---------------------------------------------------------------
© Copyright Дмитрию Ефименко
Email: [email protected]
Date: 28 dec 98
---------------------------------------------------------------
Посвящается 80-летию комсомола
Вечерело. Прозрачный летний воздух наполнялся
различными звуками. Нет, это были уже не только звуки, создаваемые
нежной и еще неплохо сохранившейся природой прибрежной части
водохранилища. Успокаивающий плеск волн, смело набегающих почти
к самому фундаменту деревянного дома на берегу, перемежался с
легким шелестом листвы растущих здесь же деревьев, чья судьба еще
не была предрешена ударами топора жестоких отдыхающих. Я всегда,
кстати, представлял себе угар этих негодяев, решивших совместить
свое отпускное веселье с уничтожением еще существующих островков
царствования подмосковной растительности. Сначала они давят их
колесами своих грязных автомобилей, потом смывают эту грязь водой,
которую носят своими грошовыми пластмассовыми ведерками,
загребая ее с берега. Старательно разведя вокруг чавкающие под
ногами завалы говна, они пускают остатки несчастных кустарников на
растопку украденных ими где-то мангалов. Цель их ясна -- зажарить
вонючие кусочки мяса и сожрать их, запив изрядным количеством
водки и приправив дозой неуместного веселья, чтобы затем убраться
восвояси, оставив после себя истоптанную и закиданную бутылками и
консервными банками траву, источающую отвратительный запах
блевотины. И вот вдобавок к этим мрачным мыслям слух мой все четче
сосредотачивался на стрекотании далеких и неотвратимо
приближающихся мотоциклов с нагло восседающими на них
патлатыми байкерами в черных кожаных куртках. Их появление
сегодня могло означать только одно, впрочем, еще совсем недавно о
том же свидетельствовали далекие звуки хмельной свадьбы с ее
пистолетными выстрелами и необычными для данной местности
украинскими плясками. Стены этого дома слышали те звуки, и они
помнят тот эффект и те разрушения, которые принес с собой в наше
село памятный обряд бракосочетания. Вот и сейчас, уже слабо
сотрясаемые приближающимся смерчем грохочущих двигателей, они
отчетливо понимали, что предстоит сегодня вкусить. И ожидание этих
стен, так много повидавших на своем коротком веку, печальное
ожидание страшного действа, вот-вот грозившего ворваться в тихий и
уютный на вид домик, передавалось мне, растекалось внутри и
внезапно накрывало меня приятной согревающей волной комфорта.
Ибо я уже точно знал, что не только и не столько мчащиеся байкеры,
сколько все прочие обитатели этого дома с их беззаботными затеями и
искренним желанием усластить еще один знойный летний денек
пилюлей незначительного как маленькое приведение сумасбродства,
будут определять все дальнейшие события.
Я расположился на мягком диване, спинка и сиденье
которого указывали на страшную суть времени, безжалостно
уничтожающего все вокруг. Оглядевшись по сторонам, я не заметил
чего-либо нового, те же деревянные стены, цвет которых простирался
от песочного оттенка проолифленных сосновых досок то темно
кофейного тона покрывающей толстые брусья и отдельные планки
морилки. Стены были завешаны шелковыми флагами, а также
разноцветными картинками, изображающими своим цветастым
великолепием работы новейшего японского струйного принтера
различные моменты жизни хозяев этого строения. Закиданный
окурками и заплеванный пол, который когда-то по странной идее
архитекторов был покрыт линолеумом, теперь, прожженный во многих
местах, скорее выдавал первоначальный замысел использования
постройки. Вообще этот деревянный дом стоил его строителям многих
недель тяжелой работы, он возник благодаря интересной особенности
местных колонизаторов в малиновых пиджаках и в блестящих
иностранных автомобилях осваивать новые строительные площадки,
даже не обзаведясь поначалу какой-то охраной или хотя бы злыми
собаками. И длительными зимними вечерами, насквозь промокнув от
пота и тяжело дыша, здешние молодые архитекторы, утопая валенками
в глубоком и скрипящем на морозе снегу, тащили на санках с другого
берега по заснеженному льду тонны старательно украденных досок,
брусьев, фанеры и прочих строительных материалов. Столь же рьяно и
со знанием дела они выносили у кого-то груды кирпичей, рулоны
рубероида и линолеума, мотки электрического кабеля, оцинкованное
железо и массу прочих мелочей. На глазах потрясенных авторитетов,
едва замечавших легкие точечные потери в своей нарождающейся
строительной империи, все это под гул вгрызающихся в дерево
мощных пил и стук массивных топоров и молотков, постепенно
превращалось в элегантный дом на берегу водохранилища. Но злое
время сделало свое дело, юные архитекторы поселились в созданный
ими двухэтажный шедевр и "тусовка" стала основополагающим
принципом дальнейшего его существования. Вдобавок они окрестили
его забавным словом "САРАЙ", которое, будучи семантически явно в
одном ряду с именем пожилой и добропорядочной еврейской хозяйки,
строго следящей за домашним уютом и кругом своих знакомых, никак
не подходило к дому, где постоянно царили бардак и
вседозволенность.
Устав от однообразной картинки потолка, сколоченного из
узких тонких дощечек, называемых знатоками строительно-воровского
дела "вагонкой", я повернулся со спины на бок и почувствовал, как
легко ссыпается струйками песок с моих кроссовок на диван. Я
подумал, что, собственно, короток тот момент, который отделяет
первичную мысль от действия, вызванного ею. В этом философском
контексте как раз необходимо было совершить действие и, взглянув на
часы и убедившись, что время уже девять, я лениво приподнялся на
скрипучем диване и отпил еще один чудесный и прохладный глоток из
бутылки.
-- Какое загадочное число девять, -- подумал я внезапно, -- в
нем есть что-то таинственно располагающее. -- Девятка всегда
казалась мне цифрою, стоящей как бы в самом начале временных
координат и всякий старт очередного праздника был связан по моему
представлению именно с этой цифрой.
Дверь, обитая "вагонкой" и покрытая сверху темно-
коричневым составом под названием "Пенотекс", который, как
утверждали злые языки, был дорог и украден у одного из самых
главных и окончательно обросших золотыми цепями сельских
авторитетов, распахнулась, и в комнате стали появляться первые люди.
