---------------------------------------------------------------
     © Banana Yoshimoto, Mizuumi, 2006
     © ЗАО ТИД "Амфора", 2008 перевод, оформление.
     OCR Leshka
     ---------------------------------------------------------------

     В тот день, когда  Накадзима впервые  остался  у меня,  мне  приснилась
покойная мама.
     Возможно, это из-за того, что  я  уже  долгое время  не спала  в  одном
помещении с кем-либо.

     В  последний раз мне довелось  спать  вместе с кем-то  в одной комнате,
когда мы с папой провели ночь в маминой больничной палате.
     Пол в  палате был на  удивление пыльным. Я наблюдала  за тем, как клубы
пыли, скопившиеся в одном месте, постепенно утолщаются.
     Каждый  раз,   просыпаясь,  я  прислушивалась  к  маминому  дыханию  и,
убедившись,  что  она  дышит,  со спокойной душой  вновь засыпала.  Сон  был
неглубоким. Внезапно очнувшись,  я всегда различала  шаги сестер в коридоре.
Здесь, в  больнице, лежало много людей  при  смерти,  и  мне  казалось,  что
находиться тут было гораздо спокойнее и безопаснее, чем вне ее стен.
     Когда пребываешь  в  глубоком  отчаянии,  почему-то в  подобных  местах
обнаруживаешь особое умиротворение, свойственное только им.
     В эту ночь мама в первый раз явилась ко мне во сне после своей смерти.
     Хотя  и раньше  бывало,  что  я  смутно  видела ее  в каких-то отрывках
некрепкого  сна,  но не  так  явственно  и продолжительно.  У  меня осталось
ощущение, что мы наконец-то встретились после затянувшейся разлуки.
     Пожалуй, это  звучит  странно в отношении умершего человека,  но  я так
чувствовала.
     Можно сказать, что в моей маме уживалось два разных человека, но это не
выглядело  странным.  Казалось,  что  каждый  из  этих двоих  поочередно  то
выходит, то прячется внутри нее.
     Одна ее сущность была очень  светлой и  открытой.  Она  знала  жизнь  и
людей, и потому с ней было легко и приятно общаться. Другая же была тонкой и
деликатной,  подобной цветку,  который  вовсю  колышется даже  от  дуновения
самого легкого ветерка и, того и гляди, облетит.
     Эту  нежную  сущность приходилось постоянно скрывать,  и  потому  мама,
рожденная  для  наслаждения, воспитала  в себе  черты мужественной и сильной
амазонки.  Благодаря  своим  многочисленным  романам  и   влюбленностям  она
научилась разбираться в людях.

     Я появилась на свет у неженатых родителей.
     Папа  являлся  президентом  небольшой  торговой  компании  в  маленьком
городке  неподалеку от Токио, а мама  была мамой-сан  -- хозяйкой красоток в
первоклассном питейном заведении, расположенном в самом бойком местечке того
же самого городка.
     Однажды отца  пригласили  в  это  заведение,  и  там,  увидев  маму, он
влюбился с первого  взгляда. Маме  он тоже  понравился. По дороге  домой они
решили зайти в  ресторанчик  корейской  кухни.  Весело и громко  смеясь, они
назаказывали разных блюд  и с аппетитом  поели. Так, на следующую ночь, и  в
ночь  после  нее, и когда  выпал снег,  почти  каждую ночь  папа  приходил в
заведение, где  работала  мама,  и  через два  месяца их окончательно  стали
воспринимать  как  любящую пару.  За  этот  промежуток времени  их  симпатия
переросла в настоящее глубокое чувство.
     Когда я спрашивала родителей, почему тогда  в кафе они раскатисто и  от
души   хохотали,  мама  и  папа  всегда  в  один  голос  отвечали:  "В  этом
ресторанчике никогда  не бывает японцев. Мы  шатались по  ночному городу и в
конце концов  наткнулись на него. Меню  мы  прочитать  не смогли,  и,  когда
назаказывали  наугад всякой  всячины, нам одно за другим принесли совершенно
неизвестные да еще и страшно  острые блюда. И размеры порций тоже  превзошли
все наши ожидания. В общем, это было необычно и весело".
     Мне же кажется, что причина крылась совсем в ином.
     Я  думаю,  их тогда безумно радовало и забавляло то,  что они оказались
вдвоем.  В  обществе к  такой связи  относились  по-разному,  но  у меня  их
отношения всегда вызывали  умиление.  Хотя они частенько ссорились,  все  их
перебранки были какими-то ребячливыми и дурашливыми.
     В  общем, мама  очень  хотела  ребенка,  и  вскоре  родилась  я. Однако
родители так и не оформили  свои  отношения официально. И что удивительно, у
папы никогда прежде не было другой жены и детей до нас. Нет их и сейчас.
     Между  тем  родственники  были настроены решительно  против их связи, а
папа хотел оградить маму от этого. В итоге я выросла внебрачным ребенком.
     Подобные истории отнюдь не редкость.  И тем не менее папа большую часть
своего времени проводил дома с  нами,  и потому я совсем не чувствовала себя
сиротой.
     Однако в глубине души я все-таки горевала.
     И тот  городишко,  и то, как мы  жили,  до  сих  пор  вызывают  во  мне
отвращение. Я мечтаю забыть об  этом.  К  счастью, после маминой  смерти мне
больше  незачем там  бывать. Кроме желания иногда  видеться  с  папой,  меня
практически ничего не связывает с этим местом. Квартиру, где я жила вместе с
мамой, папа сразу же продал, дабы не вступать в конфликт с родственниками, а
деньги перевел на мой счет в банке. Ощущение было не из приятных, словно мне
выдали  какую-то компенсацию,  хотя,  по сути,  это наследство,  оставленное
мамой. В связи  с произошедшим я  быстро покинула город  и ничуть об этом не
жалею.
     Помню, когда я  приходила  днем  к маме  в заведение,  там повсюду было
темно  и  как-то  грязно,  в  воздухе  стоял  неприятный  запах  алкоголя  и
сигаретного  дыма,  и  во  всем   этом  чувствовалась  какая-то  смертельная
безнадежность. Когда  мамины  выглядящие  там крикливо наряды  возвращали из
прачечной, на солнечном свету они выглядели дешевыми и заношенными.
     Вот такого рода воспоминания возникают у меня о жизни в том городке.
     Они не оставляют меня даже сейчас, хотя мне уже почти тридцать.
     Во время  нашей последней встречи папа пристально взглянул на меня, так
похожую на  свою  маму,  и не  смог  сдержать  слез: "Мы ведь только  сейчас
собирались  зажить по-настоящему.  Строили планы  на старости лет отдохнуть,
попутешествовать  везде. Сколько раз мы говорили с  ней о том,  как совершим
кругосветное  путешествие  на корабле.  Вместо того чтобы рассуждать, что же
будет с  моей работой и  как мама оставит свое  заведение,  нужно  было  все
бросить и махнуть не задумываясь".
     Поскольку  папа  почти не пьянел  и  любил  шумные  компании, думаю,  в
прошлом он был не прочь поразвлечься, однако, с тех пор как встретил маму, у
него ни с кем больше не было близких отношений.
     Видимо, в силу каких-то своих комплексов он хотел казаться плейбоем, но
все это было наносное. Как ни крути, отец выглядел совсем неважно: лысоватый
провинциал, совершенно лишенный какой-либо  сексуальной привлекательности. К
тому же лицом  не  вышел,  так  что любой настоящий гуляка, взглянув на  его
серьезную физиономию, лопнул бы со смеху.
     По натуре папа очень простой человек, но то ли в силу своего положения,
то  ли оттого,  что  унаследовал  родительский бизнес,  он всегда был словно
связан по рукам и ногам и, мне кажется, вовсе  не  намерен был освобождаться
от пут. В связи с этим создавалось впечатление, что папа, будучи президентом
торговой  компании   в  столичной  префектуре,   попросту   старался  внешне
соответствовать образу своего отца -- владельца земельных наделов -- и вести
себя соответствующим образом, что стоило ему немалых усилий над собой.
     Я думаю, в его жизни мама  была единственным цветком, источавшим аромат
свободы.
     В их  общее  с  мамой пространство  папа решительно  не  пускал  никого
постороннего. Именно там он мог  быть таким, каким хотел быть на самом деле.
Приходя в наш дом, он чинил крышу, работал в саду, ходил с мамой куда-нибудь
поужинать, проверял мое домашнее задание, ремонтировал мой велосипед.
     Однако родители никогда  не думали о том, чтобы уехать из этого городка
и обрести  свой независимый  мир только для двоих. Находиться  вместе в  тех
условиях -- это и было их образом жизни.
     Сейчас папу, наверное,  больше всего огорчает,  то что я отдалилась  от
него.
     Не то чтобы его это серьезно печалило, но, я думаю, он чувствовал порой
мое некоторое отчуждение.
     Возможно,  он переживал, что когда-нибудь, в один  из дней,  услышит от
меня: "У нас изначально разные фамилии, и с этого дня ты мне чужой человек".
     Время от времени папа зачем-то переводил мне  деньги, присылал  еду.  Я
звонила  ему,   чтобы  поблагодарить.   Даже  на  расстоянии  мне  отчетливо
передавалась папина грусть:
     Казалось, будто он так и хочет мне сказать: "Но ведь  мы все еще отец и
дочь, разве нет?!"
     Я  благодарила, принимала эти деньги,  но ни  разу  так  и  не решилась
сказать ему ни слова о том, что и впредь, конечно, наши с ним отношения папы
и дочки продолжатся.  Дело  в том, что такие  узы я не воспринимала за долг,
обязывающий сказать  нечто подобное. Папа из-за своего ложного чувства  вины
не знал, что и думать. Папа есть папа.
     Мне же все это стало безразлично.
     В критические  моменты  я не гнушаюсь  принимать помощь, но  стоит  мне
получить  в подарок  что-либо дорогостоящее, как тут же на пороге появляются
завистники, желающие взглянуть на презент, и это изрядно раздражает.
     Все,  что могло  связывать  меня с  тем городом,  бесило.  Мне хотелось
свести все к минимуму.
     Думаю, что сами  мама и папа не  считали, как казалось мне, что их ноги
будто опутаны цепями и прикованы к этому городу.
     Поэтому меня  никогда не покидали мысли о том, как вырваться и  убежать
из него. Что, если бы,  живя там, я встретила парня и у нас вдруг завязались
серьезные  отношения? Мы бы  сыграли  пышную свадьбу в  какой-нибудь местной
гостинице, а потом  бы  еще и  ребенок появился. И это был бы полный  финиш.
Потому-то,  когда  мои одноклассницы наивно влюблялись и  грезили в мечтах о
свадьбе, я  сохраняла спокойствие и  хладнокровие. Я  отдавала  себе отчет в
том,  к чему буду  привязана в итоге, и это определяло  мое поведение. Таким
образом, я поставила перед собой цель: окончив  школу, сразу  же поступить в
Токийский университет и уехать из дома.
     Я ощущала душой и телом пустячную, но все-таки  очевидную дискриминацию
в отношении себя.
     "Хоть   ты  и  ребенок   местной  знаменитости,  но  на  самом-то  деле
незаконнорожденная  дочь  мамы-сан  из   питейного  заведения",  --  реплики
подобного  рода  и более жестокие  звучали  со  всех  сторон. Мой  папа  был
известен только в том городишке.
     Когда  я  переехала  в  Токио,  то  превратилась  в  довольно  заметную
красавицу-студентку и с легкостью стала выделяться на общем фоне.

     Никогда  в жизни мне не забыть тех чувств, что испытала при виде людей,
переполненных  любопытством и  завистью,  которые  пришли  проститься с моей
мамой, одетые в подобающий случаю черный  цвет лишь из чувства общественного
долга  и  этикета, и  которые  с фальшивым  выражением  торжественной скорби
горящими взглядами  испепеляли  ее  гроб.  Не забыть  то состояние, когда  я
готова была станцевать голой среди толпы  лощеных лицемеров, чтобы разрушить
эту атмосферу притворства и лжи.
     Огонь  очистил  мамино тело  от грязных  завистливых взглядов. Я  и  не
думала, что испытаю такое облегчение после  ее кремации.  И мамина одежда, и
ее красота, и размах похорон, на которые папа потратил сумасшедшие деньги...
похоже, все это сполна удовлетворило больное любопытство собравшихся. Я, как
ближайшая  родственница  усопшей,  приветствовала всех, улыбалась, время  от
времени  пыталась вытереть  слезы, но  никому  не  показала  саркастического
настроения, переполнявшего меня.
     Его сменило  состояние отстраненной  холодности и  безразличия к людям,
которые  пытаются изобразить страдание  и  придать какую-то значимость своей
пустоте и бесцельной жизни.
     Тем  не  менее  живущие по соседству  тетушки и немногочисленные мамины
друзья отогрели  меня своим теплом, и  я была  рада, что нам удалось приятно
провести  время за чашкой  горячего чая.  В  жизни  непременно  существует и
хорошая сторона.  К  сожалению,  это хорошее становится  заметным  и  ценным
только после  того, как случается что-то плохое. И хотя слова соболезнования
не прозвучали вслух, их можно было прочесть по  выражению глаз: "Мы понимаем
и разделяем твою боль".
     Однако, увидев папу, который навзрыд оплакивал маму, вцепившись в гроб,
я решила, что я здесь лишняя и только мешаю.
     На  фоне  любовного  романа  века -- коим  он является только для двоих
влюбленных  -- я  была не  более чем  маленькой  девочкой, жутко  напуганной
потерей одного из родителей. Возможно, именно это и отличает отца и дочь.

     Итак, в тот день ко мне во сне пришла моя мама, подобная цветку.
     Нежные лепестки колышутся  на ветру, и в этом образе я вижу свою  маму,
такую милую и словно чем-то смущенную.
     Это была  больничная палата, в которой она провела  свои последние дни.
Перед смертью мама довольно долгое время уже не  вставала, и  потому, увидев
ее во сне сидящей, опершись о спинку кровати, я ощутила легкую тоску.
     В  окно ворвался ветерок, свет слепил глаза, похожая на старшеклассницу
в своей розовой  пижаме, мама  виделась в какой-то красивой сказочной дымке.
Цветы на прикроватном столике, казалось, растворились в мамином сиянии.
     Это  сияние  ослепляло, поэтому  я  уставилась  на  скопление  пыли  на
подоконнике.  Мама заговорила со  мной: "Послушай, Тихиро-тян,  если ты хоть
единожды ошибешься, то, как  и мне, тебе придется всю жизнь жить с ощущением
неудовлетворенности. Всю жизнь злиться и рычать и в конце концов зависеть от
кого-то".
     Я все понимала. На  самом деле  мама была  совсем  не  такой  женщиной,
которая ругалась  с  персоналом,  потакала  прихотям клиентов, чтобы  дела в
заведении шли успешно, срывалась по телефону на папу, из-за  своей занятости
не приходящего к нам, и  в порыве могла бросить ему фразу типа: "Я ведь тебе
не  законная  супруга, а  гражданской  жене не  на  что  рассчитывать".  Мне
казалось,   что,   лишенная   какой-либо  фальши  и  изощренности,  мама   в
действительности была  подобна не  просто палевому цветку, а скорее  цветку,
который растет на высоком утесе, куда не добраться  людям и  где бывают лишь
птицы и олени. Она была человеком невероятно деликатным и чистым.
     Я думаю, что папа, пожалуй, осознавал это как никто другой.
     В самые  беззаботные моменты  мама всегда была с  папой словно девочка.
Они оба  были как  дети.  Окружающий  их  мир  только  мешал им. не позволяя
оставаться самими собой в их пространстве для двоих.
     Выходит, что им самим  не хватило смелости  и решимости  построить свой
мир. Выходит, все сложилось так,  что  оба прожили  чью-то чужую, временную,
жизнь вместо своей, настоящей.
     Хотя я только  догадывалась  обо всем этом в глубине души, во сне,  где
все  гораздо проще,  мама  утвердительно  кивнула:  "На  самом  деле мне  не
хотелось,  чтобы  все  было  так.  В  действительности я ненавидела всю  эту
косметику и омолаживающие пластические операции, боялась больниц. В больнице
мне даже было жутко смотреть на тех людей, кто мечтал стать красивым. Как бы
там ни было, мне всегда было больно и страшно. Но я прислушивалась к досужим
советам и рекомендациям и делала это просто потому, что  должна была.  Ну  а
решившись, старалась всячески скрыть свой страх и  отшучивалась, в  то время
как душа моя была искалечена.
     К  тому  же  мне  совсем  не  хотелось  ссориться  с  папой.  Я  всегда
переживала, что он уйдет, и крепко держалась  за  него. Хотя я понимала, что
существует много  других  способов  выразить  свое недовольство,  кроме  как
просто  выходить  из себя. Рано или  поздно ты  вступаешь на  эту дорогу,  и
обратного пути уже нет. Тревоги и  волнения притягивают все новые  тревоги и
волнения, один обман толкает на другой, и это  входит в привычку. И я уже не
могла остановить себя. В конце концов так и умерла.
     Знаешь, когда я смотрю на все это отсюда, все делается  таким понятным,
становится  таким  очевидным,  что  по  поводу  многого  в  жизни не  стоило
волноваться и раскаиваться. Вот ведь как..."
     Так сказала мне мама. Интересно, "отсюда", упомянутое ею, -- это рай?
     "Рай существует?"
     Мама    только   двусмысленно   улыбнулась.   Затем    продолжила:   "В
действительности  твоя мама,  которая,  казалось, щеголяла и  бравировала, в
жизни очень многого боялась.  Вся моя  показная удаль была не чем  иным, как
способом  защитить  себя.   Но  ты  не  становись  такой.  Всегда  оставайся
спокойной,  чтобы кровь  не била  в голову. Живи легко  душой  и  телом, как
цветок. Ты  имеешь на это право. Это непременно  нужно суметь  при  жизни! И
этого будет достаточно".
     Мама  улыбалась. Я вспомнила, как в детстве спала, раскрывшись,  а мама
укрывала  меня  одеялом  со словами:  "Держи животик в  тепле".  И  я  вдруг
заплакала во сне.
     Я отчетливо помнила эту картину, когда я чуть приоткрываю глаза и вижу,
как  мама,  легонько  похлопывая  по  голому  животику  меня,  раскрывшуюся,
поправляет мою пижаму и укрывает одеялом.
     Я помню те детские тактильные  ощущения, когда мне казалось, что  это и
есть  любовь.  Когда  кого-то  любишь,  хочется к  нему  прикасаться, дарить
теплоту и ласку. Поэтому я как следует готова к тому, чтобы всеми клеточками
своего тела отличить фальшивую любовь  от настоящей и не реагировать на нее.
Наверное, во мне это воспитали, взрастили.
     Вот бы еще разочек встретиться с мамой. Мне так  хочется прикоснуться к
ней, вдохнуть ее запах.
     Днем  я  вспомнила  о том,  что даже  грязного,  мрачного заведения,  в
котором работала мама, и того сейчас уже нет, и мне стало совсем тоскливо.
     Хотя  это место не вызывало приятных воспоминаний, но  там я выросла. В
том  мире пахло  моей  мамой.  Наравне с  унылой  мрачностью там определенно
присутствовала  и теплота. Я все еще была ребенком и нуждалась в  родителях,
но при этом как-то незаметно вдруг осталась одна.
     Во сне  печаль  удваивается,  робость возрастает. Кажется, тебя вот-вот
раздавят эти чувства.

     Я проснулась. Слезы бежали по моему лицу.
     Успокоившись,  я  огляделась: рядом крепко спал  Накадзима.  Он вытянул
свои  обнаженные руки на  татами, и это невольно  вызвало  у  меня  ощущение
легкого холода. Я как следует укрыла его одеялом.
     Когда я окончательно вернулась к реальности, сон показался мне не таким
уж печальным. Мамин образ все еще  стоял перед глазами, но он  не навевал  и
намека на какую-либо грусть или ностальгию  о том городе,  где я родилась  и
выросла.
     Отчего  это во сне  я вдруг словно вернулась в детство?  Мне показалось
это  странным. Я  попыталась  все  проанализировать:  по-видимому,  какая-то
маленькая часть меня все еще тосковала о прошлом, не желая расстаться с ним.
Однако  я  все-таки  постепенно  возвращалась  к  настоящему,  к  тому,  что
называется "сейчас".
     Пожалуй, я немного грущу только о нашей квартире, которой уже нет.  Вот
куда  мне порой  хочется  вернуться. Я  будто  снова  становлюсь  ребенком и
вспоминаю...
     Воскресное  утро.  По  квартире  разносится  такое спокойное  и  оттого
кажущееся  сейчас  чем-то  нереальным звучание телевизионной программы. Папа
невозмутимо ждет момента  сесть за стол, хотя еда сегодня будет одновременно
завтраком  и  обедом.  Мама  на  кухне готовит какие-то  экзотические блюда,
экспериментируя с  импортными продуктами.  Атмосфера  счастья.  Оба в легком
похмелье после вчерашнего. Сейчас  мне кажется, что  во всем  этом  сквозила
какая-то нега  сладкой усталости. Они были приятно утомлены своей близостью.
А  я, будучи ребенком, с кровати с упоением наблюдала за  всем происходящим,
как за чем-то волшебно-прекрасным.
     Туда, в то самое время, мне, пожалуй, хотелось бы вернуться...
     И вдруг мой взгляд снова упал на спящего рядом  Накадзиму, и неожиданно
для себя я испугалась. Что это? Почему  Накадзима здесь? Я еще не  отошла от
своих воспоминаний.
     Ах да. Все верно. Кажется, Накадзима остался у меня на ночь.
     Реальность постепенно вернулась ко мне.
     Я припомнила, что накануне мы самозабвенно отдались настоящему сексу, и
слегка смутилась. Сейчас мы оба лежали в постели, одетые  так, словно ничего
не было. Я уже так давно жила своей привычной жизнью,  что не  была готова к
появлению Накадзимы. Я испытала странное смешанное чувство: не  то смятения,
не то умиротворения. Возможно, именно поэтому мама пришла ко мне во сне.
     Чересчур странно, что столь необычный человек здесь, со мной.
     К  тому же я для себя почему-то  решила, что  Накадзима  не из тех, кто
надолго  задерживается   в   одном  пространстве  с  другим  человеком.  Мне
приходилось  видеть в  его квартире  какую-то девушку,  по всей видимости, с
которой он встречался. Но почему-то при этом  не возникало ощущения, что они
все время вместе.
     Вчера Накадзима со слезами заявил, что  чувствует, будто, если  упустит
настоящий  момент,  уже  никогда в  жизни  не  сможет заниматься  сексом.  Я
ответила,  что  это  слишком,  но   мне  отчего-то  стало  жаль   Накадзиму,
осмелившегося на подобное признание. Стало как-то не по себе.
     Кстати, интересно, как  ему было со мной? В конце концов он получил что
хотел сполна или не смог?
     Хотя мы не пили, я помнила только  отдельные моменты. А ладно! Он  ведь
не сбежал -- должно быть, все нормально.
     Мамин образ вновь мимолетно предстал перед моим мысленным взором.
     Да, это был грустный, но в то же время красивый сон...
     В нем  моя  мама  была  такой,  с  какой мне больше всего  хотелось  бы
встретиться и какой она практически не была при жизни.
     Мама  всегда умела подшутить над окружающими,  держалась  независимо  и
высокомерно. Потому в какой-то  момент я,  видимо, забыла, какой она была на
самом деле и что творилось в укромных уголках ее души.
     Однако в моем детстве,  когда она  порой мимолетно  улыбалась, когда мы
согревали  под одеялом холодные ноги друг другу,  когда зимним утром гуляли,
веселясь  и  оставляя на  свежевыпавшем снегу свои  следы... тогда, в  такие
моменты передо мной  открывалась истинная мамина  сущность: в душе она  была
вечной девчонкой.
     Размышляя  об  этом,  я   рассеянно  наблюдала,  как  грудь   Накадзимы
вздымается и  опускается при дыхании. Постепенно, словно поддавшись гипнозу,
я успокоилась.
     Накадзима, Накадзима... Я видела его сейчас совершенно иными глазами.
     Его  удлиненные  крылья  носа, приоткрытый  рот, и  то,  как  по-детски
надуваются щеки во сне, худые запястья, длинные  пальцы, кажущаяся печальной
линия затылка, спадающая на  лицо  прядь волос и  прячущиеся  под ней  узкие
глаза  с длинными  ресницами -- мне нее  это нравится, и  я ничего не могу с
собой  поделать.  Даже  если  когда-нибудь наступит  день, когда это дыхание
остановится и  Накадзима  станет  звездой  на небе  (я где-то слышала  такое
выражение, и  оно  попадает  в  точку,  поскольку ему, как  никому  другому,
подошло  бы стать звездой; даже с трудом верится, что  это живой человек), я
убеждена, что буду рядом с его душой. Это даже не любовь, а скорее удивление
на грани испуга. И потому я бесстрастно наблюдаю за ним.
     Сегодня он снова будет здесь. Сегодня он не исчезнет. Значит, и сегодня
это настроение продлится.
     Очарованная этим странным Накадзимой, я совершенно по-новому чувствую и
переживаю каждый  день,  словно  он  никогда не закончится. С тех пор как мы
стали встречаться, ритм моей жизни сбился. Я, которая всегда думала только о
себе, изо  всех сил  старалась  идти  своей дорогой,  настойчиво продвигаясь
вперед к своему идеальному будущему.. я, сосредоточенная на желании подальше
уехать из того городка, неприкаянная и без корней, словно перекати-поле... и
вдруг  рядом  возникает  Накадзима,  такой  сильный,  что  мое  я  полностью
подавлено и я готова следовать за ним повсюду.
     Здесь  и  сейчас не существует понятия времени. Кажется, мы изолированы
от внешнего мира. Кажется, не существует ни лет,  ни возраста, а есть только
Накадзима и я.
     Может, это и есть счастье? Бывают же моменты!
     Время  остановилось,  и я  без  каких-либо  особых  желаний  смотрю  на
Накадзиму.
     Меня переполняет чувство, которое зовется счастьем.
     Неужели  я жила настолько  обыденно?  Я росла довольно  самостоятельным
ребенком  в  своем  провинциальном   городке,  а  в  остальном  была  вполне
заурядным, ничем не примечательным человеком.
     Поэтому совершенно очевидно,  что образ необычного Накадзимы явился для
меня  чем-то  чересчур  глобальным,  и,  в чем-то слабовольная,  я  невольно
увлеклась им.
     О прошлом Накадзимы мне известно только то, что с  ним произошло что-то
ужасное, но этой темы мы не касались.
     Накадзима очень любит свою мать,  которой теперь нет в живых, и, говоря
о  ней,  всегда  плачет.  Я  не  знаю деталей,  но совершенно ясно,  что его
воспитали таким кротким и любящим и в нем нет никаких отклонений в отношении
любви.
     Должно быть, в этом мире не  было никого, кто бы относился к  Накадзиме
так, как его мать.
     Возможно, он считал, что никто не примет эту важную часть его сущности,
и оттого, напротив, старался вести себя с другими легко и непринужденно.

     Сколько  времени прошло, прежде чем Накадзима остался ночевать у  меня?
Пожалуй, не менее года.
     В  какой-то  момент,  без  каких-либо видимых кульминационных  событий,
совершенно естественным образом вечерами он стал приходить ко мне.
     Кажется,  без  малого  месяца   три  длился  период  вполне  сдержанных
отношений,  когда  он по мере  надобности приходил вечером, а среди  ночи  в
нужный ему момент уходил домой. Я точно не помню.
     Мы сосуществовали словно соседи. У каждого имелось свое пространство, и
оно несколько нас  отдаляло.  Не  было  ничего  похожего на  сожительство  в
гражданском  браке. Нас ничто не угнетало  и не  подавляло. Скорее, сам факт
существования Накадзимы в моей жизни всегда рождал в груди тепло.
     Я изначально поселилась  в этом доме,  а Накадзима жил на  втором этаже
дома напротив.
     Я по привычке смотрела из окна на улицу. Накадзима то же самое делал из
окна  своей квартиры. Мы стали обращать  внимание друг на друга и в какой-то
момент даже здороваться. Пожалуй,  это редкий случай для столичного  города,
когда  люди вот так  запросто  встречаются  глазами, стоя  у окна,  и  после
приветствуют  друг друга. Для провинциального городка, откуда  я родом,  это
было  обычным  делом,  но  Накадзима  был  не  из  таких. В нем  было что-то
пугающее. Меня настораживало ощущение, что он словно не боится смерти, будто
живя на самом дне.
     Может, именно тогда мы почувствовали какое-то духовное родство.
     Выпало,  мое слабое, едва уловимое восприятие  его,  стоящего  у  окна,
превращалось  в картину. Когда он в задумчивости облокачивался о подоконник,
обнажая свои худые запястья, Накадзима светился какой-то дикой красотой.
     Со  временем я стала вставать по утрам  и бежать к  окну,  чтобы в доме
напротив  увидеть окно Накадзимы. Мне не было  дела до того,  как я выгляжу:
переоделась  ли,  причесана  ли.  Я  воспринимала  его  как  своего  старого
знакомого или просто вид из окна. При этом я почему-то твердо верила, что мы
вовсе не сближаемся.
     Но если  сам  Накадзима  не появлялся  в окне,  то  я  видела  идеально
развешанные  на просушку  вещи  после  стирки.  Вещи и  правда были  отлично
расправлены,  словно он обладал каким-то  секретом  мастерства сушки одежды.
Казалось, их можно снять и без всякой глажки  сразу же надеть. Если сравнить
с моим способом сушки вещей, то я попросту скатывала их валиком и вывешивала
за  окно. Если вдруг  в проеме  окна возникал силуэт девушки,  которая  явно
чувствовала себя там непринужденно и, похоже, была старше по возрасту, то  я
думала: "Ага, оставил у себя подружку на ночь. Старается изо всех сил".
     Так постепенно мы шагом за шагом стали вились все ближе друг другу.
     Наступила зима,  но, несмотря на  холод, я все  так же  любила стоять у
окна. Мы часто махали руками друг другу.
     "Как дела?" -- спрашивала я.
     "Все хорошо!" -- Не слышала, читала я по губам, а он улыбался мне.
     Это судьба, что там, в  доме напротив, обитал именно  Накадзима. Другой
не смог бы понять  и разделись мои  чувства.  Из-за того,  что ежедневно  мы
смотрели в  окна друг на друга, мне  стало казаться,  будто мы живем вместе.
Когда он  тушил  свет, я  думала:  "Вот,  Накадзима уже  пошел спать, и мне,
пожалуй, пора  ложиться".  Стоило  мне вернуться из поездки  к  родителям  и
открыть окно, как из окна Накадзимы доносилось: "С возвращением!"
     Мы даже сами не  заметили, как такое естественное участие в жизни  друг
друга  и умение  безошибочно отличать из всех шумов звук открывающегося окна
стали началом любви.
     Вскоре наступил долгий период прощания с  мамой, во  время которого мне
приходилось постоянно  мотаться  между домом  и  своей  квартирой в столице.
Тогда  возможность вернуться к себе и увидеть свет в окне  Накадзимы явилась
для  меня  спасительной отдушиной.  В  те  тяжелые  дни это  было  подлинным
счастьем.
     Там, в родительском доме, оставалось много добрых воспоминаний о папе и
умирающей  маме,  но вечерами я одна-одинешенька  садилась  в  поезд,  чтобы
вернуться  в  свою  квартиру,  поскольку  ребенком   у  мамы   я  была  тоже
одним-единственным.
     Мне не с кем было разделить этот путь.
     Жестокая   действительность,  в   которой   вот-вот  умрет  моя   мама,
воспоминания о  прошлом, грусть,  свойственная  любому  живущему  человеку..
Вечерами дома я чувствовала, как все это перемешалось во мне,  и я перестала
понимать, что  к чему. Кто я:  взрослый человек или ребенок?  Где живу и где
мои корни? Голова шла кругом.
     А что, если  мне позволить себе увлечься Накадзимой?  Может,  он сможет
утешить меня? Может, станет мне поддержкой и опорой? Что, если этот силуэт в
окне  напротив  станет  мне более  близким? Разве  мне не станет легче?  Мне
совершенно некогда было даже подумать об этом.
     В  тот период  Накадзима занимал  самое Правильное место  в моей жизни.
Будь он ближе или дальше, я думаю, было бы только хуже.
     Несмотря на то что наши окна  были довольно  далеко друг  от друга и их
разделяла  улица, я ничуть не ощущала этого. Словно между  нами существовала
какая-то связь.  Как ни странно,  мне  даже казалось, что я слышу его голос,
который никак не могла уловить из-за шума  машин. Когда в сумерках я  видела
его бледное лицо и беззаботную улыбку, для меня это было лучшим утешением.

