---------------------------------------------------------------
     Источник: Библиотека поэта, Санкт-Петербург, 2005 г.
     Сканировал и проверил Илья Франк
     Произведения Георгия Иванова -- на проекте Русская Европа
---------------------------------------------------------------



     Содержание

     Отплытье на о. Цитеру
     Памятник славы
     Вереск
     Лампада
     Сады
     Розы
     Отплытие на остров Цитеру
     Портрет без сходства
     1943-1958. Стихи
     Посмертный дневник
     Стихотворения, не вошедшие в сборники







     Путь мой трудный, путь мой длинный,
     Я -- один в стране пустынной,
     Но услады есть в пути --
     Улыбаюсь, забавляюсь,
     Сам собою вдохновляюсь --
     И не скучно мне идти.
     Ф. Сологуб

     Моему лучшему другу --
     сестре Наташе с чувством нежным





     Пролог

     Мне тело греет шкура тигровая,
     Мне светит нежности звезда.
     Я, гимны томные наигрывая,
     Пасу мечтательно стада.

     Когда Диана станет матовою
     И сумрак утренне-глубок,
     Мечтою бережно разматываю
     Воспоминания клубок.

     Иду тогда тропинкой узенькою
     К реке, где шепчут тростники,
     И, очарован сладкой музыкою,
     Плету любовные венки.

     И, засыпая, вижу пламенные
     Сверканья гаснущей зари...
     В пруды, платанами обраменные,
     Луна роняет янтари.

     И чьи-то губы целомудренные
     Меня волнуют слаще роз...
     И чьи-то волосы напудренные
     Моих касаются волос...

     Проснусь -- в росе вся шкура тигровая,
     Шуршит тростник, мычат стада...
     И снова гимны я наигрываю
     Тебе, тебе, моя звезда!





     Игорю Северянину

     Я долго ждал послания от Вас,
     Но нет его и я тоской изранен.
     Зачем Вы смолкли, Игорь Северянин,
     Там в городе, где гам и звон кирас?

     Ночь надо мной струит златой экстаз,
     Дрожит во мгле неверный лук Дианин...
     Ах, мир ночной загадочен и странен,
     И кажется, что твердь с землей слилась.

     Звучит вдали Шопеновское скерцо,
     В томительной разлуке тонет сердце,
     Лист падает и близится зима.

     Уж нет ни роз, ни ландышей, ни лилий;
     Я здесь грущу, и Вы меня забыли...
     Пишите же, -- я жду от Вас письма!





     Вот зеркало мое -- прими его, Киприда!
     А. Пушкин



     Волны кружевом обшиты
     Сладко пламенной луны.
     Золотые хризолиты
     Брызжут ввысь из глубины.

     На прибрежиях зеленых
     Ждут влюбленных шалаши.
     О желаньях утоленных
     Напевают камыши.

     Смуглый отрок, лиру строя,
     На красавиц целит глаз.
     Не успела глянуть Хлоя,
     Как стрела ей в грудь впилась...

     Волны, верные Венере,
     Учат шалостям детей.
     Не избегнуть на Цитере
     Купидоновых сетей!





     Зима все чаще делала промахи,
     Незаметно растаяли снега и льды.
     И вот уже радостно одеты сады
     Пахучими цветами черемухи.

     В зелени грустит мраморный купидон
     О том, что у него каменная плоть.
     Девушка к платью спешит приколоть
     Полураспустившийся розовый бутон.

     Ах, ранняя весна, как мила мне ты!
     Какая неожиданная радость для глаз:
     Проснувшись утром, увидеть тотчас
     Залитые веселым солнцем цветы.



     Луна взошла совсем как у Вэрлена:
     Старинная, в изысканном уборе,
     И синие лучи упали в море.

     "Зачем тобой совершена измена"...
     Рыдал певец, томясь в мишурном горе,
     И сонная у скал шуршала пена.







     Амур пронзил меня стрелою,
     Не знаю я, что делать мне
     Куда ни гляну -- вижу Хлою...
     Амур пронзил меня стрелою,
     Моей любви никак не скрою,
     Сгорая в сладостном огне.
     Амур пронзил меня стрелою,
     Не знаю я, что делать мне.



     Отвергнута любовь поэта...
     Ах, Хлоя, бессердечна ты!
     В моих глазах не стало света,
     Отвергнута любовь поэта...
     От ароматного букета
     Остались вялые цветы...
     Отвергнута любовь поэта...
     Ах, Хлоя, бессердечна ты!



     Воркуют голуби премило
     Меж зеленеющих ветвей.
     Весна объятья им открыла...
     Воркуют голуби премило,
     Любовь их нежно истомила,
     Они спешат отдаться ей.
     Воркуют голуби премило
     Меж зеленеющих ветвей...



     Что плакать о любви несчастной,
     Когда огонь в крови горит!
     Весной веселой и прекрасной
     Что плакать о любви несчастной...
     Зовут к забаве сладострастной
     Меня наперсницы харит.
     Что плакать о любви несчастной,
     Когда огонь в крови горит!





     Амур мне играет песни,
     Стрелою ранит грудь --
     Сегодня я интересней,
     Чем когда-нибудь!..

     Стыдливые румяна
     Зажгла на щеках любовь.
     Мне, право, как-то странно
     Ее услышать вновь...

     Под музыку я танцую
     На берегу реки,
     В холодные струи
     Бросаю свои венки...

     Монаха и святотатца,
     Я всех теперь обниму, --
     Готова отдаться
     Все равно кому!

     Звучат любовные песни,
     Глаза застилает муть...
     Сегодня я интересней,
     Чем когда-нибудь!..





     Любовь Николаевне Борэ

     В залив, закатной кровью обагренный,
     Садилось солнце. Матовый кристалл
     Луны оранжевой медлительно всплывал,
     Дробясь и рдея в зыби вод бессонной.

     Рукою опершись о пьедестал
     Богини мраморной, с улыбкой благосклонной
     Красавица внимала, как влюбленный
     Слова признанья нежно ей шептал:

     "Прелестней Вас в златых полях едва ли
     Аркадии божественной встречали
     Или в садах счастливых гесперид!

     Сладчайшие сулите Вы надежды"...
     Она ж в ответ, склонив с усмешкой вежды:
     "Тот часто лжив, кто складно говорит!"





     "Люблю", -- сказал поэт Темире,
     Она ответила: "И я".
     Гремя на сладкострунной лире,
     "Люблю", -- сказал поэт Темире...
     И все они забыли в мире
     Под сенью дуба у ручья.
     "Люблю", -- сказал поэт Темире...
     Она ответила: "И я".





     Скакал я на своем коне к тебе, о любовь.
     Душа стремилась в сладком сне к тебе, о любовь.

     Я слышал смутно лязг мечей и пение стрел,
     Летя от осени к весне к тебе, о любовь.

     За Фебом рдяно-золотым я несся вослед,
     Он плыл на огненном руне к тебе, о любовь.

     И в ночь я не слезал с коня, узды не кидал,
     Спеша, доверившись луне, к тебе, о любовь.

     Врагами тайно окружен, изранен я был,
     Но все стремился к вышине, к тебе, о любовь.

     Истекши кровью, я упал на розовый снег...
     Лечу, лечу, казалось мне, к тебе, о любовь.



     КЛАВИШИ ПРИРОДЫ





     Мы вышли из комнаты душной
     На воздух томящий и сладкий;
     Глядели семьей равнодушной
     С балкона лиловые братки.

     Звучали морские свирели,
     Метались рубины по брызгам...
     Мы долго бродили без цели
     Меж камней на береге низком.

     О, кружево Вашего платья --
     Так нежно, так дымчато-тонко,
     Как газ у подножья распятья,
     Как греза в молитве ребенка.

     Огнем неземных откровений
     Сияли закатные дали,
     И копья неясных томлений
     Отверстую душу пронзали.

     Зари огнецветной порфира
     Бледнела, медлительно блекла...
     И стало туманно и сыро.
     Мы -- спрятались снова за стекла.





     Заветный сон в душе моей
     Расцвел и дал стремленью крылья:
     Мне светят травы зеленей,
     Легки мне первые усилья.

     Я сотворил себе полет,
     И эхо ужаса раздалось...
     И полетел я ввысь, вперед,
     Куда лишь солнце подымалось.

     И пораженная река
     В немом безумии застыла.
     Я видел смерть издалека,
     В лазурь она меня манила.

     И дерзкий червь, рожденный тьмой,
     Я к солнцу свой полет направил,
     Но взор светила огневой
     Мне крылья мощные расплавил.

     И я упал, как горний прах.
     Я в тлен ушел -- безумец тленный...
     Я умирал... В моих ушах
     Смеялось солнце, царь вселенной.

     1910





     Моей тоски не превозмочь,
     Не одолеть мечты упорной;
     Уже медлительная ночь
     Свой надвигает призрак черный.

     Уже пустая шепчет высь
     О часе горестном и близком.
     И тени красные слились
     Над солнечным кровавым диском.

     И все несносней и больней
     Мои томления и муки.
     Схожу с гранитных ступеней,
     К закату простираю руки.

     Увы -- безмолвен, как тоска,
     Закат, пылающий далече.
     Ведь он и эти облака
     Лишь мглы победные предтечи.





     Птица упала. Птица убита...
     В небе пылают кровавые зори.
     Из изумруда, из хризолита
     В пурпуре света пенится море.

     В небе сиянье, в небе прощенье,
     К грезам весенним дорога открыта...
     Пена морская мрачною тенью
     Бьется о берег. Птица убита.

     1910





     Склонились на клумбах тюльпаны,
     Туманами воздух пропитан.
     Мне кажется, будто бы спит он,
     Истомой весеннею пьяный.

     Луна, альмадинов кровавей,
     Над садом медлительно всплыла
     И матовый луч уронила
     На тускло мерцающий гравий.

     Иду у реки осторожно...
     Боюсь Водяного -- утопит.
     Томления кубок не допит,
     Но больше мечтать -- невозможно...





     На две части твердь разъята:
     Лунный серп горит в одной,
     А в другой костер заката
     Рдеет красной купиной.

     Месяц точит струи света,
     Взятый звездами в полон.
     Даль еще огнем одета,
     Но уже серебрян лен.

     И над белою молельной
     Ночи грусть плывет, тиха,
     Льется музыкой свирельной
     Неживого пастуха.

     Скоро смолкнет шум неясный,
     В тишине поля уснут...
     И утонет месяц красный,
     Не осилив звездных пут.





     Солнце разлилось по спелым вишням,
     Сверкая радостно и томя.
     Своим мечом -- сиянием пышным --
     Землю ударило плашмя.

     И стали дали великолепней,
     Чем светом луны опаленный лед...
     Мой дух восторженный, окрепни
     И славь царя, победный лет!





     Заколдованы утром дома,
     И безлюдье чарует меня,
     И баюкает свежесть меня.
     В небе -- крылья морозного дня.

     Одинокие люди идут,
     Но все тихо, как будто их нет.
     Никого, никого будто нет...
     В вышине -- бледно-розовый свет.

     1910





     Снегом наполнена урна фонтана,
     Воды замерзшие больше не плачут.
     Нимфа склонилась в тоске у бассейна,
     С холодом зимним бороться не в силах.

     Всплыло печальное светлое солнце,
     Белую землю стыдливо пригрело,
     Вспомнила нимфа зеленые листья,
     Летнее солнце в закатной порфире,

     Брызги фонтана в прозрачности милой,
     Лунную негу и вздохи влюбленных...
     Слезы из глаз у нее полилися,
     Тихо к подножью стекая.

     1910





     Луна упала в бездну ночи,
     Дремавший ветер окрылив,
     И стал тревожней и короче --
     Уже невидимый -- прилив.

     И мрака черная трясина
     Меня объяла тяжело.
     И снова сердце без причины
     В печаль холодную ушло.

     Я ждал -- повеют ароматы,
     Я верил -- вспыхнут янтари...
     ...И в полумгле зеленоватой
     Зажегся тусклый нимб зари.





     Развинченная баллада

     Кто отплыл ночью в море
     С грузом золота и жемчугов
     И стоит теперь на якоре
     У пустынных берегов?

     Это тот, кого несчастье
     Помянуть три раза вряд.
     Это Оле -- властитель моря,
     Это Оле -- пират.

     Царь вселенной рдяно-алый
     Зажег тверди и моря.
     К отплытью грянули сигналы,
     И поднялись якоря.

     На высоких мачтах зоркие
     Неподкупные дозорные,
     Бриг блестит, как золото,
     Паруса надулись черные.

     Солнце ниже, солнце низится,
     Солнце низится усталое;
     Опустилось в воду сонную,
     И темнеют дали алые.

     Налетели ветры,
     Затянуло небо тучами...
     Буря близится. У берега
     Брошен якорь между кручами.

     Вихри, вихри засвистали,
     Судно -- кинули на скалы;
     Громы -- ужас заглушали,
     С треском палуба пылала...

     Каждой ночью бриг несется
     На огни маячных башен;
     На носу стоит сам Оле --
     Окровавлен и страшен.

     И дозорные скелеты
     Качаются на мачтах.
     Но лишь в небе встанут зори,
     Призрак брига тонет в море.





     Грааль Арельскому.
     В ответ на Его послание.

     Гостиная. Кудрявый купидон
     Румянится, как розовая астра.
     Азалии горят закатом страстно,
     А я мечтой творю весенний сон.

     Любовь томит. Я сладко опален
     Юноною, но не из алебастра.
     Ах, что мне смерть и грозы Зороастра --
     Рука моя сильнее всех времен.

     Едва ль когда под солнцем иль луной
     Любовнее чем Ваш, Грааль Арельский,
     Сонет сверкал истомно-кружевной!

     Кладу его я в ящичек карельский...
     О, милый дар, благоухай всегда
     Мучительней и слаще, чем звезда!



     КОГДА ПАДАЮТ ЛИСТЬЯ...





     Бродят понуро
     Фавны и нимфы
     В чаще лесной.
     Царство амура
     Скрыли заимфы
     Осени злой.

     Рдяные сети
     Листьев огнистых
     Падают в лог.
     Осени дети
     Из аметистов
     Вяжут венок.

     Голые сучья
     Дрогнут от хлада,
     Клонятся вниз.
     Тщетно кипучий
     Сок Винограда
     Льет Дионис...





     Месяц стал над белым костелом,
     Старый сад шепнул мне: "Усни"...
     Звезды вечера перед Божьим престолом
     Засветили тихие огни.

     И плывут кружевные туманы,
     Белым флером все заволокли.
     Я иду сквозь нежный сумрак, пьяный
     Тонким дыханием земли.

     Мной владеет странная истома,
     Жаля душу, как прожитые дни.
     Шелест сада грустно-знакомый
     Неотступно шепчет: "Усни"...





     Мертвую девушку в поле нашли.
     Вялые травы ей стан оплели.

     Взоры синели, как вешние льды.
     В косах -- осколки вечерней звезды.

     Странной мечтою туманился лик.
     Серый ковыль к изголовью приник.

     Плакала тихо вечерняя мгла.
     Небо шептало, что осень пришла...





     Ночь светла, и небо в ярких звездах.
     Я совсем один в пустынном зале;
     В нем пропитан и отравлен воздух
     Ароматом вянущих азалий.

     Я тоской неясною измучен
     Обо всем, что быть уже не может.
     Темный зал -- о, как он сер и скучен! --
     Шепчет мне, что лучший сон мой прожит.

     Сколько тайн и нежных сказок помнят,
     Никому поведать не умея,
     Анфилады опустелых комнат
     И портреты в старой галерее.

     Если б был их говор мне понятен!
     Но, увы, -- мечта моя бессильна.
     Режут взор мой брызги лунных пятен
     На портьере выцветшей и пыльной.

     И былого нежная поэма
     Молчаливей тайн иерогл фа.
     Все бесстрастно, сумрачно и немо.
     О, мечты -- бесплодный труд Сизифа!





     Он -- инок. Он -- Божий. И буквы устава
     Все мысли, все чувства, все сказки связали.
     В душе его травы, осенние травы,
     Печальные лики увядших азалий.

     Он изредка грезит о днях, что уплыли.
     Но грезит устало, уже не жалея,
     Не видя сквозь золото ангельских крылий,
     Как в танце любви замерла Саломея.

     И стынет луна в бледно-синей эмали,
     Немеют души умирающей струны...
     А буквы устава все чувства связали, --
     И блекнет он, Божий, и вянет он, юный.

     1910







     Ах, небосклон светлее сердолика:
     Прозрачен он и холоден и пуст.
     Кровавится среди полей брусника
     Как алость мертвых уст.

     Минорной музыкой звучат речные струи,
     Скользят над влагой тени лебедей,
     А осени немые поцелуи
     Все чаще, все больней.



     Маскарад был давно, давно окончен,
     Но в темном зале маски бродили,
     Только их платья стали тоньше:
     Точно из дыма, точно из пыли.

     Когда на рассвете небо оплыло,
     Они истаяли, они исчезли.
     Осеннее солнце, взойдя, озарило
     Бледную девочку, спящую в кресле.





     М. Кузмину

     Вот -- письмо. Я его распечатаю
     И увижу холодные строки.
     Неприветливые и далекие,
     Как осенью -- статуи...

     Разрываю конверт... Машинально
     Синюю бумагу перелистываю.
     Над озером заря аметистовая
     Отцветает печально.

     Тихая скорбь томительная
     Душу колышет.
     Никогда не услышит
     Милого голоса обитель моя.





     На портьер зеленый бархат
     Луч луны упал косой.
     Нем и ясен в вещих картах
     Неизменный жребий мой.

     Каждый вечер сна, как чуда,
     Буду ждать я у окна.
     Каждый день тебя я буду
     Звать, ночная тишина.

     Под луною призрак грозный
     Окрыленного коня
     Понесет в пыли морозной
     Королевну и меня.

     Но с зарей светло и гневно
     Солнце ввысь метнет огонь,
     И растает королевна,
     И умчится белый конь.

     Тосковать о лунном небе
     Вновь я буду у окна,
     Проклиная горький жребий
     Неоконченного сна.





     А. Д. Скалдину

     Осени пир к концу уж приходит:
     Блекнут яркие краски.
     Солнце за ткани тумана
     Прячется чаще и редко блистает.

     Я тоской жестокой изранен,
     Сердце тонет в печали.
     Нету со мною любимой.
     Ах! не дождаться мне радостной встречи.

     Ропщет у ног прибой непокорный,
     Камни серые моя.
     Тщетно я лирные звуки
     С злобной стихией смиренно сливаю.

     Не укротить вспененной пучины,
     С ветром спорить -- бесцельно.
     Страсти бесплодной волненья
     В сердце моем никогда не утихнут.

     Осени пир к концу уж приходит,
     Сердце тонет в печали.
     Слабые струны, порвитесь!
     Падай на камни, бессильная лира...







     Господня грудь прободенная
     Точит воду и кровь,
     Учит верить в любовь
     Грудь, копнем прободенная.

     Рдеет злостью роз
     Грудь Христова пронзенная,
     Каплет кровь, осветленная
     Нежным веяньем роз.

     Кровью земля окропленная
     Видит -- воскрес Христос.
     В небо ангел вознес
     Одежды его осветленные...
     Рдеет полымя роз.



     Заиграли лучи в киоте,
     Пробежали по древку креста,
     И зардели раны Христа...
     Вновь пылают глаза и уста
     У икон в запыленном киоте.

     Золотая блистает парча,
     Складни алой медью сияют,
     Скорбные мечты расцветают
     В пламени рдяном луча.
     Золотая блистает парча.

     Раскрываясь, пылает розан,
     Запыленная воскресла обитель...
     О, Христос, душ умилитель,
     О, Христос, сердец пленитель,
     Прободенный копием розан!

     О, сердечный сладкий восторг!
     Взор Господен исполнен боли...
     О, Христос, ты кровь нынче пролил
     И сердца из скорби исторг.
     О, сердечный сладкий восторг!

     Ярые пылают лучи,
     Алые капельки крови,
     Первые лобзанья любови,
     Предвестники грядущей нови,
     Рдяные Христовы лучи.

     Солнце Божие душу зажгло,
     В храмине тихой светло,
     Радостно оклады сияют,
     Райские лучи расцветают...
     Солнце Божие душу зажгло.





     Укрепился в благостной вере я,
     Схима святая близка.
     Райские сини преддверия,
     Быстрые бегут облака.
     Я прощаюсь с былью любимою,
     Покидаю мой милый мир.
     Чтоб одеться солнечной схимою,
     В дальний путь иду наг и сир.
     В сердце розы Христовы рдяные,
     Цепь моя не тяжка,
     Ухожу в зоревые туманы я --
     Иная участь близка.



     Вновь сыплет осень листьями сухими
     На мерзлую землю.
     Вновь я душой причастен светлой схиме
     И осени внемлю.
     Душа опять златой увита ложью,
     И радостна мука.
     Душа опять, стремясь по бездорожью,
     Ждет трубного звука.
     Вновь солнце Божие плывет, деля туманы,
     К обманному раю.
     Вновь солнце Божие открыло раны,
     И я -- умираю.





     В. Н. Гудим-Левкович

     Я, как моряк, прибывший к гавани,
     Коротким отдыхом не пьян.
     Но к новому готовлюсь плаванью,
     И сердце рвется в океан.

     Мои пути ничем не сужены:
     Я проходил огни и льды.
     Дарило море мне жемчужины
     И свет таинственной звезды.

     Когда горит аквамаринами
     Золоторогая луна --
     Я грежу сказками старинными,
     Которым учит тишина.

     И снова я -- пастух мечтательный,
     И вновь -- со мною, Хлоя, ты.
     Рукою верной и старательной
     Сплетаю я свои мечты.

     Мы -- в дерзкое стремимся плаванье
     И мы -- смелее с каждым днем.
     Судьба ведет нас к светлой гавани,
     Где все горит иным огнем!











     Теперь, когда быстрее лавы
     Текут блистательные дни,
     Пред гордым "Памятником Славы",
     Поэт, колена преклони.

     За честь и правду гибнут люди,
     Полмира в дыме и огне,
     И в эти дни, как весть о чуде, --
     Над медью лавров и орудий
     Суровый ангел в вышине.



     НЕРУШИМАЯ СТЕНА







     Как странно! Сердце не болит.
     Оно спокойно биться может!
     Заупокойных панихид
     Его рыданья не тревожат.

     О братьях, гибнущих в бою,
     Печаль томит и нежно ранит,
     Но радость ясную мою
     Ничто, ничто не затуманит.

     Сквозь тусклый дым пороховой,
     Через синодик смерти черной
     Я вижу свет, я вижу Твой,
     Спаситель, стяг нерукотворный.

     Как будто радуга встает
     И делит небо огневое,
     И вся земля, воспрянув, пьет
     Дыханье радости живое.



     Надежды не обманут нас,
     Не минет вещая награда,
     Когда в обетованный час
     Падут твердыни Цареграда.

     И будет в наших он руках,
     Услышит славы гул победный
     И в озаренных облаках
     Утонет полумесяц медный.

     Евангельских садов цветы,
     Нетленные и золотые,
     Вы снова вспыхнете, кресты,
     На дряхлом небе Византии!





     Я вижу ясно тот жестокий бой,
     Треск пулеметов и снарядов вой,
     Простреленных знамен столетний шелк,
     Твоих знамен, Конногвардейский полк!

     Смерть не страшна и слава впереди.
     Самоотверженья огонь в груди.
     Лети, молва, чтоб Родине принесть
     О брани славной и победе весть!

     Сломил героев схватки бурелом,
     И ангел смерти осенил крылом,
     Но вечности их память предана
     И доблестью покрыты имена.





     Идущие с песней в бой,
     Без страха -- в свинцовый дождь,
     Вас Георгий ведет святой,
     Крылатый и мудрый вождь.

     Пылающий меч разит
     Средь ужаса и огня,
     И звонок топот копыт
     Его снегового коня.

     Он тоже песню поет,
     В ней -- слава и торжество.
     И те, кто в битве падет,
     Услышат песню его.

     Услышат в последний час
     Громовый голос побед.
     Зрачкам тускнеющих глаз
     Блеснет немеркнущий свет!





     О, твердость, о, мудрость прекрасная
     Родимой страны!
     Какая уверенность ясная
     В исходе войны!

     Не стало ли небо просторнее,
     Светлей облака?
     Я знаю: воители горние --
     За наши войска.

     Идут с просветленными лицами
     За родину лечь, --
     Над ними -- небесные рыцари
     С крылами у плеч.

     И если устали, ослабли мы,
     Не видим в ночи, --
     Скрещаются с вражьими саблями
     Бесплотных мечи.





     Всех, позабывших жизнь свою,
     И слившихся в святую лаву
     И погибающих в бою
     За честь России и за славу, --

     Не надо празднословить их:
     Они -- в бессмертном ореоле,
     Какой воздаст награду стих
     За подвиг чести, подвиг боли?

     Их имена занесены
     На нерушимые скрижали.
     А мы достойными должны
     Быть славы, что они стяжали.

     Мешайте цепкой нищете
     К их семьям находить дорогу, --
     Не оскудеют руки те,
     Что обездоленным помогут.

     Не подаянье это, нет,
     А долг героям неоплатный,
     За озарения побед
     И за тяжелый подвиг ратный.





     Сеет дождь. В окопах тесно,
     Докучает пушек вой.
     Ветер сказ ведет унылый
     О родимой стороне.

     Вдруг -- зажегся свет чудесный
     И, сквозь дым пороховой,
     Мчится всадник огнекрылый
     На небесном скакуне.

     В алый сумрак улетая,
     Он торопит скакуна,
     Шпоры острые вонзает
     В белоснежные бока...

     Вот исчез. Лишь золотая
     Тень на западе видна,
     Лишь по небу проплывают,
     Багровея, облака...

     Сеет дождь. Сжимают руки
     Крепче верное ружье.
     Оглашают дол безлесный
     Пушек гром и ветра вой...

     Но не мучат эти звуки,
     Где уныние мое?
     Сердцу светит стяг чудесный
     Сквозь туман пороховой.







     Германия! Союзники твои --
     Насилие, предательство, да плети!
     В развалинах Лувен и Шантильи,
     Горят книгохранилища столетий.

     Но близок час! Уже темнеет высь
     От грозного возмездья приближенья.
     И слышен гром побед: то начались
     Возмездие забывших пораженья.

     Смятенные, исчезнут дикари,
     Как после бури исчезает пена,
     Но светом вечной залиты зари
     Священные развалины Лувена!



     Враги, топчите правду Божью --
     Недолго ждать уже суда.
     Он грянет -- и позорной ложью
     Вы не откупитесь тогда!

     Нет! Этот вызов не случаен:
     Вопрос решится роковой, --
     Сраженный в сердце, рухнет Каин
     И Авель меч отбросит свой!



     ЗНАМЕНА ДРУЗЕЙ



     Уносит все поток времен и смерти,
     Но не исчезнет память на земле
     О маленьком народе -- и Альберте,
     Геройского народа короле.

     Покой и труд в отчизне процветали,
     Но грянул гром губительной войны,
     И пред лицом ее -- бельгийцы стали
     Все, как один, -- за честь родной страны.

     И наглецов остановилась лава,
     Урок непоправимый получа!
     Хвала бельгийцам и Альберту слава.
     Поднявший меч -- да сгинет от меча!





     Кружевницей я была,
     Кружево плела. --
     Я над жизнью не мудрила,
     Друга милого любила,
     Да беда пришла.

     Как всегда -- встает луна,
     Тянет с моря ветром свежим...
     Только друг убит под Льежем.
     Милая страна
     Вся разорена.

     Ты плыви, луна, над морем...
     Как-нибудь управлюсь с горем.
     Не сбегу я и не спрячусь, --
     Плакать -- уж потом наплачусь,
     А теперь -- вперед,
     Родина зовет.

     Милый, ты меня поймешь?
     Я возьму отцовский нож,
     Штуцер вычищу старинный.
     До Намюра -- путь не длинный, --
     Там теперь враги...
     Боже, помоги!





     Я помню дом родной
     И рощу и откос,
     Где каждою весной
     Справлялся праздник роз

     Давно ль, скажите мне,
     Июль глядел в окно,
     Жужжало в тишине
     Мое веретено?

     И жизнь была тиха,
     И летний воздух свеж...
     Давно ли жениха
     Я провожала в Льеж!

     И вот -- повсюду кровь,
     Туман пороховой.
     А ты, моя любовь,
     Вернешься ли домой?

     Иль скоро будет весть,
     Что ты погиб в бою,
     За правду и за честь,
     За родину свою.

     Погиб ты или нет, --
     Но, Боже, я не лгу,
     Даю себе обет
     Бороться, как могу.

     Я молода, сильна,
     А Бельгия в крови. --
     Родимая страна,
     Меня благослови!





     В бледном небе -- месяц хилый.
     В сердце грусть и тишина.
     Ты уедешь завтра, милый,
     И останусь я одна.

     Помнишь ферму, огороды,
     Виноградник над ручьем.
     Те безоблачные годы,
     Что мы прожили вдвоем?

     Но блеснула из-за башен
     Льежа гневная заря, --
     И спешишь ты в бой, бесстрашен,
     Светлым мужеством горя.

     Так прощай же, милый, милый,
     Бог тебя благослови!
     Будь силен священной силой
     Чести, правды и любви!







     Я оставил повозку и грабли
     Терпеливой подруге -- жене.
     Вновь у пояса звонкая сабля,
     Снова синяя куртка на мне.

     Развевайся, трехцветное знамя,
     Марсельеза, сердца весели!
     Скоро вновь засинеет над нами
     Небо пленной заветной земли.

     Нет, товарищи, в этом позора,
     Если слезы польются из глаз.
     Слишком сердцу французскому дорог,
     Слишком памятен старый Эльзас.

     Все спешим с одинаковым жаром
     Перейти роковую межу...
     Моя верная сабля, не даром
     Я в Эльзасе тебя обнажу!



     Шотландия и Англия -- святые имена,
     Зеленая Ирландия -- родимая страна.

     Удары грома грянули. Солдат, за меч скорей!
     Да здравствует Британия, владычица морей!

     От берега -- до берега единый клич: "Вперед!"
     И все, кто любит родину, -- оружие берет.

     Все шире разгорается кровавая заря,
     И тяжкие дредноуты подъемлют якоря.

     Из гаваней Британии могущественный флот
     Вступает победителем в границы вражьих вод.

     И клонится орлиная смущенно голова
     Под лапою Британского разгневанного льва!





     В тени своего мавзолея,
     Омыты кадильной волной,
     Висят, постепенно дряхлея,
     Свидетели славы двойной:

     Ведет за колонной -- колонна
     Средь синей, торжественной мглы.
     На них -- голубеют знамена
     И тускло мерцают орлы.

     Как горько -- надеждой не грезя,
     Томиться на стенах чужих
     И помнить о ржавом железе,
     О братских могилах своих.

     И помнить, как ядра взлетали
     И трупами полнили рвы,
     Как эти орлы трепетали
     В зловещем пожаре Москвы.

     Умолкли те громы и клики
     И высохли крови ручьи,
     Но светом нетленным, Великий,
     Сияют знамена твои.

     Трофеи, что добыли деды
     В годину священной войны,
     Твердят нам: "И ваши победы
     Прославить Россию должны".

     Да будет! прекрасен и пышен
     Все шире величья рассвет.
     С полей окровавленных слышен
     Торжественный голос побед!







     Неподвижны крылья мельниц.
     Что молоть-то? Хлеб не сжат!
     Грустно ветки лип-отшельниц
     Над Галицией дрожат.

     Горько, братья, тошно, братья,
     Посылать своих детей
     Под австрийские проклятья,
     Под удары их плетей!

     В день суровый -- бабы выли;
     Не излечится тоска,
     Если в рекруты забрили
     И сынка, и муженька.

     Да велят идти сражаться
     С братом русским, как с врагом.
     Как же сердцу тут не сжаться
     Гордой мыслью о другом!

     С Богом, братья! Рабство сбросим,
     Смело встанем без оков.
     Мы не даром имя носим
     Угро-руссов от веков.

     Пусть война встает пожаром --
     В нем свободы нам заря,
     В нем трепещет в блеске яром
     Знамя Белого Царя!

     Прочь кокарды и погоны
     Швабов! Выше русский стяг!
     Мы австрийские патроны
     Не истратим на пустяк!

     Пусть не сняли урожая,
     Но зато наш мирный край,
     Австрияков поражая,
     Снимет славы урожай!



     Черная туча над Сербией
     Повисла с июльских страд,
     И грома удары первые
     Скоро ее потрясли.

     Наглым полетом хищника
     Черный кобчик взлетел.
     В синем Дунае -- розовой
     И мутной стала вода.

     Наши смелые юноши
     Гибнут в славном бою,
     Прекрасные наши девушки
     Молятся и плачут о них.

     Но не даром, товарищи,
     Льется сербская кровь.
     Мужайтесь в час испытания,
     Дети орлов степных.

     Защитники дела правого,
     Свою не жалейте жизнь, --
     Освобожденная Сербия
     Не забудет ваших имен.

     А вы молитесь, прекрасные,
     Чтобы в смертном бою
     Сломил черного ворона
     Светлый Ангел славян.





     Георгию Адамовичу



     О, заповедная столица,
     Гранитный город над Невой,
     Какие сны, какие лица
     Являет желтый сумрак твой!

     Холодным ветром с моря тянет, --
     Вдыхаю жадно я его.
     В рассветный час томит и ранит
     Твоих видений волшебство.

     О, кровь и пот! В крови и поте
     Невы твердыня зачата,
     Чтоб явью грозною о флоте
     Петрова вспыхнула мечта.

     А после -- бироновы цепи,
     Доносов ложных черный сон,
     Сиянье и великолепье
     Екатерининских времен...

     Испытаннее дряхлых библий
     Глядит опаловая твердь.
     Под нею декабристы гибли,
     Монархи принимали смерть; --

     И все затем, чтоб в полной славе
     Сияла веще ты, когда,
     Подобно шквалу или лаве,
     На Русь низринется орда.

     Я помню: конные гиганты
     Летели в сумрак огневой
     Зари. И шли манифестанты --
     Поток единый и живой.

     Как жарко пламенели груди,
     На лицах всех -- одна печать:
     До смерти будут эти люди
     Свою Отчизну защищать.

     И мне казалось: вновь вернулась
     Пора петровской старины,
     Стихия грозная проснулась
     Самозащиты и войны.

     Да, снова потом, снова кровью
     Должны служить до смерти ей
     Все обрученные любовью
     Железной Родине моей!





     Юр. Юркуну

     Хотя и был ты назван "Летний",
     Но, облетевший и немой, --
     Вдвойне ты осенью заметней,
     Вдвойне пленяешь разум мой.

     Когда кормой разбитой лодки
     Ныряет в облаке луна, --
     Люблю узор твоей решетки,
     Гранита блеск и чугуна.

     Вдали продребезжат трамваи,
     Автомобили пролетят,
     И, постепенно оживая,
     Былое посещает сад.

     Своей дубинкой суковатой
     Стуча, проходит Петр, и вслед
     В туманной мгле зеленоватой
     С придворными -- Елисавет...

     Скользят монархи цепью чинной,
     Знамена веют и орлы.
     И рокот музыки старинной
     Распространяется средь мглы.

     Оружья отблески... Во взорах
     Огни... Гвардейцев кивера...
     И, словно отдаленный шорох,
     По саду носится "ура"!

     Так торжествуют славных тени
     Величье нынешних побед.
     Но на решетки, на ступени
     Ложится серый полусвет...

     Полоска утра золотая
     Растет и гасит фонари,
     И призраки монархов, тая,
     Бледнеют в мареве зари.

     Загадочен стоит и пышен
     Огромный опустелый сад,
     И не понять -- то шорох слышен
     Знамен иль ветки шелестят.





     Борису Садовскому

     Перед собором, чьи колонны
     Образовали полукруг,
     Стоят -- Кутузов непреклонный,
     Барклай де Толли -- чести друг.

     Черты задумчиво бесстрастны
     Героя с поднятой рукой.
     Другого взгляд недвижен ясный
     И на губах его -- покой.

     Кругом летят автомобили,
     Сирена слышится с Невы...
     Они прошедшее забыли,
     Для настоящего мертвы?

     Нет! В дни, когда встает вторая
     Отечественная война,
     Гробницы тишина сырая
     Героям прошлого -- тесна.

     Я знаю -- то покой наружный,
     Хранимый медью до конца,
     Но бьются жарко, бьются дружно
     Давно истлевшие сердца.

     Они трепещут, как живые,
     Восторгу нашему в ответ
     С тех пор, как в сени гробовые
     Донесся первый гул побед!





     Опять на площади Дворцовой
     Блестит колонна серебром.
     На гулкой мостовой торцовой
     Морозный иней лег ковром.

     Несутся сани за санями,
     От лошадей клубится пар.
     Под торопливыми шагами
     Звенит намерзший тротуар.

     Беспечный смех... Живые лица...
     Костров веселые огни, --
     Прекрасна Невская столица
     В такие солнечные дни.

     Идешь и полной грудью дышишь,
     Спускаешься к Неве на лед
     И ветра над собою слышишь
     Широкий солнечный полет.

     И сердце радостью трепещет,
     И жизнь по-новому светла,
     А в бледном небе ясно блещет
     Адмиралтейская игла.





     Столица спит. Трамваи не звенят.
     И пахнет воздух ночью и весною.
     Адмиралтейства белый циферблат
     На бледном небе кажется луною.

     Лишь изредка по гулкой мостовой
     Протопают веселые копыта.
     И снова тишь, как будто над Невой
     Прекрасная столица позабыта,

     И навсегда сменилась тишиной
     Жизнь буйная и шумная когда-то
     Под тусклою недвижною луной
     Мерцающего сонно циферблата.

     Но отсветы стального багреца
     Уже растут, пронзая дым зеленый
     Над статуями Зимнего дворца
     И стройной Александровской колонной.

     Неясный шум, фабричные гудки
     Спокойствие сменяют постепенно.
     На серых волнах царственной реки
     Все розовей серебряная пена.

     Смотри -- бежит и исчезает мгла
     Пред солнечною светлой колесницей,
     И снова жизнь, шумна и весела,
     Овладевает Невскою столицей!





     У моста над Невою плавной,
     Под электрическим лучом,
     Стоит один из стаи славной
     С высоко поднятым мечом.

     Широкий плащ с плеча спадает --
     Его не сбросит ветр сырой,
     Живая память увядает, --
     И забывается герой.

     Гудок мотора, звон трамвая...
     Но взор поэта ищет звезд.
     Передо мной во мгле всплывают
     Провалы Альп и Чертов мост.

     И ухо слышит клики те же,
     Что слышал ты, ведя на бой,
     И гений славы лавром свежим
     Венчает дряхлый кивер твой!..



     ЗИМНИЕ ПРАЗДНИКИ

     Георгию Адамовичу

     ...у Спаса, у Евфимия --
     Звонят колокола...
     М. Кузмин





     Вечер гаснет морозный и мирный,
     Все темнее хрусталь синевы.
     Скоро с ладаном, златом и смирной
     Выйдут встретить Младенца волхвы.

     Обойдут задремавшую землю
     С тихим пением три короля,
     И, напеву священному внемля,
     Кровь и ужас забудет земля.

     И в окопах усталые люди
     На мгновенье поверят мечте
     О нетленном и благостном чуде,
     О сошедшем на землю Христе.

     Может быть, замолчит канонада
     В эту ночь и притихнет война.
     Словно в кущах Господнего сада
     Очарует сердца тишина.

     Ясным миром, нетленной любовью
     Над смятенной повеет землей,
     И поля, окропленные кровью,
     Легкий снег запушит белизной!





     Ушла уже за ельники,
     Светлее янтаря,
     Морозного сочельника
     Холодная заря.
     Встречаем мы, отшельники,
     Рождение Царя.

     Белы снега привольные
     Над мерзлою травой,
     И руки богомольные
     Со свечкой восковой.
     С небесным звоном -- дольние
     Сливают голос свой.

     О всех, кто в море плавает,
     Сражается в бою,
     О всех, кто лег со славою
     За родину свою, --
     Смиренно-величавую
     Молитву пропою.

     Пусть враг во тьме находится
     И меч иступит свой,
     А наше войско -- водится
     Господнею рукой.
     Погибших, Богородица,
     Спаси и упокой.

     Победная и грозная,
     Да будет рать свята...
     Поем -- а небо звездное
     Сияет -- даль чиста.
     Спокойна ночь морозная, --
     Христова красота!





     М. Кузмину

     Благословенные морозы
     Крещенские, настали вы.
     На окнах -- ледяные розы
     И крепче стали -- лед Невы.

     Свистят полозья... Синий голубь
     Взлетает, чтобы снова сесть,
     И светится на солнце прорубь,
     Как полированная жесть.

     Пушинки легкие, не тая,
     Мелькают в ясной вышине, --
     Какая бодрость золотая
     И жизнь и счастие во мне!

     Все пережитое в июле
     Припоминается опять.
     О, в день такой под вражьи пули,
     Наверное, блаженство встать!

     И слышать их полет смертельный,
     И видеть солнце над собой,
     Простор вдыхая беспредельный,
     Морозный, дивно голубой.





     Мы пололи снег морозный,
     Воск топили золотой,
     И веселою гурьбой
     Провожали вечер звездный.
     Пропустила я меж рук
     Шутки, песни подруг.
     Я -- одна. Свеча горит,
     Полотенцем стол накрыт.

     Ну, крещенское гаданье, --
     Ты гляди, не обмани!
     Сердце, сердце, страх гони --
     Ведь постыло ожиданье.
     Светлый месяц всплыл давно
     Смотрит, ясный, в окно...
     Серебрится санный путь...
     Страшно в зеркало взглянуть!

     Вдруг подкрадется, заглянет
     Домовой из-за плеча!
     Черный ворон, не крича,
     Пролетит в ночном тумане...
     Черный ворон -- знак худой.
     Страшно мне, молодой, --
     Не отмолишься потом,
     Если суженый с хвостом!

     Будь, что будет! Замирая,
     Робко глянула в стекло.
     В круглом зеркале -- светло
     Вьется дымка золотая...
     Сквозь лазоревый туман
     Словно бьет барабан,
     Да идут из-за леска
     Со знаменами войска!

     Вижу -- суженый в шинели,
     С перевязанной рукой.
     Ну и молодец какой --
     Не боялся, знать, шрапнели:
     Белый крестик на груди...
     Милый, шибче иди!
     Я ждала тебя давно,
     Заживем, как суждено!







     Не силы темные, глухие
     Даруют первенство в бою:
     Телохранители святые
     Твой направляют шаг, Россия,
     И укрепляют мощь твою!

     Батыя и Наполеона
     Победоносно отразя --
     И нынче, как во время оно,
     Победы весть -- твои знамена
     И славы путь -- твоя стезя.

     С тобою -- Бог. На подвиг правый
     Ты меч не даром подняла!
     И мир глядит на бой кровавый,
     Моля, чтобы Орел Двуглавый
     Сразил тевтонского орла.






     Вторая книга стихов



     СТИХИ 1914--1915 гг.





     Мы скучали зимой, влюблялись весною,
     Играли в теннис мы жарким летом...
     Теперь летим под медной луною,
     И осень правит кабриолетом.

     Уже позолота на вялых злаках,
     А наша цель далека, близка ли?..
     Уже охотники в красных фраках
     С веселыми гончими -- проскакали...

     Стало дышать трудней и слаще...
     Скоро, о скоро падешь бездыханным
     Под звуки рогов в дубовой чаще
     На вереск болотный -- днем туманным!





     Америки оборванная карта
     И глобуса вращающийся круг.
     Румяный шкипер спорит без азарта,
     Но горячится, не согласен, друг.

     И с полюса несется на экватор
     Рука и синий выцветший обшлаг,
     А солнца луч, летя в иллюминатор,
     Скользит на стол, на кресло и на флаг.

     Спокойно все. Слышна команда с рубки,
     И шкипер хочет вымолвить: "Да брось..."
     Но спорит друг. И вспыхивают трубки.
     И жалобно скрипит земная ось.





     Растрепанные грозами -- тяжелые дубы,
     И ветра беспокойного -- осенние мольбы,
     Над Неманом клокочущим -- обрыва желтизна
     И дымная и плоская -- октябрьская луна.

     Природа обветшалая пустынна и мертва...
     Ступаю неуверенно, кружится голова...
     Деревья распростертые и тучи при луне --
     Лишь тени, отраженные на дряхлом полотне.

     Пред тусклою, огромною картиною стою
     И мастера старинного как будто узнаю, --
     Но властно прорывается в видения и сны
     Глухое клокотание разгневанной волны!



     Как я люблю фламандские панно,
     Где овощи, и рыбы, и вино,
     И дичь богатая на блюде плоском --
     Янтарно-желтым отливает лоском.

     И писанный старинной кистью бой --
     Люблю. Солдат с блистающей трубой,
     Клубы пороховые, мертвых груду
     И вздыбленные кони отовсюду!

     Но тех красот желанней и милей
     Мне купы прибережных тополей,
     Снастей узор и розовая пена
     Мечтательных закатов Клод Лоррена.





     О, празднество на берегу, в виду искусственного моря,
     Где разукрашены пестро причудливые корабли.
     Несется лепет мандолин, и волны плещутся, им вторя,
     Ракета легкая взлетит и рассыпается вдали.

     Вздыхает рослый арлекин. Задира получает вызов,
     Спешат влюбленные к ладье -- скользить в таинственную даль..
     О, подражатели Ватто, переодетые в маркизов, --
     Дворяне русские, -- люблю ваш доморощенный Версаль.

     Пусть голубеют веера, вздыхают робкие свирели,
     Пусть колыхаются листы под розоватою луной,
     И воскресает этот мир, как на поблекшей акварели, --
     Запечатлел его поэт и живописец крепостной.





     Пожелтевшие гравюры,
     Рамок круглые углы,
     И пастушки и амуры
     Одинаково милы.

     В окна светит вечер алый
     Сквозь деревья в серебре,
     Золотя инициалы
     На прадедовском ковре.

     Шелком крытая зеленым
     Мебель низкая -- тверда,
     И часы с Наполеоном --
     Все тридцатые года.

     "Быть влюбленну, быть влюбленну", --
     Мерно тикают часы.
     Ах, зачем Наполеону
     Подрисованы усы!





     Кофейник, сахарница, блюдца,
     Пять чашек с узкою каймой
     На голубом подносе жмутся,
     И внятен их рассказ немой:

     Сначала -- тоненькою кистью
     Искусный мастер от руки,
     Чтоб фон казался золотистей,
     Чертил кармином завитки.

     И щеки пухлые румянил,
     Ресницы наводил слегка
     Амуру, что стрелою ранил
     Испуганного пастушка.

     И вот уже омыты чашки
     Горячей черною струей.
     За кофеем играет в шашки
     Сановник важный и седой.

     Иль дама, улыбаясь тонко,
     Жеманно потчует друзей,
     Меж тем как умная болонка
     На задних лапках служит ей.

     И столько рук и губ касалось,
     Причудливые чашки, вас,
     Над живописью улыбалось
     Изысканною -- столько глаз.

     И всех, и всех давно забытых
     Взяла безмолвная страна,
     И даже на могильных плитах,
     Пожалуй, стерты имена.

     А на кофейнике пастушки
     По-прежнему плетут венки;
     Пасутся овцы на опушке,
     Ныряют в небо голубки.

     Пастух не изменяет позы,
     И заплели со всех сторон
     Неувядающие розы
     Антуанеты медальон.





     Георгию Адамовичу

     Июль в начале. Солнце жжет,
     Пустые дали золотя.
     Семья актерская идет
     Дорогой пыльною, кряхтя.
     Старуха, комик и Макбет --
     Все размышляют про обед.
     Любовник первый, зол и горд,
     Колотит тростью о ботфорт.

     Все праздны... Бедный Джи -- лишь ты
     Приставлен движимость блюсти, --
     А кудри -- словно завиты,
     И лет не больше двадцати...
     Следить так скучно, чтобы мул,
     Шагая, вовсе не заснул,
     Не отвязался тюк с едой
     Или осленок молодой

     Не убежал. Пылит жара,
     А путь и долог и уныл.
     Невольно вспомнишь вечера
     Те, что в Марсели проводил,
     При свете звезд, в большом порту.
     Лелеял смутную мечту
     О южных странах. А вдали
     Чернели молча корабли.

