-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Понять другого". Киев, "Радянськый пысьмэннык", 1991.
OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
-----------------------------------------------------------------------
1
Признаю, критиковали меня правильно. Действительно, нельзя тратить
средства впустую - на удовлетворение неистовых желаний. Как говорил
академик Томчаний, силы и средства необходимо распределять в строгом
соответствии с важностью задач. А ведь я, руководитель лаборатории генной
инженерии, потратил на эксперимент не только свои, но и государственные
деньги, я использовал лабораторию, оборудование, электроэнергию,
сотрудников для выведения нового вида волка, который, по утверждению
маститых оппонентов, никому не нужен, ни для каких целей не пригоден.
Пожалуй, это так, если иметь в виду немедленную практическую пользу...
И все же... признаюсь самому себе, что оппоненты меня не убедили до
конца, и я ни о чем не жалею, хотя понимаю, что толчком к эксперименту
послужили не насущная необходимость, не вывод о целесообразности опыта, не
раздумия о пользе науки, а эмоциональный порыв - именно то самое, против
чего я предостерегал своих учеников. Но вот теперь мне кажется, что бывают
порывы, которые оказываются мудрей раздумий и вычислений. Порой
выясняется, что мы так же мало знаем свой эмоциональный, мир, как и свою
подкорку, в которой объединены и спрессованы в непонятных нам сочетаниях
жизнь и опыт тысяч поколений предков. Слышите их невнятные властные
голоса? Попытайтесь же, пока не поздно, понять, куда они зовут...
2
Волчицу и двух полуярков убили охотники. В логове у старого дуба я
нашел полуторамесячного волчонка. Он пытался удрать от меня, царапался,
кусался, а потом лизнул мой палец и слегка подобрел, будто признал во мне
опекуна, - тыкался в ладонь холодным носом и тихонько скулил.
Я привез его на дачу и пытался поить молоком из соски, но он
предпочитал слизывать его с пальца. Через несколько дней волчонок
освоился, приветствовал меня повизгиванием, терся головой о мою руку,
забирался на колени и сворачивался калачиком. Он изучал сначала комнату,
затем - весь дачный участок, замирал от ужаса перед большим жуком и
заигрывал с собачатами. Любил он притаиться где-нибудь в кухне за
табуреткой, дождаться меня и, резко выпрыгнув, с радостным визгом
ухватиться за брючину - и ну трепать ее из стороны в сторону, изо всех сил
упершись в пол задними лапами и зажмурясь в благостном обожании. Мы
мечтали в будущем окончательно одомашнить серого и уже загодя для полноты
перевоплощения назвали его Джеком.
Он рос значительно быстрее соседских собачат, вскоре подружился с козой
Нюркой, чьим молоком его поили, мог подолгу наблюдать, как она безмятежно
щиплет траву, и даже пытался подражать ей в этом. Однако трава пришлась
ему не по вкусу, хотя я вычитал в книжках, что серые любят посещать летом
бахчу и лакомиться арбузами и дынями. Но мой подопечный этих статей,
конечно же, не читал и не желал питаться растительной пищей. Едва не
подавившись и выплюнув траву, он с изумлением взглянул на Нюрку. Весь его
вид словно говорил: и как ты ешь такую гадость?
По мере того, как Джек подрастал, его взаимоотношения с внешним миром
становились все сложнее. Соседские собаки, естественно, невзлюбили
волчонка, и все попытки подружиться с ними кончались для него укусами и
царапинами. Вскоре я стал замечать, что и волчонок начинает проявлять
агрессивность. Если вначале он только скреб задними лапами землю, выражая
таким образом свое презрение, то затем уже ощетинивался и предостерегающе
лязгал бритвенно-острыми зубами. Когда же собаки одолевали, он изо всех
ног мчался во двор под защиту кормилицы Нюрки, выставлявшей рога навстречу
его преследователям, и отсюда рычал, посылая проклятия свирепым гонителям.
Так продолжалось довольно долго, и все мои попытки примирить его с
собаками ни к чему не приводили. Однажды Джек показал характер - беззвучно
бросился на молодого добермана-пинчера, сшиб его и едва не загрыз.
