---------------------------------------------------------------
© Copyright Павел Гребенюк
Email: [email protected]
Date: 8 mar 99
Сборник стихов предложен для размещения в раздел "Самиздат"
---------------------------------------------------------------
Моему другу Ксюше посвящается
Лотосы вновь расцвели
И окрасили воду багряным.
С берега я, удивлен,
Их чудесный увидел наряд.
Лодочник песню поет,
С криками носятся в небе бакланы.
Ветви склонившихся ив
Что-то нежное мне говорят...
Как связь порвать с мирскою суетой,
Прах отряхнуть, отвлечься от забот?
Лети на крыльях за своей мечтой
Туда, где пышно абрикос цветет,
Туда, где слышен циня нежный звук,
Где родников прозрачная вода
Струится с гор и шелестит бамбук...
Полночь. Оскалясь, как бешеный пес,
Туча терзает луну молодую.
Ветер в верхушках деревьев пророс
Злобой чернильной сквозь мглу ледяную.
Виснет побегами без корневищ,
Тискает землю с невинностью змея,
Спорами снега на крышах жилищ
Множится, тлен увядания сея.
Весны растоптаны, вдавлены в грязь,
Без вести сгинули. Снова у власти
Зимы лютуют, безумно смеясь,
Воют холодные призраки страсти.
Оледеневший чужой небосвод
Треснул раскатистым эхом в тумане.
Мысли в отчаяньи ищут восход:
Медное "жди!" в помутневшем стакане.
Нежность, спрятанная в горсти,
Взращена теплом ладони.
Прочь сомнения отбросьте,
Свет вынашивая в лоне.
Пусть рождается строфою,
Нотой, хороводом красок,
Вспыхнув яркою звездою,
Вихрем разноцветных масок.
Ненависть, как горстка пепла,
Сгинет в черной дымке ночи.
Солнце истины окрепнет
В алом зареве пророчеств.
Борясь с одеялом -- живым воплощением зла,
Я слушаю музу далеких ночных колоколен.
Смеются собаки, луна, по-девичьи бела,
Свисает, дразня, из окна. Я, наверное, болен.
Я вновь простудился, я вновь заразился тобой,
И ртуть разбивает термометр, хрустнув подмышкой.
О сон, мой спаситель, скорее приди и укрой
Меня во гробу темноты освященною крышкой.
Стенает кровать, по-щенячьи тоскливо скуля,
Качается вечность, и я, допуская небрежность,
В бреду напеваю: "О Боже, спаси короля",
Имея в виду королевы воздушную нежность.
Свежий снег летит по небу,
Белый-белый, чистый-чистый.
Неприкаянный троллейбус
Мчится в дымке серебристой.
Я следы свои оставлю
На пушистом покрывале.
Вдруг случится -- я растаю,
Пусть найдут все, кто искали.
Но следы мои небрежны,
С утренней постелью схожи.
И лишь только я исчезну,
И они исчезнут тоже.
Я сегодня проснусь поутру, на заре,
Можжевеловый посох возьму
И уйду по зеленым коврам в серебре
Свежих рос и в вишневом дыму.
Буду долго шагать, но усталость меня
Не догонит, отстав по пути,
Заглядится на утро весеннего дня
И меня не сумеет найти.
К Лорке
Здравствуй, солнце Испании, счастье ее
золотое,
Наполнявшее душу и черную землю цветами.
Прочь все мысли о тени, останусь
в полуденном зное.
Пусть в крови загорится горячее южное пламя.
Пусть сожжет мое сердце,
а пепел по небу развеет
Друг мистраль, озорник,
чтобы стал я навеки свободен.
А следы моих ног отыскать
кто на свете сумеет?
Кто услышит далекое эхо негромких мелодий?
Вечерним хладом потянуло
С лесистых сумрачных холмов.
Мороз пощипывает скулы
И пьет нектар холодных слов.
Луна монетой золоченой
Лениво катится, звеня,
А я брожу, как кот ученый,
Хоть цепь не мучает меня...
Угас костер. Над просекой в лесу
Прошел рассвет в короткой рыжей тоге,
Сбивая с листьев свежую росу,
В сандалии обув босые ноги.
Прошел и сгинул в солнечном дыму.
Стих быстрый шаг, растаял плащ багряный.
И старый дуб, вздыхая по нему,
Шатается, чудак, как будто пьяный.
Затерянные в складочках плаща,
Светила заблудились и пропали.
Под птичье беспокойное "прощай"
Края одежд деревья целовали.
И в нежном щебетании лесов,
Вдыхая запах белых первоцветов,
Шагает день в сиянии цветов
Протоптанной тропинкою рассветов.
Уж август прошуршал "Прощай!"
Смешным дождем лесных орехов.
Не опоздай, не опоздай
В его чертог на встречу с эхом.
Все хорошо, лишь жаль чуть-чуть,
Итог совсем не пасторальный.
Не позабудь, не позабудь
Дорогу во дворец хрустальный.
Не видно журавлиных стай,
Но место есть еще надежде.
Не обещай, не обещай,
Что все останется, как прежде.
Но будет день, настанет срок,
Дожди весенние прольются,
Чтоб каждый смог, чтоб каждый смог
До звезд губами дотянуться.
Я не предам безумие мое.
Пускай ветра грызут оконный лед,
Пускай навек заштопает восход
Седых дождей угрюмое шитье.
Я выну нить и соберу в клубок
Всю дерзость, все нескромные слова.
Пусть без царя осталась голова,
Зато и рот не осквернит платок.
И, с диким смехом выплюнув озноб,
Схвачу луну за острые края
И закричу: "Теперь она моя!",
О звезды остудив горячий лоб.
И пусть тогда глаза завяжут мне
И руки стянут за спиной узлом,
Я все равно останусь при своем,
Вот только б не продешевить в цене.
От каждой льдинки по ручью
Я соберу в свои ладони
И облака озолочу
В безумной радости погони.
Пусть на пути моем гроза
Из горла источает пламя.
Я все-таки дождусь конца,
Вот только бы не стерлась память
Об эти острые углы,
О троп моих шероховатость,
Где очи черные золы
Горели, излучая святость.
У памяти недолог век,
Чуть что -- на слом.
Спешит какой-то человек
Там, за стеклом.
Быть может, это старый друг,
А может, нет.
И только тихое "а вдруг"
Шепнет: "Привет!"
И у любви недолог срок,
Чуть что -- прощай.
И чей-то голос так далек,
Нет больше тайн.
Все вдруг растает, словно лед
В твоей горсти,
И только тихое "ну вот"
Шепнет: "Прости!"
Но жизнь, как ниточка, тонка,
Сплетет венок,
И чья-то нежная рука
Коснется щек.
Пускай любить и вспоминать
Нам недосуг,
Но где-то тихое "опять"
Шепнет: "А вдруг?"
Струйкой песка просыпаясь сквозь пальцы,
Время бежало, и глухо стучали
Оземь песчинки, его отмеряя
Каждому -- сколько осталось в ладонях.
Прошлое было рассыпано всюду
Пляжем песчаным у дикого моря.
Память ли сможет собрать воедино
Эти мгновенья, чей знак -- бесконечность?
Ну а грядущее так безрассудно
В прошлое вдруг обратилось внезапно,
Лишь на мгновенье сверкнув в настоящем,
Струйкой песка просыпаясь сквозь пальцы.
Человек спросил человека:
"Что на месте тебе не сидится?
Что ты ищешь на этих тропах
Непрестанно и неустанно?
Может, кладов богатых светоч,
Тех, что были в земле укрыты
От чужих беспокойных взоров,
Гонит, друг мой, тебя в дорогу?"
Человек сказал человеку:
"Не ищу я сокровищ, кладов.
