---------------------------------------------------------------
       Данное  художественное  произведение  распространяется в
электронной  форме  на  некоммерческой   основе   при   условии
сохранения   целостности   и   неизменности   текста,   включая
сохранение   настоящего   уведомления.    Любое    коммерческое
использование  настоящего  текста без ведома и прямого согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.

     По    вопросам    коммерческого    использования   данного
произведения обращайтесь непосредственно к переводчику:
      Сергей Борисович Ильин, Email: [email protected]
---------------------------------------------------------------
 © Copyright Terence Hanbuty White "The Master", 1957
 © Copyright Сергей Ильин, перевод, 1993
-------------------------------------------------------------

                       Роман с приключениями

                Перевод с английского Сергея Ильина

                         Счастливой памяти Т.

---------------------------------------------------------------

               ГОНЗАЛО:       Устроил бы я в этом государстве
                              Иначе все, чем принято у нас...
               ....................................................
                              Никто над ним
                              Не властвовал бы...

               СЕБАСТЬЯН:     Вот тебе и раз,
                              Ведь  начал он с того, что  он  -
                              властитель!

               АНТОНИО:       В конце он позабыл уже начало.


                                                      "Буря"







   Стоял  обжигающий  июльский  день,  и  казалось,  будто море
вскипает, как лимонад в нагретых бутылках.
   Близнецы в одних брюках с лямками ничком лежали  на  горячем
камне.  Никки,  жмурясь,  разглядывал  звездочки или сверкающие
булавочные острия, рассыпанные солнцем по камню в  трех  дюймах
от  его  носа.  Если  он не напрягал глаз и не старался держать
пятнышки света в фокусе, они начинали медленно сплывать  влево.
Джуди играла обломком яичной скорлупки, наслаждаясь его тонкой,
округлой и хрупкой гладкостью.
   Небо,  не  мигая, смотрело на них, - оно-то не мигало, а вот
смотреть на него, не мигая, было невозможно, - и в  его  синеве
дюжинами  кружились  морские  птицы,  словно  взметенные вихрем
снежные хлопья.  Пролетая  между  человеком  и  солнцем,  птицы
коричневели,   потом   чернели,   и   крылья   их   приобретали
прозрачность.
   Примерно в двадцати футах от близнецов  сидел  на  скошенном
выступе их отец с мистером Пьерпойнтом.
   Они   сидели,   повернувшись   к   детям  спиной  и  уплетая
бутерброды.
   На мистере Пьерпойнте была цветастая  рубашка  с  танцующими
лиловыми   и   зелеными   индонезийками.   Герцога  же  облекал
цельнокроеный комбинезон, вроде того, что нашивал  сэр  Уинстон
Черчилль,   только   этот   был   изготовлен  из  очень  тонкой
непромокаемой хлопковой ткани. У Герцога имелась теория  насчет
пористых  материалов.  Голову  его  покрывала клеенчатая шляпа,
совсем  как  у  мужчины  в  рекламе   "Шотландской   Эмульсии".
Настроение у обоих было приподнятое.
   - Дорогой  сэр,  -  говорил Герцог, - сознаете ли вы, что до
сего дня ни единая нога человеческая не ступала  на  этот  утес
посреди винноцветного моря?
   - Как-как?
   - Мы первые люди, высадившиеся на этом острове.
   - Право  же,  Герцог,  -  отвечал  мистер Пьерпойнт, - я сам
читал в одной книжке, что Святой  Брендан,  прежде  чем  поплыл
открывать  Соединенные  Штаты,  как раз здесь и высаживался. Он
тогда  плавал  на  мельничном  жернове  и  назвал   эту   скалу
Брандионом.
   - Да знаю, голубчик, знаю. Однако...
   - И еще там говорилось...
   Близнецы перестали прислушиваться.
   Джуди отложила скорлупку и сказала:
   - А все-таки, Никки, мне как-то не по себе.
   - Отчего?
   - Оттого, что мы Первые Люди На Этом Острове.
   - Готов   поспорить,  что  ничего  мы  не  первые.  Ты  хоть
последнюю войну возьми. Тут столько самолетов пролетало, - уж в
этом-то я, во всяком случае,  уверен.  Папина  осведомленность,
как  обычно,  заканчивается  тысяча  восемьсот девяносто шестым
годом.
   - Никки!
   - Ну, а что я могу поделать? И как  это,  интересно,  Святой
Брендан плавал на мельничном жернове?
   - Это такой поэтический образ. Или религиозный.
   Никки издал один из звуков, перенятых им у матросов.
   Остров,  на  котором  они  загорали,  носил  название "скала
Роколл", - его иногда поминают в прогнозах  погоды.  Это  такой
гранитный  утес  размером  с  большой  дом  - футов семьдесят в
высоту  -  выступающий  из   огромной,   укачливой,   пустынной
Атлантики примерно в двухстах птидести милях к северо-западу от
ближайшего из мысов Ирландии.
   Когда-то он составлял, - вполне вероятно, - часть Атлантиды,
пока весь этот материк не ушел под воду.
   Остров  окружает  пучина,  уходящая  вниз на тысячу с лишком
отметок  лота.  Этот  каменный  клык,  атакуемый  бурунами,   -
единственная крупица тверди, встающая из воды между Британией и
Америкой.   Здесь   истинная  обитель  солнца,  водной  пыли  и
одиночества.
   Высаживались на остров немногие, это  верно.  Прежде  всего,
уединенность делает его труднодостижимым для мореплавателей. Ну
и  затем,  высадиться  на  него  -  дело  нелегкое  по  причине
отвесности его стен, о которые нередко хлещет волна.
   Если не считать легендарного Святого Брендана, остров Роколл
упоминается в истории всего несколько раз. Однажды  ясным  днем
его  заметил  Фробишер.  В то время утес покрывали деревья, так
что он, надо думать,  был  повыше  и  покрупнее.  В  1810  году
капитан  Холл, командовавший фрегатом его величества "Эндимион"
увидел на верхушке скалы белые  пятна  птичьего  помета  и,  по
ошибке  приняв  ее  за  белоснежный топсель, пустился в погоню.
Посланный им  в  исследовательских  целях  десант  был  отрезан
внезапно  павшим  туманом.  (Туманы  -  вот  еще  одна причина,
затруднявшая отыскание Роколла. В те дни проплыть 250  миль  и,
пользуясь  только  показаниями компаса, попасть в пятнышко суши
высотою всего в семьдесят футов было непросто.)
   Затем была еще бригантина "Елена", в 1824 году разбившаяся о
далеко выдающийся риф. Его еще и поныне называют "рифом Елены".
Странно, однако, что  корабль  угораздило  столкнуться  посреди
пустынной Атлантики с камнем, не превосходящим размерами самого
корабля.  Это  все  равно,  что  двум  мухам, ползущим с разных
концов бального зала, стукнуться лбами.
   В 1862 году сюда был  послан  на  шлюпке  боцман  с  корабля
"Дикобраз",  также  принадлежащего флоту ее величества; команда
шлюпки имела задание произвести обмеры острова. Море, когда они
приблизились к  острову,  было  неспокойным,  так  что  высадка
оказалась  невозможной.  Впрочем,  пока  шлюпку  мотало вверх и
вниз, боцман изловчился отколоть кусок скалы. Отбил его  ручным
лотом.  Этот  кусок  привезли  в  Англию.  Сейчас он хранится в
Британском Музее.
   В 1896-м, - именно эту дату и упомянул Никки,  -  Ирландская
королевская  академия  организовала  экспедицию,  имевшую целью
высадиться на острове. Экспедиция  предприняла  две  попытки  с
двухнедельным  интервалом,  но  обе  оказались  отбиты  морским
прибоем, высоким, как Гималаи.
   С  той  поры  островок  навестило  (в  1921-м)   французское
исследовательское  судно,  и французы тоже, не сумев произвести
высадку, отломали кусочек, а в 1948-м вокруг утеса  проплыл  на
шлюпке  мистер  М.Т.  Бизони с приписанного к Флитвуду траулера
"Балби".  И  этот  ухитрился  отщипнуть  от  острова   какую-то
малость.
   Как   известно,   Великобритания   аннексировала  Роколл  18
сентября 1955 года, сопроводив это деяние салютом  из  двадцати
одного   орудия.  Аннексия  вполне  могла  явиться  результатом
событий, о которых я собираюсь вам рассказать.

   Причина,  по  которой  сюда  приплыли  мистер  Пьерпойнт   с
Герцогом,  сводилась  к  тому,  что  это  давало им возможность
рассказывать впоследствии,  как  они  побывали  в  столь  редко
посещаемом и труднодоступном месте.
   Одного   человека   спросили   как-то,   почему  он  пытался
взобраться на Эверест, и человек этот ответил: "Потому  что  он
там стоит".
   Шкипер  мистера  Пьерпойнта  точно проложил курс на скалу, а
высадились они на  нее  по  чистому  везению,  воспользовавшись
гарпунной пушкой, чтобы забросить на остров веревку.
   Ну, и с погодой им повезло.
   Невдалеке  от  берега  медленно  кружила под солнцем большая
желтотрубая  яхта,  очертаниями  напоминавшая  клипер  (у   нее
имелось  подобие бушприта), - шкипер опасался рифов. Можно было
разглядеть Герцогиню, сидевшую на открытой палубе  под  красной
парасолем  и  читавшую  книгу  о хиромантии, и ее свернувшегося
рядышком крошечного отсюда ирландского сеттера Шерри, островами
не интересовавшегося. У подножия утеса, с западной его стороны,
на тяжко дышащей  груди  океана,  словно  лифт,  поднималась  и
опускалась  шлюпка.  Потревоженные птицы кружили над островом в
слепящем эфире. Кое-кто  уверяет,  что  видел  на  Роколле  или
вблизи  от  него  гагарок,  тупиков,  олуш,  моевок,  чистиков,
глупышей, поморников двух разновидностей, малых буревестников и
даже буревестников больших, тех что гнездятся в Южной Атлантике
на острове Неприступном. Сказать по правде, одно время  верили,
что  большой  буревестник  гнездится  и  на  Роколле,  но  это,
конечно, глупости. Никакие птицы на нем не гнездятся.
   При том, что ветер "проходит" сюда  по  океану  -  от  самой
Америки  -  тысячи  миль,  волны в этих местах во время больших
штормов  достигают  высоты  шестидесяти  футов,  от  гребня  до
котловины.  Прибой  же,  - когда волна встречает препятствие, -
достает и на сотню футов. (Маяк  на  мысе  Даннет,  указывающий
пролив Пентленд-Ферт, - это примерно в тех же краях, - стоит на
обрыве  высотой  в  триста  футов, и тем не менее волны нередко
бьют  ему  стекла,  швыряясь  камнями.)  Такие  большие  шторма
случаются здесь четыре-пять раз в году. Какая же здравомыслящая
птица   станет   гнездиться   на   утесе,  который  торчит  над
поверхностью океана всего-то на семьдесят футов?
   Впрочем, птицы навещают этот остров и отдыхают на нем.
   Герцог,  намереваясь  переплюнуть  боцмана  с   "Дикобраза",
прихватил  с  собой  геологический молоток и теперь принялся за
работу.
   Стук молотка мешался с чуждыми уху криками чаек.
   Еще  одно  живое  существо  присутствовало  на  Роколле,   -
принадлежавшая  Джуди  беспородная  собачонка  по имени Шутька.
Шутькой ее назвали еще в щенячьем возрасте, потому  что  она  и
впрямь  походила  на шутку, да к тому же дурную. Она была столь
неуклюжа, что казалось, будто все лапы у нее  разной  длины.  У
Шутьки  имелся  длинный  хвост  и  космы, свисающие на глаза, -
вообще же шерсть у нее росла куда-то не в  ту  сторону,  как  у
гиены.  Она  смахивала  на  маленькую,  неопрятную,  деятельную
подметальщицу, родившуюся в мусорном  ящике.  Размером  она  не
превосходила  скайтерьера.  Джуди  любила  ее  больше  всего на
свете. В эту минуту Шутька где-то тявкала.
   - А куда подевалась Шутька?
   Из-за чаек им приходилось кричать.
   - Вниз пошла, вон туда.
   - Шутька!
   Дети посвистели, покричали, но все впустую, получив в  ответ
лишь  тявканье  и молчанье, - Шутька молчала, исследуя какую-то
находку, и тявкала, призывая на помощь.
   - Наверное, нашла что-нибудь.
   - Скорее всего, дохлую птицу.
   - Шутька!
   - Вот же зануда, - сказала  Джуди.  -  Небось  забралась  на
какойнибудь обрыв и спрыгнуть не может.
   Действительно,  с  юго-западной  стороны  Роколл  был  почти
отвесным, дети как раз на краю обрыва и лежали. Вернее сказать,
обрывов там было два, и шли они уступом, -  верхний  поднимался
над  нижним примерно на двадцать футов, а нижний торчал из воды
на пятьдесят. На круче хватало и зацепок, и подпорок для ног, -
во всяком случае, для детей, в  которых  весу  меньше,  чем  во
взрослых, а энергии больше.
   - Шутька!
   - Придется пойти посмотреть.
   - Да все с ней в порядке.
   - Но она же может свалиться.
   - Ой, ты только паники не поднимай.
   Близнецы  по-прежнему  лежали  ничком,  но  взглянув на них,
пожалуй, можно было понять, о чем  они  думают.  Джуди  думала:
"Никки  мужчина,  он  и  должен  идти,  потому  что это мужская
обязанность - все делать для женщин, кроме  стряпни".  А  Никки
думал: "Как бы там ни было, а это ее собака".
   - Вот сам пожалеешь, если она убьется.
   - Как же, жди.
   - Никки!
   - Да и с чего это она убьется-то.
   - С того, что там опасное место.
   - Ну так пойди сама и найди ее.
   - Это ты должен пойти.
   - Почему это я должен?
   - Потому.
   Вообще говоря, ответить на этот вопрос было нечего, ибо всем
было известно, что Шутька - собака Джуди.
   На  некоторое время наступило обиженное молчание, нарушаемое
лишь визгливыми, как у механической  пилы,  криками  олушей  да
стуком  молотка.  В  отдалении  одна  из  олуш, патрулировавших
прибрежные  воды,  засекла  подводную  рыбу,  на  миг  повисла,
застопорив  крылья,  и  пала  вниз,  словно лот, словно молния,
словно глубоководная бомба. Она вошла в море  отвесно,  и  вода
чмокнула,  почти  неохотно  выбросив  в искрящийся воздух белый
фонтанчик. Можно было медленно сосчитать до четырех,  пока  над
поверхностью  не  показалась  темная  голова и не встряхнулась,
сглатывая рыбу. Вся остальная эскадрилья, получив сигнал, - ибо
явно  пришел  косяк,  -  уже  слетелась  туда  же  и  принялась
пикировать, чмок, чмок, чмок. Замечательные ныряльщики!
   Джуди с жалобным видом встала ("женских дел не переделаешь")
и принялась  нащупывать  путь  среди  острых  выступов  обрыва.
Вскоре она обогнула его изгиб и скрылась из глаз.
   - Никки!
   Тонкий голос еле слышался за птичьими криками.
   - Что?
   - Иди сюда.
   - Зачем?
   - Да иди же, пожалуйста.
   - Ну ладно, ладно.
   Он машинально прибегнул к  ворчливому  тону,  но  вскочил  с
охотой,  потому  что,  сказать  по  правде, ему с самого начала
хотелось пойти посмотреть, в чем там дело. Только он об этом не
знал.
   - Что такое?
   - Иди, взгляни.
   Прямо под выступом или полкой на  отвесной  круче,  Джуди  с
Шутькой,  не  очень надежно утвердившись на другой естественной
полке, а то и тропе, разглядывали нечто, помещавшееся прямо под
их носами. Носы почти  соединялись,  словно  у  пары  сеттеров,
причем  Шутька,  державшая голову несколько набок, задрала одно
ухо.
   Никки подобрался к ним по гранитной круче, выпуклостью скалы
отделив себя от отца. Стук молотка замер.  Даже  птичьи  крики,
казалось,  затихли.  Теперь детей и с яхты не было ни видно, ни
слышно.
   - Ну, что тут у вас такое?
   - Да замолчи же ты, Шутька. Не тявкай.
   Выступ был достаточно широк, чтобы на  нем  стоять,  поэтому
Джуди  взяла  вырывающуюся  собаку  на руки и пальцами сжала ей
челюсти. Шутька была вне себя.
   - Тут что-то странное.
   - Где?
   - Шутька!
   Никки, профессионально опустившись на колени  -  как  обычно
поступают   мужчины,   когда   их  зовут  прочистить  слив  или
разобраться, что такое случилось с кухонной плитой, -  осмотрел
поверхность  скалы  в  том  месте, где ее обнюхивала Шутька. Со
стороны казалось, что все трое стоят  на  клавиатуре  каменного
пианино. Перед ними, там, куда ставятся ноты, поднимался обрыв,
а за их спиной другой спадал к лежащим в море педалям.
   Правильнее  сказать, что все это больше походило на огромную
пианолу.  У  пианолы  за  подставкой  для  нот  имеется   такая
панелька, которую можно открыть и посмотреть, как, воспроизводя
музыку,  кружатся  на барабанах инструмента дырчатые ленты. Вот
прямо перед Никки и шли не то ровные прорези,  не  то  трещины,
проделанные  в  скальной породе с точностью, которая сделала бы
честь и столяру-краснодеревщику, - результат  походил  на  пару
гаражных дверей.
   Двери  или не двери, однако снаружи никто их не выравнивал и
не скоблил. Они были такими же грубыми и  бугристыми,  как  вся
остальная   поверхность   утеса.   Ни  ручек,  ни  запоров,  ни
каких-либо  приспособлений,  чтобы   их   открывать.   Даже   с
расстояния  в  несколько  шагов  заметить  трещины в скале было
невозможно. Словно великан острым ножом прорезал в  поверхности
скалы,  как  в  пироге,  математически  правильный  квадрат, но
вырезанного куска не вынул.
   - Ничего себе!
   - Шутька уверяет, что внутри кто-то есть.
   - Трещиной это быть не может, Джуди. Смотри, она ровно  идет
вверх, потом горизонтально, потом вниз. И видишь, этот разрез в
середине? Это наверняка что-то вроде дверей.
   - Но для чего?
   - Это  людских  рук  дело.  У  природы таких прямых линий не
получилось бы.
   Зачарованный сделанным открытием, он  провел  пальцем  вдоль
трещины.   Джуди,   соображавшую   вдвое  быстрее,  чем  Никки,
понемногу охватывал страх.
   - Пойдем, папе расскажем.
   - Нет, погоди минутку. Я хочу посмотреть.  Слушай,  если  бы
они  открывались  наружу,  на выступе были бы канавки, чтобы им
легче распахиваться. Они должны открываться внутрь. Подожди,  я
попробую нажать.
   Джуди  стояла,  боязливо  прижав  к  груди извивавшуюся всем
телом дворняжку; ей все это очень не нравилось.
   - Давай сначала за папой сходим.
   Но Никки старательно толкал утес.
   - Должно быть, заперты.
   - Может, они все  же  естественные,  -  с  надеждой  сказала
Джуди,  -  результат  землетрясения  или  еще  чего?  Ну,  там,
вулкана.
   - Дурында.
   - Но Никки...
   В этот миг одна из дверей сама собой растворилась,  величаво
и плавно, словно дверца тяжелого сейфа.
   Две  желтых  руки  с  длинными,  как у китайского мандарина,
ногтями высунулись из темного  каменного  нутра,  -  и  ласково
столкнули детей с обрыва.




   После  того,  как  Герцог  и  мистер Пьерпойнт обыскали весь
остров, ползая по скалам и криком призывая детей, они вернулись
за помощью на яхту. Яхта раз за разом оплывала вокруг  острова,
нацелив  бинокли  на каменные отвесы и море под ними. На остров
высадили поисковую партию, чтобы еще раз  обшарить  каждый  его
вершок.  Но глаза взрослых, даже усиленные биноклями, оказались
не так остры, как глаза детей, да и человеческому чутью было до
Шутькиного далеко. Никто не заметил трещин  в  скале.  В  конце
концов  поисковая  партия  возвратилась  с  обнаруженной в воде
красной соломенной шляпой Джуди.
   Пожалуй,   лучше   не   вдаваться   в   подробности    сцены
разыгравшейся на борту, - с Герцогиней, прямой и застывшей, как
статуя   (только  пальцы  ее  двигались  сами  собой,  раздирая
платок), и с несчастным Герцогом, съежившимся в каюте, глядя  в
пол   и   обхватив   руками  седую  голову.  Мистер  Пьерпойнт,
приходившийся  Герцогине  братом,  чувствовал  себя  не   лучше
прочих.
   Он говорил:
   - Фанни, это несчастный случай. Тебе не в чем себя винить.
   В  течение  двух  дней яхта обыскивала море, а затем уплыла.
Больше им ничего не осталось.

   Когда Джуди слетела с выступа, по-прежнему прижимая к  груди
Шутьку, обе они завизжали, причем в точности на одной ноте.
   Никки же крикнул:
   - Берегись!
   Вот это было странно. Потому что обращался он к себе самому.
   Он  увидел,  как  обрыв проносится мимо него, словно дорога,
уходящая под мчащий автомобиль, или, - если вернуться  опять  к
пианоле,  -  словно  прокручиваемая  вспять музыка ее барабанов
после нажатия кнопки обратной перемотки. Еще он увидел,  -  ибо
смотрел  он  во  все  стороны  сразу,  -  как близится зеленое,
искрящееся море с мелкой рябью на волнах покрупнее, и овальными
пятнами солнца прямо под ним,  как  оно  поднимается,  встречая
его,   разрастаясь,   увеличиваясь,   распахиваясь   и   норовя
поглотить. И наконец, услышав сокрушительный  свист  и  получив
хлесткий   удар   по  переносице  и  глазам,  он  стал  уходить
вниз-вниз-вниз в синевато-зеленую, соленую, давящую, удушающую,
оглушающую воду. Он повис  в  ней,  извиваясь,  словно  собака,
сдерживая  дыхание, не понимая в полуобмороке, где теперь верх,
где низ. Он был слишком занят, чтобы успеть подумать о  смерти.
В  глубоком  безмолвии  он  догадался,  в какой стороне верх, и
рванулся туда,  отчаянно  колотя  руками,  пыхтя  без  дыхания,
силясь пробиться, выжить.
   Легкие   его   разрывались.   Свет  понемногу  краснел.  Еще
чуть-чуть и ему  осталось  бы  только  вдохнуть  полной  грудью
соленую воду.
   И тут, хватая ртом воздух, все еще молотя руками, встряхивая
головой,  будто  мокрая  выдра, он выскочил под солнечный свет.
Лицо горело, как после грубого шлепка, а кожа под мышками и  на
груди,  там  где  ее  не  покрывала  планка пляжных брюк, стала
багровой и зудела. Он почти ничего не видел.
   В следующий миг рядом с ним вылетела из воды Джуди.
   Еще через миг появилась Шутька.
   Джуди с сердитым видом выпустила изо рта  фонтанчик  морской
воды и машинально подняла руку, чтобы пригладить мокрые волосы.
Шутька,  которая  с  ее  маленькой,  мокрой,  обтянутой  шкурой
мордочкой выглядела до странности похожей на  утонувшую  крысу,
решила, что самое безопасное и сухое место - это макушка Джуди.
Она  уперлась  передними  лапками  в  голову  девочки,  полезла
наверх,  и  обеих  с  плеском   накрыло   волной,   вблизи   от
спасительного берега.
   Когда они снова вынырнули, переплетясь, Джуди была вне себя.
   - Как ты могла!
   Кто-то  же  должен быть во всем виноват, вот Джуди и свалила
всю вину на Шутьку. Она неловко шлепнула собачонку и снова ушла
под воду.
   На поверхности они появились уже в лучшем расположении духа.
Беспорядочно  колотившая  лапами,  охваченная   ужасом   Шутька
тронула сердце Джуди. На этот раз она сняла испуганные лапки со
своих  плеч,  одной рукой придерживая собачье тельце и стараясь
больше под воду не уходить. Шутька  с  одичалым  выражением  на
мокрой  мордочке,  озиралась  налево, направо, снова налево, ей
казалось, что наступил один из вечеров ненавистного ей купания,
да еще и купания какогото сумасшедшего.
   Никки как раз собирался спросить: "Кто это сделал?", - когда
начались новые события.
   В море за их спинами послышались какие-то  шлепки,  по  всей
видимости  не связанные с тремя или четырьмя громкими хлопками,
донесшимися сверху. На  противоположной  стороне  обрыва  этого
шума никто услышать не мог.
   Никки,  сощурив  заплывшие  глаза,  глянул  вверх,  - там, в
пятидесяти  футах  над  его  головой,   виднелась   распахнутая
каменная  дверь. В проеме двери стоял Китаец, - самый настоящий
Китаец в шафранном халате  с  голубыми  драконами,  -  стоял  и
преспокойно стрелял в них из автоматического пистолета.
   Стрелял прямо в них!
   Никки  разгневался. Сначала тебя спихивают с обрыва, а потом
в тебя же еще и стреляют! Это же опасно. Самое занятное, что он
не испугался. Он думал: "Безобразие какое! Разве можно  так  со
мной поступать!"
   И тут, пока изукрашенный драконами человек еще палил, Шутька
скулила,  а Джуди пыталась понять, что там шлепает за спиной, в
отвесной  стене  -  прямо  перед  ними,  на   уровне   воды   -
растворилась вторая дверь, на сей раз маленькая, больше похожая
на окно, и в ней возник гигантский, угольно-черный негр.
   Джуди,  смотревшая  в  противоположную  сторону, бесстрастно
сообщила:
   - Никки, по-моему в нас чем-то кидаются.
   Негр нырнул, - великолепным, профессиональным нырком,  такую
же  кривую описывает вылетающий из воды лосось. В два гребка он
очутился за спиною у  Джуди  и  схватил  ее  за  волосы.  Джуди
открыла рот, - Шутька тоже, - и сразу же обе, с так и открытыми
ртами,  ушли  под  воду  в  третий  раз.  Уходя, они успели еще
вытаращить глаза.
   Негру хватило двух гребков больше, чтобы,  таща  на  буксире
добычу,  вернуться  к  проему  в  стене,  а  там  несколько пар
участливых рук втащили мокрые тела за порог. Арап развернулся в
воде  и  едва  не  столкнулся  с   Никки,   который,   загребая
по-собачьи,  поспешал  за  ним.  За время меньшее, чем уйдет на
рассказ об этом, мальчика также подняли внутрь, арап,  рассыпая
брызги,  последовал  за  ним,  и тяжелая дверь скользнула за их
спинами на свое место.
   Дети, с которых струилась вода,  стояли  на  кафельном  полу
освещенного электрическим светом коридора.
   У  Никки  порвалась  брючная  лямка,  а  у  Джуди лопнула по
внешнему шву одна  из  штанин.  Шутька  с  силой  встряхнулась,
стараясь  посильнее  обрызгать  ближайшего  из  сухих  людей, -
собаки всегда так делают, - и сказала:
   - Ну и хватит об этом.
   Никто не промолвил ни слова.
   Шестеро  мужчин  в  запятнанных   смазкой   хлопчатобумажных
рабочих  штанах  стояли,  молча  разглядывая  детей. Негр, лицо
которого сморщилось от улыбки,  кивал,  гукал  и  делал  руками
успокаивающие   движения,  словно  показывая,  что  тут  они  в
безопасности и все им рады. Дети с удивлением  обнаружили,  что
он,  несмотря на великолепное сложение, далеко не молод, густые
короткие волосы его побелели и стали как вата.  Сверкали  голые
электрические  лампочки, звучно капала с одежды детей вода, и в
спертом воздухе пахло какой-то механической смазкой.
   В конце  коридора  вздохнул  лифт,  звякнула  дверца,  и  по
коридору  к  ним неторопливо двинулся Китаец, так и державший в
руке пистолет. Никки заметил, что с указательного пальца правой
руки куда-то исчез длинный ноготь, должно быть и все они были у
Китайца накладными.
   Китаец негромко спросил у негра:
   - Зачем?
   После чего приблизился к Джуди, повернул ее лицом от себя  и
уткнул ствол пистолета чуть ниже ее затылка.
   Из   громкоговорителя,   -   видимо,   коридор  был  снабжен
трансляционной сетью, - послышался голос, сказавший небрежно  и
медленно:
   - Не потратишься, не спохватишься.
   Щелкнул тумблер усилителя.
   Китаец сунул пистолет в карман, пришитый снутри его рукава.
   Никки вырвало.
   Джуди сердито спросила Китайца:
   - Что это вы себе позволяете?




   Они  проснулись  в  комнате,  похожей  на больничную палату,
только без окон. Стены, пол и даже  потолок  устилал  такой  же
белый  глазурированный  кафель,  что и в коридоре. Кровати были
черные, металлические. Кроме их кроватей тут стояло еще  четыре
пустых,  аккуратно  застеленных  серыми одеялами. Имелась также
тележка с термометрами, бинтами и  сияющими  ножницами.  Ширмы.
Это  и в самом деле была больничная палата и даже с центральным
отоплением.
   Близнецы ощущали себя какими-то одурманенными.
   - Никки?
   - Что?
   - Ты проснулся?
   - Нет.
   - Пожалуйста, проснись.
   Он  недовольно  повернулся  на  другой   бок,   по-дельфиньи
всхрапнул и затем сказал совершенно нормальным голосом:
   - Ты как?
   - Есть хочется.
   - А у меня подбородок снизу ободран, - сказал Никки.
   Это стоило обдумать.
   - Я,  наверное,  вошел  в  воду ногами, вот она и ударила по
всему, что смотрит вниз, - в подмышки, под подбородок, под нос,
под веки, под...
   Он умолк, чтобы пошевелить  пальцами  ног  и  выяснить,  как
обстоит дело с подошвами, которые защищала обувь.
   - Но зачем все это?
   - Что зачем?
   - Зачем они нас спихнули?
   - Наверное, мы им мешали.
   - А зачем они нас тогда захватили?
   - Не знаю.
   - Ведь они же нас захватили, так, Никки?
   - Так.
   - Кто они такие?
   - Не знаю.
   Через некоторое время он спросил:
   - На тебе что-нибудь надето?
   Она заглянула под одеяло.
   - Да, что-то вроде ночной сорочки.
   И с довольным удивлением добавила:
   - С пояском.
   - А моя с карманами.
   - Моя тоже.
   - Что ж, и на том спасибо.
   Еще немного погодя Никки позвал:
   - Джуди?
   - Что?
   - Наверное, эти люди живут здесь?
   - Да.
   - Я думаю, они тут прячутся.
   - Да.
   - И они не хотели, чтобы мы про это узнали.
   - Не хотели.
   - Вот  они  и  столкнули  нас  вниз,  когда услыхали, как ты
говоришь, что надо позвать папу.
   - Ох, Никки!
   - Да нет, ты была совершенно права. Конечно, надо  было  его
позвать. Это я виноват, Джу, а не ты.
   - Ник!
   Он  удостаивал  ее  похвалы примерно два раза в год, так что
эта минута была  для  нее  сладостной,  даже  несмотря  на  все
свалившиеся на них напасти.
   - Китаец  сквозь дверь услышал твои слова. Они, должно быть,
подслушивали.
   - Тогда почему же негр нас спас?
   - Возможно...
   - И чем они в нас кидались?
   - Китаец стрелял в нас.
   - В нас?!
   - Ох, Джуди, все-таки ты дурында.
   Никки выпрыгнул из своей постели  и  присел  на  ее,  -  ему
захотелось обнять сестру, на близнецов порой такое находит.
   - Ты была такая смешная, все время ныряла.
   - Ничего смешного во мне нет.
   - Есть-есть.
   - А я говорю, нет.
   Приятно,  конечно, когда разговор идет исключительно о тебе,
что бы там ни болтал Никки, однако не все же сидеть в  обнимку,
были  дела  и  посерьезней.  Следовало разобраться в том, что с
ними случилось
   - А Голос ты слышала?
   - Да.
   - Я думаю, он у них главный.
   - Почему это?
   - Потому что когда он сказал то, что сказал, Китаец  тут  же
перестал делать то, что он собирался сделать.
   - А что он собирался сделать?
   - Голову тебе прострелить собирался.
   Тоненьким, дрожащим голосом Джуди сказала:
   - Вообще-то, я об этом знала.
   Дети примолкли, чувствуя себя очень несчастными.
   - Ну ладно, во всяком случае, он этого не сделал.
   - Нет.
   - А почему он сказал: "Не потратишься, не спохватишься"?
   - Это он про твою голову.
   Никки осенило вдруг истинное вдохновение, и он пояснил:
   - Голос имел в виду, что мы можем на что-то сгодиться.
   - На что?
   - Откуда  я  знаю? Он хотел сказать, что живые люди полезнее
мертвых.
   - Но для чего полезнее-то?
   - Ну, я думаю, для всего.
   Помолчали.
   - Ник?
   - Да?
   - Китаец у них второй по старшинству, и когда оказалось, что
их тайну вот-вот раскроют, он спихнул нас  с  обрыва,  надеясь,
что  мы  погибнем, а мы не погибли, вот он и пытался застрелить
нас в воде, а когда папа увидел  бы,  что  мы  исчезли,  он  бы
решил,  что  мы  сорвались,  а  когда  негр  нас  вытащил,  он,
наверное, сделал это сам, без  приказа,  и  Китаец  пришел  нас
прикончить, и тогда Голос остановил его, и поэтому мы здесь.
   - Похоже что так.
   - Но  что  же папа про нас подумает? - простонала она. - Где
он? Когда он за нами придет?
   Никки чувствовал себя еще паршивее, чем сестра, но он  обнял
ее рукой за плечи и сказал:
   - Придет, не бойся.
   Джуди вдруг подскочила в постели:
   - А Шутька где?
   В палате Шутьки не было.
   Лицо у Джуди стало совсем потерянное, она зарылась в подушку
и зарыдала.
   - Дверь заперта, Джуди.
   Рыдание.
   - Нас заперли здесь.
   Еще одно.
   - Они  держат  Шутьку  где-нибудь  внизу. Может, у них тут и
животные есть.
   - Шутька погибла.
   Никки вдруг побелел, как белеют костяшки стиснутых  кулаков,
и сказал:
   - Если Шутьку убили, я их всех тут прикончу.
   Он подскочил к двери и ударил по ней.
   И  в  бешенстве  произнес  самое  страшное  из известных ему
ругательств:
   - Гады, гады, гады!
   - Не сквернословь.
   - А вот буду. И все равно они не сделали этого.
   - Чего?
   - Шутька жива, -  сказал  он,  смерив  Джуди  таким  гневным
взглядом, будто она это отрицала.
   - Может быть и жива.
   - Ах, Шутька, Шутька!

   Несколько  времени  спустя, настроение у них изменилось, они
испытывали скорее любопытство, чем отчаяние.
   - Слушай, а кто же они, в конце концов, такие, эти люди?
   - Может быть, пираты?
   - Да откуда теперь возьмутся пираты, дурочка? Я,  во  всяком
случае, не думаю, что это пираты. А ты?
   - Ну, тогда гангстеры или контрабандисты.
   - Интересно,  какая  тут  может быть контрабанда, в середине
Атлантики?
   - Ладно, - покладисто сказала Джуди, - но все равно они  тут
чемто  незаконным занимаются. В конце концов, они расхаживают с
пистолетами и сбрасывают с обрыва людей, это как-то  не  похоже
на родительское собрание, верно?
   - А   может   они  инопланетяне  или  какие-нибудь  летающие
колдуны?
   - Да чушь это все.
   - Откуда ты знаешь?
   - Знаю.
   - Джуди у нас все знает.
   - Детские сказки - вся эта твоя научная фантастика.
   - Джуди все знает. Джуди...
   Они как раз намеревались поцапаться на эту тему, когда дверь
беззвучно  отворилась,   обнаружив   улыбающегося   мужчину   с
сервировочным столиком.
   Мужчина  был  загорел, лыс, и на округлом лице его светилась
очаровательная улыбка (зубы вставные).  Мелодичным  голосом  он
объявил:
   - Доброго утречка, детки. Как насчет ням-ням?
   Дети возмущенно уставились на него, ибо по их меркам "детки"
и "нямнм"  были  едва  ли  не хуже стреляющего Китайца. Если бы
этому мужчине да нацепить ватные  усы,  из  него  получился  бы
отличнейший  Санта Клаус. Голосок у него был, как у кукушки, но
вроде бы добрый.
   Светским тоном Джуди произнесла:
   - Заходите.
   Неестественность  его  голоса  заставила  и  ее  вести  себя
неестественно.
   - С добрым утром.
   - Доброго  утречка, голубки, - сказал он. - Доброго утречка,
милые крошки. Наилучшего утречка желает вам Бравый Бен Бакштаг.
   - Кто?
   - Кто как не я, детки, - так тут зовут старого Весельчагу.
   Никки решил опустить предисловия и требовательно спросил:
   - Где Шутька?
   - А не будет ли ваша честь так благолюбезна открыть мне, кто
она, эта Шутька, и где этой Шутьке положено быть?
   - Где наша собака?
   - О, это есть вопрос.
   Никки побелел и попросил:
   - Пожалуйста, ответьте мне немедленно, где она?
   - Ага! - сказал Бравый Бен Бакштаг или Весельчага,  или  кто
бы  он  ни  был. - А теперь, детки, послушайте-ка меня, старого
турка!  Что  мы  здесь  имеем?  Мы  имеем  тосты-посты,   столь
возбуждающие  юный аппетит, а на этом блюде - с правого борта -
яичница с беконом и со шкварками из наилучшей консервной банки.
Право, вы могли бы сказать, что такого и царь не едал, когда  у
нас  побывал,  и все это приготовил вам ласковый Бонио или Джек
Утешитель, как называют его сотрапезники.
   - Где Шутька?
   - А вот и мармеладик...
   - Наша собака...
   - Ах,  это  жестокий  вопрос,  -  ответил  ласковый   Бонио,
приобретший  вдруг  австралийский акцент, и кланяясь, и потирая
мягкие ручки,  кивая,  приседая  и  расточая  улыбки,  отступил
назад, в коридор.
   Дверь за собой он запер.

   - Скотина!
   - Может, ему не велели нам говорить?
   - А может, он и сам не хотел.
   - Если  кто-нибудь  убивает твою собаку, так он потом всегда
говорит, будто отдал или продал ее, или отослал в один  хороший
дом, вообще выдумывает какое-нибудь гнусное вранье в этом роде.
   - Не  стоит  об  этом, Джуди. Мы же не знаем, мертва она или
жива. Может быть, эти, в комбинезонах взяли ее к себе. Моряки и
всякие такие люди любят держать разных зверушек.  Я  вот  точно
знаю, что на лайнерах запрещается держать собаку в каюте, и она
живет   внизу,   у   мясника   какого-нибудь,   и   он  за  ней
присматривает.
   - Она там, наверное, мучается.
   - Если бы нам удалось  выбраться  из  палаты,  -  воскликнул
Никки.  - Поспорить готов, что яхта до сих пор здесь, и все нас
ищут. Они не ушли бы, не попытавшись нас  отыскать.  Должен  же
быть  какой-то  способ дать им знать о себе. Хоть бы окно здесь
было!
   - А как по-твоему, нельзя попытаться подкупить  этого  Бонио
или как его там?
   - Чем это, интересно?
   - Ну, мы могли бы пообещать, что папа ему заплатит.
   - Тогда  уж не папа, а дядя Пьерпойнт, у папы и денег-то нет
никаких.
   - Дядя Пьерпойнт мог бы заплатить ему долларами.  Доллары  в
Англии ценятся.
   - Пожалуй, стоит попробовать.
   - Давай ему скажем, что ты маркиз, вдруг это поможет.
   Немного погодя, он спросил:
   - Джу,  а кто его подкупать-то будет, ты? Я, вроде, не знаю,
как это делается.
   - Я.
   Она была беспринципна и не стеснялась в  выборе  средств,  а
Никки был как-никак лордом.
   - Надо предложить им выкуп за нас.
   - Похищенные!  -  аппетитно  выговорил  он.  -  Совсем как в
Чикаго. А иногда они еще убирают тебя, как опасного свидетеля.
   Однако попытка подкупа не увенчалась успехом. Когда  тот  же
добряк  снова принес им еду, он только улыбался, совершенно как
кошечка. Разговаривать с ними он не  пожелал.  Что  бы  они  ни
говорили  ему,  он  лишь улыбался и улыбался и вообще вел себя,
как последний мерзавец.
   Время  после  полудня  тянулось  долго  и  скучно,  и  детей
охватило  чувство,  будто их в наказание оставили в школе после
уроков. Они обшарили унылую, смертельно-белую  палату,  которая
могла  бы  показаться  более пригодной для обитания, если бы ее
выкрасили, ну, хоть в кремовый цвет, что ли, да уж если  на  то
пошло,  так  в  какой  угодно,  только  не в белый, - белый это
вообще не цвет. Джуди обратила внимание на то, как скруглены  в
ней  все  углы,  -  чтобы  легче  было  подметать, - а на Никки
произвела впечатление геометрическая точность, с  которой  была
уложена плитка.
   - А вот интересно, сколько комнат в этой скале?
   - В тот коридор их много выходило.
   - И лифт у них большой.
   - Чтобы все это соорудить нужны целые века.
   - Я  еще  мог  бы  понять,  -  добавил  Никки, - если бы они
понаделали тут пещер, взрывая скалу динамитом или еще  чем,  но
тогда  стены  были бы грубые, как в угольной шахте, а у них тут
все устроено совсем  как  в  общественной  уборной.  Тьфу!  Вот
именно  на  нее  и  похоже.  Так ведь чтобы столько нагородить,
нужны миллионы людей. Наверняка народу здесь больше, чем  мы  с
тобой видели.
   - Слушай, а может они тут что-нибудь производят, может быть,
у них  здесь  фабрика? Фальшивки какие-нибудь изготавливают или
опиум варят?
   - Уж тогда, скорее, атомные бомбы.
   - А это возможно?
   - Я думаю, нет. Чтобы делать атомные бомбы  нужны  богатства
целой страны. Вроде России.
   - Так они, может, и есть русские.
   - Пока мы тут никаких русских не видели.
   - А Бонио кто?
   - Притворяется   ирландцем,   но   по-моему,  он  совсем  не
ирландец, а ты как думаешь?
   - Он, вроде, с виду добрый.
   - Скотина он, вот он кто.
   - Ну, ты же не знаешь, скотина он или нет. В  конце  концов,
это он нам еду приносит.
   - Ай,  да  он  скорее всего стюард какой-нибудь. У него руки
сальные.
   - Каким же им  еще  быть,  если  он  стюард?  Наверное,  ему
приходится мыть посуду.
   - Во  всяком  случае, мне он не нравится. Будь он порядочным
человеком, он нам сказал бы про Шутьку.
   - А он может и не знать про нее.
   - Ну ладно, ладно.
   После угрюмой паузы Джуди сказала:
   - Может быть, он такой же пленник, как мы. Как  по-  твоему,
они нас всю жизнь здесь продержат?

   Однако  ужин,  когда  он, наконец, наступил, принес им новую
пищу для размышлений. Ужин был  как  в  заурядном  ресторане  -
черничный  джем  из  консервной банки, которого дети терпеть не
могли,  мороженое  с  персиками,  только  не  свежими,  а  тоже
консервированными  и  совершенно бесценный кларет, ни больше ни
меньше, вкусом напоминавший чернила. Ужин им  подал  безмолвный
Бонио, облаченный в белую куртку. Руки у него дрожали.
   - Так  как  же все-таки вас зовут? - с любопытством спросила
Джуди.
   Он кашлянул и хрипло ответил:
   - В точности как я сказал. Малютка Нелл.
   - Нет, вы сказали  Бен  Бакштаг,  а  потом,  что  вас  зовут
Весельчага, а потом еще...
   Совершенно  неожиданно  он  перешел на шотландский выговор и
умоляюще прошептал:
   - Только не говорите ему, что я с вами болтал. Ни  словечка,
ладно?
   - Кому не говорить?
   Он уронил тарелку и ответил:
   - Хозяину.




   Он  спустил  их на лифте вниз и повел по одному из мерцающих
коридоров с лампами в сводчатом  потолке,  отстоящими  одна  от
другой, как на станции подземки. Человеку, идущему вдоль правой
стены тоннеля, казалось, что лампы отбрасывают свет лишь на его
сторону,  но  не на другую, они словно изображали фазы движения
кометы или  вереницу  уходящих  вдаль  осветительных  снарядов.
Коридор  отсвечивал,  подобно  внутренности  ружейного  ствола.
Толстый  войлок  устилал  его  пол.  Беззвучие   их   шагов   и
неколебимое спокойствие света создавали у детей ощущение, будто
что-то  ожидает их в конце коридора. Они слушали его безмолвие,
чувствуя, как оно нарастает в ушах. Вид у  коридора  был  самый
погребальный, - "Гранд-отель" да и только.
   Коридор  уперся  в  большую черного дерева дверь с тяжелыми,
декоративными  панелями  восемнадцатого  века.  Дверь  казалась
здесь   неуместной,  как  дворцовая  мебель  из  Бленхейма  или
Чатсуорта  в  операционной.  От  нее  веяло  таинственностью  и
богатством,  и  казалось,  что  она  говорила:  "Да, это здесь,
внутри". В старинных университетах  за  такими  дверьми  обычно
ожидает  ректорский  дворецкий в белых перчатках и с серебряным
подносом для визитных карточек.
   Бонио потянул за полированную медную ручку  вроде  тех,  что
порождают в далеких кухнях звон, - звон колокольца, висящего на
подобии  металлической мутовки или часовой пружины, соединенном
с ручкой натянутой проволокой.
   Медленно поворотясь, дверь сама собой отворилась.
   Бонио знаком показал им - входите. Сам он  остался  снаружи.
Лицо его походило цветом на сыр.
   Старомодную  прихожую  украшали  оленьи рога - с двенадцатью
ответвлениями,  -  и  стойка  для  зонтов,   изготовленная   из
слоновьей  ноги  в  медной оплетке. В стойке торчал альпеншток.
Еще  была   здесь   картина   работы   Ландсира,   изображающая
умницу-ньюфаундленда,   придерживающего   лапой   котенка,   на
пластинке  под  ней  значилось:  "Верные  друзья".  Имелась   в
прихожей  и  красного дерева стоячая вешалка для шляп, с гнутых
рожек которой свисала драповая  охотничья  шляпа  и  просторное
клетчатое  пальто.  А под оленьими рогами, действительно, стоял
на резном сундуке серебряный подносец с  кипой  бурых  визитных
карточек,  приобретших  от  времени  табачный оттенок. На самой
верхней значилось: "Мистер и миссис Чарльз Дарвин".
   Никакие двери никуда из прихожей не вели.
   Близнецы   поднялись   по   лесенке,    покрытой    истертым
аксминстерским   ковром,   и   обнаружили  еще  одну  дверь,  с
написанным на ней красками камышом. К камышинам были прилеплены
переводные картинки, изображающие зимородков.
   И вторая дверь отворилась, пропуская детей.
   Комната, в которой они  очутились,  освещалась  керосиновыми
лампами  в  розового  шелка  абажурах  с оборками и бантами. На
обоях  сложный  узор  белых  лилий  оплетал  тропических  птиц,
цепляющихся  за  покрытые вьющимися цветами садовые решетки. По
стенам висели японские  веера  и  несколько  картин  в  тяжелых
позолоченных  рамах. Картины изображали повернувшихся в профиль
дам с медными волосами и длинными, полными  шеями,  все  больше
нюхавших  розы  или  целовавших  рыцарей в доспехах. Попадались
между ними и акварели с видами  Церматта,  у  этих  рамки  были
потоньше,  а  в  рамке  из  мореного  дуба  помещалась сепиевая
фотография  Колизея.  В  одном  углу  комнаты   стояла   сильно
напоминающая   дренажную   трубу  ваза  из  папье-маше,  полная
павлиньих перьев, в другом - такая же, но с пампасной травой.
   Однако главным предметом, который в этой комнате бросался  в
глаза,  был самодельный радиоприемник с фонографом - огромный и
совершенно новый.
   Какая там мебель стояла, дети не заметили.
   В комнате находился  Китаец,  застывший  в  своем  халате  с
драконами  за  правым  плечом  еще одного человека - на полшага
вбок, на полшага назад. Лицо у него, как Китайцу и  полагается,
было непроницаемое. И Китайца дети не заметили тоже.
   Другой человек приковал их внимание.
   Он  был  в  охотничьей  куртке  с  нагрудными  карманами,  в
велосипедных бриджах и черных чулках, бубликом  завернутых  под
коленями.  В  белых  гетрах,  отогнутых, чтобы прикрыть высокие
ботинки. Лысый.
   Не просто лысый - лысый, как яйцо, и хуже  того,  фарфоровое
яйцо,  да  еще и треснувшее. Ибо весь его череп, челюсти, нос и
даже тонкие, желтоватые, почти прозрачные уши покрывала  мелкая
сеть  морщинок,  как  будто  его  плотно облепили миллиметровой
бумагой. Если долго держать руки в  горячей  воде,  на  пальцах
появятся  складочки и морщины. Так вот, обыкновенных морщины на
этом лице не имелось. Зато все оно было, словно слоновая кость,
протравлено неисчислимыми мелкими трещинками. Они лежали так же
тесно, как поры на  коже,  как  крохотные  мешочки  с  соком  в
очищенной  апельсиновой  дольке.  Там  и  сям  голову покрывали
коричневатые  пятна,  вроде  веснушек.  Такие  же  можно  порою
увидеть на старых бильярдных шарах.
   И руки у него были крапчатые.
   Не   поворачиваясь,   он  протянул  негнущуюся,  похожую  на
рейсшину лапу, и Китаец  вставил  в  ее  клешню  полный  стакан
неразбавленного виски.
   Человек  выпил  виски  в  три  глотка,  не  отрываясь, вновь
вытянул  ящеричью  лапу,  -  нет,  она   походила   скорее   на
звукосниматель  автоматического  проигрывателя, отходящий вбок,
чтобы сменилась пластинка, - разжал пальцы, и стакан  упал,  но
не разбился.
   Китаец поднял стакан, заново наполнил его, и вставил обратно
в звукосниматель, и этот стакан был без промедления опустошен.
   Затем человек кивком подозвал к себе Джуди.
   Джуди  оцепенело  приблизилась  к Хозяину. Глаза у него были
синие, синие, как сапфиры, и ими он, чуть наклонясь,  впился  в
ее  глаза.  Странно,  однако,  что  он  -  в  его-то возрасте -
обходился без очков. Минуты две он вглядывался  в  нее.  Затем,
хотя никто ни сказал ни единого слова, Джуди попятилась, сделав
три-четыре шага, как бы отступая от царственной особы, а старик
повернулся  к  халату  с  драконами. Он и Китаец молча сдвинули
лбы, почти касаясь друг друга, и на минуту застыли. После  чего
Китаец вышел из комнаты.
   У Никки хватило смелости спросить:
   - Что вам нужно от моей сестры?
   Правильнее  сказать,  у  него  хватило  смелости  попытаться
задать этот вопрос, но вторая его половина почему-то  оказалась
беззвучной.
   Ответа Никки не получил.
   Когда  Китаец  вернулся,  все  снова застыли, - вернее, все,
кроме  Никки.  Ощущая  себя  посетителем  паноптикума,  готовым
замереть,  если  какая-нибудь  из  восковых  фигур шевельнется,
Никки осторожно подобрался к сестре. Он шепнул:
   - Джуди?
   Она не ответила. Никки изловчился заглянуть ей в глаза.  Она
глядела  перед  собой остановившимся взором. Зрачки расширились
до того, что глаза Джуди приобрели сходство  с  карими  глазами
лошади.
   - Джуди!
   Минут  через пять, кто-то поскребся у двери, и дрожащая рука
Бонио отворила ее снаружи.
   И началось светопреставление!
   Одичавшая от радости, перемазанная  машинным  маслом  Шутька
скакала   среди  павлиньих  перьев  и  пампасной  травы.  Никки
опустился на колени, чтобы обнять собаку, но ее распирала такая
жажда деятельности, что она не могла заниматься  кем-то  одним.
Пару  раз  лизнув  Никки, как бы сказав: "Да-да, разумеется, но
давай, однако, попробуем сделать все сразу", Шутька вывернулась
из его объятий и кинулась на руки  к  Джуди,  от  неожиданности
даже  проснувшейся. Вслед за тем она принялась кругами носиться
по комнате. Из рук Джуди  она  вырывалась,  чтобы  броситься  к
Никки, из рук Никки, - чтобы броситься к Джуди. Она не успевала
облизать их носы, потому что следовало и ушам уделить внимание.
Облизывая  их,  она  задыхалась, а задыхаясь, подтявкивала. При
виде столь бурной радости Китаец и тот почти улыбнулся.
   Это  цирковое  представление   прервал   Хозяин,   приподняв
склоненную  на  грудь  голову, - отчего даже Шутька присмирела,
словно бы ощутив в окружающем какую-то перемену.  На  этот  раз
кивком был призван пред царские очи Никки.
   Он  двинулся  вперед,  волоча  ноги, сердитый, испуганный, и
против собственной воли поднял глаза, чтобы встретиться  ими  с
синим взглядом Хозяина.
   Взгляд  оказался долог, почти бесконечен, - две минуты, три,
четыре, пять.
   Наконец, Хозяин вздохнул. Казалось, он старается  набрать  в
себя столько воздуху, чтобы хватило и на охотничью куртку, и на
велосипедные бриджи, и на гетры. Он прищелкнул пальцами, отчего
Китаец  дернулся,  будто  подстреленный.  Он  протянул  руку, в
которую был со всей поспешностью вставлен третий стакан  виски.
Он уронил пустой стакан на ковер.
   И затем, с новым глубоким вздохом, он промолвил, обращаясь к
Никки, голосом удивительной красоты:
   - Non omnis moriar.
   Вот и все слова, прозвучавшие во время аудиенции, не считая,
конечно, тех, что произнес Никки.




