Книга стихотворений
---------------------------------------------------------------
© Copyright Александр Месропян, 1998
Date: 10 Jun 1999
Email: [email protected]
Изд: Месропян А. Г. "Пространство Эроса: Книга стихотворений"
- Р.-на-Дону: Изд. центр "Булат", 1998. - 64 c.: ил.ISBN 5-86340-057-9
Номинирован на Тенета-2000/Сборники стихов
---------------------------------------------------------------
...между ударами сердца и шелестом листопада...
В.Набоков "Лолита"
---------------------------------------------------------------
Плыть, постепенно пропадая - таков выбор, потому что
выбора, собственно, нет. Только - плыть, постепенно пропадая.
Растворяясь, погружаясь ли вглубь или вдаль, иногда
оглядываясь - пропадать из виду или совсем пропадать.
Плыть.
Не кажется ли мне странным - словно в рождественском метро
шелестящее прикосновение сквозняка с мандариновым запахом
изнанки снега к безвыходным страницам Замка - не кажется ли мне
присутствие речи, столь склонной ко всем остальным временам, в
бесконечно затаившем дыханье пространстве длящегося настоящего?
Вот такой вот Praesens.
Вот такой ширины - вот такой ужины - патологическая
жизнерадостность матиссовых танцоров - вот такой вышины-ы huile
sur toile; 2,600х3,910 m - вот такой нижины. И ни разу - на все
обещания не смотря - так и не вылетела птичка.
Sic!
Особая примета пространства Praesens -
так-и-не-вылетание-птички. Все остальное - время. Память
неверна. Остается лишь напряженно застывшее ожидание цвета
кофейного, даже если какого другого цвета - все равно
"Внимание! Сейчас..." И внимают - вот ведь что - внимают, даже
если камера скрыта или нет ее вовсе.
Сколь похожи внимание и прощай императивностью своей и
дальнейшим молчанием? Бесповоротно.
Все остальное: шаги землемера и его землемерной штуковины,
несовпадение их ритма, ничейность межи и всяческий на ней
бурьян, холода, тревоги и ворон кружит - все это и многое
другое остальное - время.
Так определяют безграничное настоящее пространство,
чтобы потом искать из него выход, выходя, оглянуться и потерять
Эвридику теперь уже навсегда, зато увидеть все-таки, как
птичка вылетает на фоне Praesens continuus.
Даже священная и нерушимая государственная граница -
категория временная. Тем паче пространство Эроса ограничено чем
угодно, ну уж никак не обложкой книги и не краями этих страниц.
Но оглянуться, может быть, есть на что.
Значит надо искать выход и пропадать из виду или совсем
пропадать между ударами сердца и шелестом листопада.
---------------------------------------------------------------
и весь твой свет не стоит ни шиша
и весь твой век не стоит ни гроша
когда записку развернешь едва дыша -
и между двух скоропостижных строк
тебе темнеет женская душа
темнее паузы меж разведенных ног
скажи что праздник
что в чужой жене
проснулась женщина до головокруженья
твоя
что разорвалась нить что жемчуг
рассыпался по комнате
что не-
возможно ждать - уже взошла звезда
и праздник стал похож на преступленье
что выдохом разведены колени
что шелк прозрачней медленного "да"
кружится
и летит к ногам как снег
скажи что есть презумпция любови
что эта женщина - твоя
твоя до боли
до всех кто был
до всех кто будет с ней
еще нельзя сказать что откровенна
но можно прошептать "обнажена"
твоя
как спирт горящий внутривенно
чужая до безумия жена
день изнемогающий июнем
где-то между севером и югом
в городах и городов окрест:
круговой поруки круг порочен
воздух неподвижен
быт непрочен -
homo homini похоже lupus est
но покоем наполняет ночи
мятный свет незагорелых мест
Напиши мне о том, как мелодии движутся вниз
по ступеням октав, черно-белых вблизи, словно кадры
кинохроники, или о том, как засижен карниз
голубями, и город склонился над собственной картой
высотой перелетных небес. Напиши мне о том,
что случилось уже и о том, что случится потом -
когда письма вернутся, поскольку уснул адресат,
когда птицы вернутся в остывшие за ночь гнездовья,
когда все возвратятся и всс возвратится назад.
И еще напиши мне, какая погода в Ростове,
на каком языке оловянная осень молчит,
на каком перекрестке сойдутся маршруты трамваев,
чтобы вновь перепутать с названьями тайных причин
имена этих улиц и явных последствий названья.
Да, пока не забыл: Я тебя не любил никогда.
Но сегодня такая листва на ступенях октав,
что не видно ступеней. И стоит шагнуть невпопад -
все пропало. Но лучше об этом - при встрече...
