Шел дождь. Капли его в слепящей голубизне прожекторов казались летящими
вверх.
     Будто густые рои варавусов.
     А их-то на площадке и не было. Ослепительный свет отбросил ночную жизнь
Люцифера в темноту, что так густо легла вокруг.  Дождь лил... Вода  текла на
бетон, был слышен ее громкий плеск.
     Я наблюдал, как грузят шлюпку.
     Первым принесли Красный Ящик.
     Я произнес формулу  отречения, снял Знак и  положил его  в  Ящик -- тот
мгновенно захлопнулся.  И тотчас же около него стали  два человека.  Подошел
коммодор, приложил руку к шлему,  а  те двое нагнулись, взяли Ящик и понесли
по трапу.
     Вдоль их пути стал, вытянувшись, экипаж ракетной шлюпки.
     Я отошел.
     Вода  стекала с шлема коммодора, бежала  по  его лицу. Вода блестела на
костюмах экипажа, на их руках, лицах.
     Голубой блеск воды, сияние, брызги, искры...
     Прожекторы лили  свет, и  людей на  площадке было  много.  Но  никто не
смотрел  на меня, хотя всего несколько минут назад  я был Звездным  Аргусом,
Судьей и имел власть приказывать Тиму, этим людям, коммодору "Персея". Всем!
     Еще  несколько минут назад  я  был  частью Закона  Космоса, его руками,
глазами, оружием. И вот пустота, ненужность. И показалось -- был сон. Сейчас
Тим подойдет, хлопнет меня  по плечу.  Я проснусь и увижу  солнце в  решетке
жалюзи, и Квик подойдет ко мне и  станет лизаться.  Но это был не сон.  Люди
еще  не  смели глядеть мне в глаза. Я еще был стоглазым, недремлющим Аргусом
-- в их памяти. Все ушло...
     Жизнь  моя -- прошлая  -- где она?.. Где ласковая  Квик?..  Где  мудрый
Гленн? Где я сам, но только бывший?..
     Они ушли -- Гленн, Квик, я, -- ушли и не вернутся.
     Ничто не возвращается.
     ...Ящик унесли. На это  смотрел Тим, глядели колонисты.  Большие  глаза
Штарка тоже следили  за Ящиком. И хотя  я не  видел  его  рук, спрятанных за
спину, я знал -- на них наложена цепь. Мной.
     Ящик унесли. Коммодор обернулся  и с сердитым лицом  отдал  мне  честь.
Махнул  рукой.  И  тотчас  другие  двое  увели  Штарка.  И  уже  сами  вошли
переселенцы.
     Они поднимались по скрипящему трапу, понурые и мокрые от дождя. Входили
молча. На  время установилась тишина. Стих водяной плеск. Я услыхал  далекий
вой загравов и  тяжелые шаги моута (он топтался  вокруг площадки, и время от
времени скрипело дерево, о которое  чесался моут).  Снова вой, снова тяжелые
шаги. И чернота ночи, хищной  и страшной ночи Люцифера. От нее  отгораживали
нас только столбы голубого света. Но сейчас ракета взлетит, огни погаснут, и
будет ночь, страх, одиночество. Будет Тим и его собаки.
     Погрузили ящики с коллекциями Тима  --  все сто двадцать  три.  Подняли
трап. Старт-площадка опустела.
     С грохотом прихлопнулся люк. Налившаяся на  него вода плеснулась на мои
ноги.  Сейчас они улетят, Аргусы улетят в Космос. А я  остаюсь один, сколько
бы Тимов и  собак вокруг  меня ни было. Улетают --  а  я остаюсь, брошенный,
несчастный, одинокий Аргус. Это обожгло меня. Я рванулся к люку.
     Я подбежал  и, не достав, ударил кулаком по маслянисто-черному костылю,
на который опиралась шлюпка. Ударил и опомнился  от боли, вытер  испачканный
кулак о штаны.  И отступил назад. Тут-то меня и  схватил Тим. Он держал меня
за руку и тянул к краю площадки.
     Я пошел.
     За нами двинулись собаки.
     Мы сошли вниз с площадки -- теперь на ней стояла только ракета. На носу
ее, метрах в  двадцати  пяти  или тридцати  над землей,  горела старт-лампа.
Красные отблески ее стекали с ракеты в водяных струях.  Завыли  стартеры. Их
вой  был  пронзителен и тосклив.  Стотонная  ракетная  лодка выла и стонала,
стонала,  стонала.  Такого переизбытка  тоски я даже не смог  бы вместить  в
себя.
     Ракета стояла среди голубых столбов  света,  стонала и  выла. Казалось,
она звала кого-то, звала подругу, чтобы только  не быть одной. Люцифер  стих
перед  этим  железным воем. Никто здесь  не  мог  тосковать  и  кричать  так
страшно. И я впервые думал о металле с состраданием, как о живом.
     Боль и  усталость металла... Я понял  их. Я  вспоминал  железные скрипы
перегруженных ракет, плач металла под прессом, стоны конструкций. Разве боль
не может обжигать  молекулы  самого  прочного металла? "А ну, кончай жалобы,
ударь  кулаком!..  Грохни!"  -- приказывал  я  ракете.  Включили  двигатели.
Люцифер затрясся под нашими ногами от их работы.
     Собаки прижались к нам.
     Шлюпка  выпустила раскаленные  газы. На их  белом и широком столбе  она
приподнялась  и  неохотно,  туго вошла  в воздух.  Замерла, повиснув, словно
раздумывая, лететь или остаться. И вдруг рванулась и унеслась. А мы остались
внизу, опаленные сухим жаром.
     Мох, сумевший вырасти среди плит  старт-площадки, горел.  Грохот шлюпки
умирал в небе.  Теперь ей надо идти на орбиту, к шлюзам "Персея": там  будет
их встреча, там кончится ее одиночество. А мое?

     Я долго ничего не  слышал,  кроме  застрявшего в  ушах грохота  шлюпки.
Наконец стали  пробиваться  обычные звуки: рев моута, лязг  панцирей  собак,
пробные крики ночников.
     Испустив крик, они притаивались, проверяли, нет ли опасности. Я услышал
дождь, вдруг припустивший.  Прожекторы  гасли один за  другим. И ударил  хор
ночников.
     Они пели, свистели, орали, били себя в щеки -- словно в барабаны.
     Они квакали, трубили в трубы, визжали, гремели в железные листы.
     Звуки  нарастали, становились нестерпимыми для  слуха ультразвуками.  Я
зажал уши.  Собаки зарычали. Тим выругался  и выстрелил  вверх. От вспышки и
грохота выстрела ночники притихли.
     -- У меня что-то с нервами, -- сказал мне Тим и лязгнул затвором ружья.
     -- Пойдем домой, -- предложил я. -- Я тоже устал.
     -- Еще бы не устать, -- сказал Тим. --  Ого!  Теперь с  месяц ты будешь
как  вареный.  Ног не  потянешь.  Еще бы,  могу  себе представить.  Конечно,
устал... Здравствуй, красавец!
     Он включил наствольный фонарь. Свет его уперся в морду моута.
     Тот стоял,  положив  ее на тропу и  раскрыв пасть, широкую, как ворота.
Его  глаза были склеротически красные,  подглазья обвисли большими мешками и
подергивались, слизистая рта белесая и складчатая. По коже его ползали белые
ночники.  Тогда  я  включил  свет вдоль дороги  от  старт-площадки  к  дому.
Посаженные  тесно,  как  грибы,  вспыхнули лампы.  Ярко. Моут шарахнулся.  В
темноте  затрещало  сломленное  им  дерево  и  стало  медленно  падать.  Вот
ударилось,  захрустело  ветками,  легло... Теперь мы могли безопасно идти --
световым коридором.
     -- А ты прав, -- сказал мне Тим. -- Со светом оно спокойнее.
     И мы  пошли.  Собаки загромыхали в своих скелетного типа панцирях.  Псы
были чертовски сильны мускулами этих аппаратов.  Пока шли, стих дождь и небо
прояснилось. В разрывах туч выступали звезды. Где-то  среди их мерцания  был
"Персей". Шлюпка, наверное, уже в шлюзах звездолета. Должно быть, сначала из
нее вышел угрюмый коммодор, затем вынесли Красный Ящик и вывели Штарка.
     А за ним шли неудачливые колонисты -- с чемоданами и свертками в руках.
     Их  скоро высадят на материнской  планете и будут презирать до конца их
серой, ненужной  жизни. А  Люцифер  станет  ждать  следующих  колонистов еще
несколько месяцев, лет или несколько десятков лет.

     Тим и собаки ушли в дом. Я остался во дворе.
     Я стоял и искал "Персея". Еще час назад, Аргусом, я свободно видел его.
И вот теперь не могу. А с колонией покончено, это ясно. Мало людей в здешнем
секторе. Но где  же звездолет? Где? И  тут я увидел  его. Небо -- ударом  --
заполнила  световая  вспышка.  Звезды  исчезли  --  в небе  загорелось новое
солнце.  На  Люцифер  легли   глубокие  дрожащие  тени.  Двигатели  "Персея"
работали.
     Тени сдвинулись, и я  понял -- звездолет летит,  несет в другой  сектор
переселенцев и  Штарка.  Видя движение этого  солнца, я  гордился. Мы, люди,
удивляли себя  своей  мощью. Мы смогли  сработать  "Персей" и создать  Закон
Космоса. Кто нам мог препятствовать? Только мы сами. За "Персеем" расходился
светящийся конус.  Пять дней моей жизни  уносится  со звездолетом --  меньше
недели назад Красный Ящик прибыл сюда на ракете "Фрам".
     Да, это было всего шесть дней назад.
     ...Капитан  Шустов с двумя людьми вынес из  ракетной шлюпки и  поставил
ящик  с  регалиями  и  оружием  Аргуса на  площадку.  И встал рядом,  широко
расставив  ноги, держа  руку  у шлема.  Его  люди положили  руки  на  кобуры
пистолетов. С угрюмым любопытством они смотрели на нас. Мы с Тимом встречали
их. Пахло гарью. На боках шлюпки были вмятины, люди усталы. Я глядел на них,
работяг Космоса, глядел на Красный Ящик. И ощущал невольную дрожь...
     Это был восторг первой встречи, свидания, не знаю чего еще.




     Тим -- сумасшедший работник. Ночь, а  он сидел за столом  и работал. Он
писал  -- как всегда. Очки он где-то забыл и  писал,  водя носом по  бумаге,
обметая ее бородой.
     Писал  жирным  карандашом,  крупными буквами, чтобы видеть их свободно.
Потом  он  станет  читать  свои  заметки,  дополняя   их  по   ходу   чтения
подробностями и  соображениями.  Я принял  душ,  переоделся, прилег.  Тут же
поднялся.  Я ходил и  пытался  освоиться  с положением. Я хотел  вернуться в
прежнюю свою  жизнь  и не мог. Словно бы утерял  ключ  и стоял, уткнув нос в
белую дверь, крепко запертую.
     Дверь твердая и холодная...
     Кто поможет мне?..
     Тим?.. Ники?..
     Ники стоял рядом  -- многолапый робот, мой  покровитель, почти друг,  и
моргал огнями индикаторов, улавливая мою смуту.
     -- Хочу стать прежним, стать прежним, -- твердил я.
     Но где-то глубоко в себе я все еще был Аргусом  и Судьей. Я преследовал
Зло и размышлял о нем, холодея от негодования.
     -- Хочешь есть? -- спросил Тим  и  ответил: -- Конечно!.. Покормлю-ка я
вас каким-нибудь кулинарным ископаемым.
     Он поднялся,  стал готовить еду  (и диктовать  машине). Он  ходил между
столами и плитой и диктовал. В то же  время готовил ужин: налил воды, чайник
поставил на  огонь; вынул  из холодильника  два куска мяса  и  бросил  их на
сковородку. Но  теперь эта готовка  на ощупь не смешила меня, как раньше.  Я
тоже ходил мимо полок со строем банок. В них -- образцы. Я помогал  собирать
их, рискуя собой. Но какая это, по сути, мелочь.
     Тим диктовал:
     --  "...Отмечается  появление  биомассы  типа  С  No13  (неоформленной,
подвижной). Изменения  в  ней вызваны,  по-видимому,  передачей генетической
информации  от  уже оформленных  объектов. Отмечаю  также бурное образование
химер. Интенсивность  биожизни этой планеты  не  сбалансирована, и  биомасса
производится  в  чрезмерном  изобилии. Я мог бы сказать при наличии демиурга
(он усмехнулся и подмигнул бумаге),  что данное божество впало  в творческое
неистовство". Какой бы ты хотел соус?
     -- Все равно.
     --  "...Мы  можем   оказывать   на  биомассу  типа  No13   направленное
воздействие,  --  диктовал  он.  --  Применяя  гамма-излучение  и  препараты
Д-класса,  вызвать  нужный  нам  эволюционный  параллакс  планеты. Но  лучше
использовать  Люцифер  как  склад  генетических  резервов.  Также намечается
решение вопроса антигравитации".
     ...Сковородка трещала, он топтался и  бормотал, собаки,  положив головы
на  лапы,  смотрели на  меня  своими  прекрасными  золотыми  глазами.  Доги,
огромные черные псы. Взгляд  их  спокойный.  У  них  желтые  брови и  морды,
ласковые к нам глаза, мощные лапы.
     Я почмокал  -- они вильнули хвостами. Я подошел к зеркалу и стал искать
в себе признаки Аргуса -- уширенный лоб, бледность  кожи и невыносимый блеск
глаз. Но мог отметить  только свою чрезвычайную худобу. Кожа лица воспалена,
глаза  усталы.  И  Тим выглядит плохо,  и собаки  кожа да кости. Вот  три их
опустевшие лежанки.
     Досталось нам всем, крепко досталось.
     Я кривляюсь у  зеркала, пытаясь вернуть прежний блеск глаз, и  не могу.
Но вижу-за неделю  я  постарел. У глаз легли морщины. Они узкие, как  волос,
эти морщинки всезнания. Губы... Здесь еще жесткая и горькая складка Судьи. А
еще во мне сознание  -- я прикоснулся  к чему-то огромному, словно бы  летал
без мотора или вспрыгнул на пик Строганова.
     Тим диктовал:
     -- "...Планета  требует ученых  типа классификатора.  Для творца Гленна
время еще  не  пришло. Законом работы..." Я думал: братья  Аргусы,  звездные
Судьи... Сколько времени еще я мог быть с вами?.. День?.. Неделю?..
     И сейчас объем  знаний  Аргусов  разламывает  мою  голову. Они  гложут,
грызут  мозг.  Забудутся  ли  они?  Войдет  в  меня  прежний  мир?  Зачем  я
согласился? Но те, кого выбрали Аргусы, не могли  отказаться.  Такого случая
не было, Аргусы его не знали. Иначе они бы сказали мне. Да и не отказался бы
я, даже сейчас, все зная.
     -- "...И запальные в смысле генетики организмы". Готово, садись!
     Тимофей снял сковородку, понес к столу и поставил на бумаги. Я ощутил в
себе  сильно  изголодавшегося  человека. Мне  захотелось есть  сокрушительно
много.
     Тим  ставил тарелки,  разливал чай в большие чашки. По  обыкновению, он
болтал  за едой. Жуя, запихивал себе в рот  огромные куски.  Подошли собаки,
положили морды  на край стола. Тим  бросал  им кусочки  мяса и обмакнутого в
подливку хлеба.
     Похудели, бедняги. Тим отощал, у собак до смешного заострились носы.
     Они плоские, словно долго лежали под ботаническим прессом.
     --  Ты  понимаешь,  --  говорил, жуя  и давясь, Тимофей, -- мы  с тобой
уникальные  люди.   Я  имею  честь  быть  универсалом-ботаником,   зоологом,
этологом,  дендрологом, чертезнаетчемологом. Ты затесался в Аргусы благодаря
этой каналье  Штарку. Силен мужик... Нам с тобой, по сути дела, надо  писать
мемуары.
     Он  захохотал, взял горсть сахара и,  повелев:  "Терпеть!", положил  на
носы собак по кусочку. Те,  скосившись на  сахар, недвижно  и серьезно ждали
разрешения есть его.
     -- То, к чему ты прикоснулся, -- втолковывал Тим, -- огромно. Аргус!
     Подумай сам, сколько бы  ты  мог еще  быть  им без опасности  смерти?..
Неделю?
     Думаю, что три дня. А там истощение протеинов, анорексия  и т.  п. Хоп!
(Собаки  подкинули  и  схватили  кусочки.)  Но ты должен  хранить  память  о
прикосновении к чему-то титаническому.
     ...И у  меня такое же бывает, когда я  в одиночестве  обозреваю  здание
науки. (Он  покраснел.) Ощущение, что я коснулся огромного,  лезу на снежный
пик. Слушай, может,  нам махнуть на север, освежиться  и поохотиться? Все же
полюс, снега, мохнатое зверье. А?
     -- Посмотрим, -- сказал я, думая, отчего он повторяет мои соображения.
     А  звучало бы:  "Воспоминания Аргуса-12". Вспомним,  вспомним...  Итак,
прилетел  "Фрам",  абсолютно  неожиданный.  Он скинул  на  Люцифер  ракетную
шлюпку.
     Аппаратура  наша  разладилась  в   грозу,  мы  не  приняли  сигналов  и
копошились во дворе.
     Было  ясно, Люцифер просматривался  на  большем  расстоянии.  Вдруг  из
солнечной  голубизны  ринулось,  гремя и  пуская  дым,  длинное тело.  Люди!
Ракета!  Мы с Тимом (и  собаками)  лупили  к площадке во  весь  дух. Одеться
толком не успели,  бежали налегке.  Затем капитан  Шустов, Ящик  из  красной
тисненой кожи. Обряд Посвящения и все остальное.




     Аргусы говорили мне -- Обряд возник  давно.  Утверждали  -- истоки  его
терялись во  времени. Я же  знаю  --  и Обряд, и  Аргусов  родили достижения
техники  и  изобретательность сильных  человеческих  умов.  Смысл Обряда был
велик.   Среди  чужих  солнц  в  пору   редкого  движения  ракет   (путь  их
рассчитывался  по  секундам)  правосудие  обездвижело,  а  Закон  изменился.
Преступлением  против Закона Космоса были и редчайшие отказы  в помощи одних
людей  другим, когда жизнь и тех и других балансировала на острие и приходил
соблазн сохранить одну жизнь  за счет другой. Нарушением  (и  преступлением)
Закона  становилось  угнетение инициативы  --  ею  двигалось освоение  новых
планет.
     Непрощаемым  Преступлением считали  то, когда  в страхе  (или  гордыне)
человек сметал чуждую  ему биожизнь с открытой планеты и  творил новую -- из
машин и железа. Так же расследовали  катастрофы.  Это Аргусы нашли утерянный
звездолет  "Еврипид",   они   же  разыскали  исчезнувшую  экспедицию  Крона.
Последнее  было  трудно,  в  том  секторе  нашлась только малая спасательная
ракета. И Аргус, служитель Закона, рискнул собой и сделал нужное. Исполнение
Закона поручалось человеку, который был на той  же самой планете  (или в том
же   звездном  секторе),   где   случилось  Зло.  Это  обычно   был  человек
бесхитростный,  полный  благожелательности (другого бы не допустили к Силам,
подчиненным Звездным Аргусам).
     Человек  этот сталкивался с  космически  сильным  Злом (пример  с Генри
Флинном,  сошедшим с  ума и  единолично пиратствовавшим в секторе 1291 "А").
Небходимость родила необычайные изобретения -- любой человек мог бороться со
Злом, каким бы оно ни было сильным, -- остальные люди занимались неотложными
работами.
     Ящик красной тисненой  кожи  вмещал в себя все  необходимое. Его  везли
туда,  где  случалось  Зло  (легенды  говорят  --  он  и  сам перемещался  в
пространстве).
     Тот,  на кого падал выбор,  становился Судьей и Аргусом. Он преследовал
Зло, побеждал его, судил, карал...
     Иногда  Аргус  погибал, но  Закон  шел твердым и четким  шагом  по этим
безлюдным  планетам. И мне хотелось  идти, искать, гибнуть  и торжествовать.
("Меня, бери  меня", --  подсказывал я  Красному Ящику.) Шустов снял шлем  и
вытер лоб. Лицо его было озабоченным.
     --  Слушай, Иван,  -- спросил Тимофей,  -- зачем эта  штука здесь?  Что
случилось? На планете нас только двое. Шустов помолчал.
     --  Ну и  жара  у вас,  ребята, --  сказал  он.  -- Как  вы тут еще  не
сварились? Душно, сероводородом тянет. Ад!.. Я, собственно, вез сыворотку на
Мекаус, да  какой-то дурак убил здесь  человека, вот меня и нагрузили.  А он
все тебе сам скажет, Ящик-то. Такие дела, Тимофей.
     И повернулся ко мне:
     -- Эй! Я тебя узнал, ты Краснов и погиб на "Веге". А, Тимофей, чудеса с
этими погибшими?  То  и дело их встречаешь  живыми (а  я и на самом деле был
мертв,  но стал  жив).  Ребята! Положите  руку  на  эту  штуковину. Быстрее,
быстрее  -- я спешу.  Если, конечно, согласны  стать  Аргусом,  Судьей и так
далее и восстановить справедливость?
     Я шагнул вперед, положил руку.
     -- Согласен.
     И Тим шагнул, положил руку: "Согласен".
     Красный Ящик спросил ровным голосом автомата:
     --  Георгий Краснов,  вы согласны выполнять Закон, требовать выполнения
Закона, преследовать нарушившего Закон?
     -- Согласен! (Я ощутил нараставшую теплоту в  крышке Ящика. Но рука моя
была спокойна.)
     --  Георгий  Краснов, я  обязан  предупредить об  опасности  --  вы  по
коэффициенту Лежова заплатите годами жизни за дни работы.
     -- Я согласен.
     -- Вы знаете мифическое значение Аргуса? Недремлющего? Стоглазого?
     -- Да!
     Автомат сказал:
     -- Тогда вы Судья, вы -- Звездный Аргус номер двенадцать.
     Я сказал:
     -- Да, это я.
     Он сказал:
     -- Я передам вам Знание Аргусов.
     И хотя из  ракетной шлюпки  Ящик с трудом  вынесли  двое, я взял его на
руки.  Я  отнес  его в сторону, под куст коралловика, открыл и вынул регалии
Звездного  Аргуса.  Я  надел  его  бронежилет  и  белый  шлем,  повесил Знак
--пятилучевую звезду. И тотчас капитан, козырнув  мне, заторопился по трапу.
Люди его спешили, оглядываясь на меня. Их словно сдул ветер. (Я и сам ощутил
его:  потянуло холодом, прошумело в  деревьях.) И  друг  Тим  отвернулся,  а
собаки прижались к нему. Ибо во мне уже была сила Закона и не было в Космосе
власти, равной  моей. Я  все видел. Само небо  открылось мне: сквозь густоту
дневного воздуха я ясно увидел созвездия, облака звезд.
     Они горели грозно. (Я видел, но не верил  себе.)  Я видел  (еще не веря
себе)  -- приближался,  идя мимо,  звездолет  "Персей". Сообразил --  он мне
будет нужен. Да, нужен. Я приказал и ощутил, как он, громадный, оборвал свой
полет и пошел сюда -- для меня. Знал (и не веря себе) -- он будет через пять
дней, там уже рассчитывают режим торможения.
     Я сделал это, я могу все. А что это все?..
     Я  могу  останавливать  ракеты,  ломать  злую  волю  и  видеть человека
насквозь.
     Я  увидел  тебя, Штарк.  Ты  принес  Зло  на  мою планету.  Поберегись!
...Голове было жарко в тяжелом шлеме. Бронежилет широковат (это к лучшему --
климат тропический), пистолет неудобно тяжел  и  велик.  При каждом  шаге он
ударял мне по бедру.
     ...Проводив шлюпку, мы с Тимом ушли домой. Я повозился еще с привычными
делами:  проявлением  фото,  ремонтом  сетки.  Но  все  вокруг  меня странно
уменьшилось.
     Двор -- всегда я находил его достаточным  для вечерней прогулки -- стал
тесен.
     Я ходил,  я топтался  в нем -- по мере ускорения своих мыслей. Выглянул
Тимофей, пожал  плечами и  закрыл дверь. Вышел Бэк, робко прополз и  у мачты
справил  малую  нужду.  Высоко,  будто  искры, пролетела стая  фосфорических
медуз. На сетку, булькая горлом, ползли ночники. Но их крики стали тихими --
звуки Люцифера были ничтожно слабы в сравнении с гремевшими во мне Голосами.
Я  стал Аргусом,  и все  прежние  люди, прежние  Аргусы  говорили  со  мной,
передавая мне Знание.
     С ними я пробежал историю Человека,  вылезшего в виде ящерицы из Океана
и в мучительных трудах создавшего идеальное Общество, Закон, Науку и Ракету.
     Не скажу, чтобы  Знания дали мне счастье. Наоборот,  во  мне поселилось
беспокойство. А вот в чем  сила Аргусов: нас стало двенадцать умных, опытных
и решительных людей -- во мне одном.
     Кто мог быть сильнее нас?
     ...Мы знакомились, мы говорили друг с другом.
     Их голоса вошли в меня сначала как шорохи, как тени моих мыслей. "Я --
     Аргус, -- думал я. -- Как странно".
     -- Еще не стал, -- шептал один. -- Не стал...
     -- Ты будешь им, -- сказал второй.
     --  Ты Аргус... Аргус...  Аргус,  --  заговорили  они, вся их  шепчущая
толпа.  Голоса  росли.  Громом  они  прокатывались  во   мне,   оглушая,   и
уносились...  Аргусы  говорили со мной. Аргус-9 говорил,  что  я все узнаю о
человеке.  Аргус-7 предлагал  рассказать мне  о мирах.  Они  твердили советы
--разные.
     -- "Если  ты хочешь пользоваться пистолетом,  двинь красную кнопку, что
на его  рукояти". И снова говорят -- о том, что,  получив Силу  Аргусов,  ее
надо расходовать  бережно, что, будучи сильным, надо беречь (не ломать) волю
человека.
     Аргус-11  твердил  мне  об  истине.  Аргус-10  --  "Мы  все друзья, все
судьи"... И, кстати, напомнил о том, что Закон имеет исключения.
     -- Я -- Аргус-1, -- заговорил чуть хриплый голос. -- Я чуть не был убит
--тогда мы еще не имели бронежилетов. Тебе расскажут, друг, о его свойствах.
Я же стану говорить тебе о Законе и о себе.
     ...В эти  часы я  прожил их одиннадцать жизней,  взял их опыт в себя. Я
постарел  в  тот  вечер, побелели мои  волосы.  Но на  один  вопрос  они  не
ответили. Не пожелали.
     Откуда  брался  страх,  рождаемый  мной?..  Я предельно добр. Что  это?
Отзвук  силы?  Могущества? Излучение?.. Или еще одна  сторона  доброты? Наши
огромные собаки, нападавшие и на моутов, сначала боялись меня (а я так люблю
их).  Я  слышал: вот  они  заскулили,  вот пробуют  выть,  затягивая  хором,
глубокими, плачущими голосами. Вот Тим орет на них:
     -- Да успокойтесь вы!
     И думает: "Я слышал, слышал об этой проклятой способности, но не верил.
Как изобретатели  смогли увязать телепатию и гипноз с  такими новинками, как
его жилет и каска?.. Не постигаю".

