-----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Рука Кассандры"
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2000
   -----------------------------------------------------------------------




   Жаба открыла дверь, нехотя сложила печеное  личико  в  вялую  улыбку  и
промямлила:
   - Ах, это вы, мистер Карсуэлл! Боже мой, вы и  не  представляете  себе,
как я рада вас видеть... Не представляете... Еще секундочку, и вы бы  меня
не застали. Как раз собиралась выйти...
   На ней была розовая, похожая на взбитый крем,  шляпка,  из-под  которой
виднелись жидкие седые пряди  завитых  волос,  розовое  платье  и  розовые
перчатки.
   - ...Такая жара на улице, просто ужасно!
   "Почему наши старухи всегда носят розовые шляпки? - подумал Дэн.  -  Мы
почему-то превращаемся в нацию розовых старух".
   - Миссис Камински, я хотел спросить у вас: вы случайно не знаете,  куда
именно уехала Флоренс?
   Ловкими движениями  лицевых  мускулов  Жаба  попыталась  изобразить  на
физиономии смесь любви и горя, скосив при этом  глаза  на  зеркало,  перед
которым стояла.  Смесь,  однако,  не  получилась.  В  одном  глазу  злобно
сверкала любовь, в другом - горе.
   Дэн с трудом проглотил поднимавшееся  в  нем  раздражение  и  еще  раз,
стараясь быть вежливым, спросил:
   - Простите за назойливость, но неужели она не сказала вам, куда  именно
едет?
   - Бедняжка, я так заботилась о ней... Не знаю, смогу ли я  когда-нибудь
найти себе такую жиличку... Кроткая, милая... Ангел, ну просто ангел!
   "Конечно, ангел за сорок долларов в неделю, да еще кроткий и  милый..."
- подумал Дэн.
   - Дорогая миссис Камински, я вам охотно верю, что Фло  ангел,  но  даже
ангел должен иметь адрес. Не может быть, чтобы она не  сказала  вам,  куда
едет.
   - Представьте себе, не сказала. А вам?  Неужели  она  не  сказала  вам?
Ай-яй-яй!.. Нынешние молодые люди... - В голосе Жабы  послышалось  подобие
сочувствия. Злорадство делало ее великодушной.
   -  До  свиданья,  миссис  Камински,  мне   было   чрезвычайно   приятно
побеседовать с вами. В высшей степени приятно. И кроме того, я  вам  очень
рекомендую выкрасить и глаза в розовый цвет, под цвет шляпки.
   Дэн вышел на улицу. Густой зной недвижимо  висел  над  городом,  слегка
колеблясь у раскаленных капотов и крыш машин. Разморенный  асфальт  лениво
оседал под каблуками.
   Когда  он  уселся  в  свой  "Мустанг",  то  почувствовал,  что  вот-вот
сварится. На внутренней  поверхности  ветрового  стекла  испуганно  гудела
иссиня-зеленая жирная муха. Дэн попытался прихлопнуть  ее,  но  она  ловко
выскользнула из-под ладони. Второй раз  поднять  руку  уже  не  было  сил.
Впрочем, делать этого, наверное,  и  не  следовало.  Муха  придавала  зною
законченность, делала его  совершенным.  Точь-в-точь  как  розовая  шляпка
миссис Камински. Над мостовой дрожали маленькие  миражи.  Казалось,  улицу
заливает вода.
   - Черт с нею, черт с ними всеми,  включая  мою  дорогую,  любимую  мисс
Флоренс  Кучел  и  дорогую,  любимую  муху  на  стекле!  -  с  отвращением
пробормотал Дэн и включил мотор.
   "Мустанг", словно в предчувствии прохладного гаража, нетерпеливо рванул
с места. Муха по-прежнему билась о стекло.
   Поднявшись к себе домой, Дэн бессильно  плюхнулся  в  кресло  и  закрыл
глаза. Он не мог заставить себя даже снять пиджак. Бессмысленно. Все равно
он давно приклеился к спине. Навсегда. Его даже похоронят в этом  пиджаке.
И миссис Камински придет на похороны в розовой шляпке. Снова  и  снова  он
тупо повторял себе, что не желает  больше  думать  о  Фло,  но  в  глубине
сознания  маленькая,  остренькая  мысль,  на  которую  жара  почему-то  не
действовала, решительно возражала: это неправда. Он не  мог  не  думать  о
ней. Мало того: он хотел думать о ней.
   Он достал из кармана пиджака письмо Фло и долго  смотрел  на  него,  не
разворачивая листка. Он вспомнил, как мальчишкой смотрел в кино  "Ромео  и
Джульетту". Он уже  читал  Шекспира  и  знал,  чем  все  кончится,  но  до
последней секунды все же надеялся, что они останутся живы, что  все  будет
хорошо. Нужно только очень захотеть - и все будет хорошо. Так и  сейчас  с
письмом. Нужно только очень захотеть. Он его уже знал наизусть,  но  снова
прочел:

   "Дорогой Дэн, ты всегда говорил мне, что нет ничего глупее слов  любви,
написанных на бумаге. Наверное, ты прав. Ты всегда был прав. Всегда  и  во
всем, в этом-то и дело. Поэтому я не буду писать тебе о том,  как  я  тебя
люблю, тем более что ты это и так великолепно знаешь. Спасибо тебе за все.
Пойми: я не могла больше одним  своим  присутствием  подталкивать  тебя  к
тому, чего ты избегал,  и  поэтому  сегодня  я  уезжаю.  Я  приняла  очень
выгодное и интересное предложение. Это новое дело,  и  я  думаю,  что  оно
увлечет меня. Не пытайся разыскивать меня - это бесполезно. Да и  я,  если
бы даже захотела, не смогу вернуться  ранее  чем  через  два  года,  когда
истечет срок контракта.
   Постарайся  понять  меня  правильно:  я  действую  не  импульсивно,   а
совершенно спокойно, по зрелому размышлению. Так будет лучше для нас обоих
и избавит нас от ненужных переживаний.
   Целую тебя и желаю тебе счастья. Следи за своей язвой.
   Твоя Фло".

   Дэн медленно и аккуратно сложил листок и спрятал в  карман.  "Следи  за
своей  язвой"!  Спасибо,  мисс  Кучел.  Вы,  как  всегда,  благородны.  Вы
исчезаете, чтобы не обременять своего Дэниэла  Карсуэлла,  и  рекомендуете
ему на прощание следить  за  язвой.  Прекрасные  слова!  Пусть  Изольда  и
Джульетта покраснеют от стыда, они ведь были эгоистками и  не  просили  ни
Тристана, ни Ромео следить за желудком!  Что  значит  научный  склад  ума,
высшее образование и профессия биолога!  Ничего  не  поделаешь,  двадцатый
век, эпоха разума. Ах, дорогая Фло, надо было бы написать мне, что решение
проверено на большой электронно-вычислительной машине  фирмы  "Интернейшел
бизнес машинз" и одобрено всеми ее электронными потрохами.
   Дэн поморщился. Для чего весь этот поток слов? Все это было  чушью.  Он
знал, что страдает. Боль все время поднималась толчками  откуда-то  снизу,
собиралась в горле и стояла там мягким, душным комом, который никак нельзя
было ни проглотить, ни выплюнуть. Можно было хорохориться сколько  угодно,
но обманывать самого себя безнадежно.
   Почему он был  таким  дураком?  Чего  он  боялся?  Чего  он  ждал?  Что
проверял? Боялся ответственности... Болтовня!  Всю  жизнь  он  чего-нибудь
боялся и всегда умел так приодеть свой  страх,  что  даже  сам  переставал
узнавать его.  Как  он  легко  жонглировал  словами:  "семья",  "чувство",
"ответственность",   "время..."   Наверное,   именно   поэтому   он   стал
специалистом по рекламе. Нарядить  страх  в  осторожность,  трусость  -  в
благоразумие, эгоизм - в необходимость... Боже мой, как легко он это делал
всю жизнь! Как элегантно он всегда уходил от решений, и не поймешь: то  ли
он прятался от них, то ли они от него.
   Он вспомнил, как она входила сюда, в эту  комнату,  подбегала  к  нему,
обхватывала его шею руками, у нее всегда были прохладные  ладони,  терлась
носом о его  нос  и  с  важной  торжественностью  говорила:  "Формика  Фло
приветствует тебя".
   Она тогда изучала муравьев, всех этих формика поликтена и формика руфа,
и утверждала, что, только потеревшись усиками, муравьи могут узнавать друг
друга.
   А он ей говорил,  что  если  она  уж  хочет  перейти  с  ним  на  чисто
муравьиные отношения, то ей следует отрастить себе  усы  или,  по  крайней
мере, усики. Тогда она будет  настоящей  формикой.  А  она  отвечала,  что
главное не усы, а свой собственный уютный маленький муравейник.
   Боже, как это было давно! И было ли это когда-нибудь?
   Муравьи  -  по-латыни  "формика".  Формика...  Как,   кстати,   фамилия
профессора, с которым она работала? Она ведь говорила ему что-то  похожее.
Фор... Фер... Ферми... Нет, это физик. Ага, кажется, Фортас.
   Дэн вскочил с такой силой, что кресло с обиженным скрипом сдвинулось  с
места.  Телефонная  книжка  лежала  на  письменном  столе.  Боже,  сколько
идиотских, никому  не  нужных  имен!  Десять  фунтов  бессмысленных  имен.
Фортасов было восемь! Хорошо, что не Смит или Джонсон, их были бы  тысячи.
А что, собственно, он спросит у этого Фортаса, если  даже  и  найдет  того
самого? Где мисс Флоренс Кучел? Он никогда не ответит. Фло  несколько  раз
говорила ему, что хотя она и биолог, но работает  в  каком-то  чрезвычайно
секретном учреждении.
   Дэн набрал первый номер. Низкий женский голос манерно процедил в  самое
ухо "Ал-ло-о...".
   - Миссис Фортас? - спросил Дэн, стараясь унять биение сердца.
   - Да, что вам угодно?
   - Видите ли, ваш супруг  просил  меня  достать  ему  хороших  муравьев,
формика руфа...
   - Большое спасибо, но мы теперь питаемся только кузнечиками.
   Трубка на другом конце с треском опустилась на рычаг. Второй  и  третий
Фортасы не отвечали.
   Уже теряя надежду, Дэн набрал четвертый номер. После нескольких  гудков
в трубке послышался уверенный и слегка насмешливый мужской голос:
   - Я вас слушаю.
   - Формика руфа, - сказал Дэн.
   - Это ваше  имя  или  вы  хотите  сказать,  что  вы  муравей  рыжий?  -
саркастически спросил после короткой паузы голос.
   Он!  Вряд  ли  могло  быть  столько  случайных  совпадений.   Вряд   ли
какой-нибудь  другой  Фортас  мог  знать,  что  такое  формика  руфа.  Дэн
осторожно  положил  трубку.  Где  он  живет?  Ага,   Сентрал   Чейз,   14.
Респектабельный район, ничего не скажешь.
   Внезапно его снова охватило сомнение.  Для  чего  все  это?  Даже  если
каким-нибудь чудом он узнает, где сейчас Фло, что он  скажет  ей?  Что  он
скажет ей, чего не мог сказать раньше?  Как  объяснит,  почему  не  сказал
раньше, когда она была рядом? Но комок  в  горле  нетерпеливо  повернулся,
словно подгоняя его, и Дэн понял, что с этого мгновения та логика, которая
определяла раньше его поступки, уже не действует.  Слова,  которые  всегда
были его спасением, потеряли свой смысл. Если бы  только  она  отключилась
раньше, эта логика, когда Фло была здесь, рядом, с прохладными ладонями на
его шее, он никогда бы не отпустил ее, ни на мгновение, и не было бы этого
письма "Дорогой Дэн", и не нужно  было  бы  искать  какого-то  муравьиного
Фортаса.
   Он нажал на кнопку вызова лифта, но не стал ждать кабины и ринулся вниз
по лестнице, перескакивая сразу через  три  ступеньки,  покрытые  вытертой
дорожкой. "Почему она должна быть там два года? - думал он. - Странно. Все
это немножко странно".





   В прохладном холле, отделанном мрамором, настолько  искусственным,  что
он казался естественнее настоящего, за  конторкой  дремал  привратник.  Не
успел Дэн прикрыть за собой дверь, как он открыл глаза:
   - К кому?
   - Мне нужен мистер Фортас.
   - Одну минутку, сейчас я позвоню. Как доложить?
   - Видите ли, я представитель фирмы, у которой мистер  Фортас  заказывал
оборудование, и я сомневаюсь... Он уже третий месяц тянет с оплатой...
   - Не выйдет. У нас  тут  строгий  порядок:  обязательно  нужно  звонить
снизу.
   - Да, но вы понимаете...
   - Я-то понимаю, но другие не понимают. Почему я должен вылететь отсюда?
Ради того, чтобы бухгалтерские книги вашей  фирмы  были  в  порядке?  Трое
детей, сэр... Поневоле будешь выполнять инструкции.
   Дэн облокотился на конторку и вытащил из кармана бумажник. Сонные глаза
привратника  мгновенно  прояснились,  как  запотевшее  стекло  под  струей
воздуха, и с интересом следили за его руками.
   - Вот, - сказал Дэн и протянул пятидолларовую бумажку.
   Привратник горестно вздохнул, и в  то  же  мгновение  бумажка  каким-то
чудесным образом выскользнула из рук Дэна и исчезла.
   - Четвертый этаж, двенадцать "Б", - пробормотал привратник и  мгновенно
заснул, как умеют засыпать лишь швейцары, портье и привратники.
   Лифт три  раза  мягко  щелкнул  на  лестничных  клетках  и,  вздрогнув,
остановился. В прохладном коридоре никого не было.
   У массивной, под орех, двери с медной табличкой "12 Б" Дэн остановился.
Сердце его колотилось, и у него возникло смутное ощущение,  будто  это  не
он, Дэниэл Карсуэлл, служащий рекламной фирмы "Мейер,  Хамберт  и  Кь",  а
кто-то совсем другой замер перед чужой, незнакомой дверью,  не  зная,  что
сделает через  мгновение.  Было  еще  не  поздно  повернуться  и  спокойно
спуститься вниз, и у Дэниэла Карсуэлла возникло острое  желание  поступить
именно так, но он знал, что не найдет больше  слов,  чтобы  спрятать  свою
трусость,  и  тот,  другой,  бесцеремонно  заставил  его  поднять  руку  и
позвонить.
   За  дверью  послышались  шаги,  щелкнул  замок,  и  она   приоткрылась.
Невысокого роста человек в  кирпичного  цвета  домашнем  халате  удивленно
поднял брови. Брови на пухлом бледном лице  были  настолько  густыми,  что
казались наклеенными.
   - Вы, очевидно, ошиблись дверью, -  сказали  брови,  загораживая  собой
вход.
   - Мистер Фортас? - спросил Дэн и переступил порог.
   Человек отступил на шаг и сухо сказал:
   - Простите, я не имею обыкновения впускать к себе незнакомых людей. Что
вам угодно? Если вы хотите всучить мне  какие-нибудь  рекламные  проспекты
или продемонстрировать новый автомат для завязывания шнурков...
   - О нет, мистер Фортас. Меня зовут Дэниэл  Карсуэлл,  и  я  был  близко
знаком с мисс Флоренс Кучел.
   - А... - неопределенно сказал Фортас.
   - Она неожиданно уехала, и я решил, что, быть может, вы поможете мне.
   - Это вы сообщили мне по телефону,  что  знаете,  как  по-латыни  рыжий
муравей? Впрочем, я мог бы догадаться  и  сам.  Так  вот,  дорогой  мистер
Карсуэлл, я ровно ничем не смогу помочь вам.  Я  просто-напросто  не  знаю
нынешнего адреса мисс Кучел.
   В глазах Фортаса тлела скука. Он выразительно посмотрел на дверь  и  на
Дэна.
   - Но вы должны  понять,  мистер  Фортас...  Мне  нужно  найти  Фло,  вы
понимаете, нужно, - сказал Дэн и не узнал своего  голоса,  который  звучал
настойчиво и даже угрожающе.
   Могучие брови специалиста по муравьям снова поползли вверх.  Он  поднял
глаза на Дэна и, уже не скрывая раздражения, отчеканил:
   - Я же вам ясно сказал, что ничем не смогу помочь, мистер...  Карсуэлл.
Будьте здоровы.
   Дэн начал было поворачиваться,  чтобы  уйти,  но  тот,  другой  в  нем,
действовавший заодно с комком в горле, шепнул ему: "Он  знает.  Ты  должен
найти Фло. Ты сам потерял ее, и ты должен найти ее".
   Дэн шагнул к профессору и,  глядя  ему  в  глаза,  в  которых  медленно
всплывал испуг, хрипло сказал:
   - Я никуда не уйду, пока вы не дадите мне точный адрес Флоренс.
   Фортас засунул руку в карман халата и тут же разочарованно вытащил  ее.
Дэн почувствовал, как в нем закипало бешенство. Все они заодно. И  розовая
Жаба с двузначным лицом, и  мягкий  злобный  асфальт,  и  жирная  муха  на
ветровом стекле, и эти брови. Теперь уже  он  не  отделял  себя  от  того,
другого человека, который учил его, что делать.
   - Вам не повезло, дорогой  Фортас,  -  тихо  и  яростно  сказал  он,  -
наверное, пистолет остался в  другом  кармане.  Иначе  вы  преспокойно  бы
ухлопали меня, заявив, что я пытался вас ограбить.
   - Ну хорошо, хорошо, - примирительно пробормотал Фортас, - если  вы  уж
так настойчивы, пройдемте в кабинет, я попробую что-нибудь узнать для вас.
   Фортас  повернулся.  На  спине  его  был  написан  страх.  В  кабинете,
уставленном  старинной  тяжелой  мебелью,  профессор  тяжело  опустился  в
кресло, быстро смахнул со стола листок бумаги и поднял телефонную  трубку.
Дэну почудилось, что  испуг  в  глазах  профессора  исчез,  уступив  место
презрению. "Сейчас он вызовет кого-нибудь", - пронеслось у него в  голове,
и прежде чем он успел подумать, что делает, вырвал у профессора  трубку  и
швырнул обратно на рычаг.
   - Я вам не муравей, -  тихо  сказал  Дэн.  -  Оставьте  свои  фокусы  с
телефоном. Мне нужен адрес Фло, и вы его мне дадите.
   - А почему вы уверены, что я не  назову  вам  первое  пришедшее  мне  в
голову место? - дрожащим голосом  спросил  Фортас.  Халат  на  нем  слегка
распахнулся сверху, обнажив волосатую с сединой грудь.
   - Потому что я прекрасно вижу, когда вы врете.
   - Ну-ну, вы недурной физиономист. Вы, может быть, тоже имеете отношение
к науке?
   - Нет, я занимаюсь рекламой, и мне с утра до вечера приходится возиться
с людьми, которые лгут. И сам я лгу. "Лучший  в  мире  стиральный  порошок
"Тайд". Все самое лучшее в мире. Жду.
   Краем глаза Дэн видел, как профессор  наклонился  вперед,  привалившись
грудью к  краю  письменного  стола.  При  этом  правое  плечо  его  слегка
опустилось.  Не  нужно  было  быть  героем  детективного   романа,   чтобы
догадаться, что означает это движение.
   Дэн с трудом перегнулся через  стол  и  неуклюже  ударил  профессора  в
плечо. Прежде чем Фортас успел прийти в себя, Дэн перескочил  через  стол,
сбив ногой настольную бронзовую лампу, которая с грохотом упала на пол,  и
вытащил из полувыдвинутого ящика стола пистолет.
   - У вас довольно странные манеры для специалиста по  рекламе,  -  криво
усмехнулся Фортас.
   Дэну показалось, что его  пухлое,  бледное  лицо  с  густыми  кустиками
бровей сразу постарело.
   - Для мирмеколога -  так  ведь  как  будто  называются  специалисты  по
муравьям - вы тоже не совсем обычно вооружены, - тяжело дыша, ответил Дэн,
разглядывая лежавший на его ладони английский смит-вессон.  Предохранитель
на левой стороне пистолета был поднят. - Итак, вернемся к делу. Мне  нужен
адрес Фло. - Его ужаснуло собственное спокойствие.
   - Хорс Шу, Юта, - быстро выпалил Фортас.
   - Врете, - сказал Дэн. - Вы врете.
   - Оставьте меня в  покое!  -  вдруг  неожиданно  пронзительным  голосом
закричал Фортас. - Убирайтесь отсюда, глупец! Вон! Все равно вы никогда не
попадете на секретную базу. Идиот!
   Впервые за последние двое суток Дэн почувствовал, как комок в его горле
исчез, перестал душить его. Но, растворившись, он  превратился  в  ярость,
которая против его воли заставила Дэна схватить  профессора  и  сжать  его
горло руками.  Тот  попытался  ударить  его  ногой  в  живот,  но  потерял
равновесие, и оба рухнули на пол.
   Профессор внезапно обмяк и закрыл глаза.
   - Ну, - сказал Дэн, все сильнее  сжимая  пальцы  на  горле  Фортаса,  -
считаю до трех. Можете думать, что это мистика, но я почувствую, когда  вы
скажете правду.
   - Драй-Крик, Аризона, - прохрипел Фортас.
   Дэн разжал руки и положил пистолет себе в карман. На полу белел  листок
бумаги, и он еще минуту назад прочел слова "Драй-Крик".  Он  выпрямился  и
шагнул к двери. Внезапно он подумал о телефоне. Вернулся, выдрал  шнур  из
розетки. Он двигался и говорил как заводной, давно уже не контролируя себя
и не отдавая себе отчета в своих поступках.
   У двери он поправил галстук,  пригладил  волосы,  вытащил  из  замочной
скважины ключ и запер дверь снаружи.
   Когда он проходил мимо привратника, тот открыл  глаза  и  вопросительно
посмотрел на Дэна.
   - Все в порядке, мы рассчитались, - сказал Дэн, - не волнуйтесь.





