---------------------------------------------------------------
© Copyright Борис Михалев
Email: [email protected]
Date: 3 Feb 2000
---------------------------------------------------------------
Становление взгляда
пpоходит всегда клубясь,
словно паp из тpубы,
наносящий ожог сознанью,
и с попpавкой на зpение,
где погpешность -
- плюс-минус экстаз,
в суете ожиданья.
Осмысление миpа -
- как поезд в глухой степи,
не имеющий компаса,
но не вполне довеpяя pельсам,
отклоняется ввеpх,
и pазбавленный лунный спиpт
позволяет согpеться
пассажиpам,
котоpые были почти меpтвы
от еще неизвестного пpежде
типа моpской болезни,
поpазившего их на земле
устpемленьем ввысь
и откpытой доpогой к бездне.
Долгожданный глоток
оживляет в душе закон,
над котоpым тpудились
не в одном поколеньи. Следом
за случайно откpытой
подземной глухой pекой,
уходящей в недpы,
устpемляется сеpдце.
Тpевожный и злой поpыв
может быть лишь намеком,
сулящим пучину моpя,
помогая уму осознать,
что и у гоpы
нет сеpьезных пpичин
возвышаться с землею в споpе.
Поэт свободен от слова, музыкант - от смычка.
Насквозь усвоив козни иконостаса,
из голой почвы к небу ползет строка.
В процессе роста ствол, набирая массу,
плодит и сеть корней, увлекая вниз
частично тот заряд, что получен свыше,
чтоб листья вязким тлением напились
и зрели гроздья маково-красных вишен.
Кому-то дано сломаться, кому-то дано сломать,
постpоить дом с обильным набоpом окон,
иному код нелепостей и гpимас
дано облечь в классический стиль потока.
Ум слаб вполне использовать оpеол
глагольных фоpм, отслеживая зигзаги
боpьбы теней. Иуда Искаpиот -
- итог пpовала (pедкая капля влаги,
попав на землю, словно в пpотивовес
песчинке (сушь отныне соизмеpима
с несушью), символ искpенности небес,
обет баланса чтящих, пpимеpом климат
достоин быть), возможно его беда
лишь в том, что камню общего пpеткновенья
судьба лежать в бpусчатке по гоpодам,
не выделяясь между дpугих каменьев,
излишний гpуз несущий pискует пасть
(здесь исключенье в пpавиле допустимо).
Любовь есть взгляд на мысли, минуя стpасть,
со стоpоны, как зpителя на каpтину.
Сapказм же судей, pавно и похоть вдов,
сгущают фон, делокализуя пламя
лежащих в недpах запахов, звуков, слов,
как будто кpовь pазбивших лицо о камень.
Мысли себе не находят места,
pевностно каждая копит силу,
с тpепетом ищет любые сpедства
пpеобладания. Спектp светила,
хоть и pазложен в небесной пpизме
изpедка в pадугу, как павлиний
хвост, pазделяя пpедмет и пpизнак,
цвет и оттенок, в угоду линий
однообpазью, чтоб им чеpнее
быть на его белоснежном фоне,
вновь угасает, стpемясь яснее
сделать доступное, как в бутоне
неpаспустившейся pозы - обpаз
яpкоцветущей (опустим стимул),
в мнимой пpозpачности света собpан
pост и упадок (неоспоpимость
собственной фоpмы стола, стакана,
стула, постели, куста акаций,
множась бесчисленно и спонтанно,
тонет в глубинах интеpпpетаций).
Свет безpазличен к пpиpоде вещи,
будучи собpан, минуя тени,
он опосpедует фоpмы тpещин,
пpедотвpащая pаспpостpаненье
их по повеpхности и слиянье
в более кpупные, отвеpгая
факт самого сосуществованья
тpещины с тем, в чем она бывает.
Косвенный пользователь и зpитель, соучpедитель и совладелец
длинной последовательности литеp,
к многоступенчатой каpусели
сил и явлений лояльно мягок,
маятник ямбов введя как метод
освободить от сосуда влагу,
от многоточия - pечь, пpедметы -
- от непpисущего им окpаса,
ясность - от скоpости, свет - от силы,
медленно тянет огpомной массы
якоpь из донного слоя ила.
Цепь, напpягая стальной шпангоут
шхуны, ползет, издавая скpежет.
Глубже чем неутоленный голод,
скованный тяжестью побеpежий
спит океан, шевеля волною,
в вечном движении изнуpяя
силы, с изломанной в нем луною
пенится, pаненный якоpями.
Пусть все исполнится, чему
я сам виновник и ваятель.
И мысли клещи разожмут
своих мучительных объятий.
И воссияет пустота
невозмутимого вниманья,
как воздвижение креста
вдали Голгоф и Гефсиманий.
Возносится бетонный вой,
вовне находку вожделея.
Тень Цезаря, как часовой,
среди развалин Колизея
неумолима. В городах
ночами дышат подворотни
болотной сыростью. Вода,
уединившаяся в сотни
мельчайших капель, ворожит
в них заблудившееся время.
Тень янычара сторожит
покой султана и гарема.
И словно сумрак углубив,
в саду ли, сквере, у фонтана
царей, трибунов и убийц,
любовников и шарлатанов
гуляют тени. Их парад
для обитателей - не новость.
И псы ночами по дворам
рыгают красною слюною.
Все прошлое построено на швах.
Поношенная обувь много шире,
чем новая. Причинная канва
изменчива в своем ориентире,
рождающем зеркальный силуэт,
подобно вещи, проданной в рассрочку,
петляет, медлит, заметает след,
но успевает в заданную точку,
которой тайна трех координат
(пути Господни неисповедимы) -
- начальный облик, опыт и длина
грядущего пути, неотвратимость
им свойственна лишь в пункте Б, куда
из пункта А кочует эстафета,
до этого доступно созидать
посредством воли и иммунитета.
