---------------------------------------------------------------
© Copyright Олег Поляков
Email: [email protected]
Date: 29 Jan 2000
---------------------------------------------------------------
Что-то закатилось под кровать, затерялось в слое пыли, Коморин тут же
забыл что это - пуговица или монета. Он вновь улегся, натянув одеяло до
кончика носа; раскрывшаяся нога нащупала стену и немного поскребла глину. То
ли с чердака, то ли из-под пола жалобно запищала мышь. "Заснуть так же
невозможно, как порой проснуться," - подумал Коморин, ковыряясь в глазах. В
комнате вдруг стало невероятно тихо. Коморин затаил дыхание - тишина
сливалась с темнотой, это было одно и тоже, словно в гробу. Коморин нащупал
выключатель, загорелся свет, вместе с ним пришла головная боль. Он немного
посидел, разглядывая переход одной розы на простыне в другую, затем побрел
на кухню. На столе лежали вчерашние кости, между ногами начала тереться
невидимая кошка. Коморин поднял крышку кастрюли и поглядел на суп, в котором
плавали комья снега. Поставив кастрюлю на огонь, Коморин достал из-под стола
начатую бутылку водки, налил полстакана и выпил. Вскоре поспешно оделся и
вышел на улицу.
Еще только начинало светать - узкая полоска, пропадающая от прищура
глаз - и в поселке все спали. Был конец февраля, за ночь снег сильно
подтаял; чтобы не упасть, Коморин придерживался за ветви кустов, оставляющие
в ладонях холодные терпкие следы. Пробираясь почти вплотную к стене, он
обогнул крайний барак и, остановившись перевести дух, взглянул на завод.
Завод находился в низине, так что Коморин сейчас стоял вровень с заводской
трубой. Туман, поначалу застилавший цеха, таял прямо на глазах. Коморин
закурил папиросу и, пригибаясь почти к самой земле, стал спускаться по
склону. Светало; привычный, но всегда разный, запах гари пробуждал в душе то
молодцеватую радость, то беспросветную грусть. Уже почти на подходе к заводу
Коморин поскользнулся и упал, измазав грязью полспины. Насколько это было
возможным, он вытерся завалявшейся в кармане газетой, в ней были подчеркнуты
некоторые, уже надоевшие, слова и направился к бытовке. Там еще никого не
было, пустые вешалки и столы, только на лавке кто-то неподвижно спал лицом
вниз... Коморин сколько ни смотрел, так и не понял кто это - мужчина или
женщина. Он развернулся и вышел. Свернув за угол, Коморин дошел до железной
лестницы и поднялся на второй ярус. В большом чердачном помещении находилось
несколько куч угля, у дальней стены горела маленькая лампочка, казалось,
здесь уже наступил поздний вечер.
- Ты чего так рано, - спросил Паркас, приподымаясь от удивления.
- Да так, захотелось, - ответил Коморин.
Паркас хмыкнул и покачал головой.
- Еще час до конца смены, мои напарники все исчезли один за другим, -
вздохнул Паркас. - Как там на улице, холодно?
- Сыро, - ответил Коморин, закуривая.
Паркас тоже закурил.
Прямо под ними по большой окружности находилось восемь печей, где на
огромных поддонах выпекался кирпич. В бетонном полу имелись прикрытые
железом колодцы, куда регулярно нужно было подсыпать уголь. Из щелей сочился
желтоватый или белесый дым, в зависимости от сорта угля. Паркас тяжко
застонал, жалуясь на начинающуюся астму. И тут же на него напал долгий
противный кашель. Коморин отвернулся - кашель стал напоминать смех. Коморин
сказал, что сам справится с дежурством и отпустил Паркаса домой. Оставшись
один, он взял с подоконника стакан, налил водки и, равнодушно глядя на
лампочку, выпил.
Он немного поблуждал между куч, затем подсыпал в каждый колодец
побольше угля. В одной печи огонь теплый, в другой - горячий, в третьей -
прохладный. Один лепесток пламени белый, другой - красный или желтый. В одно
мгновение стало жарко, отойдя к окну и постелив на пол фуфайку, Коморин
прилег. В разбитую форточку залетала утренняя прохлада. Промелькнуло
несколько мыслей о Паркасе, затем вспомнился сын, которого он так ни разу и
не увидел, затем - жена, чуть было не умершая при родах и боявшаяся больше
беременеть.
