---------------------------------------------------------------
© Copyright Александр Щеголев
Email: [email protected]
Date: 26 Jul 2002
---------------------------------------------------------------
Приключения в шести встречах
ПЕРВАЯ:
Когда заполыхало в небе полуденное сияние, когда затопил дорогу
ослепительный свет, когда попрятались в лесную тень путники, кто-то положил
Оборвышу на плечо массивную ладонь.
Он обернулся. В глазах прыгали картинки из новой небылицы, сюжет
которой явился ему утром, в ушах звучали голоса персонажей, вот почему он не
слышал шагов, вот почему не сразу узнал подошедшего.
- Оборвыш! - воскликнул человек. - Какая встреча!
Это был Пузырь. Бывший сосед и друг. Бывший мальчишка.
- Что ты здесь делаешь? - спросил Пузырь.
- Сижу и думаю, - отозвался Оборвыш.
И правда - он здесь делал именно это. Сидел на пенечке в тени
раскидистого лиственника, смотрел на обезлюдевшую дорогу и размышлял. Ему
ужасно хотелось достать из заплечника заветный листок бумаги, перо, чернила
и начать работу, но он не смел, потому что вокруг было слишком много чужих
глаз. Он мог бы углубиться в лес, найти укромное местечко и расположиться
там, однако пока держится полуденное сияние, по лесу бродит уйма уставших от
нудного пути людей, поэтому пришлось бы забираться далеко от дороги. Самым
разумным представлялось ему тихонько сидеть, ожидая, когда путники вновь
выйдут на дорогу, и просматривать задуманную небылицу от начала до конца,
чтобы потом легче было превращать ее в слова.
- И давно? - поинтересовался Пузырь с усмешкой.
- Что давно? - не понял Оборвыш. - Сижу или думаю?
- И то, и другое.
- Пень занял за полчаса до сияния. Думать начал с тех пор, как родился.
Пузырь посмеялся.
- Ничего другого ты никогда и не умел.
- Оставь, - поморщился Оборвыш. - У каждого свои следы на дорогах и
свои пни в лесах. Мы с тобой сидим на разных. И, наверное, идем тоже в
разные стороны.
- Ты совсем не изменился, - сказал Пузырь, будто приговор вынес. -
Узнаю твои бредни. Я, между прочим, не сижу на пнях, я кручусь по этим
проклятым дорогам, почти как вертень. Не умею бездельничать. А ты, погляжу,
так ничем и не занялся. Все такой же. Только похудел ты, Оборвыш, здорово
похудел.
- Потому что стал взрослей, - Оборвыш окинул бывшего друга внимательным
взглядом. Тот стоял перед ним - толстый, увесистый, довольный жизнью и,
особенно, собой в своей жизни. - Кстати, - добавил Оборвыш, - ты-то ничуть
не повзрослел. Такой же упитанный.
- Еда, - убежденно сказал Пузырь, - это главное, - он достал из-под
рубахи сушеную лепешку, с хрустом откусил и принялся жевать. Самозабвенно
двигая челюстями, попытался еще что-то сказать, мудрое и важное, но речь его
в этот момент стала невнятной, поэтому смысл нового откровения благополучно
миновал слушателя. Пузырь быстро оставил от лепешки один только запах, а
потом равнодушно поинтересовался:
- Ты что, насовсем ушел из деревни? Или как?
- Насовсем. Отец мой умер, а больше меня ничего не держало. Деревня -
это хуже присоски. Та пьет кровь, а она - душу.
- И правильно сделал! Я вот тоже нисколько не жалею.
Пузырь отвернулся и некоторое время ожесточенно плевался - очищал рот
от шелухи и неразмолотых зерен. Дрянная у него была лепешка.
- Хорошо живешь? - спросил Оборвыш. - Давно тебя в деревне не видать.
- Жаловаться некогда, - ухмыльнулся Пузырь. - И думать тоже. Мое
занятие меня кормит досыта. Вон, видишь, повозка стоит? Это моя. Хочу
топтуна купить, тогда совсем хорошо станет. А пока сам ее таскаю.
- Ты перекупщик, - вздохнул Оборвыш.
- Я хозяин дороги, - не согласился Пузырь. Он всегда был гордым
мальчишкой. - Я везу людям то, чего им не хватает, а взамен беру лишнее.
Стою на ногах крепко, меня теперь с дороги не сбросишь. Мои пути размерены
на год вперед... А ты, Оборвыш, чем думаешь заняться? Ты куда идешь?
- В город.
- Зачем?
- Мне надо.
Пузырь тревожно огляделся, наклонился к самому уху Оборвыша и зашептал,
противно брызгаясь слюной:
- Имей в виду, в городе сейчас сложно. Я как раз оттуда еду. Ходят
слухи, будто бы иноверцы хотят на нас наппасть, вот Верховные воеводы
засуетились, стали к войне готовиться. Людей прямо на улицах хватают - либо
в солдаты, либо по всяческим подозрениям. Не знаю, может и вранье это,
насчет иноверцев. А только я при выходе из города чуть не попался. Еле
откупился.
- Спасибо, что предупредил, - Оборвыш поблагодарил искренне. - Я буду
осторожен. Хотя, твой рассказ меня не очень пугает. Мне бы успеть дело свое
исполнить, это главное, а что потом - неважно. Пускай даже в солдаты
забирают.
- Какое дело? - заинтересовался Пузырь.
- Да так... Ничего особенного.
- Может быть я могу помочь?
- Вряд ли.
Бывший друг заерзал. В нем проснулось любопытство, это сладостнейшее из
чувств, а к подобным лакомствам Пузырь всегда относился бережно и
основательно, и чтобы удовлетворить его, он предположил полушутливо:
- Ты идешь разбогатеть, да? Вообще-то у тебя голова на месте, ты вполне
мог что-нибудь выдумать.
- Не говори ерунду. При чем здесь разбогатеть?
- Из деревни уходят только для этого. Разве нет? Доверься мне, Оборвыш.
Ты что-то затеял?
- Перестань! - Оборвыш даже рассердился. - Ошибаешься, я не
кладоискатель вроде тебя!
- Клад... - тихо проговорил Пузырь. Глаза его хищно сверкнули. - Точно!
Я понял, зачем ты отправился в такую даль, - было видно, с каким напряжением
заработала его мысль. - Тебе отец перед смертью открыл нечто важное, вот ты
и сорвался с места. Признайся, ведь так?
Оборвыш неожиданно хихикнул.
- Из тебя, Пузырь, получился бы приличный сочинитель.
- Почему?
- Когда ты сыт, в твою голову являются самые невероятные глупости.
Пузырь угрожающе надвинулся, навис над пнем, загородил своей тушей
окружающий мир, желая объяснить этому тощему умнику всю необдуманность его
шуточек, но тот вовремя добавил:
- Кстати, ты прав, как ни странно. Перед смертью отец мне действительно
сказал кое-что важное.
Неумолимое движение приостановилось.
- Что?! - выдохнул бывший друг, вспотев от возбуждения.
- Да ну, тебя это не заинтересует. Чисто отцовское напутствие,
специально для меня.
Пузырь судорожно икнул: его горло терзали вопросительные знаки. Затем
хотел еще что-то спросить, но передумал. Неутоленное любопытство - горькая
штука, Пузырь ее глотал долго, мучительно, а проглотив, скривился от обиды:
- Раньше ты не был таким скрытным.
- Раньше и ты не был хозяином дороги, - равнодушно возразил Оборвыш.
Пузырь замолчал. Он постоял некоторое время около пня, размышляя, о чем
еще можно поговорить, не зная, как ущипнуть земляка побольнее, и в конце
концов не нашел ничего лучше, чем обратиться к главной теме детских
насмешек:
- Бреднями-то своими еще балуешься? Или бросил, наконец?
- Не бросил.
Пузырь оживился.
- Ты бездельник, - радостно заговорил он. - Ты родился бездельником,
всю жизнь не делаешь ничего путного и умрешь от безделья.
Оборвыш не ответил. Он зачем-то задрал голову и, прищурившись,
посмотрел наверх.
- Сколько я помню, вечно ты сидел где попало, зыркал по сторонам дикими
глазами и губами шевелил. Будто больной. Небылицы, видите ли выдумывал! А на
всех кругом плевал. Просто смешно - ни одного пня пропустить не мог, чтобы
не взгромоздиться на него и не прикинуться мыслителем! Почти, как сейчас...
На самом деле, Оборвыш, ты дурачок, потому что главного до сих пор не понял.
Чтобы хорошо жить, нужно хорошо кушать, а хорошую еду на пнях не высидишь.
Потому ты и тощий такой. От глупости и безделья.
Пузырь засунул руку себе под рубаху и громко почесал живот. У него был
внушительный живот, горделиво покоящийся на мощной колоннаде ног, плотный,
тяжелый, требующий кропотливого ухода и любящий знаки внимания от хозяйских
рук. Оборвыш окинул рассеянным взглядом нависшую над ним откормленную плоть,
отвернулся и вновь посмотрел наверх. Туда, где сквозь узенькие лазейки в
броне листвы просачивались струйки ослепительного света. Туда, где плясали
отблески жутких, к счастью, невидимых отсюда вспышек. Полуденное солнце
буйствовало вовсю. Однако властвовать над миром ему осталось всего несколько
мгновений. Оно утихнет, раствориться в небе, как это бывало каждый день -
вчера, позавчера, год назад, вечность назад.
- Извини, конечно, - весело говорил Пузырь, - но ты весь в своего отца.
Он ведь у тебя тоже был каким-то повернутым. Вроде бы и работал, а жили вы
хуже всех в деревне. Правильное тебе прозвище дали. Такой же тощий он был,
как и ты. И ясное дело, ничего полезного не мог открыть перед смертью, какие
там у него клады! Правда, Оборвыш? Или ты наврал мне, признайся! Молчишь...
Бездельник ты, парень, и отец твой был бездельником, оттого и умер...
Пузырь продолжал самозабвенно грубить, смакуя каждый звук. Он ухмылялся
и почесывал трепещущий от удовольствия живот. Оборвыш тем временем, ладошкой
прикрываясь от брызг словесной грязи, все смотрел и смотрел наверх - и
размышлял о чем-то приятном, значительном, важном. А когда иссяк поток
обвинений и вопросов, когда горечь неутоленного любопытства в глазах бывшего
друга превратилась в сладостное презрение, он тихонько сказал:
- Как красиво...
Ухмылка медленно покинула пухлые уста.
- Что красиво? - напряженно спросил Пузырь.
- Там, на небесной тверди.
- Где?
Оборвыш терпеливо показал рукой на огненную фантасмагорию.
Пузырь удивился:
- Это же полуденное сияние!
- Странно, правда? - задумчиво сказал Оборвыш. - Дикая штука в небе
беснуется, поливает нас дьявольским пламенем. Посмотришь на нее, вдумаешься,
представишь размах - трепет душу охватывает. Чудовищная штука... И однако
красива, сил нет! Настоящая красота. Страшная красота, нечеловеческая.
- Ну ты даешь, мыслитель! - Пузырь облегченно хохотнул и выразительно
похлопал себя ладонью по макушке. Смысл жеста был кристально ясен. - Сияния
никогда не видел, что ли?
Оборвыш улыбнулся.
- В том-то и странность. Каждый день от него прячусь под деревьями, а
вот красоту его понял только сейчас. Как раз в то время, когда ты
перемешивал меня с дорожной пылью.
- Нашел чем восхищаться! - выплюнул Пузырь. - Вместо того, чтобы
торчать в лесу, я бы уже успел дотащить повозку до следующий деревни! А ты
говоришь... Ты выйди, выйди из тени, пройдись-ка по дороге, полюбуйся на
свою красоту! А потом у тебя волосы повылазят и зубы повыпадают. Твое
замечательное сияние людей губит, путники от него разбегаются кто куда, а ты
его тут расхваливаешь.
Сполохи озаряли небесную твердь все реже и реже, стихия постепенно
изнемогала, корчилась в судорогах, отступала. Полдень благополучно миновал,
и отдохнувшие путники вокруг засобирались, дружно повставали с пеньков и
подстилок, дожевывая лепешки, отряхивая рубахи. Пузырь огляделся,
нетерпеливо посмотрел на оживающую дорогу, и порыв его красноречия вскоре
угас - так же неумолимо, как полуденное сияние.
- Ладно, - сказал бывший друг покровительственно. - Ты в самом деле
дурачок. И мысли у тебя, оказывается глупые.
Повернулся, степенно пошел прочь, впрягся в повозку, потащил ее в
сторону дороги.
- Удачной перекупки, - пробормотал Оборвыш.
Он улыбался. Наконец-то он остался один. В заплечнике лежит бумага,
драгоценнее которой нет ничего в этом мире - что там Пузыревы клады! - из
головы рвутся фразы, и он возьмет нетронутый лист, обнимет нежными пальцами
перо, и небылица послушно ляжет перед ним, рассыплет по его коленям пушистые
строки, такая желанная, восхитительно покорная, и душу оставят утомительные
видения - душа успокоится...
Когда дорога вновь наполнилась деловой суетой и привычным многозвучием,
когда окончательно обезлюдел спасительный придорожный лес, Оборвыш достал
бумагу, письменные принадлежности и с наслаждением забыл о существовании
этого пыльного, скучного, надоевшего ему мира.
