---------------------------------------------------------------
     (Звездная месть - 1)
     "Приключения и фантастика" N 2-5 за 1992 год
     Spellcheck: Алексей
---------------------------------------------------------------




     Периферия Системы.
     Видимый спектр.
     2235-ый год, июль.
     Три огромных мутных  глаза  смотрели  сверху на Него. В этих  глазах не
было жизни. Но  в них не  было  и смерти. Это были  холодные  нечеловеческие
глаза, такие  могли быть у насекомого, у ящера, глубоководной рыбины... хотя
нет, ни у одной  земной твари, даже самой мерзкой и отвратительной, не могло
быть  таких  безжизненных  и  страшных  глаз.  И  все  же  в  черных  матово
поблескивающих  зрачках  с  золотистыми  ромбовидными  прорезями-диафрагмами
угадывался разум - непонятный, чуждый, но разум.
     Он  еще  ничего   не  понимал.   Он   смотрел  вверх,   смотрел  словно
околдованный,  не мигая, не  жмурясь. А память все отмечала,  запечатлевала,
закладывала  в  вечные хранилища  подсознания,  преобразуясь  тем  самым  из
обычной  рассудочной  памяти  в  нечто  более глубокое  и  емкое,  чему  нет
названия,  но что  несет запечатленное через поколения  -  от отца  к  сыну,
внуку, правнукам.
     Он поднял руку, махнул ею, пытаясь отогнать жуткое видение, открыл рот,
раздумывая, надо  ли кричать, звать на помощь или  еще рано, не стоит, все и
так обойдется... И не закричал. В этом мире все было ново для Него. И потому
Он  пока не умел пугаться по-настоящему, до судорог и оцепенения, до крика и
слез. Он даже вытянул губы, скривил  рот в улыбке, рассчитывая, что огромное
и  непонятное  существо  ответит  тем  же, что  они  улыбнутся  друг  другу,
рассмеются, и все будет хорошо. Но трехглазый не улыбнулся. Кто знает, может
быть, он вообще не умел улыбаться, а может, просто не хотел.
     Отец с  матерью куда-то подевались.  Он долго лежал молча.  Потом долго
звал  их. Потом появились эти  три неожиданных глаза, и Он не мог оторваться
от  них, не мог избавиться от изучающего леденящего  взгляда.  Он  был очень
доверчив. И Он еще не знал, что в мире существует Зло.
     Что-то холодное и колючее обхватило Его тело, сжало, сдавило. Он  почти
сразу  взлетел  вверх -  теперь трехглазое лицо смотрело на  него в упор. Он
откинул  голову  назад,  чтобы  не  видеть этих ужасных  недобрых глаз. Но в
затылок уперлись сразу два острия, надавили, не дали Ему  отвернуться. Почти
одновременно  мелькнула  какая-то тень,  и Он почувствовал  резкую боль  над
переносицей и у виска. Что-то липкое и теплое потекло сверху... Тело сдавило
еще сильнее. Но даже и тогда Он не закричал.

     Их было  трое  на этой дикой  и глухой  окраине.  Все осточертело им до
невозможности,  но  деваться было некуда. В патрульную  службу  шли  как  на
каторгу, смены ждали  с первого же  дня, проклиная  все на свете, включая  и
саму  Систему.  Еще  бы  не проклинать!  Для патрулирования периферийных зон
вполне достало бы автопатрульщиков,  так  ведь нет, какие-то  там инструкции
требовали,  чтобы  кроме  киборгов  на станциях присутствовали и  живые! Они
ненавидели инструкции. Но они им подчинялись.
     - А с этим гаденышем что делать? - спросил Первый.
     В  вытянутой руке  он  держал  маленькое голенькое  существо,  покрытое
настолько нежненькой  светленькой  пленочкой-кожицей,  что казалось,  надави
чуть - из-под нее брызнет жидкость, жижа.
     - Ты его совал в анализатор? - поинтересовался Второй.
     - Да.
     -  Ну  так чего  же  задаешь дурацкие  вопросы!  -  Второй  был  сильно
раздражен. Да и как иначе вместо спокойного пребывания на станции и ожидания
смены, они вынуждены были возиться с этим примитивным корабликом, попавшим в
незримые   сети   патрульных  служб.   Второй   много  раз  посылал   наверх
бумаги-рапорты, он считал, что если поставить в узловых точках на подходах к
Системе автоаннигиляторы, пускай даже с дублями на всякий случай,  то вообще
можно было бы обойтись без патрулирования - зачем оно, кому нужно! Надо жечь
всю эту мерзость  на подступах, а не отвлекать от дела...  Но все его бумаги
оставались без ответа, видно, наверху сидели или безмозглые  тупицы или... о
другом Второй боялся и помыслить, нет, он  не хотел в это верить, просто его
рапорты не доходили до тех, кто может  решать сам, вот и все. - Что  показал
анализатор?
     Первый  потряс  голышом  в  руке - брезгливо, держа тельце  подальше от
себя. Рот его скривился.
     -  Падаль! Низшая раса, предпоследняя ступень; на самом  пределе,  ниже
только безмозглые твари.
     Вмешался Третий:
     - Это  все  ясно  и без  анализаторов! Пора кончать с  ними, и  так  мы
слишком долго валандаемся тут с этой жестянкой. Пошли!
     - Ты в бортовую машину занес данные?
     - Не тот случай!
     - Ну, как знаешь, - пригрозил Второй.
     И Третий понял,  что  сегодня  же наверх пойдет бумага, что  опять  ему
влетит.  И  поплелся  к тумбе  бортового  журнала-компьютера,  нажал  кнопку
перевода  информации, снятой  со всех анализаторов. Хотя он  и знал,  что от
одной капли океан не становится полнее.
     - Порядок!
     - Второй кивнул, но не посмотрел в сторону Третьего.
     - Так что же делать с выродком? - снова спросил Первый.
     - Да вышвырни ты его! И не приставай!
     - Нет, я просто думаю, ему  будет интересно посмотреть, как мы поступим
с его папашей и мамашей, а?
     Второй выразительно поглядел на Первого, поскреб морщинистые брыли.
     -   Ты  слишком  высокого  мнения  об   умственных  способностях   этих
животных... - проговорил он негромко. - А впрочем поступай, как знаешь.
     - А я предлагаю устроить маленькое развлечение! Имеем  мы право немного
позабавиться или нет?! - сказал Третий, заглядывая  в  лицо голышу. -  У них
там  три  капсулы,  три катерка...  Но нам потребуется  всего-навсего  один,
поняли мысль?
     -  Все  это дешевка! -  брюзгливо прохрипел Второй. - Палить  в мишень,
заранее зная,  что попадешь в нее  в  любом случае, нет, это не по  мне.  Не
стоит переводить зарядов!
     Первый  осторожно,  всеми  восемью  пальцами,   сложенными  лопаточкой,
погладил голыша по голове. Причмокнул.
     - А заряд мы сэкономим на папаше с мамашей, - сказал он.
     - Годится! - отозвался Третий.
     Они  прекрасно  друг  друга  понимали,  хотя  всякий  раз  переходя  из
Невидимого спектра в Видимый, теряли часть своих способностей и свойств.
     - Пошли! -  приказал Второй. И добавил: - Только  накинь на него  поле,
чтоб не сдох раньше времени!
     Первый когтем мизинца ткнул в черную кнопочку,  торчавшую из массивного
желтого браслета, сжимающего  кисть  правой  руки, той самой,  в  которой он
держал голыша, - и вокруг беленького тельца разлилось свечение.
     - Не сдохнет! - заверил Первый. И тут же поправился: - Раньше,  чем ему
положено!
     Они вышли в Пространство.
     Шестиногие стройные киборги, как и было им приказано, привязали чужаков
к поручням  смотровой площадки  их  же корабля. Широко раскинув  руки, будто
распятые,  висели   пришельцы   на  горизонтальных   металлических   трубах,
предназначавшихся  вовсе  не   для  распятий.  Опутанные  ноги  крепились  к
поперечным стойкам. Тела  были напряжены, казалось, их сводит судорогой - то
ли пришельцы никак не желали смириться со своей судьбой и пытались вырваться
из пут, то ли  их ломало  и корчило в звездной лихорадке, не щадящей ни одно
живое существо  в Пространстве. Лица чужаков скрывались за темными, почти не
просвечивающими стеклами шлемов.
     -   Ну,  как  тебе  это  нравится,  малыш?  -  поинтересовался  Первый,
поглядывая  не  столько на голыша,  сколько на Второго и Третьего. - Нет, ты
только погляди! Ну разве амебы  должны  разгуливать в Пространстве,  а? - Не
дождавшись  ответа,  Первый поучительно  и мягко  произнес:  -  Амебы должны
сидеть в своей грязи и не высовываться! Для собственной же пользы, малыш!
     Первый знал,  что  голыш все  равно не  понимает его слов. Но ему  было
приятно ощущать себя добрым и всемогущим наставником. Тем более, что на этой
дикой глухой окраине была такая скукотища!
     Чуть  светящееся защитное поле  предохраняло тельце голыша  от смертных
объятий Пространства. Да и сами патрульщики вышли налегке,  без скафандров -
они не собирались  долго пребывать в пустоте, и их  внутренних жизненных сил
вполне хватало,  чтобы  какое-то время не ощущать холода Космоса, отсутствия
внешнего давления и дыхательной смеси, они не были "амебами".
     Послушные  киборги выполнили телепатический  приказ Второго и подогнали
почти  вплотную  к  стоящим  капсулу-катерок  из подвесного  бункера корабля
чужаков.
     Первый собрался было  положить  голыша в  капсулу  -  в единственный ее
жилой отсек: анабиокамеру. Но Третий остановил его.
     - Пусть поглядит!
     Первый приподнял  руку  повыше, теперь голыш  словно бы парил в черноте
Пространства.  Но по его живым и  почти осмысленным глазенкам было видно, он
что-то  понимает, ощущает,  он, скорее  всего, даже признал  своих  распятых
родителей, он смотрит на них и только на них, и лицо его меняет выражение...
Первый допускал, что  и  животным дано ощущать кое-что,  пусть  рефлекторно,
инстинктивно, но что-то они ведь чувствовали, ведь и амебе,  когда ее давят,
тоже неприятно,  а как же!  Но  Первый знал и  другое  -  амебам не  место в
Пространстве! И уж тем более на подступах к Системе!
     - Включай!
     Третий не прикоснулся к капсуле. Но из  ее двигателей вырвалось пламя -
еще небольшое, напряженно подрагивающее, не достигающее пока распятых, и все
же страшное, безжалостное. В пустоте Пространства не  было слышно  его рева,
гула.  И от этого оно казалось еще  страшнее. Третий немного  отодвинулся  -
сквозь чешую голени он почувствовал надвигающийся жар.
     - Чего  тянешь?! - не  выдержал Первый. Ему надоело держать в вытянутой
руке трепыхающееся тельце голыша.
     Второй недовольно посмотрел на него.
     - Все должно быть по инструкции, - сказал он твердо, непререкаемо.
     Языки   пламени  выросли.   В  их  ненормальном,  неестественно  ярком,
ослепительном  свете  фигуры чужаков  проявились контрастнее,  словно  стали
больше, словно вырастали в размерах. Стекла шлемов утратили дымчатую пелену,
и сквозь  них проглянули  лица - двуглазые,  обтянутые  такой  же  тоненькой
светленькой пленочкой как и у голыша.
     Второй, стараясь придать голосу безразличие и  монотонность,  врастяжку
проговорил:
     -  В соответствии с тридцать  четвертым  пунктом  Всеобщей  инструкции,
непосвященные, достигшие пределов Системы, а также представители всех низших
рас и всех пограничных  подвидов высшей расы без исключения для их  же блага
подлежат разложению на составляющие или, в случае отсутствия аннигиляционных
средств,  обычному уничтожению в  срок не  позднее  двух  мегелей с  момента
обнаружения, исключения не допускаются...
     - Кончай, и так все ясно!
     Отблески пламени  заиграли  на чешуе  и комбинезонах  патрульщиков,  на
металлопластиковых конструкциях станции, на бледном личике голыша.

     Он их узнал сразу. Даже сквозь темные стекла он увидел их родные добрые
лица. А может Ему только показалось, что Он их видит. Страшная холодная рука
продолжала держать Его на весу. Но Он не боялся упасть.
     Ему  казалось,  что  вот  сейчас,  через  мгновение  эта  непонятная  и
неприятная  игра  закончится,  что все будет как  прежде, что Его  подхватят
большие теплые  и  мягкие руки, прижмут к  груди, и  Он забудет  про  все на
свете, уснет, растворится в тепле.
     Но ничего  этого не происходило.  Наоборот,  становилось  все страшнее,
непонятнее. Он молчал. Только смотрел, смотрел, смотрел, и... запоминал.
     Он не кричал,  не плакал, не звал на помощь. Он лишь тянул руки к  тем,
кого  любил. Но они не сдвигались с места, они не  спешили Ему навстречу, не
подхватывали  Его, не  прижимали  к  себе. Они только смотрели, смотрели  на
Него. И в ослепительном свете  их лица  становились все  белее.  Они  что-то
кричали - рты открывались, широко, но беззвучно. И Он не мог понять - почему
они кричат, почему они так  смотрят на Него, страшно,  безысходно?! Почему в
их широко раскрытых глазах застыл ужас?! И вообще - почему все это, зачем?!
     И когда  белое  вздрагивающее  пламя  полностью скрыло  от Его глаз тех
двоих, без которых Он не мог жить, которые были для Него всем, Он  закричал.
Закричал так громко, пронзительно, надсадно как не кричал никогда. Но Он сам
не услышал собственного крика.
     -  Слабо! Очень слабо! - недовольно  проворчал Второй.  - Так  дела  не
делаются.  В  следующий раз я  не  пойду у вас  на поводу. Надо их разлагать
аннигилятором, как положено!
     Первый  уже  укладывал голыша  в капсулу  - старался  не повредить  его
покровов  и  внутренностей,  какой интерес  стрелять по  мертвой мишени,  по
железяке!
     Нерожденные,  как их называли в Системе, или по документации - киборги,
отгоняли  корабль  чужаков  на приемные пирсы станции  -  там с ним  немного
повозятся, поизучают, потом  пустят на распыл. Металлические поручни внешней
смотровой площадки корабля были слегка оплавлены, но чисты,  будто  на них и
не распинали никого.
     - Хватит уже возиться! Отправляй его! - почти выкрикнул Третий.
     Всем им порядком надоела  эта никчемная, пустая  суета. Даже те тусклые
крохи  интереса,  что  охватил их  было, куда-то  вдруг пропали.  Навалилась
скукотища, тоска.
     - Придавил бы его - да и дело с концом! - посоветовал Второй.
     Первый  не  ответил.  Он  возился у аннигилятора.  Потом  повернулся  к
Третьему.
     - Зарядов нет. Пошли-ка там кого за батареями, а?!
     - Да иди ты! - неласково отозвался Третий.
     Нерожденные  поднесли  батареи,  вставили  в  пазы.  Но  и  на  Первого
навалилась вдруг апатия. Он отодвинул от лица окуляры, отвел прицел дальнего
боя - и  вправду, какой интерес стрелять, когда знаешь, что  точно попадешь,
причем попадешь с первого же раза?!
     Второй   мысленно  включил   дальний  обзор.  Увидал,  что  капсула  на
предельной скорости удаляется из периферийных приграничных областей Системы.
И  все  же  он телепатическим  приказом  отключил ее  работающие  двигатели.
Отвернулся.
     - Гаденыш  сам  сдохнет, -  произнес  он  тусклым  голосом  и  принялся
разглядывать черный матово поблескивающий  коготь на  седьмом  пальце  левой
руки, раздумывая, не  пора ли его подточить  немного или  пока и так сойдет?
Решил, что сойдет и так.
     До смены было еще далеко.  Но обо всей этой каторжной маяте не хотелось
думать,  чего зря голову забивать! Вахты,  смены, патрули...  Коли уж выпало
отбывать свой  срок,  надо набраться  терпения, все  равно раньше времени не
вернешься.
     Второй вздохнул тяжело, откинулся на спинку кресла. И  все-таки  достал
из нагрудного кармана пилку.

     Земля. Россия.
     Областной мнемоцентр.
     2477-ой год, октябрь.

     Когда экраны погасли и в помещение вернулся привычный полумрак, ведущий
мнемоаналитик центра подъехал на  кресле к  столу,  заглянул в  глаза своему
давнему приятелю, внештатному консультанту. И спросил, неуверенно, почесывая
подбородок:
     - Слушай, а у него в роду не было шизофреников или паранойиков?
     Вопрос  был не  просто непрофессиональным,  он  был  предельно наивным,
более  того,  он  был  глупым.  И   все  же  после  увиденного   на   экране
друг-консультант не  удивился вопросу.  Он пожал плечами, ответил совершенно
серьезно:
     - Этот парень  прошел  через такие  проверки,  что  нам  и не  снилось.
Нулевая  группа  годности,  четырнадцать   лет  работы   на  переднем  крае,
сверхскоростник,  испытатель,  шестнадцать  ранений и  ни  единого срыва, ни
одного сбоя... нет, таких на Земле больше трех  десятков не сыщешь! Может, с
аппаратурой  что-то случилось? - Консультант помолчал, потом добавил: - Если
нет, то мы сами шизоиды!
     Лицо  мнемоаналитика   стало  не  просто   задумчивым,   оно  сделалось
углубленно сосредоточенным, будто у роденовского  "мыслителя". Казалось, еще
миг,  и  на  нем заиграют  блики озарения, раздастся выдох,  а  то  и  крик:
"эврика!"  Но  ничего  подобного  не  случилось.  Аналитик  пробыл  в   позе
"мыслителя" минуты три. И сказал:
     - С вашим  последним замечанием, коллега, вынужден согласиться. Пора бы
нам и на покой! Но шутки в сторону, - он обернулся к ассистенту: - Что там в
истории болезни?
     Ассистент развел руками.
     - Нет никакой истории.
     - Совсем?
     -  Совсем, шеф. Он здесь третий день,  отпуск коротает, сами, наверное,
слышали - после геизации Гадры.
     Аналитик поморщился.
     - Слыхал чего-то,  не  припомню.... Нам другое  важно,  пускай  они там
какие угодно подвиги совершают, пускай оземлянивают иные  миры  и носятся на
своих  сверхскоростниках,  пускай, это  их дело,  это все внешнее, а нас  их
внутренности интересуют, понял? Вот из этого и исходи.
     Помощник не обиделся, он давно привык не замечать брюзжания шефа.
     - Поступил вчера с жалобой на  провал  в памяти, пришел  сам.  Попросил
сделать глубинную  мнемоскопию. После первого сеанса  из  транса  не  вышел.
Сейчас лежит в реанимации без сознания. Все!
     - Бредятина какая-то! - аналитик стукнул кулаком по столу. - Я понимаю,
если б это у него были  заложено на последних уровнях, ну ладно, чего у  них
там не бывает! Но ты обратил внимание, где у него все это лежит?!
     Консультант успокаивающе погладил приятеля  по  руке, он не был склонен
предаваться отчаянию,  выходить  из  себя. Он  навидался  за свой век  много
разного, тысячи больных прошли через его руки. И все же  случай особый, да и
интуиция подсказывала - здесь нет и следов болезни,  этот  парень  здоровяк,
каких поискать! И потому он решил пойти по самому простому пути.
     - Надо запросить Центр, - предложил он.
     Аналитик вытаращил на него глаза.
     -  Ага,  разбежался,  сейчас  они  тебе  выложат  подноготную! -  почти
выкрикнул он в лицо другу.
     Помощник не вмешивался  в  этот  разговор. Ему своих забот хватало.  По
показаниям датчиков  реанимационной он знал, что пациент  так и не  пришел в
себя. И все  же он почти машинально набрал на клавиатуре кодированный запрос
в Центр  и  теперь, держа  указательный палец между двух  кнопок -  сброса и
отсыла - ждал, какая поступит от шефа команда.
     -  Ты  переучился,  мой  милый,  -  наступал  аналитик,  -  ты  позабыл
арифметику!  Этому  парню сейчас тридцать  шесть, так? Уровень  восприятия -
преднулевой, сам  знаешь! То есть он видел все  это, если  он  вообще что-то
видел, в самом раннем  младенчестве, так?! А глубина - свыше двухсот лет. Ну
что, считать разучился?!
     Консультант не сдавался.
     - А если он вместе с мамой  и папой участвовал в голопредставлении,  а?
Как думаешь? Там ведь сценарии самые безумные бывают!
     - Ага! Участвовал в голопредставлениях двести лет  назад, когда ни  его
самого на свете не было, ни представлений этих дьявольских!
     -  Не горячись! Иногда решения бывают настолько простыми, что потом сам
себя  будешь  ругать за горячность,  чего  ты распсиховался?  Мало  ли  что,
попался непредвиденный,  вариант... а до этого у тебя  всегда,  что ли, были
готовые рецепты?!  И  потом,  не хочешь  делать запроса, перекинь  ты его  к
центровикам, пускай у них мозги скрипят!
     Аналитик  разом  успокоился,  даже  обмяк  как-то,  расплылся  в  своем
передвижном кресле. Но отступать ему было стыдно. И он махнул ассистенту.
     - Ладно, бухнемся еще разок в ноженьки, давай, запрашивай!
     Палец помощника уперся  в  кнопку  отсыла.  Что-то буркнуло,  щелкнуло.
Ответ появился на экране почти сразу:

     ВНИМАНИЕ! ВРАЧЕБНАЯ И ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТАЙНА!
     ИНФОРМАЦИЯ   МОЖЕТ  БЫТЬ  ИСПОЛЬЗОВАНА  ЛИШЬ  В  МЕДИЦИНСКИХ   ЦЕЛЯХ  С
ПОСЛЕДУЮЩИМ ИЗЪЯТИЕМ ИЗ ПАМЯТИ! ПОДТВЕРДИТЕ СОГЛАСИЕ.

     - Нет, я уж лучше выйду! - заявил ассистент.
     Никто не имел права удерживать его. И он вышел.
     - Я тоже пойду, - тихо проговорил консультант.
     Губы аналитика скривились в горькой усмешке.
     Он подался вперед.
     - Заварил кашу и бежишь теперь?!
     - Ты и один справишься, - сказал консультант и закрыл за собой дверь.
     Аналитик подъехал к клавиатуре машины. Положил на нее длинные ухоженные
пальцы. Он размышлял совсем недолго - на его месте было бы смешно отказаться
после запроса, он потерял бы  к себе уважение, если бы отказался. Оставалось
одно - дать  согласие, которого от него никто не  требовал, но которое могло
хоть в какой-то степени прояснить картину. И он его дал.
     Экран   высветился  на  несколько  долей  секунды.  Но  аналитик  успел
прочитать то, что появилось на нем:

     ГЛУБИНА ПАМЯТИ ПАЦИЕНТА - ДВЕСТИ СОРОК ТРИ ГОДА ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ ДВА
ДНЯ. ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗГЛАШЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ.

     Длинные пальцы нервно  забегали  по клавиатуре. В Центр полетел запрос:
"О  какой памяти идет  речь  -  родовой, передаточной,  надслойной..." Ответ
вспыхнул, казалось, еще прежде, чем закончился вопрос:

     ДВЕСТИ  СОРОК ТРИ  ГОДА  ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ  ДВА ДНЯ -  ГЛУБИНА ЛИЧНОЙ
ПАМЯТИ  ПАЦИЕНТА.  ПО  ИСТЕЧЕНИИ ДВУХ ЧАСОВ  С МОМЕНТА ПОЛУЧЕНИЯ  ИНФОРМАЦИЯ
БУДЕТ ИЗЪЯТА ИЗ ВАШЕГО МОЗГА. ПРИСТУПАЙТЕ К ОПЕРАЦИИ.
     ВНИМАНИЕ! ПАЦИЕНТ НЕ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ РЕЗУЛЬТАТОВ МНЕМОСКОПИИ!

     По лицу аналитика,  сверху вниз, ото лба к подбородку,  пробежала капля
пота, затем еще одна и еще... Он утерся рукавом халата, переключил экраны на
реанимационную. Надо было начинать операцию.
     Но он никакие  мог собраться, руки дрожали, перед глазами все мелькало.
И принес  же черт этого парня именно  к нему! Ну почему  так получилось?! За
что?!  Он  будет знать  об этих всех делах лишь  два часа, потом он навсегда
забудет о  них! Но надо  выдержать  эти два часа, надо заставить себя лишить
этого  парня  его же  личной памяти,  пускай  и  совсем  далекой,  пускай  и
младенческой,  неосознанной...  но почему должен  сделать это  именно он?! И
какого черта он полез  в Центр со своими запросами! Какого черта он  сегодня
решил пригласить эту старую свинью,  своего давнишнего  приятеля,  так ловко
улизнувшего! Нет, все это ерунда, эмоции! Надо  делать дело! С такой памятью
жить нельзя! Если она вырвется из-под гнета, выльется в сознание из тайников
подсознательных хранилищ, этот  парень  или свихнется  или наложит  на  себя
руки!  Возвращение  такой   памяти  искалечит  его,  изуродует  нравственно,
психически! Как он будет жить? И сможет ли он  вообще жить, не наложит ли на
себя руки?! Нет, там в Центре все знают, там давно все решили, и они правы -
нельзя допустить, чтобы он все вспомнил,  это станет трагедией для него! Это
будет  его казнью!  Длительной, растянутой на всю жизнь!  А  может, и совсем
короткой,  кто  знает,  как  он  будет  реагировать  на все,  эта  жуть  его
захлестнет, удушит  мгновенно, а может, она будет тисками сжимать его мозг -
день  за  днем,  неделя за неделей,  год за годом?! Нет,  он не  имеет права
обрекать этого парня на лютую и жестокую казнь! Он - обязан вытравить из его
мозгов всю мерзость, что застряла в них! И он это сделает!
     Аналитик оторвал глаза; от покрытого крупной плиткой пола. И  уставился
в экран.
     Там, в реанимационной,  на самом  краю бескрайней автобиокровати  сидел
мускулистый и жилистый мужчина. Сидел и смотрел прямо в глаза. И трудно было
поверить, что всего несколько секунд назад этот  человек лежал без сознания,
был полумертвым.
     Аналитик  невольно,   подался  назад,  откинулся  на   спинку   кресла.
Непредвиденное обстоятельство могло  лишь  осложнить дело. Хотя по  большому
счету для  мнемохирурга не имело  значения - в  сознании  ли пациент или без
сознания. Какая  разница - ткань мозга  совершенно  бесчувственна, в ней нет
нервных  окончаний,  способных засвидетельствовать  боль...  Вот  сейчас  он
подключится к психоусилителю, нащупает нужный участочек -  совсем крохотный,
для которого миллиметры и микроны это исполинские величины, и блокирует его,
а  потом и погасит, умертвит вместе с хранящейся  в  нем совершенно ненужной
информацией.  И  все  это-дело  нескольких  минут,  пациента  не  надо будет
переводить  в  операционную,  ведь  поле  психоусилителя  действует на  всей
территории мнемоцентра. Да, пора!
     Но  аналитик -  мнемохирург  не  мог  оторваться  от этих  спокойных  и
невероятно  глубоких  серых  глаз, он не мог оторваться от  созерцания этого
самого обычного русского  лица,  каких встретишь  сплошь  и рядом  тысячами:
небольшой прямой  нос, прямые  ровные брови,  без взлетов и выгибов,  прямые
полусжатые губы,  сомкнутые,  но не  стиснутые, не змеящиеся, не стремящиеся
облобызать, а  обычные, простые, человеческие,  волевой  подбородок, явно не
"агрессивный",  не выпирающий утюгом вперед  и потому не обязывающий хозяина
пыжиться  и строить  из  себя супермена,  но и  не покатый,  характерный для
мягкотелых  женственных  особ, а тот, который можно  была бы назвать  именно
"золотой серединой",  славянские скулы,  не  вздымающие  щеки  к  глазам,  а
ровные, почти  не приметные, высокий лоб, без залысин, уходящих к макушке, и
морщин, ровный, чистый... чистый, если  не считать белого шрама, идущего  от
переносицы над правой бровью к виску, шрама заметного, бросающегося в глаза,
но   не   уродующего   лица,   а  лишь   придающего  ему  своеобразность   и
мужественность...   Да  лицо  было  самым  обычным,  простым,  такие   можно
повстречать  в любом уголке  мира и  не заметить, мимо пройти.  Но  аналитик
совершенно ясно  видел,  что  мимо человека  с  этим лицом он никогда  бы не
прошел, обязательно бы  оглянулся, ибо при простоте  и даже русской мягкости
черт  оно   было  наполнено   чем-то  настолько  глубоким,  внутренним,  что
приковывало к себе - в этом лице, особенно в этих  чистых глазах жила память
вовсе не  тридцати  шести лет, и  даже не двухсот сорока с лишним,  а память
самого   народа,  сохранившего  себя,   пронесшего  свое   естество   сквозь
тысячелетия,  через века мук, войн, боев, побед  и поражений, песен  и слез,
через десятилетия беспощадного геноцида, направленного на полное уничтожение
всех и всякого, народа выжившего, вздохнувшего полной грудью и сказавшего на
весь мир:  мы  все братья! Но было  в  глазах и свое,  личное, выстраданное,
накопленное за  непростую жизнь... Теперь ко  всему этому прибавлялось и еще
что-то, непонятное, невыразимое и оттого пугающее.
     Аналитик  вдруг  понял,   что  свершилось  то,  чего  не   должно  было
свершиться, чего  нельзя было допустить: крохотная капелька памяти, занявшая
всего  около  часа  экранного  времени,  вытекла  из  тайников  подсознания,
проникла  в  самое  сознание,  стала  реальностью,  живущей  в  мозгу  этого
очнувшегося человека... И аналитик понял  еще одно, вернее, он  догадался об
этом  - невидимая  микроскопическая  капелька или сожжет,  или  разъест  это
большое  и сильное  тело, высушит  мозг или разорвет его  изнутри  мощнейшим
зарядом. И он включил психоусилитель. Операция должна быть сделана, чтобы ни
произошло,  какие бы  он ни испытывал сомнения, какие  бы терзания ни мучили
его  душу.  Он  обязан  пустить  в  ход  спасательный  психоскальпель,  ради
торжества самого  Добра, ради того, чтобы  вычеркнуть из  этого  человека, а
значит, и из этого  мира  пускай и небольшую по  мировым  меркам,  но все же
существующую часть Зла.
     Он  резко  усилил напряженность  поля,  подкатил свое  кресло к угловой
стойке,   над  которой  сферой  покачивался  белый  хирургический   шлем   с
вмонтированным  в  него телепсихоскальпелем  - незримым,  проникающим сквозь
любые  материальные  преграды,  будь  то кирпичная, бетонная  или  свинцовая
стена, или же костная ткань черепа, кожа, мышцы, оболочка мозга... Протиснул
седеющую  голову в узкое отверстие шлема, сразу почувствовал себя увереннее,
спокойнее, позабыл о  страхах,  тревогах, сомнениях.  Подключил шлем к блоку
нейроанализаторов,  отрегулировал  видимость,  будто  разом  уменьшившись  в
миллионы раз, погрузился в глубины  мозга пациента, не вставая при  этом  из
собственного передвижного  кресла. Он знал  заранее направления, по  которым
ему  надо  следовать,  чтоб  не  заблудиться в  дебрях  и  переплетениях, он
ориентировался в  человеческом  мозгу не хуже, чем  ориентируется заправский
охотник в  родном, пусть и бескрайнем, дремучем лесу. И  он шел, он спешил к
тому самому участочку, который надо  было убрать из этого здорового могучего
леса,  который  своей  гнилью  и  разложением  мог погубить  весь  лес,  мог
превратить его  в  дряблое и  булькающее болото,  страшное своими трясинами,
омутами... этого нельзя было допустить.
     Но почти сразу же он почувствовал, что сам мозг сопротивляется ему, что
он  не желает  вмешательства  в  свою сущность,  в  свое естество, пусть это
вмешательство будет и самым доброжелательным, исцеляющим. И это было новым в
его практике! Аналитик-хирург вдруг ощутил совершенно определенно, что и его
самого и неуловимо-призрачный психоскальпель выталкивает из  мозга  какая-то
необъясненная и необъяснимая  сила.  Он  насторожился,  увеличил почти вдвое
напряженность психополя, ринулся вперед к страшному очагу будущей болезни...
Но не сдвинулся  и с места, напротив,  его  стало  вдруг выталкивать наружу,
медленно, но неостановимо и жестко.  Это  было непостижимо,  это выходило за
все существующие грани. Сегодня  все  выходило за грани! И он  не мог больше
позволять себе удивляться. Он лишь сопротивлялся этой невидимой и непонятной
силе,  пытался  преодолеть  ее.  Но не  хватало  ни его усилий,  ни мощности
психоусилителя.  Он  опоздал! Надо было делать операцию, когда этот  человек
лежал беспомощным, с отключенным сознанием!
     Впрочем, и сейчас  не  поздно сделать необходимое, исправить ошибку. Он
послал  вызов ассистенту... Но в тот же  миг почувствовал, как хирургический
шлем поднимается  вверх -  сам по  себе,  без его воли. И  он  увидел  этого
человека, пациента, стоящего перед ним и держащего шлем в руках.
     - Не надо ничего  делать, - сказал пациент мягко,  - не надо. Все будет
нормально, все будет в порядке, я себя чувствую значительно лучше, доктор, а
я себя знаю, поверьте!
     Пациент   повесил   шлем   на   место.  Подошел  к  клавишному   пульту
психоусилителя, отключил питание. Аналитик  следил за каждым его движением и
не верил глазам своим.
     - Для нас обоих сегодня многое  открылось, - сказал пациент, щуря серые
глаза. - Но для меня открылось чуть больше, чем для вас, доктор. И я не хочу
ничего забывать. Я и так прожил тридцать шесть лет,  многого не зная о самом
себе. А теперь вот узнал.
     Он  присел  в  кресло,  на  котором  до  того  сидел  друг-консультант,
расслабился. Он уже успел натянуть на себя простенький летный комбинезончик,
серый и  неприметный, легкие ботиночки, и  потому совершенно не был похож на
пациента  Мнемоцентра,  на  больного   или   страждущего.   Только  у  виска
подергивалась  нервически  маленькая  жилка.  Да  губы  были  сжаты  плотнее
обычного. Но он вполне владел собой. Аналитик это видел ясно.
     - Если бы  вчера мне кто-то сказал, что я родился двести сорок два года
назад,  я бы не  стал даже смеяться  над  глупой шуткой! Но мне и сейчас  не
смешно, поверьте! - Его глаза были и впрямь серьезны, а лицо  даже мрачно. -
Ну  да ладно, доктор! Вы  все  равно через  час  и  двадцать минут обо  всем
забудете. Так что я вам  доскажу конец  истории. Того самого малыша подобрал
тридцать шесть  лет назад  автомат-транспортник  за триста парсеков  от ядра
нашей  Галактики, в  такой  глухомани, что  никто  здесь на Земле не поверит
никогда даже в  саму возможность  существования  такой глуши! Но не  в  этом
дело!  Транспортнику  пришлось  сожрать   все  собственное  топливо  и  весь
транспортируемый груз,  чтоб сигануть сквозь сверхпространственные структуры
к  Солнцу. Он чуть  не  накрылся,  но он доставил малыша  на  Землю.  И вот,
видите!  -  Пациент  развел  руками. -  Никто не  скрывал, что  мои родители
погибли в  Дальнем Космосе, мне  так  и говорили... Не  говорили только, что
было со мной и как они погибли. И вот я узнал! С вашей помощью.  И я не хочу
вновь обретать беспамятства, нет! Так что вы, доктор, извините меня.
     Аналитик слушал, кивал, поддакивал,  но в голове у него вертелось свое,
неприятное  и  тягостное.  Мало  того,  что  этот  парень  так  и  останется
непрооперированным, несущим в себе болезненную память, ему самому, старому и
опытному  врачу, влепят хорошенько по  первое  число  за допущенные промахи,
обязательно  влепят. Ну и  пусть! Аналитик отмахнулся от навязчивых  мыслей.
Что он, мальчишка, что ли, разве ему привыкать!
     -  Да  вы совсем  меня не слушаете, - проговорил  пациент и  заглянул в
глаза собеседнику. - Что с вами? Вам плохо?
     - Не обращайте внимания, продолжайте, - ответил аналитик.
     Пациент грустно и натянуто улыбнулся.
     - Да, собственно, у меня - все, - сказал он. - Теперь дело за вами.
     - За мной?
     -  Да,  именно за  вами, -  подтвердил  пациент.  -  Мне  нужна  точная
мнемограмма, доктор. Надеюсь, вы меня понимаете?
     Аналитик не понимал ровным счетом ничего. У него начинала болеть голова
от переизбытка впечатлений за сегодняшний  день. И он ничего не делал, чтобы
избавиться от этой боли, терпел ее покорно и безропотно. Он был не в себе.
     - Я должен совершенно точно знать координаты того места, доктор.
     - Зачем они вам?
     Пациент отвел взгляд, положил руки на колени. Его пальцы стали выбивать
легкую ритмичную дробь, в такт  которой покачивалась  голова и  мысок левого
ботинка.
     -  Зачем они вам;  что вы задумали?  - переспросил аналитик,  подаваясь
вперед.
     Пациент посмотрел на него с почти нескрываемой иронической улыбкой.
     - Вы  же  психолог,  специалист  в области душ человеческих  и  всякого
такого... неужели вам надо объяснять? - сказал он тихо.
     - Я не имею права! - уперся аналитик.
     Улыбка пациента стала шире.
     - Не надо,  доктор, зачем нам толковать  о каких-то там  правах,  мы не
правоведы.  К тому же, на сей  счет пока что юриспруденция не обогатила себя
определенными параграфами, не так ли?
     Аналитик и  сам сообразил, что  по  части прав  вопрос  очень  и  очень
непростой,  что главное - право распоряжаться собственной судьбой - остается
всегда за человеком, и только за ним. Он решился.
     - Ложитесь!
     - Вот это дело! - оживился пациент.
     - Но учтите, мнемограммы могут и не  получиться. Я вот, например, когда
делал вам мнемоскопию, не думал о каких-то там координатах, по-моему, вообще
ни черта не было видно на небе, что может видеть младенец?!
     - То же самое,  что и взрослый, - доктор, вы это знаете лучше  меня,  а
все пытаетесь как-то... - пациент прищелкнул пальцами, подбирая слова.
     -  Да ладно, не утруждайтесь,  - разрядил  обстановку аналитик, - все и
так ясно. Какой участок брать?
     - Только тот,  где в открытом пространстве.  Но со  всех сторон: выход,
повороты, когда держали, когда укладывали в капсулу.
     - Все! Начинаем! - голос  аналитика прозвучал твердо и резко. Но тут же
осекся,  будто  на  горло  говорившему  набросили  удавку.  Последнюю  фразу
аналитик не  проговорил, а  просипел: - Учтите,  вам придется  все  пережить
снова!
     Пациент  кивнул,  не  открывая  глаз от серого пластикового потолка. Он
лежал в откидном кресле под параболическим зеркалом приемника-мнемографа, но
взгляд его блуждал выше,  будто  он уже присматривался к незнакомым звездным
россыпям, запоминая их.
     - Ничего, доктор, у меня крепкие нервы. Начинайте!
     Через  полчаса, когда  пациент  очнулся, аналитик  протянул  ему  пачку
твердых, но очень тонких карточек.
     - Здесь только  снимки неба,  ничего такого... сами понимаете! - сказал
он.
     -  Спасибо,  доктор, - отозвался пациент, - мне и нужно  только небо  -
небо, которое со всех сторон! А об остальном не  беспокойтесь, я и так помню
все до последнего штришка, попробовали бы вы на моем месте забыть это!
     Аналитик подошел к окну. Поднял штору.
     - Я не хотел бы оказаться на вашем месте, - еле слышно прошептал он.
     Но никто ему не ответил,  никто его не услышал.  Пациента уже не было в
Мнемоцентре.
     Прошло  еще минут  двадцать  пять,  прежде чем аналитик надел  на  себя
сферический шлем и  подогнал  свое  кресло к экранам.  Ему не пришлось ждать
долго. Надпись мигнула и погасла, оставив в глазах зеленые пятнышки. Надпись
была короткой:

     СРОК ИСТЕК. ВНИМАНИЕ! ПРИГОТОВИТЬСЯ К ОПЕРАЦИИ!

     Никакой  подготовки  к  операции  не  требовалось,  аналитик  это  знал
прекрасно. И все же он прикрыл глаза, расслабился.
     Консультант вошел  в  помещение  совсем тихо, будто  крадучись. За  ним
тенью следовал ассистент.
     - Ну что? - спросил первый.
     Аналитик  ответил  не  сразу.  Он  повернул  голову,  долго смотрел  на
вошедших, будто не узнавая их. Потом вяло проговорил:
     - Да ничего, ерунда. Такие вещи случаются, когда кто-то слишком много и
напряженно работает, а потом вдруг  на  него  обрушивается абсолютный покой.
Это все от перенапряжения.
     - А память?
     - Что, память?
     - Личная память?
     - Провалялся в анабиозе две сотни лет, вот и вся память!
     - Но ведь что-то было?!
     Аналитик отмахнулся.
     - Это не нашего ума дело. Там в Центре разберутся!
     Ассистент удивился, наморщив лоб.
     - А он что, уже там?
     - Ну, а где ж еще, по-твоему?!
     Они все  вместе вышли на  воздух.  Аналитик расправил  затекшую  спину,
потер поясницу. Широко зевнул. Все  вокруг  было обыденным,  приевшимся -  и
ряды  деревьев, и сосновая  хвоя под ногами, и проглядывающие сквозь  листву
деревянные домики, и тем более лица этих двоих, стоявших рядом. С утра вроде
мелькнуло  что-то новое, интересное своей неожиданностью, да так  и  пропало
вместе  с  необычным,  явно  перенапрягшим  свои  мозги  пациентом.  И снова
накатило неопределенное и малоприятное  состояние,  именуемое в  просторечьи
тоскою.

     Периферия Системы.
     Видимый спектр.
     2235-ый год, июль.

     Мужчина повернул  голову  к женщине  ровно на столько, на сколько смог,
ему мешали почти  вывернутые суставы рук и  плечей, каждое малейшее движение
приносило острую боль.
     - Не бойся,  - проговорил он,  еле шевеля пересохшими губами, - это или
дурацкий  розыгрыш  или какое-то  недоразумение. Скоро все это кончится и мы
вместе посмеемся! А я еще и врежу пару разиков этим зарвавшимся комедиантам!
Не бойся!
     Он старался, чтобы голос звучал уверенно. Но он знал, его слова обычная
утешительная ложь. И она знала об этом. Знала и молчала.
     Шестиногие   полумеханические   твари   сновали   рядом,   все   что-то
подправляли, переделывали, что-то  замеряли с таким деловым видом, будто это
не они прикрутили их с поистине бесчеловечной жестокостью к поручням внешней
смотровой площадки.  Ни один робот или  кибер на свете не имел  права,  да и
просто  не  мог  так  вести себя по  отношению  к  человеку,  он  бы тут  же
самоотключился, утратил способность двигаться  и вообще что-то делать! А эти
прикручивали их  к железякам,  будто  имели  дело  с  куклами  или мешками с
опилками. Нет, розыгрышем здесь и не пахло.
     - Они  там, с ним, - проговорила она. И,  ее голос по  внутренней связи
прозвучал в его  шлемофоне сдавленно, неестественно. - Понимаешь,  он там, с
ними!
     - Его они не тронут, успокойся. Даже дикие звери, на Земле или на любой
другой планете, сама знаешь, не трогают детей!
     - Эти совсем другие, они хуже зверей! Они нелюди!
     - Не надо делать преждевременных выводов.
     - Смотри! Не-е-ет!!!
     Он оглох от ее крика. Но еле  удержался сам. То,  что  они видели, было
невыносимым  зрелищем.  Один  за  другим   из  рубки   корабля  выбрались  в
Пространство  три коренастые фигуры без шлемов, да и без самих скафандров, в
одних сероватых, перехваченных ремнями  комбинезонах с короткими  рукавами и
штанинами, открывавшими чешуйчатое  тело, какие-то наросты, когти...  Головы
выбравшихся наружу были усеяны темными словно бы шевелящимися пластинами, их
лица были неописуемо ужасными -  трехглазыми, с широкими растянутыми по всей
плоскости  лица носами, имеющими по  четыре  подрагивающих рваных отверстия.
Сплюснутые подбородки  и брыластые обвисающие  многослойные щеки были усеяны
отвратительными  бородавками  и  густыми  пучками  щетинистых черных  волос.
Загримироваться так  было  просто  невозможно!  Даже  вообразить себе  такую
маску, а тем более сотворить ее, тоже было нельзя!
     Но не это вырвало крики из горла женщины и сдавило сердце мужчины. Нет,
совсем другое! У последнего из вылезших был зажат в жуткой, когтистой лапе с
множеством корявых  изогнутых пальцев-крючьев  их  малыш!  И на нем не  было
ничего!!!
     Мужчина рванулся что было  силы. Но лишь  потерял зрение из-за страшной
боли в вывернутых суставах, глаза словно расплавленным металлом залило. Крик
в его ушах не смолкал.
     Когда зрение вернулось, он увидел, что ребенок  цел и невредим, что его
не разорвало в клочья внутренним давлением, что он не задохнулся в  пустоте,
не  превратился в  кусок льда... Он  был  жив,  шевелил ручками  и  ножками,
таращил на них большие серые глазенки.
     -  Вот видишь,  -  сказал он женщине, - они не делают ему  зла, они все
понимают, у них есть какое-то силовое поле, предохраняющее от всех этих дел.
     -  Неважно, что  у них есть! Главное,  он жив!  Видишь,  он  махнул мне
ручкой, высунул язычок, он зовет нас к себе, видишь?
     Мужчина все видел. Но он видел и другое - киберы подогнали к чешуйчатым
катерок, развернули его соплами  к поручням. И он все сразу  понял. Нет, это
была не игра. Он даже, не желая того, проговорил вслух:
     - Это конец...
     Она отозвалась сразу. Она тоже все поняла.
     - Ну  и  пусть! Пусть они сожгут нас! Главное,  чтобы  он остался жить!
Понимаешь, главное, чтобы - он!!!
     Вырвавшееся из отверстий капсулы пламя, казалось, дохнуло жаром в лицо.
Но это лишь казалось, пламя  было  еще  слишком маленьким, слабеньким. И они
старались не смотреть на него, они смотрели на своего ребенка, своего такого
нежного, открытого, беззащитного  малыша - такого невероятно, слишком живого
на  фоне  мертвого и пустынного  Космоса. Они не  видели  нелюдей,  они и не
желали их видеть.
     А  пламя  становилось  все  сильнее.   Теперь  оно   обжигало,   лизало
жаростойкую  ткань  скафандров,  стекла  шлемов...  Скоро  этот   жар  будет
непереносимым.
     - Прощай, - сказала она ему.
     - Прощай! - ответил он.
     И снова рванулся из пут.
     - Не надо, - попросила она  дрожащим голосом, - не  надо!  Пусть видят,
что нам наплевать на них, пусть знают!
     - Ты права! - простонал он. Боль становилась невыносимой.
     - За нас еще отомстят! Я верю!
     - Нет!
     - Но почему?! - он еле сдерживался, чтобы не закричать, пламя прожигало
его тело  насквозь. - Почему?! Нет! Он выживет! Я  точно знаю!  Он выживет и
вернется сюда! Он  отомстит за нас!  И это будет самая справедливая месть на
свете! Гляди, он кричит!!! Он зовет нас!!!
     Но  она уже не  видела своего  малыша,  своего  единственного  ребенка.
Дрожащие, бушующие снопы пламени заполнили все вокруг,  ослепили. Она уже не
могла говорить. Она  прохрипела, задыхаясь, но стараясь удерживаться сколько
это будет возможным на краю сознания, превозмогая боль, она прохрипела почти
зло, не по-женски:
     - И я верю - он выживет! Но он не  придет сюда мстителем, он не умножит
зла... а если будет так, то ляжет на него мое проклятье...
     Она  не успела договорить -  пламя наконец  справилось  с  термостойкой
тканью - пластиком, оно вспучилось, вздыбилось, наткнувшись на живую  плоть,
словно взъяренный  безжалостный хищник.  И тут  же  пожрало  ее, обратило  в
невидимый газ.




     Земля. Объединенная
     Европа. Триест.
     2477-ой год, ноябрь.

     Удар был  сокрушительным. Иван даже не успел понять, что произошло, как
оказался  на  мостовой.  Мелькнула  мысль -  сшибло машиной.  Но  тяжеленный
кованный башмак,  ударивший в  челюсть,  развеял  иллюзии,  машины  и прочая
техника  тут  были  не причем. Следующий удар  пришелся по  печени. Его били
человек  пять одновременно,  никак не  меньше.  Но  нападавшие, наверное, не
совсем понимали, с кем имеют дело.
     Двоим  он  перебил  голени  мгновенно, одним движением. Они  рухнули на
мостовую, но не издали  ни звука, лишь шипели и цедили ругательства себе под
нос. Иван  понял, - что они боятся крикнуть, привлечь внимание, а значит: он
имеет дело с обыкновенными громилами. И  это, разумеется,  было уже неплохо.
Он извернулся, вскочил на ноги.
     Две недели назад, неделю, он бы их за доли секунды  разнес в щепу, будь
их хоть  десять, хоть двадцать.  Но теперь, после  тринадцати дней безмерных
возлияний, длившихся  с утра  до  ночи и  с ночи до  утра, он  был  слаб как
никогда.  У  него кружилась голова  и подгибались колени. И все же он мог за
себя постоять.
     Поднявшись,  он  первым  делом  перебил  ключицу  самому  здоровому  из
нападавших  - двухметровому детине в черной кожаной  куртке.  Детина упал на
колени и тихо заверещал. Иван не стал его добивать, лишь пнул ногой, чтоб не
мешался  на  дороге.  Но за детиной оказались еще четверо парней, у  двоих в
руках тускло поблескивали какие-то железяки.
     - Ну что, фраер, -  процедил  один из них, наголо остриженный, с бычьей
шеей, - будешь трепыхаться или как?
     - Потрепыхаемся немного, - спокойно ответил Иван.
     Это спокойствие  давалось  ему  огромным  трудом.  Затянувшийся  запой,
первый  запой в его немалой жизни, выбил из колеи. Никогда  ему не было  так
погано, как в эти дни. А сейчас  вообще - хоть в  гроб ложись! Перед глазами
мелькали  круги, загогулины, чьи-то рожи, хари  - казалось, они выплывают из
темноты, из небытия, выплывают и потешаются  над ним, бывалым космолетчиком,
человеком, которому  сам черт не брат! Не было  сил  терпеть эту  похмельную
гадость. А  тут еще вполне  реальные  хари и рожи!  Да с  кастетами, ножами,
обрезками труб.
     Иван прыгнул вперед, развернулся в  полете и ногой  врезал стриженому в
грудь. Промазал! Хотел ниже, в солнечное сплетение... Один из стоявших успел
перехватить ногу, и Иван грохнулся на мостовую.
     - Мочи его! - просипел кто-то сзади.
     Иван  резко обернулся.  И  в  тот  же  миг  потерял сознание.  Боли  он
почувствовать не успел, просто потемнело в глазах, и все пропало.

     Память  вернулась  к  нему  не  сразу.  Он долго  не  мог  понять,  где
находится:  у  себя, в  одноместном гостиничном  номере,  или в каком-нибудь
очередном притоне.
     В последние дни  он  просыпался в самых  различных местах.  Но всегда с
дикой головной  болью, всегда  в  одежде. Иногда  рядом сопела помятая и  не
менее похмельная девица, иногда не было никого, а раз он прочухался на груде
тел, вповалку  лежавших на пластиковом настиле ночлежки. Все эти пробуждения
перепутались в его голове, смешались, и он не знал, где лучше, где хуже ему,
нигде не было покоя. Он пил с  утра до вечера. Его не тошнило и не  рвало, и
он мог выглушить за сутки  полведра  самого крепкого пойла. Только  легче не
становилось,  память  переставала  жечь,   лишь   когда  он  проваливался  в
полуобморочную черноту забытья. А с пробуждением все начиналось по-новой.
     Вот  и  теперь,  еще  прежде чем он  раскрыл  глаза,  под веками что-то
замельтешило,  задергалось,  набухло...  и  из  мрака  пространства  выплыло
нелепое  нагромождение  металлических  конструкций,  его сменило  трехглазое
равнодушно-спокойное, даже какое-то окаменелое  лицо, но и оно уплыло в бок,
освободив место двум  фигурам в  скафандрах... Иван резко мотнул  головой, в
затылке ударил тяжелый молот, виски сдавило. Он приоткрыл глаза.
     Обстановка была незнакомой. Одно ясно,  это не отель и  не притон, даже
не  ночлежка. Единственным,  что он  видел,  было переплетение  ржавых труб,
переплетение совершенно немыслимое и  беспорядочное.  Похоже, его запихали в
какой-то подвал или что-то наподобие. Пахло сыростью. Даже в таком состоянии
он  смог отметить это. И было неестественно тихо - так  тихо могло быть лишь
под землей или в барокамере.
     Он  попробовал приподнять голову.  Не  получилось.  Напряг  мышцы  рук,
дернулся всем телом,  попробовал подтянуть колени к животу. Но все  с тем же
успехом. Связали!  Иван мотнул головой в другую сторону и  ударился о выступ
трубы. Связали, сволочи! Он вдруг все вспомнил. Но почему?! Эта свора должна
была  по  идее обчистить  его  и  смотаться...  хотя,  что  там обчищать - в
карманах, дай Бог, если наберется с  полсотни евромарок, гроши! Но все равно
было непонятно, зачем он им?!
     Сильно хотелось пить, глотка пересохла, язык тяжелым сухим кляпом лежал
во рту. Иван скосил глаза, насколько смог выгнул  шею. Но так ни черта и  не
рассмотрел - прикрутили его на совесть!
     - Эй, кто там! - крикнул он.
     Изо  рта  вырвался не  крик,  а  жалкий  сип,  в  затылок  будто  ломом
долбанули.
     Откуда-то сверху прямо  на  нос  упала капля воды. Иван поднял глаза  -
потолок был невысоким, темным, и  по нему шли переплетенные трубы. Мелькнула
гнусная мысль - а  может,  эти ублюдки привязали  его  тут, подальше от глаз
людских,  а  сами смотались,  пускай,  мол,  подыхает?  Могло  быть  и  так!
Настроение упало до нуля, хотя, казалось, ниже падать было некуда.
     - Эй, вы! -  снова  закричал Иван.  - Сучье  семя!  Трусы  паршивые! Да
откликнитесь же кто-нибудь, мать вашу!
     Он уже  начинал ощущать собственное тело, мог даже пошевелить кончиками
пальцев. Ничего, еще полчасика, и он придет в себя, выпутается! Не из  таких
переделок выбирался! Но напускная бодрость тут же исчезла, и  им завладевала
апатия,  перед глазами снова  начинали мельтешить  всякие  зигзаги,  молнии,
уродцы, хари, рожи, казалось, - еще  немного и галлюцинации совсем  оттеснят
явь,  и  тогда он  или спятит  окончательно,  или впадет в  долгую  бредовую
немочь,  или  просто подохнет  прямо  тут,  привязанным  к  трубам. В  мозгу
застучала прилипчивая короткая фраза: труп на трубах, труп на трубах... и от
нее никак не удавалось избавиться.
     - Вы все - дерьмо и подонки! - заорал он, не щадя  пересохшей глотки. -
Ну ничего, твари, мы еще посчитаемся! Мы еще с вами поговорим по душам!
     От крика  он снова потерял сознание. Но в этот раз не надолго.  Очнулся
от  резкого  прикосновения  к  губам  чего-то  холодного.  Приоткрыл  глаза.
Стриженный здоровяк  тыкал  ему прямо  под нос  горлышком  длинной вытянутой
бутыли. Он, наверное, только  что вытащил ее  из  холодильника  - горло было
ледяным.
     - Пей, паскудина!
     В рот ударила струя жидкости.  Иван глотнул раз,  другой... Горло свело
судорогой  от  холода,  но он  глотал  и  глотал,  казалось,  он никогда  не
напьется.  Он даже не ощущал, что именно он пьет, ему это было без  разницы.
Уже  позже, когда жидкость хлынула из горла обратно, заливая грудь, ноги, он
увидал этикетку на бутыли  - это была  обыкновенная шипучка. Да и не похоже,
чтобы  ему подсовывали что-то  не  то,  никто  вроде  бы  не  собирался  его
отправлять на  тот свет таким сложным образом,  достаточно  ведь было просто
ножичком пырнуть или оставить привязанным. Но Ивану в эти минуты было на все
наплевать.  Он  ощущал почти блаженство от  этих  нескольких  не  вылившихся
обратно глотков шипучки. В голове загудело, зашумело...
     - Ну что, напился? - поинтересовался стриженный.
     Иван не удостоил его ответом.
     - Ну тогда отдохни, парень!
     Стриженный с размаху ткнул его кулачищем  в  солнечное сплетение.  Иван
задохнулся, вытаращил глаза, дернулся всем  телом. Но тут  же получил удар в
челюсть. И опять провалился в темноту.
     - Ничего, это тебе вместо наркоза, - сказал стриженный и ушел.

     Еще  три  недели  назад Иван  был  в Москве, с утра  до  ночи  бегал  с
высунутым  языком  по приемным,  кабинетам, все  пытался  что-то  объяснить,
доказать. На него смотрели  как на  не  в  меру обнаглевшего баловня судьбы,
решившего вдруг, что весь мир вертится вокруг  его носа, а кое-кто намеками,
а то и впрямую давал понять это.
     Старый   приятель,   друг,  однокашник  Толик  Ребров,  заведовавший  в
Космоцентре сектором Дальнего Поиска, заявил без обиняков:
     - Кончай блажить, Ваня! У нас план расписан до трехтысячного года, а ты
лезешь,  понимаешь,  с  ребячьими  фантазиями! Ты  что,  думаешь,  ежели  ты
известная личность, любимец публики и герой-испытатель,  так для тебя все на
слом  пустят,  так, что  ли. Щас  тебе прямо, по-щучьему велению, экспедицию
снарядят, фонды выделят, людей подберут, технику: давай, мол, Ваня, валяй, -
куда глаза  глядят!  Слушай,  ну тебе же  не двенадцать лет!  Чего  ты мозги
занятым людям пудришь?!
     Иван  и  сам  понимал, что  его затея безнадежна. Умом понимал,  а  вот
сердце в это отказывалось верить.
     Его отовсюду гнали  - и по-доброму,  и  с  шуточкой,  и  с  посулами, и
по-всякому,  но гнали. Был, правда, один  выход.  Надо лечь на обследование,
чтоб  провели  самую  глубокую,  скрупулезную   мнемоскопию,  все   изучили,
разобрались, решили, постановили  и так далее. Но у Ивана была всего-навсего
одна жизнь, он не мог ждать годами и десятилетиями, ждать неизвестно чего. И
потому  он  не  раскрывался.  Хотя  и  подозревал,  что  данные   областного
мнемоцентра уже давным-давно поступили  куда надо, обрабатываются,  и что он
сам  на крючке,  просто  его не  хотят раньше времени тревожить.  И тогда он
решил порвать со всем - сил не хватало!  Он подал рапорт через голову Толика
Реброва  высшему  начальству.  Рапорт,  как это  и  должно  было  случиться,
вернулся к Толику. Тот вызвал сразу.
     - Ладно, старина, я тебя  понимаю,  - сказал задушевно, - Другой бы  на
твоем месте лет десять назад сломался. Все, не тужи! Клянусь тебе, что выбью
отпуск еще на полгода, лады?!
     Иван отрицательно мотнул головой.
     - А чего же ты хочешь?
     - Все того же!
     -  Ну, ты  даешь, старина! Я  ж  тебе тыщу раз объяснял,  ну  кто  тебе
отвалит такую  сумму  за здорово живешь?!  Ты же  прекрасно знаешь,  сколько
стоит переброска в такую даль средней поисковой лохани! Знаешь?!
     - Знаю, - согласился Иван. Конечно, он знал, что со своей затеей сожрет
процентов  десять, а то и  двенадцать, всей энергии, отпускаемой Космоцентру
на год, и тем самым сорвет несколько запланированных полетов. Но что  ж  ему
теперь, вот так и сидеть с протянутой рукой  оставшиеся годы! Нет, он был не
согласен с подобной арифметикой. Но он не мог полностью раскрывать карт.
     - А чего тогда, понимаешь,  прицепился? Тебе, Ваня, надо отдохнуть, ты,
старина, утомился... Или, хочешь, переходи к нам, в аппарат, я тебе местечко
найду, а?
     - Не надо ничего, давай-ка рапорт визируй! - проворчал Иван.
     Ребров пошевелил густыми  бровями, поерзал  в  удобном  обтекающем  его
кресле и сказал:
     - Рапорт  твой  я убираю.  Вот  сюда,  видишь! - он  приоткрыл дверцу в
стене-сейфе. - На хранение, понимаешь. Ты у нас нонче где по графику?
     Иван  отвернулся.  Уставился  в стену с вмонтированным  в  нее огромным
океанариумом, в  котором  резвились  уродливые  рыбы  с  шипастыми лапами  и
выпущенными глазищами. Одну из  рыбин он собственноручно привез для Толика с
проклятой, и  притягательной Гадры,  где чуть было  не остался  навсегда. Но
сейчас было не до сентиментальных воспоминаний.
     - Ты в  отпуске, старина,  -  сам ответил на свой вопрос Толик, - вот и
отдыхай! А когда вернешься, мы  с тобой поговорим  о твоем дурацком рапорте,
лады?
     Иван встал, пошел к дверям.
     - Эй, погоди!  - Толик выскочил из-за стола, преградил  ему путь.  - Ты
чего,  рехнулся  совсем,  что ли?!  В бабу  превратился  истеричную?!  Ты  ж
космолетчик,  мужик! Забыл, как мы с тобой загибались в рудниках Сельмы, а?!
Мы же с тобой не  супились  и не морщились тогда, Ванюша!  А  чего ты сейчас
скис, живи и радуйся!
     - Пусти! - Иван плечом оттолкнул начальника.
     - Нервишки шалят? Ладно,  старина, любительскую  капсулу  я тебе выделю
и... - Толик помедлил, вздохнул тяжко, -  и шесть разгонных баков. Больше не
могу, сам знаешь, меня и так за глотку возьмут, прижмут сектор.
     -  Пусти, я тебе сказал  - Иван оттолкнул  Толика,  распахнул двери. На
выходе  бросил  зло,  отрывисто:  -  Ты отлично  знаешь,  что  там,  куда  я
собираюсь, не хрена делать  в этой твоей детской кроватке. Э-эх, ты! Да ведь
я капсулу сам могу взять напрокат, в любом бюро путешествий, ну ... прощай!
     Толик отшатнулся, лицо его перекосилось.
     - Возьмешь! Не  спорю! - закричал  он вслед. - А кто тебе, дураку, баки
даст,  а?! - Но  он  быстро остыл, на то и был,  видно, заведующим сектором,
человеком,  обязанным  ладить  с людьми.  И  крикнул уже вниз,  вдогонку:  -
Отдыхай, неврастеник, потом еще поговорим, может, чего и подыщем!
     Только Ивану было  не до  отдыха. С  каждым днем  давило  все сильнее и
сильнее. И додавило!

     Когда он очнулся  в  очередной  раз,  тело  не  было  таким разбитым  и
непослушным, как до этого. Да и голова постепенно светлела. Молот  больше не
колотил от виска к виску и по затылку. Стриженный снова дал воды. Но бить не
стал. Ушел, также молча, как и пришел.
     Ивану начинала надоедать эта глупая игра. Терять ему было нечего.
     - Эй вы, дерьмоеды! -  заорал он что было мочи. -  Или вы пришьете меня
сейчас, или я через денек вырвусь  и разнесу к чертовой матери ваше паршивое
гнездо! Оглохли? Ублюдки поганые!
     Издалека послышались тяжелые шаги. Потом прозвучало ворчливо:
     - Кто это там такой грозный? Ой, как страшно, аж поджилки трясутся!
     Иван  собственным  ушам  не  поверил.  Это  была  скорее всего слуховая
галлюцинация. Он ничего еще  не видел, не мог повернуть головы, но уже готов
был  отдать левую  руку  на  отсечение,  что  этот  брюзжащий  грубый  голос
принадлежит  его давнишнему знакомцу, разведчику  второго  класса,  которого
вышибли за  буйный  нрав  из Объединенного  Космофлоа  Земли,  с которым они
коротали  почти  год  на  Гадре, а  потом бывали в таких переплетах,  что  и
вспоминать к ночи не следует.
     - Щя мы поглядим, кто тут разносить нас собирается, щя-я!
     Да,  это был голос  Гуга  Хлодрика, Иван  узнал бы  его из многих тысяч
голосов.
     - Я, наверное, спятил! Это ты, Гуг?!
     - Мы все тут чокнутые, - отозвался пришедший,  - конечно,  это я, какой
дурак еще полезет в этот проклятый лабиринт! Оклемался?
     - Хорош  вопросик для первой  встречи после стольких  лет! - возмутился
Иван.
     Гуг  хрипато, засмеялся, смех его  был похож на отрывистый, хронический
кашель.
     - Прям-таки уж и  первой! - выдавил  он, подойдя  вплотную и заглядывая
Ивану в лицо. - Ну что? Порядок? Я знал, что ты не загнешься!
     Гуг Хлодрик был на полголовы выше Ивана и раза в полтора шире. А теперь
его  и   вовсе  разнесло,  он  обзавелся   внушительным  животом  и  двойным
подбородком, который  не могла  скрыть даже всклокоченная полуседая  борода.
Лицо у Гуга и в молодости имело красноватый оттенок, а ныне стало набрякшим,
багровым - Иван сразу отметил это,  несмотря на полумрак. Да, Хлодрик совсем
не был  похож  на  того молодцеватого богатыря-викинга, каким казался десять
лет назад, он сильно сдал. И все же это был именно он.
     - Ну-у, привет, дружище! -  просипел Гуг в ухо Ивану.  И по-приятельски
стукнул кулаком плечо. - Чего зенки пялишь, не ожидал?! Или, думаешь, я тебе
в бреду привиделся, а?!
     -  Здорово,  Гуг,  -  тихо сказал  Иван и улыбнулся.  Он  был  рад этой
встрече.  Хлодрик  не  раз  его выручал, может, и сейчас  он заявился  столь
неожиданно, чтобы спасти его - от этой банды подонков.
     - Ну-у, признал! - обрадовался Гуг. - Ванюшка, дружище, чертушка! -  Он
ткнулся лбом в лоб Ивана, сдавил огромными лапами затекшие плечи.
     Ивану показалось, что Хлодрик плачет, он почувствовал щекой сырость его
щеки. Но голос у Гуга не дрожал.
     -  А вот в первую-то  встречу ты  меня  и не  признал,  Ванюша,  гад ты
этакий! Щас, небось, и не помнишь, как засветил мне прямо под глаз, а?
     -  Не помню, Гуг, - сознался Иван.  Он на самом  деле почти  ничего  не
помнил; мало ли чего могло случиться за эти две угарные недели.
     - Это было в кабаке одноглазого  Сайруса, ты там выдавал такие фортели,
что только держись! Полгорода  до сих пор  ходит в синяках и шишках. Ваня, а
местное бабье тоскует - куда  подевался  этот ухарь?!  По  простоте  своей я
хотел унять тебя, ну и получил по морде. Эх, придушить бы тебя, гада!  Так к
старым товарищам не относятся, Ваня! Ну, да ладно, я отходчивый, прощаю!
     Иван только теперь сообразил, что надо не языки трепать, а дело делать.
     - Развяжи меня, - попросил он Гуга.
     - А буянить не будешь, - поинтересовался Гуг без оттенка шутливости.
     - Развязывай давай!
     - Хорошо, только ты не дергайся!
     Хлодрик  запустил  свои  лопатообразные  руки  за  трубы, принялся  там
ковыряться, нащупывая узлы, пытаясь их ослабить. Но он все-таки спросил:
     - Вот я тебя развяжу, а чего ты делать станешь, а?
     Иван усмехнулся.
     - Первым делом перекалечу этих недоносков! - сказал он угрюмо.
     - Каких таких этих?
     -  Которые меня вырубили там, наверху, и приволокли сюда!  Гуг, не будь
глупей, чем ты кажешься!
     Хлодрик  не обиделся, наоборот  как-то повеселел, вновь на  него  напал
странный полукашель-полусмех.
     - Уж если кто из нас дурак, так  это ты, Ваня! Любой безмозглый  кретин
на  твоем месте давно бы догадался,  что к чему!  - Хлодрик отер испарину со
лба,  тяжко  вздохнул, обдавая Ивана перегаром. - Это  мои парни, понимаешь?
Мои!
     У  Ивана  внутри  все перевернулось. Он  готов был  убить  Гуга, ярость
захлестнула его, переполнила, даже слов не нашлось, чтобы выразить ее.
     -  Точняк, Ванюша,  мои!  Да  ты  не трепыхайся, сам же  мне и мешаешь,
паскудина ты эдакая!  Здорово  они тебя примотали.  Но иначе, Ванюша,  никак
нельзя было -  ты б или  сам накрылся, или бы тебя накрыли, понял?! Дурачина
ты,  Ванюша,  и  простофиля,  пить  ведь  тоже уметь  надо,  это тебе не  по
Пространству шастать,  это  тебе  не  на Гадре  со  звероящерами в  бирюльки
играть, это тебе... Ну чего язык в задницу  заткнул?! Обиделся, что ли! Ну и
болван! Я тебя  же и  спас, Ваня! Ты на меня БОГУ  молиться должен и по гроб
жизни  пойлом накачивать!  А ребятки мои, Ваня,  мои. Я в тутошнем околотке,
Ванюша,  масть  держу,  так  что  ты  не  удивляйся,  мимо  меня  здесь   не
проскочишь... - приговаривая так, Гуг Хлодрик распутывал узлы. Но он явно не
спешил,  ждал, пока старинный приятель немного  поуспокоится.  - Я когда  по
первому разу в психушку попал,  Ваня, меня две недели  в смирительной рубахе
держали, так-то!  Еле  отошел, думал, кранты  мне!  А ты  за  четыре  денька
прочухался, тебе, Ваня, надо при жизни памятник ставить...
     Иван все понял. Обижаться было на самом деле глупо.
     - Ладно, помолчи немного, - пробурчал он почти дружелюбно.
     -  Во-о!  Ну,  ты  молодец!  -  Гуг  как-то  сразу  вдруг  справился  с
неподдающимися узлами, веревки,  опутывавшие тело Ивана, сползли  вниз. - Ты
только  это, не  дергайся,  Ваня,  не трепыхайся, надо, чтоб кровь по  жилам
разошлась.  На-ка, вот лучше, глотни  чуток! - Гуг ткнул фляжкой под нос. Из
ее отверстия несло сивухой.
     - Убери! - сказал Иван и отвернулся.
     Он  чувствовал, как миллиарды иголок впились в руки, ноги, поясницу, во
все  тело.  Но  он  умел  терпеть,  он знал,  как  надо  бороться  с  болью.
Расслабившись до предела, он  не отходил от стены, так и стоял, привалившись
к ней спиной, не шевелясь.
     - Ну  и молодчага, Ваня,  - осклабился  Гуг. - Теперь я вижу что ты и в
самом деле пришел в ум! Хавать хочешь?
     - Нет, - вяло ответил Иван. Есть ему почему-то совсем не хотелось.
     - Ну и ништяк, - согласился Гуг, - помнишь, на Гиргее в пещерах, а? Два
месяца  без  жратвы  сидели,  у   меня  тогда,  Ваня,  ребра  не  то  что  к
позвоночнику,  а к  затылку  прилипли, и ведь высидели же!  Без жратвы можно
прожить, Ваня! А  вот без моего Элексира, без этого паршивого пойла, Ванюша,
сложнее. Ты как хочешь, а я глотну малость.
     Гуг  вскинул  флягу и в один прием опустошил  ее,  крякнул, откашлялся,
потом бросит флягу под ноги и смял ее своим пудовым башмаком.
     - Все, Ваня! Завязываю! - Гуг ухмыльнулся плутовато. - До  сегодняшнего
вечера  - Но  тут же посерьезнел,  насупил белесые жидкие брови. - А тебе не
советую, не  стоит и  вечером развязывать,  слишком  это мне  дорого,  Ваня,
обходится, ты же мне троих лучших парнишек искалечил, нехорошо это!
     Иван опустился на корточки. Иголки перестали колоть его,  но слабость в
теле  сохранялась.  Ему  почему-то подумалось, что  вот уйдет он  из Отряда,
размякнет, через пару лет  станет таким же как Гуг, и все ему будет до фени,
на  все будет плевать! Может,  так и стоит  сделать, ну их  всех! Надо гнать
лишнее  из  мозга, из  памяти, мало  ли  чего  и где  случается, что ж  всем
беситься,  рвать  нервы?!  Так  они  же не  из титанопластика,  их и  вообще
позагубить  недолго... Нет,  врешь, оборвал он  сам  себя, нервы у  человека
покрепче  и погибче титанопластика, это уж точно, иначе бы и человечества на
Земле  давненько  бы не осталось, все бы  в  истериках да  психозах  сошли с
земной колеи! А что касается Гуга Хлодрика, так он его точно, спас,  вовремя
он его окоротил, в самый раз, еще бы через недельку, глядишь, и опоздал бы.
     Иван положил руку на плечо Гугу.
     - Ты был прав! - сказал он коротко.
     И они поняли друг друга.
     Хлодрик  предложил пройти  в  его,  как  он сказал, конуренку.  Таковая
оказалась совсем рядышком,  шагах в трехстах. Они прошлепали  это расстояние
по   замусоренному  и   залитому  водой  коридорчику,  напоминавшему   своей
безотрадностью и неприглядностью ход  подземных коммуникаций, и  уперлись  в
железную дверь, на которой красовалось  полустертое изображение  черепа. Там
Гуг и жил, за этой дверью.
     - Я бы не советовал твоим парням попадаться мне на глаза, - предупредил
Иван.
     Гуг неопределенно хмыкнул.
     - Я их давно отослал наверх, не волнуйся, мордобоя больше не будет.
     И они вошли внутрь.
     Заставленная  пустой  посудой,  какими-то  невзрачными  и  потрепанными
коробками  комнатушка и впрямь  заслуживала  названия конуры.  Потолки  были
высокими, но с  них свисал такой  слой паутины, что казалось, будто  над ней
вообще нет  никаких  перекрытий,  что она  бесконечна. Окон в  комнатушке не
было. Зато стояла кровать с  шарами-набалдашниками и голой панцирной сеткой.
Вот на эту кровать и плюхнулся  со всего маху Гуг Хлодрик. Сетка на все лады
заскрипела, заскрежетала под ним.
     - Хором я, Ванюша,  не нажил, - признался Гуг, без особого сожаления. -
Но  ты  не подумай, что я  бедный человек, нет,  у  нас тут бывает ха-ароший
клев...
     - Заткнись!  -  оборвал его Иван. - Я  не желаю знать про твои делишки!
Докатился, космолетчик!
     - Ну, давай, давай, я с удовольствием послушаю воскресную проповедь.
     - Обойдешься!
     Ивана  вдруг прорвало. Он выложил о себе всю правду, рассказал столько,
сколько  никому не  рассказывал,  слова  вырывались из  него  будто лава  из
вулкана. И сдержаться он уже не мог.
     Гуг  сидел  с  полуоткрытым  ртом  и  вытаращенными  красными  глазами.
Впечатление было такое, словно его только что вытащили из подводных рудников
Гадры,  его  распирало  как глубоководную  рыбину,  казалось  кровь  вот-вот
брызнет из пор кожи, а глаза вылезут из орбит.
     - Первые дни я  держался, Гуг, все было нормально!  Я говорил  себе - у
тебя есть воля,  разум, держись, космолетчик, иначе цена тебе - грош! И ведь
держался, Гуг,  держался! А потом навалило...  Да  так  навалило, что хоть в
петлю, хоть в окошко! Не поверишь, но это было выше человеческих сил, неделю
я  не спал вообще,  ни единой минуты,  ни  секунды. Ну ладно, нас обучали не
спать сутками, сам  помнишь,  как было в  Школе,  но ведь  это легко,  когда
просто  не спишь,  понятно,  просто!  А когда мозги  набекрень, когда  перед
глазами одно  и то же, Гуг, это совсем другое дело, хоть башкой  об стену! У
меня  был план, я поклялся отомстить этим тварям, добраться до них во что бы
то ни  стало!  Сдохнуть, но добраться! Но не  так-то это просто, мнемограммы
показывать,  сам знаешь,  шумиху поднимут, подопытным кроликом  сделают,  на
слово само-собой никто не верит, да и попробуй раскройся, высмеют, сочтут за
блаженного.  Куда  ни  сунься, везде труба, Гуг! Но не это главное,  это все
дело понятное,  не  привыкать.  А  вот  память  жжет,  сил  нету,  хоть  под
психоскальпель  ложись! Вот тогда, Гуг, я и стал понемногу прикладываться, а
где  немного,  там и  все  остальное... Погулял я  здорово,  от  Марселя  до
Тегерана, а потом залетел в эту  дыру,  черт бы ее побрал. Только время  зря
потерял. А мне бы сейчас набрать надежных ребят, пробить разрешение, хотя бы
под видом свободного поиска в Пространстве, ну ты знаешь, да и махнуть туда!
Иначе,  Гуг, загнусь,  не  выдержу. Ты  можешь  меня  считать неврастеником,
бабой-истеричкой, но это не передать словами, это не под силу человеку!
     Гуг замахал рукой, разинул рот, еще шире разинул.
     - Ничего я не считаю, -  проговорил он. Но ты забудь  про свои замыслы,
ни черта не выйдет! И ни один из нормальных  парней с тобой не пойдет на это
дело,  можешь  даже не пробовать уговаривать, тебя  сочтут помешанным, Ваня,
вот и все! Я сам думаю, что у тебя крыша поехала... Ладно,  не трепыхайся, я
чего  думаю, то и думаю, крутить  не собираюсь. А чем  смогу, помогу! Только
ведь нечем.  Ежели  башли нужны,  сотен шесть-семь подкину... но это тебе на
полбака.  Можно,  конечно,  и  побольше  наскрести, на  разгон  всегда можно
наскрести, а как обратно выбираться будешь? Не-е, коли тебя  в Космофлоте не
поддержат, и рыпаться не стоит! Или к частникам на поклон иди!
     - А что я им предложу? - спросил Иван.
     -  В  том-то  и дело, что предложить тебе нечего. Ни  один из частников
благотворительностью в космических масштабах заниматься не  станет, Ваня. Но
гляди,  старина, пока ты будешь по  миру побираться, крохи выпрашивать, тебя
точняк засекут, может, ты уже под колпаком.
     - Все может быть, - понуро согласился Иван.
     И поглядел на груду бутылок, валяющихся в углу.
     - В это время из-за двери послышались торопливые тяжелые шаги, сама она
почти сразу распахнулась, на пороге застыли две фигуры в зеленоватой форме и
касках, блеснули стволы автоматов-парализаторов.
     -  Легки  на помине, сучары! -  тоскливо пробурчал Гуг Хлодрик,  но  не
пошевельнулся.
     Иван смотрел на служащих Европола и не мог понять, что их сюда привело.
Гуг? Его шайка? Иван не знал, что надо делать, и потому не делал ничего.
     -  Ты сиди на  месте,  - холодно сказал тот, что стоял слева,  указывая
стволом на Хлодрика, - а русский пойдет с нами.
     Иван привстал.
     - И попрошу соблюдать спокойствие, это в ваших же интересах.
     - В наших  интересах, - с ленцой процедил Гуг, упирая руки  в колени, -
совсем другое, дорогие легаши!
     - И что же именно? - с ухмылкой поинтересовался стоявший справа.
     - А то,  чтобы гости, навещающие нас,  были немного повежливее, понял?!
Если не понял, могу разъяснить, сучий потрох!
     Иван  не  видел, как ампула вылетела  из дула.  Но  он  видел,  как она
ударила в грудь Гугу Хлодрику и разлетелась  на мелкие осколки. И он понял -
у  Гуга  под курткой был  надет панцирь. Все дальнейшее произошло мгновенно:
Хлодрик вскочил  на ноги, будто был  не восьмипудовым верзилой, а  пушинкой,
взметнувшейся под струей воздуха. Европоловцы рухнули на грязный заплеванный
пол, уткнулись в него лицами. Гуг  выскочил за дверь  и через  минуту, после
непродолжительной  возни,  вскриков,  сопенья и  скрежета  зубов,  втащил  в
комнатушку  еще  двоих парней  в  зеленоватой  форменке.  Он  их  держал  за
воротники. И как те ни упирались, вырваться им не удавалось.
     - Еще трое валяются там, у входа, - доложил Хлодрик Ивану  извиняющимся
тоном.
     - Нехорошо  все  это,  -  высказался  Иван.  Ему  совсем  не  нравилось
происходящее. И  он никак  не мог  понять, зачем он  европоловцам? Может, он
успел  натворить  чего-нибудь  такого, за  что надлежит отвечать  по местным
законам. Все может быть, разве упомнишь!  Только ему  не хотелось попадать в
клетку, какая бы причина на то ни была.
     - Еще бы! Конечно,  нехорошо! - согласился  Гуг. - Но мы сейчас сделаем
так, что все будет хорошо!
     Он  заорал  на  вырывающихся парней так,  как не орал в  свое  время на
звероноидов Гадры, медленно отжиравших у него левую ногу. Эти  гнусные твари
тогда  именно  отжирали  его  конечность,  не  отрывали,  не  отъедали,   не
отгрызали; они  привязали  самого Гуга  к  железному крюку, вбитому в  стену
пещеры,  и не  торопясь, со смаком и явным удовольствием, чавкая и обливаясь
слюной, жрали  ногу  у живого  и дико  орущего  Гуга  Хлодрика.  Иван поспел
вовремя. Но тогда Гуг не орал так дико.
     - Я вас, твари, гниды  паршивые, напополам поразрываю,  ежели  вы через
две минуты  не вытащите всю эту падаль наверх,  чтоб она не воняла в хоромах
благородного  Гуга  -  Игунфельда  Хлодрика Буйного! Поняли,  суки?!  В моей
старой и дырявой шкуре сидят сорок поколений свирепейших викингов, и я от их
имении поручению размажу ваши вонючие мозги по стенам! А ну, брысь!!!
     Он  притопнул ногой. И  выпустил  парней. Не  прошло и  минуты,  как  в
конуренке стало тихо и покойно, никто не стоял в ней  из непрошенных гостей,
никто не лежал на полу. Иван выглянул наружу - лишь валяющаяся у стены каска
с зеленоватым отливом да отпечаток кровавой пятерни почти под самым потолком
напоминали о случившемся.
     Он  вернулся в  комнату. Поглядел на  тяжело  дышащего Гуга исподлобья,
неодобрительно.
     - И  все-таки, дружище, тебя не  зря вышвырнули  из  Космофлота,  ты  и
впрямь Буйный. Зачем тебе лишние неприятности? Может, дело шло  о  штрафе за
погром в кабаке одноглазого Сайруса или еще  о каких-нибудь таких мелочах! А
ты кулаками махать начинаешь, викинг хренов!
     Гуг не обиделся,  не  рассердился.  Он  снова  плюхнулся  на  скрипящую
кровать, откинулся к стене. И сказал:
     - Не-е, старина, у тебя точно разжижение  мозгов! Вспомни-ка, о  чем ты
тут рассуждал только что, а?
     - О чем? - не понял Иван.
     - Балбесина,  пока  ты  думаешь, что за тобой могут установить  слежку,
тебя уже взяли под колпак, дошло?!
     - Ты уверен?
     - Еще  бы! - лицо Гуга было совершенно  непроницаемо и серьезно. - А за
скандал и потасовку в кабаке Сайруса, да и иных местах, о которых ты изволил
забыть,  я  заплатил  столько,   что  ребятам  придется   изрядно  попыхтеть
месячишко-другой,  прежде  чем мы восстановим нажитое... Не думай,  что твои
пьяные  истерики  были  бесплатным развлечением!  Тебе  надо мотать  отсюда,
понял!  За  океаном сейчас  совсем  хреново,  не скроешься  от легавых. А  в
России, я думаю,  тебя не сразу сцапают. Вали домой, Ваня! Никто тебе  здесь
не поможет. Но одну штуковину я тебе дам, глядишь, пригодится!
     Иван уставился на Гуга иронически, скривил губы.
     - Это какую  же?  - спросил  он  с  явным  сарказмом.  - Фомку? Кастет?
Отмычку?  Чего ты мне  можешь дать сейчас, Гуг Хлодрик Буйный,  предводитель
шайки  грабителей и алкашей?! Чего у тебя  есть за душой и вне ее - канистра
виски? Или, может быть,  ржавый парализатор? Мне в  нашей всесильной конторе
ни  черта  не  смогли  предложить,  кроме  любительской  капсулы,  понял!  А
остальное мне и задаром не нужно!
     Гуг поднял руку.
     - Не  спеши,  Ванюша,  отказаться  всегда  успеешь. Я  не знаю,  как ты
доберешься до того проклятого места, до  этой окраины Метагалактики, это все
твое  дело...  но ежели ты доберешься до нее,  ежели ты решишь потолковать с
местной  братией, которая  угробила  твоих родичей, то тебе эта штуковина ох
как пригодится... Да и все равно продать ее некому! Бери, Ваня!
     Пора  было  собираться,  уходить  отсюда.  Иван знал,  что  европоловцы
вернутся  с подкреплением и  зададут им жару. Но апатия  держала его в своих
тисках. Он не мог встать, решиться на что-то.
     - Вот,  гляди!  - Гуг  долго  ковырялся в  стене за  кроватью,  наконец
вытащил что-то неопределенное, завернутое  в тряпицу. Вид у него был  весьма
самодовольный.  -  Мы  тут  год  назад  подломили  парочку  сейфов  в  одном
пришвартовавшемся судне.  Дело  было мокрое,  пятерых охранничков пришлось в
воду  сунуть с камешками,  но, Ваня, они сами виноваты, зашебуршились не  ко
времени, задергались... А суденышко-то оказалось лабораторией засекреченной,
усек? Я как допер, так  чуть не  сверзился от беспокойства, но поздно было -
тут или  пан,  или  кичман!  Я грешным  делом,  подумал, ридориумом  удастся
разжиться,  Ваня!  Это  ж раз в  жизни!  Грамм - и гуляй до  могилы со  всей
оравой, еще и останется столько же!
     - Раньше ты был другим,  - вставил Иван. - Я жалею, что не удержал тебя
в Отряде, очень жалею!
     - Поздно, Ваня, поздно, жизнь не  переделаешь!  Да и все  относительно,
старина.  Ты меня жалеешь,  а я вот сейчас тебя жалею, не дай Бог,  Ваня, на
твоем месте быть, не дай Бог! Но слушай! Какой там к черту ридориум - пустые
сейфы за  семью бронированными дверями, а в одном - вот это яйцо!  Гляди-ка,
может, слыхал чего про такие!
     Он  развернул тряпицу, в  огромной  мясистой  ладони оказалось  обычное
яйцо,  чуть  больше  куриного,  но  цветом  такое  же,  покрытое   какими-то
пятнышками,  а может,  и просто засиженное мухами.  Иван  понял,  что  самый
обычный дурацкий розыгрыш.
     -  Не-е, ты  носа-то, не вороти,  дурачина!  - Гуг явно занервничал.  -
Из-за этой штуковины вместе с нашими восемь душ отлетело к небесам, а ты нос
воротишь.  Ну  скажи, вам там  самую последнюю технику дают, самые  новейшие
всякие хреновины...
     - Тебе тоже давали в свое время, - вставил Иван.
     - Да  ладно,  я  же не спорю!  И  не горюю,  Ваня!  Но ты  скажи, такие
хреновины давали?
     - Нет!
     - То-то!
     - Не тяни, мне пора уходить отсюда.
     Гуг Хлодрик рассмеялся ему прямо в лицо.
     -  На, Ваня,  держи! С этой штукой ты уйдешь от  кого  угодно, даже  от
самого дьявола! И помни, какие у тебя друзья, а коли вернешься... - в глазах
у Гуга  появились грусть, он  судя по  всему, не  верил, что Ивану доведется
вернуться.  Но он старался, чтобы это  неверие  не выплескивало  наружу. - А
коли вернешься, отдашь. Я с тебя за нее строго спрошу, понял?!
     - Понял! Оставь себе.
     Иван  собирался  встать.  Но  Хлодрик остановил его,  усадил  напротив.
Задышал тяжело, взволнованно, будто должно было произойти нечто необычное.
     - Гляди!
     Гуг  прижал  яйцо  острым концом  к  шее,  прямо  под  сивой бородищей,
надавил. Поначалу  ничего не изменилось, и Иван поневоле подумал, что старый
приятель свихнулся  от  пьянства,  от всего  этого  дичайшего и непотребного
образа жизни, и он хотел толкнуть его рукой в плечо, чтобы очнулся от бреда,
пришел в себя... Но рука его застыла в воздухе. То, что Иван увидал, было ни
на что не похоже,  если только на  галлюцинацию. Лицо Гуга, да и его фигура,
начали на глазах меняться: щеки втягивались, бледнели, плечи сужались, живот
пропадал  и  одежда   начинала   обвисать  складками  несмотря  на  панцирь,
скрываемый под  нею, нос из набрякшего и непомерного превращался  в  тонкий,
правильной формы, борода, вся до  волоска, исчезла,  оставив на  своем месте
недельную щетину...
     Иван машинально провел ладонью по подбородку, щекам - он тоже не брился
давненько,  щетина   торчала  наждаком.  Но  не  это  озадачивало  его.  Гуг
становился похожим на кого-то очень знакомого, он не  просто утрачивал  свой
обычный облик, он превращался  в кого-то. Но в кого?! Ивану  показалось, что
он  сходит  с  ума!  Перед ним сидел  его собственный двойник,  не надо было
зеркала!  Только теперь Иван сообразил, что  к чему,  но  поверить,  что это
происходит на яву, не мог, не верилось! Да и не могло быть такого!
     -  А ты  ущипни  себя! -  проговорил вдруг  тот, кто был  прежде  Гугом
Хлодриком. - Ущипни за ляжку! А хочешь, за нос! Глядишь, и проснешься.
     Иван словно загипнотизированный  последовал  дурацкому совету. Но щипки
не помогали - он чувствовал боль и не просыпался.
     - Что скажешь?
     Иван  тысячи раз слышал  собственный голос в записях. И теперь он готов
был спорить на что угодно, что прозвучал именно его голос, это не могло быть
ошибкой, в этом во всем была какая-то закономерность.
     - Гуг, это ты? - спросил он, глуповато улыбаясь.
     - А кто же еще, конечно,  я - Гуг Хлодрик! - ответил сидящий напротив -
Ивановым  голосом.  -  Ты  только  чувств  не  лишись,  ладно?   А  то  стал
чувствительным больно, как барышня! Ну,  Ваня, отвечай, пока я добрый, нужна
тебе эта хреновина или нет?!
     Иван  замялся. Он думал о множестве вещей и не мог сразу найти нужного.
И все-таки, спросил:
     - Сколько времени она действует вот так?
     - Столько, сколько надо тебе!
     - А обратно?
     Иван-двойник  оторвал яйцо от шеи, сунул его  тупым концом в рот, надул
щеки и почти сразу же превратился в обрюзгшего и краснорожего Гуга Хлодрика.
     - Вот как! - заявил Гуг надменно, оттопыривая губу.
     Но Иван не мог поверить в чудо, случившееся у него на глазах.
     - Слушай, Хлодрик,  а  может, это  гипнолокатор, -  предположил  он,  -
может, ничего на самом деле не меняется, просто нам начинают видеться всякие
вещи...
     Гуг сплюнул под ноги, почесал за ухом...
     - Все проверено, не будь занудой, Ваня. Держи!
     Он сунул яйцо в руку Ивану.
     - Только зря не экспериментируй с ним, не стоит. Штуковина  непонятная,
может, в ней еще  чего  есть, откуда нам знать. Вон Лысый, ну ты его  должен
знать, тот, что тебя брал,  доэкспериментировался - щас по ходам бегает,  на
четырех лапках и с длинным голым хвостом!
     - Врешь!
     -  Ей-Богу,  Ваня!  Эта  хреновина,  видать,   настраивается  на  самый
активный, биоактивный, объект  в радиусе своего действия.  Ну  этот дурашлеп
позавчера и доигрался - поймал крысу, здесь их полно, сам видал, приставил к
горлышку яичко, и поминай как звали -  только  хвостиком вильнул, Ваня!  Где
его  теперь  отлавливать, а?  Может,  сам возвернется?  Хорошо  еще,  что  я
подобрал... Так что ты не дури, не надо!
     Ивану  вдруг показалось, что  все  это продолжение алкогольного  бреда,
белой горячки. Но рука его сжимала вполне материальное и даже какое-то живое
на ощупь яйцеобразное тело  неизвестного происхождения. И от этой реальности
деваться было некуда.  Он  обтер яйцо  о  штанину,  сунул  в  боковой карман
комбинезона.
     - Но должны же быть какие-то  инструкции? - предположил  он, поглаживая
колючий подбородок.
     - Ванюша, у  тебя нулевой допуск, а ты  болтаешь о такой ерунде! Ну где
ты   видал,  чтобы   засекреченные  штуки  хранили  вместе  с  инструкциями,
чертежами,  техдокументацией, ты наивный человек.  Ваня.  Если и  были какие
инструкции,  так на другом суденышке за семью замками, а то и вообще у черта
на рогах! Давай-ка,  собирайся, пора уматывать, теперь  я чую недоброе, меня
чутье не подводит!
     Он  привстал, подтянул штаны. Подошел  к  двери,  снял  с  пояса связку
огромных  ключей  - этой связкой можно было проломить череп слону  - и долго
возился с  замками.  Потом  со  скрежетом и  лязгом задвинул  три гигантских
засова, опустил сверху  металлический занавес и, видно, для пущей надежности
придвинул вплотную  к двери непомерный стальной сейф,  сработанный  еще  лет
пятьсот назад. После этого выдохнул тяжело, но удовлетворенно:
     - Порядок!
     - Ты чего, танковой атаки ждешь? - поинтересовался Иван.
     - Это мы поглядим, - неопределенно ответил Гуг.
     - А как же сами выбираться будем?
     -  Не волнуйся, Ваня!  -  Гуг Хлодрик  повел  глазами куда-то ввысь, за
паутину, - Выберемся.
     Он прильнул к стене ухом. Лицо приняло настороженное выражение.
     - Что там?
     -  Идут, сучары!  Я  все  точно  рассчитал.  Но  ты,  Ваня,  не  робей!
Гуга-Игунфельда Хлодрика Буйного голыми руками не возьмешь! Гляди!
     Он  подошел  к  противоположной  стене,  подогнул  колени,  напрягся  и
подскочил  метра на три вверх,  вцепился обеими руками во  что-то невидимое,
подтянулся...  послышался   треск,  что-то   загремело,  заскрипело.  И  Гуг
многопудовым мешком свалился вниз, на пол.  Он сидел весь в обрывках паутины
и с недоумением  разглядывал  чугунную старинную решетку,  которую держал  в
руках. На концах этой решетки болтались куски цемента, кирпичей.
     -  Во-о!  Оторвалась,  падла! -  произнес Гуг,  будто  еще сомневаясь в
случившемся. Но тут же отбросил решетку в угол комнатушки.
     В дверь застучали.
     Гуг попробовал встать. Лицо его  исказилось гримасой боли, он ухватился
обеими руками за левую ногу, застонал.
     Иван сразу понял в чем  дело. После того, как звероноиды отожрали  Гугу
половину  голени и всю  ступню,  ему пришлось  ложиться  на биорегенерацию в
Центре. Но живой протез получился неважным, он то  и дело  подводил хозяина.
Видно, что-то подобное произошло и теперь.
     Иван подхватил Гуга под мышки, приподнял.
     - Ничего, я тебя подсажу, выберемся Гуг, лишь бы ход был.
     - Ход есть, Ваня, но я не полезу, ну его на хрен! Надоело бегать!
     В дверь принялись колотить прикладами. Потом как-то сразу все стихло. И
послышался приглушенный голос:
     - Именем закона требую открыть дверь!
     - Ага, щас,  разбежался, - прокомментировал  требование Гуг. И повернул
голову к Ивану: - Там все просто, по лесенке наверх - шесть ярусов, потом по
туннелю до упора,  и в тридцать восьмую дверцу  по  левой стороне! Гляди, не
сбейся! Ни одна собака тебя не отыщет в этих лабиринтах, будь спокоен!
     - Мы пойдем вместе! - твердо заявил Иван.
     Гуг рассмеялся своим прерывистым кашлем-смехом, утер выступившие слезы.
     - Ванюша,  вместе мы сможем  пойти только на  кичу, понял?! А тебе надо
еще  кое с кем расквитаться, об этом тоже не  забывай! Что касается  старого
буйного  викинга, так  за  него,  Ваня,  не  переживай,  не  родился еще  на
Земле-матушке тот, кто покорителя Гадры за хобот возьмет!
     В дверь опять забарабанили. Голос стал громче.
     - Эй, Гуг Хлодрик, отпирай! Ты арестован! На этот раз  ты крепко  влип,
Буйный!
     - Щас ты у меня влипнешь, дерьмо вонючее!  - отозвался Гуг.  -  Ты  как
смеешь так  говорить со мной, щенок! Ну, давай, высаживай дверцу, я тебя жду
со всей твоей кодлой!
     Ивана передернуло.
     -  Гуг,  зря  ты их поливаешь,  - сказал  он, - у них же такая  служба,
работа.
     - Ваня, мы разберемся, мы  старинные  знакомые. Ты  иди. Нет, постой! Я
тебя  напоследок спросить хочу,  а как ко  всей этой истории с твоим мщением
относится  твоя же ненаглядная, сто лет не  видал твоего Светика, неужто она
тебя  благословит на подвиги, что-то не  верится мне в это. Ну да все равно,
ты ей от меня самый горячий братский поцелуй передавай, ладушки?!
     У  Ивана  внутри  все  перевернулось,  сердце  трепыхнулось,  застучало
сильнее, будто  в его  раскрытую рану  плеснули  раскаленным  маслом. Но  он
сдержался, он  понял, что Хлодрик просто-напросто ни о чем  не знал,  что он
оторвался  от  мира со  своей воровской бандой,  что  он,  видно, не смотрел
визора, не читал газет, а потому и злиться на него не стоит.
     - Ее давно нет, - проговорил совсем тихо.
     - Где нет? - удивился Гуг.
     -   Нигде  нет,  старина!   Она  погибла  четыре  года   назад,  там  в
Пространстве,  на выходе  из Осевого измерения  ее капсулу  разнесло в пыль!
Так-то, Гуг. Светы давно нет, мне не у кого отпрашиваться.
     - Извини! - буркнул Хлодрик себе под нос.
     В  дверь  перестали  стучать;  и  она  вдруг  завибрировала,  задрожала
мелко-мелко. Иван поглядел на Гуга, дело принимало нешуточный оборот.
     - Ты пойдешь со мной!
     Он обхватил  Хлодрика за  плечи, оторвал от кровати, подпихнул к стене,
вцепился обеими руками в пояс,  напрягся и  подкинул тело к  дыре.  В глазах
потемнело, колени задрожали.  Но  на  этот  раз Гуг не свалился вниз, видно,
уцепился   за   что-то.   Сверху   послышались   совершенно   непередаваемые
ругательства и отборный старинный мат.
     Дверь ходуном ходила. Это  было заметно даже  сквозь  железные  ставни.
Наконец, в ее центре появилось темное пятнышко.
     Пятнышко все время  меняло форму, расширялось, пока его не прорвало и в
образовавшуюся дыру не пробилось  синее холодное  на вид  пламя. Европоловцы
прожигали дверь  плазменным резаком, каким-то образом, а может, и  совсем не
случайно, им удалось  обогнуть массивный стальной сейф, заслонявший ее снизу
до половины. Дыра увеличивалась на глазах. Больше рисковать не стоило.
     И  Иван  прыгнул вверх,  еще  не  зная  толком,  что  его там  ожидает.
Пригодилась  подготовка,  полученная в Школе, пригодилась,  несмотря на все,
что было  с ним  в  последние дни,  несмотря на  беспробудную  двухнедельную
пьянку,  на четыре  голодные дня в связанном  достоянии,  на затекшие мышцы.
Все-таки он был космолетчиком экстра-класса. И он вновь доказал это!
     Гуг подхватил его, вцепился мертвой хваткой в кисть,  втащил в какую-то
темную дыру. И все же Иван успел оглянуться, свесить голову вниз. Он увидал,
как в конуренку Гуга  Хлодрика ворвались четверо европоловцев с пулеметами в
руках, заметались по ней... но стрелять уже было не в кого!
     - Ну и как я полезу  по  лестнице? - просипел в ухо невидимый в темноте
Гуг.
     - Вспомни, как ты лазил на Гадре! - отрезал Иван.
     - Ага,  на  руках  можно проползти  вверх сотню метров,  а  здесь шесть
ярусов, обалдуй! Это же больше километра?
     - На черта было забираться в такую глубь?
     -  Ваня, ты всегда ходил поверху, ты  не знаешь, как охотятся  за нашим
братом, понял?! Не надо учить старого честного разбойника, где ему прятаться
от властей, поползли уж лучше!
     - Вот это дело! - прошептал Иван.
     Он  ощупал  рукой  карман  -  на  месте ли яйцо. Оно  было  там,  где и
полагалось  ему  быть.  Иван  вцепился рукой в  железную  скобу, подтянулся,
перехватился. Потом спрыгнул вниз.
     - Ты полезай первым, - сказал он Хлодрику. - В случае чего, я подсоблю.
Но пока силы есть, чтоб сам лез! Нечего ныть и надеяться на нянек!
     - Лады, на ярусах будем отдыхать понемногу!
     Гуг,  сопя,  ругаясь,  обливаясь  потом,  полез  вверх,   помогая  себе
единственной здоровой ногой. Иван еле успевал за ним.  Снизу начали стрелять
в  лаз. Пули  крутились  волчками  у  входа  в  трубу, визжали,  рикошетили,
выбивали отчаянную психопатическую дробь, но до беглецов не долетали.
     -  Щя, Ваня, погоди, - просипел вдруг  сверху Гуг, - пригнись маленько,
старина, прижмись к скобам!
     Иван начинал  привыкать  к темноте. Он  разглядел,  как Хлодрик вытащил
что-то  из  кармана,  -  покрутил  в  руке  и  очень  аккуратно,  выверенным
движением, бросил вниз.
     -  Ловите  подарочек,  гниды!  -  сказал  он  беззлобно.  И  зашелся  в
кашле-смехе.
     Внизу  здорово  громыхнуло.  Взрывная  волна  докатилась  и  до  Ивана,
шибанула в ступни, заставила вздрогнуть.
     - Зря ты все  это делаешь, Гуг! Сам ты дурак  порядочный!  - разозлился
он.
     -  А  ты  не  заступайся  за этих ребятишек, Ваня! Они  не ангелы! И не
стражи  порядка  и  законности!  Ежели  бы  ты  знал,  как  они  повязаны  с
евромафией,  чего они  вытворяют тут,  ты  бы помалкивал,  Ваня! Вот ты меня
чистил  на  чем свет  стоит  Божий, а  ведь я,  Ваня,  ягненок  невинный  по
сравнению с ними, чего же ты меня обижаешь...
     - Ладно, потом разберемся. Шуруй давай, не задерживайся, ангел!
     Через  полтора часа  еле  живые, обессиленные, вымотанные на  нет,  они
вылезли  в предповерхностный  туннель. Последние  триста метров  Иван  тащил
Хлодрика на себе. Тот, конечно, помогал ему изо всех сил, цеплялся за скобы,
отпихивался ногой, но помощь была слабоватой.
     - Все, чтоб им пусто было! - выдохнул Гуг.
     И они  повалились  на  пол,  покрытый  толстым слоем ржавчины,  пыли  и
какой-то  вонючей  дряни.  Снизу  никаких  звуков  не  доносилось,  по  всей
видимости, их решили вылавливать другим  способом, перекрывая ходы, а может,
про  них  уже забыли... нет,  этого быть не могло, Иван не стал утешать себя
простодушной мыслью. Расслабляться не следовало.
     - Пошли! - сказал он, вставая на колени.
     - Щя,  еще  чуток полежим... Или нет, ты сбегай  пока на разведку, коли
шустрый такой, а я, передохну. Тридцать восьмая дверь по левой стороне!
     - Да помню! - отрезал Иван.
     Он быстро нашел нужную дверь. Потянул ручку на себя.  Но оказалось, что
дверь  открывается  вовнутрь.  Он  пихнул  ее  и  оказался  в  довольно-таки
вместительном помещении с низким сводчатым потолком. Посреди помещения стоял
длинный  стол,   заставленный   бутылками,  стаканами,   рюмками,  фужерами,
тарелками и  тарелочками  с  остатками самой разнообразной снеди...  Похоже,
здесь  совсем недавно отчаянно пировала веселая  и многочисленная  компания.
Пол был также завален объедками, осколками, окурками, тут же стояли и лежали
перевернутые стулья, кресла.
     Но больше  всего  поразила Ивана огромная  облезлая крыса, сидевшая  на
самом краю стола и пристально следившая  своими умными колючими  глазками за
каждым его движением. Иван махнул рукой на крысу. Но та не испугалась. Тогда
он подошел ближе, поднял с  пола бутылку  из-под виски и швырнул ею в крысу,
бутылка не попала в цель, крыса с легкостью увернулась.
     Иван вдруг  вспомнил про яйцо, вытащил его. Заметил, что крыса подалась
вперед,  - задрожала.  Он подошел  еще  ближе,  вытянул руку  с яйцом. Крыса
недоверчиво,  но  как-то  бесшабашно и  слепо,  будто  ее  тянуло  магнитом,
поползла к яйцу, ткнулась в его тупой конец усатой дрожащей мордой, замерла.
     Иван сжал яйцо рукой. И произошло то, на что он был уже  настроен, чего
ждал  невольно - крыса пропала,  словно ее и не было. На краю стола,  свесив
толстые крепкие ноги с совершенно обалделой рожей сидел, стриженный здоровяк
с бычьей шеей, тот самый. В глазах его стоял  такой восторг, будто он только
что  вопреки  всем  законам  природы и  Божественному  Промыслу  воскрес  из
мертвых.
     Иван подошел вплотную. Спрятал  яйцо в карман,  предварительно  обтерев
его платком. Платок выбросил. А потом  коротко и сильно ударил стриженного и
челюсть. Тот упал со  стола, застыл в  нелепой, позе посреди кучи объедков и
битого  стекла.  Иван  взял  наполовину пустую  бутылку  шампанского,  полил
стриженного сверху. Тот продрал глаза, потер ладонью челюсть.
     - Это я тебе должок вернул, не обижайся!
     - Чего об такой ерунде говорить, - отозвался снизу стриженный, -  это я
тебе теперь должен по гроб!
     В  эту минуту в  комнату  на  трех  конечностях,  пыхтя и  сопя,  вполз
багроволицый непомерно толстый Гуг Хлодрик.
     -  О-о-о, кого я вижу!  - заорал он, с порога.  - Лысый, падла!  Как ты
себя чувствуешь, крысеныш поганый?!
     Стриженный здоровяк подбежал  к Гугу, помог  ему  подняться,  усадил  в
кресло. Чувствовалось, что он уважает "пахана".
     Иван встрепенулся.
     - Слушай, а вправду, как ты себя ощущал в этой шкуре, а? - спросил он с
заметным интересом.
     - Нормально, - ответил Лысый, - все путем,  даже лучше как-то, вроде бы
и шустрее, и сильнее, и нервишки не так шалят.
     - Да нет, я  не о том,  - оборвал его Иван,  - кем ты себя  чувствовал:
человеком или крысой?
     Лысый обиделся, надулся.
     - Чего ты, издеваться надумал? Скажешь еще крысой!  Не, ты, мужик, меня
не задевай, я нервный!
     Дальнейших  объяснений Ивану  не  требовалось. В нем  вдруг  разыгрался
бешенный  аппетит.  Он  присел к  столу  и  набросился  на объедки,  выбирая
нетронутые,   посвежее.   Запивал  только  шипучкой,   которая  давным-давно
выдохлась, к спиртному не  притрагивался. Гуг  поглядывал на жующего Ивана с
ехидцей, перемигивался с Лысым - им, наверное, было что вспомнить.
     Едва он немного насытился,  как раздался лязг. Какие-то скрытые верхние
люки одновременно распахнулись.  И в комнату, будто  военный десант с небес,
спрыгнули одновременно человек тридцать в одинаковых зеленоватых форменках и
касках.
     Лысого,  попытавшегося  приподняться  над стулом,  срезали  очередью из
пулемета без предупреждения.
     Он   упал  с  удивленно  вытаращенными  глазами,  наверное,  так  и  не
разобравшись перед смертью, что же случилось.
     Гуг Хлодрик сидел спокойно, не дергался. Но на него  тут  же  набросили
мелкоячеистую пластиконовую сеть - набросили в три  или четыре слоя, Иван не
успел сосчитать. Прямо в лицо ему смотрело черное холодное  отверстие ствола
пулемета.
     Высокий  усатый человек,  с  золотой  посверкивающей  фиксой  во рту  и
темными очками,  скрывающими глаза, подошел совсем близко, отвел рукой ствол
пулемета. И произнес официальным напыщенным тоном:
     -  Вам  предлагается  в  течение  полутора  часов  покинуть  территорию
Объединенной Европы. Предупреждаю,  неисполнение требования поставит вас вне
закона,  а  тогда... -  он развел руками.  -  Тогда мы  вам  ничем не сможем
помочь!
     Гуг Хлодрик зашевелися под слоем сетей.
     -  Иван  - сказал  он  мягко, но убежденно. - Я  тоже  думаю, тебе надо
проваливать отсюда, не спорь с ними! Уматывай в Россию, пока цел!
     - А ты? - спросил Иван.
     - С ним особые  счеты,  -  ответил за Гуга усатый,  - не волнуйтесь, мы
никого не обидим.
     - Это точно, Ваня, они меня не обидят, им на Гадре очень кстати опытные
работнички,  что делать, Ваня, надо ведь и кому-то  выдавать  на гора руду с
ридориумом, верно?
     - Не буду спорить, - согласился усатый. - Работники нужны и на Гадре, и
на  Сельме,  и  на  Гиргее...  Скажи  спасибо,  Хлодрик, что смертная  казнь
отменена, что  тебе еще  будет позволено  таскать твое жирное брюхо на твоих
протезах.
     Гуг засопел, заерзал.
     -  Мы с тобой, легавая гадина,  еще обсудим эти вопросы, -  процедил он
раздельно и  зло, - при  первой  же встрече  тет-а-тет,  ты уж не сумлевайся
любезный мой!
     - Ладно, хватит болтать! Не позорься при посторонних!
     - Это вы для него посторонние, легаш!
     Усатый повернулся к Ивану.
     -  В вашем распоряжении остается один  час  и двадцать четыре минуты. Я
вам  советую  долго не раздумывать, до границы лету тридцать одна минута, да
пока доберетесь до стоянки... Поспешите!
     Иван виновато  поглядел на Гуга  Хлодрика,  опутанного словно  он дикий
зверь, будто он беснующийся  птицекальмар  с Гиргеи. Бросать старого друга в
таком положении не хотелось.
     - Или ты хочешь со мною, на рудники? - спросил Гуг.
     Нет, у Ивана были совсем иные планы. Он не мог распоряжаться собою, как
ему вздумается. Он был обязан выполнить свой долг.
     - Давай, Ваня, возвращайся к себе. И прощай, может, не свидимся боле!
     -  Прощай, Гуг!  - еле слышно ответил Иван.  Он чувствовал, как  яйцо -
превращатель  в  кармане  давит прямо на  печень. Он  удивлялся, что  его не
обыскивают  и вообще не трогают. Но он знал, что в  чужой монастырь со своим
уставом не ходят. - Прощай!
     На  выходе он  спросил у сопровождавшего его  усатого человека в темных
очках:
     - Но  вы  можете  объяснить,  почему  вдруг  мне  нельзя  находиться  в
Объединенной Европе?
     - Приказ, - безжизненным голосом ответил усатый и сверкнул фиксой.
     - Я понимаю, что приказ. Но должна же быть и причина для приказа?
     -  Там,  наверху,  ее,  наверное,  знают.  А  я  маленький  человек,  я
исполнитель, - усатый заулыбался во весь рот. - Скажу только одно: видно, вы
крепко насолили кому-то из этих, понимаете, о ком я говорю?
     - Я ни черта не понимаю! - разозлился Иван.
     - У нас такой порядок - со всеми поддерживать дружественные отношения и
ни во что не вмешиваться.  А про вас поговаривают, что вы влезли в дела, где
замешаны  неземляне,  понятно,  надеюсь?  Ну  вот, вижу,  что  понятно. Сами
подумайте,   зачем   Объединенной   Европе  встревать  между  вами  и   иной
цивилизацией, если она, конечно, есть?! Что скажете?
     Ивану было нечего сказать. Он недоумевал - откуда им стало известно! Да
и мало ли что! Какое они имеют право на таком шатком, полуреальном основании
третировать его! Нет, бред, паранойя, шизофрения, алкогольный психоз! Причем
тут Европа! Причем тут все они?! Его горло перехватило от ярости и  обиды. И
он ничего не ответил.
     - А кое-кто  поговаривает,  что эта самая цивилизация  тыщ на  пять лет
обогнала  нас  в  развитии,  чуете,  чем  пахнет?!  Нет,  вы  уж   сами  там
разбирайтесь. Только я вам скажу честно, от души, - голос усатого стих, стал
проникновенным, дружеским, - никто вам не поможет - ни здесь в Европе, ни за
океаном, ни у вас, в России. Не найдете  безумцев. А моя бы воля, засадил бы
я  вас в  психушку, где-нибудь  подальше от людей,  на  одном  из  спутников
Нептуна,  всем  бы покойнее было. Это ж  надо, на такое замахнуться!  Ну  да
прощайте, не нам вас  карать, не нам и миловать. Надеюсь,  с вами разберутся
дома, не оставят без  внимания, посадят,  куда  положено... а мы  не причем.
Прощайте!
     Иван  уже не слушал усатого.  Тот  стал  ему неинтересен. Напоследок он
обернулся к Гугу Хлодрику и помахал ему рукой.
     - Мы  еще  увидимся,  старина, - сказал  он, четко  выговаривая  каждое
слово, - назло всем им увидится! До встречи, Гуг!