     Когда мы с отцом похоронили маму, я особенно нажаловалась Накадзиме.
     Встретившись на улице, мы иногда пили вместе  чай. И вот  как-то раз мы
случайно   столкнулись,   когда  после  маминых  похорон   и  трехнедельного
отсутствия  дома я вернулась к себе, навела порядок в квартире и отправилась
в супермаркет за продуктами. Мы решили найти в "Старбакс".
     Шумная  и оживленная  атмосфера  в  кафе,  аромат  кофе, молодые, живые
голоса вокруг.. С непривычки от всего этого у меня на  мгновение закружилась
голова. Я подумала, что такая обычная жизнь --  это то,  по  чему, наверное,
больше всего  тоскуют  души умерших. И  там,  на  том свете, пожалуй, больше
всего не хватает именно таких обыденных и, казалось бы, бесполезных вещей.
     -- Теперь мне больше не придется каждые выходные мотаться домой. У меня
там  почти  никого  из  родных не осталось.  Достаточно  будет  наведываться
изредка, -- сказала я.
     Осторожно  потягивая  кофе,  очень  горячий,  судя  по  выражению  лица
Накадзимы, он спросил:
     -- У тебя мама умерла?
     -- Как ты догадался? -- удивилась я.
     -- В последнее время ты  постоянно уезжала, и я подумал...  -- смутился
Накадзима.
     Но это совсем  ничего  не объясняло. Вероятно, он догадался обо всем по
моему  обессиленному  состоянию.  Я  решила,  что  он,  должно  быть,  очень
чувствительный  и проницательный  человек. Если  разглядывать  меня  из окна
напротив, то  я теперешняя как  будто смотрюсь  меньше себя  обычной.  Такое
ощущение,  словно я немного усохла и  зачахла. Очевидно, что видящий  меня с
первого взгляда догадался о том, что я потеряла близкого человека.
     -  Зато  мне  больше не  будет одиноко  по выходным.  Прости, но я рад.
Знаешь,  какими бесполезными и пустыми для меня были по запрошлая и  прошлая
недели  из-за  того,  что  в  твоем  окне  было  темным-темно...  Твое  окно
совершенно особенное. Я сразу отличаю его от всех прочих. Никакой назойливой
суеты, никакой небрежной грубости, а только тихий, спокойный свет.
     - Правда?
     Казалось бы, его обрадовала новость о потере мной близкого человека, но
меня,  приникшую   принимать  формальные   соболезнования,  просто  пронзила
насквозь подобная искренность.
     -Да. без света в твоем окне, Тихиро-сан, мне мучительно грустно.
     Когда Накадзима произносил мое имя, оно каждый раз словно сияло подобно
драгоценному  камню. Для меня это было странным  и незнакомым ощущением. Что
это? Вот только что. Что-то сверкнуло. Произнеси-ка еще разок!..
     Однако  вслух я не решалась  сказать об этом  и потому  только мысленно
несколько  раз  прокрутила его обращение ко  мне. И  кроме биения  сердца от
чувств, которые я  впервые тогда ощутила по отношению к нему, я испытала еще
и какую-то гордость.
     -- Выходит, это здорово, что я вернулась, -- сказала я, и по моим щекам
покати лись слезинки, которые невозможно было сдержать.
     -- Смерть мамы -- это невыносимая боль. Мне  тоже было очень тяжело, --
произнес Накадзима.
     Я тогда почти ничего не знала о нем. Выходит, этот человек тоже потерял
свою маму.
     -- Да, но этот путь неизбежен для каждого, -- всхлипывая, вымолвила я.
     Я  заметила, что  крепко  сжимаю  в  руках  большую  чашку  чая.  В это
мгновение вдруг  все, что  тревожило  меня, и те опасения, что я,  возможно,
потеряла свою  маленькую родину и семью,  словно слегка  уменьшились, и  мне
внезапно стало свободнее и легче.

     Где-то по прошествии двух недель Накадзима стал заходить ко мне в гости
по выходным. Казалось, будто он вдруг перелетал из своего окна в мое, однако
в моем понимании наших отношений все было по-прежнему.
     В  один  из дней  мы  совершенно  случайно столкнулись  на улице, и  он
спросил:
     - Кстати. Тихиро-сан, у тебя сейчас есть парень?
     - Сейчас нет. Я встречалась с одним редактором, который был  так занят,
что мы мог ли видеться только по выходным.  Но как только мне пришлось стать
сиделкой для больной мамы, наши встречи практически прекратились.
     - Вот как... Иными словами, мама для тебя была важнее этого парня.
     Словосочетание "этот парень" вызвало у меня улыбку.
     Все, что  делал и говорил Накадзима, умиляло меня. Рядом с  ним  я была
мягкой и спокойной.  Мы  столько  времени наблюдали друг за  другом, стоя  у
своих окон, что в конце концов наши взгляды и мысли словно слились, а сердца
тайно соединились, поэтому внешне ничего не было заметно.
     -- Видимо, так. Вследствие  этого я особо и  не  расстроилась. Для меня
гораздо  тяжелее  было вот  так  встречаться урывками,  постоянно  выкраивая
время. Когда все  это кончилось,  я  только с облегчением вздохнула. Знаешь,
мне просто хотелось иногда побыть одной и как следует выспаться, -- добавила
я.
     -- Ну да... -- кивнул Накадзима.
     Каждый раз, кивая, он слегка морщил лоб - такая у него была привычка.
     После того вечера,  приходя ко  мне в  гости, он стал вести  себя более
раскрепощенно и непринужденно.
     Мы вместе ели, ходили в магазин за курицей-гриль (мы оба, в особенности
Накадзима, не  особо жаловали еду в кафе и  ресторанах и потому предпочитали
есть дома), по очереди принимали ванну,  после чего пили пиво и  болтали,  а
иногда просто вместе молчали.
     Присутствие Накадзимы в моей квартире заливало ее каким-то удивительным
светом. Впервые в жизни с момента, как родилась, я сочувствовала, что у меня
есть друг, что я не одна.

     Я сама для  себя сделала  заключение, что Накадзима  -- гей и  девушка,
которая иногда ночевала  у  него,  -- просто  его приятельница, а  все  свои
интимные дела он решает исключительно вне дома.
     Мне  казалось,  что он  не испытывает сексуального  влечения, поскольку
чересчур худой.  Иногда Накадзима ел  довольно много  и  с  аппетитом. Но  в
остальное  время можно  было  предположить,  что он  вообще ничего  не ест и
потому  сил и энергии в нем так мало, что, имен он даже близость с девушкой,
просто  не смог  бы ее как следует удовлетворить. И я решила, что по вечерам
он, возможно, ходит  в какие-то  специальные заведения,  где  встречается  с
людьми своего круга.
     А  может,  мне  просто  хотелось  так  думать  исходя  из  собственного
самолюбия. Ведь Накадзима не испытывал ко мне ни малейшего интереса. Я могла
бы переодеться у него на глазах, и он, наверное, ничуть не смутился бы.

     Похоже, что вчера вечером Накадзиме уж очень не хотелось уходить домой.
     Он  выискивал  всевозможные  отговорки,  чтобы   остаться,  и  я  вдруг
спросила:
     -- Тебя возле дома поджидает кредитор или к тебе приехала твоя бывшая?
     -- Сегодня мне  очень неспокойно на душе, словно в  этот день много лет
назад случилось нечто ужасное. Мои голова и  тело обладают какой-то странной
избирательной памятью. В годовщины каких-то  тягостных событий я  непременно
чувствую внутренний дискомфорт, -- сознался Накадзима.
     --   Ты   меня  извини,  но  не   нужно  сейчас  рассказывать  об  этих
неприятностях. Если ты  начнешь вспоминать  все в подробностях, тебе  станет
еще тревожнее.
     Я хотела добавить, что это  моя квартира и ни к чему приходить ко мне в
гости  и  придумывать  всякую  ерунду, но Накадзима выглядел  таким искренне
удрученным и то, о  чем он говорил,  было, судя по всему, таким мучительным,
что я решила прекратить этот разговор и ни о чем не спрашивать.
     Я просто предложила:
     - Останешься?
     И он кивнул, а я подумала: "Ну и ладно".
     Л постелила ему и  себе. Свет не выключали.  Я читала  книгу. Накадзима
спросил: "Можно мне  посмотреть этот канал?" --  и стал смотреть  телевизор.
Довольно долгое время мы не обмолвились  ни словом.  Когда фильм закончился,
Накадзима выключил телевизор, и я решила, что и мне пора спать.  Хорошо, что
и моей квартире кто-то есть. В его присутствии мне как-то спокойнее. С этими
мыслями я закрыла книгу.
     -  По  правде  сказать, я не  могу  так запросо  заняться сексом с  кем
угодно, -- сказал Накадзима, глядя в потолок.
     - Вот как?.. -- немного удивилась я, словно он только что признался мне
в  любви. Я  ведь считала,  что он намеренно старается избегать этой  темы в
наших разговорах.
     Что касается меня, то после утраты близкого человека я потеряла интерес
к сексу. В то  время я чувствовала  себя так, словно  из  меня вытянули  все
соки,  и  если  бы  Накадзима стал  вдруг приставать  ко мне,  я,  наверное,
выставила бы  его  прочь  из квартиры.  По  этой  причине  я и сама всячески
старалась по возможности избегать подобных тем и чувств между нами.
     Я  так вымоталась, исполняя роль  больничной сиделки, что у меня до сих
пор не возникло желания лечь с кем-то в постель.
     Возможно, это отчасти связано  с тем, что каждый день я только и видела
что обнаженные ягодицы, утки  да горшки. Кроме того,  там, в больнице, когда
мама  уходила  на  очередное  обследование  и у  меня  выдавалась  свободная
минутка, я нередко ухаживала за старичком, лежащим на соседней кровати.
     Вероятно, я просто устала  от мысли о том,  что  человек  -- это плоть,
плоть, наполненная водой.
     Когда  я  помогала  маме  переодевать   пижаму,  из  ее  рта  доносился
устойчивый запах, который был  похож на запах воды.  Сейчас я так скучаю  по
маме,  что готова снова  пройти весь этот  путь.  Если  бы  только я  смогла
вернуть время, то хоть  всю  жизнь  дышала бы этим  запахом.  По  тогда  мне
казалась невыносимо тяжелой мысль о том, что человек состоит из воды.
     Я не говорила Накадзиме, что со  своим бывшим рассталась именно потому,
что ему нужен был только секс, а я не соответствовала его потребностям.
     Он был  занят на  своей работе,  и, как правило,  мы  могли встречаться
только  по  пятницам.  Однако  он неожиданно  стал  в  обязательном  порядке
заявляться  ко  мне  по ночам в будние дни или по воскресеньям. Естественно,
мне  приходилось  ложиться  с ним в постель, а у меня  не было  ни малейшего
настроения делать  это. А он к тому  же был просто неуемным в сексе  и готов
был  заниматься этим утром  и  вечером, когда угодно и где угодно. Когда все
было  нормально  и я хорошо себя  чувствовала, все это было здорово  и  даже
нравилось мне,  но не тогда,  когда в моей жизни появилось столько хлопот. В
общем, я  совсем не  любила  этого человека.  Для меня он  был кем-то  вроде
дружка  для  секса,  с  которым  я  встречалась  время  от  времени  по мере
возникновения соответствующего желания. Похоже, я просто по ошибке принимала
за любовь обычную благосклонность к нему.
     А осознала я это очень просто, когда вдруг обратила внимание на то, что
когда он  находится  в моей квартире,  я, сама  того  не  замечая,  не  хочу
открывать окна.
     Мне не хотелось, чтобы Накадзима видел этого человека у меня дома.
     Я  думаю,  для кого угодно  такое  стало бы поводом к неприязни и концу
отношений.
     Хотя Накадзима, к которому  я  испытывала симпатию,  медлил  и не делал
первый  шаг,  я со своей стороны тоже ничуть не форсировала события, считая,
что между людьми ничего не может быть, если к этому не лежит душа. Я  была с
молодым человеком и при этом не испытывала никакого желания, и  мне не нужно
было себя сдерживать. Поэтому меня совершенно не волновало, что происходит в
душе и голове Накадзимы.
     Лишь иногда я мимолетно  задумывалась о  том,  смогли бы мы понравиться
друг другу.
     Это  невероятно,  но  Накадзима   обладал  какой-то  магической  аурой,
воздействующей  таким  образом,  что  однажды  я  вдруг  начала  понимать  и
сознавать  то,  что  казалось  прежде  непостижимым.  Странные  вещи  словно
переставали казаться странными.
     К примеру, когда  в  моей жизни появился  Накадзима, я  впервые  смогла
разобраться  в самой себе и осмыслить  то,  что творилось и творится в  моей
голове.  Все  потому,  что  в его  характере не  было  никаких  полутонов  и
неясностей. Я отчетливо  увидела,  как  прежде зависела  от  чужого мнения и
постоянно  меняла себя,  как  выворачивала  себя наизнанку  из-за  малейшего
чувства  вины,  скажем, в связи  с  тем, что  беспощадно  осуждала отношения
родителей и мамину жизнь. Я считала себя бессердечной и повинной в том,  что
не могла сочувствовать своей маме, которая всю жизнь подстраивалась под этот
мир  и  так и  умерла, не решившись что-либо изменить. Человек  --  существо
слабое. Людям в провинции сложно быть  сильными. Живя  независимой  жизнью в
столице,  я,  похоже, стала забывать об этом,  но  там,  в глубинке, все еще
очень  важны родственные  связи и человеческие  отношения.  Мама просто была
частью  того  мира,  в котором жила.  Я же была высокомерной и вбила себе  в
голову, что она должна преобразиться.
     Однако  с тех  пор, как  встретила  Накадзиму, я увидела, что он просто
проживает каждый  свой день  на полную катушку и  делает только то,  что ему
нравится. Я впервые осознала, что, в сущности, в точности копирую свою мать,
которая всю жизнь боялась быть  непохожей на других и предпочитала забраться
в свою скорлупу и плыть по течению.
     Как только  я задумалась  над тем, что  же дальше будет  с моей  жизнью
после  всего, что произошло,  я приняла решение, что моя судьба во что бы то
ни стало во  всех отношениях  будет иной, нежели у моей  мамы. Время, способ
мышления, ценности -- все будет  другим. Однако это вовсе не значило,  что я
не люблю свою маму, что не уважаю ее или не могу простить ей чего-либо.
     Стоило  мне  обнажить свое робкое, поверхностно-фальшивое  сострадание,
как внутри меня  зародилось  новое чувство  вины  и  сожаления. Неужели  это
признаки того,  что я  становлюсь  взрослой?  Только  сейчас  я поняла,  что
Накадзима, который привык жить один, давно повзрослел.
     Будучи уже взрослым, он,  хоть  и выглядит хрупким и  слабым,  все-таки
мужчина.

     -  Поэтому  ты   не   подумай,  Тихиро-сан,  что  я   не   нахожу  тебя
привлекательной... Дело  совсем не в  этом. Прости... -- застенчиво произнес
Накадзима, глядя на меня.
     - Ну что ты, все нормально. В общем-то, кто сказал, что мне самой этого
хочется? С чего ты взял, что меня это беспокоит? -- поинтересовалась я.
     - Ну как же? Я считал, что это в принципе свойственно женщинам. Ведь их
обычно сразу злит  и выводит  из себя, когда мужчина,  не смотря на довольно
близкие отношения,  не проявляет  никакого физического влечения, -- объяснил
Накадзима.
     - Меня сейчас ничто  не злит. К тому же можно сказать, что мы только на
пути сближения. На  самом  деле я  как-то  и не думала  об этом, так  что не
переживай.
     --  Хорошо.  Знаешь,  у  меня  столько  всего было  в  прошлом. Столько
неприятного,  что  даже вспоминать страшно: до  сих  пор в  дрожь бросает. Я
боюсь обнаженным  касаться  кого-либо. Пугаюсь чужой наготы.  Я даже не могу
пойти в онсэн (Баня на горячем источнике). Веришь?
     Не  представляю, что именно случилось с  ним в прошлом,  но,  очевидно,
что-то ужасное.
     "Выслушивать чьи-либо  страшные истории  -- это все равно что  получить
чужие  деньги.  На этом дело  никогда  не заканчивается.  У  тебя появляется
ответственность перед этим человеком за то, что он раскрыл  тебе свою душу",
-- так говорила мама.
     Я  считала,  что  это  довольно  рациональный  подход, но тем не  менее
правильный.
     Отсюда у меня появилась привычка прерывать  беседу,  стоит  собеседнику
затронуть какую-либо болезненную для себя тему.
     Когда твоя  мама  работает в сфере  услуг  и развлечений,  ты  с самого
детства узнаешь,  что  в жизни  нет конца потоку  чужих  проблем  и страшных
историй. В студенчестве, когда мне доводилось слышать от подруг таинственное
" на самом деле", предваряющее раскрытие какого-либо неприятного  секрета, я
относилась  к  подобным  разговорам как  к  детской забаве.  ПожалуЙ,  можно
сказать, что для меня было чем-то вроде поучительных лекций, слушая которые,
я мотала на ус полезную информацию.
     К  тому  же  еще  в  юном  возрасте  я  усвоила, что в действительности
совершенно не важно, занимался ли человек прежде сексом или нет.
     -Ты  можешь ничего мне не рассказывать. Если это настолько  больно  для
тебя,  то тем  более не  говори, -- попросила я.  -- А  если  у  меня  вдруг
появятся соответствующие желания и потребности, я не стану использовать тебя
в подобных целях. Без зазрения совести найду себе  кого-нибудь на стороне, а
тебя просто  выставлю за дверь. Вот такой я буду безжалостной.  Поэтому тебе
совершенно не о чем беспокоиться. К тому же сейчас у меня такой  период, что
меня и саму не тянет. Я серьезно.
     -Угу...
     Накадзима тихонько заплакал.
     Я вдруг будто увидела маленького ребенка, и мне стало очень грустно. Он
плакал как дитя. Плакал  так, словно ему некуда было  идти  и только  небеса
открыты для него. Мне захотелось  обнять его, прижать к себе, но я подумала,
вдруг это тоже напугает его.
     -- Давай спать, взявшись за руки, -- предложила я и ухватила  Накадзиму
за руку.
     Накадзима,  беспрестанно  вытиравший  глаза  теперь  уже  одной  рукой,
расплакался еще сильнее. А  я крепко  сжала  его узкую,  холодную,  но сухую
ладонь.
     Хрупкость той  ладони словно говорила мне о том,  что теперь уже ничего
не поделаешь и мне уже  не отнять  своей руки. Я толком не  знала ничего, но
решила, что в прошлом он, вероятно, испытал сексуальное насилие. Однажды его
внутренний мир  был раздавлен, разбит вдребезги, так  что его уже никогда не
возродить. А может, на это просто нужно время.
     Мне показалось, что  я  поступила плохо. Я  проявила такое равнодушие и
бесчувствие в отношении того, что мне самой не довелось пережить. Я даже  не
догадывалась, насколько травмирована душа Накадзимы.
     Должно быть, мое женское  участие, казалось бы  совершенно  дружеское и
невинное, постепенно загнало его в угол.
     Когда во время  его признания  я увидела это лицо в  странной испарине,
мне стало как-то неприятно и даже страшно. Сейчас я и сама истощена и у меня
совершенно нет сил,  чтобы  что-то начать, но после  некоторой  передышки  я
хотела бы влюбиться и жить более полной  и радостной жизнью. Я хочу ходить в
кино, ссориться и снова мириться, ходить на свидания, есть  разные вкусности
в  кафе и ресторанах  (которые  так не  любит Накадзима),  иными словами,  с
удовольствием прожигать  свою жизнь. Я  хочу избежать  проблем и трудностей.
Таковы мои пожелания и надежды на будущее, но,  встречаясь с этим человеком,
мне, видимо, придется  забыть  о походах  в  онсэн,  а секс для  меня станет
просто мукой и наказанием. В  моей голове пронеслась мимолетная мысль о том,
что мне совсем не по душе такая перспектива и я хочу жить более счастливой и
полноценной  жизнью. Однако  вдруг Накадзима, с  заложенным сом  и  взглядом
ученика начальных классов, робко сказал:
     -- А можно я  попробую? Получится у меня или нет... Мне кажется, если я
не смогу сейчас, то не смогу никогда в жизни.
     На что я ответила, что в общем-то не против.
     Накадзима  говорил,  что  боится полной  наготы, и  потому  мы,  шурша,
возились,  оставаясь  в  пижамах.   Движения  Накадзимы  были   странными  и
неловкими, словно ему было не по душе то, чем он занимался. Это был какой-то
псевдосекс с партнером, который как будто бы переживал, что совершает что-то
плохое.
     Однако  в  телодвижениях  друг  друга  мы  чувствовали  какие-то  яркие
вспышки, и в них сквозило желание.
     Такие воспоминания остались у меня от нашей первой ночи.

     С тех пор как не стало мамы, в моей жизни все как-то резко поменялось.
     К счастью, мне не нужно теперь  постоянно ездить в свой городок, ко мне
приходит Накадзима, и с некоторых пор мне каждый день снятся странные сны. Я
словно попадаю в сновидения чужих людей и живу там. Я смутно вспоминаю, было
ли это со мной на самом деле. Кости, крематорий...
     Еще у  меня  появилась  одна  хорошая  работа. Вообще-то я  художница и
изначально занималась не пользующейся особым спросом настенной живописью.
     Благодаря  необычной  технике  использовании  красок мои  работы  стали
показывать по телевидению.  Независимая ни от кого,  я одна  бывааю в разных
местах (хотя нужно сказать, что я не  вожу машину и потому зачастую  нанимаю
кого-нибудь), и мне довольно часто поступают заказы.  Нельзя сказать,  что я
звезда и пользуюсь каким-то колоссальным успехом, но в  действительности моя
работа постоянно востребована. Я  расписываю стены домов  и садовых  веранд,
полуразрушенных океанариумов и обветшалых зданий. Я люблю и стараюсь  писать
свои  картины на уличных внешних фасадах и потому не берусь за такие заказы,
когда  мне  указывают,  что  именно рисовать.  Мне больше по  душе,  когда у
заказчика нет  конкретного пожелания  и мы  можем  обсудить, что  это будет:
фрукты,  животные,  а  может,  море...  На сегодняшний  день  я  разрисовала
двадцать стен товарных складов и игровых площадок в парках.
     Между тем я не могу сказать, что хотела  бы именно этим зарабатывать на
жизнь. Попробовала  разок --  мою работу высоко  оценили. Ну  и  решила пока
продолжить.
     Мне просто нравилось  ощущение от моего  образа жизни, пока  я рисовала
свои  картины,  хотя  они  не обладали  для меня  какой-либо  художественной
ценностью.
     Рано или поздно их все равно разрушат или закрасят по решению городских
властей.  Не важно, насколько скрупулезно ты работал над своим творением. Ты
вдохновенно и с удовольствием рисуешь и за время работы общаешься и заводишь
приятельские отношения с новым окружением.  И если  законченная картина  еще
какое-то время согревает этих людей, этого вполне достаточно.
     В  рамках нового заказа мне предстояло разрисовать стену на  территории
Института искусств, который я в  свое время окончила. Это была низкая стена,
разделяющая  собственно  территорию  института  от  площадки  вокруг  здания
бывшего детского  сада,  где  теперь  расположилась  частная  школа детского
творчества. Со стороны института ее  украшает  старая  настенная живопись, а
вот со стороны школы стена  просто  выкрашена в  желтый  цвет. Там-то  мне и
предложили изобразить что-нибудь.
     Речь шла о довольно близком и дорогом моему сердцу учебном заведении, и
потому, когда  моя бывшая однокурсница Саюри, которая  теперь преподает игру
на фортепиано в классах для малышей, обратилась ко мне с таким предложением,
я не раздумывая согласилась.
     Само  здание школы уже очень старое,  но при этом довольно симпатичное.
Архитектор, который был уроженцем здешних мест, строил его очень старательно
и со всей  душой, чтобы после себя оставить детям интересное  и оригинальное
творение.
     В  студенческие годы  мне ужасно нравились очертания  ограды  и  здания
школы,  палисадник и  компактная  игровая площадка, созданные специально для
малышей:   я  могла  смотреть  на  все  это  бесконечно  долго.   Частенько,
облокотившись на ту самую ограду, я ела свой бэнто (Набор традиционной еды в
специальной коробке, который составляют дома или  покупают, чтобы перекусить
в школах, институтах,  поездах, во время загородных прогулок) и наблюдала за
детишками.  Атмосфера  этого  мирка  была  настолько  теплой,  что,  будь  я
ребенком, непременно захотела бы учиться здесь.
     Здание  старело  и ветшало. Необходимо было проводить  реставрацию, что
повлекло  бы за собой немалые расходы. В связи  с этим появились разговоры о
возможном  сносе  здания,  и  дело дошло  до  репортажа  на  телевидении.  В
телеинтервью показали  местных  жителей,  которые, желая защитить дорогое им
строение, обратились с просьбой  украсить старые фасады  и  ограду настенной
живописью,
     Однако я  не очень-то  вникала  в эти административные моменты.  Вокруг
школы  постоянно бывало много малышей. Я играла с этими  крохами, смотрела в
их глаза, и мне хотелось запечатлеть на стенах то, что я чувствую. Я думала,
что всю весну буду  занята  только этим Проектом, и не загадывала, что будет
впереди.
     Я   убеждена,  что,  когда  ты  творишь  или  создаешь  что-либо,  тебе
приходится  все  решать  самой  и  самой  искать  вдохновения,  но  все-таки
абсолютно одной не справиться.
     Мне непременно  будут помогать дети. Вместе мы сможем изваять вечность.
Даже если  эту стену разрушат, наше творение останется на  века.  Этого  мне
было бы вполне достаточно.
     В  последнее  время мне  пришлось взвалить  на  себя  много непривычных
обязанностей: уход за больной мамой, похороны. Мне хотелось с головой уйти в
работу, чтобы сбросить с себя весь этот грязный ворох, в котором я увязла.
     Когда в  больнице я самозабвенно боролась и  мамину  жизнь, я постоянно
думала о том, как нелегко мне приходится. Однако всегда стремилась к чему-то
светлому и прекрасному и потому не впадала в полное отчаяние. Мне было не по
себе, если случались моменты, когда я не могла поговорить с мамой.
     Я  много  всего  делала  для  мамы, но она  то  была без  сознания,  то
рассеянно и безучастно наблюдала за всем. Только это меня и угнетало.

     Послеобеденная встреча протекала весьма гладко.
     Мы мило побеседовали с руководством школы -- супружеской парой, которая
прежде работала в детском саду  в Америке. Сошлись на том, что неплохо  было
бы изобразить  что-то живое  и красочное, например животных.  Нас беспокоили
некоторые  шероховатости  и неровности на  стене,  но на заделку всех стыков
уйдет  уйма  времени и денег. Поэтому решили обойтись шпатлевкой, а так  как
под ногами у нас была простая земля, то можно было не застилать ее пленкой.
     При таком подходе  работать  заметно легче  и веселее. К тому  же город
пообещал  помочь деньгами и  выделить  пятьсот тысяч иен, и,  похоже,  этого
хватит  даже  на то, чтобы  я,  не умеющая водить машину, на  несколько дней
наняла себе в помощь водителя. А если у меня бу-

     дет человек с  машиной, то мы без  проблем сможем  ежедневно  привозить
около  двадцати   банок  краски  на  водной  основе.  Лестницу  мне  удалось
позаимствовать у самой  школы, и, скорее всего, можно будет  складывать весь
рабочий инвентарь там же, в под-)бном помещении классов. Пока все  начина-ся
очень  даже удачно. В половине  случаев, когда мне  приходится иметь дело  с
муниципальными  заказами, стоит  случиться  одному  "но, как  сразу все идет
наперекосяк. На этот раз у меня было хорошее предчувствие.
     Интересно, когда я вернусь домой сегодня, Накадзима снова придет ко мне
ночевать? Вот о чем думала я, в одиночестве проводя взглядом  вдоль стены --
фронта предстоящих работ.
     Я  не  испытывала  особой  эйфории,  но  в  душе  разливалось  какое-то
необыкновенное тепло.
     Наверное,  я  напоминала  человека,  которым  только  что встретил свою
половинку.
     Однако внезапно я задумалась: что, если в моей жизни появится пламенная
любовь

     и мне станет некомфортно оттого,  что эта любовь постоянно присутствует
в моем доме?  Что тогда? И  я  поняла -- мне  пока нечего  "а это  ответить.
Накадзима,  безусловно,  обладает  определенной  и   весьма  ощутимой  силой
воздействия на меня, но, возможно, это совсем иное, нежели большая любовь.
     Сейчас мне с ним  интересно  и я ни о  чем  не думаю, но если мы зайдем
дальше в наших с ним отношениях, кто знает, с каким сложностями мне придется
столкнуться.
     Более  того, что будет с ним, если все это случится и я  оттолкну  его?
Вдруг он решит покончить с собой? А может, сойдет с ума?
     Жизнь не наносила мне  таких глубоких  сердечных  ран,  и потому мне не
дано  понять, что  творится  в душе человека, перенесшего  в  прошлом что-то
по-настоящему трагичное. Заблуждается тот, кто думает, что все понимает. Мне
кажется, мы  не  можем до конца осознать то, о чем не имеем  представления и
что не пережили сами.
     Но ведь Накадзима мне нравится, и я надеюсь,  что все будет  нормально,
если мы останемся вместе.

     Мы были слишком осторожны и предусмотрительны, и постепенно я увлеклась
Накад-ti i мим. И по  самым скромным оценкам увлеклась  так, что  все прочие
перестали для меня существовать. В нем определенно было что-то решительное и
бескомпромиссное.
     Возьмем, к  примеру, случай, когда я решила построить  себе дом. Всегда
есть  люди, которые  находят  участок  земли, нанимают архитектора,  а потом
последовательно  самостоятельно  облюбовывают  материалы для стен. Однако  я
совсем не  такой человек.  Я обожаю внимательно и тщательно выбрать  то, что
попалось мне совершенно случайно и незапланированно.
     Или взять  все ту же настенную живопись... Некоторые сначала замазывают
и выравнивают все щели и стыки в стене, создают совершенно белое полотно для
работы,  после чего намечают  тему  рисунка  так, чтобы она гармонировала  с
окружающей  палитрой,  и,  тщательно  поделив  на  части черновой  набросок,
масштабно переносят его на стену.
     Что  же  до   меня,  то  я  человек  другого  склада,  который   рисует
вдохновенно,  с  удовольствием, в  каком-то  порыве,  а если  вдруг  на пути
возникают  какие-либо  препятствия для  творчества, во что  бы  то ни  стало
избавляется от них и доводит задуманное до конца.  Что ни говори,  я во всем
руководствуюсь  принципом  "здесь и сейчас", всегда действую по обстановке и
совершенно  не доверяю тому, что  было заранее обдумано и взвешено в голове.
Мне нравится двигаться, наблюдая за  положением  вещей и течением времени, и
по возможности находиться на открытом воздухе.
     При таком подходе довольно часто  бывает  так,  что, когда заканчиваешь
работу, в  ней рождается неожиданная гармония. И тогда мне кажется,  будто я
танцевала с этим миром в реальном времени.
     Такое чувство, словно я, потеряв голову,  вдохновенно кружилась в танце
с этим местом, с этой землей... А потом, сообщив о  том,  что  мы расстаемся
навсегда, я направляюсь к новым горизонтам.
     Разумеется,  я  прекрасно  понимаю,  что  поступаю  ветрено  и  отчасти
небрежно. Но ведь  для меня  настенная живопись  -- это все  еще  где-то  на
уровне хобби,  а  не настоящая  профессия. Поэтому считаю,  что  все  вполне
нормально. Я думала  над тем, не сделать  ли это увлечение своей профессией.
Пожалуй, любые неудобства или препятствия,  которые  могут возникать на этом
пути,  разрешатся, если я  буду  действовать в согласии  с собой. Кто знает,
может, настенная  живопись и  впрямь станет моей работой. Думаю, если я буду
совершенствовать  свою  манеру  рисования   и   мне  действительно  повезет,
результат придет  сам  собой. Пока я  только нахожусь  на  первой  ступеньке
лестницы, по которой мне предстоит потихоньку двигаться выше и выше.
     Безусловно, есть люди, которые высказываются негативно о  моей технике.
Мол, это ж надо: с такой техникой,  с такими  бездарными картинами корчит из
себя знаменитость и дает  интервью. Я же не  уступаю  и знай себе  продолжаю
работать в своей особенной, тонкой, свойственной только мне одной манере.
     Так как  свои  картины  я  рисую под  открытым небом,  мне  приходилось
размышлять над тем, что будет с ними лет через десять. Не состарятся ли они?

     Если  вначале как следует  уловить  дух  и  настроение  места  и  общей
перспективы,  то  подходящие цвета и тема  находятся сами собой.  Если  я не
ошиблась и мне удалось достичь гармонии с окружающей средой, если я при этом
осталась в согласии со своей  душой,  то пройдет хоть десять, хоть  двадцать
лет,  хоть  даже целых  сто,  моя картина не состарится.  Уж  в этом  я была
уверена.
     Это был  единственный  момент, совершенно очевидный для  меня. Словно я
была прорабом,  преисполненным гордости за тот дом, что сама  построила. Моя
уверенность была  совершенно  непоколебима. Я  ни  на  миг  не  сомневалась.
Подобно  собаке, которая метит свою территорию,  я бросаю вызов  этому миру,
оставляя в нем свой скромный след.