     Напрасно мирный свет луны
     Земле советует: "Усни", --
     Уже в таверне зажжены
     Гостеприимные огни.
     Матросы, персы, всякий люд,
     Мигая трубками, идут,
     Толкают дверь, плюют на пол
     И шумно занимают стол.

     Как часто Джи глядел в окно
     На этих дерзких забияк,
     Что пили темное вино,
     И ром, и золотой коньяк.
     Как сладко тело била дрожь,
     Когда сверкал внезапно нож
     И кровь, красна и горяча,
     Бежала в драке из плеча.

     Все из-за женщин. Как в мечте,
     Проклятья, ссоры и ножи!
     Но завитые дамы те
     Совсем не волновали Джи.
     Когда одна из них, шутя,
     Его звала: "Пойдем, дитя..." --
     Он грубо руки отводил
     И, повернувшись, уходил.

     Но, пробужденному, ему
     Являлось утром иногда
     Воспоминание, как тьму
     Вдруг пронизавшая звезда.
     Не знал когда, не помнил где,
     Но видел взгляд -- звезду в воде,
     Но до сих пор горячий рот,
     Казалось, -- и томит, и жжет.

     Ах, если бы еще хоть раз
     Увидеть сон такой опять,
     Взглянуть в зрачки огромных глаз,
     Одежду легкую измять, --
     Но в этой жизни кочевой
     Он видит только ужин свой,
     Да то, что выкрали осла,
     Да пьесу, что сегодня шла.





     М. Н. Бялковскому

     Кудрявы липы, небо сине,
     Застыли сонно облака.
     На урне надпись по-латыни
     И два печальных голубка.

     Внизу безмолвствует цевница,
     А надпись грустная гласит:
     "Здесь друга верного гробница",
     Орфей под этим камнем спит.

     Все обвил плющ, на хмель похожий,
     Окутал урну темный мох.
     Остановись пред ней, прохожий,
     Пошли поэту томный вздох.

     И после с грацией неспешной,
     Как в старину -- слезу пролей:
     Здесь госпожою безутешной
     Поставлен мопсу мавзолей.





     Как хорошо и грустно вспоминать
     О Фландрии неприхотливом люде:
     Обедают отец и сын, а мать
     Картофель подает на плоском блюде.

     Зеленая вода -- блестит в окне,
     Желтеет берег с неводом и лодкой.
     Хоть солнца нет, но чувствуется мне
     Так явственно его румянец кроткий.

     Неяркий луч над жизнью трудовой,
     Спокойной и заманчиво нехрупкой,
     В стране, где воздух напоен смолой
     И рыбаки не расстаются с трубкой.





     Визжа, ползет тяжелая лебедка... ,
     О берег разбивается волна
     Янтарная. И парусная лодка
     Закатом медно-красным зажжена.

     Вот капитан. За ним плетется сеттер,
     Неся в зубах витой испанский хлыст,
     И, якоря раскачивая, -- ветер
     Взметает пыль и обрывает лист...

     А капитан в бинокль обозревает
     Узор снастей, таверну на мысу...
     Меж тем луна октябрьская всплывет
     И золотит грифона на носу.





     На старом дедовском кисете
     Слезинки бисера блестят,
     Четыре купидона -- в сети
     Поймать курильщика хотят.

     Но поджимает ноги турок
     С преравнодушнейшим лицом,
     Ему не до любовных жмурок,
     Кольцо пускает за кольцом.

     Переверни кисет. Печален
     И живописен вместе вид:
     Над дряхлой кровлею развалин
     Луна туманная глядит.

     А у застежки в львиных лапах
     Коран, крутые облака.
     И слышен выдохшийся запах
     И пачули, и табака.





     Всеволоду Курдюмову

     Бросает девочка -- котенку
     Полуразмотанный клубок,
     На золотистую плетенку
     Уселся сизый голубок.

     Где начинается деревня --
     Среди столетних тополей, --
     Старофранцузская харчевня
     Сияет вывеской своей.

     Большая туча тихо тает,
     Стоит охотник у ручья --
     И вороненок улетает
     От непроворного ружья.

     А сзади -- слышен посвист тонкий
     Бича и дальний топот стад,
     И от лучей зари -- в плетенке
     Все розовее виноград.





     Все в жизни мило и просто,
     Как в окнах пруд и боскет,
     Как этот в халате пестром
     Мечтающий поэт.

     Рассеянно трубку курит,
     Покачиваясь слегка.
     Глаза свои он щурит
     На янтарные облака.

     Уж вечер. Стада пропылили,
     Проиграли сбор пастухи.
     Что ж, ужинать или
     Еще сочинить стихи?..

     Он начал: "Любовь -- крылата..."
     И строчки не дописал.
     На пестрой поле халата
     Узорный луч -- погасал...





     Визжат гудки. Несется ругань с барок --
     Уже огни в таверне зажжены.
     И, вечера июльского подарок,
     Встает в окошке полукруг луны.

     Как хорошо на пристани в Марсели
     Тебя встречать, румяная луна.
     Раздумывать -- какие птицы сели
     На колокольню, что вдали видна.

     Глядеть, как шумно роются колеса
     "Септимии", влачащие ее,
     Как рослая любовница матроса
     Полощет в луже -- грубое белье.

     Шуршит прибой. Гудки визжат упрямо,
     Но все полно -- такою стариной,
     Как будто палисандровая рама
     И дряхлый лист гравюры предо мной.

     И кажется -- тяжелой дверью хлопнув,
     Сэр Джон Фарфакс -- войдет сюда сейчас
     Закажет виски -- и, ногою топнув,
     О странствиях своих начнет рассказ.





     Цитерский голубок и мальчик со свирелью,
     На мраморной плите -- латинские стихи.
     Как нежно тронуты прозрачной акварелью
     Дерев раскидистых кудрявые верхи.

     Заря шафранная -- в бассейне догорая --
     Дельфину золотит густую чешую
     И в бледных небесах искусственного рая
     Фонтана легкую, чуть слышную струю.





     Про меня "мошенник" вкратце
     Говорят, говорят,
     И пестрей, чем на паяце,
     Мой наряд, мой наряд.
     Я плясун, плясун канатный
     Бибабо, бибабо.
     Я кричу: мой верный, ватный
     Пес тубо, пес тубо.
     Прибрели мы из Китая
     С ним вдвоем, с ним вдвоем.
     По трапециям летая,
     Все поем, все поем,
     В наших песнях много чуши, --
     Правда -- ложь, правда -- ложь.,
     Затыкай, коль хочешь, уши --
     Ну так что ж, ну так что ж!
     Я судьбы, плясун канатный, --
     Не кляну, не кляну. --
     Заменяет песик ватный
     И жену, и жену.





     Беспокойно сегодня мое одиночество --
     У портрета стою -- и томит тишина.
     Мой прапрадед Василий -- не вспомню я отчества --
     Как живой, прямо в душу -- глядит с полотна.

     Темно-синий камзол отставного военного,
     Арапчонок у ног и турецкий кальян.
     В закорузлой руке -- серебристого пенного
     Круглый ковш. Только видно, помещик не пьян.

     Хмурит брови седые над взорами карими,
     Опустились морщины у темного рта.
     Эта грудь, уцелев под столькими ударами
     Неприятельских шашек, -- тоской налита.

     Что ж? На старости лет с сыновьями не справиться,
     Иль плечам тяжелы прожитые года,
     Иль до смерти мила крепостная красавица,
     Что завистник-сосед не продаст никогда?

     Нет, иное томит. Как сквозь полог затученный
     Прорезается белое пламя луны, --
     Тихий призрак встает в подземелье замученной
     Неповинной страдалицы -- первой жены.

     Не избыть этой муки в разгуле неистовом,
     Не залить угрызения влагой хмельной...
     Запершись в кабинете -- покончил бы выстрелом
     С невеселою жизнью, -- да в небе темно.

     И теперь, заклейменный семейным преданием,
     Как живой, как живой, он глядит с полотна,
     Точно нету прощенья его злодеяниям
     И загробная жизнь, как земная, -- черна.





     Вот роща и укромная полянка,
     Обрыв крутой, где зелень и песок;
     Вот в пестром сарафане -- поселянка,
     Сбирающая клюкву в кузовок.

     Глядит из-за ствола охотник-барин,
     Виляет пес, убитой птице рад.
     От солнца заходящего -- янтарен
     Ружья тяжеловесного приклад.

     Закатный луч заметно увядает,
     Шуршат листы, клубятся облака.
     И скромно поцелуя ожидает,
     Как яблоко румяная, щека.





     Шотландия, туманный берег твой
     И пастбища с зеленою травой,
     Где тучные покоятся стада,
     Так горестно покинуть навсегда!

     Ужель на все гляжу в последний раз,
     Что там вдали скрывается от глаз,
     И холм отца меж ивовых ветвей,
     И мирный кров возлюбленной моей...

     Прощай, прощай! О, вереск, о, туман...
     Тускнеет даль, и ропщет океан,
     И наш корабль уносит, как ладью...
     Храни, Господь, Шотландию мою!





     Все образует в жизни круг --
     Слиянье уст, пожатье рук.
     Закату вслед встает восход,
     Роняет осень зрелый плод.
     Танцуем легкий танец мы,
     При свете ламп -- не видим тьмы.
     Равно -- лужайка иль паркет --
     Танцуй, монах, танцуй, поэт.
     А ты, амур, стрелами рань --
     Везде сердца -- куда ни глянь.
     И пастухи и колдуны
     Стремленью сладкому верны.
     Весь мир -- влюбленные одни,
     Гасите медленно огни...
     Пусть образует тайный круг --
     Слиянье уст, пожатье рук!..





     Уж рыбаки вернулись с ловли
     И потускнели валуны,
     Лег на соломенные кровли
     Розово-серый блеск луны.

     Насторожившееся ухо
     Слушает медленный прибой:
     Плещется море мерно, глухо,
     Словно часов старинных бой.

     И над тревожными волнами
     В воздухе гаснущем, бледна,
     За беспокойными ветвями --
     Приподнимается луна.





     Как древняя ликующая слава,
     Плывут и пламенеют облака,
     И ангел с крепости Петра и Павла
     Глядит сквозь них -- в грядущие века.

     Но ясен взор -- и неизвестно, что там
     Какие сны, закаты, города --
     На смену этим блеклым позолотам --
     Какая ночь настанет навсегда!





     Уже сухого снега хлопья
     Швыряет ветер с высоты
     И, поздней осени холопья,
     Мятутся ржавые листы.

     Тоски смертельную заразу
     Струит поблекшая заря.
     Как все переменилось сразу
     Железной волей ноября.

     Лишь дряхлой мраморной богини
     Уста по-прежнему горды,
     Хотя давно в ее кувшине
     Не слышно пения воды.

     Да там, где на террасе гвозди
     Хранят обрывки полотна,
     Свои исклеванные гроздья
     Еще качает бузина.





     Веселый ветер гонит лед,
     А ночь весенняя -- бледна,
     Всю ночь стоять бы напролет
     У озаренного окна.

     Глядеть на волны и гранит
     И слышать этот смутный гром,
     И видеть небо, что сквозит
     То синевой, то серебром.

     О, сердце, бейся волнам в лад,
     Тревогой вешнею гори...
     Луны серебряный закат
     Сменяют отблески зари.

     Летят и тают тени птиц
     За крепость -- в сумрак заревой.
     И все светлее тонкий шпиц
     Над дымно-розовой Невой.





     Закат золотой. Снега
     Залил янтарь.
     Мне Гатчина дорога,
     Совсем как встарь.

     Томительнее тоски
     И слаще -- нет,
     С вокзала слышны свистки,
     В окошке -- свет.

     Обманчивый свет зари
     В окне твоем,
     Калитку лишь отвори,
     И мы -- вдвоем.

     Все прежнее: парк, вокзал...
     А ты -- на войне,
     Ты только "Прости" сказал,
     Улыбнулся мне;

     Улыбнулся в последний раз
     Под стук колес,
     И не было даже слез
     У веселых глаз.





     Все дни с другим, все дни не с вами
     Смеюсь, вздыхаю, и курю,
     И равнодушными словами
     О безразличном говорю.

     Но в ресторане и в пролетке,
     В разнообразных сменах дня
     Ваш образ сладостно-нечеткий
     Не отступает от меня.

     Я не запомнил точных линий,
     Но ясный взор и нежный рот,
     Но шеи над рубашкой синей
     Неизъяснимый поворот, --

     Преследуют меня и мучат,
     Сжимают обручем виски,
     Долготерпенью сердце учат,
     Не признававшее тоски.

     ..............................
     ..............................
     ..............................
     ..............................





     Никакого мне не нужно рая,
     Никакая не страшна гроза --
     Волосы твои перебирая,
     Все глядел бы в милые глаза.

     Как в источник сладостный, в котором
     Путник наклонившийся страдой,
     Видит с облаками и простором
     Небо, отраженное водой.



     СТИХИ 1913--1914





     В небе над дымными долами
     Вечер растаял давно,
     Тихо закатное полымя
     Пало на синее дно.

     Тусклое золото месяца
     Голые ветки кропит.
     Сердцу спокойному грезится
     Белый, неведомый скит.

     Выйдет святая затворница,
     Небом укажет пути.
     Небо, что светлая горница,
     Долго ль его перейти!





     Настанут холода,
     Осыпятся листы --
     И будет льдом -- вода.
     Любовь моя, а ты?

     И белый, белый снег
     Покроет гладь ручья
     И мир лишится нег...
     А ты, любовь моя?

     Но с милою весной
     Снега растают вновь.
     Вернутся свет и зной --
     А ты, моя любовь?





     Я не любим ни кем! Пустая осень!
     Нагие ветки средь лимонной мглы.
     А за киотом дряхлые колосья
     Висят пропылены и тяжелы.

     Я ненавижу полумглу сырую
     Осенних чувств и бред гоню, как сон,
     Я щеточкою ногти полирую
     И слушаю старинный полифон.

     Фальшивит нежно музыка глухая
     О счастии несбыточных людей
     У озера, где, вод не колыхая,
     Скользят стада бездушных лебедей.





     Измучен ночью ядовитой,
     Бессонницею и вином,
     Стою, дышу перед раскрытым
     В туман светлеющий окном.

     И вижу очертанья веток
     В лилово-розовом дыму.
     И нет вопроса, нет ответа,
     Которого я не прийму.

     Отдавшись нежному безволью,
     Слежу за вами, облака,
     И легкой головною болью
     Томит вчерашняя тоска.





     Осеннее ненастье,
     Нерадостный удел!
     И счастье и несчастье
     Зачем я проглядел.

     Теперь мечты бесплодны
     И не о чем вздыхать.
     Спокойный и холодный,
     Я должен отдыхать.

     В окне -- фигуры ветел,
     Обрызганных луной.
     Звенит осенний ветер
     Минорною струной.

     Но я не вспоминаю
     Давнишнего, Луна!
     Я в рюмку наливаю
     Дешевого вина.





     Все бездыханней, все желтей
     Пустое небо. Там, у ската,
     На бледной коже след когтей
     Отпламеневшего заката.

     Из урны греческой не бьет
     Струя и сумрак не тревожит,
     Свирель двухтонная поет
     Последний раз в году, быть может!

     И ветер с севера, свища,
     Летает в парке дик и злостен,
     Срывая золото с плаща,
     Тобою вышитого, осень.

     Взволнован тлением, стою
     И, словно музыку глухую,
     Я душу смертную мою
     Как перед смертным часом -- чую.





     Здесь -- вялые подушки,
     Свеча, стакан с вином
     Окно раскрыто. Мушки
     Кружатся за окном,

     Еловые верхушки
     Качаются во сне.
     Печальные лягушки
     Вздыхают в тишине.

     Они не нарушают
     Осенней тишины.
     Их тоны не мешают
     Сиянию луны

     Окутывать верхушки
     И падать на кровать,
     Измятые подушки
     Узором покрывать.





     Поблекшим золотом, холодной синевой
     Осенний вечер светит над Невой.
     Кидают фонари на волны блеск неяркий,
     И зыблются слегка у набережной барки.

     Угрюмый лодочник, оставь свое весло!
     Мне хочется, чтоб нас течение несло.
     Отдаться сладостно вполне душою смутной
     Заката блеклого гармонии минутной.

     И волны плещутся о темные борта.
     Слилась с действительностью легкая мечта.
     Шум города затих. Тоски распались узы.
     И чувствует душа прикосновенье Музы.







     Анне Ахматовой

     На грубой синеве крутые облака
     И парусных снастей под ними лес узорный.
     Стучит плетеный хлыст о кожу башмака.
     Прищурен глаз. Другой -- прижат к трубе подзорной.

     Поодаль, в стороне -- веселый ротозей,
     Спешащий куафер, гуляющая дама.
     А книзу у воды -- таверна "Трех Друзей",
     Где стекла пестрые с гербами Амстердама.

     Знакомы так и верфь, и кубок костяной
     В руках сановника, принесшего напиток,
     Что нужно ли читать по небу развитой
     Меж труб и гениев колеблющийся свиток?



     На Лейпцигской раскрашенной гравюре
     Седой пастух у дремлющего стада,
     Ряд облаков -- следы недавней бури --
     И ветхая церковная ограда.

     Направо -- триумфальные ворота,
     Где зелень разрушения повисла;
     Какая-то Луиза иль Шарлота
     Чрез них несет, склонившись, коромысла.

     А дальше -- пахота. Волы и плуги...
     Под котелком потрескивает хворост.
     Взрезая дерн зеленый и упругий,
     Проводит пахарь ряд глубоких борозд.

     И путник, шествуя дорогой голой,
     На фоне дали серо-синеватой,
     Чернеет шляпою широкополой,
     Размахивает палкой суковатой.



     Какая-то мечтательная леди
     Теперь глядит в широкое окно,
     И локоны у ней желтее меди,
     Румянами лицо оттенено.

     Колеблется ее индийский веер,
     Белеет мех -- ангорская коза.
     Устремлены задумчиво на север
     Ее большие лживые глаза.

     В окне -- закат роняет пепел серый
     На тополя, кустарники и мхи...
     А я стою у двери, за портьерой,
     Вдыхая старомодные духи...



     Тяжелый виноград и яблоки, и сливы --
     Их очертания отчетливо нежны --
     Все оттушеваны старательно отливы,
     Все жилки тонкие под кожицей видны.

     Над грушами лежит разрезанная дыня,
     Гранаты смуглые сгрудились перед ней;
     Огромный ананас кичливо посредине
     Венчает вазу всю короною своей.

     Ту вазу, вьющимся украшенную хмелем,
     Ваяла эллина живая простота:
     Лишь у подножия к пастушеским свирелям
     Прижаты мальчиков спокойные уста.





     Венецианское зеркало старинное,
     Разноцветными розами увитое...
     Что за мальчик с улыбкою невинною
     Расправляет крылышки глянцевитые

     Перед ним? Не трудно проказливого
     Узнать Купидона милого, --
     Это он ранил юношу опасливого,
     Как ни плакал тот, как ни просил его.

     Юноша лежит, стрелою раненный,
     Девушка напротив -- улыбается.
     Оба -- любовью отуманены...
     Розы над ними сгибаются.





     О. Мандельштаму

     Да, размалевана пестро
     Театра нашего афиша:
     Гитара, шляпа, болеро,
     Девица на летучей мыши.
     Повесить надобно повыше,
     Не то -- зеваки оборвут.
     Спешите к нам. Под этой крышей
     Любовь, веселье и уют!

     Вот я ломака, я Пьеро.
     Со мною Арлекин. Он пышет
     Страстями, клянчит серебро.
     Вот принц, чей плащ узорно вышит,
     Вот Коломбина, что не дышит,
     Когда любовники уснут.
     Паяц -- он вздохами колышет
     Любовь, веселье и уют!

     Пляши, фиглярское перо,
     Неситесь в пламенном матчише
     Все те, кто хочет жить пестро:
     Вакханки, негры, принцы, мыши, --
     Порой быстрей, порою тише,
     Вчера в Париже, нынче тут...
     Всего на этом свете выше
     Любовь, веселье и уют!

     Посылка

     О, кот, блуждающий по крыше,
     Твои мечты во мне поют!
     Кричи за мной, чтоб всякий слышал:
     Любовь, веселье и уют!





     П. С. Шандаровскому

     У круглых столиков толпятся итальянцы,
     Гидальго смуглые, мулаты. Звон, галдеж
     В табачном воздухе. Но оборвался что ж
     Оркестр, играющий тропические танцы?

     А! -- двое подрались! С портретом Данта схож
     Один. Противник -- негр. Сцепились оборванцы.
     На лицах дам видней фальшивые румянцы:
     Паоло так красив... Но вот -- широкий нож

     Блеснул, и негра бок, как молнией, распорот.
     Он -- падает. Рука хватается за ворот,
     Бьет пена изо рта. Бренчат гитары вновь.

     Рукоплескания... С надменностью Паоло
     Внимает похвалам. А с земляного пола
     Осколком девочка выскребывает кровь.





     Я храбрые марши играю,
     Скачу на картонном коне,
     И, если я умираю,
     Все звонко хлопают мне.

     Мои представленья не плохи,
     Понравятся, коль поглядишь.
     Ученые прыгают блохи,
     Танцует умная мышь.

     А то, если милые гости
     Хотят, мы в дальнем углу
     Отыщем ржавые гвозди,
     Особенную пилу.

     Приятно тела восковые
     Гвоздем раскаленным колоть:
     Трепещут они, как живые,
     Нежны, как живая плоть.

     Я сердце когда-то измучил,
     И стало негодным оно,
     А пытки для глупых чучел
     Выдумывать -- так смешно.

     Я детские песни играю,
     В карманах ношу леденцы,
     И, если я умираю,
     Звенят мои бубенцы.





     Н. Гумилеву

     Снова солнечное пламя
     Льется знойным янтарем.
     Нагруженные узлами,
     Снова мы подошвы трем.

     Придорожная таверна
     Уж далеко за спиной.
     Небо медленно, но верно
     Увеличивает зной.

     Ах, бессилен каждый мускул,
     В горле -- словно острия.
     Потемнела, как зулуска,
     Берта, спутница моя.

     Но теперь уже недолго
     Жариться в огне небес:
     Встречный ветер пахнет елкой,
     Недалеко виден лес.

     Вот пришли. Скорее падай,
     Узел мой, с усталых плеч.
     Осененному прохладой,
     Сладко путнику прилечь.

     Распаковывает Берта
     Тюк с едою и вином.
     Край лилового конверта
     Я целую за стволом.





     Я кривляюсь вечером на эстраде, --
     Пьеро двойник.
     А после, ночью, в растрепанной тетради
     Веду дневник.

     Записываю, кем мне подарок обещан,
     Обещан только,
     Сколько получил я за день затрещин
     И улыбок сколько.

     Что было на ужин: горох, картофель --
     Все ем, что ни дашь!
     ...А иногда и Пьереты профиль
     Чертит карандаш.

     На шее -- мушка, подбородок поднят,
     Длинна ресница.
     Рисую и думаю: а вдруг сегодня
     Она приснится!

     Запись окончу любовными мольбами,
     Вздохнув не раз.
     Утром проснусь с пересохшими губами,
     Круги у глаз. --





     Отчаянною злостью
     Перекося лицо,
     Размахивая тростью,
     Он вышел на крыльцо.

     Он торопливо вышел.
     Не застегнув пальто,
     Никто его не слышал,
     Не провожал никто.

     Разбрызгивая лужи,
     По улицам шагал,
     Одно другого хуже
     Проклятья посылал.

     Жестоко оскорбленный,
     Тебе отрады нет:
     Осмеянный влюбленный,
     Непризнанный поэт!

     А мог бы стать счастливым,
     Веселым болтуном,
     Бесчинствовать за пивом,
     Не зная об ином.

     Осенний ветер -- грубым
     Полетом тучи рвал,
     По водосточным трубам
     Холодный дождь бежал.

     И мчался он, со злостью
     Намокший ус крутя,
     Расщепленною тростью
     По лужам колотя.





     Ломающийся голос. Синева
     У глаз и над губою рыжеватый
     Пушок. Вот -- он, обычный завсегдатай
     Всех закоулков. Пыльная ль трава

     Столичные бульвары украшает,
     Иль мутным льдом затянута Нева --
     Все в той же куртке он, и голова
     В знакомой шляпе. Холод не смущает

     И вялая жара не истомит
     Его. Под воротами постоит,
     Поклянчит милостыню. С цветами

     Пристанет дерзко к проходящей даме.
     То наглый, то трусливый примет вид,
     Но финский нож за голенищем скрыт,

     И с каждым годом темный взор упрямей.





     Я помню своды низкого подвала,
     Расчерченные углем и огнем.
     Все четверо сходились мы, бывало,
     Там посидеть, болтая, за вином.
     И зеркало большое отражало
     Нас, круглый стол и лампу над столом.

     Один все пил, нисколько не пьянея, --
     Он был навязчивый и злой нахал.
     Другой веселый, а глаза -- синее
     Волны, что ветерок не колыхал.
     Умершего я помню всех яснее --
     Он красил губы, кашлял и вздыхал.

     Шел разговор о картах или скачках
     Обыкновенно. Грубые мечты
     О драках, о старушечьих подачках
     Высказывал поэт. Разинув рты,
     Мы слушали, когда, лицо испачкав
     Белилами и краской, пела ты;

     Под кастаньеты после танцевала,
     Кося и странно поджимая рот.
     А из угла насмешливо и вяло
     Следил за нами и тобой урод --
     Твой муж. Когда меня ты целовала,
     Я видел, как рука его берет

     Нож со стола... Он, впрочем, был приучен
     Тобою ко всему и не дурил.
     Шептал порой, но шепот был беззвучен,
     И лишь в кольце поблескивал берилл,
     Как злобный глаз. Да, -- он тебя не мучил
     И дерзостей гостям не говорил.

     Так ночь последняя пришла. Прекрасна
     Особенно была ты. Как кристалл,
     Жизнь полумертвецу казалась ясной,
     И он, развеселившись, хохотал,
     Когда огромный негр в хламиде красной
     Пред нами, изумленными, предстал.

     О, взмах хлыста! Метнулись морды волчьи.
     Я не забуду взора горбуна
     Счастливого. Бестрепетная, молча
     Упала на колени ты, бледна.
     Погасло электричество -- и желчью
     Все захлестнула желтая луна...

     Мне кажутся тысячелетним грузом
     Те с легкостью прожитые года;
     На старике -- халат с бубновым тузом,
     Ты -- гордостью последнею горда.
     Я равнодушен. Я не верю музам
     И света не увижу никогда.





     Мы -- веселые гимнасты,
     И бродяги мы притом,
     Путешествуем мы часто
     С отощавшим животом.

     Но, хотя тревожит голод
     Не на шутку иногда, --
     Всякий весел, всякий молод:
     Водка есть у нас всегда.

     По дорогам безопасным
     Путешествуем втроем,
     Деревням и селам разным
     Представления даем.

     -- Заходите! В нашем цирке
     Много встретите забав:
     Дядя Джэк ломает кирки,
     Свой показывает нрав.

     Рыжекудрая Елена,
     Наша общая жена,
     Пляшет. Юбка до колена,
     Вовсе грудь обнажена.

     Я в кольчуге и с рапирой
     Нападаю на быка.
     Смело гирями жонглируй,
     Загорелая рука!

     Взваливая их на шею,
     Подавляю тяжких вздох,
     Хоть они не тяжелее
     Фунтов трех иль четырех...

     А потом -- сидим до ночи
     В деревенском кабаке,
     Потому что всякий хочет
     Отдышаться налегке.

     Завтра -- старая повозка
     Наша снова заскрипит.
     Мул пятнистый -- Джэка тезка --
     Недовольно засопит.

     И веселые гимнасты --
     Поплетемся мы опять
     В деревнях и селах частых
     Представления давать.





     Я сплю еще, когда с рабочими '
     Под звук пронзительный гудка
     Идешь ты в порт и, озабоченный,
     Не замечаешь ветерка.

     За мачтами едва румянится,
     Как нарисованный, рассвет,
     И на буксире барка тянется
     Туману легкому вослед.

     Ты дышишь ровно, смотришь весело,
     Считая грузные мешки.
     Меня не вспоминаешь! Если бы
     Я мог пойти в грузовщики...

     С утра возиться с пыльной тачкою
     Под ругань, хохот, толчею
     Пить хлебный квас и, губы пачкая,
     Вдыхать табачную струю.

     А после на скамейке липовой
     С ненарумяненным лицом
     Сидеть за ужином и выпивкой
     С зеленоглазым сорванцом.

     Я удовольствовался б дружбою,
     Не сомневаясь, что для нас
     Придут слова и взгляды нужные,
     Когда тому наступит час.

     Но избалованный, изнеженный,
     Приученный к своей тоске,
     Я говорю с тобой на вежливом
     Литературном языке.

     И вот -- любовь идет потемками,
     Подобная глухонемой,
     А ты при встрече -- шляпу комкаешь
     И говоришь: "Пора домой"...





     Дул влажный ветер весенний,
     Тускнела закатная синева,
     А я на открытой сцене
     Говорила прощальные слова.

     И потом печально, как надо,
     Косу свою расплела,
     Приняла безвредного яду,
     Вздохнула -- и умерла.

     Хлопали зрители негромко,
     Занавес с шуршаньем упал.
     Я встала. На сцене -- потемки;
     Звякнул опрокинутый бокал.

     Подымаюсь по лестнице скрипучей,
     Дома ждет за чаем мать.
     Боже мой, как смешно, как скучно
     Для ужина -- воскресать.





     Чем осенний ветер злее
     И отчаянней луна, --
     Нам, бродягам, веселее
     За бутылкою вина.

     Целый день блуждали в поле
     Мы с собакой и ружьем...
     Мы товарищи -- не боле --
     Но тоски не признаем.

     Что любовь? Восторги, губы,
     Недосказанности зной... !
     В меру нежным, в меру грубым
     Ты умеешь быть со мной.

     Трубку финскую ты куришь
     И следишь, как дым плывет...
     Глаз насмешливый прищуришь,
     Повернувшись на живот!..

     Что любовь? дотлеет спичкой, --
     Можно лучшее найти:
     Между страстью и привычкой
     Есть блаженные пути.





     Письмо в конверте с красной прокладкой
     Меня пронзило печалью сладкой.

     Я снова вижу ваш взор величавый,
     Ленивый голос, волос курчавый.

     Залита солнцем большая мансарда,
     Ваш лик в сияньи, как лик Леонардо.

     И том Платона развернут пред вами,
     И воздух полон золотыми словами.

     Всегда ношу я боль ожиданья,
     Всегда томлюсь, ожидая свиданья.

     И вот теперь целую украдкой
     Письмо в конверте с красной прокладкой.







     Если ты промолвишь: "нет" -- разлюблю,
     Не капризничай, поэт, -- разлюблю.

     Нынче май, но если ты -- убежишь,
     Я и розы нежный цвет разлюблю.

     Ах, несноснее тебя можно ль быть, --
     Слушать просто, как привет: "разлюблю".

     Или хочешь полюбить стариком?
     Полно, милый, будешь сед -- разлюблю.

     Надоело мне твердить без конца,
     Вместо сладостных бесед, "разлюблю".

     На закате лучше ты приходи:
     Не услышит лунный свет -- "разлюблю".




     Ах, угадать не в силах я, чего хочу.
     От розы, рощи, соловья -- чего хочу.

     Зачем без радости весну встречает взор,
     Вопрос единый затая: чего хочу?

     Имею ласковую мать, отец не строг,
     И все мне делает семья, чего хочу.

     Но, ах, не в силах я избыть тоски своей --
     Неутолимы острия "чего хочу".

     Забыты мною в цель стрельбы, веселый мяч
     Не скажут верные друзья, чего хочу.

     Так я томился, но амур, спаситель мой,
     Дала мне знать стрела твоя, чего хочу.

     И нынче с милою спеша укрыться в лес,
     Уже отлично знаю я, чего хочу.





     За нежный поцелуй ты требуешь сонета...
     В. Жуковский

     Как некогда потребовала Лила
     В обмен на нежный поцелуй -- сонет,
     Так и моя сказала Маша: "Нет!"
     И девы той желанье повторила.

     Напрасно говорил я ей: "Мой свет,
     Капризами меня ты истомила,
     Я напишу беспламенно, уныло,
     Не то что романтический поэт".

     Но спорить как с девицей своенравной?
     Изволь влагать пустую болтовню
     В сонетный ямб, торжественный и славный.

     Кончаю труд. Хоть мало в нем огню,
     Недостает и прелести, и яда,
     Но все ж моя приятная награда!





     Черемухи цветы в спокойный пруд летят.
     Заря деревья озлащает.
     Но этот розовый сияющий закат
     Мне ничего не обещает.

     Напрасно ворковать слетаешь, голубок,
     Сюда на тихий подоконник.
     Я скоро лягу спать, и будет сон глубок,
     И утром -- не раскрою сонник.





     Горлица пела, а я не слушал.
     Я видел звезды на синем шелку
     И полумесяц. А сердце все глуше,
     Все реже стучало, забывая тоску.

     Порою казалось, что милым, скучным
     Дням одинаковым потерян счет
     И жизнь моя -- ручейком незвучным
     По желтой глине в лесу течет.

     Порою слышал дальние трубы,
     И странный голос меня волновал.
     Я видел взор горящий и губы
     И руки узкие целовал...

     Ты понимаешь -- тогда я бредил.
     Теперь мой разум по-прежнему мой.
     Я вижу солнце в закатной меди,
     Пустое небо и песок золотой!









     I





     Из белого олонецкого камня,
     Рукою кустаря трудолюбивой
     Высокого и ясного искусства
     Нам явлены простые образцы.

     И я гляжу на них в тревоге смутной,
     Как, может быть, грядущий математик,
     В ребячестве еще не зная чисел,
     В учебник геометрии глядит.

     Я разлюбил созданья живописцев,
     И музыка мне стала тяжким шумом,
     И сон мои одолевает веки,
     Когда я слушаю стихи друзей.

     Но с каждым днем сильней душа томится
     Об острове зеленом Валааме.
     О церкви из олонецкого камня,
     О ветре, соснах и волне морской.





     Тонким льдом затянуты лужицы,
     Словно лед, чиста синева.
     Не сверкает уже, не кружится
     Обессиленная листва.
     В сердце нет ни тоски, ни радости,
     Но покоя в нем тоже нет:
     Как забыть о весенней сладости,
     О сиянии прошлых лет?..





     Когда светла осенняя тревога
     В румянце туч и шорохе листов,
     Так сладостно и просто верить в Бога,
     В спокойный труд и свой домашний кров.

     Уже закат, одеждами играя,
     На лебедях промчался и погас.
     И вечер мглистый, и листва сырая,
     И сердце узнают свой тайный час.

     Но не напрасно сердце холодеет:
     Ведь там, за дивным пурпуром богов,
     Одна есть сила. Всем она владеет --
     Холодный ветр с летейских берегов.





     Цвета луны и вянущей малины --
     Твои, закат и тление -- твои,
     Тревожит ветр пустынные долины,
     И, замерзая, пенятся ручьи.

     И лишь порой, звеня колокольцами,
     Продребезжит зеленая дуга.
     И лишь порой за дальними стволами
     Собачий лай, охотничьи рога.

     И снова тишь... Печально и жестоко
     Безмолвствует холодная заря.
     И в воздухе разносится широко
     Мертвящее дыханье октября.





     Вновь с тобою рядом лежа,
     Я вдыхаю нежный запах
     Тела, пахнущего морем
     И миндальным молоком.

     Вновь с тобою рядом лежа,
     С легким головокруженьем
     Я заглядываю в очи,
     Зеленей морской воды.

     Влажные целую губы,
     Теплую целую кожу,
     И глаза мои ослепли
     В темном золоте волос.

     Словно я лежу, обласкан
     Рыжими лучами солнца
     На морском песке, и ветер
     Пахнет горьким миндалем.





     Прощай, прощай, дорогая! Темнеют дальние горы.
     Спокойно шумят деревья. С пастбищ идут стада.
     В последний раз гляжу я в твои прозрачные взоры,
     Целую влажные губы, сказавшие: "Навсегда".

     Вот я расстаюсь с тобою, влюбленный еще нежнее,
     Чем в нашу первую встречу у этих белых камней.
     Так же в тот вечер шумела мельница, и над нею
     Колыхалась легкая сетка едва озаренных ветвей.

     Но наша любовь увидит другие леса и горы,
     И те же слова желанья прозвучат на чужом языке.
     Уже я твердил когда-то безнадежное имя Леноры,
     И ты, ломая руки, Ромео звала в тоске.

     И как мы сейчас проходим дорогой, едва озаренной,
     Прижавшись тесно друг к другу, уже мы когда-то шли.
     И вновь тебя обниму я, еще нежнее влюбленный,
     Под шорох воды и листьев на теплой груди земли.





     Улыбка одна и та же,
     Сухой неподвижен рот.
     Такие, как ты, -- на страже
     Стоят в раю у ворот.

     И только, если ресницы
     Распахнутся, глянут глаза,
     Кажется: реют птицы
     И где-то шумит гроза.





     Благословенная прохлада,
     Тосканы сумрак голубой...
     Я помню кисти винограда
     На блюде с древнею резьбой.

     И девочки-крестьянки руки,
     Что миртовый венок плела,
     Слова любви, напев разлуки
     И плеск размеренный весла.

     Туманы с моря наплывали,
     И месяц розовый вставал,
     И волны -- берег целовали,
     И берег -- волнам отвечал.





     Неправильный круг описала летучая мышь,
     Сосновая ветка качнулась над темной рекой,
     И в воздухе тонком блеснул, задевая камыш,
     Серебряный камешек, брошенный детской рукой.

     Я знаю, я знаю, и море на убыль идет,
     Песок засыпает оазисы, сохнет река,
     И в сердце пустыни когда-нибудь жизнь расцветет,
     И розы вздохнут над студеной водой родника.

     Но если синей в целом мире не сыщется глаз,
     Как темное золото, косы и губы, как мед,
     Но если так сладко любить, неужели и нас
     Безжалостный ветер с осенней листвой унесет.

     И, может быть, в рокоте моря и шорохе трав
     Другие влюбленные с тайной услышат тоской
     О нашей любви, что погасла, на миг просияв
     Серебряным камешком, брошенным детской рукой.





     Черные вишни, зеленые сливы,
     Желтые груши повисли в садах...
     Ясною осенью будешь счастливой,
     Будешь, мечтая, гулять при звездах.

     Все неизменно: любимые книги,
     В горнице низкой цветы на окне,
     И нетяжелые скуки вериги,
     И равнодушная память о мне.





     Прошло туманное томленье,
     Все ясно -- в сердце острие --
     Моя любовь, мое мученье,
     Изнеможение мое.

     Я ничего забыть не в силах
     И глаз не в силах отвести
     От слабых рук, от взоров милых,
     От губ, мне шепчущих: "Прости".

     Поймите, я смертельно болен,
     Отравлен, скован навсегда.
     В темнице, где лежу безволен,
     Лишь Ваше имя, как звезда.

     Но это горькое томленье
     Милее мне, чем светлый рай.
     Когда мне скажут: "Выбирай",
     Отвергну волю и целенье,
     Целуя Вам одежды край.





     Я в жаркий полдень разлюбил
     Природы сонной колыханье,
     И ветра знойное дыханье,
     И моря равнодушный пыл.

     Вступив на берег меловой,
     Рыбак бросает невод свой,
     Кирпичной, крепкою ладонью
     Пот отирает трудовой.

     Но взору, что зеленых глыб
     Отливам медным внемлет праздно,
     Природа юга безобразна,
     Как одурь этих сонных рыб.

     Прибоя белая черта,
     Шар низкорослого куста,
     В ведре с дымящейся водою
     Последний, слабый всплеск хвоста!..

     Ночь! Скоро ли поглотит мир
     Твоя бессонная утроба?
     Но длится полдень, зреет злоба,
     И ослепителен эфир.





     Над морем северным холодный запад гас,
     Хоть снасти дальние еще пылали красным.
     Уже звучал прибой и гальционы глас
     Порывом осени холодным и ужасным.

     В огромное окно с чудесной высоты
     Я море наблюдал. В роскошном увяданьи,
     В гармонии валов жило и пело ты,
     Безумца Тернера тревожное созданье.

     В тумане грозовом дышалось тяжело...
     Вдруг слава лунная, пробившись, озарила
     Фигуру рыбака и парус, и весло,
     И яростью стихий раздутое ветрило!





     Зефир ночной волной целебной
     Повеял снова в мир волшебный,
     И одинокая звезда
     Глядит, как пролетают долу,
     Внимая горнему Эолу,
     Туманных лебедей стада.

     Не потревожит ветер влажный
     Тяжелых лип дремоты важной,
     Чей сумрак благосклонный скрыл
     Блаженство рук переплетенных,
     Биенье сердца, жар влюбленных
     И тайный вздох, и нежный пыл.

     Лишь моря ровное дыханье
     Сквозь легкое благоуханье
     Доносит свежесть сонных вод,
     Да чайка вскрикнет и утихнет,
     Да трубка пешехода вспыхнет
     И в отдаленьи пропадет.

     Но мне печальна эта нега!
     Как путник, что искал ночлега
     И не нашел его в пути,
     Бредет с тяжелою сумою,
     Так я с любовью и тоскою,
     О, Муза, осужден идти!





     Сквозь зеленеющие ветки
     Скользят зеленые лучи
     На занесенные ракетки
     И беспокойные мячи.

     О, милый теннис, легкий танец,
     Твоя забава не груба --
     Сиянье глаз и щек румянец,
     И легких мячиков борьба.

     В азарте игроки смелеют,
     Уверен каждый взмах руки,
     На желтом гравии белеют
     Из парусины башмаки.

     Но отпарированы метко
     Удары все, крепчает зной,
     А отдаленная беседка
     Полна прохладной тишиной.

     Ах, башмаки натерты мелом,
     Но башмаками ль занят ум?
     Забыл, наверно, мальчик в белом,
     Что зелень пачкает костюм.

     Слова любви журчат прилежно,
     Ее рука в его руке,
     И солнце розовеет нежно
     На милой девичьей щеке.





     Италия! твое Амуры имя пишут
     На вечном мраморе, концами нежных стрел,
     К тебе летят сердца, тобою музы дышут,
     Великих вдохновлять счастливый твой удел.

     Увы, не созерцал я львов святого Марка,
     Дворцов Флоренции и средиземных волн,
     Тех рощ, где о земной любви вздыхал Петрарка,
     Где Ариост блуждал, своих напевов полн.

     Но, как отверженный к потерянному раю,
     Душой к тебе стремлюсь. Мечтателей луна
     Всплывает надо мной. Забывшись, повторяю
     Канцоны сладкие, златые имена.

     И слышу рокот лир, и голоса влюбленных,
     И вижу дряхлые руины над водой,
     И в черных небесах, звездами окропленных,
     Великих призраки проходят чередой.





     Еще горячих губ прикосновенье
     Я чувствую, и в памяти еще
     Рисуется неясное виденье,
     Улыбка, шарф, покатое плечо.

     Но ветер нежности, печалью вея
     И так успокоительно звеня,
     Твердит, что мне пригрезилась Психея,
     Во сне поцеловавшая меня.





     Я вспоминаю влажные долины
     Шотландии, зеленые холмы,
     Луну и все, что вспоминаем мы,
     Услышав имя нежное Алины.

     Осенний парк. Средь зыбкой полутьмы
     Шуршат края широкой пелерины,
     Мелькает облик девушки старинной,
     Прелестный и пленяющий умы.

     Широкая соломенная шляпа,
     Две розы, шаль, расшитая пестро,
     И Гектора протянутая лапа.

     О, легкие созданья Генсборо,
     Цвета луны и вянущей малины
     И поцелуй мечтательной Алины!




     Видел сон я: как будто стою
     В золотом и прохладном раю,

     И похож этот рай и закат
     На тенистый Таврический сад.

     Только больше цветов и воды,
     И висят золотые плоды

     На ветвистых деревьях его,
     И кругом -- тишина, торжество.

     Я проснулся и вспомнил тотчас
     О морях, разделяющих нас,

     О письме, что дойдет через год
     Или вовсе к тебе не дойдет.

     Отчего же в душе, отчего
     Тишина, благодать, торжество?

     Словно ты прилетала ко мне
     В этом солнечном лиственном сне,

     Словно ты прилетала сказать,
     Что не долго уже ожидать.





     Здесь волн Коцитовых холодный ропот глуше.
     Клубится серая и пурпурная мгла.
     В изнеможении, как жадные тела,
     Сплелися грешников истерзанные души.

     Лев медный одного когтистой лапой душит,
     Змея узорная -- другого обвила.
     На свитке огненном -- греховные дела
     Начертаны... Но вдруг встревоженные уши

     Все истомившиеся жадно напрягли!
     За трубным звуком вслед -- сиянья потекли,
     Вмиг смолкли возгласы, проклятия, угрозы.

     Раскрылася стена, и легкою стопой
     Вошел в нее Христос в одежде золотой,
     Влетели ангелы, разбрасывая розы.





     Снег уже пожелтел и обтаял,
     Обвалились ледяшки с крыльца.
     Мне все кажется, что скоротаю
     Здесь нехитрую жизнь до конца.

     В этом старом помещичьем доме,
     Где скрипит под ногами паркет,
     Где все вещи застыли в истоме
     Одинаковых медленных лет.

     В сердце милые тени воскресли,
     Вспоминаю былые года, --
     Так приятно в вольтеровском кресле
     О былом повздыхать иногда

     И, в окно тихим вечером глядя,
     Видеть легкие сны наяву,
     Не смущаясь сознанью, что ради
     Мимолетной тоски -- я живу.





     В альбом Т. П. Карсавиной

     Пристальный взгляд балетомана,
     Сцены зеленый полукруг,
     В облаке светлого тумана
     Плеч очертания и рук.

     Скрипки и звучные валторны
     Словно измучены борьбой,
     Но золотистый и просторный
     Купол, как небо над тобой.

     Крылья невидимые веют,
     Сердце уносится, дрожа,
     Ввысь, где амуры розовеют,
     Рог изобилия держа.





     Однажды под Пасху мальчик
     Родился на свете,
     Розовый и невинный,
     Как все остальные дети.

     Родители его были
     Не бедны и не богаты,
     Он учился, молился Богу,
     Играл в снежки и солдаты.

     Когда же подрос молодчик,
     Пригожий, румяный, удалый,
     Стал он карманным вором,
     Шулером и вышибалой.

     Полюбил водку и женщин,
     Разучился Богу молиться,
     Жил беззаботно, словно
     Дерево или птица.

     Сапоги Скороход, бриолином
     Напомаженный, на руку скорый...
     И в драке во время дележки
     Его закололи воры.

     В Калинкинскую больницу
     Отправили тело,
     А душа на серебряных крыльях
     В рай улетела.

     Никто не служил панихиды,
     Никто не плакал о Ване,
     Никто не знает, что стал он
     Ангелом в Божьем стане.

     Что ласкова с ним Божья Матерь,
     Любит его Спаситель,
     Что, быть может, твой или мой он
     Ангел-хранитель.



     II







     О, сердце, о, сердце,
     Измучилось ты!
     Опять тебя тянет
     В родные скиты.

     Где ясны криницы
     В столетнем бору,
     Родимые птицы
     Поют поутру.

     Чернеют овраги,
     Грустит синева...
     На дряхлой бумаге
     Святые слова.

     Бедны и напрасны
     Все песни мои.
     Так ясны, прекрасны
     Святых житии.

     Мне б синее утро
     С молитвой встречать
     Спокойно и мудро
     Работу начать.

     И после отрады
     Работы простой
     Встречать у ограды
     Закат золотой.

     Здесь горько томиться,
     Забыться невмочь;
     Там -- сладко молиться
     В янтарную ночь.

     Чтоб ветер ветвями
     В окошко стучал,
     Святыми словами
     Душе отвечал;

     Чтоб лучик зеленый
     Дрожал на полу,
     И сладко иконы
     Мерцали в углу.





     Снова теплятся лампады
     Ярче звезд у алтаря.
     В сердце сладостной отрады
     Занимается заря.

     Много здесь убогих, грешных,
     Ниц опущенных очей,
     Много в памяти кромешных
     Неотмоленных ночей.

     Дышим мы на ладан росный,
     Помним вечно про погост,
     День скоромный или постный
     Вечно нам Великий Пост.