Напиши мне,
пока не запутал вконец листопад
наши длинные слишком и слишком невнятные речи.
мне дождем перекошенным освещена
по секрету видна
словно краешек сна
в покосившемся городе в нищем апреле
чья-то женщина
зябко ошеломлена
одиночеством
выпитым ею до дна
в первый раз
может быть
за последнее время
---------------------------------------------------------------
Love is touche
Touche is love
J.Lennon
---------------------------------------------------------------
Разглаживай скатерть.
Соблазны твои велики.
И если останется в голосе что-то от слов,
скажу, что люблю -
ты, ответив мне тихо:"Не лги," -
разгладишь постель,
как будто
кому-то
назло.
Отпусти своих пчел щекотать полуночные клумбы.
Этот мед не тебе.
Это - медь.
Только не над тобой.
Потому что сначала так больно,
а после - так глупо.
Да, сначала для рифмы - лишь кровь,
ну а после - любой.
Так что пчел отпусти запастись полуночным нектаром.
А потом объясни мне - попробуй - что ты ни при чем,
что любовь,
даже если была,
то была незадаром...
Ну так что же ты медлишь?
Давай - отпускай своих пчел
тормошить полуночную плоть,
жадно требуя платы
за сквозняк из-под двери,
за боль из-под двери,
за свет -
то ли лопнул июля бутон,
то ли нет под халатом
ничего.
Не тяни.
Все равно ничего больше нет.
А потом расскажи мне - попробуй - как черного меда
так тягуче,
так долго текла из бутылки струя,
что в твоей незапамятной жизни
на каждое "Кто ты?"
каждый кто-то
всегда отвечал одинаково:
"Я".
Отпусти свою ночь.
А потом посмотри мне -
попробуй -
вслед,
когда возвратятся тяжелые пчелы твои.
И не спрашивай - ладно? - не спрашивай...
Что тебе проку
знать, кто я,
когда здесь больше нечего делать двоим.
глубока ли власть языка
и хотя привычней
этим влажным сумеркам терпкий запах тугого корня
все же выберешь ветер рябь на воде птичий
проливной озноб
и набухшую кровью корпию
вброд переходишь реку гораздо медленней
в бред переходишь
только б себя не выдать
чуть кисловатый на вкус что денежка медная
к югу
послушай
скользнул невесомый выдох
травы качнулись в твоей сокровенной дельте
тайная лодка всхлипнула темным волнам
так же прозрачен стыд как пора виноделья
или как после дождя пахнет пылью волглой
научись различать свою кровь в насекомом хоре
там где жалость всего нежнее и ближе
слышишь
на чужом языке обжигающий привкус моря
словно в раковине
только ближе
гораздо ближе
---------------------------------------------------------------
Область Praesens continuus, расположенная
"между ударами сердца и шелестом листопада"
(Humbert Humbert). Для Э.П. характерно
полиритмическое сочетание неровных дыханий,
шепотов и всхлипов, коих низменность - поистине
месопотамская - памятна имеющим память вначале
дерзновенностью безнадежного вектора
вавилонской гордыни и только потом - и только
немногим - сновиденной бездонностью падения и
невозможностью проснуться. Верификация
вышеприведенного - и всякого - определения
представляется нам принципиально невозможной
ввиду доминирующей роли в Э.П. феноменов
отсутствия, как то: разрывов, пауз, незагорелых
мест, умолчаний, разной глубины вырезов и
разрезов, пустоты в ступице колеса etc.
Может быть, я и не прав. Может быть. Однако сугубость снега
на дне городского сада, внятно представимые - с высоты
соображающей, вяло жестикулируя, где бы раздавить группы
товарищей - податливость его и покой, даже горячая глубина
фрикативного [g] - ничего не меняют.
---------------------------------------------------------------
Ты так красива и капризна,
пытаясь пуговицу втиснуть,
неглядя, в тесную петлю.
Ты так безвыходно моя,
сближая локти за спиною,
спиной ко мне.
Спросонок
я
тебя люблю.
Ты так со мною -
как будто по воде круги
бегут, паденья убегая.
Ты злишься: "Встань да помоги".
И я встаю.
И помогаю.
И ты все ближе, ближе, ближе...
- Пока.
Захлопнуть дверь велю.
И снова спать ложусь. И вижу,
как ты со мной,
как я люблю.