     Не  знаю,  можно  ли  точно так  же  относиться  к  любви, но  то,  что
происходит между мною  и  Накадзимой,  совершенно  не  поддается  какой-либо
подготовке, планированию  или воображению.  Я всегда взаимодействовала с тем
Накадзимой, который был в тот конкретный момент перед моими глазами.
     Я полагаюсь только на свое реальное чувственное восприятие,  на то, что
переживаю здесь  и сейчас. И  с этим ничего не поделаешь. Мне кажется, что в
этом мире больше нет другого  такого же человека,  как Накадзима, такого  же
странного и необыкновенного, как он.
     Я не встречала другого такого  человека, который бы вот  так же молча и
неподвижно стоял у ночного окна. Он изначально не доверяет тому миру людей и
сторонится  его,  держась аутсайдером. В  его  характере чувствуется  что-то
печальное  и  одновременно сильное, что  заставляет  меня  всегда пристально
всматриваться в него.
     Сейчас  мне кажется, что  в  те дни, когда я  вот так смотрела  на  его
силуэт в окне, я была похожа на школьницу, по уши влюбленную без взаимности.
Мне хотелось навеки запечатлеть в памяти этот облик. Я  думала только о том,
почему он настолько прекрасен там, в окне.
     •Тоскливо..."-- подумала я, глядя вверх на сухие ветки деревьев.
     Форма этих  веток подобна  раскрытой ладони с растопыренными  пальцами,
сквозь которые пробивается слабый луч, свидетельствующий об окончании зимы и
наступлении весны.
     Я каждый день  проходила здесь  и  поэтому  знала  это  место  вдоль  и
поперек.  Вряд ли я напишу неудачную картину. Тем не менее я какое-то  время
стояла там и  думала, не упустила ли чего-нибудь важного. Пожалуй, это будет
картина немного грустная, но вместе с  тем и радостная.  Туманные  и неясные
образы подобно прекрасной тени уже ложились на стену.

     Тихиро-тян,  ты  идешь  домой?  --  окликнула  меня  Саюри,  которая  и
предложила мне разрисовать эту стену.
     Видимо,  урок  фортепиано как раз  только что закончился. Вечером снова
нахлынет орава детей, а сейчас время перерыва.
     Поддерживать ежедневно ритм жизни окружающих очень увлекательно, словно
ты путешествуешь.
     -- Да нет пока. Может, чайку? -- предложила я.
     -- Боюсь, что на это у меня времени нет. -- ответила Саюри.
     У меня с собой были две заранее купленные баночки кофе. Я  протянула ей
одну.
     - Ты все еще  увлечена тем парнем? Ну, тем, что  необычный, худощавый и
ходит в какой-то институт для очень умных, -- спросила Саюри.
     -  Да,  я  тебе  уже немного  рассказывала  о  нем. Накадзима.  Он  мне
нравится, и мы, похоже, стали встречаться.
     - А что он изучает?
     -  Он рассказывал, что исследует хромосомы, но подробностей я совсем не
знаю.  Сейчас  он,  кажется,  пишет  работу. Что-то  там  о  двадцать первой
человеческой хромосоме и развитии синдрома Дауна... Все это так сложно.
     Сколько он мне ни объяснял,  все равно  ничего  не понятно.  А пишет он
свою  работу по большей части на английском, так что даже  не смогу украдкой
ее почитать.
     - Надо же, так сложно, что даже не запомнить.  Я поняла, что  ты совсем
ничего не знаешь. Однако это ведь самое важное в  его  жизни, а  тебе до сих
пор ничего толком не известно.
     - Да уж.  Пожалуй, куда легче  было  бы, если бы он  изучал ну  хотя бы
культурную антропологию, или фольклор, или французскую литературу.
     -- Ну да, в этом еще более или менее можно разобраться.
     --  Хотя, может, есть и  что-то хорошее  в моем незнании. У меня сейчас
каждый день такой хороший. Мне  как никогда спокойно на душе, --  улыбнулась
я. -- Мне так спокойно, тихо, но что-то путает, словно я нахожусь на глубине
в воде. Все земное стремительно удаляется.  Я даже не представляю, что можно
подняться на поверхность.  Однако  и мысль о расставании  не  приходит мне в
голову.
     -- Вы  встречаетесь  всего ничего,  а уже успели зайти  так далеко?  --
удивилась Саюри.
     --  Я ни о чем не спрашиваю его, но  знаю  только, что  в прошлом с ним
случилось  что-то ужасное. Если мы  будем вместе, я в конце  концов узнаю об
этом. И  потому, если постараться по возможности  не торопить  события,  все
само  собой  успокоится,  утрясется.  Считаешь,   что   мне  следует  больше
расспрашивать его обо всем?
     -- Да  нет, не  стоит. Если так  тебе  подсказывает  внутренний  голос.
Однако, может, и  ничего,  если  это что-то  ужасное  не было  настолько  уж
жутким. Преступление, ночной побег или банкротство. Да  мало ли что. Все это
ерунда, если только сейчас из-за этого не будет проблем.
     -- Да уж... Я думаю, наверное, дело вовсе не в  характере. Ничего особо
непривычного  я мним  не  замечала. Я  слышала,  что они с мамой были  очень
близки, и, когда ее не стало, я него это было большим ударом. Но я чувствую,
что рана слишком глубока и дело тут не только в маминой смерти.
     - Раз так, то, возможно, в душе у него нет ничего отвратительного.
     -  Боюсь, что  есть, но я молю об одном:  чтобы  это не  было настолько
страшным, что он не сможет жить с этим дальше. Хочется верить, что все будет
нормально, раз он все еще жив. Если сможет пережить  это,  вероятно, все еще
наладится.
     Мой голос был полон мольбы. Я очень хочу, чтобы он жил.
     Я ничего  не могла  сделать с  болью  и страданием  Накадзимы, которого
узнала за то  время,  пока мы были вместе. Я знаю его,  просыпающегося среди
ночи  с криком и  лихорадочной  дрожью, его, покрывающегося обильным потом в
людской   толпе,  его,   испытывающего  жуткие   головные  боли  при  звуках
определенной  музыки,  его,  вот   уже  долгое  время  после  смерти  матери
мечтающего  только  о  том, как  бы скорее  уйти  туда,  где  она. Какими-то
отрывками  и отдельными фрагментами все это постепенно выходит наружу, когда
два человека рядом.
     Если есть плюсы,  то и  минусы непременно найдутся. Чем больше  света с
одной стороны,  тем гуще тьма с обратной. Такое  ощущение,  что он,  подобно
сказочному герою, сам не знает, как совладать с собственной силой.
     -- По роду своей  деятельности мне приходится видеть  много  несчастных
детей,  --  сказала  Саюри. --  И  если  не  брать  во  внимание  врожденную
жестокость  или  нарушения  умственно-мозговой   деятельности,  то  зачастую
проблема кроется в родителях. Если  в раннем детстве  с  родителями  ребенка
было что-то не так, возможно, это покажется им очень незначительной деталью.
Однако  нередко  мы видим,  как что-то вдруг  блокируется  или  дает  сбой в
сознании  маленького  человека,  и  как  следствие  --  искалеченная  жизнь.
Последствия могут быть  страшными и необратимыми. Нарушения бывают настолько
разными и деликатными, что с ними не справиться. Мне, как преподавателю игры
на  фортепиано, еще ничего,  а  вот взять,  к примеру, воспитателя  детского
сада,  так  ему  приходится  более тесно  взаимодействовать с  родителями  и
наблюдать разного рода нездоровые моменты.  В последнее  время слишком много
ненормальных, уродливых семей. И неправильных родителей тоже.
     Я кивнула. Я всего лишь рисую свои картины, но мне понятны слова Саюри.
Вокруг  стало больше  детей и  родителей,  которых  невозможно было бы найти
несколько лет  назад.  Однако мне почему-то  кажется, что к Накадзиме это не
имеет никакого отношения.
     - Ясно,  что  когда-то  с  ним  что-то  случилось. И, очевидно,  что-то
нешуточное. В  прошлом  с ним точно было  что-то серьезное.  В  его  случае,
похоже, родители были разведены, но тем не менее мне не кажется, что это так
уж сильно на него повлияло. Я знаю, что мама  его очень любила, но ничего из
ряда  вон выходящего там  не было. Ничего  странного  и подозрительного, что
могло бы  быть  связано  с  родителями,  я  не нахожу. По крайней мере, если
судить по тем  отдельным фрагментам его историй, что мне доводилось слышать.
Прежде всего сам  он  в душе очень хороший  человек... Но я снова повторюсь:
мне понятно только, что он подвергся грубому насилию.
     -- Насилию? Например?
     --  Например,  его  могли похитить  в  детстве  или  он  стал  объектом
жестокого  сексуально   го   домогательства  с  чьей-то,  не   родительской,
стороны...
     Когда я услышала себя, в голове моей что-то вдруг прояснилось.
     Иногда так бывает: произнесешь  что-либо вслух --  и  сам  проникнешься
сказанным. Я знала, что была очень близка к ответу  на  собственные вопросы.
Определенно. И тут же продолжила:
     --  К  тому  же он  очень странный...  Как  бы это сказать?  Замкнутый,
отстраненный, чтоли.  Будто отшельник.  А если точнее, он  словно выше всего
мирского. Если  даже предположить, что с ним  ничего не случилось в прошлом,
мне кажется,  что  это  изначально  заложено  в  его  характере.  Слишком уж
отчетливо  в  нем видны эти черты. Похоже,  мы оба  относимся  к такому типу
людей, которым нужно  время.  Время на  то, чтобы  узнать друг друга, на то,
чтобы все рассказать друг другу, на все.
     Я  говорила и в  какой-то  момент обнаружила,  что определенно  думаю о
Накадзиме. Мною владели смешанные чувства: то мне хотелось узнать о нем все,
то я предпочла бы не знать ничего.
     Что, если я начинаю определяться, принимать решение?
     Может, он  мне  нравится? Может,  в какой-то  момент  я действительно и
всерьез полюбила?  Возможно, впервые  в жизни  это  не  шутка и не  игра,  а
настоящая любовь женщины к мужчине?
     Я   поняла   это   потому,   что   моя   собственная   осторожность   и
предусмотрительность стала напоминать мне отношение мамы к отцу.
     Это была  мамина черта:  чем сильнее она любила, тем более осторожной и
осмотрительной была.
     -- А деньги? У него все нормально с деньгами?
     -- Да, абсолютно! Он говорил, что, пока не  окончит  докторантуру, отец
будет помогать ему  с  деньгами.  К тому же ему  вроде как что-то осталось в
наследство от матери. Сейчас у него своя квартира, но вечерами он у  меня  и
поэтому частично берет на  себя расходы на еду,  отопление и  электричество.
Каждый месяц с невероятной точностью все  подсчитывает и отдает мне  до сены
(Мелкая монета).
     --  Выходит, что  с этой  стороны  он  вполне надежен. Что  ж,  не вижу
никаких проблем. Вы вполне можете жить вместе. Он, конечно, со странностями,
но для такой неординарной, как ты, подходит в самый раз.
     -- Да. Пожалуй, я  хочу, чтобы все это пока продолжалось, -- сказала я,
думая  про  себя: "Если  только у  нас получится продолжать..."  --  Кстати,
Саюри, ты ведь что-то хотела мне сказать, кажется...
     - Да, по поводу живописи. Ты уж извини, что это попало на телевидение.
     - А, да ничего страшного. Все нормально.
     -  Ты сейчас  такая  знаменитость.  О  тебе  говорят  в  новостях... --
улыбнулась Саюри.
     Я кивнула:
     - Не такая уж и знаменитость.
     -  В масштабах этого города ты  достаточно известный  человек. И многие
люди думают и надеются,  что если ты берешься разрисовать какую-либо стену и
это становится предметом обсуждения, то здание не будет снесено.
     - В самом деле?
     - Хотя мы вовсе не хотели тебя впутывать  во все это, я все же чувствую
за собой вину.
     - Саюри. разве ты хоть в чем-то виновата?
     - Конечно. Я хочу,  чтобы это здание и  эту  стену не ломали. Эта школа
детского творчества  --  смысл моей жизни. У  меня  много учеников,  которые
ходят  ко мне вот уже несколько лет.  Но обратилась я к тебе не из-за этого.
Просто твои  картины,  Тихиро,  такие большие и  невероятные,  и  мне  очень
хотелось  видеть со своего рабочего места что-либо  нарисованное тобой.  Это
правда. Я вовсе не хотела тебя использовать. И уже тем более  я  не пыталась
принудить тебя к созданию того, что, очевидно, будет уничтожено, -- ответила
Саюри.
     Я знала Саюри, и поэтому мне показалось, что она говорит искренне.
     Саюри потупила  взор,  но я, глядя на вьющиеся на висках волоски, на ее
густые  брови,  чувствовала, что  она  говорила от  всего сердца.  Наверняка
разные  люди обращаются к ней с различными просьбами, а она втайне оберегает
меня.
     -- Да  нет, что  касается  картин, то  мне  нередко  приходится  давать
интервью. А  вот что-то  кроме  живописи...  прости, я  не очень-то  в  этом
понимаю, -- смутилась я.
     -- Спасибо тебе. И прости,  прости меня, пожалуйста, если, вопреки всем
моим ожиданиям,  в  будущем это  здание снесут и эта  стена исчезнет с  лица
земли. Пока живу, я сделаю все, чтобы защитить ее, -- заверила Саюри.
     - Ну что ты! Я ведь  рисую не  потому,  что  хочу завещать свои картины
потомкам. И твоей вины в том не будет.
     - Да,  и все же я  планирую сделать  побольше фотографий.  И  они будут
бережно  храниться в городских  архивах.  Это уж  непременно,  --  пообещала
Саюри.
     Если я скажу, что мне не хочется, чтобы мои творения остались жить, это
будет неправдой.  Однако  еще больше солгу, скажи я, что  хочу  оставить  их
навеки.  Мне интересны мои каждодневные  чувства и переживания, и мне просто
нравится  запечатлевать их  чуть более ярко  в своих картинах. Ничего более.
Если хорошенько задуматься, это несколько легкомысленно и несерьезно.
     Сравнив  себя  с  Саюри,  которая  так  самоотверженно и  по-настоящему
привязана к своим детишкам, я почувствовала, что мне  неловко и неудобно  за
свое такое отношение.
     Если  честно,  мне  все  равно,   оценят  мою  настенную  живопись  или
уничтожат. Мне кажется, даже  если снесут здание  этой школы, есть хорошие и
умные люди и они непременно снова где-нибудь пустят свои побеги.
     Возможно, я боюсь быть в чем-то совершенно уверенной. Я всегда, подобно
струящейся  воде, текла  по  своей  жизни,  и  мне  хотелось  бы  продолжить
созерцать и разглядывать окружающий мир.
     Вот так и с дружбой. Несмотря на  то что к некоторым людям  я испытываю
довольно  теплые  чувства,  человека,  которого бы я могла назвать сердечным
другом, у меня нет. Мне вечно сложно разобраться в своих ощущениях.
     Поэтому в Накадзиме я угадала первого в  своей жизни друга. Он довольно
слабый с виду, но в нем есть что-то настоящее, надежное.
     Он подобно зеркалу показывает  мне мое собственное отражение.  Я  лучше
вижу и понимаю себя. Я знаю, что это зеркало не искажает и не ошибается. Мне
спокойно.

     Прежде я чувствовала себя самостоятельной и  независимой только потому,
что жила отдельно и далеко от родителей, но сейчас, когда я осталась одна, я
наконец  поняла,  что все  эти  годы мама  была для  меня  духовной опорой и
поддержкой.
     Я никогда ни о чем не советовалась  с мамой, но поскольку в моей  жизни
происходили различные перемены, я каждый раз звонила ей и болтала обо всем и
ни о чем  или ехала  домой, чтобы просто увидеть мамино лицо. С тех  нор как
мамы не стало, я стала думать,  что вот теперь я вернулась на круги  своя, к
своей отправной точке. Вот  только  мне не понятно, где  эта самая отправная
точка: может быть, где-то еще до рождения на свет.
     В  раннем детстве я по  выражению маминого  лица определяла собственное
местонахождение,  а сейчас  мне приходится самостоятельно себя  определять и
идентифицировать.  Сколько бы я ни повторяла себе, что смогу разглядеть себя
через Накадзиму, однако только отведу свой  взгляд в сторону, мне уже ничего
не увидеть.  Все  не так абсолютно  и очевидно,  как было с мамой  в далеком
детстве.
     Я  так долго  и пристально наблюдала за умирающей мамой, что теперь все
еще никак  не могу вспомнить  тот блеск, что она излучала при жизни. Я помню
только ее  тяжелое предсмертное  дыхание и запах,  наполнявший ее больничную
палату, -- это  был  запах человека, который скоро отойдет  в мир иной. Мама
страдала в одиночестве, и сейчас в  том  мире,  куда она  ушла, я не  смогла
стать ей опорой. Чувство собственного бессилия до сих пор не покидает меня.
     В  моей голове, как  ни  странно,  застряло воспоминание о том,  что  в
какой-то  книге я  читала, будто  если  человека слишком  уж  удерживать  от
смерти, он не сможет уйти  в мир иной. И потому я держалась что было сил  и,
сдерживая  слезы, постоянно молилась за маму. Теперь мне кажется, что я была
полной дурой.  Если бы  я дала волю  чувствам и выплакалась, было  бы легче.
Если бы  я,  подобно  папе,  плакала навзрыд  и, цепляясь за гроб,  билась в
истерике, было бы легче. Если бы  я не обращала внимания на взгляды и мнение
окружающих и была сама собой, было бы легче.
     Наверняка  тогда  бы и  мама не  переживала  за  то,  что  я, возможно,
неискренна с Накадзимой и сердцем не тянусь к  нему, и не стала бы приходить
ко мне во сне.
     ----
     Недели две спустя Накадзима предложил мне:
     - Хочу  проведать своего  старого приятеля, иному ехать боязно. Поедешь
со мной?
     С того  самого раза мы не  занимались сексом, по  Накадзима каждую ночь
оставался у меня. Потому он настоял на том, что возьмет на себя  расходы  по
оплате отопления и электричества.
     Только со следующей недели мне предстояло приступить к работе  над моим
заказом, поэтому у меня выдалось немного свободного времени.
     Я  решила занять себя  приготовлением  всевозможных блюд  из  импортной
ветчины высшего сорта, присланной  в большом количестве папой. Жареный рис с
ананасами и ветчиной, стейки, гохан  (Японский вареный рис, который подается
как самостоятельное  блюдо  или используется  в качестве основы  для  многих
блюд) с кусочками жареной ветчины и разные прочие вкусности.
     Я  настолько   увлеклась  кулинарными  изысками,  что   даже  абсолютно
индифферентный и неприхотливый  в еде Накадзима неожиданно заявил: "Пожалуй,
ветчины уже хватит".
     А  потом  наступил  довольно  интересный  период, когда я  с  моим юным
помощником ездила покупать краску, подбирала кисти и делала эскизы.
     Когда  рисуешь  за  столом,  испытываешь  удовольствие   от  разработки
миниатюрного  плана. Ты делаешь это  не для  того, чтобы  потом  в  точности
перенести на большое  полотно, а просто  чтобы схематично набросать основную
идею,  но  и  в этой  детальной  работе  есть  своя прелесть. Это  сравнимо,
пожалуй, с  тем ощущением,  которое я испытывала, играя  в детстве со  своим
игрушечным  домом.  В  том  доме  все  вещи и люди  были  крошечными,  но  я
представляла  их вполне реального размера. Нечто  очень похожее я  чувствую,
работая за столом.
     Так как мне  предстояло разрисовать низкую и  длинную  стену-ограду,  я
планировала сначала  изобразить  веселых обезьянок, которые оживили  бы  это
строение, но  в  голове  почему-то  никак  не  рождалось подходящего образа,
идеально соответствовавшего  месту. Я  сама удивилась  неожиданной  скупости
своего  воображения  и  решила  действовать экспромтом  на  месте или же,  к
примеру, провести опрос среди детей и таким образом хоть немного поднакопить
идей.
     Чтобы   картина   вышла  живой  и  удачной,  необходимо  получить  свое
собственное особое впечатление о том, что хочешь нарисовать. Что приходит на
ум при упоминании об обезьянах? Когда вообще в последний раз я  видела живую
обезьяну? Пожалуй, было бы  неплохо сходить в зоопарк и пополнить свой багаж
знаний. Это как раз то, что надо, чтобы развеяться и освежить воображение.
     -  Как насчет  того,  чтобы  устроить  пикник? -  предложила  я, листая
журнал.
     Однако, оторвав  глаза  от  страниц и  взглянув  на Накадзиму, я тут же
почувствовала,  как мое игривое  настроение само собой  куда-то улетучилось.
Выражение лица напротив было очень странным.
     Это был вполне обычный  день. Проснувшись утром, я приготовила омлет из
единственного яйца,  которое  было в  доме (естественно, с  ветчиной),  и мы
разделили  его  за завтраком.  Потом я, сидя в  какой-то невообразимой позе,
делала педикюр,  а  Накадзима увлеченно  писал доклад,  уставившись  в  свой
ноутбук. Накадзима вздохнул, и я подумала о том, чтобы предложить ему чайку.
Тогда и состоялся наш разговор.

     Как  верно   заметила   Саюри,   Накадзима  посещал   не  какой-то  там
низкосортный Институт искусств,  как мы,  а учился в университете  для очень
способных студентов, расположенном в соседнем городе.
     Конечно же, я решила его спросить:
     --  Откуда  у  тебя  такая  тяга  к учению?  Тебе  с  детства нравилось
заниматься?
     Накадзима сначала глубоко задумался, потом ответил:
     -- Однажды мне вдруг захотелось учиться, что-то вернуть, наверстать.
     -- Это случилось, когда... не стало твоей мамы? -- спросила я.
     -- Да. Пока я жил отдельно, мои родители начали ссориться и враждовать.
Через какое-то время они разъехались и  в итоге развелись. Так я  оказался в
ситуации  немножко схожей с  твоей.  Средства  на жизнь  и учебу  я все  еще
получаю  от отца. Мы иногда видимся. Ну да ладно... Когда мама умерла, я уже
был  старшеклассником и жить вместе с  отцом совсем  не хотел.  Он с момента
развода  так  и  живет  в префектуре  Гумма, где остался мой дом. Переезжать
куда-то  бухты-барахты  мне  как-то тоже  не  хотелось. У отца сейчас второй
брак,  и  есть ребенок. В общем, я решил  жить  один. Однако  я не настолько
сильно  нуждался в деньгах, чтобы мне работать дни напролет, да  и к роскоши
меня  особо  не  тянет. Так  неожиданно  у  меня  в  жизни образовалась уйма
свободного времени. Я поразмыслил как следует и решил посвятить его изучению
чего-нибудь такого, что дало  бы возможность работать уединенно, в более или
менее узких  рамках, открыть что-то свое и по возможности принести тем самым
пользу  людям.  Я  перебрал много  всего и в конце  концов захотел  заняться
генными исследованиями.
     -  Я не  знаю,  почему  ты  выбрал для  себя такою  сложную  сферу,  но
наверняка в твоем близком окружении был кто-то, кто повлиял на  твой  выбор,
так ведь? -- предположила я.
     Накадзима все в той же уклончивой манере продолжил:
     --  Ну да.  У меня был период,  когда я жил отдельно  от  родителей,  и
единственный близкий  мне на  тот момент  взрослый  человек  был  студентом,
изучающим генетику. В общем, он  много рассказывал мне об этом, и я подумал,
что это, должно быть, очень интересно.
     Потом, когда мамы  не стало,  я был одинок,  печален и имел  достаточно
свободного  времени... И  я  с головой  ушел  в  учебу.  Разумеется,  я  был
сосредоточен на экзаменах.  А так как я не очень  контактный  человек и  для
меня  всегда  очень  хлопотно  взаимодействовать  с  людьми, я  не ходил  на
подготовительные курсы, а занимался самостоятельно.
     Об этом он рассказывал долго и очень подробно.
     Я же думала о том, что он имел в виду, говоря о своей жизни отдельно от
родителей, но продолжала молча слушать его повествование.
     Судя  по  его  словам, он смог  полностью  освободить головной  мозг от
проблем тела и сосредоточиться  на  учебе.  Для  него это было несложно,  но
Накадзима заметил, что осознает, насколько опасным это может быть в реальном
мире.
     Решение Накадзимы потребовало от него  немалого героизма. И его история
была тому подтверждением.
     За  время,  которое  потребовалось  на   прохождение  пути  от   полной
неучености до  поступления  в  заветный  университет, Накадзима  похудел  на
двадцать килограммов. Вследствие  этого он совершенно не  мог есть и, упав в
обморок прямо на улице, угодил в больницу. После нескольких капельниц выжил.
     -  Ведь ты же хочешь стать врачом.  Как же ты довел  себя до такого? --
спросила я, на что Накадзима рассмеялся в ответ.
     Оказалось, что сейчас он  учится в аспирантуре медицинского факультета,
но  при  этом  на  том отделении,  где  готовят  исследователей, а  вовсе не
врачей-практиков.
     Накадзима  поведал, что учеба настолько поглотила  его, что ему уже  не
остановиться,  а  когда  он  попробовал  отделить   голову  от  тела  и  его
потребностей,  это дало результат: успехи  в учении заметно выросли,  а  вот
тело пришлось практически забросить.
     -- Знаешь,  что касается тела,  то я крепко усвоил, что оно с некоторым
опозданием  отвечает  на приказы,  которое  ему  посылает голова, --  сказал
Накадзима.
     -- То есть опаздывает?
     --  Сначала, когда мозг отдает приказ, все относительно просто: функции
тела рассчитаны на то, чтобы выделить взамен какое-то минимальное количество
энергии. Все шло успешно, и я, по-видимому, переоценил  себя. Однако, как бы
это  лучше объяснить,  когда мой  организм  резко  ускорился  и  я  со  всей
серьезностью приказал ему сделать остановку, чтобы принять пишу и хорошенько
размять руки и ноги, добился эффекта остановившейся карусели. Это когда она,
продолжая свое  движение,  плавно  останавливает  ход.  Я  не  учел  этого и
продолжал  на пределе понапрасну  напрягать  свой организм.  А он все больше
тормозил, и это чуть было не стоило мне жизни.
     -- Слушай,  я, конечно,  понимаю, что это  вполне тебе по силам,  но ты
завязывай с подобными экспериментами! Это ведь такая нагрузка для организма!
И все это плачевно заканчивается, не так ли?! -- возмутилась я.
     -  Так.  Поэтому ТАК я  больше не учусь.  Сейчас я  просто  перевариваю
полученные знания, -- улыбнулся Накадзима.
     Ничего себе, это  называется "просто перевариваю". При этом он учится в
аспирантуре и, несмотря на  то что находится в  свободном полете, пишет свою
научную работу,  самостоятельно  ведет  исследование,  читает  сопутствующую
литературу... Я была просто поражена столь  потрясающими  навыками в учебе и
тяге к самосовершенствованию.
     - Я учился как сумасшедший и  внезапно очнулся. Если буду продолжать  в
таком духе,  о совершенно точно смогу  окончить докторантуру и, если  напишу
диссертацию,  определенно смогу  получить  степень  доктора.  После  этого я
займусь  поиском работы  и,  наверное,  смогу найти  подходящее  местечко  в
каком-нибудь  японском НИИ. Однако, если останусь в Японии  продолжать  свои
исследования,  я  не нижу  для  себя  блестящих  перспектив.  И  вот  тут  я
задумался: а  не попробовать ли  мне  уехать за границу? Эта мысль давненько
засела в моей голове, но прежде она не была столь навязчивой... -- продолжал
свой рассказ Накадзима.
     -- Я не  очень-то во всем этом смыслю, но уверена  в одном: если ты уже
смог  добиться  такого, то  тебе все  по плечу. Абсолютно  все, что бы ты ни
задумал... -- сказала я.
     А  про  себя  рассудила  так,  что  его  отъезд  за  границу,  по  всей
вероятности, будет означать для нас расставание.
     Что, если  моя  квартира  для Накадзимы  -  это  всего  лишь  временное
пристанище перед бегством из Японии?
     Однако мне показалось, что сейчас еще не время это обсуждать.
     Я вспомнила,  как  он уверял  меня,  что  хочет встретиться  со  старым
другом,  но в  то же время его  опечаленный вид не вязался со  сказанным.  Я
спросила:
     -- А с тем другом тебе непременно сейчас нужно увидеться?
     -- Да не то чтобы... Просто мне кажется, что именно сейчас я, возможно,
мог бы... - ответил Накадзима.
     - Это при условии, что я буду рядом?
     - Да... Если ты  будешь рядом, такая легкая и светлая... --  подтвердил
Накадзима.
     Я рассмеялась:
     - Ну, знаешь, не такая уж я "белая и пушистая".
     Я с сожалением подумала о том, что я действительно не сахар.
     Возможно, с  ним я была относительно  светлой  и  легкой,  и  Накадзима
сильно преувеличил эту черту  моего  характера, доставшуюся от  мамы. А если
так,  то  впоследствии,   когда  наружу  выйдет  мрачная  составляющая  моей
сущности, он может почувствовать себя обманутым.
     - Я знаю. Именно поэтому,  как бы это сказать... как бы я ни выразился,
мне  не  подобрать нужных  слов,  в общем, для меня --  в самый раз. Нелепая
фраза, конечно, но ты -- идеальный вариант.
     Каким-то образом я смогла понять то, что он пытался мне сказать.
     Мне кажется, что Накадзима мог использовать совершенно иные выражения и
описать гораздо  точнее и правильнее  и свое состояние,  когда  он буквально
истязал себя учебой, и то, что думает о моем характере. Однако  в общении со
мной он, по-видимому, старался  избегать  сложных слов  и  говорить проще  и
доступнее, чтобы соответствовать моему  уровню, оттого  и фразы его выходили
несколько пространными и неуклюжими.
     Тем  не менее я чувствовала,  что для Накадзимы этот  наш  разговор был
очень важен  и полезен,  и  поэтому мне  хотелось продолжать  слушать,  и  я
нарочно слегка кивала в знак понимания.
     -- Кстати,  Тихиро-сан, для тебя, наверное, любовь важнее всего. Однако
при этом ты  не стала бы всецело контролировать другого человека, не так ли?
-- спросил Накадзима.
     -- Думаю, что не стала бы, -- ответила и
     -- Мне кажется, ты  очень заботилась о своей  маме, которой  не  стало.
Однако  тебе ведь  несомненно приходилось задумываться о том,  что -- и так,
по-моему, в  каждой семье -- любви и ненависти всегда примерно пополам? И не
важно, чего мы выделяем больше.
     -- Да, это так...
     -- А к своему отцу ты не испытываешь ненависти?
     - Нет, ненависти нет. Скорее даже я его люблю. Знаешь, семье, в которой
я  росла,  не  хватало какой-то формальной  структуры, но, мне  кажется, это
вполне компенсировалось той особенной средой, в которой свою любовь выражали
чаще и легче,  чем во  многих обычных семьях. Никто не был скован  какими-то
жесткими рамками, но каждый прилагал усилия, для поддержания этой атмосферы.
     - Ну  да, в  общем-то,  когда  у тебя есть семья,  об  этом  как-то  не
думаешь, чувствуешь себя спокойно. Ты воспринимаешь  людей такими, какие они
есть,  и  даже  меня  ты  воспринимаешь  вполне  нормально  и  совершенно не
требуешь, чтобы я стал  таким  или  стал  другим,  не так ли? -- невозмутимо
продолжал  Накадзимa.  -- Вот это  мне  и  нравится.  Я чересчур,  буквально
болезненно чувствителен к насилию.  Я его распознаю сразу. Большинство людей
по обыкновению своему,  совсем того не  желая, все-таки допускают  небольшое
насилие в  отношении  других. А  ты из тех  людей,  в  которых  этого самого
насилия ничтожно мало.
     -- А ты? К каким людям относишься ты сам? -- поинтересовалась я.
     -- Я сейчас  впервые буду  откровенен и скажу, что всю жизнь  мне  было
тяжело,  пока не  умерла моя  мама,  которая  жила  только одним  мной.  Она
настолько замкнулась  на  мне, что даже  отец не выдержал этого и в отчаянии
сбежал,  -- признался Накадзима.  --  Мне было  несладко. Однако  по  разным
причинам нам приходилось надолго расставаться, и потому я всегда  с теплотой
и любовью думал о своей маме. Но  стоило  нам пожить вместе, как я буквально
начинал  задыхаться под давлением  ее любви.  К примеру,  когда я  ненадолго
выходил  из дома,  она  обязательно  должна была  знать, когда я вернусь.  А
стоило мне  хоть немножко задержаться, так она ждала меня  у двери о слезами
на глазах. Таким она была человеком.
     И все же она умерла, так недолго пожив нормальной жизнью, что во мне до
сих пор живут смутные противоречивые чувства,  которые  только усиливаются с
годами. В моем сердце запечатлены два образа: с одной стороны, некий  идеал,
а с другой -- пресс какой-то женской одержимости. И то и другое  -- характер
моей мамы.
     Однако так называемый  идеальный  образ настолько огромный,  что просто
угнетает, ты  ощущаешь себя какой-то ничтожной  песчинкой. Если  бы  не было
мамы,  и   меня   бы  сейчас  здесь  не  было.   Мне  кажется,  что  чувство
благодарности, которое я испытываю к ней, будь она даже жива, мне ни в жизнь
не выразить.
     Были  у  нас  и кошмарные  периоды. Были и  такие, когда  мы заходили в
окончательный тупик, подобно паре любовников,  и не знали, что нам делать. В
то время мы оба лечились, но так как  это  ничуть  не помогало, я по  совету
врача временно поселился в  маленьком  домике наших  родственников.  Это был
старый  ветхий  домишко в сельской  местности,  в глуши, где ничего не было.
Здесь я тихо и спокойно прожил какое-то время.  Летом тут было прохладно,  а
зимой  --  невообразимо  холодно.  Я  постоянно  замерзал.  Зато пейзажи там
великолепные. Отовсюду виднелось озеро. Это было одинокое, заброшенное, но в
то же время чистое и красивое место.
     Сейчас в этом доме живет мой  друг, с которым мы давно созваниваемся. Я
очень  хочу туда поехать и все  собираюсь  это  сделать, но  как подумаю обо
всем, что  меня  связывает с  этим  местом, холодный пот прошибает. Вот  уже
несколько лет я неоднократно  намеревался отправиться к озеру, но каждый раз
под  каким-нибудь предлогом откладывал поездку. Я никак  не могу понять, что
именно  заставляет меня покрываться холодным потом:  воспоминания о маме или
же память о той дружбе.
     -- Если тебя тревожат печальные воспоминания, может, лучше не ехать, --
предположила я. -- Возможно, стоит посетить  это место только в том  случае,
когда тебе совершенно естественным образом захочется это сделать и ты будешь
морально готов?
     Накадзима погрустнел.
     -- Но тогда я не смогу повидаться с  другом. Мне никогда в жизни  с ним
не встретиться.
     -- А когда вы виделись в последний раз? - спросила я.
     -- Последний раз это было, когда мама была еще жива, и мы вместе ездили
туда... Примерно  лет  десять тому  назад.  Или  даже  больше. Сейчас иногда
созваниваемся, и только, -- сказал Накадзима.
     - Хочешь встретиться?
     - Хочу.  Из всех людей в  этом мире больше всего  мне хочется увидеться
именно  с ними. Когда же это  случилось?  Да, пожалуй,  с тех  пор, как мы с
тобой  вместе,  меня  все сильнее  тянет повидаться с  ними и я не могу себя
остановить, -- ответил Накадзима.
     - Ты сказал "с ними". Значит, у  тебя там несколько друзей? -- уточнила
я.
     - Да, там живут двое моих старых друзей. Они брат и сестра.
     Я  совершенно не  имела  понятия  о том, куда Накадзима меня зовет,  но
очень на него полагалась. Кожей чувствовала, что могу доверить ему. Я каждый
день вижу его лицо, и если бы в этом человеке был бы хоть намек на двуличие,
которое  бы  меня  смутило,  я  бы  это поняла. Выли  в характере  Накадзимы
некоторые шероховатости,  но  в моих  глазах  он  всегда выглядел  честным и
искренним.
     - Ну хорошо, едем! Это далеко?
     - Поездом с пересадками часа три.
     - По деньгам немало, да?
     -- Я тебя позвал и расходы беру на себя.
     -- Да ладно! Мне же тоже интересно.
     -- Нет, транспортные и прочие расходы я полностью оплачиваю.
     --  У  меня  сейчас  довольно  хорошо  с  деньгами.  Правда.  И  работа
подвернулась, -- улыбнулась я.
     -- И ты вот так запросто сможешь поехать со мной туда, не знаю куда? --
изумленно спросил Накадзима. -- Вот я бы ни за что не смог.
     --  Но  ведь  речь  идет  о месте,  куда,  несмотря  на  свои страхи  и
переживания, ты  очень хочешь отправиться, не так  ли? -- ответила я. --  И,
конечно,  я поеду  с  тобой.  Ведь я  единственный человек, кто  может  тебя
сопровождать.  Сейчас ты каждый день бываешь в моем доме. И  мы  встречаемся
каждый день. И видимся потому, что хотим этого...
     Если бы я действительно любила его,  определенно не смогла  бы  вот так
сказать.  Я  бы скорее  попыталась  задеть  его  и  выразилась бы как-нибудь
неудачно. Это была только  любезность.  Кроме  того, я  все еще не  понимала
причины своих страхов, но постоянно боялась ненароком обидеть или ранить его
как  никого и  никогда раньше.  При  мысли обо  всем  этом  мне  становилось
невыносимо тяжело, словно камень давил на сердце.
     - Спасибо, -- тихо произнес Накадзима.