Я себя отыскать пытаюсь
В этих тропах и в этом небе.
И, расслышав свой голос тихий,
В ветре, дующем над горами,
Вдруг сквозь пламя костров увидеть
Удивительных тайн разгадку!"
Мой черт из левого кармана
Шептал мне на ухо негромко,
Чтоб я застенчивость оставил,
Про все условности забыв,
Когда из мрака ресторана
Вдруг показалась незнакомка,
Но я его не позабавил --
Ушел, за стол не заплатив.
Мой черт из левого кармана
Мне каждый день давал советы,
Как жить, чтоб было все отлично,
И был я удовлетворен.
Он говорил, что это странно:
Давать какие-то обеты,
Когда уже давно публично
Христос на гибель осужден.
Я не внимал ему нисколько:
Так мне казалось поначалу,
Но он был дьявольски проворен
И так неистов и упрям,
Что я сказал ему: "Постой-ка", --
И за борт выбросил нахала,
Но он ко мне вернулся вскоре,
Меня учуяв по следам.
Ах, мне бы с ангелом сдружиться,
Но ангелы не спят в карманах.
Они летают возле солнца,
Совсем не обжигая крыл.
Вот оттого-то мне не спится
На мягких креслах и диванах
Среди знакомых незнакомцев,
Которых я давно забыл.
Подарите мне гитару,
Шестиструнную такую.
Я сыграю, я сыграю
Вам мелодию простую.
И слова совсем простые
Пропою под шепот струнный,
И уйду в лиловый иней
По песку дорожки лунной.
Я оставлю сердце с вами:
Ну, берите -- мне не жалко.
Может, где-то под снегами
Расцветет моя фиалка.
Вдруг пробьется сквозь сугробы,
Обманув часы и сроки,
Мой цветок, моя отрада,
Мой подснежник одинокий.
И надежду не обманет
Даже туча снеговая,
Пусть подснежник мой завянет,
Одинок и неприкаян.
Будет слаб мой голос струнный,
Как прощальный взгляд заката,
Но в конце дорожки лунной
Все мы встретимся когда-то.
ЯЛТА. ВЕЧЕР НА НАБЕРЕЖНОЙ
На набережной. Около пяти.
Акт первый: на переднем плане -- море,
Налево -- порт, направо -- санаторий.
Осталось только дух перевести.
Соленый бриз вонзается в лицо,
И волны обнимают парапеты.
Все это -- лишь забавные сюжеты,
Зевак беспечных вечное кольцо.
Темнеет. Что-то около восьми.
Акт следующий: порт гудит, как улей.
Мне чей-то взгляд отравленною пулей
Ударил в грудь, и кровь в висках шумит.
Но вот беда: в карманах -- ни рубля.
Приходится смирить свой бурный норов.
Я ухожу из-под пристрастных взоров,
Чтоб приступить к осмотру корабля.
Одиннадцать. Теперь свои права
Акт третий предъявляет мимоходом.
Горят огни, хорошая погода,
Но кружится немного голова.
В признаниях не соблюдая такт,
Мне пальмы что-то шепчут на французском.
Я понял все, но в смысле слишком узком.
Конец картины. Занавес. Антракт.
Мне, право, обряд смешон
Всезнания и всеведенья.
Сомнение -- вот мой трон,
Мое престолонаследие.
И в завтра, и во вчера
Направлен мой взор пытающий.
Ведь жизнь, как на грех, сера,
Обыденна вызывающе.
Не сказка и не игра,
А дней череда и слякоти,
Постылые вечера
В тоске на диванной мякоти.
Любовь не Любовь, а так --
Постельные принадлежности.
За скважиной -- сонм зевак,
Мозги в темноте промежностей.
Вот стиль наш, вот наше есмь.
Вот наш идеал и счастье:
Достань, заплати и взвесь
Безволие и безвластие.
Снова дождь за окном, снова дождь.
Повтори хоть две тысячи раз,
Все равно никуда не уйдешь
И других не придумаешь фраз.
Снова дождь за окном, снова дождь.
Снова слякоть и мокрый асфальт,
Но чего-то по-прежнему ждешь
И чего-то по-прежнему жаль.
Снова дождь за окном, снова дождь.
И ресницы от влаги блестят,
Мокнут щеки, и не разберешь --
Слезы то или капли дождя.
Этот дождь за окном льет и льет,
Нагоняя негромкую грусть.
Солнце, видно, уже не взойдет,
И не встанет луна, ну и пусть.
Снова дождь за окном, снова дождь...
На милость гнев сменив, как щеголь шляпу,
Поплакав для порядка пару дней,
Милейший март протягивает лапу,
Здороваясь с ватагой фонарей.
Но фонари, сутулые бродяги,
Не подают отсутствующих рук,
Своих лучей отравленные шпаги
Вонзая в темноту лиловых брюк.
Но март на это вовсе не в обиде.
Он, не конфузясь, гордо и легко
Проходит мимо, не подав и виду,
Без шляпы и в разорванном трико.
Перья безбожно кромсают бумагу,
Выбито дно из просмоленной бочки.
Мыслей моих озорную ватагу
Губкой вбирают неровные строчки.
Видно, вино получилось на славу:
Пенится, дышит в хрустальном бокале.
Каждый, кто хочет, окажется правым,
Стены вот только бы не помешали.
Что приуныли, подруги-морячки?
Будет награда за долготерпенье.
Скоро уж нас, ошалевших от качки,
В гавань холодное втиснет теченье.
Бросит к причалу, соленых и пьяных,
В рваных матросках, пропитанных потом.
Руки -- в крови от трудов неустанных,
Крылья -- разбитые долгим полетом.
Будем шататься, от штиля отвыкнув.
Где же вы, тонкие, нежные руки
И голоса, что, по-чаячьи вскрикнув,
Выпили полную чашу разлуки?
Дышит прибой непрестанно и страстно.
Вот и строка доползает до точки.
Видимо, было совсем не напрасно
Выбито дно из просмоленной бочки.
Как курица -- выпотрошен и безголов
В духовке комнат на медленном пламени
Своих тревог, видений и снов
Поджариваюсь, поджариваюсь.
Истекая жиром слезных желез,
Покрываясь корочкой глупых истин,
Роюсь пальцами в ворохе волос
В припадке высокотемпературной мистики.
Дергая за ниточки тысячи "почему",
Вопрошаю судорогой мускулатуры.
Да и как еще к Всевышнему обратиться тому,
Кто лишен головы и внутренней структуры?
Я печали и неверью
Брошу черную перчатку,
Свистну "Яву", хлопну дверью
И уеду на Камчатку.
И пускай колеса катят,
Обгоняя птичьи стаи,
А горючего не хватит--
Так останусь на Алтае.
Пусть охотятся за мною
Детективы и собаки --
Я осеннею листвою
Замету следы и знаки.
И погоню сбив со следа,
Полечу, ни мертв, ни ранен.
До Алтая не доеду,
Так хотя бы до Казани.
Там, у кореша на хате,
Я на дно, как рыба, лягу.
Ну а тут уж кто искать-то
Станет глупого бродягу?
В неказистом ресторане
Появлюсь я, пьяный в стельку.
Впрочем, Бог с ней, с той Казанью --
Лучше в Ялту, на недельку.
Там на набережной знойной
Многолюдней, чем в Париже.
Под магнолиею стройной
Я тебя, мой друг, увижу.
Но зачем тогда скрываться,
Огибая круглый глобус?
Ну уж нет, увольте, братцы,
Лучше сяду на автобус.
Отменив часы и ранги
Трелью старого гобоя,
Появлюсь я, чист, как ангел,
Пред законом и тобою.