все
зарастает сумерками город
так
словно тонет в сумерках
что Китеж
и все что ни наденешь будет впору
все к месту
все к лицу
и все что снимешь
все снимешь
зарастает светом сад
ошеломительною мякотью соблазна
пространство заморочено
и ясно
что ничего не ясно до конца
все ясно
все
кончаются слова
все
продолжать мелодию не стоит
так зарастает временем история
обычно накануне Рождества
СТИХОТВОРЕНИЕ ИМЕНИ ИЮЛЬСКОЙ ЖЕНЩИНЫ ЗИМНЕЙ НОЧЬЮ
за медленным снегом
рапидом сего декабря
тебя разглядели
тебя опознали
и только
и все-таки Ольга
я вам говорю что не зря
замедлено снегом биение имени
О л ь - г а
теперь даже молча
и даже не мне одному
понятен в диастоле звук запоздалого голо-
са
склонного к югу когда уже не по уму
а все-таки по сердцу
кроме телячьих вагонов восторгов и нежностей
власть предержащих и прочих
и прочей истории Ольга я вам говорю
что всякая истина склонна давно к декабрю
как всякая женщина склонна к рождественской ночи
как в систоле боль говорю как выталкивать жизнь
в огромную темень аорты в дремучее русло
рожденный на родине жив будет кратко и грустно
и может быть даже напрасно я вам говорю
за медленным снегом быть может
и нет ничего
и нет ничего кроме
впрочем наверное глюки
явились открыть нам
да вот передумали
только
тебя рассказали рапидом
местами осадки
в виде замедленного снега
в виду прохожих и проезжих
мерещится что это с неба
и впрямь зачем то небо есть же
пора империю придумать
где жить в провинции убогой
где что ни цезарь то придурок
по меньшей мере нету Бога
и есть пора по высшей мере
через дорогу всклянь и в слякоть
а там другой такой же берег
что даже не о чем заплакать
лицу по мере пробужденья
все мудреней хотя мудрсней
ночного снега снисхожденье
к тебе прозрачной утром дреме
притронуться невыносимо
а вдруг проснемся врозь и сразу
напрасно вслушиваясь в зиму
как в неразборчивую фразу
ребенок зеркало что компас
протянет нам и мы поймем dab
jeder Engel
ist
schrecklich
но не видеть
не грех ли
Адриатики лира
мертвых рыб разговоры
но заборы ОВИРа
и др. заборы
jeder Engel
ist
Leiche
только снег на полях и
над полями на птицах
только снег
и не тает
только нам и приснится
невысокая стая
jeder Engel в которой
ist nur Engel
и только
в мир открыла Пандора
имя гиблое
Ольга
Плутарх или Тацит
кто прав
подскажи
перечень праха верней или перечень славы
ты бы ответила
Оба наверное правы
я бы ответил
что оба увязли во лжи
по уши
Ольга
и я бы сказал
Ну и что
что мне в конце то концов эти Тацит с Плутархом
нынче культура и отдых доверены Паркам
не до судьбы им теперь
я скажу
Ну и что
мимо длинных о нас разговоров
мимо крашенных краской заборов
и некрашенных черных деревьев
по деревне на белом снегу
кроме ржавчины шлака печного
что вчера еще был нам огнем
одиночества
ночью ночного
и дневного естественно днем
по деревне на белом снегу
по кофейной на донышке гуще
я скажу
ну и что
только гуще
станет время и невпроворот
воробьев и ворон вместе с нами
и мгновенною явью когда
и декабрь
и снег
и звезда
все совпало
а мы и не знали
wer we led all that way
for Birth or Death
выходящий за дверь
выходит из
но входящий сюда
не входит в
и горит звезда
там где нет листвы
но давно и не здесь
но в шесть лучей
снегопад этот весь
немой
ничей
и впрочем близорук
что как ни странно свойственно пророкам
судьбы чужой со столь же чуждых рук
читающим уроки
вот сорокам
на виселицах даже по душе
что знал наощупь старший Питер Брейгель
скажи
"еще"
а я скажу
"уже"
был цезарь стар и верно просто бредил
но кроме птиц есть голубь и огонь
лишенные хитиновых надкрылий
спроси
"зачем"
а я спрошу
"доколь"
в снегу неторопливом нас накрыли
за этим делом
жаль
что только сон
что мне все мудреней хотя мудреней
что внучке Августа был всадником Назон
а не поэтом
что горела в кроне
зимы моей
совсем не та звезда
что были вы совсем не та
другая
и может быть совсем не вы
не ты
желала иметь единственно
с каждого двора
по три воробья и голубя
не затем что с тремя отраженьями в тусклом трельяже
вечера разделить что от жизни не ждать ни хрена
но однажды ты напрочь заблудишься в тесном пейзаже
всей мигренью вжимаясь в раздвоенный холод окна
где останется
вспомнишь
июль
дохлой мухой
и пылью
за которою не было нас
и увидишь
нас нет
не затем как бесплодны бесплодные наши усилья
но затем как безвыходно снег упадает на снег
кто-то все перепутал
и это
свобода
бог с ней
с этой самой свободой
но сможешь ли ты по другому
не затем что июль под безвыходным снегом во сне
но затем что тебе
наяву
слышать птиц под рукою
понимая любовь как раздвоенный холод окна
...............................................