   За черной дверью их поджидал трепещущий Бонио. На сей раз он
изъяснялся как завзятый кокни.
   - Чего он те сказал-то? Подходил ты к ведьмаку?
   - Сказал что-то на латыни.
   - А ты, выходит, не понял?
   - Вроде бы нон омнис и еще чего-то.
   - По-латински,   значит?   Это,   получается,  полюбился  ты
колдуну. Он на радостях всегда по-иностранному лопочет.
   И пока дети шли коридором, Бонио, так и не  успев  добраться
до  валлийского,  вдруг  махнул  рукой  на все диалекты. С этой
минуты и  до  последней  их  встречи  он  разговаривал,  словно
священник  из  пьесы,  каковая  манера  речи  и  была  для него
натуральной. Дети так никогда и не выяснили,  для  чего  ему  в
самом начале понадобилось прибегать к столь странным имитациям.
Возможно,  они  представляли  собой  некое  подобие  камуфляжа,
возможно, объяснение состояло в том,  что  он  был  по  природе
своей   обманщиком,   а   может  быть,  он  получал  утонченное
удовольствие, издеваясь над  ними.  Однако  теперь,  когда  они
попали  в  фавор  к Хозяину и им, может быть, предстояло занять
заметное место во всей этой странной  компании,  Бонио  снедало
желание  подслужиться  к  детям, протянув им руку христианского
милосердия.
   - Дорогие мои юные друзья, -  сказал  он,  -  позвольте  мне
поздравить   вас   с   успехом,   который  вы  имели  у  нашего
руководителя! Я не питаю ни малейших сомнений в том, что  перед
вами  открывается  великое  будущее  -  будущее  членов  нашего
счастливого сообщества! Мне следовало  бы  сказать,  сообщества
счастливых  братьев,  обосновавшегося  на  дивном  камне  сем в
серебряной оправе океана и так далее. И пусть первым  из  ваших
друзей  станет тот, кто первым разделил ваш триумф. Нет ничего,
я повторяю, ничего такого, чего я не сделал бы  для  моих  юных
соратников,   лишь   бы  это  было  в  моих  силах.  При  любых
затруднениях обращайтесь к доктору Мак-Турку. Трясун  Мак-Турк,
так называют меня на нижней палубе, - своего рода прозвище, как
вы  понимаете, - дело обычное у скитальцев морей. Считайте меня
вашим другом, о нет, вашим  слугой.  Скажем  так:  рабом  рабов
Божиих,  ха-ха. На Трясуна вы можете полагаться во всем. Я хоть
и не имею счастия вкушать доверенность нашего Хозяина,  -  ибо,
поверьте  мне, раз он не только оставил вас при своей особе, но
и беседовал с вами на латыни, значит существует некая  Цель,  о
да,  и возможно, великая, - я, повторяю, хоть и не имею счастия
входить, подобно вам, в число избранных, однако ж и я, даже  я,
на  чтонибудь да полезен. Винтик, дорогие мои, маленький винтик
могучего механизма. Да, и  бедный  старый  доктор  Мак-Турк  не
считается   здесь   чем-то   никчемным.  Теперь  он  ваш  друг.
Положитесь на него. Нет ничего, абсолютно ничего, о чем  вы  не
могли бы его попросить.
   Пока  они  слушали  эту  речь,  Никки  чувствовал, как в нем
просыпается бес злоехидства.
   - Ничего?
   - Ничего.
   - Тогда скажите мне, чему равен корень квадратный из  сорока
девяти миллионов сорока двух тысяч девяти?
   Доктор Мак-Турк, не сморгнув, мгновенно ответил:
   - Семи тысячам трем.

   Свернувшись  на  больничной  койке с измасленной дворняжкой,
пригревшейся у нее на груди, Джуди сказала:
   - По-моему, он замечательный человек.
   Спрашивать "кто?" было бессмысленно.
   - Почему это, интересно?
   - Ну как  же,  Никки,  ведь  он  такой  добрый.  Его  ужасно
заинтересовало  все,  о  чем я ему рассказывала. Он сказал, что
был когда-то знаком с папиным прадедушкой. Представляешь, какой
он старый? Это после того, как я рассказала, кто мы такие и как
мы приплыли сюда на яхте  дяди  Пьерпойнта  только  ради  того,
чтобы потом похвастаться, что мы здесь побывали, и...
   - О чем это ты, Джу?
   - О  Хозяине,  конечно.  Как  любезно он себя вел! А потом я
рассказала ему, что у нас отняли Шутьку, и как она, бедненькая,
скучает, и он отправил за ней Китайца и сказал, что у него тоже
был скай-терьер, подарок королевы Виктории, его звали  Рэбби  и
он...
   - Послушай, Джуди, да вы же ни слова не сказали друг другу!
   - Ой,  Ник,  ну  что  за  глупости.  Мы  с  ним  проговорили
несколько часов.
   Никки, не веря своим ушам, беспомощно уставился на сестру.
   - И что же ты ему рассказала?
   - Все. Я рассказала, какой дядя Пьерпойнт богатый, и  что  в
Америке  он  был  Сенатором,  а  он  сказал,  что  знал однажды
молодого человека по имени Рокфеллер, который давал на  чай  по
десяти  центов  мальчикам,  носившим  за  ним  то ли клюшки для
гольфа, то ли мячи, и еще сказал, что хорошо бы познакомиться с
дядей Пьерпойнтом, потому что дядя может быть для него полезен,
а я рассказала ему  про  маму,  а  он  сказал,  что  пошлет  ей
весточку  про  нас, - ну, что с нами все в порядке, и объяснил,
почему мы пока не можем вернуться на яхту...
   - И почему же?
   - Я уже не помню.
   - Почему мы не можем вернуться на яхту, Джуди?
   - Ну Никки, ну он же мне  все  объяснил.  Ты  все  равно  не
поймешь.  Но  он  очень  хорошо  объяснил,  почему нам придется
побыть здесь подольше, вроде  как  на  каникулах,  пока  он  не
закончит ту штуку...
   - Какую штуку?
   - Ту,  которую он делает. А потом мы, может быть, сумеем ему
помочь - через папу, - да, он так и сказал, потому что  у  папы
есть  связи  или еще что-то, и тут появилась Шутька, а потом он
разговорился с тобой.
   - Да он со мной и вовсе не разговаривал.
   - Но я же видела. Вы проболтали не меньше пяти минут.
   - Я ни единого слова ему не сказал.
   - Никки!
   - Да не сказал же! Не сказал! Не сказал!
   - Ну ладно, я ведь не прислушивалась, потому  что  играла  с
Шутькой. Но он должен был сказать тебе много всякого.
   - Он  сказал  мне  ровно три слова, на латыни, да и тех я не
понял.
   - В таком длинном разговоре...
   Никки сел в постели и завопил:
   - Да не было  же  этого  ничего!  Тебе  все  приснилось!  Ты
спятила! Это гипноз!




   Яхта  ушла на второе утро. Когда она скрылась за горизонтом,
близнецов выпустили из больничной палаты.
   Было бы ошибкой представлять их себе беспомощными  узниками,
коих следует пожалеть.
   Прежде  всего,  они  не столько еще пожили на свете, чтобы с
уверенностью различать - что нормально, что  нет.  Происходящее
они  воспринимали  с  большей  легкостью,  чем люди постарше, и
подобно большинству детей были гораздо умней, чем казались.  Да
и  разлука с родителями удручала их не так уж сильно, как могли
бы думать родители. Джуди верила  в  то,  что  у  нее  с  Никки
каникулы,  но даже и Никки, - как ни грустно в этом признаться,
- больше тревожился о Шутьке, целиком зависевшей от  него,  чем
об  отце,  от  которого  зависел  он  сам.  Ими правила детская
жизнерадостность. Их  окружало  неведомое.  Они  столкнулись  с
головоломками,  в  которых  следовало  разобраться.  Их  умению
приспосабливаться был брошен вызов, сам по  себе  действовавший
как тонизирующее средство.
   Они  ничем  не  походили  на  Гамлета,  проводившего время в
попытках разобраться в том, что у него  происходит  внутри.  Их
взоры были устремлены наружу, они не делали из происходившего с
ними  трагедии  и  предпочитали сначала действовать, а уж потом
размышлять над содеянным. Короче  говоря,  они  едва  удостоили
уходящую яхту взглядом.
   Во   всяком   случае,   Джуди   не   удостоила.   Ее  больше
интересовало, как все устроено на острове.
   Иное дело Никки, у которого было тяжелее на  сердце,  чем  у
сестры,  да  и  загадок перед ним стояло побольше. Что бы он ни
говорил ей за завтраком, ему так и не удалось убедить  ее,  что
никакого долгого разговора между ней и колдуном не было, и это,
впервые за всю их жизнь, разделило брата с сестрой.
   Да и так ли уж не было?
   Ясно  же,  что старик послал за Шутькой, разговаривали они о
собаке или не разговаривали.
   И вообще здесь многое непонятно.  Как  это  доктор  Мак-Турк
ухитрился  правильно,  -  ибо  Никки  проверил  сообщенный  ему
результат, - взять квадратный корень из нескольких миллионов, и
зачем вообще все эти люди забились на Роколл? Каковы  отношения
между этими людьми? И что означает та латинская фраза?
   Никки был далеко не дурак. Так или этак, но Хозяин и вправду
разговаривал  с  Джуди, - с помощью экстрасенсорного восприятия
или чего угодно, - и лоб свой ко лбу Китайца он как-то  странно
прикладывал,  -  наверное,  именно  тут  и произошел между ними
подлинный "разговор". Но в таком случае,  старик  действительно
сказал, что мистер Пьерпойнт и Герцог могут оказаться полезными
для  осуществления  его  планов.  Может  быть, ради этого его с
Джуди и задержали на острове?
   А с другой стороны, он своими глазами видел, что  Хозяин  ни
единым  словом  не  перемолвился с Джуди. И помнил, как странно
изменились ее зрачки. Да если на то пошло, - что такое  гипноз?
Как  он  действует? И если Хозяин прибегнул к какому-то способу
передачи мыслей, тогда почему он ему, Никки, ничего не передал?
   Хуже-то всего, что ни одну из этих загадок  невозможно  было
обсудить с Джуди. Что бы там ни сделали с ней сапфировые глаза,
сделанное  легло  между  сестрой и братом. Стоило Никки сказать
хоть слово против ее нового друга, как она начинала злиться.
   Из них двоих мужчиной был Никки, стало быть, ему и надлежало
отыскивать  в  происходящем   логику   и   заботиться   об   их
безопасности.
   И  самое  главное,  - кто он такой, этот Хозяин? Сколько ему
лет, к примеру? И чем так напуган доктор Мак-Турк?

   Как бы там ни было, а они получили свободу. Им было сказано,
что они вольны заходить куда им угодно, и уж  по  крайней  мере
изучением острова они вполне могли заниматься совместно.
   Джуди сказала:
   - По-моему,  нам  следует  выйти  наружу,  Шутьке, наверное,
нужно сделать свои дела.
   Лифт был поместительным  настолько,  что  в  него  вошел  бы
грузовичок,  и  самой  верхней  его  остановкой  оказалась ярко
освещенная мастерская. В середине обширной комнаты было  пустое
место,  словно  бы  ожидающее  чего-то,  чему  полагалось здесь
стоять, а по стенам шли  верстаки  с  разнообразными  станками,
какие встречаешь в большом гараже, - с токарными, строгальными,
с   электросварочными  аппаратами.  Тут  были  запасные  части,
имевшие форму крыльев, канистры для топлива и масла,  стеллажи,
на  которых аккуратными рядками лежали гаечные ключи, отвертки,
плоскогубцы и скобы  всех  мыслимых  размеров.  Стоял  здесь  и
топливный  насос,  похожий  на  жуканавозника.  Цемент в центре
комнаты покрывали маслянистые пятна, как на автобусной станции.
Вдоль дальней  стены  нависал,  повернувшись  к  детям  спиной,
тяжелый  оранжевый подъемный кран, способный перемещаться вдоль
укрепленных на потолке направляющих. Прямо за краном находились
те самые двери, которые дети углядели с другой стороны.  Стрелу
крана можно было выставить сквозь них наружу.
   Сами двери были оборудованы противовесами. После того как их
отпирали, их можно было открыть легким нажатием.
   Погода  переменилась  к  худшему,  -  людям на яхте пришлось
прекратить поиски еще и по этой причине.
   После безмолвия и искусственного света внутренних  помещений
гул  и  сверкание  обрушились  на детей, ступивших на выступ, с
которого их совсем  недавно  столкнули.  В  трепете  крыльев  и
шумной  разноголосице  поднялись  над ними морские птицы. Ветер
вцепился в ночные рубашки, - ныне единственные  их  одеяния,  в
коих  они  походили  на  пару мелких друидов. Волны вздымались,
медлили, всасывая побольше воды, и обваливались  с  шипением  и
свистом  на основанье утеса. Пенные плюмажи с громом вставали в
пронизанном солнцем воздухе и, повисев в зените, опадали  белым
кружевом  струистых  водопадов, раздираемым в клочья гранитными
зубьями. Этим  вечером  ученый  голос,  доносящийся  из  теплых
помещений  радиостанции,  будет произносить привычные фразы про
"Малин, Роколл, Гебриды", сопровождая их  предсказаниями  вроде
"по   временам   достигающий  ураганной  силы".  Для  плененных
близнецов голос этот будет далеким во всех отношениях.
   Они укрылись в гараже, как только собака  сделала  все,  что
хотела,  опасаясь,  что  ее  может  сорвать со скалы. Шутька, у
которой все волосы с мордочки сдуло  назад,  отчего  она  стала
похожа  на Белую Королеву из "Алисы", деловито покидала задними
лапами воздух, давая понять, что закончила.
   Лифт спустил их на следующий этаж, такой же  пустой,  как  и
верхний.  На  этом этаже размещалась комната отдыха, имевшая те
же размеры, что и мастерская над ней. Тут были  два  бильярдных
стола,  доски  для  дартса,  замечательно  отполированная  и не
испорченная пивными пятнами доска для шафлборда и  кегельбан  -
английской   разновидности,   в   которой  деревянные  шары  не
накатывают, а бросают. Вкруг стен стояли  кожаные  диванчики  с
пуговицами,  прикрепляющими  обивку,  такие  же как в старинных
железнодорожных вагонах. На  самих  же  стенах  висела  всякая,
довольно  трогательная,  всячина  из  тех,  что собирают обычно
матросы  или  люди,  которым  приходится   жить   в   казармах:
вырезанные   из   журналов   фотографии   Дианы  Дорс;  дотошно
реалистические картинки Рокуэлла и  Хьюгса  с  обложек  "Сэтеди
Ивнинг  Пост";  виды  знаменитых  сооружений, скажем, Эйфелевой
башни; утешительные мысли Пейшенс Стронг, вырезанные из  "Дейли
Миррор", к примеру:

             Хотя печаль утраты живет в душе больной,
             Воспоминаний сладость всегда, всегда с тобой.
и фотографии лошадей, милующихся с котятами, или собак, кормящихся
из  одной  миски  с  канарейками.  Все  это  висело  вперемешку  с
печатными  напоминаниями о пожарной сигнализации и местонахождении
спасательных жилетов. Была здесь и доска объявлений, извещавшая  о
небольшом  концерте  (курить разрешается),  имевшем  состояться  в
прошлую  пятницу, а также обычные в бильярдных доски для  подсчета
очков и пара испачканных мелом аспидных досок с написанными на них
цифрами.  Внизу  одной  из  них  виднелся  схематический  рисунок,
изображающий щетку.
   Следующий  книзу,  более поместительный этаж был разделен на
небольшие комнатки с койками в несколько  ярусов  и  моечную  с
составленными  в  углу тазами и с душем, из леек которого текла
морская вода. Коек хватало, чтобы разместить  по  меньшей  мере
пятьдесят  человек,  но  пользовались,  судя  по  всему, только
шестью.  На  пустых  лежали  аккуратно   свернутые   одеяла   с
перевернутым  вверх  ногами стулом на каждом, и стены близ этих
коек никакими картинками украшены не были.
   В обитаемых комнатах рядом с койками стояли столы с  разного
рода  рукодельем  на  них  -  корабль,  помещенный  в  бутылку,
недоплетенная верша для ловли омаров, целое собрание веревочных
сетчатых кошелок, выпиленная лобзиком подставка для курительных
трубок, наволочка для подушки с вышитыми на ней очень красивыми
колибри,  дюжина  сигарных  коробок,   оклеенных   причудливыми
узорами из птичьих перьев.
   - А люди-то где? - спросила Джуди.
   Еще  ниже  расходились  в четыре стороны света уже привычные
кафельные проходы. Чем ниже  опускался  лифт,  тем  становилось
просторнее,  поскольку  скала  кверху  сужалась.  Некоторые  из
помещений могли располагаться и ниже уровня моря.
   В коридоры выходили двери с табличками.  За  их  собственной
дверью  ("Больница"),  следовали  - "Старший техник", "Стюард",
"Фотолаборатория",     "М/А      Фринтон",      "Операционная",
"Бухгалтерия".   Другой   коридор  занимали  "Склад",  "Кухня",
"Столовая",  а  еще  один  -  разного  рода  рабочие  кабинеты.
Четвертый  вел к двери из черного дерева. За глухим тупиком его
находились личные покои Хозяина.
   На самом нижнем и самом обширном этаже, нашлись, наконец-то,
и люди. Здесь в одну сторону от лифта уходили  два  тоннеля,  -
первый вел к черной двери, а второй к тому самому "окну", через
которое дети сюда попали, - по другую же его сторону размещался
отдающий  трюмом  лайнера  огромный  машинный  зал, по которому
расхаживали, исполняя свою работу, мужчины  в  хлопчатобумажных
рабочих  брюках.  Для  того,  чтобы  толково описать все чудеса
этого зала и множество теснившихся в нем машин, понадобился  бы
квалифицированный   инженер,  ибо  тут  имелись:  электрический
генератор, отопительная  система,  кондиционеры,  осветительный
щит и много чего другого.
   Однако обстановка в зале была самая домашняя. Насколько дети
могли судить, ничего тут особенного не производили, кроме того,
что необходимо для удовлетворения жизненных нужд.
   Работавшие  здесь  мужчины  встретили близнецов радушно да и
Шутьку каждый из  них  норовил  приласкать.  Они  с  явственной
гордостью  показывали брату с сестрой свои датчики и манометры,
- присматривая, чтобы собака держалась подальше  от  движущихся
частей  механизмов,  -  и,  ничего  не скрывая, ответили на все
технические вопросы, заданные Никки.
   Да, говорили они, главная трудность тут с пресной водой,  ее
приходится завозить по морю траулером и перекачивать в емкости,
расположенные  вот  здесь, под нами. Они настояли на том, чтобы
открыть несколько люков и показать свои  запасы  -  промозглую,
лишенную  света  подпольную влагу. Траулер? Да, близнецы увидят
его через пару дней, когда он  придет  в  очередной  раз.  Нет,
отвечали  они,  других людей на острове нет, вот только они - и
все. Иногда команда траулера отсыпается здесь  ночь-другую,  во
всяком случае, кое-кто из команды, - но вообще-то все эти койки
на  баке  остались  еще с тех времен, когда остров выдалбливали
изнутри, а это уже  эвон  когда  было.  Рабочие  потом  куда-то
уехали,  нет,  никто  не  знает  куда. Там все больше итальянцы
были.
   Нет-нет, рассмеявшись,  сказали  они,  водородных  бомб  они
здесь  не производят, их дело - поддерживать технику в порядке,
вот и все.
   Какую технику? Ну, как вам сказать, - ну вот всю, какая  тут
есть у Хозяина.
   Никки  обнаружил,  что  при  всем  удовольствии, с каким они
отвечали на вопросы  о  своих  машинах,  стоило  ему  перевести
разговор  на  более  общие  темы,  как  ответы  их  становились
невнятными. И глаза  у  них  приобретали  сходство  лошадиными,
совсем  как  вчера у Джуди, и чем дальше он продвигался в своих
вопросах, тем сбивчивей они отвечали, пока не  умолкли  совсем.
Они не пытались что-либо утаить. Они просто не знали ответов, -
не  интересовались  ими, - и, похоже, даже забывали вопрос, еще
не успев дослушать его. Вопросы  стекали  с  них,  как  вода  с
утиной спины.
   Все,  чего  он  добился  от  них,  - это что Китаец и доктор
МакТурк, и  негр  (его  звали  Пинки),  и  майор  авиации,  имя
которого  дети видели на двери, были специалистами, помогавшими
осуществлять План. Какой  план?  Ответом  служил  бессмысленный
взгляд.
   Если не считать этой мертвой зоны в их разуме, онемелой, как
от инъекции  новокаина,  люди  в джинсах были вполне нормальны,
насколько могут быть  нормальными,  скажем,  смотрители  маяка,
сходством  с  которыми  все  они  обладали. Люди, работающие на
маяке, друг друга, как правило, недолюбливают, - большую  часть
времени им приходится проводить вместе, в тесном помещении, вот
они   и  становятся  молчунами  и  углубляются  каждый  в  свое
излюбленное занятие, - впрочем, если не считать  чуть  заметной
напряженности  в  отношениях  между техниками, проистекавшей из
чересчур досконального знания друг друга, люди они были мирные.
Появление Шутьки и  близнецов  их  оживило,  -  все-таки  новые
впечатления  и  новая  пища  для  размышлений. Один из них даже
запасся костью для Шутьки и преподнес ее, смущаясь.  Шутька  из
вежливости   кость   приняла,   но   тут   же  засунула  ее  за
трансформатор.
   - А кто у нас Шутьку  украл?  -  спросила,  вдруг  вспомнив,
Джуди.
   Этого они не знали.
   Они даже огорчились, узнав о покраже.
   Они  и  видели-то  ее  всего  один раз, когда вытаскивали из
воды.
   Трогательно было смотреть, как они норовили подольститься  к
собаке  и  как  завидовали  тому, кто додумался припасти кость.
Наверное,  каждому  мужчине  нужен  кто-то,  о  ком  он   может
заботиться, пусть даже это будет всего лишь жена, и вероятно по
этой  причине моряки вечно возятся то с попугаями, то с судовым
котом, то с мартышкой-моной, у которой мех отливает зеленью,  и
которая до конца плавания, как правило, не доживает.
   Джуди  не  очень интересовалась манометрами, а большая часть
вопросов, задаваемых Никки, и вовсе не отвечала ее  настроению.
Они  ее  раздражали.  Она-то знала, в чем состоит план Хозяина,
хотя и забыла что-то главное в нем и  потому  не  могла  его  в
точности   описать.   Вопросы   же   казались   ей  проявлением
подозрительности, а то и дурных манер.  Послушав  их  несколько
времени, она нетерпеливо воскликнула:
   - Пойдем лучше кухню посмотрим.
   Поднимаясь в лифте, Никки предпринял последнюю попытку.
   - Ты вел себя, как грубиян, - только и сказала она.
   - Но почему же они ничего об этом не знают?
   - А  их,  наверное, загипнотизировали, - язвительно сообщила
она, - совсем как меня.
   - Ну пожалуйста, Джуди.
   - Ой, да заткнись ты. Заткнись, заткнись, заткнись!
   И  Джуди  принялась  приплясывать  по  всей  кабине   лифта,
распевая  последнее  слово  голоском,  который,  как она знала,
выводит его из себя.

   Кухня оказалась набита  техникой  не  хуже  машинного  зала.
Такие морозильные камеры, холодильники, электрические сбивалки,
мойки, картофелечистки и машинки, открывавшие консервную банку,
стоит только ручку покрутить, встречались в Англии далеко не на
каждом  шагу, - даже и в герцогском дворце, посещаемом публикой
за два  шиллинга  шесть  пенсов  с  человека  (путеводитель  за
отдельную плату). Скрытая в Джуди домохозяйка была очарована.
   - Ой!  -  восклицала  она.  - Смотри, картонные чашки, их же
можно просто выбрасывать!
   Единственным обитателем кухни был негр, Пинки, и неожиданные
посетители привели его в такой же восторг,  в  каком  пребывала
Джуди.  Хотя люди внизу и говорили, что он - один из главных на
острове инженеров, он был к тому же и поваром. Он провел их  по
кухне,  наполненной  восхитительным  ароматом  овощного  супа и
лука, медленно наливающегося золотом под крышкой сковороды.
   Шутька получила бифштекс, ровно за  две  минуты  прожаренный
изнутри  с  помощью  излучения, и с жадностью глотала его, пока
огромный негр улыбался во все лицо и прищелкивал пальцами.
   Никки, увидев, что  сестра  углубилась  в  изучение  хлебной
печи,  решил  попытать счастья и принялся задавать свои вопросы
негру.
   Однако, тот лишь улыбался,  кивал,  мерцал  глазами,  цветом
напоминавшими патоку, и ни слова не отвечал.
   В  конце  концов,  негр  разинул  рот на манер то ли крупной
трески, то ли  пианино,  демонстрирующего  свою  клавиатуру,  и
подержал его открытым, чтобы мальчик как следует все разглядел.
   Языка во рту не было.



   Через   три   дня   объявился   траулер.  Это  было  обычное
рыболовецкое судно, тралившее подводное плато, на котором стоял
Роколл, и действительно ловившее рыбу. Когда оно  после  путины
возвращалось  в  Северную  Ирландию,  трюмы его наполняла самая
настоящая добыча. Никто ни о  чем  не  подозревал  и  никто  не
спрашивал,  куда подевался груз, который судно, уходя, забирало
с собой. И команда  судна  ровным  счетом  ничего  об  этом  не
думала,  уподобляясь  техникам с острова. Члены команды считали
себя рыбаками. А стоило при них упомянуть о  чем-то  ином,  как
глаза  их  приобретали  все то же лошадиное выражение. Они и не
ведали о своей причастности к какойлибо тайне.
   У Никки, когда он понял это, отлегло  от  сердца.  Он  целую
ночь  провел  в  размышлениях об участи итальянцев, выдолбивших
остров изнутри (Джуди их судьбу обсуждать отказалась).
   Ему доводилось слышать о том,  как  люди,  прятавшие  всякие
ценности в потайных комнатах, устраиваемых с помощью каменщиков
и   плотников,  после  предавали  своих  помощников  смерти  из
опасения, что они проболтаются. Он знал, что этот обычай был  в
ходу   у  восточных  властелинов,  у  нечестивых  средневековых
баронов и у всех  до  единого  Борджиа,  каким  только  удалось
дорваться до власти, - ну и у пиратов тоже. Никки не разделял с
сестрой  и  малой  доли  почтения  к Хозяину, - кстати сказать,
складывалось впечатление, что его  разделяют  все,  за  вычетом
доктора  Мак-Турка  и,  может  быть,  еще  Пинки,  -  и  лежа в
томительной тьме ночной больничной палаты, он очень  тревожился
о  тех  пятидесяти мужчинах. У Никки сложилось впечатление, что
Хозяину ничего не стоило  отправить  на  тот  свет  целую  уйму
народа,  -  да  и возможность у него такая имелась, ибо он явно
обладал некой силой.
   Поэтому мысль о том, что работников, скорее всего,  отослали
обратно  в Италию, предварительно вычистив им мозги так же, как
техникам  и  рыбакам,  -  это  мысль  была  для  Никки  большим
облегчением.
   После  прихода  траулера  детям оставалось познакомиться еще
лишь с  одним  человеком.  Он  появился  из  грозового  шторма,
производя   жуткий  шум,  какой  только  вертолеты  и  способны
производить, и  машину,  на  которой  он  прилетел,  втянули  с
помощью  крана  в  гараж  наверху,  оказавшийся  на  самом деле
ангаром.  Вертолет  был  снабжен   цилиндрическими   поплавками
наподобие  надувных  пляжных  буйков, но только металлическими.
Перед подъемом в ангар винты его приходилось снимать. В  мокром
котелке  и  обычном  дождевике,  с  которого  он отряхнул капли
дождя, майор авиации Фринтон руководил работой.
   Майор оказался крепким, широкоплечим мужчиной среднего роста
и с плотной черной бородкой, совсем такой как у Ленина. Лет ему
было около тридцати пяти, но он уже начал лысеть. Сняв, в конце
концов, котелок, он немедленно заменил  его  вязаной  шапочкой,
чтобы  не  застудить  головы.  Красногубое  лицо его, почему-то
принимавшее,  когда  застывало  в  покое,  свирепое  выражение,
становилось,  стоило  ему улыбнуться, удивительно мягким, таким
же, как голос Хозяина. Улыбнулся он Пинки, вышедшему  встретить
его, - улыбнулся и даже в ладоши прихлопнул от удовольствия.
   - Привет, Пинки! Ну, как ты, старый арап? - сказал он.
   И  с  техниками,  которые  возились  с  вертолетом, он также
обходился   любезно.   Его   отличала   властная    вежливость,
распространенная  некогда в Королевских военно-воздушных силах.
Близнецов  он  оглядел  с  удивлением,  хоть  и   без   всякого
недружелюбия, и кивком отодвинул в сторону, поскольку был занят
- или,  может  быть, озадачен. Покончив с установкой вертолета,
он  спустился  на  лифте  вниз,  поглощенный  какими-то  своими
мыслями.   Он   оставлял  впечатление  человека  энергичного  и
озабоченного. Никки невзлюбил его с первого взгляда.

   Тем и исчерпывались  обитатели  Роколла,  равно  как  и  вся
полнота  сведений,  доступных  его  узникам,  пусть  Джуди и не
желала числить себя таковой.
   Сведения эти составляли условия  задачи,  -  и  задачи  явно
опасной,  если  вспомнить  про  обрыв  и  про  пистолет.  Ее-то
мальчику и предстояло решить.

   В тот вечер Никки лежал на  больничной  койке,  уставясь  на
голую   электрическую  лампочку.  К  ночи  в  палате  оставляли
светиться лампочку синюю и тусклую, а в двенадцать часов  и  ее
выключали. Детей больше не запирали.
   Он  лежал на спине под призрачным светом, обдумывая все, что
узнал, и рассеянно посасывая пуговицу, оторвавшуюся  от  ночной
рубахи.   Досадно   все-таки,  что  кроме  этой  рубахи  надеть
совершенно нечего, а еще досаднее, что и обуви у них нет. Своей
обувки дети лишились при падении  в  воду,  вот  и  приходилось
теперь  разгуливать  босиком.  Летом-то оно еще куда ни шло, но
что если их продержат тут до наступления холодов? На острове не
было  ничего  подходящего  им  по  размеру.  Может,  вертолетом
что-нибудь  привезут?  Хорошо хоть на складе обнаружилась целая
куча зубных щеток и расчесок. Надо бы попросить, чтобы для него
укоротили какие-нибудь джинсы.  Может  быть,  Джуди  сумеет  их
перешить. Может быть.
   В   холодном  свете  лампы  светлые  волосы  Никки  отливали
зеленью, а тонкие загорелые руки, казавшиеся теперь серыми, все
теребили и теребили  рубаху  в  том  месте,  откуда  оторвалась
пуговица.
   Тем  временем,  прочие  островитяне  были  погружены  в свои
таинственные заботы.
   Шестерка  техников  распределилась  между  машинным   залом,
комнатой  отдыха  и  спальнями.  Двое  оставшихся  на дежурстве
расхаживали   по   залу,   вслушиваясь   в   тихое   подвывание
генераторов,  безотчетно  вытирая ладони промасленной ветошью и
посматривая на стрелки манометров, время от времени  начинавшие
зримо  подрагивать  от  наполнявшей их жизни, но большей частью
спокойные, как глядящие в разные стороны крокодилы на  песчаной
отмели,  -  или,  быть  может,  как  пескари, дремлющие в тихом
пруду, ибо стрелки  отличались  не  меньшей  пугливостью.  Двое
других  в торжественном молчании играли наверху в шафлборд. Им,
обладавшим   строгими   моральными   принципами   первоклассных
игроков,  и  в голову бы не пришло предъявлять права на монету,
пока она не попадет  точно  в  центр  поля.  Даже  если  монета
ложилась  чуть  ближе  к  одной линии, чем к другой, пусть и не
касаясь ее, они надменно игнорировали такую позицию. Арбитра  у
них  не  имелось и друг за другом они подсчетов не вели. Сделав
ход, игрок либо приплюсовывал себе очки, либо нет,  что  же  до
протестов  или  споров,  то  их попросту не возникало. Еще двое
сидели в  спальне,  над  кастрюлькой  с  клеем.  Клей,  который
приходилось  подогревать на спиртовке, служил для них связующим
звеном,  так  что  эти   двое   поневоле   время   от   времени
перебрасывались  словами.  Тот из них, который строил в бутылке
корабль,  устанавливал  уже   оснащенную   мачту,   а   второй,
возившийся   с   перьями,   тщательно   выкладывал  мозаику  из
подобранных одно к одному перьев  чистика,  -  темнокоричневых,
как  пятнышки на яйцах этой птицы. Он работал тонкими щипчиками
вроде тех, какими пользуются электромонтеры.
   Пинки,  уединившись  в  своей  мастерской,  бывшей  когда-то
фотолабораторией, тоже занимался тонкой работой. В круге света,
изливаемого  рабочей  лампой, его длинные, приплюснутые, черные
пальцы, почти розовые с исподу, изящно перепархивали от  одного
часового  инструмента к другому. Глаза Пинки прикрывал козырек,
в одной из глазниц сидел, как у ювелира, окуляр. На стене перед
ним висела на кнопках  синька  с  чертежом,  у  которого  лампа
освещала  лишь нижнюю часть. Приоткрыв рот, Пинки работал. Будь
он ребенком и сохранись  у  него  язык,  язык  этот  непременно
торчал  бы сейчас наружу. Пинки изготавливал некий механизм или
прибор, отчасти напоминавший локатор радарной установки, только
вывернутый наизнанку. Один, уже законченный, стоял перед ним на
столе.
   Рядом с такой же рабочей лампой сидел у  себя  в  комнате  и
доктор   МакТурк.  В  этой  комнате  имелась  чертежная  доска,
наподобие архитекторской,  только  на  этой  был  еще  укреплен
большой  кусок  промокашки,  который легко сдвигался, прикрывая
то, что писал доктор. Промокашка пестрела  сложными  расчетами,
но    настоящие   вычисления,   если   промокашка   сдвигалась,
оказывались под ней. На круглом лице доктора застыло вороватое,
алчное, усталое выражение, - без каких-либо следов  добродушия,
- и  занимался  он,  надо  сказать,  делом  довольно глупым. Он
пытался произвести точные измерения большого  земного  круга  с
помощью обычного школьного атласа из островной библиотеки. Если
бы  не эти его специальные занятия, и подумать было нельзя, что
доктор - человек умственный. Работал он, почти зримо  навострив
уши.
   Когда  в  комнату,  открыв  без  стука  дверь,  быстро вошел
Китаец, промокашка столь  же  быстро,  а  на  самом  деле  даже
быстрее,  прикрыла  собою  атлас.  Она скользнула над атласом с
такой же вкрадчивой плавностью, с какой  иллюзионист  выполняет
фокус или карточный шулер сдает карты, между тем как сам доктор
Мак-Турк  обратился  в олицетворение учтивой почтительности. Он
принял от безмолвного посетителя листок с уравнениями, небрежно
просмотрел  их  и  сообщил  решение.  Китаец  записал  за   ним
сказанное  и поклонился. Поклонился и доктор. Дверь за Китайцем
закрылась, и  только  тогда  Мак-Турк,  вновь  повернувшийся  к
чертежной  доске,  заметил,  что верхняя губа его - справа, над
клыком - подрагивает. Никак ему не удавалось с ней  справиться.
Это было что-то вроде тика.
   И   еще   один   человек  сидел  в  одиночестве,  освещенный
единственной лампой, -  майор  авиации  Фринтон.  Он  торопливо
писал   крупным   округлым  почерком,  без  знаков  препинания.
Образование, полученное  им  во  время  Второй  мировой  войны,
трудно было назвать гуманитарным.
   Он писал завещание.
   Китаец,  подняв  руку,  взялся  за  оленьи рога и потянул их
книзу. Вся стена - вместе с рогами,  сундуком  и  подносом  для
визитных   карточек   -   отъехала  в  сторону,  словно  затвор
корабельного орудия, обнаружив залитую светом лабораторию.
   Огромная комната была стерильно  чистой,  как  морг,  но  не
такой  пустой  и  не  такой  безмолвной.  Шум,  свет и движение
наполняли ее. Негромко и тонко, почти визгливо, пели генераторы
с трансформаторами. Тлели  зеленоватым  флюоресцентным  сиянием
катодные   лампы,   а  выпрямительные,  полные  ртутных  паров,
наливались лиловатым огнем. Вспыхивали, когда  луч  доходил  до
центра  экрана,  осциллографы,  пощелкивая  - клик-клик-клик, -
словно   отсчитывающие   скорый   темп   метрономы.    Большой,
прямоугольный,   солидный,  стоял  иконоскоп,  наделяя  особым,
важным смыслом неизменную таинственность движения  и  звука,  -
каковые   размеренностью   их   повторения  сами  обращались  в
разновидность тишины, подобно гулу крови в ушах. Полную  тишину
можно и видеть, и слышать.
   На  дальней  стене  лаборатории  висели во множестве схемы и
карты, куда более точные, чем те, что  имелись  в  распоряжении
бедняги  МакТурка.  Тут были даже карты воздушных потоков - и в
горизонтальной проекции, и показывающие возвышение над  уровнем
моря,  с  нанесенными  на  них слоями Хевисайда и направлениями
высотных ветров. Другие стены были скрыты под тысячами книг.
   Несколько  неожиданной  казалась  здесь  шахматная  доска  с
недоигранной  партией,  стоявшая в дальнем конце лаборатории на
чем-то вроде операционного стола. Рядом с ней, неподвижный, как
шахматные фигуры, возвышался Хозяин.
   Китаец  наколол  на  острый  штырек  листочек  с  названными
Мак-Турком  цифрами,  -  словно  он  был оплаченным счетом, - и
приблизился к  столу.  Он  двинул  слона  на  шесть  клеток  по
диагонали.  Звукосниматель  Хозяина  плавно  подъехал к черному
королю, и произвел рокировку.




   - Джу?
   - Да?
   - Наверное,  он  действительно  с  тобой   разговаривал,   -
сдавленно   сказал   Никки   (не   привыкший   признавать  свою
неправоту). - Знаешь... он, похоже, умеет - ну, вроде как мысли
читать.
   - Именно разговаривал, - категорическим тоном заявила она.
   - Ну, ты могла бы хоть в чем-то мне уступить.
   Она уже почти не  злилась  на  него  и  потому  с  некоторой
подозрительностью сказала:
   - Ты бы уступил, так и я бы уступила.
   - Ладно, значит, разговаривал.
   - Честно?
   - Честно.
   - Ох, Никки, тогда, может, он то самое и делал.
   - Что?
   - Да  мысли  читал.  Хотя это и не имеет значения. Если мы с
тобой понимаем друг друга, то ведь все равно,  как  это  у  нас
получается,  правда?  И  вообще,  Никки, чего ты так носишься с
этим? Почему ты на него взъелся?
   - Ты говорила, будто он тебе все объяснил, - так что  же  он
объяснил?
   - Это трудно пересказать.
   - Он  рассказывал,  что  они  тут  делают или что собираются
делать, - зачем они вообще тут сидят?
   - Да.
   - Ну так зачем?
   - Он сказал, что они заняты хорошим делом.
   - Но каким, Джуди, каким?
   Возможно, - из-за того, что они  были  близнецами,  -  разум
Никки,  имевший  сходство  с ее, обладал способностью влиять на
разум сестры  в  большей  степени,  чем  разум  любого  другого
человека.   Возможно,   оттого,   что   между  Джуди  и  братом
существовала внутренняя связь, ее сознание не удалось погрузить
в такую же глубокую спячку, как сознание  техников  и  рыбаков.
Она  принялась  нервно  теребить, развязывая и снова завязывая,
поясок на своей рубашке, и вид  у  нее  стал  встревоженный.  В
синем  свете  ночника  Никки  подошел  к  ее  койке  и  присел,
почесывая Шутьку.
   - Пожалуйста, Джуди, постарайся припомнить.
   Она с трудом выговорила:
   - Я не помню его объяснений.
   - Ты  разве  не  понимаешь,  что  не  могут  они  заниматься
хорошими делами и при этом стрелять в людей?
   - Может  быть,  это  они  по  ошибке?  Да, конечно. Он так и
сказал.
   - Да не бывает таких ошибок. И если  мы  с  тобой  здесь  на
каникулах,  то почему мама и папа не пришли попрощаться с нами?
И почему нас запирали?
   Джуди расплакалась.
   - Ну, ладно, Джу, шут с ним. Мы еще успеем все это обдумать.
   - Нет.
   - Что нет?
   - Давай думать сейчас.
   Никки  сидел,  боясь  пошевелиться  и  стараясь  не  дышать.
Братцыкролики,  думал  он, похоже я ее все-таки вытянул. Только
не торопись.
   Она сказала:
   - Я  совсем  не  помню,  что  он  мне  говорил.  Все   будто
смазалось. По-моему... А ты не чувствовал, что засыпаешь?
   - На меня это вообще не подействовало.
   - Что?
   - То,  что он делает с помощью глаз или мозга, или я не знаю
чего.
   - Но он же с тобой разговаривал?
   - Он произнес латинскую фразу - на  радостях,  что  меня  не
проняло.  Да  и  то,  прежде  чем  он  смог  ее выговорить, ему
пришлось выпить еще один стакан виски. Мне кажется,  он  вообще
без  виски  говорить не может, - так, как мы говорим. Сам-то он
разговаривает не то с помощью  глаз,  не  то  лба,  не  то  еще
чего-то.
   - Как  муравьи, - совершенно нормальным тоном сказала Джуди.
-Они прижимаются друг к другу  усиками.  Я  читала  в  учебнике
биологии.
   - Вот что-то похожее он с тобой и проделал.
   - Ник,  как интересно! Это значит, что я могу разговаривать,
как муравьи, а ты не можешь.
   - Это значит еще, что он способен прочесть любую твою мысль,
и заставить тебя думать все, что ему захочется.
   - Так вот что он с техниками сделал!
   - Да.
   - Ужас какой!
   - Захочет - и заставит тебя думать, что ты колбаса, - сказал
Никки, развивая успех.
   - Ну уж этого он не сумеет.
   - Еще как сумеет.
   - Колбаса же вообще думать не может.
   Никки открыл было рот и снова закрыл.
   - Если...
   - Никки, а если мне захочется кое-куда, он и об этом узнает?
   - Наверняка.
   - Гадость  какая!  Так  он   тогда...   Выходит,   он   меня
загипнотизировал, а это уж такая подлость, что я и не знаю.
   - Наконец-то ты поняла.
   Она поняла или, вернее, была готова понять.
   - Если этот человек...
   Никки запнулся. Всей своей герцогской душой он желал назвать
Хозяина  "этим  человеком".  И не мог. Получалось фальшиво. При
первых же своих словах он вспомнил его глаза.
   - Если Хозяин, - сказал он, и оба  посмотрели  на  дверь,  -
если Хозяин...
   Они сидели молча, освещенные, словно на сцене, и смотрели на
ручку двери.
   Когда разговор возобновился, оба уже шептались.
   - Мы  должны что-то предпринять. Разобраться что тут к чему.
Если мы не сделаем этого, нам никогда не вернуться к папе. Ясно
же, что этот летчик, и доктор, и Пинки работают на них, я  хочу
сказать,  на  Него  и  на  Китайца,  и мы должны знать, чем они
занимаются. Тут что-то ужасно важное, Джуди, и дурное.
   - Да, но как мы это выясним?
   - Придется провести расследование.
   Звук этого слова подействовал  на  Никки  живительно,  и  он
прибавил еще:
   - Придется порыться в их грязном белье.
   - А это обязательно?
   - Люди из ФБР всегда так делают.
   - А-а, ну тогда ладно.
   Она  не  очень отчетливо представляла себе, что такое ФБР, и
оттого ей оставалось лишь согласиться.
   - Главное дело, пока мы не выясним, чем они тут занимаются и
кто они такие, мы не сможем ничего предпринять.
   - Не сможем.
   - Значит, нам придется за ними следить, как будто мы шпионы.
   - Думаешь, у тебя получится? - с сомнением  спросила  Джуди,
проявляя  куда более глубокое понимание характера Никки, чем он
мог от нее ожидать.
   - Что это ты хочешь сказать?
   - Ну...
   И подумав, она как можно мягче сформулировала свои сомнения:
   - Это ведь не то, что играть в индейцев.
   Никки не одобрял критических суждений  на  свой  счет,  даже
неявных, а потому рассердился.
   - Я...
   - Никки,  тут  же  дело не в том, чтобы расспрашивать людей,
обещая им, что ты ничего никому не скажешь, или подслушивать  у
замочных  скважин.  По-моему, это больше похоже на то, что ты и
сам не должен сознавать, что ты делаешь.
   - Можно и сквозь замочные скважины подслушивать.
   - Ну тогда ладно, - сказал она, почувствовав  облегчение  от
того,  что дело предстоит не очень серьезное, больше похожее на
игру, - я думаю, это у нас получится.
   - И потом, мы можем следить за ними.
   - Сесть им на хвост.
   - Точно.
   - В кафельных коридорах не больно-то на хвосте посидишь.
   - Можно обыскать их комнаты, - неуверенно сказал он, - когда
их там не будет.
   Чем практичнее становились  их  предложения,  тем  тише  они
говорили.
   - А если нас застукают?
   Он не знал, что тогда может случиться, - на этот счет у него
никакого  опыта  не  было. Вряд ли шпионы отделываются взбучкой
или тем, что их пораньше отправляют  в  постель,  -  во  всяком
случае  не  там,  где  стреляют  из пистолетов. Как и Джуди, он
понимал, что  глупо  двенадцатилетним  детям  пытаться  сорвать
осуществление огромного заговора.
   И все-таки он знал, что они правы.
   Прежде всего, они попали в положение, которое в определенном
смысле  диктовало  им образ действий. А с другой стороны, Никки
испытывал уверенность, что он,  если  подопрет,  сможет  надуть
кого  угодно.  Дети,  когда они дают себе труд позабыть, в чем,
собственно, состоит правда, лгут с большим мастерством. И кроме
того, он сознавал свое превосходство перед взрослыми  по  части
находчивости,  как  и  то,  что  детям  обычно  грозит  меньшая
опасность,  чем  взрослым.  Удобно,  когда  тебя  принимают  за
незрелого  простофилю  (хоть  Никки  и  не  понимал, что к нему
именно так и относятся), особенно если ты  намерен  податься  в
шпионы.
   Поведение  детей  становилось все более разумным, - не глядя
друг на друга, они переговаривались почти беззвучно:
   - Здесь могут быть подслушивающие устройства.
   - В любой комнате могут быть.
   - Прежде всего, нам нужно разобраться в людях.
   - Придется обшарить весь остров.
   - Читать все, что удастся найти.
   - Спрашивать.
   - Думать.
   Он прилег на кровать, прижал губы к ее уху и выдохнул,  так,
словно делился чем-то сокровенным с собственной душой:
   - Только  не  стоит  начинать прямо с Хозяина. Начать надо с
когонибудь, кто попроще.
   Она  начала  поворачиваться  -  украдкой,  словно  за   ними
следили, и поворачивалась, пока не уткнулась ртом в его ухо.
   - Давай начнем с Пинки.
   - Почему?
   - Мне кажется, он добрый.
   - А как?
   - Просто подружимся с ним.

   Вытянувшись  в  постели,  Никки  ощущал  покой  и блаженство
оттого, что сестра снова вернулась  к  нему.  И  только  совсем
перед  тем,  как  сон  одолел его, в мозгу мелькнула неприятная
мысль.  А  что  если  Хозяин   сумеет   опять   все   повернуть
по-прежнему, - едва только снова пошлет за ней?




