Рассказ
---------------------------------------------------------------------
Станюкович К.М. Собр.соч. в 10 томах. Том 9. - М.: Правда, 1977.
OCR & SpellCheck: Zmiy ([email protected]), 28 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
В ночь сочельника трехмачтовый военный крейсер "Руслан" шел под всеми
парусами, узлов по десяти, спускаясь к южным широтам.
"Руслан" легко рассекал воду и плавно раскачивался с бока на бок между
волн, казалось, почтительно отступающих от него. Ветер был резкий, холодный,
но не крепкий и ровный.
Океанская зыбь еще не улеглась. Она вздувалась, и высокие волны с
однообразным тихим гулом лениво разбивались одна о другую, и пенящиеся их
верхушки рассыпались алмазною пылью, облитые серебристым таинственным светом
месяца.
Холодом и какою-то безнадежною тоской одиночества веет и от заседевшего
холмистого океана, и от бесстрастно красивой луны, и от звезд, ярко мигающих
с темной бездонной выси. Стоящие на вахте матросы, одетые в буршлаты поверх
фланелевых рубах, словно бы поддаются тоске этой ночи. И им острее
чувствуется, что жизнь их - скверная, служба - проклятая и море - постылое.
Молчаливые и серьезные, они взглядывают на океан, отворачиваются от него, и
в эту рождественскую ночь их еще сильнее манит домой. И они тихо лясничают
между собой о далеких своих местах.
И "Ганцакурату Кару Карычу", как прозвали матросы педантичного,
хладнокровного, справедливого и добросовестно-недалекого капитана, барона
Оскара Оскаровича Нордштрема, и офицерам "очертел" длинный переход.
Казалось, в этот вечер большая часть офицеров, засидевшихся в роскошной
кают-компании, освещенной электричеством, дольше обыкновенного, скучала и
нервничала еще более, чем в прежние дни перехода из Шербурга прямиком в
Батавию.
Особенно приуныли семейные.
Даже старший офицер Евгений Николаевич, красивый румяный брюнет с
роскошной бородкой, блестящими зубами и золотым porte-bonheur'ом* на руке,
любивший казаться служителем сурового долга, - которому некогда скучать в
море, да и неприлично - был сдержанно и достойно серьезен и задумчив.
______________
* браслетом без застежки (франц.).
Обыкновенно великолепный и любивший вставлять веские, авторитетные
слова в общие разговоры, любезный со всеми и ни к кому не выказывавший
особого расположения, - старший офицер молчал и думал, что встречать
праздник несравненно лучше дома, в Петербурге, чем на "Руслане", да еще с
людьми, хоть и хорошими, но далеко не такими тонко чувствующими и умными,
как он. И, разумеется, Евгений Николаевич не сомневался, что Вавочка,
устраивая елку, поплакала о своем одиночестве и, бедная, очень горюет в
разлуке.
И с наивною влюбленностью в себя он размышлял:
"Еще бы Вавочке не горевать о нем, внимательном, заботливом, любящем
семью! Еще бы не ценить Вавочке такого умного и хорошего человека, который
так развил ее ум, так балует подарками! Она знает, что он сделает блестящую
карьеру, и семья будет обеспечена. Еще бы не любить такого безукоризненного
мужа, который если и изменяет супружескому долгу, то только в дальнем
плавании и единственно ради здоровья! Недаром же Вавочка боготворит и
смотрит ему в глаза, всегда боящаяся огорчить его. Она - чудная, честная
женщина и, разумеется, не позволит себе "подло увлечься", как увлекаются
многие соломенные вдовы плавающих моряков... Она и не подумает!"
И в ту же минуту Евгений Николаевич мысленно решил, что в Батавии он
непременно съездит на берег.
Другие женатые моряки, вероятно, не считали себя такими великолепными
идолами, на которых их жены могли бы молиться. Напротив, если некоторые
мужья и не были идолопоклонниками, то во всяком случае - верноподданными
своих королев-супруг. Вот отчего они и не могли скрыть, что им сиротливо и
одиноко вдали от любимых, да еще в такой вечер.
