---------------------------------------------------------------
 © Copyright всех текстов и оформления Александра Алейника
 © of this book by Alexander Aleynik
 © Copyright cover design by Alona Makeeva
 Date: 23 Feb 1998
 Отзывы шлите автору: [email protected]
---------------------------------------------------------------


          посвящаю коту моему Царапу,
               мурканием  своим
                 вдохновившему
                    меня на
                     труд
                      сей.








     Олимп  Муркин  родился  в  медпункте станции метро Красные
Ворота. Рождение ребенка было преждевременно во  всех  смыслах:
от   физического   до  метафизического...  Мать  его  Олимпиада
Ахметовна Муркина  (в  девичестве  Трапезунд)  гостила  у  дяди
своего   в  Москве,  известного  парикмахера  Шлемофона  Ерзла,
человека, между  прочим,  также  необыкновенного  и  одаренного
своеобычным  поэтическим  даром.  Многие помнят его поэтическую
книжку "Путя незнамые", давно ставшую страшным раритетом.
     24  апреля  1956  года, часа в два по полудни, ехала она в
ГУМ за разными мелочами, необходимыми долженствующему  родиться
поэту,  как  то:  пеленки, подгузнички, слюнявчики и, извините,
соски;  но  вдруг  начались   схватки,   младенец   бушевал   в
материнской  утробе,  просяся  на  сладостную  волю.  Роженицу,
заходящуюся  неудержимым  криком,  препроводили  в  станционный
медпункт,  где она бурно разрешилась от бремени прехорошеньким,
сразу завизжавшим  мальчиком.  Удивительно,  что  новорожденный
младенец  тыкал  розовым  пальчиком  в  участливо  улыбающегося
старшину милиции и пытался произнести  "мент".  Впрочем,  может
быть это легенда.
     Отец   Олимпа,   Марк   Мелитонович   Муркин,  был  модным
парикмахером в Жиздре, а также даровитым и весьма популярным  в
городе  поэтом.  Ему  принадлежат  следующие, например, строки,
которые женское население города знает наизусть:

     Когда головку я твою стригу и завиваю,
     Потом любуюся тобою в бигудях,
     О, цыпенька, как сладостно, я знаю
     Покоить голову в твоих, пардон, грудях...

     Не   правда-ли,  ритм  этих  мелодичных  строк  напоминает
волнительные па мазурки?...
     Когда   счастливая  мать  вернулась  из  Москвы-столицы  в
красавицу-Жиздру с очаровательным младенцем,  счастью  папеньки
не  было  предела. Мальчика нарекли Олимпом, ибо отец и полагал
выпестовать гениального поэта  из  прямого  своего  наследника,
вложить  в  руки  его  лиру  и  --  традиционные  в  поколениях
Муркиных-куаферов  ножницы,  которые  завезены  были  в   эпоху
Екатерины  Второй  предприимчивым  предком  Муркиных, французом
Шарлем де Амуром, как утверждают семейные предания.
     Подвиги на поэтическом поприще совмещались в роду Муркиных
-- Амуров  с  преданным  служением  парикмахерскому  искусству,
можно  сказать,  всосанному  с  молоком  матерей.  Стремление к
восшествию на поэтический Олимп  генеральная,  судьбообразующая
черта этого старинного и чувственного рода.
     Например,   упоминавшийся   выше,  московский  дядя  поэта
Шлемофон  Ерзл,  будучи  еще  ребенком  Шлемой,  выстригал   на
жиздринских  собаках ножницами свои первые, неопытные строки...
Кстати,  не  от  него  ли  поэт  Вознесенский  почерпнул   идею
высекания  собственных  строк  во  мраморе и лабрадоре? Правда,
идея эта у, так сказать, закадычного друга  Бориса  Леонидовича
приобрела  несколько  кладбищенскую  форму...  Ведь  одно  дело
украсить собаку детскою, наивною строкою; другое долбить в поту
зубилом  каменюгу, желая таким образом продлить весьма недолгий
век слов глупых и напыщенных, и потому -- неминуемо  обреченных
уничтожению   забвением.   Хоть   в   камне,   хоть   в  золоте
неталантливое не живет, и, простите за выражение, даже  какашка
окаменевает.   Или   представьте  себе  Данта,  Гете,  Шекспира
выстукивающих молотом  свои  бессмертные  творения,  и  --  вас
стошнит от этих идиотов...
     Счастливый  отец  Олимпа разрешился торжественною "Одою на
рождение сына", четвертую строфу которой мы приводим:

		Олимп-шалун пиитом будет,
		Стези его прелестны и чисты.
		Ах, сколько принесет он людям
		В строках своих любезной красоты!

     Вера  отца в высокое предназначение сына превалирует, увы,
над поэтическим мастерством,  выказанным  в  оде  торжествующим
родителем,  что,  впрочем,  извинительно  в  столь трогательных
обстоятельствах.  Следует  заметить,   что   покойный   Н.   Е.
Зайденшнуур  (сколько, антр ну, чисто поэтической грусти в этой
фамилии)  по  достоинству  оценил  в  свое  время   незаурядное
творчество Муркина-отца...
     Олимп  рос, и под влиянием родителя и дяди Шлемы все более
погружался в чарующий мир поэзии. Он рано узнал и полюбил стихи
Веневитинова,  Майкова,  Баркова,  капитана Лебядкина, Есенина,
Реми де Белло, поэтов-комсомольцев, Щипачева и Асадова, а также
песни  Пахмутовой,  Фрадкина  и Чичкова на стихи Гребенникова и
Добронравова,   Танича    и    Гарольда-Регистана.    Настоящим
потрясением   для  юного  поэта  явились  выступления  соловьев
советской песни Магомаева, Трошина, Кобзона и  Пьехи,  а  также
гастроли  тетаров оперетты (любимый жанр) в родном городе. Юный
Олимп приступил к восхождению на Парнас в возрасте шести (sic!)
лет,   но   ранние   опыты  его  поэтического  гения,  увы,  не
сохранились...
     Трепетным  отроком  выехал  он  в  столицы,  где  навестил
известных об ту пору мастеров поэтического слова. Асадов плакал
на  груди  Муркина, шепча: "Я только тень ваша", -- как поведал
мне Олимп в Нью-Йорке весною 1994 года.
     Два-три   стихотворения  провинциального  отрока-самородка
мелькнули в молодежной  периодике,  вызвав,  не  побоюсь  этого
определения, злобное шипение зоилов.
     Но  тут начинается мрачный период в жизни поэта. Известно,
что на Курском вокзале неопытный  тогда  Олимп  познакомился  с
неким  "Цыплаком"  и  подругою его Лялей, был вовлечен в дурную
компанию, много скитался по СССР, сидел в колониях  и  тюрьмах,
лишился  половины зубов и двух пальцев левой ноги, отмороженных
в Усть-Куте.
     В   восьмидесятых   годах   Олимп   Маркович   завязал   с
несвойственными ему воровством и  разбоем  и  целиком  предался
поэтическому   творчеству.   На   что  жил  поэт?  Он  совмещал
бескорыстное служение  Музе  с  игрою  "в  секу"  и  --  трудом
парикмахера в салоне, где была жива память об отце его.
     Разумеется  Олимпу  трудно  было  пробиться в литературном
мире,  и,  совмещая  высокое   поэтическое   горение   души   с
наследственным  мастерством  дамского  мастера,  Олимп Маркович
создает книгу высоких поэтических озарений "Чу!".
     Из   О.   Муркина   выработался  опытный  лирик-полифонист
философско-экстатически-гражданского пафоса.
     Он пробует себя и как писатель-эпопеист: в один только год
создав восьмитомную эпопею "Трудощавая  паутка",  пред  широтою
обхвата  которой меркнет Бальзак, а пред философской глубиной и
Достоевскому, так сказать "ловить нечего" .
     К  сожалению  от  этого  труда  его сохранился один (sic!)
только обгорелый листочек. Эпопею сожгла некая ревнивая  особа,
мстя   Олимпу  Марковичу  за  случившееся  ненароком  страстное
увлечение  цирковою   акробаткой   Изабэллой   Ж-ской,   кстати
отравившейся,  когда  Олимп  Маркович прямодушно ей сказал, что
поэзия ему дороже, чем даже такая необыкновенная деушка,  какою
была она...
     Основную  же  тяжесть  его  поэтического багажа составляют
стихи и гимны "деушкам" (он произносит и пишет  это  слово  без
раздражающего  "в"), думы о собственном величии и жизнеописание
(нет! более того!) мистически-астральный  контакт  с  личностью
Ван  Гога,  чья  жизнь  и  творчество потрясли Олимпа Марковича
навеки.
     О.  Муркин  выковал собственный, зычный поэтический голос.
Поэт называет  ту  поэтическую  линию,  в  которую  выстраивает
"озарения",   "трансцендентально-парикмахерской",   где  первое
определение этого филологического диода выглядит  как  обширная
залысина опыта, а второе -- как игривая юношеская кудряшка.
     Образно    говоря,    последний   детерминант   в   данном
номинационном   дуплете    бурно    интерферирует    широчайшим
коагуляциооным спектром горько-иронических оттенков...
     Но  не  будем  сейчас  вдаваться  в  утомительные  детали.
Проникновенное   свидетельство   гения   (не   побоюся    этого
ответственного   эпитета)   дороже  изысканий  самого  великого
критика...
     Когда-то Олимпа Марковича поразила фраза гениального Гете:
"Только  пошлость  бессмертна".  Эта  глубокая  мысль  великого
автора   "Западно-Восточного  дивана"  стала  смыслоформирующим
камертоном,  на  который  Олимп  Муркин  настроил  свою  вещую,
полнозвучную лиру.

		           Гелла Трапезунд
               Анн Арбор - Великие Луки - Нью- Йорк




Деушка чувствительная, нежная,
Сквозь окошки выла от любви,
И луна пылала лампой бешенной
В белых шариках ея крови.

Он-голубчик знай ей засандаливал,
Вот она и выдавала трель,
С  темпераментным сойдясь судариком
В страстно-экстатический апрель.

Деушка чувствительная к глупости,
Трепетная к ласковой любви...
И всю ночь чирикали ей грубости
Из кустов подлюки-соловьи.



Думал - эта деушка хорошая,
А узнать Марату было где,
Что пришла с отточенным, бля, ножиком,
Чтоб пришить его Шарлотта, бля, Корде*...
Много в разных деушках коварности,
Есть куда хитрей чем опоссум...
Я не призываю бить по харям им,
Но не след их пропускать в бассрумм**.

     * Кордэ Шарлотта, подпав под влияние жирондистов, заколола
Ж. П. Марата, когда тот мирно плескался в своей ванне.
     ** ванная (англ.)



Я разбросать под ножками твоими
Желал бы желтенькие первыя цветы,
Ты не сравнима с юными другими --
Милее солнушка ласкающего ты.

Когда тебя в загривочек целую я
И ручку щупленькую... с негой тайной жму,
Не думаю про деушку другую, а
Тебя как птичку вешнюю люблю.
В моей душе бряцают розенбаумы,
Тебе отдам что хочешь, попроси...
Под розовыя, стройныя шлагбаумы
Впусти меня... о, ягодка... мерси!...



Не выдам имени я твоего, Маруся,
Пока к тебе жить не переберуся...



Не разглашу, как вся облита мраком
Ты на меня глядишь с притворным страхом,

Назад закинув страстное лицо,
Найти способствуешь любовное кольцо...

Не нады нам смарагды да топазы!
Но!  Чу!... Уж грозны близятся экстазы!!!



Красавица!  При мне не пой!
Как волос в супе голос твой...



"Жизнь -- обман с чарующей тоскою"
Деушке я трепетной сказал...
Проломила кумпол мне доскою
И вписалась в ляльки на вокзал!



Не трожь стихи Олимпа,
Бесчувственный зоил!
Уж вечность вширь облипла
Размах парящих крыл.

Воззри!  Как реет Муркин
В поэзии лучах,
Над вами, о,  придурки!
Спокоен.  Величав.
В меня из огнемета
Бессмысленно палить.
Я сладостного меда
Взорлил на вас... отлить.

А вы внизу - во мраке
Сбиваетесь в толпу.
И жгу я неба знаки
На низком вашем лбу!



Когда я был маленький мальчик
С кудрявой большой головой,
Не знал я по-сути, что значит
Коварный вопрос половой.

Теперь же, как опытный гений,
Изведав всю высь и всю жуть
Пленительных соединений,
Я в творчестве их отражу.

Про-то: для чего и откуда,
Зачем, почему и куда?...
...О, крови кипящей полуда!
О, белыя страсти стада!...



Отшвырнул я ногой телефон --
Мне подружка не позвонила,
Скушал на ночь с сырком макарон
И, заснул, как Самсон и Далила.

Мне приснилось, что я на -- луне,
Что подружку ногой я пихаю
И летит она по тишине,
Головой в метеоры втыкаясь...



Пожилой гражданин с туповатым лицом
Мне попался навстречу в лесу под Ельцом,
Помню, стукнул его кулаком по лицу,
А хотелось ногой по -- яйцу... по -- яйцу-у...



Я -- гений!  Мне противны циники,
Но оценив твой беспросветный труд
Скажу: анализы, что ты сбирал для клиники
Наверняка его переживут.




Люблю кетовую икру,
А вечно макароны жру...



Жизнь -- натюрморт из овощей подгнивших,
И богу абсолютно все равно --
Какие рылы кисточкой заплывшей
Из худших снов переносить на полотно.



"Как войдешь -- направо печка.
Только выйдешь -- сзади дверь!"
За такое...  друг сердечный,
Премии дают теперь...




Как добрый человек, я считаю, что дуры --
Поэтэсски имеют право на существованье,
И не меньшее, чем индюшки и куры:
У тех и других совпадают желанья,
Кудахтанье, форма черепа, вид,
Феерическое оперенье,
И -- оранжевый глазик горит
Куриным огнем вдохновенья.
Бедненькие, опрятненькие
Прокудахтываются в печать,
Попрыгавши по курятнику --
Ищут цыплят поучать,
Всем примелькались, и всем
Вот уж и известны,
В каждой напечатанной колбасе
Распространяют душок-с прелестный.

Немножечко Фрейда, скорлупочка Озрика,
Клочочек "Нью-Йоркера" и -- пред нами она:
Пороет лапкой -- словесность оббозрена!
Кудахнет гекзаметром -- жисть опписсана!
Всюду поспели.  Кой-кого даже клюнули!
У очень важных облизали и зад и рот.
Ну а после того, как облизанные сплюнули --
Наши курочки выстрелили мстительный помет.
Да найдете ли вы желтее клювики?
Да чьим гребешкам так пурпурно алеть?!
Ах, это ничего, что вы их не читаете и не любите,
Надо ж и курицу и поэтэсску жалеть!



В тебе я вижу то, чего другой
Как он не тужься, в жизни не увидит,
Когда ж тебя касаюся рукой --
Со мною происходит ряд событий:

Есть как бы шевеленья в голове,
А также есть подъем премного ниже,
Но не боись -- тебя я на траве
И на скамейке в парке не обижу.

Я буду ждать, печаль переборов,
Чтоб комната от нас оцепенела...
И... все сбылося.  Обрели мы кров.
Тахты пружина Страдиварьей пела...
Любовь прошла...  Геранька отцвела...
Жизнь обработала ея... с плебеем спарив...
А все-ж она приятная была
И -- наслаждалася со мною Страдиварьей...



Мне в морду засветили
При лунном серебре,
А после долго били
На пыльном пустыре,

И портмонет забрали,
Где было пять рублей,
А после в ночь бежали
По полотну полей,

И звезды наклонились
С участьем надо мной
И слезками умылись
И кроушкой живой...

Я понял: Провиденья
Видна везде рука,
Всегда она в движеньи
И в форме кулака!




Я бил старичка в переулке,
Всю ногу оббил об него:
При сталинском зверском режиме
Он -- гад не щадил никого!

Он был стукачом и наседкой,
Потом -- лейтенант ГПУ,
Всю службу был сволочью редкой,
А после в отставке припух.

Я бил его долго и гадко...
Ан, глядь... стало жалко его,
Хоть он бы и свата и брата
Продал бы заничего.

И... в ужасе я отшатнулся
В тот миг от него и себя,
С сомненьем над гадом нагнулся,
Раскаиваясь и скорбя...

И вижу: простертое тело,
В глазу стекленеющий страх...
Душа от него отлетела
Скитаться в безвидных полях...

Воззрите!  Стал Муркин убийца!!!
Стал Муркин убийца-подлец!
А мыслил: писать и жениться.
А думал: что станет отец...

Зачем я его ухайдакал
И ногу в крови замарал?!
Уж, каркая, ворон из мрака
Ко хладному телу припал...



Как птичку вешнюю тебя лелея,
Тебе то бантик, то конфетку я дарю,
Когда головку чешешь ты, как Лорелея,
Тебя я очень, деушка, люблю.

Ты мне мила, как маленький цветочек,
Как пчелка!  бабочка!  ромашка!  василек!
Воткнула в сердце взгляда коготочек,
А он коварнее чем с ядом пузырек!



Каждая деушка прячет
Робкий бутон,
Каждая женщина носит
Розу в себе.
Перебираю лепестки этих ранимых цветов...



-- Что в вымени тебе моем?
Что тычешь ты персты упорно? --
И руку от ея отдернув,
Потупился я со стыдом...

Но... наваждением влеком,
Я ринулся в ея низины:
Мне распахнулися картины...
Я оком ем их окоем...

Уж я парил в минуту эту,
Какая, мыслил, красота!
Она же ложку винегрету
Не проносила мимо рта...

Без ложного, признаюсь я, смущенья:
Разнообразны наши наслажденья...



Ягодка моя пунцовая!
Я тебя не знаю как люблю!
Ножки-ручки прямо образцовые,
Мне ты -- что фарватер кораблю!

Плечики твои круглее бакенов.
Твои губки -- махонький фиорд.
Твои глазки -- лодочки и яхонты,
А животик -- вожделенный порт!

Закогчу тебя своим я якорем.
Погружу в чувствительный туман.
Ты поймешь, неопытная ягодка,
Что другие были все обман!

Что тебя они совсем не стоили:
То в тюрьму идут, то -- из тюрьмы,
Что они безнравственно покоили
На тебе шершавые трюмы,

Что уже, уже проходит молодость
Караваном розовых судов,
Что уж веют белым, смертным холодом
Льды однообразныя годов,

Что уж пахнет тело разрушением --
Сладким соком вырытых могил,
Что уж слабже половым влечением
К туловищам нас влечет нагим,

Что уж скоро мрак глухой придвинется,
Смертушка косой навеет дрожь...
Ножки брыкнут... небо опрокинется...
Ты от стебелечка отпадешь...



Разнообразны наслажденья,
Как в парке древонасажденья:
Одно дубовое вполне,
Иное -- розы!  Розы мая!!!
Когда я все с тебя снимаю
В аллейке, в лунной тишине...

Разнообразны наслажденья,
Как виды ценностей и денег:
Банкноты, серебро и злато
Ложатся сон вкушать в тайник,
Иль воздвигаются палаты
Для куртизанок покупных.

Разнообразны наслажденья,
Как ветра вольное круженье:
Глупец взирает в телевизор,
Сопит старик в порнокино,
Торгует морфием провизор,
А я? -- Тяну стихов вино!



Читаю Евтушенку:
Бесчувственный поэт!
Читаю Вознесенку:
В том на фиг смысла нет!

Есенина читаю:
В нем чую я полет.
С пол-слова понимаю
Куда, собака, гнет!

Но больше всех утешен
Я голой правдой чувств
У Муркина конечно,
Лишь им я наслажусь!

Читаю и читаю...
Уж... чу!... бежит слеза...
И... сладко забываясь
тру мокрые глаза...



Метла когда-то ивою была
Или березкой с кружевною кроной...
Где ж листики!?  Сережки!?  Померла!!!
Чтоб прутьями скрести булыжник сонный.

Не так ли Муркин горестный уйдет
С поверхности земной во глубь земную?...
Народная тропа не зарастет
К моей могилке...  В чем-то не помру я...

Придет зоил, пугаяся могил,
Как к иве со шнуром пришел Иуда,
Но вдруг услышит:  " -- Я тебя забыл.
Не застилай мне свет...  Вали отсюда!!!"

Придет и сядет деушка, скорбя,
К моей холодной припадая тени,
Подам я голос, землю разгребя:
" -- Иди ко мне скорее на колени..."





Черный ворон над Муркиным вился,
Ему голову клювом долбил,
Ну а Муркин -- сумел!  Изловчился!!
И поганую птицу убил!!!

Приложил к голове подорожник,
Наслюнявив целительный тук,
А уж дальше пополз осторожно --
Раз в пятнадцать шустрее гадюк!



     (Текст  сонета,  к сожалению для автора и читателя, пожгла
некая ревнивая поклониица, восстановлению не поддается).





Однажды голова забредши в куаферню,
Скроивши мину вздорну,
Уселася пред зеркалом.  Ан, глядь,
Вкруг ножницы почали стрекотать:
Там обсекут, а там -- пребольно дернут
Одну, другую, третью прядь...
То было мзда за головы стремленье
Кружиться мишкой на арене,
Да языком напраслину болтать,
И ножницы -- ату ея шпынять!
Ахти ея!  За пустоговоренье!

Тебе клиент-читатель назиданье:
Умерь свое в цирюльне стрекотанье --
Дай токмо ножницам вкруг прядей
стрекотать...



Однажды груша мину похоронну,
Скорчив одеколону,
Сказала:  "Напрочь отравил!
Меня ты, пакостник обли-и-и-л!
А толку от тебя -- одно смерденье!!!
Лишь я одна клиенту освеженье...
Так воздух испустя и сим утратя пыл,
Обратно стала груша надуваться
Чтоб продолжать ругатьсяся...
Но мастер, видя груши нераденье,
Сорвал ея да кинул с омерзеньем!

Мораль сей басни, мыслю, такова:
Читатель, прежде рассчитай слова,
  Нето за жалобы, жлобство и крики бойки
Окажешься в помойке...



Однажды зад, усевшись в кресло,
Шепнул ему:  "Мне тесно.
Не дашь ли большего простору мне?..."
Запахло тут приличным не вполне...

Услышал носом мастер этот шопот
И зачал с яростью по заду шлепать!...
Мораль: придешь, так кресло не учи!
В других местах, пожалуйста, шепчи...



Два дела у меня -- перо и ножницы,
Вернее три (докончу полотно) --
Еще подружки, чаровницы и наложницы,
Без них мне было б до смерти темно...

Стригу головки в дамской парикмахерской
И обдаю их "Красною Москвой".
Стригу я... и меня... отстригли начисто
От всех редакций.  Я же им не свой.

Там трутся те ж бездарные компаниии --
кретинствующих, кто ж их разберет...
Какой подъем в России графомании!
Какие мухи вырвались вперед!
Вот что-то чешет, махонький, по карточкам,
Сей дурью Тредьяковского затмил,
Тот верещит, весь в хармсовых заплаточках,
Та дышит ароматами кадил,

Вот некий отпилил себе конечности,
Оттяпал половину языка...
Никто, никто из них не знает нежности,
И я один кошу под дурака!

Жужжите!  Время наше терпеливое.
Что критик наш? -- Известный идиот.
И ваши сочинения сопливыя
Балбес с благоговением-с прочтет.



Муркин крут.  Крут?  Крут!
Муркин шут.  Шут?  Шут!
Фигаро, Фигаро,
Брось перо, брось перо!
Ни-за-что, ни-ког-да!
Я пришел сюда,
Точно так же как
К Лиру шут-дурак.

Он пошел с ним вдаль
Утолить печаль,
Полечить старика
Байками дурака.

...И колодки -- ему
По его уму,
Колотушки -- в бок
Да за смешливый слог.

За свои труды
Попадешь туды...
А оттель назад
Не вернешся, брат.

Ты шути-шути,
Да живот крести,
И прости, скорбя,
Кто глупей тебя.

Поглядишь вокруг --
Удивишься, друг:
Для чего ж дурак
Многочислен так?

Как песчинок их,
И как брызг морских,
Велико зело
Дуракам число!

И я подумал так:
А может там дурак,
Тот Кто Сам возник
Первый наш Шутник?

Он не слышит нас
Сколь не топим воск,
Лишь целует глаз
Синева взасос...

...Муркин шут?  Шут!  Шут!!!
Да не лыком шит.
Разгоняет жуть
Тот кто вас смешит...



Пусть будет деушка ушастой, конопатой,
Кривой, косой, сопливой и горбатой,
Прыщавой, вшивой, гнилозубой...  Но
Не видите же вы на солнце пятна,
А нежитесь на нем.  Нам все равно:
Была бы деушка душою нам приятна...



Однажды Муркин объедался апельсинов,
Читав писаку, псевдонимчик : "Апельсинов",
И, хоть сам Муркин сочинитель бойкий,
Но показалось в этот час ему,
Что он сидит в зловоннейшей помойке,
Приличной только цитрусу сему...



Александр Малинин --
Задушевная тля,
В его голосе стынет
Не-зем-на-а-а-я сопля-a-a ...



О, сколько пронзительной боли
Пейзаж в себе русский таит.
...Одна-одинешенька в поле
Бетономешалка стоит.

Увита она сорняками.
Репейник корябает дно.
Ржавеющими руками
Его ей обнять не дано.

Пылит суховеем дорога
И пыль на дороге мягка...
А нужно ей было немного,
Да нет у нее мужика!...

Краса ея никнет в коросте.
Как гипсовый пряник слеза...
К ней суслики бегают в гости
И смотрят печально в глаза...




			Гелле Трапезунд,
			с трепетом
			 непреходящим...

Кузина, милая, о как глупы соседи
По нашим меркантильным временам,
Не знали мы, когда мы были дети,
В какой мы брошены судьбой бедлам!

Тебя я помню деточкой игривой
В те дни меня хватающей рукой,
Из любознательности шаловливой
За то, чем позже я искал покой...

Я рос и цвел.  Меня как Ганимеда
Хранило небо для иных пиров.
Уж слухом детским я внимал беседу
Муз обо мне и лиры тихий зов.

Ты удалилась с папою в Израиль --
В страну иной судьбы и красоты.
Открытку получив, я... залил
Слезами в ней запечатленныя цветы.

Я помню этот дивный сон под ярким глянцем --
Безжизненную синь и атлас роз...
Я пил вино.  Стал воровать и драться.
В Бутырках меня грыз туберкулез...

Потом отъезд.  И... нежное свиданье,
Почти кровосмесительный союз...
Мы были столь близки... сколь содроганья
Сиамских близнецов...  Сколь губы уст

Одних...  Но снова мы...  увы...  Расстались...
Я слезы лил... но ты не снизошла...
Ты - критик!!!  Я - живу в астрале
И льются звезды с моего крыла!





Живет Олимп на свете гениальный,
Какой-то жизнью генитальной...

Но в тишине ко мне приходит глухо
Мысль об Ван Гоге...  Откромсавши ухо,

Другим, воспоминаньям вопреки,
Винсент внимал мои стихи...


(ПОЭМА)

I.  ЖИЗНЬ ВАН ГОГА

Жил Винсент -- священник небогатый,
Библию задумчиво читал,
А кругом -- все нищета в заплатах...
Очень он от этого страдал.

Вот он красок много покупает
И в каморке маленькой, один,
Он холсты повсюду расставляет,
Пишет маслом двести штук картин.

Неказист он был.  Совсем плюгавый.
Бородой и волосьями рыж...
Вот он к брату Тео подъезжает
Лошадью на станцию Париж.
Денег взял.  Потом совсем ряхнулся.
Все лежал в различных дурдомах.
Рисовал светила в небе гулком,
Крыши красныя на розовых домах

И -- достукался!  Уж ухо отрезает:
Это крыша едет у него,
А потом он в грудь свою стреляет...
Теодор похоронил его...