   - Что толку разговаривать с Пинки, когда он немой?
   - Может, он писать умеет?
   - Фью-ю!
   Выяснилось,  однако,  что у негра просто шариков в голове не
хватает.
   Он замечательно разбирался  в  сложных  механизмах,  и  был,
возможно,  одним  из  лучших  в  мире  часовщиков, почему его и
держали на Роколле, но, похоже,  никаких  представлений,  более
сложных,  чем те, что присущи ребенку, у него не имелось. Джуди
оказалась права, он действительно был добрым человеком.
   - Пинки, куда подевался твой язык?
   Пинки красивым наклонным почерком,  какой  можно  увидеть  в
старинных прописях, написал на грифельной доске: "Пропал".
   Детям  как-то  не  захотелось спрашивать, кто к этой пропаже
причастен.
   - А с чем это ты возишься?
   Он с гордостью показал им маленькие выпуклые  локаторы,  но,
как выяснилось, и понятия не имел, для чего они предназначены.
   - А майор авиации Фринтон - он кто?
   Некая боязнь мешала им задавать более существенные вопросы.
   Пинки написал: "Хороший".
   Джуди внезапно спросила:
   - Кто украл Шутьку?
   Об   этом   он   знал,  потому  что  похитителю  приходилось
обращаться на кухню за едой для собаки. Повизгивающим мелком он
написал: "Доктор".
   И словно вызванный заклинанием, явился Доктор.
   - Ага! - сказал он, первым делом бросив взгляд на  доску.  -
Упомяни  в  разговоре  ангела и ты услышишь, шелест его крыл! С
добрым утром, с добрым утром, с добрым утром. А почему это наши
детективы  произносят  имя  целителя  всуе?  Нет-нет,  не  надо
отвечать.  Это  лишь шутка, уверяю вас. Ни малейшего осуждения.
Друзья Трясуна  Мак-Турка  имеют  полное  право  обсуждать  его
сколько душе угодно, в сущности - это честь для него, к которой
он  относится  более  чем  чувствительно  - или чувственно, как
правильнее сказать? Но могу ли я осведомиться,  в  чем  состоял
ваш столь лестный для меня вопрос?
   Никки, ничтоже сумняшеся, ответил:
   - Мы спрашивали, зачем вы украли Шутьку.
   Доктор  расстроился. Доктор был оскорблен в лучших чувствах.
Доктор поразмыслил, чем бы ему избыть свое горе,  и  простер  к
детям руки.
   - Дорогие  мои,  я  должен вам все объяснить. Нам необходимо
держаться друг за друга. Недопонимание  между  друзьями  -  это
ужасно.
   - Так зачем же?
   - Нынче   такой  погожий  денек,  -  ответил  Доктор.  -  Не
подставить ли нам тела наши Господнему солнышку, чтобы там,  на
приволье, закрыть этот сложный вопрос?
   Денек  оказался  отнюдь  не  погожим.  Из  дверей ангара они
ступили в  плотный  туман,  оставлявший  впечатление  жемчужин,
растворенных  в  снятом  молоке.  Сгустки  тумана  цеплялись за
гранитные выступы. Туман был настолько  плотен,  что  даже  вел
себя  наподобие  какого-то  твердого  тела, возвращая им эхо их
голосов, и заставляя шаги их звучать, словно в  гулкой  комнате
или  пещере.  Даже  поступь босых детских ног отзывалась в этом
тумане. Птицы, сидевшие наверху по краю, не  вспорхнули,  когда
растворились  двери.  Они  не  могли  себе  этого позволить. Им
приходилось  сидеть,  где  сидится,   бесхитростно   покорствуя
стихии.  Когда  исчезает надежда, исчезает и страх, а у птиц не
было сегодня надежды, что им удастся взлететь.
   - Чего ради мы сюда вылезли? Мы же промокнем насквозь.
   - Скорее уж свалимся.
   - Держи Шутьку.
   - Шутька! Шутька! Иди сюда, глупая! Упадешь!
   - Терпеть не могу,  когда  Шутька  гуляет  вдоль  обрыва,  -
сказала  Джуди.  -  Я  знаю,  считается, что собака не способна
споткнуться и все такое, но разве можно быть в этом  уверенной?
Кроме того, она от рождения идиотка, правда, лапушка моя?
   - Хорошаясобачея, - сказал Доктор. - Бедная собачея.
   И  тем  обрек  себя  в глазах детей на вечное проклятие. Ибо
никто не вправе называть собак "собачеями".
   - Ну, так как же?
   - Как весьма  основательно  заметила  твоя  сестренка,  нам,
может  быть,  лучше  вернуться  вовнутрь,  пока  мы  не вымокли
окончательно.
   Войдя в ангар,  Доктор  в  нерешительности  остановился,  не
зная,  куда повести детей. Он хотел выйти с ними наружу, потому
что, как  и  они,  боялся  микрофонов.  Трансляционная  система
относилась  к  числу  тех  тайн,  в которые его не посвящали. А
поговорить было нужно.
   - Может быть, ко мне, в операционную?
   Это помещение было оборудовано победнее, чем те,  в  которых
располагалась  техника.  В  нем  царил  беспорядок.  Столик  на
колесах  хаотически  покрывали  сыворотки,  ампулы,   пузырьки,
заткнутые   неподходящими   пробками,   дифтерийная   сыворотка
соседствовала с пенициллином, а рядом валялись  сломанные  иглы
для подкожных инъекций и та штука, которой, заглядывая в горло,
прижимают язык, - ее покрывала ржавчина. Близнецы присели бок о
бок  на  черную кожаную кушетку. Джуди с неодобрением заметила,
что в эмалированном ведерке так и  валяются  заскорузлые  куски
окровавленной корпии вперемешку с окурками.
   - Так как же?
   Доктор тяжело вздохнул.
   - Важно  было  увести  вас  подальше  от негра, детки. Я был
обязан извлечь вас оттуда.
   Они обдумали сказанное, ничуть не веря в него.
   - Он не в своем уме, - пояснил Доктор.
   Джуди подумала: "Пожалуй, он  простоват  немного.  Но  разве
сумасшедшие так себя ведут?"
   Доктор понял, о чем она думает.
   - Нет-нет,  он  непростачок, все гораздо хуже. Он производит
такое впечатление, потому что душа у него добрая. И все-таки он
живет в иллюзорном мире, - как настоящий безумец.  Советую  вам
быть  поосторожнее, когда остаетесь с ним один на один, и самое
главное, не доверяйте тому, что он говорит. Правильнее сказать,
что пишет. У  нас,  докторов,  это  называется  галлюцинаторным
безумием.   Прислушайтесь   к   словам   человека,  получившего
медицинское образование, детки, - это необходимо,  поверьте,  -
иначе  вы  можете  попасть  в  чрезвычайно  опасное  положение.
Несчастный малый! Потомуто мы и держим его на острове, для него
остров - что-то вроде лечебницы. Большую  часть  времени  Пинки
кроток,  как  агнец, такой услужливый, - сама доброта, - хотя в
голове у него  полная  каша.  Потом  вдруг,  бах!  Маниакальная
депрессия. Так что не верьте ни одному его слову.
   - Он сказал, что это вы забрали Шутьку.
   - Ну  вот,  видите.  Потому мне и пришлось вас увести. Скажи
ему слово поперек, оспорь хотя бы единое из его  представлений,
- и  беды  не  миновать.  Даже  это  утверждение опасно было бы
отрицать в присутствии Пинки.
   - Значит, не вы?
   Доктор сожмурился.
   - Ой, ну что вы, право!
   Вообще-то говоря, они и не видели, что могло бы его к  этому
подтолкнуть.
   - А  зачем  вы  говорили  на  разные голоса, когда мы сидели
взаперти?
   На лицеДоктораобозначилось  обиженное  выражение,  придавшее
ему почти достойный вид.
   - Всемувинойприсущеемнечувство   юмора,   -   высморкавшись,
заявил он. - Живем мы на острове, от детей отвыкли. Вам следует
простить меня за это. Дружеское заблуждение.
   - Почему нас здесь держат?
   - И чем вы тут занимаетесь? - добавила Джуди. - Пока вы  нам
не  скажете,  мы  не  сможем верить вашим словам, нам все будет
казаться неправдой.
   - Об этом я и хотел побеседовать с вами.  Погодите  минутку,
помоему, у меня где-то были конфетки.
   Он  порылся  в  ящике стола и извлек оттуда покрытый пятнами
бумажный пакетик, содержавший то ли  пилюли  от  кашля,  то  ли
какието  пастилки,  -  близнецы  с  неохотой  приняли их. Цвета
"конфетки" были черного, а на вкус отзывались смесью лакрицы  с
черной смородиной.
   - Я   расскажу   вам  все  с  самого  начала.  Нам  придется
разговаривать тихо. Перетяните кушетку в этот угол, подальше от
двери.
   - Так вот, детки, - начал Доктор. -  Вы  несомненно  слышали
такие  слова:  "совершенно  секретно". Они относятся к вещам, о
которых разрешается упоминать только в Кабинете министров, да и
там еще  не  всегда.  Разве  что  сэр  Уинстон  Черчилль  может
позволить  себе  обсуждать  их по закодированному телефону. Вот
над  такими  вещами  мы  и  работаем  на  Роколле.   Я   сильно
сомневаюсь, следует ли мне говорить об этом, даже с вами!
   - Если это такой секрет, - сказал Никки, - то не говорите.
   - Обстоятельства  принуждают  меня  к  этому,  - вот именно,
вынуждают обстоятельства. Ваше появление здесь, - свершившееся,
я мог бы сказать,  по  воле  случая,  заставляет  меня  открыть
правду.
   Доктор подумал над сказанным и добавил:
   - Вы  понимаете, что мы пытались вас уничтожить? Трагический
выбор, детишки, но необходимый. Когда на одной чаше весов лежит
существование  миллионов,   какие-то   две   жизни   приходится
сбрасывать со счетов. Таков научный подход.
   - Мы догадываемся, что не сами в себя стреляли.
   - Да.  Да.  Гхм!  Ну  что  же, вам должно узнать правду, всю
правду и ничего,  кроме  правды.  Тогда  вы  сможете  составить
суждение касательно вставшей перед нами дилеммы.
   Голос  его  упал  до  беззвучного  кваканья,  затем  кое-как
выправился и превратился в шепот. Он наклонился к  близнецам  и
сказал:
   - Мы работаем над тем, чтобы обезвредить водородную бомбу.
   Близнецы ждали продолжения.
   - Сдерживание,  -  сказал  Доктор,  -  или  Защита.  Вам еще
предстоит услышать споры на эту тему. Вы можете либо сдерживать
врагов, изготавливая все больше бомб и  при  этом  все  лучших,
либо  вы  можете  изобрести  контр-оружие,  которое  сделает их
безвредными. Я хочу сказать, сделает безвредными бомбы.
   Повисло выразительное молчание, которое нарушил Никки:
   - А вы хорошо разбираетесь в бомбах?
   - Нет. Что нет, то нет. Я врач, скромный  служитель,  задача
которого  заботиться  о  здоровье  и вообще о благополучии этих
великих умов, - мне следовало бы даже сказать, этих незаменимых
людей. Собственно, по этой-то причине я вам все и рассказываю.
   Значит, он еще не закончил.
   Доктор   Мак-Турк   переместил   запыленный   термометр   из
фасолевидной   ванночки  в  стакан  с  водой,  уже  содержавший
запасную пару вставных челюстей.
   - Задача моя трудна.
   Глаза его скользнули, впрочем, не заметив ее, по  треснувшей
колбочке термометра.
   - Разум!  -  воскликнул  он - Человеческий разум - вот в чем
главное затруднение. Эти великие  мыслители,  чьи  колоссальные
мозги  недоступны пониманию простого человека, предрасположены,
-неизменно  предрасположены  -  к   аномальным,   невротическим
состояниям.  Я  же,  как  врач,  обязан хранить скорее душевное
здравие Хозяина, чем физическое.  Причем  одно  сказывается  на
другом.
   Дорогие  мои  детки,  вы едва ли способны даже вообразить те
трудности,  с  которыми  мне   приходится   сталкиваться.   Вам
недостает для этого познаний в области медицинской психологии.
   Он  извлек  термометр из стакана и швырнул его в ведерко для
использованной корпии.
   - Я постараюсь объяснить вам это в простых выражениях.  Если
Хозяин  заболевает, мысли его начинают путаться. Если мысли его
путаются, он заболевает. Вам понятно?
   Они кивнули.
   - И когда мысли у негопутаются, он не доверяет  собственному
врачу.
   Подождав,  когда  они  хотя бы отчасти усвоят этот тезис, он
двинулся дальше:
   - А для врача чрезвычайно важно все время следить за работой
его мозга.
   - Невозможно, - вскричал  он,  буквально  ахнув  кулаком  по
столу,  -  поставить  диагноз, когда от тебя скрывают симптомы.
Хозяин  -  больной  человек.  Он  не  желает  мне  верить.   Он
отказывается  принимать  от  меня  лекарства. Я бессилен в моем
стремлении быть опорой, нет, защитой для наиважнейшей из  тайн,
существующих в мире!
   Кулак,  ударивший по столу, разжался и теперь лежал на столе
плоской ладошкой. Краска сбежала с докторского лица,  мгновенно
осветившегося  вкрадчивой  улыбкой. Вид у Доктора был невинный,
как у младенца.
   - Вы можете мне помочь.
   - Как?
   - Рассказав мне, о чем он с вами беседовал.
   Казалось, они не питают  такого  желания,  и  потому  Доктор
продолжил свои объяснения.
   - Все,  что  говорит  или  делает  Хозяин,  каждый  поступок
пациента, каждое движение его ума, все это связано с состоянием
его  здоровья,   -   здоровья,   бесценного   для   страждущего
человечества.
   - Так кто же такой Хозяин?
   - Величайший из ныне здравствующих ученых.
   - А  если...  -  начал было Никки, но Джуди наступила ему на
ногу.
   Отвечать стала она:
   - Ну, мы на самом-то деле просто поговорили о наших  частных
делах.  Меня  он  загипнотизировал,  но  с  Никки у него это не
вышло.
   На долю секунды Доктор вдруг просиял, словно включили и  тут
же выключили свет.
   - Сколько он выпил?
   - Три стакана.
   - Три?!
   - И с Никки ему пришлось именно разговаривать, потому что он
не сумел прочитать его мысли.
   - Я так и знал! Так и знал! Это уже четвертый случай.
   - Четвертый случай чего?
   - Не  ваше  дело,  -  ответил  он,  но  тут  же спохватился,
вспомнив, какой он добряк и миляга. -  Профессиональные  тайны,
дорогие   мои.  Клятва  Эскулапа.  Врач  не  в  праве  что-либо
рассказывать о своих пациентах, просто не в праве,  -  вы  ведь
уже достаточно взрослые, чтобы это понять?
   Уставясь в пол, Доктор поразмыслил с минуту. Когда он поднял
взгляд, лицо у него было усталое.
   - Согласитесь ли вы помочь старому доктору?
   Поскольку дети молчали, он с пафосом добавил:
   - Дело идет о судьбах мира.
   - Хорошо,  -  сказала Джуди, прежде чем Никки успел вставить
слово.
   - Мне нужно, чтобы вы сделали два дела. Слушайте внимательно
и запоминайте. А кстати, как вас зовут?
   - Никки и Джуди.
   - Я  хочу,  чтобы  ты,  Никки,  как  можно  чаще  виделся  с
Хозяином.  Подружись  с  ним. Он вскоре начнет заниматься твоим
образованием, так что встречаться вы будете. Запоминай все  его
слова  и  поступки и после передавай мне. Что же касается тебя,
Джуди, постарайся вообще с ним не встречаться, насколько это  в
твоих  силах.  Твоим  образованием он заниматься не станет, так
что это тебе будет нетрудно. Вы понимаете, что все  это  нужно,
чтобы помочь больному?
   - Да.
   - Чтобы установить контакт с разумом пациента?
   - Да.
   - Вы  очень  умные  детки!  Вы сделаете все это ради старого
Трясуна, а также ради спасения мира?
   - Мы изо всех сил постараемся сделать как лучше,  -  сказала
Джуди, отнюдь не кривя душой.
   - Вот речи истинных Британцев!
   Пока дети с отвращением переваривали определение, которое он
им дал, Доктор переменил тему разговора.
   - Ну  и  ладушки.  И довольно об этом. Пожалуй, мне пора уже
заняться приготовлением моих снадобий.
   И он подмигнул детям весело и живо.
   - Медикамент,  -  воскликнул  он,  -  ты   ангел-исцелитель!
Лечить, лечить и лечить. Пузыречек туда - пузыречек сюда. И кто
знает,   -   быть   может,   даже   успокоительное  для  нашего
досточтимого Хозяина?
   Дети уже закрывали дверь, когда Доктор снова окликнул их:
   - Вы слыхали про Закон о разглашении государственной тайны?
   - Да.
   - Ни единого слова ни единой душе, - вы хорошо это поняли?
   - Да.
   - Ни Пинки, ни Фринтону, ни Китайцу, ни даже Хозяину?
   - Да.
   - Не забывайте об этом, - сказал  Доктор.  -  Это  не  игра,
здесь все всерьез и ничего понарошку.

   Когда  они добрались до своей комнаты, Никки без с некоторой
робостью спросил:
   - Ты ему хоть немного поверила?
   - Разве что самую малость. Он даже грязь  из-под  ногтей  не
выковырял.




   Однако  по части образования он оказался прав. В тот же день
после обеда, не дав близнецам заняться Фринтоном  или  кем-либо
иным,  Китаец  открыл дверь больничной палаты и кивком подозвал
Никки. Перед тем как им уйти, он отвесил Джуди поклон и сказал:
"С вашего разрешения".
   Считается, что в большинстве своем китайцы  не  выговаривают
букву  "р",  так  что  у них вместо "жаренного риса" получается
"жаленный лис". Но этот китаец не  принадлежал  к  большинству.
Его   выговор   был   безупречен.   Он   говорил  на  настоящем
старосветском английском, - эдвардианском, если точно  сказать.
Он  бы,  наверное,  даже  сказал  (как водилось в ту пору среди
людей высшего света) "благодарствуйте"  вместо  "благодарю",  -
разумеется, если бы ему вообще пришла в голову мысль прибегнуть
к этому слову.
   Никки последовал за Китайцем по коридору.
   Они  миновали  черную  дверь  и  оленьи рога, аксминстерский
ковер и дверь с нарисованным на ней камышом.
   В будуаре Хозяина, - ибо таково одно  из  слов,  позволяющих
описать  выдержанное  в тонах пожелтевшей зелени убранство этой
комнаты,  впрочем,  имевшей,  быть  может,  больше  сходства  с
холостяцкой  квартирой Шерлока Холмса на туманной Бейкер-стрит,
по которой медленно движутся  кэбы,  -  в  будуаре  Хозяина  их
ожидал   откидной   письменный  стол,  уже  застеленный  чистой
промокательной бумагой с чернильницей и мягким  стальным  пером
поверх нее. На столе лежал также отпечатанный на машинке список
экзаменационных вопросов.
   О  Господи,  подумал  Никки,  совсем  как  на  вступительных
экзаменах в Итоне!
   Совсем так оно и было. Перед  Никки  предстал  уже  знакомый
нудный   набор:  уравнения,  прямоугольные  треугольники  с  их
жалкими вершинами, именуемыми A, B и C,  вопросы  насчет  того,
что  производят  в  Чикаго, да как называется столица Сиама, да
когда произошла Французская революция, и даже кусочек "De Bello
Gallico" на предмет перевода  -  вся  компания  была  в  сборе.
Цезарь! И еще пущую неправдоподобность, - хотя, пожалуй, не для
Никки,  ибо  до  сей поры экзамены играли в его жизни роль куда
более заметную, нежели гангстеры, - придавал положению  Китаец,
оставшийся в комнате, чтобы присматривать за экзаменуемым.
   Никки уныло уселся за письменный стол, а желтолицый человек,
сунув ладони в широкие рукава, застыл за его спиной.
   Почему  все  они так не любят разговаривать? - сердито думал
мальчик, берясь  за  перо.  Чего  они  на  себя  таинственность
напускают? Уж "с добрым-то утром" они, судя по их виду, сказать
умеют.  И  Никки  нарочно  поставил  1066 против вопроса о дате
открытия Америки.
   Это было что-то вроде  экзаменационной  работы  по  проверке
общего кругозора.
   Как  они  могут,  как  они  могут сегодня стрелять в тебя, а
завтра  устраивать  проверку  твоего  кругозора?   Чаепитие   у
Болванщика да и только!

   Сидя  в  одиночестве  на  больничной  койке  и  стискивая  в
разгневанном кулачке немалый клок Шутькиной шерсти,  -  Шутька,
понимавшая,  что  она  помогает  хозяйке справляться с какой-то
горестью,  безропотно  сносила  боль,  -  Джуди  размышляла   о
безобразной несправедливости женской доли.
   Во-первых,  титул  достается  твоему  брату. Во-вторых, тебе
приходится носить на приемах юбку. В-третьих, считается, что ты
не должна лазить по деревьям. В-четвертых, тебя  гипнотизируют.
Впятых, он получает образование. Он получает, а ты нет. О, будь
прокляты, будь прокляты всеобщее скотство и фаворитизм!
   Но  нет,  я  не  стану  злиться,  сказала она себе, никто не
увидит, что я задета,  и  вместо  того,  чтобы  нюнить,  я  все
обдумаю  и  с  блеском  разберусь  в  ситуации,  и  когда Никки
вернется, всем будет ясно, что я  не  просто  Игрушка,  Которую
Можно  Засунуть В Угол, но Личность, С Которой Нужно Считаться,
которая Совершает Открытия, вот вам.
   И странное дело, в полном несогласии с тем,  к  чему  обычно
приходят   обуреваемые   мстительными   чувствами  люди,  Джуди
действительно совершила открытие, как и намеревалась.
   - Главное тут  вовсе  не  в  том,  что  Никки  мальчишка,  -
неожиданно для себя самой громко сказала она.
   Главное  в  том,  что его мысли прочесть невозможно, а мои -
пожалуйста. Потому доктор Мак-Турк и захотел, чтобы за Хозяином
шпионил он, а не я. Про меня-то Хозяин мигом узнал бы и  что  я
слежу за ним, и по чьей просьбе. Понятно-понятно.
   Они   захватили   нас,   чтобы  шантажировать  папу  и  дядю
Пьерпойнта, а когда поняли, что Никки нельзя загипнотизировать,
то обрадовались, потому что такие  люди  полезны  в  их  делах.
Потому они и решили его обучать. Только чему?
   А  доктор Мак-Турк со всей его болтовней про атомные бомбы и
умственные заболевания и с просьбами никому ничего не говорить,
- он попросту хочет с  помощью  Никки  подобраться  к  Хозяину,
потому  что Хозяин не может узнать, что думает Никки, но скорее
всего очень даже может узнать,  что  думает  Доктор,  а  Доктор
боится  Хозяина  до  смерти и это означает, что он скорее всего
строит против Хозяина какие-то  козни,  вот  ему  и  приходится
действовать через Никки, которого не видно насквозь. Так?
   Так.
   Снадобья.
   Что-то он такое говорил про медикаменты.
   Если  доктору  Мак-Турку хочется отравить Хозяина, то сам он
этого не может, потому что старик сразу  бы  разобрался  в  его
намерениях.
   Кстати  и  не  удивительно,  что  он  трясется от страха при
каждой встрече с Хозяином. Боится, что тот его раскусит.
   Ему приходится обходить Хозяина стороной.
   При любой встрече, в любую минуту Хозяин может прочитать его
мысли. Это все равно что написать на лбу печатными буквами:  "Я
СОБИРАЮСЬ ВАС ОТРАВИТЬ" и расхаживать вокруг, дожидаясь пока на
тебя обратят внимание.
   Конечно, он собирается его отравить. Это же очевидно. Скажет
Никки,  что  Хозяин  отказывается  принимать лекарство, которое
принесет ему пользу, и попросит, чтобы  Никки  тайком  дал  это
лекарство Хозяину - так, чтобы тот ни о чем не догадался.
   А  сразу  он Никки об этом не попросил потому, что не знает,
закончил ли Хозяин изготовление той штуки, так что  пока  Никки
нужен ему как информатор, и конечно он собирается его отравить,
чтобы зацапать эту штуку!

   Восторг,   который   вызвали  в  Джуди  столь  блистательные
дедуктивные выкладки, несколько охладила внезапно пришедшая  ей
в  голову  мысль.  Джуди  подумала:  Отравить?  Этого просто не
бывает, и  уж  не  толстеньким  человечкам,  похожим  на  Санта
Клауса,   заниматься   такими   делами.  Пожалуй,  я  несколько
увлеклась.
   Но тут же мелькнула другая мысль: А стрелять-то  они  в  нас
стреляли.
   И  она  смиренно  заключила  свои размышления так: во всяком
случае, Никки мои догадки могут заинтересовать.

   Никки, когда он вечером  вернулся  с  экзамена,  ее  догадки
заинтересовали и еще как.
   - Джуди,  ты  просто  колдунья! Ты в самую точку попала! Все
его хитрости  за  милю  видать!  Ты  помнишь,  как  он  сказал:
"успокоительное  для  нашего досточтимого Хозяина"? Конечно, он
хочет его убить, это самое подходящее дельце для таких, как он,
сальных людишек. И конечно, из жадности. Ему нужна эта штука.
   - Но что это за штука?
   - А Бог ее знает.
   - Может быть, Секретное Оружие?
   - Все что угодно, Джуди. По моему сегодняшнему опыту судить,
так она может оказаться даже квадратом гипотенузы!
   И он рассказал ей о радостях образования.
   - Зачем им нужно, чтобы ты знал дату открытия Колумба?
   - Наверное,  хотят  выяснить,  какой  у   меня   коэффициент
умственного развития.
   - А загипнотизировать тебя они не пытались?
   - Да там и Хозяина-то не было.
   - А Китаец как себя вел?
   - Стоял в сторонке.
   - Хотела бы я знать, что он собой представляет.
   - Ну,  во-первых, он способен разговаривать без слов. Это мы
видели. Помнишь, насчет Шутьки.
   - Ты думаешь, он такой же старый, как Хозяин?
   - Все может быть.
   - А сколько Хозяину лет?
   - Под рогами есть пластинка с датой, когда  их  добыли.  Там
написано 1879.
   - Их мог добыть и отец Хозяина.
   - Да,  - но мог и он сам, и уже достаточно старым человеком.
Это ничего не доказывает.
   - Вид у него такой, словно ему около ста.
   - Или двухсот.
   - Ну, Никки, этого уже быть не может!
   - Если на то пошло, ты же не можешь разговаривать без  слов.
Или  загипнотизировать  целый  миллион  рабочих.  Или выдолбить
изнутри скалу в самой середине Атлантики. Да практически ничего
ты не можешь, что могут они.
   И без особой радости поразмыслив над этим, Никки спросил:
   - Как по-твоему,  Джуди,  возможно  ли,  чтобы  нам  удалось
перехитрить таких людей?
   - Знаешь, - ответила она, обдумав вопрос, - мне кажется, что
у детей  хоть  и  нет такого опыта, как у взрослых, но зато они
иногда гораздо умнее. Возьми, например, хоть  бедного  старичка
Трясуна.  Ведь  этот  его  лепет  про государственные секреты и
таракана-то не обманет.




   Если бы им довелось сейчас взглянуть на Трясуна, они  отвели
бы глаза.
   Стояла   ночь,  и  темный  Атлантический  океан,  уcмиренный
туманом, мощно вздымался снаружи в свете летней  луны.  Большие
валы,  чьи  ровные гребни разделялись расстоянием самое малое в
двести футов, казалось, скользили вдоль лунной  дорожки,  почти
не  возмущая  ее  подъемами и падениями, и это при том, что они
поднимались футов на двадцать-тридцать. Пилот гидроплана мог бы
подумать, что океан спокоен, и приводниться себе на беду.
   Перед закатом туман пролился дождем. Теперь  разведрилось  и
влажный  воздух  взбодрил  чету буревестников, часто вылетающих
ночью. Незримые в темноте,  они  неслись  быстро.  Зримыми  они
становились,  пересекая  лунную  дорожку, тогда было видно, как
они скользят над валами, поднимаясь и опускаясь вместе с  ними,
как будто плывя по воде, хотя на деле они оставались в воздухе,
поддерживая  себя редкими ударами жестких крыльев, ложась то на
левое крыло, то на правое, и на лету горланя. Они кричали: "Сам
виноват!" и "Это враки!".
   Черная глыба Роколла темнела  на  бархатистом  и  серебряном
фоне,  будто поставленный на попа кусок сыра, клином вырезанный
из головки. Хоть и светила луна, звезды казались  колючими,  до
такой  чистоты  был  промыт воздух. Даже гагарки и чистики и те
различались на вершине Роколла в виде зубчатой бахромы  по  его
окоему,  -  чистики стояли, вытянувшись, как часовые, а гагарки
лежали на брюшках, будто высиживали яйца.
   Вообще-то  на  острове  имелся  радар,   предупреждавший   о
нежелательных соседях.
   Но  нынче соседей не было, и окно гостиной Хозяина - одно из
трех отверстий в отвесной стене утеса - стояло настежь.  Густой
свет  его  ламп  изливался  на  зачарованную  волну  золотистым
сиропом, споря с лунной дорожкой, безмолвной и  одинокой  среди
одичалых  вод,  -  ибо  до  ближайшей  суши  отсюда было двести
пятьдесят миль.
   Если бы под рукой у нас  оказалась  сейчас  кинокамера,  она
отыскала   бы   в  крутизне  окошко  и  въехала  внутрь,  чтобы
обнаружить  внутри  ученого   старца,   сидевшего   в   большом
раскладном  кресле с подушками. Чем ближе подбиралась бы камера
к окну, тем громче становилась бы музыка, ибо вместе со  светом
ламп  в  ночь  лилась и она. Фонограф был включен на половинную
громкость. И мы бы увидели, как  кружит  на  нем  долгоиграющая
пластинка, - фуговая математика Баха.
   Впрочем, музыки Хозяин не слушал.
   Он  сидел в старомодном кресле, неподвижный, как кобра, и не
спускал глаз с двери. Мягкий свет керосиновых ламп  поблескивал
на иссеченной трещинками слоновой кости его черепа.
   Дверь,  на  которую  он  смотрел,  отворилась и вошел доктор
МакТурк.
   Появление его представляло собой  жутковатое  зрелище  -  из
тех,  от  которых  волосы начинают шевелиться на голове. Прежде
всего, он вступил в комнату медлительно  и  безмолвно.  Кролик,
зачарованный   горностаем,  замирает  и  принимается  верещать,
Доктор же, хоть и против собственной  воли,  но  двигался  -  и
молчал.  Перемещался  он  медленно,  ставя  одну  ступню  перед
другой, поочередно вытягивая перед собою  каждую  ногу,  словно
купальщик,  пробующий  воду, - ноги волочились, не отрываясь от
пола, как будто доктор к чему-то  подкрадывался,  сам  того  не
желая.  Дверь  отворилась  с  такой же медлительностью, с какой
двигался доктор. Человек,  входивший  в  комнату,  смахивал  на
существо,  вынужденное передвигаться на цыпочках из-за близости
чего-то очень опасного, чего лучше бы ему не  тревожить,  -  на
обомлевшую  жабу  или  лягушку, которую тянет к себе немигающий
взгляд зеленой мамбы.
   Хозяин все-таки вызвал Доктора.
   Он приближался к старику, замедленными,  словно  в  кошмаре,
движениями,  оба  неотрывно смотрели друг другу в глаза, и пока
доктор приближался, старик поднялся из кресла.
   Так и не издав ни единого звука, они постояли лицом к лицу.
   Затем движение пошло в обратном  порядке,  -  словно  волна,
докатившаяся  по песку до положенного ей предела, утратила силу
и ее потянуло назад,  -  Доктор,  передвигаясь  вперед  спиной,
вышел  из  будуара,  преследуемый обладателем страшного черепа.
Они шли попрежнему медленно,  мелкими  шажками,  на  неизменном
расстоянии  один  от  другого,  уставясь  друг  другу  в глаза.
Доктор, заведя за спину руку, нашел дверную  ручку  так  легко,
словно  видел ее. На аксминстерском ковре оба поворотили налево
и шаг за шагом стали сходить по  лестнице,  нога  одного  мягко
спускалась  ступенькой  ниже,  одновременно  с  ней выдвигалась
вперед нога другого.
   В узкой прихожей жертва скоро почувствовала, как  деревянный
сундук  уперся  сзади  ей в ноги чуть ниже колен. Доктор поднял
руку над головой и  обхватил  рога,  которых  ни  разу  еще  не
касался.
   Часть стены отъехала в сторону.
   Похоронным  шагом,  приноравливая  ритм своего продвижения к
бескровным баховским фугам, они вступили в лабораторию.
   Доктор положил палец на выключатель,  расположение  которого
было  ему  неведомо,  нажал,  и  в  ответ послышался тонкий вой
включенной машины. Пустая, выложенная плиткой стена  перед  ним
замерцала.
   Шествие завершилось.
   Затем  -  с  придушенным,  леденящим  душу взвизгом - доктор
Мак-Турк вытянул руки над головой и прыгнул, буквально  прыгнул
навстречу пронзительному, тонкому пению вибратора.



   Близнецы  сразу  заметили,  что  Доктор  куда-то  пропал, но
странное дело, ни разу  и  не  обмолвились  о  пропаже,  словно
могли,   не   упоминая  события,  помешать  ему  воплотиться  в
реальность.
   Бриллиантовый блеск звезд в ночь  исчезновения  Доктора  был
результатом  дождя,  а  не  его предвестием. Снова установились
знойные дни, подобные тому, в какой дети  приплыли  на  яхте  к
острову.
   Целыми  днями,  не  считая послеобеденных часов, когда Никки
приходилось  учиться,  дети  валялись  на  прокаленной  вершине
островка.  Они  лениво следили за тем, как деловитая Шутька раз
за  разом  получает  по  носу,   ссорясь   с   глупышами.   Они
разговаривали  о  родителях,  о  столь  далекой от них сельской
Англии в разливе ее зелени, о своих пони,  пасущихся  на  траве
домашнего парка, - о чем угодно, кроме Доктора.
   Почти  неделя  прошла,  прежде  чем дети решились заговорить
даже о собственных проблемах.
   - Когда вертолет прилетит?
   - Мистер Фринтон сказал, что не вернется до субботы.
   - Похоже, он тут не очень засиживается.
   - Может, ему этого и не хочется.
   - Вот если бы мы могли выбираться отсюда, как он.
   Никки не ответил, - вытянув ноги и  опершись  на  локти,  он
лежал   и   смотрел   на   горизонт.  Море  под  ними  отливало
неправдоподобной  синевой,  словно   на   рекламном   проспекте
путешествия  во  Флориду.  Несколько  раз  мимо  них  то в одну
сторону, то в другую со свистом пропархивал тупик, так  близко,
что   они  могли  разглядеть  малиновое  кольцо  вокруг  глаза,
охваченное стального отлива треугольником. Забавные  птицы  эти
тупики,  подумал Никки, важных клоунов вот кого они напоминают!
Наверное, из-за глазных треугольников, у  клоунов  точно  такие
же.  Потому  люди  и  дают  им  прозвища, вроде "Забулдыга" или
"Томми-простачок". Это скорее из-за глаз, чем  из-за  радужного
клюва.
   - Джуди, ты видишь? Он лапки сложил!
   - Кто?
   - Тупик. Вон там, смотри!
   - Точно!
   - Засунул под фалды. Как олдермен.
   - С ума сойти!
   Никки порылся в памяти и прибавил:
   - Я  в  какой-то  в  книге  читал, что одно из его прозвищ -
"Римский Папа".
   - Не иначе как он молится на лету. Ты не заметил, ладошки он
не сжимал?
   - А  славный  из  него  вышел   бы   Папа   -   толстенький,
коротконогий, нос бутылкой и размалеван, как в цирке.
   - И переваливается на ходу.
   - Да, ходит он скорей по-моряцки, вразвалочку.
   - Знаешь,  Никки,  люди в "Bello Gallico", может, и не самые
симпатичные,  а  все  же  приятно  смотреть  на  птицу   и   не
чувствовать себя дураком. Хорошо, что ты читаешь про птиц.
   Садясь  на  воду,  тупик  вытягивал  и  широко  разводил  по
сторонам от хвоста красные лапки, - пользуясь ими, как  самолет
элеронами.
   - В  книге  сказано, - пояснил Никки, принимая ее похвалу, -
что тупики летают, "елейно сложив ладошки". Что такое "елейно",
ты не знаешь?
   На этом разговор и прервался.

   - Джу?
   - Да?
   - Единственное на чем отсюда можно сбежать - это траулер или
вертолет.
   - А мы не могли бы попросить мистера Фринтона, чтобы он взял
нас с собой?
   - Дурочка!
   - Он, вроде, не такой плохой, как... как некоторые.
   - Разве мы можем его о чем-то просить, когда он работает  на
Хозяина? Что это тебе в голову взбрело?
   - Но  мы же не сумеем спрятаться на вертолете так, чтобы нас
не заметили. Там и места-то нет.
   - Если  на  то  пошло,  так  и  на  траулере  не   больно-то
спрячешься, особенно с Шутькой.
   - Шутьку мы бросить не можем.
   - Конечно, не можем.

   - Никки.
   - Ну?
   - Эти   дурацкие  рубахи.  Как  бы  нам  с  тобой  раздобыть
нормальную одежду, ушить что-нибудь,  что  ли?  А  то  мне  уже
опротивело  изображать  херувима.  Может, мистер Фринтон сумеет
что-нибудь заказать в Ирландии? Он мог бы снять с нас мерки.
   - Мне вот что интересно, - задумчиво сказал Никки, -  нельзя
ли  спрятать в вертолете записку. Не про одежду, а насчет того,
чтобы нас выручили отсюда. Должен  же  кто-то  на  той  стороне
обслуживать  вертолет,  он  мог  бы  найти  записку, если бы мы
засунули ее куданибудь в двигатель...
   - А давай отправим письмо в бутылке.
   Никки  повернул  голову,  подпираемую  загорелой   рукой   и
уставился  на  сестру  укоризненным глазом. Так адмирал озирает
младшего лейтенанта, и молчание при этом хранит точно такое же.
   - Нет, но ее же могут найти.
   Молчание.
   - Могут или не могут?
   Он отвернулся.  Невежество  сестры  было  слишком  вопиющим,
чтобы о нем стоило разговаривать.
   - Дельфины! - воскликнула Джуди.
   Никки  мигом  вскочил  на  ноги.  Дельфины  были их любимыми
рыбами, вернее, млекопитающими.
   - Где?
   Дельфины плыли примерно  в  полумиле  от  них,  но  плыли  к
острову.  Большие  блестящие  спины  вырастали  из воды одна за
другой, - быть может, дельфины охотились  за  идущей  близко  к
поверхности  рыбой,  а  может  быть,  просто  играли, испытывая
блаженство и радость. Они приближались, и гладкие,  обтекаемые,
мерцающие тела их поочередно пробивали поверхность воды, - хотя
возможно,  что кто-то из них временами выскакивал наверх и не в
свой черед. Они скользили, струясь и сверкая, между воздушной и
водной стихиями, перекатываясь  по  неторопливой  дуге,  словно
конь-качалка  или  доска качелей, - голова-хвост, голова-хвост.
Но ни та, ни другой никогда полностью не покидали  воды.  Целая
стая  дельфинов! Будь они стайкой купающихся школьников, они бы
сейчас ныряли, падая в  море,  словно  с  небес.  Но  океанские
школяры ныряли из моря в небо. Как радостно было предвкушать их
появление, пересчитывать их, пока они приближались, и молиться,
чтобы они подошли поближе.
   - Они  не  охотятся,  -  сказал  Никки. - Если бы они шли за
рыбьим косяком, там бы  и  олуши  тоже  вертелись.  Они  просто
веселятся.
   Дельфины  приближались. Дугой идущие во главе стаи подводные
существа с каждым разом выпрыгивали из воды все ближе и  ближе,
пока  спина самого близкого не оказалась совсем рядом с детьми,
так что те могли, протянув руку, уронить на эту  спину  кусочек
печенья.  Спина  его появилась из воды прямо под ними, и полное
веселого дружелюбия око дельфина, едва показавшись  над  водой,
задержалось  на близнецах, похоже, подмигнуло и ушло под воду с
удовлетворенной  ухмылкой  обладателя  острого  разума,   какую
видишь  в  пантомиме  на  физиономии  черта, перед тем, как ему
провалиться под сцену. Дети остались при  впечатлении,  что  на
этом  усмешливом  оке  и  держится, будто на точке опоры, доска
качелей.
   - Как было бы приятно погладить  его  по  спине,  -  сказала
Джуди.

   - Ты  знаешь,  -  приглушенным  голосом  произнес  Никки, не
отрывая глаз от горячей  поверхности  камня,  лежавшей  у  него
между  руками  и  прямо  под  носом,  -  если мы удерем отсюда,
получится, что мы вроде как дезертировали.
   - Но ведь мы тогда сможем вернуться и уже не одни.
   - Да.
   - Здесь-то мы ничего сделать не можем. Одним, без помощи нам
не справиться.
   - Да, я думаю, если появится возможность сбежать,  мы  будем
обязаны ей воспользоваться. Надо рассказать обо всем людям.
   - Тогда сюда смогут прислать военный корабль.
   - А как ты думаешь, нам поверят?
   - Почему же нам не поверить?
   - Надо  бы  запастись  какими-то доказательствами. Стянуть у
Пинки один из локаторов или еще что-нибудь.
   - Самое трудное - это пробраться на траулер так,  чтобы  нас
не заметили.
   - Слушай, а в чемодан мы не можем Шутьку засунуть?
   - Кабы у нас был чемодан.
   - Я без Шутьки с места не тронусь.
   - Никто тебя и не просит.
   - И  потом,  она  непременно  залает,  -  несчастным голосом
прибавила Джуди.
   Они помолчали, и Никки вернулся к началу разговора.
   - И  все  же  мы  оказались  бы  дезертирами,  Джу.   Как-то
неприятно об этом думать.
   - Тот, кто из драки...
   - Да  знаю  я  все  это.  Но  что  мы  сможем рассказать, на
самом-то деле? Какой будет прок от рассказов о том,  что  здесь
происходит, если мы этого и сами не знаем?
   - Мы могли бы рассказать про... про Доктора.
   - Да, это, наверное, правда.
   - Конечно.
   - Ведь не может же быть, что его куда-нибудь заперли, верно?
   - Куда?
   - Ну, мы ведь не видели... тела.
   - Нет, ты полюбуйся на этих чаек!
   Поморник  гонял  по всему небу охотившуюся за рыбой опрятную
моевку. Клюв у моевки слишком был полон рыбы, чтобы  она  могла
что-либо  произнести, зато поморник вопил хулиганским голосом -
"скиир, скиир", - между тем как его  упрямая  жертва  увертливо
кувыркалась   в   эфире,   полном  громкого  хлопанья  крыльев,
мелькания обманчиво  грозных  когтей  и  наводящих  ужас  своей
свирепостью кликов. Моевка, наконец, сглонула рыбу и заверещала
то   ли  от  страха,  то  ли  от  гнева  -  "кит,  кит",  -  но
преследователь ее оставался непреклонным. Волей-неволей, а рыбу
моевке пришлось отрыгнуть, и та полетела вниз, темным  комочком
удаляясь  от  двух  оставшихся в воздухе птиц. Поморник, тут же
перекинувшись через крыло, стремглав ринулся следом  за  рыбой,
вкладывая в снижение все свои силы, будто сокол, который летит,
а  не  падает  вниз,  - и таки подсек добычу похожим на садовые
ножницы клювом, прежде чем рыба  коснулась  воды.  Затем  пират
удалился,  выражая  всем  своим  видом полное удовлетворение, а
моевка обиженно поплыла восвояси, заметив:
   - В честном соревновании так себя не ведут.
   - Ликвидировали, - тяжело обронил Никки, думая  вовсе  не  о
поморниках или моевках.
   При   всей   жизнерадостности   детей,   произраставшей   по
преимуществу  из  невежества  и  оптимизма,  порой  и  на   них
накатывала некая тьма, в которой им на миг открывалось истинное
их положение.
   - Ник...
   Она  собиралась  сказать,  что  боится,  но  не  сказала.  В
сущности, об этом-то она и боялась сказать.
   - ...Как там твоя учеба?
   - Меня от нее в сон кидает.
   - А чем ты вообще занимаешься?
   - Да ничем.
   - Ничем?
   - Ну, я не то чтобы чему-то учусь. Все больше книжки читаю.
   - И на самом-то деле, - стыдливо  прибавил  он,  -  мне  это
нравится.
   - А что за книжки?
   - Г.   Дж.  Уэллс,  Джулиан  Хаксли  и,  знаешь,  эти,  -  с
доисторическими животными на картинках и схемами  происхождения
человека, вроде мексиканского кактуса. Дж. Эллиотт Смит, доктор
Лоренц.  Там есть комплект "Уидерби". И еще одна книжка про то,
как озерные чайки высиживали вместо яиц жестянки от табака.
   - Не  понимаю,  какое  отношение  книги  про  птиц  имеют  к
гангстерам.
   - Не про птиц, вообще про животный мир.
   - А ведут они себя с тобой по-доброму?
   - Да я и не знаю.
   - Понимаешь,  -  пояснил он, - чаще всего они оставляют меня
одного. Китаец приносит откуда-то книги, а  старик  только  два
раза ко мне и заглядывал.
   Он  обдумал свои впечатления, стараясь не упустить ничего, и
добавил:
   - Я для них вроде собаки.
   - Как это?
   - Ну, когда ты общаешься с Шутькой, тебе приходится говорить
"Сидеть" или "Место", или "Гулять". А говорить ей: "Быть иль не
быть. Вот в чем вопрос" - просто бессмысленно.
   Однако Джуди по-прежнему оставалась в недоумении.
   Никки заговорил с трудом, обдумывая то, что хотел сказать, и
подыскивая нужные слова:
   - Вот послушай. По-моему, он разучился разговаривать.  Когда
он  беседует с Китайцем, то делает это на каком-то своем языке,
которого нам не понять, как Шутьке не понять цитат из Шекспира.
Поэтому, когда у него появляется необходимость сказать  что-то,
понятное  для меня, ему приходится делать над собой усилие. Ему
трудно втиснуть в слова все, что он имеет в виду, - так же  как
трудно  засунуть  в  слово  "гулять"  фразу: "Не выйти ли нам с
тобой побродить по полям?". Вот почему, если  он  что-нибудь  и
произносит,  так  это  обычно  афоризм  или  пословица - вообще
что-то уже переполненное значением. Ты понимаешь?
   - А что он тебе говорил?
   - На самом-то деле ничего. Но два раза он кое-что написал.
   Никки перекатился на  спину  и  вытянул  из  кармана  ночной
рубахи   два  скомканных  клочка  бумаги  размером  примерно  в
четвертушку почтовой карточки каждый. На них изящным, имевшим в
себе нечто греческое почерком было  написано:  "Гам.  III.  iv.
29."  и  "Nescis, mi fili, quantilla prudentia mundus regatur".
Над словами с  учтивой  предупредительностью  были  проставлены
ударения.
   - И отчего это он все время норовит изъясняться на латыни? -
обиженно поинтересовалась Джуди.
   - Я  не  думаю,  что  он  нарочно.  Если ближайшая по смыслу
цитата - латинская, он  пользуется  ей,  но  существуй  она  на
арабском  или  на тарабарском, или еще на каком-нибудь знакомом
ему языке, так он на него бы и перешел. Я даже  думаю,  что  он
скорее  предпочитает  английский, - помнишь, как он сказал: "Не
потратишься, не спохватишься", - только  иногда  на  английском
просто не удается найти ничего подходящего.
   - А что эта фраза значит?
   - Во  время экзамена мне выдали латинский словарь, так что я
сумел в ней разобраться. Более или менее так: "Ты и не ведаешь,
сын мой, сколь малая мудрость потребна для управления миром".
   - Ну, а это что значит?
   - Не знаю. Я читал о глупости  чаек,  высиживающих  жестянки
изпод  табака,  и  тут  он  вошел, встал против меня и принялся
рассматривать. Ты  понимаешь,  Джуди,  когда  они  молчат,  это
совсем  не притворство, - просто они молчат и все. Он словно бы
старался понять, о чем я думаю,  -  ну  вот  как  мы  стараемся
понять,  что  думает  Шутька, - а потом он попытался мне что-то
такое внушить, как мы приказываем Шутьке: "Ищи". Он взглянул на
книгу про чаек, взглянул на меня - и написал вот это. Может, он
хотел сказать, что люди похожи на чаек, как ты считаешь?
   Но Джуди не интересовали афоризмы.
   - А со второй как вышло?
   - Это было на следующий день после того, как  Доктор...  ну,
ты  понимаешь.  - Никки вздохнул и добавил. - В общем-то, я ему
задал вопрос.
   - Ник!
   - Ну, он вошел, пока я читал, и стал рассматривать меня так,
будто я что-то вроде почтового штемпеля, которого без лупы и не
разглядеть и... - да, кстати, ему оба раза, прежде чем он  смог
чтонибудь  написать, пришлось выпить жуткое количество виски...
И... Вот,  и  я  вдруг  взял  и  спросил:  "Что  вы  сделали  с
Доктором?".
   - Ох, Никки, ну ты и смельчак!
   - Он вытащил ручку и написал вот это.
   Она внимательно прочитала написанное на клочке бумаги.
   - Я уверен, что он написал это, как и латинскую фразу, зная,
что мне придется повозиться, чтобы ее понять. Будь это такая же
ерунда,  как  "Не  потратишься,  не спохватишься", он бы просто
сказал, правда? но он  написал,  нарочно,  чтобы  мне  пришлось
поискать, откуда это.
   - А знаешь, что это такое? - торжествующе спросила она.
   - Что?
   - Цитата из Шекспира.
   - Джу!
   - "Гамлет".
   - В кают-компании есть Шекспир. Пошли, посмотрим.
   Они  понеслись  к  дверям ангара и к лифту, сменив солнце на
искусственный день. За спинами их на залитой полуденным  светом
верхушке  скалы  выдвижная  антенна  радара,  которую при нужде
втягивали  обратно  в  камень,   безостановочно   и   беззвучно
описывала круг за кругом, прочесывая пустынное небо.
   Быстро  пролистав  замызганные  страницы изрядно почитанного
тома, дети сразу отыскали нужные строки.
   Строки гласили:

   Прощай, вертлявый, глупый хлопотун! Тебя я спутал  с  кем-то
поважнее.



   После  полудня  для  Никки  настало  время  занятий,  и дети
разошлись, но  оба  продолжали  размышлять  о  побеге.  Это  не
означало, что каждый из них, усевшись, основательно, логическим
образом  обдумал  проблему, но разум каждого неустанно сновал в
ее пределах, как мышь  снует  по  просторной  клетке,  подбирая
крошки  -  одну  здесь,  другую  там,  -  пробуя  их  на  вкус,
проглатывая или выплевывая и вновь семеня кудато.
   Никки одиноко сидел  посреди  будуара,  не  уделяя  внимания
чудесным  иллюстрациям в лежащей у него на коленях книге Фореля
о муравьях.
   Против попытки уплыть зайцем на траулере  имелись  серьезные
возражения  практического характера. Если бы речь шла о стоящем
в оживленном порту  большом  лайнере,  на  котором  все  время,
спускаясь  и  поднимаясь,  толкутся  люди, тайком пробраться на
борт было бы делом довольно легким, но в обстановке Роколла оно
вообще не представлялось возможным. На острове оставалось всего
одиннадцать  человек,  а  значит,  отсутствие  кого-то  из  них
открылось  бы  скоро  и  без  особых хлопот. Да и на корабль им
подниматься  не  разрешалось.  Это  означает,  что   едва   они
попытаются  проскользнуть  на  борт  судна,  как  их  мгновенно
застукают, - и кстати сказать, как  им  удастся  туда  попасть,
если  на  острове  нет  ни  пирса,  ни сходней? Не могут же они
попросить, чтобы их подбросили до траулера  в  судовой  шлюпке,
или  спуститься  в  него на кране, держа под мышкой собаку. Это
означает, кроме того, что они не будут знать, куда  спрятаться.
Никаких  представлений  о внутреннем устройстве траулера они не
имели, стало быть, придется им бестолково тыкаться по  железным
трапам и коридорам, отыскивая невесть какое убежище и рискуя за
любым поворотом столкнуться с кем-то из моряков.
   Что  вообще  в  таких  случаях  делают,  задумался  Никки, -
зарываются в уголь в какой-нибудь угольной яме  или,  еще  того
хуже,  в  рыбу?  И как они держат рыбу - насыпью, подобно углю,
или в каких-нибудь холодильниках,  -  и  есть  ли  на  траулере
"спасательные  шлюпки",  под  брезентами  которых, как он знал,
обыкновенно прячутся безбилетные пассажиры?
   Нет.  Здравый  смысл  говорил  ему,  что  как  ни  легко   в
приключенческой  истории укрыться на чужом корабле, в жизни это
дело затруднительное. Они с  сестрой  выросли  в  Сомерсете,  в
сельской местности, моря не знали и не знали даже, чем питается
двигатель  траулера  -  углем  или дизельным топливом. Им слово
"рубка" напоминало в лучшем случае о лесе (если не о  капусте),
а  не  о  палубной  каюте,  неизвестно  почему  называемой  так
моряками, - и Никки хватало ума  понять,  что  любые  фокусы  в
обстановке, совершенно для них непривычной, чреваты лишь новыми
передрягами.
   О  вертолете  тем  более  нечего  было  и думать. С таким же
успехом можно прятаться в витрине  магазина.  Если  и  возможно
сбежать отсюда на вертолете, то только сидя за его штурвалом.
   Быть  может,  люди вообще склонны делать лишь то, что им уже
приходилось делать, и не  тратить  усилий  на  пробы  чего-либо
нового.  Они  предпочитают  сковородку  открытому  пламени. Ими
владеет момент инерции. Как бы там ни было,  Никки  без  особой
борьбы выбросил из головы оба способа бегства.
   Мысль  же  относительно  того,  чтобы  спрятать  в вертолете
записку,  -  мысль,  безусловно,  достойная  осуществления,   -
покинула  его  голову  самостоятельно, ее вытеснило предложение
Джуди насчет бутылки с письмом.
   "Ладно, - решил  он,  -  подождем  и  посмотрим  что  дальше
будет."  Наверное,  такое решение было свидетельством слабости,
но оно же отличалось и мудростью. (Вообще если человек обладает
одним из  этих  двух  качеств,  он  обладает,  как  правило,  и
вторым.)  С  другой  стороны, приятно думать, что они с сестрой
скорее пожертвуют свободой, чем согласятся предать Шутьку.
   И разум его взялся за проблему с другого конца.
   Майор авиации Фринтон бывает на острове редко.  Похоже,  он,
будто  мальчик-посыльный, доставляет сюда какие-то припасы и со
всевозможной поспешностью  отбывает  обратно.  Кабы  не  черная
бородка  и  явственно  пиратская (если не зверская) физиономия,
могло бы показаться, что он норовит увильнуть от  Хозяина,  как
увиливал  несчастный  Трясун.  И от негра тоже никаких ключей к
загадке явно получить не удастся. Стало  быть,  оставались  две
главные фигуры.
   Конечно,  думал  Никки,  пытаться  проникнуть в чужие тайны,
выспрашивая у одних людей сведения о других,  занятие  не  хуже
прочих.  Но  вот  чего  мы не пробовали, так это задавать людям
вопросы о них самих. Почему бы нам не потребовать объяснений?
   Мысль о том, чтобы потребовать чего бы то ни было у Хозяина,
скончалась без посторонней помощи. Невозможно, - все равно  как
дышать под водой.
   Оставался Китаец.
   Предположим,  предположил  Никки, я попытаюсь его прощупать?
По крайней мере, за вопросы  они  меня  наказать  не  могут.  А
относительно Китайца набралась куча вопросов, ответы на которые
могли  бы  помочь  в  решении  нашей  задачи.  Ну,  и с чего ты
начнешь?
   Когда наступило время вечернего чая  и  бесстрастная  фигура
явилась  за томом Фореля, Никки все еще не знал, с чего начать.
Поэтому он вздохнул поглубже и храбро начал с середины.
   - Сколько вам лет?
   - Пятьдесят восемь.
   - А Хозяину?
   - Это вам следует спросить у него.
   - А чем вы тут занимаетесь?
   - И это тоже.
   - Скоро мы сможем уехать домой?
   - Нет.
   - Почему?
   Самый экономный способ ответить на  этот  вопрос  состоит  в
том,  чтобы  прибегнуть  к  хорошо  известному  всем  с детства
"потому что". Но  способ  Китайца  оказался  еще  экономнее,  -
Китаец вообще ничего не ответил.
   Собственно  говоря,  такой ответ был наиболее исчерпывающим,
ибо  предоставлял  мальчику  возможность  разобраться  во  всем
самому.
   - Нас вообще отпустят когда-нибудь?
   - Да.
   - Когда?
   Молчание.
   Грубости  в  его молчании не было, - с таким видом карточный
игрок безмолвно  оповещает:  "Я  пас",  -  или  спорщик  решает
воздержаться   от   замечания,   способного   лишь  привести  к
продолжению пререканий.
   На этой стадии разговора Никки стало казаться, что он как-то
неправильно его начал. Не стоило мне сразу  спрашивать  сколько
ему лет, думал Никки. Решит еще, что я нагрубил ему оттого, что
он  китаец,  хотя  на  самом-то деле я со страху ничего другого
придумать не мог.  Может  быть,  следует  извиниться?  Да  нет,
только хуже сделаю. Разве тут объяснишься?
   Не  зная  толком,  как  поставить  следующий  вопрос,  Никки
сформулировал его так:
   - Вам Хозяин нравится?
   - Нет.
   Ответ поставил Никки в тупик. Приходилось начинать сначала.
   - Вы не против того, что я вас расспрашиваю? Я не хотел  вам
грубить.
   - Вы оба были вежливы и терпеливы.
   На  спокойном  лице  вдруг  появилась добрая улыбка и Китаец
добавил насмешливо:
   - Это мне следует извиниться за то, что я в вас стрелял.
   - Не стоит.
   Никки  почувствовал,  что  сморозил  глупость  и,  исправляя
положение, торопливо спросил:
   - Если   Хозяин  вам  не  нравится,  зачем  же  вы  на  него
работаете?
   - Мне, собственно говоря, так уж особенно никто не нравится.
   - Вас загипнотизировали, так же как остальных?
   - Нет.
   - Но их-то загипнотизировали?
   Китаец, порывшись в одном из длинных рукавов, в которых  так
удобно  скрывать  пистолеты,  извлек оттуда три хрупких чашечки
размером с подставку для яйца, но более  грациозных,  и  что-то
вроде  кувшинчика или бутылочки им под масть, - вся четверка из
суцумского фарфора. В кувшинчике уже плескалась вода. Он вручил
чашечки Никки, чтобы Никки их рассмотрел.
   В тонком фарфоровом донышке каждой чашки  имелся  шарик  или
линза, или глазок из простого стекла.
   Китаец  наклонил кувшинчик, наполняя чашки водой, и едва вод
потекла,  кувшинчик   запел,   совершенно   как   соловей.   Он
действительно  пел,  издавая  мелодичные  трели и влажные ноты,
присущие этой птице. Затем Китаец указал Никки  на  чашечки.  В
каждом  из глазков возникла старинная фотография гейши, похожая
больше на дагерротип, - девушки застенчиво поглядывали на Никки
из-за вееров.
   Никки ошеломленно уставился на Китайца.
   - Как вы это сделали?
   - Попробуйте сами.
   Он вылил из чашечек воду в вазу с пампасной травой и передал
чашечки  Никки.  В  кувшинчике  еще  оставалась  вода,   и   он
по-прежнему  пел, даже у Никки в руках, и девушки, исчезнувшие,
когда опустели чашки, вернулись назад.
   - !
   - Это подарок для вашей сестры.
   Ко времени, когда  Никки  проделал  фокус  еще  два  раза  и
опустошил кувшинчик, Китаец исчез.