...............................................
...............................................
...............................................
а грешна не затем что одна
но затем что чревато
одиночество городом
помнишь
сожженным до дна
выбирай теперь
в чем ты еще хочешь быть виновата
Назовешься ль фонариком завороженных дрожек
или снег уведешь в глубину кареглазых комнат -
все равно. Этот город никем до конца не прожит.
Так что имя не в счет. Проще спичкою чиркнуть, скомкав
черновик,- и, забыв осторожность, покуда темень,
по углам разбегаясь, двоим уступает место,
молча пить обнаженность. Ведь свет - только пыльный термин,
если им осветима пустая квартира вместо
торопливости ситцев, мелькнувших на спинку стула,
и невнятности тел, неумело вплетенных в вечер.
Назовешься ли яблоком - вспомню, как сводит скулы,
назовешься ли морем - представлю твой терпкий ветер.
Так что имя не в счет. Все равно никого не встретишь,
уходя, кроме дворников, знающих все и так.
Так волна, набегая, на берег наводит ретушь.
Так волна, убегая, потерянный мной пятак
в глубину кареглазой воды прячет молча. Молча
пей подтаявший город до самых его окраин.
Все равно никуда не уйдешь от минувшей ночи.
Жаль, что твой черновик, догорев, еще раз не сгораем.
---------------------------------------------------------------
Весь Париж может показаться издалека краем света,
заповедным своими аккордеонами, холодными перламутровыми,
словно капля бензина в неизменно туманной перспективе, шестью
утра, обжигающими ваше небо и губы подруги каштанами и,
конечно, бесконечно шастающими там и сям Карденами,
проститутками и Эйфелевыми башнями.
Весь Париж может показаться издалека.
А может и не показаться.
Особенно, если это зябкое поскрипыванье перекошенной ставни
и как плюшевый бабушкин сак навсегда пыльный воздух столь
же краеугольны, сколь полынны, и единственное дерево, отличимое
от любви с первого взгляда - тополь, потому что вишня не совсем
дерево, но скорее головокруженье в муторном запахе браги
темно-пурпурном. Подобно дыму над водой или слышится отдаленный
звукя- точно с неба - звук лопнувшей струны. Голос проволоки
медной.
Так жгут листву. Так, прикуривая, запоминают вдруг навсегда
глубокие влажные тени, дрожащие в спичечном свете неверном.
Скоро вставят в окна вторые рамы, заклеят щели, в тонкую
уютную паутинку укутаются ждать. А пока в комнатах, сквозных
настороженному пригороду, пламя колеблемо и кратко навсегда.
---------------------------------------------------------------
СТИХОТВОРЕНИЕ ГЕРБАРИЯ ПОЧТИ ИЗ НИЧЕГО
покажется "здравствуй" и вдруг откликнешься "здравствуй"
все это время не умещаясь в пространстве
вроде пичуги какой уместилось в горсти
жаркое тельце всей своей быстрой кровью
в небо холодное проговорив "прости"
больше ни с чем не рифмуется лишь но кроме
времени есть еще улицы где уменьшаясь
мы не дойдем до точки фрагментом речи
деепричастным как "обхватив за плечи"
или "уже уходя" и при чем тут жалость
только и ясно шаркающий в подъезде
свет зажигаемых спичек что врозь что вместе
так ненадолго разве что прикурить
и уходить как запомнилась ночь наощупь
только неопределенностью рифм на -ить
и объяснима отвесность свободы проще
было бы нить оборвать прошептав "довольно"
вниз по упругим сходням и впрямь при чем тут
Моцарт но вот что жалко совсем девчонка
"сладко ли?" спросит "больно" ответишь больно
много их всяких летая туда и сюда
и как ни странно вполне регулярно обратно
тут развелось
им бы всерьез и надолго настала звезда
влага ее глубока словно из подо льда
птица вечерняя
если бы вечер но вот ведь приходит пора
вплоть до июля а может быть даже и дальше
в душу твою
кануть сквозь города гул с глубиною двора
в свете рентгеновском не досчитайся ребра
птица вечерняя
к лицу ли лукавство тебе
прощай и храни тебя Бог
осенний когда-то крылом и в последнем вагоне
смотри NB на белых мелькнула полях
еще одна птица внимая тяжелому взгляду
прощай и храни тебя память моя о тебе
неразрешима
зачем же не запрещена
что ж ты так пьян в заповеданность детского сада
чтобы не слышать "еще"
и не слышать "не надо"
чтобы не видеть что это совсем не она
непогрешима
зачем же ничья не жена
в дебрях ли детства
скорее по горло в траве
робость ли девства
и робость
но столь же и радость
милая гостья как только окликнешь
Эрато
с темной душой и двустворчата словно ворота
словно жемчужница женщина словно их две
в профиль и в фас
отзываются на имена
неразрешимы
и склонны к особым приметам
тяжесть и нежность
и обе похоже с приветом
вялотекущим
но все же до самого дна
так незаметно так близко так вусмерть страна
промелькнула за правым окном справа налево
промелькнула за левым окном слева направо
или память моя о тебе словно слово "нелепо"
или это такая страна где по горло травы
вот где эта страна вот уже на цыпочках вот
только в небо глядя и можно еще вдохнуть
может быть и вправду хоть кто-нибудь там живет
пусть не Бог пусть черт его знает хоть кто-нибудь
прощая и храня прощает и хранит
особенно меня несовершенный вид
особенно вдвоем
потом
когда уснем
прощая и храня смотреть как спирт горит
как будто нет огня как будто сентябри
тревожней слова "стыд"
озябли и чисты
прощая и храня и скромница на вид
но это западня быстрей чем цианид
какой-нибудь
но пульс в той жилке у виска
но вдруг
что "ну и пусть" дыханием легка
и всей своей виной
прощает и хранит
чуть слышно за стеной
Битлы поют "I need..."