Особенно был подавленно-грустен старший механик Иван Васильевич,
необыкновенно добродушный и милый человек, лет за сорок, которого машинисты
и кочегары иначе не называли, как "нашим". И все знают, что старший механик
тоскует по своей "королеве Марго", как мичманы прозвали Марью Васильевну.
Ни для кого не было секретом, что этот высокий, плотный и сильный
молодец с характером и волей, не позволяющий начальству наступить на ногу,
находился в полном рабстве у своей маленькой, худенькой и молодой жены с
бледным лицом цыганского типа. Она называла себя непонятой женщиной
двадцатого века и не скрывала от Ивана Васильевича, что у него грубая
натура, не понимающая ее возвышенной души, и что может понимать ее один
только мичман Севрюгин. В утешение она прибавила, что если не оставляет
Ивана Васильевича и не ищет заработка, то потому, что она - благородная
женщина и не хочет огорчать мужа... Он хоть и низменно ее любит, но любит и
ее и детей, так пусть Иван Васильевич остается мужем, не понимая ее, а
мичман в то же время будет понимающим другом...
Иван Васильевич еще благодарил жену и, уходя в дальнее плавание, ревел
как белуга и обещал привезти все, что написала жена в списке, переданном
мужу при проводах.
Лейтенант Вершинин, от скуки выпивавший третью бутылку портера,
проговорил:
- Что, Иван Васильевич... Небось, об елке мечтаете?
- Вообще! - деликатно ответил Иван Васильевич.
- То-то вообще... И я вообще думаю, что скучища... Тоже поехал бы к
знакомым на елку... А вместо этого с полуночи на вахту... Что бы нам зайти
на Мыс...{352} Там по крайней мере... англичанки...
Молодой доктор, сидевший за книгой, поднял глаза на Ивана Васильевича.
"Тоже любовь!" - высокомерно подумал доктор и собирался предложить
Ивану Васильевичу применить к нему новое средство излечения от страсти,
вычитанное недавно им из медицинского журнала.
Видимо не имевшие темы для разговора два скучающие мичмана лениво
перекидывались словами о том, когда Батавия и что там интересного, будут ли
они произведены в Новый год в лейтенанты, сколько каждый выплыл ценза{353},
и сели играть в шахматы.
- Что бы нам зайти на Мыс! Там по крайней мере англичанки! -
раздражительно воскликнул Вершинин.
Мичманы оживленно встрепенулись. И один проговорил:
- Вот так чудесно... А то знакомься с малайками на Яве...
- И отчего в самом деле мы не зайдем на Мыс... И нам и команде
следовало бы освежиться... А то за какие вины с ума сходить от одури?
- Вам, господа, только на уме берег... Тогда не поступали бы во флот! -
заметил старший офицер.
- Я и уйду из флота, Евгений Николаич!
- В чиновники? - спросил старший офицер.
- В чиновники. Дядя - товарищ министра. Он устроит.
- Нынче везде без протекции ничего не получишь! - заметил Вершинин.
- Уж будто!.. Нужно и образование, и труд, и способности, - авторитетно
промолвил Евгений Николаевич.
Мичман Каврайский, худой, нервный молодой человек с умными небольшими
глазами, горевшими злым блеском, сидел в стороне, в кресле у фортепиано,
слушал и злился. Злился и оттого, что ему противна служба и он служит, и
потому, что он молод и часто кашляет, и потому, что он не знает, к чему
приступиться и что делать, чтобы не чувствовать постоянного компромисса, и
потому, что он не может отделаться от того, что считает позорным, - от лжи,
от лицемерия и зависти. Он злился, что слышит здесь одну только пошлость и
никто не обращает внимания на его речи, обыкновенно останавливаемые старшим
офицером. Он злился и за то, что не может написать на бумаге то, что волнует
его и занимает его мысли, - о пересоздании общества, о новой этике, - и за
то, что не умеет сложить стихов. Он злился и за то, что он обречен на
неизвестность, и что нет у него друга, перед которым мог бы излиться...