По сложившейся годами традиции я подавал им правую руку для
крепкого рукопожатия (как будто этот обряд вносил в наши дружеские
отношения что-то положительно новое). Левая моя рука была занята
бутылкой, из которой я продолжал медленно отпивать, это занятие
приносило, пожалуй, наибольшее наслаждение в данный момент, если
не считать прослушивание циничного диктора радио, продолжавшего
подсчитывать количество жертв борьбы за безопасность дорожного
движения. "Водитель "девятки", находясь в нетрезвом состоянии, не
справился с управлением и сбил нетрезвого пешехода, мочившегося в
неположенном месте", -- с радостью сообщило радио и внезапно
переключилось, ибо кто-то из вновь пришедших рванул к приемнику и
резким поворотом настраивающего колесика поспешил сменить
программу.
-- Забавное словосочетание "водитель девятки", -- подумал я.
Впрочем, мне ли спорить с тем, как часто совершенно неожиданно и
без всяких предварительных объяснений сбивает с ног "девятка". С
этой мыслью я допил последний сладостный глоток, отдающий
слабым привкусом мальтозного сиропа и поставил вторую пустую
бутылку на столик рядом с диваном. "Пиво сварено для вас!" --
торжествующе сообщила мне коричнево-золотая этикетка. И веселая
подпись некоего человека с фамилией Балтиков или Болтиков рядом с
этим утверждением доказывала мне всем своим размашисто
самодовольным видом, что уж на этот раз точно все будет отлично.
Выходя из комнаты, я оказался в предбаннике, отделявшим
ее от улицы и заметил играющих здесь в карты людей, видимо, их мало
волновало все происходящее, хотя ящик интенсивного оранжевого
цвета, уставленный внутри дюжиной наполненных бутылок,
пользовался у них неуемной популярностью. Я поздоровался со всеми,
и, приметив, как обворожительная девушка Ира расцветает в своей
неподдающейся расшифровке миловидной улыбке и скидывает
очередных двух битых королей с коленок, спустился с порога.
Атмосфера подступающего вечера и грандиозной подготовительной
работы царила вокруг. Пурпурные разводы заката на небе,
отражающиеся с едва заметным колебанием в зеркале воды, свет
зажигающихся вдали окон и фонарей, силуэт реставрируемой
старинной церкви, скованной переплетенными зарослями
строительных лесов, и темный отполированный "Мерседес" молодого
сельского священника, отъезжающий от нее -- это все было фоном,
согревающим и ласкающим взор фоном, на котором происходили все
прочие телодвижения. Вот виновник недавней свадьбы Валя подвез
небольшую ржавую тачку, нагруженную дровами для костра, на углях
которого ночью будет зажарен шашлык. Наше дружелюбное
приветствие, состоящее в обмене парой фраз о жизни вообще и о
супружеской жизни в частности, не внесло сколь либо серьезные
изменения в его планы, ведь Валя должен был еще принести ведро с
заранее замаринованными куриными ногами и привести свою
молодую жену Юлю. А она, по всей видимости, ела где-то
запрятанную заранее воблу, не отдавая себе полнейшего отчета в том,
что вопрос о наличии пива давно уже решен здесь. Вот кто-то из
мрачных небритых байкеров с засаленными космами волос, отставив
свой мотоцикл, увлекся работой с топором -- умело и без единого
промаха он расчленяет очередное сучковатое полено пополам, а в это
время уже кто-то, мне совсем неизвестный, протягивает ему
свеженаполненный стакан водки. Вот и Леня, мой давнишний
знакомый, я сразу узнал его по профилю немного отъевшегося и
загорелого главы одного из тайных латиноамериканских картелей, в
этом отчасти были повинны его постоянная невозмутимость, которую
он проявлял, выглядывая поверх приоткрытого в салоне своего
автомобиля окна, и небольшой хвостик волос ниже затылка,
собранных пучком. Собственно, для окончательной схожести ему не
хватало на руке крупного перстня с магическими символами древнего
племени ацтеков, но зато, и как часто это бывает вовремя, я увидел в
его руке два других неизменных символа, относящихся скорее к
настоящему времени.
-- Привет, Боб! -- тут Леня опознал меня по имени. -- Ну что,
выпьем по пивку?
Что можно ответить в данной ситуации, кроме легкого кивка
головой и непременной соглашательской улыбки на лице. Леня
аккуратно подставил один из символов узкой его частью к
аналогичной части второго символа, и быстрый рывок его руки,
сопровождаемый громким хлопком, схожим скорее с выстрелом
пробки "Шампанского", завершил всю комбинацию. В следующее
мгновение я получил очередную порцию пенящегося напитка, две
другие емкости из под которого были оставлены мною отдыхать на
столике в сарае. Кстати, что же происходит там внутри? Неспешно
расхаживая с Леней вокруг мангала, постепенно заполняемого
разрубленными поленьями, и потягивая пиво, я думал только об этом.
Причина моего любопытства была достаточно проста, ибо некоторое
время назад в сарай незаметно прокрался человек с прямоугольной
картонной коробкой в руках, и его заговорщицкий вид говорил о
многом. Вскоре стало понятно, что бутылка пива, демонстрируя
небывалую скорость процесса, уже опустела и, поставив ее на землю в
рядок подобных, я направился к входу.
Быстро войдя в вотчину молодых архитекторов, я заметил
живое движение рядом со столиком. Человек, стоявший у него, был,
несомненно, Гриша, развязный малый, удачно завершивший в этом
сезоне процесс получения первоначальных знаний и неспешно
пытающийся продолжить его в более требовательном молодежном
заведении за папины деньги. Лицо его на этот раз не несло легкого
оттенка вечной тупости, свойственного ему, наоборот, оно было
приветливо и, я сказал бы, даже дружественно располагало к себе. Я
давно решил для себя, что для подобных выражений лица очень удачно
подходит определение, придуманное руководителем корпорации по
производству известных компьютерных программ. Руководитель очень
гордился этим определением и, мне кажется, как всегда выгодно
использовал его в своих коммерческих целях. И теперь, взглянув на
Гришу, я сразу увидел у него на лице тот самый "легкий в
использовании дружественный интерфейс". Гриша что-то аппетитно
ел, подойдя поближе, я увидел, что в коробке, замеченной мною на
улице, находился всего лишь торт, по виду очень похожий на "птичье
молоко"
"Съешь тортик", -- сказал он ехидно, протягивая мне кусочек
с шоколадной корочкой. Я взял его с большой охотой, процесс
опустошения бутылок давно требовал хоть какой-то закуски. Вкус его
действительно был похож на вкус "птичьего молока", известного мне
еще со времен посещения в детстве магазина вместе с мамой, но он
показался мне странно горьковатым. Горечь эта, однако, была не то
что бы неуместна или исказила мое лицо в гримасе удивления, она
скорее притягивала к себе. Ехидная улыбка Гриши и его несколько
потусторонний взгляд, который как будто проникал сквозь меня,
сосредоточившись на бескрайней глубине окружающего нас космоса,
вносили некоторую тень сомнения в правильность моих действий, но,
сомневаясь, я, тем не менее, стремительно доел и второй кусок. В том
была обычная для меня геройская сущность естествоиспытателя. Тут я
услышал неадекватно веселый смех за спиной.
