной наблюдали за его действиями.
     -- Нужна лопата. -- Он беспомощно оглянулся на меня.
     -- Возьми в багажнике.
     Вооружившись инструментом,  он  снял слой  земли, под которым проглянул
ржавый металлический лист.
     Саныч оттащил его в сторону.
     Показался узкий лаз, из которого дохнуло сыростью и чем-то затхлым.
     Саныч протиснулся в него, прихватив с собой лопату.
     -- Пошли! --  Инна потянула меня  к  черной дыре.  Я  невольно  отступил,
бормоча:
     --  Зачем?  Он сам  все  достанет  и принесет  на  блюдечке.  С  голубой
каемочкой.
     -- Да ты что, милый?! -- Она смотрела на меня  с недоумением.  -- Если нам
не находиться рядом, он и половины не покажет.
     -- Покажет, я заставлю.
     Но Инна не собиралась уступать. Понукаемый ею, я пролез внутрь. За мной
последовала моя любимая жена, не обращая внимания  на царившую повсюду грязь
и  пыль. Ее светлый брючный костюм моментально сделался  похожим на спецовку
трубочиста.
     Вспыхнул луч фонарика.
     Вот  он, этот жуткий подвал, происшествия  в котором как бы  направляли
все основные повороты моей судьбы. Здесь меня  пытал Китель, здесь  томилась
Алина, здесь я впервые увидел Инну...
     Саныч копошился в углу. Поддев тяжелую плиту, он сдвинул  ее в сторону.
Под   ней  показалось  углубление,  заставленное  какими-то  коробочками   и
мешочками в полиэтиленовой пленке.
     -- Берите и владейте, -- обреченно выдохнул Саныч.
     -- Милый, -- шепнула  мне  Инна, -- спроси у  него, но пожестче,  есть  ли
другие тайники.
     -- Саныч, здесь все?
     -- Подчистую.
     -- А если честно?
     -- Все до последнего колечка. Я направил на него биополе.
     -- Все... все... все...
     --  Сомнений  никаких, --  кивнул  я  Инне, затем обратился  к  Санычу: --
Вытаскивай свои сокровища! Сейчас устроим ревизию.
     Он  принялся  молча доставать из углубления  мешочки,  но вдруг странно
замер, а затем  выпрямился в полный рост. Выражение его глаз заставило  меня
затрепетать.
     -- Вадим!  Вспомни  мои  слова!  Она погубит нас. Сначала  меня, после --
тебя.
     -- Спасибо, Саныч! -- послышался звонкий возглас Инны.
     -- Дьявол! Чудовище! -- убежденно проговорил он. -- Бог тебя покарает.
     --  Не за то спасибо, что  золото  отдаешь,  -- как ни  в  чем  не бывало
продолжала моя горячо любимая жена, --  а за то, что сам  привел меня в  этот
подвал. Такого подарка я не ожидала.
     --  Бог  тебя  покарает,  --  тихо,  но  твердо  повторил  Саныч,  словно
оказавшись уже по ту сторону бытия.
     -- Неужели  ты  хоть на секунду мог вообразить, что  я прощу тебя? Тебя,
ублюдка, поднявшего на  меня руку?! А  перед тем,  как  подохнуть, знай, что
твоя Вика с Антошкой тоже получат свое.
     Раздался  странный хлопок, и на  лбу  Саныча  расплылось отвратительное
красное пятно.
     Он отлетел назад и  рухнул на свой тайник,  будто  пытаясь прикрыть его
своим телом.
     Прошла целая вечность,  прежде чем я понял,  что в  правой руке  у моей
любимой  пистолет, из которого  она только что, на  моих глазах, пристрелила
Саныча.
     -- Инка! -- закричал я. -- Что ты натворила?!
     Никогда раньше я не называл ее Инкой.
     Она всем  корпусом  повернулась ко  мне, держа  оружие перед собой.  Ее
тонкие брови красиво сошлись у переносицы, напоминая  крылья изящной  хищной
птицы, приготовившейся к атаке.
     -- Он получил свое!
     -- Отдай мне пистолет!
     -- Погоди, Вадим...
     -- Отдай пистолет! -- Я шагнул к ней.
     -- Не подходи! -- Она отступила назад. ,
     -- Отдай! -- Я сделал еще шаг.
     Она снова отступила, упершись спиной в сырую стену.
     -- Не подходи!
     --  Ты убийца! --  заорал я.  -- Разве тебе не ясно, что теперь  он всегда
будет стоять между нами?! Я не смогу с тобой спать!
     Вдруг она чуть улыбнулась, будто приняв важное решение.
     --  Тебе и не придется.  Знаешь, Вадим... Должна признаться: я разлюбила
тебя.  Имея такой дар, ты растратил его по пустякам.  Ты  мне неинтересен. У
тебя нет будущего. Что ж, так, пожалуй, лучше для всех. Прощай, милый...
     -- Инна!
     Яркая  вспышка  была  мне  ответом.  Что-то  разорвалось  внутри,  и  я
провалился в пустоту.
     * * *
     Я медленно открыл глаза, пытаясь отогнать кошмарные видения.
     -- Инна! Нет ответа.
     Почему потолок белый? Ведь в нашей спальне он зеркальный, как  захотела
моя суженая.
     -- Инна...
     Я повернул голову направо, затем налево.
     Нет, это не наша спальня. Это... больничная палата.
     Значит, мрачный подвал на Лесной Даче, Саныч с дыркой  во лбу, пистолет
в руках  Инны,  яркая вспышка, разорвавшая мою  грудь, --  не бред,  не  игра
воображения, не фантазии полуночи?
     Это все было?!
     Скрипнула дверь, в  палату заглянула молоденькая  медсестра, может даже
практикантка.
     --  Ой, очнулся!  --  тихонько  удивилась  она  и  отступила  в  коридор,
намереваясь, видимо, сообщить эту новость по инстанции.
     Я послал ей вслед мысленную команду вернуться.
     Сестричка подошла и села на стул у моего изголовья.
     -- Поведай мне, цыпленок, что со мной приключилось... К сожалению, знала
она немного.
     Тем не менее я  выяснил, что нахожусь в центральной больнице (кстати, в
той самой палате, где некогда лежал Китель), что  привезли  меня на  прошлой
неделе в состоянии  клинической  смерти, что  хирурги чудом  вытащили меня с
того света, что более шести суток  я находился без сознания и что она должна
немедленно позвать лечащего врача.
     Я отпустил ее -- пусть выполняет свой служебный долг.
     Мои мысли полностью переключились на Инну.
     Итак, я потерял женщину, с которой  надеялся  обрести долгое счастье  и
покой.  Как  она  сказала  в  последнюю  секунду?  "Извини,  Вадим,  я  тебя
разлюбила..."  Вот так! Открытым текстом,  твердо, без всяких сантиментов. А
дабы я не  вообразил,  что это шутка, подкрепила  свои слова довольно точным
выстрелом.
     Инна, Инночка, Иннуля...
     Некоторое время назад в какой-то газете мне попалась  любопытная статья
про имена, из которой  я вычитал, к своему безмерному изумлению, что  Инна --
на самом деле  мужское имя, означающее в переводе с готского "Сильная вода".
Так звали одного из христианских мучеников. Оказалось, что в старые времена,
когда имена давали  по святцам,  при крещении,  Иннами  девочек  не называли
никогда, ибо любой священник знал, что это таки мужское имя.
     Да, моя Инна и вправду --  сильная вода! В отличие от меня, она добьется
своей цели.
     У нас были хорошие минуты, но полного слияния душ так и не произошло.
     Мне часто  вспоминался  один пример из школьной физики. Если взять  две
пластинки  -- медную и свинцовую, плотно сжать их и оставить под давлением на
несколько лет,  то часть меди перейдет в  свинец, а часть свинца -- в  медь и
пластинки  крепко  спаяются между  собой.  Это явление называется  диффузией
металлов.
     Мы прожили вместе  достаточно лет,  но  диффузия  наших  душ  так и  не
состоялась,  хотя  иногда я убеждал себя в  обратном.  Обманывался. Что тому
виной? Разница  в  возрасте, которую,  впрочем,  я  никогда не  ощущал?  Или
несходство  наших  интересов,  что, вероятно, ближе  к  истине? Несовпадение
характеров? Но какой смысл гадать, если я потерял ее навсегда?!
     Инна...
     Я  не держу на тебя зла, милая, и  прощаю  тебе все. Живи с миром. Жаль
только, что твой последний выстрел получился не совсем удачным.
     * * *
     Первым  посетителем,  которого  допустили ко мне,  был  Мамалыгин -- все
такой же розовый, благодушный и невозмутимый. Хотя нет: пару раз я  ловил за
стеклами его очков то же выражение, которое приметил еще на похоронах Алины,
-- сломали любимую игрушку.
     Он начал с того, что протянул мне голубоватую плоскую таблетку:
     -- Проглоти, это придаст тебе силы. Я последовал совету и тут же ощутил,
как мое тело наливается энергией.
     -- Особых поводов для беспокойства нет, -- негромко проговорил Мамалыгин.
-- Жизненно важные органы не задеты. Если бы не критическая потеря  крови, ты
давно поправился бы. Но теперь это вопрос нескольких дней...
     Он  опять  ни о  чем  не расспрашивал,  словно отлично  знал все детали
случившегося.
     -- Что с Балашовым? -- спросил я.
     -- Убит наповал.
     -- Кто меня обнаружил?
     --  Грибники. Шли  мимо,  заметили  колодец  и  решили  напиться. Кто-то
заглянул в подвал.
     -- Не многовато ли случайностей?
     -- Да, тебе крупно повезло в этом смысле, -- согласился Мамалыгин.
     Какая-то важная мысль завертелась у меня в голове, но ухватить ее сразу
я не сумел.
     А Мамалыгин между тем продолжал:
     --  Очевидно, к тебе вскоре нагрянут следователи. Дело-то  громкое. Весь
город  гудит  как улей. Убийство  плюс покушение. Взвесь,  что  ты  скажешь.
Отработай версию.
     -- А каковы факты?
     -- Хм! Убитый Балашов был связан с тобой по бизнесу. Это отрицать глупо.
Машина Балашова обнаружена в  лесу  неподалеку от Жердяевки, где, кстати, он
проживал с  семьей. Известно, что вы часто встречались. Следователь считает,
что  вы  оба были похищены  с  целью последующего  выкупа  некой  преступной
группой. Твоя личность была установлена  с  запозданием,  поскольку  никаких
документов  при  тебе не  обнаружили, а  сам ты находился в  бессознательном
состоянии.  И, наконец, последнее. Через два  дня после происшествия исчезла
твоя жена. Накануне она  сняла со счетов фирм, владелицей которых  являлась,
крупные суммы. Следствие считает, что она собирала деньги для твоего выкупа.
Но, вероятно, похитители обманули ее: деньги взяли, а саму убили... Вот так!
Мне кажется,  это  вполне  правдоподобная версия,  снимающая  с тебя  всякие
подозрения.
     Я снова подумал об Инне.
     Значит,  пустив в меня пулю, она не побоялась  вернуться домой и тут же
заняться финансовыми операциями,  стремясь  снять со счетов как можно больше
денег. Заодно прихватила сокровища Саныча  да и все ценное, что было у меня.
А  после исчезла. Якобы бандиты похитили. Я не сомневаюсь, что "коридор" она
подготовила заранее.
     Я даже  испытывал нечто сродни  болезненной гордости: вот какая  у меня
жена, хоть и разлюбившая! Инна -- "сильная вода"! Сильная личность!
     -- Вы знаете, где она сейчас? -- спросил я.
     -- Полагаю, далеко, -- усмехнулся он. -- И в полной безопасности. Кажется,
у вас есть домик за границей? И даже не один?
     -- Да, на ее имя.
     -- Ну, вот видишь, -- развел он руками. -- Подумай, стоит ли раздувать эту
историю.
     -- Я не собираюсь ничего раздувать.
     -- Вот и прекрасно. -- Мамалыгин поднялся. -- Поправляйся. Через несколько
дней тебя выпишут. Я  договорился, чтобы  тебя кормили получше, а то  при их
рационе ноги недолго протянуть. Удачи! -- Он направился к двери.
     И тут наконец-то я ухватил ускользавшую от меня мысль.
     Ошметкин!  Саныч не смог навредить ему по той  простой причине, что тот
находился под защитой Диара.
     По той же причине я остался в живых, хотя Инна стреляла в упор. Диар не
вмешивается в события, но слегка  корректирует их.  Вот почему  пуда  прошла
навылет,  по  "безопасной" траектории,  не  задев жизненно  важных  центров.
Обойтись  совсем  без  раны  было  нельзя,  иначе на  меня  неминуемо падало
подозрение в убийстве Саныча. Вот почему в нужный момент к Лесной Даче вышли
какие-то грибники и заглянули в подвал.
     Я  под  такой  же  защитой,  вернее,  наблюдением,  что и  Ошметкин,  и
Сапожников, и Сарафанов. Но это означает...
     Мамалыгин еще не успел дойти до двери.
     -- Аркадий Андреевич! -- бросил я ему в спину. -- Я тоже диз?
     Он остановился, затем долго-долго поворачивался:
     -- Поправляйся, Вадим. А этот вопрос мы всегда успеем обсудить.
     Более полно ответить было нельзя.
     * * *
     Советы Мамалыгина помогли мне основательней подготовиться к неизбежному
разговору со следователем.
     Он  пришел  в  тот же  день --  крупный мужчина  с  кустистыми бровями и
царапающим взглядом.
     Прокачав его подсознание, я убедился, что никаких козней против меня он
не строит,  считая жертвой, но в принципе бизнесменов  на дух  не переносит,
ибо, по его мнению, все беды от них.
     А какой из меня бизнесмен? В сущности, я всего лишь скромный литератор.
А все дела  вела моя жена. Моя бедная,  несчастная, пропавшая жена. Нет ли о
ней известий? Нет? Очень жаль!
     Могу ли я что-либо сообщить следствию? Разумеется!
     Нас  с  женой   пытались  терроризировать.  Было  несколько  звонков  с
угрозами. Мужской  голос.  Мол, пришьем обоих, если не отстегнете. Но  у нас
таких денег отродясь не водилось. Да хоть бы и были -- с какой стати платить?
Это -- наше, кровное, заработанное.
     Мы с женой  решили нанять  телохранителей, но опоздали. Меня, например,
похитили средь бела дня в центре города. Брызнули чем-то в лицо, и я потерял
сознание... Очнулся в каком-то подвале. В полной темноте от  меня требовали,
чтобы я  написал записку жене.  Один из голосов принадлежал тому, кто звонил
по телефону. Но ни лиц,  ни  фигур своих похитителей я не видел. Особенности
голоса? Разве что нарочитая грубость. Какое-то время  я держался,  но, когда
они стали грозить  пыткой,  решил уступить. Бог с ними, с деньгами. Здоровье
дороже. Однако едва я написал при свете фонарика записку, как получил пулю в
грудь.  Пришел  в  сознание  только  в  больнице.  На  шестые сутки, как мне
сказали.
     Знаю  ли  я  Балашова?  Конечно!  Странный  вопрос.  Это  ответственный
работник одной из наших фирм.  Кроме  того,  мы живем  по  соседству. У него
милая  жена,  умница  сын.  Иногда  собираемся  вместе  за  столом, ходим за
грибами.
     Находился  ли  он  тоже  в  подвале? Вот  этого  не знаю.  А почему  вы
спрашиваете? Убит?! Вы серьезно?!  Боже, какое несчастье! Его-то за  что?  К
финансам фирмы он  не имеет  ни малейшего  касательства. Месть? Не знаю,  не
знаю... Балашов был исключительно скромным  человеком. Трезвенником, хорошим
семьянином. Бедная его жена! Как ей теперь поднять сына...
     Но  сейчас  меня  более  всего беспокоит  исчезновение  жены.  Да,  мне
передали.  Вы  полагаете, еще  есть  надежда?  Всякое,  говорите, случается?
Послушайте, я состоятельный человек и готов выплатить крупную премию любому,
кто  наведет на след.  Если бы вы знали, как мне дорога эта женщина! Страшно
представить, что эти мерзавцы надругались над ней. Найдите их и покарайте по
всей строгости закона!
     Ну и так далее.
     Думаю,  я неплохо  справился с  ролью.  Инна осталась  бы  довольна. Но
боюсь, у нее не будет случая оценить мое самопожертвование.
     Вспоминает ли она обо мне? Знает ли, что я жив?
     * * *
     После выписки  я поехал в свою городскую квартиру. Здесь  царил  полный
разгром, содержимое ящиков было разбросано по  коврам. Исчезли все  деньги и
драгоценности. К счастью, осталась та самая сберкнижка. Значит, с голоду  не
помрем.
     Хуже,  что  я  лишился  блокиратора.  В  тех  вещах, что  мне выдали  в
больнице,  я  его  не обнаружил.  У следователя его  тоже нет.  Инне он  без
надобности. Не знаю, куда он  мог запропаститься, но  теперь мои возможности
несколько сузились.
     К  этому времени  я  уже знал, что как  бизнесмен потерпел полный крах.
Инна успела снять деньги  со всех  основных  счетов, причем, как выяснилось,
сделала это  задолго  до  происшествия  на  Лесной  Даче.  Она,  моя  милая,
готовилась  к  переменам в своей  судьбе заранее  и  с легкостью обвела меня
вокруг пальца. Деньги уплыли, зато мне остались все долги. Придется платить.
А куда деваться? Не то, глядишь, меня опять  похитят и будут пытать. На  сей
раз по-настоящему. Такова деловая жизнь...
     Приведя квартиру в порядок, я поехал в Жердяевку.
     Во дворе меня поджидал Степан.
     -- Да-а,  хозяин... Дела-а...  -- вздохнул он.  -- Пропала наша  хозяюшка,
наша радость, наша пава ненаглядная...
     Он шумно горевал, утирая  скупую мужскую слезу, но я заметил, что глаза
у него хитрые. Глаза Пономарца-старшего.
     И вдруг я понял, что он все знает. Как и Мамалыгин. И что никакой он не
Степан,  а  все  тот  же  разлюбезный  Иван  Васильевич  Пономарец,  который
омолодился на Диаре и снова  вернулся к своим обязанностям в несколько  ином
качестве.  А его  Аннушка -- это Фекла Матвеевна, прошедшая ту же  процедуру.
Быть может,  именно они обеспечивали круглосуточное наблюдение за мной. Они.
знали  про  меня все-все-все.  Каждый  мой  поступок, каждое  слово,  каждое
движение души занесено в их тайный реестр. Но отчего мне такая честь? Почему
доверенные  лица высшего  разума с такой  тщательностью разглядывают  меня в
микроскоп, словно  я какая-то важная экспериментальная лягушка? А может, так
оно  и  есть? На мне ставится  некий опыт, который вот-вот подойдет к концу.
Что  тогда?  Мою память  сотрут  так  же, как я  стирал  ее у Кителя, Макса,
Белого, десятков других людей? (Пардон, не  стирал, а  запирал.) Или  учудят
чего похлеще? Судя по гримасам Мамалыгина, результат опыта -- отрицательный.
     -- Хозяин, раз пошли такие дела, надо бы завести пару собачек, -- донесся
до меня голос "Степана". --  А то в прошлый раз посудачили об этом да забыли.
А оно вон как повернулось!
     "Спой! -- мысленно приказал я ему. -- Любую песню! Шумел камыш..."
     -- Тут один мужик щенков  афганской овчарки  продает, --  как ни в чем не
бывало продолжал "Степан".  -- Что  твои медвежата. Вот страху нагонят, когда
подрастут! Столько  шантрапы сейчас развелось, так и шныряют, так и шныряют,
-- ну публика!
     "Пой же!" Я довел напряжение до предела.
     -- Брать или как? А то могу насчет бульдогов договориться...
     Биополе на него  не действовало! А  это означает, что он наделен дарами
Диара в  значительно  большей  степени, чем я. Кто  же  он, этот простоватый
мужичок? А Аннушка?
     Пока ясно только одно: меня держат за подопытного кролика!
     Эх, задать бы жару этим экспериментаторам!
     Но  я докопаюсь  до истины!  Сегодня же пойду к  Мамалыгину  и потребую
объяснений.  Скажу  в глаза, что разгадал их  тайные  помыслы. Пусть ответит
откровенностью  на  откровенность. Да,  так  я и  сделаю. И буду настаивать,
чтобы  Пономарцов  убрали с  глаз  долой.  Надоели  мне масленые  рожи  этих
соглядатаев. Послать бы их всех к черту! Тоже мне, счастье привалило -- агент
планеты Диар!
     --  Возьми овчарок, -- сказал я Степану. -- Если, конечно, твои хозяева не
против.
     --  Не  понял... -- осекся он. -- Ничего не понял.  Какие хозяева?  У меня
один хозяин -- ты.
     -- Ладно, Степан, хватит  дурака валять.  --  И, оставив его  с раскрытым
ртом, я направился к дому.
     Внешне внутри все выглядело по-старому, но, пошарив по углам, я  понял,
что  Инна успела поработать и здесь.  Вот отчаянная девка! Исчезли не только
деньги  и  драгоценности,  но  и фонотека.  Как я теперь  допишу  "Паутину"?
Хорошо, хоть дачу не успела продать. Впрочем, Пономарцы не  позволили  бы. Я
им еще нужен для чего-то. Вернее, нужен Диару. Эксперимент  продолжается. Ну
поглядим...
     Выпив чашку кофе, я отправился к Вике.
     Она  была  дома. Черное  платье,  такая же  косынка,  черные  глаза  на
бледном, похудевшем лице... Где твой румянец, Вика? Твоя жизнерадостность?
     -- Вадим, такое горе! --  Она припала к моей груди и зарыдала.  -- Кому...
он... помешал... такой слабый... беззащитный...  -- доносилось до меня сквозь
всхлипывания. -- А Инна? Как подумаешь...
     Я утешил ее, как мог, затем сообщил, что был должен Санычу энную  сумму
и потому, мол, прошу принять ее от меня.
     К деньгам  она  отнеслась  равнодушно.  Сказала,  что  возвращается  на
прежнюю работу. Уже договорилась,  вот только Антошку страшно оставлять дома
одного, ведь иногда придется дежурить круглые сутки.
     Я посоветовал ей не торопиться: что-нибудь придумаем.
     Она опять тихо заплакала.
     * * *
     Взвесив  факты  еще  раз,  я пришел к  выводу, что нет нужды торопиться
выяснять отношения с Мамалыгиным. А  вдруг старикашка сотрет мою память? Моя
неповторимая  личность  растворится в необъятности космоса, мой  уникальный,
единственный  в своем  роде житейский  опыт, за который  я заплатил  дорогую
цену, канет в никуда.
     Нет, прежде чем  взять  за жабры этого  хитромудрого пройдоху, я должен
кое-что предпринять.
     Почему бы, пока время терпит, не записать все случившееся  со  мной? Но
этого мало. Надо еще найти надежного человека, который согласился бы принять
на себя ответственность за судьбу моей исповеди. Человека порядочного и в то
же время достаточно искушенного, способного услышать  крик моей души. И еще:
он должен находиться вне поля зрения Мамалыгина.
     В  ту  же  ночь  я принялся  за  книгу  воспоминаний.  Никогда  еще  не
работалось с таким вдохновением...
     Одновременно я прикидывал, кому же передать ее на хранение, но никто из
круга моего общения не подходил для намеченной роли.
     И вот тут-то судьба свела меня с вами, мой драгоценный друг!
     Помните  нашу первую  встречу? Просмотр  иллюстраций  к  моей  книге  в
кабинете художественного редактора?
     Признаться,  взглянув  на ваши  работы,  я  страшно  переполошился:  на
некоторых рисунках были изображены пейзажи Диара.
     Кошмарная мысль обожгла  меня: вы --  тоже агент  Диара и  имеете особое
задание относительно  моей персоны.  С  большим  трудом  мне  удалось скрыть
смятение. Но пребывать в  неизвестности я  не  мог и потому решил немедленно
раскрутить вас, если это получится.
     Не знаю,  сохранила  ли ваша память хоть что-нибудь о том  единственном
вашем посещении моего дома?
     Я многое  узнал  о  вас.  Никакой  вы не  агент,  а рисунки  --  простое
совпадение. Но главное: я понял, что вы именно тот человек, которого я давно
ищу.
     Вы  вправе спросить: коли так,  то почему же впоследствии я вел себя по
отношению к вам заносчиво до неприличия?
     Да  все  по  той  же  причине:  чтобы в  случае  катастрофы  старикашка
Мамалыгин не связывал  мое имя  с вами. А она, катастрофа, не заставила себя
ждать.
     * * *
     Началась новая глава моей жизни.
     Первым делом  я дал расчет  чете Пономарцов,  а  на их  место пригласил
Вику. Она с благодарностью согласилась.
     Рана зарубцевалась удивительно быстро и совершенно меня  не беспокоила,
что я приписывал действию таблетки, переданной мне Мамалыгиным.
     В Союзе  писателей  ко мне отнеслись  сочувственно, наш секретарь  даже
затеял сбор средств в мою пользу. Я поблагодарил, но просил не делать этого.
Я не нуждаюсь, в отличие от основной массы пишущей братии.
     Нежданный  сюрприз  преподнесло мне издательство,  предложив  выпустить
очередную книжку.
     Я  с  энтузиазмом взялся  за подготовку  рукописи.  Хотел было  собрать
сборник рассказов, но все  написанное  прежде показалось мне  легковесным. Я
пережил   серьезную  драму,   У   меня  появилось  более  глубокое   видение
человеческих характеров и судеб, и это  должно  было найти отражение  в моем
творчестве.  Самой  перспективной  вещью   выглядел  роман   "Паутина",  но,
перечитав готовые куски, я убедился, что работы здесь -- непочатый край и как
долго она продлится, неизвестно.
     А  рукопись издательство требовало в течение ближайших трех  месяцев. Я
так  давно  не  печатался, что упускать  предоставившуюся  возможность  было
грешно.
     Здраво все взвесив, я решил подготовить опять-таки  новую книгу очерков
о науке,  благо материала хватало. Не одними только взятками, да рэкетом, да
проституцией жил наш славный городок.
     Пресловутая лаборатория порошковой металлургии на паях с "Вторчерметом"
создала   весьма   перспективное   безотходное   производство,  в   политехе
разработали  уникальные  гелиоаккумуляторы,  в Институте  энергетики  велись
интересные  исследования по явлению сверхпроводимости,  да и по  космической
тематике мне было что сказать...
     Едва в  небе проглядывали звезды, как я поднимался  в башенку и садился
за  письменный стол. Работалось  споро. Я  писал,  не отрываясь, до тех пор,
пока перед глазами  не  начинали расплываться  разноцветные  круги. Тогда  я
ложился  здесь  же на диван и погружался в короткий  сон -- минут  на сорок --
пятьдесят. Затем поднимался и упоенно продолжал рукопись. К утру обычно было
готово десять -- пятнадцать страниц текста.
     Вот что любопытно: за все это время Инна ни разу не явилась мне в снах,
хотя я даже желал этого. Почему она не приходила? Алина когда-то не забывала
напомнить о себе.
     Я смог  всецело посвятить себя  рукописи  во многом  благодаря  заботам
Вики,  которая взяла  на себя ведение хозяйства. В  комнатах царила чистота,
нигде ни пылинки, костюмы  и рубашки всегда были отглажены, а еда подавалась
в точно назначенный час.
     Потрясение,  вызванное гибелью  мужа, как  это  ни кощунственно звучит,
благотворно  отразилось  на  внешности Вики.  В  ее  организме  сгорел некий
избыточный вес, и, оставаясь пухленькой, она приобрела весьма притягательную
грацию.  Ее  румяные щечки  побледнели  и  втянулись,  лицо  сделалось  чуть
скуластым, придав ее  выразительным карим  глазам пикантную удлиненность,  --
словом, славная  толстушечка  превратилась  в  броскую  элегантную  даму, не
утратив при этом мягкости характера.
     Через несколько месяцев,  когда она  несколько пришла в себя, я  мог бы
спокойно сблизиться с ней. Кстати, как мне кажется, и она была не против. Но
я не  сделал ни малейшего движения навстречу. Не по  каким-то  там моральным
соображениям.  Суть  в  том,  что я утратил всякий интерес к женщинам.  Меня
более не возбуждал их звонкий смех, кокетство  и  игривость  вызывали глухое
раздражение, а когда нежданный порыв ветра вздувал подол платья какой-нибудь
красотки,  обнажая  стройные ножки, я  спешил отвернуться,  как если бы  мне
продемонстрировали  нечто отталкивающее. Женская  красота утратила  для меня
всякую  привлекательность.  Боюсь  даже, что я стал  женоненавистником, хотя
всячески скрывал это даже от самого себя.
     К  Вике  я обращался исключительно  на "вы",  говорил вежливым,  ровным
тоном,  а  дабы  она  не  строила  на  мой счет  иллюзий,  предложил однажды
познакомить ее  с серьезным коллегой-литератором, потерявшим  несколько  лет
назад жену. Вика отказалась,  но, кажется, поняла меня правильно, чему я был
несказанно рад.
     В  этот период я переменил  многие свои привычки. Бросил курить,  резко
ограничил  потребление спиртного.  Все,  что я  себе иногда позволял, --  это
бокал  хорошего сухого  вина либо  бутылка темного пива. Раньше  я мнил себя
гурманом  и любил  вкусно поесть. Сейчас я  довольствовался по утрам овсяной
кашей, в обед -- бульоном с яйцом, по вечерам -- овощным  салатом. Возможно, я
потерял вкусовые  ощущения и питался  лишь  потому,  что  организм  требовал
калорийю. Правда, деликатесы в доме не переводились, и редких своих гостей я
по-прежнему умел принять с должным размахом.
     Единственное, в чем я не  знал  удержу, -- это кофе.  Я  поглощал его  в
неимоверных количествах и  заваривал так крепко, что сердце стучало  не хуже
парового молота.
     * * *
     Это случилось Три дня назад.
     Был довольно  зябкий  июньский день. Вероятно, огромные массы холодного
арктического  воздуха,  как  сказали   бы  синоптики,  прорвались  к  нашему
благословенному климатическому  поясу. Впрочем, кроме ненастной погоды, день
не предвещал никаких других несчастий.
     Я сидел в гостиной и читал только что полученное письмо. От племянника.
Анатолий  писал,  что  на  днях сдает  последний  экзамен,  затем  состоится
выпускной бал, сразу же  после которого он  намеревается приехать ко мне для
поступления в институт.
     Летит время, подумал я. Давно ли Толик ходил пешком под стол? А нынче --
без пяти минут студент.
     Внезапно в коридоре раздался страшенный шум.
     В комнату ворвалась Вика -- растрепанная, с безумными глазами, рыдающая,
на грани истерики. Я никогда не видел  ее такой, даже в те первые дни  после
гибели Саныча.
     Недоброе предчувствие  похолодило  мое сердце, но прежде,  чем задавать
вопросы, я усадил Вику в кресло, принес ей воды и предложил успокоиться.
     Ее била крупная нервная дрожь, грозящая перейти в судороги.
     Оставался единственный -- испытанный -- метод: отвесить ей чувствительную
оплеуху. Что я и сделал.
     Вика охнула и закатила глаза. Зато теперь с ней можно было говорить.
     Через  минуту  она  сбивчиво  рассказала, что позвонил какой-то тип. Он
сообщил,  что Антон похищен  и будет возвращен целым и невредимым лишь в том
случае,  если  Вика  привезет  в  условленное место  золото, оставленное  ей
Санычем. Сроку ей дается два дня. Отказ не принимается.  Затяжка тоже. Иначе
получит  аккуратную  посылку  с головой своего пацана. И  пусть  не вздумает
обращаться в милицию. Не то одной отрезанной головой будет больше.
     --  Вадим Федорович! Вадик!  -- Она с силой  вцепилась в  мою  руку. -- Вы
единственный, к  кому я могу обратиться за помощью! Что делать?! Подскажите!
Откуда  у меня золото?! Кроме двух колечек да цепочки с кулоном, ничего нет.
Даже если продать дом, столько мне не собрать! -- Она вновь зарыдала.
     -- Не смей  выть! -- прикрикнул я, переходя  на "ты". --  Слезами  горю не
поможешь. Куда надо привезти золото?
     -- Он не сказал. Обещал позвонить через час.
     -- Значит, айда к тебе. Этот звонок нельзя пропустить.
     -- Они сумасшедшие! -- Ее глаза наполнились ужасом. -- Они убьют его!
     -- Вика, не накручивай себя! Постарайся понять: чтобы помочь Антошке, ты
должна  сохранять  самообладание.  И помни,  что  я  с  тобой.  Мы  вызволим
мальчишку. Но возьми себя в руки. Очень прощу.
     Моя уверенность передалась ей. Она затихла.
     -- Я сделаю все, как вы скажете, Вадим Федорович.
     -- Вот и хорошо. Вытри глаза. Пошли!
     Она решительно кивнула.
     По дороге я размышлял, кто  же  мог  пуститься  на эту  авантюру. Вывод
напрашивался сам собой: кто-то из  бывших мальчиков Саныча. Только они знали
о золоте. Но почему  взялись за дело именно  сейчас --  полтора  года  спустя
после гибели своего "кормчего"? Чего выжидали? Загадка...
     Я припомнил список, переданный мне  Санычем  во время нашего последнего
застолья.  Четыре  адреса. Два  -- далеко  в глубинке, два -- здесь, в городе.
Причем  все  они  знали,  что  Саныч  работает не  на  себя,  а  на  некоего
таинственного  хозяина,  с  которым  весьма  рискованно  связываться.  Но  --
решились.  Почему? Не означает  ли это,  что шантаж  Вики  -- лишь уловка,  с
помощью  которой они  (или  кто-то из них) собираются выйти на  меня? В этом
случае  дело  принимает  совершенно  иной  оборот.  Тут уж  надо подумать  о
собственной безопасности. Но преимущество пока на моей стороне: к счастью, я
запомнил адреса.
     Пока мы дошли до Викиного дома, у меня уже сложился план действий.
     -- Слушай  внимательно,  Вика, -- сказал я ей,  когда мы  расположились в
гостиной  возле тумбочки  с телефоном. -- Мы выручим Антона.  Не сомневайся в
этом. Тебя просто берут  на испуг.  Они не посмеют причинить  ему вреда. Это
блеф.
     -- Но почему они говорят  о каком-то золоте?! Почему?! У нас никогда его
не было! Мы жили на его зарплату, вы же знаете.
     -- Да, знаю, и  хватит об этом. Доверься мне. У вас есть второй аппарат?
В  спальне? Прекрасно! Как только  позвонят, трубку снимаем одновременно. Ты
будешь говорить,  я -- слушать. Не нервничай. Говори спокойно. И не перебивай
того,  кто  позвонит.  Пусть  выговорится. Сделай  вид,  что  принимаешь  их
условия.  Спроси, куда привезти выкуп. Потребуй, чтобы  с Антоном обращались
хорошо.
     Обретя  надежду  спасти  сына,   Вика  превратилась  в  решительную   и
самоотверженную женщину.
     -- Не сомневайтесь, Вадим Федорович, я не подведу. Заварить вам кофе?
     -- Будь добра.
     Наконец раздался  долгожданный  звонок. К этому  времени я  находился в
Викиной спальне, куда еще при жизни Саныча был проведен второй аппарат.
     -- Вика? Это  ваш недавний собеседник.  --  Незнакомый  голос  безусловно
принадлежал  мужчине  зрелых  лет.  (Так  что  же?  "Мальчики" вполне  могли
обзавестись старшими товарищами.) -- Что вы решили?
     -- Вы  не оставили мне  выбора. Я  вынуждена согласиться. Жизнь сына для
меня дороже всех богатств. -- Вика держалась молодцом.
     -- Мы знали, что вы умная женщина и любящая мать.
     -- Но если с его головы упадет хоть один волосок -- берегитесь!
     -- Ого! Мы тут все уже трясемся от страха.
     -- Я не шучу!
     --  Ладно,  Вика,  не  комплексуйте. Получите  своего отпрыска  целым  и
невредимым.
     -- Когда и где?
     -- Вы собрали то, о чем мы просили?
     -- Но вы же сами дали мне два дня сроку.
     -- Значит, до послезавтра. Ждите звонка  в десять вечера. И помните, что
молчание -- то же самое золото...
     Трубку повесили.
     Я вернулся в гостиную.
     Вика подняла на меня огромные глаза:
     -- Вадим Федорович, я все сделала правильно?
     -- Абсолютно. Ты просто умница. -- Я по-отечески поцеловал ее в лоб.
     Но на душе у меня кошки скребли.
     Чутье подсказывало, что  "мальчики"  если  и участвуют  в этом деле, то
косвенно,  как  носители  информации.  Другие,  более  могущественные   силы
пытаются добраться до меня  через Вику. Меня они еще не вычислили. Но теперь
это вопрос времени...
     -- Вика, вечером нам  придется нанести один визит.  Возможно, два.  Будь
готова.
     -- Хоть на край света!
     * * *
     Так далеко, однако, нам не требовалось.
     Оба "мальчика" жили  в микрорайоне,  именуемом  "Мелкое Озеро", который
вырос на живописной городской окраине в последние пять лет. Квартиры здесь в
основном  предназначались  для  продажи, и  я подумал,  что  подручных Саныч
выбирал  из числа серьезных людей -- они не пропили  свою долю, не промотали,
не истратили на девиц, а разумно вложили в недвижимость.
     Когда  мы с Викой  -- на ее  "Жигулях" --  подъехали  к  "Мелкому Озеру",
сумерки сгустились.
     Микрорайон  представлял собой несколько длиннющих девятиэтажек, елочкой
выстроившихся по обоим берегам озера.
     Окна  первой  из интересующих меня квартир были темны,  зато  во второй
горел  свет. Здесь, если верить  сведениям Саныча,  жил  Сергей  Волоткин  --
парень,  помогавший  ему потрошить  чужие  тайники.  Жаль,  что раньше я  не
удосужился хоть издали посмотреть на него. Ну да ладно.
     Я остановил автомобиль в укромной аллее.
     -- Вика, сейчас мы  с тобой зайдем в гости к одному парнишке.  Ничему не
удивляйся. Ты позвонишь, я буду  стоять в сторонке. Если  он не один, вызови
его на  площадку.  Если один, войдешь в комнату вместе с ним. Как только  он
сядет -- на  стул или  на  диван, --  ты  выйдешь, вернешься в машину и будешь
ждать меня. Поняла? Ничего не перепутаешь?
     -- А если он меня не пустит?
     -- Пустит.
     -- Значит, сделаю.
     * * *
     Серега был дома один.
     Едва за дверью послышались его шаги, я включил биополе.
     Теперь Серега делал только то, что я мысленно ему приказывал.
     Они с Викой направились в комнату, а я тихонько проскользнул на кухню.
     Через  несколько секунд  Вика покинула квартиру, и  я  -- через стенку --
начал допрос. (Блокиратор-то так и не нашелся.)
     -- Парень, что интересного приключилось с тобой за последнее время?
     -- Со мной-то ничего особенного, а вот Юрка, похоже, влип по-черному.
     (Юрка был тем вторым "мальчиком", которого нынче не оказалось дома.)
     -- Говори как на духу!
     -- Ладно... Только вы уж ни-ни.  Он рассказал мне под  большим секретом.
Вот сижу и думаю: не дать ли деру, пока не поздно.
     -- Не тяни!
     -- Я  и  не тяну. Пару дней назад  его  втолкнули  в машину и привезли к
какому-то крутому мужику. Сильно крутому. Тот начал спрашивать  про Саныча и
про все  наши бывшие дела.  Юрка  поначалу прикинулся лохом,  мол, я  не я и
лошадь  не  моя. Да только оказалось, что тому  мужику уже кто-то  настучал.
Приперли они  Юрку  пожестче, он и  раскололся. Все,  гад,  выложил. Правда,
божится, что меня не назвал. Но я не очень-то верю.
     -- И правильно делаешь. Что конкретно рассказал мужику Юрка?
     -- В основном, валил на Саныча.  Тот, мол, забирал почти все. Но главный
куш  шел хозяину, которого никто, кроме Саныча, в глаза не видел. Хозяин тот
и давал наводку.
     -- А что за крутой мужик? Как выглядит?
     -- Знать бы! Юрка говорит, он сидел в темном углу и шляпу до самого носа
надвинул.  Но  по разговору выходит так, что один из тех, кого мы почистили.
Юрке  поставили условие:  вернуть  должок. Сейчас  занимает,  где  может,  а
квартиру уже отдал. Он  и  меня-то не выдал потому,  что  рассчитывал на мою
помощь.  А  чем  я помогу:  квартиру  купил, тачку,  гараж, видик, шмотки...
Считай, все разошлось...
     -- Плюнь на барахло, Серега. Жизнь дороже. Посиди еще смирно пару минут,
пока я выйду, а после собери маленький чемоданчик и дуй без оглядки из этого
города.
     -- Придется... -- горестно вздохнул он. -- Только зажил по-человечески и --
снова в бега. Вот паскудство!
     -- Бывай!
     Я вышел  из  квартиры, так  и  не  посмотрев,  каков  же  из  себя  мой
собеседник. Утеря блокиратора научила осторожности.
     * * *
     На  улице я остановил прохожего  с  сигаретой  и  попросил  закурить  --
впервые  за  последние  полтора  года.  И еще  --  мне  захотелось  напиться.
Немедленно. Вдрызг.
     Скверные дела!
     Когда мы с Санычем  "добывали" золотишко, это казалось волнующей игрой,
мне и в голову не  приходило, что наши похождения в будущем как-то аукнутся.
В ту пору подпольные мышки и заикнуться бы не посмели о пропаже.
     Но времена круто переменились.
     Те  мышки  давно  выросли  в  жирных  и  агрессивных  пацюков,  которые
беззастенчиво резвятся  у всех на  виду. Они заняли ключевые посты в городе,
держат  лапы  на  штурвале и без  утайки гребут  к  себе  уже  не лопатой, а
экскаватором.  Но,  несмотря  на  новые  приобретения, им страшно  интересно
узнать, кто же осмелился когда-то поднять руку на их накопления, сделанные с
громадным риском для карьеры и общественного положения. Тут дело принципа.
     И вот кому-то  из них удалось  ухватиться за  кончик ниточки.  Началась
раскрутка. Ее уже так просто не остановишь.
     Но кто же подсунул этот кончик?
     Инна, вдруг с ослепительной ясностью понял я.
     Видимо, у нее вновь появились какие-то деловые интересы в  нашем городе
и  она решила  расчистить площадку. Однако  закладывать  меня напрямую  было
опасно  --  все-таки бывший муж, и она придумала изящную комбинацию:  вывести
разгневанные массы "новых русских" на след Саныча, подтолкнув тем самым меня
к бегству из города. Не стану же я один воевать против всех!
     Так-так...
     Посмотрим, чем грозит мне этот коварный бумеранг.
     Надо полагать, у моих потенциальных врагов  есть свои люди и в милиции.
Им ничего  не  стоит поднять  старые дела,  связанные  с Санычем.  При более
внимательном изучении неизбежно выплывут любопытные детали: выяснится, что я
давно знал  убитого  и  поддерживал с ним тесные  отношения. Не  нужно  быть
крупным аналитиком, чтобы,  имея подозрение, прийти к однозначным выводам. А
при пересмотре дела меня вполне  могут обвинить в  убийстве Саныча: дескать,
не   поделили   награбленное.  Если   еще   дело   дойдет   до  официального
расследования.  А  то   ведь  могут  опять  упечь   в  какой-нибудь  подвал.
Собственно, вывести меня на чистую воду проще пареной репы.
     Итак, кольцо сжимается, и на сей раз выход проблематичен.
     Что же делать?
     Упасть в ноги Мамалыгину?
     Да пошел он к черту!
     А остается мне  вот  что: вызволить  из  беды  Антона и отправить его с
матерью в какое-нибудь тихое место, например к моей сестре.
     Приняв такое решение, я вернулся к "Жигулям", где меня ждала Вика.
     * * *
     Звонок раздался ровно в десять вечера.
     -- Вы готовы? -- спросил у Вики тот же голос.
     -- Да! -- бесстрашно ответила она.
     --  Выезжайте из города  по Восточному  шоссе. На тринадцатом  километре
свернете в лес. На первой поляне вас будут ждать. Не задерживайтесь!
     Едва  прозвучало упоминание о тринадцатом километре,  как по моим жилам
будто  пробежал электрический разряд. Господи, неужели снова придется  ехать
на Лесную Дачу?! Я-то полагал, что никогда более не услышу о ней, но судьба,
как бы  в насмешку,  именно там выбрала сценическую площадку  для финального
акта драмы, которая, впрочем, оборачивалась дурным фарсом.
     Что ж, я сыграю ее до конца...
     * * *
     Из Жердяевки мы с  Викой выехали на двух  автомобилях. Восточное шоссе,
как  вы  знаете,  начинается  от  городской   автостанции,  расположенной  у
кольцевой  дороги. Здесь, на платной  стоянке,  я  оставил  свой "мустанг" и
перебрался за руль Викиных "Жигулей".
     Автомобиль нырнул под  путепровод. На заднем сиденье находилась "кукла"
-- баул, набитый кирпичами.
     Вика сидела  рядом со мной. Последние двое суток  она, как мне кажется,
совершенно  не спала и  не съела ни крошки.  Она похудела еще заметнее, щеки
ввалились,  руки,  особенно  у  запястий,  стали  прозрачными,   движения  --
замедленными,  словно жизненная энергия покидала  организм, и  только темные
глаза наливались грозной, пугающей меня решимостью.
     -- Знаешь, куда мы едем? -- спросил я.
     -- Спасать Антона, -- механически ответила она.
     -- Это понятно. Я имею  в виду  место его  заточения. Кажется,  мерзавцы
содержат мальчишку в том же подвале, где был убит Саныч...
     Вика вдруг улыбнулась. Страшенная это была улыбочка.
     Она наклонилась ко мне и прошептала:
     -- Сатана пришел на землю... Принес горе и смерть...
     -- Эй, Вика, что с тобой?!
     -- Чтобы  победить сатану, надо вбить в  его сердце осиновый кол, -- тихо
ответила она и,  подняв из-под ног остро заточенную деревяшку, наставила  ее
на меня.
     Я притормозил, отобрал у нее колышек и вышвырнул его наружу.
     -- Вика, черт побери! Приближается ответственный момент. Очнись!
     Она уронила голову на грудь, но тут же встрепенулась:
     -- Ой, где это мы?
     --  Моя  вина...  Надо  было  заставить  тебя  выспаться.  Как  ты  себя
чувствуешь?
     Она провела ладонями от висков к подбородку.
     -- Нормально, Вадим Федорович. Я сделаю так, как вы учили.
     -- Смотри же...
     Когда мы достигли  тринадцатого километра, было  еще  светло. Но стоило
свернуть в лес, как мгновенно потемнело. Колея, ведущая к Лесной Даче, почти
заросла.   Горизонтально  вытянувшиеся  ветви   сосен  сомкнулись  над  ней,
разросшиеся кусты ужали ее до тропинки.
     Я остановил машину и перебрался на заднее сиденье.
     -- Вика, садись за руль. Ничего не забыла? Едем до первой  поляны. Далее
действуй  по  обстановке.  Обязательно  шепни   мне,  сколько   человек  нас
встречают.  Постарайся,  чтобы  они  сами  подошли к машине.  Если  же  тебя
заставят выйти наружу, не  удаляйся более чем на двадцать метров.  Это очень
важно! Иначе у нас возникнут проблемы.
     -- Я все  помню,  -- твердо отчеканила она. Я  улегся на пол,  накрывшись
прихваченным  брезентом,  а  на  лицо  натянул  маску с  прорезью  для глаз.
Автомобиль тронулся с места. Ехали недолго.
     -- Поляна...  -- услышал  я  голос  Вики.  -- Кто-то  сигналит  фонариком.
Сворачиваем...
     Еще десяток метров, и "Жигули" остановились.
     --  Какой-то  человек  вышел  из-за кустов,  -- продолжала комментировать
Вика. -- Направляется к нам. Один... У него автомат...
     -- Когда он подойдет достаточно близко, дай мне знать.  Через  несколько
томительных секунд она сообщила:
     -- Он рядом...
     Я приказал незнакомцу сесть рядом  с  Викой,  расслабиться  и  проявить
предельную откровенность.
     -- Привет! -- сказал он, захлопнув за собой дверцу. -- Золото с вами?
     -- Да.
     -- Вы один? -- Голос был тот самый, телефонный.
     -- А вы? -- спросил я.
     -- Совершенно! На кой хрен мне помощник? Я не шестерка.  Неужто с глупой
дамочкой не управлюсь?
     -- Где мальчик?
     -- В подвале на Лесной Даче.
     -- Сколько человек его охраняет? Он рассмеялся:
     --  Это же  не президент... Сейчас там только Эдик.  Но  к полуночи ждем
Инженера с командой. Он сам хочет расспросить дамочку.
     -- О чем?
     --  Надо  же  наконец  достать этого кладоискателя. Грешим мы  на одного
типа,   Вадима  Ромоданова.   Бо-ольшой  хитрован!   Многое   сходится,   но
доказательств  пока  нет. Если  дамочка кое-что  подтвердит,  мы  его  мигом
окрутим.
     -- Кто дал наводку?
     -- Точно не знаю. Вроде бы пришла из-за бугра.
     Да, это  Инна, с грустью подумал я. Это она, моя любимая, единственная,
желанная...
     О  многом  мне хотелось расспросить собеседника, но  я чувствовал,  как
биополе начинает ослабевать. А еще предстояло  нейтрализовать этого громилу.
Ладно, побеседуем с ним на обратном пути. А сейчас надо вызволить мальчишку.
     Я велел бандиту вылезти из машины и  не спеша двигаться  в  глубь леса.
Затем   сбросил  с   себя  брезент,  взял  приготовленные  ремни  и  кляп  и
пошел-следом.
     На некотором отдалении от поляны я послал  ему команду  остановиться  у
смолистой сосны  и обхватить ее  ствол  руками и  ногами.  Он подчинился.  Я
крепко стянул его запястья и щиколотки ремнями, а в рот всунул кляп. Ну вот,
теперь он не опасен.
     Уже уходя, я  посветил  на него  фонариком. Нет, никогда прежде  мне не
приходилось встречать этого человека. Но  несомненно одно: напрасно я назвал
его бандитом.  Довольно интеллигентное  лицо, умный  взгляд...  Скорее,  это
какой-нибудь  майор  в отставке,  профессионал...  Лет десять назад  он  сам
отлавливал владельцев "черных" тайников, получая за это премии,  грамоты, но
чаще -- нагоняи. А теперь он служит им.
     На миг  мне  стало безумно  жаль беднягу,  которого я оставлял в ночном
лесу связанным по рукам  и ногам, да еще в такой нелепейшей позе. Но затем я
вспомнил, как он разговаривал с Викой, и все мое сочувствие растаяло.
     За кустами стояла его "Волга".
     Я заглянул внутрь: ключ был в замке.
     -- Вика! Иди сюда! Меняем тачку.
     * * *
     Все  получилось  на  удивление  просто,  хотя  мне   пришлось  пережить
несколько неприятных минут.
     При  свете  луны  руины  Лесной  Дачи  поизводили  жуткое  впечатление.
Воистину заколдованное место, вокруг которого снует всякая нечисть. В густой
тени  деревьев  и кустов чудилось легкое движение.  Что там такое? Колышется
ветка  или  материализуется призрак Макса? Вот сейчас  на освещенный пятачок
выйдут  все они --  Макс,  Алина, Федор,  Саныч и, взявшись за  руки,  затеют
вокруг "Волги" кошмарный хоровод.
     --  Присоединяйся к большинству, хозяин!  -- крикнет Саныч. -- Давно  тебя
ждем!
     -- Ты переступил черту, котик, -- заворкует Алина. -- Мамалыгин все знает!
     -- Сейчас он отведает нашего порошка! -- захохочет Федор.
     Мне стоило громадных усилий справиться с наваждением.
     Но когда рядом с  машиной возникла  смутная фигура, будто  струящаяся в
ночном мареве, я едва не лишился чувств.
     --  Это ты,  Глеб? --  донесся негромкий  голос.  Не знаю, каким чудом  я
сообразил, что  передо  мной  не  призрак,  а  тот самый  Эдик, что охраняет
мальчишку.
     -- Я...
     -- Баба с тобой?
     -- Порядок, Эдик, -- я обрушил на него мощный импульс биополя.
     Он расслабился и вытянул руки по швам.
     -- Приведи мальчишку, -- скомандовал я.
     -- Сию минуту! Честно говоря, мне эта затея  с  самого начала была не по
нраву...
     Он быстро прошагал к тому месту, где, по моим расчетам, находился лаз в
подвал, и откинул какую-то створку.
     -- Эй, парень, выходи!
     И вот из черноты провала показался Викин карапуз.
     -- Сынок! -- Вика в долю секунды выскочила из машины, подлетела к Антону,
схватила его на руки и принялась осыпать поцелуями: -- Жив! Жив! Сынок...
     -- Мамочка, забери  меня отсюда! -- захныкал  Антон.  -- Не хочу сидеть  в
этом противном подвале... Там крысы...
     -- Сыночек... Антошка...
     Трогательная  картина...  Я  сам  готов был  прослезиться, однако  долг
повелевал не поддаваться эмоциям.
     -- Вика, Антон, садитесь в машину! -- скомандовал я. -- А ты, Эдик, лезь в
подвал, в самый дальний угол и сиди там смирно, как мышонок...
     Похититель  протиснулся  в   дыру.   Послышался  грохот,  очевидно,  он
споткнулся на верхней ступеньке и покатился вниз.
     Я подскочил к лазу, оснащенному двустворчатой крышкой, какую устраивают
иногда на погребах. С внешней  стороны на створках  имелись скобы. Я заложил
их  валявшимся  тут  же деревянным  бруском. Ну вот! Теперь  без посторонней
помощи Эдику не выбраться на свет Божий. Пусть поразмыслит в кромешном мраке
о превратностях судьбы.
     А у меня сегодня еще масса дел.
     Вика продолжала целовать сына, не двигаясь с места.
     Пришлось силой вталкивать их в салон.
     Я развернул машину и помчался к Восточному  шоссе, насколько  позволяли
условия, -- прочь отсюда! Прощай, Лесная Дача! Теперь уже навсегда!
     --  Вика,  выслушай  меня  внимательно, --  сказал я, слегка повернувшись
назад. -- У нас в запасе каких-то полчаса. Возвращаться в  Жердяевку  нельзя,
оттуда нас уже не выпустят. Вокзал и аэропорт они тоже возьмут под контроль.
Сейчас  доедем до автостанции и  пересядем в мой "мустанг".  Я  отвезу вас к
своей сестре. Там и обсудим, что делать дальше. Ты поняла?
     -- Да! Да! Да! -- воскликнула она, совершенно не слушая меня.
     Вика не отдавала себе отчет, в каком отчаянном положении мы оказались.
     А  тем  временем  мы приближались  к  поляне, на  которой  оставили  ее
"Жигули".
     Как я  ни торопился,  но  все же решил, что  есть резон  снова поменять
машину,  а заодно задать Глебу пару вопросов, главным образом о том,  кто из
городских акул устроил эту охоту.
     Я опять повернулся  к Вике,  чтобы  посвятить ее  в  свои планы,  и тут
что-то  случилось.  Брызнули  осколки  ветрового  стекла,  что-то  назойливо
прожужжало у самого виска. Испуганно вскрикнула Вика.
     Перевести взгляд на колею было секундным делом.
     Впереди  стоял Глеб и поливал автоматными  очередями наш (вернее, свой)
автомобиль.
     Не обернись  я  к  Вике,  то заметил бы  его  чуть раньше и тогда  либо
свернул  бы в  кусты, либо  сконцентрировал  биополе. Но  нежданная  заминка
ввергла  меня в  некий шок. Человек,  накрепко  привязанный  к сосне,  вдруг
возникает  из темноты  с автоматом  в руках.  Мистика! Я тупо гнал  прямо на
Глеба.
     Видимо,  моя реакция  явилась  для  него  сюрпризом.  Наверняка  он  не
собирался вести прицельный огонь.  Просто  пальнул  поверху,  чтобы вынудить
меня остановиться. Очевидно, он на все сто был уверен в успехе.
     А моя ступня будто приросла к педали.
     Глеб успел выпустить  еще одну -- короткую -- очередь, спружинился, чтобы
отскочить  в сторону,  но тут собственная  "Волга" швырнула  его  на могучее
дерево,  он странно перевернулся в воздухе и  налетел  на ствол,  растопырив
конечности,  будто желая обнять его. Из  его спины  вдруг  вырос заостренный
кол. Он напоролся грудью на ровный голый сук, отходящий от ствола.
     Все произошло в долю секунды.
     Только сейчас, когда все закончилось, я начал понимать, как развивались
события.
     Глеб -- я уже говорил об  этом --  не  примитивный бандит типа Макса. Это
профессионал,  и  избавиться от моих ремней не представляло для него  труда.
Свой автомат он нашел в наших "Жигулях". Оставалось устроить засаду.
     Я вылез  из  машины  и  подошел к пригвожденному.  Глеб был мертв.  Сук
пробил его сердце.
     Вот сейчас Вика ликующе закричит:
     -- Сатана получил свое!
     Но в салоне было тихо.
     Я открыл заднюю дверцу.
     Вика обнимала сына,  заслоняя его  своим  телом.  Но  какая-то пугающая
неподвижность была в их позах.
     Я  осторожно  провел  рукой по Викиной спине  и сразу же  ощутил липкую
влагу.  Попытался развернуть  ее, но  так  и не  смог  оторвать от  сына. Ее
окаменевшие пальцы крепко удерживали мальчишку. Одна-единственная пуля убила
обоих, пройдя навылет через их сердца.
     По  какому-то дьявольскому  сценарию  все трое  были поражены  в  самое
уязвимое место.
     Эх, Вика-ежевика...
     "Ты переступил черту, Вадим, и теперь обречен",  -- раздалось  из глубин
моего внутреннего космоса хихиканье Мамалыгина,
     -- Сволочь! -- заорал я. --  Ты разбил  мою жизнь, растоптал душу, загубил
талант, а теперь еще издеваешься?! Ну берегись! Я расправлюсь с тобой!
     Безумие овладело мною.
     Подняв автомат  Глеба, я бросился в  "Жигули" и  помчался, не  разбирая
дороги, на проспект Космонавтов.
     Едва  за  дверью послышались  шаркающие шаги,  как я  открыл  ураганный
огонь. Щепки полетели во все стороны. А я стрелял и стрелял до тех пор, пока
не кончилась обойма. Автомат умолк.
     Раскуроченная дверь медленно отворилась.
     За  порогом  стоял живой  и  невредимый Мамалыгин. Как всегда,  на  его
розовом личике блуждала добродушная улыбка.
     Новый приступ бешенства ослепил меня. Я прыгнул вперед и сомкнул пальцы
на ненавистном горле. Хрустнула цыплячья шея, а я давил и давил.
     Сбоку послышалось тихое хихиканье.
     Я рывком обернулся.
     Мамалыгин стоял у вешалки, с любопытством наблюдая за мной. Я же тискал
в руках какую-то тряпку.
     Я снова кинулся на него с намерением размозжить его голову о стенку или
насадить ее на массивный металлический крюк.
     -- Довольно! -- строго сказал Мамалыгин,  неведомо как оказавшись за моей
спиной. -- Проходи в кабинет и садись в кресло.
     Мой разум бунтовал, но мышцы уже не подчинялись ему.
     Я окаменел в кресле, не в силах пошевелить даже пальцем.
     Мамалыгин уселся напротив, держа перед собой блокиратор. Так вот у кого
мой пропавший  "волшебный фонарик"! Что-то  перегорело  у  меня  внутри, и я
разом  утратил всякую волю к  сопротивлению.  Полнейшее безразличие  владело
мной. Будь что будет.
     -- Все,  Вадим,  -- устало проговорил Мамалыгин. -- Надежного помощника из
тебя не получилось. Мои  надежды не оправдались. Теперь это совершенно ясно.
Поставим точку.  --  Он  навел на меня  блокиратор, но  тут же опустил его. --
Впрочем, приговоренный  имеет право на последнее  желание.  Изволь, я  готов
ответить на все твои вопросы. Если тебе, конечно, интересно.
     -- Какие такие надежды я не оправдал? Он горько вздохнул:
     --  Видишь  ли, Вадим...  Когда  ты  впервые  пришел на  мой семинар, то
показался мне небесталанным и трудолюбивым, в меру скромным парнем.  Я редко
ошибаюсь  в людях,  но  в  твоем  отношении  допустил  крупный прокол.  Я-то
полагал,     что    ты     используешь    полученные     возможности     для
самосовершенствования,  но ты  принялся ублажать  свою плоть,  удовлетворять
самые  разнузданные   желания  в   ущерб  делу.  Ладно,  подумал  я.   Пусть
перебесится. Пусть натешится суетой. Но нет. Ты так и не сумел подняться над
плоскостью бытия. Твой внутренний разлад необратим. Глупое нападение на меня
лишь подтверждает это. Ты ищешь виновных где угодно, но только не в себе.
     -- Вы  наблюдали за мной? -- спросил я, холодея от стыда и в то  же время
испытывая острое отвращение к этому ханже.
     --  Конечно, --  кивнул он.  --  Более того. Я  организовал ряд  ситуаций,
каждая из  которых могла  стать  благотворным поворотом  в твоей судьбе.  Но
всякий раз выбор был за тобой. И всякий раз ты выбирал наихудший вариант.
     -- Что вы имеете в виду?!
     --  Именно  я --  косвенно, конечно, --  свел тебя  с  Алиной, а затем и с
Федором. Мне было важно, чтобы ты сам  открыл мне их  как дизов. Но ты утаил
информацию, а затем стал виновником их гибели.
     -- Да ведь они сами хотели меня отравить! Я только защищался!
     -- Этого не случилось бы,  сообщи ты о них вовремя. Ты наказал сам себя,
Вадим. Ты стал раздражать меня все больше и больше.
     -- Вы могли легко избавиться от такой обузы, -- усмехнулся я.
     -- К сожалению, не мог, --  серьезно ответил он. -- Диар установил жесткую
квоту  на  количество   посвященных  агентов.  Только  смерть  в  результате
несчастного  случая позволяла произвести замену.  Причем насилие над  личной
волей агента исключалось. И все же был момент,  когда я решился расправиться
с тобой чужими руками. Помнишь, я послал тебя к  археологам, чтобы подложить
бусы? Из-за чудовищного  разгильдяйства ты провалил это  важнейшее  задание.
Ух,  как  я рассвирепел!  Тогда-то я  разблокировал память Кителя в надежде,
что, вернувшись, он пристрелит тебя. Но удача была на твоей стороне.
     Мысли  мои разбегались.  Я  не  понимал, при чем  тут какие-то бусы,  о
которых я давным-давно забыл. Но спросил о другом:
     -- Пономарцы -- тоже ваши агенты?
     -- Да, но непосвященные. Они работают на меня, ничего не зная о Диаре.
     --  Пусть  так. Пусть я выполнял ваши задания спустя  рукава.  Но ведь и
сами задания были пустяковыми.
     -- Пустяковыми?! -- воскликнул Мамалыгин. -- Что ты понимаешь, недотепа! --
Он вскочил  и нервно  забегал по  комнате. Наконец снова  уселся  на диван и
продолжал, презрительно глядя на меня: -- Диар -- великая цивилизация, слишком
развитая, чтобы всерьез интересоваться проблемами такого затерянного  уголка
Вселенной,  как  Земля.  А  мне,  признаться,  надоела  роль провинциального
резидента. Я способен на большее. И вот, еще в начале века, я задумался: как
же  изменить  их отношение к нашей  планете,  а значит, и  ко мне? Скажу без
ложной  скромности: меня осенила  гениальная  идея.  --  В его  ровном голосе
зазвучали нотки  гордости. -- Я  нашел,  чем пронять  этих  высоколобых! Если
представить  дело  так,  что древние предки диарцев немного  порезвились  на
нашей планете и оставили здесь кое-какое потомство, то ситуация  кардинально
меняется. Они придут к мысли, что обязаны облагодетельствовать человечество,
в котором растворена и капля их крови. Уж я-то их знаю!
     --  Значит,  никаких  дизов  нет?!  -- изумился я. Мамалыгин самодовольно
рассмеялся:
     --   Идея   была  гениальной,  но  еще  предстояло  не  менее  гениально
реализовать ее.  Несколько десятилетий ушло у меня на тщательную подготовку.
Задача  облегчалась  тем,  что  диарцы  полностью  доверяли  мне.  Не   буду
рассказывать,  как во  время  одного из  посещений Диара я выкрал  старинный
пергамент, как с помощью лазера перенес на него такие же старинные чернила --
по буковке в месяц,  на молекулярном уровне... Наконец поддельный донос  был
готов. Я сумел  спрятать его в малоизученном архиве, а затем  навести на его
след известного диарского историка. Но еще раньше я похитил генные материалы
с Диара  и нашел способ внедрять их  в генный  код землян. Это  была опасная
игра,  но  она  стоила свеч.  Правда,  поначалу  я дал  маху,  сделав дизами
случайных людей, вроде  пьяницы  Сапожникова, способных вызвать  отвращение.
Нужны  были более симпатичные кандидатуры. Притом,  как сам понимаешь, дизов
не могло быть слишком много. Волею случая дизами стали ты, Алина и Федор. Ты
-- агент, а Алина и Федор  -- начало длинной  цепочки других дизов. Я  задумал
изящную комбинацию, но ты ее разрушил.
     -- Да ведь я обнаружил целую толпу дизов! -- вырвалось у меня.
     -- Да, после того как я внес коррективы.
     -- Разве на мне свет сошелся клином? А другие агенты?
     -- Каждый должен отвечать за себя, Вадим, --  сурово отчеканил Мамалыгин.
--  Ты  не  представляешь, что сейчас творится на  Диаре!  Все,  связанное  с
дизами,  вызывает  бешеный интерес!  Они почти созрели для прямого контакта.
Хотя есть, конечно, и скептики. Нужен последний толчок, последняя  гирька на
чашу весов. Я придумал было ловкий ход. На Диаре  существует древний обычай:
дарить  любимой  девушке  бусы  из  лелиора  -- местного  драгоценного  камня
синеватого  цвета,  символизирующего глубину  чувств.  Мне удалось раздобыть
несколько бусинок пятитысячелетней  давности.  В курган, который раскапывали
наши археологи,  я подбросил кости  женщины,  жившей пятьдесят веков  назад.
Оставалось добавить  к  ним  диарские  бусы -- и  сенсация готова!  Сенсация,
понятная только диарцам. Получается, что члены экипажа не просто соединялись
с  земными женщинами, они  объяснялись им в  любви, понимаешь?! Но ты  снова
преступно разрушил мой замысел.
     -- Но я же не знал... -- пробормотал я. -- Надо было все объяснить...
     --  Да  что там объяснять, если  ты занимался только собой! --  энергично
взмахнул  рукой  Мамалыгин.  -- Нет,  Вадим, твоя песенка  спета.  А  ведь  я
рассчитывал,  что   ты   станешь  моим  ближайшим  помощником.  Ты  даже  не
представляешь,  какую  перспективу  упустил! Если Диар решится-таки передать
Земле  некоторые технологии  и  средства,  то  сделает  это не через  ООН  и
всякие-разные  правительства,  которые  и в  грош не ставит,  а  через  нас,
доверенных  агентов.  Может,  через  год-другой  президенты  и короли  будут
записываться  ко мне  в очередь.  А ты был бы  моей  правой рукой...  Однако
довольно.  Сейчас, Вадим, я  сотру  твою память, а после запишу новую. Вадим
Ромоданов исчезает  из этого мира. Появляется некий  Энрике Альварес Бланко,
гражданин Аргентины, которому предстоит  долгое  путешествие на родину.  Там
его ждет  чрезвычайно важное задание. Будем надеяться, что  господин  Бланко
окажется  более   дисциплинированным  агентом,  чем  исчезнувший  Ромоданов.
Впрочем,  об этом мы с ним потолкуем через четверть часа. Разумеется, помимо
имени  он получит и  соответствующую  внешность. А  теперь, Вадим, прощай! --
Мамалыгин поднял блокиратор.
     -- Но это же насилие над моей волей! --  воскликнул  я.  -- Вы  не  имеете
права!
     --  Теперь имею,  --  усмехнулся Мамалыгин. --  С  сегодняшнего  дня  Диар
предоставил мне  особые  полномочия.  Вы поняли,  господин  Энрике  Альварес
Бланко?
     Его палец коснулся кнопки.
     Внезапно Мамалыгин резко опустил блокиратор.
     --  Черт побери! Совсем  забыл... Нет,  хоронить  Вадима Ромоданова  еще
рано.  Он  же  должен оформить  завещание на  племянника!  -- Не  мигая,  мой
мучитель посмотрел в мои глаза: -- Даю установку...
     Я вышел от него как сомнамбула. Входная дверь,  которую полчаса назад я
изрешетил из автомата, была целехонька. Но я уже ничему не удивлялся.
     Воли Мамалыгина я нарушить не мог. Я обязан  завершить свае земные дела
до 18.00, после чего явиться к нему для перевоплощения в Энрике-Черти Бы Его
Побрали-Бланко.  Мамалыгин  многое мне  запретил, но  всего предусмотреть не
мог.
     Оказавшись дома, я дополнил рукопись этой, последней, главой.
     Написал также письмо вам, мой драгоценный друг.
     Оставалось дождаться утра.
     Глубокая грусть охватила меня.
     За  что  Всевышний  предначертал  мне такую  судьбу? Сначала  дал все --
талант,  пусть и не очень крупный, здоровье, упрямство, силу, достаток, свел
с инопланетным разумом, открыл небывалые  перспективы, а после  так  жестоко
посмеялся...
     А  может, зря  я  ропщу? Может, впереди у меня еще долгий  путь,  новые
радости и потери? Правда, в облике Энрике Альвареса Бланко? Неужели, однако,
подсознание не сохранит ничегошеньки о Вадиме Ромоданове?
     Через полчаса проснется дядя Миша. Зайду к нему попрощаться. Скажу, что
уезжаю.  Навсегда. Оставлю ключи  от  квартиры, предупрежу,  что здесь будет
жить мой племянник Анатолий. Изменить что-либо не в моей власти.
     Затем направлюсь к вам, мой драгоценный друг.
     Надеюсь, вы уже догадались, каким образом письмо и эти записки окажутся
на вашем столе?  Да-да,  пресловутое биополе. Вы сами откроете  мне дверь  и
деликатно удалитесь на кухню, поспешив забыть о странном утреннем визите...
     А теперь -- моя последняя просьба.
     У  дяди Миши  хранится  чемоданчик  с  моими  рукописями.  Не дайте  им
сгинуть. К моему стыду, рукописи находятся в  полном беспорядке.  Я так и не
успел  привести их в божеский  вид. Тешу  себя  надеждой, что постепенно  вы
сумеете разобрать мои каракули. Все, что осталось от Вадима Ромоданова...
     Однако мне пора.
     Прощайте, мой драгоценный друг!