Каврайский услышал последние слова старшего офицера, главное - этот
тон, увидал красивое, самодовольное лицо.
"Экая ты великолепная скотина!" - хотел крикнуть Каврайский и, вместо
этого, волнуясь, проговорил:
- Вы, Евгений Николаевич, конечно, будете адмиралом...
Выходил как будто и комплимент, но старший офицер почувствовал, что
хотел сказать Каврайский, и, словно бы не слыхал его слов и обратился с
чем-то к доктору.
- К повороту оверштаг! Право на борт! - донесся через люк взволнованный
и неестественно громкий голос вахтенного офицера.
И в эту же минуту прибежал сверху рассыльный и доложил:
- Справа шлюпка с людьми! Огонь подали.
Все оживились и бросились наверх.
"Руслан" повернул к огоньку, лег в дрейф, и баркас спустили. Ехать на
баркасе вызвался Каврайский. Лейтенант Вершинин, заведующий баркасом, охотно
согласился. С Каврайским отправлялся доктор. Взяли одеяла и бочонок с ромом,
и баркас отвалил.
- А ведь нас может и залить, доктор! - проговорил Каврайский, правя
рулем и не отрывая возбужденных, уже не злых глаз с волн.
- Очень жаль, что вы окажетесь плохим моряком, язвительный мичман... У
вас печень не в порядке...
- Не зальет! Людей спасем... - восторженно воскликнул мичман.
И на лунном свете его худое, некрасивое лицо казалось таким
проникновенным, счастливым.
Беспокоились за баркас и на "Руслане".
И белокурый барон говорил старшему офицеру с едва тревожной нотой в
голосе:
- Надо было послать баркас, но если основательно сообразить, то,
пожалуй, и не следовало бы...
- Уже поздно теперь соображать, барон!..
- О, нет. Сообразить всегда необходимо, Евгений Николаевич!.. Положим,
Каврайский - толковый офицер... Найдется в трудном положении...
Старший офицер промолчал.
- Это про что "Ганцакурат"? - тихо спрашивал унтер-офицер, подходя к
рулевым на штурвале.
- Опасается за баркас.
- Зря. Ежели люди на шлюпке в океане, то по какой такой причине нашему
баркасу пропасть...
- И как людей не вызволить! - промолвил старший рулевой.
- Мичман вызволит. Башковатый и отчаянный, - уверенно сказал
унтер-офицер и отошел к своему месту на шканцы.
Прошло полчаса.
Барон то и дело взглядывал в бинокль. Ни шлюпок, ни огня не было видно.
Барон вздохнул.
- Я и говорил, что надо было обсудить прежде, - снова проговорил Оскар
Оскарович.
Прошло еще четверть часа.
- Сигнальщик, видишь?
- Никак нет, вашескобродие!..
- Конечно, надо было послать баркас, но...
Барон речи не досказал. Он увидал в бинокль, что баркас идет к
"Руслану".
Наконец подошел баркас и был поднят.
На палубу вошли десять англичан, видимо, матросов с купеческого
корабля, спокойно радостных и счастливо улыбающихся, и совсем непохожий ни
на моряка, ни на англичанина немолодой господин среднего роста с большой
окладистой бородой, в летнем стареньком пальто, высоких сапогах и с сомбреро
на красиво посаженной голове.
Обличье и манера показывали интеллигентного человека. Он, казалось, был
равнодушен к своему спасению.
В первое мгновение его приняли за шведа или норвежца.
Но велико было общее изумление, когда доктор весело и радостно
проговорил, обращаясь к капитану и офицерам, окружившим спасенных:
- Соотечественник... Русский... Сергей Сергеевич Курганин... Пойдемте,
Сергей Сергеевич... Сейчас чаю и закусить...
- А поместитесь ко мне, Сергей Сергеевич! - воскликнул Каврайский, весь
мокрый.
