Яцек Наврот. А в Патафии не очень, или Второе путешествие профессора Трикса

---------------------------------------------------------------
Повесть для детей любого возраста: младшего, среднего, старшего и даже
для самых старых.
Пер. с польского Г.В. Языковой
М., "Детская литература", 1991.
Сканирование и вычитывание: Штратникова Виктория
---------------------------------------------------------------

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой мы сразу же знакомимся с одним из главных
героев этой книги и узнаем оба его имени, вымышленное и настоящее

Поэт Дон Пафос в глубокой задумчивости сидел в парке на скамейке и
курил сигареты марки "Мустанг". Выкурил одну, вторую и в полном блаженстве
потянулся к портсигару за третьей, когда к нему подошел полицейский.
-- Так значит, загрязняем среду, нехорошо... Курить в таком чудесном
парке, да еще бросать окурки... Пожалуйста, предъявите документы. Дон Пафос,
поэт... Прекрасно. Кто бы мог подумать? Поэт -- и такой несознательный. За
нарушение правил -- штраф. Надеюсь, вы все это понимаете. А в дальнейшем
рекомендовал бы подумать о своем поведении. Вот ваши документы.
Полицейский отдал честь и ушел.
Дон Пафос огляделся по сторонам -- в парке было пусто. Повернул
пуговицу на куртке два раза вправо, раз влево. От пуговицы отскочила
крохотная металлическая крышечка. Дон Пафос вытащил оттуда тоненькую,
свернутую во много раз бумажную ленточку и прочел про себя: "БРР-27 III 13 М
ПП ЦШ". Он и без шифровального ключа отлично понимал. Что это значит.
"Агенту Брр-27 специального третьего отдела капитану Арамису Фрументу.
Через 13 минут после полдника явиться в Центр к Шефу."
Очень немногим сотрудникам Центра посчастливилось видеть самого шефа. А
те, кто его видел, ничего о нем не рассказывали. Известно было только, что,
когда из ворот Центра бесшумно и мягко выезжает черный лимузин с голубыми
шторками на окнах, это означало, что Шеф отправился куда-то по важным делам,
о которых знал только он да еще двое или трое его заместителей. Капитан
Арамис Фрумент огляделся еще раз, вынул из портсигара третью сигарету,
выкурил ее, бросил окурок в урну. И с невозмутимым видом спокойным и твердым
гаком направился по аллее Балбесов-Недоучек в Центр.

ГЛАВА ВТОРАЯ,
рассказывает о том, как безответственные доценты, грубые
капралы и легкомысленный агент Ку-ку 82 расплачиваются за свои грехи

Шеф покончил с полдником, открыл окно и высыпал на подоконник крошки
для воробьев. Потом вынул из кармана расческу, пригладил две прядки седых
волос, торчавших над ушами чуть ниже лысины, и подошел к огромному столу. На
столе было семь микрофонов, пять небольших телевизоров, четыре обычных
телефонных аппарата, несколько не совсем обычных устройств с клавишами и
множество разнообразных кнопок. О том, что под столом, вернее, на внутренней
его стороне кнопок еще больше, никто не знал. Кроме того, на столе стоял
небольшой горшочек с кактусом, а также фотография пса с опущенными ушами.
Шеф нажал на кнопку, послышался какой-то хриплый звук. Столик прогундосил:
-- Гражданин Бенц с донесением.
-- Отлично, пусть войдет, -- сказал Шеф и подтянул брюки, вечно
съезжавшие с его круглого живота. Подтяжек Шеф не признавал.
Стена с легким позвякиванием расступилась, и в кабинет с каменным лицом
вошел косоглазый Бенц, личность настолько таинственная, что никто не знал, в
каком он чине и чем занимается, известно было лишь, что он частенько
заглядывает к Шефу и Шеф без него как без рук. Кроме того, если гражданин
Бенц вызывал кого-нибудь из сотрудников Центра для беседы, это не сулило
тому ничего хорошего. Явившийся по его вызову, будь он даже полковником,
дрожал как осиновый лист.
-- Какие новости? -- спросил Шеф.
-- Пожалуй, никаких. Все идет нормально. Вот только вышла маленькая
накладка с агентом Ку-ку 82. Пришлось его заменить.
-- Почему? Что произошло?
-- Он должен был самым деликатным образом позаботиться о дочке посла,
проследить, чтобы она не попала в дурную компанию и не доставила папе
хлопот. А он проделал это совершенно неделикатно: немедленно влюбился, потом
напился с горя и кричал: "Вы меня еще не знаете!" Мои люди увидели его в
холле "Суперконтиненталя" в тот момент, когда дочка посла, схватив его под
мышки, тащила к такси. Девушка -- настоящая спортсменка, агент Ку-ку весит
девяносто кило.
-- Что ты с ним сделал?
-- Понизил в чине -- он теперь Ку-ку 155, -- временно отстранил от
службы и отправил на перевоспитание.
-- Куда?
-- В институт сливоведенья, опылять цветы сливы. Безответственные
доценты отравили химикатами всех пчел, мух и всякую прочую мелочь. И опылять
сливы некому. Мы туда направляем злоупотребивших своими правами полицейских
и сержантов, которые грубо обошлись с новобранцами. Даем каждому в руки
кисточку, они ходят и опыляют сливы. Переносят пыльцу с тычинок на пестики.
С цветка на цветок. А доценты держат лесенки.
-- Хорошо, что ты учитываешь психологический фактор.
-- Слушаюсь, Шеф.
-- У тебя есть дополнительные сведения об агенте Брр-27?
-- О Фрументе? Да. Получив назначение, он выкурил три сигареты местной
марки "Мустанг". Намусорил возле лавки и заплатил штраф.
-- Ай-я-яй... Такой способный разведчик. Энергичный, сообразительный и,
казалось бы, с железной выдержкой.
-- Видите ли, Шеф, когда он нервничает, ему обязательно надо выкурить
несколько сигарет. И это всегда сигареты "Мустанг". Разумеется, если есть
возможность расслабиться. Но во время операции он никогда себе такого не
позволит. Это исключено.
-- М-да... -- Шеф посмотрел на часы. После полдника прошло целых
четырнадцать минут. -- Хорошо. Зови его. Впрочем, погоди, пока я не забыл.
Сегодня я здесь, в Центре?
-- Нет, Шеф, сейчас вас здесь нет. Ровно два часа назад черный лимузин
увез вас отсюда в неизвестном направлении.
-- Хорошо, очень хорошо. Дай водителю радиошифровку, пусть возвращается
завтра к обеду. И приготовь мне велосипед, знаешь, тот, старенький,
складной. У него седло удобное.
-- Слушаюсь.
-- Ну, вот и все. Теперь зови капитана.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
которая дает нам возможность познакомиться с творчеством
молодого поэта и, несмотря на то, что над дверьми зажглись фиолетовые лампы,
подслушать тайный разговор о страшной болезни, поразившей жителей Патафии

Арамис Фрумент, войдя в кабинет к Шефу, со свойственной ему
наблюдательностью тут же заметил несколько любопытных фактов.
Кабинет, как ему и полагалось, поражал своим великолепием и
таинственностью. Но Шефа, генерала с грудью в орденах и с непроницаемым
лицом, за столом не было, зато у окна стоял невысокий лысый старичок в
съезжавших с живота брюках и наблюдал, как на подоконнике клюют крошки и
дерутся воробьи. "А этот откуда взялся? Должно быть, не секретарь даже. У
Шефа секретарь наверняка посолиднее, -- подумал Арамис. -- Кто его знает,
как такому докладывать?"
Старичок повернул голову от окна и приветливо улыбнулся.
-- Агент секретной службы Брр-27, -- сказал капитан, -- явился по
вызову Шефа.
-- Вот и отлично, капитан, вот и отлично, что явились, -- обрадовался
старичок. -- Садитесь, прошу вас. Не хотите ли чашечку кофе?
Старичок нажал на бронзовую кнопку и тихонько сказал стоявшему на столе
кактусу:
-- Кофе.
В кактусе что-то забренчало, и приятный женский голос произнес:
-- Слушаюсь, кофе.
Арамис, вскочив, вытянулся по стойке "смирно".
-- Капитан Арамис Фрумент явился по вашему приказу. Простите, Шеф, я...
-- Но зачем же, дорогой, зачем рапортовать два раза, вы ведь уже
доложили...
Стена расступилась, и длинный металлический хобот протянул поднос с
двумя чашками и сахарницей.
-- А вот и кофе. Ставьте, ставьте чашку сюда. Сахар, пожалуйста.
Кажется, ваше имя теперь Дон Пафос?
-- Дон Пафос, поэт, господин шеф.
-- Дон Пафос. Ну что же... Звучит неплохо. Должно быть, время от
времени вы сочиняете нечто наподобие стихов?
-- Так точно, Шеф. Согласно инструкции. Недавно вышла последняя моя
поэма -- "Кричащая морковь".
-- О-о! Это великолепно! Тогда никаких сомнений быть не может.
-- Время от времени я творю также и для детей. Недавно напечатали мою
детскую книжку под название "Приключения Марека".
Чудо-мальчик этот Марек,
Боевой и ловкий.
Взял и сунул в миску с кашей
Хвост боеголовки.
А головка не простая,
С атомным устройством...
Ох, останешься без каши
Со своим геройством!
-- Резонно, -- заметил генерал. -- Не будет кашки. Как я погляжу, вы и
в этой роли зарекомендовали себя неплохо. Но теперь она нам больше не нужна.
Это задание я поручу кому-нибудь другому. Дело, которое я попросил бы
выполнить вас, весьма трудное. Сложное и хитрое. Вам предстоит отправиться
за границу. Я выбрал именно вас, потому что, мне кажется, вы -- человек
надежный. Есть, правда, одна деталь...
-- Какая, Шеф?
-- "Мустанг", мой дорогой, "Мустанг"...
"Боже ты мой! Генералу даже это известно?" Капитан был обескуражен.
-- Собственно говоря, я вовсе не собирался вас упрекать. Я знаю: если
надо кого-то догнать, вы догоните, если надо скрыться -- скроетесь,
подслушать -- подслушаете, обезоружить -- обезоружите, и тогда забываете про
сигареты, зато потом... буквально набрасываетесь на них. Да еще эти
окурки... По этой примете вас легко узнать. Разведчик ничем не должен
выделяться среди прочих людей, и вы это отлично знаете. Тем более разведчик
по особым заданиям.
-- Так точно. Что бы такое придумать?
-- А что, если вместо того, чтобы курить сигареты, да еще наши местные,
"Мустанг", вы будете сосать леденцы! Это, конечно. Совсем не то, но чего не
сделаешь ради службы... Не правда ли?
-- Так точно, Шеф.
-- Отлично. Коробочку монпансье патафского производства мы для вас
найдем. Ну а теперь я расскажу вам подробнее о предстоящем задании.
Придвиньте, пожалуйста, кресло сюда, поближе...
Шеф нажал на фиолетовую кнопку. На этот раз никто не отозвался, а на
столе не появилась чашечка кофе. Капитан не знал, что в эту минуту над
кабинетом загорелись фиолетовые лампочки, подававшие знак "никого не
впускать, следить, чтобы никто не подслушивал". Потом он нажал на белый,
семнадцатый по счету, клавиш на втором телеэкране. На экране что-то
замелькало и появилось изображение подробной карты дружественного
государства -- Республики Патафии.
-- Что это такое, капитан?
-- Патафия, господи Шеф, государство, с которым нас связывают
дружественные отношения.
-- Связывают, ох, связывают, -- вздохнул Шеф. -- Знакомо ли вам имя
Бернарда Трикса?
-- Разумеется. Бернард Трикс -- председатель Совета ученых, член многих
заграничных обществ и академий, профессор самого крупного нашего
университета. Психиатр, психолог, социолог и этнограф. Автор восьмидесяти
трех книг.
-- Восьмидесяти четырех.
-- Ах, простите, этой последней я еще не читал, -- смутился капитан. --
О чем он?
-- Прыгалки как эффективное средство в борьбе с онемением конечностей
во время заседаний.
-- Я должен ее непременно прочесть. Как мне кажется, недавно профессор
снова куда-то уехал?
-- Да. И как раз в Патафию. Профессор Трикс решил заняться научным
изучением весьма важных для всех нас явлений, которые происходят сейчас в
Патафии. Речь идет о странных изменениях в обычаях и поведении большей части
патафчан. Вы что-нибудь слышали об этом?
-- Еще бы! Разговоров и слухов хватает.
-- О, да. Насколько можно судить, вся Патафия охвачена своего рода
безумием, особой душевной болезнью, весьма и весьма заразной. Эта болезнь
может уничтожить целый народ... А потом... кто знает...
-- Понимаю. Того гляди, станет реальной опасностью и для нас.
-- Не только для нас. Для всех людей, дорогой капитан. Такова правда. А
потому мы должны овладеть ситуацией. Разумеется, мирным путем, не нарушая
законных прав и интересов патафчан.
-- Но как это сделать?
-- Для начала следует положиться на научные наблюдения профессора
Трикса. Он наметит план действий. Вернее, мог бы наметить.
-- Значить, есть препятствия для проведения этих исследований?
-- Вы угадали, капитан. В сообразительности вам не откажешь. Если бы не
"Мустанг"... Так вот, слушайте внимательно: то, что я вас сейчас скажу,
важнейшая государственная тайна.
-- Я весь внимание, господин Шеф.
-- Профессора пришлось в принудительном порядке, в сопровождении целого
эскорта, отправить домой. Собственно говоря, это было почти похищение. Но
другого выхода у нас не было, Трикс отказался от работы и заявил, что
возвращаться домой не намерен. Всю обратную дорогу он плакал, причитал и,
громко проклиная разведчиков, называл их продажными тварями, козлами, -- Шеф
заглянул в блокнот, -- прохиндеями.
-- Наверное...
-- Да, вы угадали. Как ни странно, наш великий ученый заразился этой
страшной болезнью. Он провел в Патафии всего несколько месяцев, но
оказалось, и этого более чем достаточно. Сейчас рецидивов болезни не
наблюдается, профессор в хорошей форме. Этот достойный человек заявил, что
во что бы то ни стало желает продолжить исследования. Тем более что,
отбиваясь от наших разведчиков, потерял две толстых, каждая по сто страниц,
тетрадки в клетку -- с записями. Отыскать их не удалось.
-- И он снова собирается ехать?
-- Уже поехал. Мы решили, что профессора нельзя оставлять одного, и
поручили опеку над ним нашим людям. Каждые две недели, чтобы избежать
возможности заразиться, они будут сменяться. При первых же, самых
незначительных, признаках болезни профессору придется немедленно покинуть
Патафию. На первой стадии болезни, скорее всего, он согласится сделать это
добровольно. Да... -- На минуту Шеф задумался. -- Для начала мы решили
послать его с вами. Но вы можете отказаться. Предупреждаю: работа весьма и
весьма опасная, связанная с большим риском.
-- Спасибо за доверие, Шеф. Я согласен.
-- Я знал, что могу на вас рассчитывать, капитан. Вы настоящий мужчина.
На вторник намечаем отъезд. Перед этим короткая тренировка, уточнение
деталей и подготовка к путешествию. Разумеется, не нужно объяснять, что вы
едете с тайной миссией. Профессор тоже путешествует по Патафии с документами
местного туриста. В газетах мы дали объявление, что он оправился на
Творожные острова.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой появляется незнакомая личность, а с дырявой
крыши доносятся здравые суждения о жизни

Дорога шла все время чрез лес, в гору. Патафская граница была уже
совсем рядом. Капитан обернулся. Следом за ним бодро шагал какой-то
незнакомец в джинсах -- лет эдак восьми или десяти на вид. Он шел один,
размахивая палочкой и то и дело поправляя лямки огромного рюкзака. Лес
кончился, Арамис вышел на большую поляну, где стояло несколько десятков
домиков. Дальше снова начинался лес. А за ним вдали проступали горы. На
крыше одного из домиков сидел старик в старой, лихо заломленной набекрень
кепке и громко напевал какую-то песенку. При этом он отрывал прогнившую
дранку и приколачивал новую. Песенка была длинная, и каждый куплет
заканчивался припевом -- "раз-два, раз-два-три". Под этот припев было очень
удобно забивать молотком гвозди. Каждый раз он сопровождался веселым стуком
молотка.
Арамис сел на бревнышко неподалеку от дороги, а тем временем некто в
джинсах, проследовав мимо него, с независимым видом уселся на
противоположном конце бревна. Теперь Арамис мог разглядеть его как следует.
У незнакомца были худые, чуть кривоватые ноги с выпиравшими коленками,
не слишком густые светлые волосы, а вернее, короткие, жесткие, как перья,
вихры стояли дыбом и торчали во все стороны, распределяясь равномерно по
всем направлениям. На носу, напоминавшем небольшую картофелину, сидели
круглые очки в жестяной оправе. Нижняя часть лица была несколько вытянутой,
словно бы у кого-то остался лишний пластилин и он все лепил и лепил, пока не
получился такой вот длинный подбородок.
Незнакомец тоже внимательно поглядел на Арамиса и сказал: "Угу!"
Арамис понял это как попытку завязать беседу.
-- Далеко ли собрался? -- спросил он.
-- Туда... -- Личность махнула рукой в неопределенном направлении.
-- Без провожатых?
-- А вот и нет, вот и нет, -- отвечала незнакомая личность, роясь в
рюкзаке. -- Пора подзаправиться, -- сказала загадочная личность и с этими
словами вытащила из рюкзака здоровый кусок колбасы.
"Чудной какой-то ребенок, -- подумал Арамис. -- Неполноценный,
наверное."
А между тем старик на крыше продолжал распевать свою песенку.
-- Славная песенка! -- крикнул капитан дедушке. -- И такая веселая. Ни
разу прежде не слышал.
-- А я всегда, когда людям крышу чиню, напеваю что-нибудь веселое. Чтоб
им легче под этой крышей жилось. Легче и веселее.
-- Как вы говорите?
-- Проще простого. Когда что-нибудь для людей делаешь, рука должна быть
легкой, а душа веселой. Песенка работе передается, а вместе с работой --
людям. Всегда, кода печешь хлеб, шьешь сапоги или чинишь крышу, нужно
помнить о тех, кто будет есть этот хлеб или носить сапоги.
-- Верно вы заметили!
-- Само собой. В этом доме скоро учитель с женой поселятся. Понравится
им здесь, ладно пойдет жизнь под этой крышей, он будет чаще смеяться. А
тогда и ребятишки его полюбят, запомнят уроки... Нет, стоит петь, стоит...
-- Толково вещает, -- пробурчал "неполноценный ребенок", вонзаясь
зубами в колбасу.
-- А хорошо ли вам заплатят за работу? -- продолжил беседу Арамис.
-- Ну... -- Дедушка сдвинул кепку на затылок и почесал за ухом. --
Может, шестьсот, а может, и восемьсот дадут. Нет, восемьсот не дадут,
пожалуй. Точно не знаю, ну да поглядим. Не обидят... -- И он улыбнулся от
уха до уха, так что можно было бы сосчитать, сколько у него во рту осталось
зубов.
Арамис встал, закинул на плечи образцовый патафский рюкзак последнего
выпуска.
-- До свидания, счастливо вам поработать.
-- Спасибо, спасибо. Пока работа есть, бояться нечего, да и горевать
некогда.
Арамис шел по каменистой дороге дальше. В прозрачном вечернем воздухе
отчетливо проступали горные склоны. Арамис различал даже темные очертания
Немых гор, у самой границы. Он прошел изрядный кусок пути и все еще слышал
слова:
Был и я когда-то развеселым малым,
Стать мечтал, ребята, важным генералом,
Раз-два... раз-два... три... --
И веселое постукивание молотка по деревянной крыше.
Дорога вела теперь вниз, к асфальтированному шоссе, а оттуда к
пограничной зоне. Капитан шел открыто, у всех на виду. И, только перейдя
границу, должен был сменить документы, сразу превратившись в коренного
патафчанина, который проводит отпуск, путешествуя с рюкзаком за спиной.
Недавно по этому маршруту проследовал профессор Трикс, и теперь
капитан, чтобы как можно быстрее встретиться с профессором, повторял его
путь. Следующий разведчик должен был сменить Арамиса в столице Патафии
Прохиндейске, где профессор собирался задержаться подольше. Каменистую
дорогу отделял от асфальтированного шоссе небольшой, но шумный поток. На
мостике какой-то парнишка воевал со сломанной доской.
-- Заменить хотел, да только вон как заклинило, -- сказал он, не
дожидаясь вопроса. -- Не поможете вытащить? Прибью новую и засыплю галькой.
Арамис скинул рюкзак, схватился за другой конец доски. Вдвоем они легко
вытащили ее и прибили новую.
-- Тебе кто-нибудь поручил следить за этим мостиком?
-- Никто ничего не поручал. Просто шел мимо и вижу: доска сломана.
Пошел в деревню за новой, а то ведь тут в темноте ногу подвернуть можно. Ну,
вот и готово. Спасибо за помощь! -- С этими словами он, захватив молоток и
пилу, отправился домой, в деревню.
Капитан Арамис вышел на шоссе; он шел, задумавшись так глубоко, что не
сразу вспомнил, куда и зачем идет. Между тем граница была уже близко.

ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой странная личность впервые раскрывает карты, а
капитан Арамис впервые достает из кармана леденцы

Граница была совсем рядом, когда капитан вдруг услышал быстрый топот
сандалий по асфальту. Он оглянулся -- "неполноценный" ребенок мчался за ним
по пятам, зеленый рюкзак у него за спиной подпрыгивал, а круглые очки
плясали на носу. Догнав капитана, ребенок как ни в чем не бывало схватил его
за руку.
-- Наконец-то! Ну и несетесь же вы. Ладно, пока не перейдем границу,
буду называть вас дядей.
-- Это еще что такое? -- сказал капитан, пробуя высвободить руку. Но не
тут-то было. "Неполноценный" ребенок вцепился в нее словно клещ.
-- Спокойно, без паники. Перейдем -- и я сама вас отпущу. Неужели нужно
сразу обо всем докладывать? Несу дедушке еду, он там у патафчан работает. Я
всегда с папой ходила, но сегодня папа не смог, а без взрослого не
пропустят. Уфф... Теперь все ясно?
Капитан чувствовал себя так, будто получил взбучку от самого Шефа. Еще
немного, и он бы ответил: "Так точно!"
-- Ладно, ладно, -- только и пробормотал он, потому что они уже стояли
возле шлагбаума и застекленной будки. Капитан протянул документы, часовой
лениво взглянул на них, махнул рукой: "Проходите!"
-- Порядок, -- обрадовалась странная личность. -- Теперь айда к
дедушке. Честно говоря, пришлось приврать малость. Я тут в первый раз, а где
сейчас папуля, не имею никакого понятия.
-- Что-о?!
-- Ну да, он сбежал, бросил мамулю. А потом и мамуля сбежала куда-то, а
папуля взял и заявился с другой мамулей. А потом первая мамуля снова
вернулась, и они опять поженились, но тут приехал какой-то тип
закомплексованный, все его Стрессом называют, и тоже там как-то с ними
подженился, но только скоро все взяли с ним развод и папуля слинял с обеими
мамулями. Куда точно -- сказать не могу, а меня со Стрессом оставили. Это
такой тип, он даже в "морской бой" играть не умеет, от него любой сбежит. На
самом-то деле у меня есть только дедушка. Зато дед что надо. Короче -- пошли
его искать, да?
-- Послушай... детка...
-- Э-эх, -- простонала детка и влезла на забор у дороги. Подперев
кулаками подбородок, она с таким презрением глядела на Арамиса, что капитан
вытащил коробочку с монпансье и принялся за леденцы.
-- Ну так что, отказываетесь искать дедушку? Да? Отказываетесь? Зачем
же тогда вас вообще сюда послали?
Капитан стоял с глупой физиономией, во рту у него таяло монпансье, а
сидевший на заборе подкидыш вел себя все нахальней.
-- Ну а теперь разрешите представиться, господин тайный агент. Мне
двенадцать с половиной, половина уже исполнилась, а зовут меня Семирамида
Трикс. Да-да, такое имя придумал мне мой дедушка, профессор Бернард Трикс.
Семирамида была вавилонская царица. И красавица. Вы, поручик, наверное, и не
слышали о такой?
-- Я не поручик, -- сказал Арамис и выплюнул леденец.
Семирамида кивнула.
-- Неважно. Главное, помогите дедушке, а уж мы за вас похлопочем.
Девочка недооценивала его и даже понизила в чине. Капитан почувствовал
себя несколько увереннее. Человек всегда чувствует себя увереннее, если
кто-то другой тоже не так уж непогрешим и тоже способен попасть в дурацкое
положение.
-- Хорошо, хорошо. А пока слезай с забора, -- сказал он.
И вдруг подумал, что не может просто так взять да и прогнать странную
личность. Во-первых, она слишком много знает. Во-вторых, девчонка не похожа
на овечку, которая так вот кротко уйдет. А в-третьих, ни к чему снова
переходить границу, лишний раз привлекать к себе внимание.
-- Слезай, и пошли, -- заключил капитан.
При этом он подумал: как знать, может, девчонка еще пригодится. До сих
пор ему не приходилось видеть, чтобы офицер разведки или профессор-этнограф
совершал свои путешествия вместе с детьми.
-- Значит, все нормально, -- сказала Семирамида. -- А как вам тот
дедушка на крыше? Молодец, правда?

ГЛАВА ШЕСТАЯ,
из которой можно понять, что думает рядовой патафчанин о
желудях, табуретках, дорожных работах, аистах, столицах, медицине и
любезности

Между тем день был в разгаре, солнце грело вовсю. От усталости у
путников гудели ноги.
-- Давайте проголосуем, может, нас кто подбросит? -- предложила
Семирамида.
-- Попробуем. Только в машине ни гугу. Можешь притворяться, что спишь,
я скажу, что ты очень устала. Помни, никто не должен знать, что мы
иностранцы.
-- Ага...
Несколько частников на своих машинах проехали мимо, только зеленый
пикап притормозил, съехав на обочину. На дверях можно было прочитать
название какого-то предприятия.
-- До Эрдаля не подкинете? -- спросил капитан на патафском наречии. --
Отлично. Большое спасибо.
-- Элм, -- пробормотал водитель, и машина тронулась. Вскоре спидометр
показывал пятьдесят километров в час. На разбитых дорогах быстрее не
получалось.
-- Какие чудные дубы, -- сказал Арамис чтобы как-то начать разговор.
И в самом деле, на холме у дороги росли три могучих дерева, каждому из
них было лет по восемьсот, по крайней мере.
-- Дубы? Кто теперь думает о дубах? Спрос на желуди давно упал.
-- Да я только...
-- Ясное дело, не спорю. Вот видите, тополя -- совсем другое дело. Мой
свояк завел табуреточную плантацию. Сто двадцать тысяч фелеров в год
чистенькими. Без хлопот, без забот. Прелесть. Золотое дно.
Фелерами называли в Патафии деньги.
-- Табуреточная плантация?
-- А вы что, разве не слышали? Тополек средних размеров срезается пилой
в двух-трех метрах от земли, остается обрубок -- сплошной голый ствол. Через
год ниже среза вырастают новые ветки -- ровненькие, прямые. Приходишь и
срезаешь эдакий кружок вместе с ветками. Ветки укорачиваешь до полуметра.
Перевернешь круг ветками вниз, поставишь на землю, и пожалуйста -- табуретка
готова. Элегантная, по последней моде. Знаете, сколько за них дают?
-- Ясное дело, знаю, сам доставал для своего рабочего кабинета, --
сказал Арамис.
Ведь не мог же настоящий патафчанин не знать о том, что сейчас в моде.
-- То-то и оно. А на следующий год ветки опять отрастут, и пожалте --
новая табуретка. Золотое дно. А свояк всех переплюнул -- какой-то дрянью
смазывает стволы, ветки растут в два раза быстрее, и он пилит два раза в
год. Двойная прибыль. Только с перевозкой трудности -- веточки по
скоростному методу ужас какие хрупкие, клиент до дому довезти мебель не
успевает... Один раз при мне во время перевозки у половины табуреток ножки
отлетели.
-- А зачем людям табуретки без ножек?
Водитель удивился:
-- Люди? При чем тут люди? Мое дело заработать, верно? Сломались ножки,
новую табуретку купят, опять заплатят.
Вдруг он резко притормозил. За поворотом поперек дороги была канава. У
канавы сидели покуривали двое патафчан с лопатами.
-- Ребята смышленые. Своего не упустят, -- приветливо улыбнулся
водитель и вылез.
Один из рабочих встал. Он что-то сказал водителю. Тот вынул из кармана
трешку, сунул рабочему. После этого они еще долго препирались, наконец,
патафчанин сделал знак своему напарнику. Тот не спеша спустился вниз, в
канаву, вытащил оттуда две толстые доски, перекинул через канаву.
Машина медленно перебралась на другую сторону.
-- Опять же совесть у них есть, -- развивал свою мысль водитель. --
Лишнего им не надо. Уже месяц сидят на этом участке и больше трояка ни разу
не взяли.
-- За одну поездку?
-- Нет. Зачем? За одну доску. Доски их собственные, по трояку каждая.
Две доски -- шесть фелеров. Вот и крутятся. Ничего не скажешь. Получается
неплохо.
-- Но зачем же они все разрыли?
-- Да ведь я говорил. Готовят участок к сдаче. Дорогу выравнивают.
-- Да ведь здесь ровного места нет...
-- А вы будто с луны свалились... А может, из-за границы пожаловали? Я
недавно вез одного чудака, солидный мужчина с бородкой, так он тоже всю
дорогу над этой канавой охал да ахал. Какая, мол, людям от всего этого
польза. Польза, еще чего захотел! Жить-то всем надо, верно?
-- Само собой. Я только потому спрашиваю, что у нас в столице такой
номер не пройдет, -- неохотно пояснил Арамис.
-- Так вы из Прохиндейска? Сразу видно, столичная птичка. Ну и как у
вас там -- жить можно? Теплых местечек небось полно! И клиент всегда
найдется. Не то что у нас. Никакого ходу.
Машина тяжело преодолевала дорогу. Водитель на минуту умолк.
-- А вот и аисты, -- сказал капитан, чтобы как-то сменить тему.
По лугу, склонив головы, важно расхаживали два аиста.
-- Аисты? Подумаешь, невидаль! Кому они теперь нужны? Много на них
заработаешь! Кстати, о птичках, -- есть у меня дружок, по кличке Аист, за
длинные ноги так прозвали. Знаете, сколько он в месяц получает? Пятнадцать
тысяч фелеров, запросто. А не работает вовсе. Он вот как устроился...
У Семирамиды вдруг начался приступ кашля. Она лежала на постеленном
сзади на сиденье брезенте и как-то странно кашляла, казалось, вот-вот
подавится.
-- Дочурочка ваша, наверное, простудилась, -- встревожился водитель. --
Если не пройдет, надо скорее к врачу. Врачи теперь тоже... В поликлинике
такого наговорят, волосы дыбом станут, а потом домашний адресок даст,
успокоит, и ты при деле, и он при деньгах. Мой дружок сына устроил в
медицинский. Говорит, дело верное.
Они подъезжали к окраинам Эрделя.
-- Приехали, -- сказал капитан. Водитель остановил машину. -- Выручили
нас, спасибо. Приятно познакомиться с таким милым человеком. Счастливого
пути!
Водитель остолбенел от удивления, да так и остался сидеть с широко
открытым ртом.
Путешественники уже бодро шагали по дороге, когда он вдруг снова обрел
дар речи.
-- Эй, вы! Милый, симпатичный! -- завопил водитель как резаный. -- Как
это так? За "спасибо" прокатиться решил! Да таких пассажиров топить нужно.
Капитан обернулся.
-- Так, значит, вы подработать хотели? Простите, я думал, нам по
дороге... У нас в Прохиндейске принято просто так, из любезности, на
попутной... Сейчас, сейчас, минутку. Двадцать фелеров хватит?
-- Хватит. А любезность, если уж на то пошло, это совсем другое -- ты
мне, я тебе.
Он рванул на полной скорости. Однако по дороге оглянулся еще раз и
пробормотал:
-- Странный тип. Ненормальный какой-то. А может, жалобу строчить
собрался? Нет, номера машины вроде не записал. Псих, не иначе. Черт с ним.
Главное -- денежки тут.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой раскрываются незаурядные способности
Семирамиды Трикс к языкам, а с помощью современной техники разведчикам
удается расшифровать тайну специальных патафских установок