     Но недаром бьем поклоны,
     Молим Бога, чернецы:
     Рай веселый, лог зеленый
     Уж оставили гонцы.

     Уж они коней торопят,
     Тучам слушаться велят;
     Все-то горести утопят,
     Все-то муки исцелят.





     Я вывожу свои заставки.
     Желанен сердцу милый труд,
     Цветы пурпурные, а травки --
     Как самый ясный изумруд.

     Какое тихое веселье,
     Как внятно краски говорят.
     В окошко выбеленной кельи
     Глядится тополь, милый брат.

     Уж вечер. Солнце над рекою.
     Пылят дорогою стада.
     Я знаю -- этому покою
     Не измениться никогда.

     Молитвы, книги, размышленья
     Да кисть в уверенной руке.
     А горькое мое томленье --
     Как горний облак вдалеке.

     И сердце мудро ждет чего-то
     Во имя, Господи, Твое.
     Блеснет на ризах позолота,
     И в монастырские ворота
     Ударит Вестника копье.





     Опять сияют масляной
     Веселые огни.
     И кажутся напраслиной
     Нерадостные дни.

     Как будто ночью северной
     Нашла моя тоска
     В снегу -- листочек клеверный
     В четыре лепестка.

     И с детства сердцу милая,
     Ты возникаешь вновь,
     Такая непостылая
     И ясная любовь.

     Мороз немного колется,
     Костры дымят слегка,
     И сердце сладко молится
     Дыханью ветерка.

     Отвага молодецкая
     И сани, что стрела,
     Мне масляная детская
     И русская мила.

     Чья? Ванина иль Машина
     Отвага веселей
     На тройке разукрашенной
     Летит среди полей?

     Трусит кобылка черная,
     Несется крик с катков,
     А полость вся узорная
     От пестрых лоскутков.

     Я весел не напраслиной, --
     Сбываются же сны,
     Веселый говор масляной --
     Преддверие весны.

     И в ней нам обещание,
     Что Пасха вновь придет,
     Что сбудутся все чаянья,
     Растает крепкий лед.

     И белой ночью северной
     Найдет моя тоска
     Любви листочек клеверный
     В четыре лепестка.





     Снова снег синеет в поле
     И не тает от лучей
     Снова сердце хочет воли,
     Снова бьется горячей.

     И горит мое оконце
     Все в узоре льдистых роз.
     Здравствуй, ветер, здравствуй, солйце,
     И раздолье, и мороз!

     Что ж тревожит и смущает,
     Что ж томишься, сердце, ты?
     Этот снег напоминает
     Наши волжские скиты.

     Сосен ствол темно-зеленый,
     Снеговые терема,
     Потемневшие иконы
     Византийского письма.

     Там, свечою озаренный,
     Позабуду боль свою.
     Там в молитве потаенной
     Всю тревогу изолью.

     Но увы! Дорогой зимней
     Для молитвы и труда
     Не уйти мне, не уйти мне
     В Приволожье никогда.

     И мечты мои напрасны
     О далеком и родном.
     Ветер вольный, холод ясный,
     Снег морозный -- за окном!





     Простодушные березки
     У синеющей воды,
     На песке, как в желтом воске,
     Отпечатаны следы.

     Тянет хлебом и махоркой
     Недалеко от жилья.
     Плавной поступью с пригорка
     Сходит милая моя.

     Платье пестрое из ситца,
     Туго косы сплетены.
     Сердце -- сердца не боится
     В дни веселые весны.

     Больно хлещется кустарник,
     Запыхались -- отдохнем,
     Солнце светит, все янтарней,
     Умирающим огнем.





     Пьяные мастеровые
     Едут в лодке без весла.
     Я цветочки полевые
     Нарвала -- да заплела.

     Самый синенький цветочек,
     Словно милого глаза.
     В воду бросила веночек,
     Высыхай, моя слеза!

     Пусть плывет себе, как знает...
     Гаснет вечер голубой.
     О другой мой друг вздыхает,
     Горько плачет о другой.

     Вот дымятся трубы фабрик,
     Где-то паровоз ревет,
     И венок мой, как кораблик,
     Прямо к берегу плывет.



     III





     Чем больше дней за старыми плечами,
     Тем настоящее отходит дальше:
     За жизнью ослабевшими очами
     Не уследить старухе-генеральше.

     Да и зачем? Не более ли пышно
     Прошедшее? -- Там двор Екатерины.
     Сменяются мгновенно и неслышно
     Его великолепные картины.

     Усталый ум привык к заветным цифрам,
     Былых годов воспоминанья нижет.
     И, фрейлинским украшенная шифром,
     Спокойно грудь, покашливая, дышит.

     Так старость нетревожимая длится --
     Зимою в спальне, летом на террасе...
     ...По вечерам -- сама Императрица,
     В регалиях и в шепчущем атласе,

     Является старухе-генеральше,
     Беседует и милостиво шутит...
     А дни летят, минувшее -- все дальше,
     И скоро ангел спящую разбудит.





     Зеленый фон -- немного мутный,
     Кирпично-серый колорит.
     Читая в комнате уютной,
     Старик мечтательный сидит.

     Бюст Цезаря. Огонь в камине.
     И пес, зевающий у ног.
     И старомодный, темно-синий
     Шелками вышитый шлафрок.

     Пуская кольца, трубку курит,
     А в желтой чашке стынет чай,
     Поправит плед, и глаз прищурит,
     И улыбнется невзначай.

     Ничто покоя не тревожит,
     А глянут месяца рога,
     О раннем ужине доложит
     С седыми баками слуга.

     Кто этот старый русский барин,
     И книгу он читает чью?
     За окнами закат янтарен,
     Деревья клонятся к ручью.

     И снег, от времени поблеклый,
     Желтеет там, и сельский вид
     Сквозь нарисованные стекла
     В вечернем золоте глядит.





     Она застыла в томной позе,
     Непринужденна и легка.
     Нежна улыбка. К чайной розе
     Простерта тонкая рука.

     Глядит: вдали фонтан дробится,
     Звуча как лепет райских арф.
     По ветру облаком клубится
     Ее зеленоватый шарф.

     А дальше, зеркалом серея,
     Овальный отражает пруд,
     Как мальчик с хлыстиком, в ливрее
     И белый пони -- знака ждут.

     Уже нетерпеливый пони
     Копытом роет у межи,
     И вздрагивают на попоне
     Инициалы госпожи.

     Но та, как будто все забыла,
     Непринужденна и легка,
     Облокотившись о перила,
     Рассматривает облака.





     Когда луны неверным светом
     Обрызган Павловский мундир,
     Люблю перед твоим портретом
     Стоять, суровый бригадир.

     Нахмурил ты седые брови
     И рукоятку шпаги сжал.
     Да, взгляд такой на поле крови
     Одну отвагу отражал.

     И грудь под вражеским ударом
     Была упорна и сильна,
     На ней красуются недаром
     Пяти кампаний ордена.

     Простой, суровый и упрямый,
     Ты мудро прожил жизнь свою.
     И я пред потускневшей рамой
     Как очарованный стою,

     И сердцу прошлое желанней.
     А месяц нижет жемчуга
     На ордена пяти кампаний --
     И голубые обшлага.





     В широких окнах сельский вид,
     У синих стен простые кресла,
     И пол некрашеный скрипит,
     И радость тихая воскресла.

     Вновь одиночество со мной...
     Поэзии раскрылись соты.
     Пленяют милой стариной
     Потертой кожи переплеты.

     Шагаю тихо взад, вперед,
     Гляжу на светлый луч заката.
     Мне улыбается Эрот
     С фарфорового циферблата.

     Струится сумрак голубой,
     И наступает вечер длинный;
     Тускнеет Наваринский бой
     На литографии старинной.

     Легки оковы бытия...
     Так, не томясь и не скучая,
     Всю жизнь свою провел бы я
     За Пушкиным и чашкой чая.





     Когда весенняя прохлада
     Неизъяснима и нежна,
     И веет сыростью из сада,
     И подымается луна,
     А луч зари горит прощальный
     И отцветает на окне,
     Так сладко сердцу и печально
     Грустить о милой старине.

     Мой дряхлый дом молчит угрюмо.
     В просторных комнатах темно.
     Какая тишина! Лишь шумы
     Ветвей доносятся в окно.
     Да звонко псы сторожевые
     Порой вдали подымут лай.
     Шуршите, липы вековые,
     Заря, пылая, догорай!

     Мне сладок этот вечер длинный,
     Светло-зеленый блеск луны,
     Всплывают в памяти картины
     Невозвратимой старины.
     Нет! То не зыбко задрожала
     В высоком зеркале луна:
     Екатерининская зала
     Тенями прошлого полна.

     Звучит клавир, как дальний шорох,
     Мерцают тускло шандалы.
     О, бал теней! Печаль во взорах,
     И щеки девичьи белы.
     Жеманно пары приседают,
     Танцуя легкий менуэт,
     И в отдаленьи пропадают,
     И новые скользят им вслед.

     А с темных стен глядят портреты:
     Старухи с вышивкой в руках,
     Кутилы, томные поэты
     И дамы в пышных париках.
     Окаменелые улыбки
     Сменяет лунная игра,
     И навевают сумрак зыбкий
     Из белых перьев веера...

     ..........................



     IV





     Французский говор. Блеск эгреток
     И колыхание эспри.
     На желтый гравий из-за веток
     Скользит румяный луч зари.

     Несется музыка с вокзала,
     Пуччини буйная волна.
     Гуляют пары. Всех связала
     Сетями осень, как весна.

     О, ожиданье на перроне,
     Где суета и толкотня!
     Ах, можно ль быть еще влюбленней,
     Эллен, Вы любите ль меня?

     Но лампионы слишком ярки,
     И слишком музыка шумна.
     Зато в величественном парке
     И полумрак, и тишина.

     Ведут туманные аллеи
     Все дальше, дальше вниз к реке,
     Где голубеют мавзолеи
     И изваянья вдалеке.

     Мечтанья ветер навевает,
     Слабеет музыки волна,
     Меж веток медленно всплывает
     И улыбается луна.

     Она всплывает, точно грецкий
     Янтарно-розовый орех.
     В беседке слышится турецкой
     Веселый говор, легкий смех.

     Грозят амуры в позах томных,
     Светлеет лунная стезя,
     И от лучей ее нескромных
     Влюбленным спрятаться нельзя.





     Стучат далекие копыта,
     Ночные небеса мертвы,
     Седого мрамора, сердито
     Застыли у подъезда львы.
     Луны отвесное сиянье
     Играет в окнах тяжело,
     И на фронтоне изваянья
     Белеют груди, меч, крыло...
     Но что за свет блеснул за ставней,
     Чей сдавленный пронесся стон?
     Огонь мелькнул поочередно
     В широких окнах, как свеча.
     Вальс оборвался старомодный,
     Неизъяснимо прозвучав.
     И снова ничего не слышно --
     Ночные небеса мертвы.
     Покой торжественный и пышный
     Хранят изваянные львы.
     Но сердце тонет в сладком хладе,
     Но бледен серп над головой,
     И хочется бежать не глядя
     По озаренной мостовой.





     Китайские драконы над Невой
     Раскрыли пасти в ярости безвредной.
     Вы, слышавшие грохот пушек медный
     И поражаемых боксеров вой.

     Но говорят, что полночью, зимой,
     Вы просыпаетесь в миг заповедный.
     То чудо узревший -- отпрянет, бледный,
     И падает с разбитой головой.

     А поутру, когда румянцем скупо
     Рассвет Неву стальную озарит,
     На плитах стынущих не видно трупа.

     Лишь кровь на каменных зубах горит,
     Да в хищной лапе с яростью бесцельной
     Один из вас сжимает крест нательный.



     V





     Прохладно... До-ре-ми-фа-соль
     Летит в раскрытое окно.
     Какая грусть, какая боль!
     А впрочем, это все равно!

     Любовь до гроба, вот недуг
     Страшнее, чем зубная боль.
     Тебе, непостоянный друг,
     Тяну я до-ре-ми-фа-соль.

     Ты королева, я твой паж,
     Все это было, о юдоль!
     Ты приходила в мой шалаш
     И пела до-ре-ми-фа-соль.

     Что делать, если яд в крови,
     В мозгу смятенье, слезы -- соль,
     А ты заткнула уши и
     Не слышишь... до-ре-ми-фа-соль.





     Над озером тумана
     Лиловая гряда,
     Среди ветвей каштана
     Блестящая звезда.

     Стройны Вы, как тростинка,
     Люблю, Мария, Вас.
     Но падает слезинка
     На кофточки атлас.

     И ручки вертят зонтик
     И комкают платок...
     Луна на горизонте
     Окрасила восток.

     Ужели, о Мария,
     Слова мои мертвы?
     Проплачу до зари я,
     Когда уйдете Вы.

     Осталось нам немного
     Прогулок под луной,
     Так будьте, ради Бога,
     Поласковей со мной!

     Но дева непреклонна...
     И тщетно меж ветвей
     Тоскливо и влюбленно
     Вздыхает соловей.

     Так скрою же страданье
     Обманутой души:
     -- К другому на свиданье,
     Неверная, спеши.









     I





     Где ты, Селим, и где твоя Заира,
     Стихи Гафиза, лютня и луна!
     Жестокий луч полуденного мира
     Оставил сердцу только имена.

     И песнь моя, тревогою палима,
     Не знает, где предел ее тоски,
     Где ветер над гробницею Селима
     Восточных роз роняет лепестки.





     Эоловой арфой вздыхает печаль,
     И звезд восковых зажигаются свечи,
     И дальний закат, как персидская шаль,
     Которой окутаны нежные плечи.

     Зачем без умолку свистят соловьи,
     Зачем расцветают и гаснут закаты,
     Зачем драгоценные плечи твои
     Как жемчуг нежны и как небо покаты!

     О, если бы стать восковою свечой,
     О, если бы стать бездыханной звездою,
     О, если бы тусклой закатной парчой
     Бессмысленно таять над томной водою!

     1921





     Не о любви прошу, не о весне пою,
     Но только ты одна послушай песнь мою.

     И разве мог бы я, о, посуди сама,
     Взглянуть на этот снег и не сойти с ума.

     Обыкновенный день, обыкновенный сад,
     Но почему кругом колокола звонят,

     И соловьи поют, и на снегу цветы,
     О, почему, ответь, или не знаешь ты?

     И разве мог бы я, о, посуди сама,
     В твои глаза взглянуть и не сойти с ума.

     Не говорю -- поверь, не говорю -- услышь,
     Но знаю, ты теперь на тот же снег глядишь.

     И за плечом твоим глядит любовь моя
     На этот снежный рай, в котором ты и я.

     1921





     Легкий месяц блеснет над крестами забытых могил,
     Тонкий луч озарит разрушенья унылую груду,
     Теплый ветер вздохнет: я травою и облаком был,
     Человеческим сердцем я тоже когда-нибудь буду.

     Ты влюблен, ты грустишь, ты томишься в прохладе ночной,
     Ты подругу зовешь и Марией ее называешь,
     Но настанет пора и над нашей кудрявой землей
     Пролетишь и не взглянешь, и этих полей не узнаешь.

     А любовь -- семицветною радугой станет она,
     Кукованьем кукушки, иль камнем, иль веткою дуба,
     И другие влюбленные будут стоять у окна,
     И другие, в мучительной нежности, сблизятся губы...

     Теплый ветер вздыхает, деревья шумят у ручья,
     Легкий серп отражается в зеркале северной ночи,
     И как ризу Господню целую я платья края,
     И колени, и губы, и эти зеленые очи...

     1921





     Оттого и томит меня шорох травы,
     Что трава пожелтеет и роза увянет,
     Что твое драгоценное тело, увы,
     Полевыми цветами и глиною станет.

     Даже память исчезнет о нас... И тогда
     Оживет под искусными пальцами глина
     И впервые плеснет ключевая вода
     В золотое, широкое горло кувшина.

     И другую, быть может, обнимет другой
     На закате, в условленный час, у колодца...
     И с плеча обнаженного прах дорогой
     Соскользнет и, звеня, на куски разобьется!

     1921





     Глядит печаль огромными глазами
     На золото осенних тополей,
     На первый треугольник журавлей,
     И взмахивает слабыми крылами.
     Малиновка моя, не улетай,
     Зачем тебе Алжир, зачем Китай?

     Трубит рожок, и почтальон румяный,
     Вскочив в повозку, говорит: "Прощай",
     А на террасе разливают чай
     В большие неуклюжие стаканы.
     И вот струю крутого кипятка
     Последний луч позолотил слегка.

     Я разленился. Я могу часами
     Следить за перелетом ветерка
     И проплывающие облака
     Воображать большими парусами.
     Скользит галера. Золотой грифон
     Колеблется, на запад устремлен...

     А школьница любовь твердит прилежно
     Урок. Увы -- лишь в повтореньи он!
     Но в этот час, когда со всех сторон
     Осенние листы шуршат так нежно
     И встреча С вами дальше, чем Китай,
     О, грусть, влюбленная, не улетай!

     1920





     Тяжелые дубы, и камни, и вода,
     Старинных мастеров суровые виденья,
     Вы мной владеете. Дарите мне всегда
     Все те же смутные, глухие наслажденья!

     Я, словно в сумерки, из дома выхожу,
     И ветер, злобствуя, срывает плащ дорожный,
     И пена бьет в лицо. Но зорко я гляжу
     На море, на закат, багровый и тревожный.

     О, ветер старины, я слышу голос твой,
     Взволнован, как матрос, надеждою и болью,
     И знаю, там, в огне, над зыбью роковой,
     Трепещут паруса, пропитанные солью.





     Я разлюбил взыскующую землю,
     Ручьев не слышу и ветрам не внемлю,

     А если любы сердцу моему,
     Так те шелка, что продают в Крыму.

     В них розаны, и ягоды, и зори
     Сквозь пленное просвечивают море.

     Вот, легкие, летят из рук, шурша,
     И пленная внимает им душа.

     И, прелестью воздушною томима,
     Всему чужда, всего стремится мимо.

     Ты знаешь, тот, кто просто пел и жил --
     Благословенный отдых заслужил.

     Настанет ночь. Как шелк падет на горы.
     Померкнут краски и ослепнут взоры.





     И пение пастушеского рога
     Медлительно растаяло вдали,
     И сумрак веет. Только край земли
     Румянит туч закатная тревога.

     По листьям золотым -- моя дорога.
     О, сердце, увяданию внемли!
     Пурпурные, плывите корабли
     И меркните у синего порога!

     Нет, смерть меня не ждет и жизнь проста
     И радостна. Но терпкая отрава
     Осенняя в душе перевита

     С тобою, радость, и с тобою, слава!
     И сладостней закатной нет дорог,
     Когда трубит и умолкает рог.





     Прекрасная охотница Диана
     Опять вступает на осенний путь,
     И тускло светятся края колчана,
     Рука и алебастровая грудь.

     А воды бездыханны, как пустыня...
     Я сяду на скамейку близ Невы,
     И в сердце мне печальная богиня
     Пошлет стрелу с блестящей тетивы.

     1920





     Уже бежит полночная прохлада,
     И первый луч затрепетал в листах,
     И месяца погасшая лампада
     Дымится, пропадая в облаках.

     Рассветный час! Урочный час разлуки!
     Шумит влюбленных приютивший дуб,
     Последний раз соединились руки,
     Последний поцелуй холодных губ.

     Да! Хороши классические зори,
     Когда валы на мрамор ступеней
     Бросает взволновавшееся море,
     И чайки вьются, и дышать вольней!

     Но я люблю лучи иной Авроры,
     Которой рассветать не суждено:
     Туманный луч, позолотивший горы,
     И дальний вид в широкое окно.

     Дымится роща, от дождя сырая,
     На кровле мельницы кричит петух,
     И, жалобно на дудочке играя,
     Бредет за стадом маленький пастух.





     Кровь бежит по томным жилам
     И дарит отраду нам,
     Сладкую покорность милым,
     Вечно новым именам.

     Прихотью любви, пустыней
     Станет плодородный край,
     И взойдет в песках павлиний
     Золотой и синий рай.

     В чаще нежности дремучей
     Путник ощупью идет,
     Лютнею она певучей,
     Лебедем его зовет.

     -- Ты желанна! -- Ты желанен!
     -- Я влюблен! -- Я влюблена!
     Как Гафиз-магометанин,
     Пьяны, пьяны без вина!

     И поем о смуглой коже,
     Розе в шелковой косе,
     Об очах, что непохожи
     На другие очи все.

     1921





     В середине сентября погода
     Переменчива и холодна.
     Небо точно занавес. Природа
     Театральной нежности полна.

     Каждый камень, каждая былинка,
     Что раскачивается едва,
     Словно персонажи Метерлинка,
     Произносят странные слова:

     -- Я люблю, люблю и умираю...
     -- Погляди -- душа, как воск, как дым.
     -- Скоро, скоро к голубому раю
     Лебедями полетим...

     Осенью, когда туманны взоры,
     Путаница в мыслях, в сердце лед,
     Сладко слушать эти разговоры,
     Глядя в празелень стоячих вод.

     С чуть заметным головокруженьем
     Проходить по желтому ковру.
     Зажигать рассеянным движеньем
     Папиросу на ветру.







     Наконец-то повеяла мне золотая свобода,
     Воздух, полный осеннего солнца и ветра, и меда.

     Шелестят вековые деревья пустынного сада,
     И звенят колокольчики мимо идущего стада.

     И молочный туман проползает по низкой долине...
     Этот вечер, однажды, уже пламенел в Палестине.

     Так же небо синело и травы дымились сырые
     В час, когда пробиралась с младенцем в Египет Мария.

     Смуглый детский румянец и ослик, и кисть винограда..
     Колокольчики мимо идущего звякали стада.

     И на солнце, что гасло, павлиньи уборы отбросив,
     Любовался, глаза прикрывая ладонью, Иосиф.

     1920





     Я в глубине души храню страданье,
     На нем для всех положена печать.
     Порой забьется сердце в ожиданьи,
     Тебе в ответ, чтоб снова замолчать.

     В нем светит похоронная лампада
     Недвижным, вечным, роковым огнем,
     И даже мрак таинственного ада
     Незримый пламень не погасит в нем.

     Я об одном молю: моей могилы
     Не позабудь смиренную юдоль.
     О, если ты меня не вспомнишь, милый,
     Не станет сил нести такую боль.

     Услышь меня! Мне ничего не надо,
     Лишь бедный прах слезою услади,
     И в этом мне единая награда
     За всю любовь, пылавшую в груди.





     Зеленою кровью дубов и могильной травы
     Когда-нибудь станет любовников томная кровь,
     И ветер, что им шелестел при разлуке: "Увы",
     "Увы" прошумит над другими влюбленными вновь.

     Прекрасное тело смешается с горстью песка,
     И слезы в родной океан возвратятся назад..
     "Моя дорогая, над нами бегут облака,
     Звезда зеленеет, и черные ветки шумят!"

     Зачем же тогда веселее играет вино
     И женские губы целуют хмельней и нежней
     При мысли, что вскоре рассеяться нам суждено
     Летучею пылью, дождем, колыханьем ветвей...

     1921





     Холодеет осеннее солнце и листвой пожелтевшей играет,
     Колыхаются легкие ветки в синеватом вечернем дыму --
     Это молодость наша уходит, это наша любовь умирает,
     Улыбаясь прекрасному миру и не веря уже ничему.

     1921





     Вновь губы произносят: "Муза",
     И жалобно поет волна,
     И, улыбаясь, как медуза,
     Показывается луна.

     Чу! Легкое бряцанье меди
     И гром из озаренных туч.
     Персей слетает к Андромеде,
     Сжимая в длани лунный луч.

     И паруса вздыхают шумно
     Над гребнями пустынных вод.
     Она -- прекрасна и безумна --
     То проклинает, то зовет.

     "Дева! Я пронзил чудовище
     Сталью верного клинка!
     Я принес тебе сокровище,
     Ожерелья и шелка!"

     Вся роскошь Азии напрасна
     Для Андромеды, о, Персей!
     Она -- безумна и прекрасна --
     Не слышит жалобы твоей.

     Что жемчуг ей, что голос музы,
     Что страсть, и волны, и закат,
     Когда в глаза ее глядят
     Ужасные зрачки медузы!

     1920





     Из облака, из пены розоватой,
     Зеленой кровью чуть оживлены,
     Сады неведомого халифата
     Виднеются в сиянии луны.

     Там меланхолия, весна, прохлада
     И ускользающее серебро.
     Все очертания такого сада
     Как будто страусовое перо.

     Там очарованная одалиска
     Играет жемчугом издалека,
     И в башню к узнику скользит записка
     Из клюва розового голубка.

     Я слышу слабое благоуханье
     Прозрачных зарослей и цветников,
     И легкой музыки летит дыханье
     Ко мне, таинственное, с облаков.

     Но это длится только миг единый:
     Вот снова комнатная тишина,
     В горошину кисейные гардины
     И Каменноостровская луна.

     1920





     Вечерний небосклон. С младенчества нам мило
     Мгновенье -- на границе тьмы.
     На ветки в пламени, на бледное светило
     Не можем наглядеться мы.

     Как будто в этот миг в тускнеющем эфире
     Играет отблеск золотой
     Всех человеческих надежд, которых в мире
     Зовут несбыточной мечтой.

     1921





     Как вымысел восточного поэта,
     Мой вышитый ковер, затейлив ты,
     Там листья малахитового цвета,
     Малиновые, крупные цветы.

     От полураспустившихся пионов
     Прелестный отвела лица овал
     Султанша смуглая. Галактионов
     Такой Зарему нам нарисовал.

     Но это не фонтан Бахчисарая,
     Он потаеннее и слаще бьет,
     И лебедь романтизма, умирая,
     Раскинув крылья, перед ним поет.





     Дитя гармонии -- александрийский стих,
     Ты медь и золото для бедных губ моих.

     Я истощил свой дар в желаньях бесполезных,
     Шум жизни для меня как звон цепей железных...

     Где счастие? Увы -- где прошлогодний снег...
     Но я еще люблю стихов широкий бег,

     Вдруг озаряемый, как солнцем с небосклона,
     Печальной музыкой четвертого пэона.







     Облако свернулось клубком,
     Катится блаженный клубок,
     И за голубым голубком
     Розовый летит голубок.

     Это угасает эфир...
     Ты не позабудешь, дитя,
     В солнечный, сияющий мир
     Крылья, что простерты, летя.

     -- Именем любовь назови.
     -- Именем назвать не могу.
     Имя моей вечной любви
     Тает на февральском снегу.

     1920





     Я вспомнил о тебе, моя могила,
     Отчизна отдаленная моя,
     Где рокот волн, где ива осенила
     Глухую тень скалистого ручья.

     Закат над рощею. Проходит стадо
     Сквозь легкую тумана пелену...
     Мой милый друг, мне ничего не надо,
     Вот я добрел сюда и отдохну.

     Старинный друг! Кто плачет, кто мечтает,
     А я стою у этого ручья
     И вижу, как горит и отцветает
     Закатным облаком любовь моя...





     Деревья, паруса и облака,
     Цветы и радуги, моря и птицы,
     Все это веселит твой взор, пока
     Устало не опустятся ресницы.

     Но пестрая завеса упадет,
     И, только петь и вспоминать умея,
     Душа опустошенная пойдет
     По следу безутешного Орфея.

     Иль будет навсегда осуждена
     Как пленница, Зюлейка иль Зарема,
     Вздыхать у потаенного окна
     В благоуханной роскоши гарема.

     1920





     Погляди, бледно-синее небо покрыто звездами,
     А холодное солнце еще над водою горит,
     И большая дорога на запад ведет облаками
     В золотые, как поздняя осень, Сады Гесперид.

     Дорогая моя, проходя по пустынной дороге,
     Мы, усталые, сядем на камень и сладко вздохнем.
     Наши волосы спутает ветер душистый, и ноги
     Предзакатное солнце омоет прохладным огнем.

     Будут волны шуметь, на песчаную мель набегая,
     Разнесется вдали заунывная песнь рыбака...
     Это все оттого, что тебя я люблю, дорогая,
     Больше теплого ветра и волн, и морского песка.

     В этом томном, глухом и торжественном мире -- нас двое.
     Больше нет никого. Больше нет ничего. Погляди:
     Потемневшее солнце трепещет как сердце живое,
     Как живое влюбленное сердце, что бьется в груди.

     1921





     Теперь я знаю -- все воображенье,
     Моя Шотландия, моя тоска!
     Соленых волн свободное движенье,
     Рога охот и песня рыбака.

     Осенний ветер беспокойно трубит,
     И в берег бьет холодная вода.
     Изгнанник ваш, он никого не любит,
     Он не вернется больше никогда!

     И покидая этот мир печальный,
     Что так ревниво в памяти берег,
     Не обернется он, услышав дальний --
     "Прости, поэт" -- пророкотавший рог.





     Меня влечет обратно в край Гафиза,
     Там зеленел моей Гюльнары взор
     И полночи сафировая риза
     Над нами раскрывалась, как шатер.

     И память обездоленная ищет
     Везде, везде приметы тех полей,
     Где лютня брошенная ждет, где свищет
     Над вечной розой вечный соловей.

     1921





     Я слушал музыку, не понимая,
     Как ветер слушают или волну,
     И видел желтоватую луну,
     Что медлила, свой рог приподымая.

     И вспомнил сумеречную страну,
     Где кличет ворон -- арфе отвечая,
     И тень мечтательная и немая
     Порою приближается к окну

     И смотрит на закат. А вечер длинный
     Лишь начался, Как холодно! Темно
     Горит камин. Невесел дом старинный,

     А все, что было, было так давно!
     Лишь музыкой, невнятною для слуха,
     Воспоминания рокочут глухо.

     1920





     В меланхолические вечера,
     Когда прозрачны краски увяданья
     Как разрисованные веера,
     Вы раскрываетесь, воспоминанья.

     Деревья жалобно шумят, луна
     Напоминает бледный диск камеи,
     И эхо повторяет имена
     Елизаветы или Саломеи.

     И снова землю я люблю за то,
     Что так торжественны лучи заката,
     Что легкой кистью Антуан Ватто
     Коснулся сердца моего когда-то.







     Луны осенней таял полукруг
     Под облачной серебряною льдиной.
     "Прощай, мой друг, не позабудь, мой друг,
     Удары волн и голос лебединый!"

     Уже летит с пленительного юга
     Попутный ветр, волнуя паруса.
     -- Я не забуду, о, прощай, подруга,
     Вот эти волны, эти голоса.

     Так жалобы звучали сквозь туман,
     Так двое уст слились для поцелуя
     На диком берегу. И океан
     Шумел: "Пора", -- разлуку торжествуя.

     1920





     Мы зябнем от осеннего тумана
     И в комнату скрываемся свою,
     И в тишине внимаем бытию,
     Как рокоту глухого океана.

     То бледное светило Оссиана
     Сопровождает нас в пустом краю,
     То видим мы, склоненные к ручью,
     Полуденные розы Туркестана.

     Да, холодно, и дров недостает,
     И жалкая луна в окно глядится,
     Кусты качаются, и дождь идет.

     А сердце все не хочет убедиться,
     Что никогда не плыть на волю нам
     По голубым эмалевым волнам.





     Мгновенный звон стекла, холодный плеск воды,
     Дрожит рука, стакан сжимая,
     А в голубом окне колышутся сады
     И занавеска кружевная.

     О муза! Гофмана я развернул вчера
     И зачитался до рассвета.
     Ты близко веяла, крылатая сестра
     Румяных булочниц поэта.

     А наступивший день на облако похож,
     И легкое ветвей движенье
     Напоминает вновь, что есть желанья дрожь
     И счастья головокруженье.

     Но ветер, шелестя, перевернул листы,
     И, словно колдовства угроза,
     Забытый дар любви давно минувшей, ты
     Мелькнула, высохшая роза.





     От сумрачного вдохновенья
     Так сладко выйти на простор,
     Увидеть море в отдаленьи,
     Деревья и вершины гор.

     Солоноватый ветер дышит,
     Зеленоватый серп встает,
     Насторожившись, ухо слышит
     Согласный хор земли и вод.

     Сейчас по голубой пустыне,
     Поэт, для одного тебя,
     Промчится отрок на дельфине,
     В рожок серебряный трубя.

     И тихо, выступив из тени,
     Плащом пурпуровым повит,
     Гость неба встанет на колени
     И сонный мир благословит.

     1921





     Опять заря! Осенний ветер влажен,
     И над землею, за день не согретой,
     Вздыхает дуб, который был посажен
     Императрицею Елизаветой.

     Как холодно! На горизонте дынном
     Трепещет диск тускнеющим сияньем...
     О, если бы застыть в саду пустынном
     Фонтаном, деревом иль изваяньем!

     Не быть влюбленным и не быть поэтом
     И, смутно грезя мучившим когда-то,
     Прекрасным рисоваться силуэтом
     На зареве осеннего заката...





     II





     Нищие слепцы и калеки
     Переходят горы и реки,
     Распевают песни про Алексия,
     А кругом широкая Россия.

     Солнце подымается над Москвою,
     Солнце садится за Волгой,
     Над татарской Казанью месяц
     Словно пленной турчанкой вышит.

     И летят исправничьи тройки,
     День и ночь грохочут заводы,
     Из Сибири доходят вести,
     Что Второе Пришествие близко.

     Кто гадает, кто верит, кто не верит.
     Солнце всходит и заходит...
     Вот осилим страдное лето,
     Ясной осенью видно будет.





     Не райская разноцветная птичка
     Прилетала на кленовую ветку
     Поклевать зерна золотого,
     А заря веселая ударяла
     В разноцветные стекла светлицы.
     В той светлице постель стоит несмята,
     Не горит лампада перед Спасом,
     Держит муж ременную плетку,
     А жена молодая плачет.





     После летнего дождя
     Зелена кругом трава.

     Зелен ясень, зелен клен,
     Желтый с белым весел дом.

     Окна красны от зари,
     Ты в окошко посмотри.

     За некрашеным столом
     Там Алешенька сидит.

     Словно яблочко щека,
     Зубы точно жемчуга.

     Кудри -- светлые шелка,
     И глядит на облака.

     Что, Алеша, ты сидишь,
     Лучше в поле выходи.

     А Алеша говорит:
     "Никуда я не пойду.

     Пусть из Тулы привезут
     Мне со скрипом сапоги.

     Как надену сапоги,
     На веселый выйду луг,

     Под зеленый стану клен,
     Пусть подивится народ".





     Еще молитву повторяют губы,
     А ум уже считает барыши
     Закутавшись в енотовые шубы,
     Торговый люд по улицам спешит.

     Дымят костры по всей столице царской,
     Визжат засовы и замки гремят,
     И вот рассыпан на заре январской
     Рог изобилия, фруктовый ряд.

     Блеск дыни, винограда совершенство,
     Румянец яблок, ананасов спесь!..
     За выручкой сидит его степенство,
     Как Саваоф, распоряжаясь здесь.

     Читает "Земщину". Вприкуску с блюдца
     Пьет чай, закусывая калачом,
     И солнечные зайчики смеются
     На чайнике, как небо голубом.

     А дома, на пуховиках, сырая,
     Наряженная в шелк, хозяйка ждет
     И, нитку жемчуга перебирая,
     Вздохнет, зевнет да перекрестит рот.





     В Кузнецовской пестрой чашке
     С золочеными краями,
     Видно, сахару не жалко --
     Чай и сладок, и горяч.

     Но и пить-то неохота,
     И натоплено-то слишком,
     И перина пуховая
     Хоть мягка, а не мила.

     Лень подвинуть локоть белый,
     Занавеску лень откинуть,
     Сквозь высокие герани
     На Сенную поглядеть.

     На Сенной мороз и солнце,
     Снег скрипит под сапогами,
     Громко голуби воркуют
     На морозной мостовой.

     Да веселый, да румяный,
     Озорной и чернобровый
     На Демидов переулок
     Не вернется никогда!





     Есть в литографиях забытых мастеров ...
     Неизъяснимое, но явное дыханье,
     Напев суровых волн и шорохи дубов,
     И разноцветных птиц на ветках колыханье.

     Ты в лупу светлую внимательно смотри
     На шпаги и плащи у старомодных франтов,
     На пристань, где луна роняет янтари
     И стрелки серебрит готических курантов.

     Созданья легкие искусства и ума,
     Труд англичанина, и немца, и француза!
     С желтеющих листов глядит на нас сама
     Беспечной старины улыбчивая муза.





     Опять белила, сепия и сажа,
     И трубы гениев гремят в упор.
     Опять архитектурного пейзажа
     Стесненный раскрывается простор!

     Горбатый мост прорезали лебедки,
     Павлиний веер распустил закат,
     И легкие, как парусные лодки,
     Над куполами облака летят.

     На плоские ступени отблеск лунный
     Отбросил зарево. И, присмирев,
     На черном цоколе свой шар чугунный
     Тяжелой лапою сжимает лев.





     Моя любовь, она все та же
     И не изменит никогда
     Вам, старомодные пейзажи,
     Деревья, камни и вода.

     О, бледно-розовая пена
     Над зыбкой зеленью струи!
     Матросы гаваней Лоррена,
     Вы собутыльники мои.

     Как хорошо блуждать, мечтая,
     Когда над пристанью со дна
     Встает янтарно-золотая
     Меланхоличная луна.

     У моря сложенные бревна,
     Огни таверны воровской.
     И я дышу свободно, словно
     Соленым ветром и тоской.

     А вдалеке чернеют снасти,
     Блестит далекая звезда...
     Мое единственное счастье --
     Деревья, камни и вода!





     Когда скучна развернутая книга
     И, обездоленные, мы мечтаем,
     Кружки кармина, кубики индиго
     Становятся затейливым Китаем.

     На глянцевитой плоскости фарфора,
     Дыша духами и шурша шелками,
     Встает пятиугольная Аврора
     Над буколическими островками.

     И журавли, на север улетая,
     Кричат над плоскогорьем цвета дыни,
     Что знали о поэзии Китая
     Лишь в Мейссене, в эпоху Марколини.





     Я не пойду искать изменчивой судьбы
     В краю, где страусы, и змеи, и лианы.
     Я сел бы в третий класс, и я поехал бы
     Через Финляндию в те северные страны.

     Там в ледяном лесу удары топора,
     Олени быстрые и медленные птицы,
     В снежки на площади веселая игра,
     И старой ратуши цветные черепицы.

     Там путник, постучав в гостеприимный дом,
     Увидит круглый стол в вечернем полусвете.
     Окончен день с его заботой и трудом,
     Раскрыта Библия, и присмирели дети...

     Вот я мечтаю так, сейчас, на Рождестве
     Здесь тоже холодно. Снег поле устилает.
     И, как в Норвегии, в холодной синеве
     Далекая звезда трепещет и пылает.





     Мне все мерещится тревога и закат,
     И ветер осени над площадью Дворцовой;
     Одет холодной мглой Адмиралтейский сад,
     И шины шелестят по мостовой торцовой.

     Я буду так стоять, и ты сойдешь ко мне,
     С лиловых облаков, надежда и услада!
     Но медлишь ты, и вот я обречен луне,
     Тоске и улицам пустого Петрограда.

     И трость моя стучит по звонкой мостовой,
     Где ветер в лица бьет и раздувает полы...
     Заката красный дым. Сирены долгий вой.
     А завтра новый день -- безумный и веселый.





     На западе желтели облака,
     Легки, как на гравюре запыленной,
     И отблеск серый на воде зеленой
     От каждого ложился челнока.

     Еще не глохнул улиц водопад,
     Еще шумел Адмиралтейский тополь,
     Но видел я, о, влажный бог наяд,
     Как невод твой охватывал Петрополь,

     Сходила ночь, блаженна и легка,
     И сумрак золотой сгущался в синий,
     И мне казалось, надпись по-латыни
     Сейчас украсит эти облака.





     Турецкая повесть



     Право, полдень слишком жарок,
     Слишком ровен плеск воды.
     Надоели плоских барок
     Разноцветные ряды.

     Все, что здесь доступно взору --
     Море, пристань, толкотня,
     Пять бродяг, вступивших в ссору,
     Черт возьми, не для меня!

     Что скучней -- ходить без дела,
     Без любви и без вина.
     Розалинда охладела,
     Генриэтта неверна.

     Нет приезжих иностранцев,
     Невоспитанных южан,
     Завитых венецианцев,
     Равнодушных парижан.

     И в таверне, вечерами,
     Горячась, входя в азарт,
     Я проворными руками
     Не разбрасываю карт.

     Иль прошла на свете мода
     На веселье и вино,
     Ах, крапленая колода!
     Ах, зеленое сукно!



     "Что, синьор, нахмурил брови?
     Горе? Вылечим сейчас!
     Наша барка наготове,
     Поджидает только вас".

     Джон глядит: пред ним, в хате,
     Негр, одетый как раджа.
     "Господа прекрасно платит,
     Пылко любит госпожа.

     Будь влюбленным и стыдливым
     Нежно страстным до зари,
     Даже морю и оливам
     Ни о чем не говори,

     И всегда в карманах будут
     Звякать деньги, дребезжа,
     И тебя не позабудут
     Ни Аллах, ни госпожа.

     Лишь заря осветит тополь,
     Наш корабль отчалит вновь,
     Поплывем в Константинополь,
     Где довольство и любовь.

     Если будешь нем и страстен,
     Будешь славой окружен!"
     И промолвил: "Я согласен", --
     Зажигая трубку, Джон.



     Зобеида, Зобеида,
     Томен жар в твоей крови,
     Чья смертельнее обида,
     Чем обманутой любви.

     Ты с шербетом сладким тянешь
     Ядовитую тоску,
     Розой срезанною вянешь
     На пуху и на шелку.

     Ах, жестокий, ах, неверный,
     Позабывший честь и сан,
     Где ты нынче, лицемерный,
     Обольстительный Гассан,

     Где корабль твой проплывает,
     Волны пенные деля,
     Чье блаженство укрывает
     Неизвестная земля.

     "Я ли страстью не палима,
     Я ли слову не верна?"
     "Госпожа!" -- пред ней Селима
     Низко согнута спина.

     "Госпожа, исполнен строгий
     Вами отданный приказ,
     Ожидает на пороге
     Джон Вудлей -- увидеть вас".



     Нынче Джон, дитя тумана,
     Краснощекий малый Джи,
     Носит имя Сулеймана,
     Кафешенка госпожи.

     Взоры гордые мерцают,
     И движенья горячи,
     Возле пояса бряцают
     Золоченые ключи.

     Сладкой лестью, звонким златом
     Жизнь привольная полна.
     ...Лишь порой перед закатом
     Над Босфором тишина.

     Ах, о радости чудесной,
     Сердце, сердце, не моли,
     Вот из Генуи прелестной
     Прибывают корабли.

     Прибывают, проплывают,
     Уплывают снова вдаль.
     И душой овладевает
     Одинокая печаль.

     Безнадежная тревога
     О потерянной навек
     Жизни, что из дланей Бога
     Получает человек.









     Где отцветают розы, где горит
     Печальное полночное светило,
     Источник плещется и говорит
     О том, что будет, и о том, что было.

     Унынья вздохи, разрушенья вид,
     В пустынном небе облаков ветрила...
     Здесь, в черных зарослях, меж бледных плит
     Твоей любви заветная могила.

     Твоей любви, поэт, твоей тоски...
     На кладбище, в Шотландии туманной,
     Осенних роз лелея лепестки,
     Ей суждено остаться безымянной

     И только вздохам ветра передать
     Невыплаканной песни благодать!





     Фонарщик с лестницей, карабкаясь проворно,
     Затеплил желтый газ над черною водой,
     И плещется она размерно и минорно,
     И отблеск красных туч тускнеет чередой.

     Там Бирона дворец и парусников снасти,
     Здесь бледный луч зари, упавший на панель,
     Здесь ветер осени, скликающий ненастье,
     Срывает с призрака дырявую шинель.

     И вспыхивает газ по узким переулкам,
     Где окна сторожит глухая старина,
     Где с шумом городским, размеренным и гулким,
     Сливает отзвук свой летейская волна.





     Был пятый час утра, и барабанный бой
     Сливался с музыкой воинственно-манерной.
     Он вел гвардейский взвод и видел пред собой
     Деревья, мелкий снег и Замок Инженерный.

     Желтела сквозь туман ноябрьская заря,
     И ветер шелестел осенними шелками.
     Он знал, что каждый день летят фельдъегеря
     В морозную Сибирь, где звон над рудниками.

     Быть может, этот час, отмеченный судьбой,
     И он своих солдат неправильно расставил,
     И гневно ждет его с трясущейся губой
     На взмыленном коне Самодержавный Павел.

     Сослать немедленно! Вот царственный приказ!
     И скачет адъютант с развернутой бумагой
     К нему. А он стоит, не поднимая глаз,
     С запятнанным гербом и сломанною шпагой.

     "Здорово, молодцы!" Ответный крик в ушах,
     Курносое лицо сквозь частый снег мелькнуло.
     До завтра -- пронесло! И отлетает страх
     С торжественной волной приветственного гула.









     Оттепель. Похоже
     На то, что пришла весна.
     Но легкий мороз по коже
     Говорит: нет, не она.

     Запах фабричной сажи
     И облака легки.
     Рождественских елок даже
     Не привезли мужики.

     И все стоит в "Привале"
     Невыкачанной вода.
     Вы знаете? Вы бывали?
     Неужели никогда?

     На западе гаснут ленты,
     Невы леденеет гладь.
     Влюбленные и декаденты
     Приходят сюда гулять.

     И только нам нет удачи,
     И губы красим мы,
     И деньги без отдачи
     Выпрашиваем взаймы.





     О расставаньи на мосту
     И о костре в ночном тумане
     Вздохнул. А на окне в цвету
     Такие яркие герани.

     Пылят стада, пастух поет...
     Какая ясная погода.
     Как быстро осень настает.
     Уже пятнадцатого года.





     Пустынна и длинна моя дорога,
     А небо лучезарнее, чем рай,
     И яхонтами на подоле Бога
     Сквозь дым сияет горизонта край.

     И дальше, там, где вестницею ночи
     Зажглась шестиугольная звезда,
     Глядят на землю голубые очи,
     Колышется седая борода.

     Но кажется, устав от дел тревожных,
     Не слышит старый и спокойный Бог,
     Как крылья ласточек неосторожных
     Касаются его тяжелых ног.











     Над закатами и розами --
     Остальное все равно --
     Над торжественными звездами
     Наше счастье зажжено.

     Счастье мучить или мучиться,
     Ревновать и забывать.
     Счастье нам от Бога данное,
     Счастье наше долгожданное,
     И другому не бывать.

     Все другое только музыка,
     Отраженье, колдовство --
     Или синее, холодное,
     Бесконечное, бесплодное
     Мировое торжество.

     1930





     Глядя на огонь или дремля
     В опьяненьи полусонном --
     Слышишь, как летит земля
     С бесконечным, легким звоном.

     Слышишь, как растет трава,
     Как жаз-банд гремит в Париже
     И мутнеющая голова
     Опускается все ниже.

     Так и надо. Голову на грудь
     Под блаженный шорох моря или сада.
     Так и надо -- навсегда уснуть,
     Больше ничего не надо.





     Синий вечер, тихий ветер
     И (целуя руки эти)
     В небе, розовом до края, --
     Догорая, умирая...

     В небе, розовом до муки, --
     Плыли птицы или звезды
     И (целуя эти руки)
     Было рано или поздно --

     В небе, розовом до края,
     Тихо кануть в сумрак томный,
     Ничего, как жизнь, не зная,
     Ничего, как смерть, не помня.

     1930





     Душа черства. И с каждым днем черствей.
     -- Я гибну. Дай мне руку. Нет ответа.
     Еще я вслушиваюсь в шум ветвей.
     Еще люблю игру теней и света...

     Да, я еще живу. Но что мне в том,
     Когда я больше не имею власти
     Соединить в создании одном
     Прекрасного разрозненные части.





     Не было измены. Только тишина.
     Вечная любовь, вечная весна.

     Только колыханье синеватых бус,
     Только поцелуя солоноватый вкус.

     И шумело только о любви моей
     Голубое море, словно соловей.

     Глубокое море у этих детских ног.
     И не было измены -- видит Бог.

     Только грусть и нежность, нежность вся до дна.
     Вечная любовь, вечная весна.





     Напрасно пролита кровь,
     И грусть, и верность напрасна --
     Мой ангел, моя любовь,
     И все-таки жизнь прекрасна.