Все радостно жали руку бородатому господину. Со всех сторон слышались
восклицания:
- Как сюда попали?
- Откуда?
- Куда шли?
- На каком пароходе потерпели крушение?
- Потом расскажете мне подробно, Сергей Сергеевич... А пока отдохните
после этого ужасного испытания! - говорил капитан.
Курганин слегка приподнимал сомбреро, показывая кудрявые, сильно
заседевшие волосы, и не выказывал никакой радости от того, что находится
среди любезных соотечественников, и на все вопросы отвечал коротко и даже
суховато: "Шел из Вальпарайсо{356} на грузовом английском пароходе. Вчера
ночью он сгорел. Все спаслись и успели взять свои вещи. Другая шлюпка с
капитаном и штурманом ночью разлучилась..."
Затем Курганин пошел за инженер-механиком и Каврайским в кают-компанию.
Всем бросилось в глаза это равнодушие Курганина, и его посещение
Вальпараисо, и какая-то сдержанность.
Особенно он удивил капитана. Подозвав доктора, он ввел его в свою каюту
и тихо и несколько значительно спросил его:
- Кто такой этот господин?
- Я назвал: Курганин.
- Это я слышал, доктор. Но я бы спросил вас, какое его общественное
положение, так сказать?
- Не знаю. Не спрашивал, барон... Курганин не из разговорчивых... Но по
нескольким его словам видно, что он из интеллигентных людей.
- Зачем же он попал в Вальпараисо? - спрашивал капитан, и его лицо
выражало недоумение.
- Верно, путешествует, барон! - нетерпеливо проговорил доктор.
- На грузовом пароходе?
- А что ж... Если нет больших средств.
- Без средств не путешествуют так далеко. Вы заблуждаетесь, любезный
доктор... Я плавал много, а в отдаленных странах таких туристов я не видал.
Не понимаю. Решительно не понимаю, доктор!
И, видимо старающийся понять и обеспокоенный, что не может понять,
барон раздумчиво покачал головой и продолжал:
- Очень странно! "Есть много, друг Горацио..."{357} А вы, доктор,
пожалуйста, не беспокойте пассажира расспросами... И намекните, чтобы в
кают-компании были деликатны... Все-таки не наше дело, почему этот господин
в Вальпараисо... Не наше... И вы, доктор, уж пожалуйста, как тоже больше
статский человек, позаботьтесь о пассажире, и вообще, чтобы ему было, знаете
ли, спокойно и хорошо... Мне кажется, что он болен... Такое у него лицо...
Англичане счастливы, что спасены, а он... Может быть, пожар так подействовал
на него...
И, несколько конфузясь, прибавил:
- И вот что еще, доктор... Знаете, так деликатно нужно... Если
пассажир, вы понимаете... без средств в путешествии, то как-нибудь...
предложите ему взять в долг... Я охотно могу передать вам некоторую сумму...
У меня есть лишние сто долларов... Так я, доктор...
Все еще ошалелые глаза барона светились выражением доброты и в то же
время стыдливости, когда он прибавил:
- И, прошу вас, доктор, чтобы ни одна душа не знала!..
"Славный ты немца", - подумал доктор и сказал:
- Будьте спокойны, барон. Но я думаю, что Курганин не возьмет... Что-то
у него в лице есть... И - вы правы - нервы у него, должно быть, не в
порядке.
В эту минуту вбежал рассыльный.
- Старший офицер велел доложить: прикажете сниматься с "дрейфы"?
- Разумеется... Сниматься...
И, когда рассыльный вышел, барон, любивший сообщать доктору все свои
случайные недоумения, сказал:
- Вот и этих англичан... придется везти до Батавии...
- А им, барон, и Курганину нужно на мыс Доброй Надежды...
- То-то и затруднение. Я решил не заходить на Мыс... Так и доложил в
Петербурге управляющему министерством... Мы можем делать шикарный переход...
И адмирал мне сказал: "Ну что ж... хорошо!.." И мне хочется оправдать его
слова...
- Да разве, барон, министру так и нужно, если он сказал: "Ну что ж...