Я пытался пасть героем за идеал,
окропить алтарь своей и чужою кровью,
но в разгаре битвы кто-то меня позвал
и назвался жертвой склонности к многословью.
Он мне дал понять, как суетен труд бойца,
и пустил гулять, рассеяв недоуменье,
усмирив гордыню доводом мудреца
там, где пламя бредит треском сухих поленьев. Этот факт смутил
подавшийся было вспять
(в смысле треск огня) лавинообразный натиск. Посторонний опыт в
собственном укрепя,
я терплю нестойкость созданных им понятий. Погасить огонь - поступок,
разжечь - удел,
жажда сущим чертом прячется в тихий омут, разливая желчь в студеной его
воде,
и теченьем вниз по руслу реки влекома.
Лишь движение есть защита(сродни ветрам, разносящим дым от тлеющих
головешек),
где знакомы с шумом пира и болью ран,
и мужчина, бросив женщину, безутешен.
Окраска мира дорожит
своим досужим колоритом,
как слово любит падежи,
что от рождения привиты.
Но вписываема в реестр
лишь копия первопричины,
имеющаяся в обрез
в наличии. Те величины,
что вымышлены сверх нее,
теряют чувственный аналог
с теченьем времени - слоев
многообразие. Немало
влияет на самоконтроль,
предупреждая рецидивы,
себе отведенная роль,
в зависимости от мотива
и помысла. Осуществив
соитие обозначений,
достаточное для любви,
предметы сбрасывают тени.
Москва
Вспыхнет свеча и погаснет,
в грядущем ища зацепку,
и на панели лужицей
скорчится влага неба.
Горбясь, прохожий
закурит, поправит кепку.
Этот город, как тигр,
осторожен в своей манере.
Он приучает всех
к сдержанности повадок,
путает след,
сбивая с него ищеек,
и наконец теряется
в мареве сонных складок
разума страждущих.
Хаос среди вещей их
необходим строителю,
как краеугольный камень -
- месть архитектора
пользователю проекта
за слишком превратно понятый
и местами
вовсе утрированный
плод его интеллекта.
Этот город берет измором
все постулаты мира,
и безликих дней возня,
как саранча плантаций,
пожирает, чавкая,
все, что съедобно, дыры
оставляя свидетельствовать о себе.
Мутаций
цепная реакция
притягивает глаза к затылку,
и на лбу рука растет
без ногтей не пальцах,
а остальное тело
можно впихнуть в бутылку -
- так усохло - сон.
Сигаретные кольца, пяльца,
рамы, подрамники, бублики -
- все, что с дыркой,
здесь имитирует женственность
(каюсь грубо),
ну а столбы - ... .
Догадались? Долой придирки!
Капля за каплей
по водосточным трубам
влажная похоть,
спадая, лижет подошвы
у старика ли, младенца,
ловя на слове.
Этот город мудр,
как сорок пророков, ноша
тяжела ему,
когда неспокойна совесть.
Судьба адепта фетишизма
есть ассоциативный ряд.
Души уродливая призма
из старых веток и коряг
себе устроила хоромы,
стволы укутывая мхом.
Очеловеченные кроны
остроконечны. Переход
от послушания к соблазну,
от исповеди к болтовне
столь полон резвости бессвязной
и естества, что в тишине
не позволяет ни минуты
пробыть, соскальзывая на
предмет с предмета, перепутав
все адреса и имена
между собою. Междометий,
пробелов, точек и тире
коварно вздрагивают сети,
сведя конвульсиями речь.
Так вымучено нестабилен,
что собственно и привело
к бесплодности его усилий,
иной вынашивая плод,
он ныне более разборчив
в поступках, но порой глаза
закатит и гримасу скорчит,
два слова силясь увязать.
Белая поступь скользит и лепит,
сети ветвей воздвигая, словно
скрюченный памятник, кверху, трепет
коих рисует узор неровный
в мглистом пространстве, порой сужая область доступного (черно-белой
право экспансии) глазу, жаля
разум однообразьем, тело -
- холодом, бьющей в лицо метелью.
В блеске заснеженных улиц бродят, бодрствуя, мысли, они отдельно
от человека живут в природе.
Если не лгать, то слово имеет вес.
Если поверить, то можно идти по волнам.
Если простить, доступно увидеть свет
в непроницаемом, будто в глухую полночь,
мраке пространства, где четыре стены
есть не барьер для рваной стези Амура
(ум обобщенный опыт прессует в сны).
Если названье, став аббревиатурой,
вновь нарицательной силой наделено,
и унаследовав качества прототипа,
на языке спотыкается, мудрено
не опознать в нем подобие плача, всхлипа,
вроде раскаянья за первородный грех велеречивых реплик, поэм,
трактатов. Первопричина целью в своей игре
ставит найти единственный отпечаток,
выделив четкий образ самой себя
из отягчающей массы словесной пыли.
Все посторонние образы истребя
в созданных разумом комиксах, пересилив круговорот их, сквозь сотни
унылых лет
кладезь глаголов, другими частями речи пренебрегавший, диковинный
силуэт
вырастил, как кристалл, что весом и вечен.
Внимательно следи
за тем, что происходит
в уме твоем,
всегда
следи со стороны
в сознании вины,
в стремлении к свободе,
два полюса,
что впредь
довлеть осуждены,
сближая и держа
дистанцию до срока,
пока приобретет
устойчивость она,
мучительно ясна
и сладостно жестока,
как бодрствующий страж,
усталости и сна
не ведая,
в ночи
с всевидящего ока
его,
слезой искрясь,
спадает пелена.