В дверном проеме показались фигуры Кривенко и Григорьева.
- Что-то вы поздновато, ребята, - сказал им Коморин, пожимая протянутые
руки.
Их ладони были холодными и мозолистыми, у одного недоставало двух
пальцев. С каждой минутой становилось светлее и они, усевшись у окна, начали
играть в "козла". Сперва Коморин играл невнимательно, клонило ко сну, но
постоянное везение его взбодрило. Почти все время ему попадался кудрявый
бубновый валет, на которого, говорили, он был похож. Потеющие цифры на
оконном стекле быстро увеличивались. И хотя Кривенко с Григорьевым
мухлевали, каждая новая раздача только увеличивала разрыв в очках. По
уговору им следовало идти за водкой.
Спустя пару минут вошел Матеев и, прямо с порога, стал рассказывать о
приснившемся ему этой ночью дурном сне. Коморин, с трудом скрывая радость от
хорошего начала дня, попытался многозначительно развести руками. И даже
сказал два-три слова в утешение. Но Матеев отчего-то обиделся, перестав
разговаривать. Вдруг ни с того ни с сего Коморина схватили сильные спазмы
живота и он, ругаясь, выбежал на улицу. Сортир, благо, был рядом, но
замерзшие нечистоты сильно подтаяли и Коморину, чтобы не испачкаться,
пришлось бросить под ноги несколько досок. Он долго сидел над дырой, глядя в
подвывающее от ветра окошко в стене. Впервые неожиданно подумалось, что если
расстаться с женой, им обоим станет только лучше... Можно будет попытаться
жениться на Климовой или вдове Лосевой. Очень хороша Голубева, но она скоро
отсюда куда-то выезжает. "Кто же еще, кто же еще?" - думал Коморин, догоняя
Кривенко и Григорьева, подымающихся по лестнице. Наверху уже появился Бойко,
поблескивая золотым зубом. Но больше вставленного зуба Бойко удивил всех
тем, что месяц назад женился на Корниевич, уродства которой стыдилась вся ее
родня. Увидев сегодня друг друга, Коморин и Бойко рассмеялись: вспомнилась
вчерашняя свадьба плотника Понаровского.
- Почаще бы такие карнавалы! - сказал Бойко, радостно потирая руки.
Разлили водку и уже впятером сели играть в карты, в перерывах доливая в
стаканы. На этот раз Коморин начал быстро проигрывать, не помогало даже
грубое шулерство, за которое напарники его одаривали скрытными язвительными
ухмылками.
- Одолжите кто-нибудь денег, - сказал он, когда вконец проигрался, но
все только покачали головами. - Я скоро, - прошипел Коморин, направившись к
выходу.
Сперва он решил зайти к посадчикам. Ступив в жаркий тоннель, Коморин
тотчас увидел в боковом проеме взмыленную спину Коржа, тянущего за собой
вагонетку с расскаленным кирпичом. Ряды кирпича напоминали свежеиспеченные
буханки хлеба - и видом своим, и запахом. Корж оглянулся, моргая налитыми
кровью глазами, концы его штанов дымились.
- Я вчера последние Ковалю отдал, - ответил он на вопрос Коморина.
В соседнем проеме показалась лысая голова Орлова, но тот сам у него
недавно одалживал, и Коморин пошел к другому цеху. Он переспросил почти всех
рабочих, даже одноногого сторожа Калиновского, лакирующего свой протез, но
нужной суммы так и не набрал. Ускорив шаг, Коморин направился к поселку. На
улице заметно потеплело. Пошарив по карманам, Коморин с сожалением вспомнил,
что вчера потерял носовой платок; пришлось вытирать пальцами стекающий по
шее пот. Он обошел все четыре барака, но дома оказались всего несколько
человек. Денег у них не было. На мгновение он замялся у ободранной двери
Резина. Они когда-то с ним крупно повздорили и будто-бы до конца так и не
помирились. Коморин громко постучал. Резин - волосатый, голый до пояса -
брился над тазиком, рядом стояла бутылка водки. Он налил Коморину сначала
один стакан, потом второй. И одолжил больше чем требовалось - не оказалось
меньшей купюры. На прощанье Резин крепко обнял Коморина и приглашал заходить
еще. Коморин решил заскочить домой. Играл радиоприемник, звучала "Ave
Maria", жена на кухне резала капусту. На полу, посыпанная солью, стояла
обуглившаяся кастрюля, об утреннем супе в которой он вспомнил без всякого
сожаления. Коморин потоптался у двери, затем напился воды.