Заверчусь, отдавшись бреду,
В этой сладкой круговерти
И отсюда не уеду
Никуда до самой смерти.
ПОСЛЕДНЕМУ ТРОЛЛЕЙБУСУ МАРШРУТА ЯЛТА--СИМФЕРОПОЛЬ
Ночной троллейбус, сборщик податей и душ,
Последних данников с обочин подберет
И, взрезав шинами тугую кожу луж,
В железном черепе на север увезет.
Скользнут рога по параллелям проводов,
Фонтаном искр обдав ночной прохладный бриз.
Качнутся горы в серых ризах облаков
И нас пропустят, не испрашивая виз.
Лишь вздрогнут головы, сомлевшие от сна,
Тревоги сгинут, потеряв последний вес.
Вдыхая сумрак каждой клеточкой окна,
Ночной троллейбус заспешит
в последний рейс.
Глазами меря потолок,
Кинолог папиросу тушит.
Дождь, непоседливый щенок,
Ступает лапами по лужам.
Он необучен, но смышлен.
На шею не надет ошейник.
Зубами треплет мокрый клен,
Ни жизни не прося, ни денег.
Сбегая от холодных лап,
Лист залетел на подоконник.
Подайте же бедняге трап,
Покуда не явился дворник.
Поставьте чайник на плиту,
Вареньем вазочки набейте,
И чашку полную листу
Чайку горячего налейте.
Пускай обсохнет, отдохнет,
Печальной не меняя позы.
И будет проклят, кто прервет
Его на полуслове грезы.
Уняв в тщедушном теле дрожь,
Он будет засыпать и слышать
Как звонко лает глупый дождь,
Скользя по потемневшим крышам.
Все злое, худшее во мне
Так просто облекать в стихи.
Нетрудно оживить грехи,
Легко предчувствовать конец ,
И в этом нет больших заслуг.
Его любой сегодня зрит,
В ком светлый ум еще не спит,
И совесть оскорбляет слух.
Но свет погас, теснит умы
Безблагодатная пора,
Когда и зарево костра
Рассветом кажется средь тьмы.
А горних светочей призыв
Не слышен в мире суеты.
Толпы желания просты,
Но гибелен ее порыв.
Брести в потоке мелочей,
Гореть в огне непостоянства,
Страдать от слабости своей,
Терзаясь скудостью пространства,
Вот наш удел, вот наша суть,
И наша боль, и наша слава.
Последствий горестная муть,
Неблагодарная держава,
К безумству тянущая взгляд,
Борясь с собой, борясь и веря,
Что не напрасен водопад
Эмоций, чувств, что это двери
В иное лучшее "нигде",
Что так на наше не похоже.
Там каждый -- в точке и везде,
Там тело потеряло кожу,
И, сбросив груз кровавых месс,
Душа не сможет опуститься,
И новый человек родится --
Свободный гражданин небес!
Лик Богородицы. Золото. Золото.
Пламя зажженных лампад.
Не потускневший и тленом не тронутый
Всепонимающий взгляд.
Сняты покровы с бессмертных осколочков
Памяти, прошлых грехов,
Тех, что пылились на темненьких полочках
Средь паутины веков.
Тонкие свечи сгорают пред образом,
Каплет горячий янтарь.
Женщины, ситцем укрывшие волосы,
Молча глядят на алтарь.
Никнут колени к полам серокаменным,
Голос нисходит с небес.
Это зовет меня голосом пламенным
Тот, Кто однажды воскрес.
Выше и выше возносится стенами
Храм в бесконечную высь.
Своды, поднявшись над всеми вселенными,
Светлым дождем пролились.
Опять иду, покусывая губы,
По улицам, сутулясь, как старик,
И чей-то голос встряхивает грубо
Меня, рукой схватив за воротник.
Со мной не церемонятся собаки,
Облаивают, выставив клыки,
Но я трусливо избегаю драки,
И мысли так от мира далеки,
Что непонятно, как же удается
Мне уцелеть в круговороте дней,
Когда печальный жребий достается
Тем, кто меня и лучше, и умней.
Я тебя никогда не любил,
Что ж ты вздумало, сердце, гореть?
Мой язык о любви говорил,
Лучше б мне языка не иметь.
Лучше б мне не видать никогда
Глаз твоих поднебесную синь.
Я покинул твои города,
Сгинь, мое наваждение, сгинь!
Прочь! Исчезни как сон или бред!
Я молю тебя, видишь, стою
На коленях, но слышу в ответ
Только "нет" на молитву мою.
Все тоньше, тоньше след неведомый,
Все незаметнее тропа.
Опять над прежними победами,
Смеясь, куражится толпа.
И сколько раз еще видение
Мелькнет, как лезвие ножа.
Нам в наказанье -- преступление,
Но сердце будет ли дрожать,
Когда топор над жалкой жертвою
Рука в экстазе занесет,
И колокол, вспорхнув над церковью,
С предсмертным звоном упадет?
Одуванчиков нежно-медовых
Отцвела мимолетная быль.
Седина их голов непутевых
Семенами просыпалась в пыль...
Над пожарищем танцует
Столб рассерженного дыма.
Слышишь, варвары пируют
Над развалинами Рима.
Колизей дрожит от смеха
Их бесстыдных междометий.
Диких песен злое эхо
Далеко разносит ветер.
Над развалинами плачет
Пожилой седой патриций.
Может, вышло б все иначе,
Как когда-то: vidi, vici...
Но смешны слова молитвы,
Упомянутые всуе.
Цезарь мертв. Войска разбиты.
В Риме варвары пируют.
Все замки сожжены дотла,
Разбита наша конница,
Но голова еще цела,
Хоть мучает бессонница.
В полях безмолвные лежат
Убитые товарищи,
И воронье с небес, кружа,
Слетелось на пожарища.
А мы, смешно сказать, живем,
Ни мертвые, ни пленные,
Глядим в окно, едим и пьем
И слушаем вселенные.
В Симферополе вьюга. Привычный пейзаж
Беспокойством снежинок нарушен.
Что за странный каприз, что за чудная блажь --
Заковать в серебристое лужи,
Разукрасить узорами стекла в домах,
Ограничив уют до печали,
И армады смирительных белых рубах
На дрожащие ветви напялить.
Вечереет в роще старой.
Табор спит. Взошла луна.
Лишь один цыган с гитарой
Засиделся допоздна.
Кровоточит в сердце рана,
По щеке ползет слеза:
Ой, свели с ума цыгана
Эти черные глаза.
Одолела грусть-кручина,
Струны плачут в тишине.
Что же ты, мой свет, Марина,
Позабыла обо мне?
Душу вольную связала,
Унесла за облака
Да цыгана променяла
На простого казака.
Ты звени, звени, гитара,
Плачь струна, трещи огонь.
Эх, остались у цыгана
Только степь да верный конь.
Рассветает в роще старой.
Табор спит. Трава сыра.
Лишь один цыган с гитарой
Засиделся до утра.
С утра до вечера стрижи
Уже не носятся вокруг,
И солнца одичалый круг
Укрыться за морем спешит.
Уже прохладней вечера,
А на заре бросает в дрожь,
Но ты и бровью не ведешь,
Моя прекрасная сестра.
Ты говоришь, что новый март
Растопит в наших реках лед,
И пчелы в золотистый мед
Вино нектара превратят.
Октябрь, и солнце с пьедестала слазит,
Ночь начинает набирать очки.
Опять ветра-бродяги безобразят,
Швыряя в нас газетные клочки.
Ответов ищут новые вопросы,
Игривый тон отложен до поры,
Но я готов, приличия отбросив,
Ловить губами ветер за вихры.
Встречай, земля, я выпал из окна.
Лечу и не могу остановиться.