-- Ну как, вкусно? -- вкрадчиво спросил меня злорадно
улыбающийся Кирилл, один из местных архитекторов. -- Это же
Гришье молоко!
-- Молоко, -- подумал я. -- Действительно, чем-то это все
похоже на молоко... -- моя мысль оказалась прерванной совершенно
диким хохотом Гриши, который, держась руками за столик, просто
согнулся в нахлынувшем на него приступе смеха. Некоторое смущение,
настигшее меня, заставило сосредоточить взор на картонной коробке,
в которой лежал торт. Сбоку, мелкими зелеными буквами было
написано "КОНДИТЕРСКАЯ ФАБРИКА пос. БЕРРОУЗКИ". А рядом
плохо пропечатанной зеленой типографской краской красовалась
зубчатая распальцовка листа известного конопляного растения. От
неожиданности я схватил третий кусок и, поглядев на него, обнаружил
странный светло-бежевый оттенок начинки...
-- Да брось ты это, слышишь. Ты же знаешь, сладкое портит
зубы. Попробуй лучше вот что, -- услышал я знакомый голос и, оторвав
глаза от потрясающего своим вкусом и цветовой гаммой куска торта,
увидел перед собой неизвестно откуда взявшегося Дмитрия
Михайловича. Дима был известным адвокатом, он вел несколько
серьезных дел, связанных, насколько мне известно, с нелегальным
использованием клички какой-то пятнистой коровы в названии
детских конфет, его появление в такую минуту было радостным для
меня спасением. Он протягивал мне длинную пластмассовую бутылку,
завинченную сверху синей пластмассовой пробкой и заполненную
едким густым дымом, при этом большой палец его руки прикрывал
маленькое отверстие внизу этой бутылки. В его намерения входило,
как я понимал, угостить меня именно этим дымом, и, вдохнув
большую его порцию через то самое нижнее отверстие, я отдал кому-
то бутылку и вынужденно задержал дыхание. Во всяком случае, весь
мой предыдущий опыт пользования подобным дымом убеждал меня,
что нужно поступать именно так. В этот момент я узрел громадного
паука в дальнем углу комнаты, взгляд мой сосредоточился на этом
медленно шевелящемся насекомом, помогая еще немного задержать
дыхание и при этом не раскашляться. Когда, выпустив достаточно
крупное, расползающееся во все стороны сизое облако, я поднял глаза,
дабы поделиться с Дмитрием Михайловичем своими впечатлениями
об этом дыме, а заодно и о нагло ведущем себя курсе доллара, я
обнаружил, что Димы нет. То есть он как бы и не стоял только что
передо мной ногами на полу, как это делают все, видимо, угощая меня
дымом, он парил в воздухе и затем столь же легко исчез из комнаты,
как и возник там.
-- Кризис, -- подумал я, продолжая оглядывать комнату. --
Настоящий кризис...
Облако дыма постепенно рассеялось, я увидел силуэты
веселых людей, столпившихся посреди тускло освещенного
электричеством помещения и заправляющих через отверстие уже
пустую бутылку новой порцией дыма с помощью специально
устроенной сигареты. Их лица показались мне вдруг приятно
развязными, я невольно улыбнулся, сделав это столь широко, что
улыбка стала похожа на некую примирительную усмешку. Но тут из
дыма вынырнуло измазанное бежевым кремом чудесное лицо Гриши,
и, забыв про все тонкости этикета, которые иногда все же казались
мне важной составляющей общения, и, указывая на него пальцем, я
дико расхохотался.
Между тем движение, происходившее в комнате,
усиливалось. Тусклый свет двух ламп, освещавших заднюю стену, и
длинные невесомые ленты сизого дыма, постепенно исчезающие в
пространстве, сопровождались громким звуковым оформлением в виде
барабанного стука топающих по деревянному полу ног и ужасным
шумом, который производил юным мальчишеским голосом динамик
магнитофона:
-- Крошка моя, я по тебе скучаю...
Этот текст, ни лишенный той легкой пошлости, которая
сопутствовала почти всем кассетам, в беспорядке разбросанным
вокруг магнитофона, выныривал из потока достаточно ритмичных
звуков синтезаторной музыки. Непонятно было лишь то, какой из этих
современных акустических ингредиентов основательнее приводил в
экстаз прыгающих в низко висящих облаках дыма людей. Впрочем, их
танцы постоянно перемежались с заглатыванием очередных порций
различного пива из бутылок, вдоволь присутствующих в расставленных
на полу полиэтиленовых ящиках и употреблением новых порций дыма
из уже известного сосуда. Надо сказать, что эта пластмассовая
емкость, нежные и затянутые поцелуи с которой не прекращались ни
на минуту, сплачивала людей не меньше, нежели чувства,
естественные и привычные. Особо радостно вел себя один молодой
человек по имени Костя, его наиболее счастливые, блестящие от кайфа
глаза постоянно попадались мне на виду. Размашистыми жестами он
призывал меня принять участие в этом бесподобном танце и, если не
считать Гриши, который продолжал захлебываться в своем
истеричном хохоте, то я был единственным, кто еще отказывался это
сделать. Я с улыбкой посмотрел на Костю, представляя себе, как глупо
выглядели бы сейчас мои конвульсивные движения руками и головой,
но подал ему знак, означающий мою признательность за вклад,
внесенный Костей в организацию этого пиршества. Дело в том, что он,
будучи человеком вполне самостоятельным, занимал весьма высокую
должность в какой-то фирме, чья специализация простиралась
достаточно широко: тут было и проектирование заборов с воротами,
украшавших затем своей чугунной неприступностью громадные
дачные особняки, и изготовление могильных оград, скрашивающих в
дальнейшем скромные участки, где упокоились останки хозяев тех
особняков. Короче, работа Кости была кипучей и разнообразной. И
гордо приносимые им ежемесячные хрустящие зеленые пачки он
тратил весьма бескорыстно и мужественно: наши праздники на берегу
обретали очевидную повторяемость, свойственную, например,
регулярно выходящим газетам.