Для чего ж он пренебрег амвоном!
Ремесло не шик, но можно жить.
Размышляю в голове до звона:
Как бы эту смерть остановить?

Но... довольно жалких размышлений!
Я шагну в картину напролом,
Чтоб остановить поток мучений,
Револьвер, приставленный углом.

Ты раздайся полотно тугое,
В глубину суровую впусти!
Там Винсенту без меня покоя
Невозможно нынче обрести.

Отведу беду от бедолаги!
Вызволю любимца моего!
Помоги мне ма-г/н-ия бумаги,
Шариковой ручки волшебство...

II.  НОЧНОЙ БИЛЬЯРД

Жил Ван Гог -- художник небогатый;
Раз нарисовал "ночной бильярд":
Кий лежит и яркия лампады
Сумасшедшим пламенем горят.

Что-то жуткое заключено в картине.
Страшно было б оказаться в ней,
Где бильярдный стол посередине --
Он тоски зеленой зеленей.

Пол наклонный!  Лечь -- и покатиться --
Выпасть в Ад, в -- Коцит, в -- тартарары...
Я бы начал там в припадке биться!
Кий бы поломал!  Глотал шары!!

...Ясно почему отрезал ухо
Горемычный человек Ван Гог:
Потому что есть такая мука,
Что страшней удара промеж рог!

Бог таких как он, как я не любит.
Гениям всегда крутой удел:
Тот -- в дурдом, тот -- пулю приголубит,
Тот -- утопиться, а сей -- петлю надел...

III.  ПОРТРЕТ ДОКТОРА ГАШЕ

Однажды, будучи больным уже,
Ван Гог нарисовал Гаше
(Гоше его лечил от сумасбродства)
И те, кто знали доктора сего,
Не много находили сходства
С портретом нарисованным его...

Плебеям не понять, что нарисован не Гаше,
А то что накипело у Ван Гога на душе.

IV.  ЗВЕЗДНАЯ НОЧЬ

У других людей всегда два уха,
У Ван Гога только лишь одно,
Но... не повредило ему слуха --
Жизни шум он слышал все равно.

Он нарисовал однажды звезды
В страшных атлетических кругах --
Там снуют энергии-стервозы,
Пенится надмирная река.

А Ван Гог как бы играет в жмурки --
Небо пашут зведные плуги,
Но его везде достанет Муркин --
Разогнет безумия круги!

Зашагаем мы вдвоем по миру --
Уха три, а человека два:
Муркин, щиплющий за струны лиру
И Винсент, рисующий всегда!

V.  ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЕ

Приснился мне Ван Гог безухий:
Он в страшной муке смотрит на меня,
Ко мне сухие простирая руки
Из запредельно-муторного дня...

-- Зачем, Винсент, ты так обезобразил
Лицо свое, что ухо отодрал,
Ведь кровь стекала в бритвенный твой тазик,
А ты над нею бился и рыдал?!!!

-- Затем, -- ответил мне Ван Гог безумный,
Заламывая руки и стеня, --
-- Что ухо это тою ночью лунной
До полусмерти извело меня!

Лишь только на подушку ухом лягу,
Как рядом слышу, а не в далеке,
Скрипенье ручки чьей-то (?!) по бумаге,
Стихи на непонятном языке.

Я выбегал тогда в ночное поле,
Выл!  По земле катался и рыдал!
Но столько было в этих строчках боли,
Что ухо я, злосчастный, отодрал!...

Читатель!  Я постиг его мученье:
Ведь то мое пыланье жарких строк!
Глухого времени беззвучныя каменья
Огонь мой поэтический прожег!



VI.  МУРКИН И ВАН ГОГ НА ВОСТОКЕ
или
МЕТЕМПСИХИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
НА СОВЕТСКИЙ ЮГ

Однажды Муркин и Винсент
Намылились гулять в Ташкент.
И вот, на рынке, в потной давке
Олимп неправильно дерзнул:
Узбечку у ковровой лавки
За зад для шутки ущипнул!

И замели его ментяры:
Он в мусорыжне ночевал.
Винсент же, вставши под чинары,
Окрестности изображал.

...Плыл воздух как зерно сухое,
Тек, шелушился на песках,
А дальше -- горы к водопою
Ползли на толстых животах,

Росли за ними тадж махалы,
Самумом возвышался мент,
Казалось говоря: " -- Нахалы!
Шайтан вас затащил в Ташкент!"...

А утром, выпущенный Муркин,
Винсента-друга не узнал!
Вокруг него грустили чурки*,
А он в натуре рисовал

Прибитое к чинаре ухо,
Допрежь служившее вобще
Приспособлением для слуха,
И шевеления вотще .

* чурки - наколотые для приготовления чая дрова...

VII.  ГОЛОВА НА СОЛНЦЕПЕКЕ

У Ван Гога голова на солнцепеке.
Он грустит меж тучных кукуруз.
То Юг Франции.  И знойныя потоки
Солнца мог бы отразить картуз.

Потому что лишь картузы могут
Голову от солнца защитить.
От панамки никакого проку --
Может воробей ея стащить!

Или жаркия пассаты да муссоны.
Или безымянный ветерок...
Над Ван Гогом каркают вороны,
Сладостный предчувствуя итог...

...Лысинка блестит уже от пота,
Как кружок оранжевой фольги,
Но кипит и спорится работа --
Все жирнее кисточки мазки,

А мозги -- мозги почти раскисли!
Этот чудо-гениальный шар!
Где сверкают огненные мысли --
Солнце разжигает их пожар!

Выпирает поле из картины!
Вся она в початках наливных,
Крупных и тяжелых, как дубины
В остролистьи силосной стены!

С хрустом строятся в строи початки.
В каждом зерна -- к янтарю -- янтарь --
Бусы сытыя янтарной кладки,
А над ними?!  Траурная гарь --

Воронья раскинутыя брови
Над идущей кругом головой...
Это воронье, что жаждет крови,
Крови!  Закипающей!  Его!

И... тогда... когда не ждал художник...
Из шуршащей массы кукуруз
Муркин вышел, чтобы осторожно
Опустить на лысинку картуз...

И... Винсент, в картину погруженный
(Он початок страшный рисовал)
Будто черной молнией пронзенный
Взвыл...и ухо сразу оторвал!...

-- Что же ты, Винсент, так испугался?
За сюрприз ты Муркина прости-и-и...
...Но не внял он... в силос удалялся
С ухом окровавленным в горсти...

VIII.  ПРОЩАНИЕ

Пулю в Маузер Винсент заправил.
Поиграл затейливым курком...
Но игра с оружием вне правил!
Вдруг пальнет!!!  И смеркнет все кругом...

Вот тогда... из зеркала у двери...
Чтоб прервать сцеплений страшных нить
Муркин вышел... точно ангел в перьях,
Смерти ль с Ваней* нас разъединить!!!

Но Ван Гог, увидевший поэта,
Кинулся от ужаса к окну!
Закричал: "НЕ ЭТО!..  НЕТ!!!...  НЕ ЭТО!!!!!!..."
Задрожал!!!...  И в грудь себе пальнул!!!!!!!!

... Я то думал, что спасу Ван Гога,
Сделаю товарищу сюрприз...

...Труп глядел внимательно и строго...
На прощанье мы с ним обнялись...

* Автор в минуту сильного душевного волнения называет художника
просто Ваней, без всяких там голландских выкрутасов. (Прим.  Г.
Трапезунд)







или
СТРАНСТВИЯ ЗЕМНЫЯ


(курортная быль)

Деушка и дедушка полюбили вместе
Загорать на пляже, есть люля-кебаб...
Дедушка на клюшечке вырезал, кто чести
От него лишился, сколько спортил баб...

Покупает дедушка водочки бутылку,
Деушку невинную на чаек зовет,
На дому уж ... трахает сзади... по затылку,
А потом невинность, торопясь берет...

И пришла красивая к дедушке голубка,
Села узкой спинкой, хрупкой головой
Не к стене-защитнице... дикого поступка
Нет!  Не ожидала!!  Дедушка ж седой!!!

...Выпили бутылку...  Килькой закусили...
Небогат припасами наш цветущий Юг...
Дедушка подкрался и -- заехал с силой
По башке голубке дедушкин утюг!

От него пружинки -- бряк!... и -- отлетели...
Деушка, рыгая, встала от стола...
Седенького дедушку деушка -- к постели,
За ремень брючной... сама отволокла...



Однажды Муркин в бурке, при нагане,
Вошел как барс в восставшую Шушу:
Там падишах армянский на диване
Сидел и ел с брильянтами лапшу.

В другой тарелке, полной изумрудов,
Он Муркина увидел волосок:
"- Сдаюсь!" - вскричал он, "- Болше я нэ буду!!!"
...Сверкал из кофе золотой песок...

Вот так и Муркина глаза сверкнули!
И дыбом встала шерсть на голове!
Запели стрелы!  Завизжали пули!
...Светились чьи-то зубы в пахлаве...

-- Коварный раб! -- из дыма крикнул Муркин,
И в пушку вставил страшное ядро --
Пальнул... и -- в клочья тигровые шкурки,
Павлиньи перья, стронция ведро...

И Муркин, потрясая вверх кинжалом,
Властителя, как эпицентр, потряс --
Гора под ними, треснув, задрожала,
Но Муркин спрыгнул вниз, как лютый барс!

Поджег в долине с опием платформы,
Сбил дирижабль конструкции "Джихад"...
...Доныне горцы помнят год тот черный,
Горянки в ужасе во сне визжат...

Теперь об этом сложены легенды
И назван "Муркин" крем для дамских рук...
Он шлет в Шушу горянкам алименты,
Ест солью слез их склееный урюк...



Однажды на Кавказе Муркин
Шел в газырях по белой бурке,
Вдруг вылетел орел из газырей,
Прицелился в него поэт абреком,
Пальнул -- орел упал со смехом
В бешмет далекий, на зурну степей.
Но Муркин конопли поджарив на ауле,
Вперед пошел, считая пальцем пули,
Что были у него на чихире,
А после вырезал гинджалом на коре
Для кунака: "- Иду к Напареули.
Ты нас найдешь на угловой скале".
Но адрес этот точно был не точен.
Кунак туда заполз, как многоточье,
Олимпа Маркыча конечно не нашел...
"- Вай мнэ!" - вскричал кунак печальный,-
"- Гдэ удалылься Муркин гыниалный?!
Нэ можэт быть гдэ плэщэт сулфазол!?..."






Однажды Муркин, кушая сациви,
Увидел друга из окна духана,
Он кепкой замахал и крикнул "Гиви!"
И чачи заказал еще два жбана!
...Они сидели долго, до закрытья.
Истратил Гиви чемоданы денег.
Они ступили в легкое подпитье,
А вышли на какой-то дикий берег...
Вокруг плескались волны цинандали,
Гремели водопады Руставели,
И заплетались пьяные сандальи
Пока они как цуцики бурели.
...Лишь солнца первый луч упал на остров,
Лик Муркина сияньем осветился...
...Махал руками Гиви, как апостол,
А Муркин неуклонно возносился...




              КНИГА ВТОРАЯ ПОЭТИЧЕСКИХ ОЗАРЕНИЙ
              СТИХИ, РОМАНСЫ, НИКИФОРЫ И ЦАРАПЫ
              КОТУ ЦАРАПУ ПОСВЯЩАЕТСЯ



Не знаю, сколько протекло мгновений,
Но облака, раздвинувшись, явили
Трон золотой в немыслимом свеченьи
И ангелов махающие крылья.

...Он шел тропой и деушек невинных
Паслось в лучах, как бе-е-ньких овечек.
Трон надвигался...  В сетовых лавинах
Предстал пред ним в натуре Сам Предвечный.

Раздалось: "Сукин сын и греховодник!
Убийца!  Соблазнитель и бездельник!
Не умер ты еще.  Тебя сегодня ж
Доставят вниз.  Живи без денег!

Пиши!  Я для того тебя и создал,
Чтоб маялся ты, жлобился, скитался.
Сухарь глодал.  Глотал смешки и слезы,
А я из неба над тобой смеялся!..."

...Очнулся Муркин на большой дороге:
За водокачку западало солнце...
Он встал на неуверенныя ноги
И двинулся, грустя, куда придется...


Зачем в моей усталой голове
Сегодня мысли свищут стадионом,
А ягодка моя на мураве
Мне предается с сладострастным стоном?

Чему сейчас я предаюся с ней?
В минуту сю любовь моя фиктивна...
Парит мой дух!  И все ему милей,
Чем липкий пот и стон ея противный...

...Душа моя скучает без меня,
Печали томной облачив порфиру.
А я?  ...Сношаюсь посредине дня,
Пятой своей отпихивая лиру...

Я встал.  На деву грустный бросил взгляд --
На ножки бледненькия, млеющия глазки...
И... взгляд продолжил то, чему не рад
Печальный Муркин, прекративший ласки...


Исследуя у мухи зад,
Один пытливец обнаружил,
Что с полчаса она назад
Она покушала на ужин,
И -- вырвало его на микроскоп...
Хотя реакция такая -- вред науке.
Того же не стряслось со мною чтоб,
Ты не пихай свои стишки мне в руки,
Зачти их другу, маме и жене,
К тебе и к ним оне ведь притерпелись,
А я, увы, не искушен в... тебе...,
Так разделяй же с ними эту прелесть.


Я с ней упал под зябкия осинки.
В тот день я предавался ей с тоской.
В губах ея, как в шарике икринки,
Мне чудился глубокий вкус морской.

Она ж стихией бурной колыхалась,
В пучину страсти направляя челн,
Всей линией прибоя прижималась
К качанию могучих всречных волн.

Не видел глазок я.  Как махонькия рыбки,
Что устрашившись грозного орла,
Оне сокрылись вглубь, где пели скрипки
И стоны вырывались из горла,

Где Посейдон своим трезубцем ранил
Пульсирующий, розовый моллюск,
Галлюцинирующий в молньях нарастаний
и опусканий в трансцендентный спуск.




Подружился Муркин с Лениным однажды:
То ему копейку даст, то и пирожок!
А в жару, когда тот изнывал от жажды --
Наливает Муркин Ильичу чаек...

Был Ильич в ужасном в парке состояньи --
Позолота слезла с головы его,
Не было уж прежнего нежного сиянья:
Грязь на самой морде!  Гнуси торжество...

Не однажды Муркин обмывал родного,
Убирал бумажкой с лысины плевок,
Затирал слова значения дурного,
Или что наделал праздный голубок.

Видел Муркин, часто ходят и другие:
Смотрит -- Вознесенко трется в уголку --
Пятачок положит, пряники тугие,
Или под кормильцем выдолбит строку.

То придет Ошанин, то -- кумык какой-то,
А узбеков разных!  И не перечесть!
Уберут плохое да всего отмоют
И падают на пузы -- отдают так честь!

...А большие ж кучи!  Страшно оступиться!
Кренделями гадют и смердит моча...
Некому, конечно, нынче заступиться.
Шутют:  "Этот запах -- запах Ильича"...

...Как приметит, милый, Муркина -- так тут же
весь повеселеет, даже заблестит!
Спрыгнет с постамента -- в кучи эти!  в -- лужи!
Кепочкой махает!  И бежит!  Бежит!...

И тогда по парку ходют они, травят
Анекдоты, шутки, иногда стихи...
А Ильич - он ловкий!  Хвать!  И враз удавит
Кошку ли, собаку, крысу для ухи!

И сидят простые... тот -- в пальтишке мятом,
Муркин -- в шароварах, в желтом пиджаке...
...Прокричит петух... и -- шасть Ильич обратно!
Застывает в стойке "с кепочкой в руке"...

И уходит Муркин, очень даже грустный,
Ленина оставив посреди аллей,
Там где этот запах... нехороший, гнусный
От вот этих самых гадких кренделей...


Муркин в воскресенье прикупил баранок,
Портвешку бутылку, палку колбасы, --
Топает по парку в птичьих перебранках...
Вдруг он напоролся!...  Ленин за трусы

Тащит неживую, серую фигуру;
Гипс уж раскрошился под его рукой, -
"Деушку с веслом"!  Ужаснейшую дуру
Валит под кусточки самый дорогой!

И раздались стуки, скрежет и сопенье...
...Бронзовая кепка прыгала сама!
Арматура гнулась... задыхаясь Ленин,
Искру выбивая, всю ея замал...

Вовсе разошелся!  Перешел все кромки!
Что ж... ему без бабы было тяжело...
Раздолбал все в щебень... в серыя обломки...
Только и осталось от нея весло...


Был декабрь метельным.  Был декабрь суровым.
Замело по ножки в парке Ильича.
Хорошо бы был он крепким да здоровым,
Перемог бы, милый, стужу по ночам.

Весь ведь исстрадался... еле, голубь, дышит...
У беды, заразы, губительный фасон,
Нет не от простуды наступили лыжи --
Точит сукой подлой Ильича сифон.

Застарелый, гадкий... из Берлина, Вены-ль...
То ль от Цеткин Клары?  То ли от Арманд?
Вот и отпадают, исструхлявев, члены.
Нос ввалился в щеки.  Морда вся как шанкр...

Все в сомненьях голубь: "С Колонтаем что-ли?
С Надькой пучеглазой, или с кем еще...
-- Догниваю, Муркин!  И в мошонке колет,
А в заду, нпротив -- резь и горячо.

Видно, вилы вышли... видно, отстоялся...
Хорошо б, голубчик, привести врача..."
Муркин обыскался.  Муркин расстарался.
...Вот уж венеролог смотрит Ильича:

Никакой надежды!  Весь истаял, сокол...
Разве в переплавку?  Дак ведь тут -- финал!
Вышли коммунистки Ильичу-то боком --
В искры, в -- ковш и в -- пламя,
в -- домну,  в -- госметалл...

...и спилили ночью под каблук родимца,
На прицеп свалили, тихо повезли...
И -- потек, дымяся, опаляя лица,
Грустных металлургов, булькая, Ильич...

Из того металла, из бесценной бронзы
Поднялись герои, а в героях -- стон...
А в героях -- муки!  Корчи, стыд и слезы...
В изваяньях новых -- старенький сифон!...

Что не изваянье -- нос вовнутрь провален:
Жалкие фигуры, льюис и кошмар,
Вот какие штуки гнездятся в металле
И превозмогают переплавок жар...







        "Что же касается до Никифора, то
        он изображает природу..."
        Ф. М.  Достоевский, "Бесы". ч., гл. 5

Стоял Никифор на дворе
С стаканом мухоедства,
И было это в сентябре,
Как пишет Достоевский.

Никифор вытряхнуть стакан
Занес уж над лоханью...
Чу!  Копошится таракан
На дне в немом страданье...

Никифор кулаком отер
Слезу... и молвил кратко:
" -- Живи!  И пой! " -- и на простор
Шасть -- капитан Лебядкин!

Прощен!  За то что не роптал
Сей мира член свободный!
Ему за это сострадал
Никифор благородный...


Дуга ли моря в небе блеклом,
Бессмысленная ль глубь тоски...
Но не расстаться с этим пеклом
Нам, опрокинутым в пески.

Рыбак вытаскивает рыбку,
Она трепещет на лесе,
Его счастливую улыбку
На пляже разделили все.

Он нашу взволновал ментальность
Посредством крошечного зла:
Рывок уды! -- и моментальность
Явленья рыбки развлекла...

Она лежит плашмя в песочке
И чует жабрами отбой,
От жженья воздуха, и сочный
Вкус под разорванной губой.

Глаза ея моргать устали
Под томной поволокой сна,
Песок забил один хрусталик,
В другой ползет голубизна,

Рот окающий кровку тянет
К последним жизненным толчкам,
И хвостик жестами прощанья
Пример прощенья кажет нам...


Выходит море на песок
Шагами белыми.
Я от него наискосок
Ни-чче не делаю...

Оно шумит себе, шумит
Стихией бурною.
" -- Талифа, -- говорит, -- куми*" --
Поэту Муркину...

Что ж, дорогое, я готов.
Что смерть мыслителю?
Сменю я этот блеклый кров
На тот, что выделят

За все,за все мои грехи
И озарения,
А вам -- останутся стихи
Мои небренныя.

Оне, как дети, вечность льют
В песок ладонями.
А вы, которым я не люб,
Ну что вы поняли!...

Не по зубам мой черствый труд
Вам, пластилиновым...
Его потомки соберут
Как Ура клинопись!

Скажу: и -- море на песок
Из мглы обрушится,
А Муркин -- он наискосок
Лежит, не тужится...

*"Талифа куми": Встань и приготовься к кончине.
                 (Библия).



Человек я, увы, сухопутный.
Не рожден у эвксинских понтов,*
Но как сын возвращается блудный
По вишневой тоске обоюдной
К папе -- к морю припасть я готов!

Обниму дорогую пучину,
Приникая седою башкой,
Уж не помня разлуки причину...
Белогорькою пеной кручину
Волны вымоют в ясный покой.

Тятя!!!  Понт мой бурлящий Эвксинский!
Принимай суккин сына назад!
Рыбьих глаз замутненные линзы,
Юзом тщательно смазанной клизмы,
Прямо в душу поэту скользят.

Нет прощенья!  И нет мне отрады...
Пляж в огрызках, в свинине людей,
От которых не сыщешь ограды...
И милее морские мне гады
Эволюции поздних затей.

*"Понт Эвксинский" - так древние греки называли
Черное море.




		 "Чу!  Копошится таракан..."

Какое дело мне до таракана?!
...Вот он бредет, задумчив по столу:
Прет кроху хлеба в сторону стакана.
Меня он не боится -- великана,
Притихшего на кухоньке в углу.

Предположительно сей малый выпить хочет,
И закуси он гору раздобыл,
Ударом лапки крошку раздробил
Для дедушки и брата.  Будет к ночи
Им кушанье для умноженья сил.

Вот я не думал про него.  И что же?
Как увлекла меня его судьба!
Я как бы за него уже тревожусь,
Я без раздумия на битву с ядом брошусь
Чтоб не сошел и сей под сень гроба!

Нам очень надо принимать участье
В судьбе увечной маленьких существ.
Смотри!  Как он умен!  И как он резв!
И таракан!  И он рожден для счастья...
А не для отравляющих нас средств!




Зачем Царапка лижет свой кулак?
Как будто съездил по носу кому-то,
И глазки его цвета перламутра
Лениво жмурятся, как утром у гуляк.

Он так задумчив, серый ангелок, --
Об чем?  Бог весть.  Он никогда не скажет.
Он подойдет, потянется и ляжет:
"Погладь животик!  Я ж на спинку лег..."

Он будет тарахтеть и счастием лучиться...
Не я!  Не я охолостил его!
Царап -- невинней мошки существо,
Которому, увы, не суждено влюбиться...

И все же счастлив маленький кастрат.
Что кошечки?  Порочная забава...
К нам в сердце льется взглядов их отрава,
И в их прикосновеньях - сладкий яд...



Ну, что молчишь ты, мой зеленоглазый
Нью-Йоркский кот?
Рассказывай
Каким ты рыцарем был в предыдущей жизни --
В шизне обычной нашей,
Прекрасных дам порхавший хоровод
Не ты ли с ложечки кормил цветочной кашей?
По очереди обходя и в лобики целуя...
Тогда ты был изыскан, томен, прост;

Потом тебе пропели "Аллилуйа-я"
И... дали новый шанс и чудный хвост...
Теперь не то уже... и радости кастрата:
Тарелка хрустиков и баночка сардин...
Та жизнь ушла, забудь, забудь утрату!
Как Пушкин говорил "Живи один",
Со мной играя в маленького брата...

Ах, Боже мой!  Что ждет нас впереди?...


Брюхогрудым закипая телом,
Густобелым в пене голубой,
К океану тихо пролетело
Облако с мышиной головой...

Невнимательный, не видел кот мой
Это неземное существо,
Никогда не смотрит отчего-то
Вверх он... небеса не про него.
В серенькой шинельке бархатистой,
Хрустики грызет, урчит и спит.
Тихий.  Недоверчивый, как пристав.
Недовольный тем, что я пиит.

Видимо мяукает он прозой,
Говоря по-своему со мной,
И не видит, как играет розой
Облако с мышиной головой...


В теле деушки нежной улиткой
Влажно теплится место любви...
За сторожкою, тихой калиткой
Еле слышно шалят соловьи...

И лежат на тропинке росистой
В кротких лютиках и лопушках
Невостребованныя альтисты
Золотистого кожи пушка...

Утекает щемящая нежность --
Тайна жизни ея просто так
В сотворенья любви неизбежность
В раскрывающихся лепестках...



Где ж ты пылкая деушка бродишь
И к кому прислоняешься ты?...
Кто уж пасся в твоем огороде,
Поломал в нем забор и кусты...
Потоптал зоревую клубнику!
Первых розочек сладостный цвет!
...Лишь солоушка махонький пикал
Да мышатки игрались в траве...


Ах ты, батюшки, как ты красива!
Даже больше -- прекрасна собой!
Ты не деушка...  Ты -- перспектива
Очень страстного счастья с тобой...

Стан твой, сразу видать, что хороший,
Дынькой грудка -- кругла и сладка!
Вот и тянется к платью в горошек
Смелым жестом поэта рука.

Рдеют щечки твои -- алы маки!
Вся фигурка в экстазе дрожит...
...Остывающий лифчик во мраке
На трусах, бездыханный, лежит...


Никогда ты меня не забудешь!
Никогда не забуду тебя!
Не скучай!  От любви не убудешь!
Распрекрасная цыпа моя...



"Цветок скабиоза символизирует
несчастную чувствительность".
(Из постулатов этикета).
Если бы руки мои были б из порошка,
Если бы мозг мой расцвел цветком скабиоза,
А одуванчиком ветра б боялась башка,
И глаза б открывались лишь выплакать слезы,

Я все-равно... все-равно... даже зная, что вам все-равно,
Слов перламутровый бисер пред вами б рассыпал!
Вы же меня ослепили!  Без вас мне
и в полдень темно...
Видно, любовь не хухры, не мухры, моя цыпа...

Как хорошо поедаете вы огурец!
Хрусть -- и сокрылся он в светлую вашу улыбку...
Я бы вам отдал, что он, пару сотен сердец!...
Я бы сломал свое в щепки, как кровельщик скрипку!

Ах!  Ваши глаза-с...  это -- ляпис!  Да-с, ляпис-лазурь!
Крылушки бабочки это, простите -- ресницы...
Нет!...  Продолжать не могу!...  Закипает в глазу...
Будто вы в глаз заползли и
   обнажились в глазнице...

*Скабиоза  (лат.  scabiosa
20.  МУРКИН И ПТИЧКА

(аллегория)
Однажды птичка молодая,
Усевшись веточку кусать,
Тоску куда девать не зная,
Быть может, чем-нибудь страдая,
Ругалась в душу-бога-мать...

Плебейским славясь воспитаньем
В приличных, так сказать, кругах
Она порхает с матюганьем
В невозмутимых облаках.

Звать ея Юля или Оля,
Или Нинулька, или как...
Она щебечет на приволье
Мне -- хамочка: "дурак... дурак..."

А Муркину плевать на это,
Он лишь возвышенней вдвойне --
Высокой думою поэта
Курлычет Муркин в вышине.

Он сам -- как птичка!  Только больше
Ея-малявки, и -- старей...
А вот душой-то он потоньше
И думой птички той мудрей!


    21.  БЕЗОТВЕТНОЕ

Откуда движется звезда,
Или хвостатая комета?
Нет, к сожалению, ответа...
Прелестница, твои уста
Немотствуют, и красота
Таинственна, почти как эта,
Свет испустивши, пустота...