-- Бедняга не в себе, должно быть, -- заметил капитан, сидя уже в
ресторане, за столиком.
Семирамида болтала ногами. Кресло было для нее чересчур высоким.
-- Угу. С дедушкой то же самое было, точь-в-точь. Он, когда его
привезли из Патафии, только деньгами и бредил. Ни о чем другом говорить не
мог.
-- Стоп, откуда ты знаешь, о чем говорил шофер?
-- Е тпля пепто кк, бипрокрш фуф плекс. Ни бомбр кпку? --
отвечала Семирамида на чистейшем патафском наречии. И указательным пальцем
поправила съехавшие очки.
-- Кипку, -- повтори Арамис, с трудом приходя в себя от изумления. --
Когда ты успела выучить язык?
-- Когда дед вернулся, он все по-патафски бредил. А я сидела с ним
рядом и зубрила. Вообще-то у меня был словарь. Я знала, что он, как только
поправится, опять поедет, а я его одного не пущу. Но только дед не захотел
меня взять с собой. И когда уезжал, велел Стрессу запереть меня на чердаке.
Но со Стрессом я еще поговорю, тогда не до него было.
-- А как же ты выбралась?
-- Как? -- в свою очередь удивилась Семирамида. -- Да очень просто. Из
окошка на крышу, а оттуда вниз по трубе. Всего три этажа. Рюкзак я упаковала
раньше, оставила внизу, в комнате на первом этаже. А потом нарочно стала
стучать в двери, будто кто-то идет. Стресс побежал открывать, ну а я
схватила рюкзак и скорее через окно во двор.
-- Но как ты догадалась, что я, что...
-- Да это и младенцу ясно, -- отвечала Семирамида. Уселась поудобнее в
кресле, откинула челку и принялась перечислять, загибая пальцы: --
Во-первых, скажите, пожалуйста, с кем дедушка вернулся? Сколько его в
Патафии разыскивали и домой приволокли, да еще всю дорогу с ним возились, а
потом в больнице лечили. Главврач перед ними на задних лапках ходил, в рот
заглядывал. Кто такие? И грудным детям ясно. Во-вторых, кто пришел к дедушке
перед отъездом, тоже догадаться нетрудно. Нас со Стрессом дедушка прогнал
вниз, а сам долго с кем-то у себя в кабинете разговаривал. Тут я Стрессу
говорю: мармулийский чернослив дают, он бегом в магазин занимать очередь, ну
а я девчонок со двора позвала и попросила, что они в моей комнате орали
погромче, а сама побежала подслушивать. Слух у меня нормальный, говорили
тихо, но все, что надо, я услышала: "Он пойдет за вами следом, дорогой
профессор". Ну а в-третьих, если кто-то с патафским рюкзаком и с патафскими
леденцами собирается перейти границу, дураку ясно, под кого он работает.
Только я думала, вы раньше соберетесь. Я из-за вас два дня в кустах у дороги
проторчала.
-- Какие у тебя в школе отметки? -- спросил капитан.
-- Какие там отметки, -- вздохнула Семирамида. -- Двойки. Ну, тройки
тоже бывают. Только по истории пятерки. Я стараюсь говорить не по книжке и
не так, как учительница продиктует, а еще что-то прибавляю, чтобы интересней
было. Ну и спорю, и всегда что-нибудь спрашиваю. Если бы вы знали, сколько у
меня в дневнике замечаний...
Капитан понимающе кивнул головой.
-- Это прекрасно.
-- Чего же тут прекрасного? -- возмутилась Семирамида. -- Сплошные
неприятности.
Наконец к ним подошел официант и долго молча стоял за спиной,
уставившись в окно. Так прошло минут пять, наконец он обиженно сказал:
-- Заказывайте.
Капитан склонился над меню.
-- Два шницеля из свеклы.
-- Нету.
-- Нету? Тогда блинчики с мясом.
-- Нету.
-- А в меню есть.
-- На то оно и меню. Если хотите, могу вычеркнуть, поставлю прочерк.
Будете заказывать?
-- Прочерк?.. Да, заказываю. Принесите голубцы.
-- Нету.
-- А повара у вас есть?
-- Нету! -- Официант отвел глаза от окна. -- То есть я хотел сказать,
повара есть.
-- И чем же они у вас занимаются?
Официант пожал плечами.
-- Будете заказывать или нет?
-- Две булочки с маслом и два стакана чаю.
-- Масло у нас того... Свежего не завезли. Разве что для малышки...
Принести свеженькое?
-- Почем? -- резко спросила Семирамида.
-- Какая у вас дочурка смышленая! -- На губах у официанта впервые
мелькнула улыбка. -- Все понимает. Ничего, я вижу, мы договоримся.
Он ушел, насвистывая что-то веселенькое.
-- Запишем в дневник замечание, -- сказала Семирамида. -- Разведчик
ничему не должен удивляться. В Патафии повара совсем не для того, чтобы
готовить обеды. А дорожные рабочие не для того, чтобы чинить дороги.
-- Чудные они какие-то... попробуем узнать о них побольше...
Капитан вынул из бокового кармана рюкзака крохотный транзистор. Нажал
снизу на какую-то невидимую кнопку -- выскочила маленькая антенна. Капитан
поставил транзистор на стол и стал медленно вращать его.
-- Прекрасно, для начала послушаем вон тех.
Из микрофона донеслись приглушенные голоса, капитан осторожно отвел
антеннку вправо. Слышимость улучшилась.
"А я тебе говорю, -- таинственно прошептал приемник, -- не пойдут у нас
колготки -- не ходовой товар. Знаешь, где на них спрос? В Хицбурге. С руками
оторвут. И там же ты можешь купить модные подтяжки со штрипками, а в
Бурбурии загонишь, получишь за них мормлы. Теперь это самая надежная
валюта".
-- Блеск! -- воскликнула Семирамида. -- Как же он устроен?
-- Это очень чувствительный транзистор, но он ловит звуки только в
узком диапазоне, ну, скажем, в таком, как луч прожектора. Главное -- верно
выбрать направление. Ну а теперь ты давай свой дневничок... Разведчик
никогда не оглядывается по сторонам. Видит все, но делает вид, будто ничего
не видит.
-- Учтем. Но кто это говорит? Вон та пара, в углу, возле пальмы?
-- Угу. А теперь послушаем соседний столик. -- Арамис тихонько отвел
антенну в сторону.
"У меня с телевизорами дело отлажено. Заменяем все подряд... За полдня
можно охватить тридцать клиентов, не меньше..."
"Ясное дело".
"А что? За новые детали три тысячи как миленькие заплатят, а если я
провожусь час и увижу, что лампочка села, сколько мне дадут? Полсотни, не
больше. А возни?!"
Между тем к их столику шел вразвалочку официант. Арамис нажал на
клавиш, в приемнике зазвучала приятная музыка.
-- Вот, пожалте, булочку, маслице свеженькое, раздобыл для малышки.
Лицо у Семирамиды втянулось еще больше. Она вытаращила глаза и
быстро-быстро завращала ими. Но официант, как назло, отвернулся и ничего не
заметил.
-- Это я у нашего Стресса научилась. Он, когда заводится, точно также
делает. Знаешь, сколько я тренировалась? Ужас!
-- За исполнение -- пятерка. Значит так, под пальмой идет разговор о
мормулах, а у колонны о том, как лучше заработать на телевизорах. А вот тут,
-- капитан выключил музыку и снова навел антенну, -- вот тут, у выхода, еще
двое. Может, у них какие-то другие интересы?
"Разбавлять молоко водой -- это не для меня. Мелкое дело, -- тихонько
сообщил транзистор. -- У нас своя фирма "Антисвежесть". Изготовляем
тухлярки. Современная установка. Знаешь, как идет? Любой ресторан, любой
бар, любая забегаловка берут нарасхват. Привозят масло, запускают в тухлярку
и через два часа достают вчерашнее, а через четыре --
позапозапозавчерашнее... А рядышком, для желающих, пожалйста, три порции
свеженького. И официанты берут, и буфетчицы. Купят тухлярку за пять тысяч, и
за неделю она окупится. А потом -- прибыль в чистом виде. Золотое дно."
-- До чего скучный репортаж. Давай выключим его.
Над ними, держа поднос с двумя стаканами чая, склонился официант.
Семирамида быстренько выключила транзистор. Неужели слышал?
-- Хорошо, будь по-твоему, -- ответил теперь уже по-патафски Арамис и
спрятал транзистор в боковой карман рюкзака. -- А ну, малявка, ешь, да
поживее.
Семирамида бросила на него угрюмый взгляд, словно бы хотела сказать:
"Ну, погоди! Я тебе покажу малявку". Поставив стаканы, официант задумчиво
побрел дальше.
Они выпили чай, заплатили круглую сумму за свежее масло и вышли.
Семирамида сморщила нос -- она всегда так делала, обдумывая что-то.
-- Дядя Арамис, скажи мне, только честно, я теперь тоже немножко
разведчик?
-- Гм, пожалуй, так.
-- А какую ты мне поставишь отметку?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой вдруг неожиданно возникает террорист, а
инспектор Главнаучсуп не менее неожиданно находит в корзинке с помидорами
взятку, чем страшно сконфужен

В Эрдале имелись четыре гостиницы. Но, увы, к великому сожалению, все
места были заняты. Впрочем, в гостинице "У моей мамули", на углу Второй
Взяточной, какой-то явившийся туда вслед за нашими путешественниками тип
вовсе не пришел в уныние от подобного известия! На глазах у капитана он снял
один из многих висевших на доске ключей, а вместо него сунул в окошечко
паспорт, в который было кое-что вложено.
Да и капитан не падал духом. Спрашивая всех подряд, в какой комнате
остановилась его тетя Ауспиция Бобок, он как бы невзначай заглянул в
гостиничную книгу и увидел, что тетя Ауспиция в ней не числится. Зато из
записей в книге следовало, что господин Белизарий Пыпло выехал из этой
гостиницы всего два дня назад. Капитана это вполне устроило. Белизарием
Пыпло назывался в Патафии профессор Трикс. А что касается тети, то ее вообще
у капитана не было, и потому он ничуть не огорчился из-за ее отсутствия в
гостиничной книге. Наши путешественники заночевали за городом, в летнем
домике у огородника. За окном виднелись теплицы, а чуть дальше начинался
лес. Впрочем, и здесь им сперва было отказано. Но потом, когда выяснилось,
что гости из Прохиндейска, местечко тотчас же нашлось.
-- Значит, вы живете в столице? -- спросила хозяйка.
-- А как же, и живу, и работаю. Инспектором в Главнаучсупе. В главном
научном статистическом управлении по изучению левых доходов населения.
Разумеется, здесь я частным образом, с племяшкой. Провожу отпуск.
Хозяйка тотчас отвела их в уютную, модно обставленную комнату с цветным
телевизором. Вечером подала ужин: два аппетитных шницеля с молодой картошкой
и салатик из помидоров. Да еще припасла на дорогу корзинку с помидорами.
"Такая жара, вдруг пить захочется", -- ворковала она.
-- Славные помидоры. Должно быть, из теплицы. Я у входа ящики видел.
-- Из теплицы? -- Хозяйка замахала руками. -- Боже упаси! Да разве я
могла бы предложить такое гостю, да еще столичному? Они же несъедобные, на
продажу. А эти мы на грядках выращиваем, для себя. Один к одному,
безвредные, чистеньки, не помидорчики -- красавцы!
-- Безвредные?
-- Да, грядки удобряем не пастой, а навозом, помидоры поспевают не так
быстро, но ведь нам и не к спеху...
-- А что за паста?
-- Обыкновенная, для чистки ванны и кафельных плиток. А если к ней еще
добавить пятновыводитель "Сладкие грезы"... Отрава, чистая отрава, но
помидоры на этой дряни растут как бешеные. Стебли подламываются от тяжести.
А сорвешь зеленые -- доходят за два дня.
-- До, но ведь люди могут...
Только теперь хозяйка поняла, что сболтнула лишнее.
-- Знаете, господин инспектор, это другие так делают, а мы только для
эксперимента... хотели узнать, что получится... Мы люди скромные, о левых
доходах не помышляем. -- С этими словами огородница поспешно ретировалась.
-- Ну и хапуга, -- вздохнула Семирамида, -- запросто людей травит. У
нас бы ей это не сошло. Тут, я вижу, таких полно. А может, патафчанам это
нравится?
В темноте за окном что-то грохнуло. То ли прогремел выстрел, то ли
взорвалась петарда. Послышался звон битых стекол... потом все утихло, но не
надолго. Тут же в окнах зажглись огни, раздались чьи-то крики, топот...
Должно быть, вся семейка огородника пришла в волнение.
-- Вот видишь, значит, не всем нравится, -- сказал капитан. -- Хотел бы
я знать, кто это такой?
-- И я бы хотела. Ведь он бесплатно работает. Не то что другие...
Не успела она договорить, как в комнату, подобно шаровой молнии,
ворвалась супруга огородника.
-- На помощь, спасите! -- вопила она. -- Догоните его, господин
инспектор. Это террорист!
-- Куда он помчался, не видели?
-- В лес, куда же еще, разве в темноте разберешь?
...Утром выяснилось, что окна в теплице были разбиты в последнюю
очередь, до этого террорист успел порезать ножом шины великолепного
"роллс-ройса" и поцарапал дефицитный лак, который добывают за мормулы.
-- Как тебе все это? -- спросил капитан.
-- Не очень, чтобы очень, -- отвечала Семирамида.
-- Вот и мне тоже. Того и гляди, полицию, пришлют, начнется проверка,
расспросы... М-да. Все это...
-- Не очень, чтоб очень, -- повторила Семирамида.
Через час они были уже в пяти километрах от дома огородника и сидели на
полянке, в сторонке от дороги, не слишком близко, чтобы не бросаться в
глаза, но и не слишком далеко, чтобы не подумали, будто прячутся.
-- Прятаться надо умеренно, без нахальства, -- сказал капитан,
закусывая помидором.
Семирамида, тоже всю дорогу уплетавшая помидоры, не выдержала и
протянула руку за следующим.
-- Фью-ть, -- присвистнула она и наклонилась над корзинкой, а потом
подняла голову и взглянула на Арамиса. -- Вот это да! Держи, заработал. Ведь
ты у нас Главнаучсуп, или как там еще?
-- Какой еще Научсуп?
-- Ну, инспектор, изучаешь левые доходы...
-- А-а, Главное научное статистическое управление?
-- Дожили! Значит, мы теперь нормальные, полноценные патафчане.
Арамис заглянул в корзинку. Из-под помидоров скромно выглядывало
несколько пачек фелеров. Как оказалось -- ровно три тысячи.
-- Ты, конечно, не думаешь, что я нарочно... Я просто хотел обеспечить
ночлег... Ну, чтобы нас не выгнали.
-- Хорош! Инспектор из Главнаучсупа. Получил взятку, да еще
притворяется, будто нечаянно.
У капитана скребли на душе кошки... "Любопытно, как отреагировал бы на
это гражданин Бенц?" -- подумал он.
-- Не жужжи, козявка! Я сейчас же пойду к ним и все верну.
-- Ой-ей! Не делай этого, тогда они и вовсе одуреют. Подумают, что ты
хочешь взять под контроль их левые доходы. Или еще хуже...
-- Еще хуже?
-- Ну да. Подумают, что ты им платишь, чтобы они помалкивали и не
сообщили о том, что было ночью. А что ночью было?
-- М-да, пожалуй, ты права. -- Капитан снова сел на пенек и вынул из
кармана жестяную коробочку с леденцами.
-- Вот еще один помидор безвредный, без пасты. Держи! А деньги отложим,
пригодятся, не нам, так какому-нибудь патафчанину, которого свои же граждане
обманули. Синьор Монпансье, скажи, а у нас есть бинокль?
-- Есть, а что?
-- Достань, потом объясню
Семирамида огляделась по сторонам, сорвала несколько цветочков и
спряталась за некое укрытие в виде небольшого кустика. Растянулась на траве,
приставила к глазам бинокль. И вскоре вернулась к Арамису.
-- Дядя Леденец, дай еще хлебца с колбаской, -- попросила она.
-- Это еще зачем? Мы ведь только что поели.
-- Для террориста. Вид у него здорово голодный.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
в которой ловкачи водители проявляют чудеса
изворотливости, чтобы хорошенько подработать, а бродячий точильщик дает
нашим путникам несколько странных наставлений

Капитан с Семирамидой шли по шоссе, через лес, полицейских нигде не
было видно, должно быть, разбитые стекла в чьей-то теплице мало их
волновали. Путешественники вот уже целый час как шли молча. Семирамида
размахивала тростью и сердито бубнила одну и ту же песенку. А капитан шагал
сзади, хмурил брови, угрюмо размышляя над тем, почему, собственно говоря, он
проявил такую слабость и взял с собой девчонку. Перед этим они серьезно
поссорились. Все из-за какого-то террориста, которому Семирамида отнесла
бутерброды. Они должны изображать беззаботных туристов, не привлекать к себе
внимания, а тут, поди ж ты, -- террорист. Да еще на редкость беспокойный: то
взрывы устраивает, то стекла бьет. Арамис велел Семирамиде вернуться, но она
не послушалась. В бинокль уже ничего нельзя было разглядеть -- террорист
наверняка засел где-то в кустах на опушке. Он мог напасть на нее, задушить
или, скажем, похитить. Капитан побежал за девочкой следом, но встретил ее на
полпути. Она с довольным видом спешила обратно.
-- Синьор Монпансье, ну чего разворчался? Ничего не знаешь, а ворчишь.
Он и правда голодный.
-- Ты ведь могла не приглашать его, а просто оставить колбасу на
опушке. Помощь террористам! Хорошенькое дело. Мы здесь не для того, чтобы
вмешиваться во внутренние дела патафчан.
-- А мы и не вмешиваемся. И вообще... террорист сказал, что не придет.
Ну как, теперь ты доволен?
-- Слава богу, что у него хватило ума не воспользоваться твоей
любезностью.
-- Может, еще воспользуется. Я ему сказала, пусть далеко не уходит и в
случае чего идет к нам.
Тут капитан и в самом деле рассердился. Да еще и обиделся на Семирамиду
за ее дурацкую шутку.
-- Дядя Монпансье, не злись, лучше погрызи леденец, -- добродушно
заявила она.
Помирились они только в Вымогальске. Впрочем, даже не помирились,
просто позабыли о недавней ссоре.
В Вымогальске, небольшом городишке, была мебельная фабрика. За фабрикой
задний двор с кучей мусора, а дальше заросли кустарника. В этих-то кустах
наши путешественники и устроили привал. Не успел Арамис достать из рюкзака
бутылку с чуть подслащенным сливовым соком, как на задворки фабрики вырулил
грузовик. Он вез разноцветную мебель -- столики, стулья, полки и кресла на
колесиках. Из кабины вышли двое работяг. Схватили прислоненную к стене
дубину и давай крушить изящные столики, кресла, полки. Причем делали это так
рьяно, что гора мебели под их ударами осела; поломанные полки, столики с
изуродованными ножками занимали теперь примерно треть грузовика. После этого
ребята поставили дубину на место и въехали в фабричные ворота. Семирамида,
сидевшая на рюкзаке, сначала завращала глазами, а потом принялась протирать
стекла очков. Подбородок у нее вытянулся еще больше.
-- Дядя Монпансье, ты это тоже видел или мне приснилось?
-- Гм... видел, конечно, хотя и мне не верится. Тсс... Опять едут.
Грузовик вернулся на то же место. Груда изуродованной мебели была
прикрыта сверху новой. И снова в ход пошла дубина, и снова гора мебели осела
под ударами. Работяга, помогавший шоферу, положил на груду лома несколько
уцелевших кресел на колесиках, которые перед этим заботливо оттащил в
сторону.
Они уже садились в кабину, когда Арамис подбежал, поднял валявшуюся на
земле ножку от столика и бросил в машину.
-- Зачем оставлять, еще увидит кто, -- заботливо сказал он.
-- Да нет, спасибо, все нормально. -- Водитель протянул Арамису
сигарету, и они дружно задымили.
-- Сразу видно, нездешний. В Вымогальске народ приличный, никому ни до
чего дела нет. А мебель спишут за негодностью, на древесную крошку пойдет...
Он завел мотор и уехал. Семирамида по-прежнему сидела на рюкзаке,
подперев кулаками подбородок.
-- Как ты думаешь, рабочие, которые делали эту мебель, знают, что с ней
потом?.. Восемь часов стоять у станка, чтобы кто-то пришел с дубиной -- и
раз... Ему мало один раз заработать на перевозке, вот он и ездит
взад-вперед.
-- Не пойму я их. Странные какие-то. Везут мебель в детский сад, а по
дороге калечат, чтобы списать. А может, среди них есть и такие, кому не все
равно?
-- Много ты таких видел?
-- Ну что же, пошли, -- поморщился Арамис. -- Они мне здорово надоели.
Думать о них неохота.
-- Ничего не поделаешь, служба... Ты сам так говорил. Слушай, а какую
ты бы мне сегодня поставил отметку?
Только капитан хотел сосредоточиться, чтобы подумать об отметке, как на
улице, совсем рядом, раздались чьи-то вопли. Мальчишки гнались за стариком и
орали во все горло:
-- Эй, дед, дед, старое корыто! Держи монету! Вот тебе полфелера.
-- Скорей за ними! -- всполошилась Семирамида.
Вскоре они догнали всю компанию. Впереди шел старик в заплатанной
одежде. На спине у него был точильный станок с педалью и велосипедным
колесом. Ребятишки швыряли в старика яблочные огрызки, а он, съежившись,
старался проскользнуть мимо. Навстречу шли люди, возвращавшиеся с работы,
одни улыбались, другие морщились, а большинство смотрели на ребятишек и на
старика, словно на табличку с надписью "стоянка запрещена" и как ни в чем не
бывало спешили домой.
-- Дядя Арамис, придумай что-нибудь, а то я не знаю, что с ними сделаю,
-- прошептала Семирамида, и видно было, что она не шутит.
Арамис схватил двух подвернувшихся ему мальчишек за шиворот, встряхнул
их как следует и грозно крикнул остальным:
-- А ну, кто следующий? Прошу ко мне.
Мальчишек будто ветром сдуло, все разбежались.
Прохожие, прежде ничего вроде бы и не замечавшие, теперь выражали явное
неудовольствие.
-- Шляются тут всякие, неизвестно зачем, -- ворчали они. -- Тоже мне
туристы... Без колес -- а уж форсу-то, форсу.
-- Какой воспитатель нашелся. Ребенок у собственного дома нормально
поиграть не может.
И еще что-то в том же роде бурчали им вслед, впрочем довольно громко,
чтобы было слышно.
Наши путешественники шагали теперь рядом с дедушкой и вскоре очутились
за городом. Дедушка остановился, поставил на землю станок.
-- Ножи точу, точу ножи!
Арамис вытащил из кармана перочинный ножик. Семирамида, порывшись в
рюкзаке, отыскала ножницы.
Дедушка нажал на педаль, завертелось колесо, посыпались искры. Он
работал не спеша, разглядывал ножичек на свет, снова точил. Положил нож на
колено, взял в руки ножницы. Капитан хотел было забрать ножик, но дедушка не
отдал:
-- Нет, нет, не готово, это я так, вприкидку, а сейчас надо придать
остроту.
Вытащил из сумки шлифовальный камень, капнул немного воды из бутылки и
снова принялся точить ножик, время от времени трогая его пальцем. Наконец
широко улыбнулся, вырвал у себя на макушке волос и чик -- перерезал в
воздухе.
-- Ну вот... Кто вам еще так наточит? Берите -- как новенький!
Теперь он принялся за ножницы.
-- Сколько я должен? -- спросил Арамис.
-- Сколько? -- Дедушка почесал в затылке. -- Да как сказать... На
завтрак и на обед заработал, на ужин неплохо купить булку с сыром. Если
дадите денег на булку, да еще на стакан чая, будет в самый раз.
-- Не может быть! Вы готовы трудиться за такие гроши?
-- За гроши? Знаете, я за деньги не держусь. Лишь бы не было голодно,
холодно, ну и чтобы ботинки целы были. А главное, чтоб никто не попрекал.
Здесь -- ну, ребятишки покричат немного вслед, только и всего, дети есть
дети.
-- А кто вас попрекал?
-- Да стоит ли вспоминать? -- поморщился дедушка.
Семирамида схватила его за рукав.
-- Говорите, дедушка, -- это очень важно, это непременно нужно знать.
-- Важно? А для кого? Я работал в мастерских по ремонту автомашин. И
только и слышал: "Какой ретивый нашелся, передовик, подлиза, старается,
видно, орден получить хочет, всех учит, думает, больше нас понимает, лучше с
ним не говорите, того гляди, начальству доложит". Инструмент портили
нарочно, материалы пропадали. Не с кем поговорить, пошутить, отвести душу.
Рюмочку пропустить не с кем. Простить не могли, что для меня сама работа в
радость. Один раз я обругал ученика за то, что испортил вещь: человек купит
-- и сразу чинить придется. Боже, что тогда было... Избить меня хотели... А
бродить хорошо. Кому ножик поточу, кому долото, и никому не в тягость,
никому не мешаю. У нас здесь так: коли хочешь работать на совесть, работай
один. А то другие злятся, да еще как...
Точильщик задумался, словно что-то припоминая.
-- Как-то раз портной меня чуть было не огрел аршином. Я ему ножницы
наточил, он обрадовался и хотел заплатить, как за новые. А я говорю, мне и
двух фелеров хватит, а если вы отблагодарить меня решили, помогите
кому-нибудь еще, просто так. Ну, хоть пуговицу пришейте. Пусть человек
порадуется. Бог ты мой! Как же он раскричался... Теперь я никому ничего не
говорю...
И ножницы, и ножик давно уже были наточены, но старик все продолжал
свой рассказ.
"Наверное, ему поговорить не с кем, вот он сейчас и наверстывает", --
подумал Арамис. И ему стало жаль старика даже больше, чем прежде, когда его
дразнили мальчишки.
-- Вот если бы у меня был такой отец, так нет же, -- пробурчала
Семирамида и громко высморкалась, хотя вовсе не была простужена.
А точильщик между тем продолжал:
-- Люди, они неплохие. Но и хорошими их не назовешь. Про них не
скажешь: человек человеку брат или, наоборот, человек человеку волк.
-- А кто же? -- с любопытством спросила Семирамида.
-- Это и так видно: человек человеку -- карман, пустой или с деньгами.
Да, да, дочка. Так оно и есть. Ни посмеяться с ними вместе, ни поплакать, ни
пошутить, да и сердиться и обижаться не на кого. Дал деньги, получил деньги.
Вот и все. Две руки и карман -- весь человек.
-- Совсем как болезнь, -- прошептала Семирамида.
-- Верно говоришь, дочка, болезнь. И тяжелая.
-- Но вы ведь не заболели.
-- Вроде бы нет, -- задумался дедушка. -- Может, потому, что я не был
там вместе со всеми. Болезнь эта заразная, ее подхватить легко. Но все же
вылечиться можно. Пока не побывал там. Там все потеряешь -- и сердце, и
голову. Впрочем, частичка ума, вроде машинки для подсчета денег, остается.
Она при тебе. Снаружи вроде бы все по-старому, человек как человек, но
только без души и сердца. Он их принес в жертву, оставил там. И человека уже
не вылечить. Но я там не был.
-- Где т а м? -- воскликнули хором Арамис и Семирамида.
-- Не были т а м, и хорошо. И не надо.
-- Но где? -- повторил свой вопрос капитан.
-- На Золотом дне. Видно, вы приезжий, иностранец. У нас каждый ищет
свое Золотое дно. Это и младенцу известно.
-- А где оно?
-- Не спрашивай, дочка, не спрашивай, а как услышишь, что близко,
стороной обойди. Ну, мне пора, будьте здоровы.
Точильщик взвалил на спину станок и побрел дальше своей дорогой. Должно
быть, дальше рассказывать ему не хотелось. Только лишь отойдя шагов на
десять, обернулся в их сторону, постоял немного, а потом сказал еще раз:
-- Будьте здоровы!
Некоторое время они сидели молча.
-- Чудной какой-то, -- сказал наконец Арамис.
-- Ну да, сначала интересно так рассказывал, а потом... Ничего не
поймешь. Что он там болтал про какое-то дно?
-- Кто знает? Бродит старик целый день по дорогам и чего только не
придумает. Но посмотри -- первый человек в этой стране, непохожий на
остальных.
Они встали и не спеша двинулись в путь. И снова, точь-в-точь как утром
шли молча. Только тогда потому, что были в ссоре, а теперь потому, что
задумались.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
начинается с рассказа о том, что выпало из мусорного
ящика в городке Упупа и по какой причине полицейские порвали себе штаны, а
кончается появлением неожиданной и страшной ловушки