     Перевернув последнюю страницу, я задумался.
     Биополе, мысленные команды... Для фантастического  сюжета  это годится,
но  в реальной жизни подобного  не  бывает  --  об этом знает любой школьник.
Есть,  конечно, опытные гипнотизеры,  но я  никогда  не  слышал,  чтобы  они
диктовали  свою волю, находясь через три стенки. Они работают глаза в глаза.
Притом я  не считаю себя настолько внушаемым человеком, чтобы моим сознанием
свободно вертели, как марионеткой.
     Но,  как  говорится, факты  --  упрямая вещь. Вот она,  рукопись.  А вот
письмо. И двери на запоре. И окна. И никуда я с утра не выходил.
     Поразмыслив, я  решил копнуть эту  историю  глубже и направился к дому,
где жил Вадим Ромоданов.
     Зайдя во  двор,  я увидел в глубине ряд  гаражей.  Ворота одного из них
были  распахнуты,  внутри  хозяйничал богатырского  вида старик.  Дядя Миша,
догадался я и подошел ближе.
     -- Доброе утро!
     -- Здравствуйте, молодой  человек! -- приветливо кивнул он. -- Что, ремонт
требуется?
     --  Я  относительно чемоданчика  вашего  соседа,  Вадима  Федоровича,  --
ответил  я и  внутренне  сжался.  Вот  сейчас  он  уставится  на меня как на
сумасшедшего.
     Но он окинул меня изучающим взором и сощурился:
     -- Точно! Именно таким он вас и представлял. Погодите-ка! -- Затем прошел
и дальний угол, разбросал ветошь  и извлек старый,  потертый чемодан средних
размеров. -- Держите, молодой человек!
     -- А где же сам Вадим Федорович?
     --  Уехал, -- отозвался старик.  -- Думаю так, что с концами.  Потому  как
переписал свою квартиру на племянника.
     -- Куда же он уехал?
     -- Думаю так, что к жене, куда же еще?
     -- А разве она не исчезла? Дядя Миша хитро сощурился.
     -- Знаем мы эти исчезновения! Они давно уже собирались  за бугор. Думаю,
Инна поехала вперед, чтобы  осмотреться, она баба пробивная. А теперь и  его
черед,  видать,  настал.  --  Тут  он  наморщил лоб.  --  А-а,  понимаю... Вы,
наверное, имеете в виду его первую жену, Алину. Но она не исчезала. Угорела,
бедняжка, от утюга. Вадим сильно горевал.
     -- Это случилось здесь?
     --  Бог  миловал! --  Дядя  Миша перешел на шепот:  -- Алина,  царствие ей
небесное,  напропалую  гуляла  от Вадима.  Никого  и  ничего  не  стыдилась,
паскуда. На квартире полюбовника все и  произошло. Включили зачем-то утюг, а
сами давай кувыркаться. Да еще здорово поддали перед тем. Вот и угорели оба.
Я много раз говорил Вадиму: гони свою стерву взашей или задай ей как следует
по мягкому месту, чтобы три  дня  присесть, не могла!  Отмалчивался. Не хочу
брать греха на душу, но, думаю, Бог наказал ее за распутство.
     -- А что Инна?
     -- О! Эта дамочка из крутого  теста. Одно слово -- хозяйка! С такой женой
-- как за каменной стеной! Она, я так думаю, его и обеспечивала. Какие у него
заработки? Сколько платят за эту писанину? А вот Инна гребла лопатой.
     -- Это правда, что в него стреляли?
     -- А  в кого нынче не стреляют?  --  усмехнулся дядя Миша. -- Вот свернете
сейчас за угол с этим чемоданчиком, могут и в  вас пальнуть. Да что чемодан!
За бутылку водки зарежут. Дожили! -- И, взяв с полки гаечные ключи, он поднял
капот автомобиля...
     ...Тем же вечером я встретил знакомого  литератора. Он  сам заговорил о
Вадиме Ромоданове.
     -- Смотался,  подонок, за бугор!  Здесь его,  видите ли, не ценили! А ты
пиши, чтобы тебя читали,  вот  и  будут ценить. Впрочем,  скатертью дорожка!
Одной бездарью меньше. Он думает, там  его будут  издавать.  Да  кому он там
нужен?!
     Незаметно  я  перевел  разговор  на   Мамалыгина.  Известна   ли  моему
собеседнику эта фамилия?
     -- Мамалыгин?  Аркадий Андреевич? Еще бы! Возится с молодыми фантастами,
ведет какой-то кружок  в Доме  железнодорожников,  но,  по-моему,  ни одного
крупного имени так и не выпестовал. А ведь этому кружку, дай Бог памяти, лет
тридцать,  если не сорок. Я и сам  на заре туманной юности туда похаживал. И
вот что удивительно  -- Мамалыгин будто не стареет. Все  такой же бодренький,
добродушный, розовый... Что  он пишет? Какие-то  заумные статьи  непонятно о
чем. Впрочем, я не читал, врать не буду...
     Что еще?
     На следующий  день в разделе  криминальной  хроники "Вечерки" появилась
небольшая информация:
     "В лесу, неподалеку от развалин  так называемой Лесной  Дачи, обнаружен
автомобиль  с  двумя  трупами.  Погибли  молодая  женщина Виктория Б.  и  ее
семилетний сын Антон. Причина смерти -- отравление выхлопными газами..."
     О Глебе -- ни слова.
     На этом, собственно, и завершилось мое дилетантское расследование.
     В течение  нескольких  вечеров я ворошил  содержимое  доставшегося  мне
чемоданчика. Он под завязку был набит рукописями.  Но в каком виде! Десятки,
сотни страниц убористого текста, представляющего собой нескончаемый частокол
закорючек.  Существует немало  анекдотов о  медицинском  почерке. Думаю,  по
сравнению с  Ромодановым медики  пишут  каллиграфически.  Вдобавок Ромоданов
имел  скверную  привычку  сокращать слова.  Расшифровать  это  труднее,  чем
ассирийскую клинопись.
     Впрочем,  в  чемодане  находилось  немало  рассказов,  отпечатанных  на
машинке.
     Да, Ромоданов знал, к кому  обращаться.  И хотя я ничего ему не обещал,
но,  став  невольным  владельцем его  творческого  наследия,  решил  кое-что
предпринять. Может, это порядочность, а может -- житейская глупость.
     Как бы  там  ни было,  я счел своим  долгом предложить  исповедь Вадима
Ромоданова издательству, добавив к ней для полноты несколько его рассказов.
     На этом моя миссия закончена.