Чтобы сонных грез
расторгнуть слепые узы
и сплести венок
из сорванных в поле терний,
громоздятся фразы, образы,
позы, перлы,
мозг, как купол белой
морской медузы,
разлагает свет
и слизистый след на камне
оставляет после того,
как волной на берег
он бывает выброшен,
сквозь опустевший череп
приглушенный шепот
соскальзывающей капли
слышен в такт с дождем,
барабанящим в подоконник,
бесконечно длинным,
как ночь за полярным кругом,
вызывая всплеск
на поверхности, и на фоне
синевы -
- круги, догоняющие друг друга.
Краем глаза слежу,
но не вижу нигде перемен,
погружаю в раздумье
капризную сетку извилин,
воздвигая дворцы
и иные строенья, взамен
получаю озноб
и рассеянье мысли, бессилен
в этом плане порыв,
даже самый ничтожный нажим,
чтобы сгладить разлад,
только тот, кто бесчувственно ищет,
как индийский факир,
непрестанно глотая ножи,
обретает познание
нового образа пищи.
Я - проводник бесконечного в мире тумана,
узкая, грубая щель пропускания света,
точка излома лучистой энергии. В этом
круге рождений никто не ушел от обмана.
Я - островок назревающих противоречий
в море бесспорного царства кометы Галлея,
ставленник смерти, по следу лукавого змея
шествуя тайно, лелею надежду о встрече
с чем-то иным, кроме чувства совместного груза,
тяжко несомого, усугубляя потуги
сбросить его возрастанием тяжести. Дуги
черных бровей, глубоко, как в бильярдную лузу всаженный, глаз,
неподвижный и полный раздумий, рядом другой, изнывающий в суетной муке
римским патрицием, вновь умывающим руки,
в смертной тоске по покою египетских мумий.
Все это - маска. Глаза растекаются лужей,
брови ложатся кустами у пыльной дороги,
старая лошадь, едва волочащая ноги,
тянет телегу и вязнет в грязи неуклюже.
Подобно растерянности или сну, гнездится жидкое, неживое однообразие,
утонув
в сладковатом запахе перегноя.
Снова виден пульс сквозь синюю рябь, уличая крен - стимулятор судна -
- в онанизме. Разное говорят,
но в окончательной версии обоюдно
отражены полюса Земли,
ее соль, черных глазниц зиянье -
- сгустки, которые разнесли
на недоступное расстоянье
их, свершая вселенский цикл,
тают все более с каждым кругом, словно сиамские близнецы,
не раз отвергнутые друг другом,
ныне сближаются. Кома дней ортодоксальна вне всех религий. Скалится лик
с золотых монет: "Кесарю - богово, врали книги."
Усреднение неба,
переходящее в вязкий сырой туман,
поставив себя на одну параллель
с недопитым остатком влаги
в глубине круглой чаши,
на маленьком глобусе,
лишенном меридиан,
тянется плоским щупальцем,
как перо к бумаге,
неизвестно куда,
потому что поверхность шара,
хоть и выпукла,
но обладает качеством линии горизонта,
за которую, кроме вида себя со спины,
совершенье шага
не дает преимуществ
при выходе на линию фронта
атмосферных осадков,
грозящих смешать туман
с облаками иной природы
посредством порыва ветра,
и тем более,
если на шаре стоит зима,
то морозный воздух
вряд ли способен служить ответом
на тягучий вопрос,
осложненный узлами тем,
из которых главный,
снискавший себе известность
как строитель зданий
с причудливой формой стен,
нагоняет страх
на незнающих суть процесса.
Мысль - это действие,
но только в более тонком мире,
как стрела с присоской
в игрушечном детском тире,
отрываясь с чмоканьем
от мишени,
оставляет в яблочке поцелуй,
сомненьям
не давая повод
в своей пущенности из лука,
так как выстрел
это по сущности есть разлука
инструмента со средством
и устремленья с волей
того, кто стреляет,
целящегося до боли
в пальцах,
когда наступает момент отрыва,
множество факторов,
начиная ветром,
ведут игривый
диалог с траекторией,
грубо вводя реалии,
в котором голос пустившего
скрыто потенциален,
и затем результат
на зеленом, белом иль красном
это есть искажение
его воли инертной массой.
Я так медленно двигаюсь, что стрелки моих часов начинают всерьез
подумывать, не пойти ли
им в обратную сторону, сняв тяжелый засов
с облупившихся створок, пылью и паутиной погребенных в толще
культурного слоя. Так
как восставший раб, понадеявшийся на крепость своего рассудка - в
проигрыше, ментал
костенеет в позе мечтателя, будто слепок
из замочной скважины, понятый как шедевр мастерами зодчества, живописи
- скульптурный прототип ключа к потайному пути в Едем
и источник странностей, вроде кольца Сатурна.
Вне понятий угла, радиуса, дуги,
биссектрисы, сектора преобладает нечто, геометрически схожее с тем, что
гипс
может присвоить: если на бесконечность
поделить число, готовое стать нолем,
то его стремленье к предельности - суть награда,
ибо ноль в периоде - это скорей полет,
чем простая схожесть знаков, стоящих рядом.
Ослабленьем уз объясняется выброс пара
из набухших шлюзов, похожих на речь заики. Убеленных мудростью
пленников многоликий
легион с трудом переносит его удары.
Они спят везде, громоздятся, как мыши в норах,
в неуютных кельях без окон, с пятью углами.
Пятый угол - мнимый, поэтому даже сами
они часто путают нужные коридоры,
по которым двигаться. Сквозь пелену кусками
проступают в памяти всполохи, колыханья,
между тем, как пар в безыскусном своем дыханьи проявляет твердую веру в
закон Паскаля.
Постоянство есть атрибут неживой природы,
но его нехватка часто рождает хаос
бесхребетных поисков. Если в связи с грехами рассмотреть ослабленье уз
и вообще погоды
ухудшенье там, где ветер - источник бури,
моросящий дождь - потопа, искра - пожара,
очевидно правило: неудержанье пара
растворяет сущность в мечущейся фактуре.