(ТЕХРЕДУ: ОТДЕЛИТЬ ПУСТОЙ СТРОКОЙ)
В небылице, выдуманной Оборвышем, рассказывалось про великана, который
смыслом своего существования считал служение меньшим братьям. Был он так
высок, что легко мог перешагивать через деревни, леса, реки. Он издалека
видел, кто из людей попал в беду и нуждается в срочной помощи. Одним махом
переносил великан огромное тело, протягивал не знающие усталости руки, и
приходило к отчаявшимся людям спасение. Он всегда вовремя успевал туда, где
в нем нуждались, творил добро бескорыстно и самоотверженно, и люди любили
великана - каждая деревня, каждая семья отдавали ежедневно часть скудных
обедов, чтобы накормить его досыта. И все было бы прекрасно, если бы не
досадное обстоятельство: великана постоянно терзал страх. Нет, он не был
трусом, он знал, что не существует в природе опасности, с которой он не смог
бы справиться, а боялся великан только одного. Вырастет, - думал он, -
другой великан из какого-нибудь младенца, что копается нынче в речном
песочке, ведь давным-давно и он сам был таким же малюсеньким и слабеньким, и
этот новый великан окажется выше, но тогда ему удастся творить добро лучше,
и перестанут люди любить старого великана. Подобные опасения не давали покоя
неутомимому стражу людского счастья.
Однажды герой небылицы спас от верной гибели некоего мудреца.
Переполненный благодарностью, мудрец спросил: нуждается ли столь могучий
рост в услугах его знаний? Великан, не задумываясь, ответил, что очень хотел
бы еще вырасти, да не знает, как это сделать. Нет ничего проще, - уверил его
мудрец. Нужно только желание и терпение. Затем объяснил, что в каждом из
живущих сокрыта какая-нибудь способность - у великана, например, это
способность расти - а чтобы способность проявилась в полную силу, надо ее
развивать. Способность великана расти проявилась у него в молодости, и он
быстро стал выше всех, а потом спряталась, замерла, растворилась в
неотложных делах. Пробудить ее можно, - утверждал мудрец. Сделать это
помогут специальные упражнения. И он показал великану, какие именно движения
тот должен производить каждое утро, чтобы разбудить спящий организм,
заставить его вновь тянуться ввысь.
Великан принялся усердно выполнять указания мудреца, и вскоре
обнаружил, что начал увеличиваться в росте. Поначалу он радовался, как в
пору юности, помогал людям с особенным удовольствием, потому что перестал
бояться. Он поверил: отныне никто не сможет сравниться с ним в умении
вершить добро. Но постепенно помогать людям делалось все трудней и трудней.
Это было очень странно и страшно. Чем выше становился великан, тем мельче и
незначительнее казались ему люди, тем сложнее было разглядеть маленькое
несчастье маленького человека. Теперь ему трудно было даже ходить, поскольку
он запросто мог кого-нибудь раздавить. В конце концов великан понял, что
больше он ничем не может быть полезен этим букашкам, испуганно разбегающимся
из-под его ног. И тогда он выбрал самое пустынное место, встал там
осторожно, решив, что если уж добро у него не получается, то хоть вреда не
будет. Ведь он превратился в настоящего исполина, размеры которого не
умещаются в воображении, и неловким движением ноги легко мог бы снести целый
город.
Небылица заканчивается трагично. Так и стоял великан неподвижно,
продолжая между тем неудержимо расти. Головой он уже подпирал небесную
твердь. И в один жуткий миг твердь не выдержала, подалась его напору,
треснула. В ней образовалась дыра, и великан, не долго думая просунул туда
голову. Что он там увидел, никому не ведомо. Оказалось по ту сторону Неба
нечто такое, что человеку знать не положено, каким бы высоким он ни был.
Подкосились у великана могучие ноги, и упал он замертво, принеся
неисчислимые беды любимому им миру. Глаза у него были выжжены. С тех пор
каждый день ровно в полдень сквозь дыру в небесной тверди Неведомое
осматривает мир ослепительным взглядом, напоминая всем живущим суровый закон
соизмерения.
Такую вот странную небылицу лихорадочно записывал Оборвыш.
ВТОРАЯ:
Когда день заканчивался, когда в голове стало пусто и легко, когда
пришло время полюбоваться сделанным, знакомый голос окликнул Оборвыша:
- Эй, мыслитель!
Оборвыш с болью оторвал взгляд от исписанных листов бумаги. Пузырь
уверенно шел к нему, топча башмаками траву, жуя на ходу лепешку, сплевывая
шелуху вместе с излишками слюны, привычно ухмыляясь, а позади степенно
вышагивал топтун, волоча груженую повозку, и Оборвыш суетливо спрятал
творение рук своих. Пузырь остановился рядом.
- Вот это да! - изумился он. - Ты так и не слезал с пня целый день?
- Слезал, - ответил Оборвыш. - За лиственник прятался, когда нужда
одолевала.
- А я думал, ты в город идешь. Наврал мне?
- Я иду в город.
Пузырь оскалился: ему было весело.
- Этак ты всю жизнь будешь идти и не дойдешь! А я вон успел в
деревеньку местную сходить, - он почмокал губами, делая многозначительную
паузу. - Удачно сходил, весь товар обменял. Решил возвращаться в город.
- Поздравляю, - сказал Оборвыш.
- Кстати, я топтуна купил, - похвастался Пузырь. - Очень дешево, опять
же повезло. Хороший топтун, послушный.
Животное мирно стояло чуть поодаль. Оно ужинало - обдирало шершавым
языком кору с ближайшего дерева. Его бока, покрытые редкими кустиками
шерсти, ритмично вздымались и опадали. Животное было уверено в завтрашнем
дне - точно так же, как его новый хозяин.
- А что ты тут делал? - хитро спросил Пузырь. - Я заметил, как ты
что-то там прятал.
- Я прятал? - удивился Оборвыш. - Зачем, Пузырь? Тебе, наверное,
показалось.
Бывший друг возмутился.
- Вот еще! Ничего не показалось! Я собственными глазами видел, как ты
под тощий зад что-то сунул. Давай, показывай, мыслитель, не будь иноверцем!
- Нет! - сказал Оборвыш твердо. Тогда Пузырь нежно обнял его, легко
приподнял и пересадил на траву. Трава была влажной.
На пне лежала небылица.
- Бумага, - тихо произнес Пузырь. С благоговейным трепетом взял жалобно
зашелестевшие листики. - Настоящая...
Оборвыш медленно поднялся, мрачный, как вечернее небо, и вынул плод
своей фантазии из рук бывшего друга. Тот не сопротивлялся - зачарованно
смотрел на драгоценный предмет.
- Бумага, - повторил Пузырь, пораженный. - Неужто настоящая?
- Настоящая, - буркнул Оборвыш.
- Откуда она у тебя?
- Нашел, - он аккуратно сложил рукопись в заплечник.
- Ты знаешь, сколько она стоит?
- Знаю.
Пузырь долго молчал. В глазах его мерцала зависть.
- А зачем ты ее исчиркал?
Оборвыш криво улыбнулся. Легкое раздражение, на миг посетившее
сознание, быстро отступало.
- Писал, - объяснил он. - Записывал небылицу.
- Писа-ал? - протянул Пузырь. И чуть не выронил лепешку от изумления. -
Ты умеешь писать?
- Да.
- Как жрец, что ли?
- Это не запрещено.
- Ну, мыслитель... - Пузырь не знал, что и сказать, какое ругательство
найти. - Где обучился-то?
- На пнях.
- Понятно... От нечего делать.
- Да, ты прав, - Оборвыш зевнул, потянулся, неторопливо надел заплечник
и, не оглядываясь, пошел вглубь леса.
- Эй, погоди! - окликнул его Пузырь. Он остановился. - Ты куда? Давай,
вместе заночуем!
- Я подумал, что ты захочешь ужинать в одиночестве.
Пузырь добродушно посмеялся.
- Ничего, поделюсь с тобой. Земляк как-никак. Интересно ведь, второй
раз встречаемся сегодня!
Оборвыш вернулся, улыбаясь. Он вдруг ощутил радость оттого, что Пузырю,
оказывается, небезразлично его общество. Точнее, не очень безразлично.
Конечно, друг детства нынче стал толстым, самоуверенным, испорченным дорогой
перекупщиком, но все-таки это был он. И пусть Пузырь покинул деревню в
качестве бывшего друга, пусть их тогдашняя ссора оставила в памяти гнусный
след, все-таки это был он.
- Ладно, - согласился Оборвыш, - давай заночуем вместе.
Темнело очень быстро. Небесная твердь на глазах угасала. Мрак опускался
на лес неотвратимо, заставляя путников торопиться.
- Смотри, - сказал Пузырь. - Присоска ползет. - Скривившись, он
наступил на мерзкую тварь башмаком. Раздался хруст, из-под ноги брызнуло. -
Вот гадость! Уже напилась где-то крови.
- Сейчас повылазят, - пообещал Оборвыш. - Проклятье нашего мира... - он
собрался было порассуждать немного, развивая эту мысль, но Пузырь оборвал
его:
- Подбери место. Наверху и поговорим.
- Хорошо, - сказал Оборвыш, послушно задрал голову и принялся
разглядывать кроны ближайших деревьев.
Пузырь подошел к повозке. Топтун уже нетерпеливо переступал лапами и
беспокойно озирался. Пузырь ласково потрепал его мохнатую мордочку, почесал
между ушами, и тот радостно зафыркал. Потом распряг животное. Ощутив
свободу, топтун совершил дикий прыжок, звонко пискнул, галопом обежал вокруг
пня, а затем, успокоившись, принялся быстро карабкаться на дерево - то
самое, кору которого только что обдирал. Пузырь с гордостью смотрел, как
ловко он цепляется за ствол сильными когтистыми лапами. Да, хорошая была
покупка.
- Мне кажется, вот этот лиственник подойдет лучше всего, - предложил
Оборвыш, указывая рукой.
- Мне все равно, - отозвался Пузырь. - Он подкатил повозку к выбранному
Оборвышем месту ночлега и добавил со смешком. - Представляешь, никак не могу
привыкнуть в лесу ночевать. Боюсь, что пока сплю, товар украдут. Хотя какой
же ненормальный решится ночью бродить, когда внизу присоски кишат.
Он достал из-под мешков с товаром плетеную постель, забрался на
повозку, обхватил ствол дерева руками и, громко пыхтя, полез наверх. Оборвыш
последовал за ним. Его постель, свернутая в тугой комок, лежала в
заплечнике. В последний момент невесть откуда взявшаяся присоска попыталась
схватить Оборвыша за ногу, но тот успел отшвырнуть ее в сторону.
Бывшие друзья устроились на ветках, крепко-накрепко привязали постели,
повисли совсем близко друг от друга. Причем Пузырь закончил раньше и помог
Оборвышу: конечно, опыт у него был куда богаче. Уже окончательно стемнело.
День закончился.
- Ну вот, - сказал Пузырь, - теперь можно спокойно поужинать.
Как оказалось, истинный клад скрывался у Пузыря в мешочке на поясе. Под
музыку сладострастных вздохов, бурчаний, причмокиваний был извлечен запас
лепешек и целая кожанка подслащенного древесного сока.
- Бери, - щедро предложил Пузырь. - Пей, ешь.
- Спасибо, - пробормотал Оборвыш. - Мне хватит одной.
Он взял лепешку, откусил, хлебнул из протянутой кожанки и понял, что
день прошел не зря. Небылица придумана. Небылица написана. Небылица надежно
уложена в заплечник, рядом с нетронутой бумагой и чернилами, бок о бок с
остальными рукописями. Еще одна пленница безропотно вошла в душную клетку.
Там, в грубом мешке, покоилась гордость Оборвыша, смысл его, жизнь его -
весь он там поместился, от башмаков до мыслей. И новая небылица добавила
чуть-чуть тяжести спрятанным за спиной сокровищам. Она легла мертвым грузом,
заснула вечным сном, но это не страшно: придет время, и она оживет,
проснется, выйдет из темницы, вообще - все пленницы грязного заплечника, все
до единой покинут тюремную клетку, разлетятся по миру, засверкают ярче
полуденного сияния - так будет не скоро, но так будет, Оборвыш это знает,
Оборвыш в этом уверен, ради этого он и ступил на дорогу, ради этого и начал
стаптывать башмаки... Он с удовольствием доел лепешку и в последний раз
глотнул из кожанки древесного сока.
- Ну как? - поинтересовался Пузырь, насытившись сам. - Тебе, наверное,
мало? Может, еще?
- Нет, не надо, - ответил Оборвыш благодарно. - Очень вкусно, но я уже
наелся.
- Наелся?.. - выговорил Пузырь с трудом. - Уже наелся?.. - повторил он.
- Лепешечкой? - и не в силах сдерживаться, затрясся в висящей над черной
бездной постели, безудержно хохоча, захлебываясь утробными звуками, булькая
выпитым соком. Ветка некоторое время ходила ходуном.
- Не обижайся, Оборвыш, ладно? Я понимаю, еда - это святое, но ты меня
просто рассмешил. Потому что странный ты парень. Мудрецом себя мнишь -
ерунда, ничем в жизни не занялся - твое дело. Но вот что меня больше всего
удивляет, так это то, каким ты стал тощим. Вроде бы нормальным родился, я
помню время, когда ты даже крупнее меня был. А потом вдруг стал худеть. Это
началось еще до нашей ссоры. Я специально вспоминал - примерно с тех пор,
как ты вздумал на пнях сидеть и глупые истории выдумывать. А когда я с тобой
подрался и ушел из деревни, ты был уже тоньше, чем мизинец. Теперь-то, между
прочим, совсем прозрачный, как только на ногах держишься... Да, забыл
сказать! Сегодня вечером, когда я к тебе второй раз подошел, мне вдруг опять
показалось, будто ты похудел. Я имею в виду, не с детских времен, а по
сравнению с тем, каким я тебя в полдень встретил. Наверное, ошибся. Ты не
обижаешься, Оборвыш?
Пузырь замолчал. Он сопел и ворочался. Веревки, удерживающие его
постель, с противным скрипом терлись о ветку.