   Тем  временем  Джуди тоже трудилась над разрешением их общей
проблемы. Пусть себе Никки сколько угодно глумится над ее идеей
насчет бутылки, но все же хотелось бы знать,  чем  уж  она  так
нелепа?  Бутылку  очень даже могут найти, а отправить ее ничего
не  стоит.  Раз  существует  возможность,  почему  бы   ей   не
воспользоваться?  Знал  там  Никки  или  не  знал, омывается ли
Роколл Гольфстримом, и куда этот Гольфстрим течет, но уже  одно
то,  что  платить за такую доставку бутылки по адресу ничего не
придется, воодушевляло Джуди, в  которой  были  сильно  развиты
качества   хорошей  домохозяйки.  А  кроме  того,  ею  овладело
упрямство. Мужчины могут транжирить время, обучая друг друга  и
предоставив  женщинам  заниматься  всякими пустяками или вообще
ничем не заниматься, но в  характере  Джуди  имелось  нечто  от
суфражистки.  Она  никому  не  позволит  ни пренебрегать ею, ни
относиться к ней, как к пустому месту. Почему бы кому-нибудь  и
не  найти  бутылку?  К тому же брата нет, заняться нечем. И как
будет приятно, как роскошно она обставит Никки, если  благодаря
ее  усилиям,  одиноким  и  презираемым, письмо все же достигнет
Англии!
   Джуди отправилась на кухню, выпросила  у  Пинки  бутылку  и,
заглянув  в  опустевшую операционную, стянула несколько листков
из рецептурного блокнота, прихватив заодно и шариковую ручку.
   Она написала:

       Пожалуйста,   отправьте   это    письмо    по    адресу:
генерал-майору герцогу
   Ланкастерскому, Владельцу псовой охоты, Конный Двор, Гонтс-
   Годстоун,  Сомерсет, - и пусть миссис Хендерсон доставит его
туда, когда
   понесет молоко, пожалуйста.

   Теперь.  Если  она  напишет,  что   какие-то   международные
заговорщики   похитили   их   и   прячут  внутри  выдолбленного
скалистого островка, поверит ли кто-нибудь такому  письму  или,
напротив,  сочтет его надувательством? С другой стороны, просто
написать, что они находятся  здесь,  тоже  нельзя,  потому  что
команда  яхты  наверняка  обыскивала  остров. Джуди решилась на
компромисс и продолжила так:

       Пожалуйста приезжайте и заберите нас отсюда так  как  мы
все еще на
   Роколле  так как нас затащили внутрь и вы увидите квадратное
вроде
   как  окно  на  уровне  воды  и  это   прядка   моих   волосв
доказательство, Джу.

   Она  с  немалым  трудом выдрала из головы не так чтобы очень
много волос, - ножниц-то у нее не было, -  но  затем  вспомнила
про  больничные  ножницы  и  отрезала  ими порядочный локон. Ей
пришлось расправить уже сложенное  письмо,  чтобы  добавить  "С
сердечным  приветом",  потом  она  как  могла  плотнее заткнула
бутылку и отправилась на выступ перед дверьми ангара.  Бутылка,
еле  слышно  плеснув,  нырнула,  но  тут же снова выпрыгнула из
воды, потому что внутри у нее  был  воздух.  Затем  она  лениво
поплыла  вдоль  обрыва,  не  предпринимая никаких усилий, чтобы
отправиться в Англию.
   Залитые ярким солнцем Джуди и Шутька огляделись по сторонам.
Огромный горизонт  был  пуст.  Скрытно  и  вкрадчиво  двигалась
антенна  радара,  напоминая  голову  какого-то  доисторического
монстра.  Чашечки  анемометра  гнались  одна   за   другой   по
нескончаемому   кругу,   и   стрелка,   указывающая   вертолету
направление ветра, смотрела на югозапад.

   Когда Никки  принес  ей  волшебный  подарок  Китайца,  Джуди
пришла в восторг.
   - Дорог  не  подарок,  -  чопорно  сообщила  она,  -  дорого
отношение.
   Но и подарок сам по себе  был  редкостный.  Весь  вечер  они
провозились  с  водой,  а  Шутька в совершенном экстазе слушала
соловья. Она стояла, склонив голову  набок,  свесив  отдаленное
подобие  уха  на отдаленное подобие глаза, ждала, когда вылетит
птичка и облизывалась. Время от времени она тявкала,  напоминая
птичке,  что  ее  ждут,  а порою делала вид, что вот-вот укусит
бутылочку, - совсем как боксер, притворяющийся, что  ударит,  и
нарочно промахивающийся.
   Никки сказал:
   - Тут  что-то  вроде  этого, как его, - ну вот когда суешь в
воду палку и  кажется,  что  она  согнулась.  В  пустых  чашках
девушек  не  разглядеть,  потому  что  свет изгибается и мешает
этому, а вода как бы подправляет стекло, и тогда их  становится
видно. Но вот почему кувшинчик поет?
   Узкое   горлышко   кувшинчика   не  позволяло  им  заглянуть
вовнутрь. Они так и не открыли его секрета.




   - Никки.
   - М-м?
   - Откуда берутся твои книги?
   - То есть?
   - В будуаре всего одна полка.
   - Наверное, где-то должна быть библиотека.
   - Надо бы  нам  выяснить,  что  там  такое,  на  его  личной
стороне.
   - Зачем?
   - Ну  как  же,  там  ведь  должны  быть  какие-то помещения.
Вопервых, где они спят? Китаец живет вместе с Хозяином, значит,
хотя бы две спальни должны у них быть. Вероятно,  и  та  штука,
которую они делают, тоже там.
   - Когда  они  за  мной  посылают,  я не в состоянии что-либо
выяснять.  Меня  запихивают  в  кресло  рядом  с  фонографом  и
кто-нибудь все время болтается туда-сюда.
   - А  как по-твоему, не можем мы пробраться к ним ночью, пока
они спят?
   - Что-то тебя вдруг на приключения потянуло.
   - Интересно, ванная комната у них  тоже  есть?  -  задумчиво
произнесла  Джуди.  В  ней  опять  проснулась  домохозяйка.  Ей
хотелось узнать, что у них там - настоящие краны  с  горячей  и
холодной водой или газовая колонка.
   Никки в эту минуту тоже волновал хозяйственный вопрос.
   - Джуди, если нам возвратят наши штаны, ты сумеешь зашить их
по шву?
   - Еще бы!
   - Ну тогда ладно.
   - И мы, наконец-то, сможем перестать визжать и гнусить вдоль
улиц Рима!
   - ?
   - Цитата из "Юлия Цезаря", а это вот наши тоги.
   И  приподняв  подол впавшей ныне в немилость ночной рубашки,
Джуди прошлась в пируэте по пустому ангару, мерзко кривляясь  в
подражание римским призракам, упомянутым бардом.
   - Если  забраться  туда ночью, - сказал Никки, - можно будет
прочитать дневники.
   Настал ее черед изображать знак вопроса.
   - Полка в будуаре вся заставлена дневниками.
   - Почему ты так думаешь?
   - У них на корешках золотом оттиснуты даты.
   - Это могут быть календари или еще что-нибудь.
   - Могут.
   - А какие даты?
   - Самая первая - тысяча восемьсот сорок девятый.
   - Как же он мог вести  дневник  в  восемьсот  сорок  девятом
году?
   Джуди   посчитала   на   пальцах,  -  по  одному  на  каждое
десятилетие, - подбираясь к 1949-му, после чего ей пришлось  бы
тайком прибегнуть к пальцам на ногах, чтобы пересчитать года. К
несчастью,  добравшись до десятого пальца, она вдруг вспомнила,
что нулевой год был приписан  к  первому  веку,  и  сбилась  со
счета.
   - Я  предполагал,  что  они  могут  быть  какими-нибудь  там
таблицами приливов, - сказал Никки, -  но  и  тогда  непонятно,
зачем  ему таблицы за тысяча восемьсот сорок девятый год. Может
быть, там чтонибудь астрономическое.
   - Некоторые пользуются мылом, чтобы изготовить ключи.
   - Постарайся думать о чем-нибудь другом, дорогая.
   - Пользуются, пользуются. Свистнут ключ, вдавят его в  кусок
мыла, и получается оттиск, и они...
   - Ой,  да  знаю я все это, дурища, но сам-то ключ из мыла не
сделаешь. С оттиском и останешься.
   - Можно попросить Пинки, он сделает.
   Никки запнулся.
   - Не знаю, это может оказаться опасным.
   - Если они отрезали ему язык, чтобы он не мог  разговаривать
с нами, значит, и с ними разговаривать он тоже не может.
   - Ты думаешь, это они?
   - Правда, может, у него и вообще никогда языка не было.
   Она прибавила:
   - Никки, как это возможно? Я хочу сказать, если Китаец такой
добрый,  подарки  такие  замечательные делает, как же они могли
отрезать ему язык?
   - Как бы там ни было, они это сделали уже давно.
   - Да какая разница - когда, все равно это ужасно.
   - А вдруг он его откусил, -  с  надеждой  сказала  Джуди,  -
просто такой несчастный случай.
   - Так или иначе, а я, прежде всего, понятия не имею, удастся
ли мне стянуть ключ.
   - А он вообще существует?
   - Не знаю.
   - В следующий раз, как пойдешь, осмотри дверь.
   - Дверь открывается сама собой, ты разве не помнишь?
   - Ой, а верно!
   - У них там какие-нибудь чертовы невидимые лучи или еще что.
   - Или  под  ковриком  чего-нибудь спрятано, встанешь - раз и
готово.
   - Нет там никакого коврика.
   - Ну тогда под войлочным ковром, как у мамы,  чтобы  звонить
за обедом насчет следующего блюда.
   - Может и так.
   - Никки, мне что-то не хочется туда идти.
   - Так ты же первая и заговорила об этом.
   - Двери сами собой открываются и вообще.
   Никки сказал:
   - Если  только  я  улучу  возможность,  то  есть если я буду
уверен, что они оба  чем-то  заняты,  я,  может,  и  загляну  в
дневники.

   Так   он   и   сделал,  и  книги,  действительно,  оказались
дневниками.
   Самая  первая   открывалась   словами,   написанными   косым
почерком,  с  тире вместо точек. Слова были такие: "24-го марта
1849 - Секрет вечной жизни состоит в том, чтобы  понять,  зачем
тебе нужна вечная жизнь..."
   В этот миг вошел Китаец.
   Сердце  Никки  подскочило  до  самой  глотки, застряло в ней
ненадолго, едва его не придушив, затем перевернулось  и  ухнуло
вниз.  Приземлилось  оно  чуть выше колен. Никки затиснул книгу
между других.
   Комментариев не последовало.




   Субботними  вечерами   атмосфера,   царившая   на   острове,
изменялась.  Если погода стояла ясная, дети иногда засиживались
на вершине островка допоздна, наблюдая как прорастают  в  своей
расширяющейся    вселенной    звезды,   как   головокружительно
изгибается Млечный Путь, вызывающий в том, кто глядит на  него,
ощущение, будто он, глядящий, откидывается назад, делая мостик.
Ах,  что  за  зрелище  являло  их взорам это звездное марево, -
серебристый дымок лесного костра в пустоте  пространства!  Дети
выросли  в  сельском  краю.  И  хотя неправильные глаголы порой
ставили их в тупик, они без  труда  узнавали  птиц  по  песням,
деревья  по  очертаниям  и  животных  -  почти  инстинктивно. К
примеру, если у них спрашивали,  что  это  там  за  птица,  они
никогда не вглядывались в цвета ее оперения. Просто называли ее
и  не  могли потом объяснить, откуда они это знают. А если их и
дальше донимали вопросами, они раздраженно  отвечали  "Ну,  так
она летела" - или "Ну, знаем и все".
   И  в  звездах  они тоже разбирались довольно прилично. У них
имелись  свои  любимцы,  -  любимцы  сухопутного  человека,  не
моряка.  Они  знали  Орион,  потому  что Орион был охотником, и
особенно Сириус, который был собакой,  и  разумеется,  им  была
известна  Кассиопея,  потому что разделив пополам больший из ее
углов и проведя  соответственно  линию,  можно  найти  Полярную
Звезду.  Арктур,  когда  его  было  видно, они воспринимали как
живое существо, поскольку им рассказали, что  он  носит  то  же
имя,  что  и  Король  Артур  у  сэра  Томаса Мэлори, - ну и еще
имелись  разные  звезды,  которым  удалось,  более  или   менее
случайно,  задеть их воображение. Никки предпочитал одни, Джуди
другие. Одна из  самых  восхитительных  особенностей  созвездий
состояла в том, что ни одно из них не носило кошачьего имени.
   Почти  каждый  вечер, пока дети сидели среди дремлющих птиц,
принимавших  их  присутствие  без  возражений,  снизу  до   них
доносилась  музыка. Три окошка Роколла были вырезаны в отвесной
стене одно под другим. Если поблизости не  было  ни  судна,  ни
самолета,  среднее  окно  к  вечеру  распахивалось,  и  из него
изливался свет, сопровождаемый звучанием  фонографа,  -  иногда
это  был  Гайдн,  иногда  Палестрина, но чаще всего Бах. Музыка
звучала вполсилы.
   По субботам программа менялась, математику замещало  буйство
эмоций.
   Зачарованные,  они  засиживались далеко за полночь, а мощная
машина, включенная на  полную  громкость,  буквально  метала  в
темноту  громы,  от которых гранитный утес, казалось, качался и
плыл у  них  под  ногами,  словно  бы  обратясь  в  колокольню.
Временами  и  вправду  звучали  колокола. Громовые звуки финала
"Увертюры  1812  года"  со  всеми  его  перезвонами,  голубями,
пушками  и национальными гимнами летели во всех направлениях, и
очень маленький, очень далекий царь в белом мундире вставал  на
верхней  ступеньке  огромной  лестницы, и в звоне колоколов и в
победной  славе  вихрем  взметались  голуби,  снежные   хлопья,
конфетти  и все, что вам будет угодно, - так начиналась ночь, а
за этой музыкой вероятней всего  следовал  первый  фортепианный
концерт  того  же  самого  композитора.  Ночь  шла,  и "Болеро"
сменялось  "Плясками  смерти",  а  те  -  пьесами  Рахманинова,
Мусоргского  и  Донаньи,  пока  наконец  оргия  не  завершалась
РимскимКорсаковым или "Князем Игорем" - оглушительным  разгулом
"Половецких   плясок"  из  второго  действия.  Это  было  нечто
потрясающее.
   Хозяин редко слушал Бетховена, Генделя  или  Моцарта,  разве
что фуги. Он, в отличие от этих троих, не был Князем Света.
   Субботней  ночью после возвращения вертолета близнецы сидели
под звездами, почти ощущая, что им лучше держаться  за  камень,
не  то  бушующий  ниже  Равель  снесет  их  прочь  со скалы. Им
приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.
   - Жаль, мы не можем увидеть, что он там делает.
   - Судя по звукам, пьет.
   - Ты думаешь, он способен напиться?
   - Да ты вспомни,  сколько  он  выпивает  виски,  прежде  чем
сказать что-нибудь.
   - Как-то незаметно, чтобы оно на него действовало.
   - Раз говорить начинает, значит, действует.
   - Если  бы  папа  столько  выпил,  он  бы, наверное, затянул
"Моряцкую песню" или принялся показывать фокус со спаржей.
   - Или свалился.
   - Никки!
   - Ладно-ладно,  во  всяком  случае  вид  у  него   стал   бы
отсутствующий  и  он  бы  отправился спать, ничего не сказав на
прощание. Три полных стакана - это же без малого бутылка.
   - И ты думаешь, он... он тоже так?
   - У  него,  наверное,  есть  какая-то  своя  причина,  чтобы
напиваться  каждую  субботу,  -  вот  как некоторые по субботам
принимают ванну.
   - Но зачем ему это?
   - Да откуда мне знать, Джуди? Просто он ничего  без  причины
не делает. Он не сумасшедший.
   Об этом она до сих пор не задумывалась.
   - А ты в этом уверен?
   - Совершенно.
   - Если он напивается, мы могли бы пробраться туда и обыскать
другие комнаты или прочитать дневники.
   - Или схлопотать пулю. Откуда ты знаешь, что он не сидит там
с пистолетом Китайца в руке и не палит в потолок, выбивая V.R.,
наподобие Шерлока Холмса?
   - И вообще, - с сомнением произнесла Джуди, - там еще черная
дверь, а ключа у нас нет.
   - Да  говорю  же  я  тебе,  что  для  нее  никакого ключа не
требуется.
   - Нет, ты только послушай!
   Зазвучало  скерцо  из  Брамсова  "Квинтета   фа   минор"   в
переложении для двух фортепиано.
   Никки сказал, размышляя:
   - Окна  пробиты  одно под другим. Если б у нас была веревка,
мы могли бы спуститься из двери ангара и заглянуть  внутрь.  По
крайней мере, увидели бы, чем он там занят.
   - А на кране мы спуститься не можем?
   - Слишком  много  шуму  получится.  Да  я  и не знаю, как он
работает.
   - Но ведь ты бы мог это выяснить, Никки?
   - Без шума, я думаю, вряд ли.
   - А веревка где-нибудь есть?
   - Должна быть на складе, только он заперт.
   - Может, связать из простыней? В книгах так делают.
   - В книгах-то делают.
   - А нам кто мешает?
   - Ну, послушай, Джуди, в простыне около десяти футов  длины,
-завяжи   на  концах  по  большому  узлу,  сколько,  по-твоему,
останется? На рост взрослого человека уже две простыни уйдет.
   - И вообще, это было бы очень опасно.
   - Да.
   - Вдруг он выглянет из окна!
   Та-ра-ра-ра,    Тидлди-тум-тум-тум,     рокотало     скерцо,
Тидлди-тум, тидлди-тум, тидлди-тум.
   - Правда, когда Китаец меня застукал, он ничего не сделал.
   - По-моему, он милый.
   - Из  пистолета  он  в  нас  во  всяком  случае  не попал, -
саркастически произнес ее брат.

   Не надо пугаться, объяснял некогда в "Буре" бедняга Калибан,
остров полон звуков, шелеста, шепота и пенья; они приятны и нет
от них вреда. Даже внутренность острова, пока они спускались на
лифте, чтобы  улечься  спать,  трепетала  от  бравурных  звуков
фортепиано, поднимавшихся по лифтовой шахте.
   - Неужели так хорошо слышно сквозь черную дверь?
   Они  взглянули  друг на дружку, ибо обоих посетила одна и та
же догадка, и руки их одновременно рванулись к кнопке,  которая
привела бы их на этаж Хозяина.
   В  конце поблескивающего коридора стояла распахнутой настежь
дверь из черного дерева.
   Казалось, что она далеко-далеко.
   Теперь, когда они высадились в этом коридоре, обратного пути
у них не было, - ни ответвлений, ни закоулков,  в  которые  они
могли  увильнуть  или  спрятаться,  не  имелось в этом прямом и
белом туннеле. Вступив в него, им оставалось  только  двигаться
дальше.
   Осознание этого заставило их перейти на шепот.
   - Никки, а что если он не пьяный?
   - А с чего ты взяла, что он пьяный?
   - Мы  ведь  не  знаем  наверняка,  мы только думали, что он,
может быть, напился.
   - Я-то как раз и не думал.
   - А если он сделает с нами то же, что с Доктором?
   Тум-тум-тумти-тум!
   - Вот что, Джу, постой-ка ты лучше здесь. Я все-таки  сунусь
туда,  а  если  меня поймают, притворюсь, будто книгу забыл или
еще что-нибудь.
   - Неужели у тебя хватит совести бросить меня одну?
   - Да ведь мне  так  или  иначе  разрешается  там  бывать,  а
тебе-то нет.
   - Я одна не останусь.
   - Джуди...
   Она  встряхнула  головой  и двинулась по коридору, тем самым
вынудив его по меньшей мере не оставлять ее в одиночестве.
   - Джуди...
   Чтобы догнать ее, Никки пришлось перейти на бег.
   - Могла бы хоть подождать. Нам надо подумать.
   Джуди остановилась.
   - Что мы намерены предпринять?
   - Осмотреть комнаты и прочитать дневники.
   - Но мы же не можем читать  их,  когда  он  прямо  под  ними
проигрывает пластинки. И потом, для чего нам их читать?
   - Чтобы узнать, что он изобретает, - сказала она.
   - Ну, хорошо. Но ведь не у него же под боком!
   - А может, он спит.
   - В таком-то гвалте?
   Неведомо  по  какой  причине  Джуди вдруг расхрабрилась, что
твой лев, - вернее, львица.
   - Не важно. Ничего он нам не сделает. Мы дети.
   - Но...
   - Ты трусишь.
   Тихо вздохнув, одна  запись  сменила  другую,  порокотала  с
минуту   и   со  страшным  грохотом  разразилась  драматическим
повествованием о судьбе какого-то русского  человека,  судя  по
всему,  бьющегося  изнутри  о  крышку гроба. Хозяин, проигрывая
пластинки, не придерживался какого-либо установленного порядка.
   - Я не трушу.
   - Тогда пошли.
   - Джуди, не сходи с ума. Если идти, то тихо.  Никак  нельзя,
чтобы нас поймали.
   - Стало быть, - "Ковбои и Индейцы"?
   - Да.
   - "Фрегат его величества 'Пинафор'", сцена побега, - сказала
Джуди,  чьи  музыкальные  вкусы  находились  примерно  на  этом
уровне. Их отец очень любил Гилберта и Салливена.
   - Джуди, прошу  тебя,  не  будь  такой  легкомысленной.  Это
серьезное дело.
   - Тише, мыши! Кот на крыше!
   - Джуди!
   - Ой, да ладно тебе.
   И  внезапно Джуди вновь охватил такой же страх, как тот, что
владел ее братом.
   Они на цыпочках крались по длинной войлочной дорожке, ощущая
себя солдатами, с каждой минутой удаляющимися  от  своих  ходов
сообщения. И действительно, пройдя всего половину пути, они уже
знали, что перешли Рубикон.
   - Прямо  в дверь не лезь, - выдохнул Никки, - там может быть
звонок или еще что. Держись вплотную к косяку.
   - Не шепчись.
   - Почему?
   - Вообще помалкивай.
   Даже если  бы  они  кричали,  это  не  составило  бы  особой
разницы,  но  все  же лучше было молчать, хотя бы из уважения к
владевшему  ими  страху.  В  то  же  время,  сама  украдчивость
продвижения  наполняла  их каким-то восторгом, ударяя в голову,
будто шипучий лимонад. Как чудесно  быть  юным,  полным  жизни,
легким на ногу, проворным, - таиться, действовать, рисковать.
   Прихожая  выглядела  точь  в  точь  как  обычно,  и визитные
карточки лежали в прежнем порядке.
   Интересно, кто здесь пыль вытирает? - подумала Джуди:  мысли
ее, как иногда случается в напряженные мгновения, текли по двум
направлениям сразу.
   В  верху  лестницы  виднелась  полуоткрытая расписная дверь;
клин отсеченного ею света лежал на аксминстерском ковре.
   Они поползли наверх на  четвереньках,  передвигаясь  так  же
медленно,  как  переползают  по  веткам  хамелеоны  в зоопарке.
Никки, который лез первым,  решил,  что  не  стоит  просовывать
голову в дверь на обыкновенном для нее уровне. Если он заглянет
туда снизу, от самого ковра, сидящий внутри меломан может его и
не заметить.
   Держа  голову поближе к полу, он погружал ее в ламповый свет
не быстрее, чем движется минутная  стрелка  часов,  -  примерно
так:  сначала  ухо,  потом  скулу,  за  нею глаз. Одного вполне
достаточно. Он отвел назад  левую  руку  и  вцепился  в  Джуди,
требуя от нее неподвижности.

   О  спертом  воздухе  говорят  иногда,  что  его  ножом можно
резать. Слитные звуки, наполнявшие комнату Хозяина, можно  было
нарезать  ломтями  лопаточкой  для  печенья.  Звуки  ломились в
приоткрытую, залитую светом  дверь,  ударясь  в  стену,  словно
волна  прилива,  словно струя из брандспойта. Стена поглощала и
дробила их, как преграда дробит взрывную волну, и  вся  комната
ходила  ходуном  и  покачивалась под натиском новой пластинки -
"Половецких плясок". Посреди оглушающего рева, напоминая  скалу
в  середине  потока,  сидел, закрыв глаза и уткнув подбородок в
грудь, Хозяин, облаченный в расшитую золотом домашнюю куртку  и
круглую  шапочку  с  кистью, похожую на коробочку для пилюль, -
жуткий,  словно  нарумяненный  и  подкрашенный  губной  помадой
скелет.  Рядом  с  ним  стояли на фонографе три бутылки виски и
стакан, позвякивающий на низких нотах.  Испещренное  трещинками
лицо   Хозяина  казалось  бесконечно  удаленным  во  времени  и
умудренности, безмятежно царящим над смятением мира в безмолвии
и покое, - Эверестом, на миг блеснувшим сквозь тучи.
   Что-то заставило Никки повернуть голову.

   Двумя ступенями ниже их на толстом лестничном  ковре  стоял,
со  старомодным  армейским  револьвером  и с искаженным гневной
гримасой лицом майор авиации Фринтон.




   Мистер Фринтон сунул оружие в карман своей домашней  куртки,
двумя  сильными  руками  взял каждого из близнецов за шиворот и
поднял их на ноги. Не издав ни звука, все трое принялись  задом
спускаться по лестнице, нащупывая ногами ступеньки.
   У подножия лестницы он немного помедлил.
   Затем,    развернув    детей,    по-прежнему    остававшихся
беспомощными в его крепких ладонях, он зашагал с ними прочь  из
прихожей, по тоннелю, в лифт. Лифт пошел вверх. Лязгнула дверь,
он  провел  их  по привычному уже коридору, пинком открыл дверь
своей комнаты и втолкнул детей внутрь.
   Вслед за этим он сел на кровать, сжал руками голову,  словно
собираясь заплакать, и произнес: "Дьявол!"
   Когда  он снова взглянул на них, гневное выражение растаяло,
уступив место одной  из  уже  знакомых  близнецам  трогательных
улыбок.
   - Не обращайте на меня внимания.
   - Что-нибудь   случилось?   -   участливо   спросила  Джуди.
Поднявшаяся по лестнице не так высоко,  чтобы,  подобно  Никки,
увидеть  сквозь  дверь  Хозяина,  Джуди, хотя и сбитая с толку,
сразу поняла, что мистер Фринтон нуждается в утешении. Никки же
все еще недоставало дыхания, чтобы выговорить хоть слово.
   - Можно и так сказать.
   - И что же?
   - Вам волноваться не о чем.
   - Понимаете, - принялась объяснять Джуди, -  нам  хочешь  не
хочешь приходится волноваться. Нас ведь похитили.
   - Да, я знаю.
   - Тогда вы должны нам все рассказать.
   - О  Господи!  -  с  чем-то  вроде  отчаяния в голосе сказал
мистер Фринтон. -  Вы  всего-навсего  впутались  только  что  в
преднамеренное убийство.
   - А кого должны были убить?
   - Хозяина, конечно.
   - Мы бы не возражали.
   Мистер Фринтон мрачно сказал:
   - Вы-то нет, - а он?
   И резко встав, добавил:
   - Шли бы вы лучше спать. И больше даже близко не подходите к
этому   месту.   Просто   не   подходите,  понятно?  Вы  только
запутываете все.
   Никки спросил:
   - Вы собирались его застрелить?
   - Да.
   - А вы бы сумели?
   - Это нам и предстояло выяснить.
   - Но я думал, что вы...
   - Послушайте, голуби мои, может, вы все же пойдете спать?
   - Нет.
   Казалось, он вдруг обнаружил, что они ему симпатичны, а  они
обнаружили, что им симпатичен он. Он рассмеялся и сказал:
   - Нет, честно, детям во все это путаться незачем.
   Стоило  привыкнуть к его черной бородке и перестать обращать
на нее внимание, как оказывалось, что лицо его отмечено разумом
и добротой.
   Джуди сказала:
   - Пожалуйста, расскажите нам, что здесь  происходит.  Ладно,
пусть  мы  до  чего-то  не доросли, но вы и представить себе не
можете, как это действует на нервы,  когда  тобой  вертят,  как
хотят, а ты не понимаешь, что происходит и почему. А когда тебя
норовят уберечь от чего-то, получается только хуже.
   - Хорошо.  Я собирался рискнуть и прихлопнуть старого черта.
Но не смог, потому что вы торчали у двери...
   Он помолчал.
   - Ну вот, и...
   Затем в отчаянии:
   - Ох, шли бы вы все-таки  спать!  Что  тут  происходит,  все
равно понять невозможно. А я не могу снова браться за это, пока
у меня под ногами болтается половина детского сада.
   - Нам очень жаль.
   - Не берите себе в голову.
   Им,  родившимся  в термоядерном веке, дети которого только и
думают,  что  о  летающих  тарелках  да   космическом   оружии,
военновоздушный    жаргон    мистера   Фринтона   представлялся
устарелым. Присловья вроде "лоб в  лоб"  или  "дело  нехитрое",
некогда  отличавшие  смельчаков-авиаторов,  казались  близнецам
свидетельствами стариковской слабости. И когда  мистер  Фринтон
прибегал  к языку давних сражений, дети испытывали неловкость и
словно бы покровительственное чувство.
   Он ощутил это и сердито сказал:
   - Слушайте, вы все же идите к себе комнату. У меня дела.
   - Какие?
   - Идите-идите.
   Они уже подошли к двери, когда он снова сел, во  второй  раз
обхватил голову и отчаянно произнес:
   - Но  как  же  я  убью  его, когда на острове дети! Придется
сначала вытащить вас  отсюда,  а  уж  после  еще  раз  попытать
счастья.
   Дети молча ждали.
   - Вас зовут Никки и Джуди, верно?
   - Да.
   - Надо придумать, как вас отсюда вывезти.
   - А вы не можете взять нас в вертолет?
   - Нет.
   - Почему?
   - Потому что в нем он нас достанет.
   - Вы имеете в виду гипноз?
   - Нет. Вибраторы.
   - Боюсь, мы не знаем, что такое вибраторы.
   - Ну значит, мы все здесь свои.
   Джуди присела рядом с ним на кровать и сказала:
   - Если  вы  хотите  отправить  нас  в нашу комнату для того,
чтобы пойти и застрелить Хозяина, то я думаю,  вам  не  следует
этого делать. Это может оказаться опасным.
   - Мне это тоже в голову приходило.
   - Он может сам вас убить.
   - И тут ты права, Джуди.
   - И что тогда будет с нами?
   - Вот именно.
   - Так что самое разумное - все нам объяснить.
   Видимо,  объяснения  не  доставляли ему удовольствия, потому
что он ответил:
   - Много ли толку от разговоров?
   - Но мы же ведь не полные тупицы, - сказал Никки.
   Мистер  Фринтон  вновь  улыбнулся  своей  чарующей  улыбкой,
раздвигавшей   иссин-черные   усы,  чтобы  обнаружить  крепкие,
ровные, белые зубы, - и извинился:
   - Пожалуй, я думал лишь о себе. Что вы хотите знать?
   А что они хотели знать?
   Мальчик наугад выбрал первый попавшийся вопрос из  тех,  что
теснились у него в голове.
   - Сколько Хозяину лет?
   - Двадцать  четвертого  марта стукнет сто пятьдесят семь. Он
начал вести дневник в день своего пятидесятилетия, и я прочитал
его, - во  всяком  случае,  ту  часть  дневников,  какую  можно
прочитать.
   - Сколько-сколько?
   - Сто пятьдесят семь.
   Дети молчали - ни протестов, ни вопросов.
   - Доктор  Моро,  - продолжал мистер Фринтон, - ставил у себя
на острове опыты, и "Железный Пират" бороздил океаны,  и  "Она"
влачила  в Африке свое бесконечное существование, когда Хозяину
было около  девяноста.  Стивенсон  написал  "Остров  Сокровищ",
когда  ему  было  восемьдесят  четыре.  Капитан  Немо  управлял
"Наутилусом", когда ему было  семьдесят.  Генри  Рассел  Уоллес
додумался   до   происхождения  видов,  когда  ему  было  около
шестидесяти. Мэри  Шелли  написала  "Франкенштейна",  когда  он
достиг совершеннолетия, а во время сражения при Ватерлоо он был
старше вас на четыре года.
   - Когда была Французская революция? - тупо спросила Джуди.
   - Не могу вспомнить.
   - Но как же это?
   - Что как же?
   - Как же он ухитрился столько прожить?
   - Это уж вы сами разбирайтесь.
   - Но если...
   Никки спросил:
   - Какое-нибудь лекарство?
   - Не думаю.
   - Выходит, он вечен?
   - Нет.
   - Откуда вы знаете?
   - Оттуда, что он подбирает преемников. Ты один из них.
   - Я?
   - И я тоже.
   Джуди спросила:
   - И Никки тоже придется жить вечно?
   - Это вряд ли.
   Фринтон ухмыльнулся и сказал:
   - Послушайте, я все равно сейчас ничего предпринять не могу.
Мне  нужно  подумать.  Давайте, я сделаю всем по чашке какао, а
потом расскажу вам  все,  что  сумею.  А  то  мы  разговариваем
загадками.
   Пока он возился с порошком, Джуди спросила:
   - Но  это  правда?  Доктор Мак-Турк много чего наговорил нам
про  государственные  секреты  и  все   наврал.   Вы   нас   не
обманываете?
   - Боюсь, Джуди, что это чистейшая правда, - чище некуда, как
сказал  бы  все тот же Трясун, если б ему приспичило изображать
австралийца.
   - А его действительно звали Мак-Турком?
   - Нет. Он был корабельным врачом по фамилии Джонс. По-моему,
родом из Уэльса. Мне он казался мелким мошенником.
   - Он умер?
   Летчик отвел глаза.
   - Как?
   - Просто умер.
   - Это вибратор?
   Он  поколебался  -  отвечать  или  нет  -  не  хотелось  ему
рассказывать детям о том, чем кончил Трясун, но все же кивнул.
   - Но почему?
   - Вы могли бы сказать, что он затеял двойную игру.
   - Хотел стать Хозяином?
   - Думаю, да.
   - Это    называется   coup   d'utat,   -   сообщила   Джуди,
демонстрируя, как за нею водилось, неожиданную осведомленность.
   Мысли  Никки,   словно   столкнувшись   со   сказанным   ею,
отклонились в сторону.
   - Как  по-вашему,  -  спросил  он, - не могли бы мы получить
назад наши штаны?
   - Завтра я попытаюсь до них добраться. А вот и какао.
   Они сидели, обжигая кончики языков  горячей  жидкостью,  так
что  основание  языка, которым, собственно, и следует смаковать
шоколад, никаких вкусовых ощущений не получало. Кружки жглись и
приходилось все время переносить их из одной ладони в другую.
   - Не могли бы вы  начать  с  самого  начала  и  кое-что  нам
объяснить?
   - Что вам уже известно?
   - Практически  все,  -  мы  только  не  знаем, что именно он
делает.
   - И,  разумеется,  что  делают  все  остальные,  -   добавил
правдивый Никки.
   Именно  к  этому  времени  они,  наконец,  вполне  уразумели
возраст Хозяина.
   - Ну не  может  же  ему  быть  сто  пятьдесят  семь  лет!  -
воскликнула Джуди. - Это невозможно!
   - Для него возможно.
   - Господи Боже!
   - Да, это впечатляет.
   - Он был пьяный? - спросил видевший Хозяина Никки.
   - Нет.
   - Никки считает, что он не может разговаривать без виски.
   - Никки совершенно прав.
   - Но почему?
   - Он  перестал  разговаривать по-английски - или писать, что
одно и то же, - в тысяча девятисотом. После этого дневники  лет
десять  велись  на  китайском,  а  потом он перешел на какое-то
подобие  стенографии  с  картинками.  Когда  он  хочет  сказать
что-нибудь  поанглийски,  ему  приходится  парализовывать  свои
высшие нервные центры - или как  их  там  доктора  называют.  У
обыкновенных  людей спьяну, как вы знаете, начинает заплетаться
язык. А он начинает разговаривать. По-английски,  на  латыни  -
или еще как-нибудь. Во всяком случае, для того, чтобы говорить,
ему требуется виски.
   - Он сказал мне "Non Omnis" и еще что-то такое.
   - "Moriar".  Когда-то  он  и  мне  это сказал. Это означает:
"Нет, весь я не умру".
   - А это что означает?
   - Что ты его преемник, - прошипела Джуди,  тем  самым  выбив
примерно  десять  очков  из  десяти,  для возможного по ночному
времени коэффициента умственного развития.
   - Да. Он выбрал тебя, чтобы ты  продолжил  его  работу.  Для
того  тебя  и  пичкают  знаниями.  Как  меня когда-то. Как всех
остальных. А кроме того, ему, разумеется,  нужны  помощники,  -
что-то вроде штабной команды.
   - Но я всего лишь читаю книги о животных!
   - Биология,  антропология,  доисторический  период, история,
психология, экономика. В таком порядке. Взгляни вон туда.
   На полке, висевшей над простой железной койкой рядком стояли
книги - от Шпенглера до Успенского.
   Джуди спросила:
   - А как он разговаривает на самом деле?
   - Тут что-то  вроде  передачи  мыслей.  Так  он  общается  с
Китайцем.  Я  этого  не  умею.  Я,  знаете, этого как следует и
объяснить не смогу. Он способен читать мысли большинства  людей
так,  будто  они  произносят  их  вслух,  -  да  к  тому же еще
заставлять их делать, что ему требуется. Но люди-то все разные.
С Джуди ему было легко, - как видите, мне  рассказали  про  вас
обоих, - а Никки оказался тверд, как каменная стена. Когда-то и
я  был  таким  же.  И  Китаец, и Трясун, и в особенности бедный
старик Пинки. Пинки ему и теперь загипнотизировать не удается.
   - А вас?
   - Не знаю. Но сказать, о чем я думаю, он может.
   - А как с Китайцем?
   - Тут со всеми  по-разному.  Эти  двое  способны,  когда  им
требуется,   читать   мысли   друг   друга,   но  может  ли  он
воздействовать на волю Китайца, я не знаю.  Трясун  был  слабее
всех.  Под  конец  он  уже мог использовать Трясуна, как любого
другого, а этот несчастный болван все пытался  его  облапошить.
Поначалу-то  каждый  из нас был вроде Никки, - подобие каменной
стены. Именно такие люди ему и нужны.
   - Я думала, что нельзя загипнотизировать человека,  если  он
этого не желает.
   - Это  не  гипноз,  Джуди, и не чтение мыслей. Это настоящее
открытие вроде... ну, я думаю,  вроде  теории  относительности.
Знаете,  - Эйнштейн обнаружил, что Пространство искривлено. Так
вот, и Время тоже - или Мышление, - наподобие  этого.  Обычному
человеку этого не понять. А для него это просто привычный факт.
Он установил его в девятьсот десятом. Это как-то связано с тем,
что  Пространство  и  Время являются лишь частями одного и того
же.
   - Но мы-то ему зачем?
   - Чтобы помочь ему овладеть миром.



   Пока они беседовали, мистер Фринтон приобретал вид все более
утомленный и  нетерпеливый.  Напряженные  усилия,  которые  ему
пришлось  потратить,  чтобы  принудить  себя сделать то, что он
намеревался сделать, опасность, которой он подвергался, - и как
оказалось, впустую,  -  а  теперь  еще  старания  столь  многое
объяснить детям, все это вымотало мистера Фринтона, сколь бы он
ни  был  любезен.  В  карих  глазах его все чаще стало мелькать
скрытное, сердитое, враждебное выражение, - не потому,  что  он
злился  на  детей,  злился-то  он как раз на себя самого. Он не
хотел  обходиться  с  ними  резко,  но  боялся,  что,  пожалуй,
придется.  Мысль  о  том,  что от близнецов может быть какая-то
польза,  не  приходила  ему   в   голову,   -   напротив,   они
представлялись   ему  катастрофической  помехой,  -  и  слишком
быстрый  переход  от  роли  убийцы  к  роли   няньки   оказался
добавочной соломинкой, прогибавшей спину верблюда. В очертаниях
синеватых челюстей его появилось что-то отталкивающее, лысеющая
голова   желтовато,   словно  налитая  желчью,  поблескивала  в
электрическом свете.
   Слишком многое приходилось объяснять, а это отнимало силы.
   Человеком он был добрым и совестливым. Мало кто  стал  бы  в
такое  время  возиться  с  Никки  и Джуди, да еще помогать им в
решении их загадок. Он собирался убить Хозяина, у него  имелись
на  то  свои  причины.  Операция была опасна хотя бы вследствие
вовлеченных в нее могучих сил, и теперь  он  вдруг  понял,  что
пока  на  острове  находятся  дети, дразнить эти силы ни в коем
случае нельзя. Собственной жизнью он готов был рискнуть, но  не
жизнью  детей.  Они оказались камнем преткновения в делах, куда
более важных, чем их  детские  делишки,  и  это  наполняло  его
негодованием.  Он  добросовестно напоминал себе, что негодовать
надлежит на сложившуюся ситуацию, а вовсе не на детей.
   Все равно ничего я сегодня ночью уже не сделаю,  говорил  он
себе. Несчастные ребятишки, наверное, помирают от страха.
   На самом деле они были страшно увлечены.
   - А зачем ему это?
   - Послушай,  Никки, я не могу рассказать вам сразу обо всем.
Я устал. И вообще это...
   Он с трудом выдавил их себя извиняющуюся улыбку и закончил:
   - Ну, это вопрос веры и морали.
   Джуди никак не  могла  примириться  с  главной  особенностью
старика.
   - Я  все-таки  не  понимаю,  как может человек дожить до ста
пятидесяти семи лет.
   - Ну, не знаю, - сказал Никки. - Он всего лишь на  пятьдесят
лет старше той французской шансонетки.
   - Какой?
   - Про которую папа рассказывал.
   - А.
   Пауза.
   - Ты  полагаешь,  что и она могла бы разговаривать с ним без
слов?
   - А пожалуй, жуткое было  бы  зрелище,  верно?  -  без  тени
улыбки сказал Никки.
   Мистер Фринтон расхохотался и сказал:
   - Да,  и  все,  наверное,  жаловалась  бы на Ла Гулю, как та
сперла одну из ее песен, чтобы спеть ее перед Эдуардом Седьмым,
когда он был еще принцем Уэльским. Не иначе, как "Марсельезу".
   Он посерьезнел и добавил:
   - Вы  сознаете,  что  при  его  рождении  "Марсельеза"   еще
оставалась новинкой?
   - Так вы уверены, что это правда?
   - По-моему, достаточно посмотреть на него.
   - Вообще-то, в Библии рассказывается об очень старых людях.
   - Не  только в Библии. Старый Парр, как полагали, прожил сто
пятьдесят два года, только это нельзя было проверить, поскольку
в то время не существовало свидетельств о  рождении.  О  другом
малом  по имени Генри Дженкинс говорили, будто ему стукнуло сто
шестьдесят девять. И была еще графиня Десмондская, про  которую
рассказывали,  что  она  умерла,  свалившись с яблони, когда ей
было сто сорок лет, а даты рождения графинь люди, как  правило,
помнят.  Муж ее совершенно определенно умер за семьдесят лет до
нее.
   - Интересно, что чувствует такой человек?
   - Сомневаюсь, чтобы он вообще что-то чувствовал.
   - Онемение?
   - Только не умственное.
   - А почему он так много пьет по субботам?
   - Никто не знает. Я думаю, это как-то связано  со  здоровьем
его рассудка, своего рода прием лекарства.
   - Вроде английской соли?
   - Почему бы и нет?
   - Кстати, кто он такой?
   - Просто  старик,  родившийся  за десять лет до Дарвина. Был
когдато сельским джентльменом, как ваш отец. Только он все  жил
и  жил  и  все  думал,  думал. Надо полагать, жизнь у него была
одинокая.
   - А зачем его надо убивать?
   - Надо.
   - Но зачем?
   - Затем, что хватит с людей диктаторов.
   - А чем они нехороши?
   - Тем, что человек должен  обладать  свободой  выбора  между
правильным и неправильным.
   - Даже если он выбирает неправильное?
   - Да, я это так понимаю.
   Джуди, все время напряженно размышлявшая, спросила:
   - Для чего он хочет завладеть миром?
   - Чтобы им управлять.
   - Но для чего?
   - А ты посмотри, на что этот мир похож.
   - Ты  и  не ведаешь, сын мой, - вдруг сообщил Никки, - сколь
малая мудрость потребна для управления миром.
   - Вот именно.
   - А если он станет им управлять, лучше будет?
   - Он говорит, что лучше.
   - Но будет или не будет?
   - Никки,  сейчас  нами  управляют  люди   вроде   президента
Эйзенхауэра, сэра Антони Идена и мистера Хрущева, или кто у них
там  теперь?  -  и  все они вооружены атомными бомбами. Большая
часть политиков едва-едва способна написать собственное имя или
прочесть подпись под карикатурой. У них слишком  много  времени
уходит на то, чтобы побеждать на выборах, когда им еще учиться?
Вместо  того,  чтобы  читать  или  развиваться,  им приходилось
пустословить на митингах,  и  тем  не  менее  оружие  находится
именно  в их руках. Неужели ты не выбрал бы руководство мудрого
полуторастолетнего старца, да притом  всего  одного,  -  взамен
соревнования тех, кого мы имеем?
   - Конечно, выбрал бы.
   - Вот  и  я держался таких же взглядов. Прежде всего, в этом
случае мир стал бы единым.
   - Тогда почему же вы собираетесь его убить?
   Мистер   Фринтон,   казавшийся   еще    более    утомленным,
помассировал пальцами глаза и ответил:
   - Он выдалбливал этот остров в течение сорока лет.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Еще никаких атомных бомб не было.
   - Если  он  намеревался  стать  диктатором  еще  до бомбы, -
пояснила Джуди, - значит, ему просто хочется быть диктатором  и
все.
   - Правда,  он  мог  их  предвидеть,  - честно признал мистер
Фринтон. - Мы с вами вроде собак, обсуждающих человека.
   - Никки тоже так говорил.
   - Я верил в его правоту еще несколько дней назад.
   - И что же заставило вас изменить ваши мысли?
   - Да ничего. Просто они понемногу менялись все это время.
   И  стиснув  кулаки,  позабыв  о  слушателях,  он  продолжал,
обращаясь уже к самому себе:
   - Теперь  же  я  верю,  -  я  обязан либо верить в это, либо
погибнуть, - что мы должны обладать свободой  выбора.  Без  нее
остановится  эволюция.  Если  бы  обезьяны  не  могли выбирать,
становиться им людьми или нет, если бы у  естественного  отбора
не  имелось  мутаций на выбор, мы бы застряли на месте. Муравьи
сотни тысяч лет назад увязли в диктатуре, и с  тех  пор  ни  на
йоту  не изменились. Лишите себя свободного предпринимательства
и свободы неверного выбора, и вы лишитесь прогресса.