     ...Я -- ходил.
     В воздухе стыл  голубой  дождь сетки. Ночники  ползали  по ней. Разевая
рты, они бросали звуки  в меня (криком они убивают пищу).  Они  раздувались,
они чуть не лопались  от  усилий.  Мелькали языки, дрожали  мембраны. Свет и
звал и убивал  их. Умирая, они скатывались  по сетке  в ров.  Там их  кто-то
пожирал, хрустя и чавкая.
     Вот белая плесень стала вползать по сетке. Она совала ложноножки во все
ячеи. Сейчас она  вольется внутрь.  Но щелкнул электроразряд  (автореле!), и
она  упала  вниз большой  мучнистой  лепешкой.  ...Я  ходил. Глубокая  ночь,
светилась равнина. Биостанция  поставлена на самом высоком  здешнем холме. Я
видел голубое  свечение равнины, а в  нем холмы в  виде  темных вздутий. Они
вливались в небо кронами деревьев.
     Пустынные  места...  Выходит,  они  не  были  пустынными.  За  четверть
диаметра  от нас,  на  западе,  была колония  (в ней  Зло),  там  жили люди,
прилетевшие с планеты  Виргус.  Тайно от нас (почему?) колония основана  три
месяца назад. Я займусь ее делами, я раздавлю Зло. Такова моя цель.
     ...Утром я пойду в колонию. Мне нужна помощь в дороге,  нужен Тимофей с
его собаками,  необходим  "Алешка".  Согласится ли Тим?.. Ничего -- уговорю.
Как он там?  Лежит,  закинув руки за голову.  Вот думает о моем превращении.
Затем некоторое время поразмышлял о судьбе щенят Джесси -- их нужно отнять у
матери и  переводить на  нормальный режим.  Спасибо за такое соседство, Тим!
Вот улыбнулся в темноту -- воображает себе лица коллег, когда он вернется  к
ним через пять или десять лет с Люцифера... Думает о Дарвине и Менделе.
     -- Я  вас  перепрыгну...  Обоих...  --  шепчет  он.  (Я  не  верю себе:
скромняга Тим -- и такое.)
     -- Спи, спи, милый Тим, завтра ты дашь мне собак и поведешь машину.
     Сам.
     А теперь Люцифер...
     Ты алмаз среди венка мертвых  планет этого солнца. Ты обмазан Первичной
Слизью,  тебе еще  предстоит сделать  из  нее  отточенно  прекрасных зверей,
насекомых и рыб  (это  только эскизы  -- моут  и прочие). Но  твою, Люцифер,
судьбу могут исказить виргусяне.
     ...Штарк! Я вижу тебя, вижу твой черный профиль. Ты  словно  вырезан из
бумаги -- в тебе сейчас два измерения. Мне еще предстоит уточнить, насколько
ты глубок. Поберегись!
     Ты держишь в руках сейсмограмму. Ты знаешь: садилась ракетная шлюпка, и
озабоченность морщит твой покатый лоб... Жалеешь, что не  был готов к такому
быстрому  повороту дела?.. Ищешь  новые возможности?.. Думаешь  такое:  "Мне
дорого время.  Нужно  год-два-три повертеть  шариком, и тогда все убедятся в
моей правоте и силе  и  примирятся". ...Тимофей, славный мой человек.  Ты не
можешь уснуть? Спи, спи... до утра.  Позавтракав, ты предложишь  мне себя  и
собак. А еще мы возьмем ракетное ружье.
     Его понесет Ники. Решено?
     Я прошел в  дом. Храпел Тим,  глядели  на меня,  жались в теплую мягкую
кучу собаки.
     Милые, добрые чудаки...




     За десертом Тимофей огладил  бороду, защемил в кулаке, дернув ее  вниз,
спросил:
     -- Что намерено делать сегодня ваше величество? Сидеть здесь незачем.
     Ты что, решил пребывать в Аргусах вечно?
     ("Сейчас ты предложишь помощь".)
     --  Видишь  ли,   --  сказал  Тимофей,  кося  глазами  (я  прикрыл  рот
салфеткой), -- ты рад полученному могуществу, оно есть, мне снились всю ночь
твои распрекрасные очи. Но, голубчик, за могущество дорого платят. Я слышал,
этот жилет... Короче, тебя невозможно убить. Это ложь. А  все-таки безопасно
ли  долго носить на себе вещь  таких  странных свойств?  Посему  бери  меня,
собак, карету.  Ты  хоть  приблизительно  знаешь,  где эта  треклятая тайная
колония? Узнаю сопланетников, всегда ерундят.
     --  Я вижу. Понимаешь --  я  вижу место, ландшафт, особенности.  Но  не
координаты, конечно.
     -- А найдешь на карте?
     -- Запросто. Там развилка реки и плато с выходами синих горных пород.
     -- У меня есть  фотокарта, я даже  разбил координатную сетку. Примерно,
конечно.
     Тимофей стал открывать ящик за ящиком, разыскивая  карту (у него всегда
беспорядок). Говорил в то же время:
     -- На собак надену суперы.
     "...А сейчас ты мне расскажешь о Штарке и Гленне. Они с твоей земли".
     -- Занятно, -- говорил Тим, роясь в ящике. -- Мелькнуло имя -- Штарк...
     Звать Отто?
     -- Плюс Иванович... Сутулый, быстрый, подбородок и нос образуют профиль
щипцов.
     -- Вспомнил! Встречал -- эгоцентричная штучка. Но зачем ему делать зло?
     ...Властолюбие?  --  рассуждал  Тимофей.  --   Пожалуй,   есть.  А  еще
стремление всегда настоять на своем. Вот  его фразочка: "Тысячу раз скажу, а
продолблю  в  голове дырочку". Мозг какой-то безводный -- формулы, принципы,
системы. И вдруг короткое  замыкание  и загадка поведения.  Он  выступал  со
статьями  о  колонизации   планет.  Гленн...  Это  сторонник   биологической
колонизации...   Вот    карта,    чертовка!   Хирург-селекционер,    будущая
знаменитость, мой враг и, наверное, гений.  Тимофей достал  папку,  развязал
шнурки и бросил карту на стол, поверх посуды.
     -- Да,  мы с Гленном враги. Я наблюдатель, я хочу на каждой планете все
сохранить неприкосновенным, он же тянется все переделать. Самоуверенный тип,
не люблю.
     Карта  была   тимовская,  неряшливая,  самодельная.  Но  съемка  вполне
прилична.
     Мы нашли реку и синее плато.
     --  Километров тысчонок пятнадцать-двадцать,  --  говорил  мне Тимофей,
меряя пальцами. -- Вылетаем в девять? Тогда спешим, туман поднимается. Когда
все решилось,  я  почувствовал  новый голод. Я  стал брать  и доедать все со
стола: бутерброды, паштет, куски сахара.
     Тимофей озабоченно глядел на меня:
     --  У   тебя   сильно  повысился  обмен,   хорошо  бы   тебя  проверить
калориметрически, -- бормотал он. -- И  надо с  собой  взять всего побольше.
Найдем еду у колонистов?
     -- Конечно. Но Штарк, знаешь ли, что-то мудрит с автоматами.
     -- Ври больше! -- выкрикнул Тим. -- Будто видишь.
     Я -- видел.
     Жуя,  я видел  плоскогорье. Вдруг дым, обрывки пламени -- я отшатнулся.
Из дымного  (видимого только мной) что-то косо взлетело, пронеслось по небу,
исчезло. А вот смеющийся  Штарк. Он какой-то  острый. Пронзительны его нос и
длинный  подбородок.  Он смугл,  этот Отто Иванович. Губы тонкие,  вобранные
внутрь их  краешки.  И все -- нос, подбородок и  глаза  -- имеет  въедливую,
шильную остроту. Вот махнул рукой и задумался,  заложив ладони  под мышку. А
то --  широкое -- бешено несется к нам, обжигая макушки деревьев. Я понял --
Штарк ударил первый. Догадался -- та птица на узких крыльях, что летала  над
нами неделю назад, был его робот.


     ЧИСЛО 21-е ВОСЬМОГО МЕСЯЦА (дневник Т. Мохова)

     Странные,  напряженные дни.  Нужно описать  их, чтобы  не ушли, не были
забыты.
     Во-первых, колония: отчего я не был предупрежден? Или было оговорено  в
Совете, что они объявятся нам сами?
     Или помешала авария рации?  Тогда все ясно -- сообщение было, но оно не
принято  нами,  его  не  повторяли,  надеясь на  колонистов.  Затем проблема
коллективной  личности  Аргуса. Я предпочел бы  провести  этот опыт на себе,
сейчас же располагаю косвенными данными, ненадежными ощущениями.
     Я  сразу  ощутил перемену  в моем  друге.  Меня  заинтересовал  феномен
неожиданного усиления его личности.  (Под рукой не  было тестов,  я  не смог
установить  коэффициенты  интеллекта "до" и "после".) Но  "после" Обряда его
лоб стал  шире  и выпуклей,  не то расплываясь в моих  глазах, не  то  сияя.
Изменился и лицевой угол,  глаза приобрели маниакальный блеск. Ходил Георгий
быстро, не сгибая ноги в  коленном суставе, движения рассчитанные, машинные.
Казалось, его толкало нечто, сидящее внутри его.
     Что  еще?  Он  стал  выше.  Это  и  понятно,  рост  его  увеличился  от
повысившегося  тонуса  скелетной мускулатуры.  Сжимая (по моей  просьбе), он
сплющил   пружинный   эспандер.   Артериальное   давление   повышенное.   Он
действительно Звездный Аргус, почти сверхчеловек. Мне тяжело с ним, я словно
отравленный  --  жжет голову, тошнит, слабость в  ногах. Он добрый, честный,
открытый, но я испытываю смущение  и, пожалуй, страх. В нашу жизнь он принес
суету и напряжение.
     Утром (после завтрака) он вдруг  закричал, что всем  нужно лечь на пол.
Сам же, схватив  ракетное ружье (одной  рукой!), выбежал во  двор. За  ним с
лаем и  ревом вынеслись собаки всей кучей,  щенята Джесси заскулили в  своем
ящике.
     Я вышел за ним.
     Георгий крикнул,  чтобы я сдвинул  сетку.  Быстро!  Сейчас!  Я  включил
мотор, и небо  открылось,  голубое, чистое небо, даже медуз  не было. И  все
крики и суета Георгия показались мне в этот момент такой ерундой.
     Вдруг  широкая  тень  пронеслась  над  домом.  Все  задрожало  от  рева
двигателей.  Упали  комья  огня, и  --  боп-боп-боп  -- вслед этому широкому
унеслись  три маленьких ракетных снаряда.  Их  пустил  Георгий.  Они ушли за
крылатым роботом,  и за деревьями раздалось  еще  одно "боп", такое сильное,
что упала радиомачта.
     -- Робота пустил! -- крикнул Георгий. -- Догадался!
     Отдав ружье Ники,  он щурился на небо и почесывал шлем. -- "...Параграф
третий:  тот,  кто  направляет  автомат  на человека, заслуживает  наказания
первой степени", --  сказал он. -- А точно наведено, у него хорошая карта. О
нашей станции он все знал.
     -- Мерзавец! -- сказал я.
     -- Пойду глядеть на дело рук своих, -- сказал Георгий.
     Он  вышел, и, ничего не боясь, пошел  лесом, и, как бы взлетая,  прыгал
через кусты.
     Но  какова реакция  --  сбил эту чертову штуку, выпустил три  снаряда с
расчетом. А если бы та ударила прямо в дом?.. И мне стало жутко. Я не боялся
моутов и  загравов, бациллы Люцифера не пугали меня. Но если прилетает робот
и поднимает тебя и твой дом в небеса, в этом есть какая-то скверная жуть.
     Мой дом...  Мне стало жаль  его той жалостью,  что я порою испытываю  к
щенятам.
     Нет,  так  дело  не пойдет, надо спешить. Я пошел  налаживать "Алешку".
Осмотрел его --  все было  в норме --  антиграв под  напряжением,  горючее в
баках. Нажал пуск -- скарп приподнялся до уровня моей груди. Я погладил его:
люблю эту штуку.
     "Алешка" -- большая рабочая скотина с каютой, с плитой и холодильником.
     Я  опустил  его, выбросил  пару  дохлых  ночников,  тряпкой вытер  рули
управления, похлопал по подушкам сидений -- хорошо! Занялся двором -- мешали
ворвавшиеся во двор всякие летучие, фиолетовые, надоедливые. Они стрекотали,
наскакивали на меня, жала их  сверкали, как иглы. Я мотором натянул сетку. И
вовремя -- подлетали летающие медузы  --красные, синие,  желтые. Они красиво
плыли, словно древние  корабли.  Но когда спускались  ниже,  я  видел  синюю
бахрому  их  качающихся  щупалец.  Новых  не  было,  все   прежние  виды  --
пузырчатые, медузы-титаны и пр. Я вывел собак и стал одевать в суперы.
     Вот что я здесь люблю (кроме Георгия  и  зверей планеты) -- живое тепло
собак.
     Во-первых,  они моя дальняя родня.  Во-вторых,  мне  сладко их гладить,
трогать, ерошить  шерсть. Я люблю их мыть,  расчесывать, стричь...  Так мило
касание их горячих ласковых языков.
     Но мне стыдно, что я завез псов на эту сумасшедшую планету. Мне хочется
просить у  них прощения, сказать  --  простите,  вы сражаетесь и гибнете  за
меня,  но  без  вас  я  не  смогу здесь  жить.  Мне нужна  ваша  ласка, ваша
бдительность и ваша любовь.
     Суперы --  бойцовые  панцири.  Собственно,  к  обычному  я  привинчиваю
налобник  с  шипом сантиметров  в тридцать (чертовски трудно научить  собаку
пользоваться им), добавляю шипы  на спину и бока -- по двадцать  штук. Хотел
бы я  увидеть рожу моута, сцапавшего мою собаку.  Но прямое оружие  собак --
автоматические пасти. Работает их челюстями наспинный  робот  с передаточной
механикой страшной силы.  Я одел собак. Они стали фантастически уродливыми и
до чертиков опасными. Такими мы и пойдем в колонию.
     Вот  заскулили,  машут хвостами,  жмутся  ко мне.  Ага,  Георгий...  Он
перепрыгнул куст, хлопнул моута по морде.
     В руке его широкоствольный пистолет. Итак, война.
     -- Ты знаешь, -- закричал он. -- Робот-то здешний. Ни одного клейма!
     -- Не может быть! (Я удивился.)
     -- Может!
     -- А чем так громыхнуло?
     -- Он нес три ракеты, этот дурак, но у двух отказал механизм сброса.
     Они и рванули.  Кстати,  угробили  оранжевого  бородавчатника. В клочья
разнесли!
     -- Так ему и надо, -- бормочу я. -- Обнаглел, за собаками гонялся, меня
ловил.
     Георгий подходит, хлопает  меня  по  плечу. У, какая  тяжелая,  добрая,
страшная рука.
     -- Радуйся,  -- говорит  он.  -- Им завтракает  желтый  слизень  с  дом
величиной.
     -- Он светится?
     -- Там и без него светло.
     По-видимому,  это  Большой Солнечник --  он живет  в роще коралловидных
деревьев. Погрузились. Я сел за пульт управления. Аргус угнездился рядом. Он
сидел понурясь, словно из него вынули все кости.
     Я увидел, как худы и остры его плечи, и у меня сжалось сердце.
     Ники влез к собакам.
     Я  поднял машину над  деревьями,  в мир особенных,  верхушечных, лесных
жителей.  Нас  тотчас  окружили летающие пузыри, на  крылья  село  несколько
желтых  двухголовок.  Они  подбежали  к кабине  и  глядели,  тараща глаза. Я
повернул на юг и  дал умеренную скорость. Газовые струи потянулись за  нами.
Теперь, если у Штарка и есть дальний радар, он ошибется, не заметит нас, так
низко летящих.
     Пролетев километров  двести, я повернул на запад. (Здесь джунгли  цвели
верхушками.)
     -- Тим, -- спросил вдруг Аргус, -- Тим, ты все там убрал?
     -- Что? Где?
     -- Ну, дома?.. Коллекции, фото, записки?
     -- Основные в сейфах, последние на стеллажах.
     -- Тим, мне жалко, что так все получилось, -- сказал Аргус.
     -- Что случилось?
     -- Он накрыл нас. Он влепил в дом три ракеты. Ты погляди -- дым.
     Я откинул солнцезащитный  козырек  и увидел этот дым. Он поднимался  из
джунглей, тонкий и высокий, как шест.
     Меня ударило в грудь, и  закружилась голова. Я ощутил  холодные  пальцы
Аргуса -- он снял мои руки с клавишей управления.
     -- Мне жаль, -- повторил он. -- Мне очень-очень жаль.
     Я зажмурился  и  подержал  свое лицо в  ладонях --  они  пахли машинной
смазкой. Я стал предельно несчастлив.
     Я родился  в подземелье, на холодном Виргусе. Я рос на  скупой планете,
без животных и деревьев. На  Люцифере  я  нашел для  себя все,  что мне было
нужно, даже в избытке. Мне было хорошо здесь.
     -- Звездный, -- сказал я. -- Ты ввязал меня в эту историю. Чертов Штарк
бы меня не тронул. Зачем я ему? Ну, сижу на станции, ну, собираю образцы.
     -- Верно.
     -- Я тебя должен ненавидеть -- коллекции погибли.
     -- Основные в сейфах.
     -- Гони к дому! -- заорал я, вскакивая.
     -- Вот этого я не сделаю.
     -- Там горят труды наши. И твои тоже, имей в виду.
     -- А мне что за дело? -- сказал  он и заговорил  вдумчиво: --  Я как-то
отвердел, мне чужды твои  тревоги.  Я  -- стрела правосудия,  направленная в
Зло, мой путь прям.  (Он вздохнул.) Ты  не злись, сейчас тебе станет хорошо.
Тебе  хорошо,  хорошо...  Ты забыл, тебе хорошо.  Он  погладил меня холодной
ладонью, и мне стало хорошо. Я расслабился, даже глаза прикрыл.
     -- А коллекции мы соберем новые. Пустим в джунгли роботов-наблюдателей,
и будет тебе урожай, -- ласково говорил он.
     -- Да где же их взять-то, роботов, где?
     -- У Штарка.
     А вечером следующего дня Штарк сбил нас.
     До  плато оставался  час  полета.  Близился вечер.  Мы пролетели  озеро
Лаврака. Там, помню, мы с Ланжевеном стреляли по отражениям береговых камней
и рикошетом попадали в камни.
     Такое озеро здесь одно,  прочее  -- болотистые  джунгли. Если повторить
это слово  тысячу раз подряд, бормотать его не день, а месяц, год, то станет
понятна их обширность.
     Что там творилось, в этих болотах, никто толком не знал, даже я. О доме
и  коллекциях  я больше  не  думал,  на  Аргуса не сердился.  Меня  охватило
состояние  подчиненности,  я   отдыхал   впервые  на  Люцифере.  Сумеречное,
дремотнее состояние.
     К вечеру мы запеленговали сигналы  чужого радара. Автопилот повел скарп
по пеленгу. Шли мы как по ниточке. Георгий сказал мне, что слушает Голоса, и
зажмурился.
     Собаки повизгивали, просили есть.
     Я пошел  к ним. Дал  охлажденную  воду, сунул каждой по  галете  и стал
глядеть в иллюминатор. Я видел лес,  размазанный скоростью в  ржавые и белые
полосы, видел  проносящиеся назад летучие  существа, слышал удары их  мягких
тел по корпусу и свист воздуха  на его обводах. Свист и мокрые шлепки, свист
и шлепки.
     И вдруг мы наскочили на скалу, ударились в дерево, уперлись в стену.
     Так мне увиделось -- скала, затем дерево и стена. Меня бросило на пол.
     Вспыхнул огонь, и в каюту вошел вонючий дым.
     Нас спасли высокие деревья -- "Алешка" упал на их  вершины и провалился
вниз.  Падая,  он  заклинился  в  сросшихся   стволах.  Результат  --  скарп
прикончен,  мне в  кровь  разбило  лицо, Бэк вывихнул  лапу,  а  Георгий как
новенький, хотя кабину буквально разворотило взрывом. Он сбросил лестницу. Я
же в оцепенении глядел вниз -- чернота тропического леса, фосфор мхов.
     Я дрожал  в  ознобе.  Я стискивал зубы, сжимал  кулаки и... разрыдался.
Георгий же скалился. Он ощупывал себя, хлопая по плечам, по ногам, и говорил
мне:
     -- Ты знаешь, это тело даже не напугалось. Не скажу, чтобы не успело,
     -- ракету я заметил, она шла встречным маршрутом.
     -- Отчего же не свернул?
     -- Инерция массы. Ракета же кинулась в нас из деревьев, как  рыбка. Это
было красиво.
     И мечтательно, с эгоизмом вояки, сказал:
     -- Со Штарком любопытно цапаться...
     -- А  здоровье  экипажа  тебя  не интересует?.. Плевать?.. На собак? На
коллекции? На меня?
     -- Осмотрим-ка лучше Бэка.
     Мы вправили псу лапу и стали советоваться.
     --  "Алешка" пропал, -- итожил  Аргус. -- Это плохо, дорога удлиняется.
Ничего, доберемся. Зато плюс -- Штарк перестает нас ждать. Он уверен, что мы
погибли.  Конечно (Георгий прищурился), сюда прилетит проверочный робот, уже
взлетает. Он  сфотографирует, уточнит.  Итак, никакого  движения  в  течение
часа. Кстати, отчего у тебя нет роботов-зондов?
     -- Траты на станцию и так чрезмерны.
     (Робот уже был рядом).
     Мы приказали собакам лечь и  замереть, да  и сами не  двигались. Тотчас
слетелись  вампиры. Они  тянули  трубочки губ,  нам приходилось бить  их  по
вкрадчивым гибким мордам. Такие прикончили  Шургаева. Он,  раненный, полз  в
лагерь и был перехвачен ими.
     -- У  Штарка есть пробел, --  разглагольствовал  Аргус. --  Он  слишком
систематик, он пришлет  робота еще два раза  -- сегодня и завтра  утром: три
фото, можно сравнить  и  делать выводы. Зато  на следующие дни оставит нас в
покое.
     -- Почему же именно три? -- недовольно спросил я.
     -- Любимое число Штарка. Три ракеты, три робота-убийцы.
     И верно, робот прилетал три раза -- дважды вечером и раз утром. Вечером
он просто  шмыгал над деревьями,  но утром прилетел на  винте, и в тумане мы
чуть не проморгали его. Но Бэк зарычал, мы оторвались от завтрака и  увидели
спускающийся  в промежутке деревьев  аппарат.  Над  ним  --зонтик воздушного
винта. Телекамера его вертелась, объектив то  вспыхивал отраженным  солнцем,
то гас. Подлетая, робот  выпустил длинную струю горячей смеси. Но поджечь ее
не  успел -- Аргус  отбил  выстрелом  здоровенный  сук дерева, и тот, падая,
стукнул робота.
     Механизм заколыхался,  включил  ракетный двигатель  и  ушмыгнул  вверх.
Оттуда  он и поджег лес -- пламя  прошумело  по вершинам. Но хотелось бы мне
видеть того, кто сумел бы сжечь  эти джунгли! Они напитаны  водой. Древесина
здесь мокрая, она не горит, а только тлеет. Да и сами деревья -- не деревья,
а чудища. Деревья-кораллы, деревья-трубы, шары, колонны. Корни  вверх, корни
вниз, корни в стороны. Уф!
     -- Будь Штарк человеком, мог бы и  ограничиться вечерней разведкой,  не
держать нас здесь  целую ночь, --  говорил Аргус.  -- А теперь в  дорогу. И,
взяв консервы  и антигравы скарпа, мы двинулись к реке. (Аргус заметил ее по
белой окраске древесных крон.)
     Замыкал отряд Ники, таща ружье.
     Неприятности  пешего  хождения  начались  сразу  --  идти  пришлось  по
прокислой  местности.   Здесь  бурно   росли   грибы  и  зеленая  пена.  При
рассмотрении (десятикратная лупа)  понял  -- она  была  составлена  из синих
пузырьков, склеенных  друг  с  другом чем-то  оранжевым.  Оттого  цвет  пены
ядовито-зеленый.
     Бэк  неосторожно увяз в ней. Пена ожила  и  двинулась  на него.  Бэк  в
страхе и в бешенстве хватал ее челюстями, но пена наползала, он скрылся в ее
зеленой массе. (Фоторобот заскакал вокруг, дрыгая ножками, моргая вспышкой.)
Аргус выстрелом испарил пену, Бэк освободился. Но в каком виде!
     -- все панцирные отверстия отпечатались на его шкуре.
     Он словно побывал в сильнейшем пищеварительном соке. (Примечание:
     дальнейшие исследования показали  сообщаемость между собой всех зеленых
пузырей местности.)
     Из любопытных феноменов я могу отметить Белый Дым. Он попался нам здесь
же,  в  болоте,  он выходил  из  воды  вместе с  бурлением донных  газов.  В
серо-зеленой  тьме  джунглей  виделся  призраком,  но  был  материален,  это
утверждала реакция наших собак.
     Дым устремился  к нам.  Мы кинулись  врассыпную. Дым погнался за  Бэком
--пес взвизгнул и  кинулся в гущу корней,  забился в них, защелкал, загремел
челюстями. Дым, распластываясь, скользнул к  нему. И  тут же Бэк  выскочил и
бросился на Георгия -- того спас ловкий прыжок. Бэк повернулся  и вцепился в
спину  своей  подружки  Квик.  Мы  услышали  хруст  прокусываемых  панцирных
пластин, и Квик  умерла. Затем  он  посмотрел  на  меня  -- такого  бешеного
горения глаз я еще не видел, рот его был кровянист. Он прыгнул -- я выставил
ружье. Он сбил меня. Я упал между высокими кочками. Собаки с ревом  кинулись
на Бэка. Джек пропорол его, а Лэди сорвала с него панцирь.
     -- Прочь! Назад! -- кричал я на собак. Гибла вторая собака подряд.
     Проклятое место! Аргус  внимательно разглядывал  труп Бэка, он  как  бы
прислушивался к нему.
     --  Смотри!  --  И  показал на струйку  Белого Дыма, пробившуюся  между
кочек:  она выходила из мертвого тела,  обвивая кочки. И вот дымная  большая
змея приподняла голову, выпрямилась -- поплыла над черной водой.
     --  Какая гадость! -- с отвращением сказал  Георгий.  -- Это... это мне
напоминает   Мюриэль,   увиденный  Аргусом-3.   Подобная   нечисть  погубила
экспедицию Крона.
     Он  выстрелил из  пистолета.  Деревья  загорелись  от  лучевого  удара,
ошпаренные древесные слизни  падали один  за другим. Я же прощал Люциферу (и
Штарку) смерть двух собак. За  два коротких  часа я  увидел два незаурядных,
необычайных,  непредсказуемых явления. Их надо описать, взять в свою научную
котомку.
     И  мне  остро  захотелось  поговорить  с  Гленном, спросить его мнение,
поспорить с ним. Но там этот страшный Штарк.
     -- Гленн умер, -- сказал Георгий, хотя я не спрашивал его.
     И  снова мы  строимся  шеренгой,  снова идем. Воды  все  больше,  всюду
летучие  огоньки. Одни гнездятся в ступенчатой коре деревьев, другие  плывут
над черными водами. Собаки наши выбились из сил,  то  и дело садятся прямо в
воду. Я  устал. От усталости  даже ненависть к Штарку испаряется. Я бы шел с
антигравом,  но хочу  делить путь с  собаками...  Наконец  река. Она течет в
болотах. Как здесь выкрутится  Аргус? Он выкручивается первобытным способом:
дает приказ -- Ники валит несколько деревьев. Тяжелые он отбрасывает, другие
(они имеют  почти невесомую древесину) -- лазером  разрезает, формует  плот,
связывает бревна. Плот готов. Ники кладет  настил  из жердей, мы прикрепляем
антигравы и поднимаемся. Мы в воздухе будем идти вдоль  течения реки, но под
деревьями. Там нас Штарк не увидит.

