-----------------------------------------------------------------------
Сборник "Чешская фантастика". Пер. с чеш. - Р.Разумова.
OCR & spellcheck by HarryFan, 27 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
В январе прошлого года все газеты сообщили о трагической гибели лорда
Эсдейла, экспедиция которого была якобы занесена снежным бураном при
переходе через открытое ветрам горное плато в Гималаях. Клянусь своей
честью и совестью, это абсолютно ложное, не соответствующее
действительности сообщение. Я единственный человек, знающий, почему лорд
Эсдейл исчез в Гималаях, и готов под присягой свидетельствовать следующее.
Мы встретились с лордом Эсдейлом в тридцатых годах, когда он тайно
приехал ко мне в Марквартицы. Я преподавал рисование в школе и ведал
местными краеведческими коллекциями. Марквартицы находятся, так сказать,
по соседству с Вьестоницами, где в делювиальных отложениях профессор
Эбсолон нашел женскую статуэтку из слоновой кости, получившую потом
известность под названием вьестоницкой Венеры. Во время своих
краеведческих экспедиций между Вьестоницами и Марквартицами я обнаружил
много старых, полузасыпанных пещер с остатками животных каменного века.
Мне даже удалось найти сломанный бивень мамонта (Elephas primigenius),
которому я решил отвести самое почетное место в школьной коллекции. В это
время нас навестил мой тесть Иозеф Жабка, владелец небольшой фабрики
шоколадных конфет в Микулове. Жабка уговорил меня никому не отдавать
бивень.
- Ты рисуешь и занимаешься резьбой, - сказал он, а спустя некоторое
время предложил нечто, похожее на сделку. - Тебе, вероятно, не трудно
вырезать из древней кости такую же фигурку, какую нашли в Вьестоницах, а
потом вымазать ее глиной и землей.
- Зачем?!
- Неужели ты намерен до конца дней своих торчать в деревенской школе и
получать несколько жалких сотен? Моя дочь привыкла к лучшей жизни...
Они уговаривали меня в течение нескольких недель. Я любил свою жену. К
тому же наш директор упрекнул меня в том, что я забочусь о своих
краеведческих коллекциях больше, чем об учениках. Мы повздорили, он
угрожал мне дисциплинарным взысканием и увольнением с государственной
службы. А тут еще мой тесть продолжал утверждать, будто две "древние"
статуэтки обеспечили бы нас на всю жизнь: мол, агент, поставляющий ему
какао, связан в Лондоне с купцом, торгующим древностями. Этот агент как
раз приехал в Брно. Мне пришлось за одну ночь вырезать вторую вьестоницкую
Венеру. Бивень крошился, и я начинал все снова и снова. Затем,
руководствуясь книгой о четвертичном периоде, я вырезал еще фигурку
мамонта и покрытого шерстью носорога (Coelodonta antiquitatis). Тесть
показал мои произведения агенту по продаже какао. Мы ждали несколько
месяцев, но никаких известий из Лондона не поступало, хотя мы послали туда
мои фигурки, а тесть разыскал в Вене какого-то профессора, который
засвидетельствовал, что это действительно художественные произведения
доисторических людей каменного века. Я уже подумывал о том, как бы
помириться с директором, и решил при первой же встрече выгнать тестя и
возобновить дружбу с его микуловскими рабочими, с которыми когда-то ходил
вместе в школу. Но как-то раз, - кажется, это была суббота, - перед школой
остановился автомобиль иностранной марки. Из него вышел элегантный
господин в простроченной шляпе ручной работы, какие не носят в наших
краях. Ему пришлось пригнуться, чтобы войти в мой кабинет. Он протянул мне
левую руку.
- Лорд Эсдейл, - представился он на плохом немецком языке. Я
прикоснулся к его правой руке. Это был протез. - Львы, - лаконично пояснил
Эсдейл и сел под чучелом редкой песочной змеи. - Я приехал по поводу ваших
подделок...
- Статуэтки, безусловно, подлинные, - дерзко ответил я.
- Бивень подлинный, это верно. Потому я и приехал. Не стоит упираться.
Статуэтки очень милы, и я рад, что в наше рациональное время - age of
reason - нашелся человек с таким же художественным чутьем, как у людей
ледникового периода.
Это мало походило на комплимент. Я взглянул на себя в зеркало. У меня
рыхлое лицо и реденькие рыжие волосы, иногда я кажусь себе определенно
некрасивым. Все же я не так уродлив, как наши мохнатые пращуры.
- Я куплю ваши статуэтки. Но только с условием, - быстро добавил лорд,
увидев, как я встрепенулся, - что вы поведете меня в пещеру, где нашли
бивень мамонта, и подробно исследуете ее вместе со мной.
Тут в мой кабинет вошел разбитной венский шофер, неся в охапке
альпинистское снаряжение и дорожный мешок. Он доложил Эсдейлу, что
обеспечил ему в гостинице ночлег, и попросил расплатиться. Эсдейл протянул
ему чек. Несколько недоуменно посмотрев на меня и на мои коллекции, шофер
вежливо попрощался, сел в машину и уехал.
- Пещеры вокруг Марквартиц исследовать невозможно, - растерянно
возразил я лорду. Мне нужны были его деньги, но все же не ценой
собственной жизни. - Уже много людей заблудилось в них и потом умерло с
голоду или свалилось в пропасть. Я каждый месяц пишу об этом в Прагу. Сюда
надо посылать целую экспедицию. Здесь могут оказаться сталактиты почище,
чем в Деменовой пещере [знаменитая сталактитовая пещера в Словакии]. Но
для этого недостаточно двух человек, дорогой лорд.
- Вы боитесь? Сколько хотите за это?
Он думал, что я торгуюсь. Видимо, чувствовал себя у нас в Марквартицах,
как где-нибудь в Центральной Африке, и договаривался со мной, как с
туземным знахарем. Мне захотелось потребовать с него килограмм яблонецких
стеклянных бус и полкило пороха и тут же поджечь этот порох под его
стулом, но я раздумал. Отправил Эсдейла спать в гостиницу "У почты", а сам
долго не мог уснуть. Всю ночь напролет думал, какая из пещер наименее
опасна. На следующее утро мы тронулись в путь. Я намеревался поводить
Эсдейла в темноте, чуточку искупать его в подземном ручье, показать
полуразрушенный очаг, когда-то найденный здесь мальчишками, предложить его
вниманию кости домашних животных, которые всего лишь в прошлом столетии,
вероятно, затащили сюда лисицы - ученые ими не интересуются, но на
экскурсантов они до сих пор нагоняют страх. Однако лорда трудно было
провести.
- Замечательная пещера, - сказал он, обгладывая ножку жареной курицы,
которую я захватил для него. - Замечательная пещера, - повторил он и
остановился, равнодушно поглядев на побелевший лошадиный череп, обычно
приводивший в ужас всех посетителей. - Но вам следовало бы провести сюда
электрическое освещение. Тогда можно было бы устраивать в эти места
безопасные экскурсии даже для учащихся.
Он двинулся с места и пошел такими огромными шагами, что я едва
поспевал за ним. Мне было стыдно. Кроме того, я злился на своего тестя.
Ведь это он все затеял. Я заявил Эсдейлу, что ни в какие пещеры с ним не
пойду, потому что боюсь, и до сих пор никогда не решался в них углубиться.
Два моих товарища, однажды отважившиеся на это, теперь наводят страх на
людей, как этот лошадиный череп. У меня нет никакого желания очутиться в
музее в качестве чудом сохранившегося скелета доисторического человека. Я
- homo sapiens, разумный человек, и хочу, чтобы мои останки покоились на
кладбище, а не в делювиальных наносах.
Он ничуть не обиделся. Наоборот, подождал меня, взял под руку и закурил
трубку.
- Это доказательство, my goodness! [боже мой! (англ.)], это
доказательство. Вы действительно убеждены в том, что ваши друзья погибли
под землей?
Тогда у меня впервые мелькнула мысль, не спятил ли он.
- А что бы они стали делать там так долго? Тонда Копецкий исчез пять
лет назад.
- Так же как и моя жена, - сказал лорд, отчаянно дымя трубкой. - Это
доказательство. Вы должны пойти со мной в эти пещеры, даже если бы мне
пришлось здесь продать душу дьяволу, - сказал он.
Он повел меня в гостиницу, где снял целый этаж, вытащил из дорожного
мешка бутылку шотландского "Black and White, special brand of Buchanan's
choice old whisky, Glasgow and London". За ночь мы выпили две такие
бутылки. И к утру я узнал историю леди Эсдейл, которую тоже готов
подтвердить под присягой.
ЛЕДИ ЭСДЕЙЛ
Она исчезла пять лет назад во время первой экспедиции князя Павла фон
Л. на Гималаи. Это была вторая жена лорда Эсдейла.