- Давай разведемся, - сказал он.
- Давай, - не подымая глаз, ответила жена.
- Я не шучу, - сказал Коморин.
- И я, - ответила она и закрыла дрожащими руками лицо.
На миг Коморин замер, его пронзила острая сердечная боль. Он замотал
головой и, схватив играющий радиоприемник, швырнул его в переполненное
помойное ведро.
Когда он отдалялся от последнего барака, его окликнули, это был Паклин.
- Ты сегодня заходи к Зимним, у них поминки, "сорок дней", - сказал он,
подмигивая.
- Хорошо, - сказал Коморин и ускорил шаг.
Его уже выглядывали. Один только Матеев дремал на куче угля; он сильно
храпел, временами даже заглушая шипение печей. Бойко лихо распечатал бутылку
и нарезал закуску. Несколько раз молча выпили.
- Я сегодня утром по радио слышал, что американцы высадились на Луну, -
сказал Бойко. - Двое или трое.
- Это что, шутка? - спросил Коморин.
- Нет, честно, у одного из них фамилия Армстронг, - сказал Бойко.
- Ну, и что там? - спросил Коморин.
- Ничего живого, одни камни да погасшие вулканы, - сказал Бойко, а
затем, сплюнув, добавил. - Там тело становится почти невесомым, можно
подпрыгнуть и полететь словно птица.
Тем временем очнулся Матеев. Подсев поближе, он выпил водки и, не
выпуская из рук стакана, задергался туловищем из стороны в сторону, будто
его кто-то бил плетью. Вдруг он резко поднялся, разбив стакан, и подскочил к
люку. Отодвинул крышку и стал непрерывно бросать туда уголь. Огонь в печи
будто-бы начал гаснуть, но вскоре пламя с громким шипеньем уже долетало до
самого верха, а Матеев, заслоняясь рукавом, злобно скрежетал зубами, точно
жестью. Печь могла взорваться в любой момент. Сперва с усталостью, затем со
страхом его просили отойти. Один только Коморин, представив, как их сейчас
легко разбросает по сторонам горячий воздух, отстраненно улыбался. Вдруг
раздался страшный звук, словно ударил подземный гром, - восхищенные лица
обожгла широкая молния трещины в полу. Кривенко схватил лопату и изо всех
сил ударил Матеева ниже колен, Матеев упал. Его оттащили за кучу угля. Он
рыдал, судорожно сжимая пальцами обгорелые уши.
Несколько раз сдвинув плечами, Коморин разлил оставшуюся водку. Матеев
первый потянулся к стакану, выпил - и тут же успокоился. Он сбивчиво
извинялся перед напарниками, говорил, что сам ничего не понимает, будто на
него нашло какое-то наваждение. Бойко подошел к люку и помочился в пламя,
что-то напевая. Через полчаса было решено послать Григорьева еще за двумя
бутылками. Григорьев сделал шаг, как вдруг оступился и упал лицом вниз,
толком не успев выставить руки. Из носа потекла кровь, насилу вчетвером ее
остановили, испачкав руки и одежду. Коморин взял у Григорьева деньги - ему
вдруг захотелось прогуляться.
Возвращаясь из магазина, Коморин вспомнил недавнюю гибель кровельщика
Зимнего: раздался какой-то грохот, странный свист, он поднял голову и увидел
в небе Зимнего, проломившего в отчаянном движении кусок шифера и летящего с
молотком в руках почти прямо на него... На полдороге Коморин остановился и
решил обойти цех с дальней стороны. Затаив дыхание, он притаился у окон
женской бани и, оглядевшись по сторонам, прильнул к стеклу. В бане мылось
около десятка женщин. Может их было и больше, но густой белый пар мешал
точно разглядеть. Время от времени струи прохладной воды расчищали небольшое
прерывистое пространство. Коморин смотрел как Лосева с силой намыливала
огромную, будто надувную, грудь, Заречная терла чем-то ноги. Климова, судя
по движению губ, что-то напевала. Но дольше всего он наблюдал за женой
Паркаса. Она стояла под струей воды с закрытыми глазами и медленно, словно
рыба на берегу, открывала и закрывала рот. Затем ступила шаг в сторону и
стала меньше ростом, - наверное, присела на лавку. Вдруг Коморину
показалось, что она его заметила и, хотя она продолжала все так же сидеть не
подавая вида, он поспешил убраться.