хорошо..." Право, ему все равно...
- Но мне не все равно! - не без горделивости промолвил капитан. -
Правда, появилось новое обстоятельство... Эта шлюпка с русским и
англичанами... В том и затруднение... Я уже решил не заходить на Мыс...
- Так завезите англичан и русского в Каптаун{358}... И наша команда
освежится... и офицеры... Да и вам, барон, надо развлечься...
- Но как же... Вдруг на Мыс...
- И, право, отлично, барон... Матросы уж затосковали... Да и
кают-компания нервничает... Еще бы... Ну, я пойду, барон... Пассажира буду
угощать...
- Так вы, доктор, можете по долгу службы подать мне рапорт о том, что
для здоровья команды необходимо зайти на Мыс?..
- Обязательно и с восторгом, барон! - сказал доктор и, повеселевши,
вышел в кают-компанию.
По случаю аврала офицеры были наверху.
Только старший механик оставался около Курганина и хлопотал, чтобы ему
скорее подали закусить и чаю.
Неожиданный пассажир хоть и очень интриговал Ивана Васильевича, но уже
не производил на него прежнего неприятного впечатления.
Его сухощавое и серьезное лицо, изрезанное морщинами, умное и
спокойное, было не из веселых и довольных, и в его глубоко сидящих глазах
было что-то тоскливое и вместе с тем непокорное. Но оно не казалось таким
сурово-равнодушным и пренебрежительно-сдержанным, каким казалось всем в
первый момент появления соотечественника на "Руслане".
Но все-таки что-то странное, непохожее на других, что чувствовалось в
этом скромно одетом молчаливом господине, несколько стесняло добряка Ивана
Васильевича, и он деликатно не навязывался к нему с расспросами.
Старый механик то и дело пододвигал Курганину то сыр, то колбасу, то
разные консервы и вино, и был очень доволен, что человек, только что
выскочивший из большой опасности, сидит здесь, где тепло и светло, и
уписывает все за обе щеки почти что с жадностью.
Пришел доктор и стал угощать гостя.
- Уж меня угощает господин инженер... Спасибо. Я ем за троих. Забыли
взять провизию с парохода.
- И вы не ели сутки?
- Вода была...
Он потом выпил два стакана чаю и спросил:
- Вы куда идете, господа?
- В Батавию, - отвечал механик.
Несколько минут прошло в молчании. Пассажир с удовольствием пил чай.
- Ура! Идем на Мыс! - радостно воскликнул лейтенант Вершинин, входя в
кают-компанию. - Сейчас барон велел переменить курс. И пообедаем же мы на
берегу после подлых консервов! И увидим, доктор, женскую красоту... Там ведь
англичанки. Готовьте только денежки, доктор и Иван Васильевич!
Старший механик добродушно запротестовал.
- Не врите... Я женатый...
- Скажите, пожалуйста, какой Иосиф прекрасный!..{359} Жена в
Кронштадте, а вы будете в Капштадте... Наверно туда дернем. От Каптауна два
шага...
И, обращаясь к Курганину, лейтенант сказал:
- Мы вас спасли, а вы - нас. Из-за вас да англичан капитан идет на
Мыс... Следовательно, не спаси мы Вас, не видать бы нам англичанок...
Восхищайся малайками... Так позвольте выпить за ваше здоровье... Какого вина
прикажете?
- Никакого.
- Почему?
- Не пью.
- По принципу?
- Из-за печени.
- В таком случае один выпью... Ваше здоровье!
Пришли в кают-компанию и другие офицеры. Все были оживлены.
Еще бы! Через два дня моряки будут на берегу.
И по такому-то случаю кто-то велел подать бутылку шампанского.
Содержатель кают-компании приказал подать десять бутылок.
- Согласны, господа?
Все, разумеется, согласились.
Выпили за скорый приход на Мыс. Выпили за капитана, за старшего
офицера, за кают-компанию.
Доктор и Каврайский предложили тост за спасенного соотечественника.