     Земля. Россия. Москва.
     2478-ой год, май..

     Внутри Храма было  прохладной  тихо. Иван сделал от  дверей  три  шага,
остановился,  собираясь  с  мыслями,  настраиваясь  на   нужный  лад,  потом
размашисто и неторопливо перекрестился, склонил голову.
     Он не знал толком ни одной молитвы, не был знаком с обрядовой стороной:
что и когда надо делать, куда идти в первую очередь, куда  потом,  кому  и в
каких  случаях ставить свечу... Но это не смущало его ни в малейшей степени,
последние полгода  покой и  умиротворение нисходили на него лишь в полумраке
церквей, когда,  отрешась от  земной суеты и  бестолковой  мирской возни, он
представал пред ликом Всевышнего, освобождал сознание от злобы  и ненависти,
зависти  и желаний.  В эти  короткие  мгновения бытия перед  ним открывалось
Вечное, и он ощущал в себе полную свободу, раскованность, он воспарял в выси
горний,   хотя,   казалось,   куда   ему,    космолетчику,    избороздившему
пол-Вселенной,  воспарять! Но значит, было куда,  он это  чувствовал, он это
понимал - не все постиг ум человеческий в Пространстве. И не все ему, видно,
дано  постичь!  Всегда  останется  Тайна,  пред  которой надо найти мужество
спокойно и с чувством собственного достоинства преклонить колени.

     Еще  каких-то  полтысячи  лет  назад человечество  кичливо  заносилось,
объявляя  себя  и свои составляющие венцами творения,  заявляя, преисполнясь
гордыней, что нет ничего непознаваемого в мире, и что почти все уже  познано
им,   осталась,   дескать,   самая   малость...  Малость  обернулась  такими
неизведанными   глубинами,   что    Человечество,   отринувшее   гордыню   и
антропоцентризм, осознало недолговечность  свою и  преходящесть, задумалось,
стоя над бездной, удержалось на краю - надолго ли? Превознося себя и глумясь
на Извечными Силами Природы, человечество неостановимо падало вниз, умаляясь
с каждым горделивым, кичливым словом. Осознав же свою малость  и ничтожество
во Вселенной, ощутив  себя младенцем - несмышленышем,  ползающим у  подножия
Престола  Неизьяснимого, Человечество  возвысилось и обрело свое собственное
место  в  Пространстве.  Дух  обарывал  Материю,  доказывая  первородство  и
неистребимую жизнестойкость, не было  на его пути преград и заторов, ибо все
преграды и заторы материальны,  Дух же вездесущ  и всепроникающ, границ  для
него нет, пределов - не положено.
     Но не пришел еще, видно,  тот час, когда вместилище частицы Духа - душа
человеческая, обретет светоносную  сущность и чистоту  подлинную. И в 2478-м
году душа эта оставалась ристалищем для  Сил Добра и  Зла,  ведущих извечную
борьбу.  Не каждому дано понять смысл Борьбы этой,  познать  долю Ее, а то и
просто догадаться  о том,  что идет Она. Ивана  же Истина коснулась краешком
своего белоснежного легкого крыла.

     Он  не понимал  этого,  не  осознавал,  он  лишь  чувствовал легкость и
истинность прикосновения. И с него было достаточно и такой малости.
     К Ивану подошла  невысокая  и  худенькая пожилая  женщина,  заглянула в
глаза, добро и вопрошающе.
     - Вы, наверное, впервые здесь?
     - Да,  - сознался Иван,  - половину  жизни провел в  Москве, особенно в
детстве,  юности,  а  вот как-то  не  доводилось...  все,  знаете ли, издали
любовался.
     Женщина кивнула.
     - Храм Божий  -  вместилище  Духа.  Как бы ни  был он снаружи хорош,  а
внутри  всегда  лучше,  -  сказала  она  мягко,  -  хотите  я  вас  проведу,
познакомлю...  Жаль вот только  служба  закончилась, ну да ничего, на первый
раз вам, к этого достанет.
     Иван поклонится, поблагодарил. Но от помощи отказался.
     - Хочется побыть одному, - сказал он, - проникнуться, вы меня простите.
     - Не за что. Бог в помощь!
     Женщина отошла,  примкнула к  молящимся у иконостаса. А Иван как стоял,
так  и  остался стоять. Он  постепенно  привыкал,  присматривался.  Огромное
внутреннее пространство  ничуть  не подавляло, наоборот, как бы растворяло в
себе,  поднимало, приобщало  к Вечному и Высокому. Под сводами куполов могла
бы уместиться колокольня, Ивана Великого, но своды эти были  естественны как
свод небесный.
     В Храме  не было привычного для небольших  церквей  полумрака, ровный и
приятный свет заполнял  его. Иван чувствовал, как этот свет проникает в него
самого, озаряет душу. И ему становилось легче.
     Сколько раз за  свою немалую жизнь  он проходил  мимо Храма, давая себе
слово, непременно в  него заглянуть в следующее посещение. И не держал этого
слова. Возвращаясь из Дальнего Поиска, он любовался сверкающими над  Москвой
золотыми  куполами, и  у  него щемило сердце,  на  глаза  набегали слезы, он
радовался,  что снова видит  эту  неизъяснимую  красоту... но  зайти  внутрь
белокаменного чуда не  решался, все откладывал. А может, и  правильно делал?
Может, еще рано было тогда заходить в сам Храм? Иван не знал ответов  на эти
вопросы, да они  его не слишком и волновали.  Главное, теперь  он  здесь,  в
Храме. Теперь,  когда  это случилось  не  по  мимолетной  прихоти  и  не  из
любопытства праздного, а по велению души и сердца!

     Он стоял, и не мог заставить себя сдвинуться с места. Ему казалось, что
он не стоит на мозаичном  узорчатом  полу, равном размерами доброму полю,  а
парит над  ним, в высоте,  где-то не под самыми сводами, но немного ниже, на
уровне вертикалей стен, то чуть приподнимаясь, то  опускаясь. И парение  это
было сказочно прекрасным. Он даже утратил на время ощущение неизбывной муки,
преследующей  его  последние  полгода,  терзающей  его,  растравляющей  душу
каленым  железом.  Облегчение пришло незаметно  и  внезапно, совместившись в
несовместимом.
     -  Собою оживляющий, оживи мя, умерщвленного грехами... -  произнес  он
вслух вспомнившуюся строку молитвы, - воскреси души наши!
     Если  бы  Ивана спросили сейчас,  верит ли он, навряд  ли  бы дождались
ответа. Он и сам пока не понимал этого, ему трудно было сразу  отказаться от
многого предшествующего,  от  взглядов,  привычек...  Но  он не ответил бы и
отрицательно. Пусть он не проникся пока исцеляющей  верой полностью,  пусть,
зато он отринул неверие. А то уже было немалым!
     Ему много пришлось пережить после того,  как службы Европола вышвырнули
его из своих пределов. Он думал,  что  на родине  забудется, успокоится, что
боль  утихнет,  а ему самому помогут.  Но  помощь в таких случаях не  давала
результатов. Боль не утихала. И ничего не забывалось. Наоборот!
     Всю  зиму провел на  родине своих родителей. Сам  он  появился на белый
свет за миллионы километров от  Земли, во мраке Вселенной, сжимавшей со всех
сторон  маленькую   трехместную  капсулу-корабль.   Но  он  не  считал  себя
гражданином Вселенной, родина его отца и матери была и его родиной. Пусть он
поздно узнал о них, но ведь узнал же!
     Большое и богатое село под Вологдой  жило своей наполненной  жизнью  и,
казалось, ничего не хотело знать о Дальнем Поиске,  об окраинах Пространства
и  всех  их  обитателей.  Своих забот хватало! И были эти  заботы  не  менее
насущными, чем добыча ридориума на рудниках Гадры или освоение никому в селе
не известной и уже совершенно не нужной сельчанам Гиргеи.
     Иван  долго пытался разыскать  родственников.  Да  только  за  двести с
лишним   лет  многое   изменилось,  перемешались  роды  и  семьи,  и  концов
отыскивалось так много,  что  куда ни  кинь,  всюду были  его  родичи!  Иван
оставил свою затею, теперь он на каждого смотрел  как на брата  или  сестру,
отца или мать, деда или бабку, сына или  дочь, хотя и был фактически намного
старше всех живущих.
     У них  со  Светой  детей  не было,  все  откладывали  на  потом, вот  и
дооткладывались... Да что ныне горевать, поздно, ее не вернуть, да и  самому
не до витья семейного гнездышка!
     По ночам его терзала память. Днем иногда удавалось отвлечься, забыться.
Он  узнал,  что  когда-то,  давным-давно,  не только  село  это,  не  только
вологодская, но  и  вся  землюшка  Русская  была  разорена и  опустошена  до
крайности, народ  почти истреблен, а тех, кто уцелел, позагоняли в дымные  и
смрадные  города. Из  них  было  лишь  две дороги - на кладбища,  которые  с
периодичностью в десять-пятнадцать лет закатывали асфальтом,  дабы память не
теребила никого, или же в разбросанный по всей  стране гигантский  архипелаг
"лечебно-трудовых профилакториев",  откуда  мало  кто  возвращался  живым  и
здоровым.  Села  обезлюдели,  вымирали   последние   старики  и  старушки...
казалось, конец пришел земле Русской. Но отвел Господь напасть,  вновь ожили
села,  стали   подниматься,  повырубленные  леса,   химические  производства
постепенно  позакрывали, и пошла-поехала возобновляющаяся жизнь  на  древней
российской земле,  испытавшей все, что только можно испытать за свою историю
многотысячелетнюю!  Личная  память  Ивана  соединялась  с памятью  народной,
вековечной, и казалось, груз ее непомерен, неподсилен даже богатырю.  Но что
оставалось делать? Надо было терпеть. И Иван терпел.
     Он мог бы остановиться  в  огромной  пустующей гостинице, срубленной по
последней моде и  стародавнему обычаю из здорового по своей сути и для людей
дуба, сработанной  под  средневековый княжий  терем  с  просторными клетями,
горницами, привольными гульбищами, бревенчатыми крытыми башенками. Он мог бы
остановиться  и в сверхсовременном,  торчащем на  одной-единственной длинной
ноге  отеле.  Но  его  приютил  старик-священник  -  добрая  русская   душа,
бессребренник и говорун-рассказчик. От него вообщем-то Иван  и узнал о  вере
предков.  В интернате им обо всех этих делах говорили вскользь, мимоходом, в
Школе  и  вовсе были  иные заботы, там  только поспевали за инструкторами! А
позже  закрутился,  завертелся, все шло комом со снежной высоченной горы!  А
теперь вот  остановился вдруг,  огляделся... и  заметил неожиданно для себя,
что жизнь-то не так и проста, что в ней есть множество вещей, о которых он и
слыхом  не слыхивал,  а если  и знал что-то, так было это пустым абстрактным
знанием, ничего не давало сердцу и душе.
     Старик-священник  и  окрестил  его  в  одной  из  православных  церквей
поселка.  Собственноручно повесил  на  шею простенький железный  крестик  на
тоненькой  и  не менее простой цепочке.  Приказал  не  снимать, хранить веру
отцов.  Иван, еще не совсем проникшись, но чувствуя,  что за всем этим стоит
нечто большее, чем ему видится поперву, дал слово - не снимать.
     Во  время разговоров  со  священником  на  него  сходило умиротворение,
пропадало  желание  мстить, убивать,  наказывать...  Но потом, ночами, снова
накатывало - он не мог погасить в груди жгущий его пламень, все представлял,
как он встретится с этими нелюдями, как  будет сладострастно, долго, много и
жестоко убивать их,  сокрушать  их жилища,  давить их детенышей... И  не мог
охладить его пылающей  груди  холодный  железный  крестик.  К  утру  немного
отпускало. Обессиленный и мокрый от холодного пота Иван засыпал беспробудным
тяжелым сном.
     Подаренное Гугом яйцо он все время носил с собой. Но ни разу не пытался
даже опробовать его, не до того было. Толик расщедрился, выделил-таки  шесть
разгоночных баков. Но всего этого было мало, совсем мало! Он уже договорился
и насчет капсулы - обещали дать старенькую, подержанную, но с классным почти
неизношенным профессиональным переходником - а это было более чем половинной
гарантией успеха предприятия.  Теперь бы еще  три-четыре бака, да возвратный
блок, да из снаряжения кое-чего! Много надо! А можно не успеть.  Иван ощущал
на  себе заботливый, ненавязчивый  глаз.  Но  он знал,  что пока  ведет себя
смирно, никто его трогать не будет, по крайней мере здесь, в России, где нет
ни глобополов, ни европолов, ни вообще никаких служб слежения за гражданами.
Здесь  можно  было  просидеть всю  жизнь!  А можно было и вернуться на  свою
работу, снова уйти в Дальний Поиск, никто бы и слова  поперек не сказал... А
там - угнать бы суперкосмолет последней модели,  и рвануть без оглядки! Нет,
Иван сразу отгонял  подобные мысли, он  не вор. Даже Гуг Хлодрик не стал  бы
угонять космолета  у своих, для  этого  нужно  быть законченным  подонком...
Ладно,  обойдется  своими средствами! Иван знал, к  лету все будет готово, и
если  его не перехватят  сами  космофлотчики из  Управления,  только  его  и
видали!
     В   видеогазетах  он  читал  о  Гуте  Хлодрике.  Совсем  короткая  была
заметочка.  Но суть-то  ясна:  старинного  приятеля под конвоем отправили на
подводные  шахты Гиргеи, в бессрочную каторгу.  Иван понимал,  для  Гуга это
крышка,  никогда  ему не выбраться  с этой проклятой планеты! Но что он  мог
поделать? Только скрежетать  зубами в бессилии? Нет, нервы надо  было беречь
для  дела.  И  все  же  он  не  тратил  времени  зря,  раздобыл  и припрятал
автомат-парализатор, десантный лучемет, кое-какие боеприпасы... Если бы он в
селе показал кому-нибудь эти штуковины, никто бы не  понял, для чего вся эта
железная  дребедень -  уже  двести с лишним лет не было войн, даже  местного
характера,  охота  на  животных  давным-давно  вышла из  моды,  на  охотника
посмотрели бы как на недоумка.
     Обзавелся    он    и     спецмедикаментами,    запасом    стимуляторов,
нейтрализаторов...  К  нелюдям  с  голыми  руками  не  попрешься!  К  ним  и
вооруженным до зубов было  идти не слишком-то безопасно. И вообще, что он  о
них  знал? Да ровным счетом  ничего! Но  Иван утешал себя мыслью, что вот  и
узнает! А там видно будет!
     Его жгло изнутри, разъедало.  И он не мог  справиться с  той бесовской,
неукротимой   силой,  что   поселилась   в  его  груди.  Не  помог   ему   и
старичок-священник.  Не помог, но немного облегчил существование,  благодаря
ему  Иван увидал в  конце  длинного, нескончаемого темного  туннеля проблеск
света.
     В Москву он прилетел  на  два дня. Больше  выжидать  не  стоило, больше
выжидать ему не позволяла гнетущая, безжалостная память.
     Он стоял в Храме, отрешенный и завороженный, он был готов простоять так
всю  жизнь. Это был целый  мир  в мире. Вселенная во  Вселенной! Этому Храму
было без малого  шестьсот лет.  Он был воздвигнут народом и для  народа.  На
белом  свете не существовало ничего равного  ему. Были строения выше,  шире,
массивнее и грандиознее. Но  гармоничнее  и  одухотвореннее  не  было, ни  в
прошлом,  ни в настоящем. Не предвиделось таковых и в будущем.  В этом Храме
воплотился   тысячелетний  гений  народа-страдальца,  народа-защитника.  Его
невозможно было уничтожить, стереть с лица этой святой земли. Его можно было
лишь временно разрушить, разнести  на  куски,  что и сделали варвары-изверги
двадцатого века, века тотального геноцида и мракобесия вселенских масштабов.
Но власть  вандалов  и  убийц оказалась недолгой. Храм  же  был  вечен  - он
возродился в конце этого кровавого, но выдохшегося на последних десятилетиях
века, возродился во всем своем  великолепии  и нетленности, по воле народа и
вопреки доживающей в роскоши и страхе  кучке плутократов-узурпаторов. И  его
возрождение стало началом Возрождения полузадушенной многострадальной  земли
- десятки  тысяч храмов засверкали над городами и селами  золотыми куполами,
освещая российскую землю, утверждая в ней своим величием и открытостью мир и
покой,  терпимость  и   доброту.  В  считанные   годы  поднялась  из   праха
полуразрушенная  страна, ожила, окрепла, обрела  второе  дыхание, еще  более
глубокое, чем первое,  более ровное,  животворящее.  И  стоял в  сердце этой
великой  и  могучей  страны,   дающей  все  человеку  любой  крови  и  веры,
обеспечивающей  всем  покой и благоденствие, светлый, возносящийся к небесам
Храм  -  главная  обитель  Духа  Возрождения России  и  всего  православного
христианского мира, средоточие Добра и Веры в Добро - Храм Христа Спасителя,
Неразрушимая Святыня. Стоял, отражая своими куполами Огонь  Небесный, бросая
его блики на людей - в их сердца и души.
     Иван сошел со своего  места, ничего не  видя вокруг, ничего  не  слыша,
побрел  к  иконостасу.  Он  понимал,  что  пора  уходить,   что  ему  нельзя
расслабляться, размякать душой. Но ничего не мог  с собой поделать. Он хотел
в  последний раз  -  в первый и  последний! - заглянуть в  глаза  Тому,  кто
единственный не бросит его, не оставит в самую трудную и тяжкую минуту. И он
видел уже Этот Взгляд. И он понимал, что и его видят.
     - Огради меня. Господи, силою Честного и Животворящего Твоего Креста, -
прошептал он, почти не разжимая губ. - И сохрани меня от всякого зла.
     Краем  глаза  он увидал какого-то  священослужителя, приближавшегося  к
нему. Но он не мог оторвать взгляда от Лика Того, к кому обращался. Он  ждал
Знака.
     И  ему  показалось,  что  дождался.  Лик  вдруг   утратил  суровость  и
непреклонность,  стал  добрым, даже простодушно  добрым,  словно приоткрывая
завесу, скрывавшую Его подлинное выражение от непосвященных.
     Иван вздрогнул. Отвел глаза. С него было достаточно.
     - Что ты ищешь, сын мой? - спросил полушепотом священнослужитель.
     Он был еще совсем не  старый, лет под семьдесят, с длинной темно-русой,
но уже полуседой бородой и близорукими добрыми, почти детскими  глазами. Его
голову  облегал  белый  и  странный какой-то,  на  взгляд  Ивана,  клобук  с
маленьким крестиком наверху.
     Иван  совершенно не  разбирался в  церковных чинах  и  званиях, не  мог
отличить митрополита  от рядового батюшки, дьякона от семинариста, а  кто  в
каких  одеяниях и по какому случаю должен  был предстать перед паствою, он и
вообразить не мог. Надо было, конечно, все это разузнать запомнить. Но Ивана
больше влекло внутреннее, глубинное, нежели внешнее, наружное.
     - Правду ищу, - сказал он.
     - Значит, ты ищешь Бога,  - вымолвил священнослужитель, - ибо Бог  не в
силе, а в Правде! Ты понял меня?
     Иван  кивнул  головой,  не  ответил.   Но   он  понимал,  куда   клонит
священнослужитель.
     - Я знаю про тебя, - сказал тот, - почти все знаю. И еще знаю главное -
ты пришел сюда неспроста. Ты уже готов?
     Иван  вздохнул.  Он решал,  надо ли отвечать,  стоит ли?  Все  про него
знали! Лишь он один ничего еще толком не знал.
     - Вижу, что готов. Когда отлет?
     - Через два дня.
     - Два дня срок немалый, -  сказал священнослужитель, оглаживая  бороду,
опустив глаза долу. - За два дня может многое измениться... Не передумаешь?
     Иван выразительно поглядел в его глаза.
     - Значит, не  передумаешь.  Ну  что же, отговаривать тебя не стану. Тем
более, удерживать! Иногда удержать человека, обуздать его, приневолить - все
одно, что сломать. Церковь же человека возвышать должна, открывать перед ним
мир необъятный  и неизведанный, окрылять,  но не путы накладывать. Поступай,
как знаешь. Но помни то, с  чего начали не в силе Бог, а в Правде! А еще это
понимай так: не с сильными Бог, а с правыми!
     Поначалу   Иван  внутренне  напрягся,  что-то  в   душе  сопротивлялось
проповедям и  нравоучениям,  не желало  принять их - с какой это стати  его,
взрослого  человека, прошедшего  сквозь  такие  передряги, что и  не снились
большинству  землян,  начинают  вдруг  поучать,  наставлять  словно   мальца
безусого?! Но почти тут  же раздражение,  порожденное гордыней, угасло. Ведь
слышал он сейчас  не поучения  ментора, а  то, что  постоянно  звучало в его
мозгу, то, о  чем кричала в  нем  самом  Совесть! Только теперь  это  был не
внутренний голос,  а внешний. И потому  внемлить  ему  следовало с удвоенным
вниманием, сопоставляя со своим, отринув гордыню и раздражительность.  И ему
стало легко,  хорошо. Он склонил голову, как бы соглашаясь с неизвестным ему
священнослужителем, признавая правоту его слов.
     -  Большинство  мирян  живет  просто,  как  трава растет,  -  продолжил
священнослужитель, - они грешат понемногу, каятся, а в общем их  души чисты,
не запятнаны большими и смертными грехами, им легко жить на белом свете.  Но
иногда в мир приходят люди иного склада - сильные, цельные, одержимые. И они
несут в  этот  мир с собой  или Большое Зло  или  Большое  Добро.  Не  сразу
становится видно, что именно,  лишь со временем раскрывается их сущность,  и
тогда люди  обычные могут сказать: да, это поводырь и праведник,  очистивший
часть  мира от скверны,  или же  -  это обольститель,  влекущий за  собой  в
пропасть адскую. Мне, грешному, не дано быть провидцем, предрекать, кто есть
кто на  свете.  Но  я  вижу,  что  путь  твой не прост, что в тебе заключены
зародыши  и  Большого Зла и Большого Добра.  Они еще не вступили меж собой в
битву за Душу твою, они пока только примериваются друг к другу, но когда они
сойдутся в  безжалостной и  лютой схватке,  душа твоя  содрогнется.  И  тебе
придется принять решение, с кем ты, на чьей стороне! Будь готов к этому, сын
мой.  Тебя  ждут страшные  испытания. Я не знаю,  кто  в тебе одержит  верх,
может, и тот,  кого в Храме  Божием  вслух лучше не называть.  Но Церковь не
отрекается и от падших... ты же  пока не пал  и  не вознесся.  Ты  стоишь на
перепутье.  И   перед   выбором  твоим   прими  мое   доброе  напутствие   и
благословение. Благословляю тебя, сын мой.
     Священнослужитель замолчал, заглянул в глаза Ивану и перекрестил его. С
минуту они простояли в тишине. Иван не знал, как полагается отвечать в таких
случаях, что  делать. Он  лишь опустил голову.  Но даже теперь  он ощущал на
себе испытующие и  одновременно  напутствующие взгляды, обращенные на него с
Иконостаса. Не  только Сам Вседержитель, но и Богородица, Архангелы, Святые,
казалось глядели на него, вопрошая, прожигая насквозь его душу, но  вместе с
тем и благославляя, поддерживая,  даже ободряя. И перед  ними  душа не могла
лгать.
     - Большую  тяжесть в  себе несу, - проговорил он  с трудом, не поднимая
головы, - не знаю, может, это и есть то  самое зло, не знаю, а может, просто
- боль, обида, тоска!
     - Вырвавшаяся наружу боль  порождает новую боль,  обида - обиду,  тоска
становится  неизбывной.  Ты  же  помнить  обязан,  что  горя  жаждой мщения,
выплескивая  наружу  обиду,  принесешь в мир Зло.  Тебе  будет казаться, что
борешься с этим Злом, что ты истребитель этого  Зла, но истребляя и обарывая
его  силой,  будешь  лишь  умножать  его.  И настанет  день,  час,  когда ты
перестанешь понимать, где  кончается  Добро и начинается Зло,  и сам станешь
воплощением  Зла! Это будет страшный день для тебя и  страшный  час, не  дай
Бог,  чтобы  они настали,  ибо не  помогут тебе тогда  ни Животворящая  Сила
Креста Господня, ни мои напутствия  и добрые слова. Помни, в какой бы мир ты
не  вознамерился вступить, не  меч в  него  ты привнести должен,  не злобу и
ненависть, вражду и раздоры,  а  одну любовь только. Добро на острие меча не
преподносят. Ты же, сын мой, собираешься  в  чужой мир идти с мечом. Подумай
обо всем хорошенько. Благословляю тебя на свершение праведных дел!
     Священнослужитель  снова осенил Ивана большим крестным знамением. Потом
положил ему руку на плечо, привлек к себе и трижды поцеловал.
     - Иди!
     Он отстранил Ивана резким движением.
     - И знай, что Святая Церковь Православная с тобой и в тебе! Но помни, о
чем я говорил, о чем говорила тебе твоя совесть, ибо если вступишь на дорогу
Зла  и  отринешь  Добро,  будешь  проклят  на  веки вечные. Иди!  И  да будь
благословен!
     Иван поклонился священнослужителю. Перекрестился, еще раз воздев голову
и образам. Повернулся. Пошел к выходу.
     У  самых дверей  храма  его  нагнала  пожилая женщина,  та  самая,  что
предлагала Ивану свою помощь. Она молча заглянула в лицо ему, потом быстро и
мелко, трижды перекрестила.
     -  Вы не  знаете,  кто это  был?  Вы, наверное,  видели, в таком  белом
головном уборе, седой? - спросил Иван.
     Женщина  укоризненно  покачала  головой. Произнесла с  нежимом,  словно
отчитывая нерадивого ученика:
     -  Это  был  Патриарх  Всея  Руси! Ну  да Бог простит  ваше незнание! -
женщина замялась, но  все-таки спросила неуверенно: - Что  он вам сказал?  Я
все видела - он вас благословил. Он вам сказал доброе слово, да?
     Иван  вдруг  растерялся, он  не  знал, что ответить.  И он  отвернулся,
поспешно вышел из Храма. В глаза ударило ослепительное майское солнце.

     И  именно в эту  минуту он отчетливо, до боли  в груди, понял, что пути
назад нет, что он должен лететь туда, что  не будет ему места на Земле, пока
не исполнит он своего  долга, что не будет  покоя даже  в  самой  покойной и
уютной норе, что избегнуть  того часа, когда сойдутся в  смертельной схватке
Добро и Зло, ему не удастся, что он должен сделать свой выбор.
     Иван  обернулся. Поднял голову. Ярче миллионов солнц  горели в небесной
выси золотые купола Несокрушимого Храма Христа Спасителя.

     Земля - Эрта-387 - Дубль-Биг-4
     - Осевое измерение.
     2478-ой год, июнь.

     - И все-таки ты  дурак, Ваня! - сказал Толик Ребров, и его густые брови
нависли над  самыми  глазами, почти скрывая  их. - Ты  все себе поломаешь, о
карьере я  вообще не говорю, пиши, пропало! Через пять-шесть лет ты бы сел в
удобное и мягкое кресло, а там бы и в Управление попал... Не-е, расстанься с
мечтами об этом, Ваня!
     - А  я  вообще-то ни  о чем таком и не мечтал, -  сказал Иван, - ты мне
свои грезы не приписывай.
     Толик надул щеки, побагровел.
     - Ладно, держи бумагу, - сказал он и сунул Ивану в руку  белый листок с
какой-то  печатью, - на Эрте  получишь  баки. Но  учти,  я тебе  их даю  для
прогулочных целей. Вот, гляди, - он  вытащил из стены-сейфа другой листок, -
это  продление  отпуска,  как  обещал,  на полгодика.  Но не  больше,  Ваня!
Отдохнешь, развеешься... А  где, меня  не касается, понял! Все, Ваня,  вали,
куда тебе надо! Но на меня не пеняй!
     Шипастая  рыбина  подплыла  к  самому  стеклу,  и уставилась  на  Ивана
выпученными  красными  глазищами,  тяжело   задышала.  Потом  она   разинула
клыкастую черную  пасть  и  долго  облизывалась  огромным  желтым  языком  с
водянистыми присосками. Ивану всегда  становилось не  по себе  при виде этих
облизывающихся гиргейских рыбин. И он отвернулся.
     Толик  подошел к  аквариуму, залез по боковой лесенке на самый верх,  к
маленькому задвижному лючку, и бросил рыбине какую-то гадость в кормушку. Он
всегда сам заботился об  обитателях  аквариума.  Рыбина набросилась на кусок
падали, словно ее целый год не кормили. Про Ивана она тут же забыла.
     - Ну чего ты  сидишь? - крикнул сверху Толик. - У меня ты больше ничего
не выклянчишь! Нету ничего, Ваня, понимаешь, нету!
     Иван  встал.   Ему  захотелось  вдруг  прижать  к  шее  Гугово  яйцо  и
превратиться в клыкастую рыбину,  чтобы сожрать друга - Толика. Но проситель
должен быть смиренным, он это уже давно понял.
     -  Ты  хочешь, чтоб я  остался  там?  -  спросил  он  не своим жалобным
голоском.
     - Я  вообще  ничего  не хочу!  Поезжай в деревню  и отдыхай! А  хочешь,
смотайся   на   Тилону,   там  сейчас  классные  развлекатели  поставили!  С
гипнолокаторами,  Ваня,  и  шикарными психотренажерами!  А какие там девочки
собираются, Ваня! - Толик  чуть не свалился от чувств  с лесенки.  Но  успел
ухватиться  за  поручень  - выучка  космолетчика  пригодилась. - Я бы махнул
туда, не раздумывая!
     - Мне нужен возвратник!
     - Чего нет, того нет.
     - Гад, ты, Толик, и все! - сорвался Иван. - Пока!
     - Стой, простофиля!
     Толик в мгновенье спустился вниз, схватил Ивана за плечи.
     - Ну правда,  нет! Старье списали,  а  новые, сам  знаешь, на  лоханках
стоят. Где я тебе возьму?! - Лоб у Толика покрылся испариной.
     Иван неожиданно  для себя отметил, что Толик стареет, что его скоро уже
и не назовешь Толиком, и стареет, и матереет, вон какой солидный стал, прямо
туз!  А ведь  совсем  недавно  мальчиком прыгал по  лугам Сельмы, гонялся  с
камерой  за  фантомами-упырями. Иван  тяжело  вздохнул. И  ткнул  кулаком  в
большой и мягкий живот Толика.
     - Ладно, старик,  - пробурчал он, - нет, так нет. Давай лапу, может, не
вернусь, может, последний раз видимся!
     Его  рука  утонула в  широченной  ладони.  По  щеке у  Толика  побежала
слезинка, и он не стал ее смахивать.
     Лишь у самых дверей он окликнул Ивана.
     - Эй, постой! Есть выход!
     Иван встрепенулся. Но оборачиваться не стал.
     - Ты по дороге на Дубль загляни, тамошние парни тебе помогут! Ну, да ты
их  знаешь...  не  откажут! Я  свяжусь  с  Дилом.  Ежели  он  тебе  не  даст
возвратника,  пусть  на Землю не возвращается, я его и за океаном  разыщу да
рожу надраю. Ну ладно, Ваня, давай уже -  отваливай, не жми из меня слезу, я
и так уже рыдаю!
     - До встречи! - сказал Иван. И вышел.

     Проводов  ему  не устраивали. Удерживать  не  пытались. Слежки  судя по
всему не было. Позабыт, позаброшен! Но оно и к лучшему.
     До Эрты Иван тащился на антигравитаторах,  приходилось экономить каждую
каплю топлива. Он лежал на полу капсулы лицом вниз  и, не отрываясь, смотрел
на удаляющуюся Землю сквозь  пластиконовую  прозрачную обшивку. Он ограничил
радиус прозрачности двумя  метрами.  Но все равно  -  казалось,  что  это не
капсула, а он сам, раскинув руки и ноги, парит над огромным затянутым белыми
облаками шаром.
     Шар уменьшался в размерах постепенно,  скорость была невелика.  Но Иван
лежал и  глядел.  Он  сам  не знал, что  именно хотел увидать напоследок.  А
может, просто не мог налюбоваться родной планетой. Каждое расставание с  ней
отдавалось в  груди щемящей болью. Правда, раньше, в предыдущие отлеты, Иван
был полностью,  непоколебимо уверен -  он обязательно вернется,  обязательно
увидит этот голубовато-белый шар,  а потом  и ступит на его поверхность... В
этот раз такой уверенности почему-то не было.
     И все-таки он не напрасно  лежал на прозрачном  полу  и  ждал  чего-то.
Когда Земля  уменьшилась  до размеров обычного  яблока,  подернутого  легкой
просвечивающей местами  пеленой, когда все на  ней уже должно было слиться и
пропасть  в зыбком удаленном  мареве, вдруг  пробился  сквозь заслоны пелены
тоненький  золотой  лучик, сверкнул  - чисто,  ясно,  путеводно  - и пропал.
Только  тогда Иван понял, чего он ждал, и сразу  же почувствовал облегчение.
Нет, рано  еще его  отпевать, рано хоронить! Еще поглядим, чья возьмет, кому
суждено  вернуться, а кому и нет.  Он с  силой сжал виски ладонями, зажмурил
глаза.
     Полежал  так с  минуту. Потом  оттянул  край ворота, вытащил  маленький
железный крестик, приник  к нему губами. И почти сразу  спрятал его обратно,
словно застеснявшись. Встал... Отключил прозрачность.
     Впереди его  ждал  системный перевалочный  спутник-заправочная, уже лет
триста болтавшийся  между орбитами Юпитера и Сатурна, злополучная развалюха,
последнее  пристанище  спивающихся  космолетчиков  и администраторов  Флота,
допотопная прабабушка нынешних заправочных станций - Эрта-387.
     Иван  не  собирался  задерживаться  на  Эрте  -  была  охота! Он  думал
прицепить баки и  гнать прямиком до  Дубля,  за  возвратником.  Но давнишний
знакомец   по    гадрианским   болотам   Хук   Образина,   затащил   его   в
одну-единственную на Эрте гостиную. Он  волок упирающегося Ивана по коридору
и приговаривал:
     -  Все-е, попался, Ванюша! От  меня быстрехонько  не уйдешь,  мимо меня
скорехонько   не  проскочишь!  Экий  ты   мерзавец,  Ваня!  В  кои-то   годы
повстречались, а ты норовишь улизнуть! Не-е, нехорошо это.
     От  Хука  разило за  версту. Но  держался  он молодцом - не качался, не
падал,  только трясся  беспрестанно. В  последнюю  их  встречу Хук  выглядел
значительно хуже, Иван думал, он загнется, не переможет себя.
     Не  загнулся  Хук Образина.  Но и  не скажешь,  что выправился.  Он был
изможден  до последней стадии измождения,  казалось, ребра сквозь комбинезон
проглядывают, а на лицо  было страшно смотреть -  это было не лицо, это была
высохшая маска, натянутая на череп мертвеца,  пролежавшего в гробу не меньше
года.
     - Сейчас мы  с тобой,  Ванюша, раздавим пузыречек, побеседуем по душам,
вспомним житье-бытье. Нам ведь есть чего вспомнить, а?
     Им  было, что вспомнить. Три  года вместе на Гадре, да не сейчас, когда
там все улеглось и  утихомирилось, а когда только начиналась геизация. Ивану
и самому было страшно думать о тех временах, второй раз  его бы в такое дело
не втравили!
     - Вот и притопали, Ванюша, а ты упирался, голубь!
     Посреди гостиной, называвшейся когда-то, в романтические годы  освоения
Пространства,  кают-компанией,  прямо  на  полу  валялся   мертвецки  пьяный
Арман-Жофруа дер Крузербильд-Дзухмантовский - золотой медалист Школы и гроза
звероноидов. Арману предрекали невиданные свершения на ниве Дальнего Поиска,
а  в итоге  - кресло Главного Управляющего  Космофлотом. Отличник с  блеском
прошел Гадру, Гиргею,  но сломался на Сельме, паршивой планетенке,  где  без
труда делали себе карьеру  бывшие второгодники и неудачники. Иван никогда не
дружил с Арманом, они издавна испытывали неприязнь друг к другу, а потому он
и не переживал особо падение баловня судьбы.
     - Ты  его  тока  не буди,  Ваня, ладно? -  предупредил Хук и побежал  к
столу, откупорил новую бутылку.
     На бутылку была пришлепнута коньячная этикетка, но  Иван знал, что  это
мишура,  внутри  наверняка разведенный  спирт  - вонючий,  технический, ведь
держать на станциях-заправочных спиртное не полагалось.
     - Ну, вздрогнули, Ваня!
     Хук,  не дожидаясь  совместного  "вздрога",  опрокинул  стакан в горло,
побелел до невозможности. И тут же налил себе еще.
     - А ты чего? - поинтересовался он заплетающимся языком.
     Иван  замешкался,  стал обдумывать, как бы  потолковее  все  разъяснить
Хуку, а потом вдруг решил, что ничего разъяснять не надо, и выпалил:
     - Я, Образина, на дело иду, понимаешь? На дело надо идти сухим!
     -  Да ладно уж, загнул!  Ты и раньше,  Ваня,  был никудышным  борцом  с
зеленым змием, видать жизнь-то  не исправила тебя. Ну да не  беда! Я за тебя
стакашек хлопну, лады?!
     - Ты бы сначала баки прицепил.
     - Обижаешь, Ваня! У нас третий год как все на авторежиме. Ты  не гляди,
что  Эрта старушка,  тута  недавно реконструкция  была, понимаешь? Понаехало
народищу - пропасть! Человек шесть. И давай все переколпачивать. Мы с Крузей
месяц по  подсобкам жались, втихаря стаканили. Ой,  тяжко, Ваня, было! Ну да
миновали лихие денечки!
     Иван  видел  совершенно  ясно,  что  Хуку не протянуть больше  года, от
силы-двух. Но ведь не скажешь,  - не полезешь в душу! Не такие  уж и  долгие
были их года, а однокашники один за другим сходили с орбиты, гнулись, а то и
вовсе погибали. И как ни ломал  себе голову  Иван, он  не мог понять, почему
так  происходит.  Ведь  вроде бы  самые  сильные,  ловкие,  натренированные,
отважные, все  как на  подбор умницы и даже  по-своему таланты.  И на  тебе!
Странное дело, странное и непонятное. Серые лошадушки тянули себе понемногу,
волокли свой воз полегоньку - и не  видно им было износу, а тут... вот и иди
после этого в герои-комолетчики. Нет, хватит ныть! Поздно горевать!
     - Включи экраны! - настоял Иван.
     -  Ух  ты какой, недоверчивый! - Хук  щелкнул  клавишей.  Она скрипнула
словно старинная несмазанная дверь. - Гляди, Ваня!
     На  экране  два  бочкообразных  безголовых кибера  крепили  к  Ивановой
капсуле разгонные баки.  Работали  они  вяло, без  энтузиазма.  Но Иван  уже
понял, здесь никого и ни за что не подгонишь, только нервы тратить!
     Он присел к столу. Но стул-кресло чуть  не развалился под его тяжестью,
видно  было  все тут  запущено до  предела, заброшено, некому  было заняться
обустройством.  Иван  пересел  на  широченный обитый  желтым  кожзаменителем
диван, раскинул руки.
     - Воще-то,  Ваня-я, - с  укоризной  протянул Хук, - мог  бы  и привезть
кой-чего старым  друзьям-собутыльникам! Не  уважаешь?! Да ладно  уж, я шучу.
Эй!
     Он легонько  пнул ногой в бок  Армана. Но тот  даже  не  пошевельнулся,
только застонал спросонья.
     - Дрыхнет, - сделал вывод  Хук. - Хорошо ему!  Я бы тоже  отключился на
часик-другой...  не не  могу,  Ваня,  у меня  бессонница  - вторую неделю не
смыкаю глаз. Вот только этим и держусь!
     Он налил себе еще.
     - Ты бы погодил немного,  - проворчал Иван, зная, что  его все равно не
послушают.
     Разговора не получалось. Да и какой там разговор!  Хук глядел  на Ивана
мутными желтушечными глазами, тряс головой. И  невозможно было поверить, что
несколько лет назад  он  один  в течение  трех  суток с  половиною сдерживал
круговую атаку гиргейских  псевдоразумных  оборотней. Вот тогда он  на самом
деле  не   спал,  попробуй  усни!  За  эти  сутки  Иван  с  Гугом  Хлодриком
восстановили  последний не изуродованный аборигенами возвратник - да  только
нужда в  нем отпала. Хук  Образина отбил-таки атаку  оборотней, и  из Центра
сразу же пришел приказ  оставаться до зимы на своих позициях. Легко им там в
Центре было распоряжаться! Помнил ли Хук о тогдашнем?  Иван  и спрашивать не
решался, никак в  его мозгу не  мог совместиться тот румянощекий чистоглазый
здоровяк с этим трясущимся стариком.
     - В отпуск? - поинтересовался Хук. И громко икнул.
     - Ага, - ответил Иван.
     - Не ври! Я ведь все знаю, Ваня, меня не проведешь! А ну-ка, выкладывай
- на черта старое ворошить удумал?!
     Иван  закинул ногу  за  ногу,  поморщился.  Все-то  они  знают!  Прямо,
всезнальцы какие-то! К кому ни сунься - все ведомо, все наперед известно, не
говоря уж про прошлое! Один он ничего  толком  не знает,  ничего  понять  не
может -  чехарда какая-то бестолковая! Уж скорее  бы баки цепляли, скорее бы
отсюда удочки сматывать!
     - Ну, не хочешь говорить -  не  говори, я  не настаиваю, - Хук чуть  не
выпал из кресла, он был предельно пьян. -  Но я тебе  окажу, Ваня, дружескую
услугу,  цени! -  он снова громко  и противно икнул,  выпучил  бессмысленные
глаза. -  Ванюша,  -  у этого хмыря,  - Хук  качнул носком башмака в сторону
лежащего  Крузербильда-Дзухмантовского,  -  еще с  Гиргеи плазменный резачок
припасен, поня-ял?!
     Хук  вывалился  все же  из  кресла.  Но не расстроился  и  не попытался
взобраться  обратно.  А  так и остался на  полу в полускрюченном  положении.
Голова его выбивала чечетку по засаленному подлокотнику кресла. Голос же был
тверд и сипат.
     - Не дергайся, Ваня! Я киберам  сказал,  чего надо, они сами все  путем
упакуют, значитца, и укладут, куда положено, а ты  у нас гость,  вот  и сиди
себе  гостем!  Я на тебя,  Ваня, гляжу - и душою  отдыхаю, такой ты простой,
свойский парень. Но одно я тебе скажу прямо, в глаза, как другу!
     - Чего?
     - Дурак ты, Ваня, набитый! Вот тебе и  весь мой сказ! Оставайся с нами,
пропадешь ведь!
     Иван усмехнулся. Но было ему невесело.
     - Может, с вами-то я еще быстрей пропаду.
     - И так может статься, - согласился Хук.
     Он снова нажал на клавишу, предварительно совершив  титаническое усилие
и на четвереньках добравшись до пульта. Там и обмяк.
     Киберы  монтировали  переходник   для   восьмого  бака.  Иван  вздохнул
облегченно -  худо-бедно,  а дела  делались.  И  только  теперь  он  заметил
висевшее  на   противоположной  стене  прямоугольное  зеркало,   каких  и  у
антикваров не сыщешь. Вгляделся в отражение - то ли свет был неважный, то ли
он сам неважно выглядел, но из зеркала на него смотрел  усталый  и совсем не
молодой человек с кругами под глазами, почти безгубым напряженным ртом. Иван
посмотрел прямо в глаза  человеку  - и  ему  стало  не по  себе: глаза  были
отрешенными, неживыми, будто что-то потухло у этого человека внутри.
     Но  наваждение  длилось  недолго.  Иван  встряхнулся,  пришел  в  себя.
Уставился на лежащего между ним и зеркалом Армана-Жофруа. От пульта гостиной
доносился хлюпающий, с присвистом храп Хука Образины.
     Иван  вытащил из кармана яйцо, подержал  его на ладони.  И  неожиданно,
словно решившись, вдруг, прижал его острым концом к шее - над самым кадыком.
Сдавил.  Яйцо стало мягким. Но лишь до определенной степени.  Чем сильнее он
сжимал  его,  тем  тверже   оно  становилось.  И  не  сразу  сообразил,  что
смотреть-то надо  в зеркало, а не  на  эту хитрую штуковину. Когда он поднял
глаза, отражавшийся в  мутноватой  поверхности человек был уже мало похож на
него - лишь лоб с шрамом оставался прежним да прямой нос... Но нос на глазах
вырастал, обретал горбинку. Подбородок тяжелел,  выдвигался вперед. На щеках
появлялся синюшный  оттенок. Волосы редели и  темнели, начинали курчавиться,
местами   седеть.  Тело  наливалось  тяжестью  -  неприятной,  излишней.  Он
превращался в Крузербильда-Дзухмантовского - но не в того отчаянного малого,
при  виде  которого звероноидов бросало  в дрожь, а в нынешнего - оплывшего,
размякшего, опустившегося. При этом Иван оставался  Иваном, он не чувствовал
ни каких изменений в психике, сознание его оставалось прежним... Превращение
произошло в считанные секунды.
     Иван оторвал яйцо от шеи, сунул в карман. Заглянул краем глаза на экран
- безголовые киберы заканчивали свое дело:  капсула была почти подготовлена,
даже менее опытный человек  понял бы - этих баков, если  они, разумеется, не
пусты, вполне хватит для начального разгона и входа в Осевое измерение.
     Иван собирался  уже  встать. Но  услышал  вдруг  странное  гудение.  Он
повернул  голову.  Хук  Образина  стоял  на  коленях и отчаянно  тер  глаза,
переносицу,  надбровные  дуги. Одновременно  он  на одной ноте,  протяжно  и
совершенно не по-людски выл.
     - Ууууу-ааа-у... - вырывалось у него то ли из  горла, то ли из ноздрей,
- уууууу-ааааа-уу!
     Оставив  глаза  в  покое,  Хук принялся тыкать в  Ивана корявым красным
пальцем. И Хука и его палец вместе с рукой трясло будто на вибростенде.
     - Ты чего, Образина? - спросил Иван, прикрывая лицо руками.
     - Обо-о-ууууууууу-оооооротень!!! -  провыл Хук. И для наглядности ткнул
несколько раз поочередно то в Ивана, то в мирно посапывающего Армана-Жофруа.
     - Нет, Образина,  старина, нет, -  проговорил мягко Иван, - тут тебе не
Гиргея, тут нет никаких оборотней. Просто  ты допился, вот тебе и  мерещится
всякое, понял?
     Хук, не переставая выть, пополз на карачках к лежащему в семи метрах от
него Арману.  Полз  он медленно, с опаской поглядывая на  Ивана-Жофруа дер и
так далее. Хука явно не устраивала версия о начавшейся у него белой горячке.
И он тянулся к последней соломинке.
     - Ладно, я пошел! - сказал Иван вставая.
     -  Ты  оборотень!  - процедил Хук.  Глаза  у него были безумными.  - Ты
сначала прикинулся Иваном. А сейчас под Крузю работаешь! Я все понял. Сгинь!
     - Щас сгину!
     Иван подошел к  столу, собрал  с него  бутылки, стаканы и  бросил их  в
утилизатор.
     - Так-то лучше будет!
     По щекам Хука побежали слезы. Но он не  стал отвлекаться. Он перевернул
Армана-Жофруа  на спину и почти с восторгом победителя ткнул тому пальцем  в
лоб.
     - Вот он Крузя! Настоящий! А ты - оборотень. Сгинь!
     От прикосновения к лицу Арман пробудился,  отпихнул от себя Хука. Потом
две  минуты кряду пялился  на Ивана осоловелыми и  дикими глазами-буркалами,
челюсть  его  отвисала все  ниже,  крылья носа  начинали мелко  и  порывисто
дрожать, по лбу  потек пот,  наконец  он вскочил, заревел как дикий  раненый
вепрь и, ничего не видя,  не  разбирая дороги, наступив на Хука и  опрокинув
три стула, выбежал из гостиной. Но еще долго, из распахнутой двери доносился
его жуткий нечеловеческий рев, усиленный эхом пустых коридоров.
     Иван с  помощью яйца  вернул  себе прежний облик. Подошел к трясущемуся
Хуку. Взял его за плечо.
     - Прощай, старина,  -  сказал  он. - Спасибо  тебе  за резак. Думаю, он
пригодится. Ну что ты? Опомнись! Образина!
     Хук настороженно взглянул на него снизу. Но тут же зажмурился.
     - Сгинь, нечистая сила! Сгинь! - выкрикнул он.
     Иван распрямился, улыбнулся, хотя ему было совсем не весело.
     - Ну  что же,  - проговорил он, -  придется  исполнить твое  пожелание.
Прощай, Хук, навряд ли когда увидимся!
     Он  немного  побродил по станции, по ее коридорам и отсекам.  Но Армана
так и не  нашел.  Да  и что бы  он ему сказал, если бы и нашел? Прощаться со
сверстниками, однокашниками,  старыми  приятелями  по Школе и другим,  менее
спокойным, местам было всегда нелегко. Особенно с живыми.

     Надо  было  рвануть  на  ускорителях.  Но куда рванешь без возвратника.
Иван, закусив губу, повернул к Дублю - будет, так будет, нет,  так  нет -  в
любом случае назад он возвращаться не станет.
     Старую капсулу потряхивало. Ее обшивка иногда начинала вибрировать ни с
того, ни с сего. Иван  не тужил, он  знал, что за колымага ему досталась. Ну
да  ничего! Это  на  антигравитаторах  трясет,  потом, в Осевом и  до  него,
перестанет. Если, конечно, раньше времени не развалится!
     Сама обсерватория  еще  не  появилась  на  экранах,  как внутри капсулы
пророкотал восторженный и бодрый голос:
     -   Ваня,  дорогой!   Рад   тебя   видеть   в   наших  краях.   Заходи,
Дубль-Биг-Четвертый ждет тебя!
     Как бы ни корежили приемники сигнал, а мембраны голос, Иван сразу узнал
Дила Бронкса. Его глуховатый бас нельзя было не узнать.
     - Привет, Дил! - отозвался он. - Встречай, коли не шутишь!
     Бронкс был непосредственным  человеком и, наверное, потому принял слова
Ивана всерьез. Через  три минуты  после приглашения он самым  беззастенчивым
образом  вперся в  капсулу, неведомо как  обхитрив  сторожевую  автоматику в
шлюзовой камере. Если кто не изменился за все эти годы хотя бы на каплю, так
именно Бронкс. Он лишь почернел еще больше, несмотря на то, что чернеть было
уже некуда.
     - Ну,  ты  даешь, Дил!  - удивился Иван. - Такой скачок  станет тебе  в
триста монет, не меньше!
     - Плевать, для хорошего человека не жалко! Кроме того, я частник, Ваня,
мне за мои монеты отчитываться нет нужды.
     Они обнялись.  Уселись в кресла.  Попутно Бронкс  набрал  на клавиатуре
пульта код пристыковки к обсерватории.  Он  был весел и беспечен.  Белозубая
широченная улыбка не сходила с его антрацитового лица. Иван помнил, что даже
звероноиды   в  присутствии  Дила   становились   добродушнее,   а  главное,
доброжелательнее. Хотя  как-то раз он  пошутил совсем некстати. Это  было на
Сельме. Бронкс прилетел к  ним всего-то на недельку, с  проверкой. Но  через
два дня заскучал, а на третий, вырядившись под  фантома-упыря,  увешав  себя
водорослями и прочей  дрянью, с гиком и посвистом ворвался в базовый блиндаж
- пошутил.  Его  шутки  не поняли, а самого  с перепугу изрешетили с четырех
сторон из десантных спаренных пулеметов. Семьдесят восемь пуль выковыряли из
бронепластиковой кольчуги,  четырнадцать из  самого Дила. Но и когда из него
шипцами,  без наркоза, тащили  свинец,  Дил  хохотал  во все  горло,  скалил
лошадиные зубы и тыкал во всех  пальцами. "Чтобы увидать ваши идиотские рожи
в тот момент,  рожи  до смерти  перепуганных  дебилов,  -  приговаривал  он,
захлебываясь  смехом,  -  не  такое  можно было  отмочить!" Дила Бронкса все
любили.  И  очень  жалели,  когда  он  послал  Космофлот  и  Землеуправление
внепланетных сношений  куда  подальше и  стал частником,  завел  собственную
обсерваторию.  Ему  предрекали  неминуемое  разорение.  Но  не  таким  уж  и
бесхитростным был  Бронкс  на  самом  деле. Он умудрился  сколотить солидный
капитал на частных исследованиях,  не забираясь далеко от Солнечной системы.
Он оказался на поверку много умнее советчиков и пророков.
     -  Только условимся  сразу, -  выпалил  Дил,  едва его  спина коснулась
спинки кресла, - все начистоту и без обиняков!
     Иван усмехнулся. Он ожидал совсем другого, он думал, что Дил сейчас ему
заявит менторским тоном: "Ваня, можешь ничего не говорить, я сам все знаю...
и не советую".  А потому он  потянулся к стойке-столу, набрал  шифр, щелкнул
задвижкой и вытащил стопку мнемограмм.
     Дилу Бронксу не надо было ничего объяснять. Он сам мог объяснить, что к
чему, когда дело доходило до космографии. И  потому он,  лишь бегло взглянув
сначала  на  мнемограммы, потом на Ивана, присвистнул и  впервые за время их
встречи сомкнул свои толстенные синюшного цвета губы.
     - Ваня,  ты сокрушался,  только  что -  о моих монетах,  об этой жалкой
кучке, - сказал он с расстановкой, будто говорил с недоумком, - а ты знаешь,
сколько тебе надо будет, чтоб сигануть в эту дыру?!
     Иван не ответил.
     -  Толик со мной  связывался, жаловался на тебя, дескать, всю кровь  из
жил  высосал! -  продолжал Бронкс. -  И ведь  это правда, Ваня! Я видал твои
баки, я  все понимаю  - из-за тебя Толик всех посадил лет  на  пять на сухой
паек, до тебя это доходит?
     - Брось, Дил! Я не на прогулку собираюсь. Мне  нужен возвратник! - Иван
решил брать быка за рога.
     Но  Бронкс  не отозвался. Он  все  больше  выкатывал  свои  и без  того
выкаченные глаза, казалось, что они вот-вот вывалятся или лопнут.
     -  Это  же  больше,  чем  полмиллиарда   монет,  Ваня!  Нет,  как  лицо
частнособственническое, я тебя не понимаю. По-моему, ты просто дурак, Ваня!
     Ну вот, начинается  снова, подумалось Ивану.  Он включил обзор. Капсула
подходила  к  обсерватории.  Ах,  что  это  была  за  обсерватория,  что  за
игрушечка! Иван  много  чего  повидал,  но  таких  ухоженных  и  до  предела
нашпигованных даже снаружи всякой  всячиной станций он не  видывал. И впрямь
Дил  Бронкс был прирожденным хозяином.  Обычные и  радиотелескопы торчали во
все стороны  будто  стволы орудий крейсера,  локатор  выпирал, казалось,  из
локатора, немыслимые хитросплетения солнечных батарей раскинулись на десятки
километров чуть ли не во все стороны от станции, но они ничего не заслоняли.
- все было фантастически гармонично, даже не верилось! Теперь пришла очередь
присвистнуть Ивану.
     - Дам я тебе возвратник, дам, -  вдруг обиженно  проворчал  Бронкс.  Но
сквозь обиду проступало иное - он явно видел,  какой сногсшибательный эффект
произвела на гостя  его обсерватория, а потому и прятал настоящие чувства за
показными.
     Иван сразу же оторвался от экранов.
     - На вот, держи! - Бронкс протянул ему плоский диск на ремешке.  - Я не
зря прихватил - думал, чего будет у парня душа болеть, надо сразу дать, чтоб
не мучился. Держи!
     Иван  взял диск в руку,  пригляделся - фирменных знаков что-то  не было
видно: и не разберешь, где сработан - за океаном, в Европе, России.
     - Какая модель? - спросил он вместо благодарности.
     - Последняя, - махнул рукой Бронкс, - если не нравится, давай назад.
     - Нет, что ты,  Дил! Я тебе  очень благодарен. Ты сам не представляешь,
как меня выручил! - опомнился Иван.
     -  Да чего там! - Бронкс  снова улыбался от  уха до уха. - Я же тебе не
просто так даю.
     - А как же?
     -  Ну-у,  привезешь  чего-нибудь  оттуда, -  после  некоторых  раздумий
ответил Бронкс.
     - Например?
     -  Да не  морочь ты  мне  голову, Ваня! Чего попадется  под  руку, то и
привезешь! Так что ты того,  не думай, что я благотворительностью промышлять
начал, нет, Ваня, у частнособственнических  акул  навроде меня на уме одно -
нажива!
     Иван   расхохотался,   хлопнул   Бронкса   по   массивному   обтянутому
титанопластиковой тканью плечу.
     -  Годится, Дил! -  сказал он. -  Ну, а коли не вернусь, считай, что ты
прогорел!
     - Еще бы!
     Капсулу  чуть  качнуло.   Они   пристыковывались   к   приемному   узлу
обсерватории.  Дверь сразу же распахнулась, в капсулу влетело шесть, а  и то
восемь, многоногих и  многоруких биокиберов. Они засуетились,  замельтешили,
подхватили на  руки  и Ивана, и Дила Бронкса, и  понесли их в обсерваторию с
таким видом, будто несли героев-триумфаторов, вернувшихся на родину.
     На ходу Иван сунул диск  с ремешком за пазуху. И  подумал - не окажется
ли гостеприимство  Дила чересчур  навязчивым. Биокиберы несли  их не  спеша,
торжественно. Ивану хотелось поднять руку  и поприветствовать незримые толпы
встречающих, в такой  роли он  еще не выступал, не  доводилось, но был в ней
особый вкус, изыск.
     Внутри станция была ухожена не менее, чем снаружи. А встречать их вышла
одна  только  Таека,  жена и помощница Бронкса.  Была она  крошечного роста,
неулыбчива и  замкнута. Ей как никому  другому шла роль  затворницы  на этой
обсерватории.  Таека  поздоровалась  и  тут  же  выскользнула  из  огромного
сферического приемного  зала,  такого  лишнего  на  научно-исследовательской
станции, но вполне уместного в частном космодворце.
     -  Вот  так и  живем,  Ваня, учись!  - сказал Дил  без  назидательства,
добродушно, но все же с подтекстом. - А ты, небось  так  ничего и не скопил,
ничем не обзавелся, да?
     -  Что правда,  то  правда,  -  вынужден  был  признаться Иван.  - Даже
наоборот, многое утратил.
     Они помолчали  минуту  - в память о Свете. Дил знал ее,  ценил  - а  он
разбирался в женщинах.
     Но долго грустить не полагалось.
     - Ладно,  сейчас с дорожки обмоемся, и за стол!  - заявил Бронкс тоном,
не терпящим возражений.
     Часа  полтора  они парились  в  прекрасной и  самой натуральной русской
бане,  выскакивая наружу, плюхаясь  в  псевдоснег,  почти не отличающийся от
настоящего  земного  снега,  ныряя  в  прорубь, выскакивая будто  осатанелые
обратно.
     - А вот глубина не та! - выкрикнул Иван в запале. - Надо, чтоб до дна -
метров шесть было, тогда самый смак!
     - Да ладно, - Дил не обиделся. Он видел, что гостю все нравится.
     Еще бы, у кого на станции найдешь такое: зальчик - сто на сто метров, в
нем  травяной  покров,  тут  же снег,  полынья, а  посредине  чудо-чудесное:
срубленная из настоящих  земных бревен русская банька с печкой, со всем, что
полагается... Нет, умел Дил Бронкс жить!
     - А это у тебя чего? - Ваня, никак уверовал?
     Иван прикрыл рукой крестик. Не стал отвечать на шутку. Он знал, что Дил
охальник, безбожник и насмешник.  Только в этот раз тот не стал зубоскалить,
наоборот надул свои пухлые губы и изрек:
     -  Понимаю, Ваня. Ежели бы  я  шел  на такое дело,  я  б  в чего угодно
уверовал... Но вот поможет ли?! Ну ладно, ладно, не серчай!
     Когда они уселись за богатый и необъятный стол в следующем зале, зале -
столовой,  к  ним присоединился  еще  один старый знакомый  - Серж  Синицки,
который,  как  выяснилось, работал на станции без малого  два года. Ивана он
встретил без восторга, спокойно. Сначала даже не  узнал. Лишь потом раскинул
руки, широко  - широко раскинул... но не обнял однокашника, а тут же опустил
их. Точно так же сошла с узких губ улыбка.
     - О-о! - воскликнул Серж. - Это  есть ти, Ванья?  Майн готт?! Якой шорт
приносиль тэба сьюда?!
     Иван  видел, что Серега Синицкий, уроженец Новорыбинска,  обасурманился
окончательно, до беспамятства и полуутраты языка. Но корить за это  не  счел
нужным.  К тому же, Серега мог просто придуриваться, он частенько чудачил  -
хорошая была  пара астрофизиков на Дубль-Биге-Четвертом! Негр Бронкс говорил
на чистейшем русском - недаром в Школе заколачивали в  головы слушателей все
существующие языки, заколачивали на уровне  перехода к подсознанию,  так что
не вытравишь. Но  русскому Сереге Синицкому его  родного языка не внедряли в
мозг искуственными методами,  и потому, что осталось с детства и юности,  то
осталось, а чего не осталось - увы!
     - Какой погод есть родина? - поинтересовался Серж.
     Иван сжал ему предплечье, заглянул в глаза.
     -  На  родине,  Серый, всегда  хорошая погода. Жаль  ты этого так  и не
понял!
     Серж и сейчас ничего не понял. Но когда Бронкс в двух словах, рассказал
об Иване, Серж сбегал к себе в каюту и приволок целый мешок всякой всячины.
     - Их тэбе есть брать, Ванья, - проговорил он и прослезился.
     Иван хотел было заглянуть в мешок. Но Серж его оторвал.
     - Ин тэ дорога есть разбираль, Ванья! Сэт момэнт нэ шукай! - проговорил
он. - Пэрэд расставанья - наша есть гудят будымо!
     Серж был невысок и плотен. Ранние залысины тянулись аж к самому затылку
- они были еще со школярской поры, когда он говорил вполне нормально. Потом,
после  двенадцати  лет пребывания в Отряде, Сержа оставила  жена, двое детей
почти  не узнавали его или же не желали узнавать.  И он  решил начать  жизнь
по-новой,  устроился к  Бронксу, стал копить на  свою станцию. Рисковые дела
Сержа  не манили.  Но  и  он после "гульбы", которая  вылилась в двухчасовой
плотный обед, сказал, с сожалением глядя на  Ивана, кривя губы  и делая лицо
скорбным:
     - Не  сэт  па, Ванья! Ихес  тьотрэзан ломоть!  Их есть отвыкать от ваша
мова!  Ту компранэ?  Наин?  Их предлогаль. Ванья,  гуторить по-аглицки,  уи?
Кочешь?
     - Не хочу, - ответил Иван. Ему  надо было чего-нибудь подарить Сереге в
ответ.  Но  никаких  подарков   он  с  собой  не  прихватил,   только  самое
необходимое. И от этого он чувствовал себя неловко.
     Серж покачал пальцем  у самого носа Ивана.  Он  был абсолютно трезв. Но
его движения были порывисты, неуравновешенны.
     - Найн, Ванья! Экутэ муа! Слышишь?!
     - Слышу, слышу! - отозвался Иван. - Чай не через реку перекликаемся.
     Серж успокоился, снова скривил губы.
     - Окей,  Ванья! Экутэ! Ты есть  отшень большой и  отшень  глюпый дурак,
Ванья! Ты не есть туда! - он помахал  рукой  в неопределенном направлении. -
Ты есть идти нах хауз, Ванья!
     - Вот тут я согласен, - пробурчал Дил Бронкс.  - Или, хочешь, оставайся
у  меня?  Я  тебе такой оклад  положу, что в  вашем Космофлоте и начальникам
управлений, не снилось!
     - Не хочу.
     Серж надулся до предела.
     - Иль ньячэго нэ кочэт! Иль есть крэзи!
     - Ну  ладно, спасибо за добрые слова, -  проговорил Иван, -  только мне
пора. И  не  думай ничего такого,  Дил, я обязательно вернусь  и обязательно
привезу  тебе  какую-нибудь  хреновину  оттуда,  самую необычайную, - все от
зависти передохнут!
     - Ну и договорились!
     И Дил и Серж Синицки глядели  на Ивана  как на живого покойника,  будто
стояли  у  изголовья гроба. Затягивать  эту скорбную  сцену Ивану как-то  не
хотелось.
     В коридоре его остановила Таека.
     - Вот! - сказала она  и протянула черный  шарик с присоской. - Забирай,
Ваня. Ты  ведь  такой  беспечный  и  легкомысленный,  что  наверняка позабыл
выписать в управлении переговорник! Ведь верно?
     -  Верно,  -  согласился  Иван. Он только  сейчас  вспомнил  про  столь
немаловажную вещицу.
     - Нельзя быть таким безалаберным  и ленивым! - Таека  сузила и без того
узкие глазки и, казалось, еще сильнее пожелтела, но теперь  не от природы, а
от негодования. - А вернешься, прямиком к нам, ясно?!
     - Так точно! - Иван обнял затворницу, поцеловал в щеку.
     Дил Бронкс легонько прихлопнул его по спине. Засверкал своей знаменитой
на все Пространство улыбкой.
     - А  тебе не пора  отчаливать, соблазнитель коварный?!  -  прошептал он
почти в ухо, сжав в своих ручищах обоих.
     - Пора!
     - Ну, заодно и возвратник испробуешь, - присоветовал Дил.
     Иван  вытащил из-за пазухи  возвратник, прикрепил ремешком  выше локтя,
сдвинул диск под мышку.
     - Прощай, Иван! - пропищала Таека.
     - Гуд бай, геноссэ Ванья! - сквозь слезы просопел Серж.
     - До встречи! И  не забывай про обещанное! - сказал Дил. На лице его не
было улыбки.
     - Мы еще увидимся.
     Иван прижал руку плотнее к телу. Возвратник сработал.
     Он  стоял посреди  своей развалюхи-капсулы, и  никого  рядом не было. В
полупрозрачную боковую стену  было видно, как удаляется от  него  сказочная,
почти игрушечная обсерватория Дила Бронкса, фантастически прекрасная станция
Дубль-Биг-4.
     Но  это был обман  зрения.  На  самом  деле обсерватория оставалась  на
месте. А удалялся от нее Иван вместе со  своей капсулой, разгонными баками и
всем прочим хозяйством.