     На следующий день мы сели в поезд и отправились на север.
     Мы  сошли на маленькой станции. Было немного зябко. Мы зашагали пешком,
поэтому казалось, что замерзают только наши лица.
     Холодный солнечный луч время от времени пробивался из-за облаков.
     На   многочисленных  деревьях  только  начинали  набухать   почки.  Они
наливались, и каждая, даже самая чахлая,  ветка  источала  чувственный запах
пробуждавшейся жизни. Воздух был чистым, и во  всем теле  ощущалась какая-то
легкость.  Оживление,  которое царило  на станции небольшого провинциального
городка, тут же исчезло, и мы шли совершенно одни по ничем не примечательной
сельской  улочке.  На  видневшихся  вдали  горных  сопках  еще  лежал  снег.
Невзрачная  цветовая гамма белых пятен снега  и  коричневых  деревьев  мирно
простиралась под голубым небом.
     Так  в конце концов  мы добрались до озера, которое  было  не таким  уж
большим.
     Был будний  день, и вокруг не  было  ни  души. На озере стояла  тишина,
казалось,  что  оно  поглотило даже звуки.  Поверхность воды  бы м  гладкой,
подобной зеркалу.  Малейшее дуновение ветерка пускало  по ней мелкую рябь. И
только голоса птиц раздавались то выше, то ниже над землей.
     --  Вот там по соседству с храмом. -- указал  Накадзима,  -- живут  мои
старые друзья.
     На противоположном берегу озера виднелись небольшие тории (Традиционные
ворота синтоистского храма).
     Я взглянула на Накадзиму: он весь покрылся потом, а лицо было мертвенно
бледным.
     -- Накадзима-кун, ты в порядке? -- Я взяла его за руку.
     -- Все нормально. Этот этап самый мучительный.  Но  если я  справлюсь и
смогу встретиться с ними, то уже наверняка все будет нормально.
     Ладонь Накадзимы была пугающе холодной.
     Я подумала о том, что же все-таки тревожит это тело и эту душу.
     На ум сами собой приходили слова жалости и сострадания. Я больше ничего
не  могла сказать. Я понимала,  что мое сочувствие было бесмысленным, но мне
было невыносимо жаль его. Юный Накадзима,  живя далеко от родителей, лепил и
создавал самого себя. Бедный мальчик. Как это печально.
     Я поняла только, что внутри его раздирал ужасный конфликт.
     Для   меня   эта   поездка   была   приятной   прогулкой  с  любованием
умиротворяющими  видами  озерной глади ранней весной,  в  то  время как  для
Накадзимы ничего  этого  не  существовало: он  испытывал  страдание,  словно
находился  в аду, и каждый шаг давался  ему с  трудом, словно он  волочил за
собой оковы.
     - Постой-ка, Накадзима-кун, -- сказала я.
     -  ...Да,  --  рассеянный,  словно  не в  себе,  Накадзима остановился,
обливаясь потом.
     -- Ну-ка наклонись немножко! -- попросила я.
     Похоже, Накадзима хотел, чтобы текущий момент скорее закончился,  и моя
просьба,  по-видимому, очень насторожила его. Казалось, он  вот-вот отбросит
меня  в сторону и  убежит. Я  прекрасно понимала  это.  От  него так и веяло
желанием отказать. Однако ради меня он против своего желания наклонился.
     Люди  терпеливо  делают  что-то  против  твоей  воли  для своей  второй
половины  только в начале развития любовного романа. Вскоре они узнают,  что
каждому  из них не по  душе, и совершенно естественным образом перестают это
делать. Поэтому я убеждала себя, что сейчас это еще вполне допустимо.
     Что  ж,  все логично.  В  конце концов, я  отношусь к тому  типу людей,
которые всегда начинают движение, а потом уже размышляют.
     Я  немного склонилась к Накадзиме и крепко обняла  его. Мы стояли молча
очень долго. Звук дыхания Накадзимы раздавался как раз возле  моего уха. Его
волосы пахли пылью. Небо было так далеко, а вокруг царила такая красота, что
невольно в  такие минуты задумываешься о том, почему же только душа человека
несвободна. С озера тянуло прохладным ветерком.  К нему слегка примешивалось
сладковатое дуновение весны.
     Мы стояли, обнявшись, пока дыхание Накадзимы не пришло в норму.
     В этом определенно был какой-то душевный  надрыв, но объятия эти словно
были лишены всякой физической  чувственности. Мы просто не  могли себе этого
позволить. Я  сжимала его в своих  объятиях, но почему-то у  меня было такое
ощущение, словно мы вдвоем стоим на краю пропасти, крепко уцепившись друг за
друга.
     "Рано или поздно он, скорее  всего, все равно исчезнет", --  убеждала я
себя  в тот момент. Я всем телом ощущала, что от  бремени, которое отягощает
его душу, от которого он мечтает освободиться, оказавшись на противоположном
берегу, его уже не исцелить никакой любовью и никакими красотами этого мира.
Это был момент духовного откровения.
     Однако эти  воспоминания, пожалуй, останутся с нами навсегда, решила я.
А если бы  не было даже их, то для чего вообще он пришел в этот мир? По моим
щекам побежали слезы.
     -- Спасибо, теперь мне лучше, -- сказал  он  охрипшим голосом, несмотря
на то что в действительности ему ничуть не полегчало.
     Затем он крепко сжал мою руку и моментально отпустил.
     Прошагав какое-то время, я заметила,  что  перед глазами у меня немного
потемнело.  "Видимо,  я  так  серьезно  и  чересчур самозабвенно  сжимала  в
объятиях Накадзиму, что это вызвало легкую анемию", -- подумала я. Мне стало
трудно дышать и показалось, словно его боль каким-то образом передалась мне.
     -- Прости. У меня никогда не получается нормально поехать и  повидаться
с  ними. Вечно я себя  накручиваю, -- извиняющимся тоном произнес Накадзима,
глядя на мое состояние.
     -- Но ведь это понятно,  -- сказала я.  -- Накадзима-кун, ты так  часто
говоришь "нормально не получается", что я не хочу  этого слышать. Это как-то
режет мне слух.
     -- Ну да, слово-паразит какое-то. Просто я находился в такой среде, где
мне казалось, я умру, если у меня нормально не получится...
     -- Вот как?..
     И подумала, что его тайна связана с теми  людьми, с которыми мы вот-вот
встретимся.  Раз так,  то, возможно,  рассказывая  о  них,  он поведает  мне
что-либо  о  своем  прошлом.  Я  очень надеялась на  это.  Мне действительно
хотелось услышать как можно больше. Когда тебе нравится другой человек, тебе
хочется узнать и понять его. Мне захотелось выяснить даже то, что значит для
него излюбленная фраза "нормально не получается".
     Из-за тумана озеро было окутано дымкой.  Какое-то  время  она закрывала
поле зрения. За этой пеленой, словно за кружевной  занавеской, озеро еле-еле
виднелось, напоминая разлитое молоко.
     Мы  продолжали идти. Мы аккуратно пробирались вперед по тропинке, почти
ничего не видя перед  собой. Мне показалось, что мы идем уже целую вечность.
Свет карманного  фонаря бежал впереди нас, превратившись и маленький круг, и
немного освещал путь.
     - Ну наконец я его вижу, -- сообщил Накадзима.
     За  красными  воротами находилась  каменная  лестница, которая  вела  к
небольшому  синтоистскому храму.  Наверняка оттуда,  с  той лестницы  хорошо
видно озеро...  Внимательно всмотревшись вглубь, куда вела дорожка,  бегущая
сбоку от тории, я увидела дом. Вот это да! Неожиданно возникший в тумане, он
и впрямь был настоящей ветхой деревянной хижиной, глядя на которую, невольно
подумаешь: "А есть ли там электричество?.."
     Лестница в прихожей в некоторых местах была заколочена досками, которые
скрывали  образовавшиеся  дыры.  Окна  кое-где оказались  разбиты и затянуты
полиэтиленовой пленкой. Внутри было несколько темновато.
     Однако,  хорошо  присмотревшись,  можно  было  заметить,  что  то,  как
заколочены дыры в лестнице, и  то, как  заклеены  окна,  было сделано весьма
аккуратно,  просто  и  практично.  Несмотря  на  прошедшие  годы,  вид  дома
совершенно не производил впечатления неряшливости или замусоренности. Мне на
ум пришло понятие "обет нищенства".
     Жильцы этой хижины  -- люди аккуратные.  На эту  мысль наводили опрятно
расставленные  цветочные  горшки и старенький велосипед  с  прохудившейся от
времени корзинкой, но с чистыми, сияющими спицами.
     - Здравствуйте! -- громко произнес Накадзима.
     В  доме царила  полнейшая тишина,  как  на  оезре,  так что можно  было
усомниться, есть ли  тут  кто-нибудь вообще. Наконец через какое-то время  к
нам неспешно вышел человек.
     Он был взрослым, определенно лет тридцати пяти, но в то же  время очень
маленького  роста,  словно ребенок. Лицо  его  казалось каким-то  неживым  и
чем-то  напоминало морду бульдога. При этом глаза его  сияли,  и  в целом он
выглядел очень достойно.
     - Ой, Нобу-кун! Неужели это ты?! -- воскликнул человек.
     На нем был свитер, весь в  катышках, и растянувшиеся брюки из бумажного
твила. Однако он,  как  и  дом,  оставлял впечатление чистоты и  опрятности.
Длинные волосы  были аккуратно  завязаны на  затылке.  При  полноте и низком
росте у него была очень прямая осанка. Мне он дался исключительно приятным.
     -- Мино-кун, сколько лет, сколько зим, - улыбнулся  Накадзима, не подав
и виду, что так дрожал и боялся встречи с этим человеком.
     Я  была  поражена  такой  резкой  переменой  и   появившейся   ниоткуда
мужественностью, сбивающей с толку.
     Тут я подумала,  что  в нем, должно быть, скрыто немало такого, чего он
не  раскрывает даже  рядом  со мной.  И я  почувствовала,  насколько  велика
разделяющая нас пропасть неизвестности.
     --  Ну наконец-то ты приехал нас навестить. И  по поводу мамы... прими,
пожалуйста,  мои глубочайшие соболезнования,  --  сказал  мужчина,  а  после
продолжил с  нежной улыбкой: - Однако это надо же: сколько времени  прошло с
тех пор...
     Лицо мужчины сияло и располагало к себе.
     --  Я давно  собирался  приехать.  Ужасно хотел  повидаться,  но все не
находил себе покоя. Здесь осталось так много воспоминаний о маме. Тяжело...
     Накадзима взглянул на потолок и зажмурился. Затем повернулся ко мне.
     -  Но  теперь у меня есть группа поддержки, поэтому  все нормально. Вот
решился и смог приехать,
     - Рад  приветствовать.  Как  вас зовут? -- обратился ко мне мужчина  по
имени Мино.
     - Это моя девушка Тихиро-сан. Тихиро-сан, познакомься, это Мино-кун, --
представил нас Накадзима.
     Я  с  улыбкой  вымолвила "здравствуйте", в  то время как голова моя шла
кругом от всей этой загадочности и неизвестности.
     В их близости было что-то особенное. Они обменивались улыбками,  словно
понимая друг друга без слов, подобно двум боевым товарищам.
     Небо было высоким, а воздух чистым.
     Если бы только я была свободной как птица, летящая в  красивой небесной
дали,  наверное, меня  ничто  не  волновало бы. Но  мне  действительно  было
несколько тяжело с Накадзимой. Я так привыкла к  тому, что в моем мирке было
никого, кроме  меня  самой,  что меня пусть немного, но все же тревожил  тот
факт, что  Накадзима ищет в моем лице поддержку. Попросту говоря,  я думала:
"Я хочу убежать. От  этой ответственности.  От тяжелой атмосферы вокруг этих
необычных людей".
     Мино-кун смотрел на меня, улыбаясь.
     В  его  взгляде  чувствовалась  такая  самодостаточность  и душевность,
словно на меня смотрел сам  ангел. Чистота  этого  взора разом разрушила все
хитросплетения и дурные мысли, что томили мою душу.
     -- А что Тии? Как она поживает? -- спросил Накадзима.
     -- Она  в  доме. Проходите, пожалуйста. Правда, у нас тесно и неубрано,
-- немного смущенно сказал Мино.
     Кивнув, мы с Накадзимой вошли внутрь. Там было скромно и  чисто, словно
в европейском деревенском доме, какие показывают в кино.
     На первом  этаже, по-видимому, располагались  только кухня  и ванная  с
туалетом. Нас  проводили в кухню.  Там стоял прямоугольный  стол, похожий на
школьную   парту,   а  вокруг  были  расставлены   разновеликие  стулья.  Из
предложенного ассортимента я выбрала тот, что  казался удобнее,  и аккуратно
на него присела.
     - Вот в этом доме я жил с мамой, -- сказал Накадзима. -- Это напоминало
жизнь  в  палаточном  городке,  как  в  старом  французском  фильме.  Ничего
особенного не происходило. Мы мирно проживали каждый  отдельный день, просто
глядя на озеро.
     - Надо же, -- удивилась я.
     - В то время такое существование мне порой казалось невыносимо тяжелым,
а сейчас остались только светлые воспоминания.
     Накадзима говорил как-то радостно и с воодушевлением, которое появилось
в нем несколько мгновений назад на моих глазах.
     -  Здесь тесновато, и  поэтому мы  каждый  день  совершали  моцион.  Мы
неспешно  прогуливались  вокруг  озера.  Иногда  даже  катались   на  лодке!
Постепенно мама выздоравливала, и ее самочувствие меня очень радовало. Когда
наступила  весна, ей с каждым  днем становилось все лучше и  лучше.  Если  в
выражении лица  человека появляется  надежда  и вера  в завтрашний день,  он
буквально преображается, не так ли? Мама расцветала на глазах, подобно тому,
как деревья и горы покрывались зеленью. Я ясно помню то счастье, ту радость,
что переполняли  меня тогда, -- сказал Накадзима и слезинки побежали  по его
лицу.
     В доме  было тихо, а  за окном виднелось озеро в тонкой дымке весеннего
тумана.
     Этот пейзаж навеял на меня такую грусть и чувство одиночества, что меня
пробрал легкий озноб.
     Однако  мне  показалось,  что  в  воспоминаниях  Накадзимы  это  место,
несмотря  на  всю  его уединенность и некоторую  унылость,  все же наполнено
яркими красками.
     Неспешный Мино-кун вскипятил воду и любезно предложил нам чай.
     Я сделала глоток и ощутила во рту нежнейший  аромат. Этот чай был самым
вкусным ил всех, что мне когда-либо доводилось пить.
     Я  совершенно  невинно  призналась  в  этом,  на  что Мино-кун  немного
смутился.
     -- Вода здешних источников очень хорошо подходит для чая, -- сказал он.
-- Я специально каждый день хожу туда за водой.
     "Выходит,  все  дело только во вкусной воде?  Да нет, это вряд ли",  --
подумала  я. Все  дело в  том,  что  в этом  ограниченном мирке  чаепитие  и
любование озером являются единственным богатством этого человека.

     Приподнятого  настроения  Накадзимы   было  вполне  достаточно,   чтобы
развеять  навалившееся  на  меня  чувство  материнского  инстинкта,  полного
сострадания.
     Накадзима и Мино-кун какое-то  время оживленно  беседовали о том о сем.
Они вели себя беззаботно и весело, словно школьники. Я  рассеянно слушала их
болтовню  и  смотрела на  озеро.  Поднялась небольшая  волна,  и  неожиданно
повеяло прохладой,  а потом  все  утихло  и водная поверхность  вновь  стала
гладкой  как  зеркало. Берега напоминали  нежное  бархатное  одеяло. Всю эту
красоту я наблюдала через оконное стекло.
     -  По правде  говоря,  я  кое-что  хотел спросить у  Тии, но  если  она
отдыхает, то ладно... -- сказал Накадзима.
     - Да ведь Тии все равно постоянно лежит.
     Сходи повидайся! -- ответил Мино-кун. Затем он внимательно  взглянул на
меня  и продолжил:  --  Тии  --  моя  младшая  сестра. Она  уже давно  почти
прикована к  постели. Не  то  чтобы она  больна, но  у нее неважные почки  и
печень, и в целом она очень слаба, потому почти не двигается. В общем-то она
постоянно лежит. И даже  когда идет в туалет, еле-еле передвигается, держась
за стены, так  как  мышцы  не работают. Почти не ест: так  только раз в день
выпьет некрепкого бульона да немного саке. Практически совсем не поднимается
с кровати. Ну, в широком смысле нельзя сказать, что она здорова и не болеет.
Однако в больницу она не ходит, живет вот так и будет жить,  сколько судьбой
отведено. Я  стараюсь, чтобы она  хоть  как-то шевелилась,  передвигалась по
дому, но в то же время по возможности отдыхала и не сильно уставала.
     -- Вот как?.. -- ответила я, не зная, что сказать.
     --  Когда Тии  хочет  поговорить,  она  смотрит в мои глаза  и мысленно
обращается ко  мне. Иногда  это  какая-либо особенная  информация,  и к  нам
приходят  люди,  которым   важно  ее  услышать.  Тогда  мы  даем   детальное
толкование, но случается, что Тии нечего поведать, и,  следовательно, далеко
не любому пришедшему к нам  гостю мы можем помочь. По большому счету все это
-- наша тайна. Постарайся, пожалуйста, никому не рассказывать об этом.
     - Так это получается что-то вроде гадания? -- спросила я.
     - Можно воспринимать и так. Однако нередко к ней приходят, просто чтобы
пообщаться. Похоже, что  многим людям разговор с Тии  помогает разобраться в
себе и  прояснить некоторые вещи. Она всегда лежит, но  в мире своих  снов и
видений  свободно  перемещается туда-сюда,  --  пояснил  Мино-кун. --  Таким
образом,  по  сравнению с обычными бодрствующими  людьми  у нее куда больший
доступ к разного рода информации.
     - Мне  кажется, я понимаю,  о  чем вы  говорите, -- ответила я,  --  но
никому не скажу.
     -  Ну,  ты  ведь  не  просто  так  сюда  попала.  Тебя  привели  к  нам
определенные  отношения,  --   сказал  Мино-кун  и  улыбнулся,   отчего  его
заблестели ясным светом, словно звезды. -- Знай, что всегда, начиная с этого
дня, когда бы ни посчитала  нужным, ты можешь  приехать сюда. Ну а если тебе
не суждено здесь оказаться, то ты ни за что не вспомнишь это место.
     Слова эти прозвучали как загадочный намек.
     -- Хорошо, я все поняла, -- ответила я с улыбкой.
     Мне нечего было подарить  этому замечательному  человеку,  кроме  своей
улыбки.
     --  Хочешь повидаться с моей  сестрой? Вместе  с Нобу...  --  предложил
Мино-кун.
     --  Пожалуй, нет. У  Накадзима-кун есть своя  тайны,  да  и мне  как-то
неудобно  встречаться  с  человеком  впервые,  когда  он  спит...  Если  мне
представится возможность снова побывать у  вас, то я бы  встретилась с вашей
сестрой в другой раз, -- ответила я.
     Я понимала, насколько  важно было  для  Накадзимы  встретиться  с этими
людьми,  и  не хотела  ему  мешать. Моим  делом было настойчиво  и осторожно
привести  его сюда.  По-моему,  с  этим  делом я  справилась,  и мне  просто
хотелось быть рядом.
     - Ты можешь пойти со мной. Она ведь всегда спит, -- сказал Накадзима.
     - Думаю, у тебя немало вопросов накопилось. А обо мне не беспокойся, --
убеждала я.
     - Но я хотел бы представить тебя Тии-сан, -- настаивал Накадзима.
     - Возможно,  у нее  есть какая-нибудь информация, касающаяся тебя... --
шаловливо интригуя, сказал Мино-кун.
     Mое  скупое на эмоции сердце внезапно заколотилось, но я знала, что при
мысли  о  прошлом этих людей  меня  непременно охватывало ощущение  какой-то
будоражащей важности и что это сразу пройдет.
     -  Ну хорошо, я только поздороваюсь и с пущусь. Буду ждать тебя  внизу,
-- согласилась я.
     - Тогда пойдемте, -- пригласил Мино-кун.

     Ми  поднялись  наверх  по скрипучей крутой лестнице. Солнечный свет  из
маленького   коридорного  окна  освещал   пространство  второго  этажа  .Там
находились две комнаты, и двери обеих были закрыты.
     Мино-кун молча открыл дверь в одну из  них. Я была несколько напряжена,
что стесняло мои движения. Из комнаты донесся  приятный розовый аромат.  Это
были не розы, а про сто какие-то сладковатые нотки в запахе.
     -- Ну  надо же! Ты все та  же,  Тии, --  со  слезами в голосе  произнес
Накадзима.
     Кивком Мино-кун пригласил его внутрь, и я тоже вошла.
     На  недорогой  деревянной кровати  лежало дешевое  одеяло  из  розового
флиса, а под ним спала женщина --  худенькая, миниатюрная словно погребенная
под неподъемным слоем ткани.
     Она была  похожа на маленькую девочку, но  как и в случае с  ее братом,
при  внимательном рассмотрении оказалось, что  это  взрослый человек. У  нее
было  хрупкое телосложение, острый  подбородок,  тоненькие, словно  веточки,
руки. И только ресницы были живыми и длинными.
     -- Кажется, что она и впрямь спит, -- произнес Накадзима.
     -- Нет, это она в полном бодрствовании, - заметил Мино-кун.
     - Ну, раз так, значит,  она меня слышит. Сколько лет, сколько  зим. Это
я, Нобу. Прости, так долго не навещал тебя. Сегодня я пришел вместе со своей
девушкой  Тихиро-сан. Хотел  вас познакомить. У меня все хорошо.  Поступил и
университет, сейчас  учусь  в аспирантуре. Только  и  делаю,  что учусь,  --
сказал Накадзима.
     Мино-кун легонько сдавил свою голову и после некоторой паузы произнес:
     - Да, ты как следует постарался.
     Он говорил совершенно другим голосом. Я подумала, что это, должно быть,
голос его сестры, который выходит изнутри него. А что, если это все Мино-кун
просто себе внушил? Что,  если его сестра  просто больна,  слаба и находится
при смерти,  а Мино-кун не желает это признать и  по  своей воле  использует
якобы ее внутренний голос?
     Подобные  размышления на основе здравого смысл  не выдержали волшебного
действия уникальной и возвышенной атмосферы, царящей в  комнате,  и  начисто
улетучились.
     - А еще с тобой пришла довольно сложная девушка. -- продолжил Мино-кун.
-- Не даешь выхода и  половине того, что таится в твоей душе... разве это не
мучительно? Свою ненависть к родителям ты нейтрализуешь врожденной беспечной
любовью.  Ты  очень много  размышляла об этом  и потому  стала такой тихой и
спокойной. Однако на самом  деле ты дерзкая, свободная,  заискивающая  перед
родителями в надежде  получить их любовь и ласку. И в сексе ты неисчерпаема.
Но  ты человек, который  способен действительно  уважать  других.  В  скором
будущем ты снова придешь сюда одна. Тогда еще раз поговорим.
     Осознав, что речь идет обо мне, я испытала шок.
     Нельзя сказать, что эти  слова не попали в  точку, но я  не думала, что
это настолько важная и решающая информация.
     Мино-кун обратился ко мне:
     --  Прости.  Сестра чересчур строга и резка.  Она не  привыкла скрывать
свои мысли и  чувства, что всегда оборачивалось  для нее неприятностями, где
бы  она  ни  оказалась.  Кому  бы и  что она  ни говорила,  люди  оставались
недовольны и возражали. Я даже думаю, может, именно поэтому она  и прикована
к постели. Прошу, не обижайся и не сердись.
     -  Да уж, ваша  сестра  --  довольно  прямой и откровенный  человек, --
ответила я. -- Однако у меня ее прямота не вызвала неприязни. Более того, ее
слова пришлись мне по душе.
     Безусловно, подобные фразы казались возмутительными из уст собеседника,
которого видишь впервые, но в них совершенно не чувствовалось злого умысла.
     -  Спасибо за  такие слова.  И  уж,  пожалуйста,  ни  в коем  случае не
подумай,  что то, что ты услышала, на самом деле думаю и  говорю - улыбнулся
Мино-кун.
     Опустив голову, я спустилась по лестнице. Вот уж увольте: мне совсем не
хотелось снова приезжать сюда и слушать еще более откровенные описания самой
себя.  Однако все  это  нисколько  не  портило моего настроения.  Не понимаю
почему, но  необычное  благородство  жителей  этого  дома  произвело на меня
глубокое впечатление.

     Я не знала, о чем там наверху Накадзима спрашивал Тии-сан.
     Но, когда он  спустился  по лестнице, по  выражению  его  лица  я сразу
поняла,  что это касалось не наших с ним отношений и не его жизни, а чего-то
более светлого и возвышенного.
     Он сказал:
     --  Я  не  так  давно  уже  немного намекал об этом... Если  я  закончу
докторантуру, я мечтаю когда-нибудь поехать в Париж и устроиться на работу в
известный НИИ. Я спросил, насколько это возможно.
     Вот  оно что. Париж. Что  касается  Накадзимы, то  он непременно  будет
усердно заниматься и напишет диссертацию,  внесет тем  самым вклад в науку и
сразу  получит  необходимую  квалификацию. И на этом, пожалуй, наши  хрупкие
отношения завершатся.  Я  удивилась, что меня печалит что-то еще помимо этой
мысли. На душе словно кошки скребли.
     Мне  не  хотелось  чувствовать  себя  окончательно  привязанной к этому
человеку, и я старалась думать, что у нас все только началось и мы не успели
зайти далеко.
     -- Но  ведь для тебя этот вопрос вполне решенный, разве нет? Откуда эти
сомнения? - спросила  я. -- По  мне, так ответ очевиден:  у тебя обязательно
все получится.
     -  Мне казалось,  если  я  не отпущу  сам  себя,  это будет мешать,  --
объяснил Накадзима. -- Однако Тии сказала,  что в  следующем году примерно в
это же время я, возможно, буду уже Париже.
     Говоря это, Накадзима выглядел очень радостным. Я подумала, что хотя бы
ради этого нам стоило сюда приехать.
     Выпив еще  по чашке вкусного чая и  немного поговорив, мы с  Накадзимой
покинули этот милый дом
     Мино-кун стоял в просвете дверного проема и долго  махал нам рукой. Его
силуэт  напоминал  тень  на  фоне  освещенной  прихожей,  в  полной  темноте
расплывчато сияющей подобно драгоценному камню.
     Озеро поглотила тьма, словно глубокая дыра.  По  сравнению с рощей  оно
было чуть менее  черным, так  что  можно было убедиться, что есть что-то еще
кроме этой темноты.
     - Накадзима-кун, не терпится, да? Поскорее хочется в Париж? -- спросила
я.
     -- Да я бы не сказал, что мне не терпится.  Но  как-то я не чувствовал,
что это реально. Не могу объяснить толком, но меня порой преследует какое-то
чувство вины, и тем  самым  я как бы сам на себе ставлю крест.  Однако стоит
мне  хоть  разочек  поверить,  что  вес  получится, как  у  меня  появляется
соответствующий  настрой и  все идет ровно. А уехать  я могу хоть когда. Это
уже не так важно, -- ответил Накадзима.
     -- Вот как?  Ну, слава богу. Хорошо, что не прямо сейчас, -- сказала я.
-- Мне бы очень хотелось еще пожить вот так, как сейчас. Так что я рада.
     Накадзима ничего  не  ответил.  Счастлив  ли он? Опечален ли?  Его душа
оставалась загадкой.
     Тут я подумала  о том, что  он, возможно,  а  всем  скоро  приступит  к
серьезным занятиям и захочет  перебраться обратно в свою  квартиру. Раз так,
то  я  могла бы  хоть иногда  навещать его, чтобы  проверить,  как  он  себя
чувствует,  не заболел ли, не слег ли в  постель от переутомления. Мои мысли
летели гладким  и чистым  потоком, словно ветерок, скользящий по поверхности
озера. Казалось, что я с давних нор думала обо всем этом.
     Мы  шагали  по дорожке, усыпанной  гравием, который  хрустел под нашими
ногами. Свет пличных фонарей сливался в единое белое полотно.
     Я совершенно естественно  для себя держала  Накадзиму под руку. Местами
было очень темно, и дорогу было плохо видно. Я сказала  Накадзиме, что боюсь
наткнуться на змею, на что он ответил:
     - В такое холодное время года змей еще не бывает.
     - Ну, может, есть что-то другое. Например, насекомые... -- не сдавалась
я.
     Его рука  была худенькой,  словно веточка,  ков  то  же  время крепкой.
Неожиданно он сказал:
     -  Мне  тоже  нравится  жить как  сейчас.  Нравится  возвращаться домой
вдвоем.
     Прозвучал ответ на мою недавнюю фразу.
     Мне казалось, что мы всю жизнь вот так шли. По берегу озера. Среди этих
пейзажей,  не похожих на часть нашего мира. Наверное,  впредь мне  предстоит
вот так же шагать рядом с разными людьми. Однако, пожалуй, и уже никогда  не
испытаю при этом подобных чувств и эмоций.
     Рядом с Накадзимой мне совсем не грустно. Для  меня очень дорого время,
проведенное  вместе.  Наша  с ним жизнь  так чиста,  так умиротворенна, и  я
чувствую, что появление  в  ней хотя  бы одного  постороннего все  разрушит.
Предположим, будь это человек вроде Мино, то это, пожалуй, нормально. Однако
мне  кажется, что  наш  с  ним  хрупкий  и  деликатный мир  таков, что  даже
ничтожная деталь может разбить вдребезги.  Даже такие прочные узы  почему-то
оказываются чем-то эфемерным.
     -- Накадзима-кун,  не исчезай никуда,  -- попросила я. --  Знаешь, дело
вовсе не в  Париже.  Я не против того, чтобы ты ехал в Париж. Я только хочу,
чтобы ты был в этом мире.
     -- Я  и не  хочу никуда исчезать, но что-то  внутри меня  мне постоянно
говорит о том, что мне нельзя оставаться в этом мире.
     -- А ты борись, Накадзима-кун!
     -- Я борюсь,  но жизнь слишком многого меня лишила. Мне не по плечу эта
борьба.
     - Не сдавайся, не позволяй себе раскисать! -- убеждала я.
     - Да что с меня  взять? У меня есть девушка, которая мне нравится,  а я
даже не способен на нормальный секс!
     - Для меня это не важно. Я равнодушна к сексу...
     - Неправда! Даже я это понимаю. На самом деле ты бездонна и неуемна!
     - Ну это уже слишком! -- возразила я.
     Mне показалось, что мой голос разорвал тишину и отозвался эхом в ночном
небе.
     - А даже если так, в настоящий момент тебе это не проверить.
     Накадзима тихонько захихикал.
     И Накадзима,  и Мино-кун, и Тии-сан, которая спала и так и осталась для
меня загадкой... Всех их связывало что-то общее.
     Это  какая-то особенная атмосфера  безграничного одиночества и пустоты,
заброшенный ландшафт чего-то безвозвратно разрушенного до самого основания и
возведенного потом как попало из отдельных обломков.
     Где  и  при каких  обстоятельствах  познакомились  эти  люди?  Смутно и
понемногу я стала это понимать. И пусть все это от начала и до  конца только
мои предположения, но все-таки я чувствовала нечто такое внутри себя.
     Тем не  менее я знала слишком мало, чтобы однозначно заключить, что это
истина.
     Шум наших совместных ужинов;  улыбающееся  лицо,  провожающее  меня  по
утрам словами "скорее возвращайся"; тепло, которое я чувствую рядом с собой,
просыпаясь среди ночи... Я все больше и больше верила, что  подобные светлые
моменты -- это и есть мой мир.
     А  вот у Накадзимы  все по-другому. Его мир включает  в  себя еще и все
мрачные моменты. И дело  не в том, что я -- женщина, а он -- мужчина. Дело в
разных дорогах, по которым  мы  шли по  жизни. Мне  казалось,  что сама я по
сравнению со своими сверстниками  знаю жизнь, но меня то и  дело выбивала из
колеи тяжесть того, что пережил Накадзима.
     Тихонько  смеясь, Накадзима  взял меня за  руку. Мы  молча  прогулялись
вокруг озера и направились к станции. Нас окружали мир и гармония. Мы купили
бэнто,  перекусили  и решили, что  пора  возвращаться домой.  Той ночью  мне
казалось, что вот так, шаг за шагом, мы отправляемся навстречу будущему.
     Обернувшись,  я увидела смутное  очертание озера,  окутанного  туманной
дымкой.