     Из более  чем семидесяти готовых  рассказов я  отобрал в основном те, о
которых Ромоданов сам упоминает на страницах своей исповеди.
     Прежде  всего,   это   цикл  фантастических   историй   о   невероятных
приключениях  космического  "волка" Аристарха  Парамонова,  затем  образчики
мистики  автора  -- "Дьявольская пепельница" и  "Оранжевая  лампа",  а  также
детективно-мистическая вещица "Рефрижератор".
     Далее  я расположил  рассказ  "Тайник  опального  министра", навеянный,
несомненно,  перипетиями охоты  за  чужим  золотом.  (Неясно только,  откуда
взялся петербургский мотив.)
     Особняком  стоит рассказ "Рукопись,  найденная в малиннике". Если у вас
нет желания читать подряд все опусы Ромоданова,  то  настоятельно рекомендую
уделить  внимание  хотя  бы этой  вещице. На мой  взгляд, в ней  зашифрованы
истинные причины гибели Федора, которого он называл Другом с большой  буквы.
Пером автора, безусловно, водила больная совесть. Вывод делайте сами.






     Если   на   неизведанной   планете   вы   сталкиваетесь   с   очевидной
несуразностью, то всякая ваша попытка, улучшить ситуацию лишь усугубляет ее.
     (Первый закон Казинкукки)

     Должен  прямо  сказать,  что  знаменитый  космический  "волк"  Аристарх
Парамонов  оказался-таки вредным  мужиком. До  тех пор, пока его  носили  на
руках, осыпали наградами, интервьюировали каждые  полчаса, избирали почетным
председателем  всевозможных лиг и обществ,  --  это был  парень  что надо! Он
держался в меру скромно, не лез на рожон, всегда мог ввернуть удачную шутку,
а рассказывая о своих невероятных приключениях, неизменно подчеркивал, какие
мужественные, благородные и сообразительные люди работали с ним  бок о бок в
таинственных глубинах космоса, достойно неся миссию цивилизованного человека
в неизведанные миры.
     Но  стоило  его  громкой  славе  несколько  потускнеть, стоило обществу
малость  охладеть к  его колоритной персоне,  как  наш герой  превратился во
въедливого и желчного ворчуна. Теперь истории  космических одиссей выглядели
в его интерпретации цепью ошибок и просчетов, а экипажи едва ли не поголовно
состояли из недотеп и клинических  идиотов.  Если же  и удалось  хоть что-то
открыть в  дальних странствиях, то исключительно  благодаря  его,  Аристарха
Парамонова,  проницательности  и  дальновидности.  О  примерах  человеческой
тупости и головотяпства, проявившихся  на космических трассах, он был  готов
рассуждать часами.
     Я не судья  Аристарху, тем более  что в свое время он немало потрудился
на  благо родной планеты.  И  если я  повел  сейчас речь о метаморфозах  его
поведения,  то  с единственной целью:  объяснить свой  метод  изложения  его
рассказов.
     Ведь в  его воспоминаниях и вправду немало интересного, он собственными
глазами наблюдал непознанное.
     Но  у меня решительно не поднимается рука записывать дословно некоторые
его   рассуждения.  Поэтому  за  рамками  текста  остаются  его  язвительные
характеристики, двусмысленные  намеки,  копание  в  чужом белье, равно как и
убийственная оценка тех деяний, которые мы привычно (и заслуженно!) называем
подвигами во имя прогресса и науки. Я вовсе не собираюсь лакировать события,
но и не намерен усердно  марать их дегтем. Как литератор я имею полное право
на отбор материала.
     А  теперь,  после  несколько  затянувшегося вступления,  без  которого,
однако, не обойтись, перехожу к одному из рассказов космического "волка".
     Вот что он  однажды  рассказал  мне за бутылкой превосходного ямайского
рома.
     * * *
     --  После долгого  и опасного  путешествия  наш  корабль  "Мираж" достиг
орбиты  неизвестной планеты. К поверхности отправился разведывательный катер
с пятью космонавтами, среди которых был и ваш покорный слуга.
     Вот катер пробил плотный слой облаков, и перед нами открылся безбрежный
зеленый  мир.  Повсюду, насколько хватало  глаз,  простирались  непроходимые
дебри.
     Мы перешли в режим горизонтального полета. Через  несколько минут внизу
промелькнула  поляна почти правильной круглой формы. В ее центре развалился,
нежась в лучах местного светила, огромный пупырчатый дракон.
     --  Стоп  машина!  Режим  зависания!  --  скомандовал  Тихомреев,   олух,
назначенный командиром катера. -- Включить дополнительную телекамеру!
     (Примечание автора: опускаю прочие  характеристики,  данные  Аристархом
своему коллеге.)
     Наш катер замер над поляной на высоте около пяти  километров. Мы решили
не опускаться ниже, чтобы не вспугнуть редкостного  зверя,  тем более что на
экране монитора  он  смотрелся так,  будто находился  рядом. Вообразите себе
страшную  морду,   кровожадную  пасть,  свирепые  глазки,  излучающие  некое
голубоватое сияние,  когтистые лапы, каждая из  которых могла  бы  придавить
слона, огромную бесформенную  тушу,  покрытую столь  грубой  шкурой, что  та
легко  выдержала  бы  залп  лазерной  пушки,  --  и  вы   получите  частичное
представление об этом чудовище.
     Я первым догадался обвести камерой всю поляну.
     Идея оказалась плодотворной.
     За  могучими  деревьями,  окружавшими  лежбище дракона,  мы  разглядели
множество голых аборигенов, сжимавших в руках короткие копья.
     --  Все  ясно,  --  заключил  наш механик  Артур.  --  Перед  нами дикари,
собравшиеся на большую охоту. Сейчас будет зрелище.
     Все  тут  же  согласились с его скороспелыми  выводами.  Кроме  меня. Я
вообще не люблю категоричности в суждениях. Особенно когда впервые попадаешь
на неизведанную  планету.  Но  спорить  я не стал, а  продолжал  внимательно
вглядываться в экран. Что-то здесь было не так.
     Вот аборигены осторожно вышли из-за деревьев и принялись  сужать  круг.
На них не было даже набедренных повязок.
     --  Послушайте!  --  сказал  я.  --  С  чего  вы  решили, что  это дикари?
Посмотрите, какие у  них ухоженные тела, какая гладкая кожа.  А  копья? Ведь
они лишены острия. Там какие-то набалдашники.
     Мои спутники смущенно переглянулись, пораженные моей наблюдательностью.
     -- Подождем, -- сказал Тихомреев, этот растяпа. -- Скоро все прояснится.
     Кольцо  вокруг  дракона  сжималось плотнее. Тот не проявлял ни малейших
признаков тревоги.
     Затем началось что-то странное.
     Загремели барабаны,  отвратительно  завыли какие-то  трубы,  и под  эту
дикую  какофонию  все  набросились  на  зверя,  нещадно  колотя  его  своими
древками. При этом все истошно орали и приплясывали, что снова возвращало  к
мысли о дикарях.
     Поначалу дракон не обращал  никакого внимания  на весь этот тарарам. Но
постепенно невероятный шум и мельтешение сотен голых тел начали выводить его
из себя. Он лениво махнул хвостом, и  добрая дюжина нападавших разлетелась в
разные стороны вроде мячиков для пинг-понга. Но похоже, никто не пострадал --
трава была  мягкой и густой. Одни поднялись  сразу,  другие, прихрамывая,  с
небольшой задержкой. И все для того, чтобы снова, сломя  голову, ринуться  в
эту бучу.
     Шум нарастал. Удары в барабан перешли в неистовую дробь,  трубы выли на
пределе слышимости.
     Дракон зарычал и поднял морду.
     Аборигены мгновенно изменили тактику. Они разбились на небольшие группы
и, ловко орудуя своими набалдашниками, продолжали дразнить опасного зверя.
     Атаки  выглядели  полной  бессмыслицей. Удары,  сыпавшиеся  на чудовище
градом,  были  не  опаснее  комариных укусов,  но  ведь  и  комары  вызывают
раздражение.
     Вот дракон поднялся во  весь  свой рост.  Оказалось, что  эта гора мяса
опирается на  чрезвычайно короткие лапы.  Брюхо зверя  волочилось  по траве.
Вряд ли  он мог похвастаться проворностью. Видимо, на его неповоротливости и
строился расчет.
     Но,  с  другой  стороны,  поляна была забита людьми,  и  в  общей давке
грозное животное могло наделать немало бед.
     Дракон  ринулся в самую гущу  толпы. Казалось,  сейчас  он,  как  живой
каток, проползет по  человеческой массе.  Но аборигены успевали  разбежаться
перед самой  его  пастью.  Это походило на  игру  со  смертью.  И  все-таки,
все-таки... Меня не покидали сомнения.
     А между тем  мало-помалу зверь пришел в неописуемую ярость. Его ноздри,
похожие на две глубокие  норы,  раздувались,  из  раскрытой пасти  выступала
обильная пена,  капая с  ядовито-красного  языка, могучий  хвост убийственно
молотил по траве. Зверь метался в людском море как неисправная торпеда.  Но,
к счастью, пока ему не удавалось настигнуть ни одного из своих мучителей.
     Внезапно он остановился, тяжело поводя выпученными глазами. Люди  снова
обступили его плотным кольцом. Умолкли барабаны и трубы, прекратились крики.
Над поляной нависла тяжелая тишина.
     И тут дракон взревел  во всю мощь своей глотки. От его рева взметнулись
пышные прически аборигенов, затрепетали листья на деревьях.
     Он  мотнул ящерообразной мордой.  В  тот  же миг из его ноздрей повалил
густой дым, а следом (мои бравые коллеги оцепенели) вырвалась голубая молния
и  ударила в передний ряд. Десятка два несчастных свалились как подкошенные,
корчась в муках. А дракон снова и снова метал в толпу голубые молнии, каждая
из которых находила свои жертвы...
     -- Предлагаю немедленно нейтрализовать чудовище! -- выдохнул Тихомреев. --
Не то он их всех спалит.
     -- Я -- за! -- тут же подхватил Артур, этот вечный соглашатель.
     -- Погодите, -- я попытался образумить моих торопливых товарищей,  --  тут
что-то не так. Смотрите, они сами лезут под разряды, причем с явной охотой.
     -- А если это коллективное самоубийство? -- высказалась Элла.
     Ох уж эта неподражаемая женская логика!
     --  Пока  мы тут  спорим, он уложил еще полсотни человек, --  упрямо гнул
свое Тихомреев.  -- Надо  действовать. Голосуем. Кто за мое предложение? Так.
Четверо. Решение принято.
     Решение  принято! Вот  как иногда бывает  в космосе!  Трое простофиль и
одна нервная дамочка решают судьбу планеты.
     Но  что я мог поделать? В ту пору закон Казинкукки еще не был принят, а
мои аргументы коллеги проигнорировали.
     Через  секунду  в дракона  полетел паралитический  заряд.  Когда  зверь
завалился набок, земля содрогнулась.
     И что же? Аборигены заплясали от радости? Черта с два!
     На их лицах  последовательно отразились недоумение, обескураженность и,
наконец,  глубокое отчаяние,  я  бы даже сказал, горе. Они столпились вокруг
поверженного мастодонта,  переглядываясь  тревожно и виновато. Они поднимали
его тяжелые складчатые  веки, заглядывали в остекленевшие глаза,  обнюхивали
его  безобразные ноздри и пасть. Несколько  человек пытались делать  массаж.
Несомненно, аборигены хотели оживить дракона. Напрасные хлопоты.  Тихомреев,
надо полагать, не поскупился, выбирая мощность заряда.
     Вскоре  добровольные "ветеринары"  осознали всю тщетность своих усилий.
Один из  них  взобрался  на тушу и  обратился  к  толпе  с  короткой  речью,
окрашенной, как можно было догадаться, в  трагические тона. В ту пору еще не
было синхронных  автопереводчиков, и смысл сказанного ускользнул от  нас. Но
скорбь и отчаяние, написанные на  всех без  исключения  лицах, не  оставляли
сомнений, что наш капитан совершил грубейшую ошибку.
     Нестройными рядами,  понурив головы, аборигены  двинулись куда-то через
лес.  Поляна  опустела. На ней не виднелось ни одного  трупа. Следовательно,
голубые  молнии не представляли смертельной  опасности. Я укрепился в мысли,
что  был абсолютно  прав,  предлагая экипажу  не  спешить. Но они  поддались
тлетворному  влиянию  этого  демагога  Тихомреева.  Тем  временем  аборигены
пересекли участок леса и  вышли  на  обширную  заасфальтированную  площадку,
уставленную рядами автомобилей и автобусов. Вот вам и дикари!
     От площадки куда-то вдаль вела вполне приличная дорога.
     Пребывая  в  состоянии перманентного  оцепенения,  аборигены  принялись
одеваться. Молча,  без единого звука. Теперь было  ясно,  что перед  нами  --
представители  весьма развитой  цивилизации,  в жизнь  которых мы  вмешались
самым непростительным образом.
     Колонна   транспорта,   тронувшаяся   в  путь,   напоминала  похоронную
процессию.
     Через  некоторое  время  впереди  показались  очертания небольшого,  но
уютного городка. Мы погнали видеокамеру вперед.
     В городке царила  праздничная атмосфера.  Улицы были  запружены нарядно
одетыми  женщинами,   среди  которых,  надо  сказать,   встречалось   немало
прехорошеньких. Повсюду звучал серебристый смех, радостно блестели глаза, из
окон  доносилась ритмичная  музыка, на ветру трепетали разноцветные флажки и
вымпелы, а на главной площади были накрыты сотни столов.
     Когда голова колонны вкатилась в город, ликование встречающих  достигло
предела.
     Передняя машина остановилась.
     Из  нее вышел  представительного  вида  мужчина  и,  с  трудом переведя
дыхание, сказал что-то обступившим его красавицам.
     Тотчас будто волна ужаса прокатилась по уютному городку.
     Я искоса  посмотрел  на Тихомреева. Капитан сидел  красный как помидор.
Надо было брать инициативу в свои руки.
     --  Вот что, дорогие  мои! -- решительно сказал я. -- Предлагаю немедленно
подключиться к их компьютерной сети и раздобыть достоверную информацию.
     Через час мы знали все.
     Дракон  на  местном  наречии  именовался  "закопыром".  Он  не  был  ни
зловредным  хищником,  ни  объектом  охоты,  напротив,  обладал  чрезвычайно
уникальным  качеством,  делающим  его  всеобщим любимцем и  даже своего рода
идолом.  Закопырам  воздвигали памятники,  в их  честь слагали поэмы и  оды.
Короче говоря, закопыр излучал особую энергию, умножавшую мужскую  потенцию.
Процесс   восприятия  этой  энергии  назывался  "омовением".  Он  совершался
ежегодно. А раз в десятилетие происходило "великое  омовение", когда закопыр
генерировал особенно мощные волны.
     Закопыр был  редчайшим  животным.  На  всю  планету  приходилось  всего
несколько   сотен  диковинных  зверей.  Большие  и  средние  города  владели
собственными  закопырами, прочим же  населенным  пунктам  приходилось  брать
дракона в аренду за немалые деньги.
     На  своем  мониторе  мы как  раз  наблюдали  "великое  омовение" вблизи
небольшого  городка,  жители  которого  вскладчину  арендовали  закопыра  на
несколько дней.
     Надо ли объяснять реакцию этих добрых людей, когда на их глазах славный
дракоша рухнул замертво, не успев излить своей благодати на всех желающих?
     Да, это была жестокая ошибка с нашей стороны, и ее следовало немедленно
исправить.
     Неделю  экипаж  работал не покладая  рук.  Слишком уж  гигантский заряд
отмерил закопыру наш отважный капитан.
     Зато какая  неподдельная  радость, какой неистовый  восторг  воцарил  в
городке, когда закопыр встал наконец на ноги!
     С  тех  пор я не устаю повторять  молодым космонавтам: семь раз отмерь,
прежде  чем резать,  взвесь все "за"  и "против",  а еще  лучше  --  вовсе не
вмешивайся в чужую жизнь. Как-нибудь без тебя разберутся.
     --  В сущности  говоря,  -- со скромным видом заключил  Аристарх, -- закон
Казинкукки следовало бы назвать моим именем. Ведь это я первым открыл его на
практике. Но, увы, в мире нет справедливости...
     * * *
     Этот  рассказ  Аристарха  Парамонова я записал почти  дословно, опустив
лишь те  детали, о  которых  упомянул  в предисловии. Но  чего-то  здесь  не
хватало, и я долго не решался предложить эту историю какой-либо редакции.
     А недавно  на презентации по  случаю предстоящей экспедиции на Эфедан я
нежданно встретил Евгения Тихомреева, которого немного знал.
     -- Я стрелял в закопыра? -- изумился он. -- Кто это тебе наплел?! Черти бы
побрали бессовестных болтунов! Последнему идиоту было  ясно,  что перед нами
никакая  не   охота,  а  ритуал,  обряд,  игра.  Мы  спокойно  наблюдали  за
происходящим,  когда наш  бесподобный  Аристарх, не сказав никому ни  слова,
засандалил в дракона из  паралитической пушки.  Ему, видите ли,  показалось,
что аборигены в опасности. Хотели было наказать его за самоуправство,
     да  пожалели.  А что после этого  с закопыром пришлось  возиться  целую
неделю -- сущая правда. Неженкой оказался.
     Ах,  Аристарх, Аристарх...  Мне  оставалось  только  еще раз подивиться
изобретательности заслуженного космического путешественника.



     -- Да-а... Всякое  случалось... -- Аристарх Парамонов задумчиво откинулся
на спинку кресла.
     Мне уже приходилось отмечать, что этот знаменитый в прошлом космический
путешественник,  а   ныне   пенсионер   с  двадцатилетним  стажем   сохранил
удивительную для своего возраста моложавость и,  что не менее  важно,  ясную
память, окропленную, однако, клокочущими брызгами едкой желчи. Так что же? И
среди великих было немало язвительных  и  насмешливых натур,  не  страдающих
избытком  скромности.  Притом  сам-то  Парамонов,  безусловно,  считал  себя
причастным к их славной плеяде.
     -- Сейчас  почти в каждом  крупном городе есть приличный  зверинец,  где
собраны инопланетные животные. Что правда, --  Аристарх хитро сощурился, --  в
большинстве  случаев  --  это  искусные  поделки.  Электроника,  телетехника,
оптические эффекты...  Но сходство разительное.  Далеко не каждый посетитель
догадается,  что  перед ним мираж.  --  Взгляд  его  синевато-свинцовых  глаз
затуманился. --  А ведь  еще каких-то лет сорок назад животных везли на Землю
со  всех  уголков  Вселенной.  И  это считалось в  порядке вещей.  Была даже
создана  особая  космическая служба --  отряд  "Ф". Знаю  не  понаслышке, сам
отбарабанил  на  ее  трассах полтора десятка лет.  Каких  только  диковинных
тварей не доводилось перевозить! Вот как раз один такой случай...
     Аристарх устроился поудобнее и  продолжал, отлично  зная, что найдет  в
моем лице самого внимательного слушателя.
     --  Дело  началось на совершенно  дикой планете Пфист. Среди кошмарных и
кровожадных чудовищ, населяющих ее, самым свирепым был таранозавр, названный
так отчасти по  аналогии  с  доисторическим земным  тиранозавром, отчасти за
повадки, роднящие его с древним  штурмовым орудием. Образно  говоря, это был
гигантский бык, но бык-хищник, с огромной пастью, усеянной зубами-кинжалами,
с когтистыми лапами, способными ободрать обшивку вездехода, с двумя длинными
рогами,  напоминающими  заостренные колья,  с могучей  грудью; весь покрытый
непробиваемой шкурой-броней.  Уверен, если  бы таранозавр обитал на  Земле в
средневековье и поддавался приручению, то доблестным рыцарям не пришлось  бы
строить  осадные  орудия  для  штурма  крепостей.  Они  выпускали  бы вперед
таранозавра, а уж тот разнес бы в щепки самые  крепкие дубовые ворота,  даже
окованные железом.
     И вот такого зверюгу нам предстояло доставить на Землю.
     То, как  его отлавливали и усыпляли, -- требует  отдельного рассказа. Но
об этом -- в следующий раз.
     Итак, таранозавра  поместили в один  из  двух  грузовых  отсеков нашего
звездолета "Белая Орхидея".  Не  знаю, кому  взбрела в голову фантазия  дать
кораблю  такое  вычурное  название.  Ему  более подходило  другое  --  "Божий
одуванчик".  Это  был   старый  дребезжащий  звездолет  второго   поколения.
Помещения соединялись между собой двумя коридорами -- верхним и нижним. Кроме
таранозавра мы везли образцы флоры Пфиста: перекрученные ползающие лианы, не
уступающие  прочностью  стальному  тросу,  местный  папоротник,  из  листьев
которого  можно  было  бы  штамповать вечные ножи для  мясорубок,  и  многое
другое.
     Экипаж состоял из  двух  человек: вашего покорного слуги  и капитана по
имени  Тимофей,  фамилию,   к  сожалению,  не  помню...  Нас  заверили,  что
таранозавр  проспит до самой Земли, а если случится  накладка, то специалист
по  фауне  инопланетных миров,  который прикомандировывался  к  нам,  примет
надлежащие  меры.  Ну,  нам  не привыкать  --  перевозили  зверье  и  похлеще
таранозавра.
     Специалист явился  перед самым отлетом. Это  был застенчивый парень  по
имени Алексей, студент Зоологической академии.  Как выяснилось, на Пфисте он
проходил практику. Специалист! Ладно...
     Мы стартовали и половину пути преодолели без приключений. Но однажды на
рассвете нас разбудил страшный шум в грузовом отсеке.
     Я сразу же понял, что таранозавр проснулся.
     Не  сговариваясь, мы выскочили из  своих кают  и  по  верхнему коридору
бросились в отсек, где на приличной высоте имелся смотровой мостик.  На  нем
мы и столпились.
     Картина, представшая нашим взорам, повергла нас в шок.
     Таранозавр  не  просто проснулся  --  он  яростно  рвался из пут.  Забыл
сказать,  что  для страховки все его  конечности были прикованы  к массивным
кольцам,  вмонтированным в  корпус  звездолета. И вот сейчас  зверь  силился
освободиться  от оков. Державшие его цепи поочередно вытягивались в  струну,
но не  поддавались.  Однако  же  и  зверь еще  не  оклемался окончательно от
искусственного  сна.   Основные  резервы  его  неиссякаемой  энергии  покуда
дремали.
     Надо было принимать срочные меры.
     Я стремительно повернулся к Алексею:
     -- Что с ним?
     -- Кажется, начался брачный период, -- неуверенно ответил "специалист". --
Они просто шалеют в это время.
     -- Так усыпи его.
     -- Я забыл ружье...
     Как вам это нравится?!
     Я перевел взгляд на Тимофея, нашего капитана, человека исполнительного,
но совершенно безынициативного. Тот находился в глубочайшем трансе.
     Внизу  раздался  как  бы  глухой  взрыв. Это  лопнула  одна  из  цепей,
державших могучего  зверя.  Сила рывков  нарастала. Железные обручи  глубоко
врезались в,  грубую шкуру, но  чудовище обращало на них внимания не больше,
чем на бантики. Очередной рывок --  и  обрывок второй цепи  со свистом рассек
воздух.
     Цепи, сковывающие задние лапы зверя, казались более прочными, но  я уже
не  питал иллюзий.  Освобождение таранозавра было делом времени -- отнюдь  не
отдаленного.
     Что же  предпринять? На корабле  не  имелось никакого оружия, не считая
сигнальной ракетницы и противометеоритной пушки, которую, естественно, мы не
могли использовать внутри звездолета.
     Таранозавр  снова   взревел,   подвергая   нешуточной  опасности   наши
барабанные перепонки, и обрушился на свои кандалы с утроенной яростью.
     На моих спутников было жалко смотреть. Я понял, что, если немедленно не
возьму инициативу в свои руки, -- всем нам крышка.
     -- Ну-ка, парень, приди в себя! -- Я крепко встряхнул Алексея за плечи. --
Вспоминай быстрее, чего боятся эти твари!
     -- Ничего они не боятся... -- пролепетал он, чуть живой от страха.
     -- Тогда расскажи мне о его повадках. Подробнее, ну!
     Бац! Лопнула еще  одна цепь. Зверь метался по  тесному отсеку как живой
неумолимый таран. Вот он с силой  саданул рогами в обшивку, вскрыв ее словно
консервную  банку.  Понятно,  речь  идет  о  внутренней   обшивке.  За   ней
располагался  изоляционный слой, а далее  --  внешняя  обшивка, за которой  --
открытый космос. Конечно, корпус  корабля имел солидный запас прочности, но,
глядя  на  то, как беснуется таранозавр, я  уже  не сомневался в вероятности
худшего   исхода.  Корпус,  пожалуй,  выдержит...  Но  как  защитить  нежное
переплетение  кабелей  и проводов,  которое он, безусловно,  порвет на куски
своими рогами и лапами, превратив "Белую Орхидею" в летающий гроб.
     -- Повадки? -- Алексей  наморщил лоб, как  ученик,  вспоминающий  забытый
урок. -- Вообще-то, мы этого не проходили. Про таранозавров я узнал только на
Пфисте.  Ну,  это  свирепый  хищник,  высотой  в холке  до трех с  половиной
метров...
     -- Это я и сам вижу.
     -- Обладает невероятной силой...
     Как бы  подтверждая  его  слова,  таранозавр  порвал последнюю  цепь  и
заметался  по  отсеку, нанося  удары  рогами  направо и налево. Внезапно  он
остановился и задрал  морду. Кажется, впервые после  пробуждения он  заметил
нас. Я  содрогнулся, заглянув в его безжалостные, налитые кровью  глаза, и с
ослепительной ясностью осознал простую истину: это не  только могучий зверь,
но  еще и хищник. Хищник, проснувшийся после долгого  путешествия  голодным,
как  медведь весной.  Вовсе не брачное томление заставило его  бесноваться и
рвать цепи, а самый элементарный голод.
     Но  накормить  таранозавра  нам   было  нечем...  Кормежка  в  пути  не
предусматривалась, как и само пробуждение. Единственной пищей для него могли
послужить только... мы. И похоже, таранозавр понял это.
     Издав  победный рев, чудовище прыгнуло.  Не  знаю, будь в отсеке больше
места  для разбега,  возможно, этим  прыжком  все и закончилось  бы.  Но,  к
счастью, огромная масса животного (а  в корабле автоматически поддерживалась
искусственная   гравитация)  сыграла  в   нашу  пользу.  Рога  лишь   слегка
процарапали нижнюю  плоскость мостика.  Зверь тяжело  обрушился  на  палубу,
отчего та затрещала по всем швам.
     Мои  спутники невольно  попятились.  Святая простота!  Они  все еще  не
понимали, какая смертельная опасность угрожала нам.
     Дело  в том,  что  отсек,  где буйствовал таранозавр, имел  три  двери.
Первая -- грузовая -- представляла собой мощный стальной  щит,  и за нее можно
было  не волноваться.  Вторая вела из верхнего коридора на смотровой мостик,
где мы сейчас находились.  Она тоже была  недоступна  таранозавру.  Пока. Но
третья, ведущая  из  отсека в  нижний коридор,  который  упирался  в  рубку,
воплощала знак страшной беды.  Если  таранозавр взломает ее (а для него  это
проще пареной репы), то по нижнему коридору он прорвется в рубку, а оттуда --
по верхнему -- к нашему хлипкому мостику. Круг замкнется. Он будет гонять нас
по этому замкнутому маршруту до тех пор, пока не размажет по стенкам. Больше
прятаться  негде.  Разве  -- во втором отсеке,  отделенном  от первого  столь
тонкой перегородкой, что об этом не стоило серьезно толковать.
     Но  может,  чудовище  не  заметит  роковой двери  --  забрезжила  робкая
надежда.
     Будто  насмехаясь,  таранозавр  шибанул в  нее широким костистым  лбом.
Дверь выдержала  первый  удар,  но задрожала.  Зверюга принялся  методически
бодать ее.  Конечно, дверь  имела  двойную  обшивку с прокладкой  и стальные
засовы,  но вряд ли конструкторы предусмотрели, что ее будет таранить этакая
свирепая тварь.
     Наконец-то и мои спутники осознали грозящую нам перспективу.
     --  Быстрее! В рубку!  --  вскричал  Тимофей, наш  доблестный капитан.  --
Закроемся! Позовем на помощь!
     Ах, люди, люди! Как легко вы впадаете в панику! Закрыться в рубке! Да с
таким же успехом можно залезть под  одеяло. Уж дверь-то в  рубку он  высадит
двумя-тремя ударами. Сигнал о помощи -- да, это  реально. Но помощь подоспеет
самое малое через неделю. А счет идет на часы. Может, на минуты...
     Второй отсек... второй  отсек... Что-то вертелось  у меня в голове,  но
ускальзывало... Однако я не  сдавался. Мозг работал  в режиме  компьютера. И
тут, как всегда в чрезвычайных обстоятельствах, меня осенило.
     -- Слушайте меня внимательно!
     Тимофей  поспешно кивнул,  выражая  полную  готовность подчиняться моим
командам. Алексей же вообще смотрел на меня как на бога.
     -- Надо загромоздить коридор этими чертовыми  лианами с Пфиста.  Коридор
узкий, да еще лианы -- зверя заклинит, а главное --  он не сможет использовать
рога. Получим передышку, а там еще что-нибудь придумаем.
     План  был превосходный, и, окажись  у  нас в запасе хоть полчаса, мы  с
блеском осуществили бы его. Но тут выяснилось, что мы не располагаем и пятью
минутами. Дверь, превратившаяся под действием жутких рогов в  решето, начала
медленно прогибаться.
     Все, что нам оставалось, это броситься  в ненадежную рубку и захлопнуть
дверь, ведущую  из нижнего  коридора. Ситуация была  хуже критической, но  я
держался бодро, да и другим не позволял раскисать.
     -- Забаррикадируемся! Быстро!
     Из  расположенных  по ходу  верхнего  коридора  кают мы начали  таскать
кровати, тумбочки, все, что попадалось под руку.
     Из  недр  корабля до  нас  донесся  резкий  хлопок, а  затем угрожающее
шуршание.  Я  понял,  что  это  рухнула  дверь  грузового  отсека и чудовище
движется к нам, а его шкура-наждак трется о боковые стенки коридора.
     И вот  уже  содрогнулась  от  удара  дверь рубки -- последняя,  по сути,
преграда между нами и голодным хищником. Рога прошибли ее насквозь, выступив
со стороны рубки сантиметров на пять.
     Думаю,  и  самого  мужественного  человека  охватило  бы  в  эту минуту
отчаяние.
     Но я по-прежнему не терял хладнокровия.  Я знал: никто,  кроме меня, не
спасет  корабль.  Не  существует  безвыходных  ситуаций  --  вот тысячекратно
проверенная мудрость. Надо лишь обладать смекалкой, отвагой и знаниями. А уж
на отсутствие этих качеств мне было грех жаловаться.
     Я сжал локоть дрожащего, как  осиновый лист,  Алексея, гипнотизируя его
проницательным взглядом.
     -- Вспоминай! Вспоминай о его повадках! В них должно быть что-то  такое,
что поможет нам! Думай, если хочешь дожить до своей свадьбы!
     Мое поведение привело его в чувство.
     --  Свирепый хищник... высота в холке... ведет дневной  образ жизни... --
забормотал он как неотлаженный автомат.
     Теплая волна разлилась в моей груди.
     Вот оно! Спасены!
     -- Свет! -- заорал я.  -- Немедленно  погасите свет  в коридоре и грузовом
отсеке!
     Капитан трясущейся рукой переключил тумблеры.
     Но проклятая тварь снова долбанула по двери, пробив еще две дыры.
     Неужели я ошибся?!
     И тут я понял, в чем дело.
     Свет из рубки проникал через сквозные отверстия в коридор и по-прежнему
раздражал зверя.
     Наверное,  проще  всего  было бы  выключить свет в рубке.  Но  в минуту
опасности  не  всегда  находишь  простейший  вариант.  Подчиняясь порыву,  я
бросился к  двери  и  закрыл  отверстия  своим  телом. Новый  удар  едва  не
отшвырнул меня в сторону, в  правой ноге вспыхнула  острая боль. Но, стиснув
зубы, я  держался. Видимо,  меня спасло то, что это был слабеющий  удар  уже
засыпавшего зверя...
     Аристарх задрал  штанину. Чуть выше щиколотки розовел узкий треугольный
рубец.
     -- Через минуту из коридора донесся грохот, затем все стихло. Не мешкая,
мы заделали отверстия пластиком. О помощи не взывали. Так и летели со спящим
в темном коридоре таранозавром. Он-то и проснулся оттого, что в отсеке горел
яркий свет. Такое вот выдалось путешествие...
     * * *
     Рассказ Аристарха заинтересовал  меня, но образ  свирепого быка-хищника
никак не вытанцовывался в сознании.
     Я отправился в зоопарк, куда не заглядывал уже лет десять.
     Пожилой служитель проводил меня к павильону, скромные размеры  которого
плохо вязались с описаниями Аристарха.
     -- Вот таранозавры, -- сказал мой провожатый, пропуская меня внутрь.
     Я  увидел целый десяток  чудовищ. Бычьи головы, острые  рога, когтистые
лапы... Вот только величиной они были с обыкновенную кошку.
     -- Это что -- уменьшенные копии? -- на всякий случай поинтересовался я.
     --  Уменьшенных  не держим, все без обмана -- в  натуральную  величину, --
даже обиделся служитель.
     -- А они и вправду свирепые?
     -- Если будете дразнить, могут, конечно, цапнуть за палец или боднуть, а
так ничего -- смирные...
     -- Скажите еще... Они ведут дневной образ жизни?
     -- Вот это точно! Стоит  выключить свет,  повалятся как мертвые.  Хотите
посмотреть?
     -- Нет, спасибо.
     В  сущности, Аристарх  присочинил не  так уж  много,  думал  я, покидая
зверинец. Меня-то  и  раньше  подмывало  задать  космическому  "волку"  один
вопрос: каким  образом гигантский зверь исхитрился оставить ему столь легкий
шрам, да еще у щиколотки. Для рогов-кольев слишком уж ювелирная работа.
     Но я благоразумно промолчал. Разумеется, не стану говорить  Аристарху и
о  сегодняшнем  посещении  зоопарка. Иначе  --  неизбежная  размолвка, и  мне
никогда  уже  не услышать его новых рассказов о  невероятных приключениях  в
космосе. А они, должен признаться, порой развлекают меня.
     Посмотрим, о чем он поведает в следующий раз.