- Мы хотели отправиться куда-нибудь в свадебное путешествие. Тут я
получил приглашение от князя Павла, с которым близко сошелся в
Монте-Карло. Князь Павел был странный человек. При внешности
вратаря-хоккеиста, широкий в плечах, как орангутанг, он говорил тоненьким
дискантом; казалось, что в этом мощном теле притаился другой, кем-то
запуганный, крошечный Павлик фон Л. Он женился на какой-то португальской
аристократке, семья которой сводила концы с концами лишь благодаря доходам
от больших лошадиных боен в Порту. Они прожили два года, а потом
разразился скандал. В казино, за рулеткой, какой-то отвергнутый любовник
вслух перечислил ей в лицо имена всех своих предшественников... Вероятно,
приревновал ее, словом, скандал был колоссальный. Разумеется, все женщины
меняют любовников, но обычно об этом не сообщают обществу так громогласно
и обо всех сразу. Павел чуть не убил этого человека. Но с женой продолжал
жить по-прежнему. Однако семья князя восстала против этого. Требовала,
чтобы он развелся: определенные правила приличия аристократия должна
соблюдать. Павел не согласился с семьей и стал изучать полиандрию. Он
отправился в путешествие, решив побывать у всех племен, где до сих пор
существует полиандрия, то есть где у одной женщины несколько мужей. Хотел
научно опровергнуть привычные предрассудки. А между тем его жена,
оставшаяся в Европе, применяла полиандрию на практике.
Как известно, до последнего времени полиандрия была больше всего
распространена в Тибете. Павел осел там и пригласил нас приехать туда, как
бы в свадебное путешествие. Я не опасался, что моя жена последует примеру
тибетских женщин, и мы выехали через два дня после свадьбы. Тогда я еще
ничего не знал ни о Гималаях, ни о снежном человеке.
- О снежном человеке? - переспросил я, потому что в те годы в
европейской литературе о нем ничего не писали.
- The abominable snow-man, - сказал Эсдейл. - Отвратительный снежный
человек. Туземцы называют его йети. Мы наткнулись на его следы во время
экспедиции в далекую горную деревушку, где, по рассказам, на тридцать
мужчин приходилась всего лишь одна молодая женщина: живут они в мире и
согласии, не знают ревности, отцом новорожденного считается старший в
роде. Павел полагал, что в этой горной деревушке мы сможем изучать
полиандрию, так сказать, лабораторно. Но дорога туда была невероятно
трудной. Туземные носильщики трижды хотели вернуться, нам пришлось самим
перебрасывать веревочный мост через узкую, но невероятно глубокую
пропасть. С нами произошло столько приключений, и местность была такая
непривычная и необыкновенная, что моя жена чувствовала себя совершенно
счастливой, потому что ни одна из ее приятельниц не совершала такого
изумительного свадебного путешествия. Ее приятельницы были обыкновенными
мещаночками. Гелена единственная из них получила диплом инженера и стала
конструктором на моих фабриках в Манчестере, так что мой брак с нею не был
мезальянсом, как продолжают утверждать некоторые из моих друзей. Она была
замечательной, красивой и умной женщиной. Я до сих пор люблю ее... - Лорд
Эсдейл налил и залпом выпил двойную порцию виски. При каждом упоминании о
жене он повышал голос, словно хотел убедить самого себя в ее
исключительности. - Гелена первая заметила следы. До того она дважды была
со мной в Африке. Меня всегда поражала ее сообразительность, она читала
следы лучше моего сомалийского боя. Когда мы прошлый раз ездили в Конго,
она застрелила трех самцов гориллы, и негры в деревне танцевали вокруг
нее, как вокруг богини. Следы, которые она заметила на этот раз, походили
на следы гориллы. Но как могло такое животное попасть сюда, в снежные
горы? Мы расспрашивали носильщиков. Однако они утверждали, что ничего не
видят, что мы ошибаемся, никаких следов здесь нет. Хотя потом, когда мы
поднялись на покрытое снегом горное плато, их увидел бы даже слепой.
Туземцы посовещались между собой. Видно было, что они боятся.
- Это йети! - сказал наконец самый старший. - Остается только не
обращать на него внимания, тогда он оставит нас в покое.
- А что это за йети?
Они объяснили, что это дух. Мы посмеялись над ними. Да разве дух
оставляет такие следы? Вероятно, это какая-нибудь крупная обезьяна,
живущая здесь, высоко в горах. Между тем Гелена принесла мне оружие. У
меня очень точная винтовка, купленная в Германии; до сих пор я ни разу из
нее не промахнулся. Мы пошли по этим странным следам. Князю Павлу пришлось
идти с нами. Ему не очень этого хотелось, но ведь мы были его гостями.
- Предупреждаем вас, - сказал старший носильщик, опуская свою ношу на
землю, - мы гнаться за йети не будем!
- Почему? - нахмурился я. При охоте на диких зверей я не терплю
возражений и сопротивления. Первое условие - обеспеченный тыл.
- Кто идет по его следам, никогда не возвращается... - Он повторил это
несколько раз на своем певучем тарабарском языке, остальные ему подпевали,
как при богослужении.
- Следы совсем свежие, - сказала Гелена. - Пусть носильщики подождут
нас здесь. Мы скоро вернемся.
- Вы никогда не вернетесь, - убежденно возразил старик, с грустной
усмешкой глядя ей прямо в глаза. - Не вернетесь никогда!
Он был прав.
ОТВРАТИТЕЛЬНЫЕ СНЕЖНЫЕ ЛЮДИ
Мы почти бежали по следам. Павел нес за нами снаряжение. Он признался,
что не любит стрелять в животных. У него и впрямь странный характер.
Гелена шла впереди, словно не могла чего-то дождаться. Через час мы
обнаружили пятна крови. Очевидно, тот, кого мы преследовали, поранился
где-по по пути. Кровавые пятна увеличивались. Спустя полчаса он на
короткое время остановился. На этом месте мы увидели кость. Это была
дочиста обглоданная лопатка какого-то небольшого животного. Мы тоже
остановились. Что все это значит? Если мы гонимся за обезьяной, а мы это
до сих пор и предполагали, - то ведь она не питается сырым мясом. А может,
здесь водятся такие странные обезьяны, пища которых ничем не отличается от
человеческой? Впервые мне пришло в голову, что мы напали на след настоящей
тайны и не только привезем в Европу редкую шкуру, но, быть может,
прославимся среди естествоиспытателей как открыватели нового вида
плотоядных гималайских обезьян. Казалось, мы вот-вот настигнем животное.
На всякий случай я спустил предохранитель.
Вот тогда-то все и началось. При ясном небе, на высоте почти двух тысяч
метров над уровнем моря, при температуре ниже нуля по Цельсию вдруг
разразилась гроза. Вокруг нас скрещивались молнии, и в то же время шел
снег. Мы потеряли друг друга из виду и бросились к ближайшей скале. Здесь
буран был, однако, еще сильнее. Я хотел поддержать Гелену и в темноте
наугад протянул руки, но натолкнулся на огромную лапу. Я подумал, что это
Павел, и раздраженно оттолкнул его. Тут кто-то ударил меня по голове, я
упал навзничь и потерял сознание.
Когда я пришел в себя, вокруг царила тишина. Мы были уже не под скалой,
где нас застиг буран, а оказались высоко в горах, в странной пещере, вход
в которую был завален большими каменными глыбами. Разумеется, я тотчас же
захотел выбраться из пещеры.
- Погоди! - в отчаянии воскликнула Гелена. - Под нами тысячеметровая
пропасть!
Я взобрался на каменные глыбы. Она была права. Пещера выходила к
отвесной скале, которая спускалась вниз на головокружительную глубину и
подымалась вверх за облака. Отсюда без альпинистского снаряжения нам не
выбраться.
- У меня остался только фонарик, - грустно сказал Павел. - Все забрали.
Ни одного патрона не оставили в карманах. Нет ни спичек, ни сигарет.
Я тоже осмотрел свои карманы. Мне оставили только носовой платок.
Бесспорно, во время бурана на нас напали грабители, которые, по слухам,
живут здесь как в феодальные времена. Как-то раз они послали моему
знакомому нотариусу в Лондон требование внести выкуп и в доказательство
того, что и впрямь захватили в плен его клиента, приложили к письму
отрезанный у него большой палец правой руки. Я посмотрел на Гелену. У нее
были красивые пальцы.
- Надо отсюда выбираться. И поскорее...
- Ты что, умеешь летать? Или собираешься сделать парашют из своего
носового платка?
- Зажги фонарик, Павел, и постараемся проникнуть внутрь пещеры. Только
не пытайся уверять меня, что бандиты в такой буран затащили нас сюда по
этому отвесному склону. Вероятно, они пришли оттуда, - показал я в
темноту, сгущавшуюся за нашими спинами.