     Деревья легко шумят,
     И чайки кружат над нами,
     Огромный морской закат
     Бросает косое пламя...





     Перед тем, как умереть,
     Надо же глаза закрыть.
     Перед тем, как замолчать,
     Надо же поговорить.

     Звезды разбивают лед.
     Призраки встают со дна --
     Слишком быстро настает
     Слишком нежная весна.

     И касаясь торжества,
     Превращаясь в торжество,
     Рассыпаются слова
     И не значат ничего.

     1930





     Я слышу -- история и человечество,
     Я слышу -- изгнание или отечество.

     Я в книгах читаю -- добро, лицемерие,
     Надежда, отчаянье, вера, неверие.

     И вижу огромное, страшное, нежное,
     Насквозь ледяное, навек безнадежное.

     И вижу беспамятство или мучение,
     Где все, навсегда, потеряло значение.

     И вижу, вне времени и расстояния, --
     Над бедной землей неземное сияние.

     1930





     Теплый ветер веет с юга,
     Умирает человек.
     Это вьюга, это вьюга,
     Это вьюга крутит снег.

     "Пожалей меня, подруга,
     Так ужасно умирать!"
     Только ветер веет с юга,
     Да и слов не разобрать.

     -- Тот блажен, кто умирает,
     Тот блажен, кто обречен,
     В миг, когда он все теряет,
     Все приобретает он.

     "Пожалей меня, подруга!"
     И уже ни капли сил.
     Теплый ветер веет с юга,
     С белых камней и могил.
     Заметает быстро вьюга
     Все, что в мире ты любил.

     1930





     Балтийское море дымилось
     И словно рвалось на закат,
     Балтийское солнце садилось
     За синий и дальний Кронштадт.

     И так широко освещало
     Тревожное море в дыму,
     Как будто еще обещало
     Какое-то счастье ему.





     Черная кровь из открытых жил --
     И ангел, как птица, крылья сложил...

     Это было на слабом, весеннем льду
     В девятьсот двадцатом году.

     Дай мне руку, иначе я упаду --
     Так скользко на этом льду.

     Над широкой Невой догорал закат.
     Цепенели дворцы, чернели мосты --

     Это было тысячу лет назад,
     Так давно, что забыла ты.





     Как в Грецию Байрон, о, без сожаленья,
     Сквозь звезды и розы, и тьму,
     На голос бессмысленно-сладкого пенья...
     -- И ты не поможешь ему.

     Сквозь звезды, которые снятся влюбленным,
     И небо, где нет ничего,
     В холодную полночь -- платком надушенным.
     -- И ты не удержишь его.

     На голос бессмысленно-сладкого пенья,
     Как Байрон за бледным огнем,
     Сквозь полночь и розы, о, без сожаленья...
     -- И ты позабудешь о нем. :





     Это только синий ладан,
     Это только сон во сне,
     Звезды над пустынным садом,
     Розы на твоем окне.

     Это то, что в мире этом
     Называется весной,
     Тишиной, прохладным светом
     Над прохладной глубиной.

     Взмахи черных весел шире,
     Чище сумрак голубой --
     Это то, что в этом мире
     Называется судьбой.

     То, что ничего не значит
     И не знает ни о чем --
     Только теплым морем плачет,
     Только парусом маячит
     Над обветренным плечом.

     1930





     В сумраке счастья неверного
     Смутно горит торжество.
     Нет ничего достоверного
     В синем сияньи его.
     В пропасти холода нежного
     Нет ничего неизбежного,
     Вечного нет ничего.

     Сердце твое опечалили
     Небо, весна и вода.
     Легкие тучи растаяли,
     Легкая встала звезда.
     Легкие лодки отчалили
     В синюю даль навсегда.

     1930





     В комнате твоей
     Слышен шум ветвей,
     И глядит туда
     Белая звезда.
     Плачет соловей
     За твоим окном,
     И светло, как днем,
     В комнате твоей.

     Только тишина,
     Только синий лед,
     И навеки дна
     Не достанет лот.
     Самый зоркий глаз
     Не увидит дна,
     Самый чуткий слух
     Не услышит час --
     Где летит судьба,
     Тишина, весна
     Одного из двух,
     Одного из нас.

     1930





     Увяданьем еле тронут
     Мир печальный и прекрасный,
     Паруса плывут и тонут.
     Голоса зовут и гаснут.

     Как звезда -- фонарь качает.
     Без следа -- в туман разлуки.
     Навсегда? -- не отвечает,
     Лишь протягивает руки --

     Ближе к снегу, к белой пене,
     Ближе к звездам, ближе к дому...

     ...И растут ночные тени,
     И скользят ночные тени
     По лицу уже чужому.

     1930





     Прислушайся к дальнему пенью
     Эоловой арфы нежней --
     То море широкою тенью
     Ложится у серых камней.

     И голос летит из тумана:
     -- Я все потерял и забыл,
     Печальная дочь океана,
     Зачем я тебя полюбил.





     Начало небо меняться,
     Медленно месяц проплыл,
     Словно быстрее подняться
     У него не было сил.

     И розоватые звезды,
     На розоватой дали,
     Сквозь холодеющий воздух
     Ярче блеснугь не могли.

     И погасить их не смела,
     И не могла им помочь,
     Только тревожно шумела
     Черными ветками ночь.





     Когда-нибудь и где-нибудь.
     Не все ль равно?
     Но розы упадут на грудь,
     Звезда блеснет в окно
     Когда-нибудь...

     Летит зеленая звезда
     Сквозь тишину.
     Летит зеленая звезда,
     Как ласточка к окну --
     В счастливый дом.

     И чье-то сердце навсегда
     Остановилось в нем.





     Злой и грустной полоской рассвета,
     Угольком в догоревшей золе,
     Журавлем перелетным на этой
     Злой и грустной земле...

     Даже больше -- кому это надо --
     Просиять сквозь холодную тьму...
     И деревья пустынного сада
     Широко шелестят -- "Никому".





     Закроешь глаза на мгновенье
     И вместе с прохладой вдохнешь
     Какое-то дальнее пенье,
     Какую-то смутную дрожь.

     И нет ни России, ни мира,
     И нет ни любви, ни обид --
     По синему царству эфира
     Свободное сердце летит.





     Хорошо, что нет Царя.
     Хорошо, что нет России.
     Хорошо, что Бога нет.

     Только желтая заря,
     Только звезды ледяные,
     Только миллионы лет.

     Хорошо -- что никого,
     Хорошо -- что ничего,
     Так черно и так мертво,

     Что мертвее быть не может
     И чернее не бывать,
     Что никто нам не поможет
     И не надо помогать.







     В тринадцатом году, еще не понимая,
     Что будет с нами, что нас ждет, --
     Шампанского бокалы подымая,
     Мы весело встречали -- Новый Год.

     Как мы состарились! Проходят годы,
     Проходят годы -- их не замечаем мы...
     Но этот воздух смерти и свободы
     И розы, и вино, и счастье той зимы
     Никто не позабыл, о, я уверен...

     Должно быть, сквозь свинцовый мрак,
     На мир, что навсегда потерян,
     Глаза умерших смотрят так.





     Россия, Россия "рабоче-крестьянская"
     И как не отчаяться! --
     Едва началось твое счастье цыганское
     И вот уж кончается.

     Деревни голодные, степи бесплодные..
     И лед твой не тронется --
     Едва поднялось твое солнце холодное
     И вот уже клонится.

     1930





     Холодно бродить по свету,
     Холодней лежать в гробу.
     Помни это, помни это,
     Не кляни свою судьбу.

     Ты еще читаешь Блока,
     Ты еще глядишь в окно.
     Ты еще не знаешь срока --
     Все неясно, все жестоко,
     Все навек обречено.

     И, конечно, жизнь прекрасна,
     И, конечно, смерть страшна,
     Отвратительна, ужасна,
     Но всему одна цена.

     Помни это, помни это --
     Каплю жизни, каплю света...

     "Донна Анна! Нет ответа.
     Анна, Анна! Тишина".







     По улицам рассеянно мы бродим,
     На женщин смотрим и в кафэ сидим,
     Но настоящих слов мы не находим,
     А приблизительных мы больше не хотим.

     И что же делать? В Петербург вернуться?
     Влюбиться? Или Опер  взорвать?
     Иль просто -- лечь в холодную кровать,
     Закрыть глаза и больше не проснуться...





     Для чего, как на двери небесного рая,
     Нам на это прекрасное небо смотреть,
     Каждый миг умирая и вновь воскресая
     Для того, чтобы вновь умереть.

     Для чего этот легкий торжественный воздух
     Голубой средиземной зимы
     Обещает, что где-то -- быть может, на звездах
     Будем счастливы мы.

     Утомительный день утомительно прожит,
     Голова тяжела, и над ней
     Розовеет закат -- о, последний, быть может, --
     Все нежней, и нежней, и нежней...





     Страсть? А если нет и страсти?
     Власть? А если нет и власти
     Даже над самим собой?

     Что же делать мне с тобой.

     Только не гляди на звезды,
     Не грусти и не влюбляйся,
     Не читай стихов певучих
     И за счастье не цепляйся --

     Счастья нет, мой бедный друг.

     Счастье выпало из рук,
     Камнем в море утонуло,
     Рыбкой золотой плеснуло,
     Льдинкой уплыло на юг.

     Счастья нет, и мы не дети.
     Вот и надо выбирать --
     Или жить, как все на свете,
     Или умирать.

     1930





     Как грустно и все же как хочется жить,
     А в воздухе пахнет весной.
     И вновь мы готовы за счастье платить
     Какою угодно ценой.

     И люди кричат, экипажи летят,
     Сверкает огнями Конкорд --
     И розовый, нежный, парижский закат
     Широкою тенью простерт.





     Так тихо гаснул этот день. Едва
     Блеснула медью чешуя канала,
     Сухая, пожелтевшая листва
     Предсмертным шорохом затрепетала.

     Мы плыли в узкой лодке по волнам,
     Нам было грустно, как всегда влюбленным,
     И этот бледно-синий вечер нам
     Казался существом одушевленным.

     Как будто говорил он: я не жду
     Ни счастия, ни солнечного света --
     На этот бедный лоб немного льду,
     Немного жалости на сердце это.





     Грустно, друг. Все слаще, все нежнее
     Ветер с моря. Слабый звездный свет.
     Грустно, друг. И тем еще грустнее,
     Что надежды больше нет.

     Это уж не романтизм. Какая
     Там Шотландия! Взгляни: горит
     Между черных лип звезда большая
     И о смерти говорит.

     Пахнет розами. Спокойной ночи.
     Ветер с моря, руки на груди.
     И в последний раз в пустые очи
     Звезд бессмертных -- погляди.





     Не спится мне. Зажечь свечу?
     Да только спичек нет.
     Весь мир молчит, и я молчу,
     Гляжу на лунный свет.

     И думаю: как много глаз
     В такой же тишине.
     В такой же тихий, ясный час
     Устремлено к луне.

     Как скучно ей, должно быть, плыть
     Над головой у нас,
     Чужие окна серебрить
     И видеть столько глаз.

     Сто лет вперед, сто лет назад,
     А в мире все одно --
     Собаки лают, да глядят
     Мечтатели в окно.





     Как лед наше бедное счастье растает,
     Растает как лед, словно камень утонет,
     Держи, если можешь, -- оно улетает,
     Оно улетит, и никто не догонит.





     Январский день. На берегу Невы
     Несется ветер, разрушеньем вея.
     Где Олечка Судейкина, увы!
     Ахматова, Паллада, Саломея?
     Все, кто блистал в тринадцатом году --
     Лишь призраки на петербургском льду.

     Вновь соловьи засвищут в тополях,
     И на закате, в Павловске иль Царском,
     Пройдет другая дама в соболях,
     Другой влюбленный в ментике гусарском...
     Но Всеволода Князева они
     Не вспомнят в дорогой ему тени.





     Синеватое облако
     (Холодок у виска)
     Синеватое облако
     И еще облака...

     И старинная яблоня
     (Может быть, подождать?)
     Простодушная яблоня
     Зацветает опять.

     Все какое-то русское --
     (Улыбнись и нажми!)
     Это облако узкое,
     Словно лодка с детьми.

     И особенно синяя
     (С первым боем часов...)
     Безнадежная линия
     Бесконечных лесов.





     В глубине, на самом дне сознанья,
     Как на дне колодца -- самом дне --
     Отблеск нестерпимого сиянья
     Пролетает иногда во мне.

     Боже! И глаза я закрываю
     От невыносимого огня.
     Падаю в него...
     и понимаю,
     Что глядят соседи по трамваю
     Страшными глазами на меня.





     Утро было как утро. Нам было довольно приятно.
     Чашки черного кофе были лилово-черны,
     Скатерть ярко бела, и на скатерти рюмки и пятна.

     Утро было как утро. Конечно, мы были пьяны.
     Англичане с соседнего столика что-то мычали --
     Что-то о испытаньях великой союзной страны.

     Кто-то сел за рояль и запел, и кого-то качали...
     Утро было как утро -- розы дождливой весны
     Плыли в широком окне, ледяном океане печали.





     Медленно и неуверенно
     Месяц встает над землей.
     Черные ветки качаются,
     Пахнет весной и травой.

     И отражается в озере,
     И холодеет на дне
     Небо, слегка декадентское,
     В бледно-зеленом огне.

     Все в этом мире по-прежнему.
     Месяц встает, как вставал,
     Пушкин именье закладывал
     Или жену ревновал.

     И ничего не исправила,
     Не помогла ничему,
     Смутная, чудная музыка,
     Слышная только ему.





     От синих звезд, которым дела нет
     До глаз, на них глядящих с упованьем,
     От вечных звезд -- ложится синий свет
     Над сумрачным земным существованьем.

     И сердце беспокоится. И в нем --
     О, никому на свете незаметный --
     Вдруг чудным загорается огнем
     Навстречу звездному лучу -- ответный.

     И надо всем мне в мире дорогим
     Он холодно скользит к границе мира,
     Чтобы скреститься там с лучом другим,
     Как золотая тонкая рапира.





     Даль грустна, ясна, холодна, темна,
     Холодна, ясна, грустна.

     Эта грусть, которая звезд полна,
     Эта грусть и есть весна.

     Голубеет лес, чернеет мост,
     Вечер тих и полон звезд.

     И кому страшна о смерти весть,
     Та, что в этой нежности есть?

     И кому нужна та, что так нежна,
     Что нежнее всего -- весна?





     Все розы, которые в мире цвели,
     И все соловьи, и все журавли,

     И в черном гробу восковая рука,
     И все паруса, и все облака,

     И все корабли, и все имена,
     И эта, забытая Богом, страна!

     Так черные ангелы медленно падали в мрак,
     Так черною тенью Титаник клонился ко дну,

     Так сердце твое оборвется когда-нибудь -- так
     Сквозь розы и ночь, снега и весну...








     1916 -- 1936



     I





     О, высок, весна, высок твой синий терем,
     Твой душистый клевер полевой.
     О, далек твой путь за звездами на север,
     Снежный ветер, белый веер твой.

     Вьется голубок. Надежда улетает.
     Катится клубок... О, как земля мала.
     О, глубок твой снег, и никогда не тает.
     Слишком мало на земле тепла.





     Это месяц плывет по эфиру,
     Это лодка скользит по волнам,
     Это жизнь приближается к миру,
     Это смерть улыбается нам.
     Обрывается лодка с причала
     И уносит, уносит ее...
     Это детство и счастье сначала,
     Это детство и счастье твое.

     Да, -- и то, что зовется любовью,
     Да, -- и то, что надеждой звалось,
     Да, -- и то, что дымящейся кровью
     На сияющий снег пролилось.
     ...Ветки сосен -- они шелестели:
     "Милый друг, погоди, погоди..."
     Это призрак стоит у постели
     И цветы прижимает к груди.

     Приближается звездная вечность,
     Рассыпается пылью гранит,
     Бесконечность, одна бесконечность
     В леденеющем мире звенит.
     Это музыка миру прощает
     То, что жизнь никогда не простит.
     Это музыка путь освещает,
     Где погибшее счастье летит.





     Россия счастие. Россия свет.
     А, может быть, России вовсе нет.

     И над Невой закат не догорал,
     И Пушкин на снегу не умирал,

     И нет ни Петербурга, ни Кремля --
     Одни снега, снега, поля, поля...

     Снега, снега, снега... А ночь долга,
     И не растают никогда снега.

     Снега, снега, снега... А ночь темна,
     И никогда не кончится она.

     Россия тишина. Россия прах.
     А, может быть, Россия -- только страх.

     Веревка, пуля, ледяная тьма
     И музыка, сводящая с ума.

     Веревка, пуля, каторжный рассвет,
     Над тем, чему названья в мире нет.





     Только всего -- простодушный напев,
     Только всего -- умирающий звук,
     Только свеча, нагорев, догорев...
     Только. И падает скрипка из рук.

     Падает песня в предвечную тьму,
     Падает мертвая скрипка за ней...
     И, неподвластна уже никому,
     В тысячу раз тяжелей и нежней,
     Слаще и горестней в тысячу раз,
     Тысячью звезд, что на небе горит,
     Тысячью слез из растерянных глаз --

     Чудное эхо ее повторит.





     Слово за словом, строка за строкой --
     Все о тебе ослабевшей рукой.

     Розы и жалобы -- все о тебе.
     Полночь. Сиянье. Покорность судьбе.

     Полночь. Сиянье. Ты в мире одна.
     Ты тишина, ты заря, ты весна.

     И холодна ты, как вечный покой...
     Слово за словом, строка за строкой,

     Капля за каплей -- кровь и вода --
     В синюю вечность твою навсегда.





     Музыка мне больше не нужна.
     Музыка мне больше не слышна.

     Пусть себе, как черная стена,
     К звездам подымается она,

     Пусть себе, как черная волна,
     Глухо рассыпается она.

     Ничего не может изменить
     И не может ничему помочь

     То, что только плачет, и звенит,
     И туманит, и уходит в ночь...





     Звезды синеют. Деревья качаются.
     Вечер как вечер. Зима как зима.
     Все прощено. Ничего не прощается.
     Музыка. Тьма.

     Все мы герои и все мы изменники,
     Всем, одинаково, верим словам.
     Что ж, дорогие мои современники,
     Весело вам?





     Ни светлым именем богов,
     Ни темным именем природы!
     ...Еще у этих берегов
     Шумят деревья, плещут воды...

     Мир оплывает, как свеча,
     И пламя пальцы обжигает.
     Бессмертной музыкой звуча,
     Он ширится и погибает.
     И тьма -- уже не тьма, а свет,
     И да -- уже не да, а нет.

     ...И не восстанут из гробов,
     И не вернут былой свободы --
     Ни светлым именем богов,
     Ни темным именем природы!

     Она прекрасна, эта мгла.
     Она похожа на сиянье.
     Добра и зла, добра и зла
     В ней неразрывное слиянье.
     Добра и зла, добра и зла
     Смысл, раскаленный добела.





     Только звезды. Только синий воздух,
     Синий, вечный, ледяной.
     Синий, грозный, сине-звездный
     Над тобой и надо мной.

     Тише, тише. За полярным кругом
     Спят, не разнимая рук,
     С верным другом, с неразлучным другом,
     С мертвым другом, мертвый друг.

     Им спокойно вместе, им блаженно рядом..
     Тише, тише. Не дыши.
     Это только звезды над пустынным садом,
     Только синий свет твоей души.




     Сиянье. В двенадцать часов по ночам,
     Из гроба.
     Все -- темные розы по детским плечам.
     И нежность, и злоба.

     И верность. О, верность верна!
     Шампанское взоры туманит...
     И музыка. Только она
     Одна не обманет.

     О, все это шорох ночных голосов,
     О, все это было когда-то --
     Над синими далями русских лесов
     В торжественной грусти заката...
     Сиянье. Сиянье. Двенадцать часов.
     Расплата.





     Замело тебя, счастье, снегами,
     Унесло на столетья назад,
     Затоптало тебя сапогами
     Отступающих в вечность солдат.

     Только в сумраке Нового Года
     Белой музыки бьется крыло:
     -- Я надежда, я жизнь, я свобода.
     Но снегами меня замело.





     О, душа моя, могло ли быть иначе.
     Разве ты ждала, что жизнь тебя простит?
     Это только в сказках: Золушка заплачет,
     Добрый лес зашелестит...

     Все-таки, душа, не будь неблагодарной,
     Все-таки не плачь... Над темным миром зла
     Высоко сиял венец звезды полярной,
     И жестокой, чистой, грозной, лучезарной
     Смерть твоя была.





     Так иль этак. Так иль этак.
     Все равно. Все решено
     Колыханьем черных веток
     Сквозь морозное окно.

     Годы долгие решалась,
     А задача так проста.
     Нежность под ноги бросалась,
     Суетилась суета.

     Все равно. Качнулись ветки
     Снежным ветром по судьбе.
     Слезы, медленны и едки,
     Льются сами по себе.

     Но тому, кто тихо плачет
     Молча стоя у окна,
     Ничего уже не значит,
     Что задача решена.





     Только темная роза качнется,
     Лепестки осыпая на грудь.
     Только сонная вечность проснется
     Для того, чтобы снова уснуть.

     Паруса уплывают на север,
     Поезда улетают на юг,
     Через звезды и пальмы, и клевер,
     Через горе и счастье, мой друг.

     Все равно -- не протягивай руки,
     Все равно -- ничего не спасти.
     Только синие волны разлуки.
     Только синее слово "прости".

     И рассеется дым паровоза,
     И плеснет, исчезая, весло...
     Только вечность, как темная роза,
     В мировое осыпется зло.





     Я тебя не вспоминаю,
     Для чего мне вспоминать?
     Это только то, что знаю,
     Только то, что можно знать.

     Край земли. Полоска дыма
     Тянет в небо, не спеша.
     Одинока, нелюдима
     Вьется ласточкой душа.

     Край земли. За синим краем
     Вечности пустая гладь.
     То, чего мы не узнаем,
     То, чего не надо знать.

     Если я скажу, что знаю, .
     Ты поверишь. Я солгу.
     Я тебя не вспоминаю,
     Не хочу и не могу.

     Но люблю тебя, как прежде,
     Может быть, еще нежней,
     Бессердечней, безнадежней
     В пустоте, в тумане дней.





     Над розовым морем вставала луна.
     Во льду зеленела бутылка вина.

     И томно кружились влюбленные пары
     Под жалобный рокот гавайской гитары.

     -- Послушай. О, как это было давно,
     Такое же море и то же вино.

     Мне кажется, будто и музыка та же.
     Послушай, послушай, -- мне кажется даже...

     -- Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой.
     Мы жили тогда на планете другой.

     И слишком устали, и слишком мы стары
     Для этого вальса и этой гитары.





     Это звон бубенцов издалека,
     Это тройки широкий разбег,
     Это черная музыка Блока
     На сияющий падает снег.

     ...За пределами жизни и мира,
     В пропастях ледяного эфира
     Все равно не расстанусь с тобой!

     И Россия, как белая лира,
     Над засыпанной снегом судьбой.





     В шуме ветра, в детском плаче,
     В тишине, в словах прощанья
     "А могло бы быть иначе"
     Слышу я, как обещанье.

     Одевает в саван нежный
     Всю тщету, все неудачи
     Тень надежды безнадежной
     "А могло бы быть иначе".

     Заметает сумрак снежный
     Все поля, все расстоянья.
     Тень надежды безнадежной
     Превращается в сиянье.

     Все сгоревшие поленья,
     Все решенные задачи,
     Все слова, все преступленья...

     А могло бы быть иначе.





     Душа человека. Такою
     Она не была никогда.
     На небо глядела с тоскою,
     Взволнованна, зла и горда.

     И вот умирает. Так ясно,
     Так просто сгорая дотла --
     Легка, совершенна, прекрасна,
     Нетленна, блаженна, светла.

     Сиянье. Душа человека,
     Как лебедь, поет и грустит.
     И крылья раскинув широко,
     Над бурями темного века
     В беззвездное небо летит.

     Над бурями темного рока
     В сиянье. Всего не успеть...
     Дым тянется... След остается...

     И полною грудью поется,
     Когда уже не о чем петь.





     Жизнь бессмысленную прожил
     На ветру и на юру.
     На минуту -- будто ожил.
     Что там. Полезай в дыру.

     Он, не споря, покорился
     И теперь в земле навек.
     Так ничем не озарился
     Скудный труд и краткий век.
     Но... тоскует человек.

     И ему в земле не спится
     Или снится скверный сон...

     В доме скрипнет половица,
     На окошко сядет птица,
     В стенке хрустнет. Это -- он.

     И тому, кто в доме, жутко,
     И ему -- ох! -- тяжело.
     А была одна минутка.
     Мог поймать. Не повезло.







     Посвящаю эту книгу Ирине Одоевцевой
     Г. И.





     Что-то сбудется, что-то не сбудется.
     Перемелется все, позабудется...

     Но останется эта вот, рыжая,
     У заборной калитки трава.

     ...Если плещется где-то Нева,
     Если к ней долетают слова --
     Это вам говорю из Парижа я
     То, что сам понимаю едва.





     Все неизменно, и все изменилось
     В утреннем холоде странной свободы.
     Долгие годы мне многое снилось,
     Вот я проснулся -- и где эти годы!

     Вот я иду по осеннему полю,
     Все, как всегда, и другое, чем прежде:
     Точно меня отпустили на волю
     И отказали в последней надежде.





     Друг друга отражают зеркала,
     Взаимно искажая отраженья.

     Я верю не в непобедимость зла,
     А только в неизбежность пораженья.

     Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
     А в пепел, что остался от сожженья.





     Маятника мерное качанье,
     Полночь, одиночество, молчанье.

     Старые счета перебираю.
     Умереть? Да вот не умираю.

     Тихо перелистываю "Розы" --
     "Кабы на цветы да не морозы"!





     Где прошлогодний снег, скажите мне?.
     Нетаявший, почти альпийский снег,
     Невинной жертвой отданный весне,
     Апрелем обращенный в плеск и бег,
     В дыханье одуванчиков и роз,
     Взволнованного мира светлый вал,
     В поэзию... В бессмысленный вопрос,
     Что ей Виллон когда-то задавал.





     Воскресают мертвецы
     Наши деды и отцы,
     Пращуры и предки.

     Рвутся к жизни, как птенцы
     Из постылой клетки.

     Вымирают города,
     Мужики и господа,
     Старички и детки.

     И глядит на мир звезда
     Сквозь сухие ветки.





     Мертвый проснется в могиле,
     Черная давит доска.
     Что это? Что это? -- Или
     И воскресенье тоска?

     И воскресенье унынье!
     Скучное дело -- домой...
     Тянет Волынью, полынью,
     Тянет сумой и тюрьмой.

     И над соломой избенок,
     Сквозь косогоры и лес,
     Жалобно плачет ребенок,
     Тот, что сегодня воскрес.





     Он спал, и Офелия снилась ему
     В болотных огнях, в подвенечном дыму.

     Она музыкальной спиралью плыла,
     Как сон, отражали ее зеркала.

     Как нимб, окружали ее светляки,
     Как лес, вырастали за ней васильки...

     ...Как просто страдать. Можно душу отдать
     И все-таки сна не уметь передать.
     И зная, что гибель стоит за плечом,
     Грустить ни о ком, мечтать ни о чем...





     День превратился в свое отраженье,
     В изнеможенье, головокруженье.

     В звезды и музыку день превратился.
     Может быть, мир навсегда прекратился?

     Что-то похожее было со мною,
     Тоже у озера, тоже весною,

     В синих и розовых сумерках тоже...
     ...Странно, что был я когда-то моложе.





     Рассказать обо всех мировых дураках,
     Что судьбу человечества держат в руках?

     Рассказать обо всех мертвецах-подлецах,
     Что уходят в историю в светлых венцах?

     Для чего? Тишина под парижским мостом.
     И какое мне дело, что будет потом.





     А люди? Ну на что мне люди?
     Идет мужик, ведет быка.
     Сидит торговка: ноги, груди,
     Платочек, круглые бока.

     Природа? Вот она, природа --
     То дождь и холод, то жара.
     Тоска в любое время года,
     Как дребезжанье комара.

     Конечно, есть и развлеченья:
     Страх бедности, любви мученья,
     Искусства сладкий леденец,
     Самоубийство, наконец.





     Образ полусотворенный,
     Шопот недоговоренный,
     Полужизнь, полуусталость --
     Это все, что мне осталось.

     Принимаю, как награду,
     Тень, скользящую по саду,
     Переход апреля к маю,
     Как подарок, принимаю.

     "Тот блажен, кто забывает" --
     Мудрость хоть и небольшая!...
     ...И забвенье наплывает,
     Биться сердцу не мешая.





     В награду за мои грехи,
     Позор и торжество,
     Вдруг появляются стихи --
     Вот так... Из ничего.

     Все кое-как и как-нибудь,
     Волшебно на авось:
     Как розы падают на грудь...

     -- И ты мне розу брось!

     Нет, лучше брось за облака --
     Там рифма заблестит,
     Коснется тленного цветка
     И в вечный превратит.







     Я не стал ни лучше и ни хуже.
     Под ногами тот же прах земной,
     Только расстоянье стало уже
     Между вечной музыкой и мной.

     Жду, когда исчезнет расстоянье,
     Жду, когда исчезнут все слова
     И душа провалится в сиянье
     Катастрофы или торжества.



     Что ж, поэтом долго ли родиться...
     Вот сумей поэтом умереть!
     Собственным позором насладиться,
     В собственной бессмыслице сгореть!

     Разрушая, снова начиная,
     Все автоматически губя,
     В доказательство, что жизнь иная
     Так же безнадежна, как земная,
     Так же недоступна для тебя.





     Холодно. В сумерках этой страны
     Гибнут друзья, торжествуют враги.
     Снятся мне в небе пустом
     Белые звезды над черным крестом.
     И не слышны голоса и шаги,
     Или почти не слышны.

     Синие сумерки этой страны...
     Всюду, куда ни посмотришь, -- снега.
     Жизнь положив на весы,
     Вижу, что жизнь мне не так дорога.
     И не страшны мне ночные часы,
     Или почти не страшны...





     Тихим вечером в тихом саду
     Облака отражались в пруду.

     Ангел нес в бесконечность звезду
     И ее уронил над прудом...

     И стоит заколоченный дом,
     И молчит заболоченный пруд,
     Скоро в нем и лягушки умрут.

     И лежишь на болотистом дне
     Ты, сиявшая мне в вышине.





     Каждой ночью грозы
     Не дают мне спать.
     Отцветают розы
     И цветут опять.
     Точно в мир спустилась
     Вечная весна,
     Точно распустилась
     Розами война.

     Тишины всемирной
     Голубая тьма.
     Никогда так мирны
     Не были дома
     И такою древней
     Не была земля...
     ...Тишина деревни,
     Тополя, поля.

     Вслушиваясь в слабый,
     Нежный шум ветвей,
     Поджидают бабы
     Мертвых сыновей:
     В старости опора
     Каждому нужна,
     А теперь уж скоро
     Кончится война!





     Был замысел странно-порочен,
     И все-таки жизнь подняла
     В тумане -- туманные очи
     И два лебединых крыла.

     И все-таки тени качнулись,
     Пока догорала свеча.
     И все-таки струны рванулись,
     Бессмысленным счастьем звуча...





     Потеряв даже в прошлое веру,
     Став ни это, мой друг, и ни то, --
     Уплываем теперь на Цитеру
     В синеватом сияньи Ватто...

     Грусть любуется лунным пейзажем,
     Смерть, как парус, шумит за кормой...
     ...Никому ни о чем не расскажем,
     Никогда не вернемся домой.





     Отражая волны голубого света,
     В направленьи Ниццы пробежал трамвай.
     Задавай вопросы. Не проси ответа.
     Лучше и вопросов, друг, не задавай.

     Улыбайся морю. Наслаждайся югом.
     Помни, что в России -- ночь и холода,
     Помни, что тебя я называю другом,
     Зная, что не встречу нигде и никогда...




     Ничего не вернуть. И зачем возвращать?
     Разучились любить, разучились прощать,
     Забывать никогда не научимся...

     Спит спокойно и сладко чужая страна.
     Море ровно шумит. Наступает весна
     В этом мире, в котором мы мучимся.





     На грани таянья и льда
     Зеленоватая звезда.

     На грани музыки и сна
     Полу-зима, полу-весна,

     К невесте тянется жених,
     И звезды падают на них,

     Летят сквозь снежную фату
     В сияющую пустоту.

     Ты -- это я. Я -- это ты.
     Слова нежны. Сердца пусты.

     Я -- это ты. Ты -- это я
     На хрупком льду небытия.





     Отвратительнейший шум на свете --
     Грохот авиона на рассвете...

     И зачем тебя, наш дом, разбили?
     Ты был маленький, волшебный дом,
     Как ребенка, мы тебя любили,
     Строили тебя с таким трудом.





     Как туман на рассвете -- чужая душа.
     И прохожий в нее заглянул не спеша,
     Улыбнулся и дальше пошел...

     Было утро какого-то летнего дня.
     Солнце встало, шиповник расцвел
     Для людей, для тебя, для меня...

     Можно вспомнить о Боге и Бога забыть,
     Можно душу свою навсегда погубить
     Или душу навеки спасти --

     Оттого, что шиповнику время цвести
     И цветущая ветка качнулась в саду,
     Где сейчас я с тобою иду.





     Поговори со мной о пустяках,
     О вечности поговори со мной.
     Пусть, как ребенок, на твоих руках
     Лежат цветы, рожденные весной.

     Так беззаботна ты и так грустна.
     Как музыка, ты можешь все простить.
     Ты так же беззаботна, как весна,
     И, как весна, не можешь не грустить.





     Лунатик в пустоту глядит,
     Сиянье им руководит,
     Чернеет гибель снизу.
     И далее угадать нельзя,
     Куда он движется, скользя,
     По лунному карнизу.

     Расстреливают палачи
     Невинных в мировой ночи
     Не обращай вниманья!
     Гляди в холодное ничто,
     В сияньи постигая то,
     Что выше пониманья.





     Летний вечер прозрачный и грузный.
     Встала радуга коркой арбузной.
     Вьется птица -- крылатый булыжник...
     Так на небо глядел передвижник,
     Оптимист и искусства подвижник.

     Он был прав. Мы с тобою не правы.
     Берегись декадентской отравы:
     "Райских звезд", искаженного света,
     Упоенья сомнительной славы,
     Неизбежной расплаты за это.





     Шаг направо. Два налево.
     И опять стена.
     Смотрит сквозь окошко хлева
     Белая луна.

     Шаг налево. Два направо.
     На соломе -- кровь...
     Где они, надменность, слава,
     Молодость, любовь?..

     Все слила пустого хлева
     Грязная стена.
     Улыбнитесь, королева,
     Вечность -- вот она!

     Впереди палач и плаха,
     Вечность вся, в упор!
     Улыбнитесь. И с размаха --
     Упадет топор.





     Теперь тебя не уничтожат,
     Как тот безумный вождь мечтал.
     Судьба поможет, Бог поможет,
     Но -- русский человек устал...

     Устал страдать, устал гордиться,
     Валя куда-то напролом.
     Пора забвеньем насладиться.
     А, может быть -- пора на слом...

     ...И ничему не возродиться
     Ни под серпом, ни под орлом!





     Стоило ли этого счастье безрассудное?
     Все-таки возможное? О, конечно, да.
     Птицей улетевшее в небо изумрудное,
     Где переливается вечерняя звезда.

     Будьте легкомысленней! Будьте легковернее!
     Если вам не спится -- выдумывайте сны.
     Будьте, если можете, как звезда вечерняя,
     Так же упоительны, так же холодны.





     Ветер тише, дождик глуше,
     И на все один ответ:
     Корабли увидят сушу,
     Мертвые увидят свет.

     Ежедневной жизни муку
     Я и так едва терплю.
     За ритмическую скуку,
     Дождик, я тебя люблю.

     Барабанит, барабанит,
     Барабанит, -- ну и пусть.
     А когда совсем устанет,
     И моя устанет грусть.

     В самом деле -- что я трушу:
     Хуже страха вещи нет.
     Ну и потеряю душу,
     Ну и не увижу свет.





     По дому бродит полуночник --
     То улыбнется, то вздохнет,
     То ослабевший позвоночник --
     Над письменным столом согнет.

     Черкнет и бросит. Выпьет чаю,
     Загрезит чем-то наяву.
     ... Нельзя сказать, что я скучаю.
     Нельзя сказать, что я живу.

     Не обижаясь, не жалея,
     Не вспоминая, не грустя...

     Так труп в песке лежит, не тлея,
     И так рожденья ждет дитя.





     С бесчеловечною судьбой
     Какой же спор? Какой же бой?
     Все это наважденье.

     ...Но этот вечер голубой
     Еще мое владенье.

     И небо. Красно меж ветвей,
     А по краям жемчужно...
     Свистит в сирени соловей,
     Ползет по травке муравей --
     Кому-то это нужно.

     Пожалуй, нужно даже то,
     Что я вдыхаю воздух,
     Что старое мое пальто
     Закатом слева залито,
     А справа тонет в звездах.





     Если бы жить... Только бы жить...
     Хоть на литейном заводе служить.

     Хоть углекопом с тяжелой киркой,
     Хоть бурлаком над Великой Рекой.

     "Ухнем, дубинушка..." Все это сны.
     Руки твои ни на что не нужны.

     Этим плечам ничего не поднять.
     Нечего, значит, на Бога пенять.

     Трубочка есть. Водочка есть.
     Всем в кабаке одинакова честь!





     В дыму, в огне, в сияньи, в кружевах,
     И веерах, и страусовых перьях!..
     В сухих цветах, в бессмысленных словах,
     И в грешных снах, и в детских суеверьях --

     Так женщина смеется на балу,
     Так беззаконная звезда летит во мглу...





     Восточные поэты пели
     Хвалу цветам и именам,
     Догадываясь еле-еле
     О том, что недоступно нам.

     Но эта смутная догадка
     Полу-мечта, полу-хвала.
     Вся разукрашенная сладко,
     Тем ядовитее была.

     Сияла ночь Омар-Хаяму,
     Свистел персидский соловей,
     И розы заплетали яму,
     Могильных полную червей.

     Быть может, высшая надменность:
     То развлекаться, то скучать.
     Сквозь пальцы видеть современность,
     О самом главном -- промолчать.





     Остановиться на мгновенье,
     Взглянуть на Сену и дома,
     Испытывая вдохновенье,
     Почти сводящее с ума.

     Оно никак не воплотится,
     Но через годы и века
     Такой же луч зазолотится
     Сквозь гаснущие облака,

     Сливая счастье и страданье
     В неясной прелести земной...
     И это будет оправданье
     Всего, погубленного мной.





     У входа в бойни, сквозь стальной туман,
     Поскрипывая, полз подъемный кран,
     И ледяная чешуя канала
     Венецию слегка напоминала...

     А небо было в розах и в огне
     Таких, что сердце начинало биться...
     Как будто все обещанное мне
     Сейчас, немедленно, осуществится.





     То, о чем искусство лжет,
     Ничего не открывая,
     То, что сердце бережет --
     Вечный свет, вода живая...

     Остальное пустяки.
     Вьются у зажженной свечки
     Комары и мотыльки,
     Суетятся человечки,
     Умники и дураки.





     В конце концов судьба любая
     Могла бы быть моей судьбой.
     От безразличья погибая,
     Гляжу на вечер голубой:

     Домишки покосились вправо
     Под нежным натиском веков,
     А дальше тишина и слава
     Весны, заката, облаков.







     В тишине вздохнула жаба.
     Из калитки вышла баба
     В ситцевом платке.

     Сердце бьется слабо, слабо,
     Будто вдалеке.

     В светлом небе пусто, пусто.
     Как ядреная капуста,
     Катится луна.

     И бессмыслица искусства
     Вся, насквозь, видна.



     Портной обновочку утюжит,
     Сопит портной, шипит утюг,
     И брюки выглядят не хуже
     Любых обыкновенных брюк.

     А между тем они из воска,
     Из музыки, из лебеды,
     На синем белая полоска --
     Граница счастья и беды.

     Из бездны протянулись руки:
     В одной цветы, в другой кинжал...
     Вскочил портной, спасая брюки,
     Но никуда не убежал.

     Торчит кинжал в боку портного.
     Белеют розы на груди.
     В сияньи брюки Иван ва
     Летят и -- вечность впереди.



     Все чаще эти объявленья:
     Однополчане и семья
     Вновь выражают сожаленья...
     "Сегодня ты, а завтра я!"

     Мы вымираем по порядку --
     Кто поутру, кто вечерком.
     И на кладбищенскую грядку
     Ложимся, ровненько, рядком.

     Невероятно до смешного:
     Был целый мир -- и нет его...

     Вдруг -- ни похода ледяного,
     Ни капитана Иван ва,
     Ну абсолютно ничего!



     Где-то белые медведи
     На таком же белом льду
     Повторяют "буки-веди",
     Принимаясь за еду.

     Где-то рыжие верблюды
     На оранжевом песке
     Опасаются простуды,
     Напевая "бре-ке-ке".

     Все всегда, когда-то, где-то
     Время глупое ползет.
     Мне шестериком карета
     Ничего не привезет.



     А от цево? Никто не ведает притцыны.
     Фонвизин

     По улице уносит стружки
     Ноябрьский ветер ледяной.

     -- Вы русский? -- Ну, понятно, рушкий.
     Нос бесконечный. Шарф смешной.

     Есть у него жена и дети,
     Своя мечта, своя беда.
     -- Как скучно жить на этом свете,
     Как неуютно, господа!

     Обедать, спать, болеть поносом.
     Немножко красть. -- А кто не крал?
     ...Такой же Гоголь с длинным носом
     Так долго, страшно умирал...



     Зазеваешься, мечтая,
     Дрогнет удочка в руке --
     Вот и рыбка золотая
     На серебряном крючке.

     Так мгновенно, так прелестно
     Солнце, ветер и вода --
     Даже рыбке в речке тесно,
     Даже ей нужна беда.

     Нужно, чтобы небо гасло,
     Лодка ластилась к воде,
     Чтобы закипало масло
     Нежно на сковороде.



     Снова море, снова пальмы
     И гвоздики, и песок,
     Снова вкрадчиво-печальный
     Этой птички голосок.

     Никогда ее не видел
     И не знаю, какова.
     Кто ее навек обидел,
     В чем, своем, она права?

     Велика иль невеличка?
     любит воду иль песок?
     Может, и совсем не птичка,
     А из ада голосок?



     Добровольно, до срока
     (Все равно -- решено),
     Не окончив урока,
     Опускайтесь на дно.

     С неизбежным не споря
     (Волноваться смешно),
     У лазурного моря
     Допивайте вино!

     Улыбнитесь друг другу
     И снимайтесь с земли,
     Треугольником, к югу,
     Как вдали журавли...



     В пышном доме графа Зубова
     О блаженстве, о Италии
     Тенор пел. С румяных губ его
     Звуки, тая, улетали и...

     За окном, шумя полозьями,
     Пешеходами, трамваями,
     Гаснул, как в туманном озере,
     Петербург незабываемый.

     ...Абажур зажегся матово
     В голубой, овальной комнате.
     Нежно гладя пса лохматого,
     Предсказала мне Ахматова:
     "Этот вечер вы запомните".



     Имя тебе непонятное дали.
     Ты -- забытье.
     Или -- точнее -- цианистый калий
     Имя твое.

     Георгий Адамович

     Как вы когда-то разборчивы были,
     О, дорогие мои!
     Водки не пили -- ее не любили --
     Предпочитали Нюи...

     Стал нашим хлебом цианистый калий,
     Нашей водой -- сулема.
     Что ж -- притерпелись и попривыкали,
     Не посходили с ума.

     Даже напротив -- в бессмысленно-злобном
     Мире -- противимся злу:
     Ласково кружимся в вальсе загробном,
     На эмигрантском балу.



     1943-1958
     СТИХИ



     Ирине Одоевцевой









     Игра судьбы. Игра добра и зла.
     Игра ума. Игра воображенья.
     "Друг друга отражают зеркала,
     хои --Взаимно искажая отраженья..."

     Мне говорят -- ты выиграл игру!
     Но все равно. Я больше не играю.
     Допустим, как поэт я не умру,
     Зато как человек я умираю.



     RAYON DE RAYONNE





     Голубизна чужого моря,
     Блаженный вздох весны чужой
     Для нас скорей эмблема горя,
     Чем символ прелести земной.

     ...Фитиль, любитель керосина,
     Затрепетал, вздохнул, потух --
     И внемлет арфе Серафима
     В священном ужасе петух.





     Вот более иль менее
     Приехали в имение.
     Вот менее иль более
     Дорожки, клумбы, поле и
     Все то, что полагается,
     Чтоб дачникам утешиться:
     Идет старик -- ругается,
     Сидит собака -- чешется.

     И более иль менее --
     На всем недоумение.





     Что мне нравится -- того я не имею,
     Что хотел бы делать -- делать не умею.

     Мне мое лицо, походка, даже сны
     Головокружительно скучны.

     -- Как же так? Позволь... Да что с тобой такое?
     -- Ах, любезный друг, оставь меня в покое!..





     На полянке поутру
     Веселился кенгуру --
     Хвостик собственный кусал,
     В воздух лапочки бросал.

     Тут же рядом камбала
     Водку пила, ром пила,
     Раздевалась догола,
     Напевала тра-ла-ла,
     Любовалась в зеркала...

     -- Тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла,
     Я флакон одеколону,
     Не жалея, извела,
     Вертебральную колонну
     Оттирая добела!..





     Художников развязная мазня,
     Поэтов выспренняя болтовня...

     Гляжу на это рабское старанье,
     Испытывая жалость и тоску;

     Насколько лучше -- блеянье баранье,
     Мычанье, кваканье, кукуреку.



     ДНЕВНИК



     Торжественно кончается весна,
     И розы, как в эдеме, расцвели.
     Над океаном блеск и тишина, --
     И в блеске -- паруса и корабли...

     ...Узнает ли когда-нибудь она,
     Моя невероятная страна,
     Что было солью каторжной земли?

     А впрочем, соли всюду грош цена,
     Просыпали -- метелкой подмели.





     Калитка закрылась со скрипом,
     Осталась в пространстве заря,
     И к благоухающим липам
     Приблизился свет фонаря.

     И влажно они просияли
     Курчавою тенью сквозной,
     Как отблеск на одеяле
     Свечей, сквозь дымок отходной.

     И важно они прошумели,
     Как будто посмели теперь
     Сказать то, чего не умели,
     Пока не захлопнулась дверь.





     Эмалевый крестик в петлице
     И серой тужурки сукно...
     Какие печальные лица
     И как это было давно.

     Какие прекрасные лица
     И как безнадежно бледны --
     Наследник, императрица,
     Четыре великих княжны...





     Теперь, когда я сгнил и черви обглодали
     До блеска остов мой и удалились прочь,
     Со мной случилось то, чего не ожидали
     Ни те, кто мне вредил, ни кто хотел помочь.

     Любезные друзья, не стоил я презренья,
     Прелестные враги, помочь вы не могли.
     Мне исковеркал жизнь талант двойного зренья,
     Но даже черви им, увы, пренебрегли.





     Смилостивилась погода,
     Дождик перестал.
     Час от часу, год от года,
     Как же я устал!

     Даже не отдать отчета,
     Боже, до чего!
     Ни надежды. Ни расчета.
     Просто -- ничего.

     Прожиты тысячелетья
     В черной пустоте.
     И не прочь бы умереть я,
     Если бы не "те".

     "Те" иль "эти"? "Те" иль "эти"?
     Ах, не все ль равно
     (Перед тем, как в лунном свете
     Улететь в окно).





     "Желтофиоль" -- похоже на виолу,
     На меланхолию, на канифоль.
     Иллюзия относится к Эолу,
     Как к белизне -- безмолвие и боль.
     И, подчиняясь рифмы произволу,
     Мне все равно -- пароль или король.

     Поэзия -- точнейшая наука:
     Друг друга отражают зеркала,
     Срывается с натянутого лука
     Отравленная музыкой стрела
     И в пустоту летит, быстрее звука...

     "...Оставь меня. Мне ложе стелет скука"!





     Этой жизни нелепость и нежность
     Проходя, как под теплым дождем,
     Знаем мы -- впереди неизбежность,
     Но ее появленья не ждем.