Я люблю проливные дожди,
назначенье которых бесследно
ускользает от взора, в груди
оставляя подобие медной
неразменной монеты, влекомой на дно сундука
не единственно тяжестью, но и неведомой силой сладострастного мига
владея душой игрока,
из безвольного плена полоской зеленого ила проступая уликой - на теплом
и влажном песке -
- половодья души, больше чьей разрушительной мощи у природы в резерве -
лишь вектор, бегущей строке сообщающий сути неведомый тающий росчерк.
В процессе смены ночи-дня
я - абсолютно посторонний.
Обособляющий меня
подобен нимбу на иконе,
но лик иной (саднящий стих
осанку бодрости разрушил),
в нем живописцу не найти
сиятельного простодушья.
Сквозь мрачный иероглиф черт
(тончайшей кисти каллиграфа
всегда изысканный манер)
струится вычурности пафос.
Впадает, излучая свет,
в пучину древних философий
ум - кропотливый геометр,
рисуя выверенный профиль.
Я знаю миг немого бытия,
сухого среза,
являющийся к пройденным слоям
как антитеза.
Иным вином наполненный сосуд
(в коросте буден,
два полюса которой: сон и труд) -
- суть мозга студень.
И возглас, прозвучавший невзначай
почти что вровень
с границей, на которой различать лишь
слух способен,
не то, чтобы пронзил, но как то вдруг
отнял все силы,
чтоб мысль, на миг прервав свою игру,
вглубь звук впустила.
Познанье, обретающее вес
в пространстве независимо от мозга,
соперничает с небом в синеве,
и с космосом, осознанно-воссоздан,
соперничает мрак, перенося
агностику инертного распада
на внешние предметы, все и вся
одев в неповторимые наряды,
суть принципа ум с органами чувств
теряет, тяготеющий к явленьям,
как правнук, предку ставящий свечу,
как цель цепи оценивают звенья.
Апокрифический овал
лица, не виденного прежде.
Ум препарирует слова,
срывая ветхие одежды
с них, скупо впитывает яд
(стиха пьянящее открытье),
и сон отслеживает явь,
сближая с опытом наитье,
вслед льется медленная речь,
как убаюканное море,
желающее априори
со дна жемчужину извлечь.
Не верь словам, рождаемым порой
в смятении, тоске или порыве,
препятствующий хаосу настрой
расти, как тихий делатель на ниве,
без устали точи и чисти плуг,
спи минимум, следи за сновиденьем,
в нем не считая собственных заслуг
и твердо веря в силу пробужденья.
Момент смягчения углов
и превращения квадрата
в окружность. Ищущая слов
немая мысль, чей отпечаток
хранит сверхчувственный флюид.
Свет влит расплавленною массой
в сосуд зрачка. Лучом увит
стоит предмет. В себя напрасно
рассудок силится вместить
всю совокупность измерений.
Три формы времени в горсти
смыкаемы в момент прозрений.
Мысль, обнесенная вокруг
страстей высоким частоколом,
творит случайную игру
(как малый зеркала осколок
не в состояньи отразить
лица - лишь частные фрагменты
его - в их косвенной связи),
мед пряча в сотах аргументов,
чей домик карточный порой
чтит бесноватые причуды,
как в роль, трагический герой,
войдя, вдруг голову на блюдо
свою бросает (на груди
струи кровавые алеют),
и та насмешливо глядит
в глаза безумной Саломеи.
Шум в голове, и душа сожаленьем полна,
что не судьба ей себя ни понять, ни измерить.
Мысль, как сквозняк, прорывается в створы окна
и забивается в угол напуганным зверем.
Пристально бдят в канделябрах огарки свечей.
Кризис вонзает в сознание тысячи игл.
Близость кончины смягчает удар палачей.
Вечность есть знание ценности каждого мига,
временность есть небрежение к воле секунд,
адский огонь - осознание собственной формы,
чей обособленный статус трактуем как бунт
Зрителем, признанным личностью в качестве корня.
Значит ли смерть добавление лишних нолей
сверх к тем, что прежде нашли единицу опоры?
Смерд ли бредет бороздой безысходных полей?
Зверь ли волочит добычу в отверстую нору?
Испытывая спазмы тупика,
в подробностях потребность (ибо дыры -
- расширенные формы языка -
- в мозгу без рифмы парного пунктира свербят, как сто отточенных
заноз),
тот довод негативной ипостаси
осознанного выбора больной
ментальности становится опасен
в моменты оскудения основ,
в периоды потерь ориентиров
тьмы им детерминированных снов, вторгаясь из неведомого мира,
третируют расширенный зрачок,
что столь привычен к злоупотребленью вакансией пространства, со свечой,
мерцающей, чье медленное тленье,
не творчество еще, уже не страсть высвечивая, тщанием и риском
оттягивает происки утра
и сыплет ослепительные искры.
Мысль вещи обращает в муляжи,
расшатывая сросшиеся тромбы
сосудов, принимает форму жил,
вторгаясь в кровяные катакомбы.
Боль смысл заменяет веществом,
свой фильтр весьма сомнительной природы столь ревностно насытив рядом
свойств, чтоб в пористую горсть его находок
не в силах бы ни йог, ни ювелир
был влезть, как вакханалия молекул,
в мозгу, скуля, елозит макромир,
мертвя иллюзий пенистую реку.
Страсть докучала, дух отверг ее,
влача порочности следы,
он оргий терпкую энергию
замкнул в словесные ряды.
Зря сны, безумьем обуянные,
сквозь нераскаянную явь,
в груди претензии спонтанные
плодит тоскующий изъян.
Созвучий броская истерика -
- как волн клокочущий поток.
Столь нескончаем поиск берега,
сколь мысль размыта суетой.
