---------------------------------------------------------------
© Copyright Алек Стеб
Email: [email protected]
Date: 02 Jun 2000
---------------------------------------------------------------
- Факин шит! Ю тук май олтиметер! Я oткрываю один глаз. Пит пытается
сорвать с моего левого запястья наручный альтиметер, прибор для измерения
высоты. В ушах клацает, самолет набирает высоту. Мы сидим на полу бок о бок.
Я прикидываю, что надо бы пнуть Пита коленом в колено. Двигаться лень.
Вообще лениво. Голова чешется, шлем мне мал. Когда одеваешь чужие вещи, то
они либо малы, либо велики. Редко-редко бывает в самый раз, и такое хочешь
держать подольше. Но альтиметер был мой. Я вежливо отвожу руку. - Сорри,
Пит, зетс май той. Хэв йор уан уив ю некст тайм. Один хрен он ничего не
услышал. Шум мотора глушит слова. Ничего, по выражению морды лица вижу, что
догадался.
Снимаю шлем посмотреть, можно ли чего отодрать изнутри. Отдираю все,
что могу, сую ошметки в комбез, за пазуху. Хотел - под коврик, куда обычно
запихиваешь весь мусор, найденный в самолете. Сейчас нельзя. Лишний эвиденс.
Салон должен остаться таким, каким был до нас. Посмотрел высоту. Еще минуту
до выброски. Показал Питу, тот кивнул. Поправляю ему лямку парашютной
подвесной системы на груди, смотрю, что застегнута правильно. То же мне,
нашел время вспомнить про альтиметер.
Идея маленького бизнеса была моя, покупателей подбирал Пит. Пит -
немец. По немецки не понимает ни бельмеса. Как и по русски. Немецкий акцент
он специально выпячивает. Один раз это его оконфузило: нашим клиентом
оказался настоящий дойче, который попытался заговорить с Питом на языке его
предков, удравших в конце войны за океан. Пит потом долго молчал, и я
заплатил за его пиво. Что он делал со своей долей прибыли от бизнеса, я не
знал, и никогда не интересовался. Нет нужды задавать лишние вопросы, когда
человеку доверяешь.
Впереди завозились студенты. Это которые со статик-лайн прыгают, с
принудительным открытием. Их двое. Один высокий жлоб, другой маленький,
чернявый. Длинный оживленно вертит башкой по сторонам. Джамп-мастер ему
что-то внушает, пытаясь перекричать мотор. Он показывает на красную скобу
запасного парашюта. Длинный энергично кивает и щерится, но по-моему ни хрена
не слушает. Второй студент сидит с окрытым ртом: глазами, ушами, а может и
жопой, он ловит последние наставления учителя.
На погрузке длинный вьехал лбом в опущенный закрылок. С разбегу. К тому
времени мы уже минут десять парились внутри самолета. От его удара, который
я даже не видел в мутное пластмассовое окошко, а, скорее, от грохота,
которым отозвалась машина, у меня заныла голова. На длинного постепенно
поднялась злоба. Не из-за того, что долго ждали их, сидя в кабине. Это
ожидание было частью бизнеса: забраться в хвост и не светиться на стоянке.
Тесную духоту раскаленного самолета я воспринимал спокойно. Однако удар об
крыло остался в голове и медленно вплыл болью в затылок, отчего я и злился:
знал, что теперь голова не пройдет до вечера, пока не сядет солнце и не
спадет жара.
Шум мотора изменяется, самолет опускает нос, переходя в горизонтальный
полет и снижая скорость. - До-о-ор!! Дверь ушла вверх, в салоне стало шумно
от ветра. Одеваю очки, чтобы пыль, поднятая с пола, не попала в глаза. На
моем альтиметре четыре тысячи. На самолетном должно быть около десяти.
Прищурившись, я разглядываю еле видную мне из хвоста часть приборной доски.
Так и есть.
Джамп-мастер высунул голову в дверь, смотрит вниз. Не отрываясь, тыкает
пилота в плечо, показывает направление. Самолет накреняется, доворачивает.
Джамп-мастер ждет еще немного, затем убирает голову из дверного проема.
Ткнул пальцем в чернявого студента. Тот трясет головой. Полез наружу, вылез,
повис на подкосе крыла. Самолет качнуло, студент провалился вниз. Только
руки за окном мелькнули. За ним лезет второй студент. Самолет еще раз
качает. Закрываем дверь. Пилот добавляет оборотов, тянет штурвал на себя,
крутит колесо триммера. Самолет снова ползет вверх. Еще минут пять.
