© Copyright Valery Segal 1996, Library of Congress, USA
Жду читательских откликов.
Пишите по адресу: [email protected]
Home Page: http://home.att.net/~valyana/
Валерий Сегаль
Автор считает своим долгом предупредить
возможного читателя, что действие этого
рассказа происходит в вымышленной стране.
Поэтому возможные попытки определить место
действия не имеют никакого смысла. Подобная
история могла случится почти в любой стране.
Пожалуй это типичная для ХХ века история.
Х. проснулся и посмотрел на часы -- половина седьмого.
Обыкновенно он вставал в семь. Правильнее сказать -- в семь
звонил будильник, а Х. после этого еще минут
пятнадцать-двадцать мучился, не находя в себе сил вылезти
из-под одеяла. Но в этот день он вскочил сразу.
День предстоял особый. Первый вторник августа. Первый
вторник после первого понедельника. День Выборов. Сегодня народ
будет выбирать президента страны, а Х. пойдет голосовать
впервые в жизни.
Х. стоял под душем и размышлял.
Скоро ему исполнится двадцать семь лет, а он еще ни разу
не голосовал. Так уж сложилось: он достиг совершеннолетия
вскоре после предыдущих выборов, а президента выбирают раз в
шесть лет. За прошедшие шесть лет Х. закончил образование,
достиг неплохого для своего возраста положения по службе,
обзавелся семьей, стал членом престижного клуба. Трудно даже
поверить, что все эти годы политическая жизнь страны
развивалась абсолютно без его участия. С сегодняшнего дня все
будет по-новому. Сегодня народ продемонстрирует свою волю, и в
этом народном выборе будет присутствовать малая толика участия
Х. Совсем малая, но в этом и заключается демократия. За эту
малую толику предки Х. и дрались в войнах за независимость и
свободу. Из-за этой толики у Х. сегодня приподнятое настроение.
Именно поэтому он так бодро встал, и на сорок минут раньше
обычного вышел на кухню.
Обыкновенно Х. не успевал толком позавтракать, cегодня все
было иначе. Сегодня он располагал и временем, и аппетитом. Он
заварил дорогой, пахнущий орехами кофе и принялся жарить
яичницу.
По случаю Выборов предстоял сокращенный рабочий день. В
десять Х., как всегда, выйдет в кафетерий курить и пить кофе с
Джонсом и Лоретти. При этом Джонс конечно будет
разглагольствовать, что, мол, голосуй, не голосуй -- один хрен,
налоги растут, и, как следствие, -- засилье евреев в городе.
Лоретти скажет, что если налоги снижать, в городе появятся
негры, и еще неизвестно -- что лучше. Х. не будет им возражать.
Он даже не скажет им, что собирается голосовать. Возможно,
когда-нибудь, в зрелом возрасте, он будет рассуждать также, как
они. Он даже понимает это, но все равно ощущает сегодня в своей
душе какую-то гордость.
Х. с удовольствием смотрел, как шипит и пузырится на сале
яичница. Время от времени он приподнимал сковороду за ручку,
слегка покачивал ее и любовался тем, как глазунья мягко плавает
в сале. Именно такую яичницу он любил.
Джонс и Лоретти, как и многие другие служащие Фирмы, живут
в маленьких предместьях, в пригородной зоне, а Х. -- коренной
горожанин. В Городе конечно много и евреев, и негров, но Х.
всегда верил, что хороших людей в Городе больше, чем плохих.
Х. распахнул окна и впустил в кухню волшебный аромат
зарождающегося прекрасного летнего дня. Так пахнет далеко не
везде, а только в странах, где природа сумела совместить обилие
зелени с умеренной влажностью воздуха. Так пахло в Городе, и Х.
один раз в год, возвращаясь из летнего отпуска, узнавал родной
воздух уже на трапе самолета.
Х. ел яичницу ложкой прямо со сковороды и запивал ее
соленым и перченым томатным соком. В этом тоже было нечто
глубоко демократичное. Безбожная медицина считала вредными и
яйца, и соль, но предки Х. исстари употребляли эти продукты, и
именно на яйцах с салом, томатном соке и вере в Бога выросли
поколения сегодняшних избирателей.
Х. пил кофе и смотрел в окно. Все было как всегда. В
центре площади Согласия, в окружении шестнадцати дубов, гордо
возвышалась бронзовая фигура генерала Тимоти Ф. Клэнтона.