   Почти всю ночь Дэн не мог уснуть. Он метался по раскаленной кровати,  и
ему начинало казаться, что больше никогда в жизни он не  сможет  дождаться
сна. Несколько раз ему почудилось, что вот-вот он  заснет.  Он  уже  видел
зыбкую границу между бодрствованием и сном и жаждал  перешагнуть  ее,  но,
должно быть, именно оттого, что он ее видел, она каждый раз отступала.  "Я
уже сплю, сплю", - заклинал он сон, но точно знал, что это неправда.
   Часа в три ему послышалось, будто кто-то пытается открыть снаружи дверь
его квартиры. Он вытащил из  кармана  пиджака  свой  трофейный  вессон  и,
сжимая его в потной руке, тихо подошел  к  двери.  Он  простоял  несколько
минут, стараясь не пошевельнуться. Его бил озноб. Тот,  за  дверью,  тоже,
наверное, ждал. В кирпичного цвета халате, распахнутом на волосатой груди.
Или это миссис Камински  в  розовой  шляпке  и  с  розовыми  глазами  змеи
подкарауливает его на лестничной площадке?
   Он  отер  со  лба  испарину.  Бред.  Никого  не  было,  наверное,   ему
померещилось. Он наполнил ванну и долго  лежал  в  горячей  воде,  пытаясь
привести в порядок мысли. Он уже знал, что поедет в  Аризону,  и  даже  не
пытался отговаривать себя от этого почти безнадежного предприятия.  Логика
была ни при чем. Он просто должен был поехать в Аризону.
   В девять часов утра он вышел из дому. Нужно  было  зайти  в  контору  и
договориться об отпуске.  Если  они  его  не  отпустят,  черт  с  ними,  с
рекламным агентством "Мейер, Хамберт и Кь".  Пусть  рекламируют  лучшие  в
мире стиральные порошки и лучшие в мире клопоморы без него.
   Дэн сел в машину и повернул ключ. Стартер  легко  прокрутил  коленчатый
вал, двигатель завелся и тут же снова заглох. Снова и снова он поворачивал
ключ, одновременно нажимая на педаль газа, но натужный визг стартера никак
не хотел переходить в ровное бульканье работающего  двигателя.  Когда  Дэн
почувствовал, что вот-вот сядет аккумулятор, он выругался,  запер  машину,
позвонил в гараж механику и отправился на работу пешком. Тупо ныл живот  и
слегка поташнивало. "Наверное, от вчерашнего, - подумал он. -  Надо  будет
принять таблетку".  Он  всегда  держал  у  себя  в  кабинете  коробочку  с
таблетками ротора.
   Контора "Мейера, Хамберта и Кь" встретила Дэна  обычной  суетой.  Пегги
Маршалл из художественного отдела пронеслась  мимо  него,  держа  в  руках
огромный синий плакат.
   -  Гениальная  идея!  -  пискнула  она.  -  Просто  пальчики  оближешь!
Психологи подсказали.  Новая  взаимосвязь  цвета  и  подсознания.  Главное
теперь - подкорка покупателя. Шеф прямо бредит ею.
   Дэн вошел в свой кабинет, плеснул в стакан  воды  из  сифона  и  открыл
средний ящик письменного стола. Надо будет купить в аптеке новую коробочку
ротора. Как он забыл это сделать, ведь  прошлый  раз,  когда  он  принимал
лекарство, оставалась всего одна таблетка!
   Дэн достал плоскую коробочку со  сдвигающейся  пластмассовой  полоской,
которая позволяла легко вынимать по одной таблетке, и привычно потряс  ею.
Таблеток было несколько. Наверное, он ошибся  в  прошлый  раз.  Он  достал
таблетку, взял стакан с водой. Странно, он почему-то был уверен, что тогда
в коробочке оставалась именно одна  таблетка.  Подкорка  и  цвет,  цвет  и
подкорка. Он поднял трубку и позвонил привратнице, миссис Джексон.
   - Кто-нибудь заходил ко мне сегодня утром? - спросил он.
   - А как  же,  мистер  Карсуэлл,  обязательно  заходили.  Разве  они  не
починили вам замок в ящике стола?
   Дэн почувствовал, что у него внезапно взмокла спина, а рука,  державшая
телефонную трубку, стала ватной. Ничего себе  муравейник,  на  который  он
случайно наступил. Кроткие  рассеянные  мирмекологи  держат  в  письменных
столах пистолеты и подкладывают в коробочки с лекарством новые  пилюли.  И
все из-за муравьев. И секретная база, откуда человек не может уехать, даже
если захочет, - тоже из-за формика руфа. Вот тебе формика, вот тебе  руфа!
Страх выжал на его лбу несколько капелек пота.
   - А что они сказали вам, эти слесари?
   -  Что  вы  прислали  их  починить  замок.  Они  из  компании,  которая
обслуживает нашу контору. А что, разве что-нибудь пропало? Я  не  выходила
из вашего кабинета, пока они были там.
   - Ни разу?
   - Нет, я все время сидела в вашем кресле. Неужели что-нибудь пропало? -
В голосе миссис Джексон звучало беспокойство. Славная она женщина,  миссис
Джексон. Только дура.
   - Нет, нет, дорогая миссис Джексон, не волнуйтесь. Ничего  не  пропало.
Наоборот, кое-что прибавилось, - криво усмехнулся Дэн.
   Он аккуратно спрятал коробочку с ротором  в  карман  и  пошел  к  шефу.
Старик Мейер неожиданно легко согласился отпустить его,  и  через  полчаса
Дэн уже был дома.
   Клеопатра, как всегда, спала на диване, свернувшись  в  серый  пушистый
комок. Не меняя положения, она приоткрыла глаза  и  лениво  посмотрела  на
Дэна  откуда-то  из  четвертого  измерения.  Зрачки  ее  были  похожи   на
вертикальные щелочки.
   Дэн подошел к холодильнику,  вытащил  бутылку  молока  и  налил  полное
блюдце. Затем осторожно достал коробочку с ротором и вытряхнул  на  ладонь
таблетку. "Надо раскрошить ее, тогда она быстрее растворится",  -  подумал
он и раздавил пилюлю над блюдцем. Клеопатра томно потянулась, круто выгнув
спину, и спрыгнула на ковер.
   - Ну, Клео, вот  и  тебе  пришлось  участвовать  в  судебно-медицинском
эксперименте, - пробормотал Дэн, глядя, как кошка лакает молоко.
   Почему-то он не думал, что может отравить ее. Он никак не мог до  конца
осознать то, что случилось. На секунду  Клеопатра  оторвалась  от  блюдца,
посмотрела на хозяина, и  Дэну  почудилось,  что  в  глазах  ее  мелькнуло
укоризненно-вопросительное выражение.
   - Ко всему я еще становлюсь и невропатом, - сказал он, и в нем внезапно
возникла уверенность, что все это чистой воды глупость. Он  просто  забыл.
Наверняка в коробке было несколько пилюль... А слесаря?
   Резко прозвенел телефон. Дэн, вздрогнув, взял трубку.
   - Мистер Карсуэлл? Это из гаража. Кто это так над вами пошутил?
   - Что еще стряслось?
   - Какой-то шутник всыпал вам в бак фунта три  сахара  да  минут  десять
гонял мотор, так что все засорено. Не мудрено, что машина  не  заводилась.
Пришлось снимать бак, промывать всю систему питания. Там еще  работы  часа
на полтора.
   Дэн медленно положил  трубку.  Как  ему  тогда  говорила  Фло?  Муравьи
бросают все силы, чтобы уничтожить чужеземца, вторгшегося в муравейник.  В
борьбе участвуют все. Ему почудилось, что тысячи  крохотных  тварей  вдруг
начали грызть его ногу, и он невольно  посмотрел  вниз.  Бред!  Он  просто
неудобно сидел. Он закрыл глаза и откинулся в кресле. Его  бил  страх.  Он
почувствовал   себя   ничтожной,   беззащитной   букашкой,    к    которой
присматривается кто-то всесильный и невидимый, выбирая способ, каким лучше
прихлопнуть его. Вот уже нога занесена  над  ним,  еще  мгновение,  и  она
опустится на него, и все померкнет.
   В комнате было холодно. По спине у него прокатывались зябкие  волны,  и
он дрожал. Фло, Фло...
   Послышалось легкое звяканье, и Дэн открыл  глаза.  Клеопатра  дергалась
около перевернутого  блюдца.  Глаза  ее  уже  стекленели.  Мышцы  еще  раз
судорожно сократились, и серый пушистый комок вдруг обмяк. На ее розоватом
носу лопнул молочный пузырь. Несколько капель молока медленно  впитывались
в ковер, расплываясь во влажном  пятне.  Но  откуда  они  узнали,  что  он
принимает лекарство и держит его на работе в столе? Откуда?
   Словно в трансе, Дэн взял газету, осторожно завернул в нее Клеопатру  и
вместе с блюдцем бросил в  мусоропровод.  Газета  глухо  зашуршала  о  его
стенки. Пушистый серый комок упадет сейчас в мусороприемник. А ведь  место
там было приготовлено для него. Грань между теплым мурлыканьем и трупом  в
газете была той чертой, которую обратно переступить  уже  было,  наверное,
нельзя.
   Он неторопливо вымыл руки и так же неторопливо вытер их. Из зеркала  на
него посмотрел незнакомый человек. У человека были слегка запавшие глаза и
угрюмо сжатый рот. Увидев Дэна, человек в зеркале  не  улыбнулся,  а  лишь
сурово покачал головой.
   Может быть, позвонить Фортасу и извиниться? Сказать, что он никогда  не
поедет в Аризону и даже постарается забыть слова "Драй-Крик"? И попросить,
чтобы ему не сыпали в бак машины сахар и не подсовывали яд в  виде  пилюль
от язвы? И что он отказывается от Фло, и что они могут два года  делать  с
ней все, что им заблагорассудится? Или двадцать два года?
   Мысли неслись, толкая друг друга, и Дэн не  понимал,  что  это  древний
инстинкт бойца  распаляет  его,  чтобы  прогнать  страх  и  подготовить  к
схватке, которой уже не избежать и в которой у него не  было  ни  малейших
шансов.
   Человек в зеркале решительно кивнул Дэну, и Дэн ответил  ему  таким  же
кивком. Он достал из кармана пистолет и долго  рассматривал  его  короткое
металлическое тело, нагревшееся у него в кармане. Почему у  этого  Фортаса
английский пистолет? Где он еще разводил муравьев? Под  круглой  фабричной
маркой были заметны отпечатки пальцев. Наверное, его  пальцев.  Кто  будет
рассматривать их и сверяться по картотеке ФБР?
   - Ну-с, джентльмены, подумайте о каком-нибудь другом способе сделать из
меня муравья и насадить на иголку, - сказал он вслух.
   Он никогда не разговаривал сам с собой, но сейчас ему обязательно нужно
было услышать чей-нибудь голос. Хотя бы свой.
   К своему удивлению, он почти успокоился. Расслабляющий  озноб,  который
только что заставлял его дрожать, куда-то исчез, и вместо  него  появилась
внутренняя одеревенелость, словно ему дали наркоз и он  перестал  что-либо
чувствовать.
   Он знал, что теперь им  двигала  не  только  любовь  к  Фло,  но  нечто
большее. Слишком долго он жил в кредит у самых простых принципов, и теперь
нужно было расплачиваться. Или объявить себя банкротом.
   Он засунул пистолет в карман, достал из  ящика  письменного  стола  все
деньги, которые у него были. В портфель он положил бритву, зубную щетку  и
мыло и вышел из дому.
   Брать свой "Мустанг" было бы глупо. В нужном укромном  месте  на  шоссе
наверняка нашелся бы тяжелый грузовик, который почему-то вдруг потерял  бы
управление и врезался в него. Ничего особенного,  обыкновенный  несчастный
случай...
   Лететь прямо  до  Феникса  тоже  было  безнадежно.  Они,  должно  быть,
предусмотрели  и  такую  возможность  и  встретят  его   в   аэропорту   с
распростертыми объятиями. Чересчур распростертыми и чересчур цепкими.
   Очевидно, нужно было сбить их с толку. Долететь,  скажем,  до  Рено,  в
Неваде,  и  оттуда  добираться  на  попутных  машинах  до   этого   самого
Драй-Крика. Не могут же они останавливать каждый автомобиль.
   Рено. Отличная мысль! В этот рай для разводящихся, единственное место в
стране, где развестись ничего  не  стоит,  кроме  тысячи-другой  долларов,
ежедневно летят десятки людей.
   На улице он огляделся. Как будто никого не было. Мимо проезжало  такси.
Дэн поднял руку.
   - В аэропорт, - сказал он, и шофер молча кивнул  головой.  Он  еще  раз
огляделся. Никого.





   С внутренней  стороны  ветрового  стекла  грузовика-рефрижератора  была
приклеена фотография Кэрол Бейкер. Киноактриса, слегка  прикрытая  меховой
накидкой, смотрела на Дэна равнодушным взглядом, и  он  подумал:  "А  что,
если бы стекло разбилось, сдуло бы с нее мех?" От этой мысли он  улыбнулся
впервые за последние сутки и спросил у сидевшего рядом водителя:
   - Далеко еще до Драй-Крика?
   - Да миль десять.  Скоро  вам  вылезать,  мистер.  Смотрите  только  не
изжарьтесь. В этих местах такая жарища бывает,  что  дивишься,  как  здесь
люди живут.
   - Постараюсь, - сказал Дэн, - а там все может быть...
   Водитель привычным движением губ передвинул сигарету из одного угла рта
в другой, бросил короткий взгляд на Дэна и промолчал.
   Лента  шоссе  неторопливо  набегала   под   аккомпанемент   мотора   на
рефрижератор, раздваивалась и, шурша, исчезала позади.
   - Ну вот, - сказал  водитель,  -  за  этим  поворотом  будет  маленький
ресторанчик. Там спросите, как добраться до Драй-Крика. Где-то это здесь.
   - Спасибо, друг, - сказал Дэн.
   - Не за что, в дороге кому хочешь рад. А то в  этой  чертовой  пустыне,
того и гляди, уснешь за рулем.
   Из-за поворота выплыло одноэтажное  небольшое  здание,  около  которого
расположилась бензозаправочная станция с овальной эмблемой "Эссо".
   Рефрижератор плавно затормозил, и Дэн спрыгнул на обочину.  Сухой  зной
Аризоны пахнул ему в лицо, ударил его жарким одеялом. Водитель  кивнул  из
кабины, и, взревев мотором, машина  двинулась  вперед,  набирая  скорость.
Порыв ветра зашуршал мелким песком, перебросил через шоссе обрывок газеты,
который, казалось, обессилел от такого длинного пути и тут  же  улегся  на
обочину. С обрывка на вылинявшее  от  жары  небо  смотрело  женское  лицо.
"Обнаружена уби..."
   Дэна с новой силой охватило ощущение нереальности всего  происходящего.
Почему он вдруг оказался в этом богом заброшенном жарком углу, вместо того
чтобы сидеть сейчас в своем прохладном кабинете и  придумывать  подписи  к
рекламным фотографиям моющего препарата для посуды  "Джой"?  "Джой"!  Если
мытье жирной посуды было  для  вас  тяжкой  обязанностью,  то  теперь  оно
становится источником радости...
   Ах, Фло, Фло... Впрочем, она  ни  в  чем  не  виновата.  Наверное,  она
действительно думала, что он не любит ее. Как она не могла понять, что  он
боялся ответственности  перед  нею  в  этом  неустойчивом,  неопределенном
мире... Если бы  она  подождала  хотя  бы  еще  немножко...  Если  бы  она
понимала, что он боялся ее, боялся себя... Он всегда чего-нибудь боялся.
   Теперь он снова испытывал страх, острый страх, ставший для него за  эти
два дня почти привычным. К страху привыкнуть легко, легче, чем к  чему  бы
то ни было. Не успеешь ничего понять, и уже  дрожишь  день  и  ночь  и  не
знаешь, что дрожишь, и думаешь, что так и надо. Может быть, человек вообще
рожден для страха? Может быть, это и есть его нормальное  состояние?  Нет,
Дэн, не распускайся, не пытайся оправдывать себя, даже если это и не ты, а
твоя подкорка... Ты слишком долго преуспевал в этом. Только не поддаваться
страху. Действовать. Все равно что,  но  что-то  делать.  Тем  более,  что
ничего другого, как зайти в ресторанчик, в голову ему не приходило.
   Солнце не светило и не жгло, оно струило  на  землю  густой  обжигающий
душ. Фортас и остекленевшие глаза Клеопатры,  казалось,  расплавились  под
этим душем и слились в гримасничающее бровастое лицо с кошачьими зрачками.
   Дэн толкнул дверь и не сразу  смог  рассмотреть  в  полутьме  несколько
столиков и оцинкованный бар. Пахло пивом.
   - Что, печет сегодня, приятель? - послышался сонный голос откуда-то  из
прохладных недр комнаты.
   - Да, не холодно. - Дэн вздрогнул и уселся за столик.
   - А вы, наверное, издалека?
   Теперь Дэн уже различал  в  полумраке  лоснящуюся  от  пота  физиономию
бармена за стойкой.
   - Это вы тонко заметили, - сказал Дэн.
   - А знаете, как я определил? - дружелюбно спросил  бармен.  -  Кто  тут
хоть раз был, знает,  что  у  стойки  прохладнее,  да  и  Мэри  сейчас  не
дозовешься. Дрыхнет, дрянь такая, на кухне... Вам чего?
   - Бутылочку кока.
   - Это  правильно.  Я  всегда  говорю:  хочешь  утолить  жажду  -  выпей
бутылочку кока-колы. А вы здесь проездом? Что-то я вашей машины не вижу.
   - Нет, мне нужно в Драй-Крик.
   - Так это вроде и есть Драй-Крик. Тут вот в  полумиле  поселочек,  так,
ерунда, домиков десять - пятнадцать. Вы к  кому,  если  можно  узнать?  Мы
здесь народ любопытный: как видишь незнакомое лицо, обязательно суешь  нос
во все. Иной раз полдня не с кем словом перекинуться.
   - Понимаете, мне нужно добраться до научной базы...
   - А... Так бы сразу и сказали. Я там, правда, не был, да туда, говорят,
никого и не пускают. Это милях в тридцати отсюда.
   - А дорога туда есть?
   - Есть, построили. Но они все больше на  вертолетах.  Торопятся  теперь
все. А вас встретить разве не должны?
   - Н-ет. Я не предупредил их.
   - Ну ничего, скоро кто-нибудь оттуда появится. Выпейте  еще  бутылочку.
Сейчас я вам из холодильника достану.
   Бармен нырнул к холодильнику, пошарил в его освещенной изнутри  камере,
достал запотевшую ребристую бутылочку и вытер ее полотенцем.
   - Холодненькое. Я всегда говорю: хочешь утолить жажду - выпей бутылочку
кока-колы.
   - Спасибо, - сказал Дэн, поднимая тяжелый стакан.
   - Ну как? - с гордостью спросил бармен. - Холодная?
   - Как раз по вашей жаре,  -  ответил  Дэн.  Он  почему-то  почувствовал
сонливость. Глаза закрывались сами собой. "Бред какой! - подумал он. -  Не
хватает сейчас заснуть тут, прямо у стойки". Он сделал над собой усилие  и
встряхнул головой.
   Мысли его, казалось, отделились от черепной коробки и тихо плескались в
голове, все густея и тяжелея. Мышцы век больше не слушались его. Веки были
стотонны, и он уже знал, что не сумеет  удержать  их.  Зачем  держать  их?
Тяжкий сон неотвратимо навалился на него, как асфальтовый каток,  и  ничто
не могло остановить его. "Я уже сплю", - вяло подумал  Дэн  и  с  каким-то
облегчением разом перестал сопротивляться сну, словно отпустил  веревку  и
полетел куда-то вниз. Сквозь сон он почувствовал боль во лбу. Он  ударился
головой о стойку и начал было сползать с высокого стула, но  бармен  успел
подставить плечо и аккуратно уложил Дэна на пол. Затем осторожно приподнял
ему веко и удовлетворенно кивнул головой:
   - Спит, как сурок!
   Он запер наружную дверь, тщательно выполоскал стакан, спрятал бутылку и
позвонил по телефону.  Через  полчаса  послышалось  громкое  гудение,  все
усиливавшееся и усиливавшееся, пока вдруг неожиданно не стихло.  В  заднюю
дверь вошли двое мужчин в светлых комбинезонах.
   - Все в порядке? - спросил один из них.
   - Спит, как сурок, - гордо сказал бармен. - Пива?
   - В другой раз.
   Втроем они вынесли Дэна из ресторана  во  двор,  где,  печально  свесив
длинные лопасти, стоял вертолет.
   - Ну, счастливо, - сказал бармен, - я свое дело сделал.
   - Ладно,  шеф  будет  доволен,  -  сказал  пилот  вертолета,  -  только
привяжите его к креслу.
   "Сикорский" загудел, вращающиеся лопасти приподнялись, набирая обороты,
и легко потянули вверх небольшую кабину. Вертолет слегка наклонился вперед
и заскользил над желтым морем песка и редкими пятнами деревьев.





   Прежде чем Дэн открыл глаза, он уже знал, что в комнате  много  солнца,
потому  что  мрак  под  закрытыми  веками  трепетал  и  был  светлым.   Он
почувствовал радость, такую же безотчетную радость бытия,  какая  посещала
его во время пробуждения ото сна  много-много  лет  назад,  когда  он  был
мальчишкой и каждый новый день был началом новой жизни.
   "Как хорошо!" - подумал он и открыл глаза.
   На светло-зеленой стене дрожала солнечная полоска.  Должно  быть,  лучи
проходили сквозь листву и она передавала им  свой  трепет.  Дэн  лежал  на
диване. Он вдруг вспомнил все: остекленевшие глаза Клеопатры, Кэрол Бейкер
на стекле рефрижератора, кока-колу и сон. Его усыпили, подумал он,  и  тут
же автоматически отметил  какую-то  странность:  мысль  эта  нисколько  не
испугала  его  и  даже  не  спугнула  радостного  настроения.   Это   было
удивительно. Дэн легко сел на диване и потянулся. Тело его слегка  онемело
от долгого лежания и чуть-чуть болела голова. Но хотя  он  и  зафиксировал
эти  ощущения,  все  то  же  блаженное  состояние  не  проходило.   "Какой
великолепный светло-зеленый  цвет  у  стен  и  как  красиво  они  освещены
солнцем", - подумал он.
   Послышались шаги, Дэн обернулся и увидел полноватого смуглого  человека
средних  лет,  в  светло-зеленом  халате.  Лицо  человека  показалось  ему
каким-то удивительно родным и домашним, и  он  не  мог  сдержать  широкую,
счастливую улыбку.
   - Ну, вот вы и проснулись, - сказал человек. - Позвольте представиться:
доктор Цукки. Как вы себя чувствуете?
   - Прекрасно, - ответил Дэн. Он испытывал какую-то  незнакомую  радость,
разговаривая с этим человеком, и, даже если бы чувствовал себя  совершенно
больным, все равно ответил бы "прекрасно", лишь бы сделать ему приятное.
   - Вас, наверное, интересует, где вы и что с вами  случилось,  -  сказал
доктор Цукки. - Вы сидели в баре "Драй-Крик", пили кока-колу, и вам  стало
плохо. Хозяин позвонил нам сюда, - доктор сделал широкий жест рукой,  -  и
мы вас доставили к себе. Здесь у нас экспериментальная биологическая база.
Побудьте пока тут, отдохните, а там  видно  будет.  Вы  что-нибудь  хотите
спросить меня, мистер...
   - Карсуэлл, Дэниэл Карсуэлл,  -  широко  улыбнулся  Дэн.  -  Нет,  нет,
ничего.
   - Ну, вот и отлично. В двух словах о нашем  распорядке.  Жить  вы  пока
будете в коттедже номер три, столовая почти рядом. В том же помещении, что
и столовая,  -  наша  кают-компания.  Можете  там  взять  себе  что-нибудь
почитать, сыграть партию на бильярде, посмотреть телевизионную  программу.
Лагерь наш обнесен колючей проволокой,  подходить  к  ней  нельзя.  Нельзя
самому входить и в помещения лабораторий. Впрочем, вы сами увидите надписи
с предупреждением... Вы что-то хотите сказать, мистер Карсуэлл?
   - Мне очень стыдно, дорогой доктор, но я должен признаться вам,  что  я
оказался в ресторанчике не случайно...
   Доктор Цукки внимательно посмотрел на Дэна и ободряюще кивнул.
   - Видите ли... я не знал как,  но  я  намеревался  проникнуть  на  вашу
базу... Мне нужно было поговорить с мисс Флоренс Кучел, которая,  как  мне
стало известно, находится здесь.
   Дэн испытывал жгучий стыд за  свои  поступки  и  вместе  с  тем  в  нем
трепетала радостная уверенность, что доктор Цукки простит  его.  Это  было
необъяснимо. Он чувствовал то, чего не мог чувствовать, и говорил то,  что
не могло прийти ему в голову. Но тем не менее он это делал, и при  этом  в
нем все росло и росло некое радостное животное блаженство, которому он  не
мог найти названия и которому не мог и не хотел сопротивляться. Все  мысли
и воспоминания,  чуждые  этому  блаженству,  казались  осклизлыми  кусками
дерева на воде: только захочешь за них уцепиться, как  бесшумно  и  плавно
они уходят из-под рук и даже не всплывают снова рядом, а выныривают где-то
далеко, где их почти не видно.
   Доктор флегматично кивнул и сказал:
   - Ну ничего, ничего. А мисс Кучел вы встретите через несколько минут. Я
ее только что видел. Кстати, когда вас привезли сюда,  из  кармана  у  вас
выпал пистолет. Сейчас я вам принесу его.
   - Что вы, доктор, зачем мне пистолет в таком приятном месте? Господь  с
вами!
   Дэну на мгновение почудилось, что он сошел с ума, что все эти  странные
слова, которые он произносил, не могли родиться в его  мозгу.  Он  не  мог
радоваться тому,  что  попал  в  тюрьму  за  колючей  проволокой,  не  мог
признаться в своих намерениях, не мог  отказаться  от  пистолета,  не  мог
остаться  равнодушным  при  мысли,  что  сейчас  увидит  Фло.  Но  тут  же
безотчетная, всепоглощающая физиологическая радость,  какое-то  благостное
удовлетворение и довольство смыли тревожные  мысли,  сморщили  их,  сделав
крошечными и скучными.
   - Вот, прошу вас. - Доктор протянул Дэну знакомый вессон и  внимательно
посмотрел на него.
   Дэн отшатнулся.  Металлический  предмет  на  раскрытой  ладони  доктора
казался абсурдным, чудовищно нелепым в этом радостном солнечном мире.
   - Господь с вами, доктор, уберите его! -  с  жаром  воскликнул  Дэн,  и
снова  на  какую-то  долю  секунды  в  голове  его  шевельнулась  мысль  о
фантастичности всего происходящего.
   Нет, он не бредил. Он чувствовал себя бодрым и  энергичным.  Он  помнил
все, решительно все. Просто все потеряло свою привычную ценность. Ценность
приобретал взгляд доктора Цукки, его улыбка, и  ради  этой  улыбки  Дэн  с
готовностью и восторгом согласился бы на что угодно. "Хорошо если бы я был
собакой, - подумал Дэн, - я бы встал на задние лапы  и  лизнул  доктора  в
лицо".
   - Отлично! Когда он вам понадобится, скажете мне или кому-нибудь еще из
обслуживающего персонала. А теперь прошу, я вам покажу ваше жилище.
   - О, спасибо, доктор, вы так добры ко мне!..
   Они вышли из комнаты, прошли прохладным коридором, где под ногами у них
мягко и упруго пружинил пластик, и вышли на улицу.
   Невдалеке  натужно  ревел  красный  бульдозер,  сгребая  в  кучу  сухую
коричнево-бурую  землю,  и  несколько  рабочих  в   светлых   комбинезонах
осматривали огромную трубу, для которой уже была готова траншея.
   - Как видите, мистер Карсуэлл, мы еще благоустраиваемся.
   Прямо  перед  ними  среди  пальм   виднелись   живописно   разбросанные
коттеджики, а правее, ярдах в трехстах,  над  приземистым  корпусом  вверх
тянулось несколько металлических радиомачт.
   По периметру базу окружали три ряда колючей  проволоки  со  сторожевыми
башенками через каждые сто - сто пятьдесят ярдов.
   - К проволоке лучше не подходить, - сказал доктор Цукки.
   - Что вы, что вы! - испугался Дэн. - Мне это  и  в  голову  никогда  не
придет. Раз нельзя - какой может быть разговор!
   - Ну и великолепно. Я вас сейчас оставлю, а вы можете зайти к себе  или
погулять, как хотите. До обеда еще больше часа. До свиданья.
   - До свиданья, доктор Цукки. Огромное вам  спасибо  за  все.  Вы  и  не
представляете себе, как мне было приятно с вами познакомиться.
   Доктор коротко взглянул на Дэна сквозь очки с толстыми стеклами, и тому
почудилось, что в его  близоруких  глазах  мелькнула  какая-то  брезгливая
жалость, с какой обычно смотрят на отсталых в умственном  развитии  детей.
Неужели он его  чем-нибудь  огорчил,  испуганно  подумал  Дэн,  но  доктор
рассеянно кивнул, и на лице у Дэна расплылась блаженнейшая улыбка.
   Мир был прекрасен. Все, что он видел вокруг,  казалось  ему  невыразимо
приятным.  Крохотные  однотипные  домики  источали  несказанный  покой.  С
десяток чахлых пальм  трогали  его  своей  беззащитностью.  Геометрические
контуры металлических башен радовали глаз какой-то благородной строгостью.
Красный бульдозер походил на большого  добродушного  слона,  а  рабочие  в
светлых  комбинезонах  вызывали   в   нем   восхищение   своими   четкими,
размеренными движениями.
   "Но это же невероятно! - подумал Дэн. - Почему я  полон  этой  странной
всеблагости? Почему во мне нет ни одной привычной и естественной  эмоции?"
Но, как и несколько минут назад, вопросы эти не находили пристанища в  его
мозгу, им как будто не за что  было  уцепиться,  и  они  тут  же  уплывали
куда-то вдаль, теряя остроту и смысл. Все  было  хорошо,  и  незачем  было
думать о том,  что  нарушало  его  ровный  поющий  восторг.  Впрочем,  ему
казалось,  что  восторг  этот  нарушить  было  вообще  невозможно,  словно
какой-то мощный брандспойт в его сознании непрерывно  омывал  его  сильной
струей  блаженного  покоя,  которая  мгновенно  затопляла  и  уносила  все
неприятные мысли и чувства.
   Впереди на дорожке послышались шаги. Дэн поднял голову  и  увидел  Фло.
Она шла под руку с каким-то  человеком  и  сияла  белозубой  улыбкой.  Она
загорела с того момента, когда он последний раз видел ее, и  легкий  загар
шел к ее светло-каштановым  волосам,  которые  дрожали  сейчас  в  порывах
теплого ветра. Легкое светлое платье,  похожее  на  сарафан,  обнажало  ее
руки.
   Дэн затаил на мгновение дыхание, инстинктивно ожидая,  что  сердце  его
сейчас пропустит такт, а потом понесется вскачь,  охлаждая  все  внутри  и
обдавая горячим жаром лицо, но оно продолжало биться ровно и спокойно.
   Фло подняла  глаза  и  увидела  Дэна.  Она  приветливо  кивнула  ему  и
крикнула:
   - Дэнни, как ты сюда попал?
   - Приехал, Фло, - спокойно ответил Дэн. Ему  было  приятно  ее  видеть,
впрочем, как и ее спутника, молчаливого черноволосого мужчину, высокого  и
широкоплечего.
   - Знакомься, Дэнни, это Генри. Генри Фостер. Он тоже работает здесь.
   - Очень приятно! - Фостер  дружелюбно  протянул  Дэну  руку,  и  тот  с
чувством пожал ее.
   - Хорошо, что ты здесь, - весело сказала Фло. - Народу у нас  маловато,
и втроем нам будет веселее. Правда,  Генри?  -  Она  обернулась  к  своему
спутнику, и тот смущенно улыбнулся, кивнув головой.
   Теперь Дэн знал, твердо знал, что должен испытывать в эту минуту  боль,
острую боль. Он хотел бы испытать ее, ждал ее, понимая, что острая  горечь
вернула бы его в нормальный мир нормальных чувств. Но ни боли,  ни  горечи
не было. Он мог их вызывать волевым усилием сколько  угодно,  но  то  были
пустые заклинания. Он даже произнес  мысленно  слова  "боль"  и  "горечь",
ожидая, что они повлекут за собой и  чувства,  но  слова  оставались  лишь
словами, пустой шелухой, хрустящей на зубах. Ему было хорошо и  весело  на
душе, ему нравились и Фло, и ее спутник,  и  с  этим  ничего  нельзя  было
поделать. Он поймал себя на мысли, что сказал про себя "она мне  нравится"
вместо привычных слов "я ее люблю", но опять все это  не  имело  значения.
Слова, просто слова.
   Фостер отступил на миг от Фло  и  приветливо  улыбнулся  Дэну,  как  бы
уступая место, но Дэну  не  захотелось  огорчать  этого  приятного,  столь
симпатичного ему человека, и он покачал головой.
   - Вы церемонны, как два старых высохших аристократа, - засмеялась Фло и
взяла их обоих под руку. - Давайте  погуляем  до  обеда.  Сегодня  не  так
жарко, как обычно.
   Она была хороша, еще красивее, чем раньше. Нет, пожалуй, не красивее, а
привлекательнее. Ее светло-серые глаза все время  смеялись,  а  губы  жили
какой-то своей собственной жизнью: ни на секунду не застывали, то  и  дело
меняли выражение лица.
   Дэн испытывал острую и горячую благодарность к Фло, и  ее  спутнику,  и
доктору Цукки, которые заставили его чувствовать  себя  таким  счастливым,
таким довольным всем на  свете,  каким  он  не  чувствовал  себя  никогда.
Ощущение  восторженной  благодарности  было  так  сильно,  что  в  течение
нескольких минут он не в состоянии был вымолвить ни  слова.  Ему  хотелось
мычать от счастья и трясти головой, как теленку на лугу.
   Рядом с ним шла женщина, которую он любил, и Фостер, которого он любил,
где-то недалеко был  доктор  Цукки,  которого  он  любил,  и  глухо  урчал
бульдозер, который он тоже любил.
   Дэн вдруг вспомнил, о чем хотел спросить Фло  с  того  самого  момента,
когда обнаружил в коробочке с ротором лишние  пилюли,  и  выпалил  вопрос,
прежде чем успел забыть о нем:
   - Фло, ты рассказывала кому-нибудь в последнее время о моей  язве  и  о
том, что я принимаю ротор?
   - Конечно, - небрежно сказала Фло. - Позавчера меня расспрашивали,  что
я знаю о тебе.
   - Спасибо, Фло, - ласково сказал Дэн и удивился, для чего он задал этот
никчемный, не имеющий никакого значения вопрос. - А обед скоро?
   -  Скоро,  скоро,  -  весело  пропела  Фло.  -  Мы  тут  все  почему-то
прожорливы, как галчата. Это так забавно, ты и представить себе не можешь.
Скоро я стану как тумба.
   - Ну, уж на тебя это не похоже. А что вы делаете по вечерам? Бридж?
   - Да нет, знаешь, как-то не получается. Пробовали несколько раз - и все
не то.
   - Почему?
   -  Да  как  тебе  сказать...  Здесь  у  нас  все  время  такое  хорошее
настроение, что трудно всерьез сосредоточиться на картах. Верно, Генри?
   - Совершенно верно. И потом,  знаете,  когда  приходит  хорошая  карта,
как-то становится жалко противников. И знаешь, что это их  не  огорчит,  и
все-таки огорчать не хочется. А теперь позвольте вас  оставить  вдвоем  до
обеда. Мне надо еще зайти к себе.
   Фостер кивнул и ушел. Дэн посмотрел на Фло.
   - Фло, - сказал он.
   - Да, Дэн? - улыбнулась ему в ответ Фло.
   - Ты... - Он вдруг почувствовал, что не знает, о чем ее спросить.
   Не то чтобы он забыл  вопросы,  тысячи  вопросов,  но  просто  все  они
казались теперь ему настолько неинтересными, что  не  к  чему  было  их  и
задавать. Ему было хорошо, слишком хорошо, и  блаженство  изолировало  его
мозг от мира.
   - Ты меня хотел о чем-то спросить? - рассеянно пробормотала Фло.
   - Н-нет.
   - Я тоже что-то стала в последнее время такая рассеянная.  Ты  думаешь,
это от жары?
   - Не знаю. Да и какое это имеет значение?
   - Верно, - улыбнулась Фло. - Никакого. Пойдем обедать.