     Трудно  -- река узкая, деревьев много, приходится отпихиваться жердями.
Ники топчется на носу плота, я работаю на корме. Ники активно шурует жердью.
Когда он взмахивает ею, я пригибаю голову. Собаки лежат на куче веток. И нет
сухого  места,  сухой  древесины,   сухой  одежды.  Нас  окутывает  плесень,
светящаяся  в  темноте.  Раздражают  осьминогоподобные  улитки,  в  полтонны
каждая. Они свисали с  деревьев,  они поднимали ноги,  похожие на вывернутые
корни дерева, они, подлые, ловили нас. Собаки огрызались.
     Мигги захворал, съев  щупальце улитки.  Начались судороги, а лечить пса
нечем. Аргус  пристрелил  его,  я  --  поставил в  счет  Штарку  трех собак.
(Отмечаю  маршрут  их  смертями   --  Бэк,  Квик,  Мигги.)  Видели  моллюска
спрутовидного.  Он красив и ярок, словно оранжевый апельсин. Он бросил в нас
пучок  щупалец  --  робот успел  сфотографировать его.  От  светового  удара
вспышки моллюск скончался, но будет, как живой, в моей фотоколлекции.
     Георгий  сидел над картой. Он  то бормотал о своем глубоком  интересе к
здешним болотам, то острил.
     --  В болоте, Тим, рождается жизнь. Болото и застой --  символ  особого
рода жизни, скоро мы с ней столкнемся.
     Или:
     -- Присмотрись, во-он деревья-психи. Одно пляшет второе впало в детство
и  зеленеет от  самых корней. Вот  это  дерево --  мизантроп, оно  растет на
отшибе, на нем нет ни листика, однако живое.
     -- Далеко еще? -- спросил я.
     Он ткнул пальцем  в просвет деревьев, на ровную, металлически блестящую
полоску горизонта (над ней летела цепочка медуз).
     -- Плато! -- сказал Георгий.
     Он сидел почти голый (сушил комбинезон), но так и не сняв смешную каску
и бронежилет.  И не боялся  ни бактерий, ни  грибковых спор, он вообще в  ту
пору ни черта не боялся.
     Он посмеивался  надо мной  и твердил,  что биолог должен  автоматически
любить болота,  медуз и осьминогоподобных  улиток, я  отмалчивался.  Мне  не
нравились его подшучивания.
     Не   смешно  --  дом  наш  разрушен.  Не   смешно  --  ради  погони  за
неопределенным Злом погибли  три мои  собаки из семи.  Их предки  увезены  с
Земли, их  родители направленно отобраны, они сами выучены для службы вот на
таких сумасшедших планетах.
     Им цены нет!
     А в доме была Джесси с щенчишками. Дурацкая бомбежка!
     Преступник охотится на блюстителя справедливости и закона. А что  такое
закон?..  Вот,  скажем,  эти мхи. Они растут сосут  голубую  землю  и  через
миллион  лет породят траву.  Это  природный  закон. Слизняк  в  болоте ловит
других маленьких слизней, переделывает их в свою массу. И это закон.
     Вон  следы моута. Следы поспешные. Интересно, от кого он удирал? Но раз
он  удирал  -- значит, есть существа крупнее и сильнее его. Тоже  закон --на
сильного всегда найдется сильнейший. (На Гленна -- Штарк, на Штарка --
     Георгий.)
     А  закон человека?  Справедливость  его многолика. Закон Ники привинтил
ракетное ружье на  свою  башенку. Но  держится он ближе  к Звездному, чем ко
мне,  -- это  закон  симпатии.  Ники  проходя,  осматривает  плот  --  закон
осмотрительности. Или стреляет, разнося  в клочья очередного болтающегося на
дереве   слизня,  нарушившего   закон   осмотрительности.  (Грохот,  шипение
ракетного снаряда -- и слизня как не бывало.)
     ...Снова вид на плато. Я установил  на  штатив астрономическую трубку и
рассмотрел летателей. Это оказались  не  медузы, а мини-скарпы типа "Блеск".
Простому  же  глазу  они  казались  то пузырьками-медузами,  то  светящимися
пушинками.
     Я  наблюдал,  Георгий  сидел,  положив на колени  карту,  делал отметки
маршрутов скарпов и жаловался, что ну просто не в силах настроить мозг на их
волну.
     Их много, толчея в голове.
     -- Чего я не понимаю, --  сказал я (в поле зрения  пролетели три скарпа
--два  серебристых  и один синий),  --  чего не понимаю -- они же  активные,
оснащенные и не удосужились заглянуть к нам.
     -- Удосужились! Для точной стрельбы нужны карта и сетка координат.
     Я развивал мысль:
     -- Понимаешь, нормальный переселенец дома любуется на  картинки, слизни
ему кажутся  смешными.  Но  приезжает,  выходит на свежий воздух  и... чешет
обратно во все лопатки, прячется  за колючую изгородь на  полгода, год, пока
не привыкнет. А у них иначе -- летают!
     -- Ты когда делал карту?
     -- Месяц назад крутился вокруг шарика. А еще я не понимаю Гленна.
     Почему он не позвал меня сразу? Мое имя известно.
     -- Гленн умер, оставь его.
     -- Хорошо. Где дома колонистов?
     -- Домов нет.
     -- Так где они живут?
     -- А по-твоему? -- Георгий улыбается.
     -- Слушай, нет ли там пещер?
     -- Есть, и еще какие. (Он сощурился, будто видит их.)


     Ники вскинул ружье и повел стволом, будто желая выстрелом сбить птицу в
полете. Движение его было  молниеносным, но Аргус успел схватить ствол ружья
и  поднять его. Ракета с шипением  и брызганьем  искр унеслась  вверх. Синий
прогулочный  скарп  пронесся над  нами,  сверкнул брюхом и  ушел за деревья.
Собаки залаяли вслед. Георгий орал:
     -- Быстро!.. Быстро вниз!
     И мы приземлили плот.
     Деревья здесь были прегустые, в белых перьях, а бревна плота длинные --
пришлось работать.  Затем мне было велено прыгать  на  берег, Ники --держать
плот на месте и следить за собаками.
     Мы  с Георгием  побежали в глубь леса. Белый нервный  мох  дергался под
нашими ногами.
     -- Он здесь, -- говорил мне на бегу Георгий. -- Я вижу его.
     -- Он мог улететь прямо.
     -- Он здесь, я его узнал.
     -- Их разведчик?
     -- У поганца другая цель.
     Я запыхался и отстал.
     -- Скорей! -- Георгий протянул мне руку. Наконец мы выскочили на поляну
и увидели машину. Около стоял моут и обнюхивал пузырь кабины. Морщины на лбу
зверя двигались, в глазах была серая, голодная тоска. Мы проскочили  под его
брюхом. Я обернулся и увидел -- он обнюхивал свой живот.
     -- А если... прилетят... другие? -- спрашивал я.
     Аргус не отвечал. Еще просвет  в  деревьях -- другая поляна. В середине
круга  красных  деревьев,  шевелящих ветками, плясал человек. Он бил ногами,
работал руками, вскидывая их вверх.
     Пляска была дикого, исступленного  темпа, ее только и танцевать одному,
в тайном месте. Человек подскакивал, приседал, вскрикивал:
     -- Их-хо-хо!.. Их-хо-хо!
     Это был очень толстый мужчина. Его рыхлые телеса тряслись, белые волосы
растрепались, ему  было чертовски тяжело  и  жарко.  Такому  надо  сидеть  в
комнате, на стуле.
     Мы подошли  ближе  --  мужчина плясала  закрыв  глаза.  Лицо  его  было
измучено, багрово. Но было  видно -- ему мучительно, до боли приятно. Но вот
он открыл глаза и взлетел.
     И  стал  летать,  загребая  воздух  руками,  вытягивая  ноги,   изгибая
туловище, прижимаясь к незримому.
     Я знал -- это ерунда, карманный антиграв, но страх поднимался во мне.
     Я ощутил свои волосы.
     Толстяк увидел нас.  Он подлетел, он гонялся за Георгием. Тот отступал,
а плясун, легкий, словно пузырь, налетал и налетал на него, дребезжа мелким,
гадостным смехом.
     -- Дрянь!  -- вскрикнул Георгий и ударил его. Толстяк упал. Он лежал на
мхе, разбросав руки,  и Белый Дым  неторопливо  покидал его.  Он был велик и
плотен, этот Дым. Казалось, на  поляне сожгли дымовую шашку,  и ветер несет,
взодрав,  столб  ее дыма  (а ветра не было).  Дым ушел, а толстяк лежал и не
шевелился. Георгий схватил его за волосы и поднял голову. И вдруг стал  бить
его по щекам. Он бил  легонько и размеренно, ладонью бил сначала по  правой,
затем по левой щеке. Шлепки разносились в тишине.
     ...Мужчина оттолкнул руку Георгия и сел.  Он оперся на руки и посмотрел
на нас. Глаза его были крупные и светлые кругляшки на красном лице.
     -- Ребята, -- сказал он, помолчав. -- Я вас не знаю.
     Мы с Георгием промолчали.
     -- Эй, я тебя видел, -- сообщил он Георгию. -- Где я мог тебя видеть?
     Здесь? Чепуха. Такая же была синяя морда, такой же серьезный.
     -- Зачем привез Дым? -- спросил Георгий.
     -- Что, самому захотелось?.. Так валяй, сладостно.
     -- Как звать? -- крикнул Георгий.
     -- Эдвард Мелоун.
     -- Послужной список?
     -- Крон на Мюриэле, Гленн на Люцифере.
     -- На Мюриэле ты был помощником Крона. А здесь?
     -- Правлю роботами... Я вас видел, видел... А-а, так вы Аргус.
     Звездочки, ящички, мотаетесь по планетам, житье ваше проклятое.
     -- Взялся за старое?
     -- Аргус, я человек, и все человеческое...
     --   Тим,  взгляни,  это  человек...  Для  чего  Штарк  назначил   тебя
управляющим?
     --  Он  спрашивает!..  Да  мы все там управители...  кто  универсальных
роботов,  кто  специализированных... Шарги правит червецами,  изучает почву,
Курт заведует прыгунами. И так далее.
     -- Где Гленн?
     -- Опочил. Но вы же это знаете.
     -- Верно. А что с тобой будет, ты знаешь?
     -- Не  запугивай,  -- быстро сказал толстяк. --  Прощают до трех раз, у
меня есть резерв.
     И здесь я увидел  ухмылку Аргуса. Презрительную. Губы его раздвинулись,
лоб исчеркали  морщины, зрачки  сжались  в  две крохотные  горящие точки. Он
скользнул  по мне взглядом, рассеянно,  просто повернул голову -- и я ощутил
болезненный  ожог  на лице. И понял (видя рядом Аргуса  и  Мелоуна), сейчас,
здесь, Георгий уже не человек, а нечто большее, сейчас он с теми, чьи голоса
слушает, когда стекленеет глазами.
     -- Третьего раза не будет. Тим, уведи ублюдка и пришли сюда Ники.
     Тут Мелоун замотал  головой, мол,  нет,  не  пойду.  Георгий  взял  его
физиономию  за углы  челюстей и  подержал немного. Он  поглядел  -- глаза  в
глаза. Мелоун затих, Георгий отправил нас к плоту.  Порочный тип устал, едва
тянул за собой  ноги.  Я обвязал его  шнуром,  включил напоясный  антиграв и
такого,  летучего, стал буксировать за собой. От деревьев же, оберегая  свою
ударяющуюся  голову,  тот  сам  отталкивался  руками,  кусающихся двуголовок
пинал.