- Я уже был там, - сказал Павел. - Пещера заканчивается узким ходом.
Очень извилистым и низким. У нас нет веревки, и каждый шаг в такой темноте
может стоить нам жизни. Там наверняка есть трещины. Светить все время
фонарик не может - батарейки хватит часа на два, не больше.
И все-таки мы пошли. Отправились в глубь этой пещеры. Держались за
руки, как в детских играх. Передвигались медленно, осторожно. Несколько
раз я ударялся лбом о выступы скалы, но через полчаса ход вдруг
расширился, мы смогли выпрямиться и оглядеться. Откуда-то сверху падал
свет, и в пещере царил полумрак, как в готических храмах. Павел выключил
фонарик и посмотрел вокруг. Он их увидел первым.
- Снежных людей? - задыхаясь, спросил я лорда Эсдейла.
- Нет, рисунки! - строго произнес он, так как не выносил, когда его
перебивали.
На стенах пещеры были изображения, по сравнению с которыми рисунки в
Альтамире казались детской мазней. И все же они их чем-то напоминали. На
мгновение мы забыли, что должны спасать свою жизнь, что нам, очевидно,
придется выбираться наверх по этой узенькой, светящейся расщелине, которая
теряется где-то над нашими головами, и, забыв обо всем, рассматривали эти
наскальные рисунки, словно находились в музее. Больше всего там было
зверей. Доисторический бизон, которого естествоиспытатели называют bison
priscus, больше напоминающий литовского зубра, чем американского бизона,
покрытый шерстью носорог, северный олень, лошадь, похожая на лошадь
Пржевальского, несколько оленят или серн, странные, не известные нам птицы
и мелкие животные. Это были высокохудожественные изображения. Если мы
отсюда выберемся, эта находка прославит нас на весь мир. Но как выбраться?
Я попытался взобраться вверх по расщелине, но снова и снова падал на
подставленные руки моих спутников. К тому же всех нас начал отчаянно
мучить голод. Жажду мы утоляли водой, проступавшей на стенах, но есть
здесь было нечего. Этак мы за несколько дней ослабеем от голода и начнем
медленно умирать. Пожалуй, лучше вернуться и попытаться спуститься по
стене. По крайней мере смерть будет быстрой и милосердной. Мы присели в
этом доисторическом храме и стали советоваться.
- Я думаю... - начала Гелена и застыла с открытым ртом.
Она в ужасе смотрела через мое правое плечо в ту сторону, откуда мы
пришли. Однажды я уже был в таком положении, когда охотился на леопардов
во владениях племени дробо. Тогда наш бой смотрел на меня с таким же
ужасом в глазах. Вряд ли человек может быть столь же коварным, как
леопард. Тут остается одно: сделать нечто неожиданное. Если бандит за моей
спиной думает, что я встану, и уже занес надо мной саблю, я должен,
наоборот, упасть на землю... Но я забыл о своем плане, потому что за
спиной моей жены выросла вторая фигура.
Ни тот, ни другой не походили ни на бандитов, ни на туземцев: они были
высокие и совсем голые. Оба мужчины - пожилой и молодой. Спина, грудь и
ноги каждого были покрыты длинной шерстью, а руки чуть длиннее наших. Один
нес какое-то тощее убитое животное, второй держал на плече два копья. Они
походили на обезьян с умными человеческими глазами. Издавали какие-то
звуки. Мы попытались сопротивляться и что-то объяснить, но первый из них
подтолкнул меня вперед. Он был невероятно силен, и поднял меня как
пушинку. Я сразу узнал его лапу. Вероятно, вот так же они принесли нас
сюда. Но как они взобрались босые, без веревок, по такой крутизне, да еще
с живой ношей? Времени на размышления у нас не было: нам пришлось бежать
перед ними подобно собачонкам или пленным после проигранной битвы.
Ход вел дальше, в глубь скалы. Вскоре мы вошли в пещеру поменьше - там
был очаг. Из мрака выступила молодая, статная женщина и тотчас же
принялась разводить огонь. Они высекали его кремнем, хотя отобрали у нас
спички. На нас никто не обращал внимания. А может, нас собирались изжарить
живьем? Уж очень жалкой была их добыча. Когда огонь разгорелся, появился
обросший длинной седой шерстью старик с замороженным окороком в руках. Я
подумал, что ледниковый период, собственно, был для них благодатью.
Правда, им приходилось бегать босиком по снегу, но зато они могли сколько
угодно хранить в нем продукты. Уже тогда я понял, почему они переселяются
из долин сюда, вслед за вечными льдами. Потому что охота, которой они,
видимо, живут - experto crede [поверьте опыту (ит.)] - дело нерегулярное и
сопряжено с риском. В богатых африканских лесах даже семьи, имеющие ружья,
не могут прокормиться круглый год только одной охотой. Тем более что успех
ее непостоянен.
Они бросили нам кусок полусырого окорока, испачканный пеплом, который,
видимо, заменял им соль. Я был голоден. Никогда ни один ростбиф не казался
мне таким вкусным. Значит, они хотели нас не съесть, а накормить. В
остальном мы их мало интересовали. Видимо, у них уже был опыт общения с
вооруженными людьми. Но почему они не воспользовались отобранным у нас
оружием? Я хотел им это посоветовать, я знаю толк в охоте и с
удовольствием поговорил бы с ними. Меня интересовало, как они пользуются
своими копьями. Не могут же они близко подбираться к крупному зверю? Это
было бы слишком опасно. Помню, одно эскимосское племя, где до сих пор не
научились пользоваться луком и стрелами, вообще не верило в естественную
смерть, потому что большая часть людей его племени становилась жертвой
разъяренных хищников. Они привыкли иметь дело с гибелью охотника, и для ее
обозначения у них существовало семнадцать различных слов. Может, именно
поэтому почти все жители пещеры находятся в расцвете сил? Подумал я и о
крутом склоне и о внезапных снежных буранах. Но как выжил этот старик,
который сам не может даже есть? Я видел, как женщина разжевывала каждый
кусок пищи и потом осторожно вкладывала ему в рот. Почему они так
заботливо берегут этого дряхлого старика?
- Полиандрия, - произнес рядом со мной князь Павел, и его глаза
заблестели. - Это случай более совершенный, чем в горной деревне. Самка
заботится о старейшем с такой любовью - и ни одному из охотников не
приходит в голову ревновать. Это самый чистый вид полиандрического
сожительства в мире.
- Слышите? - спросила Гелена странным, приглушенным голосом.
- Что? Ведь все молчат.
- А я слышу, - сказала она. - Они поют какую-то странную песню и о
чем-то договариваются. - Она снова стала прислушиваться.
- Так поговори с ними, - посоветовал я. - Я не слышу ни слова.
Она подсела ближе к очагу. Молодой охотник разломил кость и угостил
Гелену сырым мозгом. Так охотничьи племена выражают свою
благожелательность. Потом она удалилась с ними в большую пещеру. Там все
они начали танцевать. При этом старик ритмично ударял по стене скалы. Оба
охотника время от времени указывали на рисунки и громко подражали крикам
разных зверей. Затем стали метать легкие копья в наиболее ранимые места
своих жертв. Тут-то я понял, для каких целей предназначались наскальные
рисунки наших предков: для чего-то вроде тренировки. А эти дикари до сих
пор ежедневно учатся убивать мамонтов, которых уже никогда не встретят. Я
невольно усмехнулся. Дикари. Я оглянулся на сидевшего рядом Павла. Этот
милый человек судорожно дергался под ритм ударов.
- Павел! - окликнул я его. - Ваше сиятельство!
Но тут все заглушил женский возглас. Я прекрасно узнал его: Гелена
присоединилась к танцующим. Мне это было непонятно. Когда мы ездили в
негритянскую деревню, ничего подобного ей и в голову не приходило. Но не
бороться же мне со всеми. Я с достоинством вернулся в маленькую пещеру и
уснул там на камнях, натянув пальто на голову.
Утром меня разбудил Павел. Вид у него был несчастный.
- Я говорил с женой, - сказал он.
- С кем?
- Вообрази, она отказалась от полиандрии. Живет теперь в Мадриде с
одним старым тореадором и даже стряпает для него. Больше не хочет жить с
несколькими мужчинами одновременно. Перешла к моноандрии. Этого я никак не
мог ожидать. Теперь мне придется оставаться в Гималаях со своим смешным
исследованием до самой смерти.
- Вот уж не думал, что в этой пещере есть телефонная связь. С
удовольствием поговорю со своим секретарем в Лондоне: меня беспокоят мои
фабрики в Манчестере.
- Но здесь нет никакого телефона...