По прежнему сидим на полу, обхватив колени руками. Пит закрыл глаза.
Никогда не скажешь, спит он или нет. Любопытная особенность организма. Меня
если разбудить, то я просыпаюсь до-о-олго. Когда минуту, а иногда и дольше.
В первые секунды не соображаю ничего. А Пит всегда начеку. Как ни толкнешь
его спящего - откроет глаза, взгляд - осмысленный, как будто не спал вообще.
Я так быстро просыпаться не умею.
На коленях возле пилота стоит джамп-мастер, смотрит вперед. Пилот одной
рукой держит штурвал, другой тычет в вариометр. О чем-то громко говорят друг
другу. Джамп-мастер оборачивается, спрашивает, как хотим прыгать. Я
показываю "V", двумя пальцами на нас с Питом. Ту уэй, то есть, мы с Питом -
сами по себе, а ты как хочешь. Джамп-мастер пожимает плечами, отворачивается
от нас.
Пит проснулся и вытащил из заднего кармана маленькую струбцину.
Показывает мне, я киваю. Отогнул грязный угол коврика на полу. Под ковриком
в длинной, идущей вдоль фюзеляжа щели, тянутся тяги управления - промасленые
стальные канатики, четверть дюйма в диаметре. Один канатик идет от штурвала
до руля высоты. Определить, который именно - не проблема. Канатики ходят
взад-вперед мелкими шажками, согласно с движениями самолета, а точнее с
движениями штурвала и педалей. Пилот борется с турбулентностью. В жаркий
безоблачный день всегда есть турбулентность. Свойство атмосферы. Замечаю,
какой канатик дергается больше, в ответ на провалы и подьемы в воздушных
ямах. Это и есть руль высоты. Пит отслеживает, где канатик перегибается
через блок и идет вверх по переборке. У самого пола зафиксировал его
пальцем, за несколько оборотов туго зажал струбциной. Теперь руль высоты
неподвижен. Самолет продолжает карабкаться вверх. Проходим высоту десять
тысяч, это шестнадцать тысяч над уровнем моря. Аэродром расположен на шести
тысячах, отсюда и разница.
Если ничего не предпринять, то наш самолет пройдет атмосферу,
стратосферу, мезосферу, все остальные сферы, и выйдет в открытый космос.
Если пилот ничего не заметит. У нас хороший пилот. По его напрягшейся шее я
понимаю, что он пытается сдвинуть штурвал с места. Струбцинка, с другой
стороны, тоже хороша, и держит намертво. Пит достает заранее приготовленый
разлохмаченый кусок стального троса, идентичного тягам управления, и так же
хорошо смазанного. Прячет один конец троса под кедом. Затем шустро лезет
через голову джамп-мастера и тычет пилота в лицо торчащими из троса в разные
стороны проволочками, показывая другой рукой на меня, точнее, в хвост
самолета. Пилот округляет глаза, нервно поправляет свой парашют и снова
налегает на штурвал. Струбцина выдерживает и этот напор. Пилот оборачивается
и кричит. - Эврибади аут! Аут!! Громко кричит. То есть, типа, всем выйти,
автобус дальше не пойдет.
Джамп-мастер лапает дверную ручку, обеими руками выталкивает дверь
вверх. Снова в самолете ветрено. Я вытягиваю медузу из кармана своего
парашюта и бросаю в Пита. Пит скалит зубы и шлепком кулака отбрасывает ее
обратно. Ветер, бьющий из открытой двери, подхватывает капроновую скользкую
ткань медузы, наполняет воздухом, и утягивает за спину Пита. За медузой
тянется шнур, хрустя по мере отлипания от полосы репейниковой застежки.
Хруст я не слышу, но ощущаю кожей задницы. Мягко чпокнув, ранец основного
парашюта раскрывается, мешок с куполом вываливается на пол, стропы выходят
из резинок мешка, валятся беспорядочными кольцами. Смотрю на джамп-мастера.
Он качает головой, показывает большим пальцем на дверной проем и ныряет
туда. Минус один.
Пилот, отстегнувшись от привязных ремней, встает со своего
единственного в самолете кресла, и сгорбившись, лезет к нам, цепляя за
потолок своим парашютом. Парашют у него не такой, как у нас с Питом. Купол
один, запасного нет. У нас же спортивные парашюты, с резервными куполами.
Пит ползет навстречу пилоту, матерится, блокирует его, делает вид, что
пытается пробраться к двери. Самолет тесный, вдвоем в узком проходе не
разминуться. Насколько секунд они толкают друг друга. Мне смешно, я фыркаю.