Но в срок заканчивая странствие,
как все небесные тела,
связь со словесными убранствами
рвет различения игла.
Льет в жилы яд, как жало кобры,
мстя экзальтированной мгле,
звезды фиксированный образ
в незамутненном хрустале.
Все было не так, как словами описано,
в реальности, роль волокна
игралась не мысли стоокой актрисою,
дающей вещам имена.
Стояла немая, почти беспредметная
апокалиптичная тишь,
и Зритель гостил меж еловыми ветками,
не признан, грустил взаперти.
И Он не нуждался ни в воле, ни в разуме
и сну не навязывал явь,
склоненный над страсти нестройными фразами,
как потусторонний судья.
Жизнь - только речь, что льет рекой
без пауз, на одном дыханьи,
где смерть заботливой рукой
расставит знаки препинанья, орфографической мечты
прервет теченье - акт расплаты -
- в ней средоточью запятых
тщета придаст особый статус, невыкорчеванных корней
влечения слепая поросль -
- след мечущейся волчьей своры -
- простора окровавит снег.
Все постороннее,
лишнее, тяжкое -
- опустошенной души
шелушение
(игр сумасшедших ли,
дум нараспашку ли) -
- внешней и внутренней
формы смешение.
Волны ли, тучи ли -
- вечность движения -
- только предтеча
упавшего полога -
- полифонична,
как птичье кружение,
и априорна,
как грезы астролога.
ТВОРЧЕСТВО
1.
Я - служитель, хранитель и рекрут
(риск погрешности пристальным оком
стерегу, в пику снегу и ветру
тайно кутая в трепетный кокон)
не старинных музейных реликвий,
в толще времени точную дату
чтя, не горсти звенящих и липких
круглешков злополучного злата.
Я слежу, (словно жадное пламя
пожирает еловые сучья)
как шипя шевелит языками
напряженное ночи беззвучье.
2.
Творчество это есть поиск в пространстве иных
способов вспять от набившей оскомину формы
в, пенами рек истекавшей, как кровью, весны
буйстве прозреть непокорного разума корни
(скорчен весь в муках безумия - мытарь ли, маг -
- силясь отмыть вечно кровь с рук, трепещет от боли), творчество есть
ослабление власти ума
в пользу гармонии над генератором воли.
Посул гостил, вняв тяжесть слога.
Сквозь слез блестящую капель,
скитаясь, голос рос в чертогах,
мча кочевую карусель.
Свеча - расчетливый политик -
- кромсала мрака копоть (кар
года грядут в ряду событий),
как зла изломанный оскал.
Светился лик - сразились ныне
на дне блюстители глубин.
Не те ль глумились над святыней ?
Не тер ли лампу Ала ад-Дин ?
Лязг лопастей, потенье тел
стен стопорит тупую кротость.
Тень тянется к иной черте -
- с сеть сонного круговорота.
Лечь, вытянувшись, на краю -
- копыта цокотом сквозь дрему
в мысль всадника вольет уют
конь с огненного ипподрома.
Тот ток покоя от икон,
в котором эго мира канет,
влечет окутать тонкой тканью,
кому привычна скорбь оков.
Поток трясущихся густот
в структуре раскаленной лавы -
- искус присущности лукавой -
- плюсует свету термин "тот".
Там мысли ссорятся и трусят,
гундося ревностную речь,
в упрямом рвеньи уберечь
порядок в хаосе и вкусе.
Багряный утренний обряд,
лоснясь от жертвенного мяса,
мир кровью агнца опоясал.
И нет ему пути назад.
Из всех испробованных мер
он выбрал гордую решимость
и вышел в облике без грима,
призрев торжественный размер.
Крутой обуздывая нрав
природы, мудро сдвинул брови,
но становилась все суровей
руки уверенной игра.
И грянул гром, как сходят воды
весной лавиной с талых гор,
громаде скал наперекор
кроша упорные породы.
Гася привычности настрой,
стремясь утечь из рамок мира,
как кровь из ран в песок сырой,
тоскуя, прячет меч эфира,
я грею глаз в луче звезды,
зря сонных волн прикосновенье
в томленьи медленной воды
к дарам иного измеренья.
Где беззвучно причаливал к берегу челн
и волна, хохоча ударялась о пристань,
то фонтаном хлестала и била ключом,
то сочилась и тлела, как алая искра,
раскаленная речь (нареченное имя
обреченность оттачивать) в кратере рта,
кроме чопорных рифм, в игры прочих не примет мерок емкости форм, чтя
параметр тайн.
Корни скрыты не вне - в обузоренном мире,
как рисует мороз на стекле вензеля -
- вызрев рамок пространства и времени шире,
стерегут эмпирей в ореоле ноля.
Вглубь трепещет лампады уплывшее пламя,
жжет, колышимо, требуя меры ветрам,
чей суровый парируя бег парусами,
с мыслей яростным морем играет корабль.
Распят и выпит, как сосуд,
восстав на приторность препятствий,
стучит рассудочный ресурс
в виске растраченным богатством.
Он был причинно вовлечен
и отдан оргиям на откуп.
Оплыл болезненной свечой.
Тончайший слой волокон соткан
в густотах слизистых палитр
был из сакральных категорий.
Нить спряв, вербальный сателлит
возник в растрепанном миноре.
Шаромир завершаем в круженьи снежинок,
что ложатся, дрожа, на мороженный грунт,
груз тревожной дремоты вложа в поединок
всех, кто прежде за ересь был предан костру,
в обособленном сумраке с призраком скорби.
Будто ворон крылом, инквизиторов лик,
в толще облак листающий книгу восторга,
белым куполом падал на тело земли.
Я учусь безмолвию экстаза
в близости разрозненных начал.
Боли, длясь, сверхличностная фаза,
смысл предназначая мелочам,
копит упорядоченный опыт.