     Со следующей недели начались мои трудовые будни.
     Подобно человеку, работающему на стройке, я выходила  из дома в  восемь
часов утра. Утренний свет  самый лучший для работы. Поцеловав в щеку спящего
Накадзиму, я отправлялась к школе.
     В первый же день я нарисовала четырех обезьян. После, примерно на одной
трети с левого края, собралась изобразить большое озеро, а вокруг него опять
же обезьян. Много  деревьев  и замершие  в  умиротворении обезьяны. Обезьяны
брат и сестра, созерцающие озерную гладь, а также обезьяны мама и сын.
     Л  понимала, что подобная картина будет  довольно печальной, но мне  во
что бы то ни стало хотелось рисовать именно это.
     - Ты рисуешь обезьян? -- спросила меня подошедшая девочка.
     Следом  за  ней  вокруг меня  стали собираться  другие дети.  Подбежали
мальчишки и набросились на мои краски, за что я всерьез рассердилась на них.
После  они извинились  и  все  осознали. А  один  ребенок, который  проникся
словами родителей и Саюри, спросил меня:
     -- Тетя, если ты нарисуешь свои картины, наша школа никуда не исчезнет,
да?
     Это  был худенький мальчик  с  большими  глазами и  слегка приплюснутым
носом. Его звали Eтян, и он ходил на уроки английского.
     -- Даже если  я нарисую свои картины, они вряд  ли  помогут, если школу
решат закрыть.
     -- Раз так, то почему ты их рисуешь?
     -- Потому  что есть место  и меня попросили его украсить. Разве тебе не
хочется, чтобы на какое-то время здесь поселились разноцветные краски?
     -- То есть это не произведение искусства?
     -- К сожалению, не совсем. Хотя можно толковать как угодно.  Это просто
картина с обезьянами, -- улыбаясь, сказала я.
     -- А вот эти обезьяны, это что, призраки? - спросил Eтян.
     Я  увидела,  что он  указывает на четырех  обезьян возле озера. Это был
пока всего лишь набросок, и из-за  отсутствия некоторых  красок они казались
полупрозрачными.
     - Нет, я собираюсь их раскрасить.
     - Вот как? А то я испугался, -- сказал Eтян.
     "Вот тебе  и  детишки",  --  подумала  я. Мне бы и  в голову  не пришло
изображать среди этого веселого пейзажа призраков.
     Я принялась раскрашивать свою картину и задумалась.
     Та  часть, где было изображено озеро, была самой яркой, и  мне хотелось
сохранить  баланс.  Поэтому  я  планировала раскрасить этих обезьян  в самом
конце,  но оставлять  их  призраками  не годится.  Что,  если  придать  этим
обезьянам, живущим тихой и спокойной жизнью,  ненавязчивый, но в то же время
радостным оттенок?  Раскращу-ка я их в счастливые цвета. А еще нарисую чай и
пирожные. Добавлю чистых и красивых нюансов в это суровое сонное царство.
     ----
     Вопреки моим опасениям Накадзима  никуда не пропал и  продолжал жить  в
моей квартире,  несмотря на мою сумасшедшую  занятость заказом  и постоянное
отсутствие дома в течение светового дня.
     Меня же почему-то никак не  покидала  мысль  о том, что с  началом моей
работы он непременно исчезнет.
     Случалось даже, что я подскакивала ночью, увидев это во сне. На  глазах
моих были слезы, и я была испугана. Я возвращаюсь домой, а Накадзима ушел, и
вещей  его тоже нет. Я спеш но подлетаю к окну, чтобы открыть  его, но вдруг
вижу,  что в окнах квартиры Накадзимы темно.  Нигде  нет признаков того, что
Накадзима  существовал  на самом деле, и на этом картинка  обрывается... Вот
такой сон.
     Этот печальный  сон  каждый раз  подтверждал мою мысль  о  том, что это
может произойти когда угодно и в этом не будет ничего странного.
     Однако день  за днем  я,  уставшая и измученная,  возвращалась домой, и
Накадзима, по обыкновению, находился там.

     Вывали даже моменты, когда он готовил нам еду,
     А бывало,  я  заставала его спящим  после изнурительных занятий. Вокруг
него  всегда  валялось  множество сложных книг  по биохимии  и  генетике, из
которых торчали бесчисленные закладки.
     Будни  двух  людей,  между которыми нет никакой  определенности. Только
одно было ясно наверняка: Накадзима все еще живет у меня и он жив.

     Однажды вечером я поздно  вернулась домой,  а Накадзима, лежа на  боку,
сладко спал, похрапывая во сне.
     На столике перед ним был  раскрыт ноутбук,  и я думала,  что он  просто
задремал. Я решила тихонько укрыть его одеялом, но обратила внимание на одну
деталь.
     Накадзима что-то  сжимал  под  мышкой.  Что-то прямоугольное,  жесткое,
серебристого цвета.
     Мне показалось это крайне странным, и я поначалу никак не могла понять,
что же  это.  Хотя нет, немного не  так.  Я понимала, но  мой  мозг  наотрез
отказывался это  признать. Эта вещь была столь неуместной, отчего и казалась
сюрреалистичной.
     Старенькая  мотиами   (Металлическая   сетка  или   решетка-гриль   для
поджаривания рисовых лепешек).
     Я немного опешила. Я не знала, что это значит.
     Я подумала о том, что, должно быть,  больно спать  с  такой  штукой под
боком, и хотела осторожно  убрать  ее. Однако Накадзима сжимал ее невероятно
сильно, подобно тому  как маленький ребенок держит градусник гораздо крепче,
чем это  требуется. Я  не  могла  вытащить мотиами,  не  разбудив  при  этом
Накадзиму.
     Я догадалась, что  эта вещица,  судя  по  всему,  ужасно дорога ему, но
ощущение некоторой неуместности и несуразности глубоко засело во мне.
     Пожалуй, можно спросить его об этом, когда он проснется.
     Я всерьез задумалась.
     Вероятно, я не смогу сделать вид, что ничего не знаю и мне все равно. В
конце концов, это же моя квартира.
     Я решила  немного порассуждать. Что,  если эта мотиами --  единственный
предмет, вызывающий в нем сексуальное возбуждение?
     Раз  у  него  есть  и  такая  потайная  сторона  (человек  --  поистине
непознанное  существо, и  когда-то давно  я знавала одного  мужчину, который
возбуждался только  при виде золотых  рыбок --  если он  не видел  их  перед
собой,  он  не  мог ни  мастурбировать,  ни заниматься  сексом),  неужели  я
настолько его люблю, что готова принять это, мол: "Что ж, наверное, бывает и
такое"?
     Я не знала. Коль скоро говорить откровенно, то ответ был таков: "Вполне
возможно любить до такой степени, но пока я не люблю его настолько".
     Я с  волнением  погрузилась в свои переживаня, и  Накадзима  неожиданно
проснулся.
     Очнувшись, он  резко  встал и, продолжая  сжимать под  мышкой  мотиами,
виновато уставился на меня.
     -- Кофейку выпьешь? -- спросила я.
     -- Ой,  Тихиро-сан, ты уже дома. Вчера глаз  не  сомкнул. Вот  и заснул
сейчас, -- сказал Накадзима.
     -- Можешь еще поспать, -- предложила я
     --  Да нет, уже  пора вставать. И я  с  удовольствием выпил бы кофе, --
ответил Накадзима и как ни в чем не бывало расстался с мотиами.
     Затем он зевнул, как всегда после сна, и рассеянно бросил взгляд сквозь
нависшую на глаза густую челку.
     Тут он наконец заметил, что я пристально смотрю на мотиами, словно хочу
что-то сказать, и опередил меня:
     --  Что? А,  это? Это  память о  маме. Когда  я  боюсь, что  мне  может
присниться страшный сон, я ложусь с этой штукой под мышкой.
     --  Вот  оно  что... --  растерянно  ответила  я,  обескураженная столь
простым объяснением.
     Но почему мотиами? Видимо,  этот  вопрос  был написан на  моем  лице, и
Накадзима, уловив это, сразу объяснил:
     -- Особой  причины нет.  Просто мама дорожила этой  вещицей, и  я решил
сохранить  ее память. Она тонкая  и  легко помещается  в  книге. Кажется, ею
пользовалась еще моя бабушка.
     - А других вещей не осталось?
     - С бумагами и фотографиями  спать неудобно, драгоценности  я  не ношу.
Есть еще набитая соломой кукла, но класть ее себе под бок гигиенично. Ручные
часы -- женские, а  мне они  смотрелись бы нелепо. В итоге эта вещь  подошла
больше всего.
     -  Говоришь, подошла  больше  всего,  но спать с ней  под  мышкой,  мне
кажется, несколько болезненно...
     - Вовсе нет. Она же тонкая.
     Накадзима с улыбкой протянул мне мотиами.
     - Можно потрогать?
     - Да, пожалуйста.
     Это была  вполне обычная мотиами, слегка обугленная.  Легкая,  прочная,
холодная.
     Накадзима так запросто использовал этот  кухонный инвентарь, словно это
была заурядная  зубная  щетка или бритва. Этот факт несколько поразил  меня.
Все это  было довольно странным  и необычным, но этому человеку так вовсе не
казалось.
     -- Для тебя  это  словно надежная защита от  внешнего  мира, да? Словно
детское одеяло, в которое кутается испуганный ребенок... - улыбнулась я.
     Накадзима покраснел:
     -- Должно быть, это ужасно стыдно, да, ведь никто так не делает?
     Его реакция так меня умилила, что я рассмеялась:
     --  Это вовсе не так!  Тут  не  существует такого понятия, как "стыдно,
ведь никто так не делает". Мы здесь дома.
     --  Слава  богу.  А  то я  подумал,  что  совершаю  что-то из ряда  вон
выходящее...
     Накадзима бережно,  но  в то же  время  совершенно непринужденно вложил
мотиами в книгу.
     Я же немного удивилась собственным словам, которые произнесла буквально
только что. Они в точности повторяли слова моей  мамы, часто произносимые ею
в своем заведении:  "Здесь не существует  правил кроме того, что нужно сесть
за  стойку  и знатно выпить. Можно говорить  о чем угодно.  И не важно,  что
обычно  такого не скажешь вслух  или в обществе  это  не  принято. Ведь  это
место,  куда  люди  приходят,  чтобы,  заплатив  деньги,  купить  свободу  м
выпустить свою душу на волю".
     Эту фразу она непременно говорила тем клиентам, кто предварял свою речь
выражениями типа: "Мне так неудобно говорить  об этом" или  <Мне  стыдно,
что я так жалок".
     Мамина открытая  миру душа помогала обрести свободу душам других людей,
в том числе и отца.
     Я  подумала  о том,  что  мама  совершенно определенно  продолжает жить
внутри меня.
     -  Послушай,  я хотела  спросить... Вот ты  сказал, что  берешь с собой
мотиами, когда  боишься увидеть  страшный сон.  Неужели ты заранее знаешь об
этом? -- спросила я.
     - Да, перед сном у меня все кружится перед глазами, и голова становится
тяжелой. Это верный признак  того,  что я увижу плохой  сон. Хотя я понимаю,
что дело скорее в том, что  я просто очень устал, либо давление упало, -- не
спеша  пояснил Накадзима. --  Мне  теперь  уже  не броситься в  родительские
объятия, да и ты  меня не настолько  балуешь  подобными  нежностями. Вот я и
взял мотиами... как обычно.
     Я кивнула в знак понимания, но на душе стало очень грустно.
     Поздно вечером,  глядя со спины на Накадзиму, чистящего зубы, я немного
всплакнула. Я не могла сдержать слез при мысли о том как все это время после
смерти мамы  в  моменты  печали  или страха он  ложился спать,  взяв с собой
мотиами и используя как жаропонижающее при высокой температуре, как  испуг в
качестве верного средства от икоты.
     Но ведь слезами горю не поможешь...
     Накадзима  весьма рационально  подошел к  собственным тоске и  страхам,
поэтому, подумав, я решила, что мои слезы могут унизить и оскорбить его.
     Однако, проснувшись среди ночи, чтобы сходить  в  туалет, я краем глаза
случайно  заметила   сверкнувшую  в   темноте  из  книги  мотиами   и  снова
расплакалась.
     Накадзима сладко спал, посапывая во сне.
     И  тут я словно  прозрела. Этот человек не из тех, кто вот так запросто
может перебраться в чужой дом. И если  же он решился  на такой  шаг, значит,
для него это все серьезно.
     Только бы мне, еще такой инфантильной, да  по сути еще ребенку, удалось
завоевать его  доверие  и ничего не испортить...  Только бы он всю жизнь мог
вот  так  же спокойно спать  в моем доме... Я так сильно и всерьез возжелала
этого, что у меня даже разболелась голова.
     Моя работа  вошла  в очередную стадию,  когда наброски были завершены и
настало  время  заполнять их  цветом.  Теперь уже на стене появились  четкие
завершенные образы, которые  не вызывали вопросов и сомнений. Мне оставалось
только двигаться в намеченном направлении.
     Ежедневная   молчаливая   работа   руками    доставляла   мне   большое
удовольствие.  Для меня  этот  этап самый  интересный. Конечная цель уже так
близка, и  с каждым днем ты  работаешь  все  быстрее и быстрее, а работа при
этом протекает очень легко. Мне теперь не нужно ломать голову над сюжетом, и
появляется  немного  свободных минут на то, чтобы  поиграть с  детьми. Вчера
девочки помогали с  нанесением розового  цвета. И хотя  потом было  довольно
непросто исправить все недочеты и выровнять тон, это было весело. Благо, что
в заданный график работы я вполне укладывалась.
     Иногда выдавались моменты,  когда  я  могла побыть наедине  с  собой. Я
вдруг случайно замечала, что у  меня есть немного времени  на себя, когда по
счастливой случайности вокруг не было прохожих и наступали тишина и покой.
     Этакие периоды полного умиротворения: совершенно одна, нет ни детей, ни
помощников, и я абсолютно не волнуюсь по поводу композиции... Такое выдается
нечасто. Что я чувствую и о чем размышляю в такие минуты? Этим я ни с кем не
хочу делиться.
     Облокотившись о стену, я наливаю в чашку кофе, который немного  остыл в
термосе за время работы.
     У  меня  ноет  поясница и болит  шея. Рука сводит. Все  тело охватывает
странный озноб.
     Но пока я работаю, я напрочь забываю обо всех этих ощущениях.
     И тут я неожиданно замечаю, что вокруг ни души и  надо мной бесконечное
небо.  Несмотря  на то  что виднеющийся вдали флаг на  школьной крыше сильно
полощется и развевается на ветру, кажется, что все остальное вокруг замерло.
     О чем я думаю в такие  моменты, попивая свой кофе? Что за печаль гложет
мое сердце? Я хочу сохранить это в себе, никому ничего не рассказывая.
     Что  ж,  мне кажется,  что  сегодня я  поработала на  славу  и  сделала
довольно много...

     - Сегодня у нас  юдофу (Отварной тофу с соевым соусом и приправами). --
Такими словами встретил меня Накадзима в фартуке, когда я вернулась домой.
     Квартира наполнена ароматом тщательно проваренной морской капусты.
     - Накадзима-кун, я уже чувствую себя каким-то иждивенцем, -- сказала я.
     Перепачканная красками с головы до ног, я, подобно моряку, пришедшему в
порт, залихватски, с грохотом опустила свою сумку.
     - Ну, в таком случае ты -- иждивенец мужского пола, который работает на
стройке,  --  подхватил  Накадзима.  --  Потому что  таких девушек,  которые
возвращаются домой вымазанные краской, мускулистые и загоревшие, не бывает.
     --  Да,  возможно,  ты  прав. Наверное, и не  смотрюсь девушкой легкого
поведения, - улыбнулась я.
     В  джинсах  и спортивном свитере, с  собранными  в  пучок  волосами, со
странными белыми пятнами на лице из-за чрезмерно наложенного средства против
загара, вся в краске до самого кончика носа... Так я выглядела в тот момент.
     --  Мне  кажется, что готовить на одного  - это чересчур нерационально.
Бесполезная трата и продуктов, и  времени. А вот готовить для двоих  --  это
другое дело, -- сказал Накадзима.
     Я вошла в квартиру и, заглянув на кухню, ахнула:
     -- Спасибо! Ну надо же, как красиво ты умеешь приготовить тофу!
     Тофу в кастрюле был нарезан ровненько, словно по линейке.
     Я вымыла руки, и, сидя друг против друга, мы принялись есть юдофу.
     В такие моменты  мне  кажется, будто мама, как обычно, ушла на работу в
свое заведение, и хотя Накадзима вырос совершенно в другой семье, мы  словно
играем  в  семью,  срисовав  под  копирку не знакомую для нас модель  жизни.
Обоюдно  воспринимая это  как нечто  естественное  для нас обоих,  мы  жадно
наслаждаемся этими мгновениями счастья.
     - Как же все-таки хорошо... Вот так вместе есть юдофу, -- улыбнулась я.
     -  Послушай,  --  начал Накадзима,  --  как  только  закончу  учебу,  я
действительно намерен  как  можно скорее уехать в Париж по гранту в Институт
Пастера. Тии заверила меня, что все получится, и я  сам чувствую, что смогу,
если  ты будешь рядом. Во мне вдруг появился настрой. Так как докторантуру я
скорее  всего окончу, и решил не тратить  времени и попробовать  пока подать
заявление.  Конечно,  требуется  предоставить  им  рекомендательное  письмо,
научную  работу и план исследования, а у  них, говорят,  существует экзамен,
который нужно будет сдать, но я  узнавал и выяснил, что  наши японские фонды
сотрудничают  с этим  НИИ,  и  поэтому  вроде  как существуют программы,  по
которым  можно сравнительно легко поступить. Даже  если я  не пройду в  этом
году,  в  следующем хочу снова  пытаться. Как  только  поступлю,  думаю, что
непременно уеду минимум на полгода...
     Я подумала  о  том,  что  этот  настрой мне  нравится куда  больше, чем
прежние грусть и  уныние. Этот человек может заниматься только тем,  что ему
действительно по душе, и поэтому для него так будет лучше.
     -- А что будешь делать ты, Тихиро-сан?
     --  Что  буду  делать?   --  переспросила  я.  -  Я  как-то  особо   не
интересовалась Пастером. Если напрячь память, то мне известно только то, что
он изобрел вакцину против  бешенства. А еще, по-моему,  его могила находится
под институтом, да?
     -- Если ты знаешь такие необычные факты, это просто супер!
     -- Это показывали по телевидению. В  каком-то документальном фильме NHK
(Ведущая японская телекомпания).
     - Вот как. А в общем-то, Тихиро-сан, тебе совсем не интересно, где и на
какой кафедре я учусь и какова моя специальность?
     - Особо не интересно.  Сколько бы я  ни спрашивала, все равно ничего не
могу запомнить. Кажется, что-то связанное  с ДНК и геномом человека, да? Еще
я  знаю,  что ты учишься медицинском факультете, но врачом ты будешь, так? А
еще ты исследователь, но не имеешь никакого отношения к адзиномото (Японская
приправа,  глютаминат натрия)  или  пивным  дрожжам, да?  Или  там к рисовым
отрубям...
     - Ну. в общем-то так... Послушав тебя, легко понять, насколько искажены
знания обычных среднестатистических людей.
     - Неужели?
     - Тебе действительно все это не интересно.
     - Но зато  я  помню, ты  говорил, что хотел  изучать еще и сине-зеленые
водоросли. И поэтому сначала поступил на сельскохозяйственный факультет. Так
ведь?
     - Я не  собирался изучать сине-зеленые водоросли. Мне интересны опыты с
ними. Я развожу бактерии, изучаю условия для внедрения генов. И я окончил не
сельскохозяйственный  факультет, хотя, возможно, когда-то  он так назывался,
а,  если быть точным, факультете ресурсологии, кафедру биотехнологий. А  это
совсем другое дело, не так ли? А сейчас я учусь на медицинском факультете.
     --  Таких  деталей  я  не  помнила.  Для  меня  сине-зеленые  водоросли
ассоциировались   с   сельскохозяйственным   факультетом.    Ну    а   тебе,
Накадзима-кун, есть дело до того, что закончила я?
     -- Если не ошибаюсь, отделение пространственного дизайна в колледже при
Институте   искусств.  Кажется,  ты   специализировалась  на  сценическом  и
выставочном дизайне, не так ли?
     -- Да, здорово ты запомнил. Я восхищена. Даже я это забыла.
     -- Обычно мне достаточно один раз услышать, и я уже не забуду.
     --  Кстати...  Ну так  что  ты  имел в виду, когда спросил,  что я буду
делать?
     -- В Париже ведь наверняка полным полно  всевозможных школ искусств, --
сказал Накадзима.
     - Ну да.
     - Есть и такие, что рассчитаны на полгода или год учебы.
     - Да, наверное.
     - Что, если тебе  поступить туда? Мы поедем вместе! Я уже  точно решил,
что мы всегда будем вот так вместе с тобой, -- заявил Накядзима.
     - Ты решил?  Это что, предложение? -- спросила я, подумав про себя, что
для меня это как-то обременительно и нерадостно.
     - Нет, - Накадзима решительно замотал головой.
     - Что же тогда? -- уточнила я.
     - Это просто  неизбежно. Я не  смогу жить с другим человеком.  Только с
тобой. А  жить постоянно  одному мне  уже опротивело.  Мне  надоело спать  в
одиночестве, зажав мотиами под мышкой. Теперь,  когда  я расстался с прежней
одинокой жизнью, я уже не смогу к ней вернуться.
     - Как-то  это неинтересно, когда все вот так однозначно, -- сказала  я.
-- Париж? Почему  бы  и  нет. Можно попробовать  поехать туда.  Но я  сейчас
увлечена работой...
     -- Но ведь ты пока не определилась со следующим заказом? -- не унимался
Накадзима.
     -- Да,  есть несколько  предложений, но пока только разговоры.  Похоже,
ничего срочного.
     --  Ну  вот видишь.  Это же  здорово! В  таком случае  что тебя  сейчас
заставляет непременно  оставаться в Японии  в этом возрасте и  на этом этапе
жизни? -- спросил Накадзима.
     Очевидно, он прав. Не  то чтобы меня так уж интересовал Париж, но когда
прежде мне довелось побывать  там  вместе с  мамой,  я  смогла посетить Лувр
всего на час, а мне так хотелось бы изучить его вдоль и поперек, потратив на
это несколько дней. Да и Версаль я еще не видела.
     Что более всего  очевидно, так  это то,  что мамы больше нет, и  потому
сейчас у меня действительно отсутствуют веские причины оставаться в Японии.
     При мысли об этом мне стало немного тоскливо.
     Если бы  только  мама была  жива. Я хотела, чтобы она отговорила  меня,
мол, заграница  так далеко, и мы не сможем видеться. Хотела услышать  голос,
который бы сказал мне все это. Однако теперь это невозможно.
     - Да, пожалуй, так...
     - Такой взгляд на вещи,  как у тебя, свойственен людям, которые думают,
что их дом всегда должен оставаться в одном и том же месте...
     Накадзима произнес эти слова так, словно вынес мне страшный приговор, и
замолчал. Это молчание словно говорило о том, что ему больше нечего сказать,
да он и не хочет. В последнее время я успела привыкнуть к  такой его манере.
Нельзя сказать,  что детально  его  изучила,  но в  общем и  целом  понимать
научилась.
     Через какое то время Накадзима снова заговорил:
     -  Гораздо лучше делить на двоих плату за жилье, за питание. Если ты за
что-то не сможешь заплатить, я, как зачинщик, возьму это на себя, -- заверил
Накадзима.
     -  Зачинщик... давненько я не  слышала  этого слова,  --  неожиданно  и
нелепо  вырвалось у  меня. Затем я продолжила:  -- Что  ж, мама оставила мне
кое-какие  деньги в наследство.  Думаю, этого  хватит. Да  и  папа, пожалуй,
всячески поможет.
     Накадзима кивнул и добавил;
     -- Послушай,  ведь то  заведение, которым владела твоя  мама,  после ее
смерти осталось отцу,  не так ли?  И получить от  папы немного денег  -- это
вполне естественное твое  право. Бывают случаи,  когда, принимая от  другого
человека разумную помощь, мы тем самым проявляем свою любовь.
     И  в  этом он тоже  был  прав.  Я  же по  возможности  всегда старалась
избавиться от подобной мысли.
     --  Тихиро-сан,  не  пойми  превратно,  но  ты  чересчур  легкомысленно
относишься к деньгам.
     Мне стало весело оттого, что Накадзима учит меня жизни, и я улыбнулась.
     В последнее время откуда-то из  глубины его  сущности стали  постепенно
выходить наружу  фразы и слова, в которых  он был настоящим Накадзимой. Меня
это радовало.
     Для этого я была готова сделать все что угодно.
     Я подумала о  том, что можно  даже  согласиться на  встречу  с  папой и
улыбнуться ему.
     ______________