     -- Много кошмарного происходило в  Молодых Мирах, -- задумчиво проговорил
Аристарх  Парамонов,  --  но  такого  ужаса,  как  на  планете  Знец, мне  не
доводилось переживать ни до, ни  после... --  Его  цепкие, с  желтинкой глаза
подернулись влажным туманом.
     --  Никогда не слыхал о такой планете, -- с самым невинным видом подыграл
ему я.
     Складки  вокруг  его губ стали резче. Аристарх будто  хотел сказать: "А
что  вообще  знаете вы, новое  поколение, о славной  эпохе  освоения далеких
миров?! Вы летаете туда на туристских кораблях ради  свежих впечатлений и не
желаете  знать,  какой  ценой  это  оплачено.  Героизм  отцов  и  дедов,  их
благородная жертвенность -- для вас пустой звук..."
     Горький упрек без труда прочитывался во взгляде  космического  "волка",
однако же не в его натуре было опускаться до нудных нравоучений.
     Аристарх  попросту усмехнулся, как  он это умел, -- въедливо  и вместе с
тем снисходительно, и повел свой очередной рассказ:
     --  Наш  звездолет  "Белая Орхидея",  --  (Хм!  Где-то я  уже  слышал это
название), -- достиг орбиты Знеца  накануне того дня, когда мне  должно  было
исполниться тридцать.  Говорю  об  этом  исключительно  для ориентировки  во
времени.
     Знец  был   уникальной,  единственной  в  своем   роде   планетой.  Это
космическое тело  вращалось  вокруг  двух  звезд  --  голубой  и  фиолетовой,
выписывая  на своем  пути этакую вытянутую  восьмерку.  Именно для  изучения
небесной  механики  столь необычной системы и  прибыл сюда  наш корабль.  На
борту находились физики, математики, астрономы...
     Без долгой раскачки мы приступили к исследованиям.
     Надо  сказать, что изучение  жизни на  планете  Знец  не входило в наши
обязанности. Молодые Миры -- ну что там может быть интересного?
     Тем не менее наш капитан Ксаверьев поручил одному из свободных от вахты
пилотов собрать самую общую информацию.
     Пилот -- звали его как-то  забавно,  не то  Артамон,  не то  Бартоломей,
этакий исполнительный, но пресноватый  увалень, -- за  ужином поведал о своих
наблюдениях.
     Планета Знец  была  обитаема. Аборигены находились на  стадии развития,
идентичной двенадцатому веку на Земле, и были  объединены в одно государство
--  королевство.  Голубую звезду  они называют Милл, а фиолетовую  -- Терр. Их
столица, небольшой, тысяч  на  полтораста, городок, именуется Милл-уни-Терр,
что  в  переводе  означает  "город, на  который  изливается  благодать  двух
светил".  В своей массе  аборигены грубы и невежественны, но вместе с тем им
свойственна отходчивость и искренность. У них неплохо развиты ремесла, они --
хорошие строители; в центре столицы и других городов немало красивых зданий,
хотя  простой  люд обитает в хижинах. Живут они тихо-мирно. У  них  даже нет
армии. Одно государство  -- воевать не с кем. На планете  существует довольно
сложный  культ  поклонения  двум  светилам, причем  Милл  считается  светлым
началом, а  Терр  -- темным.  На центральной площади столицы высится колонна,
увенчанная золотым шаром,  символизирующим голубую звезду  и светлое начало.
Здесь ежедневно проходят ритуальные обряды...
     Все это Артамон-Бартоломей изложил так монотонно, что отбил у многих не
только  всякий интерес к разумной жизни на планете, но и аппетит. (Разве что
полезно было узнать о местных названиях светил, которые у нас значились  под
стандартными номерами.)
     После   короткого   отдыха   мы  приступили  к   регулировке  приборов.
Приближался  любопытный  момент.  Через  несколько  часов  Знец  должен  был
"завернуть"  за фиолетовую  звезду, то есть расположиться на  одной прямой с
обоими светилами. При этом,  как  показывали расчеты,  Терр в  течение  трех
суток  будет  заслонять своей массой от планеты голубые лучи Милла. Подобное
случается раз  в  семь лет. Так что  прибыли  мы очень удачно.  Ученых  ведь
хлебом не корми, а подай им экстремальную ситуацию.
     И вот мы  стали свидетелями  редкого природного явления. Планета как бы
окунулась в тень, хотя на нее  по-прежнему изливался свет,  но теперь только
одной звезды -- фиолетовой. Потрясающее зрелище!
     Мы  так  увлеклись  наблюдениями и  расчетами, что совершенно  потеряли
представление о времени.
     От    приборов   и   компьютеров   нас   оторвал   испуганный   возглас
Артамона-Бартоломея:
     -- Что это?! Посмотрите!
     Мы сгрудились перед экраном, на котором мелькали жуткие сцены.
     Центральная  площадь   столицы   напоминала   арену   яростной   битвы.
Великолепные здания были  охвачены  пламенем, скульптуры  разбиты, колонна с
золотым  шаром повержена... Повсюду -- и на площади,  и на прилегающих улицах
кипело сражение. В ход шли  топоры  и ножи,  палки и лопаты... Тучами летели
камни.  Стоны  раненых,  окровавленные трупы... Невольно вспомнилось  взятие
древнего Рима варварами. Но ведь на Знеце не было варваров!
     Весь экипаж буквально онемел от изумления. Однако же я быстро взял себя
в  руки  и, присмотревшись,  заметил  одну  странность. Планетяне не столько
дрались между собой, сколько стремились разрушить постройки. Горожане своими
руками  уничтожали  свой  собственный  город!  А   драки  происходили  между
отдельными  группами как  раз  за право разрушить то  или  иное здание.  Вот
факелом  вспыхнул уютный особняк. Толпа, что крушила его интерьеры, ринулась
наружу  через  узкие двери. Дико  визжа,  аборигены давили  и калечили  друг
друга, а пламя подбиралось к ним все ближе.
     Это был какой-то массовый психоз, коллективное помутнение рассудка.
     -- Давайте посмотрим, что делается в других городах, -- предложил я.
     Артамон (или Бартоломей)  тут же повел телеразведчик к Токсу  -- второму
по величине городу Знеца.
     Увы, увы... Сатанинские страсти бушевали и здесь. Пожарища,  развалины,
трупы...
     Телеразведчик  пролетел  над   третьим  городом,  четвертым...  Повсюду
клокотала энергия разрушения. Планета обезумела.
     --  Выключи... -- попросил кто-то, не в  силах  наблюдать далее  кровавый
кошмар.
     В рубке повисла тягостная тишина. Каждый понимал, что мы столкнулись со
зловещей загадкой  и надо искать ответ.  Техникой для  сбора  информации  мы
располагали в избытке, в том числе летающими роботами-невидимками.
     -- Аристарх, берите управление на себя, -- предложил мне капитан.
     Я повел  автомат-невидимку к  центральному  книгохранилищу, которое, по
счастью, пока  не пострадало, так как находилось в глубине  обширного парка,
куда беспощадные орды еще не добрались.
     Переписывание,  расшифровка,  систематизация,   сравнение   и   выборка
требовали  определенного  времени,  в  течение которого мы  не находили себе
места.
     Наконец появилась отжатая и профильтрованная информация.
     На  протяжении  веков всякий раз, когда фиолетовая звезда  закрывала от
Знеца голубую, людьми овладевало безумие. Местные ученые полагали, что  Терр
посылает  особые лучи, которые  в обычных  условиях  нейтрализовались светом
Милла, но в периоды затмений последнего  беспрепятственно воздействовали  на
мозг  обитателей планеты. Это будет  продолжаться три  дня,  то  есть все то
время, пока диск  Терра закрывает  собой голубую звезду. Разрушения и жертвы
грядут чудовищные. Но едва упадет  на  измученный Знец первый луч Милла, как
наступит   тяжкое  отрезвление.  Содрогаясь  от  мерзости  содеянного,  люди
примутся  за работу. Из пыли  и пепла  вновь  возродятся города  и  селения,
засияет золотой шар на восстановленной колонне... Начнется нормальная жизнь.
А через  семь лет снова наступят три  кошмарных дня. И так  -- из поколения в
поколение.
     -- Борис  Андреевич,  что  вы  можете  сказать  по  поводу  особенностей
излучения Терра?  -- нахмурившись, спросил наш капитан  у руководителя группы
физиков.
     -- Полных данных еще нет. -- Тот нерешительно втянул голову в плечи. -- Но
пока  никаких  отклонений  не  обнаружено.  Обыкновенная  фиолетовая  звезда
третьего класса. Температура поверхности... -- Он принялся сыпать цифрами.
     -- Проверьте все еще раз, -- жестко приказал капитан.
     Физики бросились  к  своим  приборам,  а  между  остальными  разгорелся
яростный спор, подогреваемый весьма сомнительными гипотезами.
     Я, признаться, не стал прислушиваться к  этой говорильне, которая могла
продолжаться до бесконечности. Червь сомнения  точил меня. Что-то здесь было
не так.
     Наконец  я  понял.   На  улицах   дрались  между  собой   исключительно
простолюдины.  А  где  же  вельможи,  богачи,  купцы? Куда  они  подевались?
Переоделись в простое платье?
     Я  решил более подробно ознакомиться  с  окрестностями столицы и  повел
телеразведчик над дорогой, мощенной пиленым камнем, которая вела из города в
глубь лесного  массива.  На  протяжении  нескольких  километров дорога  была
абсолютно пустынна, что косвенно подтверждало версию всеобщего безумия.
     Но  вот у обочины промелькнуло нечто вроде заставы. По верхней площадке
дозорной  башни  расхаживал  стражник, то  и  дело  поглядывавший  в сторону
городской  окраины.  Внизу, под  яркими  лучами Терра,  на  зеленой  лужайке
нежились еще несколько стражников. Никто из них не собирался ни  буянить, ни
громить башню. Моя смутная догадка получила первое подтверждение.
     Телеразведчик-невидимка помчался дальше. Показалось боковое ответвление
от дороги. Туда!
     Через  два  с  небольшим  километра моему взору  предстал  великолепный
замок-дворец. Нарядный, как игрушка, он стоял на живописном  острове посреди
лесного озера. Над правым крылом дворца вился легкий дымок. Но пожаром здесь
и не пахло. Это был дым кухни.
     Мир  и  покой  царили  вокруг.  Люди,  сновавшие по  двору,  вели  себя
совершенно  нормально. Им не было  никакого дела до излучения Терра, а  ведь
лучи  дьявольской звезды падали на дворец почти отвесно. Каким же  чудом эти
счастливчики избежали  участи своих  соплеменников, разрушавших  сейчас свои
жилища?
     На плоской крыше левого  крыла был разбит небольшой, но пышный  висячий
сад.  По песчаной круговой дорожке задумчиво прохаживался осанистый абориген
в  белых  одеждах,  отороченных  мехом.  Его  властное  лицо показалось  мне
знакомым.  Ну  да!  Это  же  король  Тадл,  чей портрет  демонстрировал  нам
Артамон-Бартоломей.
     Не-ет,  тут  дело   не  в  чуде.  Тут   какая-то   искаженная  механика
общественных отношений. Я остро чувствовал это, хотя покуда не понимал сути.
     Я  оглянулся.  Экипаж в  полном составе сгрудился  за  моей спиной. Все
молча смотрели на экран.
     Перехватив одобрительный  взгляд капитана,  я  утопил красную  клавишу.
Самый  совершенный  из  наших  психотропных шпионов-невидимок  оторвался  от
корабля и устремился к дворцу, чтобы "прокачать" подсознание его обитателей.
     И снова -- ожидание.
     Я  оказался  прав на  все сто! Не было никаких  особенностей  излучения
Терра. Была страшная в своей бесчеловечности система. Никогда  еще верховная
власть не  доходила до  столь  изощренного  надругательства над  собственным
народом.
     ...  Все началось  триста лет  назад,  когда королевский трон  захватил
диктатор Глотл. Стремясь безнаказанно расправиться как с противниками, так и
с некоторыми сподвижниками,  он ввел культ фиолетового светила --  Терра (тем
более что приход  Глотла к  власти совпал  по  времени с очередным затмением
голубой  звезды).  В периоды  затмений Милла разрешалось  все.  Никто не нес
ответственности  за  нарушение законов  в  эти  три дня. Такова  воля богов,
объявили глашатаи Глотла. Боги милостиво позволяют смертным освободить  душу
от  необузданных страстей,  с  тем чтобы впоследствии  искупить  прегрешения
добросовестным трудом и послушанием.
     Дьявольская выдумка, как ни парадоксально, пустила глубокие корни.
     Шло  время. Культ  Терра  совершенствовался.  Первопричина  была  давно
забыта.   Теперь   происходящее  объяснялось   исключительно   волею  небес,
насылающих  на Знец  проклятье.  А  чтобы не  случилось осечки,  специальные
группы провокаторов и шпионов инициировали погромы, нагнетая психоз. Система
позволяла  жестко  держать  народ  в  повиновении,  уничтожая сомневающихся,
списки которых составлялись заранее.  Но сама элита уже не хотела рисковать.
Все  богачи выстроили  себе загородные  дома в  уединенной  местности,  куда
переселялись  на  время  погромов  с домочадцами,  обслугой  и  стражниками.
Посвященные  строго хранили тайну.  Ее разглашение, даже случайный  намек на
истину карались немедленной смертью, будь то отец, сын, жена...
     Экран погас.
     В глазах моих спутников читались боль, растерянность, недоумение... Да,
на борту находились  высококлассные специалисты, настоящие интеллектуалы. Им
ничего не  стоило  разгадать  самую  запутанную загадку природы,  но  против
первобытной дикости,  утонченной  жестокости, просвещенного  вандализма  они
оказались бессильны.
     -- Неужели  мы  не  в  состоянии помочь  этим  несчастным?! -- воскликнул
старший штурман.
     --  Я  полагаю,  у  нас  есть  моральное  право  открыть  им  истину,  --
высокопарно заявил наш главный физик.
     -- Да, но как?!
     -- Очень просто! Разложим спектр излучения звезды на составляющие, и они
мгновено все поймут...
     -- Помилуйте, Борис Андреевич! Какой спектр! У них -- средневековье... Не
говоря уже о том, что мы вообще не имеем права вмешиваться.
     -- Имеем! Надо только найти приемлемую форму!
     Вновь  вспыхнул  ожесточенный  спор.  Предлагались  самые   невероятные
проекты,  столь  же  прекраснодушные,  сколь  и невыполнимые. Мои коллеги не
могли  понять  одной  простой  вещи:  дьявольское излучение  Терра  все-таки
существовало. Только не  у звезды, а  в мозгу несчастных аборигенов. Вот что
страшно! Требовался какой-то простой и в то же время эффектный ход. Но чтобы
найти его,  нужно  было посмотреть  на  окружающий  мир  глазами  измученных
обитателей Знеца. Но как это сделать?!
     Я попытался представить себе обыденную жизнь рядового аборигена. Страх,
нарастающий  по  мере  приближения  роковой   даты...  Томительное  ожидание
погромов... Затаенная надежда,  что, может;  на этот раз  обойдется...  Крах
надежды...  Боязнь оказаться вне толпы  -- именно  одиночки гибнут первыми...
Безысходность... Кровь, поджоги, разрушения... И снова -- робкая надежда, что
к следующему циклу боги смилостивятся...
     На что опереться в  этом хаосе мыслей и чувств? И тут я понял, что надо
делать.  Понял настолько ясно, что не смог удержаться от ликующего возгласа.
Спорящие  разом  смолкли, будто почувствовав, что я нашел единственно верный
ответ.
     -- Да, -- негромко проговорил я в полной  тишине. -- Мы можем разбудить их
разум. По крайней мере,  дать  импульс. Вот суть идеи.  Аборигены свыклись с
тем,  что  в  периоды затмения Милла на планете царствует дух разрушения.  А
если начнется созидание?
     По потеплевшим лицам мне стало ясно, что я попал в яблочко.
     Ночью,  когда  они уснут, надо  восстановить колонну  с золотым  шаром,
символом  светлого  начала. Увидев ее  поутру,  они  образумятся  --  я почти
уверен. Буду краток.
     Моя идея прошла на "ура".
     Мы  прикинули, сколько роботов  потребуется и  каких.  Поскольку работа
предстояла весьма  кропотливая,  а ночь на Знеце  короткая,  было  нелишним,
чтобы кто-нибудь из экипажа координировал  действия машин непосредственно на
месте событий. Я попросил доверить это дело мне. Никто не возражал.
     Наступила ночь, мрак которой рассеивали лишь сполохи угасающих пожаров.
Нельзя было терять ни  минуты. Роботов  мы  запрограммировали  заранее.  Они
четко выполняли операции, по кусочкам собирая осколки. Площадь преображалась
на глазах.  Как будто кинопленку  прокручивали  в обратном направлении.  Вот
исчез  мусор, приняли свой прежний вид фасады, выстроились в  ряд  синеватые
скульптуры, а вот уже устремилась ввысь колонна с золотым шаром...
     Мы уложились точно в график. До рассвета оставалось еще минут двадцать.
Роботы расположились в модуле. Я  сообщил на корабль:  "Все в порядке. Через
десять  минут взлетаем".  -- "Ждем!" -- был ответ. Собственно говоря, взлетать
можно  было  немедленно,  но  мне  остро  захотелось  еще  раз  пройтись  по
восстановленной площади, полюбоваться зримым воплощением своей идеи. Все  же
подобное случается нечасто.
     Надев  инфракрасные   очки,  позволяющие  видеть  в  темноте,  я  решил
проверить вертикальность  колонны, отходя все дальше от нее.  Я так увлекся,
что не заметил, как  оказался  в узенькой улочке. Колонна  смотрелась отсюда
восхитительно.
     Внезапно грубые руки схватили меня со всех сторон. Нападение было столь
стремительным, а  главное, неожиданным, что я и пошевелиться не успел. Целая
орда пробудившихся аборигенов бесновалась вокруг.
     Вожак нападавших, огромный,  заросший волосами  детина,  ткнув  меня  в
грудь корявым пальцем, яростно заорал:
     -- Пучеглазый! Пучеглазый!!!
     (На мне все еще были инфракрасные очки.)
     -- Сожжем его, братья! -- послышались крики. -- Сожжем пучеглазого уродца!
Быть может, тогда священный дух Терра смилостивится над нами и  освободит от
заклятия!
     Толпа ответила оглушительным ревом.
     И тут  я увидел... модуль, что  беззвучно взлетал  над крышами  зданий.
Черт побери!  Ведь я включил его на  автопилот, будучи уверенным, что быстро
вернусь.  И  вот   автопилот  выполнил  программу.  На  "Белой  Орхидее"  не
сомневаются,  что я нахожусь в  модуле, и,  вероятно, уже  сняли контроль за
площадью. Пока  модуль причалит к  кораблю, пока там разберутся, что к чему,
пройдет не меньше часа.  А меня уже куда-то потащили, предварительно обшарив
карманы. Весь мой арсенал  перекочевал в чужие  руки. Правда, на моем правом
запястье еще оставался браслет, куда  был вмонтирован минипередатчик, но мои
руки связали за спиной так туго, что воспользоваться им я уже не мог.
     А  в  глубине  улочки  вовсю  шли  приготовления   к  лютой  казни.  Из
близлежащих  домов  натащили огромную гору  дров, поломанной мебели, всякого
хлама. Меня раскачали и зашвырнули наверх. Вспыхнули факелы. И все это -- под
злобные вопли, дикий рев, непередаваемую свистопляску.
     -- Пучеглазый! Смерть пучеглазому!
     Злобные оскалы и гримасы делали этих несчастных похожими на зверей...
     Что мне оставалось? Только  мужественно встретить свой последний час. Я
вдруг  вспомнил, что именно сегодня  мне исполняется  тридцать лет,  что  по
этому   случаю  на  корабле  намечалась  вечеринка  с  тостами,   подарками,
дружескими розыгрышами... Еще  четверть  часа  назад  я  испытывал  приятное
возбуждение по этому поводу. И вот -- ужасный, немыслимый финал...
     Где-то там, внизу, подо мной, загудело  пламя. Жара я еще не ощущал, но
едкий вонючий дым  уже обволакивал мое лицо. "Великий Космос! -- взмолился я.
-- Сделай  так,  чтобы  я мучился недолго, позволь мне  скорее задохнуться от
дыма  и  прости этих  несчастных, которые не ведают, что творят". И  еще мне
было бесконечно жаль, что я не увижу плодов своего труда...
     Пробившийся язычок  пламени  лизнул  мою правую  ладонь, я,  извиваясь,
попытался  отползти подальше,  но  тотчас мне в грудь  уперлись  копья.  Эти
бедолаги играли со мной... Конец...
     И тут в вышине что-то ослепительно сверкнуло.
     Первый  луч восходящего  Терра выскользнул из-за  горизонта  и высветил
золотой шар на  колонне. Тот  засиял  как  маленькое  солнце.  Мои  мучители
невольно задрали головы, увидев все то, чего не замечали раньше, поглощенные
предстоящей расправой.
     -- Чудо! -- завопил вожак.  -- Священный дух  Терра сотворил чудо! Он дает
нам добрый знак!
     Толпа  ринулась на  площадь.  В  криках,  доносившихся  отовсюду,  ясно
различались радостные и ликующие нотки.
     Меня бросили на произвол  судьбы, но костер-то разгорался. Изогнувшись,
я скатился с кучи, заработав-таки два-три ожога и множество шишек.
     Не стану утомлять вас  рассказом о том, как, забившись в какую-то нору,
я перетер веревки и вышел на связь с кораблем.
     Да, это была эпопея...
     А события  на  Знеце  развивались стремительно.  В тот  же  день слух о
чудесном возрождении  столичного центра  пронесся  по всей  планете --  уж не
знаю,  как им это  удалось, ведь на Знеце  не существовало ни  телеграфа, ни
телефона. Погромы прекратились как  по мановению волшебной палочки. Конечно,
планете предстоял еще  долгий исторический путь,  но, думаю, именно с  этого
момента здесь начался свой Ренессанс. Аристарх улыбнулся:
     -- А свой  день  рождения я все же  отметил,  как и подобает.  И знаешь,
какой  сюрприз  приготовил  мне  капитан? Он предложил назвать колонну  моим
именем. С тех пор так и повелось -- "Колонна Аристарха". В свое время об этом
знал любой юнга.  -- Он скромно потупился. -- Ну все,  мой  друг. Воспоминания
подняли мое  давление, я переволновался, а мне это противопоказано. Возраст,
что ни говори...
     Я поспешил откланяться.
     * * *
     По  дороге домой я решал ребус: что в рассказе  Аристарха правда, а что
он присочинил по своему обыкновению?
     Кое-какие соображения у меня появились, но они нуждались в проверке.
     Сделать это было несложно, поскольку Аристарх упомянул одну известную и
мне фамилию (а в последнее время он старательно избегал подобных наводок)  --
капитан Ксаверьев.
     Я  знал, что  Ксаверьев  частенько  проводит вечера в клубе  "Яхонт", и
решил зайти туда прямо сейчас, не откладывая дела в долгий ящик.
     И точно -- Савва Константинович сидел за своим любимым угловым столиком.
Это был добродушный, общительный здоровяк, сибарит и кутила, тоже прекрасный
рассказчик, причем, в отличие от Парамонова, он никогда не привирал.
     Поздоровавшись,  я  попросил  разрешения  присоседиться.  Он  с  охотой
кивнул.
     -- Колонна Аристарха?  -- удивился  он моему  вопросу.  -- Что  за колонна
такая?
     -- На планете Знец. Где двойная звезда...
     -- А-а... Знец... Есть  такая планета, -- сощурился капитан, не  проявляя
особых эмоций.
     -- Там еще существовал  страшный культ фиолетовой звезды Терр. Во  время
затмений второго светила аборигены ломали и крушили все подряд.
     -- Что за чушь! -- нахмурился  было он, но тут  же улыбнулся:  -- Тебе это
Аристарх наплел? Понятно. Культ Терра, говоришь? Дай  Бог  памяти...  А ведь
точно! Был такой культ.  Три  дня затмения  голубой  звезды считались у  них
праздничными.  Они  запирали  свои лавки и мастерские и  пускались  в  лихой
загул. Песни, пляски -- что-то вроде  карнавала. Ну и напивались, конечно, до
чертиков. А где пьянка, там и драки. Обычное дело для слаборазвитой планеты.
     -- Но они громили свои жилища?
     -- С какой стати?!
     -- Намеревались сжечь Аристарха на костре?
     -- Чего-о?
     -- Но колонна-то на центральной  столичной площади была? С золотым шаром
наверху?
     Ксаверьев  прикусил  кончик  сигареты и  задумался.  Вдруг  он с  силой
хлопнул ладонью по столу и принялся безудержно хохотать.
     -- Ох! -- проговорил  он наконец, вытирая слезы. -- Теперь я вспомнил все!
Когда "Белая Орхидея" легла в дрейф и мы приступили к исследованиям звездной
системы,  я  поручил Аристарху  собрать  информацию  об  условиях  жизни  на
планете.  Мне  и  в  голову  не  могло  прийти,  что  он  скверно  управляет
разведчиком-невидимкой. Короче, дело закончилось тем, что он сшиб этот самый
золотой шар с  макушки колонны и  тот на  глазах  изумленной толпы грохнулся
вниз. Пришлось  нам водружать его обратно, используя антигравитационный луч.
Чтобы  не портить аборигенам  праздника. Разумеется, они восприняли  это как
чудо. Хотел я было влепить Аристарху выговор, да  оказалось, что у него тоже
какой-то праздник, по-моему  день рождения,  даже юбилей. Ну и  простил.  Но
выражение  "колонна   Аристарха"   на   какое-то  время  стало   на  корабле
нарицательным. Им, так сказать, маркировался всякий ляп. В космосе  подобные
вещи долго не забываются. Другое дело -- на Земле...
     Тут  Ксаверьев  переключился  на другую тему, а я подумал, что и на сей
раз  Парамонов  присочинил  не  так  уж  много.  Колонна-то   была!  Колонна
Аристарха. Он -- заслужил.