     И, проснувшись от резкого света,
     Видим вдруг -- неизбежность пришла,
     Как в безоблачном небе комета,
     Лучезарная вестница зла.





     Мелодия становится цветком,
     Он распускается и осыпается,
     Он делается ветром и песком,
     Летящим на огонь весенним мотыльком,
     Ветвями ивы в воду опускается...

     Проходит тысяча мгновенных лет,
     И перевоплощается мелодия
     В тяжелый взгляд, в сиянье эполет,
     В рейтузы, в ментик, в "Ваше благородие",
     В корнета гвардии -- о, почему бы нет?..

     Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу.
     -- Как далеко до завтрашнего дня!..

     И Лермонтов один выходит на дорогу,
     Серебряными шпорами звеня.





     Владимиру Маркову

     Полутона рябины и малины,
     В Шотландии рассыпанные втуне,
     В меланхоличном имени Алины,
     В голубоватом золоте латуни.

     Сияет жизнь улыбкой изумленной,
     Растит цветы, расстреливает пленных,
     И входит гость в Коринф многоколонный,
     Чтоб изнемочь в объятьях вожделенных!

     В упряжке скифской трепетные лани --
     Мелодия, элегия, эвлега...
     Скрипящая в трансцендентальном плане,
     Немазанная катится телега.
     На Грузию ложится мгла ночная.
     В Афинах полночь. В Пятигорске грозы.

     ...И лучше умереть, не вспоминая,
     Как хороши, как свежи были розы.





     Солнце село, и краски погасли.
     Чист и ясен пустой небосвод.
     Как сардинка в оливковом масле,
     Одинокая тучка плывет.

     Не особенно важная штучка
     И, притом, не нужна никому,
     Ну, а все-таки, милая тучка,
     Я тебя в это сердце возьму.

     Много в нем всевозможного хлама,
     Много музыки, мало ума,
     И царит в нем Прекрасная Дама,
     Кто такая -- увидишь сама.





     Стало тревожно-прохладно,
     Благоуханно в саду.
     Гром прогремел... Ну, и ладно,
     Значит, гулять не пойду.

     ...С детства знакомое чувство, --
     Чем бы бессмертье купить,
     Как бы салазки искусства
     К летней грозе прицепить?





     Так, занимаясь пустяками --
     Покупками или бритьем --
     Своими слабыми руками
     Мы чудный мир воссоздаем.

     И поднимаясь облаками
     Ввысь -- к небожителям на пир --
     Своими слабыми руками
     Мы разрушаем этот мир.

     Туманные проходят годы,
     И вперемежку дышим мы
     То затхлым воздухом свободы,
     То вольным холодом тюрьмы.

     И принимаем вперемежку --
     С надменностью встречая их --
     То восхищенье, то насмешку
     От современников своих.





     Роману Гулю

     Нет в России даже дорогих могил,
     Может быть, и были -- только я забыл.

     Нету Петербурга, Киева, Москвы --
     Может быть, и были, да забыл, увы.

     Ни границ не знаю, ни морей, ни рек.
     Знаю -- там остался русский человек.

     Русский он по сердцу, русский по уму,
     Если я с ним встречусь, я его пойму.

     Сразу, с полуслова... И тогда начну
     Различать в тумане и его страну.





     Еще я нахожу очарованье
     В случайных мелочах и пустяках --
     В романе без конца и без названья,
     Вот в этой розе, вянущей в руках.

     Мне нравится, что на ее муаре
     Колышется дождинок серебро,
     Что я нашел ее на тротуаре
     И выброшу в помойное ведро.





     Полу-жалость. Полу-отвращенье.
     Полу-память. Полу-ощущенье,
     Полу-неизвестно что,
     Полы моего пальто...

     Полы моего пальто? Так вот в чем дело!
     Чуть меня машина не задела
     И умчалась вдаль, забрызгав грязью.
     Начал вытирать, запачкал руки...

     Все еще мне не привыкнуть к скуке,
     Скуке мирового безобразья!





     Как обидно -- чудным даром,
     Божьим даром обладать,
     Зная, что растратишь даром
     Золотую благодать.

     И не только зря растратишь,
     Жемчуг свиньям раздаря,
     Но еще к нему доплатишь
     Жизнь, погубленную зря.





     Иду -- и думаю о разном,
     Плету на гроб себе венок,
     И в этом мире безобразном
     Благообразно одинок.

     Но слышу вдруг: война, идея,
     Последний бой, двадцатой век...
     И вспоминаю, холодея,
     Что я уже не человек.

     А судорога идиота,
     Природой созданная зря --
     "Урра!" из пасти патриота,
     "Долой!" из глотки бунтаря.





     Свободен путь под Фермопилами
     На все четыре стороны.
     И Греция цветет могилами,
     Как будто не было войны.

     А мы -- Леонтьева и Тютчева
     Сумбурные ученики --
     Мы никогда не знали лучшего,
     Чем праздной жизни пустяки.

     Мы тешимся самообманами,
     И нам потворствует весна,
     Пройдя меж трезвыми и пьяными,
     Она садится у окна.

     "Дыша духами и туманами,
     Она садится у окна".
     Ей за морями-океанами
     Видна блаженная страна:

     Стоят рождественские елочки,
     Скрывая снежную тюрьму.
     И голубые комсомолочки,
     Визжа, купаются в Крыму.

     Они ныряют над могилами,
     С одной -- стихи, с другой -- жених...
     ...И Леонид под Фермопилами,
     Конечно, умер и за них.





     Я хотел бы улыбнуться,
     Отдохнуть, домой вернуться...
     Я хотел бы так немного,
     То, что есть почти у всех,
     Но что мне просить у Бога --
     И бессмыслица, и грех.





     Все на свете не беда,
     Все на свете ерунда,
     Все на свете прекратится --
     И всего верней -- проститься,
     Дорогие господа,
     С этим миром навсегда.

     Можно и не умирая,
     Оставаясь подлецом,
     Нежным мужем и отцом,
     Притворяясь и играя,
     Быть отличным мертвецом.





     Я научился понемногу
     Шагать со всеми -- рядом, в ногу.
     По пустякам не волноваться
     И правилам повиноваться.

     Встают -- встаю. Садятся -- сяду.
     Стозначный помню номер свой.
     Лояльно благодарен Аду
     За звездный кров над головой.





     Уплывают маленькие ялики
     В золотой междупланетный омут.
     Вот уже растаял самый маленький,
     А за ним и остальные тонут.

     На последней самой утлой лодочке
     Мы с тобой качаемся вдвоем:
     Припасли, дружок, немного водочки,
     Вот теперь ее и разопьем...





     Сознанье, как море, не может молчать,
     Стремится сдержаться, не может сдержаться,
     Все рвется на все и всему отвечать,
     Всему удивляться, на все раздражаться.

     Головокруженье с утра началось,
     Всю ночь продолжалось головокруженье,
     И вот -- долгожданное счастье сбылось:
     На миг ослабело Твое притяженье.

     ...Был синий рассвет. Так блаженно спалось,
     Так сладко дышалось...
     И вновь началось
     Сиянье, волненье, броженье, движенье.




     Стоят сады в сияньи белоснежном,
     И ветер шелестит дыханьем влажным.

     -- Поговорим с тобой о самом важном,
     О самом страшном и о самом нежном,
     Поговорим с тобой о неизбежном:

     Ты прожил жизнь, ее не замечая,
     Бессмысленно мечтая и скучая --
     Вот, наконец, кончается и это...

     Я слушаю его, не отвечая,
     Да он, конечно, и не ждет ответа.





     Все туман. Бреду в тумане я
     Скуки и непонимания.
     И -- с ученым или неучем --
     Толковать мне, в общем, не о чем.

     Я бы зажил, зажил заново
     Не Георгием Ивановым,
     А слегка очеловеченным,
     Энергичным, щеткой вымытым,
     Вовсе роком не отмеченным,
     Первым встречным-поперечным --
     Все равно какое имя там...





     В Петербурге мы сойдемся снова,
     Словно солнце мы похоронили в нем..

     О. Мандельштам

     Четверть века прошло за границей,
     И надеяться стало смешным.
     Лучезарное небо над Ниццей
     Навсегда стало небом родным.

     Тишина благодатного юга,
     Шорох волн, золотое вино...

     Но поет петербургская вьюга
     В занесенное снегом окно,
     Что пророчество мертвого друга
     Обязательно сбыться должно.





     Эти сумерки вечерние
     Вспомнил я по воле случая.
     Плыли в Костромской губернии --
     Тишина, благополучие.

     Празднично цвела природа,
     Словно ей обновку сшили:
     Груши грузными корзинами,
     Астры пышными охапками...
     (В чайной "русского народа"
     Трезвенники спирт глушили:
     -- Внутреннего -- жарь резинами
     -- Немца -- закидаем шапками!)

     И на грани кругозора,
     Сквозь дремоту палисадников, --
     Силуэты черных всадников
     С красным знаменем позора.





     Овеянный тускнеющею славой,
     В кольце святош, кретинов и пройдох,
     Не изнемог в бою Орел Двуглавый,
     А жутко, унизительно издох.

     Один сказал с усмешкою: "Дождался!"
     Другой заплакал: "Господи, прости..."
     А чучела никто не догадался
     В изгнанье, как в могилу, унести.





     Голубая речка,
     Зябкая волна, --
     Времени утечка
     Явственно слышна.

     Голубая речка
     Предлагает мне
     Теплое местечко
     На холодном дне.





     Луны начищенный пятак
     Блеснул сквозь паутину веток,
     Речное озаряя дно.

     И лодка -- повернувшись так,
     Не может повернуться этак,
     Раз все вперед предрешено.

     А если не предрешено?
     Тогда... И я могу проснуться --
     (О, только разбуди меня!),

     Широко распахнуть окно
     И благодарно улыбнуться
     Сиянью завтрашнего дня.





     Звезды меркли в бледнеющем небе,
     Все слабей отражаясь в воде.
     Облака проплывали, как лебеди,
     С розовеющей далью редея...

     Лебедями проплыли сомнения,
     И тревога в сияньи померкла,
     Без следа растворившись в душе,

     И глядела душа, хорошея,
     Как влюбленная женщина в зеркало,
     В торжество, неизвестное мне.





     Белая лошадь бредет без упряжки.
     Белая лошадь, куда ты бредешь?
     Солнце сияет. Платки и рубашки
     Треплет в саду предвесенняя дрожь.

     Я, что когда-то с Россией простился
     (Ночью навстречу полярной заре),
     Не оглянулся, не перекрестился
     И не заметил, как вдруг очутился
     В этой глухой европейской дыре.

     Хоть поскучать бы... Но я не скучаю.
     Жизнь потерял, а покой берегу.
     Письма от мертвых друзей получаю
     И, прочитав, с облегчением жгу
     На голубом предвесеннем снегу.





     Нечего тебе тревожиться,
     Надо бы давно простить.
     Но чудак грустит и б жится,
     Что не может не грустить.

     Нам бы, да в сияньи шелковом,
     Осень-весен поджидая,
     На Успенском или Волковом,
     Под песочком Голодая,
     На ступенях Исаакия
     Или в прорубь на Неве...

     ...Беспокойство. Ну, и всякие
     Вожделенья в голове.





     Цветущих яблонь тень сквозная,
     Косого солнца бледный свет,
     И снова -- ничего не зная --
     Как в пять или в пятнадцать лет, --

     Замученное сердце радо
     Тому, что я домой бреду,
     Тому, что нежная прохлада
     Разлита в яблонном саду.





     Тускнеющий вечерний час,
     Река и частокол в тумане...
     Что связывает нас? Всех нас?
     Взаимное непониманье.

     Все наши беды и дела,
     Жизнь всех людей без исключенья...
     Века, века она текла,
     И вот я принесен теченьем --

     В парижский пригород, сюда,
     Где мальчик огород копает,
     Гудят протяжно провода
     И робко первая звезда
     Сквозь светлый сумрак проступает.





     На границе снега и таянья,
     Неподвижности и движения,
     Легкомыслия и отчаяния --
     Сердцебиение, головокружение...

     Голубая ночь одиночества --
     На осколки жизнь разбивается,
     Исчезают имя и отчество,
     И фамилия расплывается...

     Точно звезды, встают пророчества,
     Обрываются!.. Не сбываются!..





     Закат в полнеба занесен,
     Уходит в пурпур и виссон
     Лазурно-кружевная Ницца...

     ...Леноре снится страшный сон --
     Леноре ничего не снится.





     Я твердо решился и тут же забыл,
     На что я так твердо решился.
     День влажно-сиренево-солнечный был.
     И этим вопрос разрешился.

     Так часто бывает: куда-то спешу
     И в трепете света и тени
     Сначала раскаюсь, потом согрешу
     И строчка за строчкой навек запишу
     Благоуханье сирени.





     Насладись, пока не поздно,
     Ведь искать недалеко,
     Тем, что в мире грациозно,
     Грациозно и легко.

     Больше нечему учиться,
     Прозевал и был таков:
     Пара медных пятаков,
     "Без речей и без венков"
     (Иль с речами -- как случится).





     Поэзия: искусственная поза,
     Условное сиянье звездных чар,
     Где, улыбаясь, произносят -- "Роза"
     И с содроганьем думают -- "Анчар".

     Где, говоря о рае, дышат адом
     Мучительных ночей и страшных дней,
     Пропитанных насквозь блаженным ядом
     Проросших в мироздание корней.





     Мне весна ничего не сказала --
     Не могла. Может быть -- не нашлась.
     Только в мутном пролете вокзала
     Мимолетная люстра зажглась.

     Только кто-то кому-то с перрона
     Поклонился в ночной синеве,
     Только слабо блеснула корона
     На несчастной моей голове.





     Почти не видно человека среди сиянья и шелков --
     Галантнейший художник века, галантнейшего из веков.

     Гармония? Очарованье? Разуверенье? Все не то.
     Никто не подыскал названья прозрачной прелести Ватто.

     Как роза вянущая в вазе (зачем Господь ее сорвал?),
     Как русский Демон на Кавказе, он в Валансьене тосковал...





     Ветер с Невы. Леденеющий март.
     Площадь. Дворец. Часовые. Штандарт.

     ...Как я завидовал вам, обыватели,
     Обыкновенные люди простые:
     Богоискатели, бомбометатели,
     В этом дворце, в Чухломе ль, в каземате ли
     Снились вам, в сущности, сны золотые...

     В черной шинели, с погонами синими,
     Шел я, не видя ни улиц, ни лиц.
     Видя, как звезды встают над пустынями
     Ваших волнений и ваших столиц.





     Просил. Но никто не помог.
     Хотел помолиться. Не мог.
     Вернулся домой. Ну, пора!
     Не ждать же еще до утра.

     И вспомнил несчастный дурак,
     Пощупав, крепка ли петля,
     С отчаяньем прыгая в мрак,
     Не то, чем прекрасна земля,
     А грязный московский кабак,
     Лакея засаленный фрак,
     Гармошки заливистый вздор,
     Огарок свечи, коридор,
     На дверце два белых нуля.





     Бредет старик на рыбный рынок
     Купить полфунта судака.
     Блестят мимозы от дождинок,
     Блестит зеркальная река.

     Провинциальные жилища.
     Туземный говор. Лай собак.
     Все на земле -- питье и пища,
     Кровать и крыша. И табак.

     Даль. Облака. Вот это -- ангел,
     Другое -- словно водолаз,
     А третье -- совершенный Врангель,
     Моноклем округливший глаз.

     Но Врангель, это в Петрограде,
     Стихи, шампанское, снега...
     О, пожалейте, Бога ради:
     Склероз в крови, болит нога.

     Никто его не пожалеет,
     И не за что его жалеть.
     Старик скрипучий околеет,
     Как всем придется околеть.

     Но все-таки... А остальное,
     Что мне дано еще, пока --
     Сады цветущею весною,
     Мистраль, полфунта судака?





     Жизнь пришла в порядок
     В золотом покое.
     На припеке грядок
     Нежатся левкои.

     Белые, лиловые
     И вчера, и завтра.
     В солнечной столовой
     Накрывают завтрак.

     ...В озере купаться
     -- Как светла вода! --
     И не просыпаться
     Больше никогда.





     Меняется прическа и костюм,
     Но остается тем же наше тело,
     Надежды, страсти, беспокойный ум,
     Чья б воля изменить их ни хотела.

     Слепой Гомер и нынешний поэт,
     Безвестный, обездоленный изгнаньем,
     Хранят один -- неугасимый! -- свет,
     Владеют тем же драгоценным знаньем.

     И черни, требующей новизны,
     Он говорит: "Нет новизны. Есть мера,
     А вы мне отвратительно-смешны,
     Как варвар, критикующий Гомера!"





     Волны шумели: "Скорее, скорее!"
     К гибели легкую лодку несли,
     Голубоватые стебли порея
     В красный туман прорастали с земли.

     Горы дымились, валежником тлея,
     И настигали их с разных сторон, --
     Лунное имя твое, Лорелея,
     Рейнская полночь твоих похорон.

     ...Вот я иду по осеннему саду
     И папиросу несу, как свечу.
     Вот на скамейку чугунную сяду,
     Брошу окурок. Ногой растопчу.





     Я люблю безнадежный покой,
     В октябре -- хризантемы в цвету,
     Огоньки за туманной рекой,
     Догоревшей зари нищету...

     Тишину безымянных могил,
     Все банальности "Песен без слов",
     То, что Анненский жадно любил,
     То, чего не терпел Гумилев.





     О, нет, не обращаюсь к миру я
     И вашего не жду признания.
     Я попросту хлороформирую
     Поэзией свое сознание.

     И наблюдаю с безучастием,
     Как растворяются сомнения,
     Как боль сливается со счастием
     В сияньи одеревенения.





     Если бы я мог забыться,
     Если бы, что так устало,
     Перестало сердце биться,
     Сердце биться перестало,

     Наконец -- угомонилось,
     Навсегда окаменело,
     Но -- как Лермонтову снилось --
     Чтобы где-то жизнь звенела...

     ...Что любил, что не допето,
     Что уже не видно взглядом,
     Чтобы было близко где-то,
     Где-то близко было рядом...





     Мне больше не страшно. Мне томно.
     Я медленно в пропасть лечу
     И вашей России не помню
     И помнить ее не хочу.

     И не отзываются дрожью
     Банальной и сладкой тоски
     Поля с колосящейся рожью,
     Березки, дымки, огоньки...





     То, что было, и то, чего не было,
     То, что ждали мы, то, что не ждем,
     Просияло в весеннее небо,
     Прошумело коротким дождем.

     Это все. Ничего не случилось.
     Жизнь, как прежде, идет не спеша.
     И напрасно в сиянье просилась
     В эти четверть минуты душа.





     Чем дольше живу я, тем менее
     Мне ясно, чего я хочу.
     Купил бы, пожалуй, имение.
     Да чем за него заплачу?
     Порою мечтаю прославиться
     И тут же над этим смеюсь,
     Не прочь и "подальше" отправиться,
     А все же боюсь. Сознаюсь...





     Все на свете дело случая --
     Вот нажму на лотерею,
     Денег выиграю кучу я
     И усы, конечно, сбрею.

     Потому что -- для чего же
     Богачу нужны усы?
     Много, милостивый Боже,
     В мире покупной красы:
     И нилоны, и часы,
     И вещички подороже.





     Здесь в лесах даже розы цветут,
     Даже пальмы растут -- вот умора!
     Но как странно -- во Франции, тут,
     Я нигде не встречал мухомора.

     Может быть, просто климат не тот --
     Мало сосен, березок, болотца...
     Ну, а может быть, он не растет,
     Потому что ему не растется

     С той поры, с той далекой поры --
     ...Чахлый ельник, Балтийское море,
     Тишина, пустота, комары,
     Чья-то кровь на кривом мухоморе...





     Не станет ни Европы, ни Америки,
     Ни Царскосельских парков, ни Москвы
     Припадок атомической истерики
     Все распылит в сияньи синевы.

     Потом над морем ласково протянется
     Прозрачный, всепрощающий дымок...
     И Тот, кто мог помочь и не помог,
     В предвечном одиночестве останется.





     Все на свете пропадает даром,
     Что же Ты робеешь? Не робей!
     Размозжи его одним ударом,
     На осколки звездные разбей!

     Отрави его горчичным газом
     Или бомбами испепели --
     Что угодно -- только кончи разом
     С мукою и музыкой земли!





     Листья падали, падали, падали,
     И никто им не мог помешать.
     От гниющих цветов, как от падали,
     Тяжело становилось дышать.

     И неслось светозарное пение
     Над плескавшей в тумане рекой,
     Обещая в блаженном успении
     Отвратительный вечный покой.





     Ну, мало ли что бывает?..
     Мало ли что бывало --
     Вот облако проплывает,
     Проплывает, как проплывало,

     Деревья, автомобили,
     Лягушки в пруду поют.
     ...Сегодня меня убили.
     Завтра тебя убьют.





     Все представляю в блаженном тумане я:
     Статуи, арки, сады, цветники.
     Темные волны прекрасной реки...

     Раз начинаются воспоминания,
     Значит... А может быть, все пустяки.

     ...Вот вылезаю, как зверь из берлоги я,
     В холод Парижа, сутулый, больной...
     "Бедные люди" -- пример тавтологии,
     Кем это сказано? Может быть, мной.





     Не обманывают только сны.
     Сон всегда освобожденье: мы
     Тайно, безнадежно влюблены
     В рай за стенами своей тюрьмы.

     Мильонеру -- снится нищета.
     Оборванцу -- золото рекой.
     Мне -- моя последняя мечта,
     Неосуществимая -- покой.





     На юге Франции прекрасны
     Альпийский холод, нежный зной.
     Шипит суглинок желто-красный
     Под аметистовой волной.

     И дети, крабов собирая,
     Смеясь медузам и волнам,
     Подходят к самой двери рая,
     Который только снится нам.

     Сверкает звездами браслета
     Прохлады лунная рука,
     И фиолетовое лето
     Нам обеспечено -- пока
     В лучах расцвета-увяданья,
     В узоре пены и плюща
     Сияет вечное страданье,
     Крылами чаек трепеща.





     Г. Г. Терентьевой

     А еще недавно было все что надо --
     Липы и дорожки векового сада,
     Там грустил Тургенев... Было все, что надо,
     Белые колонны, кабинет и зала --
     Там грустил Тургенев...

     И ему казалась
     Жизнь стихотвореньем, музыкой, пастелью,
     Где, не грея, светит мировая слава,
     Где еще не скоро сменится метелью
     Золотая осень крепостного права.





     -- Когда-нибудь, когда устанешь ты,
     Устанешь до последнего предела...
     -- Но я и так устал до тошноты,
     До отвращения...
     -- Тогда другое дело.
     Тогда -- спокойно, не спеша проверь
     Все мысли, все дела, все ощущенья,
     И, если перевесит отвращенье --

     Завидую тебе: перед тобою дверь
     Распахнута в восторг развоплощенья.





     Мы не молоды. Но и не стары.
     Мы не мертвые. И не живые.
     Вот мы слушаем рокот гитары
     И романса "слова роковые".

     О беспамятном счастье цыганском,
     Об угарной любви и разлуке,
     И -- как вызов -- стаканы с шампанским
     Подымают дрожащие руки.

     За бессмыслицу! За неудачи!
     За потерю всего дорогого!
     И за то, что могло быть иначе,
     И за то -- что не надо другого!





     Как все бесцветно, все безвкусно,
     Мертво внутри, смешно извне,
     Как мне невыразимо грустно,
     Как тошнотворно скучно мне...

     Зевая сам от этой темы,
     Ее меняю на ходу.

     -- Смотри, как пышны хризантемы
     В сожженном осенью саду --
     Как будто лермонтовский Демон
     Грустит в оранжевом аду,
     Как будто вспоминает Врубель
     Обрывки творческого сна
     И царственно идет на убыль
     Лиловой музыки волна...





     И разве мог бы я, о посуди сама,
     В твои глаза взглянуть и не сойти с ума.

     "Сады". 1921 г.



     И. О.

     Ты не расслышала, а я не повторил.
     Был Петербург, апрель, закатный час,
     Сиянье, волны, каменные львы...
     И ветерок с Невы
     Договорил за нас.

     Ты улыбалась. Ты не поняла,
     Что будет с нами, что нас ждет.
     Черемуха в твоих руках цвела...
     Вот наша жизнь прошла,
     А это не пройдет.



     И. О.

     Распыленный мильоном мельчайших частиц
     В ледяном, безвоздушном, бездушном эфире,
     Где ни солнца, ни звезд, ни деревьев, ни птиц,
     Я вернусь -- отраженьем -- в потерянном мире.

     И опять, в романтическом Летнем Саду,
     В голубой белизне петербургского мая,
     По пустынным аллеям неслышно пройду,
     Драгоценные плечи твои обнимая.



     И. О.

     Вся сиянье, вся непостоянство,
     Как осколок погибшей звезды --
     Ты заброшена в наше пространство,
     Где тебе даже звезды чужды.

     И летишь -- в никуда, ниоткуда --
     Обреченная вечно грустить,
     Отрицать невозможное чудо
     И бояться его пропустить.



     И. О.

     Отзовись, кукушечка, яблочко, змееныш,
     Весточка, царапинка, снежинка, ручек.
     Нежности последыш, нелепости приемыш.
     Кофе-чае-сахарный потерянный паек.

     Отзовись, очухайся, пошевелись спросонок,
     В одеяльной одури, в подушечной глуши.
     Белочка, метелочка, косточка, утенок,
     Ленточкой, веревочкой, чулочком задуши.

     Отзовись, пожалуйста. Да нет -- не отзовется.
     Ну и делать нечего. Проживем и так.
     Из огня да в полымя. Где тонко, там и рвется.
     Палочка-стукалочка, полушка-четвертак.



     И. О.

     ...Мне всегда открывается та же
     Залитая чернилом страница...

     И. Анненский

     Может быть, умру я в Ницце,
     Может быть, умру в Париже,
     Может быть, в моей стране.
     Для чего же о странице
     Неизбежной, черно-рыжей
     Постоянно думать мне!

     В голубом дыханьи моря,
     В ледяных стаканах пива
     (Тех, что мы сейчас допьем) --
     Пена счастья -- волны горя,
     Над могилами крапива,
     Штора на окне твоем.

     Вот ее колышет воздух
     И из комнаты уносит
     Наше зыбкое тепло,
     То, что растворится в звездах,
     То, о чем никто не спросит,
     То, что было и прошло.





     Зима идет своим порядком --
     Опять снежок. Еще должок.
     И гадко в этом мире гадком
     Жевать вчерашний пирожок.

     И в этом мире слишком узком,
     Где все потеря и урон,
     Считать себя с чего-то русским,
     Читать стихи, считать ворон,

     Разнежась, радоваться маю,
     Когда растаяла зима...
     О, Господи, не понимаю,
     Как все мы, не сойдя с ума,

     Встаем-ложимся, щеки бреем,
     Гуляем или пьем-едим,
     О прошлом-будущем жалеем,
     А душу все не продадим.

     Вот эту вянущую душку --
     За гривенник, копейку, грош.
     Дороговато? -- За полушку.
     Бери бесплатно! -- Не берешь?





     Скучно, скучно мне до одуренья!
     Скушал бы клубничного варенья,
     Да потом меня изжога съест.

     Хоть в раю у Бога много мест,
     Только все расписаны заране.

     Мне бы прогреметь на барабане,
     Проскакать на золотом баране,
     Позевать на Индию в окно.
     Мне бы рыбкой в море-океане
     Сигануть на мировое дно!

     Скучно от несбыточных желаний...

     ...Вечный сон: забор, на нем слова.
     Любопытно -- поглядим-ка.
     Заглянул. А там трава, дрова.
     Вьется та же скука-невидимка.





     Накипевшая за годы
     Злость, сводящая с ума,
     Злость к поборникам свободы,
     Злость к ревнителям ярма,
     Злость к хамью и джентльменам --
     Разномастным специменам
     Той же "мудрости земной",
     К миру и стране родной.

     Злость? Вернее, безразличье
     К жизни, к вечности, к судьбе.
     Нечто кошкино иль птичье,
     Отчего не по себе
     Верным рыцарям приличья,
     Благонравным А и Б,
     Что уселись на трубе.





     Туман. Передо мной дорога,
     По ней привычно я бреду.
     От будущего я немного,
     Точнее -- ничего не жду.
     Не верю в милосердье Бога,
     Не верю, что сгорю в аду.

     Так арестанты по этапу
     Плетутся из тюрьмы в тюрьму...
     ...Мне лев протягивает лапу,
     И я ее любезно жму.

     -- Как поживаете, коллега?
     Вы тоже спите без простынь?
     Что на земле белее снега,
     Прозрачней воздуха пустынь?

     Вы убежали из зверинца?
     Вы -- царь зверей. А я -- овца
     В печальном положеньи принца
     Без королевского дворца.

     Без гонорара. Без короны.
     Со всякой сволочью "на ты".
     Смеются надо мной вороны,
     Царапают меня коты.

     Пускай царапают, смеются,
     Я к этому привык давно.
     Мне счастье поднеси на блюдце --
     Я выброшу его в окно.

     Стихи и звезды остаются,
     А остальное -- все равно!..





     Отвлеченной сложностью персидского ковра,
     Суетливой роскошью павлиньего хвоста
     В небе расцветают и темнеют вечера.
     О, совсем бессмысленно и все же неспроста.

     Голубая яблоня над кружевом моста
     Под прозрачно призрачной верленовской луной
     Миллионнолетняя земная красота,
     Вечная бессмыслица -- она опять со мной.

     В общем, это правильно, и я еще дышу.
     Подвернулась музыка: ее и запишу.
     Синей паутиною (хвоста или моста),
     Линией павлиньей. И все же неспроста.













     Александр Сергеич, я о вас скучаю.
     С вами посидеть бы, с вами б выпить чаю.
     Вы бы говорили, я б, развесив уши,
     Слушал бы да слушал.

     Вы мне все роднее, вы мне все дороже.
     Александр Сергеич, вам пришлось ведь тоже
     Захлебнуться горем, злиться, презирать,
     Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.





     Кошка крадется по светлой дорожке,
     Много ли горя в кошачьей судьбе?
     Думать об этой обмызганной кошке
     Или о розах. Забыть о себе.

     Вечер июльский томительно душен.
     Небо в окне, как персидская шаль.
     Даже к тебе я почти равнодушен.
     Даже тебя мне почти уж не жаль.





     Я жил как будто бы в тумане,
     Я жил как будто бы во сне.
     В мечтах, в трансцендентальном плане.
     И вот пришлось проснуться мне.

     Проснуться, чтоб увидеть ужас,
     Чудовищность моей судьбы.
     ...О русском снеге, русской стуже...
     Ах, если б, если б... да кабы...





     Мне уж не придется впредь
     Чистить зубы, щеки брить.
     "Перед тем, как умереть,
     Надо же поговорить".

     В вечность распахнулась дверь,
     И "пора, мой друг, пора!"...
     Просветлиться бы теперь,
     Жизни прокричать ура!

     Стариковски помудреть, ,
     С миром душу примирить...
     ...Перед тем, как умереть,
     Не о чем мне говорить.





     В громе ваших барабанов
     Я сторонкой проходил --
     В стадо золотых баранов
     Не попал. Не угодил.

     А хотелось, не скрываю, --
     Слава, деньги и почет.
     В каторге я изнываю,
     Черным дням ведя подсчет.

     Сколько их еще до смерти --
     Три или четыре дня?
     Ну, а все-таки, поверьте,
     Вспомните и вы меня.





     А может быть, еще и не конец?
     Терновый мученический венец
     Еще мой мертвый не украсит лоб
     И в fosse commune мой нищий ящик-гроб
     Не сбросят в этом богомерзком Иере.

     Могу ж я помечтать, по крайней мере,
     Что я еще лет десять проживу.
     Свою страну увижу наяву --
     Нева и Волга, Невский и Арбат --
     И буду я прославлен и богат,
     Своей страны любимейший поэт...

     Вздор! Ерунда! Ведь я давно отпет.
     На что надеяться, о чем мечтать?
     Я даже не могу с кровати встать.





     Воскресенье. Удушья прилив и отлив,
     Стал я как-то не в меру бесстыдно болтлив.

     Мне все хочется что-то свое досказать,
     Объяснить, уточнить, разъяснить, доказать.

     Мне с читателем хочется поговорить,
     Всех, кто мне помогали -- поблагодарить.

     Есть такие прекрасные люди средь вас.
     Им земной мой поклон в предпоследний мой час.





     Ку-ку-реку или бре-ке-ке-ке?
     Крыса в груди или жаба в руке?

     Можно о розах, можно о пне.
     Можно о том, что неможется мне.

     Ну, и так далее. И потому,
     Ангел мой, зла не желай никому.

     Бедный мой ангел, прощай и прости!..
     Дальше с тобою мне не по пути.





     Аспазия, всегда Аспазия,
     Красивая до безобразия --
     И ни на грош разнообразия.

     А кто она была такая?..
     И кто такая Навзикая?..

     Себя зевотой развлекая,
     Лежу, как зверь больной, в берлоге я --
     История и мифология.

     А за окошком нудь и муть,
     Хотелось бы и мне уснуть.
     Нельзя -- бессонница терзает.

     Вот елочка, а вот и белочка,
     Из-за сугроба вылезает,
     Глядит немного оробелочка,
     Орешки продает в кредит
     И по ночам прилежно спит.





     Ночь, как Сахара, как ад, горяча.
     Дымный рассвет. Полыхает свеча.
     Вот начертил на блокнотном листке
     Я Размахайчика в черном венке,
     Лапки и хвостика тонкая нить...

     "В смерти моей никого не винить".





     Ночных часов тяжелый рой.
     Лежу измученный жарой
     И снами, что уже не сны.
     Из раскаленной тишины
     Вдруг раздается хрупкий плач.
     Кто плачет так? И почему?
     Я вглядываюсь в злую тьму
     И понимаю не спеша,
     Что плачет так моя душа
     От жалости и страха.
     -- Не надо. Нет, не плачь.
     ...О, если бы с размаха
     Мне голову палач!





     На барабане б мне прогреметь --
     Само-убийство.
     О, если б посметь!
     Если бы сил океанский прилив!
     Друга, врага, да и прочих простив.
     Без барабана. И вовсе не злой.
     Узкою бритвой иль скользкой петлей.
     -- Страшно?.. А ты говорил -- развлечение.
     Видишь, дружок, как меняется мнение.





     Дымные пятна соседних окон,
     Розы под ветром вздыхают и гнутся.
     Если б поверить, что жизнь это сон,
     Что после смерти нельзя не проснуться.

     Будет в раю -- рай совсем голубой --
     Ждать так прохладно, блаженно-беспечно.
     И никогда не расстаться с тобой!
     Вечно с тобой. Понимаешь ли? Вечно...





     Меня уносит океан
     То к Петербургу, то к Парижу.
     В ушах тимпан, в глазах туман,
     Сквозь них я слушаю и вижу --

     Сияет соловьями ночь,
     И звезды, как снежники, тают,
     И души -- им нельзя помочь --
     Со стоном улетают прочь,
     Со стоном в вечность улетают.





     Зачем, как шальные, свистят соловьи
     Всю южную ночь до рассвета?
     Зачем драгоценные плечи твои...
     Зачем?.. Но не будет ответа.

     Не будет ответа на вечный вопрос
     О смерти, любви и страданьи,
     Но вместо ответа над ворохом роз,
     Омытое ливнями звуков и слез,
     Сияет воспоминанье
     О том, чем я вовсе и не дорожил,
     Когда на земле я томился. И жил.





     Все розы увяли. И пальма замерзла.
     По мертвому саду я тихо иду
     И слышу, как в небе по азбуке Морзе
     Звезда выкликает звезду,
     И мне -- а не ей -- обещает беду.





     В зеркале сутулый, тощий.
     Складки у бессонных глаз.
     Это все гораздо проще,
     Будничнее во сто раз.

     Будничнее и беднее --
     Зноем опаленный сад,
     Дно зеркальное. На дне. И
     Никаких путей назад:

     Я уже спустился в ад.





     "Побрили Кикапу в последний раз,
     Помыли Кикапу в последний раз!
     Волос и крови полный таз.
     Да-с".

     Не так... Забыл... Но Кикапу
     Меня бессмысленно тревожит,
     Он больше ничего не может,
     Как умереть. Висит в шкапу --
     Не он висит, а мой пиджак --
     И все не то, и все не так.

     Да и при чем бы тут кровавый таз?
     "Побрили Кикапу в последний раз..."





     Было все -- и тюрьма, и сума,
     В обладании полном ума,
     В обладании полном таланта. --
     С распроклятой судьбой эмигранта
     Умираю...





     Пароходы в море тонут,
     Опускаются на дно.
     Им в междупланетный омут
     Окунуться не дано.

     Сухо шелестит омела,
     Тянет вечностью с планет..,
     ...И кому какое дело,
     Что меня на свете нет?





     В ветвях олеандровых трель соловья.
     Калитка захлопнулась с жалобным стуком.
     Луна закатилась за тучи. А я
     Кончаю земное хожденье по мукам,

     Хожденье по мукам, что видел во сне --
     С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
     Но я не забыл, что обещано мне
     Воскреснуть. Вернуться в Россию -- стихами.





     ...И Леонид под Фермопилами,
     Конечно, умер и за них.

     Строка за строкой. Тоска. Облака.
     Луна освещает приморские дали.
     Бессильно лежит восковая рука
     В сиянии лунном, на одеяле.
     Удушливый вечер бессмысленно пуст.
     Вот так же, в мученьях дойдя до предела,
     Вот так же, как я, умирающий Пруст
     Писал, задыхаясь. Какое мне дело
     До Пруста и смерти его? Надоело!
     Я знать не хочу ничего, никого!

     ...Московские елочки,
     Снег. Рождество.
     И вечер, -- по-русскому, -- ласков и тих...
     "И голубые комсомолочки..."
     "Должно быть, умер и за них".





     Из спальни уносят лампу,
     Но через пять минут
     На тоненькой ножке
     Лампа снова тут.

     Как луна из тумана,
     Так легка и бела,
     И маленькая обезьяна
     Спускается с потолка.

     Серая обезьянка,
     Мордочка с кулачок,
     На спине шарманка,
     На голове колпачок.

     Садится и медленно крутит ручку
     Старой, скрипучей шарманки своей,
     И непонятная песня
     Баюкает спящих детей:

     "Из холода, снега и льда
     Зимой расцветают цветы,
     Весной цветы облетают
     И дети легко умирают.
     И чайки летят туда,
     Где вечно цветут кресты
     На холмиках детских могилок,
     Детей, убежавших в рай..."

     О, пой еще, обезьянка!
     Шарманка, играй, играй!





     А что такое вдохновенье?
     -- Так... Неожиданно, слегка
     Сияющее дуновенье
     Божественного ветерка.

     Над кипарисом в сонном парке
     Взмахнет крылами Азраил --
     И Тютчев пишет без помарки:
     "Оратор римский говорил..."





     Вас осуждать бы стал с какой же стати я
     За то, что мне не повезло?
     Уже давно пора забыть понятия:
     Добро и зло.

     Меня вы не спасли. По-своему вы правы.
     -- Какой-то там поэт...
     Ведь до поэзии, до вечной русской славы
     Вам дела нет.





     За столько лет такого маянья
     По городам чужой земли
     Есть от чего прийти в отчаянье,
     И мы в отчаянье пришли.

     -- В отчаянье, в приют последний,
     Как будто мы пришли зимой
     С вечерни в церковке соседней,
     По снегу русскому, домой.





     До нелепости смешно --
     Так бесславно умереть,
     Дать себя с земли стереть,
     Как чернильное пятно!

     Ну, а все же след чернил,
     Разведенных кровью, --
     Как склонялся Азраил
     Ночью к изголовью,

     О мечтах и о грехах,
     Странствиях по мукам --
     Обнаружится в стихах
     В назиданье внукам.





     Отчаянье я превратил в игру --
     О чем вздыхать и плакать в самом деле?
     Ну, не забавно ли, что я умру
     Не позже, чем на будущей неделе?

     Умру, -- хотя еще прожить я мог
     Лет десять иль, пожалуй, даже двадцать.

     Никто не пожалел. И не помог.
     И вот приходится смываться.

     Август 1958 г.





     Для голодных собак понедельник,
     А для прочего общества вторник.
     И гуляет с метелкой бездельник,
     Называется в вечности дворник.

     Если некуда больше податься
     И никак не добраться домой,
     Так давай же шутить и смеяться,
     Понедельничный песик ты мой.

     Август 1958 г.





     Теперь бы чуточку беспечности,
     Взглянуть на Павловск из окна.
     А рассуждения о вечности...
     Да и кому она нужна?

     Не избежать мне неизбежности,
     Но в блеске августовского дня
     Мне хочется немного нежности
     От ненавидящих меня.





     Вечер. Может быть, последний
     Пустозвонный вечер мой.
     Я давно топчусь в передней, --
     Мне давно пора домой.

     В горле тошнотворный шарик,
     Смерти вкус на языке,
     Электрический фонарик,
     Как звезда, горит в руке.

     Как звезда, что мне светила,
     Путеводно предала,
     Предала и утопила
     В Средиземных волнах зла.

     Август 1958 г.





     Вот елочка. А вот и белочка
     Из-за сугроба вылезает,
     Глядит, немного оробелочка,
     И ничего не понимает --
     Ну абсолютно ничего.

     Сверкают свечечки на елочке,
     Блестят орешки золотые,
     И в шубках новеньких с иголочки
     Собрались жители лесные
     Справлять достойно Рождество:
     Лисицы, волки, медвежата,
     Куницы, лоси остророгие
     И прочие четвероногие.

     ...А белочка ушла куда-то
     Ушла куда глаза глядят,
     Куда Макар гонял телят,
     Откуда нет пути назад,
     Откуда нет возврата.

     1958





     Если б время остановить,
     Чтобы день увеличился вдвое,
     Перед смертью благословить
     Всех живущих и все живое.

     И у тех, кто обидел меня,
     Попросить смиренно прощенья,
     Чтобы вспыхнуло пламя огня
     Милосердия и очищенья.





     Ликование вечной, блаженной весны,
     Упоительные соловьиные трели
     И магический блеск средиземной луны
     Головокружительно мне надоели.

     Даже больше того. И совсем я не здесь,
     Не на юге, а в северной, царской столице.
     Там остался я жить. Настоящий. Я -- весь.
     Эмигрантская быль мне всего только снится --
     И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.

     ...Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем,
     Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты,
     Мы спокойно, классически просто идем,
     Как попарно когда-то ходили поэты.





     Бороться против неизбежности
     И злой судьбы мне не дано.
     О, если б мне немного нежности
     И вид на "Царское" в окно
     На солнечную ту аллею,
     Ту, по которой ты пришла.
     Я даже вспоминать не смею,
     Какой прелестной ты была
     С большой охапкою сирени,
     Вся в белом, в белых башмаках,
     Как за тобой струились тени
     И ветра ласковый размах
     Играл твоими волосами
     И теребил твой черный бант...

     -- Но объясни, что стало с нами
     И отчего я эмигрант?





     В небе нежно тают облака:
     Все обдумано и все понятно,
     Если б не бессонная тоска,
     Здесь бы мне жилось почти приятно
     И спокойно очень. Поутру
     Вкусно выпить кофе, прогуляться
     И, затеяв сам с собой игру,
     Средь мимоз и пальм мечтам предаться,
     Чувствуя себя -- вот здесь -- в саду,
     Как портрет без сходства в пышной раме.

     Если бы забыть, что я иду
     К смерти семимильными шагами.





     Во сне я думаю о разном,
     Но больше все о безобразном,

     О том, что лучше промолчать,
     Когда вам нечего сказать,

     Что помнить следует об этом
     Зря разболтавшимся поэтам.





     Поговори со мной еще немного,
     Не засыпай до утренней зари.
     Уже кончается моя дорога,
     О, говори со мною, говори!

     Пускай прелестных звуков столкновенье,
     Картавый, легкий голос твой
     Преобразят стихотворенье
     Последнее, написанное мной.

     Август 1958 г.



     Для проекта Русская  Европа www.russianeurope.ru сканировал и  проверил
Илья Франк















     Поцелуй струи рассвета,
     Поцелуй мечту!
     Тает в бездне луч привета,
     Нежит пустоту.
     В пустоте плывут бездонной
     Дни и ночи цепью сонной...
     Поцелуй мечту.

     <1908--1909>





     Зачем никто из тихих и скорбящих
     Не уронил слезы в обители моей?
     Зачем никто движеньем рук молящих
     Не заслонял томительных огней?
     Их зажигает ночь у ложа одиноких,
     В нее влюбленных -- в тихую печаль.
     Зачем никто не направлял очей глубоких
     В мою таинственную даль?

     <1908--1909>





     Ночь колыбельную песню поет,
     Сладко прильнувши к земле.
     Чудится ангела тихий полет
     В мягкой воздушной струе.
     Чудится грустный, ласкающий зов
     Чьей-то плененной души:
     Взвейся на крыльях порхающих снов,
     Сбудутся грезы твои!

     <1908--1909>





     Сверкал зеленый луч и даль пылала...
     Среди раздолья млеющей травы
     Она в забытьи пламенном стояла,
     Как песнь из света, зноя и любви.

     У ног ее цветы томились, изнывая,
     Дышали трепетно, глотая жар лучей,
     И пламени небес восторг свой поверяя,
     Блаженно замирал молитвенный ручей.

     <1908--1909>





     Я устал от грез певучих.
     Я устал от жарких снов.
     И не надо мне пахучих,
     Усыпляющих цветов.

     Девы бледные лелеют
     Грезы бледные любви
     В сердце мужа грозы зреют
     И душа его в крови.

     <1908--1909>





     Печаль сидела у окна.
     Вдруг смерть с ней поравнялась.
     -- Зачем скитаешься одна?
     Но смерть не отозвалась.

     Прошла сурова и нема,
     Прошла, окутав дали --
     И вдруг нагрянула зима,
     Печальнее печали.

     <1908--1909>





     Был грустен дня осенний склон
     И ночь была как лед.
     Я задремал под перезвон,
     Струившийся с высот.

     Но глас небес был зов могил,
     Стеснилась хладом грудь.
     И снилось мне, что я свершил
     Последний в жизни путь.

     <1908--1909>





     Одна меж сонными домами
     Ночь ходит тихими шагами.
     Как сладок звук ее шагов
     Под замогильный скорби зов.

     Была за лесом, за горами.
     Пришла с безумными мечтами.
     О, если б в крик один излить
     Всю боль, всю жизнь и все забыть!

     <1908--1909>





     Я забылся в томительном сне.
     Ты шепнула: "Проснись...
     Золотые цветы в тишине
     Убирают холодную высь"...

     Вот ползу по железной трубе
     Мимо окон пустых.
     С каждым мигом -- все ближе к тебе,
     К царству скал, серебром залитых.

     Ты близка... Я у грани мечты...
     Льется свет, точно мед.
     Твои взоры бесстрастно-пусты,
     Теплый ветер куда-то зовет...

     Покатилась по небу звезда
     И угасла вдали...
     Я -- не буду любить никогда
     Твои ласки мне душу сожгли.

     <1910>





     Лето сверкнуло последней зарницею
     Глянули в парке печальные просини.
     В душу ворвались могильными птицами
     Мысли унылые призрачной осени.

     Осень идет по лесам увядающим,
     Жжет изумруды, сменяя их лалами;
     В небе загадочном, точно страдающем,
     С поздними зорями рдеет кораллами.

     Скованы чувства цепями железными
     В сумерки эти осенние, длинные...
     Вихри несутся над черными безднами,
     С кручей срывают жилища орлиные...

     <1910>





     (Акростих)

     Минутою -- душа истомлена.
     Икар упал и не расторгнут плен.
     Хаоса дар -- на сердце черный тлен,
     А в небе мертвом -- бледная луна.

     И я -- огнем предельным сожжена --
     Любовница испытанных измен.
     Убийца царь разрушил Карфаген.
     Куда зовет безмолвно тишина?

     У льдяных скал, у диких берегов,
     Зиждителю Таинственных миров
     Мечи победные звените, о, звените!

     Их свет -- огонь -- багряная заря.
     Над нами млеет, блеском янтаря,
     Ущербный лик, восставленный в зените.

     <1910>





     Свинцовые, с налетом молчаливым,
     Они несли -- стоустые дожди.
     И был восторг пред огненно-красивым
     В моей груди.