Матеев и Григорьев спали, Бойко с Кривенко играли в карты; иногда Бойко
бросал кусочками угля в ботинок Матеева. Коморин примостился рядом с Бойко
на бревне и также пару раз бросил угольки в другой ботинок Матеева. Затем
Коморин разлил водку и пересказал впечатления от женской бани.
- Ты, наверное, и мою жену там видел? - спросил Бойко, с трудом скрывая
волнение.
- Нет, ее не было, - как можно убедительней солгал Коморин.
Бутылку опорожнили за несколько минут, почти не закусывая. Потом в
дверь заглянул Лопухин и стал упрашивать погрузить машину кирпича. Коморин и
Бойко разбудили спящих и они все вместе отправились в дальний конец
заводского двора. Шли в глубоком молчании, спотыкаясь, шатаясь из стороны в
сторону. Заводской двор был большой и пустой, только несколько рельс со
стоящими на них вагонетками прочерчивали его жирными линиями. От глубокой
холодной грязи у Коморина быстро промокли ноги, его одолели приступы кашля и
острая боль в груди. В метре от себя он заметил красную рубашку,
выглядывающую из островка черного снега. На куче кирпича сидела огромная
ворона. Коморин поднял голову и ему показалось, что облака плывут не в
стороны, а опускаются прямо вниз; он хотел было сказать об этом, но
передумал... Трое подавали кирпич, двое укладывали его в кузов. Когда
половина кирпича была погружена, решили перекурить. Бойко прислонился плечом
к куче и стал что-то выцарапывать гвоздем на кирпиче.
- Что ты делаешь? - спросил Матеев.
- Пишу свое имя, - ответил Бойко. - Может когда-нибудь встречу этот
кирпич.
- Как бы он тебе на голову не упал, - скривился Матеев.
- Хватит того, что моего брата бревном убило, - сказал Бойко, продолжая
царапать.
Наконец, когда машина была доверху загружена, они, захватив магарыч,
вернулись назад.
Тем временем наверху появилось несколько мальчиков и девочек лет
пяти-семи. Они поздоровались со взрослыми, продолжая ходить от отверстия к
отверстию, отбрасывая палками крышки люков и подолгу засматриваясь на огонь.
- Тише, ты, - пригрозил один из детей, когда кто-то заплакал от страха.
Все продрогли и проголодались; но только они разложили еду, как в двери
неожиданно, словно призрак, появился Окольный:
- Ребята, заканчивайте работу, у Сусального сын родился!
Все обрадовались, потому что очень любили Сусального. Он мог, подремав
часок, отработать за друга еще одну или две смены, а соседи часто просили
его понянчить детей. Сусальному было за пятьдесят, и потому рождение его
сына взбудоражило всех вдвойне. Подсыпав в печи побольше угля, они пошли за
Окольным.
- Сегодня еще поминки у Зимних, - прошептал Бойко Коморину и они
сдержанно переглянулись.
В бытовке для такого случая прибрали мусор, подмели, соорудили из
четырех малых столов один большой. Человек тридцать рабочих возбужденно
потирали руки.
- Ну, вроде бы все уже здесь, - сказал Сусальный, приглаживая усы. - А
кто опоздает - и того не забудем!
Он одновременно открыл несколько бутылок водки и щедро разлил ее. Его
глаза светились неземным блеском, а улыбка становилась с каждой минутой все
шире. Он так и стоял над столом, полусогнувшись, терпеливо ожидая кому
подлить еще. Выпив третий стакан водки, Коморин вдруг заметил Паркаса, его
темное пальто сливалось со стенами, а голова с закопченным потолком. Паркас
также посмотрел на Коморина, затем подсел к нему.
- Моя жена тебе привет передавала, - сказал Паркас.
Коморин переспросил, невольно краснея от воспоминаний о бане.