За спиной пилота Пит дотягивается до большой красной ручки на приборной
доске, вытягивает ее полностью. Мотор фыркает и глохнет. Ему тоже смешно.
Станивится тихо, самолет вздрагивает. Пилот оборачивается, пытается
понять что случилось. Вижу его пальцы на руке, которой он опирается об пол.
Ногти белые, кисть колотится, сильнее всего трясется указательный палец. Пит
мотает головой, он ничего не делал. Самолет плавно замедляется,
просаживается вниз. Руль высоты заклинен. Скорости нет, без нее крылья не
поддерживаются воздухом. Сейчас начнется штопор. Пилот это понимает.
Облизывает губы, смотрит на меня. Я развожу руками, показывая на раскиданные
по полу парашют и стропы. Пит толкает пилота в грудь, показывает на дверь.
Пилот кричит что-то оканчивающееся на "ак! ", проваливается в дверь, вниз.
Минус два. Все правильно, каждый за себя. На это весь расчет.
Самолет легко заваливается на крыло, и сразу же опускает нос. Пит
высовывается наружу, хватает поворотную ручку двери, одним движением
захлопывает и запирает ее. Я срываю струбцину с троса управления. Тащусь
вперед, цепляясь за переборки, и волоча за собой парашют со стропами, как с
выпущенными мелкими кишками. Самолет медленно вращается, уперевшись
продольной осью вертикально в землю. Забрался на сидение. Жму ногой в
педаль. Выходим из штопора, вращение земли останавливается. Подбираю штурвал
на себя, вывожу в планирование. Тишина, только шипит и шуршит раздвигаемый
крыльями воздух.
Пит смотрит вниз в правое боковое окно, переступает к левому борту,
разглядывает что-то под самолетом, почти выдавливая лбом поцарапанный плекс.
Воздух прозрачен, видно далеко. Говорят, что иногда отсюда можно увидеть
Эл-Эй. Чушь. До Лос-Анжелеса триста миль. Впрочем, это по шоссе. По прямой
должно быть ближе.
Вытягиваю скобу отцепки основного парашюта, чтобы не мешался. Распускаю
лямки подвесной системы на ногах и на груди. Накреняю самолет влево. Теперь
я и сам вижу далеко внизу маленький круглый парашют и еще дальше - крошечный
квадратный. Все нормально, все живы. Запускаю мотор. Смотрю на указатели
остатка топлива. Баки почти полные. Выключаю радарный ответчик. Обозначать
себя нам ни к чему.
Достаю из кармана на спинке кресла карту и GPS. Ориентируюсь. Мы все
еще над аэродромом. Отмериваю расстояние от нашего текущего местоположения
до мексиканской границы. Три фаланги моего большого пальца. Тридцать миль.
Поворачиваю на юг, иду со снижением, на максимальной скорости. Держу стрелку
указателя между желтым и красным сектором. Пит понимающе смотрит на карту,
хлопает меня по плечу.
Через час мы разворачиваемся над грунтовой полосой где-то на севере
Мексики. Без спутниковой навигации я это место ни за что бы не нашел.
Большой старый сарай стоит посреди каменистой пустыни. Нет даже полосатого
конусного носка для определения направления ветра. Он и не нужен: ветер
поднимает пыль и несет ее вдоль слегка укатанной грунтовки. Облетаю сарай на
малой высоте. Сквозь редкие щели крыши солнце отбрасывает металлические
эмалевые блики: в сарае стоит машина. Пит напряженно осматривает
окрестности. По-моему, все чисто. На звук мотора из сарая выходит жирный
латинос, смотрит вверх, закрывая лицо рукой от солнца. Мексиканец или
колумбиец, я их не отличаю. Машет нам. Пит кивает латиносу, как будто его
кивок здесь в кабине можно углядеть с земли. Садимся.
Подруливаю к сараю, держа самолет на тормозах, а двигатель - на
повышенных оборотах. Пит выскакивает из самолета, отбегает в сторону от
струи упругого воздуха, бьющей от пропеллера. Я наблюдаю, как они вместе
заходят в сарай, оказавшийся на земле заброшенным ангаром. Рука на штурвале
покрылась мелкими каплями пота. Отпускаю штурвал, разгибаю негнущиеся
пальцы. Увеличиваю обороты, чтобы там, в сарае, поторапливались. Оттуда
выезжает и останавливается средних размеров Шеви трак, зеленого цвета. Цвет
мог быть и хуже, например, черный. Зеленый все же на солнце должен нагреться
меньше. В прошлый раз машина была белая, в ней работал кондишн, и за
обратную дорогу я смог выспаться и отдохнуть.