- Да очнись ты! Значит, ты не мог говорить с женой, где бы она ни была
- в Мадриде, в Порту или в Ницце. Просто тебе это приснилось.
- Но я с ней действительно говорил! - изумленно возразил Павел.
До этого ему и в голову не приходило усомниться: сон это или нет. Он и
впрямь как маленький ребенок. Когда волнуется или убеждает кого-нибудь,
срывается на дискант.
- Где Гелена?
Мы стали ее искать. Но охотники исчезли и Гелена с ними. В большой
пещере мы застали только старика, рисовавшего на стене животное, которое
вчера принесли на ужин. Я заметил, что он пользуется лишь тремя красками:
венецианской красной, темной и светлой охрой. А из чего он делает кисти?
На нас он даже не взглянул, словно нас и не было. Мне захотелось стукнуть
его. Но кто знает, может, он очень силен, несмотря на старость? Мы
направились к выходу из пещеры. Я вскарабкался на каменные глыбы. Там
лежало дамское зимнее пальто.
- Что эти бестии сделали с нею?
Я наклонился над пропастью. Надеюсь, она не рискнула спуститься по
такой отвесной скале. Вдруг мне почудилось, что я вижу ее внизу с разбитой
головой.
- Она пошла с ними на охоту, - послышалось сзади.
Я оглянулся.
- Ты сам видел? - спросил я Павла.
- Нет.
- Так откуда ты знаешь, что она пошла с ними на охоту?
- Я не знаю. Я ничего не говорил. И ничего не слышал.
Позади нас в пещере все еще стоял старик с кистью в руке, склонившийся
над своим произведением.
- Понимаю. Они объясняются без слов. Как животные или насекомые.
- Ты еще ничего не понимаешь, - снова услышал я чьи-то слова.
ОБЪЯСНЕНИЕ
Я обидел их своим сравнением. Они не животные и не насекомые. Это -
люди. Но они пошли не тем путем, что homo sapiens. Они не мыслят в нашем
понимании, не прибегают к разуму для логического анализа, для дедукции или
абстрактного счета. Это homiens sensuosi, больше всех животных развившие
свои чувства: зрение, обоняние, слух и осязание. Они воспринимают мир
гораздо лучше и тоньше, чем мы. Именно потому они так изумительно рисуют,
могут объясняться на расстоянии посредством какого-то вида телепатии,
свойственной - я верю этому - и людям, могут предвидеть погоду, спастись
от моей точной винтовки и в любой момент поймать тех, кто их преследует. В
здешних условиях это было для них необходимым. Они не строили жилищ, не
приручали животных, имели лишь самые необходимые орудия, они не жили вне
природы, но слились с ней, были ее частью - высшим видом плотоядных
животных. Как я сожалел, что не могу наблюдать за ними во время охоты.
Убежден, что, если бы кто-нибудь привел сюда леопардов, их бы уничтожили
так же, как тех гигантских медведей, кости которых мы видели в пещере у
очага.
Через несколько дней мной овладела странная апатия. Павел назвал это
состояние счастьем. Мне чудилось, что все проблемы моей жизни уже
разрешены, что я навсегда стал членом здешнего племени, которому буду
помогать, не знаю уж каким образом, был счастлив, когда Гелена принесла
свою первую добычу, и мне казалось совершенно ненужным заботиться о моих
предприятиях в Англии, об имуществе и имениях, друзьях и родственниках. Я
смотрел отсюда на жизнь в буквальном смысле слова с птичьего полета. С
одной стороны, потому, что логово этих снежных людей находилось так
высоко, а с другой - потому, что чувствовал покой и удовлетворенность,
словно от опиума, который я как-то попробовал в Гонконге еще до войны.
Павел переживал то же самое. Мы могли целыми днями сидеть и мечтать или
наблюдать, как работает старик, любоваться его рисунками или творениями
его далеких предков, по-видимому, расписавших эту пещеру еще в эпоху
мамонтов.
Но только я понимал, как это опасно. В Гонконге я все же ушел из
опиумокурильни, хотя прислуживавшая мне китаянка была очаровательнейшим
созданием в мире и ей еще не исполнилось тринадцати лет. Ушел, разбив ее
трубку. Я понимал, что то же самое надо сделать здесь: ведь апатия,
которую Павел называл счастьем, могла возникнуть под воздействием
разреженного высокогорного воздуха, бедного кислородом и действующего как
наркотик. Я не верю, что наркотики могут дать человеку счастье. Я верю в
мысль, в разум. Моя семья создала в Манчестере мануфактуры еще до
наступления эпохи пара. Мы ввели первые машины в наших краях. Испокон
веков мы были противниками религии и поддерживали науку, потому что наука
- ключ к благосостоянию нашей семьи, Англии и всего человечества. Я верю в
разум, который в конце концов переделает природу, в человека, который
покорит все окружающее и таким образом станет равным своей извечной
выдумке - всемогущему богу. Сам станет богом. Если кто-нибудь в этом
сомневается, пусть побывает в Манчестере, Руре, Силезии или Донецком
бассейне. Увидев чудеса современной техники, он перестанет сомневаться в
возможностях человека. Сейчас я буду модернизировать свои заводы - вводить
новые технические методы. Не могу я валяться на спине в Гималаях, когда
другие работают.
Но Гелена отказалась вернуться. Я заподозрил, что она влюбилась в
молодого охотника, но она объяснила, что дело не в любви, а в спокойствии
и удовлетворенности, которые дает ей здешняя жизнь. Здесь отдыхать гораздо
лучше, чем в Африке, охотясь на бегемотов. Гелена всегда была очень
чувствительна и эмоциональна, часто приходила в восторг и дома потихоньку
от всех писала маленькие акварели - я как-то случайно их обнаружил.
Пожалуй, даже верила в некое неземное существо, придумала себе какую-то
собственную веру, вроде деизма, которую приспособила к своему техническому
образованию. И всегда ощущала себя одним из существ, сотворенных высшей
силой, уважала законы природы.
- Наша цивилизация гибнет, - говорила она; руки ее были в крови только
что убитого животного. - Людей охватывает массовая истерия, они верят
политическим краснобаям, стали непостоянными, капризными, оторвались от
природы, и это их губит. Наш вид пошел по плохому пути: разум у нас
слишком развился за счет всех других чувств, которые отмирают; потому мы
болезненны и несчастны, потому отчаиваемся. Не можем жить полной жизнью. А
нам хочется жить так же, как живут вот эти люди.
- Как эти отвратительные люди? - возмутился я. - Да у тебя разума
меньше, чем у последнего здешнего туземца!
- А мне и не нужен разум. Он мне ничего не дал. Я вышла за тебя не
любя, по велению рассудка, потому что хотела подняться по общественной
лестнице. Я знаю, почему твой первый брак оказался неудачным. Таковы мы,
люди, способные при помощи рассудка подавить даже инстинкты собственного
пола...
Я не нашелся что ответить. Меня воспитывали в правилах викторианской
морали, и я не могу говорить о вопросах пола так же, как о зубах. Кроме
того, она страшно оскорбила меня. Так, значит, все-таки дело в охотнике.
Влюбилась в обезьяну. Сошлась со зверем.
Возможно ли это? Как могла это сделать женщина, получившая образование
в нашем высшем учебном заведении, с детства поступавшая разумно, женщина,
умом которой я всегда восхищался? Могу ли я поверить, что настоящие,
разумные люди не мы, а те, кто нас сейчас окружает, что там, внизу, в
долинах живут лишь уродцы с чрезмерно развитым черепом? Возможно ли это?
Нет, Гелена обманывает меня.
- Мы должны уйти отсюда, - сказал я Павлу, который с несчастным видом
слушал весь наш разговор. - Мы должны уйти, и не уговаривай, все равно я
не буду вместе с тобой изучать полиандрию. Я бы уж предпочел изучать
убийства из ревности. Думаю, что в истории человечества для этого найдется
более богатый материал.
Но как расценивать ревность? Разумно ли испытывать ее? Дает ли
что-нибудь это чувство? А может, оно смешно и ненужно?
- Я уезжаю в Англию, - заявил я. - У меня важные дела в Манчестере.
- А Гелена?
- Жена для меня умерла. Она предпочла дикарское существование.
- Завтра уйдешь, - произнес старик; Павел не слышал его голоса.
Меня это еще больше разозлило. Но снаружи уже подымался ветер. Мы
подождали до утра. Полагаю, что и разумные люди именно потому, что они
разумны, могут иногда воспользоваться иррациональными советами.