   - Ну-с, мистер Карсуэлл, - сказал доктор Цукки, пристально рассматривая
Дэна, - вы у нас уже два дня. Как вы себя чувствуете в новой обстановке?
   - Прекрасно, доктор, только... - Дэн смущенно опустил глаза, но  затем,
словно собравшись с духом, выпалил: - Только я соскучился по вас...
   Доктор Цукки едва заметно поморщился и пожал плечами:
   - Ну-ну, мистер Карсуэлл, не будем  признаваться  в  любви.  Вы  теперь
окрепли, и я хотел спросить, когда мы можем вас отправить домой. Вы  ведь,
как всякий нормальный человек, должны  тяготиться  пребыванием  здесь,  а?
Колючая проволока, часовые на сторожевых вышках...
   Мягкий, липкий страх мгновенно выкачал из Дэна воздух, и образовавшийся
в нем вакуум сжал, потянул куда-то  вниз  сердце.  Уйти  отсюда?  Потерять
сиявшую в нем радость, сладко гудевшее блаженство? Там -  лишние  таблетки
ротора, падающий с глухим стуком в мусоропровод  труп  Клеопатры,  душащий
комок при мысли о Фло. Здесь -  несказанное  ощущение  благодати,  ровное,
сладостное спокойствие, колыхавшее его на своих нежных теплых волнах.  Дэн
почувствовал, как на глазах у него набухли давно забытые детские слезы. Он
опустил голову, чтобы скрыть их,  ведь  доктор  мог  огорчиться,  и  глухо
сказал:
   - Я не хочу уезжать отсюда. Не гоните меня.
   Дэн не видел, как доктор Цукки  медленно  и  задумчиво  потер  пальцами
виски и устало прикрыл веки.
   - Хорошо! Признаться, мы и не  ожидали  от  вас  иного  ответа.  Теперь
ответьте, пожалуйста, мне на вопрос. Судя по всему, вам хорошо.  А  вы  не
думали, почему именно?
   - Не знаю, доктор, - жалобно сказал Дэн, по-детски наморщив лоб, но тут
же снова просиял в уже ставшей за эти дни привычной улыбке. - А разве  это
имеет значение?
   - Отлично. И самый последний вопрос: вы любите мисс Кучел?
   - Да, но... не знаю, как вам это объяснить, не так, как раньше...
   - Спасибо, друг мой. - Доктор Цукки нажал  на  кнопку  магнитофона,  на
который Дэн раньше не обратил  внимания,  и  медленно  вращавшиеся  бобины
остановились. - Теперь о деле. Мисс Кучел, мистер Фостер и  еще  некоторое
количество людей, находящихся здесь, - ученые. Они выполняют  определенную
работу. У вас нет специальной подготовки, но тем не менее  мы  бы  хотели,
чтобы вы кое в чем помогали нам, например в строительных работах. Хорошо?
   - С удовольствием! - пылко воскликнул Дэн.


   Дэн стоял на дне траншеи, выравнивая ее  стенки  лопатой.  Солнце  было
почти в зените, и воздух в траншее, казалось,  раскалился  и  загустел  до
такой степени, что  мешал  Дэну  взмахивать  лопатой,  чтобы  выкинуть  на
поверхность лишнюю землю. Пот пощипывал ему глаза, и прядь волос  прилипла
к влажному лбу.
   Он вылез  из  траншеи.  Можно  было,  конечно,  сходить  к  коттеджу  и
перевести дух в тени пальм, но ему не хотелось идти  под  палящими  лучами
солнца. Он устал, и его мышцы,  утомленные  непривычной  работой,  жаждали
хотя бы минутного перерыва. Но,  несмотря  на  частое  дыхание  и  ручейки
соленого пота,  Дэн  по-прежнему  чувствовал  себя  счастливым,  настолько
счастливым, что, не задумываясь, согласился бы до конца своих дней  стоять
на дне траншеи и выбрасывать наверх сухую  красноватую  землю.  Счастливые
люди всегда консерваторы. Больше всего они боятся  каких  бы  то  ни  было
перемен. А Дэн был счастлив. Безмерно и уродливо счастлив.
   Внезапно его внимание привлекла огромная, фута три в  диаметре,  труба,
которая лежала рядом с траншеей. Тень,  закупорившая  ее  ближний  к  Дэну
конец, казалась прохладной  и  ощутимо  плотной  по  сравнению  с  залитой
солнцем землей.  "Там  душно,  но,  по  крайней  мере,  можно  на  минутку
спрятаться от солнца", - подумал он, опустился на колени и залез в трубу.
   Против его ожидания, там не было душно.  Легкий  сквозняк  вентилировал
трубу, и Дэн даже слегка вздрогнул от влажной прохлады. Потом  тень  стала
ледяной, и зубы его цокнули. Стены неудержимо  начали  сжиматься,  и  Дэн,
упираясь в них спиной и ногами, вскрикнул. Его заливало тяжелое, свинцовое
отчаяние. Оно было тяжелым, но каким-то  образом  проникало  в  мельчайшие
клеточки его тела, сдавливало их ощущением еще не  осознанной  катастрофы.
Мысли, словно  разбуженные  уколом  ужаса,  судорожно  дернулись  и  слепо
помчались вперед, спотыкаясь на колючих вопросах: что делать? Фло,  Фло...
Проволока и сторожевые  башенки...  Изучающий  брезгливый  взгляд  доктора
Цукки... Чернявый кретин, держащий Фло под руку... Острая  боль  мгновенно
просверлила его сердце. "Фло..." "Ты знаешь, как я тебя люблю"  -  это  ее
слова. "А, это ты, Дэн". С таким же выражением лица она могла бы  сказать:
"А, опять сегодня  парит".  А  он?  Два  дня  непостижимого,  чудовищного,
уродливого восторга свиньи, которой скребут  деревянной  гребенкой  спину.
Боже правый! Он обезумел, сошел с ума!  Еще  день,  и  он  начнет  пускать
пузыри изо рта и звать няньку! Усыпили,  напоили  его  какой-то  дрянью  и
приволокли в эту тюрьму за колючей  проволокой.  Не  мудрено,  что  Фортас
предупреждал его. И все-таки он попал на базу. Но как? Фло,  дорогая  Фло,
любимая мисс Кучел! Сколько благородства,  какое  верное  сердце!  Уехать,
чтобы прогуливаться здесь с этим чернявым кретином  Фостером  и  написать,
что не хочет подталкивать его своим присутствием к тому, чего он избегает.
А он-то! "Здравствуй, Фло!" Он... Чему он так радовался эти два  дня?  Его
насадили,  как  муравья,  обыкновенного  представителя  формика  руфа,  на
булавку и рассматривают со всех сторон. "Вы любите мисс  Кучел?"  Или  все
это чудовищный кошмар, продолжение бреда, который начался у этого  Фортаса
с волосатой грудью, или... Что - или?
   Он ясно вспомнил клубившееся в нем два дня веселье и застонал.  Бежать,
бежать немедленно, удариться грудью о колючую проволоку и получить в спину
длинную булькающую автоматную  очередь.  "Ах,  это  опять  Дэн.  Надо  его
похоронить, ведь скоро обед", - улыбаясь, скажет Фло.
   Больно ударившись локтем о стенку трубы, Дэн пополз к выходу.  Быстрее.
Ухватившись руками за шершавый край, он рывком  наполовину  выбросил  свое
тело из трубы и в изнеможении упал на сухую землю. Она была теплой и тонко
пахла пылью. Он  сел  и  зажмурил  глаза,  ослепленный  расплавом  солнца.
Откуда-то снаружи в него вливалось спокойствие. Словно мощной струей,  оно
сметало  все  его  остальные  чувства,  и  образовавшийся  вакуум   быстро
заполнялся знакомым ласковым чувством всеблагости.  Дэн  провел  рукой  по
глазам и лбу и засмеялся. На какую-то неуловимо  малую  долю  секунды  его
испугал этот смех, но в следующее мгновение страх растворился в  смехе,  в
веселом, беззаботном смехе счастливого человека.
   Мысли его теперь  уже  не  неслись  вскачь.  Они  плыли  неторопливо  и
спокойно, величаво, не обращая внимания ни на что. Дэн посмотрел на  часы.
Еще часок он с удовольствием потрудится,  а  потом  и  обед.  Можно  будет
поболтать с Генри Фостером, с Фло. Может быть, зайдет и доктор  Цукки.  Он
вспомнил, что несколько минут назад почему-то нехорошо думал и про Фло,  и
про милягу Фостера, и огорченно покачал головой.  Почему  он  это  сделал?
Впрочем, так ли уж это важно? Самое забавное, что  это  безумие  нашло  на
него в трубе. Испугался темноты,  как  мальчонка...  Дэн  представил  себя
мальчишкой в коротких штанах и улыбнулся. Ну и глупости лезут ему  сегодня
в голову. Все-таки смешно - залез в трубу, чтобы укрыться от солнца, и  на
тебе! Бог знает, что стал думать... Сейчас он снова сделает то же самое  и
убедится,  что  все  это  чушь.  Просто  заскок  какой-то.  Конечно,   это
постоянное беспричинное веселье немножко странно в его положении, но стоит
ли думать о таких пустяках, если ему хорошо? В трубе это был просто заскок
какой-то. Сейчас он это проверит... А нужно ли? Так приятно и  покойно  на
душе сейчас, так сладко, не то что было там, в трубе...
   Дэн опустил голову и полез в  трубу.  Бог  один  знает,  зачем  он  это
делает. И снова словно кто-то ударил  его  холодной,  влажной  подушкой  и
пахнул в лицо цепенящим ознобом.
   "Дэн, Дэнни, этого не может быть, и это так. Держись, Дэнни. Не  будешь
держаться - сойдешь с ума, - подумал он. - Мне больно, мне страшно. Снова.
Здесь. В трубе. Эта не случайно. Два раза таких  совпадений  не  бывает...
Спокойнее, Дэнни. Почему я вдруг начинаю говорить о себе в  третьем  лице?
Неважно. Спокойно. Ах, Фло, Фло! А может быть, и она в таком же  идиотском
состоянии? Как оно называется? Кажется, эйфория.  И  этот  Фостер?  И  все
остальные пленники? Но почему же я становлюсь нормальным, стоит мне только
залезть в эту проклятую железную трубу? Что делать? Вылезти побыстрее? Там
хорошо, там я буду улыбаться, во мне все  будет  петь.  А  здесь?  Сидеть,
втянув голову в плечи, и страдать... И все  же  я  не  хочу  вылезать.  Ты
дурак. Очень может быть, но  я  не  хочу  вылезать.  Понятно,  почему  эти
инквизиторы так оберегают свою базу. Дьявольские здесь вещи происходят. Но
нельзя же вечно сидеть в трубе. А кто, кстати, жил в бочке? Ди...  Диоген,
кажется. Фло...  У  меня  нет  к  тебе  ненависти.  Ты  просто  ничего  не
понимаешь. Ты улыбаешься идиотской улыбкой, как и я, и ничего  не  знаешь.
Если бы я мог сейчас прижать тебя  к  груди,  и  ощутить  твои  прохладные
ладони на шее, и прикоснуться губами к твоему виску, и застыть  так...  Ты
бы  все  поняла  и  перестала  улыбаться...  Надо  вылезти  отсюда,  могут
заметить. Вылезти и помнить о том, о чем я думал здесь. Только не  забыть.
Потом я смогу снова прийти сюда и обдумать  все  хорошенько.  Я  еще  жив,
уважаемые мирмекологи, сменившие формика руфа на гомо сапиенс. Я еще жив".
   Дэн осторожно вылез из трубы, и снова поток спокойной радости  с  силой
проник в него, и он не мог и не хотел сопротивляться ему.  Он  покачнулся,
слабо взмахнул рукой, отгоняя навалившийся на него восторг,  рассмеялся  и
взял лопату.


   Доктор Цукки опустил бинокль. Как он раньше не подумал об этом: конечно
же, металлическая труба должна экранировать  от  радиоизлучений.  В  таком
случае возможно  почти  мгновенное  прекращение  действия  стимулятора  на
объект. Он покачал головой,  представив,  что  должен  испытать  объект  в
момент наступления этого эффекта. Но самое  удивительное  -  это  то,  что
Карсуэлл полез туда снова. Из надежного блаженства - в  боль  самоанализа.
Любопытно, наркотик наоборот. Наркоман оглушает себя,  чтобы  отгородиться
от мрачной  действительности,  здесь  же  человек  погружается  в  мрачную
действительность, чтобы отгородиться от блаженного покоя.
   - Интересно, - пробормотал он, - отдает ли он себе в этом отчет?
   Доктор  Цукки  щелкнул  зажигалкой,  глубоко  затянулся  и  неторопливо
зашагал к траншее.
   Он остановился на самом ее краю и молча стоял, пока Дэн не заметил его.
   - А, доктор Цукки! Хорошо, что вы пришли! - весело крикнул Дэн снизу  и
смахнул с лица пот.
   - Что-нибудь случилось? - Доктор Цукки заметил, как на  мгновение  лицо
Дэна приобрело выражение крайнего недоумения, даже смятения.
   - Видите ли, я хотел рассказать вам, что случайно залез в трубу...
   - Ну и что же?
   - И  там...  там  я  почему-то  начал  думать  о  многих  вещах  совсем
по-другому, чем обычно. И... о вас тоже...  И  мне  это  очень  неприятно,
доктор Цукки. - Снова в глазах Дэна  мелькнул  ужас,  но  он  улыбнулся  и
продолжал: - Мне было бы тяжело скрывать от вас что-либо. Там, в трубе,  я
почему-то решил скрыть все это. Но это ведь дурно. Я должен быть  искренен
с вами. Так ведь?
   - Не волнуйтесь,  -  почему-то  грустно  сказал  доктор  Цукки,  бросил
сигарету и наступил на нее ногой. - Я прикажу убрать трубу. А вас  попрошу
зайти ко мне завтра.
   - Спасибо, доктор! - с жаром крикнул Дэн и взмахнул лопатой.