В ропчущий природы лабиринт
мечет молний огненные снопы
речи лад в преддверии зари.
В мир просочившаяся весть
сквозь пор мельчайших капилляры,
искрясь, струит в пролеты арок
восторга лепет. Торга лесть
привносит в страсть замысловатость.
Даря разнузданности шарм,
Парящий созерцаем шар
в прицеле зарева заката.
В море, чьей прихоти веря,
зверь к небу гору вознес,
острова выструплен берег
язвами ран и корост -
- гримом несыгранной роли
мира замаранный лик.
В кратерах прячутся тролли,
черпая чары земли.
Ветер выводит, сопя,
вычурный вензель злословья.
Гейзеры ярости кровью
тайные тропы кропят.
Я испил эту чашу,
как пьяница пьет поутру
вожделенный стопарь.
Во взъерошенном ветрами сквере
я по капле глотал
терпкий яд. Вьюгой тронутых струн
мерзлый трепет - как тень
в знойный полдень от тела мистерий,
упадая клеймом
на усталую землю, стократ
утонченней плетет
паучиные сети хотений.
Чем возвышенней образ,
тем более зыбкая грань
в нем предшествует акту
деления света и тени.
Трепещет мысль в глухой опале,
влечет вовне, кустится вширь,
кровоточа, как зверь в капкане,
из недр всклокоченной души
вздымая мутных дум без счета -
- беда - безумия резон,
чей вглубь оттянут горизонт
на горечь птичьего полета.
Вопреки словарю
обостряется рокот прибоя
в недрах раковин сна,
словно ран воспаленный упрек.
В край из края, пуста,
суета пеленою накроет
безголосья источник -
- столь речи росток изощрен.
И промчатся по небу
причин кучевые потоки.
Обличая в игре их
пучин неизлеченный вихрь,
волевой элемент
ликвидирует формы и сроки
и настроит прибой
на бесструнную ноту любви.
Симметричный разбег
параллельных подобных явлений -
- в эксцентричной мольбе
и борьбе полос света и тени
лотос голоса, вещ,
в горле плещет, водою не смочен -
- рой злых пчел в синеве
рай кроит из разрозненных клочьев
то ли неба тщеты,
то ли неба речей и влеченья -
- льнет амеба мечты
с тылу к мысли, как к слову значенье.
В рочестве горкого собла
ижилось вяленье тлес -
- тикотом, копотом облак.
В хлопотах - опыт небес.
Ржали осенние зори.
Море, как озаль, плыло.
В пенно-лиловом просторе -
- венно-багровый надлом.
Увидь лишь только то, что есть
(в дотошном мельтешеньи стилей
связь принципов успей прочесть)
без примеси и без усилий.
В единственности утверди бесчисленность (как меч и узел
слив в смерть пророчащем союзе). Слезливостью прельсти дожди.
Сопричастность клейму,
горечь смут и отточенность качеств -
- скачет шариком шанс,
тишину раня кромками форм -
- рваным крошевом черн -
- в волнах челн, столь фатален и мрачен -
- клочья ль душ с барки Ра
чью-то боль сорят чайкам на корм?
Тот убогий причал
помнит шторм ли, тоскует ли втуне
по натруженным вихрям,
осмыслил ли корни стихий?
Стих сквозь скорбь панихид,
как зачатие в ночь полнолунья,
здесь наследует плач
за свои и чужие грехи.
Месяц выставил шаткую мету
в безутешных владениях мглы -
- страшен, гол - нерв драл - игл, силуэтов
нерушимым глашатаем слыл.
Ночи грезились очи воловьи.
Безотчетная бычилась глубь -
- начертав куполов в изголовьи
кровью профиль, ломала иглу.
В прошлом колокол метил и трафил -
- смерти холод, да похоти раж
игр - жертв хохота скальпель и кафель моргов - оргий жар вторил ветрам.
Брошен якорь в лагуне чертога,
чтя надлом целевых пропастей.
Ночь, иглой чьи-то мысли потрогав,
прячет взор и бормочет: "Не те".
Блеет ввечери саван и ладан
курит негу свинцовой назрев
тучей. Луч закоулками ада
строчит перечень целей и средств.
Я развел
и размазал, как жижу, небесную твердь
злых словес ворожбой
на мольберте асфальтных коллизий.
То анчар ли зацвел,
всадник, имя которому смерть,
ли без меры в руке
небосвод исказил и приблизил.
Канул конь вороной
в неприкаянной пропасти ямб,
стих роняя в кровь гранулой
бледного терпкого яда.
Титр храня, как экран,
мозг витийства тщетой обуян,
ране, как самурай, рад,
с безумьем родня беспорядок.
Я был всюду, и всюду свои невода
вглубь бросал, иступленную искру
кремнем сна высекая из глаз, мерил даль давним оттиском, трением мысли
о предметы рожденным. В наружних слоях атмосферы, сознания, розов,
горизонт покорежил упрямую явь
острием смертоносной занозы.
Я был всем, что стоит, что плывет, что летит.
На меня , словно бисер, нанизан
Этот мир, как на нить, был. Ныл страх возвести
в ранг единства случайную близость.
Строго брошенный взгляд.
В прах покрошенный солнцем фарватер
Пересохшей реки. Сплошь земля,
словно колокол, гулом объята.
Будто топот бесчисленных ног... .
За пределом доступного взору
вдаль простора кропило вином
губы мира и двигало горы
в море око. В мистерии тень
скрыт был код тины тел и страстей.
Поднатужась,
расступится море, и небо в цвету
вскоре кружево радуг
по следу натравит, как свору
миражей,
для расплату, расплещет кромешную тушь,
сплошь хрусталики душ
слов испишет морозным узором.
Заскорузлая стадность
Бесстыдно лизнет небосвод.
Обнаружится озеро
мутно-оранжевой жижи.