- Нет, конечно! - успокоил Оборвыш бывшего друга. - Наоборот, большое
спасибо за восхитительный ужин. Ты меня спас.
Было совершенно темно, и Пузырь не видел, что уста собеседника
одолевает неприличная улыбка. Пузыря распирало от сознания важности
собственных мыслей. Не выдержав, он продолжал:
- А может быть и нет ничего странного в том, что с тобой такая гнусная
штука происходит. Куда твой отец девал заработанные деньги, неясно, но у вас
ведь в доме вечно жрать было нечего, я же знаю. И ты теперь бездельничаешь -
снова жрать нечего. Поэтому худоба тебя и изводит... - Послышалось гулкое
пошлепывание: Пузырь решил приласкать потрудившееся брюхо. - Зря ты
отказываешься, когда добрые люди тебе лепешки просто так дают.
Оборвыш возразил:
- Я никогда не отказываюсь, если меня угощает добрый человек.
- На что намекаешь? - подозрительно спросил Пузырь.
- Ни на что.
Пузырь вздохнул.
- Понятно. Теперь понятно... - он аппетитно зевнул. - Слушай, Оборвыш,
все это было так давно! Неужели до сих пор злишься? Лично я никакого зла не
держу. Мы же были мальчишками, что мы могли соображать? Ты вспомни, вспомни!
Оборвыш помнил. Он очень не любил вспоминать ту историю, но помнил все.
Тогда его впервые в жизни избили, и сделал это единственный друг, лучший
друг. Бывший... Пузырь дрался жестоко, совсем не по-детски, в глазах его
зияла звериная пустота, а мальчишечьи кулачки утяжеляла дремучая ненависть.
- Я не злюсь, - тихо сказал Оборвыш. - И никогда не злился. И никогда
не смог бы на тебя злиться.
- Врешь, наверное, - с сомнением заявил Пузырь. - Не можешь ты не
злиться. Я тебя тогда здорово отделал.
Оборвыш врал редко. Положенная ему, как нормальному человеку, доля
неправды целиком укладывалась в его небылицах. И сейчас он был искренен: не
злость отравляла встречу бывших друзей, а другой губительный яд -
безразличие. Просто Пузырь являл собой нынче не более, чем путника, случайно
попавшегося на дороге. Обычного самодовольного перекупщика. И еще - он
сделался слишком уж толстым, чтобы можно было легко поверить, будто бы он
остался добрым человеком. Что же касается ТОЙ истории, то она оставила
Оборвышу лишь одно - желание не вспоминать о ней. Поэтому он не злился.
Ничуть не злился.
Получилось так. Мужчины деревни часто рубили в лесу деревья - ради
сока, ради корма для скота, ради дров - и однажды пришла беда. Падающий
ствол угодил прямо в отца Пузыря, не успел тот отбежать в сторону. Убило его
наповал - мгновенно, без мучений. Пузырь и Оборвыш в то время как раз
находились неподалеку в лесу и результат трагедии могли наблюдать воочию.
Остаток дня Оборвыш просидел на пне, который остался от сваленного
дерева-убийцы, и сочинял небылицу. Ему было плохо и страшно, поскольку он
впервые так близко столкнулся со смертью хорошо знакомого человека, и
небылица у него получалась мрачной, тягостной. А под вечер к этому месту
вышел Пузырь. Где он бродил, о чем думал - неизвестно, но вид у него был
безумный. Пузырь принес с собой топор. Увидев Оборвыша, он не удивился,
скорее обрадовался, и объявил, что сейчас искрошит этот проклятый пень в
мелкую труху, а потом сожжет останки, и Оборвыш ему поможет свершить святое
возмездие. Оборвыш пытался привести его в чувство доводами разума, ведь
время было уже позднее, скоро должны были выползти присоски, в лесу
оставаться опасно, а если сжигать остатки пня, то огонь наверняка
перекинулся бы на соседние деревья, и весь лес тогда запылал бы. Ну и пусть
этот иноверский лес сгорит небесным пламенем! - закричал Пузырь. Когда же
Оборвыш, всерьез испугавшись, принялся объяснять ему всю глупость
придуманной им мести, он вдруг успокоился. Окинул Оборвыша осмысленным
взглядом и глухо поинтересовался, что тот здесь делал - сидя на ненавистном
пне! Оборвыш немного растерялся и ответил, что выдумывал небылицу. И тогда
Пузырь принялся его бить - молча, яростно, дико. А потом, промаявшись
неделю, покинул деревню - искать счастье на дорогах. Вероятно, он очень
любил отца.
- Эй! - тихонько позвал голос из темноты.
- Да?
- Тебе было очень больно?
Оборвыш удивился.
- Мне было тебя жалко. А что?
Пузырь повздыхал в нерешительности.
- Ты меня извини, - наконец, выдавил он в муках. Подумал и добавил. -
Извиняешь?
Это было невероятно. От неожиданности Оборвыш растерялся на мгновение.
Сказанные слова никак не могли принадлежать Пузырю, потому что Пузырь таких
слов не знал. Однако слова прозвучали, и произнес их знакомый с детства
голос. Но происхождение их было совершенно необъяснимо, и Оборвышу стало не
по себе. Он прищурился, всматриваясь. Человек, висящий рядом в непроглядной
тьме, сопел, ворочался, часто сплевывал. Несомненно, там был Пузырь.
Обыкновенный, привычный, сытый.
- Конечно... - пробормотал Оборвыш. - Чего ты вдруг?
- Не знаю, - тяжело ответил Пузырь.
Скорее всего ему чуть-чуть стыдно за прошлое, - подумал Оборвыш
растрогано. Вполне вероятно, неловко и за настоящее. Наверняка он не столько
презирает занятие Оборвыша, сколько старается это показать. И возможно,
собой гордится не так уж слепо. Да, как видно, стал Пузырь все-таки
взрослее, если ему важно, чтобы его считали добрым человеком. Такие вот
мысли опьянили вдруг ум Оборвыша. Он безудержно улыбался.
А Пузырь подлил еще несколько капель радости.
- Слушай, Оборвыш, - начал он непривычно робко. - Ну почему ты не
хочешь рассказать о себе? Я ведь не враг, не стражник, не вор. Почему не
доверяешь?
- Мне нечего рассказывать. Честно говорю.
- Я тебя прошу, - сказал Пузырь. - Мы же друзья. Я тебя очень прошу.
И это было также неслыханно! Годы детской дружбы оставили великое
множество воспоминаний, но о чем Оборвыш не помнил, так это о том, чтобы
Пузырь просил. Не было такого. Никогда и никого Пузырь не просил, не знал,
как это делается, и не желал знать, как это делается. Оборвыш с изумлением
ощутил в себе нежность к пыхтящему где-то совсем близко добродушному
грубоватому существу. Бывший друг... Изменился Пузырь, решил он, сильно
изменился. Хоть и остался таким же крупным, откормленным.
- Нечего рассказывать, - повторил Оборвыш. - Жизнь моя проста. Сочиняю
небылицы, потом записываю их на бумаге и складываю в заплечник. Занимаюсь
тем, что так тебя веселит.
Пузырь громко захрустел чем-то вкусным. Очевидно, опять проголодался.
Предложил:
- Хочешь лепешку?
- Я сыт, спасибо.
Тогда Пузырь произнес осторожно:
- Кстати, я собирался спросить. У тебя много бумаги?
- Только та, что в заплечнике. Больше нет. К тому же, большая часть ее
уже исписана.
- У тебя целый заплечник бумаги?! - голос Пузыря сделался странным.
- Наполовину. Я в нем еще ношу чернила, постель и всякие мелочи.
Пузырь слабо икнул.
- Это же состояние! - просипел он. - Оборвыш, откуда она у тебя! - и
замер, будто бы даже не дыша.
Оборвыш заколебался. В самом деле, зачем плодить дурацкие секреты?
Ничего особенного в происхождении его богатства ведь нет! Тем более, Пузырь
очень просит. Друг, пусть и бывший. Что же касается главной тайны, то о ней
не будет сказано ни слова... Отбросив сомнения, Оборвыш объяснил:
- Мне отец дал. Он все деньги, которые зарабатывал, тратил на бумагу. И
ни на что больше. Так, прожив жизнь, и накопил довольно большую пачку. Чтобы
я, бездельник, не зря собственную жизнь прожил.
Наступила пауза. Пузырь осмысливал услышанное.
- Хороший тебе достался папаша, - тускло заметил он. - Мой был попроще,
- сглотнул накопившуюся во рту слюну и продолжил беседу, вновь обретя
уверенность, теперь уже без особого интереса, оставив лишь легкую горечь,
зависть и что-то еще, неосознанно темное:
- Все ясно с твоей бумагой. Я-то думал, ты какую-нибудь хитрость
выдумал, хотел к тебе в помощники пойти. Размечтался, как вместе развернем
дело. А эта бумага, оказывается, просто свалилась на тебя через дыру
небесную, и теперь ты с ней забавляешься, от всех прячась. Глупо...
- Я предупреждал, - улыбнулся Оборвыш ночному мраку.
- Ладно, гнои ее в мешке, мыслитель, - кисло подытожил Пузырь. -
Знаешь, я никак не могу понять... Где ты ухитрился выучиться писать? У нас
же в деревне не было ни одного жреца.
- Отец научил, когда я подрос. И когда он увидел, что мои небылицы
достойны его бумаги.
- Опять твой отец! - раздраженно воскликнул Пузырь. - Он-то откуда
умел?
Вопрос был крайне неприятен. Оборвыш растерянно перебрал варианты
ответов, пытаясь найти середину между Правдой и Тайной. А Пузырь повторял
все более и более настойчиво: Откуда? А? Ну откуда же?, и не было другого
выхода, кроме как заставить шевельнуться яростно сопротивляющийся язык:
- Не знаю. Наверное, от деда.
Увы, пришлось воспользоваться ложью. Пузырь слишком близко подошел к
главному, любопытство его стало опасным, и пора было заканчивать этот
ненужный разговор, потому что еще немного, и бывший друг начал бы
выспрашивать, зачем Оборвыш идет в город.
- Ты лучше расскажи мне, Пузырь, что интересного в мире происходит? А
то я сижу тут, ничего не знаю. О чем, например, ты сегодня слышал?
- Да ни о чем особенном, - подумав сказал Пузырь. - Самая интересная
новость сегодня, это твоя бумага... - он натужно повспоминал. - А-а, вот! В
городе утром был вертень. Поднялся где-то возле нижних ворот. Люди говорят,
разрушения там страшные! Трупы до вечера растаскивали... Вроде все, - Пузырь
сладко зевнул. - Спать охота. Не знаю я, что тебе рассказать, Оборвыш. Это
ты у нас мастер... - он покрутился, устраиваясь поудобнее. Кора на ветке
жалобно заскрипела. - Лучше сам мне что-нибудь расскажи. Соври историю
позанятнее, как в детстве, помнишь?
Оборвыш облегченно вздохнул.
- Ну что ж, - сказал он медленно, - слушай, если хочешь, - посмотрел
вниз, собираясь с мыслями. Там вспыхивало и гасло множество маленьких
огоньков - это хищно сверкали глаза присосок, чувствующих в недосягаемой
вышине запах теплой вкусной крови. Оборвыш зримо представил, как мерзкие
твари пытаются залезть по стволу дерева, срываются, падают, и снова,
отталкивая друг друга, упрямо лезут вверх, потому что чьи-то страдания - это
их наслаждение... Он начал рассказывать одну из своих старых небылиц, но не
успел произнести и нескольких фраз, как был задавлен мощными раскатами
храпа. Тогда Оборвыш замолчал, закрыл глаза и принялся фантазировать. Его
охватило привычное лихорадочное возбуждение. Новая небылица рождалась на
удивление легко и быстро. Утром ее предстояло обдумать более тщательно,
поэтому, увидев историю в целом, он позволил себе расслабиться. И вскоре
заснул: его очень утомил сегодняшний день. Восхитительный день.
(ТЕХРЕДУ: ОТДЕЛИТЬ ПУСТОЙ СТРОКОЙ)
Небылица, которую задумал написать Оборвыш, была примерно такого
содержания. В одной стране, существующей неизвестно где, обитали смешные
симпатичные зверьки. Они имели дома, деревни и города, их мир был прост и
незыблем, и очень походил на мир людей, но в нем была одна особенность, если
не сказать - странность. В жилах этих зверьков вместо крови текла Жизненная
сила. Когда кому-нибудь из них было плохо, когда сил почти не оставалось, он
останавливал первого же повстречавшегося путника и отпивал из его жил
немного драгоценной жидкости. И тот не спорил, не вырывался, охотно делясь с
нуждающимся. Так было заведено у них издавна, и казалось всем привычным,
правильным и даже естественным. Очень добрый это был мир.
Беда, пришедшая в описываемую страну, началась с пустяка. Однажды у
обычного, среднего, ничем не примечательного зверька родилась вполне
разумная мысль: чего ради он должен отдавать часть жизненной силы первому
встречному? И перестал зверек это делать, радуясь собственной
сообразительности. А затем через некоторое время ему пришла в голову другая
простая мысль. Если каждый случайно встреченный незнакомец с готовностью
поделится с тобой самым дорогим, было бы глупо этим не воспользоваться! Стал
он жить по новым правилам и очень быстро сделался неизмеримо сильнее,
энергичнее, умнее любого из собратьев. А его вполне разумные идеи
расползлись вскоре по городам и деревням, находя подражателей. Собрал тогда
зверек всех единомышленников вместе и быстро подчинил своей воле этот
беззащитный мир. Организовал он его совершенно по-новому. Отныне путники не
могли так просто поделиться друг с другом Жизненной силой - общество было
разделено на классы, и пить ее разрешалось только вышестоящим у нижестоящих.