-- Что, что еще произошло, сколько времени прошло... -- не
унимался магнитофонный юноша. В этот момент раздался еле
различимый в грохоте музыки скромный стук в дверь, и на пороге
дымящейся комнаты появилась Лариса.
Ее тело было неповторимо. Этот бесподобный шоколадный
загар, эти руки с тонкими изящными пальцами, эти знакомые волосы,
выкрашенные в пастельные тона увядшей луговой травы,
очаровательная и полная наивности невинная улыбка, обнажающая
сверкающие "Блендамедовой" белизной зубы и длинная тонкая
сигаретка, филигранно увенчивающая всю конструкцию. Бог мой,
находясь на институтской практике, она еще и увлеклась спортом, --
рукой она держала полиэтиленовую сумочку, основным содержанием
которой, был, по-видимому, волейбольный мяч.
-- Добрый вечер! Как вы тут без меня живете? -- ее тихий
голос не заставил грубых танцоров приглушить музыку, но Костя живо
отреагировал на ее появление и бросился с распростертыми объятиями
навстречу на скорости коршуна. -- Я приехала из Воронежа и привезла
вам подарки -- продолжала она, отмахиваясь от Костиных поцелуев. --
Костя, ну перестань, -- скривила она яркие губки, отбрасывая в дальний
угол комнаты бычок от сигаретки. Тут ее несравненное лицо мулатки
повернулось ко мне.
-- Здравствуй, Боб!
-- Привет! Ну, как жизнь? -- начал я общение с подступающим
ощущением того, что этот процесс формален.
-- Ты знаешь, так много впечатлений. Воронеж --
удивительный город!
-- Ну и что же ты там откопала? -- продолжил я игриво,
вспоминая, что основной целью ее поездки было ежедневное
надругательство нас скифскими могилами, расположенными в
степных черноземных просторах нашей непомерно великой родины.
Никак не мог себе представить, что скифы при жизни заслужили той
участи, чтобы их останки стали объектами длительного научного
исследования будущих музееведов и работников культуры.
-- Смотри, Боб, я привезла тебе отличный подарок, -- с этими
словами она поставила волейбольную сумку на пол и, изящно
нагнувшись (я сразу себе представил грациозное гибкое животное
кошачьего семейства) извлекла оттуда что-то округлое, завернутое в
мятую тонкую бумагу, чем-то напоминающую большую салфетку. Она
развернула ее ловким движением рук, и передо мной предстал
желтовато-коричневый человеческий череп.
Я сразу подумал, что что-то подобное и ожидал увидеть.
Будучи человеком вежливым, я стал активно изучать глазницы и
лобные доли данного предмета, задавая редкие, не лишенные смысла
научные вопросы. Я вряд ли мог определить возраст и расу умершего,
как и количество лет, которые он провел в могиле, но Лариса
достаточно продолжительно и подробно заполняла мои пробелы в
антропологии. Наша непринужденная беседа продолжалась некоторое
время, и в завершении она протянула мне эту холодную округлую
кость и мягко улыбнулась. Я внимательно посмотрел на ее доброе
лицо, которое, как мне отчасти уже показалось, приобрело в Воронеже
какие-то новые черты, неизвестные мне ранее. Слегка прищурившись,
я огляделся вокруг, обнаружив, что в комнате уже никого нет, а затем
повернулся к Ларисе и похолодел: ее улыбка постепенно приобретала
жуткие очертания злорадной насмешки, она расхохоталась и, щелкнув
зубами, выпустила острые когти. В следующую секунду, не обращая
внимания на скверное шипение, раздавшееся за моей спиной, я
вылетел из сарая наружу.
Я бежал достаточно долго, насколько мой взбудораженный
мозг позволял контролировать ход времени. Во всяком случае, перед
моими глазами успели промелькнуть многие детали окружающего
ночного ландшафта, прежде чем я споткнулся обо что-то, и полетел
кубарем, громко хрустя ломающимися ветвями. Я уперся ладонями в
мерзкий холод податливой почвы и вгляделся в глубокую,
беспрерывную темноту вокруг. Меня охватил дикий страх, мысли
стали путаться в единый, неподдающийся распутыванию клубок.
Чтобы хоть немного сосредоточиться, я обратил взгляд в сторону неба,
надеясь сосчитать горящие в черном бархатном пространстве звезды.
Их ослепительный блеск, зловеще мерцающий в глубине далекого и
практически неизведанного космоса, напугал меня еще больше и,
чувствуя, как быстро колотится сердце, я вновь вскочил на ноги и
бросился дальше. -- "Вот он, асфальт, мокрый асфальт под ногами, это
где то рядом, я был здесь", -- произносил мой внутренний голос, и,
тщательно копируя его еле слышным шепотом, я пытался справиться
со страхом и не утерять тонкую нить, соединявшую меня с явью. Я
стремительно втискивался в узкое пространство между двумя
заборами, понимая, что меня начал догонять шум двигателя низко
летящего самолета. Пролетающие самолеты были здесь частым
явлением, ибо аэропорт "Шереметьево" располагался всего в
нескольких километрах отсюда, это я прекрасно помнил, но падающие
самолеты... Самолет снижался, приближался ко мне, пространство
между заборами сжималось все сильнее и сильнее, я явственно
представил себе, как меня накроет сверху громадная грохочущая
махина, заденет меня своими шасси и задавит всей своей гигантской
массой. В ужасе я ринулся вперед и вырвался из раскатов самолетного
грома, мало-помалу исчезающих где-то вдали. Впереди маячил какой-
то свет, в котором отчетливо прорисовывались свирепые кроны
черных деревьев. -- "Самое главное, держать себя в руках.