Городок Упупа с великой неохотой пробуждался ото сна. Некая сумрачная
тень в оранжевом подметала мостовую -- сперва сгребая какой-то мусор, а
потом с помощью метлы снова разбрасывая по мостовой. Мусора кругом было
полно, но казалось, метла охотится за одним и тем же обрывком газеты. На
крышах глуповато и нежно ворковали голуби. Грязные трамваи громко дребезжали
на поворотах, из них выскакивали полусонные, недовольные упупцы. Они шли по
тротуару мимо контейнеров с мусором. Разумеется, не обращая на них никакого
внимания. Мусорный ящик есть мусорный ящик, что в нем можно увидеть? Но один
такой контейнер вел себя необычно. Он вежлво приподнимал крышку перед каждым
прохожим. Когда упупец проходил мимо, крышка опускалась, и из-под нее
доносилось приглушенное бормотание.
-- Одуревший, угрюмый. Так-так. Отупевший, надменный. Загнанный,
обалдевший. Унылый, равнодушный -- два раза. Потерянный, разбитый... -- вот
что можно было бы услышать, приложив ухо к крышке.
К контейнеру с мусором подошли двое -- большой и маленький.
-- Ага. Что-то нетипичное. Внимательный, спокойный. Быстрый и весе...
веселый... Ой, хорошо ли я вижу?.. Семирамида! -- вдруг во весь голос
завопил мусорный ящик, перевернулся, щелкнул крышкой и вывалил на мостовую
низенького бородатого человека, перепачканного с головы до ног.
-- Дедушка мой, дедушка, кто тебя туда бросил? -- запричитала
Семирамида отнюдь не на патафском наречии и кинулась обнимать бородача.
Упупцы с угрюмыми минами обходили их и перевернутый контейнер, кое-кто
бросал на них косые взгляды, а несколько человек остановились. К месту
происшествия, оставив пост, спешил полицейский.
Мгновенно оценив ситуацию, капитан Арамис решил, что она выходит за
всякие рамки. По данной ему инструкции подобное свидание должно было
состояться без свидетелей.
Арамис огляделся: приближался автобус, но остановки рядом не было;
капитан вытащил из кармана купюру в сто фелеров и, размахивая ею, выбежал на
дорогу. Автобус остановился, дверцы отворились. Вся тройка мгновенно
очутилась в автобусе, а сотня в кармане у водителя. "Опаздываем на поезд",
-- пробормотал Арамис, но водитель даже не взглянул на него, прибавил газу,
и автобус двинулся дальше. Дверцы уже захлопывались, когда в автобус, в
самый последний момент, вскочил какой-то мальчишка, с выцветшей сумкой через
плечо.
-- Дедушка ты мой, дедушка, -- все повторяла Семирамида, и капитан в
какой-то момент почувствовал себя здесь лишним. И почему-то вдруг разозлился
на профессора.
"Хороша история, нечего сказать. Уважаемый ученый, профессор, мировая
величина, знаменитый путешественник, член всевозможных научных обществ
вдруг, среди бела дня, на улице выскакивает из контейнера с мусором, и весь
план встречи летит к чертям, -- объяснял себе Арамис эту внезапную злость.
-- Даже про пароль забыл. Мучайся теперь, чтобы хоть как-то соблюсти
конспирацию".
Они ехали долго. Автобус, отъехав на изрядное расстояние от Упупы,
остановился на берегу реки. Вокруг было пустынно. Несколько деревьев у
дороги, поросший ивняком берег реки, мост, луга, а вдали -- перелески.
-- Вылезаем, -- скомандовал капитан.
-- Чудно, поезд у него, видите ли, уходит, -- буркнул какой-то
пассажир.
Они подождали, пока автобус не скрылся из виду. И тогда спустились вниз
к реке. Вдоль берега, среди кустов ивы, петляла едва заметная, протоптанная
рыбаками тропка. Путешественники прошли по ней вниз несколько километров,
пока наконец тропинка не затерялась, вокруг были лишь кусты, ольшаник, грязь
да комары.
-- Надо выбраться отсюда, оглядеть окрестности, -- сказал Арамис.
Они подались от реки в сторону, сразу стало суше, постепенно кустарник
исчез, и перед ними открылся высокий, крутой берег. Вскарабкались по откосу,
уселись на краю.
Только теперь капитан смог разглядеть профессора хорошенько. У него
было задумчивое, чуточку грустное лицо. Но это было лицо великого
путешественника, часто стоявшего на палубе корабля, -- одна щека загорелая,
румяная, другая исхлестанная пассатами. К этому еще надо прибавить густые
брови и пышную бородку. Все вместе внушало доверие, Только теперь капитан
смог разглядеть профессора хорошенько. У него было задумчивое, чуточку
грустное лицо. Но это было лицо великого путешественника, часто стоявшего на
палубе корабля, -- одна щека загорелая, румяная, другая исхлестанная
пассатами. К этому еще надо прибавить густые брови и пышную бородку. Все
вместе внушало доверие, и капитан почувствовал, что вовсе не злится, а
напротив, очень рад встрече.
Он все не решался завести с профессором разговор. Зато Семирамида
болтала без умолку, объясняла, как оказалась вместе с незнакомым человеком,
каким образом ей удалось удрать от Стресса и какие у них были в пути
приключения.
Арамис тем временем, как настоящий разведчик, изучал местность. И
заметил три любопытных обстоятельства. Первое -- кругом было безлюдно, нигде
никаких построек. Второе -- в том месте, где река разошлась на два рукава,
был остров с деревьями и кустами. А третье -- капитан навел бинокль, так и
есть: на автомашине, которая на предельной скорости мчалась по шоссе из
Упупы. виднелась большая, четкая надпись: "Полицур". По-патафски это
означало -- "Полиция". Это третье обстоятельство вызывало тревогу.
"Если они следят за нами, то догонят автобус, узнают, что мы вышли у
моста, вернутся и пойдут по следу. Правда, они не знают, по какому берегу --
по левому или правому, вниз или вверх по течению мы пошли, стало быть,
разделятся на четыре группы. Могут прислать на помощь и вертолет, -- думал
капитан, лихорадочно нащупывая в кармане коробочку с леденцами. Но сосать
леденцы было некогда. Надо было действовать. С молниеносной быстротой. --
Остается только остров. Туда полицейские не пойдут".
Арамис вскочил.
-- Полиция напала на след. Еще немного, и они будут тут. Скорее, за
мной! -- выпалил он.
-- Проклятые полицуры! -- возмутилась Семирамида. -- Кого они ищут?
Нашего террориста или мусорный ящик?
-- Быстрее, быстрее! -- поторапливал капитан.
Они снова очутились в кустах, под ногами зачавкала грязь, а вскоре
проступила и вода.
-- Смотри, дедушка, не провались в болото. Ой-ей! Мы сейчас нырнем в
реку?
-- Мои наблюдения, научные записи! Нет, нет, это невозможно! простонал
профессор, прижимая к груди дорожную сумку.
Но капитан извлек из бокового кармана рюкзака мягкий сверток с
металлическим клапаном. Повернул головку клапана -- послышался резкий свист,
что-то яростно зашипело. Загадочный сверток рос на глазах, пока не
превратился в великолепную надувную лодку. Только не из резины, а из
какого-то прозрачного пластика.
-- Какая роскошь! -- восхищенно воскликнула Семирамида.
Капитан бросил в воду маленькую металлическую бутылочку, из которой
вышел весь газ, закрыл клапан на лодке и сказал:
-- Прошу садиться!
Течение относило их в сторону, еще немного, и остров остался бы в
стороне. На сборку весел времени не хватило пришлось грести руками. Счет шел
на секунды: ведь у полицейских, конечно, тоже были бинокли. И в самом деле,
едва они успели выскочить на берег, втащить и спрятать в кустах лодку, как
на мосту снова показалась машина с надписью: "Полицур".
Маленькие, едва различимые в бинокль, фигурки выскакивали из машины и
бежали по насыпи вниз, к реке. За кем они охотятся, не оставалось сомнений.
-- Как-то это все не очень, -- вздохнула Семирамида.
-- Наша теперешняя ситуации не лишена элементов драматизма и,
несомненно, носит критический характер, -- сказал профессор. -- Но если
абстрагироваться от конкретных обстоятельств...
-- Тихо, дедушка, успокойся! -- вмешалась Семирамида. -- Он обычно
говорит по-человечески, -- пояснила она Арамису. -- А сейчас устал, а может,
испугался и поэтому перешел на научный язык.
-- На всякий случай спрячемся в кустах, подальше от берега, --
скомандовал Арамис.
Заросли ивняка, такие густые у берега, на середине острова поредели.
Зато здесь росла еще ольха, на холме два старых дубу, а чуть подальше кусты
бузины. Тотчас же со всех сторон налетели комары. Даже темно стало.
Семирамида с проклятиями хлопала себя по шее.
-- Прошу не хлопать, погоня приближается, -- сказал капитан очень
вежливо, спеша предупредить профессора, чтобы он тоже не вздумал охотиться
на комаров.
Но профессор, видно, не зря провел полгода один в бескрайних болотах и
джунглях острова Нгато-Нгато. Он стойко переносил укусы и только глазами
моргал.
Комары меж тем докучали все сильнее.
Тогда капитан вытащил из бокового кармана рюкзака маленький, похожий на
зажигалку аппаратик. Укрепил его в развилке меж ветвей, нажал на кнопку.
Комариное облако, словно потеряв ориентацию, подалось в сторону, а вскоре и
вовсе исчезло. Профессор дотронулся до аппаратика носом.
-- Жужжит, как комар, -- с удовлетворением заметил он, оглаживая рукой
бородку. -- Генератор отпугивающей информации?
-- Примерно так, -- отвечал капитан, -- но с одним уточнением. Это
усовершенствованная модель к угрозам добавлены еще и оскорбления, несколько
обидных прозвищ.
-- На комарином языке? -- удивилась Семирамида.
-- Ага.
-- Какие же? Дядя Монпансье, ну, скажи, скажи, пожалуйста!
-- Служебная тайна. А кроме того, детям до восемнадцати слушать
подобные выражения не положено.
-- Ууу, значит, взрослым можно, а нам нет. Ты совсем как наш Стресс.
-- Тихо, -- схватил ее за руку капитан. -- Они уже на том берегу.
Он достал подслушивающий аппаратик, навел на нужный объект.
Слышимость была скверная: заглушали разговор деревья, кусты, речной
шум.
"Скорее всего, туда... по тропе через кусты... Ну и грязища, черт бы ее
побрал... Ах, чтоб тебя! Брюки порвал... Ушли вперед... километров на
восемь. Быстрей... вверх по течению... брось, догоним... Вертолет,
елки-палки... Ну и вляпался... брюки почти новые".
И голоса затихли.
Через минуту преследователи переправились на другой берег. Здесь
деревья росли еще чаще, начисто заглушая голоса полицейских.
-- Пронесло. -- Капитан перевел дух. -- Но на всякий случай денька два
придется отсидеться.
-- Проклятые полицуры!.. -- простонала Семирамида.
-- Видишь ли, если встать на их точку зрения, удивляться нечему, --
сказал профессор. -- Сначала мы разбили стекла в теплице, они ведь думают,
это наша работа, потом превращаем контейнер с мусором в наблюдательный
пункт, и ко всему прочему выясняется, что мы иностранцы.
-- Я как раз хотел спросить вас, профессор, -- оживился Арамис, -- если
не секрет, что заставило вас забраться в мусорный ящик?
-- Видите ли, дорогой...
-- Арамис. Капитан Арамис Фрумент, -- представился разведчик.
-- Вот это да! Капитан... а я думала, ну и дала я маху... Какую же
отметку вы мне теперь...
Но профессор перебил внучку:
-- Дорогой капитан, я решил воспользоваться этим контейнером, чтобы
вести оттуда наблюдения за утренним настроением патафчан. Настроение это,
некоторые исследователи называют его утренней аурой, больше всего
проявляется в выражении лица, в осанке, в движениях. Для измерения
настроения служит простой прибор аурометр, который отмечает характер
излучений, посылаемых центральной нервной системой. Если направить аурометр
в сторону изучаемого лица, стрелка сразу на двух шкалах отметит его
настроение. Данные я записываю вот сюда, -- профессор вытащил толстую
тетрадь для записей, -- составляю особые таблицы. (Страница была разделена
на множество столбцов, а часто в этих столбцах стояли сплошные многоточия.)
Пожалуйста, обратите внимание, вот результаты сегодняшнего дня: больше всего
записей в графе -- "угнетенный, отупевший", "растерянный, сонный",
"одуревший, угрюмый", "одеревеневший, усталый". Чуть-чуть меньше, но
довольно много и таких, как "настороженный, свирепый", "возбужденный,
озлобленный", "удрученный, угрюмый", "испуганный, застывший".
-- Невеселый итог, -- пробормотал капитан.
-- Да... есть еще несколько растерянных сомнамбул. Нет веселых,
оживленных, проворных, задумчивых, счастливых, добродушных, мечтательных.
Таких, если говорить точно, почти нет. Попадаются изредка, но чаще всего это
дети. Нет, впрочем, один такой взрослый мне попался, вот он --
"сосредоточенный, бодрый".
-- Может, это точильщик, дедушка?
-- А ты откуда знаешь? Да, я его хорошо запомнил, бродяга-ремесленник.
После того как я соберу несколько тысяч таких показателей, можно будет
сделать подсчеты, выводы и определить основные черты утреннего настроения
патафчан.
-- Дедушка, почему непременно утреннего, а, например, не вечернего?
-- Утреннее настроение очень много говорит о человеке, это минуты его
встречи с новым днем. Видно, что он думает о нем, как встречает и чего от
него ждет. Результаты наблюдений весьма интересны. Уже сейчас можно сказать,
что патафчане глубоко несчастные люди. Вот, глядите, это кривая Гаусса,
полученная после предварительных наблюдений за жителями Вымогальска.
Насколько она деформирована по сравнению с нормальной, не правда ли?
-- Дедушка, а ты сможешь эту их кривую как-то выпрямить?
-- А вот эта задачка намного труднее. Тут нужно еще и понаблюдать, и
пораскинуть мозгами. Пока я еще ничего не зияю, отмечаю признаки болезни,
частоту проявления. Далее следует определить причины и лишь потом приступить
к лечению. Работа огромная...
Приближался вечер, пора было подумать о ночлеге. Из бокового кармана
рюкзака капитан достал довольно большой конверт из пластика, вынул оттуда
какую-то легкую ткань и несколько металлических стержней, размером с
карандаш. Стержни растянул до полутора метров, наподобие антенны для
транзистора, воткнул в землю, накинул на них ткань, и через мгновение перед
ними раскинулась прекрасная, просторная палатка "сафари" с магнитными
шнурами вместо обычных металлических молний.
-- Ого, дядя капитан, а что у тебя там еще в боковом кармане?! --
воскликнула Семирамида.
-- Да так, мелочи... Ну, к примеру, ужин на скорую руку.
Арамис вытащил из рюкзака железную коробочку с круглыми желтыми
таблетками. Бросил таблетки в воду, поставил котелок на коробочку.
-- Ультразвуковой подогреватель? -- спросил профессор.
-- Нет, ультразвук слишком легко обнаружить, -- отвечал Арамис, -- Это
конденсатор космических лучей, два часа самозаряжения дают энергию для
кипячении пяти литров воды.
Вода уже закипала, таблетки в котелке стили надуваться, расти на
глазах. Через минуту огромные ароматные галушки были готовы.
-- Еще немного жаренного луку на сале.
-- Тоже синтетическое?
-- Ну нет. Сало настоящее, и лучок натуральный, из моего золотого
запаса. Другого не признаю.
Они плотно поужинали и легли спать. Между тем в кустах хрустнула
какая-то веточка, но ведь они были на острове, и капитан не обратил на
посторонние шорохи никакого внимания. И может быть, поэтому путешественники
проснулись лишь посреди ночи, когда таинственные тени в масках быстро и
ловко связывали им руки. Не успел капитан опомниться, как уже сидел под
ольхой с кляпом во рту, с привязанными к стволу руками. Ему даже не удалось
использовать излюбленные приемы якакуры, которыми он владел в совершенстве.
Неподалеку от него точно так же сидел связанный профессор, а рядом, под
соседним деревом, -- Семирамида. Очки валялись в траве, во рту у нее тоже
был кляп, но глаза говорили. Капитан поглядел внимательно -- и понял.
"Не очень, чтобы очень", -- одними глазами сказала Семирамида.
И Арамис не мог не согласиться с нею.
Таинственные грабители в штатском выглядели весьма затрапезно и ничуть
не походили на полицейских.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой мы при леденящих кровь обстоятельствах
знакомимся с террористом и впервые слышим жутковатое слово "мырло"

Под дубом горел небольшой костер. У костра, присев на корточки, грелись
четверо бандитов. Лица их были скрыты масками, но, судя но тому, как они
сидели у костра, им было весело, и от этого веселья мороз подирал по коже.
Огонь горел на том же месте, где прежде была выжжена трава.
(Семирамида перевела взгляд с разбойников на капитана. Взгляд ее был
красноречивее всяких слов: "В дневнике замечание, а в тетрадке двойка с
двумя восклицательными знаками. Остров вовсе не необитаем, а наш доблестный
ас беззаботно отправился спать, будто школьник в харцерском лагере".
Увы, глаза ее говорили правду. Но время было упущено. Если бы удалось
освободить руки...
А меж тем замаскированные разбойники рылись в сумке, в которой
профессор хранил свои научные записи, и в рюкзаке Семирамиды. Вытряхнули все
с величайшим презрением -- тут для них ничего интересного не нашлось.
Капитан стал вертеть головой, стараясь отыскать свой рюкзак. Но его нигде не
было видно. "Постой-постой, надо вспомнить. Ну конечно же, рюкзак остался
под кустом дикой сирени, закрыт ветками. Метрах в десяти отсюда. Потому его
еще и не обнаружили". А тем временем разбойники полностью очистили сумку
профессора и Семирамидин рюкзак.
-- М да... -- зловеще протянул один из них, высокий и черный. -- Ну
что, пора за них приниматься?
Остальные трое только согласно кивнули.
-- С кого начнем?
Черный показал на профессора. Двое молодчиков, один с белой салфеткой,
другой с большими ножницами и руках, медленно подошли к нему. Напрасно
привязанный к ольхе капитан рвался изо всех сил. Чуть было руки не вывихнул
-- все впустую. Одна маска ловким движением рук завязала профессору салфетку
на шее -- и схватила его за голову. Другая --вцепилась в бороду, в
великолепную, пышную бороду великою ученого, и медленно, с наслаждением
принялась ее стричь. Семирамида тоже пыталась освободиться и кричала так
громко, что даже клип не мог полностью заглушить ее воплей, а капитан с
лихорадочной быстротой перебирал в памяти различные приемы и штучки, которым
его обучали в Академии разведчиков. Увы, он мог заниматься этим сколько
угодно: руки его были крепко связаны. А между тем последний клок пышной
профессорской бороды упал на салфетку.
-- Итальянский? -- Маска бросила критический взгляд на несколько
поредевшую седоватую шевелюру профессора.
-- Брей! -- Черный пренебрежительно махнул рукой. -- А впрочем, у того
мужика паричок поприличней, итальянскому не уступит.
За спиною у капитана что-то этак деликатненько зашелестело и коснулось
его связанных рук. Он шевельнул пальцами и дотронулся до застежки рюкзака. И
вдруг ощутил холодное прикосновение ножа, разрезавшего веревки. Еще
мгновенье, и руки его были свободны. Капитан тотчас же начал искать боковой
карман рюкзака, но казалось, рюкзак сам услужливо повернулся нужной
стороной, карман был открыт. Одно движение правой руки в глубь кармана, и
Арамис достал свою "палочку выручалочку". Вот только ноги, ноги еще
оставались связанными. Нож, который только что перерезал веревки, теперь,
казалось, сам прыгнул в его левую руку. Капитан молниеносно перерезал шнур и
одним броском, словно тигр, ринулся к Черному, который в это время состригал
и без того невзрачные перышки на Семирамидиной голове. Черный без единого
звука опустился на землю. Но прежде чем он успел приземлиться, заметалась
вторая маска. Третий бандит кинулся было на помощь, но стоило Арамису
вытянуть вперед правую руку, и он тоже лежал без движения. Четвертый
бросился бежать, но споткнулся о пень и тут же, от одного прикосновения
Арамиса, застыл на месте.
Капитан быстро освободил обритого профессора и недостриженную
Семирамиду. Они уложили разбойников рядком возле костра. Бандиты дружно
похрапывали, а здоровяк Черный даже тоненько посвистывал.
-- Вы, кажется, неплохо их усыпили, -- сказал профессор, -- держась за
бритый подбородок. Может, их укрыть пледом, а то еще простудятся...
-- Дядя Арамис, покажи, чем ты их? -- спросила Семирамида.
-- Смотри только не надави случайно, -- сказал Арамис и передал ей
небольшие пасхальное яйцо из пластика, с дыркой на одном конце.
-- Настоящая чихалка! Апчхи, и готово! -- воскликнула Семирамида.
-- Пульверизатор мгновенного действия. Полезная вещь, обезоруживает
бесшумно и безболезненно.
-- Тогда держи, спрячь. А ножик? Дядя Арамис, покажи-ка! V тебя такого
ножа не было.
Только теперь Арамис задумался над тем, кто же его освободил. Огляделся
по сторонам -- никого. Под ольхой стоял открытый рюкзак. А в руках был
чей-то чужой нож. Семирамида внимательно оглядела нож со всех сторон,
подняли голову.
-- Я его видела, этим ножом можно проколоть шины, -- сказала она и
вдруг запрыгала от радости. -- Ну конечно, это он, террорист, кто же еще...
Здорово! Дядя капитан, дай колбасы, он наверняка есть хочет! Ага, говорила
я, что он пойдет за нами! Говорила? Дай колбасы! Ну дай, пожалуйста...
-- Никуда ты не пойдешь! -- Арамис схватил Семирамиду за руку.
Семирамида рванулась в бешенстве.
-- Послушай, не ходи, -- робко сказал профессор. -- Видишь, у меня нет
больше бороды... останься, пожалуйста.
Семирамида прижалась к нему.
-- Дедушка ты мой бедненький. Отрастет у тебя борода, вот увидишь.
Ладно, никуда я не пойду. Дядя капитан, позови сюда террориста.
Капитан подошел к кусту сирени, возле которого прежде лежал его рюкзак.
Там никого не было. Тогда он прошел еще немного и скоро оказался в лесу.
-- Уважаемый террорист! -- воскликнул Арамис. -- Я хотел бы вернуть вам
ваш нож! И вообще мы хотели бы пригласить вас на завтрак, ведь уже утро.
В самом деле, хотя в лесу было еще темно, но на востоке в небе уже
проступала узкая полоска зари.
-- Уважаемый террорист! -- Еще раз повторил капитан.
И снова тишина, слышно было только дружное похрапывание жуликов.
Лишившийся своей пышной бороды, профессор печально сидел у огня, размышляя
про себя: "Этот островок, несомненно, любопытнейший объект... Гм... Взять
хотя бы такую малость, как эта случайная, мимолетная встреча... Четверо
бандитов-парикмахеров встречаются, гм... назовем вещи своими именами, с
тремя агентами иностранной разведки... А тут еще и террорист с ножом..."
Видно было, что ученый с некоторым беспокойством ждет этой встречи.
Арамис вернулся недовольный, сел у костра и сказал:
-- Я вовсе не собираюсь гоняться за ним по всему лесу. Надеюсь, раз уж
он нам помог, ждать от него неприятностей не следует.
-- Он придет, -- сказала Семирамида. Подняла голову и заулыбалась во
весь рот. -- Уже пришел.
На опушке возле дуба, обняв рукой ствол, стоял темноволосый вихрастый
парнишка с черными блестящими глазами. На вид ему было лет
двенадцать-тринадцать. Через плечо у него висела старая, выцветшая сумка.
-- Вот это и есть мой террорист, -- сказала Семирамида -- Ой, дядя
Арамис, сейчас тебе в рот влетит комар!
Профессор, увидев мальчика, облегченно вздохнул:
-- Привет, дружище! Это ты так здорово режешь шины и бьешь стекла в
теплицах? Интересное, должно быть, занятие? Верно?
Он сказал так потому, что помимо всего прочего был еще и психиатром, и
подумал, что мальчик не совсем здоров, коли придумал себе такое занятие. А
известно, что разговаривать с больными надо очень осторожно и лучше начать
разговор с похвалы.
Парнишка ничего не ответил, только брови нахмурил. Семирамида подбежала
к нему, схватила за руку:
-- Иди сюда, не злись, дедушка шутит. Он сам, когда ходил в школу, бил
стекла. Иди сюда, у нас колбаса есть, вкуснющая...
-- Кажется, больше нет, жулики слопали, -- сказал капитан.
-- Ну тогда дядя капитан приготовит нам галушки на сале, а лучок у него
знаешь какой -- из золотого запаса! Приготовишь, дядя Арамис? А то мы есть
хотим -- целая ночь прошла...
И вдруг вспомнила о своей прическе. С одного боку она была чуть ли не
наголо обрита, а с другого -- в самых разнообразных направлениях торчали
светлые перышки.
-- Чтоб им пропасть! Что же они со мной сделали?! Не смотрите на меня,
пожалуйста!
Мальчик стал рыться в своей сумке. Вытащил оттуда смешную белую в
голубую полоску полотняную кепочку с большим козырьком и с серьезным видом
протянул Семирамиде. Она схватила ее и напялила на голову. Теперь все
дефекты прически были надежно скрыты.
-- Ну, вот ты и выглядишь молодцом! -- улыбнулся капитан. -- А знаешь,
тебе идет!
Семирамида запрыгала от радости, а потом бросилась к террористу и
крепко обняла.
Галушки оказались на редкость вкусными, террорист проглотил целых шесть
штук. Видно, здорово проголодался. Но поговорить с ним не удавалось, он
упорно молчал, профессор подумал даже, не немой ли он. А может быть, вырос в
лесу и его, как Маугли, о котором рассказывалось в одной увлекательной
книжке, воспитали звери? Но мальчик вдруг оглянулся и коротко сказал:
-- Тревога!
Вслед за ним и остальные оглянулись. Черный шевельнулся, что-то
пробурчал сквозь сон. Арамис подскочил к рюкзаку и тотчас же вернулся с
бечевкой. Связал по рукам и ногам Черного, а потом и трех его дружков,
взглянул на часы.
-- Ну конечно же, действие снотворного кончается.
-- И что же мы с ними сделаем? -- встревожился профессор.
-- Не огорчайтесь, найдем средство...
-- Но ведь это...
-- Да нет же, профессор, не волнуйтесь. V меня есть инструкция не
вмешиваться во внутренние дела этой страны и никому не причинять вреда, --
тихо, так, чтобы не слышал мальчик, сказал капитан. -- Я их не обижу, хотя
охотно бы сделал это. Они сами побегут отсюда как миленькие, вот увидите.
-- Но каким образом... тихо... Он что-то сказал. Черный повторяет во
сне какие-то слова... Слышите?
-- Не очень отчетливо... Какое-то слово -- то ли "бырло", то ли
"мырло".
-- Мырло? -- Профессор вскочил. -- Ну конечно же! Как я раньше не
догадался?! Вы знаете, что это за люди? В чьи руки мы попали и отчего я
вдруг лишился бороды? Мырло... Это весьма и весьма опасные люди, капитан. Вы
никогда не слышали о такой шайке?
Второй гангстер тоже шевельнулся. Одуревший от сна Черный открыл
глаза...
-- Профессор, у нас нет времени. Жалко тратить на них еще одну дозу
снотворного. Надо перенести бандитов в лодку. Вы мне поможете?
Все кинулись капитану на помощь, и через минуту Черный оказался на
берегу. Надули лодку, перетащили туда бандита, капитан принес складные весла
и поплыл на другую сторону. Там он стащил гангстера с лодки, проверил, целы
ли веревки на руках и ногах, и вернулся за следующим. Перед тем как
перевезти на другой берег последнего бандита, Арамис снова подошел к дубу и
вытащил из кармана рюкзака какую-то штуковину. Профессор прямо-таки умирал
от любопытства и нетерпения -- как на сей раз Арамису удастся обезвредить
проходимцев.
Но все оказалось очень просто.
Сначала бандитов втащили на крутой склон, с которого еще вчера наши
путешественники осматривали окрестности, а там разбудили окончательно.
Капитан поставил первого из них, Черного, на ноги, спиной к реке. Вытащил из
кармана небольшую металлическую бутылочку с надписью: "Шаг-гэй", поднес к
самому носу разбойника. В бутылочке что-то зашипело. И тогда капитан
медленно и отчетливо произнес:
-- "Шаг-гэй"! Шагай отсюда! Шагай и прыгай. В страхе и ужасе. С
приседаниями через каждые сто двадцать метров!
С этими словами капитан молниеносно разрезал веревки. Гангстер окинул
его обалделым, полусонным взглядом, сделал громадный прыжок и помчался.
Бандит скакал, как кенгуру, и все любовались его прыжками. На секунду он
остановился, присел и снова помчался дальше.
Капитан недовольно глянул на бутылочку с газом.
-- Видно, очень старая. Я запрограммировал приседания через каждые сто
двадцать метров, а он пробежал не меньше ста пятидесяти.
Семирамида прыгала на одной ноге и верещала от радости:
-- Вот это номер! За один только "Шаг-гэй" тебя, Арамис, должны сделать
полковником. Как здорово он прыгает!
-- Это еще что! -- отвечал капитан. -- А ты представь себе лучше, какое
это зрелище -- целая армия съезжает на задах, удирает с прыжками и
приседаниями. "Шаг-гэй" -- новое боевое психотропное средство. До недавнего
времени о его существовании знали немногие, оно было засекречено. Но...
дорогой профессор, вы, наверное, слышали о неудачном военном нападении
Бурбонии на Бурбурию?
-- Еще бы, это известие облетело весь мир.
-- Взволновало всю мировую общественность, -- добавила Семирамида.
-- Совершенно верно, девочка. Мировую общественность. Бурбурцы хотели
ввести у себя новую конституцию, более справедливую, чем старая. Но
бурбонцам это не понравилось, потому что старые законы были для их торгашей
выгоднее. Сначала они объявили бурбурцам ультиматум, а потом пошли на них
войной.
-- Ну и что? Что дальше?
-- Да ничего... Вооруженные до зубов бурбонцы, выполняя приказ, перешли
границу. А бурбурцы встретили их налегке, но зато из тысячи глоток раздался
оглушительный вопль: "Шаг-гэй!" И целая армия в полном обмундировании
зашагала обратно, запрыгала назад с оружием, да еще вприсядку. Вот было
зрелище! Среди бурбурцев находились кинорепортеры, которые сняли фильм. Не
знаю только: показывали ли его?
-- Нет. Потому что бурбонцы в Совете наций публично просили у бурбурцев
прощения и умоляли никому не показывать эту ленту. Так им было стыдно.
-- Дедушка, а ведь это здорово! Ни один солдат не погиб, только устали
немного...
-- А теперь все военные организации работают над проблемами применения
"Шаг-гэя" против танков и самолетов, -- сказал капитан. -- Но это дело не
простое -- самоуправляемые резервуары с газом работают исправно, но сигнал
"Шаг-гэй", записанный на магнитофонную пленку, не оказывает эффекта.
-- Разумеется, голос противника, непосредственно звучащий в минуту
нападения, действует куда убедительнее. Я когда-то изучал эти проблемы.
Бандитов нигде не было видно. Арамис глянул в бинокль. Вдали, почти на
линии горизонта, мелькнули четыре крохотные точки.
-- А сейчас, похоже, начнется буря, сказал профессор.
И в самом деле, с запада надвигались грозные, тяжелые тучи, вдали
погромыхивал гром. Остров встретил их шквалами ветра, вслед за которыми
разразился ливень.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
которая переносит нас в южный регион гор Ботунароби
к событиям двадцатилетней данности, а также объясняет зловещую тайну "мырла"