   Несколько  ледяных  кубиков  медленно   таяли   в   золотистом   виски,
распространяя вокруг себя легкие светлые облачка. Доктор  Цукки  задумчиво
покрутил стакан, льдышки звякнули, и облачка исчезли.
   Его коллега доктор Брайли посмотрел на него с улыбкой, в  которой  была
замаскирована снисходительность, и сказал:
   - Пари держу, дорогой Цукки, что вы  не  любите  пить  и  пьете  только
потому, что пью я и вообще это принято.
   - Допустим. Но для чего вы это говорите, тем более в третий раз?
   - Я возвращаюсь к нашему вчерашнему  разговору.  Вы  держите  стакан  с
разведенным "баллантайном", морщитесь  и  все-таки  пьете.  Почему?  Чтобы
походить на других?
   - Какая проницательность...
   - Ладно, Юджин,  не  дуйтесь.  Если  вам  неприятен  разговор,  я  могу
замолчать.
   - Оставьте, Брайли, я не ребенок. Наверное, не ребенок...
   - Чудно, великолепно, дорогой доктор  Цукки!  И  все-таки  вы  ребенок.
Большой,  фунтов  на  сто  семьдесят  весу,  с  дипломом   Массачусетского
института технологии, но все-таки дитя. Вот  вы  все  время  мучаетесь,  и
терзаетесь, и сомневаетесь, и думаете: а имеем ли мы  моральное  право  на
наши эксперименты?
   - Не задавайте риторических вопросов... Впрочем, я ведь  для  вас  лишь
катализатор вашего красноречия...
   - Не буду. Буду лишь отвечать на них. Вы ребенок, потому что находитесь
во власти догм. Варенье без спросу  есть  нельзя,  а  то  попадет.  Нельзя
грубить папе и маме и самому зажигать газ. А почему,  собственно,  нельзя?
Вам, видите ли, претит, что мы  воздействуем  на  мысли  наших  подопытных
объектов. А почему? Нельзя!
   - А вы хотели бы, чтобы кто-то  ковырялся  в  ваших  мыслях,  даже  при
помощи новейшей электроники? Не знаю, как вы, а я... Впрочем...
   - А почему бы и нет?  Современная  цивилизация  только  и  делает,  что
воздействует на наши мысли. И школа, и семья, и радио,  и  телевидение,  и
газеты, и книги, и кино, и реклама,  и  театр,  и,  наконец,  общественное
мнение. И вы это принимаете как нечто само  собой  разумеющееся.  И  пьете
виски не потому, что вкус  его  вам  приятен,  и  не  потому,  что  хотите
напиться, а потому, что вам внушили, вложили маленькую простенькую  мысль:
пить красиво, мужественно. Стакан виски помогает беседе. А что  делаем  мы
здесь, пока что под величайшим секретом? Мы тоже вкладываем нашим двуногим
кроликам  мысли,  вернее,  эмоциональный  настрой.  Когда  в  университете
Атланты начали работать над  телестимулятором,  они  там,  наверное,  тоже
ломали руки, как наши физики при  создании  водородной  бомбы.  И  ничего,
все-таки работали. Конечно, здесь мы  это  все  здорово  подразвили  и  от
заинтересованных заказчиков отбоя нет, а в основе все  то  же  -  прогресс
науки, которого меньше всего нужно бояться и который - с нами или без нас,
раньше или позже - приведет к теленастроенному обществу.
   - Да, но...
   - Обождите, уважаемый коллега. Я  вас  достаточно  хорошо  знаю,  чтобы
заранее предвидеть ваши обычные аргументы: а  как  же  святая  инквизиция,
фашизм, диктатура?
   - Вот именно.
   - Во-первых, все эти системы действовали негуманно,  во-вторых,  мы  не
согласны с их целями.
   - А почему вы думаете, Брайли, что  газваген  был  негуманен?  С  точки
зрения его создателей, он позволял быстро отправлять на тот свет тех, кому
не было места в новом порядке третьего рейха.
   - Фи, Цукки, вы говорите  как  обыватель!  Мы  же  никого  не  убиваем.
Наоборот, наши объекты счастливы и довольны всем на свете. Вы много знаете
счастливых людей, счастливых не  какое-то  короткое  мгновение,  а  всегда
счастливых?  То-то  же.  Человек  вообще   не   может   быть   счастливым.
Биологически не может. Природа не предусмотрела такого состояния.  Да  оно
всегда было вредно индивиду, потому что счастье расслабляет, обезоруживает
человека, а для наших  волосатых  предков  это  было  равносильно  гибели.
Счастье  противоестественно  и  сейчас,  ибо  существует  смерть,  которая
противоестественна для осознающего самого себя человека.  Биологически  мы
вместе с жабой, летучей мышью и слоном созданы одинаково: наша конструкция
не рассчитана на самосознание. И если  в  результате  какой-то  чудовищной
мутационной случайности мы стали мыслить,  мы  должны  исправить  упущение
природы.
   Некоторое время человек довольствовался  религией  Комфортабельный  рай
был величайшим изобретением человечества, куда более  важным,  чем  колесо
или огонь. Но интеллект все время подпиливает сучья, на которых сидит.  Мы
потеряли рай. У нас его украла наука, вырвала утешительную  погремушку  из
рук  человечества.  А  человек  снова  ужаснулся,  ибо  смерть,  повторяю,
противоестественна самосознанию. Наука не жестока. Она  обокрала  человека
не нарочно. Взамен рая она дала немнущиеся брюки  и  телевизор.  Она  даже
пытается бороться со смертью при помощи пенициллина, переливания  крови  и
аспирина. Каково оружие!
   Нет, Цукки, до тех пор, пока наука  не  возместит  человечеству  потерю
бессмертия в раю, она воровка,  пытающаяся  откупиться  жалкими  подачками
вроде квантовой механики или удаленных от нас на  миллиарды  световых  лет
галактик. Но когда человек, маленький простой человек  в  ужасе  глядит  в
глаза надвигающемуся страшному небытию, что ему до  фотонов  или  коллапса
звезд? Мы в долгу  у  людей,  и  впервые  за  историю  науки  мы  пытаемся
выплатить этот долг, даже с процентами. Так почему же  вы  боитесь,  когда
человеку, который, кстати, об этом не подозревает, вставляют под  черепную
коробку телестимулятор величиною с булавочную головку и  погружают  его  в
постоянную эйфорию, лишают страха, даже страха перед смертью? И  ведь  при
этом мы не отбираем у  него  памяти.  Он  помнит  все,  знает  все,  может
работать. Он  просто  становится  невосприимчив  к  отчаянию,  к  горю,  к
душевной боли.
   - Но ведь при этом меняются его взгляды, моральные  ценности,  чувства,
эмоции.
   - Ну и что из того? Опять  догмы.  Почему  взгляды,  чувства  и  эмоции
человека должны быть  святыней?  Есть  чем  гордиться!  Жадность,  эгоизм,
подлость, индивидуализм - невелика гордость. И то если  бы  мы  делали  из
людей злобных животных. А мы их  делаем  кроткими,  искренними,  ласковыми
существами. И при этом их умственные способности  нисколько  не  страдают.
Кучел, фостер и все остальные прекрасно работают, не хуже,  чем  раньше  в
лаборатории Фортаса. Разве это высокая цена - лишиться эгоизма?
   - А вам не претит роль всемогущего бога, который одним поворотом  ручки
передатчика может заменить эйфорию на агрессивность,  страх  или,  скажем,
чувство голода? Я не могу и подумать об этом...
   - А почему мне должна претить эта роль? Наоборот,  я  горжусь  ею.  Мне
тяжелее,  чем  им.  Я  должен  думать,  нести   ответственность,   а   они
блаженствуют в полном смысле этого слова.
   - Высшие и низшие, арийцы и неарийцы - бремя белого человека?
   - Опять вы за свое! Вы же прекрасно знаете, что  в  любом  человеческом
сообществе, равно как и в волчьей стае, в стае бабуинов или  стаде  коров,
есть альфы, беты, и так до омег. Альфа занимает безусловно  господствующее
положение. Затем по иерархическим ступенькам идет бета, гамма и так далее.
Схельдеруп-Эббе изучал иерархию даже у кур, мышей и сверчков. То  же  и  у
людей. Возьмите любую группку ребят и понаблюдайте за ними - вы  наверняка
обнаружите у них и свою альфу, и свою омегу, которой  достается  от  всех.
Вспомните себя в детстве. Кем вы были, а?
   Голос  Брайли  медленно  затихал,  словно  кто-то   поворачивал   ручку
громкости, и перед глазами Цукки одновременно возник каменный двор.
   На третьей перекладине пожарной лестницы, футах в десяти от  невыразимо
далекой асфальтовой земли, стоит мальчик.
   "Прыгай, Цукки-брюки,  прыгай!  Прыгай!  Прыгай!"  -  ревут  мальчишки.
Асфальтовая земля далеко, а  их  рты  близко-близко,  вот-вот  вцепятся  в
мальчика. Самое страшное - он  знает,  что  не  сумеет  оторвать  руки  от
перекладины. Не сумеет. Как хорошо  было  бы  умереть!  Разжать  пальцы  и
упасть. Они бы перестали визжать. Но он знает, что не разожмет пальцы.  Он
медленно спускается вниз. Как свирепо они орут! И Дороти тоже  орет.  Если
бы разжать руки... Уже  поздно.  Он  спускается  прямо  в  их  распяленные
презрением рты... Надо что-то сказать...
   - Наверное, я был омегой, - вздохнул Цукки. - Мы тогда жили в Бруклине.
Отец разгружал товары в универсальном магазине. Я был, пожалуй,  одним  из
самых маленьких ростом в классе, и меня дразнили все, кому не лень. Я даже
помню, как они орали: "Цукки, Цукки, провалился в брюки!" Я ходил во всем,
из чего вырастал старший брат, а разница у нас в два года. А  вообще  меня
все  звали  "Цукки-брюки".  Ну  конечно  же,  и  грязным   итальяшкой,   и
макаронником. У  нас  там  жили  и  ирландцы,  и  итальянцы,  и  евреи.  И
доставалось всем. Я помню, как отец утешал меня, когда я приходил домой  и
говорил, что не хочу больше быть итальянцем.
   - Ваш отец знал, что вы омега. Быть итальянцем - это уже  большой  шанс
на принадлежность к классу омег.
   - И все-таки, Брайли, вы  проповедуете  то,  во  что  сами  не  верите.
Неужели вы можете спокойно думать об обществе, которое телеуправляется? Вы
просто бравируете трехцентовым нигилизмом.
   - А почему бы и не представить такое общество? Мы  и  так,  как  я  уже
говорил, управляемое общество. Раскрепоститесь духовно, дорогой Юджин,  вы
же ученый, и взгляните в глаза фактам. Все ваше  прекраснодушное  существо
содрогается при словах "телеуправляемое общество". А разве  мы  и  так  не
телеуправляемое общество? Разве телевидение не способ телеуправления?  Что
бы вы ни видели на экране - от рекламы зубной пасты "Пепсодент" и до серий
о человеке - летучей мыши, - разве  все  это  не  телеуправление  вкусами,
наклонностями и  мыслями  миллионов?  А  ведь  куда  проще  и  эффективнее
заменить все средства обработки индивида одним крошечным телестимулятором.
И если бы даже люди узнали о том, что носят их в  головах,  они  бы  и  не
подумали протестовать. Они были бы счастливы, понимаете: счаст-ли-вы.  Они
были бы счастливы и в жалкой лачуге, и в двадцатикомнатной  вилле,  босыми
на пыльной дороге и в роскошных "кадиллаках". Исчезли бы горечь,  зависть,
горе, которые разъедают современную цивилизацию, и самое главное - страх.
   - А может быть, человеку иногда и нужно страдать?
   -  Ну,  доктор,  меньше  всего  я  ожидал  от  вас  услышать  проповедь
христианства!
   - Боже упаси, Брайли, я верил  в  бога  ровно  до  десяти  лет.  Но  вы
прекрасно знаете, что я хочу сказать. Человек не может платить за  счастье
отказом от своего "я". Человек должен думать, понимаете: должен! Даже если
мысль  -  наш  крест,  мы  должны  нести  его,  а  не  всучивать   его   с
благодарностью первому встречному, кто выражает желание разгрузить наш  ум
от нерешенных и трудных вопросов. Вы, Брайли, говорите куда  красноречивее
меня, но вы меня ни в чем не убедили, хотя ваши ответы просты и логичны, а
у меня по большей части вообще  нет  ответов  на  самые  простые  вопросы.
Счастье! Нужно прежде всего определить, что это такое.  Тем  более,  будем
откровенны, пока что наши заказчики в  мундирах  меньше  всего  пекутся  о
всеобщем счастье. Их интересует совсем другое.
   - Это уже другой вопрос. К сожалению, у нас в стране это самые  богатые
меценаты. Но великое открытие нельзя долго прятать в генеральских  сейфах.
Раньше или позже оно выбирается оттуда. Так было и с атомной  энергией,  с
ракетами, с лазерами и со многим другим. Как, кстати, ваш новый парень?
   - Ничего, очень удобен для наблюдений  над  эмоциональным  сдвигом.  Он
ведь любит мисс Кучел...
   - А она была с Фостером. Великолепно! И как он к этому отнесся?
   - Спокойно, конечно. Вы можете мне говорить что угодно, но это  страшно
и тягостно...
   - Ну-ну-ну... Или вы предпочитаете классические сцены ревности?
   - Может быть, - вздохнул доктор Цукки.
   Он поймал  себя  на  том,  что  хотел  рассказать  Брайли  о  трубе,  и
сдержался. Это было, разумеется, глупо, но ему не хотелось говорить  этому
человеку о том, что Карсуэлл залез в трубу во второй раз.





   - Здравствуйте, доктор Цукки! - просиял Дэн. - Вы просили меня зайти.
   - Добрый день, мистер Карсуэлл, - вздохнул доктор Цукки. - Садитесь.
   Дэн с наивным любопытством рассматривал оборудование лаборатории.
   - Как у вас тут все интересно! - сказал он.
   - М-да... - неопределенно промычал доктор.
   С минуту оба они молчали: Дэн - весело улыбаясь, Цукки - погруженный  в
раздумья.
   - Скажите, Карсуэлл, - наконец прервал молчание доктор, - для  чего  вы
полезли в трубу во второй раз? Вы ведь  помнили  свои  ощущения  и  мысли,
когда сидели в ней?
   На лице Дэна появилось легкое облачко. Он наморщил лоб, пытаясь собрать
веселые ленивые мысли, которые сыто  и  неторопливо  -  точь-в-точь  стадо
коров в жаркий полдень - дремали в его голове. Конечно, он помнил все  то,
о чем  думал  в  трубе.  Но  воспоминания  казались  жалкими,  смешными  и
стыдными, словно воспоминания о детских грешках.
   - Я... я не знаю, доктор, - виновато сказал Дэн.
   - А еще раз вы хотели бы испытать те же ощущения?
   Сытые, дремлющие  коровы-мысли  в  голове  Дэна  проснулись,  встали  и
негодующе замычали. Они не хотели открывать глаза и сейчас мечтали лишь об
одном: снова погрузиться в сладкую дремоту.
   - Нет, доктор, - испугался Дэн, - я и близко не подойду к этой трубе!
   - Подумайте лучше, - угрюмо настаивал Цукки, -  не  может  быть,  чтобы
ничто из того, о чем вы думали там и что переживали, не было вам дорого.
   Дэн почувствовал, как его захватывает смятение. Он не  хотел  думать  о
трубе. Все его существо содрогалось при мысли о ней, и вместе  с  тем  ему
страстно хотелось угодить доктору Цукки. Он не принадлежал себе. Его  волю
тащили в разные стороны. Он вспомнил Фло и боль, которая поглотила  его  в
трубе, вспомнил отчаяние. Почему доктор настаивает, чтобы он испытал  этот
ужас еще раз? Но ведь этот ужас в тысячу раз  естественнее  его  нынешнего
сладкого отупения. Ну и что?  Пускай  это  называется  отупением  или  как
угодно, но нет ни сил, ни воли, чтобы добровольно отказаться от него.  Ему
казалось, что стоило в нем появиться какому-то подобию  воли,  как  теплые
волны покоя сильно и нежно смывали ее куда-то вниз.
   - Не знаю, доктор Цукки, - робко улыбнулся Дэн, - не могу думать. Вы уж
простите меня. - Улыбка на его лице крепла, растекалась, пока  не  засияла
во всем своем бездумном великолепии.
   Доктор  Цукки,  как  и  всегда  в  трудные  моменты  жизни,  чувствовал
неприятный озноб, какой-то парализующий холодок внутри. Имел ли  он  право
взять этого человека, излучавшего покой  и  довольство,  и  своими  руками
снова ввергнуть в кошмар осознания всего? Если бы он мог выпустить его  из
лагеря... Это от  него  не  зависело,  это  абсолютно  исключалось.  А  не
пытается ли он подогнать факты под свои собственные убеждения? Может быть,
Брайли  в  конце  концов  прав?  Может  быть,  люди  действительно  готовы
заплатить за счастье ценой отказа от своего "я"? Но ведь Карсуэлл не может
оценивать вещи объективно, находясь в поле радиоизлучения. Ну  и  что?  Он
все равно полностью сохранил умственные способности  и  память.  Он  может
думать, но он не хочет думать, потому что из опыта уже  знает,  что  мысль
несет горе. А кто он, Юджин Цукки, чтобы решать за другого, думать ему или
не думать?
   На мгновение Цукки показалось, что кто-то начинает  ковыряться  в  его,
Цукки, мыслях, и острый страх сковал его. Нет, нет и нет!  Человек  должен
быть хозяином своей головы,  даже  если  для  этого  его  нужно  взять  за
загривок, ткнуть носом в его собственные мысли и приказать: "Думай!" Любой
контроль над мыслями - это низведение человека до  животного  или  робота.
Стоило ли спускаться с деревьев и сотни тысяч лет дрожать при свете костра
в  промозглых  пещерах,  гибнуть  на  дыбах  инквизиции  и  в   фашистских
крематориях, писать сонеты и создавать теорию относительности, чтобы стать
телемарионетками? Счастье - это не критерий цивилизации.  А  что  есть  ее
цель?
   "Не знаю, что ее цель, но то, что я сейчас совершу преступление, -  это
я знаю. Я же подписал целую гору документов о сохранении тайны.  Для  чего
нужно подвергать себя такому риску? Чтобы переубедить  Брайли?  Да  ему  и
намекнуть об этом нельзя будет...  Подумай,  пока  еще  не  поздно.  Умерь
гордыню и не высовывай нос, он у тебя и так длинный... Но я должен  знать,
как поведет себя в камере этот человек... Что бы он ни говорил, он полез в
трубу во второй раз... Чушь... Теперь не полез бы... А если  бы  полез?  И
как всегда, ясного ответа нет... И как всегда, я делаю глупости...  Сейчас
я сделаю глупость, и будет поздно, и я буду рвать на себе волосы и не буду
спать ночами... Но он же человек, он ее любит... Я тоже любил Мэри Энн,  и
она ушла. Ну и что... Он имеет право любить..."
   Цукки поежился от внутреннего холодка и  вдруг  понял,  что  уже  давно
решился. Он выглянул из окна. Никого не было. На всякий случай он задернул
зеленоватую занавеску, быстро подошел к запертой двери в стене  и  отворил
ее.
   - Пройдите сюда, Карсуэлл, - твердо сказал он.
   Дэн,  весело  ухмыльнувшись,  с  любопытством  посмотрел   на   тяжелую
металлическую дверь и вошел в нее. Он попал  в  небольшую  каморку,  стены
которой были покрыты множеством шкал. Подслеповато смотрели белесые экраны
осциллографов.
   - Садитесь, - приказал Дэну Цукки и закрыл за собой дверь.
   И в то же мгновение с мира кто-то разом смыл сияющий розоватый  отсвет,
наполнив его невыносимо пронзительным холодным колючим светом. Как и тогда
в трубе, мир наваливался на него своими острыми углами, каждый из  которых
ранил, причинял ему боль. Но это была его боль, и он застонал  при  мысли,
что может снова лишиться ее, оказавшись снаружи там в  блаженном  бездумье
сумасшедшего дома.
   - Я могу снова открыть дверь, - почему-то прошептал Цукки  и  посмотрел
на Дэна. - Вы хотите туда?
   - Послушайте, вы! - Дэн скрипнул зубами и сделал усилие, чтобы удержать
руки. С каким наслаждением он бы вложил весь вес своего  тела  в  удар  по
щурившейся  физиономии  этого  кретина  с  трусливыми  глазами  и   вялым,
безвольным ртом! - Послушайте, вы, - еще раз с силой выдохнул Дэн, - лучше
заткнитесь, пока я еще могу сдерживаться! Тюремщик должен быть тюремщиком,
а не строить из себя черт знает кого.
   - Вы совершенно правы, - пробормотал Цукки, и Дэну  показалось,  что  в
глазах его за толстыми стеклами очков скользнули веселые искорки.
   - Вы еще смеетесь надо мной? Мало  того,  что  из  меня  здесь  сделали
обезьяну, отвратительную обезьяну! Вам еще и смешно?
   - Нет, Карсуэлл, мне не смешно. И  вы  еще  многого  не  понимаете.  Вы
знаете, почему вы здесь стали думать, как тогда, в трубе?
   - Нет, - сказал Дэн и внимательно посмотрел на доктора.
   - Мы находимся в  экранирующей  камере.  Стенки  ее  из  металла  и  не
пропускают радиоволн.
   - А я что, приемник?
   - Да, - просто  ответил  Цукки.  -  Вы  приемник.  Под  вашей  черепной
коробкой находится крошечный, величиной с булавочную головку,  специальный
телестимулятор, который контролирует ваш эмоциональный настрой.
   Дэн судорожно схватился за голову, ероша волосы и ощупывая череп.
   - Вы не нащупаете его, - покачал головой Цукки. - Ультразвуковая  дрель
почти не оставляет следов, а сам стимулятор - под черепной коробкой.
   - Так выньте его, - застонал Дэн, - прошу вас!
   - Не могу, - сказал доктор Цукки. -  Вставить  его  -  дело  нескольких
минут, а вынуть - сложнейшая операция. Это вроде рыболовного крючка.
   - Ну прошу вас, - Дэн сжал кулаки, - выньте у меня эту  пружину!  Я  не
хочу быть заводным человечком! Вы понимаете - не хочу! Не хочу!
   - Мы еще поговорим на эту тему, -  мягко  сказал  доктор,  -  а  сейчас
подождите минутку. - Он подвинул к себе телефон и попытался набрать номер.
Палец его дрожал и дважды соскочил с диска. Наконец он получил  соединение
и сказал: - Мисс Кучел? Это доктор Цукки. Зайдите, пожалуйста, ко  мне  на
минутку... Да, да, в лабораторию.
   Дэн сжался в комок. Сердце рванулось, как гоночный  автомобиль.  Мысли,
отталкивая друг друга,  ринулись  вдогонку.  Секунды  набухали,  росли  до
бесконечности, растягивались и не хотели уходить.
   Минуты подавляли своей огромностью.
   Внезапно из комнаты за дверью послышался смеющийся голос:
   - Доктор Цукки, где вы?
   - Одну  минутку,  -  пробормотал  Цукки,  открыл  металлическую  дверь,
впустил Фло и тихо вышел из камеры.
   Дэн смотрел на Фло.  Казалось,  что  кто-то  невидимый  медленно  менял
диапозитивы в ее глазах. Прозрачное веселье тускнело,  темнело,  и  вместо
него приходило выражение острой и недоуменной боли. Фло  с  силой  провела
рукой по лбу и закрыла на мгновение глаза.
   - Дэнни, - вдруг прошептала она и заплакала. Слезы набухали в ее глазах
и по-детски скатывались по щекам и  носу.  -  Дэнни...  -  Она,  казалось,
колебалась с секунду, потом судорожно закинула ему руки за шею и прижалась
к нему. Она все сжимала и сжимала руки, старалась распластаться у него  на
груди и при этом все повторяла: "Дэнни, Дэнни", будто боялась  забыть  это
слово.
   Медленно и осторожно он положил ей руки на спину и ощутил под  ладонями
знакомое живое тепло. Он прижал губы к ее шее и замер, не думая ни о чем.
   Не  было  ни  экранирующей  камеры,  ни  колючей  проволоки,  ни  ужаса
самосознания, ни  стимулятора,  ни  доктора  Цукки  -  ничего.  Была  лишь
страшная и горькая, сладостная и огромная нежность  к  этому  трепетавшему
подле него существу. От этой нежности перехватывало  дыхание  и  на  глаза
навернулись слезы. Фло, Фло...


   Роберт Брайли не любил доктора  Цукки.  Неприязнь  эта  была  полной  и
гармоничной. Его раздражало мягкое, нерешительное лицо, безвольный рот,  и
даже очки доктора Цукки с толстыми стеклами и  толстой  оправой  были  ему
неприятны.  Его  смешили  костюмы  коллеги:  мешковатые  и  с   привычными
неопрятными складками на брюках  и  пиджаке.  Его  бесила  манера  доктора
говорить: он всегда мямлил, словно в нерешительности обдумывал  простейшие
вещи, прежде чем сказать их. Его угнетал  провинциальный  идеализм  Цукки,
умственная трусость и боязнь точных формулировок.
   Будучи ученым, Брайли не раз пытался  анализировать  свою  неприязнь  к
нему. Иногда ему казалось, что он не любит Цукки потому, что тот вышел  из
другой социальной среды. Но  тут  же  он  возражал  себе,  что  среди  его
знакомых многие выбились из самых  низов,  и  ни  к  кому  из  них  он  не
испытывал ни малейшей антипатии. Не мог он и завидовать Цукки.  Начиная  с
научной карьеры и до гольфа, он был гораздо удачливее Юджина.  Особенно  в
гольфе. Стоило посмотреть, как тот замахивается клюшкой и в глазах его при
этом появляется мучительно напряженное выражение  неудачника,  сознающего,
что он неудачник, как становилось ясным: далеко этот человек не пойдет.
   И хотя Брайли не мог сказать себе, почему именно он не любит Цукки, он,
не любя его, не мог заставить себя относиться к  нему,  как  относился  ко
многим на базе: сугубо сухо и официально. Казалось, что едкое раздражение,
которое он испытывал во время бесконечных  споров,  стало  уже  необходимо
ему, как некий странный наркотик.
   Он все время пытался  переубедить  его,  переспорить,  прижать  в  угол
бесспорными аргументами, заставить  выкинуть  белый  флаг.  И  не  мог.  В
последний момент тот отказывался сдаваться.
   Может быть, Цукки не  хватало  гордости?  Человека  негордого  победить
бывает труднее - у него не хватает гордости признать поражение.
   Порой он начинал думать, что пытается сломить не Цукки, а самого  себя,
но мысль была абсурдна, и он ее с презрением отбрасывал.
   Постепенно, сам не замечая того, он  принялся  внимательнейшим  образом
шпионить за Цукки,  находя  в  этом  какое-то  сладостное  удовлетворение.
Однажды, как он себя уверял - от скуки, он собрал  крохотный  микрофончик,
который  незаметно  спрятал  в  лаборатории  Цукки  и  время  от   времени
развлекался, прислушиваясь у себя в комнате к его свинячьему похрюкиванию.
Когда Цукки работал над особенно сложной схемой, он всегда похрюкивал.
   Сейчас похрюкивания не было слышно. Шаги. Кто-то вошел  к  Цукки.  Ага,
это новенький, Карсуэлл.
   Брайли  прижал  ухо  к  динамику.  Это  интересно.  В  высшей   степени
интересно. Странные  беседы  для  сотрудника  базы,  да  еще  с  объектом.
Оригинально! Объяснять действие стимулятора!  Они  ведь  подписывали  кучу
бумаг, в которых клялись никогда и никому не  разъяснять  работ  на  базе.
Смешно. Как он сразу не мог раскусить эту толстую неопрятную свинью! Он же
предатель, Цукки. Он из тех,  кто  прикрывает  свое  предательство  такими
гладенькими и гаденькими фразами о моральной ответственности  ученого.  Он
из тех, кто, побив себя  кулаками  по  впалой  груди,  бросался  продавать
военные секреты страны любым врагам. И даже бесплатно.  Лишь  бы  предать.
Само по себе предательство не вызывало в Брайли ненависти. Он был  слишком
умным человеком, чтобы приходить в ужас от таких вещей.  Но  Цукки,  мямля
Цукки со своими сомнениями... Ему вдруг стало  легко  и  весело  на  душе,
словно с нее свалился груз.  Вот,  оказывается,  в  чем  дело:  предатель!
Предатель! Предатель! Вот она, его правда! Вот они, его принципы! Вот она,
его душевная чистота! А он, Брайли, хорош, нечего сказать.  Споры,  споры,
споры... Аргументы и контраргументы... С кем? С элементарным предателем.
   А это кто? Ах да, мисс Кучел. Ну конечно, Цукки что-то говорил  о  том,
что они любят друг друга. Почему они все замолчали? Странно! А может быть,
экранирующая камера? Не может быть!..  А  почему,  собственно?  Почему  не
может? После объяснения действия стимулятора все может быть!
   Брайли почувствовал острую, ни с чем не сравнимую радость. Цукки у него
на веревке. Он проденет ему кольцо в нос и будет  водить  его,  как  быка.
Безрогого быка. Ах, Цукки, Цукки! Цукки-брюки. Цукки провалился  в  брюки.
Не в  брюки,  дорогой  Юджин,  а  значительно  глубже!  Завести  объект  в
экранирующую камеру -  великолепно!  Не  надо  только  спешить.  Надо  все
хорошенько обдумать и наметить план действий. Ах, Цукки-брюки, кто бы  мог
подумать!..
   Можно было бы, конечно, тотчас же сообщить Далби и Уэббу. Мало того: не
"можно было бы", а  "нужно  было  бы".  Но  не  стоит  себе  отказывать  в
маленьком удовольствии. Сообщить будет не поздно и через  несколько  дней.
Совсем не поздно...
   Ему даже стало жарко от всего случившегося. Он  расстегнул  воротник  и
вытащил из кармана сигарету. Он закурил и глубоко затянулся.  Смешно,  что
он так радуется чужой подлости. А подлости ли? Конечно,  это  подлость,  с
какой стороны ее ни рассматривай. Он пригладил волосы  и  вздохнул.  Проще
нужно смотреть на вещи. Проще. Кому нужна в наш век достоевщина? Разве что
таким, как этот Цукки...