     Однажды после обеда ко мне подбежали ставший мне близким другом  Eтян и
его  подружка Мики-тян. Они протянули мне  пакетик  с едой. Там были рисовые
крекеры, картофельные чипсы и шоколад.
     -  Ну, теперь,  когда  я  уже почти  все раскрасила, надеюсь, обезьянки
больше не похожи на призраков? -- спросила я.
     Картина  была  практически  завершена,  и  я  каждый  день  внимательно
рассматривала ее и  местами  добавляла цвета  или  что-то подправляла, чтобы
достичь  полного  баланса  красок.  На  этом  этапе  все  наконец сходится и
сливается воедино в придуманном тобою отдельном мирке.
     - Они все еще призраки, какие-то грустные м одинокие, -- ответил Eтян.
     -  Не  говори  так,  мне страшно,  -- сказала  Мики-тян. -- Я  не люблю
призраков.
     - Даже обезьянок? -- задала вопрос я.
     Про себя подумала о том, неужели вопреки всем краскам и цветам печаль и
одиночество этих созданий все равно проявятся в картине.
     - Да.
     -- Это озеро я никогда не видел в реальности, -- сказал Eтян.
     -- А я видела! Это Асиноко, -- заявила Мики-тян.
     Я  слушала  их, думая о том, какой оригинальный разговор  получается. А
еще о том,  что мои  обезьяны по-прежнему напоминают призраков. Дети видят в
них что-то  такое, что отличает их от других обезьян. Однако раз моя картина
передает подобные чувства, возможно, она не так уже и плоха?..
     Потом  мои юные друзья  завели разговор о телевидении,  а я  продолжила
раскрашивать. Да, они,  несомненно, мешали  и отвлекали  меня от  работы, но
ведь это и было счастьем.
     Обернувшись, я увидела, как эта парочка,  сидя на  корточках,  щебечет,
поедая принесенные ими же сладости, а заодно и мандзю (Традиционные японские
сладости в виде пирожков), которые еще  раньше дала мне Саюри. Я же, попивая
горячий  травяной  чай из термоса, вслушивалась  в эту  незатейливую детскую
болтовню  и старалась уловить в ней какие-либо свежие нотки и  яркие краски,
чтобы привнести их в мою картину.
     Сидя  на  земле  недолго  застудить  поясницу, а оттого,  что постоянно
стоишь с поднятыми руками,  тянет спину  и бока, но я не могу остановиться и
бросить рисовать.
     Стоит добавить цвет,  как следом за ним  в голове рождается еще один. И
пошло-поехало, пока  стемнеет, когда рисовать уже невозможно. Я изнемогаю от
усталости и потом крепко сплю.
     Когда  я думаю о доме, в голове возникает  образ Накадзимы.  Накадзимы,
который всегда у меня дома, хотя постоянно учится со мной и без меня. Как бы
там  ни  было, наверное,  он хочет меня  видеть. То, что  он приходит ко мне
домой, означает, что я  хочу, чтобы он  был в моей  жизни. Есть  ли на свете
человек, который мог бы  поверить в это сильнее, чем я? Место, где  есть он,
-- это место, куда я  возвращаюсь. И поэтому я могу прожить целый день, ни о
чем  не  думая.  Что  мне  делать  после  работы?  Ответ  очевиден:   скорее
возвращаться домой.
     Дети  вскоре ушли, а я подумала о том,  что сделала за сегодня довольно
много, и  решила  передохнуть.  Тут  ко мне  подошла  Саюри, выражение  лица
которой было мрачнее тучи.
     Еще недавно,  проходя мимо, она с улыбкой пожала мне руку. Что же могло
случиться?
     -- Можно тебя, Тихиро? -- обратилась она ко мне.
     -- Похоже,  ты собираешься сообщить мне что-то  не очень радостное,  --
предположила  я. Я решила, что речь пойдет о том,  что, хотя моя картина уже
почти полностью готова, возникла необходимость переделок.
     Однако   проблема  была   более  щекотливой  и   в   некоторой  степени
предсказуемой.
     -- Дело в том, что нам позвонил мэр города...  В общем, у этого проекта
объявился спонсор.
     -- Как это? Разве не город выделил средства?
     --  Нет.  Из  разговора  я  поняла,  что  раз  уж  эта  затея  получила
необходимую огласку и активную поддержку  в городе, было решено, что спонсор
возьмет все расходы на себя.
     - Не вижу особого  смысла  теперь предлагать  спонсорскую помощь. Какая
ему польза с этого? - сказала я.
     Саюри кивнула:
     - Да, я  тоже  так подумала,  но взамен они потребовали, чтобы в  центр
этой  картины  был помещен логотип их  компании и  по  возможности  большого
размера. Вон тот знак, что  красуется на самом верху  огромного  завода  при
въезде на  скоростную автостраду. Там производят продукты  на основе конняку
(Азиатское  растение,  корень которого широко  при-м в японской национальной
кухне)...
     Саюри укалывала на  странный серый логотип какого-то  ужасного оттенка,
весьма отдаленно напоминающий по форме конняку.
     - Что за ужас!  Не иначе как какой-то  прикол! - улыбнулась я, и  Саюри
рассмеялась в ответ.
     Однако  нам обеим было отлично известно, современном  обществе подобные
приколы  случаются  нередко.   Потому,   насмеявшись   вдоволь  и  промокнув
выступившие от слезы, я сказала:
     --  Абсурд!  Это  просто  нереально.   Ведь  большая  часть  композиции
практически нарисована.
     Говоря  так, я в  то  же  время  размышляла  над  вариантами того,  как
все-таки  можно  попытаться  вписать  этот  нелепый  логотип мою  картину  и
интересно обыграть это все, но такое не представлялось мне возможным.
     К тому же я  подозревала, что, если даже каким-то образом  этот логотип
можно  вставить  в  мою  композицию,  вряд ли полученный  результат  кого-то
порадует.
     --  Чтобы  не терять  времени, я пока попробую  вступить в  переговоры.
Может, у тебя есть какие-то пожелания? -- спросила Саюри.
     Это стало меня раздражать.
     -- Ну, раз уж это  неизбежно, лучше бы им изменить  их логотип. Или  же
можно будет найти человека,  который нарисует новую картину и поместит в нее
уже существующий знак, -- огрызнулась я.
     -- Ну  почему  ты  всегда  впадаешь  в  крайности: все  или  ничего? --
изумленно спросила Саюри.
     Мне поневоле пришлось продолжить:
     -- Ладно,  раз уж рядом с моей подписью  город  так  или иначе поставил
свое одобрение,  может, получится договориться с ними и сойтиись хотя бы  на
маленьком логотипе?
     - Видишь  ли, похоже, идея о том, чтобы этот логотип был по возможности
крупнее и  выглядел на  стене  как целая картина, принадлежит президенту той
компании, -- пояснила Саюри. -- Однако в таком случае не потребуется просить
об  этом именно тебя, да  и на то, чтобы теперь полностью все  перерисовать,
понадобится не меньше миллиона иен.  Этим я опробую  им пригрозить. -- Саюри
улыбалась.
     Мне нравится такая Саюри, и дабы мои слова не прозвучали как упрек в ее
адрес, я постаралась сказать как можно мягче и добрее:
     -  Если честно, я  не считаю  свою картину  чем-то особо выдающимся.  В
общем-то, я рисую с тем настроем, что рано или поздно эту стену снесут.
     Однако  считаю, что  это совсем  иное дело,  нежели не рисовать вообще,
потому что стену все равно снесут, или же рисовать что попало.
     Что касается меня,  то я по большому счету не  берусь за такую  работу,
когда мне конкретно говорят делать то-то и то-то  или же задают узкие  рамки
вроде того, что  нужно  нарисовать,  к примеру, рекламный плакат  к  фильму.
Когда ко мне обратились с этим заказом, речь шла о  том, что это должна быть
именно им картина,  и мне это гарантировали. Я  надеюсь,  что худо или бедно
мне удается достичь поставленных задач. Поэтому, когда мне вот  так запросто
велят добавить в  мою картину  что то ни было, будь то хоть самый  миленький
логотип с конняку, какой-нибудь  Пикачу, ГАНДАМ  или даже  Хамутаро  (Герой,
мобильный   воин,   симпатичный   хомяк   -   персонажи   детских   японских
мультфильмов),  получается,  что  мне  сделали  заказ,  в  корне  не понимал
специфики моей работы...
     -- Да, я прекрасно тебя понимаю. С самого начала я считала именно так и
потому обратилась к тебе. Вся ответственность на мне, так что не волнуйся. Я
пришла,  только  чтобы  с  тобой  поделиться, а вовсе  не  для  того,  чтобы
уговорить тебя согласиться с новыми условиями.
     Будучи учителем, Саюри говорила  спокойно, и голос ее звучал уверенно и
многообещающе.
     - В любом случае, если они станут настаивать на своих требованиях, я не
смогу  работать в такой системе.  Они кардинально заблуждаются  на мой счет.
Заказчики  заблуждаются! Передай, что с такой просьбой им следует обратиться
к человеку, который занимается тем, что рисует вывески. Это вовсе не значит,
что я  отношусь  пренебрежительно к таким художникам. Просто  это другой род
деятельности,  если  даже я далеко  не профи в  настенной  живописи,  это не
означает, что я так запросто готова сменить профессию! -- добавила я.
     Я взглянула на  свою картину.  Бедные  обезьянки: возможно, вскоре  они
исчезнут под слоем новой краски. Однако кто знает, быть может, их пребывание
на этой стене, пусть даже столь недолгое, навсегда  останется в памяти Eтяна
и его друзей.
     При мысли об этом  меня охватило такое чувство свободы, словно все  то,
что связывало и сдерживало меня, легко унесло ветром и развеяло.  Эх, я могу
ехать и лететь куда угодно! Вот что я почувствовала в тот момент.
     Это было ощущение полной свободы, доселе мне неведомое.
     "Как же все-таки хорошо!" -- подумала я.
     Я решила запечатлеть  свою работу  хотя бы на пленке и сфотографировала
картину  цифровой камерой  на  фоне  неба.  Мне хотело  поймать  и сохранить
радость этого особенного момента.
     -- Должны  существовать  какие-нибудь средства, я  уверена, --  сказала
Саюри.  -- Первым делом я  покажу вышестоящим и представителям той  компании
фильм  о  тебе, что демонстрировали по телевидению, и  попробую сослаться на
художественную ценность твоих работ.
     -- Да не такие уж они и ценные. Мне как-то неудобно, -- смутилась я.
     Думаю, что в этот момент я впервые  отнеслась немного серьезнее к своей
работе.
     Президент  компании  по производству продуктов из конняку еще не  видел
моих картин -- что тут скажешь.  Однако мне пришлось признаться себе,  что я
тоже  ответственна за  случившееся,  раз уж до сих пор не  нарисовала  такой
картины,  в которую  никто  из  вышестоящих лиц  ни  за что  не  пожелал  бы
вписывать логотип.
     Что, если мне и впрямь продолжить учебу и  больше узнать  о живописи?..
Что,  если  возможность  увидеть  массу   прекрасного  и  выдающегося  вдруг
поспособствует  мне осознать  собственную  незначительность?..  В  Париж,  в
Париж... Дорога туда сама собой расстилась  передо мною.  В этот  миг в моей
голове возник профиль Накадзимы, с головой ушедшего в учебу в моей квартире.
     Я  мечтаю  рисовать  картины вот так  же, с таким  же  напором. Хочу не
бежать прочь от случившегося за день, а, превратив это все в совершенно иную
энергию, сделать частью себя, Как это делает он...
     Но прежде я должна разобраться в сложившейся ситуации.
     -  Придумала.  Итак,  я попробую выступить  для какого-нибудь журнала и
немного поднять собственный ценный рейтинг популярности. Если все получится,
эти дяди  струхнут. А еще у меня на примете один профессор, который был моим
научным  руководителем.  Он  человек довольно  известный,  и  я  попрошу его
написать  мэру. Он из  коренных жителей  здешних  мест  и,  как мне кажется,
обладает  большим  влиянием.  Как  раз  таки  он является  автором  странной
бронзовой статуи перед вокзалом, -- сказала я. - Помимо всего этого, дабы не
вызвать враждебности и протеста  и тем самым не усугубить ситуацию, я напишу
письмо  президенту  этой  самой  компании  и  попробую  уговорить его  пойти
навстречу. Если все это не поможет смирюсь и махну на все рукой.
     Мне  самой показалось,  что это  блестящая  идея.  Если президент  этой
компании не является в силу своего богатства человеком  ограниченным,  то он
вряд  ли прикажет уничтожить уже  готовое произведение  и  нарисовать  нечто
новое, что потребует немалых денег. Раз так, то хотелось  надеяться, что все
получится.
     --  Скорее всего  все  сложится удачно.  И все-таки  ты  прости меня за
излишние хлопоты. - улыбнулась Саюри.
     -- Ну что ты! Я делаю только то, что могу.
     Мне пришла  в  голову  мысль, что  этот заказ,  возможно,  станет  моей
последней работой в Японии. Так  как я отнюдь не зацикливалась на  настенной
живописи, я совершенно не знала, что со мной будет дальше.
     Чем бы мне ни пришлось зарабатывать на  жизнь, пожалуй, впредь найдется
немало разных дел, схожих с моим нынешним занятием. Однако насколько успешно
я  смогу  себя  реализовать? Хорошо  бы  когда-нибудь  достичь  хотя бы того
уровня, что есть  у  меня сейчас. Тогда, возможно, я смогу  время от времени
улавливать в воздухе сладковатый аромат ветра свободы.
     - Если что-нибудь  решится, дай мне  знать, -- попросила я, -- а до тех
пор я возьму передышку. Конечно же, я понимаю,  что во  всем  этом ни  капли
твоей вины, Саюри.
     Я  подумала  о  том,  что  должна  действовать  и  сохранять  при  этом
спокойствие и хладнокровие, а  если я буду видеть свою почти что завершенную
картину,  мне  будет невыносимо грустно.  Потому я тут же  собрала  все свои
вещи.
     Разумеется, я не сердилась. И уж тем более на Саюри. Я чувствовала, как
искренне она переживает.
     Я не именитый художник, и поэтому эти люди  посчитали, что ко мне можно
вот  так  запросто  обратиться  с  любой  просьбой. Это вполне  естественно.
Следовательно, они решили,  что  раз  уж  я  ничего  особенного  из  себя не
представляю,  то непременно брошусь выполнять  их пожелания и беспрекословно
впишу спонсорский логотип в свою картину.
     Пожалуй,   в   некотором   смысле   это   вполне  объяснимо.   Подобное
приспособленчество распространено  в  этом мире  повсеместно: от  банков  до
компаний  по производству  понзу  (Цитрусовый  уксус,  широко применяемый  в
японской кухне)... Это только метафора, но ведь куда ни кинь, сплошь и рядом
люди скрыто и уклончиво преследуют свои  маленькие  выгоды. Я видела  немало
случаев,  когда  ради  своей  корысти  люди  любыми  средствами  и  уловками
подстраиваются под своего оппонента и всячески забивают собственное мнение и
взгляд на вещи, после чего, не желая брать ни  себя никакой  ответственности
ни  за  что,  решают  вопросы полюбовно  и безропотно, постепенно  становясь
абсолютно  бесхребетными  и  двуличными. Тем  самым,  как  ни  странно,  они
загоняют себя в жесткие рамки.
     Что же касается  меня, то  подобную  мягкотелость  и  нерешительность я
всегда считала нестерпимо скучным делом.
     Я думала о  том,  чтобы нарочно  прогнуться  под этот  мир и  тем самым
добиться более  заметных успехов и взлететь хоть немного повыше,  но в то же
время каждый раз мне становилось тоскливо и безрадостно при мысли об этом.
     К примеру, для меня важнее всего судьба школы, а будь я на месте Саюри,
то  при  наличии  множества  выходов  из  сложившейся  ситуации скорее всего
выбрала бы вариант наиболее оптимальный для всех.
     Однако, если  я  буду с готовностью внимать  всему тому, что мне  здесь
говорят, изменится сам смысл моей  профессии. Ведь будь я, скажем, туристом,
то, проходя по  этой улице и увидев  эту стену с рекламным логотипом на ней,
наверное,  подумала  бы:  "Какая  безвкусица".  Более  того, я  считаю,  что
компания,  выделяющая  каких-то  пятьсот тысяч иен якобы на  благие  цели  и
настаивающая при этом  на  непременной рекламе собственного имени,  вряд  ли
может называться хорошей компанией.
     Для  меня пятьсот тысяч иен -- большие  деньги, но это не значит,  что,
получив их, я была бы готова на все. Если бы  я решилась по менять специфику
работы только ради денег, после этого моя дальнейшая жизнь резко поменяла бы
свое русло и потекла по пути равнодушия и наименьшего сопротивления.
     Размышляя  об  этом,  я припомнила  эпизод  из  жизни  уважаемого  мною
скульптора.
     Этого человека  попросили создать памятник  для  площади одного города.
Так как изначально на этом месте был лес, в котором жили цыгане  и многие из
них погибли там во время войны, он  решил  посвятить его этому народу. Своей
работой он  хотел рассказать о страшной  дискриминации,  которой подверглись
цыгане. Скульптор считал, что это место как нельзя лучше подходит именно для
этих  несчастных,   испытавших  на  себе  немало  издевательств  со  стороны
человечества,  правда о которых всегда замалчивалась  и  оставалась  тайной,
покрытой мраком. Но мэрия и жители города возразили, аргументировав это тем,
что цыгане  есть и в наши дни и они  пугают  гостей города тем, что грабят и
попрошайничают,  и, следовательно, совершенно  недопустимо  ставить памятник
этим людям. На этом история и закончилась.
     Вот  так совершенно  обычно одни  и те  же  по-разному предстают  перед
каждым из нас.
     Мне кажется, что важно не только бороться для того, чтобы стереть грань
отличий.  Важнее  всего  досконально изучить, в  чем мы  отличаемся  друг от
друга,  и  принять  тот факт,  что  совершенно  разные  люди  имеют право на
существование в этом мире.
     Мое дело -- достичь своих собственных высот и сохранить свои позиции, и
для этого  мне необходимо все больше  и больше  оттачивать  свое мастерство.
Насколько бы  ни  выросла  моя популярность,  она всегда будет  подвергаться
сомнению и вызывать разногласия, и, в сущности, проблема вовсе не в том, что
мои картины бездарны.
     Хотя нет! Нужно верить в себя. Мне кажется, если человек уверен в себе,
он способен оставаться собой и отстаивать свою непохожесть.
     Это важно.
     Я же, откровенно говоря, пока не могу с настоящей уверенностью заявить,
что жителей и гостей города моя картина порадует гораздо больше, нежели этот
странный  логотип. К сожалению, не могу. Наверное, это и  является пока моим
слабым местом. При мысли об мне стало немного стыдно.

     Я  вернулась  домой  раньше  обычного  и застала  Накадзиму  с  головой
погруженным  в  учебу,  сидящим  перед  раскрытым ноутбуком  и  обложившимся
словарями.
     -- Ой, ты сегодня рано! -- удивленно заметил он.
     -- Я купила кое-что из еды, так что ужин сегодня можешь не готовить.  -
сказала я.
     Я вовсе не хотела этого говорить, но вырвалось само собой.
     -- Я просто подумала, что у тебя и сегодня будет настроение приготовить
что-нибудь на ужин...
     -  Может, тогда прогуляемся  и заодно купим  и  кафе  кофе навынос,  --
предложил Накадзима.
     Потом он впервые внимательно заглянул мне в лицо и спросил:
     - Случилось что-то неприятное, да?
     Я кивнула и рассказала о том, что сегодня произошло.
     - Да уж,  это вполне правдоподобная  история,  если принять во внимание
твою   популярность,   твой   уровень   и  степень   культурной   серости  и
провинциальности этого города, -- заключил Накадзима.
     - Как точно  ты сформулировал то, что я не могла  сказать, -- изумилась
я.
     - Но ведь если  не озвучить  то, что думаешь, в те моменты, когда нужно
как следует поговорить, получится, что ты лжешь, не так ли?
     -  В  любом случае, как  бы  я  ни  извращалась, я не смогу  поверх той
картины нарисовать торговый знак компании по производству конняку.
     - А что за знак? Ты его видела?
     - Да, видела. Полная безвкусица.
     -- А что, если нарисовать его маленького размера где-нибудь в уголке?
     -- Против  этого я  совсем не  возражаю, но ведь они выдвинули условие,
чтобы знак во что бы то ни стало был большого размера.
     -- Но ведь об этом неплохо было бы сообщить заранее...
     -- Вот именно. Ты согласен?
     -- Однако не важно,  на каком уровне  признания находятся твои картины,
потому что у них определенно блестящее будущее. Они подобны побегам, которым
суждено  потом стать  большими  деревьями.  И если  они  этого не поймут, не
увидят, это плачевно.
     --  Вот опять...  Ты так точно сказал то, что я не решалась... Я и сама
пока не вижу в своих работах какой-то ценности и именно поэтому так спокойно
берусь рисовать в таком месте, которое, возможно, будет вскоре уничтожено.
     -- Да, но при этом твоя скромная  самооценка  и  тот факт, что какие-то
люди  расценивают твою работу как  какую-то рекламную вывеску, -- это разные
вещи.
     -- Я тоже так думаю.
     - Ты получила заказ и работаешь над ним, и если в процессе твоей работы
содержание ее меняется  и превращается в нечто сомнительное, это выбивает из
колеи.
     - Да, так и есть.
     - Ну, может,  тебе так и заявить  им, мол,  я могу  пойти  навстречу  и
разместить на своей картине маленький логотип, однако, если вы не принимаете
это условие, я отказываюсь?
     - Я так и сделала.
     -  А еще... нет  ли  у тебя  на  примете  какого-нибудь  профессора  из
Института  искусств   или  штатного  критика-искусствоведа?  В  общем,  есть
какие-либо связи в этой среде?
     - Есть.
     - Хорошо бы, чтобы за тебя вступился такой человек. Если бы авторитетом
ударить  по  авторитету думаю,  это  дало бы результат.  Кроме того, если  в
настоящий момент у тебя возьмут интервью и  в журнале выйдет статья, которая
каким-либо образом обозначит ценность твоих картин, это будет весьма выгодно
для тебя. И даже если на каком-то  этапе возникнут  некоторые разногласия  и
осуждение,  это все  равно тебе на руку, не так ли? А о  том, как  поступить
Саюри-сан, стоит подумать ей самой.
     Видишь ли, такие люди,  как мы, в  коечном счете  никогда  не  бывают в
центре событий. Мы  считаем,  что лучше  нам оставаться маленькими людьми  и
особо не высовываться. Боимся,  что  наша  оценка ситуации  идет  вразрез  с
мнением большинства  и  если мы  обратим на себя внимание, о  нас непременно
плохо  подумают. Однако, если  на финише у тебя нет ни одного момента, когда
бы ты не уступил и  не предал самого  себя, ты превращаешься в обыкновенного
отшельника, -- сказал Накадзима.
     Наши мнения настолько совпадали, что, слушая его, я подумала о том, что
наблюдаю какое-то колдовство.
     Мы практически ни в чем не противоречили друг другу, благодаря чему мое
раздражение  и  глупые  мысли о том, что мне  нужно  завязать с живописью  и
заняться чем-то посторонним, сами  собой исчезли. Просто улетучились, как по
волшебству.
     В прежние времена, когда у  меня случались неудачные  дни,  возвращаясь
домой, я гладила кошку и тем самым успокаивалась. Сейчас у меня  было схожее
ощущение.  Я  почувствовала,  как   Накадзима  нейтрализовал  действие  яда,
разъедавшего мою душу.
     Прежняя  я,  скорее  всего,  первым  делом молча  вернулась  бы  домой,
занялась  сексом  со  своим  любовником,  постаралась отвлечься  и, даже  не
упомянув о случившемся,  спрятала бы псе глубоко в себе. Вот  какое место  в
моей давшей жизни было отведено любовнику.
     Но  с Накадзимой все иначе.  Я чувствовала, что этот человек искренний,
проживающий каждое мгновение как последнее.
     По-настоящему я полюбила, наверное, только сейчас и  впервые. Это  было
тяжело, мучительно,  но  и  отдача была  значительной,  почти  безграничной.
Казалось, словно я смотрю на небо или, находясь в самолете, созерцаю море из
сияющих облаков.
     Эта  ощущение  очень  схоже  с  тем, когда  видишь  что-то  чрезвычайно
красивое и тебя охватывает необъяснимая грусть.
     А   еще  оно  очень  напоминает  чувство,  которое  испытываешь,  когда
осознаешь, что тебе в этом мире отведено не так уж много времени.

     Мне предстояло решиться еще на один важный шаг.
     -- Папа,  я сейчас на вокзале. Подумала,  может, нам  сегодня увидеться
ненадолго.
     Я не люблю звонить отцу на работу и поэтому с вокзала  позвонила ему на
мобильный.
     -- Ты, наверное, занята? -- спросил папа.
     --  Дело  в том,  что  у меня неожиданно  изменились  обстоятельства на
работе, и я пока  отдыхаю, -- объяснила  я. --  Если  бы  не  это,  никак не
вырвалась бы.
     -- Вечерком, думаю, у меня получится выскочить ненадолго. Так что давай
через пару часов поужинаем вместе, -- предложил папа.
     Папа  забронировал  столик  в  довольно  заурядном  по  мировым  меркам
итальянском  ресторане. В  таких  местах  он всегда  строит из себя  местную
знаменитость, что мне крайне неприятно.
     Но, принимая  во внимание то, что выдернула я его совершенно неожиданно
и он меня угощает, жаловаться мне не пристало. Так я для себя решила.
     Для  человека, выросшего  в  такой  семейной атмосфере, как  моя,  грех
сетовать на  какие-нибудь душевные травмы из прошлого,  а если бы таковые  и
были, то, скорее всего, они были нанесены самой собой. Так я  стала думать с
недавних пор в силу того,  что в последнее  бремя довольно  часто сравнивала
свою судьбу  с тем, что пережил Накадзима. Я считала себя  такой сильной, но
на вокзале все-таки немного всплакнула.
     Все вокруг напомнило о тех днях, когда была жива мама и мы были вместе.
     Обстановка вокзала навеяла воспоминания прошлого. Я словно увидела себя
бегущей больницу к маме. Я была счастлива тогда. Со счастьем так всегда: его
осознаешь  только по прошествии времени.  Наверное, потому,  что с годами  в
памяти не  остается физических ощущений  неприятных  запахов или  усталости.
Всплывает в памяти только светлое и хорошее.
     Со временем в твоих воспоминаниях моменты  настоящего счастья предстают
в самых неожиданных обличьях.
     В этот  раз,  когда я вышла  на  вокзальную платформу, меня захлестнули
чувства. Миг вдруг так явственно представилось, что сейчас я пойду навестить
маму и она все еще жива. Это наполнило меня неожиданным чувством счастья.
     А  потом оно  сменилось ощущением одиночества  и полной  опустошенности
внутри.
     Я приехала на вокзал и  скоро встречусь с  папой,  но ведь  увидеться с
мамой, как это было всегда, уже не смогу...

     -- Местный шеф-повар целых четыре года прожил в Италии! Официант, когда
шеф  Мацумото  немного  освободится, будь  добр,  попроси  его выйти  к  нам
ненадолго. Хочу познакомить его с дочерью...
     Папа повел  себя как  и ожидалось. Я  подумала о том, что  уже  слышала
нечто  подобное прежде,  и,  пожалуй,  для  шеф-повара  недопустимо находить
свободное время, когда его ресторан полон гостей. Тем не менее промолчала.
     Вскоре  к  нам  подошел  человек  в  высоком  колпаке.  Он  перекинулся
несколькими словами с папой и поприветствовал меня. Я улыбнулась в ответ.
     При мысли о  том, что совсем скоро покину Японию и тогда какое-то время
не  смогу  видеться  с папой,  я  почувствовала,  как  дорого  мне любое его
бахвальство.
     Потом нам  одну за другой принесли большую  порцию переваренной пасты и
относительно маленькую порцию главного блюда, что казалось весьма странным с
учетом  четырехлетней  практики шефа  в Италии. Скорее  всего, ему  пришлось
пожертвовать приобретенными навыками  против своей воли, дабы угодить вкусам
местной  провинциальной клиентуры. Когда  я училась в  институте, у  нас  на
потоке были иностранные  студенты из Италии, и  во  время  своих безденежных
путешествий я несколько раз  навещала их родные места.  Разумеется, подобные
рестораны в Италии мне не встречались.
     С  ностальгией вспоминая о  тех временах,  я вдруг осознала, что совсем
скоро поеду в  Европу, и мое настроение  поднялось. По*  и  для себя тоже. Я
сказала папе:
     -- Папа, в будущем году я планирую поехать учиться в Париж.
     -- Наверное,  твой  парень тоже поедет? - тут же  среагировал папа, чем
крайне удивил меня.
     -- С чего ты взял? -- растерянно спросила я.
     --  Да  ведь у  тебя  другое лицо.  Такое лицо, словно ты беременна, --
объяснил папа.
     -- Правда?!
     Я  улыбнулась. Наверное, я  переполнена  радостью больше, чем мне самой
кажется.
     -- Но ведь это же здорово!  Уже  то  хорошо, что ты  пребываешь в таком
настроении. Перед тем как уедете, привези его ко мне познакомиться.
     -- Хорошо, постараюсь. Только немного позже, -- сказала я.
     Такого   сложного  и  необычного   человека,   как  Накадзима,  нелегко
совместить с семьей.
     --  Чем  он  занимается?  Неужели  какой-нибудь  будущий  художник?  --
поинтересовался папа.
     - Нет, -- ответила я.
     - Он младше тебя? Студент? -- спросил папа.
     Ом  в  чем-то угадал, и  я  восхитилась  невероятным умением  родителей
чувствовать своих детей.
     - Он учится в мединституте. Мой одногодка, просто сейчас в аспирантуре.
Сказал,  что,  как  только защитит  диссертацию,  намерен  поехать в Париж и
поступить по гранту в тамошний НИИ.
     - Вот уж действительно по-мужски... Сухо и  неинтересно... Если честно,
скукотища! -- Папа словно и впрямь расстроился.
     - Ты безжалостен. Ну что за допрос с пристрастием? -- рассмеялась я.
     - Что ж, как  определишься с художественной школой, где будешь учиться,
пришли мне подробную смету  расходов. И еще обещай мне хоть иногда приезжать
и навещать своего отца.
     - Спасибо,  мне ничего не нужно. У  меня ведь есть деньги, оставшиеся в
наследство от мамы. К тому же, и не предложи ты мне свою помощь, я все равно
приеду  повидаться с тобой. Папа, ты тоже приезжай  ко мне в  Париж. Знаешь,
если честно, я предпочла бы встречаться с тобой одним, а все твое окружение,
по правде сказать, видеть не хочется.
     -- Мне и  самому  не нравится, когда у  тебя при встрече с моей старшей
сестрой и другими родственниками портится настроение, - сказал папа. -- Если
я  вышлю тебе  денег, прошу, не отказывайся от них. И, если что-то случится,
обязательно сообщи. Заболеешь или забеременеешь, или расстанешься с парнем и
придется жить одной, или же бросишь  учебу...  В общем, что бы ни случилось,
обязательно...  Ну  и еще, по  возможности, когда-нибудь,  когда  тебе будет
удобно, познакомь меня с твоим парнем.
     -- Хорошо.
     Поглощая длинную пасту, я думала о том, как благодарна отцу.
     Наступала очередная пауза в наших с папой отношениях.
     Вопреки своему  нежеланию  взрослеть люди  вот  так  оказываются  перед
выбором  и,  делая его,  словно  становятся взрослыми. Я поняла,  как  важно
сделать выбор.
     Стоя  рядом с  папой, я  почувствовала,  что  в какой-то  момент  запах
мужчины сменился запахом пожилого человека.
     Вот что значит жить на расстоянии.
     Кто знает,  возможно, уже никогда в жизни нам не доведется жить в одном
доме. Стоит только подумать об этом, как в тот же миг любые дни, проведенные
вместе, превращаются  в незабываемые воспоминания. Прошлое и пережитое вновь
встает перед глазами. В нем папа является неотъемлемой частью моей жизни.
     Однако  жизнь  нельзя  предугадать.  Кто знает,  что  нас  ждет?  Может
статься, что папина  компания обанкротится, от  него  отвернутся  вес жители
этого  городка, и тогда он  поселится  где-нибудь  рядом со мной. Или  же  я
неожиданно разбогатею и  сниму для папы квартиру  недалеко  от своей. Хотя я
понимала, что все это маловероятно,  но эти фантазии немного утихомирили мою
ревность.
     Ту  самую  ревность,   которую  я  испытывала  но  отношению   к  этому
провинциальному городку, завладевшему моим папой после маминой смерти.
     Внутри  меня  плакал ребенок.  Когда  мама умерла, папа должен был жить
только мною и оставаться только  моим родителем, разве нет? Почему он как ни
в чем не бывало продолжает управлять той же компанией и по прежнему проводит
время с теми же  родственниками? Чем  было для него то  время, когда мы жили
семьей? Неужели не более чем просто игрой?
     Однако повзрослевшей мне  хотелось свободы, и папино чрезмерное участие
в моей жизни в действительности бы только мешало.
     Потому мы оба тщательно замалчивали тот факт, что постепенно мы обоюдно
пришли к одному выводу: лучше нам жить, соблюдая разумную  дистанцию, словно
мужчина и женщина, скрывающие от всех свою любовь.
     Думаю, что такая любовь тоже существует.
     Она  в  полной мере передается не  столько  потому, что двое переживают
друг за друга, заключают друг друга в  объятия и хотят жить вместе, а именно
потому,  что  они  постоянно  сдерживают  свои  чувства.  Настоящие чувства,
которые заменяются ветчиной и деньгами.
     Способность разглядеть и прочитать такую любовь -- это  и есть истинное
богатство.

     Судя по всему, переговоры прошли гладко и все складывалось успешно.
     Мне удалось буквально впритык к выходу очередного номера дать  интервью
журналу.  Благодаря  этому  у  меня  появился  временной  задел,  и, пока  я
продолжала рисовать свою картину, на место моей работы стали приходить люди,
прочитавшие этот журнал, дабы воочию знакомиться с тем, что я делаю. Похоже,
жители города, увидев  мое интервью, стали думать  о том, что такая живопись
вроде детского граффити,  пожалуй, тоже имеет  свою  ценность, раз уж  о ней
пишут даже в журналах.
     Мое письмо, серьезное и вежливое, и рекомендательное письмо, написанное
профессором,  также дошли  до  президента компании по  производству конняку.
Президент сам лично приехал взглянуть  на мою картину, остался очень доволен
моей задумкой  и  оживлением вокруг  объекта  работы,  после чего  пришел  к
доводу, что уничтожать мою живопись нельзя и будет вполне достаточно, если я
просто ненавязчиво добавлю  маленький логотип. К счастью, президент оказался
хорошо сложенным и довольно приятным во всех отношениях дядечкой. Он сообщил
мне,  что  по  окончании  работы  ко  мне  обратятся  из  районной  газеты и
кабельного телеканала с просьбой дать интервью, и попросил при случае добрым
словом упомянуть их компанию.
     "Конечно,  конечно. Если моя  картина  спасена,  все  что  угодно..."--
подумала я и, разумеется, с улыбкой согласилась.
     Саюри,  которой   пришлось  буквально  примерить  на  себя  обязанности
менеджера, вплотную занимаясь координацией и  проведением этих переговоров и
прочих  технических  моментов,  сказала:  "Если  потеряю работу, стану твоим
менеджером".

     --  Накадзима-кун,  спасибо.  Похоже,  моя  картина  будет благополучно
дорисована. Все прошло удачно, -- с благодарностью сказала я ему за ужином в
ближайшем ресторанчике табльдот.
     -  Ну надо  же.  Вот  уж действительно,  люди,  для  которых  вывеска и
настенная живопись -- это одно и то же, пасуют перед теми, кто засветился  в
СМИ...
     Накадзима вновь высказался совершенно откровенно.
     Кажется, что эта прямота отчасти заимствована им у Тии-сан.
     - Наверное, так в любой стране...
     -  И тем  не менее, если ты будешь иметь  дело  людьми, которые в своей
повседневной  жизни  видят   великие   произведения   живописи,   украшающие
исторические здания или своды храмов, кто знает, возможно, это будет  совсем
другое дело.  Я человек далекий от искусства и  совершенно не  разбираюсь  в
нем, но, когда я  поеду в Париж,  мне хотелось бы все посмотреть, -- ответил
Накадзима.  -- Мне кажется, что  в такой стране даже взгляды на исследования
отличаются  от наших. Я  уже  нахожусь  в волнительном предвкушении  чего-то
совершенно нового. Я чувствую, что  там просто кладезь каких-то недостижимых
вещей...
     - Я тоже испытываю  нечто подобное. Если  поеду туда,  то смогу вдоволь
насладиться теми полотнами, ради которых я специально  отстаивала  очередь в
картинную галерею  Уэно и  которые  в итоге видела секунд  пятнадцать. Да  и
количество  не  сравнить. Кроме того,  я  смогу  тщательно изучить  храмовую
живопись. Больше всего  меня  интересуют фрески... Если  представится  шанс,
хотела бы больше узнать о реставрации картин. Да, столько всего, что хочется
попробовать!  Все  это  мне  предстоит  изучить. Познакомившись с  тобой,  я
впервые задумалась о том, что хочу больше узнать о предмете своего интереса.
     Ресторан   был  наводнен   студентами  и  холостяками,  по   телевизору
показывали бейсбол. То  там,  то  здесь раздавались голоса желающих  сделать
заказ,  и официанты спешно бегали  от столика к столику. Мы крайне редко ели
вне дома, из-за чего все выглядело  свежо и как-то по новому. Подобно кроту,
вылезшему из своей норы, я была ослеплена происходящим вокруг.
     Сегодня  в  знак  признательности  я решила  совершить  редкий  поход в
ресторан и угостить Накадзиму. Тот с явной неохотой согласился, признав, что
иногда все-таки можно.
     Мы просто ужинали в  ресторане по соседству, и  не более.  Опять же все
выглядело довольно обыденно,  как и в те дни,  когда я бывала здесь одна. Но
слова Накадзимы все больше переносили  меня в  какое-то  другое измерение, и
обыденность рассеялась, уступив место совершенно иному пространству.
     - Знаешь,  больше  всего  я  переживаю,  что  с ростом  рейтинга  твоей
популярности в Японии тебя завалят новыми заказами  и ты передумаешь ехать в
Париж, -- с грустью признался Накадзима, потупив взор.
     -  Конечно,  если  у меня  будет  работа, я  постараюсь по  возможности
потрудиться где угодно  в  Японии. Опять же до последнего буду  зарабатывать
деньги, --  ответила я. -- Тем не менее  в  Париж  я поеду.  Я дорожу нашими
отношениями,  и  сейчас, пока еще  относительно  молода,  я  хочу  и  готова
принести в жертву  то, и у меня есть, ради чего-то более великого. К тому же
у меня появился настрой хоть немного заняться самосовершенствованием...
     - Ну, слава богу, -- облегченно вздохнул Накадзима.
     Эта привычка скрывать свои чувства, вместо  того чтобы сказать, что он,
возможно, по настоящему рад, тоже была его отличительной чертой.
     Я подумала о том, что наш диалог напоминает разговор двух супругов.
     Игра в супругов, игра в папу и дочку, игра в  общественницу... Я  вечно
во что-то играю.
     Однако  по-другому просто не  получается, если этого требует мой  стиль
жизни. И это не значит, что я не вкладываю в это свою душу.