После этого многие соседские собаки не то чтобы взлюбили его, однако же
стали побаиваться и будто бы зауважали, во всяком случае, предпочитали
облаивать издали. Но когда они собирались в стаю, Джеку приходилось
спасаться бегством.
Он рос и наливался силой, становясь красавцем. Серая шерсть лоснилась,
на шее обозначился серебристый воротник, и от него на широкую грудь
спускалась светлая манишка. А по спине вился роскошный коричневый чепрак.
Длинный, гибкий, Джек на втором году жизни уже весил шестьдесят
килограммов, жира на нем почти не было, большую часть его веса составляли
кости и мышцы. Мощные лапы, особенно задние, позволяли ему совершать
типичные для волков "наблюдательные прыжки" свечкой до полутора метров в
высоту. Постепенно у него выработалась настороженно-гордая осанка с частым
поворотом головы вправо и вопрошающим взглядом искоса. Вместе с тем это
был игривый веселый зверь, по-прежнему проказничающий с моими брючинами,
большой любитель эстрадной музыки. Стоило ему услышать мелодию, и он
начинал заинтересованно подвывать, причем его голос был чист, как у
оперного певца, судорожно подергивать хвостом от нетерпения и перебирать
лапами. Особенно он любил итальянскую песню "Феличита". Когда он слушал
ее, на его узкой морде появлялось блаженное, почти осмысленное выражение,
которое и осклабом не назовешь, и улыбкой назвать кощунственно.
Взаимоотношения его с собаками становились все сложнее и ожесточеннее.
Назревала зловещая развязка, я пытался ее предотвратить, но надежных мер
изобрести не успел...
Однажды, когда я уехал в город, собаки загнали Джека в лес, и там
произошло побоище, о чем свидетельствовали клочья шерсти на поляне, кровь
на траве и кустах, разорванное ухо у соседской овчарки, раны на спинах и
головах у других собак. А молодой доберман, давний недруг Джека, и сам
Джек исчезли.
Кто-то из охотников потом говорил мне, что Джек якобы примкнул к
волчьей стае. Дескать, "как волка ни корми...". Я не поверил ему.
Зимой, когда участились волчьи набеги, мне пришлось помочь соседям в
охране участков и тоже взяться за ружье. И вот лунной ночью среди
распластанных в беге волчьих теней на снегу одна показалась мне знакомой.
Я крикнул: "Джек! Джек!" Тень приостановилась, повернула голову вправо,
прислушиваясь.
Но тут загремели выстрелы, и она прыгнула и понеслась к спасительным
зарослям. Нырнула в них и пропала, будто и на самом деле была только
тенью. Но на молочно-белом снегу остались четкие следы волчьих лап с
прострочками от когтей.
Зима выдалась лютой, снежной. Замело тропы. Многие звери укрылись в
своих норах. В дачном поселке стали исчезать собаки. Ошейники находили в
снегу рядом с обглоданными костями.
Волчьи набеги становились все более дерзкими. Случалось, что собак
утаскивали прямо из будок. Дачники установили круглосуточное дежурство,
выставляли капканы, но все усилия оказывались тщетными.
Мою дачу по неизвестным причинам серые душегубы обходили пока стороной.
Я замечал, как косятся на меня соседи, представлял, что они думают. И сам
я терялся в подозрениях. К счастью, хозяйство мое было невелико. Кур не
заводил. Нюрку на всякий случай закрывал на ночь в кухне.
Так прошли январь и февраль. Наступил март. Волки беспокоили нас реже.
Но около моей дачи появились волчьи следы. Их цепочки располагались все
ближе к домику с каждым днем. Мне отчего-то казалось, что это следы Джека.
Я представлял, как он бродит вокруг дачи: знакомые дразнящие запахи
притягивают, голод подталкивает, но чувство опасности и, возможно,
какие-то воспоминания заставляют держаться подальше. И он уходит в лес к
стае - одинокий, настороженный, несчастный, чужой и там, и здесь,
оттолкнувший былое и отринутый от него, не в силах его ни забыть, ни
переступить. Ибо в его мозгу звучат и свирепые голоса предков, и звуки
сытой неволи, и, кто знает, может быть, голоса существ, окружавших его на
даче, а среди них были и ласковые, и добрые. Как умещается все это в его
мозгу, куда приведет?