Единственным существом, притронуться к жилам которого никто не имел права,
стал Верховный Зверь, то есть тот самый ничем не примечательный зверек. Он
же мог пользоваться услугами кого пожелает. И вновь мир замер на долгие
года. Но однажды кому-то из ближайших помощников Верховного Зверя явилась
новая вполне разумная мысль: с какой стати из их повелителя нельзя пить
вожделенный эликсир? Чем он отличается от прочих? Пробрался этот догадливый
зверек в спальню Верховного Зверя, и, пока тот спал, высосал все, что в нем
было. Умер правитель. Но и преемник его, увы, не пережил следующий день: то
ли слишком велика оказалась для него порция жизненных сил, то ли наоборот -
чудодейственная жидкость застоялась в жилах властителя, превратилась в яд.
С тех пор это странное общество не может найти покой. И к старому
положению вещей нет возврата, поскольку идеи Верховного Зверя прочно вошли в
быт. С другой стороны - и новое никак не устоится, потому что объявилось
множество переполненных жизненными силами зверьков, которые пытаются
выяснить, кто же из них верховный. Вот как могут искалечить хороший мир
несколько вполне разумных мыслей, осенивших какое-нибудь среднее, ничем не
примечательное, симпатичное дитя этого мира.
ТРЕТЬЯ:
Когда небесная твердь приобрела дневную голубизну, когда раскрылась
листва на деревьях, укутав лес спасительной тенью, когда дорога окончательно
оправилась от нашествия ночных кровопийц, Оборвыш проснулся.
Было уже позднее утро, жаркое и шумное. Он сладко потянулся,
представив, как забавно выглядит со стороны. В самом деле: вид болтающегося
на ветке человеческого тела, будто пойманного в сеть, мог бы вызвать у
случайного зрителя бодрый смех, если бы не был таким привычным. Оборвыш
огляделся. Пузырь отсутствовал, хотя повозка его стояла внизу, а топтун
пасся неподалеку. Впрочем, нет! Вон он - неторопливо брел сюда, усердно
волоча еще одну повозку. Оборвыш изогнулся, схватился руками за ветку и
ловко вылез из постели. Затем аккуратно свернул плетеное ложе, сунул
веревочный ком в заплечник и принялся спускаться с дерева. У него было
прекрасное настроение, потому что сегодня ему предстояло писать новую
небылицу.
- Ну ты и спать! - сказал Пузырь, подойдя. - Я успел позавтракать,
сбегать к дороге, выменять повозку, а ты только глаза продрал.
- Мне же не нужен завтрак! - пошутил Оборвыш.
- Хорошо тебе, - отдуваясь продолжил Пузырь. - Все барахло с собой
носишь. А мне - вставай чуть свет, иначе товар мигом уведут.
- А зачем тебе вторая повозка?
- Как зачем? Больше товара можно возить. К тому же зря я топтуна
покупал, что ли? Пусть две повозки тащит. Одну я и сам могу.
- Ты серьезный человек, - похвалил Оборвыш. - Ты истинный хозяин
дороги.
- Да-а! - Пузырь трогательно порозовел. Окинул друга снисходительным
взглядом и вдруг недоуменно воскликнул. - Слушай, по-моему ты за ночь еще
похудел!
- Ты просто сам потолстел, - весело отозвался Оборвыш.
- Не знаю... - недоверчиво сказал Пузырь.
Столь мелкое событие недолго нарушало его душевное равновесие. Он
пробормотал еле слышно: Чудеса!, задумчиво поскреб живот, но заботы взяли
свое.
- Ладно, мыслитель. Надо идти.
Наливающаяся жаром небесная твердь поторапливала. Пузырь запряг
топтуна, потом Оборвыш помог прицепить вторую повозку, перегрузить на нее
часть мешков, и бывшие друзья отправились прочь из леса. Пузырь начал
рассказывать взахлеб что-то про мясо крылатиков - какое оно вкусное, про
городских менял - какие они жулики, про способ превращения обыкновенного
древесного сока в настоящий огненный дурман, но Оборвыш не мог его
внимательно слушать, потому что высматривал, где бы ему устроиться
поудобнее, потому что придумывал, как бы потактичнее отвязаться от этого
неугомонного перекупщика. Руки у него чесались от сладостного нетерпения, в
голове одна за другой вызревали отточенные фразы. И когда бывшие друзья
вышли к дороге, Оборвыш почти уже решился объявить напрямую, что их пути
расходятся, но в этот миг настало время приключений.
Раздался истошный визг. И тут же кто-то закричал, надсаживаясь:
- Вертень! Смотрите, вертень!
На дорогу обрушилась паника. Люди заметались. Пузырь замолк на
полувдохе, лихорадочно озираясь, а через мгновение взорвался воплем, глядя
почему-то Оборвышу в лицо налившимися страхом глазами:
- Вон он! Вон там!
Пальцем Пузырь указывал вдоль дороги - назад, и Оборвыш послушно
обернулся. Действительно, шагах примерно в тысяче вырастал огромный черный
столб. Он поднимался быстро, беззвучно, становился выше и выше, из него
вылетали какие-то палки - приглядевшись, Оборвыш увидел, что это деревья.
Еще из столба сыпались непонятные точки, и он вдруг осознал, содрогнувшись,
что это люди.
- Далеко, - успокаиваясь, произнес Пузырь. - Слава Небу, далеко...
Оборвыш молчал, ошарашенный. Происходящее казалось нереальным. Столб
между тем, извиваясь, достиг небесной тверди, и сразу же низ его оторвался
от земли. Вертень стал подниматься вверх, на глазах укорачиваясь,
утоньшаясь, бледнея, и вскоре исчез в утреннем небе, улетел в недоступные
воображению высоты. Пузырь вытер вспотевшее лицо рукавом.
- Жуть, - сказал он. - Я такое уже видал раньше.
Говорить Оборвышу не хотелось. Любой звук казался кощунственным. И к
бумаге тоже что-то перестало тянуть. Подарив полжизни деревне, он не
встречался еще с настоящим вертнем. Однажды в детстве эта штука поднялась
неподалеку, но отец тогда загнал его в продуктовую яму, заставил спрятаться.
Теперь же он собственными глазами увидел, на какие ужасы способна природа в
извечной борьбе с человеком.
Полные тяжелых дум, бывшие друзья зашагали по дороге в сторону города.
Позади остался чудовищный завал из деревьев, да россыпи искалеченных
тел-точек. Топтуна Пузырь вел на веревке - он бойко семенил следом, без
труда справляясь с обеими повозками. Бывшие друзья шли вместе. Их ждали в
городе дела, каждого - непонятные другому, но, несомненно, очень важные. Они
не разговаривали. Только Пузырь в самом начале пути проворчал:
- Что-то зачастили к нам вертни. Вчера был у нижних ворот, сегодня -
здесь. Не хватало, чтобы и завтра эта дрянь где-нибудь вылезла.
А через некоторое время мрачно подытожил:
- Не к добру все это.
И затем уж замолчал: не о чем было больше говорить.
Вертень скрылся в занебесье, временно оставив мир в покое, но твердь
небесная долго еще была серой, неприветливой. Впрочем, стихия угомонилась
окончательно, и когда пришла пора полуденного сияния, над лесом уже нависал
привычный раскаленный купол. Не ожидая первых вспышек, бывшие друзья
свернули с дороги в лес, чтобы найти в тени местечко поудобнее.
Внезапно Пузырь прошипел:
- Прячемся, быстро! Прячемся!
Лицо его исказилось ненавистью.
- Зачем? - Оборвыш остановился. Пузырь торопливо поволок топтуна с
повозками вглубь леса.
- Ты что, не видишь?! - обернулся он на ходу. - Стражники!.. Сюда, за
мной давай!
С дороги спускалась довольно странная процессия. Три топтуна тащили
сколоченное из тонких бревен сооружение, напоминающее небольшой загон для
скота, к углам которого приделаны колеса. На боковых бревнах с каждой
стороны сидело по пять человек, вооруженных копьями и мечами. Еще один шел
впереди - вел топтунов за собой. Судя по всему, стражниками являлись именно
они. Оборвыш впервые видел стражников. А внутри загона брело несколько
полуголых людей. Очевидно, это был особый загон - для двуногого скота.
- Но мы не сделали ничего плохого! - удивился Оборвыш, догнав
Пузыря. - Почему нужно прятаться?
- Дурень! - сипло зашептал он. - Это же сборщики солдат!
Оборвыш оглянулся. Странное сооружение двигалось прямехонько по их
следам. При этом отряд стражников разделился: пятеро остались сидеть на
стенках загона, а пятеро спрыгнули и бодро зашагали вперед. Те, что
спрыгнули, быстро приближались.
- Они идут за нами, - сказал Оборвыш спокойно. - Догоняют.
- Тьфу! - плюнул Пузырь. - Вот попались!
Небо уже вспыхивало непрерывно, корчилось в адском пламени. Сзади
раздался окрик:
- Эй, стойте!
- Все, - тоскливо сказал Пузырь, останавливаясь. - Приехали, - он
вытащил из-под мешков два топора, один решительно вскинул себе на плечо,
приняв боевую стойку, другой протянул Оборвышу. Тот безропотно взял топор,
успев только подумать: Зачем он мне?
Стражники опасливо встали поодаль: слишком грозный облик имел Пузырь. К
тому же и Оборвыш не казался сколько-нибудь напуганным, что также
настораживало. Старший выступил вперед. Остальные безучастно взирали на
пойманную добычу.
- Добрые люди! - произнес он миролюбиво. - Отчего вы так неласково
встречаете путников на этой скучной дороге? Мы не воры. Мы на службе
государственной.
- Что вам нужно? - хрипло спросил Пузырь.
- Сожги меня сияние, если мы желаем вам зла, - засмеялся старший. - Мы
сразу поняли, что вы солидные уважаемые люди, - поясняя свою мысль, он ткнул
пальцем в сторону повозок.
- Мы занимаемся нужным для всех делом, - осторожно подтвердил Пузырь.
Он стоял не шевелясь, ничуть не теряя бдительности.
- Я и говорю, - терпеливо подтвердил стражник, - мы не причиним зла
таким солидным людям. Так что лучше не оскорбляйте нас видом обнаженного
оружия.
Пузырь опустил топор.
- На дороге всякое бывает, - объяснил он. - Вы что-то хотели от нас,
господин старший?
- Я младший, - улыбнулся стражник.
- Как?
- Младший воевода городской стражи, - горделиво назвал он свое звание.
- Я просто хотел побеседовать с приятными людьми, скоротать время
вынужденной остановки.
Он обошел вокруг повозок, с любопытством посматривая на мешки, похлопал
топтуна по лоснящемуся боку. Между тем подоспела отставшая часть отряда,
расположилась возле соседнего лиственника. Люди в загоне утомленно
опустились на траву, их надсмотрщики принялись громко разговаривать.
- Вы знаете, - пожаловался стражник, - у нас такая противная работа!
Собираем всякий сброд по деревням, да всякую дорожную грязь, а потом делаем
из них солдат... - он вдруг круто обернулся и смерил Пузыря хищным взглядом.
Голос его наполнился беспредельной властью. - Кстати, толстяк, из тебя вышел
бы отменный солдат! Топор ты держал здорово.
Пузырь странно задергался.
- Шучу, не бойся, - ухмыльнулся стражник, обретая прежнее добродушие. -
Я вообще люблю шутить.
- А что вы еще любите? - слегка заикаясь, выдавил Пузырь. Стражник
закатил глаза и произнес мечтательно:
- Ну-у! Что я еще люблю... Покурить, например, люблю. Ляжешь на траву,
сунешь в рот хорошую закруточку, затянешься как следует, и забудешь про эту
гадостную службу.
- Господин младший воевода, - обрадовался Пузырь. - Я вчера выменял
немного курительного порошка. Не откажитесь принять в дар! Я скромный
перекупщик, и я впервые встречаюсь со столь важным человеком, - он снял с
повозки мешочек и угодливо положил к ногам господина младшего воеводы.
- О! - воскликнул тот. - Польщен! А ребят моих не угостишь ли, а то
нехорошо как-то получается.
Пузырь послушно поднес еще один мешочек.
- Вот добрый человек! - объявил стражник. - Ребята, смотрите, что у нас
теперь есть! Жалко только, что без бумаги, - он коротко вздохнул. - Ну да
ладно, мы же не Верховные воеводы, правда? Обойдемся листьями... - и
мгновенно потерял к Пузырю всякий интерес.
Оборвыш, пока петля не затянулась на его шее, тихонько стоял возле
лиственника и напряженно искал способ выпутаться. Он прекрасно понимал
происходящее. Он четко сознавал свое положение. Он помнил - на свете нет
ничего дороже содержимого его заплечника. Но, увы, когда этот скользкий
человек, облеченный малой властью, поманил Оборвыша к себе, выход не был
найден. Он подошел к стражнику. Тот предложил, мирно скалясь:
- А ты чего в стороне скучаешь? Не робей, присоединяйся к нам.
- Спасибо, - сказал Оборвыш.
- Как у тебя движется перекупля? Удачно?
Оборвыш твердо ответил:
- Я не перекупщик. У меня ничего нет. Совсем ничего.
Господин младший воевода удивился:
- Чья же тогда это повозка?
- Обе повозки мои, - вступил в разговор Пузырь.
- Ах, вот как! - стражник нахмурился. - А я никак не мог понять, чего
он такой тощий...
Молчание было бесконечным. Сборщик солдат думал.
- Парень, и тебе не стыдно? - наконец, мягко заметил он. - Когда наш
народ, выбиваясь из сил, готовится отражать атаки ненавистных иноверцев, ты
шляешься без дела по дорогам.
- У меня важное дело, - возразил Оборвыш.