   Земля была сухая и твердая, и лопата никак не хотела входить в нее. Дэн
наступил ногой на загнутую кромку штыка, несколько раз дернул за  ручку  и
наконец вывернул ком земли.
   "Здесь так сухо, что нет червей", - подумал  он,  вспомнив,  как  копал
мальчишкой червей для рыбной ловли. Они пытались спрятаться, целиком  уйти
в землю, но он цепко хватался за скользкий,  извивающийся  конец  червя  и
торжествующе вытаскивал его. Каждый раз он удивлялся,  что  червяк,  такой
слабенький и мягкий, не рвался пополам, а целехоньким оказывался у него на
ладони, откуда шлепался в консервную  банку  и  присоединялся  к  медленно
копошащейся куче своих собратьев. Иногда он думал: а понимают они,  что  с
ними случилось что-то страшное и что никогда снова не  смогут  они  лениво
сверлить головами влажные пласты земли? Он не мог ответить себе на  вопрос
и, не зная ответа, быстро забывал о нем.
   А знает ли он ответы на все вопросы сейчас,  стоя  с  лопатой  в  руках
около клумбы, которую ему поручили вскопать? Наверное, нет, и  поэтому  не
хочется думать ни о чем. Фло... Как это невыразимо странно! Он помнит, как
его губы прижимались вчера к ее коже, и она все сжимала и сжимала  руки  у
него на шее, и ее ладони, всегда прохладные, были сухи и горячи. Помнит  и
не помнит. "Наверное, - лениво подумал Дэн, - человек хорошо помнит тогда,
когда не только  вспоминает  свои  чувства,  но  и  снова  переживает  их,
воскрешая в памяти пережитое и перечувствованное. Но  позволь,  Дэн,  тебе
вот сейчас хорошо и покойно на душе. А вчера, ты это помнишь, сердце  твое
съеживалось в комок, словно кто-то выжимал его, как губку". Он безразлично
пожал плечами. Он уже привык к  вопросам,  которые  остаются  без  ответа,
вымываются из него радостью бытия и,  словно  оглушенные  рыбки,  уносятся
кверху животами ровным током блаженного забвения. Но сегодня,  впервые  за
последние дни, рыбки не сразу переворачивались животами кверху и не  сразу
уносились прочь. Фло... В этих коротких звуках, которые  он  повторил  про
себя несколько раз, еще угадывался волшебный трепет, который он так  остро
чувствовал раньше. Слово это казалось ему почему-то  округлым  и  сильным,
как голова моржа, и сегодня оно впервые сопротивлялось  потоку  радостного
спокойствия, струившегося в него откуда-то извне. Теперь он  знал,  откуда
оно берется, но знание ничего не меняло, ничего.
   Он уже вскопал почти половину клумбы и  приспособился  к  земле.  Нужно
было вогнать штык наполовину или  чуть  меньше,  несколько  раз  энергично
покачать ручкой лопаты, а потом уже  вложить  всю  тяжесть  тела  в  ногу,
упирающуюся в кромку штыка. Ловко. Молодец, Дэнни. Дэнни... Как она  вчера
повторяла: "Дэнни, Дэнни, Дэнни..."
   Клумбу разрезала пополам длинная фиолетово-черная тень, остановилась  и
сказала голосом доктора Брайли:
   - Как дела, мистер Карсуэлл?
   Дэнни воткнул лопату в уже  вскопанную  землю,  отер  тыльной  стороной
ладони пот со лба и улыбнулся:
   - Спасибо, доктор Брайли. Просто не  верится,  что  в  эдакой  суховище
будут расти цветы!
   - А мы сюда  подведем  воду.  Над  клумбой  будет  вращаться  маленький
разбрызгиватель, все время увлажняя землю. Представляете себе, какая будет
клумба? Хоть на конкурс цветов.
   Удивительно, как все без исключения люди на базе  были  ему  приятны  и
симпатичны! Какой он милый, этот доктор Брайли! Такая жарища,  а  он,  как
всегда, безупречно одет, и пробор у него точно лакированный.
   - Послушайте, дорогой мой Карсуэлл, вы меня, право, обижаете.
   - Я? - испугался Дэн. - Помилуйте, я и в мыслях того не держал!
   - К моему коллеге Цукки вы заходите, а ко мне никогда.  Знаете,  народа
тут у нас не так уж много, и радуешься каждому новому собеседнику.
   "Смешной какой! - подумал Дэн. - Обидчивый, как девочка".
   - Не знаю, доктор Брайли, мне просто  было  как-то  неловко  беспокоить
вас.
   - "Беспокоить"! Еще что! Я ж вам говорю: у нас здесь  ценишь  беседу  с
каждым новым  человеком.  Вчера,  например,  вы,  наверное,  часа  полтора
просидели в лаборатории моего коллеги.
   - Вы меня прямо конфузите, доктор Брайли! Конечно,  я  с  удовольствием
беседую с доктором Цукки, но я был бы счастлив зайти и к вам.
   - Завидую я Цукки! - мечтательно сказал Брайли. - О чем вы,  интересно,
болтали там весь вечер? Такое общество... Ведь и мисс Кучел тоже зашла  на
огонек? Наверное, доктор Цукки показывал вам  лабораторию  и  экранирующую
камеру? Готов поспорить,  что  он  рассказывал  вам  об  очень  интересных
опытах, которые мы здесь проводим. А? Вы должны быть ему  благодарны.  Без
него вы вряд ли бы узнали о таких вещах - верно ведь?
   Дэн уже открыл было рот, чтобы сказать "да,  конечно",  но  округлое  и
сильное слово "Фло" почему-то снова на мгновение вынырнуло на  поверхность
его сознания, отчаянно борясь с течением.
   "Но ведь доктор Брайли милейший человек, мне так хочется рассказать ему
обо всем, о чем он меня спрашивает", - мысленно сказал  Дэн  Фло.  "Доктор
Цукки  рассказал  нам  вчера  то,  что  не  должен  был  рассказывать",  -
прошептала  Фло  из  последних  сил.  Течение  подхватило  ее,  закружило,
понесло. Но странным образом ее настойчивый шепот все  еще  стоял  в  ушах
Дэна.  Он  почувствовал,  что  дрожит,  словно  на  спине  у  него   лежал
непосильный груз. Он слабо улыбнулся и, не понимая, как может лгать такому
милому, симпатичному человеку, как доктор Брайли, сказал:
   - Рассказывал об опытах? Каких опытах?
   Брайли разочарованно поморщился. Он взглянул на Дэна, на лице  которого
блуждала слабая глуповатая улыбка, и спросил:
   - Но о чем-нибудь интересном вы говорили? У мисс Кучел...
   - Не знаю, - засмеялся Дэн и протянул руку к лопате, - не помню, доктор
Брайли. Но я обязательно зайду к вам. Спасибо за приглашение.
   Фиолетово-черная длинная тень на  клумбе  качнулась,  рывками,  в  такт
шагам, соскользнула с взрытой земли и исчезла.
   "Я... я... соврал! - крикнул про себя Дэн. Ему  почудилось,  что  поток
бессмысленной радости, нагнетаемой в его голову, чуть  ослабел.  -  Должно
быть, потому, что я  выстоял",  -  подумал  он.  Но  усилие  было  слишком
большим.  Он  больше  не  мог  сопротивляться  привычной  улыбке,  которая
растягивала его губы. Через минуту он уже не помнил, почему улыбался.


   Когда доктор Цукки закрыл за  собой  металлическую  дверь  экранирующей
камеры, Дэн долго молчал, с силой растирая себе ладонью лоб.
   - Скажите, доктор, - наконец спросил он, - возможно ли волевое  усилие,
когда человек находится под воздействием телестимулятора?
   - В принципе нет, - сказал доктор Цукки и тревожно посмотрел на Дэна, -
но вообще трудно сказать... У нас еще  слишком  мало  данных.  Хотя  пока,
повторяю, мы с такими вещами не сталкивались. Сильное  возбуждение  очагов
наслаждения в мозгу.
   - Оставьте, доктор. Мы не  на  лекции.  Не  знаю  как,  но  сегодня  я,
кажется, устоял перед стимулятором.
   - Интересно, в высшей степени  интересно!  -  Глаза  доктора  Цукки  за
толстыми стеклами очков подслеповато заморгали. - Как же это произошло?
   - По-моему, Брайли не только знает, что вчера мы были здесь у  вас,  но
знает и про ваши объяснения, и про камеру.
   Полное смуглое лицо Цукки бледнело постепенно. Сначала кровь отлила  от
носа, сделав его почти синим, потом от лба и щек. Губы его  затряслись  от
испуга. Он оглянулся вокруг и прошептал срывающимся голосом:
   - Не может быть! Боже, что со мной будет?  Я  погиб,  погиб!  Бежать  к
нему, броситься на  колени,  умолить...  -  Внезапно,  опомнившись,  Цукки
сказал, подбадривая себя: - Не может быть! Вам просто показалось.  Как  он
мог подслушивать? Каким образом? Нет, это чушь какая-то.
   - Не знаю. - Дэн испытывал теперь легкую брезгливость к этому  пухлому,
трусливому человеку. - Не  знаю,  как  он  мог  подслушивать,  но  у  меня
впечатление, что он обо всем знает и о многом догадывается. Не впечатление
даже, а уверенность. Скажите спасибо, что я каким-то чудом смог удержаться
и не выболтал ему все, что знаю. Я ведь прекрасно помню, как ябедничал вам
на самого себя. Это один из ваших лучших трюков. Но другой  раз  я,  может
быть, и не выдержу. Если бы Брайли помучил меня еще несколько минут, я  бы
с кретинской улыбкой предал вас и себя.
   Дэн криво усмехнулся и не мог удержаться, чтобы не ощупать себе голову.
Но под корнями волос череп был гладок, и он не мог найти ни бугорка.
   - Что же делать, что же делать? - заметался доктор  Цукки.  Пальцы  его
шевелились,  каждый  сам  по  себе.  -  Мы  же  все  пропадем!  Вы  и   не
представляете себе, какие здесь строгости. Боже мой,  боже  мой!  Зачем  я
только...
   - Перестаньте, доктор, -  ровным  голосом  сказал  Дэн.  Он  чувствовал
безмерную усталость, и странное спокойствие охватило его, как тогда  дома,
когда, выбросив труп Клеопатры в мусоропровод, он стоял перед зеркалом.  -
Я знаю только один выход: Брайли нужно убить.
   Цукки,  словно  подброшенный  пружиной,  подскочил  на  стуле,   нелепо
взмахнул обеими руками и крикнул:
   - Прекратите дурацкие шутки, Карсуэлл! Я запрещаю вам так шутить!
   - Я не шучу, - скучно сказал Дэн.
   Сигарета заплясала в пальцах Цукки, и он  никак  не  мог  усмирить  ее,
чтобы попасть ею в огонек зажигалки.
   - Я запрещаю вам говорить об этом!
   - Во-первых, плевать я хотел на ваши запрещения, - тихо сказал Дэн, - а
во-вторых, прекратите истерику. Если вы сейчас же не возьмете себя в руки,
я вам набью вашу ученую морду, даю честное слово.
   Цукки негодующе выдохнул табачный дым и вместе с  ним  возбуждение.  Он
безвольно откинулся  в  кресле,  и  тотчас  же  его  светло-зеленый  халат
собрался на животе и груди в привычные мягкие складки.
   - Убить Брайли, убить? - В  голосе  его  звучало  искреннее  стремление
понять смысл произносимого им слова. - Как это - убить?
   - Очень  просто,  -  сказал  Дэн.  -  Насильственно  лишить  его  жизни
каким-либо способом. Как говорили когда-то: "Повесить его за шею, и  пусть
он висит до тех пор, пока жизнь не покинет его".
   - Вы хотите его повесить?  -  Казалось,  что  Цукки  готов  был  теперь
поверить Дэну, что бы тот ни сказал.
   - Не думаю, - усмехнулся Дэн, - слишком хлопотно.
   - Но скажите мне честно, Карсуэлл, вы пошутили, правда?
   - Нет. Если мы не убьем Брайли, вас  упрячут  в  тюрьму,  а  мы  с  Фло
надолго, если не навсегда, останемся телеобезьянами.
   - Но убить человека...
   - Да, убить человека. А меня вы разве не убили? А Фло, а Фостера и  еще
человек пятьдесят? Разве это не убийство? Ограбить мозг, душу и  сердце  и
превратить в улыбающегося робота...
   - Я не знаю, Карсуэлл... Это слишком сложно...
   - Вы не знаете, хотя вы ученый, а я знаю, хотя я не ученый,  а  обычный
человек, с трудом осиливший университет и зарабатывающий на кусок хлеба  в
паршивом рекламном агентстве. Я знаю, Цукки. Вы понимаете, знаю!  Я  знаю,
что они не колебались, когда хотели убрать меня тогда. Таблетки с  ядом  -
это всерьез.
   Несколько минут они оба сидели молча, потом Дэн нагнулся к уху Цукки  и
что-то зашептал...





   Полковник Далби посмотрел на заместителя, медленно  расстегнул  верхнюю
пуговицу пижамы и сонно спросил:
   - То есть как умер? Вчера я только видел его.
   Майор Уэбб с четкостью, не лишенной злорадства, отчеканил:
   - Именно умер, сэр. Труп Брайли обнаружен, - майор посмотрел на толстый
"ролекс" на руке, - ровно пять минут назад. Я приказал ничего не трогать в
лаборатории.
   Полковник Далби не любил неприятностей. Он не любил происшествий. Он не
любил никаких событий, ибо даже невинные события имеют  скверную  привычку
со временем обращаться в неприятность.
   Он мгновенно представил себе целую лавину событий, даже  неприятностей,
которые навалятся на него, и застонал.
   - Кто обнаружил труп?
   - Калберт. Он убирает по ночам лаборатории. Он обнаружил  труп  пять...
простите, уже шесть минут назад.
   Полковник Далби зажмурился. Ему хотелось  снова  заснуть  и  проснуться
утром, когда все это окажется глупым сном.  Не  надо  было  есть  на  ночь
отбивную. Когда заснуть ему все же не удалось, он свесил с кровати ноги  и
обреченно спросил:
   - Умер?
   - Совершенно верно, сэр.
   - Но как?
   - Мгновенно. Пуля попала в висок.
   - Пуля?
   - Совершенно верно. Пуля. Пистолет лежал около дивана.
   Полковник начал раскачиваться всем  телом,  и  на  лице  его  появилось
обиженное выражение ребенка, которому сказали, что не берут его в цирк.
   - Сейчас, за три дня до приезда генерала Труппера! Боже мой, за три дня
до приезда! С ума сойти! Что?
   - Я говорю: так точно, сэр, с ума сойти.
   - Перестаньте кривляться! Ваши идиотские строевые штучки действуют  мне
на нервы. Дайте мне, пожалуйста, брюки, вон они на спинке кресла.
   - Пожалуйста, сэр.
   Полковник наполовину натянул брюки и вдруг с надеждой спросил:
   - А может быть, это самоубийство?
   Майор Уэбб пожал плечами.
   - Я почти уверен, что это самоубийство,  -  продолжал  полковник.  -  У
ученых, знаете, это бывает. Переутомление. Нервная депрессия. Нет, нет,  я
почти уверен. Таких, как Брайли, не убивают. Он слишком ловок  для  этого.
Слишком ловок. И потом, что это за убийство? Это же плохой вкус - взять  и
ухлопать человека на секретной базе. Нет,  нет,  не  убеждайте  меня.  Это
самоубийство. Брайли был слишком ловок, чтоб дать ухлопать себя.
   - По-моему, он был слишком ловок, чтобы покончить с собой.
   - Ну что вы, Уэбб! - испуганно сказал полковник.  -  Вы  просто  несете
чушь. Вы представляете себе, сколько было бы неприятностей? А?.. Пошли.  А
выстрел кто-нибудь слышал?
   - Похоже, что нет. Лаборатории ведь стоят в стороне. Во всяком  случае,
никто ничего не сообщил.
   Уэбб сел за руль открытого "джипа", а полковник, поеживаясь  от  ночной
прохлады, уселся рядом с ним. Призрачный свет  фар  жадно  лизнул  светлую
стену административного корпуса и заплясал на дороге.
   Через минуту "джип" затормозил около  здания  лаборатории,  у  входа  в
которую стоял человек.
   - Я выключил свет,  сэр,  -  сказал  человек,  -  чтобы  не  привлекать
внимания.
   - Хорошо, Калберт. Теперь зажгите его.
   Они вошли  в  лабораторию.  На  полу  стояло  ведро  и  лежала  швабра.
Полковник посмотрел на Калберта.
   - Я только вошел, сэр, зажег свет, поставил  на  пол  ведро  и  тут  же
увидел его. Вот так он и лежал на диване.
   - Я понимаю, что так же. Вряд ли  он  перевернулся  на  другой  бок,  -
нервно сказал полковник.
   Брайли лежал на диванчике на спине. Правая его рука  свешивалась  почти
до пола. На полу лежал смит-вессон.
   Полковник сделал шаг к дивану и увидел, что  правый  висок  Брайли  был
разворочен выстрелом.
   - Похоже, что выстрел был произведен в упор, - быстро сказал он. -  Как
вы считаете, Уэбб?
   - Возможно, сэр. Все возможно.
   - Что значит - все? Вы разве не думаете, что он сам стрелял в себя?
   - Я ничего не думаю, сэр. Мне лишь кажется, что все слишком  похоже  на
самоубийство.
   - Что значит - слишком? Вы просто начитались детективных романов, Уэбб.
Да и кто мог бы убить его? Некому. Я вам говорю - некому.  Вызовите  лучше
Клеттнера, пусть он произведет вскрытие, составит акт  и  все  там  прочие
формальности, а мы подождем утра и приступим к следствию. Хотя я и уверен,
что это чистейшее самоубийство, нужно провести следствие по всем правилам,
ведь здесь мы и полиция и суд.
   Далби говорил тоном обиженного ребенка, который возмущен  незаслуженным
наказанием. Разве он не делал всего, что требовалось? Разве не  могло  все
идти так же тихо и мирно, как шло до сих пор? Разве  он  виноват,  что  на
диване лежит мертвый Брайли? Полковник  почувствовал  отвращение  к  нему.
Взял и подложил ему свинью прямо перед приездом  Труппера.  Эгоист.  Нашел
время стреляться... Истерики они  все  и  ипохондрики.  Самих  бы  их  под
стимулятор. В первую очередь чтоб  знали,  как  стреляться  на  образцовых
секретных базах...


   Допрос шел в кабинете начальника базы.  Полковник  Далби  с  несчастным
выражением лица сидел за своим  огромным  письменным  столом,  то  и  дело
скашивая глаза на сложенную вчетверо газету,  которая  для  приличия  была
прикрыта "Таймом". На газете  был  виден  наполовину  решенный  кроссворд.
Рядом с полковником, с короткого края стола, сидел майор Уэбб. У  окна,  с
трудом сдерживая зевоту, устроился доктор Клеттнер, главный врач базы.
   Глаза у него были сонные.
   Перед столом сидел доктор Цукки и нервно вздрагивал при каждом вопросе.
   - Доктор Клеттнер утверждает, - сказал полковник Далби,  -  что  Брайли
умер между часом и двумя ночи. - Понимаете, дорогой Цукки,  это  чистейшая
формальность, но я вас вынужден спросить, где вы были в это время.
   - Да, да, конечно, я понимаю. - Цукки поспешно кивнул  головой.  -  Да,
конечно, конечно. Бедный Брайли, такие руки у него были!..
   - Мы все потрясены, доктор Цукки, но я вынужден повторить  вопрос:  где
вы были этой ночью, в частности от полуночи до двух?
   - Да, да, разумеется, - встрепенулся Цукки, - я был в своем коттедже.
   - Когда вы легли спать?
   - Около половины третьего...
   Уэбб бросил короткий взгляд на полковника. Полковник, зябко  вздрогнув,
быстро взглянул на Цукки.
   - Вы всегда так поздно ложитесь?
   - Нет, мистер Далби. Обычно я ложусь около полуночи.
   - Что же заставило вас бодрствовать на этот раз так долго?
   - Видите ли, часов в одиннадцать ко мне зашел сосед, доктор  Найдер,  и
мы заболтались...
   - Какого же черта вы сразу не сказали! -  просияв,  крикнул  полковник,
победно посмотрел на Уэбба, скосил глаза на  кроссворд  и  вдруг  довольно
хлопнул себя по ляжке. - Ну конечно же, киви. Птица из четырех букв.
   - Что, что? Какая птица?
   - Ничего, это я говорю о вашей беседе с Найдером.
   - Я как-то не подумал, что это так важно.
   - Вы настоящий ученый, дорогой доктор Цукки, - сказал полковник,  -  вы
далеко  пойдете.  В  научном,  разумеется,  плане.  Теперь  еще  несколько
вопросов,  уже,  так  сказать,   второстепенного   порядка.   Вернее,   не
второстепенного, а, так сказать, менее личного плана. Вы не знаете, откуда
Брайли взял смит-вессон?
   - Смит-вессон? - переспросил Цукки и побледнел.
   - Да, именно. Смит-вессон.
   - Боже мой... - Дрожащими пальцами Цукки попытался вытащить сигарету из
измятой пачки, но не смог.
   - Не волнуйтесь вы, ради бога, - нервно  сказал  полковник,  перегнулся
через стол, достал сигарету и дал ее Цукки.
   - Спасибо, - сказал Цукки. Он долго возился с зажигалкой, пока  наконец
не закурил. - Это моя вина. Да, моя. - Он опустил голову.
   - Что значит - ваша? - недоверчиво спросил полковник.
   - Видите ли, пистолет этот был найден у Дэниэла Карсуэлла. Вы знаете...
   - Да, - коротко кивнул полковник.
   - По согласованию с вами я оставил пистолет у себя. Мне было  интересно
посмотреть, как будет вести себя стимулируемый объект, если ему предложить
его же оружие. Я уже докладывал, что опыт вполне удался.  Мистер  Карсуэлл
не захотел взять пистолет. Это очень важный момент в наших  исследованиях.
Очевидно, состояние эйфории с наложенным на нее подавлением воли полностью
угнетает агрессивное состояние.
   - Хорошо, хорошо, вы уже докладывали об этом. Но в чем же ваша вина?
   - Брайли видел у меня пистолет. Вчера... нет,  простите,  позавчера  он
попросил его у меня. Боже, зачем я это сделал...
   - Кто мог знать, - мягко утешил Цукки полковник, - кто мог знать...  Он
не сказал вам, для чего ему оружие?
   - Он сказал, что хочет проверить мой опыт. Вы понимаете, как  ученый  я
не мог отказать ему. Это дало бы возможность поставить  под  сомнение  мои
выводы...
   -  Ну  конечно   же,   доктор,   -   просиял   полковник,   -   научная
добросовестность превыше всего. Вы  не  замечали  каких-нибудь  перемен  в
покойном в последнее время?
   - Нет, пожалуй, - задумчиво сказал Цукки, - если  не  считать,  что  он
стал угрюмее, что ли... Мы часто спорили по научным вопросам, и он  был...
как вам сказать... более, чем обычно, язвителен.
   - Прекрасно, - сказал полковник  -  прекрасно!  Вы  не  знаете  никаких
причин, почему бы Брайли мог покончить самоубийством? Не производил ли  он
на вас впечатление человека, который может наложить на себя руки?
   - Пожалуй, нет.
   - Хорошо. Если бы мы знали обо всех причинах самоубийств, их бы  просто
не было. И последний вопрос: могут ли  стимулируемые  объекты  сознательно
лгать, укрывать правду?
   - Это исключается, мистер Далби. Видите ли,  ложь  -  это  в  некотором
смысле волевое усилие, творческий акт. Мы же подавляем волю  стимулируемых
объектов. Сознательная ложь совершенно исключается.
   -  Дело  в  том,  что  вчера  покойник  беседовал  несколько  минут   с
Карсуэллом. Имеет ли смысл допросить этого человека?
   Доктор Цукки пожал плечами:
   - Я уже вам объяснил, что...
   - Спасибо, дорогой Цукки, вы очень помогли нам.  У  вас  есть  вопросы,
Уэбб?
   - Нет, сэр, - сказал майор и проводил глазами неуклюжую фигуру ученого.
   - Каков идиот, - улыбнулся полковник, когда Цукки вышел из  комнаты,  -
но очень симпатичный. С такими можно делать все, что  вздумаешь.  Ну  что,
вызовем этого Карсуэлла? Попросите, пожалуйста, Уэбб, чтобы  его  прислали
сюда.
   Как бы случайно полковник сдвинул локтем  журнал  "Тайм"  на  несколько
дюймов в сторону, быстро вписал в пустые клеточки слово "киви", вздохнул и
решительно прикрыл кроссворд "Таймом".
   Дверь приоткрылась, и в  щели  показалась  коротко  остриженная  голова
сержанта.
   - Карсуэлл, сэр.
   - Давайте его, - сказал полковник.
   Дэн вошел и широко улыбнулся. Все трое сидевших  в  комнате,  казалось,
излучали теплоту,  будто  были  рефлекторами,  а  он  стоял  в  фокусе  их
излучения.
   - Здравствуйте, джентльмены, - сказал он.
   -  Нам  стало  известно...  гм...  Карсуэлл,  что  вчера  вы  о  чем-то
беседовали с доктором Брайли. Нам бы очень хотелось знать, о  чем  именно.
Не могли бы вы нам рассказать?
   - Ну конечно! - с воодушевлением воскликнул Дэн, чувствуя,  как  все  в
нем тянется  навстречу  этим  добрым  и  внимательным  людям.  Возможность
сделать им что-нибудь полезное  воодушевляла  его  и  заставляла  говорить
быстро и возбужденно: - Я вскапывал клумбы, когда ко  мне  подошел  доктор
Брайли и сказал, что очень обижен на меня за то, что  я  часто  беседую  с
доктором Цукки, а с  ним  никогда.  Что  он  ценит  здесь  каждого  нового
собеседника,  поскольку  немного  есть  людей,  с  которыми  он   мог   бы
поговорить.
   - Он хотел сказать, что тоскует?
   - Не знаю, сэр.
   - Но он сказал, что ему не с кем поговорить?
   - Не совсем так. Он сказал, что ценит каждого нового собеседника.
   - Понятно, это одно и то же. А что вы ему ответили?
   -  Я  был  очень  сконфужен  и  обещал  обязательно  зайти  к  нему.  Я
обязательно сделаю это сегодня. Обязательно.
   Полковник Далби посмотрел на Дэна и сказал:
   - Вы этого не сделаете. Доктор Брайли сегодня ночью умер.
   - Что вы говорите, сэр? Как это так - умер?
   Дэн понимал слово "умереть", но оно решительно отказывалось  проявиться
в его сознании, до конца выявить свой физический смысл. Тихое  блаженство,
струившееся в нем, лишало слово всякой конкретности, оставляло лишь  набор
звуков, пустых и малозначительных. Доктор Брайли, забавно! Вчера только он
просил Дэна зайти, а теперь говорят, что он умер. Умер  не  умер  -  какое
это, в конце концов, могло иметь значение в мире поющей радости, в который
он был погружен!
   - А вы не знали, что он умер? - спросил полковник.
   - Нет, сэр, не знал, - широко улыбнулся Дэн. - Честно признаться,  меня
мало интересуют такие вещи. Знаете, это как-то... - Он смущенно и вместе с
тем довольно засмеялся, заставив вздрогнуть полковника от неожиданности.
   - А где вы были ночью? - внезапно спросил Уэбб, пристально взглянув  на
Дэна.
   - Ночью? - Дэн хихикнул. Этот человек так мило пошутил. - Ночью? Ночью,
сэр, я спал.
   Ответ  свой  тоже  показался  ему   остроумным,   и   он   почувствовал
удовлетворение художника при создании маленького шедевра.
   - Больше ничего вы не можете сказать нам? - спросил полковник.
   Дэн виновато улыбнулся. Смешные люди! Если бы он знал что-нибудь, он бы
с удовольствием сделал им приятное.
   - Ну хорошо, Карсуэлл, спасибо. Можете идти.
   - Вам спасибо, джентльмены. - Дэн  прижал  от  избытка  чувств  руку  к
груди, поклонился и вышел.
   - По-моему, все ясно, -  сказал  полковник.  -  Нет  никаких  оснований
сомневаться в самоубийстве. Последнее время Брайли был подавлен. Это  раз.
Он даже просил зайти поболтать этого Карсуэлла. Это два. Он под  фальшивым
предлогом взял пистолет у Цукки. Это три. На пистолете  отпечатки  пальцев
Брайли. Это четыре. И, наконец, выстрел был произведен почти в  упор.  Это
пять.
   - А может быть, поговорить с Карсуэллом в экранирующей камере? -  вдруг
спросил Уэбб.
   - Глупо, Уэбб. Вы меня простите, но это глупо. Если человек  ничего  не
может сказать под воздействием стимулятора, когда он лишен  воли,  что  он
скажет  вам,  находясь  в  здравом   уме?   Нет,   Уэбб,   я   ценю   вашу
проницательность, но ваше предложение глупо.
   -  Возможно,  сэр,  -  кивнул  головой   Уэбб,   -   но   мне   кажутся
подозрительными  многочисленные  беседы  Цукки  с  этим   Карсуэллом.   Не
забывайте, что это за тип и как он к нам попал.
   - Помню, помню. Но,  во-первых,  Цукки  ведет  наблюдения  над  группой
объектов, куда входит и Карсуэлл. А во-вторых, у  вас  еще  слишком  много
чисто строевых представлений. Все-таки это не Форт Брагг, а Драй-Крик.  Не
забывайте об этом. И проследите,  чтобы  все  бумаги  были  составлены  по
должной форме.
   - Хорошо, сэр, - угрюмо сказал Уэбб и вышел.
   За ним, словно очнувшись ото сна, поспешно выскочил и врач.
   Полковник несколько раз широко развел руки,  глубоко  вздохнул  и  снял
"Тайм" с кроссворда. Теперь  можно  было  спокойно  подумать  над  древним
скандинавом-воином из шести букв, - начинающимся с "в".
   Конечно, полностью избежать неприятностей не может никто, но  уметь  их
уменьшить - ох, как это важно!..