Концовка этой сцены мне ясна,
Что странно: я совсем не из провидцев.
Планирую, считая этажи.
Мелькают в бледных окнах занавески.
Мне на прощанье что-нибудь скажи,
Сплетя из слов витые арабески.
Погромче только, чтоб не помешал
Тебя понять в ушах журчащий ветер.
А после помолчи и, не дыша,
Дождись, пока земля меня не встретит.
Вот и кончилось бабье лето,
Набежали дожди -- сказали.
Тополя продают билеты
На аллее, как на вокзале.
Дернул колокол мокрый витязь
Рыжий клен -- капитан в отставке:
"Занимайте места, садитесь.
Поезд "Осень" готов к отправке".
Налетели ветра, гуднули,
Потащили состав по рельсам.
Чью-то память перечеркнули
Бесконечно холодным рейсом.
Стало пусто и неуютно
На перронах аллей пустынных,
Лишь играет сосна на лютне,
Пряча голову в иглах длинных.
Ах, беда мне с тобою, осень.
То ты добрая, то ты злая,
То молчишь, то прощенья просишь,
Синим небушком улыбаясь.
Словно балованные дети,
Листья с веток поразлетались.
Вот и кончилось бабье лето,
Будто вовсе не начиналось.
Вы слышали? В Москве стреляли
И кровь текла рекой.
Опять багрово полыхали
Цветы на мостовой.
Вновь, по асфальту растекаясь,
Узор кровавый цвел,
И убиенные, не каясь,
Телами стлали пол.
За что? Кто знает: пуля -- дура,
Не ведает, кто прав.
Был правым или виноватым,
А сделался немым,
Слепым, глухим и неподвижным.
Будь им, Господь, судьей.
Чуфут-Кале. Мавзолей Джаныке-Ханум
Затейливой вязью на белой стене
Он выткал свою печаль.
Ее не убьешь, не утопишь в вине,
Ее не оденешь в сталь.
Растаял души потемневший воск,
Погасла ее свеча,
Лишь имя ночами буравит мозг,
В висках, как набат, стуча.
Светлой горечью на языке:
Джаныке, Джаныке, Джаныке.
Словно мертвый цветок в руке,
Словно легкая тень в реке,
Это имя твое: Джаныке.
Это радость твоя: Джаныке.
Я эти двери распахну плечом,
Беспечным легким щеголем влечу,
Чтоб ты не догадалась ни о чем,
Чтоб я не пожалел потом ничуть.
И грусть отбросив, словно прядь со лба,
Веселием наполню каждый вздох.
И, будто полк отчаянных рубак,
Мои остроты увенчают слог.
Сплетутся взгляды, губы задрожат,
И в этот миг -- короткий, сладкий миг,
Ты будешь только мне принадлежать,
Забыв твоих бесчисленных "других".
Но вскрик мгновенья короток и тих.
Мечтой, увы, останется мечта.
Не мне лакать из алых губ твоих,
Не мне губами пробовать уста.
Мне остается только вспоминать,
Цедить по капле прошлого вино,
Свой дух иным бокалом утешать,
Но вечно думать только об одном.
Я эти двери распахну плечом,
Беспечным легким щеголем влечу,
Чтоб ты не догадалась ни о чем,
Чтоб я не пожалел потом ничуть.
Что мне боль твоя, что мне грусть твоя,
Что беда твоя -- я не врач.
Я и сам больной, я и сам плохой,
За спиной стена неудач.
Что мне бедные, что мне сирые,
Что мне нищие у дорог.
Я и сам такой, по миру с сумой,
До костей промок и продрог.
И молился я, и постился я,
И клонился я до земли.
Но не принял Бог меня на порог,
И подался я в журавли.
Что мне зло теперь, что мне лютый зверь,
Что мне боль потерь -- в вышине.
Я не по низу, я не по миру,
Я не по земле, я над ней.
Так вот жил-горел, в небесах летал,
Про любимых пел и любовь.
Вдруг под листьями кто-то выстрелил
И разбил мои крылья в кровь.
И упал я вниз обескрыленный,
Обескровленный и немой,
Но везло мне: вдруг -- снизу озеро,
Выплыл раненый, но живой.
И с тех пор хожу, в небеса гляжу,
По земле брожу, да без крыл.
И не в том беда -- кто-то выстрелил,
А лишь в том беда -- не убил.
За дверью -- ночь. Сижу один с гитарой,
Прислушиваясь к музыке дождя,
Простой мотив насвистывая старый:
"Как грустно мне, что рядом нет тебя".
Вот глупости! Ужель иного нету
Удела мне, лишь повторять в бреду:
"Покинув дом, я обойду полсвета,
Но и тогда прекрасней не найду".
Мои слова не отражают сути,
И музыка не в такт и невпопад.
Дрожит рука, глаза бездарно лгут мне,
А струны лишь фальшиво дребезжат.
Молясь свечам, я позабыл о солнце,
Поверил отражениям в воде.
И, занавесив шторами оконце,
Отправился в далекое "нигде".
Но, ощущеньям слепо доверяя,
Я обманулся снова, в сотый раз.
Был узок круг и крепкой цепью спаян
С движеньем рук и выраженьем глаз.
Гитара смолкла, и романс растаял,
Аккордом сонный воздух теребя.
Но дождь выводит, все не умолкая:
"Как горько мне, что рядом нет тебя".
Окунувшись, как в омут, в слепую пургу,
Неподвластен ни боли, ни гневу,
На коленях земли, в серебристом снегу
Отыщу я свою королеву.
Будут губы ее, как огонь, холодны
Льдистым пламенем снежного края.
И в сверкающем вихре снежинок хмельных
Нас старуха-пурга обвенчает.
И оставит навечно в блаженстве зимы,
Неподвижных и оцепенелых,
Под чудесными сводами снежной тюрьмы,
На коленях земли поседелой.
Небо тонким батистовым кружевом
Затянула осенняя грусть.
Солнце томно целуется с лужами,
Обнимая задумчивый куст.
Листья падают завороженные,
И деревья отходят ко сну,
Закрывая глаза утомленные,
Ожидают хозяйку-весну.
Серебряным сияньем звездной пыли
Морозный тонкий воздух напоен.
Миры свои часы остановили,
И замер в небе лунный медальон.
Все замерло, лишь ветер-непоседа,
Ни времени не знающий, ни слез,
С небесного безропотного пледа
Сдувает пыль холодных глупых звезд.
Странный шум -- полусвист, полушепот
В тишине, где ничто не звучит,
Лишь молчания сдержанный ропот
На печальные камни пролит.
Время за полночь, слово -- в начале,
Вишни в завязи, снег на ветвях.
То ли ветер деревья качает,
То ли звезды горчат на губах.
Мы все природе сопричастны,
Ее утробой рождены,
Ее желаниям подвластны,
Ее дождями крещены,
Ее дыханием согреты.
И обнаженною душой
Встречаем первые рассветы
В неискушенности святой.
Но лишь младенчества надежды
Растают в мире суеты,
Мы облачаемся в одежды,
Стыдясь душевной наготы.
Солидней выглядеть желая,
Мы душу облекаем в плоть,
На лица маски одеваем,
Чтоб нас стыду не уколоть.
Но первородное начало
Не заглушить, не обмануть.
Ведь стыд его заботит мало,
Ему бы воздуха глотнуть.
Как не укройся -- все напрасно,
В броне не сосчитать прорех.
Мы все природе сопричастны.
Но откровенность не для всех.
Вот и ночь пролетела, как глупая моль,
Рассвело, на столе кавардак.
И со свитой своей день, печальный король,
Объявился под взгляды зевак.
Колдовскую стезю разорвав пополам,
Серым светом заполнил дворы.