     Толик  не подвел.  И топливо  оказалось неплохим.  Иван сразу  все  это
почувствовал,  стоило  лишь ему выверить  направление  и  врубить  разгонку.
Капсула  начала набирать скорость.  Да еще  как  набирать!  Ивану,  человеку
привычному, космолетчику экстра-класса, пришлось залезать в гидрокамеру.  Но
это и ничего, до выхода в Осевое  измерение он как раз собирался хорошенечко
выспаться. А в Осевое не войдешь, пока к световухе не приблизишься. То есть,
время было.
     Ни одна  попытка выхода  в Осевое  измерение на досветовых скоростях не
приносила  успеха. Это было  выверено досконально.  Все  те  бредни, о  коих
писали столетия назад романисты, не  нашли в жизни даже отблеска воплощения,
несмотря на  то, что  существовали и  подпространства, и надпространства,  и
нульпространства, и сверхпространства... Переместиться можно было в любом из
этих  пространств, техника  даже XXIII-го столетия позволяла сделать это. Но
вот    куда?   Ориентиров    во    всех   этих    пространствах   не   было,
испытателей-смельчаков выбрасывало невесть  где,  а чаще всего, и вообще  не
выбрасывало  -   участь  их   была  неизвестна.  Сквозь   все   эти  под-  и
надпространства можно было лишь вернуться в исходную точку, туда, где ты был
когда-то. Но попасть  в  место новое, как попасть на лайнере в  определенный
космопорт - нет уж! Дудки! Пространство не подчинялось воле сочинителей, оно
жило   по   своим   законам!   И   во   всем   этом   неизмеримо   огромном,
бесконечно-конечном Пространстве  существовал  один единственный,  известный
землянам,   путь   -   Осевое   измерение.   Оно   было   столбовой  дорогой
многопространственного  Пространства. Только  идя по этой дороге, можно было
выйти  к  намеченному  пункту.   Человечество  заплатило  страшную  цену  на
подступах к этой столбовой дороге и на ней самой - неизмеримые материальные,
энергетические ресурсы  были  затрачены  на  прокладывание  дорожек  к  этой
Дороге, каждый шаг - и шажок окроплены человеческой кровью: давно не было на
Земле войн, но шла все одна, беспрестанная Война - война с Пространством.  И
всегда побеждало Пространство,  не  принимая  ни  правил ведения  войны,  ни
ультиматумов. Всегда человечеству приходилось подлаживаться, подстраиваться,
приспосабливаться под нечто Высшее. А потому  и  войною это  в полном смысле
слова нельзя было назвать, ибо не  может  слон воевать с муравьем, а амеба с
океаном. Гордыня человеческая  бросала  на убой десятки  тысяч самых смелых,
умных,  способных, и если нескольким удавалось  выжить  на  путях своих, они
вели следом все новых и новых - не покоряя Пространства, а учась жить в Нем!
     Первые  странники  по Осевому возвращались  больными,  сумасшедшими  ли
полусумасшедшими. Они рассказывали ужасающие вещи.
     Они не жили  долго - редко кто протягивал  больше  двух-трех лет  после
"прогулки" по  столбовой  дороге  Пространства. Их уважали, пытались любить,
лелеять,  но  им не верили, их боялись, от них шарахались. Матери заказывали
своим  детям  стезю космолетчиков. Профессия  эта становилась  не только  не
престижной,  но   и  малопривлекательной,   пугающей,  грузной.  Лишь  самые
отчаянные, презрев общественное мнение, отвергнув насмешки, укоры, обвинения
в  неприспособленности и неспособности к чему-то иному, шли  в испытатели. А
через  какое-то  время  часть  их  возвращалась  -  трясущимися,  облезшими,
поседевшими, в гнойных, струпьях и язвах,  с безумными стариковскими глазами
и  парализованными  конечностями.  Но  их  места  занимали  другие  -  среди
шестнадцати миллиардов  жителей Земли всегда находилась тысяча-две одержимых
и неистовых. Невидимую стену пробивали вполне осязаемыми, реальными людскими
головами - на войне как на войне!
     Дорогу давно освоили, попривыкли к ее страстям. Матери больше не пугали
детей испытателями. Все налаживалось. Но желающих  пройтись этой  дорогой по
собственной воле находилось совсем немного. Кому хотелось копошиться в своей
памяти?! Кому хотелось участвовать в жутком мороке?!  Нет,  мало таких было,
если уж  и шли, так по работе  или ради очень важного,  неотложного дела. Не
было лучшего испытания для космолетчика, для профессионала, чем пройтись  по
Осевому. Если человек ломался, не выдерживал - не могли его спасти ни восемь
лет  Предполетной  Школы, ни стаж работы  в  обычном измерении, ни поддержка
начальства - один путь ему оставался, менять профессию и устраиваться где-то
на Земле или ближайших планетах, спутниках.
     Иван семьдесят шесть раз ходил по Осевому измерению.  И каждый  раз он,
проклиная все на свете, ругаясь последними словами, изнемогая в предсмертном
ужасе, давал себе слово, страшную, и ненарушимую клятву, что никогда и ни за
что  не сунется больше в Осевое,  хоть  режь  его живьем  на куски, хоть жги
каленым  железом!  И  всякий раз он  нарушал собственную  клятву,  забывая о
леденящих  кровь кошмарах, о наваждениях,  призраках,  голосах,  муках,  обо
всем!  Он  не  мог   жить  без  Дальнего  Поиска.  А  в  дальний   Поиск  на
антигравитаторах не уйдешь!
     Вот   и   сейчас  он   проглотил  шесть   доз   снотворного,  накачался
психотропными, завалился  в  гидрокамеру, чтобы проспать до  самого выхода -
мозг  должен  был  быть свежим,  чистым,  незамутненным,  сновидения  должны
очистить  его от  накопившегося мусора, иначе - гибель! Иначе вся  эта дрянь
выползет наружу и задушит его!  Иначе ему не выбраться из  Осевого! Ах, если
бы  можно  было  и в  этом проклятом  пространстве  столбовой дороги  спать,
оставаться бесчувственным мешком из  плоти! Но  нет, по  непонятным законам,
существовавшим в непонятном измерении, человек или бодрствовал в нем или его
просто выворачивало наизнанку  в  самом  прямом смысле. Никто  не знал,  что
испытывали спящие в  Осевом  -  рассказать об этом было некому. Явь  же была
чудовищна!
     Десятки  тысяч   раз   на  протяжении  столетий   ставили  записывающую
аппаратуру: видео, звуковую,  мнемографическую  и все прочие... Но Осевое не
оставляло после себя ничего! Из мозга человека можно было вытащить и заснять
всю его  жизнь,  бытие во  чреве матери,  можно было  размотать  по  ниточке
мнемограммы его  предков - вплоть до первобытных Адама и Евы. Это обходилось
в немалую  копеечку и делалось в  редчайших  случаях.  Но это было возможно,
доступно! Из памяти  человека,  побывавшего в Осевом невозможно было  добыть
абсолютно  ничего, хотя  сам  он сохранял обрывочные воспоминания,  какие-то
тени воспоминаний. Загадка была  неразрешимой,  бились  над  ней безуспешно!
Существовал  даже  какой-то сверхсекретный проект Дальнего  Поиска  в  самом
Осевом измерении. И существовал уже  не одно  десятилетие. Но  никто  толком
ничего  не  знал.  И  хотя  Иван  догадывался,  что  двое  или трое  из  его
однокашников  работали в  Осевом, выяснить ничегошеньки  не удавалось - лишь
только  речь   заходила   об   изучении  самой  Дороги,   начинали  сыпаться
бессмысленные  шуточки   или  на  него  пялили  якобы   непонимающие  глаза.
Нерукотворная Дорога оставалась немым и холодным сфинксом.
     Он  проснулся  за  сорок  минут  до  перехода.  Шесть  микроскопических
игл-шлангов  вонзились  в  вены рук, ног, шеи.  Три минуты ушло  на очищение
крови  и  всего организма от остатков снотворного,  психотропных  веществ  и
прочего, расслабляющего,  усыпляющего. Ровно  столько же понадобилось, чтобы
накачать его до предела  стимуляторами, подготовить к предстоящей  схватке с
неведомым.  На седьмой минуте Иван  почувствовал  себя невероятно  здоровым,
бодрым, даже могучим, словно он не спал долго и беспробудно. Мышцы  налились
поистине  богатырской силой,  голова  прояснилась,  натяжение  пружин-нервов
ослабло...  Ивану  все  это было не  впервой! Но  всегда приходил ему на  ум
сказочный Илья  Муромец, просидевшем сиднем на печи тридцать лет и три года,
но в единочасье  воспрявший к жизни  от  глотка  из ковшика калик перехожих.
Правда,  в  данном случае  "глоток" был  внутривенным, да ведь это  дела  не
меняло!
     Иван поглядел на табло - приборы показывали предсветовую скорость. Пора
было  выбираться из гидрокамеры. Он  включил отлив, и камера начала пустеть,
жидкость  закачивалась  в специальные резервуары, она  еще пригодится. Потом
скафандр со всех сторон обдуло теплыми, почти горячими  воздушными  струями,
высушило внешнюю поверхность. Иван откинул  шлем назад. Вдохнул. Приподнялся
с кресла-лежанки,  оторвал руки  от  подлокотников  - иглы-шланги  тут  же с
легким шуршанием  втянулись  в кресло,  на поверхности скафандра не осталось
даже следов от их пребывания внутри.
     Иван свесил ноги, расправил плечи, потянулся. Он был  готов к бою. Но и
как всегда  в таких случаях никто не знал, что за "бой"  ему предстоит, чего
ждать!  Осевое было  непредсказуемым! Иван спрыгнул с  лежанки. До  перехода
оставалось двадцать девять минут.
     Он немного  подержал в  руках шлем. Решил, что снова его напяливать  на
себя не стоит -  от Осевого  материальной  защиты не существует - и  положил
шлем в изголовье. Вышел из гидрокамеры.
     В рубке все было нормально. Автопилот делал свое дело - гнал капсулу  к
световухе,   оставалось  совсем  немного  до   переходного   барьера.  Табло
высвечивало меняющиеся  цифры - последние  показывали, что  скорость капсулы
достигла  двухсот  девяносто  трех  тысяч  километров  в  секунду.  В  баках
оставалось топлива чуть больше, чем  требовалось. Иван мысленно поблагодарил
Толика.  Но его уже  начинали мучать страхи, предчувствия. Нервы  постепенно
натягивались.
     Иван  уселся  в кресло. Включил  передние  и боковые экраны. В  капсуле
сразу  стало  светлее.  На   предсветовых  скоростях   чернота  Пространства
исчезала,  само   оно  становилось  освещеннее,  ярче,  пока  не  вспыхивало
ослепительнейшим светом мириадов солнц. И это было знакомым Ивану.
     Он проверил защитные поля, здесь  все было в норме.  Немного  барахлило
левое   крыло  гравищита,   но   и  в   этом  месте   запас   прочности  был
семидесятикратным.  Иван включил капсулу на  полную прозрачность  -  и сразу
оказался будто летящим без какой бы  то ни было поддержки и защиты в сияющей
бездне. Впереди уже высвечивалась малиновая точка-кружок. Там был барьер!
     Переходник он заранее подключил  к системе управления. И теперь ждал. У
барьера никакая  автоматика не срабатывала, там  можно было надеяться только
на себя -  промедлишь  долю  секунды,  исчезнешь навсегда, нажмешь  раньше -
барьер отступит, вход в Осевое закроется, и начинай все  сначала! Оставалось
двенадцать минут. Иван вытащил из подлокотника черный  поблескивающий тюбик.
Откусил зубами крышечку,  выдавил  содержимое тюбика в  рот. Все его чувства
сразу же обострились, глаза стали  зорче, нюх и  слух тоньше, мышцы вздулись
крутыми буграми, тело сделалось не  просто сказочно сильным и выносливым, но
и необыкновенно послушным.
     Он летел с непостижимой скоростью навстречу увеличивающемуся в размерах
малиновому кругу. И казалось, что  он не летит,  а  парит бездвижно  посреди
бесконечного Пространства, в самом центре его, что все и вся вертится вокруг
него, что  бесчисленное множество звезд,  туманностей,  галактик,  квазаров,
пульсаров,   коллапсаров  и  прочего  межзвездного  хозяйства  свернулось  в
сверхгигантскую  спираль,  закружилось в исполинском  вихре... а  потом  эти
частички  Мироздания,  словно одухотворенные  существа, в  которых  вселился
невидимый,  но  всевластный  ужас,   вдруг  бросились  от  него  врассыпную,
бросились со скоростями,  близкими к скорости света, и он остался в  пугающе
светлой незаполненной  ничем бездне  один.  Один  на  один  с  надвигающимся
малиновым кругом Барьера.
     За  две  минуты  до  перехода,  чтобы  предельно  сосредоточиться, Иван
зажмурил глаза. И принялся считать:
     - Шестьдесят... пятьдесят девять... пятьдесят восемь...
     Счет всегда помогал ему собраться, хотя и не  было  в этом счете особой
нужды.  Двумя руками  он  вцепился  в рычаги  переходника,  и  руки невольно
задрожали. Тело напряглось, одеревенело.
     - ...тридцать четыре ...тридцать три ...тридцать два....
     В  эти  последние секунды - не должно было  присутствовать  в голове ни
единой  лишней  мысли. Не должно было  быть ни  прошлого, ни  настоящего, ни
будущего. Все существовало только в  эти мгновения, и всем  было - он  сам и
малиновый Барьер.
     На счете "девять"  Иван открыл глаза: пылающий круг уже не  был кругом,
чудовищная  по  размерам   стена  беснующегося  пламени  полыхала  по  всему
Пространству,  оставляя  ослепительно белый свет Предбарьерья  позади. Табло
пульта высвечивало скорость: двести девяносто  девять  тысяч восемьсот сорок
километров  в  секунду.  Малиновое  пламя  рвалось  к лицу,  телу. Языки его
охватывали невидимую  прозрачную капсулу и лишь  совсем немного не доставали
до находящегося  в  ней. Защита работала. Работала, несмотря на  то, что эта
старая развалюха была списана из Флота пять лет назад и  ни  один нормальный
космолетчик ни за какие посулы не отправился бы на ней к Барьеру.
     Иван стиснул  губы. Подался вперед. Руки  его окостенели на рычагах. Но
было еще рано. Пока рано! Через миг будет поздно!
     - Укрепи меня и сохрани, не дай погибнуть прежде срока! - прошептал он,
почти  не  вдумываясь  в смысл  произносимого,  не  отрываясь  от созерцания
чего-то невидимого в бушующем огне, чувствуя, как сердце сжимается в тисках.
- Ноль!!!
     Он рванул на себя  рычаги. И в тот  же миг  все  пропало - и  малиновое
пламя,   и   ослепительный   свет,  и  ощущение  стремительного   полета   и
одновременного парения в центре Мироздания, все!
     Он сидел  в полутемной капсуле,  откинувшись на спинку кресла,  весь  в
холодном  поту,  дрожащий, усталый...  Но слабость была временной.  Иван это
знал.  Стимуляторы делали  свое дело  в организме. Иначе бы его давненько не
было на  этом свете. Иван вздохнул, провел ладонью по лицу. Все! Он в Осевом
измерении! Барьер позади!
     Он полулежал  в кресле и  не шевелился. Он не знал,  сколько времени на
этот  раз будет  отведено  ему  незримыми  силами  на  отдых. Но  надо  было
использовать  каждую секунду. Включать  обзор  в Осевом было  бессмысленно -
экраны не  работали  в  нем, прозрачность  высвечивала лишь  мрак  - черный,
беззвездный.
     В последний раз он блаженствовал целых полчаса. Иван  четко это помнил,
несмотря на то, что  все  последующее  вымыло из его  памяти,  оставив  лишь
смутные какие-то ощущения  вины, тяжести, да лица  двух или трех погибших на
Гадре товарищей. Все  запомнившееся совершенно не связывалось. Иван старался
просто  не  думать, мало  ли  чего могло  привидеться  в  Осевом  - те,  кто
задумывался, сходили с ума, бросали работу в Пространстве.
     Он рассчитывал, что хотя бы не полчаса, но пять, десять минут ему будут
даны,  пусть  бы  и  в  награду  за  предбарьерное   напряжение.  Но  Осевое
распорядилось иначе.
     Иван  расслышал   протяжный  скрип  позади  -  словно  отворяли  дверцу
старинного и проржавевшего сейфа. Он не стал оборачиваться, Он знал, лучшее,
что  можно было  сделать,  это  не реагировать  ни на  что... если, конечно,
получится.
     Скрип  стих. Раздались легкие, но гулкие шажки  - их было неестественно
много, казалось, что  шагавший идет не по  небольшой капсуле, а по какому-то
длинному и пустому, а  оттого гулкому, коридору. Иван закрыл глаза. Зажал их
сверху ладонями. Но все было напрасно, он  это  прекрасно знал, ибо в Осевом
было видно и с закрытыми глазами, в Осевом действовали свои законы.
     Легкая рука легла ему на плечо. Иван вздрогнул.
     - Вот я и пришла повидаться. Ты мне не рад?
     Иван опустил руки. Захотел встать из кресла. Но не смог.
     Перед ним стояла его жена, погибшая четыре с половиною года назад.
     - Что тебе надо? - спросил он, цедя слова сквозь зубы.
     - Ничего. Я просто пришла посмотреть на тебя.
     Иван  знал,  что  все  это бред,  жуткая  смесь  зрительных,  слуховых,
осязательных галлюцинаций и еще чего-то, чему в земных  языках нет названия.
Он знал, что каждое произнесенное  им слово будет лишь  усугублять ситуацию,
что он притянет  призрака  к  себе,  что  потом  будет  невозможно  от  него
избавиться... Но молчать он не мог.
     - Смотри. И убирайся, откуда пришел! - почти выкрикнул он.
     - У тебя нервы  шалят, Иван. Погляди, это же  я, твоя Света. Ну погляди
же!
     Иван уставился  на  нее  в упор.  Да,  это была  вылитая Светлана -  от
кончика  носа до кончиков ногтей.  Она смотрела  на  него  своими печальными
светло-голубыми глазами, и  в них светился немой  укор. Русые волосы волнами
спадали на  плечи,  растекались по  ним, прядями свисали ниже -  она  всегда
любила  ходить  с  распущенными  волосами.  И  волосы  и  глаза у  нее  были
русалочьи.
     - Ну, убедился?
     Он понял - не отвяжешься, поздно! Но все же прохрипел:
     - Проваливай отсюда!
     Света  улыбнулась, опустилась  на  колени и прижалась щекой к его руке,
сжимающей подлокотник кресла. Он почувствовал тепло ее кожи.
     - Не груби мне,  ладно? Я не хочу, чтобы ты  был злым.  Ведь  я-то тебе
всегда и все прощала, Иван. Зачем ты кричишь на меня?
     Она терлась щекой о его руку и  еле  заметно  улыбалась.  И  он  не мог
оторвать своей руки от подлокотника.
     - Погладь меня. Ну же, я жду, ты ведь любил меня, Иван?!
     - Любил, - сознался он. И после короткого молчания добавил: - Если и ты
меня любила, уходи, я тебя очень прошу! Не надо этих встреч!
     Она засмеялась - тоненько, заливисто. Поцеловала его руку. И прошептала
еле слышно:
     - А я так долго ждала этой встречи, Иван. Ты себе не представляешь, как
я ее ждала! Ты  почти год не выходил в Осевое, я уже не знала, что и думать,
больше всего  боялась,  что тебя списали  из  Флота  и никогда не  пустят  в
Пространство. Знаешь, как мне было тяжело...
     - Тебя нет! - твердо заявил Иван.
     -  Как   нет?!  Ты  же  видишь   меня,   слышишь,   ты  чувствуешь  мои
прикосновения,   ты  можешь  меня  погладить,  обнять...  Ну  же,   не  будь
безжалостным и черствым. Я так тебя ждала!
     Сердце у Ивана билось, словно он только что вылез из Гуговых подземелий
на поверхность. Он начинал дрожать и задыхаться. Всего этого невозможно было
терпеть.
     - Ну, успокойся же! - она обхватила руками его колени, уткнулась в них.
Но не надолго. Почти сразу  же приподняла лицо - на ее  глазах были слезы. -
Иван, не  гони меня! Приласкай,  я  тебя прошу! Ты не представляешь, как мне
холодно и неуютно здесь, среди этих теней и призраков. Я не  могу  среди них
оставаться! Забери меня! Прижми меня к себе, прижми  как можно крепче! И  не
выпускай, не отдавай меня никому!
     Она опустила его  колени, обхватила  за талию,  уткнула голову в грудь.
Она  рыдала,  ее  тело  сотрясалось от  нервного,  прерывистого  плача. Иван
чувствовал на руках сырость ее слез.
     - Расскажи, что с тобой было? - попросил он.
     - Потом! Все потом!
     Она расстегнула комбинезон  на его груди, припала щекой к коже. Ивану в
голову ударил колдовской запах ее густых чистых волос. Он задрал подбородок,
голова кружилась. Но  он понимал,  краешком действующего и в этой обстановке
сознания, что все вокруг мираж, что это выверты Осевого измерения.
     - Нет! - строго проговорил. - Ты расскажешь обо всем сейчас, говори!
     Она  приподняла голову,  уставилась ему в глаза. Как  он  мог не верить
этим глазам?! Это же  были  ее  глаза!  Ее лицо!  Таких  не найдешь нигде  в
Пространстве. Это же была она - настоящая, живая, теплая, влекущая.  Губы ее
были полураскрыты и влажны, они поблескивали.
     - Говори! - повторил он.
     - Я не хотела вспоминать об этом. Но раз ты  просишь, слушай! Ах, какая
это все нелепица,  зачем она  нам?! Ладно! Я опоздала включить  переходник у
Барьера, понимаешь?! Вот  и все! Те, кто  говорил, будто я погибла на выходе
из сверхпространственных структур, все врут!  Откуда  им знать!  Я не выжала
эти проклятые рычаги,  чтоб было пусто тому,  кто конструирует эту  пакость!
Вот и все! Меня занесло сюда,  понимаешь?  Я теперь здесь! Среди теней! Но я
не хочу  оставаться среди них, забери меня отсюда!  Я живая, Иван! Потрогай,
ну!
     Он погладил ее по спине. Спина ответно вздрогнула будто по коже под его
ладонью  пробежала нервная  волна.  Он  прижал  ее к себе  и  стал  гладить,
целовать в щеки, лоб, губы. Она была живая, гибкая, легкая, трепетная, самая
настоящая  Света, его жена,  еще бы, ему не  знать своей жены! Он знал ее до
каждой впадинки на теле,  до  мельчайшей  морщинки на чистой и упругой коже.
Это  была она! Ивана охватило упоение.  Он  опять  начал дрожать, но уже  по
другой причине, он  не мог поверить в свершившееся  чудо. Но как не  верить,
когда  вот  она,  на его  коленях,  Светка,  самая  живая  и самая  любимая,
единственная, неповторимая, любящая его. Он осыпал поцелуями ее шею,  вжимая
ее в себя, причиняя, наверное, боль, изгибая ее податливое тело.
     - Погоди,  - сказала она, оторвавшись, уперевшись в него обеими руками.
- Как я счастлива, что ты  поверил мне, что ты узнал меня! Я так тебя люблю,
Иван! Погоди!
     Она вскочила на ноги.  Застыла перед ним на мгновенье.  И мягко  нажала
пальцем на автозастежку комбинезона.  Серовато-зеленая плотная ткань сползла
вдоль тела, к ногам. Она  стояла  перед  ним обнаженная,  красивая  в  своей
открытости и беззащитности как никогда.  У Ивана все поплыло  перед глазами.
Он протянул  к ней руки.  И она  опять уселась  ему на колени, обвила  рукой
талию, другой огладила щеку.
     - Люби меня, - прошептала она, - люби! Я хочу быть любимой!
     Ее  тело было горячим  и послушным. Руки Ивана  перестали трястись,  он
ласкал ее спину, бедра,  плечи, живот, он целовал ее, и ему было мало, мало.
Он положил  руку  на ее  грудь, большую  упругую и  вместе с  тем трепетную,
волнующую,  сдавил ее - по телу  побежали горячие  волны. Она  прижималась к
нему все плотнее, все крепче,  ее руки  неторопливо, но уверенно стягивали с
него комбинезон.
     - Я люблю тебя, безумно люблю! - прошептал он.
     Она  не  ответила,   лишь   обдала  его  жарким  дыханием,  да   что-то
содрогнулось внутри  ее горячего  тела,  что-то отозвалось на его слова - он
понял, что и она его  любит, не  обыденно,  по-домашнему,  по-привычному,  а
страстно, безумно, до скрежета зубовного  и перехваченного дыхания.  Да, это
была она, его сумасшедшая  Светка! Только она, да и  то не всегда,  а лишь в
минуты встреч  после долгих расставаний умела так любить,  так  желать, быть
такой настойчивой и властной, а вместе с тем послушной и податливой.
     Она  наконец  стащила  с  него комбинезон, опрокинула  на  откинувшуюся
спинку  кресла, навалилась сверху, припала к  губам,  охватила ладонями  его
виски, сдавила.  Его руки скользили по ее  телу и не могли насладиться им, в
эту  минуту он жалел, что  у него  не десять, не тысяча  рук, он целовал ее,
задыхался, пытался оторваться от ее губ... ему это удалось, и он припал к ее
грудям, спрятал  свое лицо между ними, сдавил их руками, и целовал, целовал,
целовал... но она изогнулась, снова сжала  его голову и совершенно неистово,
с какой-то безумной страстностью  опять впилась в  его  губы... Он ничего не
видел,  не  слышал, не  понимал, для него она была теперь  всем миром,  всей
Вселенной - она  и только  она! Ничего больше! Он и Она  - всепроникающая  и
страстная  Вселенная Любви  и  Экстаза.  Он изнемогал,  теряя  остатки  сил,
чувствовал, что если это острейшее блаженство продлится еще хотя бы минуту -
то он умрет, не выдержит!  Но он не умирал, а лишь восходил все выше и  выше
по лестнице сладчайшего на свете чувства. Это было уже невыносимо!
     Но  это было  сказочно приятно!  Если  бы  только  она  не  была  столь
безжалостна!  Столь страстна!  Нет, всему же есть  предел...  Иван попытался
оторваться  от  ее  губ, вдохнуть воздуха,  хоть на  мгновенье выйти из этой
Вселенной. Но она не  дала ему вырваться, она еще сильнее впилась в его губы
-  до  боли, почти до крика! Он чувствовал прикосновение  ее жемчужно  белых
идеальных зубов. Но это прикосновение становилось все сильнее,  настойчивее,
неумолимее. Нет, и в страсти должен быть предел, это уже никуда не  годится!
-  промелькнуло в  голове у Ивана. И он  дернул головой. Боль  пронзила его,
кожа полопалась, и из нее потекла кровь, он так и не сумел высвободиться, Он
ничего  не  понимал,  почему  она  столь  жестока, почему  она  страстна  до
садизма?! И почему эти зубки так остры, почему они иглами пронзают его губы,
рот,  шею... Он начинал приходить в себя не сразу. Но лютая боль  отрезвляла
его.  Он еще раз дернулся - теперь уже всем телом, уперся руками ей в плечи,
хотел отстранить. Но не тут-то было!
     Он вдруг совершенно неожиданно почувствовал, что это вовсе не ее плечи,
трепетные и горячие, а что-то совсем другое - мерзкое, холодное,  липкое. Он
не мог  оторваться  от  ее  лица, заглянуть,  что там  с плечами, что вообще
происходит?!  Она  держала его мертвой хваткой -  рот был  пронзен, сдавлен,
щеки и  шея тоже, в виски  впивались  какие-то  ледяные  трясующиеся острия.
Нечто  чавкающее  и  прихлюпывающее сладострастно  дышало  в  лицо,  обдавая
зловонием и тленом. И оторваться от этого нечто не было ни малейших сил.
     Да, это была вовсе  не  она! Он отпустил  плечи,  руки  стали ощупывать
тело. Первое, на что он  наткнулся был острый и бугристый хребет, скользкий,
извивающийся... Руки  вязли  в  чем-то липучем, гадком.  Он сдавил  с  обеих
сторон это  непонятное трясущееся тело, нащупал тонкие отростки, волдыри или
бородавки.  Ребристая  гадина,  лежавшая на  нем, тяжело и учащенно  дышала,
сопела, потела, она была слизисто-мокрой, отвратительной. Но главное, все же
заключалось в том, что она не  выпускала его головы, не давала оторвать лица
от своей страшной и зубастой рожи.
     Иван напрягся из последних сил и  вывалился из кресла вместе с гадиной.
Тут же  вскочил на ноги  и  принялся волчком кружиться. Он не  держал теперь
этого омерзительного тела, он обеими руками отрывал от своего лица невидимую
пасть.  Не так-то просто  было это сделать. И  все же он  умудрился нащупать
указательными  пальцами  глазища твари,  надавил  на  них,  что  было  мочи,
проткнул  -   по   лицу  потекла   отвратительная  жижа,   дыхание  перебило
окончательно...
     Он уже падал без сознания,  когда  гадина оторвалась от него и, огласив
пространство капсулы жутким, звериным,  воем, прыгнула  в единственный  угол
сферического помещения, туда, где сходился борт гидрокамеры и шлюзовой блок.
     Иван не мог оторвать рук от лица  и взглянуть на тварь, причинившую ему
столько страданий, воспользовавшись обликом самого любимого существа во Всем
Пространстве, обликом его жены.  Лицо заливала кровь, оно горело невыносимо.
Пальцами  Иван ощупывал его - но там не было ни единого  живого  места, кожа
клочьями  свисала  вниз,  проступали  открытые  кости, пульсировали какие-то
сосудики, жилки.
     Иван  уже не понимал,  где он находится, что с ним происходит. Он искал
руками, на ощупь, предмет, которым  можно было бы  убить себя. Он желал лишь
одного  смерти. Боль была непереносимой - судя по всему,  гадина  не  просто
изорвала  его своими  зубами,  она,  видно, вспрыснула ему  под  кожу, да  и
глубже, какой-то сильный яд, который причинял ужаснейшие страдания.
     Иван  упал на  пол  -  его били жесточайшие  судороги.  Он  катался  по
ребристому полу,  не  замечая  ударов, наносимых  самому себе,  он готов был
лезть  на стену, но для этого не  хватало сил... Гадина тихохонько подвывала
из  угла, но  нападать  на беснующегося  явно не  решалась, а  может, просто
выжидала более удобного момента.
     Иван рвал руками кожу на груди,  стонал, хрипел, он готов был  задушить
себя  собственными  руками, но не  получалось. Когда боль  начала  понемногу
стихать, ему в ладонь  попался холодный железный предмет, совсем  маленький,
угластый, он даже не понял, что  это такое  и почему это вдруг оказалось  на
его  груди. Но  почти сразу же вернулась память.  А вместе  с ней и какое-то
подобие  успокоения. Приподнявшись сначала  на колени, он  встал,  вполз  на
кресло, скрючился в нем, сжался в комок.
     Теперь он мог смотреть, кровь больше не заливала глаза, она запеклась и
лишь немного сочилась отовсюду, из каждой раны.
     Иван смотрел в угол и ничего не понимал.
     В  углу,  где еще  секунду  назад  билась отвратительная  тварь, чем-то
похожая на упыря-фантома с Сельмы, но еще гаже и страшнее, сидела его  жена,
Светка. Сидела и тихо, беззвучно плакала, прижимая к глазам мокрый платочек.
     Иван смотрел долго, в  упор, не  мигая. И когда она приподняла глаза на
него,  он понял - это были глаза упыря, прозрачные и пустые, это были  вовсе
не ее глаза, а  значит, это - была не она. Ему сразу стало  легче. Он встал,
пошел  к  сейфу  за  лучеметом. Но его тут же  опрокинул  мощнейший удар. Он
повалился обратно.
     Над креслом  нависал  голый  по  пояс,  невероятно широкий и  белокожий
Гуг-Игунфельд  Хлодрик Буйный.  Глаза  его были  налиты.  Кулаки  сжаты.  На
запястьях висели обрывки цепей.
     - Если ты,  сучий  потрох,  гнида  поганая,  еще раз обидишь эту святую
женщину, - взревел носорогом Гуг и потряс руками, - я разорву  тебя, ублюдок
паршивый, пополам! Понял?!
     Иван мотнул головой.
     -  Ты что,  Гуг, сбежал  с  каторги? - спросил  он невпопад.  И  тут же
получил еще удар - прямо в лоб.
     - Немедленно иди к ней!
     Иван  утер  рукавом  лицо,  он  опять   почему-то  был  в  комбинезоне,
проморгался.
     - Знаешь что,  Гуг, не учи меня любить собственную жену, которой  давно
нет на свете! - сказал он со злостью в голосе.
     Гуг врезал ему еще раз - сверху по самой макушке пудовым кулачищем.
     - А ну встать! - заорал он, брызжа слюной. - Встать, мразь вонючая!
     Иван встал  и резко ткнул  указательным  пальцем  под яблочко Гугу. Тот
рухнул замертво на  пол. Иван не  стал его добивать, хотя и следовало бы. Он
ждал, что будет дальше. Гадина, притаившаяся в углу,  продолжала  рыдать. Он
сделал три шага к  ней. Но гадина вдруг  заверещала  пронзительным  голосом,
выставила вперед - когтистые полупрозрачные лапы, из ее пасти стала сочиться
зеленая  гнусь,  в  углах  губ  надувались кровавые  пенящиеся пузыри.  Иван
остановился, в сердцах плюнул под ноги.
     - Ты сукин сын, Ваня! - раздалось сзади.
     Это  Гуг прочухался. Но, он не глядел на Ивана. Он встал на четвереньки
и покачивая из стороны  в сторону белым, необъятным  пузом, пополз в сторону
гадины-вампира. Он полз и  ругал Ивана на чем свет  стоит. А когда  до твари
оставалось  два-три шага, он вдруг сам прямо на глазах обрел очертания точно
такой  же  гадины,  но  еще более  омерзительной, жирной, покрытой язвами  и
лишаями.
     Псевдо-Гуг дополз-таки  до упыря,  обнял его, прижал к себе, и они  уже
вдвоем затлелись, задергались, вжимаясь в угол и не сводя с Ивана водянистых
глаз.
     Иван вернулся к креслу, плюхнулся в него, испытывая отвращение ко всему
на свете. Он  дал  себе клятву  -  ненарушимую, смертную клятву, что если он
выберется из  этой  переделки живым, никогда и никто не сможет его заставить
вновь прогуляться по Осевому. Он заглянул на табло - там все было перемешано
и перепутано, ни  один из приборов не работал. Но  так  бывало  всегда. Иван
знал, что  когда он достигнет цели, все  образуется, он  знал,  что на самом
деле  сейчас  никакого  мрака и  фантомов  нет, что  все  это жуткие выверты
Осевого, что  он мчится  с уму  не постижимой скоростью  по оси,  в  которой
сходятся  все  до  единого  пространства  Вселенной,  что  скорость  эта  не
поддается даже измерению, что на преодоление  маленького  отрезочка, который
он  проходит  сейчас  за минуту,  при  движении  на околосветовых  скоростях
понадобилось бы миллионы лет. Он все это знал, понимал. Но это совершенно не
меняло дела!
     С  потолка свешивались непонятно откуда  взявшиеся лиловые водоросли, а
может,  и не  водоросли, а  какие-то щупальца.  Они мешали  сосредоточиться,
лезли  в  глаза,  уши,  и  Ивану  все  время приходилось отталкивать их.  Но
водоросли-щупальца не пугали его, это была ерунда.
     Он уже  собирался встать,  как вдруг кресло словно бы осело под ним. Он
даже не сообразил, что произошло, как оказался в вязкой отвратительной массе
пурпурного  цвета.  Масса  затягивала,  не давала  поднять ни ноги, ни руки.
Этого  еще  не хватало! Он закричал так, что  тут же сорвал голос, осип.  От
крика не стало легче. Его засасывала непонятная кошмарная трясина. Как он ни
рвался наружу, она не отпускала его, затягивая все глубже, лишая возможности
даже  шевельнуться. Иван почувствовал вдруг - это конец!  он не выберется на
этот раз!
     Из   угла   скрипучим   сатанинским   смехом  засмеялись  обнявшиеся  и
по-прежнему  трясущиеся упыри-фантомы. Они тянули свои лапы-крючья,  скалили
звериные  клыкастые  пасти,  раздували  ноздри.  Иван все  видел.  Они  даже
привстали, явно намереваясь наброситься на беспомощного... Но  Иван опередил
их. Это был  единственный выход - он резко, с головой погрузился в пурпурную
пузырящуюся  массу.  На  минуту  потерял   ориентацию,  способность  дышать,
слышать, видеть... но  понял, он поступил верно. И как  сразу не догадался?!
Ведь еще в детстве его  учили  - если  попадешься во время купания в  реке в
сильный водоворот, не сопротивляйся ему,  не дергайся, ныряй прямо в него да
поглубже, и  только тогда выберешься, спасешься.  Иван и нырнул в эту жуткую
клоаку, образовавшуюся на месте его  собственного кресла. На ощупь продрался
сквозь  нагромождение  каких-то трубок, трубочек,  через  заполненное слизью
пространство  и  выскочил   наверх   в   полутемном   помещении.  Попробовал
сдвинуться,  но  у  него ничего  не  вышло -  со  всех сторон его сдавливали
жесткие металлические ребра. Тогда он с силой ударил ногой - не глядя, прямо
вперед.  Что-то  с  треском  вылетело  от  его  удара  наружу, а  следом, не
удержавшись, вылетел он сам. Упал, перевернулся через голову. Но еще на лету
догадался: он  выскочил из ремонтного  отсека капсулы  в основное помещение,
где и был до того, выскочил, вышибив люк-заглушку. Это было наваждение! Иван
знал, что нельзя ничему этому верить. Но он все  это видел, ощущал -  как же
ему  не верить?! Когда он тонул, то он тонул самым жутким образом, когда  из
него  сосали  кровь,  он   от  бессилия   и  боли,   не  мог   по-настоящему
сопротивляться... Так что же это  - бред, галлюцинации, реальность?! Иван не
мог  это  объяснить.  Пускай  объясняют  те  парни,  что  занимаются  Осевым
измерением по секретному проекту, пускай! А ему лишь бы выбраться  по добру,
по здорову!
     Он  вскочил  на ноги, бросился  к сейфу.  И  все-таки вытащил  лучемет.
Первым делом он сжег пузырящуюся пурпурную трясину вместе с креслом или тем,
что от него осталось. Красноватая пена еще долго шипела на полу. Но он водил
и водил стволом слева направо, вверх и вниз. С одним дело было покончено.
     Не в силах сдержать  обуявший его нервной дрожи, дико оскалясь и дергая
головой, он развернулся к упырям. Палец лег на спусковой крюк.
     - Ты чего это охренел, старина? - спросил его Гуг Хлодрик невозмутимо.
     Он сидел на полу и, придерживая рыдающую Свету за плечо, утешал ее.  Он
был спокоен. Зато  она с каждым его утешительным словом начинала рыдать пуще
прежнего.
     - Убирайтесь вон! Не то я испепелю вас!!! - почти завизжал  Иван. Он не
сомневался, что  перед  ним распоясавшиеся, обнаглевшие фантомы. Но рука  не
поднималась на них. - Во-он!!!
     - Ты дурак, Ваня! - сказал Гуг и приподнялся.
     - Еще шаг, и я прикончу тебя!
     - Нет, Ваня,  ты  не  посмеешь  стрелять в  своего  лучшего  друга,  не
посмеешь!
     -  Я  сожгу тебя, Гуг! Предупреждаю, оставайся  на  месте,  если  ты не
желаешь убираться! - голос Ивана опять сорвался до сипа.
     -  Нет! Ничего ты не сделаешь! Гляди, у меня  за спиной твоя жена,  она
плачет...  Ты  не  посмеешь  жечь  ее  из лучемета!  Ты никогда  себе это не
простишь потом, Ваня!  И не надейся, ты  этого никогда  в жизни не забудешь!
Тебя измучает память! Она вгонит тебя в гроб!
     - Стой!!!
     Гуг приближался. Их разделяло всего четыре метра.
     - Не стреляй в него, Иван! - дрожащим голоском попросила из угла Света.
- Ради нашей любви, ради меня, не надо! Ты же любил меня?!
     - Я убью его как паршивого крысеныша! - завопил Иван, теряя выдержку. -
Не подходи!!!
     - Поздно, Ваня! - процедил Гуг.
     И метнулся вперед. Он мгновенно выбил лучемет из рук Ивана.  Схватил за
горло,  сжал   его.  Иван  почувствовал,  что   не  выдержит   и  полминуты.
Сопротивляться  чудовищной  силе  он не  мог. Но  Гуг тут же отпустил горло.
Нагнулся  и ухватил Ивана за  щиколотки,  перевернул, встряхнул  и стал  без
намека на жалость и сострадание бить его головой об пол.
     На этот раз Иван почти  не  чувствовал боли -  все в нем уже омертвело,
отупело.  Он лишь сотрясался  в  такт ударам  и  не  мог оторвать взгляда от
псевдосветы.  Это  невообразимое существо  с  головой и  волосами его  жены,
тянуло  сейчас к нему полупрозрачную корявую когтистую лапу  и без передышки
хохотало - истерически, взахлеб.
     Но  лапа  не  успела  дотянуться  до  Ивана.  Один  из ударов  оказался
последним - Иван почувствовал, что Гуг добился-таки своего и пробил им днище
капсулы. Иван вылетел в рваное отверстие наружу. Его должно было разорвать в
безвоздушном пространстве. Но его почему-то не разорвало. Он летел в черноте
и пустоте. Он видел, как удаляется от него потрепанная, списанная, но все же
вполне пригодная  для  полетов капсула.  Но  даже  в  этом положении  он  не
пожалел, что затеял всю эту историю.
     Когда  капсула скрылась из  виду,  Иван еще раз  поклялся, что в Осевом
измерении его ноги больше не будет!
     В следующий  миг  он очнулся в своем кресле.  На  коленях  у него сидел
раздутый  до  прозрачности  Гуг. Он  напоминал  трехметровый воздушный шар с
руками,  ногами и  головой.  И  в его  брюхе  просвечивалось  что-то  живое,
подвижное.  Приглядевшись, Иван  увидал  костлявого, ребристого  и  мерзкого
упыря,  того  самого. Упырь пытался ему что-то сказать, он приникал пастью к
прозрачной  стерке-коже,  шевелил тонкими  губами,  скалился,  но  слова  не
проникали наружу. Гуг тихо и тяжело сипел. Он был сыр и вонюч.
     Иван ударил Гуга прямо  в живот... и живой шар лопнул, разбрызгивая  по
стенам слизь, растекаясь по креслу, по  комбинезону... Больше сил терпеть не
было.  Иван застонал. На коленях  у него сидела жена - покойница.  И глаза у
нее были не русалочьи, и не вампирьи. Глаза у нее были ее собственные. Она с
нежностью,  любовью  и  каким-то  еле  уловимым оттенком жалости  глядела на
Ивана, гладила его теплой легкой рукой по щеке.
     -  Видишь?  Ты  выдохся  за какой-то  час. Я  здесь постоянно,  я здесь
навсегда, я не  могу больше оставаться здесь, это свыше моих сил! Ну неужели
ты ничего не понимаешь, Иван? Ведь мы так любили друг друга... Спаси меня, я
тебя умоляю,  мне больше некого просить,  не оставляй, спаси меня! Забери  с
собой! Прижми к себе, сильно-сильно, накрепко прижми... и я вырвусь отсюда с
тобой! Я верю, что вырвусь только бы ты этого хотел!
     Иван неожиданно для самого себя прижал ее к груди, сдавил в объятиях ее
хрупкое, теплое  тело. И  он услышал не ушами, а своим собственным  сердцем,
как  учащенно  и  загнанно бьется ее  сердце.  Волна нежности и щемящей боли
захлестнула его. Он уткнулся лицом в копну пряных душистых волос.
     - Я никому тебя не отдам, никому, -  прошептал он, обращаясь не столько
к  ней,  сколько  к себе самому. - Мы  выберемся  отсюда  вместе! Назло всем
выберемся!
     Он  прижал ее к  себе еще сильнее, до боли, до хруста  в  костях. И она
тоже обхватила его, вжалась в твердое мускулистое тело, замерла.
     - Ну! - закричал Иван в пространство, оторвав голову от ее волос. - Что
же вы?! Что вы тянете?! Давайте! Я не боюсь вас!
     Ничего  не изменилось  ни в капсуле, ни в нем,  ничто  не сдвинулось  с
места,  не  пропало,  не   появилось...  лишь  высветились  вдруг  на  табло
светло-зеленые цифры. И исчезла она, исчезла сразу, словно ее и не было - он
смотрел на свои руки, которыми только что обнимал  ее, прижимал к груди. Они
застыли в неестественном положении - она исчезла из неразомкнутых объятий!
     Значит, ничего  и не было, подумал он. Откинулся  на спинку  кресла.  И
только теперь почувствовал, насколько выдохся: тело отказывалось подчиняться
ему, мысли разбегались, от слабости тряслись  колени.  Но он пересилил себя,
достал из  стойки небольшое  квадратное зеркало, посмотрел на  свое лицо. На
нем  не  было  ни  порезов, ни  рваных  ран,  ни даже  шрамов,  кроме  того,
единственного, что остался над бровью с младенчества. Комбинезон был  чист и
цел, на руках -  ни царапинки.  Он  выдохнул  из себя воздух  в  бессильном,
апатичном  облегчении...  Все!  Полный  порядок!  Он  выскочил  из   Осевого
измерения. Выскочил живьем! А это уже половина дела!
     Он решил встать, но ноги не слушались его. Тогда он подкатил на  кресле
к   центральной  стойке,  вытащил  мнемограммы.  Но   прежде,  чем  включить
прозрачность, обшарил взглядом  стены капсулы.  Что-то  ему  не понравилось,
что-то навевало непонятные и страшные  ассоциации. Но он не мог  сообразить,
какие  именно  и  почему.  На стенах подсыхала какая-то слизь,  подсыхала  и
пропадала  прямо на  глазах. Иван  силился вспомнить,  что-то, но ничего  не
вспоминалось.  Лишь всплыла  в памяти  последняя  объемная  фотография жены.
Всплыла  и пропала.  Он  тряхнул  головой  - всегда  после  этого проклятого
Осевого, после этой чертовой Столбовой дороженьки в голове оставалось что-то
тягостное, неприятное! Он смахнул с коленей несколько длинных, непонятно как
оказавшихся здесь  волосков. И опять что-то невнятное промелькнуло в  мозгу.
Но он отогнал видение. Сейчас было не до переживаний и копаний в  душе. Надо
было определяться.
     Темные круги плыли перед глазами, тошнило,  в висках кололо, на  сердце
был тяжелый, плотный обруч. Иван понимал, что единственное спасение это сон,
глубокий, крепкий, исцеляющий сон. И все же он,  перед тем как провалиться в
забытье,  успел включить полный  обзор.  Стены  капсулы пропали. Высветились
редкие звезды.  Иван,  пересиливая навалившуюся дрему,  вгляделся в звездное
черное небо. Не было  нужды сопоставлять его с  тем,  что  на  мнемограммах.
Капсула вынырнула  из  Осевого измерения именно  там,  где  ей  и  надлежало
вынырнуть.

     Периферия Системы.
     Видимый спектр.
     2478-ой год, июнь.

     Пространство везде Пространство, даже на  глухих окраинах Вселенной оно
не меняет своей сущности, оставаясь столько  же холодным и мертвым, как и  в
шаровых  скоплениях, в ядрах галактик.  И неважно, что вокруг  -  обманчивый
блеск  миллиардов  мигающих звезд  или же черная пустота  с  редкими,  будто
случайно просыпанными на черную скатерть беленькими  крохотными  крупинками.
Неважно! Пространство одинаково убийственно повсюду. Оно несет  смерть всему
живому, оно  враг самой Жизни.  Но  есть места в этом безликом  и бесконечно
протяженном поле смерти, где плотность  враждебности достигает предела. И  в
таких местах Пространство прорывается под натиском сконцентрированного Зла и
образует невидимые исполинские воронки, в просторечии именуемые коллапсарами
или "черными дырами". Зло истекает через эти воронки в иные измерения и иные
пространства.  Но  навстречу ему  движется поток  еще  более  страшного Зла,
чуждого,  необъяснимого,  ибо  воронки раскрыты в обе стороны,  ибо Всеобщее
Движение  Добра  и  Зла  всенаправлено   и   неостановимо,  оно  не   желает
укладываться даже  в самые емкие теории, создаваемые существами, пытающимися
постичь  его. Существам этим положен  предел.  Движение же и  Пространство -
беспредельны. Их  можно описывать  тысячами,  миллионами формул, миллиардами
теорий...  и все  равно описанное будет  составлять бесконечно  малую  часть
Существующего. Живущим среди формул и книг кажется, что они постигли все или
почти  все,  что они вот-вот до  самого  донышка познают  Мир.  Но они  и не
представляют, что ползают среди Бесконечной Ночи жалкими светлячками, ничего
и никого не освещая вокруг, неся свой свет только на себе и в себе.  Ночь же
существует помимо них. Она не замечает ползающих в Ней, ибо в сравнении даже
с  капелькой Ее  тьмы  весь  сон  этих самонадеянных  букашек  просто ничто.
Незамеченными рождены они  в Ночи этой, незамеченными  будут и поглощены Ею.
Но пока они живут - они есть!

     Радиоастрономические локаторы капсулы  засекли "черную дыру" всего лишь
в полумиллионе километров от точки  выхода.  Иван не ожидал обнаружить здесь
столь опасную соседку.  Он не рассчитывал перебираться в Чужое Пространство.
С него и так хватало передряг! Но мозг уже  связал наличие здесь  воронки  и
присутствие негуманоидов.
     Только теперь он начинал смутно догадываться, с кем ему предстоит иметь
дело. Да, сюда надо было  приходить на  суперкрейсере последней  модели,  на
боевом корабле, а не на этой дырявой лоханке, которая развалится при подходе
к коллапсару!
     И все же он не счел  нужным расстраиваться. Что есть, то и есть. И один
в поле  воин! Даже  если он практически безоружен и гол,  все равно! Была бы
воля, была бы вера!
     Иван  решил,  что  медлить  не  стоит.  Он  вытащил  подаренный  Таекой
переговорник, этот  крохотный черный  шарик  на присосочке, сунул его в рот,
прикрепил  к  небу,  попробовал  языком  - шарик  держался прочно, не мешал,
наверняка  он пригодится. Яйцо-превращатель лежало в  кармане. Но он еще раз
провел рукой по нему,  проверил. Потом  расстегнул молнии и до отказа  набил
внутренний  пояс, облегавший  талию, медикаментами,  стимуляторами  и прочей
необходимой  мелочью,  туда  же  заложил несколько  шестичасовых кислородных
баллончиков - мало ли что, на всякий случай.
     После  сна он  чувствовал себя прекрасно. Последний  переход по Осевому
был  на редкость легким, почти безболезненным в сравнении с предыдущими  - в
те разы  ему иногда  приходилось  неделями  выкарабкиваться  из  коматозного
состояния, а  сейчас он был свеж на третьи сутки. И главное, память его была
чиста после Осевого. Может, в нем ничего такого не  было, а может, она и без
того пресытилась, не вмещала в себя тягостного.
     Отступать   Иван   не   собирался.   Его   вдруг  покинуло  благодушие,
напутственные  слова почти  позабылись,  в  груди  поселился  огонь.  Он  не
вмещался в сердце,  он рвался наружу.  Иван с трудом  его сдерживал.  Нет, и
Добро должно  быть  вооруженным!  Он  проникся  этой  мыслью  как-то  сразу,
неожиданно. И она заполнила его и  заполнила  доверху,  она рвалась  из него
вместе  с  неистовым  огнем наружу.  Но  она  и  удивляла  своей  нереальной
чистотой,  прозрачностью  - она была неестественно точной, всеобъемлющей.  И
это пугало Ивана несмотря на его одержимость, казалось бы, предельно простой
и  справедливой  идеей.  Идеей мщения  Злу!  Он  твердил себе  с беспощадной
уверенностью,  с гипнотической  страстью: Добро  должно  быть  сильным!  Оно
должно иметь крепкую  грудь, мощные ноги, сильные руки,  сокрушающие кулаки,
холодную  голову!  Оно  должно  быть  могучим,  всепроникающим,  необоримым,
неудержимым, действенным, напористым, если надо, и наглым,  жестоким, глухим
к мольбам олицетворений Зла,  оно должно быть смелым, беспощадным... Он чуть
было  не  сказал:  "злым"!  Но  вовремя  остановился,  задумался.  Это  было
временное  замешательство.  Иван  тут  же  оправился,  сейчас  он  не в  том
положении, когда надо предаваться философствованию, сейчас надо действовать!
     Он достал из сейфа лучемет и автомат-парализатор.  Положил их на стойку
у  кресла.  Побрел  к шкафчику за  десантным  спаренным пулеметом.  Он еще и
представить толком не  мог, с  кем собирается сражаться. Но  он готовился  к
этому сражению. Он был готов постоять за себя! Перед глазами мелькали тенями
какие-то трехглазые рожи, чешуйчатые руки и  ноги, корявые  когтистые лапы -
все  то, что запомнилось  во время мнемоскопии.  Он гнал навязчивые  видения
прочь.  Но  на  душе  было  неспокойно.  Одно  дело  на  Земле  планировать,
предаваться горячечным грезам, и совсем другое - здесь,  на краю Неведомого.
Ведь он  даже не знал, с чего начнет, куда направится и что вообще он должен
предпринять.
     Чтобы  немного  охладиться, рассеяться,  он присел на кресло и принялся
разбирать мешок Сержа Синицки.  Чего там только не было! Судя по всему, Серж
еще со времен работы в Отряде  отличался незаурядным скопидомством - то, что
парни обычно  бросали  на  перевалочной  базе  сразу  же  после  Поиска,  он
тщательнейшим  образом  сортировал,  раскладывал  по  пакетикам, коробочкам,
баночкам... ведь не могло  же быть так, что  он успел за несколько минут все
так  рассортировать  и  уложить!  Поначалу  Иван  разбирал  все по  порядку:
гипноусилители  мембранные - в  одну  сторону,  нейтрализаторы  - в  другую,
усыпители  одноразовые   -   третью,  антигравитаторы  миниатюрные  быстрого
действия -  в  четвертую... Но ему  это  надоело,  и он,  расстегнув скрытые
карманы на икрах, бедрах, предплечьях, груди напихал в них  всякой Серегиной
всячины, не  запоминая даже, где что  лежит. Потом ему пришлось стаскивать с
себя  комбинезон  со  всем содержимым и натягивать на  тело бронепластиковую
кольчугу,  снова  облачаться  в  комбинезон,  накладывать  предохранительные
гибкие  пластины,  зашивать гигроиглой  швы, разрезы молний... Закончив  и с
этим делом, Иван попрыгал -  все было  прилажено и подогнано  на совесть, не
тряслось, не дергалось,  не  мешало. Но он почувствовал себя тяжелее - самое
меньшее на полпуда.
     Вспомнив  про подарок  Хука  Образины,  он  отвинтил  задвижку  внешней
привески, выкатил тяжеленный свинцовый ящик, сохранявшийся на Эрте, видно, с
незапамятных времен, долго возился с замком, но достал-таки массивный, почти
неподъемный плазменный резак, авось и он пригодится.
     Резак положил в кресло. Сам пошел обряжаться в скафандр.  Процедура эта
была  непростой и нудной. Иван  не любил  ее,  да куда денешься!  Надо  было
полностью  себя  подготовить к  встрече с  чужаками. Он знал точно,  что эта
встреча  состоится.  И еще  он  знал,  что  скорее  всего  ему  не  придется
предпринимать каких-то особых мер для ее осуществления. Непонятным чутьем он
чуял, чужаки заявятся сами, как в тот раз!
     Минут восемь ушло на возню со скафандром. Но теперь Иван был экипирован
почти  полностью.  Титанопластиковая  шестимиллиметровая ткань  облегала его
тело, покрывая собой кольчугу, комбинезон, пластины  и  все  прочее.  Голову
полностью закрыл округлый твердый шлем с секторной прозрачностью. Такой шлем
мог выдержать вес динозавра  и не смяться, его не брал  плазменный резак, не
говоря уже о лучеметах, пулеметах и прочих ручных трещетках.
     Локаторы работали  на  пределе.  И Иван  не  боялся, что его  застигнут
врасплох. Он знал, что если и удастся чужакам подкрасться на две-три  тысячи
километров к капсуле, то и в этом случае у него будет минута, не меньше. Как
бы ни стара  и изношена была капсула, но ее изготовили в двадцать пятом веке
от  Рождества Христова, она была значительно совершеннее и неприступнее, чем
тот  жалкий  кораблик,  на  котором рискнули  отправиться в  странствие  его
родители, заброшенные вселенскими катаклизмами в непостижимую для их времени
даль. Нет, автоматика капсулы не подпустит чужаков!
     Он заварил  швы  скафандра  плазмосваркой.  И  принялся увешивать  себя
боеприпасами: зарядные вставки лучемета распихал по поясному карману, обоймы
парализатора  и  ручных дезинтеграторов засунул  в набедренные кобуроячейки.
Обмотал вокруг груди пулеметные ленты, два магазина со свернутыми повесил за
спину,  туда  же  перекинул  блок  обеспечения... Подошел к бортовой машине,
подключился к ней - системы жизнеобеспечения работали в нужном режиме. Но он
подзарядил их,  ведь  могло случиться  и  так,  что  он пробудет в скафандре
месяц, а то и все три! В такой ситуации не следовало пренебрегать даже самой
последней мелочью. Иван это знал по опыту. Ему бы не  пришлось две недели на
Гадре  провести  в  обществе звероноидов,  если бы  он  тогда  не  поленился
прихватить с базы парочку баллончиков с сжиженным озоном.
     Он еще долго возился - минут сорок, прежде чем не прекратил свое нудное
и утомительное занятие. Снова попрыгал. Все было в  норме.  Лишь весу еще на
полпуда прибавилось.  Но для тренированного и отдохнувшего тела это было  не
столь  серьезно.  Иван  согнул колени,  подпрыгнул до  потолка, перевернулся
дважды  в воздухе и упал  на руки, спружинил, постоял немного,  проверяя, не
отвалилось ли что, не отстегнулось ли. Нет. Все было в полнейшем порядке. Он
прошел на руках к стойке. Запрыгнул на нее  с пола, не меняя неудобной позы.
Потом  спрыгнул на пол,  повалился  набок, несколько раз перевернулся вокруг
оси  - все держалось,  ничто не  мешало. И он резко вскочил на  ноги. Взял в
левую руку  плазменный резак,  с усилием поднял его над головой, потом еще и
еще раз. Подача кислорода в шлем сразу увеличилась, все сочленения скафандра
послушно свертывались и развертывались, сама ткань была словно невесомой. Он
решил,  что  хватит.  Все и так подогнанно, прилажено.  Он уселся  в кресло.
Уставился на приборы.
     Табло   показывало,   что    кроме   зияющего   зева   воронки   ничего
подозрительного, опасного поблизости не  было.  Иван  расслабился.  И  минут
двадцать предавался психотренингу. Потом разом встряхнулся.
     Протянул руку к клавишному  пульту. Надо было поближе подойти к "черной
дыре", заглянуть хотя бы с краешку в ее утробу, чего сидеть выжидать! И Иван
почти уже нажал нужную клавишу... Но вдруг вспомнил про возвратник. Лицо его
исказились гримасой!  Черт  бы  побрал всех  и  все!  Теперь  снова придется
разоблачаться чуть  ли  не  догола, привешивать  на  руку,  под  мышку  этот
проклятый возвратник, чтоб ему рассыпаться на  молекулы! Ивану  было страшно
даже подумать об  этой утомительной двойной  процедуре. Но что делать,  надо
было вставать и  идти к сейфу - без возвратника вообще все его труды были бы
напрасными, без возвратника можно хоть сейчас  взять резак и  навести  струю
себе на  грудь,  чтобы погибнуть  сразу,  без  мучений...  относительно  без
мучений. Да, хочешь не хочешь, надо вставать!
     Иван уже чуть  подался вперед, руки его уперлись  в  подлокотники. Но в
последний  миг произошло нечто совершенно непонятное, неожиданное - раздался
дикий  скрежет и лязг, будто капсулу раздирали грубо и беспощадно, разрывали
ее с чудовищной силой на  части.  Давление  резко  упало, и Ивана  вместе  с
остатками  воздуха чуть не выбросило  наружу, он мертвой  хваткой вцепился в
подлокотники, удержался о кресле. Все у него внутри похолодело, со лба потек
холодный   пот,  затылок  оцепенел.   В  ушах,  усиленное  переговорником  и
внутренними мембранами, проскрипело металлически, отрывисто:
     - Что я тебе говорил, эта амеба не ждала нас в гости!
     Иван  резко развернулся вместе с креслом. И  он не удивился увиденному:
большой  кусок бронированного борта капсулы  был выдран с  клочьями,  рваные
края были  разворочены и  иззубрены. А на  фоне черноты  Пространства стояли
двое.
     Они стояли уверенно, по-хозяйски, ничего  и никого не  страшась, ни  на
секунду  не  сомневаясь в своем превосходстве,  в своей силе и своей власти.
Были  они  кряжисты,  и  как-то   нечеловечески  устойчивы.  Комбинезоны  не
закрывали  их ног ниже  бугристых коленей  и  руко-лап,  из под матово-серой
ткани  виднелась  чешуйчатая поблескивающая  кожа, если только ее можно было
назвать кожей. Ноги  заканчивались морщинистыми ступнями, из которых торчали
ничем не  прикрытые  уродливые  пальцы с  огромными изогнутыми когтями  - по
четыре пальца на каждой. Даже в музеях у доисторических ящеров Иван не видал
таких страшных лап.  Но он  помнил! Он все помнил! Он помнил даже эти жуткие
восьмипалые руки - ведь точно такие когда-то нависали над его лицом, а потом
такая  лапа сжимала его тело,  когтем именно  такой лапы  была рассечена его
бровь. Нет, он ничего не забыл! Он помнил эти уродливые лица, эти немигающие
черные глазища с  диафрагмами  и желтыми  ромбиками  по середине, помнил эти
расплющенные  четырехдырчатые  носы,  эти обвисающие морщинистые щеки-брыла,
эти плоские  сплюснутые подбородки  и безгубые  рты, чешуйчатую  завесу  над
глазами, голые  черепа, одним словом -  все! Даже взгляды трехглазых чужаков
были теми,  прежними  - нечеловеческими,  таких глаз  не могло быть у  живых
существ, наделенных хотя бы самой примитивной душонкой или ее  подобием. Это
были глаза нелюдей!
     - Он еще трепыхается! - ударило в уши. - Слизняк!
     Рот почти  не открывался,  образовалась  совсем  узкая длинная щель. Но
Иван увидал усеянную желтыми пластинами пасть. И его передернуло. Оцепенение
начало сходить. В голове все кипело, бурлило, мысли набегали одна на другую:
как они могли  подойти незамеченными! Как преодолели  защитные  поля?! Бред!
Нелепица!  Галлюцинация!   нет,  это  наверное,  продолжение  шуток  Осевого
измерения,  не  может  быть  это  реальностью!  Ни  кому  не  под  силу  так
разворотить капсулу!  Нет, это все кажется!  Иван  разом  отогнал  сумбурные
мысли,  заставил  себя  успокоиться.  Все  происходило   на  самом  деле,  в
реальности! И нечего уговаривать себя - он не ребенок, да и с  ним похоже не
в детские игры играют!
     - Я  думаю, не стоит тащить эту  рухлядь на станцию, - проговорил  тот,
что молчал прежде. - У нас есть заботы поважнее! Давай, распыляй!
     Иван увидал,  как стоявший слева стал поднимать руку с  зажатым  в  ней
каким-то небольшим, навроде яблока, шаром. Но решил опередить чужака. Ему не
светило быть распыленным.
     Струя плазмы ударила в плечо чужаку - Иван дал полную нагрузку. Но рука
отлетела не  сразу. Это было  необъяснимо,  но  это  было так! Она медленно,
будто  нехотя  отваливалась,  отслаивалась  под  струей,  которая без  труда
прожигала  трехметровую сталь. Но она все же  отделилась  от тела, исчезла в
черноте вместе с "яблоком".
     Чужаки  явно опешили. И секундная  передышка  спасла Ивана. Он направил
струю в  грудь  другому, стоявшему справа, и  одновременно схватил спаренный
пулемет  со стойки,  упер его  в спинку  кресла  -  безостановочная  очередь
ударила прямо в рожу  левому. Но  он не падал, держался каким-то чудом. Иван
не верил собственным глазам  - эти твари без скафандров, без какой-то защиты
выдержали то, что не может, не должно выдержать живое существо!
     Преодолевая напор струи, правый двинулся на  Ивана - медленно, подгибая
кривые толстые  лапы,  упираясь, наклонив костистую усеянную шишками голову.
Левый тоже стронулся  с  места,  стал  приближаться. Они  шли, неся с  собой
смерть и сами умирая, они уже были полутрупами. Видно, они решили прихватить
на тот  свет и Ивана, у них доставало еще сил для  этого. Но Ивану было рано
умирать.
     Он  бросил на  пол пулемет и резак. Сунул  руки  в стойку.  Вытащил две
гранаты,  сжал  их в руках, ломая взрывательные предохранители, швырнул... и
тут  же крутанулся на кресле.. Его ударило об клавишный пульт, спинка кресла
навалилась сзади  -  это была  взрывная волна, кратковременная, но  страшная
даже  в  безвоздушном  пространстве  - в каждой гранате было  по  двенадцать
кубометров сжатого водорода.
     Скафандр спас Ивана, спинка кресла прикрыла. Но он сразу же развернулся
обратно.  Чужаков  в  изуродованной  полураскрытой  капсуле  не  было  -  их
вышвырнуло во мрак!
     Иван  подполз к рваной  дыре, заглянул в  нее.  Две маленькие сероватые
фигурки удалялись от  капсулы,  будто  падали  в  черную бездонную пропасть.
Кроме них ничего в Пространстве не было.
     Иван вернулся в кресло. Набрал код ремонтного  блока капсулы.  Задвижка
отворилась, из-за  стены выполз  безголовый четырехпалый  и  двурукий кибер,
потащился к зияющей дыре. Надежды на него было мало.
     Иван  сидел  и  думал  о чужаках.  Он  не  ждал повторного  нападения в
ближайшие минуты. Надо было осмыслить случившееся.
     Как они подкрались? Что  за чертовщина?  Только  этот вопрос  мучал его
сейчас.  Не  поразительная   жизнестойкость,  ни  возможность  пребывания  в
открытом  Пространстве  без  скафандров,  не   бессмысленная  и   непонятная
жестокость, а именно это - почему  они появились столь  внезапно?  Если  так
будет всегда, он обречен!
     Ничего,  путного в голову не приходило. Иван  следил за кибером, следил
машинально.  Тот  штопал дыру,  приваривая  к краям  продольные и поперечные
ребра.  За двадцать минут работы,  несмотря на неповоротливость ему  удалось
приварить ребер семьдесят. Покончив с ними, кибер  принялся  затягивать дыру
пленкой - он укладывал слой за слоем, как заведенный. Когда он проварил края
пленки, Иван  пустил воздух в капсулу. Приборы показывали, что герметичность
сохраняется,  что  давление  восстанавливается.  Еще несколько минут,  и  он
сможет стащить с себя скафандр, прицепить возвратник. А тогда,  тогда с  ним
ничего  не сделаешь! Тогда его можно будет  убить мгновенно, из-за спины, но
если он будет видеть опасность,  он увернется от убийцы,  в самую  последнюю
секунду, в последнее мгновение он нажмет на возвратник и только его видали!
     Иван   встал,   пошел  к  сейфу.  Его   рука  уже  снимала   блокировку
автозастежки.  Ноги дрожали, по  спине тек пот. Но это были  мелочи, ерунда!
Вот сейчас он  откроет  дверцу, вытащит возвратник, расстегнется...  Лязг  и
хруст раздираемого металла заставил и его обернуться. Полураздавленный кибер
лежал на полу. А чьи-то невидимые, сатанински сильные руки раздирали обшивку
-  дыра разрасталась, увеличивалась  на глазах,  она  уже  была  вдвое  шире
прежней,   рваные   острые  края   причудливо  изгибались  словно   лепестки
фантастического  цветка.  Воздух  в  миг вырвался из  капсулы,  унося всякую
мелочь. В дыре появилась бесстрастная трехглазая рожа, она нащупала взглядом
Ивана  и жутко оскалилась.  Когтистая лапа вцепилась в край обшивки, за  ней
другая...
     Иван схватил в охапку лучемет, пулемет, парализатор, резак и  опрометью
бросился   в  шлюзовую  камеру.  За  спиной  у   него  что-то  прогрохотало,
разорвалось. Но он не оглянулся, он прыгнул  головой  вперед,  пробил шлемом
предохранительную  мембрану  и  свалился через  открывшийся  лючок  прямо  в
одноместную  шлюпку. Не разжимая рук,  он ткнул локтем в пломбу, сшиб ее,  И
еще  раз ткнул - прямо в  пусковую клавишу. Его тут же опрокинуло  на заднюю
стенку. От удара в голове помутилось.  Но он не почувствовал боли, он знал -
шлюпка пулей вырвалась из капсулы, а значит, он спасен!
     И  только тогда  он  разжал руки, и  все  оружие  посыпалось  на пол  с
грохотом и лязгом.  Он сел  в креслице, включил экраны. В шлюпке  было очень
тесно, она не предназначалась для жилья.  Но в ней было все же лучше, чем  в
открытом Пространстве.
     Он нащупал радарами покинутую капсулу, развернулся и пошел на сближение
с  ней. Снаружи  капсула  представляла  из  себя  жалкое зрелище -  она была
разодрана  словно  консервная   банка,  антенны  болтались  переломанными  и
изогнутыми  прутьями,  фермы  крепления  баков были  искорежены,  сами  баки
пробиты,  из  них  вытекало в Пространство шарами и шариками  всех  размеров
топливо,  остатки  топлива.  Иван  понял,  капсула  ему  больше  никогда  не
пригодится. Не летать ему на ней!
     Но внутри был сейф, приваренный к полу и стене. А в сейфе - возвратник.
И ради этого стоило немного повоевать! Надо во что бы то ни стало уничтожить
жуткую тварь, забравшуюся внутрь капсулы. Уничтожить и вытащить возвратник.
     Иван резко  развернул  шлюпку  перед  самой  дырой. Остановил.  Включил
двигатели на полную мощность, развернув одновременно  боковые вперед,  чтобы
они уравновешивали шлюпку, не  давали  ей  оторваться  от  дыры. Целый океан
пламени  ударил  внутрь капсулы. Ничто живое  не  могло  бы выдержать  такой
огненной атаки.
     За сейф Иван не  волновался, тот был  сделан из  тугоплавких  металлов,
переложенных керамикой.
     И  потому  он  не  спешил. Надо было хорошенько  прожарить внутренности
старой лоханки. Иван увлекся.  Он уже ликовал.  И  потому  не  сразу заметил
когтистую восьмипалую  лапу, появившуюся на  экране. Но он отшатнулся назад,
когда  вслед  за лапой  в  экран ткнулась жуткая  трехглазая морда  -  чужак
цеплялся за шлюпку снаружи, он рвался внутрь!  Он каким-то чудом выскочил из
капсулы, не  погиб в огне. Но Иван видел,  что он весь изранен; что половина
пластин содрана с его головы,  оторвана нижняя  челюсть  и  вывернута  левая
нога. Но чужак не сдавался, он  нащупывал слабое место  в обшивке  шлюпки. И
Иван решил,  что  медлить  не стоит.  Он  включил антигравитаторы  -  чужака
отшвырнуло от шлюпки.  Иван мгновенно надавил на рычаг автоматической пушки.
Той не надо было указывать цель, она нащупывала ее сама - чужака  разнесло в
клочья с первого же снаряда.
     Ну  вот, подумалось Ивану, теперь  порядок, теперь они отомщены! Теперь
ему  нечего здесь делать,  ведь он выполнил свой долг. И он не желает больше
проливать крови, чьей бы она ни была. Нет!  Хватит! Довольно! Слишком  много
смертей, слишком много зла! Он не так все себе мыслил, не так представлялось
ему и грезилось! Нет, не бывать  ему мстителем, он  другой, он не рожден для
мщения, и ему совсем не подходит роль  Ангела Возмездия. Надо убираться  вон
отсюда!  Надо  было  вообще  не приходить  сюда!  Это была ошибка,  страшная
ошибка, и ему говорили об этом! Все правильно - Зло умножает Зло,  все верно
- Зло порождает Зло! И вместо того, чтобы разомкнуть эту чудовищную цепочку,
он  свел несводимые сами по себе концы, он привнес в этот мир Зло! Но теперь
поздно, теперь,  все - ему теперь нечего делать  тут!  Ему нужен возвратник,
чтобы покинуть этот страшный мир, и ничего больше! Назад! Домой!
     Он подрулил на  шлюпке к развороченной и обожженной  капсуле, зацепился
внешним манипулятором за рваный край. Приготовился к выходу.
     Медлить  не  стоило.  Кровь  стучала  в висках,  затылок  ломило, перед
глазами опять поплыли темные круги. Он распахнул люк, выбрался наполовину. В
глазах совсем  потемнело, пальцы  начали разжиматься.  Он почувствовал,  что
теряет  сознание,  в  ушах  загудело,  зашумело.  И   одновременно  зазвучал
отдаленный,  совсем  слабый  женский  голос,  чем-то  знакомый,  близкий, но
неузнаваемый, голос, доносящийся не снаружи, а  звучавший изнутри: "...он не
придет сюда мстителем, нет! Он не умножит зла! А если будет так, то ляжет на
него мое проклятье!"
     Иван  удержался   на  кромке  сознания.  Но   внутри   у   него  словно
перевернулось все. -  Ему  стало страшно. Не  за себя,  не за  жизнь свою, а
просто - страшно до жути, до  оцепенения,  до  паралича.  Он безвольно  осел
вниз. Люк  закрылся  - крышка  автоматически  задвинулась. Он сидел, опустив
руки, склонив голову. Он  знал, что каждая секунда промедления может грозить
ему гибелью. Но ничего поделать с собой не удавалось.
     Ему  не в  чем было обвинять себя. Он защищался. Он имел  на это полное
право! В конце концов,  он обязан был защитить себя,  ведь не для  того,  он
проделал долгий путь,  чтобы сразу же,  у порога  неизведанного, погибнуть?!
Да, все было так. Но  под  черепной коробкой раскатами громыхало:  "помни, в
какой бы мир ты ни вознамерился вступить, не меч в него ты привнести должен,
не злобу и  ненависть, не вражду и раздоры, а одну любовь  только.  Добро на
острие меча не  преподносят... если вступишь на дорогу Зла и отринешь Добро,
будешь проклят на веки вечные. Иди!"
     Куда идти?  Как? Где дорога сама? Ответов на эти вопросы  не было. Одно
Иван знал - хочешь, не хочешь, а выбираться из шлюпки и  идти в  капсулу  за
возвратником  надо.  Он  встал.  Сдвинул крышку  люка,  высунулся. И тут  же
обрушился вниз, ломая спинку кресла,  ударяясь о переборки, рычаги, приборы,
теряя сознание.

     Невидимый спектр.
     Вход в Систему - "Система - Хархан-А.
     123-ий год 8586-го тысячелетия
     Эры Предначертаний,
     месяц цветения камней

     Ему  снилось  что-то  невообразимо  далекое,  может  быть,  никогда  не
существовавшее, а  лишь  привидевшееся в грезах, придуманное  или  навеянное
чем-то, а может, и бывшее с ним... он  не  пытался разобраться, да и не мог,
наверное, даже если бы и очень захотел.
     Он  был  невесом в  этом сновидении.  И  его подбрасывало вверх  что-то
теплое, нежное, сильное. Он взлетал под белый недосягаемый купол, замирал на
мгновенье -  оно было  сладостным  и  ощутимым  - и падал  вниз,  в  тепло и
нежность, чтобы снова взлететь, снова замереть, испытывая и восторг  и страх
одновременно, чтобы застыть в парении хотя бы на миг, насладиться этим мигом
и постараться задержать  его. Было  несказанно  хорошо, как наяву не бывает,
ему  не  хотелось  ни кричать, ни  говорить,  он  открыл  рот,  чтоб  только
вздохнуть  поглубже;  падая,   он  зажмуривал   глаза,   взлетая,  раскрывал
широко-широко. И все  было прекрасно! Но последний раз взлетев и  застыв  на
мгновенье, он опустился  не в мягкое  и нежное, он вообще не опустился... он
упал на что-то  холодное,  колючее, непонятное. И  это непонятное сжало  его
тело, сдавило грудь, остановило полет. Сверху выплыли из-за белых сводов три
пугающе мертвых глаза...
     Иван  вздрогнул. Очнулся. Он  лежал  в полуразвалившемся кресле шлюпки.
Болела нога - наверное, он ее здорово ушиб при  падении. Он все помнил. И он
догадывался, что за  сила швырнула его обратно, когда он пытался вылезти. Но
ему оставалось лишь поблагодарить ее, что совсем не пришибла.
     Иван включил обзорный экран.  И обомлел! Ничего подобного он не видал в
своей  жизни,  хотя  избороздил  Пространство  вдоль  и  поперек.  Это  было
невероятно.  Или  это просто  казалось.  Бескрайняя, необъятная  чернота  за
обшивкой шлюпки была  пронизана вдоль и поперек,  вширь  и  вкось  какими-то
светящимися  кристаллическими структурами  -  он  даже  не мог  подобрать им
названия. Структуры были столь многосложны и затейливы,  что усмотреть в них
системность, расположение в определенном порядке  было  невозможно. И тем не
менее,  вопреки  глазам  и  логике,  какой-то  порядок   высочайшего  уровня
угадывался  -  все  эти переплетения,  ребра, узлы  не  могли быть случайным
нагромождением, они были явно  искусственного происхождения. Но их масштабы!
Иван  видел  сквозь исполинскую  ячеистую  многомерную  сеть проблескивающие
звезды, туманности  -  ничто ничему не мешало,  все было  увязано  в  единое
гармоническое  целое, фантастическое согласие естественного и искусственного
было  просто   непостижимым!  Иван  невольно  потянулся   руками  к  глазам,
намереваясь их протереть, -  и  наткнулся на  броню шлема. Нет, это не  было
продолжением сна, это существовало на самом деле!
     И еще  одно  он увидел. Ближайшие,  самые  крупные  части структуры, ее
ребристые  поперечные  и   продольные  оси,  со   всеми  исходящими  из  них
ответвлениями,  сочленениями  надвигались на него -  надвигались  достаточно
быстро, грозя  столкновением,  ударом... Но  всякий  раз шлюпка, будто  сама
собой или  же подчиняясь чьей-то воле, уклонялась от удара, проскальзывала в
ячею...  Иван даже -  не  сразу сообразил, что двигались не структуры, а его
крохотное  и  утлое  суденышко,  лавировавшее между  ними.  И  все это  было
настолько ни на что не  похожее, настолько  нереально, что мозг  отказывался
принимать это за явь - хотелось закрыть глаза, отмахнуться.
     Проплывая  мимо очередного  бледнолилового  ребра,  несущего  множество
отростков  и отросточков,  Иван увидал, что сам ствол  ребра  совсем немного
вздымается, утолщается, но тут же опадает, будто он  живой, словно он дышит.
И это вообще не укладывалось в голове. Иван даже позабыл про свои ушибы, про
отчаянное положение свое. Он глядел в экраны и думал, что сходит с ума.
     Никакой определенной цели, к которой могла бы стремиться его шлюпка, на
экранах не  было. Локаторы работали нормально, и бортовая машина показывала,
что  в них нет поломок, что все в порядке. Но локаторы ничего не показывали,
они  не реагировали на  эти сочленения  и  отростки, они  вообще казалось не
замечали раскинутой в Пространстве Многомерной ячеистой сети!
     И  все-таки какая-то цель  была! Его явно вели куда-то,  именно вели, в
крайнем случае, волокли,  тянули на невидимом экране или же  толкали -  ведь
двигатели шлюпки были выключены. Она не должна была двигаться!
     При ближайшем  рассмотрении Иван  заметил,  что поверхность структур во
всех их ответвлениях не гладкая и ровная, а как бы поросшая чем-то наподобие
мха. Мох этот и создавал  наверное видимость какого-то движения,  шевеления,
дыхания. В зависимости от угла подлета менялись цвета: из лиловых переходили
в  серые,   потом  зеленовато-желтыми  становились   и  начинали   светлеть,
высвечиваться  изнутри  до почти чистой желтизны. У него  начинало  рябить в
глазах, но он смотрел,  запоминал, пытался осмыслить  хоть как-то непонятное
явление,  проанализировать его. Нахлынувшее любопытство  изгнало из сознания
страхи, волнения. Он позабыл о  прошлом, о неведомом грядущем. Его  занимало
только непонятное настоящее.
     Отрезвил  скрипучий низкий голос,  отчетливо  прозвучавший  под шлемом,
голос нудный и раздраженный:
     -  Эй, Гнух, ты заснул, что ли? Тебе не кажется, что эта  амеба излишне
любознательна, а? Или ты ее решил поразвлекать немного  перед  распылением?!
Не будь ребенком. Гнух, выруби слизняка!
     Иван ничего не почувствовал. Но чудесная  и непостижимая  картина вдруг
пропала.  Он  глядел  на  экраны  обзора  и  видел   лишь  черное  бездонное
Пространство да крупинки звезд в нем,  никаких сетей, ячеек, структур в этой
пустынной черноте не было. И  даже  показалось, что их и  вообще никогда  не
было, что они плод его воображения.
     Но ему не  пришлось углубиться  в  размышления. Он вдруг  увидал  нечто
такое, что  отвлекло  его от  всего  предыдущего.  Прямо  по  курсу на  фоне
вселенской  черноты чернело огромное  пятно  округлой  формы.  Казалось, нет
ничего чернее  черноты  Пространства.  Однако он  явственно  видел, что  эта
чернота  насыщенней,  глубже - такой черноты  и такого  мрака  Иван не видал
никогда,  он предположить не  мог, что  все это где-то  существует: ни  одна
звезда не  просвечивала  сквозь убийственный  мрак. Даже  на краю  бездонной
жуткой пропасти невозможно было испытать тот ужас, что испытал Иван заглянув
во вселенскую пропасть "черный дыры". Перед ним был коллапсар!
     Теперь  он понял, куда  вели  шлюпку невидимые  лоцманы.  И  горло  его
перехватило судорогой. Это был конец! Из коллапсара  нет  выхода назад! Иван
рванул  на  себя рычаги управления  - двигатели вздрогнули,  из них вылетели
язычки  пламени.  Но  на  этом дело  и кончилось.  Иван  нажимал подряд  все
клавиши,  кнопки, пытался  запустить  в ход машинное  управление... все было
впустую, шлюпка не подчинялась ему.
     Пятно  увеличивалось  в  размерах с  невероятной  скоростью,  будто  он
приближался  к  нему  не  на   жалкой  космолодочке,  а  на  сверхскоростном
суперкрейсере.
     Иван  был  бессилен что-либо предпринять. Ему  оставалось лишь  одно  -
сидеть  в  полуразломанном  кресле  и  ждать  гибели.  Исполинская   воронка
засасывала его. Ни одна  звезда  уже не высвечивалась на экране. Он  падал в
бездну  "черной дыры".  И  он  знал,  что ее страшной влекущей силе не могло
сопротивляться ничто во Вселенной, в его Вселенной. Иван был обречен.
     Умереть  надо было  достойно. Он  глубоко  вдохнул,  задержал воздух  в
легких,  перебарывая  слабость,  дрожь.  Потом  гулко  выдохнул.  Попробовал
расслабиться. Не получилось. Тогда он скрестил руки на груди, выпрямился. Он
не закрывал глаз, не щурился, старался не моргать. Он хотел встретить смерть
с  открытыми глазами,  заглянуть  в ее  безликое  лицо, в  ее  безсущностную
сущность. И никакая бы сила на свете не заставила его сейчас смежить веки!
     Что-то угластое,  легкое,  но  твердое уперлось  в кожу  груди. Иван не
сразу  понял -  что. Он развел  скрещенные руки, положил ладонь на  грудь. И
прошептал, почти не разжимая губ:
     - Огради меня, Господи, силою Честного и Животворящего Твоего Креста, и
сохрани меняет всякого зла... а коли нет  мне прощения, так укрепи душу мою,
даруй готовность принять муки и  смерть безропотно и  смиренно!  О, Господи,
простирается  ли твоя власть  и на этот край  Мироздания, на  эту вселенскую
преисподнюю?!  Или  эта тьма уже за границами Твоих  владений?! Прости, если
что не так сказал...
     Он  мысленно распрощался со всеми друзьями,  близкими, вспомнил о жене,
уже пребывавшей за порогом жизни, о казненных родителях, которых он почти не
помнил...  да и совсем бы  не  знал  без  случайного сеанса  мнемоскопии, он
простился с  сельским  знакомцем  старичком-священником  и  с  Патриархом, с
пожилой  женщиной  и непросыхающим  Хуком  Образиной,  со  всеми... Ой хотел
встретить смерть с чистым и успокоенным сердцем, с погашенным  в груди огнем
тщеславия  и  гордыни,  со  смирением,  как  и подобает  сильному,  волевому
человеку, осознающему себя не прахом преходящим,  но  существом,  наделенным
душою, частицей Души.
     Но  смерть  не  приходила.  Он  все  падал  и  падал  в  бездонный  зев
коллапсара.  И  несмотря  на  то, что по всем законам материи его  давно уже
должны были смять, раздавить гравитационные поля, он совершенно не ощущал их
воздействия, наоборот,  он  как  бы  парил  под  уходящим  в неведомую  высь
куполом. И  этот  миг парения был  бесконечен! Казалось, что это продолжение
того  самого  нереального  сна,  навеянного  то  ли  воспоминаниями,  то  ли
воображением. Он пока парил. Но он знал, что падение будет страшным.
     Холодное, колючее,  непонятное сдавило его сердце. Острые иглы пронзили
тело  - не сразу, сначала они надавили  остриями на кожу, потом прорвали ее,
углубились  в мышцы, вены,  сухожилия, достигли аорты  и артерий,  прокололи
сердце,  легкие, печень, почки... Возникло ощущение,  что они вышли с другой
стороны, перекрестившись, натыкаясь одна  на другую. Но он  не умер. Он даже
не  шелохнулся. Он стоял, стиснув зубы, одеревенев, превратившись в каменное
изваяние. Он ни  на  миг не закрыл  глаз. Он все  видел.  И он  был готов ко
всему.
     И так же неожиданно, как появилось перед ним пятно мрака, впереди вдруг
стал высвечиваться  сначала крохотный,  но  потом  все разрастающийся кружок
звездного неба.  Сверкающих  крупинок становилось все больше, они множились,
оттесняли  непроглядный  мрак,  разгоняли  его. Расположение  звезд  было не
просто незнакомым, оно было каким-то необычным, неестественным. Иван впервые
видел звездное  небо такого типа,  усыпанное почти  правильными рядами  алых
мерцающих светил. Но это было не главным. Главное, шлюпка, проскочив воронку
коллапсара  на неимоверной скорости,  выскочила целой  и невредимой  по  его
другую сторону, в Иной Вселенной.
     Полет  продолжался  долго. Иван начал уставать.  Ему хотелось спать. Он
вдруг обмяк после длительного вынужденного напряжения. Он ничего не  понимал
и не мог ничему сопротивляться. Для сопротивления надо было знать основное -
с кем ты имеешь дело, кто противник,  где он. Иван ничего этого не знал. И у
него не было ни малейшей возможности выяснить это.
     Но прежде  чем  дрема  его оборола, шлемофоны  вдруг  опять проснулись,
проскрежетали занудно, тоскливо на два почти неразличимых голоса:
     - Гнух! Какого дьявола ты тянешь?!
     - У меня нет указаний  на счет амебы,  отвяжись! Тебе лучше знать, куда
его расписали: на распил, в Систему или Систему?
     Голова  у Ивана была  тяжелой, чугунной,  но его  все  же  удивило  это
непонятное: "систему или систему". Что они  имели в виду под  одним и тем же
словом?  Впрочем,  какая  разница!  Скорее всего  ни о  каких "системах" ему
мечтать и не следует, надо готовиться к  "распылу", на этот раз он не сможет
защитить себя. Ну и пусть!
     Уже  засыпая,  он  сообразил,  что  слышит  телепатические  переговоры,
расшифрованные  и переведенные для него переговорником. Но он не  мог больше
бороться со сном.
     - Эти чистюли из диспетчерской, Гнух, говорят, что слизняку надо пройти
небольшой карантинчик в Системе, ты слышишь  меня?  - на  этот раз в  голосе
кроме  скрежета  и  занудливости просквозила изрядная доля  иронии, особенно
когда невидимкой произносилось слово "система".
     Иван почти  сквозь сон  услышал голос. Он не заметил иронии. Все голоса
сейчас  мешались  в   его   голове  с   голосами   внутренними,  с  голосами
пробужденного сном подсознания.
     - Наше  дело маленькое,  -  отозвался  Гнух, -  куда приказано,  туда и
поместим. Чего ты вообще  разволновался? Амеба - она и есть амеба, какая  ей
разница, где подыхать!