     Вот чего им не видно со стороны -- ускорения моего личного времени.
     Медлительность совершающегося  вокруг  изумляла и злила  меня. В  своем
новом  времени  я увидел  надвигающегося крылатого  робота. Он  выполз из-за
макушек деревьев, вошел в прицел моего ружья и приклеился к его перекрестью.
И не желал двигаться дальше. Я, прижимая спуск,  послал в него три ракеты --
одну  в двигатель, а две в правое и левое крылья. Потом глядел на обломки  и
обнаружил, что робот здешний, на  своих деталях  не  имел  клейма, в  состав
металла входил люциферий (элемент виделся мне дрожащей радужкой).
     Я запросил, что делать.  Аргус-3 сказал мне о  судьбе экспедиции Крона,
сгубленной Белыми Дымами, и я решил побывать на здешних болотах, прилегающих
к  плато.  Не  были  полной  неожиданностью  ракета,  сидящая  в  засаде,  и
случайность, давшая  в мои руки  минискарпа. Теперь нужно ударить по Штарку.
Ударить вдруг, как молния из низких  туч. Я знал, Штарк  все проверил, всюду
побывал.  (Пропажа  нашей компании  встревожила  бы Всесовет,  ее  следовало
завуалировать,  притемнить.)  Скажем,  организовать  нападение моута.  Нужно
использовать разницу времени моего и Штарка, иначе я могу и проиграть.
     Штарк... Я вижу его спускающегося между деревьями.
     Его скарп легок как перышко. Машину ведет многоножка. Я вижу их:
     многоножка покрыта розовым пластиком, Штарк одет в легкий скафандр. Под
защитой пластиковой маски  брезгливы  его губы.  Вижу  -- он идет по лесу, и
рядом с ним бегут два малых робота. Их оружие -- огнеметы.
     Он  ходит  около дерева, пиная брошенные консервные  банки, и угадывает
все, кроме направления. Ему  не придет в  голову, что мы тащимся по болотам.
Он решит, что мы идем, выбирая приятный путь.
     (Там и расставил засады.)
     Я  вижу его роботов, шатающихся в  джунглях. Они ищут нас. Но где мысль
Штарка? Я зову его  мысль и ловлю пустоту. Исчезла, стала невидимкой (тело я
вижу).
     Штарк, откликнись! Ау... Вот Аргус-9 говорит мне об  экранизации мозга.
Итак, Штарк загородился от меня.
     Пусть! Я думаю о Законе и силе его, вошедшей в меня... Мне хорошо.
     Является Ники.
     Мы сходили с ним  на болото. Несколько дымных столбов поднялись из воды
и двинулись к нам.
     Ники ударил по  ним ракетой. Вода с шипением и грохотом  взлетела. Клуб
пара  окутал  дерево.  Упал вниз слизняк, помутнел и  умер. Пар  же улетел к
низким тучам и соединился с ними.
     Уцелевшие  Дымы удалялись медленно, с обиженным достоинством. В них нет
хищной  быстроты первого  Дыма,  они ручные, их привез  сюда Мелоун.  А тот?
Первый? Он одичал?.. Или местный?..
     ...Осмотрел  следы.  Нет, здесь  бывал  не один толстяк.  Следы  разные
--легкие и  тяжелые,  новые и старые, мужские и женские.  Итак Белый  Дым...
Тим,  узнав о нем все,  ахнет!  Все в космосе ахнут, узнав  о Белом Дыме  на
планете Люцифер. Он ключ к делам колонии. А смерть Гленна?
     Гленн... Мне  не  надо говорить о нем, достаточно увидеть его  комнату,
любимые  его штучки,  которые он  держал  в руках,  пользовался ими.  Я тоже
подержу  их в руках, почувствую  холодок металла, теплоту дерева, безликость
пластмассы.
     Итак, следы...
     Все,  кто бывал, гостил у  Белых Дымов, оставили печать: оттиск сапога,
сломанную ветку, сорванный лист.
     А вот флакон из-под  таблеток,  вот  кусок  тонкого  платка  (его  жует
плесень).
     Беру его в  руки -- плесень обиженно вздрагивает (она похожа на лиловую
кошку  необыкновенной пушистости).  Инициалы М.  Г.  (Мод Гленн). Это полная
блондинка, медлительная, слегка картавит. Она говорит кому-то: "Поспешим, не
то  Хозяин  поднимет визг". И вот,  торопясь,  потеряла  платок.  Кто  такой
Хозяин?.. Как он визжит?.. Ники берет у меня платок и  прячет в сумку. Итак,
Гленн или Штарк выбирал место колонии? Чья мысль -- жить в пещерах?
     (Проследить жизнь Штарка на Люцифере.)
     -- Что делать? -- спрашиваю я Аргусов.
     -- Торопись, -- отвечают Голоса.
     -- Знаю, спешу.
     -- Бери новые знания. ("Им еще мало!")
     -- Какие?
     Молчат. Ладно, догадаюсь. Уходим.
     Ники идет  впереди меня с  ракетным  ружьем.  Движемся,  так сказать, с
собственной артиллерией. Но там  моут. Хоть  бы ушел. Иначе Ники  прихлопнет
его.
     И  мне стало  жаль эту гору  нелепостей  поведения, анатомии,  внешнего
вида. Мне жаль  всех моутов на свете  --  они ошибочны,  они  --  вымрут. (А
Штарк?..)
     Но  зверя  нет.  Он завалился спать в болотную жижу  и походит на голый
островок.
     Мы  влезли в  кабину. Странноватый  запах. А-а,  фиолетовая  плесень. Я
соскабливаю ее с пола кабины и пинком выбрасываю наружу. Теперь хорошо.
     Ники  садится к  управлению, кладет  щупальца  на  клавиатуру. Ракетное
ружье стоит у его кресла. Придерживаю его за скобу. Но не чувствую человека,
делавшего  это  ружье. Мне  больше  нравятся  ружья  Тимофея  его  старинные
дробовики и пулевики. Они неудобны, они слабо бьют, но их делали люди.
     Ники поднимает скарп и ведет  его к скалам.  Ведет предельно осторожно,
бороздит макушки деревьев.
     Сейчас попадем  во враждебное  место. Страшно?  Нет.  У меня  уверенное
состояние. Я словно  бы стою  у двери.  Ее подпирают с другой стороны, хотят
закрыть, наваливаются --  я  же  поставил ногу  и держу ею  дверь.  Мой  вес
сцепление  башмака  с полом -- и законы рычага  не  дают ей закрыться. А те,
напирающие, выдыхаются  и не могут понять, что дверь им  не закрыть. Но  еще
убедятся.
     Что все же сделать с колонией?.. Сохранить  ее?.. Стоп! Вот они, скалы.
Мы прячемся в макушках деревьев: идет враждебный скарп,  заходит в расщелину
-- там вход в подземелье. Влететь с ним?.. Осмотреть плоскогорье?..
     -- Плоскогорье, --  бросаю я. Ники переваливает скалы бороздя их днищем
скарпа. Он  делает верно, он  умница  -- так нас  не приметят.  Пройдя строй
деревьев (и вспугнув с них узкокрылых блестящих ящериц), мы летим над плато.
Его выперли подземные силы, подняли камень вверх метров на двести.  Граниты,
много  известковых пород,  отсюда и пещеры. Плоскогорье -- иная  страна. Нет
болот, мало озер, мало фауны. И вдруг мне захотелось пожить здесь, в покое и
сухости.  Хотелось  гулять и радоваться отличным пейзажам. Колония зарылась,
на  поверхности  нет ничего  -- ни  дорог, ни построек.  Нет  плантации. Вот
посадочная площадка, она заплывает красным мхом. ...Мы возвращаемся и  снова
висим  и  ждем.  (Нас караулила ракета.) На  горизонте  тучи готовят  ночной
ливень.
     Летят медузы, несомые ветром.
     Напрягаюсь --  хочу увидеть  Тима. Вижу. Он и  толстяк  тесно  сидят  в
палатке. Вокруг  них сгрудились собаки. Две из них  положили морды на  плечи
Тима. Им хорошо вместе, то есть Тиму и собакам.
     -- Привет честной компании, -- говорю им.
     "Навязал монстра, --  читаю мысль  Тима. -- Сейчас он в остром приступе
откровенности.  Такие  полезные  сведения...  Что  делать? Все ценное  я уже
уловил" (пересказ этого ценного).
     -- Заткни его.
     "Смеешься.  Кстати, он мне  указал съедобного слизня.  Похож  вкусом на
солоноватое желе".
     -- Приятного аппетита. Двигайтесь-ка к плато.
     -- Ага, -- говорит Тим. -- Ладно.
     Отключаюсь. Ощупываю  себя,  поправляю  бронежилет.  Весьма потрепанная
штука.  Потертости,  починенная  петля.  В  пистолет  ставлю  новую  обойму.
Застегиваю  шлем и зову  Аргусов на совещание.  Но шлем  молчит, и я  дремлю
вполглаза.  Мне  хорошо. Мерно  --  вверх  и  вниз -- покачивается скарп. То
опускаются, то поднимаются верхушки деревьев -- в белых цветах, крупных, как
суповые тарелки.  Над ними вьются какие-то, с гудящими  крылышками.  ...Небо
белеет.  Солнце  уходит за  скалы. Взлетают  сумеречные летающие штучки,  те
самые, что крутятся  возле нашего дома. Но есть такие -- во сне  не снились.
Кто их родил?.. Какая такая мама?.. А необыкновенно  фотогеничны. Эх, ловить
бы их  на матовое стекло камеры.  Это такое  наслаждение, такая трудность...
Работая  с Тимом, я все  больше  увлекался  фотосъемкой. В  доме лежали  мои
альбомы.  Бывает,  раскрываешь и  вытаскиваешь  одно фото  за другим.  И под
прибором зверье оживает, шевелится, кричит... ...Вспыхнули звезды и колесики
галактик. Вон "Персей" -- идет к Люциферу  по инерции. Что  это со звездами?
А, Ники  двинулся. Он  вышел из  деревьев,  пристроился в  хвост серебристой
машины. Мы идем за нею, словно тень. Молодец!
     За этой серебристой машиной вошли мы в расселину, рядом с ней повисли у
шлюзов круглого  входа, за  ней прошли коридор.  Он циклопически  огромен, с
крутым уклоном вниз. По потолку его тянется светящаяся широкая полоса. Видны
швы  облицовочных  плит.  Я  нажал кнопку прожектора: в его свете  зеркально
вспыхнул  скарп-проводник.  Я  увидел  дремлющего в кресле  узкого  в плечах
мужчину. Тело испускало слабые  волны. Голова его в  белом  огромном  шлеме,
словно   гриб,  сонно   качается   на   тонкой   ножке   шеи.   Рассматриваю
человека-гриба.  Он  чем-то  знаком.  Кто он?  Зачем  ему этот до  идиотизма
огромный шлем? Сонное его тело -- слабое, раскисшее.
     Путь кончился в  широком  зале. В нем  бегают  роботы типа  Ники:  одни
принимают  машины, другие моют  их или торчат в  кабинах, выверяя механизмы.
Человек из скарпа-проводника вышел, сонно прищурился из-под козырька шлема.
     Первым,  звеня  сочленениями,  вылез  Ники.  За ним  спрыгнул я.  Вдруг
человек побежал  ко мне.  На бегу стянул шлем. Его волосы вздыбил  сквозняк,
его  нос и подбородок сходились друг  с  другом, словно щипцы.  "Я -- Штарк,
Штарк, Штарк,  --  сигналил его  мозг. --  Ты узнаешь меня?  Я --  Штарк". Я
онемел от неприятного удивления.
     -- Аргус, добрались-таки? -- крикнул  Штарк и  надел каску погасив свой
мозг. -- Все же намерен мешать?
     Голос  его  резкий,  сильный,  звенящий.  Молодой  голос.  Подбежав, он
схватил мою руку своими обеими и  стал ее трясти. Он смеялся, высоко закинув
голову.
     Опустил  мою руку. Я  смотрел  на Штарка. Ощущение  шильности его  черт
сменилось  другим.  Режущее было  в  его  лице,  острое,  воронье: синеватая
чернота  волос, нос клювом, белые  веки,  предельно бойкие глаза. Человек  с
вороньим лицом -- так я прочитал его.
     --  Именем Закона... -- начал  я  и потянул  руку к его плечу, готовясь
договорить  формулу, сказать те слова,  что  тяжелее камня и менять  которые
никому не дано...
     "Подожди! -- сказали мне Голоса. -- А знания? Ты взял их?"
     -- Стоп!  --  перебил меня Штарк с удивительной  быстротой. -- Это  еще
успеется.  Я вас ждал, хотел увидеть.  Да,  да, я хотел, и знаете почему? Я,
роботы  -- все лица тривиальные  и обыденные,  а вот  Аргуса  видел один  из
миллионов  -- так  мне сказала статистика. В общение с ним  вступает один из
тысячи  миллионов.  Такое  соотношение. Я --  двукратный  счастливчик, а  вы
--именем  Закона.  Смешно.  Вам сколько  лет,  мой судья?..  Тридцать?  А вы
молодец,  вы умеете  драться.  Надо же, оглядываюсь  назад --  а  за  спиной
Правосудие. Вы  имеете  право судить?  Да? Но  как это вы  от моей ракеты не
увернулись?
     "Слушай, слушай его, бери, бери Знание", -- шептали мне Аргусы.
     "Хорошо, братья, я возьму его".
     -- Как вы нашли то место в лесу? -- не унимался Штарк. -- Не правда ли,
очень красивое? Вы почесываетесь? Дикое  количество кусающихся в том  месте,
тучи.
     -- Так вот ты какой, Штарк. Каску, каску снимите.
     -- Так вот вы  какой, Звездный Аргус. Нет, каску  я не сниму. Два  кило
свинца на голове ношу из-за вас. Не сниму, нет. Цените!
     -- Что же, шея укрепится.
     -- Верно. А-а, Красный Ящик? Он с вами?
     -- В том доме, который вы жгли.
     -- Знаете, с вами мне как-то не везет, --  вдруг  засмеялся Штарк. -- Я
летал сегодня туда, сами понимаете. И что же? Угодил не в  дом, а в горючее,
в баки, дом только закоптился. А вы красавец -- жилет, каска. И не таращите,
не таращите на меня ваши прекрасные  глаза, ноги подкашиваются.  Штарк опять
засмеялся и потер ладонь о ладонь.
     -- Но к делу. Итак, комната вам  приготовлена: сейчас вверх и прямо  по
коридору. Ждем вас, как видите.  О-о,  мы не такие простофили, уверяю вас...
Слизней у нас  есть  не придется, бегать от них -- тоже. Болтая Штарк тут же
давал  приказы  роботам.  Послал  ремонтных  --  к  нашему  скарпу.  Отрядил
встречного -- к Тиму.
     Ники  подозрительный и настороженный, вращал башенку. Стальное веко его
лазера дрожало, готовое открыться.
     -- Весь в  хозяина, -- смеялся Штарк. -- А за меня не бойтесь, Аргус, я
не сбегу. Зачем? Куда? К тому же у меня есть серьезное подозрение, что  мы с
вами еще поладим.
     В самом деле, куда он уйдет от меня?
     А мне  надо отдохнуть, поесть как следует. И решить, что делать дальше.
Отдаться силе,  несущей меня?..  Проверить ее?..  Продумать, как  взять этот
урок жизни, внести  его в кладовую  Аргусов?.. Так и сделать. И началась эта
ночь -- долгая и тяжелая.
     -- Бросьте-ка это, -- советовал мне Штарк.  --  Пока не поздно.  Я ведь
плохого вам  не желаю, вы мне интересны. Подумаешь -- планету переделываю...
Ерундят они там в Совете,  а вы  у них на веревочке, -- говорил он. -- И мне
мешаете, и время теряете. А оно,  заметьте, не возвращается... Идите сначала
вверх, затем прямо по коридору.








     Комната Гленна ничего мне не дала:  там склад вещей погибших колонистов
(хотя  на  дверях и  табличка  "Т.  Гленн"). Аккуратно  устроено  --  полки,
гнездышки, таблички: "Т. Гленн", "Е. Крафт",  "А. Селиверстов", всего десять
человек. Одни колонисты умерли от болезней,  другие убиты медузами. Но  вещи
их остались -- долгоживущие вещи. Вот ружье  Гленна, вот сломанный фоторобот
на суставчатых  ножках,  тоже его.  Одежда,  пахнущая  плесенью.  Бритвенные
принадлежности -- первая, увиденная мною за жизнь, опасная  бритва с тонким,
широким  лезвием. Из  всего  найденного  это  наиболее  личная вещь  Гленна,
выкопанная  им в  семейных вещевых  залежах. Синие отсветы лезвия нарисовали
мне Гленна.  Я видел  человека,  уверенного в себе. Этот человек (по  словам
Тима, гениальный) носил вот тот свободный костюм по праздникам, этот широкий
комбинезон на  работе.  А  если  он  выходил в  джунгли,  то надевал  легкий
скафандр: он не любил стеснять себя и, конечно, не мог придумать на Люцифере
подземную жизнь. Толстый (96 килограммов), веселый, сильный, он верил именно
в биологическую цивилизацию.
     С  неисчерпаемым добродушием толстого и  здорового  человека Гленн  мог
терпеть неудобства  Люцифера.  Но его  мясистая мудрость уперлась  в  четкую
сухость Штарка.  Правоту Гленна могло  подтвердить  время. Правота Штарка?..
Достаточно было побегать взапуски с загравом, прятаться от оранжевого слизня
или прилипнуть к свисающей с  дерева ловушке  манты. Или  убегать от медузы,
прыщущей ядом.
     Или вернуться и обнаружить, что дом начисто съеден плесенью.
     Правота Штарка -- это чистый воздух, душ, вечерний покой -- сразу.
     (Гленн же говорил о смене поколений.)
     Итак, Гленн и  Штарк, порыв сердца и точный расчет. Я хожу и беру вещи.
И  вот, один за  другим, передо мной (во  мне, в моем  мозгу)  строятся  эти
ушедшие люди.
     Вот Крафт, угрюмый и тяжелый. Упорство -- его имя.
     Селиверстов,  веселый, со  странно  широкими челюстями. Подходит Гленн,
огромнейшая  и  немного  смешная  фигура. Что  в  его взгляде?..  Отчуждение
смерти?..  Видение  будущего  Люцифера?..  Прыгают с  нумерованных  полок  и
подходят  другие,  вертится между  ними  золотистый  спаниель  (его  ошейник
повешен  на  маленький  гвоздик). Он суетится  обрубленным  хвостиком. Милый
призрак он тычется носом в ладони других призраков.
     Толпа густеет, я слышу их  голоса. Они шелестят: "Спроси нас, спроси, и
ты узнаешь все".
     Но я  не  могу. Я сжимаю свое  лицо и ощущаю пальцем холодные впадины и
выступы его.  Но я вижу их сквозь ладони, сквозь сжатые веки -- они во  мне,
они во мне.
     -- Друзья, -- тихо шепчу. -- Мы покараем зло, я обещаю вам это.
     Я вернулся в свою комнату, сел в кресло, успокоился. Итак, мысль Штарка
экранирована, исчезла для меня. Но другое,  другое-то я вижу. Не напрягаясь,
совсем легко, я вижу тени шахт под моими ногами.  Вижу комнаты колонистов --
пятнами. Ловлю мозговые волны людей, шорохи и  трески их  слов, ослабленные,
перепутанные скальной породой.
     Итак, колонисты... Я использую Ники -- он  похож на здешних многоножек,
та же модель. Я повелел ему идти к колонистам: смотреть и слушать.

     Итак, начнем с основы.
     Всесовет получил  два сообщения.  Первое  (от Штарка)  --  Гленн  умер,
заразившись  болотной  лихорадкой,  и  похоронен  с  положенными  его  рангу
почестями.
     Сообщение номер  два (самодельный;  передатчик, прицельная любительская
волна) -- Гленн подло убит.
     И вот я  здесь. Вопрос: чем объяснить  дальнейшее молчание передатчика?
Осторожностью? Борьбой в колонии? Но я располагаю ощущением Зла лишь в одном
человеке.
     Итак, Гленн и Штарк (и нумерованные друзья  Гленна). Эти мне виргусяне!
Они в  подземельях своей планеты или обожатели зверей, или машин, только их.
И такие  характеры!.. Итак,  смерть Гленна... В этом злой умысел?  Кто такой
Гленн? Кто  Штарк? Я  соединяюсь с Всесоветом, с  его  картотекой и считываю
данные:  "Томас  Дж.   Гленн:  планета  Виртус  --  хирургическая  селекция,
разработка методики направленного  воспитания животного и растительного мира
молодых  планет.  Возраст  --  пятьдесят  лет.  Рост  высокий, полнота  выше
нормальной, глаза и волосы светлые. Глава колоний на планете Люцифер". (Член
таких и таких-то ученых обществ. Список работ.)
     Вот карточка Штарка.
     "Место рождения:  планета  Виргус.  Возраст  --  семьдесят.  Профессия:
изобретатель,  печатные  работы:  нет.  Интересы:  самоуправляемые  системы.
Выступления на темы колонизации  планеты. Оппонент Гленна. Послан на Люцифер
для  технической помощи  и организации параллельного опыта (маломасштабного)
технического  метода колонизации данной планеты".  (Перечисление изобретений
-- огромнейший список.) Итак, все нормально. И вдруг Зло, вдруг преступление
против  жизни человека по имени  Гленн,  против биожизни Люцифера. Что  это?
Взрыв души Штарка, вечно сжатой улицами-штреками Виргуса?..
     Жесткими правилами жизни той планеты?..
     И вдруг  мне стало одиноко --  Тим  был  далеко. Я позвал  Голоса.  Они
пришли  сразу, будто  стояли и  ждали  за  моей  спиной. Сколько уверенности
принесли они мне.
     -- Так, мальчик, так, -- твердили они. -- Действуй, но не спеши.
     -- Дело интересное, бери Знание, все Знание, все крохи его, --напоминал
другой. ("Возьму, возьму, братья".)
     Стихли, переводят дыхание. И снова:
     -- Я Аргус-3, я поспешил на Мюриэль и упустил интересный поворот дела.
     У тебя этот Мелоун. Ты забыл его? ("Я помню, помню...")
     --  Предлагаю внимательно рассмотреть все семь сторон этого вопроса. Не
спеши, нужно вызревание дела в ближайшие часы.
     -- Точнее уясни себе Закон.
     -- Я, Аргус-11, пытался  с молодым задором переделать людей -- и сломал
их волю. Береги, береги человека!
     -- Наблюдай, наблюдай, наблюдай...
     --  Я  Аргус-7,  столкнулся  со случаем,  когда  преступник  за простым
нарушением   скрывал  преступление  опасное,  вызванное  тоской   по  Земле.
Понимаешь, он привез гены земных животных...
     -- Наблюдай, наблюдай, наблюдай...
     И  с ними я  решил: Закон в конце концов  требует одного -- нормального
поведения. Норма, конечно,  меняется. Одно  дело  жить в  городишках, другое
--здесь,  на  диких  планетах.  Но  меняется  норма только  в  одну  сторону
--требует большего.
     А теперь мне нужны дневники Гленна. Они (я вижу) хранятся у Дж.
     Гласса, здешнего эскулапа и биохимика.
     Нужны мне и колонисты.