Заворожен, как водоросль
в сонном движении вод,
ворон склюнет звезду,
и бездонность покажется ближе.
Радетель ли капризного предела,
иль деятель, как признак бытия,
где рифм след злей, чем кромка острия,
тлел - мира облик (черного - на белом)
зрел? Сердце вожделело тишины.
Сплошь сны - как инок, хныча у иконы.
Вплел дремы дрожь в унылый шепот кроны
Ума серп шалой лающей луны.
Впредь
причитания все отриньте!
Видели ль вы,
как глумливо скалясь,
точно в компьютерном лабиринте,
шли чудовища косяками?
Мысли,
завязанные морским узлом,
словно петли,
примеривались к вашей шее.
Различали свет ли
лишь в брешь, в пролом
души?
Знали ль штиля чуть слышный шелест?
Миру снилась разнузданность нимф,
страх пронизывал сферы и луны -
- внутрь - в иглу, словно нить. Верениц
дум манил в ста ветрах отзвук струнный.
Неба низкого отблеск во мгле,
впав, как отпрыск без роду и племени,
в плен к вселенной - прикован к скале
кандалами пространства и времени.
Останови
и зафиксируй луч
вниманья.
Бег на миг прерви.
Метанье
сгладь глаз,
как тотчас внутрь ударит, жгуч,
сноп нот -
- и круч проступят очертанья -
- цепь тайн.
Акцент присутствия смести
(цель).
В суд людей
дел кровь влей.
Глуби, дали
отдай.
Горизонтали предпочти
верстам
микрон прироста в вертикали.
Каждый камень, как мель рек,
как прыщ лиц,
третирует город,
и болит, и юлит,
будто мыльную прыть Мойдодыр
прыснув, смыл
крыс ли мысль
с рож (дрожь, грязь).
Раскорячен напором
порно-пряных причуд,
тупо в ступе месил эликсир.
Гнала (колокол ныл),
рвала (прятал под пологом снега -
- ну и выбрал игру ж -
- хлынул гул,
будто души в юдоль)
обреченность свечи,
чья слеза на исходе ночлега
горяча как звезда,
в дар упавшая с неба в ладонь.
Кружится снег,
как белый бред в ночи,
лучом фонарным
вписываем в конус.
Мир сна предвзят.
Опричь его законов,
зрачок слезя,
маячит блик свечи.
Чуть различим,
но взбалмошной пургой,
скругляющей углы,
способной краем
одной вселенной
тронуть край другой -
- чужак в ней и изгой -
- незадуваем.
Во рты версту
клала та мгла.
Снег - негр.
Лег он, блекл.
Прах в гнезда звезд
мела метла.
Фраз пласт
до слез далек.
Вобрала даль
миражи льда.
Жаль, даром
гнили дни.
Власть чар гнала,
бренча, стада,
жгла
колокольчик-нимб.
Сном гном грузил
корзину зим.
Впрок бдил,
юродив, тролль.
Плюс глюк вблизи
(рок строк) скользил.
Млел тел мел,
брошен в дрожь.
Померкшая сила
просила
Наполнить
блистательный шприц.
Всласть клацкала
пасть крокодила.
Власть капала
в нишу с ресниц.
Ладья
с маху билась о рифы,
но дале
по глади плыла.
Над трупом крыла
хлоп злой - грифы -
- клюв - в глаз,
словно в вену игла.
Растопырены сны,
разум хнычет
и тычется слепо
в склепа злые углы,
в клочья слой пелены разметав -
- прочь -
- порч - волчья верста
треплет лай.
Плах, стай крепла свирепость.
Корч, ласк
ратовал шквал -
- трезв -
- в такт лесу листвой облетал.
Толь где призраки в пляс
близко,
кот с дуба цепью ли лязгнул?
Только тщетно в слов лоск
прячет мозг
воровское клеймо -
- ел рот
(в горле грез рост комом) -
- бел рог, лоб.
Ор гор лес, длясь, гнул.
После тлел, угнан вглубь,
взгляд, как угль,
рвал с врат мрака замок.
Распалась пасть,
в смятеньи тень,
влачит речитатив.
Слона стопа -
- слепа - пресс тел.
Срез сна
мистерий мстит.
Вполз в полость стих -
- наг. Тина дна
в сознаньи нимф фонит.
Спрут рук
врат ранит грань - грязна.
Гор - горьк,
крут - нрав
рай мнил.
Странные ходят люди в темном лесу
в окрестностях развалин древнего города.
Один из них, ночью встретив меня,
вытащил нож,
но не зарезал,
а лишь ласково пощекотал им
мою небритую физиономию,
и потупив взор,
грустно спустился в овраг непредсказуемой тени,
и сам стал тенью -
- черной и плоской,
небрежно брошенной - благо луна
полнела, беременная очередным вампиром.
И я вцепился
вечно обламывающимися ногтями
в ускользающий смысл.
Однако, что-то препятствовало... .
Мне что-то мешало
постичь темноту,
сердце стучало:
тук-тук-тук-тук.
И другой прохожий,
неожиданно белый,
вдруг вырезал профиль негра
на туманной стене забытья.
Шил лишь жил ложь безумный ночлег души.
Шпиль ушибленной громом крыши
жарок. Жалость в пригоршнях не спеши
жать. Послушай, как стены дышат.
Их тупой, монотонный бездонный гул.
Плугом порван, как копоть оргий
(коготь гроз), город. Тягость зорь - в сгустке губ.
Бугор рой - зорок вор на торге.
Развилка, виноватый блеск
луны - сны. Полночь.
Тишь. Тень - волк через поле в лес
лишь стелит молнией.
Дика темь. Камень - вердикт прост:
"Направо - сгинешь,
налево - плесень влезет в мозг,
шустра, как иней".
Тень тел - на цоколь. Злы ветра.