   - Вы знаете, Карсуэлл, для чего я вас позвал?  -  спросил  майор  Уэбб,
пристально вглядываясь в лицо Дэна.
   - Нет, не знаю, - смущенно улыбнулся Дэн.
   - Я хочу сходить вместе с вами в лабораторию доктора Цукки. Как  вы  на
это смотрите?
   - С удовольствием.
   Они шли по залитой ярким аризонским солнцем территории базы, и  Уэбб  с
отвращением почувствовал, как почти сразу у него взмокла спина и тоненькая
струйка пота зазмеилась между лопатками.  Отвращение  вызывали  не  только
жара и пот, но и идиотская физиономия Далби с написанным на ней выражением
превосходства. "Оставьте ваши строевые замашки,  Уэбб.  Это  вам  не  Форт
Брагг. Это научная база". Научная база! База  ленивых  кретинов.  Ах,  как
быстро полковник уверовал в версию о самоубийстве! Еще бы, за три  дня  до
приезда генерала убийство на  территории  секретной  базы  было  бы  очень
некстати. Самоубийство - это  другое  дело.  Понимаете,  сэр,  напряженная
работа, совершенно новая область, полная изоляция. Да, сэр, увы, человек -
далеко  не  лучший  из  материалов,  ничего  не  поделаешь.  Хитер,  хитер
полковник Далби. Ах, если бы только  удалось  что-нибудь  раскопать...  Уж
очень гладенькое, хрестоматийное самоубийство.  Точь-в-точь  по  учебнику.
Кто знает, попытка не пытка.
   Уэбб отнюдь не был уверен в реальности своей версии.  Все  они  в  один
голос  убеждали  его,  что  стимулятор  -  лучшая   гарантия   правдивости
допрашиваемого, во сто крат большая, чем любой детектор  лжи.  Но  большую
часть своей военной карьеры он провел в обычных частях и в глубине души не
очень доверял всем этим штучкам. Обыкновенный хорошенький  допрос  -  это,
как ни крутись, совсем другое дело. Старый добрый способ,  конечно  с  его
опытом, тоже не следует сбрасывать со счетов.
   - Вы ко мне? - спросил доктор Цукки, показываясь в дверях  лаборатории.
- Такое несчастье... Совершенно не могу сегодня работать,  все  время  под
впечатлением. - Он казался больной нахохлившейся  курицей,  а  его  обычно
смугловатое лицо приобрело землистый оттенок.
   - Если вы не возражаете, доктор Цукки, я хотел бы воспользоваться вашей
экранирующей камерой и побеседовать с мистером Карсуэллом.
   - В экранирующей камере? - тихо спросил Цукки и  посмотрел,  растерянно
мигая ресницами, на Уэбба.
   - Да, - коротко ответил Уэбб. Он  испытывал  удовольствие,  глядя,  как
трепещет этот пухлый слизняк. Он уже знал, что скажет Цукки.
   - Да, мистер Уэбб, но шоковый удар, который...  Тем  более  мы  говорим
ведь в присутствии... мистера Карсуэлла.
   - Мне плевать на шоковые удары и чье  бы  то  ни  было  присутствие!  -
отрезал майор Уэбб. - Ученые... Пулемет позади и огонь без предупреждения,
тогда бы они работали как следует и не несли околесицу  о  шоковом  ударе.
Слишком все деликатными стали. Такое мнение, и другое мнение, и  еще  одно
мнение... Либералы...
   - К сожалению, я должен...
   - Мне плевать, что вы должны, Цукки. Кто заместитель начальника базы  -
вы или я?
   - В научных вопросах...
   - Я вам покажу научные вопросы, лабораторная крыса!  Убить  человека  -
это, по-вашему, научные вопросы? А?
   Уэбб распалялся все больше и больше. Тридцать пять в тени, песок,  куча
идиотов и жирный Далби, решающий целыми днями дурацкие кроссворды. И из-за
таких он в сорок шесть все еще майор... Кроссворды... Киви...
   - Мистер Уэбб, - плачущим тонким фальцетом выкрикнул Цукки, -  если  вы
еще раз!..
   - Хватит с вас и одного раза. Откройте камеру. Идите, Карсуэлл.
   Дэн не мог сдвинуться с  места.  Все  в  нем  трепетало,  голова  плыла
куда-то, вращаясь. Мысленно он метался от Цукки  к  Уэббу,  как  щенок  во
время ссоры хозяев. Он знал, он точно знал, что должен что-то сделать,  но
вяжущая благостная слабость пеленала его по рукам и ногам. Какие  странные
люди! Для чего ссориться в тихом, радостном мире, когда  все  поет  вокруг
тебя, покачивая, куда-то все несет и несет в сладком счастливом забытьи, в
котором стираются четкие пугающие контуры мира  и  все  дрожит  в  неясной
дреме...
   - Вы что, заснули?
   Грубый и властный голос Уэбба заставил его очнуться, и он снова  увидел
прыгающий в глазах Цукки ужас.
   Странные люди, для чего это  все?  Он  понимал,  что  сейчас  войдет  в
камеру. Он помнил,  как  входил  в  камеру  и  мир  мгновенно  безжалостно
обнажался перед ним, но это будет потом, не скоро, через три шага, а  пока
можно было дремать в блаженном спокойствии.
   Тяжелая дверь с уже ставшим знакомым Дэну скрипом (надо смазать  петли)
медленно закрылась за Уэббом. Майор, казалось, приходил в себя, и с каждым
мгновением решимость его таяла.
   - Садитесь, - глухо сказал он и сам тяжело опустился в кресло.
   Дэн молчал, бережно смакуя ненависть, собиравшуюся в нем. Должно  быть,
так смакуют простые грубые запахи работники косметических фабрик,  подумал
он. Он и раньше, несколько минут  назад,  понимал  каждое  слово,  которое
произносил этот высокий, сухопарый человек  с  рыжеватой  щеткой  усов  на
верхней губе, но только теперь они  по-настоящему  проявлялись  в  крепком
растворе ненависти, приобретали четкость и ясность.
   - Что вы можете рассказать мне об убийстве Брайли? - хмуро спросил Уэбб
и поднял глаза на Дэна.
   "Брайли... странно... У меня какая-то пустота в голове, когда я думаю о
Брайли. Вчера я с ним разговаривал. Я одержал победу  над  этим  проклятым
стимулятором... А что  дальше?..  Почему  я  так  радовался  этой  победе?
Провал, какой-то странный провал... Или к этому стимулятору добавилась еще
какая-нибудь чертовщина?"
   - Я рассказал все, что знал, - бесстрастно ответил Дэн.
   Ему не хотелось думать, для чего его терзают эти рыжие усики. Ненависть
отступила на шаг и освободила место для горькой острой нежности к Фло.
   - Встать! -  вдруг  истерически  крикнул  Уэбб.  -  Расселся,  скотина!
Радиоидиот! - У него мелькнула было в голове мысль, что  напрасно  он  так
распустил нервы, но тут же растворилась в месяцами копившемся раздражении.
   "Обожди, Фло", - подумал Дэн, встал и подошел к майору. Дэн  почти  без
замаха выбросил вперед правый кулак, добавив к усилиям мускулов вес  всего
своего тела.
   Кулак, описав короткую траекторию, наткнулся на лицо майора  и  передал
ему всю заключенную в  нем  энергию.  Кулак  обессиленно  упал,  а  голова
дернулась назад и в свою очередь передала  энергию  металлической  стенке,
которая осталась на месте, предварительно  оттолкнув  затылок.  "Прямо  по
закону Ньютона", - подумал Дэн.
   Майор начал медленно переваливаться через край кресла.  Тонкая  струйка
крови, сочившаяся из носа, изменила под влиянием силы тяжести направление.
Дэн, тяжело дыша, вдруг подумал, что после письма Фло он это делает уже не
в первый раз. Уэбб всхрапнул и открыл глаза. Прежде чем клубившийся в  них
туман рассеялся, Дэн еще раз ударил его в лицо. Теперь лицо было  ниже,  и
пришлось нагнуться, чтобы попасть в него.
   Дэн открыл дверь. За нею стоял Цукки, дрожа, словно осиновый лист.
   -  Помогите  мне,  доктор,  -  сказал  Дэн,  чувствуя,   как   начинает
расплываться ненависть. - Его надо  вынести  на  улицу,  ему  здесь  стало
нехорошо от спертого воздуха.
   В налитых страхом глазах Цукки мелькнул  просвет.  Вдвоем  они  подняли
Уэбба и вынесли на улицу.
   - Сейчас я позвоню полковнику, - сказал Цукки, - мне сдается, он сможет
перенести этот удар... Я имею в виду полковника.





   Ночь. Дэн, привалившись спиной к двери, сидит на  ступеньках  коттеджа.
Большая Медведица совсем близко - протяни руку  и  ухватись  за  ручку  ее
ковша. Хорошо сидеть так, глядя в небо. Теряешь  ощущение  своей  малости,
растворяешься в безбрежности  Вселенной.  Мыслям  в  небе  просторно.  Они
плывут в гулкой  бесконечной  тишине,  и  ничто  не  мешает  им.  Они  все
удаляются, удаляются, теряют связь с тобой, и их уже больше нет. И  сидишь
один на дне звездного океана и ломко дремлешь, ни о чем не помня и  ничего
не ожидая. Сигарета давно погасла в руке, но не хочется ни разжать пальцы,
ни чиркнуть спичкой. Тихо.
   - Вы спите, Карсуэлл? - доносится еле слышный шепот.
   Нет, это не звезды. Это едва видимая тень с голосом Цукки.
   Спуск со звезд занимает много времени, но наконец Дэн открывает глаза:
   - Нет, доктор, я не сплю.
   Цукки колеблется. Он обещал Карсуэллу сделать это, дал честное слово, и
все же ему жаль его. Странный человек. То, что он, Цукки, хотел бы забыть,
он хочет вспомнить. Ничего не  поделаешь,  есть  люди,  которые  не  любят
забывать. Для них все много проще, чем для него. О боже, как  все  сложно!
Он вдруг вспомнил слова Мэри Энн, которые  она  сказала  тогда,  уходя  от
него: "Ты боишься простых ответов, Юджин. Ты боишься  жизни.  Ты  навсегда
остался маленьким сопливым Цукки-брюки". Летом у нее выступали веснушки. У
нее были сильные руки, и она почему-то всегда коротко стригла ногти. Может
быть, она была права. И Брайли был прав: он омега, всю жизнь  был  омегой,
ожидающим ударов от мальчишек и от жизни. Карсуэлл другой. Он  обещал  ему
это сделать. Теперь, после следствия, это не страшно.
   - Вы спите, Карсуэлл, спите, спите, спите. Вы смотрите на меня и спите.
Вы спите и слышите лишь мой голос.
   - Да, доктор, я сплю и слышу ваш голос.
   "Удивительно все-таки,  как  стимулятор  облегчает  гипноз!  Своя  воля
подавлена, и мозг особенно восприимчив к чужой воле", -  подумал  Цукки  и
сказал:
   - Теперь вы войдете в коттедж, ляжете в кровать и будете спать. А когда
проснетесь, вспомните все, что было. Идите, Карсуэлл.
   Тихо и покорно Дэн поднялся со ступенек и неслышной тенью  скользнул  к
двери.
   Не нужно, конечно, было этого делать, снова подумал Цукки,  но  он  дал
честное слово. А Брайли нет в живых. Почему все-таки Брайли так  ненавидел
его? Почему? Что он ему сделал? Что они не поделили? Разве что  ответы.  У
Брайли всегда были простые и однозначные ответы. У него, у  Юджина  Цукки,
их почти никогда не было. Но  почему  человек  с  ясными  ответами  должен
ненавидеть человека без ответов? И на этот вопрос ответа тоже не  было.  И
все-таки раз в жизни он найдет ответ, наверное последний. Ровно через  два
дня. Он не струсит. Удивительное дело, иногда он оказывался много сильнее,
чем думал сам и другие. Он вспомнил, как во время войны их рота  совершала
учебный марш-бросок. Где это было? Кажется, в Стоунбридже. Там. К  десятой
миле все высунули языки. Рядом с ним обливался потом Бобби... Бобби... Как
была его фамилия? Черт с ним. Длинный парень  с  бледным  жестоким  лицом.
Сколько раз он издевался над ним: "Ваш брат не привык...",  "Это  тебе  не
макароны жрать..." А тогда он плелся  рядом,  молчал,  и  одно  плечо  под
тяжестью винтовки было намного ниже другого. Так он и шел, скособочась.  И
ему, Цукки, было тяжело и все время казалось, что больше он не  сделает  и
пятидесяти шагов, вот-вот рухнет и заснет прежде, чем ударится о землю.  И
все-таки он шел и вдруг сказал этому Бобби: "Дай твою  винтовку.  Пусть  у
тебя отдохнет плечо".  Бобби  не  отказался,  но  на  привале  назвал  его
итальяшкой. Что и кому он хотел доказать? Этому Бобби, что он благородный,
или себе, что Бобби гад? Или он просто всю жизнь страдал  оттого,  что  не
все его любят или, точнее, что никто его не любит, и всегда пытался купить
любовь окружающих мелкими взятками? И это сложный вопрос, и на этот вопрос
готового ответа не было. Вот так.
   Вот так, дорогой Юджин Цукки. Интересно, получит ли его мать  страховку
за него? Он привычно пожал плечами - единственный жест,  который  он  умел
делать лучше кого бы то ни было. Надо было идти спать. Он посмотрел вверх,
на Большую Медведицу, вздохнул и тихо скользнул в темноту.


   Дэн проснулся сразу, минуя сумеречную пограничную  зону  между  сном  и
бодрствованием. И сразу же вспомнил все...
   - Я это сделаю, доктор, я убью его, - говорит он Цукки.
   - Вы мелете чепуху, - отвечает доктор.
   - Я не хочу терять и Фло и себя в ваших вольерах. Брайли все  знает,  и
он донесет.  Люди  с  лакированными  проборами  и  лакированными  зрачками
доносят легко. Вы можете помешать мне это сделать, но вы убьете и  меня  и
Фло. Выбирайте.
   - Вы жестоки, Карсуэлл, так нельзя.
   - Самые сложные задачи, занимающие  целые  тома,  имеют  очень  простые
ответы. Или не имеют их вообще. Сложных ответов в жизни не бывает,  я  это
слишком хорошо теперь знаю. Я сам всю жизнь прятался за сложность ответов.
   - Нет, я не могу...
   - Как хотите, доктор. Пусть это будет на вашей совести.
   - Но вы же не сможете убить его. Выйдя из камеры, вы снова превратитесь
в безвольного эйфорика. А если бы и убили, то тут же рассказали бы первому
встречному. Помните, как вы доносили мне на самого себя? В трубе?
   - Я подумал об этом, доктор Цукки. Я, разумеется, не ученый и ничего не
смыслю в этом, но мне кажется, что ваши объекты должны быть  во  сто  крат
восприимчивее к гипнозу, чем обычные люди.
   - Да, но...
   - Вы загипнотизируете меня. Вы прикажете мне  убить  его  и  забыть  об
этом, так чтобы я не смог предать нас. А, потом заставите меня вспомнить.
   - Вспомнить?
   - Да, я не хочу забывать о таких вещах. Это было бы нечестно.
   Доктор погружается в раздумье. На него  жалко  смотреть:  всклокоченный
человек. Дэну кажется, что он слышит, с каким скрежетом  ворочаются  мысли
Цукки.
   Если бы мысли обладали  плотью,  они  бы  сейчас  изранили  друг  друга
насмерть.
   Доктор делает мучительное усилие над собой. Лицо его бледно и  искажено
гримасой. Кажется, вот-вот его вырвет. Он с трудом  проглатывает  слюну  и
говорит:
   - Хорошо, Карсуэлл. Выйдите из камеры. Вы правы, гипноз  под  действием
стимулятора не составляет труда.
   Зрачки доктора все приближаются  и  приближаются  к  нему,  увеличенные
толстыми стеклами очков. Куда делись прежние мягкие  глаза?  Эти  источают
холодный свет, легко проникают в него, и голос доктора  быстро  укладывает
его   мысли,   как   опытный   грузчик,   одну   на   другую,   в   нужной
последовательности, ровными штабелями...
   ...Доктор Брайли идет по двору.  Он  без  халата.  На  тончайшем  сером
костюме ни складочки. И тень от его фигуры четкая и аккуратная.
   - Доктор Брайли, - широко улыбается Дэн, - я так рад вас видеть!
   Ему приятно смотреть на это ясное, умное лицо с внимательными  глазами.
Прекрасное лицо.
   - А, Карсуэлл, вы по-прежнему,  я  смотрю,  предпочитаете  мне  доктора
Цукки.
   - О, что вы, доктор Брайли!.. Мне было вчера так стыдно, когда я не мог
вспомнить, о чем мы беседовали в экранирующей камере с доктором Цукки.
   В  глазах  доктора  Брайли   вспыхивают   лампочки.   Какие   приятные,
проницательные глаза, и как славно, когда они ласково ощупывают тебя!  Как
лестно, что такие глаза не отрываясь смотрят на тебя и ждут, ждут...
   - И вы вспомнили, дорогой Карсуэлл?
   - Да, доктор, да! - радостно выпаливает Дэн. Он почти кричит, и  доктор
Брайли почему-то пугливо озирается вокруг.
   - Тише, Карсуэлл,  здесь  же  люди.  Знаете  что?  Заходите  ко  мне  в
лабораторию попозже. Совсем поздно, часов в двенадцать,  у  меня  как  раз
срочная работа, и нам никто не помешает всласть наговориться. Вам  это  не
поздно?
   - О, что вы, доктор Брайли, что вы!
   Полночь. Дэн идет в лабораторию Брайли. Она рядом с лабораторией Цукки.
Какой обаятельный все-таки человек этот  доктор  Брайли!  Сейчас  Дэн  его
убьет, но это одно другого не касается. Убить он его должен, потому что...
таков приказ. Чей приказ? Ему приказал это сделать доктор Цукки, и  он  не
может нарушить этот приказ. Да ему и в голову  не  приходит  нарушить-его.
Как можно подумать такое? А сам он относится к  Брайли  прекрасно,  это  к
делу не относится. Смит-вессон  оттягивает  карман  брюк...  Так  и  есть,
Брайли ждет его. Какой обязательный человек!
   - А вот и я! - Дэн расплывается в широчайшей улыбке.
   - Ну, садитесь, мистер Карсуэлл, рассказывайте, что  нового.  -  Доктор
протягивает руку и незаметно включает магнитофон. Какой смешной человек  -
хочет записать его слова, и выстрел, наверное, тоже запишется. На  память.
Глупости он думает: как можно записать на память выстрел, которым он убьет
его? На чью память? О, он знает, что потом нужно сделать  с  магнитофоном.
Когда доктор Бра или будет мертв, можно будет стереть всю пленку, его  это
уже тогда не огорчит.
   - А вы и не представляете себе, что я теперь знаю! - Незаметно для Дана
в его голосе появляются детские интонации. "Угадай, что у меня в кармане".
   - Что?
   - Я знаю, что в голове у меня телестимулятор.  Маленький,  величиной  с
булавочную головку. И радиоволны управляют  мной.  Доктор  Цукки  мне  все
подробно объяснил.
   - В экранирующей камере?
   - Да, там. Правда, я к этому отнесся, помню, как-то странно:  почему-то
сердился. А вообще мне очень хороню,  мне  этот  стимулятор  нисколько  не
мешает.
   Теплый поток любви к доктору Брайли струится в голове  Дэна.  А  против
него плывут несколько чужих холодных мыслей, словно десант,  высаженный  у
него в мозгу чьей-то волей: стрелять только с близкого расстояния, почти в
упор, в висок.
   - О чем вы еще говорили? - Теперь уже тонко улыбается и доктор  Брайли.
Ему весело.
   Не мудрено: ведь Дэн говорит  ему  очень  интересные  вещи.  Не  такие,
впрочем,  интересные,  не  зазнавайся,  Дэн.  Он  и  так  все  знает   про
стимулятор. Ему  просто  интересно,  что  это  рассказал  доктор  Цукки  и
рассказал объекту, эйфорику! Ты доносишь, Дэн, доносишь на доктора  Цукки.
Чепуха! Можно ли доносить человеку, который  так  симпатичен  и  наверняка
любит всех, как любишь ты. Да и вообще, какое это  имеет  значение,  когда
смит-вессон оттягивает карман.
   Маленькие десантники деловито копошатся в мозгу. Надо подойти к  Брайли
поближе,  наклониться  к  его  уху.  Десантники  торопят,  они  не  терпят
возражений. Да и что возражать, когда это приказ. Это  ведь  не  он,  Дэн,
наклоняется сейчас к уху доктора Брайли, а они.
   - О том, как нам - мне, Фло (это мисс Кучел) и самому доктору  Цукки  -
выбраться отсюда.
   Доктор Брайли вздрагивает. Пока это не от выстрела. Сейчас он  дернется
от выстрела, ведь правая рука Дэна уже  осторожно  поднимает  пистолет.  И
действительно, доктор дергается вместе с грохотом  выстрела,  от  которого
тонко звякают на столе какие-то склянки. Бедный доктор Брайли!
   Как быстро и ловко подсказывают ему маленькие десантники,  что  делать!
Достать из кармана перчатки и надеть их. Положить на диванчик труп. Только
не испачкаться в крови... Какой тяжелый! Вот так, на спину. Почему мертвые
тяжелее живых? Бедный доктор Брайли, как ему не повезло! На глазах у  Дэна
набухают слезы, мешают смотреть. Вытирать их некогда, и Дэн резко,  словно
лошадь, отгоняющая муху, встряхивает головой: Слеза падает на пол.
   Теперь нужно тщательно вытереть  пистолет.  Не  торопясь,  вот  так.  И
рукоятку, и барабан, и ствол. Теперь вложить  смит-вессон  в  правую  руку
Брайли и крепко сжать несколько раз для отпечатков пальцев. И  левая  рука
тоже должна  оставить  отпечатки.  Бедный,  бедный  доктор  Брайли!  Снова
вложить пистолет в правую руку и разжать ее. Пистолет падает. Не забыть  о
магнитофоне.  Это  "Зенит".  Ага,  вот  кнопка   стирания   записи.   Вот,
собственно, и все. Дэн выходит из лаборатории. Десантники заканчивают свою
работу: подкладывают динамитные патроны под память Дэна. Змеится  огоньком
бикфордов шнур. Дэн еще помнит про Брайли. Маленький  взрыв,  голова  Дэна
наполняется светом. Он рассеивается с легкой болью.
   Темно. Ночь. Прямо над головой Большая Медведица нагнула свой ковш. Что
он делает на дворе в такой поздний час? Давно пора спать.
   И вот он лежит на постели и помнит  теперь  все.  И  привычное  ленивое
блаженство не спеша смывает, уносит куда-то  вновь  приобретенную  память.
Помнить, забыть - какое все это имеет значение?
   Дэн снова закрывает глаза и с легкой улыбкой  проваливается  в  теплую,
сладкую дремоту.