     -- Интересная была эпоха -- освоение Молодых Миров...  -- многозначительно
проронил Аристарх  Парамонов и  отхлебнул  из чашки  глоток своего  любимого
зеленого чая.
     -- Да-да, хорошо  помню ваш последний  рассказ, -- кивнул я. -- На планете
Знец вас едва не сожгли заживо.
     Аристарх окинул меня рентгеновским оком, но я и  виду не подал, что мне
известны  кое-какие   подробности,   о  которых   он   предпочел   умолчать.
Успокоившись, мой визави продолжал:
     -- Знец...  После Знеца в моей шевелюре появилась первая седая прядь. Но
первый седой  волос  я заработал  на Каталане  -- знойной  песчаной  планете,
принадлежащей звездной  системе Иросер-2. Там мне едва не отрубили голову. --
Небрежным жестом он пригладил черные как смоль волосы.
     -- О Боже! -- невольно  вырвалось у меня. Вроде бы я  давно уж  привык  к
непредсказуемости  сюжетов  моего   постоянного   собеседника,   наделенного
неисчерпаемым  воображением, но, признаться,  такого поворота не ожидал.  По
крайней мере сегодня.
     -- Именно так,  мой драгоценный  друг...  --  скупо  улыбнулся  Аристарх,
довольный, очевидно, произведенным  впечатлением. -- Палач уже  заточил  свой
топор... -- Он помассировал крутой  подбородок, словно проверяя,  на месте ли
то, чего он едва не лишился. -- Впрочем, это долгая история.
     -- Надеюсь, я услышу ее? -- вкрадчиво поинтересовался я.
     Аристарх только того и ждал. Кажется, нынче он был в ударе.
     -- Известно ли тебе, с чего началось освоение Молодых Миров? -- сощурился
он.
     Мне-то было  известно, но я решил не  щеголять своей  осведомленностью,
опасаясь  сбить с  ритма  космического  путешественника и  фантазера в одном
лице.
     -- Очень приблизительно...
     Его взгляд  был красноречив. "Эх, молодежь..." Аристарх снова отхлебнул
чай и повел один из самых необычных своих рассказов:
     --  Считаю  нелишним  напомнить,  что  Молодые Миры --  это  обособленная
галактика,  состоящая  из  миллионов  звезд и сотен тысяч обитаемых  планет.
Жизнь,  царящая  на большинстве  из  них, --  буйная,  первобытная,  дикая  и
жестокая. Сейчас мы это знаем. Но сведения приходилось собирать по крупицам.
     А начиналось все так.
     К  нескольким  десяткам  планет были  направлены  беспилотные  корабли,
оснащенные  электронным  мозгом  и системой  телеразведчиков.  Оставаясь  на
орбите,  каждый  корабль  вел  наблюдения  за  своей  планетой  и  записывал
собранную  информацию  на  кристаллах  памяти.  Впоследствии  предполагалось
собрать  эти  кристаллы  и  доставить  в  аналитический  центр,  а  уж затем
принимать  решение   об  использовании  той  или   иной   планеты  на  благо
матушки-Земли.
     И  вот я  получил задание  собрать  кристаллы  в одном  из  исследуемых
секторов.
     В  ту  пору я  был молодым пилотом, наивным и беспечным, только  что из
летной школы. Мое  скучное задание казалось мне исключительно  важным, и я с
энтузиазмом  вел  свой  одноместный звездолет  типа  "Шмель" по  намеченному
маршруту.
     Без  особых  приключений   я   собрал  кристаллы  с  шести  орбитальных
комплексов и направился к седьмому, что кружил над планетой с ласкающим слух
названием Каталана.
     Каково же было мое  удивление, когда в  расчетной точке я не  обнаружил
нашего посланца!  Я  обшарил  всю  орбиту -- корабля  и след простыл.  Однако
сигнал  его  радиомаяка  прослушивался  четко.  Через компьютер я  определил
координаты. Оказалось, орбитальная станция находится на поверхности планеты.
Меня это даже не  насторожило. Значит,  электронный мозг  принял  решение  о
посадке  по  каким-то  важным воображениям.  Ну и прекрасно!  Я  обрадовался
возможности   малость   поразмяться   после   долгого   путешествия.   Через
каких-нибудь  полчаса  мой "Шмель" опустился в двухстах метрах от комплекса,
который  покоился  посреди  безлюдной  песчаной  равнины,  поросшей  низкими
корявыми деревцами с колючками вместо листьев.
     Покинув свой  звездолет, я  прогулочным шагом  направился к цели  моего
путешествия. Комплекс находился в низинке, за небольшим пригорком. Но,  Боже
мой,  в  каком виде!  Серебристая  обшивка  вскрыта,  как консервная  банка,
сгоревший двигатель, валяется в стороне, электронный мозг раскурочен... Лишь
радиомаяк, имевший специальную защиту, продолжал исправно посылать сигналы.
     Конечно  же, я  подумал  об аварии. О досадной аварии, которые время от
времени случаются  даже  с самой безотказной техникой, заброшенной к тому же
за триллионы километров от Земли.
     Но  в  чем  причина?  Я  бросился  к  поверженной  махине.  Под  ногами
поскрипывал чужой песок, колючие, будто изломанные, ветви норовили впиться в
тело.
     До  комплекса  оставалось  с   десяток  метров,  когда   песок  странно
заскользил  подо мной, стремительно оседая.  Я  потерял опору и провалился в
какую-то дыру. Острая боль в правом плече на время лишила меня сознания.
     Очнувшись, я обнаружил, что  нахожусь на дне глубокого -- в два с лишним
раза превышающего  мой  рост --  дугообразного  рва  шириной  около  полутора
метров.  Сверху   ров  был  умело  замаскирован  тонкими,  под  цвет  песка,
пластинами какого-то материала, вроде плотного картона.
     Страшно  ныло  плечо.   Должно  быть,  при   падении  я  вывихнул  его.
Превозмогая боль, я огляделся.
     Стенки рва были совершенно  отвесными, -- не знаю уж, каким чудом они не
осыпались.  Лишь  на  том  месте, где  я провалился, высилась  горка  песка,
слишком  скромная,  чтобы  пытаться  выбраться  по ней  наверх, тем  более с
вывихнутым плечом.
     Я   двинулся   вправо,  вдоль  закругляющейся   стенки.  Впереди  царил
непроглядный  мрак,  поскольку настил  над  ловушкой сохранился  практически
целиком. Продвигаться приходилось на ощупь. Быть может, где-то есть выход на
поверхность? Шаг... Еще шаг... Глубина  рва не менялась. Но и препятствий не
было.  Казалось,  это путешествие в затхлой  мгле длится  вечность.  Но  вот
впереди  забрезжил бледный свет. Воодушевившись, я устремился к нему. Каково
же было мое разочарование, когда я вышел к той самой песчаной горке!
     Стало ясно,  что  вокруг  рухнувшего комплекса  устроена примитивнейшая
ловушка: замаскированный  кольцевой ров.  В  него я и угодил, как  последний
глупец! Лишь  моей  неопытностью  да  еще  безграничной  беспечностью  можно
объяснить, что при  мне не оказалось ни оружия,  ни обезболивающих таблеток,
ни  даже  аппарата  связи,  чтобы передать информацию о случившемся  на свой
собственный корабль. Притом я, кажется, оставил открытым входной люк.
     Итак, я -- пленник. Но чей?
     Отчаяние могло помутить мой рассудок, но заявляю без ложной скромности:
уже тогда, в пору  зеленой  молодости, моей натуре  была свойственна главная
черта  --  вера  в  то,  что  выход  всегда  существует,  умение  бороться  с
обстоятельствами и оборачивать их в свою пользу.
     Раз-другой  я  ткнул  пальцем  в  стенку.  Она  была  покрыта  какой-то
глянцевитой пленкой. Я проковырнул ее,  и песок потек сквозь дырку тоненькой
струйкой.  Ага!  Если я обдеру побольше этой чертовой  пленки, то, вероятно,
мне удастся постепенно засыпать часть рва и вырваться из неволи.
     Рядом с  собой  я  заметил  обломок ветки  с твердыми  колючками. Вот и
орудие! Передохну немного -- и за работу.
     Но передохнуть не удалось. Наверху послышались гортанные  голоса. Затем
в дыру, которую я проломил при падении, заглянула курчавая бронзовая голова.
Заглянула  и тут  же  исчезла, я даже не успел толком  разглядеть аборигена.
Зато следом  в ров опустилась легкая  металлическая лесенка.  Мне предлагали
подняться!
     Я  поставил  ногу  на первую ступеньку  и  призадумался. Что  ждет меня
наверху? Позорный плен или почетная встреча? Быть может, эта яма была вырыта
все-таки не  для гостя из космоса, а, скажем, для местных хищников? Впрочем,
зачем гадать? Решительно выдохнув, я поднялся.
     К немалому моему изумлению, меня поджидало не  менее сотни  аборигенов.
На них не было  ничего, кроме белых  шорт и простых сандалий. Однако  тонкие
черты  лица и гладкая  кожа  свидетельствовали  о том, что  передо  мной  не
дикари, а представители довольно-таки развитой цивилизации.  Некоторые  были
вооружены непонятным мне оружием, напоминающим медную трубу.
     На меня смотрели  с любопытством,  но не более того.  Знали бы они,  из
каких  далей я  прилетел!  Из  "Шмеля"  выносили  оборудование, я и  вправду
оставил люк открытым. Неужели они разбираются в современной' технике? Бросив
взгляд на разбившийся комплекс, я обомлел.  Только сейчас до меня дошло, что
дело не в аварии. Орбитальная станция была сбита ракетой!
     Потрясенный  этим открытием, я  не  заметил,  как  один  из  аборигенов
подошел  ко мне сзади  и  принялся ощупывать  мои мышцы. Но  вот он коснулся
вывихнутого плеча. Я  невольно  вскрикнул. Абориген  понятливо кивнул, затем
зашел спереди и изо всех сил дернул меня за  руку. От резкой боли я  лишился
чувств.
     Очнулся я  в  сумрачной тесной комнате без окон, напомнившей мне  каюту
"Шмеля". На  миг показалось, что  я всего  лишь заснул  за штурвалом  своего
звездолета  и  все  эти  чудеса мне  приснились. Увы!  Подбежав к  двери,  я
убедился, что та крепко заперта. Я был пленником!
     Зато боль  в плече утихла. Я подумал,  что если бы эти люди желали  мне
зла, то вряд  ли занялись  бы  моим лечением. Что ж,  наберемся терпения.  Я
вновь улегся на ложе, поскольку нуждался в отдыхе.
     Вскоре  с той стороны  лязгнул засов, дверь  открылась,  и в  помещение
вошел тучный абориген. Его лоснящееся круглое лицо,  веселый блеск в глазах,
как  и  весь  жизнерадостный вид,  располагали  к себе.  Одет он  был так же
просто, как и его соплеменники, но шорты  имели алую окантовку, а сандалии --
позолоченные пряжки.
     --  Здравствуй,  чужеземец!   --   воскликнул   он   на  довольно  чистом
тау-риминейском языке, одном из употребительных  языков обитаемой Вселенной.
-- Мир тебе!
     Ну, дружище... Услышать эту речь в глухом уголке  затерянной Галактики,
заведомо считавшейся полудикой... Было от чего прийти в изумление.
     --  Того же и  вам, --  ответил я,  как положено, и без долгих  церемоний
спросил напрямик: -- Почему меня задержали против моей воли?
     Абориген  широко  улыбнулся,  как  будто  я  рассказал  ему  остроумный
анекдот.
     --  Меня  зовут  Вафуф,  --  сказал   он.   --  Я  --  главный  королевский
церемониймейстер.  В скором времени состоятся Большие  Королевские Гонки. Мы
предлагаем тебе участвовать в них. В случае победы получишь поистине царскую
награду.
     -- Я  не собираюсь  участвовать  ни  в  каких  гонках! Требую немедленно
доставить меня к моему кораблю!
     -- Тебе придется. -- В мягком голосе Вафуфа промелькнули  властные нотки.
-- Как рука?
     -- Побаливает, -- буркнул я, собираясь с мыслями.
     --  Досадное обстоятельство,  --  покачал  он головой. -- Значит, придется
подождать. Иначе ты не сможешь управлять скользуном. Ну, отдыхай и набирайся
сил.  Тебя будут хорошо  кормить и оказывать медицинскую помощь. Поправляйся
быстрее! -- И он  добавил загадочно: -- Ты как раз тринадцатый. Мы  давно тебя
ждали. Но теперь гонки состоятся обязательно.
     Не успел я и рта раскрыть, как он ушел.
     Еще несколько дней  я терялся в догадках. Мне приносили различные яства
и напитки, делали массаж и  притирания, но ни  один абориген  не вступал  со
мной в разговор. Дверь всегда оставалась закрытой, в комнату не  долетало ни
звука.
     Единственная радость:  плечо  перестало меня  беспокоить. Я  чувствовал
себя полным сил и энергии и смотрел в будущее с оптимизмом.
     Наконец Вафуф появился снова. Я встретил королевского церемониймейстера
заранее  подготовленной  фразой,  которая,   на  мой  взгляд,   должна  была
приструнить вальяжного царедворца:
     -- Являясь полноправным гражданином могущественной и суверенной  планеты
Земля, требую немедленного освобождения и официальных извинений!
     Вафуф пропустил мой демарш мимо ушей и улыбнулся в своей манере:
     --  Мне сообщили, что ты  совершенно поправился.  Замечательная новость!
Теперь ничто не помешает, начать  подготовку к гонкам. Следуй за мной,  и ты
все поймешь.
     Что  мне  оставалось?  Не  торчать же  в этой  опостылевшей комнате? По
крайней мере, осмотрюсь, решил я.
     Мы оказались  во внутреннем  дворике,  ограниченном  мрачными  высокими
стенами под цвет местного песка. Посередине стояли в ряд несколько экипажей,
похожих на старинные кареты.
     Вафуф указал на один из них. Мы расположились в довольно уютном салоне.
По  обе  стороны от меня  сели молчаливые стражники. Вафуф  плотно  зашторил
окна.  Экипаж  тронулся  с  места.  До  сих пор  не могу  понять принцип его
движения.  Не слышалось ни стука  мотора, ни выхлопа  газов, ни даже  скрипа
колес. Скорость, однако, была приличной.
     Я вновь попытался заявить о своих правах.
     --  Уверяю,  что спасательные корабли уже ищут меня, -- соврал я,  сверля
взглядом расплывшуюся от  жира физиономию  Вафуфа. -- Скоро  они будут здесь.
Берегитесь! Вам придется отвечать по всей строгости закона!
     -- О! Как страшно! -- хохотнул он.
     Я понял, что разговор бесполезен,  и замолчал, храня непроницаемый вид,
под стать моим стражникам. Вафуф погрузился в дрему.
     Поездка продолжалась, должно быть, около часа.
     Наконец экипаж остановился.  Вафуф тут  же  бодро  встрепенулся, кряхтя
выбрался наружу и поманил меня пухлым пальцем.
     Никогда не забуду картины, представшей моему взору.
     Вокруг простиралась ровная,  как  стол, голая пустыня. Ступни тонули  в
мелком  рассыпчатом песке. А  прямо передо  мной  высились  два  грандиозных
сооружения,   способные  своими   масштабами   соперничать   с   египетскими
пирамидами.  Представьте   себе,  мой   молодой   друг,  две  прямые  стены,
расположенные  одна  против  другой, каждая --  высотой с  шестиэтажный  дом,
широкие, как взлетные полосы, о длине же можно было только догадываться, ибо
они  убегали  за горизонт, вызывая в памяти образ  Великой китайской  стены.
Поначалу мне показалось, что они  тянутся параллельно, но,  приглядевшись, я
понял, что это не совсем так.  Стены постепенно сходились  и, видимо, где-то
за  горизонтом соединялись  между собой, образуя острый угол. Здесь  же, где
они брали начало, расстояние между их фундаментами составляло  около двухсот
метров.  Сооружение,  повторяюсь,  потрясало  своей   величественностью,  но
догадаться о его предназначении было невозможно.
     Вместе с нами сюда прибыло еще  два закрытых экипажа со  стражниками. С
крыши одного из них воины спустили какую-то разлапистую складную конструкцию
и принялись собирать ее.
     -- Слушай меня  внимательно,  чужеземец, и запоминай с  первого слова, --
важно заговорил Вафуф. -- Мы  находимся на Большом  Королевском  стадионе.  В
день  Больших Гонок  на этих  стенах  установят  трибуны,  на которых займут
приличествующие  места знатные  люди  королевства. А здесь,  в  пространстве
между стенами, пройдут  состязания. Мы с тобой  находимся как раз  на  линии
старта. Твоя задача пройти дистанцию, составляющую  в пересчете на известные
тебе  величины  двадцать  один  километр  сто сорок семь  метров,  и  первым
достигнуть  королевских  ворот,  --  он указал  на дрожащую  вдали  дымку.  --
Участников  гонки  --  тринадцать.  Это  магическое  число. Скользуны  у всех
одинаковые.  Победитель  получает   королевский  приз,  звание  пожизненного
чемпиона, хороший дом и четыре жены.
     -- А если я приду вторым? -- просто так поинтересовался я.
     -- Тебе отрубят голову, -- любезно пояснил Вафуф.
     Я воспринял  ответ как образец местного черного юмора и  усмехнулся. Но
королевский церемониймейстер поспешил развеять мое благодушие:
     --  Награду получает только первый, --  повторил он уже серьезнее. -- Всем
остальным  сразу же  после  гонок на глазах у зрителей отрубают  головы. Это
обязательная часть праздничного ритуала.
     У меня мурашки побежали по коже.
     -- Но зачем такая жестокость?!
     -- Это единственный способ  побудить спортсменов бороться  изо всех сил.
Когда-то, очень  давно, у нас были другие правила. В  те  времена результаты
гонок  часто  подтасовывались, потому что почти каждого участника можно было
подкупить. Но после того  как всем  проигравшим  стали рубить головы, борьба
ведется исключительно честно.
     Чудовищная, варварская логика!
     -- На таких условиях я и не подумаю состязаться.
     -- Твое желание -- ничто перед королевской волей.  Тебя попросту привяжут
к скользуну, и ты все равно будешь считаться участником гонок.
     -- Великий Космос! И это у вас называется гонками?!
     -- Да, --  кивнул Вафуф.  -- Таковы наши древние традиции. Гонщиков должно
быть ровно тринадцать, и все  они обязаны находиться в идеальной  физической
форме.  Других правил  нет. На  дистанции ты волен сбивать  чужие скользуны,
вступать в схватку с соперниками, проявлять хитрость и жестокость  -- лишь бы
прийти первым.
     --  Сколько  же  несчастных  потеряли  здесь  свои  головы!  --  невольно
вырвалось у меня.
     -- Сколько бы их ни было  -- это всего лишь  горстка песчинок  из великой
пустыни,  --   философски  изрек  Вафуф  и  плавным  жестом  обвел  кошмарный
"стадион".
     --  Но  как я могу  состязаться, если мне  даже  неизвестно,  что  такое
скользун? А королевские ворота?
     --  Именно для этого тебя и  привезли сюда, чужеземец, --  снисходительно
пояснил Вафуф,  как  бы подчеркивая свою  предусмотрительность. --  На финише
стены сходятся  так близко, что между  ними остается лишь узкий проход -- как
раз по  ширине скользуна.  Этот проход и  называется королевскими  воротами.
Прорвись  через  них  первым,   и  ты  --  победитель.  Кстати,  по  древнему
пророчеству, Большие Королевские Гонки будут проходить до той поры,  пока из
пустыни  не налетит бешеный смерч, состоящий  из  раскаленных песчинок, и не
закупорит королевские ворота. -- Он самодовольно усмехнулся. -- Надеюсь, этого
не  случится никогда. По крайней мере, при  моей жизни.  А  вообще,  Большие
Королевские  Гонки проводятся уже  полтора  тысячелетия,  из  них  последние
четыреста лет  --  по  новым  правилам. -- (Я  невольно поежился,  представив,
сколько  народу  загубила варварская забава.) -- Что же касается скользуна...
Смотри, он перед  тобой. Более того. Ты  можешь  потренироваться.  Не говори
потом,  что другие  получили  преимущество.  Честная  борьба  -- наш основной
принцип.
     Я обернулся. Оказалось,  что, пока мы вели жутковатую беседу, стражники
закончили сборку привезенной конструкции.
     Я увидел  продолговатую платформу,  опирающуюся на длинные закругленные
полозья,  невысокую мачту, несколько  ядовито-оранжевых  парусов, запутанную
систему канатов и блоков. Нос скользуна был снабжен остроконечным тараном из
желтоватого металла, очевидно бронзы.  Но  двигателя я  не обнаружил. Как же
управлять этой штуковиной?
     Вафуф легонько подтолкнул меня к паруснику:
     -- Становись сюда. Бери в руки  свисающие  концы канатов. А теперь держи
нос по ветру, и ты -- чемпион! -- Он ухмыльнулся и торопливо отошел, укрывшись
в экипаже. Стражники последовали его примеру.
     Я  остался  один  под  палящим солнцем. Ни  ветерка.  Паруса  скрльзуна
беспомощно провисали. Ну и что дальше?
     Вафуф на миг высунулся из экипажа и взмахнул пестрым платком.
     Тотчас мне в  спину ударила тугая волна  воздуха. Ветер  мигом наполнил
паруса,  и  мой скользун вихрем помчался вперед, несколько забирая  к правой
стене. Ноги мои дрожали, узкая палуба ходила ходуном. Волей-неволей я взялся
за  управление,  слегка  натянув левый  канат.  К моему  удивлению, парусник
завертелся  волчком. Чтобы сохранить  равновесие,  я механически  вцепился в
правый канат. Скользун выровнялся. Ага! Я начал  кое-что соображать. Система
управления  этой  штуковиной  построена зеркально,  чтобы  усложнить  задачу
гонщика и сделать состязания более зрелищными.
     Едва  я  приноровился  к  проклятым  канатам, как  ветер  начал  менять
направление. Меня  швыряло  то вправо,  то  влево,  крутило  юлой,  а  затем
потащило назад -- на линию старта.
     Ветер тут же утих,  будто нырнул под землю. По-прежнему нещадно  палило
солнце. Пошатываясь, я ступил на землю.
     Подошел улыбающийся Вафуф.
     -- Что ж, неплохо, чужеземец! -- ободряюще заметил он. -- Суть ты ухватил.
Учти,  все гонщики находятся в одинаковых условиях.  Шансы равны.  --  На его
масленой физиономии появилось сладострастное выражение. -- Гонки завтра.
     -- Как -- завтра?! -- опешил я.
     --  Вообще-то  мы собирались  провести  их  еще  на прошлой  неделе,  но
пришлось  ждать, пока не заживет твое плечо. Я ведь тебе объяснил -- по нашим
правилам к состязанию допускаются исключительно здоровые гонщики. Никто ведь
не захочет ставить на неполноценного. Ну, поехали назад. Тебе надо отдохнуть
и набраться сил.
     В своей комнатушке я растянулся поверх одеяла, погрузившись в тягостные
размышления.  Неужели  завтра  мне и вправду отрубят голову?  Шансов  прийти
первым у меня нет. Да  если бы и были, неужто я должен стать причиной гибели
двенадцати моих  соперников?  Кстати, кто они, эти несчастные?  Сомнительно,
чтобы кто-то добровольно  согласился участвовать в  подобных гонках. Значит,
тоже пленники? Что за  ужасные обычаи царят на  этой планете с  благозвучным
названием  Каталана?! И  вообще  --  очень  странная планета.  Средневековые,
скорее, даже  первобытные обычаи и вместе с тем довольно высокий технический
уровень   --   самодвижущиеся   механизмы,    боевые   ракеты,   регулируемая
аэродинамическая труба гигантских размеров... Сплошные  загадки! Только вряд
ли я получу ответ. Гонки состоятся завтра... Мое положение -- безвыходное.
     Едва последняя фраза отпечаталась в  моем сознании, как я с отвращением
поспешил отринуть ее. Безвыходных ситуаций  нет! Спокойнее,  сказал  я себе.
Проанализируй ситуацию.
     Итак... Могу  ли  я  рассчитывать на помощь с Земли? Исключено. Я  ведь
даже не успел передать сигнал бедствия.  На базе спохватятся в лучшем случае
через месяц-полтора, а сколько продлятся поиски -- одному Богу известно, ведь
я должен был посетить два десятка планет. Никто не знает,  где  меня искать.
Эту версию -- в сторону.  Что еще? Вафуф сказал: "Гонки будут продолжаться до
той поры,  пока смерч из раскаленных песчинок..." Сказки! Лучше выбросить из
головы.  Что еще? Промелькнула ведь  у Вафуфа какая-то очень важная фраза...
Что-то такое, что  я обязан  был запомнить...  Ага!  "Участники гонок должны
находиться в идеальной физической форме". Ну, дружище Вафуф, спасибо тебе за
эту подсказку! Уж я  непременно  воспользуюсь ею.  По  крайней  мере  потяну
время, а там посмотрим...
     Ощутив  прилив решимости, я  вскочил  на ноги  и осмотрел  комнату. Мое
внимание привлекла спинка  кровати с  двумя металлическими  перекладинами. Я
подошел  ближе и просунул туда руку. Та вошла  до середины  локтевого сгиба.
Именно то, что нужно.
     ...Аристарх закрыл лицо ладонями и тяжко вздохнул:
     -- Да,  мой друг... До  сих пор с  содроганием вспоминаю  этот момент...
Сейчас я вряд ли решился бы на подобное. Но в ту пору... Молодость, энергия,
огромная  жажда  жить...  Я собрал  волю  в  кулак  и заставил себя  сделать
замысловатый  кульбит.  Рука, естественно,  оставалась зафиксированной между
перекладинами. Через секунду я повис на спинке кровати,  потеряв сознание от
невыносимой боли. Закрытый перелом, хотя могло быть и хуже...
     Через   четверть   часа   в   мою   келью   ворвался  Вафуф.   От   его
благожелательности не осталось и следа.
     -- Проклятый чужеземец!  --  разъяренно  кричал  он,  брызжа слюной. -- Ты
испортил нам праздник!  Но тебя это  не спасет! У нас хорошие  лекари. Через
неделю ты снова будешь здоров и примешь участие в  гонках! -- Он склонился  к
моему уху: -- Но  за свою  дерзость ты жестоко поплатишься. Даже если придешь
первым,  я  найду  способ  передать тебя палачу... --  Ребром ладони он резко
провел по моему горлу.
     Мне показалось, что это было лезвие топора.
     Отныне я превратился в классического пленника.
     Мои  ноги  и здоровую  руку приковали  к кольцам, вделанным в  стену. В
комнате постоянно дежурили два стражника, не сводящие с меня бездушных глаз.
Лекари не отходили  от меня круглые сутки. Прошла неделя с небольшим,  и я с
ужасом ощутил,  что дело  опять идет на  поправку.  Видимо, местные  мази  и
притирания и впрямь отличались чудодейственностью.
     И вот настал этот зловещий день -- день Больших Королевских Гонок.
     Едва рассвело, меня  насильно  покормили и, не  снимая оков,  вывели во
дворик, где усадили  в уже знакомый экипаж. В компании десятка  стражников я
отправился к месту состязаний.
     "Стадион" было не узнать.
     Величественные  стены   были  увешаны   пестрыми  полотнищами.  Повсюду
трепетали  флажки  и вымпелы.  Протяжно  выли трубы,  отбивали  грозный ритм
барабаны.  Рябило  в  глазах  от  переполненных  трибун,  где  расположились
десятки, а может,  и сотни тысяч  зрителей. Яркие полотняные навесы защищали
их от палящего зноя. А внизу, вдоль  стен, укрывшись через равные промежутки
в специальных нишах, замерли стражники.
     На линии старта -- строго по линейке -- выстроились тринадцать скользунов
с празднично разукрашенными парусами. Их надраенные бронзовые носы зеркалами
сияли в лучах жаркого светила.
     Неподалеку,   в  окружении  стражников,   я  заметил  группу  людей   с
осунувшимися, хмурыми лицами.  Тут  и сомнений не  возникало --  гонщики, мои
собратья по несчастью.  Именно собратья. В самом широком смысле этого слова.
Все двенадцать были инопланетянами, то есть некаталанцами. Вот  коротконогий
багровый  здоровяк  с  Фиаца,  вот   трехглазый  обитатель  Тадиаса,  а  тот
яйцеголовый  малый наверняка со  Здруя... Но  как  они  здесь  оказались?  Я
подошел ближе и  вежливо  поздоровался.  На  миг  мне пришла  в  голову идея
предложить им бойкотировать  гонки. Но по их косым взглядам  понял, что воля
этих бедолаг сломлена и внутренне они смирились со своей участью.
     -- Как вы попали сюда? -- тихо спросил я у крайнего.
     -- Проклятый Кихрих... -- пробормотал он, мрачнея.
     Ослепительная догадка озарила  мое  сознание,  расставив все  по  своим
местам.
     По всему обжитому  Космосу давно уже гуляли страшноватые слухи о тайной
поддержке  властителями  планеты  Кихрих  пиратства  и  работорговли. Однако
дальше разговоров дело не шло. Если Кихрих и был грешен, то умело маскировал
свои  преступления. Но  сейчас передо мной стояли разумные существа --  живые
свидетели  грязного  подпольного  бизнеса Кихриха.  Правда,  узнать об  этом
цивилизованному  обществу  не  суждено...  Постой-ка, а  не означает ли  все
произошедшее, что Кихрих имеет здесь, на Каталане,  одну из своих баз? Тогда
понятно,  кто  сбил орбитальный комплекс, кто передал  аборигенам  некоторые
технологии в качестве, видимо, арендной платы за пользование планетой... Вот
почему Вафуф так спокойно отмахнулся от моей угрозы! Он считает, что сильнее
Кихриха зверя нет...
     Понятно  также,  откуда берутся участники гонок. Этих  несчастных, этих
современных гладиаторов доставляют сюда по какому-то сатанинскому соглашению
жестокие  пираты. Но почему гонщиков оказалось только двенадцать? Не  мог же
Вафуф рассчитывать на мое появление? Видимо, один из пленных проявил героизм
и наотрез отказался от участия в кровавом состязании. Мужественный собрат по
разуму, мир твоему праху!
     Я  грустно  усмехнулся:  все  же  мне  удалось  разгадать  все  загадки
Каталаны, да что толку, если через час-полтора этот знойный день померкнет и
для меня! Навсегда...
     Тем временем  нам  раздали разноцветные  майки с номерами и  развели по
скользунам. Я посмотрел на свой номер. Так и есть -- тринадцатый!
     Появился Вафуф.
     -- Чужеземцы! --  пророкотал он.  -- У каждого из  вас  есть шанс получить
достойную награду. Выше голову, и держите  нос  по ветру! Деритесь до конца!
Палач уже  наточил свой топор. А  тот, кто будет отлынивать либо --  что  еще
хуже -- решит сойти с дистанции,  пусть помнит: его бросят голодным хищникам!
--  Тут  Вафуф  оказался  рядом  со  мной  и  тихо   произнес:  --   А  тобой,
неблагодарный, палач займется особо. Ты сполна ответишь за  то, что позволил
себе отсрочить наш праздник. Король милостиво вручил твою участь в мои руки.
-- И одарив меня плотоядным взглядом, он удалился.
     Прозвучала резкая команда.
     Еще секунда -- и вдоль трассы подул сильный ветер.
     Гонки начались.
     Парусники  сорвались  с места  и,  раскачиваясь из  стороны  в сторону,
веером  понеслись  вперед.  Я  сразу  же  понял,  что  мои соперники владеют
навыками управления примерно на том же уровне, что и я, а кое-кто и похуже.
     Три скользуна сразу же безнадежно отстали, два  врезались в стену, и их
водители  сейчас пытались распутать снасти. Остальные скользуны, в том числе
и мой, какое-то время шли  вровень, но затем обозначилась тройка лидеров Я в
нее не входил.
     Едва  началась  гонка, как завывание  труб  и барабанный бой утонули  в
реве,  который  поднялся на трибунах. Зрители  визжали,  свистели  и  махали
руками,  подбадривая нас. Со слов  Вафуфа я знал, что они  сделали  ставки и
сейчас горячо болеют -- каждый за "своего".
     Законы   спортивной   борьбы   универсальны.  Несмотря   на   кошмарные
перспективы, меня постепенно захватил азарт.
     Мой парусник летел  почти по прямой, настигая ближайшего соперника. Это
был номер седьмой, тот самый яйцеголовый парень со Здруя. Вот  корпуса наших
скользунов поравнялись. Здруец злобно зыркнул на меня. Я ободряюще улыбнулся
ему,  но  его  взгляд  не  стал теплее.  Напротив  -- заметив  некоторую  мою
расслабленность,  он  сманеврировал  и   ударил  мой   аппарат  в  борт.  От
неожиданности я выпустил канат, скользун развернулся поперек трассы и рухнул
на песок. К счастью, мачта не пострадала. Но пока я устанавливал скользун на
полозья, здруец ушел далеко вперед.
     Я  невольно  оглянулся.  Сзади  с  лютостью  обреченных  дрались  номер
четвертый и номер двенадцатый.  У  них  уже  не было  ни  малейших шансов на
победу.
     Еще один скользун обошел меня. Теперь  впереди неслись четыре машины. Я
не думал  более  ни о призе, ни об угрозах Вафуфа, ни  о том, что ждет через
час; просто мне хотелось обойти соперников. Обычная спортивная злость.
     Расправив снасти, я устремился в погоню.
     Трибуны ответили сочувственным визгом, из чего  я заключил, что  многие
знатные каталанцы поставили на меня.
     Мой  скользун неплохо слушался  руля. Я  нагонял  лидеров,  но  слишком
медленно.  Такой  темп  мне  совсем  не  нравился.  И   тут,  как  всегда  в
экстремальных ситуациях, меня посетила простая, но весьма плодотворная идея.
Я обратил внимание на  след, оставленный идущими  впереди скользунами.  Что,
если направить парусник не по рыхлому  песку, преодолевая его сопротивление,
а  именно  по накатанным бороздам,  плотным  и  ровным?  Едва я исполнил это
намерение, как скорость моей машины резко возросла.
     Трибуны взорвались неистовым ревом.
     Я стремительно нагонял яйцеголового.
     Ощутив  спиной близкую  погоню,  тот оглянулся. Но  что он мог сделать?
Парус  ведь не  лошадь,  не пришпоришь. Тем  не менее  он  принялся отчаянно
дергать  за канаты. Его скользун заплясал на трассе. А бронзовый таран моего
парусника уже готов был врезаться в  его корму. Стремясь  избежать удара, он
хотел было взять правее, чтобы пропустить  меня вперед,  а  после поменяться
ролями,  но нервы его не  выдержали,  поворот  получился  слишком  резким, и
корабль  яйцеголового  перевернулся на огромной скорости.  Послышался  треск
мачты. Здруец выбыл из борьбы.
     Но  впереди  шли еще три парусника.  Я решил придерживаться оправдавшей
себя тактики и устремился за лидером.
     Что творилось на стенах -- невозможно передать словами. Удивительно, как
не лопнули мои барабанные перепонки.
     Надо  сказать, что к этому времени  мы  уже  прошли  значительную часть
дистанции, а  ведь чем дальше, тем ближе  сходились стены.  Трасса сделалась
совсем узкой, и это нежданно сыграло в  мою пользу. Два скользуна, номер три
и  номер  девять,  столкнулись под острым углом и опрокинулись. Пока гонщики
растаскивали  их, одновременно  отпихивая друг  друга, я изящно  обошел их и
вырвался, как  говорится, на оперативный простор. Вперед мчался единственный
скользун под номером восемь.
     Ближе к  финишу песок  сделался более  рыхлым, скорость лидера  падала.
Зато  мой парусник, чьи полозья  не сворачивали  с  накатанного следа, несся
стрелой.
     Но  как обойти  соперника? Сблизившиеся стены не оставляли свободы  для
маневра. Кроме того,  всякая попытка  вырваться вперед  привела  бы к потере
скорости. Выход был один: таранить соперника и повергнуть его наземь.
     Лидер обернулся. Это был трехглазый парень с Тадиаса. Все три его глаза
вылезли  из орбит, когда он  угадал  мои намерения. Но избежать опасности он
уже не мог. Более того. Обернувшись, он  на  миг потерял  ориентировку,  чем
только усугубил беду. Бронзовый  нос моего скользуна нанес удар так точно  и
сильно,  что  палуба  номера  восемь  раскололась  пополам. Бедняга тадиасец
забарахтался под сложившимся парусом.  Путь был свободен. Королевские ворота
призывно маячили впереди. В моих ушах уже звучали небесные трубы...
     И тут, когда победа была почти  у меня в кармане, я опомнился. Что же я
делаю?! Из-за меня лишатся жизни двенадцать собратьев по разуму.  Я не смогу
жить с таким грузом на совести. Пусть уж лучше меня казнят.
     Я  резко  развернул  парусник  и  отпустил  оба  каната.  Мой  скользун
остановился, подрагивая на ветру.
     На мгновенье  над  гигантским стадионом повисла мертвая тишина, тут  же
взорвавшаяся  сумасшедшим ревом.  Зрители  требовали  от  меня  победы!  Они
жаждали крови!
     Я  поднял  голову.  Как  раз  надо  мной  поднимались  резные  столбики
королевской ложи. Там  сидел бронзовотелый абориген в  таких же, как у всех,
белых шортах, но окаймленных золотой полоской. Да еще на его  бритой  голове
красовалась  диадема, украшенная драгоценными камнями. Я всегда  считал, что
царственная особа должна скрывать эмоции. Но король  тоже яростно  кричал  и
грозил мне кулаком! Крепко же я задел их за живое!
     Там, наверху, сходили с ума от нетерпения, а я спокойно стоял, скрестив
руки на груди. Я был сильнее их всех, вместе взятых.
     Быстро  же закончились мои  приключения  в  космосе,  пришла  невеселая
мысль. Палач уже наточил свой топор.
     И тут...
     Яркий  луч ударил  с чистого  неба. Происходило  нечто  необыкновенное.
Чудовищный песчаный смерч несся из глубины пустыни. От него веяло жаром. Вот
он как  бы  ввинтился в  королевские ворота и застыл,  наглухо закупорив их.
Сбылось древнее пророчество...
     Ужас объял зрителей. Они ринулись  в проходы,  которые, видимо, имелись
внутри стен. Поднялась невообразимая давка. Многие падали с высоты. Отчаянно
вопя,  они  врезались  в песок и замирали. Даже  его высочество заметался  в
своей  ложе  как простой  смертный.  Большие Королевские  Гонки завершились.
Навсегда.
     Аристарх устало замолчал.
     -- Что же произошло? -- осторожно поинтересовался я после долгой паузы. --
Земля все-таки успела прийти на помощь?
     -- Земля? -- скривился Аристарх. -- Да  на Земле и не  вспомнили  обо мне,
пока я не вернулся.
     -- Выходит, это было чудо?
     -- Хм... Милый мой... Чудеса сами по себе не происходят. Их  организуют.
В гонках вместе  со  мной  участвовали  еще  двенадцать пленников  с  разных
планет.  Все  они  находились  в  плену  гораздо  дольше  меня.  Помнишь,  я
сомневался  относительно  судьбы  тринадцатого?  Я полагал,  что  он погиб в
муках,  а он, как  выяснилось, умудрился сбежать и  выйти на связь  с родной
планетой.  Спасатели   прибыли  в  самый   подходящий  момент.   Они  быстро
разобрались  в ситуации и,  используя антигравитационный луч,  смоделировали
смерч из расплавленного песка, который наглухо закупорил королевские ворота.
Спасены были все. Хотя, говоря объективно, если бы не  мой  фокус с рукой...
Боже мой, как меня благодарили, когда все объяснилось! -- Он  скромно потупил
глаза.
     -- Кто  же  все-таки  сбил  орбитальную  станцию? --  несколько  невпопад
спросил я.
     --  Как  я  и предполагал,  на Каталане  базировалась одна  из  флотилий
пиратов. Они были схвачены и преданы суду  межзвездного трибунала.  Впрочем,
это  отдельная  история...  --  Аристарх  умолк,  дав  понять, что на сегодня
достаточно.
     * * *
     Еще по ходу рассказа у меня возникли определенные сомнения.
     Дело в том, что я уже давно собираюсь написать хронику освоения Молодых
Миров.  Рукопись пока не  стронулась  с  места, но  свой  архив  я  пополняю
постоянно  а  это  несколько  десятков  папок  с  газетными   и  журнальными
вырезками, а также  целая фильмотека. Время  от времени  я просматриваю  эти
материалы. Разумеется, удержать  все в памяти невозможно,  однако же у  меня
появилась  смутная уверенность, что  совсем недавно  через  мои руки  прошел
материал  о Больших Королевских Гонках, и  вроде бы там промелькнула фамилия
моего  собеседника, правда, в совершенно ином  контексте.  Подробностей я не
помнил, но не сомневался, что смогу быстро отыскать нужную информацию.
     Вернувшись домой, я принялся рыться  в папках, и  через некоторое время
мое  усердие было  вознаграждено.  Передо  мной была  небольшая  заметка  из
пожелтевшего "Вестника Молодых Миров".
     Я пробежал ее глазами по диагонали, выхватывая суть:
     "На днях  в дисциплинарном комитете флотилии-5 состоялось обсуждение из
ряда  вон  выходящего  проступка,  допущенного  молодым  пилотом  Аристархом
Парамоновым.
     Выполняя задание  в окрестностях планеты Каталана, он,  вопреки Уставу,
совершил  посадку  на  упомянутую планету,  где вступил в  контакт с местным
населением, представ перед аборигенами в роли Сына Неба.
     Простодушные  аборигены оказали Парамонову высокие почести,  а затем  в
течение трех  недель выполняли его пожелания и прихоти, в которых он проявил
неистощимую выдумку.
     Достаточно сказать,  что на Каталане существует древняя традиция выбора
короля, которым становится  победитель  так  называемых Больших  Королевских
Гонок. Вопреки обычаям, Парамонов вынудил аборигенов устроить эти состязания
и,   естественно,  выиграл   их,   используя   технические   средства.   Был
коронован..."
     Ого! Далее следовал  длинный перечень прегрешений  Аристарха, почему-то
вызывающих улыбку.
     "...свое  возмутительное поведение Аристарх Парамонов пытался оправдать
скукой и усталостью. Ему было указано..." -- Ну, это можно пропустить.
     "Решением дисциплинарного  комитета Аристарх Парамонов отстранен на два
года от самостоятельных полетов и направлен дежурным механиком  на ремонтную
базу..."
     Я   поставил  папку  на   место.  Оказывается,  Аристарх  был  королем!
Настоящим! Каково! Странно,  что  он  об  этом -- ни гу-гу. А ведь,  пожалуй,
поведай он на этот раз о действительных  событиях на Каталане,  его  рассказ
только выиграл бы.



     --  Рассказов о чудовищах Вселенной было уже  предостаточно, --  сказал я
Аристарху Парамонову, заглянув  как-то раз на  огонек  к  этому  знаменитому
космическому путешественнику, давно уже ушедшему на покой. -- Можно подумать,
будто все  обитаемые миры заполонены исключительно  огромными и кровожадными
тварями.  Нет ли в вашем архиве  какой-нибудь занимательной истории о мелкой
живности?
     Аристарх снисходительно улыбнулся, продолжая помешивать ложечкой чай.
     -- Милый мой, --  ответил он  с неподражаемым сарказмом, --  чего-чего,  а
занимательных историй  у меня  хватит на ближайшие  сто лет. На все вкусы  и
темы.
     -- Ну так расскажите.
     -- О мелкой живности?
     -- Пусть так.
     -- Изволь.
     Он  отпил  глоток,  крякнул  и   заговорил,   как  всегда,  без  долгих
предисловий:
     -- Наш спасательный крейсер "Гепард" достиг планеты Скалистая  Пустошь в
звездной системе Амальбара. За последние полгода здесь бесследно исчезли два
коммерческих звездолета.  Пропажу  первого еще можно было списать на роковую
случайность. Но когда в том же секторе при тех же загадочных обстоятельствах
сгинул  второй корабль, стало ясно,  что дело нечисто. Потому-то к Скалистой
Пустоши  и был направлен "Гепард"  --  многоцелевой боевой корабль, один залп
которого мог бы смести с лица средней планеты целый материк.
     На  небольшой  высоте  "Гепард"   бесшумно  скользил  над  поверхностью
"шарика", освещенного ядовито-оранжевым светилом. Справа и слева от корабля,
спереди и снизу летели разведывательные спутники -- наши дополнительные глаза
и уши. Были приняты и другие меры  предосторожности. Крейсер невозможно было
захватить врасплох.
     Гигантская тень  корабля бежала  по ландшафтам, полностью оправдывающим
название  планеты. Нагромождения  причудливых  скал чередовались то с узкими
долинами, то с глубокими  трещинообразными провалами; нигде  не виднелось ни
малейших признаков жизни; то тут, то там лежал  черный  налет, как будто эти
мертвые утесы некто всесильный густо припорошил угольной пылью.
     Приборы, реагирующие на металл,  молчали.  Связь, настроенная на прием,
бездействовала.   Надежда,  что  пропавшие   живы-здоровы  и  будут   быстро
обнаружены, постепенно таяла. Впрочем, мы и не рассчитывали на легкий успех.
Бывало,  попавших  в  беду  землян  удавалось  выручить  много  лет  спустя,
"выцарапав" их  из плена черной дыры, параллельного подпространства, а то  и
оков космических работорговцев.
     --  Будем  исследовать   ущелье,   --  распорядился  Евгений   Пшеничный,
единственный, кстати сказать, толковый капитан из тех, с кем мне приходилось
летать.
     Дело было непростое. Подробных  карт Скалистой Пустоши не существовало.
Их не удосужились изготовить  ввиду  полной бесперспективности  планеты  для
освоения. Так что пришлось нам для начала заняться картографией.
     Вся поверхность планеты была разбита на условные квадраты. Телеспутники
тут же приступили к съемкам.
     Вскоре  выяснилось, что в центральной  части Скалистой Пустоши  имеется
уникальное  ущелье  длиной  свыше  двухсот   километров.  Попытка   осветить
прожекторами  его  дно не увенчалась  успехом:  отвесные стены уходили  вниз
легкими извивами, взаимно перекрывая обзор.
     Начать поиски было решено именно с этого ущелья.
     Крейсер повис над ним подобно парящей птице.
     За пульт управления сел Альберт Хван -- специалист-спелеолог.
     Должен сказать, что  на  этот раз экипаж крейсера  был представительным
как никогда. Кроме  стабильной команды -- капитана, штурмана, программистов и
аналитиков -- на борту  находилось около десятка спасателей, как говорится на
все  случаи жизни. Никто ведь не знал, что произошло с  несчастными: надо ли
их  выковыривать из-под лавы  внезапно пробудившегося  вулкана, поднимать со
дна чужого океана или вырывать из лап жестоких космических пиратов...
     Разумеется, сами спасатели не  участвовали в операциях непосредственно.
Каждый   из  них   виртуозно   управлял   дюжиной  роботов   и   вездеходов,
предназначенных для определенных функций.
     Кстати, Альберт считался одним из  лучших спасателей. Это  он вырвал из
подземного плена на планете Кесарея экипаж звездолета "Рената".
     У  нас  были основания полагать,  что нечто  подобное  случилось  и  на
Скалистой  Пустоши. Во  всяком случае, это  бездонное  черное  ущелье с  его
оранжево-бордовыми скалами, припорошенными черной пылью, таило загадку.
     В рубке собрались все, кроме вахтенных.  Затаив дыхание, мы смотрели на
экран.
     Вот телеразведчик нырнул в ущелье и поплыл вниз.
     Альберт  вел его  с предельной осторожностью,  чтобы  не  напороться на
случайное препятствие.
     Все те же скалы -- то ярко-оранжевые, то красноватые, то бурые...
     Аппарат  опустился  на  несколько  десятков  метров,  когда  на  экране
появились  черные  точки.  Поначалу  они не  мешали видимости,  но  их число
множилось в геометрической прогрессии. Не успели мы переглянуться, как точки
слились в  одно сплошное черное пятно, заполонившее весь экран. В  следующую
секунду  связь  с  телеразведчиком  оборвалась.  Это  было  невероятно  -- по
расчетам аппарат успевал послать сигнал даже в случае ядерного взрыва.
     Альберт сосредоточенно сдвинул брови:
     -- Жаль  телеразведчика,  зато теперь ясно  -- в ущелье есть нечто. Нечто
непознанное и опасное.
     --   Что  предлагаете?  --  отрывисто   спросил  Пшеничный,  не  любивший
беспредметных рассусоливаний.
     -- Надо послать отражаемый луч и смоделировать вокруг него силовое поле.
По нему  пошлем второго разведчика. Но желательно,  чтобы "Гепард" опустился
как можно ближе к провалу.
     -- Согласен. Включаем силовое поле! -- распорядился капитан. -- Снижение!
     "Гепард" плавно пошел вниз.
     И тут что-то случилось.
     Словно смерч пронесся  по скалам, сметая с них  вековую  пыль.  Пылинки
кружились в  неистовом хороводе, заполняя  собой  все  пространство. Корабль
оказался в самом центре жуткой "угольной" бури.
     Мы терпеливо ждали, когда же уляжется эта сумасшедшая круговерть. Но ее
и без того немыслимый темп нарастал.
     Видимость  пропала.  Яркий  до  рези  в   глазах  день   превратился  в
непроглядную ночь.  Ни единого лучика не пробивалось сквозь густую  мглу. На
экранах всех мониторов была абсолютная чернота.
     --  Пропала связь  с  телеспутником,  --  взволнованно  доложил  один  из
вахтенных.
     Это было что-то из ряда  вон выходящее. Никакая буря  --  ни пыльная, ни
снежная, ни магнитная  -- не могла  оборвать  связь. Но связи не  было. Как и
видимости.
     -- Прожекторы! -- лаконично скомандовал Пшеничный.
     Тотчас по обоим бортам крейсера вспыхнули десятки мощных прожекторов.
     Невозможно передать охватившее нас изумление. Пылинки  как  бы спеклись
между собой по всей сфере силового поля, заключив "Гепард" в огромный кокон.
     На крейсере собрался тертый  народ, но, думаю,  в ту  минуту  лишь двое
сумели  сохранить  хладнокровие:  я  и  капитан. Но  покуда  капитан отдавал
разумные команды, я не считал себя вправе вмешиваться.
     -- Носовая пушка!
     Мощный лазерный луч  вырвался  из узкого  жерла,  чтобы  прожечь дыру в
окутавшей нас черной оболочке. Его энергии с лихвой хватило бы на прожигание
полутораметровой брони. Но черная пленка лишь слегка вспучилась. Было отчего
схватиться за голову!
     Пшеничный побледнел.
     --  Что  за   чертовщина!  --  воскликнул  он,  несколько  теряя  обычную
невозмутимость.  Однако довольно быстро справился  с волнением.  -- Попробуем
исследовать это вещество...
     Из  кормового  отсека  выплыл  робот-анализатор,  оснащенный  магнитной
ловушкой.
     Вот  он  достиг  границ  силового  поля, где  хаотично  металась  часть
пылинок,  не  "припаявшихся"  к  общей массе.  Раскрылась  ловушка,  две-три
пылинки, влекомые мощным магнитным полем, попали внутрь.
     -- Сжатие!
     Камера ловушки начала сжиматься до объема в один кубический сантиметр.
     -- Тысячекратное увеличение!
     На внутреннем экране появилось изображение.
     Пылинка...  Это  было  что-то  живое! Шарообразное тельце с  множеством
шевелящихся лапок, иссиня-черное, пульсирующее.
     --  О Космос!  Что  это? --  послышались  реплики. Не  сговариваясь,  все
посмотрели на Яна Яхтича, специалиста по флоре и фауне инопланетных миров.
     --  Не знаю... -- покачал он головой.  -- Прямых  аналогий  не существует.
Есть очень отдаленное сходство с шершнем планеты Пруш-4.
     (Примечание  составителя:  не  мучитель  ли  Саныча  Виктор Пруш  "дал"
название этой планете?)
     -- Что это за тварь?
     --  Особь,  обладающая   практически  абсолютной   теплопроводностью   с
оптимальным отбором.
     -- А если проще?
     -- Допустим, на вас нападает рой шершней. Защищаясь, вы  направляете  на
него  струю  огнемета. Шершень впитывает из  пламени  ровно столько энергии,
сколько ему необходимо для жизнедеятельности, а остальное спокойно отводит в
пространство. Вы уверены, что сладили с нападавшим, но тут эта тварь атакует
вас прямо из  бушующего пламени, еще  более  агрессивная и  разящая.  Немало
наших пострадало от  них, прежде чем  удалось  найти эффективную защиту.  Но
шершни не выдерживали лазерного луча...
     С каждым словом Яна капитан мрачнел все больше.
     -- Вывод  неутешителен, --  продолжал Ян. -- Эти твари, назовем их условно
черными осами Скалистой Пустоши, обладают способностью пропускать через себя
любой  вид энергии, преломляя  волны в нужном направлении. Потому-то пропали
связь  и внешнее  изображение.  Попросту  говоря,  все волны,  исходящие  из
"Гепарда", поглощаются  нашими осами  и  равномерно  распределяются по  этой
гигантской скорлупе, внутри которой мы оказались.
     -- Вы полагаете...
     --  Мы в плену более  мрачном,  чем каменный  мешок Похоже,  нам  грозит
участь тех, кого мы прибыли спасать.
     Мертвая  тишина  повисла  в салоне.  Огромный  суперсовременный крейсер
становился игрушкой таинственных сил чуждого нам мира.
     Я,  конечно, мог  бы воодушевить своих спутников,  но  мне  не хотелось
преждевременно подрывать авторитет капитана, тем более что  он  не собирался
так легко сдаваться.
     --  Надо  увеличить  мощность  заряда!  --  в  запальчивости   воскликнул
Пшеничный.  -- Шарахнем так,  что этот чертов  кокон разлетится  как  куриное
яйцо!
     -- А вот этого я вам делать не советую, -- решительно возразил Яхтич.
     -- Почему, черт побери?!
     --  Да потому, что они  умеют накапливать энергию.  Чем ожесточеннее  мы
будем  палить,  тем  больше энергии накопит оболочка.  И когда эта  величина
станет достаточной, нас уничтожат нашей же энергией.
     Только теперь мы осознали, в какую страшную беду угодили.
     -- Что предлагаете? -- тихо спросил Пшеничный.
     -- Не знаю, -- честно признался Яхтич.
     --  Черт меня  побери!  -- выругался капитан. -- Мы не можем  сидеть сложа
руки в этом сатанинском коконе. Почему бы нам просто не взлететь? Утащим эту
чертову пыль в открытый космос, а там, глядишь, она сама развеется. Взлетный
режим!
     Мощно запели двигатели.
     -- Набор высоты!
     Двигатели ревели, но ни одна стрелка на приборах даже не шелохнулась.
     -- Отметка высоты прежняя, -- мрачно доложил штурман.
     -- Прошу, уберите тягу,  -- устало вздохнул Яхтич. -- Поймите, мы попросту
снабжаем их энергией. Они вот-вот  сомнут наше силовое поле и утащат крейсер
на дно ущелья, где, вероятно, уже покоится немало других кораблей.
     -- Что это вы нас пугаете?!
     --  Я лишь пытаюсь объективно оценить ситуацию. --  Яхтич сложил руки  на
груди.
     -- Та-ак... У кого есть варианты?
     Космонавты прятали глаза.
     Момент  был  критический.  Внутри крейсера назревал раздор.  А ведь нет
ничего  хуже, чем разброд  и  шатания  в тот  момент,  когда  нужны четкие и
слаженные действия. Спасатели, люди, прошедшие  огонь, воду  и медные трубы,
не раз смотревшие смерти в лицо, подрастерялись. Это были славные ребята, но
узкая   специализация   несколько   ограничивала    их    кругозор.   Именно
профессионализм, доведенный до автоматизма, мешал найти нестандартный ход.
     Должен сознаться, что решения не было  и у меня. Однако я верил:  выход
есть, и возможно, он проще, чем  кажется. Никогда  еще мой мозг не работал с
таким напряжением.
     --  Слушайте  приказ!  -- громовым  голосом возвестил капитан. -- Я принял
решение.  Будем прорываться! Сосредоточить  все запасы  энергии  на  носовой
пушке! Двигатели работают в режиме экстренного взлета!
     -- Но  это конец! -- вскочил на  ноги бледный  как полотно  Яхтич.  --  Мы
погибнем мгновенно!
     И тут заговорили все разом. Поднялся невероятный шум.
     Но  для  меня  все происходящее  виделось как бы в другом  измерении. Я
чувствовал: ответ  рядом.  Звенья какой-то  ясной, но все  еще  ускользающей
мысли выстраивались в сознании. А вот и она, последняя цепочка!
     -- Есть, -- тихо сказал я и улыбнулся. -- Есть вариант!
     Все  головы  повернулись в мою  сторону. Глаза  горели надеждой. Как же
иначе? Каждый знал, что Аристарх Парамонов слов на ветер не бросает.
     -- Излагайте, -- уважительно произнес  капитан, который отныне обязан мне
не только жизнью, но и своим авторитетом.
     --  Рой, -- выдохнул я, повернувшись к Яхтичу.  -- Кажется,  вы употребили
именно этот термин?
     -- Возможно, -- недоуменно ответил он. -- Но какая тут связь?
     -- Самая прямая. Насколько  мне  известно, роем  управляет матка.  Когда
матке грозит опасность, рой защищает ее.
     -- Ну? --  тупо спросил Яхтич. Вообще-то  он был  сообразительным парнем,
просто переволновался, бедняга.
     --  Если  на матку направить  лазерный луч,  даже  не очень сильный, рой
непроизвольно  начнет  группироваться вокруг  нее, и  этот дьявольский кокон
рассыплется.
     --  Боже, какой я идиот! -- хлопнул себя по лбу Яхтич и бросился обнимать
меня.
     Экипаж,  еще  минуту  назад  готовый  разделиться  на два  непримиримых
лагеря, вновь обрел единство.
     В считанные минуты была составлена программа для лазерных установок.
     И вот тонкие лучики побежали по черной поверхности.
     Мои  нервы  вытянулись  в   струну.   Я   взвалил   на   себя  огромную
ответственность,  подарив  людям  надежду. Что,  если  моя  версия  окажется
ошибочной?
     -- Есть! -- радостно вскрикнул один из пилотов. -- Всплеск импульса!
     -- Усилить мощность луча!
     Это было подобно чуду.  Черная оболочка зашевелилась, заволновалась. По
ней пробежали трещинки. Пылинки как бы стекались  к некой центральной точке.
Пленивший  нас  кокон  расползался,  разваливался  на  части.  Сквозь   дыры
проглянули  яркие лучи Амальбара. А по левому борту  клубился, рос на глазах
омерзительный черный шар.
     -- Быстрее! Надо взлетать! --  заорал Яхтич. -- Иначе матка начнет строить
новую оболочку!
     Но капитан уже не нуждался в его советах.
     Через два десятка секунд "Гепард" был на недосягаемой высоте.
     А  черный  шар  продолжал  выпускать из себя  длинные  щупальца,  будто
выискивая бежавшего  пленника.  Еще немного  --  и  пылинки начали оседать на
скалы.
     Мы выиграли свой первый поединок с черными осами.
     "Гепард"  вырвался  на   свободу.  Однако   наши   земляки  по-прежнему
находились в неволе, и мы не знали, каким же образом помочь им. Это омрачало
радость  освобождения. Но мы поклялись, что вернемся. Мы надеялись,  что они
все-таки живы.
     На этом месте Аристарх устало замолчал.
     Я терпеливо выждал немалую паузу и поинтересовался:
     -- Вы разгадали тайну Скалистой Пустоши?
     --  Извини, мой драгоценный  друг,  но рассказ  несколько  утомил  меня.
Продолжим в следующий раз.
     -- Одно только слово: спасли или нет?
     --  Милый мой, --  загадочно сощурился Парамонов. -- Ты ведь знаешь, что я
не  люблю  забегать  вперед. Все должно  идти своим  чередом.  Как в  жизни.
Сказано -- в следующий раз.
     Что ж, с Аристархом не поспоришь.
     Мне  оставалось лишь откланяться и попросить разрешения навестить его в
следующую среду.