Острым скипетром бледность придав чудесам,
Их прервал шабаши и пиры.
Откровенностью линий размытых прельщен,
Затуманился разум, и вот
В темных лужах, как странная тень, отражен,
Ветер песнь озорную поет.
Ни свеча, ни лампа, ни звезда,
Просто искра -- крошечное солнце.
Вот твоя душа, твоя судьба
Спит в кофейной чашечке на донце.
Силуэты, линии -- черты
Будущих побед и поражений --
Заполняют чистые листы
Строчками волшебных откровений.
Эти строки вроде ни о чем,
Но вглядись -- увидишь, как в тревоге
Сгорбленные клены под дождем
Ветками качают у дороги.
Из таких мозаик и кусков,
Недомолвок, шорохов, намеков
Вырастает ожерелье слов
На устах гадалок и пророков.
Прошлое захлопывает дверь:
У него особые причуды.
Будь, что будет, главное -- поверь
В звонкое могущество посуды.
Лови торжественность момента
В бодрящем звоне хрусталя,
Когда событий кинолента
Свое кино начнет с нуля.
Концовка стерпит что попало,
Ей к худшему не привыкать,
Куда важнее, как начало
Пограндиознее начать.
Родник живой водою плачет,
Не замолкая ни на миг.
Его, лаская, чаща прячет
В ладонях бархатных своих.
И он хрустальными слезами
Звенит. Лес, впавший в забытье,
Дрожа озябшими листами,
Хранит сокровище свое.
Но мы нашли к нему дорогу
И пьем звонкоголосый плач,
Сменивши траурную тогу
На звездный карнавальный плащ.
За окном все дожди, дожди,
А в кармане звенят гроши.
Если трудно тебе -- приди,
Если просто грустишь -- пиши.
Три печальных лица в трюмо,
Мыслей черные корабли.
Если долго идет письмо,
Телеграмму тогда пришли.
Город высохший и чужой,
Ни приятелей, ни любви.
Если адрес не знаешь мой,
Просто мысленно позови.
Но бессильны слова в глуши,
Словно выплаты по счетам.
Не зови меня, не пиши,
Просто жди -- я приеду сам.
Я ноты всех твоих капризов
Не по тетради изучал.
Ты в каждый такт вплетала вызов
Лицу скрипичного ключа.
И, превращая ежечасно
Мажорный лад в минорный тон,
Пристрастными судами гласных
Ты утверждала свой закон.
А я крушению гармоний
Противиться, увы, не мог.
Меня штрихи твоих симфоний
Лишали сна, сбивали с ног.
Я так устал от квинт и терций,
Простой романс услышать рад,
Что ритмы собственного сердца
Возненавидел, словно яд.
Но лишь нестройные аккорды
Отправились в последний путь,
Я попросил, упрятав гордость:
"Сыграй еще, хоть что-нибудь".
Я сердцем чувствую нутро,
Но антураж сбивает с толку.
Как недопитое ситро,
Шипит тревога втихомолку.
Бокал прозрачен, свет зажжен,
Но все чего-то не хватает.
Вздох истины не отражает,
Ведь он сомнением рожден.
Наш понедельник начался в субботу,
Но у меня-- семь пятниц на неделе.
Мой здравый смысл повис, как мышка, кроток,
Набедренной повязкою на теле.
И, прокричав торжественные гимны,
Мой дерзкий рот окрысился молчаньем.
Срывая звезд сырые апельсины,
Рука легла, как агнец на закланье.
Ты скажешь: "Чушь!", я притворюсь, что верю
Словам, что вовсе ничего не значат,
Но, погруженный в тайные вечери,
По-своему все здесь переиначу.
Зажгу лампады перед образами,
Вскормлю строкой голодную бумагу,
А после, с просветлевшими глазами,
Солью остатки роскоши во флягу.
И будет жизнь катиться поневоле,
Как старая арба с ослом в упряжке.
Ищи меня тогда, как ветра в поле,
От божества не требуя поблажки.
Ты, может, напоследок скажешь что-то,
Но мне слова до смерти надоели.
Наш понедельник начался в субботу,
Но у меня -- семь пятниц на неделе.
Вечер холодом тронул ладони,
Остужая мальчишеский пыл.
Слишком искренен и беззаконен
Он для строгого города был.
Я смирен, но, с почтением меря
Переулки его и дворы,
Пусть немного, но все-таки верю
В озорную серьезность игры.
Крути мыслью, как ось колесом,
Жми смело на обе педали.
Пускай в стакане не Абрау-Дюрсо,
Пускай не светят ни призы, ни медали.
Лимонной коркой в сахарный снег
Прыгни и, горечь свою спрятав,
Без напряженья начав разбег,
Взлетай, сверившись с звездной картой.
Зачеркни притяжения пустую строку,
Стряхни жирка голодное месиво
И честь отдай стальному клинку --
Он твой пророк и мессия.
Когда мне вдруг наскучат звуки,
Уйду на дно. Не шевелясь,
Я, темноте сжимая руку,
Умолкну, наглотавшись всласть
Воды забвения, и память
Застынет чистым серебром.
Не нужно будет строки плавить,
Кручинясь, думать о портном.
Не нужно будет защищаться,
Не нужно будет нападать,
Чего-то каждый день бояться
И что-то каждый день решать.
Я рыбой нежно-серебристой
Вспорхну сквозь толщу вод морских,
Где тьма чернее трубочиста
И тишины степенный стих.
Нам праздник двери отворил,
Но мы, поскромничать желая,
Отвергли алый сок Токая,
В которым дух беспечный жил.
И пресный, тусклый вкус дождя
Нам стал единственной отрадой.
Шуршали листья за оградой,
На шепоток переходя.
То был ноябрь, а может, май,
Дожди времен не различают.
В дождь хорошо сидеть за чаем,
Таская строки из письма.
А мы стояли у крыльца
В надежде разрешить сомненья,
Промокший рыцарь и дуэнья,
Лицу не обнажив лица.
Что б вам ни раззвонили обо мне,
Не верьте ни единому звонку.
Я все равно останусь на коне,
Пусть даже разобьюсь на всем скаку.
Заткните уши, спрячьте звезды глаз,
Замкните разум от досужих слов.
Я вновь воскресну в предзакатный час
Лиловым миражом поверх голов.
Я вновь воскликну, руки вознося,
Осанною омыв свои уста,
И мне в ответ сверчки заголосят,
Оплакивая мужество Христа.
Как тень недоуменья, на губах
Укус щеки, подставленной небрежно.
Спесивый лед, не тающий в руках,
Бесчувствием их дарит неизбежно.
Неутоленность сердце холодит,
В неискренности требуя ответа,
Но немотой отмеченная Лета
Свой кладезь никому не одолжит.
Туман, вероломный, как Каин,
Походкой форся воровской,
В пугливые дебри окраин
Проник у ночи под полой,
Пробрался, руками замаслив
Последние искры зари,
И, даже не вскрикнув, погасли
Задушенные фонари.
В поту исступленной истомы,
Холодной, как сердце лжеца,
Деревья, чумазые гномы,
Во тьме ожидают конца.
Лишь путник с упрямством испуга
По сердцу сверяет шаги,
И, чавкая, липкую ругань
Выводят его сапоги.
Полью цветы, пускай напьются,
Пускай проклюнутся ростки,
И благодарно встрепенутся
Пурпурных лилий лепестки.
Растите, нежные побеги,
Вдыхайте солнечный нектар,
Ловите терпкий шум элегий
В капели светлых Ниагар.
Весна! Затворники, ликуйте!
Живым объятием ветвей
Встречайте, листьями целуйте
Ее сверкающих детей.