Шестнадцать дубов, расположенных по кругу, символизировали союз
шестнадцати провинций, а в центре -- огромная статуя
основоположника этого союза.
Х. налил себе еще кофе. Теперь он вспоминал эпизоды
военной и политической карьеры Т. Ф. Клэнтона. К биографии
знаменитого генерала многократно обращались видные писатели и
кинорежиссеры. В чем-то они идеализировали своего героя, и Х.
это понимал, но он считал эту идеализацию естественной,
закономерной и правомочной. В последние годы все чаще звучали
голоса, объявлявшие многие деяния Т. Ф. Клэнтона
небезупречными, а порой и просто преступными. Нередко эти
заявления проникали в прессу, но они никак не отражались на
официальной версии и воспринимались налогоплательщиками лишь
как очередное свидетельство наличия в стране свободы слова,
некогда провозглашенной, кстати, именно Т. Ф. Клэнтоном. Также
рассуждал и Х. Более того: тот факт, что радикальные выкрики
оппозиционеров действовали лишь на руку системе, Х. вполне
логично рассматривал как доказательство правильности самой
системы.
Джонс, правда, мыслил иначе, но Джонс и сам был радикалом
и отличался от вышеупоминавшихся разве лишь тем, что высказывал
свои суждения только у себя дома, да в служебном кафетерии. Х.
никогда не соглашался с Джонсом, но всегда считал, что каждый
вправе иметь свою точку зрения, лишь бы она не выходила за
рамки законности. Тут, правда, Джонс неизменно заявлял, что
рамки эти слишком размыты, и что все это крайне неясно.
Х. снова посмотрел в окно. Площадь Согласия. Х. уже не
помнил, согласие кого и с кем это название увековечило, но оно
ему нравилось. Была в этом названии и добропорядочность, и
революционность одновременно. Причем, добропорядочность
нынешняя, а революционность старая. Х. хорошо помнил портреты
революционеров Великой эпохи: высокие лбы, пламенные взоры,
наглухо застегнутые голубые мундиры. Да, то было жестокое
время, но без тех войн не было бы сегодняшних Выборов. Нынешние
потенциальные революционеры не чета тем. Телевидение иногда
показывало этих смуглолицых (или просто грязных?) кликуш; они
не потомки тех благородных бунтарей-мыслителей. Потомки таких,
как Т. Ф. Клэнтон, теперь известные политики в мирных дорогих
костюмах, с умеренно высокими лбами, но с неизменно счастливыми
улыбками. Вероятно, это их согласие с идеями старых
революционеров отражало в себе название живописной площади,
возле которой жил Х. Да и назначение сегодняшних Выборов как
раз в том, что добропорядочные граждане выразят свое согласие
(опять это мудрое слово!) с этими улыбающимися политиками,
ежедневно глядящими на них с телеэкрана. При этом не важно кого
именно выберут. Важно, что выберут одного из этих людей, а не
какого-нибудь там Джонса.
Х. допил кофе и вернулся в спальню. Линда еще спала. Он
всегда возвращался в спальню после завтрака, и почти всегда
Линда еще спала. Она работала дома и вставала поздно. Благо,
она могла это себе позволять, поскольку дети всегда спали
спокойно. Поцеловав спящую Линду, Х., как всегда, заглянул в
детскую спальню, где почти синхронно посапывали четырехлетний
Том и трехлетняя Берта.
Затем Х. не спеша завязывал новый (по случаю Выборов!)
галстук и проверял содержимое своей спортивной сумки. После
службы он проголосует и отправится в клуб. Он посещал
спортивный клуб три раза в неделю -- по вторникам, четвергам и
субботам -- вот уже несколько лет и почти никогда не изменял
этому распорядку. Лоретти говорил, что в клубах слишком много
негров, а Джонс придерживался своих взглядов, но никому их не
навязывал. Джонс подразделял все дни на пивные, водочные и
винные -- в зависимости от погоды. Нынче предстоял теплый
солнечный день, и после службы Джонс пойдет пить пиво. В пургу
и в стужу он отдавал предпочтение водке, а в унылые дождливые
вечера согревал грудь красным вином. При этом у Джонса не было
никакой системы, он всецело зависел от погоды.