   - Если вам хочется спать, - мягко сказала Джуди, - мы уйдем.
   - Нет. Давайте уж покончим  с  этим.  Мне  завтра  предстоит
лететь на большую землю.
   - Зачем?
   - Чтобы  привезти  кое-что.  И чтобы не маячить у него перед
глазами.
   - Он и вас подозревает, как доктора Мак-Турка?
   - Все может быть.
   - Тогда, пожалуйста, не возвращайтесь.
   - Я могу быть на что-то полезен лишь здесь.  А  кроме  того,
как насчет вас?
   - Да  вы  не  беспокойтесь,  -  прибавил  он,  - я стараюсь,
сколько могу, держаться от него подальше,  хотя  бы  из  страха
перед промыванием мозгов. А это дело нехитрое.
   Он  сознавал,  какому  подвергается  риску. Именно поэтому в
речи его мелькнул оборот давних рисковых времен.
   - А как он собирается овладеть миром?
   - С помощью этих его вибраторов.
   - Вы не могли бы нам о них рассказать?
   - Если  бы  мог,  рассказал  бы.  Для  того,  чтобы  в   них
разобраться, - хотя бы самую малость, - нужно быть специалистом
по радиолокации.
   - И  кроме  того,  - устало прибавил он, - я подозреваю, что
для полного их понимания нужно прожить лет сто пятьдесят.
   - Как они работают?
   - Это что-то  связанное  с  частотами.  Как  мне  объясняли,
всякой  вещи  свойственны  свои колебания, а вибраторы способны
вносить в них  помеху.  Вы  знаете  про  те  здоровенные  чаши,
которые строят на Аляске, чтобы принимать радиоволны? Ну вот, а
у  его  локаторов  действие  в  точности обратное. Они излучают
волны.
   - И что при этом случается?
   - При точной настройке в веществе прекращаются колебания.
   - А что происходит, когда в тебе прекращаются колебания?
   - Ты и сам тоже - прекращаешься.
   Он мрачно уставился в свою кружку, покачивая ею  так,  чтобы
остывший осадок оставался на стенке.
   - Этот остров, - сказал он, - стоит как раз на полпути между
Америкой   и   Россией.   Он  выбрал  его  не  за  одну  только
уединенность. Если он расставит вибраторы кольцом, направив  их
наружу,  он  может  создать  вокруг  что-то  вроде  оболочки из
античастот, которую можно будет растягивать  на  весь  мир  или
стягивать.
   Вот представьте себе плавающий в вашей ванне мыльный пузырь.
Если бы у вас была воздушная трубка, соединяющая центр пузыря с
Роколлом,  вы  могли  бы  раздувать  его и раздувать, и в конце
концов, он заполнил бы собой всю ванну. А если  бы  ванна  была
округлая, как земной шар, пузырь обогнул бы ее и встретился сам
с  собой  на  другой  ее  стороне,  в тысяче миль под нами - на
островах Мидуэй или где-то еще.
   - Нет, а что все-таки значит "прекращаешься"?
   - Перестаешь существовать.
   Он  прибавил,  не  уверенный,  что  детям  стоит   об   этом
рассказывать:
   - От  Трясуна  ничего  не  осталось,  - даже похоронить было
нечего.
   - Значит Земля исчезнет?
   - По правде сказать, я не знаю.  Во  всяком  случае,  станет
инертной.   Что   происходит   с   вещью,  когда  она  лишается
собственных частот?
   - Но тогда всему на свете придет конец.
   - Он же не сможет править миром, - пояснила  Джуди,  -  если
никакого мира не будет.
   - Да,  но  ему  вовсе  не  обязательно  прибегать  к  точной
настройке. Если чуть-чуть сместить частоту, в веществе начнется
что-то  наподобие  перебоев.  И   кроме   того,   нет   никакой
необходимости  выдувать  такой  пузырь,  чтобы  он обогнул весь
земной шар. Подумайте сами, что будет, если он выдует оболочку,
которая сместит все частоты от Ньюфаундленда  до  Москвы  и  от
Шпицбергена до Либерии?
   - Ну, и что же будет?
   - Я  полагаю,  он  скажет  президенту  Эйзенхауэру и мистеру
Хрущеву: "Видите, в Англии, Франции, Испании  и  Германии  люди
все  до  единого  мучаются  страшной  головной  болью, а все их
машины встали. Так вот, если вы мне не подчинитесь, я этот  мой
пузырек раздую пошире."
   - А как он это скажет?
   - По радио, я полагаю.
   - И тогда им придется поднять кверху лапки.
   - Или терпеть головную боль, причем все более сильную.
   - Но они же могут сбросить на него атомную бомбу или послать
управляемую ракету.
   - Она   развалится   на   куски,  как  только  встретится  с
оболочкой.
   - Ну и ну!
   - И как скоро все это должно случиться? - спросил Никки.
   - Собственно говоря, того и гляди.
   - Но...
   - Все уже  готово,  остались  кое-какие  мелочи.  Это  может
произойти  на  следующей  неделе.  Я как раз лечу завтра, чтобы
забрать ванадиевую проволоку еще для одного вибратора.
   - И вы работали на этого человека!
   - Работал,  Джуди.  Понимаешь,  я  верил  в   благотворность
единого управления миром.
   - Мне  все-таки непонятно, как это полдюжины людей смогут им
управлять? Ведь сколько всего  существует,  за  чем  необходимо
присматривать.
   - Вероятно,  он  сохранит нынешние власти. Ему лишь придется
вправить им мозги, как техникам и команде траулера.
   - Тогда какая ему польза от вас, от Китайца, от Никки?
   Он снова провел ладонями по глазам, усталость одолевала его.
   - Кто-то нужен для того, чтобы изготавливать  эти  штуки,  -
таковы,  к  примеру,  Пинки,  Трясун  и  Китаец.  Кто-то, чтобы
доставлять  сюда  припасы,  -  я,  например.  Кто-то,  осмелюсь
предположить,  понадобится  как  телохранитель,  когда настанет
время. Секретари нужны.  Нужны  люди,  не  поддающиеся  ничьему
внушению,  кроме его. И кто-то нужен, чтобы продолжить все это,
когда он умрет. Он, видите ли, все-таки умрет. Он не бессмертен
- не какоето там  сверхъестественное  существо.  Самый  обычный
человек,  вся  разница  лишь в возрасте и в уме. Мне приходится
постоянно напоминать себе, что он - обычный человек.
   И мистер Фринтон твердо добавил:
   - И может быть устранен.
   Джуди нервно спросила:
   - Вы действительно собираетесь привезти ванадий?
   - Я мог бы его задержать ненадолго. Сказать, что он  еще  не
доставлен.
   - Но  если  вы  рано  или  поздно  не привезете его, он ведь
способен поступить с вами так же, как с Доктором?
   - В общем-то, может попробовать.
   Пока они обдумывали такую возможность, он пояснил:
   - Дело не в этом ванадии. Он скорее всего управится и с тем,
что уже имеет. Я все равно не могу остаться там и  предупредить
людей или отказаться доставить то, что ему нужно.
   - Почему?
   - Вы задаете несколько вопросов сразу.
   - Простите.
   - Видите  ли,  голуби  мои,  ответов тоже несколько. Ему уже
хватит того, что есть, чтобы начать, так что пытаться  помешать
ему  слишком  поздно. А если бы и не было поздно, никто мне там
не поверит. Можете вы вообразить никчемного майора авиации, как
он просит встречи с президентом Эйзенхауэром и рассказывает ему
подобную историю, не приводя никаких  доказательств,  -  это  в
нашето время? К тому же, он уже отыскал способ читать мои мысли
и  заставлять  меня  поступать  так,  как ему требуется, если я
нахожусь в пределах видимости. Вы  понимаете,  что  при  каждом
вызове  в  будуар  я  вынужден  стараться  сделать так, чтобы в
голове у меня было пусто, - насколько я на это способен? То еще
удовольствие, почти как молиться. Я не знаю  даже,  удалось  ли
мне   его   провести...  или  он  просто  не  обращает  на  это
внимания... Но стоит ему обратить...
   В третий раз он стиснул руками голову.
   - Ой! - закричал Никки. - Да ведь тут же везде микрофоны!
   Мистер Фринтон сказал, не поднимая взгляда:
   - Нет-нет. Тут всего лишь трансляция, работает только в одну
сторону.
   - А Доктор думал, что все прослушивается.
   - Доктор был просто дурак.
   Помолчав, он поднял измученное лицо и сказал:
   - Зачем бы он стал заботиться о микрофонах, если ему хватает
одного взгляда на любого нас? Неужели вы так и не  поняли,  что
он  о  каждом способен рассказать, что тот говорит или думает -
или думал и говорил, просто взглянув на человека, на любого, за
исключением Никки?




   На следующее утро  Джуди  вышла  из  моря,  сверкая,  словно
тюлень. Про Хозяина оба забыли.
   Она торжествующе воскликнула:
   - Ультразвуковой дзынь-бим-бом! И никто не падает в обморок!
   Они  таки выпросили у техников веревку. Ее удалось закрепить
на наклонной стороне  острова,  где  не  так  давно  приставала
шлюпка  с яхты. В спокойные дни, держась за нее или не отплывая
слишком далеко, можно было купаться без риска, что тебя  унесут
в океан опасные течения Роколла.
   Шутька,   замечательно   умевшая  заботиться  о  сохранности
собственной персоны, встревоженно металась вдоль кромки  кручи,
по  временам  поднимая лапку и повизгивая, - это она упрашивала
их вылезти из воды. Ей вовсе не улыбалась перспектива  пережить
купание  еще  раз.  И  образ  собаки,  которая  сидит на могиле
хозяев,  пока  не  зачахнет,   как-то   не   представлялся   ей
достоверным.  Символом  ее  веры  было  выживание,  а отнюдь не
морские купания или горестная  кончина,  и  если  кто-то  решил
утопиться, - его дело, Шутька же твердо намеревалась пожить еще
чуток.
   Про   обморок  Джуди  упомянула  потому,  что  купались  они
голышом. Их ведь не предупредили о похищении заранее и  они  не
взяли  с  собой  таких  жизненно необходимых вещей, как ласты и
плавки, - вот и плавали теперь в чем мать родила.
   Держась за веревку  и  заливая  водой  горячий  гранит,  они
вскарабкались  наверх  и раскинулись на скале, чтобы обсохнуть.
Тела их сплошь покрывал темный загар.  Кожа  уже  облезла  даже
там,  куда солнце, как правило, не достает, - в подбровьях и на
верхней губе, - ибо свет его,  отражаемый  сверкающими  водами,
был  столь  яростен, что дети могли бы получить солнечный удар,
даже не снимая шляп. Впрочем,  к  солнцу  они  давно  привыкли.
Когда  они улыбались, на кофейного цвета лицах появлялся как бы
разрез, наполненный побелевшими дынными семечками,  придававший
им  безумное, отчасти людоедское выражение. Только и осталось в
них белого, что глазные  яблоки  да  зубы.  Первыми  они  могли
вращать,  а вторыми - слопать вас, распевая "Спи, мой беби" или
что-нибудь вроде этого.
   Атласная кожа детей отдавала на вкус солью, столь помогающей
загару.  Кожа  обтягивала   их,   словно   питонов.   Под   ней
перекатывались  гладкие  мышцы,  и  тени  между  мышцами слегка
отливали фиолетовым.
   Расплавленное море уходило в  бесконечность.  По  исподу  их
век,   закрытых,   чтобы   защитить  глаза  от  ударов  солнца,
проплывали, как по  оранжевому  занавесу,  маленькие  солнечные
системы.
   - Если  бы  нам вернули штаны, - сказал Никки, - ты бы могла
их зашить.
   - Так же, как и ты.
   - Мужчинам положено автомобили чинить. А штаны должны чинить
женщины. Что, не так?
   - Ах, ах, ах!
   - Это не ответ.
   - Спроси у ветра, что струит чего-то там вокруг чего-то.
   - Это что, цитата?
   - Да.
   - Откуда?
   - Не помню.
   - И  вообще,  -  добавила  Джуди,  -  я  ее,  скорее  всего,
переврала. Кажется, на самом деле, "у моря".
   - Спроси чего-то, что струит чего-то там вокруг чего-то. Так
будет гораздо яснее.
   - Сарки-парки едет в барке...
   - А это, по-твоему, что такое?
   - Это ex tempore.
   - Экс что?
   - Ха-ха! - сказала Джуди. - Вот чего наш маленький профессор
не знает.
   - Мы забыли спросить у него, куда подевался язык Пинки.
   - Я  не  забыла.  Я  помню  много  чего,  о чем у него нужно
спросить, но обо всем сразу спросить невозможно.
   - Джуди у нас все помнит.
   - Да, все, - сказала она, занимая безнадежную позицию.
   - А не помнишь ли ты, Джуди, сотворения мира?
   - Нельзя помнить того, при чем не присутствовал.
   - А не помнишь ли ты в таком случае... не помнишь  ли  ты...
не помнишь ли ты, чему равен квадрат семи тысяч трех?
   - А вот это помню.
   - И чему же?
   - Пяти.
   - Джуди!
   - Ну, а чему тогда?
   Тут она его поймала.
   - Во всяком случае не пяти, потому что...
   Джуди запела:
   - Семьдесят  семь  прогуляться пошли сырой и холодной порой,
семьдесят семь из дому ушли, девяносто девять вернулись домой.
   - Это, надо полагать, тоже экспромт.
   - Во-первых, мы забыли спросить у него, откуда  Доктор  знал
результат.
   - Квадрат числа...
   - Ой,  Шутька,  слезь  с  моего живота. Ты и сама не знаешь,
какие у тебя острые когти.
   - Во-вторых, мы так и не расспросили его о Китайце.
   Китаец, стоявший на выступе над ними, - невидимый, поскольку
глаза у детей были закрыты, - сказал:
   - А вы его самого расспросите, прямо сейчас.
   Джуди, сложившись,  будто  карманный  ножик,  -  пополам,  -
схватилась за ночную рубаху.
   Никки сказал:
   - Извините.
   Они  торопливо одевались, - растопыренные руки со свисающими
рукавами и взъерошенные головы, никак не пролезавшие  в  ворот,
придавали им отчетливое сходство с огородными пугалами.
   - Спасибо,  -  говорила Джуди, еще копошась внутри рубахи, -
за ваш волшебный фарфор.
   Она, наконец, появилась на Божий свет и добавила:
   - Мне он очень понравился.
   - Я рад.
   Китаец присел рядом с ними на камень. Чуть ли  не  в  первый
раз  они смотрели на него, как на обычного человека. До сих пор
он казался им чересчур чужеродным, - как-то слишком  замешанным
на   автоматических   пистолетах,   темных  делах  и  китайских
накладных ногтях. Сегодня они ничего этого  не  увидели,  -  на
Китайце   вместо   украшенной   драконами   хламиды  был  белый
лабораторный халат. Обычная рабочая одежда. Странно,  но  когда
люди  в  вас стреляют, вы почемуто легко прощаете их и после об
этом  не  вспоминаете,  -  конечно,  в  том  случае,  если  они
промахнулись.  Похоже,  разум предпочитает забывать о грозивших
ему напастях, а иначе ему так и пришлось бы трепетать в  вечных
опасениях.
   Теперь  дети увидели, что он все же не похож на театрального
китайца из пьесы Сакса Ромера. Не было у него  ни  косички,  ни
длинных  тонких  усов,  свисающих  до  самой  груди, да и глаза
особенно раскосыми не казались. Когда лицо его отдыхало,  нечто
раскосое   в   нем  проявлялось,  -  в  эти  минуты  глаза  его
становились похожими на обвислые пуговичные петли с узелками  в
наружных  углах, - но если он старался, как сейчас, походить на
европейца, то намеренно держал глаза широко  открытыми,  и  это
меняло  их  разрез. А когда он улыбался, опять-таки как сейчас,
гладкое, мясистое лицо покрывалось сотнями  веселых  складочек,
ямочек и становилось совсем благодушным. Пухлые, мягкие ладошки
Китайца   жили   собственной   жизнью,   ласково  поглаживая  и
успокаивая друг дружку.
   - Но почему же кувшин так поет?
   - Гм... - произнес Китаец. - Однако не  разонравится  ли  он
вам, если вы узнаете его тайну?
   - Никки  говорит,  что у него внутри должны быть трубочки, и
что  в  них  возникают  воздушные  пробки,  -  как   в   трубах
центрального отопления, которые тоже иногда начинают гудеть.
   Китаец, желая выразить восхищение проницательным умом Никки,
издал вежливый шипящий звук. Но так ничего и не сказал.
   - Вы долго нас слушали?
   - Я слышал, как вы строили догадки насчет арапа и Китайца.
   - Мы не хотели вас обидеть.
   - Я в этом уверен.
   - А вы нам расскажете про Пинки?
   - Почему бы и нет? Скрывать тут нечего.
   - И  кроме того, - прибавил он, кланяясь и подмигивая, - вы,
очевидно, уже провели перекрестный допрос моего коллеги, майора
авиации. Прелестнейший малый.
   Он произнес  "малый"  на  эдвардианский  манер,  совсем  как
Герцог.  Прекрасный  английский  язык его переливался идиомами,
оставляя, однако, едва ощутимое впечатление  неправильности,  -
вызываемое не произношением, но старомодностью оборотов.
   - Ему действительно отрезали язык?
   - Как это ни печально, - да.
   - Но зачем?
   (- Какое зверство! - сказала Джуди.)
   - Вам  следует  помнить  о  том, что подготовительные работы
заняли у Хозяина множество лет. За  эти  годы  он,  разумеется,
значительно усовершенствовал свои методы.
   - Что вы имеете в виду?
   - Вам   следовало   бы   выяснить,   как  соотносятся  сроки
пребывания на острове ближайших помощников Хозяина.
   Поскольку  они  явно  не   собирались   произносить   ничего
наподобие "Ну?" или "И как же?", он продолжал:
   - Наш  арап  -  старейший  из  обитателей острова, он прожил
здесь дольше моего. С самого начала он занимался тонкой  ручной
работой и с самого начала не поддавался внушению.
   - То  есть  его  лишили  дара  речи  из-за того, что на него
гипноз не действовал?
   - Он человек простодушный. Он  ничего  не  имеет  против.  И
совершенно счастлив.
   - Но отрезать человеку язык!
   - У   Фрейда   где-то   сказано:  "Главенствующим  способом,
посредством   которого   разрешается    столкновение    людских
интересов, является использование насилия."
   - Вы хотите сказать, что он вроде Никки и поэтому невозможно
заставить его сделать что-то - или что-то забыть?
   - Это верно. Но лишь отчасти.
   - Что значит "отчасти"?
   - Когда  в тысяча девятьсот двадцатом году негра лишили дара
речи, Хозяин еще не развил способы управления сознанием  до  их
теперешнего  состояния.  Как  это  ни удивительно, - и причиной
тому, возможно, является расовое различие, - воздействовать  на
Пинки  ему по-прежнему не удается. Так что проделанная операция
все же оказалась оправданной!  С  другой  стороны,  не  следует
слишком  полагаться  на  то, что Николаса Хозяину не одолеть. В
особо  трудных  случаях  Хозяин  продолжает  попытки   нащупать
возможность  контакта,  и  если  не  считать  нашего арапа, как
правило, в той или иной степени  добивается  успеха.  И  мистер
Фринтон, и я, и неудачливый Доктор тоже были когда-то "крепкими
орешками".
   - А вас он загипнотизировать может?
   - Для различных людей степень контроля различна.
   - Бедный Пинки!
   - Вам  не  следует  переживать за него, мисс Джудит. Он всем
доволен, он искусный мастер. Изготовление разного рода  поделок
доставляет  ему  наслаждение. Если бы не его легкие пальцы, нам
ни за что не построить бы наших нехитрых приборов.
   - Значит, его здесь ради этого держат?
   - В точности, как Доктора.
   Никки внезапно спросил:
   - А были люди, которых не стали держать?
   Очередное "я пас" вместо ответа.
   - А Доктора для чего держали?
   - Не сомневаюсь, что вы уже догадались об этом.
   - Он не показался нам хорошим врачом.
   - Доктор  был  нашей  вычислительной  машиной.  Среди  людей
нередко  нарождаются  на свет математические уродцы, и порой им
даже удается зарабатывать себе на жизнь, отвечая в мюзик-холлах
на вопросы касательно различных дат и тому подобного. Места они
занимают  меньше,  чем  электронные  мозги,  менее   подвержены
поломкам,  работают зачастую быстрее, не требуют особого ухода,
а в прочих отношениях оказываются, как правило, людьми довольно
тупыми. Пока производились расчеты, Доктор  был  незаменим.  По
счастью,  расчеты  удалось  завершить  до того, как он вышел из
строя.
   - Но чего же он хотел?
   - Занять место Хозяина.
   - Стало быть, насколько я понимаю, - сказала Джуди, -  всех,
кто  здесь  есть, держат ради той пользы, которую они приносят,
или не держат вообще.
   - Весьма справедливо.
   - А от нас какая польза?
   - Помимо того, что мозг мастера  Николаса  обладает  ценными
особенностями,  необходимыми для будущего преемника, ваш отец и
ваш дядя могут оказаться очень полезными для нас в ходе будущих
переговоров на правительственном уровне. Они люди заметные.
   - А мистер Фринтон?
   - Транспорт. К сожалению, для  управления  вертолетом  чисто
теоретических  познаний  недостаточно,  -  в особенности, когда
дело касается малоподвижного джентльмена ста пятидесяти лет  от
роду.
   Мысли Никки отвлеклись несколько в сторону.
   - Послушайте,  а для чего вам траулер? Существуют же способы
опреснения морской воды,  и  разве  не  лучше,  когда  в  тайну
посвящено как можно меньше людей?
   - Топливо.  Тяжелое  оборудование.  Кроме  того,  разум этих
людей пуст.
   - Пуст?
   - Пожалуй, точнее было бы сказать,  что  их  разуму  привиты
определенные убеждения.
   - Что еще за убеждения?
   - Человека   можно  убедить  практически  в  чем  угодно.  В
сумасшедших домах Англии полным полно  людей,  убежденных,  что
они - чайники. Они отнюдь не лгут да и не имеют нужды кого-либо
обманывать. Вот так и эти люди убеждены в том, что они добывают
рыбу.
   - Стало быть, остается выяснить, зачем ему вы.
   - Мои    услуги,    впрочем,    довольно   скромные,   носят
лингвистический характер.
   - Мы что-то не поняли.
   - Китайский язык,  мисс  Джудит,  не  делает  разницы  между
существительными и глаголами. Таким образом, в основании его не
лежат  Пространство  и  Время,  Материя  и  Сознание  или  иные
дуализмы, включающие  в  себя  концепции  Материи  и  Движения.
Примерно  в  начале  столетия  Хозяин обнаружил, что английский
язык уже не пригоден для отображения его умственных  процессов,
так что ему пришлось искать альтернативные способы. На какое-то
время  для  этого оказался полезен китайский язык, - хотя с тех
пор  мы   разработали   более   совершенные   средства   обмена
информацией.
   - Если  вы больше не говорите с ним по-китайски, - с горькой
иронией произнес Никки, - я думаю, надолго он вас не задержит.
   - Я научился приносить пользу в лаборатории.
   Птицы Роколла, за которыми дети следили  краешком  глаза,  -
ибо  они  всегда  следили  за птицами, - казались до странности
несовместимыми  с  миром,  в  котором  они   вдруг   очутились.
Маленькая   черно-белая   гагарка  со  свистом  порхнула  мимо,
произвела торопливый вираж, используя  лапки  вместо  рулей,  и
плюхнулась  на воду. В отсутствие ветра морские птицы снимаются
с места и садятся с меньшей, чем обыкновенно, грацией.  Гагарка
поплавала, словно пробка, покачиваясь, как яичная скорлупка или
кулик-плавунчик,  и  вдруг  нырнула. Сию минуту плыла по воде и
вот - резкий нырок и нет ее. Сгинула с глаз  долой,  оставив  в
кильватере  пузырьки,  словно  она в погоне за рыбой улетела на
крыльях под воду. Но дети почти и не заметили ее.
   - Как Хозяину удалось заполучить всех этих людей?
   - По объявлениям. Мистер Фринтон, к примеру, откликнулся  на
объявление   в   "Таймсе",   и   я  провел  с  ним  в  Белфасте
предварительную беседу.
   - То есть вы  просто  дали  объявление,  что  вам  требуется
пилот?
   - После  второй  войны  он  оказался  не  у  дел,  поскольку
единственное ремесло, какому его обучили, это убивать ближнего.
Баловался контрабандой, участвовал в продаже самолетов Израилю.
Так, - мелкий исполнитель.
   - Мы считаем мистера  Фринтона  очень  хорошим  человеком  и
верим тому, что он нам рассказал.
   - Человек он прекрасный.
   - А вы сами на чьей стороне - его или Хозяина?
   Китаец на некоторое время задумался.
   Затем осторожно сказал:
   - Вы,  разумеется,  понимаете  что  всякая  доверительность,
равно как и интриги, весьма затруднительны  в  ситуации,  когда
сознание каждого открыто для проверки.
   - Вы любые распоряжения Хозяина исполняете?
   Желтое лицо Китайца казалось лишенным всякого выражения, при
том,  что  шаг,  на  который  он все же решился, мог стоить ему
жизни, ибо Китаец ответил:
   - Нет.
   - Я же знала, что нет! - воскликнула  Джуди.  -  Не  мог  он
подарить нам Соловья, если бы не был нашим другом.
   - Или столкнуть нас с обрыва?
   - Я выполнял приказ, - пояснил Китаец.
   - Значит,  когда  вам приказывают стрелять в детей, - сказал
Никки, - вы стреляете.
   - Если вы примете во внимание все,  что  узнали  от  мистера
Фринтона  и  от меня, вы, возможно, поймете, что положение наше
нельзя назвать легким.  В  присутствии  Хозяина  я  редко,  что
называется, "принадлежу сам себе".
   Они замолчали, думая каждый о своем.
   Гагарка после очередного нырка вновь всплыла на поверхность,
поглядывая  через  плечо  и потряхивая головой. Она всплыла так
близко от них, что они различили белую полоску на клюве,  вроде
повязки  на  рукаве  офицера.  И на крыле у нее имелось подобие
нашивки.
   "Нет, - думал Китаец, - больше мне их пока  подталкивать  не
стоит."




   В  общем  и  целом,  Шутька  была довольна жизнью, поскольку
близнецы были рядом, но и у нее имелись  свои  тайные  горести.
Кормиться  на  острове приходилось по большей части консервами,
которых она терпеть не могла, а любимейшее из ее  блюд  было  и
вообще недоступно. Больше всего на свете Шутька любила копченую
селедку. Каждую среду, - на следующий день после визита рыбного
торговца,  -  в  Гонтc-Годстоуне  к  завтраку всегда подавалась
селедка. Для Шутьки это событие  превращало  среду  в  "красный
день  календаря",  от  которого  велся  отсчет  недели. Не было
селедки, не было и среды. В итоге весь календарь у нее  сбился,
как   если  бы  Шутька  была  священником,  у  которого  отняли
воскресенье.
   Сегодня как раз и была среда, и Шутька проснулась  рано.  Ей
приснился  мусорный  ящик, доверху забитый похожими на гребешки
селедочными скелетиками, - сзади  у  каждого  оставался  хвост,
смахивающий  на  пропеллер  игрушечного  аэроплана, а спереди -
золотистая головка с выпученными глазами и  обиженным  ротиком.
Шутька  проснулась,  еще ощущая божественный запах, и подумала:
"Лишь это вспомните, узнав, что я  убита:  стал  некий  уголок,
средь моря, на чужбине, навек селедкою".
   Детям-то  что,  -  они  молоды  и  легко приспосабливаются к
новизне. Так  или  иначе,  а  они,  несмотря  на  опасность  их
положения,  обжились  на острове, словно и впрямь приехали сюда
на каникулы. Они плескались в дивном океане или изучали  чудеса
машинного    зала,   казавшиеся   Никки   нескончаемыми,   пока
добродушные  техники  болтали  о  футбольном  тотализаторе,  за
которым  следили  по  радио.  Шутька  же,  в  отличие  от  них,
приближалась к преклонному  по  собачьим  меркам  возрасту.  Ей
недоставало  не  одной  только селедки, но и многого другого, к
чему привязываются  пожилые  люди,  -  собственного  кресла,  в
котором  так  приятно посидеть у огня, закадычных друзей, вроде
принадлежавшего Герцогине сеттера Шерри, и даже кухонной кошки.
Она не  испытывала  удовольствия  от  перемены  обстановки,  от
чужеземных  островов,  на  которых и кролика-то не найдешь, все
сплошь какие-то птицы, которые к тому же жутко больно кусаются.
Нос вот ободрали. Ее томило неопределенное  подозрение,  что  в
любую   минуту  кто-то  может  выскочить  неизвестно  откуда  и
спихнуть  ее  в  море.  Подобная  перспектива   приводила   ее,
приверженную  принципу  личного  выживания,  в  негодование.  И
селедки днем с огнем  не  сыщешь.  Нет  даже  травы,  -  нечего
пожевать,  когда  хочешь, чтобы тебя стошнило. Шаткость бытия и
отсутствие домашних удобств начинали окрашивать в мрачные  тона
ее представления о человеческой надежности, каковые и прежде-то
не были особенно розовыми во всем, что не касалось близнецов.
   Шутька  прошлась  вдоль  койки  Джуди  и  тронула лапой глаз
девочки, чтобы та проснулась. Шутька твердо  знала,  что  когда
человек  не  спит, глаза у него открыты, и этот прием, простой,
как нажатие на рычаг игорного автомата, уже не раз доказал свою
действенность.
   - Шутька!
   Было около четырех утра, когда они,  спотыкаясь  и  протирая
слипающиеся  глаза,  выбрались  на  воздух,  решив,  что Шутьке
необходимо сделать свои дела, - в чем она совсем не нуждалась.
   Уже вставало солнце. Или еще не  вставало?  В  этих  широтах
краткая  летняя  ночь  завершалась  столь  протяжной зарей, что
уловить точный миг восхода было трудно.
   Дети  стояли  посреди  безветренного  утреннего  покоя,  еще
немного  дрогнущие  в  ночных рубашках после теплых постелей, а
опаловое, млечное, молчаливое море, - день ожидался  жаркий,  и
на  большой  земле сейчас, наверное, висел росный туман, - море
перетекало в бесцветное небо, не отделенное от него  какой-либо
чертой. Постепенно, покамест Шутька бездельно топталась вокруг,
а  морские  птицы,  уже  занятые  делом,  хотя,  быть  может, и
несколько сонные, слетали к морю,  чтобы  выловить  рыбу,  едва
уловимые  тона  кармина  и желтого кадмия, нежные и мягкие, как
оперение  на  голубиной  шее,  проступили  в  призрачном  храме
рассвета. Солнце, которому еще предстояло набраться свирепости,
мирно  всплывало  над  дымкой зари. Океанские птицы, совершенно
как обитательницы английских  лесов,  заголосили,  кто  во  что
горазд. В Гонтс-Годстоуне пение птиц на заре порой пульсировало
звучащими волнами, словно кто-то остервенело терзал концертину,
зажимая пальцем кнопку, не дающую нотам звучать. Здесь, в море,
шум стоял, словно на празднике в сумасшедшем доме.
   - Как приятно просыпаться.
   Она  намеренно не добавила "раньше других". Она имела в виду
не то, что сегодня восход принадлежал только им,  -  просто  ее
охватило чувство, что живым быть лучше, чем мертвым.
   - Шутька мошенничает. Пойдем, посмотрим, не найдется ли чего
на завтрак.
   В  большой  белой кухне было пусто и прибрано. Без людей она
жила своей тайной жизнью,  -  как  и  каждую  ночь,  когда  они
уходили спать.
   Близнецы  нашли  в холодильнике фруктовый сок, а на полках -
жестянки с молоком, овсяными хлопьями и кофе.  Шутька  прямо  с
порога  мрачно  принюхалась,  убеждаясь  в  отсутствии любимого
деликатеса.   Она,   пожалуй,   могла   бы,    подобно    людям
восемнадцатого  века,  взволнованным  переменами  в  календаре,
маршировать с плакатом:  "Верните  нам  наши  одиннадцать  дней
(селедку)". Прогресс не вызывал у нее одобрения.
   Окончательно   пробужденный   приятным   теплом  и  утренним
ароматом кофе, Никки сказал:
   - Если человек подарил тебе поющий  кувшинчик,  это  еще  не
значит, что его словам можно верить.
   - Он  говорил  правду.  Все совпадает с тем, что рассказывал
мистер Фринтон.
   - Коли  на  то  пошло,  почему  мы  должны  верить   мистеру
Фринтону? Может, они сговорились.
   - Ты-то ему веришь?
   - Ну, пожалуй что да.
   - Вот видишь.
   - Я  все-таки  не  думаю,  что  люди  начинают  убивать один
другого оттого, что они... ну, вроде как не одобряют  принципов
друг друга.
   - Такие люди, как мистер Фринтон, на это способны.
   - Почему ты так думаешь?
   - Он человек серьезный.
   - И наверное, уже многих убил на войне, - добавила Джуди.
   - Но  зачем  ему  обязательно  убивать Хозяина? Разве нельзя
запереть  его  или  разломать  вибраторы,  или  еще  что-нибудь
сделать?
   - Да  ведь тогда он сможет начать все сначала. А кроме того,
со всем этим гипнозом, как он к нему подберется?
   - Но в таком случае, как же он собирается его застрелить?
   - Может быть,  ему  удастся  выскочить  из  двери  и  начать
палить, прежде чем сработает гипноз?
   - По-моему, он и сам не очень в этом уверен.
   - Как  бы  там  ни  было,  тут дело не просто в принципах, -
сказала Джуди. - Хозяин много чего натворил. Мы с тобой даже не
знаем, как много.  Его  могли  бы  повесить  за  одного  только
Доктора.
   - А вообще, - что такое принципы? - спросил Никки.
   Но ее больше интересовал сам мистер Фринтон.
   - Он  ведь  и  сам  был в каком-то смысле похищен. С помощью
гипноза. Вот он и хочет  вырваться  на  свободу.  И  потом,  ты
вспомни про Пинки с его языком.
   - А  все-таки,  объединить мир - это хорошая мысль, разве не
так? Если не будет разных стран, то и  воевать  друг  с  другом
станет некому.
   - Некому.
   - Кто-то  из  здешних  говорил,  -  да, Доктор, - что иногда
приходится убивать немногих,  чтобы  спасти  очень  многих.  Он
сказал, что таков научный подход.
   - Вот поэтому мистер Фринтон и должен убить Хозяина.
   - Сплошные убийства, - с отвращением произнес Никки, - как в
кино. И почему люди не могут вести себя разумно?
   - Не могут и все.
   - И   почему  мы  не  можем  просто  признать  идею  Хозяина
правильной, и пусть он ее осуществляет?
   - Потому что нельзя силой принуждать людей к добру.
   - Нас-то небось принуждают, - мрачно сказал Никки. -  Щеткой
для волос да по башке.
   - Но...
   - У  меня  такое  чувство,  -  продолжал  Никки,  -  что все
запуталось. Если...
   - Послушай, - прервала его практичная Джуди. - Тебе приятно,
когда тебя шлепают?
   - Нет, не приятно.
   - Вот то-то и оно.
   - Что - то-то и оно?
   - Раз нельзя принуждать человека к добру щеткой  для  волос,
значит, нельзя и вибратором, ведь так?
   - По-моему, это не одно и то же.
   - Совершенно  одно и тоже, - заверила Джуди. - И кроме того,
мистер Фринтон хороший. А это самое главное.
   - Если он такой хороший, - сказал Никки,  проникая  в  самую
суть  проблемы, - и не одобряет щеток для волос, зачем тогда он
собирается укокошить Хозяина? Ведь все к тому  же  и  сводится.
Ему самому придется прибегнуть к силе.
   Джуди упрямо повторила:
   - Мистер Фринтон хороший.
   Собственно,   больше  и  сказать  было  нечего,  помимо  уже
сказанного самим майором авиации,  -  того,  что  осуществление
плана  началось  задолго  до  изобретения  атомной бомбы. И что
прогрессу нужны мутации.
   - Да, жизнь, похоже, трудная штука.
   - Мы с тобой начали с Китайца.
   - Не верю я, что его заботят какие-то принципы, и  вообще  я
ему  не  верю  так,  как  мистеру  Фринтону. Помнишь, он сказал
насчет насилия. Это все та же сила.
   - Я думаю, малым насилием можно предотвратить очень большое.
   - И все равно я ему не верю.
   - Но он-то ведь нам доверился.
   - Как это?
   - Сказав нам правду. Ты  подумай,  как  он  рисковал,  когда
сказал, что не всегда подчиняется Хозяину.
   - У него могла быть какая-то задняя мысль.
   - Какая?
   - Может, он пытался заманить нас в ловушку.
   - Зачем?
   - Откуда я знаю?
   - Никки, а давай его спросим.
   - Это мы можем.
   - Мы  его спрашивали о самых разных вещах, и он не возражал.
Он почти что подтвердил, что он заодно с мистером Фринтоном.
   - Он был осторожен.
   - Разве тебе не ясно, что заставляет его осторожничать? Надо
было нам прямо попросить его помочь мистеру Фринтону. Тогда  их
было  бы двое. Раз Хозяин способен заглядывать им в мозги, они,
конечно, не смеют довериться друг другу, но мы-то теперь  знаем
про них и могли бы их свести.
   - Да, но до какой степени он способен в них заглядывать?
   - Как  я  теперь понимаю, ему легче всего с такими, как я, и
труднее всего  с  такими,  как  Пинки,  а  все  остальные  -  в
промежутке  между нами. Вероятно, с Китайцем ему посложнее, чем
с мистером Фринтоном.
   - Джу, я не думаю, что наше вмешательство принесет  какую-то
пользу. Нам всего-навсего двенадцать лет.
   - Ну, если ты намерен сидеть здесь и сосать пальчик...
   - Не в этом дело. Я опасаюсь гипноза.
   - Он  же  сказал,  что  это не гипноз. Он сказал, тут что-то
настоящее, наподобие Относительности, и Китаец тоже говорил про
Материю и Сознание.
   - А вдруг мистер Фринтон не хочет, чтобы мы  все  рассказали
Китайцу?
   - Мы можем прощупать его, ничего не рассказывая.
   - Интересно, как его зовут по-настоящему?
   - Ой, ну, Мо или Фу или еще как-нибудь. Какая тебе разница?
   - Если бы мистер Фринтон хотел, чтобы он знал, он бы нам так
и сказал.
   - Но  он  же  мог  и не догадываться, что представляет собой
Китаец. Наверное, только мы об этом и знаем.
   - С чего это ты так решила?
   - С того, что иначе он нам сказал бы об этом.
   - Пожалуй, получается, что это разумный шаг?
   - Нам вовсе не обязательно прямо сейчас рассказывать Китайцу
про  мистера  Фринтона,  Никки.  Мы  можем  поговорить  с   ним
тактично,  намеками. И тогда, если он сообразит, что к чему, на
нашей стороне будет одним человеком больше.
   - Если только мы себя не выдадим.
   - Нет, ты представь, что будет, если они смогут  действовать
заодно! А вдруг они оба задумали помешать Хозяину и ничего друг
о друге не знают?
   - Плесни Шутьке немного молока, - с неуютным чувством сказал
Никки,  -  согласившись  тем самым подтолкнуть Китайца именно к
тому, к чему собирался подтолкнуть их Китаец.




   К полному своему изумлению они  узнали,  что  Китайца  зовут
мистером Бленкинсопом.
   - Мое  настоящее имя, - объяснил он, - означает Золотой Тигр
В Чайном Лесу, но мне, разумеется, трудно было ожидать, что мои
европейские  друзья  станут   так   меня   называть.   Поэтому,
перебравшись  в  Оксфорд,  я,  чтобы не терзаться раздражением,
слыша,  как  перевирают  мое  имя,  официально  сменил  его  на
Бленкинсоп.  Нет-нет,  я  вовсе  не  обманываю вас, уподобляясь
доктору Трясуну. Бленкинсоп имя редкое и особенно  удобно  тем,
что его легко запомнить. Послушайте, я принес маленький подарок
для  мисс  Джудит.  О  нет, пожалуйста. Умоляю вас, не стоит об
этом. У меня в спальне, - в покоях Хозяина, - немало  восточных
безделиц,  так  что  с этой мне расстаться легко. Вам стоило бы
как-нибудь зайти, посмотреть остальные.
   Это был превосходный, сделанный из папье-маше тигр величиной
почти с Шутьку, в оранжевую и красную полоску. Голова  и  хвост
его   соединялись   внутри   пружиной,   так  что  стоило  лишь
дотронуться до них и тигр начинал кивать головой  и  помахивать
хвостом,  производя  впечатление  отчасти  страшное,  а отчасти
смешное. Страшными казались полоски и  усища,  придававшие  ему
сходство  с полосатой зубаткой, - но едва он принимался кивать,
как становилось ясно,  что  он  только  притворяется  таким  уж
страшилищем.  Джуди  сразу  поняла, что самое правильное - дать
ему моток шерсти,  чтобы  он  мог  рычать  на  него,  изображая
свирепость, но на Никки самое сильное впечатление произвела его
грозная  соразмерность. У китайцев такой тигр называется Кошкой
с острова Сямынь.
   - Как видите, мы  оба  с  ним  Золотые  Тигры.  Надеюсь,  он
придется вам по душе.
   - Он  великолепен.  Только  я  не думаю, что нам следует его
принимать.
   - Приняв, вы окажете мне услугу.
   - Если вам и вправду не жалко с ним расстаться...
   Никки сказал:
   - Познакомь с ним Шутьку.
   Они познакомили Шутьку с тигром, но ничего из этой затеи  не
вышло.  Если  бы он пах тигром, результат еще мог бы получиться
иным. А так Шутька некоторое  время  недоуменно  наблюдала  его
кивки,  а после разлеглась самым вульгарным образом и принялась
грызть собственный хвост.
   Мистера Бленкинсопа ее поведение нисколько  не  огорчило.  С
непроницаемым  лицом  он  разглядывал  собачонку,  и  глаза его
походили на два сваренных "в мешочек" яйца с  узкими  надрезами
на оболочке.
   - Пекинесы,  -  задумчиво  сказал он, - столь любезные моему
народу, происходят, как говорят, от Льва  и  Бабочки.  Впрочем,
коекто уверяет, что от Льва и Мартышки. Они полюбили друг друга
и  в  результате  появился  на  свет  первый  пекинес. Тех, что
поменьше, придворные дамы носили внутри рукавов,  используя  их
вместо муфт или грелок.
   - Шутька, лапушка, ты бы хотела стать грелкой?
   - Лучшее,  что из нее может получиться, это ершик для чистки
бутылок, - сказал Никки.
   - Как ты можешь!
   - Однажды хозяйка модного салона, похвалив одну  из  собачек
нашего императора, сказала мне: "Ах, если бы можно было содрать
с  нее  шкурку, какой прекрасный палантин я бы сделала из нее".
На что я ответил: "Драгоценная  леди,  если  б  я  мог  содрать
шкурку с вас, я обзавелся бы парой превосходных сапог".
   Дети  ошеломленно  уставились  на  него.  Так  он  и  впрямь
человек!  С  этой  минуты  в  них  вселилась  уверенность,  что
сомневаться в мистере Бленкинсопе, - который так любит собак, -
вещь невозможная. Именно этого он и добивался.
   - А она что сказала?
   - Она удалилась, вереща от гнева, как белка.
   - И  грелка!  -  с  дурацким  восторгом  завопил  Никки.  Он
покатился  с  Шутькой  по  полу,  едва  не  своротив  тигра   и
выкрикивая: "Белка!", "Грелка!" и "Сопелка!".
   - Можно   нам   будет   прийти   посмотреть  ваши  восточные
безделушки?
   - Как-нибудь, когда Хозяин будет занят.
   - Он не хочет, чтобы мы заходили в его покои?
   - Это не вполне удобно.
   При упоминании о Нем настроение у детей сразу упало.
   - А мы не можем прийти в субботу, когда он напьется?
   - Он никогда не напивается.
   - Мистер Бленкинсоп, - тактично  сказала  Джуди,  -  вам  не
кажется, что его следует остановить?
   - Меня "посещала подобная мысль".
   - Почему вы ему помогаете?
   - По  тем  же  причинам,  по  которым помогает ему ваш друг,
майор авиации.
   - Мистер Фринтон говорит...
   Никки закашлялся, но Джуди решительно продолжала:
   - Он говорит, что  людям  следует  предоставить  возможность
самим выбирать, что правильно, а что нет.
   - Весьма основательная точка зрения.
   - А вы с ней согласны?
   - Мистер Фринтон -"человек добрых правил".
   - Я знала, что вы с ним согласитесь!
   Никки вдруг опять понесло куда-то в сторону.
   - Это чем-то похоже на вивисекцию, - пояснил он.
   - Что именно?
   - Вот это - убить нескольких, чтобы помочь всем остальным.
   Джуди  решила,  что  самое  время  задать еще один тактичный
вопрос:
   - Мистер Бленкинсоп, а вы вивисекцию одобряете?
   Ему хватило сообразительности ответить:
   - Нет.
   - Понимаете, нельзя же так поступать с  существами,  которые
вам  доверяют.  Никки  говорит,  что  с теми, кто не доверяется
тебе, допустим, с кошками, он еще  мог  бы  это  проделать,  но
предавать  доверчивых существ невозможно. Просто невозможно. Ни
обезьянок, ни собак, ни лошадей...
   - В общем, никого, кто тебе верит. И свиньи на самом-то деле
- очень милые, и мы вот еще как-то  выращивали  ягненка...  Ах,
мистер  Бленкинсоп,  если  совсем по-честному, нам следовало бы
стать вегетарианцами,  только  это  ужасно  трудно,  вот  мы  и
стараемся не задумываться, ведь вы согласны с нами, правда?
   Никки сказал, старательно выбирая слова:
   - Если  ты  предаешь  живое  существо, ты наносишь вред себе
самому. Я думаю, гораздо хуже умереть от предательства, чем  от
рака, потому что рака ты не выбираешь.
   - А вивисекцию выбираешь, - вот что он хочет сказать.
   - Хуже всего, когда убиваешь собственную душу.
   Руки Китайца поглаживали одна другую, словно бы утешая.
   - Мастер Николас, а вы могли бы зарезать человека?
   - Если он мне не доверяет, думаю, что да.
   - Люди,  по крайней мере, способны сами о себе позаботиться,
-вставила Джуди.
   - А Хозяина вы могли бы зарезать?
   - Это... - начал Никки, но на сей раз сестра  наступила  ему
на ногу. Он гневно воззрился на нее.
   - Мистер Фринтон сказал...
   - Мистер  Бленкинсоп  считает,  что  его  надо остановить, -
сказала Джуди, - и это самое главное.
   - А как бы вы это сделали, мисс Джудит?
   - Мистер  Фринтон,  -  решился  Никки,   -   собирался   его
застрелить.
   Они  ожидали  реакции Китайца, охваченные страхом перед тем,
что сказали.
   - Весьма интересно.
   - Вы обещаете никому про это не говорить?
   - Ведь мы не ошиблись, открывшись вам, мистер Бленкинсоп? Вы
же сами сказали...
   - Будет лучше, если вы мне все объясните.
   - Мы не имеем права. Не можем. Только если...
   - Со мной ваша тайна будет в полной безопасности.
   - Клянетесь?
   Дети  в  тревоге  уставились  на  него,  и  он  поклялся   с
бесстрастной торжественностью, подняв вверх одну руку и не став
от этого смешным. Как сказал Шекспир, мы, люди, читать по лицам
мысли  не  умеем,  -  особенно по восточным. Они рассказали ему
все.
   - Мистер Фринтон - весьма порывистый молодой  джентльмен,  -
сказал он, выслушав их рассказ.
   Близнецы ожидали дальнейшего.
   - Ситуация гораздо сложнее, чем он думает.
   - Но вы поможете ему?
   Уютные ручки перестали ласкать друг друга и замерли ладонями
вниз, - Мистер Бленкинсоп пожал плечами.
   - Я ему ничем помочь не могу.
   - Но вы же сказали...
   - Мисс   Джудит,   послушайте  меня  и  постарайтесь  понять
сущность того, что вы называете гипнотизмом Хозяина. Он  отнюдь
не  сверхъестественное существо и тем не менее он действительно
наш хозяин. Он является таковым потому,  что  прошел  сразу  по
двум направлениям гораздо дальше, чем большинство людей. Да, он
гипнотизер, но гипнотизеров и без него существует немало. В его
способности к внушению нет ничего необычайного, за исключением,
быть   может,   степени,   до  которой  он  ее  развил.  Второе
направление - его способность  к  экстрасенсорному  восприятию.
Люди   давно  уже  осознали,  что  пространство  неотделимо  от
времени. Мир физики - это  мир  пространства-времени.  Оба  они
представляют  собой  просто  различные  стороны  одной и той же
сущности. Я не сумею объяснить вам на языке  существительных  и
глаголов,  -  поскольку  и  сами  такие  слова, как "материя" и
"сознание", суть существительные, - почему мир экстрасенсорного
восприятия является миром материи-сознания, каковые  опять-таки
представляют  собой  различные стороны одной сущности. Надеюсь,
вам хотя бы отчасти понятно то, что я говорю?
   - Продолжайте.
   - Хозяин научился пользоваться этим материально-сознательным
континуумом, что превращает револьвер мистера Фринтона в чистой
воды иллюзию.
   - Вы хотите сказать, что он не выстрелит?
   - Ну, это было бы слишком. Не выстрелит сам мистер Фринтон.
   - Мы думали, что он может выскочить из двери и...
   - Протяженность  континуума  варьируется  в  зависимости  от
индивидуума.  Что  касается мистера Фринтона, он, скорее всего,
окажется в пределах сознания  Хозяина  в  тот  самый  миг,  как
вступит в его покои, а стоит ему попасть в поле зрения Хозяина,
он исполнит все, что тот ему прикажет.
   - Так вы думаете, он знал, что мы на лестнице?
   - Как же иначе?
   - Но он ничего не сделал.
   - А ему и не было нужды что-либо делать.
   Никки  был  мальчиком переимчивым, а вернее сказать, имевшим
склонность подражать повадкам  людей,  которые  ему  нравились.
Теперь  он  в недоуменной растерянности обхватил руками голову,
точь в точь как майор авиации.
   - А насколько вы сами сильны по этой части?
   - Я  уже  очень  давно  принимаю  участие  в  исследованиях,
которые проводит Хозяин.
   - Да, но все же - насколько?
   Мистер  Бленкинсоп  глубоко  вздохнул  и  закрыл глаза. Даже
надрезы исчезли.
   - Посредством умственного усилия, - медленно произнес он,  -
и  усилия  весьма изнурительного, мне удается представать перед
моим хозяином с пустым разумом, с разумом, отчасти  стертым  по
приказу  моего  собственного  сознания.  Но  сопротивляться его
воле, находясь в поле его зрения, я не способен.
   - Значит, если бы вы сами  отправились  к  нему,  чтобы  его
застрелить, - сказала Джуди, - он, насколько я поняла, приказал
бы  вам  не  нажимать на курок раньше, чем вы успели бы на него
нажать?
   - А если бы вы подкрались к нему со спины? - спросил Никки.
   - Хозяин никогда не поворачивается  ко  мне  спиной.  А  мое
присутствие  он  осознает  чуть  раньше, чем я попадаюсь ему на
глаза.
   - Но вы же можете стереть ваш разум или как вы это называли?
   - Да, но тогда мне придется стереть из него и пистолет.