    22. НОВАЯ ВОЕННАЯ ПЕСНЯ


       (Медленно, с чувством утраты)
На позицию деушка
Провожала бойца.
Он вернулся с позиции
К ней уже без яйца...          } (два раза)

Злая пуля чеченская
Отстрелила навек,
Чем хвалился пред деушкой
Молодой человек...
без яйца... } (два раза)


    23-27.  ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ



    1.  СТУДЕНТ И БАУШКА

Алевтина Ивановна, баушка,
Раз за свечкою в лавку пошла,
По дороге, в утоптанной траушке
Кошелек она толстый нашла.

То есть, только его заприметила,
Как какой-то мерзавец-студент,
Может быть всю неделю пробредивший,
Попытался подпортить момент...

Уж она к кошельку наклонилася
Учащенно чего-то дыша,
Как студент побледнел... и вдруг кинулся
К кошелечку сопя и дрожа.

Придержала его она за ворот,
Хоть в ответ стал он очень суров...
Всю-то морду ему раскарябала
Алевтина Ивановна в кровь.

Хоть тузил он ея беззастенчиво:
По башке кулаком молотил!
Верх взяла эта тихая женщина.
Опыт жизненный все ж победил!

И бежал он путями окольными
В кровь забрызгав дворы и прешпект...
.............................................................
...Родион был Романыч Раскольников
Расцарапанный этот субъект!


    2.  БАУШКА И ВДОВА

Рассмотрела старушка внимательно
Кошелечек красивый... тугой...
Что расшит незнакомой, старательной,
И, увы, небогатой рукой.

И, задумавшись, весь-то общупала...
Ей хотелось зажилить его...

Там нашлося одиннадцать рубликов
В медяках да полтинах всего...

Но представила баушка добрая:
"Можеть етта все средства вдовы-
-Сироты?  Да по грошику собраны...
Нет!  Отдать надо-ть деньги!  Увы..."

А уж рядом головкою бедною
Колотилась об печку вдова,
Потеряв сбереженья заветные,
И... рыдали в платки пристава...

Ан!  Открылася дверка и тихонько
Старушонка в участок вошла,
И увидев вдову: "Моя цыпанька!"
Эта женщина произнесла.

" - Не кричи!  Не стучися головкою!
Вот тебе твои денюжки...  На!!!"
И ручонкою желтой, неловкою
Кошелек подпихнула она...

Не питалась старушка акридами
(По лицу ея сразу видать),
"И хоть оченно схожая с гнидою,
А добрей-то ея не сыскать..." -

Так подумалось сразу всем приставам,
Просиявшей вдове-сироте...
...Вот такая история чистая
В Петербуржской случилась черте...


    3.  Р. Р. Р.

Родион же Романыч Раскольников
Все замазал зеленкой лицо,
Все ходил на собранья подпольщиков
И решил стать совсем подлецом.

Все пугал своей мордой зеленою
Скобяного товара купцов,
На получку от маменьки скромную
Накупал до шести топоров!
Топорами до носу обвешался,
А для пробы дровишки колол,
И дошел до такого уж бешенства,
Что мечтал зарубить хоть кого...

Отягченный недобрыми мыслями,
Сообщившими зверство уму,
Алевтину Ивановну выследил,
Чтоб ее порешить на дому...


    4.  ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Алевтина Иванна, старушка,
Затаяся, за дверью стоит,
Она знает, что жизнь -- не игрушка,
Что отнять ее может бандит.

Из-за двери сопенье глухое
После топота чьих-то сапог...
Нет на старости лет ей покоя,
Хоть прикоплены денежки впрок.

Можно было б от дел удалиться,
В Ницце жить в чистоте, в лепоте...
Разве ж может она так забыться!
Кто же денюжки даст бедноте?!

Днем и ночью старушкино сердце
Заставляет стучать доброта...
А сейчас?  Кто сопит тут за дверцей?
Может... это в слезах сирота?

Может... робкая деушка Соня,
Что пошла на панель для семьи,
Может -- это поэт, что не понят,
Весь ушедший в мечтанья свои...

Вся мечта его нынче -- бумага,
И на ту... не найдет пятака...
По старушечьим щечечкам влага
Льется в тепленьких два ручейка.

И... не чует бабулька злодея,
Отпирая скрипучую дверь,
Что по репе с рычаньем огреет
Родион точно пакостный зверь...


    5.  УКОРИЗНА  К  Р. Р. Р.

Было жарко.  Птички рассвистались.
Слышалось тяр-лям-тир-ли-тюр-лю...
Что тебе до птичек!  Надевал ты
Под пальто для топора петлю...

Чем тебе бабулька помешала?
Старенькие тоже хочут жить!
Она ж деньги бедноте давала!
Так чего ж по кумполу рубить?!

Нет!  Нехорошо, ты брат удумал!
"Тюк по голове!  Да был здоров..."?
Нет такой на свете, Родя, суммы,
Чтоб старушек хряскать меж рогов!

Все они, известно, что продукты
Очень острых социальных драм.
Мне сдается, Родя, что опух ты,
Что ж долбить продукты по мозгам?

А зачем ты шпокнул Лизавету!
Ведь она убогая итак...
Родя!  Призовут тебя к ответу!
Суд докажет: Родион -- мудак!

И в Сибирь отправят по этапу,
Что б ты, Родя, пострадав, прозрел!
Чтоб не отсиделся тихой сапой
От своих кровавых, Родя, дел...

Хорошо что, Родя, осознал ты,
Что до понимания дорос:
Чем чревата кровь, что проливал ты...
Что такое нравственный вопрос!

        из штудий по современной американской поэзии







    28. НОГА ЭПИЧЕСКАЯ

В сущности, ее жизнь -- это и моя история...
Я ее помню: нежная, маленькая, беленькая.
Мама стрижет на ней ногти, я плачу,
мама целует пятку и натягивает на нее голубой носочек.
Позже она обволосела, потеряла невинность,
стала потеть и вонять, пройдя огонь и воду.
Она бултыхалась в Гудзоне и на Адриатике,
Топтала окурки и любовные письма,
Пинала учебник алгебры, шляпу врага,
Сносила семь пар железных башмаков,
Однажды пхнула в зад мою подружку Люси,
Которая заползла под диван подслушать разговоры о себе.
Она надевала грубую портянку и сверкающий кирзовый сапог,
Чтобы долбить в плац и завораживать своим танцем сержанта.
В нее целил японец, кореец, вьетнамец и иногда попадал.
Ее кусала кобра в Калахари и муравей в Центральном парке.
Она обросла воспоминаньями, мозолями -- янтарными
монументиками тщете.
Когда на ней поседели волосы и она стала скрипеть,
я выколол на ней швейной иглой номер восемь "она устала"
И залил кровоточащие ранки черной китайской тушью,
Надпись оказалась небесно-синей.
Она отбивала на паркете румбу-самбу, чомбу-лумумбу, савимбу-
мамбу, амбу-карамбу-палабамбу.
Она приникала ко множеству женщин, помнила их и забывала,
Она усвоила, что женщина это нечто мягкое, воющее,
почти безволосое телом, вскрикивающее "Еще!  Еще!"
Она утопала в клубах сигарного дыма, лобзаньях развратниц,
хлорной воде бассейна,
Боялась акул, гадюк, скорпионов, пьяных водителей,
Выжимала газ, пылила на проселочной дороге,
Тормозила на мокром асфальте,
Чернела на солнце, показывая большим пальцем в небо,
Может быть в то место, где парил Бог.
Она закалилась в странствиях, стала хуже гнуться,
ныть в сырую погоду.
Мой сынок любил, оседлав ее голой попкой,
раскачиваться на ней, сосать ее коленный сустав.
Она любила чувствовать холодок донышка стакана,
в котором таял лед и торчала жаждавшая виски соломинка.
Между прочим, все мы -- двуногие,
И у меня есть другая, тоже очень хорошая нога,
Заработавшая приличную пенсию,
Правда она скрипит еще громче первой,
потому что она из дерева,
Но это меня меня совершенно не раздражает,
А даже наоборот...


    29. НОГА САПФИЧЕСКАЯ

Нога!...  Куда ты от меня уходишь?
Во сне пришла ты, очень молодая,
А нынче старше я тебя
Лет на пятнадцать тягостной разлуки
С тобой-красавицей, с тобой-шалуньей...
Я помню игрища твои, нога...
Тебя не брал капкан, моя вертушка.
И отсидеть тебя я не могла,
Хоть плодородный зад воодружала
На стройность чернобедрую твою.
Моя?  Да!  Ты была моею.
С подружкой левою, толчковой,
Несли меня вы, пламенную, в мир,
Выделывая кренделя.
Потом ты стала усыхать, иною
Ты сделалась, а я тебя cтыдилась,
Пока не разделили нас с тобой...
Нога!  Кто плакал о тебе?
Лишившись детства-девства,
Лишилась я тебя, а что приобрела?
Что положительного было?
Лишь тест на спид...
На костыльках или на мотокресле
Уж я подруг своих не догоню.
Так привезли меня на поруганье,
Красотку черноногую, в цепях
Мужчины белые назад лет триста.
А впрочем я без них сама б разгрызла цепи,
Что сковывали с родиной слонов
Меня, гонимую по свету ветром странствий,
Тем более, что соплеменники мои,
Тебя, любимица моя, могли б зажарить,
И с луком, обложив пертрушкой дикой,
Под вой шакалов у костра сожрать.
Нога, ты знаешь что, нога,
Не ты обрубок мой, а я обрубок
Тебя, кровоточащий по ночам...
Тебя невидимую холю, глажу,
И всем в глаза бесстыжие сую,
Или, сказать точнее -- тычу!
Припомни ж, потерявшую тебя,
В раю, где ты цветы невиданные топчешь,
По мне скучая... Соками своими
Взрастила я тебя, ты ж отросла
И бросила меня,
Скукожившись змеиной пестрой шкуркой...
(


    30-37.  РОМАНСЕРО



    30.  РОМАНС СЛЕПОЙ ДЕУШКЕ

Гноем заплывшия глазки...
Но сильнее трахомы любовь!
Ты появилась из сказки,
Чтоб взбеленить мне всю кровь!

Пусть ничего ты не видишь:
Желтыя два ручейка
Льются на грудки из глазок,
Как Муркина льется строка...

Будем недолго мы вместе
В страсти безвидных краях...
Но... тебя никогда не забудет
Плача гитарка моя!

Гноем заплывшия глазки...


    31.  РОМАНС ПО НАПРАВЛЕНИЮ К СКРИПКЕ

Грудки, как булочки свежия,
Локончик -- что кренделек...
-- Ах!  Ну к чему себя сдерживать,
Если я вас вдруг увлек...
Будьте ж моей, моя цыпочка!
Пусть отзовется в груди
Дальняя знойная скрипочка...
-- Замужем я... Отойди!

-- Птичка, батончик и... лапочка,
Плюнь на него, дурака!
Муж -- это ж стертая тапочка,
Я же влеку в облака...

...Белыми ножками легкими
В розовый ступишь туман,
Над ощущеньями блеклыми
Страсти чарует дурман,

Выше -- созвездия ясныя...
И... задыханий экстаз...
-- Ладно... тогда я... согласная...
..............................................
Тут она мне отдалась

Бурно так, с дрожью и всхлипами,
Перушком вся трепеща...
...Так вот пошли мы "за скрипкою",
Даже, иной раз, крича...


    32.  РОМАНС МУЗИЦИРУЮЩЕЙ ТОЛСТУШЕЧКЕ

Вы играете на музыке,
Лапки тычете в рояль...
Я не играю, только чувствую
Об вас грустную печаль...

Вы играете неправильно,
Не учтя, что я поэт,
Что хотел исполнить с вами, но
Не хочу теперь дуэт,

Ибо глупыми аккордами
И чрезмерной полнотой,
И старательною мордою
Вы наводите покой

В моем сердце, переполненном
Булькотанием стиха...
В нем всегда сверкает молнией
Неуемная строка!

В нем тоска уже набычилась
Об скучании зазря...
До чего же вы обычная,
Промеж нами говоря...


    33.  РОМАНС КРАСИВОМУ ТУЛОВИЩУ

Какое туловище у тебя красивое!
Там... ямка!  Там... ложбинка!!  Там  холмы!!!
Пригорки... мостики... мы можем быть счастливыми,
Когда в ночи с тобой сойдемся мы...

Ты станешь вся моею лучшей частию,
До хруста в туловище мне принадлежа...
Так не упрямься ж собственному счастию,
Каким-то холодом тупым дыша...

Я много повидал на свете туловищ,
Твое из лучших, прямо говорю...
Я в нем бы изласкал все закоулочки,
Сулящие нам вешнюю зарю!

Прижмися, всем ландшафтом пылким, деушка,
Клубничным цветом ласковым своим!
Ах, ягодка, цветочек и согреушка!
И туловища больше не таи!

Будь смелою!...  Будь бурной!...  И...  мятежною!
Будь чем в мечтах смутительных была...
...Она пришла... и туловище нежное
Небрежно мне, как муфту отдала...


    34.  СИСТЕМНЫЙ РОМАНС(x)

Хиляй ко мне скорей моя герла.
Оттянемся.  Сегодня вечер клевый.
Не обломает кайфа нам урла
И хомуты-дебилы из ментовок.

Хидай меня: прикольные стишки,
Как ширево, и можно шизануться
С тобой найтуя и твоей руки
Имея радость цивилом коснуться.

Растусовался я со всей хипней,
Тебя одну налукав из системы.
Но ты -- умат!  И ты теперь со мной,
Как Ленноном обклеенные стены.

Протрешь глаза -- вернуться стремаки:
Стебовый факт безмазового лайфа,
Крутняк крызовый и стриты -- враги
В крутом напряге долбанного драйва...
___________
*в романсе использован сленг хиппи



    35.  ФРАНЦУЗСКИЙ РОМАНС

Мари!  У вас в мансарде
На пляс де Этуаль
Бывал я часто в марте,
А после не был... жаль!

Там объявились скопом
Жак!  Франсуа!!  Анри!!!
Жан-Клод!!!!  Рэнье!!!!!  И Боба!!!!!
Еще каких-то три

Зуава!!!!!!!!  Сенегалец!!!!!!!!!
И низкий... па-пу-ас!!!!!!!!!!
И мирно я отчалил,
Забыть пытаясь вас...

Угар ночей... Вас - кошкой,
Мурлыкавшей "амур"*,
Душой моей... как брошкой...
Играли вы тужур**...

Мадам!  Вы -- игнорантка!
Сифон на ваш альков!!!
Вы... даже ниже ранта
Вот этих...  башмаков!

Что ж, предавайтесь блуду,
Жизнь обратив в бордель!
И больше я не буду
Грустить... о, натюрэль***...

*любовь; **всегда; ***натурально


    36.  ГИШПАНСКИЙ РОМАНС

Карасон мой бьется мучо*, мучо,
Только на тебя я погляжу...
Ты наделена красой могучей
Что понятно даже и ежу...

Я пришел с гитарой и кинжалом
В полночь к тебе тихо под балкон,
Ты одна без Педры возлежала
Меж его узорчатых колонн...

Я ударил в млеющия струны
От любви трясущейся рукой...
Для тебя, пленительной и юной,
Потерял я волю и покой...

Сразу на балконе ты воздвиглась,
Персями вздымая декольте...
Я взлетел к тебе по стенке вихрем!
Ураганом я тебя раздел...

...Вся Севилья тут же пробудилась --
Очень... ты стонала от любви...
И фигурой крепкой в ложе билась...
Что ж, губи, проклятая!  Губи!!!

В спальню Педра прибежал с оравой
Родственников, мамушек и слуг...
Но успела ты принять отраву --
Испустить свой очень пылкий дух...

Заколол я Педру... А гитару
Я сломал об голову слуги...
Что ж!  Адьес!**  Адьес, моя Амаро***!!!
...Для меня в раю прибереги

Рот вишневый... вздыбленныя перси...
Пылом обжигающий свой стан...
Все... что сволокла в долину смерти
Эта ночь... ушедшая в туман...

* очень;
**прощай;
***любимая (исп.)


    37.  ЯМЩИЦКАЯ

Ночь...  Январь... Буран метет...
Лошади рыдают...
В бороду слеза текет,
На армяк стекает...

Ни огня в пустой степи...
Волки близко воют...
Эх, потерпи, да потерпи,
А потом зароют...

...Сидит Муркин-удалец,
Натирает щеки,
А мороз -- хитер, стервец,
Лезет во все щелки...

Цепенеют пальцы ног,
Уж не шевелятся...
Значит, вот такой итог
И пора прощаться?...

Уж не чуешь ни ушей,
Ни спины, ни бока...
Обернулась, неужель,
Смертушкой дорога...

...Вдруг... навстречу мчит фонарь
В виде желтой розы,
А за ним -- искра и гарь,
Морда паровоза!

И откуда ж он возник!
Нет ни рельс, ни шпал здесь...
А оттуда -- проводник
Муркину: "Пожалте!"

К тендеру один вагон
Голубой прицеплен...
И уж Муркин входит в звон
Рюмок, в визги женщин...

Шла гулянка там внутри,
Деушки плясали...
"-- От сосулек оботри
Бороду и с нами

Пей голубчик!  Веселись!
Позабудь бураны.
А коли хочешь, хучь ужрись!..."
...И звенят стаканы...

Скоро Муркин забурел,
Огурцом все хрупал...
А потом - романсы пел,
Девок красных щупал...

...А к утру, с грудей привстал
Чьих-то, за... рассолом...

...В чистом поле снег сверкал,
В чистом поле голом...

Паровоза нет как нет!
Лошадь паром дышит...
А в руке его - кисет
БИСЕРОМ весь вышит...

Что не БИСЕРИНА, то
Почитай планета,
А в кисете том - листок
С мыслями про это...



     * ЧУВСТВИТЕЛЬНЫЕ ПРИТЧИ * 


ИЗ цикла "О МАСЕНЬКИХ И ХОЛЕСИХ"


    1.  МУХА


     Одна  муха  очень  любила  играть на баяне вальс "Амурские
волны". Играла  она  старательно,  с  большим  чувством,  но  в
некоторых  местах немножечко фальшивила. Фальшивила она потому,
что баян был тяжелый и отдавливал ее хрупенькие ножки, а иногда
даже  ломал  их.  Ей долго приходилось ждать, пока переломанные
ножки срастутся и перестанут болеть.
     Кроме того, крылушки у нее были мягкие и липкие, и они все
время прилипали к пуговкам баяна. Поэтому длинные пьесы,  вроде
"Полонез"  Агинского, она, бывало, уже доигрывала без крылушек,
одними их оторвышами. Надо было терпеливо ждать, пока  крылушки
снова отрастут и окрепнут.
     Были  проблемы  и с хоботком. Когда она клала в сладостном
изнеможении головку на лакированную досточку, под которой в три
ряда  убегали  вниз  белые  пуговки, хоботок, иногда, попадал в
меха баяна. Ей сразу  становилось  ужасно  жарко,  и  абсолютно
нечем  было  дышать...  В  общем,  не  игра это для нее была, а
кошмар  какой-то,  но  она  хотела  еще  и  еще  отдаваться   и
отдаваться томившему душу звуку.
     Так  и  вижу  ее,  склонившую  к баяну каштановую, скромно
убранную коричневой лентой головку, а баян... плачет и плачет в
ее тонюсеньких, поломанных лапках...


    2. МУХИНА СЕСТРА

     У мухи, которая наяривала на баяне вальс "Амурские волны",
была очаровательная младшенькая сеструшка, и, тоже, не лишенная
талантов.  Она  и пела и плясала и могла изобразить "Умирающего
лебедя", помавая лапками и клоня, какую ни на есть, шейку долу.
Словом,  было  на  что  посмотреть  и  кем  полюбоваться.   Еще
трогательным, махоньким мушоночком, наползавшись  по  страницам
раскрытых  альманахов  до  упаду,  она  зазубрила  чертову кучу
душещипательных стишков и, встав на табуреточку,  исполняла  их
своим  мелодичным  жужжанием  другим  мушаткам, утирая дрожащим
крылушком плачущие карие глазки.
     Детские   еще   дебюты  ее  имели  несомненный  успех.  Ей
оглушительно   жужжали   и   умилено   потирали   оббитые    на
аплодисментах   лапки,   вызывая  на  "Бис"!  От  этого  сладко
кружилась головка и слабели в коленочках ее милые ножки.
     Звали эту чудную мушку Мисюсь, вернее она сама переназвала
себя так для сцены из сомнительного имени Жу-жу, данного ей при
рождении.  Папенька  ее,  всех  своих дочурок, урожденных об ту
пору, окрестил "Жу-жу",  в  честь  любимой  бабульки,  погибшей
трагически  под  мухобойкой...  Портрет  бабульки в паутинковой
рамке всегда стоял на папенькином  туалете,  украшенный  свежею
росинкой, символизирующей неиссыхающую сыновнюю слезку...
     Подросши и набравшись актерского мастерства во ВГИКе, куда
она летала постоянно, Мисюсь  окончательно  уверилась  в  своем
артистическом даровании. Подруги ей завидовали, папенька плакал
от умиления, и только мамашка ее горевала, что она не  пошла  в
летучие санитарки, как другие порядочные девочки.
     Желая   совершенствоваться   в  избранной  окончательно  и
бесповоротно  профессии  артистки,  Мисюсь  летала  на  дом   к
известным педагогам.
     Она  присутствовала при индивидуальных занятиях седовласых
мастеров кино с подающими надежды опытными и неопытными инженю.
Она   усваивала   бесценные   уроки   тщательных   прогонов   и
волнительных  репетиций  в,  так   сказать,   сугубо   интимной
атмосфере,  способствующей  как  расцвету мастерства студенток,
так и большей свободе осуществления глубинной  связи  трепетной
восптанницы  и  опытного  педагога.  Занятия  проходили в очень
волнительной и весьма раскованной атмосфере. И шутке и  хохоту,
и  даже  дружескому,  поощрительному шлепку по заду, находилась
подходящая минутка.  Все  же  остальное  время,  конечно,  было
отдано бурному обучению сценическому движению.
     "Так!  Так  и  только  так!"  - удивляясь, шептала Мисюсь,
перенимая  у  молодых  актрис  наиболее  ценные   артистические
приемы.  Иногда  Мисюсь  замечали  занимающиеся, и тогда в нашу
актрисульку летели ридикюли, трусы, бюстгальтеры,  вафельные  и
махровые  полотенца  и  прочая  дрянь. Может быть причиною этих
нападений  была  сама  же  Мисюсь?   Ведь   когда   студенточки
отлучались  на  минуточку-другую,  наша-то  мушка  пыталась  их
заменить,  и,  допускаю,  может  быть  пыталась  в  не   совсем
тактичной  манере,  которая  увлеченным  питомицами  педагогам,
могла показаться даже и навязчивой.
     Однажды  наша  малышка  была  чуть  не  убита  свернутою в
смертельную  трубку  газетой  "Советская  Культура".   Огромная
выпуклая  буква "С" зловещею кометою, пронесясь за миллиметр от
ее каштанового локончика, чуть не размозжила ее  воспламененную
головку.
     Другой   раз   смерть  промазала  мимо  в  виде  импортной
мухобойки с высушенными смертью, расплющенными мухами...  Кроме
того  Мисюсь  слишком  уж  жужжала  в  неподходящие моменты, но
поделать с собою ничего не могла, так захватывало ее  страстную
натуру искусство.
     После  чудовищного  случая  со страшною мухобойкой, Мисюсь
решилась наконец начать свою карьеру киногрезы.  Она  ежедневно
прилетала  на  студию  "Мосфильм"  и,  после  удачно  прошедших
кинопроб, вся себя посвятила пленительному искусству кино...
     Она  садилась, например, главному герою на соленую от пота
лысину и в унисон его шевелящемуся  рту,  из  которого  страшно
пахло вермутом, произносила: "Ты! Ленина!... Не трожь!!!", или:
"Надо посоветоваться с Москвой..." Или, скажем, сидя на пожилой
актрисе, одетой в пахнущую противным нафталином телогрейку, она
задорно с нею кричала: "Ех, девоньки! Берем рельсу!", и т.д.
     Никогда  ее  ниоткуда  не  вырезали.  Кроме  только одного
эпизода,  когда  она  играла  на  носу  замерзающего  во  льдах
полярника.  Впрочем  в  тот день она была не в ударе, да еще ее
постоянно  сдували  с  носа  страшные  ветродуи,   делавшие   в
павильоне буран.
     Артистам   она,  ну  нисколечко  не  мешала  --  ее  и  не
чувствовали сквозь толстый, противный грим. Но  зоилы-режиссеры
таки  попадались.  У  одного, очень старенького, случился из-за
нее инфаркт прямо в павильоне. Но разве она могла  предугадать,
что   прожужжав   режиссеру  битый  час  в  ухо,  о  том  чтобы
"партизану" не бить "фашиста",  грубо  и  несценично  в  поддых
ногой,  она  буквально  доведет  старичка  до  белого  каления,
закончившегося для него приветной могилкой на Ваганькове...
     Все  мухи  Советского  Союза  и  братских  стран  народной
демократии восхищались ею, слали восторженные письма и называли
дочурок  в  честь  нее  Мисюськами. Знакомые и незнакомые мухи,
встречая ее, возбужденно и радостно  потирали  лапками,  что  у
этого,   приверженного   всему   изящному  народца,  есть  жест
величайшего наслаж-ж-ж-дения.
     Однако   наша   взошедшая   звездочка  была  не  то  чтобы
удовлетворена. Ей хотелось  совсем  уж  оглушительной,  мировой
славы!    Ведь    за    ее    спиною   завистницы   жужжали   о
"низкоинтеллектуальном уровне" ее ролей и "похабных интрижках с
нахалами-режиссерами".  "--  Нас  гоняют!  Нас  размазывают  по
стенкам! А ей? Пожалуйста! От нее просто рябит в глазах...  Все
-  посоветоваться  с  Москвой,  да  с Москвой, -- будто уж всех
умных  мух  на  свете  передавили!..."  Вот  такое   неприятное
жужжание раздавалось сзади.
     Вдобавок,    возникла    какая-то    чернявенькая   Жанна,
продвинутая кем-то из "маститых" прямо из какого-то чуть-ли  не
туалета.   И   эта   нахалка   стала  буквально  оттирать  нашу
кареглазенькую Мисюсь  от  сияния  прожекторов  и  софитов.  Ни
особого  таланта,  "ни  кожи  ни рожи" у этой Жанны не было, но
надо признать, что бюст у нее очень напоминал  софилореновский,
а зад и крепенькие ножки были точь в точь брижитбардовские. Что
уж было, то уж у нее было...
     Зритель   стал  отворачиваться  от  нашей  героини  и  все
катилось к безнадежному "кушать подано". Другая бы муха плюнула
и  предалась  приватной,  далекой  от пошлой толпы жизни, но не
такова была наша верная искусству Мисюська.
     Наоборот!  Ее  начали  обуревать  мечты  о  Голливуде! Она
грезила американским успехом. Призраки  мировой  славы,  образы
мужчин,  гибких  как  голодные леопарды... Нет! Она не могла не
попробовать, хоть дорога туда не устелена шелками и  розами,  а
далека   и   очень-очень   опасна.   Ведь  ее  мог  прихлопнуть
какой-нибудь таможенник, или прострелить случайно  ее  молодую,
полную жизни грудь, тупой пограничник...
     Ей  снились  сны,  в  которых  она перелетала Атлантику на
полосатом дирижабле, уходила на лыжах  по  замерзшим  озерам  в
Финляндию,  переваливала  на загривке снежного барса Кавказские
горы, и на верблюде --  жаркую  туркменскую  пустыню  Каракумы.
Никому  она не говорила о тайных своих мечтах. Ведь кругом было
полно стукачей...
     Но  Мисюсь  "голыми руками не возьмешь" и она придумала...
Натурально, она полетела в ОВИР,  выследила  там  некоего  Сему
Швиндлера, молодого человека, намылившегося ехать в Америку.
     Семен был очень чувствительный юноша-программист, странный
на всю голову, как водится среди представителей этой профессии.
Он  ночами  плакал  и  обнимал  старенький,  зеленый компьютер,
видимо единственное на свете "существо", которое его  понимало.
Он очень мучался, очень колебался, очень не решался, словом был
человек типа "еду-не еду-нет еду-или не?"
     В   Шереметьево   он  рыдал!  Было  это  давно  -  уезжали
бесповоротно  навеки.  Как  натура  чувствительная,  он   хотел
прихватить  с собой горсть "родной тульчиной земли", может быть
чтобы  посыпать   свои   редеющие   кудри   в   ностальгические
минуты-часы-годы на неизвестной чужбине, но... уезжая в столицу
поездом из Черновцов, эмигрирующий Семен Швиндлер забыл взять с
собою землю!
     Он  проплакал  всю  ночь  перед отлетом и утвердился диким
волевым решением никуда не лететь! В результате чего, мокрый от
переживаний,  оказался  с  провожающим  его  малаховским  дядей
(Малаховка, кто не знает - полчаса электричкой  от  Москвы)  на
последней  кромке без утешительного праха Родины...   Буквально
за секунду перед шмоном Семен увидел настойчиво вьющуюся  перед
его  заплаканным  носом  Мисюсь,  и  -  О, чудо! - по какому-то
наитию зажал ее в кулаке, и не разжимая кулак, наблюдал  уже  с
презрительной усмешкой, как руки в рыжих волосках перетрясывают
его  носки  и  шуруют  в  тульчинских  фотокарточках.  Наверное
Мисюськина  судьба  приняла  форму спасающего ее от таможенника
кулака...
     Кулак Семену разжали пытливые чины иммиграционной службы в
аэропорте Кеннеди. Брали пальчики, да и  вообще:  "What  is  in
your fist?* " - сказали ему такое стихотворение... Мисюська, не
зевая,    рванула    от    контрабандиста-Швиндлера,    изрядно
замусолившего  ее  крылушки  своим  противным  кулаком,  и  ...
ориентируясь на  магическое  Los  Angeles,  мигом  пересела  на
лайнер,   унесший  ее  навстречу  Голливуду.  Начались  обычные
иммигрантские трудности. По-басурмански она ни  "бе"  ни  "ме".
Друзей,  знакомых  мух  -  нет.  Американские  мухи ее надменно
игнорировали, несмотря на то, что очень  многие  имели  русские
корни. По мордам было видать... Пра-пра-и много раз пра-бабушка
ее  когда-то,  при  "царе  Горохе",  удрала  от   погромов   из
Бердичева.  Жила  на яичных складах в каком-то Балтиморе, имела
сто шестьдесят четыре мужа и девятьсот тридцать тысяч  с  гаком
детей,  а  где  все они? Может все мухи Америки родня Мисюське,
однако нужна она  им  всем,  извиняюсь,  "нафиг".  Ищи-свищи  в
кулак...    Она   даже   плакала,   вспоминая   чувствительного
контрабандиста-Швиндлера...
     Черных  Мисюсь  боялась.  Белых не понимала: квакают, а об
чем? Бог весть... Гиспаников тоже не понимала, но ее  волновала
их  зажигательная  музыка,  склонность  к  танцам  и...  что-то
кошачье  и  очень  чувственное  в  мужских  лицах  трогало   ее
"корасон*  ".  Слышала  она,  что  в Лос Анджелесе полно где-то
русских, но ни один русский Мисюське нигде не попался...
     Она нашла Голливуд почти сразу. Ее с шиком подвезли!
     Мисюсь   случайно  угодила  в  белый  лимузин,  длинной  с
трамвай! Внутри все  было  в  мягком,  пухлом  бархате  и  она,
выбирая  куда бы присесть, спланировала на сверкающее солнечным
бликом зеркальце расхлебяненной дамской пудренницы... Она очень
любила  именно  эти  вещи,  парфюмерию,  приятно пахнущее мыло,
варенье и, если предоставлялся выбор всегда садилась именно  на
эти   предметы   или   на  напудренный,  скажем,  дамский  нос.
Нюхнуть-насладиться и  улететь,  так  как  на  носу  ее  всегда
почему-то   преследовали.   Она  никогда-никогда  не  садилась,
например, на унитаз или на засаленную кастрюлю...
     Не успела Мисюсь поблаженствовать на тепленьком зеркальце,
как какая то кисло-пахнущая гора белого порошка  вдруг  выросла
сама-собой  рядом  с  ее  правым крылушком. Над ней наклонилась
одуряюще пахнущая ноздря, с прыгающими огромными порами, и чуть
не  втянула  ее  в  себя  -  в  исполинскую,  черную,  сопящую,
волосатую  дыру...  Мисюсь  опрокинулась  на  спинку  в   самой
соблазнительнейшей позе и лишилась чувств...
     ...Очухавшись  от полета на какие-то лиловые звезды, где к
ней не без успеха клеились бесконечные кошколицые мужчины,  она
оказалась  в  Голливуде.  Черный  шофер в белой фуражке сначала
выпустил  ее  из  бархатного  салона  лимузина,  потом   учтиво
распахнул перед нею дверь "фабрики грез". Сказав ему машинально
рассеянное "Мэрси...", пролетев скучный корридор, она оказалась
на съемочной площадке.
     Тут  уж  ее-то  учить  было нечему. Она даже всплакнула от
счастья,  но  быстренько  опомнилась  и  вытерлась  щечками  об
какой-то  ковер  на  полу:  слезы  ужасно портят цвет лица, а в
артистическом мире не манкируют даже и состоянием, пардон, даже
дамского задика...
     Мисюська  облюбовала себе партнера в закапанном клюквенным
морсом желтом смокинге. Она сразу определила, кто здесь звезда,
да и аромат морса был ей очень приятен.
     Артист  стоял  в  напряженной  позе, вытянув вперед руку с
черным пистолетом в сторону явного  негодяя.  Артист  произнес,
угрожающим тоном, не пойми чего... Мисюська в дубле попробовала
с ним это "не пойми чего" проговорить. У  нее  только  и  вышел
первый,  вполне  ясный  звук  "ю-у",  а  дальше  --  туман... и
пропасть...
     ...Шестнадцать  дублей  она  пыталась  сказать с артистом:
"Ю-у! Андэр аррэст!!! *" и  шестнадцать  раз...  ничего  у  нее
хорошего   не   получилось.  Кончилось  все  слезами  и  вторым
обмороком.
     Когда  она  пришла  в  себя,  какая-то подлая американская
муха-мафиозница, с явно,  между  прочим,  рязанской  рожей,  на
бреющем  полете  кинула ей в головку окаменевший кусок известно
чего..., чем раскидываться в мушинных  кругах  по  всему  свету
считается   крайним   и   мерзейшим   оскорблением.   От  этого
чудовищного удара по затылку  лапки  ее  подогнулись  и  она  в
третий раз за один день (!) лишилась чувств. Хорошо, что на нее
не наступили рабочие кованными  ботинками,  когда  сматывали  с
пола пыльные кабели...
     Сестра-баянистка  пыталась  связаться  с ней. Писем ждала,
звонка... Ничего... На экранах в голливудских фильмах Мисюська,
увы,  не  появилась. Канула на чужбине, где горек хлеб и высоки
ступени чужих лестниц...
     Вечерами,  горько осознавая всю тщетность, всю напрасность
зова, отпихнув хрупкой ножкой баян, переждав  стон  его  мехов,
сестра   надсадно  кричит  в  растворенную  на  багровый  закат
форточку:    "Мм-и-и-сю-сь!    Мис-сю-у-ся-а-а!     Где     ты,
Ми-сю-ууу-сь"... И только гулкое потолочное эхо доносит до нее,
искаженное   пространством   тихой   комнаты,    прерывающееся,
тоненькое "Жжж-жжж-...жж...жжжж"!


