---------------------------------------------------------------
Перевод В. Кислова
Оригинал этого текста расположен в библиотеке Олега Аристова
http://www.chat.ru/~ellib/
---------------------------------------------------------------
Главный врач сумасшедшего дома проследил взглядом за
выходящим из его кабинета Андре. Тот вышагивал, крепко прижав
локти к туловищу и запрокинув голову под прямым углом назад.
"Окончательно вылечился", -- подумал главврач.
А ведь три месяца назад, при госпитализации, этот тихий
пациент мог передвигаться, только раздвинув руки в стороны и
уставясь на свой пупок. При этом он гудел, как целая
эскадрилья.
"Занятный случай", -- добавил про себя главврач. Он вынул
пачку сигарет, воткнул одну из них себе в ухо и, мусоля во рту
спичку, начал прыгать с ноги на ногу. Затем встал на
четвереньки и побежал к своему столу.
Андре прошел метров двести; почувствовав усталость от
неудобной позы, он раздвинул руки в стороны, наклонил голову,
надул щеки и тронулся с места. Бзззззз...
Почва дрожала у него под ногами, придорожные деревья
виляли хвостами. Крохотные приветливые домики с нахлобученными
шапками дефлорированных виноградных лоз рассматривали бородатую
физиономию пролетавшего мимо Андре, но никаких явно
напрашивающихся выводов из этого не делали.
Завидев подьезжающий трамвай, Андре резанул -- аж. до
крови -- по финишной прямой; последовавший затем вопль заглушил
звук удара лобных костей спринтера о передок трамвая.
Как он и ожидал, его отвели в ближайшую аптеку и налили
лечебной, на спирту, хотя был вторник. Он оставил мелочь на чай
и отправился восвояси.
Из окна своей комнаты на пятом этаже он снова видел крышу
более низкого дома напротив. От не закрывавшихся слишком долго
оконных ставень стена была отмечена горизонтальными полосами,
совершенно недоступными взору, поскольку ставни оставались
всегда открытыми. На третьем этаже какая-то девушка раздевалась
перед зеркалом на дверце шкафа, и виднелся кусочек кровати из
холодного палисандра, покрытый американским пуховым покрывалом
ярко-желтого цвета, на котором выделялись две нетерпеливо
подергивающиеся ноги.
Подумать, так девушка вряд ли была девушкой; о том же
говорила и табличка на дверях: "Гостиница Спортивная, комнаты
на час, на полчаса и на раз". Но сама гостиница выглядела
прилично: фасад с красивой мозаикой на первом этаже, на всех
окнах шторы; разве что на середине крыши выбилась одна
черепица. Остальные, светло-красные, выложенные взамен старых
после последней бомбежки, выделялись на коричневом фоне и
складывались в профиль беременной Марии Стюарт за подписью
мастера -- Густав Лоран, черепичник, улица Гамбетта. Соседний
дом еще не успели заново отстроить: брезент по-прежнему
закрывал огромную пробоину в его правом крыле, а у подножия
стены громоздились железные обломки и кучи мусора, заселенные
мокрицами и преядовитыми гремучими змеями, чьи трещотки не
замолкали допоздна, как бы призывая на черную мессу.
Последняя бомбежка имела и другие последствия -- в
частности, отправку Андре и сумасшедший дом. Андре пережил уже
вторую бомбежку, и в результате его мозг, привычный к обильным
возлияниям евангелия Святого Дзано, завертелся преимущественно
в вертикальной плоскости, деля таким образом тело на две почти
равные части. Мозг, вращаясь по часовой стрелке, устремлял
черепную коробку вперед и для сохранения равновесия руки
приходилось раздвигать в стороны. Андре дополнял эту
оригинальную позу легко темперированным "бззз" и оказывался в
отрыве от нормативных окружающих по меньшей мере на одну-две
головы.
Благодаря заботам главврача вышеуказанные последствия
постепенно рассеялись; жест же Андре, вернувшегося, едва
ускользнув от присмотра радушного врачевателя душ, к старой
позе, объяснялся вполне понятным стремлением к свободе, а также
неким артистизмом изобретателя.