Х. вышел на улицу на десять минут раньше обычного и решил
не садиться в метро на площади Согласия, а пройтись пешком до
следующей станции. Он подумал, что хорошо бы приучить себя
вставать на четверть часа раньше и совершать такую утреннюю
прогулку ежедневно, по крайней мере летом. Ведь идти ему
предстояло вдоль бульвара Свободы, утопающего в зелени и
украшенного статуэтками всех двадцати четырех президентов
страны. В такое прекрасное утро это поистине волшебная
прогулка!
Но, как известно, человек предполагает, а Бог тасует
судьбы, как карты. В тот день Х. не дошел до бульвара Свободы.
Он даже не успел выйти на площадь Согласия. Он только миновал
двор и вошел под арку...
К нему подошли двое. Красивые молодые люди; модно
причесанные; в ладно сидящих костюмах; подчеркнуто вежливые,
даже предупредительные. "Господин Х.?" -- уточнили они, и
извинились, и предъявили удостоверения сотрудников
безопасности, и снова извинились, и предложили Х. проследовать
за ними. Х. недоумевал; он утверждал, что это какая-то
чудовищная ошибка; он говорил, что опаздывает на службу.
Молодые люди с предельной вежливостью отвечали, что если это
ошибка, то все неминуемо разъяснится, а сейчас Х. должен
успокоится и следовать за ними, что это совсем недалеко, и у
них машина.
Х. так и не вышел в то утро на площадь Согласия, потому
что поджидавшая его автомашина сотрудников безопасности стояла
тут же, под аркой.
Минуту спустя предельно возбужденный Х. уже сидел в
автомашине на заднем сидении. Один из молодых людей разместился
рядом с ним, другой -- впереди, возле шофера.
Х. не покидало ощущение, что вот-вот все разъяснится, что
молодые люди сейчас сверятся с какими-нибудь списками (должны
же быть какие-то списки!), обнаружат ошибку и извинятся. Но
молодые люди и не думали заглядывать ни в какие списки. Тот,
что сидел рядом с Х. вежливо улыбался и успокоительно держал
руку на плече Х. Другой сидел неподвижно и смотрел вперед.
Сперва они ехали по бульвару Свободы, затем свернули на
Континент Avenue -- широкую, быструю современную автостраду, в
строительство которой немалый вклад внес отец Х. Обычно Х. этим
гордился, но сейчас его мысли были заняты совсем другим.
То, что происходило, абсолютно не укладывалось в его
привычные представления. Разумеется, совершалась какая-то
нелепая ошибка, но сколько времени пройдет, прежде чем эта
ошибка откроется? Х. опоздает на службу, где сегодня и без того
короткий день, а может быть даже не успеет проголосовать.
Впрочем, его наверняка везут в государственное учреждение, и,
может быть, ему удастся проголосовать прямо там. Скорее всего
так и случится, и все образуется, хотя в такой день
государственные службы могли бы работать и почетче.
Х. пытался сообразить, арестован он или нет. Конечно проще
всего было спросить об этом у сидевшего рядом с ним молодого
человека -- такого вежливого и предупредительного, но Х.
стеснялся. Ему казалось неловким спрашивать о вещах, в которых
каждый гражданин, по-видимому, должен разбираться. Из книг он
помнил, что при аресте, вроде бы, арестуемому предъявляют
ордер, но как должен выглядеть этот ордер, Х. не знал. Он
помнил, как молодые люди показывали ему свои удостоверения, и,
кажется, в руках у одного из них была еще какая-то карточка.
Может это и было постановление на арест? Впрочем Х. точно не
помнил; может никакой карточки и не было.
Да и почему она должна была быть!? Разумеется, Х. вовсе не
арестован. Даже ничего похожего! Арестованных возят совсем
иначе, а на него даже не надели наручников. Просто симпатичные
молодые люди, сотрудники департамента государственной
безопасности, попросили его заехать в их ведомство и даже
любезно согласились подбросить его на служебной машине.
Возможно, органам требуется его помощь. Все же Х. чувствовал,
что это не совсем так.
Они остановились на Клэнтон Avenue возле современного
двадцатидвухэтажного здания. Х. узнал "Серый Дом" -- главное
здание департамента государственной безопасности в Городе.
Молодые люди вышли из машины, и один из них жестом
предложил Х. последовать их примеру. Другой в это время стоял
на тротуаре, улыбался и одной рукой слегка приглаживал волосы
на затылке, как бы поправляя и без того безукоризненную
прическу. Х. вышел из машины и сопровождаемый молодыми людьми
вошел в "Серый Дом" через тяжелую вертящуюся дверь. Прямо за
дверью оказался маленький барьерчик, за которым сидел дежурный.