   Майор авиации вглядывался сквозь кокпит, кивая головой,  как
клюющая  курица.  Пилоты,  погруженные  в свой мир, мир тишины,
который сам заключен в чашу звука, округлую, словно аквариум  с
золотыми  рыбками,  кажутся,  когда  на  них  смотришь снаружи,
загадочными и  отрешенными.  Чем  они  там  занимаются?  О  чем
размышляют?  У человека, летящего с ними рядом, возникает такое
чувство, будто он подслушивает у дверей, между тем  как  головы
их все поворачиваются то туда, то сюда, а руки время от времени
совершают   некие  действия,  -  какие  угодно,  от  заполнения
кроссворда до ковыряния в носу.
   Мистера Фринтона немного тревожила опасность промазать  мимо
цели.  Если  бы  радиопередатчик Роколла не приходилось держать
отключенным,  отыскать  остров  было,  что  называется,  "делом
нехитрым".  А  так  ему  приходилось  выполнять  еще  и  работу
штурмана, несколько более  сложную  применительно  к  вертолету
из-за  неизбежного  для  вертолета  сноса.  Потолок  высоты его
машины составлял около десяти тысяч футов, это означало, что  в
ясный день он способен был видеть на расстояние в сотню миль, -
теоретически.   Однако   летняя   дымка  значительно  уменьшала
дальность обзора, к тому же и летел он на высоте в  семь  тысяч
футов,  позволявшей  сократить  расход топлива. Предполагается,
что на высоте в 5000 футов  дальность  обзора  составляет  93,1
мили  -  при  условии, что атмосфера прозрачна, чего никогда не
бывает, да и  что,  собственно,  мог  он  увидеть?  Булавку?  В
хорошую погоду, думал он, можно, если повезет, увидеть остров с
расстояния  в  двадцать-тридцать  миль. Он сидел посреди шума и
тряски, напоминавших ему о стародавних летательных аппаратах  с
открытым  кокпитом,  невольно  помаргивая  из-за  проблескового
эффекта, создаваемого  лопастями  винта,  и  производил  в  уме
привычные  вычисления  - узлы, ветра, расход топлива, показания
компаса. В то  же  самое  время,  мозг  его  занимали  проблемы
Роколла,  он  думал о том, как ему остановить Хозяина и вывезти
оттуда детей, а глаза, -  бывшие,  хоть  он  того  и  не  знал,
глазами   художника  и  поэта,  -  автоматически  перебегали  с
приборов к морю, с моря к небу и с неба к приборам.
   За  плексигласовой  оболочкой  наступал,  стирая   горизонт,
опаловый  вечер.  Сизая  дымка  и плывшие на одном с вертолетом
уровне окрашенные в цвета фламинго кучевые  облака  без  всякой
разграничительной  линии  переходили  в  океан.  Мысли  мистера
Фринтона обратились к уровням существования. Его летучая  рыба,
трудясь,  плыла  в  прохладных  высотах, а далеко внизу под ним
проплывала  рыба  морская,  и   траулер,   похожий   на   жабу,
старательно  ковылял  по  поверхности  моря,  вытянув лягушачьи
лапки кильватерных струй. Все они пребывали в одном  и  том  же
аквариуме.
   Он  вдруг  заметил,  что  расположение  бурунов  не отвечает
правильному - елочкой - рисунку волн. Строго определенные  ряды
или  дуги  пенных  гребней,  какие  видишь  на  пляже,  в  море
отсутствовали. Вместо этого морские  анемоны  распускались,  не
соблюдая  порядка,  кое-как  разбросанные  по  далекой  от него
опрятной ряби. Словно перхоть, подумал он. Да, они походили  на
перхоть  на  ровной,  серой  шкуре океана, раскинувшейся в семи
тысячах футов под целеустремленным фюзеляжем.  Или  на  редкие,
неуверенные снежинки в теплом меху.
   Между  тем,  Роколл  не  превосходил  размерами  торчащую из
Ла-Манша глыбу Ортака и его еще предстояло найти.
   Прилечу уже в сумерки, думал  он.  Приятно  было  бы  сейчас
подлетать к Лондонскому аэропорту. Тогда я пересек бы кружевной
подол   побережья  под  гудение  крыльев,  непреклонно  режущих
сумрак, и увидел бы поля для гольфа с их ловушками, точь в точь
похожими на оттиск ногтя большого пальца,  и  старые  шрамы  от
военных  бомбардировок,  -  лунные  кратеры омертвелой ткани на
широкой, смутной, уютной, узорчатой, обжитой плоти Англии.  Да,
и  машины,  жуками  ползущие  по  словно бы нанесенным на карту
дорогам, переключали бы боковые огни, и в темноте пролетая  над
Лондоном,  я  увидел бы, как кружат, словно светящиеся колесные
спицы, мириады улиц. Мигали бы уличные фонари,  мигал  бы  весь
этот  нескончаемый  улей,  потому,  думал он, что пока вертолет
пролетал бы мимо, каждая из ближних каминных труб заслоняла  бы
каждое  из  дальних  светящихся  окон,  заставляя  их гаснуть и
вспыхивать снова так, будто они и в самом деле мигают.
   Как же избавиться от детей за столь малое время?
   Покушение на Хозяина может закончиться чем угодно, -  вплоть
до  уничтожения  острова.  Когда  ученому  маньяку  достаются в
безраздельное пользование  такие  вещи,  как  атомная  энергия,
конец  света  становится всего лишь вопросом времени. Будь она,
скажем, у Гитлера,  разве  не  обратил  бы  он  всю  планету  в
погребальный  костер,  вместо  того,  чтобы  просто  обливаться
бензином рядышком  с  собственным  бункером?  Видимо,  сознанию
каждого  тирана любезен принцип "После меня хоть потоп". К тому
же многие ученые - люди психически  неуравновешенные.  То,  что
Трясун   именовал   "научным   подходом"  зачастую  сводится  к
холодному, безумному и бесстрастному  любопытству.  Они  вводят
себе  новоизобретенные  сыворотки,  яды  и прочие панацеи не из
самозабвенного служения благу человечества, но потому,  что  их
томит  любознательность,  а то и мазохизм. От мысли "Что будет,
если я введу себе ксилокаин?"  до  мысли  "Что  будет,  если  я
сброшу супербомбу?" всего один шаг и шаг маленький.
   Если  твое  столкновение  с Хозяином закончится провалом, он
может повернуть вибраторы внутрь, -  да  собственно  говоря,  и
вовне,  -  и  включить их на полную мощность. Все это чертовски
рискованно.
   Хоп! - с удовлетворением  подумал  он.  Вон  он,  по  левому
борту, черный, одинокий и крошечный на фоне рдеющего моря.
   "Красен закат, пастух будет рад".
   Левой  рукой  мистер  Фринтон  ослабил рычаг, задающий число
оборотов винта, двинул вперед циклическую рукоятку,  увеличивая
скорость   снижающейся   машины  с  семидесяти  пяти  узлов  до
восьмидесяти. По мере падения высоты, остров медленно вырастал,
- оба, остров и вертолет, устремившись  навстречу  друг  другу,
изменяли  свои  размеры  и  расположение,  но  не быстроту и не
характер движения.
   Он  сделал  круг,  отметил  направление  стрелы  анемометра,
определил  подветренную  сторону  и  развернулся  против ветра.
Левая рука опустила рычаг оборотов еще ниже, свернув  вовнутрь,
чтобы  уменьшить  мощность  двигателя,  расположенный на рычаге
переключатель, а правая вновь легла  на  циклическую  рукоятку.
Все это время, пока руки его возились со всевозможными рычагами
управления,   ноги,   забытые   прочими   частями   тела,  жили
собственной  жизнью,  управляясь   с   гасившими   закручивание
педалями.
   Машина  нырнула вниз, и винт пошел в обратную сторону, рычаг
сдвинулся вверх, рукоятка вперед, затем наоборот, -  реверс  на
реверс в поисках равновесия.
   Вертолет завис в десяти футах над водой.
   Он  оттянул  рычаг вниз до упора, еще довернул переключатель
на рукояти, отключая двигатель, на миг уронил на колени руки  и
вздохнул.
   Все переключатели - отключены.
   Подача масла - отключена.
   Вентиляционные шторки двигателя - открыты.
   Гирополукомпас - заперт.
   Подача топлива - отключена.
   Приехали.

   Когда вертолет втянули внутрь и письменный рапорт отправился
к Хозяину,  мистер  Фринтон отдал себя в руки Пинки, вышедшему,
как обычно, чтобы встретить его  и,  как  обычно,  встреченному
излюбленной   приятельской  дразнилкой:  "Ну,  как  ты,  старый
арап?". Майор спустился на лифте и коридором прошел  на  кухню,
обедать.
   В кухне близнецы приглядывали за обедом, чтобы не остыл.
   - Ну   вот   и   началось,  -  без  предисловий  сказал  он,
присаживаясь  к  столу,  на  котором  стояла  горячая   фасоль,
помидоры и консервированные сосиски.
   - Вы привезли ванадий?
   - Он  и  в  самом  деле  не  был готов, так что мне даже нет
необходимости притворяться. Придется слетать за  ним  еще  раз.
Если удастся сняться с острова без того, чтобы вокруг болталось
много  народу,  я,  пожалуй, рискну и попытаюсь вас вывезти. Он
может и не заметить вашего отсутствия.  Возможно,  мне  удастся
оправдаться тем, что вы как-то спрятались на вертолете, а после
удрали.
   Он мрачно помешал ложкой фасоль.
   - Вся  беда  в  том,  что  мне  придется вернуться без вас и
как-то все объяснить. Я сомневаюсь, что  он  поверит,  будто  в
вертолете   так   легко  спрятаться.  Может,  под  каким-нибудь
тряпьем? Правда, как тогда быть с дифферентом? Он не пилот,  но
большую часть этих вещей понимает.
   Мистер  Фринтон  повернулся к старому негру, который стоял у
стола, улыбаясь, слушая, ожидая, когда  можно  будет  подложить
добавки.
   - Проволока еще не готова, Пинки. Привезу в следующий раз.
   - Мы можем поговорить?
   - Пинки   мешать   не  станет,  -  ответил  мистер  Фринтон,
притворяясь,  будто  собирается  ткнуть  старика  вилкой  между
ребер. - Правда, Пинки? Наш черномазый думает только о том, как
бы понаделать побольше вибраторов да доверху набить нас бобами,
- так что ли, старый Отелло?
   В ответ он получил еще один половник фасоли.
   - А что началось? - спросил Никки.
   Их  переполняло  желание рассказать майору о новом союзнике,
но и в промедлении была своя прелесть.
   - Я мог бы назвать это Операция "Оверлорд",  но  в  точности
такое  название уже было использовано. Назовем ее, если хотите,
Операция "Новый Хозяин". Сегодня у нас День Д минус десять. Все
есть в газетах. Гляньте.
   Он перебросил им мятый номер "Миррор" с вечными фотографиями
облаченных в купальники девушек, которые красуются  на  палубах
яхт  и,  привстав на цыпочки, тянутся к какими-то веревкам, что
столь удлиняет ноги и возвышает  бюст.  Двухдюймовые  заголовки
гласили: "ХОЗЯИН?".
   - А я думал, он передатчика не включает.
   - Разумеется,  не  включает.  Но  это не мешает ему посылать
письма. Я каждую неделю увожу  целый  мешок  почты,  правда,  в
основном   -   купоны   футбольного  тотализатора,  заполненные
техниками.
   - Тут говорится, - читая, пересказывал Никки, - что к ужасам
современной военной техники добавилось новое оружие, угрожающее
самим основам цивилизации и британскому домашнему очагу.  А  на
шестой  странице  -  смотрим  шестую  страницу, - вот, еще один
заголовок, "ПУГАЮЩАЯ МИСТИФИКАЦИЯ?". Половину страницы занимает
стать Кассандры, с уверениями, что если бы президент Эйзенхауэр
не играл в гольф, ничего бы и не случилось,  а  в  редакционной
статье   сказано,  что  сэру  Антони  Идену  следует  подать  в
отставку, и еще, - постойте-ка, - мелким шрифтом пояснено,  что
неустановленный  ученый,  местоположение  которого  неизвестно,
угрожает нанести десятого августа сверхзвуковой удар,  если  не
будут выполнены его требования. Почему сверхзвуковой?
   - Что-то им нужно было сказать.
   - Но при чем тут...
   - Кстати, - сказал мистер Фринтон, не донеся сосиску до рта,
- а  не  засунуть  ли  вас в пару почтовых мешков? Они не очень
большие.
   Близнецы,  знавшие  теперь,  что  мистер  Бленкинсоп  на  их
стороне, уже не так стремились сбежать с острова.
   - А что говорят люди? - спросила Джуди.
   - Практически  ничего. Когда вышли газеты, я ехал в автобусе
по Белфасту, народу было много, мне пришлось стоять, а газет  я
купить  не  успел.  Я  пытался  прочитать заголовки через плечо
одной девушки. По-моему, машинистка.  Довольно  миловидная.  На
первую  страницу  она  вообще  не  взглянула,  шестую пробежала
сверху вниз и погрузилась в Дороти  Пуп.  Что-то  такое  насчет
сетчатых чулок.
   - Но хоть кого-то это должно было встревожить?
   - Вечером  я  прошелся по пабам. В пабах, как правило, можно
услышать  очень  разумные  разговоры.  Один  мужчина,  с   виду
совершенный   церковный  староста,  сказал,  что  "теперь  весь
тотализатор пойдет насмарку", а  другой,  докер,  ответил,  что
"это  заговор  консерваторов,  не желающих пропустить проект по
здравоохранению". В этом кабачке больше никаких  разговоров  не
было.  В  последнем  из  тех,  что  я посетил, состоялась целая
беседа на эту тему. Хозяин паба спросил: "А пиво от этой  штуки
не  скиснет?". Девица за стойкой сказала: "Фиг мы теперь сможем
принимать  по  Ти-Ви  Фрэнка  Синатру".  А  сидевшая   в   углу
старухауборщица  поинтересовалась:  "Может мне, наконец, вернут
мой  ночной  горшок,  которым   эта   старая   хулиганка,   моя
свояченица,   запустила  в  электрика,  то  есть  это  она  так
говорит".
   - Значит, они сочли его угрозы пропагандой? - спросил Никки.
- И никто их всерьез не воспринял?
   - Вовсе нет, - ответил мистер Фринтон.  -  Они  воспринимают
их,  но  увязывая  с вещами, которые им близки, а это, пожалуй,
лучший способ до них достучаться.  Я  думаю,  что  в  ближайшие
десять дней он станет бомбить их письмами и извещениями, каждое
из  которых  будет содержать немного больше новых подробностей,
не указывая, где мы находимся, пока  в  День  Д  он  не  начнет
по-настоящему.  Вот  тогда  он развернет оболочку и задействует
радиопередатчик.  Хотя,  может  быть,  оболочка  будет  вносить
помехи?  Я уже отвез на почту целый мешок писем, адресованных в
газеты Америки и еще нескольких дюжин стран. В эти страны почта
будет доходить со  все  большими  отсрочками,  и  когда  письма
вскроют,  все,  что  в  них  сказано,  сразу  попадет в мировую
прессу. Если бы я сегодня воздушной почтой отправил в  Нью-Йорк
письмо  со  словом  "Ба-бах!"  или  еще  какимнибудь,  то  этот
"ба-бах" оказался бы в газетах только через четыре дня - сразу,
как пришло бы письмо. Он мог бы сегодня  отправить  в  Гонолулу
полный  план  операции,  зная,  что в Гонолулу письмо все равно
вскроют не раньше ее начала.
   - Но если их ничего, кроме сетчатых чулок, не волнует?
   - Рано или поздно они заволнуются.
   - А вы волнуетесь?
   - Очень.
   - Мы тут, -  скромно  сказала  Джуди,  -  припасли  для  вас
кое-что,  от  чего  ваше  волнение  немного утихнет. Мы кое-что
выяснили.
   Это сообщение не очень заинтересовало его, во всяком случае,
меньше, чем горячая фасоль. Он сказал с полным ртом:
   - Да что вы говорите!
   - Угадайте, что это?
   - Понятия не имею.
   - Китаец за нас.

   Мистер Фринтон положил вилку с ножом и уставился на них.  Ни
удовольствия,  ни гнева, ни удивления не было на его лице, - он
просто смотрел и только.
   - Дальше, - тихо сказал он.
   - Мы вроде как прощупали его.
   - Так.
   - Он считает, что Хозяина следует остановить.
   Руки мистера  Фринтона  неподвижно  лежали  по  сторонам  от
тарелки,  и  тишина  стояла  такая,  будто  сердца у всех троих
внезапно остановились.
   Ровным голосом он спросил:
   - Вы понимаете, насколько опасно то, что вы сделали?
   - Он обещал, что ничего никому не скажет.
   - Давайте-ка, расскажите мне обо всем.
   Они подробно пересказывали ему все, уже известное нам, а  он
время от времени прерывал их вопросами.
   - Вы  не  можете  точно  припомнить, что он сказал о свободе
выбора?
   - Он сказал: "Весьма основательная точка зрения".
   - И еще он сказал: "Мистер Фринтон - человек добрых правил".
У него это вышло так, будто он поговорку привел.
   - Ни то, ни другое прямым ответом не назовешь.
   - Но,  сэр,  -  добавил  Никки,  -  он  совершенно  правдиво
рассказывал  нам обо всем, слово в слово с вами, только немного
подробнее. Он не пытался надуть нас, - не то что Доктор.
   - Он не такой дурак.
   - И он не просил, чтобы мы что-нибудь сделали.
   Долгое время мистер Фринтон просидел,  глядя  в  стол  между
своими руками, затем сказал:
   - Ну  что  же,  как ни верти, а вы ему все рассказали. И что
нам делать теперь?
   У близнецов предложений не было.
   - Слушайте, двойняшки. Мне следовало  бы  разорвать  вас  на
куски,  - но от этого пользы не будет. Вы сами не сознаете, что
делаете. Поймите, ради Бога,  что  с  этой  минуты  вам  нельзя
рассказывать   никому  и  ни  о  чем.  Вы  как  пара  мартышек,
разыгравшихся на электростанции, в конце концов, вы дернете  не
за  тот  рычаг  -  и  привет.  Человек может наобещать вам, что
никому не скажет, но это решительно ничего не значит,  особенно
в  таком месте, где каждый мозг - открытая книга; человек может
сказать вам, что хочет остановить Хозяина, вовсе не имея  этого
в  виду.  Вы что же, думаете, что если бы он был против нас, он
так бы вам и сказал? Пока нам известно только одно: он  вытянул
из   вас   все,  что  вы  знали.  Я  вас  очень  прошу,  будьте
поосторожней.
   - Но он ничего из нас  не  вытягивал.  Он  с  самого  начала
сказал, что ничем не сможет помочь.
   - Как  бы  там  ни  было, а вы все ему рассказали. Ну ладно,
глядя назад, жить невозможно. Вопрос теперь в том,  где  у  нас
перед?
   Он постучал пальцами по столу и сказал, размышляя:
   - Ну что же, знает, так знает.
   Оттолкнув стул, поднялся:
   - Пойдемте, надо с ним повидаться.
   Однако на полпути к двери встал:
   - Нет,  заходить  к  Хозяину  мне что-то не хочется. И кроме
того...
   - Я его приведу, - быстро вызвался Никки.
   И он, и сестра чувствовали себя очень маленькими.
   - Сделай одолжение.




   В  этот  вечер  мистер  Бленкинсоп  облачился  в   халат   с
драконами,   которого   они   прежде  не  видели.  Великолепный
маньчжурский халат, белый, как снег,  белее  его  не  могла  бы
сделать  даже  китайская  прачечная, и годов ему было не меньше
пятидесяти. Плотный рубчатый шелк, гораздо более  тяжелый,  чем
чесуча,  расшитый  в  пастельных  тонах  с  пропущенной кое-где
настоящей золотой нитью.  Девять  золотых,  филигранной  работы
пуговиц.  Высокий  ворот  и  широкие  рукава. Драконы мерцали и
переливались нежными цветами,  не  более  яркими,  чем  бока  и
поперечные  линии  лосося  или  радужной форели, а облаченный в
халат восточный джентльмен казался каким-то небожителем.  Джуди
могла  бы,  пожалуй,  убить его, чтобы завладеть этим одеянием,
стоившим к тому же никак не меньше трехсот фунтов.
   Мистер  Бленкинсоп  пребывал  в  благодушном,  хотя   и   не
обязательно дружественном расположении духа. Начать разговор он
предоставил мистеру Фринтону.
   - Добрый вечер.
   - Доброго вечера и вам, сэр.
   - Надеюсь,  Никки  не  нарушил  вашего покоя, - сказал майор
авиации. - Вы оказали нам любезность, придя сюда.
   - Это удовольствие для меня.
   - Присаживайтесь.
   Мистер Бленкинсоп уселся на кухонный  стул,  взмахнув  своей
мантией,  словно  садящийся  на престол кардинал, и без всякого
выражения уставился на присутствующих.
   - Дети говорят, что рассказали вам обо мне.
   - Совершенно верно.
   - Сам бы я этого делать не стал.
   - Тут наши взгляды совпадают.
   - Но поскольку они  это  сделали,  я  полагаю,  нам  следует
поговорить.
   - Да, это было бы приятно.
   - Еще  приятнее  было бы, - сказал мистер Фринтон, - если бы
оставили ваши маньчжурские штучки.
   - Как прикажете.
   Они кружили друг около друга, как кружат при встрече псы  из
разных  деревень,  не зная, можно ли довериться незнакомцу. Они
прожили бок о бок  на  много  лет  больше,  чем  прожили  здесь
близнецы,  прожили  в обстановке, в которой скрытые микрофоны и
подслушивание  телефонных  разговоров  показалось  бы   детской
игрой.  Здесь  никто  не ведал, как много или как мало известно
кому бы то ни  было  другому,  и  что  этот  другой  собирается
делать.  Там,  где  предательство  может  оказаться  невольным,
сведясь к передаче мыслей, доверительность  невозможна.  Спасти
их могло одно лишь молчание.
   - Дети сказали мне, что вы хотите остановить Хозяина.
   - Да.
   - Почему?
   "Я пас".
   - Мне будет проще, если вы назовете причину, - сказал мистер
Фринтон.   -   После  всего  сказанного,  нам  приходится  быть
откровенными.
   - Я предпочел бы обойтись без откровенностей.
   - Отлично.
   - Тем не менее тот факт, что  я  желал  бы  остановить  его,
остается фактом.
   - Верно.  Фактом  остается также и то, что вы знаете обо мне
очень много, а я о вас очень мало. Вы полагаете, что  мы  могли
бы действовать заодно?
   - Это,  как  мне  кажется,  лучше, чем действовать наперекор
друг другу.
   - Вы готовы ответить на мои вопросы?
   - Ваше сознание легче прочесть, чем мое.
   - Я, насколько это возможно, держусь подальше от его покоев.
   - И все же вы их посещаете.
   - Я стараюсь при этом думать о посторонних предметах.
   - Вы очень мало об этом знаете.
   - Понятно.
   - А  с  другой  стороны,  мистер  Фринтон,   те   же   самые
обстоятельства,  что  побуждают  вас к откровенности, и меня не
оставляют равнодушным. Я постараюсь,  как  смогу,  ответить  на
ваши  вопросы, если только это не будет грозить мне опасностью.
Я просто обязан сделать это. Не мы с  вами  являемся  хозяевами
положения.
   - Вы принимали какие-нибудь меры, чтобы остановить его?
   - Таких мер попросту не существует.
   - Вы  сказали  детям,  что  моя  идея насчет того, чтобы его
застрелить, безнадежна.
   - Вы и сами это сознаете.
   - И все-таки, в чем причина? - спросил майор авиации,  делая
еще  один  заход.  - Если бы вы объяснили мне, почему вы хотите
остановить его, мне было бы легче довериться вам.
   - Если я назову вам причину, -  безмятежно  произнес  мистер
Бленкинсоп, - вы откажетесь иметь со мной дело.
   - Стало быть, это дурная причина.
   - Если   любая   причина,   которая   вас   не   устраивает,
представляется  вам  дурной,  тогда  да,  дурная.   Что   такое
"дурная"?
   - Понятно.
   Похоже  было,  что  мистера  Фринтона  разговор  этот чем-то
развеселил.
   - Во  всяком  случае,  об  одном   вы   высказались   вполне
определенно, - сказал он. - Что несколько проясняет атмосферу.
   - Я рад, что вы так считаете.
   - Как я понимаю, у нас с вами разные причины для того, чтобы
сделать  одно  и  то же, и нам не следует действовать наперекор
друг  другу,   но,   если   верить   вам,   дело   это   вполне
неосуществимое. Куда мы можем двигаться от этой исходной точки?
   - Оно не столь уж неосуществимо.
   - А именно?
   - Мистер   Фринтон,   боюсь   вы  недооценивали  ум  доктора
Мак-Турка. Нет, с вашего разрешения, я, пожалуй, назвал бы  это
качество хитроумием.
   - Сам он, похоже, его переоценил.
   - Эта опасность подстерегает любого из нас.
   - Что же в нем было такого уж хитроумного?
   - Он  умел  выбрать  оружие,  хотя  и  не  знал,  как  с ним
обращаться.
   - О каком оружии вы говорите?
   Китаец учтиво повел  рукой  (снова  украсившейся  накладными
ногтями) - и указал ею на Никки.

   - Я  отказываюсь,  -  в  третий  или  четвертый раз повторил
мистер Фринтон, - использовать в качестве орудия детей.
   - Других орудий в нашем распоряжении не имеется.
   - Это невозможно.
   - В таком случае, невозможно и осуществление нашей затеи.
   - Даже помимо соображений  морали,  эта  идея  дика  с...  с
практической  точки  зрения.  Вы  можете вообразить спускающего
курок двенадцатилетнего мальчика?
   - Дети способны гораздо на большее, чем вам представляется.
   - Он и из пистолета-то никогда не стрелял. Тебе  приходилось
стрелять?  Да  любой,  кому  удается  с десяти футов попасть во
чтонибудь из пистолета, - это уже без малого Буффало Билл.  Или
вы  полагаете,  что  у  школьника хватит выдержки подкрасться к
Хозяину  сзади  и  выстрелить  в  упор,  когда  целым   отрядам
анархистов  никак не удается ухлопать какого-нибудь эрцгерцога?
Если он воспользуется  моим  револьвером,  он  целых  полминуты
провозится,  пытаясь  обеими  руками  спустить курок, и в конце
концов пальнет либо в воздух, либо в себя самого, а то и просто
забудет снять его  с  предохранителя...  И  откуда  он  духу-то
наберется? Дети для подобных дел не годятся.
   - Ваши  представления  о  детях  делают  вам  честь,  мистер
Фринтон.
   - Пусть  даже  он  единственный,  чьи  намерения  невозможно
предугадать,  он все равно выдаст себя, едва начав действовать.
И с чего вы взяли, что Хозяин так и простоит для  его  удобства
спиной  к  нему  целых  полминуты,  пока  он  будет  возиться с
оружием, даже если у него хватит смелости решиться на это, -  а
обернется Хозяин, что тогда?
   - Доктор Мак-Турк ни о каких пистолетах и не помышлял.
   Но майор авиации не слушал.
   - Ты  бы смог это сделать, а, Никки? Представь себе, как это
выглядит на практике.  Да  нет,  это  все  равно,  что  просить
сыграть в теннис человека, в жизни не видевшего ракетки.
   - Если  вы  скажете  мне,  чтобы  я  это сделал, - медленно,
храбро и совершенно осознанно ответил своему герою  мальчик,  -
я, пожалуй, попробую.
   - Пф!
   Мистер Бленкинсоп терпеливо осведомился:
   - Вы уже покончили с огнестрельным оружием?
   - И что с того?
   - Доктор подумывал относительно яда.
   - Вот и отравите его сами.
   - Любой  из нас, оказавшись вблизи Хозяина, попадает в сферу
его сознания. Мастер Николас  -  единственный  подход  к  нему,
какой у нас есть.
   - Нельзя же травить людей.
   - Это ваша точка зрения или констатация факта?
   - Мы все-таки не Борджиа.
   - Лично   мне   культура   Ренессанса   кажется   во  многом
превосходящей культуру нашего столетия, - но давайте  не  будем
углубляться  в  дискуссию на исторические темы. Множество людей
было отравлено,  многих  травят  прямо  сейчас,  и  еще  многим
предстоит умереть от отравы. И насколько мне известно, бандиты,
стоявшие у власти во время последней войны, после проведенных с
большим  размахом  исследований,  выбрали  для  себя  синильную
кислоту и приняли ее по собственной воле.
   - Яд всегда достается не тому, для кого он был предназначен.
   - К  виски,  которое   пьет   Хозяин,   никто   никогда   не
притрагивается.
   - И потом, где вы возьмете яд?
   - После  того,  как  мы  лишились  Доктора, я, поскольку мои
мысли  двигались   в   том   же   направлении,   что   и   его,
полюбопытствовал,   что   именно   стоит   на   полках   в  его
операционной. К сожалению,  та  же  идея  посетила,  видимо,  и
Хозяина. Там не осталось ничего более сильного, чем таблетки от
несварения желудка.
   - Вот видите.
   - Существует, однако же, вертолет.
   - Мне  потребуется  рецепт  или  предписание. И придется еще
расписываться в регистрационной книге.
   - Я по образованию врач.
   - Да не стану я покупать цианистый  калий,  чтобы  заставить
ребенка  сделать  то, что нужно мне. Нам неизвестно даже, готов
ли Никки на это. Ты как?
   - Как-то не очень.
   - Он  не  увяз  во  всем  этом,  как  мы  с  вами.  Ситуация
совершенно не детская. Ему она непонятна. Это просто нечестно.
   - Нечестно? - выдохнул мистер Бленкинсоп.
   - Кроме  того,  мы  не  знаем,  сколько  времени понадобится
Хозяину, чтобы подобраться к сознанию Никки.
   - Тем больше причин поторопиться.
   - В конечном итоге, все сводится к тому, что вы  вкрались  в
доверие детей и в мое тоже, чтобы получить яд, которого вам без
меня не добыть, и скормить его Хозяину, чего вы без них сделать
не можете.
   - Вполне справедливо.
   Джуди сказала:
   - Есть же еще человек со свободным сознанием, не один только
Никки.
   Китаец мгновенно перевел взгляд на нее:
   - Он этого делать на станет.




   На  следующее  утро, обнимаясь с Шутькой в постели, что дома
строжайшим образом запрещалось, Джуди сказала:
   - Когда доходит до настоящего убийства, все выглядит  совсем
подругому.
   - Да.
   - Одно  дело  стоять  на  доске, а другое - прыгнуть с нее в
воду.
   - Да.
   - Ты смог бы убить его, Никки?
   Никки надолго задумался и в конце концов ответил:
   - Нет.
   И, поясняя, добавил:
   - Я бы все только испортил. Кроме того, я просто не могу.
   - А мистер Фринтон собирался.
   - Собирался.
   - Я думаю, убивать тех, кто сам норовит убить тебя, легче.
   - Может быть, это даже и весело.
   - Никки!
   - Да нет, в воздушном бою или еще где. Но не ядом и не того,
кто тебя пальцем не тронул. И вообще, я боюсь.
   - И потом, доктора Мак-Турка он, как-никак, убил.
   - Убил.
   - От этого еще страшнее становится.
   - Да.
   - Все вообще по-другому, когда доходит до настоящего.
   - Джуди, главное не в том, что боишься, а в том, что  просто
не можешь этого сделать и все. Это сильнее испуга.
   - А вчера ты все же сказал, что смог бы.
   Он помолчал и ответил, - с трудом, тоном взрослого человека:
   - Откуда  человеку знать, на что он окажется способен, когда
подопрет?
   - Но почему бы Пинки  не  сделать  этого?  И  почему  мистер
Бленкинсоп решил, что он не захочет?
   - Про это никто ничего не говорил.
   - Кто-нибудь просил его об этом?
   - Хватит вопросов, Джуди. Где наши штаны?
   - Мистер Фринтон про них забыл.
   - Я про другие, которые ты собиралась чинить.
   Джуди  была девочка добрая и понимала, что брату не по себе.
Поэтому она смиренно ответила:
   - Я спрошу у Пинки, может, он их видел.
   - А почему бы нам самим не  попросить  Пинки?  Ну,  то-есть,
чтобы он его убил.
   - Мистер Фринтон страшно рассердился из-за того, что мы сами
разговаривали с Китайцем.
   - Ничего он не рассердился.
   - Еще как рассердился, только не стал этого показывать.
   - Ладно,  тогда давай попросим его, чтобы он попросил Пинки.
Мы можем все вместе к нему пойти.
   - Интересно,  а  убитые  тобой  люди  насовсем  исчезают?  -
осведомилась Джуди. - Было бы довольно тошно встречаться с ними
в раю.
   - Ой,  да заткнись же ты. Ты ни бельмеса в этом не смыслишь.
Кроме того, тебя-то как раз ожидает ад.
   - А Шутька тоже в ад отправится?
   - Откуда мне знать? Это ты у нас все знаешь.
   - Вовсе нет.
   - Вот именно что да.
   - Вовсе нет. Ты сам точно такой же.
   - Tu quoque.
   - А это еще что?
   - А это то же самое, что экспромт, ха-ха!
   И после одержанной таким манером победы к  мистеру  Фринтону
отправился  вместе  с  сестрой, - чтобы уговорить его уговорить
негра, чтобы тот прикончил  Хозяина,  -  вполне  жизнерадостный
мальчик.

   - Ну что же, попробовать можно, - сказал майор авиации. - Но
раз  Китаец сказал, что он этого делать не станет, значит, он и
не станет.
   - Почему?
   - Мистер   Бленкинсоп   умнее   меня.   Вероятно,   он   уже
предпринимал такую попытку.
   - Я  все  же  не  понимаю,  - сказал Никки, - почему столько
сложностей возникает вокруг этого яда? То есть,  не  вообще,  а
вокруг  того,  чтобы  дать  его  Хозяину.  На  мой взгляд, это,
конечно, мерзкое дело, но ведь само по себе, вроде,  несложное.
Он  же  должен  есть  и  пить,  так  положите яд в еду и дело с
концом. А Пинки не обязательно даже  и  говорить,  что  вы  это
сделали.  Просто  суньте  его  в  любое  блюдо, которое он туда
относит.
   - Пинки ничего не готовит для хозяйских покоев. Они там сами
себе стряпают.
   - Ладно, а почему мистер Бленкинсоп не может  подсыпать  ему
чегонибудь и тут же об этом забыть?
   - Потому  что все, происходящее за черной дверью, происходит
у Хозяина под носом, - вернее, под носом у его сознания.
   - Как бы там ни было, - заметила практичная Джуди, -  яда  у
нас все равно нет.
   - Хорошо,  -  упрямо сказал Никки, - тогда пусть подсыпет за
дверью во что-нибудь, а потом занесет его внутрь и оставит.
   - Во что?
   - Ой, ну, в пирог, в бутылку виски - какая разница во что?
   - Если к нему что-то внесут, он заметит. Ничего из вносимого
в двери не минует его сознания, совсем как на таможне.  Знаешь,
одна  из  твоих бед состоит в том, что ты все время забываешь о
том, кто такой Хозяин. Не могу понять, как  это  тебе  удается,
Никки, ты же каждый день ходишь к нему учиться.
   - Я никогда о нем не забываю, - серьезно сказал мальчик, - и
сознаю, что он всегда опережает нас на полголовы.
   - Вот и помни об этом все время.
   - Никки говорит...
   - Слушай,  Джуди,  дай мне закончить. Первым делом ты должен
понять, что имеешь дело отнюдь не с  интересной  задачкой.  Вам
грозит   смертельная   опасность.   Вы  вообще-то  задумывались
когда-либо над тем, что он в тринадцать  с  лишком  раз  старше
вас?  Понимаете ли вы, что все, о чем мы сейчас рассуждаем, он,
скорее всего, предвидел? Даже когда нас не видно, не слышно,  у
нас в головах все равно бродят мысли, которых он ожидал от нас,
может  быть,  еще  во  время Крымской войны. И самое ужасное во
всей ситуации это то,  что  сейчас,  именно  сейчас,  когда  мы
втроем  отправляемся  к  Пинки, мы, вероятно, делаем именно то,
чего он от нас ожидает.
   Нет, об этом  они  раньше  не  думали.  Подумали  теперь,  в
леденящем молчании.
   - Ну  ладно. Главное в жизни - принимать ее такой, какая она
есть. Выше себя мы все равно не  прыгнем.  Пошли,  спихнем  это
дельце Пинки.
   Они  застали  негра  за  изготовлением пончиков с джемом для
Шутьки, стоявшей с ним рядом  в  немом  обожании  и  глядевшей,
задрав  голову,  вверх  с таким же выражением, с каким любитель
достопримечательностей глядит в Риме на  собор  Святого  Петра.
Едва  Пинки принимался накладывать джем в очередной пончик, как
она  тут  же  раза  три-четыре  виляла   хвостом,   подтверждая
правильность такового поступка.
   - Любовь по расчету! - с отвращением произнесла Джуди.
   Шутька  с отсутствующим видом вильнула хвостом еще пару раз,
говоря:
   - Да-да, в другой раз.
   Оказалось, что  один  из  многочисленных  принципов  мистера
Фринтона  не  позволяет  ему  использовать  людей,  если они не
сознают, что делают.  Он  был  в  такой  же  мере  не  способен
попросить  Пинки  сделать  что-либо, не задумываясь, в какой не
желал извлекать выгоду из особенностей Никки. А  это  означало,
что  ему  предстояло  еще  раз  рискнуть  и объяснить, чего они
хотят. Однако его прервали, едва он начал свою речь.
   Улыбаясь ласково и загадочно, негр извлек из заднего кармана
джинсов дешевый потертый бумажник и благоговейно  раскрыл  его.
Видимо, бумажник был ему дорог. Внутри помещались его документы
об   увольнении   из   армии   -   времен  войны  1914  года  -
удостоверяющие,  что  солдатом  он  был   хорошим,   медаль   с
изображением  святой  Розы из Лимы, рецепт изготовления boeuf а
la mode, выцветшая фотография играющего в  бейсбол  негритенка,
объявление  о  продаже  инструментов  часовщика  и  многократно
сложенная вырезка из газеты. Последнюю он выложил перед ними на
стол, осторожно придерживая вымазанными тестом пальцами.
   У некоторых негров, улыбка походит  на  припухший  по  краям
хирургический  разрез. Прекрасно вылепленные толстые губы Пинки
напоминали, когда он улыбался,  безмятежную  складку  Рамзесова
рта.
   Так  вот,  на  вырезанном  из  газеты листке была фотография
Ганди.




   - Я все же рискну, - сказал мистер Фринтон,  -  и  попытаюсь
вывезти  вас  под  мешками  с почтой. По счастью, почта сегодня
большая - письма в газеты.
   - Если Хозяин собирается сотворить что-то с  внешним  миром,
нам, может быть, лучше остаться здесь.
   - Вам лучше всего не путаться под ногами.
   Никки сказал:
   - Я попробую дать ему что-нибудь, если хотите.
   - Глупости.
   Они  вспомнили  дом и парк с гуляющими по нему пони, озеро с
ротондой, в которой они часто устраивали пикники,  пока  ее  не
превратили  в  чайный  домик для экскурсантов. В озере водились
щуки, окуни и лини, последние - рекордных размеров и совершенно
неуловимые.  Они  вдруг  вспомнили  и  родителей,   сердца   их
растаяли. Как будто возвращаешься домой на каникулы!
   - Но только мы должны взять с собой Шутьку.
   - О Господи!
   - Джуди может зажать ее морду подмышкой.
   - Самое   главное,  -  сказал  мистер  Фринтон,  смиряясь  с
неизбежным, - чтобы Джуди, если Хозяин выйдет  прогуляться,  не
попадалась ему на глаза. Ее мысли читаются легче всего. Увидишь
его, уноси ноги. И кстати, никакого багажа.
   - Да у нас и нет ничего, кроме этих дурацких ночных рубах.
   Хозяин  ежедневно  выходил  на  прогулку, навещая внутренние
помещения островка и затем, видимо для моциона,  поднимаясь  на
его  вершину.  Гулял  он  всегда в разное время, - для того, по
словам мистера Фринтона, чтобы поддерживать людей, не ведающих,
когда он появится, в состоянии  тревоги  или  неопределенности.
Надо  полагать,  напуганные  люди  лучше работают: Наполеон, по
крайней мере, считал именно так.
   Близнецы помогали  загружать  вертолет,  ожидая  возможности
проскользнуть  в него (мистер Фринтон собирался предоставить им
эту  возможность,  услав   всех   остальных   с   какими-нибудь
поручениями),  когда  охватившее  техников  безмолвие заставило
детей обернуться.
   Он приближался, опираясь на руку Китайца.
   Хозяин всегда  двигался  медленно,  как  некий  невообразимо
древний  автомат.  В  ходьбе участвовали лишь бедра и пятки, не
икры и носки ног. Он  не  оставлял  впечатления  человека,  еле
способного держаться на ногах или трясущегося от слабости, хотя
и  был,  наверное, очень хрупок. Впечатление от него оставалось
иное - человека бесконечной опытности, все повидавшего на своем
веку. Пальцы его, лежавшие на рукаве мистера  Бленкинсопа,  так
давно  уже  исполняли  свою  работу, что, казалось, жили теперь
собственной, независимой жизнью, шныряя туда-сюда, будто  мыши,
бегущие  по каким-то своим делишкам. Целостная сущность Хозяина
в отдельных частях  его  тела  словно  бы  и  отсутствовала.  У
обложенных  подушками дам, в сотую их годовщину фотографируемых
газетчиками, порой видишь  такие  руки.  И  примерно  такое  же
отсутствующее выражение бывает у глухих людей. Они могут сидеть
вблизи  от  орущего  радио со странным видом людей, находящихся
где-то еще, - пока вдруг не повергают нас в  испуг,  проделывая
нечто,  совершенно  не связанное с музыкой, скажем, сморкаясь в
самый неподходящий момент.
   Хозяин кутался в плед, - по какой-то загадочной причине плед
был из серой пестротканой шотландки.
   Но главным в нем оставались глаза. Внешние углы век свисали,
скрывая их,  как  у  посмертной  маски,  от  древности  ставшей
пергаментной,   -   умиротворенной,   пожелтелой,   отрешенной,
морщинистой, замкнутой  маски,  живущей  собственной  потаенной
жизнью.
   У ирландцев был некогда бог, которого звали Балором. Он имел
всего  один  глаз,  но  зато  смертоносный. Веко покрывало его.
Когда  воины  Балора  выходили  на  бой,  они  ставили   своего
властелина  в  первом  ряду  войска и поднимали веко, убивавшее
всякого, на кого обращался глаз.
   Хозяин приближался, и техники  примолкли.  Они  отступили  к
стенам ангара, будто придворные, уступающие путь королю. Джуди,
обратившаяся в бегство, едва она завидела Хозяина, притиснулась
к  стене  коридора,  пропуская  его.  Он  пронзил  ее, пока она
пролетала  мимо,  этим  своим  огненным   оком   -   безмолвно,
рассеянно,  не  обозначив  ничем  узнавания. Погруженный в свои
мысли, он с какой-то доисторической  терпеливостью  встал  близ
вертолета,  а  мистер  Бленкинсоп  махнул всем прочим свободной
рукой - продолжайте.
   Кончено дело, - подумал Никки. Он здесь так и  останется?  И
пока  убегала  Джуди,  его  посетили  сразу  две неясные мысли,
казалось, никак не связанные. Первой  была  такая:  это  Китаец
привел  его, чтобы не дать нам удрать? Вторая: интересно, Пинки
вегетарианец?
   Он беспомощно взглянул на мистера Фринтона, надеясь, что тот
даст ему понять, как поступить.  Но  майор  авиации  возился  в
кокпите,  сосредоточив  все свои помыслы лишь на одной задаче -
наполнить мозг пустотой. Помощи от него ждать было нечего.
   Работа продолжалась.
   Пойти, поискать Джуди? - думал Никки.  Где  она  спряталась?
Если   он  уйдет,  Джуди,  надо  думать,  вернется?  Нам  нужно
держаться вместе. Хуже нет, когда два человека начинают  искать
друг  друга,  потому  что  ни один из них не знает, где другой.
Самое верное - остаться здесь. Так она хоть будет знать, где я.
О чем он думает? И почему не уходит?
   Он так и не ушел.
   В вертолет запихали мешки с почтой,  подвели  к  нему  кран,
распахнули  двери  ангара.  Вручную  опущенный  в летний океан,
вертолет,  пока  на  него  крепили  винт,  покачивался,  словно
пингпонговый  мячик. Мистер Фринтон не поднимал головы от карт,
компаса, рычагов управления, стараясь занять себя  первым,  что
попадалось под руку, - балансировкой машины, приборной панелью,
повторением  операций,  требуемых для взлета. Он не подал Никки
ни единого знака и даже ни разу не взглянул на него.
   Оглушительный рев вертолета поднял в небо всех птиц Роколла.
   Между тем  как  вертолет,  жужжа,  словно  майский  жук  или
обозлившийся  шершень,  уменьшался  вдали, Хозяин поворотился к
мальчику. С усилием, с каким человек, у которого затекла спина,
сгибается,  чтобы  поднять  с  полу   булавку,   он   ухитрился
выговорить  несколько  слов,  не прибегая к помощи виски. Голос
Хозяина был скрипуч, язык не повиновался ему, - точь в точь как
монстру, созданному Франкенштейном.
   Но он все же сказал:
   - Доброго тебе дня.

   Джуди, когда Никки нашел ее, сидела, белее белого,  на  полу
их спальни и крепко сжимала в руке Шутькин ошейник.
   - Джу!
   - Он улетел?
   - Мистер Фринтон улетел.
   - А Его ты слышал?
   - Нет, а что именно?
   - То, что Он мне сказал.
   - А он тебе что-то сказал?
   - Он сказал, что мистер Бленкинсоп привел его, чтобы не дать
нам  сбежать, и что Ему очень жаль, но нам придется задержаться
еще ненадолго, и что к Пинки  обращаться  бессмысленно,  потому
что  он  сторонник  ненасильственных  действий,  и  что  мистер
Бленкинсоп любезно рассказал ему и об этом тоже,  и  во  всяком
случае,  достаточно понаблюдать за Пинки во время обеда, потому
что чем бы он не кормил всех остальных, сам  он  мяса  не  ест,
и...
   - И что еще?
   Вид у нее стал потерянный.
   - Что-нибудь еще он тебе сказал?
   - Нет... по-моему, нет.
   И добавила с вызовом:
   - Нет, больше ничего.




   Ночь  накануне  прилета мистера Фринтона выдалась ветреная и
перед тем, как отправиться спать, все слушали  прогноз  погоды.
Пока  ветер,  утюжа  волны, струился снаружи, обитатели острова
предавались вечерним досугам.
   Близнецы, лежа ниц на полу своей больничной палаты,  читали,
положив   ее   между  собою,  книгу,  которую  они  отыскали  в
библиотеке  у  техников.  Время  от  времени   им   приходилось
отпихивать    Шутьку,   которая,   не   обладая   гуманитарными
наклонностями,  все  норовила  усесться  на  книгу.   Это   был
экземпляр   "Ежегодника   яхтсмена"   за   1949  -  1950  годы,
содержавший большую  статью,  озаглавленную  "Против  вестового
ветра, к Роколлу".
   - Все  посвежее,  чем  тысяча  восемьсот девяносто шестой, -
сказал Никки.
   - Ну, наши-то с тобой сведения будут еще посвежее.
   Почитав недолгое время, они принялись нетерпеливо  ерзать  и
листать страницы.
   - А  про Роколл-то где же? И кстати, что это вообще означает
-"вестовый"?
   - Наверное, моряки  так  говорят.  Что-то  вроде  "держи  на
запад!"
   - Ты  думаешь  это морское выражение? Я считала, что так при
игре в гольф кричат.
   Потратив кучу времени на  просмотр  двадцати  двух  страниц,
близнецы, вконец замороченные стакселями, брамселями, гротами и
бизанями, отыскали полстраницы, посвященные самому острову.
   - Ну наконец-то!
   - Смотри-ка,  они  насчитали тринадцать чистиков, пятнадцать
олуш, пятьдесят-семьдесят моевок, двух серебристых  чаек,  двух
малых буревестников и одного большого!
   - Завтра  же,  -  с  важностью сказала Джуди, - пойду и всех
пересчитаю.
   - И еще одно, - довольным тоном сказал ее брат, - высадиться
им так и не удалось.

   Островные техники - люди скромные, почти  бутафорские,  или,
если  угодно,  статисты  в  драме Роколла, - приступили к своим
обычным  занятиям.  Те,  что  остались  дежурить,   по-прежнему
поглядывали  на  дремлющие  или  мечущиеся стрелки индикаторов,
вытирая ветошью руки, а те, что сменились  с  вахты,  терпеливо
возились  со  своими  перьями,  клеем  и  кораблями в бутылках.
Кораблестроитель  просовывал  в  горлышко  бутылки  капитанский
баркас,  -  добавление  редкое, требующее особого мастерства, и
повышающее, так же как добавление миниатюрного маяка,  ценность
изделия.  Мужчина,  клеивший  перья, надумал добавить на крышке
коробки  дружескую  надпись  и  курсивом   выводил,   используя
оперение  серебристых  чаек:  "CEAD  MILE FAILTE". Он пропустил
второе L, и ему еще предстояло неприятно  удивиться,  обнаружив
недостачу.
   Пинки   намеревался   принять   душ.   Огромный   чернокожий
Умслопагас, чьи оголенные мускулы  отливали  атласом  и  ходили
плавно,  как  поршни,  несмотря на то, что голову его словно бы
припушило инеем, он стоял,  уперев  разведенные  руки  в  стены
душевой кабинки и глядел себе под ноги. В полу желоба помещался
фарфоровый  лоток  глубиной около двенадцати дюймов, снабженный
затычкой, с помощью которой лоток обращался  в  подобие  мелкой
ванны.  В  этой сияющей белизной крутостенной чаше сидел паук с
длинными ножками и маленьким тельцем. Ему  никак  не  удавалось
выбраться наружу.
   Пинки, отключивший воду, едва он увидел это создание, стоял,
перенеся  вес на одну ногу, и размышлял о том, что ему делать с
пауком, к которому он боялся притронуться.
   Поразмыслив, он сходил к умывальникам и вернулся  со  щеткой
для  волос. Он сунул ее пауку под ноги, но паук отпрянул. Тогда
Пинки принес вторую щетку и, ухитрившись с их  помощью  поднять
паука,  не  причинив  ему  вреда,  осторожно  отнес его к двери
спального отделения и там отпустил на свободу.
   Он вернулся в душевую,  и  вода  вновь  зашелестела  по  его
эбеновым  плечам, придавая ему сходство со статуей версальского
каскада или с Нептуном в римском фонтане. Струи  воды  укрывали
его.  Он  думал:  "Паук на Роколле? Откуда он взялся? Наверное,
приплыл вместе с грузом на траулере." И еще  он  думал,  -  ибо
обладал  куда большими, чем подозревали окружающие, познаниями:
"Первым  живым  существом,  забравшимся  после  извержения   на
Кракатау, был паук."
   Мистер  Бленкинсоп,  облаченный  в  один  из  своих вечерних
халатов, сидел у себя в комнате  и,  сплетя  кисти  рук  внутри
рукавов, медитировал.
   Он  и  вправду  мог  бы  подарить  детям  еще  немалое число
китайских безделушек. Вдоль стен комнаты рядами шли  встроенные
шкафы со сплошными дощатыми дверцами, сквозь которые невозможно
было  разглядеть  что-либо,  но  стоило  их  открыть  и за ними
обнаруживалось целое собрание украшений для мечей, - всяких там
цубо и фучи, - перегородчатых эмалей,  великолепных  образчиков
суцумского фарфора, - одни, подобно черепу Хозяина, были усеяны
трещинками,  другие  словно бы запорошены золотой пылью, третьи
покрывал едва ли не миллион прописанных  во  всех  подробностях
бабочек.  Из крышек фаянсовых мисок вырастали фарфоровые жабы и
позолоченные  львы,  скалившиеся,  положив  когтистые  лапы  на
решетчатые  сферы.  Скрывались за дверцами шкафов и резанные из
кости фигурки  фантастических  кули,  -  полулюдей-получерепах,
иногда  подпрыгивающих  на  одной ножке, может быть, потому что
они только что наступили на жабу, чье резное изображение  также
помещалось  у них под подошвами, - и статуэтки из бронзы и иных
сплавов,  и  гонги,  и  множество  крохотных  фаянсовых  чайных
сервизов. Вкус Китайца тяготел к японскому великолепию. В самой
комнате  наличествовало  всего лишь два украшения. Одним из них
было принадлежащее кисти Гэнку затейливое изображение павлина -
истинная Ниагара роскошных перьев, выписанных  с  бесконечными,
тончайшими  подробностями.  Другим  -  лаковый алтарь Цунайяши,
столь      замысловато      вылепленный,      инкрустированный,
апплицированный, эмалированный, покрытый таким обилием рельефов
и  золотых,  черных  и  вермильоновых лаков, с таким множеством
уступчиков, полочек, отделений  и  столбиков  с  нишами,  столь
усеянный  металлическими  вставками,  мерцающими  и шагреневыми
поверхностями и пышными, чешуйчатыми драконьими  хвостами,  что
он, казалось, взрывался множеством распахнутых маленьких дверок
и чуть ли не светился собственным светом.
   Среди  всех  этих  сокровищ,  спиной  к ним сидел на простой
циновке  мистер  Бленкинсоп,  закрыв  глаза   и   стараясь   по
возможности не думать.
   Причина, по которой ему хотелось избавиться от Хозяина, была
совсем  проста, равно как и та, по которой он не хотел огорчать
мистера Фринтона, называя  ему  эту  причину.  Подобно  Трясуну
МакТурку,  мистер  Бленкинсоп желал сам править миром. Но между
намерениями этих двух имелось и  некоторое  несходство.  Трясун
алкал   власти,  мистеру  Бленкинсопу  вовсе  не  нужной.  Дело
сводилось не к тому, что он хотел править, - он не хотел, чтобы
правили им. Мистеру Бленкинсопу представлялось, что после того,
как Хозяин преуспеет в объединении наций, сам  он,  в  качестве
объединителя,  станет избыточной роскошью. Без него управляться
с делами будет гораздо проще.
   Одним из законов, правивших поступками  мистера  Бленкинсопа
была  простота.  Самое целесообразное - это по возможности чаще
говорить правду. Он и в самом деле  намеревался  избавиться  от
Хозяина,  едва  лишь  аппаратура,  над которой Хозяин трудился,
будет доведена до совершенства, -  при  тех  знаниях,  которыми
мистер  Бленкинсоп  уже  обладал, он вполне мог пользоваться ею
без посторонней помощи: он намеревался избавиться  также  и  от
мистера Фринтона, а при необходимости и от любого другого, если
этот  другой  обратится  для  него, так сказать, в угрозу. Ради
спокойной жизни - все, что  угодно.  А  покамест,  честность  -
лучшая  политика.  Чем  меньше  врешь,  тем  меньше  приходится
утруждать свою память.
   До поры до времени мальчишка нужен ему здесь, -  будет  кому
подавать напитки.
   У  себя  в  будуаре,  в фокусной точке предательств, военных
хитростей и мародерских устремлений, сидел  возле  фонографа  и
слушал  Баха  Хозяин.  Используя  некую  бесконечно малую часть
своего мозга, он играл в солитер. Синюшные руки  мерно  сновали
над  доской,  со  стуком  переставляя шарики. Игра, проиграть в
которой он все равно не мог,  в  сущности,  занимала  лишь  его
руки, подобно вязанию.