     Я перешел через мостик (текла подземная черная  речка булькали какие-то
белые  и  плоские).  Щелчком сбил  в  воду  железную  финтифлюшку,  зачем-то
приклеенную  к  перилам.  Прошел к колонистам. Коридор их огромен. Он тает в
голубом  свете, он  дышит  теплым  сухим  воздухом. И  двери, много  цветных
дверей.
     У  входа я наткнулся на  Ники.  Он  брел  мне навстречу.  Он сгорбился,
опустил усы антенн: вид его предельно унылый.
     -- Спасибо за поручение,  -- задребезжал он. -- Поручил слежку честному
роботу. Спасибо, уважил, благодарен, рад, счастлив.
     -- Что ты узнал?
     -- Ничего.
     -- Как они здесь?
     -- Никак, -- огрызнулся Ники и скрутил антенны в презрительные спирали.
     С ним такое случается.
     Начнем обход. Вот первая дверь -- красная, в  бегающих квадратиках (они
строились в большой ромб).
     Я постучал --  дверь  отступила  передо  мной и показала  всю  комнату.
Вокруг  стола сидели парни  и  играли в карты. Увидев  меня,  они  почему-то
скинули их на пол.
     Падающие карты медленно разошлись, зависли  одна над другой  и улеглись
во всех углах комнаты.
     Легли -- иная  рубашкой, иная картинкой вверх. И лица игроков  застыли,
одни в усмешке, другие (подмигивающие) с одним прикрытым глазом. Я вошел. Мы
с Тимом  жили скупо,  а здесь  же  царила  роскошь!.. Стены мерцают. Парящее
электрическое  одеяло  (о  таком  мечтает  чудило  Тим). Пузырчатые  кресла.
Статуэтки  из тех, что  оживают  от нажатия  кнопки и творят черт знает что.
Ковры, толстые, белые, рыхлые, словно лесные мхи. На столе -- грибы в блюде.
Те, фиолетовые, что на глазах съедают каждый мертвый обломок дерева (а в них
-- алкалоид типа мескилин. Вот оно как!).
     Игроков  --  четверо.  Комбинезоны  с  отливом  металла.  Вид  типичных
колонистов, свирепо  хватающихся  за  работу:  тяжелые  подбородки,  тяжелые
взгляды, мясистые бицепсы.
     Вообще такой  отличной  коллекции  волевых  подбородков,  как  здесь, я
прежде не видел.
     Я сел к столу и стал разглядывать их -- одного за другим. Авраам Шарги.
Кожа его хранит меланезийскую синеву, лоб тяжелый, губы тяжелые, подбородок,
взгляд   пронзительный;   пригодится.  ...Иван,  фамилия  --  Синг.  Изящен,
бесполезен.
     ...Курт  Зибель:   подбородок,  взгляд,   плечи,   бицепсы,   трицепсы,
неприязнь.
     ...Прохазка (фамилия необычайно плодовитая для  Космоса,  все  время на
нее натыкаюсь). Подбородок,  взгляд,  брови, словно усы Тимофея. И вдруг мне
стало жалко тех женщин, что будут любить этих четверых.
     -- Хэлло, ребята. Веселитесь? -- спросил я.
     -- Хэлло, Звездный, -- сказали они. -- Убиваем время.
     И,  приветствуя  мое  звание  (наконец-то  догадались),   привстали   и
шлепнулись обратно. И кресла заворочались, приспособляясь к новому положению
их задов, массируя эти зады.
     Меня стали угощать.
     Была выставлена бутылка вина, из холодильника извлечена парочка жареных
цыплят. Гм, гм, еда колонистов.
     -- Пейте, ешьте,  -- говорили мне. --  Все здешнее, все  искусственное,
все превосходного качества.
     Я снова поел -- с великим удовольствием.  Ел и обгладывал пластмассовые
косточки -- техника виргусян безупречна и в мелочах. Разные планеты в разное
время  пришли  в  коллектив.  Виргус  --  последним.  Они  там  до  сих  пор
индивидуалисты и хотят  своей техникой доказать остальным, что  могут все на
свете.
     -- Вы  живете весело, --  сказал  я.  -- Но по плану  должны  осваивать
плато.
     И ведь не царапнули землю, верно? Почему?
     Общее стыдливое покраснение. Четверка оживилась,  даже пыталась встать.
Это было внушительное зрелище.
     -- Там ад. Красный ад, синий ад, зеленый ад (Прохазка).
     -- Хозяина не видели? Мы его поддерживаем (Шарги).
     -- А эти грибы? -- спрашиваю я. -- Зачем?
     -- Грибы ерунда, можно взять "прямун" и сгонять на болото (Прохазка).
     -- Ха-ха-ха!
     -- Там забеспокоились? (Шарги вздел глаза к потолку).
     -- Верно понимаешь.
     Следующие три комнаты пусты. В  четвертой сидел за столом лысый мужчина
лет  сорока,  точнее  сорока  трех.  Свитер.   Подбородок.  Плечи.  Бицепсы.
Обстановка  без  грибов,  цветов  и  статуэток.  На  столе   --  разобранный
мини-двигатель.
     Это он радировал, я вижу.
     Мужчина  (Эдуард  Гро, 44 года) помахал мне  рукой:  извините,  мол, не
здороваюсь, выпачкался машинным маслом.
     Но опасения его самые унизительные. Например, такое ему кажется, что  я
его ударю. Неужели Штарк их еще и поколачивает?
     -- Вы Аргус? -- выдавил наконец мужчина.
     --  Как будто. Там, --  словно Шарги, я кидаю взгляд на потолок, -- там
приняли ваш сигнал. Вы оказали большую услугу правосудию. Спасибо!
     -- Вы... станете расследовать?
     -- Именно. Буду откровенен, мне здесь все не нравится... Кроме техники.
И что  Гленн  исчез,  не нравится, что колония  зарылась в камень,  тоже  не
нравится.
     -- А я вам нравлюсь?
     -- Вы  типичный представитель  разлагающейся  колонии.  Чем  вы помогли
Гленну?
     -- Верно, ничем.
     -- Уклоняетесь от всего, что пачкает: пьянок, ссор, драк.
     -- Заметьте еще себе, я не пляшу на болотах, не ем грибов.
     Я осматриваю его комнату -- инструмент, станок и прочее в том же духе.
     -- Мастерите? Любите это?..
     --  Хозяин заказывает,  у  него  смелый  ум.  Жаль человека,  жаль  его
времени.
     -- Какого времени?
     -- Что он тратит на управление этой дурацкой колонией.
     -- Вы недовольны?
     -- Живется нам хорошо. Встаем в восемь, в девять -- ленч, в шестнадцать
     --  баскетбол. Один  хозяин  работает круглыми сутками,  да  вот я  еще
ковыряюсь. Остальные переводят время, играют в работу.
     -- Почему нет плантации?
     Механик Гро поднялся. Сидящим  он кажется выше -- коротконогий, родился
на астероиде.
     -- А вы пробовали это -- заводить плантации на Люцифере?
     -- Нет.
     -- Оно  и видно!.. Будь  она проклята, биология  Люцифера, эти летающие
сволочи. То высосут кровь, то хватанут  зубами. И пожалуйста, вирус! Хуже их
только медузы. Брызнет, и не только человек -- металл рассыпается! А уж тело
одной каплей токсина прогрызает насквозь.  А плесень... Проснешься --  а вот
она,  подлая.  Сожрала  ботинки,  съела  одежду  и уже обгладывает  ногти на
пальцах. Попал кусок  плесени в еду  -- обеспечен  саркомой. Вот  в  чем  мы
поддерживаем  Хозяина --  зарылись,  ушли  вглубь,  и сразу  нам всем  стало
хорошо.  Копошусь вот и счастлив: никто меня  не  грызет, никто  не  кусает.
Вспоминаю радиограмму и думаю: верно сделал, а ведь и раскаиваюсь тоже. Да.
     -- А Гленн?
     --  Я думаю, этот умер от злости.  Видите ли,  получилось так.  Мы  его
переизбрали, сняли  то есть, и грубовато сняли, поругали  его. Со Штарком же
он последнее  время  был на ножах.  Люди  они несоразмерные, конечно.  Штарк
разумен, деловит, талант, а тот гениальный дурачок. Ему было угодно  убивать
ради этой планеты  не  только себя, но и нас.  Но не  вышло, нет! А  кто нас
спасал?  Хозяин.  Я понимаю, Закон требует иного, но я  за Хозяина. Эскулап.
Это  большой  работник: комната-лаборатория,  узенькая  лежанка, три  стола,
дощатые полки.  Все заставлено химической посудой  и приборами. 47 лет, врач
колонии, имя  -- Джон Гласс. Пишет работы по токсикологии  животных Люцифера
(интересуется и ядовитыми растениями). Токсины, видите ли, это лекарство...
     Встретил меня вежливо.
     -- Извините, я занят,  привык к ночной  работе. И  все  же полностью  к
вашим  услугам,  Звездный  Аргус,  --  сказал  мне  вежливый  Дж.  Гласс.  И
поклонился, показал макушку.
     -- Дневники! -- я протянул руку. -- Дневники Гленна!
     -- Но я дал слово Отто Ивановичу свято хранить...
     Он все  же отдал мне дневники. Две тетради  с записями светлых мыслей и
опытов я дам Тиму,  а  вот черную старомодную записную  книжку возьму  себе.
Итак, дневники... Я сел к столу и прочитал дневник Гленна.
     Дж. Гласс занялся работой и только взглядывал на меня -- временами.




     Дневник Гленна

     19 июня. Люцифер близко. Его голубой глаз пристально смотрел на меня из
черноты. И я уже не могу успокоиться. Я брожу вдоль иллюминаторов. Перебираю
бумаги,  читаю. И  ничего не  могу  понять в моих записях.  Горит голова,  и
мысли, мысли, мысли...
     Пробежал  справочник  звездного   навигатора  --   простенькую  историю
открытия  Люцифера  кораблем  Звездного  Дозора,  просмотрел  отчеты  первой
экспедиции (неудачной). Она-то и открыла нам исключительность этой планеты.
     21-е. Готовим спуск.  Много суеты,  много подсчетов, возни.  Совершенно
неоценима  помощь Отто Ивановича. Мы вместе проработали все  этапы  высадки.
Коммодор торопит нас.
     22  --  24-е. Сбросили на плато десант роботов  (и с ними биохимика  Д.
Гласса). Учитывая действие  медуз и их токсинов (данные  Т. Мохова),  роботы
покрыты пластиком. Они ставят надувные дома  и устраивают  склады. Проклятая
должность руковода не выпускает меня с корабля. По требованию Отто Ивановича
я приказал опрыскать  плато  новейшим  ядохимикатом  ФН-149,  что опасно для
генетического фонда.  Эх, погрузить бы руки в это первичное тесто  и месить,
месить его.
     25-е. Спустился  на землю  и  не удержался  -- заплакал. Столько  лет я
рвался  сюда, столько надежд! Я рыдал  как  псих. Меня оставили одного, даже
Мод  отошла.  Остался только робот-телохранитель. Затем  я прошел  плато. Со
мной шли ближние -- Крафт, Штарк,  Шарги  и другие. Ощущение, что мы идем по
дну  богатого  моря:  деревья-кораллы,  деревья-анемоны,  деревья-шары.  Все
живое,  все  шевелящееся.  Великолепные  слизни-титаны,  порхающие  ящеры. А
цветные караваны  медуз!  Они увидели нас и опрыскали ядом.  Пришлось бежать
под деревья. Погибли Штраус и наш спаниель, славный золотистый пес. Действие
токсина дьявольски молниеносно.  (Дж. Гласс сказал -- до ужаса прекрасное.).
Первые похороны,  все  приуныли. Одни  тревожатся,  другие  грустят.  А  мне
хорошо. Ночью я был в карауле. Мне мерещились первые переселенцы на Виргусе.
Какая  это, в  сущности, грустная, скупая и недобрая  планета:  снега,  мхи,
пустыни. Поневоле она должна быть переделанной  в космический механизм.  Эту
же надо беречь, как глаз, и ее ужасы переделать в красоту, зло -- в добро.
     Я  обошел  караулы.  Шел  и вдруг увидел -- стронулась черная  скала  и
подмяла купол дома. Оказывается, моут. Крики, пальба, свист  осколков. Затем
движущийся  холм  охватило пламя огнемета. Зверь сгорел,  пузырясь,  --запах
жженого  мяса,  ощущение  своей  вины  и вопрос  --  отчего  я  не  проверил
окрестности?
     Штарк советует  искать  пещеры:  им обнаружены карстовые  воронки; он в
круглосуточных хлопотах.
     26-е. Роботы закладывают  плантации. Опробуем вначале культуры батата и
маиса. Отто Иванович образовал  одно звено по  истреблению медуз и второе --
для сражений с слизнями-титанами. Задача -- истребить тех и других на плато.
Слизней, судя  по данным, всего десятка полтора.  Но  сколько  их внизу,  на
равнине! Сегодня я  летал внизу. Тропические  болота, интенсивность биожизни
потрясающая.
     Договорились  --  Отто  Иванович   соберет  микроманипулятор.  Я  стану
неотложно  работать с генами,  хоздела поведет  он. 10-е июля.  Два события:
плантации уничтожены  налетом серебристых  змеек. Жилые помещения переведены
под  землю. Начат сбор генетического  материала.  Шарги обнаружил съедобного
слизня, Курт соединил его гены  с генами  съедобной улитки (по  моей схеме).
Любопытно, что мы получим? Долго фантазировали.
     Я  буквально  влюбился  во все  здешнее.  Видя монстров, которых сметет
эволюция,  я жалею, я думаю  о заказниках  для  них.  15-е.  Штарк  приказал
опрыскивать из огнеметов всю плесень в радиусе полутора километров (а съеден
только переносной домик -- я поспорил, но уступил).
     Совершаем вылазки  в болота.  Поражает  некая смешанность  форм,  будто
природа  еще только  пробует,  что и  к чему  присоединить.  Это  похоже  на
сотворение мира по методу Лукреция Кара: "Сначала были  созданы руки, ноги и
спины, а потом все  соединилось как попало, и плохо соединенное умерло.  Ибо
были люди с двумя головами, а быки с четырьмя хвостами и пр. и пр." (цитирую
по памяти).
     Я  уверен, побежденные на плантациях, мы  возьмем свое в другом. Путями
хирургической  селекции и соматической генетики  мы гармонизируем Люцифер. В
данной работе мы  сами  приготовимся к Люциферу и полюбим его. 18-е.  Медузы
убили Селиверстова.
     21-е.  Штарк   ускоренными  темпами   пробивает  штреки.   Работа  идет
круглосуточно. Торопят  медузы  --  бурей  пригнало. Изрядное  их количество
напоролось на  деревья  и  в  агонии  выпустило  токсин. Ходим  в скафандрах
повышенной защиты. Штарк командует всем. Как-то незаметно  я оттеснен им  на
почетное место  патриарха, говорящего  только  "да".  26-е.  Роботы  начисто
выжигают плато.  Но тут же,  по горелому, на глазах все начинает дико расти.
Штарк  требует  абсолютно  уходить  в  землю.  Спорим. Я  заказал  виварий и
террарий.
     Селекцию ведем сразу  в трех  направлениях. Первое -- для нужд колонии.
Второе --  получение форм, пригодных для иных планет. Третье -- гармонизация
наиболее страшного (медузы и т. д.).
     1 августа. Скарп врезался в дерево.  Погиб Крафт. Прилетел я туда через
час,  но плесень доедала его. Бедный друг. Спорили со  Штарком о направлении
цивилизации  планеты. Он  настаивает  на  быстром  уходе вглубь  и  создании
подземной жизни. Я вижу в этом опасность расслабления  усилий и требую иного
--  полного выхода  на поверхность и борьбы.  В  земле можно оставить только
лаборатории  и  лазарет.  Сначала  должны  быть  и  борьба,  и  изучение,  и
нахождение  пути,  и привыкание к данной биожизни. Штарк поставил  вопрос на
голосование и я остался одиноким (даже Мод воздержалась).
     Мной  недовольны те  люди, которых  я  считал корнем  и основой: Штарк,
Курт, Шарги.
     Их  испуг  перед биожизнью  планеты (и на самом деле  потрясающей) стал
психозом. Штарк  уже наладил серийный выпуск универсальных роботов и  строит
отличные помещения в земле.
     О,  я  знаю  его. Он не  просто испуган  биожизнью Люцифера, он охвачен
мыслью создать мир подземный,  он, как  червь,  прогрызает Люцифер насквозь.
Изобретательность  его   не  знает  предела.  Я  же  ставлю  эксперимент  по
преобразованию к лучшему именно этой  планеты. Сменятся  поколения, но будет
результат, и какой!
     31-е. Удача! Первый гибрид слизня и улитки.  Превосходный вкус,  полный
набор  аминокислот. Создан  в  невероятно  быстрый  срок.  Полагаю, оказался
полезным токсин, найденный здесь Дж. Глассом. Формула  его близка колхицину,
но имеет и отличие. Штарк тотчас же  сделал полые снаряды и, стреляя, вводил
этот  токсин  слизням-титанам,  вызывая  их  к мутации.  И чудовищно  быстро
породил хищного плоского слизня с фиолетовым глазом слезоточивого  действия.
Черт знает что!
     7-е.  Перенес свою лабораторию на  плато.  Ощущение  одиночества  среди
жизни,  так  кипящей,  не  испытываю.  Я  вижу,  как  поднимаются деревья, я
исследую их соки, я готов  поклониться этой жизни. 11-е. Нашел водяные цветы
черного цвета. (Дж. Гласс выделил из них новый токсин необычных  свойств: он
дает амнезию.) 17-е.  Работаю с медузами. Надо  внести маленькую хромосомную
бомбу в их  генетический фонд с расчетом взрыва ее через два-три  поколения.
Это  лишит их токсина.  Но вдруг они погибнут? Отсюда необходимость изучения
жизни медуз.  В сутолоке не установил сразу контакт с биостанцией Т. Мохова.
Что  мешало? А,  Штарк...  Он сказал о  разрушении этой  станции  слизнями и
гибели ученых,  и у меня был еще один  тоскливый день. 19-е. Приходил Штарк,
звал под  землю. Я  отказался. Считаю, нужно  дать  пример смелой  жизни.  Я
бросаю свой дом-шар и перехожу в походный. Унес его в центр плато. Здесь, на
пепле,  уже  появились животные.  По-видимому, они  где-то затаились,  когда
роботы выжигали плато.  У меня на  учете  три гигантских  слизня и около ста
ящерок-многоголовок.  И все  время  прибывают  на плато  медузы, черт бы  их
побрал!
     Да, надо  вскрыть  бункер  Т. Мохова. Там бесценные коллекции и записи.
23-е. Обдумываю свое переселение вниз, на равнину, в болота. Вчера весь день
рассматривал ее -- Штарк запустил крылатых разведчиков  с телеаппаратурой, я
принимал  стереоизображение (своим аппаратом). Что  это? Старается для меня?
Или запугивает  Люцифером? Роботы летали на винтах, рыскали  по самым глухим
уголкам. Тайная  жизнь Люцифера меня потрясла, странная как  бы плавучесть в
воздухе некоторых тяжелых организмов ошеломила. Я должен быть там.
     24-е. Спор на общем собрании --  все против меня. Понятно -- помещения,
выстроенные роботами, роскошны.
     25-е. Плесень съела мой дом, на мою ногу сел фиолетового цвета грибок.
     29-е. Второй мой дом раздавлен слизнем-титаном. Вспышка злобы, и я убил
его. Прекрасное его тело -- золотистое, с рябью карминных пятен --погибло.
     Вечером роботы Штарка принесли мне новый дом, холодильник и синтетпищу.
Я  слегка затемпературил --  болен. Но все же люблю  этот мир, прекрасный  и
безжалостный.  Я -- люблю -- его. Так любят красивых эгоистичных женщин. Так
я любил Мод.
     Записываю симптомы своей болезни. (Длинный перечень.)  Приходил Штарк и
советовал  мне  сложить  с  себя  звание.  Послал  к  черту, сказал, что  не
примирюсь, буду воевать.  Что сообщу  Всесовету и выступлю свидетелем.  О, я
ему много наговорил  --  и, боюсь, лишнее наговорил. ...Лихоражу. Жаль, если
умру, -- этот мир  прекрасен. Он грозен и жизнью и красотой всего -- солнца,
деревьев, животных. Завидую тем,  кто будет  жить  после меня,  -- я еще так
мало успел, так много непознанного.  ...Штарк боится меня и  явно ждет  моей
смерти  --  около  крутятся  его  микророботы.  Пришла  Мод,  увидела  меня,
ужаснулась, вскрикнула. Я прогнал ее -- заразится, пожалуй. ...Свет слабеет.
Видимо,  началась атрофия глазного нерва. Так мне сказал и д-р Гласс.  (Боли
он сбивает настойкой из черной орхи.)
     ...Неужели умру? Нет!  Нет! Нет!  А почему  бы и нет. Я никому здесь не
нужен. Сегодня (записано цифровым шифром) очнулся от резкой боли и поймал на
себе суставчатого микроробота.
     Нога деревенеет. Видимо, он сделал укол, словно ужалил меня...
     (симптомы начинающейся агонии).

     Гленн, я  клянусь: плато,  изгрызенное ходами механизмов, будет поднято
мной. Словно кора поврежденного дерева (кстати,  в  конце ходов в  последней
ячее сидит Штарк. Он делает что-то. Отсюда я вижу светлый квадратик и вокруг
него искорки. Не буду мешать).
     А затем к Штарку придем мы -- Закон и я, исполнитель его мудрости.
     Закон!.. Он ослепителен в своей ясности.
     Закон!..  Я  вижу   его  сияющим   кристаллом,  красной  зарей  севера,
полуденным  солнцем пустыни.  Он  прекрасен  и  грозен, он несет  порядок  в
путаницу случайностей жизни.
     Соблюдение Закона -- норма, нарушение его -- болезнь. (Д-р Гласс мог бы
сказать,  что течение  болезни разное -- хроническое и острое, Штарка явно и
бурно лихорадит.)
     Закон!..  Я вижу его  рождение, первоначальное  шествие  по Земле,  его
раскинувшиеся  в Космосе  ростки.  Умрет Штарк, умру я -- Закон будет  жить.
Ради него надо мучиться, умирать. Иначе что будет с Обществом?.. Я очнулся и
увидел  перед собой  узкого чернобородого человека.  Он  рассматривал  меня.
Меня!
     -- А-а, доктор. Поговорим. О, вижу, вами обнаружено  несколько токсинов
и  новых  антибиотиков.  А  еще  чем  заняты?   Со  Штарком  вместе  делаете
робота-хирурга. Зачем?
     -- Я всего лишь терапевт, и, надо сказать, ленивый терапевт, --отвечает
он.
     -- Отчего умер Гленн?
     --  Болотная  лихорадка,  пароксизм,  бред,  отравление.  Я   же  давал
заключение. Откуда эти вопросы? К чему они?  Я  встаю и  засовываю тетради в
карман.
     -- Убит?!
     -- Бред, -- презрительно бурчит эскулап.
     Я вышел.
     Еще двери. Ха, молодожены!
     Вместе  -- сорок  лет.  Заняты  исключительно собой.  В  комнате  много
цветов. Они  шевелятся,  колышут  султанчиками, вытягиваются,  сжимаются. Их
жизнь можно созерцать часами. Особенно сидя рядышком с женой (мужем).
     Штарк  явно благоволит к  семейным -- отделка  комнаты великолепная, на
стене  оконные  занавески. Отдергиваю.  Ба!  Земной  пейзаж!  Поляна,  звери
--коровки,  пастухи,  фермер  в  шляпе  и  комбинезоне,  ветерок,  запахи...
Угадываю вкусы  Штарка.  А все же  есть, есть что-то завораживающее в  нашей
праматери-Земле.  Итак,  Штарк желает, чтобы ему не мешали,  он  задабривает
всех и этим просит: живите как хотите, но не мешайте мне.
     -- Много делаете роботов? -- спрашиваю я.
     --  По  штуке  в  день  универсальных.  Прочие  --  узких  профилей  --
порхатели, прыгуны, червецы, десять-двенадцать малюток в день.
     -- Мощно!
     -- Хозяин молодец, служить у него -- счастье.
     -- Служить. -- Я повторяю слово, пробую его на вкус, верчу во рту:
     "хозяин -- хозяин -- хозяин" и "служить -- служить"...
     -- А как же, -- говорит хорошенькая жена, поглядывая весьма кокетливо.
     -- Он такой добрый.
     Ясно, все они  отдыхают  в удобном месте.  Отдых  высвобождает энергию,
Штарк вливает  ее в легкую  и чистую работу,  в  семейное счастье, в грибное
опьянение.
     И  человек-колонист  становится  человечком  и  колонистиком  и  теряет
инициативу:  Закон Космоса еще раз преступлен.  Так мы не  освоим Космос, не
разбросаем разум по всем планетам.
     -- Вы слышали подробности смерти Гленна?.. Нет? Понятно.


     ...Комната, цветы,  парящее  ложе.  Мод Гленн,  когда-то  жена  Гленна,
теперь просто  одинокая  женщина. Оттого  и пляшет (чего  не делают с горя).
Подбородок  тяжелый,  блондинка.  Ники,  юморист  Ники,  плетущийся за мной,
входит в комнату, вынимает ее платочек из сумки, дает. Та (от неожиданности)
берет, вспыхивает, кидает платок в нас -- тяжелый характер!..
     Штарк? Его боится, глубоко ощущает всю безводность его натуры. Гленн?..
Он до сих пор живет  в ней (его глаза, плечи,  губы). Неужели  мы бессмертны
только в делах и в памяти женщин?
     -- Всего хорошего!
     В коридоре мне встретился Шарги.
     -- Хэлло, Звездный!
     -- Ты хоронил Гленна? -- спросил я.
     -- Хоронил Гленна?..  -- повторил Шарги. -- С чего это вы взяли? Нет, я
не  имел  высокой  чести ни  хоронить Гленна,  ни дружить с  ним.  Я простой
человек, к двуногим  божествам типа Штарка и Гленна отношения  не  имею. Но,
уверяю вас, один другого стоил.
     "Откуда он мог узнать? -- заметалась его мысль. -- Хотя, такие глаза...
Зачем мне ввязываться в это дело. Останусь в стороне, проведу этого дурака".
     -- Не проведешь, -- заверил я.
     -- Я не понимаю вас...
     -- Я не жду слов, ты боишься. Дай картинку, вот и все.
     Шарги упрямится:
     -- Что-то завираетесь, Звездный.
     -- Погляди мне в глаза.
     Он поглядел и вспомнил -- что ему  оставалось делать? Я увидел: носилки
с  Гленном несут многоножки. Рядом идет Штарк в скафандре.  Вот остановились
--  Шарги обливает  труп Гленна из  бутылки.  Доктор?.. Этот  в  стороне, он
наблюдает. Пламя, дым,  столб дыма... Сгорая, Гленн  облаком дыма взлетает в
атмосферу. Где-то там, перегруппировав свои атомы  и с  дождем упав вниз, он
станет  частью жизни Люцифера и сольется с  планетой. Вот (крупным планом) я
вижу вазу с его пеплом. Закапывают ее под скалой и стреляют в воздух.
     Все нормально -- болезнь, смерть, истребление опасного трупа.
     -- Что предварило событие? Говори.
     Шарги упрямится:
     -- Нет, тебе не сломить мою волю.
     -- Но это же так просто. Встань!  (Он вытянулся.) Ты спишь. (Он  закрыл
глаза.)  Ты  видишь  Гленна  и Штарка (за лобной его  костью  началась суета
образов). -- Я пошарил в  его памяти и повелел забыть наш разговор  и стоять
до  моего  возвращения. Сам  же  пошел  встретить Тима. Вот было зрелище  --
подъем плота в пещеру!
     А  какой  лохматый  и  оборванный  бродяга  Тим!  А   собаки.  Они  так
обрадовались мне.
     Я проводил  их  и попросил робота-няньку  доставить  еды,  и  побольше,
помочь Тимофею выкупать собак,  отвести Мелоуна --  тот  еле двигался. Час я
провел с  Тимом и собаками.  Те, все обнюхав,  разыгрались, гонялись друг за
другом по коридору, рычали, лаяли. Шум поднялся страшный.