- Есть только три важных дела, - немедленно откликнулся собеседник. -
Управлять, кормить и воевать. Я управляю. Твой приятель кормит, - он шлепнул
Пузыря по заду. - Остальные должны воевать. Тебе повезло, парень. У нас как
раз имеется одно свободное место, специально для тебя. Сожги меня сияние,
если мы не сделаем из тебя солдата.
Оборвыш засмеялся. Он уже знал, что надо делать, поэтому ехидно
спросил:
- Интересно, как вы умудряетесь заставлять домашний скот защищать свой
народ? Вбиваете палками готовность умереть за ваш курительный порошок?
- Молчать, - спокойно сказал господин младший воевода.
Пузырь подскочил к Оборвышу и, оглушив, вогнал дикий шепот в самое его
ухо:
- Дурень! Отдай им немного бумаги, и они отвяжутся! Пусть курят
бумажные закрутки, пусть давятся! А если тебе жалко чистую, отдай
исчирканную, им же все равно, дурень!
- Отойди от этого червяка, - брезгливо приказал стражник. - Он
недостоин тебя, - и крикнул лениво переминающимся с ноги на ногу
пустоголовым теням. - Ребята, одного берем! Тощего!
Пузырь с ненависть посмотрел на Оборвыша. Потом забормотал, обуздывая
жадность:
- Господин воевода, подождите, может быть вам еще что-нибудь надо, так
вы скажите, я попробую достать, а дружка моего не слушайте, он дурачок,
ходит при мне, помогает, отпустите вы его, господин младший воевода...
Ребята-стражники радостно зашевелились, и Оборвыш не стал больше ждать.
Он положил топор на повозку и побежал.
- Стой! - взвизгнул старший. Сзади образовалась маленькая неразбериха,
которая позволила создать запас бесценных секунд.
- Куда! - это был уже крик Пузыря. - К лесу давай! В ле-ес!..
Оборвыш бежал к дороге. Страх накатывал на него ледяными волнами, но
другого выхода не существовало. Любой ценой нужно было спасти рукописи. И
еще - он не дошел пока до города. Никто в этом мире не смог бы понять его,
потому что отец навечно остался в деревне...
- Держи! - вразнобой вопило несколько глоток.
- Дурень! - обезумело кричал Пузырь. - Сгоришь!
Позади слышалось мощное топанье. Стражникам тяжело было угнаться за
беглецом - им мешали мечи и копья. Впрочем, погоня неумолимо приближалась, и
кстати, едва Оборвыш подумал о копье, смертоносный предмет воткнулся в землю
где-то сбоку. Но цель была уже близка.
Последние шаги дались чудовищно трудно. Закрыв глаза, судорожно
сжавшись, спрятав голову под заплечником, Оборвыш пересек черту, где
кончалась спасительная лесная тень. Он вынырнул в море огня, затопившего
дорогу, и слепо побрел дальше, спотыкаясь и падая, а враги не посмели
следовать за ним - остановились и долго еще выкрикивали ему вслед
отвратительные ругательства.
Полуденное сияние изнемогало от ярости. Пытка была умелой, но Оборвыш
терпел, и путь длился вечность, но Оборвыш держался. Он шел, потому что
должен был идти. И вдруг понял, что выбрался из этого жуткого светового
месива. Со стоном приоткрыв глаза, увидел, что находится в лесу с
противоположной от дороги стороны. Он победил испепеляющий барьер! Оборвыш
вяло опустился на восхитительно прохладную траву и почему-то заплакал. В
душе его глухо болела чужая незнакомая обида... Зачем он принял на себя
такую ношу? И что будет с ним теперь? И не прервется ли здесь слабая нить
его слова?.. Нет, не желал Оборвыш думать о страшном! Вообще - не время было
сейчас думать. Глаза терзала мучительная резь - именно поэтому из них и
сочились эти жалкие мутные капельки... А враги мечутся по ту сторону мира,
свирепыми взглядами смотрят вверх, проклинают остановившее их Небо, а сияние
ведь скоро уйдет, растворится в полуденном зное, и приоткроется путь, враги
вновь ринутся в погоню - обманутые, озлобленные беспощадные...
Оборвыш заставил себя встать. Его слегка качало. Вокруг неподвижно
висели в воздухе какие-то неясные серые пятнышки, и он долго всматривался в
них, прежде чем догадался, что это человеческие лица. Затем сумел различить
в цветовом хаосе размытые силуэты отдыхающих в тени людей. Постепенно ему
удалось обуздать взбунтовавшееся зрение. Он огляделся. На траве, на мешках,
на повозках, на пнях, на сваленных стволах деревьев - повсюду сидели
пережидающие сияние путники, они грызли сушеные лепешки, теребили жадными
ртами кожанки с соком и равнодушно созерцали этого тощего безумца,
выползшего из пылающей бездны в их застывший мирок. Тогда Оборвыш, не теряя
больше времени, бережно надел заплечник и нетвердым шагом двинулся вглубь
леса.
ЧЕТВЕРТАЯ:
Когда небо в очередной раз подарило власть вечерним сумеркам, когда
буквы стали сливаться с бумагой, когда мысли превратились в болезненное
мельтешение одних и тех же фраз, он прекратил работу.
Голова гудела. Глаза слезились. Пальцы, сжимавшие перо, были вялыми и
потными, во всем теле ощущалась унизительная усталость. Оборвыш сложил в
заплечник свое богатство, поднялся, тяжело выпрыгнул из хижины и с
наслаждением глотнул вечерний воздух.
Он хорошо сегодня поработал.
Затем оглянулся и посмотрел на приютившие его стены. Это было старое,
крепкое, испытанное временем жилище лесных людей. Давным-давно, когда отец
Оборвыша не помышлял еще рождаться, их унылой деревеньки не существовало, а
мир только-только обретал свои законы, свободные лесные люди бродили
дремучими тропами - каменных дорог тогда ведь тоже не было - и ставили
повсюду такие вот незатейливые надежные постройки, в которых любой случайный
путник мог бы переждать непогоду, укрыться от зверя или спрятаться на ночь
от ненасытных присосок. Сооружались они изумительно просто. Вырывалась
продуктовая яма, вокруг нее вкапывалось четыре мощных столба, к ним на
недосягаемой для присосок высоте крепился бревенчатый пол, чуть выше -
крыша, из веток сплетались стены, и готов был хороший дом.
Оборвыш забрел сюда вскоре после побега. Он совсем недалеко отошел от
дороги - узкая шумная полоска, наполненная деловой суетой и бесполезными
страстями, оставалась еще в опасной близости. Но сил идти дальше уже не
было, а тут появилась хижина, и Оборвыш забрался в нее, решив плюнуть в лицо
создавшейся ситуации. В нем клокотало темное раздражение. Появись опять
стражники - он стал бы яростно защищаться. Стражники, к счастью, не
появились, зато в зыбком лесном воздухе вдруг заклубились неясные образы,
потихоньку заработало воспрявшее воображение, бессвязное скрипение
покачивавшихся на ветру листьев превратилось в шепот, и Оборвыш с радостью
ощутил сладостный зуд в пальцах. Новая небылица, навеянная горькими
событиями полуденного часа, постепенно заполняла душу до краев, бесцеремонно
просилась на бумагу. Тогда он устроился прямо на неудобном полу и, терзая
разум поисками нужных слов, стал описывать возникающие перед глазами
видения...
Он постоял некоторое время без всякого занятия. Лес вокруг был полон
таинственных звуков и пугающих теней. Он поднял вверх утомленную голову. За
темнеющей небесной твердью разгорались Огоньки - еще одна загадка этого
мира. Маленькие светлые точки - что они делали там, в занебесье, ради каких
целей жили?.. Глупый вопрос. Оборвышу сделалось грустно. В очередной раз -
непонимание, в очередной раз - мучительное осознание собственной
ничтожности. Он вздохнул, потоптался на месте, потом обошел зачем-то вокруг
хижины. По пути раздавил несколько присосок и понял, что пора лезть обратно.
Он снова забрался в бывшие владения лесных людей, тут у него возникло
желание перечитать написанное и кое-что исправить, но строчки были уже
совершенно неразличимы, и он быстро убедился в бесполезности этой затеи.
Оборвыш улегся спать, потому что ничего другого не оставалось: день-то
сегодняшний, увы, закончился.
(ТЕХРЕДУ: ОТДЕЛИТЬ ПУСТОЙ СТРОКОЙ)
Сочиненная Оборвышем небылица рассказывала о человеке, который всю
жизнь занимался очень странным делом. Человек слагал песни. У него
получались добрые, мудрые, какие-то удивительно чистые песни. Выстраивая их
звук за звуком, он испытывал непередаваемую радость, понять которую смог бы
лишь тот, кто сам когда-нибудь слагал песни. Судьба его не представляла бы
особого интереса: в любом мире отыщется блаженный, тратящий попусту жизнь.
Но суть истории в другом. Деревня, где жил человек, за что-то невзлюбила
его. О-о, это была своенравная, капризная деревня, впрочем, и деревней-то ее
нельзя назвать, потому что когда-то давным-давно она превратилась во
всемогущее сверхъестественное существо. Жители ее, точнее - пленники ее и не
подозревали, что целиком находятся во власти этого существа, они просто
рождались, работали, умирали - в своей деревне, в родной деревне. Так вот,
чем-то не угодил ей человек, слагавший песни. Возможно, именно тем, что
бывал иногда счастлив. Поэтому жизнь его складывалась очень сложно. Деревня
придумала для него изощренное наказание. Нет, она не собиралась убивать или
калечить человека: это было бы слишком быстро и просто. Она поступала хитрее
- обрушивала на него великое множество житейских трудностей, чтобы разум был
задавлен постоянной необходимостью решать мелкие, глупые, ничтожные задачки.
И наказание дало хороший результат. Человек прожил отпущенные ему годы,
сражаясь с обстоятельствами, изредка пытаясь сочинять, в муках сознавая, как
бесплодно уходит время, а песен-то создал до смешного мало!
Печальная история. Однако кончается она не так уж плохо. Хоть и не знал
человек, что его беды не случайны, что они намеренно подстроены деревней, он
все же сумел отомстить злобному существу. Да, песен после него осталось
мало, но ведь они не были просто придуманы, они были выстраданы, поэтому
каждое слово в них таило неудержимую силу. Удивительную, непонятную радость
вызывали они в людских душах. И постепенно вошли песни в скучные деревенские
дома, навеки зазвучали в пыльном воздухе. При этом ни одна из них не
рассказывала о деревне, которой человек отдал жизнь. Ни одна! Человек слагал
добрые песни, в деревне же он не видел ничего доброго. А посвящены они были
какой-то другой, вымышленной деревне, существовавшей только в воображении
этого человека. Он безнадежно мечтал жить в придуманном им мире. Он хотел,
чтобы люди мечтали вместе с ним.
Шло время. Смысл странных песен все глубже проникал в умы людей, и это
действие чудесным образом подрывало могущество деревни: она неотвратимо
слабела, делалась дряхлой, беспомощной. А когда доброта странных песен
прочно вросла в души человеческие, когда их вера в возможность счастья стала
верой всех живущих, издохла мерзкая тварь. И кто знает - не мешали бы
человеку слагать песни, может и не сумел бы он наполнить их всепобеждающей
верой?
(ТЕХРЕДУ: ОТДЕЛИТЬ ПУСТОЙ СТРОКОЙ)
Оборвыш проснулся оттого, что ему невыносимо хотелось пить. Во рту было
сухо, скверно, в груди покалывало, спину как-то нехорошо ломило. Что со
мной? - вяло удивился он. И тут же вспомнил вчерашний день. Сияние!.. Он
полежал некоторое время, собираясь с духом, потом вылез из хижины. Дополз до
ближайшего лиственника, отодрал ножом толстый кусок коры и принялся жадно
лизать холодную влажную мякоть. Я варвар, - подумал он равнодушно. А
впрочем, угощение заслуженное: потрудился вчера просто замечательно!
Придумал новую небылицу, пригвоздил ее к бумаге - молодец... Проклятое
сияние! Волосы повылезают - ладно. Но говорят, будто и зубы выпадут, и
вообще - страшные вещи с людьми происходят, если ненароком в пламени этом
дьявольском искупаться. Хотя зубы тоже ерунда, переживем, тут самому бы не
улететь за небеса. А вот Пузырь без зубов пропал бы точно, от тоски бы высох
- без смысла жизни-то...
Было утро. Небесная твердь едва-едва оправилась от тьмы, потихоньку
светлела, крепла, вызревала. Лесная тень наливалась благодатной силой. Утро
было ранним, пока еще нежным, пока еще спокойным. Со стороны дороги
раздавался глухой стук, изредка доносились неясные возгласы - дорога тоже
проснулась. Оборвыш оторвался от изуродованного им дерева и побрел обратно к
хижине. Голова, к счастью, была ясной, в ней закипало знакомое нетерпение.
Можно работать. Нужно работать. Давно пора начать работать... Оборвыш
вскарабкался в свое убежище и занялся делом.
Он довольно быстро поправил текст вчерашней небылицы.
Затем стал записывать историю, которую придумал прошлой ночью - про
смешных зверьков, порабощенных несколькими вполне разумными мыслями.
Вскоре после полуденных плясок света работа была вчерне завершена.
Тогда он понял, что необходимо отдохнуть.
Оборвыш задремал, и это блаженное состояние представило ему совершенно
неожиданную картину мира. Приснилось, будто бы вертень является вовсе не
стихийным бедствием, как многие полагают, не карой небесной, в чем многие
уверены, а транспортным средством невидимых путешественников, которые летают
на нем сквозь небесную твердь - к Огонькам. Невидимки эти не злые, просто
они не замечают, что их жуткие летающие столбы приносят людям смерть и
разрушение. Очнулся Оборвыш, охваченный возбуждением, и принялся лихорадочно
обдумывать это кощунственное предположение. Он горел желанием превратить его
в новую прекрасную небылицу, решив наполнить очередное свое творение мыслями
об относительности малого и большого, и о том, насколько бесчестно для
разумного путешественника равнодушное незнание чужих горестей.