Третьи сутки лил дождь, а они сидели вчетвером в палатке, под пледами,
грызли тыквенные семечки и без умолку разговаривали. Семечками всех угощал
террорист. У него чуть ли не весь мешок был набит семечками.
Но единственное неудобство заключалось в том, как обращаться к новому
знакомому. "Эй ты, террорист!" -- вроде неловко. Правда, Семирамида уверяла,
что это имя звучит. Но профессор до тех пор допекал парнишку своими
расспросами, попутно рассказывая разные веселые истории, пока тот наконец не
признался, что его зовут Адриац. Это имя было теперь в Патафии необычайно
модным. Во время своего путешествия они не раз слышали, как очередная мама
зовет своего Адрианчика обедать или журит за то, что он выпачкал ручки.
-- Адрианчик-барабанчик.
-- Тоже мне -- Семирамида! Пирамида! Вавилонская башня!
-- Ах, я -- пирамида?! А по шее не хочешь? Вот сейчас как врежу!
Это была их первая продолжительная беседа. Как говорят в таких случаях
-- лед тронулся. II она закончилась бы не скоро, если бы не Арамис,
раскинувший новую палатку, потому что та, в которой они скрывались, промокла
насквозь.
-- А наши бедняжки гангстеры прыгают под дождем без зонтов, --
огорчился профессор, уютно устраиваясь в новой палатке.
-- Да нет, этой дозы хватает не больше, чем на полдня, -- успокоил его
капитан. -- Негодяи уже давно перешли на нормальную ходьбу, а сейчас кейфуют
где-то, прячутся от дождя.
-- "Бедненькие"... -- поморщилась Семирамида. -- Если на дедушку
нападет людоед, он и его пожалеет: "Ах, бедняжка, до чего ему неудобно --
кушает без салфетки, солонки, вилки и ножа".
-- А ты думаешь, что тот, кто совершил дурной поступок, не может быть
жалким? Такой человек иногда еще больше достоин сострадания, чем тот, кого
он обидел.
-- Все ты выдумываешь, дедушка!
-- Это вовсе не выдумка, а объективная оценка. Вот, скажем, двое
промокли под дождем. Один человек, другой -- гангстер. О первом все говорят:
"Ах, бедняга, как он промок!" А о втором: "Ух, проклятый гангстер, так ему и
надо!" Разве это объективно? Надо видеть все: "Ах, бедненький проклятый
гангстер, как он промок!" Вот это было бы верно. Но люди не желают мыслить и
рассуждать объективно и трезво.
-- Дорогой профессор, -- сказал Арамис, -- вы что-то было начали
говорить про этих мерзавцев, но они как раз зашевелились, и я прервал вас.
Приношу свои извинения. Вы не могли бы теперь рассказать, что это за типы?
-- По моим наблюдениям, это, скорее всего, парни из шайки торговцев
мырлом. Невероятно опасная публика.
-- Мырлом? А что такое мырло?
-- Мырло? Хо-хо! -- Профессор рассмеялся так зловеще, что все невольно
замерли. -- С мырлом я встретился впервые двадцать лет назад в южной части
недоступных гор Ботунароби. Видите ли, два года прожив в хижинах племени
бумбеляка, я в конце концов подружился с человеком, который был их вождем и
шаманом.
-- А как его звали?
-- Ни-Мур-Мур. Милейший человек... -- Профессор в задумчивости провел
рукой в воздухе, словно оглаживая, увы, несуществующую бородку. -- Он-то и
рассказал мне по секрету, почему молодые люди его племени, с пышной
шевелюрой, чуть ли не круглые сутки простаивают на верхушках высоких
деревьев. Поначалу я полагал, что это часть торжественного обряда, который
должен выполнить юноша, когда его посвящают в мужчины. Так сказать, проба
сил... Но оказалось, что тут причины скорее экономического характера.
-- У дикарей из племени бумбеляка?
-- Да, да, моя дорогая! Слушай дальше. И вот, когда молодые люди
спускались вниз, их пышные волосы, в которых были теперь серо-белые пятна,
сначала сушили, а потом тщательно расчесывали. Все, что удавалось из них
вычесать, все до последней пылинки заворачивали в пальмовый лист и заботливо
хранили.
-- А что же это было? -- спросил Арамис, умиравший от любопытства.
-- Это и было мырло. Иначе говоря -- следы, которые оставляли людям на
память птицы из вида мыролакс пилигримас. Птицы эти охотнее всего
располагаются на ночлег в человеческих волосах, разумеется, если кто-то из
людей проявит столько доброжелательности, как молодые люди из племени
бумбеляка.
-- Но кому и зачем могло понадобиться мырло?
-- Даже сам Ни-Мур-Мур не мог объяснить этого. Он рассказал мне, что
каждые два-три месяца мимо них проходит караван белых людей в каких-то
странных одеждах и эти люди щедро платят за мырло. Правда, не деньгами, а
пластмассовыми зубочистками... Вот это я и имел в виду, говоря о причинах
экономического характера. У самых богатых людей этого племени волосы были
утыканы зубочистками. Трудно даже было разглядеть их великолепную прическу.
-- А для чего белым людям мырло?
-- С большим трудом, но все же я сумел это разузнать. Бумбелякцы
хранили заботливо завернутый в пальмовые листья порошок в джунглях, вдали от
селений.
-- Почему?
-- Потому, мои дорогие, что мырло сильная приманка для клопов. Туда,
где хранилось мырло, слетались целые тучи всевозможных разноцветных
тропических клопов. А белые люди... У меня возникло подозрение, что, быть
может, они хотели напустить полчища клопов на кого-то из своих знакомых.
Ни-Мур-Мур счел мое предположение дурацкой шуткой: по его мнению, так дорого
платить за возможность напакостить другому величайшая глупость. И таких
дураков просто нет.
-- Он просто не знал жизни, -- убежденно заявил Адриан.
-- Увы, мой дорогой, ты прав. Есть в нашем языке выражение -- "очернить
кого-то". Охотников очернить ближнего всегда хватало, а метод их очень прост
-- насыпать у него в доме малую толику невидимого порошка и исчезнуть как
дым. И вскоре в доме будет черным-черно от клопов и тараканов. Именно
поэтому мырло приносит гангстерам огромные доходы.
-- А патафчане тут при чем?
-- В Патафии кочующие птицы -- мыролакс пилигримас -- устраивают свои
стоянки. Разумеется, охотников сутками простаивать на верхушке дерева и
подставлять птицам свою голову нет. Но мыролакс настолько глупая птица, что
не отличает человека от куклы в парике... Вы, должно быть, помните, дорогой
Арамис, что этот жулик про вас сказал? "Его паричок будет получше..."
Слушать страшно... И подумать только, что и моя борода послужит столь
низменным целям... -- сокрушался профессор.
-- На этом острове они устроили свое логово, правда, дед? И случайно
встретили нас. Они часто сюда приезжают -- остались следы костра, да и трава
вокруг вытоптана.
-- Возможно, вполне возможно. А ты, молодой человек, куда
направляешься?
-- Да никуда... так просто... Дождик перестал.
В самом деле, дождь затих, лишь изредка над деревьями проносились
темные, лохматые тучи.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
покраснев от негодования (разумеется, если только
глава может краснеть), повествует о том, какие неожиданные находки бывают
порой на пиратском острове, а также рассказывает о доверительной беседе
террориста с медвежонком Пумпой

-- Наверно, скоро распогодится, -- сказал капитан. -- Пора собираться в
путь, а то еще какие-нибудь новые гангстеры объявятся.
-- Есть собираться в путь, -- обрадовалась Семирамида. -- Но только
куда подевался мой террорист?
-- Пошел прогуляться, скоро придет, -- высказал предположение капитан,
-- Отнеси-ка рюкзак вон к тем дубам, а я сверну палатку.
Семирамида перенесла свой рюкзак и принялась вытряхивать его. Боже,
чего там только не было и все вперемешку! Не спеша укладывая вещи заново,
девочка озиралась по сторонам. Адриан словно сквозь землю провалился. Так,
ни слова не сказав, взял да ушел. Она стояла с мыльницей в руках,
раздумывая, куда бы ее сунуть, как вдруг на землю шлепнулось что-то мягкое.
Рядом с рюкзаком лежало нечто напоминающее небольшую копну волос. Семирамида
подняла это и даже вскрикнула:
-- Ой-ей, парик!
Она задрала голову -- на толстом суку дуба, чуть ли не на самой
верхушке, стоял Адриан. Рядом с веткой чернело большое дупло.
---- Тут еще есть, -- сказал Адриан.
-- Подожди, я сейчас тоже залезу! -- воскликнула Семирамида и
быстро-быстро вскарабкалась по стволу.
-- Фью, совсем неплохо, -- присвистнул Адриан, не предполагавший, что
какая-то там девчонка сумеет так ловко забраться на такое толстое дерево.
-- Ну-ка, дай взглянуть! -- Теперь оба сунули носы в дупло. Между тем к
дубу мчался перепуганный профессор.
-- О боже, дети, где же вы? -- начал было он, но, увидев на рюкзаке
парик, умолк. Взял его в руки, оглядел со всех сторон,
А между тем сверху снова, как из рога изобилия, посыпались парики, их
оказалось десятка полтора. Почти все короткие и темные. А среди них и один
длинный -- две косы.
-- Вы как в воду глядели, -- сказал профессору подоспевший к месту
событий Арамис. -- Семирамида, вон та ветка сухая, смотри не схватись за
нее! -- предостерег он девочку.
Семирамида наподдала кулаком, сук с хрустом обломился.
-- Хоть бы они спустились поскорее! -- простонал профессор.
-- Сейчас, дедушка, сейчас, тут еще что-то есть! -- Семирамида изо всех
сил тянула это что-то из дупла, а оно не поддавалось.
-- Дай я попробую. -- Адриан тоже сделал попытку залезть в дупло, но
вдвоем там было тесно, а таинственное что-то хранилось очень глубоко.
-- Стой, прекратить операцию! -- сказал капитан решительно. --
Подождите минуту!
Он принес кусок крепкой веревки с узлами и накинул ее на сук, чуть
пониже дупла.
-- Привяжите веревку к суку. Нет, этот слишком толстый. Давайте вон к
той ветке, выше, левее. Спускайтесь. Семирамида, сперва ты.
Держась за узлы, девочка медленно сползла вниз. А за ней следом, точно
так же держась за веревку и болтая ногами в воздухе, опустился на землю
Адриан. Капитан ухватился за узел над головой и -- гоп-гоп-гоп -- на одних
руках, как образцовый гимнаст, забрался на сук. Тоже нырнул в дупло. Видно
было, как он изо всех сил тянет что-то на себя. Наконец вытащил. Это что-то
оказалось серым продолговатым брезентовым мешком. Арамис развязал шнур,
заглянул в мешок. Ну конечно... Раз уж имеешь дело с гангстерами...
-- Арамис, что там, скажи?
Арамис мгновение молча стоял на ветке. Потом снова завязал мешок и
сбросил на землю. Ребята одним прыжком подскочили к нему.
-- Дай, я!
-- Нет, я!
Шнур развязался. На траву посыпались зеленые и коричневые бумажки.
Некоторые изрядно помятые. Банкноты в одну и в пять тысяч фелеров. Мелких
денег здесь не было.
Словно забыв про шнур, Арамис, совсем как на тренировках, прыгнул вниз
с высоты второго этажа. Но никто даже не заметил этого.
-- М-да, -- сказал наконец профессор, -- Здесь несколько сотен тысяч
фелеров.
-- Больше, -- возразил капитан и добавил: -- А теперь давайте быстро
решать, что мы будем с этим делать. Хотя эти деньги найдены у бандитов, но
по инструк... мы никому не хотим причинить зла. Никому, даже преступникам.
Адриан тем временем, словно опавшие листья, сгребал деньги и кучу.
Потом встал, подошел к капитану и негромко сказал:
-- По-моему, мешок нашел я.
На минуту наступила тишина.
-- Это правда, -- с легкой заминкой сказала Семирамида, -- деньги нашел
он. И теперь, если захочет, может устроить гангстерам сюрприз.
Путешественники молча смотрели друг на друга. Всем стало как-то неуютно
и душно. Адриан, сидя на корточках, заталкивал деньги обратно в мешок.
"Хорошенькое дело, -- размышлял капитан, -- если так будет продолжаться
дальше, нам из этой Патафии благополучно не выбраться. II вообще раз уж этот
борец с машинами решил тащить за собой мешок, лучше от него отколоться. Надо
уносить отсюда ноги, и побыстрее".
-- М-да, -- задумчиво произнес профессор.
Волоча по траве мешок, Адриан подошел к палатке. Опустил за собой
полог. Семирамида, словно бы угадав мысли капитана, сказала:
-- Я его так не оставлю. Ведь они его убьют. Или еще что случится...
-- Хорошо, пусть вместе с нами отчалит от острова, -- сказал капитан.
-- А там разберемся. Во всяком случае, шестиклассник один среди пиратов на
их острове, да еще с их деньгами... Нет, это никуда не годится.
-- Разумеется, -- сказал профессор и облегченно вздохнул.
Капитан медленно приблизился к палатке. Он услышал голос Адриана.
"Любопытно знать, с кем это он разговаривает?" Капитан остановился.
-- Посмотри, -- говорил Адриан кому-то. -- Посмотри, это теперь все
наше. Вон у нас сколько денег. Никому не отдадим. Отдадим папе, и он опять
будет с нами. Вот увидишь.
Арамис быстро откинул полог. Террорист сидел на корточках возле
открытого мешка, а в руках у него был облезлый медвежонок. Обернулся, быстро
спрятал медвежонка в мешок.
-- Чего надо? -- угрюмо спросил он.
-- Да ничего, брат, -- сказал капитан. -- Просто пора палатку
сворачивать. И убираться отсюда, пока нас не схватили.
-- А это?..
-- А это твое. Если захочешь, вместе подумаем, что с ними делать. А нет
-- разойдемся подобру-поздорову.
-- А вы не обманываете? Это правда?
-- Ясное дело -- правда.
-- Я вам верю. Сразу поверил. А уж что с этим делать, как-нибудь
придумаю.
И Адриан улыбнулся. Впервые за все это время.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
из которой можно узнать, откуда порой берутся
террористы и о чем они думают, а также при каких обстоятельствах изделия
народных умельцев по дереву могут оказаться надежнее тюнера Хи-Фи

Они плыли пять, а может, и шесть часов подряд. От многочисленных дождей
река стала мутной и глубокой. Над головами путешественников клубились черные
тучи, было холодно, неуютно, к тому же от долгого сидения на тесном плоту
затекали шеи.
Наверное, они не выдержали бы всего этого, если бы не Адриан. Обычно
такой молчаливый, он вдруг неожиданно разговорился.
-- У меня нет мамы, -- рассказывал он. -- Вообще-то есть, но она все
время в больнице, лечит нервы. И сердце у нее тоже больное. Врачи говорят,
ей не выздороветь. Я даже начинаю забывать, как она выглядит.
Семирамида схватила его за руку:
-- Совсем как у меня -- и есть мама, и нету.
-- Внимание! -- скомандовал капитан. -- Пригнуть головы.
Им едва удалось обогнуть склонившуюся над водой ветлу. Капитан с таким
вниманием слушал рассказ Адриана, что на минуту забыл об управлении, и лодка
едва не врезалась в дерево.
-- Папа все платит и платит докторам. И сестрам, и сиделкам. Н больнице
ведь так: хочешь, чтобы поправили подушку, плати, перестелили постель --
плати. Иначе никто пальцем не шевельнет. Все время позарез нужны были
деньги, и папа стал брать халтуру. Работать налево, деньги заколачивать. А
обо мне совсем забыл. II все из-за этих дурацких денег. Вечно дома нет.
Вечно гоняет на своем "драпачке", чтобы подработать.
-- На каком еще "драпачке"?
Профессор перебил Семирамиду:
-- Ты что, забыла -- так называют автомобили фирмы "Драпант".
--Точно, точно, -- опомнилась Семирамида.
Но Адриан, видно, ничего не заметил, потому что продолжал дальше:
-- Теперь он больше никуда без меня не поедет. Только со мной, на
каникулы. У меня старик что надо. Вернее, был... А теперь нет.
-- Почему? -- спросила Семирамида.
-- "Почему, почему"! -- вдруг разозлился Адриан.-- Раньше мы повсюду
ходили вместе, обо всем его можно было спросить, поговорить по-человечески,
и парусную лодку мы спускали на воду вместе, и "драпачок" вместе чинили. А
теперь, теперь он дома почти не бывает, а если и бывает, то усталый и злой,
ни о чем нормально разговаривать не хочет, а вечно бубнит: "Деньги, деньги"
-- и еще о том, что надо выйти на человека...
-- На какого еще человека?
-- А я почем знаю? Он сказал, что у каждого теперь должен быть такой
человек -- Мохнатая лапа. А еще лучше тем, у кого он всегда был. Раньше папа
брал халтуру, чтобы маму лечили получше, а теперь ищет Мохнатую лапу и
Золотое дно.
-- Что?
-- Ну да, Золотое дно. И вообще... На "драпачке" ездить больше не хочет
-- непрестижно. Хочет купить новую марку "кадавер 1001 люкс". Классная
машина, вы, наверно, видели в "Новой технике" на обложке. Скорость 310 в
час, стекла у паршивца поднимаются и опускаются сами, ручку вертеть не надо.
-- А потом, потом папе придется опять вкалывать. Без собственной
автострады ему не обойтись, -- заметила Семирамида.
-- А почему?
-- А потому, что на этих... -- она чуть было не сказала "ваших", -- на
этих наших дурацких шоссе скорость не разовьешь. Пятьдесят -- не больше.
-- Не разовьешь, -- согласился Адриан, -- Но все равно "кадавер" -- это
экстра-класс. Кто же от такой машины откажется! Только я к нашему "драпачку"
привык, мы на нем с папой на озеро ездили, я даже водить пробовал и мелкий
ремонт делал. И потом, Пумпа в нем жил...
-- Какой Пумпа?
-- Да так, один... -- отвечал Адриан, покраснев.
Меж тем капитан заметил, что кусты ивняка и деревья кончились, с одной
стороны виднелся крутой берег, с другой -- насыпь, защита от наводнений, а
что за насыпью -- не видно.
-- Слушай, раз уж начал -- договаривай. Вечно у тебя секреты. Кто такой
Пумпа? Говори! -- добивалась Семирамида.
-- Медвежонок, -- отвечал Адриан и покраснел еще сильнее. -- Что, раз я
его любил, когда был маленьким, то теперь, когда вырос, не должен больше
любить, так, по-вашему?
-- Ладно тебе. Он живет в машине?
-- Ну да. И мы втроем собирались поехать. Но папе кто-то наплел, что в
Бурбурии можно неплохо заработать на мытье посуды. А еще больше, если мыть
туалеты. Там мормулами платят. А потом в Пацании за мормулы можно по дешевке
купить "кадавер 1001 люкс", почти новенький.
-- Ну дальше, дальше что было?
-- Папа взял отпуск и смылся на "драпачке" в Бурбурию. А я две двойки
исправил, и вообще у меня аттестат без двоек. Он даже не знает об этом...
Поехал к бурбурцам мыть туалеты, за мормулы, конечно.
Адриан опустил голову и минуту вообще молчал. Наконец, подозрительно
шмыгнув носом, медленно и тихо продолжал рассказ:
-- Я скандалил, орал во всю глотку, чтобы он не ехал, а он мне всяких
игрушек натаскал, настольных игр целую упаковку. А сам ночью, пока я спал,
удрал. Мы остались вдвоем с Фисташкой.
-- С какой еще Фисташкой?
-- Ну, так нашу домработницу зовут, -- объяснил Адриан. -- И подвинься
немножко -- нога затекла. Совсем как деревяшка...
-- Скоро выберемся на берег, -- сказал капитан. -- Может даже, вон там,
за тем поворотом...
-- Хорошо, дядя Арамис! Ну и что же ты сделал?
-- Очень просто: когда он удрал, а утром Фисташка сказала, что у него
заграничная командировка, я обалдел. Сидел на кровати и все глядел на
игрушки. И коробки. До обеда не мог двинуться с места. А потом...
-- Что, что потом?
-- Ух, такое вдруг меня зло взяло! Взял и истолок все эти игрушки. В
порошок, хотя они были из пластика.
-- Чем же ты их так? -- поинтересовалась Семирамида.
-- Сначала я попробовал тюнером Хи-Фи. Знаешь, есть такие приставки к
магнитофону за двадцать тысяч. Но тюнер слабоват оказался -- треснул. Тогда
я взял статуэтку -- народная резьба по дереву, серийного производства, за
восемь тысяч. Вот это вещь, настоящее полено, твердое, как железо.
Тяжеленное, большое, почти с меня. Помахал я им немного, и как-то отлегло.
Взял Пумпу, нож, семечки, сложил в мешок и ушел.
-- Вот это да... А скажи, зачем ты разбил стекла у огородника? Он-то
чем виноват?
-- Чем виноват? Да ведь он такой же, как и все. Когда я уходил из дому,
я точно знал, что буду делать... Бить стекла, резать шины "скарлеев" и
"кадаверов" всех подряд. Чтобы тем, кто сидит на деньгах да еще людей
дурачит, отравить жизнь, чтобы им ничего больше не хотелось... и дурацких
этих денег тоже. Я уже пять витрин обработал. И теплицу. И у частника поджег
склад с авторучками. У этих ручек внутри такое колечко, а вокруг пластик,
уронишь -- конец напрочь отламывается. Специально так делают, чтобы новую
покупали. Ручек таких на складе было миллиона два... Хорошо горели...
Профессор глядел на Адриана, задумчиво поглаживая несуществующую
бороду. Семирамида, нахмурившись, разглядывала застежку на рюкзаке.
-- Ну вот... -- сказал Адриан каким-то неуверенным голосом.
-- Знаешь... Все это не очень, чтобы очень... -- задумчиво произнесла
Семирамида. -- Правда, если меня как следует разозлить, я тоже, может быть,
что-нибудь такое сделала. Но потом, когда пришла бы в себя, придумала что-то
другое...
-- Другое? Хотел бы знать, что...
-- Не знаю... Но только другое. Я сама не умею объяснить, почему...
-- Быть может, я попытаюсь объяснить, -- сказал профессор. -- Потому
что в такую машину, как, скажем, "кадиллак", можно усадить пятерых детей и
повезти их летом путешествовать. Я говорю о детях, которые обычно сидят
летом в городе. И не брать с их родителей денег. А в парниках можно
выращивать нормальные помидоры и продавать всем, кто их очень любит. А на
фабрике можно делать нормальные авторучки...
-- Внимание! -- сказал капитан. -- Сейчас причалим. Адриан, готовь
канат!
С канатом в руках капитан ловко выскочил на берег и потянул на себя
лодку, которую сносило вниз по течению, все один за другим выскочили на
песок. Рюкзаки и мешок с деньгами выстроились рядком на берегу.
Профессор сделал несколько приседаний.
-- Колени скрипят, -- с грустью констатировал он.
-- У всех скрипят. Просидишь так три часа в лодке на корточках да еще
чуть ли не в воде, сразу захрустит. А ты побегай, дедушка, побегай!
Пока дедушка бегал по берету, капитан вынул из рюкзака бинокль и
отправился изучать окрестности.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
вся в слезах и в грязи, рассказывает о том, как
тяжелый приступ болезни помешал патафчанам спастись от стихийного бедствия