Век заточения окончен,
Окно открыто, час настал.
Травою тронув пыль обочин,
Весна взошла на пьедестал.
Хочу напиться допьяна
Я золотым вином заката,
Чтоб золоченая луна
Качалась в небе виновато,
Чтоб звезды сыпались с небес,
Как блестки с новогодней елки,
Чтоб много лет об этом дне
По городу бродили толки.
Молись, прохожий, грудь крести,
Ты трезв, а значит малодушен.
Что толку лысину скрести,
Коль светоч разума потушен.
Все трезвые сойдут с ума.
Того ж, кто пропил ум и тело,
Не тронет эта кутерьма,
Ведь пьяному какое дело,
Что где-то мечется луна,
Срывая звезды с небосвода.
Закат, а ну, еще вина!
Я пью, да здравствует свобода!
Весна, а листья падают, к чему бы
Вся эта кутерьма в английском стиле.
Опять ветра в архангельские трубы
Над головою зябко протрубили.
На новом Альбионе, как в аптеке,
Сырые тучи отмеряют капли.
И в плечи прячут плеши человеки,
По грустным лужам шлепая, как цапли.
Каждый болеющий требует трепета,
Не по достоинству, а по болезни.
Время улиткою тащится медленно.
На подоконнике -- кровь гортензий.
В скромном футлярчике прячется градусник,
На столике -- горсть таблеток в пакетиках.
Больной ведь не леший, а мелкий пакостник,
К сожалению, не лишенный патетики.
Всюду болячки сочтет он и выставит
Всем напоказ, не стыдясь нимало.
Заткнет за пояс любого артиста,
Не выбираясь из-под одеяла.
Вы ему время свое и внимание,
А он: "Дрянь -- эта вся медицина".
И после, поморщившись в назидание,
Выпьет таблетку эритромицина.
Кормишь из ложечки, поишь из соски,
А он в ответ лишь стонет и охает.
Жаль вот только, малы подмостки,
Да зрительный залец уж больно крохотен.
Должно быть, осень на дворе:
То дождь, то мокрый снег и слякоть.
И ветры, словно в ноябре,
Кусают солнца хлебный мякиш.
Прохожий зябко опустил
Пальто на острые колени,
Но отчего тогда кусты
Затлели звездами сирени?
Должно быть, осень на дворе,
Так в душах холодно и пусто.
Сейчас бы двери запереть
И стиснуть пальцы рук до хруста.
Впустую брошены слова,
Как слезы в старую могилу,
Но отчего тогда листва
На ветках набирает силу?
Должно быть, осень на дворе.
Такие странные метели.
На яблонях, не догорев,
Цветы снегами облетели.
В промерзших жилах стынет кровь
В немом предчувствии разлуки,
Но отчего тогда любовь
Соединила наши руки?
Мне по чьей-то особой причуде
Это небо досталось в наследство.
Пусть сбегу я навечно отсюда,
Никуда мне отсюда не деться.
Я уеду, уеду и сгину
За морями в озерах азалий,
Но вернусь с головою повинной
В наши Богом забытые дали.
Появлюсь, долгожданный наследник,
Разминая усталые ноги,
И, расправив зеленый передник,
Роща встретит меня у дороги.
Я не верю коварным словам,
Непоседливым, как воробьи.
Я губами прочту по губам
Сокровенные письма твои.
И воскликну в ответном письме,
Охнув раненой птицей в глуши:
"Не бросай меня, радость, во тьме!
Напиши мне еще, напиши!"
Развернув пошире плечи,
Долговязый, что Кощей,
К нам в окно стучится вечер
В донжуановском плаще.
У него в руках гитара,
У него в кармане нож.
Он поет: Та-та-ра, та-ра,
Черногуб и чернокож.
Под пьянящий смех кадрили
Он приходит к нам в дома.
От него во всей Севилье
Все дуэньи без ума.
Не боясь ни шпаг, ни яда
Недоверчивых мужей,
Он в густых объятьях сада
Одурманит сторожей.
Подкрадется под балконы,
Пробежится по ладам,
И тотчас любая донна
Упадет к его ногам.
Ты меня никогда не узнаешь,
Ты меня никогда не поймешь.
И уж если меня потеряешь,
То уже ни за что не найдешь.
Я не здешний, я здесь ненадолго
Задержался на трудном пути.
Вот надену свою треуголку
И пойду небылицы плести.
Два облака не делают погоды,
И две слезы не делают дождя.
Надменный взгляд еще не знак породы,
И шляпа -- часто шляпка у гвоздя.
Стремление не означает цели,
А два рубля -- еще не капитал.
Два выстрела не делают дуэли,
Две доблести -- еще не идеал.
Две рюмки не смертельны для гуляки,
Два клоуна -- еще не балаган,
Два выпада не означают драки,
Два поцелуя -- даже не роман.
Как часто мы тревожимся напрасно
И видим бурю там, где небо ясно.
Я, архитектор снов и чудотворец,
На карауле бодрствую под шорох
Ночных сверчков, которые не могут
Уснуть, пока заря не заалела.
Комар, жужжа над ухом, жаждет крови,
Моей горячей, сладкой, красной крови,
Которая по синим толстым венам
Течет стуча, как маятник в курантах.
А где-то рядом сонно и печально
Лопочет одуревший телевизор,
Неярким бледным светом вырывая
Из тьмы куски любовного романа.
Я не рифмую строки, я рисую
Пейзаж на пролинованном мольберте,
Чтоб не уснуть, не умереть со скуки
И не пропасть подобьем метеора.
На смятом, порванном конверте
Вид новосветовского пляжа,
Но я герой других пейзажей,
Судьбой упрятанных в мольберте.
Ведь ей, судьбе, какое дело --
Она рисует, что попало,
Пока душа не истончала
И холст марать не надоело.
К закату лето клонится, не встретить
Теперь его горячих, сочных губ.
На улице соленый терпкий ветер
Таскает клен за выгоревший чуб.
Среди седых камней слабеют травы,
Беспутным летним солнцем сожжены,
И бродят в море черных волн оравы,
Перебродившим воздухом пьяны.
В корзине девочки-эпохи
Простые чудо-безделушки:
Надежды, сполохи и вздохи,
Промокшие насквозь подушки.
Еще не отзвенели марши,
Еще листва не отшуршала,
Еще мотив не знает фальши
И бессердечности финала.
Все так бесформенно и зыбко,
Все так таинственно и ново,
Что нас за первую ошибку
Никто не упрекнет сурово.
Не просите за меня Бога
И не жгите за меня свечи.
За себя я сам прочту слоги
Из священных книг твоих, Вечность.
Не поможет мне ничей посох,
Но помогут мне друзей руки,
Что напишут мне в письме строки,
Извлекут из мертвых струн звуки.
Отзовутся из своих комнат,
Чтоб не быть мне лишь с одним хлебом,
А молитву я и сам вспомню
И скажу наедине с Небом.
Я тихою надеждою живу
Когда-нибудь добраться до глубин,
Вдохнуть прозрачной бездны синеву
И выспаться у моря на груди.
Я -- лишь песчинка, тополиный пух,
Игрушка волн, течений и ветров.
От ожиданья замирает дух,
Но ожиданье -- ненадежный кров.
Мне с вечеринками беда,
Ведь по законам высших сфер
Я -- никудышный кавалер,
Зато любовник хоть куда.
В веселье мне веселья нет:
Сижу, потухший и немой,
Но загораюсь, лишь с тобой
Останусь я наедине.
Прости меня мой друг, прости
За бледный взгляд и блеклый вид.
Во мне иное говорит,
Когда глаза не отвести,
Когда сплетается судьба,
Когда смыкаются круги
Вокруг бесстыжих и нагих
С огнем на жаждущих губах.