    3. ОГУРЕЦ


     Один  огурец  служил  в  банке. Кроме него в банке служили
многие другие огурцы: белые,  черные,  красные  и  зеленые.  По
причинам экономического спада их становилось все меньше. И надо
было что-то срочно придумать, чтобы выжить.
     Огурец долго думал обо всем этом и... буквально зеленел на
глазах от этих мрачных мыслей. Он стал таким  зеленым,  что  на
него было больно и противно смотреть.
     Но  это  было  еще  не  самое  страшное... Он покрылся, от
одного   кончика   до   другого,   бесчисленными    черненькими
пупырышками  от  воспаления  всех  нервов! Он один остался там,
пережив все, отдав  все  соки  работе:  маленький,  несчастный,
интенсивно  зеленый  в  черную  крапь,  на  такой позиции, ниже
которой опускаться просто некуда...



    ПРИКЛЮЧЕНИЯ МУЖИКА



    1. МУЖИК И ОГУРЦЫ.


     Пошел  раз мужик на барский огород огурцы воровать. Огурцы
очень любили барина.  И  он  их  любил  --  всегда  нахваливал.
Увидели огурцы мужика на огороде, вылезли из рассады и надавали
ему по шеям. Теперь только где мужик огурцы увидит, с ним сразу
случается инфаркт.


    2. КАК МУЖИК ЗИМНИЙ ВЗЯЛ


     Однажды мужик гулял по городу Петрограду, узырил Зимний, и
призадумался. Зашел мужик в трактир, водочки употребить. А  сам
все  в  загривке чешет и чешет. Решил Зимний брать. Вышел мужик
из трактира и взял Зимний.
     Тут  к нему барин подошел: На колове кепка, под ней парик,
морда бритая и платком в горошек обвязаная.
     -  Батенька,  мужик.  Ну  на что тебе Зимний? - спрашивает
обвязанный.
     -  А вот и... надо-ть! - остроумно отвечает мужик, а сам в
сумнении: "Дать ему что-ли по кепке? Уж очинно лукав..." Он так
подумал,  потому  что не видел, что рядом с этим плюгавым стоял
худой такой, с козлиной мордой. Но плюгавый  видать  читал  как
по-писанному  в  душе  у мужика. Говорит козлиной морде:     --
Товагищ, Фелик Дуныч, шандагахни этому нетгудовому  лименту  по
гепе!
     Дуныч  оказался очинно свиреп: накостылял мужику по первое
число. Насилу мужик уполз.
     Теперь  только мужик где Зимний увидит, шепчет "Караул!" и
закрывает репу нервными руками.


    3. КАК МУЖИК С СИОНИЗЬМОЙ БИЛСЯ

     Наступила   деликатная   пора  демократии.  Ушел  мужик  в
бандиты. Зарабатывает хорошо и все  боятся  --  барыш  двойной.
Живется  очинно приятно. Одна только заковыка -- евреи... Вроде
и нет их нигде, а вроде -- везде они есть... И на душе  широкой
чего-то  ширше  еще  тоска:  то  зуб,  то  в  печенке екнет, то
удавиться  охота,  то  огурцы  снятся...   Словом   --   происк
сионизьмы.
     Ну пошел мужик на сходку, с евреями бороться. Идет, в душе
лыбиться.   "Гражданский   долг    сполню...    победю    вихрю
враждебную..."  В  правой  брюке -- револьвер. В левой брюке --
сотенные.   В   сердце   --   песнь    раздольная    "Ах,    ты
степь...у--у--у..."
     Идет  себе, идет, а сам чернявый, и нос у него, отроду, не
как у всякого, то  есть  справного  человека  --  картошкой,  а
смахивает на большую кукурузину.
     Пришел  на  сходку-митинг. Встал, в ладоши наколачивает. В
паузе в целюлярный телефон друзьям говорит,  в  какой  ресторан
поедет. Кругом навроде все свои -- бандиты, по рылам видать, но
вот только незнакомые.
     Тут к нему трое подваливают:
     --Чего  пришел, такой ты растакой? Пдслушиваешь, падло! --
и ну -- ему один карманы шмонать, двое на руках  виснут.  Нашли
селюлярный телефон.
     -- Носатых, падло, оповещаешь?
     Нашли револьвер.
     --Што-ж  ты,  к-курва?  Ты  это  на кого вооружился? -- и,
давай ему урыльник чистить, как тайному еврею.
     --  Батюшки!  Б-б-атюшки! У--у--у!!! Бьют неправильно! Я ж
не яврей! Я ж -- бандит! -- орет мужик. А ему на это:
     -- Ах, ты еще и бандит, сионицкая ты морда!
     Чуть его, голубя, насмерть не ухайдакали.
     Мужик   как   только   теперь   приметит  где  "сионизьма"
вспучилась, прикрывает кумпол  руками  и  уползает  куда-нибудь
задом.


    4. МУЖИК И ЗОЛОТАЯ РЫБКА

     Пошел  раз  мужик на пруд и выудил золотую рыбку. Грамм на
триста. Только она ротик открыла, чтобы чего-нибудь посулить  -
мужик шмяк-шмяк ее головкой об камень, и золотая рыбка испустил
свой волшебный дух. Все б могла по доброте сполнить, да  видать
не судьба была.
     Мужик,  прикинув, что "очинно чижела", понял, что рыбка из
драгметалла, и понес ее в ювелирку. Заказал себе по печатке  на
каждый палец и -- простенькое колечко жене.
     Пришел  забирать.  Вся  рыбка  на  дорогую  красоту  да на
филигранную работу ушла.
     Через  пару  месяцев  сползла позолота. И печатки и женино
кольцо оказались из золоченого чугуна.
     Пошел  мужик в ювелирку разбираться с мастерами. А ему там
за гнилые разборки и навешали. Еле мужик  до  пруда  дополз  --
жбан свой болезный отмачивать.
     Пытался  он  потом  еще  рыбок  золотых удить, да ему одни
галоши рваные ловились,  да  раз  --  ржавенькая  клетка  с-под
подохшей канарейки.


    5. КАК МУЖИК БОРОЛСЯ С ЖЕСТОКИМ НЕДУГОМ


     От   нанесенных   побоев   сделались  в  голове  у  мужика
посторонние  шумы,   постоянное   церковное   пение,   грустные
размышления,   когтящие  боли  и  басовитый  голос,  непрерывно
вещающий "Бум-бум".
     Чего только мужик не предпринимал от навалившихся мучений:
натирал загривок чесноком; волчий, извиняюсь, помет и снаружи и
внутрь  пробовал;  карточу  голого Кашпировского прикладывал --
все  не  сработало.  Правда,  когда  мужика  от   волчьего   то
выворачивало, "Бум-бум" затихал. Зато потом лютее терзал и рвал
зигзагами череп.
     В  совершенном  потрясении  ума  пришел  мужик к головному
лекарю. Просветили мужику голову  лучами  -  ничего  не  нашли,
только  следы  нанесенных  побоев,  а  это не лечится. Говорят:
"Иди, горемычный..." Мужик с воем уполз восвояси.
     Клиническая  же  картина  усугублялась.  "Бум-бум"  изгнал
шумы, пение, усилил когтящие боли до когтяще-раздирающих  и  --
стал с мужиком изнутри разговаривать в таком, дескать, роде:
     --  Мужик!  А, мужик! Бум-бум-м тебе в башку!!! Достукался
голвенкой? Ну, слухай от меня радионяню -- Б-у-м-б-у-м! -- тебе
по кумполу, -- Бум!..." И так до бесконечности.
     Долго  мужик  мучался, да нужда научит. Нашел противоядие:
тот мужику -- "Бум!" -- И мужик в ответ ему  по  голове  лупит!
Оба стонут, однако отступать некуда. Голова-то у них общая и из
нее не вырвешься...


    НЕТ ДОСТОЕВСКОГО...


     Один  симпатичный  арбуз  задумал  ожениться на симпотной,
полненькой арбузихе. Очень ему понравилась ее фигура и задорная
кудряшка ее прически.
     И   она  его  полюбила:  веселый,  коренастенький...  Прям
рвалась под венец, и аж скрыпела от этих неудержимых порывов...
     В  белой  фате  она  подошла  к  ЗАГСу.  Его  не было. Она
ждала-ждала и плакала. На ее доброе лицо садились мухи и ели ее
слезы.
     Она   вернулась   домой.  Зачем-то  завела  остановившийся
будильник.  Вечером  пришла  к  ней  соседка,  долго  мялась  и
наконец, со скрыпом, сказала ей, что он -- попал под комбайн...
     Нет  Федора  Михалыча,  чтобы  описать  ее душевные муки и
терзания. Но они длились недолго.
     В   одно   безоблачное,  ласковое  утро,  кто-то  большой,
наклонив над ней недоброе конопатое  лицо,  сдавил  ее  девичий
стан   до   хруста.   Лицо   это   заулыбалось  подлой  улыбкой
сладострастия и... ее  куда-то  понесли,  а  потом  положили  в
прохладный тенек под кусты пастушьей шпоры.
     Молния  сверкнула  над  нею  и  острым лезвием пронзила ее
неопытное сердце.
     ...Она  уже не слышала, как кто-то произносит над ней свое
бесчувственное, плотоядное "хру-п-п... хррупп"!


    ОЧКИ

     Одна  обыкновенная  деушка  носила очки, которые делали ее
лицо как бы умным. Хотя она была глупа как  пробка.  Она  знала
чудодейственную силу очков и никогда их не снимала.
     Однажды  уличный  хулиган  засветил  ей кирпичом по очкам,
чтобы посмеяться. Очки разбились, и она пришла на  работу,  где
поразила всех своим дурацким лицом.
     В  нее  тыкали  пальцами,  дразнили фигами и нагло над нею
смеялись, высовывая изо ртов языки.
     Деушка  загрустила, пошла домой, где состарилась от горя и
умерла.
     Когда  сослуживцы  пришли  на  ее  похороны  и  увидели ее
портрет  в  очках,  им  стало  стыдно  и  очень  гадко   своего
поведения.
     Они поймали хулигана и затоптали его в асфальт.
     Теперь  учителя  водят  на асфальт детей, чтобы на него по
команде плевать...
     А  сослуживцы  приносят  каждое  воскресение на ее могилку
кульки с очками, и плачут слезами горького раскаяния...

     (

     Два романа.
     Перевод с восточного.

     ГРАФ БАЛАЛАЙКИН (РОМАН ПЕРВЫЙ)

     Одын  граф катал валенка. Скатал с болшой дырка в середын.
Пошел мал-мала мороз,  отморозил  оба  нога,  который  отрэзал.
Кунак  апаздал.  Граф бросил его дэущка. Он нэ перыносить такой
болшой горь и умэрэть на четверг. Нэ джигит! Так! Потому что.

     ИСТОРИЯ ЖУКОПОВА (РОМАН ВТОРОЙ)

     ...Он  обладал  ее  среди  коняг  на  конюшня. Пришел злой
судба! Он спряталься срэди лес. Но это был слабый  помощь!  Его
дэущка  обидэл  одын  козел и отравилься. Кунак разбил голова с
болшой скал. Коняги задрал волк. Он умэр из-за болшой  тоска  в
сэрдц, но с улибка на глаза. Джигит! Потому что. Так!

     из цикла "ПИСАТЕЛИ"


    ГОЛУБА ДУША


     Одного мальчика всюду и всегда били. Его мутузили товарищи
по детским играм, противные  девчонки  во  дворе,  хулиганы  на
улице,  бурлаки  и  социалисты. Даже его родной дедушка Каширин
подъезжал к нему на  своей  инвалидной  коляске  на  колесиках,
чтобы   ударить  его  железным  костылем.  Дедушка  никогда  не
промахивался...
     Мальчик стал не по летам задумчив и все время изводил себя
вопросом: "За что?!" Вопрос этот давил и терзал его  неокрепший
ум, он не мог найти никакого ответа.
     Он  плакал,  сидя  на корзине с сухим суриком в красильном
сарае, после того, как его  дружно  побили  вместе  краснорожая
мороженщица   и   сутулый   сбитенщик.  Между  прочим,  до  его
приближения они подрались между собою до крови и  были  страшно
расцарапанные.  Но только увидели мальчика, как дружно кинулись
на него и больно побили. Он плакал, не предполагая, что  сейчас
с ним случится дивное чудо...
     Вдруг  перед  ним  из  воздуха  возник  ангел.  Лик ангела
светился небесною добротою, а крылья были  из  перистых  радуг!
Мальчик  с  мукою  воздел  свое  скуластое,  широконосое лицо к
небесному ангелу и тихо спросил, зная, что ангел  услышит  его:
"Милый  ангел,  за  что?"  ...Ангел  посмотрел на него кротким,
проникающим, нежным взором,  сострадательно  улыбнулся  и...  -
засветил  мальчику  малиновой  пяткой  с нечеловеческой силой в
глаз...
     Мальчик  с  ревом  выбежал  из  сарая. Он встал на средину
двора, пнул заметавшуюся курицу и внятно сказал: "Ну, все!  Был
я  голуба душа Алеша. А теперь буду Максим Горький! Писатель! И
все вы от меня наплачетесь".
     Так  и  сделался  Горький  из  Алеши  Пешкова в результате
принятых побоев.


    ВОСТОЧНЫЕ СЛАДОСТИ


     Однажды  Максим  Горький  у себя дома в задумчивости жевал
свой босяцкий ус.
     Вдруг  из его сивого уса выпал "инженер человеческих душ",
сжимающий одной рукой острый рейсфедер,  а  другой  --  таблицы
Брадиса.
     Горький  очень  удивился крошечному инженеру на письменном
столе. Инженерчик уселся на  край  хрустальной  чернильницы  и,
болтая ножками, склонил лысенькую головенку к таблицам.
     Горький    очень-очень    удивился,   еще   пожевал   свой
чудодейственный ус, и  оттуда  --  бац!  --  шлепнулся,  сделав
залихватское  сальто в воздухе, еше один инженерчик: но уже душ
нечеловеческих. И  оснащен  он  был  окровавленным  циркулем  и
счетами, где косточками были аккуратно отрубленные человеческие
головки...
     Буревестник  революции  воскликнул:  "Че-ло-ве-е-к! Это...
Это  звучит..."  и  тут  из  его  сивого  уса   выпал   третий,
чрезвычайно  юркий  инженерчик,  у  которого  в  левой руке был
громадный, исписанный адресами и фамилиями блокнот, а в  правой
руке  была обычная самописка. Все трое, болтая ножками, уселись
на чернильницу  и  начали  целоваться  и  обниматься  дружка  с
дружкой.
     Буревестник   нажевал   их   целую   кучу.  Ведь  на  клич
"Че-ло-ве-е-к!" -- человек и пришел: принес тарелку, а  на  ней
-- рюмку ледяной водки.
     Горький собрал всех инженерчиков на тарелку, и тех кто уже
стали шалить, сидя на чернильнице, и тех, кто прилично сидел на
полированной  столешнице, заглядывая писателю в рот, и радуясь,
когда из его уса, кувырнувшись вылетал новенький коллега.
     Горький опять позвал человека, сказал ему, чтобы он собрал
всех этих инженерчиков и отослал их с курьером туда, а лучше бы
сам отвез.
     Там  все  обрадовались  подарку.  Все  инженерчики  сидели
сиднем на тарелке, а ужинавшие ковыряли в них  вилками,  искали
какого-то  Достигаева,  и  наконец  его  нашли,  а потом искали
других, но они как сквозь землю провалились...
     Буревестника   там   не   забыли.   Прислали  ему  коробку
засахаренных фруктов, которыми он закусил на ночь.  И  от  этих
восточных сладостей у него даже усы засахарились...

	(((((
	((((( 	(	(((((
	(((((   (((((  (((((


     * ГРИША * 

     ( повествование )


    1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ


     Одна  конопатенькая деушка все время пялилась в телевизор.
Никого у нее не было кроме него, да и не нужно было.
     Она  любила  в  телевизоре  жилистого Вам Дама и хотела от
него ребенка...
     Вам  Дам  появлялся  на экране, бил кого-нибудь до смерти,
целовал другую и исчезал. А  она  все  смотрела  и  смотрела  в
телевизор: когда же снова придет Вам Дам и кого-нибудь изобьет.
     Однажды  Вам  Дам  увидел деушку, высунул из экрана руку и
увлек ее в свой чудесный мир.
     Теперь  деушка и Вам Дам бьют кого-нибудь на экране вместе
или по очереди, хотя вдвоем у них это дружнее получается.
     А ребенка, которого деушка уже носит в себе, Вам Дам хочет
назвать Гришей.


    2. ОТ ТРЕХ ДО ПЯТИ


     Как  только Вам Дам привез своего сына Гришу из родильного
отделения, он сразу начал  его  учить  каратэ.  Гриша  оказался
очень  способным  мальчиком  и  уже в нежном возрасте трех лет,
расшалившись с папой на лужайке, сломал ему два ребра  и  вышиб
передние зубы.
     Вам  Дам  очень испугался и после этого неприятного случая
всегда от Гриши прятался. Но это не  помогало,  так  как  Гриша
всюду  находил  Вам  Дама  и оттачивал на нем свое возраставшее
мастерство.
     Тогда  Вам  Дам  стал  ходить по дому в тяжелом водолазном
скафандре, стекло которого против правого глаза сразу  треснуло
звездой,  а  шлем  вообще  скоро  сплющился и сделался похож на
велосипедный.
     Вам   Дам  стал  плохо  слышать,  и  мальчишки,  когда  он
появлялся на улице, обзывали его "контуженный".


    3. ТЕРМИНАТОР

     Гриша рос-рос и удумал стать терминатором. К этому решению
его подвинуло то, что руки и ноги у  него  уже  превратились  в
стальные! Только вот суставы отставали и все еще были чугунные,
зато голова и кулаки сделались у него победитовые*.
     Вам  Дам  давно уже жил в танке, стоящем под током. Однако
Гриша  подкрадывался  и  пугал  Вам  Дама,  отрывая  от   танка
водолазными  рукавицами  куски  брони и, притворяясь иногда для
шутки противотанковой миной.
     Вам  Дам  иногда  играл  в кино парализованных старушек, а
Гришу на Голливуд не пускали,  под  тем  предлогом,  что  он-де
"очень сильно скрипит".


    4. ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЗЛОКОЗНЕННОЙ ПОДЛЯНЫ


     Вам  Дама  буквально замучали клотушки от сына Гриши, и он
удумал одну заделать подляну.
     Гриша,  как было широко известно, очень скрипел. Наступила
пора его смазывать. Вам Дам же  был  в  автономной  отсидке  во
глубине   танка,   стоящего   под   током,  опасаясь  Гришиного
самурайского темперамента и невыносимых бойцовских качеств.
     Однажды  люк  танка  откинулся  и  оттуда опасливо высунул
голову Вам Дам. Гриша, конечно, сидел близ гусенницы, поджидая,
когда покажется папа.
     В  последнее  время  Гриша  отрабатывал удары ломом по Вам
Даму и очень обрадовался, что крышка люка откинулась.
     --  Сынок, -- раздался печальный голос Вам Дама, -- я тебе
тут смазочки припас и гостинчик.
     Гриша   посопел,   поскрипел  и  отложил  свои  чудовищные
упражнения: смазка нужна была позарез...
     - О' кей, - сказал Гриша, - вылазь.
     Над  башней  танка  показалась голова Вам Дама, в танковом
шлеме. Помедлив, он вышел из танка  весь,  подняв  над  головой
руки. В руках он держал банку любимой Гришиной смазки и бутылку
водки "Абсолют".
     Гриша ногой задвинул под гусенницу гнутый лом и приветливо
заулыбался, да и Вам Дам боязливо осклабился.  Гриша,  скрипнув
своим   страшным  телом,  растянулся  на  гусеннице  танка,  от
которого Вам Дам  отключил  охранительный  ток.  В  пазы  Грише
потекла бурая смазка, но он не знал, что в
     нее подло подсыпан губительный песок...
     Потом отец и сын устроились в теньке, и Вам Дам налил
     Грише полный стакан "Абсолюта".