Этажом ниже часы адвоката пробили пять раз. Удары
молоточка по бронзе отдавались в сердце Андре, словно бой
производился в его комнате. Церквей в округе не было. Только
часы адвоката связывали Андре с внешним миром.
Лакированный дуб. Круглый гладкий циферблат из матового
металла. Цифры, нанесенные на красную медь. Ниже, сквозь
стеклянную поверхность просматривался короткий цилиндрический
маятник и диск, скользящий по другому стержню изогнутой формы,
с поперечной перекладиной на конце закругляющейся в анкер -- то
бишь часовой якорь. Подобно электрическим часам, эти никогда не
останавливались, и якорь оставался для всех невидимым. Но в
день бомбежки Андре заметил его через открытую дверь
адвокатской квартиры. Стрелки показывали шесть часов --
половину вечности, и именно в этот момент в дом попала бомба.
Нежданная гостья застала Андре врасплох; его опасно притянуло к
двери, и он почувствовал на лице холодное дыхание чумы. Андре
сиганул вниз; лестничный полет оборвался уже в подвале, а на
латунной кайме одиннадцати ступеней не осталось ни одного
заусенца -- как языком слизало.
Завладев часами и остановив их ход, Андре мог бы забросить
якорь в реку времени.
Постоянно поднимаясь, температура упиралась в низкий
потолок и, обретя в нем точку опоры, давила вниз. Пригодному
для дыхания воздуху оставалась лишь узкая полоска на уровне
щели под дверью. Лежа на полу перед кроватью, Андре ловил ртом
еле просачивающийся через щель воздух, который был не намного
прохладнее комнатного. Едва ощутимое перемещение воздушной
массы загоняло барашков из пыли в пазы зашарканного паркета.
Кран, скрючившись над раковиной, вяло цедил тоненькую ниточку
воды на бутылку со спиртом, дабы тот внезапно не воспламенился.
Это была уже вторая бутылка; содержимое первой бурлило в пустом
желудке Андре, выталкивая через поры его кожи крохотные струйки
серого пара.
Прильнув ухом к полу, Андре отчетливо различал регулярный
ход маятника; следуя за его траекторией, в точку зенита
переместился и Андре. Прочным лезвием складного ножа он
старался прорезать наблюдательное отверстие между сросшимися
паркетными елочками. Желтые деревянные прожилки, оказавшиеся
противником серьезным, сопротивлялись напору стального лезвия,
тогда как промежутки, затертые щеткой, поддавались довольно
легко. Сначала Андре перерезал волокна поперек, затем всаживал
лезвие вдоль и откалывал, налегая всем телом, щепки длиной в
спичку.
В ослепительном проеме открытого окна, где-то очень
высоко, жужжал самолет -- словно сверкающая точка, которая при
мигрени мелькает перед прищуренными глазами и даже не
собирается останавливаться. Бомбы не падали. Батареи ПВО,
расположенные совсем близко, за мостом, на жужжание не
отвечали.
Он снова взялся за нож.
Вот если бы опять началась бомбежка и адвокат оставил бы
дверь открытой...
Адвокат засучил рукава, энергично почесал грудь в вырезе
мантии -- скрип скребка по крупу кобылицы, -- повесил свою
шапочку на отполированную шишечку балюстрады и начал защитную
речь.
-- Господа присяжные заседатели, -- произнес он, --
оставим в стороне причину убийства, обстоятельства, при которых
оно было совершено, а также само убийство. Что в этом случае вы
вменяете в вину моему подзащитному?
Присяжные заседатели, ошарашенные новой для них
постановкой вопроса, продолжали молчать. Судья спал, а прокурор
уже давно продался немцам.
-- Поставим вопрос иначе, -- продолжал адвокат, радуясь
первому успеху. -- Если не учитывать скорбь родственников
пострадавшего -- скорбь, вне всякого сомнения, обоснованную и
достойную с моей стороны искреннего преклонения, если
абстрагироваться от необходимости, перед которой оказался -- в
состоянии законной самообороны, -- добавлю я с вашего
позволения, мой подзащитный, убив двух отправленных для его
задержания полицейских, в конце концов, если не принимать во
внимание ничего, то что остается?