Тост был принят сдержанно. Пассажир не разделял общего оживления и
многим казался несимпатичным и даже подозрительным. Не рассказывает ни о
пожаре на пароходе, ни о себе, ни о том, чем занимается и зачем
путешествует.
Подвыпивший Вершинин даже подумал: "Уж не стибрил ли пассажир крупного
куша и не бежал ли из России? По всему видно, что умный человек!"
Однако все подняли бокалы. Курганин только пригубил из своего бокала.
А Вершинин чокнулся и "дипломатически" спросил пассажира:
- Мне кажется, я вас встречал в Петербурге?
- Возможно... Я долго жил в Петербурге.
- Так... так... Извините... Не были вы директором банка?
- Нет! - усмехнулся пассажир.
- Значит, ошибся... А очень на вас похож один директор банка...
- Если бы Сергей Сергеевич был директором банка, то не путешествовал бы
на грузовом пароходе! - заметил мичман.
А Каврайский озлился и хотел проучить Вершинина, но вместо того сказал
ему:
- Вы... много выпили шампанского!
Молчаливый пассажир взглянул на мичмана, и в глазах его мелькнула
ласковая улыбка.
Особенно не нравился пассажир старшему офицеру. Он сразу почувствовал,
что этот господин совсем чужой и не из "порядочных" людей. Это видно и по
костюму, и по серой фланелевой рубахе, и по несколько грубоватым рукам.
"Да и черт знает, что это за птица? Русский - так и будь русским!
Должен почувствовать, что с русскими!.. А между тем сидит точно янки...
Скотина!.. Точно не знает приличия".
И старший офицер с усиленной любезностью проговорил:
- Не будет нескромным, если спрошу, давно ли вы из России?
- Год...
- И, верно, соскучились по России?
- Нисколько! - просто и искренно ответил пассажир.
Многие переглянулись.
- Даже нисколько?.. Вы - оригинальный соотечественник! Ведь как там
заграницы ни хороши, а отечество... свое... родное! - впадая в некоторый
пафос, продолжал старший офицер. - И там свое дело... служба... друзья... И,
главное, домашний очаг... Жена... дети...
И так как пассажир поднял свои внимательно-серьезные глаза на Евгения
Николаевича и не торопился отвечать, ожидая, что еще скажет этот видимо
влюбленный в себя моряк, то старший офицер почувствовал к пассажиру еще
большую неприязнь и, внезапно закипая злостью, продолжал:
- И что, собственно говоря, особенно привлекательного в заграницах?..
Разве что природа, да, пожалуй, хорошие гостиницы... А если сравнить, где
проще и сердечнее люди, где больше не показного, а настоящего патриотизма...
Где?.. Неужели все эти говорильни не показали их бессилия сделать что-нибудь
серьезное...
Пассажир по-прежнему молчал.
И старший офицер не без раздражения спросил:
- Вы, верно, не согласны со мной?..
- Не согласен!
Многие с удивлением взглянули на пассажира.
А старый механик, разрешивший себе кроме шампанского пройтись и по
хересам и почувствовавший себя решительно несчастным вдали от королевы
Марго, обратился к пассажиру и, слегка заплетая языком, проговорил:
- Сергей Сергеевич!.. Вы не согласны. И это ваше дело. Быть может, и я
с вами соглашусь, если узнаю, почему вы не согласны... Но вот мы здесь...
Черт знает где... Вы чуть не погибли. Так неужели вас не тянет в Россию... к
домашнему очагу?.. А я так сейчас бы в Кронштадт... Извините, Сергей
Сергеевич... Сию бы минуту...
- Да у меня семейного очага нет, Иван Васильич! - промолвил пассажир.
- Вы, верно, спать хотите, Сергей Сергеич? - с дипломатической целью
спросил доктор.
- И очень.
С этими словами пассажир встал и, сделав общий поклон, ушел в каюту в
сопровождении Каврайского.
Когда шампанское было выпито и пора было расходиться, старший офицер не
без таинственности произнес:
- А ведь загадочный пассажир!