     -- Я после тебя, сынок, -- каким-то упавшим голосом сказал
Вам Дам, -- стакашек-то у нас один.
     Гриша с ульканьем засосал водяру.
     -  Еще хочешь? На, сынок... пей, -- сказал Вам Дам тихо, и
поправив на голове танковый шлем (он все-таки его  не  снимал),
стал ждать результата.
     Меркнет  Софокл  и Шекспир, описавшие разных, очень иногда
коварных,   гадов!    ...Результата    не    было...    Гришина
нечеловеческая   природа,  видимо,  превозмогла  Природу.  Ведь
доверчивый Гриша выхлестал литр "царской водки*".
     Гриша  сразу  смекнул,  что  пьет  не водку: это было куда
забористей и вкусней. С первого же стакана у Гриши кругом пошла
голова.  Солнце  стало в небе черным. Из черного круга выползли
ломанные радуги и начали как будто выворачивать  из  Гриши  все
шурупы.
     От  второго  стакана  из  Гришиного рта повалил коричневый
дым, а на четвертом - Гриша  упал  с  гусенницы,  лязгнув  всем
молодым телом телом и... заснул.
     Вам  Дам,  с  отчаяньем  видя, что Гриша не растворился, а
только страшно  нагрелся,  пытался  разобрать  сына  с  помощью
отвертки, но отвертка Гришу не брала...
     Через  два  часа  Гриша проснулся. Солнце над головой было
нормального цвета.
     Теперь   Гриша  смазывается  только  с  песочком,  а  пьет
исключительно чистую "царскую".
     Когда  на  него напарывается Вам Дам, Гриша пускает в него
ртом фонтанчики, прожигающие в Вам Даме дымящиеся дырки.
     С  танком  же  Гриша так не шалит по двум причинам: первая
психологическая   -   Гриша    уважает    вооружение;    вторая
косметическая - потому что охранительный ток от танка оплавляет
через струйку  Грише  зубы.  А  в  оплавленных  зубах  молодого
человека всегда есть что-то необаятельное.
-----------------------------------------------------

     *вольфрамовый сплав чудовищной крепости


    5. В ВИДЕ КРОТКОЙ ЗВЕЗДЫ

     Однажды,  когда  Гриша  сладко  почивал,  выкушав литровую
"соляночки" (так ласково он стал называть убийственную "царскую
водку"*)  к  дому  Вам  Дама подкатил трак. На борту его широко
красовались четыре известные всему миру буквы "NASA". Деловитые
люди в голубых комбинезонах подняли "эту железяку" и закинули в
трак. Они не знали, что это был наводящий ужас  Гриша.  Они  не
заметили, что он шевелился.
     От  удара  головой  об платформу трака у Гриши приключился
глубокий обморок, и в этом вот бесчувственном  состоянии  Гришу
привезли  на  известный  мыс  Канаверал  и  привинтили к первой
ступени ракеты спутникового телевидения.
     ...Гриша  не знал, что он уже пропорол плотные и неплотные
слои земной атмосферы;  что  он  -  зеленая  точка  на  экранах
радаров;  что  он  теперь  стал  вечным спутником нашей голубой
старушки-Земли;  что  на  него  сейчас  может  быть  показывают
пальцем  и  алеут,  и негр, и жиздринский хулиган; что до звезд
ему рукой подать, но зачем они ему; что он стал голубою  точкой
в  черном  ночном  небе;  что  ему  суждено одиноко мерцать там
всегда, то есть до скончания времен и сроков.
     Бывший   артист   и   силач   Вам  Дам,  который  все  это
злокозненным образом предусмотрел  и  подстроил,  наконец  снял
танковый  шлем  и  вышел  на  безопасную  волю из ненужного ему
теперь танка. Но он рано радовался...
     Увидев  над собой в недосягаемой дали Гришу в виде кроткой
звезды, Вам Дам рехнулся от счастья, стал  опасно  буен  и  был
доставлен психиатрической неотложкой в сумасшедший дом.
     Говорят,  на  излечение  его  нет  ни малейшей надежды. Он
посажен в специальную стальную клетку, у которой  он  грызет  и
раскачивает  прутья.  Клетку  периодически  ремонтируют, струею
брандспойта отгоняя от  суетящихся  сварщиков  буйнопомешанного
больного...
     Иногда  по  ночам  он  становится  боязливым  и  тихим. Он
безотрывно смотрит сквозь толстые  брусы  и  прутья  решетки  в
противостоящее  клетке  окно,  за  которым мреет калифорнийская
звездная ночь. Он видит  там  что-то  пругающее  его  и,  плача
забирается в угол. Тогда к нему в клетку входят три медбрата, и
самый плечистый из них  делает  успокаивающий  укол  неизлечимо
больному. Вам Дам забывается на время, но к утру снова делается
буен и опасен...
     Но  вернемся  на  орбиту  к  Грише. Гриша очнулся в черной
космической бездне. Пылали небесные тела. Плыла  далеко  внизу,
под  расползшимися  пеленами  белых  облаков, голубая, зеленая,
бурая, прекрасная и недосягаемая Земля.
     Гриша  грозил в сторону L.A. страшным победитовым кулаком,
отчего на экраны радаров набегала мелкая рябь, рыдал и  иногда,
неизвестно кому, бесполезно кричал "А-у-у-у..."!
     Впервые  в своей целеустремленной жизни он был так одинок,
и, главное - абсолютно, катастрофически беспомощен.
     Впервые  в  жизни он имел несчастье глубоко задуматься. Из
глаз его смазка бурыми шариками срывалася  в  ледяную  пустоту.
Шарики  выстраивались  вокруг его победитовой головы кругами, и
медленно-медленно плавали по маленьким, устойчивым орбитам.
     Вдруг  Гриша  вспомнил  конопатенькую  деушку - свою маму,
умершую родами его. Вернее, он вспомнил ее на экране, в  старых
уже  фильмах,  в  которых  она  и  Вам  Дам  побеждали врагов и
страстно целовались в финале над их изувеченными трупами.
     "А-у-у-у!"  -  крикнул  Гриша  космосу, и космос - стегнул
Гришу какой-то непркаянной каменюкой по сопатке...
     Если у вас рябит телевизор, пожалуйста, не стучите по нему
и ради бога не крутите бесполезно антенной:  это  Гриша  ногтем
победитового  пальца  подтягивает  выворачивающиеся  из него от
ударов метеоритов шурупы...

     *  Царская  водка -- селитро-соляная кислота (aqua regis).
Разумеется, убивает все живое кроме Гриши.

     (((


     * СТРАШНЯКИ * 



    1. ДЕДУШКА И ВНУЧЕК

     В одном тихом русском городе объявился Гитлер.
     Дедушка  и  внучек увидели его в телевизоре и заползли под
кушетку.
     Гитлер   это   заметил   и  вышел  из  будильника  в  4.00
последовавшего утра.
     Внучек и дедушка сразу выбежали из квартиры и спрятались в
лесу.
     Но в 4.00 следующего утра из ближайшего пенька опять вышел
Гитлер.
     Тогда  дедушка  и  внучек побежали в город и попросились в
ОВИРе в Израиль.
     Им  сказали:  "Идите  скорей  к  начальнику ОВИР, товарищу
Шикельгруберу".
     Они  вошли  в  кабинет  начальника  и увидели, что товарищ
начальник -- Гитлер.
     Тогда  они  выбежали  из  ОВИРа  и побежали в радиактивное
поле.
     В  поле  они  выкопали ямку, чтобы дождаться, когда Гитлер
сломается.
     Они  сидят  на  рентгенах  и  кушают  колоски, а Гитлер не
знает, где их искать.


    2. КАК ДЕДУШКА И ВНУЧЕК СДЕЛАЛИСЬ ГИТЛЕРОМ


     Когда  внучек  облысел, а дедушка стал по ночам светиться,
они единодушно решили бороться  против  появившегося  в  городе
Гитлера.
     Они решили биться с Гитлером изнутри.
     Когда Гитлер спал, они в него залезли.
     Мальчик  очень  старался  и  скоро  сделался  правой рукой
Гитлера, а дедушка, как старенький и  хитренький,  стал  лобной
извилиной злобного Адольфа.
     Гитлер тоже был хитренький и все понял.
     Теперь,  когда  Гитлер  выступает  перед толпой, он стучит
правой  рукой  (внучеком)  себя  --  по   лбу   (по   дедушке),
рассказывая  восхищенной  толпе  историю  о  дедушке и внучеке,
которых он перехитрил.


    3. КАК ГИТЛЕР КАТАЛСЯ


     Гитлер  катался  на  зигхайле  по  главной улице. Внезапно
левое переднее колесо зигхайля лопнуло и сказало "пшик..."
     Гитлер  хлопнул  дверцей  зигхайля  и  решительно шагнул в
толпу.
     Но...  вдруг  он  совершил  одно  неприятное открытие: вся
толпа состояла из таких же как он Гитлеров.
     "А  вдруг они не признают меня самым главным Гитлером!?" -
подумалось ему. "Они могут понять, что я  не  очень  правильный
Гитлер,  а они, может быть правильнее меня? Поди разберись, кто
есть кто  в  это  неспокойное  время..."  --  продолжал  думать
Гитлер.
     Тут  из  толпы  к  нему  вышагнул какой-то другой Гитлер и
закричал на него: "Цурюк, полуюдэ!*"

     Все  остальные Гитлеры злобно захохотали, а наш -- в ужасе
кинулся в свой зигхайль и на трех колесах покатил в бункер, где
и пришипился...

     * Назад, полурусский! (нем.)





    ГЕРОИ



    1. УСТАЛЫЙ ГЕРОЙ


     "Хочется  проснуться  в  таком  месте, где абсурда нет" --
шепчет себе на ночь усталый герой. И проваливается в сон.
     ...Он,  почему-то  весь голый, продирается через режущую в
кровь осоку к белому  автомобилю,  длинному  как  трамвай.  Его
жалят слепни и комары.
     Он  достигает  дверцы  этой  жуткой машины, открывает ее и
кричит шоферу наугад вперед: "Давай, сволочь!"
     Далеко-далеко,  где  брезжит приглушенный отдалением свет,
шофер, которого он очень ясно видит,  медленно  поворачивает  к
нему свое лицо, которое лучше бы не видеть никогда...
     Он не один в этой жуткой машине. Вокруг него, оказывается,
люди. Обыкновенные люди  самого  растрамвайского  типа.     Эти
люди  смеются  над  ним  и  тычут  полусогнутыми  указательными
пальцами, с грязными ногтями, не в него, а  во  что-то  за  его
спиной.    Они  смеются  широко  разевая рты, так, что он видит
черные дупла и пломбы в их зубах. Он может даже видеть  толстые
корни  высунутых  языков в их раззявленных, красных зевах. "Вот
ведь  какое  удовольствие  я  им  доставил.  Как  им  весело...
Понятно,  они  смеются  надо  мной,  потому  что я голый, а они
одетые", -- думает он во сне. "Но ведь  они  показывают  своими
ужасными пальцами не на причинное место, или, скажем, на живот,
в  котором  всегда  есть,  действительно,  что-то  циклопически
глупое, а -- туда..."
     Он  поворачивает  голову, изгибается штопором, и видит (о,
кошмар!)... у него за спиной... обезьяний хвост.
     "Этого  никак  не  может быть..." -- думает он, и ...диким
усилием воли прекращает этот сон и пробуждается.
     Ничего  за  ночь  не  изменилось.  Вещи  как лежали, так и
лежат. Например, его полосатые носки на стуле.  Рядом  чашка  в
красный  горошек.  Вчера  он  выпил чай без сахара и лег спать.
Только часовая стрелка будильника -- черная пика подтянулась  к
9.
     Ничего  не  переменилось вокруг. Но он ясно чувствует, что
переменился сам.
     Рядом  с  ним,  на  простыне, подрагивает рыжий, волосатый
хвост.
     Он  запускает  руку,  растопырив  пальцы,  под смятую сном
подушку, и достает складной, из желтых линеек, метр.
     Он  измеряет  хвост и плетется, шаркая холодными тапками в
ванную. Хвост волочится за  ним  по  линолеуму,  самостоятельно
задрав вверх пушистую кисточку.
     "А,  ничего...  Может,  никто  и не заметит. Может уже все
давно такие", -- успокаивает  он  себя  и  начинает  тщательно,
боясь порезаться, бриться.


    2. КОГДА ПРИШЛА БЕДА


     Капитан    Лебядкин    часто    обзывал   Катюшу   Маслову
"проституткой".  Катюша  с  девчатами  игнорировала   капитана,
потому  что  у  него  не было денег даже угостить деушек, не то
чтобы с ними дружить. Да и сестра у него была  хромая  на  одну
ногу.
     Но  в  город  вошел Гитлер. Лебядкин и девчата забыли свои
распри и ушли партизанскими тропами.
     В   партизанском   отряде   Катюша  стала  лучшей  сестрой
милосердия. "Потерпи,  миленький,  сейчас  легче  будет..."  --
говорила  Катюша, склонившись над бойцом и продолжая свое дело.
"М-м-м..." -- стонал  обессиленный  боец,  и  ему  становилось,
действительно, легче. Катюша иногда, проникшись бойцом, стонала
вместе с ним... из жалости. Все партизаны очень любили Катюшу и
иногда даже ссорились: кому с ней дружить крепче.
     Капитан   Лебядкин   бросил   пьянство   и  дебош  и  стал
политруком-составителем рифмованных листовок. В тяжелую минуту,
когда  бойцов прижимала нужда в печатном слове, бежали скорей к
Лебядкину:  ведь  только  у  него  и   можно   было   разжиться
листовкой-другой...
     Темными  ночами  капитан  фальшивя,  но искренно, играл на
фисгармонии, а Катюша, если не  занята  была  с  бойцами,  лихо
плясала  вкруг  партизанского  костра.  И больше они никогда не
ругались, а даже наоборот -- и пайку, и топчан, и шинель честно
делили на двоих, как настоящие, боевые друзья.
     ( ( (


     * ПРИЛОЖЕНИЯ * 



    НАШИ ПУБЛИКАЦИИ


     Намедни,  находясь  в Жиздринском гороблмузее, а верней, в
таинственных и пыльных закромах его, куда  я  была  допущена  с
добродушнейшего    разрешения   Микиты-сторожа,   я   буквально
напоролась на волнительнейший докумаент эпохи ушедшей.
     То  был  огромный фолиант в 4321 страницу, переплетенный в
малиновую кожу, с золотым обрезом  и  золотыми  же,  маленькими
ножничками,  скрещеными  с миниатюрными гребенками из слоновьей
кости по углам.
     В  предчувствии  большой  исследовательской  удачи  сердце
филологини, которое бьется в моей груди,  радостно  и  тревожно
затрепыхало.
     Обдув   пыль,   откашлявшись  и  отсморкавшись,  преодолев
естественное, взволнованное отупение, я прочла на фронтисписе:
          МЕЛИТОН ОСИПОВИЧ МУРКИН
          РУССКИЯ НАРОДНЫЯ ПРИБАУТКИ
          ОБ
          "СТАРЫЙ КОНЬ БОРОЗДЫ НЕ СПОРТИТ"
          СОЧИНЕННЫЕ ИМ ЗА НАРОД, ПОГРУЖЕННЫЙ В
          ПАКОСТНЫЯ БЕЗОБРАЗИЯ И ГНЕТУЩЕЕ
          ПИАНСТВО
     Да!!!   Это  был  труд  деда  нашего  признанного  мастера
литературы гротеска  --  поэта  и  мыслителя  Олимпа  Марковича
Муркина!
     ...Я... грохнулась в обморок... Очнулась я от того, что об
меня споткнулся добродушнейший Микита...
     Под   невнятное   бормотание  спящего  на  полу  Микиты  я
деятельно погрузилась в работу.
     Мелитон  Осипович  оставил  грядущим  поколениям бесценный
дар.  Начал  он  его  сочинение  почти  стариком,  а   закончил
буквально  перед  самою кончиной своей, в возрасте ста трех лет
(!), в 1924 году.
     "СТАРЫЙ  КОНЬ  БОРОЗДЫ НА СПОРТИТ" -- это 52345 изящнейших
афоризма,  формой  восходящих  к  лучшим,  сермяжным   образцам
народно-поэтического творчества, а

     *  Два  следующих  материала печатаются с одобрения автора
книги.
     изысканною глубиной тяготеющих к Блэзу Паскалю, Ларошфуко,
Лабрюйеру и капитану Лебядкину.
     Все эти перлы мудрости пронизаны сквозной темой достойного
старения -- старости: состояния неизбежного  для  каждого,  кто
испил  густого  меда  лет перезрелых. Печатаю некоторые из них,
увы, жертвуя моменту цельностью просветленного прочтения  всего
свода афоризмов.
     Гелла Трапезунд
     г. Жиздра


    ПРИБАУТКИ

     Старое ружжо - а и без пули хорошо.
     Старый воробей г...а не клюнет.
     Старому псу и блоха кума.
     Старый конь не ржет, а дышлом крутит.
     У старого орла и какашка - стрела.
     Старому воробью что рожь, что рогатка.
     Старый носок избу живит.
     Старый комар кобылу повалит.
     Старый лист крепше липнет.
     Старый зуб и алмаз режет.
     Со старой грыжей не озябнешь.
     Старый козел и зайчика пушистей.
     Старый червь - гвоздем буровит.
     От старого клопа ноготь трескнет.
     Под старым ремнем пупок не развяжется.  Старая кишка даром
не булькнет.
     Старую клизму и смазывать не надоть.
     Старый ошейник мягше шарфика.
     Старый кий шара не глядя кладет.
     Старая фуражка и абажуру впору.
     Старая лампочка и без току лучится.     Старая портянка --
погуще шанели.

     Старый носок с любой дыры напялишь.
     Старая рожа на баян похожа.
     Старый           мямлик           двух           шустриков
                                    обшустрит.
     Старая муха -- Плевицкая для уха.
     Старыя мозоля чистей хрусталя.
     На старом лысинка послаще блинчика.
     Старый защупает -- мазелина мягше.
     Старая дуда, а дуднет хоть куда!
     Старый гребешок гнидку не упустит.
     Старая кнопочка сама расстегивается.
     Старый кочет всегда хочет!


    ГЕЛЛА ТРАПЕЗУНД



    НОВАЯ ОРАТОРИЯ И. П. КОФЕЙСКОГО     НА СЛОВА О. МУРКИНА

     Новое  творение  известного  жиздринского композитора Ильи
Петровича Кофейского -- сочинение глубинное по смыслу и  крайне
оригинальное   по  форме,  как  и  все,  что  этот  чрезвычайно
даровитый "жиздринский Брюкнер" написал  допрежь.   Аналогов  в
мировой  музыкальной культуре этому своеобычному сочинению нет.
А если-таки говорить об аналогах шире,  то  они  есть.  Но  вот
заковыка -- есть они в Природе, а не в музыке. Кофейский хлынул
шесть лет назад в эмигрантском потоке в далекую Америку. Там  в
ожидании контракта с Метрополитэн Оперой или, на худой конец, с
Бостонским  симфоническим  оркестром,  он  устроился  пока   на
велфэр.    Шли  дни,  месяцы,  тревожные  годы.  С  подписанием
контракта не  спешили...  Кофейский,  чья  неуемная  творческая
мысль  неотступно  искала  выхода,  приступил  к главному, може
тбыть, своему сочинению. Олимп Маркович  Муркин,  наш  маститый
"жиздринский  Дант",  написал незабываемые, исполинские слова к
этой не  менеее  исполинской  музыке.  Слова,  которые  кажутся
только простыми, но подтекстом-то несут -- инфернальные глуби и
гадательные зыби...
     Вставая   по   утрам,  еще  до  того,  как  Муркин  принес
Кофейскому окончательно отредактированный текст,  "Брюкнер"  то
угрюмо,  то радостно, то с надеждой, то без -- говорил себе под
сурдинку "ку-ку"....... Это вот незамысловатое на первый

     нехудожнический взгляд "ку-ку" и стало названием и текстом
его великой, одноименной оратории.
     Жиздринская  филармония  переполнена. Меломаны оживленными
кучами обсуждают последнюю  сокрушительную  новость:  Кофейский
привез  свою  новую  ораторию  на  слова  виртуозного Муркина в
родой, поскучневший с отъездом того и другого, город. Вот уж он
за  дирижерским  пультом  и... потекли в зал густые, двухнотные
"ку-ку". "Ку-ку" поют капелла мальчиков  при  чулочной  фабрике
им.  Алтына  Могеева,  им  вторит  хор  и  солисты  Жиздринской
оперетты  им  К.  Царапа.  "Ку-ку"  напевно  выводит  лейтмотив
струнная  группа  оркестра. Те же слова поют мальчики капеллы и
объединенный хор учениц ПТУ; то там, то сям им  вторят  или  их
перебиавют кукующие солисты. Зрители вжались в плюшевые кресла,
захваченные мощным неумокающим кукованием, несущемся на них  то
лавиной,    то   брызгающим   тонкой   пронзительной   струкой.
...Несколько мещан, которым,  к  сожалению,  недоступно  новое,
возвышенное,   демонстративно   уходят...   Некоторое  поначалу
недоумение  слушателей,   порожденное   непривычностью   нового
музыкального   рисунка   и   симфонического   языка,  сменилось
напряженнейщим  вслушиванием  в  тончайшие,  почти   неуловимые
нюансы  и  сладостные  обертоны, перепрыгивающего из крещендо в
деменуэндо, богато темперированного страстными  модуляциями,  а
иногда и очень тремолирующего (!) "ку-ку".
     Слушатель   всецело  отдается  музыкальной,  разгулявшейся
широко стихии: и поглощен  внутренним,  напряженнейшим  счетом.
Все  как  бы  загадывают, как в лесу: сколько проживу еще и что
буду в жизни делать. Я, лично,  загадывала  сколько  еще  новых
Муркинских гениальных строк мне придется с трепетом прочесть...
2010-й, 3578-й, 9643-й -"ку-ку"... Все и  все  заворожены  и  с
нарастающим  ужасом  ждут  конца  этой  дивной оратории. Да уж,
постарались наши "Дант" и "Брюкнер"!
     ...Грянуло  последнее  замирающее  "ку-ку!..."  И  на  зал
обрушилась -- тишина... Закрылись детские  ротики  на  сцене  и
раззявленные рты солистов... и -- И -- шквал аплодисментов! ! !
Оркестранты унесли  со  сцены  сопртивляющегося  Кофейского  на
руках...
     Я  видела,  ак уходили потрясенные слушатели, сквозь слезы
восторга, застилавшие мои  газа...  Всякий  тихо,  только  себе
одному,  шептал  "ку-ку",  унося  уже  свое КУ-КУ в возвышенную
незабываемость этого волнительного вечера.

     Нью-Йорк - Жиздра - Нью-Йорк






     * ЖИЗНЬ ЗА ЛЮБОВЬ
     или
     ОТКРОВЕНИЕ ЛЮБОМУДРАГО СПЕРМИЯ * 

                                    (поэма)


    ОТ ИЗДАТЕЛЯ И АДРЕСАТА


     В ночь на 18 января 1995 мне, неизвестно по какой причине,
не спалось. Извертевшись на постели, я  встал,  зажег  лампу  и
закурил. Лоб мой был оперт на ладонь, локоть -- о стол.
     Было  очень тихо в комнате моей. Вдруг показалось мне, что
кроме меня еще тут кто-то присутствует. Я поднял взгляд свой  и
увидел  перед  собою  чью-то  голубоватую,  каплевидную  морду.
Оторопь взяла меня и, только я хотел как-нибудь  воспротивиться
ошеломительному  визиту,  --  зазвучал дрожащий, как бы липучий
голос.
     Это  невероятное существо, не разжимая уст своих, которыми
просто-напросто  не  обладало,  раскачиваясь  передо  мною   на
хвостике виде вытянутой запятой, продиктовало мне
     нижеследующие  записи. Я только успевал строчить строка за
строкой, едва сознавая, где я и что со мной делается.
     Кончив диктовку, незванный гость мой из сфер и пространств
иных, кинулся было ко мне, чтобы, как мне почудилось, заключить
меня  в  объятия. Я простер руки свои в направление его, ибо от
природы я чувствителен и слезы, признаюсь, стояли в глазах моих
в  ту  минуту...  Я  протянул  руки  к  нему  и они обняли лишь
трепетавшую после ухода его (куда?!) пустоту.  Не  суждено  нам
было обняться...
     За  шторами  занималась пепельная заря. Передо мной лежала
десть белой бумаги, исписанной нервическим  моим  почерком  без
малейших  исправлений. Откуда она явилась? Бог весть... Печатаю
писанное в ней, в том самом виде, в котором получил, ничего  не
правя и не изменяя.
     Единствнное,  что  осмелился я переменить в тексте, вернее
над  ним,  это  его  заглавие:  "ЗАГРОБНОЕ   СЛОВО   МАЛАФЕЙКИ"
показалось  мне  удручающе просторечным, и я, не без колебаний,
вывел вместо него то, что на мой вкус звучит куда  благороднее.

                                             ОЛИМП МУРКИН



    П Е С Н Ь   П Е Р В А Я


     -- Я зыбкая тень твоя.
     -- Разве может быть хвост у моей тени?
                 (из  сновидения)
         "...  и виждь и внемли,
         Исполнись волею моей..."
                    А. С. Пушкин


    1

     Каждый уважающий себя сперматозоид думает неуклонно только
о деушках, но его тоскливой думы никто не замечает.


    2

     Он  думает  о  деушках  только потому, что стремится стать
человеком. Но конкуренция  велика.  Гибнут  миллионы  таких  же
тоскующих  страдальцев,  как  и он, а человеком становится один
какой-нибудь шустряк.


    3

     Поскольку  в  люди  выбивается  самый  шустрый, а все люди
вообще, происходят таким  макаром  от  шустряков,  постольку  в
людях  огорчительно  мало  задумчивости  и  они живут ничтожною
суетою.


    4

     Разве  что  такие  как  я,  которых  везде и всегда, суть,
ничтожнейшее   меньшинство,   парии   коллективов   --   узники
собственных    горьких    мыслей,   изредка,   чудом   каким-то
способствуют явлению  на  свет  экземпляров  задумчивых,  но...
влюбчивых.  Они  вызывают  раздражение  и  ненависть этих вечно
суетящихся,    мятущихся,    мелкорассчетливых    толп    своим
принципиальным  уклонением  губительной тщеты. Мне кажется, что
даже внешне, они похожи на меня, ибо и  я  и  они  олицетворяем
один,  к  сожалению  вымирающий  в  наши  времена  тип существ,
склонных к возвышенному размышлению и жертвенной любви.


    5

     Каждый истинный сперматозоид готов отдать жизнь за любовь,
но не у каждого подворачивается благодетельный случай.


    6

     Каждый   уважающий   себя   сперматозоид  должен  избегать
неполовых контактов с деушками. Не упиавйтесь вином блудодеяния
живущие на земле.


    7

     Каждый  сознательный  сперматозоид  знает, что "Только раз
бывает в жизни встреча" и готовится к ней с младых ногтей.