-- Ничего, -- был вынужден признать один из заседателей,
учитель по профессии.
-- Таким образом, если мы примем во внимание, что с самого
раннего детства мой подзащитный общался исключительно с
бандитами и убийцами, что на протяжении всей жизни развратное
поведение являлось для него нормой, что он последовал дурному
примеру и нашел подобное существование для себя настолько
естественным и приемлемым, что сам стал развратником, бандитом
и убийцей, -- то что мы можем из этого вывести?
Присяжные чувствовали себя совершенно потерянными в потоке
этого красноречия, а бородатый старик из крайне правых
зачарованно наблюдал, как разлетаются брызги адвокатской слюны.
Ни с того ни с сего учитель, посчитав своим долгом ответить,
выкрикнул: "Ничего!" -- и тут же густо покраснел.
-- А вот и нет, господин присяжный заседатель! -- возразил
адвокат с такой силой, что оконное стекло лопнуло, а осколки
посыпались на публику. (Подбил их к этому он еще утром.) Мы из
этого сделаем вывод, что, если бы мой подзащитный находился в
благонравной среде, у него бы формировались лишь благонравные
привычки. "Asinus asinum fricat"1 -- гласит пословица, но
недоговаривает, что обратное может быть тоже верным.
Учитель задумался, силясь понять, что может быть обратным
ослу, но это усилие его так утомило, что он весь обмяк и, не
покидая своего присяжного места, скончался.
-- Однако, -- в заключение сказал адвокат, -- то, что я
вам только что рассказал, было неправдой. Мой подзащитный
принадлежит к весьма почтенной семье, он получил блестящее
образование; свою жертву он убил, чтобы украсть сигареты, убил
умышленно и полностью отдавая себе отчет в содеянном.
-- Ну и правильно! -- вскричали присяжные в один голос и
после краткого совещания душегуб был приговорен к смертной
казни.
Адвокат вышел из Дворца Правосудия. Домой он ездил на
велосипеде; вот и сейчас он аккуратно опустил свой зад на
сиденье, дабы ветер, раздувая полы его широкой мантии от Пике,
открывал всем встречным его волосатые ляжки, как того требовала
мода. Под мантией он носил широкие подштанники из красной
материи и носки на резинках.
Не доезжая до своего дома, он остановился как вкопанный
перед витриной антиквара. Голландские часы предлагали
очарованному взору необыкновенное зрелище: многослойный
циферблат, на котором фазы луны отмечались чередой постепенно
набухающих полумесяцев, из коих последний являлся, собственно
говоря, уже новой полной луной, обрамляемой золотой и черной
каемкой. А еще на резном фронтоне можно было прочесть день,
месяц, год и возраст часовщика.
Подзащитный, которого он только что подзащитил, в счет
оплаты отписал ему по дарственной все свое состояние. Осознавая
себя полноправным наследником, так как благодаря его усилиям
преступник был приговорен к смертной казни, адвокат посчитал
уместным отпраздновать сей счастливый день покупкой новых
часов. Он решил не брать да с собой, поскольку при себе имел
наручные, и сказал, что пошлет за ними кого-нибудь потом.
Свет пробивался через маленькое квадратное отверстие в
полу и лениво растекался по потолку рядом с сидящим пауком.
Паук грыз углы светового пятна, постепенно придавая ему
форму циферблата, потом принялся за цифры, и Андре понял, что
этажом ниже говорили о них.
Он приложился ухом к отверстию, и свет вошел в Андре:
доносившиеся слова резонировали в голове, а яркие буквы
высвечивались на фоне расширенных зрачков.
Адвокат позвал на ужин приятеля.
-- Я продам эти часы, -- сообщил он приглашенному,
указывая на дверцу, скрывающую якорь; маятник испуганно замер и
снова замаячил.
-- Перестали ходить? -- спросил приятель.