До сих пор оба берега реки были крутыми и холмистыми. Но тут вдруг
холмы исчезли, высокий берег перешел в пологий, в обширную низину. В этой
низине затерялась небольшая деревушка. От реки ее отделяла высокая насыпь --
защита от наводнения. Капитан стоял на насыпи и смотрел на реку. Вода
поднялась так высоко, что, казалось, вот-вот затопит луг на том берегу.
Вокруг были огромные лужи, а то и небольшие пруды. "Эта насыпь не слишком-то
надежна, -- подумал капитан. -- И вообще здесь не место для стоянки. А в
деревне лучше не покалываться". Но метрах в ста вверх по течению реки, в том
месте, где высокий берег отступал от реки, виднелся небольшой, поросший
лесом холмик. Вот здесь-то и можно было устроиться на ночлег. Рюкзаки стояли
на насыпи, дедушка пыхтел, переводя дух после пробежки, но уже не жаловался
на свои колени. Семирамида в резиновых сапогах, Адриан босиком бегали но
залитому водой лугу. Адриан поглядел внимательно -- вода все прибывала.
-- Глядите, ручеек! -- обрадовался Адриан. -- Вон оттуда, из того
бугра.
-- Покажи, покажи! Подумать только... Он еще радуется. Дядя Арамис,
насыпь протекает!
Капитан сбежал вниз. В насыпи было небольшое углубление, словно кто-то
хотел вырыть в ней погреб, а оттуда текла грязная, смешанная с песком и
галькой вода. Минуту они, оторопев, смотрели молча.
-- Дядя Арамис, да ведь вода бьет все сильнее!
Это была правда. Струя грязной воды становилась все более мощной, под
ее напором в разные стороны летели мелкие камни. Арамис оглянулся. На лугу
не было сухого места. А дальше начинались дома, в которых жили люди.
-- Нужно их предупредить и удирать, -- сказал Адриан.
-- Не успеешь. Насыпь продержится не дольше пяти минут. Ей не устоять
под таким напором. Надо чем-то заткнуть дыру. Если бы у нас был хоть один
плотный мешок с песком.
-- А в рюкзаке, в боковом кармане у тебя ничего нет?
-- Нет. Для такого случая я ничего не припас. -- Арамис посмотрел на
вершину насыпи, где стояли рюкзаки. И все вслед за ним глянули туда, а потом
почему-то перевели взгляд на Адриана. Ведь был мешок. Настоящий,
брезентовый, набитый деньгами.
-- Деньги вытряхну, а мешок набьем землей! -- крикнул Адриан.
-- Нет лопаты. Времени в обрез. Гляди! -- Вода неслась стремительным
потоком.
-- Столько домов, столько людей! -- прошептала Семирамида. -- И дети
там тоже...
Адриан вдруг несколькими прыжками взлетел на насыпь, схватил свой мешок
с деньгами, съехал на заду вниз и стал заталкивать мешок в дыру. Вода
выбрасывала его обратно, во все стороны летели камни и грязь. Арамис увидел
неподалеку изгородь, выломал жердь и изо всей силы загнал мешок вглубь.
Струя воды заметно уменьшилась.
-- А теперь надо это укрепить с обеих сторон, -- сказал Арамис и
огляделся в поисках подходящего материала, но, не видя его, сорвал с себя
куртку и сунул в дыру. Вбил в землю жердь, и теперь она подпирала мешок, не
давая воде его вытолкнуть.
-- Держится пока, -- сказал капитан и вытер грязное лицо не менее
грязной рукой. -- Нужно укрепить насыпь с другой стороны. Если сейчас
созвать людей с мешками и лопатами, можно успеть. Сумеешь быстро обернуться?
-- Я мигом!..
-- А мы пока последим, чтобы не подтекало.
Адриан помчался по залитому лугу, брызги летели во все стороны, по
дороге он провалился в наполненную водой яму, вылез, побежал дальше и вскоре
добрался до первого дома.
-- Знаешь, дедушка, -- сказала Семирамида, -- если у меня вообще
когда-нибудь будет муж, он будет такой, как наш террорист.
-- Да, -- тихо сказал капитан, -- вот и еще один нетипичный патафчанин
в этой Патафии. Настоящий человек. А ему всего десять лет.
-- Не десять, а одиннадцать, дядя Арамис, одиннадцать с хвостиком. А
эти дурацкие деньги еще можно спасти?
-- Гм... можно подождать где-то в сторонке, когда вода спадет. И тогда
откопать, отмыть, высушить деньги. Хоть часть, но непременно уцелеет. Они
ведь печатаются на самой плотной бумаге...
-- Дядя, давай их высушим, ведь ты... ты же знаешь.
-- Я думаю, что так и следует поступить, -- поддержал внучку профессор.
Однако глядите, капитан, опять течет... Вот мой свитер.
Но по лугу уже неслись люди с лопатами, впереди всех -- Адриан. Женщины
выводили из хлева коров и, с детьми на руках, спешили выбраться из низины.
-- Зря удирают, -- сказал капитан, -- угроза миновала, ситуация в наших
руках.
Люди, добежав до промоины, лопатами кидали в мешки землю, вытаскивали
из земли камни.
-- Там в дыре мешок, обложите его камнями, -- распорядился капитан, --
он слишком легкий.
Двое мужчин подбежали к мешку.
-- Камни в мешок! -- скомандовал один из мужчин, и не успел капитан
раскрыть рта, как шнурок на мешке был перерезан, а патафчанин, с обезумевшим
видом, на корточках, в грязи, выхватывал из мешка деньги -- пачку за пачкой.
Другой остановился, вытаращил глаза и завопил:
-- Ух ты, сколько кусков! Хватай, ребята!
Патафчане побросали лопаты и бросились к мешку.
-- Скорее на насыпь! -- крикнул Арамис.
Профессор стал карабкаться вверх, Семирамида тащила его за руку, а
террорист кинулся в самую гущу налетевших на мешок патафчан. Деньги летали в
воздухе, двое патафчан рвали мешок друг у друга, к ним кинулись остальные,
опрокинули их... Адриан цеплялся за стоявших поблизости людей и кричал во
все горло:
-- Остановитесь! Вода размоет вал! Дети утонут... Остановитесь!
Дурачье, болваны, утонете ведь, утонете!
Один из патафчан. которого Адриан схватил за штанину, обернулся и изо
всех сил пнул его ногой. Адриан полетел в грязь и ушибся головой о камень.
Вода меж тем хлынула потоком, унося с собой деньги. Капитан спрыгнул
вниз, схватил Адриана на руки и проворно взобрался на насыпь. Он был уже на
самой вершине, когда внизу вдруг что-то ухнуло, земля качнулась и из насыпи
выступил огромный валун. Но Арамис с Адрианом были уже в безопасности.
Теперь все стояли рядом и смотрели, как вода размывает землю, обнажая все
новые пласты и водопадом грязи обрушивается в низину. А потом и верхушка
насыпи осела. Вода опрокидывала людей, они пытались плыть, кое-кому
удавалось взобраться на остатки насыпи.
-- Уйдем отсюда! -- сказал капитан.
Через несколько минут они очутились в лесу, на холме. Капитан осторожно
положил террориста на мох. Террорист застонал. На голове у него была
глубокая ссадина, из нее сочилась кровь. Внизу под ними темнело огромное
озеро. Из озера торчали крыши домов и вершины деревьев.
-- Деньги, -- сказал профессор. -- Куски...
Семирамида смешной полотняной кепочкой, полученной в подарок от
террориста, осторожно вытирала ему лицо. Сначала кепочкой, потом полотенцем
и наконец в ход пошли чистые носки. И все это время по ее грязным щекам,
капая на зеленый мох, текли слезы.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
повествует о нескольких важных решениях, из-за
которых все приходят в волнение, а кое-кто даже строит страшные гримасы

-- Придется отойти от реки подальше, -- сказал капитан. -- Наверняка
таинственные деньги, таинственные личности и таинственные обстоятельства,
при которых была размыта насыпь, привлекут внимание полиции. А ведь нас
ищут; что им стоит отыскать заново на берегу наши следы.
-- Что вы советуете делать?
-- Сейчас увидим. Можно попросить у вас блокнот?
Капитан вытащил из бокового кармана рюкзака маленький электрический
фонарик. Зажег его, но вместо того чтобы нажать на кнопку, повернул ее.
Удивленный профессор протянул ему одну из своих тетрадок. Капитан
открыл ее на чистой странице и осветил фонариком. На страничке приступили
контуры карты.
-- Ах, это проектор, отличная вещь, -- улыбнулся профессор. -- А если
он попадет в руки кому-то непосвященному?
-- Для него это будет обыкновенный фонарик, -- отвечал капитан. И снова
повернул кнопку. Карта исчезла. -- Пленка с микрофильмом спрятана в двойной
стенке. Даже при смене батареи пленку можно не заметить, -- объяснял Арамис.
-- Ну а теперь посмотрим, где мы находимся. В каких-нибудь тридцати
километрах от города Упупа, у реки Менгва, в северном ее течении. Примерно
здесь. -- Он снова навел на страничку проектор, маленький кусочек карты
увеличился, занял все место. Вот глядите: тут кончается лес, последние
холмики, а дальше -- низина. Леса здесь большие -- на много километров.
Видите, на западе они опять вплотную подходят к реке, а она там делает
петлю. На другом берегу тоже лес. Ну что же, двигаемся на запад, а там
переберемся через реку.
-- Жаль, нет больше лодки, -- с грустью заметил профессор.
-- Есть, и целых две. -- Капитан с улыбкой показал два пластиковых,
обернутых в фольгу мешочка.
Адриан со свежей повязкой на голове спал на опушке леса. Он был немного
бледен. Семирамида на берегу реки стирала ему рубашку.
-- Пошел десятый день нашего путешествии. Через четыре дня я должен
буду встретиться в Прохиндейске со своим коллегой и передать вас ему. Как вы
себя чувствуете, профессор? Простите за неделикатный вопрос, но ведь меня
специально прислали, чтобы я помог вам уберечься от рецидива...
-- Дорогой капитан, можете не извиняться и, ради бога, не смущайтесь.
На этот раз я чувствую себя отлично. Наверное, закалился. Только раз я
почувствовал легкое головокружение, когда наш мальчик нашел мешок с
деньгами. Но оно быстро прошло. А после теперешних событий... Думаю, этого
урока мне хватит до конца жизни. Теперь я смогу еще долго, очень долго
работать. Сейчас, пока все свежо в памяти, я хотел бы записать свои
наблюдения. Сверху, стоя на насыпи, я успел в считанные секунды сделать
несколько измерений ауры этих людей.
-- Великолепно. Стало быть, я могу дать в Центр радиошифровку, чтобы
замены не высылали.
-- А вы как же?
-- Моя миссия по идее закончена, но, мне кажется, я могу еще быть вам
полезен. Я надеюсь. Центр согласится продлить мое пребывание, если, конечно,
вы сами... не против. Я тоже чувствую себя вполне нормально.
-- Господни Арамис, вы благородный человек, -- сказал профессор и пожал
капитану руку, -- Теперь я могу признаться, чего мне хотелось больше всего.
Чтобы вы остались.
И потом они долго молча сидели друг против друга. Потому что если дети,
когда они чем-то взволнованы, прыгают и визжат, а женщины плачут, то мужчины
чаще всего играют в "замри", сидят и молча смотрят друг на друга. Впрочем,
бывает и иначе.
-- Хорошо, -- сказал наконец капитан.-- А каким образом вы собираетесь
продолжать изучение этой ужасной и столь распространенной среди патафчан
болезни? Нас ищут... Документы у нас поддельные, это тоже недолго останется
тайной, и никто не поверит, что это не мы били стекла в теплицах и
прокалывали автомобильные шины, парнишку выдавать никак нельзя... Вряд ли
удастся убедить полицию, что таинственные наблюдении, которые велись из
мусорного ящика, совсем безобидны для патафчан и проводятся для их же блага.
И никто никогда не поверит, что история с деньгами тоже не наших рук дело. А
если нас хоть один раз схватят, тогда...
-- Есть два выхода, -- отвечал ученый. -- Первый -- я незаметно
перехожу границу и появляюсь снова в своем нормальном обличии. Полагаю, моя
добрая репутация сослужит нам добрую службу. Второй --укрыться на какое-то
время где-то в глуши и переждать, а потом, когда поиски прекратятся,
продолжать путешествие. Я предпочел бы именно этот, второй вариант. Он
намного опаснее, но зато интересней.
-- Прекрасно. Тогда еще вопрос -- где можно переждать?
-- Я знаю, где... -- слабым голосом отозвался Адриан. Профессор и
Арамис, изумленные, повернулись к нему.
-- Я не спал, -- сказал Адриан. И вообще у меня хороший слух. Но ведь
вы не такие шпионы, которые убивают тех, кто их подслушал?
Профессор и Арамис, не зная, что и сказать, только молча переглянулись.
Адриан продолжал:
-- Если вы не собираете сведения о разных там фабриках и об армии, я
тоже не хотел бы вас выдать. Я вам помогу. Помогу спрятаться, а дальше пойду
один.
-- Что же ты собираешься делать?
-- Ну, теперь-то я хорошо знаю, что мне делать.
Адриан сжал губы, наморщил брови и теперь выглядел лет на пятнадцать, а
не на одиннадцать с хвостиком, как было на самим деле.
-- Шины и стекла -- пустяки. Теперь я буду громить и грабить всех-всех
подряд. И богатых, и бедных, чтобы не жадничали, не искали Золотое дно и
Мохнатую лапу. А когда вырасту и разбогатею, буду убивать. Петарды --
детские игрушки. Буду бросать настоящие бомбы. Взрывать банки, сейфы и
кассы, чтобы людям было страшно туда ходить. Пусть учатся жить без этих
проклятых денег.
Адриан говорил тихо, медленно и очень спокойно. И это было хуже всего.
Потому что тот, кто действует обдуманно, не теряя при этом хладнокровия,
действительно способен на многое.
-- Я буду их убивать, ничего другого не остается, -- тихо сказал он.
Профессор подошел к нему, взял его за руку.
-- Сынок, -- сказал он, -- эти люди тяжело больны. Больных не убивают,
а лечат.
-- Лечить? Тех, кто затопил свои собственные дома? Как их вылечишь?
-- Мы пока не знаем. Вот я как раз и провожу исследования, чтобы
узнать. Я и есть такой врач-разведчик. А тот, кто хочет убивать, тоже болен.
И куда опасней, чем те, кто рвут друг у друга деньги. Он тоже теряет
рассудок. А ты, сынок, ты не должен заболеть. Ты должен быть здоровым. Чтобы
в вашей Патафии было как можно больше здоровых и честных людей.
-- Ничего я в этом не понимаю... Голова у меня болит...
А тем временем, размахивая мокрой рубашкой и напевая что-то веселое, к
ним спешила Семирамида.
-- Как чувствует себя мой террорист? -- спросила она.
-- О, превосходно, -- пробурчал Арамис. -- Только что он разоблачил
нашу шпионскую деятельность, обещал в скором времени взорвать все патафские
банки и сейфы, а потом, когда вырастет, убивать и самих патафчан. А сейчас
он спит.
Семирамида подбежала и положила на лоб спящему Адриану руку. Укрыла его
пледом, задумалась на минутку, вытащила из мешка Пумпу и сунула террористу
под мышку. Встала, почесала в затылке и вдруг страшно завращала глазами, как
это обычно делал Стресс.
-- Не очень, чтобы очень, -- с тревогой сказала она.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
из которой следует, сколько неприятностей могут
доставить ученикам инфузории, а полиции -- мусорные ящики

Солнце посылало в лес свои лучи. Они пробирались вглубь, раздвигали
ветки, и мокрые от росы кусты папоротника передавали друг другу крохотные
капельки света, словно говоря: "Видишь, я так и знал -- оно сегодня опять
засветит". Разумеется, увидеть это мог лишь тот, кто умел и хотел видеть. А
для других просто был лес, в лесу рос папоротник и светило солнце. Для
других, но только не для Семирамиды. И если бы Адриан был здоров, она
непременно показала бы ему, как радуются солнцу мокрые от росы побеги. Но
Адриан сидел за спиной капитана в его рюкзаке. Из распоротых нижних углов
мешка торчали его ноги. А пледы и прочие вещи тащили Семирамида с
профессором. Капитан Арамис нес только Адриана и, разумеется, все, что было
в боковом кармане рюкзака.
Они остановились на лесной полянке. Рюкзак, из которого торчала голова
Адриана, встал на Адриановы ноги и медленно стал себя развязывать,
разумеется, с помощью Адриановых рук.
-- Я сам пойду... Ты не думай, у меня еще есть силы, -- сказал Адриан и
сел. Было видно, что сил у него совсем нет. -- Честное слово, если мне будет
хуже, я скажу... И тогда залезу в рюкзак.
-- Лучше расскажи нам о человеке, к которому ты хочешь нас отвести, --
попросил профессор.
-- Да я уже рассказывал -- он живет в Немых горах. А раньше был
учителем в моей школе. Старый, но ужасно симпатичный. Вот только подойти к
нему и нормально поговорить нельзя -- сразу начнется "подлиза, ябеда,
любимчик".
-- А сейчас он не работает?
-- Нет. Потому что по-другому учил, не так, как все. И директор, и
училки его недолюбливали. Никогда не брал у родителей денег, даже за частные
уроки. У себя дома.
-- А ты откуда знаешь?
-- Отец говорил, что он какой-то странный, "не берет ни копья".
Наверное, не старается. Потому что другие брали будь здоров. А уж если
родители хотели, чтобы их двоечника перевели в следующий класс, тут уж они в
лепешку расшибались, платили как миленькие.
-- Может, у вас как миленькие, а у нас если бы чей-то папочка явился
покупать сыночку отметки, ему бы сразу показали на дверь. У меня вон сколько
двоек, а дедушка и не думает расшибаться в лепешку.
Адриан ничего не ответил, только скорчил рожу. Помолчал немного и
продолжал:
-- Ну и вот, маэстро Гораций больше не работает. Кто-то пожаловался на
него инспектору. Приехал инспектор и спрашивает, что сегодня на уроке было,
какая тема. А маэстро Гораций целый час нам сказку рассказывал.
-- Сказку? Какую же?
-- Занятную. Я потом два раза еще тайком к нему домой ходил. Хотел,
чтобы он мне объяснил получше. В этой сказке было все, как у нас в Патафии.
В точности.
-- Да про что сказка-то?
-- Да про то, как шесть человек поселились на необитаемом острове и
придумали там государство для шестерых. Сначала решили обойтись без всяких
денег, а потом договорились платить друг другу кораллами. Это длинная
история, но только он ее не успел рассказать до конца. Пришел инспектор и
стал спрашивать по теме...
-- А какая была тема?
-- Ууу-х! Нравы и обычаи инфузорий. А мы ничего и не ведали о нравах
этой одноклеточной твари... Инспектор спросил, что же мы делали на уроке, я
поднял руку и стал рассказывать ему сказку... Про то, как разделить между
людьми и работу, и деньги по справедливости. Ну а тут как раз прозвенел
звонок, инспектор не дал мне досказать и увел маэстро Горация в учительскую.
А мы стояли под окном. Не знаю, о чем они сначала говорили, потому что было
тихо, а потом маэстро Гораций громко сказал: "Инфузорию они, быть может, еще
не скоро увидят, а с деньгами имеют дело каждый день". Тогда инспектор как
рявкнет: "А как же программа?" Тут Гораций как закричит, что дети прежде
всего люди, а не просто учащиеся и программу эту, видно, тоже какая-то
инфузория сочинила. А инспектор в ответ -- про сказки моей бабушки. И тут
они давай стучать кулаками, чуть стол не разнесли. Мы удрали. На нас маэстро
Горацнй никогда так не кричал.
-- Потрясающе! Ну, а дальше что? -- спросила Семирамида.
-- Да ничего. Другого учителя прислали. Маэстро Гораций заболел, все
сидел дома и кашлял, никто к нему не заходил, никто с ним не разговаривал. А
потом вышел на пенсию и уехал в Немые горы. Наверное, и там все время
кашляет. Как, по-вашему, отчего?
Кто его знает? Иногда можно кашлять и от одиночества, -- отвечал
профессор. -- Дорогой Арамис, наверное, это уже третий нетипичный
патафчанин?
-- Всего-то, на такую большую страну?
-- Не думаю. Их гораздо больше, но, видно, они надели маски патафчан,
чтобы как-то пережить это время.
Все поели, пора было отправляться в путь, но идти не хотелось. Арамис
вынул из рюкзака приемник, включил.
"Передача для детей закончена, -- зажурчал приятный женский голос. --
Говорит Прохиндейск, первая программа. Передаем сообщение полицейской
службы. Полиция разыскивает трех опасных преступников, совершивших несколько
серьезных диверсий. Они бьют в теплицах стекла, прокалывают автомобильные
шины и, используя в качестве наблюдательных пунктов контейнеры с мусором,
следят за жителями Патафии. Последний раз преступники были замечены на
берегу реки Менгвы, где, используя самые изощренные методы, затопили
деревню. Организовав катастрофу, преступники переправились на правый берег
реки и скрылись в окрестных лесах, держа курс на восток. Каждый, кто
встретит диверсантов, обязан сообщить об этом в ближайший полицейский
участок. Всем работникам мусоросборочных предприятий поручается провести
тщательный осмотр контейнеров с мусором. И случае обнаружения в контейнере
чего-либо подозрительного следует закрыть его на замок и вместе с
подозрительным содержимым доставить на ближайший пост. Поставщикам мусорных
ящиков с подозрительным содержимым будет выплачено соответствующее
вознаграждение".
-- Подумать только! Ну и дела!.. -- сказала Семирамида. Она слушала
передачу раскрыв рот, а потом, закрыв его, отчаянно завращала глазами, --
Знаете, что теперь будет твориться на дежурных постах? Полицуры утонут в
мусоре. А патафчане опять что-то урвут. Наверняка...
Диктор тем временем сообщала приметы диверсантов: пожилой мужчина с
бородкой, молодой -- без бородки и несовершеннолетний -- мужского пола, с
удлиненным лицом и светлыми волосами. Под несовершеннолетним, очевидно,
подразумевалась Семирамида. "Диверсанты" удивленно переглянулись.
-- А стекла в парнике?..
-- Ну как же... Дедушкина работа. Мы сняли комнату, лопали помидоры,
выманили взятку, ну а дедушка тоже не терялся, он тем временем в темноте все
крушил. Веселая история, ничего не скажешь.
Адриан сидел опустив голову, красный как рак.
-- Хорошо, но, может быть, я ослышался... -- перебил внучку профессор,
размышлявший о чем-то своем. -- Кажется, они сказали, что мы переправились
на другой берег, а идем на восток...
-- Все сходится, -- отвечал капитан. -- Лодку нашу вовсе не снесло
течением. Она на берегу. Ночью, пока все спали, я переплыл на ту сторону,
спрятал лодку в кустах, да так, чтобы издали было видно. Потом оставил
отпечатки следов, ведущих на восток... и просто-напросто перебрался обратно
вплавь.
-- Блеск! Ты их одурачил на пять с плюсом. Они сейчас на той стороне
каждую землеройку вытащат за хвост из норы, проверят документы... А у нас
здесь тишина... -- радовалась Семирамида.
-- Боже мой! Люди зря тратят время... Сколько мы им доставили
неприятностей, -- сокрушался профессор.
-- Опять ты за свое? Все равно мы им ничем не можем помочь. Ведь хоть
убейся, они нам все равно не поверят.
-- Что правда, то правда. Отрадно только одно -- теперь нам никто не
помешает продвигаться дальше.
И в самом деле, они до самого вечера спокойно и беспрепятственно
продолжали свой путь на запад.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,
в которой мы вместе с весьма подозрительной
бабушкой можем послушать несколько странную для нормального человека, но
вполне обычную для нормального патафчанина историю

Двор был большой и невероятно грязный. Чего только там не было --
разбитые горшки, бутылки, бумажки, тряпки, навоз, старые тележные колеса,
дышла.
-- Добро пожаловать в дом, -- сказал хозяин, -- жена скоро вернется,
накормит вас с дороги. Я сам только-только с работы, из лесу. Весь день на
ногах. Говорите, все как есть водой унесло? Ох, беда, беда!
-- Все унесло, хлев смыло, дом разобрать придется, -- бойко причитала
обмотанная какими-то рваными платками бабушка. -- Во всем жадность людская
виновата, все она, проклятая. Но даст бог, и дня за два доберемся до зятя,
он поможет...
-- И внучка, видать, притомилась. Входи, входи, голубка, хоть молочка
выпей с дороги, -- сказал крестьянин.
Бабушка с внучкой вошли в дом. Внучка то и дело теребила черные косы и
щурилась, оглядываясь по сторонам. В комнате было чисто, пол блестел, горшки
и кастрюли на полках сверкали.
-- Какой у вас тут порядок, -- сказала бабушка.
-- А на дворе, на дворе! -- вмешалась вдруг внучка, но тут же умолкла и
принялась теребить подол юбки.
-- А на дворе, -- вздохнул мужик, -- что и говорить, стыд и срам.
Неужто не могли двор поделить на четыре части... Каждый бы о своем
заботился. Дом лесничество на четыре семьи строило, так и живем.
-- На четыре? -- переспросила бабушка. -- Значит, и с уборкой легче,
народу больше.
-- О своем я всегда позабочусь, но судите сами, кому охота за других
стараться. Если бы хоть платили... Я и в лесничестве говорил: заплатите --
уберем. Дом не наш, двор не наш, хотят, чтобы чисто было, пусть платят.
-- Да, но ведь вам во двор и выйти-то неприятно.
-- То-то и оно. Но их это не касается. В лесничестве говорят -- платить
не будем. Что там за люди? А тут перед чужими стыда не оберешься... Однако
куда ж это жена запропастилась?.. Ладно, хоть хлебом вас угощу, хлеб
хороший, сами печем.
Хозяин поставил на стол тарелку с большими ломтями хлеба, горшочек с
маслом, две кружки молока.
-- Ешьте да не тужите. Беда пройдет, да и люди вас не оставят.
-- Не оставят, как же... денег у бабушки нет, вода унесла.
-- Грех так говорить, мала еще, жизни не знаешь. Люди в беде всегда
помогут. Подождите, я вам сейчас сыр принесу, -- сказал крестьянин и вышел
на кухню.
-- Что за люди? -- сказала внучка. -- Никак их не поймешь. Какие же
они, в конце концов?
-- Тихо, -- шикнула на нее бабушка. -- И вообще болтай поменьше.
Крестьянская речь не твоя стихия.
Вернулся хозяин с тарелкой домашнего сыра.
-- Вот, берите. Потолще, потолще режьте. А ты, дочка, что так на стены
смотришь? Небось думаешь, как у них сыро, вон даже гриб завелся? Так и есть,
дом новый, но сырости хватает. На той половине сухо. Там фундамент залили
гудроном и сверху толем застлали, а уж потом ставили стены. А тут, только
собрались, а матерьялов нет: толь с гудроном тю-тю -- кто-то свистнул! --
рассмеялся хозяин и махнул рукой. -- И известки не хватило... Побелка
сыплется, потолок черный... Можно сказать, развели песок с водой, а мела
чуть-чуть.
-- Налево продали? -- неожиданно пробасила бабушка и закашлялась.
Оттого что ей так долго пришлось говорить не своим голосом, у нее
разболелось горло.
-- Ну да, строитель попался толковый, из местных. Он и покупателя
найдет, и подмажет кому надо. Сам живет и дает жить другим. Никого не
погонял. Мы этот дом больше двух лет строили. А сколько он нам лишних дней
приписал... Тебя тут и близко нет, а на работе числишься. И себя не обидел.
Сейчас в деревне свой дом ставит, каменный, трехэтажный. Пока у нас в
хозмаге работал, денежки прикопил. И то сказать, не магазин был -- Золотое
дно.
Внучка взглянула на бабушку и отчаянно завращала глазами. А хозяин как
ни в чем не бывало продолжал:
-- У него на все свои цены. Труба двадцать пять фелеров стоит, а он
пишет тридцать пять. Пила -- восемьдесят, ставит сто десять.
-- И никто об этом не знал?
-- Все знали. Людям грабли, пилы, печные трубы позарез нужны. А ему
заработать надо. Не каждый так сумеет, не каждый... С понятием мужик...
-- Да, да, -- кивнула головой бабушка. -- Оно и видно! Только из-за его
понятий вон известка у вас с потолка сыплется, в доме сырость.
-- А при чем тут он? Тогда еще никто не знал толком, кого здесь
поселят. Но мы скоро в другой дом переедем, он обещал.
-- Ага, значит, пусть кто-то другой мучается от сырости...
-- Вот именно. Кто-то другой, -- обрадовался хозяин. -- А меня наш
мастер не подведет. Я его двадцать лет знаю.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
в начале которой совершается выгодная сделка, а в
конце снова звучит зловещее слово "мырло"

Семирамида сидела на пеньке с общим курсом патафской грамматики в руках
и зубрила склонении. В разговоре с крестьянином она, к стыду своему, сделала
две ошибки: вместо "клипура" сказала "клипур", а слово "хупель" употребила
не в том падеже, в котором следует. И теперь, листая учебник, с великим
рвением повторяла падежи. Первый: оболгательный -- кого, как; второй
давательный -- кому, сколько; третий: предлагательный что, за сколько;
четвертый: обзывательный -- о, в скобках (дурак, болван).
-- Дядюшка, а при чем тут эти скобки?
Арамис скривился:
-- Это звательная форма, весьма популярная в Патафии. Тебе совсем
необязательно ее запоминать...
-- Вот и хорошо, одним падежом меньше, -- обрадовалась Семирамида. --
Пятый: вспомогательный...
-- Не вспомогательный, а вымогательный, читай внимательнее, -- поправил
капитан.
-- Ладно... Шестой: подольстительный -- к кому, с какой целью. Уфф!
Седьмой: зубодробительный -- кого, чем. Первый: оболгательный...
Профессор, сидя рядом с внучкой, что-то записывал в блокнот. На одной
половине страницы шел текст, на другой -- какие-то сокращения, цифры,
вопросительные знаки.
-- Любопытно, весьма любопытно, -- бормотал он про себя. -- Что за
парадоксальный, необычный тип мышления. Еще несколько десятков таких бесед,
и у меня будет обширный убедительный материал для подробного научного
анализа. Я почти уверен, что импульсы, получаемые этими людьми от таких
понятий, как "навар", "кусок", "мырло", полностью нарушили процесс
нормального мышления.
-- Хорошо, хорошо, дорогой профессор, -- вмешался в разговор капитан,
-- но мне кажется, сейчас не время для научных поисков. Потому что ищут нас
с вами. И, того и гляди, схватят. Если мы своевременно не спрячемся в Немых
горах.
-- Да, да, конечно, вы правы, я немножко увлекся и теряю время на
разговоры. Но с наукой дело обстоит так же, как с путешествиями; когда
странствуешь по свету, трудно заставить себя остановиться, хочется увидеть,
что там, за поворотом, а потом, что там -- вон за тем лесом. Точно так же и
в науке: каждое новое наблюдение еще больше разжигает любопытство.
-- Разумеется, дорогой профессор. Но вместо того чтобы сидеть тихо, мы
всех переполошили. Должны же и полицейские когда-нибудь отдохнуть.
-- Согласен, согласен.
-- Итак, в путь. А тряпки все эти, в которых мы щеголяем, можно пока
снять. Нам еще идти лесом километров восемь, не меньше.
"Тряпки" во время наводнения выбросила волна, они висели на кустах,
путешественники их подобрали, выстирали и просушили. Парик -- две длинные
косы -- профессор унес с собой в качестве научного экспоната, который вскоре
очень пригодился.
-- Из лесу выйдем на шоссе, -- объяснил капитан, -- там и до станции
рукой подать. Бабушка с внучкой поедут поездом до Подпикля, а мы с Адрианом
будет добираться сами. Лучше держаться парами, может, незаметно и проскочим.
Так они и сделали, но на этот раз им не повезло. Сперва все шло хорошо.
Бабушка с внучкой благополучно отбыли поездом. Арамис с Адрианом вышли на
шоссе и стали голосовать. Но все машины проносились мимо. Наконец какой-то
здоровяк остановил свой мопед. Впрочем, не из-за них: у него зачихал, а
вскоре заглох мотор. Детина слез с мопеда, со злостью лягнул стартер и,
выругавшись, бросил мопед в канаву.
-- Не тянет? -- спросил Арамис с приветливой улыбкой.
-- Не желает, подлец. Не первый раз заело, и ничего с ним не сделаешь.
А когда он на ходу, все равно еле ползет -- скорость тридцать километров в
час, не больше. Старый, на свалку пора.
-- А починить нельзя?
-- Да кто починит? Я не умею, а желающих нет. Правда, автомобили чинят,
но механик за два часа работы получит две тысячи, не меньше, а с мопедом
возни много, денег мало. Новый мопед стоит пять тысяч, кому охота тысячу за
починку платить? Лучше выбросить или мальчишкам отдать, пусть разберут на
части. Я и сам бы с радостью избавился от этого старья. Был бы только
покупатель. Но дураков нет.
-- А сколько вы хотите за мопед?
Здоровяк взглянул на Арамиса с удивлением.
-- Вы хотите его купить? Шутите, наверное...
-- Мой сынишка тоже любит разбирать мопеды.
-- Не знаю, как и быть... Он еще вполне ничего... Может, и послужит. А
сколько дадите?
-- Полторы тысячи -- хватит?
Парень уставился на Арамиса, как на чудо.
-- Вы это серьезно? Ну что же, спорить не стану. Полторы так полторы.
Но только сейчас, из рук в руки,
Арамис вытащил кошелек.
-- Вот, держите. Сумма сходится?
-- Сходится.
Детина внимательно пересчитал деньги, спрятал в карман и быстренько
распрощался. Видно, боялся, как бы Арамис не передумал.
-- Жалко... -- вздохнул Адриан. -- Он и за пятьсот бы отдал.
-- Видишь ли, не хотелось человека обманывать. Мопед этих денег стоит.
Сейчас мы на нем поедем.
Он отвинтил крышку у карбюратора.
-- Смотри, сколько здесь всякой грязи! Небось ни разу не чистили. Вот
горючее и не доходило.
Он снова завинтил крышку, нажал на стартер. Ровно запыхтел мотор.
-- Слышишь? А сейчас мы его усовершенствуем. Вмонтируем одну деталь.
Может, и сгодится, хотя лучше обойтись без нее.
Капитан сунул руку в боковой карман рюкзака, достал оттуда термос. Да,
да, термос, только очень длинный и узкий. Прикрутил чуть повыше выхлопной
трубы, для этого у него были особые винты и гайки. Вытащил из термоса
какой-то проводок, подключил к свече.
-- А это что? Что в этом термосе? -- спросил удивленный Адриан.
-- Может, скоро узнаешь. А пока едем. Все в порядке. Садись на заднее
сиденье.
И в самом деле, пока все было в порядке. В ближайшем городке они
сделали остановку и пошли поесть. У ресторанчика стоял серый блестящий
лимузин. Капитан внимательно оглядел его: это была модель с буфером-тараном
и с пуленепробиваемыми стеклами. Рядовые граждане-умельцы, чинившие на дому
мясорубки и картофелечистки, на таких машинах не ездили.
Арамис с Адрианом заняли свободный столик, капитан незаметно огляделся
но сторонам и вытащил свой знаменитый транзистор. В углу сидели несколько
франтовато одетых мужчин, один из них -- толстый и рябой. Склонившись друг к
другу, они озабоченно переговаривались.
Капитан направил в их сторону антенну.
"Кто их знает, может, они сотрудничают с полицией. А сообщение передали
нарочно, чтобы заморочить нам головы", -- говорил рябой.
"Но приметы совпадают. Наши люди подтвердили"...
"Приметы приметами, но эти птенчики могли загримироваться. В любом
случае передай ребятам две вещи: контору на острове закрыть, базу перенести
на xl7. Кто знает, нет ли на острове засады".
"Слушаюсь, шеф".
"И второе: всю троицу следует обезвредить, и немедленно. Денег не
вернешь, но они слишком много знают. Впрочем, вполне допускаю, что их
четверо. Могут действовать поодиночке или парами. Во всяком случае, пока мы
их не сцапаем, доставку мырла клиентам прекратить. А то, что у нас с
собой..."
"Так точно. Ой, ой, глядите сюда..."
"Молчать! Я не кончил".
"Вон та парочка у входа... На местных вроде не похожи. Может, их
прощупаем?"
-- Не оглядывайся, -- скомандовал Адриану капитан. -- Сейчас выходим.
Капитан переключил транзистор -- полилась какая-то веселая музыка -- и
не спеша направился к выходу. Адриан поспешил за ним.
Мопед как раз сворачивал за угол, когда серый лимузин, припаркованный у
ресторана, медленно двинулся следом.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
из которой можно уяснить, для чего патафским
художникам нужны дорожные катки, а также что бывает в тех случаях, когда на
пути от обиды к мести становится разум