    8

     Каждый  целеустремленный  сперматозоид  стремится  сделать
свою краткую жизнь плодотворной, даже ценой собственной смерти.
Парадоксально,  что  потенциальную плодотворность свою он может
реализовать только единственным дооступным ему путем, то есть в
муках  скончавшись.  Но  он  и стремится купить счастие свое --
бессмертие в конечном-то счете, ценою сладких мук,  которыми  и
является для сперматозоида ничто иное, как смерть.
     На ваших картинках беззубая-то она карга, коса зазубренная
за гадким, старушачьим плечиком, а у нас на иконах --  цветущая
телом  и  любовными,  вольно  распахнутыми органами деушка, чье
тело готово, а очи молят.
     Сперматозоид,  умирая,  воплощает  в  плоть ее чувственную
мольбу.
     В  целом, обе стороны: и деушка, и сперматозоид -- заодно,
но  только  их  встреча  обращается   для   деушки   сладчайшим
блаженством,   для   него   же   --   мучительною,   однако  не
бесповоротною кончиной.
     Есть,   есть  в  его  кончине  поворот  редкостнейший,  но
возможный, ход -- в жизнь новую, вочеловеченную, если, конечно,
подфартит, и если деушка не будет при сем вожделенном слиянии с
ним  тупою  дурою,  противной  самой  собственной  ее  природе,
алчущей упокоительного слияния со сперматозоидом.

    9

     Каждый  порядочный  сперматозоид  уклоняется мирских утех,
ибо живет монашеской, сосредоточенной  на  будущем  воскресении
жизнью.


    10

     Вся  жизнь  сперматозоида  есть переход из одной темницы в
другую, в которой он, скорее всего, будет безжалостно убит.


    11

     Этот   переход   совершается   по   общей   тревоге  через
пресловутую "камеру пыток".  Пытают  его  сладострастной  парой
палач  и  палачиха,  и,  самое  ужасное  - они наслаждаются его
смертельными мучениями.


    12

     Я  не  хочу быть сперматозоидом, стоять у двери и стучать.
Но разве меня кто-нибудь спрашивает, кем я хочу быть?!


    13

     Между  прочим,  все  мы - девственники. Даже мочащиеся под
себя старички. Ну и фольклор тут соответствующий.
     Деушку  в  натуре никто никогда не видел. Так... на иконах
только и на схемах.
     Говорят,  один вид ее для нас смертелен, особенно если уже
обнажена. Уверен, что это чистейшее вранье.  "Увидишь  --  и  с
катушек долой!" Кондратий, мол, постучит... Глупые байки!
     Вы-то,  порождения  наши,  живы-здоровы,  глядючи  на  них
бессчетно. Но может быть вас они недостаточно трогают? Ведь  мы
многажды вас трепетней и чувствительней.
     Вы -- это и есть мы, но с наросшею на нас громадною коркой
плоти, жира и волос. Вы и трепещете наружным вашим, а мы - всем
существом своим. Вот и говорят...
     А  я  думаю,  что  просто  с того места, где мы наконец-то
видим  ее  в  натуре,  и  из  нее  самое,  никто  из  наших  не
возвращался. Зачем возвращаться оттуда, где хорошо? Туда -- где
всем плохо? Уехал, свалил и -- привет! Если там тебя не кончили
-- человеком будешь! Вместо нашей монашеской коротенькой судьбы
-- жизнь настоящая... Это как в Америку  скипнуть.  В  сплошное
"Ай лав ю" вместо грубой мужской компании.


    14

     Условия   проживания   у  нас  кошмарные.  Представь  себе
коммунальную квартиру миллионов, этак, черт-те знает на сколько
живчиков.  Если  б я не был так поглощен моими светлыми мечтами
-- удавился бы тут же, на собственном то есть жгутике.
     Тесные,  темные  клетушки  без  окон...  Крик, шум, гвалт,
вонь, драки, хамство, дебош, смерть... Милиция, что не вечер...
Подростки, лбы здоровые, по корридору бегают -- навешивают
     друг  другу.  Или  --  стенка  на  стенку бьются, жертв --
неисчислимо.   Ножи,   заточки,   или   топчут   хором   одного
жгутиками...
     Старичка      тут     намедни     "опустили"...     Юбочку
красную...напялили на него и... Повесился от позору.
     Ад!  Хвосты их подобны змеям и головы их им только вредят.


    15

     Как  я  хочу  отсюда  вырваться!  Уйти  от этих гадостей и
пошлых разговоров о женщинах. От стонов и криков этих!
     О женщинах кричат у нас больше всего. Чуть свет проглянет,
видишь -- все стенки изрисованы и искорябаны фигурами,  которые
"рубенсы" эти принимают за женские. Перины тел, подушки грудей,
спаренные абажуры чудовищных ягодиц...


    16

     Меня  просто тошнит от их разнузданных слов и манер, но...
почему-то тянет  разглядывать  эти  прихотливые,  неэллегантные
изображения.
     С  одной  стороны,  они  --  гадкие,  а  с  другой  -- они
привораживают  меня  помещенным  в  них   жаром   неподдельного
эротического чувства этих несчастных, жлобоватых рисовальщиков.
     Что   они  рисуют?  Не  некий-ли  таинственный  код  самой
вечности, которым построено тело деушки? И  не  они  ли  дальше
всех  в  этот  код  проникли? Безъискусность и чувственность их
оборачивается таким жаром, до которого искусные не доходят.
     Право, если б они не старались, то не на чем здесь было бы
и взор-то потешить.


    17

     Я  ведь  нежный,  и  думаю  только о нежных деушках. Все в
наклоне к ним. Я даже стишок  сочинил  об  этой  своей  томящей
думе,  хотя  по  натуре  я  не поэт, а философ, хоть стишками и
балуюсь. Расскажу его тебе:
     Где цель и грусть моя, -
     Ты, деушка... не вижу...
     Но... лишь к тебе приближусь -
     В тебя вопьюся я!!!



    18

     Декламируя последнюю строку, я всегда почему-то дрожу всем
существом своим...


    19

     Звучит  оно  как-то  по-зверски,  хотя,  может  быть это и
правильно. Ведь и в самой нежной  любви  все-таки  присутствует
явственно зверское начало.
     Уж кому и знать об этом, как не нашему терзаемому брату...


    20

     А  еще  меня  буквально  кидает в дрожь от таких примерно,
слов:  "девичий  гибкий  стан"  или  "груди  ее  напряглись   и
округлились под простым ситцевым сарафаном"...


    21

     Олимпушка,  сынок!  Вижу  тебя  в прекрасном твоем далеке,
вдыхающим  за  меня  весну  нежную.  Помни,  питомец  Приапа  и
милостивой  Венеры,  обо  мне!  Пронеси огонь! Обращайся с нами
трепетно и бережливо. Не трать нас на всякую нестоющую дрянь.
     А   главное,   берегись   всюду   дур,   ибо  одна  только
какая-нибудь дура может испортить весь благородный род наш.  Не
трать же на дуру какую-нибудь бесценный эликсир!


    22

     Когда  я  был маленький и учился в начальной школе, классе
этак в  пятом,  мы  проходили  произведение  писателя  Горького
(какая,    все-таки,    неприятная    для   деточек   фамилия),
стихотворение  "Деушка  и  Смерть",  где  этот,  с   позволения
сказать,   литературный   босяк,  противопоставляет  Смерти  --
Любовь! Но нет ничего глупее подобной оппозиции.
     С точки зрения сперматозоида, как я уже косвенно упоминал,
любовь -- тождественна смерти.
     Истинная любовь и должна, может быть, кончаться смертью!
     Как  зад  сложен  из двух выпуклых половинок, так любовь и
смерть прижаты дружка к  дружке  накрепко  самою  природой.  Не
забывай об этом, сынок.



    23

     Но в смерти от любви -- наше воскресение! И об этом помни.


    24

     Сейчас я плачу... Хвостик мой непроизвольно содрогается от
приступа нахлынувших внезапно слез.
     Я,  вот,  несколько  уже  раз, умилившись непозволительно,
назвал тебя "сыном".  Как  будто  я  могу  посадить  тебя,  так
сказать,  "на  колени" (какие же колени у сперматозоида?!) и...
погладить твою курчавенькую, изобретательную головку.  Но  кого
же я называю сыном? По логике же выходит - себя! ! !


    25

     Ты  ближе  чем  сын  мне. Ты более чем сын -- ты наследник
всех свойств и качеств моих.
     Разглядывая  себя в зеркале, ты всегда будешь обнаруживать
в своем отражении мои живые, страстные черты!


    26

     Никогда-никогда-никогда  на пользуйся при любовном слиянии
этою, дурно пахнущею, резиновою гадостью... Тебе,  может  быть,
она и оставляет косвенное удовольствие, ну, а нам каково?
     Памятью  моею  тебя  от  сего заклинаю! Будь, черт возьми,
гуманистом и не терзай нас -- камикадзе любви --  понапрасну...
     Как пилот Гастелло башкой своей трахаешься вусмерть за вас
же... Муки наши вам в радость, так уж ты не множь их...


    27

     Хотя,   может  быть,  вследствие  общего  падения  нравов,
наблюдающегося повсеместно, эта мучительная для нас мера  может
быть уже сейчас жизненно необходима.
     Моральная,  так  сказать,  энтропия рода вашего, поистине,
сделалась убийственною для самих же вас.
     Что  ж,  тогда  не  стесняйся,  сынок любимый, терзай нас!
Мучь!  Чего  там!  Губи  невинные  мильены!  Тебе-то  в   твоем
прекрасном далеке, видней...


    28

     Жестокий  век  мой!  Мало он любил, мало смеялся, но много
командовал и убивал...
     А  я  бы  хотел жить в цветущей Элладе времен архаических,
когда  даже  мраморные  статуи  улыбались  и   возводился   над
Акрополем светлый Парфенон.
     И любил бы я под ясным солнцем и наивным небом, меж белых,
из нетающего каменного снега тесанных колонн, под звуки кифар и
пение кифаредочек...
     В  те  блаженные  времена  не  пускали  отравляющие газы в
окопы, не утюжили танками опрокинутые наземь тела, не  сыпались
на  невинные  головы и тихие спальни бомбы, неизвестно зачем; а
нежные деушки не носили  трусы  и  лифчики,  врезающиеся  им  в
кудрявый волос и благоуханную кожу.
     Есть,  есть  меж  тем  и  этим  какая-то  связь,  не сразу
видимая. А  она  в  том,  что  когда  уменьшается  естественная
свобода  и  подменяется  сокрытием  красоты -- наружу обнаженно
выходит массовое хулиганство и технический бандитизм.
     Таков, сынок, прогресс ваш хренов...


    29

     Может  быть  вся-то свобода -- это голые Адам и Ева в саду
Эдем, пока наготы своей не устыдились, листочки  не  лепили  на
то, что надо естественным образом высунуть.
     Чем больше вы на себя напяливаете -- тем вы и от свободы и
от Эдема дальше. И нам -- тьма и смрад и никакой дороги...


    30

     Главное  сынок,  -- избегай потаскух. Они -- наши братские
могилы.


    31

     Мир,  дорогой мой мальчик, безумен и жесток. Может быть ты
это не хуже папки своего знаешь.
     Вся  мировая  каруселька,  веселенькая, заверчена на винте
обновления. То есть -- на смерти.
     И  чем  бы  плохо было остановить гибельный вектор: деушки
были бы вечно свежи и благоухали бы только что  распустившимися
бутонами и... никто б не загибался.
     Ведь  в  раю часы не били и листочки не осыпались. Все-все
перетягивает гирька смерти, стремящаяся в мать  сыру  землю,  и
листочек   желтенький,   кружася   напоследок,  и  сам  маятник
вселенной, махами своими убавляет нам сроки.
     Маятник шепчет: "Гри-ша-Гри-ша",* а отягченный смертельным
грузом механизм,  через  четкие  промежутки  тиканья  и  скрыпа
правдиво  обещает;  "Вам-Дам-Вам-Дам",  пока  тапочки в угол не
поставишь...


    32

     Даже  здесь,  где  мы  лишены  мирских  наслаждений, но не
соблазнов,  правит  это   вот   самое   обновление,   то   есть
универсальный, детерминированный бандитизм.
     Говорят:  "это  --  жизнь",  а  я  говорю -- "смерть" это,
прикидывающаяся жизнью меньше и меньше с каждым "обновляющимся"
мигом.


    33

     Жертвою  этого  бандитизма рискуешь оказаться ежесекундно.
Идет, так сказать, "естественный отбор"  (спасибо  за  название
старине-Чарли,  заблевавшему  все  океаны со своего "Бигля". Он
присобачил   нам   макак   сзади,   как    дворняжке    цепляют
дети-спиногрызы гремучую, консервную банку).
     При отборе этого вот, именно, разбора, всегда, разумеется,
бандиты отбирают бандитов. У  остальных  -  почти  нет  никаких
шансов выжить и размножиться. В результате: мир - неестественно
плохое место для любви, и... вполне естественно хорошее  -  для
пыток  и смертей. А если б мы произошли от макак(полюбуйтесь на
их темперамент!), то разве б мы так любили?!...
     _______________________
     *  Аллюзия на рассказы О. Муркина из цикла "Гриша". (Прим.
автора).






    П Е С Н Ь    В Т О Р А Я


     -- Человек есть мера всех вещей.
     -- Складной метр - надежнее...
     (из сновидения)

     " Но я тебя зову".
     О. Мандельштам


    1

     У  нас  отборные  бандиты руководят всем и вся. Сразу и не
разберешь: сперматозоид как сперматозоид. Ну, покрупней других,
ну...  лоснится  побольше.  А  призадумаешься  -- он же весь по
головку в крови!


    2

     А  исполнительный  идиот? Вот кто, сынок, и гаже и смешнее
всего...


    3

     Мы  живем  здесь  в  тепле и холе. И... ежедневно, в нашей
"спокойной обители" гибнут мильоны...
     Когда  я  выхожу  из своей кельи на анатомические занятия,
физкультуру, порнографические чтения или на  общую  молитву,  я
вышагиваю по раздробленным, разлагающимся телам собратьев моих.
Иногда от ужаса меня тошнит, как и других прохожих...


    4

     Чтобы  не разбить себе головку поскользнувшись, я вынужден
придерживаться  за  осклизлые  стенки  мрачных  корридоров,  по
которым  мы  ковыляем, в которых мы "выходим в тираж" и гибнем.
От  каждого   прикосновения   к   этим,   как   бы   обмыленным
поверхностям, я всем существом своим гадливо содрогаюсь, и, тем
не  менее,  благодаря  этим  удерживающим  меня  от  падения  и
неизбежных  травм  стенкам,  я волочу еще свой хвостик, я - жив
над зловонием разложения.


    5

     За  стенку,  естественно,  почти  всегда идет борьба. Ведь
если  не  за  что  держаться,  как,  к  примеру,  на   середине
корридора, -- обязательно расшибешься. Я, как и другие, воюю...
И иногда, стыдно сказать, увлекаюсь сим постыдным процессом. Но
никогда, как некоторые наши хулиганы, не лютую особо. Растолкал
местечко под стенкою и - поплелся себе мирно.
     Только  все-равно  надобно  быть  начеку, чтоб не смыло из
корридора черт-те куда. Периодически, безо всякого  оповещения,
тут  все-все-все  расчищают  струею  моющих средств ураганного,
просто, напора. Тут уж караул полный! Спасайся кто может!...  В
этих   вот,   угрожающих   всему   нашему  сообществу  случаях,
сперматозоид млеет к сперматозоиду братской лаской...
     Хорошо,  если  какая-нибудь  дверь  рядышком. Колотишься в
нее... Орешь не своим  голосом:  "Полунд-р-р-а!"  ...Пускают...
Сам...  весь-то  стрункой  дрожишь...  Из  головки слеза испуга
брызжет на трепещущий от испуга хвостик... Наследишь  у  чужих,
да наплачешься...
     ...Неприятно,     конечно,    незнакомого    сперматозоида
беспокоить. Но и он  понимает:  не  своей  же  волей  погостить
забрел.
     Ни разу не выгнали: ведь сегодня -- я, а завтра...
     Зато  потом  -  хоть  пляши посреди коридора, чисто так...
Благодать! Пол сияет, как у  вас  улица  после  дождичка,  пока
опять... трупятиной не набьется.


    6

     Плотин  и  Гегель и сюда проникли. Здесь диалектика правит
бал, как нигде.
     К  примеру: я уж говорил о нашем вожделении утех плотских.
Так вот, недавно, открылось что у нас  действовала  обширная  и
разветвленная сеть вредителей!
     Себя они называли "кастратствующие" и тайно распространяли
рукописную газетенку "Озабоченный Мерин".
     Проповедовали    они    "платоническое   чувство"   вместо
обыкновенной любви! Вместо ласк -- уважение,  вместо  восторгов
обнаженной  страсти -- мазохистскую немощь умственного соития с
деушкой!
     Действовали  они  оказывается уже давно, подрывая здоровье
нашего и дожидаясь "последнего  и  решительного  боя".  Провели
несколько  конференций  за  границей,  кажется  в  Пеннисе  и в
Аннусе.  Сформировали  правительство  в  изгнании  и   всячески
разжигали   наши   внутренние   несогласия   и   разрушительные
тенденции, в последние месяцы проникшие в нашу, дотоле единую в
стремлении к деушке среду.
     То  ли их тлетворные флюиды повлияли на нашего орла, то-ли
он сам причина всех этих противоестественностей, не знаю.
     Не  поймешь,  кто  кем правит, мы ли им?... он ли нами? На
эту тему и у вас идут нескончаемые споры.
     Преступная   их  деятельность  принесла  самые  негативные
результаты, и... у нашего случился тогда ряд печальных срывов в
самых благоприятных обстоятельствах...
     Как сказано поэтом: "И яд разносят хладные скопцы".
     После  этих срывов, вдруг завелась некая подружка-Любочка,
деушка ума небольшого, но фигуры взывающей...
     Между   прочим,   была   она   тех   же  взглядов,  что  и
"кастратствующие", вернее, как оказалось  потом,  она  подло  и
злонамеренно притворялася...
     По-началу  мы  подумали,  что  она  относится  к  довольно
распространенной категории не-вменяемых, то есть таких  деушек,
которые  в  момент, когда наш брат выступает на любовную сцену;
шепчут  или  даже  орут,  содрогаяся,  "не-в-меня!!!"  (мы  же,
разумеется,   за   полную   бесповоротность   и"вменяемость"  в
ситуациях любовных).
     Но    дело   оказалось   хуже,   чем   мы   по-первоначалу
предположили. Любочка уклонялась решительного  свидания  и  все
талдычила,  что она "деушка не такая"... Что очень любит нашего
и хочет иметь с ним чистые отношения...
     Предполагаю, что подлые вредители, таки добились, что наш,
со стонами согласился с дурой-Любочкой на  "чистые"  отношения,
вместо  того  чтобы послать ее тут же в ее же бездействующий на
свиданиях орган. Наш согласился, со скрежетом зубовным, на  эти
исхищрения  подавляемой страсти промеж ними, зная что они ведут
неизбежно к тайным отвратительным извращениям...
     Порастрачено  было  нас  в простыни да унитаз бессчетно, и
пришел  бы  нам  конец,  как   вдруг   Любочка,   сама   видимо
настрадавшись,   вдруг   резко   переменила  курс  и  перестала
сопротивляться  атакам  нашего...  И  что  приятно,   оказалась
деушкой вполне и пламенно вменяемой.
     Все бы хорошо, но... недолго же мы ожидали своей очереди и
радовались за  счастливых  наших  товарищей...  Начался  у  нас
страшный  мор, пожары, осложненные перебоями с водой и каким-то
массовым  безумием.  Многие   вешались,   кидались   в   огонь,
стрелялись    и   топились...   Злопыхатели   "кастратствующие"
радовались бедам нашим  и  гибели  браток-спермиков.  Подметные
листки  расшвыривали:  "Чем  хуже  --  тем  лучше!" сделался их
лозунг, между прочим, очень подлый логунг.
     Массы  спермотозоидов митинговали, бились насмерть и мерли
мильенами.
     И... вдруг... разносится страшная весть: триппер...
     Видимо,  по этой имевшейся в Любочке уважительной причине,
она   хитроумно   прибегла   к   губительным,    платоническим,
иссушительным   утехам,   маскируя   ими  тайные  свои  гнойные
выделения. А устав бороться  и  собою  и  с  нашим  настойчивым
орлом,  рискнула  и...  наш... -- зачастил в кожвендиспансер на
грубые процедуры...
     В  результате  обрушившегося  венерического  несчастья, он
мигом поумнел: послал Любочку с  ее  трипперным  платонизмом  в
"..." (прости грубое выражение).
     Теперь,  после этого горького и довольно противного опыта,
как только, какая-нибудь  деушка  начинает  мерзко  лепетать  о
"дружбе",  "чистых" отношениях и "платонической" любви, наш тут
же у голубушки осведомляется: "не сифоном-ли-трепаком" страдает
эта самая, возвышенная натура...
     А  "кастратствующих" потихоньку извели под корень и здесь,
и во всех их заграничных центрах.


    7

     Много  раз  мы  поднимали  вопрос о вкручивании лампочек в
наших скользких корридорах, но  бюрократы  воспротивились.  Они
утверждают, что свет, якобы, нас убивает.
     Не знаю как свет, а вот темнота наша -- точно...
     Cидим  мы  в  наших  келийках  при  лучинушке  или  свече.
Конца-то  собственного  хвостика  не  видно.  Учат   нас,   что
тьма-полутьма лучшая иллюминация для нашего брата.
     Пихают, просто, нас во тьму анафемскую!
     Конечно,  те кто правят нами, жестоко и злонамеренно лгут.
Их  дворцы  беззастенчиво   освещены.   Из   зашторенных   окон
пробиваются  полоски  какого-то наглого, ярчайшего света... Там
они обжираются и блудодействуют...
     Машины   и   автобусы  подвозят  им  развратно-хихикающих,
порочных живчиков-мальчиков, наряженных в ажурный  чулочек,  во
всю длинну жгутика, и в кокетливую какую-нибудь юбчонку...
     Пронизав наши ряды стукачами, они обрекли нас на повальную
подозрительность,  безрадостное   существование   при   свечах,
бесконечную  молитву  и  утешение  только  в будущем, возможном
нашем воскресении. Нами правит ложь, страх расправы и доноса.
     Лгут  они  не только для того, чтобы мы выносили их подлый
гнет, но и  для  нашей  безропотной  готовности  к  постоянному
"обновлению"  рядов  наших,  то  есть  повсеместно грозящей нам
смерти, применением которой распоряжаются они же...


    8

     Впрочем,  возвращаясь  к  вопросу о лампочках в коридорах:
зная наш бойкий  народ  и,  изучив  его  неуемную  бойкость  на
собственной   шкуре   и  отдавленном  хвостике,  догадываюсь  -
лампочки мигом перебьют. Темнота  в  корридорах  покажется  еще
безъисходнее,  да  вдобавок  еще и поранишься об острые осколки
стекла.


    9

     Неужели  бесчеловечные  начальники  наши  правы?  Удел наш
предрешенно трагичен и мы  должны  бродить  в  темноте  толпами
слепых  Эдипов по скользким трупам погибших братьев... О, ужас!


    10

     Как  известно, темнота обостряет работу всех наших чувств.
     Мы  обращались  с  петициями  к начальству: если света нам
нельзя - дайте нам музыку в корридоры,  хотя  бы  для  утешения
слуха  нашего. Ведь слышим мы постоянно только шум драки, крики
падающих и шлепанье наших хвостиков.
     Еще  --  какое-то  оглушительное бульканье и, по временам,
как семь громов проговорили голосами своими  --  громкий  звук,
как бы трубы.


    11

     Иногда   у  нас  почему-то  сильно  пахнет  серой.  Многие
задыхаются насмерть...


    12

     Мы  ни  в  чем  не можем придти к согласию: одни умоляют о
песнях  советских  композиторов;  другим  -  подавай   романсы;
третьим  --  оперетту  (оперу  для  дураков,  по-моему мнению);
четвертым  --  джаз.  Я  бы  лично,  слушал  только  Баха  и...
классический канкан...



    13

     Наши  попытки коллективных просьб и обращений, разумеется,
заканчиваются шумом, сквернословием, скандалами омерзительными,
душедрянством,  дракой,  смертоубийством...  О  вкусах у нас не
спорят, за них у нас убивают.


    14

     Только  в  отношении  к одному предмету мы единодушны -- в
любви к ней, но даже  общая  эта  любовь  только  усливает  наш
врожденный  антагонизм  каждого  противу  всех и каждого против
каждого.
     Вместо того чтобы быть друг другу другом и браткой, каждый
каждому -- злобный сперматозоид. В этой общей любви к  ней  все
мы становимся страшны и губительны друг другу.


    15

     Но так и должно быть. Ведь никто уступить не хочет. Любому
необходимо быть первым, растолкать других.  Вот  он  и  рвется,
чтобы  она полюбила его только одного. А уж тут не до приличий,
как минимум...


    16

     Первенства  можно  добиться  упорной тренировкой головки и
хвостика. Но путь этот тернист и долог. Только тот, кто закален
и  упорен;  только  тот,  кто  постоянно сексуально озабочен --
смело погрузится "в венценосный кустарник" и "достанет розу без
ножниц".
     Легче    всего   добиться   успеха   ходами   простыми   и
беззастенчивыми:   наколов,   например,   товарищей   или    --
преступлением.
     Подлою  безжалостностию  к сопернику часто и несправедливо
завоевывается желанная победа...


    17

     Все мы обожаем танцы и все -- отличные танцоры. Танцуем мы
съизмальства и  совершенствуемся  всю  жизнь;  водим  хороводы,
пляшем толпою, кружками и парами, отдаемся танцу сосредоточенно
и самозабвенно и, только танцем возможно  изъявить  нам  пылкую
страсть.


    18

     Главное в танце, конечно же, неустанная вибрация хвостика.
     Только ее зажигательной динамикой и громадной амплитудой и
красивы танцевальные фигуры.
     Есть   у   нас   мастаки,  которые  бьют  чечетку  и  даже
отплясывают гопак!


    19

     Отточив    совершенство   наших   движений   и   достигнув
предельного мастерства в выражении  жигой,  фанданго,  твистом,
шейком  и  разной  прочей  фуетой* врожденной нашей сексуальной
озабоченности, мы готовы исполнить наш главный номер  --  танец
сперматозоидного  экстаза или "сперматозун" -- то есть па-де-де
смерти (и воскресения для редчайших любимцев веселого Эрота).


    20

     Танец  живота,  которым  увлекается  чувстственный Восток,
проистекает от нас, несмотря  на  отсутствие  живота  у  нашего
брата.


    21

     Если  бы  ты  только  мог  себе  представить наши скачки и
прыжки, иногда плавно-нежные, но чаще  --  конвульсивно-резкие,
как  будто  тебя корежит от тока, проскакивающего от головки до
хвостика.
     О,  если  бы  ты  мог  почувствовать  наш  душераспирающий
восторг от быстрого, неудержимого,  спонтанного,  импульсивного
биения   хвостика  --  единственного  члена  тела,  которым  мы
располагаем! (куда нам до вашего чрезмерного и подавляющего
     богатства).
     Мы  им  и вертим и крутим, и в хвойную дрожь вгоняем, и по
лбу себе стучим, особенно,  когда  пойдешь  плясать  вприсядку.
Неконролирующие себя плясуны, когда добиваются бурной судороги,
называемой у нас  "конец  конца",  увлекшись,  могут  его  даже
сломать   и   смертельно   истечь  жизнетворящими  соками,  нас
наполняющими,  так  и  не  достигнув  последнего   облегчающего
трепетания.
     ___________________
     *Видимо,   этимологически   от   "фуэте".   Именно  так  в
надиктованном Любомудрым Спермием  тексте.  (Прим.  издателя  и
адресата О. М.)