-- Нет, они меня полностью устраивают. Но недавно я увидел
часы намного красивее этих, -- сказал адвокат, опорожняя
половину своего бокала, именно ту, что была наполнена вином. --
Пей же!
Он налил себе еще вина и выпил его залпом.
-- А те, какие они из себя? -- спросил приятель.
-- На тех есть фазы луны! -- произнес адвокат.
После этого Андре уже ничего не слышал, так как приятели о
часах больше не говорили.
Он поднялся. Чтобы не нарушить светомаскировку, он не
зажигал свет. Луч, пробивающийся из пола, снова уткнулся в
слегка скошенный потолок мансарды.
Полная и донельзя круглая луна -- радость бомбардировщиков
-- дополняла освещение: она мелко дрожала из-за усиливающейся
жары.
В раковине над бутылкой спирта продолжал ворковать кран.
Андре лежал на кровати, а часы вызванивали в его голове черт
знает что. Вокруг плескалось время, остановиться в нем Андре не
мог: у него до сих пор не было якоря.
Не было и ветра, не было и дождя; несмотря на все
ухищрения Андре, ежевечерняя жара все усиливалась и так сильно
давила на окна, что он видел, как стекла набухали, выгибались в
его сторону и лопались, подобно мыльным пузырям на треснутой
кромке стакана с водой. Пустые рамы еще долго открывались и
закрывались.
Каждый раз, когда разбивалось очередное стекло, отчетливее
становились слабые и отрывистые звуки снаружи: шаги патруля по
мостовой, истошные крики кошки на соседней крыше, сплошные
враки по репродуктору за задернутыми шторами. Высунувшись,
можно было различить в темноте два светлых пятна -- рубашка
консьержа и платье консьержки: супруги сидели перед входом на
двух старых деревянных стульях. Надолго высовываться не
следовало: окна снова захлопывались.
Журчание воды из крана стихло, потом возобновилось: кто-то
открывал кран на нижнем этаже. Железная сетка кровати слабо
поскрипывала в такт дыханию Андре.
Кровать принялась по-кошачьи царапать пол: ее ножки,
сгибаясь и разгибаясь одна за другой, стали регулярно
раскачивать весь каркас. Железные коготки вгрызались все глубже
и глубже; чтобы спасти паркет -- не то до завтра все будет
исковеркано! -- Андре встал с кровати и, поймав удобный момент
очередного взбрыкивания, подложил под каждую ножку по старому
ботинку. Лечь ему пришлось на пол. Кровать этим
воспользовалась, чтобы обойти все комнату и задрать лапу у
стены. Ходить в ботинках было легко и забавно.
Гость адвоката только что ушел, а сам хозяин, должно быть,
вышел из столовой, так как световое пятно на потолке больше не
появлялось.
Отовсюду доносился еле различимый сумбур радиоприемников,
а откуда-то пять позывных нот, которыми глушили Би-би-си; в
небе внезапно загудело. Пролетел какой-то самолет, летел он так
высоко, что даже не поймешь куда.
Минуты продолжали убегать от Андре -- без якоря не
догнать! Пот стекал по шее, и в паху становилось липко от одной
мысли, что часов скоро не будет.
Он услышал далекий вой минорной сирены в районе соседней
коммуны, а несколько секунд спустя и ответ -- жалобное
подвывание местной мэрии.
Батарея ПВО пока не реагировала, но прожекторы, направляя
в воздух неуверенные лучи, выписывали на небе огромные и
нервные туманные волны.
Полоски света отмечали тщательно зашторенные окна, дома
наполнялись глухим ропотом. Все сливалось в один гул: вопли
разбуженного ребенка, бесконечно спускающиеся по лестнице шаги
и легко узнаваемый по часто употребительным выражениям голос
консьержа, упавшего в погреб. Дверь адвоката так и не
открылась. Он наверняка спал как убитый после чрезмерного
количества вина, выпитого за ужином. Внезапно повсюду потух
свет.
Андре подполз к окну и лежа продолжал испуганно ждать
появления самолетов и разрыва бомбы, которая разбудит адвоката.