Спокойно..." -- упрямо твердил я, приближаясь к источнику света,
позволившему четче различать рисунок окружающего пейзажа.
Невдалеке была растянута паутина забора из тонкой сетки, и черный
асфальт под ногами сменился грязновато-серыми бетонными
панелями, покрытыми сияющими в таинственном свету пятнами
непросохших после дождя луж. Я совершенно четко представлял себе,
что чем больше реальных деталей отпечатается в моем сознании, тем
больше шансов сконцентрироваться появляется у меня. -- "Это пляж",
-- уже овладевая собой, тихо произнес я.
-- Боб! -- раздался чей-то близкий и очень знакомый голос. Я
даже обрадовался, представив себе, что могу ответить кому-то и тем
самым окончательно вернуть под свою власть утратившую влияние
реальность. Я быстро оглянулся, но никого не увидел, лишь только
фонарь, случайно сфокусировавшийся в моем глазу, поразил его
ударом яркого, мгновенно сузившего зрачок света. Я отвернулся и,
просунув пальцы сквозь проволочную сетку забора, начал мысленно
складывать геометрические фигуры из ячеек. Эта зарядка немного
помогла мне, я почти совсем успокоился и сразу понял, что держусь
руками за ворота. Отворив их, я оказался на территории пляжа.
Страх, однако, начинал снова подкатываться, внезапно
передо мной выросли жуткие черные силуэты далеких деревьев. Я
даже представил себе вдруг их плесневелую, сморщившуюся от
столетий толстую кору, по которой отвратительно шевелились,
извивались и прыгали миллиарды уродских насекомых. Машинально,
уже где-то в глубине извилин уловив сигнал, что существует средство
спасения, я расстегнул рубашку. Скидывая легко поддавшиеся джинсы
и кроссовки с носками, я ощущал, что быстро иду по влажной траве,
переходящей в приятный на ощупь мягкий песок. Это ощущение
окончательно убедило меня в правильности решения, и, отбросив
последний лоскуток одежды в виде трусов с изображенными на них
маленькими зелеными фигурками птиц, стилизованных под роботов
(тренируя разум, я успешно вспоминал некоторые мелкие детали
действительности), я бросился в переливающуюся светлыми бликами
воду.
Меня поразил не плеск резко разорванной моим телом
водяной глади и даже не расслабляющее ночное тепло окутывавшей
меня темной жидкости, я услышал громкие крики встревоженных
чаек, взлетающих ввысь и яростно бьющих крыльями. Чувствуя голыми
ступнями чмокающий вязкий ил дна, я быстро передвигался вглубь, и
сладостное тепло все выше обволакивало тело. Вокруг не было заметно
не единого движения, только темный горизонт, черное пространство
бесконечного неба и неяркий свет далеких звезд. -- "Где же чайки?" --
подкралась коварная мысль. Лишь, окунувшись несколько раз с
головой в божественно приятную и нескончаемо мокрую бездну и
тщательно умывшись, я с несвойственной до этой минуты
рассудительностью подумал, что сейчас поздний вечер, вернее уже
совсем глухая ночь и никаких чаек на воде уже просто не может быть.
Тут мне стало смешно. Я посмотрел на себя там, в глубине, под
плотной водяной массой и, не увидев ничего, громко рассмеялся.
Счастье озарило меня молнией. -- "Бог мой, как все же приятна жизнь
в легкие моменты оцепенения", -- обратился я к окружающему меня
великому миру, но никто, кроме немого пирса, огороженного темным
металлическим забором из труб, не услышал моего откровенного
признания.
Я двинулся к берегу, ощущая, как легко проникает воздух в
легкие, как уже почти спокойно бьется сердце, или, быть может я
заставлял себя думать, что это именно так и что выигрыш
окончательно за мной. Ибо, как только я оказался на суше, первой
проблемой, возникшей передо мной, было странное исчезновение
зеленых птицероботов вместе с кусочком материи, представлявших,
как известно, единое и неразделимое целое. Не затрудняя себя работой
по поиску в бесчисленных травяных лабиринтах этого предмета
одежды, я решил натянуть джинсы сразу, на голое тело. Но тут
неотвратимо встала другая проблема, решение которой казалось мне
еще более сложным. Дело в том, что к моим ногам пристало большое
количество пляжного песка, и перед продеванием ноги в штанину,
дабы не оказаться заложником противной песочной жижи, прилипшей
к телу, ее было необходимо смыть. Но как это сделать, если песок
налипает к чистой ноге мгновенно, стоит ее только опустить на
земную твердь? Недолго думая, и это показалось мне предвестником
полного выздоровления, я взял джинсы и решил провести операцию их
надевания в воде. Стоя одной ногой, я тщательно задрал вторую,
стараясь просунуть ее, но... Вот тут я вынужденно вспомнил о трех
"девятках", рычаги управления которых вновь живо заработали в моем
организме. Причем я даже представил себе эти три стоящие рядком и
блестящие золотом цифры, воображение вдруг нарисовало первый
лист красочного настенного календаря, радостно поздравляющий всех
с наступающим новым годом. Сидя голым задом в тине невдалеке от
берега, куда я, отчаянно размахивая руками, приземлился пару
мгновений назад, я с легкой печалью обозревал мокрые скомканные
джинсы в руках и мысленно жалел, что не могу продолжить пить пиво
прямо здесь.
Но делать было ничего, кое-как облачившись в найденные
остатки одежды и, хлюпая мокрой обувью, я двинулся прочь. Пройдя
мимо проволочных ворот и взглянув на фонарь, светивший приятным
легким светом на территорию, выложенную бетонными панелями, я
принял принципиальное решение вернуться и посмотреть, что же все-
таки происходит в сарае. -- Вернее, -- думал я, -- не просто посмотреть...
-- тут я споткнулся о предательски оставленный кем-то кирпич, чуть не
упал, и, сдерживая равновесие плохо подчиняющегося тела, случайно
заметил освещенный фонарем красный силуэт "Таврии" Дмитрия
Михайловича, -- ...а принять живое участие в происходящем... Да, а вот
и он сам, -- я увидел темную фигуру прислонившегося к калитке
соседнего участка человека.
-- Боб! Ты куда пропал, -- простонал знакомый адвокатский
голос.
-- Я... Я никуда... А ты что здесь делаешь, -- промямлил я, с
удивлением обнаруживая, что и к языку пристало упертое
непослушание.