     График  работы  стал несколько  жестким, и один-два  раза мне  пришлось
задержаться до поздней ночи, но в конце концов картина была закончена.
     Вместе с Саюри и директором школы мы сделали памятные фотоснимки, как и
обещали,  дали  интервью  районной  газете и  кабельному телеканалу и  перед
камерой  специально  упомянули  название компании-спонсора и  сказали  слова
благодарности  в  ее  адрес.  Я сфотографировалась  на  память на фоне своей
картины  вместе с детишками, которые стали мне настолько близкими и родными,
словно мы побывали с ними в  одном детском лагере. А еще по случаю окончания
работы меня пригласили на пикник.
     Как-то  в полночь после того,  как все закончилось,  я  перелезла через
забор,  одна тайком проникла  на  территорию  школы  и  встала  перед  своей
картиной.
     Оттого ли, что смотрела на нее сразу же после завершения работы, но она
показалась мне какой-то уж очень  замечательной.  Эта картина была лучшей из
всех,  что я рисовала  прежде. И хотя никто не видел ее сейчас,  она даже  в
кромешной тьме была величественно прекрасна.
     Пусть слабая, но все  же уверенность в себе наконец-то пустила  крепкие
корешки где-то в глубине моей души.
     Я подумала, что теперь и впредь со мной все будет в полном порядке.
     Обезьяны  на  моей картине  живут,  расточительно  прожигая  время так,
словно  им  никуда не нужно  спешить. Несколько  маленьких красочных взрывов
плавно перетекают из одного в другой, подобно радуге.
     Я взглянула на обезьяну, попивающую  чай, затем на  обезьяну, лежащую в
кровати, и в этот мгновение словно какая-то вспышка озарила меня изнутри.
     Точно! Что, если мне одной поехать в гости к Мино и его сестре!..
     Кстати, какая железнодорожная ветка это была? Где мы делали  пересадку?
Как называется то озеро? Пока  я думала  обо всем этом,  в голове неожиданно
промелькнули слова Eтяна: "Обезьяны-призраки".
     И тут я задумалась.
     Может, этого места нет на самом  деле и оно существует только  в голове
Накадзимы? Что, если  те  люди  уже покинули  этот мир? Что, если  сказанное
Eтяном -- правда?
     Я испытала шок. Это предположение сделалось вдруг таким ясным и гораздо
более очевидным, чем то, что это место действительно существует.
     Для такой  убежденной реалистки, как я, совершенно недопустимо думать о
таких   вещах...   Однако   почему-то   эта   мысль   удивительным   образом
соответствовала ситуации, и  меня  не покидало чувство,  словно я блуждаю  в
туманных  лабиринтах  собственной  памяти.   Все   то,  что  я  видела,   не
существовало  на  самом деле,  и то,  что я  испытала и ощутила  собственным
телом,  словно превратилось в дым. Сила, которая всем этим управляла, была в
Накадзиме. Кажется,  что  его присутствие  в  этом мире  не  ориентирует  на
достижение чего-то светлого.
     Лично мне  довольно комфортно  рядом с  этим человеком, и я в  какой-то
степени  люблю его, и поэтому  меня это  особо не беспокоит, но вот ощущение
некоторого шока и  изумления,  которое  я испытываю  время от времени,  меня
несколько насторожило.
     Однако  мне  кажется,  что   так  всегда  бывает,  когда  двое  всерьез
встречаются.
     Обычно люди  изо  всех сил  стараются все уладить и  смягчить, чтобы не
испытывать подобных чувств, но изначально все это имеет место.
     Это  какое-то  совершенно  особое  одиночество,  словно ты  погружен  в
глубочайшую тьму.
     Но  ведь   соприкасаются  два  микрокосмоса,  и  поэтому   это   вполне
естественно.
     Я, к примеру,  в  детстве видела довольно  много  рвоты и экскрементов,
привыкла  к виду  бюстгальтеров, врезающихся в спины  вдрызг  пьяных  теток,
привыкла замечать взгляды мужиков,  жадно рассматривающих мое детское  тело.
Потом я представляла, что где-то в будущем, наверное, столкнусь  с миром,  в
котором существуют еще более ужасные вещи, с миром, где живут убийцы... Хотя
это не  было моим миром и даже не было миром моих родителей я понимала, что,
стоит содрать внешнюю оболочку, повсюду откроются дороги, ведущие туда.
     Все  знают  о существовании этой скрытой  стороны  нашего бытия, но при
этом живут, делая вид, что ни о чем не догадываются. В своей ей повседневной
жизни люди видят только то, что хотят видеть.
     Однако  иногда  встречаются  такие  судьбы,  как  у Накадзимы,  которые
вынуждают вспомнить  все. Глядя на него, ты обнаруживаешь не только  то, что
говорит и делает он сам, а начинаешь постигать весь мир целиком. Все потому,
что  он  не пытается жить чем-то одним. Ни от  чего не отворачивается, ни на
что не закрывает глаза.
     Мне кажется, я готова всегда смотреть на него широко раскрытыми глазами
так, словно только что  проснулась, сильно  вздрогнув  во  сне. Думаю, так и
будет. Я испытываю благоговейный трепет перед этой страшной глубиной.

     Итак, утром через несколько дней я одна отправилась в тот городок.
     Когда я в одиночестве вышла из поезда, станция показалась мне еще более
пустынной и заброшенной. Лишь огромный, ярко освещенный супермаркет выглядел
живым  в  этом  послеобеденном   городке.  Казалось,  эта  громадина  дышит,
затягивая в себя старичков и пожилых домохозяек.
     Со станции я побрела по одной из  дорог и постепенно вышла на тропинку,
ведущую к озеру.  К  ветру примешивался запах  воды.  Пройдя мимо маленького
лодочного домика, ветхого  хранилища инвентаря для рыбалки, и скрытого кафе,
я вышла к берегу озера.
     Отсутствие Накадзимы становилось все более ощутимым. Меня проняла дрожь
от любви к нему.
     В прошлый  раз, когда  мы вдвоем прогуливались  здесь, озеро сверкало и
казалось более красивым. Уже тогда я любила его. Несомненно.
     Сейчас же  это  тихое озеро казалось каким то убежищем  от мирских дел.
Туман еще не спустился,  и солнечный свет в глазах ярко, до боли  пробивался
сквозь обнаженные ветви деревьев.
     Я  пошла по направлению к  красным тории. Я брела,  слегка пошатываясь,
словно  во  сне.  Я  размышляла.  Что,  если  я приду  и  обнаружу  на месте
развалины, в которых вот уже сто лет  как никто не живет? Что тогда? Все это
казалось таким реальным.
     Однако вскоре  показался  маленький  домик. Я облегченно  вздохнула,  а
потом обомлела.
     На пороге стоял Мино-кун и махал мне рукой. Я подбежала к нему.
     -- Как вы узнали? -- спросила я.
     -- Тии сказала, что Тихиро-сан приедет к нам одна. Вот  я ждал тебя, --
ответил Мино-кун.
     -- Мало того что вы знаете об этом, так еще и  ждете меня у дверей, как
собачка, -- сказала я и машинально погладила Мино по голове.
     Я  не смогла удержаться: у него  и  впрямь были круглые  глаза,  как  у
собаки, и он так преданно стоял у дверей.
     -  Я  не  собака, -- засмеялся Мино-кун. --  Ну же,  входи, пожалуйста.
Угощу тебя чаем.
     Я тоже засмеялась и последовала за ним.
     У меня отлегло от сердца. Они и правда есть. Это был не сон.
     Вероятно,  загадочность  Накадзимы  прекратила  все  это  в  иллюзорную
фантазию.
     Дом внутри, как и в прошлый раз,  был начисто  убран, но теперь казался
более  знакомым  и близким.  Когда второй раз оказываешься в одном и том  же
месте, почему-то  возникает такое  чувство.  Так и случилось. Мне было здесь
очень спокойно. И обстановка была знакомая.
     Я внимательно  наблюдала за тем, как Мино-кун кипятил воду, как наливал
чай. В его действиях не было ничего необычного, но я не могла оторвать глаз.
Он двигался легко и непринужденно,  но  в этом не было небрежности. Я словно
присутствовала на показательном уроке искусной чайной церемонии.
     --  Бесполезно пытаться воровать  мою  заварку. Все дело ведь в здешней
воде из источника, -- улыбнулся Мино-кун.
     -- Пожалуй, я зачерпну с собой немного на обратном пути.
     -- Я тебя потом провожу туда, -- предложил Мино-кун.
     Чай с добавленными в него листьями, издающими аромат легкого дымка, был
невероятно вкусным. Сладковатый, он оставлял приятное фруктовое послевкусие.
     -- Нектар... -- проникновенно сказала я.
     --  Вот  ведь странная штука... --  задумчиво произнес  Мино-кун. --  Я
особо  никуда  не выхожу.  Книги  или  заварку  для  чая  -- большей  частью
заказываю по Интернету.  Единственное место, где бываю, -- это супермаркет у
станции.  У  меня совершенно нет желания встречаться с людьми, но при  этом,
когда кто-то  вот так хвалит заваренный мною  чай,  мне вдруг становится так
радостно...
     --  Наверное, потому, что это говорят люди, знающие толк во  вкусе чая,
-- предположила я.
     -- Возможно... -- отозвался Мино-кун.
     Я кое - что поняла.
     Не   будь   я  другом   Накадзимы,  а  окажись,   к  примеру,  случайно
встретившимся на дороге путником или путешественником, приехавшим посмотреть
здешние места  и неожиданно забредшим  в эту  хижину, наверняка Мино-кун  не
стал бы открывать передо мной свою душу. И вряд  ли бы мы вот так откровенно
беседовали.
     В этом Мино-кун и Накадзима были очень похожи.
     В них не ощущалось  показной приветливости, свойственной обычным людям.
В них  не было притворного желания  казаться  лучше и изображать радость при
виде другого человека.
     Возможно,  кому-то  это  покажется  печальным,  но  мне  это  позволяет
расслабиться. Я считаю это вполне нормальным.
     В большинстве случаев так называемые человеческие отношения начинаются,
как только мы осознаем, что за  человек  перед нами и как он знакомится. Так
вот, кажется, что эти двое этот принцип постоянно нарушают.
     Например, дети честны, но очень осторожны. Они не  стали с первых  дней
ни с того ни с сего  усаживаться возле меня  и забрасывать своими вопросами.
Потребовалось больше недели, прежде чем они принялись атаковать и развлекать
меня своими разговорами.
     Я  со своим богатым жизненным опытом часто думала, рисуя картину:  "Все
равно мы в конце концов подружимся,  но, как только  я закончу  рисовать,  я
сразу исчезну. Так давайте же скорее идите ко мне..."
     Однако такие  обстоятельства  вовсе  не  ускоряют  процесс  преодоления
расстояния между людьми. Правда на стороне детей.
     В  Мино  нет  ничего лишнего  и  ненужного, и у меня  появилось чувство
какой-то спокойной уверенности в том, что так же, как с детьми, шаг за шагом
мы сможем сблизиться.
     Людей  разделает  не только вербальная,  но и  физическая дистанция. Мы
смотрим друг другу в глаза, вдыхаем запахи,  пьем чай... Так  аккумулируются
мгновения,  которые помогают  нам  признать  и  принять  друг  друга.  Потом
возникает связь. Если бы Накадзима хотя бы на две недели поспешил преодолеть
дистанцию между нами, скорее  всего я бы  просто почувствовала отвращение  к
нему. И уж вряд ли бы плакала по поводу истории с мотиами.

     -  Боюсь,  это  может  превратиться   в  привычку:  приезжать  сюда  на
электричке,  обогнув   озеро,  приходить  в  этот  дом  и  выпивать  чашечку
вкуснейшего  чая, --  искренне  сказала я.  -- Мино-кун, можно нам  вместе с
Накадзимой иногда бывать у вас? Не для гадания...
     - Конечно же, --  тихо ответил  Мино-кун,  -- возможно,  тогда и время,
которое для нас остановилось, снова начнет свой ход...
     Эти слова в полной мере относились и ко времени Накадзимы.

     -- А  ты герой! -- произнес Мино-кун голосом  Тии-сан.  Глаза Мино были
закрыты.
     Тии-сан тоже лежала с закрытыми глазами.  В тишине было  хорошо  слышно
сонное  дыхание. Скрытая под пышным одеялом,  ее грудь  слегка поднималась и
опускалась.
     - Раз уж вы так говорите, то, скорее, героиня, -- поправила я.
     Я  была  здесь  второй  раз и  поэтому  подготовилась  к резким  прямым
высказываниям, не испытывала робости и полностью расслабилась.
     Теперь мне было очень понятно искреннее желание Накадзимы встретиться с
этими людьми.  По сути своей это  были очень интересные  и хорошие люди. Они
смогли создать нечто  благостное  и здоровое на сильно зараженной почве. Они
дорожили скромностью и изысканностью, от которой давно  отказались городские
жители.
     -- Героиня  в данном случае  --  это  Нобу-кун.  А  ты вытащила его  из
тюрьмы, в которую он сам себя заточил, -- пояснила Тии.
     Мне показалось, я понимаю, что она имеет в виду.
     --  Поезжай  вместе с  ним в Париж. Возможно, вам  придется прожить там
какое-то  время.  И  все же поезжай, -- сказала Тии. --  Похоже, ты  все еще
колеблешься,  но ведь ты уже  угодила в его сети, не так  ли? А он  угодил в
твои  и  уже не  сможет  жить один.  Думаю,  я смогу показать тебе  картину,
которая поможет тебе понять это. Дай-ка мне свою руку.
     Я  посмотрела на Тии-сан. Ее  глаза были  открыты. Я ужаснулась, увидев
глубину этих  глаз. Я почувствовала, что  не  хочу  дотрагиваться до нее, но
решила, что это, наверное, инстинктивное желание избежать чего-то великого и
огромного. И тем не  менее, раз уж я специально приехала сюда, я  осмелилась
идти до  конца и  коснулась  худенькой, с гладкой  кожей руки  Тии -- спящей
принцессы, которая не принимает участия в реальной жизни.
     -  Закрой  глаза. Дыши в такт с  моим дыханием.  Это  похоже на гипноз,
нечто  близкое к нему,  но  не он. Я просто поделюсь с тобой  тем, что вижу.
Успокойся, -- сказала Тии-сан.
     Я сделала так, как она  велела.  На  темном экране перед моими  глазами
ничего не показывали. Однако через некоторое время в голове всплыла картина.
Изображение возникло совершенно неожиданно.
     Идет снег... Я  вижу  снег,  плавно кружащийся  в темном  небе, подобно
пылинкам или крыльям парящих птиц.
     Я наблюдаю  за  этим снегом сверху,  с  неба.  Я  понимаю  это, так как
снежинки  кружатся и падают  подо мной. В какой-то момент я  уже на дереве и
смотрю на дорогу  внизу.  Спустя миг я могу  разглядеть, что  деревья растут
вдоль проезжей части. Простая мощеная дорога.  Коснувшись земли, снег тут же
тает. И только крыши припаркованных машин покрыты пушистым слоем.
     Откуда-то с противоположной стороны бредет  Накадзима, на плече у  него
тяжелая на вид  сумка, полная книг. Как я догадалась,  что в сумке книги? Ее
распирает изнутри в форме прямоугольника.
     "Это  же Накадзима. Любимый", -- непроизвольно думаю  я. Его сутулость,
его длинные пальцы... Я люблю это все. И этому нет объяснения.
     Когда он приближается, я внимательно рассматриваю его и замечаю, что он
как-то похудел, выглядит болезненным и немного шатается. Наверняка ничего не
ест   и  учится  без  передышки.  Словно  пытается  уйти  от  преследования.
Неожиданно Накадзима останавливается и смотрит вверх.
     Возможно, я прозрачная и он даже не встречается со мной глазами.
     Накадзима устало  опускается на землю к опирается спиной о  дерево.  На
улице ни души, и только снег плавно кружится в воздухе. Накадзима смотрит на
снег. Смотрит ясными красивыми глазами. Это лицо человека, который наблюдает
что-то приятное.
     Потом Накадзима раскрывает сумку, битком  набитую  книгами,  и медленно
достает  что-то  неуверенным  движением.  Это  та самая  мотиами.  Накадзима
зажимает ее под мышкой, словно градусник, и закрывает глаза.
     "Нет! Нельзя! Если ты уснешь в этом месте, ты умрешь!" -- кричу я.

     Я  очнулась от собственного крика. Тии-сан смотрела на  меня, продолжая
держать мою руку.
     Тут Мино-кун снова заговорил ее голосом:
     - Сейчас ты  видела картину  прошлого  и  будущего  Нобу. То, что с ним
было, и то, что может случиться.
     - Этого нельзя допустить, -- сказала я, неожиданно разрыдавшись.
     Я была взволнована как в тот раз, когда видела маму во сне.
     -- Это  не до конца  реальное событие, а только символ, но, разумеется,
символ  того, что может  произойти в действительности, - равнодушно произнес
Мино-кун, будучи всего лишь переводчиком.
     Однако я смогла уловить тень скрытой печали в его глазах.
     -- Поняла. Я все поняла, -- сказала я.
     Тии-сан снова закрыла глаза и погрузилась в сон.
     -- Без сомнения, в Париже  много  хорошего. Возможно, там  живется даже
легче, чем здесь, -- сказал Мино-кун, возвратившись в себя.
     Так я поняла, что сеанс окончен.
     -- Сколько я вам должна? -- спросила л.
     -- Пожалуйста, десять тысяч иен, -- ответил Мино-кун.
     -- Так дешево?!
     Я  ожидала услышать  слова о гораздо более крупной сумме  за  все,  что
здесь произошло, и была несколько обескуражена.
     -- Я ни от кого не беру больше, -- пояснил Мино-кун.
     Я  внимательно  посмотрела  на Тии, снова  лежащую с закрытыми глазами,
собираясь   поблагодарить  ее,  и  заметила  в  изголовье  кровати  рамку  с
фотографией их мамы. Прежде я совершенно не обращала на нее внимания.
     Немного  перекошенное лицо, как  две капли воды похожее  на них  обоих,
позволило мне догадаться, что это их мать. Глаза на фото, помещенном в рамку
из чисто белого дерева, смотрели точно в мою сторону.
     И  тут  мне  показалось,  что  я  знаю  эту  женщину.  Я  видела  ее по
телевизору.
     - Ах, Мино-кун! Я ничего не знала...
     Думаю, Мино-кун понял все, что я хотела сказать.
     Он только кивнул.
     Я решила ничего больше не говорить.
     -- Пожалуй, мне пора...
     Я  встала.  Напоследок  я  крепко сжала  руку Тии, а она в ответ крепко
сжала мою.
     После я  вышла  из  комнаты.  -  Удачи,  --  послышался слабый  высокий
голосок, похожий на щебет пташки.
     Я обернулась, но Тии-сан по-прежнему спала.
     --  Давненько я  не  слышал голоса  Тии, - сказал Мино-кун.  -- Раз она
может говорить, могла бы и не использовать меня,
     -- Наверное,  она  думает  о  том,  что  брату  тоже нужна  работа,  --
предположила я. -- К тому же на говорение тратится много энергии.
     -- Ну, значит, в моем существовании есть смысл, -- улыбнулся Мино-кун.
     --  Не  то слово! Для всех нас ваша жизнь  очень дорога, -- сказала  я,
искренне думая так.
     Мино-кун молчал.
     Это  молчание  было в точности таким  же,  как  у Накадзимы,  и у  меня
сдавило грудь. Молчание человека, который считает себя ненужным этому миру.

     Выпив  еще одну  чашку  чая,  я  вышла  из дома. Мино-кун принес пустую
пластиковую  бутылку. Он  сказал, что будет здорово, если  я захвачу с собой
немного воды из источника в качестве сувенира.
     Озеро  сегодня  было  покрыто рябью.  Все  потому,  что  был  небольшой
ветерок.  В  лодках  никого  не  было,  и  они, одиноко  привязанные, слегка
покачивались в такт ряби.
     Для меня все было как в тумане, словно я попала в сказочный мир.
     Ветви  деревьев,  раскинувшиеся  над  поверхностью озера, тоже  немного
покачивались. Я  заметила,  что все это  были многочисленные деревья сакуры.
Должно  быть, в период ее цветения  это озеро окаймляется  волшебной розовой
дымкой.
     -  Когда   цветет   сакура,  здесь,  наверное,   безумно   красиво,  --
предположила я.
     -- Да, в здешних  местах это самое прекрасное событие в году, -- сказал
Мино-кун.
     Эти слова прозвучали  не настолько  дружески, чтобы быть истолкованными
как  "Непременно  приезжай посмотреть на это". Однако мне казалось,  что это
уже было давно сказано.
     Потом  мы  вдвоем  поднялись по  старым  каменным ступенькам, ведущим к
источнику, находящемуся на территории храма.
     Взобравшись на самый верх, я обернулась и с высоты посмотрела на озеро:
оно  было прелестным,  подобно  миниатюре,  и  казалось  очень компактным  в
обрамлении из зелени. Лодочки, красиво выстроенные в ряд, напоминали макет.
     Вода в источнике была холодной. Зачерпнув ладонью, я  сделала несколько
глотков и почувствовала жесткий, слегка солоноватый вкус.
     На территории храма не было ни души, и только голоса птиц раздавались в
тихом, аккуратно вычищенном пространстве.
     Я  подумала о том, что Накадзима и  его  мама,  наверное,  вот  так  же
приходили сюда  каждый день  за  водой. Я представила их в ту пору,  живущих
крепко ухватившись друг за друга.
     Израненные душевно, они  так страдали, что не понимали,  что к чему, но
при этом никто не посмел бы сказать, что это не любовь.
     Мино-кун сказал:
     --  Возможно,  в твоих  глазах это озеро  предстает  как  нечто  всегда
красивое и  сказочное,  как картинка  из сна. Но это потому, что  впервые ты
побывала здесь с Нобу.
     Природа дарит совершенно различные дни. И озеро показывает  нам  разные
лица.  Поэтому  им  невозможно  пресытиться.  Бывают  ясные дни, когда  тебя
ослепляет  солнечный свет. А  порой  множество  лодок  разом отправляются на
прогулки, и здесь  становится  очень  шумно  и оживленно. В  иные дни  можно
неспешно наблюдать, как  тает  снег  на  поверхности  озера.  Иногда  погода
хмурится, тогда даже  деревья в саду  выглядят грязными и унылыми. Бывают  и
особо мрачные дни, когда даже велосипед кажется какой-то старой рухлядью.
     Наше  время  в  действительности  не  остановилось.  Медленно  и  почти
незаметно, но  все постоянно изменяется.  Я  хожу в  большой супермаркет  на
станции  и  вместе  с  детворой  покупаю  кари   в  упаковке  с  мультяшными
картинками, собираю купоны. Ведра покупаю. Щетки для чистки туалета покупаю.
Потом  все  это насилу довожу  на своем велосипеде.  Вон там, видишь... -- с
этими словами  Мино-кун  указал на  несколько удаленный магазинчик, -- лавка
разных  товаров. Так вот  ее хозяин, мой знакомый, иногда  подвозит меня  на
машине, когда мы встречаемся в супермаркете. Его  дом в Сидзуока, и зимой он
привозит нам много мандаринов. Однако больше я особо ни с кем не сближаюсь.
     Священник местного синтоистского храма доводится Нобу родственником, но
мы  с ним общаемся  только по делам и обмениваемся  улыбками.  А  так, чтобы
вместе  пообедать или сходить куда-то -- этого и близко нет.  Мы практически
ни с кем не дружим. Мы словно издаем чужой запах, и люди нас побаиваются. Мы
тоже  боимся людей. И все же  мы  абсолютно живые. Мы живем здесь.  Пусть не
такие, как все, но мы живем в этом мире. День за днем, день за днем...
     --   Понимаю,  --  ответила  я.  --  Накадзима-кун  тоже   когда-нибудь
обязательно это поймет. Поймет, что вы для него не просто его прошлое. Вы --
те люди, с которыми  ему хочется  встречаться. Хочется встречаться настолько
сильно, что он не в силах себя удержать, не смотря на тяжелые воспоминания и
плохое самочувствие... Значит, можно и повидаться. Он это поймет и, я думаю,
непременно приедет вас навестить. А если он приедет хотя бы раз, уже хорошо.
Накадзима будет приезжать. Всегда и неизменно.
     Мино-кун молча кивнул, а потом сказал:
     - Когда я  смотрел твои фотографии,  я  не нашел нужных слов.  В  своей
картине ты нарисовала  нас. Спасибо. При  встрече  с  нами  ты сразу  смогла
понять, что мы,  пусть даже похожие на призраков уже  не существующих людей,
все же живые. Я очень благодарен тебе за это...

     Это было довольно давно, когда я по телевидению видела маму Мино и Тии,
как две капли воды похожую на них.
     Она обрела  известность как плохая  мать, вступившая  вместе с детьми в
одну организацию, которая совершала антигуманные поступки.
     Л  думаю,  у Мино  и  его сестры  наверняка  не  было  отца.  Они  были
внебрачными детьми. Возможно, они даже  не знали, кто их отец. В то  время в
новостях освещалось немало скандалов вокруг всего этого. Что касается матери
Мино  и Тйи, то в репортажах она всегда представала символом зла, в то время
как мама Накадзимы в противовес ей считалась воплощением добра.
     Думаю, не все в  этом мире так  просто и  однозначно, но, видимо, в СМИ
все обстояло именно так.
     Кажется, я в то время еще училась в начальной школе.
     Если бы Накадзима показал мне фотографию мамы вместо мотиами, наверное,
я сразу же обо всем догадалась бы. Скорее всего, зная об этом, он  предпочел
мне ее не показывать.
     Мама Накадзимы постоянно жаловалась и умоляла о помощи.
     "Пожалуйста,  верните  мне сына. Я знаю, что он все еще жив. Я чувствую
это,  потому  что я  мать",  -- беспрестанно повторяла она, используя  любую
возможность выступить по телевидению, радио или в прессе.
     Это продолжалось с того дня, как похитили ее ребенка.
     Накадзима-кун рос очень умным мальчиком.  Будучи чересчур одаренным, он
несколько  отличался от других детей  и  поэтому посещал  один клуб. У этого
клуба был летний лагерь на полуострове Идзу. Уехав туда,  однажды вечером он
не  вернулся  домой.  Мать неоднократно заявляла  о  том, что никогда прежде
подобного не случалось и их семья жила очень счастливо.
     Вскоре  поднялась   шумиха   вокруг  одной   организации.  Она  немного
отличалась  от  религиозной  секты и  действовала  на основе идеи воспитания
идеального человека.  Разумеется, у них был  лидер,  и люди, проповедовавшие
его учение, создали коммуну высоко  в горах, где жили практически всецело на
самообеспечении.
     Об этой организации довольно много писали и говорили в  СМИ, и даже  я,
почти  не  смотревшая  новости,  помню  некоторые  имена  и названия.  Стало
известно  о  факте похищения детей. Теперь, я  думаю,  эта организация  либо
распалась,  либо приняла иное обличье.  На самом деле в мире  известно много
подобных  случаев.  В  мамином  заведении  мне  тоже доводилось  слышать  от
клиентов  разные  истории.  Были  среди  них совершенно невероятные,  были и
весьма правдоподобные о реальных похищениях людей.
     В  общем-то, если так говорить, то я, до десяти лет пропадая  в мамином
заведении и играя там роль дочери хозяйки, встречающей гостей, воспитывалась
среди  довольно странных  идей и нравов.  Но усилиями  мамы  и папы  я  была
защищена от всего  этого.  Клиенты, посещавшие  заведение, и пальцем меня не
трогали. При этом совершенно точно я  находилась в среде, в которой могла по
собственному  желанию  стать кем  угодно. Какими вызывающими ни  кажутся нам
девушки,  работающие в  клубах и  барах,  они несомненно создают  атмосферу,
помогающую клиенту  освободиться  от  груза,  камнем  лежащего на  сердце, и
безусловно обладают большим влиянием. Все это наложило пусть незначительный,
но все же отпечаток на мою дальнейшую жизнь. И по сей день во мне сохранился
фиолетовый  аромат ночи и сладковатый  привкус  темноты. Клиентура  маминого
заведения была не настолько уж плохой, но все же я знаю, насколько низкими и
вульгарными могут быть люди, и знаю, каковы эти люди днем. Они не становятся
такими потому, что в них попадает алкоголь. Они таковы изначально по природе
своей.
     -------------------------

     Я помню,  что историю о  той  самой  организации  я  услышала в мамином
заведении  и видела  в  новостях по телевизору.  Она  полностью смешалась  с
другими  подобными историями, и  я не могла  найти  в  своей памяти  эпизод,
который бы касался непосредственно Накадзимы.
     Мама  Накадзимы   не  сдавалась.  Она  появлялась   во  всех  возможных
телепередачах  и   страницах  журналов.  Будь  то  новости  или  специальные
программы,  занимающиеся  поиском  пропавших   людей...  Пожалуй,  не  будет
преувеличением  сказать,  что  не было  и дня, чтобы не довелось видеть  его
маму.  Она  регулярно  появлялась на публике  и  не  забывала упомянуть свою
историю.
     Однако  на меня  гораздо  большее  впечатление производила  именно  эта
женщина,  нежели   само   происшествие.  Она  всегда   говорила  спокойно  и
исключительно уверенно, смотрела прямо перед собой, не проронив ни слезинки.
     До  тех  пор,  пока  не  найдется  ее  ребенок,  эта  мать  никогда  не
почувствует  вкуса еды,  что  бы она  ни  ела,  не увидит мечтательных снов,
преследуемая только страшными видениями, и, глядя на красивый пейзаж, ничего
не будет ощущать при  этом. Перед собой она видит только один образ -- образ
ее сына. Вот что переживала я, когда смотрела на эту женщину,
     Ее сила и способность не пропустить сияния даже  тончайшей паутинки, на
которую  случайно попал  солнечный  свет, полностью направленные  на  поиски
ребенка, внушали страх и благоговение. Это любовь, это воля -  было написано
на лице матери. Оно словно говорило: стоит только мне допустить мысль о том,
что Накадзима-кун мертв, и сын  действительно умрет. Поэтому  она пристально
смотрела в одну точку, и взгляд ее был полон веры и надежды. Это был архетип
лица всех матерей мира. Лицо бодхисатвы.
     Потом Накадзима  в  конце концов нашелся.  Это был  успешный  результат
невероятных   усилий,   предпринятых   матерью,  которая  по   всей   Японии
распространяла плакаты и фотографии, выступала  по телевидению  и продолжала
фанатично искать, не жалея себя, до полного саморазрушения.
     Один  мальчик  сбежал  из этой  организации  и  укрылся  в деревушке  у
подножия горы.  Люди,  приютившие его, случайно  увидели  по телевизору мать
Накадзимы и, заподозрив, что эти две истории могут быть как-то связаны  друг
с другом, сообщили в полицию.
     Тогда это стало грандиозной новостью. Почему же я  начисто забыла о том
происшествии? Наверное, я просто не думала  о  том, что в  будущем оно будет
иметь хоть какое-то отношение лично ко мне.
     Каной  ужас... Бедняжка... Не дай бог оказаться на его месте...  Должно
быть,  подобные  мысли лишь  на мгновение промелькнули  у меня  в  голове  и
исчезли. Ведь у меня были  мама  и папа, и жизнь только начиналась. В чем-то
невежество, а может, просто здравый рассудок.
     Я  не  знала, что в  этом мире все обернется именно  таким образом и мы
будем связаны с Накадзимой одной живой цепью.
     Без сомнения, мне никогда в жизни не понять, что чувствуют такие люди.
     По иронии, подобное невежество позволяет им спокойно жить.
     Значит,  и  такие люди, как я, тоже имеют  свою ценность в  этом  мире.
Существует  некий  обруч,  который  очерчивает  окружность гораздо  большего
размера, чем твоя личная, в которой ты сам решаешь, "быть  или  не быть". Мы
крепко закованы в этот обруч.
     В каком-то смысле это напоминает рабство.  Не важно, что ты сам думаешь
и планируешь. Все заранее предопределено.