- Да, - ответил Паркас, а потом добавил. - Мы разводиться собираемся,
только не знаем как вещи делить.
Паркас еще о чем-то говорил, но Коморин уже ничего не слышал. В его
голове друг возникла трепетная уверенность, что и он очень скоро будет
праздновать рождение сына. С каждой секундой он все больше страдал, что
сейчас не может наступить завтра, послезавтра. Бежать бы сейчас куда-то
сломя голову или надолго уснуть. Коморин вышел на улицу и, свернув за угол,
прислонился к стене. Вдали за посадкой заходило солнце, внизу виднелась
река. На грудь капала сосулька, Коморин подумал: сколько я проживу? Упала
одна капля, вторая, третья... Коморин поднял голову - четвертая капля
дрожала, но никак не могла оторваться, примерзая. Его окликнул Панкратов:
- Пойдем, гости с цементного завода пришли.
На столе появилось множество бутылок вина. Некоторых из пришедших
Коморин видел впервые и потому много пили за знакомство. Какой компанейский
был этот Калюта, как он удачно шутил.
- Сыграй что-нибудь повеселее, - попросил Коморин.
Калюта взял с лавки баян и закричал во все горло:
- Ну, что, ребята, потанцуем?!
И стал играть такую зажигательную мелодию, что все тут же повскакивали
с мест. Танцевали все быстрее и быстрее, сбивая друг друга, оставаясь лежать
на полу; кому не хватало сил подняться - стучали стаканами по столу.
Припрыгивал вместе с баяном и сам Калюта, и только когда он случайно упал -
музыка, наконец, прекратилась. Тут кто-то предложил придумать имя сыну
Сусального. Но какие только, самые всевозможные, имена не предлагали - ничто
не нравилось.
- Погодите пару минут, ребята! - сказал Сусальный и выбежал из бытовки.
Довольно скоро он вернулся, держал в руках какой-то сверток. Сдвинув
закуску в сторону, он положил его на стол и, размотав одеяло, к неописуемому
восторгу всех, показал своего сына. Младенец шевелил скрюченными ножками и
пускал пузыри. Каждый норовил как можно нежнее притронуться к нему. После
недолгих, на этот раз, споров решили назвать мальчика Петром.
Тем времен все гуще и гуще чернели маленькие окошки, пора было
расходиться по домам. Некоторые заглядывали под стол или шарили по углам в
поисках своей шапки, другие допивали водку и вино. Семенов достал из-за
ящика с песком топор, который он приносил из дому, чтобы наточить. Он
протянул Коморину руку, прощаясь. Коморин пожал руку и внезапно сказал:
- Ну-ка, дай мне на секунду топор.
На краю стола, один напротив другого, сидели Матеев и Бойко, далеко
простерши свои руки. Коморин посмотрел на Бойко, затем на Матеева, и вновь -
то на одного, то на другого. И вдруг сказал, непонятно к кому из них
обращаясь, гляда поверх голов:
- Ты чего руку на весь стол вытянул? Убери, а то отрублю.
- Отруби, - первым сказал Бойко и показал ему язык.
Ухмыляясь, Коморин стал замахиваться топором, все больше угрожая, но
Бойко не убирал руки. Тогда Коморин посильнее размахнулся и, заметив, как
убирается рука Бойко, со всего маху ударил топором. На лица, на потолок
брызгнула кровь, правая кисть Бойко отлетела в грудь Матеева. Видевшие -
окаменели, другие еще продолжали что-то делать, все больше замедляясь в
движениях.
- Я думал, ты не ударишь, - сказал Бойко.
- А я думал, ты уберешь, - сказал Коморин.
Бойко взял со стола обрубок и рванулся к двери. Сначала побежал к
поселку, затем - в другую сторону, в направлении реки. Все бросились следом,
умоляя остановиться. На его пути вдруг возникла облезлая одичавшая лошадь.
Бойко оттолкнул ее в морду и побежал дальше.
- Багор! Багор! - кричал Бойко, первым добегая до черной реки.
За ним, не поспевая, гнался рыдающий Коморин, дальше - еще несколько
человек; остальные стояли, выстроившись в линию, на кромке холма, пытаясь
разогнать вытянутыми руками сгущающуюся темноту.
Популярность: 1, Last-modified: Sat, 29 Jan 2000 12:46:04 GmT