     Проснувшись, Иван  не  сразу  понял,  где он  находится. Засыпал  он  в
шлюпке, в  полуразвалившемся неудобном кресле. А сейчас ни кресла,  ни самой
шлюпки не было видно. Он лежал на серой землистой поверхности, и перед самым
его носом торчало серое  корявое растение  в  три  вершка.  Оно не имело  ни
ствола,  ни  ветвей, ни  листьев,  оно  было  одним  большим изъеденным  или
обгрызенным листом.
     Иван отодвинул его рукой. Осмотрел себя - на скафандре не было царапин,
вмятин и  вообще каких-то видимых повреждений. Да и системы жизнеобеспечения
работали как положено - воздуху хватало, было в меру тепло и сухо.
     В нескольких метрах торчало  еще одно растение, но значительно большее.
А вот  шлюпки  нигде  не  было. Он  встал,  прошел полсотни  метров,  огибая
торчащие  растения-листья. Наткнулся на валяющийся в ложбинке пулемет - свой
собственный,  спаренный, десантный.  Поднял  его,  осмотрел  -  пулемет  был
изрядно запылен, измазан чем-то глинистым, но вполне пригоден для дела. Чуть
подальше Иван набрел на первый обломок шлюпки, потом  на второй, третий... В
одной  куче  лежали  искореженное   кресло,  рычаг,   вырванный  из  пульта,
автомат-парализатор, лучемет  - все это было  перепутано ремнями, проводами,
вырвавшимися  из  кресла пружинками, еще чем-то, и наверное, благодаря этому
не разлетелось по  сторонам.  Но следов удара  шлюпки о поверхность нигде не
было видно, она  развалилась на  подлете. Сбили?  Сама  разорвалась? У Ивана
болела голова, он не мог думать обо всем этом.
     Небо  было низким, давящим  и таким же серым  как и земля, растения. Ни
единого пригорочка, выступа - на сколько  хватало глаз,  простиралась ровная
безжизненная пустыня.
     Иван включил поясной анализатор: воздух был разреженным, мало пригодным
для дыхания, в почве и растениях оказалось столько тяжелых металлов и прочей
дряни, что было  непонятно,  как здесь растут эти  изгрызенные лопухи.  Иван
понавешал на себя собранное оружие и побрел, куда глаза глядят.
     Шел он долго. Начали болеть ноги, затекать спина. Да и не удивительно -
с такой-то  тяжестью на  себе и  за  плечами!  Но пустыня  не кончилась, она
казалась  бескрайней.  В  конце концов, вся эта гнусная планета  могла  быть
одной  сплошной  пустыней,  таких  полубезжизненных планет  и  по ту сторону
воронки было хоть  отбавляй. Даже  ближайшие к Земле  планеты до их геизации
представляли из  себя нечто подобное. Иван видал в атласах и учебных фильмах
Марс начала двадцать первого столетия - та  же  картина, только краски иные:
там  красновато-багровые, здесь серые, да еще  там лопухов не было и местами
возвышались сглаженные временем склоны кратеров, темнели редкие трещины... а
так, один к одному! Стоило лететь ради этого к черту на рога!
     Небо  становилось все  более низким,  гнетущим. Поднимался  ветер, Иван
почувствовал его налетающие, пока  слабенькие порывы  даже сквозь скафандр и
все, что было под ним. Но Иван сейчас был рад любым переменам.
     Ветер  становился все  сильнее.  И когда  Ивана сзади  мягко, но сильно
толкнуло  в спину,  он не  удивился -  значит, налетел шквал, значит,  скоро
буря.  Он даже не повернул  головы. Но  его  вдруг толкнуло  сильнее.  И  он
полетел на землю. Черная тень промелькнула над головой.
     Иван  перевернулся на спину.  И застыл.  Он ожидал  чего угодно и  кого
угодно. Но  то, что он увидал  было нелепой  фантазией,  невозможной в  этом
чуждом  мире. Прямо  над  ним,  в  каких-то  десяти метрах над  поверхностью
нависал  гигантский  ящерообразный  и перепончатокрылый дракон-птеродактиль.
Ивана  не  поразило то, что у  дракона было две головы на длинных извивистых
шеях,  две  жуткие усеянные острейшими зубами пасти, он не  удивился и тому,
что крылья  были полупрозрачны и сквозь них виднелось почти черное пасмурное
небо... его ошеломило  другое - в этой разреженной атмосфере не могло летать
ни одно существо: даже комар или  муха здесь сразу бы упали  вниз, как бы ни
трепыхали своими крылышками, ни одна птица бы не удержалась здесь на лету. А
эта огромная  мерзкая  тварь висела  словно  на подвесках,  она  лишь лениво
взмахивала сорокаметровыми крыльями, концы  которых были усеяны  шипами. Она
висела свободно и легко, не прилагая для этого видимых усилий, так, словно в
брюхе у нее был вмонтирован антигравитатор средней мощности.
     Но Иван ясно видел, что тварь живая, что никаких антигравитаторов в ней
быть не может.  Он машинально, на ощупь  подтянул  к себе за ремень пулемет,
слетевший при падении,  упер его  прикладом в землю, снял предохранитель. Но
он решил не спешить.
     При каждом взмахе гигантских крыльев Ивана прижимало к земле, вихревыми
потоками гнало на него пыль,  песок, камни - даже крупные тяжелые  булыжники
срывались с места, перекатывались,  половину же  лопухов просто посрывало, и
они  унеслись вдаль,  половина  приникла  к поверхности,  изъеденные  листья
дрожали, трепыхались.
     Двуголовая  гадина  медленно  снижалась. Иван никак  не  мог сосчитать,
сколько же острейших когтей торчало из каждой лапы, казалось, их  бессчетное
множество - все они изгибались, то  сжимаясь,  то разжимаясь, словно они уже
рвали чье-то  тело. И  все эти когти  были  нацелены на  него. Но он  лежал,
надеясь,  что дракон-птеродактиль  сочтет его,  заключенного  в скафандр, за
неживое,  за часть этой мертвой каменистой поверхности,  что  он  побрезгует
столь  непривлекательной поживой.  Иван знал по Гадре и Гиргее  натуры  всех
этих  ящерообразных гадин:  их  лучше  было  не  трогать,  не задевать,  они
реагировали  лишь  на  движущиеся предметы, ибо были  предельно безмозглы  и
тупы. И потому он ждал.
     Дракон  снизился  еще на  метр.  Взмахнул  крыльями  -  Ивана  чуть  не
перевернуло.  Огромное чешуйчатое тело  нависало  живым  дирижаблем,  головы
тянулись вниз.  Дракон рассматривал непонятное существо.  Но ни  в одном  из
четырех  застывших  ярко-зеленых  глаз не было  ни  любопытства,  ни  вообще
какого-то интереса. Широченные  полукруглые  ноздри  раздувались и  опадали.
Ивану  казалось, что  он чувствует горячее и вонючее дыхание. Но  он конечно
ничего не ощущал, шлем предохранял его от подобной мерзости.
     Из пастей капала желтая слюна. Зеленые языки - змеистые и волдыристые -
плотоядно подрагивали. А зубы  были ослепительно, неестественно белы - будто
их начищали, надраивали  сутки,  кряду! Ивану не нравились эти  зубы - самый
маленький был не меньше его локтя.
     Шеи изгибались, головы опускались все ниже.  Они были уже в трех метрах
от Ивана, он слышал какое-то  утробное чавканье  и хлюпанье, вырывавшееся из
пастей. Сиплое дыхание гадины обдавало его. Слюна уже не капала, она стекала
пенистыми рваными дрожащими мочалами, заливала скафандр.
     Иван  не  выдержал.  В  любой миг  гадина могла его  проглотить, именно
проглотить, сожрать со всеми потрохами. Каким бы крепким ни был скафандр, но
оказаться, даже  будучи  в  нем, внутри чрева дракона-птеродактиля  Иван  не
хотел.  Очередь ударила  сразу из обоих стволов.  Иван  стрелял  в разинутую
пасть левой  головы, стрелял без передышки, стараясь, чтобы пули ложились  в
одну  точку. Голова дернулась,  и вслед за хрипом  и бульканьем Ивана залило
водопадом зеленой густой  дряни, наверное, это была  кровь  гадины.  Иван не
стал разбираться. Он тут же перевернулся несколько раз вокруг себя, прижимая
пулемет  к груди. И вовремя - правая зубастая морда ткнулась в то место, где
он только что лежал, с лязгом клацнули огромные зубы, челюсти сомкнулись.
     Иван выставил стволы  - теперь он палил в голую морщинистую шею с таким
упорством и остервенением,  будто вознамерился  перебить ее напрочь.  Крылья
взмахнули  как-то  особенно  сильно, и  его отбросило  на  три метра. Но  он
зацепился за основание лопуха, развернулся, перезарядил пулемет. И снова  на
него потекла зеленая жижа, ослепляя, лишая возможности ориентироваться. Иван
отбросил пулемет, счет шел на секунды, не до перезарядки!  Сорвал  с  плеча,
парализатор и выпустил  подряд  двенадцать ампул  прямо вверх,  в чешуйчатое
брюхо.  Его  снова  обдало липкой и клейкой  жижей.  Он  бросил парализатор,
потянулся к  висевшим  на  бедрах  ручным дезинтеграторам...  Но  не  успел.
Когтистая страшная лапа ухватила его поперек тела, сжала, оторвала от земли.
     Теперь  Иван был бессилен - костистые,  крюкообразные пальцы сдавливали
его, не давали высвободить рук. И в  этих пальцах была заключена неимоверная
сила, но ни один из когтей не коснутся шлема, поверхности скафандра.
     Забились  с   неожиданной  быстротой  могучие  просвечивающие   крылья.
Звериным ревом огласились окрестности. Ивана прижало  к чешуйчатому брюху, И
он увидел, как удаляется поверхность, как уменьшается  в  размерах брошенный
пулемет,  как  он  исчезает из  виду. В  брюхе  булькало,  клокотало, кипело
что-то, переливаясь и храпя, содрогаясь и передергиваясь. Исполинские крылья
ритмично  взлетали,  вверх  и  опускались.  Простреленная голова безжизненно
свисала, качаясь в такт взмахам. Они летели.
     У Ивана было время осмыслить свое положение. Но что толку в том! Гадина
могла  в любой  миг  разжать  лапу, сбросить его на  глинистую  почву  - тут
никакой скафандр не  спасет  от удара. А  могла и сдавить посильнее. Мало ли
чего она могла! Иван с огромным трудом высвободил правую руку, вцепился ею в
морщинистый палец, обхватывавший грудь. Палец был толщиной в хорошее бревно,
совладать  с ним не  было никакой возможности.  И Иван  оставил свою  затею.
Лучше до поры до времени не трепыхаться, авось все обойдется!
     Он поглядывал вниз,  прикидывал, сколько метров  до поверхности.  Точно
высчитать  не  удавалось,  но высота была приличной  -  не меньше километра.
Летела гадина довольно-таки быстро, несмотря на ранения и потерю крови.
     Ивану становилось не по себе от этой живучести, несокрушимости. Он пока
еще встретился лишь с двумя типами живых представителей этого мира.  Но судя
по ним, мир  был изрядно жизнестоек. В нем  нелегко придется землянину. Даже
такому, как он,  прошедшему  курсы спецподготовок, закончившему  Школу. Если
вообще ему удастся, конечно,  выжить в  этом  мире  с самого  начала. Он уже
забыл  о  переходе,  о  пролете  воронки,  о  раздраженно-нудных  голосах, о
"системах" и всем  прочем  - эти вещи  отодвинулись на  задний план,  ушли в
область воспоминаний. Еще бы, когда такая жуткая действительность навалилась
почти с первых часов на этой паршивой гладенькой планетенке...
     Впрочем планета оказалась не  такой  уж  и гладкой. Чем дольше и дальше
они летели,  тем чаще  стали попадаться  сначала  холмики, а потом  и холмы,
переходящие в  горы, еще небольшие, и уступчатые  скалы. Над одной из  таких
дракон-птеродактиль замер. И разжал лапу.
     Иван упал в огромное черное гнездо, сложенное из каких-то кривых балок,
металлической арматуры явно искусственного происхождения и вообще непонятных
предметов.  Еще  на  лету,  преодолевая  боль  в  руках и  теле,  он  вырвал
дезинтеграторы и выстрелил вниз. Что-то там запищало задергалось.
     Иван лежал на клубке извивающихся змеенышей. Было  их не меньше десяти.
Каждый имел по две  головы и был толщиной  с годовалого теленка. Прожорливые
змееныши тянули  к нему свои беззубые и безразмерные, растягивающиеся пасти.
Но им  не удавалось совладать  со скафандром и шлемом. Один, самый большой и
толстый,  вознамерился было заглотнуть Ивана  целиком, но не получилось - то
ли челюсть у него  вышла  из  пазов черепа,  то  ли  еще  чего, но  он вдруг
заперхал, заквохтал обиженно и запрокинул  одну свою головенку  набок. Особо
наглых Иван усмирял лучами дезинтеграторов. Вверх он не смотрел, не успевал.
     Черная тень накрыла гнездо.  Стало  совсем темно. Иван мог  бы включить
индивидуальное  освещение,  но   он  опасался  делать  это  -  мало  ли  как
прореагирует на неожиданную вспышку  раненная гадина и  ее мерзкие гаденыши.
Наоборот, он старался затеряться меж них, слиться с  ними. Он проскользнул в
самый низ гнезда - в сырость и липкую жижу. Сверху на него давили, напирали,
царапали ткань скафандра остренькими коготками -  но  повредить ее не могли,
лишь доставляли общее беспокойство, нервировали.
     Надо было найти какую-нибудь щель в гнезде. И Иван почти сразу  нащупал
ее, ведь все  гнездо  было выложено не очень-то плотно подогнанными длинными
предметами,  неопределимыми  в  темноте. Иван  сунул  руку  в  дыру.  Но  до
противоположного края не дотянулся. Тогда он пнул ногой в поперечную балку -
она поддалась.  Он пнул еще раз, потом еще - балка съехала. Теперь Иван  мог
по  пояс влезть  в дыру. Он так  и поступил. Но снова ему  что-то преградило
дорогу- ощупав преграду,  он определил: она  глухая и плотная. Свесился вниз
насколько мог, но  краев у преграды  не  было.  Зато  в самом центре торчал,
почти упираясь ему в лицо, изогнутый штырь. Иван толкнул  штырь на себя, тот
не  поддался.  Он  попробовал  свернуть  его  влево,  вправо   -  с  тем  же
результатом. Иван уже подумал, не пора ли вылезать и  начинать искать другой
путь из гнезда. Но для пробы, на всякий случай он  дернул штырь на себя. Тот
еле  слышно скрипнул. Тогда Иван  дернул сильнее,  вцепившись в штырь обеими
руками... И произошло непонятное: глухая  плотная преграда  вдруг обрушилась
вниз и одновременно куда-то  в сторону. Иван  повис на  ней, мертвой хваткой
вцепившись в  штырь,  а все, что было над ним - бревна; блоки, весь  мусор и
жижа,  извивающиеся  голодные  гаденыши  -  все  обрушилось  вниз:  лавиной,
водопадом. Обрушилось с грохотом, писком, визгом, треском,  скрипом, лязгом,
хрипами...  Его  несколько  раз  ударило  в  спину  чем-то  твердым,  что-то
вцепилось в шлем, но  тут же соскользнуло, жижа потекла по обзорным секторам
шлема, концом балки больно ударило по руке. И все же Иван не выпустил штыря,
он удержался.
     Сразу стало  светло, относительно светло  -  по  сравнению  с кромешным
мраком. Наверное, весь этот  шум и треск  напугал дракона, и тот приподнялся
над гнездом. Ивану  некогда было выяснять  причины. Ему надо было спасаться.
Но как?!
     Оскаленная зубастая пасть нависла над  провалом. В тьму  его  заглянули
зеленые  бессмысленно-жестокие  глаза. Ивана  передернуло. Снова  эта гадина
смотрела  на  него  в  упор сверху. Придерживаясь  одной  рукой за штырь, он
потянулся к дезинтегратору.
     Но  и дракон-птеродактиль не  дремал.  Он  опускал  свою неповрежденную
голову все ниже, намерения его были ясны.  Пена,  перемешанная  со слюной  и
кровью, пузырилась по  краям пасти, зеленая гнусь  свисала почти  до  Ивана,
ноздри раздувались с бешенством  и злобой - дракону явно не понравилось, что
его гнездо провалилось в тар-тарары!
     Огромные белые зубы клацнули в полуметре от Ивановой головы. Он саданул
вверх   из  дезинтегратора  -  левый  верхний  ряд  зубов  гадины  пожелтел,
обтрескался  от мощного залпа. Дракон взвыл  -  и этот леденящий сердце  вой
слился с доносящимся снизу грохотом: там все еще падали обломки  гнезда, что
то  гремело,  рвалось,  стонало, а  может,  это  уже эхо  доносило отголоски
свершившегося.
     Дракон выдернул голову из  провала.  У Ивана  появилась секунда,  чтобы
оглядеться. Он сразу  включил встроенный прожектор. Луч  высвечивал сырые  и
похоже проржавевшие  стены округлого  колодца.  Стены  были  голыми.  Дорога
наверх и тем более была отрезана.
     Пышущая яростью голова снова свесилась  в провал, теперь клыки щелкнули
трижды подряд, но Ивана не задели. Его лишь обдало волной  смрадного дыхания
да залило едкой противной слюной. Он снова надавил на спуск дезинтегратора -
на этот раз дракон лишился глаза, тот вытек мгновенно, оставив пустую черную
глазницу.  Но голова  не  убралась.  Зубищи клацнули  над  самым  шлемом,  в
каких-то  трех сантиметрах. Иван прямо в пасть выпустил последний заряд. Луч
прожектора  нащупал  что-то  похожее  на  скобу. И Иван,  не  раздумывая  ни
секунды, прыгнул,  оттолкнувшись  от стены к  этой скобе. Он пролетел четыре
метра  в  воздухе,  ударился о  ржавую поверхность, соскользнул... но  успел
зацепиться  левой рукой. Ненужный дезинтегратор полетел  вниз. Иван вздохнул
облегченно, ему не  хотелось попасть в отвратительную пасть гадины. Уж лучше
что-то другое, только не это!
     Но он рано обрадовался.  Наверное, шея у  дракона  была безразмерная  -
жуткая голова  опускалась все ниже. Глаз от ярости налился багряным, зеленая
кровища текла ото всюду,  черная глазница зияла пустотой. Иван еле увернулся
от зубов. На второй раз они скрипнули по ткани скафандра возле самого локтя,
на  третий  с  легкостью  -  перекусили пополам дезинтегратор, который  Иван
выставил вверх.  Теперь  у  него  оставался  один лишь  лучемет.  Но  он был
перекинут за спину, скреплен  там ремнями -  в  такой обстановке достать его
было невозможно. Изломанные  и  растрескавшиеся  зубы  сомкнулись на  шлеме,
что-то хрустнуло, отломилось. Иван подумал, что это конец. Но шлем выдержал.
     Иван  взглянул, вверх - пасть  раззявилась для нового нападения.  И он,
зная,  что  на  этот  раз  целиком  окажется в  поганой  пасти,  что  ему не
увернуться,  выпустил  скобу  из  руки,  полетел  вниз...  Но  падение  было
недолгим, уже через шесть или семь метров  Иван ударился  ногами обо что-то,
подогнул их, сорвался, схватился руками. Это была точно такая же скоба как и
наверху.  Иван повис. Чудовищная  изуродованная голова  дракона-птеродактиля
извергала сверху рев, вой, посвист,  вниз  летели ошметки пузырящейся желтой
слюны,  стекала  по стенкам зеленая жижа. Чудовище  бесновалось наверху, оно
было  разъярено и озлоблено до последней стадии  озверения. Но оно не  могло
пролезть в слишком узкий для него лаз.
     Иван включил прожектор, нащупал внизу - опять метрах в семи  - еще одну
скобу,  спрыгнул.  Спрыгнул более  удачно,  без  ушибов.  Теперь  он  мог не
волноваться - дракон-птеродактиль был ему не страшен.
     Он провисел минут  двадцать,  не обращая внимания  на  истошный рев, на
гулкое эхо, на неудобную  позу. Он отдыхал. Он умел отдыхать в самых сложных
условиях  - этому  также учили в Школе. Надо  было сосредоточиться и  понять
наконец-то, что же происходило?!
     А  происходило  нечто  непонятное  и необъяснимое. Он  попался  в  руки
представителям   очень  развитой  цивилизации,   сейчас  даже   трудно  было
определить степень ее развития, но вне всякого сомнения  опережавшей земную.
С  ним вытворяли непонятные вещи, с  ним обращались  как с низшим существом,
потом вообще швырнули на какую-то планетенку и, похоже, оставили на произвол
судьбы.  Но  как-то  не вязалась  сверхцивилизация с  фантастически древним,
полусказочным драконом, со всей этой галиматьей! Обычно такие твари вымирали
задолго до того, как появлялся на белый свет субъект, способный нести в себе
заряд разумности.  Может,  это был совсем другой мир, не имеющий отношения к
сверхцивилизации?!  Поди  узнай!  Иван  не  стал  ломать  голову.  Все,  что
необходимо,  выяснится  по ходу дела. Во всяком  случае, колодец  этот обшит
железом,  имеет скобы и в своих  боках внутренних, стало  быть, он дело  рук
разумных существ.
     Иван спрыгнул  еще на пролет ниже, потом еще. Дыра  со свисающей  в нее
головой дракона осталась далеко вверху.
     Он  приглушил  свет прожектора,  чтобы  не  слишком  привлекать к  себе
внимания. Но от этого не  стал менее  заметным. Спустившись еще  немного, он
достал-таки из-за спины лучемет, чтоб  всегда был  под рукою, повесил его на
сгиб   руки.  И  заскользил  вниз,  почти  не  останавливаясь,   но  успевая
притормаживать падение у каждой скобы.
     Скользил  он очень  долго.  Труба  была просто  бесконечной. И у  Ивана
начали появляться  сомнения, правильно ли он  поступает? надо ли  стремиться
туда, в  самые недра этой негостеприимной планетки? а вдруг там окажется еще
хуже, чем на поверхности?!  Но ведь  хода  наверх не было. И  Иван спускался
вниз, той же самой дорогой, что и несчастные змееныши. Разница  была лишь  в
том, что они проделали этот путь значительно быстрее и лежали сейчас на дне.
     Но о  чем бы  ни думал Иван, мысли его постоянно возвращались к одному.
Перед глазами стояла  развороченная  и обгорелая капсула. Там, внутри  нее -
практически   вечный,  неуничтоженный   сейф.  А   внутри  сейфа   лежал   в
пластиконовой  коробочке несерийный,  но отлично работавший  возвратник. Где
теперь он? Где  капсула? Иди, ищи их в Пространстве,  где тебе  вздумается -
хоть по  эту сторону воронки, хоть по другую! И все же Иван не мог смириться
с  мыслью,   что   путь  назад  отрезан,   что  он  никогда  не  вернется  к
бледно-голубому,  занавешенному белой дымкой облаков шару, что он  не увидит
больше ни России, ни  золотых куполов, сияющих над  ней. Если бы он  хоть на
миг  смирился  с этой  подлой  мыслишкой, он тут  же разжал  бы руки,  и все
кончилось бы самым  лучшим  образом - его  бездушное тело осталось бы лежать
среди истлевающих  змеенышей, в  груде балок и  железок,  прутьев, арматуры,
обломков зубов  дракона,  камней,  пыли,  песка,  спекшихся сгустков зеленой
крови и прочего мусора. Он так и не достиг дна.  Руки отказывались слушаться
его,  они перестали  цепляться за  прутья скоб. Надо было дать им передышку.
Иван  скользнул  в последний  раз.  И почувствовал удар в пятки. Он стоял на
крошечной, шириной не более двадцати сантиметров, площадочке. Пропасть внизу
была  бездонна - луч  прожектора  во  всяком  случае не  мог  дна  нащупать,
растворялся во мраке. Зато прямо перед Иваном в стене  колодца была какая-то
круглая зарешеченная дверца с маленькой задвижкой. Дверца явно куда-то вела.
     Иван сдвинул задвижку,  распахнул  дверцу -  за ней  был ход, настолько
узкий, что страшно было в него залезать. Но Иван решился. Он подтянул тело к
краю дыры, заполз внутрь и, прижимая  лучемет к боку, пополз вперед. Свет он
выключил. Сейчас надо было быть предельно осторожным.
     Несмотря на  всю  бдительность, развязка  оказалась неожиданной  -  лаз
кончился столь внезапно,  что Ивану показалось,  будто часть  трубы  под ним
обломилась.  И он  полетел вниз, не успев ни  за что уцепиться. Падение было
недолгим  - почти сразу же Иван упал на спину во что-то мягкое, пористое. Он
потрогал  это  что-то  руками,  но  определить  ничего не  смог. Было  такое
впечатление, что он сидит то ли на большой куче сена, то ли на толстом куске
поролона. Иван качнулся, потом  привстал, подпрыгнул...  и тут же провалился
сквозь эту мяготь.
     Теперь  он  лежал на  зеленой и сочной траве  в  каком-то очень большом
освещенном помещении,  а может, и вообще на открытом пространстве. Во всяком
случае,  он не  видел потолка, стен, если  не считать  небольшого  навесика,
крепящегося  к трем на вид  бетонным  столбам. Навес тянулся куда-то вдаль и
пропадал за растениями, имеющими густую, разросшуюся  листву... Иван смотрел
вверх,  но  в навесе не  было  ни  дыры,  ни пролома, сквозь  которые он мог
вывалиться. Все было непонятно и туманно.
     Он вышел из-под навеса, задрал голову - перекрытий и сводов не было. Но
не было  и ощущения прозрачности  высокого  неба,  не было  облаков, не было
светила, не было ничего определенного, Ивану тут понравилось еще меньше, чем
в Колодце.  Он  не  любил  больших  и открытых пространств, особенно в чужих
мирах.  Такие  пространства всегда  таили в  себе угрозу. И все-таки  у него
возникло  смутное ощущение, что этот мир замкнут, что он просто  не видит  в
сгущающейся пелене далеких стен и сводов. Впрочем, все это могло и казаться.
     Иван подошел к ближайшему дереву. Потрогал рукой ствол. Он был гладкий,
розоватый лоснящийся. Тоненькие веточки отходили во  все стороны от ствола и
терялись в  густейшей листве,  даже  непонятно было, как они ее выдерживают.
Меж деревьями росли уже знакомые лопухи, повыше, поостойчивее. И были они не
серыми, а светло-зелеными, мясистыми, но не менее изгрызенными и обломанными
по  краям, чем их родственнички на поверхности. Иван огляделся - все деревья
и все лопухи  росли тут явно не сами по себе, они были расположены в строгом
геометрическом порядке. Да, это был явно  не лес, не подлесок, это был парк,
а может быть, и сад.
     Иван  взял лучемет наизготовку -  его  перестали прельщать  неожиданные
встречи. Да и вообще  надо было быть поосмотрительнее, ведь  в любую  минуту
могли  показаться те, кто аккуратненько  рассаживал эти деревья.  А  он  уже
встречался с  обитателями "системы", знает, что почем! Но в то же время Иван
ощущал,  нет,  знал  точно,  что  ему просто грех жаловаться,  что он должен
радоваться,  ведь  мог  бы  уже  трижды или  четырежды  за  последние  сутки
погибнуть, а  пока  что  судьба  к нему  благосклонна и все идет не так уж и
плохо, к чему Бога гневить!
     Но  самоуговоры не подействовали. Беспокойство прочно поселилось в  его
груди, не выгонишь, не вытравишь.
     Он остановился под ближайшим деревцем, присел. И  немного  перекусил  -
трубки  с  пищей  и  жизнеобеспечивающим  раствором  выдвинулись  из  пазов,
вплотную  придвинулись  к губам. Ему  оставалось лишь  прикладываться  то  к
одной,  то  к  другой.  Пока   сидел,  дал  возможность  немного  поработать
анализатору. Тот показал, что воздух вполне терпимый, что  вредных  вирусов,
бактерий  и  прочей опасной невидимой дряни нету,  а значит, можно  откинуть
шлем.  Но  Иван  не  торопился  разоблачаться.  После  небольшого  обеда  он
проглотил  подряд три  стимулятора. Проверил еще раз лучемет. Хотел сбросить
оставшиеся пулеметные ленты - зачем они ему теперь - но не решился оставлять
следа.
     Ничего, он еще выберется, найдет капсулу, пристегнет к руке возвратник!
Все  будет самым лучшим  образом, только не надо  терять присутствия духа. И
надо  быть  готовым ко всему!  Иван встал.  Огляделся,  хотя у  него не было
ощущения, что за ним следят, а просто по привычке.
     Пройдя  еще четыреста  шагов, он наткнулся  на какие-то подобия клумб с
незатейливыми синенькими и фиолетовыми цветочками без лепестков,  с цельными
головками-бутонами. Чем дальше он продвигался, тем больше становилось  таких
клумб,  тем  ухоженнее  были  на  них  цветы, причудливее  разнообразнее.  С
деревьев здесь свисали сферические желтые плоды, издалека похожие на лимоны,
но значительно крупнее и более плоские.
     Наконец  Иван  уткнулся в  затейливый  резной заборчик.  Он  долго  его
изучал, даже пытался отковырнуть кусочек и запихнуть его в анализатор. Но не
удалось.  Заборчик был  чуть  выше колена. Но тянулся  он насколько  хватало
глаз, слева направо,  бесконечной и извивающейся немного  беленькой змейкой.
Иван перешагнул через него. Пошел дальше. Теперь трава  начинала расти прямо
на глазах - если полкилометра позади она чуть касалась  щиколоток, то теперь
тянулась почти к коленям. Стволы деревьев потолстели. Цветы уже не умещались
в клумбах, выпирали из них. Да это был самый настоящий сад.
     Из-за стволов  Иван видел не дальше, чем  на двадцать метров.  Но он не
снижал  темпа.   Остановился   лишь  у  небольшого,  но  очень  чистенького,
кристально  прозрачного  ручейка,  пересекшего его  путь.  Попробовал  влагу
анализатором - оказалась самая  обычная  и  вполне пригодная для питья вода.
Иван полежал пять  минут у ручейка, любуясь им,  заглядывая в воду. Ему даже
показалось на время, что он на Земле,  больше того, на своей родине,  что он
лежит беспечно в редком лесочке,  прислушивается к пенью птиц, принюхивается
к  запаху трав, а  журчащая водичка течет  себе мимо,  течет  завораживающе,
маня. И так хорошо ему стало,  что разомлел, раскис, захотелось быть добрым,
ласковым,  щедрым,  захотелось  обнять всех на  свете, простить виноватых  и
самому повиниться, да  пригласить  сюда,  к  журчащему ручейку.  Он размотал
ленты, стащил их  с себя и забросил  далеко-далеко, даже не  поглядев,  куда
именно.  Потом скинул  коробки с патронами.  Пускай  валяются - все одно его
найдут, не скроешься! Стало легче, но не намного.
     Иван  снова присел  у  ручейка, откинулся на локти.  Остаться бы тут, в
этом   садике,  лишь  бы  не  трогали   и  не  досаждали!  А  остальное  все
образуется... Он  откинул шлем, вдохнул полной грудью  -  воздух  был свеж и
чист, безопасен, зачем же тратить дыхательную смесь! Он зачерпнул пригоршней
из ручья,  поднес  к  губам, глотнул, а  потом  допил  и остатки.  Вода была
холодной,  вкусной, он давненько не пил такой водицы. Конечно лучше  было бы
пить ее  не из руки, обтянутой пластиконовой перчаткой, ну да ничего - и так
годилось. Иван опрокинулся на спину, забросил руки за голову, предварительно
сдвинув в сторону шлем. Все было хорошо, все  было почти как  дома... но вот
небо  подкачало! Да  и  небо ли это было! Иван смотрел в белесую пелену и не
ощущал за ней подлинной глубины,  бездонности - было в  нем  такое ощущение,
какое бывает под низкими тучами,  закрывающими для взора высоту поднебесную.
И  все же здесь было  значительно лучше,  чем  в Осевом или в воронке, здесь
было не  так пустынно  и одиноко,  как на  поверхности.  И  никакой  погони!
Никакой слежки!
     Иван  расслабился. Закрыл глаза. И ему вдруг почудилось,  что он слышит
отдаленные  женские  голоса,  совсем  тихие,  но  нежные  и  приятные словно
журчание этого маленького ручейка.
     Он встрепенулся, привстал на коленях. Голоса ему явно не мерещились. Но
разобрать слов он не мог. Да и какие слова тут, какие женские голоса?!  Иван
даже опешил. У них, если и есть  женщины, думал он, так наверняка не слишком
далеко  ушедшие  внешне  и  внутренне  от  тех  "мужичков",  с  которыми  он
встречался. Нет, он не верил в то, что чужаки, будь они хоть трижды женского
пола, могли обладать столь журчащими и приятными для слуха голосами.
     Он  пошел  на  голоса.  Пошел, не  забывая  об  осторожности,  стараясь
держаться за деревьями  - благо,  их  здесь было значительно  больше,  да  и
рассажены они  были  близко одно от другого. Воздух  был  чист и  прозрачен,
слышимость,  судя  по всему, тоже была  прекрасной. И все-таки  Иван знал по
опыту разговаривавшие недалеко!
     Лучемет он держал в руке, упирая его прикладом в бок. В любое мгновение
он  мог защитить себя. Но  было  непохоже, что кто-то собирается  напасть на
него. По дороге Иван перемахнул еще через три заборчика - каждый последующий
был выше предыдущего на ладонь, все резные, узорчатые, беленькие.  Вот узоры
были  только  не  слишком  богаты,  пересекались простенькие  геометрические
фигурки,  бежали  прямые   или  слегка  змеящиеся  ложбинки,  торчали  вверх
крохотные шарики-пупырышки... Иван и не глядел на них. Он весь был устремлен
вперед.
     Голоса  становились явственней. Иван стал разбирать отдельные  слова. И
не поверил ушам  своим. Он даже прижал к небу переговорник, отключив  его на
несколько секунд, чтобы убедиться. И убедился, что не  ослушался  - говорили
на земных языках! Это было невообразимо. Но это было так.
     Он замедлил шаг. И на всякий случай пригнулся. Шлем болтался  за спиной
на шарнирах - Иван не стал его  надевать, не верилось в серьезную опасность.
Теперь он слышал обрывки фраз.
     - ...мне всегда было хорошо,  - говорила невидимая женщина,  обладавшая
низким грудным голосом приятного бархатного тембра, - всегда и  везде... и я
не  считаю, что эти  уродцы хуже наших... - далее  последовало такое соленое
земное  ругательство,   что  Иван  остановился  и  энергично  почесал   себе
переносицу, от неожиданности он чуть не расчихался. И все-таки эти голоса не
могли быть слуховой галлюцинацией. Не могли и все!
     - Ты просто дура! - отвечал голосок потоньше.
     - Чего-о?!
     -  Что  слышала!  Держи  в своей  глупой башке свои  дурацкие мыслишки,
глядишь, и за умную примут!
     Ивану стало не  по себе.  Лететь  за  миллион  световых лет, к черту на
рога, пересекать Пространство, нырять в гнусный и трижды проклятый коллапсар
и выныривать  посреди  Иной  Вселенной  - и для  чего,  спрашивается,  чтобы
подслушивать бабьи склоки, чтобы быть свидетелем назревающего скандала?! Это
было свыше его сил!
     Но Иван тихонько пошел вперед, прячась  за стволами, крадучись и ощущая
себя не  в своей тарелке, эдаким подслушивателем и  подглядывателем  ощущая.
Правда, о подглядывании было еще рановато говорить.
     - Мне вообще непонятно, зачем мы им сдались! На фига эта жирная ящерица
нас тут охраняет и для кого?! Если это зоопарк, так должны  быть посетители,
которые  глазеют. Если  гарем,  так... сама понимаешь,  для  чего  в  гареме
держат.  А тут?!  -  обладательница высокого  голоса была  возмущена,  ей не
хватало дыхания, слов, она все время сбивалась.
     - Ничего,  привыкнешь!  - заверил низкий  голос. - Тут все привыкают. А
потом поймешь, для чего ты им нужна! Только те, кто понял это до конца, сюда
почему-то больше не возвернулись, милочка моя, так-то!
     -  Да  ладно вы! - вмешался  третий голос, немного  хрипловатый,  но от
этого  не  менее  женственный,  может  даже и  более,  наполненный  какой-то
внутренней силой, энергией. - Ладно вам! Уймитесь. Все равно нас не спросят.
     - Это  точно,  - согласилась обладательница грудного, низкого,  - Марту
увели, а я помню, она улыбалась, радовалась, шептала мне, вот дескать, три с
половиной года  маялась в этом садике, обрыдло все  до невозможности -  хоть
куда! Ты, милочка, посидишь еще с месяцочек и тоже привыкнешь.
     - Нет!
     - Привыкнешь! Я поначалу головой билась обо все подряд, волосы рвала...
Они,  знаешь, чего сотворили?! Я бы не видала своими глазами, никогда  бы не
поверила, сказала бы бабьи враки!
     Иван  стоял совсем  рядом. Его  отделяло от  женщин  не  больше десятка
метров  и резной  заборчик. Но из-за густой  листвы, стволов он  так  ничего
толком  и не видел. А  приближаться опасался. Надо было привыкнуть  немного,
пооглядеться.
     - Расскажи? - попросила хрипатая.
     -  Да чего там... Дело было так. Мы шли на трейлере в район Арктура, на
базу! Эх, чтобы  я еще хоть  раз  в  жизни связалась  с Космотрансом, с этой
чертовой конторой, ну уж нет!
     - Да ты не бойся, не свяжешься больше! - успокоила ее хрипатая.
     - Чего-о?! Ты меня рано хоронить удумала, подруженька дорогая!
     - Заткнитесь  вы обе!  - осекла ее  обладательница высокого  голоса.  -
Надоели! Начала травить, так трави!
     После  долгого  сопенья  и  вздохов,  тяжелых,  громких,   рассказ  был
продолжен.  Иван приблизился еще на три шага. И теперь различал говоривших -
это и впрямь были самые настоящие  земные женщины. Выглядели они в этом саду
очень беззащитно, по-домашнему, даже более того, они были почти обнаженными,
лишь   легкие   полупрозрачные,   повязки   прикрывали   их  бедра  -   если
полупрозрачные повязочки можно было только назвать прикрытием. Лиц и деталей
Иван пока  не видел  - все терялось в  листве, все ускользало. Но  в горле у
Ивана вдруг пересохло.
     Рассказывала  полная,   смуглокожая  женщина,  выглядевшая  значительно
моложе, чем на то намекал ее грудной усталый голос.
     - А чего  говорить.  Я  в этих делах не слишком-то сильна, - продолжала
она, - мне что - подай, прими, налей. Я в буфете  подрабатывала. Я ни  черта
не поняла  этих...  - она  снова  выругалась  довольно-таки крепко, -  а они
говорили  чего-то про изгиб пространства,  про какой-то провал... короче, мы
вляпались  в  такое  дерьмо, что и они не  хрена  разобраться не могли! Всех
распихали по анабиокамерам, и меня тоже - говорят, спи, детка, и ни о чем не
думай, пускай тебе твой женишок  приснится  в  самой обольстительной позе...
мужланы! Дурачье!
     Светленькая и тоненькая, очень подвижная, все время  меняющая положения
своего тела, и оттого почти не видимая женщина, вставила:
     - И когда ж это было?
     - В семнадцатом! - последовал ответ.
     - Что, в семнадцатом? Совсем свихнулась тут с жиру и безделья?! Тебе  ж
не восемьдесят!
     - Заткнись!  - оборвала ее грубо смуглокожая. - Это  было в две  тысячи
семнадцатом году, у меня пока что башка кумекает!
     Иван  потрогал  ладонью  лоб.  Тот  был  мокр.  Он чуть не присвистнул,
услыхав дату. Уж ежели он себя считал стариком, так кем же считать тогда эту
симпатичную и высокогрудую толстушку, которой на  вид  больше тридцати ни за
что не дашь.
     -  Сбрендила  она,  я  давно  это  подозревала!  - проговорила  сипатая
обладательница изумительной  фигуры, от  которой Иван не мог  отвести  глаз,
явно  обделяя в этом  плане двух  других  женщин. - Точняк - сверзилась! Эти
шкафы дольше трехсот лет  никогда  не держали режима,  а сейчас - две тысячи
четыреста семидесятый, я уж года считать не разучилась...
     - Ну и считай! Только свои считай! - ехидно вставила смуглая.
     Иван обратил внимание на то, что  сиплая красавица, увешанная  связками
жемчужных  бус  непонятного происхождения, была  его  современницей.  И  это
как-то приободрило. Если в такой ситуации можно было сохранять бодрость.
     - Ну так вот, с вами и не доскажешь,  - смуглая взяла что-то в щепоть с
плоской тарелочки,  пихнула  в рот,  пожевала.  -  Никто меня не спрашивал -
говорят; полезай и помалкивай, потом спасибо скажешь! Втиснули в камеру. Я и
отключилась сразу. И никакие женишки мне не снились, вранье все это! У  меня
и  не  было  женишков!  Два  полюбовничка сбежали еще  до рейса, а новым  не
обзавелась  покуда. Короче,  отключилась  тра-та-та-та,  - ругательства были
отменными и многоступенчатыми. - А как  прочухалась, не знаю. Только  дверца
вдруг  открывается,  и  стоит вот такое  чучело  чешуйчатое,  - она  куда-то
махнула рукой,  но  Иван не  понял куда,  зачем. -  Я снова  с копыт! В себя
прихожу  - рожа трехглазая,  мурло брыластое  - я  в отключку! На третий раз
удержалась, А они меня за собой,  вдоль всего коридорчика по анабиоотсеку. И
вытаскивают  - одного за  другим вытаскивают! Наших в трейлере  было человек
под сорок, много.  Так они чего  тра-та-тата! Они - бабу в сторонку, ко  мне
впритычку,  а как  мужика  вытянут  - хвать его когтищами  от горла  до... -
смугляночка все называла своими именами,  и Ивану  становилось не по себе от
этого физиологизма начала двадцать первого века. Но он  слушал. -  Так  вот,
комбинезончик вместе с  кожей сантиметров на  пять вглубь - хряк! А потом  с
двух  сторон подняли, дернули, встряхнули - и вылетай родимый из собственной
шкуры голышом!
     -  Фу,  что  за гадости ты  говоришь! Слушать невозможно! - возмутилась
стройненькая, тоненькая.
     - Чего было, то и говорю! Я их, что ли, обдирала, ты чего на меня бочку
катишь,  стервозина?!  Слушай  и не  возникай! Вот так  вот всех и обошли! А
нас-то  волокут,   мы  идем...  -  страшно,   наступить  некуда   -  повсюду
освежеванные   дрыгаются,  дергаются,  какие  и  ползают,  живые,  не  сразу
вырубались.  А  эти твари  прямо по ним когтищами,  запросто, у них, видать,
такое дело обычное, не привыкать. Меня еще раза  три вырубало. Только у этих
ящериц  не забалуешь, сами знаете, только чего - коготь под задницу или  еще
куда, и аля-улю! только  попрыгивай  себе!  По  колено  в  кровище, меж  тел
ободранных... Ох,  не приведи Господь! А потом за баб взялись, какие поплоше
да  постарше  - головешку набок! Так-то вот. А  тебе тут не нравится, видишь
ли, цаца какая!
     Иван  подошел почти вплотную. Его отделяли от женщин три-четыре  метра.
Он  выбрал  очень  удобную позицию - за свисающей с  дерева ветвью, покрытой
густейшей листвой. Он полностью был уверен, что его не заметят.
     Женщины  были ухожены  и  хороши, видно,  их  холили и  лелеяли  в этом
садике. И какие бы оттенки не имела их кожа, кожа эта была гладкой, упругой,
чистой,  чуть  поблескивающей,  что  говорило  и  об отменном  питании, и  о
достатке  витаминов,  и,  возможно,  о  массажах,  душах  и прочем,  прочем.
Блестящие пышные волосы -  у  одной иссиня-черные,  у другой - белокурые,  у
третьей - русые с  пепельным налетом, говорили о том же. Что же  касалось их
фигур,  то  у  Ивана просто дух  захватывало, он готов был  стоять  здесь до
полного  изнеможения  и  любоваться  этими  волнительными  полными  бедрами,
стройными  и сильными ногами, гибкими талиями, высокими и налитыми  грудями,
чуть  покачивающимися при  каждом движении. Он  уже позабыл,  где находится,
позабыл про опасности и  тревоги. Он был  с ними,  он ничего  не видел кроме
них. Чувство одиночества сразу пропало, исчезло, улетучилось. Он вглядывался
в их живые ясные  глаза,  в  открытые прекрасные лица, упивался их голосами,
иногда  и  грубыми, резкими, но не менее влекущими от  того. И он не обращал
внимания на ожерелья из жемчуга.  Да  и откуда здесь мог взяться  этот самый
жемчуг!  Он не  видел  алмазных  нитей  на их  шеях,  в волосах, не  замечал
тоненьких витых браслетиков, поблескивающих на запястьях  и лодыжках. Ничего
из всех этих  и многих других украшений  он просто не видел, точнее,  видел,
конечно  же, но не в отдельности, не сами по себе они  воспринимались им,  а
лишь как вполне естественное  продолжение этих тел, рук, ног, как органичная
часть кожи... Да, после всех передряг картина была отрадная.
     И  все-таки Иван сразу выделил одну - ту, что имела чуть охрипший голос
и пепельно-русые волосы,  ту, что  вспомнила о семидесятом годе их столетия.
Она  была  необыкновенна, она  была сказочно хороша. И не  той  картиночной,
журнальной  смазливостью,   что  считается  эталоном  и  нравится  всем  без
исключения,   а  обаянием,  женственностью,  даже  какой-то   нескладностью,
проглядывавшей в  движениях, Иван внимательно слушал смуглянку, а смотрел на
другую. И потому все у  него мешалось в голове, все плыло перед  глазами. Он
даже  не удивился, что не первым из землян  оказался в этой самой непонятной
"системе".
     - И до  вас тут сидели строптивые бабенки,  - тянула  свое смуглянка, -
все возникали  по каждому поводу-то  им  не  то,  это  - не  это!  А  толку,
тра-тата-та! Повозникают, повозникают - и  ломаются. А как  созреют, видать,
так и уводят! Вон, Марту же увели при вас, так?!
     - Чего  же тебя не трогают тогда,  а? Ты  ведь  все сроки пересидела, в
перестарках уже ходишь? - ехидно вопросила беленькая.
     Смуглянка   бросила  в   нее   каким-то   круглым  желтым   плодом,  но
промахнулась. Надула губки.
     - Сама ты дура  старая! - пробасила она после некоторой заминки. - Меня
на десерт берегут! И они все втроем рассмеялись.
     Иван тоже не смог  сдержать улыбки, хотя в словах смугляночки был резон
- она вполне годилась "на десерт".
     -  Во-о! Нет,  вы  только  поглядите!  - смуглянка снова махнула рукой,
указывая  на  кого-то.  -  И эта жирная ящерица хохочет!  Нет, я не  выдержу
этого!
     Иван встрепенулся, он и не подозревал о  присутствии здесь еще кого-то.
Он сразу  же опустился на  траву, переполз к стволу соседнего деревца, всего
на  полтора метра. Осторожно встал. Высунул голову. И обомлел. И  как он мог
так  опростоволоситься?? Еще  бы немного  -  и он  уткнулся  носом  в  спину
негуманоиду, точно такому же, как те, что встречали его возле коллапсара.
     Негуманоид сидел спиной к Ивану, опираясь на беленький резной заборчик,
забросив на него чешуйчатую длинную руку с морщинистыми пальцами, унизанными
перстнями, кольцами.  Он  лениво  шевелил пальцами, словно перебирая  что-то
невидимое, и отблески поигрывали  на  матово  черных когтях. Был  негуманоид
спокоен и вял.
     Лишь  со второго взгляда  Иван понял, что  он немного  отличался от тех
бравых  ребят,  что разодрали его капсулу будто консервную  банку.  Те  были
крепкие, подтянутые  несмотря на  врожденную корявость.  А этот растекся  по
сиденьицу жирной задницей,  обтянутой сереньким  комбинезоном. Бока  у  него
свисали по обе  стороны от ремня. Затылок был гол и шишкаст, лишь чешуйчатые
темные  пластины будто завесь шлема ложились  на спину. Но и из-за  них были
видны  обрюзгшие,  висящие   явно  ниже  подбородка   щеки-бырла,   усеянные
бородавками и седыми толстыми волосками. Негуманоид  был стар и мерзок. Судя
по всему, его не интересовали  женские прелести, да, наверное, и женщины как
таковые  его  тоже  совершенно  не  интересовали...  И  могли ли  вообще эти
"ящерицы"  хоть  как-то реагировать на земных женщин? Может, у них были свои
понятия о привлекательности, красоте? Иван не стал ломать голову.
     Он вдруг пожалел, что так бездарно использовал  парализатор! Сейчас  бы
эта штуковина  ох  как пригодилась! Лезть в пояс за усыпителями одноразовыми
не хотелось. Иван спрятался за ствол.
     На  какое-то мгновение толстяк  обернулся, пошарил  глазами  в  листве,
зевнул с присвистом и сапом, отвернулся. Рожа его была на редкость противна:
нос блямбой свисал ниже верхней губы, изо всех  его четырех отверстий текло,
глаза  были  не черны и  бессмысленно-жестоки  как  у тех  парней, а  мутны,
болезненны.
     - Ишь ты, насторожился! - сказала смуглянка. - Услышал чего-то!
     - Чучело -  оно и есть чучело! -  заключила  бесповоротно беленькая.  -
Лан, ты чего загрустила?
     Лана,  русоволосая  красавица,  не  ответила,  она  водила  перед носом
голубеньким  цветочком,  потом коснулась  его  губами, кончиком  языка...  и
отбросила.
     - Мерзость! Тут все мерзость! - проговорила она в сторону, ни к кому не
обращаясь.
     Она  закинула руки за  голову, и тяжелые шары грудей колыхнулись, спина
прогнулась,  талия  стала  еще  тоньше...  Не   будь  здесь  этого  гнусного
вертухая-евнуха, Иван  бы не  удержался, подошел бы к женщинам, подошел бы к
ней, необыкновенной и  грустной  Лане. Но не следовало забывать, что ты не у
себя дома, не на Земле.
     Она чуть изогнула шею, повернула голову... и они встретились взглядами.
Ивана бросила в дрожь. Но он заметил, что и у нее резко расширились зрачки -
она испугалась, оторопела от неожиданности. Но не вскрикнула.
     - Ты чего это? - поинтересовалась светленькая.
     -  Ничего,  -  еле  слышно  произнесла Лана.  Голос  ее  в  эту  минуту
совершенно сел.
     Иван приложил палец к губам. Она еле заметно кивнула в ответ.
     - Точно, сбрендила, - заключила смуглянка, зевнула и улеглась на спину.
     Иван,  не сводя глаз с Ланы, на ощупь,  расстегнул пояс,  запустил руку
внутрь  скафандра. Ему пришлось  лезть  в набедренный карман, чтобы вытащить
усыпитель. Он согнулся,  но  головы не  опустил. Краешком глаза он следил за
обрюзгшим  охранником,  Тот   сидел  в   прежней  безвольной  позе,  шевелил
пальцами... Шарик усыпителя  разорвался  над  его  бабьим покатым  плечом  -
розовенькое облачко тут  же растворилось в  воздухе.  Иван  не сомневался  в
успехе - ведь усыпитель одноразовый был  проверенным средством, многоцелевым
и многокомпонентным, в горошинке содержались  сильнодействующие усыпители, в
основном, газообразные, рассчитанные  на самые  разные живые организмы -  не
сработает один, другой, третий... десятый даст результат!
     Евнух-вертухай сполз по сиденьицу  наземь, почти бесшумно, словно мешок
с мякиной. Только пластинчатая  голова легонько стукнулась о край заборчика.
И шумок этот не остался незамеченным.
     - Чего это! - всполошилась смуглянка и вскочила на ноги. - Ой, глядите,
девочки!
     - Тихо ты! - прошипела русоволосая Лана.
     - А чего?! - не поняла смуглянка. - Чего-о?!
     Она  вдруг  увидала  выпрыгнувшего   из-за  укрытия  Ивана  и  заорала,
заголосила с такой силой, будто была не живой и слабой земной женщиной, а по
меньшей мере сиреной с бронехода.
     Но Ивану  было поздно отступать.  Да и некуда! Он  пнул безвольное тело
жирного  евнуха,  заглянул в  глаза  -  те  были  закачены,  евнух  явно  не
притворялся. На всякий случай  Иван связал ему руки за спиной, ткнул носом в
землю - пускай полежит.
     - Вот  это  да-а! - на одном дыхании  выдала беленькая. И свалилась без
сознания.
     Лана зажимала рот смуглянке,  которая, видно, от неожиданности потеряла
остатки ума. Но удерживать ее было нелегко.
     -  Вы  откуда?  - спросила Лана,  тяжело  дыша, отдувая прядь, лезшую в
глаза.
     - Оттуда, - ответил Иван невразумительно.
     Но они поняли друг друга.
     Смуглянка  вырвалась и заорала пуще  прежнего.  В коротеньком  перерыве
между двумя воплями она вставила, обращаясь к русоволосой.
     - Дура! Дурища! Ты чего - подыхать надумала из-за него?! Ну нет!!!
     Иван, не обращая внимания на истеричку, подошел к Лане, взял за руку.
     - Пойдем!
     - Куда? - удивилась она. - Отсюда нет выхода.
     - Выход всегда есть, - заверил ее Иван, - всегда и отовсюду. Пойдем!
     Он сжал ее руку.  И по телу его пробежала волна теплой, приятной дрожи.
Он верил, что им удастся выбраться из этой чертовой непонятной "системы".
     А она стояла перед ним такая беззащитная, нежная, красивая. Стояла и не
пыталась даже прикрыть наготы.  И в  глазах ее было удивление, но  не только
оно,  в  глазах  стояла  какая-то странная, почти  сумасшедшая радость. Иван
сразу понял - она за ним пойдет на край света.
     - Не будем терять времени! - сказал он.
     И в эту же минуту ему в спину уперлось что-то твердое.
     Иван замер. Он  знал, что  лучше не двигаться, что все  выяснится  само
собой, может, это смугляночка шутит, что-то ее не видно... На спину надавили
сильней. Он не отпускал ее руки. Он не верил, что все  кончено, не  хотел  в
это верить.
     Но  по ее глазам он увидал  - да, это  свершилось. Радость  и удивление
исчезли из  ее глаз, а на их месте поселился страх, почти ужас,  причем явно
не за  себя,  ибо  она  не  сделала  даже  попытки отстраниться, прикрыться,
отойти. Ей было страшно за него.
     -  Руки  за голову,  слизняк!  - проскрипело  сзади.  -  Ну, живей!  Не
заставляй себя ждать!
     Иван  не мог выпустить ее  руки. И тогда  она  сама выдернула ладонь и,
будто опомнившись неожиданно, прикрыла  обеими  руками грудь.  Но  все равно
было видно, как тяжело она дышит.
     - Ничего, - проговорил Иван, стараясь,  чтобы голос звучал спокойнее, -
ничего, это лишь начало. Не бойся!
     - Руки!
     Он заложил  руки за голову. И  сразу  почувствовал,  что запястья и шея
чем-то  обхвачены,  что  его  сковали   какими-то  непонятными  наручниками,
крепящимися  к  не  менее  непонятному  жесткому,  наверное,  металлическому
ошейнику. Он не ожидал такого!
     - Они убьют тебя! - ужаснулась Лана.
     И лицо ее исказилось гримасой.
     Неожиданно из-за ветвей вынырнула смугляночка. И заявила надсадно:
     -  И не будет лезть, куда  не след! Чего он лезет?! Поделом получит, не
плачься!
     -  Они  убьют тебя! -  повторила русоволосая, не  обратив  ни малейшего
внимания  на  слова смуглянки.  -  А  я даже  не знаю, как тебя  зовут,  как
звали...
     - Не бойся,  -  Иван  улыбнулся, - если бы они хотели  меня убить,  так
давно бы это сделали.
     - Ты не знаешь их!
     - Тут и знать ничего не надо.
     - У них совершенно иная логика.
     Иван  почувствовал  сильный удар  в  поясницу, следом еще  один  -  меж
лопаток. Но он не обернулся.
     - Скажи хоть, как зовут тебя?
     - Ну, вот это уже веселей... а то - звали, надо же! Меня зовут  Иван, -
сказал он с непонятной оживленностью,  почти  выкрикнул,  - и меня еще долго
будут так звать. И я буду откликаться, веришь?
     Глаза ее стали тоскливы и пусты.
     - А ты верь! - повторил Иван. - Верь!
     Завороженность сошла с него. Он  был готов  к  действию и лишь  выжидал
момента. Но никто его  не торопил, будто ему специально  давали наговориться
власть перед чем-то таким, о чем лучше не думать.
     - Я  хочу  верить,  но  не могу, - просипела русоволосая. И из глаз  ее
потекли слезы. Она оторвала руки от груди, стала утирать  их. Но слезы текли
все сильнее.
     Иван решил, что пора. В конце концов, он космолетчик или нет! Какими бы
ни были неуязвимыми эти твари, а и он не лыком шит.
     - Не надо, - прошептала она, угадав его намерения.
     - Надо!
     Иван резко  подпрыгнул  на  два  метра,  развернулся  в воздухе и  всей
тяжестью  тела,  всей  силой ноги обрушил пятку  на плечо противника.  Почти
сразу же полыхнула  струя  пламени, вырвавшаяся  из ствола  -  у русоволосой
срезало прядь, сама она шарахнулась в  сторону, чуть не упала; И в этот  миг
Иван  почувствовал, как треснуло что-то в плече  негумоноида  - он  не знал,
есть  ли  у них что-то наподобие ключиц или  нет, но прием  оказался верным.
Лучемет вылетел из когтистых лап. Его хозяин  ухватился  за плечо, взвыл. Но
Иван не дал ему опомниться  - сбил с ног мощным ударом в грудь. Только после
этого он упал на землю. Оттолкнулся спиной. Тут же вскочил.
     Противник был повержен. Он не мог подняться, крутился  волчком в траве,
выл,  визжал, непонятно ругался.  Он был явно не столь  вынослив и неубиваем
как первые чужаки.
     Иван не терял времени.
     - Снимай! Быстро! - приказал он русоволосой и повернулся к ней спиной.
     Она подняла руки, принялась расстегивать ошейник-наручники. Но ничего у
нее не получалось. Она нервничала, торопилась, плакала...
     - А ну тихо!
     Иван  увидал, что  прямо ему в грудь направлен лучемет. Тот  самый, что
обронил негуманоид. А держала его смуглянка. Держала твердо, уверенно, будто
она всегда ходила с оружием и умела его применять.
     - Не дергайся!
     - Ты что-о!!! - заорала из-за спины Ивана Лана.
     - И ты, сука, стой! Не трепыхайся! Я не промахнусь!
     Губы  у смуглянки  кривились, веко  левого глаза подергивалось.  Но она
была уверена в себе.
     - Брось лучемет, - попросил Иван мягко, - брось, ты же наша, ну!
     Смуглянка  широко  и плотоядно улыбнулась,  обнажив два ряда  идеальных
белых зубов.
     - Была ваша, - проговорила она врастяжку, щуря глаза.
     -  Как  это?  - поинтересовалась вдруг  сквозь  слезы  Лана, -  Ты что,
спятила? Брось, кому говорю, брось пушку.
     -   Что  здесь  происходит?  -  поинтересовалась   очнувшаяся  стройная
блондиночка. - Мы на Земле?
     -  Цыц,  гнида! -  осекла  ее смуглянка. - Мы  в... - она выругалась  и
усмехнулась, - ясно?!
     Иван напряг мышцы, он знал, что делать. Но его опередили.
     - Не дергайся, мальчик,  кому сказала! - с угрозой процедила смуглянка,
и в  черных глазах ее промелькнула  искра.  - Не  трепыхайся, милый! Ежели у
тебя коленка хоть на чуть согнется, я эту суку пополам  пережгу,  ахнуть  не
успеешь!
     - Нет, я ничего не понимаю,  - снова  удивилась беленькая,  она встала,
подошла  к  смуглянке,  протянула  руку,  - дай  мне эту штуковину,  не надо
нажимать ни на что, я тебя умоляю!
     Смуглянка  даже  не качнулась, просто  ее правая нога вдруг взлетела на
уровень живота блондинки,  дрыгнулась, тут же вернулась на место, будто и не
было  ничего.  А  миротворица  уже  лежала  в  траве,   рядом   со  стонущим
негуманоидом.
     - Одна  сучка напросилась  и получила, чего надо,  -  прокомментировала
смуглянка. - Щя с другой разберемся!
     Лана сдернула - таки оковы  с шеи и запястий Ивана.  Но тут же схватила
его за плечи, прижалась.
     - Так ты на них работаешь,  гадина? -  спросила она из-за спины, сверля
смуглянку одним глазом.
     - А то на кого ж! - ответила та нагло. - Я всегда работала на  тех, чья
сила, ясно, лахудра грошовая?!
     Иван вздрогнул:
     - Стоять!
     - А если никто не придет? - поинтересовался Иван. - Что будет, а?
     Смуглянка утробно засмеялась, почти неслышно, но сотрясаясь всем телом.
Ее огромные  груди,  которых она и не  пыталась даже прикрыть, затряслись  в
такт этому смеху.
     - Придут, дружок, не сумлевайся, обязательно придут!
     -  И сколько тебе платят?  - со  злостью  спросила русоволосая. - Ах ты
тварь поганая! Я всегда  чувствовала  неладное, недаром  ты все  наше хаяла,
гадина!
     -  С тобой  вообще разговору нету, - равнодушно проговорила смуглянка и
расставила ноги  еще шире. Она  была самонадеянна до предела,  а  может, она
знала, что в  любом случае последнее  слово за ней.  - Ты  молчи, сука! Твое
дело, знаешь какое?
     Лана вышла из-за спины. Но она не  отпустила своих рук, она  продолжала
удерживать  Ивана - левой за локоть, правой - обвив шею. Лицо ее было сухим,
глаза - злыми.
     - Какое?
     - А такое... - смуглянка выдала старинным отборным двухэтажным матом. -
Твое дело - в своем  брюхе выращивать да вынашивать ихних  мальков, поняла?!
Поймешь  еще! Вот  как заберут тебя,  уведут, так  сразу поймешь.  Подвесят,
нашпигуют, чем положено, трубок навставляют,  растворчиков подведут и будешь
раз  в  полгода,  по  ускоренному  графику,  выдавать  из  утробы  по  сотне
зародышей, мать твою!
     У  Ивана  в глазах померкло,  в голове  помутилось.  Он уже знал, каким
приемом собьет с ног эту продажную тварь, пусть она хоть трижды  женщина. Он
был готов.
     - Стоять!
     Чуть не в самое лицо ударил сноп  пламени. Но оно тут же отхлынуло. Это
был предупредительный залп.
     Лана сильнее прижалась к Ивану, она  чуть не задушила его. Но  голос ее
прозвучал твердо.
     -  И  ты,  гадина,  надеешься, что тебя минует общая судьбина, если это
вообще все  правда?  -  проговорила она, почти  не разжимая губ.  - Думаешь,
тварь, тебе не висеть в трубках?!
     -  Может,  и  висеть,  -  прямо ответила  смуглянка,  -  но  я  повисну
последней, ясно?! Пошевели-ка мозгами, дуреха, да прикинь, сколько еще таких
попадется в сети, а? Думаешь, ты последняя?!
     - Ты и впрямь гадина!
     - Я убью тебя!
     - Нет!
     - Убью!!
     - Не посмеешь!
     -  Ладно, не шурши,  - проворчала вдруг смуглянка устало, -  конечно, я
тебя не убью. Им  нужны живые бабы, им нужны живые инкубаторы... Но, знаешь,
чего,  -  голос повеселел,  -  немного  поуродовать,  покалечить  могу.  Это
запросто! Им же не нужны  твои глазки, ножки, ручки, им на хрен твои губки и
носик! Им нужно  лишь твое брюхо,  сука, ясно?  Так что  подумай хорошенько,
прежде чем трепыхаться. И ты дружок, подумай!
     Это  был тот  самый  момент, когда  надо было действовать  -  смуглянка
расслабилась. Иван сильно пихнул  от себя русоволосую и одновременно прыгнул
вперед.  Прыгнул, на лету  перевернулся через голову, вышиб рукой  лучемет у
смуглянки  -  тот  взлетел  вверх,  разбрызгивая  фонтаны  пламени,  крутясь
фейерверочным колесом. Он был, видно,  заклинен. Но это уже  не интересовало
Ивана.
     Иван не тронул смуглянку и пальцем,  не ударил,  не коснулся. Он просто
встал  рядом.  И  она  поняла,  что  к  чему.  Она  поняла,  что   оказывать
сопротивление этому парню не просто бесполезно, но смешно.
     Подкравшегося негуманоида, который еще минуту назад не мог подняться из
травы,  Иван  отбросил назад ударом ребра  ладони  по  шее.  Теперь не  было
никакой угрозы.
     - Побежали! Тут нельзя оставаться! - Иван протянул руку.
     - Да, побежали!  - она сама подошла к нему, положила ладонь на  ладонь.
Но тут же выдернула. - Ты хочешь оставить эту гадину жить?! Ну уж нет!
     Она заглянула Ивану  в глаза.  В  ее взгляде не было ни  милосердия, ни
готовности прощать.
     Иван положил  ей  руки на  плечи, привлек к себе, поцеловал  в губы.  И
только после всего этого прошептал прямо в лицо:
     - Не мы ей давали жизнь, понимаешь? Не нам ее и лишать, жизни, не нам!
     - Я сама убью ее!
     - Нет!
     Иван с силой сжал ее плечи, встряхнул.
     - Отпусти! Больно!
     - Пойдем,  не  то мы  останемся тут навсегда! -  сказал  он. - Мы и так
слишком долго возимся, пойдем!
     Он  не  стал ждать,  пока она решится. Он легко вскинул ее тело  вверх,
поймал, рассмеялся, осторожно положил себе на  плечи, стараясь не поцарапать
нежной кожи о грубую ткань скафандра.  Пнул ногой для  проверки бездыханного
евнуха-вертухая. Тот лежал студнем, не подавая признаков жизни.
     - Все равно вы подохнете! - зло бросила в спину смуглянка. И выругалась
столь изощренно, что Ивана передернуло.
     Но  он  не  стал  отвечать.  Он  уже бежал.  Бежал, куда глаза  глядят,
подальше  от места  происшествия  к  навесу,  к  дыре -  может,  им  удастся
выбраться через трубу или, хотя бы,  спрятаться от погони на какое-то время,
переждать.
     Но пробежать ему удалось совсем немного - не больше трехсот метров. Все
получилось  неожиданно - из-за десятка деревьев вышли как  по команде десять
негуманоидов,  одинаково   неприглядных,  одинаково  корявых,  в  одинаковых
комбинезонах,  открывающих  руки  и  ноги,  с  одинаковыми  лучеметами.  Они
молчали. Но Иван понял, что с ним не шутят. Он остановился.
     - Ну что?! Чего повыскакивали?! - бросил он нервно, с вызовом.
     - Не надо злить их, - из-за спины  прошептала Дана. Она снова стояла на
земле, снова прижималась к нему, к ее единственной в этом мире защите.
     -  А они разве  умеют злиться?! - поинтересовался Иван из озорства.  Но
тут же сообразил, что время шутить прошло.
     - Эй,  слизняк! - проскрипел средний негуманоид, ничем не  отличавшийся
от других, трехглазый, носатый, корявый. - Ты понимаешь нас? Не молчи! Мы же
видим, что ты завладел переговорным устройством. Говори, у кого украл?
     Это было слишком.
     - Вы чересчур самонадеянные! - выкрикнул Иван.
     - Молчи! - ткнула его кулачком в бок Лана. - Ты с ума сошел!
     Негуманоиды,   словно   по   команде,   переглядываясь,  вдруг   начали
скрежетать,  скрипеть.   Плоские  подбородки  у  них  поотвисали,  блестящие
пластины  клыкожвал обнажились.  Скрип  и  скрежет становились  все  громче,
раскатистей,  неудержимей.  Иван не сразу  понял, что  они смеются,  что они
заразительно и беспечно хохочут. Над кем?!
     Смех-скрежет оборвался внезапно.
     - На землю! - крикнул средний.
     - Ложись, - шепнула в ухо Лана.
     - Сейчас лягу, разбежались! - процедил Иван.
     - Ты не слышишь, мразь,  амеба  безмозглая?! Тебе уши прочистить надо?!
На землю!
     Лана опустилась на  колени,  вцепилась  в  его ноги, потянула вниз. Она
смотрела, задрав голову, безумными глазами. Ей было страшно.
     - Иван, я прошу тебя, ляг на землю. Они же убьют нас обоих!
     Негуманоиды,  подчиняясь  неслышимой  телепатической  команде,  сделали
разом по три шага вперед.
     Стволы лучеметов поднялись, нацелились Ивану в грудь.
     -  Ну,  чего же вы ждете! -  выкрикнул он. И надвинул висевший сзади на
шарнирах  шлем на  голову. Он знал, что  с  первого захода титанопластиковую
ткань скафандра и сам  шлем лучеметами не прожжешь. А там  он успеет сделать
кое-что...
     Струя  пламени  ударила  под  ноги.  Лана   испуганно  вскочила,  снова
спряталась за его  спину. Она  дрожала,  но молчала, не молила  ни о чем, не
плакала.  И  он   вдруг  отчетливо  и  ясно  понял,  что  может  как  угодно
распоряжаться своей жизнью, лезть хоть на лучеметы, хоть на острия копий, но
подвергать опасности жизнь  этой  русоволосой доверчивой женщины он не имеет
права.
     Иван  откинул шлем. И  уселся на траву,  сложил  руки на  коленях.  Она
прижалась щекой к его плечу, окаменела.
     Иван  не смотрел  вверх.  Он видел лишь толстые кривые  лапы,  покрытые
почти  черной, матово поблескивающей  чешуей, он  видел  морщинистые и голые
словно у стервятников пальцы, выходящие из коротких округлых стоп, изогнутые
жуткие когти... И так все это не  вязалось  с зеленой сочной травой,  что  и
смотреть не хотелось.
     Негуманоиды  медленно,  вразвалочку,  с ленцой и неспешностью  существ,
всегда одерживающих победу, берущих верх, приближались.
     Иван не знал,  куда увели русоволосую Лану.  Да и как это узнаешь!  Его
бросили в  темный и  сырой  подвал.  Причем  произошло все  очень обыденно и
просто - двое корявых крепышей там же в садике подошли  к ближайшему дереву,
навалились на ствол, и дерево запрокинулось, открывая черную дыру.
     Иван  не  сопротивлялся.  Его подвели к  дыре.  И  столкнули  вниз.  Он
спружинил  на  ногах,  но не  удержался, упал  на спину. И  сразу  уставился
наверх.  Он ждал,  когда  тем же  путем  отправят  русоволосую,  ждал, чтобы
подхватить ее, поддержать. Но через некоторое время просвет наверху исчез, и
он остался один во тьме, сырости, грязи. Подвал был заброшенный, а может, он
и  должен был  быть  таким,  может,  здесь  считали, что  узников  не  стоит
баловать? Иван включил встроенный  прожектор, огляделся. Стены были выложены
камнем, казалось,  что этой подземной постройке тысячи лет, настолько  грубо
был обтесан камень и настолько он порос мохом, лишайником. От стены до стены
было не больше семи метров. Потолок был тоже каменным. Иван не смог нащупать
лучом того  места, где  должна была быть  дыра - словно  ее успели заложить.
Зато он увидал большой крюк, свисавший с потолка. До крюка было метров пять,
не  больше.  При желании можно  подпрыгнуть, оттолкнуться ногами от стены  и
как-нибудь зацепиться за него, а там и нащупать верхний лаз. Но Иван не стал
спешить, успеется!
     Он обшарил лучом  углы подвала. И ему  стало не по себе. В самих углах,
да и  вдоль  стен  валялось множество костей.  Кости были  разные. Но  Ивану
показалось,  что большая часть из  них принадлежала  людям. В грязищи лежало
несколько  черепов. Иван не стал их трогать, хотя ему очень хотелось понять,
что  здесь такое, откуда тут эти черепа.  Он присел на корточках перед ними.
Один был явно человеческий, этого нельзя было не заметить.  А другие  - Иван
таких  никогда   не  видал   -   имели  по   три  глазницы,  были  шишкасты,
пластинчатозубы... Они принадлежали местным жителям, какие сомнения! Значит,
темница годилась для всех? Иван не успел ответить на свой вопрос.
     Часть  стены  вдруг рухнула,  словно обвалилась.  В проломе, стояли два
негуманоида. В руках они держали цепи.
     - А он  тут  неплохо устроился  -  со  светом! Гляди-ка! - толкнул один
другого в бок.
     - Ничего, мы его щас еще лучше устроим. На землю, падаль!
     Иван и не думал подчиняться.  Но он не заметил мощного броска - один из
стоявших  без  размаха  швырнул что-то в  ноги.  Ивана  чуть  не сшибло.  Он
качнулся, нагнул голову - на ногах замкнулось  тяжелое металлическое кольцо,
охватывая обе щиколотки сразу. От кольца тянулась к пролому толстенная цепь.
     - Ну как? - поинтересовался негуманоид и заскрежетал.
     Иван только теперь увидал, что стена вовсе  не рухнула, не  обвалилась,
что  это  просто  опустился  на  железных  подвесках  целый  каменный  блок,
опустился резко, будто упал вовнутрь. Такие конструкции можно было встретить
в  средневековых замках, для сверхцивилизации они  были странны и нелепы. Но
выводов делать Иван не стал.
     - И что  дальше? - спросил  он равнодушным голосом. Для  убедительности
даже зевнул, прикрывая рот ладонью, блуждая взглядом по стенам.
     -    Эта   амеба    интересуется,    что   дальше!    Оба   негуманоида
заскрипели-заскрежетали. Им было смешно.
     Иван  не увидал и  второго  броска.  Он  лишь услышал лязг - это другой
конец  цепи  ударился о  потолочный крюк. Цепь загремела. И  в долю  секунды
земля ушла из-под ног Ивана, он взлетел вверх, повис вниз головой.
     Негуманоид подошел к  нему, сжал восьмипалую лапу. И ударил  в челюсть.
Иван даже потерял ориентацию на секунду, в глазах потемнело. Его качнуло как
маятник.  Он  хотел  подняться,  уцепиться  руками за  цепь,  подтянуться  к
потолку, к крюку...  Но еще три сильнейших удара обрушились на голову. И тут
же его руки сдавил обруч.
     - Подтяни немного, - прогундосил один раздраженно.
     - Иди! Не командуй!
     Иван почувствовал, что его приподняли.  Он дернулся, но не тут-то было!
Гундосый уже крепил к ручной цепи что-то круглое тяжелое.
     - Ничего, амеба,  повисишь,  отдохнешь!  - бормотал  он под нос,  будто
уговаривая  Ивана.  - Кровища  твоя поганенькая, слизнячья, прильет  к твоей
пустой головешке, глядишь, и мозги лучше варить начнут. Ведь так, амеба?
     - Так, так, - отвечал за Ивана другой. - Это ему только на пользу.
     Гиря, подвешенная к рукам, весила не меньше двух пудов. Иван попробовал
ее подтянуть - силы-то в руках хватило бы и на значительно больший вес, но в
спине что-то хрустнуло, и он решил не рисковать.
     - Виси, фрукт, - сказал на прощанье гундосый. - Авось, созреешь!
     И они вышли, затворив за собой блок, подтянув его на железяках.
     - Куда Лану дели! - крикнул им вслед Иван. - Эй, твари, где она?!
     Ответом его не удостоили. Да и некому было ответить.
     Иван провисел  минуты две,  прежде чем  понял - его  просто обрекли  на
смерть:  ведь с  таким грузом, вниз головой,  ни одно существо  не  выдержит
больше трех часов. Да что там трех! Уже через час приливающая кровь разорвет
глазные яблоки, хлынет горлом... и все!
     Нет,  Ивана  не устраивала  такая перспектива..  Сейчас не  время  было
предаваться философствованиям, надо было действовать.
     -  Паскудины!  -  выругался  сквозь  зубы  Иван.  Осторожно,  чтобы  не
повредить  чего-нибудь в позвоночнике,  он стал подтягивать груз.  Не тут-то
было - спину пронзила острая боль. Иван сразу ослабил руки.
     В голове начинало  шуметь. Сердце билось учащенно, но справлялось пока.
Да  и стимуляторы  еще действовали. Иван  попробовал выдернуть кисти  рук из
обруча - и так, и этак вертел ими, вдавливая одну в другую, поджимал. Но и с
этой затеей ничего не вышло - обруч был плотным.
     Иван пригорюнился. Навалились  мрачные  мысли. Пришла вдруг  тяжелая  и
безысходная тоска. Подумалось  о  смерти,  о  малопривлекательной,  позорной
смерти  в этом сыром  темном  подвале, где  и до него умирали в  мучениях, в
страхе, в ускользающей надежде... Нет, он не желал "созревать".
     Он стал медленно сгибать ноги в коленях,  подтягиваясь  на них. Спина -
при этом  болела не так сильно, держала вес. Он уже согнул ноги до предела и
стал сгибаться  в поясе, подтягивая к  ногам все  тело,  скрючился -  теперь
тяжесть ложилась не на позвоночник, она была  распределена по мышцам. И Иван
резко вскинул руки с грузом... Спина  тут  же разогнулась, ноги дрогнули. Но
дело было сделано - нижняя наручная цепь захлестнула верхнюю, ножную, теперь
груз болтался у головы. Иван  рассмотрел его внимательнее - это был чугунный
шар с  толстым  ушком, к которому  крепилась  цепь. Оторвать шар от  цепи не
стоило и пробовать.
     Иван снова согнулся, подтянул тело к ступням - на этот раз, без  груза,
ему  было  значительно легче.  Обеими  руками он  вцепился  в  ножную  цепь,
подтянулся,  потом дважды перехватил  цепь, поднимаясь все  выше. Вздохнул с
облегчением.  Кровь отлила  от головы. Он был почти под самым потолком. Но в
любую минуту цепи могли  соскользнуть, и  тогда  все пришлось бы начинать  с
начала, если только ему не вырвет при падении рук и ног из суставов, если не
разорвет позвоночник.
     - Ничего, выберемся! - успокоил сам себя вслух Иван. - Выпутаемся, не в
таких переделках бывали.
     С ним и на самом деле происходили вещи значительно более страшные, там,
на Гадре и Гиргее. Но предаваться воспоминаниям не стоило. Иван передохнул с
полминуты. Потом  перехватился сжатыми руками  еще дважды,  подтянулся... и,
оторвав обе руки, бросил цепь на крюк. Его уже повлекло  вниз, но звено цепи
зацепилось-таки за острие крюка,  и падение резко  замедлилось,  прервалось,
Ивана встряхнуло, резануло обручем по кистям. Да только это были  мелочи! Он
добился главного! Теперь он выберется!
     Иван подтянулся к крюку, закинул на  него  гирю,  зацепив ее ушком. Еще
передохнул.  Потом сам зацепился  поясом. Принялся за ножной обруч. Он долго
вертел,  крутил  ногами, сдавливал ладонями  ступни, прежде чем ему  удалось
высвободить  левую  ногу.  С  правой  широкий  обруч слетел  сам, так  и  не
расстегнувшись. Теперь только ручная, цепь да гиря мешали Ивану.
     Но он  не  стал  откладывать  основного.  Он,  все  еще тяжело  дыша  и
превозмогая боль  в  мышцах,  в  спине, начал  ощупывать  каждый  квадратный
сантиметр слизистого заросшего грязью потолка. Должна  же  где-то здесь быть
дыра! Не сквозь камни же он провалился!
     Шар  пришлось  отцепить  от  крюка,  чтоб  не сдерживал движений.  Иван
умудрился затолкать его  в шлем, руки оставались почти  свободными. И  он не
давал  им покоя. Он давил и  жал на слизистые камни - и с одной стороны, и с
другой от крюка, и с третьей. Должен быть выход, должен!
     Наконец  один из камней поддался. Иван уперся ногами  в крюк, навалился
на  эту глыбину  всем  телом, плечами, спиной - она неожиданно легко поехала
вверх,  пропала...  послышался шум, будто упало что-то. Иван подумал о самом
вероятном -  это завалилось дерево, как в  тот  раз,  завалилось, освобождая
проход. А  значит, он  спасен.  Он вытащил шар из откинутого шлема, раскачал
его на цепи и забросил верх. Первые  две попытки оказались неудачными.  Но с
третьей то  ли шар,  то  ли  конец цепи застряли  в чем-то.  Иван  подергал,
убедился в надежности крепления, отпихнул крюк ногой - и полез наружу.
     Этот  бросок дался ему огромным напряжением всех сил. Он взмок от пота,
сердце чуть не  вырвалось  из  груди, не хватало  воздуха,  мышцы  каменели,
отказывались  слушаться,  пальцы  деревенели  и  не  желали  сгибаться...  И
все-таки  он добрался доверху, перекинул свое  тело  через край дыры, увидал
шар с концом цепи, обмотанный вокруг какой-то арматурины, торчавшей из  того
блока, что сам собой ушел вверх. Больше  разглядывать что-либо  сил не было.
Иван  замер на поверхности  лицом вниз, передыхая, сдерживая  нервную дрожь,
пытаясь расслабиться, усмирить сердце.
     Он лежал и не мог понять, откуда взялись эти мраморные плиты, почему он
лежит на  этих  холодных плитах, ведь там  была  трава!  Самая обыкновенная,
очень густая, упругая, зеленая трава! Там не было в радиусе километра на три
- Иван головой мог поручиться - никаких плит!
     Он заметил, что каменный блок вдруг  сам  собой пополз к провалу, встал
на свое место, закрыв провал  точно такой  же мраморной  плитой, как и та на
которой  лежал Иван.  Арматуринка выскользнула из  блока,  освободила цепь с
шаром. Иван дернул цепь, и шар подкатился к нему, стукнул чугунным боком под
ребра.
     Иван  начинал  приходить в  себя. Он вообще  обладал способностью почти
мгновенно восстанавливать утраченные силы, этому не только обучили  в Школе,
это было его врожденным свойством, наверное, благодаря этому он смог попасть
в  Дальний  Поиск, не  только  попасть, но и  удержаться  в нем. И  все-таки
чудовищное напряжение давало знать о себе.
     Иван, опираясь на руки, привстал сначала на колени, огляделся. Никакого
сада  с  деревьями и  ручейками  не  было  и в помине. Он  находился посреди
огромного зала, выложенного светлыми мраморными плитами. Потолок в зале  был
низкий и черный.  Его  поддерживало множество круглых  колонн,  стоявших  по
периметру.
     Иван уставился  в этот черный потолок. В голове его не укладывалось все
происходящее. Даже если сад был ярусом выше, над залом, над его потолком, то
как он,  Иван, мог пролететь это расстояние - от потолка до пола  - и ничего
не увидать! Нет, это походило на бред!
     Иван встал на ноги. Подтянул цепь, ухватился левой рукой  за ушко гири.
Всмотрелся  в дальний,  торцевой  конец зала. И обомлел!  То,  что  поначалу
показалось ему  чем-то навроде какой-то  сумбурно  и безвкусно  раскрашенной
статуи-куклы на  постаменте, было  живым,  невероятно  уродливым  существом,
сидевшим   на  сказочно   величественном  узорчатом  троне  посреди  большой
полукруглой ниши. Иван застыл в изумлении.
     Громовой голос прозвучал внезапно и будто бы со всех сторон:
     - Ну что, жалкий червь, радуешься, что выполз наверх?!
     Горло  перехватило,  и Иван не смог  ответить. Он  сделать  пять  шагов
вперед.  Вгляделся.  Существо, сидевшее  на  троне,  заметно  отличалось  от
остальных негуманоидов.  Его голый шишкастый череп  увенчивали два массивных
коротких рога, чуть  загнутых, витых. Три круглых  глаза смотрели, не мигая,
злобно и высокомерно.  Четырехдырчатый нос  был  шире, выпуклей, чем у  тех,
кого Иван  встречал прежде. И пряма  из-под носа, из-под брыластых  щек, без
всякого намека  на  рот,  подбородок  и вообще  нижнюю челюсть,  свисал  ряд
клыко-жвал  разной  длины. Жвалы поблескивали, подрагивали при каждом слове.
Острые плечи поднимались к мочкам звериных, рысьих ушей. Две пары рук лежали
на  подлокотниках -  нижние, вцепившись  в  круглые  набалдашники,  верхние,
сжимая длинный и короткий  жезлы, поигрывая  ими. Растопыренные кривые ноги,
которые скорее можно было назвать лапами  ящера, упирались в подножие трона,
когтями царапали блестящую поверхность.
     До четырехрукого было метров двадцать пять. Иван стоял и прикидывал, за
сколько  прыжков он сможет  добраться  к  трону  и  придушить это напыщенное
страшилище. Расчет получался верным.  Но Иван знал, что дальше расчета  дело
пойдет  - он  всегда  пропускал самый важный,  самый  нужный  момент, всегда
предоставляя право  выбора противнику.  И поделать с  таким свойством своего
характера ничего не мог.
     - Где я нахожусь? - спросил он дрогнувшим голосом.
     Четырехрукий  заскрежетал  -  и  надолго. Его  прямо-таки распирало  от
смеха. Обрюзгшее тело содрогалось,  голова тряслась,  плечи  ходуном ходили,
когти  на нижних лапах  сжимались  и  разжимались,  не  касаясь  поверхности
пьедестала,  казалось,  что рогатый уродец вот-вот лопнет...  Лишь  руки его
недвижно лежали на подлокотниках.
     Наконец он успокоился. И объявил с невиданным апломбом:
     - Гнусный и жалкий  червь, ничтожная амеба, мы понимаем, что  при твоем
скудоумии  ты  не сможешь  осознать  и  прочувствовать, где  находишься.  Но
скажем, ибо велики и благодушны даже с ползающим во прахе слизнем...
     - Не слишком ли много эпитетов?! - грубо вставил Иван.
     Но голос разросся почти до грома, заглушил его возмущение.
     -  Ты  находишься  в  пределах  непостижимой  твоему  уму  Системы,  на
Хархане-А! Что, слизняк, ты  понял?! Ничего ты  не  понял. И не поймешь! Ибо
видимое тобой -  лишь  часть существующего, а  существующее вне  тебя - лишь
часть  Сущего!  И  мозг  твой объемом  и  способностями  равен  предмозжечку
обитателя  Системы. Не  тщись понять  ее, амеба!  Потуги  твои  бесцельны  и
бессмысленны.  Одно   лишь   продлило  миг  твоего  гнусного   и  ничтожного
существования, одно!
     Иван подошел еще на два шага к трону. Спросил:
     - И что же именно?
     Двурогий начал было захлебываться  скрежетом. Но тут  же  стих,  словно
поперхнулся.  И  ответил надменно, раздуваясь до невозможности, воспаряя над
троном:
     - Ты оказался в  Системе в сто двадцать третий год восемь тысяч пятьсот
восемьдесят шестого тысячелетия Эры Предначертаний, понял подлый мозгляк?!
     Иван не стал реагировать на очередное унизительное прозвище. Хотя  надо
было бы уродцу преподать урок вежливости. Он вставил:
     - Ну и что?
     - А  то,  амеба, что  этот  год завершает  тринадцатитысячелетний  цикл
Воздания  Добродетелям и  зовется он  годом Всеобщих  Лобызаний  и  Братской
Любви!
     - Не ощутил на себе лобызаний, - признался Иван, - да и любовь какая-то
странная!
     - Неблагодарный червь! - в грохочущем  голосе четырехрукого послышались
нотки  негодования, словно его лично  обидели. - Неучтивая мразь!  В  другое
время ты был бы предан длительнейшим мучениям и по истечении их умерщвлен! А
в  этот благостный год,  в  месяц цветения камней, ты удаляешься от  жалкого
конца. Благодари же, слизняк,  и  восхваляй благодетелей своих  за оказанное
тебе добро!
     - У нас несколько разные понятия о добре, - ответил Иван.
     Он  примеривал к руке  шар  на  цепи.  Думал,  успеет  ли  подбежать  к
четырехрукому,  вспрыгнуть на пьедестал и закатить  этой высокомерной гадине
чугунной чушкой промеж рогов.  Впрочем,  дальше прикидок  дело опять-таки не
шло.
     Ивану  что-то  не нравилось на  Хархане-А,  он  вполне бы обошелся  без
всеобщих лобызаний  и братской любви,  какой бы там ни был  год  на  местном
календаре, даже если в этот год и в этот месяц и на самом деле цветут камни.




     Предварительный ярус.
     Уровень первый.
     Хархан-А.
     Год 123-ий
     месяц цветения камней

     Могуч был сидящий на  троне. Могуч и страшен. Теперь-то Иван видел, что
это вовсе не раскрашенная кукла,  не  увешанный драгоценностями  манекен,  а
владыка,   властитель.  И  все,  лежащее,  висящее,  стоящее  вокруг   трона
подчеркивало силу и величие восседающего на нем. Все  будто кричало, вопияло
- пади  ниц,  презренный, устрашись  и распластайся,  смирись  и  безропотно
ожидай решения участи своей!
     У подножия трона, по бокам  от него,  да  и позади, наверное,  грудами,
пирамидами  лежали  какие-то  полупрозрачные шары. Иван  на них  поначалу  и
внимания не обратил  - лежат себе и лежат, значит, так надо. Но чем ближе он
подходил, тем все  более  уверялся в  догадке  - внутри шаров были заключены
головы...  он не мог еще  разобрать -  двуглазые или  трехглазые - но точно,
головы разумных существ, или людей, или обитателей системы, харханановцев.
     Двурогий  заметил  его  взгляд,  растерянность.  И  провозгласил  почти
добродушно:
     - Не трепещи, червь, твоя безмозглая голова не  удостоится такой чести!
Там  заключены  вельможи и сановники,  лица влиятельные и мудрые. Нам иногда
бывает  приятно  взглянуть  на  них,  вспомнить  деяния  их,  взгрустнуть  и
расслабиться.  Созерцание же твоего уродства может  лишь прогнать аппетит  и
вызвать раздражение.
     -  И  на том  спасибо, -  ответил  Иван. И тут же перешел  в атаку: - И
все-таки, о  мудрейший, видящий то, чего не  видят амебы, черви, слизняки  и
прочие твари, ответь, зачем меня здесь  удерживают и что от меня хотят, кому
я нужен?
     Ответ был прост.
     - Никому  не  нужен!  Ничего  не хотят!  Никто  не удерживает!  У  тебя
болезненное самомнение, ничтожный,  тебя  здесь  просто  терпят.  И не более
того!
     Ивану  припомнилось,  как  его  бросали  в подземелье,  подвешивали  за
ноги...  Хорошенькое  терпение,  нечего  сказать! Но  он  не  стал  накалять
обстановки.
     -  Так  в чем  же  дело,  -  произнес  он  почти  смиренно,  - не стоит
утруждаться, зачем терпеть такого-то червя? Отправьте его восвояси  и дело с
концом!
     Двурогий подтянул лапы, скрестил их под собой. Подался вперед, вперив в
Ивана черные бесстрастные глазища.
     -  Ты  глуп,  безнадежно  глуп,  слизняк!  -  произнес  он  медленно  и
разборчиво, словно  пытаясь  объяснить  что-то  бестолковому ученику.  - Ну,
представь  себе -  в великолепный,  бескрайний  и многолюдный  зал  собраний
залетел  жалкий  комаришка.  Он мерзостен,  пакостен,  гадостен, он вызывает
легкое  раздражение,  если попадается  на  глаза  кому-то...  Но  даже  этот
комаришка  не  настолько туп, чтобы думать, вот сейчас  все  повскакивают со
своих  мест, начнут гоняться за  ним,  бегать, стараться прихлопнуть его или
выпроводить,  нет,  он - и то соображает, что  ради  него пошевельнется лишь
тот,  кому  он  слишком  будет  досаждать.  Понимаешь   разницу  между  этим
безмозглым существом и тобой?! Ты на порядок безмозглее - вот и вся разница!
Да  на два порядка самонадеяннее! Мы  не можем даже  жалеть тебя, ибо  ты не
достоин жалости, как недостойна ее амеба, гибнущая под пяткой.
     Иван сделал еще шаг вперед. Теперь он видел, что и в колоннах замурован
кто-то, точнее,  чьи-то тела -  можно  было разобрать,  где руки,  туловища,
головы, лапы... но деталей  видно  не  было. Иван  не  претендовал  на  роль
натуралиста-исследователя.
     - Ну, так что же проще, - сказал  он с вызовом, - откройте форточку - и
жалкий комаришка вылетит сам!
     Двурогий начал было скрежетать, но снова поперхнулся.
     - Форточка открыта. Лети!
     - Куда? - поинтересовался Иван.
     - С тобой тяжело, комаришка,  ты  утомляешь! Неужто ты можешь в гордыне
своей помыслить, что  ради такой  жалкой твари  кто-то поднимет руку, укажет
направление?! Ты смешон!
     - Сам болтаешь со мной уже полчаса! И это не в тягость. А указать, куда
лететь, не под силу, вставать лень?
     - Указать можно  тому, кто видит  указываемое направление.  Это первое,
червь. - Двурогий  вытащил из-под  себя  когтистую  нижнюю лапу,  изогнулся,
достал  ею  один  из  шаров,  поднес  к  глазам.  Голос  его стал  напевным,
отвлеченным. - А второе  заключается в том, что  с тобой разговаривает  лишь
часть  нашей  множественной  сущности,   которая  предается  отдыху  в  зале
Блаженства. Целого  ты никогда не  увидишь, тебе его даже нечем увидеть! Что
же касается нашего разговора  с тобой...  Ты видал, наверное, как  поймавший
комаришку за лапку или крылышко разглядывает трепещущее тельце. Насколько же
хватает  любопытства,  подумай?  Секунда, две,  три, не больше, потом он или
давит, или просто отбрасывает ничтожное насекомое.
     Иван вздохнул. Он как-то с трудом входил в роль комара.
     -  Стало быть, интереса нету, контакт невозможен, точек соприкосновения
не найти, верно? - поинтересовался он.
     Двурогий долго не отвечал. Он был поглощен созерцанием шара. Ивану даже
показалось на мгновение,  что он  разговаривает  с  головой,  заключенной  в
прозрачную сферу. Но двурогий все же ответил. Слова прозвучали  словно из-за
стены:
     - Какой контакт может быть у амебы и пятки? Ну, пошевели своим засохшим
предмозжечком?
     Иван не стал углубляться в размышления по части возможных контактов. Он
поступил проще.
     -  Ну что же, тогда  я пойду? - сказал он полувопросительно, поглядывая
по сторонам, ища выход.
     Двурогий  не отвечал  минут  восемь. Потом один его глаз  посмотрел  на
Ивана.  Восьмипалая  лапа с  жезлом  оторвалась от  подлокотника, вытянулась
вперед.
     - Иди,  амеба.  Мы  тебе укажем  направление! Жезл  непонятным  образом
вытянулся, чуть не ударив Ивана в лицо. Что-то на его конце сверкнуло - и...
     И  Иван снова оказался висящим  на цепи в  мрачном и сыром  подземелье.
Привиделось, подумал он, в бреду привиделось,  от прилива крови к голове. Но
развить свою мысль он не успел, так как неожиданно заметил, что  висит вовсе
не по-прежнему, что теперь  он  растянут  на  четырех цепях, две из которых,
прикрепленные  к лодыжкам,  уходили  вверх,  к  двум крючьям,  а две другие,
охватывавшие своими концами запястья, крепились к  толстенным скобам, вбитым
в каменный пол.
     - Дела-а, - протянул он в  изумлении.  Дергаться и  трепыхаться не было
смысла. Он  счет нужным подвести некоторый итог, и заключил: - С комарами-то
эдак не обращаются, перебор тут, одного железа сколько! А трудов?!
     Голос двурогого прозвучал в ушах:
     -  А  нам  и  это  не  в труд, сам видал, слизняк. Повиси,  глядишь,  и
созреешь,  дойдешь!  А  если серьезно, считай,  что  на  первый раз  от тебя
отмахнулись, помни, какой нынче год-то, благодари избавителей и благодетелей
своих. А чтоб не скучно было - вот тебе развлеченьице!
     Голос пропал. А  вместо  него  вдруг перед лицом Ивана появился висящий
прямо  в воздухе прозрачный  шар. Иван даже не  понял, зачем он здесь  и что
внутри.  Но когда ошеломление прошло, он увидал, что внутри  сферы заключена
голова его русоволосой  знакомой,  голова прекрасной  Ланы.  И  смотрела эта
голова на Ивана вполне  живыми, влажными глазами...  Иван зажмурился, укусил
себя  за  губу,  встряхнул головой. Но  видение  от этого  не  исчезло. Лана
смотрела на него немигающим застывшим взглядом.
     -  Неужели  они и  на  это способны?! - процедил сквозь  зубы  Иван.  -
Изверги!
     Он  отвернулся. Но  перед его глазами ослепительно  засиял другой шар -
втрое больший. Из груди Ивана вырвался стон.
     Иван  хотел отвернуться, зажмурить глаза, но не  мог,  не давалось  это
никакими  силами - внутри большого  шара проглядывались на  фоне  мрака  две
фигурки в скафандрах. Они были совершенно недвижны, лишь раскинутые крестами
руки создавали впечатление, будто  распятые или летят  куда-то,  или парят в
черноте Пространства...  Память огнем полыхнула в мозгу. И  чем больше  Иван
вглядывался в шар, отчетливее и больше становились фигуры его отца и матери,
казалось,  даже лица их  начинали  высвечиваться сквозь стекла шлемов. Но  и
мрак  становился  все  гуще, все  насыщенней,  заполняя  и без того  мрачное
подземелье,  заглушая сияние  самого  шара. Пространство  прорывалось  сюда,
сквозь  слизь  и грязь, сквозь  каменные стены  и мраморные перекрытия,  оно
заполняло  все... и Иван  уже летел  в этом  Пространстве, сам раскинув руки
словно большая и усталая  птица, летел с пустой грудью,  в которой ничего не
билось и не сокращалось, летел, не ощущая тяжести цепей и собственного веса,
не  оборачиваясь  туда,  где  застыла  парящая,  почти  живая  голова  Даны,
сопровождающая его повсюду.
     И  он летел бы так, наверное, до бесконечности, до самой погибели своей
и  растворения в этом  бездонном Пространстве. Но в какой-то  миг  ему вдруг
показалось, что распятые вздрогнули, напряглись, словно пытаясь освободиться
от пут, что головы  их закинулись назад... И  что-то лопнуло внутри у Ивана,
какое-то  нечеловеческое остервенение  охватило его. Он до скрипа сжал зубы,
рванулся... он уже не летел  в Пространстве,  он  висел в сыром подземелье и
бился в  цепях, как птица бьется в сетях. Шары разом пропали. Иван дернул на
себя что было силы правую руку - суставы прожгло дикой болью, цепь вместе  с
вырванным каменным  блоком рухнула  на  пол. Ивана чуть не  разорвало на две
части. Но он успел проделать то же  самое и с левой рукой - на этот раз цепь
лопнула, и ее обрывком ударило прямо в плечо. Иван повис над сырым полом, не
доставая его на несколько вершков.
     Грохот обвалившегося блока отвлек внимание  Ивана. Он повернул голову в
сторону этой  средневековой двери. Но никого за ней  не оказалось. Блок с не
меньшим  грохотом и скрипом вернулся  на место.  Зато в каменном,  затянутом
слизью полу вдруг образовалась круглая дыра - надсадно  скрипя, отвалилась в
сторону  ржавая не  видимая  до  того крышка  люка, прогремела,  высовываясь
краем, железная лестница. И выбрался наверх негуманоид, тот самый, гундосый.
     - Гляди-ка, - промычал он словно бы в изумлении, - трепыхается!
     Следом вылез его напарник.
     -  Да, Гмых,  - пробормотал  он сокрушенно,  - вот и  делай после этого
добро всяким!  Уж скорее бы, что  ли, этот проклятый год лобызаний кончался,
надоело!
     -  Не  говори, - согласился гундосый Гмых, - он и у меня костью поперек
горла, сам понимаешь, старина Хмаг!
     Они ухватили Ивана за руки -  Гмых за правую,  Хмаг - за левую. И разом
дернули. Иван взвыл от боли.
     - Ишь нежный какой!
     - Слизняк он и есть слизняк!
     Они дернули еще раз.
     С  грохотом, дребезгом,  лязгом, со  всеми тяжеленными цепями,  на лету
свивающимися  в кольца,  с  камнями,  песком, пылью,  какими-то  непонятными
обломками и осколками. Иван упал наземь. Но ему не дали опомниться.
     - Проваливай, падаль! - завопил гундосый как сирена бронехода.
     Иван,  позабыв  про  все  боли,  ссадины,  царапины,  ушибы,  поднял  в
недоумении глаза вверх. Как, куда, каким образом ему следовало проваливать?!
     -  Изыди,  гнида, с  этого  яруса!  - взвыл не  слабее  Гмыха  Хмаг.  -
Убирайся! Вон!! Вон отсюда!!!
     Первый удар  пришелся Ивану по затылку, второй по хребту. Но он не смог
среагировать  - после долгого висения у него и  руки и ноги словно отнялись.
Он  вообще не понимал,  чего  от  него  хотят. А удары  сыпались  и сыпались
сверху.
     Наконец  оба негуманоида,  уверившись в непонятливости узника, вскочили
на его спину своими лапоногами. И принялись бить, топтать, вколачивать Ивана
в пол. И это продолжалось  бы еще долго,  если  бы  Гмых  вдруг не вскрикнул
совершенно  идиотски:  "сопа!!!",  и  они  бы  разом,  по  этой  команде  не
подпрыгнули над  Иваном.  Когда они опустились,  удар  был  таков,  что Иван
прошиб каменные плиты подземелья и куда-то провалился.
     Он  лежал на зеленой густой траве. И сверху на него никто не падал - ни
Гмых, ни Хмаг, ни камни. Только  обрывки цепей  валялись  рядом. Но и они не
сдавливали ни запястий, ни лодыжек.
     Иван вскочил на ноги. Он стоял посреди  того самого  садика  где журчал
когда-то  ручеек,  журчали  дивные  женские  голоса,  где сидел  у заборчика
вертухай-евнух.  Наверху   все  так  же  зыбко  колебалась   и  переливалась
далекая-далекая  пелена.  Рядышком  стояло расщепленное дерево -  его  будто
разорвало изнутри. Ивану  даже подумалось, может, он  и  сам был  участником
этого "расщепления". Но опять додумать до конца не удалось, отвлекли.
     Иван смотрел на срастающееся  на  глазах  дерево. А сам прислушивался к
далеким голосам. Этого не могло быть! Но это было! Иван почти бегом бросился
туда, вперед, на лету стараясь поймать обрывки слов.

     -  ...и  тогда они повылазили все, мать их... - рассказывала смуглянка,
это был ее голос, Иван его ни с каким другим не спутал бы ни за что, низкий,
грудной, -  и  давай за  свое! Дверцу отворяют -  и в морду! и  в морду! Как
прочухается, когтем шмырь от  горла  до самого  низа!  Да как дернут с обеих
сторон-то! И все - готовенький, освежевенький! Вот так-то, бабы!
     -  Да  ладно,  хватит  этих  мерзостей!  -  подала  голосок  тоненькая,
светленькая. - Ты будто смакуешь гадости всякие!
     - Ишь, фифа какая выискалася, ишь, ты недотрога! Да я тебе щас зенки-то
повыцарапываю - по-другому запоешь!
     - Прекратите! Немедленно прекратите! Надоели донельзя, склочницы!
     Иван узнал голос русоволосой и  замер как  вкопанный. Бред! Точно бред!
Ее же нет в  живых!  Он  сам видел ее  отрезанную  голову  в  шаре,  в  этой
сверкающей сфере! Нет! От неожиданности у него чуть колени не подогнулись.
     - И чего нас тут вообще держат, не пойму? -  удивилась ни с того,  ни с
сего не видимая пока блондиночка. - Зачем?
     Иван подкрался на пять метров. И все теперь видел. Женщины сидели почти
на том же месте,  что и прежде, почти в  тех  же позах, лениво  брали что-то
непонятное с тарелочек,  из  ваз, пережевывали,  переговаривались,  они явно
скучали,  старались  хоть  как-то  развеселиться,  но  у  них  самих это  не
получалось.
     В  семи шагах сидел  обрюзгший охранник, перебирал  длиннющими холеными
пальцами  -  драгоценные камни перстней  переливались внутренним  блеском. И
заборчик был тот же, и растения, и цветочки.
     Но все  это Иван видел  боковым  зрением. Он смотрел, не отрываясь,  на
Лану,  не  мог  наглядеться. Да,  она была жива! И это  было самой настоящей
сказкой! Он  был готов претерпеть еще тысячи мучений, тысячи издевательств и
всего прочего, лишь бы с ней ничего не случалось, лишь бы она вот так сидела
и скучала.
     - Зачем, зачем, - передразнила русоволосая, - узнаешь еще, не торопись!
     Смуглянка рассмеялась низким грудным смехом.
     - Вон, Марта-то, дуреха, тоже все спрашивала: зачем? Да почему? Да и по
какому-такому,  дескать, праву? А ее  взяли и увели! Вот и тебя уведут! А ты
радуйся, что не выпотрошили, что живешь вон, паскудина, да цветочки нюхает!
     - Кончай уже! - оборвала ее русоволосая.
     Иван оторопел.  Они ничего не помнили! Они  все забыли!  До него только
теперь дошло. Это было невозможно, невероятно! Но это было.
     Надо же было  им рассказать, чтобы  они вспомнили все, чтобы... Нет! Он
остановился - поди, расскажи, объясни! И тут же все пойдет как по писанному,
тут же выскочит  еще один  охранник,  тут же завоет сиреной эта смугляночка,
тут же повыпрыгивают из-за деревьев ребятки с лучеметами... и все по-новой!
     -  А  еще  говорят,  что  они  тут  сами рожать  разучились, правда?  -
поинтересовалась блондиночка язвительно и бросила в рот целую горсть чего-то
мелкого, сыпучего.
     Смуглянка замахала на нее рукой.
     - Поди, врут! Я не верю болтунам! - изрекла она.
     Евнух-вертухай заскрежетал, заскрипел. Ему ни  с того, ни  с сего стало
смешно. Но и он вскоре затих, так и  не приподняв толстого, расплывшегося по
сиденьицу зада.
     Иван  смотрел на Лану. И ему не хотелось уходить отсюда.  Но надо  было
уйти. Ради себя. Ради нее.
     Он резко развернулся и, стараясь не  шуметь,  тихо, мягко,  на  носках,
побежал прочь.
     На  пути  Ивану  не попалась ни единая  живая душа.  Лишь у  ручейка он
остановился. Встал на колени,  зачерпнул  пригорошней родниковой  прозрачной
воды, напился. Но  тут  же вскочил и  побежал дальше. К навесу  он подбежал,
когда начинало темнеть. Ничего себе, удивился почему-то Иван, и тут темнеет,
и  тут  действуют законы цикличности?! И сразу же  сделал  вывод:  значит, и
здесь можно жить! Чтобы ни происходило, какой бы бредятиной ни оборачивалась
местная жизнь, но  раз тут всходит и заходит солнце, значит, живому существу
местечко всегда найдется!
     Его план был предельно прост, бесхитростен. Но  иного плана не было. По
бетонному столбу Иван вскарабкался  наверх и ткнул кулаком  в поддон навеса.
Кулак уперся в твердое,  решетчатое. Разбираться, что да как, было  некогда,
неудобно было разбираться в  такой неудобной  позе. И  Иван,  не раздумывая,
вцепился обеими руками  в невидимую решетку,  подтянулся - дыры не оказалось
на месте.  Ему пришлось  долго  перебирать  руками,  подтягиваться,  висеть,
прежде  чем он не нащупал нужного места. И  сразу же  он  сунулся  головой в
поддон  - голова  прошла через нечто мягкое, почти неосязаемое. Да,  он  был
именно в той самой трубе,  откуда не так давно  вывалился в этот  прекрасный
мир Хархана-А. И вывалился, как выяснилось в самое удачное для себя время.
     Иван вполз в дыру. Включил  прожектор - совсем слабенько включил,  чтоб
тот не сжирал столь необходимую сейчас энергию.  На этот раз  он очень долго
полз.  Проклинал  все на  свете,  ругался,  злился, но  полз,  пока чуть  не
вывалился в колодец. Там было по-прежнему гулко и пусто. И никакого просвета
наверху -  наверное,  дракон-птеродактиль  уже  успел  свить себе  новенькое
гнездышко.
     Иван прицепился поясом к скобе. И стоя на узенькой площадочке, начал не
спеша,  основательно  и  деловито, с  необыкновенной  и не  свойственной ему
тщательностью разоблачаться. Со  скафандром  он  провозился  минут  двадцать
пять. Но зато он  был  полностью  уверен, что  ничего не повредил, что все в
полном порядке.  Он аккуратно  скатал скафандр в трубку, сложил  его  втрое,
впихнул в шлем и  повесил  на скобу.  Снял  с  пояса комбинезона  нож-резак,
повесил рядышком со шлемом. Отдыхал. Потом с не меньшей тщательностью стянул
с себя  комбинезон со  всем содержимым  его полостей, карманов  и кармашков.
Долго не мог выскользнуть  из  бронекольчуги -  не так-то  просто  это  было
сделать в полувисячем положении. Но выскользнул. Свернул и ее.
     Отдышался. Заглотнул шарик стимулятора. Поверх узких, облегающих трусов
натянул    широкий    пояс,    снятый   с   комбинезона,   переложил    туда
яйцо-превращатель, несколько усыпителей одноразовых, пригоршню стимуляторов,
застегнул. Сверху повесил нож-резак. Задумался.
     Но ничего  иного  в  голову не приходило.  Надо было действовать только
так! Может, эти "мудрейшие" и  "многосущностные" и могли  бы в его положении
придумать  что-то  более  разумное и  заведомо обрекающее на успех, но он не
мог! Не  мог,  и все тут!  Нет,  надо только  так! Иван  отбросил  сомнения.
Отцепил  пояс  скафандра от  скобы,  прикрепил  к  нему все свое  хозяйство,
вытащил резак из ножен. Постоял с минуту. И прыгнул вверх.
     У него еле хватило  запаса,  чтобы уцепиться тремя пальцами  за верхнюю
скобу. И все-таки он ухватился за нее, подтянулся, вскарабкался, встал одной
ногой  на  узенькую  железяку.  И  снова  прыгнул. На  этот  раз,  чтобы  не
рисковать, еще прежде чем он  коснулся очередной  скобы, Иван другой рукой с
силой всадил в  железную стену колодца свой нож-резак.  Тот воткнулся пробил
железо как фольгу. Иван резко развернул нож плашмя, чтоб  не прорезал железа
не соскочил. И подтянулся. Выше забираться не стоило.
     Он выбрал подходящее место подальше от скобы. Выбрал  на ощупь, так как
встроенный прожектор  находился вместе со  всей энергобазой в  скафандре, не
доставать же его! Резак был отменный, но Ивану пришлось хорошенько попотеть,
прежде чем  он вырезал  в железе почти ровный  круг, размерами  чуть больший
шлема. Немного он не дорезал, оставил сантиметров семь-восемь, чтобы круглая
крышка  не  отвалилась.  Вцепился рукой  в  противоположный  край,  отогнул.
Пошарил в  темноте - за стеной колодца была пустота - рука дважды натыкалась
на глинистую  основу, но места для скафандра и прочего вполне  хватало. Иван
протолкнул скрученное снаряжение в дыру, закрепил поясом за  край, проверил,
надежно  ли. И с натугой, преодолевая сопротивление железа, затворил круглую
крышку тайника.  Дело было сделано.  Самое  маленькое и первоначальное дело.
Остальные были  впереди. Ну да ничего, он  еще  разберется со всеми местными
чудесами! А заодно и с самими чудотворцами!
     Спускаться вниз по этой дурацкой лесенке, рассчитанной явно на существо
не  менее восьми  метров ростом, было все же полегче. К тому же у Ивана  был
некоторый опыт в этой области.
     Голышом в  трубе  -  не то,  что  в  скафандре!  Иван  мигом  преодолел
расстояние до навеса, плюхнулся в мягкое, неопределенное, то ли в солому, то
ли в поролон.  Полежал. Потом высунул голову наружу сквозь решетку. На дворе
была ночь.
     Ивану взгрустнулось, как и почти всегда ночами. Стало тоскливо и вместе
с тем сладостно как-то. Точно такая ночь могла быть и там, дома,  на родине.
Темная, беспросветная,  беззвездная, таящая  в  себе загадку...  Впрочем, по
части загадок  здешние места  не  уступали никаким иным. И все же ночь  была
почти земная. Вот только  не было тех таинственных и пряных ночных  запахов,
что  всегда  присутствовали  в земных  ночах. Не было  неожиданного и всегда
несущего приятную свежесть дуновения ветерка. А так - ночь как ночь!
     Иван  повис на решетке, поболтал в  воздухе ногами. Посмотрел  вниз - в
такой темнотище разве  углядишь  чего!  И  прыгнул  на траву... Но травы  не
оказалось,  его ступни  уперлись  во что-то  холодное,  бугристое.  Он хотел
пригнуться и пощупать руками, куда же  это  столь неожиданно вляпался. Но не
успел. Кто-то с обеих сторон подхватил его под локти.
     В ухо проскрипел отвратный скрежещущий голос:
     - Ну уж нет, дорогой ты наш слизнячок! Здесь, на предварительном ярусе,
ты никому не нужен! Понял?!
     - Отпустите! - процедил Иван. Он и не пытался защищаться.
     -  Еще  чего!  Давай-ка,  парень, обратно! Опа!!! Его резко подбросило.
Головой  Иван  пробил поддон навеса,  потом  еще  что-то  значительно  более
плотное. И застыл на соломе-поролоне. Положение было неприятным, более того,
оно  было гнусным и  мерзопакостным, словно все  происходило не в жизни, а в
каком-то пошлом  водевиле.  Иван  с силой сжал виски, прикусил  губу. Еще  б
немного и его нервы не выдержали, он закричал бы во всю глотку, послал бы во
всеуслышание  этот препоганейший из  миров туда,  куда он  заслуживает  быть
посланным.
     Но именно в этот момент над соломой-поролоном засиял слабоватый,  будто
от лучины, желтенький свет.  Его хватило,  чтобы Иван  огляделся, успокоился
немного.  Все  здесь  было похоже  на  старый  запыленный  чердак. Три метра
вперед,  два -  направо, три - налево,  а дальше  сплошняком: мрак, паутина,
обшарпанные  стены,  рванье  какое-то,  тряпье,  хлипкие  стропила,   что-то
дряблое, свисающее с них, хлам, мусор, грязь... И сам Иван сидел вовсе не на
соломе-поролоне, а на  огромной куче мягкого  полусгнившего тряпья, рухляди,
праха, сквозь которые без труда проходила рука, да и, как Иван убедился, при
желании  все  тело.  Под ногами валялись  ржавые  железяки,  что-то  навроде
пуговиц, мочалок, пружинок, битых тарелок и прочей дребедени.
     Шагах в  пяти прямо перед Иваном стоял колченогий, низенький  стульчик,
скорее  даже, нечто  вроде грубосколоченного  табурета  со спинкой.  Иван не
обращал внимания на табурет, все разглядывал вокруг да около. А тем временем
над табуретом вдруг стал высвечиваться совершенно непонятным  образом чей-то
силуэт.  Иван встрепенулся  лишь,  когда силуэт приобрел  вполне  конкретные
очертания.
     Иван от  неожиданности  даже протер глаза. Это  не влезало вообще  ни в
какие  рамки.  Прямо  перед  ним сидел  сконденсировавшийся  из воздуха  Хук
Образина.  Сидел и  строил  отвратительные  гримасы.  На  Хука и так-то было
страшно смотреть. А теперь он  был вылитым скелетом, обтянутым желто-зеленой
кожей.   Желтушечные   болезненные   глаза  нагоняли   кручину,  были  полны
беспредельной тоской. Набрякший сизый нос висел перезрелой грушей, казалось,
сосудики, прорезавшие его кожу вот-вот лопнут.  Тоненькие, в  ниточку,  губы
могли  принадлежать  лишь стосорокалетнему  старцу.  Обвислый  и  безвольный
подбородок трясся, как тряслись  и раздутые красные руки, как тряслось и все
изможденное тело.
     - Хук, чертова образина, ты когда сюда прилетел?  - спросил Иван и  сам
поразился бестолковости своего вопроса.
     Хук смотрел на него и помалкивал.
     -  Ничего не понимаю! - разнервничался Иван.  - Может, это я  никуда не
улетал?!  Может, это  я  в  сумасшедшем  доме  сижу, и  все мне  мерещится?!
Идиотизм, натуральный идиотизм! Он в сердцах ударил себя кулаком по колену.
     - И не поймешь, Ванюша, - пропитым, хриплым голосом ответил  Хук.  - Не
поймешь  никогда  и ни за что, потому как,  Ванюша,  ты  -  самый  настоящий
дурачок!  Дурачина и простофиля! Тебе еще  много-много  надо узнавать, чтобы
понабраться  хоть толики  ума-разума, ясно? Ничего тебе не мерещится. И ни в
каком  дурдоме  ты  не сидишь,  Ванюша!  Все  происходит  на самом  деле,  в
реальности.  Ты,  Ваня,  на Хархане-А!  В  Системе! А если быть точным, в ее
малой частичке. Вот так-то, Ваня!
     Хук Образина выдал всю  эту длиннющую речь на одном дыхании. И  от него
совсем не разило перегаром. Это было странным.
     - А как ты тут оказался? - спросил Иван недоверчиво.
     - Тебе все расскажи!
     - А все-таки?
     - Ваня, не будь занудой, не приставай! - почти без хрипа протянул Хук.
     - А ну,  Образина, достань-ка свою  походную  фляжку! Давай хлебнем  по
глоточку!  - язвительно произнес Иван, почти утвердившись в своей догадке. -
По чутку - для бодрости духа и компанейской беседушки, а?!
     Хук не достал фляжки, только похлопал себя по карманам. Виновато развел
руками. Видно, не предусмотрел. И это опять-таки было не похоже на него.
     - Ты не Хук! - сказал вдруг Иван грубо, с вызовом. И уставился  в глаза
сидевшему напротив.
     Тот   засмущался,  крякнул,   принялся  надсадно  кашлять,  прикрываясь
ладошкой и  не  переставая  трястись.  Из  глаз  покатили слезы,  нос  стал,
казалось, еще больше, ноги нервно заелозили под табуретом.
     -  Да, вы правы, я  не Хук  Образина, - сознался сидящий на табурете. -
Простите меня за мой маскарад, в нем нет злого умысла.
     -  Да что вы  говорите, -  со  злой  иронией сказал Иван,  - нет  злого
умысла?!  Вы  что же,  ко  мне с братской любовью  и  всеобщими  лобызаниями
пожаловали  в честь  этого... как  он там  у вас, в  честь  месяца  цветения
камней?! И под чужой личиной?!
     Незнакомец  -  вылитый  Хук Образина, замялся, уткнул набрякшее лицо  в
ладони,  потом  принялся  вдруг скрести  ногтями лысую  морщинистую  голову,
откинулся назад, подтянул ноги под себя, скрестил их -  ему, видно, было так
удобнее. И разом обмяк, расслабился, словно решившись на что-то важное.
     - Видите  ли,  -  произнес он очень тихо  и  без малейшего сипа, -  это
совершенно не имеет никакого значения, как я  выгляжу, в чьем облике... Ведь
я бы мог явиться вам в любом виде, понимаете? И мне показалось, что наиболее
благоприятным и  терпимым  для вас будет облик одного из ваших  знакомых, во
всяком  случае,  это  не отвернет вас от собеседника. Ну  вот  я и выбрал из
вашей  памяти  этот  образ, его манеры, его  лексикон...  чего-то  не  учел,
поймите,  это не так просто, как  кажется. А вы сразу грубить! Так нехорошо,
молодой человек.
     -   Я  вас  сюда  не  звал,  -  раздраженно  буркнул  Иван.  И  пояснил
пространнее: -  Если  вы и явились сюда, так не мешало бы представиться, это
во-первых, не читать морали, тому,  кто в ваших проповедях не нуждается, это
во-вторых, и  главное,  в-третьих, вы могли  бы явиться сюда и в собственном
обличий, у  меня  достаточно  крепкие  нервы, раз уж вы знаете мое имя, моих
друзей,  копаетесь  в  моей  памяти, значит, вы должны  представлять,  с кем
имеете дело!
     Лже-Хук надул щеки, выдохнул  залпом. Глаза его неожиданно прояснились,
перестали быть желтушечными и тоскливыми.
     - Я согласен с вами по части двух первых пунктов. И еще раз приношу вам
свои извинения! -  сказал он  чисто и внятно,  таким  голосом,  какой  был у
Образины  в  молодости, во  время  учебы  в  Школе,  когда все его звали  не
Образиной, а Красавчиком. - Что  же  касается третьего,  то я не мог явиться
вам в своем собственном обличии. У меня его нет.
     - Как нет? - удивился Иван.
     - Ну  вот нету, и  все! - ответил незнакомец.  -  Вам  это сразу трудно
будет  понять,  Иван,  Это на  первый  взгляд только кажется, что наши  миры
устроены одинаково - звезды, вроде бы, как звезды, небо  как небо, земля как
земля... Это все совсем не так, здесь другой мир,  Иван. И  его надо понять.
Тут свои законы, о которых в  вашей Вселенной и не слыхивали... Ну, ладно, я
сразу как-то размахнулся. Так вот, Иван, у меня  нет  своего обличья. А если
точнее, это у вас нет таких органов  восприятия, чтобы узреть и ощутить  мое
обличие, понимаете?
     Иван и до  того сидел голым перед этим незнакомцем,  в одних трусах  да
при  поясе,  но  он  не  чувствовал  своей  наготы,  он  вообще  не  страдал
комплексами. А тут вдруг ни с того, ни с сего почувствовал себя голым, будто
его в зоопарке напоказ выставили.
     - Вы хотите сказать,  что я  хуже вас? Что  я, как уже говорил кое-кто,
червь и слизняк, комар, низшая раса? - выпалил он, кляня себя за собственные
же слова, вырвавшиеся поневоле, в  раздражении. Лже-Хук ответил  спокойно  и
мудро:
     - Нет,  вы не  хуже и не лучше, вы иной,  и  все  ваши  - иные. Тут нет
степеней  сравнения, как нет и самой сравнимости... вот скажите, что, на ваш
взгляд, лучше - слон или муравей? То-то, молчите!
     Иван снова вспылил:
     -  И  все  же  я не могу  вас видеть, а вы  меня можете  -  и не только
снаружи, но и изнутри, так?
     - Так,  все  так,  -  согласился  Лже-Хук, -  но я не  все в вас  вижу,
понимаете? Есть вещи, для  меня закрытые... да и для  всех обитателей нашего
мира. И когда вы это сами прочувствуете, ваша немощь пропадет.
     - Мудрено слишком, - ответил Иван, не вдумываясь в слова незнакомца.
     - Так вы, Иван, как я изволил выражаться по неосторожности, дурак...
     Иван поглядел на Лже-Хука выразительно. И  вот снова замялся, затеребил
багровый нос, заелозил на табурете. Но все же продолжил.
     - Нет, ради всего для вас святого, не  обижайтесь, я ведь не хотел  вас
обидеть и оскорбить, ни в коем случае.  Ведь вы,  Иван,  являетесь, по моему
разумению,  форменным  дурачиной  и  простофилей,  не  потому, что  глупы  и
безнадежны, а потому лишь что не пытаетесь вникнуть в  сущность вещей и в их
суть!  Вы  перескакиваете   с  одного  на  другое,  не  утруждая  даже  себя
возможностью чуточку осмыслить первое... Понимаете?
     - Нет, - признался Иван.
     Лже-Хук покачал головой, состроил гримасу.
     - Ну зачем вас понесло на Предварительный ярус, скажите?
     - Куда?
     - Туда, откуда вас вышвырнули с полчаса назад силой!
     Иван  поморщился,  привстал. Подошел  ближе к незнакомцу, остановился в
шаге.
     - А можно я вас потрогаю рукой? - спросил он вежливо.
     - Можно, - ответил Лже-Хук.
     Иван постоял,  будто  не решаясь  на  такой  смелый поступок, но  потом
вытянул  правую руку -  она прошла сквозь  Хука Образину  как сквозь воздух.
Тогда Иван нагнулся и потрогал табурет. Тот был вполне осязаем.
     - Понятненько, -  проговорил он, хотя  ему было ровным счетом ничего не
понятно.
     - Ответьте на мой вопрос - зачем вы прыгнули в дыру, зачем?!
     - А может, ты подосланный от этих? - Иван махнул рукой в неопределенную
сторону. - Может, выведываешь?
     - Эти все и так знают, не надо их мешать сюда. Отвечайте! Ну! Я же ведь
хочу вам помочь разобраться в этом мире.
     -  Прыгнул, и все тут! -  заявил Иван. -  Откуда  мне знать, где у  вас
какие ярусы! Мне надо было в сад, на траву!
     Лже-Хук  ухмыльнулся,  почесал  переносицу.  Но  сказал  без  ехидства,
серьезно:
     - Так и надо было прыгать, как положено, понимаете?
     - Ни черта я не понимаю. И не пойму  никогда! Я прыгнул так, как  можно
прыгнуть вниз - вот и все!
     Незнакомец   помолчал   и   выразительно   поглядел   на  Ивана  ясными
незамутненными глазами. И была в тех глазах добрая усталость.
     - Иван, здесь все другое, постарайтесь понять это - и вам будет легче.
     - А что это вы так заботитесь обо мне? - спросил Иван. - Что за интерес
такой? Что вы вообще хотите от меня?!
     Глаза прикрылись. Голос прозвучал глухо.
     - Вы это потом поймете. Потом, когда вам удастся выбраться отсюда...
     Иван насторожился - речь вроде бы заходила о деле.
     -  ...но  только  в  том случае,  если  вам удастся  вообще  выбраться,
понимаете?! Это не так-то просто.
     - Меня уже пугали.
     - Я вас не пугаю. Я вам говорю то, что есть! - голос снова стал чистым,
прозрачным, будто голос  сильного и звучного музыкального инструмента. - Так
вот, Иван, это у вас можно выйти из  какой-то комнаты через какую-то дверь и
не  заботиться, как  потом  попасть обратно, зная, что в любом случае,  если
откроешь  дверь, так и в комнату попадешь. Здесь не  так.  Здесь надо знать,
как  открыть дверь  - иначе  не  попадешь в комнату, а коли и попадешь,  так
совсем в другую,  понимаете? Здесь свои  законы, Иван! Здесь иная Вселенная!
Она живет по этим законам, также как ваша  Вселенная живет по вашим законам.
Их  невозможно  изменить, их  нельзя  переделать,  но  ими  можно  научиться
пользоваться. И тогда вы выберетесь отсюда.  Но не  раньше! Впрочем, впрочем
может быть, разумеется, и удачное совпадение событий, все может быть... Но к
делу - вспомните, как вы прыгали в первый раз?
     -  Я просто-напросто  провалился - с  ходу, с  лету,  вниз головой... -
ответил Иван.
     - Вот видите - вниз головой. А в последний?
     - Я немного повисел, потом...
     -  Потом вас зашвырнули  обратно,  Иван. Вы не так вошли в ту же  самую
дверь,  понимаете?  Но  это  еще  не  все -  ведь  и  дверь открывать  можно
по-разному, и входить в нее по всякому, и...
     Иван не дослушал  незнакомца.  Он  ему  мало доверял. Да и  выслушивать
подобное можно  было  лишь  с большой  долей  скептицизма.  И все  же...  Он
решился. Высота не столь страшная, все  должно быть в порядке. А уж назад он
вскарабкается по бетонному столбу в доли секунды!
     - Одну минуту! - сказал Иван вполне вежливо.
     И прыгнул в кучу хлама вниз  головой,  выставив вперед  руки, словно он
прыгал в воду с вышки или крутого берега.
     Сразу стало темно - хоть выколи глаза. Иван плюхнулся  в высокую густую
траву. В воздухе он успел перевернуться -  и упал сначала на ноги, потом  на
бок и на спину. Не соврал  незнакомец! Ивана аж затрясло от радости - теперь
ему  все  нипочем! Он вскочил, подбежал к тому месту,  где должен был стоять
бетонный столб. Но столба не было.