     Они пришли, и потемнели дали,
     И над водою лег прозрачный дым.
     И тишь была... И в ней благоухали
     Цветы -- святым.

     Сиянье грозное пылало в темном взоре,
     Вдали сверкнула молния огнем,
     И крылья черные вдруг дрогнули над морем:
     Ударил гром.

     <1910>





     В небе -- хризантемы умирали,
     Проносились птицы черной тенью,
     На далеких скалах догорали
     По-закатно солнечные звенья,
     Над водою -- сонные туманы
     Закрывали звезд печальных взгляды,
     И лучи луны, как кровь багряной,
     Плыли сквозь туманные преграды.
     И, как тайного гашиша ароматы,
     В воздухе носилося ночное.
     Все бледнее зарево заката,
     Ближе ночь, пьянящая весною...
     А, сквозь дымку сребро-лунной ткани,
     Мгла любви дрожала и манила,
     Опустилась в радужном обмане,
     Жемчугами воздух перевила...
     Подымаясь вверх, луна бледнела
     И погибшей сказки было жалко...
     Песню ночи сладострастно пела
     В камышах зеленая русалка.

     <1911>





     Три мудреца в далекий путь ушли,
     Чтобы узнать, чем светятся огни,
     У той скалы, где скрыты хрустали,
     Где близок свет и бесконечны дни.
     И долго шли в страну, где вечны сны,
     Длинны, как ночь, извилины-пути,
     И, наконец, в лучах седьмой весны
     Пришли, нашли, отчаявшись найти.
     Три мудреца стояли у скалы,
     У злой скалы, где скрыты хрустали,
     И тайну тайн, манившую из мглы,
     Печальнее -- постигнуть не могли.
     И был восход, и полдень, и закат,
     И вновь восход... И так тянулись дни...
     Свиреп был гром, и с неба падал град,
     А все стояли скорбные они.
     В часы весны, когда поля цвели,
     В обратный путь, назад ушли они
     От той скалы, где скрыты хрустали,
     Ушли, не знав, чем светятся огни...

     <1910>



     472. НЕОБЪЯТНОСТЬ

     На мраморном острове лилии спят утомленные,
     И дремлют лазурные струи в безбрежность морскую влюбленные,
     И травы, уснувшие в полночь, луною холодною пьяные,
     Склонили цветы бледно-синие на стебли свои златотканые.

     О, девственный северный ветер, упоенный воздушными танцами,
     Посмотри, как бледнеет луна, как заря отливает багрянцами,
     И волны шумят и бегут в бесконечность, горя сладострастием,
     Облитые светом пурпурным, таинственным полные счастием...





     Игорю Северянину

     Они -- живые. Они -- как девы,
     Но я не верю их поцелуям.
     Медвяной влагой плывут напевы:
     Мы очаруем... Мы околдуем...
     Ах, я не верю их ароматам.
     Они красивы, но бессердечны;
     Я верю скалам, тоской объятым,
     Покрытым снегом, покровом вечным.
     Как девы ночи, плывут туманы
     Печальным флером над сонным морем.
     Они -- как розы. Они -- как раны.
     Их смех беззвучен и дышит горем.
     Они как девы во мгле вечерней
     Хоронят тайно любви потерю.
     В них яд волшебный и шелест терний.
     И я -- страдаю, но им не верю.

     <1910>



     474. ОБЪЯВЛЕНИЯ

     Ах, как сладко читать объявления
     В какой-нибудь столичной газете:
     Лучшего средства для усыпления
     Не найти на целом свете.
     "Ежедневно свежие пирожные...
     Большой выбор дешевых граммофонов..
     Электричеством болезни накожные
     Излечивает доктор Семенов.
     Получена японская парфюмерия...
     Замечательное средство даром...
     В кинематографе необычайная феерия:
     Похищение одалиски гусаром.
     Молодая дама интересная...
     На все за пять рублей готова...
     Вдова из себя полновесная
     Экономкой хочет быть у пожилого...
     "Крем Реформ"... Голова опускается...
     "Для мужчин"... Сладко ломит спину...
     "Высылаю"... Веки смыкаются,
     И глаза уже не видят -- "Угрина".

     <1911>





     -- В воде погасли брызги янтаря,
     И в тверди золотой
     На западе туманная заря
     Горела одноцветною косой.

     Я знал, что завтра снова в облаках
     Родится свет.
     Зачем же душу мучил тайный страх,
     И сердце не могло найти ответ?

     Зажглися звезды. Месяц в небе стал
     И разлилась печаль.
     Багряный пламень стаял и пропал
     И дымкою подернулася даль.

     Ах, пронзена была душа моя
     В вечерний час!
     Все время в светлых звездах видел я
     Огонь давно умерших милых глаз...

     .............................................

     Угасли звезды... Месяц доцветал...
     Родился свет.
     Я все мечтал, все о любви мечтал...
     И сердце не могло найти ответ.

     <1911>





     Сонет

     Мой друг Вэрлен! Вы мэтр, я -- ученик,
     Но оба мы любовники и братья
     Того, чье имя -- лунное проклятье,
     Чей странный пламень жег вас каждый миг.

     И я, как вы, с мольбою сладкой ник
     Пред розами старинного распятья
     И сколько раз (не в силах сосчитать я)
     Искал Мадонн под складками туник.

     Меня еще безгрезье не сломило,
     И я живу, а вы уже давно
     Увенчаны бессмертьем и могилой.

     Но думаю, что отдых вам приятен:
     Как сладостно в Эдеме пить вино
     Запретных взоров -- черных виноградин.

     <1911>





     Принцесса, больная скарлатиной,
     Убежала вечером из спальной
     И, склонясь над розовой куртиной,
     Прислушивалась к музыке дальной.

     Посинел золотистый вечер,
     Но трещал еще кузнечик шустрый...
     За дворцовыми окнами зажглись свечи
     И хрустальные люстры.

     И принцессе было странно,
     Что болит у нее голова и горло...
     Голубые крылья тумана
     Наступающая ночь простерла.

     И стояла над розовой куртиной
     Принцесса, сама не зная,
     Больна ли она скарлатиной
     Или это шутка Мая.

     <1911>







     Я иду себе, насвистывая,
     Солнце льется на меня.
     Вижу -- блузочка батистовая
     Замечталась у плетня.

     Не модистка и не горничная,
     Гимназисточка скорей.
     Лейся, лейся, пламя солнечное,
     Пуще душу разогрей!

     И плетень толкаю тросточкою,
     И улыбка мне в ответ:
     Миловидного подросточка я
     Поцелую или нет?

     <1912>





     Рассвет закинул полымя
     И в горницу мою.
     Я с птицами да с пчелами
     Ранехонько встаю.

     Уж звезды утром всполоты,
     Шумит вороний грай,
     И скоро божье золото
     Польется через край.

     Зовет меня околицей
     Чуть слышный голосок.
     Иду -- и ноги колются
     Босые о песок.

     Ах, все забыть готова я
     От сладостной тоски!
     Кругом сады фруктовые
     Роняют лепестки...

     <1912>





     Вы уронили веер. Я поднял.
     Вы мне шепнули: "В среду, в пять..."
     Ах, только четверг сегодня,
     Целую неделю придется ждать.

     Целую неделю, целую неделю...
     Ну что же, мне сладостна эта боль!
     Только зачем Вы платье надели
     Такого цвета, как любит король...

     <1912>





     Прекрасна роза без сомненья,
     Но лишь для тех, в ком страсти нет.
     Увы, до первого влюбленья
     Прекрасна роза, без сомненья,
     Но в час любовного томленья
     Милей сирени нежный цвет.
     Прекрасна роза без сомненья,
     Но лишь для тех в ком страсти нет.





     Вольное подражание А. Скалдину

     Детям Латоны хвалу бедный поэт воссылая
     В звучных стихах -- оные мне посвятил.
     Я, смущенный зело, у него вопрошаю -- за что же?

     Грязи великой по тротуаров Градопетровских
     Шли медлительно мы. Ах, лавры клонятся не
     Улиц этих среди. И тусклы огни изрядно.

     Я помяну еще о саме с усами вирши,
     Кои сплетали мы, впредь как к трамваю тащиться.
     Вирши весьма плохи, -- исключая первые строки.

     Мирно пиши, поэт, свою Страховую отчетность,
     Вакса твоих сапог да смердит благовонной розой,
     Я ж нашатырным спиртом травиться вовсе раздумал.

     <Осень 1911>





     У пахоты протяжный рев вола
     Усталого, со взглядом оловянным.
     Над лесом золотистым и багряным
     Птиц к югу распростертая стрела.
     Рука рабочая бессильно затекла
     И стал покой мучительно-желанным,
     Но маслом налитая деревянным,
     Лампада тихая горит, светла.
     Марии лик мерцающий и строгий
     К окошку обращен. Все видит взор
     Божественный, -- и желтые дороги,
     И в поле дымно блещущий костер,
     И на траве в одной из дальних просек
     Пастушкою оставленный волосик.

     <1912>





     У озера все ясно и светло.
     Там нет ни тайн, ни сказок, ни загадок.
     Прозрачный воздух -- радостен и сладок
     И водное незыблемо стекло.

     Во всем разлит торжественный порядок,
     Струится мысль в спокойное русло.
     Днем не тревожит дерзкое весло
     Сияния в воде дрожащих радуг.

     Но в час, когда петух поет зарю
     И ветер движет аромат рассвета,
     Я -- трепетом сомнения горю.

     И верит мозг, что близится Комета,
     Что все подвластно Черному Царю,
     А озеро -- зияющая Лета.

     <1912>





     Еще с Адмиралтейскою иглой
     Заря играет. Крашеные дамы
     И юноши -- милы и не упрямы, --
     Скользя в туман, зеленой дышат мглой.

     Иду средь них, такой же, как они,
     Развязен вид, и вовсе мне не дики
     Нескромный галстук, красные гвоздики...
     Приказываю глазу: "Подмигни".

     Блестит вода за вычуром перил,
     Вот -- старый сноб со мной заговорил.
     "Увы, сеньор, -- моя специальность -- дамы!"

     Отходит он, ворча: "Какой упрямый!"
     Но что скажу при встрече с дамой я? --
     "Сударыня, специальность не моя!"





     Луна, как пенящийся кубок,
     Среди летящих облаков.
     Тоска томит не зло, не грубо,
     Но легких не разбить оков.

     Я пробовал -- забыть томленье,
     Портьерою закрыв луну,
     Но знаю, -- коль возьмусь за чтенье, --
     Страницы не переверну.

     Все помню: фонари на шторах...
     Здесь -- рот, глаза, дрожанье плеч
     (И разноцветных писем ворох,
     Напоминающий, -- не сжечь!).

     Вы где теперь -- в Крыму ли, в Ницце!
     Вы далеки от зимних пург,
     А мне... мне каждой ночью снится
     Ночной, морозный Петербург.





     Запад в багровом тумане,
     От заревого огня.
     Рыжебородый крестьянин
     В море купает коня.

     Треплется черная грива,
     Точно из стали -- узда.
     В крепкие мышцы -- игриво
     Пенная плещет вода.

     Конь и хозяин достойны
     Кисти и бронзы равно!
     (Ветер прохладою хвойной
     Дышит в мое окно...)

     Вот уж оседлан и взнуздан
     Топчется конь и храпит...
     Скачут! Зеленая, грузно
     Пена слетела с копыт.

     Холодно. Руки озябли.
     Запад одет в полутьму.
     Окна закрою и капли
     От малярии прийму.





     Снова вагонной тоски
     Я не могу превозмочь.
     В тусклом окне -- огоньки
     Мчатся в весеннюю ночь.

     Серых диванов сукно --
     Трудно на нем засыпать!
     То, что забыто давно,
     Припоминаю опять.

     Поезд бежит и бежит,
     Гонит нечаянный сон.
     Сердце мое дребезжит
     Или разбитый вагон!

     Боже! -- что будет со мной,
     Скоро ль подымет заря
     За занавеской цветной
     Синий огонь фонаря.





     Поблекшим золотом и гипсовою лепкой
     Здесь разукрашен невысокий потолок.
     Прилавок с пальмами, с Венерою-калекой,
     И стонет граммофон у выщербленных ног.

     Олеографии отличные на стенах, --
     От дыма вечного они старинный вид
     Приобрели. Из разноцветных кружек пена
     Через края на мрамор столиков бежит.

     Все посетители пивной сегодня в сборе:
     Пальто гороховые, в клетку пиджаки.
     Галдеж неистовый кругом, -- и в этом море
     Я, за бутылкою, спасаюсь от тоски.

     Здесь я не чувствую ее (непобедимой!)
     Воображение туманно и пестро.
     Не страшно мне среди бродяг, ругательств, дыма:
     Ведь я не гость. Я свой. Я уличный Пьеро!





     Ты томишься в стенах голубого Китая.
     В разукрашенной хижине -- скучно одной.
     В небесах прозвенит журавлиная стая,
     Пролепечет бамбук, осиянный луной.
     Тихо лютню возьмешь и простая, простая,
     Как признанье, мольба потечет с тишиной...

     Неискусный напев донесется ль на север
     В розоватом сиянии майской луны!
     Как же я, недоверчивый, -- сердцу поверил,
     Что опущены взоры и щеки бледны,
     Что в прозрачной руке перламутровый веер
     Навевает с прохладою пестрые сны.





     С шарманкою старинной
     (А в клетке -- какаду)
     В знакомый путь, недлинный,
     Я больше не пойду.

     Не крикну уж в трактире, --
     Ну, сердце, веселись!
     Что мне осталось в мире,
     Коль ноги отнялись.

     Хоть с койки не подняться
     Больничной -- никогда,
     А каждой ночью снятся
     Бывалые года.

     С утра ж -- другая лямка
     Растит мою тоску:
     Достанется шарманка
     Жиду-покупщику.

     Пойдет он весью тою,
     Где прежде я певал,
     Под чуждою рукою
     Завсхлипывает вал.





     Ужели никогда нас утро не застанет
     В объятиях любви?..

     Пушкин

     Любимая, я вяну, истомлен
     О днях былых безмерною тоскою.
     Ты ныне страстью тешишься другою,
     А я в тебя по-прежнему влюблен.

     По-прежнему... Нет, опытом разлуки
     Научен я любить тебя вдвойне.
     И с каждым днем в сердечной глубине
     Страсть множится и возрастают муки.

     Любимая, я вяну... Лишь одна
     Дает мне жизнь надежда золотая:
     Забудусь я в вечерний час, мечтая,
     И мне блеснет прошедшая весна!..

     <1912>





     Ветер колеблет колкий
     Шляпы моей края.
     Перелетают пчелки
     В зелени у ручья.

     Пыля, идут богомолки,
     Хотел бы уйти и я, --
     Туда, за дальние елки,
     В синеющие края!..

     Но как же книжные полки
     И дом, и сад, и скамья?
     Ах, снова в висках иголки
     Задвигали острия...

     <1912>





     Я слышал топот множества коней.
     Лязг стали, воинства глухие клики,
     И этот шум все делался сильней.

     Казалось мне, что призрак огнеликий
     Безумия несется на меня;
     А я лежал меж сохлой повилики

     Измученный, бессилие кляня,
     Пытаясь тщетно, вставши на колени
     Произнести заклятие огня.

     Но вдруг сколь сладкое преображенье
     Произошло. -- Лязг, топот, и пожар
     Растаяли туманом в отдаленьи,

     И замолчало пение фанфар;
     Прохладою целительной смененный,
     Оставил грудь мою смертельный жар.

     Я поднял взор и встретил взор влюбленный
     Прелестной девы. Светлой тишиной
     Все было полно, лишь прибой бессонный

     Звучал вдали, блистая под луной.

     <1912>





     Облаков закатные разводы,
     Сильно пахнет гретая смола.
     Волжские слегка дробятся воды
     Под ударами весла...

     Ты моя, или уже чужая?
     В этот миг ты думаешь о ком?
     Я тебя печально провожаю,
     Медленно машу платком.

     Тройка ждет, сверкая бубенцами
     И звеня. Все гуще синий мрак.
     Белый между смуглыми гребцами
     Тихо гаснет мой маяк.

     <1912>





     Давно угас блистательный Июль,
     Уж на деревьях -- инея подвески.
     Мои мечты колеблются, как тюль
     Чуть голубой оконной занавески...

     ...Любовь прошла и разлучились мы,
     К кому же я протягиваю руки?
     Чего мне ждать от будущей зимы, --
     Забвения или горчайшей муки.

     Нет, я не ожидаю ничего...
     Мне радостно, что нынче вечер ясный,
     Что в сердце, где пустынно и мертво,
     Родился звук печальный и прекрасный.

     <1912>





     Воображению достойное жилище,
     Живей Террайля, пламенней Дюма!
     О, сколько в нем разнообразной пищи
     Для сердца нежного, для трезвого ума.

     Разбойники невинность угнетают.
     День загорается. Нисходит тьма.
     На воздух ослепительно взлетают
     Шестиэтажные огромные дома.

     Седой залив отребья скал полощет.
     Мир с дирижабля -- пестрая канва.
     Автомобили. Полисмэны. Тещи.
     Роскошны тропики, Гренландия мертва...

     Да, здесь, на светлом трепетном экране,
     Где жизни блеск подобен острию,
     Двадцатый век, твой детский лепет ранний
     Я с гордостью и дрожью узнаю.

     Мир изумительный все чувства мне прельщает,
     По полотну несущийся пестро,
     И слабость собственная сердца не смущает:
     Я здесь не гость. Я свой. Я уличный Пьеро.





     За трепещущей парусиной
     Вижу сад. Луна над осиной
     Выплывает. Все ветки голы.
     Вид -- невеселый!

     Поздней осени пантомима!
     Тени цепью несутся мимо.
     О, фантомы! Их ветер гонит,
     Снег похоронит.

     Зыбкий луч трепещет на лицах,
     Красной слизи комки -- в петлицах,
     На губах пустая забота,
     Вкус креозота.

     А луна не дышит в тумане,
     Как в английском старом романе,
     Где глядят с эстампов на меди
     Лорды и леди.





     Все злит меня, но более всего
     Тоскливое бессилие мое.
     О, если бы не думать ничего, --
     Мгновенно унестись в небытие!

     И хитрости не надо никакой
     Для этого -- английский пистолет
     Снять со стены спокойною рукой,
     Забыв сияние прошедших лет.

     Нет больше силы тешиться мечтой,
     И скучных дум внимать постылый плеск,
     Но страшен мне насечки золотой
     Таинственный и безразличный блеск!





     Всегдашней лихорадкой,
     Притворною тоской,
     Ребяческий и сладкий
     Сменяется покой.

     С утра -- привычный трепет
     С расчетливостью пью.
     Рука фигурки лепит
     И учит бытию.

     Владеет саблей турок
     И музыкант смычком...
     Среди моих фигурок
     Не вспомню ни о ком.

     Да! Сердце бьется скоро,
     Искусно трепеща,
     Отчетливы узоры
     Фиглярского плаща.

     Мелькают туфли, груди,
     Прически, рукава --
     Не мысли и не люди, --
     Постылые слова.





     Плывет рассветное сияние,
     Шуршит увядшая трава,
     И шепчет ветер увядания
     Полузабытые слова.

     Среди стволов сверкают просини,
     Как вспышки синего огня,
     Но ласков лик туманной осени,
     Глядящей с неба на меня.

     И верит сердце утомленное,
     Что близок светлый, смертный час,
     Когда горит душа влюбленная
     В огне неумолимых глаз.





     Заката пламенные ризы
     Печалью сна окроплены,
     А на востоке в дымке сизой
     Встает холодный серп луны.

     Ручей журчит в саду старинном,
     И шепчут листья в полусне,
     Своим рассказом странно-длинным
     Так сладко раня душу мне.

     Чу! -- Трели песни соловьиной
     Внезапно оживили сад,
     И ветерок принес с куртины
     Левкоя пряный аромат.





     Она глядит с причудливых панно,
     С прозрачных чашек, с вееров мишурных
     Страна, где все прелестно и смешно,
     Где столько радостей миниатюрных.

     Вот светло-золотистый горизонт,
     Вот лотос розовый колеблет глубь немая,
     Вот китаяночка, раскрыв свой пестрый зонт,
     Сидит, забавно ножки поджимая.

     Косые глазки ввысь устремлены,
     Следят за ласточкой над озером красивым.
     А небеса -- сиренево бледны,
     И лишь на западе заря скользит по ивам...

     И чудится: "Забудься, помечтай..." --
     Щебечет ласточка, и вяз шуршит верхушкой.
     И в сумерках сияющий Китай
     Мне кажется волшебною игрушкой.





     Канарейка в некрашеной клетке,
     Материнский портрет на стене.
     По-весеннему голые ветки
     Колыхаются в низком окне.

     И чуть слышится гул ледохода...
     ...Я -- свободен от грусти смешной.
     Кто сказал, что такая свобода
     Достается нелегкой ценой!





     Я вспомнил тот фонтан. Его фонтаном слез
     Поэты в старину и девы называли.
     Но мне почудилось благоуханье роз
     И отблеск янтаря на легком покрывале.

     Блистательная ночь. Восточная луна.
     В серале пленница, черкешенка младая,
     Откинув занавес, в унынье у окна
     Следит, как водомет лепечет, ниспадая,

     Лепечет и звенит о счастии тоски,
     Которая, как ночь, блаженна и просторна,
     И с розовой луны слетают голубки
     Клевать холодные серебряные зерна.





     Празднуем в этот день славную мы годовщину.
     Вновь Бородинских знамен шелест волнует сердца.
     Видит растроганный взор воинств грозные массы,
     Слышит ухо пальбу, звонкие клики побед.

     Но сияньем иным я взволнован сегодня, --
     Не победами лишь светел двенадцатый год:
     Юный Пушкин в те дни, миру еще неведом,
     Первые ласки муз в Царском Селе узнавал.

     Верит сердце мое в грядущую славу отчизны!
     Знаю, -- последний герой не скоро умрет на Руси,
     Но, ответа страшась, судьбу вопросить не смею,
     Пушкину равный поэт будет у нас когда.

     <1912>





     Веет прохладой хвойной
     В мое окно.
     Сердце мое спокойно
     Уже давно.

     С нежностью погребаю
     Любовный бред...
     Лампы не зажигаю, --
     Зачем мне свет?

     Тихо плывут мгновенья,
     Часы стучат.
     Сладостно пить забвенья
     Целебный яд.

     Но почему мне грустно,
     Печально мне?
     Месяц, как незабудка,
     Цветет в окне.

     Странно на ручке кресла
     Дрожит рука...
     Или опять воскресла
     Моя тоска?

     <1912>





     На одиннадцати стрелка
     В доме уж заснули все.
     Только мысль моя, как белка,
     Словно белка в колесе.

     За окошком тусклый серпик
     Сыплет бисер в синеву...
     Все на свете сердце стерпит
     Из-за встречи наяву.

     Если только задремлю я, --
     (Пусть себе часы стучат!)
     Вновь увижу поцелуи,
     Милый говор, милый взгляд...

     Но прошли вы, встречи в сквере,
     В ботаническом саду.
     Больше другу не поверю,
     Если скажет он: "Прийду"...

     За окошком белый серпик
     Красным сделался, как кровь.
     Хороню глубоко в сердце
     Обманувшую любовь.

     <1913>





     Вечерний свет плывет в окошко,
     Мечтаешь ты над камельком,
     А на полу играет кошка
     С твоим оброненным клубком.

     На платье -- брошенные спицы,
     Вязанье скучного чулка...
     Слегка дрожат швеи ресницы,
     Как будто крылья мотылька.

     Тебя страшит истомы голос,
     Мятежной сладости прилив, --
     Так по весне зеленый колос
     Глядится в небо, боязлив...

     ...Пройдут года, истлеют грезы,
     И ты, усталая, поймешь,
     Какое счастье эти слезы,
     Как драгоценна эта дрожь!

     <1913>





     Зеленый кустарник
     Мне хлещет в лицо.
     Меж веток -- янтарно
     Заката кольцо.

     Кольцо золотое
     Меж туч и огня...
     Томленье пустое,
     Не мучай меня.

     Ведь только и надо
     Для тихой души:
     Простая услада
     Вечерней тиши;

     Покой и прохлада,
     Закат золотой.
     Обширного сада
     Орешник густой.

     <1913>





     Разве плохо я танцевала,
     Утомленно, как в забытьи,
     Разве неумело держала
     Я пунцовые розы свои?

     Почему же не мне улыбки
     И неистовые хлопки,
     А другой, изломанно-гибкой,
     Чьи руки слишком тонки;

     Чей рот совсем не накрашен,
     Но накрашенного красней.
     Мне взор ее светлый страшен,
     Я боюсь оставаться с ней.

     Одевается ли в уборной,
     Разговаривает ли со мной, --
     Все я вижу, как кто-то черный
     Стоит за ее спиной.

     Это он помог ей сегодня
     Быть воздушнее мотылька,
     Это он так мгновенно поднял
     Цветы -- не ее рука.

     Кто под сердцем обиду носит,
     Тот поймет ненависть мою.
     После танцев она попросит
     Дать воды, я стакан налью.

     Знаю -- самая черная сила
     Убежит молитвы святой.
     И недаром я, значит, купила
     Трехугольный флакон с кислотой.

     <1913>





     Афиша самодельная пестро
     Раскрашена: "Спешите поскорее
     Испробовать судьбу на лотерее.
     Посуда, накладное серебро
     И всевозможная галантерея"...

     Взлохмаченный цыган у колеса,
     Без пиджака, в засаленном жилете,
     Мошенничает в сером полусвете.
     Жужжит "машина" гулко, как оса,
     И, затаив дыханье, смотрят дети.

     Не выиграл! Взволнованный галдеж..
     Кружится вновь и счастие пытает
     Фортуны колесо. Надежды тают...
     А как заманчив перочинный нож,
     Как ваза та разводами блистает!

     <1914>





     Святки пройдут, пройдет и масляная,
     С зимними зорями -- Великий Пост.
     Будет любовь томить напраслиной,
     Пламенным золотом дальних звезд.

     Все-то тревоги в пути испытанные
     Вернутся, взметнутся -- опять уйдут.
     Вздохи любовные, печали молитвенные
     Листьями по осени упадут.

     Каждое утро -- светлее горница,
     Слаще тревога, смутнее сны --
     Скоро идти -- душе затворнице
     Лугом цветистым -- молодой весны.

     <1914>





     Дышат свежею смолою
     Лес, трава и небеса.
     На проснувшуюся Хлою
     Брызжет солнце и роса.

     Птицы звонко распевают,
     Завивает кольца хмель.
     Словно влага ключевая,
     Где-то плещется свирель...

     Вспомни, Хлоя, день вчерашний --
     В алом блеске облака,
     Засыпающие пашни,
     Поцелуи пастушка!

     Ты вчера еще узнала
     Жар мальчишеской груди.
     Улыбнися -- разве мало
     Поцелуев впереди.

     <1914>





     Вдыхаю сосен запах горький.
     Ах, я привык к нему давно!
     Зачем выходит на задворки
     Мое унылое окно.
     Невесело на эти сосны
     Глядеть с второго этажа,
     Тоска, тоска -- комар несносный --
     Томится здесь, тебе служа!
     Еще я вижу купол дальний,
     Теперь на нем закатный блеск.
     Доносит ветер из купальни
     Веселый говор, легкий плеск.
     Луна, как пенящийся кубок
     Среди летящих облаков.
     Тоска томит не зло, не грубо,
     Но легких не разбить оков.

     <1914>





     Упал на лакированный ботинок
     Луч электрический -- прозрачно-бел.
     "Мой друг, тебя не радуют и вина...
     Пьеро, Пьеро, лицо твое, как мел".
     -- Да, не нуждаюсь я сегодня в пудре.
     Ты до щеки дотронься: -- горяча?
     "Как лед, как лед". -- А сердце помнит кудри,
     Ту родинку у левого плеча...
     Ах, что вино! Хотя налей мне, впрочем.
     "Пьеро, ты сделался еще бледней!"
     -- Я о сегодняшней подумал ночи:
     Кто в эту ночь останется у ней?

     <1914>









     В стране солдатчины и Канта
     Родился ты, Вильгельм второй, --
     Завоеватель без таланта
     И без призвания герой.

     Мечты надменные лелея,
     Хотел ты стать царем земли,
     Но алчность и "Побед Аллея"
     Тебя не к славе привели!

     Шаг роковой безумца выдал:
     Среди всемирного костра
     Ударил гром, и рухнул идол,
     И облетела мишура...

     Как ночью крадется убийца,
     Так думал ты войну начать, --
     Но на челе твоем бельгийцем
     Позора выжжена печать!

     И на Париж стеною грузной
     Повел ты швабов, все дробя,
     Но крылья армии союзной
     Уже отбросили тебя!

     Теперь перед границей нашей
     Заносишь дерзкое копье...
     Так будь готовым -- полной чашей
     Испить бесславие свое!

     Мы не кичливы, не надменны,
     Но верный есть у нас залог:
     Нам светит правды луч нетленный,
     И с нами честь и с нами Бог!

     <1914>





     Не снят урожай на Червонной Руси,
     И в рабстве бесправия чехи.
     Но крест, славянин, терпеливо неси --
     Ты ставишь великие вехи.

     Истоптаны нивы, дома спалены,
     Отчизна в кровавом тумане...
     Спешите, спешите на поле войны
     За общее дело, славяне!

     И дряхлые цепи тевтонских коварств
     Не сдержат возмездия лаву.
     И рухнут престолы неправедных царств
     Славянскому царству на славу!

     <1914>





     Они пришли. Столетних стен
     Не жаль разнузданным вандалам,
     И древний озарен Лувен
     Сияньем дымчатым и алым.

     Горят музеи и дворцы,
     Ровесники средневековья,
     И в медных касках наглецы
     Соборы обагряют кровью.

     И библиотека в огне,
     Которой в мире нету равной...
     Но как, Лувен, завиден мне
     Твой горький жребий, жребий славный.

     Известие, что ты сожжен,
     С вандалов новых сняло маски,
     И мир, злодейством поражен,
     Нетерпеливо ждет развязки.

     И пред судилищем веков
     Твои развалины святые
     И храмы, кровью залитые,
     Красноречивей будут слов.

     <1914>





     Одной надеждою питаем,
     Одним желаньем окрылен,
     Я шел -- и сад мне мнился раем
     И чистым -- темный небосклон.

     Я шел на смертный поединок,
     Но сердцем славил бытие;
     Смирен и нищ, как Божий инок,
     И не отточено копье.

     И помню дальше, -- мгла пылала,
     Цвела закатная гроза,
     И на меня из-под забрала
     Глядели мертвые глаза.

     <1914>





     Спокойным взором вдаль смотри
     Страна людей, на подвиг щедрых:
     Еще живут богатыри
     В твоих, Россия, темных недрах!

     Еще в сердцах геройство есть,
     И всех живит святое пламя.
     Гражданский долг, прямая честь --
     Не стали дряхлыми словами.

     Уже слабеет враг, уже
     Готов он рухнуть с пьедестала,
     И на предательском ноже
     Зазубрин слишком много стали.

     А ты по-прежнему сильна,
     Глядишь в лицо грозовым тучам,
     Неизнуренная страна,
     Цветешь за воинством могучим!

     Мы верим: вражеский таран
     Рассеется, как вихорь черный,
     И разлетится ятаган
     О панцирь твой нерукотворный.

     И с заповеданной тропы,
     Как древле полчища Батыя,
     Изгнав врага, -- свои стопы
     Направишь в дали золотые.

     <1914>





     Мы были слепы, стали зрячи
     В пожаре, громах и крови.
     Да, кровью братскою горячей
     Сердца омыты для любви.
     Все, как впервые: песни слышим,
     Впиваем вешний блеск лучей,
     Вольней живем и глубже дышим,
     Россию любим горячей!
     О Воскресении Христовом
     Нам не солгали тропари:
     Встает отчизна в блеске новом,
     В лучах невиданной зари.
     Рассыпались золою сети,
     Что были злобой сплетены.
     Различий нет. Есть только дети
     Одной возлюбленной страны.
     И все поэты наготове
     На меч цевницу променять,
     Горячей крови, братской крови
     Благословение принять.

     <1914--1915>





     Надежда встречи стала бредней.
     Так суждено. Мой друг, прости.
     Храню подарок твой последний --
     Миниатюру на кости.

     И в дни, когда мне очень грустно
     И нет спасенья в забытьи, --
     Запечатленные искусно
     Сияют мне черты твои.

     Глаза, что сердце утешали
     Так сладко, -- смотрят горячо.
     Слегка из молдаванской шали
     Выходит нежное плечо.

     Ты где? В Неаполе иль в Ницце --
     Там, верно, места нет тоске,
     Но знай -- на каждой ты странице
     В моем вечернем дневнике.

     Но знай, хоть встреча стала бредней,
     Все светит мне ее звезда.
     И выльется в мой вздох последний:
     Когда же свидимся, когда!

     <1915>





     Уже предчувствие весны
     Сквозит повсюду,
     И сердце снова видит сны
     И верит чуду.

     Все тоньше льды, снега рыхлей...:
     Какая нега!
     О, солнце, солнце, -- не жалей
     Ни льда, ни снега!

     Вонзай веселые лучи
     В сердца и льдины,
     Весна, -- сапфиры размечи
     И альмандины!

     Пускай порою виснет мгла.
     Томит ненастье --
     Пасхальные колокола
     Не лгут о счастье!

     И птицы вешние не лгут --
     О милом взоре...
     Ручьи певучие бегут,
     Пылают зори.

     И сладок гул колоколов,
     И сердцу снится...
     Полна невиданных цветов
     Весны кошница.

     <1915>





     Опять весна в садах востока,
     Опять рокочут соловьи,
     Напоминая так жестоко
     О вдохновеньи и любви.

     И розы расцветают пышно,
     Жемчужные фонтаны бьют,
     Но криков радости не слышно,
     Веселых песен не поют.

     Давно ль, давно ль, любовью пьяны
     В гаремах -- в неге и тиши
     Благоуханные кальяны
     Дымили сонные паши?

     Давно ли здесь виденьем рая,
     Лучом луны в весенней тьме,
     Призывно в бубен ударяя,
     Плясала смуглая Фатьмэ...

     И, улыбаясь, шерри-бренди
     Тянул сановник и поэт...
     ...В гареме старого эфенди
     Теперь устроен лазарет.

     Слышны проклятия и стоны,
     И смерть приходит каждый день;
     А в окнах -- солнце, сад зеленый,
     Благоухание и лень...

     И только с моря гул победный
     Громовых выстрелов летит,
     И над Софией -- месяц медный
     В зловещем зареве блестит!

     <1915>





     Снастей и мачт узор железный,
     Волнуешь сердце сладко ты,
     Когда над сумрачною бездной
     Скрипя разводятся мосты.

     Люблю туман светло-зеленый,
     Устоев визг, сирены вой,
     Отяжелевшие колонны
     Столетних зданий над Невой.

     Скользят медлительные барки,
     Часы показывают три...
     Уже Адмиралтейства арки
     Румянит первый луч зари;

     Уже сверкает сумрак бледный,
     И глуше бьет в граниты вал...
     Недаром, город заповедный,
     Тебя Великий основал!

     И ветры с Ладоги -- недаром
     Ломали звонкий невский лед --
     Каким серебряным пожаром
     Заря весенняя встает!

     Светлеет небо над рекою,
     Дробятся розы в хрустале,
     И грозен с поднятой рукою
     Летящий всадник на скале.

     <1915>





     Знаю -- ложь все, что раньше было,
     Нет, не верю пустому сну.
     Все минувшее разлюбило,
     Сердце знает радость одну.

     Это выцветшее небо наше,
     Эти чахлые острова.
     Под лучами Господней Чаши
     Склонена моя голова.

     И чего мне бояться, право,
     Не амур и не жалкий лук.
     Вся любовь, вся тоска, вся слава
     В очертаниях этих рук.

     Ты свободна -- люби иль мучай,
     Улыбайся иль отрави,
     Все редеют, редеют тучи
     В незакатном небе любви.

     <1915>



     528. 19 ИЮЛЯ 1915 г.

     Опять Июль! Под солнцем вянут травы...
     Звонят колокола...
     Опять Июль! О, годовщина славы
     Двуглавого орла!

     Пускай гремят военные литавры
     Торжественной волной.
     Твоею кровью смоченные лавры,
     Прийми, народ родной!

     Твои сыны идут, подобно тучам,
     Чудесны их дела.
     Слабеет враг под натиском могучим
     Двуглавого орла!

     Ты много совершил на поле брани
     И многое свершишь.
     Мы смело ждем, предчувствуя заране
     Отдохновенья тишь.

     Промчался год, но мы спокойно дышим,
     Уверенно глядим.
     Мы видим свет! Мы голос Славы слышим!
     И победим...

     <1915>





     Там, над Невой зеленоватой,
     На желтом небе сентября,
     Несутся клочья желтой ваты
     И дышит холодом заря.

     О, эти снасти над рекою,
     И гул толпы, и шорох вод!
     С тревогой сладкой и тоскою
     Встречаю осени приход!

     Опять, опять чудесно слиты
     И вещей тайною горды
     Похолодевшие граниты,
     Дворцы, каналы и сады.

     Опять волнует и тревожит
     Очарованье волшебства,
     И облетает в сладкой дрожи
     На землю влажную листва.

     Как позолота облетает,
     И угасает навсегда,
     И меркнет даль, сиянье тает,
     Темнеет гулкая вода.

     А он, Великий, он победный,
     На сером камне, над Невой,
     Глядит в просторы Всадник Медный,
     Благословляя город свой.

     <1915>





     (Народное поверье)

     Как в пресветлой небесной горнице
     Пред иконою Богородицы
     Три свечи дни и ночи теплятся,
     Три огня на ризах колеблются.

     И одна свеча -- воску белого,
     За страдания света целого.
     За измученных и обиженных,
     Обездоленных и униженных!

     А вторая желтого, ярого --
     Та за труженика усталого,
     За работника и отшельника,
     И за пахаря, и за мельника!

     Всех светлей горит свеча красная,
     Неоплывная, неугасная, --
     За воюющих, побеждающих,
     За Святую Русь погибающих!

     Высока небесная горница,
     Души чистые в ней находятся;
     Крепко молятся души чистые,
     Три свечи сияют лучистые.

     Крепко молятся небожители,
     Всех сильней мольбы за воителей,
     Неоплывная, неугасная
     Ярко светит свеча красная!

     <1915>





     Служите, братья, молебны,
     Твердите вы тропари.
     Повеял ветер целебный,
     Зажглось сиянье зари.
     Пускай трудна и сурова
     Стезя несущих мечи.
     Опять Святого Покрова
     Горят над нами лучи.
     О, свет золотой, нетленный,
     Какой ты равен красе!
     Больной, измученный, пленный
     Тобою согреты -- все!
     Светлеют души, светлеют,
     Встает надежды заря.
     Нам солнце мая алеет
     В ненастный день октября.
     И веет ветер целебный,
     И все ясней синева!
     Так пойте, братья, молебны,
     Встречая день Покрова!

     <1915>





     Сколько воли, отваги, святого усердья
     В озареньи солдата, что в битву идет,
     В героической жертве сестры милосердья
     И во всех, кто Россию к победе ведет!

     Ядовитые газы, сверкание меди,
     Подгибаются ноги, и сохнут уста...
     Но отважно герои стремятся к победе,
     К лучезарной победе любви и Христа!

     Слава павших -- отрада покинутым детям,
     Слава тем, кто вернется с победным щитом!
     Мы героев цветами и лаврами встретим,
     В ореоле любви золотом.

     <1915>





     Опять простор небесной синевы
     Горит светло в лучах чудесных,
     И в дальний путь направились волхвы --
     Найти Младенца в яслях тесных.

     Идут в лучах серебряной звезды,
     Несется праздничное пенье...
     Но на пути -- кровавые следы
     Убийства, злобы, разрушенья.

     На мир земной три старые волхва
     Глядят печальными очами, --
     Ужель бессилен праздник Рождества
     Перед слепыми палачами!

     Но белая безмолвствует земля...
     И все тревожней, все печальней
     В лучах звезды три старых короля
     Бредут искать пещеры дальней.

     Любовь -- сильней тревоги и тоски,
     В сердцах крепка живая вера,
     Но правый суд и радость далеки,
     Как Вифлеемская пещера!

     <1915>



     534. РОЖДЕСТВО 1915 г.;

     Прозрачна ночь морозная,
     Спокойна и светла.
     Сияет небо звездное,
     Гудят колокола.

     Как будто небо синее
     Само поет хвалы.
     А ветки-то от инея
     Белешеньки-белы.

     В годину многотрудную,
     Похожую на сон,
     Какую радость чудную
     Приносит этот звон, --

     Какую веру твердую,
     Сменяющую грусть,
     В великую и гордую
     Страдающую Русь!

     Промчатся дни тяжелые,
     Настанет торжество.
     И встретим мы веселое
     Иное Рождество.

     Теперь же будем сильными
     И верными труду,
     Молитвами умильными
     Приветствуя звезду.

     <1915>



     535. ПАСХА 1916 г.

     Опять серебряный апрель
     Сияет нам улыбкой ясной,
     Поет весенняя свирель
     О Пасхе радостной и красной.

     Скорей в веселые леса!
     Ликуют горы, реки, веси;
     Ручьи и птичьи голоса
     Поют светло Христос Воскресе!

     Свети, весна, и ветер вей,
     Пылай, восток, светлее розы!
     Засвищет в поле соловей
     И шумно загрохочут грозы.

     Как хмурая зима прошла,
     Пройдут сомнения и беды;
     И засияет нам, светла,
     Заря нетленная победы!

     <1916>





     Луч лампады... Старая икона...
     Поле золотое, и на нем
     Светлый всадник, ранящий дракона
     Прямо в пасть пылающим копьем.

     Синий сумрак в опустевшем храме,
     Отблески закатные легли...
     Сладостно молиться вечерами
     О родимых, бьющихся вдали.

     И приходят матери и жены,
     И целуют всаднику плечо,
     Чтоб вернулся милый пощаженный, --
     Молятся светло и горячо.

     Кроткий взор святителя умилен,
     Но сильна разящая рука.
     Белый конь Георгия не взмылен, --
     Видно, служба ратная легка!

     А закат разбрасывает розы...
     Тени в храме распростерты ниц.
     Редкие, но пламенные слезы
     Падают с опущенных ресниц.

     О, не даром эти слезы льются
     В полутемных храмах без конца,
     И надеждой радостною бьются
     Так согласно русские сердца...

     Скоро, скоро минет ночь глухая,
     Дрогнет в небе первый отблеск дня,
     И дракон забьется, издыхая
     Под копытом белого коня!

     <1916>





     О, несобранные нивы! --
     О, растоптанные всходы!
     Он настанет, час счастливый,
     Час победы и свободы.

     Гром последний в небе грянет,
     Разрушителей карая,
     Солнце мира ясно глянет,
     Отдохнет земля сырая.

     Но пока грохочут битвы,
     Слышен тяжкий грохот меди,
     Все стремленья, все молитвы,
     Все желания -- к победе!

     Бой упорен, долог, труден,
     Тем смелее будем верить:
     Твой, Россия, подвиг чуден,
     Твоей славы -- не измерить!

     С нами Бог и сила с нами,
     Сила права и свободы.
     И сочтемся мы с врагами
     За растоптанные всходы.

     <1916>





     Опять, опять луна встает,
     Как роза -- в час урочный.
     И снова о любви поет
     Нам соловей восточный.

     Пусть говорят, что радость -- бред.
     Мне не слышны угрозы.
     Подумай: сколько тысяч лет
     Благоухают розы!

     Когда янтарный гаснет день,
     На крае небосклона
     Я снова вижу Сафо тень,
     Целующей Фаона...

     И снова дверь открыта мне
     Серебряного рая,
     И сладко грезить при луне,
     Любя и умирая...

     <1916>





     Солдаты проходили, барабаня,
     А я глядел в окно в старинном зале,
     Как медленно в тускнеющем тумане
     Их стройные шеренги исчезали.
     Уже темнело небо Петрограда,
     И месяц выплывал над Летним садом,
     И мне сладка была моя отрада
     Глядеть им вслед, благословляя взглядом.
     Рожденные в глуши, в убогих хатах,
     Теперь идут по рыцарскому следу,
     Чтоб на полях и славных и проклятых
     Узнать любовь, и муку, и обиду.
     Таинственно деревья шелестели
     Под лязг штыков и грохот барабана,
     Но глохнул шаг, и улицы пустели
     В холодной мгле осеннего тумана.
     И думал я, благословляя взглядом
     Ряды солдат: о, сохрани их Боже!
     А месяц выплывал над Петроградом,
     Над замком Павла и над Летним садом,
     На розовое облако похожий...

     <1916>





     Зачем трубил зловещий рог,
     Прокаркал ворон под луной,
     Кого убийца подстерег
     На перекрестке в час ночной.
     Сверкает шлемов серебро
     И вьется белое перо,
     Стучат мечи, и льва смелей
     С убийцей бьется Беверлей.

     Сидит Матильда у окна
     В восточной башне, без огня.
     В фате венчальной и бледна...
     Чу! словно дальний храп коня...
     Там под луной не вьется ль пыль?..
     От замка Мюсграф -- восемь миль
     И близко полночь -- о, скорей
     Спеши на помощь, Беверлей!

     В капелле свечи зажжены,
     Одет священник, гости ждут..
     Шаги на лестнице слышны.
     Матильда, за тобой идут.
     Пойдешь ты замуж, не любя,
     Не защитит никто тебя:
     Лежит далеко средь полей,
     Смертельно ранен, Беверлей.

     Прощайте, арфа и луна,
     Вы за оградой, тополя,
     Восточной башни тишина
     И вересковые поля.
     Но настежь дверь, и веет хлад...
     В крови забрало, мертвен взгляд,
     В лучах луны, луны бледней,
     Стоял пред нею Беверлей.

     Скорей, Матильда, у ворот
     Копытом землю роет конь,
     Тебя к венцу не поведет
     Вестфильский лорд, гроза погонь.
     Скорей, пока не пел петух,
     Светляк волшебный не потух.
     Вперед -- и скачет средь полей
     С Матильдой бледной Беверлей.

     Недаром ворон прокричал,
     Трубил недаром звонкий рог
     И грянул гром, и конь заржал
     На перекрестке трех дорог.
     До замка Мюсграф -- восемь миль...
     В семейном склепе тишь и пыль.
     Туда с невестою своей
     Убитый скачет Беверлей.

     О, храп коней! О, клич погонь!
     Летит дружина по холмам,
     Но шибче мчится мертвых конь
     По рвам, болотам и лесам.
     Искать напрасно зыбкий след,
     Петух не пел и следа нет...
     Туман клубится средь полей,
     Исчез с Матильдой Беверлей.

     <1916>





     Одной любви он видел свет,
     Один завет хранил прекрасный --
     Любовь к отчизне! О, поэт,
     Вся жизнь твоя -- как светоч ясный.

     Ты знал, ты знал, что грянет гром
     Навстречу злобы и коварства,
     Что под Архангела мечом
     Падут неправедные царства.

     И жизнь твоя была чиста,
     Как сердца кроткого моленье...
     Один порыв, одна мечта,
     Одно священное стремленье!

     О, Русь, как он тебя любил
     Светло и преданно, и верно!
     Тебя он нежным сыном был
     И за тебя страдал безмерно...

     Но взгляд его -- орлиный взгляд
     Сквозь сумрак холода и тленья,
     Сквозь неустройство и разлад
     Провидел праздник искупленья!

     И час великий настает...
     И отступает враг унылый...
     И сердце вновь привет поет
     Тебе, певец славянской силы.

     О, Родина, благослови
     Благоговейно Хомякова!
     Он знал завет одной любви,
     Одне священные оковы!

     И в близкий час, когда падет
     Упрямый шваб по воле рока,
     Пусть в наших душах не умрет
     Завет славянского пророка!

     <1916>





     Поляки, в дни великой брани
     Сияет нам одна звезда
     Великим лозунгом: -- славяне,
     Разбита старая вражда.

     И прошлое с неверной славой:
     Стан Сигизмунда у Москвы
     И наши рати под Варшавой
     Забыли мы, забыли вы.

     Довольно! Долго были слепы,
     Теперь прозрели навсегда.
     Теперь мы знаем, как нелепы
     Братоубийство и вражда.