Молодые люди предъявили ему свои удостоверения и поздравили его
с днем Выборов. При этом один из них все продолжал поправлять
свою прическу, а другой ослепительно улыбался и поминутно
зачем-то перекладывал из одной руки в другую свой изящный,
крокодиловой кожи дипломат.
Здесь же, прямо у входа, Х. попросили пройти сквозь
кабинку, аналогичную той, сквозь которую проходят пассажиры
перед авиарейсом. Одновременно с этим просветили и его
спортивную сумку, а затем вернули ее ему с извинениями и
улыбками.
Х. осмотрелся кругом. Огромный холл выглядел очень
оживленным. Строго одетые служащие с неизменными дипломатами,
множество аккуратно наклеенных объявлений на стенах, несколько
высоко подвешенных телевизоров, уже транслировавших репортаж о
ходе Выборов. Группы ожидающих возле дверей лифтов были весьма
многочисленны: по всей видимости приближалось время начала
рабочего дня. Х. никогда бы не подумал, что служащие "Серого
Дома" столь рано приступают к своим обязанностям.
Х. шел между двумя своими провожатыми, и они проследовали
мимо всех лифтов и пошли по длинному, тускло освещенному
коридору, уводившему в глубь здания. Коридор этот почему-то был
пустынный, и в самом конце его оказался еще один лифт, менее
парадный, чем те что в холле. Х. искательно заглядывал в глаза
молодым людям, но те по-прежнему воздерживались от каких-либо
объяснений и встречали взгляды Х. лишь корректными улыбками и
вежливыми кивками.
Они вошли в лифт, и один из молодых людей нажал какую-то
кнопку, Х. не успел разглядеть -- какую именно. По тому, как
тронулся лифт, Х. показалось, что они поехали вниз, а не вверх,
и это неприятно его удивило. Он не мог -- или не хотел --
объяснить самому себе, почему этот факт удивил его неприятно,
но что-то неприятное в этом было. С чем-то нехорошим это
ассоциировалось в его подсознании. Он посмотрел на кнопки:
обычная нумерация -- от одного до пяти. Только вот почему до
пяти? Этажей-то ведь двадцать два! И опять он подумал, что лифт
вроде бы поехал вниз, а не вверх.
Лифт остановился, бесшумно отворились двери, и один из
молодых людей поклонился и вежливым жестом предложил Х. выйти
из кабины первым. Они очутились в строгом, почти мрачном
коридоре со скамейками перед множеством обитых черной кожей
дверей. Коридор был пуст. Один из молодых людей -- тот, что все
время поправлял свою прическу -- безукоризненно вежливым жестом
предложил Х. сесть на скамейку возле ближайшей от лифта двери,
а сам без стука вошел в эту дверь. Другой молодой человек --
тот, что с дипломатом -- сел рядом с Х. и, предупредительно
улыбаясь, попросил Х. ждать и не волноваться.
Х. почему-то нервничал, хотя сам не понимал -- почему.
Ведь его привезли в уважаемое государственное учреждение, а он
очень благополучный и лояльный гражданин. Вероятно требуется
его помощь, а может быть ему хотят даже предложить
государственную должность. Все же Х. почему-то казалось, что
это не совсем так. А тогда как? Может быть органам стало
известно о нелояльности Джонса, и Х. должен дать
соответствующие показания? Что ж, он готов. Но вдруг тогда
поинтересуются, почему он сам не приходил, чтобы поставить
органы в известность о преступном мышлении Джонса. Но ведь он
не понимал, что Джонс преступно мыслит; он наивно полагал, что
Джонс пользуется гарантированной всем гражданам свободой слова.
Х. расстроился: выходило, что он не понимает, где кончается
свобода слова, и начинается преступление. Впрочем, что за чушь
ему лезет в голову! Х. совсем запутался в своих мыслях, вконец
расстроился и почувствовал облегчение, когда молодой человек с
безукоризненной прической вышел из кабинета и пригласил Х.
зайти. Подобное же облегчение Х. нередко испытывал во время
визитов к зубному врачу. Порой его подолгу беспокоил
какой-нибудь зуб, а он все не решался обратиться к дантисту,
рисуя в своем воображении всяческие ужасные картины. Затем он
наконец решался и приходил в дантисткий офис, и долго сидел в
коридоре, и мучился от страха, ожидая своей очереди. А потом он
входил в кабинет, и все страхи почему-то оставались позади.