     Никакого  заборчика  на  месте не  оказалось.  Прямо посреди  сада  под
гирляндой тускленьких разноцветных  лампочек  стоял огромный шар, оплетенный
толстой  сеткой.  На  его вершине  сфинксом  сидел  евнух-вертухай,  В  этом
нереальном свете он выглядел изваянием. Глаза были полуприкрыты морщинистыми
дряблыми веками. Иван  не мог определить, видит ли охранник его или нет. Сам
он стоял совершенно открыто, не прячась за стволами - благо, темень скрывала
все.
     - ...и вот тогда они меня хвать! -  продолжала свой бесконечный рассказ
смуглянка, голос ее  был усталым, полусонным. -  Ну  все,  думаю, пришел мой
конец... - она  изощренно и витиевато выругалась. -  А  я и в отруб,  бац, и
нету!  Прихожу  в себя, а  перед мною рожа  -  страшней войны! И как  начали
открывать кабинки!  как  начали  всех вывертывать  да  вытряхивать  из  шкур
собственных, тут я снова в отключку!
     - Да заткнись уже! - вяло вставила блондинка.
     - Пускай травит, - подала голос русоволосая.
     Они сидели подле шара. И похоже не собирались спать. Вертухай временами
приподнимал веки и начинал скрежетать. Но внимания на него не обращали.
     Ивану  захотелось  подбежать,  схватить русоволосую  за руку,  утешить,
увести,  украсть ее!  Он  еле  сдержал  себя,  смирил  нервную  дрожь. Потом
пригляделся  к  обрюзгшему и мерзкому вертухаю. Нет, тот не годился для  его
плана, совсем не годился.
     - ...и  тогда я  как заору! А он мне  когтем  под зад! Да  так, будто в
подушку!  А  сама - по  колено  в  кровище!  А эти,  освежеванные,  ползают,
шевелятся! Бабы  орут! Одна в истерике бьется! А я нет, я теперь молчу, я не
дура, чтоб вопить да дергаться! Нетушки, мне везде хорошо!
     Иван  развернулся и пошел  во тьму. Все  приходилось начинать с  самого
начала. Он шел и думал, хоть бы  один  выскочил из-за дерева, ну, где же вы,
други-негуманоиды?!  Откликнитесь! Его рука  покоилась на округлом предмете,
лежащем в поясе. Он был готов. Но никто не вышел ему навстречу.
     Когда он добрался до навеса, столбы стояли  как ни в чем  не бывало  на
своих местах. Иван полез  наверх, вцепился в решетку, просунул голову сквозь
кучу хлама. На чердаке все было без изменений - так же горел лучинный  свет,
так же стоял колченогий  табурет  посреди мусора. Незнакомца что-то  не было
видно. Но Иван не опечалился из-за его отсутствия.
     Какие бы тут  ни были ходы и выходы, решил он, какие бы  дверцы и двери
не распахивались в самые разные комнаты,  а тропку  и здесь проложить можно.
Главное,  не  гнать, не  спешить -  в  этом Иван был  согласен с неизвестным
доброжелателем.
     Он  посидел  немного  на  табурете. Дождался,  пока  улягутся в  голове
беспокойные и суетные мысли. И  опять полез в поролоно-соломный хлам. Но уже
вниз  ногами.  Он специально подольше  повисел на  решетке,  пораскачивался,
поболтал  ногами,  словно пытаясь привлечь  к себе внимание. И  только потом
спрыгнул.
     Стопы  ощутили мягкость и упругость травы. Иван чуть не взвыл от досады
- снова придется лезть  наверх,  снова  придется  прыгать  вниз... водевиль,
гнусный,  поганый  водевиль!  Чтоб  разорвало  эту  Вселенную  со  всеми  ее
дурацкими законами! Чтоб ее вывернуло наизнанку!
     Иван подошел к белому  бетонному столбу, вцепился в него руками.  И тут
же  отпрянул.  Из-за  столба  вышел  негуманоид  с  витой плетью  в  руке  и
прогундосил:
     - Везде и всему должна быть мера, я ясно выражаюсь?
     Иван кивнул.
     - Так в чем же дело, гнида паршивая?!
     Иван  схватился  за резак,  от  нахлынувшего  внезапно бешенства  кровь
ударила в  голову.  Но броситься на  гундосового он  не  успел.  Сзади ожгло
чем-то -  ожгло так больно, что Иван  застонал, сквозь зубы, подскочил и, не
глядя, рубанул назад резаком. Длинное и широкое лезвие просвистело в воздухе
и ничего, никого не задело. А Ивана ожгло с другой стороны.
     - Проваливай отсюда! - заорал невидимый в темноте Хмаг.
     Иван кинулся, на голос и с размаху всадил нож во что-то упруго-твердое.
Его  тут же откинуло. Но рукояти он не разжал. Прислонился  спиной к столбу,
еле различая перед собой два смутных силуэта в шести шагах, не дальше.
     - Гмых,  он  меня  пропорол насквозь,  -  пожаловался  Хмаг обиженно  и
грустно.
     - Заживет к утру, не возникай!
     - Да  нет, я к тому, что некрасиво  все это, не по-нашему,  -  слезливо
продолжил Хмаг,  - разве  ж  так поступают, а? Да еще  в такой  год, в такой
месяц?! Нет, Гмых, что ты ни говори, а это нехорошо.
     Гмых прочистил глотку, посопел, но гундосости своей не утратил.
     - А  я всегда  говорил.  - пробурчал  он,  - не хрена возиться с  этими
амебами! Ну посуди, зачем они тут, в Системе?!
     - Вот и я так считаю, - обрадовался  Хмаг, ощутив поддержку. - Гнать их
отсюда поганой метлой! А ну, падаль, во-о-н!
     На этот раз  плеть  просвистела у самого лица  Ивана, оставила рубец на
груди.  Это было свыше  его терпения. Иван  подпрыгнул  вверх на два  метра,
оттолкнулся ногами от столба, молнией пролетел  отделявшие  его  от обидчика
шесть шагов, сбил с  ног,  не  пытаясь  даже разобраться кто это  - Хмаг или
Гмых. И резанул по горлу, потом всадил острие ножа в  верхний глаз, крутанул
рукоять. В лицо и грудь ударило что-то холодное, липкое. Но  Иван все бил  и
бил,  нанося  удар  за  ударом,  не   обращая  внимание   на   жгучую  боль,
перекрещивающую спину то слева направо, то справа налево, то сверху вниз. Он
перестал колоть и рубить лишь  когда ощутил,  что тело под ним размякло. Да,
он убил  эту мерзкую, отвратительную  гадину! А надо будет,  и еще  убьет  -
вторую, третью, двадцатую... Иван был вне себя от злобы. Он вскочил на ноги,
резко развернулся и перерубил взвившуюся в воздухе плеть.
     - Вот ты как? - вяло возмутился гундосый.
     - Так! - выкрикнул Иван. И бросился на него с резаком, позабыв про свой
план, про русоволосую,  про все  на свете. Ему было  сейчас  совершенно  все
равно, что  произойдет  через  минуту, через час,  через день.  Ему хотелось
крушить, бить, убивать сейчас, именно сейчас, когда его довели до последнего
предела, когда терпеть нельзя, когда уже преступно прощать и отступать.
     Гундосный Гмых сбил его с ног мощным ударом в лоб. Иван сам не заметил,
как оказался на траве.
     - А с ним еще хотели по-людски! - проскрипел из-за спины Хмаг!
     У  Ивана  челюсть  отвисла  -  воскрес?  Не  может  быть?!  Наваждение!
Чертовщина!  Война с  призраками!  Он  даже не сделал  попытки приподняться.
Что-то вдруг лопнуло в нем, оборвалось. Нож-резак выпал из руки.
     Четыре  когтистые  лапы  приподняли его, подбросили в воздух и с  силой
шмякнули об землю -  плашмя,  всем телом. Потом еще раз, и еще. Иван потерял
сознание.
     Он не  знал,  сколько пробыл в забытьи.  Но когда приоткрыл глаза,  уже
светало.  Хмаг  и Гмых  стояли  над  ним,  что-то  жевали,  чем-то запивали,
протягивая друг другу по очереди пузатую бутылочку.
     - Надо  его  сдать,  и  дело с  концом,  предложил Хмаг,  не переставая
жевать, сопя, глотая, бубня.
     - Угу! - согласился Гмых. И поглядел вниз. - Смотри-ка очухался!
     - Не может быть!
     Хмаг  без  долгих раздумий обрушил  бутылку на Иванов  лоб. Она тут  же
разбилась вдребезги. Но Иван почти не почувствовал боли,  он еще находился в
состоянии полнейшего отупения и бесчувственности.
     - Зря ты это, - посетовал Гмых, - там еще на донышке оставалось чуток.
     Хмаг вместо ответа предложил:
     - Ну что, взяли?
     - Взяли!
     И они подхватили Ивана под руки, волоком  оттащили к столбу, прислонили
стоймя. И начали  его  мордовать без тени жалости, не заботясь похоже даже о
собственных кулаках.
     Голова  у Ивана  болталась из стороны в  сторону. Он ничего не понимал,
полностью потерял  ориентацию, не  осознавал, где находится  и  вообще,  что
происходит. Его еще никогда столь деловито и методично не били.
     - Хватит... - пролепетал он еле слышно.
     - Нет, рано покуда, - самым серьезным образом отозвался гундосый Гмых.
     -  Мы  только  еще начали! Мы  только еще  во вкус вошли!  -  поддержал
напарника Хмаг.
     Ивану казалось, что его голова превратилась в огромный пустой котел, по
которому   били  с  двух  сторон  железными  рельсами.  Котел   беспрестанно
увеличивался   в   размерах,   разбухал,   гудел,   звенел,  дрожал,   ухал,
раскачивался,  дребезжал...  а по нему все били и  били,  словно созывали на
какое-то важное дело глухих. Терпеть не было никакой мочи. Но ничего другого
не оставалось. У Ивана не хватало сил приподнять руки, прикрыться. Он того и
гляди  мог свалиться  под  ноги  деловитым  мордобойцам.  Но  падать ему  не
хотелось. И он удержался.
     - Хватит...
     - Щас, погоди,  еще первый  раунд  не кончился,  - миролюбиво  протянул
Гмых.
     -  Ага, гонга  не  было! - поддакнул Хмаг. И врезал в  очередной раз по
уху.
     Иван  почти  не  слышал слов, они долетали  как сквозь свинцовую стену.
Котел гудел, вибрировал, грозил лопнуть, разорваться в любую минуту.
     -  Ты все-таки  очень непорядочная амеба, -  бубнил Хмаг, -  ты мне всю
шкуру исцарапал! Нет, парень, так себя в гостях не ведут!
     Гмых ударил в скулу, отошел, полюбовался. И сказал:
     - Ничего, впредь вежливее будет,  мы  наставнички с  опытом. Вона как -
себя не жалеем, все учим, стараемся! Нам бы за это на третий уровень пора, а
нас все в Предварительном ярусе держат.
     -  Везде нужны мастера  своего дела, - осадил напарника Хмаг. И залепил
Ивану такую плюху, что у того искры из глаз посыпались.
     - Хватит... - Иван готов  был признаться во всех несуществующих грехах,
взять  на  себя вину, смысла  которой он понять, хоть убей,  не мог, он  был
готов почти на все, лишь бы его прекратили избивать.
     - Вот теперь хватит! - сказал Гмых и напоследок врезал Ивану под ребра.
- Теперь передохнем малость.
     Иван задохнулся,  скорчился - ноги его перестали  держать.  Он сидел  у
столба на корточках и ловил воздух разинутым ртом. Было уже почти светло.
     - Делу время, потехе час, - многозначительно проговорил Гмых. И  уселся
на травку в трех шагах от Ивана.
     Хмаг  присоединился  к нему. И снова  напарники что-то  жевали,  что-то
лакали  из   непонятно   откуда   взявшихся  пузатых   бутылочек.   Ворчливо
переговаривались.
     Кровь заливала Ивану  лицо. Глаза заплыли, и он почти ничего не  видел.
Половину зубов он выплюнул на траву, еще стоя. Сейчас выплевывал оставшиеся.
Язык не ворочался, он торчал во  рту разбухшим кляпом. Где были  губы, щеки,
нос,  надбровные дуги,  челюсти,  уши, Иван не  знал,  он  их  не  ощущал по
отдельности,   все  горело  одним  огнем,  в  одном  кипящем  месиве  внутри
разбухшего котла и снаружи его. Ребра и ключицы  были переломаны, дышалось с
трудом,  с хрипом,  с  кровавой пеной  на  губах.  В  самом центре огромного
котла-головы звенели три слова, повторяясь до бесконечности, сливаясь, теряя
очередность: "да будет проклят да будет проклят да будет проклят да..." Иван
уже не  понимал их значения, он вообще ничего не понимал, он уже не был тем,
кем был прежде... И все же какой-то  непонятный  позыв внутреннего естества,
уже и не  принадлежавшего  ему, двинул его рукой,  заставил ее шевельнуться,
сжать пальцы, потом распрямить их, потом распрямиться в суставе. Превозмогая
острую боль,  он дотянул руку до пояса  -  с таким  трудом, будто  пояс этот
находился за версту отсюда.  Нащупал кругляш. С четвертого  раза  расстегнул
молнию-невидимку и,  чуть не выронив из  окровавленной ладони, ставшее сразу
скользким  яйцо-превращатель,  рывком  вскинул руку  к горлу, сдавил упругий
кругляш.
     - Это твое дело, Хмаг, - цедил гундосый, - а я вахту отбарабаню, и все!
И на покой! Осточертели здесь! Скукотища!
     - Хорошо  тебе  помелом  мести! -  злился  Хмаг.  -  А мне каково?! Мне
пыхтеть еще до пособия четверть цикла, окачуриться можно.
     - Работай, ты молодой! - хихикал Гмых. И булькал из бутылочки.
     Иван  ощущал,  как  уходила куда-то в  небытие, далеко-далеко  боль.  А
вместе с ней и немощи, потерянность, опустошение, безволие, беспамятство. Он
оживал, оживал, с непостижимой  быстротой,  наливался силой,  даже  какой-то
непонятной  и незнакомой,  диковинной для  него  мощью.  Он ощущал эту  мощь
каждой  клеточкой  тела,  каждым нервом. Еще минуту  назад он  почти не  мог
разлепить  залитых кровью век. А теперь он  бы одним махом вырвал  из  земли
бетонный столб. Во всяком случае ему  так казалось. Это было сказкой. Но это
было!
     - А я возьму себе  участочек на  мирной  планетенке по ту сторону дыры,
заведу хозяйство, живность какую-никакую и буду просиживать день-деньской на
скамеечке,  глядеть на  солнышко да радоваться, - мечтал  Гмых. -  Или  нет,
замкнусь  в  зале  отдохновений  и буду балдеть,  пока шарики  за ролики  не
зайдут, и ни одна тварь в Системе не сможет меня оттуда выгнать, так-то!
     Хмаг вздыхал, кивал, охал, поддакивал. А потом заявил:
     -  Так  оно,  видать, и будет, коли  нас  эти слизняки проклятые раньше
времени в землицу не уложат! Ведь это  ж какие нервы надо иметь, чтоб с ними
работать, а?!
     - Точно, никаких нервов на них не хватит!
     И оба вздохнули горестно и тяжело, оглядели припухшие кулаки, поглядели
в глаза друг другу сочувственно.
     - Ну ладно, допивай, и пора браться за дело! - наконец прервал молчание
Гмых.
     - Дело превыше всего! - торжественно как-то провозгласил Хмаг.
     Иван открыл глаза и оглядел себя. Ему стало жутко настолько, что он тут
же зажмурился. Охлопав себя руками, убедился, что пояс на месте, и запихал в
него  яйцо.  Застегнул  молнию.  И  только  тогда  вновь  открыл  глаза.  Он
чувствовал себя прежним Иваном, не было никаких  изменений, никаких новых  и
странных  ощущений  за  исключением,  возможно,  необычайного  прилива  сил,
свежести.  А глаза говорили о другом: плотное  и необыкновенно крепкое  тело
было скрыто под комбинезоном без  длинных  рукавов  и штанин,  точно  таким,
какие  носили  негуманоиды-харханяне,  чешуйчатые  руки,   ноги   оставались
открытыми -  Иван  смотрел  на  эту темную,  с  зеленым отблеском  чешую  на
собственных руках, и ему было не по  себе.  Ноги  заканчивались  морщинистой
голой  стопой, имевшей  четыре толстых, с большими черными когтями,  пальца.
Все это  было непривычно. Но Иван чувствовал каким-то непонятным чутьем, что
этой  ного-лапой можно действовать как рукой,  а  то и получше.  Он поднес к
глазам руку  -  восемь длинных  гибких, но  вместе с тем сильных и костистых
пальцев были послушны его воле, он их сжал, разжал, потом пошевелил каждым в
отдельности и всеми вместе. Он не видел своего лица, но он уже знал, что оно
точно такое же как  у  Гмыха или Хмага  - трехглазое,  брыластое, завешенное
сверху  пластинами...  В   новой  шкуре   было  непривычно,   больше   того,
страшновато. Но в ней можно было жить!
     -   Чего   это?   -   поинтересовался   Хмаг,  поворачивая   голову   к
Ивану-оборотню. - Чего?! Ах, слизняк, шутковать надумал!
     - Не  забалует, - проворчал  Гмых.  И  тоже обернулся. Нижняя челюсть у
него сразу отвисла, обнажив ряд пластин.
     Иван потрогал языком шарик - переговорника на небе -  тот был  на месте
и, судя  по всему, работал. Тянуть резину не следовало. Надо было опробовать
себя в новом теле. Философствовать и  докапываться  до причин  всех  событий
можно будет потом, на покое.
     Иван вскочил на ноги. И не рассчитав силы, взлетел на полтора метра над
травой.  Вот  это  да, подумалось ему,  вот  это  тело,  в таком можно жить!
Никогда в жизни, даже в самые лучшие дни и годы, даже под воздействием самых
сильных  стимуляторов,  Иван не  ощущал  себя  столь  могучим, переполненным
силой. И он не стал зря тратить времени.
     - Ну что, гниды?! - взревел он громогласно.
     Гмых с Хмагом выпучили глазища, привстали.
     - Где слизень? - спросил один.
     - И ты кто такой? - поинтересовался другой:
     Иван  не  ответил.  Первым ударом  он опрокинул обратно  наземь  Гмыха,
вторым подбросил вверх Хмага. Но не дал  тому далеко улететь, подхватил его,
вцепился в ногу у  самой стопы,  перехватил  чуть  выше другой рукой -  и со
всего  маху обрушил тяжелое и  плотное тело на  лежащего Гмыха.  Тот  только
крякнул.
     -  Ну  что,  -  спросил  Иван,  -  как  вам  нравится  ваш  ученик? Что
примолкли?!
     -  Я чего-то  не пойму,  что  происходит, - прохрипел снизу Гмых, - это
что, из второго яруса, что ли? Или инспекция?!
     Хмаг ни о чем не спрашивал. Он лежал с закрытыми глазами и помалкивал.
     - Считай,  что инспекция, -  ответил  Иван. Вцепился когтистой  ногой в
ворот комбинезона,  рванули содрал  серое  одеяние с лежащего, только  ткань
затрещала. - Вот проинспектирую вас и к другим отправлюсь.
     - А где документ? - вопросил строго  голый чешуйчатый Гмых. - Почему не
по правилам?!
     - Щас! Будет тебе и документ и правила!
     Иван  ухватил  Гмыха  за  лодыжки,  вскинул  его  над собой  и  обрушил
испробованным приемом  на  Хмага. Удар  был знатный, аж в ушах  затрещало! А
Хмаг тут же приоткрыл глаза и завопил. Он даже не пытался защищаться.
     Ивану  пришлось  согнуться в три  погибели и навесить  сверху по разику
каждому, для острастки. Хмаг сразу смолк. А Гмых прошипел подозрительно:
     - Нет, ты не из инспекции, ты все врешь!
     И почти без усилий  встал, пригнулся,  выставил вперед  руки, пошел  на
Ивана. Тут  же вскочил  на ноги и опомнившийся  Хмаг. Он  похоже  как  и его
напарник не особо пострадал в маленькой потасовке.
     - Щас мы узнаем, откуда ты, - злобно заверил Гмых.
     - Это изгой! - сказал Хмаг. - Его надо брать!
     - Вот и возьмем!
     Иван понял, что рисковать больше не стоит. С  такими парнями  надо быть
поосторожнее, каким бы сильным и смелым ты себя не ощущал. Нет, пора! С ними
можно будет и в следующий раз потолковать.
     -  На землю!  -  заорал он тоном, не  терпящим  возражений,  властным и
грубым.
     Напарники остановились, переглянулись.
     - А ну, мразь!
     -  Чего  ты  шумишь-то? Давай разберемся,  побеседуем, -  примиренчески
предложил Гмых. - Куда нам торопиться-то?
     -  Оставь! - оборвал его Хмаг. - Это  не наш, точно! Я его телепатом не
слышу, понимаешь, совсем нету!
     - Ах, вот  оно  что-о! - протянул Гмых. - Вон оно ка-ак! Он нас  дурить
собрался?! Ну уж нет, будем брать. Давай!
     Иван  опередил  их  на  миг.  Он  стрелой  бросился к  столбу, прыгнул,
обхватил  его, полез.  Что-то твердое  и звонкое  клацнуло  под  ним. Что-то
сорвалось и шмякнулось. Но он ничего уже не видел и не слышал. Он пробивался
сквозь решетку, хлам. Он был на чердаке, на спасительном чердаке.
     На  отдых ушло не больше трех минут. После этого  Иван  решил  заняться
собою основательно. Он ощупал  голову - каждый  квадратный миллиметр, каждый
бугорочек, каждую впадинку. Да,  голова была типическая, негуманоидская.  Но
стоило оторвать  от нее  руки, и  Иван ощущал  ее своей собственной  прежней
головой,  человечьей,  двуглазой,  обтянутой мягкой и упругой  кожей,  а  не
пластинами, наростами, щетинистой шерстью.  Все было очень странно.  Но Иван
не  забыл мысленно  поблагодарить Гуга  Игунфельда Хлодрика Буйного, верного
друга, так  пригодившегося  своим необыкновенным  подарком. Гуг ворочал ныне
гидромолотом  на подводных шахтах... Ну да ничего,  Иван  поклялся вызволить
его оттуда! Дай только Бог самому выбраться!
     Он прощупывал и  осматривал свои  новые руки, ноги, пытался понять - из
чего  эта чешуя, из чего пластины. Хитин  ли это, или роговые поверхности, а
может, просто уплотненная кожа? Но  так и не сумел разобраться. Больше всего
поверхностные ткани напоминали хитин. Но нужен был анализатор, а анализатора
у Ивана не было. У него вообще сейчас ничего почти не было.
     - И все же  вы, молодой человек, спешите, - прозвучал вдруг голос юного
и  неспившегося Хука Образины, -  вы совершаете ошибку за  ошибкой. Ну разве
так можно?!
     Иван завертел головой. Но ничего и никого не увидал.
     -  Не  ищите! Я не буду вас  смущать  чужими обличиями. Вы ведь помните
меня?
     - Еще бы! - отозвался Иван.
     Голос звучал от табурета. Но на том никто не сидел.
     - Так  вот,  Иван,  если  бы  вы  не  своевольничали, не  вели  бы себя
неподобающим  образом, вас  еще бы,  как они  выразились,  раунда три-четыре
поиспользовали  бы  в  качестве тренировочной груши,  а потом  бы  отправили
восвояси...  предварительно,  конечно,  лишив   памяти,  ясно?!  А  вы   все
напортили!
     Иван пропустил мимо ушей суть сказанного. Его зацепило другое.
     -  Мне  непонятно  вот что,  -  сказал он недовольно, - иная Вселенная,
ладно! Иные законы,  ладно! Но почему эти наши "раунды", "гонги", "груши"  и
прочие вещи, которых у вас не должно быть, что все это означает?!
     Незнакомец громко и протяжно вздохнул.
     - Конечно, у нас  ничего  этого  нет, Иван, но  в  разговоре с  вами мы
употребляем  ваши понятия, это  же  так просто,  вы  же имеете переговорник,
знаете  принцип  работы... ну что  вам скажет наше слово "рйяхй", а? Как его
передаст переговорник?
     - Ясно, не надо разжевывать! - Ивана захлестнула волна раздражения.
     - Как хотите.
     - Я хочу лишь одного  - убраться  отсюда как можно быстрее!  - сорвался
Иван. Но тут же вспомнил про Лану, осекся.
     - Вот видите! - проговорил незнакомец  извиняющимся тоном, будто он был
виноват во  всех Ивановых бедах. -  Вы  уже связаны с этим миром  кое-какими
ниточками, вам не так-то просто будет их сразу перерезать.
     - Это моя забота, - грубо ответил Иван. - И вообще, кто вы такой?! Чего
вы привязались ко мне?  Если помогать вдруг  надумали в честь  этого  вашего
года  всеобщих лобызаний,  так  помогайте, только  без  нравоучений и глупых
советов!  А нет,  так  проваливайте  туда,  откуда появились!  Не  больно-то
нуждаемся в помощничках, понятно?!
     Невидимый Хук  Образина  вздохнул  тяжко  и  проскрипел  своим  обычным
запьянцовским голосом:
     - А все, ж таки дурак ты, Ванюша! Ну, как знаешь!
     Иван в сердцах  пнул  ногой табурет -  тот  подлетел  к  потолку,  даже
застрял на миг в тенетах густейшей паутины, но рухнул вниз, увлекая за собой
немалую  ее часть. Ударил  Иван машинально,  совсем  позабыв,  что  он не  в
башмаках  теперь, а босиком. Но  боли не  почувствовал - кожа  на  стопах  и
когтистых пальцах была толстая, грубая, непрошибаемая.
     Он  осмотрел  кармашки   своего  новенького  непривычного  комбинезона,
имевшего коротенькие рукава и штанины. Ничего в них не было. Иван хотел было
переложить  в  нагрудный  карман  из  пояса,  обтягивавшего  его  талию  под
комбинезоном, главное  сокровище  -  яйцо-превращатель. Но потом  раздумал -
хоть и дольше доставать при необходимости, да зато целее будет, надежнее.
     Он  немного походил по чердаку,  попрыгал на одном  месте, потом присел
несколько  раз,  отжался  от  пола,  встал  на   руки,  подпрыгнул  на  них,
перевернувшись   в   воздухе   дважды,   потом  проделал   тройное   сальто,
оттолкнувшись ногами - новое тело было послушным, сильным, гибким. Для пробы
Иван ухватился за  ножку табурета,  сжал ее в  полсилы - ножка  хрустнула  и
разлетелась, словно была сделана из сверхпористого пенопласта. Иван нагнулся
и ткнул пальцем  в сиденье  - крепкую трехдюймовую плаху  - и прошиб мореное
дерево насквозь,  не  оцарапав  при  этом  ни  ногтя,  ни пальца.  Нет,  ему
положительно  нравилось  в  этом новом необычайно приспособленном  к тяготам
жизни  теле. Но  предаваться  восторгам он  не  собирался.  Так  же  как  не
собирался и оплакивать свое прежнее изуродованное и истерзанное тело.
     - Эх, была,  не была! - буркнул он  себе под нос. И без разбега прыгнул
вниз головой в кучу хлама.

     Хархан-А - Ярус-Чистилище - Харх-А-ан.
     Перпендикулярные уровни. Год 123-ий,
     месяц ядовитых трав

     Смуглянка была неистощима.
     - А когда я  прочухалась и зенки свои распялила, мать моя! Не поверите!
- наматывала она своим низким  грудным голосом на невидимый обод бесконечную
цепь своего рассказа. - Это ж сверзиться можно в два счета, какие страсти! В
коридорчике  по   колено  кровавой  жижи,  а  в   ней   ползают  ободранные,
бултыхаются, рты разевают, зенки  пялят, хрипят,  стонут, ногтями по обшивке
скрежещут... А эти, трехглазые,  снова - щелк замочком! Чик - сверху донизу!
Шварк - прямо  в месиво! Ну прямо как неживые какие, вот  ведь сволота!  А я
снова с копыт - брык! И в отключку! Так-то вот, бабоньки, это вам не то, что
здеся изюм жевать!
     Рассказ был утомительным. Но Иван обрадовался ему, обрадовался, услыхав
низкий голос еще издалека.  Все, порядок, значит он приземлился  на этот раз
там, где  и надо! Черт  бы побрал эту дурацкую  планетенку!  На, да  ничего,
ничего...
     Он не стал  долго прислушиваться, приглядываться. Евнух-вертухай  сидел
все в той же  гнусной  позе  все на  том же шаре, оплетенном не поймешь чем,
сидел да поскрипывал, пошевеливал длиннющими пальцами.
     Иван  выпрыгнул  из  зарослей внезапно. Не  обращая  внимания на  визги
перепугавшихся  женщин, он подскочил  к  шару, мигом вскарабкался наверх  и,
ухвативши охранника за руку, сдернул его вниз  - да  так, что тот всем своим
ожиревшим увесистым телом шмякнулся об  землю - тарелочки, вазы, кувшинчики,
стоявшие  прямо на  траве, подскочили,  перевернулись,  рассыпая и  разливая
содержимое.
     - Да что ж это делается?! - завопила сиреной смуглянка. - На помощь!
     -  А-а-а-а!!!   -   заголосила  блондиночка   с   несоответствующей  ее
миниатюрной фигуре мощью.
     Русоволосая Лана молчала. Но глаза ее были округлены, зрачки расширены,
а вид она имела такой, будто ее парализовало от ужаса.
     - Охрана-а-а - вопила смуглянка.
     Но Иван не обращал на крики внимания. Он наступил мощной лапой на горло
жирному вертухаю, сдавил его когтистыми пальцами -  но не до конца, не ломая
позвоночного столба, не давя хрящей.
     Вертухай  захрипел,  задергался.  Однако  в  непроницаемых  его  глазах
невозможно было прочесть ни  малейших чувств, во  всяком случае Ивану  этого
сделать не удалось. Но он понял, что охранничек хочет что-то сказать, и чуть
ослабил хватку.
     - Ну зачем так? - просипел вертухай, тяжело дыша, захлебываясь. - Ежели
тебе эти  бабы нужны, забирай! Я б и так их отдал, нехорошо! Ивану стало  не
по себе.
     - А зачем вы  их  тут вообще держите? - поинтересовался он,  еще больше
ослабляя зажим. - Отвечай, паскудина, не то удавлю!
     - Не надо давить! Не надо!  -  заверещал  по-бабьи вертухай - И вообще,
кто это - мы?! Я один тут! Не держу  никого! А там, у нижних сам  спрашивай,
наше дело  маленькое - чего поручат, то и  выполняем. Отпусти ты меня лучше,
ведь ненароком жизни лишишь, а?!
     - Успеется!
     Иван  жестом  подозвал  русоволосую.   Он   не  стал  ей  признаваться,
напоминать -  все равно  она бы ему  сейчас не  поверила. Он  властно и даже
грубо сказал:
     -  А ну, живо сними  с этого борова пояс и лямки! Да свяжи-ка вон ту! -
Он   кивнул  на  смугляночку,   прижавшуюся   спиной  к   ребристо-узорчатой
поверхности шара и без умолку вопящую. - Да быстро, быстро!
     Русоволосая застыла в растерянности.
     - Не верь ему! Не слушай! - заорала басом  смуглянка. - Врет он все! Он
не тот, за кого выдает себя. Охрана-а-а!
     Изящная блондиночка лежала в траве без чувств.  Иван строго посмотрел в
глаза русоволосой.
     И та  все поняла. Она в два движения стащила с лежащего вертухая пояс и
помочи, чуть не с корнями выдирая их из ткани комбинезона.  И медленно пошла
на смуглянку.
     - Стой, сука! Убью! - захрипела та совсем тихо, но с неженской злобой.
     Русоволосая на миг застыла.
     - Вяжи! - бросил ей в спину Иван.
     - Вас всех прикончат! Всех повытряхивают из шкур, твари! Падлы! Суки!
     Русоволосая  неожиданно сильным  и резким ударом сбила смуглянку с ног,
ткнула  лицом в землю,  завернула за спину  сначала одну руку, потом другую,
начала их связывать - неумело и совсем слабенько.
     -  Ты  помнишь  меня?  -  спросил  Иван,   спросил   мягко,  голос  его
предательски дрогнул.
     - Не знаю, -  ответила русоволосая, не поворачивая головы. -  Не помню.
Тут  все  не  так, тут все не  такие... Но,  кажется, я  слыхала где-то твой
голос... Нет, нет, не может быть!
     - Ладно, потом разберемся! У тебя готово?
     - Готово.
     Смуглянка дернулась, взбрыкнулась.
     - Все равно вам крышка, тупари! Дура! Дура!!! Ты же сдохнешь с ним! Это
же  оттуда, это  же с Земли!  Не поняла, что  ль?!  Они и  тебя с ним заодно
угробят! И нас! Развяжи, сучье вымя, развяжи, тварь,  поганая, гнида, зараза
паршивая, кому говорю! Развязывай, не то поздно будет! Охрана-а-а!!!
     - Заткни ей глотку, - сказал Иван.
     Русоволосая  перевернула  связанную  на спину  - тяжело колыхнулись два
упругих шара грудей, забилась жила на шее. Под рукой ничего не  оказалось, и
русоволосая сгребла ладонью связки бус, висевших на шее смуглянки,  рванула.
И весь  этот большой, рассыпавшийся ком пихнула в губы,  рот, не щадя зубов,
безжалостно. Крики сразу прекратились.
     - Что здесь происходит? - поинтересовалась очнувшаяся блондиночка.
     - Все идет по расписанию, не волнуйтесь, - успокоил ее Иван.
     Но  блондиночка снова  закатила глазки,  уронила  прелестную  головку в
траву.
     - Придавить этого? - посоветовался Иван с русоволосой.
     - Ни в  коем  случае  -  самым  серьезным  тоном  ответил  придавленный
вертухай. - Как вы уйдете отсюда, ежели придавите?!
     - А я думаю,  надо придавить! -  сказала  Лана зло, сужая глаза. На нее
вообще напало нечто непонятное, Ивану нехорошо даже становилось  от ее вдруг
прорвавшейся жестокости.
     -  Ладно,  черт с ним, - бросил  он раздраженно, разжал нижнюю лапу.  -
Побежали! - И схватил русоволосую за  руку, потянул на  себя.  Та отпрянула,
попыталась вырваться.
     - Я не знаю тебя! Чего ты хочешь?! - выдавила она растерянно.
     - Да  я  же  Иван! Не удивляйся ничему! Потом поймешь! Потом я тебе все
объясню. Побежали!
     Русоволосая снова сделала попытку вырваться.
     - Не знаю никаких Иванов! Отпусти!
     -  Ну хорошо, сейчас ты  не помнишь,  потом  вспомнишь,  ты  же  должна
чувствовать, я  не такой как эти... - Иван путался, сбивался,  трудно было в
нескольких  словах  рассказать  обо всем. И так они  потеряли много времени,
слишком много. -  Ну?! Даже эта паскудина и то сообразила, что я  с Земли, а
ты не веришь! Побежали скорей! Я знаю где выход!
     Связанная смуглянка, извиваясь, перекатываясь, содрогаясь всеми  своими
открытыми и внушительными прелестями,  ползла к шару.  Евнух-вертухай тяжело
дышал,  отдувался и не предпринимал никаких попыток к действию.  Похоже, ему
было все до фонаря.
     - Там нет выхода! - твердо заявила Лана.
     - А я тебе говорю - есть! - заорал Иван.  Он начинал терять терпение. -
Есть, чтоб тебя!!!
     - Отпусти!
     - Нет!
     - Я тебя на руках унесу! Не зли меня!
     - Неси!  Неси, раз  ты  сдвинутый! -  русоволосая мотнула головой, и ее
длинные пряди совсем скрыли лицо.
     -  Не  надо никуда  бежать, - плаксиво  посоветовал  вертухай, -  зачем
бежать?! Не надо!
     Иван подхватил русоволосую на руки. И побежал к навесу.
     Бежал он легко,  быстро,  будто  и не было на  его плече никакой  ноши.
Бежал, отмечая про себя, сквозь раздражение, досаду и одновременную радость,
что  это  приобретенное  тело  не только  невероятно  сильно, послушно, но и
удивительно выносливо.
     - Дурацкая затея! - злилась русоволосая и колотила кулачками в спину. -
Кто  бы  ты  ни  был, землянин или  же  местный черт  трехглазый,  ты  самый
настоящий набитый дурак! Понял?!
     Ивану  уже  порядком  надоели все эти  бессчетные оскорбления.  Он даже
приостановился. Вопросил грозно:
     - Кто-о?!
     -  Дурак  -  вот кто!  - крикнула  ему в ухо  русоволосая.  -  Тупой  и
безмозглый дурак! Олух и обалдуй!
     Иван счел за лучшее не вступать в пререкания. И сорвался с места. Потом
разберемся, успеется!  - утешал  он себя.  -  Потом прояснится,  кто из  нас
умный, кто  не  очень,  а кто и вовсе  дурак набитый, как она говорит.  Ясно
одно, сейчас уматывать  надо,  а не болтовней заниматься  пустопорожней.  До
столбов оставалось совсем немного.
     -  Ну как  ты не  поймешь, что  здесь  один лишь выход! И один вход!  -
продолжала злиться русоволосая. - Чего, так и будешь бегать кругами?! Сам не
знаешь ни черта, так умных людей слушайся!
     - Ничего, разберемся! - ехидно ответил Иван. И застыл на месте. Никаких
столбов, а  тем более  навеса  перед  ним не было.  Хотя  должны  были быть!
Обязательно должны!
     Он  пробежал  еще  с  полкилометра, потом  взял левее, правее. Деревьев
здесь,  на  окраине сада,  было  совсем  мало,  окрестности  просматривались
далеко... Но ничего похожего на навес!
     - Ну-у?! Убедился?! - злорадно поинтересовалась русоволосая.
     - Ничего не понимаю!
     Иван стоял в растерянности. Он мог бы  бежать еще долго, очень долго, и
не с такой ношей, а потяжелее, но... куда?!
     - Давай назад, пока не поздно!
     - И что там?
     - Узнаешь что!
     Ивану оставалось одно -  подчиниться. Не  скитаться  же  вечно по этому
полупустынному саду в поисках пропадающих столбов и навеса. Уж лучше туда, к
черту на рога.  Хотя наверняка там уже собралась вся охранная команда, и его
ждут, не дождутся.
     - Побежали! - сказал он твердо.
     -  Вот,  видишь,  -  обиженно  протянула  русоволосая,  -  не надо было
убегать! Давно б внутри были!
     - Внутри чего?
     - А кто их тут разберет! Ты лучше скажи, ты и вправду землянин, а?!
     - Ну, а кто ж еще? - возмутился Иван.
     - Кто, кто! По виду  самый настоящий  хархановец! Может,  ты мне просто
голову морочишь, а?!
     - Ладно, потом  будем отношения выяснять, лучше скажи, почему здесь все
так? - голос Ивана звучал ровно, спокойно, он совсем не сбивался от бега.
     - Я  и сама ничего не понимаю, - ответила Лана, - это ненормальный мир.
Если ты по этому садику пойдешь - туда,  вглубь,  никогда никуда не придешь,
хоть сто лет бреди в любую  сторону, тут уже многие  пробовали,  думаешь, ты
один такой умный, что ли! Не поверишь,  да  только ни конца, ни  краю!  И не
держит никто. Это чучело жирное - оно ж для виду только сидит...
     Иван  вспомнил  про смуглянку, еще про тот самый случай, когда она чуть
не сожгла их лучеметом. И не очень-то поверил рассказу Ланы. Но спросил:
     - А что с Мартой было?
     - Откуда ты знаешь? - удивилась русоволосая. - Подслушивал?!
     Иван не ответил.
     -  А как  ваша темненькая, толстенькая  лапушка,  та самая, которой  ты
недавно ручки  вязала, нас с  тобою на распыл  пустить  собиралась, тоже  не
помнишь?  Как она призналась, в какие игрища тут играет и  на кого работает,
забыла?
     Лана надолго умолкла. Потом сказала тихо, неуверенно:
     -  Снилось  что-то навроде... нет!  Бред все это!  Мы с  ней давно  тут
торчим, она такая же как и все.
     - Чего ж ты ей тогда руки вязала? Меня испугалась?! Непохоже что-то.
     - Да ладно, не вороши! Было чего-то, не упомню, тут все перемешивается,
может, и сейчас мне все снится. Ущипнуть?
     - Попробуй! - рассмеялся Иван.
     Она нащупала уязвимое место под подбородком и  больно ущипнула за кожу.
Иван вскрикнул - но больше притворно, чем по-настоящему.
     - Нет, Лана, мы не спим! - сказал он.
     Евнух-вертухай  по-прежнему  сидел  на  шаре. Только вид у него был  не
столь  вальяжным.  Выпутавшаяся  смуглянка лупцевала  по щекам  блондиночку,
приговаривала:
     - Я тебя, тварь, за неоказание содействия со свету сживу! Усекла?
     - На землю!  -  завопил  Иван  не  своим  голосом.  И его  послушались.
Смуглянка ткнулась лицом в  траву рядом с блондиночкой  - спины у обоих были
блестящими от  пота,  видно, притомились, выясняя отношения. Жирный охранник
сполз с шара. И тоже уткнулся в землю обрюзгшей сонной рожей.
     - Куда дальше? - поинтересовался Иван у русоволосой.
     - В шар!
     Иван подбежал к шару, начал тыкаться  в него со всех сторон, обежал два
раза вокруг, потом вспрыгнул наверх, не выпуская русоволосой.
     -  Дурак,  дурак,  - та вновь наколачивала  его по  спине,  -  чего  ты
мечешься! Зови жирного!
     - А я тута! - заявил подползший на карачках вертухай. - Тута я, и готов
выполнять ваши приказания.
     Иван посмотрел на него ошалело.
     - Да не стой ты! - прошипела Лана в ухо. - Приказывай!
     - Чего?!
     - Чтоб в шар шел, вот чего!
     - Зачем?!
     Русоволосая ударила его кулачком по пластинчатому затылку.
     - А  затем, что мы вовнутрь только за ним пройти сможем, иначе дверь не
откроется!
     Иван сразу сообразил что к чему.
     -  Давай-ка, друг любезный, топай вперед, то есть, внутрь! - проговорил
он не слишком уверенно. - Пошел!
     Вертухай как был на карачках, так и пополз к шару.
     - Да отпусти ты меня, - шепнула в ухо Лана. Иван  поставил ее на землю.
И русоволосая сразу же опустилась на четвереньки.
     - Давай и ты! - пригласила она.
     - Все равно сдохните! - зло процедила из травы смуглянка.
     Иван  вдруг  увидал странную вещь:  евнух-вертухай  дополз до  боковины
шара, но не остановился, не перестал сучить  жирными лапами... и голова  его
стала пропадать в шаре, за ней плечи, туловище, задница...
     - Ну?! - крикнула Лана.
     Иван встал на  карачки. Но вперед подтолкнул русоволосую. Да та  и сама
уже  скрывалась за ребристой и очень  твердой  на вид  поверхностью  шара, в
которой не было ни двери,  ни дверки, ни трещинки, ни щелки. Раз - мелькнула
пяточка. И пропала.
     Иван ткнулся головой в бок шара, думая, что сейчас набьет  себе шишку и
отскочит назад. Но нет, голова свободно прошла внутрь, в темноту.
     Последнее, что Иван услыхал из внешнего мира, было проклятие смуглянки.
     - Чтоб вам всем в корчах передохнуть, суки поганые! - рычала она совсем
не женским, звериным  рыком. - Чтоб  ни  возврату, ни спасения! Чтоб вас там
живьем изжарили и слопали!!!!

     В кромешной тьме ничего не было видно. Иван нащупал руку Ланы. Притянул
женщину к себе, обнял. От  прикосновения ее теплого и нежного тела его сразу
бросило  в  дрожь, в голове помутилось.  Но она  отпрянула... Иван  дернулся
следом. Но тут же  остановился - ее можно было понять, ведь она прижалась не
к  человеку, не к мягкой и упругой коже, а к шершавым  пластинам, к холодной
чешуе. Она права! Но руки Иван не отпустил.
     - Ну, я полез, что ли? - спросил глуховато невидимый евнух-вертухай.
     - Куда?
     -  Обратно!  Куда  ж еще?  Мне  туда  дороги  нет! - обиженно  протянул
вертухай.
     Иван  даже почувствовал  на  себе  его  зловонное, мертвенное  дыхание.
Отшатнулся.
     - А нам куда же?! - спросил он зло. - Завел, гад, и назад, деру давать!
     - Тут так положено, - с расстановкой ответил вертухай,  - ежели желаете
за мной вылазьте.  А  нет, так  лезьте туда - вход-то один! Я тута не причем
получаюсь!
     Лана подтолкнула Ивана. Но он ничего не видел.
     -  Здеся   надо  бы  метров   сорок   вверх  по  лесенке  подняться,  -
проинструктировал вертухай, - а потом по трубе проползти чуток. И прямиком в
нижний люк - там  будет Ярус-Чистилище. Ну, а коли  через него  проберетесь,
так и попадете сразу куда вам надобно!
     Иван не знал - куда ему надобно. Но вопросил:
     - Какие еще сорок метров? Чего голову морочишь - шар-то всего ничего, в
три обхвата,  а ты говоришь, сорок метров! Запутать хочешь?! Лана ткнула его
в бок кулаком.
     - Помалкивай!
     - А хотите,  назад давайте - в садике ведь тоже неплохо, жить-то можно,
а?! - просипел вертухай. - Чего тут раздумывать - бери себе любую из баб, да
живи на радость! А хочешь, так и  всех бери! -  Вертухай надолго  заскрипел,
засопел. - Мы народ не ревнивый, нам это все до фени! У нас другие заботы!
     Иван, не глядя,  на  звук, ткнул  его кулаком в рожу. И  вертухай сразу
замолк.
     - Полезли! - Предложила русоволосая.
     - Полезли, -  согласился  Иван, хотя  был абсолютно  уверен, что  через
три-четыре  шага  по  невидимой  лесенке  стукнется  макушкой  о  внутреннюю
оболочку шара.
     Лана дернула его за рукав.
     - Иди сюда!
     Иван  нащупал  скобу. Подтянулся.  Потом  еще и  еще  раз.  Русоволосая
поднималась рядом, иногда прижимаясь к нему своим упруго-трепетным телом, но
тут  же отстраняясь. И Ивану было обидно это. Ни во что он не уперся, ни обо
что не стукнулся, хотя уже они по  логике  вещей должны  были  подняться над
самим шаром метров на десять. Снизу раздался приглушенный голос вертухая:
     - Вы там только  Хранителя не  задевайте, не надо!  Еще ни один из тех,
кто  его задел, внутрь-то не проскакивал, понятно?! -  вертухай совсем осип,
голос сорвался до хрипа. - А так-то он никого не трогает, смирный!
     Иван пошарил  по карманам  -  бросить  бы  чем-нибудь в  мерзавца.  Но,
разумеется, ничего не нашел подходящего.  Зато неловко оперевшись на боковую
скобу,  представлявшую  из  себя  нечто  вроде  перильцев,  он  почувствовал
слабину.  И поднатужившись  вырвал  кусок арматуры метра  в полтора  длиной,
распрямил  - кто знает,  может, небольшое железное  копьецо еще и пригодится
ему!
     - Ты чего там застрял?
     Голос Ланы прозвучал  взволнованно, И у Ивана невольно защемило сердце,
спазм подкатил к горлу. Но  он вспомнил о  своем новом жутком  обличий,  и о
том,  что лишь темнота скрывает его  от глаз русоволосой. И сразу отрезвел -
ни о  каких  взаимностях сейчас и помышлять не стоило,  все это будет потом,
после...
     - Иду!
     Иван  стрелой  взлетел  вверх  по  невидимой лестнице.  И  все  ж  таки
пребольно ударился макушкой обо  что-то -  звук был гулкий,  а  стало  быть,
преграда была не глухой стеной, а очередной переборкой. Ох, как они, все эти
переборки, трубы, люки, лазы, колодцы и прочая бестолковщина, надоели Ивану!
     Он ощупал  поверхность  рукой.  Наткнулся  на  выступ,  надавил на него
сильнее - и нечто плоское, похожее на заслонку съехало в сторону.
     - Что там еще? -  поинтересовалась Лана.  Она держала Ивана  за локоть,
тяжело, возбужденно дышала.
     - Сейчас проверим!
     Иван  просунул в образовавшееся отверстие голову. Стало светло, даже по
глазам  резануло от  яркого  синеватого  света. И это было  по меньшей  мере
странно, так как из самого отверстия во тьму лаза не  пробивалось ни лучика,
ни даже жалкого приглушенного отсвета - переход был неожиданным.
     - Ну, чего ты молчишь, отвечай?! - донеслось снизу.
     Иван  хотел  было   вылезти   полностью   на  свет,  но   приглядевшись
внимательно,  заметил,  что  сделать ему  этого  не  удастся  -  его  голова
находилась под прозрачной, почти  неуловимой сферой, имевшей радиус не более
полуметра. Иван протащил в проем  руку, вытянул  ее,  постучал всеми восемью
когтями  по  прозрачному  покрытию,  потом  уперся в него  ладонью,  пытаясь
сдвинуть.  Не  тут-то  было!  Иван  оставил свою  затею -  колпак  был  явно
непрошибаемым.
     - Тут дверца прямо  в трубу! - радостно прокричала снизу русоволосая. -
Ты чего застрял, давай сюда!
     - Щас! Погоди же ты! - зло отозвался Иван. Ему надо было разобраться со
всеми этими непонятными вещами, а потом уже  лезть в трубу. Теперь он многое
различал сквозь  сферу: силуэты  далеких  скалистых  гор, какую-то  кривую и
расщепленную  во многих местах  ветвь, нависающую над его головой  метрах  в
тридцати,  сиреневатые  перистые  облака...  Нет, за сферическим окошком был
явно не садик с ручейками и заборчиками, там был  иной  мир. Иван подтянулся
еще немного. И почти уперся лицом в прозрачную преграду, попытался заглянуть
вниз.
     Но  его  внимание  привлек отчаянный  дробный  стук,  донесшийся  вдруг
сверху. К  стуку прибавился  омерзительный скрежет. Иван задрал  голову - на
внешней  поверхности  сферы  сидело  несколько  страшных,  допотопного  вида
клювастых, и рогатых  тварей. Они-то и  долбили  вовсю  по колпаку  клювами,
царапали прозрачную  преграду когтями, били пернатыми встрепанными крыльями,
пытаясь сохранить равновесие, отталкивали друг друга, будто уже добрались до
добычи.  Но на  поверхности колпака  не оставалось и  следа,  видно, был  он
попрочнее клювов и когтей.
     - Все! Как хочешь! - глухо докатилось снизу. - Я пошла!
     Твари явно хотели поживиться именно им, Иван это сразу понял, и  его не
удивила,  не напугала  их первобытная звериная  алчность, но все-таки  стало
как-то не по  себе. Тем более, что клювастых слеталось  все больше,  они уже
заслонили  своими  дергающимися, трепещущими  телами  все,  облепили  сферу,
яростно долбя ее  не только сверху, но и отовсюду, с  неистовством, не жалея
клювов. Нет, Ивану совсем не хотелось наружу.
     - Иду! - выкрикнул он.
     И опустился вниз, опять нажал на выступ - задвижка прикрыла  отверстие.
Он снова  ничего не видел  в  кромешном мраке лаза.  Но дверь нащупал сразу,
пролез  в трубу. Спереди доносилось учащенное  и гулкое  в замкнутой полости
дыхание. Никому иному кроме русоволосой оно не  могло  принадлежать. И  Иван
пополз вперед, волоча за собой прут-копье.
     -  Ой!! - донеслось вдруг откуда-то снизу. И одновременно раздался звук
шлепка,   обиженный   сиплый  голосок   прокомментировал   происшествие:   -
Приземлилась!
     - Ты жива? - крикнул Иван. - Что с тобой?
     - Да все в норме,  - отозвалась русоволосая. - Ты только это, гляди, не
свались на меня, там обрыв!
     Иван  уже  и   сам  нащупал  край  обрыва.  Вцепился  в  него   руками,
перевернулся, свесил ноги вниз, но дна  не  нащупал. Появилась мысль  -  как
спрыгивать? Его передернуло от воспоминаний, в ушах  прозвучал хриплый голос
Псевдо-Хука, пришло сомнение. Вот отпустишь сейчас руки - и прямиком угодишь
в объятия старым приятелям Гмыху да Хмагу или же, к  примеру, опять придется
болтаться  на  цепях вниз головой  в сыром  и  темном  каземате.  Чтоб  этот
Хархан-А провалился в преисподнюю!
     - Чего застрял!
     - Иду! - просто ответил Иван. И разжал руки.
     Ничего с ним не  произошло. Он спрыгнул вниз метра  на  четыре, точнее,
сполз по шершавой стеночке, цепляясь за нее чем только можно, но не выпуская
своего оружия.
     - Ну, наконец-то! - обрадовалась Дана. И на миг припала к его плечу.
     Ивану показалось,  что она  его чмокнула  в  щеку - прикосновение  было
нежным, мягким, неуловимым, может, ему это и впрямь показалось.
     - Ты не ушиблась? - спросил он.
     - Да нет, тут мягко.
     Иван  потрогал пол  или днище, он  не знал - что именно, и не мог этого
определить в темноте. Но  оно было на  самом деле  мягким, совсем  как  куча
хлама на его то пропадающем, то появляющемся чердаке.
     - Ну  и куда дальше? - задал он вопрос самому себе вслух, не надеясь на
помощь в таком деле русоволосой.
     - Этот жирный говорил про какой-то ярус, где, мол, чистилище... чего-то
в таком духе, - промямлила неопределенно Лана.
     - Помню. Ярус-Чистилище, - подтвердил Иван. - Но где?!
     В тот же миг мягкий пол стал опускаться, будто площадка  лифта. Иван не
видел ни черта, но он  по стенам  определил это, те  вдруг  поползли  вверх,
задевая шершавой поверхностью  то за плечо,  то за локоть...  Опускались они
недолго,  минут двенадцать.  Молчали. Лана  прижалась к  нему  вплотную,  не
шевелилась. Иван чувствовал - ей страшно, но она не хочет этого выказать.
     Его волновало совсем другое сейчас - как он будет выбираться назад! Как
он  найдет свои спрятанные вещи?! Ведь  без скафандра и всего прочего ему  и
думать нечего о спасении! А тут все только запутывается да усложняется, поди
разберись!
     Наконец они застыли перед освещенной круглой  дверью-люком.  Дверь сама
по  себе с ужасающим  скрежетом, будто ей не пользовались тысячу лет, уехала
вбок. Но  дойдя до  крайней точки,  тут  же начала  с  не меньшим  скрежетом
возвращаться на прежнее место.
     - Ну и что дальше? - раздражение захлестнуло Ивана.
     - Ничего!
     Дверь снова  поехала  вбок.  И  Лана прошмыгнула  за нее,  не дожидаясь
обратного движения. Ивану пришлось повторить то же самое, но уже на  третьем
заходе.  Он  проскочил, сразу  обернулся. Дверь-люк встала  на  свое место и
больше не пыталась сдвинуться. Ловушка! - подумалось Ивану. Да  только назад
пути в любом случае не было.
     - Только ничего не трогай! Помнишь, как жирный говорил?! А то Хранитель
не пропустит! - напомнила Лана.
     - Поглядим еще! - буркнул Иван. И крепче сжал копье.
     Они  быстрехонько миновали  заросший плесенью тамбур, распахнули  самую
обычную прямоугольную дверь с круглой ручкой.
     И замерли. Трудно было понять,  что  было за дверью.  Со всех сторон  -
слева, справа, сверху, снизу свисали, переплетаясь, скрещиваясь, заходя одно
за другое какие-то морщинистые белые отростки, толстые и тонкие, свивающиеся
в кольца  и прямые, изогнутые  безвольно  и напряженно торчащие. Заостренные
концы  отростков,   там   где  они  проглядывались,   заканчивались  черными
раздвоенными  коготками, совсем маленькими, с человеческий мизинец.  Но было
их  столько,  что   в  глазах  рябило.  Некоторые  отростки  и  кольца  чуть
подрагивали. Особо толстые вздымались и  опускались почти  незаметно, словно
дышали.  Смотреть на эту мешанину белых  морщинистых то ли щупальцев,  то ли
хоботов, то ли чьих-то хвостов было неприятно.
     - Мне что-то не хочется туда, - проговорила Лана.
     - И мне! - заверил ее Иван.
     Но другого хода не было - тамбур имел лишь две двери.
     - Я пойду! - вдруг решительно сказала Лана. - А ты за мной!
     - С ума сошла! - Иван хотел было придержать  ее  за плечо, но не успел,
она выскользнула из-под его руки, ступила на пол.
     -  Тш-ш! - прошипела она, прикладывая палец к губам, полуобернувшись. И
помахала рукой.
     - Вернись! - тихо позвал Иван. - Вернись пока не поздно!
     Она не ответила. Она шла куда-то, осторожно переступая ногами, стараясь
опускать ступни подальше  от отростков-щупальцев, в прогалы между  ними.  Ей
приходилось   постоянно,   приседать,   изгибаться,  чуть  ли   не   змейкой
проскальзывая  между  извивами  колец...  Иван  смотрел с  содроганием.  Ему
казалось, что вот-вот и щупальца оживут, сдавят ее в своих тисках, раздастся
пронзительный  предсмертный  крик,  хрип,  а  весь  этот исполинский  клубок
приедет в движение, не даст ему добраться до русоволосой, не даст помочь ей,
спасти...  Но пока все шло удачно,  ей удавалось проскальзывать  через самые
опасные  места, она пробиралась  буквально  на  цыпочках, не дыша. Нет, Иван
понимал, ему ни за что не повторить этого!
     - Ну, давай! - позвала она его издалека. Ее  почти не было видно сквозь
всю эту дикую  мешанину,  но шепот ее прозвучал явственно и разборчиво: - Не
стой! Иди, тихонько, осторожно! Ну?!
     И Иван сделал первый шаг. Остановился. Посмотрел  вверх - потолка видно
не   было,   все  терялось  в  белых  морщинистых  извивах,  изгибах.  Стены
просматривались    очень   плохо,   но   все   же   видны   были   крохотные
окошечки-иллюминаторы, рассыпанные по внутренней поверхности стены, казалось
бы, в полнейшем беспорядке. Но чего не было точно, так это углов.  Помещение
имело овальную форму. И всюду - отростки, кольца, коготки...
     Иван сделал еще шаг, пролез под  дышащим  бревном-щупальцем, перешагнул
через точно такое  же, но втрое большее,  опустился на  четвереньки -  иначе
было и невозможно двигаться дальше. Мозг отмерял  размеренно: "не задевайте,
не  надо!  не задевайте,  не  надо!" И еще  в нем  как-то параллельно ухало:
"смирный! смирный!  смирный!" Ну что ж, поглядим,  какой он смирный. Иван на
пределе возможного протиснулся сквозь тройную спираль. В одном месте чуть не
зацепился наплечным  кармашком за острый  раздвоенный  коготок, увернулся  в
последний  момент. Он  делал  невероятное -  пролезал, протискивался мышкой,
проскальзывал, изгибался  и припадал к полу,  где-то и проползал  по  нему -
таких участков было  мало, но были. А  в  мозгу стучало  ритмично: "смирный!
смирный! смирный!"
     Русоволосая  стояла на  крутом порожке полукруглого отверстия, ведущего
неизвестно куда, и во все глаза смотрела на Ивана.  Казалось, она не дышала.
Ей удалось  пробраться через Ярус-Чистилище. Но вид у нее был такой, что она
вот-вот прыгнет обратно, в эту мешанину щупалец.
     -  Ничего,  -  бубнил  под  нос Иван,  - проберемся! И не  через  такие
буреломы пробиралися! Ишь  ты,  смирный какой! Прямо  на загляденьице, так и
держать...
     Он даже  сам  не  замечал, что говорит вслух -  нервы били  на пределе.
Делая очередное движение, он не видел уже,  как будет проскальзывать дальше,
казалось, что нету меж колец и отростков ни малейшей щели, не проскользнуть!
Но находилась дырочка - и он пробирался.
     - Ну,  слава Богу! - с присвистом  выдохнула  Лана,  когда до нее Ивану
оставалось сделать не более полутора шажков. Она даже протянула руку.
     И Иван  заглянул ей в глаза. Но тут же замер.  Он почувствовал, что  за
левую штанину у самого бедра  что-то зацепилось.  Опустил глаза  - крохотный
черный  коготок размером с иголку  застрял между тканью кармана и застежкой.
Он  еле-еле держался,  мог выскользнуть в любой миг. И потому Иван стоял как
вкопанный, не делая ни единого движения.
     - Ну что ты?! - удивленно прошептала Лана. Шагнула встречу. Потянула за
руку. - Иди же!
     Иван не  успел  ответить.  Но  он  увидал вдруг ее  резко расширившиеся
зрачки,  перекошенное  от  ужаса  лицо.  Еще  он  успел  заметить,  как  она
отпрыгнула  назад  спряталась за порожком. Все  произошло  в  доли  секунды.
Что-то сильное и цепкое обвило его тело, оторвало от пола, подняло в воздух.
     - Не-е-ет!!!  -  заорала  не  своим голосом  русоволосая. - Не надо!  Я
боюсь! Не-е-ет!!!
     Сам  Иван  не  успел испугаться.  Но он  почти  рефлекторно ткнул своим
копьем в белое  морщинистое,  пробил насквозь  кожу.  И из-под  нее  хлынула
желтая пузырящаяся жижа. Иван ткнул сильнее, потом еще раз, еще. Пена текла,
дыры зарубцовывались на  глазах. Но неведомая сила продолжала его удерживать
на весу.
     И только теперь он заметил, что  все эти безвольно свисавшие или упруго
торчавшие отростки, кольца, щупальца, хвосты и вообще черт знает что, пришли
в  движение  -  принялись  извиваться, сжиматься, разжиматься, сплетаться  в
новые, еще более  жуткие  и невообразимые змеинообразные  клубки.  Казалось,
всей  этой  гадости  в  помещении  стало  в  сотни  раз   больше.   Щупальца
вытягивались, превращались из  толстенных в совсем тонюсенькие,  и наоборот,
сокращались,  морщинились, раздувались. Одно  из таких и держало его, трижды
обвившись вокруг пояса.
     - Не трогай! Не бей! - кричала русоволосая. Она уже немного опомнилась,
сумела побороть охватившую ее истерику, прервать ее. - Не смей! Ты  бессилен
перед этой гадиной! Она сама тебя отпустит... или удавит! Не надо...
     Иван  не слышал, чего  "не надо". Он бил  и бил своим железным копьем в
обвившее его  щупальце, в этот  толстенный червеобразный отросток. Он вонзал
копье   со  всей  силой,  прокручивал  его  внутри  щупальца,  проворачивал,
выдергивал, заливая себя  ведрами пены. И вонзал  снова. Он делал это молча,
сосредоточенно, будто выполнял некую важную и ответственную работу.
     - Не надо-о!!!
     И  на какой-то  миг  ему  удалось ослабить хватку.  Он  выскользнул  из
чудовищных  объятий. Бросился  бегом к полукруглой двери,  не разбирая пути,
наступая  на  отростки  и щупальца, отбиваясь от  них копьем,  кулаками.  Он
пробежал  метров двадцать,  оставалось  совсем немного, совсем чуть-чуть - и
пришло бы спасение. Но почти  в том же самом месте, что и в первый раз, одно
из щупалец настигло  его, захлестнуло, обвило, так, что острый черный коготь
навис  над  самым  лицом. Сдавило  -  чуть ребра не  затрещали,  перехватило
дыхание. И потянуло куда-то вверх.
     - Не-е-ет!!! - доносилось снизу. - Не-е-ет!!!
     Но Иван был в полуобморочном  состоянии. Он не  мог сопротивляться этой
исполинской  многолапой,  если можно  было  назвать эти  отростки  "лапами",
гадине. Он  даже не понимал где ее тело, где голова. Все кишмя-кишело одними
кошмарными белыми морщинистыми  щупальцами. И только когда  его  подтянуло к
самому  потолку,  на  высоту не менее пятнадцати  метров, он разглядел будто
прилепленное к  округлым сводам  шарообразное  полупрозрачное  тело,  внутри
которого  что-то  переливалось  и  дергалось.  Никакого  подобия головы  или
чего-то похожего не было. Не было на этом теле ни  пасти, ни морды, ни жвал,
вообще ничего! Только вытянулись вдруг прямо из  огромного водянистого брюха
на трех отросточках-стебельках три мутных черных глаза, с натекающими на них
бельмами.  Вытянулись  и уставились на  Ивана с трех сторон - бессмысленно и
тупо. Никакого рта так и не появилось. Но слова прозвучали - может, прямо из
брюха, может, просто в мозгу у Ивана:
     - Куда ты идешь, слизняк?
     - Туда, - как-то неопределенно прохрипел Иван.
     Ответ его был машинальным и глупым.
     - Понятно, - сказало брюхо. - А что тебе там надо?
     В голове у Ивана прокрутилась в  долю секунды тысяча ответов. Но выбрал
он самый бестолковый, хотя и честный в какой-то мере:
     - Не знаю!
     Брюхо забулькало, заколыхалось.
     - Ну вот, не знаешь, а идешь! - протянуло оно обиженно. - А для чего я,
по-твоему, тут поставлен Хранителем, а?!
     Иван промолчал - что толку беседовать с этим чудовищем!  Да и вообще, с
ним ли он беседует,  может,  это наваждение, может, обман! А сидит  на самом
деле кое-кто за переборочкой, поглядывает на все  из безопасного местечка да
забавляется! Но Иван тут же отогнал последнюю мысль. Все было слишком нелепо
и страшно, чтобы речь шла о забавах.
     А брюхо гнуло свое:
     - Так вот, я для того и поставлен тут  Хранителем, чтоб всякие слизняки
и прочая  мелочь не шастала куда сама  не знает!  Зачем всяким  недоразвитым
туда ходить?! Ну вот сам подумай, там у вас... что там у вас есть, ну вот, к
примеру - ежели  какая-нибудь лягушка запрыгнет  в  реактор ваших допотопных
термоядов  или  в  какой ридориоцентр, ну чего  она там увидит, чего  сможет
понять,  а?!  Зачем   ей  туда  запрыгивать?!   Зачем  слизню  заползать   в
космолабораторию,  где выращивают кристаллы?! Слизень должен  сидеть в своей
мокрятине и не высовываться!  Понял?! Тем более, ежели  он сам не знает чего
ему надо!
     Глаза  ощупывали  Ивана  со  всех  сторон,  они  на  своих  стебелечках
напоминали волосы Медузы Горгоны, также змеились и изгибались, только вот не
шипели.
     -  Вот  я  тебя подвешу тут,  - проговорило брюхо,  - и будешь  висеть,
покуда не  созреешь.  А на  Харх-А-ане тебе нечего делать,  поверь уж  моему
опыту!
     - Где-где?! - поинтересовался Иван.
     - На Харх-А-ане, вот где!
     Ивана  приподняло  еще выше, какой-то крюк  прошел острием  под  поясом
комбинезона, давление щупальца ослабло, потом и пропало. Он висел под самыми
сводами  -  и трепыхаться не стоило. Падение с такой высоты могло окончиться
только  неприятностью.  И все ж любопытство  было  сильнее страха  и  прочих
чувств.
     -  А мне  говорили,  что  это место  называется Хархан-А,  - сказал он,
стараясь  не  встречаться  глазами  с  жуткими  "волосами  Медузы". - И  еще
чего-то, про уровни какие-то, про ярусы, про Чистилище.
     - Ну, в общем-то все  верно,  слизняк, как же войти на Харх-А-ан, минуя
Чистилище?!  Все верно! А Хархан-А, на котором  ты недавно был, находится на
самом почти входе в Систему за двадцать один световой год отсюда.
     - Что-о?! - удивился Иван.
     - Что слышал!
     - Этого не может быть!
     - Может.
     -  Я  ничего  не  понимаю,  - растерянно выдавил  Иван,  у  него голова
кружилась  и чудовищный комок торчал  в глотке,  не  давая  дышать, говорить
нормально.
     -  А я тебе о чем  толковал, забыл?  И не  поймешь  никогда!  - сказало
брюхо-Хранитель. - Ни-ког-да не пой-мешь!
     - Мы проползли, прошли, пролезли  не больше сотни метров,  - гнул  свое
Иван. - Причем тут двадцать один световой год?!
     - Да чего с тобою говорить! Виси  и созревай! Через недельку высохнешь,
вывалишься  из одежонки,  тебе  же лучше будет. Но посуди, зачем тебе такому
вообще жить?! На мой взгляд, не стоит, одно недоразумение сплошное!
     Иван совсем  не надолго, языком отомкнул переговорник от неба. Но голос
от  этого  не  стал  менее  разборчивым  и  доходчивым.  Он  даже зазвучал с
укоризной:
     - Это ты зря тут проверочками занимаешься!
     Думаешь,  мы вас на сотни тысяч  лет в развитии опередили,  а без ваших
этих  финтифлюшек обходиться  не  можем?!  Ну  это  же  глупо совсем, это же
по-слизнячьи! У нас  у каждого  в мозгу такие переговорники, какие  вам и не
снилися! Ну да ладно, виси! Тебе  это - все равно не надо знать, отпрыгался,
лягушонок!
     - Поглядим еще, - проворчал Иван.
     - Вот виси себе  да гляди сколько влезет! А что  касается сотни метров,
как ты  говоришь, так  я  поясню:  каждый  метр  во  внутренних  структурах,
лягушонок,  это целая  куча парсеков  в Пространстве... Э-э,  да что с тобою
говорить!
     Иван  примкнул  Переговорник. Ничего, чтобы они тут ни  болтали, как ни
задавались, а ему эта штуковина еще пригодится!
     - И назад мне путь закрыт? - спросил он.
     Ответа не последовало.
     Иван немного  извернулся на крюке,  посмотрел вниз - но русоволосой  не
увидал. Наверное, она спряталась за полукруглой  дверцей, а может, и убежала
давно - кто он для нее, никто.  Чучело трехглазое да чешуйчатое, вот кто. На
какое-то короткое время в ней могла  проснуться симпатия к такому уродцу, да
могла! Но  лишь  потому,  что он  помогал  ей  в  чем-то, давал  надежду  на
несбыточное... А пропал, так и поделом  ему! Иван вполне понимал, что  могло
твориться  сейчас  в  ее душе. Но больше всего  его волновало  другое -  она
осталась  одна  в  этом чуждом  проклятом  мире со всеми  его  идиотскими  и
нелепыми вывертами! И это он обрек ее  на это  одиночество! Раньше  она была
пусть и не в самой лучшей, но все же таки в компании землянок, что-то было в
настоящем. Но пришел он, и все нарушилось! И уже только лишь по этой причине
Иван не мог позволить себе висеть на крюке и "созревать". Нет! Будь они сами
хоть трижды, хоть четырежды  прокляты! Но  если  они ему делают зло, то и он
ответит тем же!  В конце  концов, для чего он  заявился в этот  мир - самому
мстить, справедливо мстить за содеянное нелюдями, или же терпеть бесконечные
побои, издевательства?! Ну уж нет! Коли он не может быть частью Добра, мечом
в руках  Добра, он сам станет Злом,  его  удавкой! И с помощью одного Зла он
сокрушит другое Зло, а значит, принесет Добро в мир! Только так! Только так,
и не иначе!
     В ушах  снова зазвучал мягкий низкий  голос:  "Добро  на острие меча не
преподносят..."  Ну  и пусть!  Не надо! Он  не  с добром пришел  сюда! Он не
собирается  этим нелюдям  преподносить чего-то!  Он  только  лишь научит  их
уважать других, напомнит, что  во Вселенной, где бы она ни была, по какую бы
сторону  коллапсаров не  распространялась, каждый рожденный достоин жизни! И
он не будет различать  одних и других, он просто будет отстаивать свое право
на жизнь! И пусть это  право назовется Добром, пусть Злом, неважно, для него
все неважно! Неужто же  он, а не они, заслуживают проклятья?! Нет! И еще раз
нет! Надо отбросить остатки сомнений!
     А в  ушах  опять загудело,  снова пробился  далекий голос: "Тебе  будет
казаться, что  борешься  с  этим  Злом, что  ты  истребитель  этого зла,  но
истребляя  и обарывая его силой, будешь лишь умножать его. И  настанет день,
час, когда ты перестанешь понимать, где кончается Добро и  начинается Зло, и
сам станешь воплощением Зла!"
     Иван  резко  встряхнул головой. Заглушил  внутренний голос. Нет,  он не
станет... а если даже и станет, так значит, того  требуют обстоятельства!  А
они выше людских переживаний, они на деле выявляют - что есть что и кто есть
кто! В этот мир надо было придти  с мечом, и не с копьецом из арматуры, не с
плазменным резаком  и лучеметом... а  с  флотилией космокрейсеров последнего
поколения, оснащенных мегааннигиляторами и фотонными  таранами. Вот тогда бы
можно было и разговоры разговаривать! А  теперь... Нет, и теперь у него есть
выход.  И  пусть  хоть  кто-нибудь  попробует  упрекнуть  его, пусть  только
попытается!
     Иван осторожно нащупал под комбинезоном яйцо-превращатель, засунул руку
внутрь. При этом он заставил себя  думать о Лане -  думать четко, выражение,
образно - пускай читают его мысли, пускай!
     - Трепыхаешься? - поинтересовалось вдруг брюхо.
     - Куда уж нам, - прохрипел Иван.
     - Ну, трепыхайся, трепыхайся!
     Змеиные стебельки с глазами втянулись в брюхо Хранителя. Даже следов не
осталось; будто и не было ничего.
     Иван скрючился, поднес яйцо к горлу, сдавил. Он нажал на него сразу, со
всей силой нажал. И почувствовал,  что происходит, а точнее, уже  произошло,
нечто странное -  он  вдруг разросся  во  все  это огромное помещение, обрел
тысячи  сильных и легко  управляемых конечностей, он вдруг увидал все разом,
будто  и  в  каждой его  конечности  находилось  по  сотне  глаз.  Это  было
непередаваемое ощущение. Но Иван не стал им упиваться, не стал они  пытаться
разобраться в нем. Надо было действовать!
     - Ну  что, слизняк ничтожный! -  взревел  он громоподобным, голосом, не
своим, каким-то даже искусственно усиленным. - Что ты теперь скажешь?!
     Он  мгновенно подтянул  к  себе, под своды, три  десятка самых мощных и
толстых щупальцев-отростков, напряг  их концы до одеревенения, и не жалея ни
сил, ни тканей,  ни когтей, ударил  со всех сторон одновременно в чудовищное
прозрачное брюхо.
     - Получай, каракатица поганая! Сверхслизняк!
     Его  щупальца застряли  в пронзенном шарообразном  теле.  Но оттуда уже
водопадами  хлестала вниз темно-желтая  пена. Тело  прямо  на  глазах  стало
терять  форму  шара, съеживаться,  опадать,  превращаться в  висящий,  комок
морщинистой кожи.
     - Это интересно... - прозвучало в мозгу у Ивана голосом Хранителя.
     - Да, это очень интересно! - зло ответил Иван - Хранитель,  тысячелапый
и стоглазый, огромный и почти всемогущий. Это крайне интересно!
     И он также резко, как и вонзал, выдернул концы отростков. Обмякшее тело
упало  вниз.  Вместе  с  ним,  вслед,  опустился  Иван.  В  самом  крохотном
щупальце-отросточке он сжимал у круглого тела яйцо-превращатель, но не знал,
куда его приставить -  ведь  рта-то  не было! Мелькнула  мысль, странная, но
завораживающая, чертовски привлекательная, но  и отталкивающая: а  почему бы
не  остаться здесь,  почему  бы  самому  не  стать  Хранителем,  всемогущим,
всевидящим, подлинным сверхсуществом?! Но  он чувствовал, что  это просто не
получится, он чувствовал, как уходят силы, как он слабеет с каждой секундой.
Видно,  превращатель  не  мог  так  запросто  перебрасывать  малую  массу  в
сверхбольшую,  наверное,  ему нужно  было время, чтоб  собрать  в  свое поле
дополнительное  вещество, дополнительную энергию... Иван Хранитель судорожно
водил яйцом по всей поверхности тела, пытаясь нащупать нужную точку, слабея,
теряя сознание.
     Первый  раз  он  очнулся  на  груде  червеобразных  холодных отростков.
Очнулся с  зажатым  в правой восьмипалой  руке яйцом. Лана что-то  кричала в
самые уши. Но он не мог разобрать. И вновь ушел в черноту.
     Второй раз сознание  вернулось не сразу. Оно приходило урывочно, тут же
пропадая,  перемежаясь  с мраком провалов. Но Иван  все же ощутил,  что  его
куда-то тащат. Тащат самым примитивным и грубым образом - за ноги.
     - Эй? Кто там? - поинтересовался он еле слышно.
     - Прочухался! - обрадовалась русоволосая.
     Это она волокла его за собой, крепко  ухватившись  за  твердые покрытые
хитиновой чешуей  лодыжки. Ей было тяжело. Но она не сдавалась, тянула. Иван
присмотрелся  -  они  находились  в  каком-то  круглом туннеле  со змеящейся
световой полоской, бегущей поверху. Туннель состоял из секций, метров по сто
каждая. В местах их стыковок Ивана встряхивало на грубых швах. Но боли он не
чувствовал. Сил для того, чтобы встать, пока не было.
     - Ну и куда мы? - поинтересовался он не без ехидцы.
     Лана фыркнула. И тяжело, сипло ответила:
     - Куда глаза глядят. Больше некуда!
     Через некоторое время они  уперлись в преграду.  Но пластиковая  на вид
переборка сама упала, открывая вход в какое-то светлое огромное помещение, а
может, и вообще на простор этой планеты или чего бы там ни было.
     - Погоди! - прикрикнул Иван. - Надо разобраться!
     - Успеется! - ответила Лана.
     - Стой, кому говорю!
     Но  она уже  выволокла его наружу. И тут же вдруг пропала куда-то. Иван
приподнялся, сел...
     Его подхватили чьи-то сильные  руки,  поставили на ноги.  Перед глазами
мелькнули трехглазые рожи, заскрежетало, зачавкало.
     Иван увидел прямо перед собой здоровенного негуманоида, обычного, каких
он уже навидался вдоволь.
     Негуманоид раззявил пластинчатую пасть, раздвинул мешки брылей.
     -  Рад приветствовать  вас на  Харх-А-ане  в  месяц  ядовитых  трав!  -
провозгласил он как-то торжественно, радостно, даже восторженно.
     И ударил Ивана в челюсть. Да так, что тот отлетел на три метра и рухнул
плашмя наземь.

     Харх-А-ан. Перпендикулярные уровни.
     Невидимый спектр. Квазиярус.
     Год 123-й, месяц ядовитых трав -
     нулевое время

     Каждый мир, даже самый сумбурный на первый взгляд и необъяснимый, самый
нелогичный  с  точки  зрения  земного  логика,  абсурдный  и  бессмысленный,
фактически не менее упорядочен и конкретен, чем мир, привычный наблюдателю -
там, где перестает действовать земная  логика, начинает  действовать  логика
неземная,  только  и всего - и нечего  выдуриваться, пытаться подстроить под
себя то, что существует помимо твоей воли, что существует, даже и не замечая
твоего существования, не  замечая тебя самого,  нечего дергаться  и пытаться
все осмыслить, привести к известным  тебе знаменателям, все это  бесполезная
затея!  Бесполезная и  иссушающая  мозг!  Ибо  ползет  улитка  по  стебельку
травинки,  не ведая ни одного  закона окружающего  ее  мира,  не  ведая,  но
подчиняясь им, существуя  по  ним, а следовательно, и  сама  она часть этого
мира, часть  многосложной совокупности его  законов, сама  один из таковых -
потому и необорима в миллионах и  миллиардах поколений. Ищущий же объяснений
всему,  желающий  постичь   непостижимое   вырывается   из   жизнеустойчивой
совокупности  этой, из самого  симбиоза живого и неживого,  материального  и
Нематериального.  И  ополчается против него все живущее  по законам и внутри
них,  стремится  поглотить изгоя  или  выпихнуть  пробравшегося внутрь.  Так
случается  в своем  мире. Сплошь  и  рядом  случается!  А в  чужом?  В мире,
существовавшем без тебя и тебе подобных, в  мире, не породившем тебя, а лишь
принявшем на  время,  как  в нем? Столь  же он  суров  к нарушающему  законы
чужаку? Или он его не приемлет ни в единой ипостаси, ни  в  нарушении, ни  в
соблюдении?! Нет ответа. И не будет! Нечего даже  пытаться отыскать его, ибо
ни что не повторяется в точности, никогда и нигде! Что же делать?  Как быть?
Из  трясины  можно вытащить палец, руку... но если тебя засосало с  головою,
что делать?!
     Так или примерно  так думал Иван, находись в  полуобморочном состоянии,
то  всплывая на поверхность, то проваливаясь в бездну. Мысли были несвязные,
путанные, но именно они почему-то лезли в голову. И изгнать их  не было сил.
Иван  даже не  знал, сколько  времени  он лежит в состоянии прострации,  ему
казалось, что очень долго, чуть ли не всю жизнь.
     Несколько  раз его принимались  пинать  ногами  под  ребра.  Но  он  не
вставал, а наоборот - сразу же отключался, уплывал. Видно,  на превращение в
многолапового и стоглазого ушло  столько сил,  что ему еще  нескоро придется
выкарабкаться... Да и придется ли?!  Откуда-то издалека  доносились хрипатые
голоса:
     - А слизняка куда? В утилизатор?!
     - Не, не надо!
     - Почему?
     - А потому! Не мы его сюда впихнули, не нам и выпихивать!
     - Загадками говоришь.
     - Дурья башка! Может, его кто на ниточке ведет, понял?!  А ты дернешь -
кончик-то тебя и по макушке огреет самого! А то еще чего, тут с умом надо...
Пускай ползет, какое нам дело!
     - Вот это точно, дела нет! А только место свое знать надо. У-у, гнида!
     Ивану опять раза три  кряду саданули по ребрам. Он перевернулся на бок,
скрючился.
     И все-таки голова постепенно прояснялась. Да и тело оживало. Но Иван не
спешил - он решил, что поднимется или сделает попытку подняться лишь  тогда,
когда силы восстановятся полностью,  ну хотя бы  на  две трети. Он незаметно
просунул руку  в  пояс,  нащупал  шарики  стимуляторов,  очень  осторожно  и
медленно, чтобы  не вызвать подозрений,  если за  ним следят, поднес руку ко
рту  и  проглотил сразу пять  или  шесть  шариков. Он знал, что потом  будет
плохо. Но это потом. А выкарабкиваться надо было сейчас.
     - А может, он не слизняк?  Может, из наших? Гляди-ка, не отличишь ведь!
- донеслось снова сверху.
     - Был бы наш, сразу на внутреннюю связь вышел, так-то!
     Иван  и  раньше  догадывался,  а  теперь  до  него дошло окончательно -
негуманоиды в основном переговариваются мысленно, телепатически, и потому он
в любом обличий предстает перед ними чужаком.
     - Наш  или не  наш, какое  дело! Что ж теперь -  так и позволять ему по
перпендикулярным уровням шнырять? А мало ли куда его занесет?!
     - Не наше дело!
     - Ну и ладно!
     Иван  подождал,  пока  смолкнут  удаляющиеся  шаги, и повернул  голову,
приоткрыл  один глаз - верхний.  Никого рядом не было. Тогда  он открыл  все
глаза, осмотрелся, сел. В спину будто колом ударило.
     -  Проклятье!  -  выругался   он.  И  застонал.  Лишь  теперь  начинали
сказываться все те удары, что были нанесены ему  в бесчувственном состоянии.
Зеленая пелена застлала взор. Он отогнал ее усилием воли, собрался. И  стало
лучше  -  то ли  стимуляторы  подействовали,  то  ли сработали  рефлекторные
механизмы, заложенные в его мозг и тело еще в Школе.
     Он сидел  посреди самой  настоящей пустыни  - от горизонта до горизонта
тянулась одна и та же растрескавшаяся  серая земля. И  не земля даже, как он
убедился,  проведя рукой,  а ссохшаяся  или  обожженная  глина. Трещины были
глубокими и широкими, причудливо изломанными и забитыми каким-то непонятным,
но явно искусственного происхождения мусором. Чего только в них не было  - и
разноцветные спиральки  разных величин, и пластиковые черные болты с  кривой
нарезкой,  и  колечки, и  штыри,  и перепутанная и  изломанная  проволока, и
вообще черти что!  Но главное,  нигде не было намека на что-то такое, откуда
Иван с Ланой могли выйти в эту пустыню. Или его успели  отволочь так далеко?
Иван не знал. Он сидел и вертел головой, ничего не понимая.
     Небо  было  зеленым и бездонным. В  эту ненормально прозрачную пропасть
было страшно смотреть. И  Иван снова уставился в  землю. Он сидел на плоской
глинистой плите с причудливо изрезанными  краями - плиты этой  только-только
хватало, чтобы вытянуться во весь рост. Иван склонился над трещиной, сунул в
нее руку. Но тут же выдернул ее обратно - в пальцы  словно током ударило. Он
попробовал еще  разок,  но уже с другой  стороны -  шибануло  сильнее.  Нет,
подумал он, лучше не экспериментировать!
     Встал. Ноги держали. Головокружение прошло. Он  подпрыгнул вверх  метра
на полтора - и сумел разглядеть: чуть ли не за горизонтом, в теряющейся дали
какие-то смутные  тонюсенькие столбики  или башенки. Подпрыгнул еще раз,  но
разобраться так и не сумел.
     Надо было идти куда-то, разыскивать русоволосую и вообще искать  выход,
если он только есть в этой безжизненной  пустыне.  Не сидеть  сиднем! И Иван
побрел, куда  ноги понесли.  Поначалу он перешагивал  через трещины.  Но это
было  утомительно, сбивало с ритма, ведь  плиты были  разной  ширины, разных
форм.  И он стал прыгать с  одной на другую, иногда и  перемахивая через те,
что поменьше.  Все это  напоминало какую-то глуповатую  детскую  игру, когда
ребенок, спешащий за матерью, вдруг задается целью не наступить ни на единую
трещинку в наземном  покрытии, и от того поминутно сбивается, спотыкается, а
то и падает.  Но на Ивана напал странный азарт - он прыгал с плиты на плиту,
и  уже  не на  ходу,  а  на бегу;  он  просто  несся  как  сумасшедший,  как
взбалмошный ребенок. Через каждую сотню плит он подпрыгивал вверх  и  глядел
за горизонт, но башенки-столбики  не приближались, до них было так же далеко
как и в самом начале.
     Он начал задыхаться.  Но когтистые лапы были послушны, выносливы - Иван
еще  раз убедился,  что  негуманоиды правильно  поступают,  не нося  никаких
башмаков или  сапогов.  Да и  как  на  такие раскоряки натянуть  башмаки! Он
прыгал и прыгал в надежде хоть куда-нибудь добраться. По его расчетам позади
оставалось не  меньше полутора десятка километров.  Но ничего не  менялось -
пустыня-свалка  была  точно такой же как и  в исходном пункте.  Складывалось
впечатление, что некто специально размел  весь этот  пестрый мусор по  щелям
столь равномерно.
     От  однообразности  пейзажа  начинали  уставать  глаза. Иван  почти  не
смотрел по  сторонам, лишь, контролировал  узенькую  полосочку впереди...  И
вдруг он сбился,  споткнулся,  упал на колени посреди одной из  плит. И  его
сразу прошибло второй волной  пота - ледяной,  неприятной. Посреди следующей
плиты лежал маленький кругленький черненький шарик.
     Иван осторожно, словно переступал не по  разломам  глины,  а  прыгал  с
льдины  на льдину,  перебрался на плиту.  Взял  шарик щепотью...  Да это был
самый обыкновенный гранулированный  стимулятор, самый что ни на есть земной,
его  собственный!  Думать  о том, что кто-то  успел до  него побывать  тут и
оставить на плите шарик было наивно. Иван сел и призадумался.
     Все было чертовски нелепо! Бежать по кругу, как это бывает с неопытными
ходоками и бегунами, блуждающими  в трех соснах, он не мог, с его выучкой он
бы и в полубессознательном  состоянии  не  ползал  кругами....  И все же  он
вернулся туда, откуда начал свой путь.
     - Эй! - крикнул он вверх. - Кто-нибудь меня слышит?!
     Голос его растворился в зеленой прозрачной пропасти.
     - Ну и черт с вами!
     Иван  снова  сунул  руку  в  трещину  -  его  затрясло.  Да   так,  что
зубы-пластины  застучали трещоткой и  из глаз покатили слезы.  Но он терпел.
Его било, колотило,  трясло  безжалостно, неистово.  Тело корчилось словно в
агонии. Но  он  терпел.  И  все  глубже запускал  в  трещину  руку.  Наконец
наткнулся  на что-то  твердое,  округлое.  Вцепился  и потащил на  себя.  Но
вытащить ничего  не  сумел... Плита вдруг  накренилась,  встала  дыбом будто
переворачивающаяся льдина -  и  Ивана повлекло куда-то вниз.  Он  еле  успел
зацепиться за край плиты.  Но тут же отдернул руки, иначе  бы  их расплющило
всмятку о другую плиту. Но не упал...
     Какая-то невидимая сила мягко опустила его на дно подземной пещеры. Да,
это была самая  настоящая пещера, каких на  Земле  не  счесть  - с темными и
неровными  стенами,  с  мрачными  еле  видимыми сводами, с  которых  свисали
сталактиты - переливчато  светящиеся, необыкновенно красивые. Иван сидел  на
большом  валуне  и  думал  -  ну, вот  сейчас подойдет  кто-то,  или  просто
прогремит голос, и  его  обрадуют  чем-нибудь  этаким,  дескать, ты там-то и
там-то,  за  столько-то  световых лет  от  того-то.  И он  уже  приготовился
выкрикнуть, что  ему наплевать на  то,  где  он и  на  каком  расстоянии  от
предыдущего  места хотя  было  той  причине,  что для  него  все  эти  места
одинаково далеки, все где-то у черта на рогах! Но никто не подошел.
     Тогда  Иван  сам  встал.  И  в  сердцах  ударил лапой  по  торчащему из
неровного дна пещеры сталагмиту, точно такой же сосульке что и сталактит, но
растущей наоборот.  И произошло  странное. Переливающаяся изумрудной синевой
сосулька спружинила словно  резиновая. И с непонятной силой  ударила Ивана в
лоб. Он полетел спиной  на валун. Но  тот откатился в сторону, открывая дыру
провала... и Иван опять полетел "вниз". Он уже ничего  не соображал. В мозгу
вертелась какая-то  мешанина  из  "перпендикулярных  уровней"  и  "прыгающих
лягушат".
     Падение было бесконечным. Мелькали сосульки-сталактиты, стены,  валуны,
своды,  сталагмиты,  ржавые  лестницы,  каменные  ступени,  что-то  текло  и
журчало, падали, но почему-то наискось, хрустально-пенистые водопады, в лицо
Ивану летели брызги.  Но  он даже  не  прикрывался.  Наконец его тряхнуло. И
падение прервалось.
     Он лежал на спине посреди огромного  зала. И опять,  как  и  в случае с
навесом, никакой дыры или проема в нависшем над  ним потолке не было,  будто
он  упал прямо через эту серую,  явно металлическую поверхность, пронизав ее
как нож масло.
     - Иван! - тихо позвал его кто-то.
     - А-а?! - отозвался он невпопад.
     Вскочил на ноги, не зная, куда бежать, что делать.
     - Иди же ко мне!
     Голос принадлежал русоволосой,  теперь Иван это точно разобрал. Но куда
идти?  Где  она?! Иван ничего не видел кроме серого потолка и серых стен.  И
все же он сделал с десяток шагов в направлении прозвучавшего голоса.
     - Смелей!
     - Тут стена. Где ты?! - Иван остановился.
     - Да, нет тут никакой стены, давай! - снова позвала Лана.
     Иван протянул руку и она прошла сквозь стену.
     - Ну видишь? Там нет ничего, иди сюда!
     Иван шагнул прямо на стену... и прошел сквозь нее, не почувствовав даже
легчайшего прикосновения к телу. Зато он сразу же вляпался в какое-то вязкое
месиво  и  запутался  в  тягучей   и  липкой  паутине.  Начал  обрывать  ее,
вытаскивать лапы - ему  еле  удавалось  проделывать  это.  И он  по-прежнему
ничегошеньки не видел кроме самой паутины, толстенной и клейкой.
     - Чего ты там застрял, живее давай! - нетерпеливо прокричала Лана.
     - Где ты?!
     - Там же, где и ты, - прозвучало  совсем рядом, не дальше десяти метров
от него. - В Невидимом спектре, понял?
     -  Ничего я  не понял! -  сорвался  Иван. -  Говори толком!  Что это за
мерзость, как ты сквозь нее пробиралась, вот ведь гнусь какая!
     Он совершенно запутался и увяз. Бессилие раздражало, заставляло рваться
из  паутины  сильнее,  резче.  И все больше  ее  накручивалось на тело,  все
труднее становилось двигаться.
     -  Не  психуй! Я  сама ничего не знаю. Это все  Марта так говорит.  Она
слыхала. А я не знаю. Тут Квазиярус  какой-то! Ты  мужчина, ты и ломай  себе
голову! Ну-у?!
     - Я пошевельнуть пальцем не могу, а ты ахинею несешь! - заорал Иван. Он
был просто взбешен.
     Если бы в эту минуту ему под руку попался, плазменный резак, он бы стал
жечь все и всех  направо и налево, без разбору  и жалости. - Где ты, черт бы
тебя побрал?! Как ты пролезала через это болото поганое?!
     Лана отозвалась не сразу. И голос ее прозвучал обиженно:
     - Меня сбоку провели, через дверцу... и подвесили.
     - Чего-о?!
     - Да не ори ты как резаный! Подвесили, говорю, вот и все! А еще сказали
-  тут, мол нулевое  время и ты,  то есть, я, значит, буду тут жить вечно на
благо их  цивилизации, и  все  будет, чего только ни  захочу...  надо только
висеть и все. Остальное не мое дело. Понял?!
     Иван начал соображать что к чему, ему припомнилось кое-что, он поневоле
призадумался. И выругался крепко. Но на этот раз про себя, не вслух.
     - А Марта?! - спросил он зло.
     - Чего - Марта.? - не поняла русоволосая.
     - Где она?
     - Тут.
     - Тоже висит?
     -  А как же! Тут все висят! Но я никого не вижу  из  них, только слышу,
понял? Нам разрешают  переговариваться, болтать  о  том о сем.  Мы  уже дней
десять болтаем...
     - Сколько? - удивился Иван.
     - А ты  думал! Я все  ждала поначалу, а потом рукой махнула - все равно
не придешь... а ты вот пришел. Странно!
     Иван запутался  окончательно, во всех смыслах. Но самое главное, он был
опутан паутиной,  и  даже  сам себе  теперь  казался  каким-то  коконом.  Но
вырываться  он  не  переставал,  все  напрягал  мышцы,  изгибался,   пытался
присесть, вытянуть ноги или хотя бы одну. И  все  же мучило любопытство.  Он
обязан был знать все!
     - А почему  нулевое время,  что  за бред?! -  крикнул он сквозь  липкую
маску паутины, налипшей на лицо.
     -  Они умеют  находить  точки в  Пространстве, где время не движется  и
можно  жить вечно, понял?  Так Марта говорила.  Она от других слыхала. Я  не
знаю, может,  и  врут, но  так  говорят,  поди проверь.  Эти  точки только в
Невидимом спектре и только на пересечении квазиярусов, понял?
     - Не понял! - сознался Иван. - Но все равно говори! Хоть перед  смертью
узнать, в какое дерьмо вляпался!
     - А что с тобой?!
     -  Ты  совсем  дура!  Неужто  не слышала,  я сто раз тебе говорю  - тут
паутина, я погибаю уже, понятно! А еще  болото! Ну  да неважно,  говори! Мне
все равно не поможешь.
     Иван был уже опутан по рукам и ногам, не мог пошевельнуть даже  крайним
пальцем, кончиком пальца.
     Лана отозвалась сразу:
     - Стой  спокойно,  дурень! Это же самый обычный фильтр! Не соображаешь,
что ли?!
     -  Ты  много  соображаешь!  -  выкрикнул Иван.  - Чем  ругаться,  лучше
напоследок скажи мне что-нибудь ласковое, доброе,  ведь я же тебя...  люблю,
нет уже, любил, точно, любил, все прощай!
     Лана опять долго молчала. Потом сказала тихо, голос ее дрожал:
     - Ладно уж, нужна мне  любовь эдакой  трехглазой образины! Много о себе
думаешь! -  слова были  недобрыми,  а голос  нежным и взволнованным,  видно,
думала она совсем иное, чем говорила.
     - Прощай!
     - Да помолчи немного! Пойми, под ногами у  тебя не болото  никакое,  не
трясина, а фильтр -  к нам нельзя без  фильтра, инфекцию занесешь!  А  через
этот фильтр тебя протянет и все будет в  порядочке, стерильным станешь,  все
сам увидишь.
     У Ивана слабеньким птенчиком трепыхнулась в груди надежда.
     - Правда-а? - жалобно взмолил он.
     - Так говорят, вон и Марта...
     - Да хватит уже про нее!
     Иван  чувствовал,  что  его  затягивает  все глубже, но  и  не  пытался
сопротивляться. Теперь он верил, точнее, он был готов верить во  что угодно,
хоть в чудо, хоть в сказки.
     -  Вот  ты перебиваешь все  время,  а  сам  не слушаешь,  - рассерженно
продолжила русоволосая.  - У  них очень  мало земных женщин, понял! Потому и
делают все, что только можно, потому и  в  эти ярусы специально подвешивают,
вечную  жизнь дают,  берегут как зеницу ока,  понял?  Потому и  ублажают,  и
кормят, и поят, и все, чего душе потребуется...
     - Да не потому! - взвыл Иван. - Ты же сама знаешь, не потому!
     - Ну и что,  - вдруг резко  ответила Лана, -  ну  и  что?! У них  народ
древнейший, миллионы, лет цивилизаций, многие вырождаются,  перестают давать
потомство, да почти все, чего там! А  ты бы чего стал на их месте делать, а?
Вымирать, что ли? Нет уж, не захотел  бы вымирать! Вот  и они не  хотят! Они
наших подвешивают, чего-то там делают - и только давай, в ускоренном режиме,
сотнями,  тысячами  зародышей  выдают,  успевай  выносить  да  в  инкубаторы
помещать для выращивания! Вот так! Ивана захлестнуло мутной волной ярости.
     - И ты-ы?! - прохрипел он, погрузившись в вязкое болото по плечи.
     - А что я - особенная?! Тут все одинаковые!  И все  говорят, совсем  не
больно, даже  не чувствуешь  ничего, наоборот, висишь и наслаждаешься вечной
житухой, а там все само собой идет. Вот так, они умеют!
     -  Ты спятила! Ты с ума сошла на  этой чертовой планете или как ее там,
ты  просто  ненормальная!  -  Ивана  прорвало. Вязкая  трясина подступала  к
подбородку, и он задирал его вверх, чтобы не захлебнуться. - Неужели и ты...
     - Меня  пока  готовят только. Тут много  всяких стадий, понял?  И там в
садике - это тоже стадия, им надо, чтоб каждая сама созрела, вот ведь как! И
Марту не силком увели, эта толстуха все врала, Марта сама напросилась, вот и
увели,  она  созрела,  и  я  сама к ним приползла,  сама,  хоть  и  с  твоей
помощью... А  теперь чего  же, я не знаю! И  мне хочется жить  вечно!  Какая
разница - здесь,  там, еще где... Тут  я всех  переживу, тут просто рай, так
все приятно  и  хорошо, будто все  время  в теплой  ванне  с  чем-то нежным,
ароматным. И  совсем не скучно, ни капельки!  Вот меня  подготовят, и я тоже
начну испытывать блаженство, как Марта, как все они!
     - Молчи!
     Это  было  последнее  слово  Ивана. Его  затянуло с  головой. Он  начал
задыхаться. Но  по-настоящему  испугаться  не  успел  - его вдруг  выдернуло
непонятной силой из трясины  и бросило на что-то  мягкое  и раскачивающееся,
напоминавшее гамак.
     Прямо перед Иваном висел огромный мохнатый  шар. Шар был  судя по всему
живым, он поводил боками, вздрагивал.  Иван спрыгнул с гамака, задрал голову
-  и не поверил глазам, своим. Шар вытягивался кверху грушей,  и под  самыми
сводами,  на  высоте  пяти  или  шести   метров,  заканчивался  патлатой   и
неухоженной  головкой  с  сонными  покрасневшими  глазками.  Почти от  самой
головы, из-под волос торчали тонюсенькие ручки.  Они нервно теребили  что-то
невидимое, поблескивающие  ноготки  отражали тусклый синеватый свет.  И весь
этот гигантский шар-груша  висел в почти совершенно прозрачной сети, которую
Иван поначалу  и  не приметил, висел  на  сложной системе  крючьев-шарниров,
переплетающихся    гибких    шлангов,   трубочек    и    прочих   непонятных
приспособлениях. Но  то,  что  живой  шар-груша  составляет единое  целое  с
патлатой и сонной головой, Иван сообразил сразу. Это было невероятно, но это
было фактом.
     -  Чего тебе - тут  надо,  слизняк? -  вопросила  женская голова как-то
вяло.
     - Ничего!  -  огрызнулся Иван.  Ему не  понравилось,  что  и  такое вот
существо называет  его слизняком, будто издеваясь не только  над ним, но над
самим здравым смыслом. Но все же он заставил себя выдавить два слова:  -  Ты
кто?
     Шар-груша вздрогнул, заколыхался.
     -  Я - Марта,  - донеслось сверху. - Вечная Марта. А  ты - ничтожный  и
жалкий слизняк, приползший оттуда, я тебя распознала.
     -  Не слушай  ее!  - вдруг  прозвучал громкий голос  русоволосой. -  Не
слушай! Иди ко мне!
     Иван завертел головой, но ничего не смог увидеть.
     - Где ты?
     Его  взгляд  случайно  упал  на какой-то  морщинисто-слизистый  хобот в
полметра шириной, выходивший снизу из шара.  Иван пригляделся. Хобот стлался
по  полу  извивистыми кольцами  и пропадал  в стене.  Иван подошел к ней.  И
только тогда увидал - никакая это не стена! То, что он принял за зеленоватую
стену, было на самом деле толстенным стеклом огромного аквариума-резервуара,
заполненного зеленой  жидкостью. Он даже вспомнил аквариум в кабинете Толика
Реброва, там,  на  Земле,  вспомнил его  чистую  прозрачную  воду,  свирепых
обитателей... Но здесь все было  иначе  - вода была мутной, да и вода ли это
была? А в ней плавали тысячи, если не десятки тысяч, тоже зелененьких и тоже
полупрозрачных  головастиков.   Они  сновали   и  вверх   и  вниз,  в  самом
беспорядочной,  броуновском  движении.  Конец  хобота,  проходившего  сквозь
черное упругое кольцо внутрь аквариума, лежал на самом дне, из его отверстия
при каждом содрогании шара-груши  вырывалась стайка совсем  крохотных, почти
не различимых головастиков.
     - Убирайся отсюда,  инфекция ходячая!  - недовольно пробурчала огромная
Марта. - Здесь не место слизнякам!
     - Иди ко мне!
     Иван, не глядя,  бросился  на  голос  русоволосой.  Еще немного,  и его
вывернуло  наизнанку,  он  не  выдержал бы  -  висящая  Марта  и все  прочее
произвело на  него  впечатление  более  жуткое, чем  Хранитель да  и вся эта
негуманоидная шатия-братия!
     - Иду!
     Он прыгнул в темноту, прорвал какую-то невидимую завесу, прорвал словно
тонкую резиновую пленку... и оказался  прямо перед  ней, перед Ланой.  Но  в
первую очередь  он оглянулся, чтобы проверить себя,  чтобы  убедиться в этом
переходе.  Но ничего позади  не  было. Абсолютно  ничего кроме  глухой серой
стены.
     Русоволосая висела  в трех метрах над полом в прозрачном коконе. Висела
и улыбалась. При виде Ивана скривила губки и протянула:
     - Фу-у, какой же ты все-таки страшный! Прямо, смотреть не могу!
     Иван отмахнулся  от ее слов.  Это все было ничего  не стоящей  ерундой!
Главное,  она, она была прежней, нисколечки не изменившейся,  видно, процесс
преобразования  висящей в гигантскую плодоносящую матку или  не начался, или
же был в самом начале, не выказывал себя. Иван не стал долго размышлять.
     - А мы вот так! - выкрикнул он.
     И подпрыгнув, вцепился во все эти трубки, канатики, шланги... рванул на
себя,  выдирая  их  из  стены.  Упали  они  вместе  - Иван  успел поддержать
русоволосую, и она почти не ушиблась.
     - Дурак! - визжала она. - Ты самый настоящий дурак! Кто тебя просил?!
     Но  Иван ничего не слышал и  не желал слышать. Он  не теряя ни секунды,
грубо и  властно, обдирал с нее  полупрозрачную  липучую сеть, выпутывал  из
кокона.
     - Ты не смеешь  распоряжаться мной! Пусти! Пусти немедленно! Они тебя в
порошок сотрут! Дурак ненормальный!
     И  Иван на  миг  прервал  свою  работу  и  влепил  русоволосой  звонкую
пощечину. Та сразу  же  смолкла, уставилась на  него  удивленно-вопрошающими
глазами.
     - Ну что, накричалась?
     - Все равно ты не имеешь...
     - Пойдем! - Иван так рванул ее за руку, что она упала на колени и метра
четыре он волочил ее волоком. - Быстрей!
     Иван сунулся было в стену, через которую только что проходил, но больно
ударился сразу головой и плечом. Стена была настоящей.
     - Я хочу  жить вечно! Я хочу  блаженства! -  упиралась Лана. Из глаз ее
текли слезы, губы были искусаны в кровь.
     - Щас, щас - приговаривал Иван, ощупывая стену, - щас я тебе покажу как
живут вечно! Ты хочешь вечно висеть, как эта твоя Марта?
     - Да!!! Дурак чертов!
     Иван не нащупал прохода в стене, зато ноги его вдруг  стали погружаться
в  пол - за  минуту он опустился по  пояс. Но руки ее не выпустил, наоборот,
сжал еще крепче.
     - Тут можно пробраться! - заявил он твердо.
     - Ну и лезь сам!
     Иван  снова  дернул русоволосую на себя.  И она  стала  утопать  в этом
непостижимом  материале  покрытия,  которое   всасывало  в   себя  тела,  не
переставая казаться на глаз твердым и ровным.
     - Щас!
     Иван ушел вниз с головою,  но тут же подался вперед,  под стену.  И его
расчет оправдался - он распрямил согнутые ноги, и голова его,  пройдя сквозь
пол  в  комнате  с  аквариумом-инкубатором,  вышла наружу. Через секунду  он
выбрался полностью, вытянул русоволосую.
     - Пусти! Мне больно!! - завизжала та.
     - Смотри! - зло произнес Иван. - Смотри, почем блаженство и вечность!
     Лана уставилась  на  Вечную  Марту,  шарообразную  и  жуткую,  на  этот
опутанный сетью мохнатый живой шар-грушу с  морщинистым слизистым хоботом. С
полминуты  она молча таращила глаза. Потом из груди  ее вырвался такой крик,
что у Ивана заложило уши:
     - Не-е-ет!!!
     Она начала падать. Но Иван успел подхватить ее тело, вскинуть на плечо.
Не  мешкая, он  запрыгнул  в плетеный гамак, тот самый, на котором опустился
сверху, принялся дергать за стропы-канаты беспорядочно, но сильно.
     - Вы оба - жалкие слизняки, - проговорила Марта брезгливо и равнодушно.
- Жалкие, смертные черви!
     Иван не стал  отвечать. Он почувствовал, что гамак пошел вверх -  и это
было маленькой победой, все остальное чепуха, мелочи!
     - Виси себе вечно! - крикнул он на  прощание со злой веселостью.  И тут
же  сам  удивился,  почему   так,  откуда  в  нем  это  недоброжелательство,
злорадство,  откуда?!  Ведь  ему  бы следовало  пожалеть  несчастную! Даже в
висках заломило.
     И уже на исходе из комнаты-аквариума он расслышал глуховато-надменное:
     - Это вы несчастные, это вас надо жалеть...
     Лана очнулась.  Вцепилась в  плечо  рукой. И  прошептала  на ухо как-то
вяло, обреченно:
     - Все равно  мне не уйти от  них. Ты, может,  и убежишь, ты им не особо
нужен, а мне не уйти! - И заплакала.
     - Это мы еще поглядим, - заверил ее Иван.
     Они проскочили  потолок  - с таким ощущением, словно  их  протащили  на
канате  сквозь  огромную кучу чего-то сыпучего  и мелкого наподобие крупы. И
угодили  прямиком  в один из тех водопадов, которые  Иван  видел,  спускаясь
сюда. Только  теперь  этот  странный, бурлящий и пенящийся водопад падал  не
наискось,  как  прежде, а бил  могучим фонтаном вверх. В  общем-то Иван и не
успел толком  разобраться, что  произошло, как его,  мокрого и растерянного,
вышвырнуло на поверхность, прямо  на  плиты пустыни-свалки.  Рядом сидела не
менее мокрая и напуганная Лана. Она, несмотря на все страхи и растерянность,
как-то по-деловому и кокетливо  в то же время  отжимала волосы. Лужицы  воды
испарялись с плиты прямо на глазах.
     - Выбрались! - выдохнул Иван.
     Русоволосая смотрела на вещи практичнее.
     - Ага, прямо,  выбрались,  - проговорила она с изрядной долей иронии, -
выкинуло нас, вышвырнуло - как слепых котят! А ты - выбра-ались, тоже  герой
нашелся!
     - Как бы ни было - лучше, чем висеть! - сказал Иван и отвернулся.
     Русоволосая ткнула его кулаком в спину. Зло просипела:
     - Не напоминай! Я  знать про то, что было в этом  проклятом Квазиярусе,
не желаю! Еще слово скажешь, я тебе все три твои буркала выцарапаю, понял?!
     - Понял, - поспешно ответил Иван.
     Он был доволен этой переменой, а  то думал, что  свихнулась совсем, что
от страхов да  передряг  ума лишилась.  Теперь убедился, нет  не свихнулась,
"русоволосая была вменяема.  Уж  если кто и спятил, так он сам. Но  выяснять
все это было некогда.
     - Пошли! - буркнул он, вставая.
     - Куда?
     - Не знаю. Но надо идти!
     - Вот вечно у тебя так - сам не знаешь, а все лезешь куда-то! Да других
за собой тянешь!
     Иван вывернулся  к ней лицом.  И  обомлел.  Но смотрел он не  на нее, а
дальше, поверх ее головы, в даль пустыни-свалки.
     -  Да-а,  - проговорил он,  еле шевеля губами, - похоже, нам  и в самом
деле идти никуда не придется!
     - Ты что?! - испугалась русоволосая. И тоже обернулась.
     К  ним  стремительно  приближалась,  на  глазах  вырастая  в  размерах,
какая-то чудовищно нелепая машина, представлявшая из себя  смесь допотопного
танка, еще более допотопной  боевой колесницы времен  Ассирии и  Вавилона, и
наисовременнейшего  бронехода.  За сотню метров  от них машина вдруг снизила
скорость и стала медленно, но неотвратимо наползать на них, нависая жуткой и
непонятной громадиной.
     - Встань!
     Иван сам поднялся, поднял русоволосую. Она пыталась вырваться, убежать,
спрятаться от машины-чудовища. Но бежать  было некуда. И Иван  это прекрасно
понимал. Он стоял на месте, стоял чугунным, поблескивающим чешуей  изваянием
- ноги словно вросли в плиту.
     - Поглядим еще, у кого  нервы крепче, - процедил  сквозь сжатые зубы. -
Стой! Не дождутся гады, чтоб мы от них бегали! Стой!
     Лана  окаменела, подчиняясь ему. Громадина нависла над самыми головами.
Огромные  гусеницы,  сочлененные  со  старинного   вида  колесами,  медленно
наползали, гремя  и  посверкивая траками.  Плоское, увешанное  цепями днище,
мелко и надсадно  подрагивало -  словно от исполинского напряжения. Из брони
торчали  короткие  длинные   стволы  пушек,   пулеметов,  лучеметов,  вообще
непонятно   чего.  На  кривых  железных  кронштейнах  болтались   тяжеленные
решетчатые сферы. Все было нелепо, громоздко, жутко.
     В  ушах  у   Ивана  прозвучал   пропитой  голос  Псевдо-Хука:  "Убегай!
Проваливайся в  перпендикуляры,  не  то хуже  будет! Ну  чего же  ты  стоишь
пнем?!" Иван мотнул головой, прогоняя голос.
     - Они раздавят нас! - закричала Лана.
     - Нет!
     Иван  не выпускал  ее  руки.  Пусть давят!  Неужто  они  на самом  деле
приперлись неведомо  откуда  на этой  громыхале, чтобы раздавить  их?!  Нет,
тысячу раз  нет, они  бы давно  могли  расправиться с беглецами  значительно
проще, не пуская на них, голых и безоружных, бронеход-колесницу.
     Чудовищная машина остановилась в полуметре от них, застилая собой небо,
нависая над головами гигантскими  дрожащими гусеницами. Лана  не  выдержала,
упала на колени,  расплакалась  - громко  навзрыд.  Она размазывала  ладонью
слезы по лицу и не  могла  выговорить  ни  слова, лишь хлюпала да  подвывала
тихонько.
     Иван погладил  ее  по голове, погружая пальцы в  пышные и уже  высохшие
волосы. Он тоже был готов разрыдаться.
     - Не плачь, не надо!
     Она закивала,  поглядела на  него изнизу, но слезы не остановились, они
текли и текли по ее щекам, груди...
     - Эй вы! - заорал Иван, вскидывая подбородок. - Ну и что дальше?!
     С десятиметровой высоты,  из распахнувшегося люка высунулись  сразу три
пластинчатые рожи. И будто в  такт движениям невидимого  дирижера  принялись
скрипеть  да скрежетать. Они  смеялись над беспомощными беглецами. Хотя Иван
не видел тут причин для смеха.
     Наконец смех-скрежет стих. И один из негуманоидов изрек:
     - Мне кажется, двуглазая еще не созрела, как вы думаете?
     - Ага! - многозначительно ответил средний.
     - В садик ее,  и весь  разговор! - сделал вывод третий. - В карантин на
Хархан. Дозреет, будет отличной маткой.
     - А с этим чего делать?
     - С кем еще?
     - Да вон, ползает там амеба в пыли.
     - Ну-у, этот уже вполне созрел. Его пора выставлять. Как считаете?!
     - Сначала  надо дать  ему  внутреннюю  связь,  - неуверенно  проговорил
средний.
     Иван вдруг  оглох  от множества голосов, зазвучавших в его  мозгу - там
перемешались  хрипы  и  скрипы  всех  трех  негуманоидов,  нежный,  но  чуть
сипловатый голосок  Ланы, и еще много, много неизвестно чьих голосов... Иван
двумя руками сдавил уши, зажмурился.
     - Не-е, рано еще! - сказал первый. И все сразу же смолкло.
     Иван  открыл  глаза. То,  что  он  увидал,  не  радовало.  Две огромные
металлические  решетчатые сферы,  висевшие на уродливых  крюках-кронштейнах,
опускались. Опускались прямо на них. Иван не понял, что происходит. Но вдруг
сам  отпустил  руку  Ланы.  И она  отошла от него  на четыре  метра, застыла
безмолвным изваянием.
     - Лана! - крикнул он во весь голос. - Беги! Но она даже не шелохнулась.
Тяжеленная сфера, словно выпиленная квадратами из литого чугуна, опустилась,
закрывая  русоволосую.  Но Иван  еще  видел ее  сквозь прорези-окошечки  она
стояла все так как будто околдованная.
     - Лана-а! - снова заорал он.
     Это  было нелепо,  невероятно.  Уж если их разлучали, то  могли бы дать
хотя бы  слово сказать на прощание! Нет, не надо слова! Хотя бы посмотреть в
глаза друг другу! Ивана трясло от  гнева, досады,  от собственного бессилия.
Но что он мог поделать?!
     Он не отрываясь смотрел на сферу, на проглядывающую женскую фигуру... И
вдруг сфера опустела, начала  подниматься. Иван ясно видел, что под ней да и
в  ней самой,  поднимающейся, никого нет.  Он не  знал,  что они  сделали  с
русоволосой.  Но  он почувствовал,  что теперь долго не сможет повидаться  с
ней, -  не  исключено, что  они и вообще никогда не  встретятся... Он  хотел
броситься с  кулаками на  эту  бронированную  колесницу. Но его  уже накрыло
второй сферой. Сквозь  прорези-окошки он видел и машину, и мусорную пустыню.
Но не  мог сдвинуться с  места, не мог поднять руки. Ему вдруг  стало тепло,
даже  горячо, словно его погрузили в  ванну. И вместе с этим чувством  тепла
пришло   успокоение.   Он   расслабился,   перестал   негодовать,   злиться,
бесноваться,  ему все  стало совершенно безразлично.  Он  поплыл  по волнам,
растворяясь в теплоте и спокойствии, забывая о том, где он  находится, что с
ним, кто он.