     Как-то раз, мысленно перебирая свои встречи с Аристархом Парамоновым, я
задался  нежданным  вопросом:  а  была  ли  среди  историй  непревзойденного
космического "волка" такая, в которую я поверил бы  сразу и окончательно, не
терзаясь желанием уточнить факты?
     И  тут  же ответил  себе:  да, была.  Довольно оригинальная  история  о
большом  поэтическом  конкурсе,  которую  я  по каким-то причинам  не  успел
вовремя записать.
     Исправляю свое упущение.
     Вот самый правдивый рассказ Аристарха Парамонова.
     Излагаю его без комментариев.
     -- Случилось это на планете Вниплх,  -- как всегда многозначительно начал
Аристарх. -- Я возвращался из длительной поездки по Молодым Мирам. На Вниплхе
мне  предстояла  пересадка.  До  отлета  оставалось  несколько  часов,  и  я
отправился  погулять по столице этой симпатичной планетки  -- уютному городку
Зырею.
     Шел  куда  глаза  глядят.  Ноги  привели  меня  к  просторной  площади,
упиравшейся  в  величественное,  кубической  формы, сооружение  из стекла  и
цветного  пластика. Вокруг Царило  необычайное оживление.  Празднично одетые
аборигены  плотной толпой обступили  здание.  Некоторые из них,  провожаемые
завистливыми взглядами, поднимались по широкой  лестнице и, миновав горевшие
на местном солнце турникеты, исчезали внутри. Вся площадь по  периметру была
уставлена щитами с пестрыми афишами.
     Разумеется, я заинтересовался увиденным.
     Вниплхского  языка  я не знал, поэтому  пришлось  обратиться  к услугам
информационно-переводящего    толмача,   представляющего    собой    изящный
позолоченный   зажим  в  виде  серьги,  которая  крепилась  к  мочке  уха  и
приводилась в действие мысленным пожеланием.
     --  Большой   конкурс  поэзии!  --  тут  же  заверещал  толмач.   (Помимо
информации,  он  доносил и  эмоциональную  окраску ситуации и потому  сейчас
захлебывался от избытка восторга.) -- Участвуют лучшие стихосложенцы Вниплха!
Только сегодня! Только  раз в неделю! Турнир талантов! Творческое состязание
гениев! Зачин  делают молодые  поэты --  объекты  первых рецензий!  С обзором
своего   творчества  последнего  сезона   выступают   Лепетих,   Таратух   и
несравненный Бетехдех! Взгляд на новую  поэзию в зеркале  критической мысли!
Монологи  обобщателей  Абкайка, Абрудра и Наджика! Гвоздь программы -- всегда
непредсказуемый Гбанго-Квантавэдро!
     -- Что  такое "обобщатель"? -- переспросил  я. --  Ты правильно  употребил
термин?
     -- Максимально близко к смыслу, -- обиделся толмач.
     Я знаю,  что вы, нынешнее поколение, погрязли в низкой  прозе  бытия, --
продолжал свой  рассказ Аристарх. -- Но в пору моей молодости люди не мыслили
жизни  без  вдохновенного  поэтического  слова.  И  вот предоставился случай
получить двойное наслаждение: окунуться в стихию стиха, а через  нее познать
духовный  мир  аборигенов. Недаром же  по всей Галактике в ту  пору бытовало
крылатое выражение: "Скажи мне, кто твой любимый поэт, и я скажу, кто ты".
     Но  как пробиться в  зал, если вход штурмуют тысячи местных поклонников
поэзии?
     -- Для инопланетян имеется отдельная ложа, -- прочитав мои мысли, пискнул
толмач. -- Пропуск -- по предъявлению удостоверения личности.
     И вот я внутри гигантского куба.
     Зал  огромными  ярусами  охватывал небольшую  эстраду.  Все  места были
заняты, аборигены стояли в проходах, жались у стен и колонн.
     К счастью,  в  ложе  для  инопланетян было  чуть  свободнее.  Правда, я
оказался  единственным инопланетянином на этом празднике. Аборигены набились
и  сюда. Но местечко  для меня нашлось.  Устроившись,  я тут же  обратился в
слух, ибо конкурс уже начался.
     Из-за  кулис  выпорхнул  толстячок  в  червонно-серебристом  с искоркой
пиджаке  и  галстуке-бабочке. По всей  Вселенной именно  в такой  экипировке
представали перед публикой ведущие-конферансье.
     -- Друзья! -- бодро воскликнул ведущий и театральным жестом вскинул руки.
--  Наш фестиваль поэзии  продолжается! Спасибо,  что  вы пришли на  него!  А
сейчас    перед    вами    выступит    любимый     кое-кем    поэт,    певец
романтико-героического начала,  отстаиватель всего того, что, по его мнению,
надлежит отстаивать... -- Он  выдержал многозначительную паузу и громоподобно
выкрикнул: -- Стихосложенец Лепетих!
     -- Нельзя ли переводить точнее? -- мысленно обратился я к своему толмачу.
     -- Прошу мне не указывать! -- с вызовом  ответила серьга. --  Я переводчик
экстра-класса!
     Надо же, попался толмач с упрямым норовом. Заменить бы, да поздно.
     Между тем зал загудел, но я не сказал бы, что одобрительно.
     -- Приятно  видеть, что на Вниплхе так  любят поэзию, -- шепнул я  своему
соседу. Он ответил с любезной улыбкой:
     -- А как  же иначе?  Только  черствым душой  существам чужд  возвышенный
слог. Таким не сделать карьеры на Вниплхе...
     Что-то странное  было  в последней фразе, но уточнить я не успел  --  на
эстраду  вышел невысокий, даже  плюгавенький, с демонстративной небрежностью
одетый абориген.  Через блестящую лысину  -- от уха до уха --  тянулась жгучая
прядь волос. Вид у поэта был отрешенный. Сунув руки в карманы, он задумался.
     Продолжалось  это  довольно долго. Слушатели принялись топать ногами  и
даже свистеть. Судя по отсутствию благоговения, Лепетих покуда  не  входил в
число властителей дум.
     Наконец вскинув голову, он заверещал утробным голосом, раскачиваясь все
сильнее с каждым словом:
     --  Мой  последний  сборник  "Плавающий  топор"  получил  около  десятка
практически позитивных рецензий. Самая крупная из них имеет размер в  четыре
с  половиной  ладони.  Ее  написал  выдающийся  обобщатель  нашего  времени,
закоренелый охранитель оптимального традиционализма Абкайк...
     -- О! -- с насмешкой выдохнул зал.
     Что-то  мешало  Лепетиху раскочегариться. Складывалось впечатление, что
нынче ему так и не удастся оседлать своего Пегаса.
     --  Очень глубокую и  талантливую рецензию написал другой  наш известный
обобщатель -- Абрудр...
     -- О! -- еще насмешливее отреагировал зал.
     -- Наджик тоже написал... -- полностью растерявшись, пролепетал Лепетих.
     С залом происходило что-то  невероятное.  Народ будто с цепи сорвался --
свистели, топали ногами, визжали.
     -- Отчего такой шум? -- снова обратился я к соседу. Тот посмотрел на меня
с удивлением, затем спохватился:
     -- Ах  да,  ты  же  чужестранец... Обычная  реакция  на  так  называемую
"несгибаемую тройку"...
     -- Ага... понятно... Тогда зачем Лепетих ссылается  на этих непопулярных
людей?
     -- А что ему остается?
     -- Читать свои стихи.
     Мой  сосед  вдруг  задорно рассмеялся,  чем немало  смутил меня. Тем не
менее   я  настроился   продолжить  расспросы,  но   тут   Лепетих  поспешно
ретировался,  а  на  эстраду  вышел   другой  поэт  --  худой  как  щепка,  с
заостренными чертами лица и колючими глазками.
     -- Лирик Таратух... -- уважительно прошелестело по рядам.
     Скрестив  руки  на  груди,  Таратух  с  мрачным  видом  переждал шум  и
заговорил высоким сварливым голосом:
     -- Друзья! Позвольте  прочитать  вам  отрывок  из  новой,  еще  нигде не
опубликованной,  только  что  завершенной  и,  на  мой  взгляд,  талантливой
рецензии на мою последнюю поэму  "Влекомые высью". Автора рецензии, надеюсь,
рекламировать не  надо. Это  известный  всей  планете  несгибаемый  борец  с
косноязычием,  ярый  враг  всякой  сероватости  и обыкновенщины неустрашимый
Гбанго-Квантавэдро! -- Он вскинул руку и топнул ногой. Зал разразился бурными
аплодисментами.
     -- Тем, кто предпочитает Абкайка и Наджика, рекомендую заткнуть уши, -- с
непередаваемым сарказмом добавил Таратух.
     Ответом был одобрительный смех.
     Едва  установилась   тишина,  поэт   принялся  декламировать  --  зло  и
раскатисто.
     Должно  быть,  что-то  случилось  с  моим  толмачом,  ибо  его  перевод
представился мне набором некой зауми.
     Что мне оставалось? Я вновь обратился к соседу,  рискуя навлечь на себя
его неудовольствие.
     -- Простите, но когда же будут стихи?
     Абориген  глянул  на  меня  довольно  неприязненно,  но,  видимо,  долг
гостеприимства взял верх, и он снизошел до объяснений:
     -- Видишь  ли,  чужеземец...  На  нашей  благословенной  планете  каждый
впитывает  трепетное отношение  к  лирике с молоком  матери. Каждый человек,
считающий себя  культурным,  обязан  до тонкостей знать  как древнюю,  так и
современную  поэзию,  иначе ему не  видать продвижения по  службе  как своих
ушей.  С другой стороны, за многие века нашими поэтами созданы такие  мощные
стихотворные пласты, что  освоить  их самостоятельно нечего и думать. Что бы
мы  делали,  не  будь  обобщателей?! Они  извлекают  квинтэссенцию,  образно
говоря, варят из перебродившей браги крепкий напиток и подают нам на стол.
     -- Значит, стихи как таковые у вас не читают? -- уточнил я.
     -- Не читают и не издают! -- категорично подтвердил мою догадку абориген.
-- Например, в  поэме "Влекомые высью", о  которой сейчас столько разговоров,
полтора  километра  рифм. Где  я  возьму столько  свободного  времени, чтобы
прочитать  их?  А  сколько  бумаги  пришлось  бы  извести на  книжку?!  Зато
Гбанго-Квантавэдро  в   доступной  и  занимательной   форме  на   пяти-шести
страничках раскроет нам величие  замысла поэта, а заодно приведет  его самые
звонкие,  самые  чеканные  строки,  которые  нетрудно  заучить по дороге  на
работу. Теперь ты  понимаешь, чужеземец, почему на Вниплхе так ценят истинно
талантливых обобщателей?
     --  А   почему   тогда  такой  ажиотаж  вокруг   зала?   Разве  рецензию
Гбанго-Квантавэдро нельзя прочитать дома?
     -- Ты так ничего и не понял, чужеземец! -- с досадой воскликнул абориген.
-- Ведь те, кому  удалось попасть в зал, будут первыми ее  слушателями! А это
так престижно!
     Я невольно поднялся.
     -- Ты уже уходишь? -- удивился собеседник. -- Но впереди самое интересное.
Следующим будет  выступать несравненный  Бетехдех.  Его поэзию обобщает  сам
Глоссе.  А надо  бы  тебе знать,  что  Глоссе занимается творчеством  только
наикрупнейших, самых талантливых поэтов. Глоссе -- это марка!
     -- К сожалению, я опаздываю на  рейс,  --  пробормотал  я,  продвигаясь к
выходу, хотя до отлета оставалось еще три часа.
     Еще  дважды  мне доводилось побывать на Вниплхе. Я  обошел весь  Зырей,
осмотрел его достопримечательности,  но, когда меня пригласили  на очередной
праздник поэзии, прикинулся глухонемым. Советую и вам поступить так же, если
когда-нибудь окажетесь на Вниплхе.



     После того как  Анатолий Быстров, симпатичный тридцатилетний  холостяк,
неожиданно заметил, что кашляет в самый неподходящий момент, он твердо решил
покончить с курением.
     Насладившись  перед  сном  последней  затяжкой,  он  погасил  окурок  в
старинной   медной   пепельнице,  пожелал   спокойной   ночи  маме,  надежно
оберегавшей его тылы, и отправился на боковую.
     Под утро ему приснилась пепельница. Та самая пепельница, которая еще со
студенческих  лет украшала  его  ночной столик. Это  была  не совсем обычная
пепельница. Ее подарили Анатолию на день рождения друзья-однокурсники. Нашли
же ее во  время летней практики,  разбирая  предназначенный  к  сносу  очень
старый   дом.  Медная  пепельница  представляла  собой  классическую  голову
дьявола:  с  тонким  и  длинным  крючковатым  носом,  глубокими  глазницами,
заостренными  ушами,  козлиной  бородкой и, конечно  же,  изящными  рожками.
Классическим было и выражение, приданное его  физиономии: этакая  загадочная
улыбка,  смесь  изощренного  коварства,  затаенной  злобы   и   тысячелетней
умудренности.
     Видимо, медь имела неизвестные современным мастерам добавки, потому что
за    все    годы   металл   ничуть   не    потускнел,    сохраняя    ровный
красновато-золотистый отлив.
     Малейший  отблеск  света,  падавший  на  пепельницу,  странным  образом
оживлял физиономию дьявола, казалось, тот вот-вот заговорит. Это впечатление
усилилось  еще в большей степени, когда одна из подружек Быстрова раскрасила
дьяволу зрачки лаком для ногтей.  Раскрасила -- и сама испугалась.  Рубиновый
взор проникал прямо в душу.
     Именно этот взгляд, соединенный со змеиной  улыбкой, обнажающей крупные
ровные зубы, и приснился Анатолию под утро.
     --  Ты  хочешь  обойтись без меня? --  молчаливо  вопрошал  дьявол.  -- Не
выйдет, хозяин. Я тебя не отпущу.
     Впечатление было настолько ярким, что, проснувшись, Быстров счел нужным
дать достойный ответ.
     --  Слушай,  ты, ставленник темных сил! -- сказал он пепельнице. -- Если я
сказал,  что бросаю курить,  значит,  бросаю. Если  ко  мне  в  гости придут
курящие дамы, я, так и быть, предоставлю  тебе твое  привычное место. А пока
отдохни малость от дел,  -- и он сунул пепельницу  на шкаф между  коробочек и
свертков.
     * * *
     В вагоне метро он вдруг поймал себя на мысли, что  думает о пепельнице.
Из  темноты   тоннеля  за  ним  пристально  следили  кроваво-красные  глаза,
уверенные в собственном превосходстве.
     Быстров тряхнул головой, сбрасывая наваждение.
     Рабочий день  прошел нормально. Иногда его рука инстинктивно тянулась к
карману  за  несуществующей  сигаретой, но Анатолий  с улыбкой  пресекал эти
попытки.  Никакая ломка ему не грозила,  потому что курение всегда было  для
него не потребностью, а, скорее, данью  моде. Он не сомневался, что сладит с
приевшейся привычкой в два счета. Но он и понятия не имел, что его будет так
настойчиво  преследовать   образ   медной  пепельницы.   Раз  сто   за  день
полированный дьявол являлся его внутреннему взору  с пугающей реальностью, и
бороться с этим было куда труднее, чем с желанием закурить.
     Какова же была досада Быстрова, когда, вернувшись домой и войдя  в свою
комнату,  он  увидел,  что  медная  пепельница  как   ни  в  чем  не  бывало
расположилась  на  старом месте и  не сводит  с него  насмешливых  рубиновых
зрачков.
     -- Мама! -- закричал Анатолий. -- Мама!
     -- Что такое?  Что случилось?  -- Из кухни с ножом в руке  появилась Вера
Васильевна, его мама, самый близкий человек, друг, советчик и утешитель.
     -- Мама, зачем вы поставили  пепельницу обратно?  Я же предупреждал, что
бросаю курить.  (Всех  его знакомых девушек сначала страшно удивляло, что он
зовет  родную  маму на "вы",  но затем они проникались  к нему  за  это  еще
большей симпатией.)
     -- Ах, Толенька, по  каким пустякам ты меня отвлекаешь, а у меня котлеты
горят. Иди лучше умойся. -- Уже из, коридора  Вера Васильевна добавила: -- А к
твоему идолу я даже не прикасалась, ты же знаешь, как он мне противен.
     Анатолий пожал  плечами. Ах, мама, мама... Она стала  такой рассеянной.
Сунет куда-нибудь очки или иголку, а после ищет полдня.
     Он переоделся, но  перед тем, как  идти в ванную, спрятал  пепельницу в
нижний ящик тумбочки, что стояла в прихожей.
     Вечер  прошел  как  обычно:  ужин,   телевизор,  разговоры,  телефонные
звонки... Была уже полночь, когда он отправился спать.
     Стаскивая носки, он бросил случайный взгляд на столик и обомлел. Медный
дьявол улыбался ему, но в рубиновых зрачках читалась угроза.
     Вера  Васильевна уже спала,  и  расспросы пришлось  отложить  до  утра.
Однако Анатолий не собирался мириться с присутствием упрямой пепельницы.  Он
вынес ее на кухню, приткнул на подоконнике и плотно прикрыл дверь.
     Едва он закрыл глаза,  как дьявол-искуситель возник  перед  ним во всей
своей красе. В изгибе тонких губ таилась издевка:
     -- Тебе  ли сладить  со  мной, малыш? Я знал  парней  покруче. Но  и они
становились шелковыми.
     Анатолий  начал думать о другом. Он представил себе свою новую знакомую
-- студентку Олю, ее маленькие пальчики с маникюром... Бац! Едва он подумал о
маникюрном  лаке, как  соблазнительный  образ задрожал и развеялся, а вместо
него нахально зыркнули рубиновые глазищи на опостылевшей физиономии.
     Анатолий рывком встал с постели и выбежал на кухню. Медный дьявол стоял
на полу  у  самой двери. Должно быть, порыв ветра распахнул окно, а створкой
сбило пепельницу с подоконника. Но почему тогда он не слышал шума?
     Анатолий  вышел  на  балкон,  размахнулся  и  зашвырнул  пепельницу   в
разросшиеся кусты. Любой ценой он избавится от проклятого наваждения!
     Под  утро  начались  кошмары. Ему снилось,  что пепельница добралась до
подъезда,  преодолела лестничные марши,  поднялась на седьмой  этаж и сейчас
топчется у закрытой двери,  тычась в нее  носом и как бы выискивая отдушину.
Ему  даже  казалось, что  он  слышит  сквозь сон  это  легкое  постукивание:
тук-тук-тук... А может, это капает вода из  крана? Или чудак-сосед с первого
этажа продолжает  ремонт,  которым  почему-то занимается по  ночам? Его мозг
пребывал в некоем странном  оцепенении, в неодолимой полудреме, он навязчиво
думал  о  пепельнице, но не мог  встать, чтобы  выглянуть  за дверь. Наконец
тяжелый сон сморил его.
     Поднялся  Анатолий  совершенно разбитым.  И первое, что он  увидел, был
медный дьявол, победно возвышавшийся на ночном столике.
     -- Мама! -- закричал он так громко, что звякнула посуда в буфете.
     Вера Васильевна тут же прибежала с кухни.
     -- Как  ты меня перепугал!  -- Она прижимала к сердцу руку, в которой был
зажат  неизменный столовый  нож. -- Ты совсем не жалеешь свою маму, Анатолий.
Разве можно так кричать? Я еще не глухая.
     -- Простите, мама! Но... -- Он молча кивнул на пепельницу.
     -- И из-за таких пустяков  ты кричишь на весь дом? Люди подумают невесть
что. Я выносила  мусор, а твоя любимая  пепельница стояла за дверью. Если ты
решил  держать  ее  там --  пожалуйста,  но  ведь долго  на площадке  она  не
простоит, люди потеряли всякое уважение к чужому добру.
     У него в голове был полный сумбур.
     --  Значит,  вы опять  выносили  мусор?  Я  ведь  запретил  вам.  Мы  же
договорились. Это моя работа.
     --  Но  ты так  плохо спал. Я  же  слышала,  как  ты ходил  всю  ночь да
ворочался  с боку на бок. Это, конечно, твое дело, но мне кажется, Анатолий,
что тебе  пора уже подумать о семейной жизни. Но если это будет девушка Оля,
то  считай, я  взяла  свои  слова обратно. Ну,  иди умывайся. Я готовлю твою
любимую тушеную капусту.
     Умываясь, он  нашел более-менее  вразумительный ответ. Эту  пепельницу,
единственную  в своем роде, видели многие  соседи.  Вероятно, кто-то  из них
выносил мусор раньше, наткнулся на нее и поставил у дверей.
     После завтрака он достал с антресолей небольшой старый чемодан, спрятал
желтого  черта внутрь,  запер оба замка на  ключ, тот опустил в карман своей
куртки, а чемодан забросил наверх -- в дальний угол.
     Больше пепельница на ночном столике не появлялась.
     Зато  начались  непрерывные   галлюцинации.   Не  было   минуты,  чтобы
навязчивое видение не возникало перед ним.
     -- Не устал еще? -- змеились тонкие уста, горел кровавый взгляд. -- Пока я
не  вернусь  на  свое  законное  место, пытка будет продолжаться.  Не в моих
правилах отступать.
     Много  раз Анатолия одолевало искушение отделаться от  пепельницы раз и
навсегда: подарить  кому-нибудь, бросить  в Неву или зашвырнуть на платформу
товарняка,  катящего в ближнее или дальнее зарубежье.  Он так бы и поступил,
если бы ясно не осознавал простой  истины: это не избавит его от наваждения.
Даже  если дьявол будет покоиться на  дне Невы или окажется в далеких краях,
он все равно будет посылать  свой сатанинский сигнал и появляться в сознании
в любую минуту дня или ночи. А затем, рано или поздно, неведомыми путями, он
вернется на  привычное место,  подобно тому  как  к  царю  Мидасу  вернулось
золотое кольцо, проглоченное рыбой.
     Он  извелся от этих мыслей. Он  стал нервным, делал  ошибки в работе  и
даже разочаровал девушку Олю своей чрезмерной задумчивостью.
     Надо было что-то  предпринимать. Существовал очень простой выход: снова
закурить.  Но Анатолий знал,  что  перестанет  уважать себя,  если  признает
поражение. Его воля трещала под  напором бесовских  сил, но он снова и снова
собирал ее в кулак, хотя делать это становилось все труднее.
     Решение пришло неожиданно. Оно было удивительно простым. Анатолий  даже
рассмеялся, когда понял, насколько это просто. А рассмеявшись, успокоился.
     Но сначала нужно было кое-что проверить.
     Он  достал пепельницу  из  чемодана  и водрузил  ее  на столик.  Дьявол
ликовал. Красные лакированные зрачки праздновали победу. Не рано ли?
     Анатолий порылся в чулане, нашел ножовку и вернулся в комнату. При виде
ножовки что-то  изменилось  в облике  медного искусителя. То  ли свет теперь
падал  с  другой  стороны,  то  ли  столик  качнулся,   но  рубиновые  глаза
наполнились тревогой.
     Анатолий  крепко  взял  пепельницу левой  рукой (ему показалось, что он
ощущает холодную дрожь дьявола) и несколько раз провел ножовкой по одному из
рожек.
     Послышался  легкий стон.  На полированной  поверхности ясно обозначился
пропил.
     -- Ага, боишься...
     Теперь пришла пора улыбаться Анатолию.
     Он отложил  ножовку в сторону,  сел на постель  и, держа  перед собой в
вытянутых руках перепуганного идола, сказал ему:
     -- Послушай,  любезный! Я не желаю  тебе зла.  К  тому же ты --  подарок.
Всякий раз, когда  ко мне придут курящие гости, я буду предоставлять тебе за
столом почетное место  и  даже обращать  их внимание  на  твою  оригинальную
внешность.  Я  также  обязуюсь  содержать  тебя  в  чистоте.  Но  за это  ты
обязуешься оставить меня в  покое. Ты должен уйти из моих мыслей и снов и не
вторгаться в  них самовольно.  Если  это опять  случится, я попросту распилю
тебя на мелкие кусочки и разбросаю по всему городу. Попробуй потом собраться
воедино! Причем я буду отпиливать от тебя по кусочку в день. И я это сделаю.
Думаю, такая  перспектива  не сулит  тебе радости.  Что  скажешь?  Заключаем
договор?
     Черт покладисто кивнул. Ехидство, по крайней мере в эту минуту, исчезло
из его улыбки.
     Ночью Анатолий спал спокойно. И в последующие ночи тоже. И он долго еще
не курил. Целых три месяца.



     -- Все  в полном порядке, --  пожал  плечами Павел, откладывая  в сторону
индикатор.
     -- Посмотри,  пожалуйста,  внимательнее,  --  мягко  попросил Михаил,  на
бледном лице которого вновь  появилось выражение  обреченности. Впрочем, его
лучший друг не отличался наблюдательностью.
     --  Да что здесь смотреть! -- снисходительно воскликнул  он. -- Это же  не
компьютер! Обыкновенная настольная лампа. Вилка, шнур, патрон и выключатель.
Ну еще подставка да плафон. Элементарнейшая схема.
     -- Я ничего не смыслю в электричестве, -- виновато улыбнулся Михаил. -- Но
эта, как ты утверждаешь, исправная лампа постоянно бьет меня током. Оттого я
и решился затруднить тебя просьбой проверить ее.
     -- О Господи,  Мишка, оставь  эту лексику для своих страшных  рассказов!
Затруднить...   Просьбой...  Пара   пустяков!   --   Павел  перебрал  детали,
разложенные  на  столе.  --  Хорошо, вот здесь я усилю  изоляцию, отрегулирую
выключатель.  Возможно,   через,  него  идет  утечка  на  корпус,  хотя  это
маловероятно. А что -- сильно бьет?
     -- В последний раз я едва не потерял сознание. Павел недоверчиво покачал
головой:
     -- Чудеса!  Может,  ты  менял лампочку и ненароком сунул  мокрый палец в
патрон?
     -- Нет-нет, я просто хотел подвинуть ее ближе.
     -- Или ударился локтем о край стола? Иногда возникает ощущение, что тебя
действительно шарахнуло током.
     -- Нет, Павлик, -- с какой-то мрачной уверенностью ответил Михаил. -- Меня
ударила лампа. -- Он произнес эту фразу со странным упоением, затем заговорил
шепотом: -- Я  боюсь ее, Павлик. Она решила уничтожить меня, но пока не может
верно  рассчитать  силу  удара.  Но  с  каждым   разом   он  становится  все
чувствительней.
     -- Ну, милый,  ты,  кажись, помаленьку  чокаешься со своими мистическими
рассказами. Ну нельзя  же  так доводить себя! Знаешь что?  Сделай перерыв  в
работе, съезди куда-нибудь,  развейся.  Смотри на вещи проще. В прошлом году
ты доказывал, что  у соседского кота сатанинский  взгляд  и железные  когти,
теперь эта лампа... Держи! Более безопасной лампы в мире не существует.
     -- Спасибо, Павлик, но... -- Он судорожно вздохнул. -- Ты ведь знаешь, что
случилось с соседями!
     --  Опять двадцать  пять! Да в мире ежедневно происходят тысячи, десятки
тысяч автокатастроф! При чем здесь какой-то кот?
     Михаил печально улыбнулся:
     -- Спасибо, Павел! Ты настоящий друг. Всегда  стараешься  меня ободрить.
Возможно, ты и прав. По крайней мере, мне хотелось бы, чтобы на этот раз  ты
был прав.
     * * *
     Через несколько дней, ближе к вечеру, когда Павел, стоя в одних  трусах
у стола, гладил сорочку, раздался звонок в дверь.
     Он открыл. У порога переминался с ноги на  ногу Михаил. Вид у  него был
совершенно убитый.
     -- Заходи! -- Павел отступил в прихожую. -- Что случилось?
     Друг поднял на него глаза, в которых застыл ужас:
     -- Павлик... Эта проклятая лампа достает меня.
     --  Опять?! --  Павел давно привык  к странностям  друга, но  иногда  тот
по-настоящему выводил его из себя
     -- Я знаю, ты не поверишь, но теперь она бьет... даже не включенная.
     -- Погоди-ка!  --  Хозяин провел  гостя  в  комнату, достал  из  серванта
бутылку и налил большую рюмку водки. -- Выпей! Так... А теперь рассказывай.
     --  Она сама перемещается по комнате. Каждый раз когда я просыпаюсь, она
оказывается рядом на ночном столике. Вчера я задремал, но  еще  не  уснул, и
тут что-то коснулось моего  горла. Я открыл глаза. Только  не смейся Павлик!
Ее  шнур  пытался  обвиться  вокруг моей шеи.  После  того  как  я  перестал
прикасаться к ней, она изменила тактику и решила меня задушить. Ты бы видел,
каким зловещим был в этот момент изгиб ее ножки! Она хохотала мне в лицо!
     --  Но,  Мишка... -- Пожалуй,  только  Павел умел говорить  с  ним  как с
капризным  ребенком, и тот не обижался. -- Почему бы  тебе  не поискать более
простое объяснение? Ты повернулся во сне, задел рукой шнур, и он оказался на
подушке у твоего лица.
     -- Я не ставил ее на столик!
     -- Только успокойся,  хорошо?  Конечно,  ты  не  собирался  ее  ставить.
Извини,  но  я  знаю  твою  рассеянность.  Твой  мозг  был  занят  очередным
рассказом, а руки  механически расталкивали  вещи  по  разным  углам.  --  Он
улыбнулся. -- Куда ты поставил рюмку?
     -- А? Извини... -- Михаил густо покраснел и поднял рюмку с пола.
     -- Еще глоток? -- Павел снова налил ему.
     --  Я  понимаю,  каким  чудаком  выгляжу  в  твоих глазах... Но,  Павел,
клянусь, я не  прикасался к ней! Это и невозможно, потому что она нанесла бы
удар.
     Павел выключил утюг и надел сорочку.
     -- Что же ты ей такого сделал, что она возненавидела тебя? -- спросил он,
повязывая галстук.
     -- Я изменил  ей,  -- серьезно  ответил  Михаил. -- Когда-то  это была моя
любимая лампа. При ее свете я написал свои лучшие  рассказы. Когда наступала
ночь и  квартира  погружалась в  мрак и тишину, я садился за  стол и включал
лампу. Тут же были другие мои верные подруги --  ручка, бумага, пепельница...
Нам  так хорошо  работалось  вместе! А потом на день  рождения мне  подарили
новую  лампу. К  тому времени у старой ножка  потеряла  прежнюю упругость  и
плафон плохо фиксировался.  Поэтому я сунул ее  на шкаф  и стал пользоваться
новой. Я сразу же почувствовал,  что пишется  мне легче. Сюжеты не  потеряли
своей остроты, но из них исчезло то, что не нравилось мне самому, понимаешь?
     -- Да-да.
     -- Но продолжалось это недолго. Вернувшись однажды вечером  из редакции,
я нашел новую лампу на полу. Правда,  в тот день я забыл закрыть окно, а был
сильный ветер. На полу, кроме лампы, оказалось все, что находилось на столе,
--  бумага,  ручка,  пепельница,  даже  скатерть...  Но  ничего  серьезно  не
пострадало. Хрупкая  пепельница,  и  та  была в полной  сохранности.  А  вот
лампа...  Нет, она не просто  разбилась.  Она  была страшно  изувечена: шнур
вырван с  корнем,  ножка перекручена, как  штопор,  а  плафон  раздроблен на
мелкие кусочки. Но тогда у меня еще не возникало подозрений. Я убрал осколки
и достал со шкафа старую лампу.
     -- И она сразу же начала тебя бить?
     -- Не сразу. Поначалу  мы работали с ней как в старые добрые  времена. Я
писал,  а она освещала мой  стол, помогала строить сюжеты  и  диалоги.  Но я
быстро  почувствовал, как  что-то  разладилось.  Я не  мог  сосредоточиться,
воображение буксовало... И  тут я понял, что меня всегда раздражал оранжевый
цвет ее  корпуса.  Это раздражение невольно проникало  в рассказы. Ненужное,
излишнее  раздражение. Новая лампа, которая разбилась,  была зеленой. Именно
зеленый  цвет   был  моим,  благодаря  ему  рассказы  становились  глубже  и
прозрачнее. Зеленая лампа могла бы вдохнуть в мое творчество гармонию. Но ее
уничтожили. И я понял, кто это сделал и зачем. Ревнивая старая дева с хромой
ногой и в драной оранжевой юбке! Не сдержавшись, я ударил ее. Лампа обиженно
вскрикнула и тут же погасла. Вот тогда-то она начала мстить...
     -- Более невероятной истории я не слышал, --  признался Павел, поглядывая
на  друга с сожалением. --  Я знаю, что  вы, литераторы, народ  "с приветом",
поэтому  не  стану  тебя  разубеждать. Но  вот  совет: выкинь  свою лампу на
помойку. Прямо  сегодня.  А  чтобы тебе не  скучать... -- он вышел в соседнюю
комнату и вернулся с небольшой настольной лампой,  -- держи подарок! Она хоть
и не новая, но тоже зеленого цвета, а главное -- не драчунья.
     -- Спасибо, Павлик,  --  улыбнулся Михаил,  разглядывая  подарок.  --  Это
замечательная лампа. Я уверен, что она принесет мне удачу.
     -- Рад слышать. Теперь все?
     -- Не совсем... Как же выбросить старую?
     -- К чертям собачьим!
     -- Но я  не  могу даже прикоснуться  к ней. Говорю же, она бьет уже  без
тока.  Вернее,  она  заряжается,  когда  остается  одна,  и  ждет.  Она  уже
рассчитала смертельный заряд. Этот удар будет последним.
     --  Так  не  трогай ее. Завтра  утром  я  зайду к  тебе  и  займусь этой
ревнивицей сам.
     --  Павлик, пожалуйста...  --  Михаил  заглянул  другу  в  глаза. -- Пошли
сейчас?
     --  Извини,  сейчас  никак  не   могу.   Мы  с  Наташей  идем  в  театр,
собственно... --  он посмотрел  на  часы,  -- через пятнадцать  минут  мне уже
выходить, а я до сих пор разгуливаю в трусах. Завтра, Миша!
     -- Что ж, значит -- не судьба...
     -- Брось эти страхи, взбодрись! Завтра.
     -- Ладно, я понял. Но, пожалуйста, приходи как можно раньше.
     * * *
     Слишком рано  не  получилось, но около  десяти  Павел  звонил  в  дверь
коммуналки,  где  обитал  и творил  его друг еще со  школьной  скамьи, автор
бесчисленных  мистических и фантастических  историй Михаил Ромоданов.  Дверь
открыла баба Настя -- общительная и бойкая старушка.
     -- Как здоровьице, баба Настя?
     -- Ты, Павлик? Заходи. Твой, поди, еще дрыхнет. Опять небось строчил всю
ночь. Не человек, а сова.
     -- Так он и сам в этом признается.
     Они покалякали о погоде, о ценах: Павел бочком отчалил от нее и, пройдя
в конец длинного сумрачного коридора, постучал в обшарпанную дверь.
     Молчание.
     Впрочем, Мишка никогда  не  запирался, и Павел уверенно повернул ручку.
Уже  позднее  он  вспоминал,  что  в  этот  момент  его   охватили  недобрые
предчувствия.
     Михаил боком лежал на полу, выпростав вперед правую руку.
     Кинувшись к другу, Павел осторожно перевернул его на спину и, распахнув
на нем рубаху, прижался ухом к груди.
     Удары сердца едва прослушивались.
     Не теряя ни секунды, Павел приступил к массажу.
     Наконец веки "Михаила задрожали.
     -- Ну давай же, давай!  -- шептал  Павел, все энергичнее нажимая ладонями
на костистую грудь пострадавшего. -- Карабкайся, старина!
     Тот судорожно вздохнул.
     -- Так-то лучше...
     Павел  повернул голову,  чтобы  посмотреть,  разобрана  ли постель,  на
которую  он  намеревался  поудобнее  уложить  Михаила.  То,  что  он увидел,
заставило его вздрогнуть.
     В углу валялся  вчерашний подарок, но  в каком  виде! Провода  вырваны,
металлическая подставка сплющена... А  на  столе, хищно прогнувшись,  горела
оранжевая лампа.