А когда в голове у него все прояснилось, когда сюжет истории стал
зримым, именно в этот сладкий миг ему вновь стали мешать.
Знакомый голос неуверенно позвал:
- Эй, тут есть кто-нибудь?
Оборвыш высунулся из хижины.
- Опять ты? - сказал он устало.
Пузырь страшно обрадовался. Закричал на весь лес:
- Жив, бездельник! Нашел я тебя все-таки!
Его радость была удивительно искренней, и Оборвыш смирился, справился с
минутным отчаянием, даже улыбнулся непроизвольно:
- Ты что, меня специально искал?
- А ты как думал? Вчера полдня убил, и сегодня - тоже...
Пузырь смотрел сияющими глазами. Оборвышу вдруг сделалось стыдно за
свою мелкую неприязнь в этому доброму - да-да, доброму человеку. Он полез
вниз, сильные руки помогли ему спуститься, и когда он примял ногами траву, в
мире как всегда стало хорошо. Только сильно болела поясница.
Пузырь бережно повернул бывшего друга к себе лицом. Почему-то радости
уже не было в его взгляде.
- Что-то странное с тобой творится, Оборвыш. Похудел ты. И вроде бы
некуда тебе дальше худеть, так надо же - снова... Ты чего с собой сделал в
этих гнилых развалинах?
- Я тут работал.
- Рабо-отал... - передразнил Пузырь, скептически хмыкнул и похлопал
себя ладонью по макушке. - За небесами тебя поймут. Кстати, ты как себя
чувствуешь?
- Нормально.
- Проскочил сияние, и ничего?! - воскликнул Пузырь, отодвигаясь.
- Все нормально, - повторил Оборвыш. Если бы это было так, подумал он
мрачно. Если бы это было так.
- Дуракам везет, - Пузырь покивал головой и глубокомысленно заметил. -
Наверное, по-другому и не могло быть. Ты же весь будто высушенный. Как
стручок бобовика. Ребра сквозь рубаху торчат. Что там это паршивое сияние,
когда в тебе и так ничего не осталось?
- Точно, - весело подтвердил Оборвыш. - Пусть мудрые обжоры боятся.
Пузырь скривился:
- Остришь? Дурень, молись лучше, чтобы все обошлось!
- Где твой товар? - спросил Оборвыш. - Стражники отобрали?
- Стр-ражники... - выцедил Пузырь и тяжко ругнулся. Успокоившись,
объяснил. - Я топтуна и повозки тут недалеко оставил. На всякий случай. Их
отсюда не видно, они с той стороны от хижины, - он вдруг спохватился. -
Подожди, Оборвыш! Я сейчас их привезу, - и торопливо зашагал прочь. - А то
какой-нибудь умник случайно наткнется, - он договорил на ходу, обернувшись,
- нищий бродяга какой-нибудь...
Пузырь скрылся из виду. Оборвыш, пользуясь его отсутствием, слазил в
хижину, собрал бумагу и письменные принадлежности, вернулся обратно, и когда
Пузырь появился из-за деревьев, ведя топтуна с повозками, Оборвыш был готов
продолжать путь. Он решил временно отложить работу. Нужно было идти в город.
Ему давно нужно было быть в городе.
- Пойдем, - предложил он Пузырю.
- Куда? - не понял тот.
- К дороге.
Пузырь почесал драгоценный живот и вздохнул:
- Я думал, мы сначала пообедаем.
- Давай, - легко согласился Оборвыш. - Сытому путь короче. Но ты же
знаешь, у меня ничего съестного нет.
- Угощу, - широко улыбнулся Пузырь. Он взял с одной из повозок
припрятанный мешочек с едой, расстелил на траве подстилку, и бывшие друзья
уселись. Когда еда была разложена, а нетерпеливые пальцы откупорили кожанку
с соком, он с удовольствием заговорил:
- Представляешь, эти остолопы помчались тебя ловить по дороге к городу!
Они же заметили, в какую сторону мы двигались. Подумали, будто ты, как
умный, вдоль дороги и побежал. После сияния, между прочим, смеху было!
Младший воевода пытался спросить у кого-нибудь, куда ты подевался, а все от
него разбегались. Он там визжал от злости, как крылатик резаный. А я ведь
знаю твои заскоки, Оборвыш. Слава тверди, давно их выучил. Я был уверен, что
ты где-нибудь неподалеку на пне примостился и спишь с открытыми глазами. И
тихонечко так, чтобы эти вояки не заметили, пошел в лес... Не ошибся! Вон,
сидишь ты передо мной, лепешку крошишь...
Лепешка была свежей, вкусной. Оборвыш с аппетитом обедал ею, двигая
челюстями, только хруст тупой болью отдавался где-то за ушами, и он тревожно
прислушивался к этому новому ощущению. Смягчить боль глотками древесного
сока не удавалось. Тогда, чтобы помочь себе отвлечься, он задал давным-давно
назревший вопрос:
- Зачем ты меня искал? Время тратил, силы тратил. Шел бы один в город.
- Дурень, - ответил Пузырь сердито. - Зачем... Потому что жрать тебе
нечего! - он оторвал зубами кусок мяса от тушки копченого грызуна. - Ведь ты
пропадешь без меня, блаженный, не догадаешься ведь обменять листик бумаги на
мешок лепешек. К тому же я боялся, что ты вообще где-нибудь обожженный
валяешься, подыхаешь.
- Спасибо, - нежно сказал Оборвыш.
- Мяса хочешь? - спросил Пузырь, яростно жуя.
- Нет, я не люблю мясо.
- Зря.
Некоторое время бывшие друзья беседовали о всяких пустяках. Потом
Пузырь ненароком поинтересовался:
- У тебя бумага при себе осталась?
- Да, конечно.
- Я тут вот что подумал, - осторожно продолжил он. - Может нам дельце
вместе сотворить?
- Какое дельце? - Оборвыш перестал есть.
- Я все понял. Ты выдумываешь свои истории, и зачем-то записываешь их
на бумаге. Зачем, я не спрашиваю. Нужно тебе, и ладно. Но ты говорил, будто
у тебя чистой много. Дай мне чистой бумаги, совсем немного, сколько не
жалко, а я знаю, где ее можно получше обменять. Это только чтобы начать,
дальше-то пойдет само собой! Ты не пожалеешь, у нас будет большое дело.
- Не могу, - спокойно сказал Оборвыш.
Пузырь безмерно огорчился.
- Память об отце, да? - тоскливо предположил он. - Или твой отец перед
смертью запретил менять бумагу?
- Не совсем так.
- Тогда почему?
- Это не просто бумага.
- А что?! - рявкнул Пузырь.
Оборвыш заколебался. Помолчал, задумавшись. Объяснять или не объяснять?
Поймут или не поймут?
- Это смысл, - произнес он неохотно.
- Святая твердь... Какой такой смысл!
Не стал Оборвыш объяснять. Не могли его здесь понять. Повздыхал,
грустно посмотрел вокруг, пробормотал: Извини, Пузырь и тяжело поднялся с
подстилки. А Пузырь некоторое время был непристойно громок. Он очень
подробно рассказал Оборвышу, что думает о нем, о его бумаге, о его отце, он
перепробовал массу словечек, чтобы подобрать наиболее точные, он выплюнул
недоеденный обед вместе со слюной. Ужасно обидно ему было. Впрочем,
разногласия недолго омрачали концовку обеда. Пузырь предпочитал не помнить о
неудачах, тем более - пища была так хороша, и вскоре превратился он в
прежнего беззлобного увальня. Бывшие друзья еще поговорили о чем-то
незначительном, собирая остатки еды и разбросанные вещи. Над головами мирно
поскрипывала листва, ветерок заглядывал в лица, где-то там, в самом центре
этого суетного мира, деловито шумела вечная дорога. Ничто не предвещало
стремительного приближения новых испытаний.
Первым почуял беду топтун. Он забеспокоился, заскреб землю лапами,
жалобно повыл и вдруг начал бешено рваться из упряжи. Передняя повозка
перевернулась, мешки посыпались на траву.
- Ты что! - завопил Пузырь и бросился к животному. - А ну стоять!
Стоять!
Неожиданно стало темнеть. Оборвыш посмотрел наверх и обмер - прямо на
них медленно опускалась жуткая противоестественная чернота. Сплошной стеной
она окружала место их отдыха - надвигалась, наваливалась. И было почему-то
необычайно тихо.
- Спасайся!!! - страшно заорал он. Пузырь присел, панически озираясь.
Топтун совершенно обезумел - бился о землю мордой, роняя мутную пену.
- К хижине! - Оборвыш продолжал кричать. - Быстро!
Он схватил заплечник и побежал. Сзади тяжело затопал Пузырь. Через
мгновение Оборвыш был возле хижины - нырнул под бревенчатый низ дома и, не
задумываясь, спрыгнул в продуктовую яму. Следом на ним свалился Пузырь,
издав вопль ужаса. Последнее, что заметил Оборвыш, был вид плавно
поднимающегося вверх топтуна - извивающегося, беспомощно лягающего воздух -
а за ним и повозок, и мешков с высыпающимся товаром, кроме того, адская сила
выгнула стволы деревьев. Подумав: Успели, слава Небу!, он упал плашмя на дно
ямы.
Рядом распластался Пузырь. Ничего не соображающими глазами он смотрел
Оборвышу в лицо, натужно шевелил губами и беззвучно открывал рот. Из носа и
ушей у него сочилась кровь. Некоторое время Оборвыш не мог понять, зачем
бывший друг делает такие странные движения, пока не догадался, что тот его о
чем-то спрашивает. А присмотревшись, сообразил - Пузырь беспрерывно твердит
один вопрос: Что это?. Тогда Оборвыш ответил - Вертень, - но не услышал
своего голоса, снова выкрикнул - Вертень!!!, - однако стояла глухая
одуряющая тишина, и он подумал, что должно быть тишина заткнула им уши, вот
почему ничего и не слышно, а потом стало совсем-совсем темно и мучительно,
просто невыносимо тихо.
(ТЕХРЕДУ: ОТДЕЛИТЬ ПУСТОЙ СТРОКОЙ)
Их спасло то, что вертень задел хижину самым краешком. Собственно, от
хижины ничего не осталось, и вообще - на добрых двести шагов в направлении
дороги лес превратился в сплошной завал. Повергнув в ужас мечущийся внизу
мир, улетел вертень в занебесье, - безжалостный, всемогущий,
нечеловеческий...
Оборвыш пришел в себя. Шевельнулся, застонав, и Пузырь сообщил ему
слабым голосом:
- Я думал, ты помер.
- Рано радовался, - откликнулся Оборвыш. Приподнял голову и огляделся.
В яме было сыро, сумрачно, холодно. В полутьме призрачно чернел силуэт
бывшего друга. Тот сидел, оперевшись спиной о стену, поджав ноги, положив
подбородок на колени, пусто смотрел перед собой и странно подрагивал. Все
правильно: наверх смотреть было жутковато. Беспорядочное нагромождение
стволов деревьев надежно укрыло их убежище, чудовищной крышей повисло над
головами, и сквозь эту толщу, сквозь это месиво из веток, земли и листьев
просачивались жалкие лучики света. У Оборвыша нехорошо сжалось внутри.
Кряхтя, он подполз к Пузырю и устроился рядом.
- Завалило, - вяло сказал Пузырь. Помолчал, потом с неожиданной обидой
крикнул. - Вот тебе и спасся! Спрятался в собственной могиле!
- Выберемся, - энергично пообещал Оборвыш.
- А-а... - Пузырь обреченно махнул рукой. Больше ничего не сказал.
Оборвыш привстал и начал методично исследовать эту западню, подло
схватившую их - доверившихся ей путников. Он быстро нашел среди хаоса
нависших бревен щель пошире, просунул в нее голову, плечи и долго что-то там
разглядывал, стоя в крайне неудобной позе.
- Слушай, тут можно пролезть! Если пузо подобрать...
- Я уже пробовал, пока ты валялся, - безразлично отозвался Пузырь.
Оборвыш осторожно сполз обратно.
- Ну и как?
Пузырь дернулся, прошипел:
- Что как? Непонятно разве - как? Мыс-слитель!
Ему было страшно. Страх мерцал в его распахнутых глазах, сотрясал тело,
ясно слышался в каждом вздохе его, в каждом стоне.
- Я тоже попробую, - твердо сказал Оборвыш. Он в нетерпении вскочил.
Вновь просунул голову в щель и глухо добавил. - Может быть, вылезу. Когда
вертень нас с тобой здесь хоронил, он не знал, что в мире отыщется такой
тощий, как я. А там что-нибудь придумаем.
Поудобнее уцепился за бревна, подпрыгнул, забавно пыжась, принялся
подтягиваться на слабеньких руках, неумело проталкиваться вверх, а Пузырь
следил задумчиво за его усилиями, и когда от Оборвыша остались только
ожесточенно дергающиеся ноги, бывший друг внезапно схватил его за башмак:
- Ну-ка подожди.
Оборвыш прекратил возню, тут же свалившись вниз.
- Что случилось?
- Оставь заплечник.
- Зачем? Он же мне не мешает.
- Я говорю - сними.
- Да ну тебя! - рассердился Оборвыш. - Теряем время... - и опять
сунулся в щель между бревен.
- Стой! - вдруг заревел Пузырь.
- Что с тобой? - спросил Оборвыш, стараясь быть спокойным. Он
ничегошеньки не понимал.
- Оставь свой грязный мешок здесь!
- Объясни мне, наконец, что ты хочешь?!