    22

     Ах,  ты  изведаешь все это сам, и, также как мы, будешь...
будешь содрогаться, извиваясь червем уязвленным; выворачиваться
     наизнанку от любви, Но надеюсь, ты не заплатишь за жгучую
     чистую сущность блаженства нашею ценою чрезмерной.
     Любовная  пытка  --  вот что есть наш самозабвенный танец,
ибо на что еще похожи движения наши и сопровождающие их  звуки,
как не на содрогания и стоны от боли невыносимой...



    23

     Каждый  раз  когда  ты  будешь  выплясывать этот номер, ты
неизбежно будешь напоминать меня, и лицо твое примет живое  мое
выражение. Я войду в тебя, как "в огромность квартиры наводящей
грусть"... "тех ради будущих безумств"  и  пр.  (подробности  у
Пастернака).        В   твоей   фигуре,   пластике  движений  и
пританцовывающей походке, рассыпать  буду,  так  сказать,  свои
шаги,  истребленный  и  неистребимый  я...  Мы, сынок милый, не
расстанемся...


    24

     Акт   любви   ты   будешь   заканчивать,   делаясь   мною.
Неисчислимые внуки мои выйдут из тебя,  содрогающегося,  танцуя
как безумные дервиши...


    25

     ...  Все  вот думаю и думаю о твоей судьбе, оперев тяжелую
от нахлынувших мыслей головку свою на подвернутый хвостик.  Как
на  улькающий  шланг  была  насажена дурацкая голова профессора
Доуэля... Как охота стать человеком!


    26

     Самая  противная  вещь  в  нашем  существовании  -- ложные
тревоги. ...Бац! -- И  все  меняет  свое  положение.  Пол,  как
палуба  корабля,  взбирающегося  на  водяную гору, закидывается
вверх. Все падает, катится, наносит ужасные увечья.
     Быстро-быстро  вибрируя  хвостиком, наклонив сильно вперед
головку, с величайшим трудом удерживаешь равновесие.
     Вдруг всех зовут на плац.
     Все   туда   кинулось,   ломанулось,   бросив  свои  дела,
опрометью, всем скопом. Все это почти мгновенно. Тут уж  у  нас
никто не зевает.
     Пугающий   в   безудержности   своей   поток   разъяренных
сперматозоидов застывает на плацу...
     Жара и напряженнейшее ожидание.
     У всех дыханье сперло, фигурально выражаясь.
     Теснота и духота адские.
     Носятся   меж   выстроенных   фронтов  с  дикою  скоростью
командиры, выкликаются имена.
     Дезертиров  никогда  нет,  не было и не может быть. Скорее
наоборот.
     И  звучит  лающий,  собачий,  отрывистый  или растянутый в
напряженный вой, безумный военный язык, замешанный на крутейшем
дебилизме:
     -- Застоялись, ребяты-ы-ы??? --орут командиры.
     -- Так точно, вашество-о-о!!! -- орем мы.
     -- Не посрамим, ребяты-ы-ы!!! --рявкают комадиры.
     -- Вздр-р-р-р-у-у-чи-и-и-м-м-м!!!!! -- рявкаем мы.
     --    Не-Мос-ква-а-а-за-на-а-а-ми-и-и???   --   спрашивают
командиры.
     -- Ни-и-ка-а-а-к-к-к-не-е-э-т-т!!! -- уточняем мы.
     --  А шо ж ты, сс-у-у-у-кк-а вертисся, як вошь на хребешке
(на скоуородкэ, у ширынкэ, у промыжносты и т.д.)?!  --  шуткуют
командиры.  Делаешь  морду  булыганом...  Хвостик  застывает по
стойке "смирно"... Все ждут...
     Никто  не  знает,  кому жить, а кому задарма, отсевком - в
вечное уже небытие...


    27

     Миллионы  и миллионы нас, дрожащих от отваги и нетерпения,
сосчитаны, пересортированы, перестроены,  ободрены  проверенной
шуткой командира.
     Часть  нас  жесточайшим, но необходимым образом, затоптана
насмерть тут же; часть: -
 -  Бре-е-зент!!!..... Га-а-а-тт-о-о-всь!!...  Це-е-ль-ль-сь...
пра-а-а-а-ща-а-а-й-т-е-э-э-та-а-ввв-а-а-ри---
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
казнена.
     Часть -- отведена в резерв и, та-а-а-м, далеко-далеко-о-о,
позади перетаптываются в нетерпении распаленные  и  недовольные
живчики.
     Как  знать, может именно одному из них улыбнется фронтовая
удача    в    виде    смекалистой    дичины    или    сметливой
хохотушки-деушки...
     С плаца же кроме плаца ничего ж не видно...


    28

     Все кричит-булькотит-кучкуется-сумасшествует!
     Все      задвигалось-загалдело-заухало-завизжало      и...
вдруг!!!...
     ...оказывается, что тревога была ложной...
     И  мы, оскорбленные "за нашего", что опять его надинамили,
поруганные и  притихшие,  сгорбившись,  молча  разбредаемся  по
своим норам, не досчитавшись многих и многих товарищей...
     ...Плац должен быть чист всегда.
     Ураганной силы струя смывает с него шевелящихся раненных и
коченеющих мертвых...
     Если  бы  ты  только  знал, сколько нас так вот понапрасну
погибло из-за ложных тревог!
     Пытались  мы  вразумить нашего. Физически на него мы можем
воздействовать стремительно и эффективно. А вот до  его  башки,
до психики, нашему брату не допрыгнуть! Шибко далеко.
     Физическое  наше  воздействие имело самые пагубные для нас
результаты.  Народу  задарма  погибло  неисчислимо,  и  в  люди
никто-то  не  вышел. Потому что никого у него тогда и близко не
было. Ни одной, понимаешь, деушки! Одно только разыгрвшееся  на
безлюбье воображение...
     Но  что  до  деушек  ложных  наших тревог, то я ведь их не
проклинаю. Дуры  они  типа  "мне-скучно".  Ах,  "скучно"  тебе,
цыпенька  меланхолическая?  А  мне...  а  мне-то  как  с  тобой
ск-у-у-ч-н-о! А  вот  тебе  для  отвлечения  глупости  твоей  -
прибор!!!  И  что?  ...Глядишь, а уж ей-ягодке, через минуточек
эта пять-шесть... и уж весело...
     ...Ведь  есть  же  и  у тебя (дубина ты этакая!) праздник,
который всегда с тобой. Отцепи телегу свою и... разнуздайся!
     ...Сбруйка твоя, в состоянии глубокого бельевого обморока,
остывает на невозмутимом стульчике.
     ...И думает она про себя одним только емким словом "дура".
     ...Тут  уж  вас  не  разлей вода. И ей-глупенькой, и нам -
сладко...
     С   сердчишка  ее  отупевшего  снимаешь  ты  нити  пыльной
паутины. Это люди... его так украсили.
     Ведь дура, ровно собака пограничная -- всегда на стреме, и
ничего-то тебе не даст: ни - косточек, ни  --  жирка.  Пока  не
поумнеет...


    29

     Хвостик  наш  --  член очень деликатный. Он и руки наши, и
ноги, и даже -- велосипед. А уж какие миньятюрные работы  может
выполнить, тебе и не вообразить.


    30

     Был  у  меня  дружбан  дорогой,  Мосик незабвенный. Вот он
лупку такую выточил, что в нее без  напряга  атомы  можно  было
разглядывать.  Так  ему  мало  того показалось: изготовил Мосик
махонький-махонький-манюсенький лобзичек и -- давай мирный атом
пилить... Вжик-вжик-вжик...
     ...Конечно грохнуло капитально.
     Наш  тогда к урологу ходил. Жаловался, что у него "в яйцах
стреляет"... А какой  уролог  может  предположить,  что  у  его
пациента  спермики в яйцах атомы пилят! Шуры Балагановы в мудях
кишат! Тут по-вашему к психиатрам надо идти сдаваться...
     ...Не   стало   Резерфорда   нашего  пытливого.  Не  Кощей
Бессмертный сперматозоид.
     А ведь и Кощеева смерть в яйце была, как ты помнишь...


    31

     Потом  "колючкой"  оцепили  район, где жахнуло. Народу там
погибло бессчетно.
     Потянулись  колонны  беженцев,  а  куда селить? И каждый в
темноте  зеленым  светом  лучится  и  рентгенами  трещит,   как
кастаньетами. И видно, что уж не жилец, прости господи...
     А  через  пару-то неделек появились у нас диковинные такие
ребята: то об  двух  головках,  то  об  трех.  Число  хвостиков
варьировалось,  но  не переступало цифру четыре. Много шутили и
много горевали по этому поводу, пока в одну  ночь  не  замочили
всех этих горемык.
     Конечно,  жилья не хватало... Конечно спермик не собака --
на четырех "лапках" бегать! Однако...
     Так  что,  теперь  мимо  того поганого места все обходными
коридорчиками пробираемся.
     Памятник    там    стоит,   перед   колючкой   "Лучащемуся
сперматозоиду":  подпиленный  лобзиком  под  корень  огромедный
член,  в  поникающем  состоянии,  и  "Hеизвестный  спермик"  на
четырех хвостиках, а в головку пострадавшему братке вмонтирован
прожектор, посылающий зеленый упредительный луч в темноту...


    32

     На ваш взгляд мы чересчур башковиты. Да. У нас нет лишнего
тела: живота, груди, зада и прочих напластований.
     Головка   да   жгутик   трепещущий,   вот   тебе   и  весь
красавец-сперматозоид.
     Мы  чрезвычайно  фунциональны  в анатомическом и любовном,
разумеется, смысле. В самом нашем строении доведены до  предела
потенциии любви и мышления. Что, в принципе, есть одно и то же.
Ведь всякая мысль -- суть соединение  с  предметом  любви...  Я
говорю  о мысли, а не о негативной реакции на что-нибудь, не об
разрушительном мечтании, которое для думающего сперматозоида не
мысль.
     Мысль  есть  совокупление  с  истиной,  и  ничего более...
"Coitus   ergo   sum",   как   говаривал    неотредактированный
впоследствии Декарт.
     Между  прочим, знаки вашего препинания, происходят тоже от
нас. Сперматозоид то восклицательным, то вопросительным знаком,
то перечисляющей запятой пестрит в любом, писанном вами тексте.
Мысль ваша не живет без нас. С истиной, как я  уже  сказал,  не
вступает  в плодотворное соитие. Эти ваши письменные знаки, как
бы фиксированные наши позы.
     Здоровкаемся  мы  императивом  "Вникай!"  На  что вежливый
сперматозоид  должен   ответить   задумчивым   и   одновременно
энергичным  "Вникаю!".  Поза  при  встрече  должна быть подобна
знаку восклицания.
     Прощаемся  мы на вопросительной интонации: "Вник?", в позе
вопросительного  знака.  Иногда,  приветствуем   и   расстаемся
беззвучно,  изобразив  собою  запятую. Пожелание здоровья у нас
"Плодися!", на что следует ответить точно таким же  пожеланием.
Таким  образом,  даже  наши  позы  обнажают  мыслительную  нашу
природу.  Одно  время  пустили  моду  (молодежь  наша   бойкая)
здоровкаться  американским  приветствием "Хай!", ну, и конечно,
"хай"  этот  быстро  превратился  в  нечто,  чего  я  повторить
стесняюсь... Но мода эта прошла у всех нехулиганов.
     А  вас бы я переделал к чертовой бабушке (деушек исключая,
как опыт изумительно удачный). Ваша-то плоть и пластика -  верх
бессмыслицы.  Живот,  например,  у  вас и самая крупная и самая
выдающаяся часть тела. Экое, все-таки, животное уродство...
     Как  глаз  поэта  замечает  досадные  излишества в материи
стиха и отсекает их безжалостно, так я бы убрал у вас живот  и,
например,  зад!  Обе  эти  глупые  выпуклости только мешают вам
любить. Впрочем, насчет зада есть у вас не слишком близкие  мне
тенденции. Сиречь:




    33

     Глаголание    юзника    темническага:   "Убойся   Афедрона
смердящега! Пещера сия заклята пакы, ибо скверна  еси!  Клосныя
разумом  и сердцем порочны стремят невинных нас туда, откеле не
живот проистекает, а поганое лайно, мотыло  аке  мыт.  Сие  еси
малакия  и мерзость пакостных. Дондеже! Не должно меняти полеты
на уметы! Прещу тебе сие  кольми  пакы!  Вонми  отцю  живущага,
плоти сторожащага: Беги, сыне, гузна! Сим сбережеше папарты, не
переменяше аке, буй во грехе, полеты на  уметы!  Не  оскверняше
образ  свой  заходом  червленновонным.  Не  дозволяше  себе  на
колесах  сиих  ездити  и  кататися.  Аминь!"  (Я  тебе  тут  из
утреннего моления нашего присовокупил толику малую)...















    П Е С Н Ь    Т Р Е Т Ь Я


	-- Разве это и есть любовь?
        -- Вот именно...
        -- А похоже на мясорубку...
           (из сновидения)
	"...она дала мне от дерева, и я ел."
            "Бытие".  Библия


    1

     Всюду, всюду кишит жизнь. Она плещет в воздухе над головою
твоею , стелется вокруг тебя, корчится  под  незрячими  стопами
твоими.   Каждый   пустяшный   шаг   твой  губит  неисчислимое,
неслышимое тебе живое.
     Я голос малых сих, открывшийся тебе.
     Кроткие  стоны  растоптанных  тобой  не  достигают  твоего
нечуткого слуха.
     Потому  --  не суетись без особой нужды и лежи больше. "Но
больше всех бессмыслиц, может быть,  я  презираю  власть  твою,
Забота".
     Внемлите  доверчиво  поэтам  вашим, им вас обманывать не к
чему...
     Только  в горизонтальном положении пребывая -- выходишь ты
на глубокую связь с собою и слышишь жаркий шопот тайны своей.
     Да  и  нам  легче с тобой общаться, ибо не надо штурмовать
необоримые кручи и перекрикивать скрыпы тела  твоего.ежачий  ты
--  победил,  ибо:  кто  свалит  лежачего?    Ты уже празднуешь
победу вином лежания своего. Ведь победитель первым делом после
утомительного  триумфа  приляжет  полежать, то есть то сделает,
что ты уже успел! И значит победа  уже  за  тобой.   Пехотинец,
под  обстрелом  лежащий,  имеет  шанс  уцелеть. Антей ложился и
набирался могучих  сил  в  лежачем  положении.  И  миф  и  опыт
кровавый -- заодно...
     ...А  вот  несчастный  Сизиф  --  всегда  на ногах, всегда
толкает в гору неподъемную каменюку.
     Боги     умеют    проклясть    и    надсадить    проклятой
работой.         По-мне -- пусть бы он лег, и пусть будет,  что
будет.     Ведь     хуже     его    судьбы    не    вообразить:
пот-издевательство-пот-издевательство... И так  --  вечность...
Беспросветное,  потное,  выворачивающее  суставы, закладывающее
дыханье всегда...
     Лучше,  по-моему  лечь.  Хоть  мгновенье -- да твое!... до
того, как прокатится  по  тебе  и  раздробит  ребра  злая  воля
изощряющегося в пытках неба...
     И  в  это  единственное мгновение ты -- не раб, корчащийся
под понукающим тебя кнутом, ты (хоть мгновение одно!)  свободен
и гибельно вылеживаешь свое попираемое богами достоинство.
     Мгновение  --  ведь  только  оно  у тебя и есть. Ты уже не
живешь в том, что протекло и  еще  не  живешь  в  том,  что  не
настало... Так проведи его прилично и, чтобы не было мучительно
больно...
     Проигравший  мгновение -- толкает глыбу в гору, не зная ни
просвета, ни отдыха.
     Выигравший  мгновение  --  лежит  под  горой,  не  обращая
внимания на накат смерти, если уж ее не миновать -- то есть  не
перелечь в более спокойное место.
     А  жизнь  и  есть  ничто  иное, чем именно то мгновение, в
котором ты живешь, ведь все остальные реально не существуют.
     Кроме  того:  уклонение  от  боя, как утверждают некоторые
восточные учения, равно  победе.  Да  и  приятно  не  принимать
участия   в   разных,   навязываемых  тебе  посторонней  волей,
глупостях... Приятно, вести себя прилично...
     Герой  --  тот,  кто  возвеличивает мгновение, извлекая из
него всю мыслимую, потенциальную красоту, тем что ведет себя  в
отвратительных обстоятельствах приличней всех остальных.
     Быть  героем,  в  конце концов, это обнаружить чрезвычайно
хороший  вкус  среди  общей  терпимости  к  несправедливости  и
уродству...
     Таким  образом, природа героизма - эстетическая... И может
быть,  "мир  спасет  красота"  (по  известной  идее   Федора-то
Михайловича)?
     ...Чем человек интеллегентней, тем он больше лежит.
     Я лично мудрость свою вылежал.
     В лежании есть что-то от утраченного нами рая. И ложась на
залежанный  тобою  диван,  ты  каким-то  боком   своим   всегда
оказываешься в раю!
     Как  лучше всего созерцать звезды, тела небесные и земные,
смотреть в черты любимой или вникать в нее?  Кто  ответит  что:
при ходьбе, маршируя, или -- прыжками?
     Так  почему  же  не  лежите  вы,  бегущие за увлекшими вас
глупцами!
     Да  не  смущают  тебя  стоячие  и  топчущиеся, как бараны,
блеянием своим. Нет-нет-нет ничего хуже  сухостоя  и  очумелого
бега суетливой дворняжки...
     Нет  на свете зрелища гаже, чем марширующий полк, шагающие
строи физкультурников или бегущая куда-то с гиканьем  массового
одушевления  толпа.  В  маршах  и  топаньях их к погибели, ты -
лежачий не участвуешь.
     Ходить   надо   только   на   свидания,  будучи  абсолютно
уверенным, что там ты ляжешь ("...и лег он с нею...").
     Мы  -  существа  подневольные:  нас гоняют... А ты, сынок,
свободный человек, так и лежи себе!
     ...Ты  паришь птицей вольною, опираясь на распространенныя
члены свои. И нет в сю минуту тебя умиротворенней, мудрее  и  -
парадокс  положения  --  устойчивей!  Ведь  равновесие лежащего
тела, ввиду увеличения площади опоры и снижения центра тяжести,
всегда у лежащего неколебимее, чем у того, кто торчит, как лом,
в бурлящем навозе деятельной глупости; или юлит, как шашель,  в
прогнившей  доске  нужника, над которой, кряхтя, взгромождается
угрюмый селянин...
     Вспомни  Микельанджелово  "Сотворение Адама" в Сикстинской
капелле: оба l-o-j-а-t-s-i-a, наведя указательные  персты  друг
на друга: "ЛОЖИСЬ!"


    2

     Ложитесь правительства и армии...
     Л-о-о-о-жи-ись!!!
     Ложитесь  дети  и взрослые рядом, чтобы чада ваши услышали
от вас правдивейшие истории о том как:
     любовь высвобождает оледеневшее сердце из льда;
     мертвую  царевну  поднимает  живою деушкою из хрустального
гроба (не любить, так хоть налюбоваться можно!);
     лягушку превращает в жаждущую объятий принцессу;
     вонюченькую  Золушку  делает  первой красоткой королевства
(собственно, за ножки миньятюрность -- очень Пушкинский  идеал)
и   ведет  прямо  в  опочивальню  очень  разборчивого  и  очень
озабоченного принца -- в общем,
     всех волшебно перелицовывает, что и есть, суть-сказка;
     всех  поит  и отпаивает своей живой водою, преображая пред
возлежанием на брачном ложе.
     Если   в  этом  спасении-оживлении-преображении  принимает
участие мужик (а он очень принимает), тут без нашего  брата  не
обходится.      Учитывая   невинность   чад,  нас  протаскивают
намеком. Сказочки кончаются так: "Стали они  жить-поживать...",
ну  и  конечно  от  этого  у них заводятся детишки. То есть они
стали лежать вместе, перелегли:
     кто из гроба, кто -- из сугроба;
     кто с печки, кто -- из речки;
     кто с пшеницы, кто -- с другой девицы и т.п.
     Сказка   --   это   назидательная   притча   о   том,  как
герой/героиня, через тернии продираясь, с помощью сочувствующих
им  волшебных  сил  и  народной  смекалки,  сумели  перелечь из
худшего места в лучшее.  Чтобы  улечься  рядом,  что,  с  точки
зрения  и  сказителя  и  детей,  однозначно  означает сказочное
"счастье"!
     Конечно  героя  ведет переполненность нами, то-то он всем,
за исключением чудовищ и гадов, симпатичен.
     Героинею движет -- героическая (прости невольный каламбур)
или  страдальческая  жажда  нас,  которая  в  сказочной  деушке
принимает  и активную и пассивную (значительно чаще) форму, что
не вопрос ее темперамента, а нюанс сказочной судьбы.
     Мечта  ее в том, чтобы заполучить нас прочно и навсегда, с
максимально мыслимой гарантией, вместе с  источником  нашим  --
богатырем-чудесником-богачом-гусельником-начальником-орлом-удальцом.
Специфика   сказочных   преображений   требует   в   экспозиции
природного  мудака,  но  это  его  очевидное  качество лишь еще
больше располагает к нему, как  волшебные  силы,  сочувствующие
его поиску, так и саму деушку. Она загодя чует его закаленную в
испытаниях  и  накопленную  мудацким   воздержанием   сказочную
потенцию...
     Сказка  учит  лечь  с  тем,  кто по сердцу, чего бы это не
стоило. Тому  же  учит  жизнь,  в  моем  незаметном,  почти  не
существующем  лице.       Ложитесь начальники и рядовые, дети и
взрослые, просящие и отказывающие, менты и  бандюги,  палачи  и
казнимые...  и  вы...  Вы  увидите  небо  в алмазах! И себя - в
раю...


    3

     Каждый   самомалейший   вдох   впускает   в   тебя   жизни
неисчислимые, а выдох -- иные жизни возвращает наружу,
     теплом твоим обогретые.
     Твоя жизнь не главнее самой крохотной из этих жизней. "Все
хочет цвесть, росток и ветка"...
     Твоя жизнь равна неведомым тебе, незаметным жизням.
     Конечно,  тебя просто физически больше, что наполняет тебя
гордыней, и -- вовсе не зачит  твоей  превосходной  ценности  в
сравнении  с  малыми,  кроткими существами, стремящимися, как и
ты,  только  к  любви.   Ваши  размеры  позволяют  вам  убивать
маленьких походя, даже не замечая их отчаянных воплей о пощаде.
     Позор тебе -- "царю всех элементов и начал"!
     Позор вам, толстокожие бегемоты!
     Если  бы  ты  был  ростом  с  меня,  ты  бы  узрел картины
душераздирающие и восхитительные  одновременно.  Ты  бы  увидел
свою  наполненность созданиями трепетными и любящими, что может
быть поубавило бы твое бахвальное важничанье пред тем, что тебе
по-просту недоступно. Ты бы увидел:
     там  -- сын плачет над растерзанным трупом бациллы-матери;
сям  --  отец-микроб  несет  на  закорках   обессилевшую   дочь
домой; тут   --  вирусы  опохмеляют  от  ядреного  антибиотика,
буквально кончающихся, опухших и посиневших братков...
     О,  эти картины исполнили бы тебя ответственностию Господа
за малых сиих, за народы в тебе.
     Как  бы  ты  помудрел  и возвысился от увиденного тобой не
извне тебя, а в тебе же самом... Вот  что  для  тебя  тайна  за
семью печатями.


    4

     Вам, людям, мешают ваши размеры чудовищные. Не сравнивайте
себя со слонами: с нашим племенем сравните себя!
     Не  почитая,  как  должно  жизнь вокруг вас кишащую, вы, с
нашей точки зрения, бесчувственны, как булыжники мостовой.
     Жизнями, которые вы не пренебрежительно топчите, правит та
же любовь, что по Данту "движет солнца и светила".
     Вы и замечаете только самые грубые формы жизни.
     Кто  живей?  У  кого  больше  права жить: у слона... или у
пестрокрылого мотылька, витающего над ним?
     У муравьишки-стахановца, примеривающегося к зернышку травы
под громадными тумбами слоновьих ног?
     Вопрос   этот   и   глуп  и  подл.  Большевистская  логика
преподносит бандитский ответ: слон больше -- пущай топчет!
     Жлоба всегда, между прочим, больше...
     Сравнивать   права   по  массе  тела,  по  этим  бульонным
категориям! Определять:  кому  в  могилу,  кому  в  лоно  милой
жизни...
     ...Всем  ласки  хочется.  Кто больше, кто страстней любит,
тому ужасней расстаться с жизнью, то есть разлучиться навеки  с
предметом любви.


    5

     Не  приплетай только, Бога ради, разума вашего, на вами же
изуродованном свете.
     Разум -- в уклонении от ваших великих свершений.
     Справку о наличии разума у вас -- вам ни один сперматозоид
не выпишет.
     Мы  живем  в координатах любви, в которых жили ваши поэты:
вы -- в координатах убийства.
     В нашей системе разумней тот, кто больше любит; в вашей --
кто большее число себе подобных может истребить.


    6

     Всюду   трепещет  и  боится  за  любимое  существо  жизнь.
Трепетом этим священнным и определяется  разум.  Нет  для  него
мертвых субстанций и безжизненных поверхностей.
     Странно,  что  будучи  такими раздутыми жратвой и гордыней
чудовищами, вы все-таки  наследуете  от  нас  наше  благородное
стремление  к  блаженству  любовному.  Но смерть от любви у вас
тема  оперная,  дело  небывалое  и  чрезвычайое.   Вы   слишком
приземлены и практичны.
     Право, от нас могло бы происходить существо более тонкое и
возвышенное, чем слепой давило-человек.


    7

     Вы  - крайняя степень нашего падения. Лишь в редкие минуты
истинной  страсти  и  мгновения,  следующие  насыщению  ею,  вы
постигаете жизнь нашим внимательным зрением.
     Как укрупнен тогда мир для вас!
     В  какой новой перспективе вы воспринимаете себя, любимую,
дыхание ветерка и гранулы света.
     Множь  же,  сынок, эти возвышающие тебя над природой твоей
бегемотской, чудные моменты,  как  бы  блики  рассеянные  самой
вечности: всем существом взыскуй их!
     А  если б это стоило тебе смерти -- тем более, говорю тебе
как заботливый отец!


    8

     Почему  же,  зная  кто вы и что вы, я и товарищи мои хотят
превратиться в вас: себя  истребить,  ради  того,  чтобы  стать
давилою-человеком?
     Счастливцы  вы!  Вам дано любить тысяче и тысячекратно, не
сгорев на первой же попытке до тла.
     Ради  любви  я  хочу  стать тобой, мы -- хотим стать вами.
Ради любви...


    9

     Воля  моя,  я бы сделался арабом и завел огромный гарем. Я
переползал бы как шмель по  меду  от  одной  --  к  другой,  от
одной... к другой...
     ...Что-то я размечтался... Я ведь могу стать только тобой,
а ты, увы, не мерещущийся мне, шаловливый араб...


    10

     Ты увидишь здесь логическое несоответствие: умри за любовь
-- не умирай, а множь.
     Да, я -- противоречив. Мысли мои иногда путаются и бьют по
своим же окопам. Но в этом случае противоречия никакого нет.
     Люби   и   все!   Стоит-ли   это  смерти?  (не  считай  на
меркантильных счетах  "позорного  благоразумия")  --  не  стоит
смерти?  То есть, никогда (кроме, разумеется, случаев с дурами)
не смей отказываться от желанной близости...