Мужайся! Мир еще не скоро
Заменит нам военный быт
И фраки вместо гимнастерок
На наши плечи водрузит.
Еще не раз ногой растертой
Земле разглаживать виски,
Но срок настанет снять ботфорты
И расстегнуть воротники.
Мужайся! Мы еще воспрянем,
Сорвав казенную печать,
И честь свою уже не станем
Кому попало отдавать.
Так будет, поздно или рано.
Пускай, дыханье затаив,
Душа сидит на чемоданах,
Глаза ресницами прикрыв.
Молчали мы, и улицы молчали,
Весь мир молчал, лишь губы трепетали.
Была зима, но мы не замечали
Ее следов на вымершем бульваре.
Но кто-то вспомнил, как рождают звуки,
И мы смеясь протягивали руки,
Друг другу мы протягивали руки
И оживали.
Так странно это было все, так странно.
Нас фонари слепили неустанно.
Качались пальмы голося:"Осанна!"
И расставаться нам казалось рано.
Но время шло, ах нет, не шло, а мчалось,
И руки, удержать его отчаясь,
Последний раз друг к другу прикасались
В тени платана.
Зачем, зачем нам было торопиться,
Лишь встретившись, так наскоро проститься
И от друзей стыдливо прятать лица,
Боясь, что сердце может ошибиться?
Но разве все могло бы быть иначе?
Неужто взгляды ничего не значат,
И душ волненье ничего не значит,
Чтоб так забыться?
Я положенный срок отслужил, отстоял
На коленях среди потускневших свечей.
Я молился, но лишь об одном умолял:
Обвенчать меня с ней.
Рыжий дьякон с окладистою бородой
Гулким шепотом вел бесконечную речь,
И усталый священник святою водой
Бремя снял с моих плеч.
Я ушел, осенив крестным знаменьем грудь,
Осторожно ступая по мрамору плит.
Дверь легко отворил и отправился в путь,
Полумраком укрыт.
Но открылись глаза мои, а по пятам
Неземная печаль начинала разбег.
Слезы прежних сомнений сползли по щекам
И упали на снег.
И когда в полутьме я ее увидал,
Вновь вернулась ко мне боль бессонных ночей.
Я взмолился, но лишь об одном умолял:
Обвенчать меня с ней.
Мне надоела болтовня моя, и баста!
Она бессмысленней патрона холостого.
Пусть лучше пенится во рту зубная паста,
Перемывая в "бу-бу-бу" любое слово.
Снесен лавиною на подступах к вершинам,
Я стольким елкам заглянул под блузку.
Зато теперь могу воздать на матерщинном,
Пожалуй, более понятней, чем на русском.
Моя вина ли в том, что я лишился неба,
То есть опоры языку, губам и звуку,
Но не в ладах с чревовещающей утробой
В чревовещатели я назначаю руку.
Она расскажет то, что рот не рассказал бы,
Она споет красноречивее Лоретти,
А я тогда заздравный кубок выпью залпом,
В глубоком кресле спрятавшись от сплетен.
Просеянный сквозь облачное сито,
На землю выпал мягкий звездный свет.
Реальность спит, грядущее сокрыто,
А прошлого уже в помине нет.
Бегут часы мурашками по коже,
И, заметая за собой следы,
Смешной до безобразия прохожий
Вдыхает горький сигаретный дым.
Он, тьмой в ночной гримерной размалеван,
С тоской глядит на вымерший квартал,
Как в опустевшем цирке старый клоун
На молчаливый полутемный зал.
Знакомое, что стало незнакомым,
Вокруг себя отчаясь узнавать,
Он, словно тень, бредет от дома к дому
Своим немым поклонникам под стать.
Какая сладостная ночь!
Горячий кофе, сигарета.
Качается моя планета,
С орбиты соскользнуть не прочь.
Качаются луна и камни,
И люди, спящие в тиши.
Под звездами, где ни души,
Качнули фонари плечами.
Качаются дома и снег,
За день растерзанный и жалкий.
Качаются в ветвях русалки,
Собравшиеся на ночлег.
И, как усталая раба,
Дрожа от праведного гнева,
Качается сама судьба,
То вправо возносясь, то влево...
В бессильной ярости истрачен
Молчанья золотой запас.
Казна пуста. Теперь поплачем,
Глотая окончанья фраз.
Но бедности к чему бояться,
Карман не оскудел, пока
Слова как груду ассигнаций
Мы достаем из кошелька.
На лестнице, где каждый камень
Хранит завет,
Переплелись над головами
Хвосты комет.
Пора. Наполнены карманы.
Срывай плоды.
Нас к памятникам безымянным
Ведут следы.
Чет или нечет -- все едино.
Устал -- приляг.
Монета брошена, а в спину
Стреляет враг.
Орел ли, решка ли, не стоит
Терять гроши.
Прими решенье роковое
И не дыши.
Колодец вычерпан. О днище
Скрипит песок.
А сердце молит, словно нищий,
Подать кусок.
Плоды просыпались в тумане.
Прошла пора.
Карман был полон, да в кармане
Была дыра.
Это было не в апреле,
Не в июне, не зимою.
Может статься, в самом деле
Это было не со мною.
Это было не со мною,
Не с тобою, не с другими:
В платье легкого покроя
Плыл закат неугасимый.
Это было не со мною.
Отчего тогда я помню
Эти пальмы, это море,
Удивительные волны,
Что лизали терпкий берег
И откатывали снова
В даль придуманных Америк,
К тайнам берега иного?
Это было не с тобою?
Отчего ты помнишь тоже,
Как у самых губ прибоя
Мы стояли, не тревожась,
Что увидит нас прохожий,
Что осудит и освищет,
Позабыв про осторожность,
Про напыщенность и пышность.
Мне теперь не наполнить нутро моих лат
И не вынуть иззубренный меч из ножен.
Я уже не солдат.
Конь мой стреножен.
Будто кляча крестьянская, щиплет траву.
Безобидная, старая, глупая кляча.
Я уже не живу,
Но не плачу.
Я не плачу, плачу, потроша кошелек,
Словно рыбу, попавшуюся, в мой невод.
День уже недалек:
День гнева.
Я уже не солдат, я свод небесный.
Ветер гладит легонько мою васильковую шерсть.
Значит я еще есть, бестелесный,
Но все еще есть!
Не молюсь и не слушаю благовест.
Позабыв о значеньи креста,
Я заре, как заутрене, радуюсь,
Из утробы постельной восстав.
И, забывшись небесными тропами,
Извлекая тепло из горстей,
Я читаю нагорную проповедь
В доброй светлой улыбке твоей.
Под ресницами синь,
В сини искрами смех.
Эх! Душа -- апельсин,
Разделить бы на всех!
Но не хватит, о Боже,
Как тут ни кроши,
Под оранжевой кожею
Сладкой души.
(Романс)
Она, смеясь, глядела сквозь меня,
Но я, забыв про все, в истоме сладкой,
Вдруг задрожал от страстного огня
И робко снял с ее руки перчатку.
Над тополями голубела даль,
И погрустневший сад прощался с летом.
Она сказала мне, снимая шаль:
"Я не люблю вас, помните об этом!"
Все закружилось. Хор сомнений смолк,
Меня в объятья грез толкая грубо.
И целовал я щек чуть теплый шелк
И алые трепещущие губы.
Все было так, как я того желал,
Но чувству страстно требуя ответа,
Я лишь одно во мраке различал:
"Я не люблю вас, помните об этом".
И вот, какая горькая пеня!
Откинувшись на бледные подушки
Она, смеясь, глядела сквозь меня,
Как сквозь стекло глядят на безделушки.