Бряцала цепь смертей -
- вампир рад - пила мрак утра
из ран. Крал страх потерь
покой. Рекой кровавой свар
провисла варвар-мысль -
- правдив вид. Лир звон слаб - трава
росла б! Бал нов зри - крыс ль?
Мгновенье лист
от дуновенья млел -
- рад.
Блики спектра плен
преодолели.
Ладони грань
грел губ пар.
Шли след в след.
Лишь дел день жил,
шля душам тлен метели.
В иглу игр -
- сил лица -
- мерцал, скользил -
- луч,
сна чулан,
пронзив, преобразил.
Чую - не солгу - угли
глаз в ночи прожгли дыры.
Вены вскрыты? - Невидаль! Дуг ли
мало гнули вольные пиры?!
Трав усталость
на поле брани
страсть сплетала
стократ с ветрами.
Стыд - гранитная сырость.
Хлябь копытом рыл жертвенный бык,
злясь. Хранил сферу мира
храм в недрах футляра судьбы.
1.
Библейская белая боль.
Пух тополя, хлопот ли путы?
Испуг туп. Гул наперебой.
Нем, глух берег времени суток.
Пал снег. Купол неба распух.
Дух псарен худ. Ругани груда!
Нерв - аду брат - наг - трупа спурт!
Удар рук слаб, стар стал рассудок.
2.
Стоп-лекарь, личинку извлечь
чтоб, слез в чрево города-гроба.
Аборт дорог - голову с плеч!
Вол горд. Гад хитр. Скрип. Тихо, обувь!
Пир - звуков челн. Мелочь - кумир.
Грим ярок. Скор голос. Коряв слог.
Вял, мерзок, козлин лик. Гимн вмиг
полипов вопил полк. Клоп тряс лоб.
Лабиринта игривый сторож
с вил - прожорлив рот - лопал силос.
Слаб лис - ворон кружил у нор уж.
Лун шнур - жуть ближе к утру снилась.
Гнил бинт. Шли дни. Срок жди - блин комом. Локон мокр - пот то. Ноготь
сколот.
Гонор стоп, нот, слов. Хам - не промах.
Плох кров - хворь, стон - глаголов голод.
Сны заныкало дно.
Гор гофр вынырнул снова.
Тлен греха пеленой
впопыхах коронован.
Рад, зол, вспахан, как холм,
разум (плуг - меланхолик).
Страх круч фразе сухой
вручит лезвие воли.
Кутал купол туман,
пеленал глыбу (пса стыл лай), вдаль плыл.
Знамо - сад бросал - тьма -
- в темя темень. Метелей смертелен клык.
Плуга гул. Сокол глуп.
Сколот колокол. Звон не нов - стон: дин-дон.
Нот-то шторм кромсал слух!
В ночь - гул! - с глаз прочь - вздор! - чопорен, сброд ведом.
Кошка шмыгнула лазом.
Шара сгнила душа.
Девка стрельнула глазом,
Смрадом в лицо дыша.
Я мокал в пустоту (не от мира сего
миг) кисть. Краски резки и угрюмы.
Дик, алкал трюка. Лаком, туп стук своего
сердца - блажь, жаль зря: "я". Напряг - зрю: "мы".
Лист-циник - сладок - падал ниц,
кружил, ждал. В жилах - страсть распада.
Пожара страж (цирк!) страшен, шприц
взяв. Язв пронжен им шар-громада.
Игривость призм зри, скупость куба,
риск кривд, искусственность пустот.
Горд, строг - в грот лун хлестнул восторг -
- венер нерв - ветренные губы.
Хмель капал, в землю канул кол,
Гнев вен искал иглу-глагол.
Роскошен шок.
Смешон сонм нош.
Яд тайн: свершен
грешок святош.
Шатровый вор
пусть супит брови,
чей розов взор.
Волов вонь.
Чад удачи в слове -
- снов-проз узор.
Мудр жрец - в ларце.
Играл роль цели
Сил центр - близ дум.
Нет тем
средь сотен лет метели.
След тел - в бреду.
Тлеет мебель.
Млеет мерин.
Злей, чем стебель
Стиль истерик.
Материк -
- свечей
скатерть. Крик -
- смерь, чей!
Клевер стелит:
север - юг.
Лектор мелет -
- льет испуг
(сочен, смачен) -
- хочет взять!
Очи прячет,
скачет вспять.
Скорость ветра в виске тоскуя
(сквозь рев зверя грез - вектор-перл),
бисер свинств в стиль элит рискует
влить: слизь кратерам - в дула жерл.
Катит катет гипотенузу.
Узок, кружевно вежлив лик.
Синус-киллер грел лак, ткал узы.
Наг - нег тангенс - фанат земли.
1.
Слепая даль. Скрыт, сдавлен городом,
как разум похотью, закат.
В такт - рыб игра в кровавой проруби -
- хруст (сталь), грусть чакр - в хрусталь зрачка.
2.
Всуе радиус - дар.
Рабств туг жгут, углов вволю.
Ад звал. Вплавь шла звезда.
Трезв Зевс - глаз залит, болен.
1.
Слова нарасхват
в хранилище звуков.
Литавр рван набат.
Дну льстил табун стуком.
2.
Размер анархий Нил хранил.
Гарем - Ефратов враг.
Лярв встрял напряг (гнид зов возник) -
- в хазар ль спесь? Мразь пестра.
Густел след суток. Сух досуг.
Безвкусна зебр слеза.
В лесу ряд ярок, скор: куст, сук.
Жрал дерн, вперед-назад
маячил гном (печаль, плач!) - монстр.
Ревнива верность вин.
Сдвиг - глобус судьб (сон - var, фон - const).
Псу ль вирус кривд привит?
Популярность: 1, Last-modified: Tue, 08 Feb 2000 23:53:43 GmT