     --  То  самое место,  --  негромко  сказал  Дадо, когда  машина  миновала
покосившийся дорожный указатель.
     -- Точно! -- вскинулся  на  заднем сиденье Желтый Мак и как бы  ненароком
прикоснулся к гладкой коленке своей спутницы: -- Помнишь, Клара?
     Сидевшая рядом Пышная блондинка брезгливо ударила его по руке:
     -- Убери лапу!
     -- Такое дельце провернули! -- самодовольно ухмыльнулся Желтый Мак. -- Как
раз возле этого указателя  они  тебя и подобрали, киска. Удивительно,  какое
дурачье   работает  на   рефрижераторах.  Разве  можно  вечером  подсаживать
незнакомку,  тем  более  такую сексуальную? Сколько  прошло с  тех  пор,  а?
Неужели полгода?
     -- Нечего  болтать о том, что было,  --  осадила его  Клара, глядя  перед
собой на шоссе, окаймленное двумя стенами хмурого сырого леса.
     -- А если я хочу? -- осклабился Желтый Мак.
     -- Заткнись! -- бросил Дадо, переключая скорость.
     Машина натужно пошла на подъем.
     -- Чего  это ты мне рот  затыкаешь?  -- оскорбился  вдруг  Желтый  Мак. --
Может,  на  меня  накатило  лирическое настроение?  Может, я торчу  от  этих
воспоминаний? Вот  сейчас  за  подъемом  будет  низинка,  там  наша Кларочка
попросила  их остановиться. -- На миг он прижался  к ее бедру. --  Держу пари,
они  и вправду подумали,  что тебе, киска, захотелось  пи-пи. --  Он каркающе
рассмеялся: -- Говорят, их до сих пор не нашли... Слава родной милиции!
     -- Клара,  врежь долговязому  по яйцам,  у меня руки заняты, --  попросил
Дадо.
     Девушка лишь презрительно усмехнулась.
     -- Ох-хо-хо! -- покачал головой Желтый Мак. -- Какие мы благородные! Какие
мы аристократы! А  ведь это ты, Дадо, замочил того, что был слева. И вообще,
сколько людишек ты самолично спровадил  на тот свет, а, Дадо? Но уж побольше
моего -- голову наотрез!
     Мотор капризно  зачихал. Дадо  подсосал топливо.  Ему не нравилось, как
автомобиль  ведет  себя  на подъеме.  Дрянной оказалась машинишка, даром что
иномарка. Надо  срочно менять  тачку.  Но еще больше ему  не  нравился  этот
разговор. Однако оставлять последнее слово за этим  придурком, Желтым Маком,
он тоже не собирался.
     -- Вся разница между нами, Мак, в  том, -- спокойно заметил он,  -- что ты
убиваешь себе  в удовольствие. Для тебя это слаще баб и выпивки, я знаю. Ты,
Мак, шакал, который любит чужую кровь.
     -- А ты не любишь?
     -- Нет! -- отрезал Дадо. -- Просто это моя работа.
     --  Ангелочек! -- хохотнул  Желтый Мак. --  Вы только посмотрите  на него!
Может, ты еще и свечки ставишь за своих покойников?
     -- Может, и ставлю. И еще -- я никогда не говорю о них.
     -- Жаль, что они тебя сейчас не слышат, а то обалдели бы от счастья.
     --  Хватит! --  с  яростью  вмешалась Клара. --  Тошнит от  вашего  трепа!
Устроили тут театр! Подумайте лучше о деле.
     Дадо, продолжая следить за дорогой, слегка повернулся к ней:
     -- А ты,  красавица, еще хуже этого ублюдка.  Он  просто дешевка,  псих,
плюнуть  и  растереть. А  ты  у нас -- королева! Ты -- голова! На твой взгляд,
любой человек -- просто куча дерьма, верно?
     -- Дерьмо вы и есть, --  холодно отчеканила Клара ничуть не скрывая,  что
имеет в виду и своих сообщников.
     В  ее  голосе слышалось  столько  презрения,  что Желтый  Мак  обиженно
заморгал.
     -- Ну спасибо за откровенность,  -- ответил Дадо после небольшой паузы. --
Тогда я  скажу вам  обоим  еще  кое-что... Когда-нибудь мы все умрем. Может,
через  двадцать  лет,  а может, через двадцать минут. Но я точно знаю, что я
умру мгновенно,  как и  убивал  этих бедолаг.  А вот ты, Мак, и особенно ты,
стерва...
     -- Какой же ты дурак, Дадо! Старый чокнутый дурак...
     Дадо снова повернулся, чтобы ответить, и тут заметил, что рефрижератор,
который шел за ними в отдалении, заметно прибавил в скорости.
     Ну и что? Рефрижератор как рефрижератор. Сколько их бегает по трассе! И
все-таки тут было что-то не так. Дадо вдруг понял, что тяжелая машина начала
стремительно нагонять их. Как раз  после того  памятного указателя. Затяжной
подъем не был для нее помехой.
     --  Мак,  по-моему, кто-то сел нам на хвост, -- бросил он тоном, никак не
вязавшимся с недавней перепалкой.
     Тот живо обернулся:
     -- Клянусь задницей Клары, это тот самый рефрижератор!
     Холодок пробежал по спине Дадо.
     -- Кто в кабине?
     Теперь Желтый Мак не отрывался от заднего стекла.
     -- Не пойму...
     Дадо и  сам  не сводил глаз с  зеркальца заднего вида. Но ничего нельзя
было разобрать. Солнце играло на кабине рефрижератора,  отражаясь от  стекол
яркими бликами.
     Но в  одном  сомнений не  оставалось. Это был  тот самый  рефрижератор,
который  они обчистили полгода  назад. Ну так что же? Да, им  пришлось убить
водителя  и его  напарника -- зачем  свидетели? -- но машина-то не пострадала.
Через несколько дней гаишники нашли ее и,  само собой,  вернули  в автопарк.
Понятно, что она опять бегает  по дорогам. Необычным  было лишь место  новой
встречи: именно здесь, на отрезке шоссе, ставшем роковым для  прежних хозяев
рефрижератора. Чем-то жутким повеяло от этого совпадения.
     -- Кто бы там  ни рулил, -- с мрачной  торжественностью объявил Дадо, -- у
него есть к нам дело. Атмосфера в салоне круто переменилась.
     -- Мак! -- приказала Клара.
     Тот достал пистолет и снял его с предохранителя.
     -- Дадо, прибавь! -- Она ткнула сообщника в плечо крепким кулачком.
     Дадо выругался. Будь  его воля, он птицей полетел  бы над асфальтом, но
проклятый двигатель капризничал. Виски Дадо покрылись потом.
     Гребень подъема был, казалось, совсем рядом и в то же время недостижимо
далеко.
     А  рефрижератор несся  сзади, как  гигантская  самонаводящаяся торпеда.
Солнце по-прежнему отражалось от его кабины и слепило глаза.
     Но вот на краткий  миг машина  оказалась  в тени огромного дуба,  ветви
которого нависали над дорогой.
     -- Мать честная! -- обомлел Желтый Мак.
     К переднему стеклу  рефрижератора приклеилась пожелтевшая старая газета
с фотографиями убитых водителей. Оба улыбались со  снимков, будто собирались
на торжество. За газетой была пустота.
     -- Пригнулся он, что ли, сволочь... -- щурился Мак.
     Рефрижератор надвигался всей своей грозной массой, мощный мотор победно
рокотал. Идти  на обгон он явно не  собирался. Похоже, вся энергия грузовоза
нацеливалась на задний бампер иномарки.
     -- Бей по шинам! -- Клара повернулась к Маку побелевшим лицом.
     Тот кивнул, но стрелять со своего места ему было не с руки. Он  перелез
через Клару и опустил боковое стекло, высунувшись наружу.
     Тем временем их автомобиль одолел-таки подъем.
     Дадо перевел дыхание.
     Начинался  спуск,  где он  надеялся разогнаться,  а  еще лучше -  резко
свернуть с дороги, чтобы пропустить этот чертов рефрижератор.
     Дадо не  очень хорошо  помнил местность. То,  что  он  увидел с гребня,
повергло его в  панику.  Впереди была низина с  речушкой, через которую  вел
бетонный мост. Тот  самый мост, за которым полгода  назад они расправились с
дальнобойщиками. Дорога перед мостом сужалась. Свернуть на этом участке было
невозможно: с обеих сторон тянулись могучие сосновые стволы, крутые откосы и
вросшие  в землю  угрюмые замшелые  валуны. Но сразу же за мостом раскинулся
молодой березняк. Если дотянуть до него...
     Что-то нашептывая, Дадо  нажал на газ. Будто откликаясь на его  мольбу,
машина стремительно понеслась по спуску.
     Из-за  гребня  вынырнула громада рефрижератора и  устремилась в погоню,
наращивая скорость еще быстрее.
     -- Стреляй же, тварь! -- в бешенстве выкрикнула Клара.
     Мак принялся  палить по  шинам. Рука  его тряслась. С такого расстояния
трудно было промахнуться, но ничто не изменилось в движении преследователя.
     Вдруг рефрижератор пошел на обгон. Его кабина, величественно колыхаясь,
проплыла мимо вжавшихся в сиденья пассажиров, серебристая прямоугольная туша
закрыла  от них  солнце.  Пять  пар  колес  вращались  как  ножи  чудовищной
мясорубки.
     Казалось, могучая  машина постепенно  уходит вперед и  все  страхи были
напрасными.
     Будто в насмешку, рефрижератор играючи подрезал им угол.
     Только тут Дадо  понял дьявольский замысел неизвестного мстителя. Тот и
не собирался идти на  таран, он попросту смахнет  их с  шоссе перед мостом --
вниз, с крутого откоса, на валуны и острые камни.
     Тихий взрыв раздался в голове у Дадо. Мысли, которые давно уже донимали
его, но которые он старался держать под запором, завладели сознанием.
     Ведь  он  лукавил,  утверждая,  что  всегда  убивал  мгновенно.  Иногда
приходилось делать это медленно. Очень  редко, но приходилось. Это тоже была
работа.
     Дадо  знал,  что однажды  за ним  придет  кто-нибудь из  тех,  кому  он
укоротил жизнь. А может, они явятся всей толпой.
     Он никогда не говорил об этом ни Маку,  ни Кларе. Те подняли  бы его на
смех. Они считают, что если убрать  свидетелей и вовремя уйти от милиции, то
можно спать спокойно. Они даже не догадываются, как мало  это значит. Они не
понимают, что однажды тени убитых придут и за ними тоже.
     Кто там  в  кабине?  Должно быть, оба зарезанных  водителя.  Он  воочию
представил, каким  гневом горят их запавшие глаза, как тверда невесомая рука
на рулевом колесе...
     Он хрипло  рассмеялся: до чего же наивной  была его вера в  то, что ему
дадут легко уйти из этого мира!
     Дадо закрыл глаза. Они уже здесь. Все.
     "Мы пришли за тобой, Дадо, приготовься.  Ты знаешь, что такое запеканка
по-королевски? Но  не думай, что после смерти  все  для тебя закончится. Это
только начало".
     Где-то далеко-далеко, будто в другом мире, отчаянно вопили Желтый Мак и
Клара.
     Колеса утратили опору. Короткий полет, удар.
     Желтого  Мака вышвырнуло через рассыпавшееся переднее стекло  на острые
камни  речки.  Мозг  из  расколотого  черепа  брызнул в тихую  заводь  будто
приманка для рыб.
     Машина  подпрыгнула  и  влетела  в  узкую щель  между  двумя  валунами,
превратившись в огромную уродливо закупоренную консервную банку, которая тут
же вспыхнула.
     Заскрежетав тормозами, рефрижератор миновал мост и резко свернул в лес,
рискуя  перевернуться.  Переваливаясь  с  боку  на   бок,  как  механический
мастодонт,  подпрыгивая на  пеньках, он достиг  крутого откоса  и уткнулся в
него  кабиной.  Мотор  продолжал работать, задние колеса все  так же  бешено
вращались, разбрасывая оказавшуюся под ними кучу валежника.
     Тем  временем  у  места  аварии   начали  останавливаться   проезжавшие
автомобили.   Вскоре   на  мосту  собралась  внушительная  толпа.  Несколько
добровольцев   с   огнетушителями   устремились  к  страшному   костру.   Но
подступиться к нему было невозможно.
     Еще через несколько минут сюда подлетели два милицейских "уазика".
     -- Эх, не успели... -- сокрушенно вздохнул пожилой желчного вида капитан.
-- Наделал-таки делов  этот угонщик. Но какого дьявола он свернул в лес?  Все
равно  не уйдет. Возьмем голубчика как миленького! Сержант Авдеев, остаетесь
здесь за старшего, остальные -- за мной!
     Гаишники бросились к рефрижератору, который ясно был виден с дороги.
     Сзади бежал растерянный мужчина в темно-синем комбинезоне.
     -- Я только  хотел перекусить,  -- повторял  он, наверное, в сотый раз. --
Кабину запер как положено, сам сел за столик у окна, глаз с него не спускал.
Вдруг он завелся и поехал. Что я могу сделать?!
     -- Да  угомонитесь, гражданин! --  прикрикнул  на  него капитан. -- Стойте
здесь  и  не высовывайтесь. Сейчас задержим угонщика,  а с вами  после будем
разбираться.
     Но водитель продолжал бежать следом, бормоча:
     --  Невезучая  эта  машина,  пропади она пропадом!  Сначала Степаныча  с
Женькой убили, теперь вот угнали... Уйду с нее, ей-Богу уйду...
     Хоронясь за деревцами, милиционеры окружили рефрижератор.
     --  Выходи!  --  крикнул  капитан,  держа оружие  в полусогнутой руке.  --
Покатался, и будет!
     В ответ  мотор  взревел еще надрывнее, колеса продолжали вращаться,  но
косогор, в который упиралась кабина, был недоступен даже для трактора.
     Все внимание гаишников было сосредоточено на кабине. Зато "осиротевший"
водитель заметил,  что вращающаяся задняя пара  колес  обнажила среди  сухих
веток что-то необычное. Он подошел ближе. Ботинок. А дальше...
     -- Это же Женька...
     И в  тот  же миг мотор  взревел в  последний  раз. Его надрывный,  даже
какой-то требовательный рык  переходил в тонкое пение, похожее на плач. Звук
этот далеко пронесся над лесом, и от него содрогнулись все, кто его слышал.
     Выждав  еще  немного, капитан  подскочил  к кабине и  рывком  распахнул
дверь:
     -- Руки за голову! Выходи!
     Молчание. Осторожно он заглянул внутрь.
     В  кабине  было пусто.  Лишь  на шоферском сиденье  лежала  пожелтевшая
газета.



     Роясь как-то на  полках букинистического отдела  книжного магазина, что
на  Литейном,  Григорий Мурунов  выудил  потрепанный  томик с  полустершимся
золотым тиснением на обложке:
     "Петр Строгий. Когда цветет черемуха. Стихотворения".
     Мурунов взвесил находку на ладони.
     Да-а...  Сейчас-то  мало  кто  помнит Петра Строгого.  А лет двенадцать
назад, нет, пожалуй, уже поболее, имя этого всесильного министра было у всех
на  устах.  Именно  со Строгого  началась волна  разоблачений,  когда у руля
империи встал новый генсек, попытавшийся было железной рукой навести порядок
в коридорах  власти.  Едва ли  не впервые изумленные сограждане узнали не по
слухам,  а  из  официальных  источников,  что "слуги народа"  берут  взятки,
беззастенчиво запускают лапу в государственный карман и вообще не отказывают
себе в земных  радостях. Длинный шлейф прегрешений  тянулся  за Строгим,  но
многие тайны  он унес  в могилу,  ибо  накануне  ареста застрелился  в своем
рабочем кабинете.
     Зато   взяли  с  поличным  его  приспешников,  у  которых  конфисковали
сумасшедшие  по  тем временам средства.  Сколько  же  успел  наворовать  сам
министр?  Выводились  немыслимые,  астрономические  цифры,  но  многократные
обыски  его  квартиры,  дачи,  домов  ближайших  родственников  не  принесли
результата. Тайник опального министра так и не был обнаружен.
     Пресса  долго муссировала эту  тему.  Вспоминали  скрытный  и  властный
характер Строгого, его семейные неурядицы, фактор неожиданности.  Но так или
иначе  все  сходились в  одном:  где-то  таятся  несметные сокровища, сродни
пиратским кладам -- и по размеру, и  по способам добычи. Кажется, власти даже
обещали  солидное вознаграждение  за любые  сведения о золотой захоронке, но
затем наступили новые времена,  пришли новые люди, по  сравнению с  которыми
алчный министр выглядел мелким карманником.
     Незадолго до трагического финала Строгий выпустил стихотворный сборник.
(У  него,  оказывается,  был  поэтический дар.)  Впрочем,  в ту пору  многие
номенклатурные  олимпийцы  ударились в литературу,  воодушевленные  примером
автора  "Малой земли".  Хм!  Увесистый  томик.  Твердый  переплет.  Подобное
дозволялось  либо  классикам, либо министрам.  А нынче у  этой  книжицы одна
судьба  -- пылиться  на  полке  до той  поры,  пока  не спишут  в макулатуру.
Впрочем...
     Мурунов открыл обложку. На форзаце стоял  лиловый  экслибрис.  Рисунок,
заключенный в  фигурную рамку, изображал  лесную  пичугу  на  фоне цветущего
куста. Ниже  затейливо извивалась надпись: "Из библиотеки  Петра  Строгого".
Вот оно  что!  Выходит,  эта  книжонка  не простая, а  из личной  библиотеки
опального  министра?!  Как  же  она  оказалась  здесь,  в  Питере?  Воистину
неисповедимы пути  книг.  Собственно, это не книга  даже, а документ ушедшей
эпохи. Грешно пройти мимо такой  находки, тем  более что цена сборника чисто
символическая. Без колебаний Мурунов направился к кассе.
     Поздним   вечером,  устроившись  перед  телевизором,  Мурунов  принялся
перелистывать  приобретение.  К  его  удивлению,   стихи  оказались   весьма
приличными. Целый раздел  посвящался природе древней тверской земли, деревне
Рядки, откуда, как следовало из аннотации, да и из самих стихов, министр был
родом. Как  знать,  если  бы  не служебная  карьера,  быть бы Петру Строгому
профессиональным поэтом.
     Мурунов  повертел книгу  в руках. Томик  был  сильно  потрепан,  но  не
оттого,  что  его зачитали до дыр.  Скорее пришлось ему  то ли побывать  под
сильным дождем, то ли  пережить домашнее  наводнение.  Переплет  покороблен,
коленкор на сгибе висит бахромой, а местами отслоился от картона.
     Мурунов   был   не   только  страстным   библиофилом,  но   и  неплохим
переплетчиком-самоучкой,   возвращавшим    вторую    жизнь   многим    своим
приобретениям.
     Нынче  ему   не  спалось,  и,   чтобы  не  маяться  попусту,  он  решил
отреставрировать книгу, которая почему-то всецело завладела его сознанием.
     Домашние уже уснули. Он расположился  на кухне, приготовив инструмент и
материалы. Первым делом аккуратно отделил переплетную крышку.
     Неведомо откуда на стол выпала сложенная вчетверо калька.
     Дрожащими руками он развернул ее, охваченный предчувствием чуда.
     Это был план, столь подробный,  будто автор вычерчивал его не для себя,
а для него, Мурунова.
     Через весь листочек тянулась линия железной дороги. Жирным кружком была
обозначена  небольшая  станция  неподалеку  от  Калинина.  От  нее  отходила
извилистая черта, на которой такими  же  жирными кружками были отмечены  два
населенных пункта -- Мартынове и Рядки, очевидно деревни.  Между  ними,  но в
сторонке, лежало круглое озерцо, куда впадала тонюсенькая загогулинка, вдоль
которой  шла четкая надпись -- "Ручей Яблоневый". А  ниже,  в скобках, летели
строчки, рассеивающие все сомнения:
     "Направо  от  дороги, вдоль  ручья,  не переходя  мостика, примерно  НО
метров, до трех  валунов, геометрический центр площадки между  ними, глубина
1,2 метра".
     Мурунов  погладил  кальку  как  живую и нервно  закурил. Стояла  гулкая
тишина. Домашние спали, спал подъезд, спал город.
     Как же все  это случилось, черт побери?!  По каким-то причинам  Строгий
опасался  посвятить в  свою  тайну  даже  самых близких  людей, но, живя  на
вулкане, понимал, что может сложиться ситуация,  когда придется это сделать,
а  времени на долгие пояснения не будет.  Потому и  появилась эта  подробная
калька.  Однако  предусмотрительность  не  помогла.  Все  произошло  слишком
неожиданно...
     Мурунов встал и  подошел к окну, за которым поскрипывал на ветру старый
тополь. Так или иначе, а жизнь распорядилась по-своему, вручив ему, Григорию
Мурунову,  человеку с непритязательными привычками,  неправедное  наследство
бывшего "царедворца".
     Ну и как же он должен поступить?
     Случись все это в прежние времена,  Мурунов не колебался бы ни секунды.
Отнес бы кальку куда надо. Но с тех пор он поумнел. Говорят, сейчас в стране
идет передел собственности. Только ему, Мурунову, почему-то при  этом ничего
не   досталось.  Даже   крох.   И   вот   само  провидение   восстанавливает
справедливость, посылая ему законную долю.
     Он уже собирался разбудить жену  и сообщить  ей о невероятной удаче, но
призадумался. Она, верная  спутница  жизни, -- хороший человек, да уж  больно
невоздержанным  языком наградил ее  Господь.  Просто невозможно представить,
чтобы нынче же днем она  не шепнула по  секрету своей чудной мамочке  и двум
милым сестрицам эту новость. Слухи пойдут как круги по воде. Суть  не в том,
что  ему жалко поделиться  с родственниками --  это не беда, а вот  дойдет до
властей -- это уже полбеды, а пожалуют  господа рэкетиры -- это  уже настоящая
беда!  Притом  не исключено, что  тайник давно раскопан (может, были  другие
копии?)  или же стряслось что-то непредвиденное -- допустим,  исчезли валуны.
Тогда до гроба придется  оправдываться перед родней, а все равно не поверят,
называя за спиной скрягой и подлецом.
     Нет, пока надо держать рот на замке. И ехать туда  самому. А  там видно
будет.
     Деньги на  дорогу придется занять у приятелей, такую сумму из домашнего
бюджета незаметно не выкроишь.  А собраться -- под предлогом поездки на дачу.
Жена знает,  сколько там  накопилось  дел, и подозрений  это не  вызовет. За
сутки с небольшим он обернется.
     Мурунов  снова  посмотрел в  темноту окна.  Там, в  непроглядной  ночи,
дрожали отблески золотого миража.
     * * *
     Хорошо утрамбованная грунтовая дорога  вела в глубь лесного  массива. К
ней  подступали то  величественные  сосны,  то  могучие  дубы, то  березовые
стайки, о которых Петр Строгий слагал свои стихи и которые, возможно, до сих
пор помнили его.
     Мурунов  неторопливо шагал по  обочине, чуть  склонившись  под тяжестью
объемистого рюкзака.  Кажется, ничего не забыл, прихватил инструмент  на все
случаи.
     Интересно,   а  как  министр  зарывал  свои  сокровища?  Ведь  пришлось
обходиться без  помощников. Сам  копал? А где ставил  машину?  А  вдруг  кто
подсмотрел и следом вырыл захоронку?
     Дорога   впереди  сузилась,  показался  широкий   ручей  с  обрывистыми
берегами,  над  которым был  перекинут  бревенчатый мост.  Нет,  это еще  не
Яблоневый.  Сразу  же  за  мостом  начиналась  большая  деревня.  Мартыново,
догадался Мурунов.
     Шагая  вдоль  покосившихся  заборов  и  просторных  бревенчатых  домов,
Мурунов настороженно  поглядывал по  сторонам:  не  вызывает ли его  персона
повышенного интереса? Но кажется, нет. Его старая куртка, поношенные брюки и
резиновые сапоги не притягивали ничьих любопытствующих взоров.
     За  деревней  дорога  снова  потянулась через  густой  лес,  в  глубине
которого царили влажные  сумерки. Клад был совсем рядом. Еще несколько сотен
метров... Сердце Мурунова стучало громче с каждым шагом.
     А вот и  он, ручей Яблоневый!  Вода  чистая  как  слеза, на  дне каждая
песчинка видна, а на зеленом откосе, у самой воды, нахально красуется у всех
на  виду крепкий подберезовик,  и никто  почему-то его  не срывает.  Тишина,
покой... Теперь направо -- вдоль ручья.
     Три  валуна он заметил издали.  Огромные,  серовато-коричневые, местами
покрытые  рисунками  седоватого мха, вросшие в пружинистую почву,  они  и не
собирались перекочевывать отсюда. Но что, если между ними -- полуобвалившаяся
яма?
     Мурунов ускорил шаг.  Слава Богу! Его худшие опасения не подтвердились.
Тесная площадка в обозначенных на кальке границах буйно поросла  травой, как
и  соседние  участки.  Должно  быть, министр  копал  яму по  науке:  сначала
аккуратно снял дерн, а затем уложил его обратно -- кусок к куску.
     Мурунов  сбросил  рюкзак  и  полез  за  сигаретами.  Вдруг  вспомнилось
читанное о кладоискателях. Все они, добравшись до вожделенного места, теряли
рассудок, как безумные принимались копать  не  замечая ничего  вокруг, затем
отбрасывали лопату  и  рыли руками,  срывая ногти... Странно,  почему он  не
испытывает ничего  подобного? Здесь,  под  его  ногами, на небольшой глубине
лежит фантастическое богатство, а он  стоит и спокойно курит. Ну-ка, где тут
геометрический центр?
     Он   поднял  глаза  и...  увидел  мелькнувшую   за  сосновыми  стволами
человеческую  фигуру.  На  мгновение  Мурунов  поверил,  что  дух  покойного
министра явился, чтобы наказать дерзкого охотника  за чужими сокровищами. Не
успел  он   перевести   дыхание,   как  незнакомец   оказался  на   открытом
пространстве.
     Это был  старик  -- в  телогрейке,  несмотря на  теплый  день, полосатых
брюках и кирзовых сапогах. У  него была всклокоченная борода и  морщинистое,
как печеное яблоко, лицо.
     Только  тут Мурунов сообразил, что старик  шагает по  тропинке, которая
ведет как раз мимо валунов, и что он сам, Мурунов, подошел к тайнику тоже по
той же тропинке, только с другой стороны.
     Старик остановился напротив.
     -- Здравствуйте, уважаемый! Никак, в Рядки путь держите?  --  спросил  он
звонким, несколько блеющим голосом. Его маленькие  выцветшие глазки смотрели
доброжелательно и вместе с тем лукаво.
     -- В общем, да... -- пробормотал Мурунов, пытаясь вернуть самообладание.
     --  Так кроме  Рядков  по  этой тропинке  вы  никуда  и  не попадете,  --
словоохотливо сообщил дед. -- За Рядками, окромя болота,  ничего уже нет. А к
кому в гости собрались, если не секрет? Я всех там наперечет знаю.
     Надо было выкручиваться.
     -- Значит,  сами-то из  Рядков будете?  --  вопросом  на  вопрос  ответил
Мурунов.
     --  Нет, сам я из Мартынова. А в Рядках  дочка замужем. Трое  внучат, да
еще правнук как раз на Пасху родился. Как не проведать? Вот, гостинцы носил,
да и назад иду не  с пустыми руками,  -- он приподнял лукошко, накрытое белой
тряпицей.
     Мурунов отважился на рискованный ход.
     -- Так вы, наверное, и Петра Строгого знали?
     --  Петьку-то?!  Это который был министром? Ну как же! Босоногим пацаном
помню.  Так вы, стало быть, к Строгим  приехали? К Федору,  его брату, или к
племянникам?
     --  Я   тоже  немного  знал   Петра,   --   уходя  от  ответа,   принялся
импровизировать Мурунов.
     -- Хороший был мужик, царствие  ему небесное!  -- Старик  стащил с головы
кепку и перекрестился.
     -- Хороший-то хороший, да писали, большие взятки брал.
     -- Э-э, мил-человек!  -- Дед вдруг въедливо  рассмеялся. -- Моя старуха, к
примеру,  по  сю пору думает, что я  до седых волос по девкам  бегал.  А  я,
верите, за  всю жизнь  другую даже не  приголубил. Так и Петр.  Ну, посудите
сами, неужто ему министерской зарплаты не хватало? Да еще Клавдия, жена его,
докторшей работала, тоже небось приносила в дом...
     Мурунов  с трудом подавил  усмешку. "Знал бы ты, дедок, что зарыл здесь
твой земляк..."
     -- Отчего же тогда застрелился?
     -- Про  то,  любезный,  один  Бог ведает.  --  Старик снова  осенил  себя
крестным знамением. --  У нас  в прошлом  году  в  Мартынове  один тракторист
повесился. Хороший был мужик, непьющий. А как узнал, что у него  болячка, ни
слова никому не говоря, пошел  ночью в сарай и повесился. Может,  и с Петром
так было. А  уж после на  него всех собак навешали.  Известное  дело: Москва
бьет с носка. А вы, значит, к Федору?
     -- Эта тропинка, стало быть, ведет в Рядки? -- снова  увильнул от прямого
ответа Мурунов.
     -- Точно, -- кивнул дед.  --  Раньше  была другая, покороче, да болото  ее
сожрало. Теперь ходим здесь. По дороге --  уж больно агромадный крюк выходит.
Так вы. значит, к Федору?
     -- К нему, -- вынужден был согласиться Мурунов.
     -- Ну и не застанете! -- рассмеялся старик, будто открывая секрет фокуса.
--  Федор-то  в  Мартынове работает. В  мастерских.  Пойдемте, я  вас к  нему
провожу.
     --  Спасибо,  но у меня  есть еще  дела. Грибов хочу набрать,  -- нашелся
Мурунов.
     Старик  не  сводил с него пронзительных глазок, словно знал  совершенно
точно, зачем его собеседник здесь.
     -- Ну, тогда хоть  скажите, как вас звать-величать? Я зайду к Федору, да
шепну, что к нему гость пожаловал.
     -- Прошу  вас  этого не делать. Пусть будет сюрприз... -- Видя, что иного
способа  отвязаться от разговорчивого  деда  нет, он поднял  рюкзак.  --  Ну,
большое спасибо за приятную беседу. Мне пора.
     --  Да  ведь настоящих грибов вы  здесь  не  найдете. Пойдемте, я покажу
места...
     Мурунов,  взвалив  на спину рюкзак,  сделал  прощальный  жест  и быстро
зашагал  в  глубь леса.  Лишь достигнув зарослей  орешника, он позволил себе
оглянуться. Дед, слава-те Господи, удалялся от заветных валунов.
     Однако же в любую минуту на тропинке мог появиться  другой абориген. Не
говоря уже о том,  что  дед наверняка первым делом разыщет Федора Строгого и
поведает тому о странном госте.
     "Дела-а..." -- вздохнул Мурунов, забираясь в чащу. Впрочем, клады никому
не  даются  в  руки  легко.  Их  поиску  всегда  сопутствуют  непредвиденные
обстоятельства. Надо дождаться темноты...
     Он огляделся по сторонам, обнаружив с радостным изумлением, что попал в
настоящее грибное  царство. В низинках, покрытых ярко-зеленым мхом, розовели
шляпки  свежих  сыроежек,  в  полный  рост  вымахали  целые  россыпи   тугих
моховиков;  по  пригоркам  же  без  всякой  опаски  привольно  расположились
желтеющие цепочки лисичек и стайки крепких подберезовиков и красноголовиков.
Хоть косой коси. Мурунов даже забыл про клад. Ради одной этой красоты стоило
приехать сюда!
     * * *
     Ночь выдалась  лунной, как  по  заказу. Мягкий рассеянный  свет заливал
поляну, еще контрастнее подчеркивая черноту леса. Редкий кустарник, что  рос
вдоль   тропинки,  насквозь  просматриваемый   днем,   вдруг  превратился  в
непроницаемую завесу. Одинокая могучая сосна отбрасывала густую тень как раз
на  площадку между валунами. Будто сама природа  позаботилась о  том,  чтобы
получше  замаскировать  кладоискателя.  Лесные  шорохи не  нарушали  иллюзии
полной  тишины. Изредка  со  стороны Мартынова доносился  перестук  вагонных
колес да приглушенный лай собак.
     Мурунов  снял  дерн. Под ним  оказался рассыпчатый песок. Что  ж,  Петр
Строгий с умом укрыл свой клад.  Песчаный пригорок -- надежная гарантия того,
что грунтовые воды, как и дождевые, не причинят сокровищу вреда.
     Копалось легко.  Яма  быстро  углублялась.  Внезапно осознав,  что  его
колени дрожат --  не от физического напряжения, а от нервных токов, -- Мурунов
усмехнулся. Надо же! А ведь не исключено, что здесь вообще ничего нет.  Быть
может, Петр Строгий любил пошутить?
     Лопата глухо ударилась о преграду.
     Не было  больше ни  ясных звезд, ни светлой луны,  ни ночного неба,  ни
запахов, ни звуков. Вселенная сжалась до размеров узкой ямы, с краев которой
шуршащими струйками осыпался  песок,  будто  дразня  непрошеного  искателя и
защищая от него клад.
     Он  лихорадочно  выбрасывал  песок наверх  --  лопату  за  лопатой, --  и
казалось, этому не будет конца.
     Но  вот  обнажилась  верхняя  плоскость  захоронки. Рухнув  на  колени,
Мурунов принялся окапывать ее руками, сдувая песок с поверхности.
     Тень  сосны  давно уже сместилась, и луна заглядывала прямо  в яму, как
нахальный соглядатай.
     Это был небольшой зеленый ящик военного образца с  двумя металлическими
защелками, покрытыми ржавчиной.  Сгорая от нетерпения, Мурунов схватил топор
и обухом сшиб защелки. Затем просунул лезвие  в  щель и рывком нажал. Крышка
поддалась. Внутри находилось нечто, завернутое в клеенку.
     Наверное, была такая  же  глухая ночь, когда Петр Строгий  зарывал свои
сокровища, пришла нежданная  мысль. Предполагал ли он, что придется  пустить
пулю  в висок?  Странно-таки  устроена  жизнь: все  складывается  иначе, чем
надеялся. Даже у сильных мира сего.
     Раскрыв  складной  нож,  он  разрезал  клеенку крест-накрест.  Под  ней
находилась еще одна оболочка  -- полиэтиленовая пленка в несколько  слоев. Он
распорол и ее. Внутри что-то белело. Ну-ка...
     То, что он извлек из ящика, оказалось обыкновенной канцелярской папкой.
Крупными  печатными  буквами на  ней были  проставлены  инициалы  и  фамилия
известного  политического деятеля, современника  Строгого.  Но  вот  уже лет
пять, как он ушел в мир иной...
     Мурунов развязал тесемки. Бумаги, ничего, кроме бумаг. Он пролистал их.
Справки, списки, докладные, какие-то копии, счета... Даже беглого взгляда на
эту подшивку хватило, чтобы понять, что здесь собран компромат.
     В ящике были только папки.  Десятка три хорошо  сохранившихся папок. На
каждой  -- имя. Бывшая элита, полубоги и небожители... Впрочем, многие из них
уже давно переселились на небо в буквальном смысле слова. Или в преисподнюю?
     Когда-то эти бумажечки стоили дороже золота. А сейчас им -- грош цена.
     А  Строгий, видать, был не дурак.  Понятно, для  чего  он  наполнял эти
папки. Надеялся,  что его не тронут, раз он держит на поводке столько важных
персон. Тогда почему застрелился?
     А  может, он и  не стрелялся  вовсе? Слишком  многим не  давал спокойно
спать  его  архив. Может,  он  высокомерно  улыбался  до последней  секунды,
полагая, что контролирует ситуацию? А его участь уже была предрешена.
     А может, Петр Строгий был "правильный" мужик? И готовился  выступить со
смелыми разоблачениями, но его опередили?
     Да, годится и эта версия, и та, и третья, и десятая.
     Быть может, когда-нибудь наступят просвещенные времена, -- что ж, пускай
тогда  беспристрастный   исследователь   изучит  эти  архивы.   Кальку  надо
сохранить. А пока...
     Муру нов завернул папки в полиэтилен и клеенку, закрыл  ящик и выбрался
наверх.  Забросав  яму песком,  он утрамбовал  его,  да еще  присыпал сверху
хвоей. Вот так хорошо!
     Ему было грустно, но разочарования, тем  более злобы он не испытывал. В
сущности  говоря, частью своего сознания,  быть  может львиной его долей, он
давно  уже жил в мире книг. А это приключение разве не сродни литературному?
Тем более что из книги оно началось, в книгу же и вернется. А в книжном мире
-- свои законы. Притом в глубине души он предчувствовал подобный исход.
     Мурунов  посмотрел   на  часы.   Через  час-полтора   начнет   светать.
Самоиронично  усмехаясь, он извлек  из  рюкзака  вместительную  сумку,  куда
собирался  уложить  найденные сокровища.  Нет  худа  без  добра. Он  все  же
наполнит эту сумку сокровищами, только лесными -- отборными грибами, и успеет
еще на утренний поезд.