Нечто подобное происходило и сейчас.
Х. вошел в кабинет, а молодые люди остались в коридоре. Х.
оглядел кабинет. За большим столом, заваленным деловыми
бумагами, сидел добродушный лысый человек в больших роговых
очках; рядом, на специальном столике, стоял компьютер, и Х. не
мог видеть -- включен он или нет; в углу работал телевизор: шел
репортаж о ходе Выборов. Х. невольно испытал некоторое
облегчение: эта лысина взамен безукоризненной прически, этот
работающий телевизор придавали обстановке какую-то обыденность,
и Х. почувствовал себя спокойнее.
-- Быть может, это утро не слишком доброе для вас,
господин Х., но все же -- с добрым утром! -- вежливо произнес
лысый.
-- Здравствуйте, -- ответил Х. и тут же с энтузиазмом
спросил: -- Как проходят Выборы, разрешите полюбопытствовать?
-- Выборы? -- удивился лысый, но тут же спохватился. --
Ах, да! Выборы проходят весьма и весьма успешно. Только что
передали, что за первый час проголосовали на четыре процента
больше избирателей, чем за такой же период шесть лет назад.
Пока Президент лидирует с небольшим перевесом.
-- Интересно! -- с воодушевлением сказал Х., попеременно
поглядывая то на лысого, то на экран.
-- Да, конечно, -- согласился несколько удивленный лысый.
-- А у меня к вам, собственно, всего несколько вопросов.
-- Пожалуйста, к вашим услугам, -- сказал Х., несколько
затуманиваясь.
Лысый взглянул на свой компьютер, понажимал какие-то
клавиши и внезапно спросил:
-- Господин Х., известно ли вам, за что вы арестованы?
Х. ответил не сразу. Разумеется, он не очень удивился; он
уже был готов к этому, но все же расстроился.
-- Нет, -- произнес, наконец, Х. -- Я даже не знал, что я
арестован. Вероятно, это какое-то недоразумение.
-- Возможно, -- серьезно сказал лысый и отпечатал что-то
на компьютере. Затем он вновь перевел взгляд на Х. Пожалуй, в
его глазах можно было прочесть сочувствие арестованному.
-- Если я арестован, -- нерешительно произнес Х., -- то я
бы хотел, чтобы меня допрашивали в присутствии моего
адвоката... Или...
Он и сам не знал, что он хотел добавить в качестве
альтернативы.
-- Разумеется вас будут допрашивать в присутствии вашего
адвоката, господин Х., -- заверил лысый. -- Но я вовсе не
следователь, и допрашивать вас не собираюсь. Я даже не имею на
это права. Я всего лишь скромный сотрудник отдела статистики, и
в мои обязанности входит задать вам несколько вопросов, на
которые вы даже не обязаны отвечать.
И он действительно предложил Х. несколько простых, явно
несущественных вопросов и ввел ответы арестованного в
компьютер, что, по-видимому, являлось обычной в таких случаях
формальностью. Среди прочего он спросил, за кого Х. собирался
сегодня голосовать. Х. отвечал рассеяно; он был явно расстроен
и никак не мог собраться с мыслями.
-- Вероятно, сейчас вас отведут в камеру, -- сказал в
заключение лысый, -- и ваша дальнейшая судьба от меня никак не
зависит. Желаю вам всяческих успехов, господин Х.
-- Благодарю вас, -- сказал Х. -- Надеюсь, что это
недоразумение быстро выяснится, и я еще успею проголосовать.
-- От всей души вам этого желаю, -- ответил лысый,
печально глядя на арестованного.
Х. показалось, что лысый размышляет сейчас о допускаемых
порой даже компетентными органами нелепых ошибках, которые
приводят к столь неприятным для честных граждан последствиям.
Х. был недалек от истины. "Разумеется этот болван никогда и в
мыслях ничего неблагонадежного не держал, -- думал сейчас
лысый. -- Однако теперь он уже слишком много знает..."
Х. вышел из кабинета, и двое молодых людей снова повели
его к лифту. Он больше не улыбался и на какое-то время даже
позабыл про Выборы. Он ушел в свои мысли и опять не заметил, на
какой этаж они поехали. Из лифта они вышли в мрачный коридор, в
котором через каждые двадцать шагов стояли вооруженные
дежурные. Молодые люди вежливо поклонились Х. и передали его
одному из таких дежурных, что-то ему при этом сказав;
поглощенный своими думами Х. не расслышал, что именно. Дежурный
молча провел его в одиночную камеру, и запер за ним дверь. При
этом ключи как-то особенно, по тюремному гулко, звякнули в
замке.