   Встречая  грудью  блеск  солнца и моря, стрекочущий в ровном
вечернем  свете  вертолет  сверкнул  в  глубоком  небе,  словно
алмазный кузнечик. Близнецы уже поджидали его.
   - Мистер  Фринтон, это Китаец привел Его, чтобы помешать нам
сбежать!
   Мистер Фринтон не удивился.
   - Ну что же, - весело сказал он, - нам следовало  бы  загодя
сообразить, что так оно и будет.
   - Но почему?
   - Если  мистер  Бленкинсоп  намерен использовать Никки, ему,
естественно, не хочется, чтобы Никки сбежал.
   - И он еще рассказал  Хозяину,  как  мы  пытались  уговорить
Пинки!
   - Вот как?
   - Совсем он и не за нас.
   - Как знать, как знать.
   - Разве он может быть за нас, если он доносит?
   - Наверное, лучше самого его обо всем расспросить.
   - Слушайте, - прибавил майор авиации, - я должен присмотреть
за тем,  как  будут  грузить  в ангар мою таратайку. Как с этим
покончу,  приду  и  поговорю  с  мистером  Бленкинсопом.  А  вы
возьмите  газеты и почитайте их на кухне, пока я не освобожусь.
Да, и скажите Пинки,  чтобы  обед  разогрел.  Судя  по  прессе,
колесо завертелось.
   Он  вручил  им кипу свежих газет и журналов и, развернувшись
на каблуках, сосредоточил свое внимание на вертолете.
   Обложку  "Тайма"  украшал  воображаемый   портрет   Хозяина,
составленный   Арцыбашевым  из  синеватых  поршней,  фиолетовых
циферблатов и разного рода иных металлических частей, - так что
получилось подобие счетной машины. Одной похожей на круглогубцы
рукой с трубчатыми пальцами  на  винтовых  сочленениях,  Хозяин
указывал  на ультиматум, - кусочек бумаги цвета венской зелени.
В самом журнале обстоятельствам,  связанным  с  Роколлом,  было
посвящено  изрядное  количество  текста,  -  впрочем, остров по
имени не назывался, поскольку Хозяин  еще  не  открыл,  где  он
находится.  В  разделе  "Нация"  редакционная статья начиналась
словами: "'Время есть, Время было и Времени больше не будет', -
сказала, обращаясь к монаху-философу Бэкону  бронзовая  голова.
На  этой  неделе  Время  угрожает  нам исполнением пророчества.
Политиканы США...". Заглянув в  раздел  "Президенты",  близнецы
узнали что: "В конце недели президент Эйзенхауэр говорил: 'Я не
исключаю  подобной  возможности'".  В  разделе  "Народ"  имелся
портрет сенатора, - сильно смахивающего на  продувную  гориллу,
пытающуюся прочитать рекламу нового депилатория, держа ее вверх
ногами;   заголовок   гласил:   "На   черных  клавишах".  Далее
следовало:  "Член  следственной  комиссии  Макгинти,   выступая
сегодня на съезде виброфонистов в отеле "Билтмор" в Манхэттене,
заявил,  что поскольку русские агенты...". Однако, хватит с нас
сенатора. И так уж,  куда  ни  сунься,  везде  сенатор.  Раздел
"Наука"  весь  состоял  из  одной  статьи.  В  ней  говорилось:
"Седовласый сэр Антони  Иден,  выступая  на  прошлой  неделе  в
британской  Палате  общин,  предупредил  ученых,  что тревожные
сообщения (см. раздел "Нация"), публикуемые в  последнее  время
мировой  прессой,  вовсе не обязательно являются мистификацией.
Профессор Хопкинс, давший  интервью  аналитику  "Тайма"  Кэтрин
Дануте  Гамбургер,  заявил...". Заявление престарелого физика в
большей степени трактовало вопросы морали, нежели математики, и
аналитику "Тайма" оставалось лишь  пуститься  от  добра  искать
добра.  Ей удалось соорудить довольно эффектное попурри на тему
оборонных радаров на Аляске.
   Что до "Лайфа", то  он  взял  неправильный  след.  Поскольку
определенные   сведения   о   Хозяине   отсутствовали,   журнал
разродился догадкой о  том,  что  он,  возможно,  проживает  на
космической  станции, обретающейся где-то возле Луны. Срединные
страницы  журнала  были  украшены  превосходными   драматичными
иллюстрациями, изображающими множество кратеров, двойных звезд,
полярных  сияний  и  мужчин  в  резиновых  скафандрах, летающих
туда-сюда  с  помощью  реактивных  струй  сжатого  воздуха,   -
невзирая  на то обстоятельство, что отталкиваться этому воздуху
было решительно не от чего.
   Даже  "Нью-Йоркер"  отправил  своего  корреспондента  Стенли
интервьюировать   производителя  электронного  оборудования,  -
девяностодевятилетнего, что служило дополнительной приманкой, -
и  Стенли  вернулся   в   редакцию   со   множеством   сведений
относительно небоскребов, записанных им на старом конверте.
   Реакция  американцев  была  бурной  и вследствие этого более
разумной,  нежели   английская.   Ей   недоставало   британской
флегматичности,  называемой  иногда  тупостью  людьми,  которых
таковая  раздражает,  зато   ее   выгодно   отличала   живость,
дотошность и склонность поднимать шум, пусть иногда и на ровном
месте.
   Помимо американских, в пачке были и иные издания.
   "Панч"   отделался   шуткой   в  разделе  "Кавардак";  "Нью-
Стейтсмен"  плакался   на   несправедливость,   допускаемую   в
отношении  меньшинств, предположительно представляемых Хозяином
(меньшинство  коего  состояло  из  одного  человека);  и   даже
рецензенты   "Литературного   приложения"   к  "Таймс"  на  миг
отвлеклись  от  своей  неустанной  анонимной  вендетты,   чтобы
смерить надменным взором ядерную физику.
   Русские отмалчивались. Американцы, впрочем, подозревали, что
"Правда"  молчит  до  поры  до  времени,  намереваясь приписать
русским честь изобретения того, что изобрел Хозяин.
   Все это было выше детского понимания и никакого  впечатления
на близнецов не произвело, - разве что отчасти показало им, как
вызревает   кризис.   Очень  часто  самые  неприятные  ситуации
нарождаются в виде фарса, а возможно  и  как  следствие  оного.
Французской   Революции,   скажем,   предшествовала   дискуссия
относительно выгод, которые  могут  сопровождать  замену  хлеба
плюшками,  -  если  хлеб  слишком  вздорожает,  -  а  во  время
голодного мора в Ирландии  некий  английский  лорд  с  изрядным
пылом  ратовал  за производство порошка кэрри. В расцвете жизни
нас сражает смерть.
   Мистер Фринтон, потирая руки, вошел в кухню.
   - Ну, как у нас насчет обеда?
   Настроение у него было отменное, поскольку ему, как  и  всем
остальным,  угрожала  опасность,  и это обостряло в нем чувство
товарищества, примерно так же, как во время бомбежек 1940-го.
   Никки сказал:
   - Сил  уже  нет  никаких  разгуливать  в  виде   эльфов   из
рождественского спектакля. Не могли бы вы попросить кого-нибудь
отыскать  наши  штаны,  - Джуди говорит, что наверное сможет их
починить.
   - Ничего я такого не говорила.
   - Ты...
   Ошеломленный ее чисто женской, аморальной  лживостью,  Никки
лишился слов.
   - И кроме того, ниток все равно нет.
   - Да есть же нитки. Я сам их видел на этом... как его...
   - Ну-ну, где же?
   - А вот человек, который корабль в бутылке делает! У него-то
и есть нитки.
   - Они не годятся. Кроме того, они ему самому нужны.
   - Почему ты всегда говоришь "кроме того"? Вечно у тебя кроме
того, кроме того, кроме того...
   - Чшш.
   Соединив  в  одно  слово  всю  неприязнь,  какую  он  к  ней
испытывал, Никки выпалил:
   - Ты просто неряха.
   Мистер Фринтон сказал:
   - Укуси его, Шутька.
   В отчаянии Никки обернулся к новому гонителю, - единственный
представитель одного с ним пола и тот предал его.
   - Но она же сама говорила...
   - Не говорила я этого.
   Никки швырнул на пол газеты:
   - Откуда ты знаешь, чего ты не говорила, когда  ты  сама  не
знаешь, о чем я говорю?
   - Жестянка  с  печеньем,  - излучая самодовольство, ответила
Джуди.
   - Что?
   - На жестянке с печеньем изображен мальчишка, который держит
жестянку с печеньем, на которой  изображен  мальчишка,  который
держит жестянку с печеньем и так далее ad lib.
   - И ex temporary тоже, я полагаю.
   - Вот  именно,  ex  temp.  и  ad  lib, и слишком мудрено для
твоего разумения.
   Никки показал ей кулак.
   - А тем временем, - сказал мистер Фринтон, - на обед  у  нас
спагетти  и  тоже  из жестянки. Ах да, Пинки, пока не забыл,- в
ангаре тебя дожидается пакет с ванадием.




   Кофе  они  пили  в  скудно  обставленной  комнатке   мистера
Фринтона.  Люди  честные  и  достойные  тешатся  порой теориями
собственного изготовления относительно чая, кофе, а то и какао.
В  таких  теориях  больше  содержится  прямодушия,   нежели   в
претенциозных  выдумках  иных, куда более многочисленных людей,
толкующих о марках вин, о виноградниках и об урожаях  такого-то
года.  Мистера  Фринтона  мало заботило, такое он пьет Шато или
этакое, он был  способен  с  легкой  душой  встряхнуть  бутылку
портвейна,  даже  не  взглянув  на  осадок,  но к приготовлению
горячих напитков он относился  со  стародевичьим  тщанием.  Его
теория  касательно  кофе  состояла  в том, что ни в коем случае
нельзя допускать соприкосновения кофе с металлом.
   Эта теория, если говорить со всей прямотой, как-то  упускала
из  виду  то обстоятельство, что мелет кофейные зерна машина, а
результат помола продается в жестянках.
   Мистер  Фринтон  разогрел  кофеварку,  деревянной   ложечкой
отмерил  из  пластмассовых банок кофе и сахар, залил кипятком и
размешал.
   Через восемьдесят расчисленных по часам секунд  он  процедил
жидкость  в чашки сквозь металлическое, - стараясь не думать об
этом, - ситечко и, как бы там ни было, а кофе у него  получился
отменный.
   К  удивлению  близнецов,  он  не выказал мистеру Бленкинсопу
враждебности в связи с надувательством, учиненным  последним  в
ангаре.
   Мистер Бленкинсоп, явившийся к ним в вечернем халате, принес
с собой, чтобы порадовать общество, четыре лучших своих чашечки
из суцумского  фарфора  и  теперь  прихлебывал  из  одной такой
чашечки кофе, улыбаясь  и  вообще  походя  то  ли  на  Будду  в
монастыре,  то  ли  на  кота, слопавшего золотую рыбку. Он даже
поддразнивал мистера Фринтона, и мистер Фринтон отвечал ему тем
же. Оба они многому научились  от  Хозяина,  -  куда  большему,
нежели  Никки, - и оба давно уже свыклись со смертельно опасной
дипломатией Роколла.
   Пережитый кризис словно бы подстегивал обоих.
   Наконец они покончили с подковырками и перешли к делу.
   - Зачем вы рассказали ему про Пинки?
   Мистер Бленкинсоп  простер  протестующую,  вновь  украшенную
длинными ногтями длань.
   - Что-то же нужно было ему рассказать.
   - И что вы еще рассказали?
   - Уверяю вас, ничего, способного нам повредить. Мне казалось
разумным предоставить ему сколь возможно обширные сведения, - и
вы,  дорогой  мой  друг, первым согласитесь в этом со мной. Как
это  у  вас  говорится?  Дабы  придать   больше   правдоподобия
неубедительному рассказу.
   - Но что именно?
   - Естественно,  среди  прочего  я  упомянул  и о том, что вы
пытались уговорить Пинки покончить с ним.
   - Вам не кажется, что это не совсем честно?
   - Ничуть не кажется. Ценность для  нас  представляет  мастер
Николас,  не  Пинки,  а  так  опасность никому, кроме негра, не
угрожает.
   - Оставляя в стороне риск, которому вы  подвергли  Пинки,  -
сказал  мистер  Фринтон,  в  облике  которого  проступило нечто
свирепое, - как насчет меня?
   - Вам решительно ничего не грозит.  Хозяин  не  в  состоянии
управлять вертолетом.
   - Понятно.
   - Мистер   Фринтон   так   вспыльчив!   -  произнес  Китаец,
поворачиваясь к близнецам. - Такое горячее сердце! Щедрость его
натуры побуждает его к таким порывам, что он как бы -  э-э-э  -
"тщится вскочить в седло, но пролетает мимо".
   - Не  вижу,  -  сказал  Никки,  -  чему  он  может  особенно
радоваться, если вы рассказали Хозяину, что он хочет его убить.
   - Но ведь он же и вправду хочет.
   - Раз вы предупредили его...
   - Мистер Бленкинсоп подразумевает, что Хозяин, скорее всего,
уже знает об этом, - сказал майор авиации, и на лице его  вновь
возникло измученное выражение. - Да так оно и есть.
   - Плюс  к  этому,  любой  из  обитателей острова пребывает в
безопасности, пока он приносит пользу.
   - Вы хотите сказать, что пока ему нужен вертолет, я останусь
в живых.
   - Именно так. И Пинки останется в живых,  пока  не  доделает
вибратор.
   - Стало  быть,  риск,  -  продолжил  свои  объяснения мистер
Бленкинсоп,  -  которому  он   подвергается   вследствие   моей
откровенности едва ли больше того, который уже существует.
   - Понятно.
   Помолчав немного, мистер Фринтон спросил:
   - А как насчет вашей собственной бесполезности?
   - Что до меня, - ответил мистер Бленкинсоп, оставаясь верным
принципу  рациональной  правдивости,  -  то я постараюсь успеть
занять место Хозяина.
   - То есть в конечном итоге мы вам нужны для того,  чтобы  вы
могли заменить собой Хозяина?
   - Коротко говоря, так.
   - В  таком  случае,  -  сказал, окончательно свирепея, майор
авиации, - предупреждаю вас, что  я  приложу  все  силы,  чтобы
заменить собой вас.
   - Милости просим, попробуйте.
   Мистер  Фринтон  проглотил  комом  вставшее  в горле желание
чем-нибудь треснуть Китайца.
   - Вы  что  же,  всерьез  полагаете,  что  мы  убьем   одного
человека, чтобы посадить себе на шею другого?
   - Давайте все же начнем с главного, - резонно ответил мистер
Бленкинсоп.  - Всему свое время. После того, как мастер Николас
покончит с Хозяином, вам останется лишь покончить со мной.
   И он  поставил  кофейную  чашку  на  стол,  чтобы  погладить
ладошкой одной руки обтянутый тонкой кожей кулак другой.
   Один  из  лучших  способов  обезоружить  того,  кто  на тебя
нападает, - это во всем с ним согласиться.
   - Слушайте, - сказал  мистер  Фринтон,  -  раз  и  навсегда:
мальчик в этом участвовать не будет.
   - Вы не смогли привезти цианистый калий?
   - Разумеется, я его не привез.
   - Да,  собственно, оно и не важно. Это вещество используется
при нанесении платины на контакты  вибраторов,  которые  делает
Пинки.  Так  что  яд  у  нас есть. Я вспомнил об этом уже после
того, как вы улетели.
   - А вы уверены, что и Хозяин об этом не вспомнил?
   - Нисколько. Однако, - не рискнул, не жди наград.
   Они смотрели на него, гадая, как  можно  сохранять  подобное
спокойствие, будучи таким негодяем.
   - Во всяком случае, мальчика я вам использовать не позволю.
   - Мистер  Фринтон, не сделаете ли вы мне личное одолжение, -
приняв во внимание наше  с  вами  давнее  знакомство,  -  и  не
рассмотрите ли несколько фактов без какого-либо предубеждения?
   - Нет, не рассмотрю.
   - Дети,  -  терпеливо  продолжал  мистер  Бленкинсоп,  - уже
говорили  мне  о  своем  неприятии  вивисекции,  основанном  на
соображениях   морали.   Но  неужели  вы  всерьез  верите,  что
страдания  нескольких  несчастных  собак  более   весомы,   чем
открытие вакцины от бешенства? Вы помните, что сказал Наполеон,
когда   его   обвинили   в  убийстве  герцога  Энгиенского?  Вы
действительно считаете,  что  судьба  целой  цивилизации  имеет
меньшее  значение,  чем душевное равновесие одногоединственного
мальчишки?
   - Что касается второго из ваших вопросов, -  ответил  мистер
Фринтон,  не  зря  прошедший  на  острове курс наук (ибо он уже
успел окинуть взглядом стоявшие на полке  книги  по  истории  и
выбрать потребную), - то Наполеон сказал следующее: "Что, снова
дело д'Энгиена? Ба! В конце концов, что такое один человек?"
   - Наполеон был знатоком по части боевых потерь.
   - Я таковым становится не собираюсь.
   - Но,  дорогой  мой  майор авиации, вы уже им стали. Разве в
войне с Гитлером потерь не было?
   - Многие мои друзья погибли, - но  погибли  за  то,  во  что
верили.
   - И вы полагаете, что командиры, посылавшие их в бой, так уж
редко ожидали, что они не вернутся?
   - Они знали, на что идут, и они не были детьми.
   - Напротив,  многие  из  них  были едва ли на шесть-семь лет
старше мастера Николаса, очень немногие знали, на что  идут,  и
кроме того, мне хотелось бы узнать, что вы думаете по поводу их
призыва на военную службу?
   - Никки я призывать не намерен.
   Никки сказал:
   - Если  мистер  Бленкинсоп отсутствует, Хозяин иногда просит
меня налить ему виски. Или просто протягивает за ним руку.
   - Видите, мальчик не против.
   - Зато я против.
   - В данном случае, последнее слово, видимо, должно  остаться
за мальчиком.
   - Никки, тебе лучше выбросить из головы разную ерунду, вроде
"Острова  сокровищ".  Ты  прекрасно  знаешь, что тебе с этим не
справиться, что это убийство, и что с  детьми  таких  вещей  не
случается.
   - Почему не случается?
   - Потому что...
   - На  самом деле, - благодушно произнес мистер Бленкинсоп, -
среди детей немало искусных убийц. Что вы скажете  относительно
охоты на ведьм в Салеме? Или Давида и Голиафа?
   Никки спросил:
   - Сколько нужно налить?
   - Чайную ложку.
   К  общему  удивлению  мистер  Фринтон  сдался без дальнейших
возражений.
   - Мы можем взять что нам требуется у Пинки с полки, он и  не
заметит, - сказал он.
   - Когда?
   - Сейчас,  -  твердо  сказал мистер Бленкинсоп. - Каждый миг
отсрочки - это еще один миг, в который все может  рухнуть.  Все
это  "хождение  вокруг  да  около" было опасным, равно как и до
крайности скучным. Ты можешь дать ему  это  нынче  же  вечером,
поскольку сегодня суббота и значит, он будет пить виски.
   Душа Никки ушла в пятки.
   - Сейчас?
   - Через двадцать минут.
   - Извините,  -  сказала  Джуди,  -  но  мне нужно в уборную.
Помоему, меня вот-вот вырвет.

   - Не открывай пузырек, пока  не  будешь  готов,  -  медленно
говорил  мистер  Бленкинсоп.  - Нюхать не надо. Проливать тоже.
Сначала налей в стакан виски, потом раскупорь пузырек и  плесни
из  него  туда  же.  Лучше всего повернись к нему спиной, но не
спеши и не оглядывайся. Просто скажи  себе,  что  ты  наливаешь
немного обычного лекарства, а спиной повернулся случайно. Потом
вставишь  стакан  в  руку,  которую  он протянет. Он осушит его
машинально, не прислушиваясь ни ко вкусу, ни к запаху.

   Джуди вернулась с Хозяином.




   Лицо ее опять побелело. Она стояла, прислонившись к стене  и
глядя   прямо   перед  собой  так,  словно  ее  глаза  утратили
способность фокусироваться на предметах. Хозяина она привела не
по своей воле.
   Никки уяснил  это  сразу,  не  успев  ни  вознегодовать,  ни
удивиться, он просто вспомнил, как она столкнулась с Хозяином в
ангаре,  и понял - противиться тому, что сделала, она не могла.
Тот, единственный взгляд приказал ей дождаться мгновения, когда
совершится измена, и доложить о ней.
   Разум ее, знавший об их планах, принадлежал Хозяину.
   Между спусковым крючком  и  сраженным  пулей  оленем,  между
торпедой  и взрывом, между приговором и казнью, между действием
и  его   осознанием   всегда   существует   пауза.   Напряженно
вслушивающиеся   люди  задерживают  дыхание.  Сердце  замирает,
замирают на полувздохе легкие, кровь останавливается где-то под
мочкой  уха.  Не  шевелятся  руки,  не  слышно   звука   шагов.
Застывает,  прекратив  движение,  время. Затихает пространство.
Рок произносит: "Теперь".
   Мужчины поднялись на ноги. Никки, чувствуя туман  в  голове,
последовал  их  примеру.  Эти  двое,  подобно  Джуди, оказались
заключенными в кокон его власти и собственной воли лишились.
   Хозяин вошел  без  спешки,  сопровождаемый,  даже  на  таком
расстоянии,  пугающие  неуместными напевами "Пиратов Пензанса".
Лучше бы уж похоронным маршем.  В  руке  он  держал  бутылку  с
виски,  дабы  облегчить  себе  труд  говорения. Глаз Балора был
сегодня,  похоже,  несколько  ярче  да  и  все  тело   Хозяина,
казалось,  чуть располнело, словно вены его набухли, или разум,
собираясь с силами, сделал  глубокий  вдох.  Едва  он  вошел  в
комнату,  все  остальные как бы перестали существовать. На лице
его выражалось, - если мрамор способен обладать чем-либо  столь
мимолетным,  как выражение, - на лице его выражалось страдание.
Лицо прикованного к скале Прометея, в течение  многих  столетий
навещаемого  орлом,  могло бы нести отпечаток подобных же мук и
такого же отрешенного терпения.
   Он приблизился к мистеру Фринтону и глубоко заглянул  ему  в
глаза.  Затрудненно,  как  непривычный  к речам человек, шевеля
языком, он сказал:
   - Дайте подумать. Как нам лучше поступить?
   И подобно человеку, лезущему в библиотеке за справкой еще  в
один  том, он повернулся к мистеру Бленкинсопу и заглянул в его
глаза тоже.
   Наконец, он приблизился к Никки  и  на  долгий  миг  застыл,
вопрошая,  пытаясь найти вход, - пока все не поплыло у мальчика
перед глазами, и два ока Хозяина  не  слились  в  один  голубой
алмаз.
   Затем он снова вернулся к майору авиации.
   - Мистер Фринтон.
   - Сэр.
   - Вы говорили о Наполеоне.
   - Да, сэр.
   - Позвольте напомнить вам еще один афоризм, походя брошенный
этим  великим  человеком.  "Мне хорошо известно, - сказал он, -
что в наши  дни  для  того,  чтобы  править  людьми,  требуется
железная палка. Необходимо, чтобы правитель разглагольствовал о
свободе,  равенстве,  справедливости  и  при этом не даровал ни
единой свободы. Я ручаюсь за то, что людей  можно  с  легкостью
угнетать...   и   они...   совершенно   не   будут   испытывать
недовольства."
   - Да, сэр.
   - Совершенно  не  будут  испытывать   недовольства,   мистер
Фринтон.
   - Да.
   - Все это - для их же блага.
   - Да.
   - Повторите.
   - Все это - для их же блага.
   - Вы  убеждены  в  том,  что  лучше  меня  никто  не  сумеет
обеспечить благополучие человечества.
   - Я убежден.
     - В таком случае, давайте разрешим ситуацию за минимальное
число ходов. "Пусть вора ловит вор."
   - Да, сэр.
   - Вы по собственной воле вызываетесь  стать  тюремщиком  при
этом  опасном  молодом  человеке,  чья  свобода  угрожает нашим
приготовлениям. Вы отведете его вместе с сестрой  в  больничную
палату  и останетесь там при них в качестве сторожа - вплоть до
дальнейших распоряжений. Палату никому не покидать.
   - Вызываюсь.
   - Спасибо, мистер Фринтон. Можете идти.
   Безмолвная  процессия   злоумышленников   уже   выходила   в
отворенную дверь, когда он окликнул их.
   - По пути загляните к негру и скажите, чтобы он приносил вам
еду. Да верните ему химикаты.
   И  глядя,  как  майор  авиации  подбирает  с  полу пузырек с
цианистым калием, Хозяин повторил тоном, который можно было  бы
счесть ироническим:
   - Не потратишься, не спохватишься.
   Они вышли, закрыв за собою дверь.
   Хозяин повернулся к мистеру Бленкинсопу.
   В  опустевшей  теперь  комнате,  где  слышалось лишь тиканье
часов, под голой лампочкой молча стояли двое мужчин.
   Странно, но перед тем,  как  они  покинули  комнату,  мистер
Бленкинсоп  снял  халат  и  аккуратно  повесил  его  на один из
колышков, рядом с дождевиком мистера Фринтона. Ему не хотелось,
чтобы такая красивая вышивка тоже погибла.




   Когда  закончилась  сборка  последнего  из  вибраторов,   их
установили,  направив во внешний мир, и включили все разом, - и
одним из первых результатов  этого  оказалась  гибель  чудесных
птиц  Роколла.  Олуши плавали в море, раскинув крылья и спрятав
головы под воду, - дюжины белых крестов с зачерненными  концами
крыльев,  мягко взлетающих и спадающих вместе с волной. Всплыла
на поверхность, брюхом кверху, и рыба, покрыв там  и  сям  воду
серебристым волнующимся ковром.
   Авиалайнер, летевший в Гандер по большому кругу и примерно в
тридцати милях от острова застигнутый ударом вибраторов, описав
великолепную  дугу,  рухнул  в  море  с высоты в двадцать тысяч
футов и, выбросив  в  небо  фонтан,  ушел  на  дно,  окруженный
мертвыми  китами,  будто  айсберг, исчезнувший вдали. Хвостовая
часть, благодаря запертому в ней воздуху, снова потом всплыла и
еще долгое время качалась на волнах в обществе прочих чудищ.
   Вышли из строя  суда  рыболовных  флотилий,  ходивших  между
Ирландией,  Фарерами,  Гебридами  и Малин-Хед. Суда дрейфовали,
команды их страшно мучились. В том же районе  океана  в  разной
степени  -  в зависимости от близости их к Роколлу - пострадали
еще восемь кораблей. С греческого судна попрыгали за  борт  все
пассажиры,  но  как  это  ни  удивительно,  всех их, бьющихся в
истерике, втащили обратно  на  борт  и  никто  не  расстался  с
жизнью.
   По трансатлантическому кабелю перестали проходить сообщения,
местные  радиостанции  забивало  помехами,  а в довольно далеко
отстоящем   от   острова   Манчестере   полностью   провалились
международные  состязания  почтовых  голубей, причем потерялись
все до единой птицы.
   Люди, оказавшиеся  в  круге,  проходившем  (говоря  довольно
условно)  через  Рейкьявик,  Эдинбург  и  Дублин, жаловались на
сильные головные боли, перебои в сердце, ларингиты и воспаления
уха, горла и носа. Тех, что жили в портах  западного  побережья
Шотландии  и  Ирландии,  а  с  ними и жителей Исландии, терзала
звенящая нота, которая, как им казалось,  изгибалась  дугою  по
небу  и  приходила со всех направлений сразу. Одни описывали ее
как подобие колокольного звона,  другие  -  как  вой  воздушной
сирены.  Они  никак не могли согласиться в том, является ли она
переливистой или пронзительной, высокой или низкой, или  скорее
похожа  на  звук, рождающийся, когда проводишь пальцем по ободу
тонкого стакана. На самом деле, то  была  смесь  многих  тонов,
набиравшая,  пронизывая  пространство,  мощь  и на низких, и на
высоких частотах, и то, что человек слышал, зависело  от  того,
как  он  слушает.  Многие из этих частот были вообще недоступны
для уха.
   Вскоре  начали  сдавать  и  средства  массовой   информации.
Репортеры,   оказавшиеся   достаточно  близко,  чтобы  услышать
упомянутый звон, не могли передать его  описание  по  телефону,
поскольку  телефоны вышли из строя, а общий распад механизмов и
тошнотное состояние тех, кто их обслуживал, привели к тому, что
перестали выходить и газеты.
   Металл, казалось, страдал сильнее, чем плоть.
   Твердые материалы портились быстрее упругих, так что  живому
существу  приходилось  не  так тяжко, как куску дерева, а кусок
дерева справлялся с бедой лучше куска железа.
   Совсем как во время смога, возрос уровень  смертности  среди
людей очень старых, очень юных и тех, кто уже был болен.
   Отмечались  и  разного  рода  мелкие странности. Молоко, как
водится, скисло, а весьма распространенный сорт мебельного лака
внезапно окрасил всю мебель в зеленые тона. Те, у кого в  зубах
стояли  металлические  пломбы, мучились зубной болью, поступило
также несколько сообщений о людях,  во  рту  которых  зазвучали
вдруг  передачи  дальних  радиостанций.  Басы в передаваемых по
радио операх запели альтами. Принялись роиться пчелы. Оживились
змеи и летучие мыши. Раньше времени зацвели поздние хризантемы.
   Воздействие вибраторов на  людей,  страдающих  разного  рода
болезнями,  не  обязательно  было  дурным. Обладатели невритов,
туберкулеза и расстройств  печени  почувствовали  себя  гораздо
лучше.  Заключенные  в  тюрьмах  и  безумцы в сумасшедших домах
обнаружили склонность к налетающему всплесками насилию, - но те
из сумасшедших, что разгуливали на свободе, как, скажем ораторы
Гайд-парка, обрели сдержанность и прекратили  свои  выступления
перед публикой.
   Бостон расположен от Роколла на 800 миль дальше, чем Москва.
Круговой  зоне  объявленного  Хозяином  ультиматума, каковую он
собирался расширять каждый день на две сотни миль,  предстояло,
прежде  чем  она  достигнет  Чикаго,  отхватить  изрядный кусок
России. Тем временем, еще до того, как эта зона  коснется  двух
величайших  держав  мира,  большая часть Европы - от Нарвика до
Неаполя и Гибралтара - окажется, в  виде  назидания  и  угрозы,
парализованной, и от Глазго до Корка погибнет немало людей.
   Вибраторы  стояли на вершине утеса, и сектора их воздействия
перекрывались далеко в море.




   - Но как же  вы  можете  вдруг  вывернуть  все  наизнанку  и
утверждать то, что вы отрицали? - сказал Никки.
   Внешне  мистер  Фринтон  и  Джуди относились к нему с той же
доброжелательностью, что и прежде, оставаясь,  насколько  можно
было судить, нормальными, рассудительными людьми. Но в том, что
касалось   их   убеждений,   они   превратились  в  собственные
противоположности. Тупость Никки причиняла  им  страдания,  они
делали все, чтобы просветить и наставить его.
   - Никки, посмотри на это, как следует взрослому человеку. Мы
живем  в  мире,  который  сбился с пути, нами правит целая куча
дуроломов, одержимых манией убийства и способных в любую минуту
разнести весь белый свет в мелкие  дребезги.  Не  разумнее  ли,
чтобы  все,  что  творится  в  мире,  контролировал  один умный
человек, - вместо всех  этих  большевитских  шаек  и  сенаторов
Маккарти?  Прежде  всего,  это  позволит  покончить  с войнами,
неужели ты этого не понимаешь? Невозможно же воевать,  если  не
существует  страны,  с  которой воюешь. Весь мир будет состоять
вроде как из графств. Ведь не воюет же Сассекс с Кентом.
   - Я знаю. Однако...
   - Конечно, это может означать, что поначалу  придется  убить
небольшое  число  людей.  Мысль неприятная, но такова печальная
необходимость. То же самое и в Природе.  Если  садовнику  нужны
цветы  и  фрукты, ему приходится уничтожать улиток и насекомых,
каким бы добрым человеком он ни был. Тут уж ничего не попишешь.
Думай о том, сколько добра из этого выйдет, не думай  об  одном
только зле.
   - А может из зла выйти добро?
   - Конечно может, да оно и в Природе так.
   Никки жалостно произнес:
   - Лучше бы мне тогда и не рождаться в такой Природе.
   - Ну, что тут поделаешь, - уже родился.
   Они  сидели  на  железных  кроватях, стараясь не упускать из
виду Шутьку.
   Последняя,  казалось,  слегка  спятила,  не  снеся   невзгод
островной  жизни. Ей то и дело мерещились призраки мух там, где
никаких мух не было и в помине, она застывала перед местами  их
воображаемых приземлений, делая стойку, совершенно как сеттер.
   Узникам,  будто детям, коротающим в унылой детской дождливый
день, выдали для развлечения карандаши и бумагу. С  их  помощью
они  играли  в  слова  или  в крестики-нолики, - мистер Фринтон
обозначил и то, и другое  как  "Полный  финиш".  Все  остальное
время они спорили.
   - Скорее   всего,   он   примет   на  себя  власть  над  уже
существующими  структурами   и   будет   их   направлять.   Это
удивительно,  к каким большим сдвигам приводят малые изменения.
Люди называют себя Южными саксами  и  Народом  Кента,  и  целые
королевства поднимаются и воюют. А стоит им назваться Сассексом
и Кентом - графствами, как война прекращается. Но сами-то места
от  этого  не меняются, они какими были, такими и остаются. Так
что, сам понимаешь, Никки, менять весь мир ему не придется.  Он
будет почти что прежним, только станет лучше.
   - Я не разбираюсь в политике.
   - Значит, ты осуждаешь его, основываясь на личной неприязни,
а это неправильно.
   - Почему?
   - Потому что Истина выше Человека. И любое действие является
либо правильным, либо неправильным.
   - Это кто же сказал?
   Вопрос  выбил  почву из-под ног мистера Фринтона, да иначе и
быть не могло, ибо это был вопрос  ценою  в  шестьдесят  четыре
тысячи долларов.
   - Я хотел сказать, что...
   - Мистер   Фринтон   всегда   говорил   нам,   что  верит  в
необходимость этого... объединения мира, - сказала Джуди.
   - Он еще и про эволюцию кое-что  говорил.  О  муравьях  и  о
прочем. Я только не могу сейчас точно вспомнить, что именно.
   И мистер Фринтон тоже не мог. Мысли этого рода из его разума
были стерты.
   - Джуди,  милая,  ну послушай. За десять секунд до того, как
ты привела Хозяина, ты хотела его убить.  Через  десять  секунд
после этого он у тебя превратился в Белую Надежду христианского
мира.  Неужели  ты  не  понимаешь, что в промежутке должно было
что-то случиться?
   - Просто мы были неправы, - в унисон заявили оба.
   - Разве это правильно - держать меня здесь,  как  в  тюрьме?
Твоего родного брата?
   - Конечно,  правильно,  пока  ты  такой глупый. Ты же можешь
сорваться и попытаться его убить.
   - Как это, интересно?
   - Тут нет ничего невозможного, - сказал мистер Фринтон. - Ты
мальчик сильный, а он слаб.
   - Я попытался бы, - сказал в отчаянии Никки. -  Я  попытался
бы,  если бы мог, убить его. Он искалечил вас обоих, он похитил
ваш разум, он одурманил людей, которых я люблю.
   Никки действительно любил их. И сестру, и майора авиации.
   Иногда трудно бывает припомнить чистоту и  остроту  ощущений
юности, поры, когда все, с чем встречаешься в жизни, отзывается
в  тебе  волнением,  надеждой, уверенным предвкушением счастья,
живым ужасом или любовью.  Он  и  в  самом  деле  способен  был
умереть   ради  них.  Или  во  всяком  случае  чувствовал,  что
способен, - что был бы рад ухватиться за такую возможность, - и
как  знать,  может  статься,  и  ухватился   бы.   Негоже   нам
насмешничать над Вордсвортом с его облаками славы.
   И  оттого для него было мукой видеть, как омертвел их разум,
как они обратились в  мумий  или  марионеток,  до  чьих  теплых
сердец он не в состоянии был докричаться, но чьи доводы, тем не
менее,  побивали  приводимые  им.  Он  ощущал безысходность при
мысли, что нет ему места на их совете, и  беспомощно  наблюдал,
как все, что они отстаивают, обращается против них же, отравляя
их ядом, - как скорпионов-самоубийц.
   Против их доводов и возражений его оставались бессильны. Они
их попросту игнорировали.
   Быть  может,  именно  это и ранит подростка сильнее всего, -
разрыв, отстранение.
   Он ненавидел, ненавидел и ненавидел Хозяина. Если прежде он,
будучи  невнушаемым,   испытывал   какое-то   подобие   страха,
неприязни  или даже презрительной жалости, какую питает юноша к
старику, то теперь  им  владело  беспримесное  чувство  слепого
гнева. Он воистину жаждал сокрушить негодяя.
   Ночью,  после  того,  как  погас  свет,  он крупными буквами
написал на  клочке  бумаги  записку,  кончиками  пальцев  держа
карандаш за очинок, поскольку ничего в темноте не видел.
   Наутро  после  завтрака,  притворясь  играющим с Шутькой, он
ухитрился подсунуть записку под дверь.
   В ней говорилось:
   "ПИНКИ, ПОЖАЛУЙСТА, ВЫПУСТИ МЕНЯ ОТСЮДА, ПОЖАЛУЙСТА."




   Задачи, стоявшие перед лишившимся помощи мистера Бленкинсопа
Хозяином, любому другому человеку показались  бы  непосильными.
Слишком уж сократилось число его приспешников.
   Легко   было   мистеру   Фринтону   говорить,   что   Хозяин
намеревается предъявить ультиматум и подкрепить  его  частотным
воздействием. Предъявлять ультиматумы волен всякий. Трудность в
том,  чтобы  получить  на  ультиматум ответ, как и в том, чтобы
дать почувствовать стоящую за  ним  силу.  Реальных  деталей  и
политических   проблем,   возникающих   при   взаимодействии  с
несколькими  дюжинами  правительств,  секретариату  Организации
Объединенных  Наций  хватило  бы на несколько лет. А времени на
то, чтобы возиться с ними, не было.
   Одна  из  сложностей  именно  в  том   и   состояла,   чтобы
просто-напросто получить ответ. Использовать радио вибраторы не
позволяли.  Чтобы  принять  ответ,  их пришлось бы выключить. А
если их выключить, они перестанут создавать  защитный  слой,  и
остров  окажется  уязвимым  для  управляемых  ракет  и даже для
авиации. Скрыть же факт  их  выключения  невозможно,  поскольку
прекращение  головной  боли  едва  ли  не по всему земному шару
сделает его всеобщим достоянием.
   После разрешения  головоломной  задачи  о  получении  ответа
оставался  еще вопрос о том, можно ли на этот ответ положиться.
Кто, собственно, должен его  давать?  Если  конгрессы,  сенаты,
парламенты   и   президиумы   примутся   голосовать  по  поводу
ультиматума, возникнут дебаты из тех, что тянутся долгие  годы,
- с  другой  стороны,  если в качестве выразителя общего мнения
избрать президента Эйзенхауэра, все равно не будет уверенности,
что народные массы с почтением отнесутся к  данному  им  слову.
Хозяин помнил о президенте Вильсоне.
   Даже  если  слово дают сами народные массы, и то нельзя быть
уверенным, что они его сдержат. Дипломатия, существовавшая в те
времена, когда Хозяин был молод, - и когда  правительствам  еще
случалось  выполнять  свои обещания, - эта дипломатия давно уже
оказалась опрокинутой нововведениями Ленина и Гитлера.
   Следовало  уменьшить  число  правительств,   вовлеченных   в
переговоры,  равно как и число их разновидностей. Имея в сутках
всего двадцать четыре часа, попросту невозможно перебрать  всех
- от Либерии до Таиланда.
   Китайский  народ,  к  примеру,  будет  спокойно  взирать  на
разрушение Европы, - до тех пор, пока не  начнут  рушиться  его
собственные города.
   К  этому  необъятному  множеству  практических проблем скоро
прибавились новые, - когда некоторые из  его  жертв  ополчились
против него.
   Быстрее  всех  отреагировали  американцы,  хотя  для  них-то
угроза поначалу была минимальной. Едва только почта в расчетное
время доставила письма Хозяина, как  подробности  разработанной
им  программы  попали  на первые полосы газет. В этой программе
Хозяин объяснял, что он намеревается проделать и как, и где  он
находится.  Это был открытый вызов, брошенный изобретательности
наделенной воображением  нации,  и  нация  сходу  задействовала
целую  серию  контрмер,  -  каковые  надлежало  предусмотреть и
обезвредить.
   Атака  средствами  авиации  или  ракетными  средствами,  или
самоходными  судами,  надводными  или  подводными, была сочтена
бесполезной. Сразу же стало очевидным, что средства  достижения
Роколла   должны   быть   естественными.  Механизированный  мир
отбросило  вспять,  к  эпохе  Дрейка,  когда  влекомые   ветром
брандеры   могли  оказаться  более  действенными,  чем  атомная
подводная лодка. Однако брандерами нелегко  управлять.  Никакая
команда  не  уцелела  бы  в  радиусе двухсот миль от Роколла, а
точно  пустить  судно  по  ветру   на   такое   расстояние   не
представлялось  возможным. Складывалось впечатление, что ключом
к проблеме был ветер. Тут же возникли предложения  технического
характера,  связанные  с  отравляющим  газом  и  радиоактивными
осадками. Залп  атомными  снарядами,  взрывающимися  в  море  к
западу и юго-западу от острова в двух-трех сотнях миль от него,
мог   бы   позволить   засыпать   остров   переносимой   ветром
радиоактивной пылью. Тем же  способом  можно  было  нагнать  на
остров  и  газ. Однако любые газы и любые радиоактивные осадки,
распределенные по  фронту,  настолько  широкому,  чтобы  учесть
воздействие    различных   ветров,   причем   в   концентрации,
достаточной, чтобы покрыть 200 миль,  наверняка  выйдут  из-под
контроля и выкосят на земном шаре основательную полосу.
   Подобного рода попытки, предугаданные Хозяином, не позволяли
ему н поднимать занавес даже на срок, необходимый для получения
ответа.

   Китайский народ может спокойно взирать на разрушение Европы.
В том-то  и  загвоздка.  Детали получения ответа и гарантий - в
виде заложников или в каком-то ином -  были  несущественными  в
сравнении  с основной особенностью ультиматума, с демонстрацией
того, чем он им всем угрожает. Совершенно ясно, что если у всех
и  всюду  одновременно  заболит  голова,  принудить   людей   к
потребным действиям будет гораздо проще.
   Цитата  из  Фрейда, уже приводившаяся мистером Бленкинсопом,
была известна  и  Хозяину.  Хороший  хирург  режет  уверенно  и
глубоко,   а  не  надрезает  по  чуть-чуть.  В  сущности,  дело
сводилось к тому, что если ультиматум не сработает одновременно
везде и всюду, одномуединственному человеку управлять ситуацией
окажется не под силу, поскольку одни примут ультиматум всерьез,
а другие не примут.
   Следовательно, зону воздействия следовало распространить  на
весь мир, - хотя бы на несколько мгновений.
   К   несчастью,   потребная  для  этого  интенсивность  почти
наверняка убьет несколько миллионов человек, - тех,  что  живут
поближе к Роколлу.
   А  ближе  всего к Роколлу располагалась Великобритания, одна
из наиболее густонаселенных  территорий  земного  шара.  Хорошо
еще,  что  соответствующие  области  к  северу,  западу  и  югу
приходились на пустой океан.
   Согласно  последним  подсчетам,   население   Великобритании
составляло  50  535  000  человек,  притом  что  всего  в  мире
проживало 2 337 400 000 душ, - если принять на веру  результаты
переписи   населения,   произведенной  русскими  в  1900  году.
Уничтожение англичан было равноценно убийству  одного  человека
из,  примерно,  сорока  восьми.  Хозяин  сомневался,  что этого
хватит,  чтобы  разрешить  столкновение  интересов,  о  котором
высказывался Фрейд.
   Он  сидел  в  лаборатории  за шахматным столиком и занимался
нехитрым  сложением,  используя  дешевый  атлас   и   экземпляр
"Альманаха  Уитакера".  Лет  семьдесят  назад  его, возможно, и
раздражало бы  отсутствие  доктора  Мак-Турка  или  какого-либо
иного секретаря, способного сделать за него эту работу. Ныне же
он,  походя на дедушку, терпеливо играющего с малышом в кубики,
неуклюже водил по бумаге карандашом,  держа  его  в  утративших
навык пальцах.
   Во  время  наполеоновских  войн, - вспомнил он, - ожидалось,
что Нельсон потеряет треть своих молодцов, прежде чем  признает
себя   побежденным.   А   итонские   школяры,   -   куда  более
привилегированные, чем морские волки, -  уже  в  этом  столетии
заплатили  за  свои  привилегии  вдвое  большим  числом  боевых
потерь. В первую мировую войну Центральные державы мобилизовали
22 850 000 человек, из которых 3 386 200  погибли,  прежде  чем
державы капитулировали. Будем считать - один к семи.
   Возможно,  решил он, самое лучшее - это стереть с лица Земли
не только одних англичан.
   В сущности  говоря,  замечательная  идея,  если  принять  во
внимание  открытие  Мальтуса. Согласно расчетам Берле, мировому
населению, если не сдерживать его рост, между 1940-м  и  1965-м
предстоит увеличиться вдвое. Неэкономно.
   Между  тем,  ему  приходится  распылять  внимание  на тысячи
мелочей  и  справляться  со  всем  в  одиночку.  Вибраторы  вон
нуждаются в регулярном осмотре. Пора на дневную прогулку.




   Одна  из  обязанностей  Пинки,  пока  четверка  наших героев
сидела  взаперти,  состояла  в  том,  чтобы   выводить   Шутьку
прогуляться на вершину утеса. Когда Пинки в тот вечер явился за
ней,  он  показал  им  свою  грифельную  доску, на которой было
написано: "Хозяину нужен ключ".
   Мистер Фринтон поднялся, выудил из кармана ключ и вручил его
негру.
   Пинки кивнул, распахнул перед Шутькой дверь, мотнул  головой
в  сторону Никки и вышел за мальчиком наружу. Дверь за собой он
запер.
   Только-то и всего.
   Оставив Никки  с  Шутькой  у  двери,  Пинки  без  дальнейших
комментариев удалился на кухню, как бы предпочитая ни во что не
вникать.
   Никки,   у   которого   гулко   колотилось  сердце,  на  миг
прислонился к стене.

   Он вытащил из замочной скважины ключ и,  собираясь  с  духом
для  дальнейшего,  сунул  его  в  карман. Он подумал сам о себе
отвлеченно, как если бы этот вопрос задал  ему  чужой  человек,
находящийся  вне его тела: Мне страшно? Нет, мне интересно. Как
странно. Я знаю, что мне следует сделать, и понимаю,  что  один
из  сидящих  во  мне  людей  может  запаниковать,  если  я  ему
позволю,- но если я проделаю те  шаги,  которые  определил  для
себя,  этот человек окажется скован или изгнан, или я перестану
обращать на него внимание, или все, что он скажет, до  меня  не
дойдет,  -  что-то  в этом роде. Во всяком случае, если я умру,
так значит, умру. Судьба. Я взволнован?  Нет,  возбужден.  Я  -
расторопная  самодействующая машина и то, что я должен сделать,
следует делать в надлежащем  порядке  -  сначала  А,  потом  Б.
Нажимаем на кнопку Б.
   Время  от  времени  в  голове  у  него  проносились какие-то
разрозненные фразы, вроде тех, что видишь на стенах  телефонных
будок, как будто люди, сидящие у него внутри, пытались привлечь
к  себе  этими  фразами  внимание друг друга. Одной из них была
последняя строчка из любимой песенки его  отца,  эта  выглядела
так:  "Ходу, парень, смерть - пустяк". К собственному изумлению
и раздражению он обнаружил, что уже повторил  эту  строчку  раз
пятьдесят  и  продолжал повторять, вместе с мелодией. Он сделал
сознательное усилие, чтобы напевать взамен "Правь, Британия".
   Допотопный револьвер мистера Фринтона находился там же,  где
и  всегда,  -  у  него  в комнате, в ящике стола. Револьвер был
заряжен.
   Никки умел  обращаться  с  огнестрельным  оружием  благодаря
наличию  в  Гонтс-Годстоуне  оружейной,  в  которой  имелся, по
совпадению, и трофейный  револьвер  времен  первой  мировой,  в
точности  такой,  как  этот.  Никки был осведомлен относительно
предохранителя, знал, как переломить револьвер, чтобы убедиться
в наличии в нем патронов, и теперь проделал  это.  Но  стрелять
ему не приходилось ни разу.
   Ходу, парень, смерть - пустяк.
   Самое  верное  -  заглянуть в покои Хозяина. Он спустился на
лифте: черная дверь, каким-то  образом  излучающая  властность,
подобно той, что на Даунинг-стрит 10, стояла нараспашку. Рога в
прихожей  были оттянуты вниз, лаборатория оставлена настежь, ее
гул и сверкание в первый  раз  открылись  ему.  Внутри  никого.
Некое  сознательное присутствие здесь ощущалось, но людей видно
не  было.  Пусто  и  в  древнем  будуаре,  или  курительной   с
Бейкер-стрит,  фонограф  молчит.  Спальня  мистера Бленкинсопа,
обнаружившаяся за одной  из  дверей,  поблескивала  заброшенным
великолепием  лакового алтаря. В уборной и ванной, - Джуди было
бы приятно об этом узнать, - имелись настоящие краны  с  водой.
На  полке  ухмылялись  из  стакана  с дезинфицирующим раствором
вставные челюсти мистера Бленкинсопа, запасные. То был  главный
из   символов   скелета  и  только  он  и  остался  от  мистера
Бленкинсопа, более ничего.
   Он задержался около двери,  за  которой  явно  располагалась
спальня  Хозяина,  страшась  дотронуться  до ручки. Тронь ее, а
она, глядишь, возьмет да и улетит вместе с  дверью  или  дверь,
еще  того  хуже,  распахнется, зияя, внутрь, - и полезет оттуда
нечто,  как  из  сосуда  Пандоры,  или  выскочит   какой-нибудь
табакерочный  чертик, вот что тогда? Лучше не представлять себе
- что. Ходу, парень, смерть - пустяк.
   Нет. Правь, Британия.
   И спальня оказалась пустой.  Обстановка  самая  скромная,  -
железная   походная   койка   и   чудной  разновидности  "немой
камердинер" из красного дерева. Когда Хозяин  был  помоложе,  в
спальнях   джентльменов   часто  можно  было  увидеть  подобные
приспособления,  походившие  на  сложное  кресло  с  полочками,
вешалками  для сюртуков, распорками для обуви и даже подставкой
для парика. На одной из полочек лежал крючок  для  застегивания
пуговиц  и  набор  опасных  бритв,  помеченных  днями недели. В
комнате еле слышно пахло лавровишневой туалетной водой.
   Вниз по истертому лестничному ковру, мимо визитной  карточки
Чарльза Дарвина, по мощенному плиткой туннелю к лифту.
   Вот  только Шутьки под ногами мне сейчас не хватало, подумал
он. Закрыть ее что ли в одной из комнат? Как-то об  этом  я  не
подумал.  Да,  пожалуй.  Нет, не стоит. Какая разница? Я должен
действовать  автоматически  и  не  запинаться,  задумываясь   о
посторонних вещах. Пусть идет со мной, если хочет.
   Он  заглянул  в  машинный  зал,  по  которому, исполняя свою
работу, перемещались техники, не ведающие, что он наблюдает  за
ними.
   Пинки месил на кухне тесто. Головы он не поднял.
   Сверкающие коридоры, закрытые двери.
   Пусто  и в жилой половине, - законченный корабль подсыхает в
бутылке, распространяя теплый аромат лака.
   Вертолет  стоял  посреди  пустого  ангара,  таинственный   и
безмолвный,  как  богомол  или  фараон,  упокоившийся  в  своей
пирамиде.
   Когда Никки растворил двери ангара, впуская внутрь последние
остатки дня, его едва не отбросило ветром назад.
   Он столь долгое время оставался запертым в комнате без окон,
наедине с искусственным светом, что  позабыл  о  переменчивости
погоды.
   Возможно,  вибраторы подействовали на атмосферу или нарушили
какое-то  иное  равновесие,  ибо  над  островом   свирепствовал
ужасающий  шторм,  в  котором  молнии  ухитрялись соединяться с
ураганным ветром. Черное небо, - от какого Шекспир  вполне  мог
ожидать,  что  оно обрушится на скалы потоками горящей смолы, -
заполняли мятежные ветры  и  грохочущие  громы.  Волны  неслись
иззубренными  рядами. За ними неслась водяная пыль, срываемая с
бурунов, волны  влекли  ее,  похожую  на  вздыбленное  оперенье
скопы,  полупрозрачное,  словно  муслин.  Радуги играли в пыли.
Сами  же  волны  были  как  дервиши,  пляшущие  безумный  танец
семидесяти  семи покрывал. Анемометр на вершине утеса размазало
в бурое пятно. Напор восьмибалльного ветра притиснул мальчика к
камню.
   С  огромным  трудом  справляясь   с   ветром,   Никки   стал
подбираться по карнизу к вершине.
   Он  был  восставшим  Ариэлем  из  "Бури",  ищущим  страшного
Просперо, чтобы защитить Калибана.