-- Мне так плохо, Боб... Я спать пойду... Ты знаешь, там
Гриша такой торт принес...
Тут стало понятно, что окольными путями сладкое все же
нашло свою очередную жертву, причем на этот раз расплата состояла
отнюдь не в кариесе. Я пожалел Диму, крепко обняв его за плечо,
пожалуй, я был единственным, кто мог понять его в эту трудную
минуту. Однако я не стал делиться с ним подробностями своего
купания и всех предшествующих приключений и, пожелав ему
спокойной ночи, молча двинулся к сараю.
Уже на подступе к дому, светящемуся в ночи двумя ярко-
розовыми люминесцентными амбразурами окон второго этажа, я
услышал громкие звуки народных инструментов, среди которых
преобладала взвизгивающая гармонь, и слова веселой украинской
песни. Подойдя еще ближе, я увидел, как вокруг громадного костра,
облизывающего яркими золотистыми языками небо и с треском
выстрелов рассыпающего снопы крупных искр, отплясывает масса
людей. Лишь только разглядев зрелище, я понял, что костер
удивительным образом висел над землей, наверное, он горел в
мангале, а пляшущие представляли собой бойкую пеструю толпу жертв
господина Балтикова.
-- Ой, ты Галя, Галя молодая,
Пiдманули Галю, забрали с собою, -- орали задорным
украинским говором динамики двух громадных колонок, неведомо
откуда появившиеся здесь, рядом с сараем. Толпа прыгающих и
размахивающих всеми частями тела людей, отличалась на редкость
большим разнообразием. Тут были и счастливые молодожены Валя с
Юлей, причем если лицо последней проявляло полное блаженство,
смешанное наполовину с глубоким внутренним спокойствием, то лицо
первого озарилось выразительной гримасой пьянства. Тут был и Костя,
одетый в элегантный костюм генерального директора фирмы и бойко
подпрыгивающий в своих начищенных до блеска стильных ботинках.
Он уже успел завладеть Ларисой, которая то ли от радости
воспоминаний о Воронеже, то ли от кайфа возвращения к
торжествующей "тусовке", бешено мотала головой, и ее чудесные
длинные волосы клокотали и развевались. Тут были и пара черных от
машинного масла байкеров, сверкающих в свете костра
металлическими частями своих кожаных одежд и трясущих
сосульками длинных, много дней немытых волос. Я увидел и фигуру
размахивающего снятой курткой ликующего Кирилла, и бледное лицо
Гриши, напоминавшее скорее белую тень этого лица, и массу других
разнообразных персон. И все они в едином порыве, в едином ритме
отплясывали вокруг объятого бушующим пламенем мангала под вопли
украинской народной песни...
-- Какое удивительное народное единение, -- подумал я,
подкрадываясь совсем близко. Но тут меня заметила Лариса и
голосом, полным неразделенного счастья, закричала:
-- Боб, ты куда исчез?! Мы не могли тебя найти! Иди скорее к
нам! -- ее голос был прерван приветствующими мое появление
выкриками прочих, и мне пришлось присоединиться. Но, через пять
минут я понял, что, во-первых, в абсолютно мокрых кроссовках
танцевать не так удобно, а во вторых, и эта мысль была подкреплена
несколькими глотками из разных бутылочек, которые в момент пляски
мне подсовывали коварные соучастники, так вот, во-вторых, я четко
представил, что могу легко упасть уже в пылающий мангал, что никак
не будет способствовать доброму продолжению праздника.
Вынырнув из толпы, я буквально подлетел к входу и
ухватился за толстый брус, служивший в этом доме обрамлением
входа. Колоритная надпись на висевшей на стене предбанника
неоновой вывеске "ЗАЛ ДОСУГА ПАССАЖИРОВ" мелькнула передо
мной, отворяя дверь в комнату, я раскусил кабалистический смысл
этой надписи, явно указывавшей мне на предстоящую поездку в
спальном купе вагона. Я быстро пролетел мимо нескольких предметов
обстановки и упал на диван, воткнувшийся в меня своими упругими
вздутиями торчащих под обшивкой пружин. Повернувшись для
удобства на спину, я широко зевнул и растянулся на скрипящих
пружинах. Тут глаза мои поймали черный шелковый флаг на потолке
сарая, на флаге белым цветом была изображена некая конфигурация из
пальцев, столь любимая героями американских фильмов, а именно
вытянутый средний палец при прочих загнутых, указывающий куда-то
в неизведанную, но совершенно очевидную даль. Я уже почти успел
проникнуться глубоким совершенством этого рисунка, как вдруг кто-
то толкнул меня в плечо.
-- Привет! Меня Боцман зовут. Водку будешь пить? -- на меня
смотрело небритое лицо, призрачная серость которого отдавала не то,
чтобы предсмертным отпечатком неизлечимой болезни, нет, скорее
это была просто облысевшая волчья морда с человеческими глазами,
внимательно изучающими меня. -- "Ночной волк", -- скользнула
логическая догадка. Лицо выглядывало из толстых кожаных складок
байкерской куртки и весьма располагающе оскалило редкие
желтоватые зубы. И нет, чтобы отказаться от предложенной затеи,
отвернуться и продолжить фантазировать на тему спального вагона,
уносящегося по направлению, указанному пальцем на флаге, напротив,
я перенял из лап человекообразного зверя крошечную рюмочку и,
произнеся еле слышным голосом какую-то здравицу в честь санитаров
нашей несчастной Родины ночных волков, отправил ее содержимое в
рот. Мою глотку обожгло что-то маслянисто-керосиновое, к горлу
подкралась тошнота, я даже кашлянул и затем, похрустев услужливо
поданным мне соленым огурчиком, прикрыл глаза. Я оказался в
громадном, быстро закручивающимся водовороте летящих вокруг меня
цветных пятен, заливающихся смехом лиц, ядовито-зеленоватых
зубчатых листьев и, спустя несколько мгновений, погрузился в полную
темноту.