юбки шелк и всего остального
шелк разбросан по комнате в некоем смутном порядке
вот такая вот музыка
гимн Государства началу седьмого
пополуночи
мокрая прядка
там где пульс
у виска
остается сказать
а впрочем
ничего не осталось кроме фрагментов речи
упомянутых выше
как то "обхватив за плечи"
и "уже уходя" и т.д. и т.п.
короче
почти ничего
лишь улетающий лист чужих садов
слушай
таков мой гербарий
шаги да шепот
лишь возвращение взгляда в родной Содом
лишь пепелище да ветер
таков мой опыт
времени
таков мой гербарий
ломкая память
под шелестящею калькою только тело
нетерпеливое падать
падать
падать
перемежаясь мучительно с терпкой тенью
зябкого "здравствуй"
жалкого "больно"
крыльев
птицей вечернею бабочкою хлопотливой
в пепел распахнутых в дым над холодной кровлей
кто-нибудь вроде тополя либо ивы
и промолчал бы
но маргинальным травам
склонностью к горизонту только и жить осталось
смотри
словно литеры
влево
а чаще вправо
сквозняком пригинаема выдохом осень старость
неотступна вослед
и никак не выходит навстречу
руки
бережней речи
как на берег явиться на свет
оставляя чайнки в железнодорожном стакане
опускаться на дно
пусть немного остынет сентябрь
дребезжа нержавеющей сталью как стаей в сетях
сокровенного сада
и вдруг обернется
стихами
уже уходя "не забыл ли чего"
не забыл
почти ничего
блажен кто помнит
но стократ блаженней
кто видит сновиденья с продолженьем
кто собирает падшую листву
и травы
чья прерывистая речь
темна и склонна жестом и дыханьем
и птиц вечерних головокруженье
шаги и шепот
падшую листву
в гербарий
в щербатой пепельнице
пепелище бессонницы
рука соскользнув чуть заденет струну сквозняка
покажется "здравствуй"
можно
я тебе приснюсь
тихо-тихо словно с неба
засыпая землю снегом
к радости снисходит грусть
слышишь
я приснюсь тебе
близко
ближе чем дыханье
зарифмовано с грехами
белых как постель степей
белых как надломлен мак
больно-больно
сладко-сладко
так соски твердеют
так
пахнет паховая складка
спрячешь изумленный стон
вздрогнешь
прикусив подушку
тяжело
протяжно
душно
я войду в твой влажный сон
ты ознобом вдоль спины
медленно меня запомнишь
ожиданием заполнишь
все оставшиеся сны
Прогулками в окрестностях зимы,
прозрачных, словно праздничные звоны,
так называемое время оно
и время перепутавшие мы
простимся, повторяя
навсегда
и слово расплывется по странице,
напоминая запахом миндаль,
чтобы и впрямь уже не повториться...
Если б не платье - ты тоже взошла бы звездой
над перепуганным вдребезги льдом Танаиса
или приблизила к почерку матовый жест
и, отодвинув бумагу молчала бы рядом
до неподвижности, до совершенства почти,
до глухоты - если снег, до утра - если вечер.
Ты б возвратилась, когда бы не платье, назад -
к прежней любови, вплела бы дыханье в дыханье
и оставалась бы, зеркало платьем завесив,
светом единственным в комнате тусклой моей
до глухоты - если снег, до утра - если вечер,
до отрезвленья, до боли, почти до стихов.