     Изолятор - 123-й год, декада грез.
     Обратное время - Гадра.
     Ха-Архан, Арена, Год 124-ый,
     1-ый день месяца развлечений

     - ..снова возвращается на круги  своя,  и что поделаешь, так  заведено,
менять никто  не  станет,  даже  если  и захочет кто изменить ход вещей, так
ничего у  него  не  получится. Я вам уже тысячу  раз втолковывал -  надо  не
дергаться, надо чтобы все шло само собою. И  никаких проблем! Ну, попробуйте
же, ведь в ваших интересах выбраться отсюда  живым и невредимым!  Нет ничего
проще, надо только постараться...
     Псевдо-Хук сидел  на колченогом  табурете  - том  самом, которому  Иван
передавил  дубовую  ножку  словно цилиндрик  пористого  пенопласта. Сидел  и
занудно рассуждал о  чем-то  непонятном и малосвязном. Иван закрыл глаза. Но
тут же  открыл их вновь - Псевдо-Хук сидел вверх ногами и почему-то не падал
с грязного и бугристого потолка. Наоборот, он чувствовал себя очень уверенно
-  размахивал руками,  сучил ногами,  тряс головой.  И говорил, говорил  без
умолку.
     -  Вот  представьте  себе три  плоскости,  параллельные  плоскости,  не
пересекающиеся, но пронзенные одной иглой. Представили?
     -   Представил,   -  машинально  ответил  Иван,  абсолютно  ничего   не
представляя.  Он  разглядывал  ножки  табурета,  отыскивая  следы   потайных
крючьев, которыми тот крепился к потолку.
     -  Это  очень  хорошо,  что  все  представляете,  - сказал  незнакомец,
прячущийся  под  маской  старого  кореша  Образины.  -  Очень  хорошо.  Даже
прекрасно! Так  вот, всякие букашки, которые ползают по плоскостям, ни черта
не видят и не понимают. Но когда их  заносит в место  прокола, на иглу,  они
могут переползти в чуждый для  себя мир и не заметить  этого  - ну чего там,
ползли себе и  ползли,  а вдруг оказались  где-то  не  там,  где надо. А  со
стороны они себя, плоскости и иглу, разумеется, увидеть не могут. Они вообще
над плоскостью  подпрыгнуть  не в  состоянии, эдакие  плоскостные  букашечки
таракашечки... Но это к нам  не имеет отношения, это  для наглядности,  чтоб
вам лучше  войти в курс,  чтобы разобраться хоть немного. Ну вот, значит,  а
теперь  представьте себе самые обычные  многоярусные и промежуточноуровневые
четырехмерные структуры с квазиобластями и временными  коронами-провалами  в
точках повышенной концентрации внеобластных  гравиполей, представьте в самом
упрощенном виде. Представили?
     - Представил, - отозвался Иван.
     Он не понимал, почему  Псевдо-Хук не падает с табурета. Особенно, когда
руками размахивает.
     - Отличненько! Я знал, что вы на лету все схватываете! А теперь немного
отстранитесь, как бы в  сторонку  отойдите  от объектов рассмотрения, и  все
прояснится  -  вот  комплекс   из  двенадцати   таких   структур,  связанных
энергетическими  иглами-уровнями.  Сколько  игл - никто не знает.  Они могут
пропадать и могут появляться, постоянных всего две, но  и они могут меняться
местами, это вы испытали на себе в садике, не так ли?
     - Так, - согласился Иван. И закрыл глаза.
     - Вот видите! Вам не надо разжевывать пустяков! Это просто великолепно!
Но теперь введите  во  всю  эту  стройную  систему искусственные построения,
равномерно  рассеянные  по  всем квазиобластям и  перпендикулярным  уровням,
соедините их  спиралями  внешне-внутренних переходов и  вы сразу оцените всю
гармоничность этого мира. - О проникающих волокнах Осевого измерения мы пока
говорить  не  будем,  чтоб не  усложнять модели, тем более не будем касаться
полей Невидимого спектра, иначе вам трудно будет сразу усвоить все.
     - Да нет, я постараюсь, - заверил Иван. И не удержался, брякнул свое: -
А я знаю. Образина, почему ты с потолка не падаешь, знаю!
     - А почему  это  я  вдруг  должен падать с потолка?  -  поинтересовался
Псевдо-Хук и вцепился обеими высохшими руками в сиденье табурета.
     - Должен! Непременно должен! - заверил  его Иван, В голове у него стоял
дым коромыслом.  Но  он  гнул свое:  - Ты, Образина,  не  падаешь с потолка,
потому что тебя нет! Ясно?!
     Псевдо-Хук поерзал  немного  и  снова принялся  трястись  и размахивать
руками.
     -  Вы  ошибаетесь,  - быстро проговорил он обиженным тенорком.  -  Я не
падаю с потолка не  потому что меня нет. Хотя вы правы,  меня  действительно
нет. Но  не падаю я, потому что сижу на табурете,  а  табурет стоит на полу,
хм-м, если это конечно, можно назвать полом.
     - Да-а, - язвительно протянул Иван, - на полу, на табурете-е?! А  где ж
тогда я сижу... Нет, лежу... нет, это самое, стою?!
     Псевдо-Хук  ощерился  до ушей. Ни тут  же  виновато захлопал выцветшими
ресницами.
     - А вы, извините, не лежите, не сидите, не стоите, а еще раз извиняюсь,
висите  вверх  ногами  на ржавой старой  цепи.  Если вы  соизволите  немного
выгнуть шею, то вы даже разглядите большой крюк, вбитый в потолок.
     -  Да-а?  - Иван  последовал совету. И на  самом деле увидел и  цепь, и
крюк, и настоящий потолок - такой же грязный и неровный как и пол.
     Теперь все стало на свои места. Все, кроме него самого.
     - Опять дозревать повесили, что ли? - спросил он.
     Псевдо-Хук развел руками. И преодолевая явную неловкость, пролепетал:
     - Пора бы уже.
     - Что - пора?!
     - Дозреть пора! - ответил Псевдо-Хук. -  Вы учтите такую вещь,  что год
Всеобщих лобызаний  и  Братской любви  на исходе, нынче последняя  декада  -
декада грез. А потом вам может не поздоровиться тут.
     Иван почти пришел в себя. И потому вновь обрел способность  рассуждать,
кое-как осмысливать происходящее.
     - Значит, вы считаете, друг мой  несуществующий, - проговорил он, - что
доселе мне тут "здоровилось", так?
     -  Именно так! - заверил самым серьезным образом Псевдо-Хук. - Мы  ведь
своевременно разобрались с вами в строении этого мира, вы себе представляете
его  достаточно  хорошо. Но  вот  нравы  местных обитателей  вы, похоже,  не
усвоили и даже не изучили ни в малейшей степени.
     Иван не стал спорить.
     - Сколько мне осталось? - вопросил он.
     - Сегодня третий день декады. Все провожают добрый год, все пребывают в
грезах, делают добро друг другу и кому ни попадя.
     Иван хмыкнул. Дернулся на цепи.
     - Ага, - сказал он, - вот это я на себе ощутил.
     - Ни черта вы еще не ощутили!
     - Ладно, хватит об этом. Где Лана?
     - В саду.
     У  Ивана тут же отлегло от сердца. Главное, с ней все в порядке, она  в
саду. А уж из садика этого он ее всегда вытащит. Если сам конечно выберется.
Он снова дернулся - цепи загремели, крюк качнулся, а сам он маятником  пошел
из стороны в сторону. Ничего, все образуется, подумалось ему, все встанет на
свои места. Но уточнить все-таки надо.
     - А сад там же?
     Псевдо-Хук тяжело вздохнул.
     -  Кто его знает, может,  и там. Эти предварительные  квазиуровни такие
неустойчивые... да  не  мне  вам  говорить! Как вы думаете,  где мы сейчас с
вами.
     - Не знаю,  похоже, в подземной темнице, - ответил Иван, - сдается мне,
что я тут уже бывал.
     - А вот и  ошибаетесь! Это же обычный изолятор. Чтоб вы в последние дни
года не натворили глупостей, вас повесили на хранение, понятно?
     -  Еще бы!  Повесили, на хранение...  Помогли  бы лучше отцепиться, раз
такой добренький и заботливый!
     Псевдо-Хук замахал руками, заморгал.
     -  Нет, этот  номер не пройдет, даже не пытайтесь, еще хуже  будет, что
вы!
     - Ну, а тогда проваливай со своими советами! - взъярился Иван.  - Пошел
вон отсюда!
     Незнакомец не обиделся.
     - Вы  зря волнуетесь,  - сказал он.  -  У вас же есть маленький шансик,
понимаете? Попробуйте его использовать.
     - Что за шанс? - буркнул Иван.
     -  К концу третьего дня последней декады срабатывает  пусковой механизм
осевых волокон,  ясно?  У вас будет  возможность  нырнуть  в поток обратного
времени.
     - И что?
     - А то! Где вас  выбросит из потока, не знаю. Да  и не в том  суть - вы
можете  оказаться и у  нас в любой точке, и в Вашей Вселенной, и в  Обратном
мире, понимаете?
     Иван встряхнул головой,  попробовал согнуть ноги в коленях. Но,  видно,
силенок оставалось совсем мало, потянуться на ногах не удалось.
     - Обратный  мир,  это что  - нечто связанное  с  обратным  временем?  -
спросил он.
     - Да что  вы?! - возмутился Псевдо-Хук. - Что вы! Не вздумайте  ляпнуть
здесь про это!  И я-то вам зря сказал, вырвалось просто. Вам этого  знать не
следует!  Вы лучше  запоминайте, что вам в потоке делать и  после первичного
выброса.
     - Что?
     -  Так вот, вас в  любом случае  потом, через часик  примерно, откатной
волной вынесет  сюда, к  нам. Но если там,  в точке  первичного выброса,  вы
сумеете повлиять  на  ход событий,  изменить их,  то откат вернет вас  не  в
подвал этот, как говорите, не в темницу, а куда-нибудь еще!
     - Ага, куда-нибудь, - злорадно процедил Иван, - вынесет в пасть дракону
или к дьяволу на рога, а может, и прямиком под струю аннигилятора!
     -  Все  может  быть,  -  спокойно  и даже  как-то  поспешно  согласился
незнакомец. -  Оставайтесь висеть здесь. Для этого  надо рваться,  метаться,
дергаться...
     - А чтобы в поток нырнуть?
     - Когда в вашем мозгу раздастся щелчок и потемнеет в глазах, надо будет
как  можно четче,  яснее, образнее  представить  то  место, куда собираетесь
попасть.
     -  И  что  же,  именно  туда и  попадешь?  -  Иван  вдруг  начал верить
незнакомцу, принимать его слова всерьез.
     - Вы наивны, так разве можно? Да ежели бы все было по нашим желаниям...
     - Я все понял, - уверил незнакомца Иван. - Когда сработает механизм?
     Тот  сосредоточился. И  вдруг  пропал вместе  с табуретом. Но голос его
прозвучал четко и громко:
     - Да вот сейчас, секунды через две - третьи сутки уже заканчиваются.
     Иван крепко  зажмурился. Представил Землю - сразу всю, такой, как видел
ее  много раз из космоса. Потом перед его глазами всплыла родная деревня, та
самая, о существовании которой он узнал, лишь завершая четвертый десяток. Он
увидал как наяву деревья, их  пышные зеленые кроны, и домики под  сенью этих
деревьев, настоящие рубленные деревянные дома, увидал улицу, срубы колодцев,
совершенно не изменившихся за  последнее тысячелетие, увидал  даже отдельных
прохожих,  примятую траву,  брошенный  у заборчика детский совочек... В этот
миг  в  мозгу  щелкнуло  - резко,  отрывисто,  звучно. И  вместе со  щелчком
прозвучало  почему-то  глуховато, неопределенно:  "да  будет проклят!" И вся
воображаемая им картина вдруг пропала,  исчезла куда-то - вместе с домиками,
с деревьями,  с ручейками, палой  листвой, песочницей и совочком. И ее место
заняла  совершенно  другая,  о  которой  Иван и  не  помышлял,  не думал, не
собирался  даже думать -  ядовито пурпурные  джунгли  Гадры полыхнули  перед
взором неистовым  безумным пламенем, что-то разорвалось прямо  под  ногами -
Иван  уже не висел, его несло куда-то, бросая, переворачивая,  вращая вокруг
незримой  оси, но  одновременно  ему казалось, что он  стоит  на собственных
ногах, не на четырехпалых лапах, а именно ногах, И разрывы следовали один за
другим, все мельтешило, дергалось, уплывало...
     Он открыл глаза. Это была Гадра. Ее невозможно было спутать ни с  одной
другой   планетой  в   Пространстве.   Кроваво-пурпурные  растения-животные,
сливаясь в одну  перепутанную, извивающуюся  и  трепещущую массу, полуживыми
джунглями закрывали проходы с  трех сторон, высились колышущейся, уходящей к
сиреневым   небесам,   стеной.  Из  этих   джунглей  доносился  дикий   рев,
перемежающийся залихватским и пронзительным посвистом. Иван знал, кто издает
эти звуки.
     Он  стоял по  колено в зарослях лилового лишайника-трупоеда  и держал в
руках  спаренный десантный пулемет с разбитым в щепу  пластиковым прикладом.
Все это ему напоминало что-то, было знакомо,  Иван  даже не сразу сообразил,
что его просто-напросто отбросило на семнадцать лет назад. Да, он  уже стоял
точно так же тогда. Стоял и не знал, как быть,  как прорваться к лагерю. Две
попытки кончились неудачей. Но он не собирался сдаваться.
     Его  выпихнули  из  гравилета  над  самыми  джунглями  -  выпихнули без
парашюта, индивидуального антигравитатора, вообще без ничего, вслед сбросили
пулемет  и пару  коробок с патронами. Таково было условие зачетной задачи. В
Школе  не  церемонились с курсантами - раз уж  пошел в  Отряд, так терпи  да
помалкивай, а нет, так пропаливай на все четыре стороны, двери открыты!
     Да, все это было. И Иван помнил, как он  тогда поступил. До лагеря было
минут  пятнадцать  быстрого бега.  С  учетом всех этих непролазных полуживых
дебрей - двадцать-двадцать пять. Но звероноиды обложили его кругом. И сидели
за  ближайшими стволами-туловищами  да  поджидали. Иван  даже видел каким-то
непонятным внутренним  зрением,  как они облизываются  и роняют  в  лишайник
набегающую зеленую слюну.
     Со  звероноидами  пытались столковаться бесчетное количество раз. И они
иногда   соглашались,   кивали   своими  жуткими   головами-черепами,   даже
подписывали  временные  договоры.  Но  тут  же  их нарушали.  Ивану говорили
сведующие люди, что сами бы звероноиды и не прочь дружить и контактировать с
землянами, да рефлексы,  заложенные в них  матушкой-природой, были сильнее -
стоило звероноиду, пускай  и самому смирному, увидать человека, и он начинал
истекать слюной, пилообразные  зубищи его  начинали чесаться, и ничего  этот
полуразумный  абориген  не  мог  с  собой  поделать,  он  зверел,  наливался
похотливо-злобной яростью  или  наоборот,  становился  вкрадчиво осторожным,
лебезил, припадал к земле, а сам  выбирал момент, чтобы  вцепиться жертве  в
загривок.  Но  как  бы  ни лютовали  звероноиды, они  никогда не  умерщвляли
человека  сразу, они  не  любили  мертвечины,  даже  самой  свеженькой,  они
обжирали человека  постепенно, сгрызая  мясо  с костей, перемалывая - и сами
кости... но до тех лишь пор, пока человек этот был жив. Стоило ему перестать
дышать, я  звероноиды  тут же  брезгливо отталкивали тело - лишайник-трупоед
довершал начатое.
     Звероноиды жили  в непонятном симбиозе  с живыми джунглями. Иногда  они
появлялись  прямо  из  стволов-туловищ, словно  детеныши  кенгуру  из  сумки
матери.  Разница  была  в  том,  что  предугадать появление звероноида  было
невозможно  -  вроде бы  ствол  как ствол, ничем не отличающийся  от  других
раскачивающихся полуживых стволов - и вдруг прямо из пурпурной мохнатой коры
вылезает лысая угластая головища-череп с клыками, торчащими до висков.
     В тот раз Иван  после двух попыток прорваться с боем, напролом,  выбрал
самую верную и, пожалуй, единственную  разумную тактику  поведения. Он знал,
что  инстинкт  продолжения  рода  в  звероноидах  невероятно  силен, что  он
заглушает  все, даже фантастическую  их  прожорливость.  И  решил сыграть на
родительских  чувствах.  Звероноидыши всегда выводками вились за  матерями и
отцами,  они привыкли, что  их не трогают, что им все дозволено. А Иван взял
да и по-своему поступил. Он  тогда ринулся вроде бы напролом, в  третий раз,
разнося в клочья очередями здоровенных тварей, тех,  что прятались  прямо за
стволами. Скольких он мог перебить? Пятерых? Десятерых? Но все  равно его бы
опутали,  повалили, начали бы жрать.  И Иван  не стал  воевать,  расходовать
патроны. Проложив  узенькую тропу в самом  начале чащи, он  ухватил железной
хваткой за  глотку шестиногого слюнявого и потного звероноидыща, сдавил так,
что  тот засвистел диким посвистом на  весь  лес. И  вся прожорливая братия,
чавкая,  роняя  слюну  и облизываясь, так и  замерла,  не доходя до  Ивана с
разных сторон метров на пять, на шесть. Они все поняли. И успокоились. Так и
добрел Иван  до  лагеря, провожаемый  сотнями,  если  не  тысячами  грустных
огромных глаз - звероноиды всегда сильно расстраивались  и грустили, если им
не удавалось  добраться до  жертвы.  А как  дошел до ворот, так  и отшвырнул
детеныша подальше  от  себя.  Звероноиды  посопели,  погрустили,  поухали  с
обиженным видом  переговариваясь меж  собою  глухим  совиным  языком,  да  и
убрались  обратно  в  чащу  несолоно  хлебавши. Он  был очень  доволен своей
находчивостью тогда. А Гуг  Хлодрик, еще  здоровый, неискалеченный  и  вечно
улыбающийся, хлопнул его по плечу так,  что Иван чуть в пол не ушел на метр,
и пробасил:
     - Быть тебе,  Ванюша, большим начальником  со временем, нашим родным  и
любимым отцом-командиром! У-у, голова!
     Отцом-командиром Иван  не  стал. Вообще  у него  дела с продвижением по
службе  были  неважные,  хотя многие  предрекали ему  славное будущее еще со
Школы.
     Что  было,  то  было.  Нынешний Иван  стоял  в  обличий  Ивана  юного и
размышлял. Поступить  как в тот  раз? Нет, ничего  не изменится, и его снова
выбросит  в  подвале-темнице,  снова  придется  висеть  и  дозревать.  Лезть
напролом? Еще хуже! Не  под землей же ползти до станции, ведь не крот! И  не
птица,  чтоб взлететь без  антигравитатора  и  перепорхнуть  через  все  эту
чертово отродье! Из чащи доносился посвист, хрипы слышались, и все  заглушал
время от времени утробный похотливый рев.
     А-а,  была  не  была! - решился  Иван. Раскрутил  над  головой пулемет,
придерживая  его  за  самый конец ствола, да и  зашвырнул  далеко в  чащобу.
Оттуда что-то гулко ухнуло. Но Иван уже не  прислушивался. Он уселся прямо в
лишайник, зная, что  трупоедные растения-моллюски не  трогают живых. Уселся,
уперся руками в колени, опустил голову. Пускай  жрут! Глядишь, кто-нибудь из
ненасытных тварей и подавится, все польза! Иного выхода не было. Он не хотел
больше  болтаться  на  цепи  вниз головой!  В конце  концов, он  не Буратино
какой-нибудь, а судьба злодейка не Карабас-Барабас,  чтоб так изголяться над
ним! Пусть  жрут  со всеми  потрохами! Пусть обгладывают! Он  будет терпеть!
Терпеть,  пока  срок  не выйдет. А  там... Что будет там, Иван не знал, надо
было еще дотянуть до этого "тама"! Он сидел и не шевелился, старался даже не
моргать.
     Сначала  из-за  пурпурных  стволов выглянула одна  лысая  голова-череп,
уставилась  водянистыми голодными буркалами на Ивана.  Почти вслед за ней на
разных уровнях  и  со  всех сторон  стали высовываться  десятки точно  таких
голов. Посвист стих. Звероноиды, осмелев, выходили из-за деревьев, сбивались
в  кучки, сопели, пыхтели, хлюпали, показывали на Ивана корявыми скрюченными
пальцами без ногтей,  и похоже, спорили  о  чем-то.  Самые  смелые  начинали
приближаться,  пока в одиночку, осторожно, на цыпочках, подгибая  обе нижние
лапы, словно  приседая на них, и  прижимая к груди две пары верхних. Зеленая
слюна текла  по  розоватой в проплешинах шерсти.  Но звероноиды-смельчаки не
замечали  ничего, они видели только  Ивана, только очень  вкусный  и большой
кусок мяса, пристроившийся прямо посреди небольшой полянки.
     Вслед  за  смельчаками  потянулись другие. Даже  детеныши-звероноидыши,
подрагивая и обливаясь потом, ползли  между ногами старших к лакомой добыче.
И Ивану было непонятно, почему они не бросаются на него всем  скопом, почему
тянут  резину  - ведь они же видят, что  он беззащитный, что его можно брать
голыми руками?! Он зажмурился.
     А когда  открыл глаза  через полминуты,  перед  ним,  с  боков и  сзади
бесновалась  сплошная  стена  из   корявых  тел,  рук,  лап,  голов-черепов.
Звероноиды  подпрыгивали,  размахивали  конечностями,   скалились,   рычали,
свистели,  обливались  слюной, дико вращали  мутными бельмастыми  буркалами,
скрежетали пилообразными зубищами и клацали огромными клыками.
     Один, здоровенный  и облезлый, может, вожак, а  может и просто, местный
богатырь-силач, опустился  перед Иваном  на  четвереньки, вздел две  верхние
лапы, затряс ими угрожающе, приблизил  свой угластый череп-голову  к  самому
лицу Ивана и  раззявил  кошмарную трехведерную  пасть,  зашипел,  забулькал.
Ивану стало не по  себе. Он и не представлял, что можно увидать такое: перед
ним  в несколько  рядов  торчали  острейшие  изогнутые  зубы, которыми  хоть
бронепластик грызи, с  фиолетового усеянного  полипами  языка текла слюна, а
дальше... дальше начиналось неимоверное, будто все внутренности  от пищевода
до  кишечника вдруг  раздулись  и высветились, причем,  все это подрагивало,
сокращалось, наползало одно на  другое...  и жутко воняло. Крепкий Иван  был
человек,  но  и его чуть  не  вывернуло  наизнанку.  Все! -  подумалось  ему
обреченно.  - Сейчас грызть  начнут!  А может,  и  целиком  проглотят!  Надо
терпеть! Терпеть!
     Звероноид-вожак заревел  свирепейшим ревом с подвыванием  и захлебом. И
будто  по команде  все  стали  орать  и  свистеть  втрое  громче,  яростней,
принялись  размахивать лапами над головой Ивана, словно поставили себе целью
запугать его во  что бы то ни стало до смерти. Зрелище  было невыносимое. Но
Иван сидел и помалкивал. Он был готов ко всему, к самому худшему.
     Но вожак  вдруг с лязгом захлопнул пасть. И отступил  на пол-шага, чуть
не  раздавив звероноидыша, крохотного и шустрого.  Иван ни черта не понимал.
Ведь им пора бы уже было приступать к трапезе, чего они выжидают?
     Вожак  принялся махать лапами,  обернувшись назад.  Заухал по-совиному,
принялся  клекотать  и  цокать.  Через  минуту под  руки  приволокли  совсем
облезлого  низенького и добродушного  на вид звероноида с одним-единственным
пучком седой шерсти  в паху.  Нижние лапы  у  седого тряслись, буркалы  были
совсем  затекшими,  зато углов  на черепе  было  раза  в два  больше,  чем у
остальных. Вожак что-то  ухнул  на  ухо  старику.  И  тот  разлепив  бельма,
уставился на Ивана. И вдруг сказал:
     - Твоя некарашо! Твоя сапсэм плохая!
     Иван выпучил на звероноида-толмача глаза. Но не стал оправдываться.
     Вожак  снова  заухал, запричитал. И седой боязливо присел на  корточки,
заверещал со страшным акцентом, коверкая все, что только можно коверкать:
     - Твоя - прыгай! Твоя  -  боись! Твоя  - не сиди!  Некарошо! Так сапсэм
нильзя!
     До Ивана стало  доходить. Он  немного  расслабился, приподняв  голову и
сказал вяло, уныло:
     - Твоя сама прыгай и боись! Моя - сиди.
     Толмач перевел вождю. И у того из глаз полились вдруг  огромные слезы -
такие  же зеленые, как и  слюна. Он  стал  грустным.  Иван даже пожалел его,
проникшись неожиданно для себя заботами вожака и его печалью. Но  что он мог
поделать! Не прыгать же перед ними, не стенать же?!
     - Твоя  -  сапсэм  нэвкусная!  -  дрожащим жалобным  голоском  протянул
старичок-толмач.   -   Твоя   трава   нэ   станет,  жрать!  -  Он  ткнул   в
лишайник-трупоед отекшим розовым  пальцем. И тоже заплакал. -  Так некарошо,
ай, ай!
     - Ну что ж поделаешь, - скорбно ответил Иван.
     Он видел, что звероноиды  кучками и  поодиночке разбредаются с полянки.
Детишки убежали почти  все, им, видно, стало  рядом со  скучным куском мясом
неинтересно, тоскливо.
     Иван  встал  нехотя,  еле-еле,  будто  он  выбился  из  последних  сил,
ссутулился, сунул руки в карманы.
     На  секунду в  глазищах  вожака  сверкнул  интерес, мохнатые уши встали
торчком. Но Иван так поглядел на облезлого здоровяка, что тот снова зарыдал,
да еще пуще прежнего.
     - Моя пошла с твоя! - заявил вдруг Иван горестным и потерянным тоном.
     -  Не-е-ет! - испуганно отмахнулся  толмач.  - Никак нильзя! Наша долга
кушать нэ сможет! Уходи!
     Но от Ивана не так-то  просто  было отвязаться.  Он почувствовал, в чем
его сила, и банным листом прилип к вожаку. Тот долго ухал, бил себя в  грудь
лапами. Но в  конце  концов  осклабился, проревел что-то невразумительное. И
поплелся   на   трех  лапах,   помогая   время  от  времени   четвертой,   к
деревьям-животным.
     Иван  пошел  за  ним. Рядышком  семенил  старичок-толмач  и  с  опаской
поглядывал  на  несъедобного  Ивана.   А  тому  думалось,  что  пора   бы  и
возвращаться, неужто еще срок не  истек, неужто ему тут торчать и торчать. А
вдруг  все  переменится?!  Вдруг  он  не  выдержит, сбросит  случайно  маску
унылости,  а на  него  сразу набросятся?!  Что  ни говори, а соседи опасные,
лучше  бы подальше от них держаться! Но Иван  сумел справиться с  тревогами,
сейчас нельзя было давать завладеть душою и мозгом.
     - Наша дома! Уходи! - сказал толмач, когда они подошли к бочкообразному
пурпурному стволу.
     Иван покачал головою. Опустился на корточки,  показал пальцем на дерево
и  сквозь слезы просопел так тяжко и  грустно, что ему самому стало жалко  и
себя и этих несчастных:
     - Моя - туда! Моя - туда-а-а!
     Минуты  три  они  все вместе рыдали  перед деревом-бочкой.  Ивану  даже
пришлось похлопать сотрясающегося в плаче вожака по голой волдыристой спине,
успокаивающе, по-дружески. Вожак и вовсе  захлебнулся в  слезах и слюне.  Но
подполз к мохнатой коре, просунул  куда-то лапу, раздвинул  что-то... И Иван
увидал довольно-таки широкий проход внутрь дерева.
     - Туда-а-а!  -  снова  просопел  он и затряс в указываемом  направлении
дрожащим пальцем.
     Вожак  с  толмачем поухали, попричитали...  И они  все вместе полезли в
отверзшуюся дыру.
     В  дереве было  два хода - один наверх, другой вниз. Причем ходы эти не
были искусственного происхождения. Ивану показалось, что это не ходы даже, а
что-то наподобие пищеводов, кишок, а может, и вен, артерий дерева-животного.
Он все хорошо видел, потому что изнутри мохнатая кора была почти прозрачной,
наружный свет проходил сквозь нее как сквозь запыленное и мутное стекло.
     Они  стали  спускаться вниз. Лаз расширялся.  И через  несколько метров
Иван  заметил, что  множество  подобных лазов,  одни поуже,  другие  пошире,
сходились в довольно-таки большой и полутемной, лиловатой утробе-пещере.  Да
тут был целый мир -  неведомый, странный! Это был  самый  настоящий  симбиоз
абсолютно различных живых существ! Иван запнулся - а может, и не абсолютно?!
Нет, это надо спецам разбираться! И чем они только там в лагере занимаются?!
Ему вспомнилось,  что ведь с этого момента,  с этого дня и часа прошло целых
семнадцать лет! Неужто они так и не докопались ни до чего?! Похоже, что нет,
иначе бы  Иван еще  перед отлетом узнал  бы об этом!  Вот ведь обормоты, вот
бездельники!  Да  всем этим  космобиологам - и земным, и лагерным, грош цена
после этого. Но Иван  успокоился почти сразу,  вспомнив и другое  -  ведь он
проработал  на Гадре очень долго, годы - и ни черта  не знал, не догадывался
даже! Так чего ж других винить! Ладно, еще разберемся! Успеется!
     По  утробе шныряли туда  и  сюда звероноиды  - самки, детеныши,  самцы,
переползали  с  места на место дряхлые старики, разучившиеся ходить. Многие,
оттянув  от  стеночек или  пола живые и  словно резиновые округлые  клапаны,
скрывались и переползали куда-то.
     - Моя-туда-а-а! - прорыдал он и вцепился в верхнюю лапу толмача.
     Вслед за вожаком они протиснулись в липкий сыроватый лаз, съехали прямо
на  задницах по скользкому  желобу-трубе, тоже какому-то живому, дышащему, и
очутились  в   еще  большей  утробе.  Все  в  ней  было  оплетено  странными
красноватыми сосудами-лианами. А еще там были ниши-соты и множество, тысячи,
десятки  тысяч ниш-сот, размещенных в  стенах на  разных уровнях.  Это  было
настолько интересно  и  неожиданно,  что  Иван  замер. Изо всех ниш на  него
смотрели глаза звероноидов, но не  такие,  как  у  тех, привычных, а  совсем
другие, более осмысленные, огромные,  ясные. Иван  оживился, выпрямил спину,
вскинул голову... И  почувствовал на себе  вдруг плотоядный взгляд вожака  -
видно,  добыча,   вновь   становилась  для  него   "вкусной".  Иван  захотел
пригорюниться,  сделаться  унылым,  тоскливым,   расслабленным.  Но  у  него
почему-то не  получилось это во второй  раз. И  он  увидел, как побежала  из
пасти вожака слюна, как заскрежетали зубища, как высунулся кончик языка, как
начала  вставать  дыбом реденькая розоватая шерстка. А  из сот все глазели и
глазели. Иван не знал, куда смотреть, на что реагировать.
     - Твая - карошая! - Твая  - опять  вкусная! - радостно, заголосил вдруг
старичок-толмач и тоже захлебнулся в собственной слюне.
     Она  начали  подступать  к  Ивану,  не   спуская  с   него   плотоядных
поблескивающих глаз. На  этот раз не уйти! - подумалось ему. - Все,  крышка!
Пилообразные  зубы  щелкнули  у  щеки,  обдало вонючим  дыханием,  обрызгало
слюной, отекшая лапа легла на плечо, другая сдавила горло. Иван стоял словно
обвороженный и  не  пытался  сопротивляться. Он  почувствовал, как затрещала
ткань  комбинезона,  раздираемая  зубами  толмача.  И снова задрал  голову к
нишам-сотам. Оттуда с любопытством следило  за  происходящим множество глаз.
Но  никто не  шевелился,  не  пытался  выбраться  наружу,  присоединиться  к
пиршеству.
     Липкий противный язык обслюнявил  Ивану лицо -  ото лба  до подбородка,
клыки  клацнули  у  носа. И он вдруг обрел силы -  резко  отпихнул  от  себя
вожака,  ударом кулака сбил  с  ног  толмача-сластену. И был  готов драться!
Драться до последней капли крови, до последнего дыхания...
     Но в  эту  секунду, в мозгу глухо щелкнуло.  И прозвучало металлически:
"Откат!"  Иван ничего не  понял. Он как стоял, так  остался  стоять.  Но все
вокруг вдруг неуловимо  переменилось.  Не  было  никаких,  ниш-сот,  никакой
утробы...  Зато  был огромнейший  и полумрачный  зал-амфитеатр. Его  трибуны
состояли из тысяч клетей-лож. Трибуны были  круговыми, шли от самого пола до
почти  невидимых сводов, этих  трибун-рядов невозможно было даже  сосчитать,
таких  было  много.  А  в  каждой  ложе-клети сидело  не  меньше  десятка...
трехглазых, пластинчатых, чешуйчатых.
     Только теперь Иван сообразил, что это никакая не Гадра, что он вернулся
на  Харх-А-ан, а может,  и  на Хархан-А, во всяком случае его выбросило не в
изоляторе-темнице. И это было уже добрым знаком.
     Он  почувствовал,  что  сжимает в  руках  какие-то  холодные штуковины.
Опустил глаза  - в правой была  зажата рукоять короткого железного  меча, на
левой  висел круглый тяжелый щит, Иван держал  его за внутреннюю скобу.  Это
было странно. Но он уже привык не удивляться.
     Он снова  был в обличии  негуманоида, снова чувствовал себя невероятно,
чудовищно сильным, выносливым. Но радости это не приносило, потому что он не
знал, что последует за этим всем.
     Трехглазые сидели смирно,  глазели  - глазели на Ивана. А  он  стоял на
верхней  ступени  огромной, спускающейся  спиралью вниз, к цирковому  кругу,
лестницы. Лестница эта была грубой, сложенной из больших и неровных каменных
блоков. Судя по всему, Ивану предстояло спускаться по ней вниз. Но он еще не
знал - для чего!
     Голос из-под сводов прогрохотал неожиданно:
     -  Уважаемая  публика! Разрешите поздравить всех  вас с  началом нового
года, года Обнаженных Жал!
     Громоподобные  рукоплескания  и  гул,   рев,  крики,  визг,  изрыгаемые
десятками тысяч глоток, перекрыли голос ведущего. Но через минуту, словно по
команде оборвались, смолкли.
     - Мы рады приветствовать вас всех на гостеприимном и радушном Ха-Архане
в первый день сладостного Месяца Развлечений! Ар-ра-ах!!!
     - Ар-ра-а-а-а-ах-х-х!!! - прогремело многоголосо под сводами.
     - Мы пришли сюда, чтобы развлечься малость, верно?!
     - Верно-о-о!!!
     - Чтобы отдохнуть, не так ли?!
     - Та-а-а-ак!!!
     - Чтобы разогнать скуку, накопившуюся  в наших мозгах  за бесконечный и
занудный год Братской Любви и Всеобщих Лобызаний, точно, друзья мои?!
     - То-о-очно-о-о!!!
     - Ар-ра-ах!
     - Ар-ра-а-ах-х-х!!!
     Зал неистовствовал. Казалось, все посходили с ума, превратились в диких
и буйных животных. Нет, какие  там животные!  Животным  не дано вести себя с
подобным безумием,  им не дано сливаться в единый тысячерукий и  тысяченогий
организм, бьющийся в истерическом восторге.
     А  перед  мысленным взором Ивана  вдруг  всплыл  кристально  прозрачный
ручеек  из садика на предварительном  ярусе. Как он тихо и нежно журчал! Как
приятно было погрузить  в него руку, глотнуть воды из пригоршни... Нет, надо
было оставаться там, у  ручейка! Там было тихо и спокойно,  там было хорошо,
очень хорошо!  А еще лучше было на Земле, на родине. И ведь говорили же ему,
десятки раз говорили - Иван, не  будь ты  дураком, не лезь  в петлю головой,
оставайся,  от  добра  добра  не  ищут,  ну  куда  тебя  несет  на  погибель
собственную, дурачина ты, простофиля, оставайся! Да, надо было оставаться на
Земле!  Мало  с  него,  что  ли  лиха,  которого  в  преизбытке  хлебнул  за
шестнадцать лет работы в Отряде?! И ведь нет, понесло!  Зачем?! Куда? Искать
справедливости?! Рассчитываться за старые обиды, за смерть отца  да матери?!
С кем  он  собирался сводить счеты?!  Где искать  обидчиков?! Вон  их  сидит
сколько - тьма-тьмущая! Иди,  разыщи среди них  виновных! Может, их косточки
давно истлели уже! Нет, все не так, все неправильно!  Верно говорили - дурак
он и  есть дурак! Надо вообще не вмешиваться ни во  что, надо жить на Земле,
жить по-земному, по-людски! Нечего рыскать по Пространству  и пытаться везде
устанавливать свои порядочки, нечего!
     Он  представил себе, как  сидит на бережочке  у своего  села, а над ним
большущая  ветла  растопырила  ветви,  свесила  крону. Солнышко отражается в
водной глади, рыбешки плещутся, пузыри пускают... Вот он закатывает штанины,
вот  идет  в  воду  ...Ах, как  хорошо,  благодать! Только  это  вот  и есть
подлинная,  настоящая жизнь! Все  остальное  от  лукавого,  все  остальное -
погоня  за  призраками!  Ему  вспомнился  старенький  мудрый  священник   из
вологодского села. Как с ним приятно было коротать  в беседе  зимние вечера.
Он  бы все сейчас отдал, чтобы очутиться  вновь  в жарко  натопленой  избе с
разукрашенными морозом оконцами...
     Но нет, рев вывел его из сомнамбулического состояния.
     - Др-ра-а-а-ах!!!
     Иван взглянул вниз, на арену. Там шла дикая резня. Пять или шесть голых
чешуйчатых негуманоидов  с короткими  мечами  в руках безжалостно истребляли
каких-то  одутловатых  трехногих  пернатых  существ  с  крысиными  головами.
Существ этих внизу было не менее сотни. Они сбивались  в  кучи, разбегались,
пытались  перепрыгивать  через совсем низенькие  барьерчики,  но их  тут  же
отбрасывало назад. Существа гортанно перекрикивались меж собой. Переговорник
Ивана улавливал лишь страх, безнадежность, отчаяние  в этих криках. И тем не
менее, существа были несомненно  разумными или полуразумными. Каждое из  них
держало в ухватистой  могучей лапе или палицу с  круглым набалдашником,  или
огромный  двуручный меч, или  копье  метра  в  два  с лишним длиной,  или же
трезубец. Но весь этот пернатый сброд, все  это  одутловатое воинство ничего
не  могли поделать с кучкой совершенно  озверевших негуманоидов. Те налетали
молниями,  сбивали с ног, резали, кололи, опять опрокидывали, гоняли по всей
арене,  на  бегу  срубали  своими  мечами  головы,  бросались  по  одному на
десяток... И  неизменно побеждали!  Да, это была не  битва, не сражение, это
была  резня! Иван  поневоле  содрогнулся,  отвел  глаза.  Наверняка пернатых
уродцев выловили на какой-нибудь планете и привезли сюда в трюмах космолетов
именно для этой жестокой потехи.
     И  все-таки один  из пернатых  извернулся  как-то,  ускользнул  от меча
чешуйчатого. И обрушил на его голову массивную палицу. Чешуйчатый рухнул как
подкошенный! Но в тот же миг четверо других, не сговариваясь, развернулись и
бросились  на  пернатого бойца. Они  пронзили  его  одновременно,  с четырех
сторон - бурая  кровь фонтанами ударила  в лица нападавших,  но те не  стали
уклоняться  от кровавых струй, наоборот, они словно получали удовольствия от
купания в них, подставляли  лицо, шею, грудь, плечи, животы... и скрежетали,
дико, громко, перекрывая напряженный гул зрителей.
     Сотню   трехногих  одутловатых  бойцов   изничтожили   в   пять  минут.
Чешуйчатые,  волоча  товарища-неудачника  за  ногу,  будто падаль, и  высоко
воздев мечи  прошлись  по  бортику,  совершая не  чуждый, видно, и  им  круг
почета. Скрылись в проходе. Приветствовали их без особого воодушевления.
     Арена с трупами пернатых  вдруг  поднялась кверху и  застыла на  миг  в
воздухе. Иван разглядел ее, она была совсем плоской - не толще трех вершков,
и наверняка в нее были встроены антигравитаторы, иначе  бы она  не могла так
свободно парить в воздухе.
     -  Вы  заслужили это по праву! Откушайте-же, дорогие гости!  -  взревел
голос из-под сводов. - Не побрезгуйте скромными дарами хозяев Ха-Архана!
     Иван  во второй раз  услыхал такое  похожее и  одновременно  совершенно
другое название этого мира. Но что оно было ему? Ничто! Как бы ни называлось
это место, он в нем явно не гость!
     Плоская  арена  с  трупами пернатых подплыла к нижним рядам амфитеатра.
Два  зрителя,  а может,  прислужника,  перепрыгнули на  нее,  шустро и умело
подхватили одно пернатое тело и перебросили  в ряды - до Ивана донесся хруст
раздираемых костей, разрываемых сухожилий,  чавканье, причмокивание. Похоже,
здесь обходились без излишних церемоний. Арена подплывала то к одному  ряду,
то к другому, и везде повторялось то же. Иван глядел и глазам своим не верил
- несчастных разумных  или полуразумных  существ  с другой  планеты,  может,
другой галактики, другой Вселенной, пожирали сырьем, без обработки, вместе с
перьями,  когтями,  копытами,  клювами. Под  сводами амфитеатра стоял  такой
немыслимый  хруст,  что  сердце  не  выдерживало,  уши   закладывало.   Иван
отвернулся, уставился в холодную каменную стену.
     Он не видел, как  арена поднялась к сводам  и растворилась под ними. От
пернатых не осталось ни перышка, ни волосика - все было съедено, проглочено,
пережевано, разгрызано и запихано, внутрь желудков.
     - Ар-рах! - прогремело снова.
     -  Ар-ра-а-а-ахх!!!  -  отозвался  насытившийся  хотя  отчасти  зал.  -
Ар-ра-а-ах!!!
     Иван  краем глаза  увидал,  что  у  сидящих появились  в руках неведомо
откуда  тонюсенькие  трубочки. Трехглазые потрясали ими  над головами,  были
возбуждены, радостны.
     Из провала, образовавшегося на месте арены, что-то поднималось. Иван не
выдержал. Надо было смотреть на все, он  в конце концов не слюнтяй-мальчишка
и не кисейная барышня!
     А поднималась еще одна такая же арена. И  в ее центре стояло или лежало
что-то круглое морщинистое. Лишь когда  арена  поднялась  на  уровень первых
рядов и  застыла  Иван  понял; что это такое,  вернее,  кто  это  такой.  Он
давненько не  бывал  на Ирзиге, да и видал  хомозавра всего лишь раз.  Но он
запомнил его хорошенько и не мог спутать ни с какой другой разумной тварью.
     Хомозавры   были  чудовищно  страшны,  исполински  сильны  и  по-детски
добродушны. Но все же Иван очень зримо представил себе, как этот морщинистый
шар  сейчас раздуется до своих подлинных гигантских размеров, как абордажные
крючья  сотен  лап-отростков  вырвутся  из  его боков  и начнут хватать всех
подряд, без разбору, и что тогда начнется здесь!
     Но все получилось  совсем не  так.  Иван  вдруг  заметил, что  хомозавр
привинчен  здоровенными болтами к днищу арены, что эти болты  проходят прямо
сквозь пластинчатые мощные ласты, что из такого положения бедному ирзигядину
не вырваться ни за что!
     Арена поднялась еще  на  три метра  и застыла.  На нее взбежали шестеро
негуманоидов, что-то  повытаскивали с краев круга, повтыкали поблескивающие,
наконечники шлангов в бока хомозавра. Тот протяжно и отчаянно затрубил. Иван
разобрал  нечеткое  -  видно  хомозавр  от  боли орал  очень  невнятно  -  и
глуховато-горестное:
     -  Вы   не  имеете  права!   Космосовет  запрещает   так  обращаться  с
гуманоидами!  Оставьте меня  в покое!!! А-а-а!!!  Вам  придется отвечать  за
все!!!!
     Иван рванулся было на помощь бедному хомозавру-ирзигянину.  Но какая-то
железяка впилась ему в шею, не дала сойти с верхней ступени.
     Хомозавр орал, проклинал все на свете, жаловался, умолял отпустить его,
грозился и плакал.  Но его  не  слушали. Шестеро  чешуйчатых  накачивали его
чем-то  непонятным  из шлангов. Ирзигянин  на глазах  раздувался, становился
непомерно толстым, похожим на дирижабль древней конструкции. И даже когда он
с  отчаянным воплем  выбросил в стороны обидчиков  свои лапы-крючья,  ему не
помогло  это  -  они  не  доставали  до  сидевших  в  рядах,  тем более,  до
орудовавших внизу.
     Прямо посреди амфитеатра  возвышался исполинский  живой шар. Всего лишь
десятка метров  не  доставало ему,  чтобы коснуться верхних сводов.  И когда
казалось, что шар вот-вот лопнет, снова прогремел, голос:
     - Прошу, дорогие гости! Испейте нашего угощения!
     По этой команде десятки тысяч тонюсеньких, но очень длинных трубочек со
всех сторон воткнулись в хомозавра,  протыкая  кожу,  ставшую от вздутия  не
такой толстой да прочной, как обычно, в нормальном состоянии ее. А ведь Иван
знал,  кожу  хомозавра не всегда брала пуля  из спаренного пулемета  -  ведь
поначалу, когда  земляне  не знали,  что это  разумные  существа, они на них
охотились, думая, что защищают лагеря и станции. Потом раскаивались долго...
Эти,  судя  по всему, и  не  собирались помышлять о  самой  даже возможности
раскаяния. Скорее всего, местным жителям этого и объяснить нельзя было.
     Сосали с  громким причмокиванием, с ненасытной  алчностью, будто  их не
поили  весь предыдущий  год  -  год Всеобщих Лобызаний  и Братской  Любви. С
аппетитом сосали!
     Иван отвернулся.  Он  не мог  смотреть на  это. Но он  не мог  и помочь
ничем! Хомозавр был  обречен, как были  обречены и пернатые горе-бойцы, как,
надо думать, обречен и стоящий тут вот, на ступеньке, Иван, он понимал это -
не просто так поставили.
     - Ар-ра-а-а-ахх!!!
     Когда Иван  обернулся, на  арене лежала  груда морщинистой  съежившейся
кожи - хомозавра высосали полностью:  и с тем, что в него накачивали,  и  со
всеми потрохами,  будь  они  жидкие  или не  очень.  Ивана  передернуло.  Он
отказывался верить происходящему. Но это была явь!
     -  А  теперь,  друзья,  нам  можно  немного  расслабиться,  посидеть  и
поглазеть на бой вот этого  жалкого и  гнусного  изменника, обрядившегося  в
кожу   почтенного  хархаанянина,   со   специально  припасенным  для  нашего
торжественного  случая,  вывезенным  с  далекой  Сардурии  и  единственным в
Системе  исполинским  ядовитым  паукомонстром-ургом.  - Голос  сделал паузу,
давая возможность  слушателям и зрителям оценить  происходящее, и язвительно
добавил: - Разумеется, этот ничтожный  не  продержится дольше  двух  секунд,
друзья, ха-ха...
     -  Ха-а!!!  Ха-а!!!  Ха-а!!!  -   заорал,  заскрежетал  весь   огромный
амфитеатр, будто сказано было что-то настолько смешное, что и не удержаться!
     - Да, ург расправится  с ним мгновенно!  Но это будет  лишь  первая его
жертва. Там,  за спиной у изменника,  в  клетях, поджидают своей очереди еще
сто восемьдесят семь героев, желающих сразиться с паукомонстром, ха-ха...
     - Ха-а! Ха-а! Ха-а!!!
     Иван все уже понял. Понял он, что обречен, что на этот раз ему деваться
некуда - тут полы да стены твердые, не прошибешь! Но он не понял, почему его
все  время называли изменщиком, с какой  это стати, кому он  изменил, чему?!
Впрочем, какая разница - все одно умирать!
     Низенькие борты начали  разъезжаться, круг арены увеличивался на глазах
-  теперь  в его  поперечнике  было не меньше  трехсот  метров. Надо  же!  -
подумалось Ивану. -  Это что ж готовится?! Чего они  еще удумали! Места, что
ли, мало  для паукомонстра?! Но он увидал, что готовится  и нечто иное - над
барьерчиком поднимается еле  уловимая  прозрачная  завеса.  Видно,  маловато
показалось  устроителям зрелища обычного защитного поля, решили усилить  его
гравизащитой! Кого же они ему подсунут? И могут ли  быть равны  силы в такой
схватке?! По спине у Ивана пробежала  волна дрожи. А перед глазами появилось
вдруг, будто выплыв из мерцающего марева, женское лицо. Он не сразу понял, в
чем  дело.  Это  лицо  было  очень  странным,  в  нем  проглядывались  черты
русоволосой  Ланы,  но одновременно оно было и лицом  его  погибшей во мраке
Пространства жены. Почему  они слились, образовали нечто общее, невероятное,
но прекрасное?! Иван не смог бы ответить на такой вопрос. Да и не время было
в подобные  игры играть.  Нет, не  время! Они  сейчас могут, лишь расслабить
его.  А ему  надо  быть  сильным,  твердым...  Иван  с неожиданным  каким-то
остервенением ударил  рукоятью меча  по железному  щиту - звон,  многократно
усиленный эхом, прокатился под сводами амфитеатра.
     - Ар-ра-а-ахх!!! - отозвались трибуны.
     И тут же из-под арены выползла наверх большущая на вид стальная клетка.
Была  она  в  ширину, высоту,  глубину метров по десять,  не  меньше. Сквозь
толстые прутья проглядывало нечто непонятное, многолапое, зеленое.
     Иван, почувствовал, что зажим у горла  ослаб,  спустился на  ступеньку.
Замер.  Его положение давало преимущества, он был на три десятка метров выше
паукомонстра-урга.  Но  зрители  явно  желали,  чтобы он спускался  вниз, на
арену, - недовольный гул заполнил амфитеатр. В Ивана начали тыкать пальцами,
кричать  ему  что-то непристойное.  Самые эмоциональные,  из тех, кто  сидел
поближе, пытались даже оплевать Ивана. Но он стоял достаточно далеко от них.
И  не обращал  на  хулителей внимания. Если кто-то из  них такой  храбрый  и
сильный, пусть сам лезет на арену к  клетке! У Ивана даже промелькнула мысль
- может, и не стоит участвовать в этом гнусном представлении? Может, бросить
меч и щит, сесть на ступеньки и ждать своей участи?! Как тогда, в джунглях?!
Но  угр ведь не звероноиды,  ему все одно в каком ты настроении, для него ты
всегда  вкусный! И  потом, сколько уже можно  опускать  руки, отдаваться  во
власть  судьбы?! Перед Иваном  опять  мелькнуло лицо Светы - Ланы.  Он опять
усилием воли отогнал видение. И еще громче ударил рукоятью в щит.
     Передняя стенка клетки  ушла вверх. Чудовище очень осторожно, а  может,
просто  лениво выползло  наружу.  Клеть тут же  исчезла  в невидимом  нижнем
проеме. Иван спустился еще на две ступеньки. Остановился.
     Он видывал монстров  и пострашнее.  Но  этот  был  уж больно гадок.  Не
хотелось бы Ивану даже  из  простейших эстетических соображений оказаться  в
брюхе эдакой гадины. Паук был шестиногим. Но как Иван ни пытался, он не смог
определить,  сколько  было суставов  на каждой ноге, казалось, что только из
них и состояли  эти голые  бревнообразные  коленчатые ноги,  заканчивающиеся
мохнатыми   лапами-присосками.  Брюхом  паукомонстр   напоминал   невероятно
разъевшуюся гигантскую  личинку  жука. Один ее конец волочился  по  земле  и
заканчивался  скорпионьим жалом, имевшим размеры  с  хобот  слона-африканца.
Другой конец  состоял из одной  огромнейшей пасти и рассыпанных вокруг нее в
беспорядке глаз. Сколько  таковых  было Иван  не брался считать,  не  меньше
сотни. Это были невыразительные поблескивающие глазки насекомого. Зато очень
выразительной была сама пасть. Когда ург  ее раскрыл в полузевке-полувздохе,
Иван  увидал,  туда можно  запросто въехать на бронеходе, не задев  даже  ни
одного зуба. А зубов-то было - и не счесть, и не помыслить! Вся пасть внутри
была  усеяна прямехонькими, словно ряда пик,  острейшими зубами. По бокам от
пасти торчали  две клешни насовсем коротких толстеньких  основаниях. А  чуть
выше рос  целый пучок зеленых волдыристых и покрытых пушком  усов-антенн.  И
все это великолепие выдержано в зеленых тонах - от блеклого, поганочного, до
изумрудно-сияющего, будто люминесцентного... все, кроме самого грязно-белого
брюшка, усеянного опять-таки  зелененькими бородавками и  язвами. Нет, Ивану
не светило стать закуской в предстоящем обеде на сто восемьдесят семь  блюд,
обеде, приготовленном местными  радушными  хозяевами для этой мерзкой твари.
Но он все же спустится еще на ступеньку.
     И  тут произошло  странное.  Не  обращая внимания на Ивана, паукомонстр
вдруг  выпрямил свои  многоколенные  лапы -  его  брюхо  поднялось сразу  на
двенадцатиметровую  высоту, пасть резко  раскрылась и... Иван даже не  успел
понять, что произошло -  мелькнуло, блеснуло что-то - и из среднего ряда, из
одной, наиболее плотной набитой ложи, вдруг вылетел негуманоид. Вылетел так,
словно  его выбросило из  катапульты.  И  тут  же  очутился  в  пасти. Пасть
захлопнулась.  В брюхе что-то  дернулось,  замерло.  И почти тут же из  края
пасти свесился почти до самой земли длинный и тонкий, похожий на витой канат
язык с раздвоенным концом.
     - Ар-ра-а-ахх!!! - бесновался зал. Зрители были в полнейшем восторге. И
судя по  всему,  их вовсе  не опечалила судьба  собрата, наоборот, они почти
визжали,  колотили в ладоши, стучали ногами - сюрприз, преподнесенный ургом,
доставил им немалую радость.
     Иван-то сразу заметил, что защитный барьер, поднялся выше. Но он понял,
это  делалось не  столько  для  защиты  зрителей,  сколько  для  того, чтобы
паукомонстр не отвлекался, чтобы он помнил - с кем воевать, кого жрать, а на
кого  и внимания не  обращать.  И в самом деле, еще трижды ург  вскакивал на
распрямляющихся  лапах,  метал  свой язык-аркан  в зрительный  зал. Но  лишь
отшибал его об невидимую  преграду. С третьего раза он понял, что к  чему. И
медленно, с ленцой развернулся пастью к Ивану.
     Тот снова оглушительно ударил рукоятью в щит. И побежал вниз. Помирать,
так с музыкой!
     - Ар-ра-а-ах!!! - сразу обрадовался амфитеатр. - Ар-ра-а-а-а-аххх!!!
     А  монстропаук  наоборот  припал  к  земле,   притих,   лишь  пошевелил
усами-антеннами, да  почесывал задней мохнатой присоской  шевелящееся брюхо.
Ничто не предвещало опасности, в ближайший миг. И потому Иван  еле увернулся
от  языка-аркана,  мотнувшегося  в  его  сторону неуловимой молнией.  Спасла
врожденная  реакция и навыки, приобретенные, еще в  Школе - там вообще через
каждую сотню метров  и  в классах,  и в  коридорах,  и на  полях  и  учебных
макетах, повсюду  таились  бесконечные  и меняющиеся день изо дня "пугала" -
только успевай уворачиваться! Что ни  говори,  а закваску он  приобрел,  дай
Бог!
     Но  в  этот раз чуть  не сплоховал! Даже расшиб  колено, падая со всего
маху на каменную ступень. Неожиданное нападение взъярило Ивана.
     - Ах ты погань гнусная! - заорал он, не помня себя от бешенства.
     Зрители тут же откликнулись восторженным  воем, визгами. И  Иван ощутил
прилив  сил  от этой  поддержки, от сочувствия этих жестоких и не слишком-то
чистоплотных   болельщиков.   Не   было  времени   разбираться  в   существе
происходящего, надо было наступать - только в этом могло быть спасение, если
оно вообще могло быть!
     Его  неожиданно  дернуло,  облапило...  и  он   взлетел  над  ареной  -
высоко-высоко. И  тут же неудержимо повлекло вниз. В самый  последний момент
Иван успел  включить внутренний  механизм  убыстрения всех процессов, в  том
числе  и реакции, и подвижности. Их обучали и такому. Правда, одновременно в
мозг закладывали  команду-барьер, и сам обученный не мог  в любой обстановке
перескочить  в  ускоренный  ритм  жизни,  лишь  крайняя   опасность  снимала
психобарьер.  Сейчас  как  раз был  именно такой случай.  Иван  знал, что за
каждую секунду, проведенную в ускоренном режиме, он расплатится в дальнейшем
месяцем жизни. Да  только не  время было считаться,  надо  было  выжить!  Он
рубанул мечом, когда его уже почти  поднесло к пасти, его даже обдало жуткой
волной  зловония... Но успел! И рухнул на мягкое, напоминающее  слой опилок,
покрытие  арены. Тут  же сдернул с себя  конец  языка-аркана, обвивавший его
талию. Конец этот был совсем коротким, метра в три с половиной. Иван не стал
его  разглядывать.  Он  бросился  вниз,  под  это мерзкое  брюхо,  собираясь
распороть  его.  Не  тут-то  было!  Ударом коленчатой ноги его подбросило  в
воздух на уровень седьмого или восьмого ряда.  В лицо ткнулся обрубок языка,
залил глаза  липкой коричневой дрянью, но Иван не дал языку свиться в петлю,
теперь он был  неуловимо быстр!  Он снова рубанул - язык  укоротился еще  на
метр.
     Упал  он  неудачно,  слегка  подвернул  четырехпалую лапу.  Но  ничего,
терпеть  можно  было.  Теперь  Ивану  казалось,  что все  происходит будто в
старинном замедленном кино. Зрители двигались еле-еле, как в растворе масла,
движения их были плавными и грациозными, гул тянулся единым "а-а-а-а-а", без
переходов, без промежутков.  Иван сразу  понял -  убыстрение было по меньшей
мере тройным, и этого должно было хватить!
     Язык снова  метнулся к нему.  Но не  сверхбыстрой молнией как прежде, а
всего  лишь плетью  в умелой руке. Иван упал набок,  перевернулся  несколько
раз,  подкатился почти под  брюхо.  Но его опять подбросило ввысь.  Рядом  с
головой щелкнула клешня. На этот раз бросок урга был  очень ловким и точным.
Иван  падал туда,  куда  и должен  был  упасть  по  замыслу  чудовища  -  на
скорпионье жало.
     - А-а-а-а-а... - гудели зрители.
     Тихо шипел паукомонстр.  А  Иван все падал и падал. Ему показалось, что
прошла вечность, прежде чем он коснулся жала. Ему повезло, а может, он сумел
инстинктивно извернуться в  воздухе - неважно! Он упал  не на само острие, а
на его боковину, тут же вонзил  в  хоботистую поверхность меч. И тут же  его
швырнуло  с  исполинской  силой  об барьер.  Иван потерял сознание, упал  на
опилки. Но в его мозгу  сквозь тьму и безвременье бухнул какой-то внутренний
колокол, полыхнуло  кроваво...  и  высветилось  ярко, неестественно  ярко  и
зримо, прекрасное лицо Ланы-Светы...  Нет,  рано  еще  подыхать,  рано! Иван
вскочил на ноги. Отмахнулся мечом от языка.
     Его новый  бросок был более удачный - он проскочил-таки под брюхо урга.
Воткнул меч,  сразу  бросил  щит наземь, ухватился поудобнее обеими  руками,
загнал острие  по самую рукоять, уперся что было силы ногами... и всем телом
навалился, нажал - брюхо стало расползаться. Ивана  с  головы  до ног облило
вязкой бурой  жидкостью.  Но он  успел  все же пропороть урга  - рана  зияла
расширяющейся полутораметровой дырой. И все это произошло в долю мига.
     - А-а-а-а!!!  - заорал сам Иван в диком неистовстве. Он уже  не  ощущал
себя  человеком,  разумным  существом, он был просто  животным,  которое  из
последних сил, вкладывая остатки жизненной энергии, бьется за себя, не желая
покидать этого мира. - А-а-а-а!!!
     -  ...а-а-а-а-а-а!!! -  гулко и  вяло отзывался  амфитеатр. Он жил  для
Ивана пока еще в замедленных ритмах.
     Однако паукомонстр не упал, даже не присел. Он только  издал невероятно
высокий, неожиданный для него  звук  - будто  завопил фантастически огромный
павлин. И распрямил ноги, ушел высоко вверх всей своей брюхо-головой.
     Иван,  не мешкая, рубанул по ближайшей ноге. Меч отскочил от хитинового
панцыря-покрытия.  Нога  дернулась  и Ивана подняло вверх. Подняло медленно,
осторожно. Он даже не сразу понял,  что это мохнатая лапа-присоска всосалась
в его спину. Он уже  был на высоте восьмиэтажного дома. Паукомонстр стоял на
пяти лапах, истекал вонючей дрянью, но держал-таки  Ивана в шестой лапе. Это
была серьезная промашка! Иван чертыхнулся, крепче сжал рукоять меча.
     Снизу к нему приближалась иззубренная трехметровая клешня.  Коротенькое
основаньице, к которому она крепилась,  оказалось телескопическим, выдвижным
- на такое Иван  не рассчитывал,  казалось, все предугадал,  и вот  на тебе!
Воевать  с хитиновой клешней  было бессмысленно. Иван ткнул  за спину мечом,
потом еще раз, еще! Но присоска держала его крепко. Это был конец!
     Клешня приблизилась вплотную, раскрылась медленно. Иван ударил мечом со
всей силы.  Ударил снова!  Клешня  даже  не вздрогнула.  Она  обхватила  его
поперек  туловища  -  совсем  нежно  обхватила,  Иван  почти  не  чувствовал
прикосновения,  но  вырваться   не  мог,  и  понесла  столь  же  медленно  к
раскрывающейся пасти.
     Только теперь  Иван сумел по-настоящему  оценить этот кошмар!  Из такой
камнедробилки нельзя было выйти,  живым.  Это была его смерть. Он  опускался
сверху, пасть  медленно и  неостановимо разворачивалась вверх  - на миг Иван
сам  себе показался маленьким и  беззащитным червячком, слизнячком, которого
бросают в раскрытый  клюв птенца. Где-то с ним уже происходило подобное.  Но
где, Иван вспомнить не смог. Клешня раскрылась и он стал падать в чудовищную
зубастую, вонючую  ямищу пасти.  Ург даже не  пытался помочь себе  свисающим
вниз языком. Судя по всему он считал игру законченной.
     Но Иван  так  не считал. Перед ним опять встало это  странное сдвоенное
лицо.  На кратчайшую долю мига  встало. А в следующую долю того же мига, уже
находясь в  пасти, совсем рядом с острейшими зубами-пиками, он ткнул мечом в
розово-белую мяготь  неба... Чудовище пискнуло как-то по-мышиному, раззявило
пасть  еще  шире,  видно,  от  боли,  от неожиданности и  Иван, минуя  зубы,
провалился в мрачное и трепещущее краями отверстие зева. "Дурачина ты, Иван!
Ведь  погибнешь  ни за  что,  ни про  что!" - прогудело в  ушах  басом  Гуга
Хлодрика. Иван зажмурился. Закрыл лицо левой рукой. Погиб! Все!
     Но  в  нем снова проснулось взъяренное дикое животное -  он стал колоть
мечом  в мяготь глотки,  рвать его  когтями ног.  Одновременно он чувствовал
все-таки, что  этот пищевод, или черт его знает что, стал вдруг сокращаться,
пропихивать  его  куда-то  дальше.  Иван  сопротивлялся  поначалу.  А  потом
перестал. Ему не хватало дыхания, все лицо, уши, нос, рот все три глаза были
заляпаны  чем-то  горячим  и  гадким,  вонючим, липким,  тело сдавливало все
сильнее, с каждым толчком-судорогой его пропихивало все дальше...  И все  же
он колол, колол, колол. До тех пор, пока не почувствовал, что летит куда-то,
проваливается во что-то, и снова летит...
     Он   лежал   на   опилках,    весь   залитый   бурой   клейкой   кровью
паукомонстра-урга. И  ничего не  соображал. Он  все продолжал  тыкать  своим
мечом  -  рука  дергалась  судорожно,  неостановимо.  Сверху на  него текло,
лилось, падало что-то длинное. Тягучее, противное.
     - Ар-ра-а-а-а-а-аххх!!!  - зверски орал амфитеатр.  Все вновь вернулось
на свои места, не было замедленным,  казалось, даже наоборот, все ускорилось
и усилилось. Все неистовствовало: - Ар-ра-а-а-ахх!!!
     Только   одна   часть   этого  безумного  мира  двигалась   по-прежнему
замедленно. Ею  было  падающее  на Ивана  брюхо-голова. Оно падало наподобие
дирижабля,  напоровшегося на мачту,  сползающего по ней. Но оно упало. Упало
прямо на Ивана сразу заглушив все звуки,  погасив свет, придавливая  к сырым
опилкам.




     Ха-Архан. Квазиярус.
     Изолятор.
     Меж-арха-анье.
     Престол.
     Год Обнаженных Жал,
     месяц развлечений.