     Всегда проницательный Накадзима в тот вечер, только взглянув на меня  в
прихожей, сразу обо всем догадался:
     -- А!
     Должно  быть, ему передалось  мое душевное  смятение.  Накадзима ахнул,
стоило мне, разувшись, поднять глаза.
     Однако сделал  вид, что ничего  не замечает, и вернулся к незавершенной
уборке дома.
     Будучи невероятным чистюлей, Накадзима всегда убирался в моей квартире,
чем  вызывал во мне некоторое  чувство  вины. По  возвращении  меня  ожидали
фантастические чистота  и порядок,  и  даже книги были расставлены корешок к
корешку. Порой мне  даже  казалось, что  из нашего союза  я получаю  гораздо
больше выгод. Однако уж если он принимался за уборку, то  уже не мог бросить
дело на полпути. Вот и на сей раз он спокойно продолжил наводить порядок.
     В тот день я почувствовала, что больше не могу встречаться с Накадзимой
с теми мыслями, что преследовали меня до сих пор.
     Пока   ничего   не  знала,   я   могла   сносить   его  загадочность  и
таинственность.  Но  теперь,  когда  некоторые  факты  его биографии  обрели
конкретные  очертания,  мое воображение  окончательно  наполнилось реальными
запахами и ощущениями.
     Существует  большая   разница  между  такими  формулировками,  как  "он
столкнулся с  какими-то  невероятно  ужасными  обстоятельствами"  и  "он был
похищен и какое-то время подвергался идеологической обработке".
     Все прояснилось  и  нашло объяснение. Боязнь телесных контактов,  страх
перед встречей с друзьями из того прошлого, ненормальное беспокойство матери
Накадзимы за своего  сына,  способность  с  головой уйти в учебу, позабыв  о
душевных  и  физических  потребностях, безграничная  любовь к  матери... Все
настолько  совпало,  что казалось чересчур  очевидным.  Сладковатый  привкус
тайны разом исчез, и осталась только тяжесть накопившегося груза проблем.
     Я  подумала  о том, что мне, возможно,  никогда  в  жизни  не доведется
услышать от него подробностей о том, как он жил в той коммуне или почему так
боится секса.
     --  Что  означало  твое  удивленное "а!" в  прихожей?  --  спросила  я,
выдержав приличную паузу.
     Накадзима  прервал  уборку,  что  было  весьма  нетипично для  него,  и
взглянул на меня.
     Это был все тот же вечно печальный, привлекательный Накадзима, которого
я знала. Накадзима с  вьющимися на шее слегка непослушными волосами, немного
сутулый, бесшумно передвигающийся по дому. Накадзима с сухими ладонями рук.
     Это  меня успокоило.  Пусть  совсем  короткая, и все же  здесь,  в моей
квартире, у нас была своя история, не имевшая никакого отношения к прошлому.
     История,  которая  вот-вот  улетучится  от  легкого  дуновения, но  она
определенно была.
     -- Мне показалось, что  ты  о чем-то  догадалась. Вероятно, о чем-то из
моего прошлого... -- кротко ответил Накадзима.
     -- С чего ты это взял? -- поинтересовалась я.
     -- В моей жизни было несколько таких людей, поэтому я вижу по глазам. К
тому же  я  всегда  переживал,  что когда-нибудь  ты обо  всем  догадаешься.
Разумеется,  мне  где-то  даже  хотелось,  чтобы  ты  додумалась, --  сказал
Накадзима. -- Я тебе теперь неприятен? Наверное, для нас все кончено?
     Я взяла  его  руку с  такой невероятной  силой,  что казалось,  вот-вот
выверну ему запястье, и прижала к своему сердцу.
     -- Не смей так говорить! -- прошептала я.
     Я сказала это так, словно он был моим ребенком.
     Накадзима же точь-в-точь как ребенок вымолвил:
     -- Хорошо...
     И мы  вернулись  к  жизни.  Я  отправилась  готовить ужин,  а Накадзима
продолжил  делать  уборку. Мы  оба молчали, словно люди накануне перемен. Мы
как будто начинали новую жизнь. Как будто мы вернулись  на много-много веков
назад и  представили, что ничего не было.  Мы  были  полны решимости сделать
первые шаги, напоминая тем  самым  Адама и Еву, которым вдруг даровали право
все изменить.
     До тех пор, пока между нами будет  стоять прошлое Накадзимы,  почва под
ногами  всегда  будет зыбкой.  Я  подумала, что именно так человек разрушает
человека.

     После ужина Накадзима спросил:
     -- Можно теперь посмотреть твою картину?
     -- Можно, но уже ночь за окном. Наверное, это лучше сделать днем.
     -- Конечно, днем я тоже там побываю...  Но я подумал, не прогуляться ли
сейчас,  чтобы хоть  краешком глаза взглянуть на твою работу... Она ведь уже
закончена?
     Я решила, что он всегда сможет ее увидеть, поэтому не придала сообщению
о завершении работы особого значения.
     -  Ну, тогда  я с  тобой. Если  пойдем прямо  сейчас,  я договорюсь  со
сторожем. Скажу  ему, что  пришла  забрать случайно  забытую вещь,  и он нас
пропустит.  Он уже отлично знает  меня  в лицо. Недалеко от той  самой стены
стоит уличный фонарь,  так что  я  не думаю, что  там  совсем  уж ничего  не
видно... И,  в  конце  концов,  мы можем взять  с собой  большой фонарик, --
сказала я.
     Ночная  улица благоухала  приторным ароматом весны,  а  звезды на  небе
казались укутанными какой-то волшебной дымкой.
     Во время прогулки Накадзима неожиданно принялся рассказывать:
     -- Я поехал в летний лагерь, который принадлежал клубу, -- что-то вроде
специальной школы, где  я тогда учился, -- и  однажды случайно заблудился. Я
забрел высоко в горы  и  растерянный  шел  по  трассе, когда меня неожиданно
силой усадили  в  машину.  Так я  был  похищен.  В  те времена еще  не  было
мобиль┐ных телефонов...
     Это было начало его истории.
     Казалось, слова лились потоком, который невозможно остановить.
     Мне это  напомнило испорченный автомат.  Продолжая шагать  и  говорить,
Накадзима держал пальцы  на груди  в крепком замке. Мне же оставалось только
кивать.

     -- Тебе  известно,  что  значит  быть похищенным? Ты  вынужден полюбить
своих похитителей, иначе просто не сможешь жить.
     Понимаешь, что это значит?
     Сначала тебе стирают память.  Гипнозом и  лекарствами. Потом убеждают в
том, что это не Япония.
     Я был довольно смышленым малым и знал способы противостояния гипнозу. Я
смутно помнил о том,  что когда-то читал в  книге, и решил  попробовать худо
или бедно применить свои знания.
     Способ  заключается  в том,  что нужно  самого  себя  уверить,  что  ты
смотришь на какой-либо объект и вспоминаешь какого-либо человека. Находясь в
тот момент в Идзу, я отчетливо представлял себе, что недалеко от нас море, и
внушал себе, что, стоя на  берегу, смотрю на морскую гладь и вспоминаю маму.
Потом я отдавал себя в руки гипнотизерам. Я жутко боялся,  но какое-то время
это на самом деле срабатывало.
     Прошло несколько месяцев. Однажды холодной ночью на берегу моря, куда я
пришел на тренинг  по медитации, я вспомнил маму. Я вспомнил, что это Япония
и меня скорее всего похитили. После этого прошло еще несколько дней. В секте
было немало таких людей,  как Мино-кун и его  сестра, которые были вовлечены
во все это вместе с родителями. Я  успел привязаться к ним и постепенно тоже
стал воспринимать себя  членом их семьи. Мать Мино и Тии по каким-то идейным
соображениям не  жила с ними  в одной комнате, а я  спал  вместе  с ними. Мы
лежали, взявшись за руки, как три параллельные линии.
     Днем  к  нам  приходили  различные  преподаватели.  Мы дискутировали  и
учились. Взрослые тоже были вместе с нами.
     Когда  я  все  вспомнил, поначалу меня охватило смятение, и  я чуть  не
сошел  с  ума, поэтому несколько дней никому  не говорил ни слова об этом. Я
потихоньку исследовал  свое местонахождение. И  когда  наконец выстроил, как
мне казалось, максимально  близкие  к истине предположения,  я твердо  решил
бежать.
     Думаю, в те дни немудрено было лишиться рассудка.
     Я вел борьбу внутри себя.
     Человек инстинктивно старается убежать туда, где легко, где нет боли.
     Мне не хотелось  думать,  что люди, с которыми я  провожу  каждый день,
плохие,  и  мое  сознание  непроизвольно  склоняло  меня  к  мысли, что  мои
воспоминания  ложны. Мне совершенно не  хотелось расставаться с  Мино и Тии.
Если  я сбегу и к ним явится полиция, что будет с  моими  друзьями?  Я  даже
думать  об этом боялся.  Мне казалось  тогда, что мой побег  принесет вред и
будет только хуже.
     Это заграница? Нет, должно быть, Япония. Я родился и вырос здесь, среди
этих людей, не так ли? Неправда,  меня похитили. Похищение людей -- это зло,
с этим нельзя  мириться.  Нет,  нельзя  сдавать полиции  этих  добрых людей.
Сколько времени  я здесь?  Очень давно. Моя мама  еще жива? Я уже  ничего не
понимал. Образ, который всплывает  в моей памяти,  --  это моя мама? Нет же.
Просто мне  очень хочется иметь маму,  и это всего лишь моя  фантазия... Вот
так в моей  голове  все перемешалось, и меня раздирали собственные сомнения.
Моя психика пошатнулась.
     Тогда я рискнул посоветоваться с Мино.
     Ночью  Мино-кун  шепотом сказал  мне: "Я  думаю, то,  что ты  говоришь,
возможно,  так  и есть. Точно не знаю, потому что  мы с  младенчества  живем
среди этих людей. Однако мне кажется, что тебя действительно похитили. И то,
что здесь нет твоей мамы, тоже странно. К тому же это  Япония. Без сомнения.
Несмотря на то что все, похоже, решили не говорить об этом".
     Мино-кун не знал, что с ними будет, и все же высказал мне  свое мнение.
В некотором смысле он рисковал своей жизнью, и за  это  я теперь перед ним в
долгу. Хотя и так долго не решался навестить их...
     И то, что Тии прикована к постели, и то,  что я увядаю на глазах, вовсе
не  из-за  душевной травмы. Все дело в том, что нас  тогда чрезмерно пичкали
медикаментами,  что в итоге  сказалось на печени.  Мино-кун привык держаться
довольно бодро, но, думается мне, настоящего здоровья и там уже нет.
     Их мать умерла  от рака печени почти сразу же после того, как распалась
секта.
     Тот дом, в котором сейчас живут Мино и Тии, прежде использовался храмом
как амбар и гостевая.  Потом одно время там довелось  пожить нам с мамой.  А
после того как  умерла  мать Мино и Тии, было решено  отдать этот  дом им  в
безвозмездное  пользование. Мы подумали,  что они  могут  жить  там  сколько
угодно. Я  и по сей день не знаю, было ли благом для них то, что я совершил.
Иногда мне кажется, что им было бы  лучше, если бы, сбежав оттуда,  я никому
ничего  не рассказал и  они по-прежнему  продолжали бы  жить в  той коммуне.
Поэтому мне хотелось быть хоть немного полезным в  их  новой жизни, хотелось
защитить их от внешнего мира. Мама была со мной солидарна в моем порыве.
     ------------------------

     Руки Накадзимы были крепко сплетены  на груди.  Казалось, что привычная
дорога как-то плывет и извивается.
     Я же, едва поспевая за Накадзимой, слушала его рассказ.

     -- Изначально участники секты  там не жили. Похоже, какое-то время  они
по всей Японии искали  тихое укромное  местечко.  Разные люди  то вступали в
секту, то покидали ее. Было вполне обычным делом, что в ней вдруг появлялись
незнакомые  лица  или  исчезали те, кто  до  недавнего  времени  являлись ее
членами. Поэтому совершить побег было не так уж сложно.
     Больше всего я боялся, что, если  мне удастся  добраться  до места, где
есть люди, это  действительно окажется за границей  и я не смогу общаться на
их  языке. Боялся, что все  то, что я считал своими воспоминаниями, на самом
деле всего лишь моя фантазия. У меня не было паспорта, и в любом случае я не
смог бы уехать туда, где, как мне казалось,  был мой дом.  Когда  я вернусь,
мне придется снова начать жить. Но мне не хотелось. А что, если это окажется
правдой? Я уже не мог перестать думать обо всем этом.
     Тогда мне казалось, что лучше бы я умер.
     У меня было что-то вроде маленькой мечты, чтобы я уже  не существовал в
этом мире. А что касается мамы,  то она  не была  предметом  моих  мечтаний.
Скорее,  она была каким-то фоном  моего  появления  на  свет, ароматом  моей
детской свободы,  обратной стороной которой являлись  родительская  любовь и
надежды... в общем, в то время она была мое все...
     Моя голова  закружилась, в глазах потемнело,  и мне  захотелось лечь  и
навсегда остаться лежать там.
     Но у меня был Мино-кун. Его слова глубоко врезались в мое сознание.
     Я  доверял  этому  человеку. Если  бы  он не  поделился со  мной  своим
предположением о том, что мы находимся в Японии, несмотря на то что  об этом
никто  не  говорит,  наверное, я  почувствовал  бы  себя  более  одиноким  и
беспомощным.
     Мино-кун стал больше обращать внимание на ту информацию, что получал от
своей странной младшей сестры. В глубине души он боялся, что, если  взрослые
узнают об удивительных способностях его сестры, их мать сможет укрепить свои
позиции,  и тогда они надолго  останутся в  этой секте.  По  этой причине он
старался скрывать от взрослых то, что говорила ему Тии, хотя это было  очень
непросто.  Я  решил во что бы  то  ни стало спасти их.  Однако  я  не  знаю,
расценили ли они сами это  как  спасение. Ведь их родители, возможно, и отец
тоже, изначально  были  в той  секте. Должно быть,  их рана и отчаяние  были
гораздо глубже моих.
     То, что Мино-кун  сделал для  меня, тот  благородный поступок, как  мне
кажется, нарушил его собственное равновесие и равновесие его сестры. И пусть
это  равновесие было фальшивым,  на том временном  отрезке оно  было для них
настоящим и несомненным.  После все изменилось. Однако Мино-кун сам  пожелал
пойти на  это, пусть  даже потому, что хотел спасти меня и Тии. И вот именно
этот акт любви позволяет ему до сих пор так искренне и лучезарно улыбаться.
     Я сосредоточенно брел по лесу, размышляя только о маме и словах Мино.
     Думаю, очень многие считают, что, освобождаясь  от гипнотического сна и
идеологической промывки мозгов,  человек  словно просыпается и в  голове его
все проясняется. На самом деле это не так. На  тебя обрушивается невероятная
слабость,  и  ты  чувствуешь  себя  каким-то  потерянным  и  жалким.  Такова
действительность. У меня было ощущение, что ничего  хорошего  впереди уже не
будет.  Это  продолжалось довольно долго, и все  же я отчаянно шагал по  той
темной горной дороге. Я был решителен и сосредоточен, чтобы  удержать самого
себя в руках и не рассыпаться на части.
     Вскоре  я увидел какой-то свет,  и мое  сердце учащенно  забилось.  Мне
казалось, что голова вот-вот расколется от боли. Я с трудом выносил ощущение
разом обрушившегося на меня груза всех страшных историй, которые приходилось
слышать до  этого. Но  я продолжал идти. Я  словно  выкатился на свет. Я  не
понимал, что это за место, но там  было пространство, огороженное забором, и
мне показалось,  будто оттуда  что-то прекрасное пристально смотрит на меня.
Я, шатаясь,  побрел  к  забору.  Там была  небольшая конюшня. Пять  лошадей,
выстроившись  в ряд, смотрели в мою сторону. Завидев меня, лошади ничуть  не
испугались и не взбунтовались,  а глядели на  меня в упор. Их черные глаза и
лоснящаяся  шерсть окончательно  успокоили  меня. Я  протянул к  ним руку  и
попробовал  прикоснуться. Я  не боялся, что  меня  укусят.  Просто они  были
настолько  красивы,  что  я  посмел только  легонько  дотронуться. Я  ощутил
теплоту  их  кожи, животный  запах и  приятную на  ощупь шерсть, и на  глаза
навернулись слезы. Не знаю, о чем  думали обладатели этих глаз, смотрящих на
меня, но их  глаза были чисты и красивы,  как озеро, и казалось, в них можно
утонуть.
     Думаю, я всю жизнь буду благодарен лошадям.
     Своими дикими глазами они вернули меня самому себе и привели в норму.
     Я окончательно пришел в себя  и огляделся вокруг. Да, это был небольшой
конный клуб. Я  постучал в дверь дома. Внутри находились члены клуба, вместе
с  хозяевами  они пили кофе и  весело  болтали.  Заметив  меня,  они  словно
обомлели. Однако  хозяйка, по-видимому,  сразу  же  смекнула,  что  со  мной
произошло  что-то серьезное. Она пригласила  меня войти,  усадила  на стул в
углу  и налила кофе. Кроме аромата кофе  я почувствовал материнский запах от
этой  женщины. Это был  невероятно  приятный  запах, исходящий от  настоящей
матери, которая всегда  думает о своем ребенке и не сводит с него глаз. Меня
захлестнула такая тоска и ностальгия, что я не смог сдержать слез.
     "Вы же японцы, да?  Это на  самом деле  Япония? Прошу  вас, пожалуйста,
сообщите в полицию. Я  сейчас даже не помню, как меня зовут. Меня похитили",
-- рыдая, повторял я одни и те же слова.
     Потом  члены клуба  сообщили,  что  знают меня  и  видели мою  маму  по
телевидению, и хозяин тут же позвонил в полицию.
     "Все подробности потом", -- с этими словами хозяйка подала мне кари.
     В тарелке  было много крупных кусочков мяса,  и это тоже навеяло нежную
тоску. Там, в коммуне, есть мясо строго запрещалось.
     Так я вспомнил, что живое существо, которое зовется мамой, это женщина,
которая  в  любой  ситуации  первым  делом  старается  отогреть замершего  и
накормить  голодного.  Я  вспомнил  это  живо  и совершенно  отчетливо.  Мне
хотелось  плакать,  но  слез  не  было.  Постепенно шаг  за  шагом моя  душа
раскрывалась.

     Мы  подошли  к  школе,  и на время, пока  я  разговаривала со сторожем,
Накадзима прервал свой рассказ.
     Потом, проходя через маленькие ворота, я впервые спросила:
     --  Когда ты вернулся  домой, вы с  мамой сразу же  уехали  в тот дом у
озера?
     Накадзима кивнул. Скорость его речи понемногу утихала.
     -- Мне  уже вот-вот должно было исполниться десять лет, но, несмотря на
это, после моего возвращения мама каждую ночь  спала вместе со мной и крепко
обнимала во сне.  Потом еще месяца три, просыпаясь утром,  она  смотрела  на
меня и рыдала. Даже закрыв глаза, я ощущал ее взгляд на своем сонном лице. Я
хорошо  помню то давящее  чувство. Я  знал, что, открыв глаза,  увижу  перед
собой  мамино  заплаканное  лицо,  и  поэтому  подольше притворялся  спящим.
Поверь, это было очень тяжело. Определенно тяжелее, чем тебе сейчас выносить
теперешнего меня "с приветом". Это было настолько невыносимо,  что мой  отец
не выдержал и ушел  от нас, -- улыбнулся Накадзима. -- Я переживал, что мама
окончательно лишится  рассудка, и  умолял ее  обратиться  к  врачу.  Хотя  в
реальности  все  было  обставлено  так,   будто   только   я  один   посещаю
консультации, мы посещали доктора вместе.  Однако мама по-прежнему старалась
как будто защитить, закрыть меня своим телом,  когда  к нам приходили из СМИ
взять интервью. Она говорила, что мы должны наверстать упущенное время, и мы
вместе,  иногда даже  с отцом,  посещали  различные  места.  Например,  парк
аттракционов...
     Первое  время  мое лицо  ничего не  выражало и, чем бы я  не занимался,
оставалось  одинаково строгим. Просто так я всего  лишь умело  скрывал  свои
чувства. Меня постоянно переполняли разные мысли, но я ни в коем  случае  не
позволял им выйти наружу.  Однако с каждым  днем шаг за  шагом  я все больше
отогревался и оттаивал. Я снова очень полюбил  свою маму и постепенно пришел
в себя. Я прекрасно помню тот процесс перерождения. Так, после  того как все
немного утряслось,  врач посоветовал нам  пожить  какое-то время в тишине  и
покое, и мы поселились на берегу того самого озера.

     Я подумала, что именно из-за того, что ему довелось пережить, Накадзима
твердо  решил  для себя, что все и  всегда будет делать сам, не желая никого
обременять.
     Накадзима тем временем продолжил свое повествование.

     --  Нельзя  сказать,  что со  мной там  исключительно плохо обращались.
Отнюдь. Из меня  старались создать суперчеловека, и  в каком-то  смысле  все
были очень добры ко мне. Еда, полная даров моря, всегда была вкусной. У меня
были друзья, с которыми мы каждый день  играли, и было довольно весело. Но в
то же время о тех взрослых людях, что были в коммуне, можно сказать, что это
была  некая  однородная масса. Среди них не  было такого человека,  который,
подобно маме, был бы окрашен в детском сознании богатой палитрой чувств.
     Я на себе узнал, что рационализм и самообладание не имеют ничего общего
с однообразием  и  спокойствием. Это  совершенно разные вещи. Однообразие --
это  такое  состояние,  когда  ты  теряешь  себя  и  становишься покорным  и
безвольным.
     Мамина любовь, которая сразу же поглотила меня после возвращения домой,
была  для меня чем-то  вроде чересчур пряного супа, вкус  которого ощущается
глубоко в  организме.  Поток  ее чувств  воспринимался мною как безразмерная
мешковатая одежда с множеством лишних складок, в которой жутко неудобно.
     Однако мне кажется, что в результате мама из-за меня рассталась с отцом
и сократила себе жизнь. Это ощущение отнюдь не является каким-то антинаучным
доводом,  а представляется мне  чрезвычайно  естественным. Ее ранний уход из
жизни  стал  последствием невероятных усилий  и  энергии, затраченных на то,
чтобы  вернуть меня. Мне кажется, что это была как раз та часть, которую она
отняла от собственной жизни. Я и  сейчас думаю, что  мама тратила свои силы,
зная об этом.
     Разумеется, я  тоже  чувствовал,  что она не  проживет очень  долго,  и
именно поэтому посвятил всего  себя ей. Я действительно  так думал. Но потом
понял, что у меня не получилось сделать это настолько же самозабвенно, как у
мамы.  Она,  отдавая  все свои  силы, всю себя до последней  капли, до мозга
костей, хваталась за тонкую нить, ведущую ко мне.
     Я уже  изрядно травмирован  и разломан  и уже очень  давно не верю, что
смогу жить правильно. Но все же благодаря маме моя жизнь обрела стабильность
и в какой-то момент вошла в нормальное русло.
     Вот только в то время, пока моя мама, разрываясь на части, искала меня,
я ел  сашими,  веселился с друзьями, получал физические удовольствия.  И это
немного печалит меня сейчас... -- глубоко вздохнул Накадзима.
     Он сказал, что  не может  без слез  говорить  об этом,  и действительно
заплакал.
     Чтобы  наверстать  потерянные в разлуке дни,  они с  мамой  каждый день
проводили  вместе,  как  влюбленная  пара,   а  потом  в  итоге  это   время
превратилось в прекрасные воспоминания о  самых счастливых днях его жизни. Я
подумала, что ничего более значимого в его судьбе скорее всего уже не будет.

     -- Однако сами по  себе чувства и эмоции -- это  ничто.  Я  это  хорошо
понял. Лучшим воспоминанием о жизни на  озере, пожалуй, является моя мама. С
тех пор  как я стал жить вместе с ней, в моей памяти всплыли веселые картины
того, как  мы  плавали в море  вместе с Мино и Тии. На море в  Симода всегда
большие волны, и мы то видели, то теряли из виду друг дружку. Мы без причины
хохотали, дурачились и, наглотавшись воды, резвились до потери пульса.
     Эта  бесконечная комбинация воспоминаний  оживает во мне в  рамках того
хорошего,  что было  в моей  жизни, но она же  хранится в тайниках памяти, в
которых собрано  то горькое,  что  мне  довелось  пережить. И это ничего  не
значит.
     Наши  неспешные прогулки с мамой  по  берегу озера, взявшись за руки, и
то, как мы хохотали  с  Мино и Тии  на  том море, и  то,  как  я  смотрел на
черепах...  все это было,  и оно неизменно. Мне кажется, это не  хорошо и не
плохо; этим сценам навечно будет отведено одно и то же место  здесь, в  моем
сердце.  Иногда розовый цвет  утренней зари  кажется нам  будто  бы  светлее
розового заката, а когда у нас портится настроение, мир вокруг тоже выглядит
мрачным.  Все дело в том,  что  мы  все  пропускаем через фильтр собственных
чувств и переживаний, но в действительности ничего  не  меняется. Это просто
было.
     Наверное, нельзя сказать, что  для  меня  все закончилось плачевно. Да,
моя  жизнь  совершенно  определенно  была  надломлена  под  весом  печальных
случайностей и оказалась втянутой  в мир безумных страстей. Вследствие этого
я превратился в эдакого странного парня, состоящего из разновеликих лоскутов
и  заплат.  Тем  не  менее  я существую.  Искалеченный,  истощенный  слабак,
переполненный  чувством вины, но  и в моей жизни что-то есть.  И  это что-то
прекрасное, некогда превзошедшее мои чувства...

     Накадзима сказал это очень проникновенно, словно человек, решившийся на
что-то скрепя сердце.
     Мне,  как  человеку  без серьезных жизненных  потрясений, было довольно
легко принять  это. Подобное  свойственно большинству людей в  этом мире. Мы
считаем, что вовсе необязательно прощать и любить все  в другом  человеке, и
великодушно закрываем глаза на некоторые вещи.
     Взять, к примеру, мою маму, неловкую и  в чем-то наивную, которая  была
не более чем хозяйкой  девочек в питейном  заведении, с ребенком  на  руках,
незамужнюю и  ушедшую из жизни в  довольно молодом  возрасте, перекроив себя
пластическими операциями, или моего отца, распускающего павлиний хвост в том
ресторане с  весьма скверной итальянской  кухней...  Все начинается именно с
этого.
     Пожалуй,   для  Накадзимы  это  все  гораздо  сложнее.  Слишком  велика
амплитуда его жизненных колебаний.
     И  все  же  я верю,  что  даже  маленькие  радости  и  душевные полеты,
происходящие в жизни одного  и того  же человека  среди повседневной рутины,
будут  более  или  менее раскрашивать  его  мир  новыми красками. И если  он
когда-нибудь окончательно привыкнет к этому, возможно, все потихоньку начнет
меняться.

     Горел уличный фонарь, и кроме того свет  от луны, близкой к полнолунию,
был довольно ярким, благодаря  чему картина  на стене оказалась хорошо видна
даже  издали. Хотя  цвета и  оттенки  были не столь различимы, как в дневное
время, зато немного скрытые в темноте края создавали мистический образ.
     -- Взгляни, я  нарисовала здесь все, о чем мы  говорили, -- сказала я с
некоторой гордостью.
     -- Надо же! Так вот какая она -- твоя картина...
     Накадзима  пристально смотрел  на  стену. У него было  такое  серьезное
выражение лица, как во время занятий, и меня это порадовало.
     Для  меня  была  очень  важна   его  реакция:  просто  возгордится  или
рассмеется, расправит плечи или съежится.
     Наверное, шаг за шагом я тоже продолжала исцеляться от разных вещей.
     Мне захотелось  сделать шаг  вперед  и  протянуть ему свою  руку, чтобы
вместе пойти по дороге, которая нас ждет. Во мне больше не было тех сомнений
и  мрачных мыслей, что терзали мое сердце во время первой  поездки  к Мино и
Тии. Я инстинктивно приблизилась к Накадзиме.
     Глядя на свою картину, я принялась спокойно рассказывать.
     В темном, безлюдном палисаднике мой голос звучал низко.
     --  Это Накадзима-кун.  Отдыхая в  тени  деревьев,  ест банан. Это твоя
мама. Она  всегда  с тобой рядом, улыбается. Идем дальше и  видим озеро. Это
тот самый храм, узнаешь? Это Мино-кун. Заваривает чай и улыбается. Такого же
маленького роста,  не  так  ли?  А  вот  это  Тии-сан.  Спит  на  кровати  с
балдахином. Словно принцесса! Хотя никому не известен смысл моей картины, но
здесь изображен счастливый мир. И никто не сможет его разрушить. Люди увидят
эту идиллию,  пусть  даже  не  понимая ее истинного смысла. Вскоре эту стену
снесут,  и  моя картина прекратит  свое  существование в этом  мире. Но ваши
счастливые  образы еще  какое-то  время  останутся жить  в памяти и  сердцах
людей. Здорово, да?
     Накадзима молча кивнул.
     Он посетовал, что в последнее время стал уж очень  слезливым, и шмыгнул
носом. Я даже  не взглянула на него.  "Что это  такое?  Это уже не любовь, а
какое-то  добровольное   самоотречение!  --  в  сердцах  возмутилась  я.  --
По-моему, в  этой  сцене мужчина,  растроганный,  заключает  девушку  в свои
объятия, и девушка плачет..."
     Так мы долго стояли у стены, пока не продрогли насквозь.
     Наверное, думая об этой картине, я всегда буду вспоминать эту ночь.
     Где бы мы ни оказались и что бы ни случилось...

     -- Послушай... Не знаю, смогу ли правильно выразить свои мысли, но хочу
спросить  тебя...  Они  показались тебе  несчастными?  --  каким-то охрипшим
голосом спросил Накадзима по дороге домой после долгого молчания.
     Я всерьез задумалась.
     Я чувствовала, что если солгу сейчас, то все превратится в ложь.
     То,  что  я видела  на  поверхности,  и  то, что смогла  разглядеть под
оболочкой... Вкусный чай, чистая комната, сверкающее за окном озеро...
     Я попыталась свести воедино свои  впечатления,  многослойные,  как торт
"Наполеон", после чего ответила:
     -- Они  не  несчастливы.  Однозначно. Хотя  и  особо счастливыми их  не
назовешь.  Пожалуй, у них есть как горестные  моменты, так  и радостные. Так
мне показалось.
     -- Ну и слава богу, -- облегченно выдохнул Накадзима.
     Разговор с ним в некотором смысле напоминал мне игру в  поддавки, но во
мне это не вызывало неприязни.
     Скорее, мне даже нравилось.
     --  Тихиро-сан, как я  и думал,  ты  действительно по-настоящему редкий
человек, почти лишенный жестокости, -- сказал Накадзима.
     -- Это  не  так!  Уверяю,  и у меня  рыльце в пушку! Все  мы люди... --
ответила я.
     -- Я не  говорю, что  у  тебя  совершенно нет темных  пятен.  Просто их
крайне мало. А  большего мне и не надо. Я очень боялся тебя потерять. Думал,
что мы не сможем  быть ближе, чем сейчас. Но, невзирая ни на что, ты  каждый
день  со мной. Ты не  зависишь от  людей  и живешь  в своем мире. Уверенными
движениями ты рисуешь свои картины, и в меня это вселяет спокойствие. Однако
ты такой  яркий  оптимист,  что  я  порой  немного пасую  перед  этим  твоим
качеством.  Мне  страшно  поверить  и  довериться.  Тем  не менее  меня  это
притягивает. Порой мне хочется все разрушить, но  не  могу,  потому что  мне
нравится, -- признался Накадзима и слегка улыбнулся.
     -- Хорошо, что ты наконец смог говорить об этом, -- сказала я, искренне
так думая.
     --  Дурак.  И я еще собрался ехать с  ней  в  Париж!.. --  как  ребенок
буркнул Накадзима.
     -- Ради бога... Ты можешь поехать один, -- улыбнулась я.
     -- Ну уж нет.  Ты только  и ждешь,  что я уеду  один.  А если серьезно,
согласишься ли  ты когда-нибудь  съездить в  Симода?  Я мечтаю  когда-нибудь
побывать  там  и поблагодарить тех  людей из  конного  клуба  и прежде всего
сказать  спасибо лошадям. Но  пока  это  сложно. Не то  чтобы  очень сложно,
просто я еще не готов.
     -- Что ж, когда-нибудь, когда мы вернемся из Парижа, давай поедем  туда
вместе. Если это случится летом, можно будет даже искупаться.
     Мы не  говорили о чем-то веселом. Разумеется, не говорили и о грустном.
Мы  просто болтали,  неспешно прогуливаясь  по знакомому  городу.  Вместе  с
чувством  спокойствия  в  нашей  беседе  почему-то  присутствовало  какое-то
странное  напряжение. Нам  были  дороги  подобные  беседы,  и мы оба  словно
боялись,  что  когда-нибудь они могут  иссякнуть.  Я  чувствовала,  что  эти
моменты чудом дарованы нам.
     Почему же мы вместе и все-таки так далеко?
     Это было приятное одиночество. Так приятно бывает, когда умываешь  лицо
прохладной водой.
     -- Давай до Парижа еще раз съездим на озеро  навестить Мино.  Посмотрим
на сакуру в цвету, -- предложила я.
     -- Да. Ты ведь поедешь со мной?.. -- согласился Накадзима.
     -- Несколько раз побываем там -- глядишь, все утрясется, -- сказала я.
     Зыбкий  союз двух людей, идущих по  опасно тонкому льду:  стоит  одному
поскользнуться -- и упадут оба. И все же я не теряла веры.
     -- Да. Думаю, они  тоже обрадуются, --  ответил Накадзима. -- Возможно,
когда-нибудь мы увидим Тии бодрствующей и гуляющей по дому...
     Это было  маловероятным, но в этом чувствовалась призрачная надежда.  И
никто  не посмеет  сказать,  что  слабым  теплом  этой надежды  не  отогреть
замерзших рук и ног.
     --  А пока что мы  вернемся домой, и я заварю чай на качественной воде.
Конечно, не такой вкусный, как готовит Мино-кун, но все же... -- сказала я.




Популярность: 1, Last-modified: Thu, 09 Oct 2008 04:54:27 GmT