Подпикле -- конечная остановка поезда, на котором ехали профессор с
Семирамидой, модная курортная местность у подножья Немых гор. Если
патафчанин не едет за границу, он непременно отправляется в Подпикле. В
середине лета здесь бродят толпы туристов, появляются новые дороги и
стоянки. Постепенно дорожные катки и самосвалы забираются и в Немые горы.
Впрочем, это не везде удается -- мешают скалы, пропасти и глубокие ущелья. А
дальше за перевалом начинаются глухие и дикие места. Иногда туда, в горы,
забредают одинокие путники с рюкзаками за спиной, но они не оставляют за
собой следов и умеют оставаться незамеченными. Чаще всего это старички,
начитавшиеся в детстве книжек про индейцев.
Профессор в старушечьем одеянии и Семирамида в юбке добрались до
Подпикле довольно быстро. Им повезло: вместе с ними тем же поездом ехало
немало богатых туристов и машинист всего лишь четыре раза останавливал по
дороге состав, каждый раз объявляя, что локомотив неисправен, а он чинить не
обязан. Впрочем, стоило машинисту пересчитать собранные пассажирами фелеры,
как неисправность устранялась сама собой. Пассажиры были довольны, машинист
их не обманывал, получив деньги, честно ехал дальше. Как оказалось, среди
пассажиров было двое известных художников, громко обсуждавших между собой
детали одного интересного "художественного эксперимента". Профессор
внимательно прислушивался, стараясь все запомнить, чтобы потом записать.
Ведь деревенские старушки, как правило, не пользуются в дороге блокнотом.
Речь шла о плантации роз. В пору их цветения все невзрачные бутоны
срезали. На кустах оставались лишь самые красивые и прочные цветки. После
этого, загоняя цветы в землю, на плантации появлялся художник с катком.
Вскоре на смену первому художнику являлся второй. Он распылял по всему полю
особую искусственную смолу. Смола, проникнув в землю на сантиметр,
застывала, превращаясь в прочную скорлупу. Третий художник ручной пилой
разрезал всю поверхность на прямоугольники, а четвертый собирал их,
стряхивал землю, обрезал корни и вставлял полученные картины в рамки. С
одного гектара за день можно было собрать десятки тысяч картин, изображавших
цветущие розы. Художники процветали, чего не скажешь о цветах. При этом
каждая картина была оригинальной и неповторимой. Семирамида слушала и
удивлялась, а художники, поговорив о розах, перешли к проблемам обработки
катком ноготков и львиного зева.
Путешественники медленно приближались. Они проехали мимо нескольких
стоявших в чистом поле поездов, где из окон выглядывали безмятежные лица
игравших в шахматы или читавших газеты пассажиров. Кто-то объяснил, что это
самые обычные поезда, очень удобные для командированных.
Так, без особых проволочек -- нельзя же принимать всерьез
четырехчасовое опоздание, -- скорый поезд подкатил к перронам Подпикля.
Профессор с Семирамидой шли по главной улице в толпе энергично работавших
локтями богатых и нелепо одетых патафчан. Наконец им пришлось сойти с
тротуара -- люди шли стеной, будто вовсе их не замечая. Никто не делал ни
малейшей попытки посторониться. А на мостовой на них чуть было не наехал
красный "сименталер" со столичным номе ром.
-- Дед, а дед, все это не очень, чтоб очень. Давай снимем с себя эти
тряпки. Мы в них ни то ни се -- ни туземцы, ни туристы.
Местные жители разгуливали в национальных костюмах из целлофана,
доставленных из Пацании. И охотно, разумеется за плату, фотографировались в
них на фоне гор. В магазинчиках, торговавших народными костюмами, можно было
заодно купить и косматые брови на резиновом клею. Туземцы с лохматыми
бровями пользовались у туристов-фотографов особым успехом.
Семирамида тоже мечтала купить такой наряд и брюки, но профессор
отказался: всего не купишь, а им были очень нужны два рюкзака. Семирамидин
рюкзак и дорожная сумка остались в прибрежном лесу, а их содержимое в
полотняном узелке профессор нес за спиной.
Купили рюкзаки, переоделись в обычную одежду -- правда, Семирамида
оставила на голове парик, две косы, -- и теперь на тротуаре их никто не
толкал.
-- Слава богу, -- вздохнул профессор, -- наконец-то можно говорить
по-человечески. Не так-то легко быть бабушкой, у меня даже горло заболело.
-- И я в порядке, -- отозвалась Семирамида, поправляя на носу очки. --
По крайней мере все вижу. Да и эта дурацкая юбка не бьет но ногам.
По улице медленно ехал рафик, с четырьмя динамиками. Въехал в боковую
улочку, и тут динамики заработали на полную мощность, и все вокруг
содрогнулось от рева. У рафика тотчас же выстроилась очередь -- из
расположенных но соседству ресторанов и пансионатов все подбегали и
подбегали люди, в протянутую из окна машины руку так и сыпались фелеры.
Работа шла четко и слаженно. Как только сбор фелеров закончился, динамики
умолкли, машина завернула в соседнюю улочку, и все повторилось снова.
-- Вот это да... Что они делают?
-- Ты ведь уже видела, эти люди больны. Они придумывают самые
хитроумные способы, лишь бы побольше заработать. И это еще один вид
заработка. Те, кому не по душе рев и вой, платят за тишину.
-- А почему же они не прогонят этих крикунов, а вместо этого готовы им
платить, лишь бы отвязались?
-- Видишь ли, здоровые люди думают так: "Давайте будем облегчать друг
другу повседневную жизнь, тогда всем нам будет лучше". А патафчане
рассуждают по-иному: "Давайте затруднять и отравлять друг другу
существование, тогда у всех будет больше возможностей заколачивать
деньги..."
Семирамида задумалась:
-- Дед, а дед... А как же мой террорист? Вдруг он и вправду заболеет
такой страшной болезнью, что захочет убивать всех патафчан?
-- Это не исключено. Видишь ли, если кто-то глубоко переживает
нанесенную ему обиду, то частенько, вместо того чтобы искать причину,
начинает искать виновников.
-- Как ты сказал, дед? Причину?
-- Конечно. Вот, например, ты дала кому-то из мальчишек свой велосипед.
Он катался, катался и вдруг проколол шину.
-- Насквозь?
-- Насквозь! Бросил велосипед у твоего дома и скорей удирать.
Некрасиво, верно?
-- Ну конечно. Знает, что я ему врежу.
-- Вот и первая твоя логическая ошибка. Рассуждая разумно, ты поймешь,
что твой приятель проколол шину, потому что на дороге валялся гвоздь или
кусок проволоки. Из этого напрашивается второй вывод: он удрал потому, что
тебя боится, и правильно делает, что боится. Какой же найти выход? Нужно
убедить твоего приятеля, что у тебя вовсе нет желания отомстить, а куда
лучше вам вместе попробовать заклеить шину. Вот видишь, а ты собиралась
решить все проблемы с помощью кулаков. К одной неприятности добавить другую,
мало того что твой велосипед вышел из строя, кто-то другой снова напорется
на гвоздь. Вот тебе еще одна неприятность.
-- Угу.
-- И Адриан такой же. Когда вы научитесь рассуждать разумно и логично,
вы не станете совершать ни глупых, ни злых поступков. Разум не позволит. Не
бойся, Адриан не захочет ни громить, ни тем более убивать. Пропадет у него
охота.
-- Ну а какой же разумный вывод он может сделать про патафчан?
-- Разумеется, это намного труднее, чем объяснить, почему велосипед с
продырявленной шиной брошен возле дома. Но если людям, способным мыслить,
дать для этого время, со всем можно справиться. Почти со всем, хотя и не
сразу. Надо стать мыслящим существом.
-- Дед, а мыслящему существу легче полюбить людей?
-- Ну конечно. И наоборот: тому, кто любит людей, легче их понять...
-- Потому что ему не мешает злость...
-- Вот именно, потому что ему не мешает злость...
И тут каждый из них почесал себе кончик носа. Это означало, что в ходе
дискуссии они пришли к единому мнению.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,
в которой события развиваются весьма
стремительно, со скоростью 250 километров в час, и из которой следует, что
хорошая подготовка, хладнокровие и способность молниеносно принимать решение
порой значат не меньше, чем научный взгляд на вещи

Схватив капитана за руку, Адриан прокричал ему в самое ухо:
-- Куда мы едем? Немые горы отсюда к югу, а так мы попадем в
Прохиндейск.
-- Да, знаю. Но сейчас нам важно другое... Погляди, за нами нет хвоста?
Мопед выехал из города на автостраду, ведущую в столицу. Дорога была на
редкость ровная, широкая, в хорошем состоянии. Мотор работал вполне
прилично, спидометр показывал сорок километров в час.
Они проехали уже несколько километров, казалось, никто их больше не
преследует. И только когда мопед стал взбираться вверх по холму, Адриан
увидел далеко внизу крохотную точку. Точка, однако, быстро приближалась.
Должно быть, в городе, петляя по узким улочкам, гангстеры потеряли их след,
а теперь наверстывали упущенное. Серое пятнышко становилось все больше.
Теперь уже можно было отчетливо различить автомобиль.
-- Это они, конечно, они! Скорей, они совсем близко! А быстрее нельзя?!
-- Можно, -- спокойно ответил капитан и протянул руку к тоненькому,
идущему от термоса кабелю. -- Только держись покрепче.
Неожиданно внизу под ногой у Адриана что-то громко, наподобие сирены,
загудело. Звук становился все тоньше, пока не перешел в свист. Мопед
подпрыгнул, словно на огромной пружине, рванул вперед, стрелка на спидометре
подскочила к цифре шестьдесят, последней на циферблате, и вернулась к нулю,
спидометр пришел в негодность. Воздушный поток, бивший в лицо, не давал
Адриану дышать, глаза слезились, деревья по краям шоссе, мелькая, сливались
в одно большое пятно. Мопед со свистом мчался по середине шоссе, при
малейшем подъеме подпрыгивая. Так, съехав с моста, они пролетели в воздухе
метров пятьдесят.
"Только бы колеса не отвалились", -- подумал капитан, обгоняя
спортивный "гепард", который мчался со скоростью не меньше ста двадцати
километров. "Гепард" прибавил ходу, пытаясь вырваться вперед, но не смог и
вскоре остался далеко позади.
Арамис краем глаза глянул на часы: они мчались с такой скоростью минут
двадцать, не меньше. Две трети горючего небольшого реактивного двигателя
были израсходованы.
Но впереди уже маячили крыши городка. Капитан потянулся к двигателю,
прикрыл выхлопную трубу. Вой неожиданно затих, только ветер по-прежнему
свистел в ушах, развевая полы куртки. Так, с разбега, машина одолела
последний километр, капитан затормозил. Они очутились на центральной улице
городка. Перед большим зданием высилась гигантская гора мусорных ящиков и
контейнеров, тут же стояли две полицейские машины. Несколько человек лениво
копались в мусоре.
-- Держи мопед, -- сказал Арамис и подбежал к полицейским.
-- Серый лимузин, -- сказал он. -- В багажнике мырло. Ведет сам Рябой.
Через несколько минут будет здесь.
Полицейские только рты раскрыли, самый шустрый бросился к машине,
включил сирену. Из здания выбежало несколько человек. Кто-то отдавал
приказы.
-- Недурно, -- одобрительно заметил Арамис и, ловко обойдя
приблизившегося к нему полицейского, прыгнул на сиденье мопеда. Пока капитан
разговаривал с полицейским, Адриан, разумеется, успел завести мотор.
-- Недурно, -- повторил капитан еще раз.
И на полной скорости они помчались обратно.
-- Внимание, включаю зажигание, -- предупредил капитан.
Мопед, как и в первый раз, подпрыгнул вверх и рванул вперед. Выехавшие
за ними следом полицейские никого на дороге не увидели.
-- Одиннадцать минут, двенадцать. Полиция позади всего в трех
километрах... И лимузин наступает на пятки, наверное, тоже километрах в
трех.
-- Внимание, торможу! -- крикнул капитан.
Мотор затих, завизжали тормоза, мопед качнуло из стороны в сторону, от
кювета к кювету. Он затормозил неподалеку от стоящей на холме мельницы,
метрах в ста от лесной дороги. И медленно подъехал к ней по тропке как раз в
ту минуту, когда из-за поворота выскочил серый лимузин.
-- Полицейские крысы тоже уже здесь, -- спокойно заметил капитан, через
пролом в стене втаскивая на мельницу мопед.
По шоссе с громким воем неслись две полицейские машины, навстречу им --
еще две. Остановились, блокируя шоссе, серый лимузин резко затормозил,
сделал два поворота и встал поперек.
Сквозь щели в стене Адриан наблюдал, как толпа полицейских окружает
автомобиль. Адриана била дрожь.
-- Холодно, -- прошептал мальчик, пытаясь как-то скрыть свой страх.
-- Я тоже продрог, сейчас пройдет, -- отвечал Арамис, у которого
дрожали пальцы, а бинокль так и прыгал в руках.
Он положил бинокль, сел на балку, вынул коробочку монпансье, деловито
засунул леденец в рот.
-- Что ты там видишь? Докладывай.
-- Вон их повели. Ой, Рябой удрал, бежит в нашу сторону, они за ним.
Догнали. Вернулись на шоссе. Уф... Пронесло... Я думал, примчатся сюда, к
нам...
Капитан снова сел на балку. Адриан продолжал репортаж:
-- Ой, один выстрелил! Промахнулся! Похоже, у него отняли револьвер, не
вижу, заслоняют. Рябой уже в полицейской машине. Остальных сажают в другую.
Задержались. О чем-то спрашивают, кричат, показывают на шоссе в ту сторону.
А гангстеры в эту...
-- Это они из-за нас спорят...
-- Полицейские роются в сером лимузине... Открыли багажник, ищут мырло,
не иначе... Вытащили сиденья. Один подал голос... Втащили сиденья обратно.
Все уселись. Три полицейские машины и лимузины с полицейскими возвращаются.
Одну машину послали в другую сторону. Уехали...
-- Ну наконец-то, -- сказал Арамис. -- Это был единственный шанс, и
вполне реальный. Эх, болваны, про мельницу-то они забыли...
-- Ой, и правда! А почему мы, вместо того чтобы ехать дальше, вернулись
сюда?
-- Потому что горючее в термосе кончилось, а приспособить другой я бы
не успел. Подумать только, чтобы нас схватить, довольно было послать одну
машину да предупредить по радио ближайший пост. Не знаю, есть ли впереди
подходящее укрытие, а тут, по дороге, я приметил мельницу, за ней лес.
-- Здорово.
-- Да, еще. Если бы мы удирали в ту сторону, все для них было бы ясно,
они точно знали бы, где нас искать. А тут и те и другие одурели, а
гангстерам вообще никто не верит. Вот и будут полицуры носиться по шоссе
взад-вперед, оцепит населенные пункты, мосты, перекрестки по всей дороге, до
самого Прохиндейска.
-- Гениально, -- сказал Адриан, с восхищением глядя на Арамиса, и
застучал зубами. -- Ну а что мы дальше будем делать?
-- Судя по карте, за лесом начинается речка. А в рюкзаке у нас надувная
лодка, в крайнем случае переправим мопед на тот берег. Это им, конечно, в
голову не придет, ну а мы спокойно выйдем на шоссе и махнем в Подпикле. А
пока давай сюда рюкзак. Я здорово проголодался.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ,
в которой нас наконец-то встречают тишина,
покой, великолепные горные пейзажи, а также маэстро Гораций, который при
виде гостей не может скрыть своего удивления и то и дело моргает и кашляет

Путешественники, наконец-то оказавшись все вместе, шли по крутой
тропинке через лес, который встретил их запахами хвои, грибов и полным
уединением. А какая вокруг стояла тишина! Шелест ветра, пробегавшего по
ветвям, и щебет птиц были совсем не похожи на городской шум. Только теперь
они вспомнили, что на свете существуют птицы и ветер.
-- Как здесь хорошо, -- вздохнула Семирамида, в джинсах и полотняной
кепочке снова похожая на мальчишку. -- Знаешь, дед, иногда мне вообще
неохота вылезать из леса в этот шумный и душный муравейник.
-- В научных лабораториях, -- рассказы вал профессор. -- ведутся
наблюдения над крысами. Если в одну клетку посадить сразу десяток крыс, они
начинают беситься и даже могут загрызть друг друга.
-- Ну да?..
-- Чистая правда. А если в клетке установить еще и микрофон, они
перестают есть, мечутся и в конце концов погибают. Но разве это их вина, что
они дуреют и готовы загрызть друг друга? Крысы наверняка предпочли бы жить
нормально.
-- А у людей тоже и клетки и микрофоны...
-- У людей? Видишь ли, девочка, люди пользуются тем. что им уготовили
другие люди. Но здесь должна сказать свое слово наука. И сейчас уже строятся
города, где людям будет житься легче и удобнее.
Тропинка привела наших путников к перевалу, лес кончился, внизу было
глубокое ущелье с вытекавшим из небольшого озера горным потоком.
Арамис включил фонарь с картой и принялся рассматривать Немые горы.
-- Это, наверно, и есть Забытая долина. Вот даже и прудик помечен.
-- Маэстро Гораций говорил, что в Забытой долине он живет каждое лето.
Купил у местных какую-то развалюху. Значит, если он перебрался в Немые горы,
то, конечно, сюда. Но только как же он живет здесь зимой?
Они медленно спускались по троне вниз, у подножья горы в лучах
заходящего солнца сверкало озеро.
-- Дядя, дай скорее бинокль! -- воскликнула Семирамида. Арамис,
заслоняя глаза от солнца, приставил ладонь ко лбу, поглядел внимательно и
улыбнулся.
-- Ты права. Кажется, это дым. Сейчас увидим.
В бинокль отчетливо был виден дым, кусок отвесной крыши и плетень. У
забора шевелилось какое-то пятнышко. Должно быть, сам хозяин.
-- Надо поторапливаться. Скоро стемнеет.
-- Да ну, брось, дядюшка, ведь тут близко.
-- Это только так кажется, -- улыбнулся профессор. -- Глядишь сверху и
думаешь -- вот-вот доберусь, за полчаса. А на самом деле еще топать и
топать.
-- Часа два, -- сказал капитан.
-- Если не больше, дорогой Арамис.
И в самом деле, ночь застала их в пути. Пришлось подумать о привале.
Где бы заночевать? Может, внизу, на берегу потока?
-- У воды холодно. Лучше подняться немного в гору.
-- А там место неровное, палатку разбить негде.
Адриан и Семирамида молча сидели на камне, и даже спорить не хотелось.
-- Пойду поищу место для палатки, -- сказал Арамис. -- А вы подождите.
Арамис ушел и так долго не возвращался, что профессор начал было
беспокоиться. Но наконец капитан явился с важным сообщением:
-- Тут неподалеку есть домик, а в домике тоже кто-то есть, и этот
кто-то громко кашляет.
-- Маэстро Гораций! -- С этими словами Адриан сорвался с места и,
спотыкаясь о камни, помчался вверх.
Остальные двинулись следом. Когда они вошли в недавно протопленную,
пропахшую дымом комнату, то увидали, что Адриан прыгает от радости вокруг
какого-то худого человека, а тот смущенно покашливает.
-- Мы все здорово устали, -- тараторил Адриан, -- нам пришлось удирать,
я теперь террорист, а они иностранные шпионы, нас полиция на всех помойках,
по всей Патафии ищет, мы устали и хотим пить, а деревню не мы затопили, не
мы, честное слово, и вы их не бойтесь, они все мировые ребята, как вы, а
капитан со скоростью 250 километров в час отправил гангстеров в тюрьму.
Знаете, как мы устали...
-- Пока не знаю, -- улыбнулся учитель, растерянно моргая глазами, и
снова закашлял. -- Но входите, пожалуйста, не стойте на пороге, мы сейчас
как-нибудь устроимся. У меня на чердаке сено есть.
-- Дядя Арамис, -- тихо сказала Семирамида, -- возьми моего террориста
под мышки и уложи на лавку, а то он...
Но Адриан уже лежал на полу возле стола и крепко спал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,
в которой малолетние разоблачают
совершеннолетних, а те слушают, опустив головы, и самочувствие у них при
этом очень скверное

Было и тепло и свежо одновременно. Или лучше сказать -- так тепло, что
дышалось легко и свободно, но при этом ни капельки не жарко. Так бывает
только в горах.
И было еще как-то...
-- Я не умею этого объяснить, -- сказала Семирамида, почесав себя за
ухом. Тут так чисто. Везде можно лечь, все потрогать и даже лизнуть.
Адриан смотрел в бинокль на крутой склон по другую сторону долины.
-- Гляди, мишки, -- сказал он и передал бинокль Семирамиде.
Два маленьких, ростом с небольшую собаку, медведя карабкались на
поваленные стволы, а в отдалении, что-то обнюхивая, бродил третий.
-- У Пумпы здесь друзья, -- радовался Адриан.
-- А почему ты зовешь его Пумпой?
-- Это папа учудил, придумал имя -- Пумперникель. Мне не очень
хотелось, но он уперся. А я маленький был, не умел выговорить Пумперникель,
у меня получалось -- Пумпа. Так и привык.
И снова все затихли и молча глядели на долину.
-- Тут, должно быть, легче думается, -- сказал профессор маэстро
Горацию.
-- И легче, и труднее.
Профессор ничего не сказал, только одними глазами переспросил, почему
труднее.
-- Людей не хватает, -- сказал учитель.
-- Но ведь вы сами хотели от них спрятаться.
-- Да, конечно. И все же... Было бы куда и ради чего, я бы вернулся.
Адриан отложил бинокль.
-- Никак не пойму, сказал он, -- как это получается -- легче думать,
потому что вокруг нет людей, и трудней оттого, что их нет?
-- Как тебе объяснить... Легче, потому что любую мысль можно как бы
оглядеть со всех сторон, подобрать к ней другую, близкую, посмотреть,
подходит ли: да -- нет, поищем еще, а вот это как раз то, что нам нужно, а
потом к этим двум мыслям подобрать третью, пусть совсем о другом, но все же
еще один кирпичик для постройки. Так постепенно мысли собираются воедино, и
человеку легче понять мир. И никто и ничто -- ни часы, ни календарь, ни
радио, ни машины, ни люди не мешают думать. Ведь это из-за них мысли часто
ускользают, и потом снова приходится искать их, собирать, прилаживать -- эта
нужна, а вот эта меньше, а вот та куда-то подевалась. И тогда все
складываешь заново -- кубик к кубику. А случается, кто-то смахнул мимоходом,
и все пропало. Поэтому без людей легче.
-- А отчего трудней?
-- Да оттого, что люди, думая об одном и том же, по-разному кубики
складывают, да и сами кубики у них разные. Каждый видел и пережил что-то
свое и кубики сложил по-своему. И вот приходит один человек к другому и
говорит: "Гляди, что я придумал". А второй в ответ: "Неплохо вышло, но я
думал о том же, и у меня вот что получилось. Наверное, в твоей постройке
чего-то не хватает, вот здесь. А в моей не было такой вот важной детали, я
ее возьму у тебя". И так они обмениваются, передают друг другу маленькие
кубики, чтобы лучше построить большую мысль... И тогда и тот и другой
становятся умнее, лучше отыскивают в большом мире самое важное, строят
занятные здания. Потому-то и труднее без людей -- некому показать, не с кем
посоветоваться. Придумал человек что-то, может, и толковое, а может, и не
совсем и сидит с этим один. Никому это не интересно и не нужно.
-- И тогда он уходит в Немые горы, прячется в своем домике и кашляет,
-- сказала Семирамида тихонько.
Маэстро Гораций ничего не ответил, только молча опустил голову.
-- Нужно, -- буркнул Адриан басом. Что-то странное творилось у него с
горлом и с глазами.
-- Гм... Мне раньше тоже казалось, что детям могут быть интересны мои
мысли. Но их занимают только комиксы: "стой, стреляй, руки вверх"; кто кого
пристукнул и кто кого разделал под орех: им нужен шум, выстрелы, взрывы,
перевернутые автомобили, чемоданы, раздутые от денег. Они не любят думать, и
доброта им не нужна...
-- А вот и нет, -- не слишком-то вежливо прервала его Семирамида. --
Если по первой программе идет фильм про дельфинов, по второй -- реклама
колготок фирмы "Ватерлоо", а по третьей -- кто-то кого-то лупит и одна
машина врезалась на полном ходу в другую, неужели я буду спокойно глядеть на
дельфинов или на колготки? Смотришь до конца, как они друг друга лупцуют! А
зачем нас этим угощают? Я потом всегда злюсь -- мордобитие с погонями тысячу
раз показывали, а на дельфинов я давно посмотреть хотела...
-- Верно, -- подтвердил Адриан. -- И со мной тоже так... Разве с ними
поговоришь? Купил, обменял, ухватил, оторвал -- ни о чем другом не хотят
слышать...
-- А то еще сами отправятся в путешествие, а нас оставляют дома с
каким-нибудь Стрессом. Будто мы ни на что пригодиться не можем. Скажи,
дедушка, я и вправду тебе только мешаю?
-- Гм... -- Профессор почесал подбородок и кашлянул.
-- И книжечки для нас пишут про то, что нам давно известно, -- есть на
свете школа, а там учительница, дома надо помогать маме и носить больной
старушке супчик, и еще про то, что дочка почтальона едет в деревню на
каникулы, а у Фелека собачка Жучка, а у нее на ухе пятно. А о том, самом
главном, что сейчас в мире происходит и что вы сами вытворяете, мы и знать
не должны. Так, по-вашему? Почему, например, мамуля и папуля разбежались в
разные стороны и от меня тоже удрали, почему мешок бумажных денег важнее,
чем дома, и люди, и сады, почему вы все время говорите неправду, делаете
негодные игрушки, которые все время ломаются, почему Бурбонния по-хамски
нападает на Бурбурию, а все ей так вежливо улыбаются? И наших книжках ничего
про это не пишут. Только про Жучку и металлолом. А потом еще удивляются:
"Дурака валяете, кричите, кривляетесь". -- Тут она разревелась. -- А мне и
правда, если я знаю, что никому не нужна, кричать охота. Орать
громко-громко, чтобы не слышать того, что я сама потихоньку об этом думаю. И
чтобы все знали, что я тоже живу и я есть, -- Опустив голову, она
продолжала: Ты тоже хорош -- один, потихоньку удрал в Патафию, еле тебя
догнала... -- И больше ничего не могла добавить, только громче разревелась,
даже плечи у нее заходили ходуном.
Профессор хотел было погладить ее по голове, но она оттолкнула его
руку. Он кашлянул удивленно, а потом снял очки, протер носовым платком.
Маэстро Гораций ковырял палкой трухлявый пень.
-- Ну вот. Видно, в моем здании не хватало многих кубиков, -- сказал
он, -- а ведь я потратил на него много месяцев... Хорошо, что вы пришли.
И никто не добавил больше ни слова -- сидели молча. Столько было
сказано важного, что теперь каждому хотелось сложить кубики по-своему.
А в другом конце долины трое мишек уже успели скрыться в лесу, даже в
бинокль их не было видно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,
самая длинная из всех, в которой маэстро
Гораций рассказывает сказку о чудовище по имени Люпус Антигуманикус, а
сказка вдруг неожиданно становится действительностью и вовсе не желает
кончаться