     Голосок  был приторно  сладкий,  журчал он словно  сиропный  ручеек. Но
слова не сразу стали доходить до Ивана, они прорывались к нему  сквозь гул и
гуд. Гудело в ушах, в мозгу.
     - Ты  был прямой  герой! Я налюбоваться не  могла, какой  ты  храбрец и
силач! Это было что-то! Нет, честное, слово, с ума сойти! Ни одна женщина во
Вселенной не устояла бы перед тобою в  тот миг. Как ты его  - бац-бац-бац! А
потом - вжик-вжиквжик! О-о-о! Мой любимый, отважный, мой герой...
     Иван не мог понять, откуда здесь  взялась Лана? И она ли это была? Нет,
что-то голос не тот. Может,  Света, может, видение, память мучает? Нет!  Все
не то!
     Что-то упругое и нежное, прохладное и одуряющее все время лезло Ивану в
лицо, давило, вжималось, мешало дышать, но вместе с тем приятно  возбуждало,
вливало силы, вырывало из  небытия. Он даже не понял поначалу что это такое.
Лишь потом дошло - это же грудь, женская грудь!
     Да, это были женские груди. Они попеременно наваливались на лоб,  щеки,
нос, подбородок... лишали дыхания,  зрения, упирались сосками в глаза, губы,
ноздри.  Когда лицо Ивана оказывалось в ложбинках между ними,  он втягивал в
себя  теплый  пряный  воздух,  и  воздух этот  дурманил  ему голову.  Голова
кружилась, в глазах что-то мелькало,  и почему-то Ивану казалось, что грудей
вовсе  не две, а больше  -  три, четыре...  Он  лежал  на  спине. И какая-то
женщина ласкала его, гладила по волосам, прижимала голову к себе.
     - А как  ты его пронзил, а?!  Весь зал ахнул! Все ведь  просто пришли в
восторг! Многие рыдали - я сама видела!  Ах, это непередаваемо, это чудесно!
Но... но если бы я не приказала киберам вытащить тебя из-под этой дохлятины,
ты не лежал бы сейчас здесь, ты был бы в утилизаторе, мой милый, любовь моя!
     Иван начинал  кое-что понимать. Нет,  это,  разумеется, не  Лана! И тем
более, не Света! Эта какая-то другая... непонятная, не такая.
     Она оторвалась  от него,  будто  желая полюбоваться им  издали. И  Иван
увидал нависающие над его лицом четыре почти правильных шара - упругих, чуть
колышащихся, со светлокоричневыми небольшими сосками. Зрелище было настолько
неожиданным, что Иван вздрогнул, проморгался - ему показалось, что в  глазах
двоится.  Но груди  не исчезли - их было  и на самом деле две  пары... И они
снова опустились на его лицо, снова лишили дыхания. Нет, мелькнуло у Ивана в
мозгу, нет,  это  не  земная  женщина, это местная... Но откуда, как? Ах да!
Ведь она сама сказала! Значит, он жив, он уцелел в этой немыслимой схватке?!
     Иван  отстранил  от  себя  незнакомку.   Приподнялся.  Теперь  он  смог
разглядеть  ее полностью.  Три  глаза  на  довольно-таки  приятном  лице без
подобия брылей и пластин делали  его даже  интересным, пикантным. Глаза были
черными,  немного большими, чем  надо бы. Но зато  в  них ощущалось  наличие
жизни, чувств, не то что у всей этой братии гмыхов и хмагов! Полные большие,
почти  до ушей, губы тоже не портили впечатления, даже наоборот,  волновали,
приковывали  к себе  взгляд.  Шея была  длинна,  нежна и  прекрасна -  самая
настоящая шейка земной красавицы. Нежны  я  прекрасны были и обе пары полных
высоких  грудей, нежен  был  и округлый небольшой  животик. А  бедра! Ничего
подобного  Ивану не доводилось видать ни на Земле, ни в  ее колониях - бедра
были  круты и  умопомрачительны. В сочетании с  тончайшей  осиной талией они
были невыразимо гармоничны... И все-таки - чешуя! От  плечей до запястьев ее
руки были покрыты зеленоватой чешуей, мягко отсвечивающей, приятной  на вид,
но...  и ноги, от колен и до щиколоток - все та же чешуя! Иван не видал, чем
заканчиваются  ноги - четырехпалыми  лапами  или же ступнями,  все  скрывала
легкая накидочка. Но он видел, что на руках у незнакомки по восемь длиннющих
гибких пальчиков с синенькими холеными ноготками..
     Волосы  ее  были  необыкновенно  пышны,  светлы,  чисты...  Они  высоко
поднимались  над головой  и ниспадали  волнами назад,  по бокам, одна  прядь
застряла  в ложбинках  между грудями. И  Ивана все тянуло высвободить  ее, а
заодно  и провести рукой по этой нежной упругой коже. Но он сдерживался.  Он
не знал, что делать, как себя вести. Свое спасение он воспринял  без особого
воодушевления и чувства благодарности к кому-то почему-то не испытывал.
     - Ну-у,  как я тебе нравлюсь, мальчик? - кокетливо вопросила незнакомка
и повела плечами, закинула голову назад, отчего груди ее поднялись еще выше,
живот подтянулся, а бедра, казалось, стали еще круглее, призывнее.
     Иван не  ответил.  Он протянул  руку  и  высвободил застрявшую  светлую
прядь. Незнакомка чуть  подалась  вперед,  совсем чуточку, но  Иванова  рука
сразу же оказалась в  ложбинке меж двух упругих и прохладных шаров. И он  не
стал ее убирать.
     Незнакомка  склонилась над ним ниже. Взяла его  руку в свою, развернула
ее ладонью  к себе, прижала  к груди, полными  губами  коснулась  его виска,
потом щеки, губ... Иван почувствовал  ее  руку на плече. И в тот  же миг она
его перевернула на себя, прижала, тяжело задышала в лицо.
     -  Ну вот,  ты  и  ожил  совсем,  мой милый, ну и хорошо,  как  ты  мне
нравишься, я не встречала еще таких, ну-у, чего же ты медлишь, я жду...
     Ее горячие бедра, живот,  казалось, вот-вот расплавят Ивана,  он словно
целиком  погрузился  в  них, растворился,  ничего  не  видя,  не  слыша,  не
соображая. Сердце бешенно наколачивало в груди, рвалось  наружу,  легкие  не
справлялись  со своей задачей... Эта женщина сулила неземное  блаженство.  И
Иван  уже поплыл, потерял связь  с  внешним  миром, его вздымало,  и бросало
вниз, он взлетал, и падал, и  а она все шептала  ему что-то сладко-нежное на
ухо,  не давала оторваться от  своих губ. Это  было  сказочно  и  прекрасно,
необычно, волшебно!  А  впереди  их  ждало  еще большее,  почти невероятное,
недоступное с  земными  женщинами,  Иван  и  это  предчувствовал.  Ее  тело,
казалось,  источало  из  себя  фантастическую  сладость,  сверхъестественное
наслаждение.  Это было  упоительно!  Руки Ивана  ласкали  ее  необыкновенные
груди, стараясь захватить сразу как можно больше, собрать, сгрести в ладонях
по паре, насладиться ими всеми. Тяжелые упругие шары ускользали, не давались
одновременно,  и  эта  игра была  вдвойне,  втройне  приятна.  Но  руки  уже
скользили  по бедрам,  сжимали, сдавливали,  тянули... А  сам  он взлетал, и
падал, и казалось, что это не  извечная борьба-содружество мужской и женской
плоти,  а полет,  дивный  полет  с  парением,  взмывами  вверх, падениями  в
пропасть, и  новыми восхождениями. Иван  не помнил ни  о  чем,  он жил  этим
мигом, этой сладчайшей секундой. Его рука, только что теребившая меж пальцев
сосок, скользнула выше, к шее,  а потом к волосам, он огладил ее лоб, двинул
руку дальше... и волосы почему-то пошли вслед за  рукой. Иван даже  не успел
удивиться.  Его  рука  скользнула  под волосы,  нащупала  холодные,  колючие
пластины,  угловатый шишкастый череп - это все было будто бочка ледяной воды
в жаркий полдень. Его пронизало холодом до мозга костей.
     Срывая  пышный  светлый парик,  он  вскочил  на ноги.  Его неостановимо
трясло. Ноги подкашивались.
     Она же смотрела  снизу недоумевающе, растеряно. Но это  была уже не  та
привлекательная  красавица  - без  чудных искусственных волос  она выглядела
совсем не так. Ни что ей  не  могло помочь:  ни бедра, ни талия, не  высокие
груди.  Шишкастый  череп  все  сводил  на  нет,  пластины  уродовали  ее  до
невозможности.
     - Нет, нет, - проговорил Иван, отворачиваясь и  все понимая,  - прости,
но  я не могу сейчас, это все не то, все не так, этого не должно быть, ни  в
коем случае не должно, -  он говорил путано, сбиваясь, но он чувствовал, что
надо  выговориться,  что  он  обязан  сказать до  конца,  -  ты для меня  не
подходишь, ты тут красавица, бесспорно...
     - Где это тут? - подала  она голос, обиженно, почти  плаксиво. - Что  с
тобой, герой, или ты повредился малость умом в схватке с этим паучком, а? Ты
что-о?!
     Иван сел. Но сел, как стоял, спиной к ней. И проговорил вяло:
     - И я не тот, и ты не та! Вернее, ты конечно, та! А вот я... если бы ты
знала! Подумай, присмотрись, ведь я же не имею внутренней связи, так?!
     Незнакомка  привстала,  притянула  к  себе  парик,   но  не  стала  его
натягивать на шишкастый череп, прижала к груди.
     - Так-то оно  так, -  проговорила она неуверенно, - но какая там связь,
чудак, ведь ты же был без сознания, какая связь у бесчувственного тела?
     - А сейчас?
     - Отшибло,  значит? - сделала  предположение незнакомка.  - Я  и впрямь
ничего такого от тебя не слышу, будто мертвый!
     - Ну вот! Я и есть  для вас будто мертвый, я для вас... - Иван помедлил
чуть, но досказал: -  я для вас - слизняк, понятно?! Я не ваш! Меня  все тут
презирают, ненавидят, травят!
     - Пусть! Пусть! Пусть травят!  - проговорила она скороговоркой. - А мне
с  тобой было  хорошо! И  я  еще  хочу. Понимаешь, хочу!  А я -  не привыкла
отказывать себе!
     В груди у Ивана что-то оборвалось.
     - Потом как-нибудь, - сказал он уныло, - потом.
     - Когда это потом? - недовольно спросила незнакомка.
     - Не знаю, - ответил Иван еще унылее.
     - Не дозрел, стало быть?!
     - Стало быть, так!
     - Ну  тогда... - она  встала,  широко  расставила ноги, откинула голову
назад и очень ловко набросила  на нее парик.  Голос  ее стал каким-то  злым,
железным, неженским: - Подумай еще. И скажи!
     Иван  оглядел  пустые  стены маленького  помещения, завешенного  чем-то
вроде тюля, уставленного вазами с цветами-колючками, потом он перевел взгляд
на толстенный,  в полметра толщиной, кусок  клетчатого пластика - только что
они лежали вдвоем на этом  пластике, им было хорошо, сказочно хорошо,  и вот
вдруг... как все бывает неожиданно глупо и бестолково.
     -  Чего  мне еще  сказать,  -  промямлил Иван, -  у  меня есть любимая,
есть... мы просто разные, вот и все!
     Незнакомка подошла к стене, оперлась на нее рукой. Иван увидал какой-то
рычажок, совсем крохотный,  может, ему  и показалось, может, это была деталь
убранства комнаты.
     -  Нет!  Ты просто не  дозрел!  - сказала  она  совсем зло, кривя губы.
Опустила руку с  рычажком.  - Тебе надо малость повисеть, дозреть, мой милый
герой!
     Ивана  перевернуло,  дернуло.  Свет погас...  И  он  снова ощутил  себя
висящим на  цепях вниз головою  в  мрачном  и сыром подземелье. Он рванулся,
забился  в цепях.  Заорал  благим  матом,  не стыдясь  ничего  и  никого, не
совестясь.  Его  просто выворачивало  наизнанку.  Все  внутри пылало. Стоило
проходить через цепь  унижений, мучений, надежд, отчаяний,  боли, чтоб вновь
оказаться болтающимся вверх ногами на цепи в мрачной поганой темнице!
     И  совершенно   неожиданно,   как-то   не   к  месту,  ему  вспомнилось
блаженно-идиотское  выражение  лица висящей в прозрачной сети растрепанной и
мохнатой Марты. Вот  уж кто дозрел, так дозрел! И где сейчас Лана? Может, ее
успели приспособить к аквариуму? Нет уж, он этого не допустит! Иван рванулся
сильнее.
     И  в  этот  миг  наверху что-то загремело,  заскрежетало  -  сдвинулась
невидимая  дотоле  крышка.  И  вниз,  на сырую  и  бугристую  землю темницы,
спрыгнули двое -  наверное,  все  те же, несокрушимые  и неунывающие Гмых со
Хмагом - во всяком случае так подумалось Ивану.
     - Ну что,  -  угрюмо  пробурчал  он,  -  опять будете  приветствовать с
прибытием на Хархан-А, сволочи?
     Один из спрыгнувших ответил гундосо:
     -  Это  не  Хархан-А, и  не  Ха-Архан,  слизняк, и  тем  более  это  не
Харх-А-ан, понял? Это промежуточный слой, дурак!
     - Ага, понятно, это Меж-хаарханье, так? - с сарказмом вопросил Иван.
     - Нет, не  мели попусту,  слизняк,  не опошляй  того,  о чем не  имеешь
представления! -  сказал другой. - Это обычный изолятор  для тех,  кто любит
шустрить в квазиярусах, А в Межарха-анье еще попадешь. Может быть, попадешь!
     - Спасибо хоть на этом, - сказал Иван.
     -  Нам твоих благодарностей не  надо,  - заявил гундосый  и  с  размаху
ударил Ивана ногой в лицо.
     - Да-а, попадет он, разбежался! - проворчал другой. - Туда перевертышей
не берут, нужны они там больно!
     - Там его и обернут разом! - сказал гундосый.
     Иван переждал,  пока  утихнет боль. И спросил.  Он не мог  не спросить.
Правда, вопрос получился странным:
     -  Это  вы, что  ли?! Эй, Гмых, отзовись, ублюдок?! А ты, гнусная  твоя
рожа, Хмаг, не узнал меня?! Зачем пожаловали сюда, палачи проклятые?!
     - Опять грубит! - сказал гундосый.
     А второй пояснил:
     - Ты ошибаешься, приятель, никаких гмыхов и хмагов в Системе нету, даже
кличек  таких тут  не  услышишь!  Это  у тебя  от  твоего тупоумия  слуховые
галлюцинации, понял?!
     - Не понял, - упрямо ответил Иван.
     - Тогда получай!
     Ивану со всей силы  ударили в солнечное сплетение. Он задохнулся, потом
закашлялся. Изо рта потекла на щеки, лоб, а потом и на пол кровь.
     - Тебе уже давно пора бы понять,  что здесь ничто не повторяется! Здесь
не слизнячий мир! Ну ладно, давай слазь-ка!
     Иван не понял.
     - Как это? - переспросил он.
     - А вот так!
     Они ухватили Ивана за руки и потянули вниз с такой  силой, что он взвыл
от боли в ногах и позвоночнике.
     - А ну, взяли!
     - Только разом! И-эх!!!
     - А-а-а-а!!! - завопил Иван. Он не мог терпеть.
     И даже если  бы и мог, не стал бы сдерживать себя.  Ему было наплевать,
что подумают о нем эти палачи.
     - Чегой-то не выходит, - озадаченно пробубнил гундосый.
     - Чегой-то! Чегой-то! - сыронизировал другой. - Дергать надо лучше, вот
и все!
     Они снова вцепились в Ивана.
     - Только по моей команде!
     - Давай уж, чего тянешь!
     - И-ех, взяли!!!
     Иван не успел почувствовать боли. Крюк вылетел из потолка  и ударил его
по затылку. Дальнейшего он не помнил.
     Очнулся  он  лежащим  в  совершенно  другом  месте.  Руки и  ноги  были
раскинуты. Иван  хотел  поднести  руку к лицу -  не получилось.  Другую тоже
что-то  удерживало.  Он  почувствовал  себя распятым  на какой-то жесткой  и
холодной плахе. И он не ошибся, так оно и было.
     Прямо над ним висело в воздухе, ни  о что не опираясь, не  прицепленное
за  что-то, черное  яйцеобразное тело.  Ивану  даже  показалось,  будто  это
подаренное  ему Хлодриком  яйцо-превращатель. Но  он сам увидал, что ошибся,
это  была  другая,  пусть  и  сходная,  штуковина. Выше  торчали непонятные,
громоздкие  аппараты, направленные своими раструбами на лежащего  Ивана.  Их
было много, но  назначение этих аппаратов оставалось для Ивана  неизвестным.
Да и какая теперь разница! Иван почувствовал, что влип окончательно, крепко.
     - Как самочувствие? - спросил кто-то невидимый.
     -  Нормальное, -  машинально  ответил  Иван.  И  сам  поразился  своему
дурацкому ответу.
     Невидимый заскрежетал, заскрипел - видно, ему стало  смешно от чего-то.
Иван дернулся со всей силы, но зажимы были прочными и надежными.
     - Не стоит нервничать, - предупредил невидимый, - лежи спокойненько,  и
все будет путем! Через три часа сам себя не узнаешь! Небось, отвык уже, а?
     Иван не понял, от чего он должен был отвыкнуть. Его волновало другое.
     - Где я? - спросил он.
     - Там, куда стремился.
     - А если поточнее?!
     - В Меж-арха-анье, слизняк, тебе же объясняли много раз, что к  чему, -
недовольно просипел невидимый.
     -  Ага, - съязвил  Иван, - мне  объясняли, а вы присутствовали при этих
объяснениях, все слыхали, все знаете!
     - Нам без этого нельзя - конечно, знаем!
     Из Ивана вместе со словами полилась желчь:
     -  Ну понятненько,  ясненько,  все-то  вы  обо всем знаете,  все-то  вы
понимаете,  только вот  сказать  не  можете,  у  нас тоже есть такие  -  все
понимают, глядят понимающими глазами, потявкивают, повизгивают, подвывают, а
вот сказать, ну никак не могут!
     - Намек понял, - заявил невидимый, - сам такой!
     Разговор сначала перешел в  перепалку,  потом стал переходить в склоку.
Но невидимый вдруг сгладил все,  заскрипел, захохотал. Иван то ли от нервов,
то ли поддавшись  его заразительному смеху-скрежету, тоже рассмеялся. Да еще
как!  Будто  он не  распятым  на  холодной и  жесткой плахе лежал, а стоял в
комнате смеха у эйфороматов,  которые могут растормошить покойника недельной
давности.
     Он  смеялся,  и   ему  становилось  легче,  словно  некий  тяжкий  груз
сваливался комьями или пластами  с груди. Впервые за все  время пребывания в
этой  идиотской  и  не  поддающейся   логическому  истолкованию  Системе  он
чувствовал себя столь расслабленным, легким, беззаботным.
     Но  невидимка   так  же   неожиданно,  как   и  начал,   прервал   свой
захлебывающийся смех. И стал вполне серьезно объяснять Ивану, что к чему, да
еще  таким  тоном,  так  разжевывая   все,  что  Иван  ощутил   себя  олухом
необычайным.
     - Мы сейчас в Меж-арха-анье.  Сюда  сходятся  связующие нити всех  трех
частей  псевдопланетной подсистемы, базирующейся на Хархане-А,  Харх-А-ане и
Ха-Архане, понял?
     - Пытаюсь понять.
     - Так вот,  каждая  часть равноудалена  от квазицентра на двадцать один
световой год... э-э, световой  год,  надеюсь, ты знаешь,  это не время,  это
расстояние, которое преодолевает луч света за ваш земной год...
     - Не надо разжевывать, я  не школяр,  - перебил Иван. Его возмутило то,
что с ним говорят как с молокососом-дебилом.
     -  Похвально!  -  заметил  невидимка. - Но продолжим наш ликбез!  Итак,
центр  этот  существует  на  известном  расстоянии  от известных  частей.  И
одновременно он находится в самом ярде каждой, повторяю, каждой части.
     Ивану  показалось,  что   голос  очень  похож   на   голос  молодого  и
неспившегося Хука  Образины,  что невидимка и  есть  тот  самый непонятный и
нигде толком  не существующий доброжелатель. Хотя ощущалось и различие. Иван
не мог понять - в чем, какое, но оно было.
     - Мудрено слишком, - сказал он.
     -  Ни  хрена  тут  мудреного нет!  Все  предельно просто.  Ядра  частей
пронзены  энергетической иглой-уровнем,  слыхал про  таковой? - невидимка не
дал ответить. - Так вот, этот уровень в свою очередь, именно  пронизывая все
три  ядра,  теряет в  подструктурах  пилообразные  функции, сворачивается  и
замыкается сам в себе. Понял? Но только  для этих  трех ядер. Во всех прочих
местах он остается самым обычным простеньким иглой-уровнем.
     - Угу, - вставил Иван, - совсем простеньким  и  необычайно обычненьким!
Вы  ответьте  лучше  -  с чего это вдруг  вы  тут  решили,  что жертву перед
закланием надо непременно просвещать.
     - Глупость твоя безгранична, слизняк. И потому ее мы замечать не будем.
Впрочем,  ежели желаешь на арену  - пожалуйста,  в любой миг! Похоже, там ты
себя чувствуешь увереннее!
     - А потом?
     - Что потом?
     - Ну, после арены - куда?
     - Как это куда?! - Сюда! - раздраженно разъяснил невидимка.
     -  Тогда  не надо! -  заупрямился  Иван.  - Еще  чего  не хватало - все
заново! Нет, уж! Лучше свежуйте живьем, гады!
     -  Фу-у! -  брезгливо протянул невидимка. - Грубо  и  некрасиво! Ну  да
ладно уж,  лежи  себе.  Тебе  будет  над  чем пораскинуть мозгами.  -  Лежи,
перевертыш!
     Ивана перестали тревожить. И он остался один - один в тишине, полумраке
и  неизвестности.  Он вдруг  вспомнил,  что очень много дней ничего не  ел и
почти  ничего  не пил,  что  держался лишь на  стимуляторах  да  на  нервном
взводе-запале. Но ему и сейчас не хотелось есть. Не хотелось, и все!
     Темное  и  странное  яйцо  висело  над ним.  Из  раструбов  явно что-то
исходило. Но Иван пока не чувствовал, что именно. Легкость, расслабленность,
беззаботность растворялись,  уходили  из  тела и  мозга.  Их место  занимало
постепенно,  словно  наваливаясь,  просачиваясь  вовнутрь,  нечто  тяжкое  и
муторное.  С  каждой минутой  ощущение становилось  все неприятнее. Набегали
гнетущие мысли,  захлестывало  тоской  -  внезапной, неестественно  давящей,
изнуряющей.
     Иван поскреб подбородком  о  плечо, и  неожиданно почувствовал,  что он
лежит  голышом,  без комбинезона, и  что  самое странное  -  чешуя  на  теле
какая-то не такая, почти  мягкая. Он еще  раз уперся подбородком в плечо - и
сдвинул  целый   клок  распадающейся  отдающей  гнильцой   чешуи.   Его  это
взволновало  на миг. Но тут же  все  любопытство, как и внезапное оживление,
улетучилось.  И опять ему стало все  безразлично,  снова накатила тоска - да
такая,  что хоть в петлю! Иван зажмурился. И принялся перекатывать голову из
стороны  в сторону:  вправо, влево!  Вправо, влево! Вправо, влево! и так  до
бесконечности...
     А  когда   шея  онемела  и  перестала  слушаться,  когда  тоска   стала
невыносимой, болезненно жгучей, когда он  уже разлепил  спекшиеся пересохшие
губы,  случилось еще  более страшное -  на  него накатили воспоминания. Да с
такой  силой,   с  такой  ослепительной  ясностью,  прозрачностью,  реальной
контрастностью,  словно  были  это  не  воспоминания,  не  отблески  чего-то
далекого, прошедшего в растравленном мозгу, а сама явь.
     Мрак Пространства  залил  все  вокруг,  лишил  мир  красок. Но  в  этом
беспроглядном  пугающем мраке высветилась  вдруг серебристая точечка,  стала
увеличиваться в размерах - очень медленно, будто ползла черепахой навстречу.
Иван  не сразу сообразил, что это  корабль-капсула трехсотлетний давности, и
что  он вовсе  не ползет, а  несется на него  с  колоссальной скоростью, это
просто  расстояние  и  мрак искривляют все, заглушают.  Корабль занял  собою
половину  неба. И  замер.  Начал поворачиваться.  Неторопливо  выползали  по
левому борту кронштейны, крепления, сети батарей, вот  стала видна  выпуклая
рубка,  вот  смотровая площадка,  поручни... Ивана  резануло  по сердцу,  по
глазам.   На    поручнях,   прикрученные   металлопластиковыми   цепями    к
горизонтальным  трубам,  с раскинутыми  руками,  неестественно  раскинутыми,
будто  бы вывороченными, изломанными, висели  они,  давшие ему жизнь. Сквозь
затемненные  стекла шлемов  Иван видел  их  лица.  Это были  лики мучеников,
искаженные болью,  страданием,  отчаянием.  Без содрогания  невозможно  было
глядеть на них. Иван  глухо застонал, скрипнули  плотно сжатые зубы. Как  ни
жгла,  как ни мучила его память прежде, такой  пронзительной боли он  еще не
испытывал.  Это  было  не  воспоминание,  это  было  не  видение,  это  была
сверхреальность!  Жуткая,   страшная,  кошмарная,   но  именно   реальность,
увеличенная, усиленная некими, может,  и несуществующими сверхъестественными
линзами отнюдь не материального происхождения.
     Распятые были  еще живы.  Они  время от  времени  раскрывали рты, будто
переговариваясь, или же хрипя,  крича от боли и ужаса. Но Иван не  слышал ни
слова, ни звука. Порою  он встречался с ними  взглядами.  И ему казалось что
они  тоже  видят  его, зрачки  их глаз  расширялись, в них застывало  что-то
непередаваемое, неописуемое... и Ивану представлялось, что эти люди вовсе не
погибли тогда,  двести с лишним лет назад, что  они живут до сих пор, живут,
замерев на  грани, на лезвии, отделяющем жизнь  от смерти,  и  что они будут
жить  еще  очень  долго  в  этом  ослепительно-жутком  взлете  полубытия   и
полусмерти, долго, а может, и вечно, если он не сделает, не совершит чего-то
важного для  них. И ему  казалось,  что их глаза  и молят его об  этом, мало
того, что они требуют от него чего-то... а чего  именно Иван не знал, откуда
он  мог знать?! Он сам страдал, он не ведал, как им помочь, и есть ли они на
самом деле.  Или все - только мираж?  Нет!  Нет! Тысячу  раз нет! И все-таки
странно, невероятно. Неужели они не сгорели тогда?! Неужели произошло чудо?!
Ивану  припомнился  мнемоскопический  сеанс. Нет,  все  было так, как было -
мнемограммы не могут врать, как не может врать  камень,  как не может  врать
дерево,  как  не может  врать  ветер! И  все  же  распятые жили,  застыв  на
гибельном, мучительно  болезненном  острие,  на лезвии. Они  погибли  тогда,
бесспорно! Но они и продолжали жить! Как продолжает жить все в Пространстве,
продолжает вопреки человеческой логике и людскому  здравому смыслу,  ибо сам
процесс  этот выше  и того  и другого, ибо Сознание и Дух лишь перетекают из
одного сосуда в другой, и в их силах придать новому сосуду прежние формы!
     Все  эти мысли обрывочно мелькали в воспаленному мозгу Ивана. Но они не
заглушали  боли.  Они  лишь  словно протыкали  ее обиталище  в беспорядочном
суетливом движении. Боль же заполняла собою все - как  до того заполняли все
тоска, потом мрак.
     Боль  из-под  черепной  коробки расползлась по всему  телу.  Она  рвала
калеными щипцами его на части, пронзала тупыми иззубренными иглами и ржавыми
искореженными  пиками,  она  жгла расплавленной  смолой,  которую  будто  бы
плеснули  сразу снаружи и изнутри. Ивану казалось, что с него живьем сдирают
кожу. И не только кожу, но и  верхний слой мяса, потом и все остальные слои,
что из него дерут сухожилия и  вены... И  все  это разом!  Он хотел кричать,
стонать,  скрипеть  зубами, но внутри все пересохло,  он не  мог  издать  ни
звука, распухший  огромный  язык  заполнил весь  рот - так, что нельзя  было
сомкнуть челюстей. И все-таки главной была не телесная боль.
     Распятые не исчезали. Они все так же висели. Смотрели в глаза. И теперь
Иван не сомневался - они видят его, точно видят! Но это лишь усиливало боль!
Зачем им видеть его?! Неужто с них не хватает собственной  лютой муки?! Нет!
Не надо! Никогда! Он хотел заслониться рукой. Но руки  были недвижны, он сам
был распятым на плахе. Хотел зажмуриться, закрыть глаза, и сделал это. Но он
продолжал все видеть внутренним зрением  - не менее четко, не менее ярко. От
этого некуда было деваться!
     К  видениям   стали  прибавляться  голоса.  Они   выплывали  из  общего
неразборчивого гула,  который Ивану казался обычным шумом крови, прилившей к
голове.  Но  это было не  так.  Голоса нарастали, звучали явственней. Кто-то
невидимый бубнил басом Гуга Хлодрика: "Ты не поможешь им, дура-ак! Ты только
усугубишь все! Наплюй! Забудь!" Сипатый Хук Образина вторил пьяно:  "Тупица,
себя же погубишь! Куда ты лезешь все время?! Надо жить в своей норе, в своей
дыре!   То  же  мне,  нашелся  мститель   праведный!  Дурачина!"  Слабенький
приглушенный голосок  сельского священника уговаривал:  "Не  надо, откажись,
только  всепрощением можно  искупить что-то,  во  мщении и  растравлении ран
своих не отыскать и тени справедливости,  она  в Боге, в умении  терпеливо и
покорно  принимать  ниспосланное,  за  все благодарить:  и  за радости и  за
горести. Бойся себя! Бойся своей гордыни!" И тут же нервно, почти зло звучал
высокий  женский: -  "Да будет проклят! да  будет проклят! да будет..." Серж
Синицки заплетающимся языком гундосил; Тю ист крэзи, Ванья! Сэ не  трэ бьен,
вали, Ванья, нах хауз.  Иль ист морт, иль не будет прощай тьэбья!"  И совсем
невпопад звучал хрипловатый голос Ланы, взволнованный, даже испуганный: "А я
бы висела вечно, пусть! Хоть висеть, хоть лежать, хоть вверх ногами - только
бы вечно! Это же блаженство. Зачем ты меня лишил его?!  Почему?! Ты думаешь,
ты можешь решать  за всех? Ты ошибаешься! Решай за себя!  Вечность - это так
прекрасно, это  -  быть  всегда, неважно как,  но всегда..."  А параллельно,
временами заглушая русоволосую, кричала  надрывно погибшая а Осевом: "Забери
меня  отсюда! Забери! Прижми  к себе крепко-накрепко! Я  не  могу  с ними, с
этими фантомами-упырями! Я  не хочу вечности!  Я  не желаю носиться всегда в
этом  царстве  теней!  Умоляю,  спаси! Ну что  же,  что ты  медлишь, они уже
вырывают меня, они отнимают меня у тебя, ну-у!!!"! И скрипело в уши: "Мразь!
Слизняк! Амеба! Жалкое  насекомое, комар,  лягушонок!  Твое  место  -  лужа,
грязь, мокрятина! Что ты о себе помыслить смог, тля! Куда ты заполз, червь?!
Гнусный болезнетворный вирус, пытающийся проникнуть  в здоровое тело! Зараза
мерзкая!!!"   И   какой-то   полузнакомый;   а   то   и   вовсе   незнакомый
приторно-властный,  напоенный  сиропом, угодливый и одновременно  хамоватый,
наглый, по-холопьему властный, шепоток все время просачивался в мозг: "Такой
порядок! Все равно никто вам не поможет, ни здесь, ни там. Ну где вы найдете
безумцев? Нет, нет, ничего, с  вами разберутся, поместят куда надо, посадят,
куда положено,  вы не волнуйтесь,  в  ваших же интересах! Такой  порядок!" А
неунывающий Дил Бронкс поддерживал, но как-то странно поддерживал: "Держись!
Помни, что обещал! Мне хоть что, один черт! Лишь бы оттуда, понял! Гляди, не
подыхай там раньше времени! Или ты уже... того? Может, я с трупом говорю, а?
Эй, Ванюша, друг любезный, Иван, чертово семя,  паскудник, ты жив еще? Нет?!
Не  слышу?! Может, ты и не улетал никуда? Эй?!" Глаза мучеников все смотрели
на Ивана - и боль  из этих глаз  переливалась в него. А его собственная боль
лилась в них! И не было ни конца, ни края!
     И  вдруг  всплыло, бывшее  в Храме, всплыло  само по  себе, не разрушая
видения, не отвлекая  от него, будто  бы существуя одновременно, но  в  ином
измерении. Иван  был во мраке Пространства, и внутри Храма, и снаружи - пред
его мысленным взором неизбывным очищающим огнем горели золотые купола. И вот
они  исчезли,  вот все затянуло  пеленой,  а потом  сквозь пелену  сверкнула
блесточкой кроха-золотинка. Но так сверкнула, что мрак вселенский разбежался
по  углам  пространственного  окоема.  И  заглушая  все,  прозвучало  мягко,
по-доброму,  будто не  с  земли  прозвучало,  а с  небес:  "Иди! И  да  будь
благословен!"
     Голоса,  видения,  страхи,  боль,  тоска  -  все  сразу  пропало. И  он
почувствовал, что  не лежит  на холодной  плахе,  что  его успело приподнять
вместе с нею, и он висит теперь  на  зажимах,  удерживающих руки, ноги, шею,
висит  в  совершенно  другом помещении,  ни чем  не похожем на  предыдущее с
застывшим    в    воздухе    темным    яйцом    и    раструбами   непонятных
приборов-излучателей. Здесь было пусто и  светло. Здесь были  голые стены  и
пол. Правда,  с потолка  свисали  шланги толщиной в  руку и другими  концами
тянулись к Ивановой плахе. Но куда  именно  они входили,  Иван не видел. Ему
еще было не по себе:  перед  глазами  мельтешили  меленькие черные точечки и
зелененькие вертлявые червячки. Голова болела.
     И  все-таки он понял - что-то  произошло. Скосив  глаз  на  собственное
плечо, потом на грудь, он увидал обрывки и ошметки грубой толстенной  кожи с
наслоившимися   на   нее  чешуйками.  Из-под  этих  грязно-зеленых  струпьев
проглядывала обычная светлая, чуть тронутая загаром кожа. Иван сомкнул зубы,
провел языком по ним  - да,  у него были нормальные зубы в два ряда, а вовсе
не  пластины-жвалы.  И  видел  он не так,  как  прежде, обзор был поменьше -
видно, один глаз,  верхний, пропал. Но  вместе с тем Иван ощущал, что он еще
не стал человеком в полном смысле этого слова, что процесс преобразования, а
точнее,  возвращения  его  в  человеческое тело  продолжается.  Вот  сползла
откуда-то сверху, наверное, с надбровной дуги, пластина,  закрыла  на минуту
глаз, но потеряв  опору,  соскочила... Иван сжал  руки  в кулаки,  пошевелил
пальцами - да,  это были его  пальцы,  лишь  обломились два  или  три когтя,
выпали из пылающих ладоней.  Молнией прошибла мысль  -  тело было  здоровым,
целым! А ведь его основательно исколошматили в тот раз, перед превращением в
негуманоида, у  него  не оставалось  ни единого зуба, а сейчас - пожалуйста,
все на месте! И боли в переломанных ребрах, в грудине он не ощущал, все было
цело.  Иван обрадовался и  воспрял душою на  какое-то время. Помянул  добрым
словом старину Гуга - как он его выручил с этим  яйцом-превращателем!  Верно
Гуг говорил - не  все  свойства этой  штуковины еще известны, не  все! Вот и
раскрылось еще одно - способность восстановления  прежнего тела при обратном
переходе.  Это была  фантастика!  Но это было так,  от реальности никуда  не
денешься. И лишь теперь в Иванову голову пришла догадка. Никакие то  были не
секретные лаборатории  на суднах в Средиземном  море, точно! Как он сразу не
сообразил,  он  ведь  слышал  от  своих  кое-что!  На  суденышках, служивших
обыкновенным камуфляжем,  в обстановке глубочайшей тайны,  закрытые ото всех
донельзя, работали две  сверхсекретные группы  временного прорыва. С будущим
шутки были  плохи. На каждый  бросок туда уходила  такая уймища энергии, что
хватила бы на планетную колонию в  другом  конце Галактики. Перебросить пока
что никого  не удавалось. Зато Иван  точно  знал,  что прорывщики умудрялись
время  от  времени  кое-что  переносить  оттуда  к  себе.   Нет-нет,  да   и
приворовывали  они плохо  лежащее. Видать, и яйцо-превращатель стянули!  Где
оно могло быть создано, кем, когда? На первые два вопроса и ответа искать не
стоило. А вот когда? Уж точно, не раньше тридцатого века, а то и сорокового.
Ведь в  ближайшие века  даже не предвиделось  создание  приборов, наделенных
столь чудесными свойствами. Ничего, еще разберемся, решил Иван, успеется!
     Он  чувствовал,  как  осыпается  с  него  клочьями   жуткая   чешуистая
негуманоидская шкура,  как сыпятся на пол бронированные хитиновые пластинки.
Он  теперь  сам  себе  казался  голым,  абсолютно  не  защищенным,  истинным
слизняком. И ему становилось страшно! Как жить в этом мире таким?! Как в нем
существовать  с  практически  обнаженным  сердцем, мозгом,  легкими  и  всем
прочим?!  Это  ведь  равносильно  смерти!  Каждый, кому  не лень, может  его
пронзить, раздавить,  смять! Волна  страха накатила  внезапно. И  Иван сразу
взмок, будто его  сверху окатили из ведра.  Он не желал быть незащищенным  в
этом ужасном и  жестоком мире!  Все прочее, все мысли, воспоминания ушли  на
второй,  третий  планы,  осталось  лишь  одно  -  ощущение  своей  тончайшей
кожи-пленочки.  Его  словно  бы  выбросили  нагишом  в  Пространство.  И  он
вспомнил, что так уже было, что  он висел в Пустоте, ничем не прикрытый, что
его  сжимала  холодная  лапа...  Но  тогда ему не было страшно. А теперь  он
испытывал не просто страх, его пронизывал ужас.
     И  в последнюю  секунду, когда животный инстинктивный ужас этот  грозил
повергнуть  его в  безумие, превратить из человека в зверя, амебу, слизняка,
червя, отбросить его в невообразимые дали добытия и хаоса, Иван вдруг ощутил
на груди холодок. И даже не понял, что  это. Лишь вывернув шею, скосив глаза
чуть не до выхода из орбит, он увидал ту самую маленькую угластую железячку,
что не снимал ни перед превращением, ни  при входе в Осевое, ни ранее, с тех
пор, как надел ее на себя. И  в голове прояснилось. Страхи ушли. Нет,  он не
стал вдруг  неуязвимым, и кожа его не стала ни на капельку плотнее и тверже.
Все   оставалось   прежним  -   человеческим,  хрупким,   нежным,  открытым,
подвластным  смерти  в  любой  миг.  Но душа  его  окрепла,  стала  сильной,
неколебимой, властной,  если  только  эти  качества можно разместить рядом с
самим  понятием Душа.  И она  влила  силы в уязвимое  и  незащищенное  тело,
прикрыла его  невидимым и неощутимым  стальным  панцирем. Иван  содрогнулся,
словно его внезапно ударило током. И наземь полетели последние ошметки чужой
шкуры.  Теперь он был самим собою. В  ушах опять прозвучало,  но тише, почти
неслышно,  будто далекий отголосок  растворяющегося  под невидимыми  сводами
эха: "Иди! И да будь благословен!"
     И  только  отзвучал  далекий  и  добрый  голос, как  в  стене  напротив
образовался  проем.  В  комнату вползло  что-то  шарообразное  на  множестве
ножек-крючьев. Проем тут же  исчез, словно и не было ничего. А Иван  увидел,
что вползшее существо представляло из себя одну огромную трехглазую  голову,
усеянную пластинами  и  короткой  рыжей щетиной - ножки торчали прямо из-под
брылей и пластин.
     Существо  внимательно осмотрело Ивана снизу, подползло ближе,  разинуло
рот-клюв и изрекло глубокомысленно:
     - Да-а, чего и следовало ожидать! Слизнякус замляникус примитивус!
     - Хватит паясничать! - выдавил из себя Иван.
     - А  чего это - хватит? Еще  и не  начинали поясничать-то, дорогуша! Ты
забыл, небось, что сейчас месяц развлечений?
     Вид у говорящей головы был неприятным. Но она была тут хозяином. А Иван
- узником. Ему бы вести себя поскромней, но куда там!
     - Что уставилась, тварюга головоногая? - зло и почти без вопросительных
интонаций проговорил  он. -  Сколько мне еще болтаться и дозревать, а?  Чего
молчишь?!
     - А нисколько! - ответила голова.
     - Как, это? - изумился Иван совсем по-детски.
     - А вот так, дозрел уже, хватит с тебя.
     - Тогда развязывай.
     - Успеется!
     Иван дернулся. Да все без толку, зажимы были сработаны на совесть.
     - Не трепыхайся, слизняк, - ласково прошипела голова, - погоди. Мне еще
надо   отработать   с   тобой  некоторые  моменты,  опробовать  реакцию   на
адекватность, а там  и развяжем... - она вдруг  замялась,  но  договорила, -
ежели не перезрел.
     - Валяй! Проверяй!
     Головоногий  откатился  в  уголок.  А  на месте  противоположной  стены
высветился  экран не экран, а что-то навроде окна с  замутненным стеклом. За
стеклом висела... Иван подумал сначала, что это мохнатая  Марта, размякшая в
прозрачной сеточке, выдающая из шара-матки через хобот зародышей прямиком  в
аквариум, все было в точности... Но взгляда на  одутловатое сонное лицо,  на
заплывшие глазки, на растрепанные, но вовсе  не черные,  волосы, он  чуть не
закричал, рванулся опять. Не тут-то было!
     За  стеклом  висела  русоволосая  Лана.  И  непохоже  было,  чтобы  она
испытывала блаженство, вечное блаженство.  В  искривленных закушенных  губах
читались  скорее  безнадежное  отчаяние, тоска.  Желтые  мешки  под  глазами
старили ее, делали некрасивой.
     - Лана-а? - тихо позвал Иван.
     Висящая приоткрыла глаза. Долго смотрела, словно не узнавая. Потом вяло
и безразлично пролепетала:
     - А-а, это ты...
     - Они сделали с тобой это?! Говори! - Ивану вдруг вспомнилась ее голова
в  прозрачном шаре. Голова была совсем как  живая, а может, и живая.  Но она
оказалась лишь ловкой и хитрой подделкой или вообще иллюзией. А сейчас?
     Иван почувствовал, что все испытанное им, все предстоящее,  да и он сам
ни  гроша не стоят пред этой вечной  мукой. Это он был виноват! Это он обрек
ее на висение!
     -  Мне хорошо-о, - проговорила русоволосая,  еле шевеля губами, - ты не
гляди,  не  верь, это неземное, блаженство, ах как мне  хорошо, я никогда не
умру! Все обратится  в  тлен  и  прах,  погаснут  звезды, в  пыль  развеются
планеты, свернутся коллапсары, а я буду висеть и наслаждаться...
     - Заткнись! - заорал Иван. - Чтоб с тобой  ни было,  я приду, я выдерну
тебя из этой гадкой паутины!
     - Только попробуй, - вяло и тускло обронила она. И закрыла глаза.
     Стекло  начало  мутнеть. А  Иван  все  смотрел  и  смотрел  на  толстый
морщинистый и слизистый хобот,  свисавший из  шара-груши. Его мутило,  горло
сжимали спазмы. Но он все смотрел и смотрел.
     -  Укрепи  меня  и  наставь...  -  процедил  он  вслух  с  мольбой,  но
одновременно  твердо, будто не  прося,  а требуя.  - Дай мне,  Всемогущий  и
Всезнающий, сил и терпения, не дозволь вновь обратиться в зверя! Укрепи!
     Голова подползла ближе, снова выкатила черные глазища на Ивана.
     - Ты чего там  бормочешь? Бредишь,  что ли?!  Тут кроме нас с тобой  ни
черта нету, слизняк! Так-то! А реакция у  тебя неважная, что-то и  не пойму,
то ли недозрел, то ли перезрел!
     Иван молчал.
     - Эй, ты слышишь меня?
     Иван молчал.
     - Я научу тебя быть вежливым головоногий.
     Ивана тряхнуло, пронзило  тысячами  игл.  Он сразу понял,  куда входили
шланги, тянувшиеся от потолка. Но он и  теперь молчал. Пускай пытают! Пускай
издеваются! Пусть  и  вообще убьют! Он  не проронит  больше ни словечка,  он
будет нем как мертвый, как камень, как эта стена!
     Плаха вдруг  начала  вращаться вокруг  своей горизонтальной оси.  Перед
глазами  закружились углы, стены... Через какое-то время, не прекращая этого
вращения, она  начала крутиться и по вертикальной. При каждом обороте  Ивана
встряхивало,  ударяло о незримый  барьер. И трясло, не переставая трясло. Но
он молчал.
     - Неплохо, неплохо, - доносилось то ли снизу, то ли сверху.
     Иван  потерял ощущение  и того  и  другого.  Ему  вообще  вдруг  начало
казаться, что  он на  Земле, в  их учебно-тренировочном  комплексе,  что его
крутят  на  восьмиплоскостной  центрифуге  -  словно   школяра-подготовишку.
Продолжалось  это  бесконечно долго.  Иван потерял  счет  секундам, минутам,
часам, может, и дням даже!
     И когда  плаха-центрифуга замерла  на месте, он  не почувствовал этого,
его еще продолжало крутить, вертеть, переворачивать.
     - Совсем неплохо! -  заверил мельтешащий в глазах головоногий. И что-то
проделал у основания плахи.
     Ивана выбросило из зажимов как  из рогатки, он  не мог стоять на ногах,
его  кидало из стороны  в сторону -  он шибанулся всем телом об одну  стену,
сполз  вниз, но его кинуло на другую, потом опять на пол. Ему казалось,  что
это  не его бросает после плахи-центрифуги,  а сама комната сошла  с  ума  и
вертится во  всех направлениях.  Его  зашвырнуло даже  на  потолок.  Тут  же
размазало по полу. Но движение было неостановимо.
     - Неплохо! Неплохо - неслось от головоногого.
     Тот был неподвижен, сидел себе в уголочке, наблюдал.
     После двух  или трех десятков бросков Ивана вдруг швырнуло  на плаху. И
та  с  треском развалилась,  будто была  слеплена из пересохшей  глины. Иван
пробил ее насквозь, влетел в огромное  пустынное помещение и повалился лицом
вниз на холодный каменный пол.  Его перестало бросать из стороны в  сторону.
Он лежали не мог отдышаться.
     А  когда  дыхание стало  ровным,  когда вернулось  чувство  равновесия,
уверенности, он чуть приподнял голову, повернул ее налево, потом направо - и
увидал, что на кистях обеих рук  у него надеты  массивные железные кольца  с
ушками, и  что от них  тянутся по обе  стороны цепи,  а концы цепей держат в
восьмипалых  лапах  два  негуманоида-харханянина,  стоящие от  него  слева и
справа.
     Когда  на него успели надеть цепи? Иван не  знал. Здесь все происходило
скачкообразно,  без  привычных  постепенных переходов. И иногда  это  просто
выбивало  из  колеи.  Но  только  не  сейчас!  После  дичайшей  болтанки  на
плахе-центрифуге и всего последующего эти цепи казались подарком судьбы.
     - Он что там, заснул? - прогремело издалека.
     Иван почувствовал,  как  натянулись цепи.  И встал на колени,  опираясь
ладонями о холодный камень. Охранники сразу направили на него раструбы своих
коротких  лучеметов,  будто  держали  на  цепях  не  "жалкого  слизняка",  а
паукомонстра-урга.
     Иван  криво  усмехнулся. Оторвал руки от пола,  выпрямился. Но  с колен
встать он еще не мог - его продолжало пошатывать, ноги и вовсе были ватными.
     -  Твое  смирение  похвально,  -  прогремело  опять,  -  но  и  слишком
утомительно!
     Пелена перед глазами Ивана окончательно рассеялось. И он увидал  метрах
в сорока от себя огромный  хрустальный куб, парящий над полом. Куб  этот был
великолепен в своей прозрачной чистоте и аристократически прост. На самом же
кубе  стоял  голубоватый, усыпанный чем-то мелким и поблескивающим трон. Это
был именно  трон - не стул, не  кресло,  не табурет со спинкой. На таком мог
восседать лишь властитель  очень, высокого,  если не наивысочайшего,  ранга.
Таковой и восседал.
     - Пади ниц пред Престолом! - прошипел слева охранник. - Пади, мерзавец!
     Иван  не  придал  значения  совету.  Но  голос  был  ему  знаком  своей
гундосостью.
     Цепи  натянулись  с обеих  сторон,  и  охранники одновременно наступили
корявыми лапами на  них, наступили  у  самых колец  так, что  Иван  поневоле
ткнулся лицом в пол. Но он тут же дернул цепи на себя приподнялся.
     - Не трогайте его, - приказал восседавший на троне.
     Теперь Иван разглядел  его внимательно.  Таких он еще  не видал  здесь.
Пластины густой завесой спадали  прямо из-под глаз, скрывая не  только лицо,
но и  грудь. Из голой  шишкастой головы торчало несколько отростков, похожих
на  опиленные рога, было их то ли пять, то ли шесть, Иван не мог сосчитать -
восседающий на троне словно в нервическом тике то закидывал голову назад, то
склонял ее, будто кивая, здороваясь.  Был  он худ невероятно,  до полнейшего
измождения. Руки и ноги его были  длинны, костлявы, и на них не поблескивала
чешуя,  нет,   наоборот,  казалось,  что  прямо  на  кости  натянута  черная
эластичная  и  притом бархатистая ткань. Однако  лапы  он имел четырехпалые,
птичьи. А  грудь, несмотря  на  общую худобу, котлом выступала из-под черной
накидки-плаща. Сидел он, подавшись вперед, растопырив руки, выставив  острые
локти. Столь  же  острые  плечи  торчали двумя  пиками.  И  был  он какой-то
несуразно  большой,  огромный,  только  расстояние   мешало  определить  его
подлинные размеры.
     -  Подойди  ко мне!  - сказал изможденный  властитель  и поманил  Ивана
скрюченным пальцем.
     - Эй,  слизняк?!  Не  слышишь,  что  говорит  Верховный Демократор?!  -
прошипел охранничек справа.
     Ивану показалось - вылитый Хмаг!  Но тот вел  себя так,  словно впервые
видел несчастного кандального.
     - Ни хрена он не слышит! - прогундосило слева.
     Они дернулись как в прошлый раз, без команды и сговора. Рванули вперед,
волоча Ивана  за  собой по  каменному полу. Двух секунд не  прошло, как  они
стояли в десятке метров от хрустального куба и взирали подобострастно вверх.
Иван поднимался, ощупывал ссадины, тер рукой ушибленный подбородок. Ноги его
держали плохо.
     - Ну что там новенького? - спросил Демократор.
     - Где? - не понял Иван.
     - На Земле?
     Иван замялся было, но все-таки вопросил с вызовом:
     - А тебе там приходилось бывать, что ли?!
     - Хам! - заорал похожий на Хмага.
     - Невежа! - выкрикнул гундосо близнец Гмыха.
     И оба ударили  Ивана разом прямо  раструбами  лучеметов по голове. Иван
дернулся. Но цепи тут же натянулись.
     - Не  отвлекайте его, -  недовольно процедил Верховник. -  Ну что же ты
молчишь?
     - На Земле все в порядке, - растерянно сказал Иван.
     Верховник промолчал, покивал головою - то ли в тике, то ли соглашаясь с
Иваном. Потом задумчиво произнес:
     - Значит, пора...
     - Что -  пора? - переспросил Иван. Он  уже осмелел, не обращал внимания
на вертухаев.
     - Тебе этого не понять. Пора! - Верховник  вдруг расслабился, откинулся
на спинку своего чудного трона. И как-то мечтательно произнес:
     - Ну и покуролесили же мы там в свое время! Ах, молодость, молодость!
     - Где это - там? - снова поинтересовался Иван.
     - Где!  Где! -  раздраженно выкрикнул  Верховник. - Где надо! И вообще,
чего это он тут стоит передо мною?! - последнее было обращено к стражникам.
     - Как велели-с! - хором рявкнули те.
     - Ну да, вспоминаю, - Верховник потер лапой висок. - Проклятый склероз.
Слушай,  любопытный  лягушонок!  Мы были тогда совсем юнцами.  Как давно все
было!  Тебе этого не дано оценить! Что ты можешь помнить - твоя жизнь миг! А
мы тогда погуляли, ох, погуляли! Дым стоял коромыслом, лягушонок! Ты слыхал,
наверное, про  вашу  последнюю  войну, ту,  позабытую,  что была четыре века
назад?! Ах, как мы отвели душу! Это было развлечение, да!  Разве сейчас  так
умеют развлекаться!
     - Я ни черта не понимаю! - вставил Иван.
     Верховник махнул на него рукой.
     - Где тебе!  Вы вообще ни черта не  понимаете? Вы думаете что все сами,
сами... Черви, ничтожные черви!  Да разве вы сами  на что-нибудь  способны?!
Нас было  шестеро. Шесть мальчишек из Системы, молокососов, хулиганов, шесть
ловких парней!  И как  мы чудили!  Вот  это был месяц развлечений!  Половина
вашего мира сгорела в огне, жаль  нам надоела игра, можно -  было бы довести
дело и до  конца,  но разве в мальчишек есть  спрос?  А  сейчас вот гляжу на
тебя, вспоминаю  все  и,  не  поверишь, рад, что вот уцелел же кто-то, можно
поглазеть, припомнить, порадоваться...
     - Чему?
     - Не грубить! - рыкнул в ухо похожий на Хмага.
     - Пусть говорит, что хочет, отстаньте от  него!  - великодушно разрешил
изможденный Демократор.
     -  Это  все бред! резко выдал Иван.  - Дурь  маразматическая! Ты просто
выжил из ума и несешь околесицу!
     Его рванули с  обеих сторон за  цепи. Но Верховник остановил стражников
рукой.
     - А с чего ты взял, что я выжил? - спросил он как-то ласково.
     - То есть? - не понял Иван.
     -  Ты  сказал -  выжил  из  ума.  Это  не  так, мой отважный  и  глупый
лягушонок! Я сохранил  свой ум.  Но я,  к сожалению, не  выжил. Тебя, видно,
обманывает весь этот антураж, так? - Демократор указал на куб, трон и самого
себя.
     - Вот я и говорю - маразм! Старческий психоз! - упрямо выпалил Иван.
     Верховный  Демократор,  властитель Меж-архаанья,  не обиделся.  Он лишь
вздохнул  сокрушенно.  И  будто  выполняя  тяжкую,  но  необходимую  работу,
растолковал Ивану:
     - Ты опять не  прав! Маразм - и психоз могут быть у выжившего. А я, как
уже тысячу раз было говорено, не выжил!
     - Не выжил, значит, умер? - сделал вывод Иван.
     -  Ну вот,  и ты  умеешь соображать, когда захочешь! Очень разумненький
лягушонок.  Именно  умер! Но  сохранил  свой  клономозг  в  рассредоточенном
состоянии. А это все макет, муляж! Меня нету!
     - Не верю!
     Верховник вдруг  поднял вверх  левую мосластую руку,  вцепился правой в
кисть.  И с  силой  ударил длиннющим предплечьем о колено. Рука  с хрустом и
треском обломилась.
     - Гляди!  - он  поднял в  правой  отломленную левую,  потряс ею  словно
мечом, а потом швырнул в гундосового. Да  так ловко, что угодил тому прямо в
лоб. Гундосый нагнулся, поднял обрубок, приложил к груди и преданно поглядел
на Демократора.
     Ивану в очередной раз показалось, что он сходит с ума.
     - Значит, тебя нету? - спросил он глуповато.
     -  Меня  нет в этом теле.  Меня  нет  в какой-либо  определенной  точке
пространства.   Но   я  есть   и   существую   как  рассредотачивающаяся   и
концентрирующаяся  при  необходимости квазиматериальная  субстанция.  Я  вот
могу, например, взять и сконденсироваться в твоем мозгу, понял, лягушонок!
     - Нет! Не надо! - Ивана передернуло от подобной идеи. Он даже  не  смог
сдержаться, хотя знал, просьбы тут и пожелания ни в грош не ставят.
     -  Ну, не надо, так  не надо, - согласился  Демократор, -  когда  будет
надо, тогда и вселимся  в тебя.  Ты только не думай, что это очень почетно и
приятно! Ведь не захотел бы ты переселиться в какую-нибудь мерзкую  жабу или
в гнусного и поганого червя?
     - Нет!
     - Вот и я не хочу. Но ежели потребуется, для дела, стало быть, тогда не
обессудь, лягушонок!
     - Не потребуется! - уперся Иван.
     - Ну-у, видно, ты знаешь  больше всех и умеешь предугадывать будущее! -
Верховник поджал  под себя длинные и нескладные ноги.  Иван видел, как прямо
на глазах у этого "муляжа-макета" отрастала новая левая рука.
     -  С  кем ни говоришь,  никого,  получается, нету! -  ворчливо произнес
Иван,  глядя  на тоненькие  вытягивающиеся пальцы, на вырастающие  и тут  же
загибающиеся черные когти. - Все рассредоточены, все - и тут, и там, и нигде
толком! У меня складывается впечатление, что меня дурят, разыгрывают - нету,
видите  ли,  никого! Ни палачей моих нету,  ни  гонителей,  ни хулителей, ни
доброжелателей! Один только я вроде бы и есть в этой чертовой Системе!
     Вертухаи дернули за  цепи  со  всей силы. И  снова обрушили на  Иванову
голову свои лучеметы - на этот раз они дубасили его прикладами.
     Верховник подождал, пока тем не надоест бить жертву. Потом пояснил:
     -   Наша  цивилизация  невероятно  древняя,   и  здесь  на  самом  деле
большинства  нет,  почти  никого!  Я  порой  и   сам  не  могу  понять,  где
клон-двойник, где квази-дубль, где живой...
     - А эти? - Иван, утирая кровь хлещущую из носа, ткнул в гундосого.
     Верховник махнул рукой, протянул брезгливо:
     - Эти и вовсе нелюди-киберы! Чего с них возьмешь?!
     Иван недоверчиво поглядел сначала на одного вертухая, потом на другого,
потом на несуществующего Верховного Демократора. Тот заметил взгляд.
     - Да чего там, - проговорил он. - Эй, Грях!
     Гундосый  Грях провел  когтем по собственной  груди - тут же  разошлись
плотные черные створки, затрещала ткань комбинезона. И открылись сумрачные и
непонятные внутренности - внутренности явно не живого существа.
     - Еще! - приказал Демократор.
     Грях сунул палец под ворот, покопался там, щелкнул чем-то. И его голова
вдруг упала на пол,  как мячик  подскочила  три-четыре раза и замерла у  ног
Ивана.
     Иван осторожно  отпихнул  голову от себя самыми кончиками пальцев ноги.
Она снова подкатилась и прогундосила:
     - Опять грубишь?!
     Иван пнул ее сильнее.  Но стоящий с другой стороны  сумел  изловчиться,
поймал  голову  и возложил ее на  плечи безголовому дотоле, но  стоявшему по
стойке смирно Гряху.
     - Молодец, Хряг! -  похвалил  Верховник. И взглянул на Ивана. -  Теперь
веришь, лягушонок?
     - Что тебе до моей веры! - буркнул Иван.
     - Точно! Мне на это наплевать! Мне бы немного подышать воздухом юности,
вспомнить  наши славные проделки, вот  это да! Впрочем, я надеюсь, что  меня
прихватят с собою, я все  сделаю для того,  чтобы они не забыли меня! Я их и
спрашивать не стану, я сам распоряжусь собою!
     - Куда это  вы  собираетесь? -  поинтересовался Иван вкрадчиво. - И кто
вас может не взять?
     Демократор  вздохнул  тяжко.  И  вдруг  заявил  пропитым  голосом  Хука
Образины:
     - Куда  -  неважно, тебе это знать не положено,  лягушонок! А они - это
ОНИ,  это те, кто и есть Система! Ты еще узнаешь о них! Я  тоже  был  таким,
был! Не веришь?! Впрочем, откуда тебе знать! Меня отправили на отдых.  Здесь
хорошо отдыхать и развлекаться... Но Эра Предначертаний заканчивается. Скоро
наступит  Эра  Выполнения Предначертанного!  Да, грядет Великое Переселение!
Только  так  сможет  спасти  себя  миллионнолетняя дряхлая,  да-да,  дряхлая
цивилизация. И  ежеле тебе не укажут до тех  пор, где находится форточка, ты
никогда не покинешь Системы...
     Ивану  тут  же  припомнилось  все:  и  все эти  сравнения  с  комарами,
лягушатами, форточками, и какие-то дикие,  больше подходящие для первобытных
народов названия  всяких  там эр,  годов, месяцев, вспомнился  четырехрукий,
вспомнился   невидимый  и   также   не  существующий   доброжелатель...  все
вспомнилось, но связаться в единое, сложиться в целое не смогло!
     - ...в зале  Отдохновений хорошо!  Так  приятно  общаться с ушедшими  и
незаклонированными, таких  еще  много! Но  кончается  тринадцатитысячелетний
цикл Воздаяния Добродетелям! И придется  всем браться  за дело,  - всем! Зал
Блаженства доступен каждому. Но не каждый пойдет первым туда...
     - Да куда же - туда?! - снова встрял Иван.
     - Молчи!
     Грях с Хрягом тут же  отвесили Ивану  по тумаку, не  поскупились. Но он
даже не поглядел на них, что  возьмешь  с неживых!  Он только поморщился, да
сплюнул кровью на пол.
     - Ты и так слишком много знаешь! Не раздражай меня! За мою слабость, за
то, что  я и без того открыл тебе множество  секретов, меня могут  рассеять!
Понял ты это или нет?!  Ведь  ежели  ты уйдешь  отсюда,  уползешь  на  своих
собственных  слизнячьих ножках, со своей собственной памятью, меня могут и к
ответу призвать!  Скажут,  ну что, старина, доигрался!  Допрыгался?! Скажут,
распустил  розовые  Слюни?! И впрямь, стыдно, расчувствовался, повстречав на
тропинке в садике слизня ничтожного, залюбовался, молодость вспомнил! Вместо
того, чтобы раздавить да пройти себе тропиночкой мимо! Нет, не одобрят этого
и  не  поймут, лягушонок! И никакие  старые  заслуги  в расчет  не  возьмут,
так-то!
     - А я думал, ты тут главный! - как-то невпопад сказал Иван.
     Верховник помолчал. Прикрыл глаза, посопел. Но потом ответил:
     - Здесь, сложные  отношения, сложная  иерархия. Не забивай себе голову!
Хотя бы пока не забивай. Вот выживешь коли, тогда, глядишь, и разберешься! А
сейчас все, пора. И так я с тобою заигрался, лягушонок, потешил старость. Ну
да ладно, пока! До встречи!
     Верховный  Демократор вдруг вытянулся в  струнку,  замер.  И рассыпался
словно слепленный из песка. Налетевший  невесть откуда  сильный ветер смел с
хрустального  куба  комья  слипшихся  песчинок,  невесомый  прах,  пыльцу  и
какие-то черные гнутые штуковинки, наверное, коготки.
     Сам Престол стоял незыблемо и вековечно. Он и не стоял по сути дела,  а
парил над каменным холодным полом.
     Иван обернулся к Хрягу -  и тут же отдернул голову. Поглядел на Гряха -
и ему стало совсем  плохо.  Никаких киберов-хар-харян  не было! Не  было и в
помине! По бокам от него, удерживая  в руках концы тяжеленной железной цепи,
стояли две стройные высокие женщины. Иван не верил глазам своим -  одна была
русоволосой его подругой по несчастьям в этом мире,  Ланой, другая... другая
словно вынырнула из  царства  мертвых, не иначе, - это  была  его погибшая в
Пространстве жена, его Света!
     - В зале Отдохновений хорошо, - пророкотало сверху. - Оставайся тут! Не
пожалеешь!
     Иван вроде бы и понимал, что эти две женщины - миражи, фантомы, что они
еще более мертвы, чем киберы -  все эти хмаги, хмыги, хряги, гряхи и  прочая
нечисть. Но как заставить глаза  не видеть?! Как отпихнуться  от  того,  что
рядом,  что можно  пощупать, взять в руки... Он дернул  конец  цепи, которую
держала Света, на себя. И почувствовал прикосновение живого теплого тела.
     - Это правда? - спросил он растерянно. - Это ты?
     - Здесь все правда! - донеслось сверху. - Не сомневайся!
     Он притянул  к себе Лану - она была  не менее жива и трепетна. Иван еще
раз взглянул поочередно на обеих.  И остолбенел -  только что у каждой  было
свое лицо,  каждая  имела  неуловимые и вполне осязаемые только  ей присущие
черты, и вдруг лица их стали сходны как  у близнецов.  Ивану показалось, что
он видел эти лица, точнее, это одно лицо! И видел совсем недавно. Он ухватил
женщин за руки, встряхнул их. И заорал, но не им, а обращаясь вверх, задирая
голову к сводам:
     - Мне не нужна такая правда! Не нужна!!!
     Наверху что-то или кто-то тяжело, с натугой, вздохнул. И все исчезло.

     Изолятор - Хархан-А - Квазиярус.
     Год 124-ый - нулевое время

     Это был  бред,  идиотизм, паранойя! Но Иван опять висел в мрачном сыром
погребе. Висел вниз  головою. На цепях! Он слышал их легонькое позвякивание.
От пола несло гнилью. Из угла  из тьмы доносился приглушенный храп. Кто  мог
храпеть в его темнице, Иван не знал.
     Он  дернулся  на  всякий  случай.  Но  цепи  держали  его тело надежно,
вырываться и тратить силы не стоило.
     - Эй,  кто там?  - крикнул он  в темноту.  Из угла раздалось  обиженное
сопение. Кто-то осторожно подполз к Ивану и прослюнил на ухо:
     -  Моя  не  понимай  -  где откат? Куда откат? Зачем  откат? Моя  - там
карашо! Моя - тут плохо!
     Иван сразу все  понял. Не хватало  лишь одного, чтобы  гнусный облезлый
звероноид принялся обжирать с него, висящего  на цепях и беззащитного, мясо.
И все же он грозно и даже злобно сказал, почти прорычал:
     -  Твоя - уходи! Твоя -  хуже  будет!  Моя твоя  жрать,  будет! Тут моя
карашо!
     - Не нада! - без  промедления и как-то по-деловому ответил звероноид. И
отошел на два шага.
     Иван сообразил,  что с облезлым гурманом можно иметь дело. В голове его
родился план - пугающе простой, но единственно выполнимый в этой обстановке.
Надо было лишь удостовериться, на месте ли превращатель. Но как?
     - Ходи моя! - властно приказал Иван.
     Облезлый робко придвинулся, запыхтел.
     - Дом твоя хочешь? - поинтересовался Иван.
     - Моя хочу! Моя хочу! - зачастил облезлый, кивая головой-черепом. - Моя
помирай тут! Моя тут не карашо!
     - Тогда слушай внимательно, - сказал  Иван без  коверкания,  но тут  же
опомнился, ведь  не поймет же гадрианин! И перешел на более толковый: - Твоя
полезай на моя! Твоя кусай пятка!
     -  Не-е-ет! - испуганно замотал головой облезлый. - Моя карошая, моя не
кусай люди!
     Иван насупился,  нахмурился,  побагровел. Он не знал, правда, как будет
выполнять  свое обещание, как  отправит домой  гадрианина, которого вместе с
ним, а если уж говорить прямо,  по  его вине, перебросило  в этот  мир. Но с
этим потом можно будет разбираться, сейчас  надо выпутываться.  И он зашипел
на облезлого  змеем, с  театральной  какой-то показной злобой,  зная повадки
звероноидов, зная, что они уважают именно такой тон:
     - Кусай! Не то моя твая жрать будет! А ну-ну!!!
     Звероноид аккуратненько,  даже с непонятным  подобострастием, все время
лопоча извиняющимся тоном, вскарабкался по Ивану наверх, чуть ли не к самому
крюку. И осторожно куснул за пятку.
     -  Давай,   падла!  Чего  тянешь!  Чтоб  мигом!   -  завопил  Иван,  не
подделываясь под облезлого.
     И тот принялся грызть Иванову ногу. Боль была адская. Сколько мог, Иван
терпел. А потом принялся  кричать,  ругаться, скрипеть зубами.  Но звероноид
свое  дело знал неплохо - не прошло и минуты, как они оба  рухнули вниз,  на
грязный и сырой  пол. Звероноид  сразу же  испуганно отполз в угол.  А  Иван
сидел с выпученными  от боли глазами. Ни черта он не соображал в эту минуту.
А  сверху на него, с цепей, с железных колец, еще капало что-то - и это была
его собственная кровь.
     - Моя - домой! - проскулил  звероноид и плотоядно облизнулся. Видно, на
него напал аппетит, приходящий, как известно, во время еды.
     - Щас! - огрызнулся Иван. - Разбежался.
     Он подтянул к себе ноги, преодолевая натяжение ручных цепей, ощупал их.
Нет, на таких огрызках далеко не убежишь. На них даже не встанешь! Хотя надо
было  отдать должное, облезлый  обработал  ступни  лишь настолько, насколько
надо  было,  чтоб   в  кольца  протиснулись.  Иван  не  сразу  вспомнил  про
превращатель - от боли он отупел просто-таки!
     Яйцо  было  на  месте,  в  поясе!  Онемевшими  руками он вытащил,  его.
Приставил к горлу. Сдавил, что было сил.
     Сам он не заметил изменений. Но глядевший на него звероноид вдруг встал
на четвереньки, разинул пасть, выпучил буркалы, затрясся и запричитал:
     - Твоя моя не кусай! Твоя моя не хотела жрать!
     Иван  не обращал  на него внимания. Он  поглядывал на собственные руки.
Пальцы на  них  лишились ногтей,  стали  отекшими и кривыми, как у  облезлых
гурманов.  Пучочки  драной  шерсти  торчали  из  разных  мест.  Превращатель
сработал!
     Но цепи оставались на руках,  даже  стали давить сильнее  -  запястья у
звероноидов были толстые, заплывшие.
     Иван  выждал минуту. Надо было  выждать,  чтоб никакой осечки!  Зевнул.
Неосмотрительно зевнул.
     На  облезлого  это  произвело  ужасное  впечатление.  Он  затрясся  еще
сильнее, клочки шерсти на нем встали дыбом... И только сейчас Иван сообразил
-  это  ведь не вожак-силач  и не переводчик-старик,  это какая-то  странная
помесь и того и  другого! Но почему?! Может, подлинные-то остались на месте,
а это всего лишь клон с обоих,  снятый при откате и воспроизведенный здесь?!
А  может, вообще, кто-то другой. Он не успел додумать до конца. Перепуганный
гадрианин с визгами, уханьем, воплями сорвался с места.
     - Моя - домой! Моя невкусная!  Твоя  моя не кусай! У-у! - проорал он  в
лицо Ивану. Метнулся к  каменной стене. И нащупав непонятным чутьем каменную
же дверь, ударился в нее всем  телом, выдавил ее в ту сторону, протиснулся в
дыру и исчез.
     Через мгновение дверь эта, представлявшая из себя просто кусок стены на
цепях и  шарнирах,  встала на  место. А еще  через одно из-за нее послышался
хлопок и приглушенный крик: "Ай-яй-а-а!".
     Иван  решил -  пора! Он  сунул  яйцо в  рот, надулся. И  тут  же  начал
превращаться  в  прежнего Ивана. При этом он  глядел  на ноги и убеждался  в
правоте  своей  - да, превращатель восстанавливал все  без изъянов. С  таким
можно  было попадать в  любую катастрофу, выходить из любых переделок - лишь
бы голова была цела!
     - Ну, держитесь друзья мои! - вслух проговорил Иван.
     Спрятал превращатель.  Потом напрягся,  уперся  в каменный  пол  обеими
ногами и  выдрал  из основания одну  цепь. Передохнул чуток. Выдрал  другую.
Сдернуть кольца с запястий так и не смог. Ну и не беда!
     Иван подошел к стене-двери, навалился на нее,  опрокинул. И не давая ей
вернуться в прежнее положение, протиснулся в образовавшуюся дыру.
     Никуда он не вышел  за  дверью оказалась точно  такая же темница. С той
лишь разницей,  что посреди пола  в  ней валялся в  черной  луже  несчастный
облезлый  звероноид.  А   у   стеночки   сидел   посапывая   да   похрапывая
охранник-харханянин самого  обычного вида, только  вот толстый не в меру. На
коленях у него лежал лучемет. Восьмипалые руки были разжаты.
     Иван  не  стал испытывать судьбу  и ждать,  пока вертухай проснется. Он
захлестнул  его горло цепью, развернул спиной к себе, чтоб сподручнее было и
с такой силой ударил его железным кольцом, охватывавшем другую руку, что сам
чуть не закричал. Жирный квашней сполз на пол.
     Надо бы, конечно, было  разобраться - живой это  негуманоид  или кибер,
надо! Но Иван не стал. Он подхватил лучемет, повесил его на плечо. И подошел
к облезлому, потрогал его. Гадрианин, кем  он ни был - клоном или подлинным,
не подавал признаков жизни, с ним  было кончено. И  эта смерть оставалась на
совести Ивана, он сам  понимал это. Понимал,  но опять-таки  ничегошеньки он
уже поделать не мог! Надо было самому спасаться, пока не хватились.
     В противоположном  углу  наверх,  к  потолку,  вела  ржавая  и  хлипкая
железная лесенка. Никаких следов люка в потолке не наблюдалось.
     Иван  в  три  прыжка  вскарабкался  наверх.  Уперся обеими  руками. Так
уперся, что заскрипело под ним, затрещало. Но крышка люка все же была, и она
поддалась!   Иван  выбрался  в  непонятную  полую  трубу-туннель.  Не  успел
оглядеться, как крышка вернулась на место  - назад дороги не было. Да они не
собирался  назад! Он  просто  не  мог  понять,  ну  как  же  через  все  эти
нагромождения его перебрасывало по воле местных обитателей мигом? Да что там
мигом!  И  мига  не  проходило, он  сразу  оказывался  в ином месте,  в ином
положении!  Может,  не   врали,  может,   и  впрямь  какие-то   иглы-уровни,
пилообразные функции, свертываемость?! Поди разберись во  всем  этом!  Ивану
представилось, что он и есть жалкий  комаришка, залетевший непонятно куда  в
открытую  форточку, что  он  лягушонок в реакторе...  И это было  неприятным
ощущением. Нет, он человек! Он  создание  Божье,  а не комар, не слизняк, не
червь! Но ведь  и те - создания  Божьи?! Ивану припомнились слова, звучавшие
гордо, но без гордыни - По Образу и Подобию! Вот именно, именно так! Нет, не
червь,  не вирус,  не  жаба! Он Человек -  Существо  мыслящее, Созданное  по
Образу  и Подобию  Божиему! А  стало быть, он не лягушонок в реакторе, стало
быть, и ему место найдется в любой точке этого Созданного Мира!
     Однако предаваться философствованиям было некогда. И он полез по скобам
наверх.  Ох уж эти  скобы! Сколько он  по ним отмерил уже верст?!  Но хорошо
еще, что эти были подогнаны под человека, не то, что там, в садике.
     Все!  Хватит! Теперь он должен  очень расчетливо,  выверяя  каждый шаг,
каждое  движение, пробираться  к выходу.  Он найдет  эту проклятую невидимую
форточку! Найдет без  всяких подсказок! Одно лишь сдерживало Ивана, омрачало
его мысли, повергало  и делало бессильным - он не мог, не имел права уйти из
этого жуткого мира, не уводя за собою Лану, или по крайней мере, не разузнав
толком - где  она, что  с  ней, есть ли хоть один шанс?! Или она, и  впрямь,
висит в прозрачной сеточке, висит себе мохнатым и хоботистым шаром-грушей?!
     Иван полз вверх, и  чувствовал  - он  на  правильном пути.  Он  даже не
заметил, как труба-туннель закончилась, так и ударился головою в потолок. Но
ударившись, понял  - это  то, что нужно, это место перехода. Вперед! Куда бы
его ни выбросило, его выбросит ближе  к выходу!  Он протиснул сквозь упругую
стену  сначала  руку  с  цепью, потом  другую,  и  лишь после  этого сунулся
головой.
     - А-а-а-а!!! -  заорал  кто-то.  - Охрана-а-а!!! А Иван ослеп от яркого
света. Не сразу догадался, в чем дело. Это было невероятно, но это было - он
выползал из шара. Того самого шара, что стоял в садике, через который проник
на Харх-А-ан с Хархана-А. Значит, он  снова  был  на Хархане!  Иван выбрался
полностью. Встал.
     -  Хватай  его!  -  орала смуглянка. -  Охрана-а!!!  Иван  пригрозил ей
лучеметом. И смуглянка примолкла.
     Жирный   вертухай-охранник  сидел  на   шаре,   пошевеливал  длиннющими
усеянными перстнями пальцами, сонно и немного испуганно поглядывал на Ивана.
Был он точной копией того  охранничка, которого не так давно Иван успокоил в
подземелье.
     - Ну как? - спросил он заискивающе.
     - Что как?
     - Ну-у, вообще... как оно?
     - Оно - нормально! - съязвил Иван. - Слезай-ка!
     Он сообразил, что  вертухай его распознал, несмотря на смену внешности.
Почему? Как? Может, какое-то особое зрение имели эти твари?
     -  Живо  слезай!  И  ты  живо   иди  сюда!  -  последнее  относилось  к
красавице-смуглянке.
     И  та,   покачивая  налитыми   полными   грудями,  мягко,  по-пантерьи,
переступая, подошла  к Ивану, глядя не столько  на него, сколько на лучемет.
Блондиночка  лежала  в   траве  между  вазами,   перевернутыми  тарелочками,
рассыпанными кушаньями-сладостями. Лежала без чувств.
     - Лицом к шару! - приказал Иван смуглянке. - Руки за голову!
     Тон его был властен, непреклонен. Смуглянка повиновалась, шипя под нос,
ругаясь, наверное.
     - А ты поясни-ка, - Иван обратился  к жирному, - почему это я совсем из
другого места выполз сюда, ведь мы...
     -  Мы  тогда  с   другой   стороны  влезали  и  по-другому!   Это  ведь
универсальный переходной шлюз,  рассчитанный на всю тройственную  систему, и
не только на нее, ну как вы не понимаете - это же так просто?!
     - Еще  разберемся!  - заверил  Иван.  -  А сейчас меня  интересует, где
русоволосая?!
     -  Да где  ж ей  быть-то?! -  поразился евнух-вертухай.  -  Конечно,  в
Квазиярусе, в области  нулевого  времени,  ну-у, короче, там,  где и  Марта,
только...
     - Что еще за только?! - недовольно выкрикнул Иван.
     - Только не надо лишней суетливости, не надо опрометчивых поступков!  -
залебезил жирный.
     - А чего это не надо? Пускай!  -  встряла  смуглянка. -  Все равно  его
вывернут наизнаночку,  освежуют, гада! Так и надо ему, у-у, чтоб тебе... - и
она снова многосложно выругалась.
     Иван не придал ее словам ни малейшего значения.
     - Так что - только?! - переспросил он.
     - Я хотел сказать, что вам только надо помнить всегда - за вами следят,
вы постоянно под контролем, ясно?! И если  на какое-то коротенькое время вам
удалось вырваться из-под контроля, это не ваша заслуга, понятно?
     - А чья же еще? - обиделся Иван.
     - Вот видите, вы еще не все здесь усвоили,  - продолжил жирный. - Вы же
под колпаком, выражаясь и образно, и натурально! Если вы ушли от слежки, так
только лишь  потому,  что  следящий отвлекся,  отвернулся,  может,  встал со
своего места и пошел поболтать с приятелем...
     - Место, поболтать, ахинею несешь!
     - Нет, все правда! Контрольный пункт карантинной системы в соответствии
с инструкциями  отслеживает каждый шаг чужаков,  не подлежащих моментальному
уничтожению, понятно вам? Вы еще и не были в Системе. Это - "Система", ясно?
     - Не вижу разницы! - буркнул Иван.
     - Еще увидите!  Так вот, везде и  повсюду не одни  приборы и  автоматы!
Автоматам наплевать на вас! Решения принимает оператор. А он тоже живой, или
полуживой, понятно вам, он может  отвлечься... Вот в  таких  случаях  вам  и
удается  ускользать.  Но помните,  что автослежка все  равно  работает,  вас
просто не трогают, не перемещают, но держат под колпаком до тех пор, пока не
вернется оператор, пока  он вдосталь не  наболтается с  приятелями, пока  не
передохнет малость. А потом - все сначала.
     - Ясно! - оборвал его Иван. - Мне надо в Квазиярус.
     И тут смуглянка резко обернулась - в руках у  нее был зажат парализатор
- совсем крохотный, чуть больше ее руки. Иван понял - он  не успеет вскинуть
лучемета,  она  опередит  его.  А заряд, парализатора сковывает человека  не
меньше, чем на сорок минут.
     - Бросай пушку, сука! - заорала смуглянка. - Живо!
     Иван выронил из руки лучемет. Он стоял как вкопанный.
     - На землю, гад! Ложись, падла, кому говорю!
     - Что там происходит? - пролепетала из-за спины смуглянка блондиночка.
     И  та отвлеклась. Всего  на долю секунды. Но этого хватило - Иван ногой
вышиб  парализатор из  ее  рук,  сшиб, повалил наземь.  Но  не  стал  с  ней
возиться. Приказал вертухаю:
     - Связать!
     А  сам подобрал лучемет, сунул  парализатор за пояс.  Ласково улыбнулся
блондиночке. Спросил ее тихо:
     - У вас, наверное, слабые нервы, так? Какая вы нежная!
     Та  улыбнулась  ему   в  ответ,   улыбнулась  по-женски   хитровато   и
одновременно кокетливо. И очень тоненько сказала:
     - Иногда в слабых нервах заключается большая сила, вы понимаете меня?
     Иван кивнул притворщице.
     - Пойдемте с нами, - предложил он.
     - Ну  уж нет, - заявила блондиночка, нахмурившись,  - я не любительница
приключений, мне тут неплохо.
     - Как знаете!
     Иван  отвернулся.  Вертухай  знал  свое  дело  -  руки  смуглянки  были
перетянуты каким-то узеньким ремешком туго-натуго.
     - Она полезет с нами! - сказал Иван твердо.
     - Ни хрена я не полезу никуда! - огрызнулась смуглянка.
     - С кем это - с нами? - переспросил вертухай-евнух.
     - Со мной и с тобой!
     -  Нет, мне  нельзя!  -  обрубил  вертухай.  - Никак нельзя! Я  у  шара
приставлен. Тебе же хуже будет!
     - Ладно,  - согласился Иван, - вход  в Квазиярус покажешь. И объяснишь,
как выбираться потом, понял? Гляди, обманешь, я до тебя доберусь!
     -  А мне-то что, -  равнодушно проговорил  вертухай, - покажу. Мое дело
маленькое!
     Иван взял смуглянку за плечо. Толкнул к шару.
     - Нет, не здесь и не так, - остановил его вертухай, - Надо сверху.
     Они, мешая друг  другу, подсадили смуглянку, потом и сами взобрались на
шар.
     - Пойдете за мной, потом я остановлюсь и назад поверну,  там уже  сами.
Но  только  вперед,  не сворачивая.  Когда  под  ногами  все  обвалится,  не
дергайтесь,  не кричите, надо ждать! И  главное, -  он  придвинулся к Ивану,
задышал в ухо. - Главное, потом!
     Надо уметь входить в переходный  шлюз,  где бы  он тебе ни попался! Все
зависит от того, как войдешь!
     - Слыхал уже, - занервничал Иван.
     -  Еще послушай. Если захочешь  сюда  попасть, в садик, заходи  спиной,
сразу же разворачивайся и  вверх, все время вверх, ну да ты  уже знаешь как!
Запомнишь?
     Иван не ответил. Он  ткнул вертухая  пальцем в жирный и отвислый живот,
спросил:
     - А ты кибер?
     Вертухай надулся.
     - Я полуживой, - ответил  он и добавил со  вздохом: - Из некондиционной
партии.
     - Как это?
     - Да ты все видал же! Помнишь, там, у Марты? Не  все зародыши выживают,
очень  мало кто.  Ну, а  издыхающих, тех, кто точняк не вытянет,  вживляют в
киборгов, вот и  получаются потом, когда вырастут  и  разовьются, полуживые.
Только в этом сразу не разберешься. Пошли лучше!
     - Пошли!
     Вертухай поднял руки, сдавил уши ладонями... и стал погружаться в шар.
     Когда над серой,  оплетенной непонятной плетенкой поверхностью осталась
лишь его голова и плечи, сказал глуховато:
     - Ты это,  давай-ка  бабу  ставь  на  меня!  А потом  ей  на плечи  сам
встанешь!
     -  Я щас дам, встанешь! Волки поганые! Сучары! Я щас  всех мести начну!
Эй, охрана-а-а!!!
     Но Иван не стал обращать внимания на вопли смуглянки. Он приподнял ее и
поставил  прямо на вертухая,  на его жирные  и дряблые, растекшиеся  тестом,
плечи. И смуглянка пошла вниз.
     Когда и она скрылась почти полностью, Иван осторожно поставил одну ногу
ей  на плечо. Смуглянка  тут же вцепилась в лодыжку зубами. Но Иван  даже не
поморщился.
     - Грызи, грызи, - проговорил он, кривя губы, - и не такие грызли!
     Через несколько секунд ион погрузился в темную полость шара. Но на этот
раз ощущение было такое, будто он оказался  в воде -  Иван даже испугался за
лучемет, не затекло бы вовнутрь! Но вертухай успокоил:
     - Сейчас все пройдет, - сказал он, - давайте за мной!
     Иван держал смуглянку сзади, держал за шею, не давая ей вырываться. Так
они и  пошли за  жирным  - он ее подталкивал,  она  упиралась,  наваливалась
спиной на Ивана, ругалась, кричала. Но на нее внимания не обращали.
     Пройдя с  полкилометра, вертухай  остановился.  Остановились и  Иван  с
пленницей.
     - Ну, дальше вам одним топать. А я назад! Все запомнили, а?!
     - Все, - ответил Иван. - Может, пройдешь немного, хотя бы до провала?
     - Нет! Мне тогда уже не выбраться!
     - Ну, как знаешь! Силком не потяну! Прощай!
     - Чего это - прощай! Ты рановато себя хоронишь что-то! - сказал жирный.
- Надо говорить - до свиданьица, вот как!
     Иван тихо рассмеялся.
     - Может, это я тебя хороню, чего ты такой самоуверенный!
     Вертухай ответил на полном серьезе:
     - Нет, со мной ничего не случится, я полуживой, а вот ты...
     -  Ладно,  заткнись! Спасибо, что  хоть  так помог, тут ведь  помощи не
дождешься!
     - Предатель, - прошипела смуглянка, - тебе еще вкатят по первое число!
     - Хоть по последнее, - вяло согласился вертухай, - наше дело маленькое!
Ну, до встречи!
     И  поплелся назад, ступая по  невидимым  лужам, хлюпая,  топоча, сопя и
вздыхая.
     Иван  подтолкнул  смуглянку  в  противоположную  сторону.  Но   она  не
сдвинулась  с места. Наоборот,  развернулась  к нему всем телом,  навалилась
непомерной грудью.
     - Ну чего ты, - тихонько прошептала она Ивану на ухо, - куда ты? - И не
дала времени для ответа, сама сказала:  - Некуда тебе идти и незачем, понял,
дурачок! Разве это дело - гоняться за призраками? Обними меня!
     Иван, поддаваясь  какому-то колдовскому  воздействию ее голоса, положил
ей  руки на  плечи, как были,  прямо с обрывками  цепей. Но она  лишь теснее
прижалась к нему, не обращая внимания на холодное и тяжелое железо.
     - Я тебе нравлюсь?  - опросила она вкрадчиво. - Попробуй меня, дурачок,
ну! И ты позабудешь про всех. Ты ведь сам не знаешь, кто тебе нужен, правда,
ведь не знаешь? Во-от! Я тебе нужна! Ну прижми сильнее, что ты боишься, я не
сломаюсь, я...  -  она  засмеялась, поцеловала Ивана в губы. И  он прижал ее
сильнее, зарылся  носом  в  густые  волосы. Голова шла  кругом.  Иван  терял
самообладание. И тут она немного, словно играя с ним, отстранилась. Его руки
соскользнули с плечей по спине. И легли на полные горячие бедра.
     -  Развяжи  меня, -  попросила она. - Мы немного постоим  тут,  а потом
выберемся  - я знаю  лазейку.  Им никогда нас  не сыскать!  Мы будем  жить с
тобой,  вдвоем! И в этом мире есть  укромные  уголки.  Гладь, меня,  ласкай,
люби... Я твоя! А ты мой!
     Ивану не надо было давать  инструкций - его руки и  так овладевали этим
роскошным телом. Об одном  можно  было пожалеть - что этих рук слишком мало!
Он хотел бы быть сейчас четырехруким,  как тот  уродец в зале Блаженства,  а
еще лучше  - тысячелапым как Хранитель! Тогда бы он вобрал в свои ладони все
ее тело, от мочек ушей до  кончиков мизинцев на  ногах, он не оставил  бы ни
малюсенького клочочка кожи открытого и необласканного... Но так как рук было
явно недостаточно, да к тому  же  мешали эти проклятые цепи, Иван вжимался в
нее всем телом,  позабыв обо всем на  свете, теряя голову. Ему казалось, что
он  нашел  то,  что  искал,  что  она  права! Зачем еще  что-то?  Он  владел
прекрасной  земной  женщиной,  с которой  не могли сравниться  создания иных
миров!  Он  ее любил!  И  она  его  любила!  Она  дрожала  всем  телом,  она
нашептывала  ему на ухо нежные  слова.  А он что-то шептал ей. Иван и сам не
заметил,  как развязал ей  руки,  и она  начала  его  умело и  настойчиво, с
какой-то женской одержимостью ласкать.
     - Я  люблю тебя, - шептала она, обдавая жарким и сладким дыханием, - ты
мой,  навсегда  мой, мы заберемся в райский  уголок, о  котором никто тут не
знает,  -  мы  сольемся   воедино,  чтобы  никогда,   слышишь,  никогда   не
разъединиться, ах, как я люблю тебя, это неземное блаженство...
     Иван целовал  ее груди, не мог насытиться ими, ему было мало, мало!  Он
не  соображал, где  находится, с кем, что  вообще происходит, она обворожила
его,  околдовала... И все-таки он почувствовал,  как  ее  рука  скользнула к
поясу, дернула за рукоять парализатора.
     Колдовские чары тут  же рассеялись. Иван ухватил ее за кисть, вывернул.
Парализатор грохнулся на пол.
     - Ты  что-о?!  - зло выкрикнула она, отпрянула на миг.  Но тут же вновь
обхватила Ивана за плечи, прижала к себе. - Любимый!
     Он оттолкнул ее, завел руку за спину -  теперь она не могла вырваться и
убежать. В этот момент ему совсем не было жаль ее, он мог причинить ей боль,
несмотря на то, что она  женщина. Это  не имело ровно никакого значения. Она
хотела его  убить! Убить,  перед этим обольстив,  околдовав,  окрутив  самым
подлым  образом! О-о, она  была прекрасной актрисой. Но и Иван был не  лыком
шит.
     - Гад!  Сволочь! Слизняк! -  заорала она. - Все равно вы сдохнете!  Они
вам не дадут выжить!
     - Кому это - вам? - поинтересовался Иван. Он уже взял себя в руки. - Ты
что, в сторонке, что ли? Ты разве не наша, не землянка?!
     - Отпусти, сволочь! Они уничтожат вас всех! Никому  не  будет пощады! А
тебя они прикончат заранее, чтобы ты...
     - Ну чего примолкла, договаривай! - Иван вывернул руку сильнее.
     - Обойдешься! Тебе не положено знать этого!
     - Они что-то готовят против нас?!  - Иван  прокричал ей прямо в  ухо. -
Что они замышляют?!
     Смуглянка дернулась, но боль в руке остановила ее.  Она выгнулась  всем
телом, завизжала истерически, злобно.
     -  Не поможет,  - заверил ее Иван, - тут никого нет,  никто не прибежит
тебе на помощь. Отвечай, паскудина!
     - Готовят!  Да-а,  готовят!  -  заорала  ему  в  лицо,  брызжа  слюной,
смуглянка, видно, она не боялась  свернуть себе шеи. Но зато Иван испугался,
слишком уж резко и неожиданно она вывернулась. Он чуть  не  выпустил руки. А
она  орала: -  Вы все  передохнете,  все!  Они  никого  не  оставят!  Только
сотню-другую рабов! Да еще с тыщенку  самых  породистых и  здоровых маток, и
все! Правильно, давно пора уничтожить эту проклятую, паршивую планетенку!
     Иван отвел ее лицо ладонью. Сказал спокойно, с расстановкой:
     - Нет, ты все врешь! Этого быть не может!
     И Земля не  паршивая  планетенка,  Земля  - это  прекраснейший из миров
Пространства. Ты винишь других в том, в чем сама виновата! Да, это так! Тебе
не пришлась по вкусу  жизнь  на  Земле, а  ничего путного найти вне ее ты не
смогла, устроилась на грузовоз, в обслугу, злилась на всех, так?!
     -  Не-т! -  завизжала  смуглянка. - Ты  сволочь, гадина! Ты ни черта не
смыслишь в этой жизни! Не-е-ет!!!
     И Иван понял, все так, он  прав. Ему надо было бы ее добить - морально,
духовно. Но он лишь процедил ей на ухо:
     - Тебя бросали на Земле  любовники, многие бросали, я слышал...  Может,
ты им  не пришлась, может, получше кого находили. Но ты возненавидела не их,
ты их носила в памяти, перебирала, хотела вернуть, а ты возненавидела Землю!
- Иван сдержал себя и закончил почти равнодушно: - Впрочем, это твое дело. Я
не зову тебя туда, на родину, можешь оставаться здесь, раз тебе нравится!
     -  Не зо-ову-у?! - с ехидцей протянула смуглянка. - Да тебе там никогда
не бывать, слизняк!
     - Ну ладно, пошли! - Иван грубо толкнул ее вперед.
     Только пройти им далеко не удалось.  На седьмом или восьмом шаге  почва
разверзлась под ними. Они стали падать.
     Иван,  помня наказ вертухая-доброжелателя, не дергался. Он и ее  сжимал
крепко-накрепко, чтоб ни рукой, ни ногой не могла шевельнуть.
     Падали они  долго.  Ивану это  падение было знакомо по  прошлому  разу.
Снова  мелькали  пещерные  стены, камни, валуны,  сталактиты  и  сталагмиты,
ревели водопады,  брызги летели в  лица... Но было ли это настоящим падением
или  только  иллюзией  падения,  Иван  не  знал.  Он всматривался  в  черные
непроницаемые глаза смуглянки  и видел -  ей страшно, - она очень  боится за
себя - вон, -  закусила губу, ноздри расширены, трепещут крылышками, а брови
наоборот,  напряжены,  сведены  к  переносице, и  не такая уж она  красивая,
обычная баба, молодая, грудастая, симпатичная, но обычная! Иван отвернулся.
     Они упали прямо в фильтр-паутину. И на этот раз Иван не стал вырываться
из тенет,  не стал вытягивать ног из болота, и смуглянке  не позволил. Они в
считанные минуты прошли сквозь фильтр. И упали на гамак.
     -  Это еще что за явление, -  пробурчала  без вопросительных  интонаций
мохнатая и сонная Марта.
     - Привет, - бросил ей Иван: - Как висится?
     - Убирайся вон!
     - Обязательно  уберусь,  только  вот  приспособлю рядышком с тобой  эту
подруженьку и сразу же уберусь! - заверил Иван. Говорил он самым покладистым
тоном.
     - Убирайтесь оба!
     - А ты  заткнись, брюхо! -  осмелела вдруг смуглянка. - Висишь - и виси
себе! Не то я те хобот-то вырву, стерва!
     - Только без этого, - встрял Иван. И спросил серьезно: - Где Лана?
     Марта посмотрела на него заплывшими поросячьими глазками.  Но ответила.
Иван даже не ожидал, что она ответит.
     - Там!
     - Где там?
     -  За стеной,  слизняк. - Марта  перешла на какой-то змеиный шип.  - Но
учти, если ты  ее опять утащишь в  мир смертных, она  никогда тебе  этого не
простит! Она проклянет  тебя,  понял? Ты станешь  для  нее самым ненавистным
существом  во Вселенной!  И эти,  - Марта  неопределенно  кивнула в сторону,
отчего  весь ее  мохнатый живот-груша  вместе  со  слизистым  и  морщинистым
хоботом затряслись, заходили ходуном. - И эти тебя никогда не простят, у них
каждая матка на вес... на  вес...  нет, тут  золото не в цене, нас даже не с
чем сравнить, мы дороже всего! Иван успокаивающе помахал рукой.
     - Ничего, -  проговорил он, - я привел достойную замену русоволосой.  -
Он повернулся к пленнице-заложнице, сжал ей руку  сильнее, заглянул в глаза.
- Не так ли? Ты ведь хочешь вечного блаженства?
     -  Не-е-е-е-ет!!! - истерично  завопила смуглянка.  -  Я  загрызу  тебя
собственными зубами, я повисну на  тебе и не  отпущу никуда,  я  убью  тебя!
Не-е-е-ее-ет!!!
     Иван скривился, прикрыл рукой ухо.
     - Ну ладно, мы  пошли, - бросил он  Марте, - а ты  не волнуйся,  вечная
несушка, а то приплоду станешь мало давать.
     - Во-о-он!!! - крикнула Марта.
     И  ее затрясло.  За стеклом  аквариума  сразу  поднялась какая-то муть.
Только Иван не стал рассматривать, что там происходило. Он шел к стене.
     А стена оказалась настоящей, не пропускала. Тогда он ткнулся в  другую,
в третью, попробовал пол под ногами по всему периметру. Лаза нигде не было.
     - Ну что,  слизняк,  - поинтересовалась Марта торжествующе, - застрял в
паутине, заблудился? Иван отпустил смуглянку, бросил ей коротко:
     - Иди-ка, побеседуй с подруженькой!
     - Это мы со всем нашим удовольствием, - просипела смуглянка.
     Но она не стала набрасываться на висящую, не стала нервничать и злиться
как в начале,  она просто  наступила ногой  на хобот, тянущийся к аквариуму,
пережала его.
     - Ну?!
     Одутловатое личико Марты исказилось страшной  гримасой - чего только не
было  в  ней:  и  боль,  и  страх, и досада,  и  ненависть,  и еще множество
подобного, мелкого и отвратного.
     - Я жду! - повысила голос смуглянка, не убирая ноги.
     -  Гамак  вас  довезет! -  выдавила  висящая с крайним  озлоблением.  -
Проваливайте!
     Иван снова схватил смуглянку за руку. Они вместе запрыгнули на гамак.
     - Куда? - спросил Иван.
     - Тяни  влево,  слизняк, - посоветовала  Марта.  Ее лицо успело принять
обычное сонное выражение. - И больше меня не беспокойте.
     Иван сделал, как было сказано, потянул за стропы-канаты. И гамак  пошел
влево, пошел прямо сквозь стену, будто ее и не было.
     - Во! Видал?!  - восхищенно  воскликнула смуглянка. -  У нас до  такого
сроду не додумаются!
     - А ты когда у нас в последний раз была?
     - Когда и ты!
     - Я в двадцать пятом веке, в середине, - тихо сказал Иван.
     Смуглянка уставилась на него.
     - Дура-ак! На Земле сейчас двадцать первый!
     - Это в твоей башке двадцать первый! Тебе же говорили подруги в садике,
не верила, что ли?
     - Враки все! - отрезала смуглянка.
     - Ну,  как хочешь, -  Ивану надоели пререкания, чего  с нее возьмешь  -
глупая, толстая,  симпатичная, но здорово озлобленная баба, и ничего больше,
на нее и сердиться-то всерьез грех!
     Они  въехали  на  гамаке  в  огромное  помещение,  напоминающее  скорее
обширнейшую пещеру, чем зал. И у Ивана глаза  на лоб вылезли. Смуглянка была
почти в шоке -  она словно рыба выброшенная на песок разевала рот, закрывала
его  и снова  разевала,  но  сказать  не могла. Вдоль  бесконечной стены  на
сколько  хватало  глаз висели мохнатые  шарообразные и грушевидные  матки  -
точные  копии  сонной   Марты.  Все  они  были   опутаны  сетями,  шлангами,
трубочками,  чем-то  паутинообразным  и  поблескивающим  несмотря  на плохое
освещение. Все  были  растрепаны  и  одутловаты.  Бледненькие хилые  ручонки
торчали, казалось, прямо из волос. Поверху шла толстенная черная труба, и из
нее   спускался  к   каждой   матке   гибкий   черный  шланг  искусственного
происхождения. Зато сотни, если  не тысячи, морщинистых хоботов, свивающихся
в  огромный  жгут,  стелющийся понизу, имели самый натуральный  вид. Все это
было настолько жутко, что у Ивана комок к горлу подкатил.
     Висящие   тихо   пели  -  хором,  слаженно,  будто  подчиняясь  палочке
невидимого дирижера.  А  может, они просто  гудели в такт чему-то, гудели от
переизбытка чувств - понять было невозможно.
     - А им тут неплохо, - сказал вдруг  Иван смуглянке,  - хочешь  туда,  в
вечное блаженство?
     Смуглянка обожгла его ненавидящим взглядом. Отвернулась.
     Они  выпрыгнули  из  гамака,  пошли  вдоль  стены,  оглядывая  висящих.
Смуглянка, сама  того  не замечая, тихонько  подвывала  им. Вид  у  нее  был
совершенно обалделый.
     Иван искал русоволосую. Но ее не было здесь.
     Он бы  узнал Лану,  как  бы она ни  выглядела  сейчас, он  бы ее  сразу
выделил... а может, он уже прошел мимо? Сомнения терзали Ивана. Он теперь не
хотел,  да  и  не  мог  шутить,  какие там  шутки!  И  помимо всего в  мозгу
маятничком колотилось  от  виска к виску:  "под колпаком!  под колпаком! под
колпаком!" А вдруг вернется этот самый, тот, о ком говорил вертухай, если он
вообще существует, если это не бредни? Нет, не бредни! Сейчас Иван постоянно
ощущал на себе чей-то взгляд. И ощущение это было необычайно сильным, словно
следящий стоял в двух шагах от него, за спиной.
     - Вон она! - вскрикнула смуглянка.
     Иван подался  вперед. Он  еще  не видел лица висящей, одни  лишь густые
русые волосы  волнами  падали вниз,  скрывая ее, Лану.  Это были  ее волосы,
таких не сыскать нигде больше! Иван заглянул снизу, позвал тихо:
     - Лана! Пробудись, я пришел за тобой! Висящая приподняла голову, волосы
рассыпались по верхней части мохнатого грушеобразного тела. Нет, это была не
она! Иван даже отшатнулся.
     -  Кто там копошится? - ворчливо проговорила висящая, почти не размыкая
губ. - Кто смеет прерывать мой сон?! А-а, это ничтожные  смертные пожаловали
к нам, понятно. И кто же вас сюда допустил,  слизняки?! Кто  посмел нарушить
инструкции и рискнуть своей тупой башкой! Эй, охрана!
     Иван поднял лучемет. Сказал тихо, но твердо:
     - Будешь пыль поднимать - продырявлю, поняла?!
     Висящая в бессильной злобе зашипела на Ивана, Но он не отвел взгляда.
     -  Вот и поглядим тогда,  - продолжал  он, - кто из нас смертный и  кто
может раньше на тот свет отправиться. А сейчас отвечай, где новенькая?
     - Я ничего не знаю и знать не хочу, - прошипела висящая. - Ищи сам!
     Ивану  стало горько и обидно за всех  этих...  он даже не знал, как  их
называть  теперь. Ведь  были  же  нормальными  здоровыми  земными женщинами,
может, и  матерями,  наверняка  -  любимыми  и любящими.  И  на  тебе! Такое
превращение! Такая метаморфоза! Нет, наверняка их обрабатывали психотропными
препаратами  или  еще чем-нибудь,  недаром же  их  выдерживали  в карантине,
готовили, ждали, пока "созреют". Он был убежден, что дело здесь не чисто. Но
у него была определенная цель. Он не мог всем помочь, да они и не желали его
помощи. Но он был обязан вытащить из этого безвременного родильного дома ее,
русоволосую!
     И они снова  побрели вдоль стены,  мимо ряда, бесконечного ряда висящих
маток.  По дороге Иван  решил все-таки разузнать,  что  двигало  смуглянкой,
почему она оказалась на особом положении.
     И  та  выложила.  То ли  от  безысходности, то  ли  будучи  в  шоке  от
увиденного, но она сказала:
     - Я стала на этих трехглазых работать вовсе  не потому,  что все мне на
Земле осточертело, это ты  перегнул! У меня было два  пути: или на подвески,
или - в садик. Да любая дура на моем месте выбрала бы то же самое. И то-ведь
не навечно же, не до смерти! Это просто  оттяжка, отсрочка лет до сорока, от
силы, сорока пяти, а там... они все равно бы меня приспособили! Только я  бы
была и не против - после сорока какая  жизнь?! Лучше уж  висеть вечно. Но не
сейчас! Нет, только не сейчас, потом!
     - Все ясненько, - заключил Иван.
     Они дошли до решетчатой преграды. Крайняя висящая, полностью утратившая
человеческий облик,  наверное,  одна из первых  подвешенных здесь, принялась
рычать на них,  скалить зубы,  плеваться. Вид у нее  был  безумный. Иван  не
верил,  что  так  выглядя,  можно  испытывать  блаженство.  Нет,  их  просто
одурманивали! На них  нельзя было всерьез  сердиться,  их можно  было только
пожалеть.
     - Для  тебя  пока  что свободного  места нет,  - сказал  он  с  улыбкой
смуглянке.
     -  Хреново  шутишь!  - зло  ответила та.  -  Все  равно мы влипнем! Мне
наплевать на тебя, ты  сам заварил эту кашу. Но я почему должна страдать, а?
Иван отпустил ее руку.
     - Ладно, не страдай, - проговорил он раздраженно, - иди, гуляй!
     Смуглянка рванулась было от него. Но тут же остановилась.
     - Куда это я пойду? - растерянно пролепетала она не своим голосом.
     - А куда хочешь!
     -  Ну уж  нет!  Сам заманил,  а  теперь  бросаешь! Хватит! Хорошенького
понемножку, меня и так многие бросали, хватит!
     Теперь она сама вцепилась Ивану в локоть.
     - Отпусти меня! - рявкнул он. - Мало того, что цепи таскать приходится,
так еще и тебя. Отпусти, кому говорю!
     - Иди!
     - Нет!
     - Ну,  как  знаешь, -  смирился Иван. И на всякий случай проверил  - на
месте ли парализатор.
     В решетке были широченные прямоугольные дыры. И они пролезли через нее,
пролезли, не зная даже - куда, зачем.
     Им пришлось  пройти через трое дверей люков, прежде  чем  они попали  в
какую-то большую комнату, забитую  непонятными станками-роботами  с длинными
гибкими   манипуляторами,  присосками,  привесками,  вращающимися   дисками,
прыгающими в залитых маслом цилиндрах шарами и прочим, прочим, прочим.
     Для чего все это было нужно, Иван  не имел ни  малейшего представления.
Может, это было какой-то подсобкой, придатком обеспечения того самого зала с
матками, может, что-то другое. Во всяком случае, готового продукта всей этой
кипучей  машинной  деятельности  Иван  не  видел  -  казалось,  все  шло  по
замкнутому кругу, по внутреннему циклу.
     - Чего стоишь дураком?! - процедила на ухо смуглянка.
     - В смысле? - переспросил Иван.
     -  Ну и туп  же ты, братец! Ты что, вечно собираешься с этими обрывками
таскаться?
     До  Ивана дошло. Он подошел к ближайшему  вращающемуся диску, подставил
под иззубренный  торец кольцо. Руку отбросило.  Но  Иван  приспособился. Ему
разодрало всю кожу, задело кость, но от одного обрывка цепи он избавился. Со
вторым кольцом расправлялся осторожнее, без  поспешности - умудрился даже не
оцарапаться. Одно  его только  мучило  во время всего  этого процесса -  вот
сейчас освободится, ладно, пускай... а кто знает, может, через десять минут,
через миг, или через три  дня  он  снова  окажется болтающимся в темнице  на
цепях? Нет,  его  уже не хватит тогда! Он  лучше тогда захлестнет себе горло
этими цепями,  удушится!  Лучше уж смерть, чем  такая  житуха  развеселая  с
бесконечными подвешиваниями!  Но  тут  же  его рука  непроизвольно  легла на
грудь,  прижала к коже  крест. Иван освободился от тирании  чувств.  Нет, он
человек, он должен терпеть!  Самоубийство-смертный грех! Он  не  позволит им
довести себя до этой крайности. Терпеть, надо терпеть!
     - Ты заснул, что ли? - смуглянка дернула его за руку, -  Надо смываться
отсюда, да поживей! Я нутром беду чую!
     И она  не ошиблась  -  наверху разом раздвинулись створчатые квадратные
люки,  вниз, разматываясь  под  собственной тяжестью, спустились  веревочные
лестницы  -  спустились очень  выверенно,  не попадая  во вращающиеся детали
машин и механизмов, а ложась концами в проходы между станками-роботами.
     Ивану вспомнилась операция по захвату Гуга  Хлодрика Буйного в Триесте.
И по  спине побежал холодок. Вот сейчас спрыгнет вниз, чуть придерживаясь за
веревочные  трапы, десяток-другой  отважных трехглазых молодцев,  и все!  Он
даже не попытался приподнять ствола лучемета.
     Зато смуглянка вырвала  у  него  из-за пояса парализатор, направила его
дулом вверх. И Иван не стал у нее отнимать оружия, почему-то он ей доверился
в этот миг.
     - А-а, все  понятно, - проскрипело  сверху, - а мы-то думали,  чего это
экспонаты  забарахлили, сбились  с ритму,  а теперь ясненько...  опять  этот
слизняк поганый!
     - Он, как есть он! - согласился с первым кто-то гундосый.
     И вниз  спустились двое.  Спустились  неторопливо, будто  ощущали  себя
хозяевами положения. Иван не мог ошибиться - это были Хмаг и Гмых. Но теперь
он знал, как поступать с  подобными тварями, будь они живыми, полуживыми или
киберами.  Он  резко вздернул ствол  лучемета  - и  выдал половинный  заряд.
Голова Хмага отлетела,  попала в какой-то крутящийся и подпрыгивающий  ротор
стана, и  начала сама прыгать, крутиться, трястись, временами посверкивая на
Ивана бессмысленными черными глазами.
     - Как это? - гундосо вопросил Гмых. - Это же непорядок!
     - А вот так! - выкрикнул Иван.
     И снова нажал на гашетку-крюк.  Но теперь он  был более экономным, мало
ли что могло произойти.
     Гмых, недовольно  и  обиженно  крякнув, рухнул  на широкую  конвейерную
ленту и поехал куда-то, покатился, подпрыгивая  на ней, тряся расслабленными
восьмипалыми руками.
     -  Молодец!  -  шепнула  смуглянка  на  ухо  Ивану.  -  Теперь  ты  мне
по-настоящему нравишься!
     Она не  успела  договорить последнего  слова,  как  сверху по  лесенкам
спустилось еще двое трехглазых  - и  снова это  были Гмых с Хмагом! Это было
невероятно,  но это было так! Иван  не  сразу  понял, что  это самые обычные
клоны-двойники - их может быть пара, две, сто пар, а может, и сто тысяч! Они
неистребимы!  Это  как сказочный Змей-Горыныч, у которого  на  месте  каждой
отрубленной головы вырастают две новые! Это конец, его конец!
     - Получай!
     Хмага-второго Иван срезал на лету, тот не успел еще и ноги поставить на
пол.  Дубль-Гмыха  он  не стал убивать, он просто выждал  момента, когда тот
завис над пилообразными  дисками, и сбил  его слабеньким лучиком с лестницы.
Гмых упал,  диски сделали свое,  они очень быстро  перемололи его тело, лишь
голова не прошла между ними  - и принялась, как и у первого Гмыха, трястись,
как и у первого Хмага, подпрыгивать и вращаться. Иван  поглядел на индикатор
магазина лучемета - оставалось на пять-шесть выстрелов  средней мощности. Он
еще постоит за себя!
     Но сверху лезли новые гмыхи, новые хмаги. И конца им не было видно.
     Смуглянку била нервная дрожь, вероятно, она  еще  не привыкла  ко  всем
прелестям этого мира. Каждый раз, когда мимо нее, трясясь и стуча головой на
ребрах,   прокатывало   тело   Гмыха,   влекомое   конвейерной  лентой,  она
вскрикивала, закрывала глаза, пряталась за Ивана. Парализатором она так и не
воспользовалась,  видно,  совершенно  растерявшись, а  может,  и  просто  со
страху, из боязни трехглазых.
     А Иван палил и палил. Он жег спускающихся одного за другим, без пощады:
В комнате-цехе  творилось  невообразимое.  Вся  она  была  завалена  трупами
трехглазых  клонов,  повсюду  прыгали,  скакали,  вертелись  жуткие  головы,
мелькали и пропадали в  чревах механизмов руки, когтистые лапы, обрубки тел.
Все было залито  и заляпано гнусной, вонючей, зелено-желтой кровью... может,
это  была  вовсе и  не  кровь,  а смазочно-живительная жидкость,  текущая  в
трубках-артериях и шлангах-венах киборгов. Иван не разбирался, ему надо было
уцелеть  в этой перестрелке,  односторонней перестрелке,  похожей больше  на
бойню, на истребление почти беззащитных гмыхо-хмагов.
     Сам Иван тоже был залит мерзкой дрянью. И у него  не было времени, чтоб
утереться,  он палил и  палил. Но  он знал,  что  сила  за ними, знал, что и
победа в  конце  концов будет  за  ними - они его возьмут  числом,  задавят,
завалят, как заваливают своими телами ручей-преграду переселяющиеся муравьи.
     -  Прекрати-и-и!!!   -   заорала  вдруг  из-за   спины   смуглянка.   -
Хвати-и-ит!!!
     Иван оттолкнул  ее. Не  бабье это дело. Он как  раз  срезал  очередного
клона. И не  сразу  понял, что магазин пуст.  Он увлекся,  растранжирил  все
запасы. Теперь они могли с ним делать что хотели!

     В комнате-цехе был сущий ад. Она превратилась в чудовищную мясорубку. В
ней невозможно было оставаться: перемалываемые кости хрустели и трещали, пол
был залит желто-зеленым, Иван стоял по щиколотку в этой липкой дряни, головы
прыгали  словно  сотни  баскетбольных  мячей,  смуглянка билась в  истерике,
что-то пыталась произнести членораздельное, но  ей это не удавалось.  Иван и
сам был близок к обмороку.
     - Ну чего там, поуспокоился? - спросил  гундосо сверху очередной  Гмых,
просунул  голову  в люк,  потом  и сам полез,  как  был,  так и полез - вниз
головой, цепляясь корявыми лапами.
     - Притомился,  -  вяло поддержал напарника очередной  Хмаг. И тоже стал
спускаться.
     Они  явно не  торопились. А  Ивана  трясло,  било, колотило, он  не мог
выжидать ни секунды, нервы были на пределе. Он готов был броситься на  них с
кулаками, драться в рукопашную. И в то же время не мог сдвинуться с места.
     - Я сколько раз говорил, нечего эту мразь сюда запускать, - прогундосил
Гмых. - Вот видишь, кто был  прав?! - Он  ткнул  корявым когтистым пальцем в
сторону  своего близнеца, продолжающего  бесконечное кружение-путешествие на
конвейерной ленте.
     - А кто спорит! - отозвался Хмаг.
     Он подошел к Ивану и ударил его  кулачищем прямо в нос. Удар  был столь
силен, что Иван, сбивая с ног смуглянку, полетел на пол, в жижу.
     - Убью-ю! Убью-ю-ю! - закричала смуглянка, выставляя парализатор. -  Не
подходи-и!!!
     Но она так и не нажала на спусковой крюк.
     Гмых подошел к Ивану, нагнулся  и  трижды ударил его кулаком по голове.
Потом отступил на  шаг,  отвел корявую четырехпалую когтистую лапищу, да так
наподдал, что Иван отлетел по проходу шагов на десять.
     - Это чтоб на дороге не мешался! - пояснил Гмых.
     Они схватили смуглянку с  обеих  сторон за руки, встряхнули,  потом еще
раз, сильнее - и она потеряла сознание.
     - Ну, пока! - проскрипел Гмых.
     - До свиданьица, то есть! - уточнил Хмаг.
     И они  ушли, волоча за  собою всю  заляпанную брызгами,  измызганную  в
желто-зеленом  и безжизненную смуглянку,  ушли  через обычную боковую дверь,
которая словно по команде распахнулась перед ними прямо напротив того места,
где лежал Иван.