Мне видно, что номера аризонские. Это хорошо. Пит открываeт капот,
заглядывает внутрь. Верно, доверяй, но проверяй. Пит выпрямляется,
отворачивается от латиноса, делает условленную отмашку рукой. Я ставлю на
стояночный тормоз, сбрасываю обороты до холостых. Латинос идет к самолету.
Слезаю с кресла, осматриваю салон, собираю парашют и вываливаюсь на землю.
Правая нога затекла, подгибается. В падении хватаюсь за подкос. Устоял.
Латинос непонимающе и настороженно смотрит на мои пируэты. Улыбаюсь,
протягиваю руку. Латинос тоже растягивает губы, обнаруживая коричневые
корешки зубов, сьеденных кариесом. - Итс олл йорз!
Непонимающе кивает головой, протискивается мимо меня, заглядывает в
салон. Ставит ногу на подножку, с трудом, кряхтя, забирается внутрь.
Я тащусь по солнцепеку в направлении трака. Забираюсь в кузов, снимаю
парашют, открываю ящик за кабиной. Обнаруживаю лежащий там же парашют Пита,
сбрасываю свой ранец. Закидываю все сверху тряпками из кузова, коробками из
под пива, раскладными креслами, большим зонтиком и прочим мусором. Мимо
проносится взлетающий самолет, обдает трак пылью. Машу рукой, заслоняюсь от
пыли. Самолет легко отрывается от земли, латинос выдерживает его в пяти
футах от земли, затем, разогнавшись, резко уходит в набор. Все. Разбежались
в разные стороны.
В ноге покалывает. Допрыгиваю до кабины. Пит раскладывает на сидении
деньги, делит на две примерно одинаковые кучки. Я собираю свою долю,
складываю вдвое, с трудом впихиваю в карман. Трак заводится с пол-оборота.
Кондишн работает. Это удача. Пит садится за руль, дорога из Мексики в
Аризону - его. Я стараюсь уснуть.
Возвращаемся обратно. Стоим очередь на границе. Где живете, куда едете,
есть ли оружие или наркотики. - Ноуп, нафин. Если не считать двух толстых
пачек бумажек с портретом Бена Франклина, оттопыривющих наши карманы. Ездили
пиво пить. Живу в Тусоне, отвечает Пит, а вот он (показывает на меня) - в
Финиксе. Поехали дальше. В Тусоне я пересаживаюсь в свою машину, которую
оставил вчера на стоянке автобусного вокзала. Пожимаю Питу руку. - Ай'л колл
ю фрайдэй.
Еду в Финикс. Уже темно. Темнеет у нас очень быстро. Воскресный
вечерний трафик втягивается в раскаленный город змеиными хвостами машин.
Подмигивают и колышатся в мареве красные огоньки. Сверху это выглядит более
впечатляюще, чем изнутри.
Приехав домой, я обнаруживаю, что заметно похолодало. Не настолько,
чтобы растапливать камин. Однако я все равно разжигаю газовую имитацию
живого огня. Лезу в душ, смываю пот и налипшую мексикансую пыль. Вытираюсь,
иду к камину. Беру комбез, запускаю руку в карман. Кидаю в пламя камина
горсть бумажек с ехидно усмехающимся мне Беном Франклином. Улыбка у него
загадочная, едва заметная, как у Моны Лизы, разве что немного удивленная.
Скармливаю огню всю пачку, сначала - по одной, потом по нескольку штук за
раз. Сидеть на корточках нагишом, как Маугли, холодно, несмотря на каминное
пламя. Понизу тянет сквозняком. Докармливаю камин, выключаю. Хочется
подкрепиться самому. Голова почти прошла. Беру из фриджа холодное пиво,
сажусь в кресло, расслабляюсь.
Завтра - понедельник. Завтра - на работу.
В офис, с белыми стенами, с прекрасным холодным кондиционированным
воздухом. Где можно носить белую рубашку, не опасаясь за мокрые пятна под
мышками. На работе каждую неделю я окунаюсь в стерильный мир отношений с
коллегами. Их интеллект, Ай-Кью, измеряется комплексными числами. Иногда
коллеги по работе кажутся мне инопланетянами, которых я не понимаю, но это
мне и не нужно. Я выполняю свою часть работы, они - свою. Вместе мы медленно
проедаем деньги мелких вкладчиков нашей большой прекрасной транснациональной
компании. По выходным я расслабляюсь. В пятницу позвонит Пит, и скажет, где
мы найдем наш следующий пепелац.
Популярность: 1, Last-modified: Fri, 02 Jun 2000 03:48:47 GmT