     Пусть наши облики не схожи,
     Но братская любовь крепка,
     И в грозный час -- всего дороже
     Отчизна сердцу поляка!

     И в дни торжественной печали
     Спеша тевтонов отражать,
     Мы вам свободу обещали
     И слово поклялись сдержать.

     Пройдут года тревожной брани
     И, ослепительно горя,
     Для вас, свободные славяне,
     Зажжется ясная заря.

     Да будет так! Но враг не дремлет,
     Сплетает сеть свою паук,
     И Польша, пленная, приемлет
     Свободу из тевтонских рук!

     Нет, я не верю! Веет ложью
     Бессмысленная эта весть.
     Поляки не забыли Божью
     Угрозу, не забыли честь!

     Иль даром знамя подымала
     Освобождения война,
     Или тебе, о, Польша, мало,
     Что ты врагами сожжена?

     Я верю: как звезда во мраке,
     Достойный прозвучит ответ,
     Весь мир услышит, как поляки
     Ответят гордо швабам: "Нет!"

     "Нет! Ваша не нужна свобода,
     И дружба ваша не нужна,
     Во славу польского народа
     Ура! Да здравствует война!"

     "И до последней капли крови
     Врага мы будем биться с ним
     И в каждой мысли, в каждом слове
     Славянству верность сохраним!"

     <1916>





     Мы знали -- наше дело право,
     За нас и Бог, и мир, и честь!
     Пылай, воинственная слава,
     Свершится праведная месть.

     Германия, твой император, --
     В какую верил он звезду,
     Когда, забыв о дне расплаты,
     Зажег всемирную вражду?

     Он на Париж стопою грузной
     Повел свинцовый ужас свой,
     Но крылья армии союзной
     Отбили натиск роковой.

     Вы тщетно под Верденом бились
     И разоряли города,
     За вашей армией влачились
     Братоубийство и вражда.

     Вы чуждыми остались Польше,
     И жребий ваш убог и сир.
     Когда надежд не стало больше,
     Произнесли вы слово: мир!

     Неправый вождь! Ты слишком поздно
     Сознался, что борьба невмочь...
     Для нас -- в грядущем небо звездно,
     Твой черный жребий кроет ночь.

     Мир! Всем священно это имя
     И всем его желанна весть,
     Но не кровавыми твоими
     Ее устами произнесть!

     Ведь жизни всех, кто лег со славой,
     Вся кровь, пролитая в бою,
     Вильгельм Второй, Вильгельм кровавый,
     Падет на голову твою!

     Недолго ждать! Близка расплата!
     Нам -- час веселья, вам -- тоски.
     Пред мощью нашего солдата
     Бледнеют прусские полки!

     Они давно устали биться,
     И доблесть им давно чужда.
     Они идут... Им вслед влачится
     Братоубийство и вражда.

     Германия! Пред славой нашей
     Склони бессильное копье
     И переполненною чашей
     Испей бесславие свое.

     Тогда, позабывая беды,
     Мы вам даруем честный мир
     И бросим к алтарю победы
     Вильгельма глиняный кумир.

     <1917>





     О, Польша, сколько испытаний
     Судьбой назначено тебе!
     Расцветов сколько, отцветаний
     В твоей изменчивой судьбе!
     О, сколько раз заря блистала,
     И снова делалось темно,
     Ты в небо высоко взлетала,
     Срывалась, падала на дно!..
     Но времени поток холодный
     Отваги пламенной не смыл...
     Свободы облик благородный,
     Как прежде, цел, как прежде, мил.
     Не высохла живая лава,
     И не развеялась тоска.
     Все та же честь и та же слава
     Пылают в сердце поляка!
     Но вот свершилось! Вызов брошен.
     Постыдную играя роль,
     В Варшаву, не зван и не прошен,
     Вступить сбирается король!
     И на твоем старинном троне,
     Поправ славянства светлый стяг,
     В своей порфире и короне
     Надменно встанет гордый враг...
     Нет! Я не верю! Быть не может!
     Бог святотатцу отомстит,
     Вам Ченстоховская поможет
     И Остробрама защитит.
     Поляки! Недругу не верьте!
     Нужна тевтонам ваша кровь.
     Свобода их чернее смерти,
     Отравы горче их любовь!
     ...И слышит Русь далекий голос
     Своей страдающей сестры:
     "Моих полей растоптан колос,
     Деревни польские -- костры.
     В плену мои томятся дети,
     Рекою льется кровь моя,
     И унижения, и плети,
     И слезы испытала я.
     С любовью к польскому народу
     Они сжигали города,
     И я славянскую свободу
     Продам тевтонам? -- Никогда!"

     <1917>





     На небе времени безумная комета.
     В багровом облаке проносится она...
     И кисть художника, и звонкий стих поэта
     Твой облик отразят, Великая война!

     Картины сменятся... И нового столетья
     Настанут мирные, цветущие года,
     Но будет помнить мир, как под твоею плетью
     Соборы рушились и гибли города...

     Как странно будет вам, грядущие потомки,
     Небрежно оборвав листок календаря,
     Вдруг вспомнить: "В этот день спокойные потемки
     Зажгла в недобрый час кровавая заря!"

     И глядя на портрет того, кто битву начал,
     Свершит потомство свой нелицемерный суд, --
     Виновнику убийств, страдания и плача
     Нетленный приговор уста произнесут.

     Война всемирная! Твой свет жесток и горек,
     Но ясным маяком в грядущем будешь ты,
     И станет изучать внимательный историк
     Жестокие твои и славные черты.

     Теперь -- ты бич судьбы над родиною милой,
     Но светлой радостью заблещет русский взор,
     Когда постигнет он германского Атиллы
     Бесстрастным временем отмеченный позор.

     <1917>





     Мы видим: Свобода, свобода
     Как райская птица светла,
     Ясней огневого восхода
     Ее золотые крыла!
     Мы слышим пасхальное пенье,
     Блаженное пенье весны,
     Довольно тоски и терпенья,
     Сбывайтесь, чудесные сны!
     О, люди, дышите и верьте
     Славнейшей из пламенных слав:
     Христу, победившему смерти,
     Их черную силу поправ!

     <1917>





     Не забывайте о победе,
     Не забывайте о войне!
     Тяжелый грохот вражьей меди
     Должны мы слышать и во сне.

     Солдат на фронте и рабочий
     У орудийного станка,
     Пусть будут зорки ваши очи,
     Спокоен ум, тверда рука!

     Друзья, мужайтесь! Враг не дремлет,
     Ему мила бесправья ночь.
     Мольбам низвергнутых не внемлет
     И злу готовится помочь.

     Нет, братья, этого не будет,
     В нас голос чести не умолк!
     Народ свободный не забудет
     Свой первый, свой священный долг.

     Россия, жребий твой чудесен,
     Судьба прекрасна и светла!
     Достойны мрамора и песен
     Тобой свершенные дела.

     Твои сыны неколебимы,
     Испытан в битвах тяжкий меч,
     За славу родины любимой
     Готовы все костями лечь.

     Тебя свобода увенчала
     Своим сияющим венцом,
     И в нем начнешь ты жизнь сначала,
     С открытым, радостным лицом.

     Теперь же в грохотаньи меди
     Все силы напряжем вдвойне:
     Не забывайте о победе,
     Не забывайте о войне!

     <1917>





     Свобода! Что чудесней,
     Что сладостней, чем ты,
     Дарит нам с громкой песней
     Улыбки и цветы!

     Устали мы томиться
     В нерадостном плену.
     Так сладко пробудиться
     И повстречать весну!

     О, гостья золотая,
     О, светлая заря.
     Мы шли к тебе, мечтая,
     Не веря и горя.

     И вот настало ныне
     Свершенье всех чудес...
     Как наше небо сине,
     Как весел вешний лес!

     И горизонты шире,
     И пламенней цветы...
     Сбылись в холодном мире
     Нездешние мечты.

     Теперь -- довольно грусти!
     Пусть будет жизнь ясна!
     Тебя мы не отпустим,
     Нежнейшая весна.

     Ты будешь вечно с нами
     Свершившейся мечтой,
     С лучами и цветами
     Свободы золотой!

     <1917>





     Сладко выйти в весеннее поле.
     Ярко светит заря. Тишина.
     Веет ветром, прохладой и волей,
     И далекая песня слышна.

     Вновь весна. И осыпался иней,
     Раскрывается трепетный лист.
     Вечер русский, торжественно-синий,
     Как ты благостен, нежен и чист!

     Вот оглянешься, так и поверишь,
     Что напрасны тревога и грусть...
     Никакой тебя мерой не смеришь,
     О, Великая Красная Русь!

     Мать-отчизна! Ты долго томилась,
     Восставая на черное зло,
     Сколько гордых с неправдою билось,
     Сколько смелых в бою полегло!

     Говорили они, умирая:
     "Крепко знамя держите, друзья!
     В нем величье родимого края,
     В нем, Россия, свобода твоя!"

     И в несчетных мучительных жертвах
     Наконец мы ее обрели.
     Наконец-то воскресла из мертвых
     Воля древняя русской земли!

     Расцветайте же, красные зори,
     Наша гордость, и слава, и честь!
     От Невы до Каспийского моря
     Разносись, вдохновенная весть!

     Но сплотимся, друзья, наготове,
     Не забудем в торжественный час .
     О войне и о пролитой крови, --
     Крови смелых, погибших за нас.

     Мы покончили с черной тоскою,
     Так воспрянем, чудесно-сильны,
     И подымем победной рукою
     Ярко-алое знамя Весны!

     <1917>





     Снова янтарны и алы
     Плывут облака,
     Снова сижу я усталый,
     И в сердце -- тоска.

     Медленно гасит просторы
     Весенняя ночь.
     Тихо колышутся шторы --
     И сердцу не в мочь!

     В городе пусто, уснувшем
     Под светлой луной.
     Тайная боль о минувшем,
     Ты снова со мной.

     Милого голоса звуки
     Мерещатся мне...
     Тщетно ломаю я руки
     В высоком окне.

     Тщетно -- никто не услышит,
     И грезить смешно.
     Сумрак серебряный дышит
     Прохладой в окно.

     Медленно, медленно тая,
     Скользят облака...
     Счастья пора золотая, --
     Увы, далека!..

     <1917>





     А. Д. Радловой

     Я часто слышал этот звук "свобода"
     И равнодушно улыбался я.
     Но вот благоуханней смол и меда
     Ваш голос прозвучал, ворожея.

     И мне почудилось, что в самом деле
     Каким-то розам суждено расцвесть.
     Что сквозь отчаянье, тоску, мятели
     К нам донесется золотая весть.

     Я шел назад смущенный и безмолвный.
     Сияло небо над моей рекой.
     И глядя на закат и слыша волны,
     Все слышал я ваш голос колдовской.





     Когда впервые я услышал голос,
     Такой простой и величавый вместе,
     Вдруг потускнели зеркала в гостиной
     И оборвался праздный разговор.

     И я почуял, словно моря рокот
     И сладкий шелест заповедной рощи,
     И легкое шуршание сандалий
     По золотому, влажному песку...

     Мгновенье было точно воздух горный.
     Блаженное, оно недолго длилось...
     Вновь вспыхнула оранжевая лампа,
     И в синих чашках задымился чай.

     Но с той поры я вслушиваюсь жадно,
     Когда звучат торжественные струны
     Ее стихов, как будто повторяя
     "Сия скала... Тень Сафо... Говор волн!.."

     Май 1917
     Петроград









     Песни звонкие девчонок
     Возле озера слышны,
     И похоже на бочонок
     Отражение луны.

     Город в сумраке закатном
     На развалины похож.
     В поле дышит ароматно
     Зеленеющая рожь.

     Дождь прошел, дорога вязка,
     Ночь прохладна и свежа.
     Старомодная коляска
     Прокатилась, дребезжа.

     Я ушел сюда забыться
     От удушливой весны.
     В сердце ласково дробится
     Отражение луны.

     <1912>





     Мы с мамашею скучаем
     В деревенской тишине,
     За обедом или чаем
     Говорим о старине.
     Все знакомые рассказы --
     Севастополь да Париж.
     А в окошке шепчут вязы,
     За стеной скребется мышь.
     Лишь кукушка закукует
     На прадедовских часах,
     Тотчас сердце затоскует,
     Всколыхнется в сердце страх.
     Три недели милых писем,
     Ах, не получала я...
     Золотятся мехом лисьим
     Кофты маминой края;
     Да поблескивает спица
     Нежно в старческой руке...
     Что сегодня мне приснится
     Душной ночью в гамаке?

     <1914>





     Снега буреют, тая,
     И трескается лед.
     Пасхальная, святая
     Неделя настает.

     Весна еще в тумане,
     Но знаем мы -- близка...
     Плывут и сердце манят
     На волю облака.

     И радуется Богу
     Воскресшая земля.
     И мне пора в дорогу,
     В весенние поля.

     Иконе чудотворной
     Я земно поклонюсь...
     Лежит мой путь просторный
     Во всю честную Русь.

     Лежит мой путь веселый,
     На солнышке горя,
     Чрез горы и сквозь села,
     За синие моря,

     Я стану слушать звоны
     Святых монастырей,
     Бить земные поклоны
     У царских у дверей.

     Но вольные вериги
     Надежнее тюрьмы, --
     Нет сил оставить книги,
     Раздумья и псалмы.

     Увы! -- Из тесной кельи
     Вовеки не уйти
     К нетленному веселью
     По светлому пути.

     Но в душу наплывает
     Забытое давно --
     Гляжу, не уставая,
     В высокое окно.

     Светлеют дол и речка,
     И дальние снега,
     А солнце, словно свечка
     Святого четверга.

     <1915>





     Снова влечет тебя светлое знамя,
     Знамя войны!
     Мы-то гадали -- пробудешь ты с нами
     Хоть до весны.

     Мы-то надеялись Пасху с тобою
     Вместе встречать.
     Но отдохнул ты и светлой борьбою
     Полон опять!

     Сняты твои перевязки недавно,
     Щеки бледны.
     Но вдохновенно рокочут и славно
     Трубы войны!

     Сердцу отважного эти призывы
     Жизни милей.
     Властно зовут тебя дымные нивы
     Бранных полей.

     Что ж, улетай в золотое сиянье,
     Милый герой!
     Скажем мы тихо тебе на прощанье:
     "С Богом, родной!"

     Ангел-хранитель тебя не оставит
     В смертном бою.
     Недругу в сердце он верно направит
     Саблю твою!

     <1915>





     Люблю рассветное сиянье
     Встречать в туманной синеве,
     Когда с тяжелым грохотаньем
     Несутся льдины на Неве.

     Холодный ветер свищет в уши
     С неизъяснимою мольбой...
     Сквозь грохот, свист и сумрак глуше
     Курантов отдаленный бой.

     Облокотившись о перила,
     С моста смотрю на ледоход --
     И над осколками берилла
     Встает пылающий восход!

     Все шире крылья раскрывая,
     Заря безмолвствует, ясна, --
     А там, внизу, кипит живая,
     Ледяная голубизна;

     И брызги светлые взлетают
     То в янтаре, то в серебре...
     А на востоке тучи тают
     И птицы тихо пролетают
     Навстречу огненной заре.

     <1915>





     Еще кровавого потопа
     Не подымался буйный вал,
     Зловещий призрак над Европой
     Войны великой не вставал, --

     Сбирали -- Франция искусства
     И Англия -- наук плоды,
     И человеческие чувства
     Казались немцам не чужды.

     Отчизна древняя бельгийцев
     Культурой мирною цвела, --
     Но меч уже точил убийца,
     Чтобы занесть из-за угла.

     И час великой бури грянул,
     И долы кровью залиты.
     Что ж неожиданно увянул
     Венец германской мощи, ты?

     Горит Лувен незащищенный,
     Разрушен древний Шантильи.
     Но где немецкий флот хваленый,
     Где их победные бои?

     Напрасно ждать -- я верю: скоро
     Кровавый прекратится дождь,
     Венец нетленного позора
     Начавший смуту примет вождь;

     Вздохнет свободная Европа,
     И все молитву принесут
     Творцу за грозный, правый суд,
     Свершенный, как во дни потопа.

     <1915>





     Заря поблекла, и редеет
     Янтарных облаков гряда,
     Прозрачный воздух холодеет,
     И глухо плещется вода.

     Священный сумрак белой ночи!
     Неумолкающий прибой!
     И снова вечность смотрит в очи
     Гранитным сфинксом над Невой.

     Томящий ветер дышит снова,
     Рождая смутные мечты,
     И вдохновения больного,
     Железный город, полон ты!

     Дрожат в воде аквамарины,
     Всплывает легкая луна...
     И времена Екатерины
     Напоминает тишина.

     Колдует душу сумрак сонный,
     И шепчет голубой туман,
     Что Александровской колонны
     Еще не создал Монферран.

     И плющ забвения не завил
     Блеск славы давней и живой...
     Быть может, цесаревич Павел
     Теперь проходит над Невой!..

     Восторга слезы -- взор туманят,
     Шаги далекие слышны...
     Тоской о невозвратном -- ранят
     Воспоминанья старины.

     А волны бьются в смутной страсти,
     Восток становится светлей,
     И вдалеке чернеют снасти
     И силуэты кораблей!.. '

     <1915>





     Мы родились в Тоскане старой,
     Но с детства бродим да поем.
     Всего имущества -- гитара
     И плащ с оборванным шитьем.

     Болонья, Пиза иль Романья,
     Деревня, Рим ли -- все равно --
     Повсюду -- вольное скитанье,
     Повсюду -- славное вино!

     Как сладко на рассвете раннем
     Идти полями налегке, --
     А вечером, когда устанем,
     Сидеть за кьянти в кабачке.

     Джузеппе -- арию выводит --
     Напев любви, слова тоски...
     Потом со шляпою обходит
     И собирает медяки.

     А я, беспечный, за гитарой
     Романсы старые бренчу.
     За легкий труд в таверне старой
     Ночлег и ужин получу!

     Давно ли мы играли танцы
     И собирали медяки?
     Теперь мы оба -- новобранцы,
     Гарибальдийские стрелки.

     Джузеппе -- не выводит арий --
     Сменив гитару на ружье --
     Мы в деревушке на базаре
     За лиру продали ее.

     Прощайте, рощи и таверны,
     Что заменяли отчий дом...
     Шагаем в ногу ровно, мерно
     И не жалеем о былом.

     Веселый ветер треплет травы
     И освежает душный зной...
     Идем, идем на голос славы
     За честь Италии родной.

     Вернемся живы или ляжем
     На поле гнева и любви,
     Как знать! Но, умирая, скажем
     Одно: "Италия, живи!.."

     <1915>





     Выхожу я из леса. Закатный
     Отблеск меркнет, тускнеет земля...
     Вот он, русский простор необъятный
     Все овсы да ржаные поля!

     Словно желтое море без края,
     Бесконечные нивы шумят,
     И над синью лесов, догорая,
     Алой лентою светит закат.

     О, равнины, привыкшие к вьюгам,
     Чернозема и глины пласты --
     Вы тяжелым распаханы плугом,
     Вы крестьянской молитвой святы.

     Полевая уходит дорога,
     Загораются звезды вдали...
     Сердцу слышно так много, так много
     В легком шуме родимой земли...

     Так же зыблились нивы густые,
     Урожаем гудела земля, --
     И тяжелые кони Батыя
     Растоптали родные поля!

     Сколько было изведано муки,
     Сколько горестных пролито слез,
     Но простер Благодатные Руки
     Над Крещенною Русью -- Христос.

     Не осилили ложь и коварство,
     Не осилили злоба и ад!..
     Где татарское, темное царство?
     Только нивы, как прежде, шумят!

     Сколько раз грозовые зарницы
     Бороздили твои небеса,
     И зловещие, черные птицы
     Населяли родные леса...

     А теперь лишь без счета могилы
     Затерялись в раздольных полях...
     Где врагов смертоносные силы,
     Где их славы развенчанной прах!

     Сладко пахнет цветущей гречихой,
     Ночь прохладна, ясна и строга.
     Знаю -- сгинет проклятое лихо,
     Верно, -- Русь одолеет врага!

     Мы окрепли в бореньи суровом, --
     Мы воскресли, Отчизну любя.
     Богородица светлым покровом,
     Русь, как встарь, осеняет тебя!

     В годовщину великих событий,
     Люди, -- в небо глядите смелей!
     И шумите, колосья, шумите
     Над раздольями русских полей!

     <1915>





     Уже чугунную ограду
     И сад в уборе сентября
     Одела в дымную прохладу
     Янтарно-алая заря.

     Лучами красными одела
     На финском камне тень Его,
     И снизошла, и овладело
     Столицей невской волшебство.

     Колонны дряхлого Сената,
     На дымном небе -- провода,
     В лучах холодного заката
     И мост, и снасти, и вода.

     Прислушайся к сирены вою
     И к сердцу своему в груди!
     Над Петроградом и Невою
     В холодный сумрак погляди!

     Какая тайна все объемлет,
     Какой простор закрыла синь,
     Какая сила выше дремлет
     Среди гранитов и твердынь.

     Безмолвны сфинксы над Невою,
     Тускнеет пламени игра,
     Но торжествует над змеею
     Рука Великого Петра.

     И в сердце радость расцветает,
     И верим утренней заре,
     И все тревоги отлетают,
     Как будто листья в сентябре.

     <1915>





     О, тихое веселье,
     О, ясная тоска!
     Молитвенная келья,
     Как небо, высока.

     Гляди -- туманы тают,
     Светлеет синева.
     То утро расцветает
     Святого Покрова.

     Вы, братия, вставайте
     До утренней зари,
     В веселье распевайте
     Святые тропари.

     Кто слабый, сирый, пленный
     Над всеми навсегда
     Лампадою нетленной
     Засветится звезда.

     Забудем наши муки,
     Уныния улов, --
     Опять Благие Руки
     Простерли Свой Покров.

     Над Родиной крещенной,
     Над холодом и тьмой,
     Ты вольный, ты прощенный
     Владычицей самой.

     Хоть ждут тебя сторицей
     Сомненья и тоска,
     Взвивайся белой птицей,
     Лети под облака.

     И все изведай встречи
     На долгом на пути...
     Горите жарко, свечи,
     Ты, книга, шелести.

     Мы духом не убоги,
     Мы верою сильны --
     Окончатся дороги
     В преддверии весны.

     Уже туманы тают,
     Светлеет синева,
     И утро расцветает
     Святого Покрова...

     <1915>





     Свершилось. Хитростью упорной
     Убита честь. Еще один
     Подъемлет меч на ниве черной
     Братоубийца паладин!
     Ужели правда, о, болгаре,
     Что факел ваш в огне войны,
     Ужель в убийственном пожаре
     Живые узы сожжены!
     Еще не в силах сердце верить
     Испепеляющему сну,
     Еще рассудку не измерить
     Измены черной глубину...
     Итак -- забыто все, что было:
     И честь, и вера, и любовь;
     Освобожденная забыла
     Освободительницы кровь!
     Да, все ужасной дышит новью,
     Не черный вымысел, не сон:
     Славянский меч славянской кровью
     Отныне будет обагрен.
     Ударил гром и вынут жребий.
     Братоубийцу судит Бог.
     Еще один сияет в небе
     Величья нашего залог.
     И дети гибнувших под Плевной
     За честь отчизны -- рады лечь...
     Но страшен лик России гневной,
     В ее деснице -- грозен меч!
     И с ними тех героев тени,
     Благословение и месть,
     Что полегли в огне сражений
     За жизнь Болгарии и честь!..
     Пройдут года. Войны потемки
     Заменит золото огней...
     Прочтут бесстрашные потомки
     Страницы скорбных наших дней...
     Но ужас в душах колыхнется,
     Узнавших черный жребий твой,
     И каждый, каждый содрогнется
     Перед изменой роковой!

     <1915>





     Опять знакомое волненье,
     Как незабытая любовь!
     Пустынных улиц усыпленье
     Меня оковывает вновь.

     Иду по серым тротуарам,
     Тревогой смутною горя,
     А там серебряным пожаром
     Уж занимается заря.

     О, легкий час, когда воздушны
     Все очертанья, дали все,
     И город черный, город душный
     К небесной тянется красе.

     Гляжу: свершенье ожиданий --
     Я новый город узнаю.
     Средь этих улиц, этих зданий
     Мечту старинную мою.

     Тяжелым гулом плещут волны
     С неизъяснимою тоской.
     Там -- вдалеке, гранит безмолвный,
     Гранитный холод под рукой.

     И сердцу ль помнить шум житейский
     И смену дней, и смену лиц,
     Когда горит адмиралтейский
     Лучами розовыми шпиц!

     Стою, и щеки холодеют
     От дуновенья ветерка,
     Но розовеют и редеют
     На светлом небе облака, --

     Крылами чайки чертят воду,
     Где блещет золото и кровь.
     И всю тревогу, всю свободу
     Душа испытывает вновь.

     Иди, мечтатель, путник странный,
     Дорогой прежнею назад,
     Минуя серый и туманный,
     Еще безмолвный Летний сад.

     И площадь мертвую минуя,
     Каналы с розовым стеклом,
     Вновь сердце раня, вновь волнуя,
     Воспоминаньем о былом.

     Ты завтра встанешь очень поздно
     И глянешь в серое окно,
     И будет небо так беззвездно
     И безнадежно, и темно.

     И дождь осенний биться будет
     В стекло мутнеющее вновь,
     Но сердце -- сердце не забудет
     Тревогу, солнце и любовь.

     <1915>





     Здесь мебель в стиле рококо
     И печь натопленная жарко,
     А в окнах -- зыблются легко
     В морозной мгле -- деревья парка.

     О, родовая старина, --
     Зеленый штоф, портретов лица...
     Как далека и не нужна
     Теперь гранитная столица.

     Как хорошо, -- вдали невзгод,
     В родной затерянной деревне,
     Тебя встречать, о, Новый Год, --
     С тревогой юною и древней!..

     Как хорошо тебя встречать
     Так и торжественно и просто,
     Но в миг заветный -- промолчать,
     И ничьего не слышать тоста...

     Все ближе, ближе тайный час...
     Что скажет вестник лучезарный?
     Играй, играй в бокале, квас
     Холодный, чистый и янтарный.

     Когда душа ясна моя
     И в сердце радостная вера --
     Мне эта светлая струя
     Милей и слаще редерера...

     Двенадцать пробило. И вот
     Развеялись тревоги чары,
     И только звон еще плывет
     От прозвучавшего удара...

     Я мирно лягу спать теперь,
     И солнца свет -- меня разбудит.
     О, сердце, -- бейся, сердце, -- верь,
     Что Новый Год -- счастливым будет.

     Взойдет морозная заря
     За сине-розовым туманом,
     И первый лист календаря
     Позолотит лучом румяным.

     Алее утро расцветет
     Красою нежною и зыбкой,
     И новый день, и Новый Год
     Я встречу песней и улыбкой1

     <1915>





     Мороз и солнце, опять, опять.
     Проснись скорее, довольно спать.
     Ты видел осень в тревожном сне.
     Проснись! Все было в минувшем дне.

     Когда умолкнул столицы гул
     И серый город во мгле заснул,
     Свершилось чудо. Смотри, смотри --
     Сугробы блещут в лучах зари.

     Мы все грустили, томились все
     О снежной, белой, святой красе.
     Так трудно было вздохнуть порой,
     И вот нагрянул веселый рой.

     Ах, ты не видел, ты спал, когда
     Зажглася в небе зимы звезда,
     И белый ангел сияньем крыл
     Всю землю нежно засеребрил.

     Простор морозный и первый снег,
     И в сердце радость нежданных нег.
     Проснись скорее, довольно спать:
     Зима и солнце пришли опять.

     <1915>





     Опять в минувшее влюбленный
     Под солнцем утренним стою
     И вижу вновь с горы Поклонной
     Красу чудесную твою.
     Москва! Кремлевские твердыни,
     Бесчисленные купола.
     Мороз и снег... А дали сини --
     Ясней отертого стекла.
     И не сказать, как сердцу сладко...
     Вдруг -- позабыты все слова.
     Как вся Россия -- ты загадка,
     Золотоглавая Москва!
     Горит пестро Замоскворечье,
     И вьется лентою река...
     ...Я -- в темной церкви. Дышут свечи,
     Лампадки теплятся слегка.
     Здесь ночью темной и беззвездной
     Слова бедны, шаги глухи:
     Сам царь Иван Васильич Грозный
     Пришел замаливать грехи.
     Глаза полны -- тоскливой жаждой,
     Свеча в пергаментной руке...
     Крутом опричники -- и каждый
     Монах в суровом клобуке.
     Он молит о раю загробном,
     И сладко верует в любовь,
     А поутру -- на месте лобном
     Сверкнет топор и брызнет кровь.
     ...Опять угар замоскворецкий
     Блеснул и вновь туманом скрыт...
     ...На узких улицах -- стрелецкий
     Несется крик, и бунт кипит...
     Но кто сей всадник гневноликий!
     Глаза блистающие чьи
     Пронзили буйственные крики,
     Как Божий меч -- в руке судьи!
     И снова кровь на черной плахе,
     И снова пытки до утра.
     Но в грубой силе, темном страхе
     Начало славное Петра!..
     ...Сменяли снег листы и травы,
     И за весною шла весна...
     Дохнуло пламенем и славой
     В тот год -- с полей Бородина.
     И вдохновенный и влюбленный
     В звезду счастливую свою,
     Великий, -- на горе Поклонной
     Он здесь стоял, как я стою.
     И все дышало шумной славой
     Одолевавшего всегда,
     Но пред тобой, золотоглавой,
     Его померкнула звезда...
     А ты все та же -- яркий, вольный
     Угар огня и пестроты.
     На куполах первопрестольной
     Все те же светлые кресты.
     И души русские все те же:
     Скудеют разом все слова
     Перед одним, как ветер свежим,
     Как солнце сладостным: Москва.

     <1916>





     Давно, от первых дней творенья,
     От первой радости мечте,
     Слагают сладкие моленья
     Святые гимны красоте.

     И ассирийские драконы,
     И пирамиды над песком,
     И храмов греческих колонны
     Рассказывают об одном.

     О, красота! Как много славы
     На солнечном твоем пути.
     Краснеют розы, светят травы,
     Все хочет жить, дышать, цвести.

     И юга пышная порфира,
     И севера кристальный лед,
     Резец и кисть, и скальда лира
     Все -- о единственном поет.

     Я много видел стран волшебных,
     Любви, и песен, и вина.
     Душа источников целебных
     Живой водой напоена.

     Я видел рощи и аркады,
     И колыханье опахал.
     Тысячелетие прохлады
     В гробницах древности вдыхал.

     Я видел все, что пела лира,
     Весь пламень жизни золотой,
     Но блекнут все красоты мира
     Пред нашей русской красотой.

     Весной ли синей, робкой, зыбкой,
     Едва тепло вернется вновь,
     Едва блеснет полуулыбкой
     Сквозь сумрак утренний любовь,

     Когда огонь струится летний,
     В тумане осени немой...
     Всего пышней ж, всего заметней
     Ты буйной, вьюжною зимой.

     О, даль полей пушистых, ровных
     И белый, белый, тихий день.
     Псковских, рязанских, подмосковных
     Очарованье деревень.

     Лесов глухих, дорог почтовых
     Вся эта ширь, вся эта гладь.
     И бег коней, всегда готовых
     За край земли тебя умчать.

     Покой, ленивая отрада,
     И одинокие скиты,
     И гулких улиц Петрограда
     Прибой и, Медный Всадник, ты!

     Неизъяснимая загадка,
     Очарованье бытия...
     О, русская краса -- как сладко
     Любить и знать, что ты моя!

     И знать, что все красоты мира
     Должны, как перед солнцем медь,
     Как перед гласом Бога -- лира,
     Перед тобою побледнеть.

     <1916>





     Опять заря горит светла
     Всех зорь чудесней,
     Опять гудят колокола
     Весенней песней...

     О, Пасха красная, твой звон
     Так сердцу сладок,
     Несет нам разрешенье он
     Всех, всех загадок!..

     И утоленье скорби, бед,
     Земных печалей:
     Мы видим незакатный свет
     Янтарных далей.

     О, час, едва пропет тропарь
     Христос Воскресе.
     И радостью полны, как встарь,
     Леса и веси.

     О, час, когда чужой дарит
     Лобзанья встречным,
     Он наши души озарит
     Сияньем, вечным.

     А поутру как сладко встать
     В пасхальном свете,
     И радостью затрепетать
     Светло, как дети.

     Весна и солнце -- даль светла,
     Прошло ненастье.
     Пасхальные колокола
     Поют о счастье.

     Земля и небо, водоем,
     Леса и веси,
     И люди -- вместе все поем:
     Христос Воскресе!

     <1916>





     Ты -- далека. Ты обо мне забыла.
     Со мной давно любовная тоска.
     Взывает ветер нежно и уныло --
     "Ты далека"...

     В окне луна пронзает облака
     Зеленой шпагою. Тебе, Лейла,
     Элегию плетет моя рука.
     "Ты далека"...

     Цветка, что ты когда-то подарила,
     Касаюся губами я слегка,
     И сердце вдруг томительно застыло.
     Ты -- далека!

     <1912>





     О, тайное томленье --
     Весенняя тоска,
     На душу умиленье
     Наводят облака.

     Все дышит, плещет, тает,
     Все в солнце и воде,
     Подснежник расцветает
     При утренней звезде.

     Вся Русь, как будто море
     Кудесницы-весны,
     А в небе птицы, зори
     Янтарные и сны.

     О, первое томленье
     Проснувшихся ветвей,
     И боль, и умиленье
     В тревожности твоей.

     А этот легкий холод
     Растаявшего льда,
     С тобою каждый молод
     И счастлив навсегда.

     Я радостно-печальный
     Путем своим иду.
     Конца дороги дальней
     Во веки не найду.

     Лишь белой ночью долгой
     Припомню жизнь свою,
     Над матушкой, над Волгой
     Я песню пропою.

     Как море, широка ты,
     Родимая земля,
     От беломорской хаты
     До славного Кремля.

     Мне сладостно бродяжить
     В сермяге и с клюкой,
     Никто меня не свяжет
     Тревогой иль тоской.

     Иду и не скучаю --
     И доли не кляну.
     Я песнею встречаю
     Кудесницу-весну.

     <1916>





     Вновь зеленые шорохи в лесе
     Разогнали зимы тишину,
     И холмы, и озера, и веси --
     Молодую встречают весну.

     Здравствуй, здравствуй в цветистом наряде,
     Озарившая серую высь.
     Мы тоскуем о светлой прохладе,
     Мы улыбки твоей дождались.

     Веселее сверкайте, криницы,
     Ветер, запах полей разноси --
     Вылетайте, веселые птицы
     С громкой песней по красной Руси.

     Сладко встретить румяное утро,
     Улыбнуться в сосновом бору.
     На завалинке грустно и мудро
     Помечтать над судьбой ввечеру.

     Ой, судьба, ты и радость, и горе,
     Ты и буря, и сладкая тишь,
     Словно Волга в далекое море
     Неустанные волны катишь.

     Веет ветер и плещутся воды,
     И несется, несется ладья,
     И в раздольи тревожной свободы
     Несказанная радость моя!

     Как и встарь -- зеленя изумрудны,
     Дышит вольно и сладостно грудь,
     Только вспомнишь и больно, и трудно,
     И несладко порою вздохнуть.

     Но не надо печали и боли --
     Скоро кончится горестный гнет:
     К светлой радости, к солнечной воле
     Нас весна молодая зовет.

     Русь родная, выращивай нивы --
     Не устанут твои сыновья.
     Будет вольною, звонкой, счастливой
     И победною песня твоя.

     Ведь не даром вся слава Господня
     В каждом шорохе леса слышна,
     Ведь не даром сошла к нам сегодня
     Золотая, как солнце, весна.

     <1916>







     На небе осеннем фабричные трубы,
     Косого дождя надоевшая сетка.
     Здесь люди расчетливы, скупы и грубы,
     И бледное солнце сияет так редко.

     И только Нева в потемневшем граните,
     Что плещется глухо, сверкает сурово.
     Да старые зданья -- последние нити
     С прекрасным и стройным сияньем былого.

     Сурово желтеют старинные зданья,
     И кони над площадью смотрят сердито,
     И плещутся волны, слагая преданья
     О славе былого, о том, что забыто.

     Да в час, когда запад оранжево-медный
     Тускнеет, в туман погружая столицу,
     Воспетый поэтами, всадник победный,
     Глядит с осужденьем в бездушные лица.

     О, город гранитный! Ты многое слышал,
     И видел ты много и славы, и горя,
     Теперь только трубы да мокрые крыши,
     Да плещет толпы бесконечное море.

     И только поэтам, в былое влюбленным,
     Известно Сезама заветное слово.
     Им ночью глухою над городом сонным
     Сияют туманные звезды былого...



     Не время грозное Петра,
     Не мощи царственной заветы
     Меня пленяют, не пора
     Державныя Елизаветы.

     Но черный, романтичный сон,
     Тот страшный век, от крови алый.
     ...Безвинных оглашает стон
     Застенков дымные подвалы.

     И вижу я Тучков Буян
     В лучах иной, бесславной славы,
     Где герцог Бирон, кровью пьян,
     Творил жестоко суд неправый.

     Анна Иоанновна, а ты
     В дворце своем не видишь крови,
     Ты внемлешь шуму суеты,
     Измену ловишь в каждом слове.

     И вот, одна другой черней,
     Мелькают мрачные картины,
     Но там, за рядом злобных дней,
     Уж близок век Екатерины.

     Година славы! Твой приход
     Воспели звонкие литавры.
     Наяды в пене Невских вод
     Тебе несли морские лавры.

     Потемкин гордый и Орлов,
     И сердце русских войск -- Суворов...
     Пред ними бледен холод слов,
     Ничтожно пламя разговоров!

     Забыты, как мелькнувший сон,
     И неудачи, и обиды.
     Турецкий флот испепелен,
     Под русским стягом -- герб Тавриды.

     А после -- грозные года...
     Наполеона -- Саламандра
     Померкла! Вспыхнула звезда
     Победоносца-Александра.

     И здесь, над бледною Невой,
     Неслись восторженные клики.
     Толпа, портрет целуя твой,
     Торжествовала день великий.

     Гранитный город, на тебе
     Мерцает отблеск увяданья...
     Но столько есть в твоей судьбе
     И черной ночи, и сиянья!

     Пусть плещет вал сторожевой
     Невы холодной мерным гимном,
     За то, что стройный облик твой,
     Как факел славы в небе дымном!



     А люди проходят, а люди не видят,
     О, город гранитный, твоей красоты.
     И плещутся волны в напрасной обиде,
     И бледное солнце глядит с высоты.

     Но вечером дымным, когда за снастями
     Закат поникает багровым крылом,
     От камней старинными веет вестями
     И ветер с залива поет о былом.

     И тени мелькают на дряхлом граните,
     Несутся кареты, спешат егеря...
     А в воздухе гасит последние нити
     Холодное пламя осенней зари.

     <1916>





     Я слышу святые восторги
     Победы -- и чудится мне
     Святой полководец Георгий
     На белом крылатом коне.

     С веселою песней солдаты
     Без страха идут умирать,
     Ведь он, полководец крылатый,
     Ведет нашу грозную рать.

     И клонятся вражьи знамена,
     И славится имя Твое,
     И черное сердце дракона
     Разит золотое копье.

     <1916>





     Мы все скользим над некой бездной,
     Пока не наступает час...
     Вот рок туманный и железный
     Похитил лучшего из нас!

     Блеснули тяжи, и колеса
     По гладким рельсам пронеслись,
     Да искры -- золотые осы
     Снопом сияющим взвились.

     Судьба ль шальная так хотела,
     Чтоб в тихий сумеречный час
     На полотно упало тело
     Поэта -- лучшего из нас?..

     Или простой, нелепый случай...
     Не все ли нам равно -- когда
     Стих вдохновенный, стих певучий
     Уже оборван навсегда!

     Судьба поэта! Жребий сладкий
     Изведать: мудрость, славу, страсть
     И с гулкой поездной площадки
     На рельсы черные упасть!

     Нет, знаю я, не случай это
     Слепой, без смысла и вины --
     Судьба великого поэта, --
     Судьба родной его страны.

     Поля отчизны процветали,
     Дыша и славя бытие --
     Ее железом растоптали
     И кровью залили ее!

     И поезд, что над славным телом
     С тяжелым грохотом прошел,
     Сияет перед миром целым
     Немой и горестный симв л!

     Убита плоть! Но дух чудесен,
     Еще вольней свободный дух...
     Верхарна вдохновенных песен
     Навеки не забудет слух.

     Как бесконечно лучезарна
     Вовеки будет жить она,
     Страна Альберта и Верхарна,
     Великой доблести страна!

     <1916>





     Настали солнечные святки,
     И, снег полозьями деля,
     Опять несут меня лошадки
     В родные дальние края.

     Мороз и снег. Простор и воля.
     Дорога ровная долга.
     Задорный ветер веет волей,
     Блестит зеленая дуга.

     И колокольчик подпевает
     Веселым звоном ямщику.
     И сладко сердце забывает
     Свою тревогу и тоску.

     Мы все томимся и скучаем
     И долю грустную клянем,
     Мы ночью звезд не замечаем
     И солнца мы не видим днем.

     Но стоит только город бросить --
     И снова оживаешь ты,
     Вновь сердце бьется, сердце просит
     Простой и ясной красоты.

     Душой овладевает нега
     Пустых таинственных полей.
     И что тогда милее снега
     И ветра вольного милей?

     ...Плетень разломанный и шаткий
     Отбросил голубую тень.
     Но резвые -- летят лошадки,
     И вот -- уж далеко плетень.

     Леса на горизонте, иней,
     Темнеет издали река,
     А в небе -- золотой пустыни
     Плывут, слетая, облака.

     Скрипят полозья, точно лыжи,
     И напевает бубенец,
     Что с каждым шагом ближе, ближе
     Дороги сладостной конец.

     Как хорошо проснуться дома
     (Еще милей, чем дома лечь!)
     Все там любимо и знакомо;
     Трещит натопленная печь.

     Как хорошо напиться чаю
     В столовой низкой, в два окна,
     Где, верно сердцу отвечая,
     Покоем веет старина.

     И сладко знать, что в самом деле
     Прийдут волхвы, зажгут звезду,
     Что две счастливые недели
     Я в этом доме проведу.

     <1916>





     Теплятся жаркие свечи
     В сельских убогих церквах,
     Тихие слышатся речи,
     Тихое горе в глазах.

     Ветер шумит над деревней,
     Веси пылью поит,
     Рядом с старушкою древней
     С мальчиком баба стоит.

     Низки земные поклоны.
     Милой-то нынче -- солдат.
     В темных окладах иконы
     Хмуро и тускло глядят.

     Вспомнить ли луг изумрудный,
     Теплое солнце весной?
     Дети... И справиться трудно,
     Горько работать одной.

     Знаю, родная, что горько.
     Бога покрепче моли.
     Уж занимается зорька
     Красной победы вдали.

     Сила немецкая гнется,
     Глохнет в неравном бою.
     Скоро и милый вернется
     В темную хату твою.

     <1917>





     Когда я слышу -- ветер воет,
     Морозным снегом в окна бьет,
     Что сердце тайно беспокоит,
     О чем тоска ему поет,

     Я слышу, словно отзыв тайный,
     И, через сумрак голубой,
     Неизъяснимый и печальный
     Шуршит таинственный прибой.

     Растет неясная тревога:
     Зовет куда, о чем поет?..
     Нагие ветки шепчут строго,
     Морозный ветер в окна бьет.

     Вот -- отступает все живое
     В объятья мглы, в пределы сна.
     Я вижу поле роковое,
     Где кости павших и луна.

     Давно здесь рокотали громы
     И стрел врывалися дожди --
     Разбиты крепкие шеломы,
     Недвижны павшие вожди.

     Глядит луна холодным взором,
     Дробится в омуте ручья;
     Над полем крадется дозором
     Глухая сила воронья.

     Но нет! Бегут виденья ночи,
     И, зыбкой славою горя,
     С улыбкой смотрит мертвым
     Над Русью вставшая заря.

     Да, много павших в битве славной,.
     Но подвиг светлый совершен --
     В борьбе тяжелой и неравной
     Татарский латник побежден.

     О, поле, поле Куликово,
     Ты первый луч средь черной мглы!
     Достойно имени какого,
     Какой достойно ты хвалы.

     Навстречу вражеским преградам,
     Любовью к родине святы,
     Удельный князь и ратник рядом
     Несли тяжелые щиты.

     Пусть гневно кличет ворон черный;
     Мы знали -- царь всевышний благ,
     Мы знали, что нерукотворный
     Над Русью светлый веет стяг.

     Да, мы падем за честь отчизны,
     Мы все костьми поляжем тут,
     Но даже имя нашей тризны
     Потомки -- славой назовут.

     Несите братские молитвы
     О всех, о всех, кто пал в бою,
     В великий день великой битвы
     Погиб за родину свою.

     И, сквозь свинцовый мрак столетий,
     Пожаром сладостным горя,
     Моленья пламенные эти
     Златит нетленная заря!

     <1917>





     Декабристы,
     Это первый ветер свободы,
     Что нежданно сладко повеял
     Над Россией в цепях и язвах.
     Аракчеев, доносы, плети
     И глухие, темные слухи,
     И слепые, страшные вести,
     И военные поселенья.
     Жутко было и слово молвить,
     Жутко было и в очи глянуть.
     Суд продажный творил расправу.
     Вдруг повеял ветер свободы,
     Вдруг запели вольную песню
     Декабристы!

     День морозный
     Был нерадостным солнцем залит.
     Заиграли трубы в казармах,
     Заблестели холодом ружья,
     И полки на улицу вышли.
     "Ну, товарищи, Бог нас видит,
     Постоим за правое дело,
     Разобьем постылые цепи,
     Есть присяга вернее царской,
     То присяга родины милой,
     Умереть за нее -- клянемся!"
     Обнимали друг друга, плача,
     И сияло зимнее солнце
     Так тревожно, темно, печально,
     Точно знало...

     Точно знало:
     Близок час -- и серые пушки
     Задымятся вдоль по Галерной,
     И мятежники в страхе дрогнут
     Пред железною царской силой...
     "Все погибло -- прощай свобода --
     Чья судьба -- тосковать в Сибири,
     Чья судьба -- умереть на плахе.
     Все погибло -- прощай, свобода".
     Грохотали царские пушки.
     И туманилось дымное солнце,
     И неправда торжествовала
     На Сенатской площади мертвой.
     Вольный ветер свободы милой,
     Где ты, где ты!

     Декабристы!
     Умирая на черной плахе,
     Задыхаясь в цепях в Сибири,
     Вы не знали, какою славой
     Имена засияют ваши.
     Слава мученикам свободы,
     Слава первым поднявшим знамя,
     Знамя то, что широко веет
     Над Россией освобожденной:
     Светло-алое знамя чести.
     Пропоем же вечную память
     Тем, кто нашу свободу начал,
     Кто своею горячей кровью .
     Оросил снега вековые --
     Декабристам!

     <1917>





     Кто говорит: "Долой войну!",
     Кто восклицает: "Бросим меч!",
     Не любит он свою страну
     И речь его -- безумца речь.

     Ведь все мы потом и трудом
     Свой созидаем кров и дом,
     И тяжко каждому свою
     Покинуть пашню и семью.

     Но непреложно знаем мы,
     Что только сильным духом -- весть
     О мире солнечном, средь тьмы,
     Господь позволит произнесть.

     Затем, что пролитая кровь
     За честь и веру, и любовь
     В великий и тревожный час
     Зовет сражаться властно нас.

     Друзья! Мы были юны все,
     И нас заботливая мать
     Любви -- божественной красе
     Учила верить и внимать.

     И вот знамен трепещет шелк,
     И слово честь, и слово долг
     Среди блаженной тишины
     Так звонко произнесены.

     Кто услыхав -- остался глух,
     Тому презренье -- он не наш.
     В ком победил крылатый дух,
     Достоин славы гордых чаш.

     Настанет день. И слово "мир"
     Звончее будет громких лир,
     Торжественнее пенья птиц,
     Пышней победных колесниц.

     Тогда мы скажем: "Вот конец,
     Достойный чести и любви.
     Вот искупительный венец,
     Омытый в пролитой крови!"

     И бросим меч, и мирный плуг
     Уже не выпустим из рук,
     На все четыре стороны
     Развеяв черный прах войны.