Он встал, отвернул кран, но вместо тихого журчания,
которое прекратилось уже давно, из крана вырвалось лишь хриплое
ворчание. Консьерж перекрыл воду в подвале. Тогда Андре выпил
спирт, который штопором вонзился в его пищевод, страшно
пробулькал в желудке и наконец усвоился злобной отрыжкой --
звуком спускаемой в ванне воды.
Человечество поручало ему обезвредить адвоката.
На ощупь, в темноте, он отобрал у кровати два ботинка, с
трудом всунул в них ноги -- с кроватью пришлось побороться:
железное колесико пропороло ему сантиметров десять на запястье.
Он вероломно вытащил снизу два винта, и побежденная кровать
рухнула на пол со скрежетом мертвого железа.
Грохот адвоката не разбудил. Надо было спускаться.
Он вышел на площадку, машинально захлопнул за собой дверь.
Ключи, должно быть, остались в пиджаке, на спинке стула. Он
убедился в этом уже потом, обшаривая карманы брюк. В карманах
не было ничего, кроме платка и ножа.
Стараясь не скрипнуть второй ступенькой, он начал
осторожно спускаться, прижимаясь к стене. Из черной дыры
лестничного пролета -- пучины, откуда в любой момент могло
появиться что-нибудь неведомое и ужасное, -- поднимался тяжелый
запах: вонь зверинца и сточных вод. Это у консьержа весь вечер
варилась дикая капуста.
Звонок в адвокатскую квартиру находился слева от двери на
высоте одного метра двадцати сантиметров от пола. Андре не стал
шарить по стене, а ткнул пальцем сразу и промахнулся.
Ощупывая дверной наличник, его рука наткнулась в конце
концов на гладкую латунную округлость. Он нажал на мягкий сосок
посередине. От этого прикосновения дрожь побежала по всему его
телу.
Электрический ток был отключен, но в проводах еще
оставалось немного напряжения; возможно, этого было достаточно,
чтобы разбудить адвоката. На всякий случай, для подстраховки,
Андре несколько раз сильно пнул ногой в дверь.
Плохо закрытая проспиртованным адвокатом дверь поддалась,
и Андре вступил в сумрак прихожей.
Он споткнулся, добрался до стены, прошел вдоль нее к
столовой. Около пятидесяти потоков лунных частиц крупного
калибра проникало в столовую через широко открытое окно, а
неподвижный якорь слабо мерцал под хрустальной пластиной.
Время наконец-то перестало течь, и Андре уже не слышал,
как из спальни выходил адвокат, поскольку мир, в котором тот
пребывал, постарел на одну минуту.
Силуэт адвоката еще маячил далеко-далеко в конце коридора;
Андре пришлось метнуть нож, чтобы сократить это расстояние, а
потом он смотрел, как время уносит дряблое тело с кровавой
раной на шее.
С отбоем воздушной тревоги ночь обрела хрупкий мир и
неуверенное согласие. В один миг загорелся свет, и якорь
перестал существовать.
Светало. Тень лестничного колодца начинала рассеиваться
перед окнами с маленькими разноцветными витражами в свинцовых
перегородках.
С каждым шагом боль в отекших ногах усиливалась. Его несло
на улицу. Хлопнула пробка мусорного бачка, пенистой струей
шампанского на Андре брызнули две белые кошки.
До моста было недалеко, гладкая поверхность парапета так и
просилась под ноги -- не чета этим проплешинам на асфальтовом
тротуаре.
И тут, за его спиной возникла фигура Майора, разозленного
тем, что его нет в рассказе. Он схватил Андре за шиворот:
вздернулись плечи, раскинулись в стороны руки, свесилась вперед
голова. Зависнув над парапетом Андре задергался и закричал:
"Отпустите меня!" Но только он один и знал, что его поднял
Майор, ибо тот сделался невидим, а для всех остальных Андре
просто исчез в потоке.
1 Осел трется об осла (лат.).
Популярность: 1, Last-modified: Tue, 02 Jun 1998 14:50:01 GmT