К сожалению, Павлу не помогли ни советы, ни примитивная веревка,
которую нам дал старик. Сорвавшись в десяти метрах от земли, Павел
ударился головой о колоссальный камень, а оттуда его моментально смыло
бурным высокогорным потоком. Ни один спуск не утомил меня так, как этот,
даже спуск с Грос-Глокнера. Гибель друга глубоко потрясла меня. Едва
спустившись со скалы, я упал на колени и расплакался как ребенок. Ноги у
меня дрожали от страшной усталости, руки были стерты до крови. А может, и
лучше, что князь погиб? - Вряд ли бы он утешился после измены жены. А как
я справлюсь с этим? Я вытер глаза, стал спускаться в долину и лишь на
следующий день добрался до человеческого жилья. Один из наших носильщиков
открыл мне дверь и испуганно вскрикнул, решив, что видит мой дух.
РАЗУМ В ТУПИКЕ
В Лондоне все, конечно, думали, что Гелена погибла на охоте. С
удовольствием выражали мне соболезнование. В наших кругах смерть на охоте
считается чем-то естественным. В этом отношении мы похожи на йети. Я
подкупил всех издателей и путешественников, с помощью своего адвоката
задерживал малейшие упоминания о снежных людях. Мне не хотелось привлекать
к ним внимание. Я откупался от каждого, кто хотел о них писать, нанял двух
бойких журналистов, которые высмеяли и заставили замолчать одного молодого
норвежца, упомянувшего о снежных людях в "Международном географическом
журнале". Над этим юношей смеялись все, и, хотя он путешествовал без
свидетелей, несколько выдающихся специалистов готовы были присягнуть, что
фигуры, которые он видел издали, были всего-навсего фигурами медведей.
Когда мы с ним встретились на ужине у леди Астор, он уже сам был уверен,
что повстречался с медведями.
Я хотел один на один свести счеты с этими отвратительными людьми.
Начать борьбу с ними, такую же беспощадную, как между шотландскими
кланами. Я пожертвовал значительную часть своего состояния на развитие
беспроволочной связи. Через год из своей исследовательской лаборатории я
получил аппарат величиной с портфель, благодаря которому мог объясняться с
владельцем такого же аппарата на расстоянии пяти километров. Аппарат был
дорогой, приходилось часто менять батареи, но при этом никто не требовал,
чтобы вы танцевали вокруг костра или сосредоточивались на мысли о своих
любимых. Это была связь на расстоянии, созданная разумом. Я понимаю, вам
покажется смешным, что я решил перещеголять этот снежный сброд, занимаясь
такими мелочами. Вряд ли хватило бы всей моей жизни, если бы я стал
доказывать, что победит разум, что великие идеи Ньютона и Дарвина
освободили человечество, что мы покорили природу, но иначе поступить я не
мог. Все средства были хороши, только бы вернулась Гелена. Я захвачу с
собой фотографии новых машин на моих заводах, это действительно чудеса
человеческой изобретательности, она наверняка их оценит. Докажу ей... Да,
друг мой, вы не ошиблись, я не мог думать ни о чем, кроме ее возвращения.
Хотел доказать ей, что разум восторжествует, и воображал, что таким
образом верну Гелену, а молодой охотник опротивеет ей, как шелудивый пес.
Я готовился к новой экспедиции на Гималаи. А пока что, разумеется, пытался
забыться. Приходили знакомые, утешали меня. Я просадил много денег, играя
в азартные игры, выбрасывал большие суммы на различных медиумов, за
которыми следил во время спиритических сеансов, я разбивал сердца женам
своих служащих; однако, лаская их, думал о Гелене; слушая бессмысленные
выкрики спиритов, надеялся - а вдруг появится она, говорил со своими
знакомыми только о ней. Все видели, как я страдаю, мои друзья и близкие
перестали осуждать ее и упрекать меня в мезальянсе. За год я потерял в
весе десять фунтов. И в мае телеграфировал в Катманду, что вылетаю. Мой
уполномоченный всю зиму занимался там подготовкой великолепной экспедиции,
никто никогда еще не тратил на это столько денег. Официально я готовился к
восхождению на Нанга-Парбат, но на самом деле в моей экспедиции
участвовали опытнейшие охотники, привыкшие брать хищников живьем. В своих
несбыточных мечтах я представлял себе, что, если моя жена откажется
вернуться добровольно, я привезу ее в лондонский зоологический сад под
видом самки йети, посажу обоих в клетку, буду демонстрировать их в
качестве пары снежных людей и ежедневно посылать туда экскурсии
заключенных из исправительных заведений Сохо.
Но, прибыв со своей экспедицией на нашу бывшую базу, мы не нашли и
следа горной деревни. Нам рассказали, что люди переселились отсюда в
долину, потому что в последнее время их начали тревожить йети. Они якобы
не убегали от людей, как раньше, а похищали их. Несколько человек исчезло
в горах, остальные в панике бежали. Это было первым затруднением -
пришлось вернуться за носильщиками. Между тем погода ухудшилась. Начались
метели, каких здесь никто не помнил в это время года. Ударили запоздалые
морозы, во многих местах с гор срывались лавины. Мы продвигались с
величайшим трудом. А когда погода улучшилась, оказалось, что перевал, на
котором мы когда-то обнаружили следы снежных людей, совершенно замело
снегом. Он исчез, и никто не мог найти дорогу через него. Казалось,
придется обходить весь горный массив, а это задержало бы нас месяца на
два, не меньше.
Но я не сдавался. Заказал в Дели небольшие одномоторные самолеты. Ни
дня не хотел терять. Перевезу всю экспедицию по воздуху. При этом мы
сможем обозреть владения противников. Стоило это очень дорого, но я был
богат. Я так упорно собирал все сведения о снежных людях, отдавался этой
экспедиции с такой страстью, что мои сотрудники, кажется, начали
сомневаться - нормален ли я.
Однажды в лагере появился буддийский монах и пригласил меня в
находившийся неподалеку монастырь, где я мог бы отдохнуть и побеседовать с
мудрейшим из аскетов. Но все это меня не заинтересовало, так как монах
отрицал существование йети, уверял, что они - лишь плод воображения
напуганных горцев. Мол, он сам уже давно ходит по горам в этих краях и до
сих пор ничего подобного не видел. Я выгнал его. Он слепой, глупец или
обманщик. Ничто не помешает мне выполнить задуманное, По крайней мере так
мне казалось.
Но самолеты не прибыли. Вместо них я получил молнию из Дели, в которой
сообщалось, что лондонские банки не оплачивают мои чеки. Я спешно вернулся
в Катманду. Как назло, в этот день, наконец, установилась прекрасная
погода. Но меня это уже не интересовало. Я не представлял себе, как
изменилась обстановка на бирже. Вы, вероятно, помните этот крах. Люди
стрелялись, бросались из окна, вчерашние миллионеры торговали на улицах
яблоками. Внезапно я выяснил, что моя вера в силу разума обманула меня,
что мои заводы принадлежат мне не более, чем Трафальгарская площадь. Всю
жизнь я верил в абсурд. Люди слишком несовершенны и только притворяются
разумными существами. Это опасные, капризные обезьяны, захватившие
господствующее место в мире лишь благодаря своей дерзости. И мне стало
казаться, что йети гораздо умнее. На нашу цивилизацию обрушиваются
катастрофы и ураганы пострашнее того, который я пережил в Гималаях. Но как
я был самонадеян! Готовился привезти Гелену в цепях! Я показался себе
мальчишкой, который хвастал своим автомобилем и вдруг обнаружил, что это
лишь игрушка. Меня обманули. Я разорился.
У меня остался только старый родовой замок и немного пахотной земли.
Мой адвокат со своей семьей отравился газом - перед самым кризисом он без
моего ведома вложил весь мой наличный капитал в бумаги, которые совершенно
обесценились. Я ждал, не найдется ли покупатель, который заинтересуется
землей. Мне пришлось расстаться с обстановкой замка, чтобы расплатиться со
слугами. Каждое первое число они получали что-нибудь из ампирной мебели
или старой одежды. Но слуги были мне преданы, в то время ни один из них не
покинул меня. И я не обошел их в своем завещании. Я решил умереть в самой
старой части своего замка, под портретом деда, участника англо-бурской
войны, который застрелился на этом месте, потому что во время смотра забыл
приветствовать королеву. Глубокой ночью я вычистил свой пистолет, дважды
спасший мне жизнь в Африке. Пусть теперь он спасет мою честь. Я не могу
жить нищим. Лорды Эсдейлы всегда были богаты. Я медленно вдвигал обойму в
магазин. Патроны были совсем новые, слегка смазанные. Дуло пистолета
приятно холодило. "Как Павел..." - подумал я вдруг. Ведь тогда, спускаясь
с горы, Павел не сорвался, а нарочно бросился вниз головой. Он не мог жить
без своей жены. Сон его оказался вещим: она и вправду влюбилась в
мадридского тореадора. Вот теперь и я встречусь с Павлом.