Ночью мне снились кошмары. Волчьи стаи окружали мою дачу. Я слышал звон
стекла, треск оконной рамы. Огромная морда лезла в окно, открывала пасть,
лязгала зубами. Доносилось жалобное блеянье, хрип, топот...
Внезапно я с ужасом понял, что это уже не сон, что страшные звуки
доносятся снизу, из кухни. И, еще окончательно не проснувшись, - раздетый,
босой, - я сорвал со стены ружье и стремглав бросился вниз по винтовой
лестнице.
В расплывшемся мутном пятне света я увидел козью ногу в луже крови и
горящие злобой янтарные глаза зверя. Вскинул ружье, навел стволы туда, где
светились точки глаз, и нажал на спуск. Раз, второй. Послышались сухие
щелчки курков. И тут я вспомнил, что вчера вечером перед чисткой разрядил
ружье и забыл потом вложить в ствол патроны. Я взмахнул ружьем как
дубинкой, услышал глухой предупреждающий рык, понял, что сейчас зверь
бросится на меня, его прыжок неизбежен. Еще что-то я успел увидеть в пятне
света, что-то, встревожившее и поразившее меня, но осознать, что же это
такое, тем более размышлять о нем, не было времени. В эти решающие
мгновения полуосознанно, почти инстинктивно, я крикнул:
- Джек! Джек!
Огромный волчище с мощным загривком и чепраком на спине прижался к
стене и лязгнул зубами.
- Джек!
Он метнулся к окну, поджав толстый куцый хвост. У меня появилась
уверенность...
- Джек!
Он замер, повернул голову ко мне знакомым вопросительно-настороженным
движением.
- Джек, бедный мой Джек...
Он завыл. Смотрел не на меня, а куда-то в сторону и выл на одной ноте,
потом задрал окровавленную морду к окну, продолжая выть и не решаясь
броситься в спасительный светлый квадрат.
- Что же ты наделал, что наделал...
Внезапно зверь исчез из лунного пятна, канул в темноту. Оттуда
послышались странные чавкающие звуки и тявканье, отдаленно напоминающее
собачье.
Я пошарил по стене, щелкнул выключателем. Яркий свет залил кухню. Зверь
смотрел не на меня, как я ожидал, а на Нюрку - на то, что от нее осталось.
Он стоял над ее корытом, и сухая трава свисала из его пасти, как когда-то
в его щенячьем детстве. Я не решался подойти к нему вплотную. А он жалобно
скулил, и тявкал, и ел сено, давясь им. Он скулил и жрал сено, а потом уже
не мог ни тявкать, ни скулить, потому что оно забило ему горло. Он сделал
еще несколько судорожных движений, пытаясь то ли проглотить, то ли
отрыгнуть застрявший в горле ком, задохнулся, упал на пол, дернулся,
засучил лапами и затих...
3
Тогда я и задумал вывести новый вид волка. Я взялся за это дело
неистово, со всей страстью, на которую был способен, потратил немалые
средства, необходимые моей лаборатории для решения более насущных задач, и
заслужил в свой адрес критику, порой граничащую с бранью. Но ничего не мог
с собой поделать. Вопреки всему, я создал вид травоядного волка - lupus
herbivorus - не только как память и протест, хотя в этом акте были и
скорбь, и память, и протест. Да, мы живем в замкнутом самообновляющемся
мире, в мире жертв и хищников, больных и санитаров, и все мы - будто пауки
в банке, главным образом потому, что наш мир замкнут, как колба для
опытов, а опытов - судя по всему - в нем должно совершиться бесчисленное
множество, прежде чем установится гармония, где "овца уляжется рядом с
волком". Но я человек нетерпеливый, я не стану, не могу ждать. И мой Волк
травоядный - это надежда. Надежда на будущее, которое когда-нибудь создаст
человек. И, может быть, в этом весь смысл его появления и существования...
Популярность: 1, Last-modified: Fri, 01 Dec 2000 18:41:45 GmT