Почти все согласились, что загадочный.
Были разные предположения: или у пассажира на душе преступление, или он
- государственный преступник, бежавший из Сибири, или политически
неблагонамеренный человек.
Доктор и Каврайский протестовали против всех предположений.
- Но кто же он такой? - допрашивали офицеры.
- Отчего не объяснит, кто он?
В течение двух дней пассажир сидел в каюте и что-то писал. В
кают-компании он по-прежнему был малоразговорчив и на вопросы отвечал
лаконически. От предложения доктора дать взаймы он отказался.
Он поблагодарил доктора и сказал:
- Я могу зарабатывать везде... А у меня теперь скромные привычки!
Пассажир заинтересовал всех офицеров. А старший офицер даже начинал
трусить. И перед приходом в Каптаун доложил и без того озабоченному
капитану:
- Как бы чего не вышло, барон... Если пассажир и вдруг... опасный
злоумышленник.
- Так нам какое дело... Мы спасали человека в море! - негодующе сказал
барон. - И почему он должен быть злонамеренным?
Однако и барон был смущен. Ведь в самом деле он так и не знает, кто же
у него пассажир. Надо же обозначить в рапорте, какого звания спасенный...
- Как же выйти из этого затруднения? - спрашивал барон.
- Очень просто. Спросите у пассажира... И пусть покажет паспорт...
- Пфуй, как вам не стыдно, Евгений Николаевич! Пфуй! Schande!..* Я и
так поверю, что он скажет... И по долгу службы спрошу... И запишу, как он
покажет...
______________
* Срам! (нем.).
Когда "Руслан" бросил якорь и пассажир пришел проститься с капитаном,
барон крепко пожал руку Курганина, пожелал всего лучшего и, краснея,
прибавил:
- Извините... Мне придется написать в рапорте, кого нам бог привел
встретить в океане и отвезти в Каптаун... Ваше звание... или чин... или...
ну, как вам угодно, Сергей Сергеевич... А мне никакого нет дела...
извините... Или...
Пассажир улыбнулся и подал свой заграничный паспорт.
- О, мне не надо... Не надо...
- Так, верно старшему офицеру необходимо. Не угодно ли...
Старший офицер взял и прочитал:
"Отставной статский советник князь Сергей Сергеевич Курганин".
Евгений Николаевич, несколько сконфуженный, возвратил пассажиру
паспорт.
Курганин простился с офицерами и с некоторыми матросами и уехал на
берег.
Когда все офицеры узнали, кто был пассажир, он сделался во мнении всех
еще более загадочным.
Впервые - в газете "Русские ведомости", 1901, Э 349, с подзаголовком:
"Святочный рассказ". Для сборника "Маленькие рассказы", СПб., 1902, рассказ
был подвергнут стилистической правке.
Стр. 352. Что бы нам зайти на Мыс... - Имеется в виду мыс Доброй
Надежды на южном побережье Африки.
Стр. 353. ...сколько каждый выплыл ценза... - По "Положению о морском
цензе" 1885 года производство в каждый следующий чин во флоте было
обусловлено "совершением определенного для каждого чина числа плаваний".
Стр. 356. Вальпараисо - город на Тихоокеанском побережье Чили.
Стр. 357. "Есть много, друг Горацио..." - незавершенная цитата из
трагедии Шекспира "Гамлет". Гамлет говорит: "Есть много, друг Горацио, тайн"
(акт 1, сц. 5).
Стр. 358. Каптаун (Кейптаун, Капштадт) - город на южном побережье
Африки.
Стр. 359. Скажите, пожалуйста, какой Иосиф прекрасный!.. - Иосиф
Прекрасный - имя библейского юноши, проданного братьями в рабство в Египет,
где при дворе фараона его тщетно пыталась соблазнить жена царедворца
Потифара (Пентефрия). Его имя стало синонимом целомудрия.
В.Гуминский
Популярность: 1, Last-modified: Sat, 29 Mar 2003 09:11:38 GmT