- Спаситель нашелся, - выцедил Пузырь. - Знаю я, как ты мне поможешь.
Вылезешь, сядешь где-нибудь и продумаешь до вечера. Мыслитель! Если у тебя
будет заплечник, ты забудешь, что кто-то там в вонючей яме подыхает. Разве
нет?
Такая злоба звенела в его голосе, такое отчаяние, такая уверенность в
чужом предательстве, что Оборвыш не стал спорить. Он сказал: Дурак
ожиревший!, бросил в Пузыря заплечник и полез наверх.
Оборвыш оказался прав. Его изумительная худоба позволила обмануть
торжествующие обстоятельства. Судорожно извиваясь, изрыгая самые черные из
когда-либо слышанных ругательств, он продрался сквозь ненавистную преграду,
заставил тело протиснуться в невообразимо узкие лазейки, он изорвал в клочья
рубаху, исцарапал кожу, жестоко раскровил ладони, но все-таки выбрался к
свету! В нем бушевала неизведанная доселе ярость - на Пузыря, на бревна, на
мир, на себя. Она толкала вверх, отключив разум, оставив лишь одно желание -
свободы! - и именно это страстное чувство помогло одолеть колдовские чары.
Одуревший от усталости, потный, грязный, вырвался Оборвыш из плена, сел,
обмякнув, на выдранный с корнями лиственник, потом лег, обнял ствол руками и
лежал так вечность.
- Я вылез, - наконец проговорил он хрипло.
Снизу прозвучал отчетливый вопрос:
- Ну и как там?
- Тут что-то дикое, - честно сказал Оборвыш. Он с трепетом смотрел
вокруг. От увиденного холодело в груди, и он запоздало благодарил Небо за
то, что остался жив. Разрушения были неописуемы. Он добавил:
- Пузырь, мы чудом спаслись. Нам просто повезло.
- Это ты спасся! - немедленно проорал Пузырь. - Я-то пока еще в яме
гнию!
- Не волнуйся, я тебя не брошу, - попытался Оборвыш успокоить бывшего
друга. - Может снова попробуешь вылезть? Вслед за мной.
- Уже пробую, - тоскливо отозвался Пузырь. - Безнадежно. Плечи
проходят, а дальше никак...
Надо поджечь завал, подумал Оборвыш.
Нет, нельзя! Пузырь задохнется в дыму еще до того, как сам сгорит.
Прокопать под завалом канаву, чтобы Пузырь через нее выполз наружу?
Бред! Для этого года не хватит.
И растащить проклятые бревна невозможно - слишком много их, слишком
тяжелы они!
Что же делать?
- Ты чего молчишь? - испуганно спросили снизу. - Эй, ты здесь?
- Нужен топор, - сказал Оборвыш. - Прорубить к тебе лаз.
Пузырь воспрял духом.
- Поищи где-нибудь поблизости, - посоветовал он возбужденно. - У меня
на повозке было три топора.
- Сейчас, - сказал Оборвыш. - Трудновато будет найти, но попытаюсь. Тут
такое творится!
- А если не найдешь?
- Схожу к дороге, у людей попрошу.
- Дадут тебе, как же! - горько заметил Пузырь. - Людей не знаешь, что
ли? - и принялся с безумным остервенением рассуждать о жадности, о подлости,
о низости этих заполненных гнилью кожанок, именующих себя людьми, и еще о
чем-то черном, недобром, но Оборвыш быстро перестал его слушать, потому что
нужно было спешить. Обдумывая план поисков, он начал осторожно спускаться с
ненавистной груды деревьев. А когда почти уже добрался до нормального
уцелевшего леса, Пузырь сзади вдруг страшно завопил. И Оборвыш торопливо
вскарабкался обратно.
- Что случилось? - спросил он взволнованно.
- Присоска! Я раздавил присоску!
Оборвыш содрогнулся.
- Ерунда! - сказал он, мгновение помедлив. - Это случайность. Она,
наверное, из-за вертня перепутала день с ночью.
- У тебя там уже темнеет, да? - с беспредельным ужасом предположил
Пузырь.
Оборвыш посмотрел на небесную твердь. Пока еще было светло, однако жить
Пузырю оставалось не так уж много времени. Кровожадные властелины ночи в
нетерпении ждут своего часа. Свирепые, вечно голодные, скоро выползут они
тысячами из нор, набросятся на пойманную в яме, забавно трепыхающуюся
добычу, и останется от Пузыря лишь белесая сморщенная оболочка.
- Не бойся, время еще есть! - бодро воскликнул Оборвыш.
- Отходился я, - севшим голосом сообщил Пузырь. - Отменялся. И зачем
только в лес пошел? Заплечник твой мне покоя не давал. Так вот он,
заплечник, в руках у меня...
- Все, хватит болтать! - резко прервал Оборвыш это болезненное
бормотание. - Пойду людей позову на помощь.
Пузырь жалко всхлипнул.
- Какой дурак сунется на ночь глядя в лес? - голос у него стал совсем
мертвым. - К тому же задаром?
- Я им уплачу, - зло сказал Оборвыш. - Ты понял?
И Пузырь замолчал.
ПЯТАЯ:
Когда изнуренные ноги уже не слушались, когда бешено работающее сердце
готово было пробить ребра, когда разодранная одежда насквозь пропиталась
потом, он выскочил из леса.
Деловито брели путники. Противно скрежетали повозки, мерно вышагивали
неутомимые топтуны. Дорога жила своей собственной жизнью, в заботах и
хлопотах - бессмысленно шумела, разговаривала, плевалась лепешечной шелухой,
фыркала, пачкала пеной вековые камни. К кому здесь обращаться? Кого просить?
К кому взывать? Он принялся лихорадочно озираться. Во рту была какая-то
глупая каша из отчаянных умоляющих фраз - мешала кричать. Он прислонился к
лиственнику, стараясь успокоиться.
- Смотрите, вот он! - раздался восторженный возглас. - Я его нашел! Я
его первый увидел!
Оборвыш вскинул голову. Несколько человек бодро шагали вдоль леса,
уверенно, целеустремленно - прямо к нему! Знакомый до боли голос крикнул:
- Эй, не вздумай снова убегать! Плохо будет!
Тягостный озноб пробрал вдруг Оборвыша: он узнал этих людей. Сборщики
солдат. Те самые, вчерашние. Пытаться бежать было бесполезно. Совершенно
бесполезно.
Предвкушая хорошее развлечение, стражники окружили лиственник. Крупные,
мускулистые, накормленные, они не сомневались в своем предназначении, они
хозяйски ухмылялись и сладко рыгали вчерашним огненным дурманом. Господин
младший воевода с удовольствием сказал:
- Парень, мы так давно тебя искали. Ноги все сбили. И где это ты
пропадал?
- В лесу, - кротко ответил Оборвыш.
Стражник мягко покивал.
- Я так и думал. Сначала-то мы тебя по дороге ловили, - он ткнул
пальцем в сторону города, - но потом поняли, что там тебя нет. Решили
вернуться. Мы обязательно должны были тебя найти, очень уж ты нас обидел, -
голос его сделался пугающе радостным. - Сожги меня сияние! И мы тебя нашли.
Оборвыш молча стоял, прижимаясь спиной к теплой податливой коре. Выхода
не было - он отчетливо сознавал эту раздирающую душу истину. Теперь выхода
не было точно. Рыдай, падай на колени, целуй врагам ноги, умой лицо
грязью... Ну же, Оборвыш!
А Пузырь ждет. Мечется, надеется, сходит с ума. Изнемогает от ожидания.
Бывший друг, толстый безвредный человечек.
Это сон, подумал Оборвыш. Это бред... Огни занебесные, помогите!
Господин младший воевода с наслаждением говорил. Его тени стояли
полукругом, их ненавистные рожи сливались в сплошную полоску, отгородившую
лиственник от остального мира. Оборвыш пусто смотрел на окружившие его
самодовольные розовые пятна и старательно слушал. Выхода не было.
Кошмарный беспросветный мир.
Выход существовал. Напрашивался сам собой, был очевиден и прост. И
Оборвыш ни мгновения не колебался, приняв его за единственно возможный. Он,
скорее всего, до конца еще не понимал, что означает этот выход для его
жизни. Он решился сразу. Когда господин младший воевода закатил ему властную
оплеуху, а затем пригласил проследовать в стоящий где-то поблизости загон с
двуногим скотом, когда стоящие без дела ребята получили долгожданный приказ
помочь этому тощему выродку дойти до места, он задал вопрос:
- Вам нужна бумага?
- Чего-чего? - переспросил воевода.
- Бумага, - повторил Оборвыш, потирая горящую щеку. - Нужна?
Ответом ему явился хриплый хохот.
- Малыш спятил! - объявил господин младший воевода. - И сколько у тебя
бумаги?
- Много. Вам для закруток надолго хватит.
Стражник стал серьезным. Недоверчиво оглядел рваную рубаху Оборвыша,
измазанное лицо его и с сомнением предположил:
- Ты врешь, мерзавец!
- Нет.
- И где же она у тебя? - поинтересовался тогда стражник.
- Вам нужна бумага? - уточнил Оборвыш. - Мы сможем договориться?
- Ну что же ты, - укоризненно заметил господин младший воевода. -
Сильно не хочешь быть солдатом?
- Я хочу отдать вам бумагу.
- Это хорошо, - похвалил стражник. - Считай, что договорились. Так где
она у тебя?
Оборвыш коротко объяснил ситуацию. Затем посмотрел на небо. Вот-вот
должно было начать темнеть. Господин воевода тоже внимательно посмотрел на
небо.
- Там придется здорово поработать, - задумчиво произнес он. - Да-а...
Идти в лес на ночь глядя...
- В яме лежит целый заплечник бумаги, - напомнил Оборвыш.
- Да-да, я понял... Знаешь что? - высокопоставленный человечек, усмирив
брезгливость, вплотную приблизился к Оборвышу, дружески возложил ладонь на
плечо его. - Плюнь ты на этого потного толстяка! Он ведь теперь нищий. Давай
мы завтра спокойно пойдем и достанем твою бумагу. Согласен?
- Надо идти сейчас, - нетерпеливо сказал Оборвыш. - Как можно скорее.
- Мы пойдем завтра, - сообщил воевода свое решение.
- Завтра я вам не покажу место. А сами вы не найдете.
- Тьфу! - разозлился стражник. - Я было подумал, что ты умный парень, -
он помолчал и уверенно добавил. - Завтра ты покажешь нам все, что попросим.
- Нет.
- Покажешь, - улыбнулся сборщик солдат. - Ты ведь не знаешь, как хорошо
мы умеем просить.
- Не покажу, - равнодушно сказал Оборвыш.
Стражник поверил.
- Вонючка... - проговорил он. - Ладно, все равно работать не нам, -
повернулся и жестко приказал ожидающим сзади теням. - Гоните за нами тот
сброд из загона. Только внимательно, чтобы не разбежались, понятно?
И они двинулись в путь.
Что же я наделал! - ужаснулся Оборвыш. - О-о, святая твердь!
Спасатели действовали энергично, расторопно, умело. Вскоре вышли к
завалу, тут же в руках у стражников появились топоры, будущие солдаты были
временно освобождены от стягивающих их веревок, и работа началась.
- Показывай, - сказал воевода.
Оборвыш безропотно повел стражников к ловушке, из которой недавно
выбрался. Были ясно слышны какие-то странные звуки, и, приблизившись, он
догадался: это выл прощавшийся с жизнью Пузырь.
- Я привел людей! - Оборвыш заставил себя крикнуть. Пузырь проорал в
ответ что-то нечленораздельное.
- Заткнитесь вы! - рыкнул воевода раздраженно.
Дальше все происходило очень быстро. Оставалось только наблюдать,
стараясь забыть о неизбежном. Сборщики солдат разрубали сваленные деревья,
осыпая мир оглушительными проклятиями, полуголый сброд растаскивал в стороны
тяжеленные бревна. Господин младший воевода тревожно посматривал на небо и
часто поторапливал подчиненных, бессловесных же рабов изредка стегал плеткой
- просто так, на всякий случай. Он тоже ругался, разнообразно и
отвратительно. В итоге дело спорилось, и когда твердь небесная окончательно
утратила дневную силу, работа была закончена.
Пузырь выскочил наружу через прорубленный колодец, совершенно обезумев.
Он размахивал руками, гадливо сбрасывая с себя что-то невидимое, яростно бил
во все стороны ногами - очевидно, продолжал войну с присосками. На коже его
виднелись следы многочисленных укусов, руки были вымазаны кровью. Да,
жутковатое сражение развернулось в яме. На Пузыря никто не обратил внимания.
Он побежал куда-то, споткнулся, грохнулся между бревен и остался лежать,
наконец-то успокоившись. Оборвыш подобрался к нему и сел рядом.
- Достать мешок! - нетерпеливо скомандовал господин младший воевода.
Сказанное моментально было исполнено. Стражник принял заплечник, вспорол его
коротким движением и удовлетворенно изрек. - Не обманул, мерзавец.
Он с жадностью насовал бумагу себе за пазуху, безжалостно сминая листы,
после чего милостиво разрешил:
- Разбирайте, ребята.
И заплечник в мгновение ока был растерзан.
- Отдохнем, - сказал тогда господин младший воевода. Потные пальцы
зашелестели трудно добытой драгоценностью, делая невиданные доселе закрутки.
Очень кстати оказался здесь подаренный Пузырем курительный порошок. И вскоре
стали подниматься к небу тонкие струйки дыма, быстро растворяясь в вечернем
воздухе.
- Прямо как Верховный, - блаженно подметил он. Стражники вокруг
согласно закивали головами.