Если б не платье - ты, может, сошла бы за Музу
или, хотя бы, за память про сброшеннный кокон
бражника, пьющего смутный душистый табак
прошлого августа - ты его тоже забыла
до отрезвленья, до боли, почти до стихов,
до неподвижности, до совершенства почти.
---------------------------------------------------------------
В пять-шесть лет ребенок не знает еще всего этого, но он
знает о львах-победителях, одиноких пустых коридорах
и мертвой рыбе в холодной воде.
Eric Bern
---------------------------------------------------------------
В окно,
где утро цвета цинка,
ты отвернешься, не спеша, -
вдоль позвоночника ложбинка.
Словно вдоль финского ножа.
то пейзаж совпадает с судьбою
и с утра начинается лето
то глядишь в пустоту над собою
всклянь пьяна и до нитки раздета
или темною музыкой тянет
но откуда - никто не подскажет
................................
подступает под горло октябрь
и судьба совпадает с пейзажем
холодно жизнь
начинается улица здесь
только звезда
и одна
и она ненадолго
хлопни в ладоши темна словно тень серебра
разве дороже
и может быть ближе
а толку
холодно жить
начинается улица здесь
а перспектива что нет никакой перспективы
тонет в тумане
то вдруг появляясь во сне
хлопнет в ладоши
Ах, боже мой, вы еще живы?!
Милыя, чем?
у кого у другого спроси
выпьешь цикуты
занюхаешь коркою черствой
и хо-ро-шо
что касается смерти то черт с ней
и навсегда начинается улица здесь
только вот
холодно
ой не бери меня на понт
эвксинский черный предрешенный
терновым городом в упор
желанным как чужие жены
игристым городом любовь
вся пряный вдох и пьяный выдох
и разноцветна как Playboy
но отражаясь вдруг в открытых
глазах
что твой - с горчинкой - понт
черна и непреодолима
и холодна как смертный пот
как сталь ствола когда в упор
и на троих неразделима
как тревожное дерево вырастешь денно и нощно
говорить о любви =~ почти ни о чем
потому что - звезда
и звезда над тобой как нарочно
потому что тебе этот свет подпирая плечом
говорить о любви =~ о смерти почти что
потому что последнего акта тебе не открыть
я все думал - травина какая
а вот ведь
подишь ты
как тревожное дерево выросла мне говорить
Какая разница, какими были мы,
какая разница, какими мы не стали,
когда идем знакомыми местами
вдоль времени немерянной длины,
вдоль парков, замороченных акацией,
минувшей улицей - изнанкой городской.
Так подбирают тему к вариации,
к любви - судьбу, к пейзажу - ночь.
Рукой
на все махнув, махну всему - Прощайте -
не потому что жаль, а просто так.
Над колокольною рекой дожди и чайки.
И музыка.
И - музыке не в такт -
запропастился день в базар у храма.
Лишь к вечеру приходит - невесом -
на всех один, не различая рангов,
подсолнечной лузги подлунный сон.
И позднего прохожего в подпитии
бесстыдно выпростав из тьмы своих трущоб,
Ростов прикинется то Брейгелем, то Питером,
то Моцартом, то кем-либо еще.
А то - красив до умопомрачения,
о феврале зашедшийся навзрыд -
загулен и тосклив, как "Невечерняя",
как "Сулико" навязчив и небрит.
Уже уставлен банками, что Сити
или бездонный бабушкин буфет,
полощет голубей в бездонной сини,
сходящей неприкаянно на нет.
Последним небом, вечным "нету денег",
червивым яблоком приснится мне мой город,
нечаянных кварталов наважденье,
поллитру для простуженного горла,
испуганные сумерки сиротства
в прогнившем центре ревностно храня,
где больше ничего не остается,
как прошептать:"Не оставляй меня..."
---------------------------------------------------------------
Оттого мы и счастливы, что мы ничтожны.
И несчастны мы, видимо, оттого же.
И. Бродский "Римские элегии"
---------------------------------------------------------------
I
Очная ставка с Вечностью. Взаимное опознанье.
Что осталось к утру от праздника - то и ем.
И не верю, что помутившееся сознанье
определимо сполна помутившимся бытием.
Если не помнишь имени - вспомни хоть признак рода:
то, что горько - полынь, остальное - бурьян.
Все равно ничего не увидишь, видя степь в первый полдень года.
потому что - снег, и к тому же ты в стельку пьян.
Только в ночь на четырнадцатое оклемаешься,
отвечая на телефонные звонки,
что ты с этой степью уже две недели маешься
и никак не поймешь, в чем же вы с ней близки.
Вспомни: классные комнаты школы с панелями масляной краски.
На уроке ботаники: то, что пыльно и горько - полынь.