Они поселились у маэстро Горация. Тут-то и начались настоящие каникулы.
Адриан и Семирамида ходили по ягоды, пробовали руками ловить форель, строили
плотину у ручья, искали затерянные среди деревьев, камней и скал пещеры. А
частенько вся компания отправлялась в горы, к перевалу, или взбиралась на
ближние вершины. Маэстро Гораций великолепно знал окрестности и умел их
показать. Все о них как будто забыли, и по радио сообщений о диверсантах
больше не передавали. Маэстро Гораций отправил из Подпикля соседям Адриана
такую телеграмму: "Адриан гостит у меня в горах. Прошу не волноваться,
вернется к началу занятий".
По вечерам, когда в печи потрескивал огонь, они любили посидеть в
темноте. Профессор рассказывал о своих путешествиях, капитан о разных
случаях, которые с ним приключались в разведке, разумеется лишь о тех,
которые не были государственной тайной. Иногда все вместе пели песни, а
капитан аккомпанировал на губной гармошке. Она тоже хранилась в кармане его
рюкзака и, как оказалось, была нужна ничуть не меньше, чем килограммовая
надувная лодка или баллончик с газом "Шаг-гэй".
Маэстро Гораций совсем забыл про свой кашель, а профессор начал даже
делать записи для новой книжки, которую давно хотел написать, но только ему
всегда что-то мешало. Название книжки было такое: "Аура дружеского участия и
аура безучастия (к вопросу о хронических заболеваниях)". Многочисленные
наблюдения профессора сводились к тому, что человеку, когда он чувствует
себя одиноким и никому не нужным, ничего не стоит заболеть и очень трудно
выздороветь.
-- Дед, а из нас никто не заразится здешней болезнью? -- спросила
как-то Семирамида.
-- Думаю, нет... Видишь ли, я, несомненно, сделал ошибку, когда решил
поехать один. Человек, оказавшийся в среде с совершенно иным типом мышления,
должен или уйти, или как-то приспособиться. Маэстро Гораций ушел, а я
попытался приспособиться. Приспосабливаясь, человек нередко поддается
болезни. Ну а теперь я не один...
И только у капитана Арамиса настроение было несколько испорчено. Через
два дня после приезда в Немые горы он получил следующую радиограмму:
Брр-27
Ох! -- Ш
Ля-ля --
Вах-вах --
Ах ты! --
Ну и ну! --
В зашифрованной радиограмме был частично использован греческий алфавит,
потому что в Патафии не было людей, интересующихся древней греческой
культурой и знакомых с этим алфавитом. "На этом не заработаешь", -- сказал
бы каждый патафчанин. Судя по резкости формулировки, автором радиограммы
был, вероятно, сам помощник Шефа Бенц, хорошо информированный о бурных
приключениях капитана, о его встречах с гангстерами, с полицией и так далее.
И весьма всеми этими приключениями недовольный.
Профессор утешил Арамиса, сказав, что гражданин Бенц не знал всех
обстоятельств дела и что после возвращения он сам лично даст Центру
объяснения.
Однажды вечером Адриан попросил:
-- Маэстро Гораций, расскажите нам сказку... О необитаемом острове и
деньгах...
Маэстро Гораций подбросил в печку дров, прикрыл дверцы и начал рассказ:
-- Это было в те далекие времена, когда одно уже кончилось, а другое не
начиналось. И был один огромный материк, а другой и того больше, а меж ними
огромный океан, а по океану плыл корабль. Он плыл от огромного материка к
еще большему, а может быть, от огромного материка -- к преогромному. Точнее
не скажу, одни говорили так, а другие эдак. Во всяком случае, корабль плыл,
а на нем плыли разные люди. Богатые и бедные, ученые и двоечники, растяпы и
деляги, лысые и кудрявые, весельчаки и зануды. И даже один заика с добрым
сердцем, который умел всем улыбаться. А это очень трудное искусство --
улыбаться всем от души, по-настоящему.
Плыл корабль, плыл, пока не разыгралась страшная буря, и тогда он
потерпел крушение и пошел ко дну. Разбился о скалы посреди огромного океана
неподалеку от небольшого острова, о котором никто не знал.
Корабль шел на дно, а люди дрались возле единственной, оставшейся на
палубе спасательной лодки. Каждый хотел в нее сесть и отталкивал другого. И
только один человек стоял в сторонке, он хотел сказать: "Подождите, у меня
есть идея", но это был тот самый заика, и поэтому у него получилось только:
"Поо... иде..." Такое выступление в минуту, когда корабль тонет, огромные
волны с грозным рокотом захлестывают палубу, а люди громко ругаются, кричат,
плачут и молятся, никого заинтересовать не могло. Тогда заика нашел канат,
несколько толстых досок и стал связывать их: он мастерил плот, а четверо из
тех, что не могли прибиться к лодке, стали ему помогать. Привязали к доскам
еще несколько пустых бочек, и плот был готов. И пока корабль вместе с
дерущимся экипажем шел на дно, волны весело подбрасывали плот, как пушинку,
под облака, а потом опускали вниз.
-- Под облака?
-- Ну да, потому что волны поднимались исключительно высоко, а облака
стелились исключительно низко. Словом, пока волны подбрасывали плот вверх и
вниз, паша пятерка подобрала еще одного, не успевшего окончательно потонуть.
Ему тоже чьи-то спины преградили путь к спасательной лодке, и теперь на
плоту оказалось шестеро.
Разбушевавшееся море выбросило их вместе с плотом на необитаемой
остров.
Что им оставалось делать? Обживать остров, ведь он находился в стороне
и рассчитывать, что сюда когда-нибудь приплывет корабль, не приходилось.
-- Но ведь у них ничего с собой не было! Даже денег, сказал Адриан.
-- Разумеется. Ни одной монеты, ни гроша. Впрочем, поначалу деньги им
были и ни к чему. Сперва каждый построил себе по хижине. Одна хижина была
большая, удобная и прочная. Зато пять остальных!.. Можно бы хуже, да
некуда... Потом все шестеро стали ловить рыбу, но один приносил столько, что
не мог съесть и половины, а другие целый день без толку просиживали на
плоту. Зато второй из этих незадачливых рыбаков умел делать то, что не
удавалось остальным: охотился в лесу, убивал зверей, и у него всегда были и
шкуры и мясо. Третий оказался отличным портным, он умел шить из шкур кожаные
куртки и брюки. Четвертый неизвестно когда и у кого научился лепить из глины
и обжигать горшки. К тому же плел отличные корзины. Остальные всего этого не
умели. А пятый вообще ничего не умел делать. Но зато сочинял всякие занятные
истории, пел песенки и целыми вечерами играл на гребенке. Сидел голодный и
своей жалкой, пустой хижине и весело напевал что-то. А другие ложились спать
сердитые и усталые. Вечно им чего-то не хватало. "Завтра мне опять ловить
рыбу, будь она неладна", думал один. А другой жаловался: "Целый день леплю
эти дурацкие горшки, а куда девать их -- неизвестно. И вообще скучно, ничего
нового не происходит".
Но все это продолжалось недолго. Все видели: что-то здесь не гак. Надо
найти какой-то выход. И заика как-то сказал:
"3-знаете, у м-меня идея".
И объяснил подробно какая. Тот, кто поймал много рыбы, пусть отнесет ее
тому, у кого много мяса. А тот, кто хорошо умеет строить, пусть построит
новую хижину тому, кто лепит горшки и плетет корзины, и тогда у строителя
тоже будут и горшки и корзины. Портной сошьет певцу несколько костюмов. А
певец будет приходить к портному по вечерам, петь песни, рассказывать
смешные истории и для веселья играть на гребенке. Это была первая идея
заики. Все обрадовались и последовали его совету. Но только хватило их
ненадолго. В один прекрасный день портной пришел к гончару и попросил:
"Сделай мне новые горшки, а я тебе костюмчик сошью".
Но гончар, мастер на все руки, отвечал:
"Есть у меня костюмы, четыре рабочих, один выходной. Новый костюм мне
не нужен, нужны кости убитых на охоте зверей, хочу сделать новые копья".
Но только костей этих он нигде не мог достать. Охотнику была теперь
нужна не посуда, а новый сарай для сушки шкур. Строителю же надоело мясо, он
мечтал отведать рыбки, и охотник остался без сарая. Мастер на все руки --
без нового копья, а портной без глиняных горшков.
Тогда они все вместе пошли к заике и сказали:
"Неудачная у тебя идея, придумай что-нибудь потолковей".
"Л-ладно, п-подумаю", -- отвечал заика и, чтобы обдумать все
хорошенько, забрался на высокую гору.
Он все сидел и думал, а чтоб лучше думалось, рыбак и охотник носили ему
на холм еду. Через два дня заика, веселый и посвежевший, спустился с холма и
сказал:
"Гот-тово! П-придумал!"
А придумал он вот что -- пусть каждый занимается только своим делом,
тогда всего будет много, хватит на всех и можно даже меняться.
"Ну, теперь заживем!" -- обрадовались жители острова и сказали, что
заика очень мудрый и должен стать верховным жрецом. Разумеется, если хочет.
Пусть только скажет, и его выберут.
Заика хотел стать верховным жрецом, и его выбрали... Была принята и
конституция, в которой говорилось, что с этой минуты на земле появилось
самое счастливое и справедливое государство. И до поздней ночи шло веселье,
все плясали, играли на гребенке, а потом отсыпались до полудня.
И все было бы хорошо, но уже через неделю к заике явились с жалобами
артист и охотник.
Артист жаловался, что он все поет и поет, чуть голос не сорвал от
пения, а портной отказался сшить ему новый костюм, да еще и сказал не
слишком-то вежливо: "Можешь не петь, как-нибудь перебьюсь". А охотник
жаловался на рыбака -- ловит рыбу только для себя, зато чужого не упустит. И
другие тоже подтвердили, что рыбак совсем обленился, целыми днями спит на
берегу. А вскоре оказалось, что артист забрал у гончара все горшки и устроил
у себя в хижине коллекцию керамики. А другим обед приготовить не в чем.
Разумеется, портной и рыбак начисто отвергли обвинения. Певец же заявил, что
никто не может ему запретить использовать кухонный горшок для украшения
собственной хижины. В конституции про это ничего не сказано. Тогда все стали
кричать: "Долой такую конституцию, придумаем другую, получше!"
И верховный жрец опять сказал:
"Л-ладно, подумаю".
Взобрался на самую высокую гору и просидел на камне целую неделю,
потому что новая задача оказалась труднее прежней. Высокая гора, на которую
он взобрался, была на самом краю острова. На нее никто прежде не поднимался,
потому что карабкаться нужно было по отвесным скалам -- того и гляди,
сорвешься прямо в море. И на плоту туда тоже никто никогда не подплывал --
плот легко мог разбиться о камни.
А верховный жрец так ничего и не придумал, все сидел и сидел, пока не
продрог и не покрылся гусиной кожей. Для того чтобы немного согреться, а
может, и из любопытства он стал карабкаться еще выше. Тут у него под ногами
сорвались камни, и он полетел вниз, но успел по пути схватиться за какой-то
куст и не разбился, правда, оцарапался сильно и набил шишки. Но оттуда, куда
он упал, можно было спуститься только вниз -- путь вверх был доступен только
скалолазам.
С горем пополам жрец спустился на морской берег. И вдруг увидел
какие-то гладкие и блестящие каменные веточки чудесного красного цвета. Это
были ветки кораллов, море выбросило их на берег, спрятав в расселины и
углубления скал. Нигде на острове, кроме этого недоступного уголка, не было
ничего подобного. Верховный жрец набил веточками карманы и снова стал
карабкаться вверх с другой стороны, благо подъем был здесь не таким крутым.
Взобравшись чуть ли не на самую вершину, он снова сел на камень и снова
принялся думать: что сделать, чтобы все получали но справедливости и никто
не мог бы только брать у других, ничего не давая им взамен. Размышляя,
мудрец перебирал в руках кораллы, ломал веточки и раскладывал на камне
маленькие отдельно, большие отдельно. "Это будут наши деньги, -- подумал он.
-- Без них все равно не обойтись".
Он спрятал кораллы в карман и бегом помчался назад к людям. Думая, что
за ним кто-то гонится, все быстренько попрятались в свои хижины, только носы
торчали наружу. Но жрец мчался от хижины к хижине, стучал кулаком в дверь и
громко кричал:
"В-выходите! У м-меня м-мировая идея!"
Тут, уж конечно, все, как один, выбежали из домов, а заика сказал:
"Сначала с-созовем собрание, ну а п-потом з-заседание!"
И это было вполне разумно: ведь сначала надо собраться, а уж потом
почему бы и не посидеть всем вместе. На заседании верховный жрец предложил
посчитать, кто сколько затратит труда, пока изготовит какую-то необходимую
для всех вещь. Пусть каждый возьмется за работу и по солнечным часам следит
за временем: час простой работы измеряется одним камешком, час сложной --
двумя.
Через два дня, когда все было готово, заика созвал новое
собрание-заседание и спросил каждого, сколько тот отложил камешков. И
получил такие ответы: за десять пойманных рыб -- два, а иногда три камешка.
За глиняный горшок один камешек, а за корзинку -- два или три. За модный
кожаный костюм восемь камешков, за убитого зайца два, а за сочинение новой
песенки -- четыре... Каждый такой камешек как бы подтверждение,
свидетельство того, что человек выполнил определенную работу.
-- Это были деньги? -- спросил Адриан.
-- Ну, не совсем. Заика объяснил им все на примере камешков, которые
они потом откладывали. Но певец поднял палец вверх и сказал, что, конечно,
все это хорошо, но только на пляже камешков хватает и каждый может принести
сколько угодно таких левых свидетельств... Но тут жрец встал, поднял руку, а
когда народ успокоился, сказал:
"Д-дудки!"
И высыпал на стол большую горсть кораллов, которых на здешнем пляже
никто никогда не видел.
И вот это-то и были деньги.
Теперь все было по справедливости, и казалось, обидам и ссорам пришел
конец.
-- Но... -- тихонько вставил Адриан.
-- Ах, если бы не это "но". Заика понял, что без денег не обойтись. Их
придумали когда-то, чтобы людям было удобнее обмениваться продуктами своего
труда. Как, скажем, для удобства кто-то придумал пуговицы. Пуговицы и по сей
день верно служат человеку: расстегиваются и застегиваются...
-- А что же случилось с деньгами? -- спросил Адриан.
-- Часть денег, на общие расходы, лежала на столе у жреца. Рядом, на
том же столе, была и горсть пуговиц. Наступила ночь. Странная, недобрая
минута. Быть может, созвездие Скорпиона столкнулось с созвездием Большой
Медведицы, а может, Земле снились в эту ночь скверные сны, кто знает.
Довольно и того, что на остров пробралось мерзкое чудовище, злобный
Пакостник. За четыре морских мили от него несло злобой и глупостью. Люди
ворочались в своих постелях и стонали во сне. Пакостник -- как он выглядел,
лучше не знать, а то еще, чего доброго, приснится -- прокрался в дом,
стоявший у самого моря, а это был дом верховного жреца. Оперся тремя лапами
о стол и давай обнюхивать. На столе лежали пуговицы и горстка кораллов --
денег. Пакостник обнюхал пуговицы, раскрыл зловонную пасть. Казалось,
вот-вот он их обслюнявит. Но тут зверь скосил глаза в сторону денег. Вот так
и случилось, что пуговицы спаслись и по сей день честно и достойно служат
человеку. А деньги, тоже ни в чем не повинные деньги, были отравлены
Пакостником его ядовитой слюной. Отсюда все и пошло.
-- Это мы хорошо знаем, -- прошептал Адриан.
-- Да, конечно. Мы знаем, как все это выглядит сегодня. Но нам не
известно, почему так случилось. Самые выдающиеся ученые во всем мире
постепенно пришли к выводу, что, когда Пакостник оплюет сделанную человеком
вещь, а иногда и его мысль...
-- Как можно оплевать мысль?
-- Пакостники и на это способны... Ну и вот... Вещь, сделанная
человеком, вдруг начинает командовать им. И постепенно, став рабом вещи,
человек забывает обо всем, что считал прежде важным, нужным и справедливым,
отравляет жизнь себе и другим.
-- Я знаю, как зовут этого Пакостника... -- вставил свое слово
профессор.
-- Знаешь? Скажи, дед, ну скажи...
-- После долгих поисков ученым удалось обнаружить его метрику.
Оказалось, у него есть имя -- Люпус Антигуманикус.
-- Звучит неплохо, -- заметил Арамис, -- хотя в переводе с латыни
означает нечто весьма неприятное -- Волк Человеконенавистник.
-- Впрочем, в научных книгах его называют иначе -- Отчуждение.
-- А как же с ним справиться, дедушка? Неужели никак нельзя?
-- Нужно научиться думать. Он этого очень боится. Думать честно и
самостоятельно, по законам логики. И тут важно, чтобы о том же самом
размышляли сразу многие. В одиночку Пакостника не одолеть...
-- А чем же кончилась эта история?
-- Увы, она не кончилась, -- грустно улыбнулся маэстро Гораций. --
Действие продолжается. Шесть жителей острова, в их числе и верховный жрец,
взяв в руки отравленные слюной Пакостника деньги, стали первыми патафчанами.
Думали только о том, как бы раздобыть побольше кораллов. Что из этого
получилось -- нетрудно представить. Зверей в лесу почти не осталось, их
истребил охотник, глиняные горшки трескались, костюмы из шкур были уродливы,
потому что их шили наспех, а остров напоминал мусорную свалку, ведь никому
не хотелось работать для всех за обычную плату. Денег на острове становилось
все больше, но людям лучше не становилось. Жрец каждый день приносил из
Скалистой бухты новые кораллы, но что толку. Вещей, честно служивших людям,
от этого не прибавлялось. Они стали дорогими, неудобными и какими-то
ненадежными. Да... -- Маэстро Гораций на минуту задумался. -- Но случилось
самое печальное -- люди забыли о том, что они люди... Один видел в другом не
человека, которого можно любить и ценить, а мешок, из которого можно выудить
деньги.
-- "Человек для человека -- ходячий карман" -- так сказал точильщик, --
вспомнила Семирамида.
-- Неплохо сказано... Но сказка не окончилась...
-- И быть может, для счастливой развязки в число действующих лиц
неплохо бы ввести и врачей. Одних социологов и экономистов явно
недостаточно.
-- Даже так?
-- Да, именно. Мы здесь очень нужны.
-- Дед, но ведь врачи тоже не знают причин болезни?
-- Мы изучили множество ее признаков, знаем некоторые проявления, можем
сравнить эту болезнь с другими заболеваниями.
-- А как она называется?
-- Название зависит от того, к какой группе заболеваний ее отнести. А
это очень трудно, потому что тут целое сочетание... Тут и эргофобия, и
неврозы.
-- Эргофобия?! Ну и словечко, язык сломаешь!
-- Так в ученых книгах называют отвращение к труду. У некоторых
патафчан, если их заставить хорошенько поработать, выступает на теле сыпь.
Это своего рода аллергическая реакция...
-- А почему они вечно бубнят про деньги, ничего другого от них не
услышишь?..
-- Видишь ли, существуют кое-какие различия в терминологии. Хицбургская
школа считает этот бред проявлением совершенно самостоятельного заболевания
-- купюротафии. Я предложил свои определения -- монетомания, валютофилия...
-- Ничего не понимаю...
-- Сама видишь, как эти азы трудно поддаются объяснению. Я учился
тридцать восемь лет, а ты хочешь постичь все сразу...
-- А я хотел спросить, что в этой истории сказка, а что было на самом
деле? -- спросил Адриан, потянув маэстро Горация за рукав.
-- Видишь ли, -- отвечал маэстро Гораций, -- отыскать в этой сказке то,
что было на самом деле, очень легко, так уж она задумана... В ней говорится
о том, для чего нужны деньги. Можно ли без них обойтись. А вообще-то с
самого начала, с тех пор, как люди разделили между собой работу, среди них
были честные и бесчестные, разумные и неразумные.
-- А мне жаль заику, -- вздохнул Адриан, -- такой мировой парень. Так
хотел, чтобы все было по справедливости. Да и остальных тоже жалко.
-- Жалко? -- встрепенулась Семирамида. -- А ведь ты собирался грабить и
разорять патафчан, всех подряд. Даже убивать. Уничтожить деньги, а ведь они
были очень толково придуманы. А если бы этот самый Пакостник оплевал
пуговицы, ты стал бы их срезать с чужого костюма?
-- Что было бы, если бы Пакостник оплевал пуговицы и они
расстегивались, когда им вздумается? Страшно представить... -- заметил
Арамис.
-- Да ведь я передумал и ни убивать, ни грабить не собираюсь. Не бойся.
Я только так... сказал, а ты сразу...
-- А кто шарахнул теплицу, скажешь, не ты? И витрины тоже, целых шесть?
-- Не шесть, а пять. Ясно? Отстань. -- Адриан вздохнул и. помолчав
минутку, добавил: -- Но только смотреть спокойно на их свинство я все равно
не смогу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ,
в которой все мы видим, как изменился террорист
за время нашего с ним знакомства, и тем не менее не перестаем за него
тревожиться

Адриан никогда не мог бы сказать: "Пусть свинячат сколько влезет,
мне-то какое дело". Ему всегда до всего было дело, да еще какое! Если бы он
очутился среди спортсменов, то ни за что бы не успокоился, пока не занял бы
в состязаниях первое или хотя бы второе место. Если бы попал в одну компанию
с гангстерами и при этом верил им, то был бы самым смелым и жестоким
гангстером на свете, жестоким и бесчестным, потому что честных гангстеров не
бывает. Если бы...
Семирамида с профессором перебирали все эти возможности, потому что
здорово беспокоились о террористе и хотели знать, что он еще выкинет. Теперь
террорист был с ними, а они все время думали о том, почему деньги командуют
людьми, а не люди деньгами.
И сам террорист об этом думал уже давно. Из-за этих денег у него не
было отца и вообще никого, кроме медвежонка Пумпы. А теперь глаза у него
пылали, как два угля, уши горели, он не всегда слышал, что ему говорят, а по
вечерам долго не мог уснуть. Перестал ходить в походы, забросил игры.
-- До этого он готов был перевернуть мир, -- размышлял профессор, --
ему казалось, будто он знает, что делать дальше.
-- Это когда он решил уничтожать деньги?
-- Да. Когда точно знаешь, чего хочешь, можно жить спокойно, и даже
играть в разные игры. А когда надо найти что-то главное, какой уж тут покой,
не жизнь, а сплошное беспокойство,
-- Тысячи людей ничего не ищут и не находят и живут себе спокойно,
только у него вечно тысяча находок. Будто он один и терял.
-- Пожалуй, так оно и есть, -- кивнул профессор. -- Желание хоть что-то
исправить на этом свете -- весьма неудобный груз. Недаром его называют
"грузом ответственности". Десять человек отказываются от этой ноши,
выбрасывают ее в первую попавшуюся канаву и весело шагают дальше. Но
ответственность не может существовать сама по себе, она ищет человека. И
непременно привяжется к такому, который ее не сбросит. И он тогда несет на
своих плечах десятикратный груз, за себя и за других.
-- Но ведь это просто ужасно, -- сказала Семирамида.
-- Да, тяжело. Тащит, спотыкается, падает. Иногда ему удается многое
изменить к лучшему, тогда те, кто отказались от ответственности, ставят ему
памятник, а потом фотографируются на фоне этого памятника. Но иногда у него
ничего не выходит, и тогда ему достаются тычки, насмешки, его травят. Иногда
он делает глупости, потому что хотел хорошего, а ничего толком не добился и
даже кого-то обидел.
-- Обидел, и еще как... Мы вечно из-за них переживаем...
-- Кто это "мы"?
-- Мы -- женщины.
-- Женщины?..
-- Ну и что? Что в этом смешного, дедушка? -- возмутилась Семирамида и
убежала.
Профессор почесал кончиком пальца за ухом и пошел колоть дрова. Адриан
целыми днями сидел дома и читал. У маэстро Горация было великое множество
книг, а некоторые такие толстые и такие мудреные, что читай не читай -- все
равно ничего не поймешь. Маэстро Гораций находил самые важные моста и
понемножку, своими собственными словами растолковывал Адриану, о чем думал
какой-нибудь философ или пророк, мечтавший сделать людей счастливее.
Философы и пророки занимали теперь Адриана больше всего на свете.
А Семирамиду это ужасно огорчало.
-- Что мне делать с моим террористом? Ей-богу, я с ума сойду...
Но самое страшное случилось в один из четвергов, после обеда...
Адриан захватил с собой Библию, карандаш и бумагу и заперся в дровяном
сарае. Напрасно Семирамида молотила в дверь кулаками. Напрасно профессор,
приложив губы к дырке от сучка, увещевал и уговаривал террориста. Адриан
никому не открыл дверь. Он сказал, что сочиняет сейчас новые заповеди и
просит ему не мешать. Старые были придуманы для древних людей, и вообще не
такие уж они удачные. Так и сказал. Все стояли у сарая и смотрели -- то друг
на друга, то на запертые двери. Наконец профессор сказал:
-- Оставим его в покое. Пусть уж он сочинит свои заповеди. И не
вздумайте над ним смеяться. Боже вас упаси. Я сам с ним поговорю, постепенно
мы выберемся из этого.
Адриан вышел из сарая только вечером -- взъерошенный и злой.
-- Ну что, сочинил? -- поинтересовалась Семирамида.
-- Чего пристала? Думаешь, это так легко? -- Он задумался. -- Знаешь,
маэстро Гораций говорил, что библейский пророк Моисей вовсе не сидел в
сарае. Он взобрался на гору Синай и оттуда обратился к людям с проповедью.
С этими словами Адриан бросил под плиту ворох смятой бумаги. А на
другой день исчез. Его искали, звали, но, увы... он как в воду канул. Исчез
и его мешок, медвежонок Пумпа и старый серый плед маэстро Горации.
Не иначе Адриан решил стать пророком.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ,
которая знакомит нас с новым вариантом
библейских заповедей, а кончается спасательной экспедицией

Семирамида распрямляла измятые и брошенные Адрианом под печку бумаги,
разглаживала их рукой и наконец попробовала прочесть:
-- "Никогда, ни за что не будешь вытаскивать из дупла мешок с
деньгами". Зачеркнуто. "И не станешь ради денег отравлять помидоры, портить
масло и вообще..." Опять зачеркнуто. Ну, совсем одурел, видно, и правда
собрался сочинять новые заповеди.
Семирамида бросила листок и вдруг громко разревелась:
-- Мало того что террорист, так еще и пророк... У-у... Дедушка, ну
придумай что-нибудь, не знаю, что с ним делать... То культурную революцию
устраивает, стекла бьет, то новую религию выдумал, у-у-у... И ему
покажу-у... пусть только найдется...
Арамис поднял с пола смятые бумажки и продолжал читать дальше.
-- Видно, что-то перепутал и зачеркнул. Зато следующая заповедь
подчеркнута и обведена рамкой. "Возлюби всех людей, как самого себя, и пусть
они тебя любят, и тогда все вы будете жить на этой земле долго и хорошо, и
всем вам будет везти".
Семирамида громко шмыгнула носом.
-- Ну ладно, а еще что?
"Не сотвори себе кумира из денег". Зачеркнуто. "Не молись деньгам" и
еще чуть ниже: "Не возжелай денег больше всего на свете, пусть у тебя
останется хотя бы еще несколько более сильных желаний". Подчеркнуто жирной
чертой. Глядите, малыш и правда изрядно над этим потрудился.
-- И совсем неглупо сказано, -- заметил профессор, -- особенно такая
заповедь: "Бойся Золотого дна, избегай Мохнатой лапы", и еще: "Если кто-то
захотел помочь людям, то, пожалуйста, хотя бы не мешай ему", "Не делай вид,
что работаешь, если тебе лень", "И если увидел что-то плохое, не
прикидывайся, будто ничего не видишь".
-- Это все заповеди? -- спросил профессор.
-- Нет, он оставил Моисею две его заповеди без изменений: "Не убий" и
"Не укради". Вот и все.
-- Он, кажется, забыл еще о лжесвидетельстве, -- заметил профессор.
-- Наверное, это не окончательный вариант. Ведь он эти странички
выбросил.
-- Наверняка придумает еще лучше, все там будет, вот увидите! --
Семирамида уже забыла, что собиралась хорошенько отдубасить пророка. -- Но
где он сейчас?
-- Пойду поищу его, -- тихо заметил маэстро Гораций. -- А то он
отправится с этими заповедями к людям, и кто-нибудь его обидит.
-- Может, мы все пойдем, и вы с нами, капитан Арамис?
-- Я в вашем полном распоряжении, профессор. Если наша миссия
позволяет...
Капитан знал, что такое служба, и был очень исполнителен. Но он очень
обрадовался, увидев, что профессор сердится.
-- "Наша миссия, наша миссия"... -- повторял профессор. -- А тут
ребенок один среди чужих и весьма, я бы сказал, неумных людей. Кстати, я
давно уже не вел наблюдений за патафчанами, тем более за патафчанами на
курорте.
Захватив рюкзаки, пледы, немного еды на дорогу, они заперли хижину и
отправились в путь.
-- Он говорил, что хочет, как пророк Моисей, взобраться на какую-нибудь
гору.
Все постояли в нерешительности, огляделись по сторонам. Чего-чего, а уж
гор здесь хватало. На какую же из них взобрался пророк Адриан?
-- Может, начнем с Седой горы? -- предложил маэстро Гораций. -- Не так
давно я рассказывал Адриану, будто на этой горе, по словам местных
старожилов, кто-то встретил какого-то Седого, не то профессора, не то
волшебника.
-- Кто?
-- Когда?
-- Кого?
Наперебой посыпались вопросы.
-- По правде говоря, сам не знаю, у каждого местного жителя свой
вариант этой истории. Но все сходились в одном -- речь шла именно об этой
горе, потому-то ее и называли Седой. Я показал ее Адриану еще неделю назад,
когда мы с ним взобрались на вершину Цимбергая. А с вершины Седой горы тропа
ведет прямо в Подпикле.
Путники шли целый день, добрались до Седой горы, исходили вдоль и
поперек всю ее вершину. Только спустившись ниже, между камнями на песке
капитан увидел следы кедов, здорово похожие на следы Адриана. Следы вели в
сторону Подпикля. Путешественники стали спускаться вниз по той же тропке и
скоро оказались в лесу. Было поздно, быстро темнело.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,
невероятно шумная и суетливая, из которой
непреложно следует, что быть пророком еще труднее, чем террористом, что,
впрочем, давно замечено человечеством