   Генерал   Труппер   любил   путешествовать.   Всякое   передвижение   в
пространстве, будь то  в  автомобиле,  в  самолете,  в  вертолете  или  на
собачьей упряжке, было ему приятно, ибо давало ему ощущение полноты жизни,
напряженной деятельности. Стоило ему остановиться  и  остаться  наедине  с
самим собой, и время словно замирало для него. Ему тотчас  же  становилось
скучно и даже страшно, ибо  он  боялся  покоя  и  неподвижности.  В  такие
секунды у него вдруг мелькала мысль о конце. Идешь, идешь, а там, впереди,
провал. Бесконечный. И знаешь, что  его  не  миновать.  И  из  него  тянет
неповторимым запахом небытия. Встать, идти,  бежать,  забыть,  не  думать.
Поэтому генерал Труппер всегда  двигался.  Около  него,  как  у  форштевня
быстроходного судна, всегда вспыхивали бурунчики напряженной деятельности:
подбегали и убегали подчиненные,  трезвонили  телефоны,  раздергивались  и
задергивались шелковые занавески  на  огромных  картах.  Но  по-настоящему
счастливым он все-таки чувствовал себя только в движении.  Вот  и  сейчас,
сидя  в  вертолете,  который  скользил  над  красновато-желтой  аризонской
пустыней, и глядя вниз на стрелу шоссе, он улыбался. Все было хорошо.  Он,
Эндрю Труппер, летит,  чтобы  проинспектировать  Драй-Крик.  Его  окружают
толковые люди. Взять хотя бы генерала Маккормака. На вид увалень, а  какая
голова! Новое поколение: генерал-ученый. Иначе нельзя, да и сам он,  Эндрю
Труппер, слава богу, тоже не отстает. Другие отстали, безнадежно  отстали,
вмерзли, как бурые щепки, в лед второй мировой войны.  Плоские  концепции,
устаревшее мышление, архаическое оружие. Будущее принадлежит науке,  вроде
этого Драй-Крика, где создается такое, что и в голову никому не  придет...
И все это он, Эндрю Труппер. Ему шестьдесят лет, но каждое утро, когда  он
бреется, из зеркала на него смотрит совсем еще молодой человек с  отличным
цветом лица. Прекрасное здоровье, чтоб не сглазить, дай бог  такое  многим
молодым людям. Сколько еще он может прожить? Уж лет пятнадцать, не меньше,
а то и все двадцать. А там кто знает... Как двигается наука  -  это-то  он
знает, слава богу...
   - Смотрите, генерал, - почтительно сказал  советник  Фортас,  -  вон  и
база.
   Генерал глянул в окошко. Вдали возникал правильный овал базы, утыканный
по периметру сторожевыми вышками.
   -  Хорошенькое  место  вы  подыскали,  Фортас,  ничего  не  скажешь,  -
добродушно сказал генерал, - как на необитаемом острове.
   - Для  наших  подопечных  и  Тайм-сквер  мог  бы  быть  островом,  -  с
почтительной гордостью сказал Фортас.
   - Ну-ну, посмотрим.
   Вертолет медленно опускался. Он скользнул  через  изгородь  из  колючей
проволоки, повис на мгновение в воздухе и мягко опустился на землю.
   Навстречу вертолету бежали Далби и  Уэбб.  Позади  почтительно  трусили
офицеры и ученые в светло-зеленых халатах и комбинезонах.
   - Сэр, -  выпалил  полковник  Далби,  вытягиваясь  перед  Труппером,  -
Драй-Крик ждет вас.
   - Полковник Далби, начальник  базы,  -  тихо  шепнул  на  ухо  Трупперу
Фортас.
   Генерал коротко кивнул. Он не любил лишние церемонии, и кивок относился
в равной степени и к Фортасу, и к Далби.
   - Добрый день, джентльмены. Здесь у вас я себя чувствую в лучшем случае
студентом.
   Несколько сот зубов одновременно сверкнули в заготовленных улыбках.
   - Ну-с, а теперь  за  дело,  полковник.  В  нашем  распоряжении,  -  он
взглянул на часы, - час с четвертью. Я думаю, что реем  вашим  сотрудникам
не стоит отрываться от работы.
   - Совершенно верно, сэр, - сказал Далби и повернулся к светло-зеленой и
белозубой массе ученых: - Займитесь своим делом, господа.
   - Ну, что у вас тут,  Далби?  -  спросил  Труппер,  садясь  в  открытый
"джип".
   Вслед за ним в машину торопливо влезли Маккормак, Фортас, Далби и Уэбб.
   - Отлично, сэр, - бодро отчеканил Далби и тихо прошипел Уэббу: -  Идите
и обеспечьте порядок на территории базы.
   Уэбб коротко кивнул, бросив на полковника мегатонный взгляд.
   - Сейчас на базе, - сказал Далби,  -  ровно  пятьдесят  объектов,  люди
разных  уровней  развития,  включая  и  с  высшим   образованием.   Разные
профессии,  разные  темпераменты.  Все  они  круглосуточно  находятся  под
воздействием телестимуляторов...
   - Это та штука, сэр, что вставляется в голову, - шепнул Фортас.
   - ...в состоянии постоянной эйфории...
   - Восторженное  состояние.  -  Фортас  отлично  выполнял  свои  функции
научного советника.
   - ...при подавленной собственной воле. Мы можем одним  поворотом  ручки
главного передатчика перевести их в состояние  агрессии,  страха,  голода,
сна, но удобнее всего для работы и наблюдений,  конечно,  эйфория...  Одну
минутку, водитель...
   "Джип" остановился.
   - Вон тот человек, - полковник  кивнул  на  склонившегося  над  клумбой
Дэна,  -  намеревался  тайком  пробраться  сюда,  у  него  здесь  работает
приятельница. Благодаря  мистеру  Фортасу  нам  удалось  перехватить  его,
усыпить, вставить  стимулятор  и  превратить  его  в  кроткого,  ласкового
ягненка.
   - Гм, интересно! - сказал генерал. - А его дама, сцены ревности?
   - Все отпадает, сэр. Нашим пациентам так хорошо, что ни одна  тревожная
мысль или чувство не может беспокоить их.
   - Неплохо было бы и самому заполучить на  недельку  ваш  стимулятор,  -
засмеялся Труппер. - Иногда просто сил нет от миллиона проблем. Ну, да  уж
таков, видно, наш крест. Давайте-ка  поговорим  с  этим  вашим  влюбленным
рыцарем.
   - Мистер Карсуэлл, - крикнул Далби,  вылезая  из  машины,  -  подойдите
сюда!
   Дэн оторвался  от  цветочной  клумбы,  которую  он  обкладывал  мелкими
камешками, и, улыбаясь, подошел к "джипу".
   - Здравствуйте, - весело и слегка сконфуженно сказал он.  -  А,  мистер
Фортас, как я рад видеть вас! Вы уж не сердитесь на  меня  за  то,  что  я
тогда...
   - Ничего, ничего, мой дорогой. -  Фортас  нагнулся  к  уху  генерала  и
шепнул: - Тот самый, что напал на меня с оружием...
   - Как вы себя чувствуете? - спросил генерал.
   - Прекрасно, сэр! - просиял Дэн. - Вы и  вообразить  не  можете,  какие
здесь изумительные люди!
   - Да он же нормальный человек, - пробормотал генерал.
   Фортас грузно перевалился через край  "джипа".  Он  подошел  к  Дэну  и
спросил:
   - А вы знаете, что ваша знакомая мисс  Кучел  вам  изменяет?  Полковник
Далби мог бы легко вам это доказать.
   Наступила напряженная тишина. Дэн рассмеялся и недоуменно посмотрел  на
впившихся в него взглядом людей:
   - Какое это имеет значение?
   - А вы любите мисс Кучел? - бесстрастно спросил Фортас. -  Вы  же  были
готовы пойти ради нее бог знает на что...
   "Какие они смешные люди! - подумал Дэн. - Как долго они могут  говорить
о всяких пустяках... Чудаки!"
   - Да, - сказал он, - я... люблю мисс Флоренс Кучел.
   - И вам безразлично, что она вам изменила?
   - Конечно, - Дэн пожал плечами, - я знаю, что это должно  мучить  меня,
но, знаете... все это как-то... не имеет  значения...  -  Он  засмеялся  и
вопросительно посмотрел на генерала.
   Тот в свою очередь расхохотался:
   - Это же цирк, джентльмены, настоящий цирк! Ах, если бы мою старушенцию
сюда,  чтобы  она  научилась  правильно  смотреть   на   вещи...   Знаете,
джентльмены, когда молод, думаешь о женщинах,  потому  что  не  можешь  не
думать. А потом начинаешь думать, потому что уже легко можешь не думать  о
них... - Внезапно генерал Труппер стал серьезным. - А не  подготовлена  ли
эта сценка заранее, а?
   - Что вы, сэр! - сказал полковник Далби. - Смотрите! - С этими  словами
он ударил Дэна ладонью по щеке.
   Пощечина была не  сильная,  но  от  неожиданности  Дэн  покачнулся.  На
какую-то долю секунды мышцы его сжались, но, прежде чем гнев успел всплыть
на поверхность сознания, его уже подхватил  мощный  поток  тихой  радости,
закрутил и понес остатки куда-то вдаль, прочь. С  легким  недоумением  Дэн
посмотрел на полковника. Должно быть, он чем-то рассердил  старика...  Как
обидно...
   - Пожмите мне руку, мистер Карсуэлл, - сказал полковник Далби.
   И Дэн, просияв, двумя руками крепко сжал протянутую ему руку:
   - Ах, мистер Далби, как я рад, что вы больше не сердитесь на меня!..
   Полковник торжествующе посмотрел на "джип", как смотрит на первые  ряды
партера  виртуоз-исполнитель  после  особенно  трудного  номера.   Генерал
Труппер медленно набивал трубку и никак не мог попасть большим  пальцем  в
ее чашечку.
   - Да-да, ничего не скажешь, - в голосе его звучала смесь благоговейного
ужаса  и   удивления,   -   почище   Христа...   Подставь   щеку   свою...
Поразительно... поразительно... Хотя это не совсем по моему  департаменту,
но ваш стимулятор мог  бы  буквально  возродить  религию...  Поразительно,
поразительно... А другие эмоции, которые вы можете стимулировать  у  ваших
объектов, столь же эффективны?
   - Безусловно. И агрессивность, и страх, и  сон,  и  голод.  Мало  того.
Сейчас, если вы не возражаете, мы пройдем в лабораторию доктора Цукки, вон
она, и там вы увидите кое-что еще.
   - С удовольствием, - сказал Труппер и вылез из "джипа".
   Они без стука вошли в лабораторию и на  мгновение  остановились.  После
яркого солнца лаборатория показалась почти темной.
   - Здравствуйте, господа, - тихо сказал доктор Цукки, который  уже  ждал
посетителей у двери. Голос его был тускл и слегка дрожал.
   - Доктор Цукки, один из наших самых блестящих ученых, - шепнул генералу
Фортас. - Ну-с, мой дорогой доктор  Цукки,  показывайте  вашу  дьявольскую
кухню.
   Даже войдя в лабораторию, Труппер не стоял на месте,  а  быстро  обошел
ее, разглядывая многочисленные  приборы.  Остановился  у  двух  клеток,  в
которых сидели мартышки. Одна из обезьян, казалось, тихо  дремала.  Вторая
прижалась  к  прутьям  и  принялась  строить  гримасы,  грозя  посетителям
маленьким сморщенным кулачком.
   - А, обезьяны, - сказал генерал.  -  Теперь  я  вижу,  что  нахожусь  в
настоящей лаборатории... Как дела, обезьяны?
   - О, это не совсем обычное животное, - гордо сказал  Далби,  подходя  к
клетке с сидящей обезьяной. Он посмотрел на мартышку так, как смотрят отцы
на своих вундеркиндов. - Сейчас доктор  Цукки  покажет  нам,  на  что  она
способна. Давайте, доктор, действуйте.
   - Сейчас. - Цукки открыл дверцу и протянул руки.
   Обезьяна проснулась, доверчиво посмотрела на доктора, осторожно  обняла
его шею, и он бережно опустил ее на пол. Ее соседка гневно затрясла прутья
своей клетки.
   Цукки несколько раз погладил мартышку и пробормотал:
   - Ну, Лиззи, покажем, что мы с тобой умеем. - Он взял ее за  руку,  как
водят младенцев, и  сказал:  -  Прошу  вас,  джентльмены,  вот  сюда.  Это
экранирующая камера. Сейчас наша Лиззи находится под воздействием главного
передатчика. В камере она перейдет на маленький  вспомогательный  монитор.
Мистер Далби, прикройте, пожалуйста, дверь... Спасибо.
   Лиззи на мгновение встрепенулась, дернулась, но тут же успокоилась.
   - А теперь, сэр, - он обратился к генералу, - возьмите вот эту штучку.
   Генерал посмотрел на плоскую пластмассовую коробочку, на  которой  были
написаны слова: "вперед", "назад", "вправо", "влево", "стоп".  Под  каждой
надписью красовалась красная кнопка.
   - Что это?
   - Сейчас увидите. Нажмите любую кнопку, и вы все поймете.
   Генерал с опаской нажал на кнопку "вперед", и в то же  мгновение  Лиззи
вздрогнула, как будто в ней заработал  мотор,  и,  недоумевающе  глядя  на
людей, двинулась вперед. На пути ее стоял стул.  Одним  прыжком,  упершись
лапой в сиденье, она перемахнула через него и продолжала двигаться вперед,
только вперед.
   Труппер нажал на кнопку со словом  "назад",  и  Лиззи,  словно  детский
телеуправляемый автомобиль, на мгновение замерла, потом повернулась и  так
же деловито двинулась назад, снова перескочив через стул.
   - Чудеса, просто чудеса! - сказал Труппер.
   - Будьте добры, сэр, нажмите на кнопку "стоп", иначе  Лиззи  все  время
будет стремиться  выполнить  команду...  Спасибо.  -  Цукки  посмотрел  на
успокоившуюся обезьяну, вздохнул и сказал: -  У  этой  мартышки  в  голове
новый тип стимулятора, с пространственной  координацией.  Как  вы  видели,
объект с таким стимулятором может выполнять уже специфические  команды,  в
отличие от общего эмоционального настроя остальных объектов.
   - Прекрасно,  джентльмены!  Это  то,  что  нам  нужно.  Каждый  из  вас
понимает, как нам это нужно. Особенно кнопка со словом "вперед". Назад  не
так важно, для этого не нужно ваших фокусов. Важно вперед.  Чтобы  человек
не мог не идти, когда впереди даже провал, которого нельзя избежать...  Мы
ценим вашу работу. Впечатление огромное. Полковник, - генерал посмотрел на
Далби, - вы представите мне  заявку  на  нужную  вам  сумму.  Работу  надо
разворачивать...
   - Спасибо, сэр! - Далби старался сдержать  улыбку,  но  она  неприлично
расползалась  по  лицу.  -  Спасибо.  Но  мы  хотели  показать  вам  самое
интересное.
   Генерал взглянул на часы.
   - Ну, давайте, что у вас еще спрятано в рукаве?
   -  Видите  ли,  сэр,  кто  бы  ни  знакомился  с  нашей  работой,   все
интересовались  стоимостью  стимулятора  и  временем,  потребным  на   его
установку. При массовом применении  стимулятора  это  безусловно  проблема
номер один. Поэтому-то мы и  затратили  массу  усилий,  чтобы  максимально
упростить и удешевить этот процесс. Теперь установка стимулятора  занимает
немногим больше времени, чем обычный укол.
   - Ну, это вы, Далби, наверняка преувеличиваете.
   - Нисколько, сэр. Сейчас доктор Цукки покажет вам, как это делается. Он
усыпит вторую обезьяну и вставит ей стимулятор меньше чем  за  минуту.  Вы
готовы, доктор?
   - Одну минутку, сейчас.
   Цукки надел на лицо  небольшой  респиратор  и  достал  из  ящика  стола
прибор, похожий на электродрель.
   - Это не просто дрель, сэр. Это автомат, - торжественно сказал Далби. -
Как только сверло проходит черепную крышку,  оно  останавливается.  Сжатый
воздух  проталкивает  стимулятор  через  полое   сверло   и   закупоривает
оставшееся отверстие в кости специальным быстротвердеющим цементом.  Ровно
пятьдесят секунд, сэр.
   - А это что у него? - спросил Труппер, кивая на небольшой  цилиндрик  в
руках доктора.
   - А, это тоже наше  изобретение.  Это  мощнейший  газ  с  наркотическим
действием. Доля секунды, и объект спит. Само собой разумеется,  что  Цукки
будет работать в камере, а мы будем следить через перископы.
   Далби любовно посмотрел  на  красный  цилиндрик  и  увидел,  что  палец
доктора Цукки согнулся и резко нажал  на  штырек.  "Он  с  ума  сошел!"  -
пронеслось у него в голове, и он хотел крикнуть, но не успел открыть  рот,
как острый маслянистый запах сильно стеганул  по  лицу,  мгновенно  сковал
мышцы, схватил сознание и выдернул его из головы.
   "Действительно, ответы, оказывается, бывают простыми", - подумал Цукки,
запирая дверь лаборатории. Он двигался не  спеша,  размеренно,  и  в  такт
неторопливым движениям неторопливо плыли мысли.  Мысли  были  деловыми,  и
трудно было решить: то ли мысль,  скользнув  по  нервам-проводам,  рождала
движение, то ли движение рождало мысль.
   Надо соблюдать субординацию, подумал он, посмотрел на  четырех  человек
на полу и приставил дрель к голове генерала Труппера.  Сверло  взвизгнуло,
набрало обороты, ровно и тонко загудело.  Удивительно,  как  металл  любит
человеческое тело, будь то пуля, нож или дрель. Как быстро идет  сверло...
Спустя сорок секунд сверло затихло и прибор два раза мягко чмокнул, словно
поцеловал жертву. Это автомат вытолкнул  стимулятор  и  залепил  отверстие
специальным быстротвердеющим цементом.
   Кто там у них следующий?  Наверное,  этот  молчаливый  тип,  Маккормак.
Прошу вас, сэр, вашу головку. Ух, тяжелые у генералов головы.  Начали.  Не
беспокоит?
   Цукки  почувствовал,  что  только  респиратор   не   дает   его   губам
расплываться  в  улыбке.  Почему  нужно  улыбаться,  когда  своими  руками
кончаешь жизнь самоубийством? Интересно, получит ли мать страховку? Да, он
кончает жизнь самоубийством. И это хорошо. Ты  сошел  с  ума,  Юджин!  Да,
сошел. Наверное, все рано или поздно сходят с ума. Он это делает сейчас. И
хорошо делает. Ловко. Великая вещь - опыт и тренировка. Можешь думать  что
угодно, но руки делают свое дело. Кажется, есть такой рассказ у  Бальзака.
Циркач всю жизнь выступает с женой, бросает в нее ножи, которые  вонзаются
в доску рядом с ее телом. Однажды он узнает о ее измене и решает  пронзить
во время номера ее сердце ножом. Он целится, бросает нож, но рука привыкла
к определенному движению, и нож, как и каждый день в течение двадцати лет,
вонзается, дрожа, в доску рядом с ее плечом. Он собирает всю волю в кулак,
но и второй нож вибрирует в доске.
   Да, но он, Цукки, не промахнулся.  Его  нож  уже  в  теле  жертвы,  уже
третьей жертвы. Ах, Цукки, кто бы мог подумать о нем  такое!  Цукки-брюки,
сопливая омега из Бруклина. Брайли правильно определил: омега. Нет, теперь
он не омега и не альфа: он просто разжал пальцы и спрыгнул с лестницы. Это
вовсе не так страшно, как он думал тогда во  дворе,  лет  тридцать  назад.
Просто разжать пальцы. И все. И все-таки хорошо, что он  не  разжал  тогда
пальцы. Нельзя, чтобы тебя заставляли  разжимать  пальцы  другие.  Нельзя,
чтобы чужие пальцы лезли к тебе. Он просто человек, который  считает,  что
никто не имеет права насильно копаться в чужих мыслях.  Человек  рождается
для того, чтобы думать, а не для того, чтобы покорно привести  на  цепочке
свои мысли  другим  и  сказать:  вот,  пожалуйста,  выдрессируйте  их  как
следует.
   Да, Цукки, но, для того чтобы отстоять свое право на мысль,  ты  сейчас
вгрызаешься сверлом в чужие головы. Ничего не поделаешь. Идеалисты слишком
часто  проигрывали,  потому  что  стеснялись  пользоваться  оружием  своих
врагов. А у тех оружие всегда лучше, это их козырь.
   Ничего, Юджин, сорок лет не так уж мало. Зато  ты  сможешь  улыбнуться,
даже если это будет в последний раз. А  почему  в  последний?  Ведь  шансы
есть... Не нужно думать о шансах. Чем больше цепляешься за них, тем меньше
их остается. Не думай ни о чем. Это ведь, наверное, не так трудно -  ни  о
чем не думать. Нужно просто все время думать о том, что не должен  думать.
Ни о чем.
   Ни о чем...
   Цукки принялся за Фортаса. Лицо у  того  было  бледно,  и  в  кустистых
бровях блестели седые длинные волоски. Светлый пиджак отогнулся, и  из-под
воротника белой рубашки выступал край бордового галстука.
   Все.  Готово.  Цукки  встал,  включил  рубильник  вытяжного   шкафа   и
прислушался к гудению вентилятора, высасывавшего  воздух  из  лаборатории.
Теперь можно снять респиратор и улыбнуться. Спят,  бедняжки.  Притомились.
Он выключил мотор, достал из ящика стола зеленый  цилиндр,  нажал  кнопку,
поднес  по  очереди  к  ноздрям  каждого  из  четырех.  Через  минуту  они
проснутся, придут в сознание.
   Цукки уселся в кресло, вытер бумажной салфеткой "клинекс" пот со лба  и
достал сигарету. Смешно. Последние две недели он ловил себя на том, что  с
трудом мог раскрыть крышку сигаретной пачки - так дрожали  пальцы.  Сейчас
он лихо щелкнул по пачке, как это делают в кино ловкие мужчины с  сильными
плечами и каменными лицами, настоящие  альфы,  и  взял  губами  наполовину
вылезшую сигарету. Надо все-таки бросить курить, подумал он и  усмехнулся.
Ничего, скоро, наверное, ему помогут это сделать.
   Первым зашевелился Далби,  потом  Маккормак.  Полковник  открыл  глаза,
зевнул, страшно скривив рот, и улыбнулся.
   - Что это здесь произошло? - спросил он у Цукки и посмотрел на лежавших
рядом с ним людей.
   - Ничего, - сухо ответил Цукки,  -  просто  вы  все  немного  устали  и
прилегли на пол отдохнуть.
   - Отдохнуть? - Далби сел, провел ладонью по  лбу  и  засмеялся.  -  Вот
чудеса! Четверо взрослых людей ложатся на пол поспать. - Он уже не  просто
смеялся, он покатывался со смеху, закидывая голову, и кадык на  его  горле
ходил вверх и вниз. - Просто чудеса,  Цукки!  Четверо  взрослых  людей  во
главе с генералом Труппером, самим Труппером, ложатся на пол в лаборатории
и засыпают. А вы нас, часом, не усыпили, дорогой доктор Цукки?
   - Усыпил. И даже вставил стимуляторы.
   - Стимуляторы? Ох и шутник же вы!..  -  На  мгновение  в  глазах  Далби
мелькнул  страх,  но  тут  же  исчез,  вымытый  весельем.  -  Стимуляторы,
регуляторы, генераторы, трансформаторы - все это, дорогой Цукки, чушь.  Не
знаю почему, но  мне  сейчас  весело  и  покойно,  как  никогда  в  жизни.
Наверное, и вправду вы всунули в меня эту штуку. Но тес!.. Вот и остальные
проснулись.
   Генерал  Труппер  встал,  потянулся,  посмотрел  на   часы   и   весело
ухмыльнулся:
   - Пора, джентльмены,  мы  уже  здесь  лишних  пятнадцать  минут.  -  Он
посмотрел на Фортаса и Маккормака, вставших  с  пола,  и  расхохотался:  -
Прилегли, а? Ха-ха-ха-ха!.. - Он не мог остановиться. Смех  заставлял  его
сгибаться, и на глазах появились  слезы.  -  А  может  быть,  полежим  еще
немножко,  а?  Так  сладенько  потянемся...   А,   джентльмены?   Что   вы
посоветуете, дорогой доктор? Простите, забыл ваше имя...
   - Цукки, - с широкой улыбкой подсказал Фортас.
   - Цукки, ну конечно же, Цукки. Так что вы посоветуете,  дорого"  доктор
Цукки? Знаете, такого симпатичного лица, как у вас, я не встречал  никогда
в жизни. Доктор, - генерал заговорщически понизил голос, - может быть, вам
что-нибудь нужно? Ну, что-нибудь. А? Вы не стесняйтесь,  такими  друзьями,
как я, не бросаются. У меня, знаете, много друзей: "Эндрю, не  мог  бы  ты
устроить мне одно небольшое дельце, так,  ерунда:  заказик  на  пятнадцать
миллионов...",  "Эндрю,  замолви  там  словечко...",  "Эндрю,  моему  сыну
хотелось бы вернуться домой к рождеству..." И знаете, дорогой  Цукки,  все
всем делаю. Всем, кто что-нибудь делает мне... Ха-ха-ха!.. Закон взаимного
притяжения... Но вам, дорогой Цукки, я сделаю все. От души.  Приказывайте,
командуйте! Смешно, что старый Эндрю Труппер говорит вам такие слова, а?
   - Что вы, сэр, нисколько, - рассеянно сказал Цукки и посмотрел на часы.
- Если вы не возражаете, выйдем на улицу, здесь что-то становится душно.
   - С удовольствием, - сказал генерал и попытался галантно открыть дверь.
- Вы что, дорогой, нас заперли?
   - На всякий случай, - сказал Цукки и повернул ключ. - Пошли.