Оборвыш смотрел, как корчатся в огне исписанные им листы бумаги, как
превращаются в пепел его небылицы, как сгорают его мечты, и думал, о том,
что надо встать, сделать всего несколько шагов и убить палача. Он почти уже
собрался осуществить это, но внезапно понял, что сначала нужно убить себя. И
радостно изумился простоте этой мысли. А глаза его продолжали ясно видеть
непоправимое, и, не в силах выносить пытку, он отвернулся.
Свершалось преступление. Свершалось святотатство. Вообще - свершалось
что-то невозможно, невообразимо страшное. До последнего момента Оборвыш не
верил. Не мог верить. А теперь... Что же он наделал?
- Все, ребята, пора, - сказал господин младший воевода. - Бежим к
дороге.
Настроение у него было на редкость хорошим. Он приятельски улыбнулся
Оборвышу:
- Тебя мы, пожалуй, оставим. Не годишься ты в солдаты, слишком добрый.
Когда сборщики солдат скрылись среди деревьев - растворились в
сумерках, будто и не было их - Пузырь приподнялся. Спросил:
- Они все забрали?
Оборвыш не ответил. Пузырь продолжал:
- Не расстраивайся, ты еще лучше сочинишь.
Оборвыш молчал.
- Я тебе достану бумагу, - пообещал Пузырь. - Завалю тебя бумагой.
Расшибусь, но достану!
Оборвыш сидел тихо, беспомощно опустив глаза. Чтобы расшевелить бывшего
друга, Пузырь начал увлеченно рассказывать, как он благодарен, как он рад
тому, что его не бросили, но тот не отзывался, будто бы даже не слушал, и
голос у Пузыря почему-то становился все жалобнее. Только когда с уст
взволнованного перекупщика сорвался давно зревший вопрос, Оборвыш сумел
очнуться.
Пузыря интересовало, зачем его спаситель шел в город.
И, складывая фразы из сухих непослушных звуков, мучительно
пробивавшихся сквозь онемевшее горло, Оборвыш открыл бывшему другу свою
мечту.
Умирая, отец поведал ему, что есть в городском храме группа жрецов,
которые втайне от всех занимаются нужным для людей делом. Они подробно
описывают происходящее под этой твердью и надежно прячут бесценные записи,
чтобы сохранить их на долгие года. Сейчас, увы, никто не поймет важности
этой святой миссии, но придут когда-нибудь другие люди - те, что родятся
неизмеримо позже, - и будут они счастливы узнать о жизни предков, чтобы
никогда не повторять их слепых ошибок. Так сказал Оборвышу отец, и далее
признался, что сам он не век жил в деревне, а был по молодости учеником
жреца, да вот беда - изгнали его за глупую провинность. И покинул он город,
унося с собой бумагу, которую ухитрился накопить за время пребывания в
храме. Поселился в глухой деревне, дабы продолжать самостоятельно тайное
дело, твердо решив посвятить этому жизнь. Но судьба подарила ему сына, и все
резко переменилось, потому что мальчик оказался очень странным ребенком. Сын
сочинял истории, причем самое удивительное - истории эти рассказывали о
совершенно неправдоподобных, несуществующих, попросту невозможных вещах и
событиях. О таких умельцах отец никогда не слыхал, и понял он однажды, что
рождение его сына - великое чудо. Прошло время, и отец понял новую истину:
для тех, кто придет неизмеримо позже, очень важным окажется знать не только
то, что БЫЛО с их предками, но и как предки видели то, чего с ними НЕ БЫЛО И
НЕ МОГЛО БЫТЬ. Тогда отец обучил Оборвыша письму, заставил записывать свои
истории, а перед смертью наказал идти в город и отдать рукописи его бывшим
товарищам, подробно объяснив, как их там найти. И мечтой Оборвыша, смыслом
его жизни стало отцовское напутствие - добиться того, чтобы небылицы
пережили сложные времена, чтобы в целости попали к тем, кто придет позже.
Вполне ведь может случиться так, что кроме Оборвыша в мире не отыщется
больше подобных странных умельцев.
Пузырь выслушал эти никчемные запоздалые откровения. Затем медленно
встал. Призрачно белело его неподвижное лицо.
- Ты извини меня, - сказал Пузырь глухо. - Я не знал.
И побрел прочь, шатаясь, оскальзываясь, беспрерывно бормоча, будто
безумный: Отец... Всемогущее небо... Отец... Куда - неясно, ничего не
объяснил, просто ушел, а впрочем Оборвыш и не заметил, что бывший друг
оставил его в одиночестве.
Ночь надвигалась неотвратимо. Сейчас приползут присоски, безразлично
подумал Оборвыш. Скорее бы! Он сидел на влажном стволе дерева и в муках
осознавал, что все потеряно. Безвозвратно. Дикое слово. Руки и ноги не
слушались: были холодны, как ночные страхи. Небылиц больше не существует, -
думал он, - и восстановить их будет невозможно. Беда в том, что сочинял он
не только сами небылицы, но и фразы, из которых они сложены. Поэтому если и
возьмется Оборвыш их восстанавливать, то придется ему начинать сначала, и
получатся у него совершенно новые истории... О-о, твердь-спасительница, как
страдал он над каждым листиком! Как тщательно отбирал слова, как трудился,
ни о чем не жалея, целиком отдавшись лихорадочному желанию сказать еще
лучше, еще красивее, еще точнее... Все потеряно. Я себя потерял, понял
Оборвыш. Меня больше нет, и это даже хуже, чем умер. Это просто не с чем
сравнить.
Присоски так и не приползли: слишком высоко он сидел, на самом верху
завала. Проклятым кровопийцам не удалось взобраться туда. Он не спал. Да и
как мог он спать, если к нему пришел отец? Отец бесшумно выплыл из темноты,
присел рядом и заговорил. Оборвыш задрожавшим голосом ответил, почему-то
разволновавшись, и они провели несколько чудесных минут, беседуя.
- Не плачь, малыш. Откуда в тебе отчаяние и горечь? Ты же достойно
встретил испытание!
- Какое испытание, отец?
- Разве ты не понял? Испытание на правду написанных тобой слов.
- Но ведь теперь все пропало!
- Что ты, мальчик мой! Конечно, нет. Все только начинается, потому что
ты стал совсем взрослым.
- Неужели я работал зря! Мой труд... Мне так холодно, отец, так худо!
Неужели зря?
- Тебе виднее, сын. Однако сегодня ты спас человека, и я горжусь тобой.
- А как же твоя мечта? Разве тебе самому не обидно?
- Немного обидно. Но не больше того. Я радуюсь.
- Огни занебесные! Чему ты радуешься?
- Тому, что ты сделал выбор. Тому, что ты повзрослел. Теперь ты
подготовлен, Оборвыш, сын изгоя.
- К чему?
- К дороге.
- Отец, а сияние? Опалило оно меня лихо. Я уже чувствую, как что-то
нехорошее одолевает мое тело. Боюсь, дорога будет недолгой.
- Людей, которые живут вечно, стихия победить не может. Так что
постарайся жить вечно. Постарайся. И не плачь, ладно?
(ТЕХРЕДУ: ОТДЕЛИТЬ ПУСТОЙ СТРОКОЙ)
Примерно такой был разговор. Отец высказал удивительные, непонятные
мысли, их предстояло хорошенько обдумать, и Оборвыш занялся этим немедленно.
Он слегка увлекся, поэтому, к сожалению, упустил тот момент, когда отец
ушел. Однако, он не очень огорчился. Ему сделалось как-то легче, спокойнее,
проще. Оборвыш вдруг начал с наслаждением вспоминать детство, но вокруг
клубилась темнота - была повсюду, назойливо ласкала лицо, и ничего больше не
оставалось, как раствориться в ней, забыв обо всем начисто.
ШЕСТАЯ:
Когда стало окончательно ясно, что наступило новое утро, когда в
потеплевшем воздухе растаял вчерашний бред, когда нестерпимо захотелось
что-нибудь сделать с этой звенящей пустотой, заполнившей лес до краев,
Оборвыш решил отправиться к дороге.
Зачем - пока не знал. А впрочем, не успел бы осуществить внезапно
возникшее желание. Шумно отдуваясь, к нему карабкался Пузырь, как всегда
тяжелый, как всегда бесформенный. Двигался Пузырь быстро, уверенно,
неудержимо, и вскоре оказался рядом.
- Хорошо, что ты еще здесь, - торопливо произнес он. - Хорошо, что ты
еще не ушел.
По правде говоря, бывший друг на сей раз не очень-то походил на себя.
Глаза его лихорадочно блестели, пальцы сплелись в напряженный клубок, губы
нервно подрагивали, вообще, весь он был каким-то осунувшимся и болезненно
возбужденным. Но самое странное, непривычное, даже пугающее заключалось в
том, что Пузырь заметно похудел.
- Что с тобой? - спросил Оборвыш, ощущая беспокойство. - Ты нездоров?
- Я не спал всю ночь, - волнуясь, ответил Пузырь.
- Присоски тебя вчера сильно покусали?
- Да ну, ерунда! Я вот для чего к тебе пришел...
- Спасибо, что пришел, - перебил Оборвыш. - Вдвоем легче. Ты ведь товар
весь потерял?
- Потерял, - вздохнул Пузырь. - Ничего, переживу... Я хочу отдать тебе
бумагу.
- Бумагу? - вскинулся Оборвыш.
- Я немного припрятал из твоего заплечника, пока сидел в яме. На всякий
случай, - и он бережно вытащил из-за пазухи смятую пачку.
Руки с трепетом приняли подарок. О-о, Небо! - беспорядочно запрыгало в
голове. Неужели что-то сохранилось? Безумная надежда одурманила разум. Его
труд, его смысл, его жизнь... Неужели?!
Там были только чистые листы.
- В темноте я ничего не видел, - объяснил Пузырь. - Вытащил, что
попалось под руку. А потом забыл тебе отдать. Такая кутерьма была! Ты уж
извини.
- Спасибо, - пробормотал Оборвыш, совладав со своим голосом.
Разочарование едва не сломило его.
- Это тебе спасибо, - тихо сказал Пузырь. - А мне не надо. Я знаю, что
я тварь земляная. Хуже последнего иноверца.
Оборвыш устало улыбнулся:
- Не говори глупости, ты добрый человек.
- Я теперь все знаю. И про тебя, и про себя, - Пузырь посмотрел наверх,
внимательно огляделся по сторонам, привычно почесал живот сквозь грязную
рубаху. Смотреть в глаза Оборвышу он избегал. Было видно, как жестоко Пузырь
волнуется. Он явно собирался сказать нечто важное. Нечто совершенно
необычайное. Поэтому тянул время, не мог решиться.
- Так вот, я не спал всю ночь. Знаешь... кое-что понял. Я понял, что
сдохну! Улечу в занебесье, и ничегошеньки от меня не останется, кроме
нечистот в придорожном лесу, - он помолчал, собираясь с духом. - Короче, я
хотел тебя попросить, Оборвыш. Научи меня грамоте, а?
Творилось что-то неописуемое. Обрушивалась небесная твердь, сияние
слепило глаза, вертень крутился в голове. Я все еще брежу, догадался
Оборвыш. Сейчас ночь, а израненный рассудок не желает с этим примириться.
- Пожалуйста, научи, - говорил Пузырь. - Я понимаю, что бумаги для
этого жалко, но можно и палочкой на земле. Я тебе заплачу, отблагодарю!
Сейчас, правда, ничего нет, но я найду, где заработать. Я тебя очень
прошу...
Оборвыш взял себя в руки. Взглянул в побледневшее лицо бывшего друга и
поискал подходящие случаю звуки. Достойных, к сожалению, не нашлось.
- Зачем? - произнес он хрипло.
- Как это? Вдруг пригодится! Мало ли что бывает... - Пузырь взмок от
напряжения. Раздраженно одернул прилипшую к телу рубаху. - Не знаю я, зачем!
Отец, закричал Оборвыш. Я не один! Отныне я не один под этой твердью!
Не один!
Услышал ли его хоть кто-нибудь?
- Сейчас, - сказал он.
- Чего? - напряженно спросил Пузырь.
- Сейчас будем записывать небылицу. Посмотришь.
Пузырь вытер лицо.
- По-моему, ты ошибаешься - небылиц не бывает. Так мне кажется.
- Дружище, - нежно ответил Оборвыш, - мы обо всем поговорим. Попозже,
ладно?
Он встал и принес останки заплечника, брошенные стражниками. Оттуда
достал чернила и перо. Затем аккуратно расправил спасенную бумагу, поудобнее
уселся на стволе дерева, посмотрел на чистый лист, сверкающий безжалостной
пустотой.
И неожиданно заплакал.
Не плачь, - просил его отец. - Не плачь, мальчик мой... Но ему не
удалось сдержаться. Оставалась еще в нем нехорошая горечь. Все-таки
оставалась. Никуда она не делась. Никуда.
(ТЕХРЕДУ: ОТДЕЛИТЬ ПУСТОЙ СТРОКОЙ)
Это была первая его небылица - САМАЯ ПЕРВАЯ. Именно с нее в те туманные
полузабытые годы началась жизнь. Поэтому записать ее казалось совершенно
необходимым, тем более, что теперь точно так же предстояло начинать жизнь
заново. Оборвыш детально помнил сочиненную в далеком детстве историю.
Рассказывалось в ней о человеке, который придумывал слова. В мире, где жил
человек, слов существовало до обидного мало, и вот он взял себе за труд
увеличивать их количество. Был он таким тощим, что люди потешались над ним
беспощадно, но он, не обращая ни на кого внимания, делал свое дело, и при
этом с каждым новым словом все более и более худел. Объяснение простое -
человек оставлял в придуманных им словах часть себя. Увы, он не умел по
другому.
Такова основная мысль небылицы.
1986г.
Популярность: 1, Last-modified: Fri, 26 Jul 2002 19:04:14 GmT