     Я  пошел  в  кабинет Штарка. Дверь  его охраняли спецроботы,  одетые  в
ласковых  цветов пластмассу. Они смахивали на людей. Вот  только  у  каждого
лишние  четыре  руки,  словно у индусского божества. (Штарк питал слабость к
многоруким системам.) У каждого  спецробота есть лазер. Это  боевые, сильные
машины. Зачем они? Вот бы побывать в первом ряду, когда Штарк проводит смотр
своим мыслям. Я бы дорого  дал за это, заплатил любую цену. (Ощущаю в Штарке
какие-то  недоступные мне, глубоко  затаенные  цели. Даже знания  Аргусов не
раскрывали этого человека.)
     ...Со  мной  увязался Тим.  Я  не  возражал,  появление знакомого  даст
амортизацию между мной и Штарком.
     Нас расспросил вежливый робот-секретарь. Он говорил подобострастно (что
это?  насмешка  Штарка?),  но  я  все ждал,  не  хрустнет  ли,  раскрываясь,
звездчатая диафрагма лазера.
     На всякий случай я встал впереди Тима.
     Робот   гнул  перед  нами  свой  пластмассовый  хребет,  рассыпался   в
любезностях,  уверял,  что  Штарка нет (а мне он и  не нужен). Даже разрешил
взглянуть и убедиться.
     Мы и  взглянули --  в раскрытую дверь.  Штарк занимал большую залу. Она
заставлена столами с аппаратами и картами. Одним словом,  кабинет  скромного
работника.
     Его кресло.  Напротив детальный  чертеж Люцифера в разрезе. Значит,  он
прощупал его сейсмоволнами и, быть может,  глубинным бурением.  А вот чертеж
горнопроходческих работ -- в разрезе.
     Мы вернулись, и Тим ушел спать.
     Я ждал -- Штарк должен был прийти, он шел ко мне.




     В три ночи дверь открылась, и вошел Штарк, хозяином сел в кресло.
     Откинулся, сунул в рот конфету и, посасывая и почмокивая, спросил:
     --  Недурно у  нас?  А?  (Получилось  так -- "недувно" --  конфета  ему
говорить мешала.)
     -- Уютно, -- сказал я. -- Прохлада, воздух, чай. Хорошо!
     -- Да, это вам не джунгли. Такая в них первородная каша... (И сморщился
-- брезгливо.) Вроде наших с вами взаимных отношений. Я не люблю тянуть, мой
стиль -- быстрота. А ведь тяну с вами, понимаете, тяну. Боюсь, что ли?
     -- Есть немного, -- согласился я.
     -- Понимаете, -- он положил ногу на  ногу,  -- у меня такой  пунктик --
мне  во  всем  определенности  хочется, ясности. Во  всем!  Вот вас  я  могу
включить в  свои  расчеты,  вы мне  ясны. И  каким  бы вы  себе  ни казались
ужасным,  я и алгоритм  ваш  найду, и  движение вычислю. И,  знаете,  весьма
точно.  Но...  (Он сидел  откинувшись, обтянутый  блестящим костюмом, словно
кожей. Он  казался металлическим, и  ему  это  нравилось --  Штарк то и дело
посматривал в настенное зеркало.)
     --  ...Но  все же  каша. Я стрелял,  а не арестован. Неясно. Ясность же
хороша. О,  я бы и этот мир сделал так, если бы стал богом. Понимаете --  во
всем четкость, минимум протоплазмы. Я  бы сотворил мир роботов или, на худой
конец, мир  насекомых.  Они сухие насквозь.  Заметьте,  чем  больше слизи  в
существе, тем оно для расчета непригоднее.  Возьмите Люцифер.  Слизь,  глыбы
первобытной  слизи.  Из  них  через  миллиард лет будут  сделаны неизвестных
свойств звери. И на таком фундаменте решено делать цивилизацию... Смешно.
     -- Закон о невмешательстве, -- напоминаю я.
     -- Он  глуп! Я  бы вместо этой слизи  дал мир, четкий  и работящий, как
станок.  Мир  -- друг. Мир  --  робот. -- И  упрекнул: -- А вы срываете  мою
работу. ...Неопределенность, слизистость, -- говорил он. -- Ненавижу их! Я и
с собой-то мирюсь из-за  ясной головы да  маскировки  кожей моих потрохов. Я
хочу все знать точно и ясно. И потому пришел  к вам. Хочу знать, вы мой враг
(это понятно) или потенциальный друг? Молчите,  взвешиваете? Я бы и  сам это
установил, да  времени не имею. Но что это мы сидим и ерунду городим? Хотите
полюбоваться на мои штучки? Новые?  А?  Хе-хе, безопасные, но... (Он  поднял
палец и погрозил мне.) Но с определенной мыслью --игривой.
     -- Валяйте!
     -- Итак...
     Штарк поднял  палец и  склонил  голову,  прислушиваясь.  И нижнюю  губу
закусил. Я услышал движение в коридоре,  лязганье. Оно  оборвалось у  двери.
Дверь вошла в стену. В  ее  проеме стоял робот  в бронеколпаке, с прорезями.
Снова нарушение правил робототехники.
     -- Вижу, -- заворковал Штарк, -- вас смущает  его вид. Это экранировка.
Я  же весьма наслышан о  вашей  власти. Рискуют  они  там, в Совете, с вами,
рискуют.  А если  вы  задумаете что-нибудь противозаконное?  А? Или  со мной
споетесь? Я ведь преступник. Хе-хе... преступил закон.  Кстати, преступление
--   это   реакция  человека   на  ненормальные  для  него  условия.  Хороша
формулировка?
     -- С гнильцой.
     --  Итак, о  роботе.  Вы  арестованы,  вас  берет этот робот, я к вам и
пальцем не прикоснусь. Нет и нет!
     Штарк  сунул под мышки обе ладони.  И  глаза  прикрыл: вот так, мол, не
вмешиваюсь...
     Но губы его вздернулись -- их углы, -- и подбородок остро выпер вперед.
     И нос бросил на него четкую тень.
     Штарк, весь сверкающий, был словно выбит из металла.
     ...Робот? Это обычная многоножка типа Ники, ростом с меня сидящего. Вес
ее   килограммов  пятьсот.   Я   перешел  из  людского  тягучего  времени  в
аргусовское, динамичное  время. И  оттуда смотрел  на робота с  юмором: паук
шел,  деля пространство  между им  и  мной  сверхмедленными  шагами. Отсветы
полировки стекали на пол.
     Штарк застыл с разинутым в усмешке ртом. Свирепая усмешка, все  зубы на
виду.
     Я встал и использовал разницу времени. Во времени Штарка (и робота) был
резкий бросок ко мне. Во времени Аргусов я подошел к роботу (руки его только
начинали хватательное движение) и продавил стекло аварийного устройства.
     Это всегда надо  иметь в виду -- аварийное окошечко робота.  Так  можно
остановить  даже ополоумевшую машину,  не  губя  ее  ценную  механику. Если,
конечно, успеешь.
     И снова я во времени Штарка, снова сижу в кресле, снова разговор.
     Штарк отчаянно жестикулирует. Он, видите ли, восхищен!..
     -- Поздравляю, поздравляю! -- трещит Штарк. -- Такая реакция! Молния!..
     Любопытно, как  этого  они  добились? Можно разобрать  ваш...  Простите
сидящего во мне механика, но очень хотелось бы покопаться в  ваших вещичках.
Я  всегда  мечтал  стать  таким  вот  неуязвимчиком,  мне  глубоко неприятно
принадлежать к  породе  слишком рыхлой  и слизистой. Во мне воды восемьдесят
процентов. Во мне-то! Смех.  Хотите должность моего главнокомандующего? Нет?
Тогда  поделим шарик  пополам?  Ни с кем, кроме вас,  делиться  бы не  стал,
самому тесно. А вам --пожалуйста. Дать север?.. Юг?.. Нет?.. Удивлен. Ах да,
вы  же законник.  ...Задумались ли вы о личной мощи? Что может человек один,
если он  не Аргус? Без роботов? Без себе подобных?  Знаете,  Аргус, трагедия
правителя в его зависимости от каждой мелочи. Ему же (сужу по себе) приятнее
все  делать  самому.  Да, да, все мы царьки  сновидений. А  если я  мечтаю о
планете, которую я целиком  сделал сам? О мире, где  действую  только я, мой
мозг, лишенный дурацких эмоций.
     О вечной  жизни,  чтобы  всему  научиться и все уметь?  Если здесь  (он
ударил себя по груди) что-то жжет?
     -- Сильно, сильно, -- говорил я.
     --  Колонисты, эти поставщики фактов, конечно, наговорили обо мне много
нелестных вещей. Диктат и прочее, --  толковал  Штарк. -- Я  же хочу  одного
--полной самоотдачи!  Что мне делать,  если  мой калибр соответствует только
всему шарику?  Если мне  тесно в обыденных  отношениях?  Если  мозг  требует
грандиозного?
     Говорит -- сам усмехается.
     Тело его маленькое, горячее. В движениях рук и гримасах лица повышенная
четкость.  Он не сидит спокойно, не может,  у него  сильно повышен обмен, он
даже в разговоре вынимал из кармана питательные  шарики  и  кидал их  себе в
рот.
     -- Я прав и не половинчато, а всеобъемлюще. Разница мира биологического
и  технического -- в отличии случая  от закономерности. К  чему мне  случаи,
зачем мне люди? Их настроение,  их  эмоции? Проклятые  случайности проклятых
дураков?
     ...Роботов я люблю. Они помогают  мне выпустить на волю призрачный мир,
заключенный в этой коробке. (Он постучал себя пальцем по шлему.) Кто породил
его?  Подземелья Виргуса?  Возможно. Там  я  убедился,  человек  может  быть
творцом миров. Дайте мне время, и я  сотворю свой мир. Мне нужны не миллионы
лет, не тысячелетия, как Гленну.  Через  десять, через пять лет  вы  увидите
здесь идеальную для жизни планету. Без слизи, других природных глупостей.
     Договорились?..  Нет?!  Тогда как это вам  понравится, мой  Судья? -- И
Штарк вынул из кармана руку, раскрыл ладонь --  вспорхнула тучка серебристых
капель-пузырьков. Он подул, отгоняя  их от себя. Э-э, да он их и сам боится.
Ишь как сжимается его тело.
     -- Что это?
     -- Ха-арошая  штука, -- сказал Штарк. --  У  меня их, разных интересных
штучек, тысячи. Я пошел.
     Дверь  грохнула, закрываясь  за ним.  Решительно  щелкнул замок.  Я  же
следил за кружением капель. Они словно дождь, повисший в воздухе.
     Но все же какой он заграв по характеру, даже противно. А пузырьки летят
-- будто медузы. Вот летают по  спирали,  вот разбились  по пяти-семи штук и
начали крестить комнату на разной высоте. Гм-гм, они самоуправляемы.
     Взрыв!  (Один  пузырек коснулся  стола.)  Дымок поднялся  в  воздух.  Я
сощурился: эмиссия синильной кислоты,  смесь ее с газообразным антигравом. О
таком я и не слышал. Я  отступил, задержал дыхание. И пузырьки идут на  меня
-- они уловили ток воздуха от моего движения.  Я отступил к дверям. Они идут
-- я вжимаюсь в двери.
     Я  задержал вдох,  навалился  изо всей  силы  -- и  с грохотом  упал  в
коридор, на двери.
     Я  поднялся и, стоя в  коридоре, видел лежащую  дверь  с надписью  "Для
гостей",  видел  --  Штарк, как  летающих  варавусов,  брал в  воздухе  свои
ядовитые пузырьки и прятал в коробочку. Ее сунул в карман.
     --  Вы  и  в  огне  не  сгораете...  --  говорил  мне  Штарк.  Он вынул
питательный шарик и сунул в  рот. В его глазах, прилипших ко мне, был страх.
Он боялся меня, боялся до  чертиков, до спазма в кишках. Я же был ошеломлен.
Злости на Штарка во мне не было. Он сам был Злом, я не мог ждать иного.
     Но его страх...
     Передо мной человек. Он принес  Зло  в это место;  погубил Гленна, убил
"Алешку" и трех наших милых добрых собак. Он  хотел сейчас убить  меня.  Или
напугать?..
     -- Гляди! -- крикнул я ему. -- Гляди мне в глаза.
     Штарк перестал жевать, его глаза...
     Он напрягался, он хотел отвести их в сторону и не мог. Ко мне же пришло
странное ощущение. Я здесь не один,  нас двенадцать человек. Мы все  глядели
на Штарка, в серые кругляшки его глаз, в отверстия зрачков,  в сетку глазных
сосудов.  Я почувствовал бьющую из меня силу в  виде горячего острого  луча.
Сейчас я сшибу его с ног. Собью, собью...
     -- Не свалишь, -- прохрипел Штарк. -- Не-е  с-свалишь. --  Он  упал  на
колени,  прикрыл лицо ладонями. Он вертелся на  полу, бормоча: -- Проклятый,
жжешь... Проклятый, жжешь...
     Я подошел,  я схватил и  оторвал от лица его  руки: по коже  лба и  щек
набегали мелкие водяные пузыри.
     -- Проклятое слабое тело, он сжег его. Проклятое,  проклятое, проклятое
тело...  --  говорил Штарк.  --  Я разделаюсь с тобой.  Я снял с него шлем и
хорошим  пинком пустил по  коридору. Шлем завертелся и покатился  -- белый и
круглый шар. Затем я приказал Штарку спать до утра, спать, спать...
     И ушел.
     Оглянувшись, увидел фигурку,  поблескивающую на  полу. Над нею  клохтал
дежурный  робот.  Он  ворочал  Штарка,  затем  подхватил  его  и поволок  по
коридору, растворился в голубом сиянии  его стен. Штарк спит. Я улавливаю  в
нем сонное шевеление слов... "Мой мир, мой ребенок"...




     Колонисты... Эти не спят.  Они устали, испуганы. Вопрос --  отчего я не
арестую  Штарка -- тянет  на  меня сквознячком из всех черепных  коробок.  Я
предвижу -- они пойдут ко  мне один за другим и станут оправдываться. Первой
пришла Мод Гленн.  Одета просто и выглядела предельно уютной --полненькая, с
завитушками  на затылке.  И волосы  словно у  моей жены. Проговорила  больше
часа,  обвинила  Гленна в черствости, в бездушии. Обвинила  и себя в том же.
Плакала.  Я убедился еще раз, что Гленн, тот, которого она знала, будет жить
в ней до самой  ее смерти. Это, конечно, тяжело. Я, дурак, расчувствовался и
убрал  из  ее памяти  Гленна, и  она стала  кричать,  что  до разговора была
другая-другая-другая! -- и хочет ею оставаться.
     ...Механик рассказал еще о Гленне и Штарке.
     Гленн был  ему неприятен,  так  он  говорил.  Хотя  и  отдавал  должное
--человек весь "наверху" и не от мира сего.
     Он принялся рассказывать о Люцифере, о склоках. Он сидел и  нудил, я же
рассматривал те кадрики, что  мелькали в его памяти.  Пришел Шарги. И  такую
исступленную зависть  к Штарку  я увидел в нем! Шарги (искренне!) спел хвалу
Гленну как работнику, целиком преданному науке. Рассказал: "Я познакомился с
ним в Институте внутриклеточной хирургии, ассистировал ему. С первых же дней
был поражен его императивным темпераментом, силой и  мощью его облика. Когда
он входил в лаборатории, с ним вливалась сила. Мне стало ясно, я должен быть
близок  к  нему.  Он убедил меня,  что пора  переносить  его  опыты на целую
планету.  Нас  было  много  одержимых. Где  они?  Отвечаю -- погибли здесь в
первые месяцы. Я же остался,  я  старался выжить. Да, за первые месяцы у нас
выбыло  две  трети  людского  состава:  событие  чрезвычайное. Но вернусь  к
Гленну. До сих пор я помню этот массивный, словно глыба, череп гения-дурака,
эти  руки  с  десятью  ловкими щупальцами,  его  взгляд. Однажды  я  при нем
просматривал журналы по хирургической селекции --тотальной селекции.
     Гленн рассвирепел.  Он  сказал:  "Острые селекционные подходы устарели.
Весь   организм,  как  осуществление  тончайшей  и  целесообразнейшей  связи
огромного количества отдельных частей, не может быть индифферентным по своей
сущности  к  разрушающему  ее.  Он  сосредоточен на спасении  прежней  своей
сущности. Это служит почти непреодолимым препятствием на пути селекции.
     Нам  нужна  игра на точнейшей клавиатуре и скорее гармонизация  готовых
организмов, чем создание новых".
     Вот  это и привело  нас сюда, на Люцифер. Но  здесь  я понял --  это же
работа  на тысячу лет -- или на миллион. А  у  меня их только сто.  И мы его
подвели -- ради спасения нашей жизни. А сейчас жалеем о нем -- ради спасения
своей сущности человека. Это диалектика, Судья.
     ...Да, да, мы  продали его  за похлебку.  Но не думайте, что мы чавкаем
спокойно. Нет!
     -- Еще бы, -- сказал я. -- Еще бы. У тебя бывает изжога.
     ...Я  побывал и у Штарка. Он спал в саркофаге из освинцованного стекла.
Прятался!  Свистел  механизм,  качал воздух,  лицо  Штарка  было  покойно  и
насмешливо.
     Итак, завтра он обрушит ответный удар. Это и даст мне нужное знание.

     ...Полчаса  назад  Штарк  экранировал  себя  и  почти исчез.  (Впрочем,
две-три  синие его искорки  то  и дело мелькают.) Я ищу.  Я хожу и стучусь в
комнаты.  Вот  четверо  --  опять  карты  и  грибы.  Они  едят  их,  запивая
апельсиновым соком.
     Я  приказываю  им  смотреть,  на  меня.  Смотрят.  Глаза  сонные.  Веки
--красные ободки.
     -- Как Штарк... -- спрашиваю я, -- относился к колонистам?
     Я наклоняюсь к ним.
     -- Он говорил, мы поставщики кирпичей для его, именно его, мира.
     Лица их багровеют, подбородки выдвигаются, бицепсы напрягаются.
     --  Он  нас презирает,  -- сообщает Курт. --  Он  презирает меня. Смеет
презирать. А я  биолог, я лично нашел  тринадцать новых видов.  При Гленне я
был человеком, а сейчас?
     -- Всех,  --  уверяет  Шарги.  --  О, я его знаю.  Он  такой,  он  всех
презирает. А попробовал бы расшифровать ген. Он просто дурак рядом со мной.
     --  Он сволочь,  --  говорит  третий грибоед. -- Изобретатель, практик,
дрянь. Только мы, ученые, настоящие люди.
     -- Он убил Гленна, -- рыдает четвертый. -- Гленн  был гений и умер, а я
живу. Зачем?..
     (Ага,  искры, тень Штарка -- он только что заходил к врачу.) Теперь мне
нужен эскулап. Точнее, его робот-хирург.
     Врач  в  кабинете.  Человекоробот  (в  половину  моего роста) лежит  на
кушетке  с  блаженной  улыбкой на  пластмассовых  устах.  Оказывается,  идет
испытание какого-то токсина.
     Говорил   со  мной  врач  осторожно,  шагая  по  комнате  от  банок   с
заформалиненными  маленькими  чудовищами  до  стеллажей  с  гербарием.  (Все
растения ядовиты. Так  и написано --  "яд". И  косточки нарисованы.)  По его
рассказам  я  кое-что  узнал  о  милой  сердцу  врача  орхе.  Я  притворился
неверящим.
     -- Вы ее понюхайте, -- советовал мне эскулап. "Он нанюхается испарений,
     -- соображал  он. -- Погаснут его глаза, его напряженная воля, и я уйду
--
     Хозяин ждет".
     Черная  орха  живет  у  него  в  аквариуме,  герметически  прихлопнутая
крышкой. Врач откручивает зажим. Я беру  орху. Красива -- черные бархатистые
тона. Лепестки из  всех пор извергают  тонкий, сладкий  запах. Он окутал мое
лицо -- молекулы его стремились войти в меня. Я видел их клубящийся полет. Я
вдохнул -- и ощущение порочной неги охватило меня. Я стал двойной -- прежний
"я", неплохой парень, млел от сладости этого запаха. Другой -- теперешний --
видел  движение  молекул,  их  вхождение  в кровоток,  их попытки  химически
соединиться  с  гемоглобином.  Я  сел  в  кресло,  откинулся  и  притворился
дремлющим (или  в самом  деле задремал?).  Глаза я прикрыл, но  сквозь  веки
глядел  на врача. Видел  -- д-р Дж. Гласс вышел.  Я знал -- Штарк ждет его в
конце маленькой  шахты.  Там  многоножка  и  робот-секретарь. Там  и комната
--освинцованная. (Она видна  мне белым прямоугольником.) Врач спешит. Сквозь
камень пробиваются трески и шуршание его мыслей.
     Я нюхаю орхидею. И наслаждаюсь тем, что могу делать это без опаски.
     Итак, врач сказал Гленну о свойствах черной орхи.
     Колонисты бросили Гленна.
     Штарк отобрал у него управление колонией.
     Я -- мститель.
     Но Штарк уже наказал себя, дошел до точки.
     Точку поставлю я. Я встал, воткнул цветок в  кармашек жилета и пошел. Я
видел все  --  штольни, ходы. Плато изгрызено штреками. Будто поднятая  кора
источенного насекомыми дерева.
     И  в последней  ячее незримый Штарк...  делает что-то.  Это  "что-то" и
будет моим вкладом в Знание Аргуса. Пойду-ка медленнее, пусть  не торопится,
пусть готовит свое дело.
     Широкие тоннели сменялись узкими каменными трубами. Они шли вертикально
(в  них железные лестницы). Хрипят насосы, втягивая воздух с поверхности  (и
фильтруют, стерилизуют,  сушат его). Потоки воздуха  воют разными голосами в
щелях...  Пещеры-фабрики, отделенные листовым металлом. В одних  роботы льют
металл (брызги,  снопы  брызг),  в  других  работают  на  станках, в третьих
сваривают какие-то части. Отовсюду  звяканье  и стуки, шипение огня,  хлопки
взрывающегося газа. Иду ниже.  Здесь естественные пещеры, маленькие, душные,
пыльные,  словно  карманы  в  заношенном комбинезоне.  Одни пещеры сухие,  в
других текут подземные воды с привкусом извести.
     (Близка свинцовая комната.)
     И вдруг я ощутил ужас, приближающийся ко мне. Он несся --спрессованный,
выброшенный мозгом, страшный, словно заграв в  прыжке.  Но это  же врач, его
мозговые волны! Я могу дать на отсечение свою голову (без  шлема), что Штарк
что-то  выкинул  новенькое. И  впервые  я  ощутил усталость.  Надоел мне он.
Какой-то мертводушный, свирепый, с воспаленным мозгом.
     ...А  на планете день, на плато -- хороший воздух. Там гуляет  и  дышит
Тим.
     На плече его  двуствольный старинный  дробовик  --  он  коллекционирует
мелкое зверье, бьет его из ружья  сыпучими зарядами.  На  роже его блаженная
ухмылка,  в  бороде --  солнечное  золото.  Собаки  бегут  за  ним в  легких
панцирях. Они снуют туда-сюда и все обнюхивают. Им хорошо -- небо чистое, ни
одной медузы!
     Я позавидовал им (и моему прошлому).
     ...Врач вопил:
     -- Что-о он делает. Что он делает... У-у-у...
     Я  вышел навстречу  ему  --  тот  налетел  и  приклеился  ко мне, будто
присоска манты. Он трясся  и всхлипывал,  уткнув голову мне под мышку, мочил
слезами мой уникальный бронежилет.
     Я  ждал.  Я погладил его  жестковолосую голову и ощутил ладонью плоский
затылок.
     Врач  хлюпал,  рассказывая,  что  Штарк  заставил,  принудил  дать  ему
экстракт  орхи. Но ведь толком не проверено ее действие! Да, боль уходит, но
куда? И что будет дальше?
     Врач  кричал -- надо спешить,  там готовится  преступная операция.  Его
принуждали ассистировать, он же вырвался  и сбежал.  Кричал  -- Штарк  готов
абсолютно довериться роботу-хирургу. Кричал -- сейчас Штарк  перестанет быть
человеком,  его  срастят  с машиной.  Он станет  кибергом, и тогда с  ним не
сладишь. ("Вот оно, Знание! Такого еще и не бывало, такого Аргусы не видели,
не встречали".)
     Гласс кричал:
     -- Надо бежать, надо спасать человека!
     Дж.  Гласс был прав -- надо бежать. И  мы побежали  -- это  было совсем
рядом.
     У  экранированной  комнаты робот-секретарь  обстрелял меня.  От вспышки
лазера брызгалась каменная порода, взлетали радужки паров. Я поборол желание
стать  под удар  и испытать себя.  Я  выстрелом смел  секретаря (и расплавил
породу).  Пробежав  по огненной жиже,  сорвал  свинцовую  дверь, ворвался  в
помещение. И окаменел -- за толстым стеклом начиналась операция.
     На  плоском и белом столе  лежал  Штарк,  голый, как лягушка.  Над  ним
нависла машина -- пауком. Она перебирала руками, словно пряла. (Переделанная
многоножка,  к ней добавлено  еще шесть рук.) Она работала сразу несколькими
руками. Пока что манипулировала склянками. Видимо, анестезировала Штарка. Но
делала это  с  необычной скоростью. Это  и  было  страшное -- молниеносность
происходящего. Подоспел врач. Он задыхался, свистел легкими. Он сел на пол.
     -- Все, -- сказал он, -- не успели.
     -- А если войти и помешать? -- спросил я.
     -- Тогда  он мертв. И не  войдете, предусмотрено... Смотрите, смотрите,
что он делает! -- вдруг закричал врач.
     Робот, схватив  белую коробочку, понес ее к телу, и  туда же потянулась
одна лапа со сверкающими ножницами  и  другая --  с  щипцами.  Пришлось идти
напрямик.
     Я вошел и остановил машину. Штарка похлопал по щеке. Тот очнулся.
     Потянувшись, зевнул и сел, свесив голые волосатые ноги. Он кивнул мне и
погрозил  врачу  пальцем.  Встал.  Медленно  и тяжело прошел к  кушетке:  та
вздыбилась.
     Он прислонился  спиной  -- кушетка выпустила руки, схватила  его, стала
опрокидываться. Загудело -- Штарк медленно приподнимался и  повис в воздухе.
Дезгравитатор... Это  понятно, Штарку надо отдохнуть. Он повис неподвижный и
как бы окоченевший. Я положил цветок орхи ему в изголовье -- пусть дремлет.
     Я взял из робота  пластину с программой, извлек мозговой  блок  и ушел,
ведя доктора, абсолютно раскисшего  от  переживаний. Киберга  из  Штарка  не
вышло.
     ...Вечером  я   встретил   Штарка,  бродящего   коридорами.   Он  ходил
неторопливо, видимо, прощался. На все глядел, все трогал. На нем был странно
огромный шлем. Я пошел за ним -- он заторопился, пронесся словно на колесах.
     -- Стой! -- крикнул я. Но фигура исчезла. Штарк уходил. Зачем? Куда?
     Убегал  он  вниз, но  не шахтами, а  естественными  ходами (их  прожгла
лава). Там узкие щели  и проходы, соединявшие  небольшие пустоты (я видел их
как белое ожерелье). Были  кое-где  и начатые  штреки --  ими  Штарк  рвался
вглубь, к  ядру планеты. Они виделись мне прямыми линиями. Я вызвал  Ники --
тот побежал следом за Штарком. Я шел наперерез.
     ...Опять пещера.
     Услышал шум воды  и  пошел  на  него. Упал в  ледяную  воду,  нырнул  и
проплыл.  Ага, другая пещера.  Берега ее  поднимались круто.  Я вскарабкался
--одежда подсыхала на мне.