Обо всем остальном знают скучные русские классики,
которым на головы гадят голуби, вездесущие, как латынь.
II
Свет какой-то не тот. Наверное - этот.
Здесь любят вспоминать, а жить - не любят.
Февраль в ночной электричке настроен поэтом
на два глагола: дует и плюет.
Станции одинаковы. А может - одна и та же
станция, глядя в окно, напоминает о времени,
когда все человечество было одноэтажным
и Мария еще не была беременна.
Во время оно в камышовых кошарах
вместе жарко дышали овцы, собаки и люди.
Согреваясь дыханьем, думали: Что же будет
с детьми в такую непогодь? Выросли, а все же жаль их.
А дети в ночных электричках вздрагивают, уснув,
вспоминая, не могут вспомнить, не любят жить.
То ли станции эти слишком похожи одна на одну.
То ли слишком ничтожно все то, что вчера показалось большим.
III
Теперь к вопросу "Есть ли смерть в марте":
руку мелко покалывает - затекла,
ГАЗик на первой скорости буксует в грачином гвалте,
брызгая липкой грязью на все зеркала
в округе. И не разглядеть ни черта:
есть ли мы в марте или нас нет.
Дыхание, вырвавшись изо рта,
собирается в тучи - и падает снег
самой последней свежести, чуть перекошен
(ибо Земля есть шар, который вращается),
с получки надравшись какой-то поздний прохожий
ловит снежинки ртом и заметно качается,
будто Россия машет рукой Господу Богу:
До сновидения, Боже, едва ли
встретимся наяву. Мало проку
в молитвах - все больше и больше воды в подвале.
IV
Дорога счастлива тем, что ступая
по ней, пройдут, не оставив тени,
но будут жизнь вспоминать, колупая
карюю корку на правом колене.
С жизнью все ясно. (См. ниже)
травы, обретающей за огородом
статус природы, как чижик-пыжик -
старый знакомый, пьянчуга без рода,
без племени. Кроме апреля есть
еще и другие стороны света.
А равноденствие - только здесь.
Да еще - в сентябре. Но целое лето
впереди. И кто его знает,
переживем ли сезон отпускных романов.
Может быть, завтра это случится с нами.
Никто и не вспомнит: была ли монетка, выпавшая из кармана.
V
Лопоухие школьники оборвали тюльпаны на том берегу
реки с горьким именем - Маныч,
не думая о продолженьи. А я не могу
не думать о продолженьи. Сан Саныч
двух с половиной лет уже узнает
букву А - названье начального пункта
любой дороги и так вдохновенно врет,
как будто
и не вранье это вовсе, а - стихи
о том, как утром, когда туман шебуршит осокой,
он вместе с ласточкой вылетел из-под стрехи
и видел меня с высоты самой высокой:
"Какой же ты ма-аленький, папа!" Я и сам
это знаю. Спокойной ночи.
(вслух) Запомни - все, что позволено небесам,
и нам позволено. (про себя) Но не очень.
VI
Истинно вам говорю: Давно мертвы зерна,
падшие в землю, а новые не созрели.
Я родом с этой равнины, где все травы - сорные,
все деревья - тополя, и всему - свое время.
К примеру, июнь, особенно сумерки всех четырех суббот -
это пора, когда зерна, падшие в землю
уже мертвы и никаких забот,
накормлены комары и счастливы семьи.
А днем через хутор проходит дождь, который ослеп
в попытках увидеть кукушку, за полем сим
с утра до вечности занятую подсчетом лет,
в то время, как я занимаюсь подсчетом зим:
вспоминаю, как бабушка печь к Рождеству белила,
оставляла белые пятна на карте местности,
которую жадность загара уже разделила
на меня и мои окрестности.
VII
Еще не растаяли два медленных ястреба в синеве
горячей и гулкой, что соты общаги порою каникул,
а ты уже просишь, почти умоляешь: "Не верь
ни во что, кроме голоса, если пишешь книгу".
Еще немного - и будет ладонь чиста -
Три вишни. Две. Одна. - остается слизнуть кровавый
след. И пора занимать места.
Но в этой степи слишком горькие выросли травы
нынешним летом. Я знаю все твои сны.
Это я их придумал. Если не веришь - прочти:
"Два медленных ястреба в синеве уже не видны
почти".
Остается поставить точку. Но страшно - а вдруг
это только начало. Лучше включить телевизор
и задремать на диване, укрывшись газетой "Труд",
пока в синеву кто-то медленно смотрит снизу.
VIII
Тридцать один день сплошного полдня.
Тень тополя, приставленная к стене -
как мысль, положенная на полку -
то ли движется, то ли не
движется. Одежды, если пойдешь
за случайной женщиной строго на юг,
почти прозрачны. И вдруг - дождь.