- Сантильяне дель Маре, - вдруг прозвучало рядом. Была поздняя ночь, и
в этой части замка всегда было пусто. Крыша здесь протекает, окна плохо
закрываются, слуги не решаются сюда ходить - боятся тени моего деда,
умершего здесь. - Сантильяне дель Маре, - прозвучало снова над самым ухом,
словно из дула пистолета. Это был хорошо знакомый мне женский голос, голос
Гелены. - Сантильяне дель Маре, - в третий раз произнесла она, и мне
почудилось, что она уходит. Значит, все-таки вспомнила обо мне. Без
радиоаппаратов и телевизора следит со своих гор за моей судьбой. Я,
глупец, хотел охотиться за нею, мстить ей, а на самом деле она меня любит.
И, быть может, избрала единственно правильный образ жизни в этом мире
лицемерия и половинчатого разума. Я бросился в библиотеку, находившуюся в
противоположном крыле замка, и по пути напугал старую служанку,
подумавшую, что я гонюсь за вором. Я поспешно спрятал пистолет.
Сантильяне дель Маре - местечко в Испании, в провинции Сантандер. На
следующее же утро я позвонил своему кузену в Министерство иностранных дел.
СЧАСТЬЕ
- Сантильяне дель Маре? Знаю, конечно, неподалеку оттуда находится
знаменитая альтамирская пещера. Но проехать туда невозможно.
- Почему?
- Да ты что, газет не читаешь? Какой-то генерал Лиро начал в Испании
гражданскую войну.
Мой кузен не запоминал иностранные имена и порой даже путал их с
названиями валюты.
Я занял денег на дорогу и выехал в тот же день. Гелена, несомненно,
знала, зачем звала меня туда. Меня водили по пещерам, я был там
единственным туристом. Аббат Нейль и профессор Унтермайер, которым мир
обязан исследованием тамошних пещер и многочисленными трудами о
доисторическом человеке, как раз собирались уезжать. Они настойчиво
предостерегали меня об опасности, говорили, что в Сантандере сильное
анархистское движение, фашистам, мол, придется туго, дело дойдет до
кровопролития, и оставаться здесь не стоит. Но меня не интересовала
гражданская война. Я нанял местных проводников, и они повели меня по
альтамирской пещере, довольные, что нашли работу во время мертвого сезона.
Показывали мне достопримечательности, на которых обычно не
останавливались: рисунки на стенах низких подземных ходов. К ним надо
добираться на четвереньках.
- Аббат Нейль утверждает, что доисторические люди считали бизона даром
небес, думали, что он рождается в глубине скал, и потому вызывали его
этими изображениями в переходах, лежащих глубоко в горе.
- Ерунда, - сказал я. - Жаль, что ваш аббат уехал. Я объяснил бы ему,
что доисторическим людям надо было тренироваться, чтобы с близкого
расстояния убить бизона своим коротким копьем. В этих переходах они
приучались подпускать бизона на несколько шагов и лишь потом вспарывали
ему брюхо копьем с кремневым наконечником. Посмотрите сами, - я отметил
длинную черту на огромном брюхе животного. В местных пещерах художники
пользовались светло-фиолетовой краской, какой я не встречал в Гималаях.
- И вправду, - изумился проводник.
С тех пор за мной установилась репутация крупного специалиста, который
может объяснить, почему некоторые изображения так сильно повреждены.
Никого больше не удивляло, что я брожу по местности, разыскиваю новые
пещеры и лазы. Ведь для чего-то Гелена послала меня сюда. Не собиралась же
она встретиться со мной в альтамирской пещере. Это было бы равносильно
свиданию на многолюдной площади. К тому же она назвала не Альтамир, а
Сантильяне дель Маре. Я исследовал местность целую неделю. И наконец
обнаружил нужную пещеру. Указали мне ее дети; они ходили туда играть. Она
начиналась неподалеку от каменоломни. Я стал осторожно спускаться. Дети не
решались забираться дальше нагромождения камней у подступа к пещере,
поэтому вход остался нетронутым. Я сразу понял: это нечто вроде передней,
подобной входу в гималайский лабиринт. Идти надо было осторожно, хотя на
этот раз я запасся альпинистским снаряжением и мощным фонарем. Но я был
один. Сломать ногу здесь, под землей, было равносильно верной смерти, так
как о моем походе не знали даже дети, указавшие мне пещеру. Да и
отправился я туда поздно вечером. Не хотел привлекать внимание к своим
поискам. Ведь моя экспедиция могла закончиться позорным провалом, а голос
Гелены, быть может, я слышал потому, что перед смертью нам всегда
мерещатся голоса наших близких.
В конце концов я был вознагражден. Правда, мне пришлось переправиться
вброд через подземную речку, ползти на животе и обходить спящих летучих
мышей. Но вот я очутился в сводчатом пространстве, погруженном в подземный
сумрак и напоминавшем готический храм. Изображения на стенах были еще
прекрасней и совершенней, чем в Альтамире. Но ничто не напоминало ни о
Гелене, ни о ее таинственном зове. Я решил закусить.
- Хорошо уже то, что ты пришел, - послышался женский шепот.
Вглядевшись, я обнаружил вторую, меньшую пещеру, а в ней худого,
высохшего старца, настоящий скелет, обтянутый грубой, толстой кожей с
облезшей шерстью. Он едва дышал. Я хотел накормить его.
- Я только что съел олений окорок, я сыт, - сказал старец.
Я стал смотреть по сторонам. На стенах были изображения кроликов, диких
уток, а также кошек, собак, крыс. Неужели здешние йети так низко пали, что
едят крыс?
- Ты можешь получить все, что пожелаешь. Но надо по-настоящему
желать... - послышалось снова.
Я посмотрел на этот живой труп, все еще сжимавший в руках кисть.
Поодаль стояли сосуды с красками. Был ли он действительно счастлив? Как
сохранился его род в течение целых тысячелетий, никем не замеченный, в
стороне от всей нашей жизни? Это была, вероятно, какая-то особенно упрямая
семья, если она не переселилась вслед за отступавшими ледниками. Может,
какие-нибудь жрецы, хранители местных храмов, кто знает. Надо сказать, что
изображения жрецов на их рисунках никогда не встречаются.
- Не уходи, - снова услышал я голос Гелены.
Не стану же я ждать здесь, под землей, пока этот человек умрет.
- Останься, ты должен познать истинное счастье...
Это было смешно, но в глубине души я надеялся встретить ее здесь,
думал, что она придет сюда или при помощи какого-нибудь медиума сообщит
мне, где ее обиталище в горах, как к ней добраться. Не люблю оккультные
фокусы и не намерен в них участвовать. Я принялся собирать свое
снаряжение. Завтра приведу сюда местных археологов: авось еще удастся
спасти этого старика. Это был действительно уникум.
Уходя, я споткнулся о его одежду. Какая одежда может быть у йети? Ее я
у них никогда не видел. И все-таки здесь лежала одежда начала столетия,
даже шляпа была продырявлена пулей. Уж не принадлежит ли этот старик к
нашему, человеческому виду? Быть может, это какой-нибудь сумасшедший,
нарочно забравшийся сюда, в горы, и продолжающий дело доисторических
художников? Зачем он это делает? По каким соображениям?
Но через неделю я уже держал в руках его кисть и пробовал провести
первые линии на стене. Мне не объяснить вам, зачем я это делал. Это
чувство надо испытать. В первую ночь я остался там, потому что совершенно
обессилел и хотел спать. Мне приснился удивительно реальный сон, будто я
вернулся на лоно природы, будто бегаю с Геленой по странной долине меж
ледников и пью сырую кровь диких зверей. Мне мерещилось, что мы любим друг
друга, счастливы, что все это не сон, а реальная действительность.
Мною снова овладело безразличие, которое я уже не называл апатией. Его
не нарушали никакие воспоминания. Я жестоко обманулся, поверив, что можно
достигнуть счастья рациональным путем. Мне было безразлично все, что
творится наверху, под солнцем, не страшили голод и холод, безразличны
стали родственники, человечество, Англия, весь мир. Мои машины казались
мне теперь смешными. Важно было только совершенство рисунков на стене,
только их создание казалось мне достойным человека. Я был спокоен. Был
счастлив. И наконец, понял, почему те, кто встречает снежных людей,
никогда не возвращаются. Я уже не хотел возвращаться.
ПЕРЕСТРЕЛКА
Спустя несколько дней мои мечтания нарушили странные, ритмичные
сотрясения почвы, какие не могла вызвать какая-либо нерациональная сила.
Это был гул орудий, а к вечеру стала доноситься и ружейная стрельба. Итак,
фронт приблизился к нашим пещерам. Тогда я, конечно, не знал, что фашисты
подвезли тяжелую артиллерию и готовились обстрелять Сантильяне дель Маре.