                   Есть конец у всех дорог.
                   Все минует, дай лишь срок.
                   Пред зарей густеет мрак.
                   Ходу, парень, смерть - пустяк.

   Молния резанула по небу, и Никки увидел  Хозяина,  стоявшего
посреди урагана, опираясь на альпеншток.
   С тяжким усилием Хозяин поворотился, - пока мальчик поднимал
зияющий и мотаемый ветром из стороны в сторону револьвер.
   Хозяин   двинулся  прямо  на  дуло,  скособочась  в  сторону
альпенштока, и скоро они уже стояли на  скальном  откосе  всего
только в шаге один от другого.
   Синие  глаза  сошлись,  как и прежде, в одно сверкающее око.
Этот головной прожектор разрастался,  пока  не  заполнил  собою
небесный  свод,  стремительно  надвигаясь  на  мальчика,  будто
автомобиль, мчащий, чтобы его раздавить. Затем  он  закружился,
как  огненное  колесо  фейерверка.  То  был  сияющий  космос, и
мальчику оставалось либо и дальше противостоять этому  космосу,
либо войти в него.
   И он вошел.
   Он опустил револьвер.
   Он сказал:
   - Да.
   Замедленным,  полусонным  движением  он отшвырнул револьвер.
Ему хотелось заснуть, погрузиться в приятное онемение  и  пусть
все будет, как будет. "Уэбли" проскакал по голому камню, затем,
зацепившись барабаном, перевернулся и исчез за краем обрыва.
   Хозяин нащупал путь к сознанию Никки.




   Вообще-то  Шутька  была  не  из  кусачих  собак, но нынче ей
владел ужас. Расплющенная и расчесанная  ветром,  она  каким-то
чудом  держалась  за  голый  утес, а гром, которого она боялась
пуще всего на свете, буквально перекатывался через ее  дрожащее
тельце.  Шутька  в ужасе таращила одичалые глаза, и даже язык у
нее во рту трепетал от страха. Приникнув за  спиною  Хозяина  к
вершине Роколла, она цеплялась за нее, как цепляются за жизнь.
   Сделав шаг назад, Хозяин наступил на нее.
   Шутька в ответ цапнула его за лодыжку.
   Потерявшая    равновесие,    подхваченная   порывом   ветра,
споткнувшаяся о собаку древняя горстка  костей  повернулась  на
полоборота и рухнула на собственное бедро.
   Послышался  резкий  хруст,  громкий, словно кто-то ломал для
костра хворост.
   Шутька, потрясенная содеянным не меньше, чем бурей,  ползком
убралась в ангар.
   Никки  стоял  неподвижно,  ожидая,  когда  ему  скажут,  что
делать.

   Прошло несколько мгновений, и  в  промежутке  между  ударами
грома Хозяин вдруг рассмеялся.
   То  был удивительный смех, - сильный, полнозвучный, веселый,
-смех юноши, записанный в университетском  Доме  Славы  в  1820
году.
   И  пока  он  весело  звенел  над  вершиной скалы, Никки стал
оживать. Похожий на огненное колесо прожектор отъехал  назад  и
раздвоился,  превратясь  в  синие  глаза,  вполне обыкновенные.
Никки смотрел на старика со сломанным тазом,  распростертого  у
его  ног. Хозяин насмешливо произнес, совершенно не затрудняясь
словами:

                   Отрекся я от волшебства.
                   Как все земные существа,
                   Своим я предоставлен силам.

   И увидев, что цитата выше  разумения  мальчика,  он  потешил
себя добавлением еще одной:

                   Бан-бан! Калибан,
                   Ты больше не один,
                   Вот новый господин...
                   Прощай, хозяин мой, прощай!

   Никки спросил:
   - Вы что-нибудь повредили? Я могу вам помочь?
   - Нет.
   - Я мог бы привести мистера Фринтона, он отнесет вас в лифт.
   - Оставь.
   - Может быть, принести вам виски?
   - Целую  бочку. Мой винный погреб на берегу, под скалой. Там
спрятано мое винцо.

   Это, наверное, тоже цитата, смутно подумал он, в ошеломлении
спускаясь за виски вниз. Напор ветра, как  он  заметил,  ослаб,
хотя  шторм  еще бушевал в полную силу. Когда он уходил, Хозяин
сказал ему вслед:
   - Чарующая музыка.
   На фонографе уже стояла пластинка. Прежде, чем отправиться с
виски  назад,  он  запустил   ее   на   полную   мощь.   Затем,
спохватившись,  открыл  окно.  Чистый  ветер  ворвался  в него,
шелестя пампасной травой и  павлиньими  перьями.  На  пластинке
была записана четвертая часть Пятой симфонии Чайковского.
   Хозяин  устроился  поудобнее.  Отбив  у бутылки горлышко, он
вылил ее содержимое себе в глотку и, вслушиваясь, застыл.
   Стихающий ураган рвал громовую музыку в клочья. Она налетала
порывами, сотрясая под ними скалу.  Белые  буруны  воспетого  в
сагах   моря,   волоча   за  собой  кисею  пены,  торжественной
процессией шли мимо острова, вздымаясь  и  с  грохотом  опадая.
Сверканье и рев стихий понемногу смирялись.
   Пока  они слушали, Хозяин произнес, обращаясь к себе самому,
две фразы. Сначала он сказал: "Свободны мысли наши". И  немного
позже:  "Коли  ты помрешь, с тебя ничего не взыщут". Ладони его
мирно лежали на ручке альпенштока.
   Мажорно сверкнула тема  из  первой  части,  старик  кивал  и
улыбался. Ему больше нечего было сказать.
   Нет, еще одно оставалось невысказанным, и это одно он сказал
тоже.
   Опираясь на альпеншток, он встал.

                  Мой милый сын, ты выглядишь смущенным
                  И опечаленным. Развеселись!
                  Окончен праздник. В этом представленье
                  Актерами, сказал я, были духи.
                  И в воздухе, и в воздухе прозрачном,
                  Свершив свой труд, растаяли они. -
                  Вот так, подобно призракам без плоти,
                  Когда-нибудь растают, словно дым,
                  И тучами увенчанные горы,
                  И горделивые дворцы и храмы,
                  И даже весь - о да, весь шар земной.
                  И как от этих бестелесных масок,
                  От них не сохранится и следа.

   Воля  и  одна  только  воля довела запинающееся тело до края
отвесной скалы.
   Хозяин врезался в  чистую  воду,  окутанный  саваном  водной
пыли,  взлетевшей  ему  навстречу.  Под  воду он ушел, почти не
плеснув.
   Вот там все и кончилось - на дне морском.



   Конюшни Гонтс-Годстоуна представляли собой одно из тех мест,
где поневоле начинаешь что-то насвистывать и где вдруг  слышишь
- за  звоном копыт и лязгом ведерка, - как конюшенный мальчик к
полной для тебя неожиданности высвистывает "Non piu andrai" или
"La ci дбтен" и высвистывать точно.
   Стояло яркое осеннее утро, листва на деревьях задумалась, не
пришла ли пора покрываться золотом, задумалось и ясное  солнце,
- не время ли приукрасить восход толикой инея. Зеленые изгороди
уже приобретали оттенок древесного дыма.
   Герцог  отправился  поутру  на  ловлю  лисят  и  к  завтраку
запоздал. Теперь он, сбивая с сапог грязь, топал ими по коврику
у кухонных дверей и насвистывал  любимый  мотив  из  "Иоланты".
Попозже  днем  ему предстояло запрячь все свое семейство, чтобы
оно продавало экскурсантам буклеты  и  водило  их  по  спальням
дворца. (Да, мадам, это герцогская корона нашей матушки, но вам
лучше  воспользоваться  одной из специально расставленных здесь
пепельниц, если только их не унесли посетители.) А до той поры,
поскольку дворец не открывался до половины двенадцатого,  когда
появлялись  первые автобусы, его дом все еще принадлежал только
ему,  -  пусть  ему  даже  и  приходилось  жить  при  дворцовых
конюшнях. Герцог насвистывал:

                     Не рискнул, не жди наград.
                     Взялся - делай, рад не рад.
                     Кровь людская не водица.
                     На любви Земля вертится.

   - Именно  так,  -  сказал  мистер  Фринтон,  имевший в своей
теплой шапочке и пиратских усах свирепый и комический вид.
   - Ну что, дорогие мои, все еще завтракаете?
   Именно этим они и занимались.
   - Пинки пошел в дом, - сказала Джуди, -  готовить  каталоги.
Он  просил  разрешения одеться ливрейным лакеем, - таким, как у
Хогарта на картинке.
   - Пусть себе, если хочет.
   - Ему нравится переодеваться,  и  может  быть,  это  поможет
продать   несколько  каталогов.  А  нельзя  нам  с  Никки  тоже
переодеться пажами, как ты считаешь?
   - Мы могли бы выносить  чучело  любимого  попугая  герцогини
Лоутеанской.
   - Я  не  хочу,  чтобы вы таскали его с места на место. Оно и
так уж на ладан дышит.
   - Тогда можно я надену доспехи Кромвеля?
   - Нет.
   - Сдается мне, что на острове у нас было больше  свободы,  -
мрачно  сказал  Никки.  -  А  здесь,  куда  ни ткнись, сплошное
"Руками не трогать".
   - Никки.
   - Ну ладно, ладно. Извиняюсь.
   - На острове, - сказал мистер Фринтон, дабы поддержать мир и
спокойствие, - вам вообще  надеть  было  нечего,  кроме  ночных
рубах.
   - Джуди надо спасибо сказать.
   - Себе скажи.
   - Интересно,  почему  это  говорить спасибо нужно мне, когда
шитье - самое что ни на есть женское дело? Ведь так, папа?
   - Я не понимаю, о чем вы толкуете.
   - Джуди обещала...
   - Ничего я не обещала.
   Никки начал раздуваться, как уязвленная лягушка.
   - Ты...
   - А знаете, - сказал мистер  Фринтон  и  для  предотвращения
драки  поставил между ними мармелад, - когда вся эта публика на
острове трепалась насчет Наполеона, у меня тоже была  в  запасе
цитата из него, только я постеснялся ее привести.
   - Что за цитата?
   - Он  как-то  сказал:  "Всякое дело удается сделать не чаще,
чем раз в столетие".
   - И что  он  имел  в  виду?  -  заинтересованно  осведомился
Герцог, на несколько дюймов не донеся до усов вилку с кеджери.
   - Насколько  я  понимаю, он имел в виду, что Гитлер исчерпал
все запасы диктаторства примерно до  две  тысячи  сорок  пятого
года. Хозяин все равно своего не добился бы.
   - Это интересно, весьма.
   - Да, но ты не знал Хозяина, - сказал Никки.
   - Слава Богу, не знал.
   - А если бы ты его знал, ты не был бы так в этом уверен.
   - Уверен в чем?
   - В  том,  что  он  бы  своего не добился, как сказал мистер
Фринтон.
   - Как сказал Наполеон, - церемонно поправила Джуди.
   - Как сказал Наполеон по словам мистера Фринтона, дурища  ты
этакая.
   - Николас, тебе не следует называть сестру дурищей.
   - Черт подери, - начал Никки. - Все, как один...
   - Не чертыхайся и займись, наконец, завтраком.
   - Что  мне  не  нравится  в  наших  приключениях, - заметила
Джуди, - так это какая-то их бессмысленность. Я к тому, что его
должен был  одолеть  какой-нибудь  настоящий  герой.  Рыцарь  в
сверкающих доспехах. А у нас все получилось как-то... ну, вроде
как неопрятно. Что это такое, - взял да и споткнулся о собачку.
   - На  самом  деле  все  получилось  как раз очень опрятно, -
сказал мистер Фринтон.
   - Почему это?
   - Если ты сверхчеловек,  так  ты  и  должен  споткнуться  на
недочеловеке. А он об этом забыл. И к тому же - "время и случай
для всех людей".
   - С людьми-то он, во всяком случае, справился.
   - Со всеми сразу.
   - И  еще, - сказал мистер Фринтон, - вы понимаете, насколько
умен оказался в конечном итоге Трясун?
   - Почему?
   - Он с самого начала предвидел такую возможность.  Потому  и
спер у вас Шутьку. Чтобы ее использовать.
   Сидевший  с  надутым  видом  Никки  припомнил вдруг остроту,
читанную  им  когда-то  в  газете,  и  в  мозгу  его  зародился
дьявольский план.
   - Я  так  понимаю, - коварно начал он, - что твой сверкающий
герой - не иначе как принц? Ему, небось, только и  дела  будет,
что с утра до вечера именовать тебя Прекрасной Дамой?
   - Вот именно. А почему бы и нет? Не всем же быть грубиянами,
вроде...
   - А  знаешь, как тебя станут называть, если ты выйдешь замуж
за принца?
   - Ну как?
     - Спринцовкой!   Снимите   штанишки,   прекрасная    дама!
Промывание желудка! Очень полезно!
   И  он  пристукнул  ложечкой  по  верхушке сваренного вкрутую
яйца.
   - Скотина!
   - Может, еще получишь титул Герцогини Клистирной Трубки.
   - Я тебя сейчас убью...
   - А вот и почта, - сказал мистер Фринтон.
   И вправду почта, - и доставила  ее,  как  и  было  задумано,
миссис Хендерсон, вместе с молоком, - и среди прочего содержала
эта  почта  письмо  с  надписанным  незнакомой рукой конвертом,
отправленное из Леруика и адресованное "генерал-майору  Герцогу
Ланкастерскому, Владельцу псовой охоты".
   - Вот так, - сказала Джуди, когда письмо вскрыли.
   Да,  так  вот,  ГилбертиСалливен,  разбиравшиеся в искусстве
трагедии   не   хуже,   чем   Аристотель,   выдумали    однажды
военно-морского  злодея,  чье  единственное,  но зато ужасающее
злодейство сводилось к умению вовремя ввернуть: "А  что  я  вам
говорил?".  У Джуди в миг торжества это получалось не хуже, как
и у Никки, впрочем.
   То было знаменитое письмо  из  бутылки,  свеженькое,  как  в
день, когда Джуди отпустила его по водам.
   - Даже если...
   - Ну?
   - Даже  если оно дошло сюда, - сказал в отчаянии Никки, - от
него все равно никакого проку, потому что уже слишком поздно  и
потому что...
   - Что "потому что"?
   - Потому  что  мы уже сделали все до того, как оно пришло, и
даже если оно пришло, все равно отсюда никто ничего не смог  бы
сделать и...
   - Ты-то говорил, что оно не дойдет.
   - Не говорил я этого.
   - Говорил.
   - Я сказал...
   - Не иначе, как опять "ту ква-ква".
   - "Ту" чего?
   - Это я про твою латынь.
   - О  Господи!  -  пронзительно  взвыл  Никки, терпение коего
окончательно лопнуло.  Он  раздулся,  словно  описанная  Эзопом
лягушка,   отыскивая   такое  проклятие,  чтобы  уж  было  всем
проклятьям проклятье. Все ополчились против  него.  Сохранилась
ли  в  мире  хоть  какая-то порядочность? Разве не ему выпало в
одиночку сражаться с Хозяином, - единственному, кто  уцелел  из
всего  благородного воинства? Ему приходилось одолевать гипноз,
передачу мыслей, людей ста пятидесяти семи лет и Бог знает  что
еще.  И  что  же?  Стоило  ему  так  удачно вспомнить шутку про
принца, как непременно  должна  появиться  эта  бутылка.  Всеми
обманутый,  никем  не  понятый,  буквально упрятанный под замок
собственными друзьями, ни от кого не дождавшийся благодарности,
вынужденный  терпеть  такое  обращение,  словно  ему   каких-то
двенадцать  лет,  -  да,  двенадцать,  хотя  им  еще  позавчера
исполнилось  тринадцать,  -  есть  ли  в   такой   жизни   хоть
какой-нибудь  смысл?  В  чем  царственного  рода воздаянье? Где
справедливость? И зачем вообще понадобилось выдумывать  женщин?
Где наши трубы и орлы? Кто...
   Орлы?
   Наполеон.
   Нашел.
   Он       поворотился      к      своей,уженачинавшейтрусить,
двойняшке-сестре и величаво сравнял счет.
   - Знаешь кто ты есть? - спросил он.  -  Ты  -  Наполеон  без
палочки.

   Сидя  под  их столом и неопрятно чавкая, Шутька порыкивала в
знак одобрени, когда голоса хозяев начинали звучать погромче.
   Среда. Все неприятности позади.
   Она  оказалась,  судя  по  всему,  единственной  в   истории
собакой,  которой  удалось  переменить  участь рода людского, и
потому вам, наверное, будет приятно узнать, что хозяева дали ей
целую селедку.







   Эпиграф к роману взят из первой  сцены  II  акта  "Бури"  В.
Шекспира, которая цитируется здесь в переводе Мих. Донского.


       глава 1

   
  • .  сэр Уинстон Черчилль - см. соответствующее примечание
к 28 главе "Отдохновения миссис Мэшем".

   
  • . Святой Брендан - полумифический настоятель ирландского
монастыря, родившийся, согласно преданию в 484 и умерший в  577
году. Святым его числят в Ирландии, хотя он и не канонизирован.
Легенда  рассказывает  о  его семилетнем путешествии по разного
рода  баснословным   странам   в   поисках   "Страны   Святых",
совершенном им в сопутствии ангела; в частности в ней говорится
о  стоящем посредине Атлантики острове Св. Брендана, на котором
даже птицы и звери соблюдают христианские посты и праздники.

   
  • . Фробишер -  Мартин  Фробишер  (1535-1594),  английский
мореплаватель,  совершивший  попытку  добраться  из  Англии  до
Китая, двигаясь в северо-западном направлении,  но  добравшийся
лишь  до  Баффиновой  земли,  что  на севере Канады. Командовал
одним  из  кораблей  эскадры  Дрейка,  ходившей  в  Вест-Индию.
Получил   рыцарское   звание   за   успешные   действия  против
"Непобедимой Армады". Погиб в бою в Бретани, куда был послан  в
помощь  Генриху  IV  Наваррскому  в  его  борьбе с католической
лигой.

   
  • . остров Неприступный  -  остров,  находящийся  в  южной
Атлантике, близ островов Тристан-да-Кунья.

   
  • .   мыс  Даннет,  пролив  Пентленд-Ферт  -  этот  пролив
отделяет северную оконечность Шотландии от Оркнейских островов.


       глава 4

   
  • . Чатсуорт - расположенное невдалеке от г.Дерби поместье
герцогов Девонширских, построенное в XVII веке и ныне вмещающее
художественную галерею и библиотеку и открытое для публики.

   
  • . Бленхейм  -  см.  примечание  "Мальплаке"  к  1  главе
"Отдохновения миссис Мэшем".

   
  • .  Ландсир  -  см. соответствующее примечание к 28 главе
"Отдохновения миссис Мэшем".

   
  • . Дарвин - Чарльз Роберт  Дарвин  (1809-1882),  один  из
основоположников  теории  эволюции,  обосновавший происхождение
человека от обезьяны.

   
  • . Церматт - климатический курорт в Пеннинских  Альпах  в
Швейцарии.

   
  • .  Колизей  - построенный в 75-80 годах н.э. амфитеатр в
Риме.

       глава 5

   
  • . ...на дивном камне сем в серебряной оправе океана... -
в трагедии В. Шекспира "Ричард II" (акт II, сцена 1) Джон Гант,
герцог Ланкастерский, так говорит об Англии:

                   Противу зол и ужасов войны
                   Самой природой сложенная крепость,
                   Счастливейшего племени отчизна,
                   Сей мир особый, дивный сей алмаз
                   В серебряной оправе океана
                                       (Перевод Мих. Донского)

   
  • .  раб  рабов  Божиих  -  так  называл  себя   блаженный
Августин,  а  затем папа Григорий I, после которого эта формула
превратилась в подобие официального титула Папы римского.

   
  • . королева Виктория - см. соответствующее примечание к 4
главе "Отдохновения миссис Мэшем".

   
  • . Рокфеллер - по-видимому, сын Джона Рокфеллера-старшего
(1839-1937),  основателя  финансовой  династии,  поскольку  сам
Рокфеллер-старший до 1860 года был приказчиком мучного лабаза в
г.  Кливленде  в  США  и  в молодости вряд ли играл в гольф или
теннис.

       глава 6

   
  • . друиды - жрецы древних кельтов,  бывшие  наставниками,
целителями и прорицателями.

   
  • . Малин - мыс Малин-Хед, северная оконечность Ирландии.

   
  • .  Гебриды  -  Гебридские  острова,  лежащие к западу от
берегов Шотландии.

   
  • .  Диана  Дорс  -  псевдоним  английской  кинозвезды   и
журналистки  Дейзи  Флак  (1931-1984),  в  40-50  годы бывшей в
Англии тем же, чем была в Америке Мерилин Монро.

   
  • . Рокуэлл -  Норман  Рокуэлл  (1894-1978),  американский
художник-иллюстратор,   более  всего  известный  обложками  для
журнала "Сэтеди Ивнинг Пост", которых он делал по десять в год,
начиная с 1916 года.

       глава 7

   
  • . Борджиа - испанский дворянский род,  переселившийся  в
начале  XV  века  в Италию и занявший там видное положение. Род
дал нескольких Пап и светских властителей, для достижения своих
целей охотно прибегавших к яду.

   
  • . слои Хевисайда -  ионизированные  слои  атмосферы;  по
имени   английского   физика   Оливера  Хевисайда  (1850-1925),
обосновавшего существование таких слоев.

       глава 9

   
  • . правду, всю правду и ничего, кроме  правды  -  формула
присяги в английском суде.

   
  • .  клятва  Эскулапа - Доктор Мак-Турк путает Гиппократа,
великого  древнегреческого  врача,   принадлежавшего   к   роду
Асклепиев  с покровителем этого рода богом врачевания Асклепием
(Эскулапом у римлян).

   
  • .  Медикамент,  ты   ангел-исцелитель   -   "медикамент"
заменяет  здесь  "женщину"  в неточной цитате из поэмы Вальтера
Скотта "Мармион": "О, женщина! ... ты ангел-исцелитель!".

       глава 10

   
  • . "De Bello Gallico" - "Записки о Галльской  войне  Юлия
Цезаря, служащие учебным пособием при изучении латыни.

   
  • .  ...поставил  1066  против  вопроса  о  дате  открытия
Америки - т.е. дату завоевания Англии  норманнами.  Официальной
датой  открытия  Америки считается 12.X.1492 года, когда Колумб
достиг острова Сан-Сальвадор.

   
  • . Чаепитие у Безумного Шляпника -  Никки  имеет  в  виду
Безумное Чаепитие, описанное в VII главе "Алисы в Стране Чудес"
Льюиса Кэрролла.

       глава 12

   
  • .  Тот,  кто из драки... - Начало известного с XVII века
стишка:

                   Тот, кто из драки удерет,
                   Глядишь, до новой доживет.

   
  • .  Г.Дж.   Уэллс   -   разумеется,   Никки   читает   не
фантастические  романы  Герберта  Джорджа Уэллса (1866-1946), а
его социальноутопические труды, посвященные  способам  разумной
организации человеческого общества.

   
  • .  Джулиан  Хаксли  - Джулиан Сорелл Хаксли (1887-1975),
английский биолог и философ, автор  трудов  по  общим  вопросам
эволюции и по этике.

   
  • .  доктор Лоренц - Конрад Лоренц (р.1903), австралийский
зоолог,  один  из  создатель  этологии   (науки   о   поведении
животных),  лауреат  Нобелевской  премии  (1973). Некоторые его
труды содержат попытки распространить закономерности  поведения
животных на человека и человеческое общество.

   
  • .   Быть  иль  не  быть.  Вот  в  чем  вопрос  -  начало
знаменитого монолога Гамлета из трагедии В.  Шекспира  "Гамлет,
принц датский" (акт III, сцена 1; перевод Б. Пастернака).

   
  • .  Ты  и  не  ведаешь,  сын  мой,  сколь  малая мудрость
потребна для  управления  миром  -  в  качестве  авторов  этого
латинского  высказывания  называют  нескольких  человек,  в том
числе двух Пап - Юлия III и Александра VI.

   
  • . Прощай, вертлявый глупый хлопотун!  Тебя  я  спутал  с
кемто поважнее - слова Гамлета, обращенные к только что убитому
им Полонию (акт III, cцена 4; перевод Б. Пастернака).

       глава 13

   
  • .  Форель  - Огюст Генри Форель (1848-1931), швейцарский
пcихиатр  и  энтмолог,  известный,  в  частности,  трудами   по
психологии муравьев.

   
  • .  суфражистка  -  движение  суфражисток, выступавших за
предоставление  женщинам  избирательного  права,  было   широко
распространено  в Великобритании и США во второй половине XIX -
начале XX века.

       глава 14

   
  • .  Цитата  из  "Юлия  Цезаря"  -  тут  Джуди   ошиблась:
приводимая   ею  цитата  принадлежит  не  к  "Юлию  Цезарю"  В.
Шекспира, а к первой  сцене  I  акта  "Гамлета",  где,  правда,
Горацио  рассказывает  о  том,  что  происходило  в  Риме перед
гибелью Юлия Цезаря:

                   В высоком Риме,в городе побед,
                   В дни перед тем, как пал могучий Юлий,
                   Покинув гробы, в саванах, вдоль улиц
                   Визжали и гнусили мертвецы...

   (Перевод М. Лозинского).

       глава 15

   
  • . ...носит то же имя, что и Король Артур у  сэра  Томаса
Мэлори  -  имеется  в  виду  "Смерть Артура" сэра Томаса Мэлори
(ок.1417-1471). Арктур - звезда  в  созвездии  Волопаса,  самая
яркая  в Северном полушарии, латинское Arcturus означает "малая
медведица", тогда как имя Артура производят,  в  частности,  от
кельтского artos (медведь).

   
  • .  "Увертюра  1812  года"  - "Тожественная увертюра 1812
год", написанная П.И. Чайковским (1840-1893) в 1880 году.

   
  • .  "Болеро"  -  написанная  в  1928  году  симфоническая
фантазия Мориса Равеля (1875-1937).

   
  • . "Пляски смерти" - вероятно, "Пляска смерти", сочинение
дл фортепиано с оркестром (1859) Франца Листа(1811-1886).

   
  • . Донаньи - Эрне Донаньи (1877-1960), венгерский пианист
и композитор,   автор  двух  симфоний,  шести  инструментальных
концертов с оркестром, фортепьянных пьес.

   
  • . ...выбивая V.R., наподобие Шерлока Холмса  -  Victoria
Тезйоб  т.е.  Королева Виктория (лат.): две эти буквы ставились
на официальных королевских документах, почтовых ящиках, каретах
и т.д. во времена правления Королевы  Виктории  (1837-1901).  О
привычке  Холмса  украшать  стену вензелем королевы говорится в
рассказе А. Конан-Дойла "Обряд дома Месгрейвов".

   
  • . Не надо пугаться, объяснял некогда  в  "Буре"  бедняга
Калибан,  остров  полон  звуков,  шелеста,  шепота и пенья; они
приятны и нет от них вреда.  -  во  2  сцене  III  акта  "Бури"
Калибан   говорит,   обращаясь   к  своему  "новому  господину"
пьянице-дворецкому Стефано:

                   Ты не пугайся: остров полон звуков -
                   И шелеста, и шепота, и пенья;
                   Они приятны, нет от них вреда.

   
  • . "Фрегат его величества  'Пинафор'",  сцена  побега,  -
сказала  Джуди,  чьи  музыкальные  вкусы находились примерно на
этом уровне. Их отец очень любил Гилберта и  Салливена.  -  сэр
Уильям  Гильберт  (1836-1911), английский писатель, приобретший
известность главным образом своими либретто для оперетт  Артура
Салливена  (18421900). В "Хозяине" упоминаются три их оперетты:
"Фрегат его величества 'Пинафор'", "Пираты Пензанса" (глава 29)
и "Иоланта" (глава 35), которая также цитируется в главах 33  и
35.

   
  • . Рубикон - речка Рубикон отделяла цезальпийскую Галлию,
римскую  провинцию,  отданную  под управление Юлия Цезаря. В 49
году до  н.э.  он  со  своими  войсками  перешел  Рубикон,  что
означало  начало войны с Сенатом и Помпеем. С тех пор выражение
"перейти Рубикон" означает  "сделать  решительный,  необратимый
шаг".

       глава 16

   
  • .  Доктор  Моро  -  персонаж  романа  Г.  Уэллса "Остров
доктора Моро".

   
  • .  "Железный  Пират"  -  опубликованный  в   1893   году
приключенческий роман сэра Макса Пэмбертона.

   
  • .  "Она"  -  опубликованный  в  1887  году  роман  Генри
Хаггарда (1856-1925),  одним  из  главных  персонажей  которого
является   "Она",   загадочная  и  бессмертная  белая  женщина,
правящая страной в дебрях Африки.

   
  • . "Остров Сокровищ" - опубликованный в 1883  году  роман
Роберта Льюса Стивенсона (1850-1894).

   
  • . Капитан Немо - герой романа Жюля Верна (1828-1905) "20
000 лье под водой" (1869-1870).

   
  • .   Генри   Рассел   Уоллес   (1823-1913)  -  английский
естествоиспытатель, создавший одновременно с Чарльзом  Дарвином
теорию  естественного отбора, но, впрочем, признавший приоритет
Дарвина.

   
  • . Мэри  Шелли  (1757-1851)  -  английская  писательница,
автор    классического   романа   ужасов   "Франкенштейн,   или
современный Прометей"  (1818),  герой  которого,  Франкенштейн,
создает  из вырытых на кладбище трупов лишенного души монстра и
наделяет его жизнью с  помощью  гальванического  электричества.
Чудище  ищет  людского  сочувствия  и, не найдя его, подвергает
своего создателя страшной смерти.

   
  • .  сражение  при  Ватерлоо   -   сражение,   в   котором
англоголландские и прусские войска разгромили в 1815 году армию
Наполеона, заставив его вторично отречься от престола.

   
  • .   Когда   была   Французская   революция?   -  Великая
французская революция "была" в 1789 году.

   
  • . coup d'иtat - государственный переворот (фр.).

   
  • . "Non Omnis Moriar" - "Нет, весь я не умру", изначально
это строка из оды Горация,  более  всего  известная  у  нас  по
вольному  переводу  А.С.  Пушкина "Я памятник себе воздвиг...",
откуда и взят перевод.

   
  • . Шпенглер  -  Освальд  Шпенглер  (1880-1936),  немецкий
философ, культуролог и историк.

   
  • .  Успенский  -  по-видимому,  Федор  Иванович Успенский
(18451928),  русский  историк  и  археолог,  директор  Русского
археологического института в Константинополе (1894-1914), автор
труда "История Византийской империи".

       глава 17

   
  • .  Ла Гулю - французская ансоньетка, персонаж нескольких
картин и афиш Анри де Тулуз-Лотрека (1864-1901).

   
  •  Эдуард VII (1841-1910) - король Великобритании  с  1901
г.

   
  • .   "Марсельеза"   -  французская  революционная  песня,
ставшая затем гимном Франции. Сочинена Руже  де  Лилем  в  1792
году.

   
  • .  Старый  Парр  - Томас Парр, переживший, как говорили,
десятерых королей и доживший-таки до того, что в  возрасте  105
лет  был  осужден  за  "невоздержанность",  а  впрочем  все  же
женившийся второй раз, когда ему было 122 года.  Родился  он  в
1483  году,  а умер в 1635, когда его привезли в виде диковинки
ко двору Карла I, где его и сгубила перемена  в  образе  жизни.
Похоронен в Вестминстерском аббатстве.

   
  • .  Генри  Дженкинс  (ум.1670)  - английский простолюдин,
рыбак и батрак, затем нищий, уверявший, что он родился  в  1501
году  и  уверивший в этом многих, так что даже на его могильном
памятнике выбита именно эта дата.

   
  • . графиня Десмондская - Екатерина, графиня  Десмондская,
прожившая, как уверяют, 140 лет.

   
  • .  английская  соль  -  она  же  "горькая соль", сульфат
магния, используемый в качестве слабительного.

   
  • . президент Эйзенхауэр - см. соответствующее  примечание
к 10 главе "Отдохновения миссис Мэшем".

   
  • . сэр Антони Иден - Антони Иден, лорд Эйвон (1897-1977),
английский государственный деятель, в 1955-1957 премьер-министр
Великобритании.

   
  • .  мистер  Хрущев - Никита Сергеевич Хрущев (1894-1971),
советский партийно-государственный деятель, стоявший  во  главе
СССР с 1953 по 1964 год.

       глава 18

   
  • .  острова  Мидуэй  - два острова, расположенных рядом с
Гавайскими островами.

       глава 19

   
  • . ex tempore - здесь "экспромт" (лат.).

       глава 20

   
  • . Шутька ... подумала: "Лишь это вспомните, узнав, что я
убита:  стал  некий  уголок,  средь  моря,  на  чужбине,  навек
селедкою"  - в своем настоящем виде эти строки из стихотворения
Руперта Брука (1887-1915) "Солдат" выглядят так:

                  Лишь это вспомните, узнав, что я убит:
                  стал некий уголок, средь поля, на чужбине,
                  навеки Англией.

   (Перевод В.В.Набокова).

   
  • . "Верните нам наши одиннадцать  дней"  -  григорианский
календарь был принят протестантской Англией (и Шотландией) лишь
в  1751  году и вступил в силу, начиная с 1752-го. При этом для
корректировки   сроков    равноденствия    пришлось    опустить
одиннадцать  дней, так что за 2 сентября 1752 последовало сразу
14 сентября. Множество людей решило, что у них обманом оттягали
одиннадцать дней, равно как и плату за эти дни, откуда и возник
упоминаемый Уайтом популярный лозунг.

       глава 21

   
  • . мы, люди, читать по  лицам  мысли  не  умеем  -  слова
Дункана  из  4  сцены  I  акта  трагедии  В.  Шекспира "Макбет"
(перевод Ю. Корнеева),

       глава 22

   
  • . "После меня хоть потоп"  -  присловье  мадам  Помпадур
(17211764), любовницы французского короля Людовика XV.

   
  • .  "Красен  закат,  пастух  будет рад" - на самом деле в
старинном  английском  стишке,  содержащем  касающиеся   погоды
приметы, речь идет не о закате, а о радуге.

   
  • .  День  Д - день высадкидесанта союзников в Нормандии 6
июня 1944 года. Сама высадка носила кодовое  название  Операция
"Оверлорд".

   
  • .  Кассандра  -  псевдоним  английского  журналиста сэра
Вильяма   Нэйли   Коннора   (1909-1967),    использующий    имя
прорицательницы,  дочери  троянского царя Приама, предсказаниям
которой, впрочем, никто не верил.

       глава 23

   
  • . Буффало Билл  -  буквально  "Бизоний  Билл",  прозвище
Вильяма   Фредерика  Коди  (1847-1917),  заработанное  им  в  в
1876-1878 годах, когда  он  взялся  снабжать  мясом  строителей
железной  дороги  "Канзас-Пасифик"  и  за  восемнадцать месяцев
истребил 4280 бизонов. До этого  он  успел  повоевать  в  войне
Севера  с  Югом  и  в войнах с индейцами, единолично убив вождя
одного из племен. В 1883 году он  организовал  шоу,  в  котором
участвовали  дикие  животные,  индейцы  и ковбои и которое он в
1887 году привез в Европу.

       глава 24

   
  • . Tu quoque - И ты тоже (лат.). Часть латинской фразы Et
фх quoque, Brute? (И ты  тоже,  Брут?),  с  которой  смертельно
раненный  Цезарь  обращается к своему любимцу Марку Юнию Бруту,
оказавшемуся среди его убийц. Впервые это выражение (  в  форме
"Et фх, Brute") появилось в трагедии В. Шекспира "Юлий Цезарь".

   
  • .  Крымская война - тянувшаяся с 1853 по 1856 год война,
которая поначалу  развязалась  между  Россией  и  Турцией  и  в
которую  затем  вовлеклись  (на стороне Турции) Великобритания,
Франция и Сардинское королевство.

   
  • . Святая Роза из Лимы  -  Святая  патронесса  Америки  и
Филиппин,  первая  из  канонизированных уроженцев Нового Света,
родившаяся в Перу дочь конкистадора Роза Флорес (1586-1617).

   
  •  boeuf а la mode - говядина по последней моде (фр.).

   
  • . Рамзес - это имя  носили  многие  египетские  фараоны.
Здесь  имеетс  в  виду  либо  Рамзес  II  (1317-1251  до н.э.),
построивший  в  Египте   множество   храмов,   украшенных   его
изображениями   ("лучшие   статуи"   Рамзеса  II  хранятся,  по
свидетельству "Энциклопедического словаря" Брокгауза и Эфрона в
туринском и берлинском музеях); либо Рамзес III  (1198-1167  до
н.э.), саркофаги которого хранятся в Лувре и Кембридже.

   
  • .   Ганди   -   Мохандас  Карамчанд  Ганди  (1869-1948),
руководитель и идеолог национально-освободительного движения  в
Индии, убежденный противник всякого насилия.

       глава 26

   
  •   "CEAD  MILE  FAILTE"  - правильно "CEAD MILLE FAILTE",
т.е. "с тысячью наилучших пожеланий" (фр.).

       глава 27

   
  • . Арцыбашев - Борис Арцыбашев (1899-1984),  американский
художник-иллюстратор  и  писатель,  сын  известного  в  прошлом
русского писателя Михаила Арцыбашева.

   
  • . Бэкон - Роджер Бэкон (1214?-1392), английский  философ
и естествоиспытатель, монах-францисканец.

   
  • . ad lib - от латинского ad libitum - сколько угодно, по
усмотрению.

       глава 28

   
  • .  "тщится  вскочить  в седло, но пролетает мимо" - в не
очень точном переводе Ю. Корнеева эти слова Макбета из 7  сцены
I акта трагедии В. Шекспира "Макбет" выглядят так:

                 Решимость мне пришпорить нечем: тщится
                 Вскочить в седло напрасно честолюбье
                 И набок валится.

   
  • .  герцог Энгиенский - принц королевского дома Бурбонов,
Луис  Антуан  Анри  де   Бурбон-Конде   д'Энгиен   (1772-1804).
Эмигрировав  из  Франции  сразу  после начала революции, в 1789
году, он служил в  контрреволюционной  армии,  составленной  из
аристократов,  а  после  ее  роспуска в 1801 году обосновался в
Германии, на границе с  Францией.  Наполеон,  которому  надоели
роялистские   заговоры,  решил  "показать  на  нем  пример",  и
основываясь на одних лишь слухах об участии герцога в одном  из
таких   заговоров,   отправил   вооруженный   отряд,   который,
переправившись  через  Рейн,   арестовал   герцога   на   чужой
территории.  Герцога  привезли  в Париж и после чисто условного
суда расстреляли 24 марта 1804 года во рву  Венсенского  замка.
Казнь эта наделала много шума в Европе.

   
  • .  охота  на  ведьм  в  Салеме - в расположенном в штате
Массачусетс (США) городе Салеме в 1692  году  было  в  качестве
колдуний  казнено  по  обвинениям  и доносам нескольких местных
девочек, страдавших истерическими припадками, а также  двадцать
женщин.

   
  • .  Давид  и  Голиаф  -  в ветхозаветной 1-й книге Царств
рассказывается  (глава  17)  о  том,  как  юноша-пастух   Давид
пущенным   из   пращи  камнем  убил  филистимлянского  великана
Голиафа.

       глава 29

   
  • . Прометей - в греческой мифологии  сын  титана  Иапета,
двоюродный  брат  Зевса,  равный  ему мудростью; создатель рода
людского, которому он подарил похищенный им у богов  огонь.  За
это  Зевс  приковал  Прометея к скале на Кавказе и послал орла,
который ежедневно  выклевывал  Прометею  печень,  ежедневно  же
выраставшую заново. Впрочем, в конце концов Зевс, нуждавшийся в
знании  будущего,  которым  был наделен Прометей, послал своего
сына Геракла освободить его.

       глава 30

   
  • . Гандер - город  и  аэропорт  на  острове  Ньюфаундленд
(Канада).

   
  • .  Фареры - Фарерскиеострова, расположенные в Норвежском
море  примерно  на  полпути  между  Британскими   островами   и
Исландией.

   
  • .  Гайд-парк - известнейший из парков Лондона, в котором
часто  проводятся  политические  митинги  и   демонстрации.   В
находящемся  там "Уголке ораторов" по воскресеньям и субботам с
импровизированных  трибун  выступают  самодеятельные   ораторы,
произносящие речи на волнующие их темы.

   
  • . Нарвик - портовый город на севере Норвегии.

   
  • . Корк - портовый город на юге Ирландии.

       глава 31

   
  • .   сенатор   Маккарти   -   Джозеф   Реймонд   Маккарти
(1908-1957), американский политический деятель, возглавивший  с
1953  года сенатскую комиссию по расследованию антиамериканской
деятельности.

   
  • . Вордсворт с его облаками славы - имеются в виду строки
из "Оды"  английского  поэта  Вильяма  Вордсворта  (1770-1850),
имеющей     подзаголовок    "О    бессмертии,    подтверждаемом
воспоминаниями раннего детства".

       глава 32

   
  • . президент Вильсон - Томас Вудро  Вильсон  (1856-1924),
президент    США   от   Демократической   партии   (1913-1921),
обеспечивший  вступление  США  в   Первую   мировую   войну   и
выступивший   в  1918  году  с  программой  мира  "Четырнадцать
пунктов", не поддержанной мировым сообществом.

   
  • .   Дрейк   -   сэрФрэнсисДрейк(1540-1596),   английский
мореплаватель,   адмирал,   организатор  и  участник  пиратских
экспедиций, вторым  после  Магеллана  совершивший  кругосветное
плавание, руководитель разгрома "Непобедимой Армады".

   
  • .  брандер  -  судно,  обыкновенно  старое,  нагруженное
горючими и взрывчатыми веществами, которое поджигали и  пускали
по  ветру  (большей  частью  ночью  или  во  время  тумана)  на
вражеские суда, как правило, стоящие на якоре. Удачных  случаев
использования брандеров в истории морских сражений крайне мало.
Среди  них  стоит,  пожалуй,  отметить  Чесменский  бой (2 июня
1770), когда брандер под командой лейтенанта Ильина сцепился  с
турецким  кораблем, был подожжен и спалил 15 турецких кораблей,
6 фрегатов и до 50 мелких судов.

   
  • . "Альманах Уитакера" - ежегодно издаваемый с 1868  года
справочник  статистической  информации,  содержащий  сведения о
зарубежных странах.Назван по  имени  первого  издателя  Джозефа
Уитакера.

   
  • .   Нельсон   -   см.  о  нем  примечания  к  главам  16
("Нельсонова колонна") и 17  ("Нельсон")  "Отдохновения  миссис
Мэшем".

   
  • .   Мальтус   -  имеется  в  виду  открытие  английского
экономиста  Томаса  Роберта  Мальтуса   (1776-1834),   согласно
которому   народонаселение   имеет   тенденцию   возрастать   в
геометрической  прогрессии,  а  средства  существования   -   в
арифметической.

       глава 33

   
  • .  "Правь,Британия"-см.  соответствующее примечание к 26
главе "Отдохновения миссис Мэшем".

   
  • . Даунинг-стрит, 10 - в  этом  доме  вЛондоне  находится
резиденция действующего премьер-министра Великобритании.

   
  • . сосуд Пандоры - в греческой мифологии Пандора - первая
женщина,  созданная  Гефестом  и  Афродитой,  по приказу Зевса,
разгневанного тем, что Прометей похитил  огонь  и  передал  его
людям.  По замыслу Зевсаона должна была принести людям соблазны
и несчастья. Боги подарили ей сосуд, в котором  были  заключены
все  людские пороки и несчастья. Пандора из любопытства открыла
сосуд, отчего по земле распространились болезни и  бедствия,  и
успела  закрыть  его,  лишь  когда  на дне сосуда осталась одна
надежда.

   
  • . изольется на крепкую скалу потоками  горящей  смолы  -
соединение  двух  цитат  из  "Бури":  дочь  волшебника Просперо
Миранда говорит, описывая вызванную им бурю:

                   Казалось, что горящая смола
                   Потоками струится с небосвода;
                   Но волны, достигавшие небес,
                   Сбивали пламя.
                                                 (Акт I,  сцена
2)

   и сам Просперо, вспоминая об этой буре, рассказывает о себе:

                                             затмил я солнце,
                   Мятежный ветер подчинил себе,
                   В лазурь небес взметнул зеленый вал
                   И разбудил грохочущие громы.
                   Стрелой Юпитера я расщепил
                   Его же гордый дуб, обрушил скалы
                                         (Акт V, сцена 1)

   Отсюда  же  в  Уайтовском  описании  бури  взяты "грохочущие
громы" и "мятежные ветры".

   
  • . Он был восставшим Ариэлем из "Бури", ищущим  страшного
Просперо,   чтобы   защитить  Калибана  -  персонажи  "Бури"  -
волшебник Просперо и находящиеся у него в услужении дух воздуха
Ариэль и уродливый, злобный дикарь Калибан. Ариэль, впрочем, не
восставал против Просперо, дабы защитить Калибана.

   
  •  "Уэбли" - название крупнейшей на  рубеже  веков  фирмы,
производившей огнестрельное оружие.

       глава 34

   
  • . на дне морском - аллюзия на песенку, которую невидимый
Ариэль  поет,  обращаясь к спасшемуся во время бури сыну короля
Неаполитанского  Фердинанду  (Сам  король,  плыл  на  одном   с
Фердинандом корабле):

                   Отец твой спит на дне морском,
                   Он тиною затянут,
                   И станет плоть его песком,
                   Кораллом кости станут.
                                                  (Акт I, сцена
2)

   
  • .  Отрекся  я  от  волшебства  - начальныестроки Эпилога
"Бури",  относительно   которого   авторская   ремарка   гласит
"произносится  актером,  играющим  Просперо"  и который не грех
привести полностью, поскольку весь Эпилог важен  для  понимания
отношения Уайта к Хозяину:

                   Отрекся я от волшебства.
                   Как все земные существа,
                   Своим я предоставлен силам.
                   На этом острове унылом
                   Меня оставить и проклясть
                   Иль взять в Неаполь - ваша власть.
                   Но, возвратив свои владенья,
                   И дав обидчикам прощенье,
                   И я не вправе ли сейчас
                   Ждать милосердия от вас?
                   Итак, я полон упованья,
                   Что добрые рукоплесканья
                   Моей ладьи ускорят бег.
                   Я слабый, грешный человек,
                   Не служат духи мне, как прежде.
                   И я взываю к вам в надежде,
                   Что вы услышите мольбу,
                   Решая здесь мою судьбу.
                   Мольба, душевное смиренье
                   Рождают в душах снисхожденье.
                   Все грешны, все прощенья ждут.
                   Да будет милостив ваш суд.

   
  • . Бан-бан! Калибан - песенка пьяного Калибана из 2 сцены
ЙЙ акта "Бури":

                   Прощай, хозяин мой, прощай!
                   Не стану я ему в угоду
                   Весь день таскать дрова и воду,
                   И рыбу загонять в запруду,
                   И стол скоблить, и мыть посуду.

                   Прочь рабство, прочь обман!
                   Бан-Бан! Ка... Калибан,
                   Ты больше не один:
                   Вот новый господин!
                   Твой добрый господин!

   
  • .  Целую бочку. Мой винный погреб на берегу, под скалой.
Там спрятано мое винцо - пьяница Стефано говорит во 2 сцене  II
акта  "Бури": "Говорят тебе - целая бочка. Мой винный погреб на
берегу, под скалой. Там спрятано мое винцо."

   
  • . Чарующая музыка-эта репликаГонзало ("Marvellous  sweet
нхуйг")  из  3  сцены  III акта "Бури", переведена Мих. Донским
словами "Волшебная гармония". Мы заменили ее на его же  перевод
слов Фердинанда из акта IV сцены 1 "Чарующая музыка", которым у
Шекспира,   как   это   ни   удивительно,  соответствуют  слова
"Harmonious гибтнйозмщ".

   
  • . "Свободны мысли наши" - во 2  сцене  III  акта  "Бури"
пьяный Стефан напевает:

                   Чихать на все, плевать на все!
                   Плевать на все, чихать на все!
                   Свободны мысли наши!

   
  • .  "Коли  ты  помрешь,  с тебя ничего не взыщут" - слова
Стефано из 2 сцены III акта "Бури".

   
  • . Мой  милый  сын,  ты  выглядишь  смущенным  -  монолог
Просперо из 1 сцены IV акта "Бури".

       глава 35

   
  • .  Хогарт  -  см.  соответствующее  примечание к 7 главе
"Отдохновения миссис Мэшем".

   
  • . герцогиня Лоутеанская - в Англии существовали графы  и
маркизы Лоутеанские, но не герцоги.

   
  • .  Кромвель  - см. соответствующее примечание к 18 главе
"Отдохновения миссис Мэшем".

   
  • . "время и случай для всех людей" -  подразумевается  11
стих   из   9   главы   библейской   "Книги   Екклесиаста,  или
Проповедника": "И обратился я, и  видел  под  солнцем,  что  не
проворным  достается  успешный  бег,  не  храбрым  - победа, не
мудрым - хлеб, и не у разумных - богатство,  и  не  искусным  -
благорасположение, но время и случай для всех их".

   
  • .  Герцог  Ланкастерский  -  английский  род Ланкастеров
ведет свое начало от Эдмунда,  графаЛанкстерского  (ум.  1296),
сына короля Генриха IIIПлантагенета, внук которого, Генрих, был
в  1351  годувозведен  Эдуардом  III  в  герцоги.  К этому роду
принадлежаланглийский  король  Генрих  IV  (1366?-1413).  После
того,   каквнук  его  Генрих  VI  (1421-1471),  низложенный  во
времявойны Алой и  Белой  розы,  погиб  в  Тауэре,  а  его  сын
Эдуардпал    в    битве    при    Тьюксбери   (1471),   мужская
линияЛанкастеров угасла.

   
  • .  Аристотель  (384-322  до  н.э.)   -   древнегреческий
философ, обсуждавший в своей книге"Поэтика" сущность трагедии и
трагического.

   
  • .  Эзоп  -  древнегреческий баснописец (VI век до н.э.),
которому приписывались сюжеты  почти  всех  известных  в  эпоху
античности  басен.  В  одной  из  таких  басен описана лягушка,
возжелавшая походить на вола и для приобретения такого сходства
раздувавшаяся до тех пор, пока не лопнула.

    Популярность: 1, Last-modified: Mon, 24 Nov 1997 21:04:55 GmT