     Недавно мой  добрый приятель Павел Иванович Перепечин, тот самый, рядом
с  дачным  участком  которого  прошлой осенью обнаружили скрюченный  труп  с
жуткой  гримасой на лице,  передал мне кипу  блокнотных  листков, исписанных
торопливым мелким  почерком.  Эти бумаги,  по  его  словам  (а  у  меня  нет
оснований не верить Павлу Ивановичу), он извлек из бутылки, которую подобрал
в своем малиннике. Хотел было выбросить их в костер, да вовремя спохватился,
вспомнив о моем пристрастии к подобным находкам.
     Должен  сказать, что и я не сразу принялся  разбирать эти каракули, тем
более что бумага местами намокла и текст расплылся.
     Но  однажды  в бессонную зимнюю ночь  моя рука  потянулась  к неведомым
запискам. Прочитав первую страничку, я уже не мог остановиться и просидел до
рассвета,  продираясь сквозь огрехи  почерка, как  через заросли  шиповника.
Открывшаяся  мне  история,  история  подготовки  и  осуществления  коварного
преступления,  равно как и  невероятный финал дьявольского замысла, потрясли
меня, но одновременно укрепили веру в высшую справедливость.
     На  мой  взгляд,  эта  поучительная история  достойна внимания читающей
публики.
     Я не менял в ней ни слова, лишь восстановил по смыслу испорченные места
(а таких набралось совсем немного) да исправил ошибки, вызванные скорописью.
     Впрочем, довольно пояснений.
     Вот  рассказ человека, душу которого, надо  полагать, Господь обрек  на
вечные муки в аду.
     * * *
     "Времени остается  мало,  а объяснить нужно все. Буду  писать  коротко,
главное, суть. Итак...
     В  мой  смертный час  память возвращает  меня к  тому дню,  когда  мы --
несколько старинных приятелей --  собрались после сауны за накрытым столом. В
углу  комнаты  мирно потрескивал  телевизор. Никто его не смотрел, тем более
что  шла передача на  осточертевшую  всем криминальную  тему. Наверное, один
только я услышал прозвучавшую с экрана реплику милицейского полковника, что,
дескать, органы встревожены ростом числа немотивированных преступлений.  Эта
сентенция вызвала у меня улыбку, которую  я поспешил адресовать Константину,
сидевшему напротив. Тот широко улыбнулся  в  ответ и  приподнял свой бокал с
пивом, совершенно однозначно истолковав мой взгляд.
     Славный, прямодушный, деликатный Костя! Мог ли он догадываться, что вот
уже  второй год  я вынашиваю планы  его убийства  и сейчас  шлифую последние
детали? Лгут, что  человек предчувствует беду. Костя начал обсуждать, у кого
соберемся после сауны в следующий  раз,  не  подозревая, что следующего раза
для него не будет. Жить ему оставалось несколько дней.
     Костя --  мой самый  близкий друг, чуткий и бескорыстный. Для меня в его
лексиконе  отсутствует слово "нет".  Попроси я у него почку для  пересадки --
отдаст без колебаний. Такие друзья воистину редки, их нужно ценить и беречь.
     Я и ценил,  пока в один  прекрасный день не понял,  что ненавижу его до
умопомрачения.  Ненависть, это одно из  самых сильных  человеческих  чувств,
затопила мою душу до краев (ау, тов. полковник!).
     Конечно,  какой-нибудь крючкотвор  может вывести,  будто  я  безудержно
завидовал  Константину. Дескать,  у  того и положение посолиднее,  и  доходы
повыше, и жена помоложе... Клянусь: чем-чем, а  завистью  здесь и не пахнет.
Да  и  как  можно завидовать  доверчивому  олуху,  которого  ничего не стоит
обвести вокруг пальца? Если он чего и добился в жизни, то не благодаря уму и
талантам,  а  лишь  оттого,  что  родился в  сорочке. Меня  посетил  каприз:
испытать на разрыв нить его удачи. Только и всего.
     Вот тогда-то  --  чисто  теоретически  -- я  начал  прикидывать,  нет  ли
безопасного  способа  навсегда спровадить  с  моих глаз  этот  раздражитель.
Поначалу это походило на азартную игру или фантазии полуночи.
     Но тайные мысли имеют  странность самопроизвольно перемещаться по слоям
нашего  сознания  и внезапно  всплывать на самый верх, становясь  навязчивой
идеей.  С трепетом  я ощутил, что игра требует реальной жертвы. Я понял, что
должен сделать  это, если  не хочу  сойти  с ума. Но  осуществить акцию надо
изящно  и красиво:  железное  алиби,  толпа свидетелей  и,  конечно,  полное
отсутствие крови. Ведь я не мясник.
     Едва я принял такое решение,  как  на меня снизошел покой. Я без  труда
загнал свою ненависть в самый далекий закуток души и удвоил знаки дружелюбия
по отношению к Константину, не уступая ему в приветливости и бескорыстии.
     Как  раз  в  этот  период Константин получил  в наследство  от близкого
родственника  благоустроенную дачу  под городом (еще одно доказательство его
нескончаемой везучести!). Я охотно согласился его сопровождать...
     ... А теперь мне придется сделать небольшое отступление.
     Много  лет  назад,  еще  будучи  студентом, я снимал комнатку  у одного
мудрого, хитрого старичка. Однажды он поведал мне историю, гвоздем  засевшую
в памяти.
     Жила в  собственном доме благополучная семейная  пара  средних лет. Муж
был человеком  хозяйственным, тихим и  непьющим.  Словом, идеальный  супруг,
если не считать того,  что уже давно  неспешно готовился отправить дражайшую
половину  на  тот  свет.  План  его  был  прост до  гениальности:  в течение
нескольких лет, шаг за шагом, он приучал жену мыть по вечерам ноги в тазике,
причем  именно  на кухне, рядом с  крышкой люка от погреба.  Он  и скамеечку
удобную  смастерил,  пришпандорив ее  к  полу,  и  колонку поставил, и  даже
приобрел  новый  металлический  таз,  такой  широкий,  что  наполненным  его
невозможно  было  пронести  через  дверь...  Словом,  постепенно  у  хозяйки
выработалась чисто автоматическая привычка.
     Наконец, он наметил дату. Пригласил нескольких соседей на пиво с воблой
(именно на пиво, чтобы не  захмелели и подтвердили  его алиби). И вот  сидят
они на веранде, пивко потягивают, а его  жена, там, на кухне, моет ноги -- за
окном виден ее профиль.
     Соседи -- трое или четверо -- сидят на стульях, а хозяин -- на  стареньком
диване, что примостился  у  стены. На  полу, сбоку  от дивана --  бутылки,  и
хозяин  по  мере  надобности  наклоняется  и  выставляет  их  на  стол.  Вот
наклонился  в очередной раз и  замечает,  что  профиль  жены  за окном кухни
исчез. Значит, дело сделано.
     Тогда он и говорит одному из соседей:
     -- Миша (или Коля), мне отсюда  неудобно  вылезать, сходи, будь добр, на
кухню и попроси Клаву, чтобы несла горячее.
     Тот отправился, а через минуту влетает с перекошенной физиономией:
     -- Беда!
     Бросились они на кухню  всей компанией:  женщина лежит  на полу,  тазик
перевернут... Подняли  ее, уложили  на кровать, вызвали "скорую", а  те даже
рассердились: живых,  мол, не  успеваем обслуживать, а тут -- мертвая...  Вот
такая история!
     -- Как же он это обтяпал? -- спросил я.
     -- Головой, -- усмехнулся старичок. -- В пол, ближе к люку, как раз на том
квадратике,  где  она ставила тазик,  он вбил гвоздь,  но так,  чтобы шляпка
чуть-чуть  выступала.  А острие  гвоздя, к которому  был доступ  со  стороны
погреба, слегка загнул,  чтобы  проводок  не соскочил. Понял,  при  чем  тут
погреб? А  ты думал -- труп спрятать?  Ха-ха!  Чтобы  незаметно  подсоединить
проводки, а после легко их убрать. А за  диваном,  куда он поставил бутылки,
имелся выключатель. Нагнулся, раз -- и нет человека! И все чинно, благородно.
     -- Чем же она его так допекла?
     -- Кто знает! -- усмехнулся он.
     -- Его подозревали?
     --  Ничуть!  Жили дружно,  без скандалов,  да  и  свидетели подтвердили.
Сочувствовали! -- И глаза его весело блеснули.
     Тогда-то  я  и понял простую  истину: если  действовать с  умом,  можно
достичь любой цели, не подвергаясь риску.
     ...Однако пора вернуться к Константину.
     Доставшееся ему владение представляло собой уютный  бревенчатый домик с
участком   в   шесть  соток  и  располагалось   в   садоводстве,  окруженном
заболоченным лесом.  Само  садоводство только-только  обустраивалось. Костин
родственник одним из первых поставил  здесь дом.  Еще  с  десяток энергичных
дачников вели строительство. Но в целом местность выглядела необжитой.
     -- Считай, что эта дача и твоя, ладно? -- взволнованно предложил Костя, --
Приезжай, когда захочешь, бери несколько грядок. Мою Людмилу все  равно сюда
калачом не заманишь, к земле она равнодушна... -- Он вздохнул.
     Его  наивно-простодушный  вид  всколыхнул  мою  ненависть, но уже через
секунду я улыбался ему и с чувством жал руку.
     --  Спасибо,  Костя! Не то чтобы  я согласился,  но  -- спасибо на добром
слове. Земля мне  не нужна, а вот  отдохнуть иной  раз от городского шума не
помешает.
     -- Вот и прекрасно! -- обрадовался он. -- Будем ездить сюда вместе.
     Никогда  не забуду первую ночь, проведенную на  Котькиной  "фазенде". К
вечеру большинство  дачников  потянулось на  электричку. Еще  не  сгустились
сумерки, а вокруг уже не виднелось ни живой души, ни огонечка.
     Намаявшийся за день Константин рано  отправился  на  боковую и  тут  же
уснул как убитый. Как убитый... Любопытные сравнения порой приходят на ум.
     Я вышел на крыльцо покурить. Бледно светила луна. Монолитная масса леса
казалась затаившимся недругом. Лес, у которого отнимали под дачную застройку
участок  за  участком, ненавидел людей  так  же  страстно,  как  я ненавидел
храпящего за стеной Константина. Но лес был бессилен, а я мог многое. Отчего
бы не взять лес в союзники?
     Соблазн был  велик. Один удар  по темечку -- и проблема  решена.  А труп
нетрудно спрятать  так надежно,  что не  найдут  тысячи  ищеек.  С первой же
электричкой можно  вернуться домой, а  на тревожный  звонок Людмилы, который
последует под вечер, ответить возгласом изумления.
     Я  прислушался. О,  этот  отвратительный  храп!  Как  он  распалял  мою
ненависть!
     Но я  не поддался  искушению. Дело даже не в том,  что  у меня не будет
надежного алиби, что могут остаться случайные следы... Меня не устраивал сам
способ. Акция должна свершиться элегантно.
     Способ я нашел в середине июля, когда в окрестных лесах дружно повалили
грибы.
     Должен сказать, что в молодости я был азартнейшим грибником, но однажды
со  мной произошел  казус, после которого я  потерял  к  дарам  леса  всякий
интерес.  На  Кавказе я отравился белыми грибами, которые  сам  же и собрал.
Натуральными  боровиками!  Оказалось,  что  в  жарком  климате  эти  элитные
красавцы могут накапливать ядовитые вещества. Отравление было  несильным, но
меня обескуражил сам факт. С той поры я навсегда забросил "тихую охоту".
     Мне и сейчас не хотелось идти, но как отказать другу?
     Не  успели мы  углубиться в лес,  как  на тенистом пригорке  я  заметил
нахально красующийся  боровик. Память  о пережитом  взыграла, и я  сшиб  его
пинком.
     -- Что ты наделал?! -- изумленно воскликнул Константин. -- Это же белый!
     Я совсем уж собрался рассказать ему о  происшествии  на Кавказе, но тут
что-то щелкнуло в моем сознании. План сложился в единый миг.
     -- Да? -- в свою очередь изумился я. -- А разве не поганка?
     Константин  от  души  рассмеялся,  затем,  подивившись  моему  грибному
невежеству,   торжественно   пообещал  сделать  из  меня   профессионального
сборщика.
     -- Собирай, что тебе глянется,  -- предложил он,  -- а после  я отсортирую
твою добычу и объясню, что к чему.
     Когда мы  набрали по ведерку, он высыпал мои трофеи на  траву и  тут же
схватился за  голову. Затем выбрал из кучи бледную  поганку и, держа  ее  за
тонкую ножку, со священным трепетом пояснил:
     --  Запомни,  это  --  бледная  поганка,  самый   ядовитый  гриб.  Иногда
достаточно одной штуки, чтобы  записаться  в покойники. Но его  очень  легко
отличить... -- Он принялся подробно растолковывать то, что я прекрасно знал.
     Тем не менее я терпеливо слушал. Вид у меня, конечно, был растерянный.
     -- Нет, Костя, -- виновато вздохнул  я, когда он закончил. --  Такой уж  я
бестолковый.  Все  они  кажутся  мне  похожими.  Правда,  вот  этот  гриб  --
подберезовик, да? -- его я точно не спутаю. Лисичку... Масленок... Боровик...
А остальные... -- Я безнадежно развел руками.
     -- Ничего! -- бодро  успокоил он. -- Опыт -- дело наживное. А пока  собирай
только те, в которых не сомневаешься. И обязательно показывай мне.
     Через пару недель я приобрел  во всем садоводстве  (а к тому времени мы
свели знакомство со многими соседями) устойчивую репутацию чудака, который с
трудом  отличает   подосиновик  от  мухомора.  Я   добродушно   отшучивался,
посмеиваясь в усы. Зато мой план заметно продвинулся.
     Теперь предстояло позаботиться о надежных свидетелях.
     Мое внимание привлекли две семейные пары.
     Глава  одной из них  -- некто  Владимир Петрович, ответственный работник
районной   службы  благоустройства,   --   владел  участком   на  самом  краю
садоводства,  у леса.  Каждый выходной  он  наведывался сюда на  подержанных
"Жигулях"  вместе  со  своей половиной  --  добродушной толстушкой Екатериной
Евгеньевной. За рулем  Владимир Петрович совершенно не пил. Словом, эта пара
являла собой идеальных свидетелей.
     Следующим, на  ком остановился  мой  взгляд, был  долговязый  снабженец
Георгий  Борисович. Этот любил заложить, но  знал меру.  А  главное -- он был
фанатиком "тихой  охоты".  Эту  страсть  разделяла  его  жена Рая  --  бойкая
вертлявая хохотушка.
     Небольшие усилия с моей стороны -- и мы по-соседски сблизились. Владимир
Петрович,  невероятный болтун, увлекался народными промыслами, и  мы  часами
обсуждали "заветные секреты предков"; снабженца я  пару  раз угостил бренди;
дамам  говорил  разные  приятности.  Только  и  всего.  Зато  отныне  я  мог
положиться на этих людей.
     Но  дело  только  раскручивалось. Мне предстояло учесть массу  мелочей,
устранить  множество  скрытых препятствий, причем сделать  это  ненавязчиво,
так,  чтобы  отдельные  детали не  сложились  впоследствии у других  в целую
картину.
     Например,  я  долго  искал  благовидный предлог, чтобы в нужный  момент
удалить Константина  с участка  на час-полтора, твердо зная при этом, что он
не вернется неожиданно. Вскоре я решил и эту задачу.
     В лесу, примерно в полутора километрах от поселка, мы как-то наткнулись
на  родник с ледяной прозрачной  водой. Отведав ее,  я так  восторгался, что
Константин сам предложил делать здесь запасы для кухни и умывальника. И даже
привез  из  дома десятилитровую пластмассовую канистру. Ходили  к роднику мы
поочередно. Проведя хронометраж, я убедился, что процесс наполнения канистры
с учетом  пути туда-обратно отнимает никак не менее  одного часа пяти минут.
Меня это вполне устраивало.
     Параллельно я разрабатывал прочие пункты своего плана.
     Во-первых, убедил Константина, что мне безумно нравятся  жареные грибы.
Во-вторых, уговорил  его принимать пищу  исключительно  в  домике, мотивируя
тем, что на свежем воздухе нет отбоя от мошкары, вызывающей у меня аллергию.
Далее устроил так, что за столом у меня появилось постоянное место,  как раз
у торцевой стены, к которой я любил привалиться спиной  после чашки кофе. И,
наконец, в один из приездов я тайком захватил с  собой ручную  дрель и, пока
Константин  ходил к  роднику, просверлил в стене, за своим стулом, у  самого
пола, тонюсенькое сквозное отверстие. Даже если  его заметят, служить уликой
оно не может. Просверлить его мог и прежний владелец.
     На этом подготовка была в общих чертах завершена.
     Оставалось выбрать время.
     Заканчивался август. Откладывать на  октябрь было опасно: могли грянуть
ранние  заморозки.  Значит,  сентябрь. Но опять же,  меня  устраивали только
выходные  дни, а  еще  точнее --  одно из  воскресений.  Взвесив  все "за"  и
"против", я наметил акцию на третье воскресенье сентября.
     С первых осенних денечков я принялся исподволь обрабатывать Константина
в  том смысле, что не худо бы устроить маленький  праздник урожая, пригласив
на него наших новых друзей.
     Константин с восторгом клюнул  на мою идею. Так и получилось, что после
ряда моих доводов он сам предложил дату: третье воскресенье сентября.
     Тетива была натянута, пружина отведена.
     И вот приблизился день, о котором я так долго мечтал.
     На дачу мы  приехали в субботу. Я сходил к роднику --  по графику. Ночью
как по заказу прошел несильный дождь.
     Ранним утром мы  двинулись в  лес --  грибному  жаркому  предстояло быть
главным блюдом  на нашем  празднике.  Константин специально  привез  из дому
большую сковородку.
     После "охоты" Костя, как всегда, здесь же, в  лесу, придирчиво осмотрел
мою добычу и  даже  похвалил.  Я делал  несомненные успехи.  В  отходы пошло
совсем немного.
     Мы  двинулись в  обратный  путь.  Но  тут мне  захотелось в кусты.  Они
надежно заслоняли меня от Константина,  и я без опаски разыскал припрятанный
ранее полиэтиленовый пакет, куда складывал совсем иные находки. Замаскировав
пакет сверху крупными подосиновиками, я быстро нагнал друга.
     Вернувшись в домик, мы обнаружили досадный  сюрприз: канистра лежала на
боку, вдобавок колпачок был плохо закручен, и почти вся вода вытекла. Должно
быть,  кто-то  из  нас в  темноте  перевернул ее. Наверное, я.  Ведь я такой
неловкий!
     Константин долго  успокаивал меня, а затем взял канистру и отправился к
роднику. Я неохотно уступил его порыву,  пообещав, однако,  заняться чисткой
грибов.
     Проводив  друга  взглядом,  я бросился в домик. За этот час  предстояло
многое успеть.
     Я  снял  с гвоздя  небольшую  походную  сковородку, которой  мы  обычно
пользовались, плеснул в нее масла и поставил на плиту, где уже  горел огонь.
Затем достал тот самый пакет с грибочками (их  я почистил еще  в лесу, чтобы
не  терять времени).  Оставалось порезать  их помельче  и  бросить в кипящее
масло. Когда они подрумянились, никто не признал бы в них поганок. Обжарил я
их как следует,  ведь грибной  яд  не боится термообработки. Затем переложил
дьявольскую  поджарку в  банку  из-под  соуса, а  ту  спрятал в  свою сумку.
Сковородку я  вымыл с персолью и  повесил на место. Еще десять  минут отняли
хлопоты, связанные с подготовкой шумового эффекта.
     ...Когда Константин принес воду, передо  мной  высилась  кучка отборных
очищенных грибов.
     И вот пробил урочный час.  Гости не заставили себя ждать. Теперь  ничто
не  мешало  мне выполнить  задуманное. Предвкушение  тончайшего  наслаждения
охватило мою душу.
     Эти простаки  тоже предвкушали  --  сытный  обед  и выпивку.  Чувствуете
разницу между человеком с идеей и приземленным обывателем?
     События развивались точно по моему сценарию. Очередной осмотр  участка,
огороднические советы, обсуждение видов на погоду...
     Наконец гости расселись за столом. Естественно, я занял свое постоянное
место. После первого тоста Владимир  Петрович рассказал  довольно  бородатый
анекдот,  выдав   его  за  свежий,  Георгий,  успевший  где-то  приложиться,
подхватил  эстафету,  я тоже не  остался в  долгу...  Обстановка  за  столом
становилась все непринужденнее.
     На  время я вошел  в  роль  души компании, поведав  несколько  забавных
историй,  последняя  из которых  была  связана  с  грибами.  Раскрасневшийся
Константин  клюнул  на   приманку,  добродушно  пошутив  относительно   моих
"охотничьих" способностей.
     Все  посмеялись,  затем  Рая,  жена  снабженца,  с  веселой  грозностью
воскликнула:
     --  Значит, у вас  был плохой учитель!  Попались бы вы в мои руки,  уж я
сделала бы из вас профессора грибных наук!
     --  Надеюсь, нас не накормят поганками? -- блеснула  остроумием Екатерина
Евгеньевна.
     -- Что вы!  --  принялся успокаивать гостей  Константин, у  которого было
плоховато с юмором. -- Я всегда проверяю его сбор. Каждый грибочек.
     Мысленно я поаплодировал этому недотепе.
     За окном заморосило.
     До  чего же приятно слушать шум дождя, сидя  за накрытым  столом и ведя
милую  беседу, осознавая,  какой  ты неглупый парень и как далеко  пошел бы,
сложись обстоятельства иначе!
     Гости  усиленно налегали  на  закуски, а тем  временем аромат  грибного
жаркого, доносившийся с кухни, становился все более дразнящим.
     -- О! Какой запашок! -- Снабженец не без намека закатил глаза.
     Просиявший  Константин тут же  рванулся со стула  и вскоре  появился  с
гигантской сковородой, держа  ее на вытянутых руках. Однако  небольшой стол,
за  которым мы собрались, был и  без того тесно заставлен тарелками, так что
ему пришлось  водрузить сковороду  на  тумбочку.  Взяв  шумовку, он принялся
выкладывать яство на чистые тарелки, которые по одной передавал на стол. Все
терпеливо ждали, когда закончится эта процедура.
     Я внутренне напрягся: приближался ответственный момент.
     Наконец Константин сел на место и потянулся к бутылке:
     -- Ну-с!
     -- Постойте-ка! -- Я  сделал таинственный  жест.  -- Ради такого  случая у
меня сюрприз... -- и  я нагнулся, чтобы достать бутылку  коньяка,  стоявшую у
стены за моим стулом.
     Ее появление было встречено радостным оживлением.
     Но не успел  я выпрямиться,  как что-то  произошло. По крыше зашуршало,
словно там проснулись Али-Баба и сорок разбойников, затем с тыльной  стороны
дома послышались частые тугие удары, как если бы стену обстреливали из сотни
рогаток.
     -- Боже, что это?! -- испуганно вздрогнула Екатерина Евгеньевна.
     --  Гром   небесный...  --  ухмыльнулся   Владимир   Петрович.  --  Ну-ка,
признавайтесь, кто грешен?
     Я  вскочил на  ноги, всем  своим видом демонстрируя стремление выбежать
наружу,  чтобы установить  причину  шума. Мой  порыв  заразил  остальных, и,
повинуясь стадному инстинкту, гости бросились из домика.
     С этого момента счет пошел на секунды.
     Едва необъятный зад Екатерины Евгеньевны -- последней  в этой веренице --
скрылся  за  дверью,  как  я  начал  действовать.  Первым  делом  я  расплел
проволочную петлю, затем вынул из сумки, стоявшей у стены, ту самую баночку,
выложил содержимое  в тарелку Костантина, все аккуратно перемешал, а баночку
снова спрятал в сумку. Все это я сделал быстрее, чем здесь написал.
     Когда я выбежал на улицу, Екатерина Евгеньевна  еще только заворачивала
за угол.
     Я неприметно присоединился к компании. Наши гости, столпившись у задней
стены, недоуменно разводили руками.
     -- Загадка природы! -- возвестил Георгий Борисович.
     Естественно,  я  тоже  напустил на  себя  озабоченность,  хотя  никакой
загадки для меня не существовало.
     Вдоль задней стены тянулась глубокая канава, заполненная дождевой водой
пополам с глиной. Во избежание  размыва прежний владелец  укрепил ее  стенки
кольями, камнями и даже  толстым металлическим листом, поставленным  в самом
опасном месте. Покатая крыша домика, скрытая кустом сирени, нависала как раз
над канавой. Мне, с моим инженерным умом, совсем нетрудно было устроить этот
спецэффект.  На крыше я расположил  пакет, наполнив  его  мелкими камешками.
Груз удерживался планкой,  а та -- тонкой стальной проволочкой,  второй конец
которой я пропустил через дырочку, просверленную мною в стене, и закрутил за
неприметный гвоздик у самого  пола. Все было так  отрегулировано, что стоило
просто  потянуть  за  струну, как  планка освобождалась  и  камешки  лавиной
ссыпались по крыше,  падая с высоты на металлический  лист, имевший заметный
наклон.  Камни тут же  тонули  в грязной жиже, а от  проволочки,  совершенно
неприметной в мокрой траве, я рассчитывал избавиться в ближайшие две минуты.
     Но прежде следовало рассеять недоумение собравшихся.
     Я деловито осмотрел место события и указал на металлический лист.
     -- Что ты  хранил  на  крыше,  Константин?  Видишь,  оттуда могло что-то
упасть прямо на лист. Потому и грохот...
     -- Верно! -- согласился он. -- Понятия не имею, что там лежало, ни разу не
заглядывал, но, несомненно,  ты прав... Бог  с  ним!  Идемте за стол,  грибы
остывают. -- Он первым двинулся обратно.
     Теперь  можно  было  не  спешить. Я дождался, пока народ  последует  за
хозяином,  затем разыскал  в мокрой  траве  свившуюся проволоку, смотал ее в
клубок, а тот зашвырнул в канаву. Ну вот, никаких следов. Не считая баночки.
Но и до нее дойдет очередь.
     Я вернулся в комнату и занял свое место.
     Бокалы наполнились, пирушка продолжалась.
     Я  с  холодным  любопытством  наблюдал,  как  Константин жадно  уминает
поганки.  Появится ли  предчувствие смерти  в его глаза?  Впрочем, не  будем
спешить.
     А  веселье  разгоралось. Праздник явно  удался. Даже Владимир Петрович,
разохотившись, осмелился пригубить рюмочку.
     Я  поглядывал  на   часы:  важно  сыграть  в  унисон.  Я   тоже  должен
продемонстрировать недомогание. Это отведет от меня малейшие подозрения.
     Тем временем Рая принялась уговаривать компанию  немедленно отправиться
по грибы. Тем  более дождик только что прошел. А после можно продолжить. Она
растормошила всех.
     Тут же начались шумные сборы.
     -- А ты  чего  сидишь? -- Константин удивленно посмотрел на меня. Никаких
симптомов  отравления он пока не обнаруживал. У  этого  бугая было  поистине
лошадиное здоровье.
     --  Рад бы, да не могу, -- сморщился я. --  Что-то  крутит. Вы идите, а я,
пожалуй, прилягу.
     Владимир  Петрович  тоже  отказался  от  похода в  лес,  вспомнив,  что
договорился  заскочить в  соседнее садоводство к приятелю за ручной лебедкой
для выдергивания пеньков. -
     Всей толпой мы вышли из домика.
     Грибники  направились  через  огороды  к  лесу,  а  я  решил  проводить
Владимира Петровича, ощутив  внезапно, что  моя ссылка на недомогание не так
уж  фальшива.  Кружилась голова,  участилось сердцебиение. Чему  удивляться?
Самовнушение -- отнюдь не безобидная штука.
     Мы  неторопливо  вышагивали  по  пыльной   дороге.   Владимир  Петрович
увлеченно рассказывал о старинных способах, посредством которых наши прадеды
избавлялись от пней. Трещал он как сорока.
     Я слушал  вполуха.  А  удачно получилось,  что  эта  фанатичка  утащила
компанию в  лес. Быть может, приступы боли начнутся у  Кости в  каком-нибудь
болотистом овражке? Там его и кондрашка хватит.
     Незаметно мы дошли до "фазенды" Владимира Петровича, расположенной, как
я уже упоминал, в  дальнем углу садоводства. Здесь на большинстве  участков,
как говорится, конь не валялся. Лишь  ближайший  сосед  моего спутника успел
разбить несколько грядок да насадить густой малинник. Вокруг не виднелось ни
души.
     Участок Владимира Петровича тоже требовал немалого пота. Грядки у него,
правда,  были  --  сплошь засаженные картофелем,  но  укрываться  от непогоды
приходилось в крохотном  шалаше,  крытом еловыми лапами. Не знаю, как уж там
умещалась любезная Екатерина Евгеньевна.
     Тем не  менее  Владимир  Петрович с энтузиазмом развернул  передо  мной
грандиозный проект  обустройства своего клочка. Он водил меня из угла в угол
и  говорил,  говорил,  говорил... От  его  несносной трескотни раскалывалась
голова.
     Рядом  с  шалашом  я  увидел  странной  формы глубокую яму,  сужающуюся
кверху.
     -- Клады ищете?
     -- Голубчик! --  пропел он.  -- Перед вами  -- так  называемый новгородский
погреб. Устроить -- сущие пустяки, зато картошка не померзнет. Гарантия! Суть
в том, что яма сужается к горловине, и земля удерживает тепло, -- он пустился
в бесконечные пояснения.
     -- Не великоват ли погребок?
     -- Как бы не оказался мал! -- захохотал он, запрокинув лысеющую голову. --
А дело в том, -- он понизил голос,  будто доверяя  сокровенную тайну, -- что я
владею  уникальной  технологией,  позволяющей  собирать по  двадцать  мешков
картофеля с сотки! Осторожно, не подходите к краю, может обвалиться.
     Я  незаметно  глянул на циферблат. Не  исключено, что  у  моего лучшего
друга  уже  начались колики.  Вдруг Владимир Петрович успеет отвезти  его  в
больницу?  Нет,  надо  немедленно  сплавить  этого  невероятного говоруна. Я
протянул руку:
     -- Владимир Петрович,  спасибо за  интересный рассказ,  но мне, кажется,
пора.
     -- Голубчик! -- сладкозвучно пропел он. -- Я  вижу,  что заинтриговал вас.
Ах,  какая жалость,  что  мне надо уезжать!  Ну  ничего.  Вот вам блокнот  с
любопытнейшими выписками. Я три вечера просидел  в Публичке,  роясь в старых
журналах,  и не жалею. Посмотрите, голубчик.  И Константину покажите. Только
блокнот верните, обязательно, я без него как без рук.
     -- О чем разговор! -- Я  сунул блокнот  в карман. Он сел в машину и завел
мотор.
     -- Садитесь, я вас подброшу.
     Меня вдруг резко затошнило от запаха бензина.
     -- Спасибо, лучше пройдусь. Такая замечательная погода!
     --  Как  знаете...  Ну, до  скорого! -- Он уже выехал на дорогу, но снова
затормозил и крикнул мне, высунувшись в окошко: -- Голубчик! Не в службу, а в
дружбу... В шалаше лежит  отвертка с красной ручкой. Я брал у Константина  и
совсем  запамятовал отдать. Сделайте это, пожалуйста, за меня,  если вам  не
трудно.
     -- Что за пустяки, право...
     Наконец-то он нажал на газ и запылил по дороге.
     Я  провожал его  взглядом. Вот,  слава-те  Господи, машина скрылась  за
поворотом.
     Вот все  и свершилось, подумал  я.  Сколько выдумки и изобретательности
было  вложено  в эту акцию,  сколько бессонных  ночей позади! Но где  бурная
радость? Где  эйфория и  душевный подъем? Почему я не  ощущаю  ничего, кроме
скуки? И чем же мне теперь, когда все позади, заполнить свою жизнь,  которая
опять войдет в накатанную, будничную колею?
     Не забыть  бы  выбросить банку...  Ах да, еще прихватить  эту  дурацкую
отвертку.
     Я  нагнулся,  заглядывая  в шалаш, и...  едва не заорал от дикой боли в
животе. Все  завертелось  перед  глазами.  Пытаясь сохранить  равновесие,  я
отпрянул назад,  ноги  мои подкосились, и вдруг я  ощутил, что лечу, лечу  в
бездну, в ад... Глухой удар, резкая боль в ноге -- я потерял сознание...
     Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я очнулся. Нет, это еще был
не ад.  Я  лежал на  дне  "новгородского"  погреба,  настоящей волчьей  ямы.
Земляные  стены  почти сходились наверху, оставляя  видимым  круглый  клочок
неба. Я попытался  подняться, но острая боль  в ноге исторгнула крик из моей
груди. Ощупав левую штанину, я понял, что у меня перелом.
     Я  завопил  во всю силу  своих легких. Но  крик,  казалось, гас в  этом
земляном  мешке.  Я вспомнил, что  поблизости --  ни  души. Господи,  как  же
выбраться  отсюда?! В  погребе  не  было  ничего,  кроме  пустой  бутылки  с
налипшими изнутри чаинками.
     Я попытался здраво  осмыслить ситуацию,  когда  новый  приступ боли, на
этот раз в животе, в почках, в селезенке, -- заставил меня вертеться волчком.
     "Ты  же  отравлен,  --  ухмыльнулся  кто-то  внутри  меня.  -- Своими  же
грибочками.  Ты ведь хорошо знаешь симптомы отравления, так что не обманывай
себя. Но, Боже правый, как это могло случиться?!"
     На   миг  меня  посетила  безумная   мысль,  что  Константин  вынашивал
аналогичный  план и,  в  свою очередь, осуществил  его.  Но  это невозможно!
Константин генетически  не способен  на подобный поступок. Да и как он сумел
бы? Хотя именно он раскладывал жаркое по тарелкам. По тарелкам...
     И тут на меня снизошло озарение.
     Когда я подложил  ему "гостинец", его порция стала хоть и ненамного, но
больше.  Вернувшись в  комнату первым, Константин заметил это  и  переставил
наши тарелки, желая оказать мне  любезность, ведь я так восторгался жареными
грибами!
     Гениальный план  рухнул  из-за  его совершенно идиотской  деликатности,
анекдотичной щепетильности.
     Этому недотепе снова повезло, и снова -- благодаря случайности, а не уму
и проницательности -- вот что бесит!
     Но я еще не потерял  надежды выкарабкаться и долго кричал, рассчитывая,
по  крайней  мере,  на  возвращение Владимира  Петровича.  Однако  проклятый
болтун, похоже, все еще точит лясы со своим приятелем.
     Если  вас  интересует,  какие физические  муки я терпел,  обратитесь  к
любому  справочнику  по грибным отравлениям,  там  все подробно описано,  и,
поверьте, описано весьма точно. Но как передать душевные страдания?!
     Иногда  боль  давала  передышку,  и  ко  мне  возвращалась  способность
рассуждать. Разум  не мог смириться с нелепым поражением. А хуже всего, что,
найдя мой труп, скажут: мужик обожрался поганок. Это вам, детки, урок.
     Вот  где трагедия! Вот где  высшая несправедливость!  А ведь  я достоин
восхищения!  Я,  мой  гибкий,  неповторимый  ум!  Господи,  как   я  понимаю
Герострата!
     Моя рука наткнулась на блокнот Владимира Петровича, а шариковая ручка у
меня с  собой... Я должен вытерпеть любую боль,  должен  продержаться до той
поры, пока не поведаю миру о своей блестящей..."
     Далее  каракули  становились совершенно неразборчивыми, как будто автор
уже не владел навыками письма.
     Но нет, на обороте одного из листков я обнаружил еще один абзац.
     "Если я оставлю эти записки в яме, то они наверняка попадут в милицию и
исчезнут в  тамошних архивах. Не хочу! Я затолкаю их в бутылку, а ту, собрав
последние силы, зашвырну в соседний малинник. Авось..."
     Это все.
     Самое   трагикомичное,  что   своей   подписи   новоявленный  поклонник
Герострата так  и  не поставил. Конечно, приложив усилия, я мог бы  выяснить
его имя. Но зачем?  Всевышнему  оно известно,  и  он отмерит грешнику полной
мерой.



     Не  Мамалыгина ли вывел в своем последнем рассказе Вадим Ромоданов? Под
видом того страшноватого  эпизодического персонажа, что  разглагольствует об
убийстве жены...
     Я нежданно  подумал об  этом, когда,  очутившись как-то раз  по  чистой
случайности  возле  дома-башни на проспекте Космонавтов, увидел выходящим из
подъезда сухонького розоволицего старичка. Мамалыгин -- никаких сомнений.
     От  крыльца к  тротуару  вело десятка  два  довольно  крутых  ступенек.
Мамалыгин одолел их легкой, пружинистой походкой.
     Поколебавшись, я двинулся за ним.
     Мамалыгин  не  оборачивался, но что-то в его  фигуре подсказало, что он
учуял слежку.
     Внезапно  на меня напал  такой  сильный приступ кашля,  что слезы рекой
потекли из глаз.
     Когда наконец  я вытер их  платком,  улица  была  пустынна.  Она далеко
просматривалась  во  все  концы,  но  Мамалыгин  исчез,  будто сквозь  землю
провалился.


Популярность: 4, Last-modified: Fri, 12 Oct 2001 20:36:25 GmT