Защитники города хотели обойти их и атаковать, пройдя подземным ходом.
Оказалось, что все проводники - анархисты и прекрасно знают окрестности.
Один особенно горячий парень решил пробраться в тыл фашистов через мою
пещеру, где он в детстве играл. Фашисты узнали о планах республиканцев,
послали сюда свой авангард, и им пришлось вести бой под землей. Главные
силы обеих сторон встретились в большой пещере, так очаровавшей меня
фиолетовыми красками. Перестрелка продолжалась около пяти часов. Обе
стороны понесли большие потери, потому что стреляли в темноте, гранаты
швыряли вслепую, и сражавшиеся пострадали от обломков дробившейся скалы
больше, чем от выстрелов. Многих засыпало. Среди них и моего старика,
который все не хотел умирать. Его придавила огромная глыба, украшенная его
собственными рисунками. Я наблюдал бой из небольшого углубления в скале,
лежа на животе и вспоминая сцену, разыгравшуюся некогда в Гималаях, -
охотничий танец снежных людей, странные ритмичные удары старика по стене,
нисколько не напоминавшие лай пулеметов, радостный возглас Гелены - клич
свободы, столь не походивший на стоны раненых и умирающих под землей.
В конце концов фашистов вытеснили. Им пришлось отступить, потому что
республиканцы по другому ходу проникли в тыл марокканских батарей и
перебили там всю прислугу. Атака на Сантильяне дель Маре была отражена.
Вся провинция ликовала.
Вместе с остальными ранеными меня отнесли в военный госпиталь. Думали,
что я английский поэт, который, как гласила молва, сражается в одних рядах
с анархистами. Моего старика они похоронили со своими убитыми. Обращались
со мной вежливо, даже после того, как я им представился. Лечили меня в
анархистских казармах и потому называли просто господин Эсдейл, но в
остальном относились ко мне внимательно... Я слышал, что впоследствии весь
этот отряд погиб под Барселоной. Это были мужественные люди, и я с
удовольствием вспоминаю о них. Но, конечно, они не подозревали, что все
попытки добиться чего-нибудь разумным путем тщетны. Я не понимал ни
сущности их борьбы, ни задач испанской республики. Но одно было мне ясно.
Разумные люди доказывают здесь свою правоту странными средствами -
оружием. Фронт не место для поисков доисторического счастья. Мне пришлось
вернуться в Лондон. Своему кузену я доставил много хлопот, так как
сообщение с Англией было уже прервано, и он вынужден был послать за мной
специальный самолет.
К счастью, через несколько дней ко мне пришел торговец и предложил
искусно изготовленные вами статуэтки, заявив, что это вторая вьестоницкая
Венера, марквартицкий бизон и микуловский носорог. Я сразу понял, что это
подделка, но для меня было ясно, что в Моравии, по-видимому, возможны
такие же бесценные находки, как в Испании, и здесь, в относительно
спокойной обстановке, мы сможем спуститься под землю и раскрыть тайны,
которые пещеры до сих пор никому не выдавали.
ЧЕТВЕРТАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
- Я женат, - сказал я лорду, - хочу иметь детей. А чужих ребят учу
уму-разуму. Я учитель, господин Эсдейл, и вы вряд ли могли бы найти
кого-нибудь менее подходящего для отрицания разума. Я привык спорить со
здешним священником. Верю, что мы живем в великое время, скоро у нас будет
изобилие товаров для всех, люди полетят в космос, научатся гораздо лучше
использовать землю и будут счастливы, но только потому, что доверяют
своему разуму.
- Не будут они счастливы.
- Счастье у них будет не таким, как у доисторических охотников. Они не
будут пить свежую кровь.
- Они не будут любить.
- Любить будут, но по-иному. Нет, господин Эсдейл, я сторонник нашей
цивилизации. Она мне нравится. И я ни в коем случае не променяю ее на
медленную смерть в пещере, даже если бы ее стены были расписаны
Рембрандтом.
- Значит, вам нравится существующее общество?
- У меня никогда не было фабрик, и я не играл на бирже. Всю жизнь был
беден.
- Но это вам не поможет, когда и до ваших мест докатится канонада,
раздавшаяся в Сантильяне дель Маре. Я видел, как в Вене они маршировали в
коричневых рубашках и высоких сапогах. Они придут и сюда. Неужели вы
станете утверждать, что они тоже продукт разума? А ведь они все же часть
цивилизации, которая вам так нравится. Ваши друзья были разумнее.
- Какие?
- Те, что остались в пещерах.
- Тонда и Мирек вовсе не остались в пещерах, дорогой лорд. Оба они были
страстными футболистами, играли в сборной Микулова, и я в жизни не видел,
чтобы кто-нибудь из них рисовал. Они лучше меня объяснили бы вам, в чем
ошибки нашей цивилизации. Не зря эти ребята работали на фабрике моего
тестя. Нам не хватает разумного ведения хозяйства, мы страдаем от
недостатка, а не от избытка разума. Кризисы, фашизм и все прочие
безобразия могли возникнуть потому, что люди поступают подобно вам.
Отрекаются от разума, хотят на полном ходу выскочить из мчащегося
автомобиля. Это самоубийство. Тонда и Мирек лучше доказали бы вам все. Они
спустились в пещеры не для развлечения, их заставила бедность. Надеялись
продать кому-нибудь свои находки.
- Скоро мы с ними встретимся...
- Вы пьяны, лорд!
Оскорбленный, он встал и распахнул передо мной дверь.
- Вы не способны на возвышенные чувства, приятель.
Он покачивался, стоя в дверях, и казалось, вот-вот упадет.
- Извините. Может, вы и не пьяны, но вам следовало бы заказать себе
кофе.
Он выгнал меня. Впрочем, никто не стал бы для него варить кофе. Было
около трех часов ночи, в гостинице все спали. Возвращаясь домой, я услышал
пение первых петухов.
"Что ему, собственно, нравилось? - думал я. - Апатия или счастье? В чем
суть этих понятий? Странно, почему теперь все жаждут возврата к природе? В
те времена, когда я преподавал в Железном Броде, я знавал нескольких
спиритов. Честное слово, они рассуждали разумнее, чем этот лорд. Их
россказни выглядели более правдоподобными. Телепатию и всю эту ерунду
наверняка когда-нибудь объяснят так же, как электричество, если только
телепатия вообще существует. Но что она имеет общего с искусством? Мои
ученики отлично могут изложить содержание стихотворения или описать
картину, которую видели на выставке, и для этого им не надо проводить
целые дни под землей в одиночестве и мрачных размышлениях..."
Вся деревня была погружена во мрак, только в нашем доме все еще горел
свет. Жабка сидел с моей женой у стола над грудой бумаг. Они подсчитывали
всю ночь, что надо купить и как лучше поместить полученные деньги.
- Сколько? - в один голос спросили они, как только я закрыл за собой
дверь. - Сколько он предлагает?
- Ничего. - Я тяжело опустился на стул и отпил глоток холодного черного
кофе прямо из кофейника. - Ни гроша. Догадался, что это подделка.
- Каким образом? - изумился тесть.
- А зачем же он тогда приехал? - спросила жена. Она умнее отца. - Это
он мог написать в письме. Что ему здесь надо?
Я не хотел им ничего рассказывать, знал, что это за семейка, но они
упорно настаивали, да и могли подумать, что я совершаю какую-то сделку
втихомолку.
- Он хочет отправиться в здешние пещеры.
- Один? - ужаснулись они, так как отлично знали, насколько это опасно.
- Нет, дорогие родственнички. Хотел отправиться вместе со мной. Я
говорю это в прошедшем времени, потому что категорически отверг это
предложение. Свари мне крепкого горячего кофе и пойдем спать. У меня от
всего уже голова пошла кругом.
- Но он, конечно, немало предложил тебе за это? - спросил тесть.
- Я не собираюсь продавать свою жизнь, папенька, так что даже не
торговался.
- Трус! - как ужаленный, подскочил он. - Сколько раз я рисковал жизнью
ради семьи. Спроси ее...
- Я знаю. Делали шоколад из отрубей. За это можно было самое большее
сесть в тюрьму. За это у нас, к сожалению, не вешают. А меня вы посылаете
в подземные пещеры. Видели вы когда-нибудь Мацоху? Такая же пещера может
оказаться у нас под землей. А может, еще глубже. Если мне выбирать способ
самоубийства, так лучше прыгнуть в Мацоху, там хотя бы все видно.
Жабка разволновался, показывал мне свои расчеты, говорил, как можно
было бы расширить производство, как он хотел сделать меня своим
заместителем, - я делал бы эскизы ко всем его рекламным плакатам,
поскольку умею рисовать, - как он собирался выпускать шоколадные фигурки
вьестоницкой Венеры, какой это был бы боевик, злился, уговаривал меня,
предлагал найти для лорда проводника, но я только крутил головой.