Камера была довольно чистая и очень маленькая; кровать,
унитаз и умывальник едва помещались в ней, окна не было. Х. сел
на кровать, положил рядом с собой сумку и обхватил голову
руками. Всё происходившее совершенно не укладывалось в его
голове. Его утешала лишь мысль о том, что всё это не может
продолжаться долго. Его даже не переодели, и сумку ему
оставили. Несомненно, его скоро должны вызвать к следователю, а
там он позвонит своему адвокату, и всё образуется. На работу
он, конечно, сегодня уже не поедет, а проголосует и отправится
прямо домой. На работу можно будет позвонить. Оттуда уже
возможно и так звонили Линде, и она сейчас сходит с ума и
поднимает на ноги весь город. От этой мысли Х. разнервничался
окончательно, встал с кровати и нетерпеливо заходил по камере.
Он вдруг почувствовал голод и какие-то несвойственные ему рези
в желудке. Интересно, будут ли его здесь кормить. Впрочем, он
поморщился, представив себе, как тут, должно быть, кормят.
Лучше уж подождать до дома, подумал он.
Прошло несколько часов, а Х. все не обретал покоя.
Поминутно он посматривал на часы; время текло ужасно медленно.
Наконец, в четвертом часу пополудни вновь загремели ключи,
дверь камеры отворилась, и все тот же дежурный передал Х. в
распоряжение двух незнакомцев в грубых черных комбинезонах. Эти
двое опять повели Х. к лифту. Х. хотел с ними заговорить, но
почему-то не решался. Он опять не обратил внимания, на какой
этаж отправился лифт. Наконец, он спросил:
-- Меня везут к следователю? Могу я позвонить своему
адвокату?
Один из незнакомцев покивал головой и ответил:
-- Скоро тебе будет и следователь, и адвокат.
Другой как-то странно хмыкнул.
Х. посмотрел на часы и задал новый вопрос:
-- Как вы думаете, успею ли я еще сегодня проголосовать?
Спросив об этом, он тут же понял, что задал совершенно
идиотский вопрос: ведь этим людям едва ли известно, что он
абсолютно невиновен и арестован явно по ошибке. Тем не менее
человек в черном не колеблясь ответил: "Успеешь", и снова
покивал головой, а другой опять как-то странно хмыкнул.
Они вышли из лифта и очутились в очень коротком, почти
темном коридоре. Коридор этот заканчивался шахтой глубиной
около трех метров. Почти такую же шахту Х. видел на своей
работе. Там ее использовали для прессования мусора; электронное
устройство приводило в движение стальные горизонтальные прессы,
которые и образовывали пол и стенки шахты.
Х. вдруг понял, что сейчас произойдет, и не ошибся.
Человек в черном, тот, который хмыкал, сильно толкнул его, и Х.
свалился в шахту. Другой палач, более словоохотливый, включил
пресс. Х. успел еще ужаснуться, подумав, какая страшная смерть
ему предстоит, но к счастью, времена средневековой жестокости
давно канули в лету: словоохотливый достал пистолет и выстрелом
в голову избавил Х. от мучений.
На другой день в здании Фирмы, прямо перед входом в
кафетерий, висело объявление:
С глубоким прискорбием мы извещаем, что вчера утром на
углу проспекта Революции и 27ой линии произошла крупная
дорожная катастрофа. К сожалению, среди погибших оказался наш
сотрудник Х.
Выражаем наши искренние соболезнования семье Х.
Сотрудники, как водится, приужахивались, а затем
равнодушно расходились по своим местам. Имелась для них в этом
деле и приятная сторона: было что обсудить и скрасить тем самым
длинный и скучный рабочий день.
В десять часов Джонс и Лоретти, как всегда, отправились в
кафетерий.
-- Одного не понимаю: какой черт понес его на 27-ую!? --
не уставал повторять Лоретти.
-- Все это вообще крайне неясно, -- время от времени
бурчал Джонс. -- Очень, очень неясно.
-- А что еще тут неясного? -- спрашивал Лоретти, но Джонс
лишь презрительно пожимал плечами.
Впрочем, Джонс всегда был радикалом.
1997 г.
Популярность: 1, Last-modified: Sun, 10 May 1998 04:48:09 GmT