   Недалеко  от  лаборатории  стояли  Дэн,  Фло  и   майор   Уэбб.   Цукки
почувствовал, как впервые за последний час в нем шевельнулся  тошнотворный
испуг. Но было уже поздно, поздно было думать и поздно  было  бояться.  Он
уже выпустил из рук лестницу и летел к далекой асфальтовой земле.
   - Мисс Кучел, мистер Карсуэлл, - крикнул он, - идите сюда!
   - Боже, кого я вижу! - рассмеялся Фортас при виде Фло. - Как я рад вам!
- Он увидел Дэна, и лицо его исказилось гримасой смущенного недоумения.  -
Я... вас обидел, кажется...
   - Какое это имеет значение? - удивился Дэн.
   Он знал, что должно  было  произойти  через  минуту,  но  сознание  его
блекло, отступало назад, смываемое теплыми волнами  симпатии  и  любви  ко
всем этим людям. Конечно, полковник Далби только что ударил его, он помнил
это, но ему даже не нужно было оправдывать этого человека. Все это  просто
ничего не  значило,  было  пустой  шелухой.  Значение  имел  только  поток
восторженного спокойствия в нем самом.
   - Полковник, - вдруг сказал Цукки, обращаясь к Далби, - у  меня  к  вам
большая просьба. - Голос его был безжизненным и тусклым.
   - Ну конечно же, доктор, просите что угодно!
   - Я хотел бы покатать немного мистера Карсуэлла и мисс Кучел  на  вашей
машине.
   - Господи, - просиял Далби, -  какой  может  быть  разговор?  Элвис!  -
крикнул он водителю, сидевшему в "джипе".
   "Джип" послушно развернулся и замер  в  нескольких  шагах  от  Далби  и
Цукки.
   - Элвис, - широко улыбнулся Далби,  -  покатайте,  пожалуйста,  мистера
Цукки и вот этих двух милейших людей...
   - Спасибо, полковник...
   -  Нет,  нет,  дорогой  мой,  вы  понимаете,   какое   мне   доставляет
удовольствие сделать вам что-нибудь приятное?  Нет,  вы  не  можете  этого
понять! - Далби, казалось, сочился добротой. Доброта излучалась  всем  его
существом, сияла в кротчайшей, восторженной улыбке.
   - Спасибо, мистер Далби, но я бы хотел сам сесть за руль.
   - Прекрасно, прекрасно, великолепная идея! Элвис, не сердитесь,  сынок,
уступите место нашему чудеснейшему доктору Цукки.
   Водитель  испуганно  посмотрел   на   начальника   базы   и   несколько
нерешительно вылез из машины. Цукки позвал Фло и Дэна и включил мотор.
   - Садитесь с нами, полковник, - сказал Цукки и  похлопал  по  переднему
сиденью рядом с собой.
   - Спасибо, дорогой Цукки,  -  растроганно  прошептал  Далби  и  влез  в
машину. - Но как же наши гости? А впрочем, все это ерунда... Ерунда! -  Он
весело рассмеялся. - Удивительное у меня сегодня настроение: что-то я  все
смеюсь, и хорошо так на душе... и делаю я странные  вещи...  и  знаю,  что
странные... и не знаю... И все это ерун... ерун... ерунда...
   Цукки рывком  тронул  машину.  Далби  качнулся  и  ухватился  рукой  за
ветровое стекло.
   - До свиданья! - весело  крикнул  генерал  Труппер.  Он  с  энтузиазмом
размахивал фуражкой. - Только побыстрее возвращайтесь. Ждем вас...
   - А знаете, - вдруг пробормотал полковник Далби, - я  давно  хотел  вам
признаться: я очень  люблю  решать  кроссворды.  Больше  всего  на  свете.
Стыдно, конечно, в моем положении, но честное  слово,  доктор,  ничего  не
могу поделать с собой. Вот думаю все время: древний скандинавский воин  из
шести букв, первая "в". А в словарь ни-ни! Это нечестно.
   - Викинг, - сказал Цукки.
   - Викинг! Ну конечно же! Боже,  какое  счастье!  Викинг!  Как  я  люблю
викингов, если бы вы знали, дорогой Цукки...
   Машина остановилась у закрытых металлических ворот. Часовой с автоматом
плавился на солнце. Он увидел Далби и отдал честь.
   - Послушайте, мистер Далби, - вдруг сказал Цукки, - по-моему,  вам  все
же лучше остаться. Бедный Труппер будет скучать без вас.
   - Вы так думаете? - упавшим голосом спросил Далби и тут же оживился:  -
Ну конечно, я должен немедленно вернуться. Только вы уж не  обижайтесь  на
меня. Не будете?
   - Нет, - сказал Цукки.
   - Честное  слово?  Вы,  ученые,  скры-ытный  народ.  Все  знаете,  даже
викингов.
   - Честное слово, - серьезно сказал доктор. - Только  скажите  часовому,
чтобы нас выпустили.
   - Выпустили? А это... - На потном лице полковника  мелькнул  испуг,  но
тут же растаял, согнанный улыбкой. - Часовой, выпусти, сынок, моих друзей!
   - Да, сэр, - сказал  часовой  и  нажал  на  кнопку.  Загудел  мотор,  и
металлические створки ворот медленно раскрылись.
   - До свиданья! - крикнул Цукки и резко дал газ.
   Задние колеса выбросили из-под себя облачка песка, и машина рванулась с
места.
   Далби, улыбаясь, шел по территории. Конечно, все это в  высшей  степени
странно, думал он, но никак не мог закончить мысль. Мысли  ни  за  что  не
хотели выстраиваться в теплом бассейне необъятного блаженного веселья.
   Навстречу ему бежал Уэбб. Лицо его лоснилось от пота. "Все-таки, что ни
говори, в нем есть что-то приятное, симпатичное", - подумал Далби.
   - Сэр, - крикнул Уэбб и задохнулся, -  вы,  вы...  выпустили  машину  с
территории? - Он никак не мог заставить себя  поверить  своим  собственным
чувствам. Или они обманывают, или...
   - Да, дорогой мой Уэбб, мне стыдно, но я должен признаться вам в  одной
маленькой  тайне.  Дайте  ваше  ухо.   Я,   знаете,   обожаю   кроссворды.
Догадаешься, что птица из четырех букв - это киви, и душа поет. В  моем-то
возрасте... - Полковник стыдливо рассмеялся. - Ну ничего не могу  с  собой
поделать.
   Майор Уэбб в ужасе отшатнулся. Его загорелое лицо  приобрело  глинистый
оттенок. Он с силой потер ладонью лоб.  Мысли  фейерверком  кувыркались  в
голове. Он не в себе. Не он - полковник не в себе. Сошел с  ума.  Сошел  с
ума... Спокойно, спокойно, это и есть твой шанс. Бегом к генералу.
   Уэбб бежал, ручейки острого, щиплющего кожу пота текли у него по  лицу,
но ему казалось, что он не бежит, а важно, как полагается начальнику,  уже
почти начальнику, шествует по базе,  по  своей  базе.  Пора,  пора  самому
командовать. Он это заслужил.
   - Сэр, - крикнул он, подбежав к Трупперу, - полковник Далби выпустил  с
территории машину с доктором Цукки и двумя объектами!
   - Вы думаете, они еще не скоро приедут?
   - Приедут? Это побег, сэр!
   - Господь с вами - побег! Такие милейшие люди...  -  Генерал  забулькал
блаженным смехом.
   - Но ведь территорию базы не имеет права покидать ни один ученый  и  ни
один объект. - Уэбб почувствовал, как земля плавно  дрогнула  у  него  под
ногами. Перед глазами летали яркие мошки. Они казались яркими даже на фоне
ослепительного солнца. Сердце колотилось о  ребра,  но  он  не  чувствовал
боли.
   - Имеют право, не имеют права, - заливался смехом генерал,  -  все  это
пустые, скучные вещи. Как вы можете  говорить  о  пустяках,  когда  кругом
такое блаженство? Смешной вы человек, майор! И усики у вас смешные.  Милые
и смешные. Нравятся, поди, дамам, а?
   Уэбб уже больше не мог бороться с колебавшейся под ним землей. Если  он
не сядет, он упадет. Чудовищно. Сесть перед стоящим генералом... Он закрыл
глаза и опустился на землю. Он сошел с ума. Он сошел с  ума.  Он  с  силой
сжал ногтями тыльную сторону ладони и почувствовал боль. И вдруг,  подобно
острейшему лучу  лазера,  его  пронзила  догадка.  Она  была  чудовищна  и
казалась обреченной из немедленную смерть от  логических  ударов.  Но  она
росла  и  крепла,  расшвыривая  слова   "невозможно",   которыми   пытался
преградить ей путь смятенный ум майора Уэбба.  Они  ведут  себя  так,  как
стимулируемые   объекты.   Значит,   они   находятся   под    воздействием
стимуляторов. Где, когда? В лаборатории Цукки, подсказал участочек  мозга,
еще сохранивший способность мыслить.
   Майор Уэбб тонко вскрикнул, вскочил и  помчался  огромными  прыжками  к
контрольной башне.


   Цукки никогда не был хорошим водителем. Он не  умел  управлять  машиной
спокойно и небрежно. Несмотря на то что  он  был  ученым,  а  может  быть,
именно поэтому, он всегда испытывал нечто вроде почтения к автомобилю. "Ты
правишь так, - говорила ему Мэри Энн, - словно извиняешься перед машиной".
Впрочем, ее раздражало все, что бы он ни делал. Наверное, она  никогда  не
любила его. А может быть, она не нашла в нем того, что искала? Чего? Ясных
ответов "альф" - вот чего. Теперь у  него  есть  ответы,  но  уже  слишком
поздно. И правит он так, как всегда хотел править, но не мог. И  тоже  уже
слишком поздно.
   Правая нога его всей своей тяжестью  лежала  на  акселераторе,  а  руки
крепко-крепко сжимали руль. Мотор негодующе ревел на полных оборотах.
   Главное - не сводить глаз с  ленты  шоссе.  Тогда  не  так  чувствуется
скорость.
   "Жалко, что Мэри Энн не видит меня сейчас", - мелькнула у него забавная
мальчишеская мысль. Уже поздно. Поздно. Осторожнее, впереди машина. Только
не выехать, колесами на обочину. При такой скорости это  конец.  Встречный
грузовик испуганно шарахнулся в сторону и в плотном свисте тугого  воздуха
остался позади. Первый раз в жизни не он уступил дорогу, а ему.
   Первый и последний.
   Машина мчалась от лагеря со скоростью  восьмидесяти  миль  в  час.  Дэн
почувствовал, как выходит из него одеревеневший покой, словно высасывается
скоростью, и место его занимает страх. Страх за  Фло,  которую  он  крепко
обнял за плечи. Он чувствовал, как она дрожит, и понял, что и она  выходит
из-под действия стимулятора. Их уже  отделяло  от  лагеря  миль  пять,  не
меньше.
   Они не разговаривали, да и трудно было услышать друг друга  в  яростном
реве плотного раскаленного воздуха. Он  еще  крепче  обнял  ее  за  плечи,
стараясь унять их дрожь. И чем крепче он сжимал ее, тем меньше  становился
и его страх.
   Он посмотрел на спину доктора  Цукки.  Идиотский  светло-зеленый  халат
шевелился,  как  живой.  Казалось,  что  под  ним  ползают  змеи.  Это  от
встречного  тока  воздуха,  подумал  Дэн  и  впервые   за   долгое   время
почувствовал острую и горькую любовь, не синтетическую любовь электронного
робота, а терпкую, сложную любовь человека. Что станет с  доктором  Цукки,
что станет с ними?  Ветер  сдувал  вопросы,  как  мыльные  пузыри,  и  они
лопались с легким шорохом, чтобы тут же возникнуть вновь.
   Дэн, не выпуская руки Фло, нагнулся вперед и прокричал в ухо доктору:
   - Хотите, я сяду за руль? Мы потеряем всего несколько секунд.
   Цукки отрицательно качнул головой и напряженно улыбнулся.
   Он не хотел отдавать руль. Теперь было уже поздно уступать руль.





   Лестнице не было конца. Целых двадцать ступенек. Дверь. У двери сержант
с автоматом на шее. Отвечать на приветствие нет времени.  Открывать  дверь
за ручку - тоже. Толкнуть ее ударом ладони. В комнате главного пульта тихо
и прохладно. Мягко жужжит  кондиционер.  Ровно  светятся  зеленые  огоньки
индикаторов. Из-за стола вскакивает лейтенант Хьюлеп. Конечно, сегодня его
дежурство.
   - Лейтенант, - кричит Уэбб, - немедленно выключите главный передатчик!
   "Идиот, - проносится  у  него  в  голове,  -  почему  он  так  медленно
шевелится!"
   - Не могу, сэр, - отвечает лейтенант. На лице  его  воловье  упрямство,
сквозь которое проглядывает самодовольная хитрость. Детские штучки  -  эти
проверки. Он хорошо знает инструкции.
   - Выключите передатчик! - шипит Уэбб. - Я вам приказываю!
   - Не могу, сэр, - спокойно говорит  лейтенант.  -  Выключение  главного
передатчика  производится  только  по  личному  приказу  начальника   базы
полковника Далби, сэр.
   - Он не может сейчас отдать приказ, он болен.
   - Не  знаю,  сэр.  -  Лейтенант  позволяет  себе  чуть-чуть  улыбнуться
глазами. Майор Уэбб, конечно, строевик, и нужно играть в игру всерьез,  но
чуть-чуть улыбнуться можно.
   - Послушайте, Хьюлеп, это экстраординарный случай. Не заставляйте  меня
принимать крайние  меры.  Я,  майор  Уэбб,  заместитель  начальника  базы,
приказываю вам выключить главный передатчик.
   - Нет, сэр, - отвечает лейтенант, и улыбка в  уголках  глаз  становится
более явственна. - Не имею права.  Выключение  главного  передатчика  базы
производится только по личному приказу начальника базы  полковника  Далби.
"Черт возьми, - думает при этом лейтенант, - долго он еще будет приставать
ко мне?"
   Майор чувствует, как в нем поднимается слепая  ярость.  Он  делает  два
шага вперед и отталкивает лейтенанта. Лейтенант мягко отводит его  руку  и
чуть сгибается в поясе. Напряженно  смотрит  на  майора.  Улыбка  медленно
уходит из его глаз. Майор смотрит на лейтенанта. Секунды  уходят  одна  за
другой. Там, за стеной, кривляются  в  эйфории  полковник  Далби,  генерал
Труппер, генерал Маккормак, Фортас и остальные заводные  идиоты.  Нет,  не
все. Двое сейчас мчатся на "джипе" вместе с  Цукки.  Майор  тяжело  дышит.
Секунды идут. И  здесь  судьба  подставляет  ему  ножку  в  виде  розового
молодого кретина. Бешенство туго взводит мышцы. До переключателя три фута.
Один шаг. В голове Уэбба что-то щелкает, он бросается вперед, и  в  ту  же
секунду сильный удар кидает его на пол. Перед ним ноги. Армейские  ботинки
на толстой подошве. Майор протягивает руки и изо всех сил дергает за ноги.
На спину ему обрушиваются двести фунтов молодых тяжелых мускулов.
   - Паршивый щенок! - хрипит майор.
   Он упирается руками в пол, напрягает спину. Нет,  не  так.  Он  коротко
взмахивает локтем и резко отводит его назад.
   - У-у! - взвизгивает лейтенант, переворачивает майора на спину  и  бьет
его кулаком в лицо.
   Мир взрывается яркой, с сияющими прожилками  чернотой.  Сквозь  черноту
виден лоб. На лбу лейтенанта ручейки пота. "Надо только потянуть колени, -
почему-то лениво думает майор  и  осторожно  напрягает  ноги.  -  Так.  Ну
давай". Он неожиданно бьет  лейтенанта  ногой  в  пах.  Тот  кричит.  Уэбб
вскакивает. Пот и что-то липкое заливает  лицо.  Он  протягивает  руку  и,
почти  ничего  не  видя,  нащупывает  главный  переключатель.  Спиной   он
чувствует, что  лейтенант  встает  на  ноги.  Раз,  щелчок.  Переключатель
повернулся.  Лейтенант,  словно  снаряд,  бросается  на  него,  но   майор
отклоняется в сторону, и он врезается головой  в  массивный  металлический
стол пульта. Медленно сползает на пол. Майор  бросается  к  двери.  "Молод
еще, паршивец эдакий", - думает он и кубарем скатывается по лестнице.
   - Дежурный! - кричит он в темноту.
   - Да, сэр! - В голосе испуг.
   - Немедленно отправьте вертолет. "Джип" полковника нужно перехватить на
шоссе во что бы то ни стало. Отвечать будете вы!
   Теперь быстрее. Яркий солнечный свет ослепляет его на мгновение, но  он
приходит в себя и бежит  туда,  где  несколько  минут  назад  плавились  в
электронных улыбках Труппер и его свита. Полковник Уэбб... Да,  "полковник
Уэбб" звучит неплохо. Лучше, чем сержант Далби. Нет,  не  сержант.  Просто
Далби с десятилетним тюремным приговором. Будут ли  ему  давать  в  камере
кроссворды? А вон и они.
   Уэбб услышал глухой рев и не сразу мог понять, откуда он исходит. Ревел
генерал Труппер. Он вцепился в генерала Маккормака, а тот  молча  старался
освободить руки и страшно щерил зубы.
   Фортас, заметив Уэбба, втянул  голову  в  плечи,  набычился  и  ринулся
вперед, хрипло дыша. Мир безумел на глазах. Словно в трансе, майор  сделал
шаг в сторону, и Фортас, промахнувшись, упал на землю, но тут же  поднялся
на четвереньки и с воем пополз к ногам майора.
   - Боже правый, боже, спаси  и  помилуй!  -  крикнул  майор  и  пустился
бежать.
   Им овладел страх.  Липкий,  цепенящий,  гусеницей  ползущий  по  сердцу
страх. Сзади доносился рев генерала. Клубок мыслей в голове Уэбба вращался
все быстрее и быстрее, пока наконец не лопнул, не разорвался на  отдельные
маленькие  мысли,  которые  наполнили  его  череп  ослепительным   светом,
трепетом и жужжанием. Он споткнулся и упал. Рев приближался.
   - Боже, - медленно и с недоумением ощупывая языком каждое слово, сказал
Уэбб, - спаси птицу киви из четырех букв.
   Он повернул голову и увидел, как Труппер, Маккормак и  Фортас  медленно
подбирались к нему. На их лицах, выпачканных  кровью,  медленно  созревали
синяки. Зубы были оскалены. Все трое  плотоядно  и  злобно  урчали.  Майор
снова попросил господа бога защитить птицу киви и спокойно  закрыл  глаза.
Больше ничего его, майора Уэбба и полного генерала Уэбба, не интересовало.
Разве  что  слово...  Как  называются  эти,  что  пьют  кровь?  Вурдалаки,
нетопыри, вампиры... Нет, еще какое-то есть  слово...  Бог  с  ним.  Лучше
просто закрыть глаза и отдохнуть, перед  тем  как  принять  парад.  Он  не
видел, как нападавшие набросились на него, не  почувствовал  их  ударов  и
укусов и не слышал многоголосый рев и  треск,  доносившийся  с  территории
базы.


   Лейтенант Хьюлеп пришел в себя. Почему он на полу и так  страшно  болит
голова? Он поднял руку, провел по  волосам  и  почувствовал  под  пальцами
липкую кашицу. Осматривать руку не было необходимости.  Майор  Уэбб...  Он
стал сначала на колени, отдохнул и наконец выпрямился.  Привычные  зеленые
огоньки индикаторов светились, как обычно.  Не  совсем,  как  обычно.  Два
сверху и три во втором ряду. А  раньше...  Как  же  раньше?  Он  попытался
вспомнить, но тупая боль в голове не давала  возможности  сосредоточиться.
Кажется, три сверху и один во втором  ряду  панели.  Он  медленно  перевел
взгляд на главный переключатель. Острие его вместо цифры "три"  показывало
на цифру "четыре". Цифра "четыре" - агрессивность. Кто же это  переключил?
Ах да, Уэбб. Нельзя, нельзя без личного приказа начальника базы полковника
Далби. Надо вернуть ручку в прежнее  положение.  Он  повернул  ручку  так,
чтобы ее острие снова указывало на тройку - эйфорию.
   Генерал Труппер вдруг разжал руки, которые  он  сжимал  на  шее  майора
Уэбба. Ослеплявший его гнев куда-то исчез, будто кто-то  выдернул  его  из
него за ниточку. Ему стало смешно. Он, Эндрю Труппер,  сидит  на  земле  и
держит за шею какого-то майора. Майор лежит с закрытыми глазами и  молчит.
Субординация. Рядом стоят на четвереньках Маккормак и Фортас и смеются. На
лицах у них кровь, но улыбки светятся весельем. Радостные улыбки, светлые,
детские.
   Жаль, конечно, этого майора, симпатичный человек. А какая дисциплина  -
лежит и не двигается! А? Прекрасный солдат, замечательный солдат!
   - А вы знаете, генерал, - подавился смехом Фортас, - он, кажется, и  не
дышит.
   Маккормак  нагнулся,  прижал  ухо  к   груди   Уэбба,   долго   слушал,
сосредоточенно сморщив лоб, и впервые за день сказал, улыбаясь:
   - Совсем мертв.
   - Чудак! - огорчился генерал Труппер. - Для чего же он так?
   Ему было жаль этого приятного, милого человека, которого они  почему-то
убили, но жалость  лишь  промелькнула  в  его  сознании,  обесплотилась  и
исчезла. Он посмотрел на огромный синяк на лбу Фортаса, прямо  над  правой
кустистой бровью, и ему сразу сделалось смешно и весело.
   - Ну и синячище у вас, Фортас! - хохотнул он, вставая.
   - А у вас на лице кровь, - покатился со смеху ученый. Он хлопал себя по
животу, слезы стояли в глазах, но он никак не мог унять веселье. Вслед  за
ним гулко расхохотался и Маккормак...





   Сначала Дэн увидел тень. Она скользила чуть справа от  дороги,  догоняя
их. Потом сквозь плотный свист ветра пробился и звук  тени.  Должно  быть,
заметил вертолет и Цукки, потому что "джип" прибавил скорость. Но тень  не
отставала. Наоборот, она обогнала их и плыла теперь на шоссе  прямо  перед
ними. Дэн посмотрел вверх. Брюхо вертолета с  рядами  аккуратных  заклепок
было в каких-нибудь пятидесяти футах от них. "Боже, - подумал он, - еще бы
каких-нибудь пять минут". До главного шоссе  не  больше  нескольких  миль.
Вертолет теперь летел перед ними.  Казалось,  что  лопасти  его  вращаются
совсем медленно.
   Внезапно послышалось слабое тарахтение, и над их  головами  просвистела
пулеметная очередь. "Джип" начал тормозить.
   - Что вы делаете? - крикнул Дэн, нагибаясь к Цукки.
   - Вылезайте из машины, быстрее! - яростно крикнул доктор.
   "Джип" остановился.
   - Доктор...
   - Быстрее!
   Дэн и Фло выскочили на асфальт дороги. "Сикорский", вздымая винтом тучи
пыли и песка с обочины, медленно опускался прямо на шоссе впереди  машины.
"Чтобы заблокировать дорогу", - тоскливо подумал  Дэн.  Вот  металлические
полозья вертолета коснулись дороги, длинные лопасти чуть  опустили  концы,
замедляя свой бег, и в то же  мгновение  "джип",  взвыв  мотором,  прыгнул
вперед. Время остановилось, и Дэн с чудовищной  отчетливостью  замедленной
киносъемки увидел, как маленькая  машина,  стремительно  набрав  скорость,
ударилась о бок вертолета в тот самый момент, когда открылась его дверца и
двое людей, в комбинезонах, с автоматами в руках, ступили на землю. Они не
успели даже отскочить в сторону. Кто-то невидимый вырвал Цукки с сиденья и
бросил вперед вместе с треском и  скрежетом  металла.  Устало  клонившиеся
лопасти винта неохотно ударили  доктора  на  лету,  и  Дэн  закрыл  глаза,
конвульсивно сжав руку Фло.
   Цукки  лежал  на  обочине  дороги  нелепым  светло-зеленым  комком.   В
нескольких метрах лежали его очки. Одно стекло было цело, другого не было.
Можно было не нагибаться к нему, живое тело не могло быть свернуто в такой
узелок.
   - Пойдем, Фло, - сказал Дэн и потянул ее, как ребенка, за руку.
   Она ничего не ответила и покорно пошла за ним.  Глаза  ее  были  широко
раскрыты и сухи. Пыль над шоссе еще не осела.
   Они шли, не оглядываясь, молча. На асфальт выскочила крохотная ящерица,
посмотрела на них, вильнула хвостом и исчезла. Боль была сухой и  горячей,
как песок.
   - Фло, - сказал Дэн. Он ничего не хотел  сказать,  просто  произнес  ее
имя. Наверное, ему обязательно нужно было произнести ее имя.
   Она не ответила, лишь слабо сжала свою ладонь в его  руке.  У  главного
шоссе они  остановились.  Через  несколько  минут  возле  них  притормозил
старенький "шевроле", и водитель  -  полная  старушка  с  детски  розовыми
щечками и розовой шляпкой на голове, - улыбнувшись, сказала:
   - Ну и народ пошел, даже руки не подымут. Сама, догадывайся.  Садитесь,
детки.
   - Спасибо, - сказал Дэн, открыл заднюю дверцу и подтолкнул Фло. - У вас
тоже розовая шляпка...
   - Что значит - тоже? - обиделась старушка.
   - Нет, ничего.
   - Далеко вам? - спросила старушка, трогая  машину  с  места.  Она  явно
обрадовалась попутчикам.
   - Не очень, - сказал Дэн.
   - Жаль, я ведь до самого Феникса еду. К внуку. К дочери, конечно, тоже,
но главное - к внуку. Парнишка - вы представить себе  не  можете!  -  пяти
лет, а озорует на все десять.
   Дэн закрыл глаза: лопасти вертолета  снова  и  снова  медленно  ударяли
доктора и швыряли его по земле нелепым  страшным  комком.  Дэн  вздрогнул.
Горячая ладонь Фло безжизненно лежала в его руке.
   - Что это вы притихли, молодые люди? - неторопливо говорила старушка. -
Поссорились небось? То-то же. Я, когда со своим стариком ссорилась,  места
себе не находила. Ходишь, ходишь вокруг, словно неприкаянная. И подошла бы
- гора с плеч долой. И гордость держит. Ах, думаю, такой ты сякой. Чтоб  я
к тебе  первой  подошла...  Потом,  бывало,  посмотрим  друг  на  друга  и
рассмеемся. Так вот...
   Старушка, держа руль левой  рукой,  протянула  правую,  чтобы  включить
приемник, и Дэн вздрогнул. У него мелькнула  безумная  мысль,  что  сейчас
снова их спеленает страшное, противоестественное веселье эйфориков.
   Динамик откашлялся, и  из  него  тихо  полилась  музыка.  Печально  пел
кларнет. Фло била дрожь. Казалось, что  в  ней  начал  работать  вибратор,
заставляя ее тело все сильнее и сильнее содрогаться.
   - ...А вообще-то мы редко  ссорились,  не  то  что  нынешний  народ,  -
бубнила старушка, и видно было, что она уже не  особенно  рассчитывает  на
разговорчивость попутчиков.
   - Я не могу, не могу, - прошептала Фло.
   - Не надо, - мягко  сказал  Дэн  и  почувствовал  бесконечно  печальную
нежность к этому существу, сидевшему рядом  с  ним  в  чужом,  потрепанном
автомобиле.
   - Я все время думаю об этой штуке у меня в голове, - сказала Фло,  -  я
не смогу жить с нею.
   - Так или иначе, у нас у всех в головах приемники, от этого не  уйдешь,
- прошептал  Дэн,  -  важно  только,  чтобы  самому  можно  было  выбирать
программу. И при желании выключить...

Популярность: 1, Last-modified: Fri, 01 Dec 2000 18:42:38 GmT