Нечасто. И всегда вдруг.
Между дождями - пыль на листьях,
как на крышке рояля, пока семейство
в отъезде. Жизнь устала длиться
здесь. Но нету другого места.
А ночью полдень, запутавшись в волосах,
пахнет мятой - и поэтому сны глубоки:
как будто на закрытых глазах
лежат холодные пятаки.
IX
Если и смотрят куда - только из-под ладони,
потому что птицы могут увидеть лицо.
Выйдя из дома, тут же забудешь о доме.
Были птенцы - и нет птенцов.
Выросли. А все же... Это было уже.
Не помню когда, но - было. Картофельную ботву
жгут в огородах. Что ржавчиной - о ноже,
словами - о том, как лето кануло в синеву
перелетного дыма.
Иди в любую сторону - никого еще
эти дороги не приводили к Риму.
Если есть в этом воздухе что-то стоящее -
так это свобода в собственном огороде
стоять, опершись на грабли, час, другой,
курить "Беломор" или что-нибудь в этом роде
и смотреть в огонь, от неба прикрывшись рукой.
X
Зачем эта осень себя возвращает вспять?
Только ль согреться и обрасти паутиной?
С морем все ясно - море уходит спать,
чтоб довести до совершенства картину
жизни, которая, как ни крути, есть сон,
но все равно коротка, особенно - осенью.
И потому непонятно, какой резон
ей возвращаться, мешая замерзнуть озими.
С жизнью все ясно. Но - осень? - назад? - зачем?
Ей не к лицу этот мутный паучий кокон
лета, загаром лежащего на плече,
пылью лежащего на перекладинах окон.
Еще одна версия: голос быстрей, чем слух,
ждущий прилива, подобно морскому моллюску.
А значит - октябрь умеет считать до двух.
И не больше. Как зеркало, отразившее голую бабу
под пластмассовой люстрой.
XI
Не уверен, что все к лучшему. Дохлая псина
на обочине. Мокрый снег. Головная боль.
Человечество движется к магазину,
который откроется в 14:00.
В очереди за истиной вспомню снова и снова
Евангелие от Иоанна: Вначале
было Слово. И Слово
было убого. Мысль о чае
(если не крепком, то хотя бы горячем)
навязчива, как линия горизонта
в степи, если ты - зрячий.
Прав был Овидий в Письмах с Понта:
От оси ледяной перенесли бы
к теплу эту равнину, этот голос и этот слух.
Даже с утра было б не так тоскливо.
Тем более - после двух.
XII
Никак не решим, кто же из нас бессмертнее.
Декабрь довершит интерьер коммунальной склоки.
Как говорится, огонь, вода и медные
трубы - все пройдено. Пора подводить итоги.
Во-первых - зима. Но я к этому не причастен.
Снег не подвластен геометрической перспективе.
Напротив - чем дальше, тем больше. А мы - только части
речи, почти забытой. Во-вторых - в мотиве
монотонных курганов есть что-то домашнее -
хочется лечь и уснуть с подветренной стороны
и никогда никого ни о чем не спрашивать.
А в-третьих - ржавые травы бледной страны
видны из-под снега, напомнив, что это - степь.
И это настолько огромно в сравнении с нами,
что я выбираю всего лишь одну из тем:
XIII
Очная ставка с Вечностью. Взаимное опознанье.
Последний ангел летел на юг.
По всем приметам - опять зима.
Гораздо дольше, чем жизнь, мой друг,
нам будут снится, сводя с ума,
страны вот этой неближний свет
и слишком длинные холода.
Нас мало.
Нас, может быть, вовсе нет.
И не было никогда.я
Дотянись до транзитной тоски, доживи
до никчемного города. Пуст, неприкаян -
заучи привокзальную площадь, пока я
буду спать или пить. Лишь бы не о любви -
что угодно, но только... А если... Ну что ж:
Значит пройден урок. И теперь по-другому:
Не под снегом лежать, а дрожать под рукою,
понимая, что ты ничего не поймешь
за транзитную ночь. Не успеешь. На спуск
не нажмешь. Разве можно еще внутривенней,
чем на выдохе! Ты мне не веришь? Не верь мне:
И на слух подбери. И попробуй на вкус
неприкаянный выдох. Как звать не спроси.
И попробуй навзрыд перед самым отъездом.
Это самое время и самое место
перейти на курсив:
Все, что выше - потом. Ты еще доживи.
Плакать просто. Гораздо труднее - смеяться.
А теперь повторяй - и не смей сомневаться:
Только не о любви...
Лишь бы не о любви...
Популярность: 1, Last-modified: Mon, 27 Mar 2000 17:29:43 GmT