     <1917>





     Сколько лет унижений и муки,
     Беспросветной, томительной мглы.
     Вдруг свобода! Развязаны руки,
     И разбиты твои кандалы!

     Развевается красное знамя,
     И ликует родная страна,
     И лучи золотые над нами
     Зажигает свободы весна.

     Как же это случилось, о, Боже!
     Что сменила восторги тоска?
     Светит солнце над Русью все то же;
     Те же долы, леса, облака.

     То же солнце, да жалобно светит,
     Те же очи, да тускнут от слез.
     Что с тобою, о, Русь, кто ответит
     На томительный страшный вопрос?

     Братья, мы ли забудем отчизну,
     За свободу пролитую кровь.
     Пусть тревога и мука за нами,
     Впереди -- торжество и любовь.

     Словно плещет широкое море,
     Бьется сердце в народной груди.
     Птицы райские, радуги, зори,
     И свобода, и мир впереди.

     <1917>





     Выхожу я в родные просторы,
     На зеленые нивы смотрю,
     Подымаю тревожные взоры,
     На багряную ленту -- зарю.

     Надвигаются синие тучи,
     И тревожная плещет река,
     И звенит о тоске неминучей
     Старомодная песнь ямщика.

     Больно сердцу от пенья свирели,
     Грустно видеть, как блекнет заря,
     И качаются старые ели,
     О тревоге своей говоря.

     Незаметно она наплывала,
     Пелена серо-пепельной мглы,
     А давно ли душа ликовала,
     Разбивая свои кандалы.

     А давно ли, давно ли, давно ли,
     Жизнь была озаренно-светла,
     Словно радуга в солнечном поле,
     Наша дивная радость цвела.

     И казалось, свершаем мы тризну
     Над неправдой, изменою, злом,
     И Россию -- Россию-отчизну
     Мы по праву свободной зовем.

     Как забуду я красные флаги,
     Эти буйные дни февраля?
     Полный кубок любви и отваги,
     Что пила ты, родная земля!

     Много лет ты в неволе томилась,
     Восставая на черное зло,
     И с жестокой неправдою билась,
     И страдала за правду светло.

     <1917>









     Любимы Вами и любимы мною,
     Ах, с нежностью, которой равных нет,
     Река, гранит, неверный полусвет
     И всадник с устремленной вдаль рукою.

     Свинцовый, фантастический рассвет
     Сияет нам надеждой и тоскою,
     Едва-едва над бледною рекою
     Рисуется прекрасный силуэт...

     Есть сны, царящие в душе навеки,
     Их обаянье знаем я и Вы.
     Счастливых стран сияющие реки

     Нам не заменят сумрачной Невы,
     Ее волны размеренного пенья,
     Рождающего слезы вдохновенья!

     <1918?>





     Еще не молкнет шум житейский
     И легкая клубится пыль,
     Но золотой Адмиралтейский
     Уже окрашен розой шпиль,

     И в воздухе все та же роза:
     Гранит, листва и облака, --
     Как от веселого мороза
     Зарозовевшая щека.

     Но тени выступили резче,
     Но волны глуше в берег бьют.
     Послушай: медленно и веще
     Куранты дряхлые поют.

     Прислушайся к сирены вою
     И к сердцу своему в груди;
     Над Петербургом и Невою
     В холодный сумрак погляди!

     Да, плещут царственные воды,
     И сердце понимает вновь:
     Мой Петербург -- моя свобода,
     Моя последняя любовь.

     Мое единственное счастье
     Адмиралтейство, ночь, тоска
     И угасающие снасти,
     И над Невою -- облака.

     <1918>





     Пушкина, двадцатые годы,
     Императора Николая
     Это утро напоминает
     Прелестью морозной погоды.

     Очертаниями Летнего Сада
     И легким полетом снежинок...
     И поверить в это можно с первого взгляда,
     Безо всяких ужимок.

     Мог бы в двадцатых годах
     Рисовать туманных красавиц,
     Позабыв о своих летах,
     Судейкин -- и всем бы нравилось.

     Конечно -- автомобили,
     Рельсы зеленой стали,
     Но и тогда кататься любили,
     А трамваи уже ходить перестали.

     И мебель красного дерева,
     Как и тогда, кажется красивой,
     Как и тогда, мы бы поверили,
     Что декабристы спасут Россию.

     И, возвращаясь с лицейской пирушки,
     Вспомнив строчку расстрелянного поэта,
     Каждый бы подумал, как подумал Пушкин:
     "Хорошо, что я не замешан в это".:.

     <1919?>





     Оцуп Оцуп где ты был
     Я поэму сочинил
     Съездил в Витебск в Могилев
     Пусть похвалит Гумилев

     Так уж мной заведено
     То поэма то пшено
     То свинина то рассказ
     Съезжу я еще не раз

     Сто мильонов накоплю
     Бриллиантов накуплю
     Посмотрите как я сыт
     Толсторож и знаменит

     Удивив талантом мир
     Жизнь окончу как банкир
     Свой поглаживая пуп
     Уж не Оцуп, не оцуп.

     21 сентября 1920 г.





     Печален мир. Все суета и проза.
     Лишь женщины нас тешат да цветы.
     Но двух чудес соединенье ты:
     Ты женщина! Ты роза!

     <Ноябрь 1920>





     Сейчас я поведаю, граждане, вам
     Без лишних присказов и слов,
     О том, как погибли герой Гумилев
     И юный грузин Мандельштам.

     Чтоб вызвать героя отчаянный крик,
     Что мог Мандельштам совершить?
     Он в спальню красавицы тайно проник
     И вымолвил слово "любить".

     Грузина по черепу хрястнул герой
     И вспыхнул тут бой, гомерический бой.
     Навек без ответа остался вопрос:
     Кто выиграл, кто пораженье понес?

     Наутро нашли там лишь зуб золотой,
     Вонзенный в откушенный нос.

     <Декабрь 1920>





     В Испании два друга меж собой
     Поспорили, кому владеть Арбой.
     До кулаков дошло. Приятелю приятель
     Кричит: "Мошенник, вор, предатель".
     А им все не решить вопрос...
     Тут, под шумок, во время перип тий
     Юрк и арбу увез
     Испанец третий.
     Друзьям урок: как об арбе ни ной,
     На ней катается другой.

     <Начало 1921>





     На Надеждинской жил один
     Издатель стихов,
     Назывался он господин
     Блох.
     Всем хорош бы... Лишь одним он был
     Плох.
     Фронтисписы слишком полюбил
     Блох.
     Фронтиспис его и погубил.
     Ох!

     Труден издателя путь, и тяжел, и суров и тернист,
     А тут еще марка, ex-libris, шмуцтитул, и титул, и титульный лист.
     Книгу за книгою Блох отправляет в печать --
     Издал с десяток и начал смертельно скучать.
     Добужинский, Чехонин не радуют взора его,
     На Митрохина смотрит, а сердце, как камень, мертво.
     И шепнул ему дьявол однажды, когда он ложился в постель:
     "Яков Ноевич, есть еще Врубель, Бирдслей, Рафаэль".

     Всю ночь Блох фронтисписы жег,
     Всю ночь Блох ex-libris 'ы рвал,
     Очень поздно лег,
     С петухами встал.
     Он записки пишет, звонит в телефон,
     На обед приглашает поэтов он.
     И когда собрались за поэтом поэт,
     И когда принялись они за обед,
     Поднял Блох руку одну,
     Нож вонзил в бок Кузмину.
     Дал Мандельштаму яду стакан,
     Выпил тот и упал на диван.
     Дорого продал жизнь Гумилев,
     Умер, не пикнув, Жорж Иванов.
     И когда покончил со всеми Блох,
     Из груди его вырвался радостный вздох,
     Он сказал: "Я исполнил задачу свою:
     Отделенье издательства будет в раю --
     Там Врубель, Ватто, Рафаэль, Леонардо, Бирдслей,
     Никто не посмееет соперничать с фирмой моей".

     <1921>





     Мы дышим предчувствием снега и первых морозов,
     Осенней листвы золотая колышется пена,
     А небо пустынно, и запад томительно розов,
     Как нежные губы, что тронуты краской Дорэна.

     Желанные губы подкрашены розой заката,
     И душные волосы пахнут о скошенном сене...
     С зеленой земли, где друг друга любили когда-то,
     Мы снова вернулись сюда -- неразлучные тени.

     Шумят золотые пустынные рощи блаженных,
     В стоячей воде отражается месяц Эреба,
     И в душах печальная память о радостях пленных,
     О вкусе земных поцелуев, и меда, и хлеба...

     Сентябрь, 1921





     Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать,
     Печаль моя! Мы в сумерках блуждаем
     И, обреченные любить и умирать,
     Так редко о любви и смерти вспоминаем.

     Над нами утренний пустынный небосклон,
     Холодный луч дробится по льду...
     Печаль моя, ты слышишь слабый стон:
     Тристан зовет свою Изольду.

     Устанет арфа петь, устанет ветер звать,
     И холод овладеет кровью...
     Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать
     Воспоминаньем и любовью.

     Я умираю, друг! Моя душа черна,
     И черный парус виден в море.
     Я умираю, друг! Мне гибель суждена
     В разувереньи и позоре.

     Нам гибель суждена, и погибаем мы
     За губы лживые, за солнце взора,
     За этот свет, и лед, и розы, что из тьмы
     Струит холодная Аврора...

     <1921?>





     Охотник веселый прицелился,
     И падает птица к ногам,
     И дым исчезающий стелется
     По выцветшим низким лугам.

     Заря розовеет болотная,
     И в синем дыму, не спеша,
     Уносится в небо бесплотная,
     Бездомная птичья душа.

     А что в человеческой участи
     Прекраснее участи птиц,
     Помимо холодной певучести
     Немногих заветных страниц?

     <1921?>









     Мы из каменных глыб создаем города,
     Любим ясные мысли и точные числа,
     И душе неприятно и странно, когда
     Тянет ветер унылую песню без смысла.

     Или море шумит. Ни надежда, ни страсть,
     Все, что дорого нам, в них не сыщет ответа.
     Если ты человек -- отрицай эту власть,
     Подчини этот хор вдохновенью поэта.

     И пора бы понять, что поэт не Орфей,
     На пустом побережьи вздыхавший о тени,
     А во фраке, с хлыстом, укротитель зверей
     На залитой искусственным светом арене.

     1922





     Пожалейте меня, сир!
     Я давно позабыл мир,
     Я скитаюсь двенадцать лет,
     У меня ничего нет!

     "Для того чтоб таких жалеть
     У меня хороша плеть.
     У меня молоток-гвоздь
     Прямо в кость, дорогой гость".

     1922





     Мы живем на круглой или плоской
     Маленькой планете. Пьем. Едим.
     И, затягиваясь папироской,
     Иногда на небо поглядим.

     Поглядим, и вдруг похолодеет
     Сердце неизвестно отчего.
     Из пространства синего повеет
     Холодом и счастием в него.

     Хочешь что-то вспомнить -- нету мочи,
     Тянешься -- не достает рука...
     Лишь ныряют в синих волнах ночи,
     Как большие чайки, облака.

     1922





     Я в мире этом
     Цвету и вяну,
     Вечерним светом
     Я скоро стану.

     Дохну приветом
     Полям и водам,
     Прохладным летом,
     Пчелиным медом.

     И ты, прохожий,
     Звался поэтом,
     А будешь тоже
     Вечерним светом.

     Над тихим садом
     Под ветром юга
     Мы будем рядом,
     Забыв друг друга.

     1922





     Ужели все мечтать? Ужели все надеяться?
     И только для того,
     Чтобы закрыть глаза и по ветру развеяться,
     Не помня ничего.

     И некому сказать, как это называется...
     Еще шумит гроза,
     Еще сияет день, но сами закрываются
     Усталые глаза.

     <1923>





     Прорезываются почки
     (Как сыро в беседке),
     Развертываются листочки
     На оттаявшей ветке.

     Во все закоулки сада
     Тепло проникает,
     И прошлогодняя падаль
     Догнивать начинает.

     Сладко нам в лучах серебристых,
     Да и некуда деться...
     Ничего, что сгнием так быстро,
     Только б согреться.

     1923





     Грустно? Отчего Вам грустно,
     Сердце бедное мое?
     Оттого ли, что сегодня
     Солнца нет и дождик льет?

     Страшно? Отчего Вам страшно,
     Бедная моя душа?
     Оттого ли, что приходит
     Осень, листьями шурша? '.

     -- Нет, погода как погода,
     Но, наверно, веселей
     Биться в смокинге банкира,
     Чем скучать в груди твоей.

     -- Нет, но завтра, как сегодня,
     И сегодня, как вчера,
     Лучше б я была душою
     Танцовщицы в Op ra!

     -- Так нетрудно, так несложно
     Нашу вылечить тоску --
     Так нетрудно в черный кофе
     Всыпать дозу мышьяку.

     -- Я Вам очень благодарен
     За практический совет.
     Я не меньше Вас скучаю
     Целых двадцать восемь лет.

     1925





     Это качается сосна
     И убаюкивает слух.
     Это последняя весна
     Рассеивает первый пух.

     Я жил и стало грустно мне
     Вдруг, неизвестно отчего.
     Мне стало страшно в тишине
     Биенье сердца моего.

     1923





     Закрыта жарко печка,
     Какой пустынный дом!
     Под абажуром свечка,
     Окошко подо льдом.

     Я выдумал все это
     И сам боюсь теперь.
     Их нету. Нету. Нету.
     Не верь. Не верь. Не верь.

     Под старою сосною,
     Где слабый звездный свет,
     Не знаю: двое, трое
     Или их вовсе нет.

     В оцепененьи ночи
     Тик-так. Тик-так. Тик-так.
     И вытекшие очи
     Глядят в окрестный мрак.

     На иней, иней, иней
     -- Или их вовсе нет --
     На синий, синий, синий
     Младенческий рассвет.

     <Март> 1923





     Мне грустно такими ночами,
     Когда ни светло, ни темно,
     И звезды косыми лучами
     Внимательно смотрят в окно.

     Глядят миллионные хоры
     На мир, на меня, на кровать.
     Напрасно задергивать шторы,
     Не стоит глаза закрывать.

     Глядят они в самое сердце,
     Где усталость, и страх, и тоска.
     И бьется несчастное сердце,
     Как муха в сетях паука.

     Когда же я стану поэтом
     Настолько, чтоб все презирать,
     Настолько, чтоб в холоде этом
     Бесчувственным светом играть?

     Март 1923





     Как осужденные, потерянные души
     Припоминают мир среди холодной тьмы,
     Блаженней с каждым днем и с каждым часом глуше
     Наш чудный Петербург припоминаем мы.

     Быть может, города другие и прекрасны...
     Но что они для нас! Нам не забыть, увы,
     Как были счастливы, как были мы несчастны
     В туманном городе на берегу Невы.

     Май 1924





     Если все, для чего мы росли
     И скучали, и плакали оба,
     Будет кончено горстью земли
     О поверхность соснового гроба,

     Если новая жизнь, о душа,
     Открывается в черной могиле,
     Как должна быть она хороша,
     Чтобы мы о земной позабыли.

     <1924>





     Все тот же мир. Но скука входит
     В пустое сердце, как игла,
     Не потому, что жизнь проходит,
     А потому, что жизнь прошла.

     И хочется сказать -- мир чуждый,
     Исчезни с глаз моих скорей --
     "Не искушай меня без нужды
     Возвратом нежности твоей!"

     <1924>





     Мы только гости на пиру чужом,
     Мы говорим: былому нет возврата.
     Вздыхаем, улыбаемся и лжем,
     "Глядя на луч пурпурного заката".

     Былое... Та же скука и вино
     Под тем же заревом банально-красным.
     Какое счастье в нем погребено?
     Зачем сердцам рисуется оно
     Таким торжественным, печальным и прекрасным?

     <1925>





     Еще мы говорим о славе, о искусстве
     И ждем то лета, то зимы.
     Сердцебиению бессмысленных предчувствий
     Еще готовы верить мы.

     Так, кончить с жизнию расчеты собираясь,
     Игрок, лишившийся всего,
     Последний золотой бросает, притворяясь,
     Что горы денег у него.

     <1925>





     Забудут и отчаянье и нежность,
     Забудут и блаженство и измену, --
     Все скроет равнодушная небрежность
     Других людей, пришедших нам на смену.

     Жасмин в цвету. Забытая могила...
     Сухой венок на ветре будет биться,
     И небеса сиять: все это было,
     И это никогда не повторится!

     <1925>





     Сияет ночь, и парус голубеет,
     И плещет море, жалобно шурша,
     И, как в руках любовника, слабеет
     Возлюбленная грустная душа.

     Увы, она отлично знает цену
     Его мольбам и счастью своему.
     И все-таки -- которую измену --
     Который раз она простит ему

     За эти звездно-синие шелка,
     За этот шепот страсти и печали
     Ложь, за которую во все века
     Поэты и влюбленные прощали.

     <1926>





     Я не хочу быть куклой восковой,
     Добычей плесени, червей и тленья,
     Я не хочу могильною травой
     Из мрака пробиваться сквозь каменья.
     Над белым кладбищем сирень цветет,
     Над белым кладбищем заря застыла,
     И я не вздрогну, если скажут: "Вот
     Георгия Иванова могила..."
     И если ты -- о нет, я не хочу --
     Придешь сюда, ты принесешь мне розы,
     Ты будешь плакать -- я не отличу
     От ветра и дождя слова и слезы.

     <1926>





     На старых могилах растут полевые цветы,
     На нищих могилах стоят, покосившись, кресты,
     И некому больше здесь горькие слезы ронять,
     И бедной Жизель надмогильной плиты не поднять.

     -- Мой милый, мой милый, о, как это было давно,
     Сиял ресторан, и во льду зеленело вино,
     И волны шумели всю ночь, и всю ночь напролет
     Влюбленное сердце баюкал веселый фокстрот.

     <1926>





     Скажи, мой друг, скажи
     (Не надо лжи),
     Скажи мне правду
     Хоть раз один.

     -- Сказать я не могу,
     Я все равно солгу --
     Так приказал мне
     Мой Господин.

     Скажи, мой друг, скажи
     (Не надо лжи),
     Открой мне правду
     О Нем хоть раз.

     -- О, если б я открыл,
     Тебя бы ослепил
     Блеск синих крыл
     И черных глаз...

     Декабрь 1926





     Серебряный кораблик
     На красных парусах
     Качается, качается,
     Качается в волнах.

     Ютится у горы
     Игрушечная гавань
     Из камешков и раковин,
     Из дерева и коры.

     И голубой осколок
     Бутылочного стекла --
     Звезда взошла, звезда взошла,
     Гляди -- звезда взошла!

     Ну что, как тебе нравится?
     Вот так, повыше, стань:
     Направо от нас Нормандия,
     Налево от нас Бретань.





     Угрозы ни к чему. Слезами не помочь.
     Тревожный день погас, и наступила ночь.

     Последний слабый луч, торжественно и бледно
     Сиявший миг назад, -- уже исчез бесследно.

     Ночь -- значит, надо спать. Кто знает -- в смутном сне,
     Быть может, жизнь моя опять приснится мне.

     И, сердце мертвое на миг заставив биться,
     Наш первый поцелуй блаженно повторится.

     <1927?>





     Это только бессмысленный рай,
     Только песен растерянный лад --
     Задыхайся, душа, и сгорай,
     Как закатные розы горят.

     Задыхайся от нежных утрат
     И сгорай от блаженных обид --
     Это только сияющий ад,
     Золотые сады Гесперид.

     Это -- над ледяною водой,
     Это -- сквозь холодеющий мрак
     Синей розой, печальной звездой
     Погибающим светит маяк.

     <1930?>





     В погожий день, вдоль сада проходя,
     Юристик испугался вдруг дождя
     И говорит: -- Хоть нет сейчас дождя,
     Но может он пойти немного погодя,
     Давайте же, друзья, я лучше пережду
     Вот этот дождик в том саду.

     Ницца 1930





     (1930)



     И нет и да. Блестит звезда.
     Сто тысяч лет -- все тот же свет.
     Блестит звезда. Идут года,
     Идут века, а счастья нет...

     В печальном мире тишина,
     В печальном мире, сквозь эфир,
     Сквозь вечный лед, летит весна
     С букетом роз -- в печальный мир!



     ...Облетают белила, тускнеют румяна,
     Догорает заря, отступают моря --
     Опускайся на самое дно океана
     Бесполезною, черною розой горя!

     Все равно слишком поздно. Всегда слишком рано.
     "Догорели огни, облетели цветы" --
     Опускайся на дно мирового тумана,
     В непроглядную ночь мировой пустоты.



     Бессонница, которая нас мучит,
     Бессонница, похожая на сон.
     Бессмыслица, которая нас учит,
     Что есть один закон -- ее закон.

     На бледном мареве абракадабры,
     В мерцаньи фосфорического дна,
     Больные рыбы раздувают жабры...



     Черные ветки, шум океана,
     Звезды такие, что больно смотреть,
     Все это значит -- поздно иль рано
     Надо и нам умереть...



     Райской музыкой, грустной весной,
     Тишиной ты встаешь надо мной.

     Твой торжественный шаг узнаю,
     Вижу черную славу твою,
     Узнаю твой блаженный полет,
     Стосаженный, сквозь розы и лед!..



     В совершенной пустоте,
     В абсолютной черноте --
     Так же веет ветер свежий,
     Так же дышат розы те же...

     Те же, да не те.





     Мир торжественный и томный --
     Вот и твой последний час.
     Догорай, пожар огромный,
     Догорай без нас.

     Мы уходим в вечность, в млечность
     Звезд, сиявших зря,
     Нас уводит в бесконечность
     Черно-желтая заря.

     И потерянный, бездомный
     Не оглянется назад.
     -- Догорай, пожар огромный!
     И не дрогнет факел темный,
     Освещая ад.

     <1931>





     Гаснет мир. Сияет вечер.
     Паруса. Шумят леса.
     Человеческие речи,
     Ангельские голоса.

     Человеческое горе,
     Ангельское торжество...
     Только звезды. Только море.
     Только. Больше ничего.

     Без числа, сияют свечи.
     Слаще мгла. Колокола.
     Черным бархатом на плечи
     Вечность звездная легла.

     Тише... Это жизнь уходит,
     Все любя и все губя.
     Слышишь? Это ночь уводит
     В вечность звездную тебя.

     <1931>





     Я люблю эти снежные горы
     На краю мировой пустоты.
     Я люблю эти синие взоры,
     Где, как свет, отражаешься ты.
     Но в бессмысленной этой отчизне
     Я понять ничего не могу.
     Только призраки молят о жизни;
     Только розы цветут на снегу,
     Только линия вьется кривая,
     Торжествуя над снежно-прямой,
     И шумит чепуха мировая,
     Ударяясь в гранит мировой.

     <1932?>





     Обледенелые миры
     Пронизывает боль тупая...
     Известны правила игры.
     Живи, от них не отступая:
     Направо -- тьма, налево -- свет,
     Над ними время и пространство
     Расчисленное постоянство...
     А дальше?
     Музыка и бред.
     Дохнула бездна голубая,
     Меж "тем" и "этим" -- рвется связь,
     И обреченный, погибая,
     Летит, орбиту огибая,
     В метафизическую грязь.

     <1932?>







     Как туча, стала Иудея
     И отвернулась от Христа...

     Надменно кривятся уста,
     И души стынут, холодея
     Нет ясной цели. Пустота.

     А там -- над Римом -- сумрак млечный
     Ни жизнь ни смерть. Ни свет ни тьма.
     Как музыка или чума
     Торжественно-бесчеловечный...



     Все до конца переменилось,
     Все ново для прозревших глаз.
     Одним поэтам -- в сотый раз --
     Приснится то, что вечно снилось,

     Но в мире новые законы,
     И боги жертвы не хотят.
     Напрасно в пустоту летят
     Орфея жалобные стоны --
     Их остановят электроны
     И снова в душу возвратят

     <1933?>





     Час от часу. Год от году.
     Про Россию, про свободу,
     Про последнего царя.

     Как в него прицеливали, --
     Как его расстреливали.
     Зря. Все зря.

     Помолиться? Что ж молиться.
     Только время длится, длится
     Да горит заря.

     Как ребята баловали,
     Как штыком прикалывали --
     Зря. Все зря.

     <1933?>









     Она летит, весна чужая,
     Она поет, весна.
     Она несется, обнажая
     Глухие корни сна.

     И ты ее, покойник храбрый,
     Простишь иль не простишь --
     Подхвачен солнечною шваброй,
     В канаву полетишь.

     И как простить? Она чужая,
     Она, дитя зимы,
     Летит, поет, уничтожая
     Все, что любили мы.

     1944--1945. Биарриц





     Над облаками и веками
     Бессмертной музыки хвала --
     Россия русскими руками
     Себя спасла и мир спасла.

     Сияет солнце, вьется знамя,
     И те же вещие слова:
     "Ребята, не Москва ль за нами?"
     Нет, много больше, чем Москва!

     <1945>





     Я за войну, за интервенцию,
     Я за царя хоть мертвеца.
     Российскую интеллигенцию
     Я презираю до конца.

     Мир управляется богами,
     Не вшивым пролетариатом...
     Сверкнет над русскими снегами
     Богами расщепленный атом.





     Видишь мост. За этим мостом
     Есть тропинка в лесу густом.
     Если хочешь -- иди по ней
     Много тысяч ночей и дней.
     Будешь есть чернику и мох,
     Будут ноги твои в крови --
     Но зато твой последний вздох
     Долетит до твоей любви.

     Видишь дом. Это дом такой,
     Где устали ждать покой,
     Тихий дом из синего льда,
     Где цветут левкои всегда.
     ...Поглядишь с балкона на юг,
     Мост увидишь и дальний лес,
     И не вспомнишь даже, мой друг,
     Что твой свет навсегда исчез.

     1946





     Ты протягиваешь руку --
     Вот она, твоя рука.
     За свиданье, за разлуку,
     За мгновенье, за века.

     Нас никто не пожалеет,
     А себя жалеть смешно.
     Звезды гаснут, день белеет
     Сквозь закрытое окно.

     Распахни его пошире
     Или шторы опусти:
     За свиданье в этом мире
     Или вечное прости.

     <1940-е>





     Уплывает в море рыбачий челнок,
     Разбивается пена у ног,

     Зеленая ветка в закатном огне
     Кивнула доверчиво мне.

     И птица запела о чем-то своем, --
     О чем и мы, под сурдинку, поем, --
     Когда грустить устаем:

     О том, что счастье длится века
     И только жизнь коротка.
     И мы напрасно тоскуем о том,
     О чем забудем потом.





     Собиратели марок, эстеты,
     Рыболовы с Великой реки,
     Чемпионы вечерней газеты,
     Футболисты, биржевики;

     Все, кто ходят в кино и театры,
     Все, кто ездят в метро и в такси;
     Хочешь, чучело, нос Клеопатры?
     Хочешь быть Муссолини? -- Проси!

     И просили, и получали,
     Только мы почему-то с тобой
     Не словчили, не перекричали
     В утомительной схватке с судьбой.

     1948




     Все еще дышу, люблю,
     Многое еще стерплю.

     Но о том, зачем пишу,
     Ямбами не напишу.

     Но того, кого люблю,
     Музыкой не оскорблю.

     <1948?>





     Вот дуры едут в первом классе,
     Не думая о смертном часе.
     Когда настанет смертный час,
     На что вам будет первый класс?

     <1948?>





     Скользит машина возле сада,
     И мы въезжаем на курорт:
     Так вот она, граница ада, --
     На перекрестке встречный чорт.

     С давно забытым благородством
     Он пожимает руку мне,
     Гордясь усами и уродством,
     И вообще семейным сходством
     С тем, что царит в моей стране.

     Август 1948





     Россия тридцать лет живет в тюрьме,
     На Соловках или на Колыме.

     И лишь на Колыме и Соловках
     Россия та, что будет жить в веках.

     Все остальное -- планетарный ад,
     Проклятый Кремль, злощастный Сталинград --

     Заслуживает только одного,
     Огня, испепелящего его.

     1949





     Несколько поэтов. Достоевский.
     Несколько царей. Орел двуглавый.
     И -- державная дорога -- Невский...
     Что нам делать с этой бывшей Славой?
     Бывшей, павшей, обманувшей, сгнившей...
     ...Широка на Соловки дорога,
     Где народ, свободе изменивший,
     Ищет, в муках, Родину и Бога.

     1949





     М. В. Абельман

     Я в Вашем доме -- гость случайный,
     Встречались мы не много раз.
     Но связывает нежной тайной
     Поэзия обоих нас.

     Вы и в своем вечернем свете --
     О, это так понятно мне! --
     Общаясь с Пушкиным и Гете,
     Остались верною весне.

     И в этом мире зла и скуки,
     Где нас обоих грусть томит,
     Вам с нежностью целует руки
     Ваш преданный... "Антисемит".

     1 ноября 1949





     Тамаре Карсавиной

     Вот, дорогая, прочтите глазами газели,
     Теми глазами, что весь Петербург чаровали
     В лунном сиянье последнего акта Жизели,
     Или в накуренном, тесном, волшебном "Привале".

     Имя Карсавиной... В этом сияющем звуке
     Прежнее русское счастье по-новому снится.
     Я говорю Вам, целуя прекрасные руки:
     -- Мир изменился, но Вы не могли измениться.

     Май 1950 г.





     Т. Смоленской

     Человек природно-мелкий,
     Разносолов не ища,
     Я довольствуюсь тарелкой
     Разогретого борща.

     Но, когда тарелку супа
     Подаешь мне, Тася, ты,
     Для меня (пусть это глупо!)
     В нем капуста -- как цветы.

     От того ли? От сего ли?
     Добровольно? Поневоле?
     Я в Твой борщ всегда влюблен.
     И -- когда он не досолен,
     И -- когда пересолен.

     1950





     -- В этом мире любила ли что-нибудь ты?..
     -- Ты, должно быть, смеешься! Конечно, любила.
     -- Что? -- Постой. Дай подумать! Духи и цветы,
     И еще зеркала... Остальное забыла.

     1950





     Плавают в море различные рыбы,
     То в одиночку, то целой гурьбой.
     Если тех рыбок поймать мы могли бы,
     Были б мы сыты с тобой.

     Вялили, жарили, впрок бы солили,
     Теплые шубки на рыбьем меху
     К зимнему холоду сшили...

     <1950?>





     Я не знал никогда ни любви, ни участья.
     Объясни -- что такое хваленое счастье,
     О котором поэты толкуют века?
     Постараюсь, хотя это здорово трудно:
     Как слепому расскажешь о цвете цветка,
     Что в нем ало, что розово, что изумрудно?

     Счастье -- это глухая, ночная река,
     По которой плывем мы, пока не утонем,
     На обманчивый свет огонька, светляка...
     Или вот:
     у всего на земле есть синоним,
     Патентованный ключ для любого замка --
     Ледяное, волшебное слово: Тоска.

     <1950>





     С пышно развевающимся флагом,
     Точно броненосец по волнам,
     Точно робот, отвлеченным шагом,
     Музыка пошла навстречу нам.

     Неохотно, не спеша, не сразу,
     Прозревая, но еще слепа, --
     Повинуется ее приказу
     Чинно разодетая толпа.

     Все спокойно. Декольте и фраки
     Сдержанно, как на большом балу,
     Слушают в прозрачном полумраке
     Смерти и бессмертию хвалу.

     Только в ложе молодая дама
     Вздрогнула -- и что-то поняла.
     Поздно... Мертвые не имут срама
     И не знают ни добра, ни зла!

     Поздно... Слейся с мировою болью.
     Страшно жить, страшнее умереть...
     Холодно. И шубкою собольей
     Зябнущего сердца не согреть.

     <1950>





     На один восхитительный миг,
     Словно отблеск заката-рассвета,
     Словно чайки серебряный крик,
     Мне однажды почудилось это.
     Просияли -- как счастье во сне --
     Невозможная встреча-прощанье --
     То, что было обещано мне,
     То, в чем Бог не сдержал обещанья.

     <1952>





     Родная моя земля,
     За что тебя погубили?

     Зинаида Гиппиус





     Судьба одних была страшна,
     Судьба других была блестяща,
     И осеняла всех одна
     России сказочная чаша.



     Но Император сходит с трона,
     Прощая все, со всем простясь,
     И меркнет Русская корона
     В февральскую скатившись грязь.



     ...Двухсотмиллионная Россия, --
     "Рай пролетарского труда",
     Благоухает борода
     У патриарха Алексия.



     Погоны светятся, как встарь
     На каждом красном командире,
     И на кремлевском троне "царь"
     В коммунистическом мундире.



     ...Протест сегодня бесполезный,-
     Победы завтрашней залог!
     Стучите в занавес железный,
     Кричите: "Да воскреснет Бог!"





     ...И вот лежит на пышном пьедестале
     Меж красных звезд, в сияющем гробу,
     "Великий из великих" -- Оська Сталин,
     Всех цезарей превозойдя судьбу.



     И перед ним в почетном карауле,
     Стоят народа меньшие "отцы",
     Те, что страну в бараний рог согнули, --
     Еще вожди, но тоже мертвецы.

     Какие отвратительные рожи,
     Кривые рты, нескладные тела:
     Вот Молотов. Вот Берия, похожий
     На вурдалака, ждущего кола...



     В безмолвии у Сталинского праха
     Они дрожат. Они дрожат от страха,
     Угрюмо морща некрещеный лоб, --
     И перед ними высится, как плаха,
     Проклятого "вождя", -- проклятый гроб.

     Р. S. Первое стихотворение написано незадолго до смерти Сталина, второе
вскоре после егосмерти.
     Г. И.





     Ну да -- немного человечности,
     Клочок неснившегося сна.
     А рассуждения о вечности...
     Да и кому она нужна!

     Ну да -- сиянье безнадежности,
     И жизнь страшна и мир жесток.
     А все-таки -- немножко нежности,
     Цветка, хоть чахлый, лепесток...

     Но продолжаются мучения
     И звезды катятся во тьму.
     И поздние нравоучения,
     Как все на свете -- ни к чему.

     <1954>





     Но черемуха услышит
     И на дне морском простит...

     О. Мандельштам

     Это было утром рано
     Или было поздно вечером
     (Может быть, и вовсе не было).

     Фиолетовое небо
     И, за просиявшим глетчером,
     Черный рокот океана.

     ...Без прицела и без промаха,
     А потом домой шажком...

     И оглохшая черемуха
     Не простит на дне морском!

     <1954>





     Как тридцать лет тому назад,
     Как тридцать пять, возможно, сорок,
     Я заглянул в твой сонный сад,
     Царица апельсинных корок,

     Царица лунной шелухи,
     Сердец, которые не бьются,
     Где только мучатся стихи
     И никогда не создаются.

     И все не разрешен вопрос,
     Один из вечных и напрасных:
     Что слаще -- запах красных роз
     Иль шорох туфелек атласных?

     <1954>





     Умер булочник сосед.
     На поминках выпил дед.
     Пил старик молодцевато, --
     Хлоп да хлоп -- и ничего.
     Ночью было туговато,
     Утром стало не того, --
     Надобно опохмелиться.
     Начал дедушка молиться:
     "Аллилуйа, аль-люли,
     Боже, водочки пошли!"
     Дождик льет, собака лает,
     Водки Бог не посылает.
     "Аллилуйа! Как же так --
     Нешто жаль Ему пятак?"
     Пятаков у Бога много,
     Но просить-то надо Бога
     Раз и два, и двадцать пять,
     И еще <раз>, и опять
     Помолиться, попоститься,
     Оказать Ему почет,
     Перед тем как угоститься
     На Его небесный счет.

     <1954>





     История. Время. Пространство.
     Людские слова и дела.
     Полвека войны. Христианства
     Двухтысячелетняя мгла.

     Пора бы и угомониться...
     Но думает каждый: постой,
     А, может быть, мне и приснится
     Бессмертия сон золотой!

     1954





     Слава, императорские троны, --
     Все, о них грустящие тайком,
     Задаетесь вы на макароны,
     Говоря вульгарным языком.

     Что мечтать-то: отшумели годы,
     Все исчезло, сгнили мертвецы.
     Но, пожалуй, рыцари свободы,
     Те еще отчаянней глупцы:

     Мнится им -- из пустоты вселенской,
     Заново, и сладко на душе,
     Выгарцует этакий Керенский
     На кобыле из папье-маше.

     Чтобы снова головы бараньи
     Ожидали бы наверняка
     В новом Учредительном Собранье
     Плети нового Железняка.

     <1954?>





     Перекисью водорода
     Обесцвечена природа.

     Догорают хризантемы
     (Отголосок старой темы).

     Отголосок песни старой --
     Под луной Пьеро с гитарой...

     Всюду дрема. Всюду убыль.
     Справа Сомов. Слева Врубель.

     И, по самой серединке,
     Кит, дошедший до сардинки.

     Отощавший, обнищавший,
     Сколько в прошлом обещавший!

     В -- до чего далеком -- прошлом,
     То ли звездном, то ли пошлом.

     1955





     Истории зловещий трюм,
     Где наши поколенья маются,
     Откуда наш шурум-бурум
     К вершинам жизни поднимается,

     И там на девственном снегу
     Ложится черным слоем копоти...
     "Довольно! Больше не могу!" --
     Поставьте к стенке и ухлопайте!

     <1955>





     Мимозы солнечные ветки
     Грустят в неоновом чаду,
     Хрустят карминные креветки,
     Вино туманится во льду.

     Все это было, было, было...
     Все это будет, будет, бу...

     Как знать? Судьба нас невзлюбила?
     Иль мы обставили судьбу?

     И без лакейского почету
     Смываемся из мира бед,
     Так и не заплатив по счету
     За недоеденный обед.

     <1955>





     Жизнь продолжается рассудку вопреки.
     На южном солнышке болтают старики:
     -- Московские балы... Симбирская погода...
     Великая война... Керенская свобода...

     И -- скоро сорок лет у Франции в гостях.
     Жужжанье в черепах и холодок в костях.
     -- Масонский заговор... Особенно евреи...
     Печатались? А где? В каком Гиперборее?

     ...На мутном солнышке покой и благодать,
     Они надеются, уже недолго ждать --
     Воскреснет твердый знак, вернутся ять с фитою
     И засияет жизнь эпохой золотою.

     <1955>





     Паспорт мой сгорел когда-то
     В буреломе русских бед.
     Он теперь дымок заката,
     Шорох леса, лунный свет.

     Он давно в помойной яме
     Мирового горя сгнил,
     И теперь скользит с ручьями
     В полноводный, вечный Нил.

     Для непомнящих Иванов,
     Не имеющих родства,
     Все равно, какой Иванов,
     Безразлично -- трын-трава.

     ........................................

     Красный флаг или трехцветный?
     Божья воля или рок?
     Не ответит безответный
     Предрассветный ветерок.

     <1955?>





     Не верю раю, верю аду,
     Счет потеряв своим заботам.
     Но вот -- читаю Илиаду,
     Как ходят в баню по субботам.

     И, точно гимны на рояли,
     Гекзаметры перебираю:
     Раз так писали -- не гуляли, --
     Не верю аду, верю раю.

     <1955?>





     Сквозь рычанье океаново
     И мимозы аромат
     К Вам летит Жорж  Иванова
     Нежный шопот, а не мат.

     Книжки он сейчас отправил -- и
     Ждет, чтоб Гуль его прославил -- и
     Произвел его в чины
     Мировой величины.

     (За всеобщею бездарностью.)
     С глубочайшей благодарностью
     За сапожки и штаны.

     Hy res, 24 мая 1955 г.





     Дождя осенняя туманность,
     Природы женское тепло.
     А я живу -- такая странность --
     Живу и даже верю в зло.

     Все это было, было, было,
     Все это было, будет, бу...
     Плетется рыжая кобыла,
     Везет дрова, везет судьбу.

     <1955?>





     Никому я не враг и не друг.
     Не люблю расцветающих роз.
     Не люблю ни восторгов, ни мук,
     Не люблю ни улыбок, ни слез.

     А люблю только то, что цвело,
     Отцвело и быльем поросло,
     И томится теперь где-то там
     По его обманувшим мечтам.

     <1955--1956>





     Памяти провалы и пустоты.
     Я живу... Но как же так? Постой...
     ...Чайка ловко ловит нечистоты
     Из волны лазурно-золотой. --

     Проглотив какую-нибудь пакость,
     Весело взлетает в синеву...
     Малоутешительно -- однако
     Никаких сомнений -- я живу!

     <1955--1956>





     Построили и разорили Трою,
     Построили и разорят Париж.
     Что нужно человеку -- не герою --
     На склоне?.. Элегическая тишь.

     Так почему все с большим напряженьем
     Я жизнь люблю -- чужую и свою, --
     Взволнован ею, как солдат сраженьем,
     Которое окончится вничью.

     <1955--1956>





     Кавалергардский или Конный полк --
     Литавры, трубы, боевая слава,
     Простреленных штандартов дряхлый шелк,
     Ура... Урра!.. Равнение направо!..
     И Государь, в сияньи, на коне...
     Кругом ни шороха, ни дуновенья...

     ...Так издали рисуются -- не мне! --
     Империи последние мгновенья.

     1956





     Повторяются дождик и снег,
     Повторяются нежность и грусть,
     То, что знает любой человек,
     Что известно ему наизусть.

     И, сквозь призраки русских берез,
     Левитановски ясный покой
     Повторяет все тот же вопрос:
     "Как дошел ты до жизни такой?"

     1956





     И сорок лет спустя мы спорим,
     Кто виноват и почему.
     Так, в страшный час над Черным морем
     Россия рухнула во тьму.
     Гостинодворцы, царедворцы
     Во всю спасались рысь и прыть;
     Безмолвствовали чудотворцы,
     Не в силах чуда совершить.

     И начался героев -- нищих
     Голгофский путь и торжество,
     Непримиримость все простивших,
     Не позабывших ничего.





     Стонет океан арктический,
     Зреют кисти винограда...
     И презренный ум практический
     В мире -- высшая услада.

     И плывет недоумение
     Вечно к Западу, к Востоку:
     -- Ну, раздай свое имение.
     -- Ну, подставь вторую щеку.





     Прозрачная, ущербная луна
     Сияет неизбежностью разлуки.
     Взлетает к небу музыки волна,
     Тоской звенящей рассыпая звуки.

     -- Прощай... И скрипка падает из рук.
     Прощай, мой друг!.. И музыка смолкает.
     Жизнь размыкает на мгновенье круг
     И наново, навеки замыкает.

     И снова музыка летит, звеня.
     Но нет! Не так, как прежде, -- без меня.





     Все на свете очень сложно
     И всего сложнее мы,
     Недоступно, невозможно,
     Кроме музыки и тьмы,
     Снов, изгнанья и сумы.

     Все на свете очень просто,
     Да и мы совсем просты --
     Как могильные кресты,
     Как ослиные хвосты --
     Досчитай, не сбившись, до ста
     В звонком мире суеты.

     И тогда, что пожелаешь,
     Все твое -- и то, и то!
     Только нет, не досчитаешь,
     Как не досчитал никто --
     Девяносто девять, сто.





     Упал крестоносец средь копий и дыма,
     Упал, не увидев Иерусалима.

     У сердца прижата стальная перчатка,
     И на ухо шепчет ему лихорадка:

     -- Зароют, зароют в глубокую яму,
     Забудешь, забудешь Прекрасную Даму,

     Глаза голубые, жемчужные плечи...
     И львиное сердце дрожит, как овечье.

     А шепот слышнее: -- Ответь на вопросец:
     Не ты ли о славе мечтал, крестоносец,
     О подвиге бранном, о битве кровавой?
     Так вот, умирай же, увенчанный славой!









     По крыше дождя дробь,
     В саду болота топь.
     Ну, прямо копия
     Картины Клевера --
     Бездарная утопия
     Осеннего севера...

     <Начало 1940-х>





     Творю из пустоты ненужные шедевры
     И слушают меня оболтусы и стервы.





     ...Кругом безденежье, счета от прачки,
     Хула полуврагов, полудрузей подачки.
     Зато всю жизнь стучася лбом о стену,
     Узнал я цену вам... себе я знаю цену!





     Шагайте смело, в добрый час,
     Хорошенькие ножки!
     Шагать придется вам не раз
     По этой вот дорожке.

     <1947>



     "ВАРИАНТЫ". 1958 г.





     Теперь я знаю -- все воображенье,
     Моя Шотландия, моя тоска.
     Соленых волн свободное движенье,
     Рога охоты, песня рыбака.

     Осенний ветер беспокойно трубит,
     И в берег бьет холодная вода.
     Изгнанник ваш, он никого не любит,
     Он не вернется больше никогда.

     И покидая дикий и печальный,
     Его тоскою сотворенный мир,
     Не обернется он на звон прощальный
     Несуществующих шотландских лир.





     Мне ангел лиру подает

     В. Ходасевич

     От сумрачного вдохновенья
     Устало выйти на простор,
     Увидеть море в отдаленьи,
     Деревья и вершины гор.

     Солоноватый ветер дышит,
     Зеленоватый серп встает,
     Насторожившись, ухо слышит
     Согласный хор земли и вод.

     Сейчас по голубой пустыне,
     Поэт, для одного тебя,
     Промчится отрок на дельфине,
     В рожок серебряный трубя.

     И тихо выступив из тени,
     Блестя крылами при луне,
     Передо мной, склонив колени,
     Протянет лиру ангел мне.





     О расставаньи на мосту,
     О ней, о черноглазой Ане,
     Вздохнул. А за окном в цвету,
     Такие русские герани.

     И русских ласточек полет.
     Какая ясная погода!
     Как быстро осень настает
     Уже семнадцатого года...

     ...Как быстро настает зима
     Уж пятьдесят седьмого года.
     Вздохнул. Но вздох иного рода
     Изгнание. Тюрьма -- сума.
     -- Не выдержу! Сойду с ума!..





     Синеватое облако
     (Холодок у виска)
     Синеватое облако
     И еще облака...

     И старинная яблоня
     Зацветает опять
     Простодушная яблоня...
     (Может быть подождать?)

     Все -- до странности -- русское
     (Подожди до семи!)
     Это облако узкое
     (Улыбнись -- и нажми!)

     И по русскому синяя
     (С первым боем часов)
     Безнадежная линия
     Бесконечных лесов.




     Теплый ветер веет с юга,
     Умирает человек.
     Это вьюга, это вьюга,
     Это вьюга крутит снег.

     "Пожалейте! Сколько горя,
     Так ужасно умирать".
     Теплый ветер веет с моря
     Да и слов не разобрать.

     -- Тот блажен, кто умирает,
     Тот блажен, кто обречен,
     В миг, когда он все теряет
     Все приобретает он.

     "Пожалейте! Сколько горя".
     И уже не стало сил.
     Теплый ветер веет с моря,
     С белых камней и могил,
     Заметает на просторе
     Все, что в жизни ты любил.





     Проклятие шепотом шлет палачам
     Бессильная злоба.
     Сиянье. В двенадцать часов по ночам
     Из гроба...

     В парижском окне леденеет луна,
     Шампанское взоры туманит...
     И музыка. Только она
     Одна не обманет.

     Гитарные вздохи ночных голосов --
     О, все это было, когда-то --
     Над синими далями русских лесов
     В торжественной грусти заката,
     "Из плена два русских солдата"...
     Сиянье. Сиянье. Двенадцать часов.
     Расплата.





     В шуме ветра, в женском плаче,
     В океанском пенном пенье
     -- "А могло бы быть иначе"
     Слышится как сожаленье.

     Тень надежды безнадежной,
     Всю тоску, все неудачи
     Одевает в саван нежный.
     -- "А могло бы быть иначе".

     Заметает сумрак снежный
     Все пути, все расстоянья.
     Тень надежды безнадежной
     Превращается в сиянье.

     Все сгоревшие поленья,
     Все решенные задачи,
     Все грехи, все преступленья...

     -- "А могло бы быть иначе"





     А что такое вдохновенье?
     Так, будто вскользь, едва, слегка
     Сияющее дуновенье
     Божественного ветерка.

     На мимолетную минутку
     Дохнул, повеял, озарил --
     И Тютчев пишет, словно в шутку:
     "Оратор римский говорил".
      Братская могила (фр.)
      "Поднимет лошадь ногу одну" (И. Одоевцева).





     Проект Русская Европа www.russianeurope.ru


Популярность: 5, Last-modified: Thu, 11 Nov 2021 05:38:02 GmT