- Я этого на свою совесть брать не хочу. Пусть его сиятельство сам на
этом обожжется. Хватит с меня ваших подделок.
- Моих подделок?! - обиделся тесть и даже побагровел. - Разве я вырезал
этого дурацкого носорога, хотя каждый ребенок знает, что у Микулова никто
никогда не видел носорогов? Будь это моя работа, никому бы ничего в голову
не пришло, потому что я привык все делать как следует, добросовестно. Даже
подделки. А ты халтурил. И всю жизнь свою испоганишь. Если у девчонки есть
голова на плечах, она с тобой завтра же расстанется!
Он выбежал из комнаты, словно за ним гнались. Даже дверь забыл за собой
закрыть.
Я люблю свою жену и особенно восхищаюсь ее ногами. У нее идеальная
фигура. Но она ужасная пуританка, не знаю даже почему. В ту ночь она
встретила меня поцелуями, которые меня особенно возбуждают. Никогда еще я
ее так не любил...
А потом, распустив волосы, она взяла будильник и деловито спросила:
- В котором часу разбудить тебя? Когда вы выходите?
Я едва не разрыдался тут же в постели. Уже светало, из сада доносилось
пение птиц, они всегда заливаются перед восходом солнца. Поклоняются ли
снежные люди солнцу, как божеству, если уж они так близки к природе?
- Незачем меня будить. - Я поднялся, покачиваясь. - Уйду сейчас. - Она
не удерживала меня, не отговаривала. Предложила кофе. - Не хочу, - сказал
я. - Ничего не хочу. Думаю, что в вашей семье я единственный...
Я вспомнил рассказ лорда о его жене. О том, как она по велению рассудка
подавила свои чувства. Сейчас я испытывал то же, что и он. Моя жена вела
себя, как девка. Знала, что этот способ лучше подействует, чем крик ее
отца. Она вела себя разумнее, чем мой тесть. Голова у нее работает. Девка!
Я кинулся в гостиницу. Разбудил недавно уснувшего лорда. Для этого мне
пришлось колотить ногами в дверь.
- Пойду с вами. Сегодня же, - сказал я.
- All right! [отлично (англ.)] Я знал, что ты окажешься благоразумным,
вернее, внеразумным, - поправился лорд. - Это будет моя четвертая
экспедиция, - пробормотал он, засыпая.
ПОБЕДА
Мы отправились около полудня. Я раздумывал, сказать ли хозяину
гостиницы, куда мы идем, но потом сообразил, что все равно во всем крае,
пожалуй, не сыщешь спасательной экспедиции, никто не отважится углубиться
в пещеры. Тогда я решил хотя бы договориться с Эсдейлом о вознаграждении.
Назначил свою цену. Очень высокую. Лорд только улыбался. Он готов был
уплатить мне любую сумму. По-видимому, его финансовые дела улучшились с
тех пор, как он расплачивался со своими слугами мебелью. Или был убежден,
что, найдя его пещеру, я не стану думать о возвращении.
- Я не намерен это обсуждать и хочу получить свое вознаграждение, даже
если мы ничего не найдем.
Он пообещал мне все что угодно. Мы даже написали что-то вроде
соглашения.
Я знал, о чем договариваюсь. Во время вчерашнего рассказа лорда о его
путешествиях я подумал о небольшой пещере на склоне в глубине леса, куда я
до сих пор не решался ходить, потому что туда надо было спускаться по
веревке. Мне о ней рассказывал местный лесничий, говоривший, что там живет
особый вид сов. В этой пещере лорд почувствует себя как дома. Для такого
спуска он был, конечно, экипирован лучше меня. Я не мог позволить себе
купить альпинистские ботинки, мне даже на лыжные никогда не хватало. И вот
я спускался по веревке в обычных батевских ботинках и вспоминал судьбу
князя Павла. К счастью, внизу была мягкая глина, а не громадные камни. Все
казалось мне страшно смешным. Прислуживаю какому-то эксцентричному типу,
превратился в боя, как он выражается. Унизительно для меня. Какой в этом
смысл? Если снежные люди, как он утверждал, переселились из Испании на
Гималаи, потому что им нужен был лед, чтобы замораживать свою добычу, то
как замораживали ее обитатели наших пещер? Что же у них - специальные
рефрижераторные или холодильные установки? Он уверяет, что это сказочные
места, которые пленяют всех, кто туда попадает, и превращают каждого
пришедшего в доисторического человека. Я слышал, что среди аристократов
много дегенератов. Но лорд не был похож на идиота. Лазал он замечательно.
Я едва поспевал за ним. И никаких признаков вырождения он не проявлял.
В пещере было светло как днем, потому что мы принесли с собой сильные
электрические фонари, чуть не в полметра величиной, а кроме того, с нами
были горняцкие лампочки. По всему было видно, что у лорда действительно
большой опыт путешествий в подобных местах. Но ход в горе был такой узкий,
что мы не могли пролезть с рюкзаками на спине, и приходилось толкать их
перед собой по земле, так что, несмотря на яркое освещение, мы ничего
вокруг не видели. Мы продвигались вслепую, шаг за шагом, и я каждую минуту
ожидал, что ход кончится и нам придется вернуться. Но лорд Эсдейл,
очутившись в своей стихии, и слышать не хотел о возвращении. Он утверждал,
что это и есть настоящая пещера, он чувствует это и опять слышит какой-то
голос. Я только слышал где-то справа шум подземных вод. Кончится тем, что
мы здесь утонем, как крысы. На стенах не было никаких следов изображений.
Даже обычные скелеты не попадались. Я ощупывал стены, пробовал исследовать
боковые ходы, но, сделав несколько шагов, каждый раз убеждался, что это
тупики. Эсдейл замечательно ориентировался. Одна из таких попыток
отклониться в сторону оказалась для меня роковой.
Ощупывая стену, я вдруг попал рукой в пустоту, потерял равновесие и
свалился. Летел несколько секунд. К счастью, упал на ноги, но встать уже
не мог: щиколотка отчаянно болела.
- Помогите! - крикнул я. - Господин Эсдейл!
Высоко надо мной мерцала его лампочка. Я и не подозревал, как глубоко
свалился. У меня потемнело в глазах, и я потерял сознание.
- Ты должен думать о своем спасении, должен его действительно желать...
Мне чудился голос Эсдейла, говорящий, что я должен представить себе
хозяина гостиницы со спасательной веревкой, своего директора школы в
альпинистской обуви и целую экспедицию из Праги, которая, конечно, никогда
не приедет. Очнулся я в полном одиночестве. Вокруг сумрак. Лорд,
по-видимому, бросил меня без всяких угрызений совести. А может, воображал,
что со сломанной ногой я скорее достигну счастья, чем он. Но я не ощущал
ничего особенного, никакой апатии, только страх, ужас перед смертью в
никому не ведомой подземной пропасти. И думал только о том, каким образом
оттуда выбраться.
Если я поползу обратно тем же путем, каким мы шли, я должен попасть
наверх. Пальцы у меня были окровавлены. Я казался себе кротом. Но боль в
щиколотке и голод подгоняли меня. Я не рассчитывал на силу собственных
желаний. Спасся только благодаря своему разуму. Через несколько часов я
увидел первый луч света. Выбрался наверх. Подполз на четвереньках к
ближайшему зданию. Оттуда меня отвезли в больницу. На ногу мне наложили
гипс, воспаление легких лечили какими-то порошками. Пролежал я долго. Если
бы в той пещере я понадеялся только на самые горячие желания, меня бы
сейчас уже не было в живых.
Лорд там ничего не нашел. Он появился в Вьестоницах через два дня, а
оттуда уехал в Вену. Больше мы о нем не слышали. Своего вознаграждения я
так и не получил. Но я был рад, что у меня хотя бы зажила нога. И
окончательно разошелся с тестем. Обломок бивня мамонта (Elephas
primigenius) по сей день украшает мою краеведческую коллекцию. Моя жена не
решается против этого возражать. От пути разума, по которому идет наша
цивилизация, отклоняться нельзя. Иначе нас ждет смерть во мраке. Тонда и
Мирек были правы. Я вспоминаю о них, как только у меня начинает болеть
щиколотка. А это бывает часто, особенно при перемене погоды.
Вот почему я могу под присягой подтвердить, что лорд Эсдейл не погиб на
Гималаях. По-видимому, он отправился туда вслед за своей женой и
присоединился к снежным людям, среди которых ему уже давно место. Но
сомневаюсь, что там он нашел счастье.
Популярность: 1, Last-modified: Fri, 06 Apr 2001 10:34:49 GmT