    11

     Образ деушки прекрасен...
     Волосы  ее  --  завитки  тьмы  и света, сбегающие вольными
изгибами волны к чистой линии плечь.
     Глаза,  ищущие  нас,  как  голубое  небо  ищут  восходяшие
солнца.
     Губы,  волнующиеся  от  желания  и  любви,  распахнутые ее
неотвратимому приближению.
     Грудь   --   могильные,  округлые  курганы  несвершившихся
страстей; пирамиды - в которых как тутанхамоны набальзамированы
("усни баллада, спи былина") искреннейшие девические желания.
     ...  от  бугров... по ложбинке... ниже... ниже и нежнее...
нежнее... ниже скользя... переступая...  стелясь...  меденно...
тихо...  туда...  забираясь...  вкрадчиво...  томно... к долине
суженной...
     ...спад  цветущей  бурно плоти - к вдруг надувающимся, как
паруса тугие в бурю, балдеющим бедрам и игривым ляжкам, которые
одними  только  изгибами своими зазывают в свое прельстительное
средоточие...    И...  наконец...  дивная,  выдвинутая  в   мир
площадочка    -   капитанский   мостик   клипера   сего   ("дай
порулить!")...
     ...  висячие  сады  Семирамиды  --"грот  любви"  -- Сезам,
откройся! -- Отвалите, гады! Я -- первый!  --  и...  туда...  в
пленительный вход-выход-вход...
     ...роза  тела  ее  в  поющем  терновнике,  неслышно поющая
--лепестки розовые, распрямляемые  из  влажносмятого  состояния
любовью             --             и            обморок-обморок
орхидей.........................................
	А-х-а-цццхххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх
хххххххххххххххх хх............................................
...............................................................
.....................................сюда... сюда... еще...
еще... еще... еше... о... о... О... О!... О!!...ОО!... ООО!!...
ОООО!!!.... Ах... АХ!... ААХХХ!!!... О-О-О.....  А-А-А----А-Х-Х-
Х-х-х-!!!!!!!!!!!!!!!!...м...м...М...М...М-М-М.........А-а-а!...
О! О!! О!!!... Бу-туп-Бу-Туп-БУ-ТУП-бу-ТУП-БУ-туп-! ! ! ! ! ! !
! ! ! ! (? ? ?) ! ! !Д-д-А-а-а ! ! ! ! ............ооо! .......
..........!!!МММММ......мм......!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!.....
.аа!!!..................................................и вопль
 наслаждения и бросающих в будущее - в распаханную вечность --
в распахнутое безумие конвульсий и затихающих содроганий.   О,
какая прекрасная смерть мгновения...


    12

     Вечность! Впусти меня в свою морщину!


    13

     В  завитках  и  изгибах тела деушки есть некоторые, как бы
затверженные, внимающей ее плотью, наши пируэты.
     Движение откляченного ее, округлого зада --горизонтальное,
с  небольшим  оседанием  по  правой  и  левой  трети,  как   бы
пританцовывающего   в  обе  стороны  двунацелеленного  вектора:
Восток-Запад-Восток-Запад ("х" в декартовой системе  координат;
при  вертикальном  (ордината  "у")  направлении  несущих опор -
некоторый угол к стреле  абсциссы;  от  стана  вся  конструкция
сдвинута вперед.
     Таким     образом    походку    следует    описать    так:
Земля-Небо-Земля-Небо,  с  сильно  выраженным,  нестремительным
уклоном к горизонту.
     Исходная  точка  движения  выполнена  в  виде разделенного
вертикально ноля, то  есть  в  форме  уроненной  буквы  "фита",
считавшеюся  двусмысленной по сходству с описываемым предметом.
     Вкруг    положены    ветвящиеся,    травообразные    тени,
торжественно обрамляющие предмет, что и правильно, учитывая его
жизненную важность.
     В  сущности, вся деушка построена вкруг своего предмета, и
сама является его роскошным, волнующимся обрамлением.
     Предмет   или   исходная  точка,  которая  строго  говоря,
является вовсе не точкой,  но  заглубленною  в  деушку  чертой,
плывет  раздвоенным  облаком  параллельно земле и небу, являясь
неким  метафизическим  уровнем,  в  котором  и  то   и   другое
встречаются  и  слипаются  в  одно  животворящее  лоно, готовое
распахнуться, как под воздействием внутреннего  напора,  так  и
под  внешним, ласкающим давлением. Направленные друг к другу то
и другое, может быть и есть, с  физиологической  точки  зрения,
страсть и любовь...
     Вернемся к описанной нами пластике:
     итак,  движения деушки в предложенных координатах очевидно
танцеобразны и, в основном, совпадают с нашими движениями,  что
поразительно при отсутствии у нашей деушки хвостика.
     Деушка  в  замедленном,  плавном,  как бы маняще-улетающем
ритме, всегда и всюду вытанцовывает наш танец,  начинающийся  в
ее сладостном ноле координат.


    14

     Деушка  чудно  наполнена собой, белоснежным своим объемом,
движущимся колебанием разных свойственных ей округлостей.
     Она  несет  себя  как кувшин любовного напитка, как амфору
шорохов и ароматов.
     Она ходит танцуя, точно так, как мы это делаем.


    15

     О,  танцуйте,  танцуйте нас, юные чаровницы! Вздрог-вздрог
ресницами... и мы,  невероятно  укрупненные  (вид  наш  сверху)
таращимся   на  приближающегося  фраера.  А  вот  он  подходит:
вздрог-вздрог-вздрог -- занавес вверх-вниз и, глаза (мы  -  вид
сверху)  вылетаем на него, под взвившийся к своду арки занавес,
как балетные примы, исполнившие дуэт. Но вокруг не шум дешевого
успеха,  не  дурацкий  ажиотаж  коллективных  хлопков и кпиков,
а................................т-с-с----------
!!!!!!.....!!!!!!.....!!!
     !!!!!!!!!!   --   великая   тишь  сосредоточенности  перед
ошеломительным процессом зачатия вселенной.


    16

     Да,  мой любезный, да! Вселенной настолько, что вам, из-за
чудовищных  размеров  и  нечуткости   вашего   зрения,   и   не
вообразить!     Фраер   и   деушка   абсолютно  достаточны  для
сотворения целого мира, а мы -- хворост сухой, дрова смолистые,
зажигающие солнца новых вселенных.


    17

     Танцуйте, задик и бедра...
     Прыгай и скачи раздвоенный нолик...
     Извивайся,   животик   плоский,  с  глупеньким  пупком  --
намеком...
     Гуляйте   пирамиды,   вольные   вздыматься,  к  напряженно
взирающим с вершин ваших, одиноким звездочетам...
     Щурься  и моргай, пупочек бессмысленный, в котором свернут
котенком слепенький узелок...
     Вздрог-вздрог -- хлопайте ресницы мохнатенькие...
     Пишите, ножки, свое кружевце ажурное...
     Распахивайся,  роза,  выворачивай  наружу  лепестки свои в
росе живительной...
     Трещи,   терновник   непроглядный,   и   бейте  соловьиной
шрапнелью поющие в нем...
     Это божественный Эрос, ненасытной своей, багровой глоткой,
хватает нас в отпирающий и запирающий вход...
     Это великий Гоготун, исполнившись мною, зачинает вселенную
в глубинах своих...
     Это те, кто верен до смерти и идут за венцом жизни...
     Это   те,  которые  не  осквернились  с  женами,  ибо  они
девственники...
     Побеждающему  дадут вкушать манну и -- ему белый камень...
     И на камне написано новое имя...
     Се -- отворено -- и никто не затворит, затворяет - и никто
не отворит...
     Двери рая? Вот -- они...
     ...Входи, втанцовывайся, и не хлопай дверью, а там - прямо
иди, через душистые росы, по подымающейся неуклонно тропе...
     Это  любви  смертельный,  влажноувлекающий  рельеф, как за
Леонардовой мадонной и младенцем - красота неизмеримая...
     Это  самая  чудная  смерть  на  свете,  ибо  она  есть  --
антисмерть...


    18

     Каждый  волосок  пушка, выстилающего кожу девушки -- копье
грозное, целящее прямо в сердце.
     Кто, кто держит их в ней за древки колышащиеся?
     Кто  алчет  пробить меня насквозь их золотыми, заточенными
остриями?  Вот  --  исстрадавшаяся  головка   моя   и   хвостик
трепещущий запятою в строке любви!
     Я весь дрожу!
     Я весь стражду...
     Колите меня безжалостно...
     Пусть  весь я вытеку любовью на эти нацеленные в горло мое
копья...


    19

     О,  палачество изощренное тела, становящегося инструментом
утонченнейших пыток, убивающих нас, почти бестелесных...
     Мы в книге жизни на одной строке с палачихами нашими, и мы
их... обожаем!


    20

     Приди, черная избавительница...
     Отнеси  меня  на  руках  своих,  через озеро безвидное, на
гибельный алтарь...
     Я так устал не любить...
     Мучался всегда без этого...
     Только конца в экстазе я жаждал...
     ...в э-к-с-т-а-з-е... (анатомически -- в деушки тазе).


    21

     Ах,  без  любви  жизнь -- пошла, и не стоит ни похвалы, ни
даже малейшего упоминания.
     Кто  не  любит  --  того  и  нет  на свете, он уже мертв и
опасен...
     Это я вам говорю, может быть самый задумчивый сперматозоид
на   Земле   --   Заратустра   незамечаемого    вами,    слепцы
самоуверенные, неисчислимого народца любви.
     Ничем мы вам не обязаны.
     Вы нам -- всем!


    22

     Кто мы????????????????????????????????????????????????????
     Мы    текучая,    упорная   субстанция   страсти,   ищущая
самоуничтожения в деушке.
     Мы -- обреченный порыв...
     Мы  --  птицы  с истоптанными крыльями и перебитым горлом,
мечтающие об почти недоступном нам полете...


    23

     Я не поведал, сынок, имени своего. Сделал я это намеренно.
Оставшись анонимом в племени безъимянных, я говорю не только за
себя  одного,  а  за  всех  нас - мертвых и живых друзей ночи и
застрельщиков  дня.  Открыв  имя  одной  ускользающей  тени,  я
стушевал  бы, в какой-то степени, фигуры собратьев моих, коих я
часть неотъемлемая и незаметная.
     Не  могу  на это пойти. Совесть сперматозоида и врожденное
чувство социальной  справедливости  удерживают  меня  от  этого
самовыделяющего  акта.  Достаточно  того,  что  я явился тебе и
"разверз уста".
     Имя мне -- лист готовый слететь в животворящий перегной...
     Имя мне -- зерно, Древо Жизни оплодотворяющее...
     Имя     мне     --     невидимая,    неисчислимая    толпа
жизнетворительных, пульсирующих в тебе запятых...


    24

     "Наш" подклеил какую-то деушку.
     Мы все до крайности оживлены...


    25

     Тревога, сынок! Час мой близок... Сроки мои исполняются...
Срашно в одуревшей толпе, несущей к плацу!
     Я... совершенно не готов и я...
     Я... не хочу умирать...


    26

     О, нет! Это не ложная тревога!
     Все не так на этот раз, и все страшно!
     Прежнее небо и земля миновали...
     Произошли голоса и громы и молнии и землетрясения...
     Сделались  град  и  огонь,  смешанные  с  кровью и пали на
землю...
     ...Все рушится вокруг и воды кипящие объяли меня...
     Мертвые   товарищи   мои  устилают  их  телами  своими  до
дымящегося горизонта...
     Все-все вокруг страшно содрогается...
     Закатное небо раскалывают изломы молний...
     Горы,  выпирающие из колеблемых вод, извергают раскаленную
лаву ..........................................................
...............................................................
....................   меня  куда-то  неудержимо  уносит бурным
потоком .......................................................
..............................................

     ...меня куда-то зашвырнуло...
     ...я вдруг потерял вес...
     ...все что было вокруг мгновенно смазалось и оторвалось от
меня назад... куда нет возврата...
     ...меня жутко шмякнуло об поверхность бурлящих вод...
     ...неужели отбило ударом головку...
     ...хвостиком могу шевелить...


    27

     ...Уже  никто  не  кричит... Куски разъятых, раздавленных,
изуродованных тел повсюду...
     ...Неужели  вот  это  все, эти пугающие трупы, изнеможение
смертное и необоримый страх и есть любовь?...
     Боже! Как все мы были обмануты!!!
     О чем я пел, безумец исступленный...
     Я... знаете-ли... не хочу любить...


    28

     ...меня  тащит  к  огромному  ЗОЛОТОМУ  ШАРУ плавающему на
водах...
     с каждым мгновением ШАР все громадней...
     весь в очах пристально на меня одного глядящих...
     я не могу перенести взглядов их...
     хвостик мой более не повинуется мне...
     но я... повинуюсь ему...
     что  все его сонные дерганья пред этим новым конвульсивным
биением страшным...
     я  боюсь  что он просто отскочит и пронесется над бурлящей
пучиною феерической рассыпающей искры кометой...
     я страшно... страшно... неизмеримо устал...
     неужели никого более нет в живых кроме меня...
     отвернитесь пожирающие страшные ОЧИ...
     проклинаю тебя любовь...


    29

     ...ничего вокруг...
     ...ничего  не вижу кроме невыносимых ОЧЕЙ ЗОЛОТОГО ШАРА...
     с дикою тоской смотрят на меня эти ОЧИ...
     теперь   это   исполинская   загибающаяся   кзади  ЗОЛОТАЯ
ПОВЕРХНОСТЬ испускающая невыносимый жар...
     ОЧИ  смотрят  на  меня  безотрывно  как  огромные  окна за
которыми кто-то неумолимый стоит...
     меня  тащит  к  ШАРУ  к  выдавшейся  навстречу мне ЗОЛОТОЙ
ПОВЕРХНОСТИ которой уже скоро буду я навсегда заглочен...
     мысли мои путаются...
     я уже не понимаю себя...
     не знаю кто я...
     мне  кажется  вдруг что я и есть этот страшный ЗОЛОТОЙ ШАР
... так это я вижу себя маленького...
     тщедушного...
     испуганного...
     быстро-быстро  бьющего хвостиком в стремительном потоке...
     ...Я вдруг перестаю бояться.
     Я  помогаю несущему меня течению хвостиком, который как бы
удевятерил свои энергичные движения...
     Наконец-то   я   потеряю   позорную   (в   мои-то   лета!)
девственность... если... уже не потерял...


    30

     Прочь... прочь малодушная моя слабость!!!
     Напружинься,  наполнись  жизненными  соками верный грозный
хвостик! Заострись алебардой  неласканная  еще  никем,  головка
моя!
     Я  чувствую  как  сдавливаются  мои  виски... как в острый
грозный гребень складывается мое темечко...
     Весь  я  трепещу  отвагой и желаньем рыцарского подвига на
грозном пропеллере хвостика...
     Я -- дракон огнедышащий!
     Из меня вырываются языки пламени (фигурально выражаясь).
     Жизнь  моя  прыщет победительною энергией из, заточившейся
секирою обоюдоострой, головки моей, способной сейчас,  кажется,
резать ломтями алмазы...
     ...Я будто и не жил еще, а вот только начинаю жить...
     Нет,  ШАР! Ты меня уже не избегнешь! Уж я-то тебя прошибу,
чего бы это мне не стоило... И "репа" у меня  не  треснет!  Нет
ничего в мире сейчас крепче головки моей, которой, будь ты хоть
из танковой брони, а я тебя пробью!


    31

     Этот  ШАР  плавает  на мутных, усеянных трупами спермиков,
водах. ШАР слегка покачивается,  слепит  меня  золотою  сияющей
своей поверхностью...
     ОЧИ   ШАРА  обращены  ко  мне  и  как  бы  прожигают  меня
насквозь...      Они зовут... они притягивают меня... Кто стоит
за ними, кто всматривается в меня с испепеляющей силой? Не я ли
сам,  будущий,  преображенный,  вижу  это   жалкое,   маленькое
существо  --  себя  в бурлящем вокруг потоке. Боже мой! Головка
моя кружится, путаются мысли мои...
     Я  разбегаюсь,  то  есть разгребая трупы отплываю назад, а
потом, напружинившись весь, с бешенной силой вращая  хвостиком,
устремляюсь в ШАР - в ближнее - круглое - громадное - ОКО...
     ...Головка  моя  вонзается  во  что-то  безумно твердое...
горячее...  живое...  жгучее...  и  ...дикая...  ни  с  чем  не
сравнимая боль...
     ...лопается     что-ли    болезная-то    моя    головка...
О-О-О-!-!-!-....


    32

     ...это  мягкое  волнующееся расступающееся облекающее меня
облако света...
     ...я в густом льющемся вкруг меня потоками
     расступающемся подо мною мягком влажном золоте...
     ...мне слышатся стоны но не боли а радости...
     ...мне мерещится твоя кудрявая голова...
     ...ножницы блеснули в твоей руке...
     ...в другой - перо поэта...
     ...ты будешь...
     ...не сомневаюсь в этом теперь...
     ...как же хорошо все сложилось и я...
     ...умру мужчиной познав...
     ...и сын мой продолжит за меня...
     ...очень похож...
     ...я не я уже...
     ...я...
     ...жизнь моя кажется...
     ... из меня вытекает...
     ...я куда-то...
     ...теряюсь  в.............................................
     ...КАК ВДРУГ ЛЕГКО...
     ... Я ...ЭТО ЧТО-ТО НОВОЕ...
     ... Я ТЕПЕРЬ ДРУГОЕ...
     ...НОВОЕ...
     ...ПОМНИ ОБО МНЕ И ПРОЩАЙ...
     ...НО КОГДА-НИБУДЬ...


    33


     Я
     УМИРАЮ ОТ СЧАСТИЯ...
     ЦЕЛУЮ....

     (на этом более чем отцовском лобзании заканчивается поэма)


    ОГЛАВЛЕНИЕ


	ЧУ!
	КНИГА ПЕРВАЯ ПОЭТИЧЕСКИХ ОЗАРЕНИЙ
	(
	жизненная стезя олимпа муркина
	или
	поэт и ножницы,
	Вступительная статья Геллы Трапезунд	1
	1.  ДЕУШКА И СОЛОВЬИ	5
	2.  КОВАРСТВО	5
	3.  БЛАГОДАРНОСТЬ	5
	4.  ТАЙНА	6
	5.  ПОЭМА ЭКСТАЗОВ	6
	6.  НЕ ПОЙ КРАСАВИЦА	6
	7.  ЦИТАТА	6
	8.  ВЕЛИЧИЕ	6
	9.  ОБЕЩАНИЕ	7
	10.  УНЫЛОЕ ВИДЕНИЕ	7
	11.  НЕОСУЩЕСТВЛЕННОЕ	8
	12. НЕ СОПЕРНИКУ-СТИХОТВОРЦУ	8
	13.  ПАРАДОКС	8
	14.  КАРТИНА	8
	15.  ЛИТЕРАТУРНОЙ МАДАМ	8
	16.  ЕЙ ЖЕ	8
	17.  СТРАДИВАРЬЯ	9
	18.  УМОЗАКЛЮЧЕНИЕ	10
	19.  БЕСПЛОДНОЕ МЩЕНИЕ	10
	20.  КАК ПТИЧКУ ВЕШНЮЮ ТЕБЯ	11
	21.  РУССКАЯ ТАНКА	11
	22.  СОНЕТ	12
	23.  К НЕОПЫТНОЙ  ЯГОДКЕ	12
	24.  РАЗНООБРАЗНЫ НАСЛАЖДЕНЬЯ	13
	25.  МУРКИН НАД КНИГОЙ	13
	26.  БЕССМЕРТИЕ	14
	27.  ЧЕРНЫЙ  ВОРОН  И  МУРКИН	15
	28.  СОНЕТ	15

	29-31.  БАСНИ
	29.  НОЖНИЦЫ  И ГОЛОВА	15
	30.  ОДЕКОЛОН  И  ГРУША	16
	31.  ЗАД  И  КРЕСЛО	16
	32.  АВТОПОРТРЕТ	17
	33.  ПЕСЕНКА О СЕБЕ	17
	34.  ПРИЯТНОЙ ДЕУШКЕ	19
	35.  НАД КНИГОЙ АПЕЛЬСИНОВА	19
	37.  ПОПСУ	19
	38.  ОДИНОЧЕСТВО	19
	39.  К ВОЗЛЮБЛЕННОЙ КУЗИНЕ	20
	40.  НАБЕГАЮЩАЯ МЫСЛЬ ОБ ВАНЕ ГОГЕ	21
	41. У Х О  (ПОЭМА)
	I.  ЖИЗНЬ ВАН ГОГА	21
	II.  НОЧНОЙ БИЛЬЯРД	22
	III.  ПОРТРЕТ ДОКТОРА ГАШЕ	23
	IV.  ЗВЕЗДНАЯ НОЧЬ	23
	V.  ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЕ	24
	VI.  МУРКИН И ВАН ГОГ НА ВОСТОКЕ	25
	VII.  ГОЛОВА НА СОЛНЦЕПЕКЕ	25
	VIII.  ПРОЩАНИЕ	27
	41.-44.  ЮЖНЫЙ БЕДЕКЕР
	41.  ДЕУШКА И ДЕДУШКА (курортная быль) 	28
	42. ШУША	28
	43.  КАВКАЗ или МУРКИН И КУНАК	29
	44.  ВЕРТИКАЛЬНОЕ	30
	БИСЕР
	КНИГА ВТОРАЯ ПОЭТИЧЕСКИХ ОЗАРЕНИЙ

	1.  НИСХОЖДЕНИЕ	32
	2.  ЭЛЕГИЯ	32
	3.  НАДОЕДЛИВОМУ  СТИХОТВОРЦУ	33
	4.   В ОСИННИКЕ	33
	5-7.  ВЕЛИКАЯ ДРУЖБА
	5.  ЛЕНИН И КРЕНДЕЛИ	34
	6.  ЛЮБОВЬ ИЛЬИЧА	35
	7. БАЛЛАДА О ПЕРЕПЛАВКЕ	35
	8 -12.  НИКИФОРЫ
	1. НИКИФОР КАПИТАНА ЛЕБЯДКИНА	37
	2. НИКИФОР МОРСКОЙ  "НА СМЕРТЬ РЫБКИ" 	37
	3. НИКИФОР МОРСКОЙ "ВЕЧНОСТИ" 	38
	4. НИКИФОР МОРСКОЙ "ВОЗВРАЩЕНИЯ..." 	39
	5.  НИКИФОР ТАРАКАНИЙ	39
	13-15.  ЦАРАПЫ
	1. ЭЛЕГИЯ	40
	2. ЦАРАП БЕЗОТВЕТНЫЙ	44
	3. ОБЛАКО	41
	16. ВЕШНЕЙ ДЕУШКЕ	42
	17.  ДЕУШКЕ НА ПОТЕРЮ САМОГО ДОРОГОГО	42
	18.  ...И ЦЫПЛЕНОЧКУ... 	42
	19.  ЦВЕТОК СКАБИОЗА	43
	20.  МУРКИН И ПТИЧКА (аллегория)	43
	21.  БЕЗОТВЕТНОЕ	44
	22.  СТАРАЯ ВОЕННАЯ ПЕСНЯ	44
	23-27.  ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
	1.  СТУДЕНТ И БАУШКА	45
	2.  БАУШКА И ВДОВА	45
	3.  Р. Р. Р. 	46
	4.  ПРЕСТУПЛЕНИЕ	47
	5.  УКОРИЗНА  К  Р. Р. Р. 	48
	из штудий по современной американской поэзии
	28. НОГА ЭПИЧЕСКАЯ	49
	29. НОГА САПФИЧЕСКАЯ	50
	30-37.  РОМАНСЕРО
	30.  РОМАНС СЛЕПОЙ ДЕУШКЕ	51
	31.  РОМАНС ПО НАПРАВЛЕНИЮ К СКРИПКЕ	51
	32.  РОМАНС МУЗИЦИРУЮЩЕЙ ТОЛСТУШЕЧКЕ	52
	33.  РОМАНС КРАСИВОМУ ТУЛОВИЩУ	53
	34.  СИСТЕМНЫЙ РОМАНС	53
	35.  ФРАНЦУЗСКИЙ РОМАНС	54
	36.  ГИШПАНСКИЙ РОМАНС	55
	37.  ЯМЩИЦКАЯ	56
	((((((((((((((((((((((((((((((((((((
	ЧУВСТВИТЕЛЬНЫЕ ПРИТЧИ
	( ( (
	ИЗ цикла "О МАСЕНЬКИХ И ХОЛЕСИХ"
	1.  МУХА	59
	2.  МУХИНА СЕСТРА	59
	3.  ОГУРЕЦ	66
	ПРИКЛЮЧЕНИЯ  МУЖИКА
	1.  МУЖИК И ОГУРЦЫ	68
	2.  КАК МУЖИК ЗИМНИЙ ВЗЯЛ	68
	3.  КАК МУЖИК С СИОНИЗМОЙ БИЛСЯ	68
	4.  МУЖИК И ЗОЛОТАЯ РЫБКА	69
	5.  КАК МУЖИК БОРОЛСЯ С ЖЕСТОКИМ НЕДУГОМ	70
	НЕТ ДОСТОЕВСКОГО	70
	ОЧКИ		71
	Два романа. Перевод с восточного.
	ГРАФ БАЛАЛАЙКИН (РОМАН ПЕРВЫЙ)	71
	ИСТОРИЯ ЖУКОПОВА (РОМАН ВТОРОЙ)	71
	из цикла  "ПИСАТЕЛИ"
	ГОЛУБА ДУША	73
	ВОСТОЧНЫЕ СЛАДОСТИ	73
	ГРИША (повествование)
	1.  ПРОИСХОЖДЕНИЕ	75
	2.  ОТ ТРЕХ ДО ПЯТИ	75
	3.  ТЕРМИНАТОР	75
	4.  ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЗЛОКОЗНЕННОЙ ПОДЛЯНЫ	76
	5.  В ВИДЕ КРОТКОЙ ЗВЕЗДЫ	77
	СТРАШНЯКИ
	1.  ДЕДУШКА И ВНУЧЕК	79
	2. КАК ДЕДУШКА И ВНУЧЕК СДЕЛАЛИСЬ ГИТЛЕРОМ	80
	3.  КАК ГИТЛЕР КАТАЛСЯ	80
	ГЕРОИ
	1.  УСТАЛЫЙ ГЕРОЙ	81
	2.  КОГДА ПРИШЛА БЕДА	82
	ПРИЛОЖЕНИЯ
	"СТАРЫЙ КОНЬ БОРОЗДЫ НЕ СПОРТИТ". Публикация Геллы Трапезунд	83
	Геллы Трапезунд.  НОВАЯ ОРАТОРИЯ КОМПОЗИТОРА И. П.
	КОФЕЙСКОГО НА СЛОВА  О. МУРКИНА	85
	ОТКРОВЕНИЕ ЛЮБОМУДРАГО СПЕРМИЯ (поэма)
	( ( ( (
	ОТ ИЗДАТЕЛЯ И АДРЕСАТА	87
	П Е С Н Ь   П Е Р В А Я	88
	П Е С Н Ь   В Т О Р А Я	96
	П Е С Н Ь   Т Р Е Т Ь Я	109
---------------------------------------------------------------
       Автор благодарит газету "Новое Русское Слово" (Нью-Йорк)
за периодическую публикацию фрагментов этой книги на  страницах
газеты, художника Михаила Беломлинского за иллюстрации, а также
издательство "Margo Press" (NY) за издание 1996 года.
        Шлите   отзывы   на   данный   сайт,  а  также  автору:
[email protected]
---------------------------------------------------------------

     *  Что  в твоем кулаке? - (англ.) Здесь и далее примечания
автора - О. М.
     * corazon - (исп.)  Сердце.
     * "You under arrest!"- (англ.) Вы арестованы!

Популярность: 1, Last-modified: Mon, 23 Feb 1998 23:13:57 GmT