Я проснулся с тем поразительно гадким набором чувств,
когда мерзкий привкус чего-то прокисшего во рту соседствует с
неприятной ломотой во всем теле и полным непониманием того, где я
нахожусь и каким образом меня угораздило попасть во всю эту
ситуацию. Я лежал, съежившись на диване, поджав к себе ноги и
пытался продрать слипшиеся глаза. Мой слух уже поймал досадный
фыркающий храп поблизости, а немного раскрывшийся левый глаз
уловил на соседнем диване источник этого храпа в виде странной кучи
скомканных кожаных курток и куска грязного зеленоватого одеяла,
напоминавшего скорее тряпку, из под которых проглядывали
аккуратно перешнурованная тонкой тесемкой черная кожаная нога в
грязном ботинке и прижавшаяся к верхней части этой ноги
взлохмаченная голова Ларисы. Эта картина пробудила во мне
благостные воспоминания о том месте, где я провел эту ночь, я сумел
приоткрыть и второй глаз и, издавая почти слышимый легкий треск с
трудом сгибающихся суставов, встал с дивана на пол. Мои почему-то
голые стопы опустились на неприятную холодную слизь грязного
пола, кроме того, я сразу почувствовал, как отвратительны не до конца
просохшие и смешанные с песком штанины надетых по невиданной
логике бытия на голое тело и почти расстегнутых джинсов. Моя
память не хотела давать какие-либо бесспорные разъяснения на этот
счет, а просохшая глотка требовала непременно что-то влить в нее, и,
аккуратно застегнув все железные пуговицы ширинки, я начал
осматривать сумрачную комнату.
В этой комнате было всего одно лишь наглухо сколоченное и
не открывающееся окно, и слабые лучи солнечного света,
проникающие в него, давали весьма хилое освещение, в котором едва
проглядывали темные предметы сарайного интерьера. Интерьер этот
состоял из двух уже описанных мною перпендикулярно
расположенных старых диванов, стоявшей в огороженном кирпичной
кладкой углу на трех ножках круглой чугунной печки с асбестовой
трубой, уходящей на второй этаж и далее на крышу, столика,
заставленного бутылками, магнитофона с раскиданными вокруг него
на полу кассетами и ужасного и не поддающегося никакому
предметному разбору ковру из мусора, покрывающему своей
эстетически неприемлемой растоптанной массой прожженный
линолеум пола. Я, однако, сумел сообразить, в чем дело, и увеличил
подачу уличного света в помещение, отодвинув коричневую шторку из
шелка, висевшую на окне. Тут-то я и приметил симпатичный
кругляшок жестяной крышки на кончике бутылки из коричневого
стекла, незаметно укрывшейся в углу, этот кругляшок
свидетельствовал о ее несомненной девственности и, уже чувствуя
внутренностями сладостный вкус приближающейся победы, я схватил
эту прохладную, едва не покрытую рекламными капельками влаги
бутылку. Мои жадные и ритмичные заглатывания этой чудесной
жидкости вполне возможно пересилили по своему звуковому эффекту
противный храп кожаных тел на диване. Я ощущал, как потоки этого
несравненного напитка проникают в желудок, как они совершают
свою чудодейственную функцию врачевания и как словно по
мановению волшебной палочки свободно и легко начинают двигаться
казавшиеся секунду назад неисправно больными суставы. Как резко
повышается настроение, как ярко начинает светить солнце в окно, как
сразу хочется совершить массу полезных дел.
Недолго думая, я поднял лежащий на полу веник и начал
сметать завалы мусора. Скрупулезно засовывая веник под диваны и в
прочие немыслимые щели, я выгребал всевозможные сигаретные
пачки, пробки от бутылок, продырявленные бутыли из прозрачного
пластика, рваные носки и другие тленные предметы человеческого
обихода. Разложив на полу крупный кусок картона, служивший ранее
коробкой для какого-то торта, и прилежно оформив на нем все
собранное в большую кучу эллиптической формы, смысл которой
оставался мне не совсем ясен, я украсил ее липкими на ощупь
магнитофонными кассетами и отправил в широкие железные недра
открытой печки. Эстетика домашнего уюта всегда по моему
представлению должна была соседствовать с эстетикой духовной, а
содержание этих слащавых даже по названиям кассет не вызывало у
меня не тени сомнения.-- "Ну, теперь либо их оттуда достанут, либо
приятно проведут вечер у огонька", -- мудро решил я, закрывая
покрытую копотью дверцу печки и стирая выступивший на лбу пот. --
"Самое время выйти на улицу и освежиться", -- я просунул
испачканные ступни ног во влажные кроссовки, случайно найденные
мной в процессе наведения порядка в узкой щели, отделяющей диван
от стены, и направился к двери.
Я неспешно вышел из сарая, вдыхая свежий воздух и любуясь
окружающей меня картиной погрома. Мне иногда все же
представлялось, что у подобной картины тоже есть своя особая
притягательность, чарующая притягательность с грохотом и звоном
обрушившейся на неприкрытые головы обывателей анархии. Я
несколько покачивался, проходя между перевернутым столом с его
беззащитно торчащими кверху ножками и упавшим мангалом с
рассыпанными вперемешку крупными черными углями и
обглоданными куриными костями. Подошвы моей обуви с точностью
регистрировали втоптанные в землю шампуры и хрустели зелеными
осколками пивных бутылок. Я все еще пытался вспомнить, что же
конкретно вчера происходило, особенно в последнем акте этой драмы,
но мозг мой, улавливая легкий шелест скомканной грязной газетной
бумаги и дребезжание мятых пивных банок на железных прутьях
забора, все еще отказывался выдавать требуемую информацию. Я
увидел огромный мотоцикл с громадными никелированными
цилиндрами приборов управления и скругленными конусами фар,
забавным клаксоном из трех никелированных же горнов сбоку на
вилке переднего колеса и залитый местами яркими рыжими пятнами
засохшего кетчупа. Все-таки выборочные мысли доходили до моего
сознания, я вдруг вспомнил, что этот гигант машиностроения зовется
его хозяевами "байком". Взор мой пустился дальше: "байк" был
прислонен к декоративной алюминиевой решетке, которой была
отделана фронтальная стена сарая, и из широких фигурных отверстий
этой решетки торчало множество различных по форме, разноцветных
и при этом одинаково пустых бутылок. Солнышко светило все ярче и
ярче, мне послышалось, как кто-то в глубине комнаты продолжает
враждебно храпеть, и я понял, что окончательно ничего не могу
вспомнить. С этой мыслью я решил обогнуть сарай, дабы обновить его
заднюю стену радостно журчащей свежей струей, состав которой, уже,
правда. переработанный организмом, в мельчайших подробностях
градусов и калорий отчетливо обозревался в ячейках декоративной
решетки.