Я долго мял в руках цветную шаль,
Но каблуком царапнув лед паркета,
Она сказала вновь: "Мне очень жаль,
Я не люблю вас, помните об этом".
Слезами не начать потопа,
Но сырость сильно портит мебель,
Не каждый может громко топать,
Заботясь о насущном хлебе.
Не каждый может улыбаться,
Идя ко дну, в объятья ила,
Но каждый может постараться,
И выглядеть смешно, но мило.
Отчаянье возносит руки
И пальцами хрустит в припадке.
И остается лишь мяукать:
Несмело, жалобно и сладко.
Хозяйка нежно приголубит,
Прижав щеку к пушистым лапам,
Пока тоска, отбросив бубен,
Не скроется в объятьях шкапа.
Что я такое? Сумеречный звон?
А может -- дождь серебряных монет?
А может -- просто чей-то грустный сон?
А может -- нет?
Что я? Наверно просто человек:
Немного сердца где-то посреди,
Чуть-чуть души за абажуром век
И боль в груди.
Дорожкою воров и проходимцев
На город опустилась темнота,
Сковав заклятьем всех принцесс и принцев,
От поцелуя спрятавших уста.
Зашторив сном кирпичный лик заката,
Их усыпил таинственный недуг.
Лишь стрелки на блестящих циферблатах
Еще живут, чертя за кругом круг.
И лишь воздушных замков постояльцы,
Блаженной тьмой не окропив окно,
До самых зорь не окровавят пальцы
Об острое ее веретено.
Вот звезды с неба падают на площадь --
Обломки счастья.
Я не поэт, нет, я всего лишь лошадь,
Саврасой масти.
Вы в небесах разгадку не ищите,
Труды напрасны.
Ведь это я их вниз смахнул в зените
Хвостом саврасым.
Ну, не глядите на меня, не надо,
Такими грустными глазами.
Мне просто хочется, чтоб кто-нибудь погладил
Меня промеж ушами.
Я -- озеро, лишенное воды,
Я -- черный снег, не тающий в жару.
Я -- зверь, бесцельно путавший следы,
И листьев колыханье на ветру.
Я -- бой часов, лишившихся ума,
Ночных кошмаров недостойный сын,
Я -- зло, тайком заползшее в дома,
Неверность женщин, мотовство мужчин.
Я -- вечный плач у похоронных дрог.
Я -- голос сфер, зовущих в никуда.
Я -- молчаливый камень у дорог.
Я -- червь в хрустящей мякоти плода.
Искать меня -- напрасно тратить дни.
Я ближе: только в зеркало взгляни.
Все дальше, дальше небеса.
Все ближе, ближе твердь земная.
Слышны все глуше голоса
Давно утраченного рая.
Я зов не слышал, я застрял
На промежуточной ступени.
Я -- не светило, Я -- растение
Цветущее, где Бог вкопал.
Ах, пани, ваше братство
До первого пожара.
Ведь наше панибратство
Не вынесет удара.
Лишь сердце тихо дрогнет,
Как тень у водопада,
Тотчас кольцо расторгнет
Щемящее: "Не надо!"
Но, пани, я растерян!
Так взгляды ваши пылки,
Что я, несуеверный,
Боюсь упавшей вилки.
Я радуюсь! Не смейте быть в печали!
Когда я радуюсь, не лейте слез!
И если вдруг часы нечайно встали,
Не заводите -- не гневите звезд.
Пришло мгновенье радости, дышите,
Ловите дух его раскрытым ртом,
Его одежды бисером расшиты
И волосы сверкают золотом.
Но время, беспардонное, как слякоть,
Опять к виску приставит пистолет.
Я радуюсь! Не смейте плакать,
А то я сам заплачу вслед.
Беспокойные сумерки
Замели колею.
Мы, наверное, умерли
И очнулись в раю.
Мы, наверное, сгинули
В сером мартовском дне,
Словно штору задвинули
Чьи-то руки в окне.
И остались лишь сумерки
Да огни фонарей.
Мы, наверное, умерли,
Не дойдя до дверей.
И бродяги случайные
Разнесли по стране
Об ушедших в молчание,
О пропавших в весне.
Но будильник обиженно
Зазвонил невпопад.
Мы, наверное, выжили,
Если чувствуем взгляд.
И не нужно сутулиться --
Злые вестники лгут...
Ночь. Морозная улица.
Колея на снегу.
Эй, время, крысиное личико спрячь!
Последней листвою горя,
Ноябрьский закат подымает кумач,
Упавший из рук октября.
Там, где-то за дверью, томясь по вискам,
Участливо щелкнул затвор,
И осень, слезинки во мгле расплескав,
Промямлила свой приговор.
"Казнить их! На плаху! Костры им! Костры!
Довольно одежды менять!"
И сыпались листья, от страха пестры,
В голодное чрево огня.
Безвольно качнулась моя голова,
Ресницами жаля ладонь.
Кто выдумал басню, что осень права
И можно бросаться в огонь.
Ворваться бы в небо верхушками мачт
С горячим задором юнца.
Эй, время, крысиное личико спрячь!
Еще далеко до конца.
Убью брата Авеля. Выйду
К народу с горящим клеймом.
Служите свою панихиду,
Кричите свой гневный псалом.
Но зерна благие посеет
Безвинно пролитая кровь.
Взойдут, и никто не посмеет
Убить брата Авеля вновь.
Я не верю случайности встречи.
Случай слеп, но судьба не слепа.
Время лечит? Нет, время не лечит.
Время прячет свои черепа.
Если можешь -- надейся. Надежда
Может многое, как говорят.
Но для тех, кто не сверху, а между
Все равно, что вперед, что назад.
Как джин в бутылке под сургучом
В пучине моря на самом дне,
Мой дух пожизненно обречен
Томиться, путаясь в беге дней.
Пирует радостно бог труда
И он по-своему прав, увы!
Горбатясь, мимо плывут года
И остается на звезды выть.
Мой милый братец, трехногий стол,
Лишь ты надежда моя и свет.
Я грешен, я, как пустыня, гол.
И нет ответов, по жизни нет.
Грустней, чем старое кино,
Печаль опущенных локтей.
Плетут затейливый венок
Жрецы из теленовостей.
Наверчивают письмена
Из губ на уровне плеча.
Их свет -- лишь дым, и грош цена
Всем обещаньям и речам.
Познав печаль от сих до сих,
Ночная мгла сползает с крыш.
И жажду плеч ее нагих
Уже ничем не утолишь.
Оставил дождь плаксивый след
На мокрых листьях и траве.
И мыслей умных больше нет,
А есть лишь ветер в голове.
Минутной слабости прилив
Нахлынул, горький и соленый.
Я слаб, я наг, я еле жив.
Я -- призрачный король без трона.
Но стихло, волны улеглись.
Я снова на коне и в деле.
Я -- сила! Я -- заря! Я -- мысль!
Я -- дух бессмертный в бренном теле!
Пора взрослеть. Младенец вырос,
Окреп и ножками сучит.
В пеленках не разводит сырость,
Ночами больше не кричит.
Пора, приятель, опериться,
Стать на крыло и, с Богом, в путь,
С высоким небом породниться,
И всем, что нажито, рискнуть.
Быть нужно строже и... добрее
И не пенять на малый рост.
Не ползать, не ходить, а реять,
Пройдоху-жизнь ловя за хвост!
Я одет на весенний манер,
Мой костюм до приличия прост.
Можно трогаться с места в карьер
Собирать одуванчики звезд.
Чтобы после, усевшись у ног
Неподвижного белого льва,
Ты упрятала в звездный венок
Золотистые их кружева.
Популярность: 1, Last-modified: Sat, 17 Apr 1999 12:48:48 GmT