     Харх-А-ан-Ха-Архан-Хархан-А
     -Меж-арха-анье. Год 124-ый,
     месяц развлечений

     Он лежал недолго. Надо было уходить, пока не хватились. А что хватятся,
Иван не сомневался.
     Он встал.  Обрывками комбинезонов, как мог  стер с себя вонючую  и  уже
подсыхающую зелень. Ладонями обтер лицо. Потом,  когда первый Гмых проплывал
на ленте мимо  него, стянул  тело  с ленты,  вытряхнул  его из  комбинезона,
предварительно распустив  пояс и боковые узлы. Комбинезон натянул на  себя -
сколько можно голышом,  в одном  поясе и узеньких тонких трусах, разгуливать
по этому миру! Закинул за спину лучемет. И пошел к распахнутым дверям.
     Челюсть саднило  после ударов. Да и под ребрами что-то болело. Но Иван,
знал  -  переломов  нет,  трещин   тоже.  Да   и  будь  они,  у   него  есть
яйцо-превращатель!
     С полдороги он вернулся, подобрал обрывок цепи.  Может, пригодится еще!
Сейчас все может пригодиться. Сунул цепь в карман - в широченный набедренный
карман комбинезона.
     Ничего  у него не  получалось,  абсолютно ничего, за что бы ни  взялся!
Лану не отыскал! Смуглянку увели! Что с ней будет, где она сейчас?! Кровавая
бойня,  эта  жуткая мясорубка закончилась какой-то  идиотской комедией!  Ему
даже не  предъявили  обвинения,  даже  не сказали  ничего,  лишь отпихнули с
Дороги! Это был верх презрения. Ну и наплевать!
     Иван перешагнул  через порог.  И увидал шар - точно такой-же шар, какой
стоял в садике, на котором  любил сиживать  и пошевеливать пальчиками жирный
вертухай-доброжелатель.
     Иван чуть не бегом кинулся к шару. И  все же приостановился, не  доходя
метров трех. Он  увидал, что здесь множество  подобных шаров, к какому идти,
какой нужный?! А вдруг это уже отработанные переходные шлюзы?! Или наоборот,
еще не сданные в эксплуатацию? Нет, надо пробовать!
     Он ткнулся  в боковину. Не тут-то было! Зашел с  другой  стороны. Потом
вскарабкался наверх. Ударил несколько раз  в  шар  прикладом  лучемета.  Все
понапрасну!
     Чего он  только не перепробовал: и на четвереньках  пытался  вползти, и
спиной, как  советовал  жирный вертухай, и  головой  бился...  Устал. Присел
передохнуть, прислонился к ребристой поверхности.
     Ах, как он устал! И не сейчас, не здесь, а да все дни,  может, и месяцы
пребывания в треклятой Системе.
     Он провел ладонью по подбородку.  Но тот не прощупывался. Если каких-то
три дня назад он еще кололся и был похож на жесткую щетку с коротким ворсом,
какими  обычно вычищают  собакам шерсть, то  сейчас это была  уже  настоящая
борода. Бриться  было  нечем,  негде,  некогда да и незачем! Иван  вздохнул,
опустил  руку  на  колено.  Оброс, одичал,  вон  и ребра  торчат...  а  есть
почему-то  не  хочется! Вспомнив про  еду,  он вытащил  из пояса два шарика,
проглотил. И сразу  же в голове появилась смутная какая-то мыслишка - неужто
он настолько неинтересен  местным, что его даже не желают обыскать, отобрать
то, что при нем, изучить, исследовать  эти предметы, ведь давно же могли! АН
нет! Это было непостижимо! Хотя,  впрочем, Ивану подумалось  и  другое - вот
взять муравья, к примеру, волокет он свое богатство, былиночку, жука дохлого
или  личинку,  иголку  палой хвои,  ведь  у  человека  не  возникает желания
отобрать  у жалкого мураша  его "богатства", ведь  так?! Но  он все-таки  не
муравей! Или же муравей?! С ума можно было сойти.
     Но хватит, пора вставать! Иван  выпрямил ноги, невольно уперся спиной в
шар - и  тот сдвинулся,  покатился. А Иван не удержал равновесия и, так и не
успев  выпрямиться,  повалился  назад.  Врожденное  хладнокровие и  отменная
реакция спасли  его  - увидав  на  месте  откатившегося  шара  провал,  Иван
извернулся,   ударился  коленями  о  края,  полетел   вниз,  но   успел-таки
зацепиться.  Вися на  кончиках пальцев,  он  умудрился  подтянуться и  через
какую-нибудь секунду выскочил бы наверх. Но шар вдруг пошел прямо  на него -
неумолимо, всей своей каменной тяжестью. Иван не захотел быть придавленным -
будь, что будет!  И он расслабил руки.  Вовремя  расслабил  - самодвижущийся
шлюз паровым молотом приближался к лунке-наковальне, стремясь обрести покой,
и вот шар встал на свое место, закрывая провал,  застилая свет белый. А Иван
полетел вниз.
     Казалось  бы, должен был  привыкнуть ко  всем  этим падениям.  Но разве
привыкнешь!  Каждый раз у него что-то  в  груди обрывалось, в мозгу стучало:
"ну, все! это конец!" И  каждый раз выносила нелегкая! Вот и сейчас вынесла:
Иван падал недолго.  Да и странным каким-то было падение - поначалу он летел
вниз,  точно вниз! Потом  он потерял  ориентацию, а еще чуть  позже он вдруг
ощутил, что летит вверх, а низ - внизу, как ему и положено. И настал момент,
когда  он остановился,  когда  кончился этот  полет, и Иван застыл  на  миг.
Застыл, чтобы начать обратное падение-полет. И он  почувствовал - вот сейчас
случится  непоправимое, если  он  не  предпримет  чего-либо,  его  как  гирю
маятника будет носить по  мрачной трубе туда и обратно,  без  остановки, без
начала и конца движения, и тогда он сам станет вечным, да таким вечным,  что
все  эти   марты-матки   позавидуют  бесконечности   его   маятникообразного
существования в трубе... Что мог сделать Иван, что он мог  предпринять? Лишь
одно - он растопырил руки и ноги, пытаясь нащупать  хоть что-нибудь, за  что
можно уцепиться, и он уже летел вниз, когда в ладонь ударило что-то, чуть не
вывернуло от резкой  остановки руку...  Он стерпел боль. Ухватился  и другой
рукой. И все понял - это были перекладины самой обычной железной лестницы.
     Внизу,  или точнее, там, откуда упал,  Иван  уже был. Оставалось одно -
лезть наверх.
     И он полез. Стимуляторы начали действовать еще несколько минут назад, и
потому Иван даже и не лез, тем более, не полз, а чуть ли не вприпрыжку бежал
по  перекладинам.  Он  не  боялся  оскользнуться, оступиться  -  тело шло на
автопилоте. А голова  беспрестанно осмысливала,  анализировала происходящее,
пыталась увязать с  предыдущим,  выстроить  какую-то логическую цепочку.  Ни
черта не получалось! Логика  отсутствовала даже в тех вещах, которые не были
связаны  с  этим  проклятым  миром.  Как  Иван  радовался  восстановительным
функциям, регенеративным способностям яйца-превращателя! Он сам себе казался
полубогом,  неуязвимым и бессмертным навроде какого-нибудь  сказочного Кощея
Бессмертного... И вдруг вспомнился старина Гуг, все сразу разрушилось - ведь
Буйный как  прыгал на своем  биопротезе,  так и продолжал  на  нем  прыгать,
несмотря на то, что не раз перекидывался из одной оболочки в другую! Значит,
не действовала  на  него  эта  хреновина?!  Иван на  бегу  нащупал  в  поясе
яйцо-превращатель - главное, оно на месте, с остальным позже разберемся!
     Он задрал голову -  вверху был проем, дыра. Слабый свет  доходил  -  до
перекладинок лестницы, высвечивал их.  Иван  замедлил ход. Его  насторожило,
что ни крышки, ни люка, ничего похоже не было видно... Открытый выход? А там
что?  Дракон-птеродактиль  со своим  семейством? А  может,  очередные Гмых и
Хмаг?! Нет,  не нравилось  это  Ивану. Если  нет  никакой заглушки-задвижки,
значит, там что-то такое, что, может, и вылезать-то не стоит!
     Он очень осторожно высунул голову, огляделся.  Опасности вроде не было.
Правда, с таким  обзором разве разглядишь? На  уровне Ивановых  глаз валялся
уже  знакомый  разноцветный  мусор, плит не было,  зато были какие-то черные
сваренные меж собою вкривь и вкось железяки,  напоминавшие старинные рельсы.
Никто не нападал, не бил, не приветствовал - и это уже было добрым знаком.
     Иван  выпрыгнул наверх  одним  махом, готовый  ко всему, готовый тут же
свалиться вниз, в трубу. Но вся его готовность тут же пропала, растворилась,
а ноги подогнулись - Иван  уселся  на  ближайшую рельсину и  обхватил голову
руками.
     Он  ожидал чего угодно. Но  только не этого.  Позади была  труба - и  в
прямом и в переносном смыслах. А здесь, наверху - и того хуже! Иван сидел на
заваленной всякой  дрянью  площадочке размером с  кузов  бронехода. А внизу,
куда  ни глянь, во все стороны бушевало море -  самое настоящее, не хуже чем
на  Земле!  Может,  даже  океан.  Чертовым пальцем  торчала вверх  скала, на
вершине  которой находился Иван. Лизали  ее  подножие свирепые пенные  валы,
накатывались в  беспорядочном  движении волны,  закручивались, вздымая вверх
клубы водяной пыли,  гигантские  воронки - и  вообще было такое впечатление,
что это  самое море-океан внизу сошло с ума. Нарушая все законы природы, оно
схлестнуло воедино и водопады  и фонтаны, и цунами и водовороты, и вообще не
поймешь чего  -  это была какая-то бесшабашно-удалая запьянцовски-разгульная
вакханалия морского владыки, не иначе.  Иван подполз к краю. И у  него сразу
закружилась  голова.  Да  и  немудрено,  до  бушующих валов  было  не меньше
четырехсот метров.
     Все! Это была последняя  точка  его маршрута! Внизу  - труба,  куда  ни
подайся!  Только  если  в  одной  трубе  просто  "труба",  так в  другой,  в
море-океане - верная погибель. Крыльев у Ивана  не  было, природа не одарила
таковыми,   летательных  приспособлений  -  тоже.   Были   правда  в   поясе
антигравитаторы разовые - но это же детский лепет, насмешка, это для прыжков
на три-четыре сотни  метров, не больше! Ну, если совместить сразу пять-шесть
штук, можно и на километр махнуть - но и это не выход, океан бескраен!
     Иван перестал  созерцать  подножие скалы,  пенные буруны.  Всмотрелся в
даль. Горизонт был невероятно далек  - по  всей видимости эта планета раза в
три превышала в  поперечнике Землю. Но  почему  тогда Иван не  чувствовал ее
усиленного притяжения? О-хо-хо, тут было тысячи "почему"!
     Километров  за шесть с  половиной,  если Ивана  не  подводил  глазомер,
волны, валы, прочие  проявления буйного  нрава морского владыки стихали, там
была  почти  ровная водная гладь. Такой переход был неестественным.  Но Иван
верил  глазам.  В  принципе,  для  него  проплыть  с  десяток  километров не
составляло труда. Но как проплыть?!  Как попасть в саму воду?! Прыгнешь вниз
- так или в воронку уйдешь, или волной о скалу расшибет! И это при том, если
благополучно долетишь до воды, не разобьешься об нее. Иван прыгал на Земле с
сорокаметровых  тренировочных вышек. Но  одно  дело  сорок  метров  и ровная
водная гладь, и совсем другое - четыреста и ад морской!
     И  все  же  Иван  нащупал  ромбики-капсулки  антигравитаторов  разовых,
вытащил,  прилепил  пару к вискам, пару  под мышками,  еще  пару к лодыжкам.
Оставался один. Но Иван не успел пристроить его, произошло что-то непонятное
-  все вдруг дернулось  в его глазах, упала какая-то тень. И только после он
уже почувствовал прикосновение чего-то острого  к спине - ткань  комбинезона
затрещала, лопнула.  И он,  приподнятый неизвестной силой на  полметра, упал
снова  на площадку  и, не  пытаясь  разобраться,  в чем дело, юркнул в дыру,
притих. Над самой головой клацнул клюв, сверкнули жуткие когти.
     Все становилось на свои  места. Иван даже вздохнул с облегчением. И еще
бы не радоваться - это были не харханяне, не разумные обитатели Системы с их
вывертами! Это были обычные безмозглые твари, прожорливые,  гадкие, гнусные,
свирепые, но главное,  тупые! Иван  уже  видал таких, когда  они  первый раз
влезли с Ланой в шар, а потом он высунулся  в дыру и оказался под прозрачным
колпаком. Но тогда был колпак. А теперь никакой защиты!
     За  первой тварью прилетела  вторая,  а там и третья, десятая, сотая...
Ивану  казалось, что прожорливых летунов тысячи,  так они отчаянно и злобно,
громко и бестолково галдели, свистели, шипели, гортанно вскрикивали, дрались
меж  собою, тыча  без разбору и клювами, и  прямыми  острыми рогами, выдирая
пучки  перьев  из  собратьев,  пакостя, измазывая  все  внизу  белым  жидким
пометом.
     Но к  Ивану пробраться  они не могли -  лаз был узок, а  крылья слишком
велики.
     Через полчаса вся эта пернатая, рогато-клювастая братия поуспокоилась и
расселась рядками вокруг дыры, выжидая,  когда же лакомая  добыча вылезет. В
намерениях их можно было не сомневаться.
     И  тогда  Иван решил  действовать.  А  что  еще оставалось?!  Сидеть  и
выжидать, пока им снова займутся  ребята из  местной службы слежения?! Ну уж
нет, лучше погибнуть в  мерзких клювах. Решение созрело мгновенно. Иван лишь
взглянул на индикатор лучемета - в заряднике скопилось чуток энергии, совсем
мало,  но  чтобы  пугануть  хватит.  Он повернул  ромбики  антигравитаторов.
Почувствовал  легкость. И не мешкая, выскочил наружу.  Ближайших  тварей  он
сжег  в  прыжке.  Полыхнувшее  пламя  отпугнуло  прочих.  Но  не  слишком-то
отпугнуло  -  они  лишь  шарахнулись  от  него,  и  тут же  воспряли  духом,
набросились на  Ивана. Троим или  четверым он перебил шеи лучеметом - сейчас
Иван  использовал  его как дубину,  еще  двоих  отбросил  ногами.  И тут  же
оттолкнулся от края площадки, прыгнул.
     Океан  внизу бушевал с  возрастающей осатанелостью. Но теперь Ивана это
волновало меньше всего - до поверхности было  далеко,  да и  антигравитаторы
удержат,   а   вот  твари   уже   настигали  его.   Он   отчаянно  отбивался
лучеметом-дубиной, бил по головам, телам, куда придется... но что толку бить
по  голове  безмозглого  ящера-птицу! Они  лишь отскакивали,  падали на миг,
теряя ориентацию, но тут же нагоняли, тянули к добыче когти, клювы.
     Ивана  спасало одно  -  не  дубина-лучемет, не  выучка  и  не  действие
антигравитаторов  -  а  то,  что  твари  мешали  друг  другу, они отпихивали
собратьев,  путались  в собственных  лапах, крыльях, клювах, рогах,  падали,
поднимались, снова путались,  горланили,  клекотали - только перья летели во
все стороны.
     А Иван летел, летел вперед, несмотря  ни  на что! Скорость была мала. И
он должен был вот-вот упасть! Но одна опасность миновала - он может утонуть,
пропасть в воронке, его могут  разорвать  в клочья клювастые,  но теперь его
уже  не  разобьет  о  скалу волнами! Иван умел драться за свою  жизнь.  И он
использовал любой шанс, даже если это был один шанс из десяти тысяч!
     Впрочем  радоваться  долго  не,  пришлось.  Одна  из  тварей,  наиболее
удачливая, сильная и злобная, вырвалась  из  кучи-малы, вцепилась в  Иванову
спину, не разбирая, где ткань, где кожа, раздирая все. И понесла, понесла...
Она  сразу оторвалась от преследующих, хотя стая гналась, Иван видел.  Стоял
такой дикий  гвалт,  писк, крик, визг, скрип  и вообще непонятно что, словно
все отродия ада бросились в погоню за извергнутым преисподнею демоном!
     Боль была  непереносимая. Но  и  непереносимую боль  человек переносит!
Иван тыкал снизу  в брюхо твари лучеметом. Но та не реагировала. Она даже не
орала, не клекотала, молчком тащила добычу.
     Чтобы  хоть  как-то  уменьшить боль, Иван  ухватился  руками  за  лапы,
подтянулся.  Тварь  задергалась, затрепыхалась,  но скорости не  снизила.  А
погоня отставала. Иван повернул голову - и  только теперь оценил, что же это
было: полнеба закрывала  собою  неисчислимая дико орущая  пернатая стая! Да,
только их число спасло Ивана, будь клювастых двое, трое, и ему  не  миновать
бы смерти!
     А когда он посмотрел вперед, то глазам своим не поверил  - на горизонте
сумрачной фантастической громадой стоял скалистый остров. До него было очень
далеко,  невероятно  далеко  по  земным   меркам,   но  остров  был   просто
исполинским,  если он так выглядел на расстоянии.  По всей видимости, гнездо
твари, несущей Ивана, и было  на  том  острове. Но Иван  не хотел попадать в
гнездо, хватит уже!
     Он  поглядел  вниз  -  они  как  раз  пролетали  над  необъяснимой,  но
существующей  границей между океаном бушующим и океаном спокойным. Иван даже
поблагодарил  глупую  и  прожорливую тварь  - это  она его вынесла сюда, она
дотащила его до водной глади, на антигравитаторах он прошел бы лишь половину
пути!
     Боль  притупилась,  теперь  он  почти  не  чувствовал  ее,  точнее,  он
заставлял себя не чувствовать ее, что ни  говори, а космолетчик экстракласса
недаром  десять  лет проходил  подготовку! На Гиргее,  когда  его  проткнула
насквозь ядовитым носом рыба-палач, было значительно больнее,  в тысячу  раз
больнее.  Но  и  тогда  он усилием воли сумел  отключить связь  рецепторов с
болевыми центрами в мозгу.  Главное, не было бы заражения, ведь  похоже, эти
твари  питались не только свежатинкой, но  мертвечиной, падалью, недаром они
напоминали  сверхгигантских и уродливых гибридов земного грифа с гадрианским
рогатоголовым гнилоедом.
     Иван  отпустил  лапу,  одной  рукой слазил  в  пояс,  вытащил  таблетку
поливита,  проглотил. Теперь можно  было не беспокоиться - поливит мгновенно
уничтожал любую заразу. Его запустили в серийное  производство  лишь за пару
лет до Иванова отлета.  Это  было  новейшее сверхсильнодействующее средство.
Надо было  поблагодарить спятившего, но  все  же доброго и  верного приятеля
Сержа Синицки, Серегу!
     Рогатая тварь не трогала Ивана,  видно, берегла для птенцов. Но Иван ее
саму  беречь не  собирался. Он  все  рассчитал  и  выжидал  теперь  удобного
момента. Главное, не опоздать! Лучше проплыть лишний километр, чем разбиться
о каменную поверхность острова. А теперь Иван видел - остров этот - сплошная
скала. Лишь несколько высоких башен  с  маленькими окошечками торчали  среди
каменных нагромождений. Пора!
     Он  резко подтянулся, ухватив тварь за лапы, ухватив повыше, чуть ли не
у  самого  брюха.  Подтянулся  и  сразу  же  перехватился,  закусывая  губу,
чувствуя, как со спины лоскутами  слезает кожа. Следующим прыжком-перехватом
он добрался  до длинной  голой  шеи. Тварь перепугалась, замерла, размахивая
гигантскими  крыльями, потянула шипастый клюв к Ивану. Но было поздно - Иван
висел на  шее, почти у головы. В  него  снова вцепились когтистые  лапы.  Но
поздно!  Поздно!  Иван уже ломал шейные позвонки,  скручивая шею... еще одно
усилие  -  и  голова бессильно свесилась, из клюва послышался смертный хрип.
Тварь  еще  трепыхалась,  еще  взмахивала  крыльями. Но  Ивана  она  уже  не
интересовала.
     Он, придерживая  на груди  ремень лучемета, прижав локти  к телу и чуть
подогнув  ноги, летел  вниз. Где-то далеко-далеко  у горизонта галдела стая,
чуть выше,  медленно, растопырив уродливые  крылья, падал  клювастый. А Иван
летел камнем! Полкилометра - сразу и не упадешь! Нужно еще и дождаться!
     Это были томительные секунды. Малейший промах, невидимая осечка - и его
расшибет о  безмятежную и ласковую на вид водную гладь. За  сотню метров над
поверхностью Иван  чуть  расправил руки - и сразу его положение выровнялось,
теперь  он падал  вниз  ногами.  Важно было не завалиться на спину, и потому
Иван  прижал подбородок к груди, он был опытным спортсменом-парашютистом, он
был прыгуном в  воду, он  знал, что делать...  И все  же такое  с  ним  было
впервые.
     Удар встряхнул, будто не в воду,  а на камень упал. Но это было  первое
ощущение. Иван стремительно погружался в пучину, а сам радовался - все цело,
все позади, он  спасен! Он умудрился каким-то  чудом даже не сломать ничего,
не вывихнуть ног и рук!
     Его  опустило  метров  на двадцать пять.  И  он  не  сопротивлялся,  не
замедлял  движения. Спасен! Прохладные струи обтекали его тело, сливались  в
одно целое над головой. Вода была прозрачна, чиста. Иван поднял голову вверх
и увидал небольшой круглый просвет, словно солнце плескалось в верхних слоях
воды.  И  пошел  наверх. Всплыл он  возле чуть покачивающегося на ряби трупа
клювастого. Отпихнулся от него ногой. И поплыл к острову.
     Трижды на  него пытались  нападать  зубастые  рыбины типа  земных акул,
только трехглазые и с корявыми лапами вместо плавников. Но Иван отбивался от
них. Рыбины оставили его в покое, уплыли. А вот спину жгло - то ли вода была
с растворами солей, то ли ссадины и раны были глубоки и  реагировали на все.
Иван старался не замечать этого. Он тихо и размеренно взмахивал руками, плыл
к острову.
     И он еще не  знал, что его там ждали. Он вообще ничегошеньки  не знал -
будущее было темным, непредсказуемым.
     Обдирая колени об острые выступы береговых  наслоений,  он выбрался  из
воды.  Нагромождения  камней-валунов,  песчаное  побережье,  уходящие  ввысь
уступы скал не вызывали особой  тревоги - все было дико, первозданно. А Иван
меньше всего боялся первозданного и дикого.
     Он прошелся  по отмели, не  снимая  комбинезона,  отжал  с  него  воду,
отдышался.  Усталость  накатила  внезапно,  наверное, действие  стимуляторов
закончилось. Но когда Иван  уже собирался улечься на песочек,  закинуть руки
за голову и вздремнуть минут десять-пятнадцать, из-за камней вдруг с гиком и
гвалтом высыпала орава негуманоидов странного вида. Именно орава!
     Местные   обитатели  были,  видно,  дики  и  первозданны,  как  местный
ландшафт,  а  может,  просто  корчили  из  себя  таковых.  На  них  не  было
комбинезонов, лишь  пучки  травы  чуть  прикрывали  бедра.  На  запястьях  и
щиколотках   болтались   толстенные  кольца-браслеты,   из   носов   торчали
стреловидные   украшения.   Вдобавок  ко   всему   эти  дикари   размахивали
штуковинами, напоминавшими смесь гидрогарпунов с граблями.
     Иван с трудом улавливал смысл криков. Даже переговорник еле справлялся,
ибо было там нечто подобное:
     -   А-ай!  У-уй!  Бей!  Бей!  Угу-гу!  Ого-го!  И-эх!  И-эх!   Окружай!
Эге-ге-гей!!!
     Лишь несколько кричали по-знакомому:
     - Арра-ахх!!! Ар-ра-а-а-а-аххх!!!
     И  уж совсем  все стало  понятно,  когда  тонким  Голосом завопил некто
невидимый:
     - Да здравствует месяц развлечений! Ар-ра-ах!
     Все хором и с дикарской необузданностью заорали:
     - А-ра-а-аххх!!!
     Иван поглядел в сторону моря-океана. Ему впору было бросаться обратно в
его волны. Да только разнаряженная  и  размалеванная орава не дала ему этого
сделать. На него набросились разом, со  всех сторон, оглушили ударами  лап и
гарпунов,  запинали ногами, заплевали,  крича что-то похабное в  глаза, уши,
лицо... Но добивать не стали.
     - Вяжи изошедшего из глубины  бездны! - приказал кто-то важно.  - Вяжи!
боги Ха-А-хана требуют жертвы!
     - Ар-ра-ах!!! - завопила снова орава беснующихся.
     Ивана связали. Связали без  всякого  почтения, как  вяжут какого-нибудь
борова. И  поволокли.  Десять  или двенадцать  дикарей ухватились  за  конец
длиннющего каната. Они, видно,  застоялись. Иначе было непонятно, почему они
бросились вдруг в глубь острова,  не  обращая внимания  на то, как они тащат
жертву, смогут ли они ее таким вот  образом дотащить куда требуется  живьем.
похоже, им было все до лампочки!
     Иван еле  успевал  уворачиваться,  отпихиваться руками от камней. И все
равно  за  несколько минут он набил столько шишек,  получил столько тумаков,
что и  не  сосчитать. Особенно  больно было, когда  он  падал  на спину, или
задевал ей обо что-то.
     Наконец  движение  кончилось.  -  Его  снова  окружили,  вытряхнули  из
комбинезона. Повесили за спину  бесполезный  лучемет, обмотали обрывок  цепи
вокруг  талии,  раз  пять ткнули,  видно, для  порядку, чтоб  не  забывался,
кулаками в лицо.
     Но  зато  на  заклание  Ивана  несли  со  всеми   почестями.  Он  вдруг
почувствовал, что отношение изменилось коренным образом. А что на заклание -
он не сомневался.  Стоило преодолевать  все  тяготы,  чтобы тебя  принесли в
жертву каким-то языческим богам, каким-то идолам!
     - Эй вы, идиоты разукрашенные! - орал Иван, теряя самообладание. - Даже
самая жалкая жертва имеет право знать, что с ней делают, ради чего?!
     -  Заткнись!  -  сказал  ближайший  негуманоид,  рогатый  и  совершенно
зеленый. - Твое дело не трепыхаться!
     - Слыхал уже!
     Ивана втащили  на возвышение. Привязали к столбу. И тогда  он сразу все
понял.  Прямо  за ним стояли два огромных устрашающего вида идола. Надеяться
на то, что такие вот боги благосклонны к гостям, доброжелательны и  гуманны,
было бы  наивно. Такие страшилища могли требовать лишь одного - крови! И чем
больше, тем для них, судя по всему, лучше.
     Но и это было не  главное.  Теперь  Иван  имел возможность спокойненько
оглядеться. И то, каким образом  его собирались приносить в жертву, Ивана не
порадовало. Он принял за обычное возвышение, за помост, трехметровый штабель
толстенных  бревен,  уложенных  крестообразно,  срубом.  Бревна  были  щедро
усыпаны и обложены хворостом.
     - В жертву!
     - Жечь! Жечь!
     - Давай, начинай! Месяц кончается!
     - Харх и Арх требуют жертвы! Чего тянете!!!
     - Ар-ра-аххх!!!
     Орава все увеличивалась. Теперь  это  была  не орава, а огромная толпа.
Все прыгали,  гомонили,  размахивали  гарпунами-граблями, но  близко к Ивану
подходить остерегались.
     Когда  напряжение  достигло критической точки, когда толпа готова  была
растерзать  Ивана руками, не  дожидаясь,  пока  поднесут  огонек  к вязанкам
хвороста, сквозь  нее вдруг протиснулся двурогий негуманоид в черной длинной
накидке,  вздел  вверх  длинную  клюку-жезл  с  искривленной  загогулиной  в
навершии и проревел звероголосо:
     - Ша-а, плебеи!
     Гул  стих  моментально.  И  вслед первому  двурогому  протиснулись  еще
шестеро или  семеро. Вид у каждого  из  них был  настолько злобен и дик, что
Иван понял, пощады не будет.  Кроме того, двое из двурогих держали в корявых
лапах незажженные факелы.
     -  На  исходе,  знаменательного  месяца  и  во  исполнение тысячелетних
традиций нам предстоит в этот час принести нашим кротким и миролюбивым богам
Арху  и Харху небольшую  жертву. Взгляните  на это чудовище - двурогий ткнул
Ивана кривым когтем.
     - Сме-е-ерть!!! - завопили из толпы.
     И лишь теперь Иван разглядел, что в толпе много женщин и детей. Женщины
все  были  четырехгруды, крутобедры, но  и лысы, шишкасты,  чешуйчаты.  А  в
первом  ряду  стояла  старая  Иванова  знакомая.  Он  бы ее узнал  из  тысяч
негуманоидок - такие глаза, такой рот были только у нее. Она что-то кричала.
Но в общем гуле невозможно было разобрать ее голоса. Потом  она наклонилась,
подняла с земли камень  и бросила в Ивана. Камень попал  в колено, отскочил.
Но  тут же  градом  посыпались другие  камни  - толпа заразительна  в  своем
единстве  и воодушевлении.  Она  была  готова  забить  жертву, не  дожидаясь
положенных церемоний.
     -  Стойте,  плебеи! - рыкнул  первый двурогий.  - Или вы хотите обидеть
наших кротких богов?!
     Плебеи  тут же прекратили обстрел Ивана  камнями,  замерли, не  дыша. А
четырехгрудая красавица  показала  Ивану  кулак, но  тут  же не  удержалась,
подмигнула, и губы ее плотоядно вытянулись вперед, стали влажными, манящими,
зазывными. Иван перевел взгляд.
     - Боги должны  решить, на каком огне следует приготовить для них жертву
- на быстром или на медленном! - провозгласил двурогий. Кто осмелится?
     Из толпы никто  не вышел. Тогда двурогий  ткнул пальцем назад, ткнул не
глядя. И двое дюжих молодцев с копьями-гарпунами выволокли на площадь  перед
штабелями одного из дикарей - длинного, серочешуйчатого, с  кольцом в носу и
парализатором местного производства за поясом.  Парализатор стражи выдернули
сразу, отбросили. Длинного  поставили между идолов,  напротив Ивана.  И  был
этот длинный  ни жив,  ни  мертв: Похоже, он совершенно  не ожидал,  что ему
выпадет эдакая доля.
     Двурогий заговорил мягче, добродушнее:
     -  Соплеменники  и гости нашего  племени, друзья мои, вы знаете обычаи.
Арх предуготавливает  нам хорошую  жизнь, ну,  а Хар  -  длинную. Они всегда
вместе и  всегда врозь. Они противостоят друг другу, но и не могут  обойтись
один без другого,  таков  удел высших сил. Они  выбрали этого мозгляка! - он
ткнул  пальцем в длинного.  Они  вложили в  мои руки священную  пращу.  Им и
решать! В какую сторону упадет мозгляк - так и порешат боги.  Арх за быстрый
огонь, Харх - за медленный. Подайте пращу.
     Стражники сунули  ему что-то. И Иван не успел опомниться, как из пращи,
конец  которой двурогий крутанул  с  немыслимым проворством, вылетел камень,
наверное,   тоже   священный,  и  ударил  длинного  прямо   в  лоб.  Длинный
постоял-постоял немного. И рухнул в сторону Харха.
     - Боги решили готовить жертву на медленном огне! - объявил двурогий.  -
Приступим же!
     Факелы в  руках его помощников вспыхнули  сами собой.  И  разом  ахнула
толпа. Ей явно нравилось зрелище. Про длинного забыли.
     - Постойте! - вдруг раздраженно выкрикнул двурогий. - Не годится спешки
ради пренебрегать старыми законами. Эй!
     Из  толпы  не вышла, а прямо-таки  выползла  дряхлая  старуха  в  белой
накидке,  кивнула  двурогому  и  направилась к  Ивану.  Она не  смогла  сама
взобраться  на  возвышение.  И  ее  подняли  туда двое  стражников.  Тут  же
спустились.
     Старуха  взмахнула  руками, широченные белые  рукава спустились  по  ее
чешуйчатой дряблой коже  до  самых плечей,  и  все увидали, что в  изогнутых
корявых  пальцах  старуха  держит  два  острейших  лезвия. Непонятно  откуда
появилась на ее впалой груди плоская,  но широкая чаша-блюдо - она болталась
на тоненькой желтой цепочке.
     - По какому  чину справлять  обряд будем?  -  проскрежетала  старуха. И
поднесла лезвие к Иванову горлу.
     - Надо спросить  у богов! -  изрек  двурогий.  И опять махнул  рукой  в
сторону толпы.
     На этот  раз  выволокли упирающегося  толстяка.  Толстяк орал,  визжал,
оправдывался в чем-то.  Но с  ним  не церемонились.  Двурогий,  выхватив  из
складок одежды кривой  нож,  одним  ударом вспорол  брюхо толстяка,  вытащил
груду  кишок,  бросил  их  на  землю,  обрубил  одну,  верхнюю,  и  принялся
наматывать толстяку на голову. Он мотал  до тех пор, пока с пыльной земли не
поднялся  последний грязно-розовый  отросток,  пока лицо  и шея  толстяка не
скрылась под толстенным слоем его же внутренностей, а потом объявил:
     - Сорок семь оборотов - нечетное число! По малому чину!
     Толстяка  стражники сразу выпустили, и тот упал рядом  с  длинным, но в
отличие  от  него еще  долго корчился, дергался, елозил по земле. Только  на
него не смотрели. Все взгляды были устремлены на старушку с лезвиями.
     Старушка пошамкала губами, пошмыгала носом.
     -  По малому, так  по малому, - произнесла она без особого восторга.  -
Сделаем!
     Она подошла к Ивану резанула его бритвой по животу  и подставила  чашу.
Кровь стекала в нее медленно, будто нехотя.
     Иван решил ни на что не реагировать.  Он был в их руках. Мольбы и плачи
не  помогут, это  очевидно.  Оставалось лишь одно  -  умереть  достойно и  с
честью,  как и подобает землянину, человеку христианской веры,  попавшему  в
лапы пребывающих во тьме язычников.
     - Не понимаете, что творите! - бросил он в толпу.
     И закусил губы. Больше они от него не добьются ни слова.
     Старуха  резанула у самого горла. Опять подставила чашу. А другой рукой
потянулась к кресту, висящему на груди Ивана. Но под взглядом  ледяных серых
глаз вдруг обмерла, остановила руку.
     - Чего тянешь?! - завопили из толпы.
     - Всю потеху портишь!
     - Давай!
     - Режь!
     - Жги!
     Старуха не реагировала. Она набрала из разных мест Иванова тела  полную
чашу крови. И пошла к  идолам поганым. Ей спешить было некуда. Она тщательно
и  со  старанием выполняла  обряд  - запускала высохшую руку  в чашу,  потом
смазывала губы  идолу,  одному, другому.  Иван не знал,  что там за механика
внутри, но  при  каждом  прикосновении  старушечьей руки,  идолы  утробно  и
довольно урчали. Остатки старуха выплеснула идолам в лица, а точнее, в рожи.
Более  гнусных и зверских рож Иван не видывал. Но особо его поразило то, что
идолы были двуглазы.
     - Боги принимают жертву! - возвестил звериным рыком двурогий. - Пора!
     Факельщики, не обращая  внимания на то, что старуха еще  не спустилась,
со штабеля, бросили горящие факелы в хворост. Огонь занялся.  Толпа загудела
- не менее утробно, чем ее боги. Иван закрыл глаза.
     - Ар-ра-а-а-дххх!!! - завопил жрец.
     - Ар-ра-а-а-а-аххх!!! - откликнулась толпа.
     Пламя подбиралось к  пяткам.  Воздух плавился и  Иван видел  совершенно
искаженные жуткие морды  стоявших  в толпе.  И  без  того  страшные,  сейчас
искривленные в воздушных раскаленных линзах, они были просто неописуемы - до
жути, до реализма кошмара, превосходящего все виды реализмов.
     Пламя раскалило внутренности  каменных  идолов,  и последние  принялись
сначала тихо, а потом  все громче подвывать, выть. Ивану стало  не  по себе.
Доигрался!  - сверкнула  в  мозгу мысль.  Он  уже  не  молил  Всемогущего  о
даровании жизни. Он был  готов встретить свой конец как подобает, и мысленно
просил об укреплении духа. Пламя  взметнулось передним  стеной.  И дороги  в
этом пламени не было.
     Иван закрыл глаза. Огонь подбирался все ближе, он жег, не давал дышать,
пожирая весь кислород вокруг,  он  гудел, вибрировал,  он  уже опалил  часть
бороды и  волос...  Иван чувствовал, что  начинает  дрожать -  неостановимо,
крупно, будто его не жгли, а наоборот, морозили, будто его, облитого ледяной
водой, выбросили зимой на улицу; его трясло, колотило, било. И  он  не сразу
понял, что трясет-то не его, что это вибрирует столб к которому он привязан.
     Столб трясся  словно допотопная ракета на стартовой площадке. Но он  не
просто трясся. Он вдруг начал подниматься - медленно-медленно, по сантиметру
в секунду, а то и меньше. Но он пошел вверх!
     Иван ощутил, что он вместе со столбом вырывается из пламени, что толпа,
костер,  площадь, жрецы, идолы и все прочее, остается внизу, а его неумолимо
влекет вверх!
     Толпа бесновалась. Трехглазые вопили, словно их всех резали живьем.
     - Ухо-о-одит!!!
     - Прошляпили!!! Лови!!! Хватай!!!
     - Сколько времени, эй, сколько щас?
     - И-эх! Дурачье!
     Это  и еще  многое  другое доносилось снизу. Но  громче всех  прозвучал
вдруг рык двурогого, жреца:
     - Месяц развлечений окончен, плебеи!!!
     Иван  смотрел  под ноги - и  видел не только  стремительно  удаляющийся
остров  со  всеми  его  каменными  нагромождениями  и  башенками,  он  видел
вырывающееся из основания столба пламя - это и было нечто наподобие ракеты!
     Иван еще не  понял, верить ли в  свое  спасение или нет, бред  ли  это,
болевая  галлюцинация  -  ведь могло быть,  что  на  самом деле он стоит  на
площади, умирает в муках на костре, а ему мерещится все! Он не знал. И он не
успел разобраться. Потому что его вдруг  вместе со столбом-ракетой ударило о
что-то  вверху.  Иван догадался - они  пробили  какое-то покрытие, ворвались
куда-то. Но от удара он лишился сознания.

     Хрустальный куб был прозрачнее, чем  прежде. И трон сиял неестественной
голубизной, переливался. Но вот только на троне никого не было.
     Иван  стоял, привязанный  к  столбу,  посреди уже знакомого  ему  зала.
Точнее, это столб стоял. А Иван висел на столбе. Он только что пришел в себя
и ничего не мог понять. Как он оказался в Меж-архаанье? Что за ерунда?!
     А пока  он размышлял  так,  туго  ворочая  несвежими мозгами, случилось
следующее. Из прозрачного  куба,  словно из собственной комнаты  вышла Лана,
русоволосая красавица. Вышла и направилась к Ивану. На  ходу она  произнесла
обычным будничным тоном:
     - Ну чего ты на меня так смотришь? Это же межуровневая дверь,  и ничего
в ней такого нету, все просто,  я же привыкла... А вот  ты все болтаешься на
чем-то. Иван, ну ведь есть же мера, нельзя все время висеть. Слава Богу, что
еще не кверх ногами. Ну, пусти, я развяжу.
     Иван не  мог рта раскрыть. Он опять был близок к обморочному состоянию.
И все же выдавил из себя:
     - Но почему?
     -  Почему, почему! А кто их знает! У них тут никакой не зал, не дворец!
Это просто что-то навроде полигона, понял?!
     - Нет, - прохрипел Иван.
     -  Вот и я  не  понимаю, -  вздохнула Дана.  - Они  ничего не скрывают,
ходить разрешают, где вздумается, чего хочешь, то и делай! А маток, говорят,
и так хватает  пока! Они  готовят чего-то,  так вроде бы говорили, только не
сказали,  что! И  им  надо изучать  поведение этих, как они... а вот, земных
особей! Короче, чокнешься с ними! Но кое-чем я уже овладела!
     Иван  потер затекшие руки.  Отошел от  столба.  Ткнулся  носом  в  лицо
русоволосой и прошептал:
     -  А я  думал,  ты  давно  там,  -  он  махнул  рукой в  неопределенном
направлении.
     - На том свете, что ли?
     - Угу! Навроде!
     Он  целовал ее. И  она  отвечала. Но отвечала  робко, неуверенно, будто
опасаясь чего-то или зная, что они на виду, что за ними следят.
     - Да брось ты, - прошептал он ей, - наплюй на этих монстров; ну их!
     Она вырвалась. Побежала к кубу. Иван бросился за ней.
     - Не надо! - выкрикнула  она громко.  - Еще  рано! Ты  потом придешь за
мной, а сейчас рано! Уходи!
     - Нет уж, - ответил Иван, - не рано! Самое время!
     И увидал, что на троне появился изможденный Верховник. Будто из воздуха
появился.

     Меж-архаанье - Хархан-А
     - Предварительный ярус.
     Невидимый спектр. Система. Год 124-ый,
     временной провал

     - А ты все шалишь?! - с укоризной спросил Верховник.
     Ивану не понравился его тон. И он не ответил. Ему вообще сейчас было не
до пугал и чучел с чьей-то сконцентрированной сущностью внутри.
     Он бежал вслед за Ланой. Она  влекла его... Но то, что было открыто для
нее, было закрыто для Ивана. Лана проскользнула в хрустальный куб, будто это
была голограмма. А  Иван уперся  руками  в холодную  твердую  поверхность. С
досады ударил по ней, но лишь отбил кулак.
     - Я все равно заберу тебя отсюда! - выкрикнул он.
     -  Ежели  только сам  ноги унесешь,  - насмешливо проговорил  Верховник
сипатым голосом Иванова приятеля-забулдыги.
     Иван  бросился  на  Верховника  - он уже вспрыгнул  на куб,  замахнулся
лучеметом-дубиной, включил усилием  воли внутренний механизм  ускорения.  Но
Верховник отшвырнул его от себя  когтистой  ногой,  отшвырнул  шутя,  словно
котенка.  Иван несколько раз перевернулся в воздухе. Грохнулся на пол. Снова
его спасло лишь умение падать.
     -  Ты  мне  больше  не  нужен, лягушонок, -  сказал Верховник  мягко  и
ласково, - ты оказался очень неинтересным и  совсем не забавным. Если  у вас
там сейчас все такие, то наши ребята помрут со  скуки! Вот было дело раньше,
в годы моей юности, это да-а-а!
     Иван  приготовился  выслушать  длинный  рассказ-воспоминание,  к  каким
обычно склонны старики всех миров. Но Верховник остановился.
     -  Ладно уж,  - сказал он неожиданно совершенно другим  голосом, - надо
быть  последовательным,  скажи спасибо! Раз я  принял  такое участие в твоей
судьбе,  лягушонок,  раз уж я помогал тебе с самого начала, так и сейчас дам
тебе шанс. Но учти, ежели тебя снова подвесят, я пальцем не шевельну, висеть
будешь до полного созревания... Все! У тебя двенадцать секунд!
     Верховный столь же внезапно исчез.
     А Иван стоял столбом. Двенадцать секунд - на что?! Он ничего  не понял.
Что ему надо делать? Какой шанс?! Правда, сейчас, в ускоренном ритме, каждая
секунда была  для  него минутой, даже  чуть  более, но...  Иван разбежался и
опять  запрыгнул  на  парящий  хрустальный  куб.  Он подчинялся теперь  лишь
внутреннему голосу, внутреннему зову.
     Он с размаху плюхнулся на  трон. И его  тут  же будто вознесло куда-то,
все поплыло перед глазами. Нет, это была не голограмма, это было нечто  пока
недоступное земному разуму. Исчезли зал, каменный пол, колонны, все исчезло.
А  перед Иваном, сбоков, сзади, сверху, снизу, со всех сторон разом  выросли
уже виденные им когда-то мохнатые лиловые и переливающиеся решетчатообранзые
структуры,  вновь  все  растворилось  в   их   бесконечных  хитросплетениях,
уходящих,  казалось,  в  саму бесконечность,  вновь  структуры  эти  дышали,
раздувались и опадали... Но время шло! Уже две секунды-минуты прошли, прошли
безвозвратно! Надо было сосредоточиться на главном, на самом главном! Но что
же  главное?! Лана? Он только вспомнил ее имя - и она  тут же предстала пред
ним, улыбнулась, протянула  руку. И это было не  видение, это была она сама,
живая,  настоящая. Иван рванулся  к ней,  вскочил  с  трона.  И  тут  же все
пропало. Лишь голос прозвучал:
     - Нет, не надо, сейчас ты погубишь и себя и меня. Не спеши! Я  верю,  я
знаю, я предвижу - ты придешь еще за мной, ты заберешь меня!
     Иван   снова  уселся  на  трон.  Его  колотило  в  нервном  напряжении,
убыстрение  всех  жизненных процессов  в организме давалось большой  кровью,
невидимой, неосязаемой, но проливаемой все  же. Сколько лет он отнял у себя?
Нет, сколько секунд-минут прошло сейчас? Две, еще две!
     И  тут Иван понял, что для него самое главное! Ведь без этого и мечтать
не следует ни о чем другом.  Да,  верно! Он очень образно и зримо представил
развороченную, разодранную  словно консервная банка  капсулу. И опять кресло
будто  взмыло вверх,  появились структуры Невидимого спектра. Ивана швырнуло
куда-то, он почувствовал толчок,  но из  кресла-трона не вылетел, он был как
бы слит воедино с  ним. Это вообще был не трон никакой! Это  был недоступный
воображению чудо-агрегат,  создание  сверхцивилизации,  создание, обладающее
фантастическими,  сказочными  свойствами.  Теперь  Иван  понял,  кем он  мог
казаться  создателям  и  владельцам  подобных  чудес  -  именно  комаришкой,
лягушонком. Но секунды-минуты шли!
     Капсула  возникла  перед  ним  внезапно.  Она  лежала  на  пустынной  и
каменистой поверхности с редкими растениями былинками, где-то Иван уже видал
такую, неважно где. Он чуть было  не бросился к капсуле, чуть не выскочил из
кресла-трона. Но вовремя остановился - ведь он всемогущ,  лишь  пока сидит в
нем!  И  тогда он дал мысленный  приказ - идти на  сближение с капсулой,  он
представил, как она увеличивается, надвигается.
     Чудо-агрегат был  послушен его воле. Не  сходя с него, Иван вплыл через
рваную и обожженную дыру, искорежившую обшивку, внутрь капсулы. У него сразу
защемило сердце. Никогда еще эти старушки-развалюхи,  эти списанные тихоходы
не нагоняли слезы на  него, а тут... Иван чуть не разрыдался,  настолько все
внутри капсулы было родным, близким, своим, после этого чуждого и кошмарного
мира.  Но  время,  время!  Оставалось  не  больше  пяти  минут-секунд.  Иван
устремился к сейфу-шкафу. Секунда ушла на то, чтобы открыть. Еще одна, чтобы
вытащить  запакованный возвратник, распутать ремни, укрепить прибор на теле,
сдвинуть его под мышку. С Ивана градом полил  пот. Голова сразу опустела. Он
чуть было  не потерял  сознания. Это  было  невероятно,  но  так. Он слышал,
читал,  что  умирающие без  воды  и пищи  путники, замерзающие или  наоборот
иссушенные солнцем,  могут пройти-проползти десятки  километров, преодолевая
дикие трудности, собственную слабость, все прочее, но перед самым спасением,
в  нескольких метрах от дома,  костра, оазиса  они погибают,  не выдерживают
чудовищного напряжения. То же происходило  и с  ним.  Но Иван был не  просто
путником, он был поисковиком.
     Он пересилил желание тотчас вернуться  на Землю. Нет! Здесь Лана! Здесь
еще много непонятного! И  почти  сразу же его  вместе с  креслом выбросило в
зал. Какая-то сила приподняла его и швырнула на каменный холодный пол.
     Иван  сильно  ударился. Но стерпел.  Поднял  глаза  -  на  троне  сидел
Верховник, покачивал своей огромной головой и смотрел на Ивана.
     - Ну что  же, -  проскрипел  он  металлически и бездушно,  - хвалю!  Ты
справился  с  нелегкой  задачей!  Не  так-то  ты  глуп,  лягушонок!  Я  тебя
недооценивал.  Что  ж,  ты  сумел  оттянуть  миг своей  смерти.  Всего  лишь
оттянуть! Но и это забавно! Ты мне доставил несколько приятных секунд...
     Иван его грубо перебил:
     - Скажи, почему  тебя называют Верховным  Демократом, что это  за титул
такой?
     Он ощущал  твердое  тело  переходника  под  мышкой,  и  это  делало его
безрассудно храбрым, даже наглым.
     -  Вот  ты  как  ставишь  вопрос,  лягушонок?  Ну ладно, перед  смертью
приговоренному делают  послабления.  Отвечу, да  только тебе не  понять! Я -
никто и ничто! Как и миллионы и  миллиарды других обитателей Системы.  Любой
может взять на себя тот титул, какой ему понравится. Ибо любой из нас - лишь
частица Единого Сущего, Общего Системного Разума. И любой является и  обязан
быть демократором - то есть приобщателем к Сущему. Подлинная власть каждого,
а стало быть и власть народная, всеобщая, только там - в Системном Разуме. В
нем есть и несколько  приобщенных с Земли, мало, но  есть. Вам еще предстоит
пройти   долгий    путь   развития,   чтобы   окончательно   избавиться   от
гуманистических   и    религиозных   предрассудков,    чтобы    переработать
человеческий,  земной  материал  в  сверхсуществ-демократоров, несущих  миру
новый, наш порядок... Впрочем, вам уже ничего не предстоит, вам...
     - Как это?! - возмутился Иван.
     - Ладно, замнем! Это все пока что тайна, которой тебе не следует знать.
Ты  не прошел предварительного карантина, не  смог избавиться от слизнячьего
мировоззрения  и  мироощущения, да,  не дозрел,  лягушонок.  И мне даже жаль
тебя. Но у Системы свои законы! Пора!
     Верховник встал во весь  свой  гигантский  рост.  И  в  руке его  вдруг
проявился огромный двуручный меч.
     Иван невольно подался  назад.  Только одно удерживало его в этом мире -
русоволосая. Но ее слова?! Как понимать ее слова?! Он еще придет! Значит, он
просто  обязан  еще  придти!  Он обязан прежде всего выжить, чтобы придти  и
забрать ее!
     Верховник  спрыгнул вниз.  Изможденное высушенное  тело его было  полно
энергии,  внешность   обманчива!   Лишь   длинные   мосластые  руки  и  ноги
подрагивали, да скрипели  при ходьбе суставы, что-то булькало внутри. Черный
плащ  развевался за спиной  Верховника, будто часть мрачного и смертоносного
Пространства.
     - Я не понимаю ничего! - прошептал Иван.
     - Сейчас поймешь!
     Верховник  взмахнул мечом.  И Иван еле успел  увернуться, он отскочил в
последний миг. Начиналось что-то страшное, непредвиденное.
     Еще два  удара  мечом были  столь сильны  и быстры, что  Ивану пришлось
сначала подпрыгнуть  вверх  на  три метра, перевернуться,  а  потом  кубарем
покатиться  между ног Верховника по  каменному полу.  И он  понял, что такая
игра не может продолжаться бесконечно, что это игра кошки с мышкой.
     -  Я приду за тобой! -  выкрикнул он во всю глотку, срывая голос. - Жди
меня!!!
     И с силой надавил рукой на переходник. Напрягся.
     Ничего  не  произошло! Чертовая штуковина, подаренная Дилом Бронксом не
сработала!  Это  был  конец! Подсунул  некондицию,  гад,  предатель, барыга,
сволочь! У Ивана не хватало ни слов, ни злости! Это же подлость! Это...
     - Никуда  ты  не придешь! - с ехидцей сказал Верховник. - Тебе  незачем
приходить сюда! Ты тут останешься навсегда! Твой труп распылят, лягушонок! И
никто про тебя не вспомнит!
     -  Вспомнят! -  крикнул  Иван.  И  увернулся  от  очередного  удара.  -
Вспомнят! Если я не вернусь, придут другие!
     - И другие не придут!
     Меч  обрушился  на  Иванову  спину плашмя, а  сам  он полетел  к  кубу,
ударился об него,  отскочил, еле увернулся от  острия.  Вскочил  и  бросился
бегом за  колонны.  Там была лестница. Иван покатился вниз  - через  голову,
кубарем, не щадя себя. Но и не выпуская из рук лучемета-дубины.
     Он все жал и жал  рукой на переходник. Но тот не  срабатывал. Он только
пощелкивал, пощелкивал... а контакта не было. Но ведь там, на Дубль-Биге, он
же работал! Они же проверяли!
     Хищное  лезвие огромного меча сверкало то с одной стороны, то с другой.
Иван  подпрыгивал  и   приседал,  падал  наземь  и   уворачивался,  пробовал
отбиваться лучеметом, но  это было и смешно и глупо, эдакой соломинкой разве
отобьешься.
     Он уже слетел вниз по длиннющей лестнице и мчался теперь  по  какому-то
полутемному коридору, куда-то сворачивал, на что-то надеялся. А гигантский и
жутко  скрипящий  суставами  Верховник  в  развевающемся  и,  казалось,  все
увеличивающемся,  вырастающем  черном  плаще  гнался за ним,  тяжело топоча,
обдавая горячим гнилостным дыханием, чем-то страшным, неживым. Да,  ведь это
и  был труп,  самый настоящий огромный  мертвец, в которого вселилось  нечто
вообще неуловимое. И спасения от Мертвеца-Верховника не было.
     У Ивана все оборвалось в  груди, когда он увидал глухую стену, выросшую
перед ним. Тупик! Он развернулся, прижался спиной к стене.
     Но Верховник тут же сбил его голоменью  меча наземь. А сам  острейший и
тяжеленный меч, ухватив его обеими руками,  вздел над Иваном. Еще миг, сотая
мига - и все!
     Иван даже руки не поднял, чтобы защититься - бесполезно.
     - Нет! Я не убью тебя! - проскрипел металлически Мертвец.  - Тебя убьют
другие, и ты  от них не уйдешь!  Нет, не уйдешь  лягушонок!  -  Он затих  на
секунду, меч стал подниматься, но не уходить  в сторону,  нет! Он поднимался
выше, для более сильного и выверенного удара.
     Иван не  мог  вымолвить ни  слова. Он глядел  на сверкающее  бритвенное
острие меча. И ни на что не надейся. Раз  меч поднимался, так поднимался, он
должен был и опуститься. Бежать некуда!
     - Все же  напоследок повторю тебе то,  что  говаривал  твой забулдыжный
приятель Хук Образина, - проговорил  вдруг  Мертвец-Верховник голосом самого
Хука Образины, -  дурак  ты, Ванюша, дурак набитый,  дурачина  и простофиля!
Ладно уж, поживи еще чуток!  - Голос опять стал  металлическим, чужим. - Вот
твоя форточка, комар! Лети!!!
     И меч  обрушился на  Ивана подобно  молнии. Он вонзился в грудь, прошиб
ее, прошиб каменные плиты  - и  все раскололось вдруг! Точно громом ударило!
Все пропало, исчезло, растворилось.
     Но Иван не умер. Его швырнуло куда-то.  Он почувствовал, что  опять его
несет  сквозь какие-то ярусы,  уровни,  структуры...  И  еще прежде, чем его
выбросило на  поверхность, он сообразил - сам меч, это вовсе никакой не меч!
Было  бы наивно предполагать, что  сверхцивилизация играется в средневековые
игрушки! Это был, видно, какой-то аппарат-перебросчик, или что-то наподобие.
Только чем бы все это ни было, Ивана уже нельзя было удивить, он пресытился,
он изнемог,  ни одному лягушонку, ни одному комаришке,  ни  одному слизню не
доводилось претерпевать подобного. Это же было сверх всякой меры!
     Ивана  вынесло  на  поверхность  у  шара-переходника.   И  он  не  стал
испытывать  судьбы. Он повернулся к шару спиной, как  учил жирный  вертухай,
повалился  назад  -  сразу  попал в  вязкую  тьму.  И сразу  же развернулся,
вцепился в скобы, полез наверх.
     Он лез как ненормальный, тяжело дыша, не оглядываясь,  бормоча  что-то,
чего и сам  не понимал, все тело болело, голова  разламывалась,  руки и ноги
отказывались  слушаться. Но  он лез и  лез. И  только  одно гудело  в мозгу:
"Форточка! Форточка! Форточка! Они указали  ему форточку! Все!  Теперь-то он
не опростоволосится! Это ведь и есть та самая форточка, в которую - и только
в которую  -  может  вылететь  жалкий комаришка! Пускай!  Ничего! Потом  еще
разберется, кто комаришка, кто слизняк, кто есть кто! А сейчас вперед!"
     Иван словно ошпаренный вылетел из шара на траву.
     - Ну как? - поинтересовался вертухай, сидящий наверху каменного шлюза в
той же позе.
     - Нормально! - ответил Иван рефлекторно.
     - Тогда прощай!
     - Ну уж нет! Я к вам еще вернусь!
     Иван  перепрыгнул  через  заборчик  и  опрометью  кинулся через  сад  к
бетонным  столбам,  к  навесам.  По дороге он  сшиб с ног  двух  гмыховидных
существ. Он не дал им опомниться, ударами пятки вышиб глаза, расплющил  носы
и помчался дальше.
     Но  эти  существа были невероятно  живучи. Они  уже  вскочили на  ноги.
Гнались за Иваном, дико скрежеща, скрипя и  издавая прочие нечленораздельные
звуки.  И все-таки он  их опередил!  Столбы  были на месте. Навес тоже! Иван
белкой взлетел вверх. Пробил  головой груду хлама. Пнул  колченогий табурет.
Ушибся. Но не стал тратить времени на переживания, ощущения.  Прыгнул вверх,
и уцепившись за невидимые края,  протиснулся в лаз. Сзади послышался ехидный
сипатый смешок. Кто это был - Псевдо-Хук?  А может,  Мертвец-Верховник? Иван
не оборачивался.
     - Ничего, ничего, - бубнил он как заведенный, - мы  еще встретимся, еще
потолкуем!
     На  площадочке  трубы-колодца  его  поджидали.  Иван  не  рассмотрел  в
потемках лиц, но знал, они, трехглазые.
     - Ползет, гнида, - сказал один, заглядывая в лаз.
     - Щас мы его и ущучим! - гундосо отозвался другой.
     Иван ударил кулаком в невидимую рожу. И попал! Да еще как попал!
     - Что же это  творится? - удивленно протянул то ли Гмых, то ли Хмаг.  И
полетел вниз. Долго  еще доносилось со дна колодца: - Ится, ится, ится, ица,
ица, ица... - Колодец был гулким.
     Второй врезал Ивану. Но он, видно, не ожидал такого напора. Иван, будто
не заметив  удара,  прыгнул на  него всем телом. Он  решил, что теперь пусть
хоть  сам  погибнет,  но  угробит и этого  гада.  С негуманоидами только  их
методами!
     -  Это  ты  -  гнида!  -  прохрипел  он,  ударяя  лучеметом-дубиной  по
восьмипалой  лапе,  вцепившейся в  скобу.  -  Это тебя  я щас  ущучу,  тварь
поганая!
     Он перебил увесистой железякой суставы трехглазому. И тот полетел вслед
за приятелем-напарником. Полетел молча, будто мешок с песком.
     А Иван,  не  мешкая,  полез  вперед,  вверх.  Теперь  он  знал,  почему
промежутки между скобами были  такими  большими, на кого они  рассчитаны. Но
сейчас  это  не  имело  никакого  значения.  "Тебя  убьют другие! От них  не
уйдешь!" -  стучало в  мозгу.  Поглядим  еще,  поглядим!  Иван  добрался  до
тайника, оттянул изрезанное железо. Вытащил шлем.
     Но прежде чем расправить скафандр, вытащить бронекольчугу и комбинезон,
он снова со всей силы надавил на  возвратник. Тот щелкнул... но не сработал!
Нет, его  явно изготовляли где-нибудь  тайком, втихаря.  Эх, Бронкс, Бронкс!
Подсунул фуфло! Иван бросил  в колодец комбинезон -  некогда с ним возиться.
Натянул  бронекольчугу.  Сверху  намотал  обрывок  цепи.  Влез  в  скафандр.
Несмотря на страшную усталость, на дрожь в руках и ногах, на гудящую голову,
он действовал предельно  четко, выверенно. Никогда  он не  влезал в скафандр
так быстро, даже  в  обычных условиях; никогда он  не заваривал  швы с такой
скоростью, но  вместе с  тем и с необычайной тщательностью.  Все! Теперь его
непросто будет убить! Но в мозгу било, пульсировало: "Тебя убьют! Другие! От
них не уйдешь!" Ну и пусть! Не уйдешь, так не уйдешь! Но сидеть, сложа руки,
он не будет. Ни за что не будет!
     Теперь у Ивана  был нож-резак.  Он  закинул  лучемет-дубину за спину. И
полез наверх. С ножом это было проще. И все же он выдохся вконец, прежде чем
приблизился к выходу.
     Просвета не было.  А это могло означать лишь одно - дракон-птеродактиль
ожил, свил новое гнездышко.
     Да,  так оно и  было.  Иван  с трудом  пробился  сквозь  прутья, балки,
обломки, шпалы какие-то и рельсины.  И он снова оказался среди змеенышей - в
мокроте,  тесноте,  шевелении.  Но  на  этот  раз  он  не   стал  воевать  с
порождениями ящеровидной  гадины. Не до них! Сам  дракон сидел на  гнезде. И
это было Ивановым спасением! Это было огромной удачей!
     Иван вцепился одной рукой  в толстенную  морщинистую  лапищу. А другой,
сжимавшей нож-резак, с  силой ударил  дракону в  брюхо. Это  был  мастерский
удар!
     Никогда  еще  Иван не слышал  такого озлобленно-пугливого визга - ни на
Гадре,  ни в подводных лабиринтах Гиргеи, ни на призрачной Сельме, ни здесь,
в треклятой  Системе.  Это была  какая-то  сбесившаяся сверхсирена! Даже уши
заложило, хотя фильтры шлема были рассчитаны и на более громкие звуки.
     Гигантская гадина  взлетела стрелой. И  Иван сумел  разглядеть, что она
одноголова. На месте второй головы, а точнее шеи, торчал жалкий сморщившийся
обрубок -  видно, не зря он тогда не  жалел патронов! И сейчас  не надо было
жалеть  сил! Иван бил и  бил ножом  в  мерзкое брюхо. Нет, это было не брюхо
паукомонстра-урга, которое можно было продырявить с первого удара! Это  было
почти  панцирное покрытие.  Да только  Иван находил слабые  места, бил между
чешуями.  Бил,  обдирая их,  раздвигая.  Рука в перчатке скафандра почти  не
чувствовала боли.
     Зато  обезумевший  дракон   орал,  словно  ему  добрались  лезвием   до
внутренностей и вот-вот прирежут  начисто! Он поднимался все выше и выше. Он
пытался сбросить  мучителя. Но  Иван просто  озверел, с  ним невозможно было
справиться.  Он бил, бил и бил!  Он  даже не смотрел вниз, не знал, на какую
высоту они поднялись. Чем выше, тем лучше!  Теперь Иван  не сомневался,  его
догадки должны были подтвердиться!
     - Ну птичка,  давай же!  Давай!!! - орал  он в беспамятстве и азарте. -
Давай!
     И  когда  внизу ничего уже не было  видно, когда  все съела  желтоватая
пелена,  дракон вдруг ударился  обо что-то и замедлил полет.  Да,  там  была
переборка, покрытие! Точно, весь этот  мир находился под  колпаком! Иван еще
раз ткнул ножом  в  брюхо.  Дракон снова  ударился, перепончатые  крылья его
зацепились за что-то, и  он сам начал  отчаянно,  в  смертном испуге биться,
вырываться. Он запутался!
     "Ну и черт с ним! - мелькнуло в голове  у Ивана - Одной гадиной меньше!
В  конце  концов пусть местную флору и фауну берегут местные  жители!" А ему
надо выбраться! Во что бы то ни стало выбраться! А там еще поглядим... убьют
или нет, уйдет или не уйдет!
     Он  вскарабкался по драконьему крылу наверх, вцепился  обеими руками  в
свисающие гроздьями шланги-провода. И тут его настигла жуткая когтистая лапа
издыхающего  дракона.  Она  обхватила  Ивана,   начала  перебирать  жесткими
морщинистыми  пальцами,  словно  ища  слабого места  на скафандре,  сдавила,
ударила  с размаху  о  переборки,  потом еще  раз, еще. Подтянулась страшная
голова, пасть  раскрылась, и  Ивана  залило  мерзкой пеной.  Уродливые  зубы
сошлись на шлеме, скрежет проник  внутрь, резанул по ушам. Но шлем выдержал.
Мутные глаза-бельма уже не видели жертвы, дракон был на последнем издыхании,
но он пытался отомстить за себя. Даже когда  голова на длинной шее бессильно
свесилась, лапа не переставала бить о переборки. Если  бы не скафандр, Ивана
давно не было в живых.
     Он  ничего не  мог  теперь поделать с этой крылатой подыхающей махиной.
Оставалось ждать,  пока она сама не испустит  дух. Иван  хватался за шланги,
провода,  кронштейны  и прочие вещи,  непонятно  для чего  приспособленные к
переборкам колпака. И он вырывал их, корежил, но удержаться не мог.
     Наконец лапа дернулась в последний раз. И разжалась. Иван полетел вниз.
А до поверхности было ох как далеко!
     Он не долетел до  нее. Он не пролетел  даже  десяти метров. Его  спасла
какая-то  проволочная гибкая штуковина, гибрид шланга  с пружиной. Видно, он
зацепился за нее чем-то. Чем, Иван сразу и не понял. Лишь  потом сообразил -
это  лучемет. Надо  быть  очень  осторожным,  иначе... Сверху  обрушилось  и
полетело вниз огромное тело дохлого дракона.
     К счастью, Ивана оно не задело. Лишь крючковатым кончиком крыла смазало
по обзорному сектору шлема.
     Иван  ухватился  руками  за  шланг-пружину.  Полез наверх.  Его хватило
только-только. Руки уже отказывались повиноваться.
     И все-таки он успел  зацепиться поясом за какой-то крюк. Передохнул. Но
что это была за передышка! Теперь силы  не возвращались к нему столь быстро,
как раньше.  Теперь  он ощущал  себя дряхлым  жалким и беспомощным стариком,
безнадежно  больным  и  безнадежно усталым.  Он  висел  с  полчаса.  Не  мог
отдышаться.
     Лишь после отдыха он подтянулся еще немного, ткнулся головой в овальную
дыру -  и  обнаружил, что  находится в  помещении с плоским днищем и плоским
невысоким потолком. Да в общем-то и помещением это назвать нельзя было. Иван
заполз внутрь. Да, это было не помещением, это было пространство между двумя
плоскостями, и ничего больше. Он встал в  рост и  тут  же ударился головой о
потолок. Упал. Он был еще невероятно слаб. Но все же он сумел,  приподняться
на коленях. И пополз, пополз, сам не зная - куда!
     Выход должен  быть в верхней плоскости, на потолке! Иван полз и смотрел
вверх. Казалось,  прошла  целая  вечность.  Он уже позабыл, кто он, зачем он
здесь, что  ему надо, куда он ползет.  И все  же он увидал, люк. Да, это был
люк.  Иван  встал,  убрал  задвижку,  сдвинул  крышку,   протиснулся.  Опять
лестница,  опять вверх,  это было  наваждение! Но  Иван решил,  что отдыхать
будет потом,  может, и на том  свете,  если ему  не удастся выкарабкаться. А
пока он жив, он будет двигаться вперед и вверх! Вперед и вверх!
     Он пролез уже через десять люков,  оставил позади сотни ступеней. Крыша
колпака  была  надежной.  Люки  автоматически  закрывались за ним. Но он  не
смотрел вниз, он не тратил сил.
     И вот,  сдвинув крышку  очередного люка,  Иван чуть не ослеп!  Но не от
света,  а  от  внезапно  обрушившейся  на  него  тьмы.  Да,   он   выполз  в
Пространство! Это был мрак Вселенной! Он  опять нажал на возвратник. И опять
без толку. Ну и пусть!  Голова соображала плохо. Но Иван  был готов на  все!
Ведь есть же у них  катера, капсулы, космолеты. Он угонит! Он уйдет от  них!
Он сделает все, чтобы выскользнуть из этого дьявольского логова!
     И  он был  не  далек от  истины. Первое, что  он увидал на  поверхности
гигантского купола-крыши,  были  странные ребристые и оснащенные непонятными
антеннами и датчиками мачты. Их были тысячи, десятки тысяч -  ибо сама крыша
колпака  была  бескрайней.  И к каждой  мачте  был  пристроен  дискообразный
катер-космолет! Иван не мог ошибаться. Он знал, для чего применялись капсулы
такого типа! Пусть чужие,  неважно!  Он  разберется! Он  ас, он  космолетчик
высшего класса, у него нулевая  группа подготовки - это предел, это верх! Он
все сделает. И он поплелся к ближайшему дисковидному  катеру.  Поплелся, еле
переставляя ноги,  падая, проваливаясь на мгновения в забытие и выскальзывая
на  поверхность.  Он  все  преодолеет!  Он   все  вынесет!  Правда  за  ним!
Справедливость за ним! И Добро с ним!
     Он  дошел   до  мачты,   постоял   немного,   отдышался,  И   полез  по
ребрам-ступенькам наверх. На каких-то пять метров у него  ушла целая минута.
И все-таки он не хотел сдаваться. Он верил, он надеялся.
     Но  когда он  уже коснулся  руками трапа, ведущего к  рубке катера, его
вдруг оторвала неведомая сила  от металлической обшивки,  и стала поднимать,
поднимать над  куполом-крышей. Иван не  смог  сопротивляться  этой силе, она
была   неизъяснима,   обезличена.   Он   лишь  сорвал  с  плеча  бесполезный
лучемет-дубину  и  приготовился драться.  Драться  до  конца.  До последнего
дыхания! Но  драться было  не  с кем. Его все дальше  и  дальше  относило  с
крыши-купола.  Он  уже  не  мог разобрать  отдельных  мачт,  катеров  -  все
сливалось,  терялось.  Но  само куполообразное покрытие еще  долго  казалось
плоскостью, столь оно было велико,  столь необъятен был мир, заключенный под
нею.  Лишь когда все слилось в  единую серебристую поверхность, Иван  увидел
признаки сферичности  купола. А  его  все несло и несло. Казалось, конца  не
будет этому странному движению - словно сама Пустота засасывала его.
     Остановился  внезапно.  Чуждый  мир   застыл  где-то  под  ногами  чуть
отсвечивающим  серебристым  шаром.  И  величина  этого шара  была не  больше
величины футбольного мяча,  лежащего у ноги  наблюдателя. А  со  всех сторон
Ивана окружал  мир не  менее,  а может, и  более чуждый: само безжалостное и
ледяное Пространство!
     В мозгу прозвучал голос - тусклый,  безразличный, отсутствующий. И Иван
не удивился, он был готов: Голос вопросил:
     - Каким ты находишь мир, давший тебе приют на время, слизняк? Хочешь ли
ты опять туда, вниз? Или оставить тебя здесь?
     Иван ответил вслух, с трудом шевеля растрескавшимися губами, задыхаясь:
     - Мне в этом мире нет места!
     - И все?!
     - Все!
     - Ты слишком самонадеян, слизняк! Ты ведь даже не представляешь,  что с
тобой происходило, а  уже готов  отрицать непонимаемое тобой. Ты не  слизняк
даже, ты  жалкая  прозрачная тля, безмозглая букашка, подхваченная с кончика
травинки порывом ветра!
     - Мне  надоели  все эти эпитеты, - оборвал Иван невидимого  ругателя. -
Если  есть что сказать по делу,  так говори, нет отвяжись, проваливай, мне и
тут хорошо!
     В  голосе появились оттенки раздражения. И все  же он звучал невыразимо
тускло, навевая смертную хандру, тоску зеленую, и  это противоречило смыслу,
заключенному в  словах, не  укладывалось в  обычные  рамки,  так нельзя было
говорить о  чем-то важном, исключительном. Впрочем, важным  и исключительным
это могло быть только для самого Ивана.
     - Слушай, тля! Твои минуты сочтены, и ты можешь узнать кое-что.  Ты там
внизу и в других местах убегал, гнался, спасал,  спасался, прыгал, суетился,
все  рвался куда-то, будто не было  ничего  важнее для тебя, ты все принимал
всерьез. А ведь  это была игра, да-да, игра, и ничего более! Тебя дурачили и
испытывали в Видимом  спектре, именно дурачили. И ты здорово  исполнял  роль
дурака! Неужто ты мог себе представить, что  сверхцивилизация обогнавшая вас
на миллионы лет может пребывать в столь нелепом и первобытном виде, как тебе
это мерещилось?! Нет, ты и впрямь дурак!  Любой, другой  давно бы смекнул, в
чем дело! Он бы сообразил, что есть разница между "системой" и Системой.
     А ты? И ведь  тебе  не  просто  намекали на  это, тебе в лоб,  открытым
текстом говорили  об этом! Видно, и  на самом деле  твой  предмозжечок слабо
варит, тля! Эта  игрушка  из  трех сочлененных  иглами-уровнями  миров  была
специально создана для развлечений. Но  она устарела еще  тысячелетия назад,
как  устарели   безнадежно  и  все  ваши   парки  чудес,  все   ваши  бывшие
"диснейленды". Но  тебе  и такая  оказалась не  по зубам!  Тебя поместили  в
обитель  стариков-маразматиков и  забавляющейся малышни,  в  музей-хранилище
допотопных кибернетических организмов  и полуживых  созданий.  При этом тебя
оберегали, вели, следили, чтобы ни единый волосок не упал с твоей головы...
     Иван истерически засмеялся. Всему должна  была быть мера! Это надо же -
ни единый волосок! Но голос продолжил вполне серьезно:
     - Да-да, все могло быть значительно хуже. Но тебя изучали, проверяли...
а ты оказался  неинтересен, примитивен  и  туп!  Ты  и  сейчас-то ничего  не
понимаешь, не  осознаешь то, что  было, что будет.  У нас тут даже  сомнения
возникли,  - стоит ли вообще тратить время  на  ваш мир, готов ли он к нашим
благодеяниям.  Многие высказывались  против!  Ведь  даже  животным надо дать
вырасти, дозреть, прежде чем отправлять их на бойню, верно? Вы же  еще  и не
животные пока, вы предживотные!
     Иван  готов  был заткнуть уши, лишь  бы не  слышать ничего. Но  как это
сделать в шлеме?! Или все ему вообще кажется, чудится? Может, он уже сошел с
ума? Спятил?! Свихнулся?!
     - Нет,  ты не свихнулся, не спятил! - прозвучало в мозгу. - Ты нормален
как никогда ранее. Но все! Хватит! Шутки и  игры закончены! Гляди! Сейчас ты
получишь зрение, гляди, что ожидает всех вас!
     И  опять  все  рассветилось  вокруг, стало  необычным  и  фантастически
красивым, снова  переплетались в сказочной гармонии невообразимые структуры,
снова раздвигалось Пространство, и глаза видели необычайно далеко. Но теперь
к  этому  добавлялось и  нечто  новое, неуловимое.  Иван  растерянно  крутил
головой.  Но  он  не  мог  сориентироваться  в  многосложных  и  причудливых
хитросплетениях.
     - Видишь,  тля! Это и есть подлинное Пространство, невидимое  для вас и
непостижимое. Вселенная  никогда не  была  пуста.  Мрак  и Холод,  Пустота и
Бездонность -  это  лишь  ширма, за которой сокрыт непередаваемо  насыщенный
мир,  ибо  пустота, вакуум - не  есть  ничто!  Так же как ноль - сумма  всех
отрицательных и положительных чисел, так и Пустота - это сумма, совокупность
материи и  антиматерии  во  всех  их неисчислимых проявлениях.  Для вас  это
Невидимый спектр. А для нас это лишь часть Системы, дарующей проникшим в нее
особые свойства,  свойства космических сверхсуществ. Твои глаза видят сейчас
почти  все, но твой мозг  не вмещает видимого, он не успевает перерабатывать
поступающей в него информации, он слаб  и жалок, твой предмозжечок! Но я дам
тебе и почти полное зрение. Гляди, тля!
     Ивана  будто молотом ударили  по  голове. В глаза  кольнули тысячи игл.
Пространство   ослепительно  засияло,   расширилось   до   невозможности.  А
причудливые  структуры, переплетающиеся  и убегающие в своих хитросплетениях
далеко-далеко,   стали   полупрозрачными   тончайшими   нитями,   почти   не
заслоняющими главного...
     А  главным  было  то,  во  что  не  хотелось верить.  Пространство было
заполнено   десятками    тысяч,   миллионами   ажурных   конструкций    явно
искусственного происхождения. Иван не сразу все разобрал. Это было не так-то
просто сделать. Но он с первых же минут понял, что это не космический город,
не  станции-обсерватории, не мириады прогулочных космокатеров. Это был Флот.
И  не  просто  флот, а  Боевой флот, состоящий  из  неисчислимого  множества
крейсерских космолетов непривычных конструкций.  Да, это были именно  боевые
крейсера,  ничто  иное.  Иван разбирался в этом. И они были до такой степени
оснащены, увешаны всеми видами понятного Ивану и непонятного оружия, что эта
мощь одним только, своим существованием могла повергнуть и обратить во прах,
лишить воли, способности защищаться сотни цивилизаций Пространства. Это было
воистину сосредоточение Сил Зла!
     Иван  зажмурился.   Но  перед   его   глазами   стояли   фантастические
конструкции, они  давили, убивали,  лишали самой возможности мыслить... Иван
сам себе показался первобытным дикарем, которого выставили голым и с дубиной
на  сверхсовременный полигон,  выставили  и  сказали,  бежать  тебе  некуда,
дружок!
     - Нет, гляди! - прозвучал голос. - Гляди! И запоминай! Впрочем, тебе ни
к чему  запоминать, через  несколько  секунд ты  умрешь,  тебя  не будет! Но
радуйся,   слизняк,  тля  безмозглая,  тебя  щедро  одарили,  тебе   открыли
сокровенное.  И  ты узнал  перед гибелью, что  ждет землян, что  ждет Землю.
Смотри же!  И содрогайся! Ты никогда и никому не расскажешь об увиденном! Ты
мертвец! Ты труп! Но тебе позавидуют те  из  землян, кто переживет тебя. Ах,
как  они  будут  завидовать  тебе! Мне  безразлична  их  судьба, и все же  я
содрогаюсь, предвидя торжество Силы, обрушивающейся на ваш жалкий мирок. Да,
это будет  славная  потеха!  Это будет одна  из наших  лучших увеселительных
прогулок!  Мы  выжжем слизнячью колонию  с  древа  Вселенной,  как  выжигают
вредных  и гадких насекомых. И мы  заселим  мир по  ту сторону "черной дыры"
существами достойными  жизни. Ты их видал в наших инкубаторах, расположенных
на вневременых квазиярусах. Да,  мы сделаем все это!  Нам  пора  омолодиться
немного! А тебе, тля, пора умереть. Пора!
     Голос пропал.  Уши  заломило от внезапной тишины, пустоты. Иван увидал,
как   от  ближайшего   цилиндрообразного  кронштейна  боевого  космокрейсера
отделился сморщенный  шарик и  стал приближаться к нему. Шар был совсем мал.
Но крохотный, дюймовый  раструб  говорил  о многом.  Да,  они кончили шутить
шутки! Это приближается его  смерть!  Обезличенная,  механическая, страшная!
Иван, уже ни  во что не веря, ни  на что не надеясь, надавил во  всю силу на
возвратник.  На  этот  раз  щелчка   не  было.  Наверное,  контакт  все-таки
сработал... Иван не знал. Он увидал вырвавшийся из раструба сноп пламени. Но
жара не ощутил. Все вдруг пропало, исчезло, улетучилось. А сам он провалился
в тягучую черную бездну.




     Борт 1785.
     Приемник.
     2478-ой год,
     июнь

     На сотни тысяч километров от Земли Пространство светло и прозрачно, оно
словно напоено незримым  светом бело-голубой  планеты, оно  будто  наполнено
источающимся  из  нее духом  -  это  известно  каждому  побывавшему там.  Но
особенно это известно тем,  кто уходил в  Дальний  Поиск. После безысходного
Мрака, Пустоты, Холода околоземное  пространство всегда  тянуло к себе,  как
притягивает  путника в ночи огонек далекой избушки или невесть  где  горящий
костер, к которому надо идти, брести, ползти, которого надо достичь во чтобы
то  ни  стало,  достичь,  чтобы  выжить.  Так  и  Земля  незримым  магнитом,
животворящим  огоньком  манит к себе странников Вселенной. И для всех  у нее
хватает тепла  и  света, места  и времени. Широки  ее  объятия,  известно ее
гостеприимство. Спеши же к ней, путник!
     И  все-таки у того, кто постоянно болтается у Земли, возникает какая-то
неприязнь  к ней, может, быть  вызванная  обидой,  может, другими чувствами.
Понять  таких  нетрудно,  попробуй-ка,  покрутись  в  трехстах  верстах  над
планетой месяц-другой! А если  год,  два  года,  три? Пусть  и с  отпусками,
перерывами, выходными к праздниками, а все равно - утомительное это занятие.
     Оба  смотрителя  кружились  над  Землею   уже  четвертый  год.  Им  все
осточертело  до  тошноты.  И  особенно  сама станция,  одна из  бесконечного
множества ей подобных. Эти станции  даже имен собственных не  имели, звались
"бортами".
     На  борту  1785-ом  царила  такая же скукотища как и на всех предыдущих
"бортах" и  на всех  последующих. Но  вахта  есть  вахта.  Обязанности  свои
смотрители выполняли -  контролировали автоматику, автоматика контролировала
их - все шло по заведенному порядку. Никаких происшествий на подходе к Земле
не  случалось вот уже  лет как двести. И смотрители в основном  спали или же
проводили время у визоров, мечтая о тех временах, когда им удается подыскать
более интересную работенку.
     Они почти не разговаривали  друг с другом. А когда и  разговаривали, то
суть беседы сводилась к одному.
     -   А  бывало...  -  начинал   Первый.  И  заводил  длиннющий  рассказ,
составленный  то ли  из  обрывков  воспоминаний, то ли из сюжетов  фильмов и
постановок визоров. И по ходу дела  выяснялось, что в общем-то вспоминать не
о чем, вся жизнь прошла на "борту" или чем-то похожем на "борт".
     И тогда они начинали строить планы.
     Вот и на этот раз. Второй сказал:
     -  Все! Бросаю  к  чертовой  матери!  Завтра же  подаю заявление.  Есть
кое-что на примете!
     - Что? - спросил Первый тусклым голосом, его даже на иронию не хватило.
     - А вот что!
     Второй вдруг  вскочил со своего кресла, подбежал к  экрану обзора. Чуть
не лбом ударился в металлостекло.
     -  Ничего  не понимаю!  - он с  силой потер глаза. - Или мне мерещится?
Почему системы молчат?!
     - Спятил, что ли? - поинтересовался еще более скучным голосом Первый.
     - Да нет же, его не было! Точно не было! Я прямо туда смотрел, там была
чернота, пустота, и вдруг - бац! и появился!
     Запикал   сигнализатор  систем   оповещения   всех   уровней,  замигали
зелененькие точечки. Теперь и Первый привстал  из кресла.  Лицо у  него было
совершенно обалдевшим, глаза лезли на лоб. Но он пытался шутить:
     - Слушай, нас с тобой так вот утащат, а мы и не заметим!
     - Да брось! Это человек, точно, человек!
     - Не дури!
     - Иди взгляни!
     -  Откуда  тут  взяться  человеку!  Да  еще  так  вот - как  ты изволил
выразиться:  бац! И появился! Это обычный камень, метеорит,  может,  немного
похожий...
     Он  подошел  к экрану. Постучал  по нему пальцем,  словно опробывая  на
прочность. Помедлил. А потом стукнул тем же пальцем себя по лбу.
     - Похоже, мы оба спятили!
     За  толстенным и совершенно прозрачным  металлостеклом, в  каких-нибудь
тридцати-сорока  метрах  от  них  висела  прямо посреди  мрака  человеческая
фигурка - скрюченная, с неестественно вывернутой рукой,  в которой был зажат
длинный поблескивающий предмет.
     - Я не знаю, на хрена нас тут держат! - сорвался Второй.
     - Ну ладно, мы могли прошляпить, но локаторы?! - отозвался Первый. - Ты
же спец,  тебе незачем  объяснять  - они  прощупывают Пространство  чуть  не
парсек во все стороны. Нет, это бред!
     И он потер  экран рукавом, так, словно  пытался стереть нарисованную на
металлостекле каким-то шалуном скрюченную фигурку.
     - Оставь! Это правда!
     Человек по  ту  сторону  "борта"  был  в  скафандре одной из  последних
моделей.   Но   скафандр  этот  был  изрядно  ободрал,  исцарапан,   вытерт.
Создавалось  впечатление,   что  его   вместе  с   самим  человеком   кто-то
основательно потрепал, потаскал, попинал, а потом и изжевал.
     Рука-манипулятор  тянулась к человеку.  Тянулась медленно,  расчетливо,
управляемая электронным мозгом станции. Хоть и мала была надежда, а все-таки
- вдруг человек еще жив?!
     - Пора нас списывать! - сказал Первый.
     Второй ему  не ответил.  Он  смотрел,  как рука пластиконовой захваткой
нежно   и  осмотрительно  обворачивает  человека,  как  она  сжимается,  как
втягивается в приемный отсек станции.
     - Если он жив, с него причитается!  - сказал вдруг ни с того, ни с сего
Второй.
     А  Первый   уже   облачался  в   непроницаемый  комбинезон  внутреннего
использования. Он понял, это  то самое происшествие, о котором  можно  будет
рассказывать всю жизнь, всю оставшуюся жизнь, и  слушатели  будут  сидеть  с
разинутыми  ртами, будут  ловить каждое слово.  Второй это тоже понял. Через
несколько минут они были готовы.
     -  Карантин  не  требуется,  -   доложил  мозг,  -  объект  септичен  в
установленных пределах, внеземной инфекции не  обнаружено. Внутренний доступ
открыт.
     Это вовсе не означало, что к объекту могли подпустить прямо сейчас кого
угодно или  же  выпустить его,  если он жив,  выбросить, опустить, передать,
если мертв, соответственно,  на  Землю  или в землю, вовсе нет.  Доступ  был
открыт только для этих двоих.
     -   Береженого   Бог   бережет,   -   проговорил    Первый   и   поверх
маски-респиратора натянул прозрачный шлемофильтр.
     Второй последовал его примеру.
     Одна за другой, поднимаясь и тут же опускаясь за спинами, открылись три
двери,  пропустили  смотрителей  в  приемник.  В  шлюзовой  камере  пришлось
постоять подольше. Да и люк здесь  был  поуже, в такой  не  пройдешь, только
пролезешь!
     -  Этого  парня надо  было  сразу на кладбище  или  в крематорий! -  не
выдержал Второй. У него были не слишком крепкие нервы.  Его и влекло туда, и
отпугивало что-то. Вот он и пытался скрыть волнение за словами.
     - Помолчи! - оборвал его Первый.
     Наконец  замигала зелененькая, лампочка. И они  смогли отвинтить крышку
люка - только вручную, иначе не полагалось. И пролезли в отверстие.
     Неизвестный лежал на полу  приемника все в том же скрюченном положении.
Здесь,  на  свету,  было  видно,  что скафандр его не просто был  изжеван, а
вероятно  побывал даже  в чьи-то внутренностях  - до того он был изуродован,
помят, измазан. На полукруглом шлеме живого места не было  - казалось, им не
так давно поиграли хорошенечко в  футбол некие  сверхъестественные существа,
обладающие исполинской силой.
     - Что это?! - удивился вдруг Второй и указал пальцем на длинный предмет
в руке лежащего.
     - Это не наше, - ответил Первый глухо.
     - Я  понимаю,  что  не наше! У нас на  "борту" такой штуковины  не было
отродясь!
     - Нет! Ты меня не так понял, это вообще не наше!
     Второй  нагнулся и поднял штуковину. Судя по всему это был  лучемет, об
этом  говорил  специфический  раструб,  приклад,  широкий   спусковой  крюк,
баллон-магазин... Но таких лучеметов на Земле не делали.
     - Он оттуда?!
     - Наверное оттуда, - ответил Первый, - но это наш парень, гляди!
     - Нет, не трогай! Пусть все киберы сделают,  это их забота! Не  трогай,
мало ли что!
     - Если боишься - уходи! - зло отрезал Первый.
     Он перевернул человека на спину. Надавил на колени. Те пошли вниз, ноги
стали распрямляться.
     - Живой!
     - Это еще бабушка надвое сказала!
     Первый недовольно поглядел на Второго.
     - Ключ-сварку! - потребовал он.
     Второй  вытащил  из  ниши  в   стене  коробку,  вынул  ключ  распечатки
скафандров, проверил заряд, включение, протянул Первому.
     Короткое холодное пламя ударило из ключа змеиным язычком. Рука  Первого
чуть дрогнула. Второй заметил это, воспользовался, выкрикнул:
     - Брось! Он давно мертв. Погляди на его лицо!
     Лицо  подобранного  просматривалось плохо.  Обзорный  сектор  шлема был
затемнен и исцарапан. Но  все-таки  Первый увидел, что лицо это измождено до
крайности, иссохшейся  кожей обтянута каждая косточка,  каждая  впадина. Низ
лица вообще не просматривался.
     - Он уже давно мертв!
     - Все равно надо поглядеть!
     Первый поднес ключ  к основанию шлема. Потом медленно  провел по осевым
швам скафандра. И отпрянул.
     Шлем откинулся, скафандр  раскрылся. Перед ними  лежал невероятно худой
человек  в бронепластиковой  кольчуге,  перетянутый  широким  поясом. Он был
бесспорно  мертвым.   Живой  человек  не   мог  так  выглядеть.  Даже  мощи,
пролежавшие  годы,  даже  мумии, пролежавшие  тысячелетия, выглядели  лучше.
Кисти рук человека  казались кистями  скелета,  глаза его запали, скулы были
обтянуты кожей  до  такой  степени,  что  непонятно  было  - почему  она  не
лопается.  Длиннющие,  до  плеч, волосы  были спутаны,  всклокочены,  густая
растрепанная русая борода  прикрывала не только подбородок и щеки, но и шею,
часть груди.
     - Дикарь! - поразился Второй. - Откуда такой только взялся?!
     - Сам ты дикарь! - обрубил Первый.
     Он нагнулся, отцепил что-то от пояса,  поднял. Второй посмотрел на  его
руку. В ней  был полуметровый  обрывок толстой цепи. Таких цепей на Земле не
делали уже лет четыреста! Это было каким-то бредом, мешаниной фантастической
- суперскафандр и средневековая цепь.
     - Да-а,  досталось  этому  парню,  - почти  не  разжимая губ проговорил
Первый.
     Второй положил ему руку на плечо.
     -  Да  чего  уж  теперь  горевать,  отмучился бедолага,  -  сказал  он,
стараясь,  чтоб голос  звучал скорбно, - да  ты не переживай, кому  надо, те
разберутся с мертвецом, оприходуют. Пошли обратно!
     - Щас - погоди!
     Первый всмотрелся в лежащего внимательней.
     - Что это у него?
     - Где?
     - Да вон, на груди!
     Второй пожал плечами, отвернулся. Его не интересовали всякие мелочи, он
уже  потерял  интерес  -  думал,  будет  что-то необычное,  непредсказуемое,
захватывающее...  а   это  был  простой   мертвец,   вывалившийся  наверняка
где-нибудь  на  подходах к  Земле  из любительской  капсулы  - вывалился он,
скорее всего, живым, а потом и окачурился. Экая невидаль!
     Первый  нагнулся,  чтобы  рассмотреть  непонятную  штуковинку  на груди
мертвеца. Он даже протянул руку, собираясь потрогать железячку, снять ее.
     Но в эту минуту  мертвец открыл глаза,  разлепил запекшиеся,  обтянутые
корочкой ссохшейся крови губы и спросил еле слышно, на выдохе:
     - Хархан? Квази?
     Не услышав ответа, он опустил веки. Но губы прошептали еще одно  слово,
тихое, нежное, почти неуловимое:
     - Земля.

     Земля. Россия. Москва.
     2478-ой год, сентябрь

     Иван стоял на ступенях, ведущих к Храму. Он стоял уже  давно, не меньше
получаса. Но все никак не мог заставить себя сдвинуться с места, сделать шаг
вперед  и  вверх.  Все  было  чудом  -  и  этот  Храм,  и  то,  что  он  сам
живой-невредимый, что он вернулся, что светит солнце и сияют Купола.
     Он был  еще очень слаб.  И  все же он нашел в себе силы,  чтобы  придти
сюда.  Именно тут  он должен был принести благодарения всем. Всем,  кто  его
поддержал, кто ему помог и даже тем, кто просто не мешал, ведь это тоже было
своеобразной  помощью.  Но в  первую очередь он  обязан  был  возблагодарить
Творца  за дарование жизни, за сохранение души. А  потом уже и  всех прочих,
даже неунывающего и преуспевающего Дила, хотя тот  и подсунул его несерийный
возвратник,  сработанный на подпольных  заводах где-нибудь в районе  Гиргеи.
Иван из-за этой штуковины выскочил не там и  не так. Но без нее он бы вообще
не вернулся! Без нее он бы вообще нигде не выскочил! Спасибо и Бронксу! Иван
привез для него сувенир оттуда  - обрывок  цепи. Он отдал бы Дилу и  лучемет
негуманоидской выделки,  да вот беда  - лучемет отобрали,  сказали, им будет
заниматься  особая  комиссия,  а  у  особой  комиссии назад  уже  ничего  не
выцыганишь, это точно! Ну, не страшно! Дил будет рад и этому подарку.
     Иван  стоял  и  вспоминал всех.  Он совершенно ослеп от  сияния Золотых
Куполов. Но  он  не  отводил взгляда, он  был готов ослепнуть, но  ослепнуть
здесь,  на  Земле,  у Храма, ослепнуть и простоять  вот так остаток  лет.  И
ничего ему больше не надо! Он затаил дыхание... нет, надо, обязательно надо!
Ему надо предупредить  о Вторжении, надо рассказать все, что он знает, а там
они разберутся, они все сделают, чтобы уберечь Землю. А он уйдет на покой. И
будет стоять здесь, будет дышать этим воздухом, будет наслаждаться сказочным
сиянием. И ничего больше!  Все! Хватит!  Теперь  очередь  других. А  он свое
сделал, он  сделал даже большее,  он имеет право на отдых, и может,  даже на
тепленькое уютное кресло в службе  Реброва,  он будет  сам  выбирать... хотя
нет, выбор уже сделан, никаких кресел, никаких  мест! Его место здесь. Здесь
и  там,  под  Вологдой.  Он  будет  сидеть  на  бережочке,  ловить  рыбку  и
рассказывать  местной ребятне всякие истории из своей жизни - и про Систему,
и  про Хар-хан,  и про все  эти уровни-ярусы...  А  они будут  слушать  его,
раскрыв рты,  вытаращив глазенки. А потом они будут смеяться над ним, вот он
объявился  деревенский  сумасшедший,  враль  и  загибщик, будут  хихикать  и
шептаться, за спиной,  показывать  пальцами... Ну  и пускай хихикают, пускай
смеются, тычат! Главное,  чтобы  все  было  хорошо, чтобы  Земля  оставалась
Землей, и чтобы не было  тех, из  Системы, а остальное все  образуется. Люди
будут жить,  рожать детишек,  строить  дома, садить деревья. И  будет  сиять
солнышко, будут сиять над землей этой Золотые Купола. Большего и не надо!
     Он стоял, опираясь на палку  - ноги  плохо еще слушались.  Он так  и не
разрешил  себя побрить и остричь  в восстановительном центре. И  сейчас  его
тронутые сединой русые волосы спадали ниже плечей, борода ложилась на грудь.
Они не были такими всклокоченными и растрепанными как в  самом начале, когда
он пришел  в  себя  и  посмотрелся  в  зеркало, и  все же он  не касался  их
ножницами, будто  боясь, что  вместе с ними  отстрижет-отрежет нечто важное,
нужное. Память перестала его мучить. Нет, он не забыл  ничего.  Но теперь он
не вскакивал по  ночам, не бредил, теперь его не жег огонь. Он просто помнил
все. И все хранил в себе.
     Три месяца пролежать на  восстановлении! Ивану  казалось несколько  лет
прошло.  Но  он  быстро шел  на поправку. Врачи говорили,  что он  полностью
восстановит утраченное, а нет,  так и у него есть свое средство, испытанное,
спрятанное от любопытных глаз. Только Иван не хотел, не мог им  пользоваться
тут, на Земле. Да и вообще, зачем  оно ему, зачем  ему все? Теперь  он будет
жить спокойно и тихо, как живут все.
     Иван  сделал  шаг  вперед.  Но  тут  же остановился, заморгал, из  глаз
потекли слезы. Да, это  наверное ему показалось, он слишком долго смотрел на
сверкающие Купола, несомненно  - показалось, это  мираж.  Слезы  набегали на
глаза, ион не мог с ними справиться. Сквозь них, как-то расплывчато и зыбко,
совсем неясно,  он  увидал появившуюся  вдруг  на  верхних ступенях  фигуру,
сокрытую длинными расшитыми  облачениями.  И  он узнал  появившегося,  сразу
узнал несмотря на расстояние.  Он  даже увидал маленький крестик на головном
уборе. Это был он! И голос прозвучал так, будто говоривший был совсем рядом,
прозвучал тихо и мягко, по-домашнему:
     - Ты вернулся?
     -  Да, - еле слышно ответил Иван. Он знал, его  услышат,  и  потому  не
напрягал голосовых связок, не старался докричаться.
     - Я рад твоему возвращению. Мы все рады. Что ты принес нам?
     Иван склонил  голову.  Ему не  хотелось тут говорить  об этом, пусть  в
другом месте разбираются, те, кому положено разбираться в  таких вещах, кому
надо думать о всех людях Земли.
     - Отвечай..
     - Я принес плохую весть, - проговорил Иван.
     - Они собираются сюда?
     Иван кивнул, смахнул рукою слезинки. Но те снова набежали.
     - Да!
     - И что ты думаешь делать?
     Иван  поднялся  еще  на  ступеньку. Ноги задрожали предательски.  И  он
сказал, но уже громче, увереннее:
     - Я хочу на покой, я устал ото всего!
     -  И ты знаешь, кто заступит  на  твое место?  - вопросил  его  стоящий
наверху.
     - Нет!
     - Чему же  будет подобно твое  бегство? Вспомни, что ты говорил  тогда,
там, - рука вопрошающего поднялась, указала на Храм.  - Не ты ли считал себя
поборником справедливости и мечом  в руках Добра?! Не ты ли рвался  в бой за
Добро?! Что же изменилось, что произошло внутри тебя?
     Иван  собрался  было поведать  о  своих злоключениях,  хотя  бы в  двух
словах, очень коротко. Но поднятая рука остановила его.
     -  Животворящий Крест  Господень хранил  тебя  в муках и испытаниях. Ты
падал  в адскую бездну. Но ты и поднимался  вверх.  Твой дух  побывал везде,
узнал все - из того, что мог узнать. Но он не ослаб. Это тело твое устало.
     -  Да, я  не  могу совладать  с  этой усталостью. И я  не  хочу  с  ней
совладать, я хочу покоя.
     - В  этой жизни покоя не  обретешь! И искать-то его - великий  грех. Не
для  того  человеку жизнь даруется.  И тебя еще  ждет  многое впереди. Но ты
должен знать, что все бывшее с тобою,  все  что ты вынес и превозмог  - лишь
прозрачная, легчайшая тень того, что ожидает  тебя впереди. Выбор  за тобой!
Только ты сам должен решить, с кем будешь в этой схватке Вселенских Сил! Еще
не поздно отступиться, сойти с усеянного шипами пути.  Никто не  осудит тебя
за это, никто не укорит. Один ты лишь сам сможешь себя судить. И суд совести
твоей будет справедлив, жесток и страшен. И только ты, ты один... Взвесь все
перед последним словом, ибо грядущее дышит  тебе в  лицо  Неземным  Смертным
Дыханием! Знай, оно может испепелить Землю, помни об этом. Нет, не произноси
вслух  своего  последнего слова,  пусть оно останется в тебе.  Молчи!  И все
помни!
     Иван наконец  проморгался,  согнал  с  воспаленных  глаз  слезинки.  На
верхних ступенях, ведущих к Храму, никого не  было. Чистое по-осеннему  небо
казалось бездонным. И сияли в нем неземным сиянием Золотые Купола.

     "Приключения и фантастика" N 2-5 за 1992 год

Популярность: 1, Last-modified: Wed, 03 Dec 2003 20:52:26 GmT