     ...Вошел в огромнейшую пещеру. Сейчас  увижу Штарка (я уловил  токи его
спешившего тела).
     Осмотрелся -- необычная  пещера.  В одном  ее углу ощущалась повышенная
радиоактивность. Здесь припрятан микрореактор. Я сел на камень. Ждал.
     ...Загремело. Послышался стук камней.  Из  узкого хода вынырнула  белая
фигура.
     Она  уверенно  (без   света!)  прошла   на  середину   пещеры.  Там   и
остановилась. Это Штарк! Я не могу  поймать его мысль, но вижу движения. Что
он там на себя понавешал?..
     Вот нагнулся, поднял камень и вынул микрореактор и как бы погружает его
в себя.
     -- Теперь энергии  мне  лет на сто хватит, --  сказал он и пошел  в мою
сторону. Но остановился, попятился.
     -- Аргус! -- вскрикнул он.
     Я промолчал, ощущая, как Штарк щекочет меня радиоволной. Что это?
     Локатор?
     -- Не отмалчивайтесь, Звездный! -- прокричал он. -- Вы же здесь.
     Я молчал. Штарк шел ко мне, перепрыгивая через камни, плеща  водой. Вот
поднял камешек и швырнул в меня. Промахнулся (тот ударился рядом, разлетелся
мелкой пылью и обжег мне щеку).
     Такой бросок! А-а, он нацепил  на себя механический скелет, это  делает
его сильным.
     -- Странно,  -- сказал Штарк  (голос его разнесся). -- Я его вижу, а он
молчит. Быть может, мне  это кажется? Может,  приборы  врут! Может быть, это
самовнушение.  Я же не человек,  я... я почти супер, механика первоклассная,
не хуже его штучек.
     Вот, могу  перемещаться. (Он со свистом двигателя пронесся вдоль пещеры
и не разбился о стену.)
     Вот вижу гоняющуюся за мной многоножку. Паршивый автомат!  (Он погрозил
кулаком.) А вот здесь Аргус сидит  на камне. Он стал подходить. Шел медленно
и бормотал.
     -- Вот здесь, я его  вижу. Разберемся. Во-первых,  инфразрение: я  вижу
его светлым  пятном с  достаточно четкими очертаниями. Во-вторых, излучение.
Это, конечно, его жилет. К тому  же он дышит, шевелится, мембраны улавливают
это. А все же его здесь  нет! Что бы  я сделал на его месте? Я бы напугался,
вскрикнул. Или бросился  в  борьбу. Значит, не удалось. Оперироваться он мне
не дал,  кибергом стать не дал. Проклятый! А сам я ничего не могу, и приборы
мне врут. Проверю-ка простейшим образом.
     Он  подбежал и  протянул  ко  мне  руку -- потрогать. Я схватил  руку и
замкнул на  ней  браслет. И  на время мы замерли.  Молчали, тяжело и  горячо
дыша.
     Он  было  начал  бороться,  но  я  сжал  его и  почувствовал  --  смогу
раздавить. Он понял это.
     Снова молчим.  И  в тишине  молчания слышна подземная  жизнь  -- шорохи
подземелья, голоса воды, стуки капель, кряхтенье камня. Затем возник слабый,
дрожащий, двойной смех.  Он родился  и вырос, разнесся  по пещере, усилился,
загремел. Казалось,  кто-то огромный  захлебывается  громовым хохотом  в два
огромных рта.
     Это смеялись мы, смеялись вместе. Я держал руку на плече Штарка. Он  не
уйдет от меня, нет.
     Я  произнес формулу ареста.  Дело кончено. Слова, тяжелые,  как  глыба,
прижали  его. А  затем  я, Судья  и  Аргус,  вынесу  приговор.  Штарк  снова
задребезжал смехом. Он сел рядом на камень, хлопнул меня рукой по колену.
     -- Знаете,  Аргус, -- сказал он. -- Я так устал за часы общения с вами,
что рад  и  браслетам.  Все же конец. Почему вы меня не  взяли сразу? Желали
играть?
     -- Хотел видеть. Насмотрелся на двести лет вперед. Видел полукиберга, а
это дано не многим. Видел человека, сгубившего гения.
     -- Аргус, моя просьба -- ссылка на одинокую планету...
     "На мертвую, мертвую", -- заговорили Голоса.
     -- А  вы  забыли  про  свои  восемьдесят  с хвостиком  процентов  воды?
--спросил я его.
     -- Ну, с ней-то я разделаюсь.
     -- А тогда на ледяную планету, -- сказал я. -- В снега Арктаса.
     Тут в пещеру ворвался Ники -- загремел, залязгал, заморгал прожектором.
     Пещера осветилась  вся.  Я даже вздрогнул  -- так хорошо было  здесь. Я
глядел будто из центра кристалла с тысячью граней: стены искрились, всюду --
гипсовая  паутина. На полу -- цветы: розы  и прочее.  Подземный  сад:  белая
трава и в ней еще цветы, еще звезды.
     Я встал, чтобы удобнее было смотреть.
     Я не жалел, что была погоня.
     Я пил глазами красоту подземелья, подмечая все  новые  ее детали. А они
менялись при каждом движении прожектора (кто видел многоножку в покое?).
     -- Не правда ли, здесь, под землей, чудесно? -- говорил мне Штарк. --
     Одиночество  здесь полное.  А  звуковые  феномены?  О,  я  могу  многое
рассказать вам о подземельях. Я  вырос  в них, копил силы, вынашивал главную
мысль. Идите, идите  ко мне, Аргус. Вы ведь не сможете быть прежним, с тоски
умрете, я вам верно говорю.  Давайте,  операция -- и мы киберги, мы  вместе.
Всегда, тысячи лет.  Жалко Люцифер? Найдем  иное место. Давай врубим имена в
историю. Кстати, о колонистах. Вы отнимете меня у них. Не боитесь? Я ведь им
так много дал.
     ...Нас  встречали  колонисты  и Тим с барбосами. Я  вел Штарка. Коридор
таял в голубом свете. В нем -- люди. Я шел, и лицо мое было -- камень! Я так
его  и ощущал  -- камень. Колонисты (сильно сдавшие, постаревшие этой ночью)
встретили нас набором  подбородков и пронзительных взглядов.  И молчанием --
ни слова Штарку!
     На запястье его правой руки было изящной работы  кольцо. Оно отгородило
Штарка,  сделало  его слабым и  презираемым.  Никто его не  боялся, никто не
испытывал к нему благодарности. Вот оно, наказание!
     -- Ведут, -- сказал кто-то. -- А, Шарги...
     -- Достукался, -- отозвался Прохазка. И все!
     Мне было противно их равнодушие.
     --  Дорогу,  дорогу, -- говорил я.  Времени было в обрез: нужно забрать
костюм -- уникальная штука. Нужно взять робота-хирурга. Отличная вещь! А еще
я  видел:  "Персей"  ходил вокруг планеты и ждал  нас.  Я  оставил Штарка  в
комнате  с  Тимофеем и собаками  и ушел в  рубку.  Я  связался с коммодором,
увидел на  экране его  озабоченное  лицо. Мы договорились об  охране регалий
Аргуса.
     И  с удовольствием я сказал себе, что сегодня, вечером, я избавлюсь  от
Штарка.
     Я приказал  закрыть шахты,  прекратить  работы и приготовить роботов  к
долгому хранению. Приказал колонистам готовиться к отъезду. Они приходили ко
мне. Пришел Мелоун. Он соглашался  и на  проживание в  болотах. Говорил, что
желает искупить вину  -- ведь это  он привез Белый Дым. Уверял, что  выловит
их, подманивая собой.
     Я отказал, а на болота с дымами послал  роботов. Приказ: испарить их  к
чертям собачьим!
     Приходила великолепная четверка -- не оставил.
     Но осталась Мод Гленн.
     Остался врач  --  около своих  орх,  токсинов  и  слизней. Оставил  я и
любителя механики -- это был застарелый холостяк и никому не нужный брюзга.
     Починенный  "Алешка"  сделал  несколько  рейсов   к  нашему  дому  и  к
старт-площадке.  Сначала  он  перевез  собак  и  Тима, затем  роботов, затем
Штарка, багаж и колонистов.
     Эти ощущали себя побежденными. Угрюмые и хмурые, они сидели на вещах на
краю старт-площадки и ждали ракетную шлюпку. Я же следил за ее траекторией.
     Я видел -- коммодор в парадной форме.
     Я  видел -- два  его космонавта вооружены. Они станут охраной  Красного
Ящика, и коммодор надолго теряет власть над ними. Таков Закон. Я видел -- те
члены команды "Персея", что дежурили в звездолете, а не лежали в сне долгого
анабиоза, взволнованно ждали. Ждали  Красный Ящик, ждали колонистов, ленивых
и робких. Беспокойство вновь одолевало меня. Я не  спал неделю, одежда много
раз промокала и высыхала на мне. Но я не ощущал слабости.
     Я топтался на площадке, сжигаемый нетерпением. И  еще был Аргусом --при
моем приближении колонисты отворачивались. И Тим  отворачивался.  Но я видел
его  насквозь. Он  ждал,  когда я  стану прежним.  Тогда он возьмет свое. Он
станет заботиться, нянчиться, покровительствовать мне.
     Так и будет... Милый Тим, я соскучился и по твоей воркотне, и по твоему
упрямству.
     ...Колонисты?.. Повесили носы?..
     "Слушайте, --  внушал  я. --  Вы  сытые  и  нежные,  ленивые и  жадные.
Поднимите головы! (Подняли.) Держитесь! Примите наказание, долгое как жизнь,
с достоинством".
     ...Штарк?  Этот  был желт  (разлилась  желчь)  и  презрителен.  Он  все
доставал и жевал свои шарики. Вот его мысль: "Твое  время и сила кончаются".
Пусть кончаются, многое кончается. И с удовольствием я думал, что пора риска
для Тима и его собак тоже кончается -- я забрал всех роботов-исследователей.
Их  множество -- от больших (для  сбора образцов) до крохотных  соглядатаев.
Одни могли сидеть на  деревьях, другие парить в воздухе и прослеживать жизнь
любого  зверя.  Хорошие  штуки! Ими Штарк исследовал планету (затем вынес ей
приговор). Я подмигнул Штарку.
     -- Вы думаете, -- сказал я, -- о побеге?
     --  Представьте себе,  так.  Но это же  младенчество.  Знаете, Аргус, я
задумался не  только о побеге, я думаю о себе. Раньше  времени не хватало, а
вот тут... Что я такое? Какова моя  ценность? Понимаете, я не старый,  всего
семьдесят. А что сделано? Заметьте, безделья я  не выношу, работаю как черт.
Нет, тысяча  чертей! Десять  тысяч! Итак, семьдесят лет составляет  шестьсот
тысяч часов. Чем я их заполнял? Аргус, я  расточитель.  Двести тысяч часов я
проспал, двести тысяч ушло на так называемую  жизнь, на выполнение различных
обязанностей. На образование, например. Еще сто тысяч я бросил на выполнение
обязанностей   гражданина  Вселенной.  Не   ухмыляйтесь,  это  серьезно.  До
пятидесяти  лет  я был  неумолимо серьезен.  Из оставшихся  ста  тысяч часов
шестьдесят тысяч истратил на перемещения с места на место и лишь сорок тысяч
на работу. А вы помешали мне.
     Понимаете? Даже планету не переделал.
     А сейчас поговорим о  вас, мой  бледнолицый красавец. Не  думайте,  что
победа ваша  полная.  Я дал  хороший пинок этой планете,  и она  завертелась
иначе. Поймите это. О,  я бы и с  вами  справился, если бы не  ваш проклятый
темп.
     И  вдруг он  посмотрел на меня  с  простым и наивным любопытством. Даже
глаза вытаращил. Будто мы вот только  что встретились,  а Штарк узнал, что я
Аргус. Его глаза  обежали  мое  вооружение,  но  отчего-то снизу:  пистолет,
жилет, шлем.
     Штарк оживился, разглядывая мою технику.
     --  А вы  хорошо  знакомы  со  всеми  вашими  игрушками?  Шлем,  жилет,
пистолет? -- спрашивал он.
     -- Немного.
     -- Шлем... Тут  вы все знаете. Жилет?  Здесь мое знание  ограничено, но
его  цена  раз в  десять  выше  цены всего моего оборудования.  Цените  его.
Пистолетик? Его  цена --  второй  мой  поселок.  Сумасшедшие траты! Закон  в
Космосе -- доро-о-гое удовольствие.
     -- Но в данном случае необходимое! -- вставил я.
     Штарк, словно не услышав моей реплики, продолжал:
     --  А  пистолет -- отличная  вещь,  моя  конструкция.  И не ешьте  меня
глазами,  прошу  вас. Ну хоть на  прощание. Вам, я знаю,  это игрушки, а мне
тяжело, сердце жжет.
     ...Ах, Судья. Помню,  когда рождалась у меня  идея повертеть планеткой,
то бродили в  голове  схватки,  удары  лучей и прочее. А  на самом  деле все
оказалось предельно  трудной работой, а вот теперь  еще дурацкая  лихорадка.
Потрогайте руку. Горит? Это  подземная лихорадка. ...Судья, вы ощущали такое
состояние:  мочь  и не хотеть? Я ощущал. Не из лени, не из трусости -- я  не
боюсь даже вас, Звездный, даже сейчас. И  не из боязни неудачи. Разве  я мог
добиться  большего?  Я  был  царем,  маршалом  двухсот сорока  универсальных
роботов. Я вспорол эту планету. Не-ет, я недурно провел время. И кибергом бы
стал, и...  планету переделал бы.  Э-эх, пронюхали...  Чертов Гро. Ведь  он?
Скажите -- он? Я молчал.
     -- А руку-то  мне напрасно тогда жали. Вот, онемела  и не  отходит. Так
вот, задумываюсь, в чем моя ошибка.
     -- Людей вы презираете, -- сказал я ему.
     Штарк вздернул плечи, вскинул свой клюв.
     -- Люди?.. При чем тут люди? Некоторых я весьма уважал. Себя, например.
И ты был отличный мужик -- пока в костюмчике. И замкнулся в себе.
     Стал покрапывать дождь,  и Штарк  съежился. Он озяб. ...Я ходил и ходил
по  площадке. Сгущались тучи, в чаще поревывал моут, недалеко охотилась стая
загравов. Хлынул ливень.  Вода плясала на бетоне. Запищал зуммер -- ракетная
шлюпка  шла  на посадку.  Сейчас  все кончится. Сейчас я стану  свободным, а
Аргусы улетят. Это же хорошо, что всему бывает конец. Даже счастью. Иначе бы
стало  невыносимо.  А-а,  Голоса... Прощайте, прощайте...  Прощайте, друзья!
Где-то вы будете?  Сколько сотен  лет проведете  во сне  ожидания,  пока вас
призовут к новому делу?







     Дневник Т. Мохова
     Дня  через  два  после  окончания суматохи с  Штарком  я вспомнил совет
Гленна поймать  медузу. "Это, --  записывал он, -- раскроет загадку  низкого
удельного  веса  здешних  организмов".   Он  предполагал,   что   в   медузе
антигравитационное  вещество  находится  в несущем  пузыре.  Но я  долго  не
решался  ловить  этот  пузырь  объемом  в  десятки  ядовитых  кубометров.  Я
посоветовался  с  доктором, тот сказал Аргусу.  Георгий, конечно, загорелся.
Привлек механика (тот пожалел о Штарке: "Немедля что-нибудь бы изобрел"). Он
припомнил,  что медуза была  поймана  Штарком, пошарил по кладовым  и  нашел
мини-скарп, отделанный  под  медузу.  В  нем  были и сеть,  и  гарпун, полый
внутри, и насос. Затем  Георгий в этом медузоскарпе с утра  завис над убитым
солнечником.  Но  только  вечером   приблизился   довольно   большой   отряд
медуз-титанов.
     Я наблюдал за всем, болтаясь с д-ром Джи на полкилометра выше Георгия.
     Сверху я видел красный шарик скарпа-обманки, видел неторопливо плывущих
медуз и ощущал всю строгость момента, первого прикосновения к тайне. Георгий
же  похохатывал (по радио). Он уверял, будто одной рукой скрутит медузу, что
и сделал. Сетью как бы подчерпнул ее, и мы камнем упали вниз, к нему.
     И  д-р  Джи проколол гарпуном тугой  радужный пузырь, включил мотор,  и
насос со свистом потянул в себя  газ  невесомости. Я видел, как  пластиковый
мешок  фиолетово  засветился...  Когда мешок стал  тугим,  д-р  Джи перекрыл
вентиль, положил гарпун на дно скарпа, и мы отошли в сторону. Я увидел --
     Георгий вышел на крыло.  Одной рукой  он  держал сеть с медузой, другой
размахивал и кричал:
     -- Гляди, я держу эту гадину одной рукой, я еще силен, еще Аргус!
     --  Он просто идиот, -- буркнул  д-р  Джи. --  В  медузе остается  газ,
сейчас он выйдет.
     -- Брось! -- закричали мы. -- Бросай сеть.
     Но слизистая  масса потянула,  и Георгий упал.  (Он говорил  потом, что
забыл разжать  руки.) Он падал вниз,  стремительно уменьшаясь.  Джи выключил
антиграв и перешел  в свободное  падение -- он хотел перехватить  Георгия. Я
зажмурился. Но когда мы подлетели к  Георгию, тот догадался отпустить сеть и
летел  на антиграве. Пояс с прибором сполз,  Георгий плыл вверх ногами, рука
его была в крови -- сеть ободрала ладонь. Мы взяли его на борт.
     Он говорил:
     -- Ну вот, я опять слабый человечишко!
     В  тот  вечер  он и  заболел.  И  тогда же  доктор сказал такую  фразу,
--сегодня мы-де взяли самое  яркое на  планете,  а  далее  пойдет  обыденная
работа.