Уже издалека был слышен доносившийся снизу монотонный грохот и стук.
Они еще ничего не видели -- заслонял лес, но уже понимали, что приближаются
к Подпиклю, потому что гул становился все отчетливее. Сначала им удалось
различить ритмичный грохот перекрывавших музыку ударных инструментов. В ней
не было мелодии только ритм да время от времени жалобные стоны саксофона.
-- Меня все это немного злит, отвык, наверное, -- заметил профессор. --
О, черт возьми, ну и темнотища... -- добавил он, споткнувшись о корень.
Надо сказать, что у нашей четверки был один карманный фонарик на всех,
разумеется, припасенный капитаном.
-- Да это уже совсем близко, идти километров пять, не больше, --
попытался подбодрить спутников маэстро Гораций.
Время от времени они останавливались и громко звали Адриана. Но никто
не откликался. Семирамида от усталости и волнения громко хлюпала носом.
Наконец лес кончился. Перед ними открылась озаренная светом долина --
панорама городка Подпикле. Кое-где огни были разноцветными. Это мощные,
установленные на окраине прожекторы посылали в такт рокочущим ударам свои
подкрашенные лучи. И музыку без мелодии было теперь слышно так отчетливо,
будто она звучала совсем рядом.
-- У них, наверное, праздник какой-то, а может, просто развлекаются? --
предположил капитан.
-- Дед, а дед. -- потянула профессора за рукав Семирамида, -- по-моему,
это какая-то страшная музыка, инструменты кричат, потому что не могут
выдержать ударов барабана, им невмоготу, они надрываются от крика.
-- Да, -- согласился маэстро Гораций. -- Хотелось бы, чтобы музыка была
доброй. Песенка это или симфония, все равно. Но в этой музыке нет доброты.
Она словно бы сошла с ума.
-- Но все же нужно подойти к оркестру поближе. Быть может, там мы
скорее найдем Адриана, -- предложил капитан. -- Давайте разобьем здесь
палатку, а я спущусь вниз на поиски. Ничего, я и один справлюсь...
Но никто не хотел его слушать, все рвались на поиски Адриана.
Условились -- если кто-то потеряется, место встречи здесь, на лесной опушке,
у подножья Седой горы.
Минут через сорок пять они были уже на площади, там, где вовсю шло
веселье. Рык и рев гигантофонов полностью заглушал человеческие голоса.
Семирамида обняла профессора за шею и крикнула ему в ухо: "Дедушка, ты
слышишь -- воздух не может этого выдержать! Он стонет, жалуется".
Люди заслоняли все -- бесконечная черная стена или же подсвеченные
мощными лучами прожектора мертвенно-голубые, кроваво-красные,
ядовито-зеленые подвижные волны.
Семирамида вспомнила цветной туман, опускавшийся по вечерам с перевала
на Забытую долину, и вдруг ей захотелось удрать отсюда. И как можно скорее.
Капитан увлек за собой маэстро Горация и профессора, потом махнул рукой
в сторону толпы, давая понять, что тут ни найти Адриана, ни спросить о нем
не удастся. Он показал пальцем на стоящее тут же на площади, чуть поодаль,
здание пансионата, дом был многоэтажный, с огромными террасами.
Путешественники вошли в дом, который никем не охранялся, поднялись на лифте
на шестой этаж и подошли к ведущим на террасы дверям. Двери оказались
запертыми. Оглядевшись по сторонам, капитан вытащил из бокового кармана
рюкзака маленький железный предмет, приложил к замку, повернул ручку, двери
тихо отворились. Теперь они могли наблюдать все сверху. В самом центре толпы
они увидели деревянную эстраду, высокие столбы с микрофонами. Капитан достал
бинокль, и все по очереди смотрели на взопревших от усилий музыкантов, на
людей, в судорогах корчившихся возле эстрады.
-- Дед, а дед, погляди, у них у всех какие-то странные лица, -- сказала
Семирамида, передавая бинокль профессору.
И в самом деле, хотя все патафчане без исключения прыгали и корчились,
словно бы от нанесенных невидимым боксером ударов, лица у них оставались
неподвижными, глаза казались незрячими, а губы у многих были сведены
судорогой боли.
Профессор вытащил из рюкзака свой аурометр и направил в сторону толпы.
Послышался треск, прибор зашипел и задымился.
-- О боже! -- огорченно воскликнул профессор и спрятал аурометр снова в
рюкзак.
Но его возгласа никто не услышал.
Арамис внимательно разглядывал в бинокль толпу. На минутку отложил его,
вынул из рюкзака перевязочные средства, нащипал ваты и заткнул ею уши.
Сделал несколько приседаний, глубоких вдохов и снова принялся искать в толпе
Адриана.
На эстраду вбежали несколько странно одетых людей, лица которых были
полностью скрыты волосами, а один из них был совершенно лысый, с длинными
усами, свисавшими до шеи и перевязанными зеленым бантом. По последней моде.
Лысый схватил микрофон, сделал несколько прыжков, завертелся волчком, а
потом вдруг присел на корточки и завопил, а гигантофоны, усилив голос до
мощного рева, разносили его вдаль, до вершин невидимых отсюда гор:
Вместо хлеба грязи комо-о-ок --
Это ты приберег для меня.
Овощной ядовитый со-о-ок --
Это я припас для тебя,
Вместо дома барак сырой-ой-ой --
Это ты построил мне-е-е...
Вместо сада пустырь глухой-ой-ой --
Это я приготовил тебе-е-е.
Песню подхватил один из бородачей:
Но зато, зато урвал я нема-а-ало...
Да и тебе-е-е перепа-а-ло! --
тут же тоненьким голосом закричал второй бородач.
Теперь уже запел весь ансамбль, а патафчане на площади ритмично били в
ладоши.
Сделай бросок, последний бросок,
И оторви кусок, и еще кусок.
Фелеры, франки,
Сертификаты
Заменят друга,
Заменят брата-а-а-а...
"А-а", -- отозвалось в горах эхо.
-- Ох, -- выдохнула Семирамида.
А лысый пел дальше:
Вместо речки зловонный сток-о-ок --
Это ты приготовил мне-е-е.
В пятнах нефти морской песок-о-ок --
Это я устроил тебе-е-е.
И тут же мощно подхватили бородачи:
Налакавшись химикатов,
Смерть следит за циферблатом --
Ждет тебя, ждет меня.
Один из бородачей продолжил тоненьким голосом:
Но зато урвал я нема-ало... --
и вдруг умолк: на эстраду вбежало что-то маленькое, обернутое в серый
плед, обмотанный на поясе шнурком. Это что-то вырвали у бородача из рук
микрофон и закричало тоненьким голосом, а эхо вторило ему, унося конец
каждого слова далеко в горы:
-- Эй, люди, люди Патафии, опомнитесь! Опомнитесь, потому что иначе вам
не выжить. Вы все больны, тяжело больны! Прислушайтесь к моему голосу, это
голос правды. Слушайте голос пророка. Близится день катастрофы, день
Страшного суда... и гибели. Спасайте свои несчастные души... -- Тут пророк
раскашлялся от крика, а горы громко закашляли вместе с ним.
Толпа, вначале онемевшая от изумления, завопила как безумная, раздались
аплодисменты. На эстраду выскочил человек в смокинге и схватил второй
микрофон.
-- Разрешите представить вам самую знаменитую личность сезона --
пророка Хандраскука! -- воскликнул он, придумай с ходу имя, потому что умел
найти выход из любого положения. -- Каждый из вас может подтвердить, что в
наших развлекательных программах подобного номера еще не было. Организаторы
наших развлекательных мероприятий пришли к выводу, что следует позаботиться
также и о душах наших граждан, потому что иметь душу стало ужасно престижно.
Адриан оттолкнул от себя конферансье и снова закричал в микрофон;
-- Если среди вас найдется хоть десяток справедливых людей, то пусть
они, они...
Рев тысяч патафчан заглушил голос пророка, даже микрофон ему не помог.
Адриан беспомощно огляделся по сторонам и вдруг вытащил из-под пледа обломок
широкой доски и поднял высоко над головой. На диске виднелась какая-то
надпись. На эстраду выскочили две девицы с распущенными волосами, вырвали у
пророка доску, схватили его за руки и понеслись с ним в бешеном ритме. Они
раскачивали и дергали беднягу во все стороны, снова загремел оркестр,
завопила, зааплодировала толпа. И снова из-под пледа что-то выпало.
Конферансье быстро подбежал и поднял над головами небольшого облезлого
медвежонка.
-- Взгляните сюда! А вот и наш... у-у! -- вдруг взвыл он не своим
голосом и чуть было не упал, потому что кто-то укусил его за ногу. -- Ой,
моя нога! Нога!.. -- закричал конферансье, прыгая на одной ноге, а поскольку
он не выпускал микрофона из рук, то по горам снова разнеслось эхо: "Ога...
ога... ога..."
На эстраду проскользнула маленькая фигурка, подхватила мишку и
спрыгнула вниз. Профессор и маэстро Гораций только теперь оглянулись -- ну
конечно, они так и не заметили, когда же Арамис, а вслед за ним Семирамида
удрали с террасы. Теперь профессор с Горацием с трудом продирались сквозь
толпу навстречу Адриану.
Сотни людей напирали на эстраду, с любопытством следя за ходом событий.
Глухо загудел продавленный кем-то барабан, покатились медные тарелки. Держа
инструменты над головами, музыканты удирали прочь. Прожекторы перестали
мигать и светились теперь ярко-красным светом.
Капитан поставил Адриана на землю и крикнув: "Следуйте за мной!" --
стал пробивать дорогу локтями. С каждой минутой это становилось все трудное,
к Адриану и Семирамиде тянулись десятки рук.
Вдруг позади раздался грохот -- эстрада, не выдержав напора,
обвалилась. Часть публики бросилась обратно, к эстраде, и капитан вздохнул
свободнее. Еще несколько сильных рывков, и все пятеро вырвались из толпы.
Кто-то попробовал было их догнать, но тут погас свет, и преследователи
вскоре отстали.
Лишь на склоне Седой горы наша пятерка сделала первый привал. От
усталости никто не мог вымолвить ни слова. И только Адриан тихонько шепнул:
-- Пумпа...
-- Вот он, твой мишка, держи его, пророк Хандраскука. -- Семирамида
протянула ему Пумпу. -- И в другой раз не лезь в такие дела. Он-то чем
виноват?
-- Пумпа у тебя? -- Адриан поглядел на Семирамиду с изумлением. -- Как
же ты?..
-- "Как, как"... -- разозлилась Семирамида. -- Из-за твоего Пумпы я
этому фраеру в смокинге откусила ногу... Ну, не откусила, но почти...
Адриан крепко обнял Семирамиду за шею, она прижалась к нему. А над ними
мирно поблескивали звезды. Тут они опять были видны.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ,
сверкающая искорками звезд, вселяет в нас
надежду, что, для того чтобы помочь патафчанам, не обязательно бить стекла,
заниматься пророчествами, нюхать цветы или звенеть бубенцами

Они снова ходили в лес за брусникой, снова строили у ручья запруды. Но
Семирамида была сама не своя: Адриан делал все как-то неохотно, Только
потому, что она его об этом просила. Чаще всего он сидел на солнышке, обняв
коленки руками, и молчал. Сорвет травинку, надкусит, целый час нюхает
цветок, поковыряет палочкой землю. И все.
-- Может, ты скажешь, что на этот раз придумал? Или никому ни слова,
даже мне?
Адриан медленно поднял голову.
-- Не бойся, я ничего не собираюсь придумывать. И вообще больше не буду
этим заниматься.
-- Но ведь ты же хочешь что-то сделать? Ты ведь сам говорил: нельзя
смотреть на патафское свинство спокойно.
-- Ну а теперь я успокоился. И ничего не собираюсь делать. Вообще
ничего -- понимаешь? Буду сидеть и нюхать цветочки.
-- Совсем-совсем ничего?
-- Ну, не совсем. Буду нюхать цветы. Это тоже дело. И ничуть не хуже,
чем биться из-за денег. Или, знаешь что, куплю бубенцы. Прицеплю к штанам, к
куртке, пусть звенят. Здорово, правда?
-- А как же патафчане?
-- Но ведь они все непременно хотят сначала сойти с ума, а потом
умереть. Им ничем не поможешь. Пусть сходят с ума, пусть умирают, ну а я,
если уж так получится, умру вместе с ними, и никаких проблем.
-- "Умру, умру"... Вот я тебе сейчас ка-ак двину, увидишь тогда... Тоже
мне герой -- будет нюхать цветочки, звенеть бубенцами и погибать...
Адриан внимательно взглянул на Семирамиду.
-- Ну что пристала? Вечно ты злишься. Хочу разбить вдребезги все, что
делает из людей ходячие карманы, -- плохо. Хочу их любить и сказать им
что-то -- тоже плохо. Ничего не хочу -- опять плохо.
-- А знаешь, это, пожалуй, хуже всего.
Адриан пожал плечами.
-- Ну и чего же ты от меня хочешь? Чтобы я спекулировал мормулами,
покупал тюнеры Хи-Фи, выворачивался наизнанку, чтобы раздобыть
"кадавер-люкс"?
-- Не хочу, не хочу я этого!
-- Ну и чего ты хочешь?
-- Я хочу, чтобы ты... чтобы ты меня любил... хоть чуточку, -- сказала
Семирамида, разревелась и убежала.
Адриан долго смотрел ей вслед, а потом встал и пошел ее искать. Вечером
у истоков ручья кто-то зажег небольшой костер. Профессор и Арамис, о чем-то
увлеченно беседуя, пилили возле дома дрова. А потому маэстро Гораций пошел
один -- взглянуть, что делают дети. Так почему-то ему хотелось их назвать --
"мои дети". Он пошел вверх но течению и увидел их уже издали, они сидели у
огня, прижавшись друг к другу, и Адриан касался пальцами волос Семирамиды.
Маэстро Гораций, увидев это, громко закашлял, а потом стал напевать какую-то
мелодию. Дети взглянули в его сторону, но не двинулись с места. "Раньше
такого не бывало", подумал маэстро Гораций, и еще он подумал, что прежде
взрослый, да к тому же еще и наставник, увидев такое, должен был бы громко
отчитать детей или же срочно организовать какую-нибудь веселую игру, чтобы
они больше не сидели в обнимку. Как говорится, "где это видано, чтобы...".
Ну а маэстро Гораций увидел и убедился в том, что увиденное им прекрасно.
Адриан улыбнулся и сказал:
-- Хорошо, что вы пришли. Расскажите нам что-нибудь, ладно?
И маэстро Гораций начал рассказывать о том, что он сейчас вспомнил, --
как было раньше. Чего только детям не запрещали! О том, как их по каждому
поводу лупили -- линейкой, ремнем, розгой. И все к этому привыкли. О том,
что мальчик и девочка не могли вдвоем без взрослых выйти на прогулку. Это
было не принято и считалось "неприличным". И о том, что если взрослая
девушка рожала ребенка, а мужа у нее не было, то все ее попрекали, называли
"бесстыжей", а малыша -- "подкидышем", почему-то считалось, что он хуже
других детей.
И еще о многих таких нелепостях рассказывал маэстро Гораций и о том,
что многие люди верили в их разумность и мало было таких, кто отважился бы
сказать правду.
-- Но все же такие люди были. Настойчивые, терпеливые. И еще они, как
говорит профессор, способны были самостоятельно и логично мыслить и в конце
концов сумели объяснить другим, до чего нелепы эти нелепости. И люди это
поняли, разумеется, не все.
-- Многое можно изменить, -- говорил маэстро Гораций. -- И для этого
прежде всего необходимы две вещи: терпение и упорство. Главное, не впадать в
отчаяние. Один раз не получится, надо все начать снова, попробовать
действовать по-другому.
-- А как же вы?
Маэстро Гораций опустил голову п. помолчав немного, сказал:
-- Да, это правда. Я сдался. Может, потому, что чувствовал себя
одиноким? Но сейчас я думаю о другом -- куда вернуться и за какое дело
взяться. Потому что нельзя забывать и вот о чем -- если хочешь что-то
изменить, не берись за дело в одиночку. Нужно, чтобы был еще кто-то, кто
тоже хочет таких же перемен.
-- А что вы собираетесь делать?
-- Профессор Трикс как-то говорил, что у меня есть способность просто
рассказывать о сложном. И я подумал, что мог бы пересказать умные и трудные
книги профессора заново, чтобы их могли прочесть все люди. И взрослые, и
невзрослые... Не забывая о научном мышлении... Но кажется, я тут с вами
заговорился. Быть может, вам это вовсе не интересно?
Адриан схватил его за руку:
-- Нет, нет. Говорите.
Костер постепенно угасал, а они сидели рядом и держались за руки.
-- С нами никто так не разговаривает. "Иди поиграй!", "Выучила уроки?",
"Что там у вас в школе?", "Опять брюки испачкала?". И все. Ну еще: "Что тебе
купить на именины?"
-- Как раз с вами и надо говорить обо всем на свете, -- задумчиво
произнес маэстро Гораций. -- Со взрослыми зачастую уже слишком поздно: они
слишком давно усвоили свои уроки.
Позади послышался какой-то шорох.
-- Дедушка пришел, -- сказала Семирамида.
-- Я принес плед, вы замерзли, наверное, -- сказал профессор и накинул
его детям на плечи.
Адриан заботливо укутал Семирамиду.
-- Пророка Хандраскуки больше нет, -- сказал он, глядя на знаменитый
серый плед. -- Только вы не смейтесь надо мной, ладно?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ,
в которой грустные мысли о предстоящей разлуке
сменяются надеждой на новую встречу, а таинственный боковой карман не менее
таинственного рюкзака в очередной раз вызывает всеобщее восхищение

Газеты сообщали о странных событиях в Подпикле, -- должно быть, полиция
снова принялась за поиски.
Аурометр перегорел, его нужно было починить. Без него все научные опыты
прекратились. У Семирамиды через несколько дней начинался учебный год. У
Адриана тоже. Из этого следовало, что второе путешествие профессора Трикса
подходило к концу.
Теперь наша пятерка направлялась в сторону границы, хотя и подошло
время, им очень не хотелось расставаться. Друзья шли медленно. Адриан с
маэстро Горацием тоже собирались покинуть Немые горы и вернуться домой.
Всем было как-то не по себе -- неуютно и тоскливо.
-- Пожалуй, из всех моих научных путешествий это самое удачное, --
заметил профессор. -- Я всегда путешествовал один и в общем-то был доволен.
А теперь вижу, как это хорошо, когда в трудном пути у тебя есть друзья.
-- Наверно, все мы в этом убедились, -- сказал маэстро Гораций и
закашлялся, а потом вынул носовой платок.
Арамис подумал, что и для него многое изменилось: прежде он был
разведчиком Брр-27, великолепным, четким, и только. Выполнял приказы, не
слишком вдумываясь в их суть. И не было у него никого, с кем бы он мог
поговорить по душам и о ком мог бы сказать: "Этого человека я очень люблю,
он для меня много значит". А теперь у него было четверо близких людей. И
чувствовал он себя не просто агентом Брр-27, а чем-то гораздо большим.
Так он подумал, но ничего не сказал, потому что его всегда учили
действовать -- молниеносно и без колебаний, -- но говорить прочувствованные
слова никто не учил.
-- Попробуй только мне не написать, -- сказала террористу Семирамида и
всхлипнула.
-- Сказал, что буду, значит буду. И знаешь что?.. Вот, держи. Пусть он
едет за границу, поучится вашему языку, я ведь не успел. А ты о нем заботься
и не забывай. Через год вернетесь вместе.
И Пумпа проследовал в Семирамидин рюкзак, а она разревелась.
Профессор посмотрел на нее озабочено.
-- Странно. Раньше она никогда не плакала. Казалось, ничем ее не
проймешь, а теперь такая впечатлительная, ранимая.
-- Вас это удивляет? -- спросил маэстро Гораций.
-- Да, конечно... Значит, мы договорились: на будущей неделе я пришлю
первую партию книжек и вы сразу же беретесь за работу.
-- Разумеется.
-- И пожалуйста, не кашляйте больше.
-- Ну такое, конечно, может случиться, если я простужусь. Но это совсем
другой кашель, он быстро проходит. А прежний не вернется.
-- И еще... непременно позаботьтесь об этом мальчике. Это очень славный
человечек, но нельзя, чтобы он оставался один.
-- Я знаю об этом, -- тихо сказал маэстро Гораций.
Граница была уже близко. Семирамида спрятала очки и надела юбку,
профессор, сбривший бороду, был совсем не похож на пожилого, солидного
ученого.
Теперь они могли спокойно идти по тропинке до пограничного пункта.
Только капитан, который выглядел в полном соответствии с указанными в
паспорте приметами и к тому же нес за спиной рюкзак с необычным боковым
карманом, сказал, что скоро их догонит, и тотчас же испарился.
-- Теперь мы имеем неплохое представление об этой стране, знаем, чего
можно ждать, -- сказал профессор. -- И нам не придется больше ни прятаться,
ни выдавать себя за кого-то другого. В следующий раз мы приедем сюда
совершенно легально и, надеюсь, не доставим бедным патафчанам столько
хлопот.
-- А когда мы сюда приедем, дедушка, когда?
-- Хотелось бы приехать как можно скорее, но, наверное, придется
дождаться твоих каникул. Знаешь... гм... как бы это тебе сказать. Я
предпочел бы ехать не один, а с тобой. Боже мой, что ты делаешь, чуть с ног
меня не сбила! Даже очки с носа слетели...
-- А капитан?
-- Видишь ли, характер его деятельности исключает официальную
командировку. Но может быть, ему дадут отпуск, а я бы тогда договорился.
Гм... Надо обсудить это поподробнее, Капитан в высшей степени порядочный
человек.
Они все шли и шли, спускаясь вниз, и почти не заметили, как миновали
мостик с полосатым шлагбаумом. Патафский пограничник посмотрел на них
внимательно, проверил документы, вернул и молча залез в свою будку.
Пограничник на их стороне отдал честь, улыбнулся, сделал знак рукой --
идите.
В пограничной деревушке на остановке стоял автобус. Он успел
запылиться, а потом долго ехал под дождем, он и теперь был весь в грязи, на
стеклах -- полосы и подтеки. У остановки, на скамеечке, сидели люди --
человек десять -- пятнадцать. Какая-то девушка сказала:
-- А ну-ка, давайте вымоем наш драндулет, приятнее ехать будет...
И через несколько минут мужчины и женщины, старики и старушки
надраивали автобус с таким рвением, будто это был их собственный автомобиль.
Для такого случая на конечной остановке, в особом шкафчике, всегда хранились
щетки, ведра и тряпки. Здесь это было принято.
-- Ну, теперь я знаю, мы дома, -- сказала Семирамида. -- В Патафии даже
представить такое трудно, правда, дедушка?
-- Да, -- задумчиво ответил профессор. -- Но знаешь... патафчане
сделали свое черное дело, они меня все же заразили: на минуту мне вдруг
показалось странным, с какой это стати люди бесплатно моют автобус... И
видишь, я даже не помогал, стоял в стороне...
-- Билетики, пожалуйста, сейчас поедем! -- воскликнул водитель. Люди
стали подходить к кассе. Собственно говоря, это был самый обычный столик с
названиями остановок, а на нем поднос с деньгами. В кассире нужды не было.
Пассажиры сами покупали билеты, оставляли деньги, брали сдачу.
-- И это тоже как-то странно, правда, дед?
-- Да... Можно так одичать, что самые нормальные вещи покажутся
странными, -- прошептал профессор и задумался.
-- Все на местах? Поехали! -- объявил водитель.
Автобус медленно выехал на шоссе.
-- Капитан обещался нас догнать, -- сказал профессор, -- не успел,
должно быть.
-- Раз сказал, что догонит, значит -- догонит, -- возразила Семирамида.
-- Ого, кажется, это он.
Пассажиры выглядывали в окна, приседали, задирали головы, что-то
показывали друг другу.
-- Самолет?! Птица?! Планер, только какой-то чудной! Нет, это
дельтаплан. Дельтаплан!
Оранжевый треугольник в небе все приближался.
-- Дельтаплан? С такой скоростью? -- удивлялись люди.
-- Наверное, дядя Арамис пустил в ход свой последний термос, --
тихонько сказала Семирамида. -- У него ведь их было три.
-- И он может летать на дельтаплане? -- удивился профессор.
-- Он все может, дедушка.
Дельтаплан с большой скоростью промчался мимо, чуть не задев за
верхушки деревьев, и приземлился примерно в пятистах метрах от шоссе, на
лугу.
Когда автобус подкатил к остановке, капитан был уже там, дожидался их
как ни в чем не бывало с оранжевым свертком в руках.
-- Хорошо, но откуда у него дельтаплан? -- недоумевал профессор.
-- Как откуда? -- пожала плечами Семирамида. -- Ясное дело, из бокового
кармана рюкзака.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ,
в которой все уже разъехались по домам, а на остановке
остались двое: тот, кто написал эту книгу, и тот, кто ее прочел

Капитан сел в автобус. Автобус двинулся дальше. А на остановке остался
человек с большим блокнотом в руке, он стоял и смотрел вслед отъезжающим.
Поднял руку, хотел что-то крикнуть, но не решился. А когда автобус скрылся
за поворотом, человек сел на лавочку и открыл тетрадь. Всю исписанную
неразборчивым почерком и к тому же забрызганную чернилами. Запись в тетради
кончалась такими словами: "Как откуда? -- пожала плечами Семирамида. --
Ясное дело, из бокового кармана рюкзака".
Это я записал ее слова. А теперь все трое уехали на автобусе, а я
остался здесь на остановке. За это время, пока я был с ними и записывал их
приключения, и успел к ним привыкнуть и полюбил их. Разумеется, они ничего
не знали о моем присутствии. Но я остался не один, со мною Ты, мой читатель.
Знаешь, когда я что-нибудь пишу, мне ужасно жалко, что я не вижу, как Ты это
читаешь, не слышу, что Ты об этом говоришь. Мне Тебя очень не хватает. Ведь
я пишу не просто так, ради одного только удовольствия, которое получаю от
этого занятия. Я пытаюсь рассказать Тебе о вещах трудных и сложных. Но не
знаю, кто Ты, как Ты выглядишь. И все же я попробую угадать, что Ты думаешь.
Может, Ты хочешь, как террорист у маэстро Горация, спросить у меня: "Что
здесь сказка, а что правда? Что "подсмотрено" и взято из жизни, а что
придумано?"
Наверное, Ты понимаешь, что мы живем не в Патафии. Патафчане в своей
стране не разрешили бы напечатать такую книжку. Да и нет страны, где все
люди были бы такими, все, кроме дедушки-точильщика, старого учителя и
мальчика-террориста.
Но патафчане существуют на самом деле, и их опасная болезнь тоже.
Только не в какой-то одной стране, они есть повсюду. Они среди нас. Ты
встречаешься с ними каждый день.
А чтобы лучше было видно, чем они отличаются от других людей, мне
пришлось, быть может несколько искусственно, поместить их в одну,
вымышленную страну и показать, что будет твориться в государстве, если в нем
окажутся одни сплошные монетоманы и валютоманьяки. Нет, мы живем не в
Патафии. Но патафчан и у нас хватает. Если же мы примиримся с этим, то не
исключено, что к сами окажемся жителями такой вот Патафии.
И еще я слышу, как Ты спрашиваешь:
-- Почему у книжки нет конца? Уехали, и все? А в Патафии все осталось
по-старому? Неужели нельзя было придумать какое-нибудь чудесное средство,
чтобы излечить патафчан от купюротафии -- как называли эту болезнь
представители хицбургской школы? Скажем, достать из бокового кармана рюкзака
чудодейственное лекарство, и тогда у книжки был бы какой-то, и даже весьма
благополучный, конец.
Но нет. Не следует обольщаться. Волшебный боковой карман не менее
волшебного рюкзака не спасет положения. Оглянись вокруг. Эта история не
закончена. А продолжение... От кого оно зависит?
Увы... Чтобы честно ответить на этот вопрос, надо заглянуть и зеркало,
и тогда, быть может, кое-что и прояснится. Коли, конечно, говорить о
подлинной истории, о той, действие которой происходит в жизни, а не только в
моей тетради...
Сейчас я закрою свою тетрадь, в которой своим неразборчивым почерком
(писать одновременно и быстро и красиво я ни умею) исписал столько страниц.
А Ты закроешь книгу.
Но кто знает, может быть, мы где-то еще и встретимся. Мир ведь не так
уж и велик. Иногда мне кажется, что он уместился бы у меня на ладони.
Популярность: 1, Last-modified: Sun, 17 Feb 2008 19:43:06 GmT