Однако мне пришлось задержаться, и руки, уже
приближающиеся к ширинке, сами собой вдруг опустились. Со второго
этажа по лестнице, пристроенной к боковой стене сарая, аккуратно
наступая на скрипящие деревянные ступеньки, медленно спускался
шатающийся Мартин Гор. Я был ошеломлен этим как близким ударом
молнии, и рот мой, вполне возможно, раскрылся странной зияющей
дырой, которую раньше, кстати, нам постоянно без всякого на то
повода демонстрировал местный яхтсмен Женя. Но я не мог
ошибиться. Я столько раз видел это лицо на фотографиях, значках и в
видеозаписях, что об ошибке не могло быть и речи. Мартин был одет в
чуть-чуть измятые черные джинсы, куртку из тонкой кожи, под
которой был виден край майки, обшитой блестящими рюшками, на
голове его была надета невысокая черная шляпа с несколько широкими
полями, совсем как та, в которой он был изображен на известном
плакате, посвященном давнишним гастролям группы Depeche Mode в
Америке, а из под шляпы торчали привычные выбеленные кудряшки. Я
даже отступил на пару шагов назад, видя, как старательно он
переступает сломанную кем-то последнюю нижнюю ступеньку
лестницы и, снимая одну руку с дубового бруска перил, второй рукой
протягивает ко рту открытую бутылку импортного пива.
-- Hello, Martin! Do you like this beer?* -- спросил вдруг я на
неожиданно внятном английском языке, который, собственно, до
этого никогда толком не мог освоить. С неподдающимся хоть какому-
нибудь словесному описанию изумлением я вглядывался в
своеобразные черты столько уже лет знакомого лица, находившегося
буквально в двух метрах от меня. Лицо это, однако, по сравнению с
изображениями смотрелось, несомненно, старше, и, что самое
интересное, на этот раз носило следы явного похмелья.
-- Hello! It's a question of lust...** -- ответил мне Мартин своим
удивительно знакомым по кассетным записям словно бы легко
простуженным голосом, отпивая глоток пива из зеленой бутылочки.
Надо сказать, что присутствие всемирно известного английского
музыканта вот так просто, посреди обычного села в средней полосе, на
этом изрядно загаженном участке да еще с заплывшими от пьянства
веками глаз производило потрясающее впечатление. Не зная, что
делать, я отошел с дороги и рукой нащупал в кармане пропахшей
пивом рубашки зажигалку.
-- It's a question of lust
It's a question of trust
It's a question of not letting
What we've built up
Crumble to dust
It is all of these things and more
That keep us together,*** -- медленно и звонко продолжал
напевать Мартин в соответствии с неслышимой музыкой песни. Он
неторопливо двигался по направлению к калитке, приваренной к
состоящему из железных рам и прутьев забору, ограждающему
сарайный участок, было видно, как с типичной церемонностью
подвыпившего англичанина он оттолкнул с пути массивным черным
ботинком пустую замасленную банку из под латвийских шпрот. Ветер
слегка трепал его выбивающиеся белые кудри, кроме того, я разглядел
на плечах его куртки забавные кожаные погончики с пуговицами, все
это было так реально и близко, что хотелось даже потрогать руками.
Не приходя в себя от восторга, я чиркнул зажигалкой и, вытянув руку
вверх и раскачивая ей в такт словам Мартина, начал светить
маленьким мерцающим желтым огоньком. Мартин постепенно
удалялся и продолжал ошарашивать возможно еще спящее село своим
громким высоким голосом, распевая последующие куплеты известной
песни. Постепенно он скрылся из виду вовсе, но я продолжал
размахивать горящей зажигалкой, чувствуя, как перехватило мое
дыхание. Если бы в этот момент какой-нибудь сонный рыбак,
бороздящий просторы окутанного тиной водохранилища в поисках
хоть какой-нибудь выжившей мелкой рыбешки, проплывал на лодке
мимо сарая и увидел бы весь этот разгромленный участок с
мотоциклами и одиноко стоящую фигуру человека в измятой,
испачканной песочными разводами одежде, подающего сигналы
зажигалкой, он явно был бы удивлен. И точно уж бросил бы свою
беспомощную удочку, чтобы начать мощно работать веслами.
-- Как все-таки вставило, -- подумал я, бросая на землю
опустошенную зажигалку и оглядывая все столь же опустошенным
взглядом. -- Круто вставило...
Бескрайнее голубое небо было окутано легкой утренней
дымкой, сквозь которую где-то слева проглядывал яркий солнечный
диск. Поверхность водохранилища была необычно спокойной, лишь
только изредка взрезаемая стремительно мчащимися яркими
фигурками водных мотоциклов, пролетающих где-то вдали, она
отвечала тихим плеском волн, бьющихся о толстое и заросшее мхом
полено. По воле уложивших сюда его людей, оно ограждало песчаную
почву берега от дальнейшего разрушения и поглощения водяной
стихией, служа тем самым незыблемым символом несмываемости
всего здесь происходящего. Я подумал о том, как увлек бы своей
убойной нелепостью мой торопливый рассказ о происшедшем
несколько минут назад, поведай бы я сейчас его кому-нибудь. Хотя все
же я был уверен, что не только я один, но и это покрытое пушистым
ежиком мха полено навсегда останется свидетелем того
неповторимого декадентского мироздания, которое так естественно и
гармонично произрастало среди нежных лепестков и изумрудных
травинок еще неплохо сохранившейся прибрежной природы на этом
огороженном железным забором участке.
Спустя несколько дней каждый из архитекторов без
исключения мог подтвердить, что Мартина Гора, как, впрочем, и
других музыкантов известного своей эйфорической тягой к
обреченности коллектива с французским названием видели, по
крайней мере, еще два человека.
Троицкое, октябрь 1998 г.
* Привет, Мартин! Тебе по кайфу это пиво?
** Привет! Это вопрос желания...
*** Это вопрос желания,
Это вопрос доверия,
Это вопрос невозможности
Рассыпаться в песок тому,
Что мы построили.
Это все из тех вещей и прочего,
Что удерживает нас вместе
Популярность: 1, Last-modified: Sat, 10 Apr 1999 21:46:08 GmT