     Я расхворался.
     Началось, конечно, с болотной  лихорадки. С нею Тим расправился  круто.
Затем  к  ноге  прицепился  фиолетовый  настырный  грибок  --  Тим сбил  его
излучателем. А там пришла и  предсказанная им  слабость. Я,  вялый и слабый,
ничего не делал, а только лежал и спал.
     Тим  ликовал  --  он  взял  свое!  Он лечил  меня,  тотошкал,  упрекал,
припекал. И все это делал с сияющей мордой.
     Собаки  мне  сочувствовали.  Они  проведывали  меня,  виляли  хвостами,
глядели ласковым взглядом.
     Жил я так.
     Просыпался  к завтраку и видел: за  столом сидит Тим, бодрый, умытый  и
причесанный.  Завтракая,  он  рассказывал мне ночные  новости:  о  нападении
моута, о том, что ночники наконец-то откочевали. Затем намечал вслух план на
новый день и уходил. Я  засыпал,  просыпался, снова  засыпал  и  просыпался.
Кондиционер  пел  мне  свою песенку,  я  то  пил чай  из термоса, то  листал
старомодные книги, зачитанные поколениями.
     Или думал.
     Прошедшее  было  для  меня   дивным  сном,  который  вспоминаешь  то  с
предельным ужасом, то с великой радостью.
     Я  вспоминал  Штарка  и   колонистов...  Теперь  они  мне  не  казались
маленькими. Это были характеры и  судьбы  в своем роде поучительные.  Быстро
уставал. Тогда, зажмурясь, смотрел сквозь  веки  на  солнце или слушал,  как
Ники домовничал. Прибрав помещение, он готовил кормежку  собакам и нам (кашу
с мясом из слизня по имени  "травяная курочка").  Затем  кипятил чай,  много
чая, и уходил во двор.
     День  шел,  солнце  переходило из  одного  окна  в  другое, то  лил, то
обрывался дождь.
     Или  эффектно   накатывала  гроза  --  первобытная,   тропическая.  Она
приходила  так: в полдень ярилось солнце, к двум-трем часам собирались тучи.
Темнело.
     И  тогда молниями, словно ногами, шагала  к дому гроза.  Гром ее  шагов
нарастал,  ноги-молнии  сливались и казались  одной, непрерывно пляшущей. И,
прислушиваясь  к  раскатам  громов,  я  прикидывал,  как было  бы хорошо  не
говорить формулу отречения,  быть Аргусом  всегда. Я  вспоминал: вот  снимаю
шлем -- и слабеют глаза, и уходит Знание. Снимаю бронежилет -- и кажусь себе
таким голым и слабым. Отдаю пистолет -- я окончательно беззащитен.
     Отречение!.. Я  лежал и с  отчаянием, с горечью думал о  силе  слова. В
прошлый раз слова обряда  дали мне сверхсилу. Слова отречения отняли у  меня
ее.
     И  с  подозрением я  вдумывался  в  любые  слова,  искал  в них  истоки
могущества.  Например,  такие  --  хлеб,  любовь,  кислород.  Или  такие  --
товарищи, друзья, мы, они.
     ...Выдохшаяся гроза уходила, ворча, за горизонт. Прилетал  Тим.  Гремел
его голос,  звенели  панцири собак. Они ссорились между собой и,  обиженные,
визжали.  Тим  умывался,  разбрызгивая  воду  и  фыркая,  и  шел к  столу --
краснорожий, голодный, как зверь.  Мы  обедали вместе: он  за столом, я лежа
держал тарелку на груди. Ники кормил на дворе собак --  снова визги, ссоры и
шумные примирения.
     ...Поев, собаки входили в дом и ложились на полу. Они отдыхали.
     Тим рассказывал  мне  о  работах сегодняшнего дня. Он привозил с  собою
разных  субъектов и  мариновал  их в банках прямо на  нашем обеденном столе.
(Как говорил, в истории Люцифера шел период собирательный.)
     У  нас появилась банка  с Зеленой Пеной. В  алмазной прочности посудине
сидело  дымное  существо. (Ловил  он  его  с д-ром Дж.  Глассом и  перекачал
портативным насосом.)
     Я  слушал,  смотрел. И  временами  все  казалось мне  продолжением сна,
увиденного на обломке ракеты.
     Я ведь попал на Люцифер "катастрофически" просто -- метеорит разбил мою
"Вегу".  Мне  еще  повезло  --  я  был  в  скафандре  и ремонтировал  выхлоп
двигателя. И вдруг взрыв.
     На оставшемся  куске  ракеты я понесся  черт  знает куда,  и около меня
торчал Ники с полным набором инструмента.
     Когда  я выдышал  весь  кислород  и  много дней  провел без него,  меня
подобрал  корабль  Звездного  Патруля. Собственно,  я  давно  умер. То,  что
валяется  в постели,  ест, мечтает, думает, гладит собак, было  мертвым... Я
очнулся в  корабельном  госпитале на  подлете к  Люциферу.  На  планете  был
одинокий Тимофей (напарника его -- Гаспара Ланжевена -- проглотил моут). Я и
остался на Люцифере -- не мог сидеть в ракете. Мне было страшно. Я сжимался,
я все время ждал удара метеорита.
     На  Люцифере  я  стал  лаборантом  Тима,  немножко  химиком,  чуть-чуть
биологом и страстным фотографом.
     Главное, здесь был Тимофей,  его собаки. И не  было метеоритов. ...Тим.
Он близко сошелся  с  врачом  (хотя и  ему  не  нравились  токсикологические
увлечения эскулапа).
     Врач часто  бывал у нас: осматривал  меня, потом разглядывал коллекции,
часами ковырялся в гербарии. Лечение мое он поручил Ники, перезаписав в него
свои знания, -- Дж. Гласс был горячий исследователь, но холодный врач. В чем
и сам признавался.
     Ники мне смертельно надоедал  укрепляющими микстурами.  К  тому  же  он
пристрастился лечить всех  подряд  (энергии было не занимать, всю ночь висел
на проводе).
     И  теперь,  начиная  с меня  и  кончая  щенками,  все были  в  заплатах
пластырей, налиты до самого горла микстурами и отварами.




     Всем осточертела  моя  жизнь в постели да  шезлонге. Особенно мне.  Тим
связался с  врачебным центром Всесовета. Был  консилиум,  в нем  участвовало
полдюжины электронных эскулапов плюс д-р Дж. Гласс. Они  и разработали новую
схему лечения и решили, что  мне нужно сменить  климат. Обязательно! Но сама
мысль  о расставании с Тимом и  собаками до слез расстроила меня. Я не хотел
уезжать с Люцифера.
     -- Да нет же, -- улыбнулся мне д-р Дж. Гласс. -- Мы имеем в виду плато.
     Там и  температура  пониже, и влажность поменьше.  В конце  концов, там
есть вполне  комфортное подземелье.  К тому  же  мой коллега (он  поклонился
Тиму) и  я  -- мы давно хотим провести одно совместное  исследование. И было
решено  о  нашем переезде  на  плато.  Тим  на  "Алешке" перебросил  сначала
коллекции,  затем  имущество  и собак.  Последним  отчаливал  я.  Колонисты,
сочувствуя,  предлагали носилки, я же взял скарп  Штарка.  И когда  повисла,
словно капля, его серебристая машина, во мне все сжалось --тоскливо.

     Штарк  был  отличный  техник  --  в  полете  машины ощущалась  чудесная
мягкость.
     Я повторял наш первый маршрут.  Мы  пронеслись на юг, слетали на место,
где нас сбил  Штарк.  Никаких следов, словно и  не было  Штарка, ракет, нас.
Шатались слизни с  красными бородавками.  Они  наползали на дерево, прижимая
его к земле, и перетирали древесину  роговыми зубами. Вот болото с  зелеными
пузырями,  вот  место  смерти  Бэка  и  милой  Квик. Я испарил  это  болото,
превратил его еще в одно облако. Сколько их плывет в небе -- белых и чистых!
Им хорошо то набухать, то проливаться дождем.
     ...Мы повисели и около плато, среди деревьев.  Затем нам открылось само
плато. На посадочной площадке, заплывшей мхами, ковырялись две многоножки.
     Синяя  медуза  планировала  на них, брызгалась  дымящейся  жижей.  Она,
работая  воздушными рулями, делала заход  за заходом.  Но роботы не смотрели
вверх, их защищал пластик.
     Я  сбил  медузу.  Она упала, и  роботы  закопали  ее в  землю.  Я жадно
всматривался в плато.
     Но прежнего волнения не  было.  Оно ушло, улетело со  Штарком и Красным
Ящиком на "Персее".
     Где-то теперь они? В каких далях?..
     Я повернул к расщелине. А там зала, многоножки...
     Я вылез из скарпа и пошел себе потихоньку. Ники плелся сзади.
     В коридоре нас встретили  собаки -- кинулись ласкаться и повалили меня.
И,  понятно,  обшлепали языками.  На  шум выскочил  Тим  -- бородатое  милое
чудище. Следом вышел врач, посмеиваясь в узкую черную бороду. Мы  поговорили
с ним, похлопали друг друга по плечам.
     Врач сосчитал мне пульс: около ста ударов. Сто десять.
     -- Надо ходить, надо тренировать мускулы, -- говорил мне врач.
     -- Вот, вот твоя комната, -- суетился Тим.


     Мы вошли и долго пили чай, ели  вкусное  печенье. Поговорили о плато, о
медузах. Врач  и Тим обсуждали мою внешность. Тим говорил, что я существенно
постарел,  в  моих  глазах появилась  умудренность.  Врач  --  что  лицо мое
потеряло прежнюю бледность Аргуса.
     Затем обсуждали, какой метод был применен для усиления моей личности.
     Тим упирал, что во мне это просвечивало и раньше.
     Врач же считал все техникой, спрятанной в шлеме и жилете.
     -- Но вы же с ним не сталкивались, -- возражал Тим.
     Я, слушая их, незаметно задремал. Проснулся -- врача нет, а Тим сидит и
тоже спит,  кивая мне бородой. Я встал  и  вышел в коридор.  Слабость... Она
ощущалась мной как подшипники, вставленные в колени.
     Казалось, я подвернусь на них и упаду.
     И умру -- от слабости.
     Но  я  не  падал, не умирал, а шел себе дальше  и дальше  по  огромному
коридору. А ведь в камне вырублен. Циклопическая работа! Я сходил в  кабинет
Штарка. Не мерцали экраны телевизоров, на все приборы тонко ложилась пыль.
     Я сел в кресло Штарка, и тотчас все шевельнулось в кабинете.
     Повернулись  шкафы-каталоги,  заискрились экраны,  приподнялась  крышка
стола. Под ней, ярко  освещенная,  поползла лента,  испещренная  знаками.  И
автомат сказал жестким голосом:
     -- Настою на своем...
     Я встал и побрел на этаж переселенцев.
     Зашел к работяге -- космат, небрит. На столе разобранный механизм:
     совершенствует какой-то узел.
     --  Теперь мы,  не  отрываясь от  всего,  сделанного  Отто  Ивановичем,
--говорил он, -- пойдем по пути, намеченному нашим первым руководителем.. Но
какой ум был у Отто Ивановича! ...Мод Гленн (она руководит колонией) приняла
меня хорошо. Мод была довольна своей первой ролью, она помягчела. Подала мне
руку,  угостила  чаем  и сообщила  о  своих  планах.  Во-первых,  наконец-то
занялась теми  мелочами, до  которых у мужчин руки не доходят. (Все на свете
состоит из атомов, любое дело -- из мелочей.)
     Во-вторых, долой крайности, ну их!
     Скажем "нет" чисто биологической цивилизации, но будем помнить,  что  и
голый  техницизм до  добра не  доводит. Тысячи  примеров!  Она  говорила,  я
слушал, и меня медленно  и  крепко брала в  свои руки тоска, густая,  словно
зеленое желе,  лежавшее на столе,  в плоской тарелке. Все здесь мне казалось
серым. И как они хорошо приспособились, черт их побери!
     Дама?.. Командует.
     Тим?.. Хочет стать великим натуралистом.
     Врач?.. Вынюхивает новые токсины.
     И  мне стало казаться, что  я съел вредное, что насквозь отравлен  и яд
пробирается  по моим жилам все глубже и  глубже. Зачем так серо  жить? Зачем
мне  вся эта преснятина?  Не хочу! Я  ушел от  руководящей дамы. Встал и, не
прощаясь, направил стопы к двери.
     Та распахнулась,  выпустила меня. Я вышел, свернул куда-то и вздрогнул,
увидев стоявших роботов.  Они  покрыты пленкой  (мой приказ),  поставлены на
долгое хранение. Многорукие, недвижные, в них даром пропадает мощь.
     Но выскочил Джек, обнюхал  крайнего  робота и задрал  лапу... Я прогнал
Джека, ушел к себе и лег в постель. Прибежал Ники и занялся моим телом.
     Он тер  мазью это слабое, ленивое тело. (Я как бы сверху смотрел на его
работу.)
     Он  капал  фиолетовые капли,  он  выпоил мне бутыль густой  и противной
жижи, дал новейшего выпуска снотворное.
     Но спал я беспокойно, то холодел, то умирал от  жары. Или просыпался от
грызущего типа болей. Утром же встал здоровый  и бодрый, вот только ощущение
в себе какой-то незаполняемой пустоты. Большой.




     А  на  плато  было хорошо и сухо. Бурно  цвели деревья.  Чтобы их цветы
виделись дальше, они сбросили листья (а некоторые бесстыдники даже кору).  И
с утра и до  позднего вечера в их ветвях гудели многоглавки и  варавусы. Дни
шли  отличные. Я много гулял.  На ходу  мне легко, мне  свободно думалось. Я
частенько размышлял о Гленне -- манила профессия селекционера (не взлеты ее,
а рядовая работа).  Я уже собирался  просить  Тима ввести в меня  знания, но
чего-то стеснялся.
     ...Вокруг  меня  бежали  собаки.  За  нами  громыхал  Ники  --  медузам
нравились здешние  деревья,  низкие и редкие, --  добыча сверху была  хорошо
видна. Обрызгав  какого-нибудь несчастного  слизня, они опускались  и  жрали
его.
     Ники следил за воздухом. Появление медузы наша компания обычно замечала
по грохоту его ракетного ружья.
     Оно гремело -- бух! -- затем свист, и высоко над нами  лопалась граната
-- блоп! -- и на землю падали цветные клочья. Собаки пятились от них, а Ники
немедленно сжигал медузины останки.
     Я  думал  --  вот  бы  отгородить  плато  от  медуз. Ну  еще  изобрести
что-нибудь. Я  представил себе Штарка (который несся в звездолете "Персей".)
Он  сейчас в  пассажирских  камерах, спит  в персональной  ячее  среди дымка
клубящегося мороза. Люто холодно. Мерцают шкалы, следя за работой сердца. Он
спит.
     Лицо Штарка  покойно.  Нет, оно  улыбается,  хитро  и  презрительно.  В
криогенном сне он видит свой мир,  выстроенный из железа. Он  бредет по нему
кибергом и упивается своим величием.
     В тот вечер я заметил: медуза, парившая над коралловым лесом, упала.
     Меня охватило  любопытство.  Я пошел, мы все туда  пошли -- гурьбой.  Я
снял  с плеча ружье Тима, очень  хорошее, честное,  без  новомодных  штучек,
ставящих  человека  в роль  абсолютного господина,  сохраняющее  риск  и для
стрелка.
     Мы прошли лес -- красный, зеленый и синий.
     Вот скалы и болотца.  Они кисли  среди камней. Мы прошли  в глубь этого
интересного местечка и увидели хозяев его. Это были орхи. Собаки, почуяв их,
стали. Далее мы  шли с Ники. Я впервые увидел орх на свободе, не запертыми в
аквариум.
     Цветы услышали  наши  шаги.  Они, только что сжатые в  черные  кулачки,
легкими подрагивающими  движениями  распускались  в черные крестики с  белой
точкой посредине. Затем стали поворачиваться в нашу сторону.  Повернулись. Я
увидел  миллион пристальных  глаз:  цветы глядели на  меня. Аромат  ощущался
слабо,  но  на всякий  случай  я зашел с  наветренной стороны  (цветы  опять
повернулись).  В  рисунке лепестков,  пожалуй,  можно приметить как  бы лица
бородатых и очень сердитых людей. А чьи эти лежащие в воде бурые костяки?  Я
сел на камень.
     Я сидел на ласково теплом камне и чувствовал себя удивительно безопасно
-- вся летучая нечисть  обтекала  это место. Можно  было отметить  и  ширину
воздушного  столба,  насыщенного ароматом орх:  метров  сто  пятьдесят --сто
семьдесят в диаметре.
     Так вот где их берет д-р Дж. Гласс.
     Я осмотрелся, ища его следы. Например, потерянную им  вещь. И ничего не
увидел.
     Но  так  свободно,  легко  пошли  воспоминания -- Красный Ящик,  поход,
Штарк...  А  вот  родина,   вот  мать  и  отец.  Умерли,  бедные.  Жена,  ее
необыкновенное лицо, когда она увидела Джека, разбитого взрывом двигателя.
     Она кричала мне:
     -- Не летай, не летай... Я уйду! Уйду! Уйду!
     В моей памяти снова взлетела ракета, тосковало и плакало ее железо.
     Тоска схватила  меня. Не о жене --  она далеко. Не о родителях -- пусть
спят. Сидя здесь, около болота с ядовитыми цветами,  я  видел себя букашкой,
проползавшей по внешней скорлупе явлений.
     Возмущение охватило меня. Это  жестоко --  дать на время  силу и знание
Аргусов. Вдвойне жестоко, дав их, отнять.
     Эх, закричать бы так, чтобы вздрогнуло плато:
     -- Хочу силу!  Хочу  знание! Хочу  взгляд  Аргуса, проникающий  в  суть
каждой вещи! (А цветы перемещались в мою сторону, выползали на берег  в виде
черного вздувавшегося кружева.)
     Сильнее их запах, наглее взгляд белых глаз.
     ...Моя горечь  дошла до  верхней точки  и там сломалась. Переломившись,
она  упала вниз,  к  нулю.  Я  снова ощущал все  хорошее и простое. Я  снова
почувствовал  доброту здешнего солнца,  вспоминал  Тима, его собак. Росла  и
росла  эта сладость. Наконец  она стала  нестерпимой, а солнце -- беспощадно
ярким.
     Я жмурился  на это солнце. По розовым векам бегал серебряный узор. Веки
темнеют. В этой темноте горят хищные глаза орх. Что?.. Я отравлен вами?..
     Э-э, нет, не выйдет, вам не получить меня.
     -- Ники, -- позвал я. -- Ники.
     Я рванулся, вставая, и упал, и снова рванулся.
     Вот что-то шлепает по воде. Меня схватили, меня тянут за голову.
     Оторвут ее. Смешно -- если без головы. Кто меня держит?
     Ники, схватив, волок меня по камням.
     ...Очнулся. Около  сидели  собаки.  Они  смотрели  на  меня  и молотили
хвостами. Ники,  растопырив  щупальца и  прикрыв меня, стрелял по налетающим
каким-то черным полоскам.
     Одна за другой в  небе рвутся  гранаты: блоп, блоп,  блоп...  Несколько
цветков,  смятых и умерших, лежат рядом. Сердце мое едва бьется. И низко над
землей, будто  титаническая медуза, наплывает  скарп. Он загородил  закатное
небо.
     Тимофей высунулся из него по пояс и кричал.
     -- Дурень! -- кричал мне Тим.  -- Зачем тебя  сюда понесло?  Как  я без
тебя буду жить! Дурень! Сюда доктор приходит в маске!





     Я лежал в постели. Под головой куча подушек.
     Вокруг  меня с  вытянутыми  рожами сидели колонисты.  Они  принесли мне
вкусные вещи. Начальница -- засахаренных мокриц. Механик --  цветы из теста.
Сладкие, пахнущие машинным маслом.
     Врач-светящуюся наливку (ее выпил Тим).
     Наконец разошлись.
     Остался я, Тим и собаки.
     Мы по-братски поделили и съели всех мокриц, все печенье и все цветы.
     Снова наша компания в сборе. Тим посмотрел на меня.
     -- Выкладывай-ка все, -- приказал он. Я  сказал о медузе, о работе моей
памяти, о моей тоске. Выслушав, он зажмурился на минуту.
     -- Ты  -- грешник, -- заговорил он, открывая глаза. -- В чем твой грех?
Ты не думаешь о других (обо мне, например), и тебе  нужно величественное. Но
и  не  виновен... Многогрешен  человек. Нападал  на себя  и  на  других.  На
животных, к примеру.  Поработил их, то  спасал, то губил. А ты  знаешь,  что
стоит за спиной  его  поступков?  Части его  поступков?  Твое  желание  быть
мощным,  желание  Штарка творить,  подобно природе.  Проследи-ка  историю...
Человек вылез  из  воды.  Затем  мутация,  эволюция мозга.  С  этого момента
начинается  его путь к  Науке  и Закону. Взять Штарка... Человек хочет  быть
персональным  творцом  мира и  снисхождения не  просит.  Он,  видите ли,  не
одобрил  найденное здесь,  он  решил  все делать по-своему,  абсолютно  все.
Уничтожить бывшее, сделать новое. Это и  преступно, но это же и стремление к
мощи.  А твое преследование Штарка. Почему стал  Аргусом именно ты?  Это  не
случайность.  Узнав о Штарке, ты бы пошел сам, но погиб, тебе сообща помогли
Аргусы,  ваше   удивительное   содружество  слуг   Справедливости.   Сколько
тысячелетий  человек учился  объединять  все  силы, это  нашло выражение,  в
частности, и в Аргусах.
     ...Аргусы... Это, по-моему, свойство людей стремиться к справедливости,
чтобы жить коллективно... Ты прости, я взволнован и говорю путано, но в тебе
есть стремление к каре Зла. Ну, я заболтался, я пошел. Спокойной ночи!
     Тим ушел. Подземелье стихло. Вот гавкнула собака, вот пророкотал обвал,
и все.
     Тишина. Я  лежал  в  холодной,  свежей постели.  У  двери замер  в виде
спящего паука мой Ники. Светился его глаз.
     Ум мой предельно ясен, черные орхи словно прополоскали мозг.
     Мир снова раскрылся передо мной.
     Я увидел глубины Космоса, ощутил движение земных пластов.
     Я  увидел дорожку света на звездчатом снегу Арктуса -- ледяной планеты.
Но чу!.. Что это? Словно звон или шепот, неясные слова. О-о, я узнаю их.
     Это вы,  братья  Аргусы, говорите  со  мной  из глубин Космоса,  вы  не
оставили меня одного. Спасибо!
     И Аргусы  говорили: "Мы преследуем Зло, и до тех пор,  пока не исчезнут
последние крупицы его,  ты пребудешь с нами. Ибо тот,  кто  победил Зло хоть
раз, всегда с нами. Мы вместе, мы всегда с тобой, дар Аргуса  в тебе".  ...Я
был счастлив. Из глубины подземелья  я снова  видел звезды, слышал  топтание
моута в болоте, звон роботов,  бродивших  в джунглях,  шепот  Дж.  Гласса  в
лаборатории.




     Письмо Т. М. Мохову
     Дорогой  коллега!  Мы рассмотрели полученные от Вас материалы и приняли
постановление.  Оно  будет  изложено  ниже. Сейчас  же позвольте мне сказать
несколько  слов о тоне Ваших сообщений. Не думаю, чтобы в наше время на долю
одного человека мог выпасть такой урожай  открытий, поэтому  призываю Вас  с
максимальным  скептицизмом относиться  к  своим  выводам.  Помните, наука не
имеет ничего общего с личным  честолюбием. Признаю, что  Вам  повезло в, так
сказать, пожинании ярких фактов. Для осмысления их  нужны теоретики. Сообщаю
Вам решение Всесовета:
     1.  Считаем  необходимым направить  на  Люцифер  комплексную экспедицию
ученых всех профилей.
     2. Объявить планету генетическим заказником.
     3. Назначить  Т.  М. Мохова заместителем  начальника  экспедиции Т.  М.
Бэра-Михайлевича.
     4.  Учитывая   особенное  значение  работы  экспедиции  предоставить  в
распоряжение Т. М.  Бэра-Михайлевича звездолет  "Одиссей". Постскриптум: Вам
будет  приятно узнать, что Г. Краснов (Аргус-12) прошел курс лечения, спасен
от  отравления  растительным токсином  и  включен  в состав  экспедиции.  Он
пользуется уважением коллег, их общей любовью и доверием.
     По поручению XVII Отдела Всесовета
     Т. М. Бэр-Михайлевич.


Популярность: 1, Last-modified: Thu, 15 Jun 2000 06:30:37 GmT